Презумпция невиновности (СИ) [feral brunette] (fb2) читать онлайн

Нынешнее утро было ограничено этой постелью.

Гром разбудил её в начало пятого утра, в окно постучал непрошеный дождь, и где-то завыла совесть, напоминая о себе. Но Гермионе было плевать, потому что все её мысли были где-то слишком далеко.

В соседних, и в окнах напротив, не горел свет. Улицы были пустыми и даже фонари немного задремали. Это было редкое единение спокойствия и какой-то слегка мрачной романтики. Так и хотелось разбавить этот пейзаж парой влюблённых, босиком идущих по мокрому тротуару и держащихся за руки. Но этой ночью они спали, укрывшись лёгким пледом, видя друг друга во снах.

И только в квартире Гермионы Грейнджер горела лампа, освещающая прикроватную тумбу. Тени ядовито отплясывали свои медленные танцы, изредка привлекая к себе внимание хозяйки квартиры. Она лежала и покручивала кольцо на пальце, закусив губу, и блуждая в собственных мыслях.

Она вспоминала майские закаты и первую сирень. Это были те воспоминания, которые могли согреть в столь холодные ночи. Гермиона не любила март месяц по многим причинам, но одной из них были холодные ночи.

Вы скажете, что они приходят с наступлением осени, но не о градусах идёт речь. Март был холодным месяцем Гермионы Грейнджер уже очень много лет.

Каждый март она чувствовала себя так, будто накануне прошлась под дождём из раскалённых углей, искупалась в лаве и оказалась один на один с самыми ядовитыми змеями, пауками и мерзкими тараканами. На её планете становилось холодно, сыро, одиноко и больно. Она столько лет пыталась излечиться от болезни под названием «боль», но все попытки увенчались провалом.

Порой Гермионе хотелось убежать навстречу штормовому ветру, чтобы просто исчезнуть, чтобы никто больше не смог ранить её душу. Кровоточащие раны в сердце напоминали о себе жестокими ударами хлыстов, которые раз за разом оставляли новые шрамы поверх старых.

Она зажмурила глаза, пока горькие мысли душили. Казалось, что её последняя нервная клетка сидела и нервно курила, пока по щекам тихо скатывались слёзы. Но Гермиона знала, что всё это пройдёт, — стоит только дождаться рассвета, а пока что нужно было просто потерпеть.

Она поджала под себя ноги, и попыталась прогнать все сомнения и тревоги. Ей хотелось убежать от серой реальности, успокоиться под звуки дождя и тёплого голоса, но она была одна. Никто с ней не мог заговорить, потому что она сидела в полнейшем одиночестве в своей огромной квартире.

Стоило ей только выдохнуть, как она услышала стук в дверь. Гермиона открыла глаза с желанием убивать, но вдруг обнаружила, что за окном был день.

Она снова отключилась и не заметила этого.

Чувство отступающей боли всегда морило её и возвращало в сон — этот раз не стал исключением. На улице не было и намёка на ранний утренний дождь: безоблачное небо и пение птиц. Какая красота.

Белый атласный халат и небрежный пучок на голове. Гермиона лениво подошла к двери, потянулась и, не посмотрев в глазок, открыла утреннему гостю. Единственное, что сейчас беспокоило её — это явный недосып, из-за чего напрочь сбился весь график.

— Его утром доставили в Азкабан! — задыхаясь прокричал парень. — Нарцисса Малфой мертва.

Её лицо осталось таким же, как было минутой ранее. Гермиона вскинула бровь и посмотрела за своего помощника, который согнулся вдвое и пытался отдышаться. Она собрала чемоданы ещё вчера вечером, но не думала, что придётся вернуться в Лондон так быстро.

— Малфой ведь не мог убить свою мать? — парень внимательно посмотрел на неё.

Но Гермиона ничего не ответила, оставив гостя в коридоре, а сама всё так же молча направилась на кухню. Она словно пропустила все слова помощника мимо ушей, мысленно вернувшись к ночным раздумьям.

Этот март снова принёс слишком много боли.

========== Глава 1 ==========

Август, 1998.

Она сидела с опущенными вниз глазами и комом в горле. Гермиона практически не слышала того, о чём говорили члены Визенгамота, и о чём говорил Гарри. Она чувствовала себя одинокой в толпе людей, несчастной с улыбкой на лице и уставшей с самого утра. Её душа была выжжена, а сердце изрезано на мелкие кусочки. Пока вся магическая Англия понемногу приходила в себя после решающей битвы — Гермиона медленно умирала.

У неё под рёбрами проросли кроваво-красные розы с острыми шипами, а слёзы превратились в кислоту. Было больно каждый день, как впервые. На шее девушки висел кулон с фотографией внутри, которая напоминала ей о её боли.

Гермиона в очередной раз потянулась к цепочке и сняла её. Дрожащими пальцами раскрыла кулон и посмотрела в глаза своих родителей, которых так и не смогла спасти. Ей всегда казалось, что она понимала Гарри Поттера, но это было так самонадеянно. Девушка не понимала и сотой части той боли, которую испытывал её друг. И лучше бы никогда и не поняла.

Прошло полгода с момента смерти её родителей, но она так и не оклемалась. Время не лечило, а только усугубляло ситуацию, будто насмехаясь над Гермионой и её беспомощностью. Друзья твердили ей о том, что со временем станет легче и боль притупится, но этого не случилось. Она старалась изо всех сил жить — просто жить, но для начала нужно было хотя бы встать на ноги.

И вот она сидела на очередном слушании ещё одного дела, чтобы хоть как-то избавить себя от однообразных мыслей, но снова ничего не получилось. Гермиона потеряла суть всего происходящего ещё в самом начале, после того, как Тиберий Огден огласил выдвинутые обвинения в сторону Августа Руквуда.

Девушка помнила этого Пожирателя с того самого дня, как она с друзьями попала в Малфой-Мэнор. Осколки воспоминаний того дня впились в её память в виде безобразного шрама на левом предплечье, оставленным Беллатрисой Лестрейндж.

Гермиона подняла голову и заметила ухмылку на лице Руквуда, который смотрел в сторону Гарри. Ей стало до омерзения тошно и захотелось плюнуть в лицо мужчины, но она просто сжала крепче руку друга, и отвела взгляд от заключенного. С одной стороны, Гермиона понимала рвение Гарри — добиться высшей меры наказания для всех этих ублюдков, но с другой стороны — это каждый раз напоминало о пережитом кошмаре, и не давало ранам внутри затянуться.

— Ты как? — Поттер посмотрел на неё с явным волнением. — Тебе плохо?

— Нет, — она снова опустила голову. — Я просто… Это долго ещё будет длиться?

— Огден должен сейчас объявить перерыв на час, а потом продолжат. Если хочешь, то мы можем вернуться в Нору.

— Нет, — Гермиона отрицательно замотала головой. — Перерыв — это то, что нужно. Мне просто нужно подышать свежим воздухом. Сегодня жарко.

Уже несколько дней Лондон заливало проливными дождями, что заставило многих достать вещи потеплее, чем хлопковые платья и рубашки.

Гарри ничего не сказал, только обнял Гермиону, заправив за ухо выбившуюся прядь волос. Она была благодарна ему за то, что он понимал её. Как бы ей хотелось, чтобы они оба не знали этой боли и этих страданий, — чтобы никто в мире не испытывал подобного. Тиберий Огден всё-таки объявил перерыв и они вышли из зала суда. Она почувствовала себя немного легче, когда на неё не смотрели десятки пар изучающих взглядов.

Гермиона стала похожа на осень — дождливые глаза и волосы из ветра, всегда в свитере. Она стала холодной и пустой, как ноябрь.

— Тебе необязательно было присутствовать на слушании Руквуда, — Гарри взял её за руку. — Я понимаю…

— Это лучше, чем сидеть в четырёх стенах, — перебила его Гермиона. — Тем более, что я не особо слушаю, о чём он там болтает.

— Послезавтра слушание Малфоя. Ты точно уверена, что хочешь свидетельствовать?

— Он помог нам, Гарри, — девушка прикусила губу. — Я считаю, что он — такой же пострадавший, как и мы все. Это была Война, и она никого не пощадила. Малфой просто сделал неверный выбор.

— Ты права, — он улыбнулся. — Каждый имеет право на второй шанс.

— Да, второй шанс…

— Ты не виновата в том, что случилось между тобой и Роном, — сказал Гарри, словно прочитал мысли подруги. — Это совсем другое.

— Он ведь тоже твердит мне о том, что наши отношения имеют право на второй шанс…

— Вам обоим нужно сначала встать на ноги, Гермиона. И ты, и он — ещё не оправились после всего случившегося, а через силу заставлять себя строить отношения — это не выход.

— Наверное, — Гермиона слабо улыбнулась. — Спасибо тебе, Гарри.

— Ты о чём? — он крепко обнял её. — Я всегда с тобой, Гермиона.

Только в объятиях лучшего друга она могла почувствовать себя хотя бы немного живее. Темнота и боль отступали, и Гермиона видела лучик света где-то далеко впереди, который дарил надежду на то, что когда-то действительно станет лучше, что время когда-то сможет подлатать дыры в душе. Когда-то вся боль «сойдёт на нет», и девушка встретит ясный рассвет новой жизни.

А пока что её сердце было разбито и ей оставалось как-то жить с этим. А ещё нужно было улыбаться, как когда-то учил её отец — улыбаться, когда падаешь и улыбаться, когда идёшь к своей цели. Сейчас целью Гермионы было просто научиться заново жить.

Ей хотелось снова научиться дышать полной грудью. Она пыталась держаться так же, как Рон и Гарри, которые тоже чувствовали горечь утраты, но она опустила руки. Гермиона безысходно горела в огне своей же жалости и беспомощности, не пытаясь затушить этот пожар, но что-то внутри не позволяло ей сломаться окончательно. Возможно, что это была поддержка друзей, а возможно — желание узнать правду.

Гермиона не догадывалась, что её желание совсем скоро сбудется, и это опять причинит боль.

— Ты можешь немного вздремнуть у меня на плече, — тихо прошептал Гарри. — Когда ты спала нормально последний раз?

— Мне снятся кошмары, — ответила девушка. — Чёрно-белые кошмары со слишком яркими сюжетами.

— Я не буду говорить тебе, что когда-то станет легче, потому что это неправда. Болеть будет всегда, но ты постарайся не зацикливаться на этом чувстве. Только ты сама можешь спасти себя от этого.

— Как ты смог с этим справиться?

— Я не справился, — Гарри пожал плечами. — Я просто живу дальше. Мне кажется, что именно этого хотели мои родители, — чтобы я жил дальше. Я уверен, что твои родители хотели того же.

Она не ответила. Поттер подставил своё плечо, чтобы Гермиона смогла облокотиться на него хотя бы на минуту и закрыть глаза. Она действительно не помнила, когда спала нормально в последний раз. Усталость превратилась в постоянную спутницу, сбивая с ног при каждом шаге.

Гермиона смотрела на мимо проходящих людей, начав обратный отсчёт у себя в голове. Она слышала, как кто-то подошёл к Гарри, но даже не повернула голову, чтобы поздороваться. Заметила вспышку, которая вылетела из волшебного фотоаппарата — видимо Скиттер опять собиралась выпустить очередную паршивую статью в «Ежедневном Пророке». Гермионе было абсолютно плевать на то, какой кадр попадёт на первую страницу газеты и какой заголовок журналистка подберёт в этот раз.

Её глаза уставились в одну точку, пока мысли беспорядочно витали в голове. Гермиона старалась заставить себя думать о предстоящем возвращении в Хогвартс и новом учебном годе. Она в сотый раз мысленно повторила заученные строки, которые скажет во время слушания Малфоя — единственного слушания, где она решила выступить.

— Пойдём? — голос Гарри вернул девушку в настоящее время. — Члены Визенгамота уже начинают сходиться.

— Уже прошёл час? — Гермиона поморщила нос.

— Почти полтора.

Болезненная улыбка появилась на лице девушки, она подала руку лучшему другу, который открыл перед ней двери. Они снова вернулись в зал заседания, и Гермиона приняла привычную позу: вцепилась в руку Поттера и уставилась себе под ноги. Она чувствовала себя в безопасности рядом с Гарри, хотя и не понимала, откуда в ней столько страха — она не понимала, чего боится, ведь самое ужасное с ней уже произошло.

— Что ещё Вы хотели сообщить членам Визенгамота? — требовательно и слишком громко спросил Огден, что заставило Гермиону поднять голову.

— Есть ещё одно преступление, в котором я бы хотел сознаться, — Пожиратель ухмыльнулся и посмотрел в сторону Грейнджер и Поттера. — Совесть уже замучила меня…

— Не паясничайте, Руквуд! — рявкнул Тиберий. — О каком преступлении идёт речь?

— Об убийстве, — Пожиратель выговаривал каждое слово с неподдельным удовольствием. — Я думаю, что это убийство — довольно интересный момент. Мне каждую ночь снится, как я возвращаюсь и убиваю их снова и снова.

Что-то в словах мужчины заставило Гермиону задрожать, подобно осиновому листу. Она отчётливо слышала каждое его слово и видела каждую проскакивающую на лице эмоцию. Как бы ей не хотелось, она не могла оторвать глаз от довольного собой Пожирателя, который сверлил её взглядом. На миг показалось, что вся его речь адресовалась именно девушке, а никак не суду.

— О каком убийстве Вы говорите, Руквуд?

— А Вы знаете о каком убийстве идёт речь, юная мисс Грейнджер? — прохрипел Пожиратель и взорвался в приступе истерического смеха. — Вы уже догадались?

Колени задрожали, а пальцы сильнее вцепились в руку Гарри. Гермиона открыла рот, в то время как с глаз покатились слёзы. Она пыталась убедить саму себя в том, что Пожиратель сейчас просто играет на её чувствах или просто решил устроить никому ненужное шоу. Девушка не видела десятки взглядов судей, которые устремились на неё и Руквуда. Паузы, которые выдерживал мужчина, казались настоящей вечностью.

— Нет… — сорвался тихий шепот из уст Гермионы, который вряд ли услышал даже Поттер. — Нет…

— В марте этого года были убиты родители юной мисс Гермионы Грейнджер, — воодушевлённо провозгласил Пожиратель. — Мне жаль, что я так и не успел рассказать об этом «Золотой» подружке Гарри Поттера, когда мы с ней беседовали в поместье Малфоев.

Что-то с грохотом разбилось на дне её выгоревшей души. Последние капли здравого рассудка и сил, которые не позволили Гермионе до сих пор сойти с ума, — развеялись в момент. Она чувствовала, как друг пытается её обнять и вывести из зала, но Гермиона лишь отмахнулась и сделала шаг вперёд.

— Ты лжёшь! — отчаянно выкрикнула девушка. — Ты лжёшь! Лжёшь!

— Я говорю чистую правду, мисс Грейнджер. Долохов, Яксли и я убили твоих родителей.

Безумный смех Пожирателя проникал под кожу и отравлял сознание Гермионы. Ей хотелось достать палочку и направить её прямо в сердце Руквуда, чтобы заставить того умолкнуть. Она была готова использовать Непростительное прямо тут — на глазах всех членов Визенгамота. Пусть после этого ей бы пришлось встретиться с дементором и отдать тому свою душу — ей было всё равно.

— Я знаю, что мои товарищи уже давно понесли наказание, — продолжал Август. — Я знаю, что меня в конце ждёт то же самое, а ещё я знаю, что мисс Грейнджер и Гарри Поттер собираются выступить в защиту Малфоя-младшего…

— Заткнись! — Гермиона попыталась вырваться из рук Гарри. — Ты сегодня же сдохнешь, жалкий Пожиратель!

— Когда будете защищать Драко, мисс Грейнджер, то не забудьте, что он был четвёртым жалким Пожирателем, который расправился с Вашими родителями, — на лице Руквуда снова появилась улыбка. — Жаль, что я не смогу услышать Вашу пламенную речь…

— Закрой рот! — выкрикнула девушка, не обращая внимания на Огдена, который так же пытался успокоить заключённого. — Ты — мерзкий выродок! Ничтожество!

— Такой же, как и Драко Малфой! — он громко рассмеялся и продолжал смотреть на Гермиону, которую под руки выводил Гарри. — Он бы всё равно не признался в этом, а Вас так мучила неизвестность…

Неизвестность. Гермиона жила с этой неизвестностью полгода, даже не догадываясь о настоящих чувствах, которые пробьют её, когда она узнает правду. Девушка была не готова услышать сейчас о том, как погибли её родители. Её нервы и эмоции были оголены, а Руквуд своим признанием обдал их кипятком.

Иногда лучше жить в неведении, нежели умирать от ядовитой правды. В какие-то моменты Гермионе казалось, что она уже распробовала вкус боли и начала к нему постепенно привыкать, но каждый новый удар судьбы доказывал обратное. Война измотала её и не оставила никакого запаса сил, вышвырнув Гермиону на растерзание чувствам.

Она закрыла лицо руками: никаких слёз и громких всхлипов — это самая тихая истерика, которая бушует внутри. Гермиона не разбирала слов Гарри, отмахиваясь от него, чтобы побыть одной. Каждый раз, когда она закрывала глаза, ей хотелось, чтобы это был конец, чтобы наконец-то её отпустило и она почувствовала невесомость.

Она не верила в то, что когда-то сможет быть счастливой или в то, что мысли когда-то отступят, что у неё появятся заботы по типу «работа» и «семья». Гермиона не желала видеть своё светлое будущее.

— Гермиона! — Гарри оторвал её руки от лица и посмотрел ей в глаза. — Посмотри на меня!

— Они их убили… — прошептала девушка. — Просто пришли к ним и убили…

Коридоры Министерства постепенно превращались в туман, а перед глазами Гермионы предстал её старый дом.

Тут пахло кровью и смертью. Она прибыла сюда в который раз, словно надеялась увидеть что-то другое, а не засохшие лужи крови. Гермиона опустилась на колени посреди гостиной и расплакалась, сжимая в руках окровавленную подушку.

Ей хотелось, чтобы всё это оказалось страшным сном, чтобы она наконец-то проснулась и услышала живые голоса родителей. Но вместо этого она продолжала танцевать со своей болью тут, в своём старом доме — на месте смерти своих самых близких людей.

Светло-голубые стены были забрызганы тёмно-красными каплями, а белый ковёр и вовсе стал практически чёрным. Гермиона буквально слышала крики своих родителей, которые навеки отпечатались в стенах этого дома. Наверное, если бы его даже снесли и сровняли с землёй, то это отчаяние и боль никуда не делись бы. Теперь это место было проклятым.

В миг стёрлись все светлые воспоминания, которые были связаны с родительским домом. Гермиона не могла думать о своём дне рождении или Рождестве, будучи тут. Клочки волос Хизер, которые валялись у камина, заставляли девушку заткнуть рот руками из-за накатившего чувства тошноты.

Под кофейным столиком валялось несколько выбитых зубов и кольцо Томаса. Эти стены стали настоящей адской камерой для Гермионы. Она считала, что если загробная жизнь и существовала, то её Ад выглядел бы именно так.

***

Когда она проснулась, то за окном уже давно был день. В вечных попытках убежать от собственного кошмара, Гермиона зачастую могла проспать десять часов. Только вот в голове эти часы растягивались на долгие годы одних и тех же ужасов, где она без остановки бежала по тёмной улице и заглядывала в открытые двери. Внешне разные дома были одинаковыми внутри: всё тот же дом Грейнджеров и тела её родителей.

На прикроватной тумбе стоял маленький зашарпанный поднос с чашкой остывшего чая и бутербродами. Её комната в Норе не отличалась изобилием простора или изыска: такая же маленькая и уютная, как и весь дом Уизли. Гермиона понимала, что не может оставаться тут до конца своих дней, но и идти ей пока что было некуда. В дом по улице Эбби-Роуд она больше никогда не сможет вернуться.

Тем более, что всё усугубилось после того, как Гермиона решила поставить их отношения с Роном на «паузу». Они продолжали общаться, но девушка видела, как это общение натягивалось подобно струне с каждым днём всё сильнее. Им обоим было сложно, но каждый пытался перетерпеть это для общего блага. И пока Рон лелеял надежды на то, что Гермионе попросту нужно время, то она окончательно закрылась от него.

Любовь стала недосягаемым для неё чувством после смерти родителей. Это чувство застыло в её жилах, как и страх в мёртвых глазах Томаса и Хизер. Гермиона зациклилась на мысли, что все её близкие люди всегда будут страдать, а она никогда не сможет опередить беду и спасти их. Она желала Рону счастливой и безоблачной жизни, которую не могла ему подарить.

Она сделала несколько глотков еле тёплого чая и встала с кровати. Последние два дня мысли в её голове были лишь о предстоящем слушании Драко Малфоя, на котором она собиралась выступить в качестве свидетеля защиты. Она всё ещё не знала, как поступить правильно.

— Доброе утро, — Гермиона кивнула Гарри, который сидел за столом на кухне. — Я чуть не проспала, почему ты меня не разбудил?

— Привет, — он отложил в сторону газету. — Я до сих пор не уверен, что тебе нужно идти на это заседание.

— Я тоже не уверена, — Гермиона опустила глаза, рассматривая свои кроссовки. — Я не знаю, смогу ли дать эти показания.

— Тебе не обязательно идти. Я думаю, что моих показаний будет достаточно.

— Воспоминания Руквуда не были точными, — она прикусила губу. — Там толком нельзя было что-то разобрать. Возможно, что он просто так сказал, чтобы лишить Малфоя такого преимущества перед судом, как наши показания…

— Я почему-то уверен, что Малфой не причастен, — Гарри подошел к подруге. — Он, конечно, ещё тот отморозок, но не убийца.

— Наверное, ты прав.

Но внутри Гермионы продолжался конфликт: она действительно не знала, сможет ли дать показания и посмотреть в глаза Малфою. В воспоминаниях Руквуда лишь промелькнула белая шевелюра Драко и больше ничего, но этого было достаточно, чтобы посеять в душе девушки сомнения.

Она тяжело вздохнула и протянула руку Гарри, чтобы вместе направиться к камину. Сердце неистово колотилось в груди, норовя выскочить при каждом вздохе, а колени дрожали так сильно, что это начинало раздражать саму Гермиону.

Зелёное пламя унесло их в Министерство. Она с надеждой в глазах взглянула на лучшего друга, когда они оказались в Атриуме — ей хотелось перенять хотя бы немного уверенности Гарри, чтобы пережить этот день. Они неспеша спустились в подземелья Министерства и остановились перед Залом №10, где проходили все слушания над Пожирателями.

— Я рядом, — Поттер обнял её. — Ты справишься.

— Я люблю тебя, Гарри, — неожиданно выпалила Гермиона, зарываясь в объятия друга. — Мне так повезло с тобой.

Двери распахнулись, и они прошли на свои места, отмахиваясь от журналистов. Целая толпа писак собрались у клетки Малфоя-младшего: они фотографировали его и задавали однообразные вопросы, пока сам Драко сидел с безучастным выражением лица. На долю секунды журналисты переключились на Поттера и Грейнджер, позволив Малфою свободно вздохнуть.

— Мистер Поттер, почему Вы решили защищать Драко Малфоя? — послышался мужской голос из толпы.

— Мисс Грейнджер, чем вызван Ваш акт милосердия по отношению к Малфою-младшему? На предыдущих слушаниях Вы не выступали…

— Мисс Грейнджер, это правда, что мистер Малфой был одним из тех, кто убил Ваших родителей? Почему Вы пришли его защищать?

Она нервно сглотнула и крепко сжала руку Гарри. Наверное, это было именно то, от чего больше всего Поттер пытался её уберечь — вездесущие и наглые журналисты, которые в погоне за сенсацией пытались задать самые каверзные вопросы, позабыв о чувствах человека.

Гарри просто прижал к себе Гермиону, уводя её от вспышек колдокамер, никак не прокомментировав ни один из вопросов. Но интерес журналистов быстро погас, когда они поняли их позицию, поэтому они вновь вернулись к клетке, допрашивая Малфоя.

— Всё хорошо? — тихо поинтересовался брюнет, когда они сели на свои места. — Ты в порядке?

— Да, — она кивнула и посмотрела в сторону Драко. — Все так ждали этого слушания, будто бы он — самый главный злодей.

— Он — Малфой, — парень пожал плечами. — Вспомни слушание Люциуса.

— Мне кажется, что там было поменьше народу.

— Возможно.

Спустя несколько минут двери открылись в очередной раз, и в зале показались все члены Визенгамота, которые быстро заняли свои места. Из всей толпы журналистов осталась только Скиттер и её помощник, которые приготовились конспектировать очередное слушание, а уже завтра «Ежедневный Пророк» порадует читателей очередной гнилой статейкой.

— … объявляется открытым! — стук молотка заставил её вздрогнуть и оторвать взгляд от Малфоя. — Драко Люциус Малфой обвиняется в пособничестве Волан-де-Морту, в покушении на жизнь мисс Кети Белл, в подготовке убийства Альбуса Дамблдора…

Гермиона перестала слушать зачитываемые обвинения, переключившись на привычное дело — в который раз принялась рассматривать всех членов Визенгамота. Она остановилась на Гризельде Марчбэнкс, которая внимательно слушала Огдена, и что-то усердно записывала в свой блокнот. Эрнест Хоукворт сидел рядом с миссис Марчбэнкс, но выглядел абсолютно равнодушным, словно всё это его никак не касалось.

Девушке казалось, что каждый из членов Визенгамота отражал свою эмоцию, без которой заседание было в принципе невозможным. Тут имели право на жизнь и усталость, и безразличие, и гнев, и злость, и справедливость.

Она вернулась в реальность, когда почувствовала, что Гарри встал со своего места и направился к трибуне. Её сердце вновь заходилось с бешеной скоростью, отдавая эхом сердцебиения в ушах. Она должна была идти сразу после Гарри и знала, что речь друга довольно содержательная, но небольшая.

— Драко Малфой помог нам бежать из поместья, — начал Поттер. — Он не узнал ни во мне, ни в Гермионе своих сокурсников, тем самым не позволил Беллатриссе Лестрейндж призвать Волан-де-Морта…

Гермиона слушала лучшего друга и пыталась собрать все мысли в одну кучу, чтобы выступить не хуже. Ей хотелось побыстрее выпалить заготовленную речь и удалиться из этого зала, чтобы забыть всё это, как страшный сон. Но вместо внятных мыслей, в сознании плясали лишь слова Руквуда, которые каждый раз больно ранили.

— Спасибо, мистер Поттер, — Огден начал всматриваться в свои бумажки. — Следующий свидетель защиты — мисс Гермиона Джин Грейнджер.

Гарри легко коснулся её руки, пока Гермиона вставала со своего места. Он посмотрел ей в глаза и тепло улыбнулся, пытаясь разогнать все сомнения у неё в голове.

— Мисс Грейнджер, что Вы можете рассказать суду о событиях от двадцать третьего марта тысяча девятьсот девяносто восьмого года?

Она закрыла глаза и выдохнула, крепче сжав пальцами трибуну. Её снова заставляли вернуться в тот самый март, который навсегда отпечатался в сердце и душе. Вместо внятного заученного текста, который Гермиона до этого момента помнила, в голове всплыл образ родителей и дома на Эбби-Роуд.

В зале повисла гробовая тишина. Все ждали, пока Гермиона начнёт что-то говорить, но её губы задрожали, а дыхание сбилось. Она чувствовала прикованные к себе взгляды десятки присутствующих здесь людей, а в особенности взгляд Гарри, который переживал за неё. В отличии от большинства, его волновало самочувствие девушки, а не её показания. Затянувшаяся пауза привлекла даже внимание Малфоя и заставила его с неким интересом посмотреть в спину гриффиндорки.

— Мисс Грейнджер, если Вы не готовы, то Вас ни к чему не принуждают…

— Нет, — запротестовала Гермиона. — Я в порядке. Мистер Огден, могу ли я задать вопрос мистеру Малфою перед тем, как выступлю в его защиту?

— Да, — не совсем уверенно ответил Тиберий.

Она повернулась спиной ко всем членам Визенгамота и посмотрела на Драко, который сохранил холод на своём лице. Гермиона одновременно боялась и желала задать ему вопрос, который терзал её душу. Она не могла себе позволить выступить в качестве защитника Малфоя, пока не убедится в том, что Руквуд нагло врал.

— Ты был в доме моих родителей? — дрожащим голосом спросила Гермиона.

Серые глаза смотрели на неё из-под лба, а его поза никак не изменилась. Она снова почувствовала, как секунды превратились в долгие часы ожидания. Гермионе хотелось подскочить к клетке и закричать Малфою в лицо, чтобы он наконец-то ответил и перестал мучить её.

— Да. Был.

Два коротких слова, которые вонзили нож в израненное сердце. Она отказывалась верить в это, потому что всё ещё не считала Малфоя убийцей.

— Ты просто там был? — из последних сил Гермиона выдавливала вопрос, который должен был расставить все точки над «і». — Руквуд говорил о том, что ты был четвёртым Пожирателем, который расправился…

— Я был четвёртым Пожирателем, который расправился с твоими родителями, Грейнджер, — сказал тихо, спокойно и уверено. — Я причастен к убийству твоих родителей.

Её крик оглушил даже её саму. Она упала на колени и взялась за голову. Добрая и справедливая Грейнджер до последнего не верила в то, что её однокурсник мог оказаться убийцей. Эта гриффиндорка видела в Малфое кого угодно, но только не виновника того горя, которое сломало её. В эту самую секунду девушка осознала, что она готова простить и оправдать злодеяния Лестрейндж, но только не Малфоя.

Она ведь до последнего считала Драко просто запутавшимся подростком: у которого не было выбора, и который только отыгрывал отведённую ему роль. Но оказалось, что он был тем, кто отрезал голову её матери, или запытал до смерти её отца. Миллионы осколков посыпались где-то между рёбрами, болезненно впиваясь во внутренние органы. Тишина в её душе была нарушена на полу Зала №10, после чистосердечного откровения Малфоя.

Гермиона подняла голову и посмотрела на парня заплаканными глазами, но тот просто отвернулся от неё. Она не понимала, почему он просто не солгал ей, почему не решил озвучить ложь во благо. Он разрушил её хлипкое «в порядке», которое было слеплено из пепла, а теперь просто стоял к ней спиной.

— Я отомщу тебе, Драко Малфой! — выкрикнула Гермиона, пока Гарри помог ей встать на ноги. — Ты будешь гореть в аду! Я покажу тебе, что такое настоящий ад. Азкабан покажется тебе курортом, сукин сын!

— Мисс Грейнджер…

— Я отказываюсь от дачи показаний в пользу этого ублюдка! — она перебила Огдена. — Пусть сгниёт в Азкабане — это будет милосердно по отношению к нему…

Она слабо помнила, что происходило дальше. Сознание воспроизводило огромное количество вспышек волшебных фотоаппаратов и кучу неуместных вопросов от журналистов. Но шрамы на бёдрах будут всегда напоминать ей о том, что чувствовала Гермиона после этого заседания: боль, унижение, отчаяние и безысходность.

***

«ПОСЛЕДНИЙ СУД. ДРАКО ЛЮЦИУС МАЛФОЙ БЫЛ ПРИГОВОРЁН К ДВУМ ГОДАМ ЛИШЕНИЯ СВОБОДЫ. КАК ТЕПЕРЬ ЖИВЁТСЯ ГАРРИ ПОТТЕРУ, КОТОРЫЙ ЗАЩИТИЛ В СУДЕ УБИЙЦУ РОДИТЕЛЕЙ СВОЕЙ ЛУЧШЕЙ ПОДРУГИ?»

— Я очень виноват перед тобой, — Гарри опустил голову. — Я даже не мог представить, что он был замешан в этом. Малфой…

— Достаточно, — Гермиона отшвырнула газету в сторону. — Ты не виноват. Ты не оправдывал его поступков, а лишь сообщил о том, что произошло в поместье. Я тоже не была готова услышать эту правду.

Они не разговаривали несколько дней после слушания, но Гермиона понимала, что должна сказать Гарри о том, что не винит его в случившемся. Ведь она до последнего сомневалась в том, что сможет задать Малфою тот самый вопрос. Это было легко на словах, но гораздо сложнее в действительности.

— Я должен был задать ему этот вопрос до того, как защищать его.

— Нет, Гарри, — она попыталась улыбнуться, но не вышло. — Это должна была спросить я, и никто другой.

— Ты справишься, Гермиона.

— Все убийцы моих родителей наказаны, — её глаза заблестели от выступивших слёз. — Это просто…

— Я всегда буду рядом с тобой, Гермиона.

Она позволила Гарри себя обнять в очередной раз, чтобы тот понял, что всё хорошо. Гермиона чувствовала аромат мяты и нотки цитруса — это был аромат Гарри, который ассоциировался у девушки с уютом, теплом и поддержкой. Пока он её обнимал, то даже не мог догадываться о том, что его подруга приняла для себя очень важное решение в это пасмурное утро.

Они совсем скоро попрощаются, и ещё долго не увидятся, поддерживая общение письмами и вечерними созвонами через камин.

========== Глава 2 ==========

Я думал, друзей теряют в ссорах, а они просто растворяются во времени.

Апрель, 2003.

В этом году цветы распустились раньше людей. Раньше самой Гермионы.

Пока девушка жаловалась своему отражению в зеркале, что ей мало двадцать четыре часа в сутки, то даже не заметила, как на балконе зацвели её любимые цветы. И только в этот вечер, когда не осталось больше сил сидеть за столом, она вышла подышать свежим воздухом, и заметила распустившиеся бутоны.

Тонкие пальцы потянулись к нежным лепесткам, а на лице проскочила мимолётная улыбка. Анемона, подаренная ей в прошлом году Гарри, наконец-то прижилась и расцвела. Гермиона затушила сигарету и присела на корточки, внимательно разглядывая белые цветы.

— Так вот, какие вы — цветы, влюблённые в ветер, — прошептала девушка. — Как всегда красиво, Гарри. Как всегда.

Друг часто присылал ей подарки, а с ними и маленькие записки, напоминая Гермионе о том, что жизнь не крутится только вокруг работы. Он не солгал ей, когда пообещал, что всегда будет рядом, хотя и не обрадовался её решению переехать в другую страну. На другой континент.

Возможно, что она бежала от горьких воспоминаний, а возможно, что и от самой себя. Чем бы это не было, но Гермиона научилась заново дышать и смотреть на мир без пелены слёз перед глазами. Ей не хотелось возвращаться в Лондон и тревожить старые раны, которые пришлось так долго зализывать.

Порой ей казалось, что её спасал только бешеный ритм жизни и стоит остановиться, как она вновь потеряет самообладание. Гермионе не хотелось проверять свою теорию, а потому она оторвалась от изнеженных цветов и вернулась в комнату, чтобы закончить работу. Она должна успеть до рассвета прояснить все спорные моменты и успеть выспаться. Вряд ли, если она уснёт посреди судебного заседания, это сыграет ей на руку.

Гермиона Джин Грейнджер сделала блестящую карьеру в сфере Магического Законодательства, прямо как когда-то пророчил Скримджер. Это не совпадало с мечтами юной мисс Грейнджер, а уж тем более не совпадало с взглядами той Гермионы, которая вышла разбитая после заседания Малфоя-младшего.

Сначала она пыталась добиваться справедливости, хотя порой и понимала, что закон совершенно не справедлив. Но потом поняла, что адвокатом может быть лишь тот, кто в силах договориться со своей совестью. И, как оказалось, Гермиона прекрасно ладила со своей совестью. Ведь иногда приходилось защищать откровенных уродов по жизни, но невиновных в том или ином преступлении.

Она защищала мистера Фоули в деле об убийстве маглорождённой ведьмы. Эван Фоули был мерзким и неприятным мужчиной, но это не отменяло того, что несчастную Лейлу Джонсон он и пальцем не тронул — просто оказался не в том месте, не в то время.

И вот сейчас Гермиона сидела за письменным столом и расписывала подробно каждый из фактов, указывающих на невиновность Эвана. Это была её работа — у кого-то бывает и похуже. Все эти острые углы и суета успокаивали её и заставляли чувствовать себя живой — это было самое лучшее чувство, которое она испытывала за последние пять лет. Чувство того, что твоя жизнь продолжается.

Камин подозрительно затрещал, а Гермиона тут же откинула в сторону карандаш и подскочила к загоревшемуся пламени. На лице сразу же нарисовалась улыбка, а от сердца отлёг весь негатив, который скопился за последние несколько дней напряжённой работы.

— Привет! — радостно воскликнула Гермиона, как только заметила в огне лицо Гарри.

— Привет! — воодушевлённо ответил парень. — Я не сильно там отвлекаю тебя?

— Нет, — она отрицательно покачала головой. — Ты же знаешь, что у меня всегда есть для тебя время. Как твои дела? Прости, что не ответила на письмо — завал был.

— Всё хорошо, я понимаю. Я нормально, но что-то не спится. А ты как там?

— У меня всё отлично, Гарри, — она задорно хохотнула. — Завтра суд, поэтому меня тоже ждёт бессонная ночка. Отосплюсь уже завтра.

— Завтра дело Фоули наконец-то будет закрыто? — Поттер вскинул бровь. — Сколько оно тянулось?

— Почти три месяца, — она закатила глаза. — На данный момент — это самое сложное моё дело, но да, завтра оно наконец-то будет закрыто.

— Не хочешь по этому поводу заглянуть в гости? — тихо и неуверенно поинтересовался Гарри. — Мы давно не виделись с тобой…

— Я безумно скучаю по тебе, — перебила его Гермиона. — Но ты же знаешь, что это тяжело для меня. Лучше ты ко мне!

— С моей работой особо не побалуешь. В Министерстве вечно какие-то движения…

Гарри начал что-то рассказывать о своей работе, а она просто смотрела на него, толком не улавливая всей сути рассказа. Она очень скучала по Гарри и Рону, но не была готова вернуться в серый и дождливый Лондон. Ей до одури сильно хотелось обнять друзей и говорить с ними часами напролёт, как раньше, но пока что это было выше её сил. Когда-то, но не сейчас.

Она боялась, что если будет слишком самонадеянной, то потом не сможет собрать себя по частям. Нужно было ещё немного того самого хваленного времени, чтобы позволить себе переступить через грань.

— Я всё ещё думаю о том, как было бы круто, если бы ты перебрался ко мне в Америку, — внезапно выпалила Гермиона. — Только представь: мы бы виделись с тобой каждый день, на выходных выбирались бы, чтобы выпить чашечку кофе и совместное Рождество, как в детстве…

— А я думаю о том, как было бы классно, если бы ты осталась в Лондоне, — грустно ответил парень. — В этом Лондоне, где мы когда-то познакомились.

— Ты же знаешь, Гарри, — улыбка сползла с её лица. — Знаешь ведь, что я не смогла бы остаться там.

Они оба знали о том, что это просто наивные детские мечты, которые продолжали жить в головах уже взрослых людей. Но это было то, что их объединяло по сей день — они могли мечтать, как дети, и разделяли эти мечты на двоих, пока их разделяли тысячи километров.

Каждый раз она говорила своему другу о том, что почти отпустила прошлое, а сама продолжала просыпаться от кошмаров по ночам. Как и пять лет назад, ей становилось легче только в те моменты, когда она видела Гарри перед собой. Порой казалось, что тогда, в зале суда, ей сняли кожу заживо, и только Гарри мог прикасаться к ней, не причиняя боли.

— Я скучаю по тебе, — совсем тихо добавила Гермиона. — Очень сильно.

— Я тоже скучаю по тебе, моя милая, — он снял очки и она заметила блеск в его глазах. — Надеюсь, что мы совсем скоро увидимся.

— Я просто хочу, чтобы ты знал, что ты всегда со мной. Вот здесь, — девушка ткнула пальцем в область сердца. — Где бы я не была.

— Я знаю, Гермиона. Поверь, что ты у меня живёшь там же.

— Спокойной ночи, Гарри. Я люблю тебя.

— Береги себя.

Огонь потух, а Гермиона осталась сидеть у камина, смахивая слёзы с лица. Ей было достаточно десятиминутного разговора с лучшим другом, чтобы почувствовать себя лучше, но вместе с тем это возвращало её в прошлое. Она вспоминала, как Гарри поддерживал её, когда она оплакивала своих родителей или, когда была вынуждена бежать из Лондона.

За столом её ждало дело Фоули, но она не могла собраться с силами. Всегда стойкая Гермиона просто хотела провалиться в сон, чтобы хотя бы ненадолго забыться.

Её руки были холодными. Её кровь успела впитаться в ковёр. Её глаза были мёртвыми. Хизер Грейнджер была мертва, а её дочь не могла поверить в реальность происходящего, — она стояла на коленях у изуродованного тела матери, прикоснувшись пальцами к её холодной коже. Гермиона с трудом узнала в этом теле свою мать. То, что осталось от миссис Грейнджер, вообще было сложно назвать телом.

Она обнажённая, мёртвая, изъеденная червями, пожирающими её живот, а грудь в чёрных ожогах. От одного только трупного запаха можно было выблевать все свои внутренности, но Гермиона не обращала на это внимание. Она оторвала руку и увидела мерзкую слизь от разлагающейся кожи на своих пальцах.

Голова валялась отдельно от тела. Девушка медленно повернулась в ту сторону, где у камина лежала отрезанная рука. С её глаз безостановочно скатывались слёзы, пока она продолжала ползать по полу, собирая тела своих родителей в целую кучу.

Она не могла знать всего того кошмара, который навсегда запомнили стены дома, в котором Гермиона выросла.

Она не могла знать того, как её мать беспомощно кивала в надежде, что останется жива. Не могла себе представить, как её отец кричал от боли, когда Долохов достал из кармана самый обычный нож и воткнул его кончик в правый глаз мужчины, примерно на полдюйма вглубь, и резко дёрнул нож вверх, врезая в сетчатку.

Гарри стоял у неё за спиной и не решался подойти к ней, потому что и близко не понимал её чувств. Их связывало одно горе, но абсолютно разные обстоятельства. Гарри не видел в своё время того, что сейчас видела Гермиона.

Она едва пришла в себя, когда оказалась на улице. Увиденное стало её кошмаром на долгие годы, если не навсегда.

От её крика проснулись соседиснизу, но тут же уснули, потому что привыкли к внезапным вскрикам девушки над ними. Она снова видела свой дом и своих родителей. Это было так больно, что перехватило дыхание, будто бы тысяча иголок впивались в лёгкие. Гермиона смахнула со лба выступившие капельки пота, и это немного отрезвило её. Она инстинктивно подскочила на ноги и побежала в сторону ванной комнаты, чтобы умыться холодной проточной водой.

Она перепробовала столько настоек и зелий, чтобы избавиться от однообразного кошмара, который преследовал её по пятам уже пятый год, но ничего не помогало. Гермионе лишь оставалось убрать все лишние вещи с прохода, чтобы в очередной раз ничего не задеть, когда она будет бежать в ванную, чтобы смыть с себя пот после пробуждения. Она давно начала считать себя той самой принцессой из детских сказок, которые живут двойной жизнью: днём такие распрекрасные, а по ночам вынуждены возвращаться в свои башни, под охрану злых драконов.

У зеркала лежала пластинка таблеток, которые она купила вчера по пути домой. Ей пообещали, что эти «волшебные» пилюли смогут излечить её беспокойный сон, но теперь она понимала, что всё это просто слова. Гермиона открыла мусорное ведро и швырнула в него таблетки, тяжело вздохнув. Глупо было надеяться на то, что вдруг найдется лекарство от всех болезней. Ей не смогли помочь лучшие целители Северной Америки, а она положилась на двенадцать белых драже.

Синяки под глазами, сухие губы и взъерошенные волосы. Часы показывали начало шестого утра, и возвращаться на диван уже было бессмысленно. Гермиона начала понемногу собираться в суд, где слушание было назначено на десять часов. Зато, у неё будет достаточно времени.

***

— Что же, — заговорщически протянул Фоули и потёр руки. — Я снимаю перед Вами шляпу, мисс Грейнджер. Признаюсь, что умнее Вас я никого не встречал. Среди женщин, разумеется.

— Тогда в следующий раз, когда решите переспать с какой-то очередной маглорождённой ведьмой, а ту вдруг прикончат на утро — обращайтесь к адвокату мужского пола, мистер Фоули.

— Мне казалось, что мы с Вами стали уже друзьями, мисс Грейнджер, — мужчина протянул руку, чтобы прикоснуться к её талии. — Мы столько времени с Вами провели вместе.

— Если ты не уберёшь сейчас же свою мерзкую ручонку, — Гермиона наигранно улыбнулась, заметив неподалёку знакомую журналистку, — то я тебе её сломаю. И мне ничего за это не будет.

— Всего хорошего, мисс Грейнджер, — прокашлялся Эван.

— Надеюсь, что больше не свидимся.

Она с презрением проследила за удаляющейся фигурой своего бывшего подзащитного и с облегчением выдохнула. Это было сложное и утомляющее дело. Гермиона не лгала Гарри, когда говорила о том, что хочет как следует отдохнуть после него. Ей бы хотелось хотя бы один вечер провести где-то за пределами своей квартиры и своих кошмаров.

Платье начало больно впиваться в рёбра, и это было неудивительно — она просидела в одном положении несколько часов: с одним выражением лица, с безупречно ровной спиной и с одной линией защиты для Фоули. После такого казалось, что даже лак на ногтях мешал нормально дышать.

— Мисс Грейнджер! — её окликнул незнакомый голос. — Мисс Грейнджер!

— Простите? — Гермиона посмотрела на парня, который бежал за ней. — Мы знакомы?

— Меня зовут Рольф Саламандер, — он вежливо поклонился ей. — Мы незнакомы, но я просто хотел выразить своё восхищение: то, как Вы выстроили линию защиты, как смогли просто разрушить все доводы обвинения, не оставив камня на камне…

— Спасибо, Рольф, — перебила Гермиона. — Просите, но Ваша фамилия — Саламандер, Вы как-то связаны с Ньютоном Саламандером?

— Он мой дедушка, — парень робко улыбнулся.

— Как интересно, — Гермиона протянула руку новому знакомому. — Можно просто Гермиона. Рольф, подскажите, а что Вы делали на слушании?

— Мой интерес был вызван лишь тем, что в газетах писали о том, что Фоули якобы убил эту несчастную женщину при помощи яда глизня, — Рольф пожал плечами. — Я не смог удержаться…

— Вы пошли по стопам дедушки?

— Можно и так сказать. Но оказалось, что в этом деле самое интересное — это не то, каким образом была убита жертва, а то, кто оказался защитником Эвана Фоули.

— Значит, я лучше глизня, — Гермиона лукаво улыбнулась. — Сочту это за комплимент.

— Я не это имел ввиду, мисс Грейнджер…

— Гермиона, — поправила его девушка. — Просто Гермиона.

Жизнь научила девушку, что лучше, чем «правильные» знакомства, может быть только здоровый сон. И пока что нормальный сон оставался для неё недосягаемой роскошью — она решила остановиться на столь интересном знакомстве. Гермиона ещё не знала, как именно сможет воспользоваться таким ценным знакомым, но продолжала улыбаться парню, изображая радушие.

Людям нравится, когда им улыбаются.

— Не смею Вас задерживать, Гермиона, — Рольф поправил очки. — Вы, наверняка, мечтаете о полноценном отдыхе.

— К сожалению, Вы правы — я просто валюсь с ног. Я была бы рада пообщаться в неформальной обстановке, если Вы конечно не против. Думаю, что мы сможем найти общий язык.

— Конечно, — быстро выпалил парень.

— Пришлите мне сову, пожалуйста, — Гермиона протянула Рольфу магическую визитку.

— Непременно, — Саламандер залился краской. — До встречи!

— Надеюсь, что до скорой, Рольф, — она ещё раз пожала руку парню и быстро направилась к выходу, чтобы аппарировать в свою квартиру.

Бывало такое, что она несказанно сильно радовалась той тишине в её квартире, которая превратилась в константу. Но порой наступали те моменты, когда даже самая громкая музыка не могла перекрыть гнетущее чувство одиночества, что лишь подкреплялось кричащей тишиной. Гермиона подолгу сидела на одном месте и пыталась заставить себя вслушаться в ноты, исходящие с пластинок, но слышала только тишину.

Ей хотелось сорваться и убежать туда, где она бы перестала чувствовать всё это. Во всём целом мире было только одно такое место: там пахнет мятой и цитрусом, там тепло и безоблачно — в объятиях лучшего друга. Но вместе с этим Гермиона знала о том, как больно станет, когда на её кожу приземлится первая капля лондонского дождя.

Вот и сейчас она вернулась в свою квартиру, где было тихо и одиноко. На диване валялась пижама, а на столе стоял недопитый чай. Живые цветы, которые она когда-то купила, чтобы в этих стенах было хоть что-то не напоминающее о серых буднях, давно завяли. Только Анемона на балконе не вписывалась во всю эту тусклую обыденность.

Когда-то Гермиона Грейнджер и подумать не могла, что такой станет её рутина: скучная, однообразная и с щепоткой кошмаров. Она продолжала успокаивать себя мыслью, что однажды всё изменится, и, возможно, что эти убеждения возымели бы нужный эффект, но последний человек, которому верила Гермиона — была она сама. Её работа научила её так убедительно лгать, что доверять себе было опасно, потому что ложь из её уст иногда бывала слишком убедительной.

Гермиона швырнула сумку на стол, и на ходу сняла туфли, пробираясь на кухню. Не то, чтобы она сильно хотела есть, но кажется, что она забыла, когда в последний раз держала в руках что-то съедобнее, чем шоколадный батончик. На такой диете она точно далеко не уедет, а желудок спасибо не скажет.

Она открыла холодильник и поморщилась от исходящего запаха. Курица, которую Гермиона купила около двух недель назад, явно решила не дожидаться, пока её приготовят. Девушка захлопнула дверцу холодильника и потянулась за стаканом, чтобы в очередной раз заглушить чувство голода водой из-под крана.

Последние солнечные лучи этого дня ласкали её кожу, и Гермиона понимала, что не хочет провести ещё одну ночь наедине с собой и своими сновидениями, поэтому вприпрыжку направилась в сторону спальни. Она распахнула шкаф, проводя тонкими пальцами по висящим нарядам, которые ни разу так и не надела. Платья, множество костюмов, мантии на заказ — Гермиона просто складывала это всё в кучу, оставаясь верной классическому чёрному костюму.

— А что, если… — она достала серебристое платье на бретелях. — Это красиво…

Ловким движением девушка сняла безразмерную футболку, и почувствовала себя как-то неуютно, находясь в одном нижнем белье. Чёрное кружево подчёркивало её бледную кожу и красивые изгибы тела, но она быстро натянула выбранное платье, словно сама себя стеснялась.

Только вот это было не стеснение, а отвращение. Стоило Гермионе взглянуть на себя при свете дня, как она вместо бледной кожи видела окровавленные участки и слишком много шрамов. Мысли моментально отправляли её на пять лет назад, когда она открыла двери родительского дома, и обезумев от горя, ползала в лужах крови.

Она даже ванную принимала ночью с зажжённой в углу свечой, чтобы не иметь возможности рассмотреть своё тело. Это были те самые внутренние бесы Гермионы, которые навсегда остались с ней, куда бы она от них не бежала.

Дрожащими пальцами она коснулась руки отца. Ладони были изрезаны ножом, а один из пальцев и вовсе отсутствовал. Его разрезанный глаз висел в глазнице и смотрел прямо на неё, хотя Томас и был уже давно мёртв. Гермиона видела столько страха и боли в этих мёртвых глазах, что перехватывало дыхание. Она отказывалась верить в то, что с ней это происходило на самом деле.

Девушка почувствовала, как коленом наткнулась на что-то, пока подползала ближе к телу отца. Она попятилась немного назад, чтобы понять, что это было — отрезанное ухо. Гермиона закрыла глаза и взорвалась в приступе крика, не чувствуя рук Гарри, которые пытались поднять её, чтобы вынести из этого дома.

Вся её одежда уже давно была перепачкана кровью, и успела отпечататься на девичьей коже. Это не смоется горячей водой и годами — эта кровь навсегда въелась в неё, и она всегда будет видеть её на себе в своем отражении.

***

Северная Америка ушла намного вперёд в отличии от Англии. Здесь было много мест, где можно было расслабиться — всё зависело только от того, каким бюджетом ты располагал. Гермиона осмотрелась по сторонам, поправила платье и подошла к взводным дверям с неоновой вывеской «DOLOR». Она надеялась на то, что всё делает правильно, ведь заслуживала этого отдыха.

Это заведение являлось довольно популярным среди волшебников. Тут можно было хорошо расслабиться и отдохнуть, отдаться течению после напряжённых будней. Громкая музыка, реки алкоголя и странная энергетика, которая удивительным образом помогала снять груз с плеч. Своеобразный аналог магловского ночного клуба, хотя каждый уважающий себя волшебник фыркал при упоминании подобного сравнения.

Гермиона бывала здесь несколько раз за пять лет жизни в Америке, но запомнила каждый из этих визитов, потому что на следующий день искала спасение в зельях от жуткой головной боли. Несмотря на то, что ночи в этом месте были чреваты последствиями, — она всё же снова сюда пришла.

— Приветик! — очаровательный брюнет радушно помахал ей и вернулся к разливу огневиски. — Давненько ты к нам не заглядывала… Рад видеть тебя, Гермиона.

— Привет, — девушка заняла свободное место за стойкой. — Мне как обычно, Джон.

— Могу тебе предложить кое-что особенное, — протянул парень. — Коктейль «Оскулум Мортис».

— «Поцелуй смерти», ты серьёзно?

— Тебе понравится, — Джон лукаво улыбнулся. — Это мой авторский коктейль.

— Заинтересовал. Давай, попробую, какова смерть на вкус.

— Одурманивающая и пьянящая, — парень протянул ей стакан с янтарной жидкостью. — За ней всегда возвращаются.

— За ним, — поправила Гермиона. — За коктейлем.

— За ней. За смертью.

Гермиона сделала глоток и почувствовала, как крепкий алкоголь тут же ударил в голову и все тяжелые мысли моментом спрятались по углам. Она упивалась этим чувством, когда прошлое на миг действительно превращалось в прошлое, и хотя бы несколько часов могло её не беспокоить. Если бы не работа, то Гермиона давно бы уже спилась в погоне за облегчением.

Сейчас она была не той девушкой, которую так расхваливал Рольф. Она смогла расслабиться и искренне улыбнуться, и совсем неважно, что этому способствовал авторский коктейль Джона. Единственное, что сейчас выдавало в ней Гермиону Грейнджер, — это идеально ровная осанка.

— Полагаю, что у тебя впереди выходные, раз я вижу тебя перед собой? — парень продолжал мешать напитки. — Признаюсь, я уже начал скучать по тебе.

— Так говоришь, будто я тут завсегдатая гостья, — Гермиона сделала ещё один глоток. — Это мой… Мой пятый визит сюда.

— Но ты выделяешься из всей этой массы, — он быстро обвел рукой толпу людей. — Ты другая.

— Сочту это за комплимент.

— Они все приходят сюда, потому что тут можно оторваться, а ты приходишь сюда, потому что это «БОЛЬ».

— Интересно, вкладывал ли тот человек, который давал название этому месту, такой же смысл в это, как ты?

— Скажешь, что я не прав?

— Прав, — она осушила свой стакан. — Повтори, будь добр.

— Я же говорил, что за ней возвращаются, — Джон забрал пустой стакан. — Ты не против, если я сначала доделаю этот заказ?

— Кто-то явно сегодня отрывается, — протянула Гермиона, обратив внимание на два подноса с выпивкой, над которыми колдовал парень. — Или кто-то тоже вернулся за смертью?

— Это…

— Готово? — Джона прервал смутно знакомый голос. — Я сам могу забрать… Салазар Всемилостивый! Грейнджер? Быть этого не может! Или я слишком пьян, или я вижу перед собой Гермиону Грейнджер в коротком вечернем платье у барной стойки?

Она театрально закатила глаза и посмотрела на парня, который осматривал её с ног до головы. Будь она сейчас трезвой, то почувствовала бы ту самую боль, где-то под рёбрами, которой сопровождалось любое воспоминание или напоминание о прошлом. Перед ней стоял никто иной, как бывший слизеринец и друг Драко Малфоя — Теодор Нотт.

— Здравствуй, Тео, — поприветствовала его Гермиона. — Вот уж не ожидала тебя тут встретить.

— Это я должен был сказать, — он занял свободное место возле девушки. — Ты что тут забыла, Грейнджер? Хорошие девочки не ходят по таким местам…

— А ты что забыл в Америке, Теодор? Чистокровные наследники без разрешений мамы и папы дальше Косой Аллеи не ходят.

— Скиттер, значит, строчит статейки в «Ежедневный Пророк», что «Золотое Трио» превратилось в «Ржавое Дуо олухов», а ты тут коктейли попиваешь.

— Приятно, что тебя настолько сильно интересует моя персона, что ты из-за этого читаешь тот мусор, который именуется «Ежедневным Пророком», — Гермиона потянулась за стаканом, который ей протянул Джон. — Спасибо.

— Не хочешь к нам присоединиться? — Тео забрал подносы с напитками. — Мы сегодня празднуем.

— Родители отпустили погулять до десяти? — съязвила девушка.

— Не будь такой злой, Грейнджер, — Нотт пихнул её локтем в бок. — Мы отмечаем помолвку Малфоя.

Хорошо, что в этот момент стакан стоял на стойке, иначе она бы его уронила. Сама встреча с Ноттом напомнила ей об этом человеке, но не загнала в такой ступор, как новость о том, что Малфой здесь. Гермиона забыла, как дышать, и уставилась в одну точку перед собой — сейчас ей не помогало никакое воздействие алкоголя. Человек, превративший её существование в сущий кошмар, находился в радиусе нескольких метров от неё, пока она так старательно скрывалась от напоминаний о нём.

— Женится? — тихо спросила Гермиона. — Счастлив, наверное…

— Как и любой человек, который…

— Пусть не подавится от счастья, — гневно выпалила девушка и подскочила со своего места. — Очень рада, что он не живёт своим гнилым прошлым!

Она бежала к выходу, пробиваясь сквозь толпу. Ей хотелось упасть от накатывающего бессилия и боли, которые прожигали в ней новую дыру. Гермиона прошла на новый уровень своей никчёмной жизни, прочувствовав на своей шкуре новые оттенки боли. Это было невыносимо: это душило и рвало кожу, прожигало сердце окурками и отравляло смертельным ядом.

Даже когда она оказалась на улице, то легче ей не стало. Её крылья, которые только-только начинали заживать спустя столько лет, снова выдернули без предупреждения. Она буквально чувствовала, как спина истекает кровью, но это был холодный пот, в который её кинуло при одном упоминании ненавистной фамилии.

Её не спасли тысячи километров, а она надеялась на какое-то там время. От прошлого нет лекарства — это навсегда. Гермиона считала, что ей бы даже Обливиэйт не помог, что она всё равно помнила бы эти ужасы.

Она по-прежнему ждала, пока сможет отомстить Малфою, хоть и понимала, что месть не сделает её счастливее и не изменит прошлое. Ей было даже не жаль измазать руки по локоть в крови, если бы это помогло показать её врагу хотя бы сотую часть той боли, с которой она продолжала жить.

Но жизнь решила иначе, расставила всё совсем по-другому. Гермиона до последнего надеялась, что Малфой ответит по заслугам: что Азкабан сломает его, что он никогда не узнает, что такое счастье. Но вот она стояла под ночным небом Оттавы, заливаясь жгучими слезами, пока он сидел в клубе с друзьями и отмечал свою помолвку. Было слишком самонадеянно полагаться на всевышнюю справедливость.

Гермиона смахнула слёзы с лица и сжала кулаки, сосредоточившись на своей силе. Она собиралась совершить весьма необдуманный, но такой необходимый ей поступок. Щелчок аппарации завлёк девушку, пока она до последнего не была уверена в том, что ей хватит магии в жилах для межконтинентальной аппарации.

***

— Гарри! — её крик смешался со слезами. — Гарри!

Так много лет она откладывала этот визит, потому что боялась невыносимого приступа боли, но чему быть, того не миновать. Её этот приступ настиг за много километров от Лондона, и теперь она пыталась снова от него убежать в этом самом Лондоне.

Она знала, что сейчас поздняя ночь, и Поттер давно спит, но так же знала и то, что сама больше не в силах справляться. Гермиона нуждалась в объятиях с ароматом мяты и цитруса, чтобы почувствовать себя в безопасности. Она просто хочет быть живой.

— Мерлин! — в комнате загорелся свет и показался сонный Гарри с палочкой в руках. — Гермиона! Мерлин, что с тобой? Ты как… Что случилось?

— Мне просто больно, Гарри… Мне так сильно больно… Больно…

— Моя хорошая, — он опустился на колени и крепко прижал подругу к груди. — Поплачь, тебе просто нужно поплакать… Я буду рядом. Я всегда рядом с тобой.

Боль, которая сковывала движения, начала ослаблять свою хватку, будто бы Гарри впитывал её в себя, чтобы облегчить чувства Гермионы. Он не разговаривал с ней, а просто поглаживал запутанные волосы, а ей этого было достаточно.

Она умерла сегодня. Гермиона просто лежала на руках лучшего друга и поняла, что её больше нет. Она ушла тихо, без прощаний и намёков на то, что когда-то вернётся. Как бы девушка не пыталась удержать её на протяжении всех этих лет, но ей так этого и не удалось. Конечно, Гермиона научится жить без неё. Надежда на то, что когда-то боль отступит, умерла сегодня.

========== Глава 3 ==========

Любить — это привилегия благородных сердец.

Сентябрь, 2006.

Было что-то очаровательное в сентябрьской духоте. Возможно, что это ещё лето пыталось как-то бороться с неминуемой осенью и отдавало всё то тепло, которое осталось в невидимых карманах. Изо всех сил август старался отстоять свои права, пока сентябрь бесцеремонно ворвался на новый лист календаря.

Гермиона сидела на диване, закинув ногу на ногу, и всматривалась в документы по делу. Верхние пуговицы её рубашки были расстёгнуты, но это никак не помогало. Она собрала волосы в пучок, закрепив его карандашом, и лениво переворачивала страницу за страницей. Девушка сбилась со счёта — в который раз она уже это перечитывала, но так и не понимала смысла написанного.

Ей совсем не хотелось изучать материалы очередного дела, её душа и сердце жаждали отдыха и чего-то нового. Она безостановочно работала несколько месяцев, изредка позволяя себе передых в виде десятичасового сна без сновидений. Пока мозг Гермионы кипел от желания всё-таки наткнуться на интересную задачку, то спина и шея ныли от желания расслабиться где-то у берега моря.

От стопки бумаг её отвлёк стук в дверь, и она знала, кто это. Так тихо и ненавязчиво стучался только один-единственный человек, которому она, как раз, простила бы настойчивость и шум. Иногда некоторые посетители вели себя более вальяжно и раскованно, чем её добрый товарищ.

— Открыто, Рольф! — крикнула Гермиона и отшвырнула бумаги в сторону.

— Привет, — парень радушно улыбнулся и подошел к подруге, целуя её в щеку. — Кажется, я вовремя.

— Да, — протянула девушка и тяжело вздохнула. — Мне кажется, что я сама не остановилась бы и принялась заново перечитывать эти документы.

— Ты помнишь о том, что дедушка приглашал тебя на ужин? Он обидится, если ты опять променяешь его на свою работу.

— Мистер Саламандер слишком раним, — Гермиона закатила глаза. — Словно он когда-то не горел своей работой.

— Как же тебе повезло, что его внук более терпим, — Рольф рассмеялся. — Брось, Гермиона, ты не можешь бесконечно отказывать дедушке. Он ждал тебя на прошлой неделе.

— Хорошо, только не дави на меня, я прошу, — она сложила руки в молитве. — Мне нужно лишь заскочить домой, чтобы переодеться.

— Я с тобой, потому что я тебя знаю. Заскочила переодеться, и пропала с радаров.

— Потом не удивляйся тому, что мистер Саламандер пытается нас поженить в сотый раз, — Гермиона потянула Рольфа за галстук, чтобы их глаза были на одном уровне. — Я тебя убью, если твой дедушка опять мне под конец вечера начнёт всучивать фамильное кольцо!

Рольф в ответ кивнул и поправил галстук. Они вместе аппарировали к ней в квартиру, оставив кучу бумаг и её пиджак на диване. Она чувствовала прикосновение друга, к которым уже так привыкла. Конечно же, это были не руки Гарри, которые действовали на неё, как самое лучшее успокоительное, но в этом тоже что-то было. Рольф стал для Гермионы вторым по значимости человеком в её жизни.

Всё та же серая и унылая квартира неприветливо встретила их. Плотно зашторенные окна и запах сигаретного дыма — это всё, что характеризовало её скромную обитель. Гермиона сразу же направилась в ванную, оставив Рольфа в большой, но тёмной гостиной.

Год назад она сделала ремонт в своей ванной комнате, сменив светло-розовый кафель на чёрный. Вся её квартира постепенно превращалась в какой-то склеп. Она ненавидела чёрный цвет, но усердно продолжала сменять вокруг себя все яркие цвета на чёрный, переборов внутреннее отвращение.

Чёрный не дарил никакой надежды и не был похож на свет в конце туннеля, что спускало Гермиону с небес на землю всякий раз, когда она вдруг начинала снова верить в лучшее будущее. Лучше, чем было сейчас, уже не будет. Она достигла свой максимум счастья.

— Да уж, Гермиона, — она осмотрела себя в зеркало. — Выглядишь ты, конечно, так себе.

Её финансовое положение позволяло принимать ежедневно ванны с кровью единорога, а она выглядела как кошка, которая доживала свою девятую жизнь. Глаза не блестели и были какими-то мутными, а губы, как всегда, искусаны. О какой личной жизни могла идти речь с подобным внешним видом — она не нравилась самой себе, что уже говорить о мужчинах. Хотя, будем честны, Гермиона не была заинтересована в семье.

Она умылась и потянулась за полотенцем. На чёрном полотенце не видно её растёкшейся туши и тёмно-красной помады. Гермиона почувствовала нотки мужского парфюма, которые остались на полотенце даже после стирки. Она поморщила нос и открыла ногой мусорное ведро, стоявшее под раковиной. Полотенце отправилось в мусор, хотя она купила его всего неделю назад.

Девушка не помнила имени того парня, который разделил с ней ночь, и не хотела, чтобы хоть что-то в квартире напоминало ей о нём. Это была занимательная ночь, но она была уже в прошлом. Гермиона быстро прощалась с любым прошлым, потому что знала, что если этого не сделать вовремя, то можно потом надолго застрять в адской петле волнующих воспоминаний. Когда-то она уже не смогла распрощаться с некоторыми отрывками своей жизни.

В горле стал ком, который она постаралась тут же подавить, и снова взглянула на своё отражение. Зеркало было пустым — она не видела себя там, или просто не хотела видеть. Каждый раз она надеялась найти хоть какие-то ответы в этом пустом зеркале, словно весь мир был из стекла, словно в нём таились все ответы.

Мысли прервались глухим шумом в гостиной, видимо Рольф снова что-то уронил. Гермиона быстро приняла душ и, обмотавшись новым полотенцем, вышла к другу. Тот привык видеть её в подобном виде, поэтому и бровью не повёл, когда она прошла мимо него, что-то бормоча себе под нос. Со стороны они выглядели, как супружеская пара, прожившая вместе очень много лет.

— Не знал, что ты интересуешься чарами разума, — парень покрутил в руках старую книжку. — Их уже давно никто не изучает.

— Я считаю, что это большой промах нашего общества, — крикнула в ответ Гермиона и продолжила перебирать наряды. — Тебе никогда не было интересно, как устроены мысли другого человека?

— Для этого существует легилименция и окклюменция.

— Это не то. Ты просто заглядываешь в голову кому-то или же закрываешь свой собственный разум, — она прислонила к себе тёмно-синее платье. — А что на счёт того, насколько мысли человека устойчивы? Как быстро ты сможешь внушить человеку фальшивые воспоминания?

— Это самая настоящая пытка, — фыркнул Рольф. — Ты сейчас в очередной раз меня убедила в том, что не зря эти чары запретили.

— Ты опять за своё. Не тошни!

Гермиона примерила ещё несколько платьев и остановилась на изумрудном облегающем платье ниже колен. Открытая спина, длинные рукава и никакого бесстыжего выреза в зоне декольте. Она взмахнула палочкой над своей головой, чтобы беспорядочная копна волос улеглась в аккуратную причёску. Чёрные лодочки и минимум макияжа — Гермиона давно не видела себя при таком параде.

— Я готова, — она показалась перед другом. — Мы не опаздываем?

— Нет, — Рольф посмотрел на часы. — Мы как раз вовремя.

Она взяла друга под руку, позволяя тому перенести их в дом Ньюта Саламандера.

***

Она с восхищением слушала истории старого магозоолога, пока Рольф беззвучно повторял все реплики своего деда. Он знал каждую из этих историй и не видел всего того волшебства, которое было заключено в этих вечерних посиделках.

Гермиона давно отвыкла от чего-то столь обычного и тёплого. Весь этот семейный уют был таким чужим для её мира, что внутри всё сопротивлялось и покрывалось острыми шипами, не позволяя сердцу оттаять. Она чувствовала, как в горле стал ком, провоцирующий её на неуместные и ненужные слёзы.

Она становилась немного похожей на прежнюю Гермиону только в этом доме, и с этими людьми. Был ещё один человек, близкий её сердцу и душе, который знал настоящую Гермиону, но он находился так далеко.

Она проснулась и поняла, что уснула прямо у Гарри на руках, а тот даже с места не сдвинулся, оберегая сон своей лучшей подруги. Девушка шевельнула рукой, как Поттер раскрыл глаза и тут же улыбнулся ей.

— Прости меня, — Гермиона выпуталась из объятий Гарри. — Я тебе всю ночь перевела своим неожиданным визитом…

— Ты выспалась? — он заправил за ухо выбившуюся прядь волос. — Ты несколько раз кричала во сне.

— Я впервые выспалась за долгие годы.

— Я рад тебя видеть, Гермиона, — он улыбнулся. — Рад, что мы наконец-то встретились.

— Глупо было с моей стороны находить причины для того, чтобы не возвращаться сюда, — она осмотрелась по сторонам, остановившись на настенных часах. — Кажется, что я спала слишком долго.

— Мы могли бы вместе позавтракать, если ты не спешишь домой…

— Малфой в Америке, — перебила его Гермиона. — Он отмечал свою помолвку с друзьями в том же клубе, где я иногда позволяю себе расслабиться. Он женится, Гарри. Он счастлив! Счастлив!

На её глазах вновь проступили слёзы. Она вспомнила самодовольного Нотта, который забирал поднос с напитками и гордо объявлял ей о предстоящей свадьбе Малфоя. Гермиона чувствовала, как кровь закипала в жилах, а мысли откапывали в голове все те страшные картинки, где блондин валялся в луже крови и с отрезанной головой.

Она так много раз представляла себе, как увидит мёртвого Малфоя, как будет смеяться над его могилой. Не единожды Гермиона продумывала всевозможные сценарии смерти этого человека. Порой она была уверена в том, что с лёгкостью могла бы сама укоротить жизнь своего врага.

Малфой был её врагом, которого она ненавидела всеми фибрами своей души. Она хотела видеть его разлагающееся гнилое тело в подарочной упаковке в качестве своего Рождественского подарка.

— Гермиона! — Рольф щелкнул пальцами перед её лицом. — Земля вызывает Гермиону Грейнджер!

— Прости, — она потерла пальцами переносицу. — Я немного задумалась…

— Дедушка пошел за вином, но кажется, что тебе не до вина.

— Я просто устала, — она выдавила мимолетную улыбку. — У меня ведь скоро День рождения.

— Я в курсе. Странно, что ты сама-то помнишь о нём.

— Я бы хотела пригласить Гарри и Рона в Америку. Мы давно с ними не виделись.

— Ты снова смогла меня удивить, мисс Грейнджер. Хочешь отметить свой День рождения в компании любимых людей? Это что-то новое.

— Близких, — поправила его Гермиона. — Любить я не могу.

— Любить может не всякий, — в трапезной появился мистер Саламандер. — Любовь — это редкий дар, которым обладает лишь по истине светлый человек. А ты, Гермиона, как раз такой человечек.

— Благодарю, мистер Саламандер.

— Когда-то вы с Рольфом поженитесь и подарите этому миру ещё, как минимум, одного человека, который будет способен на эту самую любовь. Ваши сердца чисты и невинны…

Она снова отключилась, услышав последние слова мужчины. Он верил в чистоту их сердец и душ, верил в светлую любовь, пока сама Гермиона давно отрицала всё это в себе. Вся чистота её сердца осталась на полу родительского дома, а невинность была поглощена внутренней темнотой.

Гермиона Грейнджер даже не могла запустить Патронуса. Её выдра больше не вырывалась из кончика волшебной палочки, не было даже малейших искр. Крылья были сломаны, а цвет крови изменился на чёрный — она не знала любви и мечтала только о мести который год подряд.

— Дедушка, мне кажется, что ты снова принялся за старое, — Рольф театрально закатил глаза. — Мы просто друзья.

— Я уверен, что ваши амортенции говорят об обратном! — не отступал мужчина. — Гермиона, милая, скажи мне, чем пахнет твоя амортенция?

— Мистер Саламандер… — её щеки залились краской. — Мне кажется, что это слишком личное…

— Ерунда! — он снова встал со своего места и скрылся за дверью.

— Мерлин! — Саламандер-младший тяжело вздохнул. — Если он намылился в свою кладовку, то этот вечер обречён.

— У него там есть даже амортенция?

— Тебя это удивляет? — Рольф изогнул в фальшивом удивлении бровь. — Ты была в его кладовке. Скажи мне, чего там нет?

— Ты прав.

Она завидовала той лёгкости, с которой говорил Рольф. Казалось, что это самый обычный разговор, но ей было сложно. Гермиона даже не успела понять, как её настроение вновь успело сменить свой оттенок: стало тяжело и больно. Её пугало то, что она всё чаще и чаще теряет себя в воспоминаниях, которые появлялись просто из ниоткуда.

Её сознание забрело в дебри воспоминания трёхлетней давности. Та встреча с Гарри была одновременно необходимой и трудной. В глазах Поттера Гермиона видела тот день, который ни на секунду не отпустил её. Тогда она поняла, что больше, чем Малфоя, боялась увидеть зелёные глаза лучшего друга, а точнее, волнение, заточённое в них.

Больнее смотреть на себя было глазами другого человека, который наблюдал за медленным безумием. Гарри прекрасно осознавал, что происходило с Гермионой, но продолжал молча поддерживать её, а не указывал на очевидные вещи. После того, что она пережила, вероятность того, что она останется нормальной, была очень и очень мала. Грейнджер давно не была нормальной, хотя и носила эту маску довольно умело.

— Ну вот, — её гнетущие мысли прервал Ньют. — Завалялся ещё один флакончик. Давай, Рольф, нюхай!

— Как бабушка тебя терпела? — парень взял флакончик из рук деда. — Ну и? Для меня оно пахнет какими-то сладостями… Это что-то вроде топлёного молока… С корицей? Бред.

— Передай Гермионе, болван! — мистер Саламандер указал на девушку. — Бред! Мерлин, кого я воспитал!

Гермиона взяла зелье и незаметно вздохнула, осознавая всю бессмысленность происходящего. Но ей очень не хотелось обижать старичка, поэтому она поднесла флакончик к носу, и ничего. Она не почувствовала абсолютно ничего, словно это была самая обычная вода, и то казалось, что и та имеет какой-то запах.

Она заметила, как Саламандер-старший выжидающе смотрел на неё и ждал, пока девушка озвучит, чем пахнет любовное зелье. Гермиона вдохнула ещё раз, но опять ничего не почувствовала.

— Я чувствую новые книги и чёрный шоколад, — она на ходу вспоминала, что ей нравится в обычной жизни. — И дождь…

— Молодёжь, — расстроенно протянул старик. — Вы в погоне за деньгами и карьерой забываете об истинных ценностях этого бренного мира.

Гермиона считала мистера Саламандера своим самым настоящим учителем и наставником, который, сам того не осознавая, многому её научил. Не зря она верила в то, что случайности совсем не случайны, и та встреча с Рольфом не была таковой. Где бы она сейчас была, если бы не это семейство? Скорее всего, Гермиона просиживала бы очередной вечер в излюбленном клубе.

Она позволила себе отсрочить прощание на полчаса и сделала глоток чая. Порой наступали те минуты, когда ей вовсе не хотелось покидать стены этого дома и, уж тем более, не хотелось возвращаться в свою холодную и пустую квартиру. Девушка прекрасно осознавала, что её там ждёт.

— Спасибо за этот чудный вечер, — девушка тепло улыбнулась на прощание. — До встречи, мистер Саламандер.

— Не забывай старого, — рассмеялся мужчина. — Я всегда рад тебе.

— Это взаимно, — она обняла его и аппарировала, помахав на прощание Рольфу, который стоял у деда за спиной.

Она снова оказалась в своей квартире. Она снова одна. Одна снова наедине со своей кровавой мечтой. Так было уже много лет.

Гермиона уснула на диване, не снимая платье и не натягивая на себя плед. В эту ночь ей снова приснится сон, который заставит на утро опустошить свой желудок, и почувствовать горький привкус на сердце.

Она сидела за столом, открывая по очереди все коробки с едой, которые заказала час назад. Именно за это Гермиона любила мир маглов — ты просто можешь заниматься своими делами, пока какой-то парнишка готовит твою лапшу на другом конце города.

Сегодня она остановилась на японской кухне, которую обычно обходила стороной, но сейчас ей хотелось сырой рыбы, а не привычных овощей. Гермиона открыла первую картонную коробку, в которой должны были быть роллы с сёмгой, но там оказалось бьющееся человеческое сердце. Девушка ухмыльнулась и прочитала маленькую записочку, прикрепленную к коробке: «Сердце Драко Малфоя в собственном соку».

Гермиона хищно облизнулась и услышала стон, доносящийся из-под стола. Она наигранно закатила глаза и посмотрела вниз, раздвигая ноги. Почему-то парень был ещё жив, хотя она видела его сердце прямо перед собой.

— Ты никак не сдохнешь, — прохрипела девушка. — Сколько раз тебе должны вырвать сердце, чтобы ты наконец-то сдох. Ответь мне, Малфой!

Но в ответ только мычание и никаких внятных слов. Грейнджер потянулась за коробкой и с пренебрежением вывернула её содержимое на парня, наблюдая за тем, как тот задыхается из-за обилия крови, которая попала ему в рот. Она упивалась этим зрелищем — её любимым зрелищем — окровавленный Малфой.

Гермиона схватила со стола нож, крепко сжав его в правой руке. Она опустилась на колени, подползая к парню. В её глазах столько ненависти к нему, что можно с лёгкостью вспыхнуть от этих чувств. В одно движение девушка вспорола ему шею, попутно задев какие-то вены. Малфой пытался отдалиться от неё, но это её сон, и только она им управляла.

Грейнджер нанесла ещё один удар и почувствовала, как её глаза намокли, а перед ней теперь были только тела её родителей. На её руках оказалась кровь отца, а Малфой просто пропал. Она открыла глаза и заметила перед собой умирающего отца, который тихо шептал:

— Это не сделает тебя счастливее. Отпусти всё это, моя милая.

— Я не могу, пап, — Гермиона откинула в сторону нож и бросилась обнимать умирающего отца. — Это он сделал. Он убил вас — отнял вас у меня. Он убил меня.

— Мы любим тебя, девочка, — из последних сил прохрипел мистер Грейнджер. — Мы хотим, чтобы ты была счастлива. Сделай шаг вперёд…

— Нет! — она проснулась посреди ночи, задыхаясь от накатывающего страха.

Ей ни разу так и не удалось убить Малфоя во сне, потому что сон отшвыривал её в родительский дом, к умирающим родителям. Она не знала, сколько понадобится лет, чтобы сделать тот самый шаг, о котором всегда просил её отец. Иногда она думала, что не хватит и девяти жизней, чтобы научиться просто жить.

Гермиона стала пленницей своего кошмара.

Часы показывали начало четвертого утра, и она бессильно выдохнула. Через несколько дней её День рождения, и она не солгала Рольфу, когда сказала о том, что хочет пригласить к себе Рона и Гарри. Чтобы немного отвлечь себя от привычного жуткого сновидения, девушка решила прямо сейчас написать письмо-приглашение.

Её платье помялось, а прическа распалась. Гермиона подошла к рабочему столу и потянулась к бумаге, зацепившись на секунду взглядом о свою импровизированную «новостную» доску с множеством вырезок. Она каждый день обещала себе её выбросить, но рука так и не поднялась. Вместо этого, там добавлялись лишь новые статьи, колдографии и заметки.

Вряд ли кто-то, кроме самой Гермионы, смог бы разобраться в этом бесконечном лабиринте из странных записей, но когда-то наступит тот день, когда каждое написанное там слово воплотиться в жизнь. А пока что девушка достала из ящика лист бумаги и обычную шариковую ручку.

Она не заметила, как за написанием длинного письма прошёл остаток ночи, и в квартиру понемногу начали проникать солнечные лучи.

— Я невозможно скучаю, — прошептала Гермиона и поцеловала конверт.

Ей хотелось верить в слова Ньюта Саламандера. Ей хотелось верить в то, что её сердце чисто и невинно, и способно на любовь.

Но чернота, поселившаяся в ней ещё в августе 1998-го года шептала совсем об ином. Любовь не стала привилегией её сердца.

========== Глава 4 ==========

Не стоит пытаться избавиться от воспоминаний, надо научиться жить с ними.

Май, 2008.

Она вдоволь насмотрелась на мимо проходящих людей. С лёгкой небрежностью девушка достала из кошелька несколько купюр, оставив официантке на «чай», и вышла на улицу под проливной дождь. Гермиона не смогла сегодня найти свою долю спокойствия даже в излюбленной кофейне. Что-то сильно тревожило её, выворачивая душу наизнанку.

Ей казалось, словно она пытается куда-то убежать, но силы были на пределе, а лёгкие не справлялись с поставленной задачей. Девушка не понимала, что с ней творится в последние дни, но даже физическое самочувствие желало лучшего.

Её шёлковое синее платье вмиг промокло, но Гермиона брела по верно намеченному пути, не обращая на это внимания. Она уже примерно догадывалась, что ей скажет Скарлетт, но тем не менее, не сменила задуманный маршрут. Её очередной внезапный визит уже вряд ли удивит миловидную Скарлетт Питерс, которая привыкла к своей спонтанной пациентке — Гермионе Джин Грейнджер.

В этом году май выдался довольно дождливым, но при этом очень тёплым. Порой казалось, что частые дожди помогали смыть с людей весь тот негатив, что успевал накопиться на их плечах. Гермиона не была поклонницей такой погоды, но всё же находила что-то притягательно очаровательное в ней.

Квартира Скарлетт, она же — её офис, находилась в квартале от кофейни, и девушке понадобилось всего десять минут, чтобы добраться к нужной двери. Она настойчиво постучала, точно зная, что Питерс примет её. Всегда ведь принимала.

— Гермиона? — невысокая брюнетка посмотрела на Грейнджер, приспуская очки на нос. — Почему же я не удивлена?

— Можно? — она не стала дожидаться внятного ответа. — Я была недалеко, вот и решила заглянуть к тебе.

— Неужели дело только в том, что ты снова оставила сто долларов чаевых за чай, который стоил двенадцать? — Скарлетт захлопнула за ней дверь. — Что случилось?

—Кажется, у меня скоро снова начнутся панические атаки, — Гермиона плюхнулась на светло-голубой диван, позабыв о своём мокром платье. — Я снова стала плохо спать, у меня какие-то тревожные мысли и всё время хочется вскрыть себе вены.

— Я говорила, что бросить таблетки будет непросто. Твоему организму нужно время, чтобы научиться справляться самому с твоим положением.

— В задницу моё положение, — гневно выплюнула девушка. — Мне нужна помощь, Скарлетт, или же в следующий раз мы встретимся у меня на похоронах.

Год назад Гермиона открыла для себя прелести походов к магловскому психологу, однако, как оказалось, это мало помогает, но зато с его помощью можно оформить себе рецепт на хорошие антидепрессанты. Порой она удивлялась тому, что в обычном мире могут придумать что-то получше, чем в магическом.

— Тебе снова снятся кошмары?

— И они тоже, — сухо ответила Грейнджер и начала копаться в своей сумочке. — У тебя есть зажигалка?

— Ты вернулась к сигаретам? — строго спросила Скарлетт. — Что ещё вернулось в твою жизнь, кроме кошмаров и сигарет?

— Тебе стоило бы спросить, что так и не ушло из моей жизни, — саркастически произнесла Гермиона. — Кошмары, сигареты, выпивка и работа, которая является единственной причиной, почему я ещё могу себе позволить оплачивать эти сомнительные сеансы.

— Ты сама приходишь ко мне.

— Сама, но только потому что мне нужен рецепт.

— Ты могла бы заплатить за то, чтобы тебе его просто так выписали, но ты всё ещё продолжаешь ходить ко мне, — Питерс закинула ногу на ногу. — Так действительно ли дело только в таблетках?

— Ну ты и сука, Скарлетт, — она щёлкнула пальцем и сигарета зажглась. — Были бы мы в Лондоне — меня бы уже повязали за это, но видит Бог — ты сама меня на это спровоцировала.

Гермиона не знала, почему она продолжала приходить в эту квартиру и обмениваться «любезностями» со своим психологом. Возможно, что это помогало ей оставаться нормальной для своих друзей, хотя на деле она таковой не была уже очень много лет. Её жизнь была слишком цикличной и очень часто кидала Гермиону из крайности в крайность. Сама бы она не справилась с этим — ей нужно было с кем-то разговаривать, чтобы не сойти с ума окончательно.

— Как твоя работа? Есть новое дело?

— Нет. Неделю назад я отказалась защищать одного ублюдка, который насиловал девочек, — она запнулась на секунду. — Им было всем по четырнадцать лет.

— Мало денег предложили? — Скарлетт внимательно наблюдала за каждым движением своей пациентки. — Или подзащитный оказался недостаточно хорош личиком?

— Говоришь так, словно я защищаю только тех, у кого есть деньги или смазливая мордочка. У меня есть принципы…

— Были, — перебила её психолог. — Когда-то они у тебя были, Гермиона.

Она чувствовала, как сердце норовит вылететь из груди. Одно присутствие этого человека рядом заставляло чувствовать себя каким-то дерьмом. Гермиона буквально ощущала запах смерти, исходящий от мужчины, который пришёл к ней с «интересным и выгодным предложением».

— Простите, мистер Миллер, — процедила с трудом девушка, — но я не берусь за подобные дела. Мне это неинтересно.

— Но мы с Вами не дошли к самому интересному — вопросу оплаты, — ехидно протянул мужчина. — Поверьте, мисс Грейнджер, я Вас не обижу.

— Мне неинтересно, мистер Миллер! — Гермиона встала со своего места и гневно посмотрела на собеседника. — Прошу Вас покинуть мой кабинет.

— Умейте извлечь пользу, а потом забыть, моя драгоценная мисс Грейнджер, — рассмеялся посетитель. — Вы же адвокат, а не мать Тереза.

Дело Миллера-младшего стало её первым делом, когда Гермиона закрыла глаза на свои принципы. Она больше не смотрела на обвинения, а лишь на чек, который выписывали на её имя. В ней не осталось больше ничего от прежней гриффиндорки Грейнджер. Почти ничего, помимо кошмаров.

— Я просто хотела спать, — наконец-то ответила Гермиона. — Они прислали мне письмо слишком рано, а мне хотелось выспаться.

— Ну что же, я рада, что ты с такой лёгкостью можешь игнорировать высокооплачиваемую работу только из-за чувства недосыпа, — саркастически протянула Скарлетт. — Ты не думала всё же взяться за какое-то дело? Тебе бы помогло это отвлечься.

— Короче, таблеток мне не видать? — она докурила сигарету.

— Тебе не нужны таблетки, Гермиона, — мягче произнесла девушка. — Когда ты в последний раз виделась с Гарри? С Роном? С Рольфом?

— С Гарри — пару недель назад, с Роном тогда же, а с Рольфом — позавчера.

— Я не верю, что они не замечают того, что с тобой происходит.

Конечно же, её друзья прекрасно видели, что с ней творится. Но что они могли сделать, если Гермиона отвергала любое проявление их заботы или помощи? Она просто-напросто запретила себе помогать. Девушка привыкла рассчитывать только на себя, когда дело доходило к её собственному безумию.

Если бы она открылась хотя бы на сотую часть своим близким людям, то с грустью осознала бы, что они больше её не узнают. Теперь Гермиона предпочитала дорогой алкоголь и хорошие сигареты душевным вечерам; деньги и беспорядочные половые связи прежним принципам. Она давно потеряла себя, свою лёгкость и свою жизнь.

— А кто сказал, что я им хоть что-то рассказываю о себе настоящей? — Гермиона встала на ноги, понимая, что на этой ноте пора прощаться. — Они знают лишь то, что им положено знать и довольствуются тем, что людям свойственно меняться.

— Ты уходишь?

— Ты снова принялась за старое, и пытаешься копаться в моей душе.

— Для этого люди и ходят к психологу, — не отступала Скарлетт. — Гермиона, я ведь хочу помочь тебе.

— Мне не нужна помощь, мисс Питерс. Помощь была нужна той Гермионе, которую ты, к сожалению, не знаешь.

— Ты даже не стараешься помочь себе. Существует куча лекарств, которые излечивают людей.

— Да что ты говоришь? — Гермиона вскинула бровь. — Снова будешь пропагандировать любовь?

— Да!

— Ты слишком её переоцениваешь, Скарлетт, биохимически это как съесть большое количество шоколада, а у меня на него аллергия. Мне интересны деньги, за которые можно купить и любовь, и шоколад, и таблетки, и много чего другого, — Грейнджер послала воздушный поцелуй, подойдя к двери. — Пока!

Полчаса бессмысленного разговора, но она почувствовала какое-то облегчение. Грейнджер никогда не призналась бы Скарлетт Питерс в том, что эти разговоры в какой-то степени помогали ей. Что-то всё-таки в них было, что сдерживало плотину в голове девушки и не позволяло сорваться с цепи.

Она забрела за первый угол, чтобы аппарировать в свою квартиру.

Судя по новому букету и приятному аромату сырников — миссис Харди уже успела побывать тут. Гермиона вышла на балкон, потупив взгляд себе под ноги, рассматривая педикюр. Она не знала, чем ей заняться, и теперь предложение Скарлетт не казалось уже таким бессмысленным — возможно, что ей действительно нужно было взяться за дело, чтобы отвлечься.

Она скурила пару сигарет и вернулась в гостиную, собирая волосы в пучок. Стоило девушке только освободиться от платья, которое успело просохнуть на ней, как в окно постучалась сова с конвертом в клюве. Гермиона переступила через скомканное платье и подошла к птице.

— Какой ты красавец, — она легко коснулась крыла филина. — Что ты там мне принёс?

Девушка забрала конверт и птица тут же взмыла воздух, на минуту очаровав Гермиону своим свободным полётом. Наверное, ей тоже иногда хотелось просто взмыть в небеса, чтобы прикоснуться к солнцу и оставить там хоть немного своих печалей.

Но только Гермиона снова вернулась к письму и прочитала имя того, кто ей его прислал, как в сердце больно закололо, а к горлу подступил ком.

Мисс Гермионе Джин Грейнджер

от Нарциссы Малфой

Она пошатнулась, как только поняла, что это не сон, и ей не мерещится. Девушка со злостью и ненавистью отшвырнула от себя письмо, ощущая, как внутри всё обожгло от одной только ненавистной фамилии. Столько лет Гермиона приравнивала её к своему кошмару, что даже не могла представить, что случиться, получи она подобное письмо.

Девушка даже не догадывалась, что могло быть в этом письме, но и не хотела думать об этом. Кажется, что сейчас она просто почувствовала, как начала медленно умирать. Словно стояла у собственного гроба и смотрела, как на её похороны пришло три человека.

Гермиона не слышала собственного крика, который бился о стены, вырывался с окон, требовал к себе внимания и молил о помощи. Он бежал по перилам, метался в поисках кого-то, кто был бы в силах обуздать надвигающуюся бурю в виде панической атаки и новой истерики. Но была и вторая сторона этой злосчастной медали — если она сейчас просто замолчит, то война будет проиграна. Она сдастся в плен своим пожирающим изнутри чувствам.

Письмо Нарциссы приковало её к одному месту, обжигая внутренности раскалёнными углями. У неё были руки в крови, которые она расцарапала в приступе, сердце в не затягивающихся царапинах и скулы начало сводить от крика.

Она плакала, извивалась, истерически всхлипывала и умоляла себя о физической боли, чтобы придушить воюющую душевную. Её тело распласталось на светлом ковре и судорожно содрогалось. Вряд ли кто-то знал об этой стороне Гермионы, но и она давненько уже подобного не переживала. В какой-то момент жизни она даже подумала о том, что это немного ушло на второй план — начало превращаться в прошлое. Но нет.

Иногда ей хотелось стать той самой девушкой из утренней сводки новостей, которая умерла ночью после избиения мужем. У которой было шестнадцать переломов, бледная кожа, покрытая синяками и мёртвые глаза. Которая до этого ходила в тёплом свитере, несмотря на майскую жару, чтобы скрыть «прелести» своей семейной жизни и длинные руки мужа-тирана. Гермиона давно мечтала об обычной смерти, которая лишила бы её боли.

— Я ненавижу тебя, Малфой! — взревела девушка, поджимая под себя ноги. — Ненавижу!

Она снова произнесла эту фамилию вслух. Спустя столько лет.

***

Гермиона сидела в допросной, держась за голову, наивно полагая, что это как-то поможет избавиться от мигрени. Она всю ночь провела на полу своей гостиной, а с утра рванула в Департамент защиты магического правопорядка. Для неё вчерашний день так и остался туманным и болезненным, а поэтому Гермиона попыталась поскорее найти для себя какое-то лекарство. Откинув в сторону алкоголь и уговоры Скарлетт, чтобы та выписала ей рецепт, она решила взяться за то мерзкое дело.

Когда-то наивная и всепрощающая девочка Гермиона Грейнджер, которую Шляпа распределила на факультет храбрецов, даже и подумать не могла о всей той грязи, происходящей в волшебном мире. Суровая реальность оказалась слишком горькой и далеко не радужных оттенков. Единственное, что здесь было цветным — это яркие кровавые пятна под трупами и красноречивые крики жертв.

— Вы рассказываете мне всю правду, — тихо проговорила Грейнджер. — От начала, и до конца. Только тогда я смогу Вам помочь.

— Вы же знаете, что я виновен? — надменно спросил мужчина. — Как Вам поможет эта правда спасти меня?

— Ваш брат знал, к кому он пришёл за помощью. Наверное, это не просто так. Рассказывайте, Лиам.

— Я даже не знаю…

— Слушай сюда, сукин сын, — Гермиона подскочила с места и ухватила своего клиента за шею. — Если ты решил тут выделываться, то я быстро тебя опущу с небес на землю, понял? Ты — мерзкий, отвратительный кусок говна, который заслуживает гореть в аду, но я пришла сюда, чтобы вытащить тебя. Или ты начинаешь делать то, что я говорю, или я перережу тебе горло прямо сейчас, — она достала из кармана волшебную палочку. — Я скажу, что так и было, и мне поверят.

— Успокойся, сука, — прохрипел Лиам.

— Рассказывай.

Она села на место, когда мужчина прокашлялся и начал свой рассказ. То, что он описывал, было словно кадры из самого омерзительно фильма ужасов. На некоторых моментах Гермиона чувствовала, как её начинает подташнивать, и вчерашний кофе норовил оказаться на столе вместе с остатками еды из её желудка.

Но даже ощущения, которые вызывали эти отвратительные подробности из жизни сорокалетнего насильника не шли в никакое сравнение с тем, что Грейнджер чувствовала вчера. Она была согласна променять всю свою поганую жизнь на пожизненный срок с этим ублюдком, только бы вычеркнуть из головы свои кошмары.

— … лежала на спине, ноги и руки я привязал к временным стойкам, укреплённым на досках, — она вновь вернулась к рассказу Лиама. — Чтобы она не дёргалась, я прибил её кисти множеством гвоздей, а ноги раздвинул как можно шире…

— Какая же ты сволочь, — перебила его Гермиона. — Ты просто выродок.

— Ты хоть раз убивала? — он сделал выжидающую паузу. — Молчишь? Тогда тебе не понять этого чувства. Тебе не понять, что ты переживаешь каждый раз, когда видишь в их глазах страх перед тобой, страх перед смертью. Ты не знаешь, каково это — быть властелином их жалкой жизни.

— Они были детьми. Что такого они тебе сделали?

— Они все были похожи на мою мать, — усмехнулся мужчина. — Моя мать выглядела очень молодо, когда я был ещё ребёнком. Эта тварь издевалась надо мной: она била меня, тушила об меня окурки сигарет, связывала меня… Она раз за разом ломала мне кости, а потом залечивала, чтобы повторить это вновь. Первой я убил свою мать, а потом пошёл по этим малолеткам.

— Почему ты не обратился за помощью? Тебе могли подправить память, чтобы ты забыл все эти кошмары, чтобы смог начать новую жизнь…

— Шутишь? — Лиам взорвался в приступе смеха. — Я не знаю, что тебя привело в такое грязное дело, как магическое законодательство, а уж тем более, адвокатура, но ты явно не знаешь настоящего вкуса жизни.

— И какой же вкус жизни?

— Тебе ничего и никогда не поможет избавиться от пережитого кошмара, — прошипел мужчина. — Ты можешь миллион раз стирать себе память, переезжать из страны в страну и менять внешность, но это никогда тебе не поможет. Это всё живёт в твоём сердце, в твоей душе. Ты всегда будешь мечтать о мести, о том, чтобы человек, причинивший тебе боль страдал так же, как и ты.

— Но эти девочки ничего тебе не сделали.

— Мы все больны. Я болен, и ты больна. Тебе не хватит страданий виновника твоих бед, потому что потом ты захочешь видеть страдания и в других глазах. Ты захочешь, чтобы весь мир прочувствовал ту боль, которую ты познал незаслуженно. Я был невинным ребёнком, который заслуживал лишь нормальной жизни, а эта мразь показала мне боль.

— И ты снова пойдёшь убивать после того как я помогу тебе избежать наказания?

— Как долго ты защищаешь убийц?

— Убийц? — Гермиона запнулась. — Убийц не так давно.

— И неужели никто тебе не говорил о том, что после оправдания пойдёт и возьмётся за старое?

— Нет.

— Они лгали тебе, — он криво усмехнулся. — Я убью на следующий день после того как выйду, поэтому не советовал бы тебе меня защищать, пташка. У убийства есть свой привкус, который действует на разум, как наркотик. Тут есть только один способ как слезть с него.

— Какой?

— Не пробовать его. Никогда не пробуй месть на вкус, потому что не заметишь, как превратишься в животное.

Она не поняла, когда ей стало проще проникнуться историями преступников. У тех было всё как-то проще, потому что всегда была какая-то мотивация. Хоть какая-то. Кто-то убивал из мести, кто-то из-за каких-то отклонений в психике, а кто-то из-за ненависти к красному цвету шарфа, который надела жертва. Это было абсурдно — искать мотивы и оправдание убийцам, но Гермиона могла оправдать каждого из них.

Но она так и не смогла оправдать Малфоя.

— Мне хорошо заплатили за твою свободу, — сухо проговорила девушка. — Предлагаешь мне отказаться от этих денег?

— Сама решай. Я тебе сказал, что будет дальше.

Единственное, в чём сейчас была уверена Гермиона — это то, что после сегодняшнего дня её возобновившиеся кошмары станут в десятки раз ярче. Рассказы Лиама о своих преступлениях явно отпечатаются на картинках с пытками Малфоя или её родителей во снах. Может быть, когда-то наступит время и Гермиона научиться разделять сны и реальность, а пока что она могла потирать ладони в ожидании «увлекательной» ночи.

— Я записала все твои показания, — она захлопнула блокнот, в котором делала заметки во время откровений подзащитного. — Тебе есть, что ещё добавить?

— Да. Я могу рассказать тебе о том, как убил свою мать?

— Это не относится к делу.

— Я хочу, чтобы ты знала, как ты умрёшь, когда меня оправдают с твоей помощью.

Она нервно сглотнула. Не то что бы ей прежде не угрожали, но никто не делал это в подобной форме: властно, уверенно и холодно. Гермиона прокашлялась и прикусила губу, чувствуя металлический привкус на языке. Она не чувствовала страха или паники, это скорее было чувство адреналина, как перед охотой. Осталось только понять, в роли кого она в этот раз?

— Продолжай, — она закинула ногу на ногу и открыла блокнот. — Предупреждён, значит вооружён.

— У меня было две крысы, которых очень сильно любила моя матушка, — тихо начал Лиам. — У тебя есть любимое животное?

— У моего друга есть сова, которую я люблю.

— Я придушил одну крысу моей матери, и начал ей её скармливать, пока она была ещё в сознании, но она упорно отказывалась, — он рассказывал об этом так, словно вспоминал что-то приятное из глубоко детства. — Я не хотел, чтобы ей показалась её смерть пресной, ненужной и бессмысленной. Поэтому я аккуратно вспорол ей брюхо, но продолжал следить, чтобы она оставалась в сознании, чтобы ничего не пропустила.

Лиам делал паузы, оценивая реакцию Гермионы. Но она сидела с каменным выражением лица, потому что не хотела, чтобы мужчина ощутил привкус некого превосходства в этой ситуации. Пока он не видит страха в её глазах — он не владеет ею.

— Вторая крыса оказалась в её животе, а я наблюдал за тем, как матушка кричала, а её любимое животное пожирало её внутренности, — продолжил Лиам. — Но это очень быстро надоело — слишком однообразно она верещала. В какой-то момент я захотел трахнуть эту блядь, но мне стало мерзко. Думаю, что тебя я всё-таки поимею напоследок, — он облизнул губы. — Под конец я разрезал её на две части: кожа, мышцы, сухожилия и кости — всё это рвалось и ломалось с таким приятным звуком. Мне кажется, что она даже успела увидеть, как я отделил ноги от бёдер, подняв её…

— Мисс Грейнджер, — рассказ прервал молодой парень, который появился в камере с конвертом в руках. — Вам срочное письмо.

Она встала, почувствовав, как ноги отказывались её слушать. Похоже, что она слишком сильно визуализировала рассказ Лиама, и была в некоторой степени рада, что этот разговор прервали. Мужчина действительно получал удовольствие от того, что описывал Гермионе способ, которым он хотел убить её. Но даже сейчас она была готова найти ему оправдание.

Тонкие пальцы раскрыли безупречно белый конверт без подписи, и снова её оглушил её же собственный крик. Вчерашний кошмар снова вернулся к ней, но кажется, что с новой силой.

Мисс Грейнджер, я прошу Вас о встрече. Это очень важно.

Нарцисса Малфой

========== Глава 5 ==========

Сила её ненависти равна энергии тысячи солнц.

Май, 2008.

Она в сотый раз проходила по одной и той же улице, встречала одних и тех же людей, и обдумывала одно и то же. Гермиона наглоталась злосчастных таблеток, которые выкупила в ближайшей аптеке, заплатив в четыре раза больше денег, чем полагалось, зато теперь могла отогнать от себя настигающую паническую атаку. Её руки тряслись, как у бедного алкоголика, а глаза были затуманены, словно вместо таблеток она приняла очередную дозу дури.

Хотя, девушка не раз ловила себя на том, что антидепрессанты, отключающие все эмоции — ничем не лучше наркотиков, а возможно, что даже и хуже. Гермиона остановилась у витрины кондитерской, заглядывая туда в который раз за последние несколько часов, тем самым смущая несчастную девушку, которая стояла за прилавком.

Она специально забрела в неизвестный ей район, чтобы успокоиться и побыть наедине с собой, после лошадиной дозы успокоительных. Последние сутки показались ей сущим адом, который даже не шёл в никакое сравнение с последними годами. Как и пять лет назад — одна лишь ненавистная фамилия что-то надломала внутри неё, если там было ещё что ломать.

Гермиона просто не знала, что ей делать сейчас. Бежать к Скарлетт? Но что та ей скажет и чем поможет? Она лишь снова начнёт говорить о необходимом лечении и о чудесной силе исцеления любовью, дружбой, и всем тем, что так давно было чуждо для мисс Грейнджер.

Встретиться с Рольфом? В этом точно так же не было смысла, как и во встрече с психологом. Гермиона давно убедила Саламандера в том, что прошлое для неё осталось прошлым. И ей было неважно: верил он ей или нет. Главное, что не задавал лишних вопросов, тем самым помогая Гермионе верить в то, что она может быть нормальной.

Написать Гарри? Или аппарировать к нему в гости? Ответ был таким же, как и на вариант встречи с Рольфом. Как Гермиона и говорила Питерс: её друзья не знают её настоящую, потому что так было намного легче. Она не знала, как всё это выглядит со стороны, но ей так точно было комфортнее — просто нацепить очередную маску и улыбаться своему фальшивому отражению.

Вот и оставалось — наматывать круги по незнакомому району, разгоняя «чудодейственные» таблетки по организму, чтобы под вечер залезть в сумочку в поисках новой дозы.

Её внимание привлёк крик девушки, которая яростно что-то доказывала своему молодому человеку. А тот в ответ лишь озирался по сторонам, словно слова подруги его вовсе не касались. Наверняка он сейчас бы предпочёл оказаться где-то в тишине, чтобы просто иметь возможность расслабиться и забыться, а не быть в центре этой комедии, за которой уже наблюдала не только Гермиона.

Грейнджер сделала несколько шагов вперёд, вслушиваясь в суть внезапного скандала. Кажется, что миловидная барышня была слишком взвинчена и на эмоциях, потому что прилюдно уничтожала изнеженную мужскую самооценку. Она припомнила ему отсутствие яиц, плохой секс и как он купил молоко не той жирности.

Гермиона увидела в этом что-то волшебно притягательное, что заставляло что-то чувствовать. Эти двое, несмотря на громкий скандал, были живыми и нормальными — они проживали самую обычную жизнь, где было место скандалам, ссорам и примирению. Это было то, к чему стремилась и сама Гермиона на протяжении многих лет, а смогла лишь отыскать таблетки по рецепту.

Она сглотнула и развернулась, удаляясь к ближайшему переулку, где можно было аппарировать домой. Единственное, что было предельно ясным и понятным, что не могло раствориться в ядовитом воздухе её жизни — это то, что Гермиона давно была нездорова. И речь была совсем не о физическом здоровье, а о ментальном. Грейнджер сходила с ума с того самого дня, когда попала в родительский дом в марте 1998.

Она сама прекрасно осознавала, что её психика пострадала, а она никак себе не помогла, лишь затолкнула проблему куда подальше, а со временем начала искать способы её покрепче связать цепями. Сначала пыталась найти утешение в работе, борясь за справедливость, но по итогу стала циничной и расчётливой мразью, которая ничем не отличалась от тех, кого она защищала. Наивно полагала, что алкоголь сможет растопить её печали, но по итогу подсела на белые драже по рецепту. Всё, что ей казалось спасательным кругом, — оказалось подноготной жизни больного человека.

— Добрый вечер, мисс Грейнджер, — миссис Харди поприветствовала её. — Я как раз приготовила ужин.

— Здравствуйте, Линда, — Гермиона плюхнулась за обеденный стол, держась за голову. — Спасибо, но я не голодна.

— Вас снова беспокоят головные боли?

— Я просто устала на работе, — она попыталась выдавить из себя хотя бы какое-то подобие улыбки. — Меня ждёт очередное увлекательное дело.

— Ох, надеюсь, что Вы быстро с ним расправитесь и сможете отдохнуть как следует, — женщина поставила перед Гермионой стакан воды. — Ой, я совсем забыла, Вам письмо.

— От кого? — Грейнджер заметила, как задрожала её рука.

— От мистера Поттера, — Линда протянула ей конверт. — Я могу быть свободна на сегодня?

— Да, — девушка кивнула. — Спасибо большое за всё. Хорошего вечера.

— Взаимно, мисс Грейнджер.

Гермиона быстро вскрыла письмо, чувствуя какие-то нотки успокоения и уюта, исходящие от конверта. Она любила получать письма от Гарри, окунаясь в момент их прочтения в какое-то приятное прошлое, которое было ещё до всего кошмара.

Поттер был тем человеком, который понимал её без слов, и который безоговорочно принимал все условия Гермионы, лишь бы не задеть гниющую внутри рану. Он не упоминал при ней её родителей и ту самую фамилию, которая была табу во время разговоров. Парень не задавал лишних вопросов, но мог поддержать просто дружескими объятиями.

Гермиона сомневалась в том, что именно так должна выглядеть дружба, но по-другому у неё не получалось. Она дружила так, как могла; проявляла свои чувства так, как получалось у её искалеченной души. Порой она сравнивала себя с какой-то куклой, которая просто лежит на пыльной полке и не способна на какие-то настоящие эмоции. Или скорее, что это был просто робот, запрограммированный на определённые исполнения команд: дышать, работать и иногда спать.

Письма от Гарри приходили раз в неделю, а раз в месяц они встречались где-то в Европе. Гермиона выбирала страны, просто тыкнув пальцев в карту, вырезав Англию с этой карты. За десять лет она была в Лондоне три раза и больше ей не хотелось. Пусть в Америке ей было несладко: ночные кошмары, панические атаки и гнетущее одиночество, но хотя бы не Лондон.

Её пугал город, где до сих пор находился родительский дом, где всё напоминает о прошедшей Войне, где ненавистная фамилия так часто упоминалась в газетах. Гермиона бежала от лап адского кошмара, который навсегда у неё будет ассоциироваться с дождливым городом. В Америке она лишь чувствовала острые когти этих лап, и этого было достаточно для того, чтобы превратиться в ту, кем она являлась сейчас. Девушке было страшно представить, что с ней случилось бы, если бы она не решилась на это бегство.

Она быстро написала ответное письмо другу, не упомянув о том, что с ней случилось за последние сутки. Гермиона снова уснула на диване в гостиной, поджав под себя ноги, не забыв выпить ещё несколько таблеток. Она знала точно, что сегодня ей не обойтись без очередной дозы кошмарных снов. Потому что кошмар уже начинал пробираться в её жизнь наяву, и девушка даже не догадывалась о том, что это только начало.

Мятая бумажная салфетка, закапанная кровью, валялась на полу её гостиной. Она точно была уверена в том, что это гостиная её квартиры в Америке. Но только вот всё было слишком светлое: светлая мебель, светлые стены — так, как десять лет назад, когда она только купила эту квартиру.

Она сделала шаг, и ещё один, чувствуя себя неуютно в собственной квартире. Странное ощущение терзало её изнутри, а руки начали подрагивать. Гермиона заметила капли крови, которые тянулись от салфетки и к дверям спальни. Она протянула руку, чтобы открыть двери, пока с глаз бесконтрольно хлынули слёзы. Девушка боялась заглядывать в спальню, будто бы уже заранее знала, что ничего хорошего она там не увидит.

В квартире очень странно пахло — она пыталась вспомнить этот запах, потому что точно раньше уже встречала его. Она в целом себя чувствовала так, будто бы это было какое-то дежавю. Прикусив губу и сглотнув, Гермиона открыла дверь и застыла в немом ужасе.

Её лицо исказилось от страха. Но полу её спальни лежало окровавленное тело, лицо которого было скрыто бумажным пакетом. Всё внутри неё кричало, что нужно просто бежать или хотя бы постараться просто проснуться, но руки неосознанно потянулись к кровавому влажному пакету. Гермиона наклонилась ближе к трупу, задержав взгляд на золотых часах, что были ей смутно знакомыми.

Стоило только ей отшвырнуть пакет, как она узнала лицо, полностью залитое кровью, из-за которой парню было трудно моргать. Это был не труп — это был полуживой Гарри Поттер. Он тут же схватился за горло и дёрнулся, спугнув Гермиону. Звук, изданный парнем, трудно описать — какое-то хрипение с нотками боли, перерастающее в последний вздох.

Гермиона зажала рот руками, потому что чуть ли не оглохла от собственного крика. Внезапно за окровавленным телом Гарри появились тела Рона и Рольфа, которые давно уже были мертвы. Девушка почувствовала опустошенность, как будто бы она сама давно была мёртвой и её тело лежало где-то между трупами друзей.

— Нравится? — послышался надменный мерзкий голос. — Прости, что не сказал тебе о том, что прежде убью всех твоих друзей, а потом уже тебя.

— Херов ублюдок, — Гермиона кинулась на Лиама, который появился посреди спальни из ниоткуда. — Ты блядский выродок!

Она попыталась встать, чтобы подойти к Лиаму, но ноги не слушали её. Гермиона резко одёрнула руку, когда почувствовала что-то мокрое под своей ладонью — это были размазанные внутренние органы в перемешку с литрами крови. Её сон менялся слишком резко, привнося много окровавленных деталей.

Теперь она наконец-то поняла, что за запах тут царил — так пахла смерть и отчаяние, которое сопровождало её под руку. Точно такой же запах отпечатался в стенах её дома в Лондоне. Только вот впервые в её кошмарах появился кто-то, кроме мёртвых родителей и мёртвого Малфоя, — теперь тут были её лучшие друзья — единственные люди, за которых у неё могло ещё болеть сердце.

Она всё же нашла в себе силы встать и подскочить к обезумевшему Лиаму, который продолжал громко смеяться, перебивая её собственный крик. Гермиона протянула руки, чтобы просто задушить его, чтобы заставить его замолчать, но сил в руках было недостаточно. Он смотрел на неё с высока, превосходя её в силе и в возможностях.

— Сдохни! — вскрикнула девушка. — Сдохни, тварь!

Но вместо этого грубоватый мужской смех изменился знакомым бархатистым баритоном, а немного кривое лицо преступника начало приобретать слишком правильные черты лица. Вместо Лиама перед ней теперь стоял Малфой с самодовольной ухмылкой в белой рубашке и бабочке. Кажется, что таким она видела его в последний раз ещё в Хогвартсе, во время Святочного бала.

— Мстишь мне, Грейнджер? — надменно поинтересовался блондин, с лёгкостью отшвырнув от себя хрупкую девушку. — И как? Что-то у тебя не особо получается.

— Ты будешь гореть в аду, сволочь!

— Может быть, но пока что в аду горишь ты, при чём заживо, — парень громко засмеялся и плюнул в лицо Гермионе. Его рубашка начала постепенно менять цвет, превращаясь из белоснежно белой в кроваво красную. — Тебе никогда не избавиться от этого! То, что ты сделала, чем живёшь — это уничтожает тебя изнутри. Ты чувствуешь этот вкус, не так ли?

Она проснулась, задыхаясь от страха и истерических слёз, которые душили её сквозь пелену кошмарного сна. Гермиона в одно движение перекатилась на другой бок, свалившись с дивана и больно ударившись о паркет. Только вот она даже не почувствовала этой физической боли, загибаясь от того, что так больно обжигало её внутренние органы.

На четвереньках она поползла в сторону ванной комнаты, чтобы побыстрее смыть с себя этот сон. Её сотрясал поток реальности, в которую девушка ворвалось из своего сновидения. Холодный кафельный пол ванной комнаты и проточная вода из-под крана понемногу помогали ей отдышаться. Гермиона потянулась за полотенцем, закидывая его в раковину, чтобы намочить его и укрыться им, отрезвляя свой затуманенный рассудок.

Её резко бросило в жар, и на секунду показалось, будто бы она попала в южную пустыню Судана, а настенный светильник превратился в беспощадное солнце, которое расплавляло кожу до мышц. Гермиона была обессилена очередным кошмаром, но зато сыта в эмоциональном плане, потому что испытала весь спектр эмоций, который был в её распоряжении последние десять лет: жалость к друзьям, ненависть к врагу и желание отомстить тому, кто причинял ей боль.

Она скрутилась комочком и так и осталась лежать на полу ванной комнаты. Гермиона снова вернулась на много лет назад, когда это было для неё нормальным явлением — уснуть у раковины, чтобы проснуться в очередной раз, но не бежать через всю квартиру к умывальнику.

***

— Почему я не удивлён, мисс Грейнджер? — мужчина скептически вскинул бровь, осматривая девушку с головы до ног. — Как только мистера Блэйка задержали, я был просто уверен в том, что Вы станете его адвокатом.

Гермиона сохраняла невозмутимое выражение лица, выслушивая едкие комментарии судьи. Она так надеялась на то, что сможет проскочить к своему клиенту и не встретить никого по пути, но сегодня ей не свезло. Девушка демонстративно посмотрела на наручные часы, чтобы намекнуть мужчине на то, что ей неинтересен этот разговор.

— Раз Вы не удивлены, то я не вижу смысла этого разговора, — безразлично протянула Грейнджер. — Я спешу — меня ждёт мистер Лиам Блэйк.

— Я так долго восхищался Вами, что теперь не могу отделаться от чувства разочарования, которое преследует меня уже второй год. Вы были блестящим специалистом, пока не уподобились своим коллегам, которых точно так же интересуют только деньги.

— Разочарование — это процесс медленного очарования, — ухмыльнулась Гермиона. — Мне очень жаль Вас, раз Вы уподобились своим коллегам, которые только и могут, что считать чужие деньги. Всего хорошего, мистер Спаркл.

Мужчина попытался что-то съязвить в ответ, но Гермиона демонстративно развернулась и ушла в сторону допросной, оставляя за собой последнее слово. Она понимала, что если судьёй в деле Блэйка будет Спаркл, то этот разговор может немного усложнить процесс, но и промолчать не могла.

На ней сегодня была просто тонна косметики, приправленная чарами красоты. Вторая бессонная ночь сказывалась на её внешнем виде, и это сильно кидалось в глаза. Гермиона заметила приставленного аврора, который доедал свой мини-обед в виде пирожного и задумалась о том, когда она сама ела в последний раз. Миссис Харди готовила ежедневно, но девушка упорно продолжала игнорировать приёмы пищи.

Даже платье, которое Гермиона выбрала сегодня утром, странно свисало, что пришлось его немного уменьшать. Она обещала вечером встретиться с Рольфом, и уже предвкушала очередную вычитку морали из уст магозоолога, слишком обеспокоенного пищевым расстройством его подруги.

— Добрый день, мисс Грейнджер, — довольно протянул Лиам. — Я успел по Вам соскучиться.

— Не могу тебе сказать того же, — Гермиона достала из сумочки блокнот и ручку. — Завтра я подам ходатайство о том, чтобы твою меру пресечения изменили из заключения под стражу на магический домашний арест. Нечего тебе тут торчать.

— Не нужно, — мужчина положил руки на стол. — Я отказываюсь от твоей защиты.

Грейнджер закусила губу, посмотрев на руки своего подзащитного. Мысли быстро вернули её в сон, где эти самые руки были по локоть в крови её близких друзей. Гермиона постаралась заглушить в себе эти тревожные ночные воспоминания, но воображение начало подкидывать ей новые картинки, рисуя кровавые подтеки на бледной коже.

Она провела пальцами по руке Лиама, чтобы точно убедиться в том, что это просто её больное воображение, которое играло с ней в злые шутки. Мужчина лишь странно посмотрел на девушку, но ничего не стал говорить, пока Гермиона продолжала изучать его руки.

— Нет крови, — безучастно произнесла она. — На твоих руках нет крови.

— Я привык мыть руки после убийств, — с настороженностью ответил Блэйк. — Я — убийца, а не идиот.

— Почему ты отказываешься от моей помощи?

— Потому что я мечтаю о новом убийстве. Сегодня ночью я видел, как разрезаю твоё маленькое тельце на кусочки. Я вонзил зазубренное лезвие тебе в желудок, и вспорол твоё брюхо, откуда хлестала горячая бурая кровь. Твои ноги дёргались, а из глаз бежали слёзы. Ты хотела что-то мне сказать, но я полоснул тебе по горлу и ты начала захлёбываться от собственной крови. Ты так вкусно пахла… Твоя кровь такая вкусная…

Пока он рассказывал ей о своих влажных фантазиях, она вспоминала о своём сне, где Лиам убил не её, а её друзей. Гермиона слышала каждое его слово, отчётливо представляя себе, как сильно возбуждался Блэйк, мечтая об этом убийстве. Для него кровь была наркотиком, без которого жизнь казалась пресной.

— И только из-за этого ты отказываешься от моей защиты? — томно спросила девушка.

— А ты так сильно хочешь, чтобы я тебя убил? — глаза мужчина загорелись.

— Порой мне кажется, что это был бы лучший исход для меня.

— Ты чёртова сука, — внезапно прохрипел Лиам. — Я бы взял тебя прям на этом столе, а потом бы вонзил тебе ручку в глаз, пока ты кончала бы.

— И всё же, — Гермиона потянулась за ручкой. — Я подам ходатайство.

— Не нужно. Так будет лучше.

Она многозначительно посмотрела на Лиама, сделала несколько пометок в блокноте и вышла из камеры, почувствовав прилив какого-то странного адреналина. Разговор с клиентом не напугал её, а наоборот как-то помог прийти в себя после ночных кошмаров. Гермиона понимала, что вот этого нужно бояться, что вот это — настоящее, что вот это — угроза, а не то, что она видела в своих снах.

Ей стало как-то жарко, и дело было далеко не в душном майском дне. Она просто наконец-то почувствовала, как что-то ёкнуло внутри — какие-то живые эмоции. Гермиона быстро выбежала на улицу, махая блокнотом перед лицом, чтобы согнать проступившие горошинки пота.

Грейнджер аппарировала к ресторану, где должна была встретиться с Рольфом. До встречи оставалось ещё несколько часов, но Гермиона не знала, куда себя приткнуть, чтобы просто не разлететься на миллион атомов от распирающих ощущений. Она просто хотела почувствовать себя где-то среди людей, взгляды которых смогут сдержать её от необдуманных действий.

Заказанный столик в уединённом зале был уже накрыт, а она попивала вино, проигнорировав закуски. Гермиона заказала любимое красное полусухое, которое так не любил Рольф, но девушка была уверена в том, что бутылка будет опустошена до того, как придёт товарищ. Она продолжала прокручивать в голове разговор с Лиамом, что смог её немного отрезвить и вернуть к жизни.

Всё стало ещё куда более запутано. Гермиона чувствовала, как трепетало её сердце там, в камере, но хотела снова вернуться туда, будто бы в действительности хотела проверить угрозы мужчины. Наверное, ей было бы куда приятнее увидеть собственную кровь на полу спальни, чем то, что она увидела во сне.

— Привет, — Рольф подоспел к последнему бокалу вина. — Я вроде не опоздал.

— Нет, — сухо ответила девушка, заметив взгляд парня, сосредоточенный на пустой бутылке, которую не успели ещё забрать. — Я просто пришла пораньше.

— Я это понял, судя по бутылке, но не могу понять, насколько раньше ты пришла, смотря на нетронутые закуски.

— Не люблю сыр, — Гермиона ухмыльнулась, демонстративно отодвинув от себя тарелку.

— Я полагаю, что здесь неплохое меню, которое не ограничивается лишь одной сырной тарелкой.

— А я уже начала переживать, что ты не такой душный, как обычно, — девушка допила вино и достала сигареты из сумочки. — Как дела, Рольф?

— Я в порядке, — он начал листать картонные страницы объёмного меню. — Ты как? Ты с работы?

— Да, у меня новое дело.

— Лиам Блэйк? — Рольф вскинул бровь. — Только не говори, что ты вызвалась представлять его интересы в суде…

Гермиона лишь улыбнулась в ответ, забирая меню из рук друга. Она знала, что тот сразу поймёт, в какое дело впуталась его подруга. Гермиона всегда была причастна к тем громким делам, о которых трезвонили на заглавных страницах прессы. Девушка уже по-другому не могла, уж слишком сильно привыкла к всеобщему вниманию, пусть оно и не подкреплялось положительными и лестными комментариями. В глазах многих — Гермиона Грейнджер была той, кто отмазывала убийц от справедливого наказания.

— Давай не будем о работе, — девушка подожгла тонкую сигарету. — Как поживает мистер Саламандер?

— Дедушка всё ещё ждёт тебя в гости, но ты упорно продолжаешь его игнорировать, — Рольф осуждающе посмотрел на неё. — Глядишь, и не пришлось бы у меня спрашивать о его самочувствии.

— Я еле нахожу время для того, чтобы встретиться с тобой, а чтобы наведаться к вам в гости — нужно выделить целый вечер.

— Отмазки.

— Как всегда.

Рольф заказал себе какую-то очередную ерунду из овощей, которую Гермиона отказывалась идентифицировать, как нормальную еду. Она поморщила нос, заглядывая в тарелку друга, дожидаясь свой стейк. Не то, чтобы Грейнджер была голодна, но для виду нужно было что-то съесть, ну или для того, чтобы избавить свои ушиот очередной лекции о важности регулярного приема пищи. В этом и заключалась очаровательность Рольфа Саламндера — он заботился о Гермионе, принимал её, а большего она и не смела просить.

В нескольких словах парень рассказал ей о своём новом проекте и предстоящей поездке в Африку. Гермиона опустила глаза и тяжело вздохнула, когда осознала, что совсем скоро им придётся попрощаться почти на полгода, чего не случалось ни разу за все годы близкой дружбы.

— А что у тебя нового, кроме дела Блэйка? — поинтересовался Саламандер, запивая овощи белым вином. — Ты сегодня непривычно тихая даже для собственной серьезности.

— Я устала просто, — девушка пожала плечами.

— Гермиона, — Рольф отодвинул от себя тарелку, — я могу кое-что спросить у тебя?

Внезапная смена тона и подобная форма обращения напрягла девушку и заставила заёрзать на месте. Она сжала крепче нож в руке и услышала, как хрустнули пальцы, и кажется, что надломился ноготь. Гермиона привыкла к такой сухости и строгости только в те моменты, когда дело доходило к рабочим моментам, чего с Рольфом ранее не случалось.

— Конечно, — уняв волнение, ответила девушка.

— Ты ведь не читаешь новости магической Англии?

— Нет, — резко и отстранённо выпалила Гермиона. — А что?

— Дело касается Мал…

— Не смей! — она швырнула нож в сторону, попутно задев бокал с вином и подсвечник. — Даже не думай!

Почему ей снова кто-то пытался напомнить об этой семье и об этом человеке? Гермиона уже не понимала, куда нужно убежать, чтобы оградить себя от этого настигающего прошлого.

— Прости…

— Спасибо за прекрасный вечер, Рольф, — она достала с сумочки деньги за ужин. — Пересечемся на днях. Напишешь мне, как будешь отправляться в Африку.

— Гермиона, — он подскочил и ухватил её за руку.

— Нет! — крикнула девушка.

Она была настолько измучена, опустошена и просто избита событиями последних дней, что не поняла, как случился неконтролируемый всплеск магии. Убойная магическая волна выплеснулась из неё, откинув парня в стену и разбив всю посуду, зеркала и окна. Ей понадобилась целая минута, пока в зал не вбежали официанты, чтобы осознать, что случилось.

Рольф лежал без сознания, а в видимые участки его кожи впились осколки битого стекла. Он лежал точно в такой же позе, как и в её сне, а Гермиона точно так же, как и ночью, ничего не могла с этим сделать. Только, если во сне это сделал с Рольфом то ли Лиам, то ли Малфой, то сейчас виновата была только она. Девушка видела, как к Саламандеру подбежало несколько человек, пытаясь тому помочь, но она не могла сдвинуться с места.

— Рольф… — еле слышно прошептала Гермиона.

— Простите, мисс, мы доставим его в госпиталь, — протараторил молодой парень.

— Что случилось, мисс Грейнджер? — в зале появился управляющий.

— Неконтролируемый всплеск магии, — она на автомате переключилась в привычное амплуа «адвоката», хотя теперь приходилось защищать себя.

Как бы там Гермиона не сходила с ума, но это никогда не переходило за грань допустимого. Впервые она причинила вред кому-то. Кому-то родному.

Девушка наблюдала за тем, как несколько волшебников аппарируют с бессознательным Рольфом в госпиталь, пока её руки продолжали дрожать. В горле стал ком, а на полу осталось несколько капель крови парня, что вогнало Гермиону в ещё больший ступор. Она не хотела, чтобы всё закончилось именно так — она лишь хотела уйти домой, и там попытаться отпустить очередное упоминание ненавистной фамилии.

— Мисс Грейнджер, — к ней снова обратился управляющий, — простите, что беспокою Вас, но на Ваше имя пришло письмо.

— От кого? — безразлично поинтересовалась Гермиона, не сводя глаз со свежих капель крови.

— От некой миссис Малфой.

— Чего же ты добиваешься, сука? — она опустилась на пол, пока битое стекло впивалось в её кожу. — Когда ты наконец-то останешь от меня?

— Мисс Грейнджер? — мужчина сделала шаг к гостье.

— Надеюсь, что здесь хватит на ремонт зала, — Гермиона протянула ему свой кошелёк и молча аппарировала прочь.

Ей было больно. Её переполняло чувство вины перед Рольфом. Её испепеляла ненависть, которая с каждым днём становилась более опасной, более неконтролируемой.

========== Глава 6 ==========

Комментарий к Глава 6

Прежде, чем вы прочитаете новую главу этой работы, я бы хотела сказать несколько слов.

Во-первых, рейтинг NC-21 у работы стоит не просто так, и каждая из меток полностью себя оправдывает.

Во-вторых, я думаю, что каждый, кто читает эту работу, уже на данный момент для себя понял, что здесь вы не увидите психически здоровую и уравновешенную Гермиону Грейнджер (у работы есть метка ООС, что позволяет мне наделять персонажа любыми качествами). У персонажа глубокая психологическая травма, которая сказывается на жизни в целом.

И за печаль твою она бы отдала всё на свете.

Май, 2008.

Просто душа её — потёмки. Гермиона не могла найти в себе силы, чтобы просто встать, чтобы посмотреть на часы и понять — жива ли она. Ей хотелось разлететься на тысячи осколков, как посуда в ресторане, и просто исчезнуть из этого мира. Она больше не верила в завтрашний день — каждое новое письмо Нарциссы забивало гвоздь в крышку гроба, где покоилась душа Гермионы Грейнджер. Ей не суждено больше начать с начала, нечего было даже надеяться на это.

Ей было уже ведомо, что боль останется на всю жизнь, и с каждым годом она будет становится более изощренной и жестокой. Она никогда не сможет попрощаться с ней и остаться хорошими друзьями: либо она её окончательно принимает, позволяя ковыряться ножом в сердце, либо продолжает бессмысленно бороться, ковыряясь в себе самолично острым лезвием. По-другому нельзя — по-другому не бывает. Гермиона из последних сил повернулась на правый бок, заострив своё туманное сознание на рванном платье, которое валялось у кофейного столика. На долю секунды эта картина её позабавила, потому что вкратце передавала всё её существование в целом. Кто-то, возможно, и поймёт это странное сравнение, а кто-то нет.

Ей показалось, что последние дни просто навалились на неё, вонзив острые зубы в сонную артерию, а Гермионе лишь оставалось прислушиваться к своему рванному дыханию и ускоренному сердцебиению. Её бледное искалеченное тело соприкасалось с мраком, у которого она успела рассмотреть волосы платинового оттенка и серые страшные глаза. Так выглядел её кошмар.

И после каждой новой стычки девушка оставалась жива. Она ради чего-то пыталась отмахнуться от пугающей тени, вставала на ноги и бежала прочь. Вот так. Она дышала.

Где-то в самых дальних уголках своего больного сознания Гермиона понимала во имя чего продолжает бороться. Её самая большая мечта оставалась несбыточной: она так и не отомстила тому, кто беспощадно разбил её, хотя когда-то и поклялась в том, что превратит его жизнь в ад. Малфой всё ещё не получил ответного удара от Гермионы.

В окно снова постучалась сова. Шестая за утро. По крайней мере она насчитала шесть, но вставать не было ни малейшего желания. Девушка отменила встречу со своим подзащитным и перенесла подачу ходатайства на несколько дней, чтобы прийти в себя. А ещё она так и не набралась смелости и не аппарировала в госпиталь, чтобы проведать Рольфа. Стоило ей снова подумать о друге, как из глаз бесконтрольно полились слёзы.

На улице загремел гром и начался дождь. Гермиона глубоко вдохнула и прикусила губу — ей нужно было заставить себя встать, потому что последний человек, которому она была готова проиграть — это себе. Девушка не привыкла жалеть себя настолько долго. Из каждой ситуации всегда существовало, как минимум, три выхода. Уж один она-то точно должна найти. Безвыходного положения не бывает, и Гермиона не собиралась принимать появления Нарциссы Малфой, как условие для проигрыша своим бесам. Последнее слово оставалось за ней.

Кое-как она добралась на кухню и залпом выпила стакан холодной воды, чтобы отрезветь немного свой парализованный разум. Гермиона прикоснулась пальцем к пирогу, который миссис Харди любезно оставила на столешнице, но чувство тошноты не заставило себя долго ждать. Девушка с отвращением отодвинула пирог от себя и начала глазами искать свою сумочку. Лучшим десертом для неё сейчас станут пару таблеток, что быстро справятся с её подавленным состоянием.

На полпути к сумке она снова услышала постукивание в окно. Гермиона со злостью посмотрела на очередного филина, который держал в клюве письмо.

— Кыш! — она открыла окно и разгневанно прогнала птицу. — Блядские совы! Когда вы уже забудете сюда дорогу?

На подоконнике валялась целая стопка писем, и все от одного отправителя. Нарцисса Малфой.

Грейнджер небрежно швырнула письма прямо на проезжую часть, замечая, как руки снова начали подрагивать. Теперь её эмоции граничили между страхом и ненавистью, где второе набирало обороты. Она даже не догадывалась, чего так настойчиво добивалась от неё эта женщина, но с каждым конвертом желание отрубить той пальцы, чтобы она перестала строчить ей письма — неистово возрастало.

Гермиона без воды проглотила три таблетки и направилась к камину, попутно укутавшись в чёрный плед. Единственное, что сейчас могла сделать девушка, чтобы хоть как-то оградить себя от представительницы платинового семейства — это преградить ей путь к себе. Любыми доступными способами.

Зелёное пламя вспыхнуло, и Грейнджер наклонила голову в ожидании ответа по ту сторону камина.

— Гермиона! — радостно воскликнул запыхавшийся Поттер. — Ну наконец-то я тебя вижу, а то ты стала какая-то недосягаемая, честное слово. Как ты там?

— Я в порядке, — она натянуто улыбнулась. — Гарри, не сочти меня бестактной, но я по делу.

— Слушаю, — он тут же посерьёзнел. — Что случилось?

— Я собираюсь немного злоупотребить твоими связями. Мне нужно получить запрет на отправку писем, а точнее, чтобы одной небезызвестной личности запретили меня забрасывать письмами.

— А я как могу помочь тебе?

— Личность эта… — она запнулась, подбираясь слова. — Мне нужно, чтобы запрет наложили на Нарциссу Малфой.

Повисло неловкое молчание. Единственный разговор, касающийся Малфоя, случился между ними десять лет назад, когда Гарри извинялся за те показания. С того дня эта тема оставалась под двадцатью замками и никогда не обсуждалась, точно так же, как и вопрос родителей. Гермиона ни с кем и никогда не говорила на эти две темы — только сама с собой.

— Ты знаешь, чего она хочет…

— Нет! — слишком грубо перебила его девушка. — Прости… Я не читала её письма. Я не знаю, чего она хочет.

— Я могу догадываться, — прокашлялся Гарри. — Открыто очень громкое дело против Малфоя…

— Достаточно. Хватит. Я просто прошу тебя о помощи.

Ей стало плохо. Ноги подкосились, голова закружилась, а к горлу подступил ком. Внезапно она уловила странный аромат, который взялся просто из ниоткуда — лёгкие наполнили полевые цветы и первая весенняя свежесть. Только вот от этого аромата разрывалось сердце, и Гермиона буквально почувствовала, как жизнь начала покидать её тело. Она постаралась выровнять дыхание, но навязчивый аромат проникал под кожу и связывал по рукам и ногам.

— Полагаю, что дело в убийстве Астории Малфой, — всё же сказал Гарри. — Драко Малфоя обвиняют в двойном жестоком убийстве: жены — Астории Малфой, и сына — Скорпиуса Малфоя…

Она прервала связь, вылив на огонь воду из рядом стоявшей вазы. Гермиона попятилась назад, но тут же упала, споткнувшись об ковёр. Меньше всего её интересовало, что там случилось у Малфоев, и зачем ей написывает Нарцисса. Она не хотела знать, слышать и читать о жизни этого семейства, потому что единственная эмоция, которую она испытывала по отношению к нему — это ненависть. Всепоглощающая, пламенная и уничтожающая ненависть, которая с каждым днём всё сильнее порабощала девушку.

Гермиона посмотрела на свои руки, которые показались ей перепачканными кровью. Она закричала с такой силой, что в глазах лопнули капилляры, а с носа хлынула тёмно-бардовая жидкость. Случилось то, чего она опасалась — таблетки ей не помогли справиться с тем, что так сдерживала плотина внутри. Замки полетели к чертям, а оковы отмены сорваны. Гермиона увидела пылающее пламя безумия, которое протянуло к ней свои лапы.

Ей никто не сказал, что однажды наступит время, когда пути назад больше не будет.

***

— Ты хотел меня видеть? — она откинулась на спинку обшарпанного кресла. — Я планировала к тебе наведаться в конце недели, когда мне выдадут разрешение на твой перевод под магический домашний арест.

— И как ты добилась этого? — Лиам хищно посмотрел на неё. — Кто осмелился выпустить серийного убийцу на волю ещё до первого судебного заседания?

Гермиона отпила из маленькой фляжки и прикусила губу. Она снова почувствовала оживающие внутри эмоции, которые начинали медленно шевелиться только тогда, когда опасность топталась в шаге от неё. В какой-то момент девушка приравняла это к сильнодействующим наркотикам, потому что вдруг захотелось вернуться в допросную, когда сердце трепетало в груди. Это было желание адреналина, что заставляло чувствовать вкус жизни.

— Это неважно, — она провела пальцами по чистой странице блокнота. — Первое заседание назначено на тридцатое июня — времени вагон и маленькая тележка. Я думаю, что если правильно всё просчитаю, то второго заседания попросту не будет.

— И я выйду?

— Да, — кивнула Гермиона. — Скорее всего, с Америкой придётся попрощаться, но это будет малейшая из твоих потерь.

— Мне кажется, что я не успею покинуть пределов страны, как меня снова повяжут, — он на секунду замолчал. — Хотя нет, я сам приду с повинной.

— Помнится, что ты говорил, что ты убийца, а не идиот.

— Я хочу им в подробностях рассказать, как разрезал твоё тельце, как ты кричала, и как я держал в руках твоё ещё бьющееся сердце.

Гермиона провела пальцами по щетине мужчины, прокладывая дорожку к шее и остановившимся на кадыке. Она чувствовала, как Блэйк нервно сглатывал, когда представлял и озвучивал свои желания. Девушка отчётливо понимала, что превратилась для него в навязчивую идею, перед достижением которой он не перед чем не остановиться. Но тут было кое-что ещё — она точно так же нервно сглотнула, потому что ждала этого. Ей хотелось ощутить на языке привкус настоящей опасности, которая смогла бы вернуть её к жизни.

Она вышла не попрощавшись, задыхаясь от распирающих чувств. Вряд ли что-то подобное мог ощущать здоровый человек, но Гермиона таковой себя давно не считала. Она была далеко нездорова, и никакое лечение ей бы уже не помогло — нужный момент был упущен.

У неё оставалось ещё одно дело, которое больше откладывать нельзя было. Грейнджер должна была наведаться к Рольфу. Девушка вышла на улицу и сразу аппарировала в госпиталь, сжав руки в кулак и набрав полные легкие воздуха. Ей было стыдно и больно из-за того, что она не смогла контролировать себя; из-за того, что подвергла опасности невиновного близкого человека; из-за того, что пряталась от своего поступка в четырёх стенах, пока её друг был тут.

— Добрый день, — Гермиона подошла к милой девушке, что стояла к ней спиной. — Не подскажите мне, как я могу найти палату мистера Рольфа Саламандера?

— Здравствуйте! — блондинка улыбнулась ей и заглянула в свои записи. — Мистер Саламандер… Вы очень вовремя, мисс. Его сегодня как раз выписывают. Он в шестой палате. Вас проводить?

— Нет, спасибо, — Грейнджер отрицательно замотала головой.

— Тогда, Вам прямо по коридору, палате по левой стороне.

— Спасибо.

Уже перед палатой, девушка как-то замешкалась и почувствовала покалывание в области груди — на миг ей захотелось просто развернуться и убежать, но дверь распахнулась. Гермиона сглотнула и сделала шаг вперёд, замечая Рольфа, который неспешно складывал вещи в сумку. Она наклонила голову и прикусила губу, подбирая правильные слова, потому что просто не знала, что говорить в этот момент. Девушка привыкла к разговорам с другом, где можно было опустить такие формальности, как чувства. Гермиона слишком давно уже не обнажала свои истинные чувства перед Рольфом, показывая лишь то, что можно было.

— Привет, — глухо выдавила девушка. — Как ты?

— Привет, — Саламандер отложил рубашку в сторону и присел на кровать. — Я нормально.

— Прости меня, пожалуйста… — Гермиона тяжело вздохнула, а по щеке скатилась слеза. — Я не хотела, чтобы всё так случилось… Я…

— Ты не виновата, — Рольф подошел к подруге и крепко обнял её. — Ты не виновата, моя хорошая. Слышишь меня?

Она почувствовала, как её сердце, её сожжённое и обугленное сердце начало разрываться на куски, а лёгкие беспощадно сжимались и отказывались нормально работать. Гермиона начала уже забывать, когда позволяла себе вот так отдаться в плен настоящим, неподдельном эмоциям, которые были свойственны нормальным людям. Какая-то часть девушки требовала вырваться из объятий и снова вернуть своему лицу беспристрастное выражение, а голосу — былой холод, но сил на это просто не хватало.

— Я через час уезжаю, — прошептал на ухо Рольф.

— Ты не планировал со мной прощаться?

— Попроси меня, и я останусь, — он посмотрел ей в глаза. — Одно твоё слово… Одно-единственное, и я никуда не поеду — я останусь здесь, с тобой.

Это было проявлением того чувства, которое Гермионе давно было чуждо. Это была элементарная любовь, но только сердцу Рольфа было известно, что было основой этой любви — дружба или что-то куда более значимое. Не первый день они знакомы, но первый раз он видел свою подругу настоящей: способной на искренние слёзы, неподдельное переживание и неподдельное волнение.

И пока в голове парня крутилось миллион мыслей одновременно, то у Гермионы была только одна — она не позволит себе кому-то причинить боль. Кому-то, кто готов жертвовать мечтой ради неё и отказываться видеть в ней монстра. Ведь речь была не о том, что она травмировала Рольфа своим магическим всплеском, Гермиона Грейнджер давно не была самой собой. Она действительно стала монстром, внутри которого зацвёл тёмно-алый мрак с острыми шипами.

— Прощай, Рольф, — она отпрянула от друга и выбежала из палаты.

Она была пронизана страхом. Страхом за кого-то другого, а не за себя. Гермиона так сильно боялась, что когда-то сможет навредить кому-то небезразличному, и вот — её опасения воплотились в жизнь. Единственное, что смогла для себя решить Грейнджер в такой ситуации — это просто отвернуться от человека, просто прогнать его со своей жизни, словно его никогда и не существовало. Это было то, о чём раньше говорила ей Скарлетт — ей нужно научиться принимать себя настоящую. Пока она не примет себя такой — она не сможет позволить кому-то себя такой принять.

В этот вечер ей не хотелось возвращаться в свою квартиру и переживать раз за разом одни и те же эмоции, что обычно следовали после очередного кошмарного сна. Гермиона вновь забрела в какой-то неизвестный ей район города, бессмысленно бродя из стороны в сторону. Кажется, ей попалось несколько парней, которые пытались с ней познакомиться, но она просто проигнорировала эти попытки.

Девушка завернула за очередной угол и просто сползла по бетонной стене, зарываясь пальцами в свои волосы. Она чувствовала, как её начинает ломать без таблеток, и как тьма пытается вырваться наружу, чтобы взять всё под свой контроль. Гермиона так много лет сдерживала в себе этот мрак, что порой становилось не по себе от того, что скрывалось у неё где-то глубоко под рёбрами.

— Полагаю, что дело в убийстве Астории Малфой. Драко Малфоя обвиняют в двойном жестоком убийстве: жены — Астории Малфой, и сына — Скорпиуса Малфоя…

Голос Гарри не покидал её с того самого момента. Гермиона раз за разом прокручивала в голове эту фразу, словно упивалась всеми теми фибрами, что исходили от неё. Она прекрасно понимала, что это совсем не похоже на повадки здорового человека, но она получала какое-то неистовое удовольствие, когда понимала, что Малфою плохо, что он страдает.

Впервые за много лет она провела столько времени со своим врагом, пусть и у себя в голове — это уже было рекордом. Грейнджер мысленно повторила эту реплику уже сотни раз, смакуя той болью, что исходила от ненавистной фамилии — наконец-то страдал он, а не она. Мрак в её душе начинал развеиваться спустя много времени, пусть и таким извращенным способом. Питерс, скорее всего, не оценила бы таких мазохистских наклонностей: она сама себя пытала фамилией, что доставляла ей боль, но в этот раз ей это нравилось.

— Куколка, — в темноте появился силуэт, — ты заблудилась?

Гермиона проигнорировала слова парня, что приближался к ней, пытаясь снова вернуться к своим размышлениям и к тому, что где-то там, в Англии, страдает Малфой, который остался наедине со своим кошмаром в камере Азкабана.

— Ты что, оглохла? — парень подошел совсем близко, и Гермиона подняла голову, посмотрев на него в упор.

Высокий, светловолосый и так сильно похож на того, кто не выходил у неё из головы уже вторые сутки. Девушка наклонила голову, пока парень ждал хоть какой-то реакции от неё, и просто усмехнулась. Незнакомец действительно был похож на Малфоя, и Грейнджер хотелось просто взорваться в приступе смеха, закричав во все горло о том, что у того больше нет семьи, но она прикусила язык и опустила голову.

— Я не люблю, когда делают вид, что меня нет, — прошипел парень и схватил Гермиону за руку, поднимая её на ноги.

— Отпусти, мне больно, — тихо произнесла Гермиона, пытаясь по-хорошему разобраться с ним. — Не глупи.

Блондин громко рассмеялся и прижал девушку к стене, а затем и сам прижался настолько близко, что Грейнджер почувствовала его дыхание на своей щеке. От него пахло мятой и крепким алкоголем, который уже явно взял парня под контроль. Гермиона постараюсь ещё раз отпихнуть от себя незнакомца, но тот лишь сильнее прижал её к стене, а левой рукой провел по ноге.

— Не рыпайся, милая, и всё будет хорошо, — прошептал парень, поднимаясь рукой всё выше. — Тебе понравится.

— Я прошу тебя в последний раз: отпусти меня.

— Тебе понравится… — снова повторил блондин и попытался её поцеловать.

Всё, что видела перед собой Гермиона — это белые волосы, которые не давали ей нормально дышать и отделаться от навязчивых мыслей. С каждой секундой, чувствуя боль в запястье, она не могла прогнать эти мысли, что перед ней Малфой, который снова пытается переломать её жизнь и причинить ей новую адскую боль.

— Отпусти! — громче вскрикнула девушка, но хватка на запястье усилилась.

— Заткнись! — он втолкнул её в стену, и она почувствовала, как на затылке проступила горячая и липкая кровь, которая тонкой струйкой начала скатываться к шее и по спине.

Гермиона ощущала, как руки незнакомца шарят у неё под юбкой, а единственное, что осталось в голове — это слова Лиама Блэйка и блондинистые волосы Драко Малфоя. Хватило доли секунды, чтобы безвозвратный процесс запустился в голове девушки, а магия забурлила в венах.

— Я сказала: отпусти! — выкрикнула Гермиона и отшвырнула блондина от себя магической волной.

Тот закатил глаза, отползая назад, и вдруг он поднял руки, словно пытался защититься от девушки, которую секунду назад хотел изнасиловать. Размазанная помада, порванная юбка и злобный огонёк в глазах — Гермиона знает, что не отпустит его. Она видела перед собой Малфоя, которому так хотелось отомстить уже долгих десять лет.

Она достала волшебную палочку, что болталась на небольшом карабине на поясе от юбки. Девушка абсолютно не слышит каких-то жалких оправданий лже-Малфоя. Теперь Гермиона лишь представляет себе в голове, как она хочет разделаться с ним, пока в ней борются две части её самой: рациональная и давно обезумевшая. Она понимает, что сейчас достигнута точка кипения, и нужно срочно разворачиваться и бежать прочь отсюда. Когда-то Лиам сказал ей о том, что никогда нельзя пробовать месть на вкус, и что убийство — это особенный вид наркотика, но кажется, что она уже подсела на него.

— Я так ненавижу тебя, Малфой, — прохрипела Грейнджер. — Если бы ты только знал…

— Я не Малфой, — парень постарался встать на ноги, но Гермиона продолжала его связывать при помощи невербальной магии. — Прости, я погорячился… Давай разойдемся с тобой по-хорошему…

Колокол безумно сильно звенел в её голове. Хотелось закрыть уши и взмыть куда-то в небеса, где нет этого сумасшедшего безумия, которое так болезненно сводило с ума. Грейнджер до сих пор не понимала, что творит, но здравый рассудок проигрывал, поддаваясь на провокации больного воображения. Она нуждалась в помощи, в этот самый момент, но никто не мог ей помочь, потому что они были только вдвоём в этом переулке.

Девушка взмахивает палочкой и какая-то ветка под ногами превращается в острый нож, который завораживающе поблёскивал в свете уличного фонаря. Лишь на секунду Гермиона пришла в себя, когда нечаянно порезала палец, но тут же отключилась при виде кровавых капель, что проступили из её пальца. Воображение не заставило себя долго ждать, подбросив больные воспоминания далёкого марта, что навсегда перевернул жизнь юной Гермионы Грейнджер.

— Это ты их убил, Малфой! — она вонзила нож блондину в плечо, закрывая ладонью ему рот. — Это был ты!

Она начинает беспорядочно вонзать острый нож по телу парня, задевая лицо, грудь и голову. Её не останавливают его крики и брызжущая во все стороны кровь. Белая рубашка Гермионы промокла практически насквозь, и даже белый бюстгальтер, кажется, пропитался тёмно-бордовой жидкостью. Незнакомец продолжал кричать в предсмертной агонии, всё его лицо покрыто мозгами и кровью; глаза — каша из глазных белков и крови; язык свисал из полуоткрытого рта, а правая щека — сплошная дыра, через которую виднеются зубы.

— Я ненавижу тебя, Малфой! Ты блядский ублюдок! Ненавижу! — Гермиона продолжала кричать, словно забыла о том, что в любой момент могут появиться неожиданные свидетели её зверства. Через пару минут блондин издал последний вздох.

И только с его последним вздохом, здравый рассудок начал понемногу возвращаться к девушке. Она выронила окровавленный нож, переключая всё свое внимание на свою рубашку, ноги и руки. Ни то, что одежда, вся её кожа пропиталась кровью незнакомого блондина, в котором теперь было сложно распознать парня. Гермиона застыла, смотря на свои руки, что выглядели почти так же, как десять лет назад, только теперь это была кровь человека, которого убила она.

Вместо металлического запаха крови, она вновь почувствовала полевые цветы и весеннюю свежесть. Девушка попятилась назад, упираясь в ту самую стену, где остался след от её собственной крови с затылка. Всё походило на страшный сон, который обычно преследовал её по ночам, но никак не наяву. Гермиона зажмурила глаза в призрачной надежде, что в этот раз ей тоже просто приснилось, но нет. Это была реальность, в которой она просто стала убийцей. Такой же, которых ежедневно защищала.

Она начала задыхаться, а ноги задрожали. Теперь безумие куда-то резко пропало, оставляя эту ужасающую картину остаткам здравого рассудка, что был не в силах с подобным справиться. И без того искалеченная психика начала разрушаться ещё сильнее. Гермионе хотелось просто убежать, но она понимала, что нельзя просто так всё это оставить, что нельзя аппарировать в свою квартиру, сделав вид, что ничего не произошло.

— Эскуро, — дрожащим голосом произносит девушка. — Эскуро. Эскуро.

Она повторила очищающее заклятие почти десять раз. Её рубашка очистилась, но она всё ещё продолжала видеть пятна на ней, словно никакая магия тут не помогала.

Гермиона отступила на несколько шагов, осмотревшись по сторонам, и крепче сжала волшебную палочку. Заклятье, которое она собиралась применить, она ни разу не пробовала на практике, и последний раз с ним встречалась вживую много лет назад. Благо, что это был промышленный район с пустующими старыми складскими помещениями, в которых давно никто не обитал.

Грейнджер покрутила палочкой в руке, сконцентрировавшись на той силе, что была в ней заключена. В последний раз Адское пламя она видела в Выручай-комнате, когда его сотворил Крэбб по собственной глупости, а теперь ей приходилось использовать эту магию из-за своей глупости. Ей требовалось очень аккуратно сотворить это заклинание, чтобы потом суметь затушить этот огонь.

Она выдохнула, выводя руну в воздухе, и тут же содрогнулась, когда тёмный переулок запылал ярким пламенем. Вместе с огнем горели и следы её преступления, что не помогло избавиться от гнетущей ненависти. От тела незнакомца не осталось и следа, а Гермиона Грейнджер успела потушить Адское пламя до того, как кто-то появился тёмном переулке, что ещё долго будет преследовать девушку во снах.

========== Глава 7 ==========

Не важно, насколько ты силен. Ты можешь умереть от любого пустяка.

Июнь, 2008.

Вся её жизнь проходила в каких-то призрачных надеждах лучшего дня, лучшего настроения и светлого будущего. У неё было всё для того, чтобы чувствовать себя полноценной: хорошая работа, преданные друзья, материальный достаток, авторитет и признание. У неё было всё, кроме счастья. Гермиона так и не научилась быть счастливой в свете своего настоящего, потому что всё время замечала на себе тени прошлого. Кажется, что она даже не старалась их отогнать, потому что это слишком больно. Намного проще ей было испытывать ту боль, к которой она привыкла.

Девушка дала миссис Харди несколько выходных, которые плавно переросли во вторую неделю уже, а её подоконник был усыпан десятками писем. Гермиона не выходила из квартиры и не раздвигала плотные шторы, упиваясь темнотой и тишиной, лишь изредка возвращаясь в реальность из-за детского смеха на лестничной клетке. К пожилой супружеской паре, что жила напротив, приехала внучка погостить в честь начавшихся летних каникул. Наступали моменты, когда хотелось плотно закрыть уши, чтобы не слышать этого звонкого детского голоса, который то и дело напоминал Грейнджер о том, что мир продолжает жить, и там, за стенами, всё ещё ходят живые люди.

Гермиона настолько зациклилась на том, что случилось в тот вечер, что не могла собрать себя до кучи. Она до сих пор не могла поверить в то, что её безумие привело её к убийству невиновного человека, который вряд ли заслуживал смерти. Его можно было обвинить в домогательствах, но ведь даже это можно было оправдать — уж Грейнджер точно в этом была специалистом. Девушка чувствовала, как яд медленно распространялся под кожей и пылал адским пламенем под рёбрами. Это была болезнь, от которой можно было медленно и болезненно умереть, но даже это не сподвигло её к лечению.

Она утонула в реках алкоголя, облаках сигаретного дыма и сотнях фотографий родителей, которые так старательно хранила в тайнике под полом долгие десять лет. Всё перевернулось с головы на ноги, и часть той боли, что скрывалась глубоко под слоем душевной пыли, внезапно всплыла на поверхность. Ей не хотелось плакать, кричать и погибать в очередной истерике — всё вернулось к самому началу, когда Гермиона подолгу сидела и смотрела в одну точку, отключив свои эмоции. Она горела, но внешне оставалась невозмутимой, будто бы кто-то за ней подглядывал, только это была просто защитная реакция.

— Гермиона? — за спиной раздался мужской голос, который нарушил гробовую тишину. — Ты как?

Внутренности сжались, а на глазах заблестели слёзы. Это был Гарри, которому она не отвечала эти две недели, просто исчезнув со всех радаров. Такое случилось впервые и она не знала, готова ли видеть друга сейчас, потому что просто не понимала, что говорить и как себя вести. Грейнджер до сих пор не могла принять то, что с Поттером ей не обязательно прикидываться и натягивать маску. Она не спешила поворачиваться к нему, пока парень стоял у неё за спиной.

Она знала, что он наведывался к ней, когда её сморили литры выпитого вина. Гарри просидел тогда несколько часов у её постели, бережно накрывая пледом и подавая ей стакан с водой. Он приходил к ней каждый раз, когда позволяло время, но они ни разу не обмолвились и словом, потому что Гермиона была уж очень далеко от реальной жизни. Она понимала, что лучший друг теряется в догадках и её молчании, но не знала, что ему говорить. Разве Грейнджер могла рассказать ему о том, что случилось в том тёмном переулке?

Её руки задрожали, а в голове вновь всплыл образ мёртвого парня со светлыми волосами. Как бы она не старалась, но ей так и не удалось избавиться от этого видения, что преследовало её даже с открытыми глазами. Гермиона сожгла одежду в которой была в тот злосчастный вечер, но продолжала видеть кровавые пятна на остальных вещах. Она использовала десятки очищающих заклинаний, но всё ещё видела кровь на своей коже. Её руки были в крови, её душа была в крови, она вся была в крови.

— Гарри! — всхлипнула девушка и бросилась к другу. — Мне плохо… Мне очень плохо…

Крепкие родные руки прижали её к себе так сильно, что она почувствовала, как кожей впитывает в себя ароматы мяты и цитруса. Её трепещущее сердце остановилось на миг, а ядовитая жидкость перестала двигаться по жилам, но это всего на миг, чтобы уже в следующий стало снова больно. Больнее в сотни раз от того, что она слышит сердцебиение Гарри, — стук его чистого и невинного сердца, которое не запятнано. Гермионе показалось, что только одно её присутствие в жизни лучшего друга очерняет его существование.

Возможно, что ей нужно оттолкнуть его от себя, как она сделала с Рольфом?

— Я рядом, — он погладил её волосы и поцеловал в макушку. — Я всегда рядом, Гермиона.

Она не поняла, как потеряла сознание или просто отключилась. Она плохо понимала, что с ней произошло — ей в принципе не хотелось понимать, что с ней происходит. Единственное, чего требовала её искалеченная душа — это смерти. Гермионе хотелось отправиться вслед за своими родителями, подбежать к ним на вокзале Кингс-Кросс и расплакаться, ведь она так и не успела сказать им, как сильно любит их.

Когда они виделись в последний раз, Гермиона обещала вернуться через несколько дней и сделать всё для того, чтобы они не пострадали, но этого так и не случилось. Им пришлось бежать от Пожирателей, и этот побег слишком затянулся. Вся Война затянулась и теперь приходилось пожинать плоды. Теперь Война поселилась в её сердце навсегда и остановить её сможет только смерть.

— Гермиона, — она услышала обессиленный и обеспокоенный голос Гарри, — как ты?

— Гарри, мне так плохо… — впервые за все годы дружбы она призналась ему в своей слабости. — Мне очень плохо…

— Я рядом, Гермиона, — он крепко обнял её. — Я всегда буду рядом.

Он сдержал своё слово полностью. Он всегда был рядом, даже тогда, когда Гермиона понимала, что не заслуживает такого друга, как Гарри Поттер. Как только тишина в её сердце обрывалась, Поттер оказывался рядом и помогал настолько, насколько она это позволяла. Вот и сейчас, он вовсе не понимал, что с ней происходило, но был рядом. Он стучал в её двери души, а она не решалась открыть, чтобы не взвалить на его плечи весь этот груз.

Девушка понимала, что ей нужно попытаться с этим справиться — вернуться хотя бы в то положение, в котором она была раньше. Никакой речи не шло о полном исцелении — это было нереально в её случае. Гермиона подняла глаза и посмотрела на Гарри, который плакал вместе с ней, и снова тихо всхлипнула. На спине выступили мелкие горошины холодного пота, а на губе проступили капельки крови со вкусом горького яда. Она не знала, что ещё сказать, хотя Поттер ничего от неё и не требовал.

В её глазах давно не было света, который когда-то горел, и который так любил в ней Гарри. Она знала, что теперь парню недостаточно одного взгляда, чтобы прочитать то, что она чувствует, — прошло так много лет, и она больше не та Гермиона, к которой когда-то так сильно прикипел юный Гарри Поттер.

— Ты просто поспи, — он подхватил её на руки и уложил на диван. — Постарайся уснуть, а когда проснёшься — я буду рядом. Я помогу тебе, что бы там с тобой не случилось. Я — твой друг, Гермиона, и я всегда буду на твоей стороне.

— Мне поздно помогать, Гарри, — она подтянула к груди плед и запнулась, решаясь в своих словах. — Я совершила ошибку… Я убила… Убила в себе человечность.

Она не смогла стать адвокатом для самой себя, выбрав простейший путь — путь, вымощенный ложью и притворством. Сложно в чём-то признаваться, когда лгала долгие годы прямо в глаза. Если бы Гермиона сейчас решилась рассказать правду Гарри о том, что с ней случилось две недели назад, то пришлось бы рассказать и ещё много чего, что могло бы объяснить её мотивы, но уж точно не оправдать.

И ей бы пришлось объяснить, что она хочет снова почувствовать на своих руках горячую, липкую кровь.

***

Присутствие Гарри рядом всё же помогло ей немного восстановиться. Он взял отпуск, чтобы иметь возможность находиться с Гермионой круглые сутки, не покидая её, и не давая возможности снова скрыться от реальности за бокалом вина. Он готовил ей завтрак и разбавлял чай холодной водой, как она любила. Это был тот человек, который знал её лучше, чем кто-либо. Когда-то знал.

— Как ты себя чувствуешь? — он подал ей стакан с водой. — Выглядишь ты значительно лучше.

— Мне действительно лучше, — девушка сделала глоток холодной воды, задержав его во рту.

— Я не знаю, что с тобой произошло, и что тебя спровоцировало на такой сильный приступ, — Гарри явно замешкался, подбирая правильное слово, — но нам нужно серьезно поговорить.

— О чём? — настороженно поинтересовалась Грейнджер, задержав взгляд на открытом окне.

— Я всегда принимал тебя такой, какая ты есть, — Поттер присел рядом с подругой. — Я всегда старался уважать твои личные границы и пространство, но я волнуюсь за тебя. То, что с тобой случилось — это ведь не спроста. Я вижу, что с тобой что-то не так, и мне хочется помочь тебе, но я не смогу, пока не пойму, что произошло.

Голос парня сочился сожалением и искренним желанием разобраться в происходящем. Гермиона прекрасно осознавала стремление Гарри, потому что знала, что тот до сих пор чувствовал свою вину.

— Ты не виноват, — она отставила стакан в сторону и обняла Поттера. — Прекрати себя винить, наконец-то, Гарри. Прошло столько лет, но я до сих пор чувствую, как ты изводишь себя этим необоснованным чувством вины.

— Ты уехала в Америку, мы никогда с тобой не говорили об этом, и ты…

— Мои родители погибли не из-за тебя, Гарри Поттер, — каждое слово проходилось лезвием по душе. — Прекрати винить себя! Хватит!

— Если бы я тогда не потащил тебя за…

— Тема закрыта, — сдерживая слёзы, ответила Гермиона. — Я в порядке, правда. Пожалуйста, не нужно копаться во мне, я прошу тебя.

— Но я…

— Пожалуйста, Гарри. Я умоляю тебя, ты только сделаешь мне больнее.

Это был ужасный приём манипуляции, который безотказно действовал на Поттера — упомянуть о причинении боли, чтобы уйти от разговора. Гермиона почувствовала слабый укол совести, но тут же отогнала от себя это, увидев опущенные глаза друга. Ей было безгранично жаль, что она так поступает с близким человеком, но её правда была чревата последствиями. Проще было молчать, как и прежде.

— Что там… — она набрала полные лёгкие воздуха. — Что тебе известно о деле Малфоя?

— Малфоя? — тихо переспросил парень. — Ты уверена в том, что хотела бы говорить об этом? Я просто не уверен, что это то, что тебе нужно сейчас.

— Всё нормально, Гарри.

Она до сих пор не понимала, что такого случилось в этом семействе, но хотела отвлечь себя от назойливых картинок с мёртвым незнакомцем. Девушка хотела вновь переключиться на привычную боль и отвращение, которое у неё всегда было привязано к одной ненавистной фамилии. Это был отдельный подвид извращения — пытать себя самолично, поддерживая с другом разговор о том, кто превратил её в бездушную машину.

— Он сейчас в Азкабане, — неуверенно начал Поттер. — Десятого мая две тысячи восьмого года тела Астории Малфой и Скорпиуса Малфоя были обнаружены в главной гостиной семейного поместья Малфоев.

Гермиона прикусила внутреннюю сторону щеки, чтобы не закричать. Каждое слово Гарри вколачивалось колом в её сердце, но она продолжала слушать. Ей это было необходимо: кошмары, связанные с Малфоем, прежняя ненависть и отвращение. Девушка хотела вернуть прежнюю себя, которая жила только благодаря топливу, что именовалось «ненависть».

— И кто решил, что в этом виноват он? — она пыталась изобразить только профессиональную заинтересованность, но дрожь в голосе выдала её. — Или он сам признался в этом?

— Нет, точнее, не совсем так. Он рассказал о том, что убил свою жену и ребёнка, когда его допросили при помощи сыворотки правды, а ещё о его вине говорят извлечённые воспоминания.

— Понятно, — тихо ответила Гермиона.

Она непонимала своих чувств, а Гарри не стал продолжать рассказ. В комнате повисла тишина, что приятно обволакивала. На несколько минут девушка смогла отпустить навязчивые воспоминания, связанные с убийством незнакомца, и вернуть себе былую пылающую ненависть. В нос снова ударил аромат полевых цветов и весенней свежести, от которого Гермиона быстро отмахнулась, не заметив обеспокоенного взгляда лучшего друга.

— Неужели она хотела, чтобы я защищала её сыночка? — прошептала Грейнджер, не отрываясь от открытого окна. — Как думаешь, Гарри? Она действительно надеялась на то, что я соглашусь его защищать?

— Я не знаю, Гермиона, и советовал бы тебе об этом не думать.

— Как она посмела? Как посмела думать о том, чтобы обратиться ко мне за помощью? — продолжала девушка, словно заведённая. — Неужели она могла предположить, что я соглашусь…

— Тебе письмо, — прервал её парень и протянул тёмно-серый конверт, который она тут же узнала.

— Похоже, что меня немного потеряли, — Гермиона быстро вскрыла письмо и пробежалась глазами по нескольким написанным строкам. — Прискорбно, конечно…

— Что случилось?

— Сегодня моего подзащитного должны были перевести под домашний арест, но вместо этого нашли только его труп. Он повесился. Бедный, бедный Лиам…

В ней и правда проснулось какое-то подобие сочувствия и сожаления, но неизвестно только по какой причине. Она умела находить в разговорах с Лиамом какие-то наставления и уроки, что были в некоторой мере необходимы. Гермиона даже подумывала над тем, чтобы обсудить с ним то, что случилось с ней две недели назад, но видимо не судьба.

Она покрутила письмо в руках, вспоминая их встречи, что навсегда отложились в памяти. Блэйк был моральным уродом и самым настоящим преступником, который заслуживал смерти, но что-то в нём было близкое ей, но они никогда и ни с кем не поделяться этими размышлениями.

— Это беладонна? — Гарри указал на открытый флакончик. — Не думал, что у тебя в квартире можно отыскать что-то подобное. Почти пустой флакончик.

— Порой меня одолевает язва, — спокойно ответила Гермиона, переключаясь на разговор с другом. — Я уже перепробовала очень много всяких способов избавиться от болей в желудке, и пока что беладонна занимает лидирующее место.

— Тебе стоит попробовать нормально питаться, — добродушно протянул Поттер. — Завтра я уже должен появиться на работе, но если вдруг ты не уверена в своём самочувствии, то я могу взять ещё несколько выходных.

— Не стоит, — она подошла к другу. — Ты и так много сделал для меня, дальше я справлюсь сама. Спасибо, Гарри.

— Береги себя, Гермиона, — Поттер обнял подругу. — Я очень люблю тебя.

Он исчез, оставив девушку наедине со своими бесами. Но она знала, что её уже ждут, поэтому быстро собралась и аппарировала из квартиры, выкинув флакончик с беладонной в урну — это явно было не то, что должен был заприметить Гарри. Теперь оставалось надеяться на то, что он быстро забудет о ней, и не вспомнит в самый неподходящий момент.

Белое облегающее платье ниже колен, высокий хвост и коричневые лодочки. Наверное, это был первый раз, когда Гермиона появилась в стенах Департамента в подобном виде. От неё пахло сладкой ванилью, которая перебивала назойливый аромат полевых цветов, что безустанно преследовал её. Грейнджер почувствовала необходимое облегчение, как только оказалась в месте, именуемое «второй дом».

— Здравствуйте, мисс Грейнджер, — в коридоре показался судья Спаркл. — Рад Вас видеть.

— Добрый день, — холодно ответила Гермиона. — Не могу сказать того же.

— Слышал, что с Вашим клиентом приключилась беда, — мужчина театрально изобразил грустную гримасу на своём лице. — Какая досада. Что же Вы теперь намерены делать?

— Обналичить свой чек, мистер Спаркл, — она ухмыльнулась. — А вы что планируете делать без очередного громкого дела, которое бы напомнило гражданам о том, что старый пень Джон Спаркл всё ещё жив?

— Я это как-то переживу, а ты? Ты всё реже и реже проскакиваешь на слуху.

— А что, если я Вам скажу, что моё следующее дело — самое громкое дело в истории магической Англии? — прошептала Грейнджер на ухо судье.

В горле стал ком, словно всё её нутро противилось одной только этой идее, но желание позлорадствовать над своим коллегой брало вверх. Гермионе хотелось как-то отгонять от себя тот мрак, что поселился в ней, и старательно убивал всё, что она взращивала годами — стойкость, холод и независимость. Ей снова требовалось вернуть тот стержень стальной леди, что обволакивался в уже обыденных проблемах и кошмарных снах.

— Я буду только рад, если ты покинешь Америку, — сквозь зубы ответил мужчина.

— Отдайте мне письмо мистера Блэйка и избавьте себя от моего общества.

— Забери у дежурного, — на ходу протянул Спаркл, скрываясь за первыми дверями.

Она знала ради чего прибыла сюда сегодня. В извещении о самоубийстве её подзащитного была пометка о том, что тот оставил ей письмо. Что-то внутри ёкнуло и Гермиона всё же решила забрать его, несмотря на собственное нежелание появляться в Департаменте. Её тело требовало обычного расслабления: нормального и без воздействия алкоголя или других вспомогательных средств. А ещё расслабления требовала её душа, что заживо горела, но тут ей ничего не могло помочь, и девушка, сжав зубы, направилась к дежурному за письмом.

Небольшой конвертик серого цвета с аккуратным почерком. Вряд ли бы Гермиона могла подумать о том, что у такого человека как Лиам Блэйк мог бы быть столь красивый почерк. Но ведь почерк — это всегда маска. Человек старается показать себя лучше, чем он есть на самом деле. Он украшал буквы завитками, но толстые и однообразные штрихи говорили о примитивности того, кто подписал этот конверт. Девушка распечатала конверт и увидела сложенный листок, где было написано не так много, но сердце почему-то сжалось.

Некоторые буквы были «жёсткими» и царапающими, что указывали на то, что Блэйк был тем, кто не чувствителен к своей и чужой боли. Гермиона постаралась отделаться от этого анализа в своей голове, чтобы наконец-то перейти к сути написанного. Это больше не её дело, которое требовало изучения — это просто письмо мёртвого человека.

Я ведь знал, что так будет ещё в тот самый момент, когда мы с тобой встретились в первый раз. Как я тебе и говорил: я — убийца, а не идиот. Я попался только потому, что хотел этого, а не потому, что забыл замести за собой следы.

У моего брата синдром спасателя, который только усугубляется с каждым днём. Я просил его оставить меня и дать суду вынести мне приговор, но он решил обратиться к тебе. До последнего я надеялся, что ты провалишь это дело, хотя и знал о том, какая слава у «бездушной мисс Грейнджер». Поэтому всё случилось так, как должно было.

Я видел тебя — тебя настоящую, которая погрязла с головой в своём прошлом, что так тебя и не отпустило. Знаю, что ты хочешь почувствовать вкус смерти: сначала своего обидчика, а потом и своей. У меня было так же, но я не смог остановиться после того, как увидел мёртвую мать, поэтому забудь и отпусти. Звучит ужасно, но это лучший исход, на который могут рассчитывать такие, как мы.

Это твоя жизнь, и она становится короче каждую минуту. Убийство под предлогом мести всё же остаётся убийством, помни об этом.

— Ты поздно мне это сказал, — прошептала девушка. — Уже слишком поздно.

Гермиона спрятала письмо в сумочку и аппарировала прямиком из коридора Департамента в квартиру Скарлетт, которая точно её не ждала. Психолог сидела на подоконнике и даже глазом не повела, когда Грейнджер появилась посреди гостиной.

— Давно не виделись, — Питерс захлопнула книгу. — Здравствуй.

— Я совершила очень большую ошибку, Скарлетт, — она плюхнулась на диван и достала волшебную палочку из сумочки. Гермиона точно знала, что ей нужно с кем-то поговорить, потому что она не справляется. — Я больше не могу молчать.

— Что случилось? — психолог настороженно посмотрела на Грейнджер и подошла к ней ближе. — Что с тобой?

— Я долго думала об этом, — на её лице проскочил истерический смешок. — Чуть больше двух недель я думала обо всём этом, и знаешь, к какому выводу пришла?

— К какому?

— Убийство — это всегда промах. Никогда не следует делать того, о чём не можешь поболтать с друзьями на ужине, — Гермиона крепче сжала палочку. — Они все всегда попадаются, потому что устают молчать и нуждаются в разговоре с кем-то, пусть это будут хотя бы адвокаты и судьи.

Мерзкие картинки всплыли в голове, затмевая квартиру Скарлетт и саму девушку. Грейнджер не видела уже жёлтых кресел и ярких солнечных бликов, что красиво играли на светло-кремовой стене. Тут было так тепло и уютно, совсем по-другому — не так, как в квартире Гермионы. Нос улавливал приятные нотки грейпфрута — это на столике стояло ароматическое масло, а на кухне не успели остыть горячие сырники. Жизнь Скарлетт Питерс полностью и кардинально отличалась от жизни её пациентки.

— У тебя что-то на работе случилось? — аккуратно поинтересовалась психолог.

— Я убила человека! — вскрикнула Гермиона. — Я беспощадно и холодно убила невинного человека только потому, что не смогла остановиться. Я чувствовала их горячую кровь на своих руках, слышала их мольбу и видела померкшие глаза.

— Их? — дрожащим голосом переспросила Скарлетт и попятилась назад.

— Что?

— Ты сказала, что чувствовала их горячую кровь…

— Обливиэйт! — она направила палочку на девушку, которая так и не успела понять, что произошло. — Прости меня, моя милая Скарлетт… Ты вовсе не заслуживаешь этого…

Из глаз хлынули слёзы. Гермиона закрыла лицо руками и сползла на пол, присаживаясь рядом с бессознательным телом девушки, которой она только что собственными руками переломала жизнь. От её руки снова пострадал невиновный человек и Грейнджер прекрасно это осознавала. Хотя будет ложью, если бы она сказала, что не просчитала этого заранее. Все её действия сводились к тому: расскажет она всё Скарлетт или сможет промолчать? Не смогла, и теперь ответственность за её грехи понёс посторонний человек, никогда не желавший ей плохого.

— Сколько же ещё людей из-за тебя пострадает? — прошептала Гермиона, увидев своё отражение в стеклянном столике. — Сколько?!

***

— Я надеюсь, что с ней всё будет хорошо, — она приспустила солнцезащитные очки на кончик носа. — Если что, у Вас всегда есть связь со мной, мистер Тики.

— Конечно, мисс Грейнджер, — пожилой мужчина тепло улыбнулся ей. — С вашей сестрой будет всё хорошо, хотя над ней славно поработали. Тот, кто наложил на неё чары забвения — настоящий спец в этом деле.

— Мне очень жаль, что со Скарлетт это случилось. Я думала, что в магловском мире ей ничего не грозит, но я не смогла её уберечь.

— Не стоит плакать, мисс Грейнджер, — он подал ей белый платочек. — Вы приняли верное решение, когда доверили мне её лечение.

— Я подумала, что будет правильно увезти её из Америки, сменить немного обстановку и обратиться за помощью к такому прекрасному целителю, как Вы. Надеюсь, что мои воспоминания, которые я Вам предоставила — помогут в скорейшем выздоровлении моей сестры.

— Благодарю за столь тёплые слова, мисс Грейнджер. Да, Вы предоставили такое количество воспоминаний, что мисс Дагворт должна всё быстро вспомнить. Простите меня за мою бестактность, но сколько лет Вы уже не появлялись в Англии?

— За одним исключением — десять лет, — Гермиона сняла очки и посмотрела в глаза Янусу Тики. — Спасибо Вам, что пошли мне на встречу.

— Со Скарлетт всё будет хорошо.

Она улыбнулась в ответ и направилась к выходу, замечая на себе заинтересованные взгляды мимо проходящих волшебников и ведьм. За те годы, сколько она не появлялась в Англии — многие могли позабыть её, но Гермиона понимала, что ещё больше тех, кто узнает её при первой же встрече. Как ни как — она «Золотая девочка», что стойко прошла Войну, будучи подростком.

Первое, что её беспокоило сейчас — это самочувствие Скарлетт Питерс, которая отныне стала её двоюродной сестрой — Скарлетт Дагворт. Это было подло — вот так нагло отбирать чужую жизнь, и Гермиона это прекрасно понимала, но она верила в то, что когда-то придёт время, когда Скарлет сможет восстановиться по-настоящему. А пока что у неё всё будет хорошо: прекрасные условия в Святого Мунго, лучший целитель всей Европы, который специализировался на больных, потерявших память, и она — фальшивая сестра, что постарается сделать всё для её благополучия.

Когда-то Гермиона постарается исправить все свои ошибки.

Никто не знал, что мисс Грейнджер вернулась в Лондон: ни Гарри, ни Рон — никто. Почти никто. Девушка знала, что её уже ждут в старинном семейном особняке, который располагался в Уилтшире, принадлежащий старинной чистокровной семье, которую Гермиона ненавидела последние десять лет. Внутренности сжались, а глаза потемнели до предела, когда пришло время аппарировать. Она не знала, какие будут последствия этого бесцеремонного нарушения своих собственных границ, но отступать было поздно.

Замки были сорваны, оковы слетели и плотина в голове уже давно дала течь. Прошлое рвалось наружу и Гермиона решила поддаться этому неописуемому животному рвению причинить себе эту адскую боль, что не пройдёт просто так. Отныне ничего уже не будет как раньше. Её ветхое и хлипкое «хорошо» теперь навсегда сотрётся в порошок, попутно перемолов все кости и душу. Девушка знала, что ей путь открыт, потому что Нарцисса ждала её — ждала и надеялась. В любой день, в любое время суток, как было написано в одном из тех писем, что валялось на подоконнике её квартиры в Америке.

— Добрый день, — холодно произнесла Гермиона, оказавшись в просторной гостиной, и увидев на диване хрупкий женский силуэт. — Вы хотели меня видеть?

— Мисс Грейнджер? — Нарцисса подскочила с места с изумлённым выражением лица.

========== Глава 8 ==========

Месть всегда была большим стимулом.

Июнь, 2008.

Сложно объяснить, что чувствует человек, который попал в те самые стены, где всё началось. Когда-то она боялась, что пытка Лестрейндж станет её ловушкой для искалеченного сознания, однако потом всё очень резко изменилось. Её личный сорт кошмара вышел из этих стен, и теперь Гермиона сжимала сумку в руках до предела, что можно было услышать хруст костей. Она так долго бежала отсюда, что по итогу пришла сюда добровольно. Её взгляд устремился за спину Нарциссы — к камину, над которым висел огромный семейный портрет Малфоев. Эти платиновые волосы, серые глаза и самодовольная улыбка — Грейнджер хотелось разодрать полотно в клочья, но она каким-то чудным образом смогла снова сфокусироваться на хозяйке поместья.

Девушка прикусила губу и наклонила голову, оценивая шок на лице миссис Малфой. Она готова поклясться, что это лучшее, что она видела за последнее десятилетие: настороженное удивление, немая мольба и полнейшая безысходность. Гермиона сказала несколько слов, а получила в отдачу такую убивающую реакцию. Бесы внутри неё ликовали и, наверное, впервые за всё время их существования ослабили свою хватку на её шее. Она не понимала, как это работает, но ей стало необъяснимо легко и просто.

— Вы так настойчиво добивались моего внимания, чтобы помолчать, Нарцисса? — Гермиона сделала несколько шагов вперёд. — И да, я пью чёрный чай без сахара. Спасибо, что поинтересовались.

— Прошу прощения, мисс Грейнджер, — встрепенулась женщина. — Я просто уже потеряла всякую надежду с Вами встретиться. Министерство наложило запрет на отправку писем, и я поняла, что Вы не желаете контактировать со мной.

— Вы абсолютно правы, — она ухмыльнулась и села на диван, закидывая ногу на ногу. — Я действительно не имею малейшего желания контактировать с Вами, но Ваше счастье, что я оказалась в Лондоне, и решила узнать, чем вызвана Ваша назойливость.

— Простите, если я как-то нарушила Ваши личные границы…

— Нарушили, — бестактно перебила её Гермиона, отпивая чай, заботливо налитый эльфом. — Поэтому я хотела бы услышать, чем могу быть Вам полезна, и на этом мы снова с Вами попрощаемся. Надеюсь, что в этот раз навсегда.

Ей было плевать на манеры и хороший тон светских бесед. Грейнджер пришла сюда, понимая, о чём будет просить Нарцисса, и воспринимала всё это, как малобюджетное представление. Она просто хотела вдоволь насмотреться на несчастные глаза миссис Малфой и прочувствовать всё то отчаяние, которое нынче царило в стенах Малфой-Мэнора. Для неё это было самым простым, но невероятно увлекательным развлечением, которого она ждала все эти годы. Каждой фиброй своей изувеченной души она чувствовала это исцеляющее отчаяние, что горело во вражеских серых глазах.

Эмоции Гермионы были сравни эмоций маленькой довольной девочки, которой купили немерено сладостей или удовлетворённой девушки, которая наконец-то не испытывает потребности в половой близости с мужчиной. Она, в прямом смысле слова, достигла пика своих самых лучших эмоций при виде этой тоски на лице леди Малфой. Девушка чувствовала то тепло, которое зарождалось в ней с каждой горькой улыбкой женщины. Грейнджер видела, как Нарцисса старается держать себя в руках, но эмоции в ней хлестали точно так же — брали верх и рвались наружу.

Вопрос был только в том насколько противоположны были эмоции этих двух женщин?

— Я думаю, что Вы знаете о том, что… — она запнулась, промокая глаза светло-голубым платочком. — О том, что приключилось в нашей семье…

— Нет, я не в курсе, — снова перебила её Грейнджер. — Расскажете? Я просто не слежу за новостями магической Англии.

Нарцисса была на пределе: она еле сдерживала свои слёзы и свои эмоции, которые с каждой минутой набирали обороты. Гермиона заметила, как участилось дыхание женщины, и как грудная клетка начала вздрагивать под бархатистой тканью изумрудного платья. На долю секунды она увидела в женщине себя, только разница была в том, что сама Грейнджер выглядела так изо дня в день на протяжении всех этих лет.

— Жену Драко — Асторию… Её убили, и в этом обвиняют Драко, — миссис Малфой говорила с трудом, пока Гермиона завороженно смотрела на неё, как на красивейшее произведение искусства. — И мой внук… Скорпиус… — её голос оборвался и сменился горьким плачем. — Прошу прощения, мисс Грейнджер.

Женщина выбежала из гостиной, обронив свой платочек. Девушка отставила пустую чашку и достала зеркальце из сумки, чтобы подправить губную помаду. Она знала, что Нарцисса обязательно вернётся, потому что она в отчаянии и она нуждается в Гермионе. Всё это приводило Грейнджер в дикий эмоциональный экстаз, а чувства хлестали через край и просились на волю. Хотелось просто кричать о том, как ей стало хорошо, и как душа начинает покрываться поляной из цветущих кроваво-красных роз.

Где-то глубоко, теперь взаперти, сидели остатки её здравого рассудка, которые пытались достучаться к Гермионе. Совсем немного, но она понимала, что Нарцисса никоим образом не причастна к тому, что произошло десять лет назад, и уж точно не в ответе за поступки своего сына. Всё, чего заслуживала эта женщина — это сожаление и элементарная человечность, но Грейнджер не могла переступить через свои чувства и позволить себе пожалеть её, хотя и относительно понимала её. Она как никто другой знала, что чувствовала израненная душа леди Малфой.

Она знала все оттенки боли, прочувствовала их все на себе и понимала, что с таким грузом поможет справиться лишь поддержка. Только люди, которые готовы перенять на себя часть боли и открыть своё сердце для чужого отчаяния помогают оставаться на плаву в подобных ситуациях. Гермиона знала это, но даже не удосужилась поднять упавший носовой платочек, потому что злорадный голос нашептывал её сознанию одни и те же слова: «Малфой провёл тебя через всё это, а она тоже Малфой».

— Простите, мисс Грейнджер, — женщина вновь показалась в гостиной без намёка на слезы. — Я не смогла совладать со своими эмоциями. Драко обвиняют в двойном убийстве жены и сына…

— И Вы хотите, чтобы я выступила его защитником? — она приподняла бровь, словно её это удивило. — Хотите, чтобы я защищала в суде жестокого убийцу, который без зазрения совести расчленил свою жену и сына?

— Он не виновен, — стойко ответила Нарцисса. — Он этого не делал.

— Ну конечно, — Гермиона вскочила со своего места и подошла к женщине, прислонившись к её уху. — Конечно он этого не делал. Разве Драко похож на безжалостного убийцу, который мог бы хладнокровно разделаться со своими близкими людьми? Конечно же нет.

— Поймите, мисс Грейнджер, он действительно не мог этого сделать, — её голос вновь дрогнул, а на лице Гермионы проскочила озорная ухмылка. — Драко всем сердцем и душой любил своего сына и Асторию. Они ждали второго ребёнка… У них была счастливая семья…

Она сжала руку в кулак и почувствовала, как задрожала её нижняя губа. Теперь Нарцисса каждым новым словом причиняла ей боль, что откликалась где-то в недрах её сущности. Она спугнула те оголённые малознакомые эмоции, что были ещё чужды для Гермионы. Какое-то облегчение и радость вмиг померкли, уступая место прежним маскам.

— Счастливая семья? — передразнила её Гермиона. — Знаете, ведь у меня тоже была когда-то счастливая семья. У меня были мать и был отец, которые были моей семьёй, — она взяла в руки пустую чашку. — Вы же знаете об этом, Нарцисса?

— Мисс Грейнджер…

— У меня была счастливая семья, которую вырезал Ваш сын! — вскрикнула девушка и бросила чашкой в портрет над камином. — Так почему же Ваш сын не мог вырезать свою семью, если он смог вырезать мою? Откуда в Вас такая уверенность, что он этого не делал? Кто Вам сказал, что два года в Азкабане достаточно, чтобы навсегда пропала охота безжалостно убивать?

— Мне очень жаль, что так…

— А мне не жаль, Нарцисса! Мне плевать, что там произошло с семьёй Вашего сына и что его теперь ждёт! — Гермиона забрала свою сумку с дивана. — Пусть сгниёт в Азкабане! Пусть просто наконец-то сдохнет там! Всем станет только лучше! Никакого семейства Малфоев больше, никаких наследников и ничего вообще! Неужели Вы действительно надеялись, что я соглашусь защищать Вашего сына? Считайте, что это моя месть, которую я обещала ему десять лет назад!

Ей было больно — до потери пульса и остановки сердца больно. Словно она снова оказалась в зале суда в тот самый момент, когда повернулась лицом к Малфою, чтобы задать самый волнующий её вопрос. Будто не было этих десяти лет и всего этого времени, которое должно было подлатать все старые раны. Гермиона почувствовала себя той девятнадцатилетней гриффиндоркой, которая напоминала раненое животное, воющее от боли. Острые копья слов Нарциссы отдавались голосом самого Драко в голове и это сводило с ума.

— Я умоляю Вас, Гермиона, — Нарцисса упала на колени, опустив голову. — Я умоляю Вас… помогите ему. Он не виновен, он этого не делал.

— Раз он не виновен, то наймите ему любого другого защитника! — она направилась к выходу, переполненная гневом и сжигающей яростью.

— Они не смогут разобраться в этом деле… Вы думаете, что я не обращалась?

— Могу тогда посоветовать одно Вашему сыну, Нарцисса, — пусть горит в аду!

— Гермиона, я умоляю Вас! Я принимаю все ужасные поступки своего сына, и вовсе не собираюсь его оправдывать за то, что он сделал много лет назад…

— Десять лет! — вскрикнула Грейнджер. — Вы знаете какого это, миссис Малфой? Знаете какого это: просыпаться каждое утро и чувствовать, как душа кровоточит? Жить в постоянном кошмаре, который не останавливается ни на секунду? Я продолжаю видеть тела своих родителей, всё так же чувствую их засохшую кровь на своих руках! Я живу в этой камере, построенной из костей и останков моих родителей, уже долгих десять лет! Я живу в этом ужасе, пока Ваш сын женился, воспитывал ребёнка и устраивал чаепития со своей живой матерью!

— Вы же адвокат, мисс Грейнджер, — не отступалась Нарцисса. — Он не виновен, и я уверена в этом! Неужели для Вас ничего не значит то, что могут посадить невиновного человека?

— Я лучше защищу десять убийц, насильников и других преступников, нежели Вашего сына!

Она слышала плач женщины, но просто выбежала из поместья, оставив ту стоять на коленях посреди гостиной. Гермиона чувствовала, как вместе с хозяйкой поместья плачут и стены особняка, но это никак не влияло на её решение. Не достаточно пяти минут страдальческого вида этой женщины, чтобы Грейнджер смогла забыть все свои беды. В какой-то момент она осознала для себя, что могла бы смотреть бесконечное количество жизней на страдания этой семьи. Она была бы не против самой стать причиной этих страданий.

Это жестоко, бесчеловечно и уж точно шло против принципов отчаянной гриффиндорки Гермионы Грейнджер, но только вот была одна незначительная поправка — именно Малфой убил ту самую гриффиндорку. Он долго и упорно вкачивал в неё яд на протяжении всего времени их обучения в Хогвартсе, а в конце вонзил ей кол в сердце.

Девушка опустила голову и посмотрела на свои бледные руки, которые снова были в крови, которую никто больше не видел. Палочка в руке дрогнула, а Гермионе захотелось вновь прошептать очищающее заклятие, но она молча аппарировала в дом на площади Гриммо, где её точно никто не ожидал увидеть. Этот визит должен был исправить всё послевкусие этого неожиданного визита в Лондон.

Если бы не то, что случилось со Скарлетт, она бы не появилась в этой стране ещё столько же лет, но всё случилось именно так. Гермиона с таким же успехом могла определить своего психолога в одну из больниц Северной Америки, но куда больше она была уверена в компетенции небезызвестного целителя Януса Тики. И только своему отражению в тёмной ванной комнате Гермиона могла признаться, что её влекло сюда, что образ серого и унылого Лондона давно начал преследовать её во сне. Что-то изменилось, но она ещё не поняла, что именно.

Её прагматичность давно сменилась некой неосторожностью, а продуманность — безрассудством. Она становилась совершенно другим человеком, когда речь заходила о её прошлом и о её взглядах на это самое прошлое, словно где-то под коркой родилось второй альтер-эго Гермионы Грейнджер — мстительное, заносчивое, не способное простить и желающее видеть безысходность в глазах других людей. Она ненавидела это в себе, но это была часть неё, без которой она бы не смогла справиться. В те моменты, когда нервные клетки в панике разбегались, а глаза были на мокром месте круглые сутки, именно эти изменения помогли ей выжить. Это было то, что девушка так старательно пыталась скрыть от друзей, но видела, что они тоже всё это замечают.

Дом под номером двенадцать, который когда-то стал их перевалочным пунктом, любезно открыл свои двери для неожиданной гостьи. Всякий раз, когда ей приходилось вновь оказаться тут, память будоражила старые воспоминания. Гермиона словно вдыхала в себя воздух прошлого, что напоминал о тех днях, когда казалось, что жизнь ломается с каждой минутой, но по факту — это теперь было что-то слишком хорошее. Тогда было всё предельно понятно: был враг, против которого они выступили, и были люди, ради которых они это сделали. Тогда у неё были такие люди.

— Мисс Гермиона? — тоненький голосок вырвал её из раздумий. — Добби не верит своим глазам!

Девушка повернулась и заметила эльфа, который смотрел на неё изумлёнными глазами, полных восторга и теплоты. На какой-то момент ей показалось, что на неё уже очень давно так не смотрел, словно видел в ней кого-то невероятного. Грейнджер присела и раскрыла руки, чтобы обнять маленькое существо, которое когда-то практически ценой собственной жизни спасло их.

— Здравствуй, Добби, — она крепко прижала эльфа к себе. — Давно не виделись.

— Добби очень рад видеть мисс Гермиону! Добби скучал по мисс Гермионе!

Нельзя сказать, что это была та встреча, которая бы махом перекрыла все негативные чувства Гермионы, но на сердце стало немного легче. Домовой эльф жил в доме Гарри, по-прежнему считав, что он — герой и лучший человек. Так считала и сама девушка, но просто давно не говорила об этом вслух. Каждый разговор о былых временах всегда вёл скользкой дорожкой к одному и тому же.

Её руки дрогнули, а лёгкие сжались, напоминая о том, что нужно опустошить флакончик с новым чудо-зельем, которое ей когда-то приготовил Ньют Саламандер. Дедушка Рольфа с неохотой согласился выдать ей несколько порций мерзопакостной настойки, которую стоило принимать лишь в самых крайних случаях. Гермиона знала, что наркотики бывают не только в мире маглов, но и в магическом мире, и такие наркотики гораздо страшнее. Она разложила по одному флакончику в каждую из сумочек на «чёрный» день, и старательно пыталась о них забыть.

Хотела найти своё спасение хоть в чём-то, чтобы уберечь себя от ярко-красной вонючей жидкости, особенно в свете последних событий. В Америке ей в этом помогал крепкий алкоголь, но в Англии она не могла себе позволить забрести в очередной запой. Пусть и во имя облегчения. Таков её удел — всё время искать странные и неординарные способы облегчить свою жизнь, а ведь можно было это сделать много лет назад. Нужно было только суметь отпустить, но Гермиона выбрала путь наименьшего сопротивления — путь, где желание отомстить было её жизненным топливом.

Домовой эльф радостно поскакал на кухню, зазывая за собой девушку. Ей было приятно оказаться в стенах, где чувствовался домашний уют, а не пахло сигаретным дымом. Она заметила множество комнатных растений, которые придавали жилищу некую ауру спокойствия и безопасности. Казалось, что в месте, где благоухает столько прекрасных цветов, просто не может быть опасно, что тут заведомо закрыт путь любым невзгодам и проблемам. Единственным цветком Гермионы была анемона, которую ей когда-то подарил Гарри, и несмотря на то, что девушка частенько забывала её полить — она чудным образом до сих продолжала расцветать каждый апрель.

Добби продолжал звонко болтать, рассказывая Грейнджер какие-то небылицы и забавные истории аж до тех пор, пока она не услышала звук открывающихся дверей и знакомых мужских голосов. Она улыбнулась и прикусила губу, но не сдвинулась с места, прислушиваясь к тому, как две пары ног бредут к кухне.

— … и это только сегодня, — голоса становились всё чётче. — Что я по-твоему должен сказать Лаванде? Что отныне мой рабочий день ненормированный и я переезжаю жить в кабинет?

— Я думаю, что это всего на несколько дней… — Гарри замолчал, уставившись с прохода на девушку, что сидела за столом и водила пальцем по узорам скатерти. — Гермиона! Мерлин! Глазам своим не верю!

Они виделись всего пару дней назад, но сейчас эта встреча была по истине фееричной. В последний раз она была здесь семь лет назад, когда внезапно появилась посреди гостиной со слезами на глазах и растрёпанными волосами. Тогда ей казалось, что больше такого не случиться, и она никогда не найдёт в себе сил вернуться в этот дождливый город. Всё менялось, и совершенно в диаметрально противоположном направлении. За сегодня Гермиона успела нарушить уже несколько обещаний, данных себе много лет назад: она снова вернулась в Лондон, она побывала в доме Малфоев, она говорила с Нарциссой. Для полного комплекта не хватало только отпустить весь свой груз.

— Гермиона! — Рон подскочил к ней, поднимая на руки, и закружив в воздухе. — Как я рад тебя видеть!

— Я тоже рада тебя видеть, Рон, — она крепко обняла друга, вжимаясь в его грудь и вдыхая знакомый аромат кедра. — Как же я соскучилась по тебе.

Она продолжала поддерживать отношения с Роном, но они виделись гораздо реже, чем с Гарри. У него была своя семья: любящая жена и трое маленьких рыжих ангелочков, чьи колдографии Уизли частенько ей присылал. Гермиона была рада, что у её друга жизнь сложилась наилучшим образом — так, как он когда-то мечтал, пусть и не она смогла подарить ему это счастье. Девушка наклонила голову и провела рукой по щеке друга, когда тот поставил её на пол. Рон был счастлив, и это читалось в его глазах — точно таких же, какими они были ещё в школе. Голубые, сияющие и чистые.

— У тебя что-то случилось? — Поттер подошёл поближе и насторожено оглядел её с головы до ног.

— Нет, — как можно непринуждённее ответила девушка. — Я просто решила заглянуть в гости… Если ты не против, конечно.

— Нет, ты о чём? — встрепенулся брюнет. — Ты же знаешь, что мои двери всегда открыты для тебя…

Он не стал больше ничего говорить, хотя Гермиона отчетливо почувствовала все его недосказанные слова. Она знала, что сейчас у Гарри значительно больше вопросов нежели ответов, но он решил промолчать: то ли не хотел обсуждать это при Роне, то ли в принципе не хотел лезть с ненужными расспросами. Поттер так до сих пор и не знал, что случилось с его подругой, и что заставило её выпасть из жизни на несколько недель, а поэтому просто боялся затронуть какую-то слишком личную тему. В этом и была прелесть Мальчика-Который-Выжил — он был прекрасным другом: всегда был рядом, всегда подставлял своё плечо, готов был прийти на помощь в любой момент и никогда не задавал лишних вопросов. Он лишь покорно ждал, пока Гермиона решиться сама ему что-то рассказать. Правда вот она редко на это решалась.

Почти никогда.

Неловкое молчание прервал Рон, что точно заметил искры напряжения, повисшие на кухне:

— Я бы рад остаться, но меня уже давно потеряла Лаванда. Если никто не против, то предлагаю встретиться завтра во время ужина в честь возвращения Гермионы. Ты ведь завтра ещё будешь тут?

Столько мольбы и надежды в этих глазах.

— Да, — на выдохе ответила девушка. — Я никуда не денусь.

— Отлично, прости, — Рон поцеловал её в щеку. — Тогда до завтра.

— Передавай «привет» Лаванде, — Гермиона улыбнулась. — До завтра.

Рон исчез в языках зеленого пламени, а девушка повернулась к Гарри, который всё ещё не понимал, что происходит. Она видела, что радость от встречи сменилась каким-то смятением и неловкостью, будто бы это он внезапно появился у неё на кухне и теперь не знал, как оправдаться.

— Я наверное помешала вам, — Гермиона первой нарушила тишину. — Вы собирались обсудить что-то по работе или, может быть, выпить сливочного пива и просто отдохнуть…

— Что случилось? — он подошёл к ней и взял за плечи. — Почему ты здесь?

— Я просто в гости…

— Нет, Гермиона, — перебил её Гарри. — Я молчал, я принимал тебя, но что-то изменилось. Сначала ты пытаешься утопить что-то в алкоголе, теперь ты возвращаешься в Лондон, — он сильнее сжал её плечи. — Ты сама начинаешь со мной говорить о Малфое, сама прибываешь в Малфой-Мэнор и ты какая-то не такая…

— Откуда ты знаешь?

— Всё Министерство на ушах из-за убийства Астории и Скорпиуса. Ты же должна сама прекрасно знать, что теперь все телодвижения в их поместье отслеживаются…

— Чёртова Англия с её консервативными законами, — девушка ухмыльнулась и закатила глаза. — Я уже успела забыть о том, что тут отслеживается каждое твоё движение. Даже в туалет спокойно сходить нельзя.

— Что происходит, Гермиона? Объясни мне, я прошу тебя.

— Всё нормально, Гарри, — она попыталась освободиться от цепких рук парня. — Я просто решила наведаться к тебе в гости и попутно встретилась с Нарциссой, она же зачем-то хотела встретиться со мной.

— Я всё ещё жду, что ты когда-то перестанешь мне лгать, — он сделал шаг назад. — Все эти десять лет я жду, что ты когда-то перестанешь мне лгать, Гермиона. Я не могу выразить, как мне жаль, что так всё случилось. Не могу просто словами объяснить то, что я чувствую изо дня в день, когда думаю о тебе. Ты — моя лучшая подруга, мой самый близкий человек, моя сестра и твоя боль — моя боль, но ты не дала мне даже шанса помочь себе. Ты всегда отталкивала меня и только делала вид что честна со мной, — он снял очки и глубоко вздохнул. — Я никогда не задал тебе лишнего вопроса и не сделал ничего из того, что могло бы сделать тебе больнее, потому что не теряю надежды, что когда-то ты сможешь оправиться. Я хочу лучшей жизни для тебя, Гермиона, но я устал стучаться в закрытые двери. Я устал натыкаться на ложь с твоей стороны, потому что я давно тебя не узнаю. Я попросту не знаю ту девушку, что сейчас стоит передо мной.

Каждое его слово, каждый вздох — пропитаны отчаянием. Она слушала его и чувствовала, как все эти слова летят камнями в её чёрствое сердце. Родные зелёные глаза блеснули и Гермиона кинулась к груди лучшего друга, вздрагивая от раздирающей боли.

— Я не могу быть той, кем ты хочешь меня видеть, — прошептала девушка. — Я — не она. Её больше нет.

— Я не требую от тебя быть прежней Гермионой, — Гарри провёл рукой по её волосам. — Я лишь хочу знать с кем говорю, и что ты на самом деле чувствуешь.

Она бы и сама хотела знать, что чувствует на самом деле. Все чувства в ней давно перемешались и создали какие-то новые неизвестные эмоции, названия которым всё ещё не успели придумать. Ненависть переплелась с желанием простить, гнев боролся против жалости, желание любить поддавалось желанию убивать, а человечность искоренялась звериной жестокостью. Гермиона потерялась в себе, отказывалась от помощи и не видела смысла делать себя лучше — и так продолжалось много лет, за которые она успела полностью измениться. Лишь изредка в ней проскакивали отблески прежней храброй гриффиндорки, способной на самопожертвование, отвагу и благородство.

— Я просто стала жалкой, слабой и никчёмной, — она отпрянула от Гарри и опустила голову. — Мне стыдно за то, какой я стала. Стыдно, что ты знал лучшую версию меня.

— Ты продолжаешь улыбаться, Гермиона, а это о многом говорит. Улыбка — показатель силы, и что бы ты там не говорила о себе, я знаю, что у меня самая лучшая подруга. Как бы ты не изменилась, и сколько бы раз я тебе не высказался о том, что меня что-то в тебе не устраивает — ты всё равно моя подруга, и я люблю тебя. Я просто хочу, чтобы у меня была возможность помочь тебе.

— Всё будет хорошо, Гарри.

Она опять солгала ему. Она всегда будет лгать ему, чтобы уберечь его от самой себя. Гермиона понимала, что никогда не сможет рассказать своему другу о том, что творилось в потёмках её души, потому что это чревато последствиями. Она лишь заикнулась Скарлетт о том, что терзает её душу, и теперь вынуждена прятать её в стенах Святого Мунго. На долю секунды Грейнджер позволила себе обнажить свои истинные чувства перед Рольфом, и тот попал в госпиталь, а теперь она игнорировала его письма. Гермиона не хотела, чтобы что-то из этого приключилось с Гарри или Роном.

Это было эгоистично, но если без Скарлетт и Рольфа она видела свою жизнь, то без друзей детства — нет. Это всё, что у неё осталось, и что она не готова была терять. Потеря Уизли или Поттера была для неё равноценна потере родителей. Если кто-то отберёт у неё этих двоих, то она потеряет себя навсегда и бесповоротно.

— Ты обещаешь? — парень серьёзно посмотрел на неё.

— Обещаю, — ответила девушка, скрестив за спиной два пальца. — Скоро всё будет хорошо.

Поттер обнял подругу, и она почувствовала, что он снова ей поверил. Гермионе хотелось отругать его как школьника и вбить одну простую истину в его голову: ей нельзя верить — никогда и ни при каких обстоятельствах. Но ведь это глупо, потому что она сама научила его доверять ей, чтобы не случилось. Девушка отстранилась от него и наклонила голову:

— Если ты не против, то я хотела бы отдохнуть. День выдался сложным для меня, я бы даже сказала, что я устала.

— Конечно, — Гарри пожал плечами. — Доброй ночи.

Ей казалось, что этой ночью сон долго будет обходить её стороной, но стоило её коже соприкоснуться с холодным шёлком, как она провалилась в беспросветную пучину сновидений. Гермиона всё же отложила лечение настойкой Ньюта Саламандера до худших времён, которые стопроцентно настигнут её после первой же ночи в Лондоне. Она знала, что кошмары станут реалистичнее и страшнее, будут заставлять сердце выпрыгивать из груди, а лёгкие не будут справляться с поставленной задачей. Так уже когда-то было, и она это не забыла.

Она не понимала, что её давно вывели из этого дома, что она больше не стоит на коленях перед останками своих родителей. Гермиона продолжала чувствовать боль в коленях, которые без устали перемещались по окровавленному полу, пока дрожащие руки тянулись к частям тела четы Грейнджеров. Девушка открыла рот и поднесла к лицу руку, которую миссис Уизли успела перебинтовать и подлечить.

На белом бинте проступили небольшие пятнышки крови, но её потускневшие карие глаза видели реки стекающей крови. Её всю трусило, не помогло зелье сна без сновидений и успокаивающие настойки, приготовленные мадам Помфри. Гермиона до сих пор не выбралась из дома по улице Эбби-Роуд: не слышала голоса Гарри, Рона и Джинни, не видела заботливой Молли и не замечала весенних солнечных лучей. Боль выжигала всё новые и новые отметины на полотне её души и сердца.

Грейнджер достала палочку из внутреннего кармана мешковатой кофты и направила её на ложку, которая лежала на подносе с едой. Она задумчиво вгляделась в столовый прибор, пока в мыслях пыталасьотыскать нужное заклинание, но в голове была сплошная каша. Казалось, что она даже забыла своё имя в свете всего происходящего.

— Диффиндо, — прошептала гриффиндорка и направила палочку на своё правое бедро.

Из уст сорвался тихий стон, а на щеках заблестели слёзы. Гермиона сильно прикусила нижнюю губу, продолжая полосовать свою бледную кожу и сдерживать болезненные всхлипывания. Она вырезала себе фигуру, похожую на квадрат, кожа стала липкой и блестящей из-за горячей крови. Густая тёмная кровь сочилась из открытых свежих порезов, пока это понемногу заглушало душевные терзания. Или попросту отвлекало от этого.

Всё же она вскрикнула и отбросила палочку в сторону. Голубая простынь под ней была залита кровью, а омерзительный запах спровоцировал девушку на рвоту. Она с грохотом скатилась с кровати и опустошила свой желудок, оставив на стареньком коричневом ковре остатки вчерашнего ужина. Её исхудавшее бледное тело содрогалось от каждого вздоха и вскрикивания.

— Гермиона! — Рон ворвался в комнату и бросился к девушке. — Мерлин! Гермиона! — он поднял её на руки и понёс к ванной, что находилась в маленькой комнате за соседними дверьми. — Я рядом, слышишь? Успокойся! Ты в безопасности…

— Я не могу! — перебила его девушка, вырываясь из крепких рук друга. — Я не хочу больше так!

Эти шрамы останутся с ней на всю жизнь и она прекрасно знала об этом, когда продолжала наносить себе физические увечья. Она хотела, чтобы если когда-то ей вдруг станет не больно и легко, она смогла вспомнить о том, как смогла когда-то пережить эту боль. Хотела, чтобы эти уродливые шрамы на бёдрах напоминали ей о том, как её жизнь сломалась в один миг, а весь внутренний мир превратился в пепелище несбывшихся мечт и счастья. Шрамы стали её неотъемлемой частью.

Она хотела, чтобы эта боль всегда была её стимулом.

— Гермиона! — громкий крик пытался вырвать её из далёкого прошлого. — Гермиона, проснись! — она почувствовала тяжелую пощёчину на своём лице. — Гермиона!

Её глаза начали медленно открываться, но вокруг было слишком темно, что сбивало с толку: она не могла понять, удалось ли ей проснуться, или она всё ещё спит. И только странная знакомая боль и тёплые руки Гарри, которые сжигали её плечи, давали это ощущение реальности — она всё же больше не спала.

— Что…

Девушка не смогла закончить фразу прежде, чем Поттер подхватил её на руки. Это стало какой-то не смешной шуткой — всё время сеансы её боли прерывались тем, что кто-то подхватывал её на руки и куда-то уносил. Эта внезапная мысль вызвала какой-то истерический смешок на её лице, но потом снова стало больно. Гермиона почувствовала жгучую боль в области левого предплечья, а в глаза резко ударил яркий свет настенного светильника. Они оказались в ванной комнате.

Ей пришлось перебороть зародившуюся головную боль, чтобы попытаться открыть глаза, услышать шум проточной холодной воды и увидеть, как белая раковина окрашивается тёмно-бордовыми подтёками её собственной крови. Левое предплечье исполосовано полностью прямыми глубокими порезами. Она видела, как Гарри пытается смыть всё это кровавое месиво, а в правой руке у него палочка, которой он уже накладывал швы на израненное предплечье Гермионы. Грейнджер лишь наблюдала за этим с каменным выражением лица и тихо прошептала:

— Я когда-то хотела стереть себе память, чтобы избавиться от этих воспоминаний. Хотела, чтобы в меня направили палочку и произнесли заветное заклинание, что обнулило бы всю мою жизнь, — она слабо улыбнулась. — Но та скорбь, что переполняла меня, не дала этого сделать. Я хваталась за каждое чёртово воспоминание, которое возвращало меня домой к живым родителям и к той Гермионе Грейнджер, которой я когда-то была. Я просто смирилась с тем, что мою участь облегчит только смерть, и похоже, что подсознательно я искала эту смерть. Всё так происходит, потому что я, блять, больная на голову. Я больная на голову, Гарри! Это объясняет, почему я сейчас тут стою, но это не объясняет, почему ты тут?

Он последний раз взмахнул волшебной палочкой, очищая раковину и полы от крови.

— Я тут, потому что единственная правда, которую я могу распознать в твоей лжи — это то, что тебе плохо. Ты говоришь о том, что всё будет хорошо, Гермиона, и это самая огромная твоя ложь. Ты нуждаешься в помощи, сколько бы ты этого не отрицала, — он направился к двери. — Только запомни, что когда-то я не успею прийти тебе на помощь.

========== Глава 9 ==========

Если вы неискренни, люди обязательно это почувствуют и рассчитаются с вами своим равнодушием.

Июнь, 2008.

Она слышала, как Гарри громко захлопнул за собой двери, когда уходил на работу. Что-то ей подсказывало, что он мог воспользоваться камином или магическим перемещением, но выбрал путь посложнее. Гермиона почти была уверена в том, что Поттер хотел, чтобы она услышала тот громкий звук закрывающейся двери. Он был последней точкой в их ночном разговоре, потому что девушка так и не смогла хоть что-то ответить другу. Своему лучшему другу, который всегда был с ней рядом, но которому она продолжала нагло врать в глаза. Гермиона расценивала это, как «ложь во благо», хотя Гарри так вряд ли считал.

Грейнджер сжала руку в кулак, почувствовав боль от свежих наложенных швов, и закрыла глаза. Ей хотелось надеяться на то, что когда-то Поттер сможет понять её, принять все эти недосказанности и простить всю гнусную ложь. Она возлагала на друга такие надежды, хотя отчётливо понимала, что в жизни бы этого не сделала, окажись на его месте. Было слишком эгоистично требовать всецелого доверия от человека, который всеми силами пытался сделать твоё существование лучше.

Она приняла душ, и обмоталась персиковым полотенцем, оставленным для неё Добби. Гермиона не захватила с собой свой гель для душа с экстрактом чайного дерева, поэтому пришлось закрыть глаза на нотки апельсина, которые отпечатались на её коже. Она провела пальцами по аккуратным швам и почувствовала неприятное покалывание под кожей, когда надавила на запястье чуть сильнее. Ей так и не удалось вспомнить, как она смогла нанести себе такие глубокие раны во сне, потому что могла поклясться, что не чувствовала никакой режущей боли до тех самых пор, пока Поттер не ударил её. Только пощёчина смогла вырвать её из оков сна и помогла ощутить жжение в области предплечья. Гермиона понимала, что такой глубокий порез точно оставит шрам и ещё долго будет напоминать ей о первой ночи в этом городе спустя столько лет.

В Лондоне было значительно прохладнее, чем в Америке. А ещё тут были дожди, по которым она уж точно не скучала, живя на другом континенте. Никаких прямых солнечных лучей и ярких веснушек, что проявлялись не её бледной коже всякий раз, когда она находилась на улице дольше, чем пятнадцать минут. Гермиона подошла к окну в спальне и прикоснулась носом к холодному стеклу, которое тут же вспотело из-за её горячего дыхания. Она позволила себе мимолётную улыбку на лице, а потом вывела аккуратными маленькими буквами два слова, сконцентрировавшись на них прежде, чем они исчезли.

Мама. Папа.

Они растворились так же быстро, как и всегда. Гермиона уже привыкла к этому, но каждый раз выводила эти два слова, словно напоминая себе о том, что никогда не сможет уже ничего изменить. Таков был её удел — пытать себя собственноручно, принимая наказания за то, что она делала, и за то, что собиралась сделать. Она принимала себя такой, хоть иногда и пыталась что-то изменить или вернуть.

Начался дождь, и Гермиона отошла от окна, позволяя себе проникнуться звуками барабанящих капель и видом вечно-хмурого города. В какой-то степени Лондон отражал внутреннее «я» Грейнджер, разве что не хватало какого-то урагана и внезапных вспышек пожаров по городу. Она взмахнула палочкой, сменяя все яркие цвета гостевой спальни на серый и чёрный, зная, что Гарри точно не будет против. Ей хотелось уснуть, потому что ночное происшествие лишило её нормального сна, но она откинула эту затею в сторону.

Вечером ей предстояло встретиться с Роном и его семьёй, с которой она прежде никогда не виделась. Детей друга она видела на колдографиях, а супругу Уизли — Лаванду, помнила ещё со школы, хоть и похвастаться нормальными взаимоотношениями там нельзя было. Но прошло слишком много лет, чтобы судить по детским и юношеским воспоминаниям, и Гермионе хотелось, чтобы грядущая встреча стала чем-то приятным и чем-то новым, что помогло бы ей ассоциировать Лондон не только со своими кошмарными снами.

Девушка повалялась на кровати ещё несколько минут, но всё же заставила себя встать и открыть сумочку, доставая оттуда новый наряд. Лёгкий брючный прогулочный костюм серого цвета и белые кроссовки. Она давно так не одевалась, храня эти вещи для лучшего времени, которое всё никак не наступало. Гермиона не могла сказать, что сейчас было самое подходящее время, которое можно было бы назвать «лучшим», но она ведь пообещала себе, что хотя бы постарается. На голове образовалась незамысловатая причёска в виде небрежного объемного пучка.

У неё было слишком много причин для этого визита, которые она пока не могла озвучить.

Девушка посмотрела на своё отражение в зеркале, но помутневший взгляд совсем не вдохновлял. Синяки под глазами, слегка обветренные искусанные губы и возрастающая боль в руке не вписывались в придуманный ею образ на сегодня. Гермиона наклонила голову, мысленно принимая важное решение в своей голове. Рука дрогнула над сумочкой, но она уже определилась в своих колебаниях. Флакончик, врученный ей мистером Саламандером, наконец-то стал пустым, а в голове тут же прояснилось. Гермиона сделала ещё один выбор, который обязательно будет иметь свои последствия.

Омерзительная на вкус жидкость осела в желудке, но вот боль в руке тут же исчезла, а на лице промелькнула задорная улыбка. Это было необходимое облегчение, но девушка задержала взгляд на пустом флакончике, вспоминая строгий голос Ньюта Саламандера:

— Тебе станет легче на время, но лучше бы тебе знать о той боли, что вернётся в твоё тело после того, как это зелье выветрится.

Гермиона набрала полные лёгкие воздуха и вышла из дома, аппарируя туда, где прошлое начнёт вываливаться ей на голову, как снег. Несмотря на эффект «лекарства», волнение и гнетущая злость скреблись острыми когтями в душе. Она прекрасно понимала, что мало нескольких капель очередного изобретения старого магозоолога, чтобы жизнь тут же наладилась.

Перед её глазами открылась извилистая улочка, где толпилась куча незнакомых людей. Грейнджер не сомневалась в том, что где-то среди новых лиц обязательно затерялись давно знакомые черты лиц тех, кого она помнила со своей прошлой жизни. Вымощенный булыжником переулок, который был вытянут с северо-запада на северо-восток — центр волшебных товаров и единственное место во всём Лондоне, где можно найти всё, что душе угодно. Гермиона снова оказалась посреди Косого Переулка, что не изменился с того самого дня, когда она была здесь впервые — семнадцать лет назад. Знакомые вывески магических лавок и вскрики всевозможных существ моментально вернули девушку в приятные воспоминания, где всё было хорошо и предельно понятно.

Она сделала несколько шагов, почувствовав, как буквально переступает через какую-то невидимую грань между «прошлым», от которого она так старательно убегала, и «настоящим», что с каждой секундой становилось всё запутаннее и неприятнее. Гермиона хотела разделить в своей голове воспоминания на несколько маленьких «отделов», чтобы выделить для себя безопасное прошлое, которое не смогло бы нанести ей непоправимый урон. Она старательно пыталась разложить всё по местам в своей ментальной библиотеке, но организм не справлялся. Как бы девушка не отрицала — она находилась в постоянном стрессе последние несколько недель, а последние сутки стали уж совсем не простыми для неё.

Сладкий и терпкий аромат корицы, что доносился из «Чайного пакетика Розы Ли» смешался с хмельным запахом, исходящим из «Бутылочного пива Белчера». Грейнджер нацепила на лицо странноватую улыбку, и расправила плечи, пытаясь сосредоточиться на том, ради чего она сюда прибыла. Ей хотелось купить подарки для семьи Уизли, а ещё нужно было приобрести что-то особенное для Гарри, что смогло бы сгладить углы, образовавшиеся между ними.

Гермиона прикусила губу, и открыла двери одного из самых дорогих бутиков одежды — «Твилфитт и Таттинг», к которому в далёком прошлом была скептически настроена. Тогда она считала, что платить такие огромные деньги за обычные тряпки — это пустая трата денег, но теперь у неё было намного проще отношение к материальным благам. Как она и говорила Скарлет Питерс: «Всё можно купить, были бы только деньги».

— Добрый день, — пролепетала невысокая брюнетка, как только Гермиона переступила порог бутика. — Меня зовут Джейн, чем я могу Вам помочь?

— Мне нужно платье для жены моего близкого друга, — безразлично протянула в ответ Грейнджер. — Я не видела её десять лет, и совершенно не представляю, что она носит и что ей нравится.

Холодный и отстранённый голос явно сбил с толку молодую девушку, но та всё же вежливо улыбнулась и указала рукой на первый манекен, который находился в метре от огромного витринного окна.

— Как Вам такая модель? Прекрасное расклешенное платье с цветочным принтом, что, как раз, очень актуально для лета. Это стопроцентный шёлк…

— Нет, — оборвала её Гермиона. — Мне не нравится.

— Хорошо, — Джейн указала на соседний манекен. — Что скажете об этой модели? Чёрное вечернее платье с цветочной аппликацией и кружевными вставками на спине. К нему прилагается корсет и…

— Она — мать троих детей, — из уст Гермионы это прозвучало, как какое-то оскорбление. — Давайте что-то более приземлённое.

Брюнетка прикусила губу и попросила проследовать за ней вглубь бутика, чтобы просмотреть ещё несколько вариантов. Грейнджер закатила глаза, мысленно отругав себя за то, что решилась приобрести Лаванде что-то из одежды. Последний раз, когда она видела её, та любила слишком странные аксессуары, что не подходили шестнадцатилетней студентке. Гермиона понимала, что прошло слишком много лет, но всё же не могла представить себе Лаванду Браун в изысканном вечернем платье чёрного цвета.

— Есть вот такое платье-трапеция в нежно-розовом оттенке, — Джейн показала ей вешалку с весьма милым платьицем. — Я думаю, что это имеет место быть.

— Да, весьма симпатично, — Гермиона провела пальцем по нежней ткани. — Есть что-то ещё?

— Конечно, — облегчённо выдала девушка, что воодушевилась позитивным настроем потенциальной покупательницы. — Есть вот такое платье-рубашка молочного цвета, под него идёт чёрный тонкий поясок.

— А вот это? — Грейнджер потянулась за длинным вечерним платьем.

— Это одна из моих самый любимых моделей, — Джейн мило улыбнулась. — Вечернее платье нежного небесно-голубого оттенка и кружевной отделкой, на подоле Вы можете видеть россыпь драгоценных камней, а на спине, — девушка повернула платье, — вот такой роскошный вырез.

Её глаза блестели из-за подступивших слёз, пока она пыталась сдержать в себе вырывающиеся эмоции. Гермиона провела пальцами по подолу своего нового вечернего платья и застегнула белый хлопковый чехол, чтобы больше не видеть этот наряд. Ей не хотелось смотреть на него и понимать, что оно совсем скоро отправится домой — висеть в пыльном шкафу, или вообще в ящик на чердаке. Она так долго собирала деньги на это платье, чтобы просто теперь сдерживать слёзы при виде роскошного одеяния.

Девушка слышала шум, доносящийся из факультетской гостиной — все суетились перед началом Святочного бала. Парни давно разбавили свой вечер с помощью огневиски, которое не пойми откуда взялось, а девушки были слишком увлечены своими прическами и макияжем. Только Гермиона продолжала стоять посреди спальни, вглядываясь в своё платье, которое так никто и не увидит. На балу не увидят ни платья, ни саму отличницу Грейнджер.

— Гермиона, ты ещё не готова? — за спиной послышался возмущенный голос Джинни. — Я уходила из спальни сорок минут назад, и ты была ровно в таком же виде. Бал начинается через час!

— Я не иду на бал, — тихо ответила девушка, не поворачиваясь лицом к своей подруге. — Я плохо себя чувствую.

— Эй, ты чего? — младшая Уизли коснулась плеча Грейнджер, но та сразу же отскочила, как ошпаренная. — Что случилось, Гермиона?

— Ничего, — еле сдерживая слёзы ответила девушка. Ей хотелось, чтобы Джинни как можно скорее вышла со спальни и оставила её наедине с собой. — Я просто плохо себя чувствую.

— Я могу чем-то…

— Оставь меня, пожалуйста! — вскрикнула гриффиндорка. — Я просто никуда не хочу идти. Я хочу побыть одна.

Джинни всё же вышла из спальни, посмотрев на подругу взглядом полного сожаления и желания помочь. Только Гермиона не хотела принимать никакой помощи, потому что сложившаяся ситуация была выше неё, и она вряд ли смогла бы кому-то признаться в том, что терзало её сердце. Гриффиндорка сползла по стене на пол и зарылась в своих кудрявых волосах, тихо всхлипывая и кусая губы.

Далёкое и совсем не тёплое воспоминание нахлынуло так внезапно, что Гермиона не заметила, как попросту отключилась от реальной жизни. Она продолжала крепко сжимать подол вечернего платье, совсем не обращая внимая на слова миловидной Джейн. Небесно-голубой цвет был точь-в-точь таким же прекрасным и нежным, как и то платье, что всё-таки отправилось на чердак родительского дома. Гермиона осталась в тот вечер в своей спальне старосты девочек, наложила всевозможные заглушающие чары, чтобы не слышать громкой музыки. И чтобы никто не услышал её громкий плач.

— Мисс? — брюнетка легко коснулась её руки. — С Вами всё хорошо?

— Да, — Гермиона встрепенулась и отпустила платье. — У меня когда-то было похожее платье, но я так ни разу его и не надела.

— Почему?

— Кажется, я тогда была слишком глупой и слепой, — протянула Грейнджер. — Я думаю, что…

Она не успела договорить, как услышала звук открывающейся двери и звонкого женского смеха. Гермиона повернула голову в ожидании той, кто решила заглянуть в бутик. Внутри зародилось очень странное чувство, которое всё никак не отпускало её, ещё с момента, как она вернулась в Лондон. Ей казалось, что буквально всё, к чему она прикоснется, тут же отшвырнет её на много лет назад, и расковыряет гниющие раны. Девушка сжала правую руку в кулак и сверкнула на Джейн холодным взглядом, словно та была в этом виновата.

— Добрый день, миссис Нотт, — вежливо поздоровалась ведьма, когда внезапная покупательница показалась в основном зале бутика. — Рада Вас видеть.

— Здравствуй, Джейн, — ответила девушка и перевела взгляд на Гермиону. — Кого я вижу? Неужели это сама «Золотая девочка» собственной персоной?

Грейнджер ухмыльнулась, пока внутри начинали закипать эмоции. Её карие глаза потемнели, а в горле начало першить, как от противной настойки. Она прекрасно осознавала, что держит себя в руках только благодаря выпитому зелью, но даже оно не помогало избавиться от зловонных напоминаний о не самом приятном прошлом. Таким напоминанием для Гермионы и стало появление Пэнси Паркинсон, которая, по-видимому, стала женой Теодора Нотта.

Ей не хотелось отвечать миссис Нотт, и даже задерживаться в бутике хотя бы ещё на миг тоже не хотелось. Как бы она не пыталась, но любой человек, который хоть немного когда-то был связан с Малфоем — будоражил в ней всю тоску и печаль. Порой именно эти чувства перекрывали собою гнев и ненависть, потому что в первую очередь это напоминало о том, кого она потеряла. Гермиона давно потеряла контроль над собой, отдаваясь быстрому течению мрачных и ядовитых вод.

— Не поздороваешься? — Пэнси сделала шаг вперёд. — Я уже и забыла о твоём существовании, Грейнджер. Или ты уже не Грейнджер?

— Это взаимно, — отчеканила Гермиона. — Не думаю, что я когда-то выделяла для себя твоё существование, поэтому я ничего не потеряла.

— Что же тебя привело в Лондон, дорогая? — девушка направилась к дивану. — Тебя тут было не видать так много лет.

— Джейн, я попрошу Вас упаковать мне все платья, которые Вы мне показали, кроме последнего.

— Кто бы мог подумать, что заурядная гриффиндорка и скучная заучка Грейнджер сможет себе позволить одеваться в бутике? — Пэнси закинула ногу на ногу и поправила прическу. — Но я рада, что ты можешь себе это позволить.

— Я тоже рада, что ты можешь себе позволить обмениваться со мной любезностями, пока твоего лучшего друга обвиняют в жестоком двойном убийстве, — протянула Гермиона, не сводя глаз со своей собеседницы. — Это вдохновляет, знаешь. Выбираешь себе наряд для его похорон? Или ты больше не его подружка? Больше не его подстилка?

— Помолчи лучше, милая, — ответила Пэнси и сверкнула на неё тёмно-зелёными глазами. — Это хамство тебе ни к лицу — оно старит тебя.

— Встретимся на последнем слушании твоего дружка. Надеюсь, что нам всем придётся по вкусу его душа, которую предоставят дементорам, — Гермиона забрала большой пакет с платьями. — Выбирай что-то жёлтое, тебе подойдёт.

Внутри неё всё переворачивалось и с грохотом разбивалось. Ей хотелось убежать отсюда, закрыться ото всего мира и просто забыть о том, что у неё было это самое прошлое. Было достаточно того, что определённые кадры её жизни итак преследовали по пятам, а теперь к этому всему добавлялись ещё и люди, которых хотелось забыть. Гермионе не хотелось думать о Пэнси Паркинсон, которая была верной подружкой Малфоя, и при каждом удобном случае пыталась всегда унизить её. Не желала она и вспоминать о том Святочном балу на пятом курсе, когда предпочла тёмную спальню пышному убранству Большого зала. Это всё было тем, что она так стремилась забыть, и у неё это получалось, пока она не вернулась в Англию.

Каждый шаг навсегда и бесповоротно возвращал её в прежнюю жизнь, окунал в тёмные воды прошлого, и раздирал зажившие раны. Она не нуждалась в этой главе своей жизни, когда была слабой, когда любое слово могло её глубоко ранить. Когда всё было легко, а оттого становилось только сложнее. Гермиона больше не была той девушкой, которая была способна сдержать в себе свои обиды, которая могла позволить себе влюбиться или пройти мимо, когда за спиной тебя обсуждает половина Слизерина. Всё это теперь было для неё чуждо, и она не забудет ни единого слова, сказанного сегодня устами Пэнси Паркинсон.

Девушка заскочила в «Кондитерскую Шугарплама», прикупив для Гарри его любимый тыквенный пирог. Это не загладит в памяти вчерашний разговор, но немного подсластит их жизнь. Гермиона не знала, как долго пробудет в гостях у лучшего друга, но ей бы не хотелось, чтобы вся эта общая жизнь свелась к постоянным ссорам и недомолвкам. Их дружба была тем самым дорогим, что у неё осталось, и что она не собиралась терять. Она прекрасно осознавала, что только этот человек был способен хоть немного уберечь её от собственной тьмы.

На добрый час Гермиона застряла и в книжной лавке «Флориш и Блоттс». Девушка прикупила себе несколько романов, что читала ещё в школьные годы, а для Гарри купила коллекционное издание «Истории Хогвартса», где были и колдографии Золотого Трио. Это смогло немного развлечь её, и заставить позабыть о неприятной встрече с бывшей сокурсницей. Грейнджер осознавала, что это всё настигнет её, но пока что старалась как можно больше времени уделить себе и тому, что для неё действительно важно. Ей было важно подобрать каждому из друзей приятный памятный подарок, важно было, чтобы сегодняшний вечер стал одним из лучших за последние годы, и важно то, что она понемногу начала чувствовать в себе свою человечность.

Для детей Рона и Лаванды она приобрела улиток в небольшом террариуме и много сладостей, за что её явно не похвалят. Все свои покупки она уменьшила и закинула в сумочку на плече, обдумывая, что можно купить для самого Рона. На глаза попался магазин со всеми возможными принадлежностями для квиддича, где ей удалось приобрести прекрасные волшебные шахматы. Гермиона искренне улыбнулась при виде магической настольной игры, что когда-то так увлекала друга детства, а вместе с тем и напоминала о приключениях неразлучного трио.

И уже напоследок она решила зайти в магазин братьев Уизли. «Всевозможные волшебные вредилки», открытый в далёком 1996 году, выглядел точно так же, и был сравни глотка приятной ностальгии, но вместе с этим и чувствовался привкус горькой утраты. Гермиона прикусила губу и опустила глаза при мысли о Фреде. Это была тяжёлая потеря для всей семьи Уизли и для всех, кто знал близнецов. Девушка сделала глубокий вздох и зашла внутрь, пытаясь нацепить на лицо нежную улыбку. Она не видела Джорджа десять лет и не хотела, чтобы он увидел её с померкшими глазами и унылым видом.

— Святой Мерлин! — практически у дверей её встретил Джордж, лицо которого аж перекосилось от искреннего удивления и широкой улыбки. — Гермиона! Ты где пропадала, гриффиндорка?

Она всегда просила Гарри и Рона не распространяться о её личной жизни и о том, чем она живёт. Было достаточно того, что газеты частенько упоминали её имя не в самых приятных контекстах, освещая подробности «очередного громкого дела». Грейнджер давно перестала читать о себе статьи, где каждый из журналистов пытался как можно откровеннее вывернуть жизнь Героини Войны, которая бесследно исчезла, и начала защищать преступников. Её вовсе не интересовали взгляды посторонних людей, а мнение своих лучших друзей она знала.

— Привет, Джордж, — девушка обняла старого друга. — Я очень рада тебя видеть.

— Я даже не стану предлагать тебе рвотное зелье под видом тыквенного сока, — прошептал Джордж, утыкаясь в волосы Гермионы. — Я скучал по тебе. Мы все скучали.

— Я знаю.

Такие смешанные чувства бушевали в ней, что сложно представить. Десять лет жить на другом континенте, просыпаться каждую ночь от кошмаров и чувствовать, что тобой движет только ненависть и желание мести. Гермиона так долго бежала от этого, так долго пыталась отрицать, что можно через всё это переступить. Она просто не хотела думать о том, что можно вот так появиться на пороге магазина старого друга, без объяснений и лишних слов — просто обнять его и почувствовать себя дома. Возможно, что этот момент мог бы её оживить, вернуть прежнюю её, но было уже поздно.

Из её памяти не вычеркнуть образы мёртвых тел, что преследовали каждую ночь, и не удастся забыть о бедной Скарлетт, которая заперта в стенах Святого Мунго.

— Ты как? Ты вернулась? Надолго?

— Как много вопросов, — Гермиона наклонила голову. — Я нормально, а вот как надолго задержусь в Лондоне — я не знаю.

— Как бы там ни было — я рад тебя видеть, — Джордж расплылся в добродушной улыбке.

Всего на миг она почувствовала себя нормальной: обычной девушкой, которая просто долго не приезжала домой, и у которой тут осталось прекрасное прошлое. Все внутренности сжались, а к горлу подступил ком. Это было что-то вроде терапии, на которой всегда так настаивала Скарлетт, но она имела слишком кратковременный эффект. Всего один миг против десяти лет — это ничто. И как бы сильно не протестовало её здоровое альтер-эго, не стучало кулаками в металлические стенки сознания — Гермиона велела ему заткнуться и вспомнить о том, что после облегчения всегда наступает боль.

— Тогда позволь мне злоупотребить твоим радушием и помоги выбрать какие-то подарки для Бетти, Вивьен и Джека, — она пожала плечами. — Я не совсем понимаю, что может быть интересно детям.

— О, так ты собралась в гости к моему брату?

— Да. Я только видела колдографии этих ангелов, и с Лавандой в последний раз мы виделись десять лет назад.

— Тогда ты пришла по адресу, — парень подставил ей руку, приглашая вглубь магазина. — Я проведу тебе экскурсию по этому королевству всевозможных вредилок, и помогу выбрать самые лучшие.

— Ты сама галантность, Джордж.

Уизли водил её по магазину почти час, показывая множество новых изобретений, а вместе с ними и те, которые Гермиона помнила ещё со своих школьных годов. Тут была и Безголовая шляпа, и Обморочные орешки, и Любовные зелья. Всё такое яркое, пёстрое и вон выходящее для её серой и унылой жизни. Казалось, что она не видела столько красок за всё время жизни в Америке, а теперь боялась всем этим перенасытиться. Тонкие пальцы касались выставленных экземпляров, а из уст несколько раз сорвался искренний смех. Это было всё так чуждо.

Гермиона выбрала полный пакет игрушек для детей Рона, взяв с Джорджа слово, что её вечером не выгонят из дома. Эта прогулка заканчивалась явно на более позитивной ноте, нежели началась. Она не знала, что на это повлияло сильнее: действие нового зелья Ньюта Саламандера или такая тёплая встреча со старым другом.

— Ты заскакивай — я всегда буду рад тебе, — Уизли вывел её на улицу, где снова собирался дождь. — Это здорово, что ты решила вернуться.

— Спасибо, — Гермиона обняла его на прощание. — Береги себя.

Парень помахал ей на прощание, а она улыбнулась и аппарировала на площадь Гриммо. В её сумке было так много всего, что девушка даже задумалась о том, когда у неё был такой шоппинг? Придя к выводу, что кроме одежды она ничего сама в Америке не покупала, Грейнджер направилась в свою спальню. Кровать была застелена, а на прикроватной тумбочке стояла вазочка с виноградом и персиками. Девушка ухмыльнулась и кинула на диван пакет с игрушками.

Ноги гудели, но на душе было так спокойно. Гермиона знала, что её ждёт дальше, когда из крови выветрится вся эйфория от зелья, но пока что предпочитала не думать. Она закрыла глаза и откинулась на спинку кресла, зарываясь куда-то далеко в своё сознание. Сегодняшний день поместился в небольшую аккуратную коробочку, переплетённую серебряными нитями, которую она спрятала куда подальше в своей ментальной библиотеке. Гермиона желала, чтобы сегодняшние воспоминания никогда не переплелись с кошмарами, и стали её тихой гаванью, куда бы она могла возвращаться. У неё и так было не много таких воспоминаний, так пусть хотя бы этот шоппинг и встреча со старым другом станет чем-то хорошим.

Время близилось к вечеру. Грейнджер успела принять душ, переодеться и даже попыталась что-то приготовить. У неё вышло уж совсем криво, потому что в последний раз она прикасалась к кухонной утвари лет семь назад. Девушка либо выбирала ресторанную еду, либо ей готовила миссис Харди. Она соскребла подгоревший омлет в урну, когда входные двери открылись, оповещая о возвращении Гарри.

— Привет, — Гермиона выскочила в коридор.

— Привет, — парень не посмотрел на неё, переводя взгляд куда-то ей за спину. — Как твоя рука?

— Спасибо, нормально. Я пыталась приготовить яичницу, но у меня не вышло, — она последовала на кухню за другом. — Но зато я купила в кондитерской твой любимый тыквенный пирог.

— Спасибо, — он в благодарность кивнул ей. — Тебе не стоило беспокоиться. Ты же помнишь, что мы сегодня идём на ужин к Рону?

— Да, я помню.

Гарри ничего ей не ответил, и между ними снова повисла неловкая пауза — эта убивающая тишина, которая была красноречивее любых слов. Сейчас Гермиона не нуждалась в этом молчании, она не хотела, чтобы между ними начала образовываться пропасть.

— Как прошёл твой день? — девушка попыталась продолжить разговор. — Ты без настроения…

— Рон ждёт нас через час. Будь готова, пожалуйста.

Она осталась на кухне одна, потупив взгляд на то место, где только что стоял Гарри. Он просто развернулся и вышел, словно ему была неприятна компания подруги. Казалось, что парень просто терпит её общество, что только из-за элементарной вежливости до сих пор не выставил за двери. Кроме гнетущего чувства вины, которое расцветало на окраинах души, она почувствовала глухую боль в руке. А вот и то, чего она ждала весь день — действие чудо-зелья заканчивалось, и её время было на исходе.

Девушка бросилась к себе в комнату, вытряхивая всё содержимое сумочки, в поисках баночки с белыми драже. Она закинула в рот сразу четыре таблетки и запила их водой, после чего ещё четыре. Руки начали дрожать сильнее, а швы закровоточили — её тело содрогалось, из глаз брызнули слёзы, а в горле стал ком. Перед глазами начали всплывать страшные образы, хотя она даже не закрыла их. Захотелось закричать, чтобы прогнать все эти видения, но из уст сорвался лишь тихий стон.

Глаза слезились, кожа жгла, а внутренности сжимались до предела. Гермиона попыталась подползти к дверям ванной комнаты, но тело не слушалось. Она почувствовала тугие узлы страха и паники, которые связали её горло. Ладони, которыми она упиралась в пол, вдруг стали горячими и липкими, как тогда в переулке — такой на ощупь была свежая кровь. Грейнджер, ломая себя, всё же смогла поднести руки к лицу. Она закрыла глаза, чтобы отыскать в своём сознании не воспалённый участок здравого рассудка, но для этого требовалось слишком много сил, которых у неё не осталось. Девушка была обессилена накатившим приступом. Ей нужно было дождаться, пока таблетки начнут действовать. Если начнут.

Так же внезапно на неё и обрушились ароматы полевых цветов и весенней свежести, которые всё чаще преследовали Гермиону не только во сне, но и в реальности. Она чувствовала жар блаженства и похолодела от ужаса. Кровь бросилась ей в голову, как пойманному преступнику, и отхлынула в середину тела, и снова поднялась, и снова отхлынула — она закипала, но ничего не могла с этим поделать. Её пугало это до смерти, и на долю секунды она смирилась с тем, что именно так наступает смерть. Грейнджер была готова почувствовать прикосновение ледяных рук на своей горячей коже — всё, что угодно, только бы это закончилось.

У Гермионы выступил пот на лбу, но вместе с тем боль начала понемногу утихать. Она не знала, сколько так пролежала у кровати, но, судя по стуку в дверь, прошло около часа. Таблетки всё же начали действовать, и дыхание начало выравниваться. Девушка встала на дрожащих ногах, когда двери открылись и в проеме показался Гарри.

— Ты готова? — ему было сложно разглядеть её в темноте.

— Да, пару минут, — прошептала Гермиона.

Она не помнила, когда её одолевало такое сильное желание броситься в объятия другу и просто расплакаться. Теперь девушка понимала, почему мистер Саламандер так нехотя отдавал ей флакончики с зельем — оно действительно отшвыривало тебя в ад, когда приходило время.

Чёрный брючный костюм, идеальная белая рубашка и туфли на высоком каблуке. Гермиона собралась на ужин к Уизли как на работу, но даже не хотела об этом думать. На спине всё ещё проступали капли холодного пота, а правая рука неистово болела, продолжая кровоточить. Всё, чем была занята голова Грейнджер — это подавление боли, которая изводила её до потери пульса. Она мечтала о том, чтобы этот день побыстрее закончился — чтобы всё это стало уже её прошлым.

— Можем отправляться? — Гарри протянул ей руку, когда она показалась в гостиной.

— Пожалуйста, не убивай меня своим равнодушием, — Гермиона коснулась его щеки, поворачивая лицо Поттера так, чтобы видеть его глаза. — Ты — всё, что у меня есть, и я не справлюсь без тебя.

— Ты сама вынуждаешь меня на это равнодушие, — он был зол. — Только так я могу видеть проблески твоего истинного облика, понимаешь? Сейчас я вижу твои карие глаза — вижу в них свою Гермиону. Так почему мне нужно было тебя оттолкнуть, чтобы увидеть это?

Это было намного больнее, чем приступ, который она пережила у себя в спальне.

— Я просто хочу, чтобы ты знала: если для твоего спасения мне придётся тебя оттолкнуть, то я сделаю это без раздумий, — продолжил Гарри. — О своих чувствах я всегда буду думать в последнюю очередь, Гермиона.

Девушка опустила глаза, и они аппарировали. Каждый со своим грузом на сердце.

========== Глава 10 ==========

Комментарий к Глава 10

Мои милые читатели, я так редко оставляю свои комментарии перед главой, но если делаю это, то значит, это стоит секунды вашего внимания.

Я снова хочу напомнить вам о метках и предупреждениях, которые иногда пополняются (по ходу выхода глав, дабы не проспойлерить вам сюжет истории наперёд), поэтому иногда просматривайте их.

Помните о том, что Гермиона Грейнджер в данной работе – не самый стабильный и психически полноценный персонаж. Я бы не советовала вам искать какое-то рациональное объяснение некоторым её поступкам и словам, или же ожидать адекватных действий.

Начиная с 10 главы, мы начинаем углубляться в мотивы главной героини, омут её прошлого, поэтому будьте готовы ко всему. Предупреждён, значит вооружён.

Люблю вас.🤍

Если боль ненадолго заглушить, она станет еще невыносимей, когда ты почувствуешь её вновь.

Июнь, 2008.

Этот вечер тянулся бесконечно долго. Гермиона елозила вилкой по тарелке, не в силах запихнуть в себя даже кусочек мяса. Она всё время отвлекалась на боль в руке, которая становилась всё сильнее и сильнее. Спустя где-то час, она отошла в уборную, чтобы посмотреть на своё предплечье, которое кровоточило не останавливаясь. Рукав рубашки давно уже окрасился в кроваво-красный, и никакие швы не спасали ситуацию. Помогал лишь пиджак чёрного цвета, что скрывал всё это. Девушка наложила несколько повязок сверху, прежде очистив руку от крови, чтобы вернуться за стол и нечаянно не измазать светло-кремовую скатерть в кровавые подтёки. Казалось, что проблемная рука затмила все остальные чувства: страх и паника куда-то испарились, а гнев и ярость необъяснимым образом утихли.

Гермиона даже предположила, что если бы не жгучая боль в предплечье, то возможно, что она смогла бы насладиться этим вечером. Лаванда накрыла изумительный стол, а Рон достал любимое вино своей подруги. Двойняшки — Бетти и Джек, уже успели разбить террариум с улитками, пока старшая Вивьен сидела рядом с Лавандой. В доме Уизли было очень уютно и тепло: пастельные тона гостиной, приятная музыка, вкусный ужин и дружественная атмосфера. Грейнджер видела весь трепет и нежность, который был между Роном и Лавандой, и это не могло не восхищать. Как бы сама Гермиона не была скептически настроена к созданию семьи, но в этот вечер искренне радовалась за благополучие лучшего друга. Она испытывала какое-то чувство гордости за Рона, который смог достичь всего того, о чём когда-то мечтал.

Гермиона сжала руку в кулак под столом, чтобы немного унять дрожь. Ей не хотелось, чтобы кто-то заметил этот дефект в ней, когда она потянулась бы за бокалом вина. Белое полусухое приятно утоляло жажду, но девушка видела из-под пушистых ресниц сосредоточенный взгляд Гарри, который практически весь вечер не сводил с неё глаз. В голове колоколом раздавались его слова, которые он сказал перед выходом, и вряд ли ей когда-то удастся это забыть. Она понимала намерения лучшего друга, его желание помочь ей, но не хотела, чтобы эти жертвы выливались в подобном свете. Гермиона не была готова отказаться от дружбы с лучшим другом, если только в этом тот видел её спасение. Хотя она и не отрицала, что впервые за долгие годы сегодня обнажила истинные чувства к нему, потому что попросту испугалась, что они действительно могут раз и навсегда попрощаться.

Лаванда начала убирать со стола, а парни вышли на улицу. Грейнджер отодвинула от себя тарелку, осознавая, что умудрилась пропустить пол вечера — она попросту отвечала на автомате, выдавая заготовленные фразы. Это было очень лицемерно с её стороны, но она так давно отвыкла от подобных посиделок и встреч, что не могла себе представить это всё по-другому.

— Я помогу, — Гермиона подошла к Лаванде с тарелками в руках. — Ужин был просто великолепный.

— Спасибо, — она улыбнулась и залилась краской. — Не стоит себя утруждать, я сама всё быстро уберу.

— Что ты, я и так чувствую себя какой-то принцессой, — Грейнджер подмигнула и направилась к столу за очередной порцией грязной посуды. — Хочу быть полезной.

— Считай, что твой визит — это компенсация за грязную посуду, — Уизли искренне рассмеялась. — Я уже давно не видела Рона таким счастливым. Нет, ты не подумай, что мы с ним плохо живём или несчастны в браке. Я говорю совершенно о другом виде счастья, если ты меня понимаешь… Ты — его лучшая подруга, и ему тебя не хватало.

— Мне тоже его не хватало, — Гермиона подала ей вазу из-под фруктов. — Я рада, что у него такая замечательная жена, Лаванда.

Не совсем искренняя улыбка проблеснула на лице Грейнджер, и она вернулась в гостиную, где на диване сидела малышка Вивьен с книгой в руках. Девочка была больше похожа на отца, в отличии от двойняшек — такие же огненно-рыжие волосы, яркие веснушки на лице и небесно-голубые глаза. Гермиона присела рядом, с интересом наблюдая за правильными движениями ребёнка — ровная осанка, тонкие пальцы аккуратно переворачивали страницы книги и детская наивная улыбка.

— Что читаешь? — поинтересовалась девушка, заправив за ухо выбившуюся прядь волос. — Я в детстве тоже очень любила читать.

— Это магловские сказки, — девочка закрыла книгу и повернула её обложкой к Гермионе. — Папа рассказывал мне, что у него была лучшая подруга, которая перечитала всю библиотеку Хогвартса, и не забывала о магловских книгах.

Внутри что-то больно кольнуло, что даже заставило на миг позабыть об адской боли в левомпредплечье. Она прямо-таки слышала нежный голос Рона из уст Вивьен, представляя то, как вечерами иногда её старый друг вспоминал о ней и делился этими воспоминаниями со своей дочерью. Гермиона прикусила губу, а осознание не заставило себя долго ждать: у неё никогда не будет семьи, не будет таких вечеров и таких разговоров. Она прекрасно понимала, что никогда не сможет построить семью со всеми своими проблемами — это слишком эгоистично было бы по отношению к тому мужчине, который решился бы разделить с ней свою жизнь.

Вечер подходил к концу. Лаванда отрезала Гарри несколько кусочков медового пирога, а для Гермионы — шоколадное печенье. Рон так крепко обнял её на прощание, что казалось, будто бы рёбра хрустнули, а Лаванда продолжала добродушно улыбаться. Это был исключительный вечер, которых у Грейнджер прежде не бывало. Она привыкла к вечерам в полном одиночестве или к компании бармена Джона в излюбленном «DOLOR». Всё, что угодно, только не компания тех людей, которые продолжали её любить и видеть в ней хорошего человека.

Впервые за вечер Поттер обратился к ней напрямую, протягивая ей руку для аппарации. На протяжении всего вечера он наблюдал за ней, хотя Гермиона полагала, что дело было лишь в том, что друг контролировал количество выпитого алкоголя. Гарри весь вечер избегал её — не обращался к ней и почти не участвовал в разговоре, когда начинала говорить сама Грейнджер. Кажется, что это напряжение почувствовали все, но тактично промолчали.

— Что ты хочешь знать? — тихо спросила Гермиона, когда они оказались в доме на площади Гриммо. — Я расскажу тебе всё.

Она не знала, как решилась на такие слова, но безразличие Гарри её пугало. Она буквально чувствовала, как из рук выскальзывают эти нити золотой дружбы. В каждом жесте, в каждом слове, в каждом вздохе лучшего друга она улавливала холод и отстранённость. Он, в отличие от неё, не лгал её, говоря о том, что устал от её фальши.

— Снова будешь мне обещать, что всё будет хорошо? — парень даже не повернулся к ней лицом. — Прости, но кажется, мы оба исчерпали свой лимит. Ты — в обещаниях, а я — в доверии к тебе.

— Пожалуйста, — в горле стал ком. — Я прошу тебя…

— Сколько раз я тебя просил, Гермиона? Откуда мне знать, что ты не солжёшь мне в очередной раз? Скажи мне, что такого осталось в тебе, что заставит меня тебе поверить? Ты думаешь, что я злюсь из-за случая в ванной комнате? Или ты думаешь, что дело в твоём возвращении?

— Я не…

— Мои двери всегда открыты для тебя, — он подошёл к ней и взял за плечи. — Я обещал тебе, что всегда буду рядом, что всегда буду на твоей стороне. Я не знаю, что мне ещё тебе сказать и пообещать, чтобы ты доверяла мне. Будь самым ужасным человеком на земле или хуже Волан-де-Морта — я всегда буду на твоей стороне, ты это понимаешь? Что бы ты не сделала, как бы себя не чувствовала — я рядом, Гермиона.

— Я знаю, Гарри.

— Скажи мне, — он коснулся её подбородка. — Посмотри мне в глаза и скажи правду: что заставило тебя вернуться сюда?

Он хотел просто понимать, что творится у неё внутри. Он не требовал каких-то обещаний или каких-то доказательств — просто хотел знать, почему она тут. Гермиона смотрела в родные зелёные глаза, которые метались из стороны в сторону, изучая её лицо. Скорее всего, что он чувствовал то, как бьётся её сердце, как дрожат руки и как она нервно сглатывает. Девушка прикусила губу, понимая, что это решающий момент, что именно сейчас Гарри примет для себя окончательное решение, которое зависит от её ответа. Он точно почувствует: ложь или нет.

— Это… — она набрала полные лёгкие воздуха. — Это из-за Малфоя…

Её голос дрогнул, а по щеке скатилась слеза.

— Почему?

— Я хотела знать, что ему больно, — девушка опустила глаза. — Я хотела знать, что он точно так же страдает, что его жизнь превратилась в настоящий кошмар. Мне нужно было убедиться в том, что всё, чем он так дорожил, стало его ловушкой, что теперь слова «жена» и «ребёнок» — это больное напоминание о былом счастье… Я готова была засунуть все свои принципы, все свои кошмары в одно место, чтобы увидеть это своими глазами.

Она знала, что сейчас в ней видит её лучший друг — безумие в чистом виде, без всяких примесей.

— Я живу местью, Гарри, — продолжала Гермиона. — Я помню все слова, сказанные мною десять лет назад в зале суда, и помню, как обещала отомстить ему.

Она достала из сумочки маленький чёрный зонт — погода в Брюсселе оставляла желать лучшего. Девушка посмотрела на наручные часы и тихо выдохнула. Её заставляли ждать, и это ей не нравилось. Мистер Грант опаздывал уже на семь минут, что начинало выводить Гермиону из себя. Она никогда не опаздывала сама и не терпела, когда кто-то позволял себе пренебрегать её временем.

— Здравствуйте, мисс Грейнджер, — пожилой мужчина появился у неё за спиной. — Простите мне моё опоздание, я немного задержался в Министерстве.

— Я думаю, что Вы могли бы просто поменьше болтать со своей супругой, мистер Грант, — она даже не пыталась скрыть своё недовольство.

— С тем учётом, что именно Вы настаивали на нашей встрече — я бы мог и вовсе не прийти, — мужчина осмотрелся по сторонам. — К тому же в другой стране в столь позднее время.

— Я не горю желанием возвращаться в Лондон, но давайте сразу к делу.

— Это все материалы по делу мистера Малфоя, — он передал ей увесистую папку. — Я надеюсь, что Вы понимаете то, что я не имел права этого делать, и…

— Бросьте, мистер Грант, — ухмыльнулась Гермиона. — Вы мне продали эту информацию — информацию своего подзащитного, и я имею право делать с ней всё, что угодно.

— Вы же прекрасно понимаете, что это может очернить моё имя, если хоть малейшая часть этих данных будет обнародована.

— Не беспокойтесь об этом, мой дорогой друг, — девушка взяла его под руку,— давайте лучше прогуляемся, а Вы мне немного расскажете о том, как продвигается дело мистера Малфоя.

— Я могу узнать, чем вызван Ваш интерес к этому делу?

— Нет, — они свернули на соседнюю улочку. — Как Вы согласились на это дело?

Она знала, что ведёт своего коллегу в нужное место. Знала, что если нет человека, то нечего очернять и никто точно не узнает об этом вечере. Гермиона это всё знала, в отличие от мужчины.

— Леди Малфой очень щедро платит, а я знаю своё дело. Думаю, что в этом деле всё не так просто, как может показаться на первый взгляд.

— Я слышала, что мистер Малфой дал показания под сывороткой правды, разве это не ставит всё по своим местам?

— Я думаю, что Вас бы это дело тоже заинтересовало, мисс Грейнджер. Насколько я знаю, чем сложнее — тем больше Вам нравится.

— Тем не менее, — они снова свернули, — в Лондоне больше не нашлось того адвоката, который бы согласился представлять интересы мистера Малфоя в суде. Я слышала, что Нарцисса обращалась к многим.

— Мистера Малфоя взяли под стражу двенадцатого мая, а я выступил качестве его защитника уже тринадцатого.

— А сегодня шестнадцатое, — задумчиво протянула Гермиона. — Всего три дня…

— Но я успел изучить большую часть материалов, пообщался с Драко…

— И как он? — перебила его девушка.

— Он в ужасном состоянии — практически ничего не говорит. Мне кажется, что он умер, и осталась лишь внешняя оболочка.

Гермиона останавливается, когда они поворачивают на очередную улочку, где совсем темно и безлюдно. Это то самое место, куда девушка и вела своего коллегу, который замолчал, осматриваясь по сторонам. Увлечённый разговором, он совсем не заметил, как ярко-освещённые фонари сменились темнотой.

— Мне кажется, что Вы узнали всё, что хотели, мисс Грейнджер, — прокашлялся мужчина. — Было приятно иметь с Вами дело.

— Империо! — чуть громче вскрикнула Гермиона, достав из кармана волшебную палочку. — Стойте смирно, не нужно нервничать. Простите, мистер Грант, но у Драко Малфоя не может быть адвоката. По крайней мере, уж точно не Вы.

— Я не…

— Больно не будет, я позаботилась об этом, — девушка достала из сумочки маленький флакончик. — Просто выпейте это.

Ему ничего не оставалось, как принять зелье, которое ему протянула Гермиона. Она помнила, как много лет одна лишь мысль о Непростительных приводила её в ужас, а теперь это были любимые заклинания. Мгновенная смерть, подчинение и сладостные мучения. Вот и мистеру Гранту пришлось на своей шкуре почувствовать всю ту лёгкость, с которой Гермиона связала его волю тяжёлыми оковами Империуса.

— Обливиэйт! — кончик её палочки загорелся зелёным светом, когда мистер Грант выпил содержимое флакончика.

Гермиона вложила ему порт-ключ, что был у неё приготовлен заранее. Он перенёс мужчину домой, но когда миссис Грант вернулась домой, то обнаружила лишь холодное тело своего супруга. Оказалось, что мужчина умер во сне в последствии паралича дыхательного центра и сосудистой недостаточности. Таким был летальный исход, уготовленный для адвоката Драко Малфоя, который принял зелье на основе экстракта беладонны.

Она вспомнила глаза мистера Гранта, полные непонимания и отчаяния, который стоял напротив неё и послушно выполнял её приказ — выпил зелье. Гермиона знала, что это убьёт его в течении получаса, но на всякий случай стёрла мужчине память. Девушка знала и то, что яд надолго в организме не задержится, а адвокат страдал от язвы желудка, что могло бы объяснить беладонну в его организме. Она просчитала всё, когда отправлялась в Брюссель на встречу с коллегой.

— Я сделала всё для того, чтобы Нарцисса Малфой обратилась ко мне за помощью, — Грейнджер подняла глаза. — Я знала о чём она пишет, но я хотела, чтобы она томилась в ожидании моего ответа. Я хотела, чтобы она ждала моего ответа, как манны небесной.

Гарри сделал несколько шагов назад, не веря словам своей лучшей подруги. Казалось, что он даже не слышал её последних слов, оставшись на том моменте, когда Гермиона рассказывала о том, что наложила на Гранта Непростительное. Девушка видела смятение на лице парня и не только. Отвращение, презрение, ненависть — всё смешалось в одну непонятную эмоцию. Где-то глубоко внутри Грейнджер понимала, что Поттер давно уже начал предполагать наихудшее, но он не ожидал услышать это вот так в лоб. Возможно, что она была готова рассказать даже о том случае в переулке с несчастным блондином, который оказался лишь жертвой случая, но к этому не был готов сам Гарри.

— Ты… — он снял очки и потёр переносицу. — Гермиона, ты понимаешь, что ты убила человека?

Он говорил это так спокойно, пока девушка видела в своём друге ураган эмоций. Он до последнего не верил, словно пытался закрыться от этой правды, которую так требовал. Каждое его слово резало его душу, когда Гарри проговаривал всё это вслух. Они просто стояли и говорили об убийстве, совершённом Гермионой Грейнджер — его лучшей подругой детства.

— Да.

— Неужели твоя ненависть настолько сильна? — голос был тихим и совсем чужим, словно между ними образовалась толстая стена. — А если бы Нарцисса наняла другого адвоката, ты бы и его убила?

В прихожей повисла тишина, хотя они оба знали ответ на этот вопрос.

— Никто больше не подходил её критериям, — девушка выдохнула. — Ей нужен был тот адвокат, который бы действительно смог вытащить её сына из тюрьмы. Дело Малфоя — обречено, потому что он сам признался в содеянном и никто…

— Ты бы его убила? — повторил вопрос Гарри.

Она почувствовала эту дрожь в его голосе — в голосе главного Аврора, который сталкивался с преступлениями и преступниками ежедневно, но сейчас он был загнан в угол. Гермиона затаила дыхание, пытаясь рассмотреть эмоции в Гарри, но тщетно. Он вмиг отстранился от неё, будто бы они вот так резко стали чужими людьми. Девушка видела в зелёных глазах лучшего друга пустоту, которую она посеяла своим признанием. Он ожидал услышать что угодно, но не то, что девушка, которую он знает почти двадцать лет — безжалостное мстительное животное.

— Да.

Её голос отдался эхом, которое больно ударило в сердце лучшего друга. Она видела, как зелёные родные глаза потускнели, а голова опустилась. Гермиона сделала шаг к нему, но он сделал два назад. А чего она ожидала? Что Гарри броситься к ней со словами утешения после того, как она призналась в убийстве? Глупо было сейчас вспоминать ему слова, которые он сказал ей полчаса назад, потому что в его глазах — Гермиона всегда была лучше, чем являлась на самом деле.

— Ты же писала его жене письмо со словами поддержки, — выдавил парень. — Ты поддерживала её, зная, что его смерть — это далеко не случайность.

Это был не вопрос — это было горькое разочарование в ней.

— А твои истерики, касательно писем Нарциссы? Гермиона, сколько в тебе настоящего? Как долго я видел эту маску?

Он смотрел в её глаза, но видел лишь пустые зеркала, в которых ничего не было. Она не могла ничего внятного ответить ему, потому что всё было куда сложнее. Гермиона давно не подчинялась самой себе, приняв то, что в ней живёт не одна личность. Ей бы хотелось это всё объяснить, но это разговор не одного вечера и даже не одного дня — всё было гораздо сложнее.

Гермиона ничего не ответила, просто закинула сумочку на плечо и застегнула пиджак. Она знала, что откровение закончится именно этим — концом. И как бы ей не хотелось терять то самое дорогое, что у неё было, но это было неизбежно. Это по-любому закончилось бы: или от её вранья, или от её откровения. Девушка осознавала, что эта дружба, которая помогала оставаться на плаву — и так долго продержалась.

— Береги себя, Гарри, — вместо прощания кинула Гермиона и вышла на улицу.

Ей следовало давно отпустить друга, перестать заставлять его заботиться о себе и верить в этот образ жертвы. Она давно была кем угодно, но только не жертвой. Грейнджер сама это прекрасно понимала, но вместе с тем понимала и то, что больше ничего её не сдерживает — теперь нет той любви Гарри, которая отгоняла весь мрак от её почерневшего сердца. Впервые за много лет мысль о том, что возможно пора всё это закончить одним-единственным логическим действием — всплыла так чётко, без какого-либо тумана. Боль в руке только подтвердила эту мысль.

Гермиона сделала шаг вперёд и закрыла глаза, чтобы аппарировать туда, куда подскажет ей больной рассудок. Любая картинка, которая появится в голове — её следующая остановка. И возможно, что последняя.

— Я обещал тебе, — тёплая рука коснулась её пальцев. — Обещал, что всегда буду рядом, что бы ты не сделала. Обещал, что всегда буду на твоей стороне, и не хочу, чтобы ты думала, что это — всего лишь пустые слова. Будь самым ужасным человеком на земле или хуже Волан-де-Морта — я всегда буду на твоей стороне.

— Но…

— Мы вместе со всем справимся, — он крепко обнял её. — Я рядом. Я не говорю, что я одобряю твой поступок — ты убила человека, Гермиона. Но если ты хочешь, чтобы я продолжал сдерживать своё слово, то ты согласишься на мои условия.

— Да, — она попыталась круче прижаться к Гарри, но он отстранился и посмотрел ей в глаза.

— Я останусь хранителем твоей тайны, Гермиона, но ты должна выполнить всего одну-единственную мою просьбу. Каждый из нас заслуживает второй шанс, — он открыл дверь, приглашая девушку назад в дом. — Я не стану сейчас говорить уклончиво, пытаясь не задеть твои чувства.

Его голос был тихим, но она чувствовала злость и ужас, который продолжал оседать в душе лучшего друга.

— Малфой убил твоих родителей, — Гарри посмотрел ей в глаза, не позволяя отворачиваться. — Но вместе с ним там были ещё трое — Яксли, Долохов и Руквуд. Они все виноваты в том, что случилось в доме твоих родителей, но ты возложила всю вину на одного Малфоя…

— Руквуд, Долохов и Яксли ответили за то, что сделали, — не выдержала Гермиона.

— Как? Тем, что были приговорены к поцелую дементора? То бишь, были убиты? То есть ты считаешь, что Малфой должен умереть, чтобы заслужить твоё прощение? — он сделал паузу, но девушка ничего не ответила. — Они все были убийцами, но чем ты лучше, Гермиона?

Грейнджер сверкнула карими глазами на Поттера, который стоял в нескольких шагах от неё.

— Ты меня сравниваешь сейчас с жалкими Пожирателями смерти, которые отобрали сотни жизней? — она сжала руку в кулак, не обращая внимания на боль в швах. — Грант умер во сне — гуманной смертью…

— Ты убила его! — перебил Гарри. — Какой бы там смертью он не умер, Гермиона, — исход один и тот же. Ты бы не ненавидела Малфоя, если бы твои родители были просто убиты с помощью яда? Думаю, что вряд ли. Я понимаю, что то, что ты увидела в родительском доме шокировало тебя и нанесло непоправимый удар, но ведь ты желаешь отомстить за другое? За то, что твоих родителей убили.

Она молчала, потому что понимала, что в какой-то степени Поттер прав. Ни в какой-то степени — он был полностью прав. То, как были убиты её родители лишь стало причиной ночных кошмаров, а ненавидела она Малфоя за смерть. За то, что он отобрал жизнь у самых близких ей людей.

— Ты что-то говорил об условиях? — девушка потупила взгляд себе под ноги.

— Ты отпустишь его. Отпустишь свою ненависть, своё желание отомстить — ты перешагнёшь через это и начнёшь новую главу своей жизни.

— Ну да, что ещё я могла ещё ожидать от тебя? — она издала истерический смешок. — Только это так не работает, Гарри. Я не могу за одну минуту взять и простить того, кого ненавидела последние десять лет своей жизни. Это равносильно тому, если бы я попросила тебя перед битвой за Хогвартс взять и простить Тома Реддла.

— Это не равносильно, Гермиона. Реддл продолжал убивать, продолжал уничтожать всё, что было нам дорого. Он убивал каждый день, даже не задумываясь о том, что убитые им — это чьи-то родные и близкие люди. Возможно, что как раз Тома Реддла и можно было простить, но Волан-де-Морта — нет. И не мне это объяснять, Гермиона. Ты сама это прекрасно понимаешь, — он коснулся её подбородка. — Ты знала, что Малфой был Пожирателем, но ты была готова дать показания в его защиту, хотя точно не была уверена в том, убил ли он кого-то.

Она снова чувствовала себя той Гермионой Грейнджер — перепуганной, искалеченной и раненной гриффиндоркой, что неуверенно переминалась с ноги на ногу перед залом судебных заседаний Визенгамота. И снова Гарри держал её за подбородок, пытаясь достучаться до её сознания, но только десять лет назад это было сложно сделать из-за гниющей раны, а теперь — из-за черноты и мрака, что окутал её изнутри. Он всё так же пытался донести ей истину, попытаться уберечь от всего мира и быть рядом.

— Отыщи в себе ту Гермиону, которая могла прощать, которая могла давать людям второй шанс. Я верю в то, что она всё-таки жива, но просто прячется где-то глубоко внутри, — Гарри коснулся оголённого участка её кожи, чуть ниже шеи. — В тебе всё ещё есть та гриффиндорка, которая была моей лучшей подругой: чуткой, отзывчивой, понимающей и сильной. Пожалуйста, будь сильной — докажи себе, что ты можешь жить не только благодаря желанию отомстить. Заставь меня поверить в то, что я даю второй шанс тебе — моей лучшей подруге — Гермионе Джин Грейнджер.

Она чувствовала теплоту его рук и тот трепет, с которым он к ней взывал. Гарри отчаянно хотел верить в то, что смог достучаться до неё, но нет. Ведь Гермиона рассказала только о том, как попросила мистера Гранта выпить зелье, и тот спокойно и тихо умер у себя дома, но столько ещё осталось недосказанного. Она не знала, что бы ей сказал Поттер, будь она с ним честна до конца. Возможно, что он бы прогнал её, а возможно, что пытался бы без конца искать оправдания любым её поступкам. Сказал бы, что того несчастного она убила, защищаясь, но ведь Гермиона знала, что всё не так просто. Ей нравилось убивать и нравилось понимать, что перед ней лежит Драко Малфой.

Что бы сказал Гарри, зная, что без зелий и таблеток у неё едет крыша? Или как бы отреагировал, если бы узнал, что она лишила памяти невинного человека, который лишь хотел помочь — что теперь Скарлетт Питер тут, в Лондоне, заперта в Святого Мунго? Простил бы он своей подруге эту искалеченную жизнь? Наверное, нет. Или да. Она не понимала, как бы он отреагировал на всю эту правду.

Неожиданно в дверь постучали, и Гарри снова улыбнулся.

— Я надеюсь, что это заставит тебя принять мои условия, — он подошёл к двери и повернул ручку.

— Здравствуй, Гермиона, — на пороге стоял Рольф — загорелый, с белоснежной улыбкой и чемоданом в руках.

— Рольф! — вскрикнула девушка и бросилась к другу.

От него пахло тропической свежестью и домом. Это весьма странное сравнение, но Грейнджер чувствовала себя рядом со Саламандером как дома, хоть сама и оттолкнула его месяц назад. Это был тот человек, без которого она была в силах справиться, но которого ей всё же не хватало. Теперь эмоции взяли над ней верх окончательно, а из уст сорвались первые всхлипывания.

— Я не знал, как дальше будут развиваться наши взаимоотношения, — вмешался Гарри, — но я решил, что будет правильно написать Рольфу.

— Спасибо, — девушка отпрянула от друга. — Спасибо, Гарри. За всё.

— Ты принимаешь моё условие, Гермиона?

И снова повисла тишина. Саламандер не вмешивался в непонятный ему диалог, а Поттер выжидающе смотрел на подругу. Он ждал её решения, а она раз за разом прокручивала в голове поставленное условие. От неё не так много требовали — просто жить дальше, просто принять то, что с ней случилось. Наконец-то принять, спустя десять лет, и продолжать жить дальше. Это ведь то, в чём она сама себя убеждала — чего требовала от своей израненной души. Это непросто, но это поможет ей двигаться вперёд. Возможно, что она бы смогла выйти замуж и родить детей, или снова вернуться в Лондон.

Внутри неё всё переворачивалось, а мысли начинали путаться. Выбор у неё был не столь велик, но она продолжала молчать. Первое — согласиться на условие Гарри, принять всё, что с ней случилось, и двигаться дальше. Второе — отвергнуть условие друга, и на этом её история тут закончиться, и кто знает, что будет дальше. Такие решения не принимаются за несколько минут, но ведь у неё было долгих десять лет.

— Да, — на выдохе произносит Гермиона. — Принимаю.

В этот раз ей не удалось скрестить пальцы за спиной, потому что сзади неё стоял Рольф. Гарри ей поверил, Рольф верил, хотя и не понимал, в чём суть этого соглашения. Не верила только Грейнджер, которая просто-напросто разучилась доверять не только людям, но и себе.

========== Глава 11 ==========

Иногда ложь — единственный выход.

Июнь, 2008.

Они болтали всю ночь и даже Поттер не выдержал — ушёл спать. Гермиона слушала рассказы Рольфа, который провёл в Африке чуть меньше месяца, но судя по количествам историй, казалось, что он отсутствовал действительно полгода. В эту ночь отступили все кошмары, которые прежде затмевали её жизнь и хватило лишь присутствия человека, без которого она думала, что справится. Бесспорно, Гарри оставался её лучшим другом, но и Рольф был ей не чужим — между ними была некая связь, без которой жизнь начинала терять свой привычный вкус.

Возможно, что дело было в разговоре с Поттером и в том, что она смогла хоть немного облегчить груз, который тащила на себе в одиночку. Она вышла на тропу откровений, и даже сидя за столом с Рольфом, Гермиона собиралась с мыслями. Девушке хотелось рассказать своим друзьям всё, что терзало её чёрствую душу, потому что так было легче. Она наконец-то справлялась не сама с тем, что именовалось «существование мисс Грейнджер». Ей не нужно было выступать своим адвокатом перед Гарри, Роном или Рольфом, потому что они брали эту роль на себя. Они действительно принимали её всю, и кто знает, может быть, ей бы удалось избежать всего пережитого за эти годы, если бы она поверила их словам раньше.

— Ты должна понимать, — Саламандер взял её за руку, — я не обижаюсь на тебя за то, что случилось тогда в ресторане. Я говорил в тот день искренне — одно твоё слово, и я останусь.

— Спасибо, Рольф, — девушка искренне улыбнулась. — Я знаю. Ты очень хороший.

— Дело не в том, что я хороший, Гермиона, — он опустил глаза и набрал полные лёгкие воздуха, словно собирался сказать что-то важное. — Дело совершенно в другом, и я полный идиот, раз решил, что могу просто пропустить это…

— Не нужно, — перебила его Гермиона. — Не говори ничего.

— Нам пора отдыхать, совсем скоро рассвет, — Рольф встал из-за стола. — Что ты планируешь делать?

— У меня есть одно незавершённое дело, — теперь Грейнджер набрала полные лёгкие воздуха. — Это очень важно для меня…

— Не нужно. Не говори ничего.

Они обнялись, и каждый пошёл в свою комнату. Гермиона практически сразу же вырубилась, но на всякий случай опустошила два флакончика зелья для сна без сновидений. Растормошенное прошлое, которое Поттер сегодня вынул со дна её души, явно ей ещё аукнется в кошмарных снах, но она хотела бы хоть одну ночь выделить для сна. Ей это было необходимо, особенно учитывая то, что она собиралась сделать. Ей нужно было поверить себе и в себя.

Нет, ничего не изменилось. Она не стала ненавидеть Малфоя меньше и она не простила его, но она пообещала себе, что постарается. В первую очередь она дала слово Гарри, и она в первую очередь постарается хоть что-то исправить ради него — ради человека, который готов верить в неё, который готов быть на её стороне, который сдерживал данное ей обещание все эти годы.

Она пыталась себя убедить в том, что это ради обещания.

***

Сегодня было жарко даже для дождливого Лондона. Девушка стояла посреди длинного великолепного зала с тёмным паркетным полом, отлакированным до блеска. На переливчато-синем потолке сияли золотые символы, которые перемещались и видоизменялись, делая потолок похожим на огромную небесную доску объявлений. В стенах, обшитых гладкими панелями из тёмного дерева, было устроено множество позолоченных каминов. Каждые несколько секунд в том или ином камине на левой стене с мягким свистом кто-то появлялся — либо волшебница, либо волшебник. Справа перед каминами стояли небольшие очереди желающих покинуть Министерство. Гермиона попала в Атриум по прошествии нескольких лет, вспоминая тот день, когда была тут первый раз — очень много лет назад.

Она выбрала для своего визита сюда белое платье-футляр, которое резко начало казаться слишком тесным, скорее даже маловатым. В лёгких стало катастрофически мало воздуха, горло пересохло и бросило в жар. Гермиона старалась совладать со своими эмоциями, но поток накатывающих воспоминаний и ощущений давил и затягивал на горле тугую петлю. Ей казалось, что она сейчас просто рухнет, ломая каблуки нефритовых туфлей, параллельно роняя маленькую сумочку точно такого же цвета.

— Вот ты где, — Гарри как нельзя вовремя появился из толпы волшебников. — Кингсли ждёт тебя.

— Спасибо, — девушка кивнула в знак благодарности, до сих пор продолжая сомневаться в собственной затее. — Проводишь меня к его кабинету? Пожалуйста…

— Конечно, — он подставил свою руку и с теплом посмотрел на подругу. — Давно я не видел, чтобы ты переживала.

Гермиона лишь прикусила губу, потому что и сама забыла, когда в последний раз в её груди зарождалось подобное волнение. Это было давно забытое чувство, которое для девушки начало казаться чем-то призрачным, но нет. Вот она идёт к кабинету Министра магии Великобритании, стуча каблуками по паркетному полу, а сердце трепыхается в груди, вырываясь наружу. С памяти словно начали стираться последние десять лет жизни, но к сожалению, это было не так — это нельзя было вычеркнуть, это было просто призрачной иллюзией. Грейнджер знала, что это всё навеяно верой Гарри в неё — это просто мираж.

— Мы пришли, — Поттер выпустил её руку, остановившись у огромных дверей. — Всё будет хорошо, Гермиона.

Девушка выдохнула и закрыла глаза.

Это просто иллюзия. Это просто мираж. Она та, кем она была последние десять лет.

— Гарри! — звонкий и очень знакомый голос ворвался в их минутное молчание.

Грейнджер оторвалась от изучения узоров рубашки Поттера и перевела взгляд на девушку, что стремительно приближалась к ним. Серебристо-блондинистые волосы, тёмно-голубые глаза, бледная кожа и очаровательная улыбка. Гермиона даже замешкалась на долю секунды, но тут же быстро отыскала в своей памяти это лицо, которое уже встречала ранее, но только в более молодом возрасте.

— Привет, Флёр, — Поттер обнял девушку, явно смутившись её внезапного появления. — Я думал, что мы встретимся во время обеденного перерыва.

— Гермиона Грейнджер? — девушка удивлённо посмотрела на подругу Гарри. — Здравствуй. Очень рада встрече.

— Здравствуй, — отчеканила она в ответ. — Что же, Гарри, мистер Бруствер явно заждался меня.

На лице Поттера проскочило то самое чувство вины, потому что было видно, что Флёр не просто так нырнула в его объятия. Как оказалось, у Гарри тоже были свои небольшие секреты, которые он не спешил раскрывать перед своей подругой. И пусть они были совсем мелочными по сравнению с тем, что скрывала сама Гермиона, но ей стало неприятно от этого, но вместе с тем она понимала, что это камень в её же сторону. Ей было не по себе от того, что её лучший друг не поделился с ней тем, что его связывают какие-то отношения с этой француженкой, а как он чувствовал себя, когда Гермиона скрывала от него вообще всё?

Девушка скрылась за тяжёлыми дубовыми дверьми, оставив Поттера и Делакур наедине с толпой волшебников. Кажется, теперь она знала о чём можно будет поговорить с другом вечером, если придётся уклоняться от неудобных вопросов.

В кабинете было необычайно светло: светло-коричневые стены, много света и пространства, но при том тёмная мебель. По правую сторону от Гермионы, у стены, стоял высокий стеллаж с огромным количеством книг, а по левую сторону — висело множество портретов бывших министров. Два кресла тёмно-шоколадного цвета, диван в таком же тоне и кофейный столик. А у окна располагался огромный стол и кожаное кресло, в котором сидел старый друг — Кингсли Бруствер, который занимал тот пост, о котором когда-то грезила сама Гермиона.

— Привет, мисс Грейнджер, — Кингсли встал из-за стола и направился к девушке. — Сколько лет, сколько зим.

— Здравствуйте, господин Министр, — Гермиона сдержанно улыбнулась. — Рада видеть тебя, Кингсли.

— Взаимно, — он указал на кресло. — Чай, кофе?

— Воды, пожалуйста, — она наклонила голову.

Мужчина тут же поставил перед ней стакан с водой, и сам сел на диван напротив гостьи. Он постарел и это было сложно не заметить. Прошло десять лет, и это сказалось на каждом из них. Чем дальше, тем больше Гермиона натыкалась на это повисшее молчание со всеми окружающими, и вот с Кингсли они просто сидели и молчали. Мужчина не знал, и даже не догадывался, зачем Грейнджер захотела с ним встретиться. Поттер тоже не знал — он выступил лишь посредником в организации этой встречи.

— Думаю, что все любезности можно оставить за кулисами, — всё же начала Гермиона. — Мне нужно, чтобы ты дал мне разрешение на встречу с Драко Малфоем.

Она сказала это на одном дыхании, чтобы не передумать или не остановиться на полуслове. Её левая рука больно кольнула в тот самый момент, когда она выговорила имя своего врага. Сегодня на ней не было пиджака, поэтому девушка быстро посмотрела на рану, чтобы убедиться, что та не начала кровоточить.

— Ты его адвокат? — спокойно поинтересовался Кингсли.

— Если бы я была адвокатом, то мне бы не требовалось твоё разрешение, — грубо ответила Гермиона. — Думаю, что ты и сам это прекрасно знаешь.

— Ты его родственница? — снова спросил мужчина.

— Нет.

— Может быть, ты представляешь интересы миссис Малфой, а она сама не может навестить сына?

— Нет, — со злостью выплюнула девушка.

— Тогда на каком основании я могу выдать тебе разрешение? — Бруствер с вызовом посмотрел на девушку. — Зачем тебе с ним видеться?

— Я поэтому и пришла к тебе, Кингсли. Ты — Министр, и тебе не нужны никакие причины, чтобы выдать тебе разрешение.

— Зачем тебе встречаться с мистером Малфоем?

— Это моё личное дело, мистер Бруствер, — она сжала руку, чувствуя, как швы натягиваются всё сильнее. — Так что, ты не откажешь старой подруге в такой мелочной просьбе?

— Когда будут весомые причины, тогда и поговорим, — мужчина встал со своего места. — Был рад видеть тебя, Гермиона.

Она до последнего не верила в то, что ей отказали. Ей не отказывали ни в одном кабинете в Департаменте в Америке, даже те, кто видел её в первый раз. Грейнджер шла на встречу с Бруствером с полной уверенностью, что выйдет отсюда с нужным документом, но Кингсли просто отвернулся. Девушка встала с кресла, продолжая сверлить Министра карими глазами, которые потемнели из-за нарастающей внутри злости.

— Прости, Гермиона, — снова заговорил мужчина. — Дружба дружбой, но закон есть закон. Думаю, что ты должна это знать как никто другой.

— Не бывает законов, которые нельзя переписать, мистер Бруствер, — она направилась к двери. — Могу ли я хотя бы попросить, чтобы Гарри не знал о сути нашего разговора?

— Конечно.

— До свидания, господин Министр.

Было бы ложью, если бы она сказала, что хотела встретиться с Малфоем ради Гарри или ради какого-то там прощения. Нет. У неё были свои мотивы и свои планы на эту встречу, и она хотела сделать всё гуманно, но ей просто отказали. Карие глаза девушки потемнели, а рука сжалась в кулак, когда она громко захлопнула тяжёлую дверь за собой. Мимо проходящая женщина даже остановилась на секунду, оценивая разгневанную посетительницу Министра.

Гермиона быстро вышла на улицу и подняла голову к небу, закрывая глаза. Ей нужна была эта встреча, но она даже не представляла, как это будет выглядеть. Она бежала десять лет, чтобы по итогу оказаться в самом начале всей этой истории. Снова суд, снова убийство, но только она не та, которой была тогда. С августа 1998-го так много всего изменилось, что не хватило бы пальцев на обеих руках, чтобы всё перечислить.

Сердце трепыхалось в груди, а дыхание начинало выравниваться. Конечно же, отказ Кингсли не был для неё такой уж неожиданностью. Когда Грейнджер утром собиралась, то знала, что в рукаве имеется второй запасной вариант, к которому она не особо хотела бы прибегать. У её плана «Б» были побочные эффекты, хотя и было то, что могло перекрыть любые неудобства. За свои годы практики в адвокатуре, Гермиона знала, что всегда есть одно условие в любом деле, которое заставляет адвоката улыбнуться, каким бы ни был сложным процесс. Это деньги.

***

— И ты мне не сказала? — Гарри буквально взорвался. — Ты снова это делаешь, Гермиона! Не прошло и дня, как ты снова возвращаешься к тому, с чего мы начинали? Ты же сказала, что принимаешь моё условие?

Парень встал из-за стола и начал нервно расхаживать по кухне, что-то бормоча себе под нос. Рольф сидел рядом, но не решался сказать и слова.

— Я приняла твоё условие, — ответила Грейнджер. — Мне нужно было встретиться с ним, чтобы просто поговорить.

— Нет! — Поттер ударил кулак о столешницу. — Ты просто решила встретиться с Кингсли за моей спиной и договориться о встрече с тем, кого ненавидела десять лет!

— Ты сам мне устроил эту встречу, а я тебе честно рассказала, в чём заключался наш диалог, — она говорила тихо и уверенно. — Тебе так сложно поверить мне?

Но в ответ лишь тишина. Гермиона сглотнула, когда Гарри в ответ на вопрос просто отвернулся. Она ведь должна была понимать, что это будет не легко.

— Да, — наконец-то выдавил парень. — Мне сложно тебе верить, Гермиона. Мне сложно смотреть на тебя и понимать, что ты — убийца. Мне сложно тебя любить, зная, что ты давно не та Гермиона, которую я знал, — он снял очки и всё же повернулся лицом к ней. — Это чертовски сложно, но я сам в этом виноват. Пойми меня, это непросто — признаться самому себе в том, что я просто тихо взращивал в тебе этого монстра, потому что всё время закрывал глаза. Будь на твоём месте кто-то другой, то я бы не задумываясь швырнул этого человека в Азкабан.

— Даже Флёр? — девушка встала из-за стола.

— Даже Флёр, — холодно ответил Гарри. — И даже не смей думать о том, что я был не честен с тобой. Как видно, это у нас обоюдно. Кто бы мне раньше сказал, что наша золотая дружба будет держаться на постоянном вранье и чужой крови.

Она смотрела на него, пока внутри всё горело. Знала ведь, что другой реакции не последует, и могла просто промолчать — могла не рассказывать о том, чего именно хотела от Кингсли, ведь снова соврала. Гермиона рассказала, что просила у Министра, но даже не обмолвилась и словом о своих истинных мотивах. Гарри знает только верхушку всего этого айсберга, но уже начинает тихо ненавидеть ту, которую так долго считал своей лучшей подругой.

— Тогда тебе стоит меня сразу возненавидеть так сильно, как только ты можешь, — девушка наклонила голову. — Каждое моё следующее действие уже предрешено, и похоже, что они тебе не понравятся.

— Не заставляй меня этого делать, Гермиона.

— Ты обещал мне, что будешь всегда рядом, — она впервые за все годы их дружбы воспользовалась его же словами против него. — Ты говорил о том, что никогда не отвернёшься от меня, Гарри Поттер.

Это была та эгоистичная сторона Грейнджер, которую она раньше открыто не показывала ему. Лишь изредка она могла позволить себе какие-то мелкие манипуляции по отношению к лучшему другу, а сейчас вот так обнажала истинную сущность перед парнем, понимая, что это сравни выстрелу в самое сердце.

— Если ты мне лжёшь, то что мне мешает поступать с тобой так же? — он вышел из кухни.

Каждый их разговор приобретал новые оттенки ненависти, неприязни и простого отвращения. Гермиона видела, как в Гарри борются две стороны, что знают разную её, но это только ломает его изнутри. Он хранит её секрет, и наивно полагает, что это худшее, что могла сделать Золотая девочка. И как бы ей хотелось всё рассказать, но это означало бы, что пришлось вскрыть очень много старых ран, которые ей нанесли задолго до суда в августе 1998-го. Её шкаф давно был полон скелетов и старых окровавленных перьев, что остались от её крыльев.

— Он вернётся, — тихо сказал Рольф, который всё это время наблюдал за перепалкой друзей. — Ему сложно принять всё это.

— А почему ты так легко всё это принимаешь? — к горлу подступил ком. — Тебе не противно, что девушка, которой ты высказывал своё восхищение в первую встречу, оказалась простой убийцей, идущей на поводу своих мстительных чувств?

Ей было непривычно, что кто-то остаётся и не боится смотреть в глаза — не видит в ней монстра. С каждым уходом Гарри на теле воспалялись старые шрамы, начинали опять кровоточить и напоминать о каждом вранье, ведь Поттер даже не догадывался о том, что ложь в их дружбе появилась гораздо раньше. Стены Хогвартса, наверное, до сих пор помнят её слёзы и засохшую кровь на каменных полах. Она ведь бежать начала до того, как покинула Лондон.

Гермиона бежала уже очень давно, и похоже, что пришла пора наконец-то остановиться.

— Мне кажется, что я просто не знал тебя другую, — он взял её за руку. — Когда мы с тобой познакомились, то ты уже была такой.

— Убийцей?

— Нет, — на лице Рольфа проскочила грустная улыбка. — Ты была опасной. С тобой рядом невозможно было чувствовать себя в безопасности.

Он смотрел на неё точно так же, как и тогда в коридоре после суда, когда они встретились впервые. В нём ничего не изменилось с того дня, разве что он стал старше, как и она. Саламандер действительно не знал её другую, и поэтому не мог понимать, что творится в душе Поттера. Эти двое знали разную Гермиону или, возможно, что Гарри просто не хотел видеть что-то плохое в своей подруге.

— Ты ещё пообещай мне, что всегда будешь рядом, — Грейнджер отступила на шаг назад, а из уст вырвался истерический смешок.

— Я ведь говорил тебе — всего лишь одно твоё слово, и я…

— Не нужно, не говори этого.

Она не была глупой, и понимала, что ей хочет сказать Рольф. Понимала это вчера, понимала это сейчас и понимала всегда. Как бы он ни пытался быть ей хорошим другом, но у него этого никогда не получалось.

— Почему? Потому что ты сама всё это знаешь? — парень продолжал внимательно изучать её лицо, словно видел его впервые. — Или потому что тогда всё изменится? Я же не собираюсь чего-то требовать от тебя взамен. Я просто хочу, чтобы…

— Пожалуйста, — столько мольбы в её голосе. — Я прошу тебя, не надо. Не говори этого.

— Я всегда останусь, только попроси, — его голос стал тише. — Потому что я люблю тебя, Гермиона. Это чувство мне неподвластно, я не могу им совладать. Каждый раз, когда я вижу твои померкшие карие глаза и дрожь в руках — мне хочется подарить тебе весь мир, хочется оградить тебя от всех бед и показать, что ты достойна большего.

Всё, что она может подарить в ответ на эти признания — это молчание. Красноречивое, громкое и неуместное молчание. Не этого она заслуживала и не этого ждала от Рольфа, хотя давно понимала все эти взгляды,прикосновения и обещания. Пусть он и не обещал ей быть всегда рядом, как делал это Гарри, но в его словах обещаний было не меньше, которые он всегда сдерживал. А Гермиона лишь кивала в ответ, пытаясь оттянуть момент как можно дальше, но видимо, тянуть больше было нельзя.

— Не нужно было этого говорить, — практически прошептала Гермиона. — Ты же знаешь, что я не могу тебе ответить тем же.

— Я не прошу тебя отвечать тем же. Пусть всё будет так, как и было до этого диалога. Я — просто твой друг.

Но как можно смотреть на человека, который только что признался в своих чувствах так, словно ничего не произошло? Гермионе не были чужды такие эмоции, как безразличие или равнодушие, но не тогда, когда дело касалось близких ей людей. Она ненавидела себя за то, что допустила это, что показала себя Рольфу с той стороны, в которую можно было влюбиться. Вряд ли бы он так спокойно на неё смотрел, если бы знал о всех её скелетах в шкафу.

— У меня есть вопрос, который я давно хочу тебе задать. Ты позволишь?

— Да, — настороженно ответила Грейнджер.

— Сколько у тебя шрамов? — он поднёс к лицу её руку, которая снова начала кровоточить. — Как много боли в тебе?

— Прости, но я хочу спать, — девушка быстро скрылась из кухни и направилась в свою спальню.

Она набрала полную ванну горячей воды и скинула с плеч платье, которое никогда больше не наденет. Под зеркалом горело несколько свечей, которые были единственным источником света в этой комнате. Она ведь всегда так делала — скрывала своё тело в объятиях ночи. Но сегодня её тело болело, как никогда прежде, словно все старые шрамы превратились в свежие раны.

Гермиона чувствовала, как горят шрамы на бёдрах, и никто не знал о том, что не все они были оставлены её рукой. Воспалился старый след от осколка стекла под рёбрами на правом боку, который когда-то стал одним из первых. Девушка прикоснулась пальцами к извилистым узорам на бледной коже, которые заставляли сердце остановиться. Всё её тело — это одна большая карта, что вела её по пути боли, страданий и горьких слёз. Некоторым шрамам было больше десяти лет, но она отчётливо помнила о том, как они появились. Чуть ниже груди виднелся слишком аккуратный, но большой след в виде полумесяца. Грейнджер повторила указательным пальцем этот рисунок и расплакалась.

Каждая ложь, каждая слеза, каждое воспоминание — ничего не прошло мимо. Она была живой книгой собственной жизни.

Она простояла посреди комнаты аж до тех пор, пока вода не остыла, а ноги не онемели из-за холода плитки на полу. На губах проступили капли крови, а рука дрогнула. Гермиона подошла к двери и клацнула включателем, освещая ванную комнату. Ей нужно было посмотреть на своё тело — нужно было увидеть то, что скрывалось под дорогой одеждой и фальшивыми улыбками. Несколько аккуратных шагов и Грейнджер стояла перед зеркалом — ей оставалось просто поднять голову, но она не решалась.

Под кожей кипела горячая кровь, а сердце норовило остановиться. Она успела усвоить один урок, которому когда-то отказывалась следовать. Боль всегда нужно отпускать, потому что иначе она останется на всю жизнь, делаясь с годами всё более изощрённой и жестокой. Гермиона подняла голову и застыла при виде своего отражения.

Её крик был похож на жалобный металлический скрежет, с каким ломается человек-машина, когда отказывает мотор. Она не слышала своего голоса, не слышала отчаянного стука Гарри и Рольфа, которые пытались вломиться к ней в спальню. Всё, что было в этот момент — это она и её искажённое отражение, от которого она пыталась скрыться. Уродские отметины, напоминающие о всём пережитом, снова были открытыми ранами, отшвыривая Гермиону на пять, семь, десять и тринадцать лет назад. Впервые она посмотрела на себя — впервые открыла запертую старую дверь, замок на которую больше не удастся подобрать. Грейнджер оставила все свои надежды здесь, на полу освещенной ванной комнаты.

Надежды на то, что когда-то она сможет справиться и жить нормальной жизнью.

Никакие условия, обещания и страхи не изменят её планов. Она не готова терять Гарри, но если он решит встать у неё на пути, то она сможет захлопнуть дверь, ведущую в дом на площади Гриммо, 12. Это будет больно, но разве в её жизни когда-то было иначе? Гермиона слишком сильно начала сосредотачиваться на собственной человечности, позабыв о том, ради чего всего это затевалось.

— Простите, что напугала вас, — она появилась в коридоре через двадцать минут, когда Гарри и Рольф не смогли прорваться через запирающие чары. — Я просто слишком впечатлительная.

— Что случилось? — в глазах Поттера снова блеснули прежние тревога и обеспокоенность. — Ты в порядке?

— Да, всё хорошо, — она мягко улыбнулась. — Прости, этого больше не повторится.

— Ты куда-то собралась? — Рольф осмотрел её с головы до ног. — Так поздно?

— Я думаю, что леди Малфой будет рада моему визиту в любое время суток. Вы ложитесь, не стоит меня ждать.

— Ты собралась к Нарциссе? — голос Гарри стал тихим.

— Не переживай, если ты вдруг решишь во мне разочароваться, то я могу съехать в гостиницу или на съёмную квартиру.

Она никогда так с ним не говорила. Даже в самые худшие времена её голос оставался для Поттера мягким и родным, а теперь в ней включилась та Гермиона Грейнджер, о которой писали в газетах, и которую ненавидел судья Спаркл. Так было нужно.

— Чего ты хочешь от неё? — Рольф задал вопрос, который вертелся на языке Поттера.

— Ну как же? — она хищно улыбнулась. — Миссис Малфой хотела, чтобы я стала защитником её сына, а ты, Гарри, — она посмотрела на друга, — хотел, чтобы я наконец-то перестала жить прошлым и отпустила всю эту месть. Так разве не лучший способ всем угодить — это стать адвокатом невинного человека? О презумпции невиновности слышали?

Гермиона успела аппарировать прежде, чем смогла оценить выражение лиц Поттера и Саламандера. Решение, принятое на полу ванной комнаты, стало неожиданным для всех. Ведь только Гермиона знала о том, что прежде, чем покинуть свою комнату, ей пришлось очистить серую плитку ванной комнаты от бесчисленного количества своей крови, чтобы не страдал домовой эльф лучшего друга.

Малфой-Мэнор был для неё открыт, и казалось, что Нарцисса действительно была готова ко встрече с ней в любое время суток.

========== Глава 12 ==========

Мы слишком легко успокаиваем свою совесть.

Июнь, 2008.

Она знала, что ещё вернётся сюда. По-другому и быть не могло.

Плотно зашторенные окна и слабый свет от нескольких настенных светильников указывали на то, что леди Малфой уже отдыхала, но отдалённые звуки шагов быстро опровергли это. Спустя минуту в гостиной показалась Нарцисса, одетая в тёмно-вишнёвое платье и со слегка растрёпанными волосами. Похоже, что женщина всё же готовилась ко сну, но неожиданный визит Гермионы изменил её планы.

— Мисс Грейнджер? — голос Нарциссы немного дрожал, и она даже не старалась это скрыть. — Чем обязана Вашему столь позднему визиту?

— Я подумала, что Вы бы хотели в первую очередь узнать, что я готова выступить защитником Вашего сына в суде, — Гермиона расплылась в самодовольной улыбке. — Я готова обсудить с Вами условия нашего сотрудничества.

Миссис Малфой застыла на месте, не решаясь хоть что-то ответить, пока Грейнджер довольствовалась тем эффектом, который смогла справить на хозяйку Мэнора. Её дыхание участилось, а руки непроизвольно начали сильно дрожать. Это было пьянящее чувство, когда приходило осознание, что твои слова и действия способны так влиять на человека — заставлять его меняться на глазах.

— Конечно, — наконец-то ответила женщина. — Когда Вам удобно встретиться, чтобы обговорить все моменты?

— Сейчас, — девушка подошла к дивану. — Я думаю, что Вы будете не против как можно быстрее удалить все волнующие меня вопросы, чтобы я могла побыстрее приступить к исполнению своих обязанностей.

Эта встреча была совершенно другой по тону, но Грейнджер всё равно чувствовала себя в доминирующей позиции. В прошлый раз она просто упивалась страданиями этой несчастной женщины, издевалась и провоцировала на эмоции, а сейчас она приняла облик «единственной надежды». Это были самые настоящие американские горки на чувствах миссис Малфой, но Гермионе это нравилось. Она понимала, что именно с этого момента буквально держит сердце женщины в своих холодных руках.

— Конечно, — Нарцисса заправила выбившиеся пряди волос за уши. — Если Вам так удобно, то я не против.

— Первое, что я хочу Вам сказать, — девушка расположилась на мягком диване, — это то, что я делаю это не ради Вашего сына, ради Вас или его свободы. Я делаю это ради денег, миссис Малфой, а это является Вашей гарантией.

Нарцисса внимательно слушала каждое её слово, не решаясь что-то сказать, пока Гермиона не закончит свою речь. Её серые глаза метались из стороны в сторону, а грудь высоко вздымалась, что выдавало волнение, пока сама Грейнджер была спокойна, как удав. На секунду ей показалось, что она прежде никогда не ощущала такого всецелого спокойствия, что ещё никогда эмоции не замолкали до такой гробовой тишины в душе по собственному желанию. Но вместе с тем было осознание, что она всегда испытывает чувства, противоположны чувствам Нарциссы. Пока страдает и волнуется леди Малфой — довольствуется Гермиона.

— Я думаю, что Вы отдаёте себе отчёт, что мои услуги обойдутся Вам очень дорого, — Грейнджер наклонила голову. — Вы готовы мне заплатить?

— Да, — не раздумывая ответила Нарцисса.

— Вы даже не поинтересовались, сколько я хочу. Возможно, что у Вас нет таких денег.

— Я готова заплатить Вам столько, сколько Вы пожелаете, мисс Грейнджер. Назовите свою цену.

Нарцисса была в отчаянии. Она действительно не надеялась на то, что этот разговор когда-то состоится, а Гермиона будет так спокойно обсуждать с ней вопрос оплаты. Единственным, кто решился взяться за дело, в котором против обвиняемого были даже его собственные воспоминания — это Джеймс Грант. А потом он скоропостижно скончался, и миссис Малфой совсем отчаялась. Каждый новый адвокат крутил пальцем у виска, когда к нему заявлялась мать Драко и твердила о невинности своего сына. Это дело было обречено.

Но было ли так в действительности?

Гермиона лучше других знала, что не бывает законов, которые нельзя переписать и не бывает преступлений, которые невозможно оправдать. Каждому можно было подарить второй шанс и вытащить из болота, лишь бы деньги смогли перекрыть этот грязный путь искупления.

— Я хочу двадцать тысяч галеонов за победу в этом деле, — твёрдо произнесла мисс Грейнджер. — Вы готовы заплатить мне столько?

— Да, — быстро ответила Нарцисса. — Я готова отдать всё за свободу моего сына.

— Свобода не всегда равняется счастью, миссис Малфой, — девушка встала со своего места. — Тогда не будем медлить. Я напишу обращение в Министерство и завтра же отправлю его. Думаю, что к вечеру меня утвердят в качестве законного представителя интересов мистера Драко Люциуса Малфоя.

Свобода — не счастье, и лучше всего это знала и прочувствовала на своей шкуре сама Гермиона. У неё была свобода и она могла в следующий миг оказаться в любом городе, в любой точке земного шара, но была ли она хотя бы на миг по-настоящему счастлива? Нет.

— Спасибо, мисс Грейнджер, — по щеке женщины скатилась слеза. — Спасибо большое.

— До встречи.

В эту ночь ей снова снились кошмары, что было предсказуемо. Гермиона уснула практически сразу после возвращения в дом Гарри, и почти сразу же её сознание воспалилось из-за красочных картинок далёкого прошлого, которое она успела рассмотреть в своём отражении и шрамах.

Её глаза совершенно пустые и стеклянные. Она сидит на своём месте за столом Гриффиндора в Большом зале, пропуская мимо ушей всю болтовню друзей. Чтобы никто не заметил дрожь в руках, Гермиона отодвинула от себя тарелку с омлетом и кубок с соком. Ей и так задали слишком много вопросов за те три дня, которые она пропустила. Никто даже не мог вспомнить, когда отличница Грейнджер позволяла себе в наглую пропустить три дня занятий, но девушка лишь отмахивалась, ссылаясь на плохое самочувствие. Во всей школе было лишь два человека, которые знали, что на самом деле приключилось с гриффиндоркой.

Вообще-то было ещё несколько, но Гермиона даже боялась представить, что с ней случиться, когда она встретится с ними взглядами.

— Мне кажется, что это хорошая идея! — она почувствовала прикосновение Джинни к своей руке, и с последних сил заставила себя сидеть спокойно, когда хотелось отскочить в сторону. — Ты как, Гермиона? Что думаешь по этому поводу?

— Я не особо хочу идти на бал, — тихо ответила девушка. — Я бы лучше осталась в комнате. За эти дни я немного отстала по предметам.

— Да брось ты! — встрял Рон, пережёвывая свой тост. — Мы и так тебя практически не видим за твоими книгами, а ты ещё и решила вместо Святочного бала выбрать библиотеку.

— Ты всё ещё плохо себя чувствуешь? — Гарри обеспокоенно оглядел подругу. — Может быть, тебе стоит сходить к мадам Помфри?

— У меня просто болит живот, — Гермиона сглотнула и пожала плечами. — Дайте мне время и я обязательно подумаю, хорошо?

Она попыталась улыбнуться, и, судя по расслабленному выражению лица Поттера, то у неё получилось весьма убедительно. Он уже здесь верил в её ложь. Девушка встала из-за стола и прижала к себе книги, чтобы хоть как-то оградиться от других студентов. Грейнджер хотелось создать вокруг себя толстую стену, чтобы избежать всех этих прикосновений и горячего дыхания в голову, когда в дверях Большого зала образовывалась пробка из сотни школьников.

— Гермиона! — она заметила приближающегося Энтони Голдстейна. — Привет! Как ты? Я вчера ждал тебя в библиотеке…

— Прости… — протянула в ответ гриффиндорка. — У нас вчера должно было быть дополнительное занятие по Нумерологии, да? Был четверг? Прости, я надеюсь, что ты сегодня справился отлично…

— Да, всё хорошо. Не переживай, — парень легко толкнул её в бок. — Я слышал…

Но он не успел договорить. Все книги, которые она держала, рухнули на пол, а глаза тут же наполнились слезами. Гермиона даже не посмотрела по сторонам, уносясь прочь. Она закрыла лицо руками, пробиваясь сквозь толпу ребят, пока те не заметили её слёз, а из уст не успели сорваться первые всхлипывания. Пока хоть кто-то понял, что случилось — гриффиндорка уже сидела в крайней кабинке женского туалета.

Она сняла свой тёмно-красный джемпер, под которым взору открылась белая хлопковая рубашка окрашенная в кровавый оттенок. Большое пятно с правой стороны под рёбрами. Гермиона сцепила зубы, снимая рубашку, где снова кровоточила её глубокая рана. Помфри залечила её, как смогла, но три дня — это слишком мало для такой раны, а больше оставаться под присмотром МакГонагалл и Помфри она не хотела. Чем дольше она болела, тем больше объяснений это требовало. А какие могут быть объяснения в той ситуации, когда хотелось просто умереть?

И боль, которой отдавала рана на боку и на изрезанных бёдрах — это единственное, что напоминало ей о том, что она осталась жива.

Девушка вышла из туалета, когда наконец-то смогла остановить кровотечение, и очистила одежду от пятен. Идти на занятия уже было бесполезно — она слишком долго просидела в женской уборной. Судя по времени, через минут тридцать должен был закончиться последний урок. Гермиона брела по пустым школьным коридорам, когда резко остановилась.

Сердце замерло, а в голове эхом раздались звуки приближающихся шагов. Она знала, что это с ней играет больное воображение, которое всё ещё не смогло выбраться из своей клетки — оно стучалось в стальные стены и заживо горело, пока Гермиона продолжала примерять фальшивые улыбки. Напротив неё стоял тот, кого она умоляла о помощи, но так и не дождалась её.

Девушка развернулась и начала бежать — так быстро, что было сил. Её бок снова начал кровоточить, а швы на бёдрах быстро разошлись. Боль сбила её с ног, сознание кричало и велело остановиться, а она продолжала отчаянно сопротивляться. Гермиона продолжала бежать даже тогда, когда колготы почти насквозь пропитались кровью — она убегала от своего кошмара, словно верила, что это возможно.

— Помоги мне! — срывая голос, выкрикнула гриффиндорка, когда оказалась на опушке Запретного леса. — Пожалуйста, помоги мне!

Её не услышали, когда она об этом шептала, и не услышат сейчас, когда она кричит об этом.

Она проснулась, когда простынь под ней была уже мокрой из-за обильного потоотделения. В этот раз Грейнджер не кричала и не билась в истерике, она просто до последнего пыталась выбраться из этого сна, который был частью её жизни. Она так долго не открывала эту главу своей жизни, что порой наивно верила в то, что всё это было дурным сном, который просто затянулся. А теперь эти воспоминания затмевали те, которые были обычным её сновидением — вместо окровавленных тел родителей ей приходилось лицезреть собственную кровь во сне.

Шрам на боку снова разболелся, но Гермиона просто проигнорировала это. Стрелка настенных часов указывала на начало восьмого утра, а это означало, что пора вставать. Сегодня ей предстояло пережить тяжелый день — начало новой главы, которая, возможно, окажется самой болезненной. Хотя девушка очень часто говорила себе о том, что хуже, чем было уже быть не может, но сейчас она трезво оценивала последствия своего поступка.

Она накинула на плечи халат и села на подоконник, расставляя в голове всё по полочкам. Со вчерашнего вечера началась одна большая партия большой игры, правила которой известны только Гермионе. Она будет поступать так же, как раньше поступали с ней: действовать быстро, порой даже на опережение, не стесняться своих возможностей ударить побольнее, и никаких объяснений. Уж слишком долго на стене её квартиры в Америке собирался один большой пазл, который получилось воплотить в жизнь спустя столько лет.

Девушка быстро написала письмо, содержимое которого было таким обыденным, что аж хотелось блевать. Она столько раз за время своей адвокатской деятельности писала одни и те же заученные строки, что даже когда вписывала фамилию «Малфой» не повела и бровью. Гермиона предвкушала выражение лиц всех, когда станет официально известно о том, кто стал защитником Малфоя-младшего. Этого не ждал никто, и в какой-то момент даже сама Грейнджер засомневалась в том, что всё же будет придерживаться установленных правил. Первый шаг она сделала.

Первая красная нить загорелась, подводя к карточке с надписью «деньги».

Если Нарцисса готова отдать всё за свободу своего сына, то Гермиона не станет особенно церемониться с ней. Уж это семейство точно может себе позволить такую роскошь. Девушка ухмыльнулась, складывая письмо вдвое. Это письмо отправилось прямиком к Министру магии, пока она строчила второе, адресованное Нарциссе Малфой.

В 13:30 у Министерства. С нетерпением жду нашей встречи.

Гермиона Джин Грейнджер.

Она отправила и это письмо, после чего вышла со спальни и направилась на кухню. В душе чувствовалась горечь после ночного кошмара, но в целом Грейнджер была весьма довольна собой. В нос снова ударил знакомый и настырный аромат полевых цветов и весенней свежести, хотя на завтрак были всего лишь оладьи. Рольф сидел за столом, поливая свою порцию кленовым сиропом, пока Гарри допивал утренний крепкий кофе.

— Доброе утро! — громко поздоровалась Гермиона и одарила парней улыбкой. — Как спалось?

— Я так полагаю, что сегодня всё Министерство будет обсуждать лишь одну новость, — мрачно ответил Поттер. — «Гермиона Грейнджер вызвалась защищать в суде убийцу своих родителей».

Вот каждый и обнажил свою душу. Грейнджер предстала перед Поттером той, кем являлась на самом деле последние годы — циничной и расчётливой, искушённой деньгами и движимой лишь местью, а он, в свою очередь, больше не заботился о её чувствах и переживаниях. Вряд ли они смогли друг друга оттолкнуть всего за одну ночь, или даже за ту неделю, что девушка была в Англии, но ранили оба равноценно. Они собственноручно бросали камни в свою хрупкую и драгоценную дружбу.

И каждый чувствовал ком в горле, пока искал самую болезненную точку в собеседнике. Хотелось стереть из памяти все эти последние дни, откровения, обещания и условия. Гермиона знала, что пройдёт время, и даже этот утренний диалог превратиться в кошмарный сон, который никогда не отпустит, который будет преследовать даже после смерти. Грейнджер рушила свою жизнь, отталкивала людей, которые протягивали ей руку, которые верили в её спасение. Такова была её вторая сущность — ей нравилось страдать, ей нравилось быть жертвой и она хотела мстить за свои страдания.

И всё, чего боялась девушка сейчас, что когда-то ей захочется отомстить Поттеру за его какие-то небрежные слова. Ей было проще просто оборвать эти нити, страдать по их прежней дружбе, чем она навредит ему. Гермиона уже раз видела страдания на лице близкого друга, когда Рольф лежал в ресторане с кровавыми подтёками на лице — и это было больно.

— Сколько в тебе настоящего, Гермиона? — Гарри снова попытался спровоцировать её на откровенность. — Ответь мне!

— Ты не хочешь этого знать, — её голос дрогнул.

— Ты в слезах мне рассказывала о том, что Нарцисса пишет тебе письма, но как оказалось, что ты ждала этого! Ты писала жене Гранта слова поддержки, но как оказалось — ты сама его убила! Ты кричала о ненависти к Малфою, но взялась за его дело!

Она молчала. Все её эмоции были не наигранны, они были искренними и оставался вопрос только в том, какая из её личностей боится своего прошлого и кидается в истерику, а какая решает вступить в игру. Гермиона знала, что давно не здорова, что она давно вляпалась в серьёзные проблемы, но сначала нужно довести всё до конца, и только потом думать о ментальном благополучии.

Девушка вспомнила Скарлетт Питерс, которая точно знала о диагнозе своей пациентки и пыталась ей помочь. Гермиона добавила в мысленный список дел поход в Мунго, но тут же вернулась к реальности, где Поттер пытался обнажить её истинный облик.

— Я не хочу видеть тебя в своём доме, — бессильно ответил Гарри. — Это всё бессмысленно — ты не та Гермиона, которую я знал.

— Уверен ли ты в том, что когда-то знал меня? — прошептала Гермиона, почувствовав жжение на бёдрах. — Эта история началась очень давно.

Два незнакомца, знающие друг друга наизусть, смотрели друг на друга глазами полных презрения. Гермионе хотелось обнять его и сказать о том, что она делает это только ради его безопасности, потому что Рольф был прав. С ней всегда чувствуешь себя в опасности — это бомба замедленного действия. И сейчас Гарри прыгал со всей силы на этой пороховой бочке, даже не подозревая, что скрывается под ней.

Она никогда не сможет быть такой, какой он привык её видеть — она монстр, которого взрастили очень давно.

— Ты такая же, как и Пожиратели, — он вернул ей те самые слова. — Мне жаль, что я считал, что вас что-то отличает. Нет. Ты видишь удовольствие в страданиях других людей, и перестань прикрываться благородной местью. Похоже, что всё-таки Гермиону, которую я любил, убила Беллатриса Лестрейндж.

— Достаточно! — вскрикнула девушка. — Я поняла, что ты думаешь обо мне.

Чем больше она молчала, тем больнее было всем вокруг и ей тоже. Она ведь понимала, что когда-то солнце над ней погаснет, сердце окончательно треснет на части и она увязнет в тёмных думах. Теперь Гермиона сможет только вспоминать о потерянном счастье, потому что слабые золотые нити разорвались и померкли на этой кухне. Зелёные глаза смотрели на неё с надеждой, будто бы и сам Гарри ждал, что она вот-вот кинется к нему в объятия, которые всегда помогали.

Ей хватило полчаса, чтобы собрать все свои вещи, а Поттер всё так же сидел на кухне. Похоже, что ему было абсолютно наплевать на то, что он опаздывает — он словно хотел убедиться в том, что закроет за ней двери. И Рольф на неё смотрел безразлично, но она не осуждала его, потому что сама так хотела. Было бы куда сложнее, если бы ей пришлось повторять каждое своё отвратительное слово, только уже в адрес Саламандера, и похоже, что как раз таки он понимал, чего она добивалась. Ей будет проще поджечь вторую красную ниточку, ведущую к следующей надписи, если она останется одна. Не нужно будет думать о чьём-то разбитом сердце, ведь все уже разбиты и превращены в горсть осколков.

— Я люблю тебя, Гарри, — она обняла его, хотя до последнего не планировала этого делать. — Прости меня, пожалуйста.

— Видит Мерлин, я хочу, но не могу, — он обнял её в ответ. — Помни, что я всегда рядом. Я не отказываюсь от тебя. Я просто хочу дать тебе время, моя хорошая. Ты же помнишь, что ты навсегда в моём сердце… Разберись в себе, я прошу тебя, Гермиона…

Эти слова, как острые ножи по её оголённой душе. Она могла бы сейчас снова обещать, но она не хотела больше врать — не хотела говорить слова, в которые он поверит. Гарри всегда ей верил — что бы она ни говорила и кем бы не являлась. Так пусто на душе давно не было и столько жизненных нитей в ней давно не обрывалось, как в этот самый момент. Золотое Трио — это лучшее, что случалось с ней.

— Я люблю тебя, — прошептал ей на ухо Рольф. — Только одно твоё слово, Гермиона…

— Вот моё слово, мой дорогой, — она закрыла глаза. — Отпусти… Дай мне уйти. Ты знаешь, что я не остановлюсь. Ты уже пытался когда-то.

Они просто прощались. Поттер отпустил её, зная то, кем она была. Возможно, что его бы осудили за это, но по-другому он не мог. Парень понимал, в кого превратилась Гермиона, и что она может совершить ужасные поступки, но всё, что он мог — это просто попрощаться. Может быть, что именно он станет тем человеком, который когда-то направит в неё палочку и запустит Непростительное, что навсегда остановит её сердце. А может быть, это будет кто-то другой, кому он отдаст такой приказ. Он шагнул через край, позволив ей воплотить свой план, но ведь он никогда не лгал, — он до последнего будет на её стороне, каким бы человеком она ни была.

Она навсегда в его сердце, и это ничего не изменит.

***

Старый ветхий дом на Эбби-Роуд, который так и не продали десять лет назад. Её карие глаза полные слёз, пока всё тело жжёт от воспалившихся невидимых ран. Гермиона опустила голову и всё, что увидела — это свои руки в крови. Они выглядели точно так же, как десять лет назад. Она почувствовала боль в коленях, как в тот день, когда ползала по полу родительского дома, собирая останки своих родителей. Сегодня она наконец-то вернулась в свой Ад, в свою клетку, где всегда было невыносимо жарко, где адское пламя обжигало сердце, превращало в пепел человечность и поджигало ярость.

Девушка разворошила уже все страницы своего мрачного прошлого, осталось только переступить порог старого дома. Эти стены хранили очень много секретов, и не хватило десяти лет, чтобы эти воспоминания померкли. Пятна засохшей крови были всё такими же пёстрыми, липкими и холодными, а кошмарный запах гниющих тел чувствовался от распущенных волос. Гермиона ощущала, как кровь замерла в жилах, лёгкие отказывались нормально работать, и болью отдали швы на левой руке. В этом доме была её камера, в которой она провела все эти годы, пока думала, что убежала так далеко. Пока новая Гермиона Грейнджер строила блестящую карьеру за океаном, то та самая гриффиндорка иссыхала в этих стенах.

Она верила в то, что родители наблюдают за ней, и именно в этот момент испытывают гордость за то, что она нашла в себе силы аппарировать сюда. Ведь это было единственное, за что можно было испытывать гордость. Все остальные поступки их дочери вызывали только отвращение. Гермиона помнила, как мечтала, чтобы мама и папа гордились тем, что их дочь — Министр магии, но на деле всё вышло совсем иначе.

Старенький дом, что сдерживал в себе самые большие ужасы прошлого, что навсегда разделил её жизнь на «до» и «после». Четыре шага длинною в вечность, как по раскалённым углям — она заставляла себя преодолеть это расстояние к дверям, чтобы убедиться в том, что затеянная ею игра не напрасна. Она снова была той девятнадцатилетней гриффиндоркой, прошедшей все круги беспощадной Войны — загнанная в угол, раненная, но с полной грудью надежды. И единственным отличием сейчас было только то, что теперь надежды не было — были только шрамы на сердце, которые кровоточили.

Гермиона до сих пор помнила, с каким трепетом в груди бежала к белой двери родительского дома и как сильно стучала окровавленными кулаками, но не никто не открыл. Она надеялась на то, что почувствует теплоту материнских рук и услышит смех отца, но её встретила гробовая тишина и пронизывающий холод. Девушка пропустила мимо ушей все опасения лучших друзей, и, несмотря на риски, прибыла в магловскую часть Лондона — Гермиона хотела получить свой стимул бороться дальше, но получила лишь кол в сердце. Она получила болезненный укол в мёртвое сердце — это был адреналин, что заставил жить дальше — желание отомстить.

Она не успела спасти тех самых близких и родных людей, которые были её смыслом жизни — она даже не узнавала в тех останках, что были разбросаны по всей гостиной. Это были отдельные части тела, которые начали гнить и превращаться в мусор — вот во что Пожиратели превратили её жизнь. Грейнджер почувствовала, как начинает гнить в момент, когда её тонкие пальцы коснулись отрубленной руки мистера Грейнджера. Небесно-голубые стены были в кровавых отпечатках небольших ладоней — миссис Грейнджер пыталась бежать от убийц, но дальше прихожей ей не удалость убежать.

Гермиона открыла глаза, замечая на полу царапины от ногтей. Пятна крови стали практически чёрными, а вся мебель покрылась толстым слоем пыли, только она не могла скрыть весь ужас, отпечатавшийся в гостиной. Девушка провела пальцами по холодной стене, пока внутри каждый орган разрывался на части, а в ушах слышались отчаянные крики отца и матери. Все десять лет она в своих кошмарах пыталась спасти их, хоть и понимала, что это лишь иллюзия и обман.

Каждый дюйм её тела горел в адском пламени, пока слёзы обжигали бледное лицо. Она стояла в эпицентре того урагана, в котором жила последние годы — её душа разлетелась раз за разом на миллиарды осколков, и когда наступал момент, что приходило осознание — вот-вот и всё закончится, но нет. Пытка крутилась на старой пластинке, что была на повторе, но она сама же её и поставила. Гермиона буквально прикасалась к дверям своей клетки, что была построена из костей родителей, а под ногами валялся кожаный ковёр с извилистыми узорами, повторяющие её карту шрамов.

Казалось, что даже солнечные лучи, которые проникали через большое окно — были холодными и облучали тело радиацией. Этот дом был ядовитым, был пропитан горем и отчаянием, и лучшим решением для него было просто снести, сравнять с землей, чтобы больше никто сюда не вошёл. В камине не горел огонь все эти годы, а на кофейном столике лежала разбитая рамка с семейной фотографией. Гермиона посмотрела на картинку, где они были все втроём — счастливые, беззаботные и живые, а теперь была только она. Она даже не смогла их нормально похоронить и ни разу не была на той могиле, где стоял памятник без даты. Девушка не знала в какой день сердца самых любимых людей прекратили биться.

Она поднялась в свою спальню, где её интересовала лишь одна вещь — старый потёртый ежедневник с золотистой закладкой, который она прятала за книгами на нижней полке. Быстрыми шагами девушка перемещалась по дому, стараясь не задерживаться и не осматриваться вокруг. Гермиона затаила дыхание, когда достала то, что искала, а сердце больно сжалось. На обложке была приклеена фотография, на которой она стояла в обнимку с Роном и Гарри после второго курса. Девушка попросту уже не обращала внимания на слёзы, которые бесконтрольно срывались с глаз, оставляя мокрые отметины на старом ежедневнике.

Открыла первую попавшуюся страницу, а сердце остановилось.

… всегда говорила. Но что я могу с этим поделать? Кому мне пожаловаться на то, что меня тревожит? Хорошо Гарри, который максимум, о чём задумывался — это отработка у Снейпа. Он может этим со мной поделиться, а я не могу ему рассказать о том, что тревожит меня. Ни ему, ни Рону, ни даже Джинни. Они неправильно меня поймут, потому что даже я себя не понимаю.

Как можно понять девушку, которой нравится Драко Малфой? Вот и я не понимаю себя, как бы ни хотела. Я очень глупая гриффиндорка. И я очень надеюсь, что это быстро пройдёт. Это должно пройти.

Она действительно тогда была глупой, потому что даже не догадывалась, к чему всё это приведёт. Ничего не прошло, как бы она на это не надеялась. Одна-единственная её оплошность привела к огромной чреде ошибок и сплошной болезненной цепочке, что с каждым днём всё сильнее затягивалась узлами на шее. Гермиона вообразила себе, что сможет изменить кого-то любовью, но вместо этого этот человек изменил её.

И далеко не любовью.

Сейчас она понимала, что готова была простить тому человеку всё. Абсолютно всё и прощала, а он в ответ лишь продолжал наносить глубокие раны острым ножом. Каждое его действие, каждое слово, каждый взгляд и насмешка — он плевал на те самые светлые чувства, на которые была способна Гермиона Грейнджер. И Гарри даже не догадывался о том, что каждую ночь перед сном, пока они кочевали с палаткой, она молилась за троих людей, которых мечтала увидеть живыми. И даже не догадывалась о том, что третий убил первых двоих. Так было ли ей за что мстить этому человеку?

Гермиона спрятала ежедневник в расшитую сумочку, а фотографию, что лежала все эти года на старом столике закинула в камин, в котором впервые за десять лет загорелся огонь. Она вышла из дома, оставив разожженный камин и яркое пламя. К сожалению, она не могла так же поступить со своими воспоминаниями.

========== Глава 13 ==========

Комментарий к Глава 13

13 глава – очень важная глава во всём повествовании.

Я не буду снова вам напоминать метках, вы и так всё прекрасно сами знаете.

Просто хочу сказать о том, что эта работа нацелена вызвать у читателя не чувство отвращения или ненависти к автору, а лишь поднимает социально важные темы.

Я хочу, чтобы каждый читатель понимал, к чему может привести буллинг/психологическое насилие/физическое насилие/проблемы доверия. Эта работа написана с целю поднять такие важные вопросы и осветить то, как важно говорить о своих проблемах и разговаривать с близкими о том, что с вами случается.

Берегите себя, мои хорошие. ❤️

Прошлое не уходит навсегда. Оно лишь прячется до поры до времени.

Июнь, 2008.

Она посмотрела свои туфли, что совсем не вписывались в её привычный образ. Никаких чёрных лодочек, правильного макияжа и дорогих украшений. На ней простая белая хлопковая рубашка, а поверх простой джемпер ненавистного тёмно-красного цвета. Никто, кроме самой мисс Грейнджер не знал о том, как сильно она ненавидит этот цвет. Каждый раз, когда на ней появлялось что-то красного цвета — это был вызов самой себе, немое наставление на то, что нужно продолжать бороться.

Сейчас она была полной противоположностью себе вчера. Явно к ним с Нарциссой было слишком много внимания, когда они вместе появились в стенах Министерства. Гермиона очень плохо помнила, что было после её визита в родительский дом. Знала, что обменялась с Кингсли несколькими словами холодного приветствия, и потом прозвучали заурядные фразы в качестве потенциального адвоката мистера Малфоя. Гарри был прав, когда сказал, что это станет главной новостью. Кажется, она успела даже утром заметить какую-то статейку в «Ежедневном Пророке».

Но прямо в этот момент она думала совершенно о другом.

Сегодня ей подыгрывала даже погода, которая позволила надеть обычные чёрные брюки вместо классической юбки. Гермиона была одета так, словно сошла с одной из своих старых школьных колдографий. С той самой, где она ещё не знала, что такое боль. Не хватало только безобразной копны волос на голове и блеска в карамельных глазах, но ведь он погас в тот самый день. В тот злосчастный день, когда она возвращалась из библиотеки, будучи одетой практически так же. Она потом выглядела так каждый день, раз за разом напоминая себе об одном и том же. Грейнджер закрыла глаза, пока внутри вскрывались давно гниющие раны, о которых знала только она одна.

Это были те страницы её жизни, которые ей всегда хотелось сжечь, но рукописи не горели.

Гермиона знала, что один шаг отделял её от того, чтобы окончательно сойти с ума, чтобы вспомнить всё, что пряталось в сознании. Или попросту было заперто там. Она сама себя привела сюда, но не думала, что боль спустя долгие годы будет точно такой же — ядовитая, горькая, с металлическим привкусом.

— Добрый день, — холодно кинула девушка дежурному Колдуну. — Меня зовут Гермиона Джин Грейнджер, и у меня встреча с моим подзащитным.

Внутри всё переворачивалось. После всего своего кошмара она оставалась жива, вот так — она дышала. И самая большая её мечта осталась несбыточной: чтобы Малфой подох, а она наконец-то ожила по-настоящему. Но вместе этого Грейнджер шла его отмазывать.

— Проходите, — мужчина сделал шаг в сторону.

Всего несколько шагов и одна дверь отделяли её от теней прошлого, которое казалось давно забытым, но нет. В её жизни никогда не наступал момент, когда бы она могла хотя бы на миг выдохнуть спокойно — это всегда был мираж. Её сердце вылетало из груди, пока она дрожащими руками тянулась к двери. Назад пути уже не будет. Это будет больнее, чем когда-либо.

Она закрыла глаза, а в следующий миг, когда открыла, то увидела перед глазами Малфоя.

Он сидел за столом, опустив голову и потупив взгляд в одну точку. Он выглядел мёртвым, словно от него осталась только одна оболочка, как когда-то и говорил Грант. Гермиона сглотнула, пока всё тело парализовало от страха — она должна ликовать, ведь видит побеждённого врага, но вместо этого ей хотелось просто убежать. Откинуть в сторону папку с документами, закрыть лицо и просто бежать. Спотыкаясь, сбивая ноги в кровь, но только подальше отсюда — подальше от живого напоминания всех своих кошмаров.

Её сердце остановилась, а внутри всё сжалось. Она чувствовала, как кости больно хрустели, пока все стены в голове превращались в обычную пыль. Все эти годы Гермиона выстраивала вокруг своих кровоточащих ран толстые бетонные стены, чтобы скрыть все свои слабые места от врагов, но Малфою даже не понадобилось на неё смотреть. Одно его присутствие в нескольких шагах переломало в ней всё, что она пыталась выстроить.

С ним так было всегда, и она помнила об этом. Словно у этого человека была над нею неописуемая власть, но ведь прошло столько лет. Гермиона пыталась быстро возвести назад свои ментальные щиты, но тщетно — обнаженная, израненная и хрупкая, как и всегда. Как можно было говорить о победе, когда твой враг и был тем одним-единственным оружием, чтобы способно уничтожать тебя раз за разом?

В горле стал ком, пока глаза наполнились слезами. На теле разом болью отдал каждый из шрамов, что она нанесла себе на протяжении этих долгих лет, ведь в каждый была вложена боль, что причинил этот человек. Горели и те шрамы, что нанесли ей чужие руки. Она знала, что он виноват, что он сделал всё для того, чтобы сломать её. Гермиона стала такой, потому что когда-то её к этому подтолкнули — её втянули в очень жесткую игру, где было всего два варианта конца. Либо сломаться, либо сломать своих обидчиков в ответ.

Ей понадобилось много лет, чтобы наконец-то ударить в ответ.

— Здравствуй, — прошептала Гермиона.

Миллион осколков битого стекла разлетелось по душе, превратив ту в кровавое месиво.

— Здравствуй, мисс Грейнджер, — Малфой поднял голову, и они встретились глазами.

Всё те же серые глаза, которые были зеркалом всех её бед. Даже сейчас ей казалось, будто в них проносится вся её жизнь, вся её боль, которую в ней взрастил когда-то юный слизеринец.

— Я — твой адвокат, — Грейнджер небрежно швырнула папку на стол, но сама так и не решилась сесть напротив. — Я изучила твоё дело. Тебе есть что добавить к тому, что изложено на бумаге?

— Я не виновен, — глухо, почти безразлично, ответил Драко. — Я этого не делал.

— Для меня эти слова ничего не значат, — выплюнула Гермиона. — Мне нужны факты.

Она почувствовала, как под рёбрами, с правой стороны запульсировал старый шрам. Чувствовала, как «луна» снова горела под грудью. Левая рука интуитивно прижалась к месту старой раны, а из глаз вырвалась первая слеза. Девушка боялась, что сегодня он впервые закровоточит, как свежая рана, как это было много лет назад. Грейнджер не была готова к этой встрече, как бы она не убеждала себя в обратном. И дело было далеко не в том, что она слабая или боялась. Нет.

Всё было куда хуже, и она просто не могла этого отрицать. Перед глазами снова всплыли старые страницы потёртого ежедневника, и захотелось тут же отмахнуться.

Она просто видела в глазах Малфоя себя, только шестнадцатилетнюю — глупую, наивную и раненую. И, кажется, готовую бежать за этим человеком, пока тело покрывалось новыми ранами. Ведь такой он оставил её тогда в Выручай-комнате. Он думал,что она не видела его, а Гермиона до сих пор помнила, как лежала на холодном полу и молила Мерлина о смерти, пока Малфой просто ушёл, оставив её в таком виде.

Каждый новый удар, который преподносила судьба, был с привкусом Малфоя, его издевательского тона, холодных серых глаз и равнодушия. Ей хотелось, чтобы хоть кто-то понимал всю силу её ненависти к нему, чтобы поняли, что ей есть в чём его винить. Он — один большой ледовитый айсберг, в который она когда-то втаранилась в разбега, и этот лёд проник в самое сердце.

Ей хотелось кричать о ненависти, но не получалось — что-то внутри этому противилось, а от этого хотелось ненавидеть уже себя.

— Ты всё ещё ненавидишь меня, но зачем-то нанялась ко мне в адвокаты, — протянул Драко.

Не так должна выглядеть их встреча, но иной она быть не могла. Это не встреча двух старых друзей, и даже не встреча врагов. Это была встреча жертвы и палача, но они должны были поменяться ролью. По крайней мере, Гермиона рассчитывала на то, что уступила место жертвы Драко, но на деле всё выглядело так же, как и много лет назад. Возможно, что Малфой больше не держал её ногой, но гильотиной по-прежнему управлял он.

— Ты думал, что я тогда тебя не видела, — она скрестила руки на груди и закрыла глаза. — Но ты ведь там был, не так ли? Ты видел, что со мной сделал Монтегю и Гойл?

Так много раз Грейнджер прокрутила в голове момент, когда задаст ему этот вопрос. Сколько вопросов ей ещё предстоит задать этому человеку, чтобы получить в ответ удар? Когда впервые он ударил настолько сильно, чтобы она поняла, что прощать нельзя? Кажется, что именно с того дня, когда они встретились впервые за завтраком в Большом зале. Гриффиндорка хотела кричать во всё горло, чтобы каждый мог услышать, насколько Малфой ужасный, но вместо этого вынашивала этот вопрос до сегодняшнего дня. Ей было плевать, что кто-то узнал бы её историю позора, что кто-то увидел бы её израненную душу — Гермиона хотела вскрыть его душу, будто бы ему было не всё равно.

Сейчас уже было плевать. Наверное.

Чтобы рассказать ей эту историю, следовало бы начать повествование ещё с четвёртого курса, но ведь тогда было не так больно. Тогда Малфой лишь искромсал её наивные детские чувства, а ей так хотелось, чтобы он понял, когда был нанесён первый серьёзный удар. Гермиона хотела, чтобы он смотрел на неё с такой же болью, как и она на него — чтобы он видел в ней отражение своих мерзких поступков. Гермиона Грейнджер — живое напоминание о том, что Драко Малфой может быть виновным, что ему есть за что ответить, но об этом просто промолчали.

Она промолчала об этом.

Он поднял голову и затаил дыхание. Гермиона провернулась к Малфою, встретившись с ним взглядами. Он только сейчас понял, а она только сейчас впервые позволила себе об этом не то, что думать, а говорить вслух. Драко даже не догадывался, что нанёс ей удар ножом в спину задолго до суда в августе 1998-го. Гермиона на тот момент знала, какая на вкус боль, которую доставлял Малфой.

Ей было за что мстить этому человеку, но она отказывалась от этой мести. Всегда отказывалась.

Она прощала, тем самым делая его удары ещё более болезненными.

— Тогда ты тоже был не виноват? — её бледное лицо блестело из-за слёз. — Почему я не могу отыскать у себя в голове хотя бы одну ситуацию, чтобы ты не был виноват передо мной? Ты же всегда старался меня ударить побольнее.

— Я не…

— Я просто нуждалась в помощи, а ты сбежал. Ты знал, что они сделали, но продолжал надо мной издеваться, — Грейнджер сделала шаг к нему. — Ты думал, что я слабая, но смотри, что с нами стало.

— Они были моими друзьями…

— А я была обычной грязнокровкой, — перебила его Гермиона. — Ведь именно так ты меня назвал через неделю во время совместного занятия у Снейпа. Да, я грязнокровка, а ещё я — обычный человек. Ты мог просто позвать кого-то на помощь, просто чтобы кто-то мне помог, если не хотел сам марать о меня руки!

Шрам на боку больно горел, отшвыривая девушку в далёкое прошлое, напоминая о том дне, когда она заработала себе первое болезненное напоминание о том, что навсегда останется в её голове. И на её теле. По сравнению с этим, все выходки и унижения Малфоя сходили на нет.

Её губа разбита, волосы спутаны, а вся одежда разорвана. Из-за слёз она не могла рассмотреть собственные руки, что болели из-за ссадин и глубоких порезов, которыми её наградили часом ранее. Грейнджер лежала на холодном полу, чувствуя под собой собственную засохшую кровь и слюну. Она попыталась пошевелиться, но тут же вскрикнула из-за жгучей боли между ногами.

Девушка потянулась правой рукой к своей промежности. Одно лёгкое касание принесло ей такую боль, что по телу прошёлся электрический разряд. Тонкие холодные пальцы вмиг измазались в липкую кровь в перемешку со спермой. В горле встал ком, а через секунду она опустошила свой желудок, содрогаясь от боли. Каждый дюйм тела был ей отвратителен — ей хотелось снять из себя кожу, чтобы наконец-то перестать чувствовать тепло от чужих прикосновений.

Те, кто затащили её сюда, скрылись полчаса назад, но она продолжала чувствовать отвратительное горячее дыхание на своей шее. Гермиона поджала ноги, преодолевая адскую боль, и надеялась лишь на одно, — что сейчас станет легче, что она просто умрёт от накатывающих волн агонии и боли. Девушка обращалась в молитве к самой Смерти, чтобы вся эта пытка прекратилась. Но секунды превращались в минуты, в минуты — в часы. Гриффиндорка на своей шкуре чувствовала, что такое вечность в муках.

Внезапно послышались отдалённые шаги. Гермиона повернула голову, переступая через жгучую боль в теле. Она не могла сфокусироваться на силуэте, который приближался к ней.

— Помогите… — еле слышно прошептала девушка. — Пожалуйста…

Звуки шагов затихли.

Неужели кто-то смотрит на неё?

Грейнджер пришлось приложить титанические усилия, чтобы поднять голову, но всё, что она увидела — это удаляющийся силуэт Драко Малфоя. Это точно был он — Гермиона узнала бы его из тысячи, из миллиона, даже находясь на пороге смерти. Он просто посмотрел и ушёл, оставив её на том же месте, где её оставили Монтегю и Гойл.

Лишь частично девушка помнила, как дотянулась к окровавленному осколку зеркала, которым один из слизеринцев наносил ей порезы на бёдрах и руках. Гермиона всадила себе осколок в правый бок, чуть ниже рёбер, и закричала от боли. Только так она могла убедиться в том, что всё ещё жива, что это не ад, а всего лишь её жизнь.

Серые глаза Малфоя ни на секунду не отрывались от неё, пока она продолжала молчать. Единственное, что смогло перекрыть это воспоминание — это смерть родителей, к которой так же был причастен всё тот же человек. Хотя Гермиона простила ему его безразличие, и снова бежала к нему на встречу, натыкаясь на острые скалы. Она бесконечное количество раз стучалась в его закрытые двери, выводила на них своей кровью обращения, но он продолжал бить в ответ. Когда-то она пыталась спросить у себя: почему ей суждено испытывать боль только от руки одного и того же человека? Но никто та к ей и не ответил.

— Почему это всегда ты? — тихо спросила Гермиона. — Почему каждый мой шрам носит твоё имя?

Но он молчал, а она и не ждала ответа на этот вопрос. Её неспособность прикоснуться к собственному телу, и долгие годы, которые она пыталась не дёргаться из-за прикосновений других мужчин — это заслуга друзей Малфоя, что решили развлечься с мерзкой грязнокровкой. Но и Малфой был в этом виноват не меньше, потому что знал, что с ней случилось и кто это сделал. Он продолжал ходить в коридорах, бросать едкие комментарии в её адрес, и вряд ли его преследовал образ полумёртвой гриффиндорки. То, что он увидел в Выручай-комнате ни на миг не смягчили его отношение к ней. Она продолжала оставаться для него второсортным мусором.

— Мне жаль, что всё так случилось, — он опустил глаза. — Но я не мог тогда поступить иначе.

— Ты всегда не мог поступить иначе, — девушка смахнула слёзы с лица. — Я хочу, чтобы ты знал, что я тут только потому, что твоя мать готова за это платить. Я — первая в очереди из тех, кто желает тебе смерти, Малфой.

— Я бы не стал сопротивляться, если бы ты пришла ко мне с ножом, — он сидел всё так же с опущенной головой.

— Я думаю, что мы поговорим о том дне, когда были убиты Астория и Скорпиус, когда тебя переведут под домашний арест, — Гермиона села напротив него, сложив руки в замок. — Если всё пойдёт по плану, то надеюсь, что уже к концу следующей недели ты окажешься в Мэноре.

Она пыталась побороть в голосе дрожь, но ей даже не удавалось совладать со своими руками, которые ходили ходуном. Единственное, чего не могла объяснить Гермиона, это то, что её сейчас одолевали совсем иные эмоции нежели она себе представляла. Не было гнева, ненависти или всепоглощающей злости — была просто жгучая боль, жалость к себе и желание расплакаться. Пусть она и видела в Малфое отражение всех своих бед, но вместе с этим там были ещё и те эмоции, которые она запретила себе чувствовать по отношению к себе много лет назад. Она была слабой перед ним, и даже ненависть не помогала.

— Ты должен быть со мной честен, — прокашлялась Гермиона. — Я — твой адвокат, и я должна быть в курсе каждого твоего вздоха в ту ночь.

Она разлеталась на миллион осколков с каждым словом, но понимала, что так нужно. Ей нужно быть его адвокатом, а иначе не получится. Малфой молчал, не произнося не слова, пока Грейнджер продолжала слышать все его слова, сказанные ещё в школе. У неё не получалось сдерживать своё больное подсознание, и она понимала, что для первой встречи этого достаточно — она поняла свой допустимый порог, свою силу самообладания.

У неё не было козырей перед этим человеком. Почти.

— Я тебе не верю, — произнёс Драко. — Неужели тебя теперь интересуют только деньги? Ты действительно готова защищать меня только из-за того, что моя мать достаточно тебе платит?

— Меня не интересует: веришь ты мне или нет, — девушка направилась к двери. — Меня лишь интересует: веришь ли ты сам себе, Драко Малфой?

Она буквально выбежала, прямо как десять лет назад, когда услышала правду из уст слизеринца. Опять так же жгли бёдра, бесконтрольно стекали слёзы и внутри зияла невозможная пустота. Грейнджер была буквально в шаге от того, чтобы отказаться от этого дела, отказаться от своего плана — отказаться от всего, и снова вернуться в Америку, в свою квартиру. В сердце было так тихо — гробовая тишина, как у мёртвого человека, коим она на самом деле давно и была.

Улицы сменялись одна за другой, пока стеклянные глаза Гермионы смотрели сквозь толпу волшебников. Возможно, что кто-то её узнал и даже поздоровался, но она не обращала на это внимание. Ей снова казалось, что она пробирается через огромную тучу студентов, которые толпятся у дверей Большого зала. Опять слишком много мерзких прикосновений, что вот-вот спровоцируют её на очередную паническую атаку и болезненный приступ. Грейнджер просто вмиг перестала видеть в себе взрослую девушку — она снова маленькая девочка, которая вынуждена выживать один-на-один со своими сжигающими чувствами.

Ей так хотелось сдаться в плен всем этим воспоминаниям и принять заслуженное наказание, хоть она и не понимала за что. Душа высохла, а в горле постоянный ком. Гермиона не обращала внимания на боль в левой руке, но швы, что снова начали расходиться — продолжала идти прямо, чтобы исчезнуть посреди улицы.

— Мисс? — перед лицом появилась низенькая рыжая девушка, что явно испугалась неожиданной гостьи. — Я могу чем-то помочь?

— Мне нужен мистер Тики, — монотонно ответила Гермиона. — Скажите ему, что к нему прибыла мисс Грейнджер.

— Да, конечно.

Даже зная, что Скарлет ей не поможет — она подсознательно пришла к ней. Гермиона нуждалась в помощи, хотя прекрасно понимала, что стоит кому-то протянуть ей руку и она отвергнет эту попытку. Она привыкла быть жертвой, а ещё привыкла быть сама себе лекарем, который способен залечить раны. Временно и весьма извращённым методом, но способен.

— Моя дорогая мисс Грейнджер! — радушный голос Януса Тики заставил её содрогнуться. — Рад Вас видеть.

— Добрый день, — она постаралась улыбнуться. — Я нагрянула, чтобы встретиться со Скарлетт. Это возможно?

— Конечно, — мужчина указал ей на дверь. — Она только вернулась с прогулки. Думаю, что Вы можете с ней поговорить. Возможно, что это позитивно скажется на ней, потому что она отчётливо произносит Ваше имя и несколько раз спрашивала о Вас.

— Да? — она затаила дыхание. — А что спрашивала?

— Мисс Дагворт несколько раз спрашивала, почему Вы к ней не приходите, — Янус открыл дверь. — Я оставлю Вас ненадолго.

— Спасибо, — Гермиона кивнула и закрыла за собой дверь.

Скарлетт стояла у окна, наблюдая за тем, как расходятся грозовые тучи, сменяясь солнцем. Было так странно видеть её со спины — никакого пронзительного и понимающего взгляда и привычного добродушия. Гермиона в этот раз пришла ни к своему психологу, которая была готова всегда выслушать и помочь — она пришла к своей жертве, которая не заслуживала этого.

На миг она почувствовала себя Малфоем, но тут же загнала эту мысль в угол. Хотя по-хорошему, Грейнджер ничем не отличалась от неё — причинила боль близкому человеку, незаслуженно и очень жестоко.

— Скарлетт? — Грейнджер прикусила губу, словно боялась увидеть её глаза, и осуждение в них. — Ты узнаёшь меня?

— Ты — Гермиона, да? — девушка заинтересовано оглядывала её с головы до ног. — Мистер Тики мне много рассказывал мне о тебе, и показывал мне твои воспоминания обо мне, — Скарлетт подошла к ней вплотную и резко обняла. — Что со мной случилось? Кто это сделал со мной, Гермиона?

Она чувствовала в каждом слове своего психолога такую боль и отчаяние из-за непонимания того, что с ней случилось. Эта девушка лишь понимала, что у неё было прошлое, которое кто-то беспощадно отобрал, а ещё она видела в Гермионе единственного близкого человека. Её крепкие объятия говорили вместо неё — говорили о том, как она ей верит, как рада видеть и как хочет чувствовать от неё поддержку. Грейнджер боялась прикоснуться к Скарлетт, чтобы не почувствовать всю эту боль.

Безысходность и обречённость — это то, что изо дня в день терзало Скарлетт, но чем ей могла помочь Гермиона? Она ведь даже не догадывалась о том, что обрела на муки не только бедную девушку, но и себя. Как смотреть ей в глаза и обещать, что всё будет хорошо? Скарлетт Питерс стала живым отражением всей той гнили, которая жила внутри Гермионы. Ещё одним отражением.

— Я буду рядом, — Гермиона наконец-то прижала к себе Скарлетт. — Прости меня, моя хорошая…

— За что?

— За то, что допустила это, — в горле стал ком. — Я не уберегла тебя от этой тьмы… Прости меня, если сможешь.

Скарлетт не понимала о чём говорит Гермиона, и просто ничего не ответила. И Грейнджер придётся с этим жить — она не сможет от этого убежать, как бы не старалась. Даже если она купит дом в новой стране, в новом городе, на другом континенте — ей никогда не удавалось сбежать от того, что она сделала. Это всегда возвращалось больным напоминанием: безобразным шрамом на теле, ароматом полевых цветов, привкусом беладонны — чем угодно. Гермиона слишком хорошо себя знала, а поэтому крепче прижалась к Скарлетт, чувствуя её учащённое сердцебиение.

Как бы она не убеждала себя в том, что в ней и следа не осталось от былой гриффиндорки, но кое-что не удалось искоренить — это угрызения совести. Да, теперь это всё было присыпано безразличием, равнодушием, мстительностью и горой успокоительных, но факт оставался фактом. Грейнджер отдавала себе отчёт в том, что её поступки — не удел благородных людей. Она — убийца, лгунья и последняя сволочь. Вряд ли сейчас Гермиона уж слишком сильно отличалась от Малфой, возможно, что она даже переплюнула его.

Пока Скарлетт о чём-то рассказывала Гермионе, то в её голове смешались все недавно пережитые моменты. Она вспоминала слова Гарри, глаза Рольфа и мертвецки-бледное лицо Малфоя. Её жизнь давно уже отличалась от того, чего она сама себе когда-то желала. У неё не было той светлой любви, которая бы залечила все раны; не было сил на прощение; не было какого-то иного стимула для существования. В ней не было человечности.

А если и была, то угасала с каждым днём. С каждой горящей красной ниткой.

Она была адвокатом, который изучал психологию преступников, разбирался в их мотивации, разделял психически здорового человека от больного, но не смогла воспользоваться этими знаниями, когда пришло время разобрать себя. Одного лишь понимания, что она — больная, было мало, потому что следовало бы еще отыскать в себе мужество признать это перед другими. Гермиона ступила на троп тех ублюдков, что слепо следовали за своими больными фантазиями, и она ничем не отличалась от тех, на слушаниях которых присутствовала в далёком августе 1998-го года.

— Мне пора уже идти, — Грейнджер прервала болтовню Скарлетт о бабочках. — Прости, что вынуждена тебя оставить опять.

— Тебя что-то тревожит? — она могла поклясться, что сейчас Скарлетт к ней обратилась так же, как это было до Обливиэйта. — Ты же можешь со мной всем поделиться… Мы же сёстры.

А это был удар ниже пояса, который Гермиона сама для себя уготовила. Мало того, что она понимала, что лишила Скарлет всего, чем она жила прежде, так теперь она ещё и была для Питерс той призрачной надеждой. Грейнджер видела, как девушка смотрела на неё, пыталась отыскать в своей голове хоть что-то похожее, но тщетно. Она лишь видела спасение в своём убийце. Ведь с лёгкостью можно приравнять Обливиэйт к Непростительному, приводящему к смерти.

Обливиэйт — это маленькая смерть на каждый день, когда пытаешься вспомнить, что когда-то любил, чем увлекался, о чём разговаривал с друзьями, но в голове лишь пустота. Гермиона это прекрасно осознавала, когда хотела себя лишить всех воспоминаний, дабы дальше жить, но отказалась от этой затеи. Ей было проще жить с болью в груди нежели с пустотой.

Потому что так ты чувствуешь себя живым человеком, у которого было прошлое, были какие-то счастливые воспоминания. Без света не бывает тьмы, и наоборот.

— До потери памяти ты знала, что я — не самый лучший человек, — сквозь ком в горле выдавила Грейнджер. — Я не хочу, чтобы ты обманывалась сейчас. Я — худшее, что с тобой случалось, Скарлетт. Моя душа — это мрак.

К ней снова вернулась боль, которая ненадолго отступила. Внутри снова извергался вулкан боли, что отпечатывалась в каждом дюйме тела. Разболелись шрамы, всплыли записи старого ежедневника, раздался голос Гарри и шёпот Малфоя. Она теряла себя быстрее, чем раньше. Глупо было полагать, что стены в её голове смогут выдерживать весь этот натиск. Она не привыкла быть счастливой и потому не считала счастье чем-то обязательным для себя. Ей было привычно чувствовать удары хлыстов страдания.

— Не говори так, — Скарлет коснулась её плеча. — Возможно, что твоя душа не столь красива, как у других, но ты не думала, что это только оттого, что она изранена? Всем нам нужно немножко добра.

Она продолжала оставаться её психологом, пусть и не помнила этого. И сейчас Гермионе нужен был не рецепт от неё, а простая беседа. Скарлетт — её чистый лист, на котором можно написать всё, что тревожит, но Грейнджер не решалась взять перо в руки. Она раз уже испортила этот лист, и повторение этого ей не хотелось.

— Береги себя, — Грейнджер поцеловала её в лоб, словно на секунду поверила в то, что она — её старшая сестра. — Я обязательно ещё наведаюсь к тебе.

Всё тело пронизывала невероятная боль. Она просто умерла там, на холодном полу Выручай-комнаты, и мир остановился. Гермиона была способна чувствовать только боль — ни прикосновений рук мадам Помфри, ни голоса МакГонагалл, ни запаха множества зелий и мазей. Только искрящаяся, обжигающая и невыносимая боль. Она продолжала слышать смех Монтегю, чувствовала прикосновения Гойла и собственную липкую кровь на лице.

Грейнджер лежала и почти не шевелилась, пока Помфри обрабатывала кровоточащие раны, но ей казалось, что она бежит. Так быстро и так отчаянно, как только могла. Она не обращала внимания на то, что с ног хлестала кровь, что с влагалища вытекала сперма её насильников, а голос был сорван — ей так хотелось убежать из собственного кошмара, но на деле — она просто лежала.

Она до сих пор слышала свой же оглушительный крик, когда Монтегю вошёл в неё. Ей казалось, будто бы разом переломались все кости и разорвалась кожа. Гермиона видела перед собой бесконечную мучительную пустоту, из которой не выбраться. Её чистая и невинная душа осталась навсегда лежать мёртвой на полу Выручай-комнаты. Не было реальности, не было обезболивающих заклинаний Минерва МакГонагалл — это всё было в пустоту.

— Остановите эту боль! — вскрикнула гриффиндорка. — Прошу вас! Просто остановите это всё! Я больше так не могу!

Самое непривычное — это пустота в груди, там где должно биться её сердце. Гермиона просто не чувствовала сердцебиения, будто бы в действительности была мёртвой и только боль двигала ею. Казалось, что к ней прикоснулась тень, пронзила её тысячей мечей, но на деле это были лишь люди — те, которых она ежедневно встречала в коридорах Хогвартса.

Она не помнила, как оказалась над старым надгробным камнем. Это была окраина Лондона, где почти никогда не было людей. Глухая лесополоса, которой было не место тут, и удивительно, что этот квадратный метр давно не превратили в участок дороги. Гермиона знала, что тут есть то, о чём не знала ни единая живая душа — тут была её собственная могила.

— Привет, моя девочка, — Грейнджер наклонилась над старым надгробием. — Прости, что так давно не наведывалась к тебе. Признаюсь, я всё надеялась, что когда-то смогу о тебе забыть.

Самый обычный камень: не гранит, не мрамор и никаких цветов рядом. Это надгробие было таким же простым и обычным, как и то, что покоилось под ним. Простая, невинная и чистая душа гриффиндорки Гермионы Джин Грейнджер. Она похоронила тут сама себя ещё на пятом курсе, когда Гарри думал, что она честна с ним.

Гермиона Джин Грейнджер 19.09.1979 — 10.12.1995

— Остановите эту боль! — вскрикнула девушка и легла на холодную земля рядом с надгробием. — Просто остановите, я вас прошу…

Её не остановили много лет назад, а сейчас было уже поздно что-то менять. В нос ударил аромат полевых цветов, а на языке почувствовался металлический привкус.

Было просто поздно уже что-то менять.

========== Глава 14 ==========

Если бы у нас был шанс — мы бы дышали.

Июнь, 2008.

Она должна сидеть на кровати и чувствовать привкус собственной победы над тем, кого так отчаянно ненавидела. Каждый её шаг, каждый вздох, каждое слово — всё, что она делала на протяжении последнего года — всё это было её одним большим планом. Годы, что убивали в ней человечность и взращивали «новую» Грейнджер — это всё, чтобы в конце она лишь поджигали ниточки в правильном порядке, прикуривала сигарету и наблюдала за тем, как рушится его жизнь. Её победа должна была быть на вкус как нежнейшие битые сливки, густой мёд и сладкая вишня. Она должна была чувствовать запах табака, амбры и немного дерева.

Но вот почти рассвет, она докуривает шестую сигарету, а в сердце ноющая боль.

Грейнджер безвылазно просидела за бумагами почти неделю, лишь изредка прерываясь на сон, когда усталость брала верх. Получасовая дремота всегда обрывалась, когда в сознание опять пытались прорваться кошмары. Гермиона снова превратилась в типичного трудоголика, который отрабатывал свой многотысячный чек — делала всё, лишь бы забыть, чьё дело было расписано на сотнях страниц. Она понимала, что так нужно, что по-другому не получится, но фамилия подзащитного всё равно напоминала о беспощадном прошлом.

Теперь каждый её день можно было охарактеризовать одинаково — она пыталась не умереть. То ли от болей по всему телу, которых на самом деле и не было, то ли из-за собственной глупости. Ни нормального сна, ни нормальных приёмов пищи — Грейнджер изводила себя, как морально, так и физически. Будь всё это несколько месяцев назад, то сейчас бы к ней заявился Рольф, постучавшись в дверь, и отвлёк бы от столь однообразного занятия. Тогда всё было проще, а пока что Гермиона продолжала прописывать свою речь для судьей Визенгамота и иногда вспоминать о Гарри, Роне и Рольфе.

А ещё она больше не решалась включать свет в ванной комнате. Ей хватало того, что события из Хогвартса начали преследовать во сне, и во всех отражениях. Каждый её сон — это просто набор кадров из прошлого, без определённого сюжета и продолжительности. Гермиона потянулась к своему ежедневнику, что лежал на прикроватной тумбочке, и раскрыла на той странице, где остановилась пару дней назад.

14 сентября, 1994 год.

Это было больно. Спасибо, Малфой, теперь я знаю, каково это — быть тобой. Быть отвергнутой и ненужной.

Они вышли из подземелий, оставив позади очередное занятие у Снейпа. Гермиона продолжала возмущаться о том, что профессор несправедливо отнял у Гриффиндора баллы — она пыталась говорить и думать о чём угодно, лишь бы не возвращаться мыслями к тому человеку, что сидел позади неё на занятиях.

Похоже, что возлагать надежды на летние каникулы — это было такой глупостью. Но её рациональное мышление зациклилось на том, что в ней играет лишь юношеский максимализм, что ей достаточно провести несколько месяцев дома, и она вспомнит о том, кто такой Драко Малфой. Иначе Гермиона отказывалась признавать в себе былую гриффиндорку, раз она позволила допустить себе влюблённость в того, кто всячески портил её жизнь в стенах школы.

— Не стоит так переживать, Гермиона, — успокаивал её Гарри. — Я уверен, что ты заработаешь в десять раз больше очков, чем Снейп у нас отнял.

— Ага, — выдохнула гриффиндорка. — Только после того, как напишу этот чёртов доклад. Это ужасно несправедливо! Занятие уже завтра, а тему доклада он дал только сегодня.

— Я могу помочь, если хочешь, — встрял в разговор Рон.

— Спасибо, Рональд, но в этом деле ты мне не помощник. Пожалуй, я сейчас же и пойду в библиотеку, — Грейнджер прижала к себе сумку. — На ужин меня не ждите. Мне предстоит большая работа…

— Но…

— Никаких «но», Гарри Поттер, — она тепло улыбнулась. — Всё, я ушла.

Она набрала столько книг, что её было практически не видно за горой фолиантов и рукописей. Гермиона продолжала изучать параграф за параграфом, вчитываться в каждое слово и делать записи на пергаменте. В какой-то момент она поняла, что у неё разболелась голова и начали слезиться глаза. Девушка подняла голову и осознала, что осталась в библиотеке совершенно одна. Все соседние столы были пусты, и такая мрачная тишина, что по спине пробежали мурашки.

Ей оставалось дописать всего несколько строк, и можно было возвращаться в гостиную Гриффиндора. Грейнджер полезла в сумку, чтобы достать небольшое зеркальце, подаренное ей мамой перед отъездом. Из-за карандаша, который помогал волосам держаться в небрежном пучке, она понимала, что выглядит, как минимум, комично. И если Гермиона собиралась появиться в коридорах или же в факультетской гостиной, то следовало бы посмотреться на своё отражение.

Она начала копошиться в сумке, когда поиски зеркальца ушли на второй план. Кое-что более важное пропало, что заставило упасть сердце в пятки. Гермиона судорожно вытрясла на стол всё содержимое своей сумки, чтобы убедиться в том, что среди тетрадей и учебников не было её ежедневника с золотистой закладкой.

— Потеряла что-то? — перед ней из ниоткуда появился Малфой. — Я могу помочь?

Больше, чем его внезапное появление, пугал только тон, с которым он к ней обращался. Гермиона постаралась вытеснить из головы тревожные мысли, но сердце неистово затарабанило, а в горле стал ком.

— Не твоё дело, — отрезала Грейнджер, и попыталась как можно быстрее собрать все вещи.

— Да ладно, а может я всё же помогу? — Малфой достал из-за спины до боли знакомый ежедневник. — Думаю, что причина твоей паники кроется в этом?

— Я думала, что это ниже твоего достоинства — касаться вещей такой ведьмы, как я, — она попыталась сохранить невозмутимое выражение лица.

— Ты хотела сказать «вещей грязнокровки», — парень самодовольно ухмыльнулся. — Твоё счастье, что ты догадалась наложить на него чары, чтобы никто не смог прочитать твои никому ненужные записи.

— Спасибо за оказанное содействие, — она вырвала у него из рук блокнот. — Тебе зачтётся.

Где-то в глубине души гриффиндорка выдохнула с облегчением, ещё раз поблагодарив себя за то, что не поленилась вычитать заклинание для защиты записей. Девушка быстро собирала вещи со стола, пока Малфой всё так же стоял и наблюдал за ней. Она пыталась отвлечь себя на размышления о том, что больше никогда не вынесет ежедневник за пределы спальни девочек, чтобы не думать о том, что слизеринец стоит так близко и они тут вдвоём.

— Но явно не твоё счастье, что я всё же лучше тебя, хоть ты это и отказываешься это признавать, — глухо проговорил Малфой, когда она направилась к выходу. — Такие примитивные заклинания, что я даже засомневался в том, что ты там пишешь что-то важное. Это больше похоже на защиту конспектов по травологии от Уизела, но ты же там хранишь совсем другие секреты…

— Не понимаю, о чём ты, — Гермиона замерла на месте и нервно сглотнула.

— Серьёзно? — парень вплотную приблизился и практически коснулась губами её уха. — Разве не об этом ты думаешь, Грейнджер? Разве не об этом мечтаешь, пока смотришь на меня из-под ресниц?

Её бросило в жар, а сердце словно остановилось. Не было даже сил на то, чтобы оттолкнуть от себя Малфоя и просто убраться из этой чёртовой библиотеки. Порой ей казалось, что этот человек имел просто неограниченную власть над ней, и прямо сейчас он это доказывал. Девушка потеряла все свои мысли, всю свою смелость и просто была не в силах выдавить из себя хоть слово. Где-то в глубине души кричало её гриффиндорское подсознание и велело оттолкнуть от себя Малфоя, но она не могла. Грейнджер просто погрязла в этих серых глазах с головой.

Это походило на слишком хороший сон, только это было наяву. Гермиона затаила дыхание, отбрасывая в сторону все тревожные мысли. Ей вмиг стало плевать на то, что будет дальше. Ей хотелось жить этим одним мгновением, что переворачивало в ней всё с ног на голову. Девушка буквально чувствовала, как между рёбрами прорастали нежные пионы, которые дурманили рассудок.

У этого человека была такая власть над ней, что ей хотелось сдаваться ему в плен раз за разом.

Хотелось безрассудно отдаться во власть этим кратковременным чувствам, что обязательно отдадутся болью. Она это прекрасно понимала, но не хотела думать о том, что будет потом. Эта пропасть манила острыми скалами и цветущими пионами. Чувствовалась такая дикая невесомость, лёгкость, а ещё то, как на спине расправлялись крылья. С этим человеком было опасно открывать в себе подобные эмоции, но глупая и самонадеянная гриффиндорка не думала об этом.

— Ты любишь меня, Грейнджер, — опять прошептал Драко, касаясь её волос. — А что бы ты сделала, если бы я сказал тебе те самые слова? — он провёл большим пальцем по её губам. — Скажи же мне что-то, Грейнджер?

— Драко…

— Любишь меня? — он буквально вдохнул ей эти слова в шею. — Скажи мне.

Эти прикосновения, этот голос — ему не нужно было её о чём-то просить. Она знала, что никогда не сможет себе простить это безрассудство, это секундную слабость, но ей так хотелось верить. Гермиона просто хотела хотя бы на миг представить, что её первое наивное чувство, что было воспитано в ней слишком красивыми романами и сказками со счастливым концом, может быть реально.

Ей было достаточно того, что она сама себя ненавидит за это чувство, что ругает изо дня в день своё отражение, которое за секунду меняется, стоит ей снова подумать о Малфое. Грейнджер просто хотела, чтобы это чувство расцвело в ней нежными полевыми цветами и сопровождалось весенней свежестью — чтобы это было, как в сказке.

— Да…

Это было столь глупо, столь неуважительно к себе, что подсознание кричало и оглушало её. Гермиона понимала, что за такое ей придётся расплатиться, но было бессмысленно отпираться, когда человек прочитал твои самые сокровенные мечты и мысли.

Ей хотелось сказки, но это была реальная жизнь, и она не была той самой героиней, которой предначертан счастливый финал. И сердце это чувствовало, и душа это чувствовала — ей будет больно, и от этой боли не будет спасения.

— Идиотка! — он грубо толкнул её в спине и громко рассмеялся. — Какая же ты наивная и тупая! Хренова грязнокровка!

А вот и наступил тот момент, когда за один миг из жизни пришлось расплачиваться. Только он наступил гораздо быстрее, чем она ожидала. Сотни ножей пронзили грудь, а злорадный смех Малфоя проникал ядом под кожу. Гермиона почувствовала сильную боль в коленях и ладонях, которыми опиралась на каменный пол, чтобы встать на ноги. Пионы в рёбрах превратились в кроваво-красные колючие розы, что разрывали каждый дюйм тела и впивались во внутренние органы. Девушка продолжала слышать эхо смеха слизеринца, пока сердце вылетало из груди. Она словно действительно падала в пропасть, в которую её так манила близость Малфоя, только вот полёт сопровождался адской болью. Кости хрустели, подступало чувство тошноты и одиночества.

Её просто растоптали на ровном месте, а она как дурочка, улыбалась каждому удару. Ей проводили холодным лезвием по горлу, а она кричала о том, что ей нравится. С Малфоем было опасно, а она отказывалась чувствовать эту опасность.

— Ты — поганая дрянь, и мне придётся ещё долго отмывать руки после того, как я к тебе прикоснулся. Даже не думай, грязнокровка, что ты можешь быть хоть кому-то интересна, а особенно — мне. Ты — самая глупая вещь во всём мире.

Он ушёл, заливаясь громким смехом, пока с её глаз скапывали слёзы на каменный холодный пол. Если бы она только знала, сколько раз ей придётся оставаться вот так сидеть на каменном полу, пока он уходил.

Грейнджер захлопнула ежедневник, вытирая слёзы с лица. Всего две строчки, что отшвырнули её на много лет назад. Она опять почувствовала, как жгли её ладони, словно её опять кто-то толкнул и она упиралась в каменный пол. Те розы по-прежнему цвели в её душе, а она поливала их своими слезами — они впивались во все внутренние органы, напоминая о том, что ей не предначертан счастливый конец. Девушка подняла голову, заметив на одеяле солнечные лучи — воспоминания снова захлестнули её с головой, и она не заметила, как выпала из реальности на несколько часов.

Холодный душ, стакан воды и чёрная кожаная папка в руках — она готова встретиться с Нарциссой, которая явно уже ждала её у Министерства. Грейнджер выбрала жёлтое атласное платье чуть ниже колен, и чёрный пиджак, который не совсем был по погоде. Но казалось, будто бы Гермиона пытается как можно тщательнее скрыть своё тело, которого снова начала стеснять и которое снова начала ненавидеть.

Девушка уложила волосы в строгий пучок и аппарировала из гостиничного номера, не забыв о волшебном зелье Ньюта Саламандера — ещё один флакончик, словно не знала о том, чем это закончится. Но ей нужна была уверенность в том, что сегодняшнее закрытое заседание пройдёт так, как она рассчитывала. И несдержанность в совокупности с накатывающими истериками и больными воспоминаниями — это не то, что помогло бы добиться желаемого.

— Добрый день, — она заметила Нарциссу, которая места себе не находила у здания Министерства. — Готовы? Сегодня нас ждёт первая маленькая победа.

Накатывающая эйфория от мерзкого зелья очень быстро ударила в голову, забирая Гермиону в свою власть. Не было ни боли, ни страданий — ничего. Когда-то она упивалась этим отсутствием каких-либо эмоций, а потом долго за это расплачивалась. Вся её жизнь — это одна и та же пластинка на повторе. Это всегда один и тот же круг ада.

— Здравствуйте, мисс Грейнджер, — женщина тяжело вздохнула. — Я не сомневаюсь в Вашей профессиональности, я лишь сомневаюсь в том, что суд пойдёт на это.

— А Вы не сомневайтесь, — Гермиона задорно подмигнула женщине и уверенно последовала к тому месту, откуда когда-то выбегала, как из пыточной.

Они не спеша спустились в подземелья Министерства и остановились перед Залом №10, где проходили все слушания над Пожирателями. Всё в точности, как десять лет назад, только рядом была Нарцисса, но и Поттер был где-то рядом. Гермионе лишь оставалось надеяться на то, что главного Аврора на это закрытое слушание не пригласили. Или он сам отказался от этого, зная, что снова может разочароваться в своей лучшей подруге.

Она замечала все взгляды — каждый из тех, который был прикован к ней и миссис Малфой. Грейнджер не читала ни одной газеты за всё то время, как вся магическая Англия узнала имя нового адвоката Драко Малфоя, но тут и так всё было понятно. Она — самая главная и самая обсуждаемая новость, которая явно помогла «Ежедневному Пророку» увеличить количество ежедневных тиражей.

Она — адвокат дьявола. Но была ли она хоть чем-то лучшего него?

Двери распахнулись, и Грейнджер с самодовольной улыбкой показалась в зале, пропуская все слова дежурного колдуна о том, что запрещено пользоваться палочкой и любой другой магией. Ей было на это плевать — в ней разгорался такой дикий азарт, что хотелось забраться на трибуну и просто рассмеяться каждому из судьей в глаза. Это была какая-то горькая минута триумфа для неё, потому что последний раз, когда её видели эти стены, то она была растоптана очередным ударом того, кто сделал это своей обыденной привычкой — убивать в ней человечность.

— Здравствуйте, уважаемые коллеги, — протянула Гермиона. — Мы можем начинать?

Было только одиннадцать судьей, она и Малфои. Это было так странно, но так закономерно. Гермиона пробежалась глазами по занятым местам, улыбнувшись от мысли, что Гарри тут всё же нет. Все знакомые лица, что приводило даже в некое замешательство, пока Америка развивалась с каждым днём, то консервативная Англия припадала пылью.

— Закрытое судебное слушание от двадцать восьмого июня две тысячи восьмого года, касательно изменения меры пресечения Драко Люциуса Малфоя, объявляется открытым, — сквозь зубы процедил всё тот же Тиберий Огден. — Мистер Драко Люциус Малфой обвиняется в двойном жестоком убийстве миссис Астории Малфой — супруги обвиняемого, и Скорпиуса Гипериона Малфоя — сына обвиняемого. Прошу Вас, мисс Грейнджер. Суд готов выслушать Ваши доводы в пользу изменения меры пресечения из заключения в Азкабане на магический домашний арест, пока проводится расследование.

Ей казалось, словно Тиберий зачитывал это обвинение специально для неё, чтобы напомнить о том, кого она защищает. Никто не забыл о том, что случилось десять лет назад — такое не забывается. Тогда Гермиона была Героиней Войны, «Золотой девочкой», подружкой Гарри Поттера и одной из надежд магического мира Великобритании. Ей пророчили великое будущее, а некоторые даже видели в ней будущего Министра магии, но всё изменилось в этих самых стенах. Так думали многие, но никто не знал о том, что это лишь был последний удар. Почти никто.

А теперь игра снова продолжалась в этих же стенах, но с другими правилами. Обвинения были выдвинуты, нити подожжены, и только сама Гермиона моментами сомневалась в том, что сможет вывезти эту игру.

— Спасибо, мистер Огден, — она улыбнулась и заняла место за трибуной. — Начнём с того, что Хартия прав и свобод чистокровных волшебников, подписанная в тысяча семьсот сорок восьмом году, говорит о том, что любой представитель чистокровных семей, который оказывается под арестом, имеет право находиться под магическим домашним арестом в собственных владениях, предоставив суду возможность наложить на поместье соответствующие чары…

— Это не наш случай… — перебил её Огден.

— Прошу Вас не перебивать меня, господин верховный судья, — Грейнджер оторвалась от бумаг и посмотрела на мужчину. — Я продолжу. Так же, в соответсвии с постановлением Международного суда над ведьмами и волшебниками от девятнадцатого марта тысяча девятьсот одиннадцатого года, мера пресечения из заключения в тюрьме может быть изменена на магический домашний арест, если есть соответствующее подтверждение целителей, которое указывает на психическое расстройство обвиняемого, что вызвано пребыванием под постоянной охраной дементоров, — девушка достала из папки несколько листов. — Попрошу принять во внимание заключение мистера Энтони Голдстейна — ведущего целителя больницы Святого Мунго, который вчера осмотрел моего подзащитного. Так же в деле имеется соответствующее разрешение господина Министра на посещение мистером Голдейна моего подзащитного.

Тишину в зале нарушило шуршание бумаг, пока вся судейская коллегия изучала предоставленные бумаги. Гермиона лишь ухмыльнулась, встретившись взглядами с Огденом, который явно был недоволен напором со стороны девушки.

— Я продолжу, — Грейнджер перевернула страницу в своих записях. — Кроме этого, не будем забывать о всех судебных прецедентах, которых насчитывается больше четырнадцати за последниесто лет судебной практики магической Англии. Дело мистера Октавиуса Принца от двадцать второго сентября тысяча девятьсот девятнадцатого года, который был обвинён в жестоком убийстве своей кузины, но не удерживался в стенах Азкабана вплоть до вынесения приговора. Таким образом, обвиняемый Принц провёл в пределах своего поместья больше года, пока шло расследования столь простого дела. Дальше, — девушка облизнула губы и набрала полные лёгкие воздуха. — Дело мистера Джека Перевелла от семнадцатого марта тысяча девятьсот двадцать третьего года. Мужчину обвиняли в убийстве собственной дочери, но он точно так же, как и мистер Принц, находился под магическим домашним арестом. Я могу озвучить все четырнадцать дел, мистер Огден, но хотите ли Вы это слушать?

— Вам есть что еще добавить, мисс Грейнджер? — Тиберий заёрзал на месте. — Или Вы ограничиваетесь лишь делами столетней давности?

— Нет, что Вы! — девушка улыбнулась. — У меня есть готовая форма иска, которую я намерена подать в Международный суд над ведьмами и волшебниками, который скорее всего послужит прекрасным поводом для смещения Вас из занимаемой должности, так как Вы и Ваши коллеги нарушили, как минимум семь пунктов, из Декларации о правах и свободах ведьм и волшебников, что была принята шестого февраля тысяча девятьсот семьдесят первого года. С учётом всех изменений, что были внесены туда двадцать третьего декабря две тысячи седьмого года — вы нарушили больше десяти пунктов. А я, как один из независимых членов магической делегации Международного комитета по правам волшебников и ведьм, приложу все свои усилия, чтобы этот иск не затерялся и попал прямо в руки к господину Вальду.

Она посмотрела на Тиберия и мысленно сама себя похвалила. Гермиона узнала это недовольство в глазах судьи, почувствовав на устах вкус победы. Неужели кто-то сомневался в том, что она — лучшая в своём деле? Одно неправильно наложенное заклинание на злосчастный ежедневник научил её, что всегда нужно требовать от себя большего.

— Суд удаляется для принятия решения, — Огден застучал молотком и встал со своего места.

Она даже не прочитала и треть из той информации, которую собрала за эту неделю, но этого было достаточно. Грейнджер не сомневалась в том, что хоть раз их кто-то обвинял в подобном количестве нарушений, и это стопроцентно сработало. Впервые за долгое время она почувствовала себя живой, потому что снова работала, позабыв о том, кто сидел в клетке за её спиной. Гермионе совсем не хотелось поворачиваться лицом к Малфою, который сидел точно так же с опущенной головой, как десять лет назад.

Огден не заставил себя долго ждать, и появился с вынесенным решением спустя десять минут, но даже это показалось для Грейнджер вечностью.

— Суд принял решение изменить меру пресечения Драко Люциуса Малфоя из заключения в Азкабане на магический домашний арест, но учитывая всю тяжесть преступления в котором его обвиняют, суд так же постановил, что Гермиона Джин Грейнджер, как адвокат мистера Малфоя, становится поручителем свободы своего подзащитного, — Огден ехидно улыбнулся и с вызовом посмотрел на девушку. — Мисс Грейнджер, Вы принимаете условие суда?

Девушка молчала, пока все ждали её ответа. Каждый из судей, и в особенности — Нарцисса, которая вряд ли понимала, что означает быть поручителем свободы. Её серые глаза внимательно смотрели на неё, пока в них отчётливо читалась надежда на положительный ответ. Гермиона понимала, что это эдакая месть униженного Огдена, и отказаться — означает признать свою слабость.

— Конечно, — на выдохе произнесла Грейнджер. — Как Вы можете сомневаться во мне, мистер Огден?

— Вот и отлично, — Тиберий захлопнул папку. — Как только суд установит факт Вашего проживания в Малфой-Мэноре, мистер Малфой окажется дома. Судебное заседание объявляется закрытым!

Гермиона со злостью захлопнула папку и пронеслась мимо клетки Малфоя, который похоже тоже не понял, что произошло. Внутри все кипело от злости, и даже выпитое зелье не спасало от урагана эмоций. Она не могла представить, что Огден мог придумать ещё мерзопакостнее, чем сделать её поручителем свободы Драко.

— Мисс Грейнджер? — Нарцисса коснулась её руки, но девушка тут же отскочила в сторону. — Я не совсем понимаю, что судья имел ввиду, сделав Вас…

— Поручителем свободы, — гневно выпалила Гермиона. — Это означает, что я — их гарантия, что Малфой ничего не вытворит. Я, грубо говоря, буду привязана к Вашему сыну, Нарцисса.

— Но зачем, если на поместье будут наложены чары?

— Это мера предосторожности, — Грейнджер выдохнула. — Наша договорённость немного меняется, миссис Малфой.

— Вы о чём?

— Одно дело — защищать Малфоя, и совсем другое — жить с ним под одной крышей, — она была зла, но не понимала на кого больше. — Каждый мой день, проведённый в Малфой-Мэноре Вы будете оплачивать мне отдельно.

Как же это было глупо. Она совершенно не нуждалась в деньгах Малфоев — ей просто было мерзко от того, что её так унизили. Возможно, что Огден даже не понял этого, но он своим решением ударил её по самому больному. Гермиона, которая много лет назад, будучи наивной школьницей и мечтающей быть связанной с Драко, теперь чувствовала себя дурой. Когда-то она по ночам мечтала, чтобы жизнь Малфоя, буквально, зависела от неё, но теперь хотелось проснуться, как после плохого сна.

— Конечно, — Нарцисса и сама выдохнула, потому что явно испугалась тона Грейнджер. — Деньги — не проблема, мисс Грейнджер.

— Вот и отлично, — Гермиона сняла пиджак. — Приготовьте мне комнату, я вечером буду в Мэноре.

— Хорошо…

Но она не слышала ответа Нарциссы, аппарировав прочь из Министерства. Это слушание закончилось не совсем так, как она рассчитывала. Да, ей удалось добиться относительной свободы для Малфоя, но вот свою собственную свободу она поставила под угрозу. Быть поручителем — это худшее, что можно было представить. Адвокат и подзащитный связывались особым заклинанием — нитями, которые позволяют адвокату контролировать своего клиента. Это гарантирует, что обвиняемый ничего не сделает — ни себе, ни кому-то из окружения.

Ей нужно было перезагрузить свой мозг, который буквально вскипал от происходящего. В её плане не было подобного пункта, и она даже не предполагала, что всё может так закрутится. Это немного усложняло дело, а в большом пазле появились пустующие клеточки. Грейнджер оступилась, и теперь должна была, как можно быстрее, это исправить.

Гермиона оказалась в одном из баров, что открылись в новой части магической Англии, заглушая свой гнев в вине. Несмотря на весь консерватизм, что был так обыкновенен для магической Великобритании, тут было довольно людно. Грейнджер даже показалось, что она успела заметить несколько знакомых лиц в толпе на танцполе. Ей не хватало Джона — бармена из «DOLOR», чтобы он немного отвлёк её своей болтовней и новым коктейлем. Она старалась следовать своему плану, но всё рушилось буквально на глазах. Одно дело быть адвокатом Малфоя, и совершенно другое — позволить кому-то связать их на неопределённый срок. Пусть она и знала, что дело можно рассыпать за один день. Но это слишком быстро.

Она знала, что было много того, в чём Малфой был виновен, но и точно знала то, что сегодня он был чист перед законом. Но не перед ней, и за это он должен был ответить.

Четвёртый бокал красного полусухого, и казалось, что даже боль в бёдрах отступила. Гермиона щёлкнула пальцами, заказав пятый бокал и достала из сумочки пачку сигарет. Этот день уже ничего не могло сделать хуже, поэтому она подожгла сигарету, заглушая возникшую головную боль сигаретным дымом.

— Грейнджер? — знакомый, но давно забытый голос, ворвался в сознание. — Вот уж где я не ожидал тебя встретить.

— Забини! — девушка улыбнулась и раскрыла руки для объятия. — Святой Мерлин, сколько мы с тобой не виделись?

— Семь лет, — парень продолжал ослепительно улыбаться. — Я только вернулся сегодня, и вот так сюрприз!

— Глазам своим не верю! — Гермиона всматривалась в лицо бывшего сокурсника. — С ума сойти просто! Семь лет, а словно целая вечность!

Всё больше и больше скелетов выпадало из её шкафа, а она даже не удосужилась проверить замки. Грейнджер всецело приняла тот факт, что в Лондоне ей не удасться сдержать своё прошлое.

— Давай-ка куда-то лучше переберемся отсюда, — Блейз забрал у неё из рук сигарету. — К тебе или ко мне?

— Думаю, что Малфой-Мэнор — не лучшее место для наших посиделок, — Грейнджер закатила глаза. — Долгая история, Блейз.

— Я понял. Можно счёт? — он посмотрел на бармена. — Я только на минуту отойду, и мы сразу уходим, хорошо?

— Ага, — она отпила из бокала.

Они с Блейзом виделись в последний раз семь лет назад в Канаде, когда Гермиона провожала его перед длительной командировкой в Австралию. Это было болезненное расставание, но она искренне желала Забини счастья, которое он собирался отыскать на просторах далёкого континента. Он тоже убегал, как и Грейнджер.

Как оказалось, их поколение было таковым, которое было вынуждено убегать. Все они бежали от чего-то: кто-то признался в этом, а кто-то продолжал утверждать, что всё хорошо. Гермиона знала, что у любого побега, принятия или отрицания есть свои последствия. Знала это по себе, по Блейзу, по Гарри и Рону, по Малфою, по Джинни. Последняя из этой толпы уже давно прочувствовала на собственной шкуре, что такое «побег от реальности». Грейнджер аж съёжилась при воспоминании о бывшей близкой подруге, и постаралась быстро прогнать эти мысли, вернувшись к внезапной встречи с Забини.

После они больше не виделись, и кто бы знал, что эти двое встретится тут — в одном из баров магической Англии, в тот самый момент, когда она заглушала свою боль в бокале вина. Девушка встала на ноги, держась за барную стойку и слегка покачиваясь из-за количества выпитого алкоголя. Вино провоцировало её на неконтролируемые усмешки, а появления Забини отогнало грузные мысли. Хотя бы на миг. Этот парень мог такое сделать — разогнать над ней грозовые тучи.

— Прошу прошение, — кто-то врезался ей в спину, а она почувствовала, как сердце остановилось.

Этот голос, это дыхание, это прикосновение. Так касается тень, так ощущается прыжок в пропасть, в бездну боли и вечного кошмара. Грейнджер замерла, не осознавая, как тело снова предательски дрогнуло в приступе боли, а на глазах выступили слёзы. Впервые за очень много лет это были слёзы, что обжигали и оставляли шрамы на бледном лице. Ей казалось, будто бы её просто парализовало, а душа снова умерла. Если такое возможно.

— Мисс, я Вас сильно задел? — голос из вне снова обратился к ней, а тьма сильнее коснулась руки, пробираясь под кожу.

Её первые шрамы. Её первая смерть. Её первая боль, которая напоминала о том, что она, к сожалению, осталась жива.

За спиной стоял Грегори Гойл, который продолжал держать её за руку и лепетать слова извинений за неловкое движение.

— Остановите эту боль, пожалуйста…

========== Глава 15 ==========

Некоторые секреты лучше не раскрывать.

Июнь, 2008.

— Прости, что оставил тебя, — Блейз придерживал её за талию. — Я не думал, что это может случится. Какова вероятность встретиться в огромном городе в одном небольшом баре? Я не думал, что так бывает.

Гермиона смотрела себе под ноги, пока сердце продолжало вылетать из груди. Да, вероятность была невелика, но девушка уже ничему не удивлялась. Для неё было совершенно нормально — находить отражения собственных кошмаров в витринах магазинов или в отражении бокала. Всё, от чего она убегала, теперь настигало очень быстро, чтобы Грейнджер вдруг не решила, что всё может быть хорошо.

— Спасибо, что увёл меня оттуда, — она посмотрела в глаза Забини. — Как ты думаешь, он не понял, что это я?

— Нет, — парень протянул ей стакан с огневиски. — Он не видел твоего лица, Гермиона. Мне очень жаль, что всё так случилось.

Она поражалась тому, что продолжает просто сидеть, пока внутри всё пылало ярким огнём. Ей хотелось кричать, плакать и метать всё вокруг от той боли, что разрывала на части. Гермиона не была уверена в реальности этой боли, но казалось, будто бы в сердце одну за другой вставляют тысячи острых иголок. То ли зелье Саламандера притупляло её реакцию, то ли из-за него было настолько больно. Грейнджер не понимала, каким из своих чувств можно доверять.

Ничему нельзя было верить, и она прекрасно знала об этом. Каждый раз, когда Гермиона хоть на секунду позволяла себе расслабиться, то ей прилетала больная и громкая пощёчина от жизни.

— Я — убийца, лгунья, последняя мразь и адвокат Малфоя, — девушка залпом выпила всё содержимое стакана. — Это так, чтобы ты понимал, стоило ли тебе приглашать меня к себе.

— Скажем так, ничего того, что могло бы меня удивить — ты не сказала, — Забини ухмыльнулся. — Как ты, Гермиона?

Её карие глаза заблестели от слёз. Блейз плеснул ей в стакан ещё порцию огневиски. Как в старые добрые времена, когда Грейнджер впервые попробовала алкоголь.

Она чувствовала, что смерть коснулась её и оставила на теле глубокий след. Гриффиндорка никогда не сможет больше нормально жить, не думая о том, как бы всё сложилось, если бы она умерла в тот день. Всё было как в тумане — все эти дни.

— И что родители говорят по этому поводу? — Гарри коснулся её руки. — Может быть, тебе стоило бы вернуться домой? Ну знаешь… Я переживаю за тебя. Ты совсем не своя.

— Я же не умираю, — девушка постаралась улыбнуться. — Это просто временные трудности… Прости, я не могу обсуждать с тобой своё женское здоровье.

Она лгала ему каждый день, каждую минуту, но иначе просто не могла. Гермионе было легче придумать какую-то несуществующую болезнь, чем рассказать о том, что её душа навсегда осталась на полу Выручай-комнаты. Она лгала всем вокруг, а порой даже сама начинала верить в эту ложь. Грейнджер иногда хваталась за низ живота, и заставляла себя поверить в то, что это самое простое воспаление яичников. Грейнджер хотела быть самой простой девушкой с самыми простыми проблемами.

Она хотела страдать из-за болезненных месячных, а не из-за того, что её изнасиловали.

— Я… Конечно, извини, — Поттер покраснел и отпустил её руку. — Я просто переживаю за тебя. Ты — моя лучшая подруга, Гермиона, и я всегда буду рядом с тобой…

— Я знаю, — девушка встала из-за стола, отодвинув свой ужин, к которому даже не прикоснулась. — Мне нужно в библиотеку.

— Давай я с тобой пойду?

— Я сама, Гарри. Спасибо.

Гриффиндорка умчалась из Большого зала, прижав к себе книги, пока не образовалась толпа из учеников, и она не почувствовала десятки чужих прикосновений к себе. Гермиона не помнила уже, когда в последний раз проводила свои вечера в библиотеке, потому что теперь она скрывалась от чужих глаз на Астрономической башне. Прошло несколько недель с того ужасного дня, а она до сих пор пыталась куда-то убежать.

— Сегодня тебе не удастся посидеть тут в одиночестве, — глухо отозвался силуэт, когда Грейнджер поднялась на башню. — Но я не против твоей компании, гриффиндорка.

— Привет, Забини, — тихо поздоровалась Гермиона и села рядом.

Может быть, она сходила с ума, а может быть, она действительно услышала боль и отчаяние в голосе слизеринца. Но ей казалось, что эти эмоции были иными — они исходили сносящими с ног вибрациями и тьмой. Девушке не хотелось разворачиваться и уходить, делая вид, что она не заметила Блейза и не услышала его слов.

— Выпьешь со мной? — парень протянул ей открытую бутылку. — Но секретами мы делиться не будем. Мы не друзья с тобой.

— Выпью, — она взяла бутылку и сделала глоток, поморщив нос от горечи. — Некоторые секреты лучше не раскрывать.

— Моя мать умерла, девушка во время зимних каникул обручится с другим, а я продолжаю оставаться для всех другом-весельчаком.

— Я думала, что мы не друзья, — Гермиона протянула ему бутылку.

— Ты — добро, Грейнджер, а мне нужно немного добра.

Это был вечер, огневиски и все секреты. Она не могла поделиться своими проблемами с близкими людьми, но куда проще было выговориться незнакомцу — человеку, которого ты каждый день встречала в коридорах, которого помнишь с первого курса, но которого совершенно не знаешь. Грейнджер всегда оберегала Гарри и Рона от тьмы, и неважно, от той, что им грозила из вне или от той, что исходила от неё. По-другому она могла.

Возможно, что Забини и являлся тем единственным человеком, который знал, как меняется добрая и светлая гриффиндорка, потому что больше никогда не называл её добром и всегда ожидал от неё худшего.

— Я бы посидела у тебя дольше, но меня ждёт Нарцисса, — она встала с дивана, когда сердце начало немного успокаиваться. — Ты надолго вернулся?

— Ты знала, что Терри Бут умер? — Блейз выглядел почти так же, каким она помнила его с Астрономической башни — подавленный и разбитый.

Его тоже настигло прошлое, и он тоже вернулся за ним в Лондон. Грейнджер посмотрела на друга, пока сердце металось между желанием его обнять или просто уйти. Они были такими разными, но в то же время такими одинаковыми. И казалось бы, что много лет разлуки должны были стереть в пыль эту похожесть, но нет. Их боль всё такая же сильная, как была когда-то, а возможно, что стала даже сильнее.

— Я поняла тебя, — Гермиона поставила стакан на столик. — Свидимся, Забини.

Она молча аппарировала, гадая над тем, выветрилось ли зелье Ньюта из крови или нет. В этот вечер страх и прошлое настолько сильно парализовали её, что было бы не удивительно, если бы за всем этим Грейнджер даже не почувствовала этого. Кроме того, что она постоянно находилась на собственных же эмоциональных качелях — она ещё и в придачу ко всему элементарно устала. Никакой человек не в силе постоянно пребывать в стрессе, всё время испытывать один и тот же спектр эмоций, который лишал рассудка и при этом продолжать оставаться трудоспособным.

— Здравствуйте, Нарцисса, — Грейнджер увидела женщину, которая читала книгу, сидя на диване. — Простите, я немного задержалась.

Ей даже было всё равно на миссис Малфой — она была пьяна и выжата. Её шрамы не кровоточили, она не плакала и не было никаких эмоций — было всё равно. Всего лишь на минуту, всего лишь на одну ночь или на несколько дней, но рано или поздно это снова сменится привычным состоянием. Гермиона знала, что существовала всего лишь один способ удержать это чувство безразличия ко всему, но он дорого обходился. Возможно, когда-то она снова вернётся к нему.

— Я приготовила Вам спальню на втором этаже, — женщина отложила в сторону книгу. — Окна выходят на сад поместья, но если Вам не понравится, то можете выбрать любую другую спальню.

— Спасибо, — совсем тихо ответила девушка. — Я прямо сейчас пошлю письмо в Министерство, чтобы они утром могли установить факт моего проживания здесь и побыстрее доставили Малфоя.

— Спасибо, мисс Грейнджер. Вы голодны? Эльфы…

— Я буду признательна Вам, если Вы проводите меня к спальне, — перебила её Грейнджер. — Надеюсь, что моя комната находится как можно дальше от комнаты Вашего сына.

— Всё западное крыло в Вашем распоряжении, мисс Грейнджер.

Никаких чувств, никаких эмоций — Гермиона слепо шла за хозяйкой поместья, чтобы побыстрее упасть на кровать и провалиться в очередной кошмарный сон.

Спальня, предоставленная миссис Малфой для дорогой гостьи, была полностью в стиле Малфой-Мэнора. Со вкусом и ничего лишнего: светлые пастельные тона, огромные окна, большая кровать с балдахином и пустые книжные полки. Гермиона даже не надеялась увидеть что-то другое, а поэтому кивнула Нарциссе в качестве благодарности, и закрыла за ней двери.

Ей предстояло теперь жить в этом доме, чувствовать как давят эти стены, как не хватает воздуха. Она должна была ощущать опустошённость, что оседала на её плечи, пока они с Нарциссой шли по длинному коридору к этой спальне, но вместо этого хотелось кричать от беспомощности. Ей казалось, что стоя здесь, посреди спальни старинного особняка Малфоев, она стала уязвимой и практически обнаженной перед своими страхами. Грейнджер могла поклясться, что по бледной коже прошёлся холодок, который она давно не чувствовала — это так касается Смерть, но не забирает.

Гермиона кинулась к кровати, чтобы просто накрыться с головой, как когда-то в далёком детстве, когда так можно было спрятаться от всего на свете. Ей снова хотелось бежать, чтобы укрыться от своего настоящего, что начинало пылать всё ярче с каждым новым днём в Лондоне.

Раны на бёдрах никак не заживали, потому что Гермиона продолжала ковырять раны ногтями, будто бы упивалась видом собственной крови. Это было единственной вещью, что напоминала гриффиндорке о том, что она всё ещё жива. Как бы мастерски она не примеряла различные фальшивые улыбки на всё лицо при друзьях, но ведь боль никуда не исчезла.

Каждый новый день становился для Гермионы новым испытанием: одни и те же уроки с одними и теми же людьми, которые лишь злорадно скалились, когда случайно встречались взглядами с напуганной девушкой. Они чувствовали, что остались безнаказанными. В какие-то моменты Грейнджер даже думала о том, что там, в Выручай-комнате, они смогли не просто почувствовать эту сломленность, но и услышали звук того, как в ней что-то надломилось.

С треском. Навсегда. Это уже не подчинить.

— Снова сказала Поттеру, что будешь в библиотеке? — Забини появился за её спиной. — Когда-то он поймает тебя на вранье, Гермиона. Почему ты не расскажешь ему?

— Зачем? — девушка поправила юбку, прикрывая кровоточащие раны. — Кому от этого станет легче?

— Тебе. Тебе, Гермиона.

— А почему ты не рассказал никому о том, что заливаешь своё горе литрами огневиски? Почему продолжаешь шутить шутки и остаёшься главным шутом на Слизерине?

— Ты же не серьёзно? — Забини достал из-под мантии полупустую бутылку. — Не говори мне, что сравнила то, что у нас случилось.

Её карие глаза заблестели от слёз. Ей снова захотелось броситься в объятия того человека, который знал эту историю от самого начала и до конца. Они вскрыли свои раны друг перед другом, не стесняясь той боли, что пропитала их насквозь. И теперь сидели на Астрономической башне каждый вечер: иногда подолгу молчали, а иногда Гермиона позволяла себе кричать и плакать, пока Блейз принимал эту боль, будто бы ему было недостаточно своей.

— Я устала, — прошептала Грейнджер. — Я не могу спать из-за кошмаров… Мне не помогает зелье…

— Ты сильнее, чем думаешь, птичка, — Забини отставил огневиски в сторону и раскрыл руки, чтобы обнять её. — Ты же знаешь это…

— Мне нужна твоя помощь.

— Слушаю, — слизеринец тут же посерьёзнел.

— Обещай, что просто согласишься без лишних вопросов, — Грейнджер сделала паузу, чтобы понять настрой Блейза. — Я вычитала, что можно отключить все эмоции. Есть очень много историй о том, когда целители применяли заклинание, лишающее человека всех чувств, чтобы…

— Чтобы пациенты не сошли с ума от горя, — перебил её Забини. — Ты хоть понимаешь, что это такое? Это не избавит тебя от определённых чувств! Это просто отключит тебя, Гермиона! А как же твои друзья? Твои родители? Ты о них подумала?

Но ей лишь хотелось повернуть время вспять — любым способом или самым изощрённым способом, только бы избавиться от жгучей боли.

— Ты о себе подумала? — он так же не решался к ней прикоснуться, пока она не дала на это добро. — Разве это правильно? Ты должна оставаться собой, Гермиона… Ты должна беречь свою душу.

Голос Забини заставил её открыть глаза.

Порой ей казалось, что она когда-то всё-таки применила к себе какой-то выборочный Обливиэйт. Некоторые диалоги всплывали в голове в виде сна, отшвыривая на много лет назад. Гермиона закрыла лицо руками, прокручивая тот разговор с другом на Астрономической башне. Забини ведь до последнего пытался отговорить гриффиндорку применять на себе это дрянное заклинание, но всё же помог, когда понял, что уговоры бесполезны.

Как бы ей хотелось вернуться в те три недели своей жизни, когда она абсолютно ничего не чувствовала — было так легко и просто. Она наконец-то смогла спокойно смотреть в глаза тем, кто искалечил её душу, смогла открыто наблюдать за Малфоем, который почему-то начал прятать от неё глаза. Грейнджер была счастлива, если такое чувство было для неё позволительным, а потом боль вернулась.

Это был её удел, её судьба, которую нельзя было изменить с помощь каких-то жалких заклинаний, настоек и утешений — ей предначертано страдать и чувствовать ядовитую боль в душе.

Страшно было наблюдать, как человек который держал себя в руках, полностью терял контроль над собой. Пока что это отчётливо видела сама Гермиона, но она боялась, что совсем скоро это заметят и все вокруг. Её самообладание превращалось в прах, стоило лишь Малфою показаться где-то на горизонте — уж слишком много в нём было сосредоточено её боли.

***

Она вернулась в Мэнор под утро.

Несколько часов Гермиона провела в саду, а потом бесконечное количество раз аппарировала туда, куда велели мысли. Беспорядочно и хаотично девушка переносилась из одной знакомой локации в другую — всё для того, чтобы скоротать время и не возвращаться в холодную неприветливую кровать. Дорогой шёлк был ей отвратителен, а чёрный плед словно обжигал.

Она отсчитывала в голове минуты до того, как в доме появятся министерские. С каждой минутой рука начинала дрожать сильнее, а сердце успокаивалось при виде камина, где не появлялось зелёное пламя. Гермиона понимала, что они просто задерживаются, и всё равно появятся, но это были драгоценные минуты свободы — она ещё не была связана с Малфоем.

— Доброе утро, миссис Малфой, — Тиберий Огден кивнул хозяйке поместья. — Рад встрече, мисс Грейнджер.

— Здравствуйте, — холодно отрезала Гермиона. — Вы опоздали.

— Как Вам Малфой-Мэнор, мисс Грейнджер? Миссис Малфой приняла Вас как подобает? — съязвил в ответ мужчина. — Вижу, что Вам хватило одной ночи здесь, чтобы перенять некоторые аристократические манеры.

— Очень жаль, что для Вас, мистер Огден, пунктуальность является лишь манерой аристократов, — процедила Грейнджер. — Мы можем начинать?

— Мы должны дождаться мистера Поттера, — подал голос молодой парень, который стоял за Огденом.

Гермиона сглотнула и отвернулась. Гарри являлся главным Аврором и отсутствовал во время закрытого заседания, но такая процедура, как установление факта проживания поручителя свободы в доме обвиняемого не могла обойтись без него.

Они не виделись больше недели, и сложно было предположить как пройдёт их встреча. Гермиона помнила слова лучшего друга, его померкшие зелёные глаза и холод в голосе. Он ведь до последнего пытался достучаться к ней, хотя и не знал, что и так сделал больше, чем то, на что мог рассчитывать. Поттеру в какой-то момент действительно удалось заставить Грейнджер задуматься о том, правильно ли она поступает, и это было настоящим прогрессом. Даже сама девушка поверила, что всё может остановиться так и начавшись, но нет. Все те чувства, что тлели в ней много лет, взяли верх.

— Прошу прощение за опоздание, — из камина появился до боли знакомый и родной силуэт. — Доброе утро.

Теперь все были в сборе: Нарцисса, Гермиона, Министр, главный судья, главный Аврор и юноша, который являлся одним из присяжных.

Грейнджер посмотрела прямо в глаза другу, но Поттер отвернулся — быстро и не задумавшись, будто бы перед ним никого не было. Это было ожидаемо, но гораздо больнее, чем предполагала девушка. Огден начал что-то надиктовывать молодому парню, пока Нарцисса обменивалась любезностями с Кингсли. Гермиона слышала лишь шум, но совсем не вникала в суть происходящего, потому всё, что она ощущала — это то, как в ней до сих пор продолжали бороться здравый рассудок и её мстительное альтер-эго. Ей так хотелось убежать отсюда, чтобы двери Малфой-Мэнора навсегда закрылись за ней, а эта проклятая история закончилась.

Шрамы не болели, как ни странно. Голова была ясной, несмотря на отчаянное внутреннее противостояние. На долю секунды Гермиона почувствовала какую-то лёгкость, но та тут же разбилась об аромат полевых цветов и привкус крови на языке. Её карие глаза потемнели, а левая рука сжалась в кулак, натягивая швы.

Её рука всё ещё не зажила, потому у девушки осталась пагубная привычка со школьных времён — ковырять раны, не давая им нормально затягиваться.

— Итак, хочу напомнить Вам, мисс Грейнджер, — Огден внезапно коснулся её плеча, заставив затаить дыхание, — что Вы отныне должны постоянно находиться в Малфой-Мэноре, и покидать его пределы только после того, как Министерство получит Ваше прошение и пришлёт сюда дежурного аврора.

— Благодарю, мистер Огден, — Гермиона сделала шаг назад. — Вы сомневаетесь в моём профессионализме?

— Нет, я просто напоминаю Вам.

— Как скоро мой подзащитный окажется дома?

— В течение часа, мисс Грейнджер, — вмешался Кингсли, улавливая напряжение между ней и судьёй. — Мистер Поттер сейчас наложит все необходимые заклинания на поместье, после чего мистер Малфой будет доставлен в Мэнор и связан заклинанием с Вами.

Момент, которого она так боялась должен наступить в течении часа. Когда-то ей казалось, что она и так связана с Малфоем какими-то невидимыми оковами или нитями, за которые дёргать мог только сам Драко. Каждый удар, каждая боль, что он ей доставил — ей хотелось убежать, но он крепко держал её с помощью этих нитей. А теперь Гермиона будет связана с ним по собственной воле, только потому что не смогла вовремя оказаться.

Но ведь все нити можно сжечь. Рано или поздно.

Огден и Кингсли исчезли в ярком пламени камина, а Гарри достал палочку и начал выводить руны. Нарцисса тоже удалилась с гостиной, оставив их наедине. Складывалось такое впечатление, будто бы это висячее напряжение между лучшими друзьями почувствовали все, кто прибыл сегодня в Мэнор. Гермиона наблюдала за точными и выведенными движениями Поттера, вспоминая то, как когда-то сама обучала его некоторым из этих рун. Это было так давно — тогда, когда между ними не было столько секретов и столько лжи с её стороны.

— Привет, — практически прошептала девушка, приблизившись к Гарри. — Как ты?

Поттер опустил палочку и медленно повернулся к ней. Он несколько секунд просто вглядывался в её лицо, а потом снял очки и потёр переносицу. Гермиона знала этот взгляд, знала это движение — он был зол.

— Ты серьёзно? — холодно спросил Гарри. — Как я? Гермиона, ты не нашла вопроса получше?

— Я могла просто промолчать…

— И лучше бы просто молчала! — он перебил её, повышая голос. — Я ждал тебя, Гермиона! Ждал, что ты вернёшься и скажешь мне, что передумала. Я просто хотел, чтобы ты вернулась! Чтобы злилась на меня, ненавидела меня или просто молча вернулась в Америку, навсегда забыв обо мне, но не оказалась на месте адвоката Малфоя!

— Почему?

— Потому что я не хочу, чтобы ты проживала весь этот кошмар! — громко выкрикнул Поттер. — Ты не должна быть тут, не должна быть связана с тем, кто сломал тебя. Ты не должна, Гермиона!

Она выдохнула, потому что всего на долю секунды ей показалось, что Гарри догадался о том, что это всего лишь часть её плана. Но нет. Парень снова видел в Гермионе жертву, хотя должен был уже понять, что она — волк в овечьей шкуре. Он снова хотел пожалеть её, хотел сделать всё для того, чтобы она была счастлива.

— Разве это не то, чего ты хотел?

— Ты просишь меня ненавидеть тебя, просишь меня тебе верить… Я не знаю уже, чего на самом деле хотел для тебя, Гермиона. Я просто хочу, чтобы ты снова была жива и была собой. Пусть тебе для этого нужно его ненавидеть, но будь собой, — он протянул ей руку. — Пожалуйста, давай уйдём отсюда.

Она старалась сдержать в себе слёзы, затолкав свою человечность куда подальше. Это было в стиле Гарри — прощать ей всё, только бы они оставались теми лучшими друзьями, которыми были всегда. Возможно, что сам Поттер не осознавал того, что готов простить Гермионе всё — любой поступок, любые слова и любые изменения — он принимал её любой, как бы сам не старался это отрицать. И Грейнджер поняла это намного раньше, чем ей пришлось в слезах выбегать из зала заседаний в августе 1998-го. Это была нерушимая дружба — это было гораздо сильнее.

Она была уверена в том, что Гарри всегда видел, что она лжёт, но принимал это.

— Я буду в саду, — девушка прошла мимо Гарри. — Позовёшь меня, когда доставят Малфоя.

Вот и всё. Она сама начала этот разговор, понимая, к чему это приведёт, а теперь просто прошла мимо. Гермиона снова вспомнила свой давнишний разговор с Забини о том, что означает лишение чувствию. Теперь она могла спокойно лишать себя всех чувств, потому что не было ради кого их восстанавливать — ей было больно. Это невозможно описать словами, но с каждой минутой она все отчётливее видела свой конец. Знала, что её сказка не закончится счастливо, что ей не суждено заслужить желанное облегчение.

То, что ей перестали сниться окровавленные тела родителей совсем не означало то, что хоть на миг стало легче. Просто теперь этот постоянный неменяющийся кошмар обратился конвейером из нарезок её прошлого: начиная с того, как Малфой растоптал её чувства в пустой библиотеке и заканчивая бесконечными встречами с людьми их прошлого. Ненависть отняла у неё все запасы тепла; желание отомстить затмила жалкие проблески человечности; боль окончательно взяла над нею власть.

Если жизнь для ненависти коротка, то Гермиона этому не противилась.

Она поминутно расписала свою последнюю главу жизни, зная, что её ждёт. Ей не суждено летать, потому что белоснежные крылья давно были вырваны с мясом, а единственный свет, который она видела — это адское пламя, уготовленное для неё. Грейнджер просто поджигала ниточки, что вели к одному-единственному слову.

Малфой.

— Хозяин в поместье, — перед Гермионой появился домовой эльф.

Она снова чувствовала, как острое лезвие скользило по бледной коже, нанося порез за порезом. Гермиона добровольно ступила на эту дорожку, что стала медленной пыткой для неё. Шаг за шагом Мэнор был ближе, пока её кожа становилась всё бледнее. Она не знала, как отреагирует на свою третью встречу с Малфоем, и как останется после этого жива. Лёгкие сжались до предела, сердце неистово затарабанило, а глаза затуманились. Девушка открыла двери гостиной, замерев на месте, будто бы это её заковали в наручники и наложили обездвиживающее заклинание.

Перед ней стоял Малфой, а по обе руки авроры, доставившие его в поместье. И вот кровь забилась и закипела в её жилах — она умирала медленно и болезненно, пока Драко устремил на Гермиону неподвижный взор. Её бросило в жар, то ли от переполняющей ненависти, то ли из-за жалости к себе, но тотчас огненный поток, кипя и рассыпая пламенные брызги, залил её вращающиеся глаза. Ей хотелось взреветь подобно раненому животному, которое оказалось на прицепе у беспощадного охотника. Он снова ничего не сделал, но вмиг превратился в её палача.

Теперь весь дом был превратился для неё в ужасный и пылающий костёр, что предназначался для её сожжения.

Ей никогда не выбраться из своей камеры — она там закрыта навсегда, как бы не пыталась этого отрицать.

— Мы можем начинать, мистер Поттер? — Гермиона не знала, как надолго затянулся этот момент. — Дом защищён, мой подзащитный доставлен, и мы можем приступить к процедуре наложения заклинания связи.

Её голос был совсем чужим и грубым, будто бы это и вовсе не Грейнджер сказала. Несмотря на тот ураган, что ломал её ребра — внешне она осталась прежней: беспристрастной и безразличной к всему происходящему. О своей слабости перед этими серыми глазами должна была знать только она сама.

— Конечно, — согласился Гарри и подошёл ближе к Драко. — Мисс Грейнджер, прошу Вас, подойдите поближе.

Она чувствовала тепло, исходящее от Малфоя, стоя в двух метрах от него, и я боялась, что стоит ей подойти, как она вспыхнет. Это было опасно и странно. Сейчас Гермиона хотела бы снова почувствовать тот же холод, что исходил от каменного пола Выручай-комнаты или пола в женской уборной Хогвартса.

— Вам нужно взяться за руки, точно так же, как при заключении Непреложного обета, — пояснил Гарри. — Заклинание, связывающее подзащитного и адвоката в какой-то степени напоминает…

— Я знаю! — выпалила Гермиона, смотря на то, как Малфой спокойно протянул руку вперёд.

— Я объясняю это для мистера Малфоя, мисс Грейнджер, — Поттер поправил очки. — Протяните руку, Гермиона.

Прикоснуться к тому, кто выглядел как оружие против неё — это было последним ударом, что перерезало её горло.

Грейнджер чувствовала, как острые лезвия наносят болезненные порезы по всему телу, как тысячи осколков впились во внутренние органы, а рёбра больно захрустели. Когда вдруг, среди горькой грусти, душевного мрака, давления, её мозг воспламенился, и с необыкновенным порывом напрягались разом все жизненные силы. Или же остатки сил. Ощущение жизни покинуло её, когда они соприкоснулись пальцами, а потом схватили друг друга за запястья. Ум, сердце горели необыкновенным мрачным светом. Все волнения, все сомнения, все беспокойства слились воедино. Грейнджер теряла себя, пока Гарри связывал их с Малфоем.

Серебристые нити заискрились и быстро растворились, образовывая два светящихся шарика, что проникли в грудь Драко и Гермионы.

— Отлично, — Гарри опустил палочку. — Связь работает.

— Спасибо, — совершенно пусто и глухо ответила Грейнджер, опуская руку.

В её душе стало мрачно, как в аду. Она лишь хотела, чтобы кто-то остановил эту боль, потому что человек не в силах выдержать её в таких объёмах.

========== Глава 16 ==========

У женщины от жалости до любви один шаг.

Июль, 2008.

Книжные полки в её комнате были уставлены множеством книг, а Гермиона всё продолжала отвлекать себя чтением, чтобы не думать о том, что она находится под одной крышей с человеком, которого ненавидит. Прошло пять дней с того утра, когда Поттер связал их заклинанием, и ни одну из этих пяти ночей она не провела в своей кровати. Стоило луне вступить в свои права, выгнав с неба солнце, как Грейнджер аппарировала куда подальше. Хорошо, если она спала хотя бы по несколько часов, когда сидела за столом, разбирая бумаги, и усталость брала верх.

Только так можно было дать организму возможность передохнуть и пресечь все попытки кошмарных снов пробиться в голову. Она очень слабо помнила, как пугающие картинки из прошлого пытались прорваться в плеяду сновидений, но эти попытки терпели крах. Усталость была её рычагом жизни, которая позволяла немного жить реальной жизнью, а не постоянными нападками прошлого.

Гермиона понимала, что ей пора бы уже поговорить с Малфоем, чтобы заполнить все пробелы в своих записях, касательно дела, но не могла решиться на это. Она просила домового эльфа приносить ей кофе в спальню, иногда просила чёрный шоколад и груши. Несколько раз на маленьком столике появлялись письма от Блейза и Рольфа, но девушка так и не ответила. Сначала Грейнджер должна была поговорить сама с собой, а потом уже встречаться с кем-то для разговоров.

— Мисс, — в комнате появился эльф, — к Вам мистер Поттер. Броди провёл гостья в гостиную.

— Спасибо, — Гермиона встала из-за стола и отряхнула платье. — Я сейчас подойду.

Она посмотрела на своё отражение, поправляя прическу и помаду. Тёмно-коричневое приталенное платье идеально сочеталось с цветом её глаз, а каблуки неизменных чёрных лодочек цокали о поверхность деревянных полов. Гермиона чувствовала себя в Мэноре, как на работе и ни на секунду не возникло ощущения, что она дома. Эти стены были ей противны, порой она слышала собственные крики, которые навсегда отпечатались тут после встречи с Беллатрисой.

— Здравствуй, Гарри, — девушка постаралась улыбнуться, но серьёзное выражение лица Поттера совершенно не располагало к дружественной атмосфере встречи. — Что-то случилось?

Она села на диван, жестом приглашая Поттера сесть рядом, но он продолжал стоять в нескольких шагах от камина.

— Мне казалось, что ты прекрасно осведомлена о том, как работает связывающее заклинание, — отчеканил парень. — Ты не ночуешь в Мэноре, Гермиона.

— Я всё забываю о том, что вернулась в чёртову консервативную Англию, — съязвила Грейнджер и закатила глаза. — И что теперь? Штраф?

— Ты так сильно рвалась перевести Малфоя под домашний арест, а теперь делаешь всё для того, чтобы его снова вернули в Азкабан. Если не хочешь, чтобы в следующий раз сюда явился Огден, который только и ждёт того, что ты оступишься, то будь добра — сиди в поместье или пиши официальное обращение в Министерство, что хочешь покинуть пределы Малфой-Мэнора.

Гермиона промолчала. Не было смысла перечить Поттеру или снова пытаться отшутиться — он говорил ровно то, чего требовали от неё за относительную свободуМалфоя.

— Теперь мы просто коллеги? — спросила девушка, когда Гарри повернулся лицом к камину. — Встречаемся лишь тогда, когда нужно обсудить дело Малфоя?

— До свидания, мисс Грейнджер, — он исчез в языках зелёного пламени.

Она не знала, как бы отреагировал лучший друг, когда узнал о том, какой план был уготовлен для Малфоя, и какую роль отыгрывал в этом сам Поттер. Гермиона подставила всех и каждого, раздала каждому листочки с ролями, но не удосужилась объяснить, как работает её игра. Она поступала так же, как когда-то поступили с ней, втягивая в это всех, кто хоть как-то имел отношения к её первой жизни.

Девушка встала с дивана, закинула в рот несколько таблеток, что носила с собой в кармане и выдохнула. Ей нужно было заставить себя оказаться у тех дверей, к которым она не решалась приблизиться все эти дни. Гермиона обязана поговорить со своим клиентом — это было неотъемлемой частью её собственного амплуа. Она — адвокат.

— Входи! — послышался голос Малфоя, хотя Грейнджер даже ещё не успела постучать.

Это совсем не было побочным эффектом магической связи, а всего лишь стук её каблуков. В Мэноре было слишком тихо, а шаги Гермионы слышались вдоль всего коридора, нарушая этот гробовой покой величественного поместья.

Практика накладывать подобное заклинание на поручителя свободы и обвиняемого прижилась в магическом законодательстве очень давно, хотя в Америке от неё отказались. Связь служила гарантией, что обвиняемый в преступлении человек не решится на какие-то необдуманные действия: самоубийство, новое преступление или побег. Мысли двух людей были связаны в одностороннем порядке: Гермиона могла знать о помыслах Драко, а вот он не имел доступа к её мыслям.

Возможно, если бы судьи Визенгамота знали о той сокрушительной силе ненависти Грейнджер по отношению к Малфою, то они бы не спешили с таким опрометчивым решением. Они собственноручно вручили Гермионе нитки кукловода и сделали из Драко теперь послушную марионетку, но даже в этом всём были минусы. Случись что-то с её клиентом, и она станет точно такой же обвиняемой на скамье подсудимых. Она связана с ним, а значит любое его деяние против себя или кого-то постороннего — это её упущение, и она в этом виновата.

Двери его спальни открылись, и Гермиона сделала шаг вперёд. Его спальня кардинально отличалась от той, в которой жила она. Тут не было никаких светлых тонов — мебель из тёмного дерева, преобладали тёмно-зелёный и чёрный цвета, а окна были плотно зашторены. Малфой сидел в кресле и пялился себе под ноги, а его бледная кожа казалась немного желтоватой из-за тусклого света настенного светильника. Тут пахло крепким алкоголем и сигаретным дымом. И было что-то ещё, что Гермиона не могла разобрать, но этот аромат точно был ей знаком.

— Пришло время допроса? — протянул Драко, но даже не повёл бровью. — Я ждал тебя, пока ты придёшь со своими бумажками, и начнёшь мне задавать одни и те же вопросы, а ты всё не приходила. Я уже подумал, что ты сбежала, Грейнджер.

Он говорил так тихо, но её сердце затрепыхалось в груди, будто к голове приставили дуло пистолета. Ей просто было страшно тут находиться, в такой непростительной близости к своему врагу. Вся сила ненависти превращалась в холодный скрежет страха, в чувство беспомощности и безысходности. Гермиона могла бесконечно сильно презирать и ненавидеть этого человека, но стоило ей увидеть его, как она снова превращалась в робкую и сломленную гриффиндорку.

Малфой был единственным существом, которое могло провоцировать её на все давно забытые эмоции и чувства. Он колыхал её душу от нерушимой ненависти до желания упасть на колени и снова говорить о любви. Это было так жалко, но так неизменно.

Это была константа.

— Я не особо настроен…

— Заткнись! — оборвала его девушка. — Мне плевать на твой настрой, на твои предположения и домыслы. Ты ответишь на мои вопросы, а потом можешь продолжать заливаться огневиски и вином.

Малфой медленно поднял голову и осмотрел Грейнджер с головы до ног, будто бы видел впервые. Ей стало противно от этого, словно она была полностью нагая перед ним, и он видел все её шрамы и изъяны. Казалось, что все старые раны закровоточили, а кожа начала рваться, потому кроваво-красные колючие розы вырывались из-под рёбер. Виски запульсировали от боли, а дыхание стало сбивчивым.

— Ты боишься меня, — ухмыльнулся Малфой. — Я только сейчас понял это… Это не отвращение или пренебрежение — это страх.

Уж он-то точно знал, как выглядел страх Гермионы Грейнджер. Хотя, Драко был, в принципе, тем одним человеком, который знал любую эмоцию этой девушки. Она так часто обнажала перед ним свою душу, что было совсем неудивительно то, как он легко читал её. Ему не нужны были какие-то сверхспособности или исключительные навыки, чтобы при одном взгляде на неё рассказать о всех её тревогах.

Он громко засмеялся, сотрясая тишину в своей спальне, а она просто молчала в ответ. Гермиона вспомнила свою первую встречу с Нарциссой, когда каждым своим словом заставляла женщину содрогаться от невыносимой душевной боли, потому что теперь ситуация была до ужаса подобной. Малфой причинял ей такую адскую боль своими словами и смехом, а Грейнджер терпела это, прикусив губу и сжав руки.

Но она была не намерена передавать этому ублюдку ниточки кукловода. Она не станет больше повиноваться его манипуляциям — это время прошло, это всё осталось в стенах Хогвартса.

Наверное.

— Заткнись! — девушка приблизилась к нему. — Ты тут только потому, что я этому позволила случиться, поэтому закрой свой поганый рот и слушай меня!

— А иначе что?

Она разжала кулак правой руки и сверкнула на Малфоя карими глазами, что были наполнены гневом. Гермиона снова чувствовала, как он унижал её, пусть и не привселюдно, но он снова это делал — опять видел то, как она умирает, как истекает кровью, но ничего не сделал. Грейнджер размахнулась тяжёлой рукой и изо всей силы ударила его по щеке. Кольцо, что было на её безымянном пальце оставило царапину, с которой вытекла тонкая струйка крови. Долгие годы она мечтала об этом моменте, когда наконец сможет ударить в ответ на его ухмылку.

Малфой даже не шелохнулся — снова ухмыльнулся и расплылся в довольной улыбке, будто бы ждал этого удара. Гермиона смотрела на него, но видела перед собой окровавленное лицо того блондина, которого убила в безлюдном переулке. Как же ей хотелось увидеть столько же горячей крови и на этом самодовольном лице. Ей хотелось, чтобы он точно так же молил её о пощаде, захлёбывался тёплой алой жидкостью с металлическим привкусом и навсегда закрыл свои глаза. Она хотела видеть перед собой мёртвого Малфоя, который никогда больше не сможет ударить её жгучим словом.

— Ну давай, — он сплюнул в пустой стакан сгусток крови. — Тебе же понравилось, Грейнджер. Ударь меня ещё раз…

— Расскажи мне, что ты помнишь о той ночи, — глухо выдавила из себя Гермиона.

Он был прав — ей понравилось, и ей хотелось ударить его ещё не один раз, но она села в кресло напротив. Это была очередная манипуляция, очередная слабость, что не вписывалась в её план. Грейнджер должна взять себя в руки, если хочет поджечь следующую ниточку.

— Тебе ведь есть за что меня ударить, — не унимался Драко, продолжая её провоцировать. — Вспомни! Помнишь, как я ударил тебя в кабинете Снейпа? Или ты забыла о том, как я оставил тебя на полу Выручай-комнаты?

— Замолчи! — взревела Гермиона. — Просто заткнись, мерзкий ты ублюдок!

Она расплакалась и даже не заметила этого, как горячие солёные слёзы обожгли бледную кожу лица. Внутри всё переворачивалось, руки задрожали, а картинка перед глазами поплыла — ей было снова невыносимо больно, как все прошлые разы. Это снова была та особенная на вкус боль, что оставляла привкус гнили на языке и очередной ожог на разбитом вдребезги сердце. Слишком много раз она переживала этот момент, будто бы для них с Малфоем иного развития событий не существовало.

Страх, что все уже знают о том, что случилось вчера, сковывал её по рукам и ногам. Гермиона боялась, что Малфой успел растрепать всем о её чувствах, о том, как он заставил её растаять под своим натиском, а потом толкнул в спину. Она пыталась убедить себя в том, что ненавидит его, что это навсегда поставит точку в её неразберихе, что больше не будет записей в ежедневнике на предмет необъяснимой симпатии и влюбленности.

Она шла на урок, потупив взгляд себе под ноги и прижав к груди охапку книг. Девушка практически не слышала того, что рассказывал Рон и что выкрикивал Симус. Ей так хотелось испариться из коридора, просто исчезнуть, чтобы пропустить ненавистное зельеварение. Гриффиндорка не решалась осмотреться по сторонам, потому что боялась заметить насмехающийся взгляд и перешептывания.

Впервые Гермиона ни разу не подняла руку, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но своим молчанием наоборот вызвала к себе интерес. Ей нужно было себя вести, как ни в чём не бывало, но она не могла. Гриффиндорка уцепилась пальцами за юбку под партой и зажмурила глаза, чтобы выкинуть из головы стойкое ощущение, что в кабинете находятся только они вдвоем — нет целой толпы студентов — только она и Малфой, который сидел за соседней партой. Она буквально слышала стук его сердца, размеренное дыхание, хотя не исключено, что это было простой паранойей.

— У тебя сегодня всё валится из рук, — блондин подал ей книжку, которую она выронила, когда пыталась побыстрее запихнуть её в сумку. — Нервничаешь, Грейнджер?

— Вали отсюда, Малфой! — заступился Гарри, собирая свои конспекты.

— Всё нормально, — попыталась его успокоить Грейнджер, игнорируя ухмылку Малфоя. — Пойдём, Гарри, нас ждёт МакГонагалл.

— А где же твоя благодарность, а? — слизеринец продолжал издеваться над ней. — Я подал тебе твою книжку, вернул блокнотик, не растрепал…

— Спасибо, Малфой! — выкрикнула гриффиндорка, задыхаясь от накатывающего волнения. — А теперь дай мне пройти!

Поттер подошёл к подруге, забирая её сумку и отпихивая Малфоя плечом.

— Это так неискренне… Я знаю, что ты можешь быть искренней, Грейнджер.

— Свали! — не выдержал Гарри. — Или ты забыл в какой стороне находится гостиная Слизерина? Может, стоит обратиться к Помфри, раз у тебя такие проблемы с головой?

— Завались, шрамоголовый, — процедил Малфой. — Я не с тобой говорю.

— Мерзкий…

— Не обращай на него внимания, Гарри, — Гермиона взяла друга за руку, попытавшись обойти слизеринца. — Нам пора.

— Тебе бы поучиться вежливости у подружки, Поттер, — Малфой скрестил руки на груди. — Я вот прям уверен, что у неё терпения побольше, чем у тебя. Она готова прощать всё, что угодно. Хочешь докажу, Поттер? Как это называется? А, точно! Фокус хочешь?

Гермиона чувствовала, как Гарри вскипает, а она сама лишь мечтала побыстрее убраться отсюда, чтобы забыть о Малфое до следующего совместного занятия, которое в расписании было только завтра. Ей нужно было это — не думать и не видеть этого мерзкого хорька хотя бы день. Её в какой-то степени успокаивало то, что это чистокровный засранец не растрепался всей школе о том, что случилось в библиотеке, но это и пугало.

— Смотри, — блондин резко коснулся подбородка Грейнджер. — Она даже ничего мне не скажет.

Прежде, чем Гарри или сама Гермиона хоть что-то поняли, Малфой со всей силы ударил девушку по лицу, что та не устояла на ногах и повалилась на каменный пол. К ушам донеслось то, как Поттер сцепился с Драко, как появился Снейп. Кто-то взял её за руку, помогая встать на ноги, но сама Грейнджер лишь чувствовала как по подбородку стекает струйка крови из разбитой губы, как из груди вылетает сердце и горит бледная кожа по всему телу.

А сейчас он сидел и ухмылялся, после того как она ударила его. Вряд ли Гермиона хотела что-то кому-то доказать, или таким образом показать своё превосходство над Малфоем, но они на миг поменялись местами. Всего лишь на один миг, потому что уже в следующий она снова была жертвой, а он — палачом.

— Что ты помнишь о той ночи? — она снова повторила вопрос, когда вытеснила из головы навязанное им воспоминание. — Как бы ты там не пытался меня унизить, но я — твой адвокат, Малфой.

— Я не пытался тебя унизить, Грейнджер, — ответил парень. — Я ответил на твой вопрос.

Гермиона вскинула бровь, не понимая, к чему ведёт Малфой.

— Ты помнишь всё, что случилось с тобой много лет назад — всё до мелочей, так ведь? Конечно, так. Как думаешь, смог ли я хоть что-то забыть о том, что случилось всего два месяца назад?

— Засунь себе в задницу все свои философские размышления. Отвечай чётко на каждый мой вопрос, если не хочешь вернуться назад в Азкабан.

— Спрашивай.

— Ты признался только под сывороткой, сейчас ты почти адекватен и не под сывороткой. Расскажи мне, как ты убил свою жену.

— И сына, — совсем тихо добавил Драко. — Я бы с радостью, но я не убивал их.

Гермиона интуитивно потянулась рукой к нижней губе, словно та саднила, как после удара, но ведь нет. А вот Малфой даже не прикоснулся к своей царапине, а кровь начала засыхать. Они сидели в полуметре друг от друга, в креслах напротив, и это походило на очень фальшивую и кривую сцену из малобюджетного фильма.

— Расскажи мне всё, Малфой.

— В обмен на одну простую просьбу, — он отпил с бутылки огневиски.

— Ты не в том положении, чтобы ставить мне условия.

— А ты не в том, чтобы принуждать меня откровенничать с тобой, Грейнджер. Это моя мать стремится меня вытащить оттуда, а мне плевать, где доживать свои дни. Тебе же интересна эта история.

Ей было неинтересно. Это была очередная история, которую можно было развалить в два хода, но было ещё слишком рано, поэтому Гермиона сняла с пальца кольцо, покрутила его и произнесла на выдохе:

— Чего тебе?

— Ответ на ответ. Я так давно ни с кем не говорил по душам. Осмелюсь предположить, что и ты тоже.

— Расскажи мне о той ночи.

— Я спал, — девушка заметила, как на его глазах заблестели слёзы. — Астория часто просыпалась из-за того, что её тошнило. Вторая беременность протекала куда сложнее, чем первая. Знаешь, я поначалу просыпался вместе с ней, потому что жутко переживал за неё, но она уверяла меня, что всё хорошо. И в ту ночь я тоже остался в постели, когда она проснулась и встала. Я провёл рукой по её спине, но даже не мог подумать, что это в последний раз…

Это было так чуждо для неё. Гермиона сотни раз слышала истории своих клиентов, как виновных, так и невиновных. И редко случалось так, что эти предистории были счастливыми или вызывали какое-то отторжение. У всех всегда были причины или мотивации. Даже самые отпетые преступники становились на эту скользкую дорожку, потому что были искалечены какими-то обстоятельствами. Кого-то бросила жена, кого-то избивал муж, а кого-то с самого рождения ненавидела мать.

Все они были сломлены, и как под копирку, никто не видел счастливого конца своей истории.

Иронично, что счастливого конца для себя не видела и сама Грейнджер. Она всегда сидела напротив своих клиентов, которым грозило наказание, но никогда не чувствовала этой разницы. Они были в разном положении, но она не чувствовала этой разницы, потому что знала — её сказка, рано или поздно, тоже закончится точно так же.

Но этот рассказ заставил что-то ёкнуть внутри неё, возможно это было сердце или совесть. Гермиона пыталась отмахнуться от этого, напоминая себе о том, кто сидел перед ней, но это чувство разрасталось с каждой минутой — поглощало всю её ненависть, весь гнев, весь страх. Это была жалость, которую она так давно не испытывала к кому-то, кроме самой себя, и то крайне редко.

— Я не слышал её крика, не слышал её слёз — я ничего не слышал, но встрепенулся, когда Астория не вернулась ко мне спустя сорок минут, — продолжил рассказ Малфой. — Её не было в ванной комнате, не было в коридоре, не было на первом этаже. Я подумал, что она могла заглянуть в спальню к Скорпиусу, но нет…

Ей казалось, что она не слышит историю Драко, а только свою собственную историю, только вот ей когда-то не пришлось искать своих родителей — они были прямо в гостиной на первом этаже. Гермиона сжала в руке кольцо и постаралась выдохнуть, чтобы снова не расплакаться.

— Астория была мертва, а вот Скорпиус… Я слышал его последний вздох, слышал последний удар его сердца… Он умер у меня на руках, Грейнджер. Но я клянусь тебе, что я не делал этого. Я нашёл их мёртвыми… Я бы никогда не сделал…

— Твои воспоминания говорят об обратном, — тихо ответила Гермиона. — Ты же понимаешь, что твоё признание под сывороткой правды и твои воспоминания — это главное доказательство суда против тебя?

— Я не делал этого, Грейнджер. Ты должна мне верить, раз ты — мой адвокат.

— Тут такой диссонанс получается, — она опустила голову. — Возможно, что какая-то часть меня хочет и верит тебе, но это сложно. Думаю, что ты и сам это понимаешь.

— Вот у меня так же, — Малфой снова отпил с бутылки. — Мне хочется верить тебе и в твои благие намерения, но это сложно. Что ты тут забыла, Грейнджер?

— Деньги.

— Враньё. Я не знаю, что должно было случится с тобой за эти десять лет, чтобы ты смогла вызваться защищать меня только из-за денег.

— Вот именно, Малфой, ты не знаешь, что случилось со мной за эти десять лет. Ты лишь знаешь, что случилось со мной в стенах Хогвартса, а дальше наши пути разошлись. Когда мы виделись с тобой в последний раз, то я убежала от тебя.

Они оба глубоко несчастны, и даже похожи на искажённое отражение друг друга. Он, как тень души её, а она — как выращенная им тьма.

— Кто мог желать тебе смерти, Малфой? Кто ненавидел тебя настолько сильно, что был готов убить твою жену, твоего сына? — Гермиона закинула ногу на ногу. — Кто хотел бы убить тебя?

От этих вопросов становилось до одури плохо.

А в ответ — тишина. Грейнджер выжидающе смотрела на своего клиента, но так и не дождалась ни единого предположения. Неужели в его жизни не было такого человека, который бы ненавидел его так же сильно, как сама Гермиона? Девушка осматривала каждый дюйм его лица, пытаясь прочитать хотя бы какую-то эмоцию, но оно было безразличным, и даже слёзы пропали. Грант был прав — он мёртв и опустошён. Она даже не понимала, осознаёт ли Малфой то, насколько сильно ненавидела его сама Грейнджер, ведь была готова сама убить, лишь бы получить возможность наблюдать за его страданиями.

— Как сильно я должен кому-то не нравится, чтобы убили мою семью?! — он повысил голос и швырнул бутылку в стену. — Как думаешь, Грейнджер? За что можно так сильно ненавидеть, чтобы зарезать беременную женщину и пятилетнего ребёнка?

— Это к тебе вопрос, Малфой.

— А ты простила меня?

Рано или поздно этот вопрос должен был всплыть в их разговоре, но она не думала, что это случится так скоро. Столько раз Гермиона слышала этот вопрос из чужих уст, от других людей, которые пытались понять, простила ли она Малфоя, но вот он самолично об этом спрашивал. Морально уничтоженный, пьяный и не совсем при памяти — он на полном серьёзе спрашивал у неё, держит ли она обиду на него.

— Да. Прошло слишком много лет, Драко. Жизнь коротка для ненависти.

— Так нельзя, Грейнджер, — он встал со своего места. — Ты не должна была меня прощать, не должна была становиться моим адвокатом, не должна сидеть тут и расспрашивать меня о той ночи. Как ты смогла?

Никак. Она не смогла и именно это и привело её сюда — в этот город, в этот дом, в это кресло.

— С кем ты встречался в последние дни, перед убийством Астории и Скорпиуса? — девушка прокашлялась и поправила волосы. — Мне нужны имена всех, кто встречался с тобой хотя бы на протяжении недели перед убийством.

— К чему ты клонишь?

— Всё указывает на то, что кто-то поработал с твоей памятью, очень хорошо и качественно, — объяснила Гермиона. — Человек, который это сделал — прекрасно владеет чарами памяти, и осмелюсь предположить, что имеет хорошую практику. Недостаточно несколько раз использовать Обливиэйт, чтобы внушить человеку подобные воспоминания, которые активизируются под воздействием сыворотки правды.

— Это бред. Ты хоть понимаешь, о чём говоришь?

— Понимаю, потому что изучала эти чары, — отрезала Грейнджер. — Но дальше, чем создать поддельные воспоминания я не зашла. Я могу создать фальшивые воспоминания, которые могу подсунуть человеку в омуте памяти, но стоит использовать этому человеку несколько правильных зелий, и сыворотку правды в том числе, как эти воспоминая потеряют смысл. Человек осознает, что это не настоящее.

— Но как? Разве человек под Обливиэйтом может осознавать, что из воспоминаний правда, а что нет? Я думал, что именно в этом и состоит вся прелесть чар забвения.

— Обливиэйт не стирает память, а лишь блокирует её, и на подсознательном уровне человек всё же способен отличить вымысел от правды, а ты сознался под сывороткой, Малфой, — она снова прокашлялась из-за того, что начало першить горло. — Чары памяти и чары забвения — это разная магия, она имеет очень много тонкостей и человек, который сможет правильно соединить это — может взять чужой разум под свой контроль. Чары памяти не просто так исключили из школьных программ школ, поместив все книги с информацией об этой магии в специальные закрытые секции.

Они говорили так, словно не было этих десяти лет, словно снова оказались на квиддичном поле в свете полной луны. Гермиона затаила дыхание, когда её собственная память начала откапывать глубоко под тоннами пыли эти далёкие воспоминания. Это уж точно не входило в её планы — одно дело все её кошмары, которые помогали ненавидеть Малфоя, и совершенно другое — то, что могло оправдать его в её глазах.

Гермиона устала от того, что в её гнилом и обугленном сердце было слишком много этого человека.

Девушка попыталась сосредоточиться на той боли, которой обычно отдавали шрамы на бёдрах и по всему телу — так вот было правильно — помнить всю свою боль, а не снова поддаваться соблазну прощения. Она не простила, и никогда не простит, как бы там остатки здорового разума не скреблись в ржавые стены сознания.

— Если тебе это так интересно, то почитай книги – в библиотеке Мэнора такие должны быть, а мы вернёмся с тобой к тому, с кем ты встречался в последние дни перед смертью жены и сына, — Грейнджер снова взяла себя в руки. — Назови мне имена, а я приглашу всех этих людей в Мэнор, чтобы побеседовать с ними.

— Я встречался с Пэнс и Тео буквально накануне всего этого, виделся с Дафной, с Голдстейном и его женой, — Драко перечислял имена, загибая пальцы на руках. — Кажется, встречался ещё с Терри Бутом и…

Он замолчал и тут же посмотрел на Грейнджер, но не решался снова заговорить.

— С кем ещё, Малфой?

— С Грэхэмом, — совсем тихо ответил парень.

— Думаю, что на сегодня достаточно, — выпалила девушка и встала со своего места. — Продолжим завтра.

Пока сознание пыталось отыскать в голове любое напоминание о том, что Малфой может быть хорошим, то сам Драко напоминал о том, кем он являлся. Только-только в ней зарождалось хоть капля человечности и какого-то сопереживания к человеку, что ломал её раз за разом, как он снова наносил удар. Возможно, что это было неосознанно, но от этого легче не становилось.

Она боялась, что рядом с ним сможет засомневаться в правильности своих действий, но Малфой не давал ей этого сделать. Он не давал ей расслабиться, точно попадая в цель.

— Гермиона! — парень окликнул её, когда она оказалась у двери. — Не встречайся с ним, не нужно.

— Это моя работа, — сдерживая дрожь в голосе ответила Грейнджер.

— Не нужно, — она услышала, как он приближается к ней. — Давай сделаем так, чтобы из нас двоих хоть кто-то страдал меньше.

Слёзы снова выступили из карих глаз, а шрам на боку начал больно жечь. Она ждала, пока Малфой прикоснётся к ней, чтобы её накрыло с головой, но он остановился в шаге от неё. Гермиона чувствовала исходящий от него запах алкоголя и горячее дыхание, которое обжигало шею.

— Я не прикоснусь к тебе, не бойся.

— Проспись, Малфой.

— Я помню, что ты не терпишь чужих прикосновений.

Она захлопнула дверь за собой, слыша, как возмущаются живые портреты на стенах, но ей было плевать.

Все её действия имели последствия, но с этим ничего нельзя было поделать. Так было всегда, и оставалось лишь снова убегать, только теперь от самой себя.

========== Глава 17 ==========

Комментарий к Глава 17

Вот и долгожданное продолжение.

Мои милые читатели, я сейчас переживаю не самые лучшие времена, и поэтому не могу ручаться за стабильность выхода глав.

Я не хочу задевать и поднимать какие-то политические вопросы. Мне всегда удавалось оставаться аполитичной и никогда не проецировать внешние факторы на творчество, но сейчас ситуация сложилась не самая приятная.

Единственное, что я хочу сказать – это то, что я проживаю на юге Украины, и причины задержки глав, я думаю, что вам понятны.

Берегите себя и своих близких. ❤️

Любовь болезненна, бессмысленна и её значение переоценивают.

Июль, 2008.

Она постукивала ногтями по поверхности кофейного столика, выводя ручкой в правой руке одно и то же слово на чистой странице своего блокнота. Малфой отсыпался после того, как опустошил несколько бутылок крепкого огневиски, миссис Малфой была в библиотеке, а Гермиона сидела в гостиной, ожидая первого гостя — первого человека, которого ей стоило допросить в качестве адвоката Драко.

— Мисс желает что-то ещё? — перед ней появился домовой эльф. — Может быть, мисс хочет медового печенья?

— Нет, спасибо, — ответила Гермиона.

Домовик исчез, забрав со стола пустую чашку, а девушка снова принялась выводить буквы в блокноте. Сегодня ей предстояло встретиться с Теодором Ноттом — близким другом Малфоя, супругом Пэнси Паркинсон и тем человеком, с которым у неё никогда не получалось найти общий язык.

Она провела сегодня свою первую ночь в Мэноре, но даже не сомкнула глаз, чтобы не видеть всего того, что для неё уготовило её больное сознание. Знала, что разговор с Драко не пройдёт бесследно и что-то с ней во сне точно случится. Грейнджер чувствовала себя уставшей, её выдавали и синяки под глазами, которые пришлось скрывать за ненавистными чарами красоты.

Под папкой с бумагами и набросанными вопросами для Тео лежал тот самый ежедневник, что она забрала из дома на Эбби-Роуд. Девушка не открывала его с момента, когда прочитала запись о том далёком дне и воспоминании из библиотеки. Золотистая закладка манила, хотя было понятно, что ничего хорошего там дальше не написано. Грейнджер осмотрелась по сторонам, взглянула на настенные часы и всё же потянулась к потёртому блокноту.

21 октября, 1994 год.

Мне говорили, что прощение — это удел благородных сердец. Говорили, что, если ты умеешь прощать, то по жизни будет легко, но мне больно. Мне чертовски больно от того, что я прощаю этого человека за всё, что он делает. Я прощаю его за то, что он причиняет мне боль.

Это как особенный вид боли. Это пугает, потому что я чувствую, что начинаю болеть. И болезнь эта — это слепая и жестокая любовь.

Несмотря на то, что уже был почти конец октября, этот день был таким тёплым и солнечным, что Гермиона решила снять пальто. Она впервые пришла на тренировку Гриффиндора на квиддичное поле, и то только из-за уговоров Джинни. Ей не хотелось провести очередной вечер в библиотеке, загоняясь тревожными мыслями. Прошло достаточно времени, чтобы она могла убедиться в том, что Малфой никому не собирался рассказывать о том случае в библиотеке. Их взаимоотношения снова скатились к банальным перепалкам в коридорах и постоянному соперничеству во время зельеварения.

Всё было как всегда. Начиная от обыденного противостояния Гриффиндора и Слизерина, заканчивая неизменной влюблённостью Гермионы в Драко. Это раздражало её саму, но она не могла ничего поделать с этим: продолжала тайком наблюдать за серыми глазами, за платиновыми волосами и изо всей толпы слышать только один-единственный голос.

— Это кто? Это Монтегю? — Джинни смотрела вниз на поле. — Какого дементора он тут забыл?

— Не знаю, — Гермиона оторвалась от птиц в небе и перевела взгляд на квиддичную команду Слизерина, которая появилась на поле в полном составе. — Мне кажется, что нам стоит спуститься туда.

— Ты права, — Джинни взяла подругу за руку и они быстро побежали к толпе студентов.

Когда гриффиндорки оказались на поле, то два враждебно настроенных факультета уже во всю ругались между собой. Гарри пререкался с Драко, близнецы Уизли с Монтегю и Флинтом, а остальные начинали толкать друг друга. Всё снова подходило очередной стычке, хотя только на прошлой неделе с каждого факультета было снято по пятнадцать очков за драку в раздевалке.

— Успокойтесь! — Джинни влилась в самую гущу толпы. — Фред! Джордж!

— Гарри! — Гермиона подскочила к другу. — Что случилось? Вам лучше разойтись, пока сюда не нагрянул кто-то из профессоров!

— Грейнджер, и ты здесь! — Малфой тут же переключился с Поттера на неё. — Научи своего друга манерам! Я так погляжу, что его мамаша подохла слишком рано!

— Заткнись, урод! — Поттер попытался ударить его, но девушка встала между ними. — Ради Мерлина, уйди! Гермиона, тебе лучше уйти!

— Не слушай его, Гарри! Ты же знаешь, что он провоцирует тебя!

Внимание на себя переключили Маркус Флинт и Фред Уизли, которые начали драться, а за ними подключились Рон и Эдриан Пьюси. Это уже не остановить, всё опять дошло до рукоприкладства и первой крови. Гермиона видела, как Эдриан разбил губу Рональду, а Джордж помогал Фреду отбиться от Маркуса. Через секунду с места уже сорвался и Гарри, который одним ударом приложил Люциана Боула, случайно зацепившего Джинни. На зелёной траве появились первые капли крови, а Грейнджер почувствовала, как кто-то толкнул её в спину.

— Прости, гриффиндорочка, — Монтегю злорадно ухмыльнулся. — Не бойся, я тебе больно не сделаю.

От его слов похолодело в душе, а сердце ушло в пятки, словно он открыто угрожал ей.

— Привет, — голос Теодора вырвал её из школьного воспоминания. — Я немного задержался, прости.

Он стоял у кресла, и создавалось впечатление, будто бы он вовсе не изменился, разве что стал немного серьёзнее, а вместе с этой серьёзностью пришло и взросление. Всё те же кучерявые волосы, смазливое лицо и улыбка, которая необъяснимым образом сразу же располагала к себе. Ему не хватало зелёного галстука и нашивки Слизерина, чтобы Гермиона снова увидела в нём былого слизеринца.

Они не успели ещё обменяться и парой слов, но между ними уже чувствовалось повисшее недовольство. Возможно, Нотт знал о встрече Гермионы и Пэнси в Косом переулке, а возможно и нет, но кажется, они точно запомнили свою последнюю встречу, не считая той случайности в баре в Америке, когда им двигал лишь выпитый алкоголь. Тогда Теодор пообещал намотать её кишки себе на кулак, а она в ответ лишь плюнула ему в лицо. Грейнджер знала, что Нотт был способным учеником, талантливым игроком в квиддич и хорошим парнем. По крайней мере, любая стычка с ним начиналась именно из-за Пэнси, которую он стремился защитить ото всех.

Это могло быть лишь юношеским максимализмом влюблённого парня, а могло быть и реальной угрозой. В Англии это всё обострилось и было слишком живым для Гермионы, словно всё это случилось несколько дней назад, и не было этих долгих лет жизни на разных континентах.

— Мне нужно узнать о чём ты говорил с Драко, когда вы виделись в последний раз перед убийством Астории, — Гермиона захлопнула свой старый ежедневник и снова открыла рабочий блокнот. — О чём говорили? Что обсуждали? Возможно, ты заметил что-то странное в поведении Малфоя или в поведении самой Астории?

— Я надеюсь, что ты не подозреваешь меня в убийстве Астории и Скорпиуса, — небрежно выдал Тео и сел на диван.

— Ответь на мои вопросы, Теодор, — тихо произнесла Гермиона, сверкнув глазами на парня. — А потом я уже решу: подозреваю я тебя или нет.

Она выпила с утра три таблетки успокоительных и опустошила несколько флакончиков с зельями, приготовленных с помощью экстракта мелиссы. Возможно, что это помогало ей сейчас держать себя в руках, а может, дело было в банальной усталости. Было понятно, что рано или поздно ей придётся лечь спать, но она оттягивала этот момент. В голове разыгралась назойливая головная боль, а платье почему-то резко стало мало и буквально въедалось в кожу. Ей было не по себе рядом с Ноттом.

— Ничего такого я не заметил, — парень закатал рукава рубашки. — Всё было как обычно.

— Как вёл себя Малфой? Может, он был подавлен или обмолвился о какой-то ссоре с Асторией? Не выглядел он апатичным, разгневанным?

— Нет! — со злостью выплюнул Тео. — Он выглядел нормально, был спокоен, и нет, он не ссорился с Асторией. С ней невозможно было поссориться.

— А что ты можешь рассказать об их браке?

— Нормальный брак, я бы даже сказал, что образцовый.

— О чём вы говорили? — она сделала несколько пометок в блокноте.

— Обсуждали какие-то пустяки, ничего существенного, — Нотт пожал плечами. — Есть шансы, что его оправдают?

— А ты веришь в его невиновность? — Гермиона внимательно посмотрела на своего собеседника, оценивая каждое изменение в его выражении лица. — Как ты думаешь — Драко виновен?

Он был спокоен, немного наклонился к девушке, но дыхание оставалось ровным. Никаких рванных движений, Тео не прятал глаз и смотрел прямо в упор на девушку. Гермиона не отводила глаз, анализируя все микроизменения в движениях Нотта.

— Верю, — тихо ответил парень. — Он любил своего сына и уважал жену.

— Интересная интерпретация счастливой семьи, — Грейнджер откинулась на спинку кресла, закидывая ногу на ногу. — Любить сына и уважать жену.

— У тебя есть ещё вопросы?

— Кто бы мог желать Малфою смерти? Ты — близкий его друг, и мог заметить со стороны того, чего не видел сам Драко.

— Не знаю, — ещё тише ответил Тео и сомкнул кончики пальцев у себя перед носом. — Как сильно нужно ненавидеть человека, чтобы разрешить его жизнь таким образом?

Тео был вспыльчивым, был темпераментным, но он не был лжецом. Гермиона знала, как выглядят те, кто скрывает правду, и знала, что, если хорошо постараться, то можно научиться сдерживать себя и скрывать эту ложь. Можно заставить себя не суетиться, без лишней надобности не касаться губ или волос, смотреть на собеседника и говорить совершенно спокойно. Это отнимает много времени, но в этом нет ничего невозможного — стать искусным лжецом, но Нотт не подходил под это описание.

Грейнджер подметила, как Тео наклонился вперёд, что подчёркивало его заинтересованность — он был небезразличен к делу своего друга. На долю момента парень слишком широко распахнул глаза, что совсем не свойственно лжецу, а ещё не свойственно тому, кто держит себя в руках. Нотт не контролировал свои действия, но они выражали совершенно другое — это было неравнодушие.

Гермиона снова чувствовала себя в своей лодке — она адвокат, который неплохо разбирался в психологии тех, с кем вела беседу. Это здорово отвлекало, когда ты сосредотачивался на ком-то ещё, а не только на себе и своём отражении в зеркале.

— Достаточно сильно, — наконец-то ответила девушка. — И последний вопрос: что ты знаешь о чарах памяти? Что слышал о них? Возможно, ты знаешь того, кто специализируется на них?

— Знаешь, я не так давно об этом говорил с миссис Малфой. Мы с ней обсуждали одну книгу, которую она читала.

— Что за книга? — Гермиона напряглась и снова сделала пометку в блокноте. — Когда это было?

— Она несколько лет страдает бессонницей, и частенько читает книги, в которых рассказывают о том, как можно управлять снами, мыслями и прочее, я не особо в это вникал.

— Какие отношения были между Асторией и Нарциссой?

— Нормальные, — Нотт откинулся на спинку дивана и наклонил голову. — Как у двух близких людей Драко.

А вот теперь он лгал. Он резко отстранился от неё и переключился на свои рукава, разрывая зрительный контакт с Гермионой. Вот теперь можно было с уверенностью сказать, что в этой семье точно были скелеты, и, как казалось, они были совсем уж на поверхности. Неужели это дело могло оказаться настолько простым, и даже сама Грейнджер умудрилась всё усложнить?

Неужели стоило просто подождать?

Нет. Это было до абсурдности легко и уж совсем не похоже на Нарциссу. Одно дело — недолюбливать невестку, и совсем другое дело так сильно ранить своего сына. Тот, кто всё это сделал, явно нацелился на Драко, но никак не на Асторию и Скорпиуса. Гермиона продолжала делать пометки в блокноте, пока головная боль становилась всё сильнее, а платье теснее. Ей катастрофически не хватало воздуха, и хотелось просто выбежать из поместья, чтобы вдохнуть на полную грудь.

— Спасибо, Теодор, — Грейнджер захлопнула блокнот и встала с кресла. — Я услышала всё, что хотела.

— Ты поможешь ему?

— Помогу, не сомневайся.

Ей казалось, что Тео хотел сказать что-то ещё, но всё же решил промолчать. Он кивнул ей на прощание и исчез в камине, оставив Гермиону наедине со своими размышлениями. Она подошла к окну, наблюдая за тем, как птицы взмывают в небеса — они были свободными, и их ничего не связывало. Не было никаких обязательств, боли и идиотских планов в голове, что не давали спокойно ступить шаг.

Девушка собрала все свои записи и направилась в библиотеку, где сейчас была Нарцисса. Грейнджер ни разу не разговаривала с хозяйкой поместья о том, что она сама думает по поводу всего случившегося, словно в этом был хоть какой-то толк. Гермиона знала, как развалить любое дело, но почему-то тут зациклилась, будто без этого нельзя. Было понятно, что в финале будет слишком много разбитых сердец и вдвойне больше окровавленных осколков, но она же действовала не одна. Себе Грейнджер не врала, и честно признавалась отражению в том, что в ней давно живёт, как минимум две личности, воспитанные мраком и тьмой.

В библиотеке Мэнора было очень тихо, но до одури уютно. Раньше Гермионе казалось, что невозможно чувствовать прикосновения домашнего тепла там, где слишком высокие потолки, много пространства, пыли и ни единой живой души. Она любила библиотеку Хогвартса, но куда приятнее ей было читать книги в своей спальне в доме на Эбби-Роуд. Однако, среди огромных книжных стеллажей домашней библиотеки Малфоев скрывалось что-то вон выходящее для этого места — спокойствие. Тут можно было услышать собственное сердцебиение и свои мысли, что необъяснимым образом очаровывало.

— Надеюсь, что я Вам не помешала, — Грейнджер подошла к Нарциссе, которая сосредоточенно перелистывала страницы старой книги. — Это магловские мифы?

Девушка скептически вскинула бровь, когда увидела обложку книги, а потом с ещё большим скептицизмом посмотрела на леди Малфой. Она до сих пор не понимала своего отношения к этой женщине — ей хотелось ненавидеть её, только потому, что она являлась матерью того человека, который был кошмаром всей её жизни, но с каждым днём это выходило у неё всё хуже. Возможно, что дело было в том, как на неё влиял сам Драко, а возможно в том, кем была Нарцисса.

Гермиона помнила миссис Малфой, как ту женщину, которая солгала Волан-де-Морту, которая безмерно сильно любила своего мужа и сына, которая была готова падать на колени и отдавать голову на отсечение ради благополучия любимых людей. Это было настолько не похоже на устоявшийся образ Малфоев в голове Грейнджер, что порой раздражало.

— Да, сегодня я читала мифы Древней Греции, — Нарцисса улыбнулась. — Легенда об Алкесте. Очень печальная история.

— И всё из-за любви, — фыркнула Гермиона. — Люди так много значения придают любви, хотя из-за неё все беды.

— Мне кажется, что Вы не правы, мисс Грейнджер.

— Зовите меня Гермионой. Мы с Вами живём под одной крышей, и я связана каким-то чёртовым заклинанием с Вашим сыном.

— Я не устану Вас благодарить, Гермиона, за то, что Вы согласились помочь Драко. Я уверена, что Вам удастся доказать всем, что его подставили.

— Алкеста добровольно согласилась отдать свою жизнь за супруга Адмета, согласившись умереть вместо него, поскольку все остальные отказались. Это дурацкое самопожертвование во имя любви привело Алкесту в Ад, и Вы будете мне доказывать, что я не права?

— А Вы бы не пожертвовали собой ради того, кого любите? — Нарцисса посмотрела на девушку. — Самопожертвование выражается не только в том, чтобы отдать жизнь за любимого человека.

— А в чём же ещё?

— В принятии человека, потому что мы жертвуем какими-то своими принципами; в прощении, потому что нарушаем данное себе обещание — никогда не прощать кому-то боль.

— Говорю же, любовь сильно переоценивают. Люди почему-то решили, чторади минутной эйфории и блаженства стоит положить на алтарь своё достоинство, свою гордость — всего себя, — Грейнджер в последний раз смерила Нарциссу изучающим взглядом, после чего направилась к дверям. — Простите, я бы хотела ещё поработать.

Да, леди Малфой умела держать лицо и со стороны казалась стальной женщиной, но стоило подойти ближе, и её можно было читать, как открытую книгу. Широко открытые глаза, расслабленные плечи, ровное дыхание, мягкая улыбка. Порой она сжимала руки в кулаки, что лишь говорило о том, как сильно её волновало благополучие сына, потому что Гермиона наблюдала это микродвижение, когда в разговоре всплывало его имя. Ещё реже Грейнджер подмечала, как напрягалась челюсть, но это было признаком того, что Нарцисса сдерживала своё отчаяние. После того, как её челюсть напряглась — в следующий же миг она улыбалась — это обманка для тех, кто не подмечает напряжения.

У этой женщины начинали дрожать руки, когда при ней упоминали имя внука — за это было абсурдно подозревать её. Возможно она и читала какие-то книги, связанные с чарами памяти, но это было обычной тягой к новым знаниям. Нарцисса на досуге изучала мифы маглов, так что же было удивительного в том, что в её руках оказалась книга о свойствах разума?

Гермиона поднялась к себе в спальню и закрыла двери, наложив на комнату заглушающие чары. Мэнор подчинялся её магии, хотя девушка до сих пор не понимала, как устроены такие поместья, но всё западное крыло действительно было в её распоряжении. Даже живых портретов на стене не было, а единственным, кого Грейнджер могла тут встретить — это Броди, один из домашних эльфов платинового семейства.

Девушка сняла туфли и расстегнула молнию на платье. Она наивно полагала, что ей станет легче дышать, как только она избавиться от тесного одеяния, но ведь дело было далеко не в нём. Всё дело было в её поступках, в том, что кричало сердце, чего требовало её разбитое сердце, в чём нуждалась душа и как всем этим управляло её больное сознание. Ей было больно, она хотела вернуться к ненависти, но вместо этого снова шла на попятную — опять косо смотрела на невзрачное прощение, которое давалось из недр души. Чем дольше она тут находилась, тем сильнее разбивалась на новые осколки.

Солнечные лучи гуляли по бледной израненной коже, которая так нуждалась в банальном тепле, но чувствовала лишь смертельный холод. Она не смогла найти причин ненавидеть Нарциссу, хотя считала, что отчаянно будет желать смерти этой женщине после их первой встречи. Гермиона легла на пол, чтобы её дыхание выровнялось, но стало ещё хуже.

Ноги в коленях болели так, словно были сбиты в кровь, рёбра громко трещали, а сердце то начинало бешено колотиться, то и вовсе останавливалось. Шрамы вновь вспыхнули с новой силой, и Гермиона быстро сняла платье, а следом и нижнее бельё, отшвырнув его куда-то в сторону.

Бесчисленное количество мужчин, которые попадали к ней в кровать, находили Грейнджер очень красивой — она действительно была красивой. Изящные изгибы, бледная, практически идеальная кожа, еле заметные веснушки, что проступали под воздействием солнечных лучей, хорошая физическая форма и тепло, которого она не чувствовала. Гермиона часто замечала на себе мужские взгляды, но почти никогда не допускала мысли, что кто-то видел в ней что-то другое, а не просто объект сексуального удовлетворения.

Каждый раз она чувствовала мерзкое горячее дыхания Монтегю, грубые движения Гойла и несносную боль. Она выгоняла всех мужчин с квартиры, стоило только им закончить, потому что сразу же бежала в ванную и долго лежала в горячей воде, умываясь слезами. Пока все видели в ней красивую девушку — она видела в себе жертву изнасилования, которая так и не смогла никому признаться в том, что с ней сделали. Гермиона осталась для себя той девочкой, которой воспользовались, которую унизили и растоптали. В толпе взглядов она чувствовала только один — светло-голубые глаза Грэхэма Монтегю, который заставлял её смотреть на него, пока продолжал её насиловать.

Ей безжалостно оборвали крылья, сломали её, как дешёвую игрушку, а потом ещё и продолжали пинать.

Она лежала на спине, пока Монтегю что-то шептал ей на ухо. Единственное, что гриффиндорка чувствовала, кроме адской боли — это то, что он вытащил свой член из неё, кончив ей на грудь. Ей хотелось чтобы это закончилось, раз и навсегда, чтобы больше не было этой боли, чтобы она не чувствовала горячую кровь под собой и липкую сперму на себе.

— Это только начало, гриффиндорочка, — прошептал слизеринец, облизывая её лицо. — Мы ещё не закончили.

Гермиона не кричала больше, потому что на это не было сил — она мечтала отключиться от реальности, как вдруг тело сотряслось от нового приступа боли. Она дёрнулась, а потом заметила, как Гойл держит в руках острый нож в крови. В её крови, которая выступила из глубоких порезов на бёдрах. Она просто плакала — практически беззвучно, и это уж совсем не разжалобило парней, а скорее даже разозлило.

— Кричи! — взревел Грегори, нанеся ей очередной порез. — Кричи, сука! Громко!

Но она не могла — из уст срывался лишь хрип и какое-то невнятное бормотание. Грейнджер считала в голове минуты то ли пока это всё закончится, то ли пока она наконец-то не умрёт. Ей было без разницы, что случится раньше — лишь бы это прекратилось.

Лишь бы это кто-то остановил.

— Может ты татуировку хочешь, милая? — снова прошептал ей на ухо Монтегю. — Я могу тебе предложить что-то получше.

Гриффиндорка отвернулась, чтобы не чувствовать его дыхание и не слышать мерзкого шёпота, как будто бы это ей помогло.

— Ты красива, как луна, — он поцеловал её в губы. — Я думаю, что тебе следует помнить об этом.

Монтегю отобрал у Гойла окровавленный нож и надавил кончиком лезвия ей чуть ниже груди, а из её уст сорвался болезненный крик. Он давил всё сильнее, и казалось, что вот-вот он проткнёт ей лёгкое. На секунду в голове промелькнула мысль поддаться вперёд, чтобы нож просто пронзил её, и она скончалась, но парень начал выводить ножом рисунок. Аккуратно, старательно и сосредоточено, будто бы сдавал зачёт по истории искусств.

— Это полумесяц, — самодовольно объявил Монтегю. — Носи его с достоинством, крошка. Помни, как тебе было хорошо. Помни, как нам с тобой было хорошо.

Он рассмеялся, и этот мерзкий смех перемешался с её слезами и вскриками. Гермиона чувствовала, как падает в самое жерло вулкана, как её окровавленное тело со скоростью света катится в Ад, с которого выбраться уже невозможно.

Как внезапно стало тихо — Монтегю и Гойл пропали, осталась только Грейнджер, боль и кровь. Девушка сглотнула и постаралась перевернуться на бок, чтобы попытаться встать, но сил не было. Её тело дрожало, а конечности начинали постепенно отказывать. Она на миг закрыла глаза, а когда открыла, то закричала с новой силой, будто бы её связки не были порваны.

Перед ней лежали окровавленные тела родителей. Руки отдельно от тел, и голова Хизер валялась дальше. В груди отца была огромная дыра, что Гермиона даже видела, как бьется его сердце, а лёгкие делают последний вздох. Её родители умирали прямо на её руках, а точнее отец — последний удар сердца, и последний вздох.

Она протянула руку, чтобы коснуться тела мужчины, как в нос ударил аромат полевых цветов и весенней свежести.

Темнота, боль, пустота. Это с ней навеки — она сломана, она упала на острые скалы, что насквозь пронзили любящее сердце. Она, как Алекста, была готова на любую жертву, на любое прощение, но этого никто не оценил — её отправили в Ад, длинною в жизнь.

— Открой глаза! Очнись, Гермиона!

Она чувствовала, как чужие руки трясли её за плечи, как вторгались в её сон, как чей-то голос пытался отвоевать её у костлявых лап очередного кошмара, но не получалось. Гермиона продолжала лежать на холодном каменном полу Выручай-комнаты рядом с телами мёртвых родителей и молить о смерти. Возможно, что именно так люди умирают во сне, а она и не против. Слишком больно ей давалась жизнь, а сил остановить весь этот ужас у неё больше не было.

— Открой глаза! — кто-то больно ударил её по лицу, но даже это не помогло. — Смотри на меня! Проснись!

Тут больно, но тут и подкрадывается какое-то спокойствие. Может быть, это было её судьбой — умереть тогда, и она бы больше не знала боли? Грейнджер хотела раз и навсегда уйти, встретить своих родителей на вокзале Кингс-Кросс, чтобы этот Ад остался позади, чтобы все шрамы исчезли, и больше не было никаких кровавых следов на руках. Ей давно пора попрощаться с тем, что Гермиона привыкла называть своей обыденной жизнью — люди не в силах такое выдержать, да и она не выдержала. Разве её сумасшествие — это нормально?

Кто бы только знал, как далёко она зашла в попытках самолечения.

— Открой глаза, я прошу тебя! — сильные руки до боли сжали её плечи. — Пожалуйста, Гермиона!

Она переоценила не только любовь, но и собственные силы. Душа постепенно отделялась от тела — Грейнджер чувствовала, как сердце замедляется и вот-вот остановится. Огонь под ногами начал сменяться холодной водой, а боль отступала — так касается Смерть, она уже такое когда-то чувствовала. Её история может сейчас закончиться, и это больше не пугало. Ей казалось, что она смогла сделать всё, к чему так стремилась, чего так хотела достичь, пусть и не все нити были сожжены.

— Открой глаза! — кто-то снова ударил её по лицу. — Очнись, сон мой!

Сердце больно защемило, что означало только одно — она жива.

— Ты всего лишь мечта, сон мой, — она расплакались, а холодные руки коснулись её подбородка. — Ты — мой самый лучший сон, от которого я всегда убегал.

========== Глава 18 ==========

Комментарий к Глава 18

Сегодня мы окунёмся немного в прошлое. В полноценное прошлое Гермионы и Блейза, чтобы вы могли понять, как сильно эти двое связаны, и как когда-то вытягивали друг друга из болота.

Я хочу, чтобы вы понимали и то, что все проблемы главной героини в плане психических отклонений начались задолго до событий марта-августа 1998-го.

Берегите себя, мои милые.💚

Сегодня я меняю тебя на текилу.

Февраль, 1996.

Казалось, что весна наступила гораздо раньше, чем ей предстояло перевернуть страницу календаря. Гермиона сидела на Астрономической башне, укутавшись в тёплый плед и болтая ногами. В который раз она снова солгала своим друзьям и пришла сюда, вместо того, чтобы сидеть за последним столом у окна в библиотеке за стопкой книг. К сожалению, теперь ей было просто противно туда приходить, потому что каменные полы казались слишком холодными, а сама Грейнджер чувствовала боль в ладошках, словно её опять толкнули в спину. Она бежала отовсюду, где было хотя бы малейшее напоминание о том, что ей может быть больно.

Она ещё не понимала, что бегством ей не спастись.

— Если я скажу: «Я знал, что ты тут», то это будет глупо? — Блейз взъерошил её волосы и сел рядом. — Я скучал по тебе.

— Привет, — гриффиндорка постаралась улыбнуться, но вышло довольно криво, хотя при Забини ей не нужно было притворяться. — Я тоже скучала.

— Сегодня у нас в меню текила, — мулат достал из-под мантии две небольших бутылочки. — Какой день подряд мы с тобой пьём?

— Какая разница, Забини? — Грейнджер потянулась за бутылочкой. — За что будем пить сегодня?

— За правду, — Блейз повернулся к девушке. — Ты ведь ответишь мне на вопросы?

— Ты же знаешь, что я тебе всегда говорю правду.

— Почему?

— Потому же почему и ты рассказал мне всё, Блейз, — Гермиона сделала глоток и закрыла глаза. — Гораздо проще вывалить свои проблемы на того, с кем больше никогда не пересечёшься, хотя наш случай — это исключение из правил. Я не могу прийти к Гарри и Рону, и заявить, что влюблена в Малфоя, который унижает меня практически ежедневно. Я не могу им рассказать о том, что просыпаюсь из-за кошмаров из-за того, что два слизеринца поиздевались надо мной. Я, блять, просто не могу это рассказать своим лучшим друзьям, которые привыкли, что я — сильная и отважная гриффиндорка.

Она говорила сквозь ком в горле, давилась слезами и текилой, но продолжала говорить, потому что нуждалась в этом.

— Это ужасно, это ужасно мерзко, но это и есть моя жизнь, — на выдохе прошептала девушка. — Я ненавижу себя, своё тело, свою жизнь и всё, что со мной происходит, но что мне поделать с этим? Мне остаётся просто раз за разом вставать и идти вперёд, но я устала Блейз! Я чувствую, как медленно схожу с ума, я теряю себя! За что?! Почему вся эта хрень происходит со мной?!

Забини прижал её к себе, позволяя кричать себе в грудь, позволяя плакать изо всех сил и больно сдавливать свои руки. Он понимал её ровно на столько, на сколько это вообще можно было понять. Они оба не понимали, чем заслужили себе подобные испытания, но продолжали раз за разом вставать и идти вперёд, порой держа друг друга за руку.

— Почему ты не рассказала МакГонагалл или кому-то из профессоров, кто с тобой это сделал? — нерешительно поинтересовался мулат. — Ведь они остались безнаказанными.

— Я буквально умоляла МакГонагалл забыть о том, что она увидела в Выручай-комнате, — Гермиона отстранилась от парня, смахивая слёзы с лица. — Считай меня дурой, идиоткой или трусихой, но я не хотела, чтобы кто-то знал хоть на слово больше из этой истории. Мне не хотелось, Блейз… Мне сложно об этом забыть… Я никогда не смогу об этом забыть, хотя знаю, что через пару лет мы все разъедемся и никогда не встретимся, а представь, если мне придётся изо дня в день об этом говорить вслух, делиться с кем-то этими мерзкими, гнусными воспоминаниями… Это больно, Блейз.

— Но как она…

— Мне кажется, что она до сих пор надеется на то, что я в один прекрасный день приду к ней и всё же попрошу о помощи, но нет. Я замечаю её пристальный взгляд в Большом зале, когда она пытается заметить что-то необычное, но я не даю ей повода.

Грейнджер до сих пор ощущала себя так, словно была заперта там, в Выручай-комнате, словно до сих пор продолжала истекать кровью и слышать шёпот Монтегю. Она чувствовала, как сознание медленно начинает расслаиваться, как иногда в ней что-то отключается и она на миг становится совершенно другим человеком — это пугало не на шутку. Во время зимних каникул она прочитала несколько книг по психологии, и боялась, что всё это — последствия пережитого. Такое просто так не проходит.

Жертвы насилия переживают деформацию собственной психики. Очень часто все эти изменения касаются именно мозга пострадавшего человека. Гермиона даже выписала себе некоторые заинтересовавшие её моменты в свой блокнот. Таким образом, она практически наизусть запомнила один из абзацев толстенной книги и знала, что одна из функций структуры мозга, которую называют гиппокампом, — это запоминание и забывание информации. Гиппокамп фильтрует информацию и выбирает, что нужно сохранить, а что можно забыть. Гриффиндорка проводила параллель между текстом и собой, понимая, что это только начало.

Ей нужна была помощь, но она наивно решила, что справиться сама.

Глупая гриффиндорка.

— А ты? — Гермиона внимательно посмотрела на Забини, который тут же отвёл взгляд. — Почему ты остался для всех прежним? Почему посчитал, что твои друзья могут тебе жаловаться на свою жизнь, а ты подобного права не имеешь?

— Это сложно, — хмыкнул Блейз.

— А кто сказал, что у нас бывает легко?

— О чём я могу рассказать Пэнс, которая является, как моей, так и Дафны близкой подругой? Представляешь, как я прихожу к ней, отрывая от изучения «Спеллы» и говорю: «Знаешь, меня вот Гринграсс кинула, обручилась с Терри, и я страдаю». И что мне скажет Паркинсон? Вспомни, как тебе пришлось разрываться между Поттером и Уизли, которые не общались между собой, тут что-то похожее.

— Ты же не только с Паркинсон дружишь, — Гермиона сделала ещё глоток текилы. — Как же Нотт?

— Он — парень Пэнс, а только потом уже — мой друг. Мы с тобой, Грейнджер, заложники своих образов, — Забини поднял бутылку, словно собирался произнести тост. — Ты — правильная, добрая, сильная и отважная гриффиндорка, идущая всегда с высоко поднятой головой, а я — друг-весельчак, который всегда выслушает, скажет правильные и не всегда уместные слова, но при этом вызову улыбку на кислом лице. Нас привыкли видеть такими, и другими нам быть нельзя.

— Это несправедливо, — подметила Гермиона. — Мы — живые люди, и нам тоже может быть больно.

— А ты хоть раз думала об этом или показывала эту свою сторону кому-то?

— Да, — её карие глаза снова наполнились слезами. — Малфой знает меня такой.

— Он — чистокровный засранец, и будем честны, очень часто он поступает, как ублюдок. К сожалению, Малфой относится к тому типу людей, которые открывают свою истинную сущность лишь самым близким людям. Поверь, Грейнджер, он может быть благородным, верным и признательным, но только по отношению к некоторым людям, и таковых можно пересчитать на пальцах одной руки. Думаю, что нас с тобой в этих списках нет.

— Он видел тогда меня, — дрожащим голосом прошептала Гермиона. — Он нашёл меня в Выручай-комнате. Может, случайно, а может, и знал, что Монтегю и Гойл там были со мной. Я попросила о помощи, но он просто ушёл…

— Мерлин! — Блейз коснулся её подбородка. — Ты не говорила мне этого… Грейнджер…

— А в этом есть какой-то смысл? Это просто очередной поступок Малфоя, который особо не выделяется среди остальных его поступков. И спасибо МакГонагалл, которая проходила мимо, так сказать. Не знаю, хотела ли я уже в тот момент, чтобы меня кто-то спасал.

Забини снова обнял её, а гриффиндорка почувствовала, как опять стало больно. Сердце защемило, а лёгкие сжались до предела и стало холодно, как от каменного пола. Этот кошмар с ней останется навсегда, и хорошо, если хотя бы через много лет стало немного легче. Возможно, что когда-то Гермиона сможет ложиться на кровать и не чувствовать ледяного холода от постельного белья, или сможет спокойно переносить прикосновения чужих людей. Пока что она смогла смириться только с объятиями Блейза. Наверное, так случилось, потому что от парня исходили такие же волны боли и уныния, как и от неё самой.

— Я простила его, — глухо выдавила девушка. — Ты можешь себе это представить? Я думала, что больше не смогу на него смотреть, что буду ему желать смерти, как тем двум тварям, но нет… Я по-прежнему смотрю на него, и я готова бежать за ним…

И это было самым горьким её осознанием из всех тех, что просыпались глубоко в душе. Она действительно простила того человека, который оставил её истекать кровью, а потом продолжал унижать привселюдно, хотя знал, что она пережила.

— Ты сильнее, чем думаешь, Грейнджер, — он гладил её по волосам. — Ты даже не подозреваешь, насколько ты сильная.

— Мне кажется, что во мне что-то сломалось, Блейз. Я медленно схожу с ума… А что, если когда-то это выльется в безумие? Что, если когда-то я потеряю себя?

— Если такое случится, то я подам тебе руку, Грейнджер. Я приду и подам тебе руку, чтобы вывести тебя к свету.

Она наклонила голову, а Забини мягко ей улыбнулся.

Начался снег. Так внезапно, будто бы наконец-то заметил, что весна начала подкрадываться из-за спины. Когда-то Гермиона так сильно любила зиму, любила ловить снежинки, а теперь мечтала о весне и о том, чтобы этот холод сменился теплом и весенней свежестью. Она так сильно нуждалась в оттепели, чтобы наступил долгожданный март — один из самых любимых месяцев, и всё начало налаживаться.

— Я верю, что моя мать присматривает за мной, — Блейз поднял голову к небу. — Мне хочется верить в то, что она в лучшем мире, что всё, что я делаю это во имя неё. Я хочу верить, что та самая яркая звезда — это она, и она сияет, потому что гордится мной.

— Мы все нуждаемся в вере.

— Вот именно, Грейнджер. Отыщи то, во что ты бы смогла поверить, что смогло бы быть твоей яркой звездой.

Они просидели остаток вечера в тишине, наблюдая за пушистым снегом, которого никто уже не ждал, а после Забини провёл её к гостиной Гриффиндора. Гермиона знала, что сейчас ей снова нужно улыбаться и слушать истории Гарри и Рона, делая вид, что ничего не изменилась, что она по-прежнему их лучшая подруга, готовая прийти на помощь и разделить любые эмоции.

Для всех всё было, как и год назад, но не для неё.

— Ты вернулась! — воскликнула Джинни, заметив подругу в дверях. — Слава Мерлину! У меня уже нет никаких сил слушать эти бредни!

— Что случилось? — Грейнджер прищурила глаза.

— Они опять обсуждают Дуэльный клуб, а ты же знаешь, как меня это раздражает! Мне не хватало тебя, а ты за своими книгами совсем забыла о своих друзьях.

— Прости, я больше так не буду, — Гермиона прикусила губу и положила на столик несколько книг, любезно предоставленных ей Блейзом.

Гарри, Рон и Симус очень громко и яростно обсуждали сегодняшние дуэли, что даже распугали всех остальных. Судя по тому, что в гостиной сидел только Невилл и Фэй, то тема Дуэльного клуба больше никого не прельщала. Гермиона подошла к дивану и прокашлялась, обращая на себя внимание, постаравшись отогнать мысли о болях внизу живота, затолкать их куда-то в угол.

— Гермиона! — Рональд подскочил на ноги. — Ты наконец-то вернулась!

— Да, и поэтому давайте вы будете закругляться со своим Дуэльным клубом.

— Ещё минуту! — Поттер поправил очки. — Вот как ты думаешь, Гермиона? Это нормально снимать очки с Гриффиндора только потому, что мы — гриффиндорцы?

— Вы опять что-то не поделили со Снейпом? Вы доиграетесь, что в следующий раз он кроме того, что снимет очки, ещё и на отработку вас запишет!

— Единственное, что мы не поделили — это кровные узы! — вспыхнул Рональд. — Значит, как его любимый крестник использует заклинание в спину, то это нормально, а как кто-то другой, то это минус десять очков.

— Малфой запустил…

— Достаточно! — вскрикнула Грейнджер. — Прекратите жаловаться, как малые дети!

Это было слишком резко, и грубо, но упоминание этой фамилии действовало на Гермиону быстрее, чем она успевала подумать. Гарри умолк, а Симус, Рон и Джинни уставились на гриффиндорку, которая тут же поняла, что перегнула палку.

— Как будто вы не знаете, что Снейп прощает своим студентам абсолютно всё? — она постаралась быстро найти правильные слова. — Вы должны были уже привыкнуть к этой змеиной несправедливости, с которой вам придётся частенько встречаться, если вы собрались стать аврорами.

— Ладно, мне нужно ещё травологию доделать, — Симус встал с дивана и направился в спальню.

Она снова чувствовала, как не вовремя начала терять контроль над собой, а боль внизу живота только усиливалась. Гермионе так сильно хотелось расплакаться — она и не помнила, когда в последний раз проживала день, чтобы не утопать в собственных слезах. Её жалость к себе переходила все границы, и гриффиндорка боялась, что когда-то не сможет совладать этими эмоциями при посторонних, что расплачется во время занятия или прямо в Большом зале.

— Ты в порядке? — Джинни легко коснулась её плеча.

— Да, я просто думала, что все привыкли к тому, кто такой Малфой, — в горле стал ком. — И мне казалось, что на пятом курсе вас уже не задевают все эти инциденты.

Как ей сейчас не хватало поддержки Забини, который бы погладил её по волосам и сказал бы, что она может поплакать, а он будет рядом. Он никогда не говорил ей, что всё будет хорошо или что всё наладится — Блейз сам в это не верил, и предпочитал о таком не лгать.

Ей нужна была поддержка, но она знала, что друзья не понимают этого, потому что она скрывала от них свою боль. Гермиона прикрывалась тем, что пыталась уберечь своих близких людей от собственных проблем, но причина крылась в другом — ей было стыдно. Как признаться в том, что тебя просто изнасиловали два слизеринца? Как поделиться с кем-то этим кошмаром? Никакая девушка не хотела бы, чтобы это всплыло, чтобы это кто-то обсуждал, пусть даже и с ней. Грейнджер не могла представить, как скажет Гарри или Рону, что её отымели на холодном полу Выручай-комнаты, где они когда-то устраивали собрания Отряда Дамблдора. Ей было мерзко об этом думать, и только каким-то чудным и невообразимым образом она смогла об этом поговорить с Блейзом.

Ей было стыдно нагло врать в глаза своим близким людям, но это давалось ей проще, нежели столь сложный разговор. Её раны ещё слишком свежие, чтобы их кому-то показать. Может быть когда-то, но не сейчас.

К сожалению, Гермиона не могла знать, что это лишь начало. Начало губительного и смертельно опасного безумия.

— Ладно, поболтаем в спальне, да? — младшая Уизли с надеждой посмотрела на подругу.

— Да, — Грейнджер скрестила пальцы за спиной. — В спальне.

— Мне тоже нужно дописать травологию, — Рон тоже почувствовал повисшую неловкость и ушёл вслед за сестрой.

Гарри продолжал сидеть на диване, наблюдая за тем, как карие глаза девушки смотрели в спины друзей. Гермиона знала, что этот человек знает её куда лучше, чем Рон и Джинни, несмотря на то, что все они были близкими друзьями. Между Поттером и Грейнджер связь всегда была сильнее, словно они были кровными родственниками — родными братом и сестрой. И гриффиндорка знала, что Гарри просто так не уйдёт, потому что количество его вопросов к ней росло с каждым днём, но он продолжал ждать.

— Наверное, я перегнула палку, — Гермиона села на диван напротив друга. — Просто я действительно думала, что…

— Как ты? — перебил её Гарри. — Я же вижу, что ты не такая, как всегда. Поговори со мной, пожалуйста.

Ей так хотелось высказаться, так хотелось рассказать о своей боли, но она не могла. Гарри был ей лучшим другом, воплощением всего того, что она так ценила в людях — он оставался её отражением, в котором она могла видеть себя прежнюю. Только в этих бездонных зелёных глазах Гермиона видела ту себя, которая не страдала, которая шла с высоко поднятой головой, потому что являлась гриффиндоркой, а не потому что таким образом сдерживала слёзы. И она желала, чтобы так и оставалось, чтобы Гарри оставался её живым напоминанием о том, что всё может ещё быть хорошо.

— Меня замучили боли внизу живота, — девушка выдохнула. — Это действительно доставляет больше дискомфорта, чем я ожидала.

Всего лишь маленькая крупица правды в этой огромной лжи. Ей становилось немного легче от того, что что-то таки она может рассказать. Пусть и пришлось выдумать несуществующую болезнь, всё время врать о назначениях врачей, но хотя бы так.

— Я не перестану настаивать на том, чтобы ты вернулась в Лондон к родителям, — Поттер пересел к ней на диван. — Это ведь ненормально, Гермиона.

— А что изменится, Гарри? Я точно так же буду пить одни и те же таблетки и вспоминать о том, что я девушка каждый раз, когда приступ обострится.

— Это для меня всё так непонятно, но я лишь хочу, чтобы с тобой всё было хорошо, — парень мягко улыбнулся и посмотрел ей в глаза. — Ты всегда можешь поговорить со мной, ты же знаешь об этом? Я всегда рядом, Гермиона, и это никогда не изменится.

— Я знаю, Гарри, — по щеке скатилась горячая слеза.

Пройдёт много лет, а он всё так же будет рядом, потому что никогда не разбрасывался этими словами — он всегда будет её лучшим другом, её Гарри Поттером, её Избранным, который всеми силами будет стараться её спасти.

Она даже не догадывалась, насколько безгранична его дружба, и на что он способен ради неё. Кажись, Поттер и сам ещё не понимал этого.

— Не плачь, — он провёл пальцем по её лицу. — Всё обязательно будет хорошо. Ты со всем справишься, а я приложу все свои усилия для того, чтобы ты не опустила руки. Если понадобиться, то я буду их держать вместо тебя.

Но она не могла остановиться, слёзы непроизвольно вырывались, пока в горле стоял ком и было сложно говорить. От Гарри не исходили эти волны боли, от него не пахло отчаянием и дурными нотками безумия — он был таким чистым и искренним, что казалось, будто бы одними своими касаниями Гермиона очерняла его. Они были, как свет и тьма, как день и ночь, как яд и самое сильное противоядие.

Возможно, что Гарри смог бы стать антидотом её адской боли, но она не решилась принять эту помощь.

Её шрамы никогда не исчезнут из бледной кожи, сердце не соберется до кучи, а зияющая внутри дыра не затянется.

— Если ты не против, то я пойду спать, — девушка постаралась улыбнуться. — Я устала сегодня.

— Конечно, давай я проведу тебя к двери, — он подал ей руку, как в самых романтичных фильмах. — Вы позволите, мисс?

— Вы так любезны, мистер.

Она хотела постараться быть лучше ради тех людей, который верили в неё, которые были готовы идти рядом с ней, но не получилось. Жизнь продолжала наносить ей новые удары, оставляя новые шрамы на теле и в душе, укрепляя веру Гермионы лишь в одно — хорошо никогда не будет.

— Спокойной ночи, — Гарри крепко обнял подругу. — Я рядом, Гермиона. Пожалуйста, помни об этом и не смей забывать. Так будет всегда.

— Я люблю тебя, Гарри, — она уткнулась ему в плечо. — Доброй ночи.

Снова на спальню старосты были наложены всевозможные запирающие и заглушающие чары, потому что каждая её новая ночь была, как предыдущая — бесконечный поток кошмаров, что напоминали о всей силе боли. Обстоятельства завели её в воображаемую камеру, где она пряталась ото всех, вознося вокруг себя стены. Гермиона оставалась каждую ночь в этой камере наедине со своими страхами и болью, сковывающими в тупике безысходности. Из этого невозможно было выбраться.

Лишь небо могло видеть, что с ней происходило — только перед ним она была открыта, как на ладони.

***

— Я уже привык, что у меня две порции на завтрак, — усмехнулся Рон, доедая тосты Гермионы за завтраком. — Ты совсем не голодна?

— Нет, — девушка покрутила в руках зелёное яблоко. — Кофе — это то, что нужно с утра.

— Я надеюсь, что профессор Стебель решит пропустить блиц-опрос на первом занятии, — Гарри бессильно закрыл свой конспект. — Это выше моих сил.

— Я прикрою, если что, — Гермиона откусила яблоко и встала из-за стола. — Не переживай, всё будет хорошо.

— Прости, Грейнджер, — она замерла, когда услышала голос. — Я наступил тебе на ногу. Я не хотел.

Монтегю стоял в нескольких дюймах от неё, а она чувствовала, как сердце затрепыхалось груди, ладони вспотели, а все следы от порезов разом воспалились по телу. Они ещё не оказывались так близко с того дня, как её нашли в Выручай-комнате. Девушка снова почувствовала запах табака и вишнёвых конфет, от чего тут же зародилось чувство тошноты. Ей казалось, что она сейчас упадёт на колени и опустошит желудок за всю прошедшую неделю.

— Всё нормально, — еле слышно ответила девушка, чтобы как можно скорее убежать отсюда.

Страх парализовал каждую клеточку её организма. Гермиона чувствовала, как хрустели кости, а этот звук буквально оглушал. Ей казалось, что всё тело снова в горячей и липкой крови, а холодное лезвие ножа опять блуждает по бледной коже — этот животный страх, что пробуждал в ней этот человек.

— Грэхэм, ты мешаешь ей пройти, — внезапно рядом оказался Забини. — Если позволишь, то мне нужна Грейнджер.

— Конечно, — ехидно улыбнулся Монтегю и сделал шаг назад. — Ещё увидимся, гриффиндорочка?

— Я вчера не хотел уже тебя искать, но Флитвик дал мне доклад в качестве отработки и сказал, что я у тебя могу взять темы… — начал что-то тараторить Блейз, чтобы увести Гермиону из Большого зала. — Ты же не против, если я…

Они поспешно убрались с Большого зала, не обращая внимания на то, кто обратил внимание на эти двоих, а кто продолжил уплетать завтрак. Грейнджер ничего не слышала, не видела и не чувствовала — только страх, боль и дрожь.

И снова Грейнджер оказалась в женской уборной, куда привёл её Блейз и протянул маленькую флягу с крепким огневиски:

— Тебе это нужно. Пей.

Карие глаза девушки расширились от воздействия алкоголя в перемешку с нарастающей паникой, она не успела подумать, не успела осмыслить. Всё произошло так внезапно, так неожиданно — это противное дыхание, эти прикосновения, этот голос. Этот Ад наяву. Веки расслабились и глаза начали закрываться, сужая мир до чудовища, стоявшего напротив неё пару минут назад. Грейнджер снова видела перед собой Монтегю, а не Блейза — снова была Выручай-комната и несносная боль. Он смотрел так же, как тогда: широко и открыто. Он был монстром — он был воплощением дьявола, который решил коснуться её раскалёнными оковами.

— Дыши, Гермиона, — Блейз взял её за плечи. — Ты в безопасности.

— Я не могу, — она начала сползать на пол. — Я просто не могу…

— Можешь, Грейнджер, — он подхватил её, не давай сесть на каменный пол. — Вспомни о том, что ты пережила — ты проделала такой путь, чтобы сейчас позволить одному его касанию вернуть тебя назад?

— Вот именно, Блейз! — шёпот сорвался на крик. — Я пережила это из-за него! Это он всё сделал! Это его я вижу каждую ночь в кошмарах, это он оставил мне шрамы и сказал, чтобы я носила их с достоинством!

— Ты — сильная, Гермиона, — он обнял её, снова позволив плакаться в свою мантию. — Жизнь слишком жестока, и если мы позволим боли взять себя в плен, то никогда не зайдём своё место под солнцем. Ты — солнце, а не луна, Грейнджер.

Она слушала его, но не слышала, потому что раскатистые удары сердца были гораздо громче его слов.

— Остановите эту боль, я прошу вас… — она впилась ногтями в бедро, раздирая раны под колготками. — Пожалуйста, Блейз, я больше не могу! Я сойду с ума…

— Это никому не под силу, — он погладил её по волосам. — Прости, я бы хотел, но я не могу. Посмотри на меня, Грейнджер!

Он отдалился от девушки, касаясь пальцами подбородка, заглядывая в потемневшие карие глаза:

— Увидь свет в конце тоннеля. Возьми меня за руку, и я постараюсь вывести тебя.

— Я вижу свет, только вот это адское пламя, — прошептала Гермиона, поднимая к лицу окровавленную правую руку. — Тут не будет счастливого конца, Блейз. И ты знаешь это лучше меня.

— Позволь мне залечить твои раны, — мулат достал палочку из кармана. — Совсем скоро начало занятий.

Они вышли с уборной спустя десять минут. Гермиона опоздала на травологию на пару минут, а вот Забини на трансфигурацию так и не пришёл, скрывшись за дверями старого кабинета чар.

Грейнджер была права — тут не будет счастливого конца, но он продолжал держаться только ради того, чтобы подарить надежду этой девушке, которую сломали, которая не заслуживала этого. Она стала ему небезразлична, потому что сама того не понимая, вытаскивала его из пучины печали. И ему хотелось, чтобы она сама смогла вырваться из этого плена, чтобы наконец-то закрыла двери своей камеры за собой и больше никогда туда не вернулась. Блейз желал ей счастья не меньше, чем и остальные её друзья, пусть и знал куда больше.

Все хотели счастья, но получили лишь на языке горький привкус текилы и огневиски, который на какой-то миг облегчал несносную боль.

Они меняли боль на алкоголь.

========== Глава 19 ==========

Комментарий к Глава 19

Читай между строк, мой милый читатель. Там написано гораздо больше.❤️

Я молюсь, чтобы ты сумела спастись из Ада.Июль, 2008. Это всё выбило её из колеи на несколько дней.

Гермиона отложила запланированные встречи с Пэнси и Рольфом, закрыла папки с бесчисленным количеством документов и бумаг по делу Малфоя, и просто пыталась прийти в себя. Ей давно не было так плохо в плане физического здоровья, словно в ту ночь сон отобрал у неё слишком много жизненных сил. Когда Грейнджер очнулась, то рядом никого не было, хотя лицо явно жгло, как от тяжёлых ударов. Она точно знала, что кто-то пытался к ней докричаться, только вот в спальне никого не было.

Это было безумие в чистом виде.

Сейчас она сидела в самом сердце сада Малфой-Мэнора, листая газету с однообразными заголовками и статьями. Маленькая стрелочка наручных часов указывала на то, что вот-вот должен появиться Блейз. Гермиона написала ему письмо вчера вечером, пригласив друга на кофе, потому что нуждалась в разговоре с ним. Конечно, куда лучше было бы встретиться где-то за пределами владений Малфоев, но ей не хотелось писать обращение в Министерство, да ещё и раскрывать имена тех, с кем она общалась. Забини всегда оставался в тени даже в Хогвартсе, утешая гриффиндорку лишь в пустых коридорах или на Астрономической башне.

Их дружба была чем-то важным и тем, чем бы не хотелось делиться с кем-то ещё. Эти двое сошлись не от большой радости или потому что оба любили читать на досуге романы Шарлотты Бронте. Их свело горе, отчаяние и боль. И пусть у каждого из них был особенный подвид адской боли, но именно это и положило начало их дружбе. Грейнджер понимала боль Забини, как нищий может понять богатого, но лучше быть не могло.

Цветущие клумбы были залиты солнечными лучами, а пышные кусты белых роз разносили приятное благоухание. Девушка наблюдала за тем, как жил сад, пока внутри неё самой всё замерло. Это был так до абсурдности глупо, что хотелось засмеяться и тогда бы бедный домовой эльф, что состригал увядшие бутоны неподалеку от Грейнджер, точно бы подумал, что гостья немного не в себе.

— Я вроде не опоздал, — на лужайке появился Блейз. — Привет, Гермиона.

— Здравствуй, — она указала на свободный стульчик у стола. — Твой любимый кофе без сахара и с долькой лимона.

— А ты чувствуешь себя, как дома, — улыбнулся парень. — Хотя и выглядишь так, словно всю ночь бегала в упряжке.

Ей не нужно было с ним прикидываться, делать вид, что всё хорошо — с Блейзом было куда проще в этом плане. Он знал, что сам факт её пребывания в этих стенах — это пытка на которую она добровольно согласилась. Единственное, что могло волновать Забини — это неозвученный причины и мотивы Грейнджер.

Она не знала, стоил ли ей озвучивать всё это? Интересовало ли это Блейза?

Гермиона знала только одно — он бы не осудил её, он бы понял и принял, потому что давно уже знал о том, что с ней не всё в порядке. Она больше не была для него добром, скорее, всё было наоборот.

— Мне кажется, что у тебя есть ко мне вопросы, — девушка покосилась на собеседника. — В прошлый раз мы толком даже не поговорили.

— Ну, знаешь, за все эти годы, что мы не виделись, вопросов поднакопилось, но почти половина из них отпала, когда ты озвучила свою краткую характеристику, — Забини покачал головой. — Нужно ли говорить о том, что я всё же надеялся, что ты простишь его?

— Я всегда прощала его. Кажется, хватит.

— Скажи мне тогда, что ненавидишь его.

— Я ненавижу его, — спокойно произнесла Гермиона.

— И даже в те моменты, когда находишься рядом с ним? — Блейз с вызовом посмотрел на неё. — Можешь не отвечать даже.

Толку не было отвечать на этот вопрос, потому что Гермиона не понимала собственных эмоций, когда подходила слишком близко к Малфою. Дрожь по всему телу, вылетающее из груди сердце и стая мыслей в голове. Все эмоции сливались воедино, и она не могла разобраться в том, что вырывалось наружу. У неё всегда так было, когда они оказывались непростительно близко друг к другу, и Грейнджер не смогла рассчитать свои силы — Малфой по-прежнему был сильнее неё.

— Я пару дней назад вспомнила о том, как попросила тебя помочь мне с отключением моих чувств.

— Надеюсь, что ты больше таким не страдаешь.

— Да, в прошлый раз было больно. Достаточно больно.

— Ты взялась расследовать это дело, — Блейз сделал глоток кофе. — Зачем?

— Потому что я знаю ответ от этой задачки и ты, кстати, тоже.

— Ты мстишь, — парень горько усмехнулся. — А в этом есть толк, Гермиона? Как ты можешь мстить человеку, рядом с которым не понимаешь саму себя? Как можешь следовать плану, когда теряешь себя возле него?

— Ты уже был у Дафны?

Всего несколько слов, и перед ней снова всё тот же раненный Забини, которого она встретила на Астрономической башне. История с Дафной до сих пор не отпустила его, как и Грейнджер не отпустила историю с Драко. Этим двоим суждено всю жизнь тащить за собой эту ношу, состоящую из боли и пламенного прошлого.

— Да, мы виделись, — выдохнул парень. — Знаешь, она выбрала для встречи ту самую кондитерскую, где я ей покупал печенье. Мне даже на секунду показалось, что она таким образом издевается надо мной, но когда увидел её, то понял, что она так издевается над собой.

— Блондиночка решила пройти путь искупления? Угостила тебя кексиком?

— Эта история причинила нам обоим боль.

— Так вот к чему ты клонишь! — Гермиона хлынула в ладоши. — Мы теперь все должны прощать? Должны забыть обо всём и прощать, будто бы не было этих лет страданий?

— Я не…

— Нет, Блейз! — перебила его Грейнджер и встала из-за стола. — Нет! Люди не меняются! Если они ударили однажды, то обязательно ударять и второй раз. Люди, причинившие тебе боль, причинят её снова!

«А ещё люди, которые любили, не перестанут любить» — она решила это вслух неговорить, понимая что это камень в собственный огород.

Забини всегда был лучшее неё, лучше той Гермионы, которую он узнал. Познакомься они поближе хотя бы на полгода раньше, чем злосчастный декабрь 1995-го, то всё было бы иначе. В какой-то степени он напоминал ей Гарри, и это жутко раздражало. Грейнджер знала, что Блейз знает её лучше — он понимал её, как жертва жертву, но он смог это отпустить. Скорее всего, что это случилось гораздо раньше, чем в день встречи с Гринграсс, но факт оставался фактом.

Он когда-то тоже убежал далеко от Лондона, и кажется, там ему стало спокойнее.

— Ты же знаешь, что я тебя понимаю, и не стану переубеждать, — он подошёл ближе к девушке. — Наши истории совсем разные, и я не говорю о том, что ты должна простить его. Я лишь спрашиваю тебя о том, что ты на самом деле чувствуешь к этому человеку?

Он когда-то задавал уже этот вопрос. Гермиона отвернулась и закрыла глаза, вспоминая все те разы, что бесконтрольно всплывали в мыслях. Это было таким обыденным делом, что она не всегда содрогалась, когда снова начинала прокручивать в голове все моменты, когда Малфой причинял ей боль. Весь её мир был в трещинах с оттенками серых глаз, а все её шрамы носили его имя. Сколько бы людей не было замешано в этой гнусной и омерзительно истории, но и Малфой отыграл там далеко не последнюю роль.

Всё началось с безобидной невзаимности, а закончилось жестоким убийством, за которое он получил всего лишь два года, после чего женился и стал жить обычной жизнью. Гермиона не винила его в том, что он стал счастливым, не винила в том, что страдала эти десять лет и не смогла отпустить. Она винила его в том, что он был ключевым человеком из тех, кто подвёл её к бездонной пропасти.

Он подтолкнул — не со всей силы, но вот она не смогла удержаться и полетела вниз, и этот полёт длился все эти годы. Вот за это Гермиона мстила — за то, что он не подал руку, что не позвал хоть кого-то, чтобы её оттянули от края.

— Я не знаю, — прошептала девушка. — Я так отчаянно хочу ненавидеть его, но стоит мне оказаться рядом с ним, как всё, что я чувствую — это удушье. Я так сильно его винила в том, что именно он превратил мою жизнь в сущий кошмар, но не могу снова это почувствовать, когда он говорит со мной.

— Ты же знаешь, что это такое…

— Так не должно быть! — она расплакалась. — Блейз, почему всё так? Это проклятье, да? Это херово проклятье, от которого мне никогда не отделаться?! Почему я не могу избавиться от этой зависимости? Почему продолжаю бежать за человеком, который вырывает мне крылья?

— Единственное проклятье, от которого так никто и не нашёл лекарства — это любовь, Грейнджер.

— Это не любовь! Не любовь!

— Это она, — Забини прижал к себе девушку, поглаживая её по волосам. — В твоём случае — это адская смесь, которая убивает тебя.

В голове обрывались все мысли, все планы и сгорали все нити. Гермиона просто не понимала, что делать дальше — она зашла уже слишком далеко, и пути назад не было, как бы она себя в обратном не убеждала. Чтобы она для себя не решила — это всё будет иметь плачевные последствия, превратит в пепел чьи-то сердца. Её один большой план не имел ни одного исхода, где бы все были счастливы.

Почему шрамы не начинали болеть, когда она так отчаянно в этом нуждалась? Почему тело не напоминало о боли в тот момент, пока сердце начинало брать верх над разумом?

— Помнишь, как я говорила, что схожу с ума? — Гермиона посмотрела на Блейза. — Я всё-таки сошла с ума — это случилось, и у этого такие плачевные последствия.

— В любви всегда есть немного безумия, но и в безумии всегда есть немного разума. Ты — сильная, Гермиона, чтобы ты там сама о себе не думала. Просто поговори сама с собой.

— Давай немного прогуляемся по саду? Поделимся секретами?

— Я всегда «за», — Блейз протянул ей руку. — Я не буду тебе говорить, что всё будет хорошо.

— И не нужно, — она взяла его под руку.

Величественный прекрасный сад Мэнора мог отвлечь любую израненную душу. Гермиона и Блейз направились в глубь сада — каких цветов там только не было. Садовники и эльфы явно постарались на славу. Невозможно было вообразить, что нечто невероятное может быть в этих хмурых и отдалённых владениях. Цветы по обе сторону широкой дорожки сменялись деревьями. От обыкновенных дубов и гвоздик до таких растений, названий которых толком никто не знал. Впрочем, эти растения привлекали своей нежностью, изяществом и одновременно силой, яркостью. А при любовании цветком знать его название совсем не обязательно. Во всяком случае Грейнджер смогла оторваться от монолога собственной души, прикасаясь пальцами к нежным лепесткам цветущих растений.

Это было так странно — она была спокойна, как много-много лет назад. И это спокойствие нашло её в Мэноре — в том месте, что было камерой её кошмаров, что пугало и так часто являлось в ужасных снах. Это было так неправильно и так легко.

— У меня был психолог, — Грейнджер сорвала небольшой цветок. — Скарлетт была тем человеком, к которому я неосознанно бежала, когда чувствовала, как безумие вырывается из закрытой комнаты. Я убеждала себя в том, что это только ради рецепта на антидепрессанты и успокоительные, но нет, — она запнулась и остановилась на месте. — Я ведь говорила тебе правду, когда сказала, что я — убийца. Я убила человека, и я просто провалилась в беспамятство и постоянные кошмары.

— И ты ей рассказала об этом?

— А потом стёрла ей память, — Гермиона выкинула цветок, который очень быстро завял в её руках. — Я неосознанно вывалила на неё такой груз, я напугала её, а потом не придумала ничего лучше, чем просто применить Обливиэйт. Она ведь не заслуживала этого.

— Где сейчас эта девушка?

— В Святого Мунго. Собственно из этого и началось моё увлекательное приключение. Хотя нет, оно началось раньше.

— Ты была у неё?

— Да, — они снова продолжили идти по дорожке. — Но я начала это рассказывать с другой целью. Ты понимаешь, что я убила человека? Ни одного, и не двух. Гораздо больше, Блейз.

— Ты мне не поверишь, если я скажу, что удивлён, — Забини выдохнул. — Прости, Гермиона, но я — не Поттер, не Уизли и никто из тех твоих друзей, что верят в твою доброту. Я помню тебя, когда ты провожала меня, я помню тебя, когда ты стояла на краю Астрономической башни. Из каждой ситуации есть, как минимум, три выхода, и твоя ситуация не была исключением. Первый — ты бы просто сиганула вниз с башни, и ты пыталась, но я тебе не позволил, — парень загнул палец на левой руке. — Второй — ты приняла бы и отпустила всё это. Возможно, что даже рассказала бы своим друзьям о том, что с тобой случилось, смогла бы жить нормальной жизнью, но ты отказалась от этого. И третий — ты бы жила с этими сжигающими чувствами, которые с каждым годом только становились бы сильнее. Думаю, что ответ очевиден, какой из предложенных вариантов выбрала ты.

— Во всём этом я не услышала, что я должна была стать потрошителем, — фыркнула Гермиона. — Кажется, ты что-то упустил.

— Всё то, что ты не смогла отпустить и привело тебя к безумию, как ты сама выразилась. А безумие у каждого протекает по-разному.

— И ты так спокойно об этом говоришь, Блейз? Словно я тебе рассказываю о том, что украла конфету в магазине.

— А что ты хочешь услышать? — он остановился и посмотрел на неё. — Что? Что мне неприятно с тобой рядом находиться? Или, возможно, я должен тебе сказать, что ты ужасный человек? Ты сама всё это понимаешь — ты безумна, но не глупа. Или ты надеешься, что я отвернусь от тебя только потому что ты — пороховая бочка? А смысл в этом? Я только ускорю процесс, а я не теряю надежды, что тебе можно помочь.

Нет, это не тот Блейз, который был на Астрономической башне. Этот Блейз был взрослым, он прошёл свой путь, он смог выстоять против урагана своей души и боли. Он был сломанным, но нашёл выход.

— Они были живыми людьми, и они были невиновными.

— Зачем же ты жалуешься, что горишь в аду, если сама продолжаешь танцевать там с дьяволом, моя дорогая?

Она не стала ничего отвечать, а лишь задумалась о том, как бы выглядел этот разговор с Гарри. Она соскучилась по своему лучшему другу, прокручивая раз за разом их последние встречи у себя в голове.

Ей бы сейчас сидеть где-то в ресторане или в баре, но она снова пришла в хорошо знакомую квартиру к Скарлетт. Очередное дело не принесло должного облегчения, а победа не была столь сладкой на вкус. Для Грейнджер каждое новое дело было всё преснее и скучнее, будто бы преступники изжили всю свою изобретательность, а каждое судебное заседание больше походило на повторение предыдущего. Возможно, ей нужно был отпуск, а возможно, что ей просто было неинтересно.

— Мне кажется, что я бы могла продавать сценарии убийств за хорошие деньги, — она сняла туфли и отшвырнула их в сторону, по Питерс наблюдала за каждым её движением. — Все становятся настолько предсказуемыми, что аж тошно.

— Думаешь, людям не хватает фантазии? — Скарлетт не сводила с пациентки глаз. — Тебе не кажется, что преступления — это не совсем та сфера, где следовало бы всё продумывать по какому-то сценарию?

— Брось! Не будь такой занудой!

— Интересно, — протянула Скарлетт и сделала несколько пометок в блокноте. — Гермиона, ты что-то слышала о диссоциативном расстройстве личности?

— Конечно. Каждый второй мой клиент тот ещё шизофреник.

— Знаешь, я последние все наши сеансы записывала: твои какие-то незначительные реплики, твои реакции, твои движения…

— К чему ты клонишь, Скарлетт? — Грейнджер настороженно посмотрела на девушку. — Ты же не хочешь сказать, что я — псих?

— Я не собиралась этого говорить, но я более, чем уверена, что некоторые события из твоего прошлого оставили довольно тяжёлый отпечаток, который периодически при сильных стрессах или похожих обстоятельствах проявляет себя. Это вполне может дать толчок к развитию диссоциативного расстройства идентичности… Если этого еще не случилось.

— Нет! — Гермиона встала с кресла. — Ты ошибаешься, моя дорогая.

— Резкие смены настроения, твои панические атаки, частые стрессы и переживания, связанные с работой, кошмарные сны — это лишь малая часть из того, что тебе приходится переживать.

Она впервые услышала со стороны от кого-то то, что давно сама подозревала. Грейнджер не раз думала о том, что у неё произошел серьёзный сдвиг в плане психики после всего пережитого в Лондоне. Каждую ночь она умирала, когда мучилась от кошмарных воспоминаний, и боялась, что когда-то этот ужас вырвется в реальную жизнь.

— Старайся избегать стрессов, Гермиона, — психолог по-доброму взглянула на девушку. — Это можно всё исправить, пока не поздно.

Можно было, и действительно, тогда было не поздно, а теперь уже было слишком поздно.

— Я практически не чувствую вины, Блейз, и именно это пугает меня. У меня такое чувство, что я лишь со стороны наблюдала за тем, как они умирали, и той «я», которая тогда занимала моё место, всё это нравилось.

— Всё в твоих руках, Гермиона. Никто не заставит тебя что-то делать, пока ты сама этого не захочешь.

— Дело в том, что я не хочу. Я боюсь, что стоит всем этим моим «я» исчезнуть, как я снова вернусь в тот ад. Я снова стану слабой и беззащитной, а я не хочу.

— Я в любом случае тебе помогу. Я помню, что обещал подать тебе руку.

— Это порой пугает, когда ты не помнишь несколько дней своей жизни.

— Но это ведь ты помнишь, — Забини протянул ей руку. — В конце любого тоннеля есть свет.

— Даже если это адское пламя. Да, я помню, Блейзи. Спасибо, что поговорил со мной, мне это нужно было.

Они вернулись к столику, где сидели в самом начале встречи. Блейз допил свой остывший кофе, а Гермиона продолжала обдумывать всё сказанное Забини. Это не было фееричной встречей двух людей, которые не виделись много лет — это было воссоединением двух несчастных людей, которые начали свой путь вместе, но потом разошлись. И каждый из них пришёл к своей точке невозврата — Забини нашёл в себе силы на прощение, а Грейнджер — на месть, в которой теперь было поздно сомневаться.

— А мне можно встретиться с Драко? — внезапно спросил Блейз. — Или в его случае — это противозаконно?

— Ну ты же получил разрешение на аппарацию сюда. Забавно, что Огден уж точно не догадывался, что ты был намерен встретиться со мной, а не с Малфоем.

— Я с ним не виделся десять лет, а с тобой — семь. Эти три года очень много решили, Грейнджер, и ты прекрасно знаешь об этом. Он — давно не мой друг, в отличии от тебя.

— Я не имею права оставлять вас наедине, но я не буду слышать вас.

— Это необязательно.

— Я не хотела бы слушать ваш разговор, Блейз. Думаю, что ты — последний из тех людей, кого Малфой рассчитывает увидеть здесь.

— Я его не простил за тебя, — совсем тихо произнёс Забини, вставая из-за стола. — Я не знаю, как ты простила его тогда. Да, я твержу тебе о прощении, но вот я не простил его за тебя. Считай, что во мне тоже живёт две личности.

Эти слова попали в самое сердце, потому что она никогда ничего подобного не слышала от Блейза. Было что-то слишком личное и неправильно нежное в этом. В её жизни так давно не было места подобным словам, таким, как те самые лепестки сорванных ею цветов. На миг показалось, что зима в душе сменилась весенней свежестью и разнообразием полевых цветов, но реальность быстро ударила её и отрезвила. Они подошли к особняку, и прямо перед главными дверьми увидели Малфоя.

Вот она — реальность с серыми глазами и платиновыми волосами.

— Здравствуй, — Блейз протянул руку Драко. — Давно не виделись.

— Здравствуй.

Это было так холодно, что Грейнджер буквально почувствовала пробегающий по спине мороз. Настолько сдержанно, отстранённо и чуждо, будто бы этих людей совершенно ничего не связывало, словно они только что познакомились. На миг показалось, что даже Гермиона была куда приветливее и дружелюбнее к Малфою, нежели Блейз — его старый, некогда близкий друг.

— Вот вернулся в Лондон, решил заглянуть к тебе в гости.

— Я думаю, что ты выбрал не самое удачное время для этого, — фыркнул Малфой. — Загляни через лет десять.

Она знала, что это такое — уж слишком хорошо она выучила Драко, пока наблюдала за ним со стороны в Хогвартсе. Даже спустя много лет, в нём точно так же отражалась злость, презрение и ненависть. Уж-то эти эмоции Гермиона различала в Малфое безошибочно, потому что зачастую именно на неё они были направлены. Он смотрел на Блейза так, будто тот был его самым главным врагом, будто бы именно он был виновен во всех его бедах.

— Я так и знал, что это не самая лучшая идея, — Забини ухмыльнулся и перевёл взгляд на девушку. — До последнего сомневался, стоит ли это того. По-видимому, что нет. Прости, Гермиона, что отнял твоё время, ради этого.

— Да я не…

Это вгоняло её в ступор. Ей казалось, что она знала об отношениях Драко и Блейза всё, но всё было совсем не так. Напряжение между ними буквально искрилось в воздухе, а на лице самого Малфоя впервые за всё время проскочили хоть какие-то эмоции, кроме тоски, печали и грусти. Гермиона видела в нём живого человека, а не тот ходячий труп, в какого он превратился после смерти Астории и Скорпиуса.

— Это что? Это благородство, Забини? — с издёвкой поинтересовался блондин. — Таким ты знаешь его, Грейнджер? Благородным принцем? Коня, правда, ему не хватает для полной картинки.

— До встречи, Гермиона, — Блейз улыбнулся и погладил её по волосам. — Пиши, не забывай.

Грейнджер не успела слова выдавить из себя, как мулат исчез, оставив её наедине с разгневанным Драко. Теперь они поменялись местами — от него исходила вся та тьма, что обычно концентрировалась в Гермионе. Она с непониманием посмотрела на своего подзащитного, словно ждала внятных объяснений, но Малфой только закатил глаза и зашёл в дом.

— Что это было? — она забежала вслед за ним. — Какого чёрта?

— Ты не моя мамочка, Грейнджер, чтобы отчитывать меня за то, что я не поделил песочницу с другим мальчиком.

— Я — твой адвокат, Малфой.

— Так иди и работай! Моя мать тебе платит не за то, чтобы ты шлялась по саду с мужиками.

Кто-то покрутил маховик, и вот они снова прежние гриффиндорка и слизеринец. Не хватало только школьных стен Хогвартса и школьных мантий, чтобы наверняка почувствовать себя в той шкуре. Опять какие-то крики, опять у неё ком в горле и опять это всё спровоцировал Малфой.

— Где бы ты был, если бы не я?

— Подальше от тебя! Подальше от этого ебаного дома, этих стен — от этого всего, Грейнджер! Я тебя просил об этом? Прошерсти в своей маленькой пустой голове мысли и вспомни: я тебя просил об этом?

— Не смей! — громкая пощёчина оставила след на его щеке. — Ещё раз ты посмеешь хоть одно кривое слово сказать в мой адрес, и я сотру тебя в порошок, Малфой! Мне насрать на все твои личностные переживания, на твои какие-то комплексы и принципы. Мне насрать на тебя, ублюдок. Я тут, потому что ты — моё дело, и мой заказчик — твоя мать, поэтому закрой рот и вали в свою спальню.

— Какая же ты дура, Грейнджер! — он рассмеялся ей в лицо. — Тупая дура! Я в сотый раз убедился, почему Гойл и Монтегю решили тебя трахнуть, потому что ты тупая…

— Круцио! — она в одно движение достала палочку с кармана. — Круцио! Круцио! Круцио!

Ему было больно, потому что она хотела доставить ему эту боль. Слишком долго и много раз Гермиона сглатывала все его слова, все его унижения, но не в этот раз. И разве это Блейз называл любовью?

Безумная зависимость. Даже в боли.

Малфой корчился на полу, а она просто не слышала его криков, потому что в ушах разносились лишь раскатистое эхо учащённого сердцебиения. Малфою было больно, но и ей было больно, и кто знает, чья боль превосходила. Грейнджер подходила ближе, не отпуская палочку. За пеленой ненависти, что застелила ей глаза, она даже не заметила, как из камина появился Гарри, и бросился к ней.

Он не стал обезоруживать её или кидать в неё какое-то парализующее заклинание — он просто побежал и схватил её плечи, прижимая к себе.

— Тише, Гермиона! — Поттер развернул её к себе, пока Малфой пытался отдышаться от приступа боли. — Дыши… Успокойся, моя хорошая.

Гарри не мог её атаковать, не мог направить на неё палочку — она была его Гермионой, какие бы изменения в ней не произошли.

Грейнджер сорвалась на слёзы, а Поттер прижимал её сильнее к себе. Она выронила палочку на пол, ноги и руки задрожали, а лёгкие снова сжались до предела. Ей было в стократ больнее, чем обычно: шрамы горели с новой силой, голова разрывалась от пульсирующей боли, кости выламывало.

— Я рядом, — прошептал Гарри, пока её слёзы оставляли мокрый след на его рубашке. — Я рядом. Всё будет хорошо. Я никогда тебя не оставлю, Гермиона.

Она подняла голову, чтобы посмотреть в глаза лучшего друга, чтобы снова увидеть его лицо, чтобы услышать этот мягкий голос. Он снова пришёл к ней, снова обнимал её, снова был рядом, как и обещал. Одно-единственное движение, и она провалилась в темноту.

Где нет ни боли, ни страданий.

— Я прошу… Я умоляю… Не нужно… Пожалуйста, она ведь ни в чём не виновата…

========== Глава 20 ==========

Комментарий к Глава 20

Каждая глава приближает нас к концу этой тяжёлой истории.

Я решила создать свой телеграмм-канал, потому что у меня есть что сказать, касательно этой работы. Мне будет приятно, если вы загляните ко мне на огонёк, и мы там с вами обо всём поболтаем.

ocean | толкаю мысли (https://t.me/feralocean)

Приятного чтения.❤️

Берегите себя и своих близких.❤️

Месть — это блюдо, которое пожирает самого повара.

Июль, 2008.

Руки Гарри гладили её волосы, перебирая кудрявые локоны, а она просто лежала и смотрела в пол, будто бы сил больше ни на что не было. Эти несколько часов показались для неё какой-то мучительной вечностью, потому что больно было как в первый раз. Она думала, что уже никогда не сможет пережить новый оттенок боли, но стоило Малфою снова напомнить ей, каково это — быть униженной ним, как всё внутри оборвалось. Гермиона не могла ручаться за то, что если бы не вмешательство Гарри, то она бы не размазала его прямо на полу гостиной.

— Как ты? — тихо спросил Поттер, оторвав руку от её волос. — Что произошло?

— Всё как обычно, — ей хотелось звучать саркастично, но получилось слишком жалобно. — Словно ты не знаешь, какие отношения всегда были между мной и Мафлоем.

— Вот поэтому я и был против, — он помог ей подняться. — Скажи, во имя чего это? Это ведь не прощение, так зачем ты мучишь себя?

— Какой бы хотел меня видеть, Гарри? — девушка с надеждой посмотрела на своего друга. — Ты говорил, что не хочешь меня видеть, но вот ты тут, сидишь рядом и успокаиваешь меня…

— Ты — не та, что была раньше, и это уже не изменится, но я всё равно люблю тебя, и буду рядом. Истинные чувства прощают всё, а ты — мой самый близкий человек. Помнишь, как ты рассказывала мне, что зачастую к тебе обращаются родственники, с просьбой отмазать их родных людей от какого-то преступления? Потому что они любят.

— Ты всегда был таким правильным, Гарри, — Грейнджер провела ладонью по его щеке. — Ты добро, а мне нужно немножечко добра.

— Мы можем встретиться на выходных, — он встал на ноги. — Ты уверена, что тебе не нужна помощь? Я бы мог приставить в Мэнор авроров.

— Нет, всё будет нормально. Этого больше не повторится.

Поттер поцеловал её в лоб, и вышел из комнаты, а Грейнджер опять легла, чтобы провалиться в безмятежный сон. Ей так сильно хотелось выключиться и просто рассеяться в этой реальности, потому боль была невыносимой. Как только она задумывалась о том, что ей становится легче — ей снова прилетал нож в спину. Гермиона думала, что это уже своеобразная закономерность, но всё равно где-то в глубине души не переставала надеяться.

Всем нужна вера во что-то.

Девушка закрыла глаза и начала водить пальцами по телу, забираясь под платье. Она знала все свои шрамы, точно помнила их очертания и тот день, когда они появились. Кожа была холодной — она замёрзла, несмотря на то, что за окном был жаркий июль. Стены Мэнора не пропускали это тепло, будто бы отторгали всё, что могло исправить и опорочить это величество старинного поместья. Создавалось впечатления, что тут никогда не было любви — тут был только мрак, тьма и пустота.

Ей не верилось, что Драко хотя бы на миг мог быть заботливым и любящим человеком. Гермиона не представляла этого человека добрым, но всё равно продолжала бежать за ним, пока под ногами трещал тонкий лёд, а сердце обрастало новыми шрамами.

***

— Я почти уверена в том, что кто-то вмешался в его сознание, — отчеканила Гермиона и захлопнула блокнот. — Извините, но нужно быть тем ещё идиотом, чтобы настаивать на своей непричастности ко всему этому, после того, как ты сам же и сознался в содеянном.

— Это не доказательство, ты же сама это понимаешь. Или ты надеешься заявиться к Огдену со словами: «Поверьте, он не виновен!» — это до абсурдности нелепо и смешно, — Поттер потёр переносицу, снимая очки. — Его терпение на исходе. Малфой дома уже месяц, а дело не двинулось с места.

— Я хочу провести с ним сеанс гипноза, — выдала Грейнджер и с вызовом посмотрела на Гарри и Нарциссу. — Я уверена в том, что его показания тут же изменятся.

— А если нет? — с дрожью в голосе спросила миссис Малфой. — Он признался под сывороткой правды, а поэтому может и под гипнозом…

— А если нет, то я заставлю его сказать то, что нужно.

Грейнджер не проигрывала ни одного дела, и не брезговала грязными методами. Если нужно, то появятся и свидетели, и будут озвучены нужные слова и любое доказательство «против» обернётся «за». Но она знала, что Малфой скажет всё то, что было на самом деле под гипнозом.

— Я бы не советовал говорить подобное при мне, — Гарри ухмыльнулся и покачал головой. — Это может быть чревато последствиями.

— Я готова прийти к тебе с повинной, но только после того, как выиграю это дело.

— Но что ты будешь делать, если всё же Малфой виновен?

— Он не виновен, мистер Поттер! — Нарцисса встала из-за стола, и с долей осуждения посмотрела на аврора. — Если Вы здесь только ради того, чтобы найти слабое место в защите моего сына, то я бы попросила Вас уйти.

— Я здесь, потому что меня пригласила Гермиона, миссис Малфой — это раз, а два — я могу тут находиться столько, сколько пожелаю. Простите, но сейчас Мафлой-Мэнор — не Ваша собственность, сейчас — это место заключения человека, которого подозревают в жестоком убийстве.

— Достаточно! — Гермиона постучала ручкой о поверхность стола. — Я думаю, что мы могли бы привлечь специалиста уже сегодня. Гарри, я могу передать официальный запрос в Министерство через тебя?

— Да.

— Отлично, — девушка достала из папки белый конверт. — Не будем терять ни минуты.

Гарри мягко улыбнулся ей и в который раз за последние дни исчез в зелёном пламени камина. Кажется, он всё ещё ненавидел аппарацию с тех пор, как прошла Война. Тогда они скитались в поисках крестражей, и аппарировали бесконечное количество раз. Когда-то Поттер обмолвился своей подруге о том, что аппарация напоминает ему о тех тяжёлых днях, и наверное, больше не сможет к ней вернуться. Если есть возможность, то он всегда будет выбирать камины или какой-то альтернативный вид магического перемещения.

— Мисс Грейнджер, Вы уверены в том, что стоило привлекать к этому мистера Поттера? — Нарцисса волновалась, и даже не старалась этого скрыть. — Я ничего не имею против, но мне кажется, что…

— Он не сделает ничего такого, что навредит мне, миссис Малфой, а дело Вашего сына — это моя работа, и Гарри знает о том, как это важно для меня… — она не секунду запнулась. — Для меня важен результат, вне зависимости от того, кого я защищаю.

— Хорошо.

— Давайте я приготовлю Вам чай? — Гермиона взяла её пустую чашку. — Мне кажется, что это, что нужно.

— Что Вы? Не стоит. Я попрошу Миппи, и она приготовит мне чай.

— Полагаю, что Ваш домовой эльф не так хорошо разбирается в травах, как я. Вам нужно успокоиться, миссис Малфой, а я знаю толк в этом, увы.

Нарцисса в благодарность кивнула, а Грейнджер направилась в сторону кухни. Тут всё было всё в том же стиле Мэнора — выдержанно, но со вкусом. Колоны, лепнина, завитки, дорогая мебель, высокие потолки и большие окна. Девушка сомневалась в том, что тут когда-то готовила сама хозяйка поместья или любая из женщин семейства Малфоев. Это пространство было предназначено только для домовых эльфов, которые готовили для семьи хозяев.

Гермиона поставила чайник на плиту, отыскала в шкафчике белую фарфоровую чашечку и достала из кармана маленький мешочек с травами, собранные для неё Ньютон. Мужчина с особой любовью собирал этот сбор и настоятельно советовал пить его каждый вечер перед сном, но Грейнджер проигнорировала эту рекомендацию. Кажется, она всего лишь раз сделала себе этот чай, а после закинула мешочек в сумочку «на всякий случай».

— Ваш чай, миссис Малфой, — она появилась в гостиной с подносом в руках. — Надеюсь, что Вам понравится.

— Спасибо, Гермиона, — женщина улыбнулась и сделала глоток чая. — Очень вкусно, что это за травы?

— Это сбор трав. Там есть мелисса, валериана, душица, чабрец и пион. Это был подарок мне от Ньюта Саламандера, но я немного внесла коррективы в его рецепт.

— Вы знакомы с Ньютон Саламандером?

— Да, это мой добрый друг, — девушка улыбнулась, вспоминая о заботливом дедушке Рольфа. — Но давайте вернёмся к делу. Нарцисса, я думаю, что Вам не стоит присутствовать во время того, как Драко будет под гипнозом.

— Если Вы считаете, что так будет лучше — я спорить не стану.

— Я должна поговорить со своим подзащитным, — Гермиона сжала руки в кулак и вышла с гостиной.

Она не пересекалась с Драко три дня. С того самого момента, как он плюнул ей в лицо ядовитые слова, задевающие её прошлое, а она в ответ наслала на него Непростительное. У неё не было особого желания говорить с ним и сейчас, но это было необходимо. Грейнджер успела уже сотни раз пожалеть о том, что весь её план держался на том, чтобы находиться здесь: быть адвокатом Малфоя, говорить с ним, пытаться распутать понятное ей дело и всё же сдерживать в себе некоторые эмоции. Но ведь без жертв обойтись нельзя было, и она в который раз выступила жертвой своих же действий.

Если это поможет ей, то она потерпит.

— Я надеюсь, что ты не пил сегодня, — она ворвалась в его спальню без стука и приветствий. — Через пару часов сюда прибудет целитель, специализирующийся на гипнотерапии.

— Решила покопаться в моей голове? — он усмехнулся, отрываясь от книги.

— Огден не должен отказать, но вместе с тем, такие действия могут значительно приблизить дату следующего слушания, — девушка не смотрела на Малфоя, разглядывая семейный портрет на стене. — Будь добр, оставайся адекватным.

На языке вертелось так много слов, которые ей хотелось высказать парню, но Грейнджер сдержала себя — этого нельзя было делать сейчас. Она не собиралась приводить Малфоя в чувства или провоцировать хоть на какие-то эмоции. Ей нужен был тот Драко, который напоминал живого мертвеца, который совсем не понимал, что происходит, но каким-то непонятным образом, именно присутствие Гермионы понемного оживляло его. Возможно, что единственные эмоции, на которые он был сейчас способен — это гнев и злость, а Грейнджер так идеально подходила для их освобождения.

Можно было бы сказать, что это взаимно, но был ли толк в этом вранье? Гермиона давно уже запуталась в том, что чувствует по отношению к этому человеку, когда он рядом. Похоже, что она была той ещё мазохисткой, как бы долго не жаловалась на собственную роль или это уже вошло в привычку.

— Я не хотел тебя обидеть, — глухо выдавил из себя Малфой, когда Гермиона оказалась у дверей. — Прости, Грейнджер. Мне не стоило тебе говорить… Напоминать о том, что случилось.

— Это благородство? — с долей издёвки спросила она. — Тебе оно ни к лицу.

— Нет, это человечность.

— Она тебе тоже ни к лицу. Это смешно.

— Поговори со мной, прошу тебя.

— Ты издеваешься надо мной? — Грейнджер подавила в себе вырывающийся смешок и повернулась лицом к Малфою. — Нам не о чём с тобой говорить, если только это не касается твоего дела. У меня вопросов к тебе нет.

— Только ты напоминаешь мне о том, что я — не пустое место, как бы странно это не звучало. Моя мать, как бы сильно не верила в то, что я невиновен, но ей тяжело со мной говорить. Возможно, что она видит во мне Скорпиуса, которого любила больше жизни, а возможно, что…

— Сомневается в тебе, — закончила вместо него Гермиона. — Ты и сам-то не особо веришь себе.

— А тебя это даже не трогает, Грейнджер. Тебе будто бы всё равно на то, что я могу оказаться убийцей. Ты говоришь со мной, как всегда. Я для тебя по-прежнему остаюсь Малфоем, которого ты привыкла ненавидеть.

— Просто я привыкла к тому, что ты — убийца.

Это было так неправильно, но похоже, что в этом она и нуждалась все десять лет, а то и больше. Ей нужно было поговорить с тем, кто был виной всем её кошмарам — только прелесть этого разговора была как раз в этой выдержке. Сейчас они были взрослыми людьми, каждый со своим грузом на плечах и глубокими ранами на сердце. Они понимали, что такое жизнь и понимали, что означает причинить боль словами. Теперь Гермиона была для него просто «Грейнджер» — не гриффиндорской занудой или грязнокровкой, а он был для неё всё тем же «Малфоем», но уже взрослым.

Они выросли, и теперь могли здраво оценивать боль друг друга. А ещё они могли сознательно причинять боль друг другу.

— Поэтому я не чувствую от тебя того, что чувствую от всех остальных. Ты, как страница из старого ежедневника.

— Тебе не кажется, что это низко с твоей стороны — упоминать по отношению ко мне старый ежедневник.

— Я часто задумывался о том, как бы всё могло сложиться, если бы мы были друзьями, — Драко подошёл к камину и потянулся к маленькой колдографии, где был он, Тео и Пэнси. — К сожалению, мы все воспитывались в слишком идиотских предубеждениях, и это в своё время сыграло с нами злую шутку.

— И как? Тебе помогло то, что ты думал об этом? Полегчало?

— Ты не веришь мне.

— Суть не в этом, Малфой, а в том, что в этом нет смысла. Ты можешь в своей голове хоть миллион разных альтернативных развитий событий обдумать, но это ничего не изменит. Всё так, как есть.

Она говорила такие правильные вещи, ей не хватало только кинуть пару пафосных фраз о прощении и ненависти. Это всё были не её слова — это она наслушалась благородных помыслов Забини и Поттера, а поэтому теперь могла разглагольствовать на эту тему.

— Я бы поступил иначе, если бы можно было всё исправить, — он сделал несколько шагов в её сторону. — Мне всегда было стыдно за каждый мой поступок.

— А вот и нет. Если бы тебе было стыдно, то ты бы не припомнил мне то, как меня изнасиловали Монтегю и Гойл три дня назад в гостиной на первом этаже, — она уже и позабыла, когда в последний раз озвучивала всё это вслух. — Если бы тебе было стыдно, то ты нашёл другие слова, но ты ударил по самому больному. Спасибо, что не решился вспомнить о моих родителях, иначе бы в тебя прилетело совершенно другое Непростительное.

Не было ни крика, ни слёз. Гермиона говорила так спокойно и уравновешенно, что это даже её немного настораживало, словно буря поджидала её где-то за углом. Не было дрожи в руках, да и лёгкие не сжимались от нехватки кислорода — она была абсолютно спокойна.

— Я больше ничего не знаю о тебе… Мне хотелось, чтобы ты злилась, чтобы поняла мои эмоции, и я ляпнул то, что знал о тебе.

— Мне насрать на твои эмоции, Малфой. Я не знаю, что у вас там случилось с Блейзом, но это не даёт тебе права копаться в моём прошлом. У тебя никогда не было права на то, чтобы причинять мне боль, но ведь тебе точно так же на это насрать.

— Посиди со мной, пожалуйста.

— Ты смеёшься надо мною?

— Нет, — он протянул руку, но остановился в дюйме от её плеча, так и не прикоснувшись к ней. — Если хочешь, то не говори со мной или, наоборот, выскажи всё, что думаешь обо мне, но не уходи.

Он действительно помнил о том, что она не терпит чужих прикосновений. Так было когда-то, и она боролась с этим, но откуда ему было знать об этом. Сейчас Гермиона со скрипом на зубах, но всё же умалчивала своё недовольство, когда кто-то посторонний к ней касался, но в их последнюю встречу с Малфоем, до всего этого, — она боялась этого. А это было так давно.

Сегодня тяжёлые портьеры на окнах были широко раздвинуты, и в комнату проникали солнечные лучи. Гермиона заметила толстый слой пыли на письменном столе, за которым явно уже давно никто не работал. Было очень много книг, они лежали повсюду: на прикроватных тумбочках, на кофейном столике, на комоде и даже на полу. А ещё было очень много колдографий, разбросанных у кровати.

— Почему ты не позволяешь эльфам убирать здесь? — девушка облокотилась об двери.

— Тут не убирали с той самой ночи, как убили Асторию, — Малфой опустил голову. — Я не могу себя заставить попросить эльфов убрать, потому что хоть так чувствую её присутствие рядом.

— Ты любил её?

— Я не знаю, как это называется, но боюсь, что уж точно не любовь. Мы с ней поженились, потому что так было правильно. Так когда-то хотел мой отец.

— Ну да, точно, — Гермиона закатила глаза. — Для тебя ведь желания отца всегда были превыше всего, как же я такое могла забыть.

— Он был моим отцом, Грейнджер, и я любил и уважал его.

И снова ей бы хотелось ненавидеть, но вместо этого ей было… жаль его? Она будто бы забывала рядом с ним о том, что её привело в этот дом, из-за чего всё это началось и не могло прекратиться в один день.

— Блейз был мои близким другом, но он отвернулся от меня, когда я нуждался в его поддержке. Моего отца приговорили к поцелую дементора, меня посадили, а мать осталась совсем одна, а он просто отвернулся от меня. Мы были с ним друзьями, но когда я нуждался в его помощи, то он просто свалил за горизонт.

— Даже не думай, что я сейчас растекусь тут в сочувствии к тебе, — фыркнула Гермиона. — Он тоже нуждался в вашей поддержке, но вы продолжали видеть в нём только друга-весельчака, который всегда подымет вам настроение. Как думаешь, Блейз очень обрадовался, когда его лучший друг, Драко Малфой, принял точно такую же Чёрную метку Пожирателя смерти, как и тот ублюдок, который убил его мать?

— Так вот оно в чём дело, — Драко ухмыльнулся и занял своё место в кресле. — И как давно вы дружите?

— С того самого момента, как я хотела умереть после случая в Выручай-комнате. Достаточно долго.

— А я всё не мог понять, откуда в нём эта слепая ненависть к Монтегю и Гойлу, а оказывается, он был в курсе всего этого. Хотя, наша с ним последняя встреча дала ответы мне на вопросы… Я даже бывало думал, что он влюблён в тебя, когда так яростно защищал тебя.

— А по-твоему в меня нельзя влюбиться?

— Я этого не говорил, — совсем тихо ответил Драко. — Ты знаешь, что я думаю по этому поводу. Но почему Забини? Ты доверяла ему больше, чем своим дружкам-пирожкам?

— Тебе не кажется, что слишком много откровений для тех людей, которые далеко не друзья?

Ей хотелось ему рассказать всё, что она пережила, будто бы в этом был какой-то смысл. Если бы Малфой спросил ещё раз, то она бы поведала ему все тайны своей души — это была его власть над нею. Гермиона не контролировал себя при нём — он был её антигероем, её ядом, её тем самым Драко, в которого она до сих пор была влюблена.

Хотя это была довольно извращённая форма любви.

— Мисс? — посреди комнаты появилась Миппи. — Прибыли мистер Тики и мистер Поттер.

— Спасибо, — Гермиона тут посмотрела на Драко. — Нам пора.

Грейнджер должна была рассказать ему о тонкостях процедуры гипноза и того, как это может отразиться на неё, предупредить о всех последних и услышать его согласие, но вместо этого они просто говорили. Но и Малфой не стал перечить, а лишь послушно последовал за ней, позабыв о том своём первом небрежном предложении, когда девушка только озвучила ему тему о гипнотерапии.

Янус Тики, тот самый, который являлся целителем Святого Мунго и вёл Скарлетт, сидел на диване с чашечкой чая, а Гарри стоял у камина. Они прибыли гораздо раньше, чем предполагала Гермиона — скорее всего, что дело был в том, что письмо было передано через главного аврора, а не через канцелярию Министерства. Нарциссы тут не было, и можно было начинать.

— Добрый день, мистер Тики, — девушка фальшиво улыбнулась. — Я думаю, что мы можем начинать.

— Здравствуйте, мисс Грейнджер. Думаю, что да. Представитель Министерства у нас имеется, подопечный и его поручитель тоже. Мистер Поттер, Вы не против?

— Нет, конечно, приступайте.

Гермиона встала рядом с Гарри, а Янус попросил Драко занять место на диване. Грейнджер лишь надеялась на то, что Малфой под гипнозом не взболтнёт чего лишнего, чтобы это не усложнило весь процесс. Поттер должен будет предоставить свои воспоминания во время слушания, как доказательства, точно такая же процедура ждёт и самого целителя — Министерство в таких делах доверяли лишь своим работникам или же тем, кто не был связан с обвиняемым. Каждый раз Гермиона убеждалась в том, что законодательная система магической Англии давно нуждалась в реформах, как это было в Америке.

— Мистер Малфой, Вы знакомы с гипнотерапией, или проще сказать, с гипнозом? — поинтересовался мужчина, когда Малфой сел на диван и расслабился. — Приходилось ли Вам когда-то бывать в состоянии транса?

— Нет.

— Вопреки распространённым заблуждениям, состояние гипноза не похоже на сон. Это состояние не может быть вызвано против воли, поэтому я должен быть уверен, что Вы полностью отдаёте отчёт тому, что сейчас случится и Вы не против, потому что в противном случае — в этом нет смысла.

— Я не против, — совсем тихо ответил Драко. — Давайте начинать.

Тики начал что-то бубнить под нос, а Гермиона отвернулась к Гарри. Что-то внутри заставляло её переживать, будто бы Малфой мог несознательно проболтаться о чём-то таком, чего не мог знать. Она была уверена в том, что результаты этого сеанса заставят Визенгамот поверить в то, что Драко невиновен, но вместе с тем опасения в голове возрастали с каждым словом целителя.

И она знала, что эти опасения связаны совсем с другим. Гермиона не хотела превращаться в значимую фигуру этого дела, потому что понимала, что являлась таковой для самого Малфоя.

— Ты переживаешь? — спросил Гарри шёпотом. — Не нужно. Если это не поможет, то ты обязательно придумаешь что-то другое.

— Я не об этом переживаю, — девушка прикусила губу и покосилась на Малфоя, который сиделуже с закрытыми глазами. — Я в любом случае выиграю это дело.

— Ты боишься, что он может быть виновным?

— Он невиновен — это я точно знаю.

— Мисс Грейнджер, мистер Поттер, прошу вас.

— Ему можно задавать вопросы? — Гарри с недоверием посмотрел на Малфоя, который выглядел так, словно просто уснул сидя. — Вы уверены?

— Да, не сомневайтесь, он ответит Вам правду.

Гермиона прокашлялась, пока чувствовала, как ладони вспотели, а по спине скатились холодные струйки пота — это было волнение, которое она была не в силах обуздать. Она боялась открыть рот, чтобы задать ряд нужных вопросов, так сильно было напугана. И Грейнджер была прекрасно осведомлена в том, чего боится.

— Драко, расскажи, что ты помнишь о той ночи, когда были убиты Астория и Скорпиус? — её голос подрагивал. — Что случилось в ту ночь?

— Я спал, — он говорил совсем тихо, будто бы в горле был ком, и он мог расплакаться в любой момент. — Я помню, что проснулся из-за того, что Астория встала — её часто тошнило. Обычно я шёл в ванную комнату вместе с ней, чтобы помочь в случае чего, но в этот раз она сказала, что справится сама…

— Что было дальше? — ей почему-то так сильно хотелось прикоснуться к его лицу, по которому скатилась первая слеза. — Ты уснул?

— Да, я уснул, и при том очень быстро, — Малфой начал задыхаться. — А потом я проснулся, но Астории рядом не было. Я начал искать её, потому что мне стало плохо, а когда нашёл, то она была мертва…

Она слушала его, а на глазах проступили слёзы. Гермиона знала, что когда-то услышит, да уже и слышала этот рассказ, но в этот раз было по-особенному больно. Девушка вдруг вспомнила, как рвалась в родительский дом, как слёзно уговаривала Рона и Гарри вернуться в Лондон хотя бы на пару минут, чтобы увидеть их. Она знала, каково это — искать своих родных, чувствовать нарастающее в груди беспокойство.

— Почему тебе было плохо, когда ты проснулся? — внезапно спросил Гарри.

— Из-за кошмаров, что снятся мне, — Малфой весь дрожал. — Астория знала о них, и всегда меня успокаивала, потому что я не мог сам с этим справиться. Эти сны пугали — они были такими кровавыми, я всё время пытался убежать, но мне не удавалось.

— Мне нужно выводить его из состояния транса, — мистер Тики держал парня за руку. — Он начинает задыхаться, я…

— Что тебе снилось? — сквозь слёзы спросила Гермиона и опустилась на пол.

Было непонятно, кому этот сеанс давался с большей болью. Они оба плакали, но каждый от своего пожара внутри, но очаг-то был один. И масло для этого огня было из одной фляги.

— Мне снился тот дом… Я каждую ночь пытался убежать оттуда, но не мог, пока убью её… Мне снилась она… Гермиона… Я убивал её, пока она просила меня, чтобы я пожалел её, чтобы пощадил, но я убивал! — он сорвался на крик. — Мои руки в крови, а она не дышит! Я убивал её!

— Достаточно!

— Ты убивал свою жену и ребёнка? — Грейнджер успела задать вопрос до того, как Янус произнёс кодовое слово.

Это было так отчаянно, как в тот раз, когда она спрашивала его о смерти своих родителей в доме на Эбби-Роуд. Ей казалось, что они снова находятся в Зале №10: она за трибуной, а Малфой в клетке, но только перед ней, а не за спиной.

— Нет! Я не убивал…

— Проснись! — Янус щёлкнул пальцами, и Драко тут же открыл глаза. — Мистер Малфой, Вы в порядке?

— Я… Да…

— Ты просто там был? — из последних сил Гермиона выдавливала вопрос, который должен был расставить все точки над «і». — Руквуд говорил о том, что ты был четвёртым Пожирателем, который расправился…

— Я был четвёртым Пожирателем, который расправился с твоими родителями, Грейнджер, — сказал тихо, спокойно и уверено. — Я причастен к убийству твоих родителей.

Она скрутилась от боли на полу, пока в нос ударил осточертевший аромат полевых цветов и весенней свежести.

Все вокруг от чего-то убегали, и как оказалось, Малфой не был исключением. Он тоже бежал, но безуспешно. Казалось, что это было каким-то общим проклятием на них двоих, а Гермиона вместо того, чтобы найти способы его разрешения, только усугубила ситуацию. И даже сегодня утром она приняла очередное решение, на которое её опять подтолкнул Малфой.

Или ей просто хотелось свалить на кого-то вину за свою месть.

Пока что от неё больше всех страдала она сама.

========== Глава 21 ==========

Комментарий к Глава 21

Одна из моих любимых глав.

Я сегодня дам в тг-канале комментарий, касательно всего случившегося в 21 главе.

Береги себя, мой дорогой читатель.🤍

Правда и невиновность — разные вещи.

Июль, 2008.

— И ты теперь его игнорируешь? — Скарлетт взяла её за руку. — Думаешь, что это правильно?

Она закрыла глаза, пока на лице проскочила ухмылка. Питерс задавала ей слишком сложные вопросы, на которые Грейнджер была не в силах ответить.

— Я не знаю, что правильно, — Гермиона опустила голову. — Если бы ты только знала, сколько раз за всё это время я поменяла своё решение. Мне кажется, что я на дню меняю свои решения по раз десять, потому что я просто не знаю, что в этом есть правильного.

— А что подсказывает тебе твоё сердце?

Грейнджер встала с кровати и начала расхаживать по палате, всматриваясь в ремешки своих босоножек. С дня, когда Малфой был под гипнозом прошло две недели, и на завтра было назначено судебное слушание в свете новоявленных обстоятельств. Всё выгорало быстрее, чем рассчитывала Гермиона, но она даже на этом не зацикливалась — ей было плевать на то, что она пропустила кучу подпунктов из своего плана и несколько уцелевших красных ниточек. Она хотела скрыться, убежать подальше от Малфой-Мэнора, потому что чувствовала, как сходит с ума ещё больше.

Она чувствовала, как сердце взяло на себя управленческую роль, а это было для неё губительным.

— Мне нельзя его слушать, — Гермиона закрыла лицо руками и вздохнула. — Господи, как же я была самонадеянна. Когда я стою рядом с ним, то забываю обо всём… Я прощаю его, хотя я не должна.

— А может должна? Может, именно это поможет тебе двигаться дальше?

— Как? Как я могу его простить, если всё, что со мной случилось — это его вина?

— Думаешь? — Скарлетт взяла её руку и приложила к своей щеке. — Он действительно виновен или ты веришь в то, что он виновен?

Боль внизу живота заставляла её каждую секунду задерживать дыхание, чтобы не расплакаться. Гермиона сидела на очередном занятии Флитвика, и в очередной раз вместо лекции профессора слышала лишь пульсацию в висках. Каждый раз, когда эти приступы обострялись ей казалось, что температура тела достигает своего максимума, и она просто сгорает заживо.

— Ты в порядке? — Гарри взял её за руку. — Снова болит?

— Да, — призналась девушка, закрывая глаза. — Похоже, что даже таблетки не работают.

— Профессор! — Поттер поднял руку. — Позвольте мне проводить мисс Грейнджер в больничное крыло?

Гермиона невольно взглянула на друга, но сильный спазм в области поясницы заставил её опустить голову. Она конечно была недовольна таким самовольством Поттера, но пелена боли, что застилала ясный рассудок, не давала ей долго на этом сконцентрироваться.

— Да-да, конечно, — залепетал коротышка, и с беспокойством посмотрел на гриффиндорку.

— Грейнджер, это хоть не заразно? — послышался едкий комментарий из задней парты. — Или это какая-то болезнь, что опасна только для таких, как ты? Для поганых грязнокровок?

Девушка мимолётно посмотрела на Малфоя, который заливался от смеха, а вместе с ним и все его друзья.

Как он мог? Прошло чуть больше месяца после того, что с ней случилось и он знал об этом, но даже не подумал промолчать — теперь все его шутки, наоборот, стали только жестче и больнее. Ему было абсолютно плевать, потому что он не считал её человеком — для него Грейнджер всё так же продолжала оставаться грязнокровкой, и похоже, что теперь он презирал её ещё сильнее.

Теперь она действительно была для него грязной.

— Я верю в то, что он виновен, потому что так и есть, — выдохнула девушка. — Но почему-то мне никогда это вина не мешала любить его.

— Ты всё-таки озвучила это, — Скарлетт улыбнулась подобно счастливому наивному ребёнку. — И что теперь?

— Мне пора, — Гермиона коснулась губами её лба. — Береги себя.

Да, она приняла тот факт, что испытывала к Малфою что-то больше, чем ненависть — это любовь. Это чувство взяло верх над всеми остальными — застилало ей глаза, медленно отравляло, выверено наносило точные удары по оголенным эмоциям, но она не могла противостоять ему. Ей порой казалось, что она видит кровь на руках Малфоя, но готова упасть на колени перед ним, чтобы смыть её.

Гермиона сама загнала себя в клетку, сама стала жертвой собственного плана, а теперь не знала, как быстро убраться отсюда. Единственное, что она понимала — это то, что снова будет больно, снова понадобится много лет, чтобы хотя бы немного сгладить то, что она разворошила в себе. Раны не кровоточили, а начали гнить.

— Я должна тебя ненавидеть, — прошептала Грейнджер, оказавшись в саду Мэнора, где в беседке сидел Драко. — Но почему мне так сложно это даётся?

Девушка внимательно пригляделась к парню, который читал новый выпуск «Ежедневного Пророка» и пил кофе. Сегодня Малфой выглядел значительно лучше, будто наконец-то смог выспаться за всё это время. Он был одет в костюм, и Грейнджер подметила, что не видела его в таком виде за всё то время, сколько они были под одной крышей. В нём снова читалось то, кем он был.

Гермиона наклонила голову, но тут же заставила себя отвернуться, но было поздно, потому что их глаза успели пересечься. Малфой незатейливо помахал ей рукой, а Грейнджер от этого движения аж передёрнуло — это был такой нетипичный жест. Он был слишком тёплым и дружеским — таким чужим для Драко, для этих стен, для их взаимоотношений.

Девушка чертыхнулась себе под нос и направилась в сторону дома.

— Избегаешь меня? — Драко неожиданно появился перед ней. — Что я в этот раз сделал не так?

— Дай мне пройти, — Гермиона постаралась обойти парня. — Мне нужно работать, а не шляться по саду.

— Я же извинился за это. Могу ещё раз извиниться.

— Не утруждай себя, — фыркнула Грейнджер. — Дай мне пройти, Малфой.

— Не хочешь прогуляться со мной?

— Нет! — категорично ответила она. — Я не хочу гулять с тобой. Я не хочу говорить с тобой. Я не хочу сейчас тут играть с тобой в «лучших друзей». Мне всё это неинтересно и неприятно, если ты ещё этого не понял.

— Я просто…

— Прекрати себя вести так, будто бы тебе есть какое-то дело до меня. Прекрати фальшивить и строить из себя беззаботного Малфоя, когда на самом деле ты гниёшь изнутри. От тебя никто не требует этого театра, так для кого ты стараешься?

— Для себя, Грейнджер. Или ты предлагаешь мне каждый день напоминать себе о том что я пережил? — он смотрел в её глаза. — Мне никогда не забыть того, что я увидел в спальне своего сына. Мне никогда не отделаться от этого чувства гниения, как ты выразилась, но неужели я теперь должен закопать себя? Ты — сильная, а я не хочу уступать тебе.

— Что?.. Я не…

— Я знаю, что ты пережила, но вот ты стоишь передо мной, и ненавидишь меня. В тебе есть силы на эту ненависть. В тебе есть силы идти дальше, переступая через всё то дерьмо, что с тобой случилось.

— Дай мне пройти, — Гермиона оттолкнула Драко в сторону. — Завтра суд и мне нужно работать.

Она забежала в дом, и быстро поднялась в свою комнату, запутываясь в собственных ногах. Её тело пробила дрожь, а по коже пробежали мурашки. Это всё походило на очень плохо поставленный фильм, с плохими сюжетными ходами и отвратительной актёрской игрой. Грейнджер даже не хотела думать о том, что Малфой хоть на секунду мог быть искренним в своих словах — ей было предпочтительнее думать, что это новый способ издевательства над нею.

И пусть Гермиона знала, что на дне души хранилось несколько пыльных воспоминаний о том, что Малфой может быть другим, что он способен на искренние чувства, но от этого было больно. Она слышала в голове отголоски давнишнего разговора, голоса слизеринца, что так трепетно рассказывал о том, как болит его душа. А Грейнджер слушала это, начиная ненавидеть его ещё больше за то, что он может быть лучше, но с ней даже не пытался быть таким.

Холодная постель приняла её в свои объятия, и на миг показалось, что жизнь обрывается. Гермиона просто поддалась свободному падению, желая закрыть глаза раз и навсегда, но это было только призрачной мечтой. Она давно смирилась с тем, что смерть была лучших исходом для неё, потому что это всё наконец-то прекратилось бы.

Ей твердили о том, что она такая сильная, но сама же Гермиона считала, что она — трусиха. Ей было всегда страшно сделать тот самый последний шаг, чтобы перешагнуть через грань, и одним махом убить себя и своих внутренних бесов. Да, когда-то она всё-таки была близка к этому, но Забини оттащил её от края Астрономической башни, зарядив больную пощёчину по бледному лицу. Он пообещал, что будет с ней до последней выцветшей страницы — это было так громко, а потом он тоже был вынужден бежать.

Гермиона закрыла глаза, но судороги заставляли её содрогаться и не позволяли уснуть, будто бы организм хотел, чтобы она чувствовала эту боль, чтобы случайно не нашла способа забыться.

— Милая моя, — Грейнджер почувствовала прикосновение тёплых рук к своему лицу, — как бы я хотела тебе помочь… Моя хорошая…

Девушка открыла глаза и увидела перед собой свою мать. Миссис Грейнджер стояла перед дочерью на коленях, поглаживая её волосы. Впервые за много лет Гермиона видела женщину во сне живой, без кровавых пятен на белом платье и с улыбкой на лице. Это был хороший сон, но Гермионе было от этого ещё страшнее, потому что она боялась, что в любой момент всё вспыхнет ярким огнём.

Её сознание с каждым разом придумывало всё изощреннее игры, причиняя несносную боль. Гермиона прикусила губу, не решаясь ответить матери, и всё ожидая, что сейчас что-то произойдёт, но миссис Грейнджер продолжала гладить её волосы и ласково смотреть на свою дочь.

— Это сон, — сквозь ком в горле выдавила девушка. — Мерлин, как же мне давно не снились такие сны… Мне никогда не снились такие сны, мам… Я так сильно скучаю по тебе, мамочка…

Она крепко обняла женщину, и могла поклясться, что почувствовала тот самый вишневый аромат её шампуни. Гермиона расплакалась, пока миссис Грейнджер что-то тихо приговаривала, успокаивая её. Никогда гриффиндорка не позволяла себе плакать при родителях, но ведь это был сон. Она могла позволить себе эту слабость хотя бы во сне, потому что больше была не в силах вынашивать всё это дальше.

— Мам, почему я всё это должна переживать? — её тело сотрясалось из-за слёз. — Я ведь не стальная, я больше так не могу… Каждая минута кажется мне последней, будто бы я вот-вот умру…

— Поговори со своим сердцем, милая, — миссис Грейнджер отстранилась от дочери. — Оно ведь так рвётся, просится тебе что-то сказать, но ты игнорируешь его.

— Потому что я знаю, что оно мне скажет. Я не могу позволить ему этого — это заставит меня отступиться, но ведь уже так поздно… Мам, если бы ты только знала, что я натворила. Мне так стыдно, если я ещё способна на это.

— Я знаю, моя хорошая, но это не отменяет того, что я люблю тебя… Просто отступи сейчас, пока ты не уничтожила себя полностью…

— Почему ты не приходила ко мне раньше?

— А почему твоё сердце прежде не пыталось вырваться из оков, Гермиона?

Она попыталась ответить, но не смогла и слова выговорить. Стало больно, словно вместо крови по венам растекалась раскалённая лава. На глазах проступили слёзы, а образ матери перед глазами начал рассеиваться, как туман.

— Остановите эту боль!

Сон превратился в темноту, но вот боль не отступила. Гермиона продолжала чувствовать жжение по телу. Ей хотелось открыть глаза, но вместо этого острые ногти впились в кожу, а из уст сорвался непонятный крик. Она прежде уже переживала подобные приступы и знала, что просто так ей не проснуться — это либо будет больно и долго, либо ей нужна чья-то помощь.

Это была одна из тех причин, по которой хотелось остановить не только боль, но и всю жизнь.

— … меня? — к сознанию начал дорываться чей-то голос. — Открой глаза, Грейнджер!

Холодная струя воды окатила её с головы до ног. Это немного отрезвило и притупило боль, но она всё ещё не могла открыть глаза, будто бы кто-то ей мешал, и она знала кто, а точнее «что» — это паника.

— Ты в безопасности, Грейнджер, — холодные мокрые пальцы коснулись её лица. — Открой глаза.

Это был не крик, а простая просьба, и голос был знаком. Точно так же, как его шаги из тысячи она легко могла узнать, точно так же было и с голосом. Но Гермиона не стала отмахиваться, не стала отбиваться — она открыла глаза и задышала через рот, тупо уставившись на мокрого Малфоя, который стоял на коленях у ванной.

Что она чувствовала сейчас, когда он снова прикасался к ней?

Ничего.

Ничего из того, о чём говорила все эти годы. Они смотрели друг другу в глаза, но она не хотела убить его или снова напомнить о том, кем он был. Это сердце кричало, а Гермиона не могла его заткнуть, чтобы вновь передать лавры правления голове. Карие заплаканные глаза и его серые, но вовсе не холодные. Он когда-то уже так смотрел на неё, и Грейнджер это прекрасно помнила — ту встречу и тот разговор. Последний.

Она устала его ненавидеть, хоть и желала этого. Всему приходит конец, и похоже, что больной конец пришёл и её ненависти — сил больше на это не было. Это чувство отбирало слишком много жизненных соков, оставляя от Гермионы пустую оболочку с пустыми и стеклянными глазами.

— Что ты здесь делаешь? — прохрипела Гермиона, но даже не разомкнула их руки, которые каким-то образом переплелись. — Мне казалось, что западное крыло полностью в моём расположении.

— Я хотел с тобой поговорить, но услышал крики.

— Малфой, я чётко дала тебе понять, что мне неинтересны разговоры с тобой.

— Я пойду, — он встал на ноги. — Прости, что зашёл без стука.

— Иди.

Он вышел, захлопнув за собой дверь, а Гермиона услышала, как внутри разрушилась стена — толстая, из белого камня, которую она выстраивала так много лет, и ей казалось, что надёжнее не сыскать. Но это была, на самом деле, тончайшая грань — между нормой и патологией, и Грейнджер колыхнулась не в ту сторону.

Свет померк внутри неё, пока кости ломались, голова вскипала, а сама Гермиона чувствовала вкус настоящего безумия на губах. Он был сладок, но не слишком приторным, а ещё чувствовалась мята — такой был на вкус её поцелуй с Малфоем в ту самую их последнюю встречу, когда она убедилась в том, что ей нужно бежать.

На дрожащих ногах девушка выбралась из ванной, не чувствуя больше холода от мокрой одежды.

— Я ненавижу тебя! — взревела девушка и смахнула с туалетного столика все баночки и флакончики. — Гори в аду, Малфой!

Она начала крушить всё, что попадалось под руки, не обращая внимания на то, как на бледной коже снова появлялись новые раны, а белый кафельный пол окрашивался кровавыми каплями. Чтобы не видеть своего отражения — Грейнджер запустила в зеркало ножницы, и сотни осколков разлетелись по ванной комнате. Девушка не чувствовала, как ноги наступали на кусочки зеркала, а двери комнаты снова открылись. Теперь их снова разделяла стенка, но реальная — в виде дверей ванной комнаты.

Гермиона металась из угла в угол подобно раненому животному. Все её движения напоминали последний танец жертвы — вот-вот и она наконец-то будет готова упасть в объятия Смерти, потому что силы все иссякли. Война, что родилась внутри неё не десять, а тринадцать лет назад, снова возобновилась, нарушив нейтралитет. Сердце вступило в конфронтацию с головой, отказываясь подчиняться, а все личности, на которые была теперь разбита Гермиона — тоже вырывались наружу. И самое прискорбное в этом всём, что сильнейшей из них была та, что ушла на покой много лет назад — гриффиндорская наивная и влюбленная натура.

— Ты всё испортил! — девушка посмотрела в рамку, где больше не было зеркала, но она всё ещё продолжала там видеть своё отражение. — Ты не имел права! Не имел грёбанного права на меня! Ты, блять, всё ещё продолжаешь причинять мне боль!

Двери открылись, а Малфой подхватил её на руки.

— Гермиона! — Драко крепко держал её. — Я помогу тебе…

— Ты уже помог, Малфой! Я ненавижу тебя, потому что вот она я — идеал, который ты так искал! Такой ты хотел меня видеть? Я была недостаточно хороша для тебя, да? Ты это во мне искал, Малфой?

Она точно знала, что он помнил тот разговор и понимал, о чём она сейчас так отчаянно кричит. Этот разговор невозможно было забыть, потому что он изменил жизнь каждого из них — возможно, что сейчас бы всё было совсем по-другому, если бы тот разговор случился на год или полгода раньше. Ведь она бы снова простила его, потому что по-другому не бывало.

— Я прошу тебя… — он взял её за руку. — Тебе нужно на свежий воздух, Гермиона.

— Почему, Драко? — Грейнджер смотрела в его серые глаза, видя в них всё то же самое. — Почему ты сделал со мной это? Я ведь была и так достаточно уничтожена, но ты решил тогда поговорить со мной. Я боюсь с тобой говорить, потому что я так сильно боюсь тебя… Ты — оружие, способное убить меня, и это никогда не изменится.

Кто заказывал разговор по душам? Никто.

Но она не могла больше. У неё было не так много вариантов, но она снова выбрала тот, который больнее, потому что знала, что больно будет в любом случае. Так почему бы не ткнуть сразу в самый центр глубокой раны? Хуже не будет.

— Я не хотел этого, Гермиона. Я просто думал, что это как-то исправит ситуацию, хотя невозможно было исправить всё то, что я наворотил.

— Это ничего не исправило — это сделало только больнее, но ты же говорил мне, что никогда не хотел причинить мне боль… Драко, но ты всегда причинял мне боль.

Она не понимала, что делала тут и зачем решила прочитать то письмо, ведь это было так неправильно. Гермиона ненавидела этого человека всей душой, но стояла сейчас перед дверью камеры для свиданий, потому что он попросил её об этой встрече. Ей было противно от самой себя за то, что сердце снова брало верх на здравым рассудком, и совсем не руководствовалось ненавистью, хотя её было достаточно.

Её руки дрожали, голова невыносимо болела, а лицо блестело из-за слёз. Она была похожа на самоубийцу, у которого всё время выдирают из рук верёвку и мыло, но она опять находит лезвие. Это было до такой степени глупо, что становилось смешно. Только смех уже напоминал безумие.

— Ты пришла, — тут же глухо выдавил из себя Малфой, когда двери открылись. — Я уже и не надеялся.

Да, она пришла, хотя и не понимала, ради чего. Единственное, что могло заставить её совершить этот безрассудный поступок — это отчаянное желание убить этого человека, но далеко не оно привело её сюда. Грейнджер стояла перед Малфоем, потому что он попросил её об этом, а она никогда не была в силах отказать ему или противостоять той извращённой связи, что была между ними.

— Что тебе нужно от меня? — её голос дрожал, как и всё её тело. — Как ты вообще осмелился написать мне?

— Поговори со мной, Грейнджер, — он поднял голову. — Пожалуйста.

Неужели он просто издевался над ней? Если Малфой хотел таким образом очередной раз унизить её, то у него это получилось на все сто процентов. И сама Гермиона хороша — прибежала по его первому зову, как послушная собачонка, будто бы этот человек не был ей противен. Она должна была видеть кровь на его руках, но вместо этого лишь смотрела в его серые пустые глаза.

Малфой обращался к ней на полном серьёзе, и девушка почувствовала, как руки снова становятся холодными и липкими — они просто вспотели, но ей казалось, что это снова была кровь её родителей или кровь из её промежности. Сколько раз после Малфоя на её руках была кровь? Он причинял ей боль.

Гермиона развернулась, чтобы выйти из камеры, и забыть об этой встрече, как о дурном сне. Забыть о том, что снова позволила себе дать слабину перед этим ничтожеством. Ей хотелось думать, что она пришла сюда, как напоминание Малфою о том, что он сделал. Пока она будет жива — пока она будет его живым призраком прошлого, от которого не удастся просто так избавиться.

— Не уходи! — он попытался встать с места, но чары ему не позволили. — Я прошу тебя, пожалуйста, поговори со мной.

— Прекрати! — выкрикнула гриффиндорка. — Прекрати, Малфой! Ты — ублюдок, мерзкий сукин сын! Ты попросил меня об этой встрече, чтобы снова поиздеваться надо мной? Поздравляю, у тебя это получилось!

— Нет, я лишь хотел, чтобы ты знала правду…

— Какую правду?

Ёе сердце ёкнуло, а лёгкие сжались. Она была готова отдать всё, что угодно, чтобы услышать от него слова, подтверждающие его невиновность. Это бы не вернуло ей родителей, не повернуло бы время вспять, но она хотела верить в то, что он был не причастен к зверскому убийству на Эбби-Роуд. Гермиона помнила, как смотрела на Малфоя в суде, ожидая его ответа — это было мучительно.

Невзаимная любовь — это та ещё пытка, и Грейнджер прошла все её этапы, прочувствовав каждый их них на собственной шкуре. Но каково было знать, что человек, ради которого ты была готова на всё, без преувеличений, — убийца. Твой убийца.

— Ты — необыкновенная, Гермиона, — он усмехнулся, а её аж передёрнуло от этого. — Ты всегда была такой, что могла дать мне отпор, сколько бы я не унижал тебя…

— Достаточно! — перебила его девушка. — Заткнись!

— Я — дурак, Грейнджер. Если бы ты только знала, какой же я дурак. Каждый блядский раз я пытался спорить с самим собой, пока ты нашла в себе мужество, чтобы признаться в своей слабости. Так кто из нас слабый тогда? — он снова посмотрел на неё, а Гермиона была не силах пошевелиться, будто бы он гипнотизировал её. — Каждый раз я говорил себе, что когда-то ты станешь другой — станешь моим идеалом, и тогда я признаюсь тебе, но ты и так была моим идеалом. Я придумывал себе в голове десятки минусов в тебе, лишь бы отвернуться, и это помогало…

— Идеалом? — гриффиндорка перешла на шёпот. — Ты искал во мне идеал?

— Да. Я пытался заставить себя поверить в то, что ты недостаточно сильная или недостаточно целеустремлённая — что угодно, только бы отвернуться от тебя.

— Я ненавижу тебя, Малфой! — она снова плакала. — Ты всегда отворачивался от меня! Ты делал мне больно каждый раз, когда отворачивался. Не смей тут мне рассказывать о том, что ты там что-то чувствовал ко мне, потому что ты не имеешь на это право! Не заставляй меня ненавидеть тебя ещё больше, потому это уже невозможно!

— Я мечтал о тебе, Грейнджер.

— Замолчи! Просто замолчи! — она рванула к двери, чтобы поскорее скрыться отсюда. — Ты — ублюдок, Малфой! Ты будешь гнить тут, а после — в Аду, где тебе и место! Ты не заслуживаешь жизни!

Теперь она была уверена в том, что приняла верное решение — ей нужно было бежать отсюда. Будет сложно и невыносимо больно оставаться в том городе, где осталось столько напоминаний о боли.

— Подойди ко мне, — Драко говорил спокойно, и она просто не могла противиться. — Я прошу тебя. Я скажу тебе последнее из того, что хотел, и больше я не рассчитываю на то, что когда-то ты позволишь мне обратиться к тебе.

Она ненавидела его, но в ней было и другое чувство к этому человеку, которое брало верх. Всегда. И сколько бы лет в ненависти не прошло, но она всегда будет его любить больше, чем ненавидеть, потому что она знала его. Гермиона любила Драко, зная то, каким человеком он был, и раз это чувство не перекрыло даже то, что простить нельзя, то тут ничего и никогда не изменится.

Извращённая, больная, патологически неправильная и злокачественная, но это любовь. У каждого она разная, и Грейнджер не повезло вляпаться именно в такую, у которой не будет никогда счастливого конца и совместной фотографии в конце — это не сказка.

Девушка послушно села за стол, не отрывая заплаканных глаз от Малфоя. Он говорил с ней искренне — и это случилось именно сейчас и именно здесь, но даже сейчас она была ему благодарна за эту искренность.

— Ты всего лишь мечта, сон мой, — она расплакалась, а холодные руки коснулись её подбородка. — Ты — мой самый лучший сон, от которого я всегда убегал.

Малфой знал, что она ненавидела прикосновения, но позволил себе эту неосторожность, потому что не знал, встретятся ли они когда-нибудь ещё.

Он поцеловал её, оставив привкус мяты на её губах, от которого она будет содрогаться ещё не одну ночь и не один год. Так целует Смерть.

И вот, спустя столько лет они всё же встретились, пусть это и было частью её плана. С того самого дня ничего не изменилось, и её любовь продолжала оставаться такой же неправильной и злокачественной, но у неё не было сил бороться с ней. Гермиона уже поняла, что это ни к чему не приведёт — будет только больнее, и она только быстрее сойдёт с ума.

— Такой идеал тебе нужен был? — она смогла кое-как успокоиться. — Скажи мне, Малфой, зачем ты тогда мне это сказал?

— Потому что это всё так нелепо, Грейнджер, что хочется смеяться.

— Обхохочешься, — Гермиона попыталась вырваться из крепкой хватки Драко.

— У нас с тобой никогда не было просто, — он сжал её руку ещё сильнее. — У нас всегда было сложно, и даже спустя так много лет.

— Поболтали и хватит.

— Позволь мне аппарировать, пожалуйста.

— Это против закона, Малфой, да и это невозможно.

Он был заключённым, пусть и под домашним арестом. Вся его свобода ограничивалась простым передвижением по дому, по владениям Малфой-Мэнора. Малфой был лишён палочки и магической силы — он был обычным человеком.

— Но ведь возможно, — он вскинул бровь. — Я буду готов вернуться даже в Азкабан, если ты позволишь мне перенести тебя в одно место.

— Что за место? И как ты собираешься это сделать? Я тебя никуда переносить не собираюсь.

— Вот ключ-портал, — Драко показал свою цепочку. — Он необычный и был сделан на заказ. Если ты позволишь им воспользоваться, то я буду очень благодарен тебе.

Грейнджер покосилась на парня, и отрицательно покачала головой. Их лимит на пребывания столь близко был исчерпан, пусть её и не трясло сейчас. Она довольно странно себя чувствовала, будто бы стало как-то легко, хотя возле Малфоя обычно ей было невыносимо тяжело находиться.

— Прячь свою игрушку, — девушка освободилась от рук Драко. — Мы с тобой сегодня перегнули с воспоминаниями и совместным времяпровождение. Пора меру знать. А эту вещицу вообще стоило бы отобрать у тебя. Ты хоть понимаешь, во что это может вылиться, если в Министерстве узнают об этом?

— Я хочу тебе показать это место, — он неожиданно закинул на её шею цепочку. — Прости.

Земля под ногами растворилась, а ванная комната сменилась улицей, а точнее лужайкой. Гермиона не успела даже понять, как порт-ключ перенёс их, как её карие глаза устремились вперёд. Ноги онемели, а сердце перестало биться — она была готова оказаться где угодно, но только не тут и не с этим человеком.

— Нет! — вскрикнула Грейнджер, повалившись на землю. — Нет! Нет! Нет!

Перед ней был огромный гранитный памятник с двумя именами и одной общей датой.

Томас Грейнджер Хизер Грейнджер 10.03.1998 Там, где встречаются Солнце и Луна.

Она не была тут ни разу после их похорон — не могла себе позволить вернуться сюда, не могла смотреть на место, где были похоронены самые близкие сердцу люди. Боль снова наполнила её грудь, пока Гермиона заходилась в слезах, а крепкие мужские руки прижимали её к себе.

Не то место, не тот человек, не те чувства.

Извращённая, больная, патологически неправильная и злокачественная, но это любовь. Даже спустя столько лет.

========== Глава 22 ==========

Комментарий к Глава 22

Я уверена, что эта глава стоит вашего отзыва.

Вот такие откровения начались у наших героев.

А сколько времени нужно, чтобы вывести безнадёжную любовь из организма?

Август, 2008.

Это было больно, и она чувствовала, как все внутренние органы успели пропитаться новым ядом, а все восстановленные клеточки организма теперь навсегда умерли. Её поражало то, насколько велик арсенал был у Малфоя, чтобы снова и снова причинять ей боль. Порой Гермиона усмехалась, представляя, что у него где-то тоже была стена с множеством красных нитей, которые вели к одной фамилии: «Грейнджер».

На самом деле, она бы не удивилась этому, потому что с каждым днём убеждалась в том, как сильно они похожи.

А самое ужасное в этом сходстве было то, что они оба были безумными, и оставалось только догадываться, знал ли о своём безумии Малфой. Гермиона сидела на кровати в своей спальне, вспоминая то, когда впервые увидела эту болезнь в серых глазах слизеринца. Видел ли он тогда что-то в её глазах? Наверное, да.

— Ты хоть понимаешь, как вы рисковали? — Гарри сидел в кресле. — Уже в который раз тебе так везёт. Ты же не глупа, Гермиона, но так подставляешься. Как бы ты оправдала не своё, а его отсутствие, если бы в Мэнор заявился кто-то другой? Ты понимаешь, что на меня уже и так смотрят с подозрениями, потому что я — твой друг.

Ей было всё равно на слова Поттера, потому что меньше всего на свете её сейчас волновало положение Малфоя, да и собственное положение ей уже тоже было неинтересно. Эта история так затянулась, скрывала столько правды и преподносила столько лжи, что Грейнджер сама терялась среди того, чему можно было верить, а чему — нет.

Она нуждалась в помощи от которой всегда отказывалась, потому что ситуация достигла точки кипения — теперь Гермиона не могла справиться с этим одна. Больше сомнений не было — она была больна, и уже очень давно, а теперь эта болезнь начала прогрессировать чрезвычайно быстро, потому что возбудитель этой хвори был рядом. Девушка точно знала, что аналогично себя чувствовал и Малфой, который не сошёл с ума до сих пор, потому что смог найти своё лекарство в семье, но теперь остался без него.

— Понимаю, — наконец глухо ответила Гермиона. — Я даже представить себе не могла, что у него есть этот порт-ключ. Видимо, Малфой отвалил немало денег за такой артефакт.

— С тем учётом, что защитные чары с лёгкостью вас пропустили, а Министерство не получило никакого сигнала, то артефакт весьма мощный.

— Или защита Министерства — та ещё дрянь, — девушка пожала плечами.

— Он мог в любое время покидать Мэнор, а ты даже не подозревала…

— Не мог, Гарри! Я чувствую его мысли, если ты забыл об этом!

Ей не хотелось срываться на лучшего друга, но она теряла самообладание над собой с каждой минутой. Перед глазами всё ещё виднелся памятник с именами родителей. Теперь снова казалось, что жизнь была поделена на «до» и «после», уже в который раз.

Гермиона повернула голову и посмотрела на Гарри, который не сводил с неё глаз всё это время. Он видел, как она разбита, но ему было необходимо проговорить сложившуюся ситуацию, потому что своей выходкой Малфой поставил под угрозу всю продленную работу своего адвоката. Они всё ещё оставались теми лучшими друзьями, и Грейнджер так хотелось броситься в объятия парня: расплакаться, рассказать о том, что болит и просто услышать слова о том, что он всегда будет рядом. Она так нуждалась в этом сейчас.

Девушка вспомнила, как её посетило неожиданное облегчение в ванной комнате перед тем, как Драко накинул ей на шею цепочку. Это было так странно и так неправильно, потому что совсем не вписывалось в реалии её жизни. Была одна истина, которой Гермиона почему-то начала пренебрегать, когда попала в Мэнор, хотя тут стоило быть всегда на чеку, но ведь хотелось верить в лучшее. Вера не была уделом мисс Грейнджер, а зря.

Если вы вдруг почувствуете, что в вашей душе начинает завязываться боль, помните, что завязь эта скоро распустится пышными цветами облегчения.

Гермиона ждала, пока кроваво-красные розы между рёбрами снова сменятся нежными пионами.

Сад, который был удивительным и таким цветущим, совсем не вписывался в пейзажи владений Малфоев. Прекрасный вид из окна начинал раздражать Гермиону, словно пытался вытеснить весь мрак из её души. Всё вокруг начало меняться не в пользу Грейнджер или же она только начала это замечать, что месть — это совсем не то, ради чего стоило жить столько лет. Ради чего стоило возвращаться не только в Англию, но и в далёкие воспоминания.

— Мне очень плохо, Гарри, — она встала с кровати и подошла к креслу, опускаясь перед другом на колени, и положив голову ему на ноги. — Я чувствую, как сгораю от пожара в своей душе.

— Давай уйдём отсюда, — он погладил её волосы. — Тебя никто тут не держит, Гермиона. Я обещаю, что тебя никто не тронет и никто даже не посмеет посмотреть в твою сторону, если ты захочешь просто уйти. Я не позволю кому-то причинить тебе боль.

— Я сама себе её причиняю.

— Позволь мне уберечь тебя от самой себя. Пожалуйста, Гермиона… Ты же знаешь, что я рядом.

Она была готова рассказать ему правду, потому что была готова к тому, что он может уйти. Наверное, сила боли внутри неё была настолько велика, что теперь Грейнджер была готова уже к любому удару — даже к уходу Гарри.

— Ты бы мог сказать, что я — зло? — девушка всё так же продолжала сидеть, не пошевелив головой. — Я — зло, Гарри?

— Ты просто разрушена, Гермиона. Обстоятельствами, воспоминаниями, сжигающими чувствами. Возможно, что среди них затерялась и злоба, но ты — не зло.

— Зло — это всегда разруха. Похоже, что я начала с себя, а потом пошла по головам других.

Она не говорила прямо, но ей так хотелось, чтобы Поттер читал и слышал между строк. Гермиона говорила достаточно, как ей казалось, для того, чтобы её услышали и наконец-то остановили, потому что сама она была не в силах. Вроде готова рассказать всё, впервые за много лет вранья, но что-то внутри упиралось. Но игра оказалась сильнее создателя — нужно была закругляться, ведь пушки — детям не игрушки.

— Мне хочется складывать журавликов за твою душу, Гермиона, — Поттер накручивал на пальцы её локоны. — Я чувствую, как тебя затягивает во тьму, и мне хочется вывести тебя из неё, пока не поздно.

— Не затягивает, — глухо ответила девушка. — Меня туда уже затянуло, когда я решила молчать. Это молчание меня затягивало. Много лет подряд.

— Поговори со мной, не молчи, я прошу тебя. Я же всегда готов тебя выслушать, потому что я знаю тебя.

— Я всегда высмеивала Стокгольмский синдром, потому что считала, что его жертвой могут стать лишь по истине слабые люди, но как оказалось, я ничем не лучше них. Стокгольмский синдром — пассивная психологическая реакция на нового хозяина, важнейший инструмент выживания. Либо приспособишься к тому, кто тебя поймал, либо тебя съедят. Я приспособилась.

— Ты о чём? — она услышала, как голос Поттера вмиг пропитался волнением. — Что случилось, Гермиона?

— Среди всех моих диагнозов, этот занимает не последнее место, — девушка подняла голову. — Я смирилась с тем, что Малфой — мой насильник, мой убийца, мой враг, но я приспособилась к этому и даже начала его защищать. Пусть и от самой себя.

Гермиона смотрела на Гарри с мольбой в своих карих глазах, будто бы умоляла его услышать её, чтобы ей не пришлось озвучивать всё самой. В этот момент всё выглядело так, будто бы она пришла на исповедь к своему самому близкому человеку, который навсегда прочно засел в её сердце. В ней было что-то неподдельное — это её слова о том, что она любит его.

— Расскажи мне, моя хорошая, — он говорил аккуратно и тихо. — Чего ты боишься? Что тебя гложет?

Гарри много раз спрашивал её об этом, но она всегда выбирала в ответ либо молчание, либо враньё, но не сейчас. Игра больше не стояла свеч.

— Я совсем одна…

— Ты боишься одиночества? — парень пытался нащупать правильную нить этого диалога.

— Я боюсь боли… А одиночество — это ноющая боль. Разве нет?

— Но у тебя есть я, — он присел на корточки, коснувшись рукой её подбородка. — Я прошу тебя — не забывай никогда обо мне, не забывай о том, что у тебя есть я.

— Любовь требует забытья в чувствах, а ненависть — концентрации для просчета действий. А что делать, если я запуталась в том, чего во мне больше?

Зелёные глаза Гарри потемнели. Он снял очки и потёр переносицу, а Грейнджер поняла, что наконец-то смогла озвучить хоть каплю того, что скрывала, а Поттер начал её понимать. Она была уверена в том, что её лучший друг, который знал её с детства, различал все оттенки её настроения, и сам давно догадался, но отказывался в это верить. Порой это было слишком очевидно, чтобы отрицать это.

Ей предстояло озвучить ещё много из того, о чём он догадывался, но от чегоотмахивался.

— Ты любишь его, — протянул Гарри. — И всегда любила.

— Да, — по щеке скатилась слеза. — Эта любовь уникальна своей болью и абсурдностью. Её не должно было быть, потому что она — порождение всего самого наихудшего, что может быть в нашем бренном мире.

Откровение — это пытка. Откровение с самым близи человеком — это смерть, а точнее её касания, которые на минуту останавливают сердце, но потом снова запускают его, чтобы повторять это бесконечное количество раз. Это ни разу не просто, но пришла пора открыть гнилые дверцы своей душонки для того человека, который действительно всегда был рядом.

— Ты жалеешь о том, что любишь его? — Гарри достал с кармана платочек, аккуратно вытер слезы с её лица. — Это должен был быть кто угодно, но не он.

— Любой выбор порождает возможность сожаления. Жизнь без сожаления — это не жизнь. Сожалеешь не о том, чего не сделал, а о том, что мог бы сделать, — девушка прикусила губу. — Это было необратимо, потому что коснулось не только меня, но и его тоже.

Каждое слово, каждая фраза — это кричащий ответ на главные вопросы этой грустной и жестокой истории.

— Раньше я боялась потерять память, но теперь была бы счастлива кое-что забыть. Память — как фреска в моей голове. Она делает события вечными, но забывчивость дарит умиротворение. Нужно забывать, а я не могу, — продолжила Гермиона. — Я лгала тебе слишком долго, Гарри, но ты же и сам это видел. Ты чувствовал каждую мою ложь, но продолжал в ответ лишь обнимать меня, защищая нас обоих от правды. Ты боялся ранить меня, а боялась ранить тебя, потому что то, что скрывается за хрупкими стенками моих мыслей — это Ад. Я прошла его ещё в Хогвартсе, но только сейчас готова тебе это рассказать.

— Я рядом, чтобы бы там ни было, — парень притянул её руку к своей груди. — Ты в моём сердце, Гермиона. Ты — мой самый близкий человек, самый родной, и я всегда буду на твоей стороне. Я до последнего буду рядом, потому что я обещал тебе.

Острые слова крутились у неё на языке, но она продолжала молчать. Ладони вспотели, руки задрожали, а лицо снова блестело из-за слёз — это было гораздо сложнее, чем могло показаться.

— Я просто шла в гостиную, — Гермиона набрала полные лёгкие воздуха, но говорила совсем тихо. — Они вышли мне на встречу, но я даже не придала этому значение… Сколько учеников можно было встретить в коридоре? Много. Он окликнул меня, а я даже не помню, что ответила ему, потому что в следующий миг почувствовала, как меня ударили по голове… Я бы отдала всё на свете, чтобы не приходить в себя, но им так было неинтересно…

Грейнджер одёрнула руку, почувствовав отвращение от прикосновений Гарри. Ей снова стало противно от того, что кто-то касается её, что снова кто-то находился столь близко к ней. Она вспомнила, как можно умирать от боли после того, как чьи-то чужие руки без спроса коснутся её бледной кожи. Именно в этот самый момент Гермиона вернулась на много лет назад, чувствуя, как по спине пробежал холодок каменного пола Выручай-комнаты.

— Не нужно, — прервал её Гарри. — Не говори, если тебе больно говорить об этом.

— Они меня изнасиловали! — выкрикнула девушка и подорвалась на ноги. — Они просто использовали меня, как игрушку! Они просто решили, что со мной можно так поступить — просто поразвлечься, оставив на теле больные напоминания об этом, а потом оставить умирать, словно я — уже мертва. А я хотела быть мёртвой, Гарри… Я не хотела больше жить, потому что знала, что навсегда запомню весь тот ужас…

Вот она — та самая болезненная часть скрываемой правды. Гермиона столько лет вынашивала её в себе, наивно полагая, что когда-то станет терпимо, но с годами становилось только хуже. Всего на минуту она задумалась о том, как бы сложилась её жизнь, если бы ей хватило смелости признаться в этом тогда? Возможно, что всё было бы иначе — она могла стать счастливой, преодолев боль тогда, но нет. У неё был шанс, совсем мизерный, но был.

Поттер встал, но Грейнджер отмахнулась, не позволив ему прикоснуться к ней. Она не хотела, чтобы он случайно задел те шрамы, которые вновь начали гореть под одеждой. Это больше не было прошлым — это было просто частью её жизни, недописанной главой, к которой она снова вернулась, как писатель-неудачник.

Гермиона плакала, срывая голос, вцепившись ногтями в бёдра. Ей хотелось снова ненавидеть весь мир, желать смерти Малфою, оправдать все свои поступки тем мраком, в который превратилась её искалеченная душа. Она снова пыталась вернуться в начало, когда сил ей предавало желание отомстить и увидеть отпечатавшееся горе в серых бездонных глазах, но Грейнджер просчиталась. Столько лет собирала пазл воедино, связывая всё красными нитями, чтобы вот так глупо проиграть.

Всё плыло перед глазами, а земля уходила из-под ног, готовя Гермиону к тому, что сейчас её опять ждёт очередной приступ адской боли, но тёплые цепкие руки отрезвили. Гарри всё же обнял её, прижимая к груди, как можно сильнее и не давая выпутаться. Он что-то шептал ей на ухо, а девушка пыталась оттолкнуть его, пока кости не успели превратится в пепел. Она могла поклясться, что просто начала гореть в костре собственных тёмных и кровожадных надежд.

— Он был там, Гарри! — снова закричала Грейнджер. — Он нашёл меня, но просто ушёл! Он оставил меня там, пока я лежала и умирала, а после продолжал издеваться надо мной! Я плакала! Я плакала, пока он уходил, оставляя меня!

— Прости меня, Гермиона, — он всё так же крепко прижимал её к себе. — Я оставил тебя один-на-один с этим, и даже не постарался узнать, что с тобой случилось… Я так виноват перед тобой, моя хорошая… Я обещал, что буду рядом, а оказалось, что я был так далеко от тебя…

Сил в руках становилось всё меньше, а она перестала вырываться их рук Поттера. Теперь эти касания казались спасительным кругом, потому что они были тёплыми — они были родными, совсем не такими, как те касания чужих рук в Выручай-комнате. Возможно, что именно таких ей не хватило в своё время, чтобы приостановить процесс ужасного преображения.

— Ты не виноват, — прошептала в ответ Гермиона. — Никто не виноват, Гарри. Я все эти годы винила его в том, что он сделал меня такой, но нет. Я сама с собой это сделала, он лишь подтолкнул меня к этому безумию.

— Они остались безнаказанными…

— Они поплатились за всё, Гарри, — девушка отстранилась от него. — Ты просто услышь меня, а потом скажи — есть ли в тебе ещё хоть капля желания остаться со мной?

Гермиона внимательно посмотрела на него, продолжая дрожать, но знала, что в этот раз дала другу чётко понять, что он должен услышать её. Не просто обнять, упустив всё сказанное или снова увидеть в ней лишь жертву, а услышать, потому что она сказала достаточно, чтобы Поттер навсегда ушёл, а если и захотел вернуться, то лишь с аврорами. В Мэноре был один-единственный преступник, которому полагалось отправиться в Азкабан без суда и следствия.

— Чтобы понять художника, нужно изучить его творчество, — спустя несколько минут ответил брюнет. — Я буду с тобой до последнего, Гермиона. И да, я всегда видел проблески этой правды, но мне хотелось верить в то, что ты говоришь.

Их дружба была настоящей — от самого конца и до этого момента. Они верили в образы друг друга, хотя видели настоящие тени, которые были искажены. Между ними не было клятв на крови или Непреложных обетов, но было что-то гораздо сильнее и важнее — родство душ и сердец. Поттер мог бесконечное количество раз срываться на неё, говорить в порыве злости болезненные слова, но всегда возвращался к ней. Грейнджер лгала много лет, оправдывая это благими намерениями, считала, что может справиться и без его поддержки, но в конечном итоге плакала, стоя перед ним на коленях.

Если её любовь к Малфою была извращённой и патологически неправильной, то и чувства к Гарри были тоже не особо здоровыми. Такой была жизнь: без идеально продуманных сценариев, фальшиво красивых картинок и исключительно положительных исходов. Они все были живыми людьми, которые способны на любовь, месть, верность, предательство и искренность.

Искренняя любовь. Искреннее желание отомстить. Искренне собачья верность. Искренность во всём — от начала и до самого конца.

— Ты просила дать разрешение на визит в Мэнор тех, с кем встречался Малфой на кануне смерти Астории и Скорпиуса, — монотонно и ровно сказал Гарри. — Тео и Пэнси. Дафна Гринграсс. Терри Бутт. Ты не подала ещё одно прошение, Гермиона.

Теперь она понимала, что Гарри действительно знал и видел куда больше, но просто продолжал наблюдать за этим со стороны. Он просто хотел её спасти, несмотря ни на что, потому что обещал ей это спасение, даже ценой собственной жизни.

— Ты знал, — она сглотнула и опустила глаза.

— Я сомневался до сегодняшнего дня, — Поттер протянул ей руку. — Все наши действия имеют свои последствия, но ничего с этим не поделать. Иногда я делаю вещи, которые не должен.

— Тогда тебе не обязательно протягивать мне руку. Я пойму тебя, Гарри. Я бы не протянула себе руку.

— Поэтому это делаю я, Гермиона. Мы всё ещё можем уйти.

— Когда много думаешь о нём, видишь его, живёшь с ним, начинаешь вроде чувствовать его изнутри, — томно начала Грейнджер. — Перестаёшь постоянно его ненавидеть, как ни трудно в это поверить. Потом даже начинаешь беспокоиться, хочешь уделить ему внимание. Возможно, что именно это и есть любовь, а возможно, что это моё безумие вырвалось наружу. Я не уйду, Гарри.

Это было тяжело, но они поговорили. Столько недосказанностей ещё осталось, но они уже казались не столь важными, потому что Гермиона рассказала то, с чего всё началось, и на чём закончилось. Единственным не угасающим чувством, которое у неё было — это любовь. Очень своеобразная, почти такая же, как и у самого Малфоя, но это была она. Их любовь должна была быть с ароматом полевых цветов и весенней свежести, но всё было иначе. Там были слёзы, кровь, шрамы, ссадины и постоянная душная боль — у них никогда не было просто и легко.

— Я бы хотела побыть одна, если ты не против, — Гермиона снова посмотрела ему в глаза. — Я очень устала.

— Конечно. Тебе стоит отдохнуть.

Он мог сейчас уйти навсегда, прислушавшись к шёпоту совести, но Грейнджер знала, что он послушает сердце, потому что это — Гарри Поттер. И нет, она вовсе не собиралась пользоваться его добротой, потому что готова была сдаться хоть сейчас. Возможно, что когда придёт время, то ей ещё придётся уговорить Гарри сделать последний ход в этой партии.

Двери закрылись, а Гермиона осталась наедине с образовавшейся внутри пустотой. Ею овладело странное безразличие — она больше ничему не удивлялась. Вокруг была лишь звенящая тишина, как на дне самого глубокого океана. Девушка села в кресло, где сидел Гарри, тупо уставившись в одну точку, проведя в неизменной позе несколько часов. В голове не было никаких мыслей, сердце не вырывалось из груди, а руки больше не дрожали. Лишь разгорячённые шрамы напоминали о том, как было больно во время разговора с Гарри, но и этот пожар вскоре потух.

Осталась только Гермиона, которая смогла принять свою боль. Не то, чтобы теперь можно было переворачивать страницу, заявляя, что дальше всё будет хорошо, но и это чувство было ново. Казалось, что в неё спустили целую обойму пуль, но они не прошли навылет, а остались внутри, затыкая дыры. Будто бы сами же спасали от смертельных ранений — сомнительный, но всё же способ выжить.

Она просидела так до позднего вечера, после чего переоделась и посмотрела на себя в зеркало. Было видно, как изменилось её лицо — это было вовсе не из-за возраста, это была постоянная боль. Пустые карие глаза, сухие искусанные губы, тёмные круги под глазами, слишком выпирающие ключицы и неестественно мертвецки-бледная кожа. Если бы Гермиона уделяла себе намного больше внимания, как это было в Америке, то и сейчас бы она выглядела лучше. Девушка сосредоточилась на том, что чувствовала, а не на том, как выглядела.

Красное атласное платье ниже колен на тонких бретелях. Лакированные чёрные лодочки и серебряная цепочка на шее с кулоном в виде полумесяца. Так не одеваются для того, чтобы спуститься на первый этаж семейного поместья чужой семьи, но Гермиона знала, куда направляется. Она сжала палочку в правой руке и выдохнула, когда оказалась перед большими запертыми дверями. Не было дрожи в ногах, только левое предплечье немного побаливало — оно и не удивительно, ведь тот кинжал не был простым. И даже, если бы Грейнджер когда-то решилась убрать все шрамы со своего тела, то один бы всё равно остался навсегда.

В Англии на неё вывалились все воспоминания, но оставалось ещё одно, которое странным образом покорно дожидалось своей очереди в самом углу настежь открытого шкафа. Гермиона решила не дожидаться, пока и оно решит внезапно выползти, оглушив битой по голове. Раз вся игра теперь шла наперекосяк, то что мешало ей играть не по правилам, тем более, что Грейнджер сама их прописала.

Белые деревянные двери распахнулись, открыв её взору ту самую гостиную Малфой-Мэнора, в которой точно так же остался кусочек её души. Ещё один незапланированный крестраж, который не смог прижиться в этом мире, как и все предыдущие.

Тут сделали ремонт, и уже ничего не выглядело так, как в тот день, но этого и не требовалось. Гермиона и без этого всё отлично помнила, и казалось, что до сих пор видела лужицу собственной крови посреди комнаты. На потолке была новая люстра — намного меньше, чем та, которую Добби обрушил на Беллу, но тоже весьма красивая. В камине не горел огонь, и скорее всего, что сюда даже никто не заходил — слишком пусто тут было. Гостиная казалась стерильной и необжитой.

— Я знал, что ты рано или поздно придёшь сюда, — за спиной появился Малфой. — Обычно эти двери были закрыты, но я попросил эльфов больше не закрывать их с тех пор, как ты переехала в Мэнор.

— Почему ты тогда нас не сдал? — она не повернулась к нему, приблизившись к камину. — Ты точно знал, что это мы.

— Я не сдал тебя, Грейнджер, а на твоих дружков мне было плевать.

— Я так ждала этих слов от тебя тогда. Всех этих слов, что были сказаны мне потом, Малфой, — Гермиона почувствовала, как глаза защипало от слёз. — Я стою сейчас тут, в гостиной, где твоя тётка вырезала на моём предплечье гнусное напоминание о том, кто я такая. Спустя много лет после всего, что со мной случилось. В платье ненавистного цвета, с кулоном на шее в виде полумесяца, потому я — красива, как луна.

— Ты смело можешь считать себя победительницей.

— Нет, — она провела пальцами по белой пустой вазе. — Это совсем не так, Малфой. Жизнь для ненависти коротка, но я всё равно тебя ненавидела. Мне говорили, что нужно видеть свет в конце тоннеля, а я видела лишь адское пламя. Я летела в ад и наслаждалась этим полётом. Ты всё ещё уверен в том, что я — победительница?

— Того, кто способен любить всё ещё можно спасти, Грейнджер. Твоя душа очень красива, несмотря на то, что изранена, — Драко подошёл к ней вплотную. — Я не хотел, чтоб это случилось с тобой. Я презираю грубость.

— Тоже, но разве совершать убийства — это не грубость?

— Я всегда буду виноват. Не перед небом или законом, а перед тобой. Но и ты лучше остальных знаешь, что любое убийство совершается во имя чего-то.

Она задала этот вопрос не ему, а себе, но Малфой снова принял всё на свой счёт. Гермиона повернулась к нему лицом, чтобы в очередной раз утонуть в омуте его серых глаз, давая своему сердцу свободу, в которой оно так нуждалось. С ней случилось уже достаточно всего, что доказало никчёмность жизни и желания ненавидеть — времени осталось слишком мало для того, чтобы перечить своим чувствам.

Суд, который должен был стать ключевым звеном в её плане — станет последним, а после она уедет в Америку и сделает то, на что не решалась все эти годы. Гермиона так боялась лишиться своих воспоминаний, но убедилась в том, что лучше не узнавать своё отражение, чем всё время ждать нового удара в самое сердце. Ей больше не нужна эта память.

— Боюсь, что оправдать убийство собственных родителей я не смогу, Малфой, — она сжала руки в кулаки. — Для этого нужно то, чего у меня нет.

— Что бы ты сделала, если бы перед тобой была моя мать, а где-то остались твои родители, связанные прочными нитями. Жизнь на жизнь, Грейнджер. Выбрала бы ли ты мою мать, пустив своих родителей в расход?

Тишина. Гробовая тишина, в которой можно было расслышать крики гриффиндорки, над которой нависала безумная Беллатриса. Малфой внимательно смотрел на неё, а она даже не могла отвернуться, всё ещё слыша его голос.

— Я убил только твою мать, потому что она попросила меня, Грейнджер, — глухо выдал Драко. — Она знала, что ей не выжить. Она боялась, что с ней поступят так же, как с твоим отцом — будут пытать, отрезая по живому пальцы, выдирая зубы и ковыряясь ножом в животе. Я сделал это быстро — она падала уже мёртвой. И нет, я не пытаюсь оправдать себя в твоих глазах. Выбор есть всегда, но не всегда этот выбор лёгкий. Прости, но я выбрал жизнь своей матери.

Её сердце начало пропускать удары, но она продолжала смотреть в его глаза. Малфой не лгал ей, потому что всегда был искренним с ней. И в ненависти, и в гневе, и даже в любви. Гермиона вспоминала свою мать, которая недавно ей приснилась — она улыбалась и говорила, что понимает её. Ей должно было быть сейчас невыносимо больно, как в тот момент, когда Драко перенёс её к могиле родителей, но вместо этого было просто пусто на душе. Такое чувство, будто бы её душу уже выпотрошили до такой степени, что ничего больше ранить не сможет.

Или дело было в том, что это оправдывало Малфоя в её глазах. Он был прав — выбор есть всегда, но простым он бывает крайне редко. Гермиона тоже выбрала бы смерть Нарциссы или кого угодно, лишь бы сохранить жизнь своих родителей. Она была готова на всё, ради мести за них, а что уже говорить, если бы дело коснулось сохранности их жизни?

— У меня должна была родиться дочь, и мы с Асторией знали, какое имя у неё будет — Хизер Малфой.

— Я знаю, Драко, — она оттолкнула его в сторону. — Хизер Джейн Малфой.

Она не знала, что делала тут. Он оставил ей записку с просьбой прийти, а Гермиона не могла отказать. Тогда она ещё не знала, что он попросит её о встрече дважды: сегодня и через год, когда суд признает его виновным, а он не станет отрицать того, что причастен к убийству её родителей. У них никогда история не будет простой, потому что так было предначертано.

— Ты — человек очень твердый, не правда ли, Грейнджер? — он появился у неё за спиной, держа руки в карманах. — Всё же пришла.

— Не кремень.

— И тебе ненавистна мысль, что ты такая же, как все. Это тебя уязвляет. Еще бы! Нет, ты совсем не как все, Грейнджер. Ты только боишься быть такой.

— Зачем ты мне это говоришь, Малфой? Зачем позвал сюда? Я думала, что у Слизерина есть дела куда поинтереснее в первый день в Хогвартсе, чем посиделки с грязнокровками на квиддичном поле.

— При свете луны, — учтиво добавил Малфой.

— Я ненавижу луну, — грубо ответила Гермиона. — Так что тебе нужно?

— Когда-то ты появишься передо мной, облачённая в красное красивое платье, и скажешь, что ты красива, как луна, потому что сможешь перешагнуть через всё это, а я снова буду тобой восхищаться. Ты не такая, как все. Точно нет.

— Отлично поговорили. Спасибо за минуту философии, — она встала с трибуны и отряхнула джинсы. — Буду считать, что ты был просто слишком пьян.

— Любовь требует забытья в чувствах, а ненависть — концентрации для просчета действий, — продолжил блондин. — Я не знаю, что будет дальше, но уверен, что у тебя всё получится, Грейнджер.

Ей не хватило сил для того, чтобы сконцентрироваться, и она забылась. Похоже, что они действительно были похожи больше, чем думали. У каждого из них сегодня был своеобразный «день правды». Она приоткрыла завесу тайны для Поттера, а Малфой решил рассказать ей немного правды.

Гермиона могла оправдывать убийц, но в своё время не смогла оправдать Малфоя. А вот для неё оправдания не существовало, и вряд ли бы Драко смог когда-то его найти. Пока что на стороне Грейнджер был лишь Поттер — на нём список начинался, на нём он и заканчивался, потому что другого адвоката у неё никогда не было, нет, и не будет.

Она появилась перед ним в красном платье и с луной на шее, а он действительно восхищался. Только тут следовало опасаться и бежать от того безумия, которое горело внутри Гермионы, уничтожая всё на всём пути.

Никто не может досконально знать человека, не будучи разве что в него влюбленным. Благодаря этой любви мы видим потенциал в своих любимых, благодаря этой любви позволяем своим любимым увидеть в себе этот потенциал. В выражении этой любви потенциал наших любимых и реализуется. Эти оба видели потенциал в друг друге, но не могли распознать очевидного. Гермиона все эти годы не видела очевидного, а ведь стоило просто допустить, что Малфой мог оказаться заложником ситуации, потому что в то время заложниками были все. А Драко не видел в той, кем почему-то продолжал восхищаться, всей этой тёмной порочности.

Психопаты не безумны. Они прекрасно знают, что делают и какие от этого будут последствия. Вот и Грейнджер знала, что будет дальше и что её ждало, пусть и облажалась по многим пунктам своего собственного плана.

========== Глава 23 ==========

Комментарий к Глава 23

Мы можем обсудить с вами главы в моём тг-канале.🤍

https://t.me/feralocean

Тебя влечет в сторону тьмы, но тебя влечет и ко мне.Август, 2008.

Малфой ждал начала судебного заседания в камере, от которой успел отвыкнуть, а Гермиона и Нарцисса сидели у дверей Зала №10. Иногда всё это походило на плохую шутку, когда дороги вновь приводили её снова сюда, чтобы снова вспомнить переломный момент истории, но как оказалось, история эта была переломана вдоль и поперек. Её бы ничего уже не могло спасти или исправить, но Грейнджер продолжала на что-то надеяться: как не на силу мести, так на то, что отступить ещё можно.

Она просматривала свои записи, пытаясь принять в голове очень важное решение для себя, но пульсирующая боль в висках не давала сосредоточиться. Ей не удалось вчера взвесить все «за» и «против», будто бы Гермиона ждала, что всё разрешится само. Миссис Малфой всё утро была на нервах, ежеминутно боролась с желанием поговорить с адвокатом своего сына, но их разговор ограничился лишь утренним приветствием. Женщина переживала, но вряд ли догадывалась, что куда сильнее переживала сейчас Гермиона, которая не знала, как взять все свои эмоции под стальной контроль. Вчерашний разговор с Гарри, а потом и с Драко, опустошили её до предела, оставив лишь малость сил для сегодняшнего дня.

Мимо проходящие министерские служащие кивали ей, узнав к ней ту самую Гермиону Грейнджер, а она в ответ лишь улыбалась, не проронив ни слова. Только за улыбкой этой скрывался какой-то душевный надлом. Новый.

Колдографии и статьи с упоминанием её имени были частым явлением в Америке, да и в Англии она успела прославиться, взявшись за дело Малфоя, но вот сегодня ей хотелось стать безликой — слиться с толпой, скрыть своё лицо и перестать быть Гермионой Джин Грейнджер. Она хотела просто на миг узнать, каково это — быть кем-то другим, с другой судьбой и совершенно нормальной жизнью. Но ей такая роскошь была непозволительна, потому что всё уже было давно известно.

Когда-то эти таблетки точно убьют её, но она подумала об этом, когда уже выпила три сразу, запив это глотком холодной воды. Вряд ли они ей помогали, но Гермиона продолжала закидываться ими, как паршивый наркоман, который без дозы света белого не видел. Девушка подождала десять минут, а после вышла со спальни, прижав к груди блокнот — ей не требовалось записывать показания Малфоя, но это помогало немного отвлечься от закрадывающихся в голову мыслей.

— Ты снова меня удивляешь, — тихо проговорил Драко, когда она без стука зашла в его спальню. — Я думал, что ты видеть меня не захочешь, а ты решила снова провести допрос. Ну что же, давай поговорим.

Ей действительно было всё ещё не по себе после того, как она увидела могилу своих родителей, но Грейнджер не хотела думать о том, почему Малфой перенёс её туда. Она не стала искать в голове ответы на волнующие вопросы, решив, что и Драко она их не задаст. Её уже не должно было хоть что-то удивлять, потому что они оба были безумными в своих решениях и действиях. Разница была лишь в том, что Гермиона начала принимать своё безумие, а Малфой ещё не догадывался о своём. Наверное.

— Я не знаю, почему слушание перенесли, но считаю, что всё, что случается — не просто так, поэтому нам действительно стоит поговорить, — Гермиона говорила через ком в горле. — Очередное судебное заседание ничего не даст, кроме того, что дело снова затянется. Веские доказательства Визенгамота просто развалятся после заключения Януса Тики.

— Хорошо.

— Ты говоришь о том, что пытаешься закрыть свои воспоминания о той ночи в самый дальний ящик, но при том тебе абсолютно всё равно на исход этого дела.

— А чего ты ждала, Грейнджер? Что я буду с бубном плясать и в волшебный шар заглядывать? Я рад, что есть люди, которые верят в мою невиновность, но мне от этого не холодно и не жарко — мне всё равно.

— Пустовато внутри, да? — девушка села на кровать, чтобы быть подальше от Малфоя. — Я знаю это чувство.

От простыни чувствовалось тепло — он встал с кровати буквально за миг до того, как она вошла в спальню. Его тепло было другим: леденящее душу, острое и немного болезненное. Гермиона одёрнула руку, положив её на колено, чтобы избавиться от зарождающегося чувства былой ностальгии, которую сложно было назвать приятной. Обычно, когда она чувствовала тепло Малфоя, то в след за этим прилетала очередная стрела в сердце — очень ядовитая, и далеко не от Амура.

— Очень жалкое, но весьма уничтожающее чувство, — Малфой достал из вазы белую розу. — Ты не любишь цветы?

— Ненавижу, — коротко ответила Гермиона. — Астория любила гортензии, а не розы.

Драко посмотрел на неё, а она отвернулась, когда поняла, что сказала кое-что неуместное. Это было слишком неаккуратно и глупо.

— Ты любила полевые цветы, — он оторвал несколько лепестков от бутона. — Говорила, что самый верный способ заставить кого-то улыбаться — это подарить букет полевых цветов.

Она молча вышла с его спальни, так ничего и не записав в рабочий блокнот, а когда вернулась к себе, то достала из-под кровати старый потёртый ежедневник.

19 сентября, 1993 год.

Это был не Рон, и не Гарри. Они даже не помнят о том, что я люблю полевые цветы, но этот букет так прекрасен.

Она совсем не смотрела на Нарциссу, а только себе под ноги, продолжая думать о том вечере, будто бы в нём было что-то слишком важное. Никто, возможно, и не увидел бы в этом диалоге чего-то невероятного, но вот Гермиона и Драко сказали друг другу значительно больше в этот вечер, чем за всю свою жизнь. Они признались друг другу, не сказав ничего конкретного.

Грейнджер встала за трибуну, пропуская мимо ушей какие-то вопросы судей, и совсем не обращая внимания на волнение миссис Малфой, которая побледнела до предела, снова оказавшись в зале суда.

— Закрытое судебное слушание от девятого августа две тысячи восьмого года в связи с новоявленными фактами в деле Драко Люциуса Малфоя, объявляется открытым, — звук молотка вырвал её из воспоминания и ступора. — Мисс Грейнджер, прошу Вас.

В голове было пусто и помогало лишь то, что под руками были её записи, с детально прописанной речью. Гермиона была трудоголиком до мозга костей, даже когда дело было таким складным и шитое белыми нитками. Сегодня даже Огден был, на удивление, весьма вежливым, будто бы прибывал в нужном расположении духа — всё было так неправильно: начиная от милого старика-судьи и заканчивая тем, что Грейнджер пыталась до сих пор оставаться адвокатом Малфоя вместо того, чтобы просто бесследно исчезнуть из Мэнора, словно её там никогда и не было.

— Спасибо, господин судья, — прокашлялась девушка. — Двадцать первого июля я получила разрешение от Министра на привлечение к делу мистера Януса Тики, который является ведущим специалистом больницы Святого Мунго в области чар памяти и разума. В присутствии мистера Гарри Поттера — главного аврора, мой подзащитный был введён в состояния гипноза.

— Не считаете ли Вы, мисс Грейнджер, что гипноз — это не совсем подходящая процедура для магического мира? — раздался женский голос одной из судей. — Я понимаю, что было получено разрешение, что присутствовал мистер Поттер, и уж тем более, я не сомневаюсь в компетентности мистера Тики. Я сомневаюсь в том, что гипноз может тягаться с сывороткой правды.

Кто бы мог сомневаться в том, что чересчур консервативная и параноидально правильная Англия не усомнится в столь магловском способе достучаться до правды. Гермиона улыбнулась, перевернув страницу в своих записях, где имелись записи самого Януса. Мужчина любезно согласился более подробно проконсультировать девушку касательно вопроса гипнотерапии, потому что сам не раз сталкивался с непониманием со стороны магического мира.

— Гипноз — это временное состояние, характеризующееся резкой фокусировкой внимания на определённых моментах жизни пациента, — её голос почему-то начал дрожать. — Вопреки распространённым заблуждениям, состояние гипноза не похоже на сон. Это состояние не может быть вызвано против воли, о чём мистер Малфой был предупреждён, и позволил мистеру Тики провести сеанс гипнотерапии. Гипноз увеличивает вероятность проявления ложных воспоминаний, коими и являлись те, которые мой подзащитный дал, будучи под воздействием сыворотки правды.

— Вы могли внушить правду своему подзащитному, мисс Грейнджер, — подключился Огден. — Сыворотка правды оттого так и называется, потому что предназначена для выявление правдивых показаний.

— Могла, но не делала этого, мистер Огден, — её голос становился тише, а по телу начала разливаться странная усталость. — К делу приобщены все мои воспоминания о беседах с мистером Малфоем, чтобы судейская коллегия могла убедиться в том, что ничего компрометирующего и ложного я ему не внушала…

Она пыталась дочитать до конца, но во рту стало сухо, а глаза начали медленно закрываться. Гермиона облизала губы, решив, что сказала достаточно. Несколько пар глаз внимательно наблюдали за ней, ожидая такого же явного напора со стороны адвоката, как во время первого слушания, но Грейнджер молчала. В зале стало так тихо, что девушка слышала собственное учащённое сердцебиение, а ещё она чувствовала, как в спину пристально смотрят серые глаза Малфоя, который заметил, как Гермиона пошатнулась.

— Да, Ваши воспоминания были изучены, мисс Грейнджер, — протянул Огден. — Так же мистер Поттер предал суду свои воспоминания с того дня, когда был проведён сеанс гипнотерапии.

— Судебная практика Европейских магических судов принимает практику использования гипнотерапии, — Гермиона говорила так медленно, что теперь на неё пристально уставились все, кто был в зале. — Если позволите, то я не стану зачитывать все судебные прецеденты, но они приложены к материалам дела. Международная конвенция о мирном сосуществовании маглов и магов утверждает гипноз, как «один из методов извлечения правдивых показаний».

— Мы ознакомились с дополнительными материалами, мисс Грейнджер, — процедил Огден. — Допустим. Что-то ещё?

— Да… — она изо всех сил уцепилась руками в трибуну. — Кроме этого…

— Мисс Грейнджер? — Тиберий привстал со своего места. — Вы в порядке? Возможно, нам стоит прерваться?

Только вот она не успела ответить — Гермиона повалилась с ног, смахивая с трибуны все свои записи. Всё, что девушка успела почувствовать — это облегчение, как будто бы Смерть наконец-то смогла крепко ухватиться за её грудь, выдирая острыми когтями сердце. Не было каких-то туманных образов и ярких воспоминаний из прошлого, абсолютно ничего. Только пустота, лёгкость и чувство свободного полёта. Это было то, за чем она так гналась много лет — желанное облегчение, которое наконец-то выкорчевало острые розы из лёгких, а все шрамы на сердце смогли затянуться.

Тот жестокий март, поселившийся в её душе десять лет назад начал отступление, пропуская тепло и первые солнечные лучи на окраины. Снова поднималась вечерняя благодать, танцуя с сердцем, нежно зазывая в полёт, только вот Гермиона не могла протянуть ей руки. Откуда-то издалека пытался пробиться родной и встревоженный голос, и она разрывалась между желанием остаться тут навсегда или пойти на зов. Всё зашло снова настолько далеко, что Грейнджер чувствовала, как под ногами трещал тонкий лёд, но всё же продолжала бежать, потому что так было неправильно, а это о всей её жизни.

Вся её исковерканная судьба была неправильной: скользкие дорожки, постоянный нервный трепет в груди и желание увидеть одни и те же глаза. Она оправдывала это желанием мести, пока дело было совсем в другом.

Это была история не о месте, не об жестокости или о преступлении и наказании за него. Это история была о любви, которая переплелась с ненавистью, поселившись в двух юных сердцах. Называйте это сказкой, если так угодно, а может, это притча о том, как делать не стоит. Совсем неважно, как это будет когда-то растолковано — важно лишь то, как эти два сердца справлялись с этими чувствами когда-то, и как справиться сейчас, когда стало уже настолько сложно.

***

Гермиона открыла глаза, но тут же взвыла от боли в мышцах. Казалось, что они задеревенели, а сама она пролежала в одном положении не один год. Она попыталась поднять руку, но смогла только вскрикнуть от боли, почувствовав, как начало саднить в горле.

— Ты как? — Малфой схватил её за руку, приподнимаясь со своего места так, что она смогла заметить перед собой силуэт. — Я сейчас позову целителя.

Боль, которая возрастала с каждой секундой возвращала её в реальный мир, где не было места лёгкости и покою. Она закрыла глаза, наивно полагая, что это поможет снова вернуться назад, где не болели шрамы, а каждое движение не приравнивалось к пытке. Гермиона всё ещё не понимала, что с ней произошло и как долго она так пролежала, но осознание того, что рядом сидел Малфой, успокаивало её.

Ей хотелось усмехнуться из-за абсурдности всей сложившейся ситуации. Можно было с лёгкостью поверить в то, что они уже давно умерли, а то что проживали сейчас — это их личный Ад. Так неправильно, но так желанно. Возможно, Гермиона однажды в баре всё-таки продала дьяволу свою душу за бокалом вина?

Если так, то почему она всё ещё болела?

— Не нужно, — прохрипела девушка. — Я долго так? Что случилось?

Когда сил хватило на то, чтобы сфокусировать взгляд на Драко, то она поняла, что они в Мэноре, а сам парень выглядел довольно уставшим. Внутри что-то трещало, как ей казалось, и это было похоже на звук сломанных костей. Гермиона не успела ничего сказать, как расплакалась. Стало всё равно на боль, что сопровождала каждое её микродвижение и на старания Малфоя успокоить её. Так долго и так тщательно она скрывала свою истинную боль, от которой можно было давно уже умереть.

Больше не хотелось касаться блокнота с расписанными подробностями дела бывшего однокурсника; не было сил на то, чтобы отыгрывать свою роль и говорить заранее заготовленные слова. Она устала, и при чём, очень давно, но почему-то пыталась кому-то что-то доказывать.

В первую очередь — себе.

Грейнджер посмотрела на взволнованного Драко, который вытирал платочком слёзы с её бледной кожи, и вдруг, поймала себя на странной мысли.

Ей уже давно не снились кошмары. Она находится в доме, который всплывал в её снах на протяжении многих лет, а рядом сидел человек, которого она так желала ненавидеть, но жизнь менялась совсем в обратную сторону. То, что с самого начала могло показаться ей попыткой самоубийства, теперь больше походило на психотерапию.

Когда-то она изучала имплозивную терапию, считая, что такое мог придумать только самый настоящий мазохист, который на самом деле, никогда не испытывал ничего из того, что могло его травмировать. Гермионе нравилось рыться в мозгах своих подзащитных, применять к ним хитро придуманные психологические приёмы, но теперь было пора применить их к себе. И это пугало её, потому что воображение и мозг искалеченной Грейнджер был куда безумнее, чем все те, что она когда-либо встречала.

Она была самым опасным человеком из тех, кого когда-то встречала, и только сейчас решилась принять эту свою сущность. В ней уживалась не одна Гермиона, а когда они наконец-то решили жить и руководить все вместе, то получилась слишком ядовитая смесь.

— Тебе можно было бы податься работать к Янусу Тики, — она, сцепив зубы, приняла полусидящее положение. — И кажется, что я бы задолжала тебе много денег.

— Ты о чём? — Малфой продолжал держать её за руку, словно это было правильно. — Суд одобрил дальнейшее расследование дела, сняв с меня основную часть обвинений.

— Поразительно, — Гермиона покачала головой. — Я вижу, что ты даже нашёл в себе силы обрадоваться этому.

— Ты восхищаешь, Грейнджер. У тебя хватило сил не только переубедить судей Визенгамота, но и меня.

Глаза снова защипало от слёз, а девушка крепко сжала руку Малфоя, будто бы пыталась таким образом передать ему часть своей боли, чтобы он наконец-то понял, что нечем в ней восхищаться. Всё, благодаря чему она ещё остаётся живой — это сжигающие чувства, которыми её душа наполнялась много лет. Вся желчь, что образовалась в закоулках её внутреннего мира теперь не подталкивала Гермиону к действию, а начинала медленно отравлять.

— Ради чего всё это, Драко? — всхлипывая спросила девушка. — Почему ты мне сейчас говоришь всё то, что я так хотела услышать от тебя много лет назад?

Существовало несколько видов имплозивной терапии. Первый — это в воображении, и Гермиона не смогла с его помощью себе помочь. Такая терапия заключается в том, чтобы в намеренно погрузится в травмирующие воспоминания с целью реинтеграции подавленных эмоций, но Грейнджер так себя только ещё больше травмировала. Из раза в раз, вспоминая о прошлом, ей хотелось вскрыть вены себе или Малфою. Кажется, она выбрала второе.

Возможно, что теперь пришло время испытать второй вид — в реальности. Гермиона же смогла открыто, на сколько это было возможно, поговорить с Гарри. Так может пришло время откровений с Малфоем?

— Я не мог. Я струсил.

— Я любила тебя, Малфой! — она вскочила на ноги, и пошатнувшись вцепилась за прикроватную тумбочку. — Я так сильно и так отчаянно тебя любила, что прощала тебе всё! Блять, да я и сейчас люблю тебя! Да! Да, Малфой! Это херово чувство ни разу меня не отпустило, как бы я не пыталась его перекрыть каким-то другим! Я ненавидела тебя, желала тебе смерти. Я хотела, чтобы ты сдох в муках, но по итогу я стою тут, перед тобой, готова чуть ли ни на колени опуститься, и снова признаюсь тебе в своих чувствах!

Искренность во всём. От самого начала и до самого конца.

— Грейнджер…

— Нет! — Гермиона перебила его. — Сейчас я говорю, Малфой! С нашей самой первой встречи ты научил меня, что такое «быть ненавистной». Каждое твоё слово, каждое твоё движение, каждая твоя ухмылка — ты уничтожал меня. Ломал меня снова и снова, будто бы ждал, пока от меня и мокрого места не останется, а я продолжала идти вперёд. Не просто идти, я бежала по тончайшему льду. За тобой!

Как долго эти слова томились на дне её души? Похоже, что целую вечность, а теперь она не просто кричала, она выплёскивала все свои эмоции, что когда-либо пробуждал в ней этот человек. На её теле и душе было слишком много отпечатков этого человека — она была его местом преступления, за которое Малфой ещё не ответил.

— Правильная любовь не заканчивается смертью и слезами, Гермиона, — его голос был по-прежнему тихим и спокойным. — У неё должен быть утончённый финал, так чтобы у обоих сторон потом остались красивые воспоминания. Наша любовь не может таким похвастаться, потому что никогда не была правильной.

Наша любовь.

Их любовь.

— Но ведь ты не дал даже шанса ей, Малфой, — она села у тумбочки, зарываясь в свои волосы. — Почему? Ты в тайне приносил мне букеты полевых цветов и говорил со мной на квиддичном поле при свете луны, признавался в своём восхищении после признания в том, что убил моих родителей… Почему у нас не было так, как у нормальных людей? Что вообще между нами?

— Любовь — это когда радость и удовольствие, а у нас с тобой зависимость. Это когда страх, нервы и боль. Любовь для нас — это всего лишь жалость к себе, а мы ведь не привыкли себя жалеть, не так ли?

В его словах часть правды, и Гермиона не смела с ней спорить, потому что понимала, что Драко понимает в их взаимоотношениях не меньше, чем она сама. Они оба имели полноценное право на эту зависимость, так что же было постыдного в том, что каждый распорядился ею, как считал нужным? Да лишь то, что своими поступками делали больно друг другу.

Теперь их зависимость, что воспринималась как любовь, покоилась на чувстве обиды, унижения, жалости, ненависти и привязанности. Это адская смесь, но похоже, что против никто не был, потому что оба подливали масла в бушующий огонь.

Она — несчастная на протяжениимногих лет, видела в Малфое причины всех своих бедствий и печалей. Долгие годы составляла идеальный план мести, переступая через собственные больные раны, жаждущая настолько сильно ранить своего обидчика, что даже решила не жалеть себя. Гермиона сидела на полу и понимала, что загнала в тупик не Драко, а себя, в первую очередь, потому что именно она сейчас не могла сдержать слёз и снова признавалась в любви своему палачу. Она так долго искала причину, чтобы наконец-то отпустить гильотину над его шеей, что увлеклась, и заняла место жертвы. Опять приняла удар на себя.

Свой же.

Он — человек, утративший свою семью, но почему-то стоящий перед ней, сдерживая порывы обнять ту, которую так долго ломал. Малфой не собирался оправдываться и говорить о том, что их ждёт прекрасное светлое будущее, потому что знал, что это не для их истории. Он не особо отличался счастливой участью в этой жизни, если так кому-то вдруг показалось. Его жизнь пошла не по плану в тот самый момент, когда Драко смог себе признаться в слабости к этой веснушчатой всезнайке с Гриффиндора, но вот отец уготовил для него совершенно другую участь. Всё его существование — это клетка, с которой выбраться он не смог: сначала из-за уважения и любви к отцу, потом — из-за собственной трусости и загнанности в угол, а после — свыкся со своим положением.

Вот таким бракованным дуэтом они и стали много лет назад, и оставались им и сейчас.

— Я не заслужила всего этого, — прошептала девушка. — Ничего из всего этого, Малфой… Мы не заслужили.

— Я любил тебя не меньше, — Драко опустился перед ней на колени. — Я так же готов стоять перед тобой на коленях, но это уже ничего не изменит. Ты знаешь не хуже меня, что при самых лучших раскладах эта любовь не выжила бы. Она бы даже не дожила до утра, я даже не стану заикаться за всю жизнь.

— Но мы же вот… — она протянула ему руку. — Мы же рядом… Ты и я…

Чужие голоса в её голове становились всё громче, перекрикивая её жалкие всхлипывания. Гермиона хотела замолчать, только вот говорило само сердце. Она понимала, что это самая абсурдная минута всего её существования — сделано слишком много ходов в этой жестокой игре, и никакого «ты и я» уже быть не могло.

Грейнджер ждала, пока Малфой протянет руку в ответ. Она пыталась себя убедить в том, что ещё можно переиграть сценарий, что они могли бы убежать вместе с этого города и от этой жизни. Ведь каждый человек заслуживал счастье, так чем они хуже? Пройдёт много лет, много жизней, но Гермиона всегда будет бежать за Драко, сколько бы терний на пути к звёздам ей не встретилось. Всегда останется аромат полевых цветов на её руках и навязчивая весенняя свежесть, но и её чувства к этому человеку останутся такими же неизменными.

И он протянул ей руку, но стало только больнее.

— Это безумие, — тихо сказал Драко. — Но ты же и сама это знаешь.

За его спиной мелькнул женский силуэт, а лёгкие девушки сжались до предела. Было ещё то, что хранилось где-то в подсознании, а теперь его сдержать уже было невозможно.

— И в нём нет дна, потому что внутри годами идёт война, — Гермиона вырвала руку и встала с пола. — Я пыталась тебя ненавидеть, но не смогла. Это так неправильно, так сложно…

Её руки стали липкими, ладошки вспотели, но её бросило в жар. Грейнджер посмотрела на свои руки и с криком выбежала из комнаты. Пока Малфой видел лишь страх на бледном лице, то Гермиона видела кровь на своих руках. Им действительно не светил счастливый конец, потому что она самолично его перечеркнула несколько месяцев назад.

Девушка аппарировала туда, где ей бы могли помочь, если такое возможно. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих, а что, если ты уже утонул? И теперь нужно вытаскивать твоё тело со дна глубоко океана разрывающих чувств и эмоций.

— Гермиона? — Гарри кинулся к девушке, которая появилась посреди гостиной, рухнув с ног. — Что случилось? Я думал, что ты ещё спишь. Я же попросил Малфоя, чтобы он мне написал, когда…

— Это я их убила, Гарри! — её крик сочился сумасшествием. — Малфой не убивал свою жену и ребёнка, потому что это сделала я!

Брюнет крепко обнял подругу, поглаживая её волосы, пока та продолжала истерический кричать. Её разрывало на мелкие части, на миллионы атомов, но только вот боль не угасала. Все стены, все перегородки — всё, что выстраивалось годами, что её сознание нагородило под коркой головного мозга — всё это разрушалось. Оно просто обваливалось, как после мощного землетрясения, не давая шанса хоть чему-то уцелеть. Все её личности метались со стороны в сторону, не зная правильного ответа на главный вопрос: «А кто теперь за главную?»

Её тьма обрушилась на последний лучик света, который дарил мизерную надежду. Ей действительно стоило бежать тогда, когда Поттер предлагал, но она понадеялась на этот лучик, но тьмы было гораздо больше. Жизнь превратила её в жестокую, бездушную, алчную и мстительную машину, которая была готова на убийство. Это был сокрушительный удар, после которого оправиться уже было нельзя. Даже дементору не под силу причинить ей боль своим поцелуем — скорее всего, что тот сам познает смерть, как распробует вкус её души.

Когда на неё обрушилось насилие, она думала только о том, чтобы спастись. Но, дойдя до последней черты, когда жизнь начала уплывать между пальцами, после суда 1998-го, словно лодка от берега, Гермиона начала хвататься за смерть, как за спасательный трос, в котором и было её избавление: просто уцепись покрепче и дай унести себя далеко-далеко от того места. Ведь она хотела, а потом решила уцепиться за смерть тех, кто мог бы быть дорог её обидчику.

Грейнджер уцепилась за смерть Астории и Скорпиуса. Много долгих ночей потратила на то, чтобы выстроить идеальное убийство — ей ли не знать всё об правильном преступлении, а на утро не могла разобрать связь красных нитей на стене. Ей бы стоило уже тогда прислушаться к Скарлетт, а теперь было слишком поздно.

Жизнь — это сплошная, а Гермиона то и дело её пересекала в неположенные местах, но оставалась безнаказанной. Так могло бы показаться.

Гарри продолжал её обнимать, не проронив ни слова, а Грейнджер боялась хоть что-то услышать из его уст. Где-то глубоко внутри она точно знала, что Поттер уже и не сомневался в её вине — так много всего было сказано и сделано, что её вина была очевидной. Возможно, что Гермиона могла бы получить титул той, что была последней, кто умела лгать. Так искусно и мастерски, что её до сих ещё не обвинили в этом жестоком убийстве, потому что идеальным оно точно не было.

Вот к чему может привести молчание и надежды на то, что ты сама со всем справишься.

— Я всегда буду рядом, — прошептал Гарри, отдаляясь от неё, чтобы посмотреть в глаза. — Слышишь, Гермиона? Всегда.

— Но я… — ей не хватало воздуха. — Я же… Убила… Я…

— Сначала человек убивает что-то в себе, потом он начинает убивать других. Твой поступок нельзя оправдать, но если ты что-то и говорила о нездоровой любви к Малфою, то значит, и моя дружба к тебе нездоровая, Гермиона, — он провёл большим пальцем по щеке, смахивая слезу. — Никогда не думай, что мои слова пустые. Я много чего говорил тебе, но я всегда буду рядом, чтобы не случилось. В тебе убили достаточно много, чтобы ты убила в ответ…

Это был ответ не аврора, не Гарри Поттера — это был ответ её лучшего друга, у которого не было никогда ближе неё. Такими они не были, такими они стали — такими их сделала их жизнь. В мире нет абсолютно счастливых людей, и даже Поттер таким не был. Оттого-то они и живые, потому что способны и на любовь, и на ложь, и на самопожертвования, и даже на убийство из-за ненависти.

— Мы со всем справимся, моя хорошая, — он улыбнулся ей, будто бы искренне верил в это.

Всё, что у них теперь оставалось — это искренность. Одна на всех.

========== Глава 24 ==========

Падение обязательно будет.

Сентябрь, 2008.

Уютный деревянный домик в природе Корка в такой тёплый и прекрасный сентябрь — это совсем не то, на что она заслуживала. Гермиона сидела в плетённом кресле на крыльце, укутавшись в плед серого цвета, а на столике рядом стояла чашка уже с холодным чаем. Ей явно требовалось выпить что-то гораздо крепче чая, но спорить с Поттером она не стала. В ней не осталось сил абсолютно ни на что.

Только сейчас Грейнджер задумалась о том, что никогда не заглядывала в своё будущее — никогда даже не пыталась себе представить свою жизнь после того, как все красные ниточки будут сожжены. Неужели можно было поверить в призрачные надежды на то, что ей резко станет легче и она со спокойной душой сможет вернуться в Америку? Наверное, сила ненависти были слишком велика, но не больше чёртовой любви. Гермиона почувствовала, как по щеке скатилась слеза.

— Ты как? — Гарри сел на корточки перед ней, касаясь руками её колен. — Как чувствуешь себя?

— Ты накачал меня какой-то дрянью, что я чувствую себя, как живой труп, — бесцветно протянула девушка. — Я даже не хочу знать, что это такое…

— Прости, — брюнет не сводил с неё глаз. — Мне пришлось прибегнуть к этому. Не будь ты в состоянии «овоща», то я не мог бы ручаться за твою жизнь.

— А есть смысл за неё ручаться? Кому она нужна? — Гермиона слабо усмехнулась. — Ты так яростно отстаивал свою позицию о том, что я тебе лгала и стала другой, а теперь сидишь передо мной на коленях, пытаясь спасти мою никчёмную жизнь. Жизнь убийцы, Гарри… Нет, ты не подумай, я не стараюсь сейчас как-то вызвать твою жалость, это скорее насмешка над собой же.

У неё и не было мыслей о жалости, лишь презрение. Кажется, одна из её личностей, которая отвечала за «мясо», просто ушла в тень, уступив место какому-то новому альтер-эго. Гермиона снова вспомнила о Скарлетт, и с глаз сорвалась новая порция слёз.

Ведь ей говорили все, предупреждали и пытались удержать от падения в бездонную пропасть, но Грейнджер была такой самонадеянной. Она слепо следовала за своей ненавистью, думая только о том, как увидит страх и боль в глазах Малфоя, но по итогу напоролось на лезвие собственного ножа. Гермиона действительно больно ранила Драко, и знала об этом, пусть тот и почти не рассказывал об этом. Настолько больно, что сама чувствовала эту боль — их чёртова связь. И речь сейчас была далеко не о связывающем заклинании между поручителем свободы и заключённым.

— Ты больше не его адвокат, — Поттер проигнорировал все её вопросы. — Ты отстранена от дела из-за плохого состояния здоровья. Малфой будет продолжать оставаться под магическим домашним арестом в Мэноре, но и поручитель больше ему не требуется, так как большая часть обвинений были сняты.

— Я прям честно отработала свой чек, — съязвила Гермиона.

— Тебе нужно просто забыть об этом… Я думал над тем, чтобы частично лишить тебя воспоминаний. Это самое разумное решение, но выбор только за тобой. Я не могу бесконечно держать тебя на этой «дряни», как ты выразилась, а без неё ты снова почувствуешь боль.

— Предлагаешь начать жизнь с чистого листа?

— Это я предложил, — на крыльце появился Блейз, который всё это время стоял за стеклянной дверью, наблюдая за Поттером и Грейнджер. — Привет, Гермиона.

— Привет, Забини.

— Я оставлю вас, — Гарри поцеловал её в лоб и вернулся в дом.

Девушка медленно повернула голову, наблюдая за удаляющейся фигурой лучшего друга. Она точно знала, что ей сейчас невыносимо больно, но эта боль была надёжно заперта, до определённого момента. Блейз подтянул ещё одно кресло и сел рядом, дожидаясь пока Грейнджер начнёт разговор.

— Наверное, мне было бы интересно узнать, как ты тут оказался… Я не знаю, что мне сейчас интересно.

— Я сам пришёл к Поттеру, когда не застал тебя в Мэноре. Ко мне дошли слухи, что ты потеряла сознание во время судебного заседания, а когда тебя не оказалась в поместье, то я и подумал, что он может знать, где ты.

— Он остался со мной, Блейз. Ты можешь себе это представить?

— Могу, потому что он — твой друг. Настоящий лучший друг.

— У меня даже дружба — это какая-то больная зависимость. Похоже, что вся моя чёртова жизнь — это что-то не от нормального мира.

— Не бывает здоровых людей, Гермиона. Бывают лишь те, кто пытается казаться нормальным и здоровым, а бывают такие, как мы, которые не стесняются своего безумия.

— Не нужно говорить со мной так, словно я просто разбила набор дорогой посуды, — девушка сверкнула карими глазами в сторону мулата. — Вы носитесь со мной, как с писанной торбой в то время, когда я жестоко расправилась с невиновными людьми. С беременной женщиной и ребёнком! И ещё с некоторыми людьми.

Ей не хватало сил на то, чтобы самостоятельно встать, но что-то внутри уже успело несколько раз перевернуться и больно разбиться. Она нуждалась не в жалости, а в наказании, чтобы достичь той точки, которая так напрашивалась под конец всей истории. Тут не должно было быть каких-то оправданий и размышлений, потому что Гермиона продумывала этот план, пусть и не совсем хорошо это помнила, она вынашивала в себе эту месть. Попадись ей такой подзащитный, и она бы его отмазала, но для себя адвокатом Грейнджер становиться не собиралась.

Ей не нужен был адвокат. Только судья, обвинение и приговор. Без какого-то следствия.

Может быть, когда-то она и пыталась ухватиться за жизнь, желая себе лучшего будущего, но те времена давно остались позади. Гермиона жила намного дольше, отведенного ей срока. Теперь ей было плевать на то, перекрывали ли её боль и страдания её поступок — ей больше не хотелось жить.

— И что ты предлагаешь? Расскажешь всему миру об этом?

— А есть смысл скрывать это? Зачем, Блейз? Зачем ты сидишь тут со мной и пытаешься говорить?

— Нам помогали эти разговоры.

— Да, когда я была жертвой, тогда они нам и помогали. Я не понимаю, разве вас не смущает всё это? Ты знал Асторию, а я убила её! Я будто бы говорю со стенкой.

— Да, Гермиона, ты — убийца. Ты — сволочь и последняя мразь, ничем не отличающаяся от Малфоя, а что дальше? У самых известных серийных маньяков есть родные, которые несмотря ни на что, не отворачиваются от них. Таких мало, но они есть. Почему ты заставляешь меня возненавидеть тебя, когда я на самом деле ненавидел Малфоя?

— Потому что так правильно, Блейз. Мы должны сделать что-то правильное в конце.

Месть — мощный эмоциональный механизм, зовущий человека к действию, и Гермиона попалась на эту удочку. Жажда мести дала лишь временное облегчение, но со временем превратилась в замкнутый круг, в котором Грейнджер чувствовала себя всё хуже. Она достигла той точки этого круга, на котором пришлось разворачиваться и снова проходить путь с самого начала — с того самого начала. Гермиона вновь пережила ненависть, но вернулась по итогу к любви. Или что это такое?

До поры, до времени месть не являлась для неё ошибкой эволюции, а служила очень полезной цели. Она выполняла функцию сдерживающего фактора, который помогал выжить, но это не могло длиться бесконечно. Со сломанными костями и открытыми ранами Гермиона ползла по осколкам своей нормальной жизнь, чтобы расквитаться с убийцей своей человечности. Она переложила на Малфоя самую большую ответственность, но и на себя взяла непосильную роль палача.

— Это дело не закроют без меня, — выдавила из себя Гермиона. — Предлагаешь Малфою до конца жизни сидеть под арестом?

— Это не худший исход для него.

— Я там была под оборотным зельем, а Малфой видел меня, но я подправила все его воспоминания. Когда-то мистер Саламандер подарил мне книгу о чарах разума, и как оказалось, они мне неплохо даются.

— Монтегю не было в городе, когда Драко якобы с ним встречался.

— Не было, — она усмехнулась. — И Гарри это понял только потому что я подбросила ему колдографию, а самое примечательное, что я не помню, как сделала это. Просто знаю, что сделала, но как и когда… Кажется, я подсознательно хотела, чтобы он догадался обо всём.

Только в последние дни её сознание понемногу прояснялось, заполняя недостающие фрагменты большого и очень сложного пазла. Она понимала, почему так получалось и что для этого служило причиной, но толку было об этом говорить? Скарлетт Питерс увидела в ней этот «изъян» намного раньше, но Гермиона это посчитала лишь глупой догадкой. Девушка достаточно много на своей адвокатской практике повидала психов, самых настоящих безумцев, но не думала, что когда-то окажется в их когорте.

Тяжелая эмоциональная травма, полученная в юности, привела её к редкому психическому заболеванию, при котором личность Гермионы разделилась, и теперь в ней жило несколько личностей, которые так и не выходили на свет и не представлялись ей, желая остаться в тени. Грейнджер просто жила себе, временами отключаясь от жизни, а потом обнаруживая, что успела проделать не мало работы. Она списывала это на усталость, на увлеченность работой — на что угодно, но не то, о чём подозревала Скарлетт.

Однако события последних месяцев послужили спусковым крючком к началу катастрофических перемен в её голове. Вдруг она поняла, сколько разных личностей живет внутри неё, и барьеры между этими личностями начали рушиться. Грейнджер смотрела куда-то вдаль, обдумывая всё это и ужасаясь с того, что это — её жизнь.

— Я не согласна на Обливиэйт, — заявила девушка. — Я знаю, что это такое, а с учётом моего нестабильного психического состояния есть большая вероятность того, что он сработает очень и очень криво. Представь, если я вдруг начну новую жизнь, а потом что-то начнёт всплывать.

— Давай поговорим с тобой о том, что ты чувствуешь. Просто поговорим, как тогда в саду Мэнора.

Это был всё тот же Блейз, готовый поставить своё плечо, чтобы Гермиона плакала столько, сколько ей угодно. Не хватало только бутылки огневиски, чтобы хотя бы на миг перенестись на много лет назад. Наверное, это было одно из того, что ещё напоминало о прошлом. Как бы всё могло сложиться, если бы они подружились раньше? Она всё чаще думала о том, как бы всё сложилось, если бы было по-другому.

— Я уже тогда была убийцей.

— Ты говоришь всё только из-за того, что любишь его, — протянул Забини. — Если бы ты по-прежнему ненавидела его, то сейчас бы была довольна своей работой.

— Всё дело в этой чёртовой любви.

— Ты могла бы быть счастлива.

— Я не привыкла быть счастливой, и поэтому не считала счастье чем-то обязательным для себя. Но вместе с тем я не забыла, потому что женщина никогда не забудет свою первую любовь, несмотря на то, как плохо она закончилась. Кажется, тут даже и не думало что-то заканчиваться…

И тишина.

Блейз больше не пытался с ней говорить, а Грейнджер выдохнула с облегчением, что не нужно отвечать на бесполезные и смешные уговоры друга. Они так просидели до вечера, пока не начало темнеть. В доме загорелся свет, а на крыльце появился Гарри.

Гермиона видела его, но казалось, будто бы она наблюдала за всей этой картинкой откуда-то со стороны, словно душа давно покинула тело. Ей бы в действительности хотелось умереть, чтобы получить своё, но это были лишь игры воображения. Она слышала, как внутри между собой ругались все её личности — между ними разгоралась самая настоящая гражданская война. Они обвиняли друг друга в провале, кидались предъявами и защитными аргументами, но не могли дойти хоть к какому-то компромиссу.

Внезапное, насколько его возможно таковым назвать, осознание того, что в ней живут несколько личностей, да ещё и порой воюют между собой, для Гермионы было как гром с ясного неба. И в какой-то момент ей показалось, что больше она не в силах с этим справляться.

Ей хотелось бы познакомиться с той личностью, которая родилась после всего, и попросту не помнит всего этого ужаса, живя своей обычной жизнью, но пока что на контакт никто не выходил. А Грейнджер лишь оставалось принять этот факт, и уживаться в своей голове со своей новой компанией «друзей». Теперь она больная не только на словах, но и по факту. Возможно, что она могла бы справиться, если бы обратилась за помощью.

И снова это «если бы».

***

Все последующие недели она молчала, заперевшись в себе со своими личностями. Гермиона слышала и видела, как к ней в комнату заходили по очереди Гарри и Блейз. Даже Рольф приехал, но она не реагировала на их слова и действия. Это было похоже на состояние комы — душевной комы, потому что внешне она выглядела не плохо, но вот внутри что-то медленно загоралось, и это не чувство надежды.

Сколько раз ещё должен случиться этот «переломный момент»? Сколько раз ещё должен был сработать спусковой крючок смертоносного механизма? Где-то внутри, глубоко под рёбрами, на могиле с красными колючими розами плакала юная гриффинидорка, моля о помощи, но никто этого не слышал. Гермиона была сломана в очередной раз, как очень качественная, но старенькая игрушка, которую чинили уже не один раз.

Хронология жизни постепенно восстанавливалась в воспалённом сознании, и это травило её ещё сильнее. Гарри уже не требовалось делать ей уколы, чтобы сохранять это состояние «овоща». Он частенько приходил к ней поздними вечерами с подносом еды, и начинал что-то рассказывать из их прошлого, но Грейнджер даже бровью не повела. Несколько вечеров подряд Поттер читал ей «Сказки барда Бидля», но это только потревожило очень старые воспоминания о Войне. С каждым днём казалось, что шансов больше не осталось.

Гермиона смогла вывести на свет три своих личности, но точно знала, что в потёмках пряталось ещё несколько, но вот точно сколько, она не знала.

Первая — это тринадцатилетняя гриффиндорка, называющая себя «Джи-Джи» — так её в детстве называл отец, передразнивая её второе имя. Это была самая обычная девочка, которая была мечтательницей и окрыленная незнакомым ей чувством — первой влюбленностью. Одетая в школьную форму, но только мантии не было, и с необузданной копной волос на голове. Она призналась, что очень редко выходила на свет, и всё больше гуляла по саду с цветущими вишнями, который находился на юго-западе души.

— Это единственное место, где безопасно, — призналась Джи-Джи. — За пределами сада очень холодно, темно и страшно. Там завывают дикие звери, а повсюду болота и почти никогда не наступает рассвет.

— Там нет болот, — категорично заявила её вторая личность, вышедшая на свет. — Там везде камни. Очень холодные и большие.

Это была «Луна». Личность, рождённая в тот роковой вечер на полу Выручай-комнаты. Она очень пугала Гермиону своим внешним видом — до тошноты и боли в области желудка. На ней не было ничего, кроме рванной белой рубашки в тёмно-красных подтёках. По её бледному лицу бесконечно стекали слёзы, а из свежих ран вытекала кровь. Казалось, что на теле не осталось ни единого живого дюйма, всё изрезано острым ножом и осколком стекла. Луна была просто на грани жизни и смерти, но стойко стояла на ногах.

— Там везде камни… И очень много осколков. Ты не знаешь, откуда там столько осколков?

— Они вылетели из окон дома на Эбби-Роуд, — подала голос третья личность. — Когда я там кричала, то они вылетели… Прости, если они ранили тебя.

— Они появились значительно раньше, — глухо отозвалась Луна. — Нет, Грейнджер, они появились гораздо раньше.

Третья личность — «Грейнджер». Та самая, которая ползала на коленях, собирая останки своих родителей, родившаяся в марте 1998-го на Эбби-Роуд. Все трое они стояли перед Гермионой, рассказывая о своих историях так, словно она их не знала. Но куда страшнее было смотреть на то, как выглядели олицетворенные трагедии. Все с карими глазами, с новым шрамами на сердцах и тихим голосом.

— Есть ещё, — сказала Джи-Джи. — Я слышала, как они проносятся с криками мимо сада. Они очень опасные, и я никогда не решалась на них посмотреть. За ними следуют страшные безобразные тени.

Гермиона пыталась их дозваться, но без толку.

И была её основная личность, которая помнила почти всё, объединяя в себе всю эту боль и страхи. Пока что она и оставалась на свету, проживая день за днём, как неживая тряпичная кукла в кресле-качалке.

— Я принёс тебе тёплое молоко, — в комнате снова появился Гарри. — Тебе снова пришло письмо от Малфоя. Я их все складываю в деревянную шкатулку, ты потом сама решишь, что с ними нужно сделать.

Гермиона сидела всё в той же позе, но прекрасно слышала слова Поттера. Ей казалось, что она пока что просто не готова отвечать ему, но процесс регенерации или его жалкое подобие был внутри запущен. Общими усилиями трёх знакомых ей личностей, в душе началась общая уборка острых осколков.

— Дело Малфоя вышло на финишную прямую, — продолжил парень. — Я немного посуетился, но всё идёт, как надо. Монтегю задержали и предъявили ему обвинения в убийстве Астории Малфой и Скорпиуса Малфоя. Я еле сдержался, чтобы не размазать его прям там по стене. Уж кто-кто, а он заслужил на это.

По лицу скатилась горячая слеза, но ни одна мышца не дёрнулась. Одна часть неё порывалась вскочить с места и упасть в объятия Гарри, но вторая велела сидеть на месте. Та пропасть, которую сама Гермиона выкопала между ними своим молчание начала уменьшаться после всех откровений, но теперь снова увеличивалась с подачи этого гнетущего молчания. Она нуждалась в свободе. Свобода начинается, когда мы учимся принимать случившееся. Свобода означает, что мы набираемся смелости и разбираем свою тюрьму по кирпичику.

Нужно было просто немного усилий, но очень много времени.

— А ещё я видел, как на него смотрел Малфой. Возможно мне показалось, а возможно и нет, но я не пытаюсь оправдать этого мерзавца, но он смотрел на Монтегю с такой же ненавистью, как и я. Казалось, что мы ненавидим его за одно и то же.

— Принеси мне его письма, — хрипло выдала Гермиона. — Пожалуйста.

Это были её первые, и пока что, последние слова. Она скучала по Малфою всё это время, не прекращая думать о нём. Ей ничего не снилось — вообще ничего, теперь во сне была просто темнота и пустота, но она так хотела увидеть там Драко. Это было похоже на наваждении, на сильную наркоманскую зависимость, но отрицать её было бы просто глупо.

Через несколько минут Гарри вернулся с деревянной шкатулкой в руках, протягивая её подруге:

— Он хотел с тобой встретиться. Несколько раз спрашивал меня о том, не знаю ли я, где ты сейчас находишься. Я сказал ему, что ты вернулась в Америку, а после решила отправиться в неизвестном направлении, чтобы немного побыть наедине с собой.

Он подождал, пока Грейнджер хоть как-то отреагирует, но она просто приняла шкатулку, и продолжала молчать, всматриваясь в орнаменты на крышке.

— Нарцисса тоже искала встречи с тобой, — продолжил Поттер, не получив никакого ответа. — Она говорила, что в Мэноре остались твои вещи, но я их не забирал. Здесь есть всё необходимое, я купил тебе новую одежду, постельное, полотенца… Мне казалось, что ты бы не хотела прикасаться к тем вещам, но если вдруг нужно, то я могу их забрать.

Гермиона отрицательно замотала головой, и брюнет вышел с комнаты. Он забрал молоко, которое успело уже остыть и оставил свою подругу наедине с целой шкатулкой, в которой была частица Малфоя. Девушка провела тонкими пальцами по резанному орнаменту, а потом всё же открыла деревянный «сейф». На верхнем конверте она сразу же узнала аккуратный почерк Драко, но достала самое нижнее письмо, которое должно было быть первым из всех.

Мисс Гермионе Джин Грейнджер

Нижняя губа дрогнула, а сердце начало бешено стучать в груди. Она чувствовала аромат его духов, исходящий от письма, а по коже пробежало его тепло — такое особенное, только от Малфоя такое могло исходить.

Его почерк был ровным, что свидетельствовало о силе воли и спокойствии, но вот некоторые буквы слегка отличались — Малфой растерял немного уверенности, запинаясь в то время, как выводил её имя. Он писал под наклоном 20-30 градусов вправо, этого в школе не было. Такой наклон свидетельствовал об открытости и выражении своих чувств. Гермиона точно помнила, что во время обучения в Хогвартсе, его почерк больше уходил влево — контроль своих эмоций и скрытность. Годы сказались на всех, и Драко не был исключением.

Часть мозга, а может и целая личность, отвечающая за её профессиональные навыки была в порядке. Гермиона провела указательным пальцем по конверту, но не спешила открывать его, словно хотела что-то ещё сказать о Малфое, применяя свои знания в области графологии. Но ведь он больше не был её клиентом.

Он больше не её подзащитный.

Я ждал, что ты вернёшься, но ты просто исчезла. Ты развеялась, как сон с первыми солнечными лучами. Сейчас два часа ночи, а я решился написать тебе письмо.

Раз за разом я прокручиваю в голове наш последний разговор, и мне становится с каждым разом всё больнее. Я более, чем уверен в том, что схожу с ума. Мои глаза мечутся по поместью в поисках тебя, но ты просто исчезла.

Гермиона полностью ушла в эти строки, покинув собственное тело и даже не заметила, как на свет вышла ещё одна личность. Она пряталась за её спиной, заглядывая одним глазом в письмо Малфоя и тихо всхлипывала. И похоже, что в представлении эта личность не нуждалась — она была сестрой Джи-Джи. Только вот если та малышка просто была единственной счастливицей из них всех, потому что гуляла по вишнёвому саду, то именно эта четвёртая личность помнила все унижения Малфоя. Это она терпела каждый его удар, но продолжала бежать за ним.

И имя ей — Флокс — разновидность полевых цветов, которые когда-то любила Гермиона, и которые ей тайно приносил слизеринец.

Мне кажется, что без Астории не было так пусто в Мэноре, как без тебя. Я должен думать о своей умершей жене и сыне, но я думаю о тебе. Когда-то я уже такое переживал, и тогда это закончилось плохо для тебя. Но сейчас я не хочу причинять тебе боль, Грейнджер.

Я твердил тебе о том, что между нами нет любви и есть только больная зависимость. Теперь я уверен в этом, и я готов называть это любовью, потому что это заставляет меня чувствовать себя живым. Никогда в жизни я не был более живым, чем рядом с тобой. Неважно, тогда или сейчас.

Того, кто способен любить ещё можно спасти. Ты откажешься, конечно же, но я подам тебе руку. После того, как сам же толкнул тебя.

Гермиона бросила письмо на пол, слыша каждую строчку его голосом, словно Драко сидел рядом и сам всё зачитывал. Ей стало интересно, есть ли внутри Малфоя другие личности? Наверное, да. Иначе было невозможно объяснить такие эмоциональные качели и штормы его настроения. Они друг друга стояли.

Девушка поспешно принялась за второе письмо, не отгоняя от себя заплаканную Флокс.

Привет, Грейнджер!

Пишу так, будто бы мы с тобой закадычные друзья, а не враги. Ты не ответила на моё прошлое письмо, поэтому я снова скажу тебе, что я жду тебя.

Мне совсем не хочется тебе писать в своих письмах о том, что там решил суд, что происходит в стенах Визенгамота. Я пишу тебе в надежде получить ответ, но почему-то все меньше и меньше верю в это. У тебя есть полное право игнорировать и ненавидеть меня. Твой голос не выходит у меня из головы, ты всё так же продолжаешь там кричать о любви ко мне, а я не устаю это слушать.

Ты была всегда так добра ко мне. Прям костьми ложилась, защищая меня и мои интересы, отстаивая меня, пусть и в ущерб себе. Я говорю не о суде, конечно же нет. Будь ты хотя бы немного жёстче ко мне, и я бы не сломал тебя, а так — я убил тебя. Не один раз.

Ты не обязана была сжигать себя, чтобы согреть других. Чтобы согреть меня.

В нём по-прежнему было столько власти над её разбитым сердцем. Она была готова бесконечно гореть, если бы он только попросил, и совсем неважно, сколько бы сил на это потребовалось бы. Гермиона нашла бы их в себе.

Она достала со шкатулки третье письмо и ещё два оставалось.

Ответь мне, я прошу тебя.

Не хочешь возвращаться — не нужно, просто ответь мне. Я схожу с ума без тебя. Сегодня я всю ночь просидел в твоей спальне, и могу поклясться, что чувствовал тепло от простыней. Твой аромат, твой голос — это всё навсегда отпечаталось в этих стенах.

Ты как-то заметила, что эльфы не убирали в моей спальне после смерти Астории. Я им запретил убирать и эту комнату, потому что пытаюсь уловить хоть что-то после тебя. Ты прошлась ураганом по моей искалеченной душе, но ты залечила её. Может, потому что я никогда по-настоящему никого и не любил, за одним только исключением.

Тут остались твои вещи, и я всё время касаюсь их, чтобы представить, будто бы только что видел тебя, и ты вышла. Ты жила со мной под одной крышей, ненавидела и проклинала меня, но ты была рядом. Это было похоже на то, что было в Хогвартсе — я просто был живым от мысли, что утром мы снова встретимся.

Тут навсегда останется твоя не заправленная постель.

— Что же сделал с нами, Малфой? — тихо прошептала Гермиона. — Что мы оба сделали с нами?

Она вскрыла четвёртое письмо, набрала полные лёгкие воздуха и принялась читать.

Я готов обойти все города, чтобы найти тебя. Я готов умереть, сгореть и снова воскреснуть, но только бы ещё раз увидеть тебя. Я готов на что угодно, только бы хоть на минуту увидать тебя в гостиной Мэнора.

Ты спрашивала меня «почему?» так много раз. Я отвечу, хотя тогда можно больше не надеяться на то, что ты когда-то ещё появишься на моём пороге. Ты заслуживаешь эту правду, хоть ничего хорошо в ней нет. Правда редко бывает сладкой на вкус, почти никогда.

Почему я не сказал тебе всех этих слов раньше? Потому что я — трус. Мне было важнее одобрение отца, нежели ты. Я всегда стремился ему угодить, а признайся я в своих чувствах к грязнокровке, то стал бы самым большим его разочарованием. Я был взращён его идиотскими идеалами, его бреднями о чистоте крови и о том, как это важно. Отец всегда был для меня на первом месте. Я восхищался его властью, авторитетом и хотел быть таким же, как он. Я — идиот.

Почему я ушёл тогда? Я не ушёл, Грейнджер. Я позвал МакГонагалл, я приносил Помфри ингредиенты, о которых она могла только читать на страницах справочников и старинных книг. Ты можешь у неё спросить, и она подтвердит это, а тогда старуха тебе этого не рассказала, потому что я попросил её. Я не мог стать в глазах всей школы или хотя бы в твоих — героем, потому что это было чревато последствиями. Уже тогда все приспешники Тёмного Лорда активно готовились к его воскрешению, и моя семья не была исключением.

Монтегю и Гойл не были моими друзьями, я ненавидел их. Но я был слишком труслив для того, чтобы открыто выступить против них, защищая тебя. Да, чёрт подери, я был малолетним трусом, который единственное, на что был способен — это держаться своей роли. Ведь все привыкли видеть Драко Малфоя заносчивым чистокровным ублюдком.

Это не оправдывает меня. Нет.

Мне просто хотелось быть крутым и классным, быть достойным своего отца, и я слишком поздно понял, что это совсем не круто. Я делал то, что эти отребья считали «крутым», а потом плакался Миртл. Да, Грейнджер. Я плакался призраку маглорождённой ведьмы о том, какое я ничтожество.

Она кричала так громко от своей боли, что Гарри услышал это с улицы. Казалось, что сердце раз за разом пропускали через мясорубку, склеивали «как попало», и снова повторяли. Гермиона упала на пол и вцепилась ногтями себе в бёдра. Она пыталась расцарапать свежие раны, чтобы физической болью заглушить душевную, но в этот раз это не срабатывало.

Все девять кругов Ада, что она прошла за свою жизнь сузились до невозможности и сковали её шею. Гермиона хватала ртом воздух, но боялась задохнуться, словно её кто-то топил на дне самого глубоко Чёрного озера. Огонь угасал в жилах, а вместе с ним и надежда в глазах. Все её личности стучались в металлические стенки души, поднимая там самый настоящий бунт, но она не слышала их.

— Тише! Тише, Гермиона! — Гарри прижимал её к себе. — Я рядом, моя хорошая. Я с тобой. Слышишь меня? Тише…

— Чем я заслужила такую боль?! — выкрикнула девушка. — Чем, Гарри? Почему именно я? Почему я…

— Мы вместе со всем справимся, Гермиона, — он начал её убаюкивать, как маленького ребёнка, а рукой приглаживал вьющиеся волосы. — Я всегда буду рядом с тобой. Держись за мою руку, Гермиона. Ты выберешься со своего кошмара, я тебе обещаю.

На дне шкатулки оставалось последнее письмо Малфоя.

— Прочти последнее, — взмолилась девушка. — Я должна его услышать.

Поттер не стал перечить и потянулся за конвертом, небрежно разрывая его.

— «Я проснулся на полу у твоей комнаты, — начал Гарри. — Я даже не помню, как оказался здесь, но только тут меня не мучают кошмары. От тебя так и нет ответа, но, как я уже писал в прошлый раз, я и не надеюсь. Я рассказал тебе всё, что мог рассказать о своей любви. Всё остальное останется навеки заперто в моей душе. В той комнате пожар не угасает уже много лет, а сейчас там бушует самое настоящее Адское пламя.

Но если ты когда-то попросишь меня, то я расскажу тебя… Одно твоё слово, Грейнджер, и я упаду на колени, я всё тебе расскажу.

Говорят, что любовь рождается выше облаков, но только не в нашем случае. Похоже, что наша была рождена где-то в самом сердце Преисподней. Это в самое сердце, на поражение, Грейнджер. Думаю, что ты понимаешь о чём я говорю.

Мне нет прощения, я и не прошу тебя о нём. Если мы когда-то ещё встретимся, если я когда-то всё же смогу тебя отыскать, то стану самым счастливым человеком. Мне хотелось бы верить в то, что когда-то ты позволишь мне вручить тебе весь мир, потому что это малейшее, что я могу тебе предложить.

Прости, что позволил твоему кошмару сбыться.

Немного любви в холодном Мэноре — это то, что осталось после тебя. Пусть и безумной. Больше никто не оставлял тут такой след, Грейнджер.»

— Немного любви в холодном Мэноре, — хрипло повторила Гермиона. — Это как название романа, но только далеко не о нашей с ним любви. Такая бы история была о чём-то прекрасном.

— Мы со всем справимся, моя хорошая, — Поттер откинул в сторону письмо. — Я тебе обещал, и я сдержу своё слово.

— Я согласна на Обливиэйт, Гарри, — она посмотрела на друга. — Я больше не смогу всё это выдержать. Ты знаешь, что мне нужно оставить, а что нужно стереть.

И Джи-Джи, и Луна, и Грейнджер, и Флокс — все они услышали её решение, а поэтому быстро разбежались в разные стороны, подальше от окраин души, чтобы успеть спрятаться.

— Всё будет хорошо, Гермиона…

Она знала, что Поттер ждал этого решения, а поэтому даже не сомневалась в том, что где-то на нижней полочке в его кабинете уже хранилось несколько флакончиков с видоизменёнными воспоминаниями его лучшей подруги — Гермионы Джин Грейнджер.

Её сломали очень красиво.

— Под матрасом лежит моё письмо. Отправь его, пока я буду без сознания.

Гарри кивнул, а следом достал палочку из внутреннего кармана пиджака. Его глаза заблестели от слёз, потому что он не думал, что когда-то его палочка будет направлена в сторону лучшей подруги, а на языке будет вертеться такое отвратительное заклинание.

— Обливиэйт…

***

Здравствуй, Драко

Я видела, как приходили твои письма, но я их не читала. Я их обязательно прочту, но письмо пишу тебе уже сейчас. Ответное письмо, потому что могу догадаться, о чём ты напишешь мне.

Ты будешь писать о нашем последнем разговоре, о том, что наша любовь — это что-то неправильное, но оно тебе на даёт покоя. Я это знаю, потому что сама всё это переживаю сейчас. А мы ведь так сильно с тобой похожи — больше, чем кто-то мог бы себе представить.

Я — разбитый хрусталь. Я — разрушена. Я не могу больше не смотреть на солнце, я просто не вижу его, и это полностью твоя вина, Драко. Самая большая вина на тебе, а потом уже на Монтегю, Гойле и всех остальных. Но ты же и сам это прекрасно понимаешь, не так ли?

Ты — мои раны. Ты — мои шрамы, но и это тебе тоже известно. Если бы ты только знал, сколько зим холодных ты мне снился — их просто не счесть. Я бы могла поднять нашу любовь к солнцу, я бы нашла на это силы, но по итогу мы с тобой стали жертвами совсем другой Войны. Я мечтала жить, а не выживать, но ты ведь даже не поинтересовался у меня. Я была готова верить в каждую твою ложь, какой бы она не была — я была готова абсолютно на всё.

Иногда мне хочется быть морем, в котором ты бы наконец-то захлебнулся, но нет же. Я всё равно брошусь тебя спасать, я же знаю себя. Я уже проверила это, и эксперимент с треском провалился. Ты превратил мою любовь в груду ненужных чувств, которые со временем начали ломать меня изнутри. Ты превратил меня в самую худшую версию меня, но мне это так долго нравилось, пока я не преступила все дозволенные небом границы.

Я была предана тебе, и предана тобой же в ответ. Как оказалось, у тебя нет сердца, а я чуть было не вручила тебе своё. Хотя нет, постой… Я всё-таки вручила тебе своё, а ты начал медленно вонзать в него острые иголки. Не наша любовь была неправильной и жестокой, а мы.

Поверь, я ударила тебя в ответ, и ты уже чувствуешь эту боль, но дальше будет только хуже.

Мы храним секреты друг от друга, и они очень страшные.

Гермиона Джин Грейнджер.

========== Дополнительная глава (от лица Драко) ==========

Комментарий к Дополнительнаяглава (от лица Драко)

Первая дополнительная глава. Я долго сомневалась в том, стоит ли её публиковать, но вот она перед вами во всей своей красе.

Эта глава берёт своё начало с конца 22-й главы основного повествования.

Нам так мало было известно о том, что чувствовал сам Драко, что творилось в его голове, и о каком безумии говорила Гермиона.

На протяжении главы я буду указывать названия некоторых композиций, для того, чтобы вы могли лучше прочувствовать эмоциональное состояния Драко Люциуса Малфоя.

FINNEAS — Heaven

Она ушла, а он остался стоять посреди пустой гостиной, в которую сам старался никогда не заходить. Он слышал, как звук каблуков удалялся, но вместе с этим чего-то не хватало и внутри. Драко чувствовал аромат её духов, и ему казалось, будто бы она что-то унесла с собой в кармане, когда просто развернулась, чтобы уйти. Ему впору было бы сейчас думать об Астории и их дочери, но Малфой словно уже забыл об этом.

Это было так непонятно, что хотелось кричать на небеса, словно они не давали ему нужных ответов. Прошло всего ничего, но дыра в груди так быстро затянулась, а ночные кошмары быстро отступили. Точнее, они сменились совершенно другими — вернулись те, от которых он так много лет убегал. В ночи он снова видел её силуэт, но ничего не мог сделать — она умирала раз за разом на его руках, а Малфой просто стоял и покорно смотрел на это, но не мог привыкнуть. Он столько раз уже видел смерть Грейнджер в своих снах, что должен был свыкнуться с этими картинками, но нет. С каждым разом становилось только больнее.

В его жизни было столько много ран и шрамов, и все они были связаны с нею.

Он вернулся в свою спальню, а сердце больно защемило. Малфой облокотился о кровать и начал делать глубокие вдохи, чтобы вернуть своё самообладание. Повсюду были разбросаны колдографии его умершей жены и сына, но серые глаза искали что-то совершенно другое. Драко сам себя презирал и ненавидел за то, что так зациклился на одних-единственных карих несчастных глазах, на холодном лице и на тонких пальцах, что так быстро записывали в блокнот его показания.

Стены Мэнора больше не отбивали звонкий смех Астории, тут не пахло тёплым молоком для Скорпиуса и тут не было больше и следа от семьи. Повсюду была только она, как живое напоминание о том, что он сделал, и речь была далеко не о трагедии семейства Малфой. Гермиона смотрела на него свысока, каждый раз показывая этим свою ненависть, а он лишь видел слёзы на лице той гриффиндорки, которую собственноручно раз за разом ломал.

Парень подошёл к столу и смахнул всё на пол, желая прогнать её образ. Он швырнул стакан в стену, подойдя слишком близко, что несколько осколков ответно вернулись ему, воткнувшись в кожу. Его душа плакала, пока Малфой кричал, разогнав все живые портреты со стен коридора. Драко был заражён. Гермиона заразила его своей болью, а болезнь слишком быстро разносилась по венам, всё ближе и ближе подбираясь к трепыхающемуся сердцу.

Ему хотелось бы обвинить её в том, что это снова её вина, но дело было ведь совсем в другом. Болен он был уже давно, просто на время удалось залечить смертельную хворь, пока двери Мэнора не открылись перед ней, пока она не явилась к нему в камеру со слезами на глазах. Грейнджер оставила на холодном металлическом столе свои слёзы, а он их коснулся, тем самым пробудив спящий внутри него вирус. Она явилась, как всадница Апокалипсиса, на огненном коне — так помпезно приходит Война. И Малфой знал, что Грейнджер принесла с собой Войну, ту самую, жертвами которой они уже однажды стали много лет назад.

Больше всего он желал бы прогнать её, заставить уехать, чтобы больше никогда не видеть. Чтобы больше никогда не услышать её криков, что вонзали в сердце осиновые колы — она пытала его, заносила гильотину на его шеей.

— Уйди! — вскрикнул Драко. — Пошла прочь! Свали из моей головы!

Он сходил с ума.

Каждый день, каждый час, каждую секунду, которую проводил с ней. Он должен скорбеть и любить другую, но не может, пока рядом она.

Стены Мэнора так быстро забыли Асторию, но уже так много лет хранили Грейнджер. Ему было достаточного того, что по ночам он слышал душераздирающие крики гриффиндорки, доносящиеся из-за закрытых дверей чёртовой гостиной, а теперь она и сама была тут. Это было хуже смерти, потому что это не заканчивалось, и ещё не скоро закончится.

Малфой опустился на пол, натягивая на голову плед, будто бы таким образом пытался спрятаться, но разве от безумия можно убежать? Он уже пытался, но оно снова его настигло. Снова в такой же больной и воспалённой форме. От него исходил аромат полевых цветов, а на вкус оно было горьким, как слёзы.

Очередной день можно было отнести в категорию «никакой». Малфою хотелось побыстрее оказаться в подземельях, чтобы без сил рухнуть на кровать, и провалиться в очередное беспамятство. Чем дальше, тем дни становились всё мрачнее, а тиски на шее сдавливали сильнее. Во внутреннем кармане мантии лежало письмо от отца, которое Драко никак не решался вскрыть и прочитать, потому что каждая весточка из дома — это новые оковы.

Он оттягивал этот момент до самого вечера, но знал, что как только окажется в подземельях, то письмо начнёт мозолить глаза, а на утро может придти ещё одно. Люциус явно не будет доволен таким наглым игнорированием со стороны своего сына. Казалось, что только в моменты вычитки морали Малфой-старший вспоминал о том, что их связывают кровные узы, потому что «настоящей» семьёй они уже давно перестали быть.

Коридоры были на удивление пустыми. Никто не шатался по тёмным закоулкам, предоставляя Драко бесценные минуты необходимой тишины. В последнее время ему очень её не хватало, а он так нуждался в ней, чтобы хотя бы немного отвлечься от всего, унеся своё сознание подальше от реальности.

Впереди показались открытые двери, которых тут точно раньше не было. Малфой остановился, а до ушей донеслись отдалённые девичьи всхлипывания и какое-то бормотание. Ему понадобилось несколько минут, прежде чем он понял, что это Выручай-комната.

Но кто оставил её открытой? Кому она была нужна? И кто там мог плакать?

Блондин медленно подошёл к двери, словно подкрадывался. Всхлипы становились громче с каждым шагом, а слова всё более разборчивы. И что-то внутри твердило о том, что ему не понравится то, что Малфой там увидит. Стоило ему переступить порог, как он заметил в стороне содрогающееся тело, и обомлел…

Это была она… Она просто лежала в луже крови, притянув к себе колени. Её руки и ноги были в порезах, а привычные пышные волосы походили на грязную мочалку. Казалось, что на теле не осталось ни единого живого места, что она вообще умерла, но тихий плач говорил об обратном.

Грейнджер была жива.

«Нет! Нет! Нет!» — его сознание билось в конвульсиях, и похоже, что само оказалось на грани смерти.

Малфой просто смотрел на неё, не понимая, что произошло. Ему хотелось открыть глаза, чтобы эта картинка рассеялась с первыми солнечными лучами, как и все предыдущие кошмарные сны, но это была реальность. Его любимая гриффиндорка, которую он привык видеть каждое утро в Большом зале, которая так яростно боролась за права домовых эльфов… Которая так сильно его любила, что продолжала смотреть в его сторону из-под пушистых ресниц после всего, что он сделал… Которую он был способен любить точно так же сильно, но не был способен признаться ей…

Она лежала сейчас перед ним, практически мёртвая.

Она была почти мертва, а он был слишком трусливым. Малфою хотелось бы кинуться к ней, прижать к себе, чтобы перенять на себя всю её боль, но он просто струсил.

— Помогите… — еле слышно прошептала Грейнджер. — Пожалуйста…

Её голос должен звучать совсем не так. Она должна смело давать ему отпор, кричать на первокурсников, которые снова начали тыкать пальцами в живые портреты — её голос должен быть звонким и живым.

Грейнджер пошевелилась, а её голова повернулась в его сторону. Она заметила его, смотрела глазами, полных мольбы о помощи. Тут больше никого не было, а она просила Малфоя не оставлять её, хотя бы один-единственный раз в жизни, но он развернулся и ушёл.

В голове родилось миллион мыслей, ненависть и презрение к себе. Он вышел в коридор и побежал, считая, что таким образом поможет ей. Малфой думал, что поступал правильно, но на деле это был поступок труса. Драко снова струсил, даже когда на кону была её жизнь. Когда-то он утверждал себе, что ради неё смог бы на всё, но оказалось, что нет. Лёгкие сжимались до предела, бледная кожа стала совсем белой, а серые глаза чувствовали, как изнутри норовят прорваться слёзы.

Что бы ему сказал Люциус? Он бы не похвалил его, нет. Драко снова подвёл своего отца.

— Мистер Малфой? — МакГонагалл приспустила очки, уставившись на студента Слизерина. — Что-то случилось?

Он даже не понял, как оказался в её кабинете.

Как добежал сюда так быстро? Или ему только показалась, что это было быстро? Вдруг он опоздал? Вдруг потратил время зря, когда мог там оказать помощь Грейнджер? Что, если она уже умерла?

«Она мертва! И в этом виноват только ты! Сколько раз ты ещё её убьёшь?» — сознание обрушилось громкими криками на совесть.

— Мистер Малфой? — снова заговорила Минерва. — Я могу Вам чем-то помочь?

— В Выручай-комнате Ваша студентка, профессор, — совсем тихо ответил Драко. — Кажется, ей нужна помощь.

— Кто там? Что случилось? — женщина встала из-за стола. — Объяснитесь, мистер Малфой.

— Просто помогите ей, профессор, — парень попятился назад. — Это срочно… Кажется, она умирает.

Он больше никогда не сможет избавиться от её образа. Мёртвая Грейнджер навсегда поселилась в его голове — на многие годы вперёд. А всё, что мог сделать для неё Малфой — это убежать. Он остался трусом для себя, и самым ненавистным человеком для неё.

Каждый её взгляд — это напоминание о том, что ей было бы лучше без него. Малфоя не должно было быть в её жизни.

Внутри что-то оборвалось. Там что-то с грохотом рухнуло. Он сходил с ума, он это знал точно.

Тогда небо обрушилось для них обоих, а с ума сходил не только Малфой. Эти двое были больны одинаково, но думали, что одиноки в своём безумии. Как же они ошиблись.

Он сидел в клетке для подсудимых, а она стояла за трибуной, продолжая зачитывать все свои доводы в пользу его невиновности. Малфой лишь изредка поглядывал на неё, стараясь совсем не вслушиваться в слова, чтобы не напрягать мозг. Он видел, как вся судейская коллегия с недовольством смотрела на Грейнджер, которая развалила все их обвинения, разбирала просто по кирпичикам. Драко лишь хотел, чтобы это побыстрее закончилось, чтобы она наконец-то вернулась в свою Америку, чтобы покинула стены Мэнора.

Ему будет плохо без неё — это уже и так было ясно, как белый день, но больше в нём не было сил, чтобы терпеть эту опасную близость. Грейнджер манила его, превращалась в навязчивую идею, а Малфой не мог противиться. Она воспаляла все его раны, наносила новые удары, а он улыбался в ответ, как дурак. Драко был готов собственноручно вручить ей нож или копьё, подставить обнаженное сердце, лишь бы почувствовать её прикосновение к себе. Пусть и смертельное, но её.

Он подсел на неё, как наркоман. А как известно, бывших наркоманов не бывает, и вот после долгих лет воздержания и терапий, Малфой снова сорвался. Знал о всех последствиях, знал о смертельных дозах, но продолжал закатывать рукава и нащупывать вены. Даже сидя в клетке, Драко чувствовал аромат её духов, а голос Грейнджер проникал под кожу, а потом тишина…

Он сорвался с места, широко открыв глаза, чтобы в очередной раз увидеть её тело на полу.

Сколько раз Малфою нужно ещё было увидеть эту картину, чтобы душа разбилась окончательно и навсегда?

Nessa Barrett — la di die

Без неё нормально уже не будет. Никогда и не было без неё нормально, а Малфой лишь отрицал это, пока сердце точно знало правду. Сколько бы он не бежал, сколько бы раз не запивал горе алкоголем, лучшим лекарством оставалась только Грейнджер. Она была нейтрализатор этого безумия, но была и его катализатором. Рядом с ней было опасно, а без неё было смертельно.

— Ты сидел тут всю ночь? — Нарцисса коснулась его плеча. — Это не совсем правильно, Драко…

Парень повернулся к матери, но не решился сказать то, что вертелось на языке. Он вышел за двери её спальни, молча спустился на первый этаж, ожидая, пока тут появится Нарцисса.

— Не совсем правильно, мам? — усмехнулся Драко, когда женщина спустилась по лестнице. — А что правильно? Нет, ну ты мне расскажи, что правильно, а я послушаю.

— Тебе нужно…

— Что мне нужно?! — он перебил её, вспыхивая с каждым словом. — Может мне нужно быть, как мой отец? Твердить, как полоумный, о чистоте крови, всё время презирать тех, чья кровь внешне ничем не отличается от нашей? Может быть, мне нужно продолжать плеваться слюной, доказывая Грейнджер, что она поганая грязнокровка? Прикрывать своих дружков, которые калечили чужие судьбы, только потому что мы все — будущие прислуги Тёмного Лорда? Так его больше нет, мама! Подох ваш Тёмный Лорд! И все его слуги тоже подохли! Где Люциус, Нарцисса?

Никогда прежде Драко не позволял себе срываться на мать, всегда относясь к ней с трепетным уважением и нежностью. Он любил её настолько, насколько можно было любить человека, который в своё время не заступился за него. Но у него не было того, что было у Грейнджер — дара всепрощения. Малфой не смог проглотить ту обиду, и даже любовь не помогла.

— Драко, я же… — с глаз миссис Малфой сорвались горькие слёзы. — Ты — не твой отец, и никогда им не был. Я даже не думала о том, чтобы говорить тебе что-то подобное… Ты гораздо лучше своего отца…

— Нет, я не лучше. Мы оба были простыми трусами, и это единственное, что нас связывало.

Он вернулся в спальню к Грейнджер, пока Нарцисса осталась плакать на диване. Возможно, в нём говорило безумие на пару с обидой, а возможно, что только в Грейнджер он видел ту, которая всегда была рядом. Как бы глупо это не звучало.

Он стоял в нескольких шагах от Люциуса, видя, как отец готовится выдать ему ответ. Драко позволил себе непозволительное — он перечил тому, кем раньше так сильно восхищался. Впервые в жизни юнец решился выступить против, понимая, что этого ему просто-напросто никто не простит.

— Повтори! — рявкнул Люциус. — Повтори ещё раз, что ты там промямлил!

— Я сказал, что мне неинтересно это, — более твёрдо сказал Драко. — Мне плевать на воскрешение Тёмного Лорда, на всю его политику. Я не хочу в этом участвовать.

За его спиной стояла взволнованная Нарцисса. Малфой-младший слышал тяжёлое дыхание матери, её тихие всхлипывания, но он ждал поддержки с её стороны. Ему так хотелось, чтобы в этом поганом доме был хоть кто-то на его стороне. Он был, в первую очередь, самым обычным ребёнком, который нуждался в родительской поддержке, а только потом он был будущим Пожирателем. И Драко не желал для себя такого будущего.

— Неблагодарный щенок! — Люциус отвесил сыну сильную пощёчину, что тот просто упал на колени. — Сойдёмся на том, что ты просто встал не с той ноги.

Драко на миг повернулся к Нарциссе, а в его серых глазах плескалась мольба о помощи и поддержке, но женщина лишь содрогнулась от подступающих слёз.

Isak Danielson - Broken

Сколько раз он бы не ломал её, но она продолжала бежать за ним, словно не боялась получить ещё одну больную пощёчину. Это было похоже на самую настоящую собачью верность, но и Малфой был ей верен.

Он неизменно и верно причинял ей боль, как способ заглушить свои чувства. В его больном сознании родился сомнительный план, которого Малфой придерживался всё время. Считал, что сможет отвернуться от той, в кого был так влюблён, если увидит, что она такая же, как и он. Думал, что пока в Грейнджер есть то, чем можно восхищаться, до тех пор он и будет любить её, а сломанная она будет ему не нужна.

Глупец.

Это было не восхищение, не симпатия, и даже не любовь. Это была зависимость.

«Счастливый конец. Умереть в один день. Семья. Безоблачное будущее» — это всё не об их истории, и никогда не было о них. С первой встречи, с первого взгляда и с первого осознания. Он бы хотел её отпустить, чтобы надеяться на то, что где-то за океаном её поджидает счастье, но не смог бы уже. Малфой слишком привык к тому, что она рядом.

Пусть ненавидит его, пусть презирает, пусть убивает каждое утро, но только пусть будет рядом. В мире никто и никогда так сильно не любил, как он её. Да, он готов назвать эту зависимость любовью — чем угодно, но это делает его живым, это зашивает одни раны, но расковыривает другие.

Она снова ушла. У него назначено ещё одно свидание, но Малфой думал только о том, что несколько минут назад Грейнджер сидела тут перед ним. Его руки дрожали, а грудная клетка ходила ходуном, потому что она всё же пришла. После всего, что произошло, его гриффиндорка сидела перед ним, говорила с ним и подарила ему поцелуй.

Он что-то наплёл ей о своих идеалах, опять струсив признаться в истинных чувствах.

Боль от того, что дверь закрылась за ней в очередной раз, обязательно ещё откликнется в недрах души, но пока что можно было распробовать на вкус её губы. Такого момента Малфой больше не переживёт, и он прекрасно понимал это. Его не беспокоило то, что члены Визенгамота упекли его в Азкабан, что дементоры будут кружить над его головой — пусть хоть всю душу высосут из него. Он знает, что это воспоминание будет запрятано так глубоко, что никто и никогда к нему не доберется.

— Плохо выглядишь, — Блейз сел напротив него. — Чего ты хотел?

— Ты даже не поздороваешься со мной?

— Ты написал мне, попросил о встрече — я пришёл. Что нужно?

— Я думал, что ты будешь на слушании, — начал Малфой. — Я бы хотел, чтобы ты присмотрел за Нарциссой, пока я тут.

— Прости, но нет, — Забини развёл руками. — У меня своих дел хватает.

— Я думал, что мы с тобой друзья.

— Ты только так думал, Малфой, — он встал из-за стола, явно не желая продолжать этот разговор. — Слишком много есть того, за что я не могу тебя простить.

— Вот как? — усмехнулся блондин. — Надеюсь, что мы больше никогда не встретимся с тобой, Забини.

— Не думай, что я испытал хоть какое-то удовольствие от того, что видел тебя все предыдущие годы, Малфой. Ты — самое простое ничтожество, и ты не заслуживаешь на дружбу. Как ты можешь говорить мне что-то о ней, когда на твоём предплечье Чёрная метка. Точно такая же, как у тех ублюдков, убивших мою мать. Или ты думаешь, что семья только для тебя что-то значит?

Драко покосился на мерзкую отметину, на пожизненное клеймо «паршивой овцы». Он и сам себя ненавидел за это, но теперь было поздно о чём-то сожалеть. Былого не вернуть, а ему было что исправить в прошлом.

— Не думал, что ты такой нежный, — съязвил Малфой. — Прощай, друг.

— И за неё я тоже тебя не простил, — отозвался Забини. — Ты не заслужил её. В тебе нет ничего из того, что могло бы сделать её счастливой. Пусть она тебя прощает сколько угодно, это только её выбор, но помни о том, что я тебя не простил. Я буду тебя ненавидеть всегда. Я буду напоминанием о том, что ты сделал, Малфой. Если когда-то тебе посчастливится хоть что-то из этого забыть, то я появлюсь на твоём пороге и напомню. Я протяну тебе руку и скажу лишь: «Здравствуй», а ты вспомнишь всё. И мою мать, и то, как оставил её на полу Выручай-комнаты.

Мулат громко захлопнул за собой дверь его камеры. А внутри Малфоя снова что-то надломилось. И что-то родилось. Кто-то.

— Я любила тебя, Малфой! — она вскочила на ноги, и пошатнувшись, вцепилась за прикроватную тумбочку. — Я так сильно и так отчаянно тебя любила, что прощала тебе всё! Блять, да я и сейчас люблю тебя! Да! Да, Малфой! Это херово чувство ни разу меня не отпустило, как бы я не пыталась его перекрыть каким-то другим! Я ненавидела тебя, желала тебе смерти. Я хотела, чтобы ты сдох в муках, но по итогу я стою тут, перед тобой, готова чуть ли ни на колени опуститься, и снова признаюсь тебе в своих чувствах!

Она говорила искренне, как и всегда. Он не помнил ни единого раза, чтобы она лукавила. По крайней мере о своих чувствах Грейнджер всегда говорила ему откровенно. У них так было от начала, и так будет до самого конца. А вот Малфой редко открывал душу перед ней, но ведь больше скрываться смысла не было.

Грейнджер давно лишила его покоя. Он был помешан на ней. Ему никого больше не нужно было. Драко больше не думал об Астории, позабыл своего сына. В комнате полной искусства Малфой был готов смотреть только на одну неё. Все свои девять жизней он готов положить на её алтарь, только бы иметь возможность касаться её и смотреть на то, как она застёгивает своё платье.

— Грейнджер…

— Нет! — Гермиона перебила его. — Сейчас я говорю, Малфой! С нашей самой первой встречи ты научил меня, что такое «быть ненавистной». Каждое твоё слово, каждое твоё движение, каждая твоя ухмылка — ты уничтожал меня. Ломал меня снова и снова, будто бы ждал, пока от меня и мокрого места не останется, а я продолжала идти вперёд. Не просто идти, я бежала по тончайшему льду. За тобой!

Если бы она только знала, сколько слов томилось на дне его души, сколько всего он был готов ей сказать, но снова чувствовал страх. Малфой боялся, но не своих чувств, а того, что снова причинит ей боль. Ему была противна одна лишь мысль о том, что Грейнджер снова может страдать из-за него. Она — его преступление, и он вроде бы готов за него ответить, но только перед ней. Пусть она будет ему и судьей и палачом, чтобы в этой комнате и дальше они оставались только вдвоём.

Малфой продолжал с ней говорить, но в то же время будто бы стоял где-то очень далеко. Он видел, как со всех сторон надвигался шторм, как небо затягивали грозовые тучи, а воды океанов начинали чернеть. Пока для кого-то любовь — это тихая гавань, маленький оазис, для них — это торнадо, это самый мощный ураган.

Она могла бы соткать его душу из нежнейшего шёлка, любви и ласки. Он бы мог приносить по утрам ей букеты полевых цветов, но вместо этого они обменивались ударами. Малфой ранил Грейнджер по живому, ударяя в реальной жизни, а она успешно давала ему сдачу, пока думала, что мерзавец остаётся безнаказанным. Каждой улыбкой, каждым новым шагом вперёд отважная гриффиндорка шла в наступление, забирая в плен каждую клеточку его организма. Он был уже давным-давно порабощён ею.

Ему никогда не надышаться ею, не убежать от неё. Вот так выглядит безумие — безумная зависимость. Это вечный полёт, но только в бездну, на окраины или в самое сердце горячей Преисподни. У такого сложно проследить начало, и невозможно увидеть конец. Особенно, когда этим болеют двое.

Влюблённые лечат раны друг друга, а Малфой и Грейнджер со всей дури кромсали друг друга, соревнуясь в том, у кого получится рана глубже и больше. Он видел сквозь огромную дыру в её груди её чистое сердце. Сломленные гораздо могущественнее всех остальных.

— И в нём нет дна, потому что внутри годами идёт война, — Гермиона вырвала руку и встала с пола. — Я пыталась тебя ненавидеть, но не смогла. Это так неправильно, так сложно…

Малфой открыл рот, чтобы что-то ответить, но она выбежала из комнаты, а потом и вовсе исчезла. Она снова ушла, а он остался на полу, пленённый ею и безумием.

elsa & emilie — ocean

В её комнате был гладкий деревянный пол. Он касался его ступнями, а потом ладонями — просто лежал, как верный пёс у её кровати. Малфой ждал, что дверь однажды откроется, и она появится, но проходили часы, а за ними и дни, но Грейнджер так и не вернулась.

Её постель оставалась не застеленной, всё такой же мятой, и на простынях чувствовался тонкий шлейф её духов. Он с такой аккуратностью и трепетом касался края одела, будто бы боялся, что одно неверное движение может навсегда что-то изменить, и тут больше не будет чувствоваться её присутствия, но это не так. Грейнджер помнила не только эта комната, она отпечаталась в каждой из стен Мэнора, даже там, где никогда не появлялась. Она оставила тут неповторимый след после себя, никто больше такого не сделал. Словно само поместье позволило ей это сделать.

Она ушла, но оставила после себя немного любви в холодном Мэноре. Такого ещё никому не удавалось, Малфой был просто уверен в этом. Это была абсолютно безумная, неправильная, больная и опасная любовь, но другой ему и не нужно было. Только с ней он чувствовал себя живым, а значит, у них была прекрасная совместимость, как у душевнобольного и смирительной рубашки.

Он то проваривался в какое-то забытье, то снова приходил в себя. Малфой больше не сможет жить полноценной жизнью, словно её никогда не было в его жизни. Так долго отрицать очевидное, и под конец всё же утонуть в этом.

halsey — nightmare

Внутри зияла огромная дыра, оставленная ею. Нет, Малфой совсем не жаловался, но это было чертовски больно. Лучше бы она просто ударила его, избила бы о полусмерти, чем сделала вот так вот. Он был не в праве хоть в чём-то обвинять её, но больше всего на свете блондин желал придушить гриффиндорку, заставить её снова плакать. Он бы хотел, чтобы в нём пропало это идиотское желание без конца восхищаться каждым её движением.

— Идиот! — в покои ворвался разгневанный Снейп. — Ты думал, что я не догадаюсь?! С каких пор ты решил, что умнее меня?

— Ты о чём? — Малфой вскочил с кровати. — Что случилось?

— Что с ней произошло? — зельевар уставился на своего крестника, ожидая услышать правдивый и мгновенный ответ. — Зачем понадобилась кровь единорога?

— Я не…

— Не смей мне лгать! У меня на отработке сегодня была мисс Грейнджер, и каково было моё удивление, когда она достала из своей сумочки настойку на основе крови единорога. Я знаю двух людей во всём Лондоне, у которых в запасах найдётся такой редкий ингредиент. И всего одного человека, который может приготовить такую настойку. Я её не вручал мисс Грейнджер.

Это должно было случится рано или поздно. Снейп всё равно заметил бы, что кто-то потихоньку опустошал его запасы, а кроме Драко тут редко кто бывал, но даже подумать не мог о том, что так глупо может попасться.

Конечно же, Грейнджер таскала с собой эту настойку, но как она попала на отработку?

— Что с ней случилось? — снова повторил свой вопрос Северус. — Ты хоть знаешь…

— Знаю, — огрызнулся Драко. — У неё были серьёзные повреждения и разрывы… Её мучают сильные боли внизу живота, а ты сам знаешь, что лучшего способа… Эта настойка — самое эффективное, что можно было придумать.

— Рассказывай!

Малфой не решался открыть рот, потому что просто не мог выговорить это вслух. Кошмарные сны с той картинкой до сих пор преследовали не только во сне, но и наяву. Внутри всё переворачивалось от одного только взгляда на то, как Грейнджер хватается за живот, прикрываясь какой-то магловской болезнью.

— Её изнасиловали…

— Значит, это правда? То о чём трепались Флинт и Монтегю, а ты? Ты к этому тоже имеешь какое-то отношение?

— Нет! — вскрикнул Малфой. — Ты вообще что-ли? Думаешь, я блядский извращенец?

— Но ты знаешь об этом, и ты приносил Помфри ингредиенты для настоек. Какое ты имеешь к этому отношение, Драко?

— Я люблю её, понятно?! Вот и всё! Я просто хотел ей помочь.

Снейп смерил крестника недоверчивым взглядом, а потом отвернулся, направляясь к выходу со спальни.

— Это не любовь, Драко, — отозвался зельевар. — Это зависимость, и с годами будет только сложнее. Я знаю, о чём говорю.

Он помнил этот разговор так хорошо, словно тот случился вчера. Тогда ему казалось, что крёстный в очередной раз решил поучить его жизни, а теперь понимал, что был прав. С годами стало только хуже, значительно хуже, и никакая кровь единорога была уже не способна его излечить. Малфой встрял по уши в это дерьмо.

Это осознание снова к нему пришло, когда он в очередной раз проснулся в её спальне на полу. Малфой схватился на ноги, осматриваясь по сторонам, но тут было совсем пусто. Грейнджер не вернулась, и похоже, что не прочитала ни одно из её писем. Он написал пять писем, и собирался писать шестое, но разве в этом был хоть какой-то смысл?

three days grace — i hate everything about you

Нарцисса с надеждой в глазах смотрела на него, но Драко продолжал молчать. После того разговора они больше не говорили, а точнее, это он игнорировал любые попытки своей матери начать диалог. Нет, ему не было стыдно перед ней, он не прятал глаза — ему просто было на всё параллельно. Его не интересовало то, что дело было почти закрыто. Ему даже было всё равно на то, что убийцей оказался ненавистный ублюдок Монтегю. Всё, о чём мог думать Малфой — это новая встреча с Грейнджер.

Он помешался на этом, день и ночь думая только об одном.

Был момент, когда Драко подумал о том, что был бы даже счастливым от мысли, что она сидит связанная в своей спальне. Как угодно, только чтобы она была тут, в этих стенах. Его безумие возрастало с геометрической прогрессией, и это должно было здорово пугать, но для Малфоя это служило неким рычагом для дальнейшего существования. Он верил, что его ничто не способно убить или сломать, пока цель не будет достигнута.

Он заболел ею, в ней же видел свое исцеление.

Малфой больше не думал о том, что от этого стоит бежать и опять прибегать к какой-то терапии. Кроме Грейнджер ему нужна была только смерть, и больше ничего — это была крайняя стадия, дальше болезнь уже прогрессировать не могла.

В этом плане казалось, что сама Гермиона была куда здоровее Драко. Его зависимость была гораздо сильнее, потому что в чувствах Грейнджер была какая-то доля любви, а вот у него ничего не было от этого светлого чувства.

Он мог быть у неё не первым, не последним и не единственным. Она любила перед тем, как полюбила снова. Но если она любила его и сейчас, что ещё не так? Она не идеальна, но ведь и он тоже, и они оба никогда не будут идеальными вместе. Но если она заставляла его быть живым, то какой смысл было искать способы остановиться?

Внезапно сова постучала в окно. Два письма. Одно от неё, а второе — от Поттера.

Здравствуй, Драко

Я видела, как приходили твои письма, но я их не читала. Я их обязательно прочту, но письмо пишу тебе уже сейчас. Ответное письмо, потому что могу догадаться, о чём ты напишешь мне.

Ты будешь писать о нашем последнем разговоре, о том, что наша любовь — это что-то неправильное, но оно тебе на даёт покоя. Я это знаю, потому что сама всё это переживаю сейчас. А мы ведь так сильно с тобой похожи — больше, чем кто-то мог бы себе представить.

Я — разбитый хрусталь. Я — разрушена. Я не могу больше не смотреть на солнце, я просто не вижу его, и это полностью твоя вина, Драко. Самая большая вина на тебе, а потом уже на Монтегю, Гойле и всех остальных. Но ты же и сам это прекрасно понимаешь, не так ли?

Ты — мои раны. Ты — мои шрамы, но и это тебе тоже известно. Если бы ты только знал, сколько зим холодных ты мне снился — их просто не счесть. Я бы могла поднять нашу любовь к солнцу, я бы нашла на это силы, но по итогу мы с тобой стали жертвами совсем другой Войны. Я мечтала жить, а не выживать, но ты ведь даже не поинтересовался у меня. Я была готова верить в каждую твою ложь, какой бы она не была — я была готова абсолютно на всё.

Иногда мне хочется быть морем, в котором ты бы наконец-то захлебнулся, но нет же. Я всё равно брошусь тебя спасать, я же знаю себя. Я уже проверила это, и эксперимент с треском провалился. Ты превратил мою любовь в груду ненужных чувств, которые со временем начали ломать меня изнутри. Ты превратил меня в самую худшую версию меня, но мне это так долго нравилось, пока я не преступила все дозволенные небом границы.

Я была предана тебе, и предана тобой же в ответ. Как оказалось, у тебя нет сердца, а я чуть было не вручила тебе своё. Хотя нет, постой… Я всё-таки вручила тебе своё, а ты начал медленно вонзать в него острые иголки. Не наша любовь была неправильной и жестокой, а мы.

Поверь, я ударила тебя в ответ, и ты уже чувствуешь эту боль, но дальше будет только хуже.

Мы храним секреты друг от друга, и они очень страшные.

Гермиона Джин Грейнджер.

— Мне плевать на все секреты, Грейнджер, — он втянул носом исходящий от письма аромат. — Ты — мой самый большой и желанный секрет.

Казалось, что он был самым счастливым человеком. Как собачонка, которой бросили косточку.

Jens Kuross — Spiraling

Он вскрыл письмо от Поттера, быстро пробежавшись серыми глазами по ровным и аккуратным строчкам.

Я знаю, что она тебе написала, Малфой. И это было её последнее письмо.

Пока я тебе это пишу, она лежит без сознания. Ты больше никогда не увидишь «ту Гермиону Джин Грейнджер», которую бесконечное количество раз унижал и ломал. Я ненавижу тебя за неё так же сильно, как она думала, что ненавидит тебя.

К сожалению, моя лучшая подруга любила тебя. Я считаю, что это была её самая большая беда и ошибка в жизни, потому что все её раны начинались с тебя. Мне глубоко плевать на то, что ты там ей наговорил во время вашей последней встречи. И на то, что ты писал в письмах, мне тоже всё равно. Я — не она, я в это не верю.

Отныне «той» Гермионы больше нет. Я применил на ней Обливиэйт, о чём она сама меня и попросила. В её новой жизни больше нет места для тебя и этой уничтожающей любви. Если ты хочешь меня убедить в том, что хоть малая часть из того, что ты ей написал — это правда, то не пытайся снова появиться в её жизни.

Не думай, что я преувеличиваю, Малфой. Я убью тебя за неё.

Гарри Поттер.

Письмо Поттера упало к его ногам.

michael schulte — falling apart

Так быстро безумие не проходит, а он и не готов от него отказываться. Нет.

И от неё тоже не готов.

Неужели его безумие так велико, что он готов снова ранить её? Малфой не знал. Огромное количество голосов кричали в его голове, споря между собой. Они перекрикивали друг друга, но никакого верного ответа не было, а самым громким криком был её.

Гермиона Грейнджер лежит посреди гостиной Малфой-Мэнора, пока над ней нависала безумная Беллатриса Лестрейндж с окровавленным кинжалов руках. Гриффиндорка отдавала величественному поместью свою любовь, что раньше была в её жилах, а Белла заражала её безумием.

А у камина стоял Малфой-младший, душа и сознание которого раскалывались. В нём снова родилась новая личность. Ещё одна. Та, которая запомнила, как пытали её — его самую большую любовь.

Кто из вас не без греха, первый брось камень в грешника. Не говорите, что никогда не чувствовали, как безумие подступалось к вашему сознанию. Просто кому-то повезло больше, а кому-то меньше. А таким, как Малфой и Грейнджер, не повезло совсем. Так что же удивительного в том, что два безумца нашли друг друга?

Да, это их судьба, как бы они от неё не бежали.

========== Дополнительная глава (от лица Гарри) ==========

Эта глава не имеет какой-то привязки к определённым главам, потому что писалась с целью объяснить ход мыслей Гарри Поттера.

В основном повествовании этот персонаж играет огромную роль в жизни Гермионы Грейнджер, но некоторые его решения могли показаться вам слишком противоречивыми, но только потому что мы всю историю видим лишь глазами главной героини.

Эта глава будет немного отличаться от остальных своим стилем, но только потому что она о Гарри Поттере.

О том человеке, который обещал всегда быть рядом с ней. И он всегда рядом.

bruno mars — talking to the moon

Я в который раз сорвался на неё, но только потому что хочу докричаться до неё. Мне невыносимо больно смотреть на то, как она сгорает заживо, как на бешеной скорости летит вниз, но там нет дна. Мы знакомы с ней не первый год, и Гермиона — неотъемлемая часть моей жизни. Иногда мне просто кажется, что если бы у меня не было такой подруги, то и я был бы совершенно другим человеком. Она слышит лишь то, что я говорю ей «уходи», пропуская всё остальное. Пропуская целые речи о том, что я всегда буду рядом и всегда протяну ей руку.

В моей жизни слишком много людей, некоторых я даже знаю по имени, а некоторых не могу запомнить в лицо. Но у меня почти нет друзей, и я не готов размениваться теми, кто со мной с самого начала. Да и вообще у меня было мало таких людей, которых бы я мог занести в список «родные», а сейчас их вообще можно пересчитать на пальцах одной руки. И мне очень жаль, что Гермиона думает, что я могу её оттуда вычеркнуть.

Да, я сказал ей о том, что если мне понадобится её возненавидеть для её же безопасности, то я сделаю это без раздумий. И опять-таки, она услышала слово «возненавидеть», а я ещё сказал «твоя безопасность». Самое сложное искусство — это разговор с тем, кого любишь.

А может дело в том, что она — девушка.

— Что-то случилось? — Флёр снова подошла из-за спины, хотя знает, что я не могу этого терпеть. — Ты весь вечер молчишь.

— Нет, — я конечно же солгал. — Просто устал на работе.

Она — особенная, и за это я полюбил её. Флёр забывает о многих моих привычках, иногда может до возмущения быть раздражающей, но это то, что я в ней люблю. Её непосредственность, лёгкость и улыбка — за это можно простить всё остальное. Но есть то, чего мне в ней не хватает — это родство душ. Любви не всегда достаточно, чтобы провести с человеком всю оставшуюся жизнь. Порой мне кажется, что я занимаюсь каким-то самообманом, а в придачу, обманываю и Флёр.

Я как-то услышал, что мы часто выбираем себе вторых половинок, похожих на наших родителей. И временами, я нахожу схожесть в Лаванде с Молли Уизли, но на кого похожа Флёр? Я не знал своей матери, и довольно долго был один, а потом появилась Флёр с охапкой документов на пороге моего кабинета. Можно было бы сказать, что мне повезло, и я лишь руководствовался своим сердцем, не оглядываясь на вкусные мамины пироги, но нет. У меня был идеал женщины, и это была даже не мать Рона, которая относилась ко мне, как к сыну.

Моим идеалом была Гермиона. Нет, я никогда не испытывал к ней какой-то физической тяги или чувств, что зачастую чувствуют представители противоположных сторон. Мои чувства к этой девушке были самыми светлыми и искренними, но заканчивались в пределах дружбы. Хотя нет, границ моих чувств к ней не было, но это никогда не было «той» любовью, о которых Флёр читала в своих книгах. Мне сложно это объяснить, но думаю, что тот, у кого была настоящая подруга, меня понимает.

Я всегда был готов абсолютно на всё ради Гермионы, потому что ближе неё у меня никого не было. Дамблдор как-то посчитал, что мы могли бы быть с ней хорошей парой, а я лишь рассмеялся в ответ. Мы бы не ужились с ней под одной крышей, если чисто в теории предположить, что между нами что-то могло быть. Как друзья, хоть всю жизнь прожили бы вместе (хотя тут всё же закрадываются сомнения), а вот как пара — это точно не наш случай.

У них могли бы с Роном получится какие-то отношения, потому что они были разными. Да, возможно бы Рон был немного в её тени, но такой вид отношений был допустим, а между нами ничего такого не могло быть, потому что мы слишком похожи. Иногда даже казалось, что мы кровные родственники, но родство душ и сердец — это гораздо сильнее простых кровных уз.

Мы чувствовали друг друга, понимали с полуслова, видели глаза друг друга среди тысяч людей. Мы всегда были с ней родными людьми — мы были семьёй, и так будет всегда. И дело не только в том, что я ей пообещал, тут всё гораздо сложнее, и не поддается объяснениям. Но тот, кто чувствовал нечто подобное, обязательно поймёт меня и к чему я веду.

lewis capaldi — before you go

Она думает, что я злюсь, и она права. Я очень зол, но совсем не на неё, а на её решение. Гермиона смотрит на меня своими карими глазами, а всё, что я вижу — это тлеющую в ней боль. Я ненавижу её за то, что она снова приняла решение сама, за то, что снова позволила себе оказаться в этом доме. Мне хочется стереть его с лица земли, чтобы ей больше никогда не пришлось видеть эти мерзкие стены, чтобы её прошлое не рвалось наружу, раз за разом толкая в спину.

Я злюсь за то, что она отказывается от возможности жить нормально. Она утверждала, что смогла начать новую главу своей жизни там, в Америке, но теперь я понимаю, что она лгала мне. Гермиона продолжала жить, пока внутри неё разрасталась ненависть к Малфою до вселенских масштабов — она пожирает всё на своём пути, даже её саму.

Сказать, что я был ошарашен её признанием в убийстве Гранта? Да, я был, но не так долго, как могло бы показаться, потому что очень быстро я снова переключился на Гермиону. Что должно быть внутри человека, чтобы он решился на такой поступок? Какие разрушения там остались от души, чтобы идти по головам к своей цели? Должен ли я был задуматься о том, что она способна на большее? Определённо, да. И я задумался, и картинки, которые родились в моих мыслях, они ужасали, поэтому я затолкал их куда поглубже.

Я понимал, что мне просто нельзя оставлять её тут, но я был ей сейчас не нужен. Гермиона не относилась к той категории людей, что могли с лёгкостью попросить о помощи, а поэтому если я стану ей навязываться, то это закончится намного хуже. И теперь дело было не только в том, насколько рана внутри глубока, но и в том, насколько эта рана заставляла её вставать на ноги,чтобы дать обидчику сдачи. Я чувствовал, что от неё исходили волны опасности — она внушала страх.

И, возможно, мне показалось, но в её карих глазах был какой-то новый блеск. Я когда-то такой уже в ней видел, но старался не думать об этом, и вот теперь опять. Он мне незнаком, но это ни к добру.

james arthur — impossible

У вас когда-то было желание обнять человека? Не просто заключить в лёгкие объятия, а так, чтобы просто разом забрать всю его боль себе? Я так обнимал её каждый раз, потому что неосознанно чувствовал свою вину за её слезы. Будь то выговор от Снейпа или плохой конец нового романа. Я настолько сильно чувствовал ответственность за неё, что корил себя за каждую её слезу. В какой-то степени это было глупо, но бо́льшая глупость заключалась в том, что у Гермионы были точно такие же чувства по отношению ко мне.

Она могла думать о себе в самую последнюю очередь, но никогда забывала обо мне. Знаете, она совсем не разбиралась в квиддиче, но каждый раз пыталась поддержать со мной разговор. Я видел, как Гермиона тяжело вздыхала, пытаясь хоть немного вникнуть во все мои новые тактики, но продолжала слушать. Это было ценно, и даже сейчас для меня это большая ценность. Меня никто и никогда так внимательно не слушал, как она.

И мне очень больно будет, если вы просто услышали о том, что она могла со мной говорить обо всём, потому что говорилось совсем о другом.

Так вот. Я чувствовал вину за малейшую слезу на её лице, а что должно было со мной случиться, когда она сидела передо мной на полу, положа голову мне на колени, рассказывая о своём прошлом? Я называл себя её лучшим другом, но пропустил всё, я просто не увидел этого. Или видел, но хотел считать, что мне просто показалось? Мне была неприятна одна только мысль о том, что кто-то может причинить ей боль. Я злился на книги с плохим концом за то, что она расстраивалась из-за них. Мне так хотелось верить в то, что её жизнь безоблачна, что я закрыл глаза — я не увидел, как искры карих глаз потухли.

Гермиона кричала о своей боли, что так и не угасла после стольких лет, а я слушал и не мог поверить. Мне захотелось снова обнять её, чтобы отобрать эту боль, чтобы исцелить все её раны, будто бы это вообще было возможно, но она оттолкнула меня. Её чувства сдирали с неё кожу и каждое прикосновение приравнивалось к смерти. Она плакала, падала на пол, зарываясь руками в волосы, а я не мог ничего сделать.

Она лгала мне, а я упрекал её за это. А как оказалось, я упрекал её в любви ко мне, потому что Гермиона снова пыталась меня оградить от своей боли. Ею невозможно было не восхищаться, и я мог бы понять Малфоя — за что он влюбился в неё, но я не понимал её. Внутри меня что-то с треском разлетелось. Похоже, что это был вакуум, в котором я жил все эти годы. Мне так сильно хотелось верить в то, что с ней всё хорошо, что я закрывал глаза на очевидные вещи.

Когда любишь человека, то принимаешь все его минусы, как самые большие плюсы. Наша дружба с Гермионой никогда не была исключением. Она могла бы вам рассказать о том, насколько я благородный, добрый, справедливый и честный. Но она никогда бы не рассказала о моей вспыльчивости, агрессии, нерешительности и ещё многих пороках, потому что эта девушка принимала меня полностью. Она была предана нашей дружбе, она была предана мне — это было полностью взаимно. Я тот, кто я есть, только благодаря ей.

Я смог пережить Войну, потому что со мной была Гермиона рядом. Я смог стать главным аврором, потому что у меня была её поддержка. Всё, что было у меня — это только благодаря тому, что у меня был человек, который всегда верил в меня, поддерживал и мог поговорить со мной по душам. Я сейчас не приуменьшаю значимость Рона или Флёр, но это совсем другое. Можно сказать, что с Гермионой у нас «другой вид» дружбы. Такой встречается раз на миллион — это большая редкость и невероятная ценность.

ALEKSEEV — Forever

— Не говори мне, что ты устал на работе, — Флёр взяла меня за руку. — Я же вижу, что тебя что-то тревожит.

— Я очень виноват перед одним человеком, — мне было просто больно вслух выговаривать её имя. — Она не заслуживала этого… Ничего из того, что пережила, а я был так слеп.

— Она тебя обвинила в чём-то?

— Нет! Конечно нет. Она никогда меня ни в чём не обвиняла. Она слишком добра ко мне, да и не только.

— Тогда тебе не стоит накручивать себя, — Флёр посмотрела мне в глаза, но не улыбнулась. — Ты нужен ей. Она не нуждается в том, чтобы ты себя в чём-то винил, Гарри. Если ты хочешь помочь Гермионе, то должен быть рядом с ней, а не сидеть тут и взваливать на себя все камни из прошлого.

Я знал, что она откажется от этой помощи. После нашего последнего разговора казалось, что время нужно было даже мне.

Когда разговор касался Гермионы, то не могло быть и речи о том, чтобы я выступил против неё. Я был готов поддержать этого человека во всём. До нашего разговора я так думал, а теперь в моей голове начиналась самая настоящая гражданская война из доводов здравого рассудка и аргументов сердца. Они так самоотверженно воевали между собой, что я старался не вмешиваться в это.

Можно было бы поставить ставку. Я бы отдал всё, поставив на сердце. Рассудок всегда проигрывал, когда дело доходило до моей дружбы с Гермионой.

rita ora — poison (slowed+reverb)

Рассказывать о прошлом я не стану. Потому что нечего рассказывать — я просто дружил с ней, не чаял души в этой дружбе. Каждое воспоминание о прошлом теперь меня отравляло, потому что я понимал, насколько слеп был. Я видел, но не замечал. Мне так хотелось верить в её образ, отчасти придуманный в моей голове, что я не решался снять очки. Без очков мир был хуже, как в реальности, так и в мыслях.

Но знаешь, что я знал всегда? То, что Гермиона может ударить в ответ, но вот не задумывался как сильно. Будь то противные дьявольские силки или человек, который причинил столько боли. Её сила духа была, как у истинной гриффиндорки, это восхищало, но на самом деле, должно было пугать.

Мы не можем встать на место другого человека.

Я не могу встать на место Гермионы, как бы мне не хотелось забрать всю её боль, подарить шанс на нормальную жизнь. Почувствовать её жизнь её же сердцем. Узнать, как закончилась её первая любовь и какой была последняя. Хотя тут всё понятно — она была у неё единственной, и такой, которую она не заслуживала. Мне хотелось бы понять мотивы, слова, поступки. Испытать её боль от потерь, и оставить ей только счастье от улыбки. Я был готов на всё ради неё.

У меня были лишь догадки и расследования по крупицам эмоций. Я делал выводы, стоя на берегу. И я не мог нырнуть вглубь.

Кто-то мог бы подумать, что я зациклен на Гермионе, на нашей дружбе. Что я зависим от неё, но это совсем не так. Да, эту дружбу можно в каком-то роде назвать больной и нездоровой, но лишь потому, что она сейчас переживала непростые моменты. Я невозможно скучал по тем временам, когда самой большой нашей проблемой на троих были дьявольские силки — это было так давно. Задолго до её кошмара, задолго до Войны, задолго до того, как я понял, что моя лучшая подруга — опасная преступница.

Да, я наконец-то смог впустить эту мысль в свою голову. Гермиона была убийцей, но вместе с тем, как я и говорил, рассудок проиграл сердцу. Я не мог отвернуться от неё, я не мог нанести ей последний сокрушающий удар, который бы убил её. Чем бы я тогда отличался от всех остальных, кто причинил ей боль? Я был бы не лучше Монтегю, Гойла и Малфоя, а может, даже хуже.

У неё не осталось никого, кроме меня.

А я всегда буду рядом с ней.

birdy — strange birds

Все чувствовали боль. Нет в мире того человека, который бы не познал это чувство в каком-либо его проявлении. У маленького ребёнка болит коленка, потому что он упал. У той девушки, что стоит вечером под проливным дождём, болит душа, потому что она рассталась с парнем, а вон того мужчину видите? Ему лет семьдесят, но ему тоже больно. Вчера он похоронил свою жену.

Боль бывает разной, но жизни без неё не бывает. Мне тоже порой бывает больно, но в тот день я почувствовал её боль. Я сидел всю ночь у окна, вглядываясь в ночное небо, а перед глазами витал образ заплаканной Гермионы. Мне в пору было бы разобрать накопившуюся стопку бумаг в своём кабинете, но я не вернулся в Министерство, потому что не мог. Я был аврором. Такие, как я, предназначены для того, чтобы бороться со злом, искоренять его и прижигать, как злокачественную опухоль. Мне всегда казалось, что я прекрасно справлялся со своими обязанностями, но теперь я не мог быть ни в чём уверенным.

Как я мог называться лучшим аврором, когда не смог уберечь от зла своего самого близкого человека? Я распинался перед ней, говоря о том, что она должна наконец-то отпустить свою ненависть к Малфою, но оказалось, что я видел лишь верхушку айсберга. Такое невозможно было простить, теперь я понимал её.

Чтобы понять художника, нужно изучить его искусство. Я в полной мере изучил искусство Гермионы — оно отвратительное, мерзкое и очень холодное, но не она таким его сделала.

Жизнь поиздевалась над ней, а я смотрел на это, но не видел. Я не мог смотреть на неё, как на убийцу. Нет. Вы бы сказали, что это неправильно, что я должен остановить её. Вы бы тыкали в меня моей дружбой с ней, говоря о том, что я закрываю глаза на преступление, покрываю убийцу. Так я и не отрицаю этого.

Потому что весь мир закрыл на неё глаза. Она осталась в тени своего искромсанного сердца и разбитой души. Она лишь прикоснулась ко мне своей правдой, а на моём теле остался огромный ожог, а что же было тогда в ней? В мире нет абсолютно положительных или абсолютно отрицательных героев, потому что мир устроен по-другому. К моему большому сожалению, её жизнь не была такой, как на страницах тех книг, что Гермиона так любила.

Она не плохая, но и далеко не хорошая. Я не плохой, но и хорошим меня тоже сложно назвать. Если среди ваших друзей найдётся исключительно хороший человек, то я спешу вас разочаровать — вы просто не знаете этого человека. Скорее всего, что вы познакомились с его очередной маской, не познав всех сторон человеческой души. У нас же с Гермионой было по-другому, потому что мы знаем друг друга. Могло показаться, что мы давно отдалились. Между нами не один год был глубокий океан расстояния, но только вот сердца наши продолжали оставаться рядом.

Я чувствовал её ложь, но пытался её отрицать. Она чувствовала эту борьбу во мне, но оставалась рядом, хотя давно могла просто раствориться в километрах и времени.

james arthur — train wreck

Я видел смерть. Так много раз, что просто в какой-то момент перестал считать. Никто из нас не заслуживал того, чтобы видеть через поле от себя Костлявую с косой в руках, но так было. И я, и Рон, и Гермиона, и ещё много других видели смерть, почти что жили с ней под одной крышей, пока Война таранила слабые деревянные стены. Мы прожили страшные времена, и унесли с собой из поля боя глубокие раны, что с годами превратились в мерзкие шрамы.

К большому сожалению, я знаю очень мало людей, которые смогли жить дальше. Вроде бы перевернули эту страшную страницу своей жизни, а так ли на самом деле? Гермиона могла бы вам сказать, что я отношусь к ним, но нет. Я глушу свою боль в физических нагрузках: пробежки, зарядка, отжимания до изнеможения — всё, чтобы стать слабым, и думать только о боли в мышцах. А ещё при первом взгляде на Рона можно подумать, что он справился, но это тоже не так. Он направляет все свои силы либо в семью, либо в работу. Да, это можно назвать способом спасения, но никто из нас не забыл.

Кто-то работает, кто-то пьёт, кто-то меняет бесконечное количество сексуальных партнёров. У каждого своя волшебная пилюля. Но есть те, которые сломались раньше, чем нашли свою таблетку. И мне больно осознавать, что в это число входит моя лучшая подруга — она не смогла выбраться из своего кошмара, застряв в тёмной комнате на много лет вперёд.

Я понял несколько вещей, и каждая из них пугала больше предыдущей.

Первое. Гермиона была убийцей. И как видите, я говорю об этом в первом пункте, потому что это менее пугающе, чем всё остальное. Она сломалась, но продолжала идти. Это как продолжать ползти по дороге с переломанными конечностями — требует невероятных усилий, тяжело и больно, но возможно.

Второе. Гермиона была жертвой. Она была жертвой психологического и физического насилия. Её изнасиловали, её унижали и она прошла войну. Возможно, что она думала, что только мне хотелось видеть в ней жертву, пока она сама видела в себе худшую версию себя, но нет. Эта девушка была самой настоящей жертвой, загнанной в угол, напуганной и очень больной.

Третье. Гермиона была больной. Я говорю это не с целью оскорбить её, конечно же нет. Всё, что ей пришлось пережить, сказалось на её психике, и это было понятно. Тот непонятный блеск в глазах, истерики и внезапная решительность — это лишь жалкие крупицы из того, что я мог рассмотреть. Это беспощадные симптомы. Я не знал, как сильно и как быстро прогрессировала эта болезнь. Я не знал её названия и того, существовали ли от неё лекарства, но мне хотелось помочь ей.

И четвёртое. Гермиона была моей подругой. Это самый ужасный факт. Интересно, вы успели уже в голове подумать, что я так говорю, потому что мне противно теперь видеть в ней свою подругу? Если да, то мне стоило бы рассмеяться. Это было самое ужасное, потому что я не спас её. Гермиона была моей лучшей подругой, я клялся ей быть всегда рядом — я обещал ей подать руку, если она будет нуждаться, но не сделал этого. Я был так слеп, что просто ничего не сделал.

Это всё поднимало вихрь в моей голове и самое настоящее торнадо в сердце. Мне было больно за неё — за мою прекрасную и сломленную гриффиндорку. Но я обязательно найду способы её спасти.

Мне всё равно, что для этого понадобится. Я перед ней в долгу, я ей должен за то, что мои обещания оказались лишь пустыми словами.

jaymes young — moondust

Я немного вам рассказал о смерти. Это всегда страшно. Но что делать, если человек умер внутри, а внешне остался таким же? Почти.

Я вижу её карие глаза, я расчёсываю её кудрявые волосы, я говорю с ней, но она не со мной. Гермиона сидит в кресле-качалке, тупо уставившись в одну точку, и она где-то далеко. Мне лишь остаётся надеяться на то, что там, где она сейчас, — хорошо, что там нет боли и страданий.

— Я спасу тебя, — я опустился на колени перед ней. — Мне плевать, что будет дальше. У меня никого нет, кроме тебя, Гермиона. Я — эгоист, но я не готов тебя терять.

Она бы никогда не позволила себе так меня назвать. Она бы обязательно сказала, что я — её лучший друг, самый светлый человек в её жизни, но только не эгоист. Но я был именно таким, потому что не представлял, что когда-то придётся справляться одному. Гермиона всегда верила в меня, в мою правду, в мои начинания. Лишиться её — это как лишиться части себя.

Просто представьте себе. У вас нет родителей, у вас вообще нет семьи, вы не такой как все остальные, и наконец-то обретаете человека, протянувшего тебе руку. Этот человек всегда рядом, готов прийти на помощь, стать твоим лучом в полном мраке. Представили? Конечно нет. Для вас это просто слова, а я знаю, каково это. И никакие обстоятельства меня уже не заставят отказаться от этого человека.

Если нужно, я перестану быть героем для всех, но стану героем для неё.

Мне нечего терять, кроме неё.

— Всё будет хорошо, — я говорил это ей, но убеждал себя. — Я подарю тебе жизнь, которую ты действительно заслуживаешь. Без всего этого кошмара, без этого прошлого. Это не твоё, Гермиона.

В моём кабинете давно уже были флакончики с новыми и правильными воспоминаниями для неё. Мне плевать на то, что это неправильно, и так счастья не достигнуть — для неё я это сделаю. Я хочу видеть улыбку на её лице, слышать её звонкий смех и чувствовать тепло её объятий. Я хочу счастливой жизни для своего самого близкого в мире человека. Я прошу не так много — я прошу вместо неё.

alex hepburn — under (lyrics)

Продолжительность человеческой жизни против Вселенной — это ничто. Как бы долго человек не прожил, он лишь маленькая пылинка на просторах огромной Вселенной. Возможно, что то, что я полукровка и знаком с миром маглов намного лучше некоторых волшебников, позволяет мне сейчас так философствовать, но вы ведь не станете спорить с этими истинами?

Память — это самое дорогое, что у нас есть. Как часто мы слышали рассказы людей постарше о том «как было раньше». В наших ментальных лабиринтах сознания хранится абсолютно всё, с первого и до последнего вздоха. Я пару раз видел людей, которые лишились этой самой памяти, и это пугает. Я всерьёз задумывался над тем, что Обливиэйт — это заклинание куда хуже, чем Непростительные. Ты одним заклинанием можешь просто лишить человека жизни — оставить его без воспоминаний, без прошлого, сделать из него пустой лист, где нет ничего.

А ведь человек когда-то любил, во что-то верил, надеялся и ждал. У него безусловно были счастливые моменты, которые он всячески оберегал в своей голове, заглядывая под хрустальный колпак очень редко, чтобы ничего случайно не разбить. Возможно, что в его жизни хватало и дерьма, но раз он всё ещё не применил к себе чары забвения, то значит, дерьма было не так уж и много.

— Она умирает, — Забини снова оторвал меня от размышлений. — Ты же видишь, что с ней происходит! Сколько она так ещё просидит в своём кресле? День-два? Или будет так сидеть годами? Не думаю, что такой жизни ты хотел бы для неё.

Её дружба с Забини не стала для меня открытием. Я замечал, что они пересекались в Хогвартсе, но я никогда не влазил в её личные дела. Если она решила, что этот человек достоин её внимания, то какое я имел право высказывать своё мнение? Я был спокоен, зная, что Гермиона не разбрасывается своей дружбой направо и налево.

Но я даже не догадывался, какая гнилая почва у этой дружбы. Я о том, на почве чего эти двое сошлись, и опять во мне проснулось тяжёлое чувство вины. Два очень несчастных человека нашли утешение в горе друг друга, а я оставался где-то рядом, не замечая очевидных вещей.

— Я не могу лишить её памяти просто так, потому что нам так захотелось, — я придерживался этого мнения вопреки желанию помочь Гермионе. — Пока она сама меня не попросит об этом, я даже не подумаю.

— Я не понимаю тебя, Поттер.

— Неужели?

Конечно он понимал.

Больше эта тема не поднималась. Забини проводил с Гермионой весь день, пока я был на работе, а вечером мы менялись. Мне было не по себе снова возвращаться в её комнату и видеть всё те же тусклые карие глаза. Моя собственная жизнь уже давно перестала быть интересной мне, я лишь жил от ночи до ночи, которые проводил с ней в надежде, что Гермиона заговорит со мной однажды.

tom odell — can’t pretend

Я начал плохо спать. Мне начали сниться кошмары, которых много лет уже не было. Даже Флёр заметила, что я выгляжу уставшим. А в голове рождалось всё больше тревожных мыслей. Дни молчания растянулись в недели, и я боялся, что просто теряю Гермиону и снова ничего не делаю.

Бумаг на моём столе становилось всё больше, а трудоспособность становилась всё меньше. Это как наблюдать за тем, как умирает близкий человек. Это как безнадёжные случаи, когда пациенты впадают в кому, и ты просто ничего не можешь сделать. Я частенько поглядывал на флакончики с приготовленными воспоминаниями, но потом напоминал себе о том, что Гермиона ещё жива.

Я не могу без её согласия просто лишить её всего.

Она столько лет боролась, столько лет шла напролом, и она несла за собой этот мешок со всем гнусным прошлым. Кто я такой, чтобы думать сейчас, что у неё не получится? Я просто не имею права думать так о ней, недооценивать её силу. Она уже доказала всему миру, что способна на многое.

— Мистер Поттер, к Вам мистер Малфой, — я кажется забыл даже имя своей помощницы из-за постоянного чувства тревоги. — Можно?

— Да.

Я знал, что он ищет её. Сейчас я ненавидел его не меньше Гермионы, полностью разделяя все её сжигающие чувства к этому человеку. Он приложил не мало своих усилий, чтобы сломать её.

— Чего тебе? — я даже не дал ему поздороваться. — Наслаждаешься свободой?

— Мне нужна Гермиона, — он выглядел плохо. — Она просто исчезла, а мне нужно с ней поговорить. Я подумал, что ты можешь знать, где она.

Я был преступником.

С того самого момента, как я понял, насколько опасна Гермиона, я стал соучастником её преступления, но не жалел об этом. Знаете, когда на одну чашу весов встаёт дружба с ней, то на вторую я просто не смотрю. Я не думал уже о своей карьере в Аврорате, не думал о возможном будущем с Флёр, не думал о своём доме, который мне остался от Сириуса. Я думал только о том, как загорожу её от всего ополчившегося мира своей спиной.

Если людям так хотелось видеть преступника, искать виноватого, то пусть кидаются на меня, как свора голодных собак. Оправдывал ли я смерть Астории и Скорпиуса? Был ли виноват Грант? Нет. Они были невиновными людьми, а мальчик был всего лишь ребёнком. Такое нельзя было оправдывать, но я был готов задать ответный вопрос.

А в чём была виновата Гермиона? Чем она заслужила то, что пережила? Чем заслужили смерть её родители?

Вы можете назвать меня циником, ваше право. Но, кажется, я переквалифицировался из аврора в адвоката. Можете называть меня адвокатом дьявола, но тогда вам стоит изучить дело самого дьявола.

Тут нельзя было обойтись без жертв, увы. Я смотрел на Малфоя и с каждой минутой всё больше понимал её желание мести, потому что оно зарождалось во мне. Могу поклясться, что видел в глазах Драко отражение сломленной Гермионы, потому что он сделал в ней первый надлом. Мне был противен этот человек.

— Пошёл вон! — я давно не слышал столько злости в своём же голосе. — Пошёл вон отсюда!

Если понадобится, то я убью его. Если это поможет её спасти, то мне всё равно на его жизнь.

natasha blume — black sea

Её сломали очень красиво.

Но только я видел в этом смертоносную красоту. Я держал её на руках, пока она продолжала плакать. Я был готов вырвать своё сердце и вручить ей, что угодно, только бы она снова могла свободно дышать. Я прочитал ей это чёртово письмо, потому что она меня попросила, а я не мог отказать. Её сложно было назвать живой, но она всё равно продолжала говорить о Малфое, и о их любви.

— Я согласна на Обливиэйт, Гарри, — она смотрела на меня своими карими глазами, а у меня лёгкие сжались до предела, так я боялся и так ждал этих слов. — Я больше не смогу всё это выдержать. Ты знаешь, что мне нужно оставить, а что нужно стереть.

Я чувствовал, как с глаз сорвались слёзы. Это больно, что наша жизнь докатилась до такого момента, когда моя лучшая подруга просит меня о подобном. Это больно, что её жизнь превратилась в этот кошмар, из которого было не так много выходов: либо безумие, либо беспамятство. Но в этот раз я точно смогу её спасти.

— Всё будет хорошо, Гермиона…

На большее меня не хватило. Я не знал, что могу ещё сказать ей напоследок. Это прощание с «этой» Гермионой, но я не жалею, что знал её. Какой бы она не была, она остаётся моим самым близким человеком, и я готов прожить все свои жизни только при условии, что у меня будет моя Гермиона.

Пусть даже издалека. Я просто хочу видеть и знать, что она счастлива.

— Под матрасом лежит моё письмо. Отправь его, пока я буду без сознания.

Я знал, что это за письмо. Я уже читал его, но я отправлю, как она и попросила. Это её желание.

Рука дрогнула, когда волшебная палочка коснулась её виска. Мне казалось, что время просто остановилось, а её боль в какой-то степени начала растекаться по всей комнате. Я чувствовал холод по телу и видел её угасшие карие глаза. Они должны быть совсем не такими — её глаза должны быть, как горячий шоколад, как тёплая карамель.

Я постараюсь их снова вернуть.

— Обливиэйт…

Пусто стало не только в её голове, но и в моём сердце. Её глаза закрылись, а я расплакался. Громко и горько, как уже не плакал очень и очень давно. Какая-то часть меня навсегда умерла, но зато её сердце билось.

Я солгал ей, но она должна меня простить.

В её жизни больше никогда не будет боли. Не будет прошлого, которое будет ломать раз за разом. В её жизни никогда больше не будет Малфоя. В её жизни больше никогда не будет этого грешного Лондона с проклятой Эбби-Роуд.

В её жизни больше никогда не будет меня.

— Я просто хочу, чтобы ты знала: если для твоего спасения мне придётся тебя оттолкнуть, то я сделаю это без раздумий, — я когда-то уже это говорил ей, я не лукавил. — О своих чувствах я всегда буду думать в последнюю очередь, Гермиона.

Я не был готов отказаться от этой дружбы, но так было правильно. Я буду рад жить мыслью, что у неё всё хорошо. Мы с ней обязательно подружимся, но больше не будет в её жизни никакого прошлого. А я — часть этого прошлого, и так рисковать я больше не намерен.

Всё будет по-новому.

Её жизнь начнётся заново, и она будет счастливой. Я буду аврором её счастья.

У неё будет новая жизнь, новые воспоминания, новая любовь. Это будет новая история, и она обязана быть с хорошим концом.

dotan — numb

Пока я тебе это пишу, она лежит без сознания. Ты больше никогда не увидишь «ту Гермиону Джин Грейнджер», которую бесконечное количество раз унижал и ломал. Я ненавижу тебя за неё так же сильно, как она думала, что ненавидит тебя.

К сожалению, моя лучшая подруга любила тебя. Я считаю, что это была её самая большая беда и ошибка в жизни, потому что все её раны начинались с тебя. Мне глубоко плевать на то, что ты там ей наговорил во время вашей последней встречи. И на то, что ты писал в письмах, мне тоже всё равно. Я — не она, я в это не верю.

Отныне «той» Гермионы больше нет. Я применил на ней Обливиэйт, о чём она сама меня и попросила. В её новой жизни больше нет места для тебя и этой уничтожающей любви. Если ты хочешь меня убедить в том, что хоть малая часть из того, что ты ей написал — это правда, то не пытайся снова появиться в её жизни.

Не думай, что я преувеличиваю, Малфой. Я убью тебя за неё.

Гарри Поттер.

Мне нечего терять. Я не позволю сломать её ещё один раз.

Если бы мы все только знали, что у любого поступка есть свои последствия.

Мы тогда учились на пятом курсе. Я ненавидел травологию, но Гермиона частенько мне с ней помогала. Она вообще часто мне помогала разбираться с предметами, которые были мне неинтересны, а таких было большинство. И в один из вечеров, когда моя правая рука уже отваливалась от написания очередного конспекта, она нам рассказала кое-что интересное. Тогда я не нашёл это важным, а сейчас её голос колоколом отбивал у меня в голове.

— Вы ведь слышали об эффекте бабочки? — она обратилась ко мне и к Рону. — Если бабочка взмахнет крыльями в правильном месте и в правильное время, она может вызвать ураган за тысячи километров оттуда. Это теория хаоса. Но понимаете, теория хаоса посвящена не только хаосу. Это о том, как малюсенькое изменение в большой системе оказывает эффект на все вокруг. Теория хаоса. Звучит драматично, но это не так. Спросите у математиков. А лучше спросите у кого-то, кто попадал в ураган.

Если бы я только тогда услышал её.

Но теперь, кажется, бабочка снова взмахнула крыльями, а где-то начался ураган. Хаос был не за горами.

Очередной хаос.

Комментарий к Дополнительная глава (от лица Гарри)

Лично для меня это самая болезненная глава.

========== Глава 25 ==========

Прожить жизнь ещё раз невозможно.

Ноябрь, 2008.

Иногда звуки — как и боль — отступали, и оставалась только дымка.

Она помнила темноту: дымке предшествовала плотная темнота. Означает ли это, что состояние её улучшается? Она видела свет (пускай сквозь дымку), а свет — это хорошо. А во тьме были эти звуки? Бешеный стук сердца, хруст ломающихся костей и звон битого стекла. Она не знала ответов на эти вопросы. Есть ли смысл спрашивать? И на этот вопрос она не знала ответа, а ещё не понимала, у кого можно было бы спросить.

Боль помещалась глубже, под звуками. К востоку от солнца и к югу от её ушей. Вот и все, что ей было известно. Гермиона пыталась найти очаг всех этих чувств, чтобы наконец-то потушить их источник, но все поиски были безуспешными.

— Гермиона! — его руки коснулись её обнажённого плеча. — Проснись!

Время шло, и она усвоила, что боль периодически оставляла её, словно ненадолго уходила на обеденный перерыв. Когда она в самый первый раз вынырнула из непроглядной черноты, которая предшествовала дымке, к ней пришла мысль, не имевшая никакого отношения к её теперешнему положению. Гермиона подумала о том, что когда-то чувствовала подобную боль, но ведь нет. В её безоблачной жизни никогда такого не было, но ощущение того, что она с болью — старые друзья, больше не отпускало её.

— Воды? — Рольф протянул ей стакан. — Снова кошмары?

— Не уверена, — прохрипела девушка, сделав глоток холодной воды. — Это не кошмары… Я не совсем уверена в том, что это.

Грейнджер действительно было сложно объяснить, что заставляло её которую ночь подряд просыпаться, тяжело дыша и хватаясь руками за шею.

Это была просто темнота. За ней — боль и туман. А потом — осознание того, что боль хотя и не прекращается, зато время от времени как будто нехотя идёт на перемирие и прячется, и тогда наступает облегчение. Первое истинное воспоминание: она без конца бежит, а затем — насильственное возвращение в жизнь при виде туманного образа откуда-то издалека. Всё, за что могла уцепиться Гермиона — это силуэт в конце этой темноты, который каждый раз пытался протянуть к ней руки, но тщетно.

— Я рядом, — парень поцеловал её в лоб и забрал пустой стакан. — Ты всегда можешь со мной поговорить.

— Я знаю, — Гермиона прижалась к Рольфу, а сердцебиение начало понемногу приходить в норму. — Просто я не понимаю, почему меня так пугает простая темнота… Это не кошмар, но чувство страха буквально овладевает мною.

Рольф начал тихо напевать её любимую колыбельную, и девушка очень быстро снова провалилась в сон. Она так и не решилась сказать своему парню то, что так долго уже крутилось на языке, чтобы не пугать его.

Каждое новое возвращение в сон было новой пыткой для неё. Она не видела сновидений, но это больше всего и пугало. Грейнджер было бы куда проще, если бы незнакомый, но манящий силуэт наконец-то появился в свете, а она смогла бы понять, что тому нужно.

Боли и грозовой туче предшествовала мгла. Когда Гермиона проснулась снова, то Рольф мирно сопел, обняв девушку правой рукой. Она постаралась как можно быстрее привести дыхание в норму, и аккуратно выбраться из-под одеяла, чтобы не разбудить парня. Она не нуждалась в утешениях и холодной воде — это совсем не помогало. Глаза внезапно защипало от слёз, когда Грейнджер коснулась ногами холодного паркетного пола. Ей пришлось больно прикусить язык, чтобы не всхлипнуть.

Как выяснилось, хуже всего было то, что она не могла отделаться от темноты теперь даже в реальном мире. Гермиона раз за разом оборачивалась себе за спину, словно мрак из мира Морфея преследовал её по коридорам их дома. Её разум стремился вытолкнуть мысли об этом, в точности как ребёнок отпихивает тарелку с едой, прекрасно зная, что ему не позволят выйти из-за стола, пока он не съест всё.

Она подняла руку, чтобы включить свет, но так и не решилась. Гермиона пыталась оправдать это тем, что не хочет случайно разбудить Рольфа, хотя это было абсурдно. Их с Рольфом разделял целый этаж, а дело было только в том, что она неосознанно боялась света. Пока хоть дюйм тела оставался обнажённым, ей было страшно включить свет, словно искусственные лучи могли обжечь. Список вопросов в голове пополнился в этот самый миг, а девушка открыла холодильник и достала открытую бутылку вина.

— За безумие, — тихо прошептала Грейнджер и сделала большой глоток. — Это очень на него похоже.

Из-за окон слышался шум мимо проезжающих машин, а часть гостиной комнаты подсвечивалась светом уличных фонарей. Гермиона подошла к подоконнику и выглянула вниз — всё было укутано белоснежным покрывалом снега.

Наверное, это было её единственным развлечением — грустить по чему-то несбыточному. Она укутывалась в какие-то призрачные воспоминания, которых не должно было быть в голове, и лежала в них, как на снегу под падающими звёздами марта в неприлично холодном ноябре. Гермиона загоняла себя в угол и доводила до слёз каждую ночь, утопая в тихой истерике. Ей казалось, что она смотрела на свою счастливую жизнь какими-то глазами жестокого и бездушного прошлого.

Каждая новая минута приближала её к красной черте, что именовалась сумасшествием. Она боялась, что этого нельзя избежать, а они с Рольфом только оттягивают неизбежное, когда каждый вечер ложатся в одну постель под одно одеяло, приговаривая, что «утро вечера мудренее», и всё обязательно будет хорошо.

Ей не хотелось думать о предстоящей свадьбе или о том, как они в прошлом году ходили на фильм под открытым небом в Брюсселе. Гермиона не могла отвлечься ни на что хорошее из того, что было у неё, вместо этого без конца и края возвращаясь к силуэту в темноте. Со стоном и слезами на глазах она натянула на себя плед синего цвета, который лежал на диване, и снова отдалась во власть бушующей боли.

Она нащупала пальцами сквозь сон что-то холодное, но невероятно нежное. Гермиона открыла глаза, а рядом лежал огромный букет белых роз.

— Доброе утро, — напротив в кресле сидел Рольф. — Ты выспалась?

— Да, — она кинула мимолётный взгляд на пустую бутылку из-под вина, которая стояла у кофейного столика. — Который час?

— Начало двенадцатого.

Между ними повисло неловкое молчание, как и все предыдущие дни до этого. Рольф привык к тому, что утром просыпался в гордом одиночестве, а Гермиона перестала за это извиняться. Она ссылалась на бессонницу, но чувствовала, что причина кроется совсем в другом. Внутри неё было столько вопросов, что девушка начала уже сбиваться со счёта. В последний раз, когда она пыталась в голове соблюсти какое-то подобие порядка, то их насчитывалось около семидесяти трёх.

— Мне нужно отлучиться на несколько часов, если ты не против. Я могу…

— Нет! Всё хорошо. Ты можешь спокойно решать все свои дела, а я хочу пройтись по магазинам.

— По магазинам? — Рольф скептически вскинул бровь. — Ты же не любишь это дело.

— Мне нужно чем-то заняться, почему бы не остановиться на шоппинге?

— Конечно, — он улыбнулся. — Но если что-то случится…

— Я тебя наберу. Да, Рольф, я помню.

Он поцеловал её в щёку, накинул пальто и вышел из дома.

Гермиона ещё несколько минут сидела неподвижно, а потом встала с дивана.

По всему дому висели их совместные фотографии. Девушка всё чаще и чаще вглядывалась в них, пытаясь отыскать в своей голове ту улыбку, которая украшала её лицо на снимках. Было видно, что все кадры были искренними и очень тёплыми, а теперь в ней не было и сотой доли этих чувств. Гермиона не могла понять, что такого случилось и когда всё это в ней переломилось.

В какое утро она проснулась и поняла, что ничего не чувствует к Рольфу? Когда она поняла, что её максимум по отношению к этому человеку — это дружеские чувства?

Она видела в нём свою поддержку, близкого человека, но не любовь. Возможно, что это можно было назвать в какой-то степени любовью, но точно не такой, которая приводила людей под венец. Гермиона не чувствовала от прикосновений Рольфа тепла на дне души, трепета в груди, дрожи в коленках — ничего из того, о чём писали в книгах. А ещё она была уверена в том, что точно знает, каково это — чувствовать любовь.

На стене в их спальне висела большая чёрно-белая фотография. Они с Рольфом сидели на большом кожаном диване, и кадр явно был случайным. Никто из них не смотрел в объектив камеры, но от этого фото шла невероятно искренняя и добрая энергетика. Гермиона смеялась, держа своего парня за руку, а Рольф смотрел на неё глазами полных любви. Это было так непохоже на то, что сейчас переживали эти двое.

Грейнджер ни на каплю не усомнилась в чувствах молодого человека — что на фото, что сегодня утром — он всё так же любил её. А она? Почему-то Гермиона не видела любви в своих глазах даже на всех этих фотографиях, которые берегли их счастливые моменты. Она потянулась к рамке, прикоснувшись тонкими пальцами к холодному стеклу. Ей хотелось заставить своё сердце вспомнить свои чувства, ведь не могло быть так, чтобы они бесследно исчезли.

Спустя секунду раздался громкий звук битого стекла, а под ногами оказались десятки острых осколков от рамки. Гермиона закрыла лицо руками и громко расплакалась.

— Я схожу с ума… — прошептала девушка. — Я просто схожу с ума…

Если бы Рольф сейчас был дома, то он бы обязательно обнял её и сказал, что ничего страшного не произошло. Возможно, что они вместе отправились бы в тот магазинчик, что находился в нескольких кварталах и купили новую рамку, но она была дома одна. Гермиона тяжело дышала и когда сделала шаг назад, то почувствовала, как маленький острый осколок впился в ногу.

— Чёрт! — выругалась девушка. — Ещё этого не хватало!

Физическая боль быстро отрезвила её и привела в чувство. Гермиона сделала ещё несколько шагов назад, переступая осколки, и села на кровать. Ярко-алые капли крови окрасили светлый паркет, а Грейнджер поморщила нос от вида крови. Её тут же начало подташнивать, словно она никогда не видела крови. Руки вспотели и стали липкими, а вино, выпитое ночью, норовило оказаться поверх осколков на полу.

Гермиона вынула осколок из ступни, захватила фотографию с пола и выбежала со спальни. Быстро промыв рану и наложив бинтовую повязку, она снова оказалась на диване первого этажа, укутанная всё в тот же синий плед. Желание пройтись по магазинам отпало, поэтому оставалось лишь включить телевизор, лениво переключая каналы и дожидаясь возвращения Рольфа.

Пока с экрана телевизора болтала незнакомая блондинка, вещая о каком-то новом баре в пригороде Канады, Грейнджер потянулась за своим мобильным телефоном.

— Добрый день, Миранда, — она приветливо поздоровалась, как только по ту сторону телефона послышалось дыхание.

— Здравствуйте, мисс Грейнджер. Что-то случилось?

— Я знаю, что Вы приходите к нам по вторникам, но могли бы Вы найти сегодня время для нас?

— Конечно, мисс Грейнджер, — любезно ответила Миранда. — Во сколько нужно быть?

— Чем раньше, тем лучше.

— Хорошо, я буду через час у Вас.

— Спасибо, — Гермиона отключилась.

Она ухмыльнулась, но тут же и почувствовала, как внутри рождается какая-то радость. Было странно осознавать, что визит Миранды — их уборщицы, мог так сильно повлиять на её настроение. По сути, кроме Рольфа, Гермиона больше ни с кем и не общалась. Только по вторникам, когда Миранда приходила, чтобы убрать весь дом, Грейнджер могла хоть немного выговориться.

— Счастливая жизнь, — возмутилась себе под нос девушка. — Общаюсь с парнем, которого вроде бы люблю и с уборщицей.

Её внимание снова привлекла фотография, которую она забрала со спальни. Грейнджер взяла снимок в руки, снова всматриваясь в лица некогда окрылённых и счастливых молодых людей. Она попыталась припомнить, где было сделано это фото, но в голове образовался какой-то вакуум, а на ум ничего не приходило. Гермиона перевернула снимок и заметила маленькую подпись.

«От Гарри. Август, 2003»

— Гарри?.. Гарри…

Это имя было каким-то совершенно особенным. Ей казалось, что она не просто его когда-то где-то слышала или видела, а она к кому-то обращалась. На ум почему-то пришли апельсины и мята, а ещё тёплые объятия. Странные ассоциации, возникшие в голове, заставили девушку улыбнуться и поддаться ненавязчивому чувству облегчения.

Ей снова захотелось расплакаться от собственной беспомощности. Гермиона буквально чувствовала, как начинала тонуть, но рядом никого не было. С каждым днём её состояние ухудшалось — она это чувствовала, но ничего не предпринимала, чтобы остановить этот процесс. Девушка просто не понимала, с чем связано появление этого океана безумия под её ногами, кто так отчаянно начал толкать её в спину и почему она наслаждалась этим полётом. Создавалось впечатление, будто бы Гермиона в кармане имела инструкцию и путеводитель по бесконечному лабиринту боли и страданий. Она точно знала, куда нужно сворачивать, а ещё она видела под ногами уже протоптанную дорожку.

Тут кто-то уже ходил.

Грейнджер закрыла глаза, погружаясь в лёгкую дремоту, будто бы успела за тот час, что отсутствовал Рольф, истратить весь запас энергии.

Темнота сменилась светом — самыми настоящими солнечными лучами, а под ногами была свеже скошенная трава. Гермиона сделала шаг вперёд, нежно улыбаясь и втягивая носом дурманящий аромат полевых цветов. Она была одета в лёгкое шёлковое платье белого цвета, волосы распущены и в правой руке была пара босоножек.

— Привет, — из-за спины появилась девочка. — Кто ты?

— Привет, — ответила девушка. — Меня зовут Гермиона, а тебя?

— Нет, ты — не она. Не ври мне.

Грейнджер снова улыбнулась, новзволнованный вид маленькой девочки заставил и её напрячься. Та осматривала её с головы до ног, постепенно отступая назад, словно не доверяла ей. Гермиона прикусила губу и наклонила голову. Она протянула руку незнакомой девчонке, но та начала отмахиваться, а на глазах проступили слёзы.

— Ты — не она! — всхлипывая прокричала девочка. — Ты не знаешь меня! Ты не знаешь дорогу к цветущим садам! Ты не любишь полевые цветы! Твоё тело чистое!

Громкий звонок в дверь вырвал Гермиону из непонятного сна. Она откинула плед в сторону и снова тяжело задышала. Во сне не было ничего страшного, не было привычной темноты, но чувство душевной боли снова активизировалось. Порой казалось, что где-то под рёбрами был рычаг, который всё время кто-то дёргал, а Грейнджер никак не могла застукать этого паршивца.

Снова раздался звонок. Девушка поплелась к двери — это пришла Миранда.

— Добрый день, мисс Грейнджер, — миловидная женщина по-доброму улыбнулась. — Я Вас разбудила?

— Здравствуй, Миранда, — Гермиона отрицательно замотала головой. — Нет, я просто немного приболела.

Она не призналась себе, но на сердце отлегло, когда пришло осознание, что её одиночество нарушено. Гермиона неосознанно боялась одиночества, которое преследовало её каждый раз, когда Рольф убегал по своим делам. Ей было страшно, что внезапно откроется какая-то дверца потайного шкафа и оттуда вывалятся новые кошмары.

Она старалась сосредоточиться на том, что говорит Миранда, но это ей удавалось не в полной мере. Её разум как будто раздвоился. С одной стороны, она слушала её рассказ о том, как женщина попала в пробку на проспекте, а с другой — девушка сосредоточилась на дрожи в правой руке, которая появилась уже не в первый раз. Это было наименьшим её изъяном, который волновал Гермиону, но он не мог остаться незамеченным.

— Какой прекрасный букет! — Миранда взяла охапку белых роз в руки. — Мистер Саламандер Вас очень любит, мисс Грейнджер.

— Да-а… — неуверенно протянула девушка. — Но я не люблю розы… Мне нравятся полевые цветы… Нравились когда-то.

— А сейчас?

— Я не люблю цветы.

— Не часто услышишь такое от девушки, — Миранда улыбнулась. — Цветы — это же язык любви. Вы знаете, ведь цветами можно сказать намного больше, чем словами.

Она ведь действительно не любила цветы, но словно просто забыла об этом. Гермиона мысленно вернулась к своему очень странному сну и словам незнакомой девочки. На том поле было очень красиво, там были полевые цветы, но они вызывали совсем другие чувства… Гермиона боялась к ним прикоснуться, будто бы те могли обжечь и больно ранить.

— Неужели? — безучастно выдавила Грейнджер.

— Да! Я когда-то увлекалась флористикой — это очень интересно.

— И о чём же говорят розы?

— Красные розы — это любовь и страсть, но порой их можно трактовать, как страдание. Некоторые приравнивают любовь к страданиям, — Миранда продолжала обрезать цветы, оформляя букет в вазу. — Жёлтые — это коварство и предательство. Розовые символизируют зарождающуюся любовь в самом свежем, раннем её проявлении, пробудившиеся несмелые, но крепнущие чувства, а белые — символ согласия, чистоты, любви, верности и невинности. Преподнося эти цветы, даритель словно говорит адресату — «Вы небесны и чисты, я восхищен вашей первозданной и неземной красотой! Вы совершенны, как эти цветы!». Белая роза символ крепкой, чистой и вечной любви, вот почему их дарят на свадьбу.

— На свадьбу, — повторила Гермиона. — Да, конечно, на свадьбу.

— Мистер Саламандер, наверное, уже не дождётся, когда Вы примерите его фамилию.

— Совсем скоро. А что насчёт полевых цветов? Ими тоже можно многое сказать?

— Любой цветок может многое сказать, мисс Грейнджер.

Гермиона села на кресло и закрыла глаза. Она попыталась отыскать в голове тот самый цветок, который ей когда-то мог нравится. Среди тысячей витающих мыслей, сомнений и волнений она искала один только образ, что мог сказать ей многое.

— Флокс… Миранда, Вам знаком такой цветок?

— Флоксы? — переспросила женщина. — Да, это очень красивые полевые цветы. Считается, что с помощью флоксов выражают своё «внутреннее пламя». Это пламя любви и страсти, а вместе с этим ещё толкуется, как согласие и покорность во всём.

— Несовместимые понятия, — усмехнулась Гермиона. — Пламя и покорность.

— В пламени любви человек готов покоряться.

— А гортензии? — робко поинтересовалась девушка. — О чём ведают эти цветы?

— «Вспомни обо мне». Гортензия — символ добродушия, она дарит тепло, заряжает позитивной энергией, наполняет радостью и легкостью. С помощью этого растения очень легко завязать дружбу и показать человеку насколько он Вам дорог.

На душе стало как-то горько и послышался металлический скрежет. Она не понимала, зачем спросила о гортензиях, но само упоминание этих цветов резануло острым лезвием по душе. Гермиона неосознанно поморщилась и отмахнулась, прогоняя навязчивый образ синих гортензий из головы.

— Это действительно очень интересно, — подытожила Грейнджер. — Нужно будет как-то углубиться в эту тему. Я даже не могла представить, что цветы так красноречивы.

Ей стало легче, а на лице родилась искренняя тёплая улыбка. Гермиона поджала под себя ноги, слушая рассказы Миранды о том, как она раньше работала в магазине цветов и как мечтала связаться свою жизнь с ними, но не сложилось. Мысли о тревожных снах, о постоянной дикой боли и о смешанных чувствах отступали в тень, давая девушке возможность дышать полной грудью. Такие моменты намекали Гермионе на то, что она попросту нуждается в общении с кем-то ещё, кроме Рольфа, но она боялась.

В ней жил какой-то страх, что за стенами дома не будет так безопасно, что там легко можно провалиться под землю и скатиться в недры ада. Она не говорила об этом своему парню, но точно была уверена в своих опасениях. Вся жизнь ей казалась небезопасной и фальшивой, будто бы при малейшей оплошности и неверном шаге, её ждал сильный удар ножом в спину.

Будто бы кто-то ждал от неё этого неверного шага.

Спустя час входная дверь дома открылась и на пороге появился Рольф. Его щёки порозовели из-за холода, а на волосах начал быстро таять пушистый снег. У него в руках было несколько пакетов с продуктами и очередной букет, припрятанный под пальто.

— Привет! Здравствуйте, Миранда!

— Добрый день, мистер Саламандер! — отозвалась женщина, заканчивая с уборкой на кухне.

— Привет, — Гермиона помахала парню, сидя на диване с чашкой какао. — Я решила, что нам без Миранды не обойтись.

— Это тебе, — он подошёл к ней и протянул букет. — Мне показалось, что ты не очень обрадовалась розам утром.

— Как мы сегодня много уделяем времени цветам. Ты же знал, что я не люблю цветы?

— Конечно, — слишком быстро и неестественно ответил Рольф.

Гермиона внимательно посмотрела на него, впервые так вглядываясь в жесты и лицо своего парня. Он как-то инстинктивно отстранился от неё, словно ему стало не по себе в непосредственной близости к ней, а глаза заметались со стороны в сторону.

«Рольф мне никогда прежде не лгал», — пронеслось в мыслях.

Ведь никогда же?

— Я сегодня случайно разбила рамку, которая висела у нас в спальне, — переключилась Гермиона. — Нужно будет как-то сходить в тот магазинчик, что находится на Уолнер-стрит за новой.

— Хоть сейчас, если ты не против.

— Можем, — девушка встала с дивана. — А кто такой Гарри? Там сзади подпись: «От Гарри. Август, 2003». И я что-то не могу вспомнить, где это мы сидим…

— Это мой товарищ, — Рольф пожал плечами. — Мы заглядывали к нему в офис, а он сделал это фото.

— Я поняла. Ладно, тогда я быстро оденусь, и мы пойдём, да?

— Да.

Девушка достала со шкафа первый попавшийся свитер тёмно-красного цвета и чёрные джинсы. Она посмотрела в зеркало, словив себя на мысли, что что-то ей в себе не нравится. Возможно, что дело было в заплетённой косе, но ничего не изменилось, когда она распустила волосы. Её отражение выглядело неправильно, оно о чём-то кричало, но Гермиона не могла разобрать этот крик.

Порой казалось, что между ней и отражением была какая-то невидимая, но очень толстая стена, разделяющая их. За этой стеной скрывалось что-то ужасное, и в этом Гермиона не сомневалась. За стеной была холодная и жестокая зима, там был холод, забирающийся под кожу и поникающий в самую душу — он убивал все цветущие там пионы.

А пионы — это храбрость и мужество. Они смеялись кроваво-красными розами — страданиями.

— Я же сильная и отважная? — тихо спросила Гермиона у собственного отражения. — Как лев?..

Ей никто не ответил, а она, по наивности, всё-таки ждала хоть какого-то ответа. Хотя бы от кого-то.

— Я готова, — она спустилась на первый этаж. — Я нормально выгляжу?

— Ты прекрасно выглядишь, — Рольф поцеловал её в лоб. — Как всегда.

— Мне кажется, что этот цвет мне ни к лицу, — Гермиона указала на свитер. — Красный… Он мне не нравится. Он мне противен…

— Ты можешь переодеться, — аккуратно ответил парень. — Я же тебя не подгоняю.

— Нет, не буду. Пойдём.

Молодой человек подал ей пальто, они попрощались с Мирандой и вышли из дома. Гермиона взяла Рольфа под руку, но всё время смотрела себе под ноги.

— Ты все свои дела решил? — она попыталась как-то разбавить неловкое молчание.

— Да. Всё хорошо… А ты как?

— Ты же знаешь, что у меня всё слишком однообразно, — Гермиона пожала плечами. — Дом, телевизор, вино. Как мне не надоело так жить?

— Я всегда всё делал для того, чтобы ты могла ни о чём не думать.

— Ты так сильно любишь меня? — девушка остановилась и посмотрела Рольфу в глаза. — Так сильно, что готов мне весь мир к ногам положить?

— Попроси меня…

— …и я останусь, — внезапно вырвалось у Гермионы. — Попроси меня, и я останусь. Ты мне это когда-то говорил.

— Да. Одно твоё слово, Гермиона, и я всегда буду рядом.

«Я всегда буду рядом, Гермиона».

А вот это ей тоже говорили, но совсем другой голос. Это был не Рольф, но эти слова ей были куда важнее. Те слова западали в самую душу, оставляя после себя приятный привкус цитрусовых и мяты. Так она чувствовала уют и заботу. Там не было так холодно, объятия были другими и жизнь была совсем другой.

Это было в прошлой жизни.

========== Глава 26 ==========

Никогда не следует одному бродить по тем местам, где вы были вдвоём.

Декабрь, 2008.

Первый зимний месяц подходил к концу, разнообразив жизнь ярким мерцанием огоньков на ёлках и ароматами топлёного шоколада. Гермиона держала Рольфа за руку, совсем не вслушиваясь в его болтовню касательно предстоящей свадебной церемонии. Чем больше он говорил о ней, тем больше Грейнджер начинала отрицать реальность происходящего. Ей каждый раз хотелось громко закричать о том, что она не хочет этой свадьбы, но потом видела горящие глаза парня и не решалась хоть слово выдавить из себя.

Она слышала, как мимо проходящие люди обсуждали грядущие зимние праздники, кто-то перечислял вслух список подарков для родственников, а кто-то плакался по поводу того, что весна ещё не скоро придёт. Даже Миранда несколько раз успела обмолвиться, что не может уже дождаться марта, чтобы наконец-то вылезти из тёплой курточки в лёгкое пальто.

— Ты устала? — поинтересовался Рольф, когда они вернулись домой. — Ты что-то под конец совсем притихла.

— Не знаю… — Гермиона плюхнулась на диван, отбросив курточку в сторону. — Эти походы по магазинам, постоянные очереди, толпы людей — это изматывает. Меня аж в дрожь бросает, когда я чувствую все эти чужие прикосновения к себе. Это всё выше моих сил.

Ей действительно становилось дурно, когда кто-то случайно задевал её, словно эти касания могли обжечь. Девушка не могла понять откуда в ней столько ненависти и желания растолкать всех, лишь бы не чувствовать никакого исходящего тепла от чужаков. Порой даже прикосновения Рольфа заставляли её сердце биться сильнее, но только тут дело было далеко не в любви — это было что-то другое. Страх?

— Чай будешь? Там ещё остался сбор от дедушки.

— Да, это то, что нужно. Я подумала… Может мы на Новый год слетам к твоему дедушке? Мы так давно с ним не виделись… Месяца три-четыре?

— Давай после Нового года?

Девушка собиралась что-то возразить, как в дверь позвонили и Рольф пошёл открывать.

— Кто там? — крикнула Гермиона.

— Это почтальон, — парень вернулся с конвертом в руках.

— Боже мой! Как я давно не видела обычных писем. Кто-то ещё пишет такие письма?

— Это мой старый товарищ. С университета.

Она заметила, как на лице Рольфа проскочила какая-то непонятная гримаса, и это была совсем не радость. Ему словно было неприятно держать это письмо в руках, но он тут же направился в сторону своего кабинета.

— Я вернусь через пару минут, — на ходу добавил парень.

— Ладно, — тихо буркнула в ответ Гермиона. — Секреты, так секреты.

Гермиона потянулась за книгой, которая лежала на кофейном столике. Ей оставалось дочитать несколько глав, но они совсем не шли. Книга о двух влюблённых, которым точно не светил хороший конец, как в сказках. Это было понятно ещё в самом начале, но Гермиона всё же решилась её прочесть, а теперь оттягивала неизбежный момент.

Она успела открыть нужную страницу, как в дверь снова позвонили. Рольф с кабинета не вышел, поэтому открывать пришлось Гермионе.

— Мисс Гермиона Джин Грейнджер? — молодой человек зачитал с конверта имя.

— Да, — она улыбнулась.

— Вам письмо, — он протянул ей идеально ровный конверт молочного цвета. — Хорошо дня, мисс.

— Взаимно, — девушка закрыла дверь, вчитываясь в аккуратный почерк отправителя.

Всего на миг ей показалось, что она узнала этот почерк и когда-то уже его видела, но тут же это ощущение ускользнуло между пальцами. Это чувство посещало её довольно часто в последнее время. Что бы Гермиона не делала или не увидела, то не могла отделаться от чувства дежавю — с ней всё это было, она всё это чувствовала и слышала. И даже сейчас, держа в руках обычное письмо, которое высмеивала минутой ранее, Гермиона была уверена в том, что не только получала письма раньше, но и сама их писала.

Она инстинктивно запрятала конверт во внутренний карман пиджака, когда услышала, как дверь кабинета Рольфа открывается.

— Кто-то приходил?

— Да, арендаторы заглядывали. Интересовались, не хотим ли мы дом сдать на период праздников.

— Что они забыли в нашем районе? — он вскинул бровь и недоверчиво посмотрел на свою девушку.

— Вот и я об этом у них спросила. О чём товарищ пишет?

— Да так, обо всём понемногу.

Сколько уже лжи между ними накопилось за всё это время? Гермиона была уверена в том, что они оба копали своими лопатами глубокую пропасть — каждый со своей стороны. Она отлично различала тембр голоса Рольфа, когда тот начинал придумывать что-то на ходу, уворачивался от неловких вопросов и выдавал какие-то нелепые отмазки. Она видела все микроизменения в его жестах, улавливала почти неслышимую дрожь голоса и фальшивый блеск в глазах.

Гермиона сомневалась не только в словах своего избранника, но и во всей жизни, что отдавала какой-то горечью на языке.

Всё было ненастоящим, но она не могла объяснить этого, пусть и пыталась найти хоть какие-то ответы. Порой Гермиона закрывалась в ванной, долго обдумывая очередной прожитый день, зарывалась в своих волосах и приходила только к одному-единственному рациональному решению.

Она просто сходила с ума. Её настигало безумие, хоть и его причины были непонятны.

— Может, пригласишь его к нам на ужин? — девушка не сводила глаз с парня.

— Нет, он живёт в другой стране.

— А что это он решил написать тебе?

— Просто поздравил меня с наступающими праздниками.

— А как долго вы не общались? — она молниеносно задавала новые вопросы, пытаюсь поймать Рольфа на очевидной лжи. — Мне показалось, что ты расстроился, когда увидел это письмо.

— Мы никогда не были с ним друзьями, — он не понимал внезапного интереса со стороны Гермионы.

— Откуда он знает твой адрес?

— Не знаю.

— Так почему сейчас решил написать?

— Достаточно! — выкрикнул Рольф. — Что с тобой, Гермиона? Ты словно обвиняешь меня в чём-то.

Она усмехнулась с его вопроса, потому что не знала на него ответ, и хотела его получить от Рольфа. Единственное в чём Гермиона могла обвинить парня — это в том, что он стягивал крепкие узлы на её шее, не позволяя свободно дышать.

— Всё нормально, — она направилась к лестнице. — Я хочу отдохнуть, если ты не против.

Все их недосказанности влияли на них обоих. Было видно, что они начинали уставать от этой совместной жизни, от друг друга. Как бы Рольф не старался не обращать внимания на все приступы, панические атаки, кошмарные сны и недомолвки, но это не могло пройти бесследно. Гермиона продолжала ждать, что однажды утром, за совместным завтраком, они наконец-то поговорят на чистоту, но дни продолжали друг друга сменять, а Рольф продолжал молчать.

Он продолжал говорить о свадьбе, о медовом месяце — о чём угодно, но только не о правде. В их душах метался пожар, но никто не пытался его потушить — они горели и ничего с этим не делали, а Гермиона точно знала о том, что такое бездействие может привесит к плачевным последствиям. Будто бы её душа такое переживала, но тщательно скрывала старые боевые шрамы.

В их спальне приятно пахло ванилью — Миранда оставила на комоде эфирное масло. Оставалось только поблагодарить её за то, что она отказалась от цветочных ароматов, которые в последнее время невероятно раздражали Гермиону.

— Я принёс тебе чай, — следом за ней в спальню вошёл Рольф с подносом в руках.

— Я не хочу.

— Я заварил для тебя. С лимоном, без сахара.

— Я не хочу! — громче повторила Гермиона.

Рольф выдохнул и вышел с комнаты.

Их отношения портились и это было сложно не заметить. Для Грейнджер оставалось загадкой, как они смогли до этого встречаться и жить несколько лет, если каждый день давался с трудом.

Возможно, что она действительно была больна? А что, если в ней действительно прогрессировало безумие, которое уничтожало не только её внутренний мир, но и жизнь Рольфа? Ведь для безумия не нужна была подходящая погода и время года — оно приходило тогда, когда считало нужным.

По щеке скатилась первая слеза, а в горле стал ком.

Девушка достала с кармана письмо, снова засмотревшись на аккуратный ровный почерк. Нет, она точно видела его прежде — она знала его, очень хорошо и давно знала. Бумага была такой холодной, словно усыпана снегом, который чудным образом не таял под теплом её рук. Гермиона чувствовала исходящий холод от конверта, и даже это чувство не было ей ново. Так уже было.

Она вскрыла письмо, пока слезы скапывали на грудь. Внезапная жгучая боль разыгралась где-то в правом боку, что аж захотелось схватиться руками, будто бы там была открытая рана. Гермиона тяжело задышала, сдерживая в себе всхлипы и порывы закричать. Боль была пьянящей, горькой и знакомой. Даже-таки родной, как сестра-близнец, с которой разлучили в глубоком детстве.

Или в прошлой жизни.

Здравствуй, Грейнджер.

Сколько дней и ночей нас с тобой разделяли? Мне показалось, что я прожил без тебя целую вечность, а потом я увидел тебя.

Я обещал обойти весь мир, пока вновь не увижу твои карие глаза, твои кудрявые волосы и не услышу твой голос. Я стал самым счастливым человеком, готовым умереть на месте, когда ты прошла мимо меня. А потом я понял, что это была не ты.

Нет, Грейнджер, это больше не ты. Он был прав, когда говорил, что подарит тебе новую жизнь.

И я рад, что ему это удалось.

Я не давал ему слова, что оставлю попытки найти тебя, но понял, как был глуп. Я люблю тебя, Грейнджер.

Я знаю, что ты любишь меня, но будь счастливой. Я прошу тебя только об одном, Грейнджер. Ты говорила, что не можешь ослушаться меня, что всегда бежала за мной даже по тонкому льду, так послушай и в этот раз.

Не спрашивай у своего жениха за меня, потому что это только наши тобой секрет, он не знает меня. Не думай о том, что тревожит твою душу. Не зарывайся в своё безумие, потому что оно погубит тебя. Будь счастливой, Грейнджер.

Ты заслужила это.

Не было никакой подписи, но этого и не требовалось. Она точно знала, что письмо было написано тем человеком, силуэт которого виднелся в темноте. От этого письма веяло болью, отчаянием и чем-то ещё. Возможно, что это была любовь, но в весьма видоизмененной форме. Гермиона коснулась выведенных строк губами, вдыхая еле уловимый аромат весенней свежести и полевых цветов.

— Я буду счастливой… — прошептала девушка.

Он попросил её об этом, а она была не в силах отказать, потому что была готова бежать за ним даже по тонкому льду. Не зная его имени, не помня его глаз и холода прикосновений, но это было неважно.

«Ты очень глупая, Гермиона. Все твои шрамы носят его имя», — послышался отдалённый девичий голос из глубоких недр души.

Это было множество разноцветных стеклышек. Если сложить их вместе, то получалась чудесная мозаика, но только не о них. Да и сложить пока что не удавалось.

Гермиона видела, что большинство битых стеклышек для мозаики были совсем лишними, и не о них с Рольфом — это были какие-то отголоски из прошлого. Она уже перестала задумываться о том, почему это самое «прошлое» осталось где-то за высокой бетонкой стеной, вне зоны досягаемости. Девушка просто решила поддаться течению, потому что только так чувствовала, что безумие начинало проигрывать.

Они как бы были созданы друг для друга. Рольф, возможно, почувствовал это с первого момента, когда их глаза встретились. А Гермиона продолжала жить в пустом доме, не впуская туда никого и не позволяя кому-то наполнить его счастьем. Ей не хотелось брать кого-то за руку, не хотелось делать шаг вперёд, но это было необходимо, иначе можно было застрять на месте, а со временем и вовсе утонуть в зыбучих песках сознания.

— Я хочу молочное платье, а не белое, — девушка спустилась на первый этаж. — Думаю, что это будет гораздо красивее.

— Я поддержу любой твой выбор, — парень тепло улыбнулся ей. — Ты в любом платье будешь самой красивой в мире невестой.

Счастье — это дойти до той тонкой грани безумия, когда черта между сознанием и реальным миром уже стерта, когда просыпаешься и засыпаешь с мыслями об одном и том же человеке. Пока что Гермиона дошла до тонкой грани безумия, но не познала ничего из того, что можно было бы назвать счастьем, и ей не хотелось заходить дальше. Она боялась, что оттуда можно будет не вернуться, поэтому решила согласиться на подобие хрупкого равновесия в собственной душе.

Она заключила договор, но не уточнила имена сторон, между которыми он был подписан. Это было её самой большой ошибкой.

— Я знаю, что почти не говорила с тобой о свадьбе. Надеюсь, что ты не обижаешься из-за этого… Я просто не знаю, как это всё должно выглядеть.

— Всё хорошо, — Рольф взял её за руку. — Я знаю, что ты у меня не очень любишь все эти мероприятия.

— Точно.

— Я просто хочу, чтобы у нас всё было хорошо с тобой, — он обнял её. — Я готов всё сделать для тебя, Гермиона. Я готов подарить тебе весь мир, только бы видеть улыбку на твоём лице.

Похоже, что это была единственная искренняя правда между ними, об этом Рольф никогда не лгал, и Гермиона чувствовала его любовь. И она бы хотела ему ответить тем же, но просто промолчала в ответ. Она пообещала себе быть счастливой.

И тому, кто написал ей письмо, которое отныне будет храниться на дне комода.

— Я хочу свадьбу в марте, — тихо сказала девушка. — Первый весенний месяц… Хочу, чтобы весна наступила не только за окном, но и в наших сердцах.

— Всё будет так, как ты захочешь, Гермиона, — Рольф неожиданно встал перед ней на одно колено. — Я никогда не делал это именно так… И я чертовски волнуюсь.

— Что ты…

— Гермиона, моё сердце, моя душа, весь я — это принадлежит тебе. Я весь твой, от самого начала и до самого конца. Я клянусь быть с тобой. Я найду тебя в любом лабиринте, выведу с любого мрака, только дай мне шанс. Если ты позволишь, то я буду с тобой до самого конца, — он достал с кармана маленькую бархатную коробочку белого цвета, а в ней — невероятно красивое золотое кольцо. — Выходи за меня замуж.

Она заметила, как его глаза заблестели из-за выступивших слёз, но и её карие глаза защипало. Дрожь пробила всё тело, а сердце начало вырываться из груди. Каждое слово Рольфа было пропитано искренностью. В душе зародилось какое-то новое, до этого момента вовсе незнакомое чувство, и казалось, что на спине прорастали самые настоящие крылья.

Так должно было выглядеть счастье Гермионы Джин Грейнджер, но далёкий девичий голос кричал где-то из-под завалов, что это не её жизнь. Девушка смотрела на кольцо, но в голове поднимался настоящий ураган из мыслей, и каждая новая была мрачнее другой. Тот силуэт из темноты пытался прорваться к ней, цепляясь за крылья и обливая их кровью.

— Я согласна, — тихо выдавила Гермиона, позволяя Рольфу надеть кольцо ей на палец.

В этот миг она согласилась не только стать женой человека, который безмерно любил её, но и согласилась открыть двери настойчивому безумию. Теперь у неё не было сомнений в том, что она сходила с ума. И что-то внутри умоляло её попросить помощи, хотя бы у кого-то, но Грейнджер отмахнулась, наивно полагая, что сможет справиться сама. Она не хотела слушать голос той девушки, сидящей в запрете среди каменных скал, которая приговаривала одно и то же.

— Ты не справишься… Уже ведь пыталась.

Остаток вечера они провели в гостиной на первом этаже, обсуждая мелкие детали предстоящей церемонии. Гермиона игнорировала голоса в своей голосе, пытаясь сосредоточиться лишь на голосе Рольфа, а после усталость взяла верх над ними. Парень подхватил её на руки и понёс в спальню, пока девушка начала засыпать прямо по пути к кровати.

Плотно зашторенные окна и едкий запах сигаретного дыма. Гермиона осмотрелась вокруг, прикасаясь тонкими пальцами к пыльным поверхностям рабочего стола и маленького кофейного столика. Эта квартира была ей знакома. Раскрытый блокнот, что валялся на диване, скомканный серый плед и ваза без цветов — это всё ведь принадлежало ей. Девушка заглянула в соседнюю комнату, всё так же осматриваясь по сторонам.

Единственным источником света были двери, ведущие на балкон. На улице была весна.

— Апрель, — улыбнулась Гермиона, заметив на балконе нежные бутоны белых цветов. — Это же Анемона… Цветы, влюблённые в ветер.

Она откуда-то точно знала, что Анемона на языке цветов — это искренность, надежда и радость. Ей эти цветы были очень важны, потому что были подарены важным человеком. Из глаз хлынули горячие слёзы, а девичьи крики в голове становились с каждым мгновением всё громче.

— Ты же знаешь, кто тебе их подарил, не так ли? — послышался тихий мужской голос. — Ты знаешь гораздо больше, Грейнджер… Ты помнишь больше, чем думаешь.

Гермиона схватилась с кровати, задыхаясь от нехватки кислорода. Её всю трясло, а тело покрылось холодным потом. Она начала искать правой рукой рядом с собой Рольфа, но простынь была холодной, и никого не было.

Её лёгкие сжались до предела. Правый бок снова начал больно жечь, левое предплечье, казалось, что просто кровоточит, а крики внутри разрывали мозг. Гермиона сползла на пол, закрывая уши руками и качаясь со стороны в сторону. Осточертевший и очень ядовитый аромат полевых цветов проникал под кожу, отравляя каждую нервную клеточку. Грейнджер буквально чувствовала, как холодные руки тьмы утаскивали её в пыточную камеру, но сил сопротивляться не было.

— Остановите эту боль! — взмолилась девушка. — Остановите кто-то эту боль! Я прошу вас!

На ней не было ни единого живого места, к которому можно было прикоснуться, чтобы не причинить смертельную боль. Она могла поклясться, что чувствовала, как кто-то по-живому резал ей бёдра, руки и грудь. Ледяные прикосновение лезвия ножа не давали ей возможности отключиться, а острые осколки стекла вспарывали живот. Гермиона сплёвывала слюну на пол, потому что та по вкусу напоминала ей горячую кровь.

— Это нельзя забыть! — кто-то прорывался к ней из недр души. — Открой глаза, Гермиона! Посмотри на меня!

Изношенное девичье сердце то и дело замирало от беспредельной боли. Гермионе казалось, что она проделала невероятно огромный путь, но по факту, она продолжала сидеть на полу у кровати, зарывшись в волосах. Каждая новая мысль, что всплывала в воспалённом сознании девушки, начинала терзать её с новой силой, хотя казалось, что больнее уже быть не могло.

Она горела заживо. Она переживала это уже не в первый раз.

В её венах уже давно не было крови, там была раскалённая лава, а Гермиона начинала в голове обратный отсчёт, перекрикивая чужие голоса.

Боль была настолько невыносимой, что заставляла ходить по тонкой черте между жизнью и смертью.

— Остановите эту боль! — она кричала, что было сил.

Комната внезапно залилась ярким нежно-голубым светом, а из Гермионы вырвалось какое-то облако. Заплаканные карие глаза не могли сфокусироваться на том, что это было, но силы в ней попросту закончились. Она провалилась в обыденную и тихую темноту, к которой уже успела привыкнуть.

Грейнджер лежала без сознания у кровати, пока её патронус преодолевал тысячи миль, чтобы добраться к тому человеку, у которого девушка так отчаянно просила помощи. Сила её боли была равна энергии тысячи солнц — равна тому, чтобы позвать на помощь, когда в твоих венах уже давно нет магии.

Она помнила этот кабинет при каждом из его прежних владельцев. Во времена Квирелла тут было мрачновато и как-то пыльно. Когда его занимал Локонс, стены были оклеены его портретами. Гермиона усмехнулась про себя, вспомнив о том, как все девушки Хогвартса таяли при виде самовлюбленного лжеца. Придя к Люпину, почти наверняка можно было увидеть какое-нибудь диковинное Тёмное существо в клетке или аквариуме. При самозванце, выдававшем себя за Грюма, кабинет был набит разнообразными инструментами и приспособлениями для раскрытия тайных козней.

И вот гриффиндорка стояла посреди пустого кабинета Защиты от Тёмных искусств, пока весь Хогвартс спал. Даже портреты перестали перешёптываться между собой, уйдя на покой до первых солнечных лучей.

— Доброй ночи, Гермиона, — у неё за спиной появился знакомый силуэт. — Я очень взволнован твоим письмом. Что случилось?

— Здравствуйте, профессор, — гриффиндорка медленно повернулась, но не решалась посмотреть в глаза мужчине. — Мне нужна Ваша помощь.

— Конечно. Что случилось?

Сердце громко забарабанило в груди, а ладони вспотели. Она начала сомневаться в том, что поступила правильно, когда решила написать письмо с просьбой о встрече Римусу, но больше никому не могла поведать о своей проблеме.

— Я больше не могу вызывать Патронус, — совсем тихо протянула Гермиона. — У меня просто не получается.

— У тебя что-то случилось? — Люпин сделал шаг к ней, но Грейнджер инстинктивно отпрянула назад. — Ты расскажешь мне?

— Нет. Я просто хочу знать, как можно снова вернуть свой Патронус.

— Самое светлое воспоминание…

— Нет! — вскрикнула Гермиона. — Нет больше никаких светлых воспоминаний. Нет больше ничего светлого, профессор!

Она снова начала плакать, а низ живота ныл из-за непрекращающейся боли. Гермиона чувствовала дрожь в ногах, но пыталась держаться из последних сил, чтобы не рухнуть на пол. Ей так хотелось верить в то, что в ней осталось хоть что-то от света и добра, пусть это будет хотя бы Патронус.

— Существует легенда, — начал Римус, не отводя глаз от своей бывшей ученицы, — что волшебник в силах вызвать Патронус не только с помощью светлых воспоминаний, но и под натиском боли. Считается, что когда боль внутри приравняется энергии тысячи солнц, то волшебник сможет вызвать Патронус с просьбой о помощи своему самому близкому человеку. Я в эту легенду не верю, потому что никогда ничего подобного не видел. Мне кажется, что это из разряда сказок…

— Что же, спасибо за помощь, — Гермиона направилась к двери.

— Если ты нуждаешься в помощи, то я…

— Нет! До свидания, профессор.

И кто бы мог тогда знать, что это не простая легенда? Сначала в ней плескалась ненависть, что была равна энергии тысячи солнц, которая крушила на своём пути всё подряд. А теперь сокрушающей была её боль, которая стала просто неподвластной.

Её выдра, которая так много лет не появлялась, мчалась в унылый и грешный Лондон к человеку, которого Грейнджер не должна была помнить, но ведь её душа ничего не забыла. Даже под самым сильным Обливиэйтом Гермиона знала, что во всём белом свете был только один человек, способный её принять и протянуть руку.

— Помоги мне, Гарри! Останови эту боль…

========== Глава 27 ==========

Человек начинает понимать жизнь только тогда, когда начинает думать о смерти.

Январь, 2009.

Она была сломана, что бы там не говорил ей Рольф.

Он не признавался ей в правде, а она не стала спрашивать больше одного раза, потому что это было бессмысленно. Гермиона больше ему не верила — ей даже не хотелось слышать его голос, а он в ответ просто сдал её на растерзание психотерапевту. Девушка лишь усмехнулась своему жениху, когда тот привёл её на приём к человеку, который отучился в университете пять лет, чтобы потом ковыряться в мозгах другого человека.

Саламандер считал, что это единственный выход из сложившейсяситуации, пока Гермиона знала, что единственное спасение для неё — это правда. Она так думала.

— Как ты себя чувствуешь, Гермиона? — девушка, сидящая напротив неё, прокашлялась и зашуршала листками нового блокнота. — Что тебе снилось сегодня?

— Ты всё время задаёшь мне одни и те же вопросы, Скарлетт…

— Меня зовут Сара, — мягко поправила её девушка. — Это моя работа, я должна понимать, как меняется твоё состояние.

— Сара… — задумчиво протянула Грейнджер. — Мне всё время хочется назвать тебя «Скарлетт». Ты не знаешь почему так?

— Может быть, у тебя есть знакомая с таким именем?

— Может быть… — Гермиона начала хрустеть пальцами. — Я бы тебе обязательно рассказала об этом… Если бы я помнила об этом! Как я могу тебе что-то рассказать, когда я ничего не знаю о себе!

Всё чаще в ней вспыхивала неконтролируемая агрессия, но девушка даже не пыталась с ней бороться. Она больше не искала причин и факторов, которые провоцировали её на эту раздражительность, потому что сил не было. И больше всего её душа страдала из-за того, что она медленно начинала ненавидеть своего самого близкого человека. Гермиона слышала девичьи крики, что доносились из бетонных камер её сознания, и они проклинали Рольфа.

Ненавидеть того, кого должна любить — это тоже ранит. И Грейнджер была прекрасно осведомлена в том, какие шрамы оставляют такие раны.

— Ты пережила сильный стресс, — Сара встала со своего места. — Это нормально, что часть твоих воспоминаний заблокировала после пережитого. Потерять своих родителей…

— Я не верю в этот бред! Не верю, слышишь?! Рольф придумал какую-то детскую сказку, скрывая от меня что-то очень важное! Он придумал мне какую-то дурацкую версию безоблачной жизни, но не учёл, что так не бывает!

Она схватилась за голову, словно это могло помочь удержать там всё родившееся безумие. Голоса становились громче, а левое предплечье больно жгло. Гермиона не слышала собственного голоса, не говоря уже о голосе Сары. Её бросило в жар, колени задрожали и перед глазами всплыли далёкие забытые образы. Ей хотелось броситься навстречу им, чтобы расспросить о том, что тревожило, но между ними была большая пропасть.

Был момент когда Гермиона сдалась и просто поверила в своё безумие, но сейчас ей было проще увидеть это безумие в глазах всех остальных. Они смотрели на неё, мягко намекая на то, что она больна, пока сами не особо отличались от неё. У неё отняли что-то очень важное, надеясь на то, что она не заметит пропажу.

А Грейнджер не просто заметила, но и почувствовала. Внутри неё не хватало огромного фрагмента жизненного пути.

— На сегодня приём окончен! — рявкнула Гермиона и поспешно покинула кабинет Сары.

Теперь она была уверена, что зима ей не нравилась. Постоянный холод, неутолимое желание почувствовать тепло, и сильные морозы не только на улице. Гермиона укуталась в свой вязаный шарф оранжевого цвета и ускорила шаг, чтобы побыстрее оказаться дома. Всё, ради чего она так спешила — это диван на первом этаже и плед, но никак не расспросы Рольфа, а они обязательно будут.

Внезапно её шаг замедлился, а реальность начала рассеиваться в тоннах домыслов и размышлений.

Мог ли Рольф быть преступником? Почему-то это слово так сладко осело на её языке, и казалось, что Гермиона буквально чувствовала его вкус. Оно было таким правильным и привычным для неё. Чем больше она думала о своём женихе, тем больше негатива в ней это вызывало. Гермиона старательно пыталась подобрать правильное определение тому, кем он для неё являлся. И самым подходящим стало это — преступник.

Он совершал преступление против неё.

Какой ему смысл говорить с ней, опекать и издеваться над ней вот так? А потом она поняла. Заявление про желание помочь — вот самая тошнотворная часть его плана! Рольф собственноручно заставил Гермиону возненавидеть себя. Ей так хотелось верить в то, что он лишь слишком любит её, но всё говорило об обратном.

С глаз хлынули горячие слёзы, а всё тело заныло от несносной боли. Девушка даже не подняла руки, чтобы удержать двери, чтобы не дать возможности обрушившимся догадкам проникнуть в самое сердце — в этом не было никакого смысла. Гермионе никогда не удавалось спастись, скрыться или исцелиться от всего этого. Ей всегда будет больно.

Теперь она могла это сказать вслух — любому, кто захотел бы что-то услышать от неё. Пусть спросят, что ей снилось или почему она злится, и Грейнджер обязательно ответит. Она никогда не была в безопасности. Она никогда не была нормальной. Все надежды и мечты разлетелись вдребезги. Осталась лишь пустота, которая больше не пугала, потому что была самым безопасным её убежищем. Гермиона смирилась с тем, что её жизнь просто скатилась в тартарары настоящего ужаса, беспроглядной темени и постоянной боли. Она не представляла, что можно жить иначе.

Гермиона продолжала ступать шаг за шагом, прокручивая в голове страшное осознание. Ей уже не нужны были чьи-то подтверждения о том, что когда-то подобное уже было. Она уже когда-то разочаровывалась в людях до боли в душе, испытывала одиночество в толпе людей, пыталась жить нормально — это всё уже когда-то было.

— Привет! — как только Грейнджер открыла дверь, то к ней подскочил Рольф. — Как ты? Мне позвонила Сара и сказала, что вы сегодня закончили пораньше.

Девушка смерила его равнодушным взглядом, принявшись снимать верхнюю одежду. В сердце боролись два противоположных чувства, и Гермиона не знала, на какое из них стоило делать ставки. Она уже вообще ничего не знала и не понимала — сети, в которые Гермиона попала, были слишком прочными и затягивались узлами на шее. Перед ней стоял всё тот же Рольф, который ежедневно искренне признавался в любви и плакал, когда Гермиона просто улыбалась ему, но разум продолжал гнуть свою линию. Он так яростно бился в металические стены сознания с одним лишь утверждением: «Рольф — преступник».

Она точно знала, что настоящими были только последние несколько месяцев, когда безумие касалось её головы, души и сердца. Всё остальное было ложью, которую ей так активно пропагандировали и заставляли верить в неё.

— Я тебе не верю, — тихо, но уверенно сказала девушка, усаживаясь на диван. — Ни одному твоему слову, Рольф. Я не знаю, как ты это провернул, но ты врёшь мне. От самого начала и до самого конца.

— Я не понимаю…

— Ты понимаешь, — перебила Гермиона. — Ты прекрасно понимаешь, ты очень хорошо знаешь то, что так отчаянно скрываешь от меня. Я устала слушать это, Рольф. Я устала быть частью какого-то сценария, придуманного не мной.

Он не спешил отвечать, а Грейнджер знала, что он просто подыскивал в голове подходящую ложь. Рольф не смотрел ей в глаза, правая рука в кармане подрагивала и он инстинктивно сделал шаг назад. Но разве он не мог предугадать то, что рано или поздно этот разговор по-любому случился бы? Неужели надеялся на то, что всё останется так, как он придумал в первозданном виде?Или, может быть, это уже случалось, а она просто не помнила этого? Сколько раз Грейнджер уже проживала свою жизнь? Гермиона боялась ещё больше разочароваться в человеке, который изо дня в день был рядом с ней.

Как бы там ни было, но они не были чужими людьми. Если что-то настоящее и было, так это чувства девушки. Дружеские и тёплые, но Рольф стремительно убивал и их своим молчанием.

— Я прошу тебя, — она посмотрела на парня глазами полных мольбы. — Я умоляю тебя, Рольф… Ты же видишь, что со мной происходит. Ты видишь, как я заживо начинаю гореть в очаге безумия. Мои сны, мои кошмары — это всё откуда-то из прошлого, о котором никто не знает, кроме тебя.

Гермиона видела, как Рольф начал сомневаться. Противоречивые чувства боролись не только в ней, и это сложно было не заметить.

Она тяжело задышала, ожидая ответа от парня. В какой-то миг Гермиона так крепко зажмурила глаза, что стало больно. Она попыталась избавиться от всех образов, что разом пытались вырваться из воспалённого сознания. Ей казалось, что у неё просто остались силы на несколько вздохов, что вот-вот все стены в голове рухнут и на неё вывалиться какой-то сущий ад.

Она была так близка к истине.

— Гермиона… — Саламандер подошёл к ней ближе. — Я всё для тебя сделаю. У нас будет с тобой счастливая семья. Позволь мне сделать тебя счастливой… Я протяну тебе руку, если ты не откажешься.

— Если твои чувства что-то стоят, то скажи мне правду. Я останусь с тобой. Я буду рядом, но при условии, что ты расскажешь мне правду.

Если он постоянно ей лгал, то что мешало лгать ей? Почему только он мог выдавать откровенную ложь за неподдельную правду? Гермиона была такой же участницей это игры, и могла играть по этим же правилам. Ведь Рольф не последний в мире человек, который умеет лгать.

Она заметила, как парень набрал полные лёгкие воздуха, словно собирался сказать что-то важное, но в последний момент просто передумал. Он смотрел на неё, а Грейнджер лишь видела в его глазах сломленную себя.

Её уже когда-то так ломали. На неё уже когда-то так смотрели.

— Я просто хочу, чтобы ты была счастлива. Гермиона, пожалуйста, дай мне руку и я уберегу тебя от этой тьмы. Я не хочу, чтобы ты снова переживала весь тот кошмар… Попроси меня, и я останусь с тобой. Мы вместе выйдем на свет…

С глаз сорвались слёзы. Гермиона уже слышала эти слова, не один раз и не от Рольфа. Мир перед ней начал плыть, а из-под ног уходила земля. Теперь она не видела интерьера гостиной, а только красивый цветущий сад. Она видела себя со стороны — такая красивая и статная, но абсолютно несчастная. От неё исходило столько боли, что находиться просто рядом было невозможно.

— Нет! — выкрикнула Грейнджер, оттолкнув Рольфа от себя.

Не рассчитав силы, она так сильно ударила парня в грудь, что тот просто повалился на кофейный столик, который разлетелся на сотни острых осколков. Гермиона открыла рот, чтобы извиниться, но заметила кровь на ладони Рольфа.

Спусковой крючок в голове громко щёлкнул. В этот раз было намного громче, как в старые добрые времена.

Рольф лежал без сознания, а в видимые участки его кожи впились осколки битого стекла. Он лежал точно в такой же позе, как и в её сне, а Гермиона точно так же, как и ночью, ничего не могла с этим сделать. Только, если во сне это сделал с Рольфом то ли Лиам, то ли Малфой, то сейчас виновата была только она. Девушка видела, как к Саламандеру подбежало несколько человек, пытаясь тому помочь, но она не могла сдвинуться с места.

— Рольф… — еле слышно прошептала Гермиона.

— Простите, мисс, мы доставим его в госпиталь, — протараторил молодой парень.

— Что случилось, мисс Грейнджер? — в зале появился управляющий.

— Неконтролируемый всплеск магии, — она на автомате переключилась в привычное амплуа «адвоката», хотя теперь приходилось защищать себя.

Как бы там Гермиона не сходила с ума, но это никогда не переходило за грань допустимого. Впервые она причинила вред кому-то. Кому-то родному.

Внезапное, но такое чёткое воспоминание блеснуло в голове. Грейнджер стояла на месте, и кажется, что даже перестала дышать.

— Ты тогда говорил мне о нём… — прошептала Гермиона, прокручивая в голове строки из письма от неизвестного отправителя. — Всплеск магии… Рольф, что случилось со мной в прошлый раз? Я ведь не потеряла сознание, я видела свет… Как и тогда, в том ресторане, когда ты говорил мне… О Малфое!

Эта фамилия сорвалась с уст, причиняя несносную боль, раздирая все старые гниющие раны, которые так неумело зашили тонкими нитками. Ей хотелось закрыть глаза, чтобы провалиться в привычную пустоту, где была только она и тот силуэт… Но ведь это и был Малфой. Он преследовал её всё это время. Он был рядом во сне, в памяти и даже в реальности.

Они ведь виделись с ним — всего на миг, в том торговом центре, а после она получила письмо. Её жизнь уже просто не была полноценной без этого человека. Возможно, что спасти Гермиону от Малфоя могла только его смерть.

Какая-то из стен в голове окончательно рухнула, а на свет пробилась её личность, с которой Гермиона не была ещё знакома, но которая помнила всё, что требовалось для возобновления сжигающего чувства — ненависти.

«Грязнокровка». Вот таким омерзительным и ненавистным именем она звалась. Личность, которая ненавидела Малфоя, которая была готова идти по головам, чтобы увидеть страх, боль и унижение в глазах своего обидчика. Личность, которая без зазрения совести могла убить ни в чём неповинных людей, идеально замести следы своего преступления и не чувствовать никакой вины.

Высокая, с длинными грязными волосами и вся в боевых шрамах. У неё в правой руке был острый нож, а за спиной свисал арбалет. Воинственная и обозлённая на весь мир. Её глаза были чёрными, кожа слишком бледной, а на руках виднелись свежие кровавые подтёки. Кривая ухмылка не сулила ничего хорошего, а лишь указывала на то, что находиться рядом с ней очень опасно.

Это она скрывалась в тёмных болотах души Гермионы, это её боялись остальные личности. Она была корнем всего безумия, всего зла, что жило внутри искалеченной девушки. Каждое принятое Гермионой решение, что несло за собой чью-то смерть и страдания, были утверждены именно этой личностью. В сердце Грязнокровки не было любви — она была монстром. Она такой родилась. Это словно было самое настоящие проклятие Гермионы и оно не могло быть разрушено. Тут уже не могла помочь какая-то чудесная сила любви или прощения, потому что было слишком поздно.

Ненависть была настолько велика, что смогла преодолеть даже чары забвения.

— Гермиона?.. — Рольф поднялся на ноги, не обращая внимания на свою рану. — Гермиона, я всё тебе…

— Не смей! Не смей!

Единственное, на что была способна сейчас эта Гермиона — это ненависть. Ей были уже неважны все чувства Саламандера, а основная её личность была порабощена выбравшимся на свет альтер-эго. Она ненавидела Рольфа за то, как он решился внезапно исковеркать всю её жизнь. Теперь девушка видела лишь мотивы для своей мести.

— Эверте Статум! — выкрикнул парень, молниеносно достав палочку из внутреннего кармана пиджака.

Мощный удар в грудь, а после — секунда невесомости, и опять удар. Она отлетела в стену, а глаза тут же закрылись, пока Гермиона погружалась в непроглядную тьму.

***

Только в этот раз было больно. Девушка чувствовала, как боль распространялась по всему телу, а кости больно ломило. Её левое предплечье больно жгло, кожа на руке начала вздуваться, пока не превратилась в безобразную рану. Она узнала её и горько усмехнулась. Подарок от Беллатрисы вернулся на своё законное место.

Гермиона точно знала, куда нужно идти, будто бы знала все истоптанные тропинки этого мрака. Это был лабиринт, что выстраивался много лет, а карта всех потайных ходов таилась в шрамах. С каждым шагом мысли в голове прояснялись, даря чувство уверенности в себе. Весь её внутренний мир сильно изменился с прошлого раза, будто бы тут прошла самая настоящая гражданская война, а кто-то даже потерпел большие потери. Наверное, это была сама Гермиона.

Спустя какое-то время своей прогулки, она наткнулась на те самые «потери». Мёртвые тела, залитые кровью, уже начали разлагаться. Гермиона села на корточки, прикоснувшись пальцами к холодной коже маленькой девочки. Эта была тринадцатилетняя Джи-Джи. В её руке была зажата сухая ветка цветущей вишни, а лицо навсегда отпечатало весь ужас.

— Прости меня, — она прикусила губу. — Даже тут я не смогла тебя спасти. Даже в моём собственном разуме небезопасно.

Рядом с ней лежала Луна. Гермиона не рискнула к ней прикасаться, словно боялась уловить те ноты боли, что играли в этой личности. Ей было достаточно того, что по телу вспыхивали все старые шрамы, возвращая её в то самое прошлое, которое у неё отобрали месяцами ранее.

И отчего-то стало так больно там, где должна быть пустота.

Она сделала ещё несколько шагов, переступая через тела Грейнджер и Флокс.

— Зато им больше не больно, — из мрака к ней вышла та самая тайная личность, что так долго скрывалась. — Ты же лучше меня знаешь, как они страдали.

— Я думала, что если их не станет, то и моей боли больше не будет, — со слезами на глазах ответила Гермиона. — Но мне больно. Моя жизнь в который раз превратилась в дерьмо.

— И ты знаешь, кому нужно отомстить за это? — с ней говорило её больное альтер-эго, но на самом деле это было её отражение. — Ты ведь знаешь, не так ли?

Безумными были не её личности — безумной была Гермиона. Так было всегда.

***

Когда Гермиона пришла в себя, то единственное, что чувствовала — это неподъёмный груз воспоминаний, что свалились на неё. Плотина была не просто повреждена — её снесло, и девушка захлебнулась под напором своего прошлого. Все её личности погибли в результате этой катастрофы. Все были убиты, осталась только Гермиона.

— Здравствуй, — у её ног сидел Гарри.

Девушка тут же подскочила с места. Из-за резкого движение в глазах потемнело, а желудок свело в больном спазме, пока остатки пищи норовили оказаться на ковру. Её душа разлетелась на миллион осколков под внимательным и виноватым взглядом родных зелёных глаз. Гарри приспустил очки, а Гермиона почувствовала как нижняя губа начала дрожать.

— Гарри… — на выдохе прошептала девушка.

Ей сложно было сказать, что именно она помнила отчётливо, а что казалось лишь больными фантазиями. В голове был самый настоящий хаос из цветных памятных фрагментов и бесконечной палитры чувств. Её внутреннему миру был необходим капитальный ремонт, чтобы научиться заново жить. Словно её пропустили через мелкую мясорубку, а после этого заставили снова воскреснуть.

— Гермиона! — Поттер встал и обнял свою подругу. — Прости меня, Гермиона… Я только хотел, чтобы ты выбралась из своего кошмара… Ты заслуживала нормальной жизни, я даже не мог подумать, что что-то пойдёт неправильно.

Был ли виноват Гарри? Или Рольф? Или Забини, который лишь со стороны приглядывал за ней?

Нет. Единственная их вина заключалась в том, что они слишком отчаянно хотели счастья своей подруге. Они знали лишь сотую часть всех её внутренних конфликтов, и не могли даже предположить, что вся новая жизнь Грейнджер так быстро рухнет. От судьбы нельзя было убежать, переписать что-то, потому что это было против правил. А жизнь не любила, когда кто-то влазил в её планы со своим пером и чернилами.

Они хотели хоть немного исправить ситуацию, но вместо этого собственноручно запустили механизм нового хаоса — более страшного, уничтожающего и беспощадного. У этого хаоса были карие глаза, кудрявые каштановые волосы и красивое имя.

Ведь не все красные нити были сожжены.

— Всё хорошо, Гарри, — Гермиона посмотрела ему в глаза. — Всё хорошо.

— Я виноват перед тобой, но я не мог больше видеть твоих мучений.

— Ты не виноват, мой хороший, — девушка снова заключила его в объятия. — Ты всё сделал правильно. Ты поступил, как настоящий друг.

Она просто не могла ненавидеть Гарри, хотя видеть Рольфа сейчас совсем не хотелось. Поттер был особенным для неё человеком, и другого такого быть просто не могло.

Он вдыхал аромат её волос, пока на лице Грейнджер проскочила ухмылка, а глаза блеснули той самой опасной искрой. Поттер тонул в её объятиях, а Гермиона думала совсем о другом. В её голове был новый план, были новые мысли и было новое безумие. Её уже нельзя было спасти.

От безумия нет лекарств.

Возможно, что ей бы хотелось поверить в свой новый шанс, остаться в магловском мире, забыть о той магии, которая снова забурлила в жилах под натиском жгучих эмоций. Гермиона много раз представляла свою жизнь в ярких цветах, но при том продолжала использовать лишь чёрно-белые краски. Она успела сделать много неверных ходов в своей же жизни.

Она снова вернулась к той стадии существования, когда единственным стимулом была месть.

Самым верным решением сейчас было сдаться. Гермиона должна была бы сдаться Гарри, поднять руки и признаться в том, что ничего хорошего уже не будет. Она больна и не поддается лечению. А Поттер должен был бы сдаться в плен здравому рассудку, который подсказывал верное решение. Грейнджер нельзя было верить, нельзя было отпускать — она опасна.

— Что ты помнишь? — аккуратно спросил брюнет. — Я не понимаю, почему Обливиэйт так плохо сработал…

— Моё сознание закрылось в самый неподходящий момент, — это действительно было правдой, но ей стоило сказать об этом раньше. — Мой мозг… Он немного устроен по-другому, и видимо поэтому, Обливиэйт сработал весьма криво. Я помню всё… Это всё очень перепутано, и мне предстоит ещё всё разобрать по полочкам.

— Мне очень жаль, — Поттер встал на колени перед ней, утыкаясь головой ей в бедро. — Если бы только знала, как я хотел тебе помочь, Гермиона. Я лишь хотел, чтобы ты наконец-то прожила ту жизнь, на которую всегда заслуживала. Я хотел видеть улыбку на твоём лице, видеть тебя в свадебном платье… Я хотел видеть тебя без кошмаров за спиной.

— Я знаю, Гарри, — всхлипнула девушка. — Я знаю, мой милый, но это не моя история. Я не заслуживаю счастья, и похоже, что оно никогда не предназначалось мне. Знаешь, так бывает, что человеку не суждено просто быть счастливым… А я и так умудрилась обвести судьбу вокруг пальца, потому что у меня есть такой замечательный друг, как ты.

— Я люблю тебя, Гермиона.

— Я тебя тоже люблю, Гарри, — она опустилась на колени и положила голову парня себе на плечо. — Вся та любовь, на которую я способна — она вся для тебя. Всё самое светлое, что ещё есть во мне — это всё только для тебя.

Это было правдой. Только Поттер мог провоцировать её на светлые чувства, которые не были отравлены чувством ненависти.

— Я всё равно буду пытаться тебя спасти…

— Я подскажу тебе. Есть всего лишь один способ спасти меня, Гарри… Убей меня. Я однажды приду к тебе и попрошу об этом, а ты не откажи мне, пожалуйста.

Она говорила сквозь ком в горле, понимая, что это действительно единственный способ. Ничто в мире больше не могло остановить это безумие, которое в ней прогрессировало. Чтобы прижечь — эту злокачественную опухоль требовались радикальные меры.

— Нет… Я не могу, Гермиона. Мы придумаем что-то другое.

— Не придумаем, — девушка опустила глаза. — Поклянись мне, Гарри Поттер, что ты сделаешь это. У меня не будет другой жизни, второго шанса и счастливого конца. Ты же сам это прекрасно понимаешь, не так ли? Сам ведь видишь, что моя дорожка слишком скользкая. Дай мне немного времени, а потом просто сделай это быстро.

— Скажи, что тебе нужно время для себя…

— Я больше не буду лгать тебе, Гарри. И я не обижусь, если ты убьёшь меня прямо сейчас, потому что время мне нужно не для себя. Ты сам знаешь, зачем мне нужно это время.

Несколько минут они просто молчали, а Гермиона уловила дрожь в руках Гарри. Он принимал очень важное решение, а она была готова принять любое. Её сердце забилось быстрее, потому что какая-то часть в ней надеялась на то, что в этот раз Поттер всё же не отпустит её. Ей хотелось, чтобы её разбитое серее перестало наконец-то биться и качать боль по всем артериям, но она забыла, кто был перед ней.

Это был всё тот же Гарри Поттер — её лучший друг, её самый близкий и родной человек.

И он отпустил её, давая столько времени, сколько бы ей понадобилось.

— Только ты так можешь меня ранить, Гермиона.

— Прости…

— Это тебе, — он достал с кармана небольшой флакончик. — Тебе понадобится вся твоя магия. Это будет немного больно, но терпимо.

— Позволь мне тоже кое-что подарить тебе, если я ещё помню, как это делается… — она зажмурила глаза и прикоснулась ладонями к его вискам. — Ну же… Вот так.

Кое-что очень важное она отдала ему в надежде, что он всё правильно растолкует.

— Я ничего не…

— До встречи, мой милый Гарри, — она поцеловала его в щеку, забрав флакончик. — Мы встретимся совсем скоро.

Когда Рольф вернулся в спальню, то там было пусто. Он не застал там ни Грейнджер, ни Поттера.

========== Глава 28 ==========

В какой-то момент она перестала понимать любовь.

Февраль, 2009.

История всегда циклична.

Вот теперь Гермиона это прекрасно понимала, когда снова сидела у барной стойки некогда излюбленного клуба «DOLLOR», а в руках был новый авторский коктейль от Джона. Выбранное ею чёрное платье красиво облегало тело, а Грейнджер чувствовала взгляды мужчин, которые были прикованы к её спине.

— Давно тебя не было видно, — усмехнулся бармен, подмигивая ей. — Отдыхала?

— Работала, — устало протянула Гермиона. — У меня прямо-таки было дело всей моей жизни.

— А теперь заслуженный отдых?

— Нет, — она сделала большой глоток холодного крепкого напитка. — Остался последний рывок, а потом можно уже на покой.

Ужасы, запертые в её голове, вызывали сильные головные боли, с которыми не справлялся даже алкоголь. Она действительно вернулась к своему началу. Теперь Грейнджер помнила, как впервые забрела в этот клуб, как познакомилась с Джоном и попробовала его ещё один авторский коктейль.

— А помнишь, ты как-то приготовил мне кое-что особенное под название «Procellae{?}[с лат. Ураган ]»?

— Да, помню, — ухмыльнулся Джон. — Повторить?

— Да.

Бармен мило улыбнулся, начиная смешивать алкоголь. Всё было так же, как много лет назад. Тогда ей казалось, что это забавно – выпить крепкий коктейль, что ассоциировался с ураганом, но ведь в душе и правда поселился ураган. Сначала простой ветер, потом поднялась песчаная буря, а в конце и вовсе ничего не осталось.

Гермиона пыталась сосредоточиться на том, что видела, чтобы хотя бы на несколько минут заглушить внутренний вопль и скрежет металлических цепей. Мир внутри выгорал дотла, а в душе начался обратный отсчёт.

На её кольце всё так же блестело кольцо, подаренное Рольфом, но Грейнджер почему-то не спешила его снимать. Это было, словно, одно-единственное напоминание о том, что у неё была попытка на нормальную жизнь — в довольно извращённой и неправильной форме, но была. Она ведь так часто задумывалась над тем, каково это — «быть нормальной», но так и не узнала.

А что, если Гермиона потеряла свой шанс в тот самый день, когда получила письмо со школы магии и волшебства? Что, если ей никогда и не был предписан счастливый финал, потому что вся жизнь, которую она проживала с дня получения письма — это не то? Возможно, что любовь к Малфою и Война стали лишь сильнейшими толчками в этом урагане?

— Ты когда-то сказал мне, что все возвращаются за смертью, — томно протянула девушка, отпивая глоток нового коктейля. — Что ты имел ввиду?

— Если человек хоть раз задумался о смерти, то он больше не может рассчитывать на нормальную жизнь, — Джон лукаво улыбнулся и пожал плечами. — Ты думала когда-то о смерти?

— Постоянно. С тех пор, как попала в ураган.

Она достала из сумочки ментоловые сигареты. На самом деле, Гермиона ненавидела их, потому что едкий дым с холодным привкусом ментола, обжигал лёгкие, но таким образом вытравливал оттуда колючие розы. Те хотя бы на несколько минут переставали колоть рёбра и боль становилась терпимее.

С возвращением магии, на теле снова проступили все шрамы, но зато безумие больше не сводило с ума. Оно просто было обыденным и рутинным, даже слегка пресноватым.

— Но ты ведь такая красивая девушка, — ответил бармен. — Ты должна жить в своё удовольствие, наслаждаться каждым мгновением. Скажу тебе честно, я не встречал кого-то привлекательнее тебя в этом клубе, а я видел тут многих.

— Америка на меня плохо повлияла.

— Перед тобой открыт весь мир.

— Но мне нужна только Англия, — Грейнджер достала из сумочки несколько купюр, оставляя их под пустым стаканом. — Спасибо тебе, Джон. Ты составил мне достойную компанию.

Без выступлений на бис и громких слов, она просто вышла на улицу, вдыхая морозный воздух города, который так долго скрывал её печаль под покровом белоснежного снега. В голове пронеслись слова, сказанные Рольфу, когда она хотела сыграть свадьбу в марте. В том самом месяце, который так отчаянно ненавидела и желала стереть со страниц календаря. В её сердце никогда уже не наступит весна.

Грейнджер аппарировала к себе домой.

Прошло достаточно много времени с тех пор, когда она покинула эту квартиру. Гермиона осматривалась по сторонам, но не узнавала ничего из того, что видела. Она просто по привычке аппарировала сюда, потому что больше было некуда. Последние две недели она тут жила, но чувствовала себя чужой, словно стены вытесняли её.

Всё казалось таким холодным: плед на диване, подушки на креслах, простынь на кровати, зубная щётка и чашка в мойке. Гермиона не узнавала то место, которое было её домом, которое было буквально пропитано её болью и ужасом. Тут чувствовалась чернота и вечная зима. Ей хотелось бы убежать отсюда, но это бы не помогло, потому что бегство никогда ей не помогало. Карие глаза сфокусировались на стене над рабочим столом, которая подсвечивалась ярким лунным светом. Вот он — единственный выход — это поджечь все оставшиеся ниточки.

Тонкими пальцами Гермиона коснулась чёрно-белой фотографии, сделанной около года назад, тем мальчишкой, который согласился шпионить за Малфоем. Кажется, его звали Джереми, и кажется, Грейнджер убила его. Да, оно точно не оставила его в живых после того, как получила конверт с фотографиями.

— Мы вместе заварили это, нам вместе и расхлёбывать, — прошептала девушка. — Прости, Малфой, но живыми нам из океана не выйти.

Она уснула на диване, натянув на себя плед, кутаясь с головой от кошмарных снов.

Так много лет Мэнор был для неё поместьем из кошмаров. Она осматривалась по сторонам, словно боялась чего-то случайно коснуться, пока Малфой продолжал что-то рассказывать что-то о воротах. Её дыхание участилось, а щёки внезапно вспыхнули от накатывающих воспоминаний. Сил еле хватало на то, чтобы сдержать вырывающиеся слёзы и крики. Все шрамы на теле разом начали гореть, изводя болью каждый дюйм тела, но Грейнджер продолжала покорно ступать шаг за шагом, следуя за хозяином дома.

— Я был удивлён твоему визиту, — как-то грубовато произнёс Драко. — Мы с тобой достаточно давно не виделись.

Парень внезапно остановился, а Гермиона чуть было не врезалась тому в спину, засмотревшись на стены гостиной. Это была другая, но и тут сделали ремонт. Мало что из того, что она запомнила с того злосчастного дня, осталось в прежнем виде. Теперь тут было много света, а по углам стояли вазы с живыми цветами — нежно-голубые гортензии.

— Гортензии? — она не отрывала глаз от цветов. — Серьёзно? Это не похоже на тебя. А как же любовь к розам?

— Гортензии — любимые цветы моей жены, а розы — любимые цветы моей матери. Я как-то к цветам равнодушен.

Он лгал ей. Гермиона знала, что у Малфоя были любимые цветы.

— Гортензии, значит, — она усмехнулась. — Нужно будет запомнить.

— Знаешь, Монтегю, я как-то раньше за тобой тоже не особо замечал любви к цветам.

Она быстро отвернулась, чтобы случайно не утонуть в омуте его серых глаз, да и чтобы не забыть о том, что Малфой видит перед собой лишь ублюдка Монтегю, а не сломленную гриффиндорку. Ей нужно было быстрее закончить этот разговор, пока не потребовалось снова глотать это омерзительное оборотное зелье из фляжки.

Раскатистые звуки грома и внезапные вспышки молнии заставили её проснуться.

Перед глазами всё ещё витали образы ненавистных гортензий и озлобленного Малфоя. Её мучила жажда, но она не спешила вставать с дивана, прислушиваясь к собственному сердцебиению. Прошёл почти год с той самой весны, когда Гермиона твёрдо для себя решила, что пришло время отомстить. Тогда план казался таким правильным и идеальным, а теперь всплывающие фрагменты событий в голове, заставляли её порой ужасаться из-за собственной хладнокровности.

У каждой из личностей, что уживались внутри Гермионы были свои планы, своё сознание, своя модель поведения, а теперь всё это превратилось в какую-то мусорку химических отходов. Грейнджер была отравлена собственным ядом, а времени с каждым днём становилось всё меньше.

Когда внезапно начавшийся дождь сменился тишиной, а в квартиру начали проникать солнечные лучи, девушка уже была одета и накрашена. Спустя месяцы и после весьма длительного отсутствия она решила появиться в Департаменте. Ей предстоит показать миру своё последнее представление, где всем была отведена своя роль, а финал мало у кого вызовет слёзы на лице.

До марта оставалось всего несколько дней, и на языке уже чувствовался горький вкус первого весеннего месяца.

Она аппарировала в главный холл Департамента, который, как обычно, кишел целой толпой служащих, а от шума разговоров могла запросто взорваться голова. Гермиона нацепила свою дежурную улыбку и направилась в сторону дверей отдела магической стажировки.

— Неужели? — в спину послышался знакомый мужской голос, сочившийся издёвкой. — Кого я вижу?

Судья Спаркл расплылся в довольной улыбке, изучая Гермиону пристальным взглядом, словно они не виделись девять жизней. Хотя по привычному костюму коричневого цвета м булавке на галстуке в виде лиса, могло с лёгкостью показаться, словно они встречались полчаса назад за обедом.

— Добрый день, — она пыталась говорить как можно непринуждённее. — Позвольте поинтересоваться, что Вас привело в такое дикое восхищение? Я бы даже сказала, что Вы испытаете настоящий экстаз при виде меня.

— Это вряд ли, мисс Грейнджер. Скорее я всё это испытывал, пока не встречал Вас в стенах Департамента. Я уже было подумал, что Вас кто-то убил.

— Мне так нравится наша с Вами взаимная любовь.

В этом обмене любезностями было что-то такое приятное, но Грейнджер не могла понять что именно. Скорее всего, что это было ощущение жизни — что-то стабильное и такое, что могло быть у нормального человека.

— Надеюсь, что Вы нам будете в впредь радовать своим отсутствием.

— Надейтесь, — Гермиона скрестила руки на груди. — Обязательно помолитесь Мерлину, мистер Спаркл.

На этом было пора прекращать этот разговор. К тому же, Спаркл мог выдыхать — Грейнджер больше не появится в стенах Департамента. Сегодня был действительно её последний визит в эти стены, что когда-то могли приравняться к её второму дому.

Она прижала к себе сумочку и без стука ворвалась в отдел магической стажировки, где никого не знала, кроме туповатой секретарши, которую несколько раз видела на заседаниях.

— Мне нужен помощник, — без приветствий и лишних лирических отступлений заявила Гермиона. — Думаю, что мне представляться не стоит, а у вас точно найдётся тот, кто хотел бы пройти стажировку у меня.

— Д-добрый день, мисс Грейнджер, — протянула женщина, сидящая за столом у окна. — У нас есть… Вы не можете просто так ввалиться к нам с требованием помощника.

— Я только вернулась с Англии, где каждый, кому не лень, пытался мне впарить какое-то старье, что у них именуется законом, а я говорила всем, что им бы не мешало наведаться в Америку, чтобы поучиться, — она старалась не сорваться на грубость или крик. — Неужели моё мнение о нашей прекрасной стране оказалось ошибочным?

— Это похвально, мисс Грейнджер, но никак не упрощает процедуру, к сожалению.

— А что упрощает?

— Если кто-то лично сам изъявит желание попасть Вам на стажировку.

Гермиона выдохнула, сжав руки в кулаки. Её запас времени уменьшался с каждой минутой, которую она проводила тут, а риски того, что план останется не воплощенным возрастали. Ей сейчас совсем не хотелось терять своё время на какую-то бумажную волокиту и доказательства своей правоты.

— Вы читаете прессу? — его голос дрогнул. — Конечно же читаете. Скажите мне, кто ещё не в курсе того, что я была защитником мистера Драко Люциуса Малфоя?

Женщины переглянулись между собой, а потом снова уставились на Гермиону, словно ждали логического продолжения её мысли.

— Тот, кто станет моим помощником, получит к себе в трудовую биографию такой маленький пунктик, как участие в деле Драко Люциуса Малфоя — одно из самых громких дел магической Европы за последние десятилетие, а возможно, что даже дело века.

— Но оно ведь закрыто уже… — подала голос та самая секретарша.

— Значит, будет открыто! — рявкнула Гермиона. — Миссис… — она прищурилась, вглядываясь в бейдж женщины, которая до этого с ней говорила. — Миссис Линдс, я прошу Вас, подберите мне хорошего помощника, который смог бы на днях отправиться со мной в Лондон. Не заставляйте меня идти в обход процедуре.

Возможно, что она выглядела убедительно, а возможно, что безумно, но в ответ ей лишь кивнули, а Гермиона захлопнула за собой дверь.

Выбранное ею синее платье, начало больно впиваться в рёбра, а голова заболела. Ей не хватало воздуха и сердце бешено барабанило, отбиваясь в ушах тиканьем наручных часов. Гермиона знала, что внутри неё был уже запущен некий механизм, и тормозить весь процесс из-за какой-то департаментской бюрократии нельзя было.

***

Вещи были собраны, квартира убрана, а из балкона исчезла некогда цветущая анемона — Грейнджер не смогла уберечь свои цветы. Они были побеждены холодом и безразличием. Даже надежда не была бессмертной — она умирала, когда больше не справлялась.

Девушка снова кинула мимолётный взгляд на рабочий стол, на котором осталось три белых листа и ручка. Всю ночь она пыталась собраться с мыслями, чтобы написать три письма, но так и не смогла. Несколько черновиков отправились в мусорное ведро, а когда Гермиона принялась в четвёртый раз выводить аккуратные буквы на белом листе, то правая рука предательски задрожала.

Ей всё равно придётся рано или поздно это сделать, но лучше было бы уже сейчас выполнить этот пункт. Грейнджер опасалась того, что в какой-то момент станет просто поздно и она потеряет себя, и свою возможность говорить с некоторыми людьми искренне, а с некоторыми — правильно.

В дверь постучали и Гермиона дёрнулась от неожиданности.

— Добрый день, — на пороге её квартиры стоял молодой парень. — Меня зовут Джаред, меня к Вам направил Департамент.

— Здравствуй, — она жестом пригласила гостья в квартиру. — Мне очень приятно слышать, что в Департаменте остались адекватные служащие. Вы ведь из отдела магической стажировки?

— Да, — он кивнул, следуя за ней в гостиную. — Как только мне сказали, что есть возможность стажироваться у Вас, то я даже не раздумывал и сам написал прошение.

Грейнджер указала на диван, мило улыбнувшись. Теперь всё точно шло по плану.

— Мне очень лестно, Джаред. Меня зовут Гермиона, и ты можешь называть меня просто по имени, без всяких лишних формальностей.

— Очень приятно, Гермиона. Простите, но мне сказали в отделе, что Вы намерены снова отправиться в Лондон…

— Да, — тут же подтвердила Грейнджер. — Мои вещи уже собраны, и я бы советовала тебе тоже не тратить время на наше знакомство, а отправляться домой и собирать вещи. Чем быстрее мы сможем отправиться, тем лучше. А все тонкости и подробности я тебе попытаюсь вкратце рассказать уже на месте.

— Я уже готов, — Джаред встал с дивана и демонстративно покрутил в руках дипломат. — Я же говорю, что был рад, когда узнал, что могу пройти стажировку у Вас.

Парень выглядел счастливым и окрылённым, словно именно сейчас переживал самый важные момент своей жизни. Его тёмно-синие глаза буквально сияли от гордости и восторга, а аккуратно уложенные волосы начали виться из-за повышенной влажности на улице. У Гермионы что-то ёкнуло в сердце, а правая рука снова дрогнула, потому что в голову пришло короткое, но горькое осознание — все, кто вмешан в её игры всегда страдает. Джаред, к сожалению, исключением не станет.

— Ты кое-кого мне напоминаешь, — протянула девушка, ухмыльнувшись от вида дипломата. — Когда-то я тоже путешествовала с одной маленькой сумочкой на плече, но не в этот раз.

Джаред залился краской, словно услышал невероятную похвалу в свой адрес.

— Тогда, мы можем прямо сейчас отправляться, — сглотнула Гермиона и снова посмотрела в сторону рабочего стола с нетронутыми чистыми листами. — Готов?

— Да, — он протянул руку. — Аппарируем?

— Да.

Земля под ногами растворилась, унося этих двоих в сырой и неприветливый Лондон, по которому Гермиона уже успела соскучиться. она до сих пор не понимала, что больше её притягивало: сам город, который всё же на деле оказался не таким и страшным или одни-единственные серые глаза, что заставляли чувствовать себя живой. В этом они с Малфоем тоже были похожи, как и в многом другом.

— Ну как? В порядке? — поинтересовалась девушка, оглядев с головы до ног взвинченного помощника.

— Это… Это очень необычно, но не смертельно.

— Не смертельно, — повторила Гермиона. — Вот тебе и Лондон. Дождливый, холодный и недружелюбный.

— Я бывал прежде в Англии, но в детстве.

— В гостинице забронировано два номера, там мы и остановимся. Я тебе оставлю копию дела Малфоя, ты сможешь с ним ознакомиться, а вечером задать мне все интересующие тебя вопросы. Идёт?

— Конечно.

— Отлично, — она улыбнулась. — Я к вечеру успею закончить все свои дела.

Они быстро заселились, после чего Гермиона попрощалась со своим помощником и вышла на улицу. Она собиралась прямо отсюда аппарировать в Мэнор, надеясь на то, что его двери по-прежнему открыты для неё. Конечно, Малфои могли уже закрыть своё поместье. Следствие закрыто, обвинения с Драко сняты, но она верила в то, что Малфой всё ещё ждал её.

Даже после того, как увидел в толпе с Рольфом.

Сердце заколотилось так, будто чего-то испугалось. Она набрала полные лёгкие воздуха и зажмурила глаза. Не было так страшно аппарировать через весь континент и океан, как в Мэнор. Гермиона сосредоточилась, но ладони вспотели, а в следующий миг земля под ногами исчезла, а волна магического перемещения подхватила её.

Малфой-Мэнор был открыт для неё. Он до сих пор ждал её.

От этого осознания захотелось тут же расплакаться и упасть прямиком на холодную траву. Она сразу же вспомнила, как впервые переступила порог этого дома, после десяти лет бегства, и как внутренности сжимались до предела, а страх доводил до чувства тошноты, но теперь всё было иначе. Теперь сюда хотелось возвращаться, как к себе домой.

Кованные ворота отворились перед ней, как перед важной гостьей, а её шаг ускорился, преодолевая ничтожное расстояние. Она почти что летела к входных дверям величественного и хмурого семейного поместья.

— Мисс?.. — у дверей её встретил изумлённый эльф. — Броди рад видеть мисс в Мэноре.

— Здравствуй, Броди. Мне нужен Драко.

— Хозяин у себя в кабинете. Проходите, мисс.

Тут было всё таким же, как и в тот день, когда она в слезах убегала отсюда. Это должно было её пугать, но нет. Гермиона просто прокручивала раз за разом тот день, те разговоры с Гарри и Драко, и словно просто свыклась с этим. Или это просто за горизонтом виднелся конец, а ей хотелось чувствовать под конец что-то ещё, кроме сжигающих болезненных чувств ненависти, вины и гнева.

— А Нарцисса?

— Миссис Малфой в библиотеке, — тут же ответил домовой.

— Спасибо, Броди. Я сама найду Драко.

Всё те же лестницы, те же живые портреты на стенах и вазы с живыми цветами. Гермиона заметила вазы у перил, но там были совсем не белые розы — символ Малфоев, там был совершенно другой цветок.

Так тихо, что каждый её шаг отбивался звонким эхом, а дыхание вот-вот норовило превратиться в ураган. Поэтому для неё не стало удивительным то, что Малфой появился в коридоре прежде, чем она успела дойти и постучать в дверь. Хотя, Гермиона вряд ли бы стала стучаться.

— Грейнджер? — он будто бы не верил своим глазам. — Ты вернулась…

Она считала, что прощание дается тяжело, но сейчас была готова забрать все свои слова. Сегодня в её тело будто вонзился миллион тонких игл, сегодня страх кричал в каждой клеточке её тела, она знала, что сегодня всё изменится окончательно и бесповоротно. Но Гермиону это больше всё не пугало, а наоборот, завораживало. Завораживал тот необратимый конец, который с каждой секундой становился всё ближе.

Всё, что было «до», абсолютно всё, померкло. Она ничего не забыла, но что-то новое затмевало всё их прошлое. По-другому у них быть не могло, но Грейнджер хотела запомнить всё по-другому. Пусть у них на двоих будет хотя бы один счастливый момент, чтобы когда она окажется где-то на Кингс-Кросс, то жизнь не показалась напрасной.

Она снова готова бежать к нему по тонкому льду, сделать их счастливыми людьми под зонтом, который убережёт от острых осколков мрачного прошлого. Это неправильно, за это придётся заплатить слишком высокою ценою, но Грейнджер больше не смотрела на свой баланс, потому что пошла ва-банк.

— Вернулась, — она выдохнула ему в шею, когда он подхватил её на руки. — Ты разве мог подумать, что я когда-то уйду просто так?

Это слова не из их истории — они тут неуместны, звучат слишком инородно, но никто сейчас об этом не думал.

— Я боялся, что больше не увижу тебя, что ты больше никогда не появишься в Мэноре, — Малфой отстранился от неё, заглядывая в её карие глаза. — Моя жизнь без тебя ничего не стоила. Я без тебя никто, Грейнджер. Я просто пустое место, выжженный дотла человек.

— Мы убили друг друга, Драко, — по её лицу скатилась первая слеза. — Мы бесчеловечно расправились с друг другом, а потом привязались к своему убийце. В психологии это называется «стокгольмским синдромом», и это болезнь.

— Нет. Болезнь — это когда существуют лекарства, а тут их нет. Это безумие, но не болезнь.

— Безумие — это тоже болезнь, Драко.

— Мне плевать, — он встал на колени. — Я просто люблю тебя, Грейнджер. Я просто так сильно схожу с ума по тебе, что ни о чём больше думать не могу. Я пытался отпустить тебя, когда увидел, но сорвался и написал письмо. Сначала ему, а потом и тебе.

Её сердце вырывалось из груди, а слёзы скапывали на пол. Их момент подходил к концу — самый счастливый, до боли в костях искренний и единственный. Ради него, кажется, она и прожила всю свою жизнь, проделала этот огромный путь.

— Я вернулась за вещами, Драко, — она сделала шаг назад. — Я рада, что твоё дело закрыто. Пойдём, ты проводишь меня в мою спальню.

Он покорно встал на ноги и подал ей руку, не проронив ни слова. Они просто шли вместе, пока портреты провожали их осуждающими взглядами и бормотаниями. Но со стороны они выглядели безупречно. Может быть, дело было в том, что они просто подходили друг другу: она — красивая, женственная и хрупкая, а он — мужественный, сильный и любящий.

А может дело было лишь в том, что они — два разрушенных корабля.

— Тут всё осталось так же, — Гермиона окинула взглядом свою спальню. — Даже моя не заправленная постель.

— Она такой и останется, Грейнджер, — тихо ответил Малфой. — Я не солгал тебе, когда писал о том, что ты оставила после себя тут след. Только после тебя он остался тут.

— Не трави себе душу, Драко. Поросись эльфов тут убрать… И цветы. Флоксы — это не те цветы, которые подходят Мэнору. Розы или гортензии подходили значительно лучше.

— Мне плевать, что подходило лучше. Если мне суждено сдохнуть в одиночестве, то я хочу, чтобы последнее, что я почувствую — это был твой аромат. Ты пахнешь полевыми цветами, Гермиона.

Она повернулась к нему, услышав из его уст своё имя. Оно прозвучало так обречённо и пусто, что это пробирало до костей.

— Мне очень жаль, что всё так случилось. Всё должно было закончиться не так. Надеюсь, что Монтегю ответит по закону.

Гермиона начала медленнособирать вещи, словно пыталась растянуть этот момент, хотя их время давно вышло. Ей было пора убираться из этого дома, закрыть за собой дверь навсегда и попросить Малфоя закрыть для неё ворота.

— Кому, как не тебе знать, что он заслуживает этого суда. Хотя, кое-что странное в этом всё же есть… Но, похоже, что этот ублюдок просто основательно подготовился.

— Ты о чём?

— Для него вход в Мэнор был закрыт, — Драко пожал плечами и подошёл к окну. — Поместье было открыто всегда лишь для нескольких людей, и Монтегю не входил в их число.

— Ч-что? — Грейнджер выронила из рук платье, которое достала со шкафа. — Я думала, что…

— Мы не были с ним друзьями. Об этом я тоже не лгал тебе. Я ненавидел его, и последнее, что мне могло прийти на ум — это открыть доступ ему.

Она подняла платье, судорожно сворачивая его в свою сумочку, пока тревожное осознание проникало под корку мозга. Ведь Гермиона с лёгкостью попала в Мэнор под оборотным зельем, а подобное признание Драко могло означать только одно.

— И кому же ты так сильно доверял, что впускал в свой дом? — она пыталась подавить дрожь в своём голосе. — Может среди них есть тот, кто общался с Монтегю.

— Теодор, Пэнси, Дафна, Терри и члены семьи. И я уверен в том, что с этим отребьем никто из них не общался.

— Значит, Монтегю не такой идиот, как могло бы показаться на первый взгляд.

— И был ещё один человек, которого я ждал все эти годы. Мэнор всегда был открыт для тебя, Грейнджер.

У него на руках были все карты, а он не разгадал этот ребус. Гермиона посмотрела на Малфоя, который был просто ослеплён своим безумием.

Там, где уже нечему было разбиваться, что-то снова с треском разлетелось на миллионы осколков.

========== Глава 29 ==========

Есть пути, которые кажутся человеку правильными, но конец их — путь к смерти.

Март, 2009.

Она просто лежала на кровати и ни о чём не думала. Солнце не проникало в номер из-за плотных штор, а Джаред несколько раз безуспешно пытался достучаться к ней. Гермиона слышала, как паренёк ходит у двери, время от времени постукивая, а потом снова уходит к себе.

Страницы календаря сменились самым ненавистным месяцем в году, что словно выбивало из Грейнджер все оставшиеся силы. Но она знала, что терпит эту боль в последний раз, а потом наконец-то станет легче и всё закончится. Больше не будет цветущих холодных подснежников, ледяного лезвия у горла и постоянной боли — всё это растворится в бесконечном полёте, что подарит ей вечность.

Гермиона взглянула на стрелки наручных часов. Было всего лишь одиннадцать часов утра, время тянулось непростительно долго, а оттого яд по телу распространялся быстрее. Она зажмурила глаза на несколько секунд, а потом всё же встала с кровати, помня о том, что ей нужно написать последнее третье письмо. Два уже были написаны и сложены в безупречные белые конверты без обратного адреса.

Третье письмо самое сложное, потому что ей предстоит рассказать что-то очень важное человеку, который при всей её ненависти был ей очень нужным.

И в который раз её планы нарушил стук в двери. Это был не Джаред, а Грейнджер узнала человека за дверью, даже не видя того. Она взмахнула волшебной палочкой, не повернувшись к двери.

— Здравствуй, Гарри, — тихо поприветствовала она друга. — Веришь, я сегодня собиралась к тебе в гости.

— Привет, — он закрыл дверь довольно громко. — Ты мне снилась сегодня, ты же знаешь это.

— Но ты ведь не суеверный, — ещё тише ответила Гермиона, пока ком в горле провоцировал её на слёзы. — Расскажешь, что ты увидел во сне?

— Посмотри сама, — Поттер подошёл к ней и прикоснулся палочкой к её виску.

Белый атласный халат и небрежный пучок на голове. Гермиона лениво подошла к двери, потянулась и, не посмотрев в глазок, открыла утреннему гостю. Единственное, что сейчас беспокоило её — это явный недосып, из-за чего напрочь сбился весь график.

— Его утром доставили в Азкабан! — задыхаясь прокричал парень. — Нарцисса Малфой мертва.

Её лицо осталось таким же, как было минутой ранее. Гермиона вскинула бровь и посмотрела за своего помощника, который согнулся вдвое и пытался отдышаться. Она собрала чемоданы ещё вчера вечером, но не думала, что придётся вернуться в Лондон так быстро.

— Малфой ведь не мог убить свою мать? — парень внимательно посмотрел на неё.

Но Гермиона ничего не ответила, оставив гостя в коридоре, а сама всё так же молча направилась на кухню. Она словно пропустила все слова помощника мимо ушей, мысленно вернувшись к ночным раздумьям.

Она коснулась пальцами своего бледного лица, а потом посмотрела в зеркало, откуда на неё поглядывал обеспокоенный лучший друг с глазами, полных мольбы.

Видение закончилось, а Грейнджер продолжала сидеть, даже не шелохнувшись. Она снова плакала, пока Гарри молчал. Он коснулся её плечей своими холодными руками, но от них чувствовалось такое необходимое тепло, которого Гермионе не хватало. Её буквально ломало от постоянной тревоги, душевных терзаний и холодной пустоты.

— Я не суеверный, Гермиона, но в такие совещания тоже не верю, — он развернул её стул к себе, чтобы они встретились глазами. — Скажи мне, что ты не причинишь вреда Нарциссе.

— Ты же сам меня отпустил, Гарри, — прошептала девушка. — Ты мог меня остановить прямо там, но не сделал этого. Я попросила у тебя немного времени, а ты мне дал его.

— А ты в ответ наслала мне это видение, Гермиона. Ты же не станешь отрицать, что это была ты?

Грейнджер промолчала в ответ и тяжело задышала.

— Не обрекай её на смерть, потому что тебе это не поможет. Ты же знаешь, что страдания Малфоя не стоят чьей-то жизни. Ты же убедилась уже в этом.

— Убедилась, — на выдохе произнесла она. — Я правда хотела убить Нарциссу, но ты правильно подметил, что смерть Астории, Скорпиуса и даже смерть его матери не стоят его страданий. Зато я поняла, что может его ранить. Сегодня десятое число, Гарри.

— Я знаю, моя хорошая… Я знаю.

— Одиннадцать лет прошло уже с того самого дня.

Поттер обнял её, а она в последний раз попыталась вдохнуть родной аромат цитрусов и мяты — ведь так для неё чувствовался уют. Она хотела запомнить эти объятия, чтобы не жалеть о том, что не смогла на прощание обнять своего самого близкого человека.

— Давай встретимся вечером? Я загляну к тебе в гости.

— Хорошо, — Гарри поцеловал её в лоб. — Береги себя.

Интересно, они оба знали, что это конец? Чувствовал ли Поттер то, что это в последний раз, что больше не будет таких объятий и разговоров? Гермиона не могла знать этого точно, но зато точно знала, что вечером история наконец-то закончится.

Она написала своё третье письмо, аккуратно подписала и сложила в сумочку. Её бледная коже стала ещё бледнее, когда Гермиона натянула на себя ярко-жёлтое платье чуть выше колен. Чёрные ботиночки и чёрное пальто, распущенные волосы и красная помада — что-то вон выходящее из привычного образа мисс Грейнджер.

На подоконнике появилась сова с письмом в клюве, но Гермиона знала, что это ответ от Януса Тики, а значит, что время пришло. Девушка окинула в последний раз свой гостиничный номер, запоминая каждую деталь, словно это был её дом, а после — навсегда захлопнула белые двери. Сюда обязательно ещё кто-то зайдёт, но уже не она.

— Гермиона? — Джаред подорвался с места, когда Грейнджер вошла к нему в номер без стука. — Я уже начал волноваться за Вас.

— Всё хорошо, — она мило улыбнулась и коснулась руки помощника. — Мне сейчас нужно будет отлучиться по делам. Тебя завтра ждёт тяжёлый день, поэтому советую тебе сегодня хорошо отдохнуть. Скорее всего, что завтра будет возобновлено дело Драко Люциуса Малфоя. Я оставила в Министерстве твою характеристику, поэтому жди от них письма.

— Но, я думал, что мы вместе…

— Я тоже там буду. Не подведи меня, Джаред. Прощай.

— До свидания…

Она начинала понимать, почему Гарри ненавидел аппарацию. За последний год Гермиона тоже возненавидела её, но это было удобно и быстро, а времени оставалось всё меньше. Миг, и она уже стояла перед дверями Януса Тики.

— Добрый день, мисс Грейнджер, — поприветствовал её целитель. — Давненько мы с Вами не виделись. Как поживаете?

— Спасибо, всё отлично. Как Скарлетт?

— Она часто спрашивает о Вас.

— К сожалению, я не могла навестить её раньше. Я могу сейчас с ней увидеться?

— Конечно. Сестра проводит Вас.

— Спасибо.

Гермиона прижала к себе сумочку, что начала казаться просто неподъёмной, следуя за сестрой к палате Скарлетт. Она должна была хотя бы напоследок сделать что-то хорошее, ну или постараться. И начать она решила с бедной Скарлетт Питерс, которая уже почти год была заперта в этих стенах. Гермиона собственноручно привезла её сюда, лишив всего, что у той было. Теперь она как нельзя лучше понимала, каково это – жить с призрачным осознанием того, что это не твоя жизнь.

Скарлетт могла даже не догадываться о том, что ещё год назад всё было по-другому, но Грейнджер даже не хотела себе представлять, что творилось на душе у девушки.

— Гермиона? — Питерс обернулась на звук открывающейся двери. — Я так ждала тебя!

— Здравствуй, моя хорошая, — она обняла радостную Скарлетт, которая заключила её в свои крепкие объятия. — Прости, но я ненадолго. Работа… Ты же сама понимаешь. Как твои дела?

— Я нормально, а ты как? Ты так давно не приходила, что я начала переживать. Мистер Тики приносил мне газеты, где писали о тебе. Мне кажется, что я изучила их уже вдоль и поперек.

Она отняла у Скарлетт нормальную жизнь, сделав себя центром её маленькой Вселенной. Это было бесчеловечно и так самонадеянно, что аж сердце защемило. Гермиона смотрела на девушку, которая когда-то была её психологом, которая пыталась её когда-то спасти, но в итоге сама попала в капкан. Вокруг Грейнджер страдали все вокруг, но ведь она такой раньше не была. Когда-то добрая и отважная гриффиндорка пыталась дарить окружающим радость, а теперь несла в руках смерть.

Это должно когда-то прекратится. Сегодня. И это будет решающий сокрушительный удар по всем фронтам её многолетней жестокой Войны.

— Я нормально, моя хорошая, — Грейнджер провела пальцами по её щеке. — У меня всё хорошо. Я так сильно виновата перед тобой, моя хорошая Скарлетт, но я всё исправлю. Всё будет хорошо.

— Ты о чём?

Ей хотелось объяснить Скарлетт всё, просто поговорить с ней, но чем дольше Гермиона смотрела на неё, тем больнее становилось. Если она сама когда-то сказала, что стала живым напоминанием для Малфоя, то для неё самой таким же напоминанием была Скарлетт Питерс. Жизнь всегда циклична.

— Да так, просто болтаю. Прости, но мне пора бежать, — она взглянула на стрелки наручных часов. — Береги себя, пожалуйста.

— Я… Конечно… Ты уже уходишь?

— Прости, мне пора. Прощай, Скарлетт.

Ещё одни двери были ею закрыты навсегда. Ей хотелось плакать, но она верила в то, что в этот раз поступает правильно, что она в силах ещё что-то исправить, хотя точно знала, что перед сметью не надышаться.

— Вы очень быстро, мисс Грейнджер, — в коридоре неподалёку стоял Тики. — Я думал, что Вы проведёте со Скарлетт хотя бы несколько часов вместе. Ей не хватает Вашего внимания.

— Простите, но у меня много работы, — Гермиона достала из сумочки маленький конверт. — Это ключ от ячейки в банке Гринготтс. Она открыта на имя Скарлетт, но с указанием того, что некий мистер Янус Тики может открывать её и брать всё необходимое. Там более, чем достаточно денег для того, чтобы Скарлетт ни в чём не нуждалась. Я прошу Вас, мистер Тики, сделайте всё для того, чтобы курс реабилитации моей сестры закончился как можно успешнее. У Вас для этого всё есть. Берите столько денег, сколько посчитаете необходимым.

— Я не совсем…

— Не беспокойтесь. За ней есть кому присмотреть. Прощайте, мистер Тики.

Она могла бы вернуть ей память со своих воспоминаний, но это не было правильным. Гермиона хотела, чтобы жизнь Скарлетт началась с нового листа, с новыми возможностями и всем миром, который будет открыт перед ней. А это было в силах Грейнджер.

Когда девушка вышла на улицу, то у крыльца Святого Мунго уже стоял Блейз. Сегодняшний день действительно был расписан практически поминутно.

— Привет, — робко поздоровалась Гермиона. — Давно не виделись.

— Привет, — он подал ей руку, помогая сойти со ступенек. — Признаться, я надеялся на то, что мы больше и не встретимся. Я хотел верить в то, что ты больше никогда не вспомнишь меня и всю свою прошлую жизнь.

— Прогуляемся? — она кивнула в сторону парка, в котором гуляли пациенты Святого Мунго.

— Конечно.

Несколько минут они просто молчали, каждый из них собирался с мыслями. Ей хотелось сказать так много, но она пыталась уместиться в несколько предложений, чтобы случайно не расплакаться. Гермионе хотелось, чтобы каждый, кого она сегодня встретит, запомнил её улыбку, потому что сегодня она была искренней.

Искренность во всём. От самого начала и до самого конца.

— Это тебе, — девушка протянула маленький конверт другу. — Это ключ от ячейки в банке Гринготтс, на твоё имя. Я хочу, чтобы ты купил дом для Скарлетт и помог ей немного адаптироваться. Я знаю, что прошу слишком много у тебя, но я надеюсь на твоё понимание.

— В этот раз ты не позволишь мне удержать тебя на краю Астрономической башни?

— Нет, Блейз. Не в этот раз.

— Я помогу ей, — он принял конверт. — Мне жаль, что тебе я помочь уже не могу. Похоже, что в своё время я сделал недостаточно.

— Ты сделал больше, чем требовалось, просто игрушка с заводским браком попалась. Мне повезло, что у меня в жизни был такой человек, как ты, Блейз. Это одна из тех причин, которые заставляли меня жить.

— Лучше бы меня не было в твоей жизни, Гермиона. Лучше бы не было всех тех вечеров на Астрономической башни и пьяных разговоров. Лучше бы ты оставалась собой, проводя вечера в библиотеке. Вот такой жизни я бы хотел для тебя.

— Я люблю тебя, Блейз, — она обняла друга. — Я правда очень сильно люблю тебя, хоть никогда и не говорила тебе этого. Ты и Гарри — это те самые мои самые близкие люди, ради которых стоило прожить такую жизнь. Я не стану лукавить и говорить, что прожила бы ещё раз её ради дружбы с вами, но вы — это действительно лучшее, что случалось со мной в этом всём мраке.

— Ты — добро, Грейнджер, а мне нужно немножечко добра.

— Сегодня я меняю тебя на смерть. Прощай, Блейз.

— Прощай, Гермиона.

Вот такое прощание – полностью в их стиле. Забини отпустил её, даже не стал уговаривать, потому что давно знал о том, что Грейнджер видела один-единственный выход из этой ситуации. Он прекрасно понимал, что легче ей уже никогда не станет, как бы она не пыталась. Это был правильный, хоть и горький конец.

Он отпустил её руку, а она аппарировала туда, где была всего лишь один раз за последние одиннадцать лет. От постоянного перемещения её уже начало подташнивать, а когда под ногами оказалась твёрдая земля и глаза сфокусировались на надгробии, то её просто вырвало. На секунду ей вроде стало легче, но стоило поднять голову, как боль снова вернулась.

Из кончика волшебной палочки появился огромный букет кроваво-красных колючих роз. Гермиона обняла цветы, прижимая их к себе, чтобы почувствовать настоящую боль и отрезвить своё сознание. Она хотела открыто поговорить с родителями, как бы глупо это сейчас не звучало. Ей ведь не хватило смелости, чтобы появиться здесь аж до того момента, пока Драко не перенёс её сюда.

— Привет, — тихо поздоровалась Гермиона, положив цветы на холодную землю. — Я должна была появиться здесь раньше.

Она сама виновата. Окажись отец или мать на её месте, они бы выстоял и ещё бы кого-нибудь спасли. По крайней мере, она всегда в это верила. Ей следовало заставить себя быть сильной, выносливой, не бояться больше ничего, ведь совсем скоро это закончится. Притвориться, что «ранимая и впечатлительная» — это больше не про неё.

Но она сломалась снова, на могиле своих родителей. И как к стати начался дождь, скрывая слёзы на её лице.

Её учили быть лучше, её пытались сделать лучше, она и сама стремилась быть лучше, но по итогу оказалась на самом дне своей проклятой жизни. Она превратила свою жизнь в Ад и сравняла жизни некоторых с этим же Адом.

— С вами мне прощаться не нужно, — прошептала Гермиона. — С вами мы скоро увидимся. Я так скучаю по вам, но я обязательно расскажу об этом при встрече.

Стрелки наручных часов указывали на конец.

Промокшая, обессиленная и совершенно опустошённая она отказалась посреди гостиной дома Гарри Поттера.

— Привет, — поздоровалась девушка. — Я пришла.

— Не думал, что наше прощание будет выглядеть вот так, — он не поднял голову, а она услышала дрожь в его голосе. — Я до последнего надеялся, что ты передумаешь.

— Надеялся, но знал, что я не передумаю.

Они сидели в гостиной у камина. Гермиона дописывала свой конспект по истории Хогвартса, пока Гарри что-то продолжал рисовать на небольшом клочке бумаги.

— Что это? — гриффиндорка заглянуло через плечо друга. — Ты уже сделал всё домашнее задание?

— Нет, — тихо ответил Поттер, продолжая сосредоточено выводить какие-то каракули. — Я хочу предложить Оливеру новую тактику защиты.

— Мерлин! — Гермиона выдохнула и закатила глаза. — Гарри, ты бы лучше подумал об уроке Бинса, а потом уже о квиддиче.

— Бинс никуда не денется, а я могу забыть то, что придумал во время ужина. Ты же не понимаешь, это просто может облегчить нам задачу. Если только Фред и Джордж… Прости, я что-то увлёкся.

Гермиона заметила знакомую искру в зелёных глазах — Гарри горел своей идеей, и это было сложно не заметить. У него сейчас и так были не самые простые времена, когда каждый, кому не лень, оборачивался ему в спину, подкрепляя эти взгляды мерзкими сплетнями. Она знала, что в квиддиче её лучший друг видел своё маленькое спасение и отвлечение.

— Ты можешь говорить со мной о чём угодно, — она легко толкнула Поттера в бок. — Всегда и о чём угодно, Гарри. Я всегда выслушаю и поддержу тебя, о чём бы ты не решился мне рассказать. Ты — мой лучший друг, а друзья так и поступают — они всегда держатся вместе. Они всегда искренни друг с другом во всём, от самого начала и до самого конца.

— До конца нам ещё долго, — улыбнулся парень. — У нас вся жизнь впереди. Только представь, когда-то мы закончим Хогвартс. У нас будет работа, семья, дети. Мы будем на свадьбе у друг друга, на новоселье и встречаться по выходным.

— Да, до конца ещё очень далеко, но мы будем вместе.

— Я всегда буду рядом, Гермиона. От начала и до самого конца.

Они были детьми, у которых были мечты, надежда и вера, но потом всё начало ломаться. Не было свадеб, детей и новоселья. Была Война, бегство и глубокие кровоточащие раны.

Но кое-что осталось неизменным — они были вместе. От самого начала и до самого конца. Для Гермионы сегодня был тот самый конец, а рядом был её лучший друг — её Гарри Поттер.

— Я же говорила о том, что приду к тебе с одной лишь простой просьбой. Гарри, пожалуйста. Дальше света нет — это конец.

— Он должен выглядеть иначе, — он плакал. — Совсем иначе, Гермиона.

Она подошла к нему, и коснулась холодной рукой его щеки, заставляя посмотреть себе в глаза. Её прикосновение напоминали прикосновения Смерти — холодные и последние.

— Я прошу тебя, Гарри, давай без прощаний, потому что я не смогу этого выдержать. Это будет больно для нас обоих.

— Я люблю тебя, Гермиона, — он встал на ноги. — Я так сильно всегда любил тебя. Я был готов тебе вручить своё сердце, если бы это помогло тебе. Я готов был перевернуть весь мир верх дном, если бы это спасло тебя.

— Спасения никогда не было. В моей сумочке три конверта, они все подписаны. Пожалуйста, передай их.

Часы пробили семь часов.

— Сейчас, Гарри, — Гермиона притянула его правую руку к своей груди. — Сейчас. Не медли. Ты же знаешь, что мне не будет больно.

Несколько секунд, которые длились слишком долго. Которые он будет носить в себе и проживать снова и снова, как будто остальные воспоминания стёрты. Ему снова пришлось направить в неё палочку, но только после этого он больше не увидит её карих глаз. Будет только холодная бледная кожа и тишина в её груди.

— Авада Кедавра.

Это конец. Не только для неё.

Чей-то мир рухнул, превратился в руины в тот самый момент, когда её сердце превратилось просто в мёртвый орган.

***

Мой милый Гарри,

спасибо тебе. Ты сделал то, в чём я нуждалась всё это время.

Я ведь прекрасно понимала, что не смогу быть счастливой, что моя жизнь окончательно и бесповоротно разрушена, но попытка — не пытка. Вроде так говорят, хотя это точно не о моём случае. Для меня эта попытка была самой болезненной пыткой, которая позже вылилась в самое настоящее безумие.

Это болезнь, от которой ещё не придумали лекарств, у неё только летальный исход.

Я люблю тебя, мой милый Гарри Поттер, мой Избранный, мой лучший друг, мой самый близкий и родной человек. Эта любовь — это всё, что во мне было из нормального. Я оставалась человеком только благодаря тому, что у меня внутри жила любовь к тебе. Потому что моя любовь к Малфою – это далеко не светлое чувство, это концентрация боли, ударов и острых лезвий.

Это эгоистично будет, но я знаю, что по-другому не смогу тебя переубедить. Ты будешь винить себя в том, что не спас меня, что сделал не всё возможное, что в твоих силах было помочь мне, но это не так. Не вини себя, я прошу тебя. Ты сделал больше, чем мог. Намного больше, Гарри.

Я прошу тебя, живи ради меня, в мою память оставайся живым и счастливым. Будь счастлив, Гарри, потому что у тебя есть шанс на это счастье. Женись на Флёр и увези её далеко-далеко от этого грешного Лондона. Я прошу тебя только об этом, мой дорогой друг. Просто будь счастлив, а я обещаю тебе присмотреть за тобой.

Говорят, что таким как я, не светят небеса, но мне плевать. Я буду в любом случае за тобой присматривать, потому что я должна тебе. Я прожила намного дольше, чем мне полагалось, и это только благодаря тебе.

Знай, что мне не больно и я стала счастлива, как только моё сердце навсегда остановилось. У каждой истории свой конец, и мой точно был самым счастливым из того, что я могла испытать. Я была в последние свои секунды рядом с тобой, мой Аврор.

С любовью и бесконечной благодарностью,

твоя Гермиона Джин Грейнджер.

========== Глава 30 ==========

Она прислала ему письмо, а он вскрыл его, даже не догадываясь о том, что ему расскажет его любимая гриффиндорка.

Ты читаешь это, Драко, не так ли? Чего ты ждёшь от этого письма?

Я более, чем уверена, что ты ждал всего, кроме этого.

Я мертва, Драко. Меня больше нет. Я готова поспорить на свою жизнь, что ты сейчас страдаешь. Ты же безумен, как я. Я так долго думала, что тебе может причинить боль, но не могла нащупать твоё слабое место, пока ты сам мне на него не указал…

Я ведь вернулась тогда в Мэнор вовсе не для того, чтобы забрать свои вещи. Все преступники рано или поздно возвращаются на место преступления. Я вернулась, чтобы завершить начатое.

Позвольте представиться, Гермиона Джин Грейнджер — убийца Астории и Скорпиуса.

А ты догадывался или нет? Жаль, что этого я у тебя уже спросить не смогу.

Да, Драко, это была я, и я почти не жалею. Единственное, что заставило меня пожалеть — это осознание того, что этот удар был мимо. Да, ты был какое-то время опустошённым и разбитым, а потом ты сказал мне, что всё это померкло, когда я оказалась рядом с тобой. Я так долго пыталась тебя ранить, но в итоге сама же залечила все твои раны.

Единственный, кто пострадал от этого — это я. Так сильно хотела ранить тебя, что зарядила себе собственноручно ножом в сердце, когда спровоцировала тебя на признания и безумие.

Я хотела убить Нарциссу, чтобы всё же заставить тебя страдать, а потом ты сказал мне, что Мэнор всегда был открыт для меня. Ты все эти годы неосознанно ждал меня. Малфой-Мэнор был отбыт только для ближайших людей, а я входила в этот круг. Это смешно, Драко.

Но тогда я поняла, что мой конец — это твой конец. Ты можешь меня сейчас ненавидеть, проклинать, но ты же не станешь отрицать, что я всё-таки ударила тебя в ответ.

Я бы умерла в любом случае, но теперь моя смерть оправдана. Я жила ради мести, и моя смерть стала моей местью. Я точно знаю, что ударила тебя в самое слабое место — очень больно и очень глубоко, но ты заслуживаешь этого. Я так много раз тебя прощала, но не в этот раз.

До встречи в аду, Драко. А мы обязательно встретимся тут с тобой, даже не сомневайся.

С любовью, и тобой любима,

Гермиона Джин Грейнджер, девочка любящая полевые цветы.

И она была права.

Это был больной и очень чёткий удар в самое сердце.

Он смотрел на её аккуратный почерк, пока сердце пропускало удары. Малфой просто не понимал, не хотел верить в реальность того, что сейчас происходило. Его накрыла мощная волна жгучего безумия.

Это был конец не только Гермионы, но и Малфоя.

Парень упал на пол, хватая ртом воздух, пока невиданная ранее боль, парализовала каждый дюйм его тела. Единственное, о чём он мог думать сейчас — это то, что она даже мёртвая победила его. Драко слышал её голос в голове, видел её перед собой, и он хотел дальше ей покоряться, словно не было её страшных признаний.

Это было убийство — самое идеальное убийство Гермионы Джин Грейнджер. Она не оставила отпечатков пальцев, не меняла чьи-то воспоминания, не копалась в чьей-то голове — её вообще не было даже на месте преступления.

Презумпция невиновности — один из основополагающих принципов судопроизводства, заключающийся в том, что лицо считается невиновным, пока его вина в совершенном преступлении не будет доказана в порядке, предусмотренном законом, и установлена вступившим в законную силу приговором суда.

Виновна ли Гермиона Грейнджер в том, что в спальне был обнаружен труп мистера Драко Люциуса Малфоя?

Суд уже не решит.

***

— Она тут была всего лишь несколько раз, — тихо констатировал Рольф. — Она говорила, что ей страшно тут оказаться. Хотя, это было сказано на пьяную голову.

— Она действительно боялась этого места, — Поттер не отрывал взгляда от надгробия её родителей. — Она мало говорила о своей семье, практически никогда. Это всегда вонзало ей острый нож в сердце. Я был с ней там, на Эбби-Роуд-Роуд, когда Гормона обнаружила их тела.

К могиле подошёл Рон, с букетом флоксов в руках, а вслед за ним — Блейз. Четыре мужских фигуры в чёрных костюмах и с чёрными зонтами в руках. В этом году март выдался особенно дождливым и холодным.

— Мне хочется верить, что теперь она не боится говорить о своих родителях, — Рольф кинул последний взгляд на её фотографию, что навсегда запомнила её улыбку на холодном граните. — Я любил её.

— Она для каждого из нас была важным человеком.

— Ты читал утренний «Пророк»?

— Я знал, что он не вынесет её смерти. Это знала и Гермиона. Она догадалась, что только её смерть сможет свести его с ума окончательно.

— Мне жаль Нарциссу, — прокашлялся Рон. — Она осталась совсем одна… Она столько всего пережила.

— Мне кажется, что Гермиона смогла свести Малфоев с лица земли. Для Нарциссы это тоже конец, — Гарри нащупал в кармане пиджака третье письмо, которое так и не отправил. — Остаться без мужа, внука и сына — это точно конец.

Этот март снова принёс слишком много боли.

========== От автора ==========

Я тоже там была.

Я видела эту историю, слышала плач Гермионы, её крики после ночных кошмаров и смотрела со стороны на холодное мокрое надгробие.

Другого конца тут быть и не могло, да и слабо мне представляется счастливая пара Драко и Гермионы после всего, что они пережили. Два больных, изувеченных и сломленных человека, которые не смогли.

Не смоли признаться в своих чувствах. Не смогли уберечь друг друга от больных ударов хлыстами. Не смогли попросить прощение и простить. Не смогли жить друг без друга.

Вы прочитали эту историю от самого начала и до самого конца, переживая всё вместе с героями, разбивая своё сердце и ненавидя тех, кто остался вне игры.

Могли бы они быть счастливыми в конце? Может быть, да, а может быть и нет. Это лишь ваш полёт фантазии и ваши рассуждения. Я рассказала вам то, что видела и слышала, без лишних красивых слов, всепрощающей любви и счастливого конца.

Кто-то в конце остался с чувством неудовлетворённости и ненависти к какому-то из персонажей. Знаю, что многих раздражал тут Драко своим поведением, но я его люблю, как и всех персонажей, потому что они живые. Со своими причудами, минусами, шероховатостями и изъянами. Они могут любить, ненавидеть, скорбеть и делать отомстить.

Никто из тех, кто появился тут, не был абсолютно счастливым человеком.

Я хочу, чтобы вы не забывали о том, что вся история была рассказана от лица Гермионы — это её видение истории, её отношение ко всему. Кто знает, какой бы была эта история, если бы её рассказал нам Драко.

Остался ли кто-то счастлив в конце? А вы сами как думаете? Я сказала более, чем достаточно.

Будьте искренними. От начала и до конца.