Похищенный наследник (ЛП) [Софи Ларк] (fb2) читать онлайн

Не успела я набрать номер, как ко мне подъезжает черный Land Rover. Из него вылезает мужчина. У него черные волосы, щетина и широкое телосложение. Он выглядит устрашающе, но его тон дружелюбен, когда он говорит: — Что-то не так с двигателем?

— Не знаю, — отвечаю я, открывая дверь своей машины и вылезая наружу. — Я ничего не знаю о машинах. Я как раз собиралась позвонить кому-нибудь.

— Позволь мне взглянуть, — говорит он. — Возможно, я смогу сэкономить на буксировке, если это легко отремонтировать.

Я уже собираюсь сказать ему, чтобы он не утруждал себя. Дым и запах настолько ужасны, что я не могу представить, как я буду выезжать отсюда. Нет смысла, чтобы он зря пачкал руки. Но он уже открывает капот, осторожно, чтобы не обжечь пальцы о перегретый металл.

Он откидывается назад, чтобы дым не валил ему прямо в лицо, а затем смотрит на двигатель, когда дым рассеивается.

— О, вот в чем проблема, — говорит он. — Твой двигатель заглох. Вот, посмотри.

Я понятия не имею, на что я смотрю, но послушно подхожу и заглядываю внутрь, как будто я вдруг стану разбираться в автомобильной механике.

— Видишь? — он вытаскивает щуп, чтобы показать мне. Я узнаю его, по крайней мере, потому что я видела, как Джек Дюпон меняет масло на всех машинах в нашем гараже.

— Как в нем может не быть масла? — спрашиваю я.

Джек делает все техобслуживание. Разве масло расходуется, если много ездить?

— Наверное, кто-то слил его, — говорит мужчина. — Оно сухое.

— Это розыгрыш какой-то? — говорю я, озадаченно.

— Скорее, как уловка, — отвечает мужчина.

Странный ответ.

Я понимаю, что стою довольно близко к этому незнакомцу, который появился в тот момент, когда моя машина сломалась. Как будто он ехал прямо за мной и ждал, когда это случится...

Я чувствую резкий укол в руку.

Я смотрю вниз и вижу шприц, воткнутый в мою плоть, поршень вдавлен до упора. Затем я смотрю вверх, в глаза мужчины, настолько темные, что они кажутся почти черными, без разделения между зрачком и радужной оболочкой. Он смотрит на меня с ожиданием.

— Зачем ты это сделал? — спрашиваю я себя.

Звук проносящихся мимо машин становится тусклым и медленным. Глаза мужчины — темные мазки в персиковом пятне. Я чувствую, как все кости растворяются в моем теле. Я становлюсь вялой, как рыба, переваливаясь с боку на бок. Если бы мужчина не обхватил меня руками, я бы упала прямо на дорогу.

7.

Мико

Шесть месяцев назад, анонимно и через осторожного брокера, я купил один из самых больших особняков позолоченного века в Чикаго. Он расположен на северной окраине города в густом лесу. Вы вряд ли узнаете, что вообще находитесь в Чикаго. Деревья настолько густые, а каменные стены вокруг особняка такие высокие, что в окна почти не проникает солнечный свет. Даже обнесенный стеной сад полон тенелюбивых растений, которые могут выдержать тусклый свет и тишину.

Его называют Домом барона, потому что он был построен для пивного барона Карла Шульте в стиле немецкого барокко. Все это обветренный серый камень, черные железные перила, богато украшенные скульптурные рельефы в виде завитков, медальонов и двух громадных мужских фигур, которые держат портик на своих плечах.

Я купил его, думая, что он станет убежищем. Место, куда я могу пойти, когда захочу уединиться.

Теперь я понимаю, что это идеальная тюрьма.

Как только вы проходите через железные ворота, вы исчезаете.

Я собираюсь заставить Нессу Гриффин исчезнуть. С того момента, как Йонас приведет ее ко мне, ни одна душа не увидит ее лица. Ни шпионы, ни свидетели. Ее семья может сносить город кирпич за кирпичом, и они не найдут ни следа ее.

Представляя их панику, я впервые за долгое время улыбаюсь. У Гриффинов и Галло так много врагов, что они не узнают, кто похитил ее. Братерство — их худшие и самые недавние враги, но в своем высокомерии они думают, что уничтожили нас, убив Таймона. Они настолько чертовски близоруки, что я сомневаюсь, что они даже знают мое имя.

Именно это мне и нравится. Я — вирус, который вторгнется в их систему незаметно. Они даже не поймут, что произошло, пока не начнут харкать кровью.

Я слышу звук машины, въезжающей во двор, и чувствую всплеск предвкушения. Я действительно жду этого.

Мои шаги звенят по голому камню вестибюля, когда я спешу к двери. Я спускаюсь по ступенькам и оказываюсь возле Land Rover еще до того, как Йонас вылезает из машины.

Он вытаскивает свою массу с переднего сиденья, выглядя довольным собой.

— Все прошло отлично, — говорит он. — Я попросил Андрея отвезти джип в мастерскую (chop shop - мастерская по разборке угнанных машин). Сначала он закоротил GPS, чтобы они не смогли отследить его до того места, где он сломался. Потом он все разобрал и разбил. Они не найдут даже фары.

— У тебя ее сумочка? — спрашиваю я его.

— Вот здесь.

Он тянется на переднее сиденье и достает сумочку, простую кожаную сумку, такую же, какая была у нее в клубе. Это единственная сумочка, которой она пользуется, к счастью, поскольку именно с ней она ходила целую неделю пока я следил за ней. Если бы она была типичной избалованной светской львицей с дюжиной дизайнерских сумок, это было бы очень неудобно для меня. Но это все равно бы меня не остановило.

— Я выбросил ее телефон в мусорный контейнер на Норвуд, — говорит Йонас.

— Хорошо, — я киваю. — Давай отнесем ее наверх.

Йонас открывает заднюю дверь. Несса Гриффин лежит без сознания на заднем сиденье. Ее рука безвольно болтается, а глаза подергиваются за закрытыми веками. Ей что-то снится.

Йонас берет ее за ноги, а я беру ее под руки и несу в дом. Ее тело неловко болтается между нами. Через мгновение я говорю: — Я отнесу её, — и подхватываю ее на руки.

Несмотря на то, что она лежит мертвым грузом, это не тяжелый груз. Я могу легко нести ее по лестнице. На самом деле, меня настораживает, насколько она хрупкая. Слишком худая, ее ключицы просвечивают сквозь кожу, впалые и похожие на птичьи. Она бледная от наркотиков, ее кожа почти прозрачная.

В ее распоряжении будет все восточное крыло. У Йонаса свои комнаты на первом этаже, как и у Андрея и Марселя. Я живу в западном крыле.

Единственный человек, который приходит в этот дом — Клара Гетман, наша экономка. У меня нет никаких опасений по поводу ее благоразумия. Она двоюродная сестра Йонаса из Болеславца. Даже если бы она говорила по-английски, она знает, что лучше не рисковать моим гневом. Я могу отправить ее обратно в ту дыру одним щелчком пальцев. Или опустить ее на шесть футов под землю.

Я несу Нессу в ее новую комнату. Я купил этот дом с мебелью. Кровать — старинный балдахин, темного дерева, с пыльным малиновым пологом. Я укладываю ее поверх покрывала, ее голова лежит на подушке.

Йонас поднялся следом за мной. Он стоит в дверях, его глаза блуждают по беспомощному телу Нессы. Он развратно ухмыляется.

— Хочешь, чтобы я помог ее раздеть?

— Нет, — огрызаюсь я. — Ты можешь уйти.

— Хорошо, — он поворачивается и неторопливо уходит обратно по коридору.

Я жду, пока он уйдет, а потом снова смотрю на бледное лицо Нессы.

Ее брови сошлись, придавая ей жалобный взгляд, даже с закрытыми глазами. Ее брови намного темнее ее волос. Они выглядят так, будто нарисованы сажей.

Я стягиваю с нее кроссовки и бросаю их на пол рядом с кроватью. Под ними на ней маленькие носочки, которые закрывают только половину ступни, чтобы их не было видно сверху обуви. Я снимаю носки, обнажая тонкие маленькие ступни, избитые до неузнаваемости. У нее синяки, волдыри, мозоли и пластыри на нескольких пальцах. Тем не менее, она покрасила ногти в розовый цвет — попытка украсить себя, настолько бессмысленная, что почти заставляет меня смеяться.

Она все еще носит джинсы и толстовку на молнии.

Наркотики, которые дал ей Йонас, вырубят ее на несколько часов. Я могу раздеть ее догола, если захочу. Она ничего не почувствует. Возможно, это было бы забавно сделать, просто чтобы она проснулась в таком виде, без малейшего представления о том, что с ней произошло.

Мои пальцы задержались на ее груди, чуть касаясь молнии ее кофты.

Затем я опускаю руку на бок.

Она и так будет напугана. Не нужно доводить ее до истерики.

Вместо этого я натягиваю одеяло на ее тело.

В ее комнате уже стемнело. Окна из свинцового стекла, их почти невозможно разбить. Даже если бы она смогла их открыть, она находится на третьем этаже, и ей некуда спуститься. Кроме того, здесь каменные стены, камеры, датчики по периметру.

И все же, в качестве дополнительной меры предосторожности, я взял электронный браслет, который держал на тумбочке рядом с ее кроватью. Я застегиваю его на ее лодыжке и защелкиваю. Он защищен от ударов, водонепроницаем, и его можно открыть с помощью кода, который знаю только я. Он тонкий и легкий, но прочный, как латы.

Я выхожу из комнаты, запирая дверь снаружи.

Затем я кладу ключ в карман.

Никто не войдет туда без моего разрешения.

8.

Несса

Я просыпаюсь в темной комнате, на незнакомой кровати.

Первое, что я замечаю, это пыльный, древний запах. Пахнет старым деревом. Засохшими лепестками роз. Пеплом. Заплесневелыми шторами.

Моя голова кажется распухшей и тяжелой. Я так устала, что хочу снова заснуть. Но назойливый голос в моем мозгу говорит мне, что я должна встать.

Я сажусь, отчего одеяло сбивается вокруг моей талии. От одного этого движения у меня начинает кружиться голова. Мне приходится наклониться вперед, прижать руки к вискам, пытаясь успокоиться.

Когда зрение проясняется, я оглядываюсь вокруг, моргаю и пытаюсь разглядеть очертания комнаты.

Несмотря на то, что окна не закрыты, лунного света едва хватает, чтобы хоть что-то разглядеть. Я сижу на кровати с балдахином в огромной спальне. Несколько массивных предметов мебели стоят у стен, каждый размером с полувзрослого слона — шкаф, туалетный столик и что-то дальше, что может быть письменным столом. Кроме того, зияющая дыра, достаточно большая, чтобы в нее можно было залезть, в которой, как я думаю, находится камин. Это похоже на пещеру. Пещеру, внутри которой может быть что угодно.

В моем мозгу мелькают воспоминания, как искры вокруг костра. Рулевое колесо, содрогающееся под моими руками. Вспышка солнечного света, когда я вылезала из машины. Черноволосый мужчина с сочувствующим выражением лица, которое не доходило до его глаз.

Мое сердце начинает бешено колотиться. Я нахожусь в незнакомом доме, привезенная сюда неизвестным человеком.

Меня, чёрт возьми, похитили!

Это осознание не так чуждо мне, как могло бы быть для обычной девушки. Я — дочь мафиози. И хотя я могу плыть по залитым солнцем морям, я слишком хорошо знаю, что прямо под водой плавают акулы. Я постоянно чувствую опасность. Это слышно в разговорах, когда я прохожу мимо офиса моего отца. На это намекают напряженные морщины на лицах моих родителей.

Так что, думаю, я всегда знала, что со мной может случиться что-то безумное. Я никогда не чувствовала себя в полной безопасности, какой бы защищённой я ни казалась.

Тем не менее, теория и реальность — две разные вещи. Я больше не в объятиях своих родителей. Я в доме врага. Я не знаю, кто он. Но я знаю, что он собой представляет. Эти люди жестоки, свирепы и лишены сострадания. Что бы они со мной ни сделали, это будет ужасно.

Вот почему я должна выбраться отсюда.

Прямо сейчас.

Я выскальзываю из-под одеяла, намереваясь бежать.

Как только мои ноги ступают на пол, я понимаю, что у меня нет ботинок и носков. Кто-то стянул их с моих ног.

Это не имеет значения. Если только пол не сделан из битого стекла, я смогу убежать босиком.

Однако когда я пытаюсь сделать первый шаг, мои колени подгибаются подо мной, и я падаю вперед на ладони. Моя голова похожа на воздушный шар, который едва держится на плечах. Мой желудок переворачивается, делая тошнотворные петли.

Я чувствую, как рвота поднимается в горле, и мне приходится глотать ее обратно, глаза слезятся. У меня нет времени ни на рвоту, ни на слезы. Мне просто нужно выбраться.

Я крадусь через всю комнату к двери. Такое ощущение, что я преодолеваю длину футбольного поля. Я ползу по антикварному ковру, а затем по голому твердому деревянному полу.

Наконец я добираюсь до двери. Только тогда до меня доходит, что я, вероятно, заперта внутри. Но, к моему удивлению, ручка легко поворачивается под моей рукой.

Я поднимаюсь на ноги, опираясь на дверную ручку, и даю себе еще минуту, чтобы комната перестала кружиться. Я делаю медленный, глубокий вдох. На этот раз мои колени остаются устойчивыми, и я могу идти. Я выскользнула в длинный темный коридор.

В доме абсолютная тишина. Здесь нет света и никаких признаков присутствия других людей. Это место настолько старое и жуткое, что в любую секунду из стен может выскочить призрак. Я чувствую себя как в фильме ужасов, в той части, где девушка бродит вокруг, как идиотка, и все зрители закрывают глаза, зная, что сейчас произойдет что-то ужасное.

Я не могу быть одна.

Я не настолько глупа, чтобы думать, что кто-то приложил все усилия, чтобы похитить меня, только для того, чтобы оставить меня без присмотра. Они могут прятаться повсюду вокруг меня. Они могут наблюдать за мной по камере прямо сейчас.

Я не понимаю ни этой игры, ни того, чего они от нее хотят.

Неужели мой похититель — кот, играющий со своей едой, прежде чем съесть ее?

Это не имеет значения. Мой второй вариант — остаться в своей комнате. А я не собираюсь этого делать.

Поэтому я продолжаю идти по коридору, ища наиболее вероятный выход из этого места.

Это нервирует, проходить мимо стольких пустых дверных проемов.

Это место огромное, гораздо больше, чем дом моих родителей. Но не настолько ухоженное. Ковер в коридоре потёртый и местами сбился в комки, мне приходится шаркать ногами, чтобы не споткнуться. На окнах толстый слой пыли, а картины на стенах перекошены. В темноте трудно разобрать сюжеты, но я думаю, что некоторые из них мифологические. Я точно вижу длинную картину маслом с изображением запутанного лабиринта, в центре которого притаился Минотавр.

Наконец, я подхожу к широкой, изогнутой лестнице, ведущей на нижний этаж. Я смотрю вниз, но не вижу никакого света в этом направлении. Боже, это дезориентирует, когда идешь по незнакомому месту в темноте. Я теряю чувство времени и направления. Каждый звук кажется усиленным, но это только еще больше сбивает меня с толку. Я не могу сказать, являются ли скрипы и стоны, которые я слышу, делом рук человека или всего лишь оседанием дома.

Я торопливо спускаюсь по лестнице, кончиками пальцев проводя по перилам. Моя голова проясняется с каждой минутой. Кажется маловероятным, что мне удастся так легко сбежать, но, возможно, мне повезёт. Может быть, они неправильно рассчитали то поганое лекарство, которое дали мне, и рассчитывают, что я буду спать всю ночь. Может, они просто некомпетентны. Возможно, меня выкрали дилетанты или сумасшедшие, которые ничего не соображают.

Я должна держаться за свой оптимизм. Иначе меня охватит страх.

Спустившись по лестнице, я ищу входную дверь, но теряюсь в кроличьей норе комнат. Старые архитекторы не любили открытые планы этажей. Я брожу по библиотекам, гостиным, бильярдным и кто знает, по чему еще. Несколько раз я натыкаюсь на торцевой столик или спинку дивана, и чуть не опрокидываю стоящую лампу, едва успевая поймать ее шест, прежде чем она падает на пол.

С каждой минутой мои нервы становятся все более расшатанными. Что это за место, черт возьми, и почему я здесь?

Наконец я замечаю тот же холодный, бледный наружный свет, который я видела из своего окна. Луна или звезды. Я спешу в том направлении, через большую стеклянную оранжерею, заполненную тропическими растениями. Густая листва свисает с потолка. Горшки стоят так плотно, что мне приходится протискиваться сквозь листву, чувствуя, что я уже снаружи.

Я уже почти дошла до задней двери, когда раздается голос: — Наконец-то проснулась.

Я замираю на месте.

Передо мной стеклянная дверь. Если я побегу, то, вероятно, смогу добраться туда прежде, чем этот человек сможет схватить меня.

Однако я нахожусь в задней части дома. Если дверь вообще не заперта, то мне придется бежать через двор.

Поэтому вместо этого я медленно поворачиваюсь лицом к своему похитителю.

Я настолько ошеломлена и напугана, что почти ожидаю увидеть клыки и когти. Буквально монстра.

Вместо этого я вижу мужчину, сидящего на скамейке. Он стройный, бледный и небрежно одетый. Его волосы настолько светлые, что почти белые, длинные и откинуты назад от лица. Острые черты его лица только усиливаются при этом свете — высокие скулы, тонкая челюсть, темные тени под глазами. Под черной футболкой видны татуировки на обеих руках, спускающиеся до тыльной стороны кистей, а затем поднимающиеся вверх по шее. Его сверкающие глаза похожи на два осколка разбитого стекла.

Я сразу же узнаю его.

Это мужчина из ночного клуба. Тот самый, который смотрел на меня.

— Кто ты? — требую я.

— За кого ты меня принимаешь? — отвечает он.

— Понятия не имею, — говорю я.

Он вздыхает и встает со скамейки. Непроизвольно я делаю шаг назад.

Он выше, чем я ожидала. Он худой, но у него широкие плечи, и он двигается с легкостью, которую я узнаю. Это человек, контролирующий свое тело. Тот, кто может двигаться быстро и без колебаний.

— Я разочарован в тебе, Несса, — говорит он. Его голос низкий, четкий и тщательно выверенный. В нем есть намек на акцент, который я не могу определить. — Я знал, что тебя оберегали. Но я не думал, что ты окажешься глупой.

Его оскорбление режет меня, как удар плетью. Может быть, дело в выражении его лица, в том, что он скривил губы в отвращении. А может быть, дело в том, что я и так уже на взводе от ужаса.

Обычно я не вспыльчива. На самом деле, я могу быть немного мямлей.

Но мой мозг решил, что сейчас самое время наконец-то проявить снисходительность. Именно тогда, когда это может привести к моей смерти.

— Мне жаль, — говорю я сердито. — Разве я не оправдываю твои ожидания как заложник? Пожалуйста, просветите меня, насколько проницательным ты был бы, если бы кто-то накачал тебя наркотиками и бросил посреди какого-нибудь жуткого особняка с привидениями?

Как только я это сказала, я пожалела об этом. Потому что он делает еще один шаг ко мне, его глаза свирепы и холодны, а плечи напряжены от гнева.

— Ну, — тихо шипит он, — я бы, наверное, был достаточно умен, чтобы не злить своего похитителя.

Я чувствую, как мои ноги дрожат подо мной. Я делаю еще один шаг назад, пока не чувствую, что прохладная стеклянная дверь упирается мне в спину. Моя рука слепо нащупывает дверную ручку.

— Ну же, Несса, — говорит он, его глаза буравят меня, когда он подходит ближе. — Не можешь же ты быть в полном неведении о том, что происходит в твоей семье?

Он знает мое имя. Он послал человека с черными волосами похитить меня — значит, этот парень работает на него, как солдат. И в его речи есть намек на акцент. Утонченный и необычный — ничего узнаваемого, вроде французского или немецкого. Это может быть восточноевропейский. У него такая внешность — высокие скулы, светлая кожа и волосы. Русский? Нет...

Четыре месяца назад моя семья столкнулась с польским гангстером. Некто по кличке Мясник. Мне, конечно, никто об этом не рассказывал. Аида упомянула об этом позже, вскользь. Ее старший брат убил его. И на этом все закончилось.

Или я так думала.

— Ты работаешь на Мясника, — говорю я, и мой голос срывается на писк.

Он стоит прямо передо мной, возвышаясь надо мной. Я почти чувствую жар, исходящий от его кожи. От него исходят волны ненависти, когда он смотрит на меня яростными глазами.

Этот человек ненавидит меня. Он ненавидит меня так, как меня никогда в жизни не ненавидели. Я думаю, он мог бы с радостью содрать плоть с моих костей своими ногтями.

— Его звали Таймон Зейджак, — выплевывает он, каждое слово отрезается как ножницами. — Он был моим отцом. И ты убила его.

Он имеет в виду, что моя семья убила его.

Но в нашем мире грехи семьи возлагаются на всех, кто имеет одну кровь.

Наконец я нахожу дверную ручку. Я пытаюсь повернуть ее у себя за спиной.

Но она застыла на месте, словно глыба твердого металла.

Я заперта вместе с этим зверем.

9.

Мико

Девушка в ужасе. Она дрожит так сильно, что у нее стучат зубы. Она дико мечется за спиной в поисках дверной ручки. Когда она наконец находит ее, то пытается открыть дверь, чтобы выбежать в сад. Но дверь заперта. Ей некуда бежать, если только она не хочет броситься через прочное стекло.

Я вижу, как пульс скачет в ее горле, под тонкой, нежной кожей. Я почти чувствую вкус адреналина в ее дыхании. Ее страх — как соль на блюде, он только делает этот момент еще вкуснее.

Я жду, что она начнет плакать. У этой девушки явно нет стержня. Она слабая, по-детски наивная. Избалованная принцесса американской королевской семьи. Она будет умолять меня не делать ей больно. И я сохраню каждую ее мольбу в своем сознании, чтобы передать ее семье, когда буду убивать их.

Вместо этого она делает глубокий вдох и расправляет плечи. Она закрывает глаза на мгновение, ее губы расходятся, когда она испускает долгий вздох. Затем эти большие зеленые глаза снова открываются и смотрят прямо мне в лицо, широко и испуганно, но решительно.

— Я не убивала твоего отца, — говорит она. — Но я знаю, как мыслят такие люди, как ты. С тобой невозможно рассуждать. Я не собираюсь трусить и умолять — тебе это, наверное, только понравится. Так что делай то, что должен.

Она поднимает подбородок, ее щеки розовеют.

Она думает, что она храбрая.

Она думает, что сможет остаться сильной, если я захочу ее пытать. Если бы я хотел сломать ей кости, одну за другой.

Я заставлял взрослых мужчин звать своих матерей.

Я могу только представить, что я мог бы заставить ее сделать, если бы у меня было достаточно времени.

Конечно, как только я поднимаю правую руку, она отшатывается, боясь удара по лицу.

Но у меня нет намерения бить ее. Пока нет.

Вместо этого я прижимаюсь кончиками пальцев к нежно-розовой щеке, слегка усыпанной веснушками. Мне требуется каждая унция самоконтроля, чтобы не впиться пальцами глубоко в ее плоть.

Я провожу большим пальцем по ее губам. Я чувствую, как они дрожат.

— Если бы все было так просто, моя маленькая балерина, — говорю я ей.

Ее глаза расширяются, дрожь пробегает по ее стройной фигуре. Ее пугает, что я так много о ней знаю. Я знаю, чем она занимается и что любит.

Эта девушка даже не представляет, как легко ее читать. Она так и не научилась возводить стены, чтобы защитить себя. Она так же уязвима, как клумба с тюльпанами. Я намерен топтаться по ее саду, вырывая цветы из земли один за другим.

— Я привел тебя сюда не для того, чтобы быстро убить, — говорю я ей. — Твои страдания будут долгими и медленными. Ты станешь лезвием, которым я буду резать твою семью снова, снова и снова. И только когда они будут слабыми, отчаявшимися и полными страданий, только тогда я позволю им умереть. И ты сможешь наблюдать за всем этим, маленькая балерина. Потому что это трагедия, и принцесса-лебедь погибнет только в последнем акте.

Слезы наполняют ее глаза, беззвучно скатываясь по щекам. Ее губы дрожат от отвращения.

Она смотрит на меня и видит чудовище из кошмара.

И она абсолютно права.

За то время, что я работал на Зейджака, я совершал невыразимые вещи. Я шантажировал, крал, избивал, пытал и убивал людей. Я делал все это без угрызений совести.

Все, что было хорошего во мне, умерло десять лет назад. Последний клочок того мальчика, которым я был раньше, был связан с Зейджаком — он был единственной семьей, которая у меня осталась. Теперь его нет, и во мне нет ни капли человечности. Я больше ничего не чувствую, кроме нужды. Мне нужны деньги. Власть. И, прежде всего, месть.

Нет ни хорошего, ни плохого, ни правильного, ни неправильного. Только мои цели и то, что стоит на пути к этим целям.

Несса медленно качает головой, отчего слезы текут еще быстрее.

— Я не собираюсь помогать тебе причинять боль людям, которых я люблю, — говорит она мне. — Неважно, что ты сделаешь со мной.

— У тебя не будет выбора, — говорю я, улыбка искривляет уголки моего рта. — Я же говорил тебе. Это трагедия — твоя судьба уже предрешена.

Ее тело напрягается, и на мгновение я вижу, как в широко раскрытых глазах вспыхивает искра бунтарства. Я думаю, что она может набраться смелости и попытаться ударить меня.

Но она не настолько глупа.

Вместо этого она говорит: — Это не судьба. Ты просто злой человек, который пытается играть в бога.

Она отпускает дверную ручку и встает прямо, хотя это еще больше сближает нас.

— Ты не больше меня знаешь, в какую историю мы попали, — говорит она.

Я могу задушить ее прямо сейчас. Это погасило бы вызов в ее глазах. Это показало бы ей, что какой бы ни была эта история, она не имеет счастливого конца.

Но тогда я лишу себя горького удовольствия, которого ждал все эти месяцы.

Поэтому вместо этого я говорю: — Если ты так решительно настроена написать повествование, почему бы тебе не сказать мне, кого я должен убить первым? Твою мать? Твоего отца? А как насчет Аиды Галло? В конце концов, это ее брат застрелил Таймона...

С каждым членом семьи, которого я называю, ее тело дергается, как будто я ее ударил. Кажется, я знаю, что причинит ей наибольшую боль...

— А как насчет нового олдермена? — говорю я. — Вот где начался конфликт — с твоего старшего брата Каллума. Он думал, что он слишком хорош, чтобы работать с нами. Теперь у него хороший офис в мэрии. Его так легко найти там. Или я могу просто пойти к нему в квартиру на Эри-стрит...

— Нет! — кричит Несса, не в силах остановить себя.

Боже, это слишком просто. Это совсем не весело.

— Вот правила на данный момент, — говорю я ей. — Если ты попытаешься сбежать, я тебя накажу. Если ты попытаешься причинить себе вред, я накажу тебя. Если ты откажешься от любого моего приказа... ну, ты поняла. А теперь перестань хныкать и возвращайся в свою комнату.

Несса выглядит бледной и больной.

Она вела себя вызывающе, когда думала, что на кону стоит только ее жизнь. Но когда я назвал ее брата и невестку, это стало для нее реальностью. Это мгновенно лишило ее сопротивления.

Я начинаю жалеть, что выбрал ее для этой маленькой игры.

Не думаю, что она будет сильно сопротивляться.

Конечно, как только я отступаю назад, чтобы дать ей возможность пройти, она покорно бежит обратно в направлении своей комнаты. Даже не попытавшись спасти свое достоинство.

Я достаю свой телефон, чтобы получить доступ к камерам, установленным в каждом углу этого дома.

Я наблюдаю, как она поднимается по лестнице, затем бежит обратно по длинному коридору в гостевые апартаменты в конце восточного крыла. Она захлопывает дверь и падает на древнюю кровать с балдахином, всхлипывая в подушку.

Я снова сажусь на скамейку, чтобы посмотреть, как она плачет. Она плачет целый час, прежде чем окончательно заснуть.

Я не чувствую ни вины, ни удовольствия, наблюдая за ней.

Я вообще ничего не чувствую.

10.

Несса

Следующие четыре дня я провела взаперти в этой комнате.

То, что поначалу казалось огромным пространством, вскоре начинает вызывать ужасную клаустрофобию.

Дверь открывается только тогда, когда горничная три раза в день приносит мне поднос с едой. Ей около тридцати лет, у нее темные волосы, миндалевидные глаза и рот в форме лука Купидона. Она носит старомодную униформу горничной: плотные темные колготки, длинную юбку и фартук. Она вежливо кивает мне, когда ставит новый поднос и поднимает старый.

Я пытаюсь заговорить с ней, но не думаю, что она говорит по-английски. Или, может быть, ей просто приказали не отвечать мне. Раз или два она бросает на меня сочувственный взгляд, особенно когда я становлюсь все более растрепанной и раздраженной, но я не питаю иллюзий, что она собирается мне помочь. Почему она должна рисковать своей работой ради незнакомки?

Я провожу много времени, глядя в окно. Окна высотой шесть футов, высокие, прямоугольные, с арочными вершинами. Скошенное стекло покрыто полосками свинца, и они не открываются. Даже если бы они открывались, это три очень высоких этажа до самой земли.

Окна вмонтированы в каменные стены толщиной более фута. Это все равно, что быть запертым в башне замка.

По крайней мере, у меня есть своя ванная комната, так что я могу пописать, принять душ и почистить зубы.

Когда я впервые вошла туда и увидела зубную щетку, зубную нить, расческу и гребень, выложенные рядом с раковиной, совершенно новые и нетронутые, меня охватила дрожь ужаса. Мое похищение было спланировано заранее. Я могу только представить, какие еще заговоры вертятся в голове моего похитителя.

Я до сих пор даже не знаю его имени.

Я была в таком ужасе, когда мы встретились, что даже не спросила его.

Мысленно я называла его Зверем. Потому что для меня он именно такой — бешеная собака, потерявшая хозяина. Теперь он пытается укусить любого, до кого может дотянуться.

Я не ем ничего из еды на подносах.

Сначала это происходит потому, что мой желудок разрывается от стресса, и у меня нет аппетита.

На второй день это становится формой протеста.

Я не намерена подыгрывать психопатическому заговору Зверя. Я не буду его маленькой зверушкой, запертой в этой комнате. Если он думает, что будет держать меня здесь неделями или месяцами, чтобы в конце концов убить, то я лучше умру от голода прямо сейчас, лишь бы разрушить его планы.

Я все еще пью воду из раковины в ванной — у меня не хватает нервов, чтобы выдержать пытку обезвоживанием. Но я уверена, что смогу долгое время обходиться без еды. Ограничение калорий и балет идут рука об руку. Я знаю, каково это чувствовать голод, и привыкла игнорировать его.

Я от этого устаю. Но это нормально. Мне все равно нечего делать в этой проклятой комнате. Здесь нет книг. Нет бумаги в письменном столе. Единственный способ провести время — это смотреть в окно.

У меня нет барре, но я все равно могу практиковать pliés, tendus, dégagés, rond de jambe a terre, frappés, adages и даже grand battement. Я не осмеливаюсь практиковать серьезные прыжки или упражнения на полу, потому что тут лежат древние ковры. Я не хочу споткнуться и вывихнуть лодыжку.

Остальное время я сижу в кресле у окна и смотрю вниз на обнесенный стеной сад. Я вижу там фонтаны и статуи. Беседки и красивые скамейки. Все заросло — видимо, Зверь не оплачивает услуги садовника. Но астры цветут, и эспарцеты, и русский шалфей. Пурпурные цветы великолепно смотрятся на фоне красных листьев. Чем дольше я заперта внутри, тем отчаяннее я хочу сидеть там, вдыхать запах цветов и травы, а не быть запертой в этой тусклой и пыльной комнате.

На четвертый день горничная пытается уговорить меня поесть. Она жестами показывает на поднос с томатным супом и бутербродами с беконом, говоря что-то по-польски.

Я качаю головой.

— Нет, спасибо, — говорю я. — Я не голодна.

Я хочу попросить у нее несколько книг, но упрямая часть меня не хочет ничего просить у моих похитителей. Вместо этого я пытаюсь вспомнить лучшие моменты всех моих любимых романов, особенно тех, которые я любила, когда была маленькой. Окруженный стеной сад напоминает мне тот из «Тайного сада». Я думаю о Мэри Леннокс. Она была еще ребенком, но у нее уже была железная воля. Она бы не прогнулась из-за тарелки супа, как бы вкусно он ни пах. Она швырнула бы ее в стену.

На пятый день служанка не приносит мне ни завтрака, ни обеда. Вместо этого она приходит после обеда, неся зеленое шелковое платье в мешке для одежды. Она начинает наполнять огромную ванну на когтистых лапах горячей водой, жестом предлагая мне раздеться.

— Ни за что, — говорю я, скрещивая руки на груди.

Я надевала одну и ту же грязную одежду после каждого душа, отказываясь надевать что-либо из гардероба.

Горничная вздыхает и выходит из комнаты, возвращаясь через несколько минут с грузным черноволосым мужчиной под руку.

Я узнаю его. Это тот мудак, который притворился, что собирается починить мою машину, а вместо этого вколол мне в руку наркотик. От одной мысли о том, что он положил на меня эти большие, мясистые, волосатые руки, пока я была без сознания, у меня мурашки по коже.

Мне не нравится его улыбка, когда он снова видит меня. Его зубы слишком квадратные и слишком белые. Он похож на куклу чревовещателя.

— Раздевайся, — приказывает он.

— Зачем? — говорю я.

— Потому что босс так сказал, — ворчит он.

Когда кто-то говорит мне что-то сделать, я чувствую импульс подчиниться. Это то, что я привыкла делать дома и в танцевальной студии. Я выполняю приказы.

Но не здесь. Не с этими людьми.

Я крепко обхватываю себя руками и качаю головой.

— В отличие от тебя, я не подчиняюсь твоему боссу, — говорю я.

Горничная бросает на меня предупреждающий взгляд. По дистанции, которую она держит между собой и черноволосым мужчиной, я могу сказать, что этот парень ей не нравится. Она пытается сказать мне, чтобы я не связывалась с ним, что видимость вежливости слишком глубока.

Я и сама могла бы догадаться об этом. Как бы мне не нравился Зверь, он хотя бы казался умным. Этот парень выглядит как отморозок насквозь, со своими пещерными бровями и злобным оскалом. Глупые люди не способны к творчеству. Они всегда прибегают к насилию.

— Дело вот в чем, — говорит громила, хмуро глядя на меня. — Клара должна помочь тебе принять ванну и одеться. Если ты не позволишь ей сделать это, тогда я раздену тебя догола и намылю голыми руками. И я не буду так нежен в этом, как Клара. Так что в твоих интересах сотрудничать.

Мысль о том, что эта обезьяна-переросток нападет на меня с куском мыла, была выше моих сил.

— Отлично! — огрызаюсь я. — Я приму ванну. Но только если ты уйдешь.

— Не тебе ставить условия, — смеется обезьяна, качая своей огромной головой в мою сторону. — Я должен наблюдать.

Боже, мне хочется блевать от самодовольного выражения его лица. Он не будет смотреть, как я залезаю в эту ванну, во всяком случае, не добровольно. Что бы сделала Мэри Леннокс?

— Если ты попытаешься заставить меня надеть это платье, я разорву его в клочья, — спокойно говорю я ему.

— У нас много платьев, — говорит обезьяна, как будто ему все равно.

Однако я вижу, как на его лице мелькает раздражение. Его инструкции состояли в том, чтобы заставить меня надеть именно это платье, а не просто любое другое.

— Уходи, и Клара поможет мне подготовиться, — настаиваю я.

Самодовольная улыбка исчезает с его лица. Вместо обезьяны он похож на капризного ребенка.

— Хорошо, — говорит он коротко. — Но тебе лучше поторопиться.

С этой попыткой спасти свое достоинство он выходит обратно в коридор.

Клара чувствует облегчение от того, что конфронтация закончилась так легко. Она жестом показывает на ванну, которая теперь почти до краев наполнена парной водой. Она ароматизирует ее каким-то маслом — миндальным или кокосовым.

По крайней мере, теперь я знаю ее имя.

— Клара? — говорю я.

Она кивает.

— Я Несса, — касаюсь я своей груди.

Она снова кивает. Она уже знала это.

— Как его зовут? — я показываю в сторону двери, где только что исчезла обезьяна.

Она колеблется мгновение, затем говорит: — Йонас.

— Йонас — козел, — бормочу я.

Клара не отвечает, но мне кажется, что я вижу, как мельчайшая улыбка растягивает ее губы. Если она меня понимает, то определенно согласна.

— А как насчет твоего босса? — спрашиваю я. — Как его зовут?

Следует еще более долгая пауза, во время которой я не думаю, что она собирается отвечать. Затем, наконец, Клара шепчет: — Миколаш.

Она произносит это имя как имя дьявола. Как будто она хочет потом перекреститься.

Очевидно, что она боится его гораздо больше, чем Йонаса.

Она снова показывает на ванну и говорит: — Wejdź proszę. Я не знаю ни слова по-польски, но предполагаю, что это означает «Залезай, пожалуйста» или «Поторопись, пожалуйста».

— Хорошо, — говорю я.

Я снимаю с себя толстовку и джинсы, которые стали мне противны, затем расстегиваю лифчик и выхожу из трусиков.

Клара смотрит на мое обнаженное тело. Как и большинство европейцев, она не смущается наготы.

— Piękna figura, — говорит она.

Я предполагаю, что «figura» означает «фигура». Надеюсь, «Piękna» означает «красивая», а не «долговязая» или «ужасающая».

Мне всегда нравились языки. В детстве родители учили меня ирландскому языку, а в школе я изучала французский и латынь. К сожалению, польский — славянский язык, поэтому в нем не так много общих слов. Мне интересно, смогу ли я заставить Клару говорить со мной, чтобы узнать, смогу ли я уловить суть.

Я знаю, что она не должна со мной разговаривать. Но она должна меня одеть. Чем больше я к ней пристаю, тем больше она смягчается, чтобы я сотрудничала с ней в купании и мытье волос. Вскоре я выучила слова «мыло» (mydło), «шампунь» (szampon), «мочалка» (myjka), «ванна» (wanna), «платье» (suknia) и «окно» (okno).

Несмотря ни на что, Клара кажется впечатленной тем, что я могу все это запомнить. Это превращается в игру, которая нравится ей почти так же, как и мне. К концу она улыбается, показывая ряд красивых белых зубов, и даже смеется над моим плохим произношением, когда я пытаюсь повторить за ней слова.

Я сомневаюсь, что она получает много приятного общения с Йонасом и остальными. Единственные люди, которых я видела в этом месте, громоздкие, угрюмые, татуированные мужчины. И, конечно, Зверь, которого, очевидно, зовут Миколаш, хотя мне трудно представить, что у него есть настоящие мать и отец, которые дали бы ему настоящее человеческое имя.

Он утверждает, что Мясник — его отец.

Полагаю, это возможно. В конце концов, мой отец — гангстер. Но я не верю ничему, что говорит Миколаш. Таким, как он, лгать легче, чем дышать.

Клара настаивает на том, чтобы не только помыть меня, но и побрить каждый сантиметр моего тела ниже бровей. Я подумываю о том, чтобы устроить драку по этому поводу, но соглашаюсь, хотя бы потому, что она наконец-то заговорила со мной, и я не хочу, чтобы это прекращалось. Я заставляю ее сказать мне слова «бритва» и «крем для бритья», а также «полотенце», пока она меня вытирает.

Когда полотенце плотно обернуто вокруг моего тела, она усаживает меня на стул и начинает расчесывать мои волосы.

В последнее время мои волосы стали слишком длинными. Поскольку я каждый день укладываю их в пучок или хвост, я не замечала этого. Волосы почти до поясницы, густые и волнистые, и на их сушку уходит целая вечность, пока Клара неустанно работает феном и расчёской.

Она хороша в этом, как, похоже, и во всем.

— Ты раньше работала в салоне? — спрашиваю я ее.

Она вскидывает бровь, не понимая вопроса.

— Салон? Спа? — говорю я, указывая между ней и феном.

Через мгновение ее милое лицо озаряется пониманием, но она качает головой.

— Nie, — говорит она.

Нет.

Когда она заканчивает с волосами, Клара делает мне макияж, затем помогает мне надеть зеленое платье и золотые босоножки с ремешками. Материал платья настолько тонкий и легкий, что после того, как она застегивает молнию, я все еще чувствую себя голой. И действительно, под платьемя голая, облегающий материал не позволяет надеть даже стринги.

Клара вдевает золотые серьги в мои уши, затем отступает назад, чтобы полюбоваться эффектом.

Только тогда я перестаю задаваться вопросом, для чего именно я наряжаюсь. Я так увлеклась этим странным процессом, что забыла поинтересоваться целью всего этого.

— Куда я иду? — спрашиваю я ее.

Клара качает головой, то ли не понимая, то ли не имея права сказать.

Наконец, я готова выйти за порог своей комнаты, впервые почти за неделю.

Я не могу сдержать своего волнения. Вот насколько патетически зажатым стало мое чувство свободы. Выйти в остальную часть дома — все равно что отправиться в Китай.

Мне не нравится, что меня сопровождает Йонас, дующийся из-за того, что ему не удалось посмотреть, как я принимаю ванну. Он пытается схватить меня за руку, а я отпихиваю его, огрызаясь: — Я прекрасно могу ходить сама!

Он рычит на меня, и я отшатываюсь назад, как котенок, который бросается на большую собаку и тут же жалеет об этом.

Тем не менее, это сработало. Он позволяет мне идти по коридору самостоятельно, шагая впереди так быстро, что я едва поспеваю за ним в тонких сандалиях.

Какого черта они меня так нарядили? Куда я иду?

Я могу только надеяться, что они не пошли на все эти хлопоты только для того, чтобы сделать из меня красивый труп.

Снова вечер. Дом освещен электрическими лампами, но все они такие тусклые и пожелтевшие, что с таким же успехом это можно назвать свечами.

Мне еще предстоит увидеть интерьер особняка при полном дневном свете. Возможно, там будет не намного светлее, чем сейчас. Узкие окна и толстые каменные стены не пропускают много солнечного света, особенно когда кажется, что дом стоит посреди крошечного леса.

Я даже не знаю, в городе ли мы еще. Боже, мы можем быть в совершенно другой стране, насколько я знаю. Однако я так не думаю. Ирландская Мафия, Итальянская Мафия, Польское Братерство, Русская Братва — все они воюют за контроль над Чикаго, как это было на протяжении многих поколений. Добавьте сюда сотню других банд и группировок, местных и иностранных, с растущими и падающими состояниями, с меняющимся балансом сил...

Никто не уходит. Никто не отказывается от борьбы.

Зверь хочет отомстить, и город ему тоже нужен. Он не увезет меня слишком далеко. Потому что тогда он сам окажется слишком далеко от Чикаго.

Держу пари, мы все еще в часе езды от города. Может быть, в самом Чикаго. Там много старых особняков — я могу быть в любом из них.

И если я все еще в Чикаго... то моя семья найдет меня. Я уверена в этом. Они никогда не прекратят охоту. Они вернут меня домой.

Эта мысль, как бабочка, порхает в моей груди.

Она поддерживает меня, пока Йонас молча ведет меня через двойные двери большой столовой.

Длинный стол заполняет все пространство, такой, за которым мог бы пировать король и весь его двор. Никто не сидит на десятках стульев по обе стороны. Во главе стола сидит только один человек — Зверь.

Все тарелки с едой сгруппированы в этом конце. Жареный цыпленок, фаршированный лимоном, белое филе камбалы, тушеные овощи, свекольный салат, пышные кучки картофельного пюре, с которых капает растопленное масло. Хлеб с корочкой, тонко нарезанный, и супница со сливочным грибным супом. Бокалы с темно-красным вином.

Накрыто два места: одно для него, другое для меня.

Еда осталась нетронутой. Миколаш ждал меня.

На нем рубашка с длинными рукавами, угольно-серого цвета, рукава засучены до локтей, чтобы показать его татуированные предплечья. Его татуировки поднимаются по шее, замысловатые и темные, как высокий воротник. Гладкая кожа его лица и рук выглядит призрачно бледной по контрасту.

Выражение его лица похоже на волчье — голодное и злобное. Его глаза — волчьи глаза, голубые и холодные.

Они притягивают меня к себе, против моей воли. Я встречаю его взгляд, отвожу глаза, а потом вынуждена снова оглянуться. Мы единственные два человека в комнате. Йонас покинул нас.

— Садись, — резко говорит Миколаш.

Он указывает на место рядом с собой.

Я бы предпочла сидеть гораздо дальше за столом.

Однако спорить бессмысленно — щелкнув пальцами, он может позвать своего телохранителя. Йонас усадил бы меня на любой стул, который потребует Зверь. Он может привязать меня к нему. И я ничего не смогу сделать, чтобы остановить его.

Как только я опускаюсь на мягкое сиденье, мои ноздри наполняются теплым и дразнящим ароматом еды. Слюна заливает мой рот. Я уже почти избавилась от чувства голода. Теперь я чувствую слабость и головокружение, мне отчаянно хочется есть.

Миколаш видит это.

— Давай, — говорит он.

Мой язык высунулся, чтобы увлажнить губы.

— Я не голодна, — слабо вру я.

Миколаш издает раздраженный звук.

— Не будь смешной, — огрызается он. — Я знаю, что ты не ела несколько дней.

Я тяжело сглатываю.

— А я и не собираюсь, — говорю я. — Мне не нужна твоя еда. Я хочу домой.

Он смеется.

— Ты не пойдешь домой, — говорит он. — Никогда.

Боже мой.

Нет, я не верю в это. Я не могу в это поверить.

Я не останусь здесь, и я не буду есть его еду.

Я сжимаю руки в узел на коленях.

— Тогда, наверное, я умру с голода, — тихо говорю я.

Зверь отрезает кусок ростбифа набором заостренных щипцов. Он кладет его на свою тарелку, берет нож и вилку и отрезает кусочек. Затем он кладет его в рот и смотрит на меня, медленно пережевывая и проглатывая.

— Думаешь, мне не все равно, если ты умрешь с голоду? — спрашивает он разговорчиво. — Я хочу, чтобы ты страдала, маленькая балерина. На моих условиях, а не на твоих. Если ты и дальше будешь отказываться от еды, я привяжу тебя к кровати и вставлю тебе в горло трубку для кормления. Ты не умрешь, пока я не разрешу. И это будет в идеальный момент, срежиссированный мной.

Я действительно сейчас потеряю сознание. Мой план кажется все более глупым с каждой минутой. Какая мне польза от того, что я буду привязана к кровати? Что хорошего в том, чтобы голодать? Это только делает меня слабее. Даже если бы у меня была возможность сбежать, я была бы слишком истощена, чтобы воспользоваться ею.

Я сжимаю свои руки, все крепче и крепче.

Я не хочу уступать ему. Но я не знаю, что еще я могу сделать. Он заманил меня в ловушку. Каждый мой шаг только затягивает петлю.

— Хорошо, — говорю я, наконец. — Я поем.

— Хорошо, — он кивает. — Начни с бульона, чтобы тебя снова не стошнило.

— При одном условии, — говорю я.

Он насмехается.

— Ты не ставишь условий.

— Ничего обременительного.

Миколаш ждет ответа, возможно, из простого любопытства.

— Мне скучно в моей комнате. Я бы хотела сходить в библиотеку и в сад. Ты все равно прикрепил мне эту штуку на лодыжку. У тебя тут и камеры, и охрана. Я не буду пытаться сбежать.

Я не ожидаю, что он согласится. В конце концов, почему он должен? Он сказал мне, что хочет, чтобы я страдала. Почему он должен позволять мне какие-либо развлечения?

К моему удивлению, он обдумывает предложение.

— Ты будешь есть, принимать душ и надевать чистую одежду каждый день, — говорит он.

— Хорошо, — я киваю головой, слишком охотно.

— Потом ты сможешь обойти весь дом и сад. Везде, кроме западного крыла.

Я не спрашиваю его, что находится в западном крыле. Возможно, там находятся его собственные комнаты. Или место где он хранит отрубленные головы своих жертв, закрепленные на стене как охотничьи трофеи. От него можно ждать чего угодно.

Миколаш наливает говяжий бульон в мою миску, небрежно, так, что часть бульона выплескивается на тарелку.

— Вот, — говорит он. — Ешь.

Я набираю ложкой в рот. Это, без сомнения, самая вкусная вещь, которую я когда-либо пробовала. Вкус насыщенный, маслянистый, теплый, искусно приправленный. Мне хочется поднять миску и выпить все до дна.

— Помедленнее, — предупреждает он меня. — Иначе тебя стошнит.

Когда я съедаю половину супа, я делаю глоток вина. Оно тоже вкусное, терпкое и ароматное. Я делаю только один глоток, потому что я почти никогда не пью, и я определенно не хочу потерять рассудок рядом со Зверем. Я не настолько глупа, чтобы думать, что он привел меня сюда только для того, чтобы накормить.

Он молчит, пока мы оба не закончили есть. Почти все, что было на столе, осталось нетронутым. Я смогла осилить только суп и съесть немного хлеба. Он съел говядину с небольшой порцией овощей. Неудивительно, что он такой худой. Может, ему не нравится человеческая еда. Может, он предпочитает пить теплую кровь.

Когда он закончил, он отодвинул тарелку в сторону и оперся подбородком на ладонь, смотря на меня ледяным взглядом.

— Что ты знаешь о бизнесе своей семьи? — спрашивает он меня.

Я чувствую себя теплой и счастливой от притока еды, но тут же снова закрываюсь, как моллюск, попавший под струю холодной воды.

— Ничего, — говорю я ему, откладывая ложку. — Я вообще ничего не знаю. Даже если бы я знала, я бы тебе не сказала.

— Почему? — говорит он. Его глаза блестят от удовольствия. По какой-то непостижимой причине он находит это забавным.

— Потому что ты попытаешься использовать это, чтобы навредить им, — говорю я.

Он поджимает губы в притворном беспокойстве.

— Тебя не беспокоит, что они не включают тебя в семейный бизнес? — спрашивает он меня.

Я поджимаю губы, не желая удостаивать его ответом. Но все же я пролепетала: — Ты ничего о нас не знаешь.

— Я знаю, что твой брат унаследует должность твоего отца. Твоя сестра будет делать все возможное, чтобы уберечь всех от тюрьмы. Но что насчет тебя, Несса? Как ты впишешься во все это? Полагаю, они устроят для тебя брак, как и для твоего брата. Может быть, выдадут тебя за одного из Галло... У них ведь трое сыновей, не так ли? Вы с Аидой могли бы быть дважды сестрами.

Его слова леденят мою плоть сильнее, чем его взгляд. Откуда он так много знает о нас?

— Я не... Я не... Нет никакого брачного договора, — говорю я, глядя на свои пальцы. Они скрючены так сильно, что стали бледными и бескровными, как куча червей у меня на коленях.

Мне не следовало этого говорить. Ему не нужно больше информации, чем он уже получил.

Миколаш усмехается.

— Очень жаль, — говорит он. — Ты очень красивая.

Я чувствую, как пылают мои щеки, и я ненавижу это. Ненавижу, что я стесняюсь и легко смущаюсь. Если бы Аида или Риона были здесь, они бы выплеснули это вино ему прямо в лицо. Они бы не чувствовали себя испуганными и растерянными, борясь за то, чтобы не расплакаться.

Я прикусываю губу так сильно, что чувствую во рту вкус крови, смешанной с остатками вина.

Я смотрю на его лицо, которое не похоже ни на одно лицо, которое я видела раньше — красивое, хрупкое, страшное, жестокое. Его тонкие губы выглядят так, будто их нарисовали чернилами. Его глаза прожигают меня насквозь.

Мне так трудно найти свой голос.

— А что насчет тебя? — я сглотнула. — Миколаш, не так ли? Полагаю, ты приехал из Польши в поисках американской мечты? Однако приехал без жены, которую можно было бы привести с собой в этот унылый старый особняк. Женщины не любят спать со змеями.

Я хотела его оскорбить, но он лишь холодно улыбнулся.

— Не волнуйся, — мягко говорит он. — Я никогда не испытываю недостатка в женской компании.

Я гримасничаю. Я не могу отрицать, что он красив, в суровом и ужасающем смысле. Но я не могу себе представить, чтобы мне захотелось приблизиться к такому злобному человеку ближе, чем на десять футов.

К сожалению, я нахожусь в этом радиусе, и скоро буду еще ближе.

Потому что теперь, когда мы поели, Миколаш ожидает новых развлечений.

Он выводит меня из столовой в прилегающее помещение. Это настоящий бальный зал, с полированным паркетным полом и огромной люстрой, свисающей с центра потолка. Крыша выкрашена в темно-синий цвет с золотыми пятнами в виде звезд. Стены золотые, а шторы из темно-синего бархата.

Это единственная комната из всех, что я видела, которую я бы назвала красивой — весь остальной дом слишком готичен и уныл. Тем не менее, я не могу наслаждаться этим, потому что играет музыка, и Миколаш, очевидно, ожидает, что я буду танцевать.

Прежде чем я успеваю вырваться, он берет мою правую руку в свою, а левой обхватывает меня за талию. Он притягивает меня к своему телу руками крепче стали. Он действительно быстрый. И раздражающе хорошо танцует.

Он кружит меня по пустому бальному залу, его шаги длинные и плавные.

Я не хочу смотреть на него. Я не хочу с ним разговаривать. Но я не могу удержаться, чтобы не спросить: — Откуда ты знаешь, как танцевать?

— Это вальс, — говорит он. — Он не сильно изменился за двести лет.

— А ты значит был рядом, когда его придумали? — говорю я грубо.

Миколаш только улыбается и заставляет меня кружиться, опуская меня обратно.

Я узнаю песню: это «Satin Birds» Абеля Корзеновского. Меланхоличная и печальная, но на самом деле очень красивая песня. Одна из моих любимых, до этого момента.

Мне не нравится думать, что у такого животного хороший музыкальный вкус.

Я ненавижу то, как легко наши тела двигаются в тандеме. Танцы для меня — вторая натура. Я не могу не следовать за его движениями, быстрыми и плавными. Я также не могу сдержать всплеск удовольствия, который бурлит внутри меня. После пяти дней беспомощного плена замечательно иметь столько пространства для движений.

Я забываю, чья рука скользит по моей голой спине, чьи пальцы переплетены с моими. Я забываю, что нахожусь в объятиях своего злейшего врага, что чувствую жар, исходящий от его тела к моему.

Вместо этого я закрываю глаза и лечу по полу, вращаясь вокруг оси его руки, переваливаясь через стальной стержень его бедра. Я хочу танцевать так сильно, что мне все равно, где я и с кем я. Это единственный способ спастись сейчас — потерять себя в этом моменте, безрассудно и бесповоротно.

Потолок со звездами кружится над моей головой. Мое сердце бьется все быстрее и быстрее, потеряв свою выносливость после недели летаргии. Зеленое шелковое платье струится вокруг моего тела, едва касаясь кожи.

Только когда его пальцы скользят по моему горлу, пробегая по обнаженной плоти между грудей, мои глаза распахиваются, и я резко выпрямляюсь, замирая на месте.

Я задыхаюсь и обливаюсь потом. Его бедро прижато к моему. Я с болью осознаю, насколько тонким на самом деле является это платье, между нами нет никакой преграды.

Я вырываюсь из его объятий, спотыкаясь о подол платья. Тонкий шелк рвется со звуком, похожим на выстрел.

— Отпусти меня! — огрызаюсь я.

— Я думал, тебе нравится танцевать, — насмешливо говорит Миколаш. — Ты, кажется, получала удовольствие.

— Не трогай меня! — снова говорю я, стараясь звучать так же яростно, как я себя чувствую. Мой голос от природы мягкий. Но он всегда звучит слишком мягко, даже когда я в самом гневе. Это заставляет меня чувствовать себя капризным ребенком.

Вот как Миколаш относится ко мне, закатывая глаза на мою внезапную перемену настроения. Он играл со мной. Как только я перестану ему подыгрывать, я ему больше не понадоблюсь.

— Ладно, — говорит он. — Наш вечер подошел к концу. Возвращайся в свою комнату.

Боже, как он бесит!

Я не хочу оставаться здесь с ним, но я не хочу, чтобы меня отправили в постель. Я не хочу снова оказаться запертой там, скучающей и одинокой. Как бы я ни презирала Зверя, это самый длинный разговор за всю неделю.

— Подожди! — говорю я. — А как же моя семья?

— А что с ними? — говорит он скучающим тоном.

— Они беспокоятся обо мне?

Он улыбается без намека на счастье. Это улыбка чистой злобы.

— Они сходят с ума, — говорит он.

Я могу только представить.

Они бы заметили это в первую же ночь, когда я не вернулась домой. Я уверена, что они сотни раз пытались дозвониться мне на телефон. Они бы позвонили и моим друзьям. Отправили бы своих людей в Лойолу и Лейк Сити Балет, пытаясь отследить мои шаги. Они, вероятно, рыскали по улицам в поисках моего джипа. Интересно, нашли ли они его на обочине дороги?

Позвонили ли они также в полицию? Мы никогда не вызываем полицию, если это в наших силах. Мы любезничаем с комиссаром на вечеринках, но мы не вмешиваем копов в наши дела, не больше, чем это сделал бы сам Миколаш.

Это единственный раз, когда я вижу, как он улыбается, думая о том, как напугана и встревожена моя семья. Мне хочется подбежать и выцарапать его глаза-ледышки из головы.

Не могу поверить, что позволила ему танцевать со мной. Я чувствую, как моя кожа горит от отвращения, в каждом месте, где он прикасался ко мне.

И все же я не могу удержаться от мольбы.

— Ты можешь хотя бы сказать им, что я в безопасности? — спрашиваю я его. — Пожалуйста.

Я умоляю его глазами, лицом, даже руками, сцепленными перед собой.

Если у него есть хоть капелька души, хоть маленькая капелька, он увидит боль на моем лице.

Но у него ничего нет внутри.

Он только смеется, качая головой.

— Ни за что, — говорит он. — Это испортит все веселье.

11.

Мико

Вот уже пять дней я наблюдаю, как Гриффины разрывают город на части в поисках Нессы. Мои люди докладывают мне, как Гриффины угрожают, подкупают и ищут, не находя ни малейших улик.

Только пять человек знают, где спрятана Несса: Йонас, Андрей, Марсель, Клара и я. Из десятков моих солдат только самые доверенные имеют хоть какое-то представление о том, что я задумал. Я предупредил каждого из них, что если они прошепчут хоть слово, хоть намекнут об этом хоть одному другу или любовнику, я пущу им пулю в череп.

Я рада видеть, что Галло так же неистово стремятся найти Нессу. Данте, Неро и Себастьян Галло охотятся за ней, и больше всех — Аида Галло. Почти трогательно, что две семьи, которые всего несколько месяцев назад были смертельными врагами, теперь объединились в своем отчаянном стремлении найти самую младшую из них.

Или это было бы трогательно, если бы их союз не был именно тем, что я намерен разрушить.

Я упиваюсь всем этим. Мне нравится, что они понятия не имеют, жива она или мертва, и куда она могла исчезнуть. Не знать — это пытка. Со смертью можно смириться. Но это... это будет грызть их. Приведет их к хаосу.

Тем временем Несса Гриффин сходит с ума от скуки. Я наблюдаю за ней через камеры в ее комнате. Я вижу, как она мечется по своей клетке, как животное в зоопарке.

Голод — это проблема. Она и так была худой — у нее нет жировых запасов, чтобы выдержать несколько недель голода. Я не могу позволить ей испортить мои планы своими жалкими протестами.

Поэтому я приказываю Кларе одеть Нессу к ужину. Я намерен соблазнить ее едой, а если это не удастся, насильно запихнуть ее в глотку.

Я все равно хотел увидеть ее воочию. В виде фигурки на экране моего телефона она меня забавляет, но это не сравнится с изысканным букетом страха и ярости, который она может дать во плоти.

Когда Йонас тащит ее в официальную столовую, я вижу, что Клара сделала свою работу слишком хорошо. Я видел Нессу только в танцевальном или школьном наряде, с убранными назад волосами и свежевымытым лицом. Но когда Несса Гриффин одета, чтобы произвести впечатление, она чертовски сногсшибательна.

Несколько дней без еды сделали ее еще более стройной. Зеленое шелковое платье облегает ее фигуру, демонстрируя каждый вздох, вплоть до резкого втягивания воздуха, когда она замечает меня, ожидающего ее.

Ее светло-коричневые волосы волнами рассыпаются по плечам, они длиннее и гуще, чем я ожидал. Они отражают свет, как и шелковое платье, как и ее сияющая кожа и большие зеленые глаза. Каждая частичка ее тела светится.

Но она невероятно хрупкая. Тонкость ее шеи, рук и пальцев пугает. Я могу сломать эти похожие на птичьи кости, даже не прилагая усилий. Я вижу ее ключицы и лопатки, когда она поворачивается. Единственная ее часть с изгибами — это большие, мягкие, дрожащие губы.

Я рад видеть, что Клара накрасила лицо Нессы, но губы оставила нетронутыми. Бледно-розовые, как балетная туфелька. Нежный и невинный цвет. Интересно, соски у нее такого же оттенка под этим платьем?

Я все еще вижу бледно-коричневые веснушки, разбросанные по ее щекам и переносице. Они милые и детские, в контрасте с удивительно темными бровями, которые подчеркивают ее лицо, как знаки препинания. Ее брови взлетают вверх, как птичьи крылья, когда она удивлена, и жалобно сжимаются, когда она расстроена.

Даже одетая таким образом, в самой зрелой и гламурной одежде, Несса выглядит невероятно молодо. Она свежа и молода, в отличие от этого дома, где все старое и пыльное.

Я не нахожу ее невинность привлекательной. На самом деле, она меня раздражает.

Как она смеет идти по жизни, как стеклянная скульптура, умоляющая, чтобы ее разбили? Она обуза для всех вокруг — ее невозможно защитить, невозможно сохранить в целости.

Чем скорее я начну процесс ее демонтажа, тем лучше будет для всех.

Поэтому я заставляю ее сесть. Я заставляю ее есть.

Она пытается заключить со мной свою нелепую сделку, и я позволяю ей это. Меня не волнует, что она будет бродит по дому. Она действительно не может сбежать, не с трекером на лодыжке. Он отслеживает ее в любое время, куда бы она ни пошла. Если она попытается его сломать, если он хоть на мгновение перестанет считывать ее пульс через кожу, я буду предупрежден.

Мне интересно посмотреть, куда она пойдет, что будет делать. Мне наскучило наблюдать за ней в ее комнате.

Подбадривая ее этой крошечной победой, я лишь дам ей возможность упасть еще ниже. И если она действительно начнет мне доверять, если она подумает, что меня можно переубедить... тем лучше.

Постоянная жестокость — это не то, как вы прокладываете себе путь в чью-то голову. Это смесь хорошего и плохого, плюсов и минусов, которая сбивает их с толку. Непредсказуемость заставляет их отчаянно стараться угодить.

Поэтому после того, как мы поели, я повел Нессу в бальный зал. Я уже несколько раз наблюдал, как она танцует — в «Jungle», в Лейк Сити Балет, в ловушке своей комнаты, в пространстве рядом с кроватью с балдахином.

Танцы преображают ее. Девушка, которая краснеет и не может встретиться со мной взглядом — это не та же самая девушка, которая под воздействием музыки расслабляется.

Это как наблюдать за одержимостью. Как только я беру ее на руки, ее жесткое и хрупкое тело становится таким же свободным и жидким, как материал ее платья. Музыка проникает в нее, пока в ней не появляется слишком много энергии для одного маленького тела. Она вибрирует под моими руками. Ее глаза стекленеют, и она, кажется, больше не замечает меня, кроме как в качестве приспособления для перемещения ее по комнате.

Это заставляет меня почти ревновать. Она куда-то исчезла, и я не могу ее достать. Она чувствует что-то, чего я не могу почувствовать.

Я кружу ее вокруг себя все быстрее и быстрее. Я хорош в танцах так, как я хорош во всем — быстро и слаженно. Так я работаю, так я дерусь. И даже трахаюсь.

Но я не получаю от этого удовольствия, как Несса. Ее глаза закрываются, а губы приоткрываются. На ее лице появилось выражение, обычно свойственное сексуальной кульминации. Ее тело прижимается к моему, горячее и влажное от пота. Я чувствую биение ее сердца сквозь тонкий шелк, я чувствую, как ее соски напрягаются на моей груди.

Я наклоняю ее назад, обнажая часть нежной шеи. Я не знаю, хочу ли я поцеловать ее или укусить, или обхватить руками ее шею и сжать. Я хочу сделать что-то, чтобы вернуть ее из того места, куда она ушла. Я хочу вернуть ее внимание ко мне.

Странно. Обычно я чувствую раздражение от женского внимания. Я ненавижу их нуждаемость, их цепкие руки. Я использую их для разрядки, но даю понять, что не будет ни разговора, ни ласки, ни любви.

Я не целовал женщин годами.

И вот я здесь, смотрю на закрытые глаза Нессы, на ее приоткрытые губы и думаю, как легко я мог бы подмять этот нежный рот под себя и провести языком между губами, вкушая ее сладость, как нектар цветка.

Вместо этого я прикасаюсь к ее шеи. Я провожу кончиками пальцев по ее груди, ощущая такую мягкую кожу, словно она родилась вчера.

Ее глаза открываются, и она отрывается от меня с выражением ужаса на лице.

Теперь она смотрит на меня. Теперь она смотрит на меня с полным отвращением.

— Не трогай меня! — кричит она.

Я чувствую горький укол удовлетворения, видя, как она так резко падает обратно. Она думает, что может взлететь на небеса, когда захочет? Что ж, я потащу ее с собой в ад.

— Возвращайся в свою комнату, — говорю я ей, получая удовольствие от того, что отстраняю ее по своей воле. Она моя пленница, и ей лучше не забывать об этом. Я могу дать ей право распоряжаться домом, но это не меняет нашей динамики. Она ест, когда я скажу. Она носит то, что я скажу. Она приходит, когда я скажу. И она уходит, когда я скажу.

Она только рада поскорее уйти. Она убегает, подол зеленого шелкового платья развевается за ней, как плащ.

Когда она уходит, я рассчитываю вернуться к своему обычному состоянию апатии. Несса — всего лишь всплеск на моем радаре — мгновенный толчок, который так же быстро исчезает.

Но не сегодня. Ее запах задерживается в моих ноздрях — сладкий миндаль и красное вино. Кончики моих пальцев все еще ощущают мягкость ее кожи.

Даже после того, как я наливаю себе напиток и выпиваю его залпом, я все еще чувствую возбуждение и возбужденность. Мой член неловко упирается в ногу, вспоминая ощущение прижатого к нему стройного бедра Нессы, а между нами только мои брюки и совсем небольшое количество шелка.

Я выхожу из дома и еду в Jungle, лавируя в ночном потоке машин. Я езжу на Tesla, потому что это идеальная, скрытая машина для богатства. Она выглядит как черный седан и не привлекает внимания копов, несмотря на то, что в полной комплектации обошлась мне в 168 000 долларов. Ускорение похоже на падение с американских горок. У меня сводит живот, когда я вылетаю из-за угла, абсолютно бесшумно.

Я паркуюсь за клубом и вхожу через заднюю дверь, кивая вышибале, когда прохожу мимо.

Я направляюсь прямо к главному бару, проталкиваясь сквозь толпу пьяных посетителей. Петра завалена заказами на напитки. Она бросает их, когда я дергаю головой в сторону своего кабинета, говоря ей следовать за мной.

На ней топ в стиле бикини, едва прикрывающий сиськи, и обрезанные шорты, обнажающие нижнюю половину ее задницы. У нее пирсинг в носовой перегородке, который я терпеть не могу, а также в ушах, бровях и пупке. Мне на все это наплевать. Она могла бы носить костюм гориллы, и мне было бы все равно, лишь бы это обеспечивало доступ к той ее части, которая мне нужна.

— Я не думала, что ты придешь сегодня, — мурлычет она, следуя за мной в кабинет.

— Я и не собирался, — коротко отвечаю я.

Я закрываю за нами дверь и стягиваю спереди ее топ, отчего ее сиськи вываливаются наружу. Обычно мне нравится смотреть, как они подпрыгивают, пока я трахаю ее, но сегодня вид всей этой плоти кажется... чрезмерным.

Вместо этого я разворачиваю ее и наклоняю над столом. Сзади не лучше. Ее большая, круглая задница возбуждает меня так, как не возбуждала раньше, то же самое с диковатым запахом ее пота и тяжелыми духами, которые не скрывают того факта, что она курила. Ничего из этого не беспокоило меня. А теперь вдруг беспокоит.

Однако мой член еще не догнал мой мозг. Он все еще бушует, вырываясь из моих брюк и вонзаясь между ягодицами Петры.

— Ты готов к работе, — замечает она довольным тоном.

Иногда ей требуется некоторое время, чтобы заставить меня «быть готовым». Иногда я совсем не готов, даже после тридцати минут ее сосания моего члена, и я отсылаю ее, не закончив.

Сегодня у меня достаточно сдерживаемой агрессии, чтобы трахнуть весь состав группы поддержки «Даллас Ковбойз». Без всякой прелюдии я надеваю презерватив и вгоняю свой член в Петру сзади, трахая ее в стол. Каждый толчок заставляет стол сотрясаться об пол. Это посылает пульсацию по коже обширной задницы Петры.

Она стонет и подбадривает меня, так же громко, как порнозвезда. Примерно так же креативно, как и ее крики «О! О! Вот так! Сильнее!» звучат по сценарию. К тому же, они становятся громче с каждой минутой.

— Заткнись, — рычу я, обхватывая ее бедра и пытаясь сосредоточиться.

Петра погружается в угрюмое молчание.

Я закрываю глаза, пытаясь вспомнить то чувство тревожного возбуждения, которое привело меня сюда, ту отчаянную потребность в разрядке.

Вместо этого я вспоминаю ощущение своей руки на голой спине Нессы, зажатой между ее теплой кожей и прохладными, шелковистыми волосами. Я помню, как грациозно она двигалась по полу, как будто ее ноги даже не касались земли. Я представляю удовольствие на ее лице, закрытые глаза и приоткрытые губы...

Я кончаю внутри Петры, наполняя презерватив обильной порцией спермы. Я хватаюсь за основание презерватива, когда выхожу из него, не желая рисковать тем, что хоть одна капля прольется внутрь нее. Я видел, как Петра высасывает из мужчин чаевые — я даже не хочу знать, какую цену она потребует за аборт.

Петра встает и натягивает шорты, на ее лице самодовольная улыбка. Так быстро она еще никогда не заставляла меня кончать, так что она очень гордится собой.

— Ты, наверное, скучал по мне, — говорит она, игриво барабаня пальцами по моей груди.

Я отстраняюсь от нее, бросая презерватив в мусорное ведро.

— Ни капельки, — отвечаю я.

Ее улыбка исчезает с лица, и она хмурится на меня, одна сиська все еще свисает из ее топа. Она выглядит однобокой и вымястой, и меня тошнит.

— Знаешь, ты должен быть добрее ко мне, — сердито говорит она. — Я получаю много предложений от других парней. И из других баров тоже.

Я не должен был трахать ее больше одного раза. Это дает женщинам неправильное представление. Заставляет их думать, что ты вернулся к ним из чего-то большего, чем просто удобство.

— Все кончено, — говорю я ей. — Ты можешь продолжать работать здесь или нет.

Она смотрит на меня в шоке, рот открыт.

— Что!?

— Ты слышала меня. Если хочешь остаться, возвращайся за барную стойку. И поправь свой топ.

Я придерживаю для нее дверь, не из рыцарских побуждений, а чтобы она быстрее ушла.

Я вижу, что она хочет накричать на меня, но она не настолько глупа, чтобы сделать это. Вместо этого она выбегает, не возвращая свою грудь на место. Ну что ж. Клиентам это понравится.

Я опускаюсь в кресло, чувствуя себя угрюмым и недовольным.

Трах с Петрой не дал мне той разрядки, которой я жаждал. На самом деле, я чувствую себя хуже, чем когда-либо — напряженным и неудовлетворенным.

Я возвращаюсь в клуб и выгоняю группу несносных финансистов из одной из VIP-кабинок, чтобы самому сесть там. Я прошу официантку принести мне бутылку охлажденного Magnum Gray Goose и выпиваю тройную порцию.

Не прошло и десяти минут, как происходит нечто фантастическое. В мою дверь входит Каллум Гриффин. Как обычно, он одет в стильный темный костюм. Но вид у него не такой ухоженный. Его лицо небритое, волосы нуждаются в стрижке. Под глазами нависают темные мешки.

В последний раз, когда я видел его вблизи, он был подвешен на мясном крюке, пока Зейджак работал над ним. Сегодня он выглядит ненамного лучше. Пытка разума так же эффективна, как и пытка тела.

Я знаю, что у него нет при себе оружия, так как он прошел через металлодетекторы на входе. Тем не менее, я надеюсь, что он достаточно глуп, чтобы напасть на меня. Я бы с удовольствием показал ему, что его побег со скотобойни был не более чем случайностью.

Его глаза обшаривают комнату в поисках. Как только они останавливаются на мне, он устремляется ко мне, сбивая нескольких человек со своего пути плечами.

Он возвышается надо мной, его руки сжаты в кулаки. Я остаюсь на месте, не оказывая ему любезности и не вставая, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

— Где она? — требует он.

Я делаю длинный глоток своего напитка.

— Где кто? — говорю я безразлично.

Лицо Каллума застыло от ярости, его плечи словно каменные. Я вижу, что он хочет наброситься на меня. Возможно, его сдерживает только тот факт, что Саймон только что появился рядом со мной, привлеченный явными признаками надвигающейся конфронтации. Саймон поднимает бровь, спрашивая, должен ли он вмешаться. Я поднимаю указательный палец от своего стакана, говоря ему, чтобы он подождал.

Выплевывая каждое слово, словно от боли, Каллум говорит: — Я знаю, что Несса у тебя. Я хочу вернуть ее СЕЙЧАС ЖЕ.

Я лениво помешиваю кубики льда в своем стакане. Музыка слишком громкая, чтобы услышать звук, который они издают, звеня друг о друга.

Сохраняя скучающее выражение на лице, я говорю: — Я действительно понятия не имею, о чем ты говоришь.

В клубе темно, но не слишком, чтобы увидеть пульс, прыгающий в уголке челюсти Каллума. Я знаю, что он хочет ударить меня больше, чем когда-либо в своей жизни. Его борьба с этим желанием прекрасна.

— Если ты сделаешь ей больно, — шипит он, — если ты сломаешь хотя бы один из ее ногтей...

— Погоди, погоди, олдермен, — говорю я. — Угроза одному из твоих избирателей в общественном месте не лучшим образом скажется на твоем рейтинге одобрения. Тебе не нужен скандал так скоро после выборов.

Я могу сказать, что он хочет бушевать, угрожать и попытаться сломать мне шею.

Но ничего из этого ему не поможет.

Поэтому, прилагая неимоверные усилия, он восстанавливает контроль над собой. Он даже пытается смириться. Конечно, для такого высокомерного придурка, как Каллум Гриффин, его смирение поверхностно и непродолжительно.

— Чего ты хочешь? — рычит он. — Что нужно сделать, чтобы вернуть ее?

У меня так много ответов, которые я мог бы ему дать.

Твоя империя.

Твои деньги.

Твоя жизнь.

Он заплатит все это, но все равно не вернет Нессу.

Теперь она моя. Почему я должен ее отпускать?

— Хотел бы я тебе помочь, — говорю я ему, делая последний глоток своего напитка. Я ставлю стакан и поднимаюсь на ноги, так что мы с Каллумом смотрим друг другу в глаза. Он немного превосходит меня в весе, но я быстрее. Я могу перерезать ему горло прямо сейчас, быстрее, чем он моргнет.

Но это было бы слишком просто, и слишком неудовлетворительно.

— Было время, когда мы могли помочь друг другу, — говорю я ему. — Мой отец приходил к тебе, как ты сейчас приходишь ко мне. Ты помнишь, что ты ему сказал?

Челюсть Каллума снова дергается, он скрежещет зубами, сдерживая все, что хочет сказать.

— Я отклонил его предложение о покупке недвижимости, — говорит он.

— Не совсем. Ты сказал: «Что ты можешь мне предложить?» Боюсь, что сейчас мы находимся на другой стороне медали. Что ты можешь мне предложить, Гриффин? Ничего. Вообще ничего. Так что убирайся к черту из моего клуба.

Каллум бросается на меня, но его отталкивают Саймон и Оли, два моих самых больших вышибалы. Наблюдать за тем, как Каллума Гриффина вытаскивают из «Jungle» и вышвыривают на улицу, в то время как десятки посетителей клуба глазеют и записывают все это на свои телефоны, — один из самых восхитительных моментов в моей жизни.

Я сажусь обратно в кабинку, наконец-то ощутив то чувство катарсиса, которое я так долго искал.

12.

Несса

Встречи с Миколашем оставляют во мне ощущение разбитости. Его свирепые голубые глаза, кажется, сдирают с меня кожу, обнажая каждый нерв. Затем он тычет и тычет во все мои самые чувствительные места, пока я не могу больше терпеть.

Он приводит меня в ужас.

И все же он не совсем отталкивающий, не в том смысле, в каком он должен быть.

Мои глаза прикованы к нему, и я не могу отвести взгляд. Каждый дюйм его лица выжжен в моем сознании, начиная с того, как прядь его светло-русых волос падает на правую щеку, и заканчивая вмятиной в центре верхней губы, и напряженным положением его плеч.

Когда он взял меня за руку, я удивилась, насколько теплыми оказались его пальцы, сомкнувшиеся вокруг моих. Наверное, я ожидала, что они будут липкими или покрытыми чешуей. Вместо этого я увидела сильные, гибкие, артистичные руки. Чистые ногти, коротко остриженные. И только одна странность: у него не хватало половины мизинца на левой руке.

Миколаш не единственный, у кого не хватает пальца. У одного из других охранников то же самое — смуглого красавца, которого, возможно, зовут Марсель. Я заметила его, когда он курил под моим окном. Он предложил Кларе сигарету поврежденной рукой, но она покачала головой и поспешила обратно в дом.

Я достаточно общалась с гангстерами, чтобы знать, что такие вещи часто делаются в наказание. Якудза делают это. Русские тоже. Они также удаляют татуировки, когда солдата понижают в звании, или ставят клеймо бесчестья.

Я еще не подошла к Миколашу достаточно близко, чтобы увидеть, что означают его татуировки. У него их так много, больше, чем у обычного преступника. Они должны что-то значить для него.

Мне любопытно, и мне это не нравится. Мне не нравится, как он меня завлекает. Это похоже на гипноз. Я унижена тем, как легко согласилась танцевать с ним. Он использовал то, что я люблю больше всего, чтобы завладеть мной, и когда я вернулась к реальности, я не могла поверить, как я смогла так легко потерять себя.

Этот человек — мой враг. Я не могу забыть об этом ни на мгновение.

Он ненавидит меня. Это отражается на его лице каждый раз, когда он смотрит на меня.

Это прозвучит невероятно защищённо, но никто никогда не ненавидел меня раньше — не так, как сейчас. В школе у меня было много друзей. Надо мной никогда не издевались и даже не оскорбляли — по крайней мере, не в лицо. Никто никогда не смотрел на меня с ненавистью, как на насекомое, как на кучу горящего мусора.

Я всегда стараюсь быть веселой и доброй. Я не выношу конфликтов. Это практически патология. Мне нужно, чтобы меня любили.

Я чувствую, как ерзаю под его пристальным взглядом, пытаясь придумать способ доказать, что я не заслуживаю его презрения. Я чувствую, что вынуждена убеждать его, даже когда знаю, насколько это невозможно.

Это жалко.

Я хотела бы быть смелой и уверенной в себе. Я бы хотела, чтобы меня не волновало мнение окружающих.

Меня всегда окружали люди, которые меня любят. Мои родители, мой старший брат — даже Риона, которая может быть колючей, но я знаю, что в глубине души я ей небезразлична. Наш домашний персонал баловал и обожал меня.

Теперь меня выдернули из привычной для меня жизни, и кто я без всего этого? Слабая и испуганная девочка, которая так глубоко одинока, что даже готова снова сесть за ужин с собственным похитителем, лишь бы было с кем поговорить.

Это ужасно.

Я должна найти способ выжить здесь. Какой-то способ отвлечься.

Поэтому на следующее утро, как только я просыпаюсь, я решаю начать исследовать дом.

Я едва успеваю сесть в постели, как Клара приносит поднос с завтраком. На ее лице надежда и ожидание. Должно быть, кто-то сказал ей, что я согласилась поесть.

Верная своему слову, я сажусь за маленький столик у окна. Клара ставит передо мной еду и кладет мне на колени льняную салфетку.

Пахнет феноменально. Я даже голоднее, чем была прошлой ночью. Я набрасываюсь на яичницу с беконом, затем набиваю рот нарезанным кубиками картофелем.

Мой желудок — это медведь, только что вышедший из спячки. Он хочет, чтобы все, абсолютно все, было внутри него.

Клара так довольна тем, что я запихиваю в рот картошку, что продолжает уроки польского языка, называя все, что лежит на подносе.

Я тоже начинаю понимать некоторые переходные слова — например, когда она показывает на кофе и говорит: — To się nazywa kawa, я уверена, что это означает «Это называется кофе».

На самом деле, чем комфортнее становится Кларе, тем чаще она начинает говорить со мной полными предложениями, просто из дружелюбия, не ожидая, что я пойму ее.

Раздвигая тяжелые малиновые портьеры, онаговорит: — Jaki Piękny dzień, что, как я думаю, означает что-то вроде: «Сегодня прекрасный день». Или, может быть «Сегодня солнечно». Я пойму это, когда услышу больше.

Я замечаю, что у Клары нет потерянного кусочка пальца, и у нее нет татуировок, как у людей Миколаша — во всяком случае, ни одной заметной. Я не думаю, что она сама из Братерства. Она просто работает на них.

Я не настолько глупа, чтобы думать, что это означает, что она на моей стороне. Клара добрая, но мы все еще чужие. Я не могу ожидать, что она мне поможет.

Тем не менее, я рассчитываю покинуть эту комнату сегодня. Миколаш обещал, что если я буду продолжать есть, то смогу побродить по всему дому. Везде, кроме западного крыла.

Поэтому после того, как я доем, я говорю Кларе: — Сегодня я хочу выйти на улицу.

Клара кивает, но сначала показывает в сторону ванной.

Точно. Я должна принять душ и переодеться.

В спальне стоит огромная ванна, в которой Клара купала меня прошлой ночью. Ванная комната намного современнее, со стеклянной душевой кабиной и двойной раковиной. Я быстро ополаскиваюсь, затем выбираю чистую одежду из комода.

Я достаю белую футболку и серые тренировочные шорты — что-то вроде того, что полагается носить на уроках физкультуры. Есть и другая более красивая одежда, но я не хочу привлекать внимание, особенно со стороны людей Миколаша.

Клара подбирает с пола мою грязную одежду, морща нос, потому что за последние несколько дней она стала довольно грязной, хотя я не выходила в ней из комнаты.

— Umyję je (пол. Я постираю их), — говорит она.

Я надеюсь, что это означает «Мне нужно их постирать», а не «Я выбрасываю их в мусорное ведро».

— Не выбрасывай их! — умоляю я ее. — Мне нужен этот комбинезон. Для танцев.

Я показываю на балетный купальник и делаю руками быстрые движения из первой во вторую позицию, чтобы показать ей, что я хочу носить его, когда буду тренироваться.

Клара кивает головой.

— Rozumiem.

Я понимаю.

Клара настаивает на том, чтобы снова высушить мои волосы феном и уложить их. Она делает причёску с косами вокруг макушки. Это выглядит красиво, но занимает слишком много времени, когда мне не терпится приступить к исследованию. Она снова пытается накрасить мое лицо, но я отталкиваю косметичку. Я никогда не соглашалась краситься каждый день.

Я спрыгиваю со стула, полная решимости выбраться из этой комнаты. Когда я иду к двери в носках, я почти ожидаю, что она снова будет заперта. Но она легко открывается. Я могу выйти в коридор без сопровождения.

На этот раз я заглядываю в каждую комнату, проходя мимо.

Как и в большинстве старых особняков, здесь десятки комнат, каждая со своим странным назначением. Я вижу музыкальную комнату, в центре которой стоит огромный «Steinway» с частично поднятой крышкой и ножками, искусно украшенными флорой и маркетри. В следующей комнате несколько старых мольбертов и стена с пейзажами в рамке, которые, возможно, были написаны предыдущим жильцом. Затем еще три или четыре спальни, каждая из которых оформлена в разных цветовых тонах. Моя «красная комната», остальные выполнены в оттенках изумруда, сапфира и золотисто-желтого. Затем несколько гостиных и кабинетов, а также небольшая библиотека.

В большинстве комнат сохранились оригинальные обои, которые в некоторых местах отслаиваются, а в других повреждены водой. Большая часть мебели тоже оригинальная — изысканные шкафы, мягкие кресла, перламутровые тумбы, позолоченные зеркала и лампы Тиффани.

Моя мама убила бы за то, чтобы разгуливать здесь. Наш дом современный, но она любит исторический декор. Я уверена, что она могла бы назвать мне имена дизайнеров мебели и, возможно, художников, создавших картины на стенах.

Мысли о маме заставляют мое сердце сжиматься. Я почти чувствую ее пальцы, заправляющие прядку волос за ухо. Что она сейчас делает? Думает ли она обо мне? Боится ли она? Плачет ли она? Знает ли она, что я все еще жива, ведь матери всегда как-то узнают, не так ли?

Я трясу головой, чтобы прояснить ее.

Я не могу этого позволить. Я не могу погрязнуть в жалости к себе. Я должна исследовать дом и территорию. Я должна составить какой-то план.

Поэтому я обхожу каждую комнату. Я хочу быть стратегом, но вскоре я снова теряюсь в эстетике.

Мне не нравится это признавать, но это место завораживает. Я могла бы провести часы в каждой из комнат. Интерьеры настолько замысловаты. Слой за слоем узоры: расписные фризы и тканые ковры, фрески и дверные наличники. Нет ни одного зеркала или шкафа, который не был бы украшен резьбой или каким-либо орнаментом.

Я почти совсем не смотрю в окна, но когда это делаю, то замечаю нечто очень интересное: сквозь высокие дубы и клены, а также еще более высокие ясени я вижу угол здания. Небоскреба. Это не тот небоскреб, который я знаю в лицо — ничего такого характерного, как Tribune Tower или Willis Tower. Но я совершенно уверена, что все еще нахожусь в Чикаго.

Это знание дает мне надежду. Надежду на то, что семья разыщет меня раньше, чем пройдет еще много дней.

Или я могу сбежать.

Я знаю, что у меня на лодыжке этот проклятый браслет. Но он не неуязвим, как и Зверь. Если я смогу выбраться с территории, то окажусь прямо в городе. Я смогу добраться до телефона или полицейского участка.

С этой мыслью я снова спускаюсь по лестнице на первый этаж. Я хочу осмотреть территорию.

Я нахожу дорогу обратно к столовой и бальному залу. Я не захожу внутрь ни того, ни другого, поскольку достаточно хорошо видела их прошлой ночью. С другой стороны бального зала находится большой вестибюль и парадная дверь высотой двенадцать футов, которая выглядит так, будто для ее открытия требуется лебедка. Она закрыта на замок и засов — с этой стороны не выйти.

Я вижу, как Йонас идет к бильярдной, и ныряю в ближайшую нишу, не желая, чтобы он меня увидел. Я уже прошла мимо двух других солдат, но они проигнорировали меня, очевидно, проинструктированные, что мне разрешено ходить по дому.

Не думаю, что Йонас был бы так учтив. Похоже, ему нравится изводить меня почти так же, как и его боссу.

Когда он проходит мимо, я возвращаюсь в застекленный зимний сад. Днем здесь гораздо жарче, чем ночью. Тем не менее, когда я прохожу мимо скамейки, на которой сидел Миколаш, по коже пробегает холодок. Теперь она пуста. Я одна, если только он не прячется где-то еще среди всех этих растений.

В отличие от той ночи, задняя дверь не заперта. Я могу повернуть ручку и впервые за неделю выйти на улицу.

Свежий воздух ощущается как стопроцентно чистый кислород. Он врывается в мои легкие, чистый и ароматный, мгновенно даря мне кайф. Я уже привыкла к пыльной сырости дома. Теперь меня опьяняет ветерок, овевающий лицо, и трава под ногами. Я сняла носки, чтобы ходить босиком, чувствуя упругую землю под сводами и пальцами ног.

Я нахожусь внутри огороженного стеной сада. Я бывала в знаменитых садах Англии и Франции. Но даже они не могут сравниться по густоте с этим местом. Здесь густо зеленеет все, куда бы я ни посмотрела. Каменные стены увиты плющом и клематисами, клумбы усыпаны цветами. Лохматые живые изгороди, кусты роз и кленовые деревья теснятся друг к другу, едва хватает места, чтобы пройти по мощеным дорожкам. Я слышу журчание воды в фонтанах. По виду из окна сверху вниз я знаю, что в этом саду десятки скульптур и ванн, но они скрыты в лабиринте растений.

Я хочу провести здесь остаток дня, утопая в аромате цветов и гуле пчел.

Но сначала я хочу взять книгу из библиотеки, чтобы почитать на свежем воздухе.

Поэтому я возвращаюсь в дом, все еще босиком, потому что носки я оставила на лужайке.

Возле кухни я сворачиваю не туда, и мне приходится возвращаться обратно в поисках большой библиотеки на первом этаже. Проходя мимо бильярдной, я слышу низкий, отрывистый голос Зверя. Он разговаривает с Йонасом на польском языке. Они вставляют слова и фразы на английском, как это делают люди, когда предложение легче произнести на одном языке, чем на другом.

— Jak długo będziesz czekać? (пол. Как долго ты будешь ждать?) — говорит Йонас.

— Tak długo, jak mi się podoba (пол. Сколько захочу), — лениво отвечает Зверь.

— Mogą śledzić cię tutaj (пол. Они могут следить за тобой).

— Чёрт возьми, они это и сделают! — огрызается Миколаш по-английски. Он пускает поток польского языка, на котором он явно отчитывает Йонаса.

Я подкрадываюсь ближе к дверному проему. Я не могу понять почти ничего из того, что они говорят, но Миколаш говорит так раздраженно, что я почти уверена, что он говорит о моей семье.

— Dobrze szefie, — говорит Йонас, укоряя себя. — Przykro mi.

Я знаю, что это значит. Хорошо, босс. Приношу свои извинения.

Тогда Йонас говорит: — А как же русские? Oni chcą spotkania (пол. Они хотят встретиться).

Зверь начинает отвечать. Он произносит пару предложений на польском языке, затем делает резкую паузу.

На английском он говорит: — Я не знаком с ирландскими обычаями, но думаю, что во всем мире подслушивать в дверях считается невежливым.

Такое ощущение, что температура упала на двадцать градусов. Миколаш и Йонас молча стоят в бильярдной. Они ждут, что я отвечу или покажу себя.

А мне бы хотелось раствориться в обоях. К сожалению, это не вариант.

Я тяжело сглатываю и делаю шаг в дверной проем, чтобы они могли меня видеть.

— Ты ведь знаешь, что я всегда могу точно определить, где ты находишься в доме, — говорит Зверь, устремляя на меня свой злобный взгляд.

Точно. Этот чертов браслет на лодыжке. Ненавижу, как он постоянно топорщится на моей ноге, впиваясь в меня, когда я пытаюсь заснуть.

Йонас, кажется, разрывается между желанием ухмыльнуться мне и дискомфортом от того, что Миколаш его только что отчитал. Его самодовольная натура побеждает. Подняв бровь, он говорит: — Всего несколько часов тебя не было в своей комнате, а уже нарываешься на неприятности. Я сказал Мико, что мы не должны были тебя выпускать.

Миколаш бросает на Йонаса острый взгляд, одновременно раздраженный намеком на то, что его подчиненный может «сказать ему» все, что угодно, и раздраженный использованием прозвища.

Интересно, понравится ли ему мое прозвище для него?

Кого я обманываю? Наверное, ему бы понравилось.

— Что ты надеешься услышать? — насмешливо спрашивает Зверь. — Коды к моим банковским счетам? Пароль к системе безопасности? Я могу рассказать тебе все секреты, которые знаю, и ты ничего не сможешь с этим поделать.

Я чувствую, как мои щеки краснеют.

Он прав. Я совершенно бессильна. Вот почему он позволяет мне бродить по его дому.

— Я удивлен, что твои родители не обучили тебя, — говорит Миколаш, подходя ко мне ближе. Он смотрит на меня сверху вниз, его лицо искажено презрением. — Они должны были вырастить волка, а не маленького ягненка. Это кажется жестоким.

Хотя я знаю, что это намеренно, и хотя я борюсь с этим, его слова впиваются в мой мозг, как колючки.

Мой брат Каллум знает, как драться, как стрелять из пистолета. Его учили быть лидером, планировщиком, исполнителем.

Меня же отправили в танцевальный кружок и на уроки тенниса.

Почему мои родители не подумали о том, что может случиться, если я когда-нибудь покину надежные объятия их рук? Они привели меня в темный и опасный мир, а потом вооружили меня книгами, платьями, пуантами...

Это кажется преднамеренным. И небрежным.

Конечно, они не ожидали, что меня похитит социопат, жаждущий мести.

Но, возможно, они должны были.

— Я хотел бы, чтобы ты могла сопротивляться, moja mała baletnica.

Моя маленькая балерина.

— Это было бы намного веселее.

Миколаш смотрит на мое испуганное лицо.

Он качает головой, как волк, пытающийся понять мышь.

Он пахнет так, как пахнет волк. Как мускус на настоящей шубе. Как голые ветки на снегу. Как камыши и бергамот.

Он смотрит на меня, пока я не съеживаюсь под его взглядом. Потом ему становится скучно, и он отворачивается от меня.

Не думая, я кричу: — Не думаю, что твой отец был образцом для подражания! Он отрезал палец собственному сыну!

Миколаш снова оборачивается, его глаза сузились до щелей.

— Что ты сказала? — шипит он.

Теперь я уверена, что я права.

— Мясник отрезал тебе мизинец, — говорю я. — Не понимаю, почему ты так хочешь отомстить за него, когда он так с тобой обошелся.

В три шага Миколаш пересек пространство между нами. Я не могу отступить достаточно быстро. Моя спина ударяется о стену, и он оказывается передо мной, достаточно близко, чтобы укусить меня, дыша мне прямо в лицо.

— Ты думаешь, что он должен был опекать меня и баловать? — говорит он, прижимая меня к стене своей яростью. — Он преподал мне все уроки, которые стоило знать. Он никогда не жалел меня.

Он поднимает руку, чтобы я могла видеть длинные, гибкие пальцы — идеальной формы, за исключением мизинца.

— Это был мой самый первый урок. Он научил меня тому, что всегда есть цена, которую нужно платить. Твоя семья должна это усвоить. И тебе тоже, baletnica (пол. балерина).

Как по волшебству, в его руке появляется стальной клинок, извлеченный из кармана быстрее, чем я успеваю моргнуть. Оно проносится мимо моего лица, слишком быстро, чтобы я успела подставить руки для защиты.

Я не чувствую боли.

Я открываю глаза. Миколаш делает шаг назад, длинная полоса моих волос намотана на его руку. Он отрезал их.

Я вскрикиваю, пытаясь почувствовать, откуда он их срезал.

Я знаю, что это нелепо, но мне очень обидно видеть эти знакомые светло-коричневые пряди, ниспадающие на его ладонь. Такое ощущение, что он украл гораздо более важную часть меня, чем волосы.

Я поворачиваюсь и убегаю, бегу обратно наверх. Смех Йонаса и Миколаша звенит у меня в ушах.

Я вбегаю в свою комнату и захлопываю дверь. Как будто Миколашу есть дело до того, чтобы следовать за мной. И как будто если он это сделает я могу его не пустить.

13.

Мико

Как бы мне ни нравилось оставлять Гриффинов в мучительном ожидании, пора переходить ко второй фазе психического насилия, которую я для них приготовил.

Эта часть плана служит двум целям: во-первых, я получаю удовольствие от вымогательства денег из их казны. А во-вторых, я могу заключить союз с общим врагом.

Коля Кристофф — глава чикагской Братвы. Русская мафия не так сильна на Среднем Западе, как на западном побережье. На самом деле, они только что потеряли значительную часть своих активов, когда их предыдущего босса посадили в тюрьму на двенадцать лет. Полиция Чикаго приобрела высококачественное российское оружие на восемь миллионов долларов, включая компактные пистолеты СПП-1, которые могут стрелять под водой, и Витязь-СН, самую современную версию классического автомата Калашникова.

Я знаю это, потому что один из тех ящиков с прекрасно смазанным оружием принадлежал мне, контрабандой ввезенный в Чикаго, но еще не переданный моим людям.

Братва оказалась без оружия, без босса и без денег, чтобы расплатиться с клиентами, которые уже внесли аванс.

Братва задолжала мне деньги. И многим другим людям тоже.

Им нужны деньги. Мне нужны люди.

Мы можем помочь друг другу.

В восхитительно ироничном повороте, именно Гриффины и Галло заплатят взнос, чтобы обеспечить союз против себя.

Они заплатят его в виде выкупа в четырнадцать миллионов долларов.

Я выбрал эту цифру, потому что это та сумма, которую Гриффины и Галло смогут собрать без утомительных проволочек. Это ударит по ним, но не разорит. Они будут готовы заплатить ее, и это кажется подходящей ценой для Нессы.

Я вложу срезанный локон волос в записку о выкупе.

Я уверен, что ее родители узнают этот характерный светло-коричневый оттенок и мягкость ее натуральных, некрашеных волос. Думаю, я и сам мог бы узнать его среди тысячи других.

Я растираю его между пальцами, прежде чем опустить в конверт. Он похож на шелковую кисточку, как будто он все еще жив и растет, несмотря на то, что его отделили от источника.

В записке четко изложены инструкции и содержится угроза:

Чтобы доказать, что Несса у нас, мы отрезали часть ее волос. Если вы не предоставите выкуп, в следующем конверте, который вы получите, будет один из ее пальцев, затем остальная часть руки. В последней посылке будет ее голова.

Хотел бы я увидеть их лица, когда они будут мучатся из-за этой перспективы.

Это весело писать, но не так весело делать. Мне нравится мучить Гриффинов и Галло, но мне не нравится идея пытать Нессу.

Сомневаюсь, что мне придется довести дело до конца.

Две семьи искали Нессу по всему городу. Они заплатили тысячи долларов информаторам, а многих других избивали и угрожали. Они совершили налет на две мои конспиративные квартиры и устроили драку с вышибалами в моем клубе.

Но они ни черта не нашли.

Потому что я не настолько глуп, чтобы позволить какой-то крысе или солдату низкого уровня узнать о моих планах.

Они подозревают меня, но они даже не знают наверняка, что это я похитил Нессу.

Именно поэтому привлечение русских к выкупу еще больше запутает дело.

Я даю Гриффинам двадцать четыре часа, чтобы собрать выкуп.

Я предоставляю одноразовый телефон вместе с письмом о выкупе, чтобы в последнюю минуту сообщить им место высадки. Я не заинтересован в том, чтобы противостоять снайперской винтовке Данте Галло или дюжине их людей, засевших в засаде, если бы я был настолько глуп, чтобы заранее предупредить их о месте встречи.

Тем не менее, я ожидаю, что они нарушат правила. В конце концов, они гангстеры. Если я поцарапаю их обработанную поверхность, то найду под ней песок. Они так же, как и я, готовы пойти на все, чтобы получить то, что им нужно. Или, по крайней мере, они так думают.

Йонас звонит им, потому что у него нет акцента.

Я слышу звонкое эхо ответа Фергюса Гриффина. Он сохраняет вежливость — не позволяет своему нраву подвергать опасности свою дочь. Но я слышу ярость, кипящую под поверхностью.

— Куда вы хотите, чтобы мы принесли деньги? — жестко говорит он.

— На кладбище Грейсленд, — отвечает Йонас. — Это в тринадцати минутах езды. Я дам вам пятнадцать, чтобы быть щедрым. Пошлите двух человек в одной машине. Возьмите с собой телефон. Ворота на Кларк-стрит будут открыты.

Мы уже ждем на кладбище. Шесть моих людей расположились на наблюдательных пунктах. Коля Кристов привел четверых своих.

Менее чем через две минуты Андрей сообщает мне, что из особняка на берегу озера выехал черный Lincoln Town с верным псом Джеком Дюпоном за рулем и Каллумом Гриффином на пассажирском сиденье. Как я и ожидал, через минуту приходит сообщение от Марселя о том, что Данте и Неро Галло покинули свой старый таунхаус. Они едут на разных машинах, предположительно с несколькими своими людьми.

Так предсказуемо.

Это не имеет значения. Я сузил воронку, отперев одни ворота кладбища. В осенние и зимние месяцы оно закрывается в 16:00. У нас было достаточно времени, чтобы захватить единственных двух наемных полицейских, патрулирующих территорию, и расставить вокруг своих людей.

Русские даже привели нашу заложницу. Она связана по рукам и ногам, одета в ту же одежду, что была на Нессе в тот день, когда мы ее похитили — толстовка, джинсы и даже кроссовки. На голове у нее черный матерчатый мешок, из-под которого торчат кончики каштановых волос.

Я оглядываю ее опытным взглядом.

— Хороша, — говорю я Коле.

Коля усмехается, показывая белые зубы с острыми резцами. Он темнее, чем средний русский, с длинными, узкими глазами под прямыми, густыми бровями. Вероятно, монгольское происхождение. Некоторые из самой безжалостной Братвы — татары. Он молод и уверен в себе — сомневаюсь, что Чикагская Братва продолжит барахтаться под его руководством. А это значит, что мы с ним скоро снова будем враждовать.

Но пока мы союзники. Счастливы объединить усилия против наших общих врагов.

— Где ты хочешь ее видеть? — спрашивает Коля.

Я указываю на небольшой храм на краю озера. Он похож на миниатюрный Парфенон. Вы можете видеть все, что находится внутри, через щели в каменных колоннах.

— Отведите ее туда, — говорю я.

Я выбрал кладбище по стратегическим соображениям. У него есть только одна подходящая точка входа, со всех сторон окруженная высокими стенами. Это 119 акров извилистых дорожек через густые деревья и каменные памятники, достаточно большое и людное, чтобы кому-то было трудно найти нас без особых указаний.

И, конечно же, вездесущее напоминание о смерти. Невысказанная угроза, что Гриффинам лучше сотрудничать, если они не хотят, чтобы их самый молодой член семьи навсегда остался на кладбище.

Выкуп будет забирать Коля. Он согласился на это, потому что не хочет, чтобы деньги хоть на мгновение покидали его руки. Это его плата в обмен на то, что он объединит свои силы с моими.

Я согласился на это, потому что я очень рад переключить внимание Гриффинов с моих людей на людей Коли. Если кого-то и подстрелят, я хочу, чтобы это был русский.

Я отступаю на отдельную наблюдательную позицию, за деревьями. У нас у всех есть наушники. Я могу видеть и слышать как обмен происходит отсюда.

Мне плевать, что я иду по трупам в темноте ночи. Я не верю ни в рай, ни в ад, ни в призраков, ни в духов. Мертвые не представляют опасности, потому что их больше не существует. Меня волнуют только живые. Только они могут встать у меня на пути.

Тем не менее, я не такой обыватель, чтобы не признать, насколько красиво это место. Массивные, древние дубы. Каменные памятники, созданные одними из лучших скульпторов Чикаго.

Одна могила особенно привлекает мое внимание, потому что ее статуя полностью заключена в стекло, как гроб Белоснежки. Я подхожу ближе, желая разглядеть фигуру в темноте.

Внутри вертикального стеклянного ящика находиться каменная девочка в натуральную величину. На ней платье, шляпа от солнца свисает с ее спины на завязках. Она босая, в руках у нее зонтик.

Надпись гласит:

Инес Кларк

1873-1880

Убита молнией,

во время игры под дождем

Интересно, призван ли стеклянный ящик защитить ее статую от новых гроз?

Мне понятны эти чувства. Жаль, что это бессмысленно. Когда теряешь любимого человека, его уже не защитить.

Мои дозорные следят за каждым уголком кладбища. Они сообщают мне, когда Каллум Гриффин подъезжает к главным воротам, и когда братья Галло подъезжают к Кенмор-авеню, очевидно, намереваясь пробраться через другой вход.

Я даю сигнал Йонасу, чтобы он позвонил на одноразовый телефон. Он направит Каллума к озеру на северо-восточном конце кладбища.

— Принеси деньги, — приказывает Йонас. — Тебе, чёрт возьми, лучше начать бежать. У тебя всего три минуты.

Очень важно соблюдать сжатые сроки. Я хочу закончить все до того, как Галло найдут дорогу внутрь. И я хочу, чтобы Каллум был слишком взволнован и измотан, чтобы ясно мыслить.

Озеро — самая открытая часть кладбища. Полумесяц ярко светит на воду, освещая единственную фигуру Коли Кристоффа. Он курит сигарету, выдыхая дым в небо, как будто ему нет дела до всего на свете.

Он едва поднимает глаза, когда Каллум Гриффин и Джек Дюпон бегут по тропинке, каждый из них несет по две очень тяжелые сумки в каждой руке. Даже с того места, где я стою под ивой, я вижу, как пот струится по их лицам.

Каллум кивает Джеку. Они с тяжелым стуком бросают сумки к ногам Коли. Белые зубы Коли снова сверкают, когда он ухмыляется.

Он кивает одному из своих людей. Русский опускается на колени, расстегивает молнию на сумках и проверяет их содержимое.

— Я полагаю что там только чистые купюры и никаких маячков, — говорит Коля.

— Я не гребаное ФБР, — презрительно отвечает Каллум.

Я отчетливо слышу их через наушник, Коля немного громче, чем Каллум.

Человек Коли роется в сумках, поднимая золотой слиток стандартной формы, чтобы босс одобрил его.

— Это не наличные, — замечает Коля, приподняв бровь.

— Вы дали нам всего двадцать четыре часа,— говорит Каллум. — Это то, что у меня было под рукой. Кроме того, миллион в купюрах весит почти восемь килограмм. Вы ожидаете, что мы принесём сюда сто восемь килограмм наличными?

— Эх, вы большие мальчики, вы могли бы справится с этим, — усмехается Коля.

— Тут вся сумма, — нетерпеливо рявкает Каллум. — Где моя сестра?

— Прямо за тобой, — говорит Коля своим вкрадчивым тоном.

Каллум поворачивается и замечает стройную фигурку девушки-балерины в храме, мешок все еще закреплен на ее голове.

— Лучше бы на ней не было ни одной чертовой царапины, — угрожает он.

— Она в таком же состоянии, как и тогда, когда я ее забрал, — обещает Коля.

— Когда ты ее забрал? — шипит Каллум. — Не имеешь ли ты в виду, когда её забрал Миколаш? Где он вообще? Я не принимал тебя за мальчика на побегушках, Кристофф.

Коля пожимает плечами, делая последнюю затяжку сигареты. Он бросает окурок в озеро, и от берега по неподвижной воде пробегает рябь.

— Вот в чем проблема с вами, ирландцами, — тихо говорит он. — Даже окруженные врагами вы не боитесь нажить еще больше. Вам следует научиться быть дружелюбными.

— Ты не дружишь с термитами, когда они зарываются в твой фундамент, — холодно говорит Каллум.

Мой наушник трещит, когда Андрей бормочет: — Галло приближаются.

— Пора идти, — говорю я Коле.

Он хмурится, предвкушая драку с Каллумом. И ему не нравится выполнять мои приказы.

Но ему нужны деньги. Поэтому он кивает своим людям, которые подхватывают сумки.

— Скоро увидимся, — говорит Коля Каллуму.

— Ты чертовски прав, мы скоро увидимся, — рычит в ответ Каллум.

Русские забирают выкуп и трусцой бегут к главным воротам.

Каллум кивает Джеку Дюпону, молча приказывая ему следовать за русскими. Каллум поворачивает в противоположную сторону и бежит к храму.

Я тихо говорю Марселю: — Джек Дюпон направляется в твою сторону. Дай русским пройти. Затем перережь ему горло.

Я смотрю, как Каллум продирается сквозь высокую траву у кромки воды и бежит к храму.

Я слышу, как он зовет: — Несса! Я здесь! Ты в порядке?

Я слышу хрипоту в его голосе и вижу, как его плечи опускаются от облегчения, когда девушка слепо поворачивается к нему, руки ее по-прежнему связаны за спиной.

Данте и Неро Галло прибывают как раз вовремя, чтобы стать свидетелями воссоединения. Данте держит винтовку на плече. Неро идет рядом, прикрывая его спину. Они прокладывают себе путь через деревья на противоположной стороне храма.

Мы все смотрим, как Каллум снимает черный матерчатый мешок с головы девушки.

Обнажая испуганное лицо Серены Бреглио.

Ее недавно покрашенные волосы свободно спадают на плечи. Русские все испортили — волосы темные и грязные, но она была слишком далеко, чтобы Каллум заметил.

Русские выкрали ее сегодня днем, прямо у ее квартиры на Магнолия-авеню. Я отдал им одежду Нессы, которая идеально ей подошла. У всех балерин одинаково стройное телосложение.

Следы туши стекают по ее щекам от многочасовых слез. Серена пытается что-то сказать Каллуму, несмотря на кляп.

На лице Каллума — маска ярости и разочарования. Если бы он был звездой, то превратился бы в сверхновую.

Он бросает девушку в храме, даже не потрудившись развязать ее. Вместо него это делает Данте Галло.

Каллум бежит в сторону главных ворот, пытаясь догнать русских.

Я поднимаю винтовку, наблюдая за братьями Галло через прицел.

Данте прямо у меня на прицеле. Он склонился над Сереной, вытаскивая кляп из ее рта. Он стоит ко мне спиной. Я могу всадить пулю в основание его шеи, перебив спинной мозг. Это он спустил курок на Таймона. Я могу покончить с ним прямо сейчас.

Но у меня другие планы на Данте.

Я опускаю винтовку и обхожу озеро, следуя за Каллумом Гриффином.

Я слышу его вой, когда он обнаруживает тело своего водителя. Они вместе ходили в школу, по крайней мере, так мне сказали. Марсель перерезал ему горло, оставив Джека Дюпона истекать кровью, прислонившись к крестообразному надгробию.

Думаю, теперь Каллум будет возить себя сам.

— Ты идешь, босс? — говорит Андрей мне на ухо.

— Да, — говорю я. — Уже иду.

14.

Несса

Сегодня из дома исчезли все мужчины.

Я не знаю, куда они ушли. Но я уже настолько привыкла к обычным скрипам и завываниям старого особняка, что могу определить, когда остается только этот звук, в тот миг когда все шаги, стук дверей, польские разговоры и мужское хихиканье исчезают.

Клара все еще здесь. Я слышу, как работает ее пылесос, а позже я слышу, как она поет внизу, на первом этаже, пока вытирает пыль. Вот откуда я знаю, что Зверь ушел — она не стала бы петь, если бы он был рядом.

Они перестали запирать мою дверь. Я спускаюсь на первый этаж, чтобы проверить остальные двери в доме. Они заперты и закрыты на засов, включая дверь через зимний сад на улицу. Я не выйду без ключа.

Это то, чего я ожидала.

Но это заставляет меня задуматься — где ключи?

У всех мужчин должно быть по одному ключу. И у Клары, скорее всего, тоже он есть.

Я могу подкрасться к ней, пока она пылесосит и ударить ее вазой по голове.

Я представляю, что делаю это, как героиня фильма. Но также я знаю, что никогда не смогу сделать нечто подобное.

Я не хочу причинять Кларе боль. Она была добра ко мне, настолько добра, насколько это было возможно. Она научила меня польскому языку. И она защищает меня от Йонаса. Я слышала, как она спорила с ним в коридоре, однажды вечером после того, как я легла спать. Он был пьян, говорил невнятно. Она была резкой и настойчивой. Я не знаю, что он пытался сделать, но она не пустила его в мою комнату. Она сказала: — Powiem Mikolaj! что, я уверена, означает: — Я скажу Миколашу.

Если я сбегу, во время того как Кларе доручат меня охранять, они могут ее наказать. Я знаю, что здесь волей-неволей отрубают пальцы. Я не могу допустить, чтобы это случилось с Кларой.

Поэтому я возвращаюсь в восточное крыло, думая, что найду новую книгу в библиотеке. Я обшарила как маленький читальный зал в моем крыле, так и большую библиотеку на первом этаже.

Если взять все вместе то это тысячи книг, которые мне предстоит прочитать: художественная и нехудожественная литература, классика и современные романы. Большинство книг на английском языке, но есть и французские романы, и немецкая поэзия, и экземпляр «Дон Кихота» в оригинальном испанском издании из двух частей.

Кто-то здесь, должно быть, пополняет коллекцию, потому что здесь много польских переводов, а также произведений отечественных авторов, таких как «Lalka» и «Choucas», которые я читала на одном из курсов литературы.

Я пропускаю все уроки в школе и все мои занятия по танцам тоже. Странно думать о том, что мои одноклассники ходят по кампусу, учатся и сдают задания, как обычно, а я заперта в подвешенном состоянии. Такое ощущение, что я здесь уже много лет, хотя прошло всего две недели.

Если так будет продолжаться дальше, я не смогу наверстать упущенное. Я провалю весь семестр.

Конечно, если Зверь убьет меня, не будет иметь значения, что я пропустила колледж.

Я рыщу по небольшому читальному залу, пробегая пальцами по пыльным корешкам. «Век наивности», «1984», «Уловка-22», «Кукла»...

Я делаю паузу. «Кукла» — это английский перевод «Lalka».

Я достаю ее с полки и перелистываю страницы. Затем я засовываю книжку под мышку и бегу обратно на первый этаж, где ищу на полках оригинальную польскую версию. Вот она — твердая обложка «Lalka» с кожаным переплетом, тисненым цветочным принтом. Теперь у меня есть одна и та же книга на обоих языках.

Мое сердце колотится от бега и восторга от того, что я нашла. Я отнесла книги в свою комнату и легла на кровать, чтобы изучить их. Я кладу их рядом, открывая каждую на первой главе:

В начале 1878 года, когда политический мир был озабочен договором Сан-Стефано, выборами нового Папы Римского и вероятностью европейской войны, варшавские бизнесмены и интеллигенция, посещавшие определенное место на Краковском Предместье, не менее остро интересовались будущим галантерейной фирмы Я. Минцеля и С. Вокульского.

Вот он: тот же абзац на английском, а затем снова на польском. Я могу читать предложение за предложением, сравнивая их. Это не так хорошо, как учебник языка, но это лучшее, что есть. Целые страницы предложений, которые я могу сравнивать, чтобы выучить лексику и синтаксис.

Польский — чертовски трудный язык, я уже знаю это из разговоров с Кларой. Некоторые звуки настолько похожи, что я едва могу их различить, например, «ś» и «sz». Не говоря уже об использовании падежей и почти противоположном порядке слов по сравнению с английским.

Тем не менее, у меня есть все время в мире, чтобы поработать над ним.

Большую часть дня я лежу на кровати, прорабатывая первую главу книги на обоих языках. В конце концов я останавливаюсь, когда у меня болят глаза и кружится голова.

Как раз когда я закрываю книги, Клара входит в мою комнату, неся поднос с ужином. Я поспешно запихиваю книги под подушку, на случай, если она заметит, чем я занимаюсь.

— Dobry wieczór, — говорю я. Добрый вечер.

Она кротко улыбается мне, ставя поднос на стол.

— Dobry wieczór, — отвечает она, с гораздо лучшим произношением.

— Где все? — спрашиваю я ее по-польски. На самом деле, я говорю «Gdzie mężczyźni?» или «Где мужчины?», но давайте использовать смысл предложения и игнорировать тот факт, что у меня вербальная сложность пещерного человека.

Клара понимает меня достаточно хорошо. Она бросает быстрый взгляд в сторону двери, как будто думает, что они могут вернуться домой в любую секунду. Затем она качает головой и говорит: — Nie wiem. Я не знаю.

Может быть, она действительно не знает. Я сомневаюсь, что Миколаш дает своей горничной копию своего расписания. Но Клара умна. Наверняка она знает гораздо больше о том, что здесь происходит, чем ожидают мужчины. Она просто не хочет мне рассказывать. Потому что это бессмысленно. Потому что это только навлечет на нас неприятности.

Я сажусь перед подносом, на котором, как обычно, гораздо больше еды, чем я могла бы съесть. Тут жареная курица с розмарином, картофель с лимоном, обжаренные брокколи, свежие булочки, а потом я вижу маленькую тарелочку с гарниром, похожим на десерт.

Блюда всегда фантастические. Я показываю на поднос и говорю: — Ty robisz? — Ты готовишь?

Клара кивает.

— Tak.

Да.

Зная, что Клара потратила столько усилий на приготовление еды, я чувствую себя виноватой за все те случаи, когда отказывалась есть.

— Твоя еда потрясающая, — говорю я ей по-английски. — Ты должна быть шеф-поваром.

Клара пожимает плечами, краснея. Она ненавидит, когда я делаю ей комплименты.

— Ты напоминаешь мне Альфреда, — говорю я ей. — Ты знаешь Альфреда из «Бэтмена»? Он хорош во всем. Как ты.

Клара улыбается своей улыбкой Моны Лизы — загадочной, но, надеюсь, довольной.

— Co to jest (пол. Что это такое)? — спрашиваю я, указывая на тарелку с десертом.

Оно похоже на свернутый блинчик, посыпанный сахарной пудрой.

— Nalesniki (блинчики с начинкой), — говорит она.

Я отрезаю кусочек, хотя еще не полностью доела свой ужин. На вкус это действительно похоже на блинчик, с какой-то сладкой сливочно-сырной начинкой внутри. На самом деле, это лучше, чем все блины, которые я когда-либо ела — толще и ароматнее.

— Pyszne! — говорю я ей с энтузиазмом. Восхитительно!

Она усмехается.

— Mój ulubiony, — говорит она. Мое любимое.

Когда я заканчиваю есть, я оглядываюсь в поисках своего танцевального боди. Я хочу переодеться, чтобы попрактиковаться в танцах перед сном.

Я нахожу его, выстиранным и сложенным в комоде. Но я не вижу никакой другой одежды — толстовки, джинсов и кроссовок.

— Gdzie są moje ubrania (пол. Где моя одежда)? — спрашиваю я Клару.

Клара краснеет, не встречая моего взгляда.

— Jest dużo ubrań, — говорит она, жестом показывая на шкаф и комод. Там много одежды.

Как странно. Зачем ей понадобилась моя одежда?

Ну, это неважно. В боди я нуждаюсь больше всего.

Жаль, что у меня нет пуантов. Танцевать босиком можно, но я не могу заниматься всем, чем хотелось бы.

Да и место для этого мне нужно получше.

Переодевшись, я отправляюсь в свое крыло в поисках лучшего танцевального зала. В восточное крыло никто не заходит, кроме меня и Клары. Я привыкла считать его своим собственным пространством, хотя Миколаш никогда не говорил, что я могу пользоваться другими комнатами.

Осмотрев все помещения, я решила, что комната для рисования подойдёт лучше всего. В ней больше естественного освещения и меньше всего мебели.

Я потратила около часа на перестановку мебели в соответствии с моими целями. Я переставила все стулья и столы на одну сторону комнаты, затем свернула старые ковры, обнажая голый деревянный пол. Также я сложила мольберты и чистые холсты, убирала все запасные художественные принадлежности, большинство из которых все равно были испорчены — тюбики с засохшей краской, заплесневелые кисти и огрызки угля.

Теперь у меня много места. Но мне все еще не хватает самой важной вещи.

Я спускаюсь вниз, чтобы найти Клару. Она на кухне, отмывает столешницы. На ней перчатки, чтобы защитить руки, но я знаю, что ее кожа все еще чувствительна от всей той работы, которую она делает здесь. Это не ее вина, что здесь все еще пыльно и мрачно — просто слишком много работы для одного человека. Чтобы содержать это место в чистоте, нужна целая армия. Особенно с такими идиотами, как Йонас, которые снова и снова устраивают беспорядок.

— Клара, — говорю я с порога. — Potrzebuję muzyki. — Мне нужна музыка.

Она выпрямляется, слегка нахмурившись.

Мне кажется, она раздражена тем, что я ее прервала, но потом я понимаю, что она просто задумалась.

Через минуту она снимает перчатки и говорит: — Chodź ze mną. — Пойдем со мной.

Я выхожу за ней из кухни, прохожу через бильярдную, затем поднимаюсь по черной лестнице в ту часть дома, которую я раньше не видела. Здесь просто и тесно — возможно, когда-то здесь были комнаты для прислуги.

Клара ведет меня на чердак, который тянется по всей длине центральной части дома. Это огромное помещение, заставленное бесконечными стопками коробок и грудами старой мебели. Здесь же, похоже, обитает половина пауков штата Иллинойс. С пола до потолка свисают листы старой паутины. Клара нетерпеливо проталкивается сквозь них. Я следую за ней на почтительном расстоянии, не желая встречаться с паукообразными и быть достойной такого рода вознаграждения.

Клара роется в коробках. Надеюсь, она знает, что ищет, потому что мы можем провести здесь сто лет, так и не дойдя до конца. Я вижу пожелтевшие свадебные платья, стопки старых фотографий, детские одеяла ручной вязки, поношенные кожаные туфли.

Здесь целая коробка платьев 1920-х годов, расшитых бисером, перьями и драпировкой. Они должны стоить целое состояние для человека который ценит нечто подобное. Они выглядят так, как будто должны быть выставлены в музее.

— Подожди, — говорю я Кларе. — Мы должны взглянуть на них.

Она приостанавливает поиски, и я открываю коробку с платьями и достаю их из тканевой упаковки.

Я не могу поверить, насколько тяжелы и замысловаты эти платья. Они выглядят сшитыми вручную, каждое из них — это сотни часов труда. Материалы не похожи ни на что, что можно найти в магазине в наше время.

— Мы должны примерить одно, — говорю я Кларе.

Она трогает юбку одного из платьев с бахромой. Я могу сказать, что она находит их такими же очаровательными, как и я, но она не нарушаетправил. Платья находятся в этом доме, а значит, принадлежат Зверю.

Мне плевать, кому они принадлежат. Я надеваю одно.

Я достаю синее бархатное платье с длинными, парящими рукавами-бабочками. Глубокий V-образный вырез спереди спускается почти до талии, где находится украшенный драгоценными камнями пояс. Я надеваю его поверх боди, поражаясь тому, какое он тяжёлое. Я чувствую себя императрицей. Как будто у меня должна быть слуга, несущий мой шлейф.

Клара смотрит на платье, широко раскрыв глаза. Я вижу, что она тоже хочет примерять.

— Давай, — уговариваю я ее. — Нас никто не увидит.

Прикусив губу, она делает свой выбор. Она быстро снимает свою ужасную униформу горничной. Если и есть какое-то доказательство того, что Миколаш — чудовище, так это тот факт, что он заставляет ее носить эту ужасную вещь изо дня в день. В ней жарко и неудобно.

На самом деле у Клары прекрасная фигура. Она подтянутая и сильная, вероятно, от того, что постоянно моет весь этот чертов дом.

Она достает длинное черное платье с серебряными бусинами на лифе. Она влезает в него, и я застегиваю молнию сзади. Затем она поворачивается, чтобы я могла полюбоваться полным эффектом.

Это абсолютно великолепно. У платья почти прозрачный лиф, тонкая черная сетка с серебряными лунами и звездами, вышитыми на груди. Талию прикрывает длинный, свисающий серебряный пояс, похожий на то, что можно увидеть на средневековом платье. Со своими черными волосами и темными глазами Клара похожа на чародейку.

— Боже мой, — вздыхаю я. — Это так красиво.

Я подвожу Клару к пыльному старому зеркалу, прислоненному к стене. Я счищаю его руками, чтобы она могла ясно видеть свое отражение.

Клара смотрит на себя, как завороженная.

— Kto to jest? — тихо говорит она. Кто это?

— Это ты, — смеюсь я. — Ты выглядишь волшебно.

Мое платье красивое, но платье Клары как будто сшито для нее. Никогда еще одежда не сидела на ком-то так идеально. Как будто швея заглянула на сто лет в будущее, чтобы найти свою музу.

— Ты должна оставить его себе, — говорю я Кларе. — Возьми его с собой домой. Никто не знает, что оно находится здесь, наверху.

Я говорю это по-английски, но Клара понимает суть. Она дико трясет головой, пытаясь расстегнуть молнию.

— Nie, nie, — говорит она, дергая сзади. — Zdejmij to. — Сними его с меня.

Я помогаю ей расстегнуть молнию, пока она не порвала материал.

Она выходит из платья, быстро складывает его и убирает обратно в коробку.

— To nie dla mnie, — говорит она, качая головой. Это не для меня.

Я понимаю, что никакие мои слова ее не убедят.

Трагично думать о том, что это платье будет лежать здесь, на чердаке, и никто не сможет им пользоваться или любить его так, как полюбила Клара. Но я понимаю, что она никогда не сможет им наслаждаться, боясь, что Миколаш узнает. Куда бы она могла его надеть? Насколько я могу судить, все свое время она проводит здесь.

Мы кладем платья обратно в коробку, и Клара снова натягивает свою форму, еще более зудящую и горячую, чем когда-либо, по сравнению с этим великолепным платьем. Затем она перебирает еще дюжину коробок, пока наконец не находит то, что искала.

— Tam (пол. Вот оно)! — радостно говорит она.

Она вытаскивает коробку и сует ее мне в руки. Она тяжелая. Я пошатываюсь под ее тяжестью. Когда она открывает её, я вижу десятки тонких, длинных корешков в буйстве красок. Это коробка со старыми пластинками.

— Здесь есть проигрыватель? — спрашиваю я ее.

Она кивает.

— Na dół. — Внизу.

Пока я несу пластинки в старую комнату для рисования, Клара достает проигрыватель. Она устанавливает его в углу комнаты, балансируя на одном из маленьких торцевых столиков, которые я передвинула в угол. Проигрыватель такой же старый, как и пластинки, и еще более пыльный. Кларе приходится протирать его влажной тряпкой. Даже когда она подключает его, чтобы доказать, что пластинка все еще вращается, никто из нас не уверен, что он будет играть.

Я достаю одну из пластинок, вынимаю винил из защитной оболочки. Клара осторожно кладет ее на проигрыватель и устанавливает иглу на место. Раздается неприятный статический звук, а затем, к нашей радости и удивлению, она начинает играть «All I Have to Do Is Dream» группы Everly Brothers.

Мы обе начинаем смеяться, лица и руки грязные от пыли с чердака, но наши улыбки такие же воодушевленные, как всегда.

— Proszę bardzo. Muzyka, — говорит Клара. Вот пожалуйста. Музыка.

— Dziękuję Ci, Klara, — говорю я. Спасибо, Клара.

Она улыбается, пожимая худенькими плечами.

Когда она уходит, я рассматриваю винил в коробке. Большинство из них 50-х и 60-х годов — не то, под что я обычно танцую, но гораздо лучше, чем тишина.

Однако есть и несколько пластинок с классической музыкой, некоторые композиторы, о которых я никогда раньше не слышала. Я прослушала несколько пластинок, ища ту, которая соответствует моему настроению.

Обычно я предпочитаю веселую, жизнерадостную музыку. Мне неприятно это признавать, но Тейлор Свифт уже много лет является одной из моих любимых певиц.

В коробке нет ничего подобного. Многое из этого я вообще не узнаю.

Но одна обложка привлекла мое внимание: это одинокая белая роза на черном фоне. Имя композитора — Эгельсей.

Я меняю пластинку, устанавливая иглу на место.

Музыка не похожа ни на что из того, что я слышала раньше — западающяя в душу, противоречивая... и в то же время завораживающая. Она заставляет меня думать об этом старом особняке, скрипящем в ночи. О Кларе в ее колдовском платье, отражающейся в пыльном зеркале. И о девушке, сидящей за длинным столом, освещенным свечами, напротив Зверя.

Это напоминает мне о сказках — темных и страшных. Но и манящих. Полных приключений, опасностей и волшебства.

Мои любимые балеты всегда были основаны на сказках «Золушка», «Щелкунчик», «Спящая красавица», «Каменный цветок», «Лебединое озеро».

Мне всегда хотелось, чтобы поставили балет по моей самой любимой сказке — «Красавица и Чудовище».

Почему бы и нет?

Я могла бы это сделать.

Я поставила четыре танца для Джексона Райта.

Если бы я захотела, то могла бы поставить целое выступление, от начала до конца. Оно было бы мрачным и готическим, пугающим и прекрасным, как этот дом. Я могла бы взять весь свой страх и очарование и вылить его в танец. И это было бы чертовски красиво. Реальнее, чем все, что я делала раньше.

Джексон говорил, что моим работам не хватает эмоций. Возможно, он был прав. Что я чувствовала раньше?

Теперь я чувствую кое-что. И это разнообразные вещи. За две недели плена я испытала больше эмоций, чем за всю свою предыдущую жизнь.

Я увеличиваю громкость на проигрывателе и начинаю танцевать.

15.

Мико

Когда я возвращаюсь домой с кладбища, я ожидаю найти особняк тихим и темным.

Вместо этого, проходя через главный зал, я слышу отдаленные звуки музыки, играющей в восточном крыле.

У Нессы не должно быть музыки. У нее не может быть ни телефона, ни ноутбука, ни даже радио. И все же я слышу безошибочные звуки фортепиано и виолончели, смешанные вместе, и легкий стук ее босых ног по полу над головой.

Как крючок в пасти форели, он ловит меня и тянет вверх по лестнице, прежде чем я успеваю принять сознательное решение двигаться. Я следую по нити звука, но не в комнату Нессы, а в художественную галерею, где дочь барона выставляла свои работы.

Когда я дохожу до открытого дверного проема, я останавливаюсь и смотрю.

Несса танцует так, как я никогда раньше не видел. Она кружится вокруг, поднятая нога крутится вокруг опорной ноги, руки раздвигаются, а затем подтягиваются к телу, чтобы крутиться ее еще быстрее.

Она похожа на фигуристку, как будто пол должен быть изо льда. Я никогда не видел, чтобы кто-то двигался так непринужденно.

Она вся в поту. Ее бледно-розовое боди настолько мокрое, что я вижу каждую деталь под ним, как будто она полностью обнажена. Ее волосы выбились из тугого пучка, влажные пряди прилипли к лицу и шее.

И все же она движется все быстрее и быстрее, прыгая по полу, падая на землю, переворачиваясь и снова вскакивая.

Я понимаю, что она что-то разыгрывает — какую-то сцену. Она выглядит так, будто убегает, оглядываясь через плечо. Затем она останавливается, возвращается к тому месту, откуда начала, и танцует то же самое снова.

Она репетирует. Нет, это не так — она что-то создает. Совершенствует его.

Она ставит танец.

Она останавливается, и начинает его снова.

На этот раз она исполняет другую роль. На этот раз она преследователь, гонящийся за невидимой фигурой по сцене. Это должен быть дуэт, но поскольку она здесь одна, она исполняет обе роли.

Я хотел бы видеть то, что она видит, в ее голове.

Я улавливаю только кусочки и фрагменты. То, что я вижу, эмоционально, напряженно. Но это всего лишь девушка в пустой комнате, которой удается видеть целый мир вокруг себя.

Это завораживает. Я наблюдаю, как она повторяет этот фрагмент танца снова и снова, иногда как охотник, иногда как жертва. Иногда в точности копируя то, что она делала раньше, а иногда слегка изменяя это.

Затем мелодия заканчивается, и мы оба возвращаемся в реальность.

Несса задыхается, измученная.

А я стою в дверях, не представляя, сколько времени прошло.

Она поднимает глаза и видит меня. Ее тело напрягается, а рука подносится ко рту.

— Я вижу, ты чувствуешь себя как дома, — говорю я.

Она отодвинула всю мебель на край комнаты и свернула ковры. Она виновато смотрит вокруг на голый пол.

— Мне нужно было пространство, чтобы танцевать, — говорит она. Ее голос звучит хрипловато. В горле пересохло, потому что она так долго танцевала.

— Что? — спрашиваю я.

— Это... то, что я делаю.

— Что именно танцевать?

— Балет.

— Я вижу, — говорю я резко. — О чем он?

— Это сказка, — шепчет она.

Конечно, это так. Она такой ребенок.

Но танец не был детским. Он был пленительным.

Проигрыватель издает пустой, повторяющийся звук, который означает, что все дорожки закончились. Игла проскакивает по голому винилу. Я пересекаю комнату, поднимаю тонарм и щелкаю выключателем, чтобы пластинка перестала вращаться.

— Где ты это взяла? — спрашиваю я ее.

— Я... Я нашла его, — говорит она.

Она ужасная лгунья. Клара дала ей его, очевидно. Они были единственными двумя людьми в доме.

Я подозревал, что Клара прониклась симпатией к нашей пленнице. Это загадка, которую я никак не могу разрешить. Я знал, что любому, у кого есть сердце, будет трудно игнорировать милую маленькую Нессу. Но я не могу доверить никому из своих людей присматривать за ней. Она слишком красива. Достаточно трудно заставить их оставить Клару в покое, даже когда она надевает свою отвратительную форму. Невинная Несса в танцевальном боди и спортивных шортах — слишком большое искушение, чтобы перед ним устоять. Мне пришлось запретить им всем переступать порог ее комнаты. И даже тогда я вижу, что они следят за ней, куда бы она ни пошла. Особенно Йонас.

Мне хочется отрезать им яйца, всем до единого.

Несса — моя пленница.

Никто не прикоснется к ней, кроме меня.

Прозрачная капелька пота скользит по ее лицу, по горлу, а затем по грудной клетке, исчезая в пространстве между грудями.

Я провожаю ее взглядом. Полупрозрачный материал ее боди прижимается к ее маленьким, круглым грудям. Я вижу морщинистые ареолы и маленькие соски, слегка направленные вверх. Они не розовые, как я предполагал — они светло-коричневые, как веснушки на ее щеках. Они настолько чувствительны, что напрягаются прямо на моих глазах, просто от тепла моего взгляда.

Мои глаза блуждают дальше. Я вижу линии, идущие по ее животу, и углубление пупка. Затем, ниже, дельту ее киски и даже очертания ее половых губ, таких же влажных от пота, как и все ее тело.

Более того я чувствую ее запах. Я чувствую запах ее мыла, ее пота. И даже ее сладкой маленькой киски, мускусной и мягкой.

Это делает меня чертовски голодным.

Мои зрачки расширились настолько, что я могу видеть каждую деталь ее тела — крошечные капельки пота над ее губой. Пятнышки коричневого в ее зеленых глазах. Мурашки на ее руках. Мускулы, дрожащие в ее бедрах.

Мне кажется, что я спал сто лет, и вдруг, в одно мгновение, я проснулся. Мой член бушует в штанах. Он тверже, чем я когда-либо чувствовал — жесткий, пульсирующий, норовящий вырваться наружу.

Я хочу эту девушку. Я хочу ее немедленно здесь и сейчас.

Я хочу ее так, как никогда раньше не хотел женщину. Я хочу целовать ее, трахать ее и съесть заживо.

Она видит это по моему лицу. Ее глаза расширены и немигающие. Она прикована к месту.

Я хватаю ее потные волосы и откидываю ее голову назад, обнажая длинное бледное горло.

Я провожу языком по ее шее, слизывая пот. Он прозрачный и соленый, взрывается на моем языке. Это лучше, чем чёрная икра. Я проглатываю его.

А потом я целую ее. Ее губы пересохли от танца. Я облизываю эти губы, пробуя соленую кожу, а затем просовываю язык в ее рот и облизываю каждую его часть — зубы, язык, нёбо. Я вдыхаю ее запах и вкус. Я трахаю ее рот своим языком.

На мгновение она застывает в моих объятиях, напряженная. Затем, к моему удивлению, она отвечает мне. Она целует меня в ответ, без мастерства или стиля, но с голодом, который почти совпадает с моим собственным.

Мы прижались друг к другу, мои пальцы впиваются в ее плоть, ее руки хватают материал моей рубашки.

Как долго это продолжается, я понятия не имею.

Мы отрываемся и смотрим друг на друга, одинаково озадаченные тем, что, черт возьми, только что произошло.

На ее губе кровь. Я чувствую ее вкус у себя во рту. Я не знаю, она укусила меня или я ее.

Она трогает губу и смотрит на яркое пятно крови на кончике пальца.

Затем она поворачивается и убегает, выбегая из комнаты, как будто я наступаю ей на пятки.

Я не следую за ней. Я слишком ошеломлен, чтобы сделать это.

Я поцеловал ее. Какого хрена я ее поцеловал?

У меня не было намерения целовать Нессу или вообще прикасаться к ней.

Из всех злодеяний, которые я совершил в своей жизни, а их бесчисленное множество, я никогда не принуждал себя к женщине. Это единственное, чего я не сделаю.

Так почему же я поцеловал ее?

Она красивая. Но в мире тысячи красивых женщин.

Она невинна. Но я чертовски ненавижу невинность.

Она талантлива. Но что хорошего в танцах в мире, полном убийц и воров?

Я достаю свой телефон, вынужденный проверить, как она. Я начал делать это все чаще и чаще.

Я подключаюсь к камере в ее спальне. Она только одна, направленная на кровать. Я не наблюдаю за ней в туалете или в душе. Я не настолько порочен.

Конечно, она лежит на кровати, лицом вниз. Но она не рыдает, как я ожидал.

О, нет. Она делает совсем другое.

Она держит руку между бедер и трогает себя. Она гладит эту сладкую маленькую киску пальцами, вжимаясь бедрами в кровать. На ней все еще надето боди. Я вижу, как округлые мышцы ее ягодиц напрягаются при каждом движении бедер.

Чёрт возьми. Мое сердце бешено колотится, и я не могу оторвать взгляд от экрана. Изображение черно-белое, но совершенно четкое.

Я смотрю, как она кладёт подушку между ног и садится прямо, опираясь на подушку вместо руки. Она зажимает ее между бедер, хватаясь руками за простыню, оседлав подушку, как будто под ней мужчина.

Даже не осознавая этого, я вытащил свой член из штанов. Я держу его в одной руке, а телефон — в другой. Мои глаза прикованы к экрану. Я не смог бы отвести взгляд, даже если бы от этого зависела моя жизнь.

Я смотрю, как Несса катается по подушке, каждый мускул напряжен по всей длине ее стройного тела — плечи, грудь, задница, бедра, все сжимается так сильно, как только может. Ее голова откинута назад, а глаза закрыты. Даже в черно-белом изображении я вижу румянец на ее щеках.

Ее рот открывается, когда она начинает кончать. Я вижу долгий, беззвучный крик.

В то же мгновение я кончаю в своей руке. Выстрел за выстрелом спермы, синхронно с движениями бедер Нессы. Мне даже не пришлось гладить себя.

Мои колени подгибаются подо мной. Я сильно сжимаю член, стараясь не застонать. Оргазм изматывает. Он высасывает из меня всю жизнь.

Я все еще смотрю на экран, на тонкие черты лица Нессы, ее стройную фигуру. Наконец она расслабляется, снова падая лицом вниз на кровать.

Я не могу оторвать от нее глаз. Каждая линия ее тела выжжена в моей сетчатке, от прядей мокрых от пота волос, до лопаток, похожих на птичьи, и длинных линий ног.

Я не могу отвести взгляд.

16.

Несса

Я просыпаюсь утром, липкая, потная и залитая стыдом.

Воспоминания, кружащиеся в моем мозгу — всего лишь кошмары. Так и должно быть.

Не может быть, чтобы мой самый первый поцелуй был с моим похитителем.

Я не могла быть настолько глупой.

И после этого ещё и прикасаться к себе!

Мое лицо горело от унижения, вспоминая об этом. Я побежала обратно в свою комнату, намереваясь спрятаться. Но я была взволнована и чего-то жаждала. И когда я на секунду засунула туда руку, мне стало так хорошо. Это было похоже на удовольствие, облегчение и отчаянную потребность продолжать, все одновременно.

И этот оргазм...

Боже мой. Можно было бы взять каждый раз, когда я прикасалась к себе раньше, измельчить в блендере, увеличить в десять раз, и это даже не приблизилось бы к тому, что я только что испытала.

Это безумие и кажется невозможным, так что не может быть, чтобы это произошло на самом деле.

Я твержу себе это, пока, спотыкаясь, иду в душ, снимаю свое отвратительное боди и намыливаюсь в течение, кажется, целого часа. Я натираю каждый сантиметр своей кожи, пытаясь избавиться от ощущений, которые постоянно всплывают — как его руки дергают меня за волосы. Вкус его рта — соль, сигареты, цитрусовые и кровь. Удивительное тепло его губ. И то, как его язык скользил по моей шее, зажигая каждый нейрон в моем мозгу, словно петарды.

Нет, нет, НЕТ!

Я ненавидела это. Мне не нравилось ничего из этого. Это было ужасно и безумно, и это никогда не повторится.

Я выхожу из душа, оборачиваю полотенце вокруг тела и провожу ладонью по запотевшему зеркалу. На меня смотрит мое собственное изумленное лицо, губы распухли, глаза виноватые.

Я хватаю зубную щетку и тщательно чищу рот, пытаясь удалить его вкус.

Когда я выхожу из ванной, Клара стоит у моей кровати. Я слегка вскрикиваю.

— Dzień dobry! — весело говорит она.

— Привет, — уныло отвечаю я, слишком подавленная, чтобы ответить ей тем же.

Она поджимает губы, разглядывая меня. После того, как мы только вчера создали идеальную маленькую танцевальную студию, она ожидала найти меня жизнерадостной.

— Popatrz! — говорит она, указывая на кровать. Смотри!

Она уже застелила кровать, натянула одеяла и заправила их, как всегда. Затем она разложила дюжину танцевальной одежды, включая боди, трико, тренировочные костюмы, носки и две пары совершенно новых пуантов.

Это не просто танцевальная одежда — это боди-комбинезоны Yumiko и пуанты Grishko. Тренировочные костюмы самой новой коллекции от Eleve. Это лучше, чем то, что есть у меня дома в шкафу. Взяв в руки пуанты, я вижу, что они точно по размеру.

— Откуда это? — слабо спрашиваю я Клару. — Это ты купила?

Она просто пожимает плечами, улыбаясь.

Возможно, она подобрала его, но я не думаю, что она платила за него. Не то чтобы я хотела этого — сомневаюсь, что она много зарабатывает. Но альтернатива еще хуже. Миколаш велел ей достать все это? Потому что я позволила ему поцеловать себя?

Это заставляет меня содрогнуться.

Я хочу стянуть все это с кровати и выбросить в мусорное ведро.

Но я не могу этого сделать. Клара выглядит слишком довольной, слишком обнадеженной.

Она думала, что я буду в восторге от того, что у меня есть что-то получше, чем мое единственное боди.

— Спасибо, Клара, — говорю я, пытаясь заставить себя улыбнуться.

Тем временем мой желудок сжимается в узел.

Я так запуталась. В одну минуту я думаю, что Зверь собирается убить меня, а в другую он покупает мне подарки. Я не знаю, что хуже.

Клара жестом показывает, чтобы я надела один из нарядов.

Боже, как я этого не хочу.

— Tutaj (пол. Вот), — говорит она, выбирая для меня один.

Это лавандовый боди с открытой спиной, с вязаными серыми гетрами для ног и подходящим топом. Очень мило. И как раз подходящего размера.

Я натягиваю его, оценивая тонкий, эластичный материал, и то, насколько он хорошо сидит.

Клара стоит в стороне, улыбаясь с удовлетворением.

— Спасибо, — говорю я ей снова, на этот раз более искренне.

— Oczywiście, — говорит она. Конечно.

Она принесла мне завтрак — овсянку, клубнику и греческий йогурт. Кофе и чай тоже. Закончив есть, я сразу же отправляюсь в свою студию, чтобы вернуться к работе.

Никогда раньше я не чувствовала себя настолько обязанной работать над проектом. Миколаш не только не испортил его своим вмешательством, но и дал мне больше идей, чем когда-либо. Я не хочу сказать, что он вдохновил меня, но он определенно пробудил некоторые эмоции, которые я могу выплеснуть в своей работе. Страх, смятение, раздражение и, может быть... немного возбуждения.

Он меня не привлекает. Абсолютно не привлекает. Он монстр, и не такой, как обычные гангстеры. Моя семья может быть преступниками, но они не жестоки, если только им это не нужно. Мы делаем то, что делаем, чтобы продвинуться в этом мире, а не для того, чтобы причинять боль людям. Миколаш получает удовольствие от того, что заставляет меня страдать. Он озлоблен и мстителен. Он хочет убить всех, кого я люблю.

Я никогда не смогу увлечься таким мужчиной.

То, что произошло прошлой ночью, было просто результатом того, что меня держали взаперти несколько недель подряд. Это был какой-то извращенный стокгольмский синдром.

Когда у меня однажды появится парень — когда у меня будет время, когда я встречу кого-нибудь хорошего, — он будет милым и любезным. Он будет приносить мне цветы и придерживать для меня дверь. Он не будет пугать меня до смерти и набрасываться с поцелуями, от которых мне будет казаться, что меня съедают заживо.

Вот о чем я думаю, когда ставлю пластинку обратно на проигрыватель и устанавливаю иглу на место.

Но как только эта жуткая, готическая музыка зазвучала снова, мои мысли начали уплывать в другом направлении.

Я представляю себе девушку, блуждающую по лесу. Она подходит к замку, открывает дверь и пробирается внутрь.

Она очень, очень голодна. И когда она находит столовую с накрытым столом, то садится есть.

Но за столом она не одна.

Напротив неё сидит существо.

Существо с темной, узорчатой кожей. Острыми зубами и когтями. И бледные глаза, похожие на осколки арктического льда...

Он волк и человек одновременно. И он ужасно голоден. И это не из-за того что он не может взять еду со стола...

Я работаю все утро и до самого обеда. Клара ставит поднос в моей новой студии. Я не обращаю на него внимания, пока куриный суп не остывает.

После обеда я провожу некоторое время за изучением своего экземпляра «Lalka» а затем планирую прогуляться по саду. Когда я пересекаю первый этаж дома, я слышу безошибочный голос Миколаша.

Он посылает ток по моему телу.

Прежде чем я осознаю, что делаю, я замедляю шаг, чтобы прислушаться. Он идет по коридору в мою сторону, но еще не заметил меня. Это Миколаш и темноволосый с приятной улыбкой — Марсель.

Я понимаю все больше и больше из того, что они говорят. На самом деле, их следующие фразы настолько просты, что я их прекрасно понимаю:

— Rosjanie są szczęśliwi, — говорит Марсель. Русские счастливы.

— Oczywiście że są, — отвечает Миколаш. — Dwie rzeczy sprawiają, że Rosjanie są szczęśliwi. Pieniądze i wódka.

Разумеется. Две вещи делают русских счастливыми — деньги и водка.

Миколаш замечает меня и останавливается. Его глаза окидывают мою новую одежду. Мне кажется, я вижу намек на улыбку на его губах. Мне это очень не нравится.

— Закончила работу на сегодня? — вежливо спрашивает он.

— Да, — отвечаю я.

— А теперь позволь мне угадать у тебя дальше запланирована... прогулка по саду.

Меня раздражает, что он считает меня такой предсказуемой. Он думает, что знает меня.

Я хочу спросить его, какие деньги он дал русским, просто чтобы увидеть выражение его лица. Я хочу показать ему, что он не знает всего, что у меня в голове.

Но это было бы очень глупо. Тайное изучение их языка — одно из единственных моих оружий. Я не могу растратить его вот так. Я должна использовать его в нужный момент, когда это будет важно.

Поэтому я заставляю себя улыбнуться. Я говорю: — Правильно.

Затем, когда двое мужчин уже собираются пройти мимо меня, я добавляю: — Спасибо за новую одежду, Миколаш.

Я вижу, как на лице Марселя мелькнуло удивление. Он так же, как и я, потрясен тем, что мой похититель покупает мне подарки.

Зверю наплевать на то, что думает каждый из нас.

Он просто пожимает плечами и говорит: — Твои старые были грязными.

Затем он проносится мимо меня, как будто меня и не существует.

Хорошо. Мне все равно, что он меня игнорирует.

Лишь бы он держал свои руки при себе.

17.

Мико

Странное дело — изучать людей, которых хочешь убить.

Ты наблюдаешь за ними, следишь за ними, узнаешь о них все.

В каком-то смысле ты становишься ближе к ним, чем их семья.

Ты узнаешь о них то, чего не знает даже их семья. Ты видишь их пристрастие к азартным играм, их любовниц, их внебрачных детей, их любовь к кормлению голубей в Линкольн-парке.

За Данте Галло нелегко следить и изучать его.

Как старший ребенок в семье Галло, он дольше всех учился у Энцо Галло. Он классический старший сын — лидер. Дисциплинированный. Ответственный.

Он также осторожен, как кошка. Он чувствует, когда что-то не на месте, когда кто-то смотрит на него. Наверное, это его военная подготовка. Говорят, он шесть лет прослужил в Ираке — необычно для мафиози. Они не патриоты. Они верны своей семье, а не стране.

Может быть, Энцо хотел, чтобы он стал идеальным солдатом. А может, это был юношеский бунт со стороны Данте. Я знаю только, что из-за этого чертовски трудно найти его слабые стороны.

Он не придерживается установленного графика. Он редко ходит куда-то один. И, насколько я могу судить, у него полностью отсутствуют пороки.

Конечно, это не может быть правдой. Никто не может быть настолько чрезмерно правильным.

Он, конечно, неравнодушен к своим братьям и сестре. Если он не работает, то угождает им. Он выполняет львиную долю работы по ведению бизнеса своего отца. Ему удалось уберечь Неро Галло от серьезных неприятностей — сизифова задача, которая кажется столь же разнообразной, сколь и бесконечной, поскольку Неро кажется в равной степени творческим и ненормальным. За одну неделю Неро ввязался в драку с ножом возле «Призмы», разбил свой винтажный «Бел Эйр» на Гранд-авеню и соблазнил жену крайне неприятного вьетнамского гангстера. Данте сглаживал каждый из этих проступков, одновременно навещая своего младшего брата в колледже и сестру Аиду в офисе олдермена.

Какой занятой мальчик наш Данте.

У него едва хватает времени, чтобы выпить пинту пива в пабе. Кажется, у него нет ни девушки, ни парня, ни любимой шлюхи.

Его единственное хобби — стрельбище. Он ходит туда три раза в неделю, чтобы попрактиковаться в меткости, на счету которой, очевидно, шестьдесят семь убийств от Фаллуджи до Мосула.

Полагаю, именно так он попал в Таймона тремя выстрелами в грудь. Практика сделала его совершенным.

Теперь, когда я убил двух зайцев одним выстрелом, вымогая деньги у Гриффинов и выплачивая их русским, я хотел бы сделать то же самое с Данте. Я бы хотел наебать его по-крупному, одновременно избавившись от еще одного врага.

Поэтому в следующий раз, когда Данте посетит стрельбище, я попрошу Андрея украсть «Беретту» Данте прямо из его сумки. Это его старое табельное оружие, одно из немногих, которое, я могу быть уверен, было законно приобретено и зарегистрировано на его имя.

Следующая часть немного сложнее. Данте слишком умен, чтобы заманить его в засаду. Значит, я должен устроить её для него.

Может, я и не дружу с комиссаром полиции, как Фергус Гриффин, но у меня на жалованье два полицейских: офицеры Эрнандес и О'Мэлли. Один никогда не покрывает расходы в «Cubs», другой задолжал алименты трем разным женщинам.

Я велю им припарковать патрульную машину в квартале от дома Галло, прямо в центре Старого города. Они ждут там каждый вечер, всю неделю. Пока наконец не наступает вечер, когда Энцо и Неро уходят, а Данте остается дома один.

И вот тут-то мы вводим нового игрока.

Уолтон Миллер — глава ККПЗ (Консультативный комитет предпринимателей по закупкам) в Чикаго, то есть тот, кто выдает лицензии на продажу спиртного. Или аннулирует их, когда его пухлая маленькая ладонь не пересекается со взяткой, которая ему по вкусу.

С каждым годом он становится все жаднее и жаднее, вымогая у меня пять отдельных платежей за мои бары и стрип-клубы.

У Миллера есть зуб на Галло. Галло владеют двумя итальянскими ресторанами, и Данте не заплатил ни за один из них, несмотря на то, что продал столько вина, что хватило бы на озеро Мичиган.

Я даю Миллеру хороший, крупный платеж за мои лицензии на продажу спиртного. Затем я даю ему портфель, полный улик против Данте Галло — кучу отфотошопленного дерьма, похожего на незаконные налоговые декларации ресторана.

Как дурак, Миллер бежит к дому Галло, думая, что выкрутит Данте руки.

При нормальном развитии событий Данте буквально выкрутил бы Миллеру руку в ответ — выкрутил бы до тех пор, пока она не сломалась бы, поджег бы улики и отправил Миллера обратно домой с поджатым хвостом и более глубоким пониманием того, почему никто в Чикаго не будет настолько глуп, чтобы пытаться шантажировать Данте Галло.

Так обычно и происходит.

Но в 10:04 вечера Миллер стучит в дверь.

В 10:05 Данте впускает его внутрь.

В 10:06 анонимный абонент набирает 911, сообщая о выстрелах по адресу Норт-Виланд-стрит, 1540.

В 10:08 офицеры Эрнандес и О'Мэлли отправляются на вызов, так как ближайшая патрульная машина прибыла на место происшествия.

В 10:09 они стоят там, где стоял Миллер, и колотят в дверь дома Галло. Данте открывает. Он хочет отказать им войти в дом без ордера, но у офицеров есть достаточные основания. С неохотой он впускает их.

Остальное мне передал сам офицер Эрнандес, позже тем же вечером, в своей обычной красочной манере:

— Мы заходим в дом и начинаем шарить вокруг, а Галло стоит надутый, скрестив руки. Он говорит: «Видите, никакой перестрелки нет. Так что убирайтесь к чертовой матери». Миллер притаился в столовой и выглядел как белка в ступе. Я говорю: «Выйдите сюда, пожалуйста, сэр», как будто я понятия не имею, кто он такой. Он вышел в коридор, глаза метались туда-сюда, не понимая, что, черт возьми, происходит. Должно быть нервничал, в то время как Галло был спокоен как удав, ничем не выдавая себя.

О'Мэлли спрашивает: «Что вы, джентльмены, задумали?». А Галло отвечает: «Не твое собачье дело». Миллер пытается оправдаться, а Галло обрывает его и говорит: «Не отвечай ни на какие их вопросы». Тогда я спрашиваю: «У вас есть при себе оружие, сэр?». И Галло отвечает: «Нет». Тогда я сказал: «Хорошо», и наставил на него пистолет.

Галло говорит: «Вам лучше следить за собой, офицер. Я не какой-то ребенок возле магазина 7-11. Вы не можете всадить мне восемь пуль в грудь и назвать это самообороной». Тогда О'Мэлли говорит: «Не волнуйся, мы здесь не ради тебя». И он достает «Беретту» и выпускает половину обоймы в Миллера.

Миллер падает без единого звука, с тупым выражением лица. Он даже не понял, как это произошло. О'Мэлли бьет его по ноге, чтобы убедиться, что он мертв.

Я все время слежу за Галло. Он как скала, даже не дрогнет. Но как только он видит «Беретту», он узнает ее. Его глаза расширяются, потому что он понимает, что его поимели. Он смотрит на меня, и я вижу, как работает его мозг. Я думал, что он наброситься на меня.

О'Мэлли говорит: «Даже не думай об этом, у меня осталось четыре патрона». Он направляет пистолет на Галло. Я направил свой прямо ему в лицо.

Холодный, как мороженое, Галло говорит: «Сколько тебе за это заплатят?». Меня конечно совсем не устроил его вопрос, босс. Я говорю: «Не твое собачье дело. Ты от этого не отвертишься».

Так что мы надели на этого сукина сына наручники, и О'Мэлли посадил его в патрульную машину. Я протер «Беретту», а затем засунул ее в руки Галло, пока они были скованы наручниками за спиной, чтобы получить отпечатки на пистолете. Убедился, что сцена выглядит хорошо и красиво, а затем вызвал полицию. Все прошло отлично, босс. Как мы и планировали.

Как я и планировал. Эти два идиота едва ли могли заполнить заявление в Макдональдс без посторонней помощи.

— Где он сейчас? — спрашиваю я.

— Миллер?

— Нет, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Я полагаю, Миллер в морге. Я спрашиваю о Данте Галло.

— Он в участке. Галло позвонил Рионе Гриффин сразу как только его доставили туда, и она пыталась добиться быстрого прекращения дела, но на этой неделе дела ведет судья Питц, и он сказал, что ни хрена не выйдет, и даже залог внести нельзя. Он не фанат Галло. Так что Данте будет сидеть в тюрьме в обозримом будущем, пока мы будем расследовать это дело, медленно и аккуратно.

Я улыбаюсь, представляя Данте в накрахмаленном тюремном костюме, зажатого в камере, едва ли достаточно большой, чтобы вместить его грузное тело. И его братьев и сестру, которые так и норовят пуститься во все тяжкие без старшего брата, который держит их под контролем. Энцо стареет, Данте — это связующее звено, на котором держится семья Галло. Без него они развалятся на куски.

— Вы хотите, чтобы я выяснил, кто находится с ним в камере, босс? — спрашивает Эрнандес. — Я могу в любой момент вставить хорошую ржавую заточку ему между ребер.

— Нет, — говорю я.

Данте будет гнить там, несчастный и разъяренный.

Когда я решу, что ему пора умереть, я не стану поручать это дело такому болвану, как Эрнандес.

Мне нравится, что Риона Гриффин защищает Галло. Это дает мне возможность замарать и ее руки, а не то у кого-то сложилось впечатление, что она получила юридическое образование, чтобы защищать закон.

Все складывается замечательно.

Конечно, я ожидаю некоторого отпора со стороны моих врагов. Они не собираются принимать такие удары спокойно.

Конечно, на следующий день люди Гриффинов конфисковали склад, полный оружия, принадлежащего русским, застрелив при этом двух их солдат.

Тем временем, на противоположном конце города, Неро Галло сжёг мой самый прибыльный стрип-клуб. К счастью, это было в три часа ночи, после того как все мои девушки разошлись по домам. Но я все равно был в бешенстве, когда смотрел кадры, как Неро поджигает все вокруг.

Это не больше, чем я ожидал — меньше, на самом деле. Это слабая расправа со стороны двух семей, которые обычно правят этим городом железным кулаком. Они потрясены и рассеяны, как я и надеялся. Им не хватает цели и плана.

Всех этих действий почти достаточно, чтобы отвлечь меня от девушки, живущей в моем доме. Та, которая день и ночь занимается балетом, и по лестнице разносятся скрипучие звуки музыки с ее пыльного проигрывателя.

Я наблюдаю за ней больше, чем мог бы признать. В ее студии есть камера, такая же, как в каждой комнате в восточном крыле. Я могу шпионить за ней через свой телефон в любое время. Она постоянно у меня в кармане. Принуждение достать телефон вездесуще.

Но я хочу большего.

Я хочу снова увидеть ее лично.

Итак, примерно через неделю после того, как я успешно подставил Данте Галло, я выслеживаю ее в маленькой библиотеке в восточном крыле.

На ней один из нарядов, которые я приказал Кларе купить для нее: голубой цветочный боди и шифоновая юбка, поверх кремового цвета колготок, обрезанных на пятках и пальцах, так что видны кусочки ее босых ног.

Ноги свисают с подлокотника мягкого кожаного кресла. Несса заснула за чтением. Книга раскрыта на ее груди «Кукла» Болеслава Пруса. Так, так... Несса пытается впитать немного нашей культуры. Наверное, Клара посоветовала.

Между бедром и креслом Несса прижимает еще одну книгу. Что-то старое, с потертой кожаной обложкой. Я уже собираюсь вытащить ее, когда она резко просыпается.

— О! — вздыхает она, запихивая книги с глаз долой под подушку. — Что ты здесь делаешь?

— Это мой дом, — напоминаю я ей.

— Я знаю, — говорит она. — Но ты никогда не приходишь сюда. Или, во всяком случае, не часто.

Она краснеет, вспоминая, что случилось, когда я в последний раз приходил в восточное крыло.

Ей не нужно волноваться. Этого больше не случится.

— Тебе не нужно прятать книги, — говорю я ей. — Тебе разрешено читать.

— Да, — говорит она, не совсем встречая мой взгляд. — Верно. Ну... тебе что-нибудь нужно?

Много чего. Ничего из этого Несса не может мне дать.

— Вообще-то, я пришёл задать тебе тот же вопрос, — говорю я ей.

Это не то, что я планировал сказать. Но я все равно ловлю себя на том, что задаю этот вопрос.

— Нет! — говорит она, яростно тряся головой. — Мне больше ничего не нужно.

Она не хочет больше никаких подарков от меня.

Я и не планировал дарить ей подарки. Но теперь мне почти хочется, просто чтобы позлить ее.

— Ты уверена? — я давлю на нее. — Я не хочу, чтобы ты лазила по моему чердаку, пытаясь раздобыть то, что тебе нужно.

Она прикусила губу, смущенная тем, что я узнал об этом. Это правда — я знаю все, что происходит в моем доме. Ей не помешает это запомнить.

Она колеблется. Ей что-то нужно, но она боится спросить меня.

— Раз уж ты упомянул чердак, — говорит она, — там есть платье...

— Какое платье?

— Старое. В коробке, с кучей другой модной одежды.

Я хмурюсь.

— А что с ним?

Она делает глубокий вдох, сцепляя руки на коленях.

— Могу ли я взять его? И сделать с ним все, что захочу?

Какая странная просьба. Она не попросила у меня ни одной вещи с тех пор, как приехала, а теперь ей нужно какое-то старое, изъеденное молью платье?

— Зачем? — спрашиваю я.

— Оно мне просто... понравилось, — неубедительно отвечает она.

Понравилось? У нее десятки платьев в шкафу в ее комнате. Дизайнерские платья, новые и точно ее размера. Может, ей надо старое платье для балета?

— Хорошо, — говорю я.

— Правда? — ее лицо озаряется, рот открыт от удивления и счастья.

Kurwa (пол. Блядь), если это все, что нужно, чтобы привести ее в восторг, то мне бы не хотелось видеть ее реакцию на реальную услугу. Или, может быть, я буду рад увидеть ее. Я уже даже не знаю.

Мирное предложение, кажется, расслабляет ее. Она садится в кресло и действительно наклоняется ко мне, вместо того чтобы отстраниться.

— Ты только что пришёл из сада? — спрашивает она.

— Да, — признаю я. — Ты видела меня в окно, прежде чем заснуть?

— Нет, — качает она головой. — Я чувствую запах кацуры на твоей одежде.

— Кац... что?

Она покраснела. На самом деле она не собиралась заводить разговор.

— Это дерево. Оно растет у тебя в саду. Когда листья меняют цвет, они пахнут коричневым сахаром.

Она смотрит на моируки, оголенные под рукавами футболки. Ее выразительные брови сходятся вместе, а ресницы взметаются вверх и вниз, как веера, когда она рассматривает меня.

— Что? — говорю я. — У ирландских мафиози есть татуировки, не так ли? Или Гриффины выше этого?

— Мы набираем тату, — говорит она, ничуть не обидевшись.

— Но у тебя их нет, — говорю я.

— Вообще-то, есть, — она заправляет прядь волос за ухо и поворачивает голову так, чтобы я мог видеть. Конечно, у нее за правым ухом вытатуирован крошечный полумесяц. Я никогда не замечал этого раньше.

— Почему луна? — спрашиваю я ее.

Она пожимает плечами.

— Мне нравится луна. Она все время меняется. Но при этом также остается неизменной.

Теперь она снова смотрит на мои руки, пытаясь расшифровать значение моих татуировок. Она их не поймет. Они плотные, запутанные и имеют значение только для меня самого.

Вот почему я потрясен, когда она говорит: — Это с карты в «Хоббите»?

Она указывает на крошечный символ, скрытый в закрученных узорах на моем левом предплечье. Это маленькая дельта, рядом с едва заметным намеком на линию. Замаскированная всеми чернилами вокруг.

Ярко-зеленые глаза Нессы изучают мою кожу, перебегая с места на место.

— Это край горы, — указывает она. — Вот река. И дерево. А вот и угол паутины!

Она, как ребенок, охотящийся за подсказками, так довольна собой, что не замечает возмущения на моем лице. Я чувствую себя разоблаченным, как никогда раньше. Как она посмела заметить то, что я так тщательно прятал?

Хуже того, она продолжает.

— О, это из «Снежной королевы» (она показывает на крошечную снежинку), — Это из «Алисы в стране чудес» (бутылочка с лекарством), — А это... о, это «Маленький принц»! (роза).

И только когда она поднимает на меня глаза, ожидая, что я буду так же впечатлен ее наблюдениями, она видит шок и горечь на моем лице.

— Ты, должно быть, любишь читать... — говорит она, и ее голос срывается.

Символы из этих книг крошечные и неясные. Я взял только самые маленькие и малоузнаваемые части иллюстраций, спрятав их внутри большой работы, которая вообще ничего не значит.

Никто никогда не замечал их раньше, не говоря уже о том, чтобы догадаться, что они означают.

Это кажется оскорблением. Несса понятия не имеет, как она оплошала. Я мог бы задушить ее прямо сейчас, просто чтобы она не сказала больше ни слова.

Но она не намерена больше ничего говорить. Ее лицо снова бледное и испуганное. Она видит, что обидела меня, сама не зная почему.

— Мне очень жаль, — шепчет она.

— Как ты это увидела? — требую я.

— Я не знаю, — говорит она, качая головой. — Я умею улавливать закономерности. Поэтому я так быстро разучиваю танцы. И язы... — она прерывается, не закончив предложение.

Моя кожа горит. Каждая татуировка, которую она назвала, словно воспламенилась.

Я не привык нервничать. Особенно от девушки, которая едва ли взрослая. Чёрт возьми, которая вообще не считается взрослой, в американском понимании этого слова. Ей всего девятнадцать. Она не может купить пиво или арендовать машину. Она едва может голосовать!

— Мне очень жаль, — снова говорит Несса. — Я не знала, что это секрет. Что они только для тебя.

Что, блядь, происходит?

Откуда она это знает? Как она узнала, что они означают?

Последним человеком, который мог угадать мысли в моей голове, была Анна. Она была единственной, кто мог это сделать.

Анна была умна. Хорошо запоминала вещи. Любительница книг.

Никто никогда не напоминал мне о ней.

И Несса тоже. Они не похожи ни внешне, ни по голосу.

За исключением одной вещи...

Чтобы сменить тему, я резко говорю: — Ты закончила с постановкой танца?

— Да, — говорит Несса, все еще нервно покусывая губы. — Ну, во всяком случае, на полпути.

— Это целый спектакль?

— Да.

— Ты когда-нибудь делала это раньше?

— Ну... — хмурится она. — Я поставила четыре танца для балета под названием «Блаженство». Премьера должна была состояться... ну, прямо сейчас, я думаю. Но режиссер, его зовут Джексон Райт, сказал, что мои танцы — дерьмо. Поэтому он не включил мое имя в программу... — она вздыхает. — Я знаю, это звучит глупо. В то время для меня это имело значение. Это задело мои чувства. Мне казалось, что он украл мою работу. Но, возможно, он был прав. Сейчас, когда я работаю над другой вещью, я думаю, что то, что я делала раньше, было глупо. И не очень хорошо.

— Тем не менее, это достаточно хорошо, чтобы он мог её использовать, — говорю я.

— Да, — говорит она. — Частично, во всяком случае.

Она обхватывает тонкими руками свои ноги, прижимая бедра к груди. Ее гибкость нервирует. Как и ее хрупкость. Неудивительно, что так много людей пользуются ею. Ее семья. Этот режиссер. И я, конечно.

Ничто в Нессе не излучает силу.

Она не запугивает.

Но она... интригует.

Она как музыкальное произведение, которое застревает у вас в голове, повторяясь снова и снова.

Чем больше вы ее слышите, тем больше она оседает в вашем мозгу.

Большинство людей становятся предсказуемыми, чем дольше за ними наблюдаешь.

Несса Гриффин — полная противоположность. Мне казалось, что я точно знаю, кто она такая — замкнутая маленькая принцесса. Балерина, живущая в мире фантазий.

Но она гораздо умнее, чем я ей приписывал. Она творческая, проницательная.

И искренне добрая.

Я узнаю об этом на следующий день, когда снова подглядываю за ней. Я вижу, как она снова пробирается на чердак, чтобы достать загадочное платье, на котором она так зациклилась.

Оно черно-серебристое, определенно старомодное. Возможно, с одного из тех костюмированных балов Золотого века, которые устраивали Вандербильты. Я не знал о существовании этого платья. Чердак завален коробками, которые добавляла каждая семья, жившая в этом доме, и почти ни одна из них никогда не убиралась.

Я смотрю, как Несса относит платье в свою комнату. Она проветривает его, убеждаясь, что на нем нет ни пылинки.

Затем она кладет его на кровать и ждет.

Когда Клара входит с подносом для ужина, Несса бросается к ней.

Камера не издает ни звука, но я достаточно хорошо вижу выражения их лиц.

Клара качает головой, не желая нарываться на неприятности.

Несса уверяет ее, что все в порядке, что я дал разрешение.

Все еще не веря, Клара дотрагивается до юбки платья. Затем она обнимает Нессу.

Из всего, что Несса могла попросить у меня, она хотела это платье. Но не для себя. Она хотела преподнести его в качестве подарка.

Я должен уволить Клару. Очевидно, что эти две девушки стали близки. Слишком рискованно, чтобы тюремщица Нессы стала ее подругой.

И все же, глядя, как они смеются и нежно трогают платье, я не хочу этого делать.

Может быть, позже. Но не сегодня.

18.

Несса

Я теряю счет времени, которое я провела в доме Миколаша.

Дни пролетают так быстро, когда у тебя нет ни расписания, ни каких-либо планов.

Я понятия не имею, что происходит в реальном мире. У меня нет ни телевизора, ни телефона, ни ноутбука. Третья мировая война могла бы начаться, а я бы ничего не знала.

Я нахожусь в месте, где нет ни дат, ни времени. Это может быть 1890 или 2020 год, или что-то среднее.

Можно подумать, что я постоянно думаю о своей семье. Сначала так и было — я знала, что они будут меня искать. Обеспокоенные, напуганные, думающие, что я мертва. Я скучала по ним. Боже, как я по ним скучала. Я никогда так долго не разговаривала с мамой, не говоря уже о Рионе, Каллуме и папе. С Аидой тоже! Обычно мы переписывались по двадцать раз в день, даже если это были просто кошачьи мемы.

Сейчас мне кажется, что я погрузилась в другой мир. И мои родные очутились гораздо дальше, чем просто на другом конце города.

Они больше не снятся мне по ночам.

Мои сны гораздо мрачнее. Я просыпаюсь утром раскрасневшаяся и вспотевшая. Стыдно даже признаться, где блуждали мои мысли ночью...

Днем я думаю о незнакомцах, живущих со мной в этом доме. Я думаю о Кларе, о том, какой была ее жизнь в Польше. Какова ее семья. Я думаю об остальных мужчинах в этом доме — почему Андрей проводит так много времени, бродя по территории, и влюблен ли Марсель в Клару, как я подозреваю.

Единственный человек, о котором я не задумываюсь, это Йонас, потому что он кажется мне жутковатым. Я ненавижу то, как он наблюдает за мной, когда мы пересекаемся в доме. Он хуже Миколаша, потому что Миколаш, по крайней мере, искренен — он действительно ненавидит меня. Йонас притворяется дружелюбным. Он всегда улыбается и пытается завязать разговор. Его улыбки такие же фальшивые, как и его одеколон.

Сегодня он загнал меня в угол на кухне. Я искала Клару, но ее там не было.

— Что тебе нужно? — говорит Йонас, прислонившись к холодильнику, чтобы я не могла пройти мимо.

— Ничего, — говорю я.

— Да ладно, — он ухмыляется. — Тебе должно быть что-то нужно, иначе зачем бы ты сюда пришла? Какое твое любимое лакомство? Ты хочешь печенья? Молоко?

— Я просто искала Клару, — говорю я ему, пытаясь проскользнуть мимо него с правой стороны.

Он выпрямляется, становясь передо мной, чтобы преградить мне путь.

— Я тоже умею готовить, — говорит он. — Ты знаешь, что Клара — моя кузина? Все, что она умеет делать, я могу делать лучше...

Я стараюсь, чтобы по моему лицу не было видно, какое отвращение я испытываю. Йонас всегда делает так, чтобы все звучало как сексуальный намек. Даже если я не понимаю его смысла, могу сказать, что он пытается спровоцировать меня.

— Дай мне пройти, пожалуйста, — тихо говорю я.

— Куда? — говорит Йонас низким голосом. — У тебя есть какое-то укромное местечко, о котором я не знаю?

— Йонас, — окликает кто-то из дверного проема.

Йонас оборачивается еще быстрее, чем я. Мы оба узнали голос Миколаша.

— Привет, босс, — говорит Йонас, пытаясь вернуть свой непринужденный тон.

В выражении лица Миколаша нет ничего непринужденного. Его глаза сузились до щелей, а губы побледнели.

— Odejdź od niej, — шипит он.

Отойди от нее.

— Tak, Szefie, — говорит Йонас, слегка склонив голову. Да, босс.

Йонас поспешно выходит из кухни. Миколаш не двигается, чтобы пропустить его, так что Йонасу приходится повернуться боком, прежде чем убежать.

Под испепеляющим взглядом Миколаша я чувствую, что тоже сделала что-то не так. Я не могу смотреть ему в глаза.

— Не разговаривай с ним, — приказывает Миколаш, низко и яростно.

— Я не хочу с ним разговаривать! — кричу я, возмущенная. — Это он меня достает! Я его ненавижу!

— Хорошо, — говорит Миколаш.

У него самое странное выражение лица. Я не могу его понять. Если бы я не знала лучше, я бы подумала, что он ревнует.

Я жду, что он скажет что-то еще, но вместо этого он поворачивается и уходит, не сказав больше ни слова. Я слышу, как он выходит через дверь зимнего сада, и, выглянув в окно, вижу, как он идет через лужайку в дальний конец участка.

Я в замешательстве и в ярости.

Из всех людей в этом доме я больше всего думаю о Миколаше.

Я не хочу этого. Но ничего не могу с собой поделать. Когда он в доме, я чувствую себя как в клетке с тигром, который бродит вокруг. Я не могу игнорировать его, я должна следить за тем, где он, что он делает, чтобы он не смог подкрасться ко мне сзади.

Но когда он на свободе, это еще хуже, потому что я знаю, что он делает что-то ужасное, возможно, с теми, кого я больше всего люблю.

Я не думаю, что он уже убил кого-то из них. Я слышала, как его люди говорили об этом. Он бы сам сказал мне об этом, просто чтобы позлорадствовать.

Но я чувствую, как вращаются колеса, торопя нас к назначенному им пункту назначения. Поезд не останавливается.

Вот почему я должна ненавидеть его больше, чем Йонаса.

Презирать его должно быть проще простого. Он похитил меня. Он оторвал меня от всего, что я люблю, и запер в этом доме.

И все же, когда я заглядываю в бурлящую смесь эмоций, бурлящую в моих внутренностях, я нахожу страх, смятение, тревогу. Но и странное чувство уважения. И даже, иногда, возбуждение...

Я хочу узнать больше о своем похитителе. Я говорю себе, что это только для того, чтобы я могла противостоять ему. Или даже сбежать.

Но дело не только в этом. Мне любопытно узнать его. Он был так зол из-за этих татуировок. Я хочу знать, почему. Я хочу знать, что они для него значат.

Вот почему, как только я узнаю, что он вышел на территорию, мне в голову приходит очень глупая идея.

Я хочу посмотреть, что находится в западном крыле.

Он недвусмысленно сказал мне не ходить туда.

Что он там прячет? Оружие? Деньги? Доказательства его подлого плана?

Там нет двери, которая удержала бы меня снаружи. Только широкая изогнутая лестница, близнец той, что ведет в мои собственные комнаты.

Так легко взбежать по этим ступеням в длинный коридор, который ведет на запад, а не на восток.

Я ожидаю, что запретное крыло будет еще более мрачным и жутким, чем мое собственное, но все наоборот — эта часть дома самая современная. Я вижу гостиную с полностью укомплектованным баром, а затем огромный кабинет. Это, должно быть, кабинет Миколаша. Я вижу его сейф, письменный стол, ноутбук. Если меня действительно волнуют его планы, то именно здесь я должна все выведать.

Но вместо этого я продолжаю идти по коридору и попадаю в самую большую комнату в конце коридора. Хозяйская спальня.

Она огромная, современная и мужественная. Как только я проскользнула в дверь, меня обдало характерным запахом моего похитителя. Он пахнет кедровым деревом, сигаретами, виски, свежей апельсиновой цедрой, кремом для обуви и тем богатым, пьянящим мускусом, который принадлежит только ему. Запах настолько чистый, что я сомневаюсь, что в эту комнату ступала нога другого человека, даже Клара не убирала ее.

В отличие от остального дома, эта комната совсем не темная и угрюмая. Мебель темная, но пространство светлое. Это потому, что это одна из самых высоких точек в доме, а дальняя стена представляет собой одно гигантское окно. Оно тянется от пола до потолка, во всю длину комнаты.

В то время как мое окно выходит на восток, на засаженную деревьями территорию, окно Миколаша смотрит на горизонт Чикаго. Перед ним раскинулся весь город. Именно здесь он стоит, когда представляет, как берет все под свой контроль.

Я точно знаю, где я сейчас нахожусь. Я почти могу указать на свой собственный дом, расположенный на берегу озера.

Если бы я искала, то смогла бы найти его, выделив его серую крышу среди других особняков на Золотом побережье.

Но вместо этого мой взгляд снова притягивает внутрь непреодолимый соблазн этого уединенного пространства. Заглянуть в комнату Миколаша — все равно что заглянуть в его мозг. В остальной части дома я вижу только то, что он хочет, чтобы я видела. Здесь я найду все, что спрятано.

Возможно, он хранит здесь свои ключи. Я могу украсть ключ от входной двери и сбежать ночью, когда все будут спать.

Я говорю себе, что именно это я и ищу.

Тем временем я провожу пальцами по его нестиранным простыням, вдыхая пьянящий аромат его кожи. Я все еще вижу углубление, где лежало его тело. Трудно представить его без сознания и уязвимым. Он не похож на человека, который ест или спит, смеется или плачет.

Вот доказательство, прямо передо мной. Я кладу ладонь в углубление, как будто все еще чувствую тепло его тела. Моя кожа покрывается мурашками, а кровь бежит быстрее, пока я снова не отдергиваю руку.

Его кровать окружена встроенными книжными полками. Я подхожу ближе, чтобы прочитать корешки.

Конечно, я нахожу именно то, что ожидала: потрепанные экземпляры «Хоббита», «Снежной королевы», «Алисы в стране чудес», «Сквозь зазеркалье» и «Маленького принца», вперемешку с «Убеждением», «Анной Карениной» и десятками других, некоторые на английском, некоторые на польском.

Я беру «Сквозь Зазеркалье» с полки, осторожно открываю её, потому что книга такая мягкая и хрупкая, что я боюсь, что некоторые страницы оторвутся.

На самой первой странице карандашом написано имя: Анна.

Я испустила вздох.

Я так и знала.

Он был так зол, когда я заметила иллюстрации в его татуировках. Я знала, что это что-то значит, что это связано с кем-то, кого он любил.

Вот почему он был зол. Для жестоких мужчин любовь — это помеха. Я обнаружила его слабость.

Кем была Анна? Большинство книг рассчитаны на детей или молодежи. Она была его дочерью?

Нет, книги слишком старые. Даже если они были куплены подержанными, почерк не выглядит детским.

Тогда кто? Жена?

Нет, когда я подколола его насчет того, что он не женат, он даже не вздрогнул. Он не вдовец.

Анна — его сестра. Должно быть, так оно и есть.

Как только я это осознаю, рука хватает меня за запястье и рывком разворачивает.

Книга вылетает из моих пальцев. Как я и боялась, клей, скрепляющий переплет, слишком стар, чтобы выдержать такое обращение. Пока я поворачиваюсь, дюжина страниц вырывается на свободу и летит вниз по воздуху, как опавшие листья.

— Какого хрена ты делаешь в моей комнате? — требует Миколаш.

Его зубы оскалены, а пальцы впиваются в мое запястье. Он прибежал сюда так быстро, что его светло-русые волосы спадают на левый глаз. Он яростно откидывает их назад, не отрывая от меня взгляда ни на секунду.

— Мне жаль! — я ахаю.

Он хватает меня за плечи и сильно встряхивает.

— Я спросил, какого хрена ты делаешь! — кричит он.

Хотя я и видела его сердитым раньше, я никогда не видела его неуправляемым. В те разы, когда он насмехался надо мной или дразнил меня, он был полностью сдержан. Сейчас нет ни сдержанности, ни самоконтроля. Он бушует.

— Миколаш! — кричу я. — Пожалуйста...

Когда я произношу его имя, он отпускает меня, словно моя кожа обжигает ему руки. Он делает шаг назад, морщась.

Это вся возможность, которая мне нужна. Оставив книгу разорванной и брошенной на полу, я убегаю от него так быстро, как только могу.

Я бегу из западного крыла, спускаюсь по лестнице и пересекаю первый этаж. Я выбегаю через заднюю дверь в сад, а затем прячусь в самом дальнем углу участка, в укрытии ивы, ветви которой свисают до самой травы.

Я прячусь там до самой ночи, слишком боясь вернуться в дом.

19.

Мико

Kurwa (пол. Блядь), что я делаю?

Когда я поднимаю с земли старый экземпляр «Сквозь зазеркалье», мне кажется, что я тоже прошёл через зеркало в какой-то причудливый, отсталый мир.

Несса Гриффин проникает в мою душу.

Сначала татуировки, потом прокрадывание в мою комнату...

Я чувствую, что она снимает с меня слои, один за другим. Она заглядывает в щели, куда никто не должен заглядывать.

Десять лет я был закрыт от всех. От своей семьи в Польше, от своих братьев в Братерстве, даже от Тимона. Они знали меня, но знали только взрослую версию. То, кем я стал после смерти сестры.

Они не знали мальчика до этого.

Я думал, что он умер. Умер одновременно с Анной. Мы пришли в этот мир вместе, и я думал, что мы покинули его вместе. Осталась лишь шелуха, человек, который ничего не чувствовал. Которому никогда не было больно.

А теперь Несса копается во мне. Раскапывает останки того, что, как я думал, никогда не сможет воскреснуть.

Она заставляет меня чувствовать то, что я никогда не думал, что смогу почувствовать снова.

Я не хочу это чувствовать.

Я не хочу думать о какой-то молодой, уязвимой девушке. Я не хочу беспокоиться о ней.

Я не хочу заходить на кухню и видеть Йонаса, склонившегося над ней, и не хочу чувствовать яростный всплеск ревности, от которого мне хочется сорвать голову с плеч собственного брата. А потом, после того как я изгоню его в противоположный угол дома, я не хочу, чтобы в моем мозгу роились мысли о том, что он может сделать, если когда-нибудь останется с Нессой наедине...

Это отвлекающие факторы.

Они ослабляют мои планы и мою решимость.

После того как я кричу на Нессу, она убегает и прячется в саду несколько часов. Конечно, я точно знаю, где она. Я могу отследить местоположение ее браслета на лодыжке в пределах пары футов.

Становится темно и холодно. Сейчас середина осени, та точка сезона, когда некоторые дни кажутся бесконечным летом, только с более яркой окраской листьев. Другие дни — холодные, ветреные и дождливые, с обещанием, что дальше будет еще хуже.

Я сижу в своем кабинете и смотрю на телефон, на маленькую фигурку, представляющую Нессу Гриффин, прижавшуюся к дальней стене. Я думал, что она вернется в дом, но либо я напугал ее больше, чем думал, либо в ней больше твердости, чем я мог предположить.

Мои мысли крутятся вокруг да около.

Я нахожусь в идеальном положении, чтобы нанести новый удар. Я выкачал большую часть ликвидной наличности Грифонов. У меня прочный союз с русскими через Колю Кристоффа — на самом деле, он ежедневно изводит меня вопросами о наших дальнейших действиях. Данте Галло заперт в камере, а Риона Гриффин сжигает все мосты, которые у нее есть в офисе окружного прокурора, пытаясь вытащить его оттуда.

Моей следующей целью должен стать Каллум Гриффин. Любимый старший брат Нессы.

Он был той искрой, которая зажгла этот конфликт.

Он был тем, кто плюнул в лицо Таймону, когда мы предложили ему дружбу.

Он должен умереть, или, по крайней мере, чтобы он преклонил колени, и был унижен в унизительном смирении. Я знаю его — знаю, что он никогда не примет этого. Я видел его лицо, когда Таймон вонзил свой нож в бок Каллума. Не было и намека на капитуляцию.

Устройство слежения Нессы посылает мне предупреждение. Он не считывает ее пульс через кожу. Возможно, она издевается над ним, пытаясь снять его.

Прежде чем я успеваю проверить, экран переключается на входящий вызов — снова Кристофф.

Я беру трубку.

— Dobryy vecher, moy drug, — говорит Кристофф. Добрый вечер, мой друг.

— Dobry wieczór, — отвечаю я по-польски.

Кристофф тихонько хихикает.

У Польши и России долгая и бурная история. Пока существовали наши страны, мы боролись за контроль над одними и теми же землями. Мы вели войны друг против друга. В 1600-х годах поляки захватили Москву. В XIX и XX веках русские заключили нас в удушающие объятия коммунизма.

Наши мафии также росли параллельно. Они называют это Братва, мы называем это Братерство — в любом случае, это означает Братство. Мы присягаем нашим братьям. Мы храним историю наших достижений на своей коже. Они носят на плечах восьмиконечные звезды как знак лидерства. Мы отмечаем наши воинские звания на руках.

Мы — две стороны одной медали. Наша кровь смешалась, наш язык и традиции тоже.

И все же мы не одинаковы. Мы погрузили свои руки в одну и ту же глину, а слепили из нее нечто иное. В качестве небольшого примера можно привести множество «ложных друзей» в нашем языке — слов одного происхождения, которые стали передавать противоположные значения. По-русски мой друг Кристофф сказал бы «zapominat», что означает «запомнить», а для меня «zapomniec» означает «забыть».

Поэтому, хотя в данный момент мы с Кристоффом можем быть союзниками, я никогда не должен забывать, что его желания и мои желания могут идти параллельно, но они никогда не будут одинаковыми. Он может снова стать моим врагом так же легко, как он стал моим другом.

Он опасный враг. Потому что он знает меня лучше многих.

— Мне понравился наш трюк с ирландцами, — говорит Кристофф. — Мне еще больше нравится тратить их деньги.

— Ничто так не сладко на вкус, как плоды чужого труда, — соглашаюсь я.

— Я думаю, мы во многом согласны, — говорит Кристофф. — Я вижу много сходства между нами, Миколаш. Оба неожиданно взошли на свои посты в юном возрасте. Оба поднялись из самых низов нашей организации. Я тоже не из богатой или со связями семьи. В моих жилах нет королевской крови.

Я ворчу. Я знаю часть истории Кристоффа — он не был Братвой с самого начала. Совсем наоборот. Он обучался в русской армии. Он был убийцей, простым и понятным. Как он превратился из военного оперативника в преступника, я понятия не имею. Его люди доверяют ему. Но я не готов сделать то же самое.

— Говорят, что Зейджак был твоим отцом, — говорит Кристофф. — Ты был его родным сыном?

Он спрашивает, не являюсь ли я бастардом Таймона. Таймон никогда не был женат, но от любимой шлюхи у него есть сын — Йонас. Люди считают, что раз я преемник Таймона, то я должен быть еще одним внебрачным сыном.

— В чем смысл этих вопросов? — говорю я нетерпеливо.

Мне неинтересно пытаться объяснить Кристоффу, что нас с Тимоном связывали узы уважения и понимания, а не крови. Йонас знал это. Все мужчины знали это. Таймон выбрал лучшего вождя из наших рядов. Ему нужен был человек с волей к лидерству, а не с генетикой.

— Просто поддерживаю разговор, — приятно говорит Кристофф.

— Ты знаешь поговорку «Rosjanin sika z celem»? Это значит: Русский мочится со смыслом.

Кристофф смеется, не обижаясь.

— Мне больше нравится одна из ваших поговорок — «Nie dziel skóry na niedźwiedziu».

Это значит: Не дели шкуру, неубитого медведя.

Кристофф хочет разделить Чикаго. Но сначала мы должны убить медведя.

— Ты хочешь спланировать охоту, — говорю я.

— Именно так.

Я вздыхаю, глядя на темную, безлунную ночь за окном. Несса все еще гуляет в саду, отказываясь возвращаться в дом. Первые капли дождя бьются о стекло.

— Когда? — спрашиваю я.

— Завтра вечером.

— Где?

— Приходи ко мне домой в Линкольн-парк.

— Хорошо.

Когда я уже собираюсь повесить трубку, Кристофф добавляет: — Возьми с собой девушку.

Несса ни разу не выходила из дома с тех пор, как я ее поймал. Брать ее с собой куда-либо — это риск, тем более в логово русских.

— Зачем? — спрашиваю я.

— Я был разочарован тем, что не смог увидеть ее воочию во время нашей последней операции. Она одна из наших самых ценных шахматных фигур, и на днях она стоила мне целого склада продукции. Я бы хотел увидеть своими глазами девушку, которая взбудоражила весь город.

Мне это совсем не нравится. Я не доверяю Кристоффу, и мне не нравится мысль о том, что он будет злорадствовать над ней, как над военнопленной.

В этом и заключается проблема союзов. Они требуют компромиссов.

— Я возьму ее с собой, — говорю я. — Но никто не тронет ее. Она будет рядом со мной, каждую секунду.

— Конечно, — легко соглашается Кристофф.

— Do jutra, — говорю я и кладу трубку. До завтра.

Когда дождь начинает идти вовсю, я посылаю Клару в сад за маленькой беглянкой.

Клара отправляется через зимний сад, неся с собой тяжелое вязаное одеяло из библиотеки. Когда она возвращается, Несса завернута в это одеяло, бледная и дрожащая. Я вижу, что трекер все еще крепко держится на ее лодыжке. Он выглядит потертым, как будто она пыталась отбить его камнем. Ее нога тоже поцарапана. Рука Клары лежит на ее плече, а голова Нессы опущена, по щекам текут слезы.

Несса, наверное, выплакала целую ванну слез с тех пор, как я привез ее сюда.

Сначала меня это нисколько не волновало. На самом деле, я воспринимал эти слезы как свой должок. Они были солью, которая приправит мою месть.

Но теперь я чувствую самую опасную эмоцию из всех — вину. Чувство, которое истощает тебя, которое заставляет тебя сожалеть даже о самых необходимых действиях.

Эти девушки становятся слишком близки.

А я становлюсь слишком мягким.

Несса явно измотана, полузамерзшая в своей хлипкой танцевальной одежде. Я уверен, что Клара накормит ее, искупает и уложит спать.

Между тем, я еще не планирую ложиться спать. Если я собираюсь завтра встретиться с русскими, мне нужно поговорить с моими людьми сегодня вечером. Я хочу, чтобы наша стратегия была определена до того, как мы бросим Кристоффа в бой.

Я зову их всех в бильярдную. Это одна из самых больших и центральных комнат на первом этаже, с большим количеством сидячих мест, мне нравится говорить и играть одновременно. Это делает всех более расслабленными и более честными. И это напоминает моим людям, что я могу надрать им задницы в бильярд в любое время, когда мне заблагорассудится.

С того дня, как мы переехали в этот дом, у нас постоянно жаркое соперничество. Иногда Марсель занимает второе место, иногда Йонас. Я всегда на вершине.

Марсель подбирает шары, пока мы с Йонасом играем первую партию.

Йонас устраивает шоу, натирая кончик кия мелом, и синий порошок осыпается на черные волоски на его предплечье. Сегодня он еще не брился, поэтому его темная щетина наполовину напоминает бороду.

— Хочешь поставить деньги на кон, босс? — говорит он.

— Конечно, — говорю я. — Мне сегодня везет — как насчет пяти?

Стандартная ставка — двести долларов за игру. Я начинаю с пятисот, чтобы заморочить Йонасу голову и дать ему понять, что я не забыл о его маленькой выходке с Нессой на кухне. Я уже говорил ему, чтобы он держался от нее подальше. Я знаю, как он относится к женщинам. Он постоянно пристает к девушкам в наших клубах. Чем больше они ему отказывают, тем больше он заинтересован.

Йонас выигрывает жеребьевку и делает брейк первым. Он делает хороший, чистый брейк, бросая два полосатых шара в угловые лузы. Он ухмыляется, думая, что у него преимущество. Он не удосужился посмотреть на расположение остальных шаров, поэтому не видит, как зажаты его двенадцать и четырнадцать шаров возле восьмерки.

— Итак, — говорю я по-польски, опираясь на свой кий. — Завтра мы встречаемся с русскими. Они хотят обсудить наш эндшпиль.

Йонас топит девятку и одиннадцать, все еще уверенный в себе и ухмыляющийся.

— Прежде чем торговаться о деталях, я хочу услышать идеи. Если у вас есть что сказать, говорите сейчас.

— Почему бы нам не убить девушку? — говорит Андрей. Он сидит у бара и пьет «Heineken». У него квадратная, массивная голова, очень маленькая шея и рыжие волосы. Сегодня он выглядит угрюмым и недовольным. Он ненавидит русских и ненавидит, что мы с ними работаем. Это понятно, ведь оба его брата были убиты Братвой — один в тюрьме во Вроцлаве, другой здесь, в Чикаго.

Андрей делает длинный глоток пива, затем ставит бутылку на барную стойку.

— Мы избавились от Миллера и подставили Данте Галло. Мы должны сделать то же самое с девушкой. Пусть все выглядит так, будто ее убил Неро или Энцо. Это взорвет союз между ирландцами и итальянцами быстрее, чем все остальное, что мы можем сделать.

Он не ошибается. Когда я впервые похитил Нессу Гриффин, это был мой план. Ее исчезновение должно было вызвать хаос. Ее смерть разделила бы две семьи.

Свадьба была тем, что связывало их в первую очередь. Смерть сильнее брака.

Но теперь я хочу взять свой бильярдный кий и разбить его о толстый череп Андрея только за то, что он предположил это. Мысль о том, что он войдет в ее комнату и обхватит ее горло своими уродливыми мозолистыми руками... Я не допущу этого. Я даже не подумаю об этом. Он, блядь, не прикоснется к ней, как и все остальные.

Несса — не безликая пешка, которую можно тасовать по доске по своему усмотрению. Но и в жертву ее не принесут.

Она стоит большего.

Ее можно использовать с гораздо большим эффектом.

Йонас промахивается при следующем ударе. Я сбиваю единицу, четверку и пятерку в быстрой последовательности, пока отвечаю.

— Мы не будем ее убивать, — говорю я категорично. — Она — лучший рычаг давления, который у нас есть на данный момент. Как ты думаешь, почему Гриффины и Галло не напали на нас напрямую?

— Они напали! — говорит Марсель. — Они совершили налет на склад русских, и они сожгли «Экзотику».

Я фыркаю, сбивая ещё три шара.

— Ты думаешь, это было лучшее, что они могли сделать? Это было чертовски слабо. Как ты думаешь, почему они не взорвали этот дом?

Йонас и Андрей обмениваются взглядами, в которых нет никакой информации, потому что они оба одинаково глупы.

— Потому что они знают, что она может быть здесь, — говорит Марсель.

— Верно, — я топлю двойку и семерку одним ударом. — Пока они не могут точно сказать, где она — здесь или у русских — все, что они могут сделать, это бросить несколько гранат. Они не могут обрушить напалм на наши головы. Несса — наша страховка, пока что.

Зеленая шестерка оказалась в ловушке позади тринадцатки Йонаса. Я бью банк-шот, чтобы подойти к ней сзади, и отправляю шестерку в боковую лузу. Йонас хмурится.

— Почему бы нам не убить донов! — агрессивно говорит он. — Они застрелили Зейджака. Мы должны убить Энцо и Фергюса.

— Что это даст? — говорю я. — Их преемники уже на месте.

Я сбиваю восьмой шар, даже не глядя. Марсель хмыкает, а Йонас так сильно сжимает свой бильярдный кий, что у него дрожит рука. Он выглядит так, будто хочет сломать его надвое.

— Что дальше? — требует он. — Какой следующий шаг?

— Каллум, — говорю я. — Мы взяли его однажды. Мы можем взять его снова.

— Ты потерял его в прошлый раз, — говорит Йонас, устремляя на меня свой темный взгляд.

Я подхожу к нему, прислоняю свой бильярдный кий к столу. Мы сталкиваемся лицом к лицу, нос к носу.

— Верно, — тихо говорю я. — Ты тоже был там, брат. Если я правильно помню, именно ты отвечал за его жену. Маленькая Аида Галло, итальянская девка. Она сделала из тебя настоящего дурака. Чуть не разнесла весь склад. У тебя до сих пор шрам от коктейля Молотова, который она бросила тебе в голову, да?

Я прекрасно знаю, что у Йонаса есть длинный ожог на спине. Она испортила одну из его любимых татуировок, и с тех пор он страдает из-за этого. Как в прямом, так и в переносном смысле.

— Мы должны взять их обоих, — рычит Йонас. — Каллума и Аиду.

— Вот это мысль, — я киваю. — Я слышал, что брак по расчету превратился в брак по любви. Он сделает для нее все, что угодно.

— Нет, если я сверну ей гребаную шею, — говорит Йонас.

— Я не хочу шантажировать этих ирландских ублюдков, — с горечью говорит Андрей. — Я хочу кровь за кровь.

— Это верно, — тихо говорит Марсель. — Они убили Таймона. В крайнем случае, мы убьем по одному из каждой семьи Гриффинов и Галло.

— Лучше убить сына, чем отца, — говорит Йонас. — Каллум Гриффин — единственный их сын. Он наследник — если только его жена не беременна. Каллум должен умереть.

Вокруг раздается ропот, Андрей и Марсель выражают свое согласие.

Я не даю окончательного ответа. Но это то, что я всегда планировал.

Но меня отвлекает задыхающийся звук за дверью.

Что-то среднее между вздохом и всхлипом.

Я подхожу к двери и открываю ее ключом, ожидая увидеть Клару снаружи.

Вместо этого я вижу истеричное лицо Нессы Гриффин.

Я хватаю ее за запястье, прежде чем она успевает повернуться и убежать. Я тащу ее в бильярдную, пока она брыкается и борется.

— Нет! — кричит она. — Ты не можешь убить моего брата! Я тебе не позволю!

— Всем выйти, — рявкаю я на своих людей.

Они колеблются, их лица застыли в замешательстве.

— ВОН! — реву я.

Они разбегаются, закрывая за собой двери.

Я бросаю Нессу на ковер у своих ног.

Она снова вскакивает на ноги, размахивая руками в безумных попытках ударить меня, поцарапать, разорвать на куски.

— Я не позволю тебе! — кричит она. — Клянусь Богом, я убью каждого из вас!

После моего первоначального удивления при виде ее, когда Клара должна была запереть ее на ночь в своей комнате, я начинаю понимать нечто совершенно иное.

Мы говорили по-польски.

Однако Несса понимала каждое наше слово.

— Co robisz, szpiegując mnie (пол. Ты что, за мной шпионишь?), — шиплю я.

— Я буду шпионить за тобой, сколько захочу! — кричит Несса. Она закрывает рот рукой, понимая, что выдала себя.

— Kto nauczył cię polskiego? (пол. Кто научил тебя польскому?) — яростно спрашиваю я. Я уже знаю ответ. Это должно быть Клара.

Несса отбрасывает меня, стоя как можно выше и достойнее, учитывая, что ее волосы спутаны, лицо все еще опухшее от слез, и на ней ночная рубашка.

— Nikt nie nauczył mnie polskiego, — говорит она надменно. Я выучила его сама, в библиотеке. У меня много было свободного времени.

Не знаю, поражался ли я когда-нибудь раньше.

Произношение у нее дерьмовое, а грамматика посредственная. Но она действительно многому научилась.

Она хитрый маленький дьявол. Я не обращал внимания на ее проделки, потому что не думал, что она может понять наши разговоры. Не то чтобы это имело значение — она ничего не может сделать с этой информацией. Она все еще моя пленница.

Но... Я впечатлен. Несса умнее, чем я предполагал, и смелее.

Тем не менее, у нее есть и другая причина, если она думает, что собирается командовать мной в моем собственном доме, перед моими собственными людьми. Здесь не она отдает приказы. Это делаю я. Я — хозяин. Она — пленница.

— И что ты собираешься с этим делать? — прорычал я, глядя ей в лицо. — Ты думаешь, что можешь угрожать мне? Пытаться напасть на меня? Я могу сломать все кости в твоем теле, даже не пытаясь.

Она качает головой, по ее лицу текут слезы. Когда она плачет, ее глаза кажутся зелеными, как никогда. Каждая слезинка, как преломляющая линза, цепляется за эти черные ресницы, увеличивая каждую веснушку на ее щеке.

— Я знаю, что ты сильнее меня, — шипит она. — Я знаю, что я ничто и никто. Но я люблю своего брата. Ты можешь это понять? Я люблю его больше всех на свете. Ты когда-нибудь чувствовал это, прежде чем стал таким холодным и злым? Ты любил кого-то когда-то? Я знаю, что любил. Я знаю про Анну.

Теперь я действительно хочу ударить ее.

Как, чёрт возьми, она смеет произносить это имя.

Она ничего не знает, вообще ничего.

Она думает, что может копаться в моем мозгу, пытаясь вытащить оттуда то, что я успешно скрываю.

Она хочет сделать меня таким же слабым и эмоциональным, как она.

Я хватаю ее за ворот ночной рубашки и говорю ей прямо в лицо.

— Никогда больше не произноси ее имя.

Несса поднимает руку, и я думаю, что она собирается дать мне пощечину.

Но вместо этого она кладет свою руку поверх моей, ее тонкие маленькие пальчики цепляются за мой сжатый кулак.

Она смотрит мне в глаза.

— Миколаш, пожалуйста, — умоляет она. — Мой брат — хороший человек. Я знаю, что это война, и вы на разных сторонах. Я знаю, что он причинил тебе боль. Но если ты убьешь его, ты не сделаешь ему больно в ответ. Ты причинишь боль мне. А я никогда не обижала тебя.

Она говорит о справедливости, правосудии.

В этом мире нет ни капли справедливости.

Есть только долги, которые нужно оплачивать.

Но существует несколько видов валюты.

Несса стоит передо мной — стройная, хрупкая, дрожащая, как осиновый лист. Спутанные светло-коричневые волосы облаком лежат вокруг ее лица и плеч. Большие, залитые слезами глаза и мягкие розовые губы.

Она прикасается к моей руке. Она никогда раньше не прикасалась ко мне добровольно.

Моя рука словно горит. Она посылает тепло и жар по всему моему телу. Она заставляет каждую часть меня пульсировать, словно плоть, которая была заморожена и возвращается к жизни.

— Убеди меня, Несса, — говорю я. — Убеди меня, что я должен пощадить твоего брата.

Она смотрит на меня, сначала непонимающе.

Затем в ее глазах появляется понимание.

Я все еще держу ворот ее ночной рубашки. Я чувствую, как ее сердце бьется о мои сжатые пальцы.

Я отпускаю ее, ожидая, что она будет делать.

Ее язык высунулся, чтобыувлажнить губы.

Затем она говорит: — Садись на диван.

Я сажусь на низкий диван. Это первый приказ, которому я подчинился за очень долгое время.

Я сажусь спиной к подушкам, руки рядом, ноги слегка раздвинуты.

— Могу я одолжить твой телефон? — шепчет Несса.

Я молча передаю его ей.

Она пролистывает страницу на мгновение, затем нажимает на экран. Из динамиков звучит музыка — низкий, угрюмый, настойчивый ритм. Это не та привычная музыка, которую я слышу в исполнении моей маленькой балерины. Эта гораздо мрачнее.

Дождь стучит по окнам. Стук капель дождя смешивается с ритмом музыки. Свет тусклый и водянистый, тени искажены каплями дождя.

Несса выглядит так, будто она под водой. Ее кожа бледнее, чем когда-либо. Она стоит передо мной и начинает раскачиваться в такт музыке.

Я видел, как она танцует, бесчисленное количество раз. Но никогда так. Никогда это не было прямо передо мной. Никогда ее взгляд не был направлен на меня. Теперь он прикован к моему. Ее тело плавно покачивается.

В первый раз, когда я увидел ее в клубе, она лишь мгновение так танцевала.

То был взгляд через замочную скважину. Теперь дверь широко открыта.

Я вижу, как Несса раскрепощается, когда за ней никто не наблюдает. Никто, кроме меня.

Она крутится и раскачивается, ее бедра двигаются так, как я никогда раньше не видел, ее глаза устремлены на меня. Она наклоняется до самой земли, затем скользит руками по одной длинной ноге, задирая ночную рубашку, чтобы показать гладкое, кремовое бедро.

Затем она поворачивается в другую сторону, так что, когда она наклоняется, я вижу изгиб ее задницы под подолом ночной рубашки.

Она дразнит меня. Она знает, что мои глаза прикованы к ней, и что каждое ее движение посылает импульс по моему телу, заставляя мой член напрягаться и набухать, пока мне не приходится сдвинуться с места, пытаясь найти облегчение.

Она снова поворачивается ко мне лицом и, не разрывая зрительного контакта, хватает подол ночной рубашки и медленно снимает ее через голову, обнажая узкие бедра, невероятно тонкую талию, а затем маленькие, круглые груди. Она сворачивает тонкую хлопковую ночную рубашку и отбрасывает ее в сторону.

Теперь она голая, за исключением трусиков.

Это мой первый раз, когда мне открывается полный вид на ее грудь. Я видел их сквозь промокшую ткань, но никогда не видел полностью обнаженными. Они едва ли достаточно большие, чтобы заполнить мои ладони, но они чертовски великолепны. Я никогда не видел таких упругих маленьких сисек. Они выглядят изваянными из мрамора, если бы мрамор мог быть мягким, подвижным и чувствительным.

Плоти достаточно, чтобы ее груди подпрыгивали и двигались вместе с остальным телом, как будто каждая ее унция зовет меня, манит, умоляет прикоснуться к ней.

Я никогда не видел такого тела, как у нее. Никаких излишеств, только идеальный, стройный каркас, который был натренирован и вылеплен для своей цели. Она сильная. Она грациозна. И она, чёрт возьми, самая сексуальная штучка, какую только можно вообразить.

Музыка играет вперемешку со звуками дождя.

Слова песни сверлят мою голову.

Похоже, я заразен, будет безопаснее, если ты убежишь

Чёрт возьми, в конце концов, они все так и поступают

Возьми мою машину и покрась ее в черный цвет

Возьми мою руку и сломай ее пополам

Скажи что-нибудь, сделай это поскорее

В этой комнате слишком тихо

Мне нужен шум

Мне нужен гул сабвуфера

Нужен треск кнута

Нужно немного крови в порезе

Несса разворачивается и падает, потом ползет по полу ко мне, как пантера, выслеживающая добычу. Я должен быть охотником. Но я застыл на месте, завороженный ее зелеными глазами, смотрящими на меня сверху.

Она ползет вверх по моим ногам, ее руки скользят по моим бедрам. Я знаю, что она видит, как мой член упирается в промежность брюк. Когда она поворачивается и прижимается своим телом к моему, я знаю, что она чувствует, как он впивается в ее задницу.

Мой член истекает спермой. Он умирает от желания освободиться, почувствовать эту мягкую кожу вместо стягивающего материала моих брюк.

Несса устраивается на моих коленях, прижимаясь попкой к моей промежности. Ее руки обвиваются вокруг моей шеи, прекрасные груди находятся в миллиметрах от моего лица. Боже, как я хочу сомкнуть рот вокруг этих маленьких твердых сосков.

Но я жду. Я хочу увидеть, что Несса будет делать сама, без моего вмешательства.

На это уходит вся моя сила воли. Я никогда в жизни так не возбуждался. Мой член так и рвется на свободу, чтобы погрузиться глубоко внутрь ее маленького тугого тела. Я не просто хочу этого. Мне это нужно. Без этого я взорвусь на миллионы кусочков.

Я никогда не видел, чтобы женщина так двигалась, а ведь я владелец гребаного стрип-клуба. Несса настолько невинна, насколько это возможно. Я поцеловал ее однажды — я знаю, какой неуклюжей и неопытной она была.

Но она знает, как танцевать. И, как я понял, она знает, как быть чувственной. У нее есть это сексуальное влечение, зарытое глубоко внутри нее. Она просто никогда раньше не выпускала его наружу.

Она прижимается ко мне, трется об меня своими маленькими мягкими грудями и ноющей киской. Она умоляет меня прикоснуться к ней, ответить ей взаимностью. Ее ресницы тяжелы от вожделения, ее лицо раскраснелось, ее губы разошлись.

Она снова скользит по моему телу, опускаясь на колени между моих ног. Ее пальцы нащупывают пуговицу на моих брюках.

Она расстегивает брюки, освобождая мой член. Он поднимается навстречу ей, толстый и полностью твердый, одно из единственных мест на моем теле, где кожа чистая, не отмеченная татуировками.

Она слегка вздыхает от удивления. Я почти уверен, что мои догадки верны — Несса девственница. Она никогда раньше даже не видела члена, не говоря уже о том, чтобы прикоснуться к нему.

Нерешительно она протягивает руку и обхватывает мой член. Он заполняет ее полностью. Когда она сжимает ствол, ее пальцы не встречаются вокруг него.

Она снова смотрит на меня, нервничая и широко раскрыв глаза.

Ее бледно-розовые губы раздвигаются. Ее открытый рот вот-вот сомкнется вокруг моего члена.

Пока я не останавливаю ее.

Я мягко отталкиваю ее, засовывая член обратно в штаны.

Я хочу, чтобы Несса пососала мой член. Черт возьми, я так хочу этого.

Но не так. Не по принуждению.

Я не хочу, чтобы она сделала это, потому что боится, потому что пытается убедить меня не причинять боль ее брату.

Я хочу, чтобы она сделала это, потому что она жаждет меня так же сильно, как я жажду ее.

Но этого не случится.

Она — моя пленница, а я — монстр, который держит ее здесь.

Я должен запереть ее обратно в комнате, пока не потерял последние остатки самоконтроля.

20.

Несса

Я лежу в своей кровати в темноте.

Мое сердце колотится, как будто я на беговой дорожке.

Боже мой, боже мой, боже мой.

Зачем он привез меня сюда?

Я знаю, что Миколаш хочет меня. Я видела это по его лицу.

Он чувствовал то же, что и я. То же отчаяние, ту же похоть. Та же дикость говорила мне игнорировать все рациональные мысли, брать то, что я хочу, и плевать на последствия.

Я хотела ЕГО.

Я знаю, что это безумие. Я знаю, что он мой враг, и что он хочет уничтожить все, что я люблю.

Но мое тело и мой мозг — это две отдельные сущности.

У меня даже никогда не было парня! У меня были влюбленности, парни, которых я считала симпатичными. Это была почти игра — то, что мне нравилось представлять, не предпринимая никаких действий.

Я никогда по-настоящему не хотела, чтобы меня поцеловали, не настолько сильно, чтобы это произошло. Ни в одном из этих парней не было ничего особенного. Ничто не выделяло их из толпы. В моих фантазиях они были взаимозаменяемы.

Я никогда ни к кому не испытывала сильного влечения.

До этого момента.

У меня необъяснимое влечение к Миколашу. Это не просто похоть. Это каждая эмоция в отдельности: страх, испуг, возбуждение, зацикленность и страдание. Они настолько сильны, что ничто обычное, как влюбленность, не может сравниться с ней. Это сила природы. Это чертово цунами.

Оно овладевает мной.

Я знаю, что он тоже это чувствует.

Но он оттолкнул меня, отвёл в мою комнату и оставил здесь.

Почему?!

Крошечный уголок моего мозга все еще мыслит рационально. Он говорит мне: — Потому что он знает, что это обречено. Он знает, что убьет твоего брата, твоих родителей и даже тебя. И крошечный клочок морали, оставшийся внутри него, говорит, что неправильно трахать тебя до того, как он тебя убьет.

Это отрезвляющая мысль. Она должна вытрясти меня из этого безумия.

Я переворачиваюсь под одеялом, закрываю глаза, пытаясь заставить себя заснуть.

Меня мучает пульсация между бедер. Зуд и жжение кожи. Я так хотела, чтобы он прикоснулся ко мне. Почему он не провел руками хотя бы по моему телу?

Если бы он просто поцеловал меня снова, я была бы удовлетворена. Я могла бы заснуть, думая об этом.

Но он вообще отказался прикасаться ко мне.

Это меня почти разозлило.

Он сказал, чтобы я убедила его. А потом сидел, как гребаный робот.

Да, я определенно злюсь.

Раньше я была девушкой, которая сворачивалась калачиком и плакала, когда была разочарована. Ну, больше нет. Я устала плакать. Я устала делать то, что говорят люди. Я устала быть запертой в этой комнате.

Я выскользнула из-под одеяла и босиком направилась к двери.

Я все еще голая, если не считать нижнего белья. Ночную рубашку я так и не забрала — она, наверное, все еще внизу, в бильярдной.

Я дёргаю за дверную ручку. Она бесшумно поворачивается под моей ладонью.

Я приму это как знак. Миколаш на самом деле не запирал меня в комнате. Он всегда осмотрителен и либо он сделал это специально, либо подсознательно он хочет этого так же сильно, как и я.

Я крадучись выхожу из своей комнаты и иду по темному коридору.

Помню, как я была напугана, когда делала это в первый раз.

В этом доме я уже больше месяца. Я знаю его звуки так же хорошо, как знаю звук биения собственного сердца и дыхания в легких. Я точно знаю, как избежать Андрея, который должен был дежурить сегодня ночью. Я слышу его на кухне, он наливает себе стакан молока. Он всегда пьет молоко, никогда воду.

Я пересекаю первый этаж.

Я слышу другой звук, на лестнице, ведущей в комнату Клары. Это тихий шепот, как будто два человека тихо разговаривают, не желая быть услышанными. Я готова поставить свою руку на то, что это Марсель. Я видела, как он смотрит на Клару, и как она смотрит на него, когда думает, что никто не заметит.

Они не услышат меня. Они слишком погружены в свои собственные разговоры шепотом.

Это значит, что я просто должна следить за Йонасом.

Я перехожу в западное крыло, запретную часть дома. Прошло всего девять часов с тех пор, как Миколаш прогнал меня отсюда. Он выглядел таким злым, что я думала, он задушит меня прямо там.

Раньше мной двигало простое любопытство. Теперь мной движет нечто более сильное.

Я поднимаюсь по лестнице и молча иду по длинному коридору. Когда я прохожу мимо кабинета Миколаша, я заглядываю внутрь, на случай, если он остался работать. Там пусто.

Я подхожу к хозяйской комнате с тяжелыми двойными дверями. Я поворачиваю задвижку и проскальзываю внутрь, думая, что он еще не спит. Прошел всего час с тех пор, как он оставил меня в моей комнату. Я ожидаю услышать его низкий, четкий голос, требующий ответа, почему я снова вернулась сюда. Но в комнате темно и тихо.

Я подхожу к кровати.

Вот он лежит. Мой зверь. Мой враг. Мой похититель.

Он лежит обнаженный поверх одеяла, на нем только трусы-боксеры. Впервые я вижу его тело во всей красе.

Каждый сантиметр его кожи покрыт татуировками, за исключением рук и лица. Его тело — это живое, дышащее произведение искусства. Это целый гобелен из узоров, изображений и завихрений в оттенках серого, синего и тёмно-красного.

Под татуировками — рельефные, твердые мышцы. Он более мускулистый, чем мужчина-танцор. Я вижу глубокие впадины его пресса, затем бедра, затем пояс трусов, едва прикрывающий его член.

Мой рот наполняется слюной, и мне приходится с трудом сглотнуть.

Я почти взяла этот член в рот.

Не знаю, как, черт возьми, мне хватило смелости сделать это. Я расстегнула его брюки, и он выскочил, как змея, в два раза больше, чем я ожидала. Это было ужасно, и я понятия не имела, что с ним делать.

В то же время я была очарована этой гладкой, обнаженной кожей. Казалось, что это самая мягкая кожа на всем его теле. Когда я держала его член в руке, казалось, что он живет собственной жизнью, подергиваясь и пульсируя в моей руке.

Я ожидаю, что он проснется в любую секунду, а я буду стоять над ним. Вероятно, он будет в ярости.

Сейчас его лицо полностью расслаблено.

Я никогда не видела его таким.

Это заставляет меня понять, насколько Миколаш красив. Его черты лица так резко очерчены, они почти божественны. Как бы он выглядел, если бы был счастлив, если бы улыбался? Это было бы слишком. Не думаю, что я смогла бы это выдержать.

Я долго смотрю на его лицо.

Я смотрю на человека, которым он мог бы быть. Человеком без гнева и горечи. Человеком без боли.

Теперь мое сердце болит, и я не знаю почему. Почему я должна сочувствовать Зверю?

Но я сочувствую. Между нами возникла какая-то странная связь, причем никто из нас этого не хотел.

Я проскальзываю в его постель, ожидая, что он проснется в любую секунду.

Он проснется теперь, когда я лежу рядом с ним.

Теперь, когда я положила руку ему на живот.

Теперь, когда я скольжу в его боксеры...

Он вздыхает — длинный, медленный, мужественный вздох. Это заставляет мои бедра сжиматься вместе.

Я держу его член в руке. Он теплый, полутвердый, с каждым мгновением становится все тверже.

Я наклоняюсь и беру его в рот.

Я чувствую запах его кожи, теплый и мускусный от сна. И я чувствую вкус его члена, который имеет свой собственный аромат — богатый, соленый и притягательный. Он заливает мой рот слюной. Мой язык легко скользит по его гладкой плоти, головка его члена заполняет мой рот.

Чем тверже он становится, тем шире мне приходится открывать челюсти.

Я понятия не имею, как правильно делать минет. Я просто пробую на ходу — иногда облизываю, иногда сосу, иногда просто скольжу по нему губами и языком.

На самом деле, я просто делаю то, что мне приятно. Но, кажется, это работает достаточно хорошо, потому что его член стал таким же твердым, как и раньше, в бильярдной, когда я танцевала для него.

Руки Миколаша вцепились в мои волосы, удерживая мою голову с обеих сторон.

Я поднимаю взгляд и вижу, что он полностью проснулся и смотрит на меня сверху вниз.

Я думала, он будет сердиться или раздражаться.

Это единственные два варианта, которых я ожидала.

Вместо этого я вижу выражение, которое с трудом могу понять. Оно почти похоже на благодарность.

Он держит мою голову, двигая бедрами так, что его член скользит в мой рот и выходит из него в постоянном ритме. Я продолжаю лизать и сосать изо всех сил. Его дыхание учащается, и он издает небольшие звуки, похожие на вздох и стон, смешанные вместе.

Он начинает толкаться сильнее, и его член входит слишком глубоко, ударяясь о заднюю стенку моего горла. Я задыхаюсь.

— Прости, — прохрипел он.

Миколаш никогда раньше ни за что не извинялся. Это звучит так странно, что я почти смеюсь.

Я держу глаза открытыми, завороженная его видом. Его тело выглядит безумно сексуально, каждый мускул на груди и животе напряжен.

Он продолжает вводить и выводить свой член. Моя челюсть начинает болеть, но я не хочу останавливаться. Он смотрит на меня снизу вверх, я смотрю на него сверху вниз, и мы заперты вместе в этом интимном, интенсивном действии, которое невозможно остановить.

Затем он закрывает глаза, откидывает голову на подушку, и я чувствую, как его член начинает пульсировать у меня во рту. Он издает долгий, низкий крик. Мой рот наполняется теплом, скользким и соленым, но не неприятным.

Его член все еще пульсирует, поэтому я продолжаю сосать, не желая останавливаться слишком рано.

Когда он наконец кончил, он отпустил мою голову и схватил меня за руки, потянув меня на кровать, чтобы он мог лечь на меня сверху.

Он целует меня, не заботясь о том, что вкус его спермы все еще у меня во рту.

Этот поцелуй совсем не похож на тот, что был в бальном зале.

Миколаш все еще теплый и отяжелевший от сна. Его губы мягче, чем я могла себе представить.

— Что ты делаешь, маленькая балерина? — рычит он.

— Я не могла заснуть, — говорю я.

— Я знаю почему, — говорит он.

Теперь это он скользит вниз по длине моего тела. Он останавливается у моих грудей и берет в рот каждую по очереди. Он сосет сосок до тех пор, пока он не становится совсем твердым, затем он нежно перекатывает и сжимает его между пальцами, пока сосет другой.

Затем он спускается ниже, до самых моих бедер.

У меня возникает желание оттолкнуть его. Я нервничаю, что от меня может исходить неприятный вкус или запах. Жаль, что я не проверила, прежде чем войти сюда.

Но Миколаш, похоже, ничуть не больше обеспокоен состоянием моих женских частей, чем моим ртом. Он зарывается лицом между моих бедер и вылизывает мою киску длинными, влажными движениями.

Боже мой, я никогда не думала, что что-то может быть настолько приятным.

Я трогала себя раньше, много раз.

Но язык так сильно отличается от пальцев. Он теплый и влажный, и, кажется, пробуждает нервные окончания, о существовании которых я даже не подозревала.

Это посылает из меня поток влаги, такой сильной, что я на секунду забеспокоилась, что обмочилась. Миколаш все еще лижет и целует меня там, внизу, совершенно не беспокоясь об этом.

Он смачивает один из своих пальцев и вводит его в меня. Я задыхаюсь, думая, что будет больно. Обычно я ничего не ввожу туда, ни игрушки, ни собственные пальцы, потому что там очень тесно.

Несмотря на то, что палец Миколаша намного больше моего, кажется, что он прекрасно помещается внутри меня. Наверное, потому что я возбуждена так сильно, как никогда раньше.

На самом деле, ощущения гораздо лучше, чем терпимые. Это невероятное ощущение.

Его палец дает мне что-то, за что можно ухватиться, в то время как его язык настойчиво ласкает мой клитор. Кажется, это усиливает ощущения, и я могу сжимать его палец, одновременно терзая свой клитор его языком.

Я чувствую, как знакомое ощущение начинает нарастать — начало кульминации. Господи, его язык гораздо приятнее, чем когда я делала это на своей подушке. Это похоже на теплую ванну, массаж и самую сексуальную мечту, которую только можно вообразить, все в одном флаконе.

Наслаждение нарастает и нарастает, пока я почти не начинаю бояться.

Затем оргазм проносится сквозь меня, низвергаясь вниз, как водопад.

Я прижимаюсь бедрами к его лицу, пытаясь заглушить свои крики в подушке. Мне стыдно, что я так громко кричу, но в то же время мне наплевать, потому что мне так хорошо.

Я кричу и извиваюсь. Потом все заканчивается, и я лежу там, задыхаясь и потея, и думая, как это безумно.

Миколаш подарил мне самый приятный момент в моей жизни.

Мы смотрим друг на друга поверх подушки.

Я думаю, он так же растерян, как и я. Он не знает, что делать.

Он целует меня еще раз, нежно в губы.

Потом говорит: — Возвращайся в свою комнату, маленькая балерина. Не позволяй никому видеть тебя.

Я тихо выскальзываю из кровати и бегу обратно тем же путем, каким пришла, мое тело слабеет от удовольствия, а голова кружится.

21.

Мико

На следующее утро все как обычно.

Когда я спускаюсь на первый этаж, я слышу, как Несса репетирует в своей студии, а на проигрывателе играет новая пластинка. Должно быть, она закончила постановку одного танца и приступила к следующему.

Дом выглядит так же, как всегда. Мое лицо в зеркале, после того как я принял душ и оделся, выглядит так же.

И все же я чувствую себя совершенно по-другому.

Во-первых, я действительно голоден.

Я захожу на кухню, где Клара убирает остатки завтрака, который она приготовила для Нессы.

Она удивленно смотрит на меня, ведь я обычно пью только кофе по утрам.

— Остался ли бекон? — спрашиваю я ее.

— О! — говорит она, суетясь вокруг сковородки. — Всего два кусочка, но дай мне минутку, я сделаю еще!

— Не нужно, — говорю я ей. — Я съем это.

Я беру бекон со сковороды и ем его там, где стою, прислонившись к острову. Он хрустящий, соленый и слегка подгоревший. Вкус феноменальный.

— Я могу сделать больше! — говорит Клара, смущаясь. — Это займет всего минуту. Этот, наверное, уже остыл.

— Всё превосходно, — говорю я, стаскивая последнюю кусок со сковороды.

Клара выглядит встревоженной, либо от того, что я пришёл на кухню, чего я никогда не делаю, либо от того, что я в веселом настроении, чего тоже никогда не бывает.

— Несса в своей студии? — спрашиваю я Клару, уже зная ответ.

— Да, — осторожно отвечает она.

— Она любит работать. Я постоянно слышу её там.

— Так и есть.

Клара, вероятно, уважает это. У нее самой очень развита трудовая этика, она делает работу по меньшей мере трех человек, готовя, убирая и выполняя поручения, которые она выполняет для нас.

Я хорошо ей плачу. Но она ездит на двадцатилетней Киа и носит в качестве сумочки холщовую сумку. Все свои деньги она отправляет в Польшу, своим родителям, бабушке и дедушке. У Йонаса те же бабушка и дедушка, но он ничего им не отправляет, несмотря на то, что зарабатывает намного больше Клары.

— Ты хорошо заботишься о нашей маленькой пленнице, — говорю я Кларе.

Она ставит кастрюли отмокать в раковину и включает воду не смотря на меня.

— Да, — тихо говорит она.

— Вы двое стали близки.

Она наливает мыло для мытья посуды на сковородки. Ее рука слегка дрожит, и часть мыла попадает на кран. Она поспешно вытирает его губкой.

— Она хорошая девочка, — говорит Клара. — У нее доброе сердце.

В ее голосе звучит нотка упрека.

— Ты знаешь, что она научилась говорить по-польски? — говорю я.

Клара напрягается, и ее глаза виновато переходят на мое лицо.

— Я не собиралась ее ничему учить! — Клара сглотнула. — Она очень быстро освоила язык, я думала, что она выучит слово «ложка» или «чашка», просто для развлечение. В следующий момент я поняла, что она говорит предложениями...

Объяснение Клары вырывается наружу, ее щеки пылают от волнения. Ей не нужно убеждать меня — я сам видел, насколько Несса умна и проницательна. Она выглядит как невинный маленький фавн, но ее ум всегда работает со скоростью тысячи миль в минуту.

— Пожалуйста, не сердись на нее, — добавляет Клара. — Это была не ее вина.

Я думал, что Клара защищает себя, не желая быть наказанной. Теперь я понимаю, что она беспокоится о Нессе.

Это хуже, чем я думал. Они стали друзьями. Близкими друзьями.

Я должен уволить Клару. Или, по крайней мере, держать ее подальше от Нессы.

Но кому я доверю охранять ее? Никому, блядь. Несса может проложить себе путь в сердце бешеного барсука.

Поэтому я молча смотрю на Клару, пока она не замолкает, прикусив губу и судорожно вытирая мокрые руки о фартук.

— Меня больше беспокоит, кому ты верна, — говорю я Кларе.

Она стягивает фартук своими потрескавшимися руками.

— Я бы никогда не предала Братерство, — говорит она.

— Несса Гриффин — не домашнее животное. Она актив — очень ценный актив.

— Я знаю, — шепчет Клара.

— Если бы у тебя мелькнула идея освободить ее...

— Я бы никогда!

— Просто помни, что я знаю, где живет вся твоя семья в Болеславце. Твоя мать, твой дядя, твои маленькие племянницы, твои бабушка и дедушка... Они не в безопасности только потому, что тоже связаны с Йонасом. Йонас всадит пулю в череп твоей матери, если я ему прикажу.

— Я знаю, — вздохнула Клара. — Я знаю, что он так и сделает.

— Просто помни об этом. Ты растишь ягненка на заклание. Каким бы милым этот ягненок ни был.

Клара кивает, опустив глаза в пол.

Я наливаю себе чашку кофе и выхожу из кухни.

Это была хорошая речь, которую я ей сказал. Интересно, была ли она такой же хорошей для Клары, или я просто пытаюсь убедить себя в этом.

Я продолжаю думать о прошлой ночи. Это было похоже на сон. И все же это было более реально, чем моя обычная повседневная жизнь. Я продолжаю думать о вкусе киски Нессы у меня во рту, об ощущении ее кожи на моей. Я мог бы подняться наверх в эту минуту и взять ее снова...

Нет, этого не произойдёт. Я должен подготовиться к сегодняшней встрече с Кристоффом.

Большую часть дня я провожу со своими людьми, планируя нашу последнюю атаку на Гриффинов. К этому моменту у нас есть четкое представление о расписании Каллума и Аиды. Через шесть дней олдермен и его жена поедут на открытие новой библиотеки в Шеффилде. Это прекрасная возможность взять их обоих.

Мы снова осуществим идею Таймона, но на этот раз с надлежащим планированием. Мы используем Аиду против ее мужа, обналичив его оставшиеся счета в «Hyde Park Bank» и «Madison Capital».

Тем временем мы заключим сделку с Галло. Они могут передать башню на Оак-стрит в обмен на безопасное возвращение Аиды и исчезновение улик против Данте Галло. Я позволю Данте выйти на свободу. А как только его ноги коснутся тротуара, я выстрелю ему в голову.

Таков план в его нынешнем виде. Я представлю его Кристоффу сегодня вечером.

Я бы не хотел брать с собой Нессу, но Кристофф настаивает.

Пока Клара готовит Нессу, я одеваюсь сам: натягиваю тонкий серый кашемировый свитер, брюки и мокасины.

Я не ношу костюмы, как большинство гангстеров. Они считают, что это делает их похожими на бизнесменов. А я считаю, что это гребаный фарс. Пиджаки хороши для того, чтобы спрятать пистолет, но в остальном они громоздкие и стесняют движения. Я не бизнесмен — я хищник. И я не собираюсь заковывать себя в кандалы ради моды. Я не хочу поймать пулю из-за того, что не смог вовремя уйти с дороги.

Мне не нужно много времени, чтобы собраться. Я жду у подножия лестницы, глядя на восточное крыло.

Наконец, наверху появляется Несса, она стоит на фоне окна, как картина в раме.

На ней белое шифоновое платье с невесомыми слоями, которые парят вокруг нее, как крылья. Ее волосы собраны на макушке, а в ушах свисают бриллианты в виде капель. Ее стройные руки и плечи обнажены и сияют в вечернем свете.

Когда она спускается по лестнице, я застываю на месте, уставившись на нее снизу вверх. Вместо того чтобы спускаться по лестнице, я вижу, как она идет ко мне по проходу. Вместо вечернего платья я вижу ее в белом свадебном платье. Я вижу, как выглядела бы Несса, будь она моей невестой.

Это похоже на видение. Время замедляется, звук исчезает, и я вижу только эту девушку — немного застенчивую, немного нервную, но излучающую радость, которую невозможно из нее вытравить. Потому что она исходит не от обстоятельств или ситуации. Она исходит от добра внутри нее.

Несса спускается по лестнице.

Я моргаю, и видение исчезает.

Она не моя невеста, она моя пленница. Я веду ее к столу переговоров, где мы с Кристоффом будем решать, как разделить остатки империи ее семьи.

Она смотрит на меня, тепло и ожидающе, думая, что я скажу ей, как прекрасно она выглядит.

Вместо этого я сохраняю суровое выражение лица.

— Пойдем, — говорю я. — Мы опоздаем.

Она идет за мной к машине.

Мой «Лендровер» припаркован перед дверью, ожидая нас.

Несса останавливается, выходя на крыльцо. Солнце садится. Оно посылает полосы цвета на чистый холст ее платья. Ее кожа светится золотом, а глаза ярче, чем когда-либо.

Я сажусь в машину, стараясь не смотреть на нее.

Йонас берет ее за руку, чтобы она могла собрать юбку и забраться внутрь, не испачкав платье. Меня раздражает, что он прикасается к ней. Меня раздражает, что она это позволяет ему.

Как только мы с Нессой усаживаемся сзади, а Йонас и Марсель — спереди, мы выезжаем. Машина мчится по извилистой дороге, затем выезжает через ворота. Несса садится чуть выше, прижимается лбом к окну, чтобы смотреть на улицу.

Прошло много времени с тех пор, как она ездила в машине. Прошло много времени с тех пор, как она видела что-либо, кроме дома и сада. Я вижу ее волнение при виде улиц и зданий, людей на тротуарах, продавцов на углах.

Окна сильно затонированы. Никто не может заглянуть внутрь. И все же я чувствую тревогу, когда забираю ее из дома. Это как выпускать певчую птицу из клетки — если что-то пойдет не так, она улетит.

Мы едем немного на юг, в Линкольн-парк, где у Коли Кристоффа свой дом. Это огромный комплекс, недавно построенный и безумно современный. Главный дом выглядит как множество стеклянных коробок, поставленных друг на друга. С точки зрения безопасности это выглядит ужасно. Но Кристофф через чур эпатажный. Он любит хвастаться, начиная от своего Maserati и заканчивая костюмами Zegna.

Интерьер так же непрактичен. По полу прихожей протекает искусственная река, под люстрой, сделанной из вращающихся шаров, похожих на солнечную систему.

Когда Кристофф подходит поприветствовать нас, он одет в бархатный смокинг и мокасины с кисточками. Я хочу отменить альянс прямо сейчас, просто на основании того, что не хочу вести дела с человеком, который считает себя Хью Хефнером.

Я раздражен и раздражителен, а мы еще даже не начали.

Не помогает и то, что первое, что делает Кристофф, это ходит вокруг Нессы, словно она скульптура на постаменте, его глаза блуждают по каждому ее дюйму.

— Боже мой, какой экземпляр, — говорит он. — Что ты с ней делал, Миколаш? Ты похитил девушку и превратил ее в богиню.

Глаза Нессы мечутся между нами, ее щеки окрасились в розовый цвет, который я так хорошо знаю. Ей не нравится такое внимание, и она ищет у меня защиты.

— Она такая же, как и всегда, — огрызаюсь я.

Лучше бы Клара не наряжала ее так сильно. Я сказал ей сделать Нессу презентабельной, а не превращать ее в принцессу Грейс.

— Я думал, у нас, русских, самые красивые женщины, — Кристофф усмехается. — Наверное, я не был достаточно разнообразен...

Несса придвигается ближе ко мне, подальше от Кристоффа.

— Но разве ирландцы их тренируют? — спрашивает Кристофф, поднимая свои темные брови. — Русские девушки учатся сосать член лучше, чем порнозвезды. Они могут отсосать тебе за то время, которое требуется чайнику, чтобы закипеть. Что скажешь, Миколаш... как она в сравнении?

Если Кристофф продолжит говорить, я вырву его голосовые связки из горла и задушу его ими.

Несса выглядит так, словно вот-вот расплачется. Мой желудок сжимается до размеров грецкого ореха.

Здесь нет правильного ответа. Если я скажу Кристоффу, что не трахал ее, он мне не поверит. Если он узнает правду, будет еще хуже. Ничто не может быть опаснее для Нессы, чем то, что босс Братвы знает, что в его доме находится прекрасная, невинная дочь его соперника.

— Она бы тебя не заинтересовала, — коротко говорю я. — Никаких навыков.

Несса смотрит на меня большими зелеными глазами, пораженная и обиженная.

Я не могу смотреть на нее. Я не могу выразить ей даже малейшего сочувствия.

Вместо этого я говорю: — Давайте уже перейдем к делу. У меня нет времени торчать здесь всю ночь.

— Конечно, — усмехается Кристофф.

Он ведет нас в свою официальную столовую, где стол заставлен едой. Кристофф сидит на одной стороне стола вместе с тремя своими лучшими лейтенантами. Я сижу на другой, Несса рядом со мной, а Йонас и Марсель — по обе стороны.

Несса бледна и молчалива, она не хочет притрагиваться к еде.

— Что случилось? — говорит Кристофф. — Тебе не нравятся пельмени?

— Ты знаешь танцоров, — говорю я ему. — Они переборчивы в еде.

Несса напоминает мне Персефону, похищенную Аидом и вынужденную царствовать в качестве царицы мертвых. Персефона изо всех сил старалась не есть пищу Аида, чтобы однажды вернуться в солнечное царство.

Но Несса уже съела мою пищу. Как и Персефона, которая так проголодалась, что потеряла свою решимость и съела шесть крошечных зерен граната.

Кристофф выглядит обиженным. Русские очень трепетно относятся к своим блюдам. К счастью, Йонас и Марсель запихивают в рот достаточно еды, чтобы компенсировать это.

— Davayte pristupim k delu, — говорю я. Давайте перейдем к делу.

Кристофф удивлен, что я говорю по-русски. Я прекрасно его знаю, но обычно отказываюсь говорить с ним на нем. Английский — наш язык общения. Однако я не хочу, чтобы Нессе пришлось выслушивать долгие рассуждения о том, как мы собираемся уничтожить ее семью. Достаточно того, что с одной стороны у нее я, с другой — Йонас, а Кристофф смотрит на нее через стол. Самое меньшее, что я могу сделать, это держать ее в неведении относительно грядущих событий.

Однако она слишком умна, чтобы быть в неведении. Когда мы обсуждаем наши планы, с некоторыми спорами и многочисленными дебатами, она улавливает тему, не понимая деталей. Выражение ее лица становится все более несчастным, а плечи — все более поникшими.

Наконец, мы с Кристоффом пришли к согласию. Мы нападем на Каллума Гриффина на открытии библиотеки и заодно захватим Аиду. Это небольшое мероприятие. Его охрана будет немногочисленной.

Приняв решение, Кристофф откинулся в кресле, потягивая вино.

— И что ты намерен с ней делать? — спросил он, кивнув головой в сторону Нессы.

— Пока она остается со мной.

— Ты должен сделать ей ребенка, — говорит Кристофф. — Они убили твоего отца. Она может подарить тебе сына.

Несса бросает быстрый взгляд в мою сторону. Она знает, что мы говорим о ней.

Не могу сказать, что я не думал об этом.

Гриффины и Галло заключили свой союз через брак. Я могу сделать то же самое.

Но я не ищу союза. И никогда не искал. Я ищу полного и абсолютного господства. Я не хочу делить город. Я хочу владеть им. Мне не нужна компенсация — мне нужна месть.

— За победу, — говорит Кристофф, поднимая свой бокал в последний раз.

— Nostrovia (рус. За ваше здоровье), — говорю я, прикладываясь к его бокалу.

Когда мы готовы уйти, Кристофф провожает нас до входа. Он медленно пожимает мне руку, чтобы скрепить наше соглашение.

Затем он замечает трекер на лодыжке Нессы.

— Тебе следует надеть ей на шею ошейник, — говорит он. — Я бы хотел, чтобы такой маленький котенок ползал за мной...

Он протягивает руку, чтобы коснуться лица Нессы.

Прежде чем я успеваю подумать, я ловлю его руку, мои пальцы смыкаются вокруг его запястья.

Люди Кристоффа вытягиваются по стойке смирно, двое стоят по бокам от меня, а один держит руку на пистолете. Йонас и Марсель тоже напрягаются, присматриваясь к русским солдатам и готовясь к бою. В воздухе витает предвкушение, тишина такая, что слышно, как течет река.

— Не надо, — говорю я.

— Будь осторожен, — мягко говорит Кристофф. — Помни, кто твой друг в этой комнате, а кто твой враг.

— Помни, что принадлежит мне, если хочешь остаться друзьями, — отвечаю я.

Я отпускаю его запястье.

Он делает шаг назад, и его солдаты расслабляются. Йонас и Марсель делают то же самое — по крайней мере, внешне. Я уверен, что их сердца все еще бьются так же быстро, как и мое.

— Спасибо за ужин, — жестко говорю я.

— Надеюсь, что это был первый из многих, — отвечает Кристофф.

Его глаза холодны. Он смотрит на Нессу — на этот раз не с вожделением, а с негодованием.

— Spokoynoy nochi malen'kaya shlyukha, — говорит он. Спокойной ночи, маленькая шлюха.

Я чуть не ударил его по губам. Мой кулак сжат, и моя рука согнута, чтобы сделать это. Я останавливаю себя вовремя.

Если я нападу на Кристоффа в его доме, сомневаюсь, что хоть один из нас выйдет живым. И Несса в том числе.

Она не понимает оскорбления, но знает тон. Она отворачивается от Кристоффа, не удостоив его ответом.

Когда мы отъезжаем от его дома, Несса смотрит в окно. Она потеряла все радостное возбуждение, которое было раньше. Кажется, она больше не замечает ни падающих листьев, ни огней города. Она выглядит усталой. И побежденной.

— Я не позволю ему прикасаться к тебе, — обещаю я Нессе.

Она смотрит на меня мгновение, затем вздыхает и снова смотрит в окно, ничего не отвечая.

Она права, что игнорирует меня. Она знает, что у Братвы и Братерства гораздо худшие планы на ее семью, чем то, что Кристофф может сделать лично с ней.

Когда мы едем по Холстед-стрит, я импульсивно говорю Йонасу: — Поверни здесь.

— Прямо здесь?

— Да.

Он резко дергает руль влево, и мы поворачиваем в противоположную сторону от моего дома, направляясь на юг. Мы едем вниз к набережной, Йонас следует моим кратким командам.

— Остановись здесь, — говорю я ему. — Подожди в машине.

Йонас паркуется перед входом в «Yard». Я захожу внутрь на минуту и вскоре возвращаюсь за Нессой.

— Что мы делаем? — спрашивает она, недоумевая.

— Я хочу, чтобы ты кое-что увидела, — говорю я ей. — Но ты должна пообещать не устраивать сцен и не пытаться убежать.

Я почти уверен, что у нее сломан датчик на лодыжке. Если она меня подведет, мне конец. Но если она даст мне обещание, думаю, она его сдержит.

— Я... хорошо, — говорит она.

— Ты обещаешь мне?

Она смотрит на меня ясными зелеными глазами, в которых нет ни намека на ложь.

— Я обещаю, Миколаш, — говорит она.

Я веду ее по ступенькам в вестибюль. Я уже подкупил портье. Он проводит нас по черной лестнице, до самой верхней ложи, обычно предназначенной для крупных спонсоров театра.

Как только Несса видит артистов на сцене, ярко освещенной и расположенной прямо под нами, она ахает и прикрывает рот руками.

— Это мое шоу! — кричит она.

Это последний вечер, когда Лейк Сити Балет будет показывать «Блаженство». Мы пропустили половину представления, но Нессе, кажется, все равно. Ее глаза прикованы к сцене, она мечется туда-сюда, следя за каждым из танцоров по очереди. Она не садится в удобные кресла, расставленные перед стеклом, а стоит прямо напротив окна, стараясь подойти как можно ближе, чтобы рассмотреть каждую деталь.

— Моя подруга Марни сделала эти декорации, — говорит она мне. — Она вручную расписала каждый из этих подсолнухов. Это заняло у нее недели. Она приходила по ночам и слушала все книги Джека Ричера, пока делала это. А Изабель сшила это платье. Оно сшито из занавеса с последнего шоу, которое мы делали. А эти два танцора — братья. Я ходила в школу с младшим...

Она рассказывает мне все, настолько взволнованная, что забывает о дискомфорте и унижении, которые ей пришлось пережить сегодня вечером. Когда музыка льется через динамики, я вижу, как она держит ритм, прижимая кончики пальцев к стеклу. Я вижу, как сильно она хотела бы танцевать по комнате, но она не может оторвать взгляд от сцены.

Когда начинается следующая песня, она хлопает в ладоши и говорит: — О, это моя любимая! Я выбрала её!

Четыре танцора пересекают сцену, одетые как бабочки: Монарх, Морфо, Махаон и Руманзовия. Они кружатся вместе в строю, потом расходятся, потом снова собираются вместе. Иногда онисинхронизируются, иногда создают замысловатые каскадные узоры. Это сложный танец, но легкий и радостный. Я не знаю, как называются те или иные движения. Я знаю только, что то, что я вижу, прекрасно.

— Ты поставила этот танец? — спрашиваю я Нессу.

Я уже знаю, что это она. Я вижу на нем отпечатки ее пальцев, как и на фрагментах ее работ, которые я видел у себя дома.

— Да! — радостно говорит Несса. — Посмотри, как хорошо получилось!

Я намеревался остаться ненадолго, но не могу утащить Нессу. Мы смотрим до конца, лицо и руки Нессы прижаты к стеклу.

Когда спектакль заканчивается, зрители аплодируют, и на сцену поднимается атлетически сложенный мужчина с седеющими волосами, чтобы поклониться.

— Это директор? — небрежно спрашиваю я Нессу.

— Да, — отвечает она. — Это Джексон.

— Давай пойдем, — говорю я ей. — Пока все не вышли.

Я не могу рисковать тем, что кто-нибудь заметит Нессу, когда толпа хлынет наружу.

По дороге домой мы молчим — Несса, потому что она купается в счастье от того, что увидела свое шоу вживую, увидела, как то, что она себе представляла, оживает на сцене.

Я, потому что все больше и больше понимаю, насколько гениальна эта девушка. Она направила часть своего духа, своего блаженства и воплотила это в жизнь, чтобы все увидели. Она заставила меня почувствовать это. Меня, который никогда не испытывал счастья, не говоря уже о чистой радости.

Когда мы подъезжаем к дому, Несса выходит и ждет меня, думая, что мы вместе пойдем внутрь.

Вместо этого я говорю Йонасу подождать. Затем я говорю Марселю: — Отведи ее в комнату. Убедись, что у нее есть все необходимое.

— Куда ты идешь? — спрашивает Несса, ее брови сведены вместе в беспокойстве.

— Небольшое поручение, — говорю я ей.

Она встает на цыпочки и нежно целует меня в щеку.

— Спасибо, Мико, — говорит она. — Увидеть это шоу — лучший подарок, который ты мог мне сделать.

Я чувствую на себе взгляд Марселя, и Йонаса тоже.

Я жестко киваю.

— Спокойной ночи, Несса.

Я сажусь обратно в машину.

— Куда? — спрашивает Йонас.

— Обратно в «Yard», — отвечаю я.

Мы едем по тихим улицам. Я сижу на пассажирском сиденье, рядом с Йонасом. Я вижу напряжение в его плечах, в его руках, сжимающих руль.

— Теперь мы будем возить ее на экскурсии? — говорит он.

— Я отвезу ее на гребаный Марс, если мне захочется, — отвечаю я.

Йонас молчит мгновение, потом говорит: — Мико, ты мой брат. Не только в Братерстве, но и во всем. Ты спас мне жизнь в Варшаве. Я сказал тебе, что никогда этого не забуду, и не забыл. Мы вместе выполнили сотню заданий. Вместе приехали в эту страну. Вместе построили империю. Обещай мне, что ты не разрушишь все это, потому что тебе вскружила голову красивая девушка.

Мой первый порыв — оторвать ему голову за то, что он посмел расспрашивать меня. Но я слышу искренность в его словах. Йонас действительно был для меня братом. Мы страдали, учились и побеждали рядом друг с другом. Это связь, которую знают только солдаты.

— Это тяжелый груз — занять место Зейджака, — говорю я ему. — Мы в долгу перед нашим отцом. Я не хочу жертвовать своими братьями, чтобы заплатить за это.

— Я не боюсь ни итальянцев, ни ирландцев, — говорит Йонас. — Мы сильнее и тех, и других. Особенно с русскими на нашей стороне.

— Слова — это не результат, — говорю я.

Это то, что нам всегда говорил Зейджак.

— Ты больше не веришь в свою собственную семью? — говорит Йонас. Его голос низкий и сердитый.

— Я хочу выбрать ту битву, которую смогу выиграть.

Я могу жениться на Нессе Гриффин. Она могла бы выносить моего ребенка. И я мог бы отхватить кусок империи, не переступая через тела всех, кого она любит. Не жертвуя жизнями моих братьев. Потому что, что бы ни говорил Йонас, если мы продолжим наступление на Гриффинов и Галло, мы не выиграем войну без потерь. Если только мы вообще победим.

Мы снова добрались до театра. Я говорю Йонасу, чтобы он ждал у входа. Мы смотрим, как танцоры и работники театра выходят из дверей, когда представление заканчивается. И вот, наконец, появляется Джексон Райт в сопровождении пухлой, кудрявой женщины и высокого, тощего мужчины.

Они идут по улице вместе, смеясь и обсуждая успех вечера, а затем поворачивают налево в «Whiskey Pub».

— Подожди здесь, — говорю я Йонасу.

Я следую за Джексоном в паб. Я занимаю место на высоком столике и смотрю, как он заказывает «Guinness». Он сидит и болтает со своими друзьями в течение десяти-двадцати минут. Он мне уже не нравится, даже с расстояния в двадцать футов. Я вижу его напыщенное выражение лица, то, как он доминирует в разговоре, перебивая пухлую даму, когда она пытается заговорить.

В конце концов, «Guinness» подействовал. Джексон направляется к туалету в задней части бара.

Там одна кабинка. Идеально подходит для моих целей.

Когда Джексон входит, прежде чем он успевает закрыть за собой дверь, я протискиваюсь внутрь.

— Эй! — говорит он раздраженным тоном. — Ты не видишь, что тут занято.

Я закрываю дверь, захлопывая ее изнутри.

Джексон смотрит на меня сквозь свои очки в роговой оправе, брови приподняты.

— Я твой ценю энтузиазм, но, боюсь, ты не мой пол и не мой тип.

Я пересекаю крошечную комнату одним шагом, моя рука смыкается вокруг его горла. Я поднимаю его и ударяю головой о кафельную стену.

Джексон издает испуганный писк, хватаясь за руку, обхватившую его горло. Его очки съехали набок, а ноги беспомощно болтаются в воздухе.

— Я смотрел твоё шоу сегодня вечером, — говорю я небрежно.

— Не могу... дышать... — прохрипел он, его лицо стало темно-бордовым.

— Это забавно... Я увидел кое-что знакомое. Ты знаешь Нессу Гриффин? Я видел ее работу в твоём шоу. Но я нигде не видел ее имени.

Я слегка опускаю его вниз, ровно настолько, чтобы он мог поддерживать свой вес на цыпочках, но не настолько, чтобы ему было удобно. Я ослабляю хватку, чтобы он мог говорить.

— О чем ты говоришь? — пролепетал он. — Я не знаю никакой...

— Неправильный ответ, — говорю я, снова поднимая его на ноги.

Его ногти впиваются в мои руки и предплечья. Мне на это наплевать. Я продолжаю душить его, пока он не начинает терять сознание, затем я снова опускаю его вниз.

— Подъём, подъём, — говорю я, шлепая его по лицу.

— Ай! Отпусти меня! — кричит Джексон, снова приходя в себя.

— Давай попробуем еще раз. Ты помнишь Нессу Гриффин?

Угрюмое молчание. Затем возмущенное: — Да.

— Помнишь, как ты украл ее работу и выдал ее за свою?

— Я не...

Еще один удар головой о стену, и Джексон кричит: — Ладно, ладно! Она проделала кое-какую работу для шоу.

— За которую ты не похвалил ее.

Он кривит лицо, как будто я заставляю его есть заплесневелую кашу. Затем он говорит: — Да.

— Я рад, что мы согласны.

Прежде чем он успевает моргнуть, я хватаю его левую руку и скручиваю ее за спиной. Я уже знаю, наблюдая за тем, как он пьет пиво, что он левша. Я выкручиваю ее назад до тех пор, пока он снова не вскрикивает и не начинает потеть.

— Стой! Стой! — кричит он. — Чего ты хочешь от меня? Шоу уже закончилось!

— Ты загладишь свою вину перед ней, — говорю я.

— Как!?

— Я оставлю это на твое усмотрение.

— Но... но...

— Что?

— Несса пропала! Люди говорят, что она умерла.

— Несса жива и здорова. Не беспокойся о ней, беспокойся о себе. Беспокойся о том, что я сделаю с тобой, если буду недоволен твоим решением.

— Хорошо! Как скажешь! Только отпусти меня, — надулся Джексон.

— Отпущу. Но сначала тебе придется заплатить.

Одним быстрым движением я ломаю ему лучевую кость, зажимая ему рот рукой, чтобы подавить крик. Это отвратительно, потому что сопли, слезы и слюна попадают на мою руку. Но таков бизнес.

Я отпускаю Джексона. Он падает на пол, стонет и хнычет.

— Мы скоро поговорим, — говорю я ему.

Он вздрагивает.

Когда я направляюсь к двери, он спрашивает: — Ты работаешь на ее отца?

— Нет, — говорю я. — Просто покровитель искусств.

Я оставляю его плакать в туалете.

Когда я возвращаюсь в машину, я беру влажные салфетки из бардачка, чтобы отмыть руки от грязи. Выглядит так, будто на мои руки напала кошка.

— Все прошло нормально? — спрашивает Йонас.

— Конечно. Он весит меньше, чем твоя последняя девушка.

Йонас фыркает.

— У меня никогда не было девушки, которую я бы назвал подругой (игра слов girlfriend - friend).

Нет, не было. Хотя связь с моими братьями сильна, они не совсем те, кого я бы назвал «хорошими людьми». Особенно Йонаса.

Я тоже не очень хороший человек.

22.

Несса

Марсель ведёт меня в дом, поднимается в мою комнату, как и было приказано. Клара как раз сворачивала простыни, как это делают в шикарном отеле. Она не оставляет шоколадку на подушке, но я уверена, что она сделала бы это, если бы я попросила ее.

Она выпрямляется, когда я вхожу в комнату. Марсель стоит прямо за мной. Когда Клара видит его, она делает один быстрый вдох, и я вижу, как она проводит рукой по подолу фартука, пытаясь разгладить все складки.

— Привет, Клара, — говорит Марсель.

— Привет, — отвечает она, глядя в пол.

Можно подумать, что они никогда раньше не встречались. Хотя я точно знаю, что они работают здесь вместе уже много лет.

— Я помогу тебе подготовиться ко сну, — говорит мне Клара.

— Вообще-то, не могла бы ты сделать мне чай, Клара? Травяной? Если ты не возражаешь, мне просто нужно немного успокоиться.

— Конечно, — говорит Клара.

Она выходит из комнаты. Марсель говорит: «Спокойной ночи» и спешит за ней.

На самом деле мне не нужен чай. Я просто хотела дать им время поговорить, если они захотят. Миколаш и Йонас ушли, и некому их поймать. Никому, кроме меня.

Я знаю, что это ужасно, и я должна оставаться в комнате. Но любопытство убивает меня. Я должна знать, что происходит между этими двумя. Я придумываю в голове всевозможные сценарии мыльных опер.

Я крадусь по лестнице, тихо, как мышка. Оказывается, я гораздо больший шпион, чем предполагала. Или, по крайней мере, я стала им после того, как одиночество и скука преследовали меня в течение месяца. Раньше я никогда не врала и не подслушивала. Боже милостивый, мои похитители, должно быть, передали это мне.

Что ж, если они оказали на меня дурное влияние, то они за это поплатятся.

Я стою рядом кухней, спиной к старым зеленым обоям, ухо почти у края деревянного дверного косяка.

— Это всего лишь ужин, Клара, — говорит Марсель по-польски. У Марселя приятный голос. Он мало говорит, поэтому я не часто его слышала. У него приятный, успокаивающий тон. Который он пытается использовать с максимальной эффективностью в данный момент.

— Я сама могу приготовить себе ужин, — холодно говорит Клара.

Я слышу, как она наполняет чайник и достает чашки. Ей не нужно много времени, чтобы приготовить чай — Марселю лучше поторопиться.

— Когда ты в последний раз ела ужин, который тебе не пришлось готовить самой? — говорит Марсель.

— Гораздо меньше времени, чем прошло с тех пор, как ты что-то готовил, — говорит Клара. — Я сомневаюсь, что ты даже знаешь, как пользоваться тостером.

— Почему бы тебе не научить меня? — говорит Марсель.

Я не могу удержаться и выглядываю из-за угла. Клара ставит чайник на подставку, а Марсель подошел к ней сзади так близко, что они почти соприкасаются телами, между ними всего дюйм. Они красивая пара. Оба высокие, стройные и черноволосые.

Марсель пытается положить руки на бедра Клары. Клара резко разворачивается. Мне приходится спрятаться за углом, поэтому я не вижу пощечины, но я определенно ее слышу.

— Помни, что я не работаю в одном из твоих клубов! — кричит Клара. — Я не буду одной из тех девушек, которые сосут твой член за кокаин и деньги, пока я тебе не надоем.

— Когда ты видела, чтобы я это делал? — кричит ей в ответ Марсель. — Все, что я делал, это просил дать мне шанс, каждый день, в течение трех гребаных лет.

— Не совсем трех, — отвечает Клара.

— Что? — говорит Марсель, недоумевая.

— Два года и одиннадцать месяцев. Еще нет трех лет.

— Ты сведешь меня с ума, женщина, — говорит Марсель. — Мне кажется, тебе просто нравится меня мучить.

— Я должна заняться делом, — говорит Клара.

Я слышу, как она собирает чайный поднос. Я бегу обратно по лестнице, прежде чем она успеет меня поймать.

Я прыгаю на кровать и натягиваю на себя одеяло, оглядываясь в поисках книги.

Когда Клара заходит через минуту, она ставит поднос рядом с кроватью и подозрительно смотрит на меня.

— Что ты делаешь? — говорит она по-польски.

— Ничего. Просто жду.

— Почему ты так тяжело дышишь?

— Разве? Наверное, я переволновалась. По поводу того, что скоро ты принесешь мне чай.

Ее брови исчезли под челкой. Она не верит ни единому слову.

— О, спасибо. Отличный чай! — поспешно говорю я, глотая слишком много и обжигая язык.

Клара закатывает глаза и направляется к двери, унося с собой поднос.

Я выпиваю весь чай, но не ложусь спать.

Я слишком возбуждена после проведенной ночи. Все начиналось многообещающе, ведь я впервые за целую вечность смогла покинуть территорию дома. Но потом я поняла, что Миколаш везет меня на встречу с каким-то ужасным русским гангстером. Если Йонас казался мне плохим, то от этого парня у меня по коже поползли мурашки. Я не могла понять ничего из того, что они говорили во время ужина, но по черствости в его голосе было ясно, что это за человек.

Потом он попытался прикоснуться ко мне, когда мы уходили — ничего лишнего, он не пытался меня лапать или что-то в этом роде. Миколаш схватил его за руку, как будто собирался вырвать её из его тела. Мгновенно мы оказались в каком-то мексиканском противостоянии, и я была уверена, что это были последние секунды моей жизни.

Потом мы уехали, и Миколаш был как незаземленный провод в машине, который бил током и был полностью способен поразить меня до смерти, если я посмею до него дотронуться.

И вдруг ни с того ни с сего он отвез нас в «Yard». Я даже не подумать не могла о том, что там показывают «Блаженство». Я почти забыла о существовании шоу, живя в странном фантастическом мире особняка Миколаша. Но как только я увидела Марни и Серену на сцене, я точно знала, где мы находимся.

Боже мой, видеть то, что я создала... это было так непохоже на выступление в балете. Это было похоже на просмотр моего собственного сна, полного, яркого и реального. Я не могла дышать.

Я видела множество репетиций, но это было совсем другое, в полном гриме и костюмах, с освещением и декорациями. Я чуть не заплакала, я была так счастлива.

Я должна была сидеть прямо перед зрителями, вокруг меня была моя семья. Так бы и случилось, если бы Миколаш не похитил меня.

На мгновение меня охватил гнев. Я вспомнила все, что потеряла за последние недели — мои танцы, день рождения отца, семестр в школе.

Я посмотрела на Миколаша, настолько разъяренная, что могла бы что-то крикнуть ему. Но он совсем не смотрел на меня — он смотрел через стекло, наблюдая за балетом. У него было такое выражение лица, как во время сна. Суровость и гнев исчезли. На его месте было спокойствие.

И я вспомнила, что на самом деле я не пропускала танцы у него дома. На самом деле, я делала больше, чем когда-либо. При этом создавая нечто совершенно непохожее на то, что я делала раньше. Не продукт старой Нессы, а новой Нессы, девушки которая развивается, растет и меняется с каждым мгновением, так, как я никогда бы не смогла, если бы осталась дома.

Мой гнев улетучился. Мы закончили смотреть шоу и поехали домой. Я думала, что Миколаш поднимется со мной наверх. Но вместо этого он куда-то умчал.

И теперь я лежу здесь, не в силах заснуть, пока не услышу, как его машина подъезжает к дому.

Потому что где бы ни были гангстеры, там никогда не бывает безопасно.

Всегда есть шанс, что именно в эту ночь они не вернутся домой.

Проходит час. Может быть, больше. Наконец, я слышу, как шины катятся по рыхлым камням на подъездной дорожке.

Я вскакиваю с кровати, отбрасывая в сторону пыльные занавески балдахина.

Я бегу вниз по лестнице, обнажая ноги под подолом ночной рубашки. Клара собрала в гардеробе и ящиках столько красивой одежды. Ночные рубашки — единственная вещь, которая вызывает у меня смех. Они такие старомодные, как будто их носила маленькая девочка из викторианской эпохи. Я, наверное, похожа на привидение, когда бегаю по этому месту.

Когда я уже наполовину спустилась по лестнице, Миколаш услышал меня. Он оборачивается. Я вижу длинные царапины на его руках и тыльной стороне ладоней.

— Что случилось! — ахаю я.

— Ничего, — говорит он.

— Куда ты ходил? — я собираюсь дотронуться до его руки, чтобы осмотреть повреждения, но замираю на месте. Люди, которые, скорее всего, могли ранить Миколаша — это моя семья. А это значит, что он мог сделать им что-то ужасное в ответ.

Мой рот открывается от ужаса.

Миколаш видит это. Он говорит: — Нет! Я не... это не....

— Ты обидел кого-то из моих знакомых? — говорю я онемевшими губами.

— Ну... не то чтобы...

Я никогда раньше не видела, чтобы Миколаш заикался. Мой желудок сжимается. Кажется, меня сейчас стошнит.

Я отворачиваюсь от него, но Миколаш хватает меня за плечи, притягивая обратно.

— Подожди, — говорит он. — Позволь мне объяснить.

Он тянет меня из прихожей и ведет в зимний сад.

Он ведет меня через густую зелень. На улице уже почти зима, но здесь все еще тепло и влажно, воздух насыщен кислородом и хлорофиллом. Он усаживает меня на маленькую скамейку, где он сидел, когда я впервые проснулась в его доме.

— Слушай, — говорит он, — я никого не убивал. Я сделал кое кому больно, но он, блядь, заслужил это.

— Кому? — требую я.

— Тому директору.

— Что? — я секунду тупо смотрю на него. Это настолько далеко от того, что я ожидала от него услышать, что я не могу сложить все точки воедино.

— Он в порядке, — говорит Миколаш. — Я просто сломал ему руку.

Вольная интерпретация термина «в порядке», но гораздо лучше того, чего я опасалась.

— Ты сломал руку Джексону Райту, — говорю я в пустоту.

— Да.

— Почему?

— Потому что он вороватое дерьмо, — говорит Миколаш.

Я ошарашена.

Миколаш сломал руку Джексону... ради меня. Это самая странная услуга, которую кто-либо когда-либо делал для меня.

— Я не хочу, чтобы ты причинял людям боль от моего имени, — говорю я ему.

— Такие люди не учатся без последствий, — говорит Миколаш.

Я не уверена, что такой придурок, как Джексон, чему-то научится. Но на самом деле он меня не волнует. Внутри меня клубится ужас другого рода.

Я была полностью отрезана в доме Миколаша. Никаких контактов со всеми, кого я знаю и люблю. Я полагала, что ничего ужасного не произошло, пока меня не было. Но на самом деле я не знаю, так ли это.

— В чем дело? — говорит Миколаш.

Его светло-голубые глаза смотрят на мое лицо, твердо и ясно.

Мне приходит в голову, что за все время, что я здесь, Миколаш ни разу не солгал мне. Во всяком случае, насколько я знаю. Временами он был суров и агрессивен. Даже ненавистным. Но всегда честным.

— Мико, — говорю я. — С моей семьей все в порядке? Ты никого из них не обидел?

Я вижу, как мысли проносятся в его голове, пока он решает, стоит ли отвечать. Его челюсть сжимается, пока он сглатывает. Затем он говорит: — Джек Дюпон мертв.

Мой желудок сжимается в узел. Джек Дюпон — один из ближайших соратников моего брата. Они вместе ходили в школу. Он работал в нашем доме много лет. Он был моим водителем и телохранителем, а также другом.

— О, — говорю я.

Я чувствую, как слезы скатываются по моим щекам.

Миколаш не извиняется и не отводит взгляд. Его взгляд непоколебим.

— Я причинил тебе боль, — говорит он.

— Все остальные в порядке? — спрашиваю я его.

— Данте Галло в тюрьме, — говорит он. — В остальном — да.

Я закрываю лицо руками. Мое лицо горячее, а руки, по сравнению с ним, прохладные.

Аида любит Данте так же, как я люблю Каллума. Она, должно быть, сейчас сходит с ума.

И вся моя семья тоже. Потому что меня все ещё не нашли. А Джек мертв. И они знают, что грядет еще что-то ужасное.

Я поднимаю лицо от рук и пытаюсь встретить взгляд Миколаша с таким же уровнем самообладания.

— Что должно произойти? — спрашиваю я его.

Когда мы впервые разговаривали в этой комнате, он сказал мне, что собирается уничтожить все, что мне дорого. Я должна знать, по-прежнему ли это его план. Если между нами ничего не изменилось.

— Ну, — говорит Миколаш, — это зависит от обстоятельств.

— От каких?

— От тебя, Несса.

Он проводит рукой по своим пепельно-русым волосам, откидывая их с лица. Они тут же падают вниз. Они никогда не остаются на месте. Это единственный признак того, что Миколаш нервничает. Иначе вы бы никогда не узнали.

— Тебе нравится этот дом? — спрашивает он меня.

Это странный вопрос.

— Конечно, — отвечаю я нерешительно. — Он красивый. В каком-то жутком смысле.

— А что, если ты останешься здесь? — говорит Миколаш, его льдисто-голубые глаза смотрят на меня. — Со мной.

В этом пространстве почти слишком много кислорода. У меня немного кружится голова, как будто я вдохнула закись азота.

— У меня ведь нет выбора, правда? — мягко говорю я.

— А что, если бы был? — говорит Миколаш. — Могла бы ты быть счастлива здесь?

— С тобой? — повторяю я.

— Да.

— Ты говоришь о брачном договоре.

— Да, — говорит он. — Если твоя семья согласится.

Комната кружится вокруг меня. Это одновременно и самое страшное, что я могу себе представить, и единственное, что может дать мне надежду.

Это совсем не то, что я когда-либо представляла себе. Конечно, я знакома с концепцией мафиозных браков — мой брат только что женился на Аиде при схожих обстоятельствах. Но это кажется совсем другим.

Мой брат — гангстер. Он также политик и бизнесмен, но он был воспитан для такой жизни. А я нет. Ни капельки.

Я не такая, как Каллум и Аида. Я не крутая и находчивая. Я не храбрая. Я боюсь, что мне будет больно. Физически, и более глубоко, более долговременно.

Я только сейчас понимаю, насколько опасен для меня Миколаш. За то время, что я живу в его доме, он проник мне под кожу, проник в мой мозг. Он снится мне по ночам. Я думаю о нем весь день, пока танцую. Как мой похититель, он полностью завладел мной.

Насколько хуже было бы, если бы он был моим мужем?

Я всегда думала, что влюблюсь обычным способом. С флиртом, романтикой, добротой и нежностью.

Но вместо этого я влюбилась во что-то гораздо более мрачное.

Каждый раз, когда Миколаш говорит со мной, каждый раз, когда он даже смотрит на меня, он он набрасывает на меня крошечную нить паутинного шелка. Каждая из них такая тонкая и легкая, что я их не замечаю. Когда мы танцуем вместе, когда он целует меня. Когда он просто смотрит в мою сторону...

Я даже не представляла, насколько я запуталась в этом.

Меня пугает то, как далеко это может зайти.

Все, что произошло между нами до сих пор, было случайностью.

Что если я погружусь в это намеренно? Насколько глубок этот колодец?

Мне кажется, что я могу провалиться в него навсегда. Так глубоко, что никогда больше не увижу солнца.

Я не смотрю на него, потому что не могу. Его взгляд настолько пронзителен, что мне кажется, что он сможет прочитать каждую мысль в моей голове.

Миколаш берет мое лицо в свои руки и поворачивает его к себе, заставляя меня встретиться с ним взглядом.

Когда я впервые увидела его лицо, оно показалось мне резким и жестоким. Теперь я думаю, что оно не что иное, как разрушительное. Оно разрушает мои представления о том, что я считала красивым раньше. Мне нравился чистый, мальчишеский взгляд. Мне нравились милые и обычные парни.

Я никогда не встречала мужчины, который выглядел бы так, как Миколаш. Он — воплощение мужской и женской красоты в одном лице. Его высокие скулы, глаза цвета морского стекла и белокурые волосы в сочетании с острой челюстью, тонко очерченными губами и безжалостным взглядом.

Он порочен и нежен. Его татуировки подобны доспехам, которые он никогда не сможет снять, с несколькими бледными пятнами уязвимости, его лицо и руки, единственные частички, которые показывают, каким он был раньше.

Я знаю, что внутри он такой же многогранный. Он лидер, планировщик, убийца. Но также и тот, кто любит музыку и искусство, кто преданный, кто заботился о людях раньше — о своей сестре, приемном отце, братьях...

И, может быть, может быть... обо мне тоже.

Миколаш смущал и пугал меня. Издевался и мучил меня. Но я прекрасно понимаю, что он не переступил черту.

Я не думаю, что он хотел этой связи между нами больше, чем я. Но все равно это произошло. Это реальность. Я не думаю, что смогла бы разорвать ее, даже если бы захотела.

Что, если он сейчас отправит меня домой?

Это то, чего я хотела все это время.

Я представляю себя снова в моем светлом, современном доме на берегу озера. Обнятая, поцелованная и защищенная своими родителями, где безопасно и надежно.

Я думаю о своей комнате дома. Даже в моем воображении она теперь выглядит по-детски — взъерошенное покрывало. Пушистые подушки. Розовые занавески. Мой старый плюшевый медведь.

Я содрогаюсь, представляя ее. Чувствовала бы я себя там сейчас как дома? Или я буду лежать в этой узкой кровати с оборками и думать о запахе камня и масляной краски, пыли и цитрусовых, и мужском запахе самого Миколаша.

Я уже знаю правду.

Я бы скучала по этому мрачному, старому дому и по еще более мрачному мужчине внутри. Меня бы тянуло сюда, как одну из жертв Дракулы, укушенную, зараженную и вынужденную вернуться домой.

Хорошо ли это — чувствовать себя пойманной в ловушку мужчиной? Наверное, нет. Возможно, это плохо и неправильно на сотне уровней.

Но все равно это сильно и реально. Я не могу с этим бороться. Не знаю, хочу ли я вообще.

Все это время он смотрел в мои глаза, не мигая, бесконечно терпеливо. Он ждет, пока я сделаю свой выбор.

Но выбор делать не нужно.

Он уже произошел, без моего ведома.

Он захватил меня в плен, и отпустить его невозможно.

Я закрываю глаза и подношу свои губы к его губам. Я целую его, сначала нежно. Потом я чувствую вкус его губ и языка, вдыхаю его запах, и это как бензин на открытом огне. Я — дрова, он — катализатор. Сколько бы мы ни горели, мы никогда не исчерпаем себя.

Я сижу на его коленях, мои руки держат его лицо, его руки держат мои. Мы целуем друг друга глубоко, жадно, как будто никогда не сможем насытиться.

Затем он берет меня на руки и несет из зимнего сада, через первый этаж и по лестнице в западное крыло.

Он несет меня в свою комнату, как невесту через порог. Наши губы все время прижаты друг к другу. Каждый мой вздох вырывается из его легких.

Он бросает меня на кровать, и я в ужасе смотрю на его волчий взгляд и сверкающие глаза.

Я хочу этого. Так же сильно, как и он.

23.

Мико

Я бросаю Нессу на кровать и говорю себе, что не надо спешить, что надо быть с ней нежным.

Но прошли недели ожидания, недели тоски.

Я сдерживал себя тысячу раз.

Я больше не могу.

На ней одна из тех старомодных ночных рубашек — кремового цвета, кружевная, с сотней крошечных пуговиц спереди. Я возился с одной пуговицей, потом взял ткань в обе руки и разорвал ее, разорвав ночнушку от шеи до талии, обнажив маленькие нежные груди Нессы.

Кружево мягкое. Ее грудь в тысячу раз мягче. Я провожу языком по изгибу ее груди, затем закрываю рот вокруг соска. Ее груди достаточно маленькие, чтобы я мог сосать не только сосок — мой рот полон ее теплой плоти, и я сильно сосу, разминая рукой другую грудь.

Несса ахает. Ее тихие, испуганные стоны невероятно эротичны. Она похожа на животное, попавшее в силки. Чем больше она кричит, тем сильнее разгорается мой голод.

Я провожу языком по ее груди и горлу. Я облизываю ее губы и глубоко проникаю языком в ее рот.

А затем я спускаюсь вниз по ее телу, к тому месту, о котором мечтал день и ночь. Я кладу свое лицо между ее бедер и вдыхаю ее запах. Ее киска сладкая, как мед, ароматная, как самая спелая ягода. У каждой женщины свой запах. Если бы запах Нессы можно было разлить по бутылкам, он стал бы лекарством для любого вялого члена в мире. Нет ни одного мужчины на планете, который, уловив его запах, не оживил бы свой член.

Ее аромат опьяняющий, незабываемый, вызывающий привыкание. С того момента, как я провел языком между ее ног, я хотел большего.

Я ем ее киску, как дикий зверь. Я облизываю, покусываю и проникаю языком внутрь нее. Затем я ввожу в нее пальцы, чтобы проверить, действительно ли она такая тугая, как я помнил.

Боже, еще туже. Я снова говорю себе: — Будь осторожен. Не сделай ей больно.

Я едва могу контролировать свое дыхание. Мое сердце колотится все быстрее и быстрее. Мои зрачки расширяются, кожа горит. И мой член умоляет зарыться в эту теплую, тугую, бархатистую киску.

Раньше я относился к сексу так же, как ко сну — это было необходимо, но пустая трата времени.

Я хочу трахнуть Нессу, как будто это моя судьба. Как будто это единственное и неповторимое, для чего я был создан.

Я использую свои пальцы и язык, чтобы подготовить ее как можно лучше. Я жду, пока она не станет мокрой, пока я не смогу легко ввести и вывести из нее указательный палец. Я массирую ее клитор языком, приближая ее к кульминации.

Затем я беру свой член. Я провожу им по ее влаге, смазывая головку. Даже этот внешний контакт, головка моего члена, скользящая между губами ее киски, ощущается до боли приятно. Мои нервы трепещут. Я могу кончить прямо сейчас, просто от вида ее стройного маленького тела, розовых губок ее киски.

— Ты готова? — спрашиваю я Нессу, остановившись у ее входа.

Она смотрит на меня широко раскрытыми зелеными глазами, с выразительными бровями, которые, кажется, сами себе на уме. На этот раз они неподвижны — все ее лицо неподвижно и выжидающе.

— Да, — выдыхает она.

Я проникаю в нее, одним длинным, медленным движением.

Несса слегка ахает, и я останавливаюсь, мой член глубоко погружен в нее.

Я смотрю вниз, на ее лицо. Мы связаны физически настолько, насколько это возможно для двух людей. Я глубоко внутри нее, и она крепко обнимает меня, руки обвивают мою шею, бедра сжимают мои бедра. Мы дышим одним дыханием, я вдыхаю ее запах, а она утопает в моей постели, в том углублении, где я сплю каждую ночь.

Я смотрю в ее глаза и вижу, что эта девушка уже не та, которую я украл из ее дома. Произошла метаморфоза. Кем стала Несса сейчас, я не могу сказать точно. Она все еще меняется, не до конца сформировалась.

То, что я вижу, прекрасно. Некоторые вещи остались прежними — ее доброта, ее творчество. Она была бегущим ручьем, сверкающим в лучах солнца. Но с каждым днем ее вода становится все глубже. Она становится озером, а затем и вовсе станет океаном.

Я вижу ее, а она видит меня.

Я был смертью, а она — жизнью.

Я думал, что украл ее, спустил в подземный мир.

Все это время она пробуждала меня. Будоражила кровь в моих венах. Вдыхала воздух в мои легкие.

Я так поражен ее видом, связью между нами, что совсем забыл пошевелиться.

Только когда Несса сжимается вокруг меня, мягко двигая бедрами, я вспоминаю, что мы в самом разгаре траха.

Я вхожу и выхожу из нее, следя за ее лицом, чтобы убедиться, что это не слишком больно.

Она слегка морщится, но по румянцу на ее лице, по тяжелому взгляду в ее глазах — ошеломленных и затуманенных — я понимаю, что ей тоже приятно.

Я целую ее губы и шею, вдавливаясь в нее, пока она не откидывает голову назад и не стонет, ее пульс бьется о мой язык.

Она начинает вращать бедрами в ответ, двигаясь вместе со мной, подстраиваясь под мой темп. Это как танцевать вместе снова и снова. Мы двигаемся совершенно синхронно, наши тела выровнены, даже наше дыхание в ритме.

Раньше у меня никогда не было проблем с «длительностью». На самом деле, именно достижение кульминации было проблемой. Чаще всего мне становилось скучно, и я сдавался.

Теперь я ощущаю другую сторону медали. Необыкновенное удовольствие и отчаянный порыв кончить немедленно, сейчас, не дожидаясь ни секунды.

Несса еще не дошла до этого. Она дышит все быстрее и быстрее, двигаясь подо мной. Я хочу, чтобы она кончила. Я хочу почувствовать, как эта маленькая тугая киска сжимается вокруг меня.

Я вхожу в нее чуть глубже. Я обхватываю ее руками и крепко прижимаю к себе. Я утыкаюсь лицом в ее шею и нежно покусываю ее, прямо там, где шея пересекается с плечом.

Несса напрягается от укуса. Это выводит ее из равновесия. Она сильно прижимается своим телом к моему, ритмичные сокращения ее киски сжимают мой член.

— О Боже! — кричит она.

Мой крик гораздо менее внятный. Я стону ей в шею, протяжно, низко и гортанно. Мои яйца напрягаются, и я извергаюсь внутрь нее, раскаленным добела потоком, который, кажется, высасывает душу из моего тела. Это продолжается и продолжается, я изливаюсь в нее, а она прижимается ко мне, пока мы не начинаем дрожать от удовольствия, пока не израсходуется каждая унция энергии.

Потом все заканчивается, и мы разрываемся, чтобы лечь на кровать, задыхаясь. Немного крови на ее бедрах, еще немного на простынях, но не так много, как я боялся.

— Больно? — спрашиваю я ее.

— Немного жжет, — говорит она.

Я тянусь вниз между ее бедер и нежно прикасаюсь к ней, потирая большим пальцем набухший бугорок ее клитора.

— Это помогает или делает хуже? — спрашиваю я ее.

— Помогает, — отвечает она.

Я касаюсь ее чуть ниже, там, где моя собственная сперма тает и вытекает из нее. Она делает мои пальцы скользкими, поэтому они легко скользят по ее клитору.

— Как насчет этого? — спрашиваю я ее.

— Да, — вздыхает она, закрывая глаза. — Так еще лучше.

Я потираю ее клитор медленными круговыми движениями большого пальца. Когда румянец распространяется от ее щек вниз к груди, я начинаю тереть пальцами, оказывая большее давление на её клитор.

— О, боже, — задыхается Несса, — это происходит снова....

— Я знаю, — говорю я.

Я слежу за ее лицом, чтобы знать, когда ускориться, когда сделать сильнее. Вскоре ее кожа горит, она дрожит, как будто у нее жар. Она бьется бедрами о мою руку, кончая снова и снова. Даже в этот момент она грациозна, ее спина выгнута дугой, ее тело обучено. Каждое ее движение прекрасно, она ничего не может с этим поделать.

Я не могу насытиться ею. Я хочу делать это с ней снова и снова. И еще тысячу других вещей. Это только начало.

Когда Несса издает последние стоны, я снова взбираюсь на нее и глубоко целую.

Я чувствую вкус ее возбуждения. Он насыщенный и пьянящий, как темный шоколад в ее дыхании.

— Ты хочешь еще? — спрашиваю я ее.

— Да, — умоляет она.

24.

Несса

На следующее утро я просыпаюсь от криков.

Звук отдаленный, но я все равно открываю глаза.

Я одна в кровати. Миколаш ушел.

Я не чувствую себя брошенной. Во-первых, он оставил меня в своей комнате, тогда как всего несколько дней назад он в ярости прогнал меня отсюда. Между нами все изменилось.

У меня нет времени размышлять об этом или предаваться приятным воспоминаниям о прошедшей ночи. Я соскальзываю с кровати, нащупывая свои трусики и ночную рубашку. Она уже не подлежит ремонту, поэтому вместо этого я натягиваю сброшенную рубашку Миколаша. Она доходит до середины бедра и пахнет им — сигаретами и мандаринами.

Я торопливо выхожу из комнаты в коридор, но спор уже закончен, прежде чем я успеваю понять, о чем идет речь. Я вижу, как двери бильярдной распахиваются, Йонас и Андрей уходят в одну сторону, а Марсель — в другую.

Я совсем не вижу Миколаша, но предполагаю, что он все еще внутри.

Я спешу вниз по лестнице, босиком. Уверена, что мои волосы спутаны, и я не почистила зубы. Мне все равно. Мне нужно поговорить с ним.

Что-то происходит. Я чувствую напряжение в воздухе.

Когда я вхожу в бильярдную, Миколаш стоит ко мне спиной. Он держит в руке один из шаров — восьмерку. Переворачивая его снова и снова в своих длинных, гибких пальцах.

— Ты играешь в бильярд, Несса? — спрашивает он меня, не оборачиваясь.

— Нет, — отвечаю я.

— Ты выигрываешь, когда забьешь все свои шары до того, как твой противник успевает сделать то же самое. Есть только один способ выиграть. Но также есть несколько способов проиграть. Ты можешь случайно забить его последний шар. Или забить восьмёрку слишком рано. Или забить восьмерку и биток одновременно.

Он опускает шар на войлок и поворачивается, чтобы посмотреть на меня.

— Даже в самом конце, как бы далеко ты ни был впереди, когда тебе кажется, что победа обеспечена, ты все равно можешь проиграть. Иногда из-за малейшего изъяна в ткани. Или по твоей собственной вине. Потому что ты отвлекся.

Я понимаю метафору. Но я не уверена, какую мысль он пытается донести. Я что, отвлекаю внимание? Или я — приз, если мы сможем пройти всю игру без поражений?

— Я слышала крики, — говорю я. — Это был Йонас?

Миколаш вздыхает.

— Иди сюда, — говорит он.

Я подхожу к нему. Он обхватывает меня руками за талию. Затем он поднимает меня, усаживая на край бильярдного стола.

Он берет в руки трекер на лодыжке. Одним быстрым рывком он защелкивает ремешок. Он бросает сломанные части на пол.

— Что ты делаешь? — удивленно говорю я.

— Он перестал работать ещё той ночью в саду. Когда ты ударила его камнем, — говорит он.

— О, — краснею я. — Я не знала об этом.

Моя нога чувствует себя странно без него. Кожа чувствует каждое дуновение воздуха. Я кручу ногой, пробуя.

— Он тебе больше не понадобится. Сегодня ты поедешь домой, — говорит Миколаш.

Я смотрю на него, потрясенная.

— Что ты имеешь в виду?

— Именно то, что я сказал.

Я не могу прочесть по его лицу. Он не выглядит сердитым, но и не выглядит счастливым. Его выражение намеренно пустое.

— Я сделала что-то не так? — спрашиваю я его.

Он нетерпеливо смеется.

— Я думал, ты будешь счастлива, — говорит он.

Я не знаю, счастлива ли я. Я знаю, что должна быть счастлива, но все, что я чувствую — это болезненное замешательство.

— Ты передумал? — говорю я.

— Насчёт чего?

Я смотрю вниз на свои колени, странно смущаясь.

— Насчет... желания жениться на мне.

— Нет.

Мое сердце оживает, снова взмывая вверх.

Теперь я действительно вижу конфликт на его лице. Борьба между тем, что он делает, и тем, что он на самом деле хочет сделать.

— Тогда почему ты отправляешь меня обратно? — спрашиваю я его.

— В знак доброй воли я отправлю тебя домой, — говорит он. — Я договорюсь о встрече с твоим отцом. Мы можем встретиться для переговоров. И если ты захочешь вернуться ко мне, после этого...

Он поднял руку, чтобы остановить меня.

— Не говори ничего сейчас, Несса. Езжай домой. Тогда и посмотрим, что ты почувствуешь.