У бирешей [Клаус Хоффер] (fb2) читать постранично

Часть I МАЛ-ПОМАЛУ

Покоятся руки усердного. Ничто не шелохнется, воздух недвижен, как зеркало. Возможно, сейчас где-то далеко отсюда совершается преступление: до того безымянным, бессильным выглядит все кругом. «Как мое имя?» — спросишь ты в такую минуту. И ответом будет сие немолчное гудение, сей шелест. Тот шорох, что исходит от самых волос мира, поворачивающегося на другой бок в своей огромной постели.

Из Книг бирешей

ЦИК

Лето я провел в глухой провинции на востоке империи *, у своей старшей родственницы, с недавних пор вдовствующей. Дни в этом равнинном, словно выжженном краю были краткими, мимолетными, они пропадали из памяти, когда опускались сухие, холодные ночи, в какие, подобно глазури на горшках, покрывается трещинами кожа умирающих.

Повседневные дела, которые я вскоре стал выполнять как в полудреме, не заполняли моего внимания — ими была занята лишь правая моя рука, тем временем как левая, обычно крепко, как камень, сжатая в кулак, покоилась в кармане форменных брюк. Брюки достались мне от дядюшки, приходившегося братом моему отцу, как и хозяйке моего нового жилища, — он служил на почте и совсем недавно скончался от кровоизлияния в мозг.

Варварский обычай обитателей той пустынной земли, которой цивилизация коснулась разве что худшими своими сторонами, повелевал ближайшему и старшему по возрасту родственнику мужского пола носить в течение года одежду усопшего.

Этот жребий выпал мне. Дядя и тетя не вступали в брак, и детей у них не было; я же по счету был третьим из четверых детей, единственным ребенком моей матери от второго брака. Отец погиб на войне еще до моего рождения.

Вот мне и пришлось, облачившись в непомерно широкое одеяние, которое в плечах и на бедрах болталось, а где-то возле талии подпоясывалось шнурком вроде тех, какие используют для мешков с почтой, продолжить внезапно угасшую дядюшкину жизнь. Основатель столь бесчеловечного обычая, вероятно, рассчитывал отпугивать таким образом злых духов или, может статься, полагал, что души усопших скорее обретут покой, если смогут в первое, тяжкое для них время навещать свое прежнее окружение и убеждаться, что все там идет как положено.

Первый год после смерти родственникам усопшего запрещалось, под страхом телесного наказания, закрывать двери и окна своих жилищ. Такое установление, как объяснили мне, является закономерным следствием вышеупомянутого обычая; оно призвано дать бесприютной душе возможность беспрепятственно возвращаться домой когда ей вздумается: дом должен стоять открытым, постель, где умер покойный, — свежезастланной, а в кладовой душу его должна поджидать тарелка с простой едой из риса с фруктами, смотря по времени года, и холодным куском мяса. На самом деле все это было убогим отголоском некогда учрежденного закона, который в свое время, пожалуй, мог считаться прогрессивным, так как со всей последовательностью проводил принцип ненасильственного перераспределения собственности, объявляя в этих целях наследство покойного бесхозным имуществом сроком на год. На протяжении этого срока каждый мог свободно брать себе все, что заблагорассудится, и каждый имел право считать взятые вещи своими собственными, лишь бы они в основном оставались целы, других ограничений для пользования ими в свое удовольствие не предписывалось.

Руководствуясь старым обычаем — впечатляющим и бесполезным, обедневшие жители с азартом извлекали выгоду из первоначального смысла закона, то есть обогащались за счет скудных пожитков покойного — до тех пор, пока смерть в собственной семье не делала беспредметными все права владения или пользования чужим имуществом.

Глава первая ПРИБЫТИЕ

Когда я приехал в Цик, три дома стояли пустые, в четвертом семья как раз обзаводилась самыми необходимыми вещами, в пятом и шестом не было ни стола, ни стула, ни какого другого необходимого для жизни предмета обстановки. Лежавшие на полу матрацы как будто поджидали, когда же, наконец, явятся каркасы кроватей.

Мой приезд в Цик стал сигналом к разграблению, так как до прибытия «заместителя», или «распорядителя» (такими словами с простодушной иронией именовали наследника), дом покойного оставался неприкосновенен и лишь в ночь после того, как наследник вступал в права, можно было начинать разбойные набеги.

На вокзале, который снаружи выглядел так, будто кто-то, исключительно чтобы дать мне возможность сойти с поезда, свез в кучу руины барачного поселка и что-то из них соорудил, меня уже ждали: кроме тетушки, рядом с которой на железнодорожных путях красовалась — в