Человек находит себя [Андрей Дмитриевич Черкасов] (fb2) читать постранично, страница - 4

кронциркулю, прощупал ее пальцами. Потом склонился ухом к вычищенной деке и провел по ней кончиками пальцев, как бы прислушиваясь к еще неразбуженному голосу будущего инструмента.

Солнечный луч ударил в окно, осветил волосы и лоб старого мастера. В луче засуетились золотые древесные пылинки, а Тане показалось, что это из глаз Ивана Филипповича брызнула струйка света, тоже золотая…

— Вы, наверно, очень любите свое дело, — тихо сказала она.

— А вы свое?

Ответила Таня не сразу. Она закрыла глаза, словно заглядывала внутрь себя, словно спрашивала себя. Потом сказала:

— Трудной была эта любовь…

— А это, знаете, хорошо, когда любовь трудная, — сказал Иван Филиппович, выбирая на столе новую циклю, — у всего трудного корни глубже сидят. Для того и человек живет на земле, что трудного кругом полным-полно, а разобраться, кроме него, некому.

Разговаривая, он продолжал выскабливать деку. От легких, почти прозрачных стружек исходил тонкий и нежный запах.

Наконец Иван Филиппович освободил деку, отложил инструмент, откинулся на спинку стула.

— Люблю деревце, без меры люблю, — задумчиво проговорил он. — Музыку люблю… Над иной скрипкой, бывает, год сидишь, а думаете, жалко времени?

Иван Филиппович поднялся, взял с полки еловую заготовку и готовую деку со стола. Подал Тане. Она тоже встала, погладила шелковистое дерево.

— Да… Искусство.

— А в чем оно, по-вашему, заключается? — Иван Филиппович прищурился. — Да в том, чтобы из этого вот, — он потряс заготовкой в воздухе, — из куска дерева убрать все, что не поет. До последнего! А у того, что поет, единого волоконца не повредить. Прикиньте-ка, много ль осталось?

Рядом с грубой заготовкой дека казалась необычайно тонкой и хрупкой. Таня вернула ее Ивану Филипповичу,

В стену дома постучали. Иван Филиппович положил на место и заготовку и деку, высунулся в открытое окно.

— А, Тимофеич! День добрый.

Таня, стоявшая у соседнего окна, увидела сухопарого старика в простом пиджачишке поверх голубоватой выгоревшей косоворотки. Подергивая пальцами реденькую, совершенно белую бородку, он протягивал Ивану Филипповичу сложенную газету.

— Добрый, да не вовсе, Филиппыч. Почитай-ка вот…

— Чего больно рано газеты сегодня? — Иван Филиппович, перегнувшись через подоконник, взял газету.

— Гляди на второй странице… «Забытая слава» называется. Серега мой из Новогорска сейчас, так на станции купил, свеженькую, — пояснил старик.

Пока Иван Филиппович читал, Таня разглядывала Тимофеича. Худощавое доброе и простое лицо его, светлые глубоко запавшие глаза были озабочены, по-видимому, чем-то незаурядным. Но Таня невольно улыбнулась, наблюдая, как он беспрерывно выщипывал из бородки волосок за волоском, покатывал, тер в пальцах, выбрасывал и снова тянулся к бородке…

— Вот это выстегали, — сказал Иван Филиппович, сдергивая с носа очки и протягивая газету Тане. — Читайте! Как раз вам для начала.

«…Но померкла, видно, былая слава мебельщиков-умельцев Северной Горы, слава мастеров, еще в давние, дореволюционные годы участвовавших на Парижской выставке. Новая фабрика, недавно построенная на родине мебельной славы Урала, выпускает грубую и неуклюжую мебель, непрочную и неряшливо отделанную… Недавно в Новогорском универмаге снова была забракована крупная партия мебели последнего выпуска…» Дальше в статье говорилось о быстром росте населения области, о строительстве жилищ в городах, о том, что пора, наконец, понять мебельщикам, какую продукцию ждут от них.

Таня вернула газету Ивану Филипповичу.

— Ну и как? — спросил он и, не дождавшись Таниного ответа, добавил: — В общем, хлопот у вас будет ой-е-ей сколько! — Иван Филиппович протянул газету через окно. — Возьми, Тимофеич.

— Вот так оно… — принимая газету, ответил Тимофеич. — Я худого не скажу, только за это дело еще не так нас лупить требуется.

— Вот именно! — Иван Филиппович подхватил со стола заготовку и деку и, потрясая ими в воздухе, обратился к Тане:

— Ну скажите, разве мебельное дело не сродни вот этому? Эх, знали б вы, какие у нас в Северной Горе мастера были! Вот Илья Тимофеич порасскажет вам как-нибудь. Только мало от искусства осталось нынче в мебельном деле. Нет! Недоволен я вами, мебельщиками, недоволен!

В голосе Ивана Филипповича забурлили гневные нотки.

— И чего, думаете, не хватает? Просто-напросто позабыли вы, инженеры, что вы-то и есть первые вдохновители красоты, что человек, любой человек, «по натуре своей — художник»! Горький Алексей Максимыч сказал это. Или не помните?

Иван Филиппович снова потряс в воздухе куском дерева и, наверно, распалился бы еще больше, если б не остудил его неожиданный оклик жены, показавшейся в дверях.

— Ты чего ж это, Иван Филиппыч, перед гостьей-то поленьями размахался?

Иван Филиппович опустил руку и виновато уставился в растерянное лицо Тани, которая и в самом деле не ожидала столь энергичной атаки.

Варвара