Край неба [Петр Васильевич Кириченко] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (114) »
Четвертый разворот
По ночам над этими местами восходит удивительное по красоте созвездье Ориона; чистый, загадочный его свет струится на землю, алмазами сияют три звезды Пояса, красновато подмигивает Бетельгейзе; темное глубокое небо усыпано множеством других, по-южному крупных звезд.
— Эх, Георгий! — весело сказал Игнатьев Ступишину, когда они остались вдвоем. — Летаем мы с тобой каждый день, то один город, то другой, и до того привычно это, что уже ничего и не замечаешь: керосин заправил, у синоптиков побывал, подписал у диспетчера и — на взлет! На взлет, — повторил Игнатьев задумчиво, перестал улыбаться и потер ладонью подбородок. — В этом вся наша жизнь. — Что да, то да, — согласился Ступишин. — Жить некогда. Он не очень-то понял, куда клонит загрустивший его товарищ, но то, что говорил Игнатьев, было общеизвестно: не зря же год полетов засчитывали за два, и выходило, что летчику действительно жить некогда. — Ничего невозможно вернуть, — снова заговорил Игнатьев, взглянув на товарища. — Перед твоим приходом я как раз думал об этом. Есть места, где и хотел бы, да не побываешь дважды. Ты как завтра? — спросил он живее. — Работаешь? — Выходной, — ответил Ступишин глуховатым голосом; он всегда так говорил — негромко, неторопливо, подбирал слова медленно, да и вообще был неразговорчив. — Четыре дня из кабины не вылезали, а вчера… Хе! — засмеялся он так, будто орех расколол. — До обеда в Минводы не могли вылететь. — Туман? — Туман, — ответил Ступишин. — А что ты спросил насчет завтра? — Да так, ничего особенного. — Угу, — хмыкнул Ступишин и едва приметно улыбнулся, прекрасно понимая, о чем говорит Игнатьев. — Если ничего особенного, то — выходной. Ступишин заехал к своему товарищу, чтобы поздравить того с удачной посадкой: неделю назад Игнатьев садился ночью с горящим двигателем, справился отлично, получил благодарность от начальства и часы «Полет». Подарок вручали ему на разборе, и Ступишин услышал об этом в штурманской, возвратившись из рейса. И сразу же поехал к Игнатьеву, тем более что жил тот как раз по дороге из аэропорта, в новом микрорайоне, выстроенном на месте старого сада и прозванном людьми «Яблоневые сады». Сидели друзья в темноватой от тусклого освещения кухне, за широким столом, на котором стояла прикрытая белой салфеткой миска с пирожками. Пахло подгорелым хлебом и немного мукой. Близилась полночь, в доме напротив погасли почти все окна, и от этого резче проступило темное, выстывшее от морозов небо, а одинокая звезда, глядевшая в окно — желтая, тусклая, — могла показаться даже яркой. С высоты девятого этажа виднелся кусок дороги, фонарь и десяток уцелевших после строительства яблонь; за ними — густая темень мест необжитых, и только совсем уж далеко, напоминая рулежную дорожку, светились цепочкой белые огни… Жена Игнатьева, шумливая и подвижная женщина, угощала чаем и пирожками, укладывала детей да и сама отправилась спать, оставив друзей на кухне, где можно было говорить в полный голос. — Не засиживайтесь! — сказала она на прощанье строгим голосом. — Утром поведешь девочку в садик! Последнее, несомненно, относилось к Игнатьеву, и тот кивнул, а когда жена вышла, смущенно улыбнулся товарищу и тихо сказал: — Что с нее возьмешь! На кухне было уютно и хорошо, и Ступишин, как только ушла жена Игнатьева, почувствовал себя свободнее, потому что недолюбливал ее за вредный характер и мысленно называл колючкой. Он видел, что Игнатьев был, как говорят, под каблуком, но понимал и то, что чужая жизнь — потемки и соваться в эту самую чужую жизнь не следует. Поэтому он старался не выдавать своего отношения и только однажды, не выдержав, сказал, что кто каким уродился, тот таким уже и будет. — Вот ты, Лиза, как колючка, — образно пояснил он. — Вцепилась и не отстаешь… Лиза до того удивилась этим словам, что даже перестала отчитывать мужа, примолкла, с каким-то испугом посмотрела на Ступишина и спросила: — Это ты мне сказал?.. Я колючка, и я вцепилась?.. — Тебе, а кому же еще, — ответил за товарища Игнатьев, помолчал и добавил: — Но ты же должна понимать шутки. — Шутки? — с удивлением переспросила Лиза; глаза ее покраснели, лицо сморщилось — она была готова заплакать. — Это называется шутки?.. Вцепилась! В кого это я вцепилась?.. — Ну, понесла, — досадливо произнес Игнатьев, — теперь не скоро остановишь… — Вцепилась… — сказала Лиза как-то потерянно и жалко и расплакалась, всхлипывая по-детски громко, и сквозь слезы стала бессвязно говорить о том, что она не заставляла Игнатьева на ней жениться, что она не виновата в своей судьбе. Ступишину было жаль женщину, он понял, что сказал лишнее, и, пытаясь успокоить Лизу, попросил прощения. — Не обижайся, — проговорил он глуховато. — Я без зла сказал… — При чем здесь ты, — отмахнулась от него Лиза, все так же горько всхлипывая и размазывая по
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (114) »
Последние комментарии
13 часов 29 минут назад
14 часов 4 минут назад
14 часов 57 минут назад
15 часов 2 минут назад
15 часов 13 минут назад
15 часов 26 минут назад