Сэм стремительный [Пэлем Грэнвил Вудхауз] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Пэлем Гриннвел Вудхауз
Сэм стремительный
Роман
1. Сэм отправляется в путешествие
Солнце позднего августа с утра поджаривало Нью-Йорк все жарче, жарче, и к трем часам дня население города, исключая небольшое общество, собравшееся на десятом этаже Уилмот-Билдинга (Верхний Бродвей), по своего рода естественному разлому разделилось на две полновесные части. Составлявшие одну бродили сонными мухами и спрашивали всех встречных: «Жарко, а?» Сплоченные во второй утверждали, что жара — это ерунда, но вот влажность! Ажиотаж на десятом этаже Уилмота вызвало спортивное состязание первостепенной важности — финал чемпионата по взбрыкиванию среди конторских рассыльных. Титул оспаривали Штырь Мэрфи из компании Джона Б. Пинсента «Экспорт-импорт» и стройный гибкий юноша из корпорации «Щипчики для бровей, пилочки для ногтей». Поединок происходил в помещении первой из упомянутых фирм перед малочисленной, но избранной публикой. Три-четыре жующие резинку стенографистки, парочка-другая рабов потогонной системы без пиджаков и Сэмюэл Шоттер, племянник мистера Джона Б. Пинсента, молодой чело-иск симпатичной наружности, взявший на себя обязанности рефери. Но Сэм Шоттер был не только рефери, а еще меценатом и организатором чемпионата — без его предприимчивости и провидения несметное богатство юных талантов прозябало бы в безвестности, ставя под угрозу шансы Америки на Олимпийских играх, буде их программа украсится еще и этим видом спорта. Именно Сэм, бродя по лабиринту конторы в неусыпных поисках, чем бы облегчить зеленую скуку работы, чуждой его вкусам, наткнулся в дальнем коридоре на юного Мэрфи, который отрабатывал у стены приемы взбрыкивания, и укрепил его в честолюбивом стремлении вскидывать ногу все выше и выше. Именно он устраивал встречи между представителями фирм на всех этажах здания. И это он из собственного кармана извлек призовую сумму, которую, когда натренированная нога Мэрфи ударила по штукатурке на целый дюйм выше достижения его соперника, приготовился вручить Штырю, сопроводив церемонию небольшой теплой речью. — Мэрфи, — сказал Сэм, — бесспорный победитель. В состязании, проведенном с начала и до конца в лучших традициях американского брыканья в высоту, он достойно поддержал честь «Экс. и имп.» Джона Б. Пинсента и сохранил свой титул. А потому, в отсутствие шефа, который, к сожалению, отбыл в Филадельфию, почему и не смог украсить эту встречу своим присутствием, я с большим удовольствием вручаю ему заслуженную награду, великолепную долларовую бумажку. Возьми ее, Штырь, дабы в будущем, став седовласым муниципальным советником или кем-нибудь почище, ты мог бы вспомнить эту минуту и сказать себе… Сэм умолк, оскорбленный в своих лучших чувствах. Ему казалось, что говорит он очень красноречиво, но его аудитория испарялась прямо на глазах, а Штырь Мэрфи и вовсе удирал во все лопатки. — Сказать себе… — Когда у тебя выберется свободная минута, Сэмюэл, — раздался голос у него за спиной, — я был бы рад побеседовать с тобой у меня в кабинете. Сэм обернулся. — А, дядюшка, как вы? — сказал он. И кашлянул. Мистер Пинсент тоже кашлянул. — Я думал, вы уехали в Филадельфию, — сказал Сэм. — Вот как? — сказал мистер Пинсент. И без дальнейших слов прошествовал в свой кабинет, откуда секунду спустя появился снова с терпеливо-вопросительным выражением на лице. — Подойди сюда, Сэм, — сказал он, указывая пальцем. — Кто это? Сэм заглянул в дверь и увидел развалившегося во вращающемся кресле тощего долговязого мужчину отвратного вида. Его большие ступни уютно покоились на письменном столе, голова свисала набок, рот был разинут. Из этого рта, весьма внушительных пропорций, вырвался булькающий всхрап. — Кто, — повторил мистер Пинсент, — этот джентльмен? Сэм невольно восхитился безошибочности инстинкта своего дядюшки, этой потрясающей интуиции, которая сразу же подсказала ему, что раз непрошеный и незнакомый гость почивает в его любимом кресле, значит, ответственность за это по необходимости падает на его племянника Сэмюэла. — Боже мой! — воскликнул Сэм. — А я и не знал, что он тут. — Твой друг? — Это Фарш. — Прошу прощения? — Фарш Тодхантер, ну, кок с «Араминты». Помните, год назад я попутешествовал на грузовом судне? Так он был там коком. Сегодня я столкнулся с ним на Бродвее и угостил его завтраком, а потом привел сюда: ему хотелось посмотреть, где я работаю. — Работаешь? — переспросил мистер Пинсент с недоумением. — Но я понятия не имел, что он забредет к вам в кабинет. Сэм говорил извиняющимся тоном, но был бы не прочь указать, что во всех этих прискорбных происшествиях, в сущности, виноват сам мистер Пинсент. Если человек создает впечатление, будто едет в Филадельфию, а сам туда не едет, то за дальнейшее должен благодарить только себя. Однако беспокоить дядюшку такой чисто академической тонкостью он не стал. — Разбудить его? — Будь так добр! А затем забери его отсюда, оставь где-нибудь и возвращайся. Мне надо сказать тебе очень много. Встряска энергичной рукой понудила спящего открыть глаза, и, все еще в сомнамбулическом состоянии, он разрешил, чтобы его вывели из кабинета и проводили по длинному коридору в каморку, где Сэм исполнял свои ежедневные обязанности. Там он рухнул в кресло и вновь уснул, а Сэм покинул его и вернулся к дяде. Когда он вошел в кабинет, мистер Пинсент задумчиво глядел в окно. — Садись, Сэм, — сказал он. Сэм сел. — Я очень сожалею, что все так получилось, дядя. — Что — все? — Ну то, что происходило, когда вы вошли. — А, да! Кстати, что, собственно, происходило? — Штырь Мэрфи доказывал, что может брыкнуть выше, чем мальчишка из фирмы ниже этажом. — И брыкнул? — Да. — Молодец, — одобрительно заметил мистер Пинсент. — Без сомнения, матч организовал ты? — Правду говоря, я. — Ну еще бы. Ты работаешь у меня, — продолжал мистер Пинсент ровным тоном, — три месяца. За этот срок ты умудрился полностью деморализовать лучший в Нью-Йорке штат конторских служащих. — Ах, дядюшка! — с укоризной сказал Сэм. — Полностью, — повторил мистер Пинсент. — Рассыльные мальчишки называют тебя по имени. — С ними нет никакого сладу, — вздохнул Сэм. — Я отвешиваю им подзатыльники, но привычка оказывается сильнее. — В прошлую среду я видел, как ты целовал мою стенографистку. — У бедняжки страшно разболелся зуб. — А мистер Эллаби поставил меня в известность, что твоя работа — позор для фирмы. — Наступила пауза. — Английские аристократические школы — проклятие нашего века! — произнес мистер Пинсент с чувством. Посторонний человек, наверное, счел бы это умозаключение не идущим к делу, но Сэм понял его смысл и оценил по достоинству, как язвительнейший упрек. — Сэм, в Райкине тебя учили хоть чему-то, кроме футбола? — О да! — Чему же? — О, многому чему! — Никаких признаков этого мне заметить не удалось. И до сих пор не понимаю, почему твоя мать отдала тебя туда, а не в какой-нибудь солидный коммерческий колледж. — Видите ли, там учился отец… Сэм умолк. Он знал, что мистер Пинсент не питает особо теплых чувств к покойному Энтони Шоттеру и считает — возможно, с полным основанием, — что его покойна сестрица, выйдя замуж за этого приятного, но ненадежного человека, совершила величайшую глупость в своей легкомысленной и бестолковой жизни. — Весьма веская рекомендация, — сухо заметил мистер Пинсент. Возразить на это Сэму было нечего. — Во многих и многих отношениях ты очень похож на отца, — сказал мистер Пинсент. Сэм не отозвался и на этот удар под ложечку. Нынче они сыпались градом, но ведь он тут ничего поделать не мог. — И все-таки я тебя люблю, Сэм, — продолжил мистер Пинсент после короткой паузы. Вот это больше походило на дело! — И я вас люблю, дядюшка, — сказал Сэм прочувствованно. — Когда я думаю, сколько вы для меня сделали… — Но, — гнул свое мистер Пинсент, — ты, думаю, будешь мне нравиться даже еще больше, находясь в трех тысячах миль от конторы пинсентовской экспортно-импортной компании. Мы расстаемся, Сэм, — и сейчас же! — Мне очень жаль. — А я, со своей стороны, — сказал мистер Пинсент, — так очень рад. Наступило молчание. Сэм, сочтя, что на этом беседу можно считать законченной, встал с кресла. — Погоди! — сказал его дядя. — Я хочу сказать, как я спланировал твое будущее. Сэм был приятно удивлен. Он никак не ожидал, что его будущее может интересовать мистера Пинсента. — Вы его спланировали? — Да, все улажено. — Замечательно, дядюшка, — благодарно сказал Сэм. — Я думал, вы собираетесь выгнать меня в бушующую вьюгу. — Ты помнишь, как познакомился с англичанином, лордом Тилбери, когда обедал у меня? Еще бы Сэм не помнил! После обеда милорд зажал его в углу и разглагольствовал без передышки добрых полчаса. — Он владелец издательства «Мамонт», выпускающего много ежедневных и еженедельных газет в Лондоне. Сэм был об этом хорошо осведомлен — беседа лорда Тилбери носила почти исключительно автобиографический характер. — Ну так он в субботу отплывает назад в Англию на «Мавритании», и ты отправляешься с ним. — А? — Он предложил использовать тебя в своем концерне. — Но я же ничего не знаю о газетной работе! — Ты ничего не знаешь ни о чем, — мягко указал мистер Пинсент. — Результат того, что ты обучался в английской аристократической школе. Однако ты вряд ли способен показать себя у него хуже, чем у меня. Вот эта мусорная корзинка стоит у меня в кабинете всего четыре дня, но она уже знает об экспорте и импорте больше, чем ты узнал бы, пробыв здесь пятьдесят лет. Сэм испустил жалобный звук. Пятьдесят лет он счел некоторым преувеличением. — От лорда Тилбери я ничего не скрыл, но тем не менее он намерен нанять тебя. — Странно! — сказал Сэм, невольно чувствуя себя польщенным таким настойчивым желанием заручиться его услугами у человека, который видел его всего раз в жизни. Пусть лорд Тилбери редкостный зануда, но факт остается фактом: он обладает тем даром, без которого невозможно разбогатеть, тем таинственным, почти сверхъестественным даром распознавать талантливого человека при первой же встрече. — Вовсе не странно, — возразил мистер Пинсент. — Мы с ним ведем деловые переговоры. Он пытается убедить меня поступить так, как в данный момент я поступать не собираюсь. Он думает, что я буду ему обязан, если он освободит меня от тебя, и в этом он совершенно прав. — Дядя, — истово произнес Сэм, — я добьюсь успеха. — Да уж, добейся, а не то… — сказал мистер Пинсент, не смягчившись. — Это твой последний шанс. Нет никаких причин, почему я должен содержать тебя до конца твоих дней, и я не намерен этого делать. Если и в издательстве Тилбери ты будешь валять дурака, не думай, что сможешь кинуться назад ко мне. Упитанного тельца не будет. Запомни это. — Запомню, дядя, но не беспокойтесь. Что-то говорит мне, что успеха я добьюсь. И в Англию я поеду с удовольствием. — Рад слышать. Ну, теперь все. До свидания. — Знаете, как-то странно, что вы меня туда отсылаете, — задумчиво произнес Сэм. — Не нахожу ничего странного. Я рад, что мне подвернулась такая возможность. — Да нет… я хочу сказать: вы верите в хиромантию? — Нет. Всего хорошего. — Потому что гадалка сказала мне… — Эта дверь, — сказал мистер Пинсент, — открывается автоматически, если нажать на ручку. Проверив это утверждение и убедившись в его верности, Сэм вернулся в собственную обитель, где узрел, что мистер Кларенс (Фарш) Тодхантер, популярный и энергичный шеф-повар грузового судна «Араминта», уже проснулся и закурил короткую трубку. — Что это был за старикан? — осведомился мистер Тодхантер. — Это был мой дядя, глава фирмы. — Я что, заснул у него в кабинете? — Вот именно. — Ты уж извини, Сэм, — сказал Фарш с благородным сожалением. — Вчера ночью я припозднился. Он объемисто зевнул. Фарш Тодхантер был тощим, жилистым человеком за тридцать, с высоким лбом и меланхоличными глазами. Раздосадованные товарищи по плаванью, поиграв с ним в покер, иногда уподобляли эти глаза очам скончавшейся рыбы; однако критики, которых не жгла мысль о недавних финансовых потерях, а потому свободные от предубеждения, скорее нашли бы в них сходство с глазами попугая, после того как тот обозрел жизнь и обнаружил, что она полна разочарований. Фарш обладал сильной склонностью к пессимизму и под влиянием винных паров имел обыкновение темно намекать, что получай каждый по своим правам, так он был бы прямым наследником графского титула. История была длинная, запутанная и бросала тень на всех, кто был к ней причастен. Но поскольку он каждый раз рассказывал ее по-новому, взыскательные обитатели кубрика относились к ней скептически. А в остальном он варил макароны по-флотски лучше всех в Западном океане, но ничуть этим не чванился. — Фарш, — сказал Сэм. — Я уезжаю в Англию. — И я. Отплываем в понедельник. — Да неужели, черт возьми! — сказал Сэм и призадумался. — Я должен уплыть на «Мавритании» в субботу, но, пожалуй, я бы отправился с вами. Шесть дней тет-а-тет с лордом Тилбери меня что-то не прельщают. — А кто он? — Владелец издательства «Мамонт», где я буду работать. — Так отсюда тебя поперли? Сэма слегка задело, что этот малообразованный человек с такой легкостью докопался до истины. Да и в тактичности Тодхантеру приходилось отказать: он мог бы по меньшей мере сделать вид, будто отставка была добровольной. — Ну, пожалуй, можно сказать и так. — Да не за то же, что я в его кресле сидел? — Нет. Причин, видимо, накопилось много. Фарш, а вообще-то странно, что дядюшке пришло в голову сплавить меня в Англию. На днях гадалка сказала мне, что скоро меня ждет длинная поездка, а в ее конце я встречу белокурую девушку… Фарш! — А? — Я хочу показать тебе кое-что. Сэм порылся в кармане и извлек на свет бумажник. Завершив эту операцию, он замер. Но затем, видимо преодолев временные колебания, открыл бумажник и с благоговением индийского священнослужителя, прикасающегося к бесценной реликвии, достал из него сложенный бумажный лист. Случайный наблюдатель, обманутый веселой беззаботностью его поведения, мог бы счесть Сэма Шоттера одним из тех молодых материалистов, в чьей броне любви трудно отыскать щелочку. И случайный наблюдатель ошибся бы. Пусть Сэм весил сто семьдесят фунтов (только кости и мышцы), а когда его что-нибудь смешило — случалось же это часто, — разражался хохотом, какому позавидовала бы и гиена в своих родных джунглях, тем не менее ему были свойственны и нежные чувства. Иначе он не носил бы в бумажнике этот лист. — Но прежде чем я покажу его тебе, — Сэм вперил глаза в Фарша, — ответь, видишь ли ты что-нибудь забавное, что-нибудь смешное в том, как человек отправляется поудить рыбу в Канаде и застревает в хижине среди первозданной глуши, где нечего читать и некого слушать, кроме дикого селезня, призывающего подругу, и глупостей франко-канадского проводника, не способного и двух слов связать по-английски… — Нет, — сказал Фарш. — Я еще не кончил! Видишь ли ты — я продолжаю — что-нибудь нелепое в том, что такой человек в таких обстоятельствах, найдя фотографию красивой девушки, прикнопленную к стене каким-то предыдущим обитателем хижины, и пять недель глядя на нее, так как смотреть больше не на что, влюбился в эту фотографию? Хорошенько подумай, прежде чем ответить. — Нет, — сказал Фарш по зрелом размышлении. Он не принадлежал к тем, кто умеет находить смешную сторону в чем угодно и без труда. — Отлично, — сказал Сэм. — И большое счастье для тебя. Хихикни ты — один-единственный разок, — и я бы обрушил могучий удар на твою сопатку. Ну, со мной как раз это и случилось. — Что случилось? — Я нашел вот эту фотографию, прикнопленную к стене, и влюбился в нее. Вот погляди! Он благоговейно развернул лист, оказавшийся половиной страницы, вырванной из иллюстрированной газеты — одной из тех, что скрашивают для англичанина середину недели. Длительное пребывание на стене рыбачьей хижины на пользу ей не пошло. Она выцвела, пожелтела, один угол скрывало расползшееся темное пятно, намекая, что в тот или иной день какой-то обитатель хижины был неаккуратен с ножом. Тем не менее Сэм взирал на нее, будто юный рыцарь — на чашу Святого Грааля. — Ну? Фарш внимательно изучил половину страницы. — Баранья подливка, — сказал он, указывая на темное пятно и ставя молниеносный профессиональный диагноз. — Говяжья была бы посветлее. Сэм устремил на своего друга взгляд, полный сконцентрированного омерзения, который, безусловно, смутил бы более чуткого человека. — Я показываю тебе это обворожительное лицо, светящееся юностью и радостью жизни, — вскричал он, — а тебя интересует лишь то, что какой-то вандал, чью шею я с наслаждением свернул бы, обрызгал его своим гнусным обедом! Господи, смотри же на девушку! Ты когда-нибудь видел подобную красавицу? — Да, она ничего. — Ничего! Неужели ты не видишь, какая она изумительная? Сказать правду, фотография в достаточной мере оправдывала энтузиазм Сэма. Она запечатлела девушку в охотничьем костюме, стоящую рядом со своей лошадью. Стройная, с мальчишеской фигурой девушка, лет восемнадцати, чуть выше среднего роста. С фотографии глядели ясные, умные, серьезные глаза. Уголок ее рта чуть задумчиво изогнулся. Рот был очаровательным, но Сэм, досконально изучивший фотографию и считавший себя ведущим мировым специалистом по ней, твердо придерживался мнения, что, улыбаясь, он станет еще очаровательнее. Под фотографией жирным шрифтом было напечатано:Прекрасная дщерь Нимврода
Ниже столь поэтического заголовка, предположительно, помещались более конкретные сведения касательно личности прекрасной дщери, но грубая рука, вырвавшая страницу, к несчастью, оставила их под линией разрыва. — Изумительная! — с чувством повторил Сэм. — Что там Теннисон накропал? Английский розовый бутон, она? — Теннисон? Когда я плавал на «Морской птице», там был Пеннимен… — Да заткнись ты! Ведь она чудо, Фарш! И более того, блондинка, верно? Фарш поскреб подбородок. Он любил все хорошенько обдумать. — Или брюнетка, — изрек он. — Дурак! Ты еще скажешь, что эти глаза не голубые! — Может, и так, — с неохотой допустил Фарш. — А волосы золотистые, ну разве что светло-каштановые. — Почем я знаю! — Фарш, — сказал Сэм, — как только я доберусь до Англии, так сразу начну ее разыскивать. — Плевое дело. — Фарш ткнул мундштуком трубки в заголовок. — Дщерь Нимврода. Бери телефонную книгу да и ищи. Там и адрес дают. — И как это ты все сообразил? — заметил Сэм с восхищением. — Одна беда: что, если старина Нимврод проживаема городом? Похоже, что он любитель охоты и лисьей травли. — А! — сказал Фарш. — Может, и так. — Нет, надежнее будет установить, из какой газеты выдрали эту страничку, а потом просмотреть подшивки. — Валяй, — сказал Фарш, явно утратив всякий интерес к теме. Сэм мечтательно созерцал фотографию. — Видишь эту ямочку у подбородка, Фарш? Бог мой, я бы дорого заплатил, лишь бы увидеть, как эта девушка улыбается! — Он вернул вновь сложенную страницу в бумажник и вздохнул. — Любовь замечательная штука, Фарш! Объемистый рот мистера Тодхантера сардонически искривился. — Вот когда попробуешь жизни с мое, — ответил он, — так узнаешь, что чашкой чая обойтись куда лучше.
2. Кей из Вэлли-Филдз
Безымянный индивид, вырвавший фотографию, столь восхитившую Сэма Шоттера, из ее законного окружения, проделал это, как уже упоминалось, очень неаккуратно. Прояви он хоть чуточку осмотрительности, и изнывающий влюбленный прочел бы под ней следующее: «Мисс Кей Деррик, дочь полковника Юстеса Деррика, Мидуэй-Холл, Уилтшир». А окажись Сэм на Пикадилли-Серкес как-то днем, недели через три после своей задушевной беседы с Фаршем Тодхантером, то он мог бы узреть мисс Деррик во плоти. Ибо она стояла там на остановке и ждала автобус номер три. Узри он ее там, так тут же заключил бы, что фотография, какой бы чарующей она ни была, далеко уступала оригиналу. С момента, когда фотограф запечатлел ее, миновали четыре года, а в возрасте между восемнадцатью и двадцатью двумя годами многие девушки заметно расцветают. К ним принадлежала и Кей Деррик. И еще он убедился бы, что очень точно определил, как она выглядит в красках. Глаза у нее, как он и предсказывал, были голубые, а точнее — синие, будто небо в летний вечер, и с той же мягкой бархатистостью. Ее волосы, те, что выглядывали из-под очень ей шедшей шляпки, казались темно-золотыми с каштановым отливом. А в-третьих, он заметил бы, что выглядит она усталой. Потому что очень устала. Ежедневно она приезжала в дом некой миссис Уиннингтон-Бейтс на Тэрлоу-сквер в Южном Кенсингтоне, чтобы читать этой даме вслух и вести ее обширную корреспонденцию. И никто из тех, кто знал миссис Уиннингтон-Бейтс сколько-нибудь близко, не стал бы отрицать, что после дня подобных занятий любая девушка имела полное право выглядеть настолько усталой, насколько ей заблагорассудится. Подошел автобус, и Кей поднялась на крышу. Перед ней предстал кондуктор с компостером в руке. — Д’куда? — Вэлли-Филдз, — ответила Кей. — Хн, — сказал кондуктор. И вручил ей билет без малейшего волнения, без следа сочувственной тревоги, которую испытывали те, кто видел юношу, несшего знамя с надписью «Эксцельсиор» [1], ибо давно миновали дни, когда поездка в Вэлли-Филдз приравнивалась к опасному приключению. Двести лет тому назад, когда рыцари большой дороги рыскали по Западному Кенсингтону, а на Риджент-стрит стреляли бекасов, этот приятный пригород (почтовый индекс: Ю.-В. 21) был дикой глушью, куда пресыщенные светские щеголи и дуэлянты удалялись верхом, если их тянуло побыть наедине с Природой. Но необъятное озеро кирпича и асфальта, именуемое Лондоном, успело с тех пор выйти из берегов и затопить Вэлли-Филдз, превратив пустынную долину в обширное скопление домов, куда можно кроме автобуса доехать на поезде и даже на трамвае. Пригород этот стал для Кей таким знакомым, что порой ей чудилось, будто она прожила в нем всю жизнь, хотя миновало лишь несколько месяцев с того дня, как ее выбросило на сей брег, точно обломок погибшего корабля. Или, если изложить факты не столь красочно, — с того дня, как мистер Ренн из «Сан-Рафаэля» на Берберри-роуд явился к ней после кончины ее родителей и пригласил ее поселиться там. Этот мистер Ренн был нехорошим дядей Мэтью, который в темном прошлом, в году эдак 1905-м, гнусно запятнал герб Дерриков, бежав с Энид, приходившейся Кей тетушкой. Кей тогда было два годика, и историю эту она узнала лишь в восемь лет от юного Уиллоуби Брэддока, толстого мальчика, который через посредство опекуна владел великолепным домом и землями, граничившими с землями Мидуэйза. История была весьма романтичной. Молодой человек приехал в Мидуэйз собирать материал для «Исторических поместий Англии» — серии, печатавшейся в тогда только-только учрежденном «Домашнем спутнике» Пайка. В процессе собирания материала он познакомился с сестрой владельца и через каких-то несколько недель понудил ее бежать с ним и выйти за него замуж, чем — с точки зрения ее родных — погубил все ее надежды в этом мире, а также упования в мире загробном. Двадцать лет Мэтью Ренн пребывал семейным парией, и вот время отомстило в лучшем своем стиле. Кончина полковника Деррика, последовавшая через несколько месяцев после кончины его супруги, обнаружила, что вдобавок к голубой нормандской крови он обладал и той безыскусной верой, которую поэт поставил гораздо выше. А безыскусно он веровал в прельстительные рекламные проспекты, неспособные обмануть и ребенка, и, пытаясь восполнить потери от уменьшения доходов с земли, пустился в спекуляции, причем каждая оказывалась еще более разорительным мыльным пузырем, чем предыдущая. Капитал его рассеялся по ветру, Мидуэйз достался кредиторам, Кей обо всем этом сочувственно поведал семейный нотариус, и она приняла приглашение мистера Мэтью Ренна, который, начав свою карьеру простым сотрудником, уже много лет был главным редактором «Домашнего спутника» Пайка. Автобус остановился на углу Берберри-роуд, Кей сошла и направилась к «Сан-Рафаэлю». Берберри-роуд не принадлежит к наиболее фешенебельным и богатым кварталам Вэлли-Филдз и состоит в основном из полуособнячков, каковым был и «Сан-Рафаэль», подобно сиамскому близнецу составляя неотделимую половину дома, вторая половина которого в подтверждение своей независимости носила название «Мон-Репо». От фасада песчаная дорожка вела мимо двух виноватого вида цветочных клумб с лаврами к ограде с калиткой в стиле деревенских ворот из пяти жердей, выходившей на Берберри-роуд. Из этой калитки навстречу Кей вышел пожилой джентльмен, высокий, седовласый, отмеченный сутулостью от умственных занятий. — Добрый вечер, милый, — сказала Кей. — Куда собрался? Она нежно поцеловала дядю, потому что за месяцы их общения успела горячо к нему привязаться. — Забегу поболтать с Корнелиусом, — ответил мистер Ренн. — И может, сыграем партию-другую в шахматы. В реальном летосчислении Мэтью Ренн еще не достиг пятидесятилетнего рубежа, но, как это водится за главными редакторами газет типа «Домашнего спутника» Пайка, он выглядел старше своего возраста. Внешность его дышала кротостью и рассеянной мечтательностью, а потому Кей, не в силах вообразить его в роли пылкого рыцаря, пришла к выводу, что необходимые огонь и энергию в знаменитое бегство внесла исключительно ее тетушка Энид. — Ну, не опаздывай к обеду, — сказала она. — А Уиллоуби здесь? — Я оставил его в саду. — Мистер Ренн замялся. — Такой странный молодой человек, Кей! — Конечно, свинство, что его тебе навязали, милый, — сказала Кей. — Но ты знаешь, экономка вышвырнула его из дома. Решила провести генеральную уборку. А он ненавидит останавливаться в отелях или клубах, ну и попросил меня — я ведь знакома с ним с рождения, — не сможем ли мы его приютить, так что — вот так. Но подбодрись, это ведь на один вечер. — Моя дорогая, ты знаешь, я очень рад любому твоему другу. Но он такой своеобразный молодой человек. Я целый час пытался завязать с ним разговор, а он только глядел на меня, как золотая рыбка. — Как золотая рыбка? — Ну да. Глаза выпучены, губы шевелятся, и ни звука не слышно. Кей засмеялась: — Все его речь! Забыла тебя предупредить. Бедняжке предстоит сегодня произнести речь на ежегодном банкете в честь встречи старых школьных друзей. А он никогда еще речей не произносил и жутко угнетен. Мистер Ренн повеселел. — Я не знал. Честно говоря, моя дорогая, я подумал, что он умственно отсталый. — Он поглядел на свои часы. — Ну, если ты думаешь, что сумеешь его занять, я, пожалуй, пойду. И мистер Ренн пошел своим путем, а Кей, войдя в калитку из пяти жердей, свернула на песчаную дорожку, огибавшую дом и кончавшуюся в саду. Как и все сады в округе, сад этот делал честь своему владельцу — скорее маленький, чем большой, но полный зелени, ухоженный, уютный. Хотя Вэлли-Филдз и подвергся бурной застройке, он не вполне утратил былой сельский вид — исключительно благодаря энтузиазму и усердию своих любителей-садоводов. Ни в каком другом пригороде на суррейском берегу Темзы не продается столько семян.весной, не стрекочет столько газонокосилок, не берется взаймы столько садовых тележек, не уничтожается столько слизней и тли не обрызгиваются таким количеством патентованных снадобий, как в Вэлли-Филдз. Пусть в Бринстоне есть его Бон-Марше, а в Сайденхеме его Хрустальный дворец, но, когда дело доходит до анютиных глазок, роз, тюльпанов, штокроз и настурций, Вэлли-Филдз даст им сто очков вперед. Вдобавок к остальным своим прелестям сад «Сан-Рафаэля» в данный момент содержал розоватого, полноватого, насупленного молодого человека в коричневом костюме, который расхаживал взад-вперед по лужайке, глядя перед собой остекленевшими глазами. — Привет, Уиллоуби, — сказала Кей. Молодой человек в мучительной судороге очнулся от транса: — А, Кей, привет! Он последовал за ней через лужайку к чайному столику под сенью прекрасного древа. Ведь в этом благословенном местечке имелись не только цветы, но и деревья. — Чаю, Уиллоуби? — спросила Кей, блаженно опускаясь в шезлонг. — Или ты уже пил? — Да, пил… кажется. — Мистер Брэддок погрузился в размышления. — Да… Да, чай я пил. Кей налила себе чашку и начала с наслаждением прихлебывать. — Как же я устала! — сказала она. — Выдался плохой день? — Примерно такой же, как всегда. — Миссис Б. сердечности не излучала? — Без особого избытка. Но к несчастью, сын и наследник был сама сердечность. Мистер Брэддок кивнул: — Этот типус немножко множко. — Да, слегка. — Напрашивается на хороший пинок. — И очень. Кей брезгливо повела плечами. Формально ее обязанности на Тэрлоу-сквер исчерпывались чтением и писанием писем миссис Уиннингтон-Бейтс; однако, казалось ей иногда, наняли ее главным образом в качестве духовной боксерской груши для упражнений вышеуказанной дамы. И в этот день ее патронесса была особенно нестерпимой. А вот ее сын, недавно вернувшийся под родительский кров после безуспешной попытки заняться куроводством в Сассексе и болтающийся под означенным кровом без всякого дела, в немногие выпадавшие ему удобные минуты вел себя галантнее обычного. Кей чувствовала, что жизнь стала бы немножко легче, если бы миссис Бейтс восхищалась ею чуть побольше, а Клод Бейтс — чуть поменьше. — Помню его со школы, — сказал мистер Брэддок. — Червяк! — Он учился с тобой в школе? — Да. Помладше меня. Гнусный шпингалет, который обжирался, терся у каминов и увиливал от игр. Помню, как Сэм Шоттер задал ему трепку, когда он слямзил хлеб с джемом из школьной лавочки. Да, кстати, Сэм скоро приедет. Я получил от него письмо. — Да? А кто он такой? Ты раньше о нем не упоминал. — Неужели я тебе не рассказывал про старика Сэма Шоттера? — с удивлением спросил мистер Брэддок. — Никогда. Но он кажется на редкость привлекательным. Всякий, кто задал трепку Клоду Бейтсу, должен обладать множеством хороших качеств. — Он учился со мной в школе. — Какое множество людей училось с тобой в школе! — Ну, в Райкине, знаешь ли, было шестьсот ребят, не меньше. А у нас с Сэмом был общий кабинет для занятий. Вот кому я завидую! Он помотался по всему свиту, развлекался во всю мочь. Нынче в Америке, завтра в Австралии, а послезавтра в Африке. — Непоседливый субъект, — заметила Кей. — Последнее время он вроде бы работал в конторе своего дяди в Нью-Йорке, но в этом письме он пишет, что едет сюда работать в Тилбери-Хаусе. — В Тилбери-Хаусе? Неужели? Вероятно, дядя с ним познакомится. — Как по-твоему, стоит устроить для него, скажем, обед, чтобы познакомить его кое с кем? Ну, конечно, ты и твой дядя, и, может быть, мне удастся заполучить старика Тилбери. — Ты знаком с лордом Тилбери? — Еще как! Иногда играю с ним в бридж в клубе. А в прошлом году он пригласил меня пострелять фазанов. — А когда приезжает мистер Шоттер? — Не знаю. Он пишет, что точно сказать не может. Видишь ли, он плывет на грузовом судне. — На грузовом судне? Но почему? — Ну, это то, что он делает. И что мне бы хотелось делать. — Тебе? — изумилась Кей. Уиллоуби Брэддок всегда казался ей человеком, которому, чтобы чувствовать себя хорошо, обязательно требовались блага — и даже изнеживающая роскошь — цивилизации. Одним из самых ранних ее воспоминаний было следующее: она сидит на дереве и осыпает его детскими насмешками, ибо до ее ушей из надежных источников дошло: он ложится спать в теплых носочках! — Какая ерунда, Уиллоуби. Ты же сразу взвыл бы от неудобств! — Не взвыл бы, — упрямо возразил мистер Уиллоуби. — Малая толика приключений пришлась бы мне в самый раз. — Так что тебе мешает? Денег у тебя хоть отбавляй. Если бы ты захотел, то мог бы стать пиратом и перехватывать в Карибском море испанские галеоны с золотом. Мистер Брэддок скорбно покачал головой: — От миссис Липпет мне не вырваться. Уиллоуби Брэддок принадлежал к тем злополучным холостякам, которые обречены влачить жалкое существование под ярмом либо экономки, либо камердинера. Его личным крестом была экономка, и порабощен он был тем полнее, что в дни нежного детства миссис Липпет пестовала его в качестве нянюшки. Есть мужчины, способные противостоять женщине. Есть мужчины, способные совладать с верным старым служителем. Но если есть мужчины, способные сладить с верной старой служительницей, частенько шлепавшей их тыльной стороной щетки для волос, Уиллоуби Брэддок к ним не принадлежал. — У нее начнется приступ того или этого, либо она примется чахнуть, стоит мне попробовать вырваться на свободу. — Бедненький старина Уиллоуби! Жизнь бывает очень жестокой, верно? Кстати, у калитки я встретила дядю. Он пожаловался, что ты был с ним не слишком дружелюбен. — Неужели? — Он упомянул, что ты только пялился на него, как золотая рыбка. — Ну вот! — с раскаянием сказал мистер Брэддок. — Мне страшно жаль. То есть он так гостеприимно обошелся со мной, и все прочее. Ну, ты объяснила ему, что я жутко волнуюсь из-за этой речи? — Угу. Только не вижу причин волноваться. Произнести речь — это же так просто, а уж на банкете школьных товарищей и того проще: никто же ничего особенного и не ждет. На твоем месте я просто встала бы, рассказала парочку анекдотов и снова села. — Один анекдот я приготовил, — сообщил мистер Брэддок, чуть ободрившись. — Про ирландца. — Пата или Майка. — Я подумал назвать его Патом. Ну, он в Нью-Йорке, и заходит в доки, и видит, как из воды выходит водолаз, ну, в водолазном костюме, понимаешь? И он думает, что этот тип — ну водолаз, понимаешь? — пересек Атлантический океан, и жалеет, что сам до этого не додумался, ну, чтобы сэкономить на билете, понимаешь? — Угу. Один из этих слабоумных ирландцев. — По-твоему, они улыбнутся? — обеспокоенно спросил мистер Брэддок. — Попадают со стульев от хохота. — Нет, правда? — Он умолк и с ужасом протянул руку. — Послушай, ты нацелилась на коржик? — Да. Но воздержусь, если ты против. Они недостаточно хороши? — Хороши? Деточка моя, — заявил мистер Брэддок категорично, — это самое скверное, чего удалось достичь Кларе. Просто предел. Мне пришлось сжевать один, потому что она явилась и стояла у меня над душой — следила, пока я ел. Не могу понять, почему ты не уволишь ее, Кухарка она никудышняя. — Уволить Клэр? — Кей засмеялась. — А почему ты не уволишь ее матушку? — Пожалуй, ты права. — Члены семейства Липпет неувольняемы. — Да, я тебя понимаю. Но все-таки я бы предпочел, чтобы она так не фамильярничала. — Но она же знакома с тобой почти столько же лет, сколько я. Миссис Липпет всегда была тебе как бы матерью, ну и Клэр, полагаю, считает себя как бы твоей сестрой. — Да, пожалуй, тут ничего не поделаешь, — мужественно объявил мистер Брэддок и посмотрел на часы. — Пора пойти переодеться. Я еще застану тебя здесь? — Угу. — Ну я пошел. Послушай, а этот анекдот про ирландца правда ничего? — Ничего смешнее я в жизни не слышала, — ответила Кей, кривя душой во имя дружбы. Он ушел, и она откинулась в кресле, закрыв глаза и наслаждаясь вечерней тишиной в этом приятном саду. — Чай пить кончили, мисс Кей? Кей открыла глаза и увидела перед собой плотненькую фигурку в ситцевом платье. Белобрысые волосы маленькой особы кокетливо увенчивал чепчик горничной. Нос у нее был задорно вздернут, широкий дружелюбный рот одарял Кей преданнейшей улыбкой. — Я вот вам чего принесла, — сказала она, роняя на землю плед, две подушки и скамеечку для ног, под тяжестью которых она, пошатываясь, прошла через лужайку, как миниатюрный обозный мул. — Устройтесь-ка поудобнее да и вздремните. Вы ж с ног от усталости валитесь, сразу видно. — Ты очень добра, Клэр, но не стоило так затрудняться. Клэр Липпет, дочка деспотичной экономки Уиллоуби Брэддока, кухарка и прислуга за все в «Сан-Рафаэле», была наследием эпохи Мидуэйза. К Деррикам она поступила в двенадцать лет, и ее обязанности тогда были настолько неопределенными, что у нее оставалось достаточно досуга, чтобы похищать яйца из птичьих гнезд под руководством Кей, которой исполнилось четырнадцать. Когда Клэр стукнуло восемнадцать, ее повысили в собственные горничные Кей, и с этого момента она, так сказать, официально взяла власть в свои руки. Девизом Липпетов была Преданность, и даже пресловутый финансовый крах не выбил из седла эту достойную дочь клана. Решительно последовав за Кей в изгнание, она, как уже упоминалось, стала кухаркой мистера Ренна. И, как совершенно справедливо указал мистер Брэддок, кухаркой на редкость скверной. — Не следует вам так переутомляться, мисс Кей. Отдыхать вам нужно. — Так я же и отдыхаю, — сказала Кей. Бывали моменты, когда — подобно мистеру Брэддоку — она находила липпетскую заботливость несколько чрезмерной, если не сказать назойливой. Кей была энергичной, волевой девушкой и хотела бы противостоять миру с вызывающим «подумаешь!» на устах. Но это оказывалось непросто, пока Клэр опекала ее и лелеяла, будто хрупкое чахнущее растеньице. Однако сопротивляться было бесполезно. Никому еще не удавалось укротить материнский липпетский дух, и, вероятий, это никому никогда не удастся. — Я вот о чем, — объяснила Клэр, подставляя скамеечку ей под ноги. — Не к чему бы вам пачкать ручки работой, я вот о чем. Никуда не годится, что вам приходится… Она осеклась. Взяв в руки чайный поднос, она сделала язвящее открытие. — Вы к моим коржикам и не притронулись! — воскликнула Клэр голосом, в котором упрек и разочарование смешались в надлежащей пропорции. — А я-то испекла их специально для вас! — Не хотелось наедаться перед обедом, — поспешно объяснила Кей. Темперамент у Клэр был бурный, и она не терпела обидных намеков на творения своих рук. — Ты же, конечно, приготовила что-нибудь вкусненькое. Клэр взвесила этот аргумент. — Ну-у… и да и нет. Если вы про пудинг, так он того. Кисочка свалилась в заварной крем. — — Не может быть! — Она ж еще котенок. А когда я ее выудила, в миске почти ничего не осталось. Впиталось в нее, точно в губку. Ну да вам хватит, если мистер Ренн откажется. — Не важно. Все равно спасибо, — сказала Кей с глубокой искренностью. — Ну да я готовлю новый суп, так что поесть вам будет что. Я его из книги вычитала. Называется «потаж а-ля принсесс». А может, все-таки скушаете коржик, мисс Кей? Он вас подкрепит. — Нет, спасибо. Правда, не стоит. — Ладно. Как хотите. Мисс Липпет пересекла лужайку, скрылась в доме, и вновь в саду воцарилась благостная тишина. Но несколько минут спустя, когда голова Кей уже склонялась на плечо, внезапно из окна второго этажа, оглашая окрестности, вырвался громкий и пронзительный голос, приводя на ум зеленщиков, восхваляющих свою брюссельскую капусту, или тех, кто сзывал коров над песками Ди [2]. — Слова нашего достойного председателя, — ревел голос, — напомнили мне историйку, возможно, еще неизвестную некоторым из присутствующих здесь сегодня. О том, как некий ирландец отправился в Нью-Йорк, то есть в Нью-Йорке он уже был, а направился в доки, и пока там… пока там… Голос замер. Легкие, видимо, были готовы служить, но память подкачала. Однако он вскоре вновь загремел, хотя с иного места: — Ведь школа, господа, наша милая старая школа, занимает место в наших сердцах… место в наших сердцах… в сердцах нас всех… во всех наших сердцах… в наших сердцах, господа… которое ничто другое заполнить не может. Она формирует, если мне дозволено выразиться так, господин председатель и господа… образует… образует… образует связь, связывающую поколения. Пятьдесят ли нам лет, сорок ли, тридцать или двадцать, мы все тем не менее сверстники. А почему? А потому, господа, мы все… э… связаны этой связью. — Отлично! — уважительно прошептала Кей. — Вот почему, господин председатель и господа, хотя я обрадован, восхищен, доволен, счастлив и… э… в полном восторге, видя, как много вас откликнулось на ежегодный призыв нашей милой старой школы, я нисколько не удивлен. Из кухонной двери с ножичком в одной руке и полуочищенной луковицей в другой появилась плотненькая фигурка Клэр Липпет и устремила на окно гневный взгляд. — Эй! — Нет, не удивлен. — Эй! — И кстати, об удивлении. Я вспомнил историйку, возможно, еще неизвестную некоторым из присутствующих здесь сегодня. О том, как некий ирландец… С тех дней, когда их праматери помогали мужчинам племени заставить датских пиратов горько пожалеть, что они не остались у себя в Дании, женщины семьи Клэр Липпет всегда предпочитали дела словам. Дважды сказав «эй!», их потомица двадцатого века, видимо, сочла, что исчерпала все возможности слов, и, изящно взмахнув рукой, она швырнула луковицу вверх. И столь всесторонней была компетентность этой энергичной девицы, что луковица пулей влетела в открытое окно, откуда мгновение спустя высунулась облаченная в накрахмаленную рубашку и белый галстук-бабочку верхняя половина мистера Уиллоуби Брэддока. Он потирал ухо. — Помолчите, а? — сказала мисс Липпет. Мистер Брэддок сурово взглянул в разверзавшуюся под окном бездну. Если не считать, что положение участников в пространстве было прямо обратным и тон диалога несколько иным, можно было бы вполне подумать, что тут разыгрывается знаменитая сцена из «Ромео и Джульетты». — Что ты сказала? — Я сказала, помолчите. Мисс Кей надо поспать. А как она может поспать под такой ор? — Клара! — грозно начал мистер Брэддок. — Клэр! — холодно поправила девица, не отступая от принципа, который ей приходилось отстаивать всю ее жизнь. Мистер Брэддок сглотнул. — Я… э… я поговорю с твоей матерью.. Тщетная угроза, как не замедлила показать Клэр, дернув плечом в презрительно-пренебрежительной манере, и полной победительницей с триумфом возвратилась в кухню. Она знала — и мистер Брэддок знал, что она знает, — что миссис Липпет весьма холодно отнесется к жалобам на свою любимую дочку. Мистер Брэддок удалился в глубь комнаты и вскоре вышел в сад воплощением элегантности. — Ты просто чудесно выглядишь, Уиллоуби, — сказала Кей с восхищением. Этот дружеский комплимент заметно исцелил уязвленные чувства мистера Брэддока. — Нет, правда? — сказал он и в который раз почувствовал, что Кей — девушка одна на миллион, и если бы самая мысль о браке не наводила на него такого черного ужаса, так стоило бы рискнуть и посмотреть, какой будет результат, если он попросит ее выйти за него замуж. — И речь звучала прекрасно. — Правда? Знаешь, я вдруг испугался, что у меня не хватит голоса. — Его вполне хватает, —убедительно ответила Кей. Тучи, было согнанные ее комплиментами с чела мистера Брэддока, вновь там сгустились. — Знаешь, Кей, честное слово, тебе надо как-то обуздать эту… ну… Клару. Она невозможна, то есть швырять в человека луковицами… — Не обращай внимания. Выкинь ее из головы, а то позабудешь свою речь. А сколько минут ты должен говорить? — Думаю, десять. Ты знаешь, это меня убьет. — А ты выпей шампанского. И побольше. — Я от него делаюсь пятнистым. — Так будь пятнистым. Я ничего против не имею. Мистер Брэддок задумался. — Так и сделаю, — сказал он. — Отличная мысль. Ну, мне, пожалуй, пора. — Ключ не забыл? Вернешься ты, конечно, очень поздно. Я пойду предупрежу Клэр, чтобы она не запирала дверь на засов. Войдя в кухню, Кей увидела, что ее преданная служительница перешла со страниц «Ромео и Джульетты» на страницы «Макбета». Она нагибалась над котлом и бросала в него всякую всячину. Юная кошечка, теперь относительно сухая и обескремленная, с живейшим интересом наблюдала за ней с полки буфета. — Это новый суп, мисс Кей, — объявила Клэр со скромной гордостью. — Пахнет чудесно, — сказала Кей, слегка поморщившись, когда ей в ноздри ударил смрадный аромат горелого. — Послушай, Клэр, не надо все-таки бросаться луковицами в мистера Брэддока. — Так я сходила наверх и подобрала ее, — утешила Клэр свою хозяйку. — Она уже в супе. — Все равно не надо. Что скажут соседи? — осведомилась Кей добродетельно. — Так соседей же никаких нет, — логично указала Клэр, и се задорное лицо погрустнело. — Хоть бы кто-нибудь въехал в «Мон-Репой», — добавила она. — Не нравится мне без соседей. Весь день одна, и поговорить не с кем. — Ну, когда ты разговариваешь с мистером Брэддоком, не кричи, сделай милость. Пойми, пожалуйста, мне это не нравится. — Ну вот, — сказала Клэр просто, — вы на меня сердитесь. И без дальнейших прелиминариев она разразилась бурными слезами. Именно эта ее чувствительность и представляла главный камень преткновения для госпожи «Сан-Рафаэля» в управлении штатом своей прислуги. Кей была добросердечной девушкой, а добросердечные девушки не способны чувствовать себя беззаботно, когда кухарки рыдают из-за них. Потребовалось десять минут, чтобы вкрадчивыми уговорами вернуть эмоциональной мисс Липпет ее обычную бодрость духа. — Я теперь с ним громче шепота разговаривать не буду, — сказала она виновато к завершению этого срока. — Ну а все-таки… У Кей не было ни малейшего желания возобновлять спор о Брэддоке. — Хорошо, хорошо, Клэр. Собственно, я пришла сказать, чтобы ты на ночь не запирала входную дверь на цепочку, потому что мистер Брэддок вернется очень поздно. Он войдет тихонько и не потревожит тебя… — Ему же лучше, — мрачно заявила мисс Липпет. — А то у меня есть револьвер. — Револьвер! — А! — Клэр таинственно наклонилась над своим котлом. — В такой глуши только и жди грабителей. Девушка в «Понтресине», дальше по дороге, рассказывала, что у них с крыльца унесли пару молочных бидонов только вчера. И вот что я вам еще скажу, мисс Кей. По-моему, кто-то вламывался в «Мон-Репой». — Зачем бы это им понадобилось? Он же стоит пустой. — А вчера ночью там пусто не было. Я в окошко смотрела, у меня опять моя невральгючая головная боль разыгралась, где-то между двумя и тремя ночи, так там по лестнице вверх-вниз шастали таинственные огни. — Тебе померещилось. — Прошу прощения, мисс Кей, ничего мне не мерещилось. Так и мелькали, яснее ясного. Может, это были электрические фонарики, какими пользуются преступные классы. Если хотите знать, мисс Кей, так «Мон-Репой», по-моему, это, как говорится, таинственный дом, и я не пожалею, когда в нем поселятся порядочные люди. А так в одно прекрасное утро мы проснемся в собственных постелях с. перерезанными горлами. — Не нервничай так. — Нервничать? — негодующе возразила Клэр. — Чтобы я занервничала, грабителя будет маловато. Я ж сказала только, что приготовилась. — Ну так не застрели мистера Брэддока. — А это уж, — заявила мисс Липпет, не желая связывать себя никакими обязательствами, — а это уж как выйдет.3. Морякам все равно
Примерно через пять часов после того, как Уиллоуби Брэд-док вышел из калитки «Сан-Рафаэля», по Вильерс-стрит прошагал молодой человек, свернул на Стренд и медленно направил свои стопы в восточном направлении. Стренд, поскольку наступил час опорожнения театров, представлял собой ревущий поток из людей и транспортных средств. Молодой человек созерцал эту бурлящую жизнью сцену одобрительным взглядом зрителя, который находит лондонскую суматоху привлекательной новинкой. Он был молодым человеком приятной наружности, но больше всего в нем поражала убогость его одежды. Оба его башмака просили каши, руки были засунуты в карманы грязных, видавших виды синих брюк, а по сторонам он поглядывал из-под полей фетровой шляпы, какую могло бы носить любое пугало, не вызвав ничьего осуждения. Такой поразительной была его внешность, что два щеголя, покинувшие отель «Савой» и остановившиеся на тротуаре в ожидании такси, поглядели на него с болезненным неодобрением, а когда он приблизился, уставились на него в полнейшем изумлении. — Боже мой! — сказал первый щеголь. — Боже великий! — сказал второй. — Ты видел, кто это? — С. П. Шоттер! Делил кабинет с У. Брэддоком. — Капитан футбольной команды, когда я был в выпускном классе. — Но послушай, этого же не может быть! Так одеваться, хочу я сказать. — Однако он одет так! — Боже великий! — Боже мой! Эти двое в вопросах одежды придерживались самых суровых принципов. Сами одевавшиеся с живейшей и добросовестнейшей оглядкой на моду, они строго судили своих ближних. Впрочем, даже самый снисходительный критик не удержался бы и скорбно покачал головой, обозрев Сэма Шоттера, когда он в этот вечер шагал по Стрэнду. Дело в том, что молодому человеку, любознательному любителю приключений, трудно сохранять элегантность, путешествуя на грузовом судне. «Араминте», которая встала у Миллуолского причала в этот день, понадобилось четырнадцать суток, чтобы пересечь Атлантический океан. Сэм рьяно вошел во многостороннюю жизнь судна в течение этого срока. Много времени он проводил в замасленном машинном отделении; помогал боцману с необходимой покраской; сопровождал старшего механика в его инспекции угольных ям; и неоднократно завоевывал симпатии утомленных кочегаров, забирая лопату и шуруя в топке. Невозможно проделывать все это и оставаться зерцалом моды. Тем не менее он весьма удивился бы, узнав, что его наружность подверглась разносной критике, ибо он пребывал в том счастливом расположении духа, когда мужчины забывают, что у них есть наружность. Он отлично пообедал, угощая своего старинного друга Фарша Тодхантера. Он посмотрел фильму рассироплено сексапильную. А теперь, посадив Фарша в трамвай, движущийся в восточном направлении, он преисполнился той блаженной радости бытия, которая нисходит на человека, когда в мире все в самый раз. И потому, нисколько не стесняясь убогости своего экстерьера, Сэм прогуливался по Стрэнду во власти приятной иллюзии, будто купил его. Он чувствовал себя молодым помещиком, вернувшимся из дальних странствий и обозревающим фамильные владения. И хотя по натуре он был общительным молодым человеком и любил общество себе подобных, то обстоятельство, что сейчас он был один, его не угнетало. Как ни нравился ему Фарш Тодхантер, он не грустил, что расстался с ним. Обычно увлекательнейший собеседник, в этот вечер Фарш был несколько зануден, так как все время сводил разговор на собаку своего друга, владельца пивного заведения, каковая на следующее утро должна была принять участие в собачьих бегах в Хэкни-Маршиз. Фарш, видимо, поставил на это животное все свои сбережения и, не удовольствовавшись этим, горячо уговаривал Сэма одолжить ему всю оставшуюся у него наличность, чтобы увеличить вложенный в пса капитал. И хотя Сэм без труда сохранил твердость, всегда неприятно повторять «нет, нет, нет». Два щеголя тревожно переглянулись. — Полный вперед, пока он нас не подоил? — сказал первый. — Вперед абсолютно полный, — согласился второй. Но они опоздали. Товарищ их школьных лет поравнялся с ними, чуть было не прошел мимо, но остановился, щурясь на них из-под полей этой жуткой шляпы взглядом, пронзавшим их словно кинжал, на манер человека, пытающегося определить, где он видел эти лица. — Бейтс и Тресиддер! — наконец воскликнул Сэм. — Ах, черт! — Привет, — сказал первый щеголь. — Привет, — сказал второй. — Ну-ну! — сказал Сэм. И наступило одно из тех неловких молчаний, какие так часто сопровождают такие встречи старых школьных товарищей. Оба щеголя, тоскуя, ждали, когда наступит неизбежный миг доения, а Сэм только сейчас вспомнил, что это те два поганца, которых он in statu popullari [3] терпеть не мог. Тем не менее этикет требовал хотя бы малой толики беседы. — Чем это вы занимались? — спросил Сэм. — Вид у вас праздничный. — Обедали, — сказал первый щеголь. — Банкет райкинских выпускников, — сказал второй. — Ах да, конечно! Его же всегда устраивают в это время года, верно? И наверное, много ребят собралось? — О да. — И хороший обед? — Недурной, — сказал первый щеголь. — Неплохой, — сказал второй. — Но речи были жуткие. — Ужасные! — Не понимаю, откуда они выкапывают таких субъектов! — Да. — Этот Брэддок! — Ужасно. — Да неужели старик Брэддок произнес речь? — радостно сказал Сэм. — И скверно? — Хуже всех. — Абсолютно. — Этот анекдот про ирландца. — Гнусь! — И вся эта чушь про милую старую школу. — Ужас! — Если хотите знать мое мнение, — сокрушительно сказал первый щеголь, — так я считаю, он допился до белых слонов. — Под завязку, — сказал второй. — Я следил за ним во время банкета, так он всасывал шампанское, как пылесос. Наступило молчание. — Ну, — сказал первый щеголь неловко, — нам пора. — Торопимся, — сказал второй щеголь. — У нас ужин в «Гневном сыре». — Где-где? — спросил Сэм. — В «Гневном сыре». Новый ночной клуб на Пэнтон-стрит. Ну, увидимся, э? — Непременно, — сказал Сэм. Новое молчание уже сгущалось в желе, когда подползло такси и оба щеголя с энтузиазмом прыгнули в него. — Страшно, как человек способен опуститься, — сказал первый. — Ужас! — сказал второй. — Хорошо, что мы вовремя убрались. — Да. — Он уже созрел для дойки, — сказал первый щеголь. — Уже рот раскрыл, — сказал второй. Сэм зашагал дальше. Хотя господа Бейтс и Тресиддер никогда не пользовались его расположением, они принадлежали к тому, что мистер Брэддок назвал бы (да и назвал не менее одиннадцати раз в своей застольной речи в этот вечер) милой старой школой, и встреча с ними приятно его взбодрила. И пока он лавировал в толпе, ощущение, что он — вельможа, посетивший свое имение после долгого отсутствия, возросло еще больше. Он озирал прохожих с веселым дружелюбием и жалел только, что недостаточно знаком с ними и не может похлопать их по спине. А когда на углу Веллингтон-стрит он наткнулся на обтрепанного вокалиста, выводившего скорбные рулады на сточной решетке, он счел личным афронтом, что подобное может происходить в его владениях. Он почувствовал, что лично ответствен за тяжкое положение этого бедняги, и пришел к выводу, что ситуация требует вельможной щедрости. Отправляясь на вечернюю прогулку, Сэм разделил свои деньги на две части. Его багаж вместе с аккредитивом прежде него пересек океан на «Мавритании», а поскольку могли пройти сутки-другие, прежде чем он восстановил бы связь с ними, то предусмотрительно поместил принципиально большую часть в бумажник, наметив приобрести на нее новый костюм и прочие необходимые вещи прямо с утра, чтобы нанести свой первый визит в Тилбери-Хаус в пристойном виде. Остаток, достаточный для вечерних развлечений, он рассо-вал по карманам брюк. А потому он теперь пошарил в правом кармане брюк. Его пальцы сомкнулись на монете в полкроны. И тут же разомкнулись. Да, он ощущал себя вельможей, но не настолько все-таки вельможным. Что-нибудь в духе двух медяков устроило бы его больше, но он с изумлением обнаружил, что его правый карман, если не считать полкроны, как будто пуст. Он обследовал левый карман. И тот оказался пустым. Объяснение, естественно, заключалось в том, что купаться в наслаждениях стоит дорого. Нельзя предаваться чревоугодию по ресторанам в обществе прожорливого кока, кататься на автобусах и поездах метро туда-сюда и снова туда, а в заключение сходить в кино и не порастрясти при этом спой капитал. Волей-неволей Сэму пришлось признать, что эти полкроны остались единственной имеющейся у него в распоряжении монетой. А потому он был готов оставить мысль о вельможной щедрости и отправиться дальше, как вдруг вокалист, расправившись с «Ты из девушек тех, кого забывают мужчины», затянул другую популярную балладу под названием «Морякам все равно». И разумеется, желание опровергнуть содержащийся в этих словах поклеп на великое братство, коего он был членом-любителем, заставило Сэма не поскупиться. Полкроны перешли из кармана в карман. Сэм пошел дальше. В четверть двенадцатого ночи к востоку от Веллингтон-стрит практически нет ничего, что могло развлечь или заинтересовать прогуливающегося человека, а потому он перешел улицу и повернул на запад. Не успел он пройти и нескольких шагов, как очутился перед ярко освещенной витриной ресторанчика, который, казалось, специализировался на моллюсках. Поверхность за стеклом была вымощена соблазнительнейшими устрицами. Сэм остановился как вкопанный. В устрице, уютно угнездившейся в сноси раковине, есть нечто такое, что в часы, когда театры закрываются и Лондон начинает предаваться ночному веселью, действует на благонамеренного человека как зов военной трубы. На Сэма внезапно нахлынула грызущая потребность подкрепиться. Устрицы с ржаным хлебом и чуточкой портера, понял он, явятся достойным завершением восхитительного вечера. Он вытащил бумажник. Пусть завтра это заставит остановить выбор на костюме подешевле, одна из этих банкнот подлежала немедленному размену. Когда Сэм впоследствии вспоминал этот миг, ему казалось, что он сразу же ощутил, что бумажник как-то странно похудел. Он утратил симпатичную пухлость, словно его сразила долгая изнуряющая лихорадка. У Сэма, когда он открыл его, даже сложилось впечатление, что он совершенно пуст. Нет, абсолютно пуст он не был. Правда, ни единой банкноты в нем не осталось, но его недра что-то хранили — грязный исписанный карандашом листок. В лучах света, льющихся из ресторанной витрины, Сэм прочел карандашные письмена:«Дорогой Сэм. Ты, конечно, удивишься, Сэм, узнав, что я занял твои деньги. Дорогой Сэм, я пришлю их назад завтра днем без задержки. Эту гончую никто не обойдет, Сэм, вот я и занял твои деньги. Надеюсь, это застало тебя в полном благополучии. Вечно твой, Кларенс Тодхантер».
Сэм взирал на эту изысканную эпистолу разинув рот. На мгновение ее смысл представился ему темным. Особенно из-за «гончей». Затем, в отличие от исчезнувших банкнот, память вернулась к нему. Транспортных средств на улицах поубыло, и недавний рев сменился утробным рокотанием. Словно Лондон, сочувствуя его горю, деликатно понизил свой оглушительный голос. И голос его был до такой степени приглушен, что ушей Сэма вновь достиг голос вокалиста на Веллингтон-стрит, и в песне его зазвучала горькая истина, которая ускользнула от внимания Сэма, когда он в первый раз услышал эту балладу. — «Морякам все равно, — надрывался вокалист. — Морякам все равно. Это соль в их крови. Морякам все равно».
4. Сцена перед модным ночным клубом
Умственное и душевное состояние человека, который в половине двенадцатого ночи внезапно обнаруживает, что он оказался в сердце гигантского города без гроша в кармане и без крова над головой, не может не оставаться ошеломленным некоторый срок. Первой более или менее осмысленной мыслью Сэма было вернуться и попытаться забрать свои полкроны у бродячего менестреля. Но после краткого размышления он отбросил этот план как взыскующий идеала, но на практике неприменимый. Его знакомство с вокалистом было мимолетным, но достаточным, чтобы обнаружить, что тот не принадлежит к тем редчайшим возвышенным натурам, которые возвращают врученные им полкроны. Вокалист был стар и дряхл, но до подобного маразма он еще далеко не созрел. Нет, выход следовало искать в чем-то совсем другом, и Сэм в глубоком размышлении медленно направился в сторону Чаринг-Кросс. Он далеко еще не впал в безнадежное отчаяние. Наоборот, его настроение в данный момент можно было бы назвать оптимистичным, ибо он сообразил следующее: если эта катастрофа была назначена Судьбой с начала времен — как, на-верное, и было, хотя гадалка о ней не упомянула, — то вряд ли для нее можно было бы выбрать более подходящее место. Только что завершился банкет выпускников Райкина, из чего следовало, что эта часть Лондона кишит людьми, которые учились с ним в школе и, без сомнения, с восторгом выручат его кратковременным заемом. В любую секунду он мог наткнуться на доброго старого школьного товарища. И почти сразу же наткнулся. Вернее, старый школьный товарищ наткнулся на него. Он как раз оказался перед театром «Водевиль» и остановился, взвешивая, нет ли смысла перейти улицу и посмотреть, не будет ли охота удачнее на той стороне, и тут ему в спину ударило твердое тело. — Простите! Прошу прощения! Прошу! Прошу! Прошу! Голос этот несколько лет отсутствовал в жизни Сэма, но он узнал его, еще не успев восстановить равновесия. И ликующе обернулся к полноватому краснолицему молодому человеку, который не без труда подбирал шляпу с мостовой. — Извините, — сказал Сэм, — но вы удивительно похожи на моего знакомого по имени Дж. У. Брэддок. — Я — Дж. У. Брэддок. — А! — сказал Сэм. — Это объясняет ваше сходство с ним. Он с теплой радостью оглядел своего былого соседа по кабинету для занятий. Он в любое время был бы рад увидеть старика Брэддера, но именно в это время он был особенно рад его увидеть. Как мог бы выразиться сам мистер Брэддок, он был обрадован, восхищен, доволен, счастлив и в полном восторге. Уиллоуби Брэддок, подтверждая приговор двух щеголей, был явно под некоторым влиянием винных паров, но Сэм не исповедовал пуританство, и его чувств это не оскорбляло. Главное, что в мистере Брэддоке произвело впечатление, заслонившее все остальное, была лежавшая на нем печать богатства. Все в мистере Брэддоке говорило о свойстве, бесподобнее которого нет, — о том, что он принадлежит к такого рода людям, которые дадут взаймы пять фунтов и глазом не моргнут. Тем временем Уиллоуби Брэддок завладел своей шляпой и теперь небрежно водрузил ее себе на голову. Лицо у него побагровело, а глаза, всегда чуточку выпуклые, казалось, торчали, как у улитки, и притом у очень пьяной улитки. — Язлрчь, — объявил он. — Прошу прощения? — сказал Сэм. — Я сказал речь. — Да, я об этом слышал. — Вы слышали мою речь? — Я слышал, что вы произнесли речь. — Как вы могли слышать мою речь? — спросил мистер Брэддок, очень заинтригованный. — Вы там не обедали. — Да, но… — Обедать там вы не могли, — продолжал логично рассуждать мистер Брэддок, — потому что фрак был обязательным. А вы не обязательны. Я вам одно скажу: говоря строго между нами, я понятия не имею, кто вы такой. — Ты меня не узнаешь? — Нет, я тебя не узнаю. — Возьми себя в руки, Брэддер. Я Сэм Шоттер. — Шэм Соттер? — Если тебе больше нравится так, то безусловно. Но я привык произносить «Сэм Шоттер». — Сэм Шоттер? — Вот именно. Мистер Брэддок побуравил его глазами. — Послушайте, — сказал он. — Я вам кое-что скажу, кое-что для вас интересное, кое-что очень для вас интересное. Вы — Сэм Шоттер. — Вот-вот. — Мы учились вместе в школе. — Учились. — Милая старая школа! — Вот именно. Лицо мистера Брэддока выразило неописуемое восхищение. Он схватил руку Сэма и горячо ее потряс. — Как поживаешь, дорогой мой старик, как поживаешь? Старина Шэм Соттер, черт возьми! Черт побери! Черт дери! Господи Боже ты мой! Только подумать! Ну, прощай! И с сияющей улыбкой он внезапно ринулся через мостовую и был таков. Самое мужественное сердце не свободно от черных минут. Уныние с гиком овладело Сэмом. Нет муки, равной агонии, которую испытывает человек, который намеревался занять деньжат и обнаруживает, что слишком долго с этим тянул. Сутулясь, он побрел на восток. Свернул на Чаринг-Кроссроуд, а затем по Грин-стрит вышел на Лейстер-сквер. Он апатично плелся по краю площади, а затем, взглянув вверх, узрел выгравированные на стене слова: «Пэнтон-стрит». Он остановился. В названии ему почудилось что-то знакомое. Тут он вспомнил. «Гневный сыр», этот притон богатства и фешенебельности, в который направлялись эти типусы Бейтс и Тресиддер, находился на Пэнтон-стрит. Вновь в Сэме взыграла надежда. Миг тому назад его душу снедала тоска, но теперь он расправил плечи и ускорил шаги. Чудесный старина Бейтс! Редкостный старина Тресиддер! Вот те, кто выручат его из этой переделки. Теперь он ясно видел, какими ошибочными бывают не-зрелые приговоры, которые мы выносим в юности. Неопытный подросток, он взирал на Бейтса и Тресиддера желчным взглядом. С поспешностью юности он определил их как зануд и поганцев. Да, и даже встретившись с ними полчаса назад после многих лет, он не сумел распознать их природного благородства. И только теперь, шагая по Пэнтон-стрит пружинистой походкой леопарда, идущего по следу, он наконец осознал, какие они замечательные ребята и как они дороги его сердцу. Замечательные товарищи, на большой палец оба. А когда он вспомнил, что, в мальчишеской слепоте к идеальным качествам Бейтса, он как-то шесть раз прошелся по его спине тросточкой, то просто сгорел от стыда и раскаяния. Найти «Гневный сыр» оказалось нетрудно. Этот новейший из лондонских ночных клубов не страдал ни застенчивостью, ни пугливостью. Его двери стояли нараспашку, и вереница такси высаживала прекрасных дам и элегантных мужчин. Кроме того, чтобы самые последние тупицы могли без труда его опознать, на тротуаре напротив дверей стоял необъятный швейцар, облаченный в великолепную полную парадную форму чехословацкого фельдмаршала. Голову его венчала фуражка, обвитая алой лентой, на которой большие золотые буквы кричали: «Гневный сыр». — Добрый вечер, — сказал Сэм, резво приблизившись к этой живописной персоне. — Мне нужен мистер Бейтс. Фельдмаршал поглядел на него холодно. Можно было даже подумать, что Сэм ему антипатичен. Сэм был не в силах понять почему. Сам он, в предвкушении верного заема, готов был любить всех и вся. — Мистркто? — Мистер Бейтс. — Мистер Йетс? — Мистер Бейтс. Мистер Бейтс. Вы знаете мистера Бейтса? — осведомился Сэм. И таким стимулирующим был ритм мелодии, которой в эту минуту разразился невидимый оркестр, что он чуть было не добавил: «Он медведь, медведь, медведь». — Бейтс? — Или Тресиддер? — Так кто вам нужен-то? — брюзгливо сказал фельдмаршал. В этот момент на противоположной стороне улицы возникла фигура мистера Уиллоуби Брэддока, который шел с необычайной быстротой. Глаза его были устремлены прямо вперед. Шляпу он потерял. — Брэддер! — завопил Сэм. Мистер Брэддок оглянулся через плечо, помахал рукой, улыбнулся улыбкой несказанной нежности и исчез в ночи. Сэм оказался перед извечной дилеммой синицы в руке или журавля в небе. Погнаться ли ему за этим блуждающим огоньком или избрать здравую консервативную политику и подоить человека, имеющегося в наличии? Как тут поступил бы Наполеон? Он решил остаться на месте. — Я с ним в школе учился, — счел он нужным объяснить. — Хо! — сказал фельдмаршал, приобретая сходство с чучелом старшего сержанта. — А теперь могу я увидеть мистера Бейтса? — Не можешь. — Но он же там, внутри! — А ты здесь, снаружи, — указал фельдмаршал. Он отошел, чтобы помочь молоденькой барышне очень легкомысленного вида выйти из такси. И тут кто-то сказал со ступенек: — А, вот и ты! Сэм облегченно вздохнул. В освещенных дверях стоял милый старик Бейтс. Из четырех человек, которые образовали маленькую группу у порога «Гневного сыра», теперь трое заговорили хором. Милый старик Бейтс сказал: — Чудненько! Уже думал, ты не явишься. Барышня сказала: — Извини, что задержалась, старая подошва. Сэм сказал: — А, Бейтс! В этот момент он стоял чуть в стороне от ядра группы, и его слова пропали втуне. Барышня вошла в двери. Бейтс приготовился следовать за ней, но тут Сэм снова заговорил. И на этот раз никто в пределах солидного радиуса не мог бы его не услышать. — Эй, Бейтс! — Ох! — сказал фельдмаршал, потирая ухо. В его голосе слышались упрек и неприязнь. Бейтс обернулся, увидел Сэма, и на его лице изобразилось потрясение, какое испытывает человек, весело прогуливаясь среди роз, когда перед ним вдруг разверзается жуткая бездна, или выползает страшная змея, или из кустов выпрыгивает свирепый лев. В этот критический момент Клод Бейтс не стал колебаться. Могучим прыжком спиной вперед — запомни он его и сумей позже воспроизвести во время танцев, то снискал бы всеобщее восхищение — он скрылся из виду, оставив Сэма беспомощно глядеть ему вслед. Большая толстая лапа, отнюдь не сердечно опустившись на плечо Сэма, заставила его очнуться от забытья. Фельдмаршал смотрел на него с отвращением, которое теперь и не пытался скрывать. — Вали отсюда, — сказал фельдмаршал. — Нам здесь такие не требуются. — Но я же учился с ним в школе, — пробормотал Сэм. Все произошло столь внезапно, что даже и теперь он не мог полностью осознать, что от него отреклась, так сказать, практически его собственная плоть и кровь. — И с ним тоже в школе учился? — сказал фельдмаршал. — Да ты, кроме Борстала [4], ни одной школы в глаза не видел. Вали, да поживей, пока я полицейского не позвал. А в ночном клубе Клод Бейтс, подкрепив свою нервную систему виски с содовой, излагал своему другу Тресиддеру повесть о своем чудесном спасении. — Прямо-таки рыскал у дверей! — заключил Бейтс. — Ужас! — сказал Тресиддер.5. Тягостное происшествие у кофейной палатки
Лондон замер. Его окутала тишина, лишь изредка нарушаемая погромыхиванием проносящегося где-то такси да шагами путника, торопящегося вернуться под родной кров. Свет фонарей озарял поблескивающие улицы, задумчивых полицейских, бесшумно ступающих кошек и молодого человека в костюме ниже всякой критики, чья вера в человеческую натуру упала до нуля. У Сэма теперь не было определенной цели. Он просто шел и шел, куда глаза глядят, убивая время. Так он скитался, пока не заметил, что фешенебельные кварталы остались позади и он вступил в более убогие пределы. Здания стали грязнее, вид бродячих кошек — более зловещим и разбойничьим. Собственно говоря, он достиг района, который, несмотря на усилия местных обитателей присвоить ему название Нижней Белгравии, все еще известен как Пимлико. И там, вблизи от начала Лупус-стрит, из медитации его вывел вид палатки, торговавшей кофе. И он встал как вкопанный. Вновь он внезапно почувствовал тот же грызущий голод, который атаковал его перед устричным ресторанчиком. И почему он голоден, учитывая, что не так уж много часов назад им был съеден обильный обед? Ответить на этот вопрос Сэм не мог. Психолог, присутствуй он здесь, объяснил бы ему, что муки голода, которые он якобы ощущал, были лишь плодом воображения — так его подсознательное «я» реагировало на мысль о еде. Сэм, однако, имел точную внутреннюю информацию прямо противоположного характера, и он застыл перед палаткой, пожирая ее волчьим взглядом. Клиентов в наличии было немного. Всего три. Мужчина и подобии мундира, которым, видимо, подметал улицы. Двое других производили впечатление джентльменов с неограниченным количеством досуга. Они благодушно опирались о стойку и ели крутые яйца. Сэм осуждающе смотрел на них. Именно такого рода эпикурейство, чувствовал он, и было язвой, губящей империи. А когда человек в подобии мундира, наскучив крутыми яйцами, направился к окошечку, чтобы добавить к ним кусок тминного кекса, Сэму почудилось, что он наблюдает одну из оргий, которые предшествовали падению Вавилона. Подобно всем завсегдатаям кофейных палаток, они беседовали о королевской семье, и недолгое время казалось, что между ними царит абсолютная гармония. Затем человек в подобии мундира категорично заявил, что герцог Йоркский усат, а джентльмены с неограниченным количеством досуга объединились в стойкую оппозицию. — Нет у его усов, — сказал один. — Никаких усов у его нет, это точно, — сказал другой. — И с чего это ты взял, — сказал первый джентльмен, — будто у его усы? Чего это тебе такая чушь в башку втемяшилась? — У него подстриженные усики, — стойко парировал человек в подобии мундира. — Постриженные усики? — Подстриженные усики. — Ты говоришь, у его подстриженные усики? — Ага! Подстриженные усики. — Ну, раз так, — заявил лидер оппозиции с видом знаменитого адвоката, который ловко заставил упирающегося свидетеля дать роковое показание, — тут-то ты и дал маху. По-тому как у его нет подстриженных усиков. Сэму показалось, что ему стоит прибегнуть к хитроумной дипломатии. Он не имел удовольствия быть знакомым с герцогом, а потому, в сущности, ему не следовало бы брать на себя роль арбитра, но он решил поддержать человека в подобии мундира. Доброе расположение столь состоятельного и не прижимистого человека стоило заслужить. Воспаряя на крыльях оптимизма, он предположил, что крутое яйцо и чашка кофе — наименьшая награда, какой может ожидать верный сторонник. Он вступил в круг света и решительно заявил: — Этот джентльмен прав, герцог Йоркский носит подстриженные усики. Это вмешательство, казалось, произвело на троих спорщиков эффект разорвавшейся бомбы. Так могло бы подействовать непрошеное мнение, которое высказал бы молодой и совсем еще зеленый член «Атенеума», на компанию епископов и генералов в курительной клуба. На секунду воцарилось молчание, а затем человек в подобии мундира разверз уста. — Чего это ты суешь свое грязное рыло, куда тебя не просят? — холодно осведомился он. Шекспир, знавший так много, что его уже не могла удивить человеческая неблагодарность, вероятно, принял бы это новейшее ее доказательство с достойным стоицизмом. Но Сэма она сокрушила. Он ожидал изъявлений некоторого неудовольствия со стороны двух джентльменов оппозиции, но чтобы его сочувствие и поддержка нашли такой прием у человека в подобии мундира — нет, он был совсем уничтожен. Казалось, в эту ночь ему было суждено вызывать антипатию у людей в подобии мундира. — Ага, — согласился лидер оппозиции, — кто тебя просил влезать? — Ходют тут всякие, суются! — презрительно фыркнул человек в подобии мундира. Все трое сотрапезников уставились на него с глубоким неодобрением. Владелец палатки, молчаливый волосатый мужчина, ничего не сказал. Но и он бросил в сторону Сэма взгляд, полный ледяной надменности. Атмосфера стала напряженной. — Я же только сказал… — начал Сэм. — А кто тебя просил? — отпарировал человек в подобии мундира. Ситуация становилась попросту грозной. Однако в этот кульминационный момент послышались тарахтение, скрип тормозов, у тротуара остановилось такси, и из его глубин вылетел мистер Уиллоуби Брэддок. — Чашку кофе пжлста, — объяснил мистер Брэддок Вселенной.6. Друг в беде
Есть в жизни такие великие моменты, которые трудно поддаются описанию. Простой труженик пера, чье дарование, если оно имеется, сводится к изложению событий, но не к анализированию эмоций, встает перед ними в тупик. Сказать, что у Сэма, при этом внезапном возвращении его старого друга, отлегло от сердца, значит, не сказать ничего. Но крайне трудно отыскать слова, которые отвечали бы подобному случаю. Так что проще ограничиться указанием, что его чувства в пресловутый момент в точности совпадали с чувствами гарнизона, осажденного дикарями в последней части супер-суперфильмы, когда на экране вспыхивает титр: «Ура! Подоспела морская пехота Соединенных Штатов!» И к неистовому ощущению сердечнейшей благодарности тут же подмешалась мысль, что он никак не должен упустить беднягу в третий раз. — Э-эй! — сказал мистер Брэддок, осознавая, что ему в рукав вцепилась чья-то рука. — Все в порядке, Брэддер, старина, — сказал Сэм. — Это всего лишь я. — Кто? — Я. — Кто — я? — Сэм Шоттер. — Сэм Шоттер? — Сэм Шоттер. — Сэм Шоттер, который учился со мной в школе? — Он самый. — Ты — Сэм Шоттер? — Да. — Так оно и есть! — заявил мистер Брэддок с полным убеждением и изъявил величайший восторг по поводу такой встречи. — Нибчайное спадение, — продолжал он, любовно разминая плечо Сэму. — Только час назад я разговаривал о тебе на Стрэнде с одним типусом. — Да неужели, Брэддер, старина? — Да. С гнусным таким, опасным типом. Я наткнулся на него, а он оборачивается и сразу говорит: «Знаешь Сэма Шоттера?» И нарассказал мне о тебе много всякой интересной всячины, всякой интереснейшей всячины. Я, правда, позабыл какую, но ты понимаешь, о чем я. — Абсолютно, Брэддер. А что сталось с твоей шляпой? Лицо Уиллоуби Брэддока озарилось неизъяснимым облегчением. — У тебя моя шляпа? Где она? — У меня нет твоей шляпы. — Но ты же сказал, что моя шляпа у тебя. — Нет, я этого не говорил. — А! — произнес мистер Брэддок разочарованно. — Ну так давай выпьем по чашечке кофе. С чувством путешественника, который после бурь и ураганов наконец-то достигает тихой гавани, Сэм расположился у стойки, которая столь долго оставалась землей обетованной, созерцаемой с отдаленной вершины Фасги. Два джентльмена оппозиции успели раствориться в ночи, но человек в подобии мундира остался и доедал свой тминный кекс с некоторым вызовом. — Этот джентльмен твой друг, Сэм? — спросил мистер Брэддок, заказав яйца и кофе. — Ни в коем случае! — ответил Сэм брезгливо. — Он же утверждает, что герцог Йоркский носит подстриженные усики! — Не может быть! — шокировано сказал мистер Брэддок. — Стоит на этом. — Ну, значит, он полный осел. — Наверное, его стукнули головой, когда он был младенцем. — Лучше ничего с ним общего не иметь! — конфиденциально проревел мистер Брэддок. Это был восхитительный поздний ужин. Сэм всегда питал к Уиллоуби Брэддоку теплейшие чувства, и широкий жест, которым тот заказал еще крутых яиц, доказал ему, что он отдал свою юную дружбу тому, кто ее вполне заслуживал. По его телу начинала разливаться приятная теплота. Кофе принадлежал к тому сорту, который вы отпиваете, а затем делаете еще несколько глотков просто для проверки, действительно ли он такой скверный, каким показался. Но он был горячим и согревающим. И вскоре мир показался Сэму отличным местечком. Он преисполнялся благодушием, с любезным вниманием выслушал подробнейшее описание речи, которую мистер Брэддок произнес на банкете выпускников Райкина, и даже смягчился настолько, что протянул оливковую ветвь человеку в подобии мундира. — Смахивает на дождик, — сказал он по-дружески. — Кто смахивает? — с недоумением спросил мистер Брэддок. — Я обращался к джентльмену у тебя за спиной, — объяснил Сэм. Мистер Брэддок опасливо покосился через плечо. — Но разве мы разговариваем с ним? — спросил он мрачно. — Я думал… — О да, — снисходительно сказал Сэм. — Я уверен, он, в сущности, отличный малый, его только надо узнать поближе. — А почему ты считаешь, что он смахивает на дождь? — любознательно осведомился мистер Брэддок. Но тут к их маленькой компании присоединился шофер такси. Он сказал, что не знает, какие у мистера Брэддока планы, но лично он желал бы добраться до постели. Мистер Брэддок потрепал его по плечу, излучая bonhomie [5]. — Это, — сообщил он Сэму, — замечательнейший типус. Я позабыл, как его зовут. Шофер сообщил в свою очередь, что его фамилия Ивенс. — Ивенс! Ну конечно же! Я знал, что она начинается с «М». Сэм, это мой друг Ивенс. Я забыл, где мы познакомились, но он везет меня домой. — А где ты живешь, Брэддер? — Где я живу, Ивенс? — В Вэлли-Филдз, вы сказали, — ответил шофер. — А ты где живешь, Сэм? — Нигде. — То есть как — нигде? — У меня нет дома, — ответил Сэм просто и трогательно. — Я б тебе его зараз выкопал, — сказал человек в подобии мундира. — Нет дома? — вскричал мистер Брэддок, тронутый до глубины души. — Тебе негде сегодня лечь спать? Послушай, вот что: ты обязательно должен поехать со мной. Ивенс, старина, как по-твоему, в твоем такси хватит места еще на одного? Так как я хочу, чтобы этот джентльмен непременно поехал со мной. Мой милый Сэм! Старик, я не стану слушать никаких возражений! — Тебе и не придется. — Можешь лечь на диване в гостиной. Ты готов, Ивенс, старина? Великолепно! Так едем! Лупус-стрит, Пимлико, от Берберри-роуд, Вэлли-Филдз, отделяют несколько миль, но Сэму путь показался очень коротким. Иллюзией этой он был обязан не столько увлекательности монолога мистера Брэддока, хотя монолог этот не смолкал, но тому факту, что, утомленный событиями этой ночи, он задремал еще на мосту через Темзу. Проснувшись, он обнаружил, что такси стоит перед жердяной калиткой, за которой короткая песчаная дорожка ведет к оштукатуренному дому. Слабого сияния уличного фонаря хватало, чтобы озарить название «Сан-Рафаэль». Мистер Брэддок расплатился с шофером и увлек Сэма в калитку. После недолгих поисков он извлек из кармана ключ и, поднявшись на крыльцо, отпер дверь. Сэм очутился в маленькой прихожей, смутно освещенной привернутым газовым рожком. — Входи-входи, — сказал мистер Брэддок. — А я сейчас. Надо повидать одного типуса. — Надо — что? — в изумлении спросил Сэм. — Повидать одного типа. Типуса по фамилии Ивенс, который учился со мной в школе. Дело не терпит отлагательств. И с той странной снайперской мгновенностью, которая характеризовала его передвижения в эту ночь, Уиллоуби Брэддок исчез, громово захлопнув дверь. Внезапное исчезновение его гостеприимного хозяина вызвало у Сэма смешанные чувства. В графу «кредит» он мог занести тот факт, что обрел кров, о чем час назад и не мечтал. Однако он сожалел, что перед уходом его друг не намекнул ему, где находится эта гостиная с диваном, на каковом ему предстояло провести остаток ночи. Впрочем, недолгие поиски, конечно, откроют местонахождение этой потайной комнаты. Вполне возможно, что она находится непосредственно за дверью, выходившей в прихожую. Он уже поворачивал ручку, чтобы проверить эту гипотезу, когда голос у него за спиной произнес мягко, но с ошеломляющей внезапностью: — Руки вверх! У нижней ступеньки лестницы, решительно сжав широкий рот в узкую линию, сверкая бигуди в белобрысых волосах, стояла молодая женщина в розовом халате и тапочках. В правой руке она держала револьвер, нацеленный на его голову.7. Сэм в «Сан-Рафаэле»
Не каждой девушке, напророчившей что-либо, дано увидеть, как ее пророчество сбывается через какие-то жалкие часы, а потому эмоции Клэр Липпет, когда она взяла Сэма на мушку в прихожей «Сан-Рафаэля», были родственными тем, которые охватывают человека, когда он видит, как его лошадь приходит первой или неожиданно решает кроссворд. Вечером она сказала, что в дом вторгнется грабитель, и вот, пожалуйста, стоит перед ней как миленький. А потому к неодобрению, которое вызывал в ней этот полуночный тать, примешивалась почти благодарность за то, что он сюда вторгся. Страха она не испытывала ни малейшего и револьвер сжимала недрогнувшей рукой. Слово «револьвер» тут употреблено ради верности техническим деталям, но растерявшемуся Сэму казалось, будто он видит артиллерийское орудие, и оно произвело на него такое впечатление, что он посвятил ему свои первые слова, хотя по законам этикета им следовало бы содержать изящное извинение или объяснения причины его вторжения. — Поосторожней с этой гаубицей! — предупредил он настойчиво. — Чего? — холодно произнесла Клэр. — Это смертоносное оружие… поосторожней с ним. Оно нацелено на меня. — Я знаю, что оно нацелено на тебя. — Ну, если только нацелено… — сказал Сэм с облегчением. Его заметно успокоила неколебимая твердость ее тона. Во всяком случае, перед ним была не нервничающая боязливая особа женского пола, какую нельзя подпускать к спусковому крючку ближе чем на фут. Наступила пауза. Клэр, не отводя револьвера, открыла пошире кран газового рожка. После чего, справедливо чувствуя, что шар беседы следует запустить ему, Сэм снова заговорил. — Вы, конечно, удивлены, — сказал он, заимствуя идею у мистера Тодхантера, — видя меня тут. — Вот и нет. — Нет? — Нет. А руки свои не опускай. Сэм вздохнул. — Вы бы не говорили со мной в столь суровом тоне, — сказал он, — если бы знали, чего мне пришлось натерпеться. Не будет преувеличением сказать, что я подвергался непрерывным преследованиям. — А ты бы не вламывался в чужие дома, — чопорно посоветовала Клэр. — Вы исходите из вполне естественной ошибки, — сказал Сэм. — Я не вламывался в этот очаровательный домик. Мое присутствие тут, миссис Брэддок, как это ни покажется странным, объясняется очень просто. — Кого это ты обзываешь миссис Брэддок? — А разве вы не миссис Брэддок? — Нет. — Вы не замужем за мистером Брэддоком? — Нет, не замужем. Сэм был молодым человеком, отличавшимся большой терпимостью. — Ну что же, — сказал он, — в глазах Божьих, без сомнения… — Я кухарка. — А! — сказал Сэм. — Тогда все понятно. — Что понятно? — Ну, видите ли, на миг могло показаться странным, что вы прыгаете здесь в такой час ночи с бигуди в волосах, а ваши беленькие лодыжки выглядывают из-под халата. — Ой! — воскликнула Клэр в целомудренном замешательстве, быстро расправив и одернув складки вышеупомянутого одеяния. — Но если вы кухарка мистера Брэддока… — Кто сказал, что я кухарка мистера Брэддока? — Вы! — Не говорила я этого. Я кухарка мистера Ренна. — Мистера… какого мистера? — Мистера Ренна. Такого осложнения Сэм не предвидел. — Давайте разберемся, — сказал он. — Должен ли я понять, что этот дом не принадлежит мистеру Брэддоку? — Да, должен. Он принадлежит мистеру Ренну. — Но у мистера Брэддока был ключ от входной двери. — Он тут гостит. — А! — Чего «А!»? — Я подразумевал, что все обстоит не так плохо, как я было подумал. На секунду я испугался, что вошел не в тот дом. Но все в порядке. Видите ли, я час назад встретился с мистером Брэддоком, и он привезменя сюда переночевать. — О? — отозвалась Клэр. — Привез, значит? Хо! Так, значит? Сэм тревожно посмотрел на нее. Ему не понравился ее тон. — Но вы же мне верите? — Нет, не верю. — Но ведь… — Если тебя сюда привез мистер Брэддок, то где он? — Ушел. Он, должен с сожалением констатировать, нализался, и довольно сильно. Впустив меня, он тут же выскочил вон и хлопнул дверью. — Это надо же! — Но послушайте, моя милая… — Хватит! — сурово одернула его Клэр. — На что же это похоже? Не успеет девушка изловить грабителя, а он к ней уже подъезжает. — Вы ошибаетесь! — сказал Сэм. — Вы ко мне несправедливы! Я лишь хотел сказать… — Вот и не говори! — Но это же нелепо! Боже мой, подумайте немножко! Если я говорю неправду, так откуда же я мог узнать про мистера Брэддока? — А поспрашивал тут и там. Я вот что скажу: будь ты правда порядочный и знакомый мистера Брэддока, так не разгуливал бы в такой рванине, будто безработный грузчик. — Ну, я только что сошел с грузового судна. И вообще, не следует судить о людях по наружности. Вас этому еще в школе должны были научить. — Не твое дело, чему меня в школе учили. — Но вы заблуждаетесь на мой счет. Я миллионер… вернее, мой дядя миллионер. — А мой дядя — шах персидский. — И несколько недель назад он отправил меня в Англию. Плыть я должен был на «Мавритании», но это значило бы делить каюту люкс с неким лордом Тилбери, а эта перспектива меня не прельщала. А потому я опоздал на пароход и добрался сюда на грузовом судне. Он умолк. У него возникло неприятное ощущение, что объяснение это выглядит несколько натянутым. Он быстро просмотрел всю историю в уме. Да, очень даже натянутым. И выражение на лице решительной юной кухарки перед ним не оставляло сомнений, что она придерживается точно такого же мнения. Она скептически наморщила носик, а кончив наморщивать, фыркнула весьма презрительно. — Не верю ни единому слову, — сказала она. — Я этого и опасался, — сказал Сэм. — Хотя каждое из них — святая истина, звучат они фальшиво. Чтобы переварить эту историю, необходимо знать лорда Тилбери. Если бы вы имели сомнительное удовольствие быть знакомой со старыми занудами такого калибра, вы бы поняли, что иного выхода у меня не было. Однако, если вам это не по силам, махнем рукой и подойдем к делу под другим углом. Видимj, вся беда — в моей одежде, а потому я делаю вам выгодное предложение. Забудьте о ней, разрешите мне провести остаток ночи на диване в гостиной, и наградой вам послужит не только град благословений, но я поклянусь — вот прямо сейчас, — что через день-два навещу этот дом и покажусь вам в таком костюме, что пальчики оближешь. Вы только вообразите! С иголочки новый костюм, сшитый по заказу, шелковая подкладка, сшитый вручную, клапаны на карманах, а внутри — я! Ну как, договорились? — Нет. — Подумайте хорошенько! Едва увидев этот костюм, вы скажете себе, что пиджак словно чуточку топорщится. И окажетесь правы. Пиджак будет чуточку топорщиться. А почему? А потому что боковой карман будет оттопыривать большая коробка лучшего шоколадного набора в мире, подарок для доброй девушки. Согласны, а? Право воспользоваться гостиной на немногие оставшиеся часы ночи. Такая, в сущности, малость. Клэр неумолимо мотнула головой. — Я рисковать не стану, — сказала она. — Вообще-то следовало бы вывести тебя на улицу и сдать полицейскому. — И чтобы он увидел вас в бигуди? Нет-нет! — А чем тебе мои бигуди не угодили? — Ничем, ничем, — поспешил заверить ее Сэм. — Я восхищен ими. Просто мне в голову пришло, что… — Не сделаю я это потому, что сердце у меня доброе, и я не хочу уж очень прижимать кого. — Дух, достойный всяческого уважения, — сказал Сэм. — Жалею только, что он не слишком осенял Лондон этой ночью. — Так что выметайся, и чтоб я больше о тебе не слышала. Выкатывайся, больше я от тебя ничего не прошу. И поживей, мне надо выспаться. — С шоколадным набором я напутал, — сказал Сэм. — Глупейший промах! На самом деле в этом кармане будет лежать красивая брильянтовая брошка. — А еще автомобиль, и рубиновое кольцо, и новое платье — с загородным домом в придачу! Катись отсюда! Сэм смирился с поражением. Доблестный дух Шоттеров был силен, но и его удавалось сломать. — Ну ладно, ухожу. Вы еще пожалеете, когда на днях мой лимузин обдаст вас грязью! — И дверью за собой не хлопай! — приказала безжалостная девица.8. Сэм в «Мон-Репо»
Остановившись на крыльце и вглядываясь в черный мрак, Сэм обнаружил, что в промежутке между минутой, когда он вошел в «Сан-Рафаэль», и минутой, когда он оттуда вышел, ночь из просто черной стала черной и мокрой. Теперь, заметно усложняя ситуацию, назойливо моросил дождь. Он простоял так несколько минут в надежде, что вот-вот вернется мистер Брэддок. Но минуты шли, а звук шагов, пусть отдаленный, не нарушал тишины, и после краткой поминальной молитвы, в которой имена Фарша Тодхантера, Клода Бейтса и Уиллоуби Брэддока занимали почетное место, Сэм решил спуститься с крыльца. Когда он оказался на песчаной площадке, то увидел в нескольких шагах слева от себя пьяно клонящуюся к нему доску и на этой доске прочел слова: «Сдается внаем. Со всей мебелью». Это навело его на совсем новые мысли. Оказывается, хотя он ничего подобного даже не подозревал, дом, снаружи которого он стоял, был вовсе не домом, но двумя домами. И тот, о котором повествовала доска, был необитаем. Придя к этому заключению, он сразу воспрял духом. Сэм поспешил по песчаной дорожке и, обогнув угол, смутно разглядел во тьме примыкавшее к стене строение, походившее на оранжерею. Он нырнул внутрь и с приятным ощущением победы над судьбой опустился на деревянную скамью, предназначенную для горшков с геранью. Но судьба так просто не сдается. Судьба по каким-то, известным только ей, причинам решила, что Сэм в эту ночь должен испить чашу сполна, и взялась за дело без промедления. Раздался громкий треск, и деревянная скамья развалилась на части. Сэм обладал множеством превосходных качеств, но он нисколько не походил на герань в горшке и провалился сквозь доску, словно она была бумажной. А судьба, которая никаких правил честных поединков не соблюдает и преспокойно бьет лежачего, немедленно направила ему за шиворот струю воды из дыры в крыше. Сэм поднялся на ноги, морщась от боли. Теперь он понял, что ошибся, предположив, будто эта оранжерея была тихим приютом для бездомных странников. Он поднял воротник пиджака и гневно прошествовал во мрак. Он направился в обход дома, чтобы проверить, не имеется ли при нем угольный подвал, где человек может обрести если не комфорт, то хотя бы сухость. И тут он споткнулся и увидел открытое окно. В черноте ночи он мог бы его и не заметить, но страдания обострили все его чувства, и он увидел совершенно ясно открытое окно всего в нескольких футах над землей. До этого мгновения идея проникнуть в дом ему не приходила, но теперь, презрев все законы, не одобряющие подобного поведения, он положил руки на подоконник и забрался внутрь. Дождь, словно разъярившись, что жертва от него ускользнула, хлынул как из ведра. Сэм осторожно пошел вперед, нащупывая дорогу руками, и очутился у лестницы. Он опасливо поднялся по ней и нащупал справа и слева от себя две двери. Комната справа оказалась пустой, но в левой стояла кровать. Однако кровать эта была доведена до такого элементарного состояния, что он решил не тревожить ее останки и попытать счастья внизу. Доска снаружи предупреждала: «Сдается внаем. Со всей мебелью», а это намекало на гипотетический диван в гостиной. Он вышел на площадку и начал спускаться. В момент, когда он начал спуск, все внизу было погружено в полную тьму. Но внезапно тьму эту пронзил лучик света — возможно, испускаемый электрическим фонариком. Он неуверенно шарил по сторонам, словно тот, кто держал фонарик, находился во власти какого-то бурного чувства. Сэм тоже уже находился во власти бурного чувства. Он остановился и затаил дыхание. Несколько секунд царила полная тишина. Затем он снова задышал. Полностью контролировать дыхательный аппарат не так-то просто. Певцы тратят годы и годы на приобретение такого контроля. Сноровка же Сэма в этом отношении была самой зачаточной. Он намеревался выпустить запас воздуха из легких осторожно и бесшумно, а затем возобновить его таким же манером. Вместо этого у него вырвался вой, такой громкий и заунывный, что ему самому стало жутко. Какая-то помесь фырканья и стона, и она отдалась эхом в пустом доме, точно голос из могилы. Сэм почувствовал, что это конец. Затаиваться дольше не имело смысла. Тупо негодуя на проклятие, которое преследовало его начиная с вечера, он стоял, ожидая неизбежного оклика снизу. Но оклика не последовало. Вместо него раздался быстрый топот, а затем царапанье и шорох. Человек с фонариком быстро удалился через открытое окно. Сэм в недоумении постоял еще немного. Затем ему в голову пришло логичное объяснение: там внизу светил не сторож, а такой же незаконный посетитель, как он сам. Придя к этому выводу, он не стал тратить времени на дальнейшие размышления. У него отчаянно слипались глаза, и строить предположения относительно личностей ночных взломщиков у него никакого желания не было. Его ум был занят исключительно вопросом, найдется ли в гостиной диван или не найдется. Диван нашелся, и к тому же достаточно удобный. Сэм достиг той стадии, когда сладко уснул бы и на гвоздях, и этот диван показался ему не менее заманчивым, чем любая новейшая кровать с любыми новейшими пружинными и сеточными матрасами. Он лег, и сон накатился на него как целительная волна.9. Завтрак на одного
Когда он проснулся, утро было в разгаре. По полу разливались лужицы солнечного света, а снаружи доносилось бодрое погромыхивание тележки. С трудом поднявшись со своего ложа, он обнаружил, что у него сводит шею и чувствует он себя полузадушенным — вполне нормальное состояние человека, который провел ночь в заброшенном доме в комнате с закрытыми окнами. Даже больше, чем горячей ванны и бритья, он жаждал свежего воздуха. По коридору он прошел к окну, через которое проник сюда. За окном виднелся уголок сада, Сэм вылез наружу и вздохнул полной грудью. Ночной дождь омыл и освежил мир. В солнечных лучах лохматая трава посверкивала алмазами, на деревьях пели птицы. Сэм стоял, впивая сладость всего этого и с каждой минутой чувствуя себя все лучше и лучше. Затем, проделав гимнастические упражнения с наклонами и потягиванием, которые замечательно облегчают последствия тяжелой ночи, он неторопливо пошел по садовой дорожке, мечтая каким-то волшебным образом в самом недалеком будущем войти в соприкосновение со скромным завтраком. — Господи Боже ты мой! — произнес голос. Сэм поднял голову. Над изгородью, отделявшей сад от соседнего, нагибалось знакомое лицо. Его полуночная гостеприимная хозяйка. Но если тогда она щеголяла бигуди и халатом, то теперь ее аккуратно облегало ситцевое платье, а волосы покрывал симпатичный чепчик. Более того: ее лицо, тогда такое суровое и враждебное, теперь смягчала дружеская улыбка. — Доброе утро, — сказал Сэм. — Как вы туда забрались? — Когда вчера вы выгнали меня в ночной мрак, — с упреком ответил Сэм, — я нашел приют в соседнем доме. — Вы уж извините, — сказала девушка с раскаянием, — но откуда мне было знать, что вы говорили правду? — Она весело хихикнула. — Мистер Брэддок вернулся через полчаса после того, как вы ушли. Он поднял такой содом, что я опять сбежала вниз. — И пристрелили его, надеюсь? Нет? По-моему, вы допустили ошибку. — Ну, тут он спросил, где вы. Сказал, что ваша фамилия Ивенс. — Он слегка путался. Моя фамилия Шоттер. Я же вас предостерегал, что он был немножко не в себе. И что с ним произошло дальше? — Лег спать. Я только сейчас отнесла ему поднос с завтраком, но он только посмотрел, зажмурился и застонал. А вы завтракали? — Не мучьте меня! — Ну так прыгайте сюда. Я вам что-нибудь соберу в одну минуту. Сэм прыгнул. Солнце засияло особенно ярко, а пенье птиц стало вдвое мелодичнее. — А ванну и бритье сюда включить нельзя? — спросил он, когда они направились к дому. — Бритвенный прибор мистера Ренна в ванной. — Это что — рай? — осведомился Сэм. — А мистера Ренна я там случайно не найду? — Да нет. Они с мисс Кей уже полчаса как ушли. — Превосходно. А ванная где? — Вверх по лестнице и первая дверь налево. А когда спуститесь, идите вон в ту комнату, и я принесу поднос туда. Это гостиная. Да только в столовой со стола еще не убрано. — Я буду в восторге осмотреть вашу гостиную, о которой столько наслышан. — Вы яичницу любите? — Люблю. И побольше яиц, пожалуйста. А также грудинки — много-много грудинки. Да, и кстати… — сказал Сэм, перегибаясь через перила. — А? — …тосты, груды тостов. — Получите столько, сколько сможете съесть. — Правда? Объясните мне вот что, — сказал Сэм, — а то я никак не могу сообразить. Каким способом вы натягиваете платье поверх крыльев?10. Сэм находит фотографию
Сэм, когда он минут через двадцать спустился в гостиную, пребывал, бесспорно, в том, что мистер Фарш Тодхантер определил бы как полное благополучие. Ночь была на редкость скверной, но утро, несомненно, принесло с собой радость. Вид подноса с завтраком на столике у окна окончательно привел его в блаженное настроение, и в течение долгого упоительного времени он был не способен смотреть ни на что другое. И только когда он поглотил яичницу, грудинку, тосты, кофе и мармелад, в нем заговорил инстинкт, обычно сразу же пробуждающийся в человеке, едва он входит в незнакомую комнату, и он занялся осмотром гостиной. Примерно через полминуты Клэр Липпет, убиравшая посуду со стола в столовой, выронила из рук масленку, вздрогнув от крика или вопля, который как будто раздался в комнате, где она оставила своего гостя. Кинувшись туда, она обнаружила, что он вел себя очень странно: тыкал пальцем в фотографию на каминной полке и дико жестикулировал. — Кто это? — вскричал он, едва она вошла. Казалось, у него возникли затруднения с голосовыми связками. — А? — Кто, черт побери, это? — Не выражайтесь! — Кто это? Ну, эта девушка — кто она? Как ее зовут? — Чего вы кричите-то? — оскорбленно сказала Клэр. Взволновала молодого человека большая фотография в рамке, стоявшая в центре каминной полки. Она запечатлела девушку в охотничьем костюме, стоящую рядом с лошадью. Это была любимая фотография Клэр. Энергичная и лихая стиральщица пыли, обладающая внушительным рекордом кокнутого фарфора и разбитого стекла, это произведение искусства она всегда протирала бережно и осторожно. — Она-то? — сказала Клэр. — Так мисс Кей, кто же еще? Шагнув вперед, она смахнула пылинку со стекла. — Это она еще в Мидуэйзе снималась, два-три года назад, до того как полковник потерял все свои деньги. Я тогда была горничной мисс Кей — ее личной горничной, — добавила она с гордостью, но в ее устремленных на фотографию глазах появилась грусть: ведь для нее она воплощала всю славу и роскошь невозвратного вчерашнего дня, того чудесного былого, которое включало лошадей, и охотничьи костюмы, и старинные печные трубы из красного кирпича на фоне голубого неба, и кроликов в парке, и озеро, сверкающее в солнечных лучах, и все остальное, из чего слагались Мидуэйз и преуспеяние. — Я помню день, когда сделали эту фотографию. Ее в газете напечатали, фотографию то есть. Но Сэма все еще била лихорадка. — Мисс Кей? Какая мисс Кей? — Мисс Кей Деррик, племянница мистера Ренна. — Вы про человека, который живет тут? — Ну да. Он предложил мисс Кей свой дом, когда все всмятку разбилось. Вот почему я тут. Я бы могла остаться в Мидуэйзе, если бы захотела, — объявила Клэр. — Новые хозяева меня бы оставили, захоти я. Но я сказала: «Нет, — сказала я. — Я поеду с мисс Кей, — сказала я. — Я ее не брошу в зло… злополучии», — сказала я. Сэм дернулся, как от электрического шока. — Не хотите же вы сказать… ну конечно, не хотите… не хотите же вы сказать, что она живет тут? — Живет, а как же? — Так не здесь же? Не в этом самом доме? — А где ж еще? — Ах, черт! Сэм содрогнулся с головы до ног. Его осенила потрясающая мысль. — Ах, черт! — вскричал он снова, и глаза у него выпучились. Затем, не тратя больше слов, ибо настало время не для слов, а для действий, он одним прыжком исчез за дверью. Выпрыгнуть из входной двери, скатиться с крыльца и очутиться перед доской у изгороди Сэм умудрился во мгновение ока. Под крупными буквами, оповещавшими о сдаче внаем, с мебелью, он теперь различил буковки помельче, сообщавшие всем, кого это могло заинтересовать, что по вопросу о поселении в удобнейшем полуособняке «Мон-Репо» следует обращаться к господам Мэттерсу и Корнелиусу, агентам, Огильви-стрит, Вэлли-Филдз, Ю.-В. Он галопом взлетел назад на крыльцо и забил кулаками в дверь. — Чего еще? — осведомилась Клэр. — Где Огильви-стрит? — Дальше по улице, первая улица налево. — Спасибо. — На здоровье. На песчаной дорожке он остановился, поразмыслил и вернулся. — Опять тут? — сказала Клэр. — Вы сказали «налево» или «направо»? — Налево. — Спасибо. — Не стоит благодарности, — сказала Клэр. На этот раз Сэм осуществил спуск по ступенькам единым прыжком. Но у самой калитки его осенила еще одна мысль. — Любите поразмяться, а? — терпеливо сказала Клэр. — Мне внезапно пришло в голову, — объяснил Сэм, — что у меня нет денег. — А я-то тут при чем? — Эти агенты ведь потребуют аванс, верно? — Похоже, что так. А вы дом хотите снять? — Я хочу снять «Мон-Репо», — сказал Сэм. — И мне необходимы деньги. Где мистер Брэддок? — В кровати. — А в какой комнате? — Верхний этаж в конце коридора. — Спасибо. — К ва-шим услу-гам, — сказала Клэр. Ее показания, что гость находится в кровати, оказались точными. Сэм, войдя в спальню для гостей, узрел, что его школьный товарищ лежит на спине, рот у него разинут, а волосы спутаны. Он ритмично храпел. На стуле рядом с ним покоился поднос с чайником, тостами и остывшим яйцом всмятку такого язвительного вида, что Сэм, устремляясь к тумбочке, отвел глаза. Тумбочка, наоборот, ласкала взор. Рядом с коробкой для воротничков мистера Брэддока и его головных щеток высилась миниатюрная гора из банкнот и серебряных монет — в лучах утреннего солнца зрелище абсолютно пленительное. Скрюченными пальцами Сэм сгреб гору, нашел листок бумаги, карандаш и помедлил в поисках нужных слов. Но глупо пытаться улучшить стиль мэтра. Фарш Тодхантер доказал, что занимает особое место в этом литературном жанре, и Сэм без колебаний взял его за образец. Он написал:«Дорогой Брэддер, ты, конечно, удивишься, узнав, что я занял у тебя деньги. Верну их, как Бог даст. Пока же, как сказал сэр Филип Сидни раненому солдату, моя нужда больше твоей [6]. Надеюсь, это застало тебя в полном благополучии. Вечно твой С. Шоттер».
Затем, прислонив эту записку к коробке для воротничков, он покинул спальню. Но на площадке его остановило ощущение, что произошло какое-то упущение, какое-то доброе дело осталось несовершенным. Он вернулся, взял вареное яйцо и осторожно опустил на подушку возле головы своего друга. Совершив это, он вновь спустился по лестнице и вышел на широкую тропу, которая вела к конторе господ Мэттерса и Корнелиуса, агентов, на Огильви-стрит.
11. Сэм снимает дом
Что подумал бы мистер Мэттерс о Сэме, когда тот несколько минут спустя влетел в контору, нам узнать не суждено, ибо мистер Мэттерс скончался в 1910 году. А мистер Корнелиус подумал, что никого гнуснее он еще не видел. После быстрого оценивающего взгляда сквозь очки в золотой оправе он даже поделился своим мнением с посетителем. — Я не подаю нищим, — сказал он. Был он почтенным старцем с седой бородой и кустистыми бровями, и в голове его звучали интонации жреца-друида, произносящего молитву у алтаря, перед тем как вонзить нож в грудь человека, распростертого на этом алтаре. — Я не верю в слепое сострадание. — Я запишу вашу исповедь как-нибудь в другой раз, -сказал Сэм. — Пока же поговорим о домах. Я хочу снять «Мон-Репо» на Берберри-роуд. Друид собрался произнести древние руны, призывающие полицию, но тут он с немалым удивлением увидел, что его молодой посетитель раскладывает на столе денежные купюры в солидном количестве. Он сглотнул. В его конторе клиенты редко вели деловые переговоры в манере, более приличествующей Багдаду «Тысячи и одной ночи», чем респектабельному современному пригороду. Он вряд ли изумился бы больше, если бы по Огильви-стрит прошествовали верблюды, нагруженные сокровищами и пряностями. — Что это? — спросил он, моргая. — Деньги, — ответил Сэм. — Откуда они у вас? Он бросил на Сэма косой взгляд. И Сэм, в опьянении от принятой ванны, бритья, завтрака и заимствованной наличности вновь забывший, что в его внешности есть нечто режущее глаза, узнал еще одного из длинной очереди критиков, не сумевших оценить его по достоинству с первого взгляда. — Не судите меня по внешней оболочке, — сказал он. — Одежда моя убога, потому что мне пришлось многое испытать. Когда я взошел на борт судна в Нью-Йорке, моя элегантность не оставляла желать ничего лучшего. Люди подталкивали друг друга локтями, пока я шел по пристани, и спрашивали: «Кто это?» — Вы приехали из Америки? — Из Америки. — А! — сказал мистер Корнелиус, словно это объясняло все. — Моя дядя, — продолжал Сэм, уловив изменение в атмосфере и не замедлив этим воспользоваться, — мистер Джон Б. Пинсент, известный миллионер, о котором вы, без сомнения, слышали… Ах, нет? Один из наших великих капитанов промышленности. Он нажил огромное богатство на мехах. — На мехах? Неужели? — Получил концессию на снабжение змей в Бронкском зоопарке муфтами-ушанками и сразу пошел в гору. — Вы меня удивляете, — сказал мистер Корнелиус. — Весьма интересно! — Романтика коммерции, — согласился Сэм. — А теперь не вернуться ли нам к вопросу о доме? — Да, да, — сказал мистер Корнелиус. Его голос, когда он вновь обозрел деньги на столе, стал мягким и ласковым. Он все еще походил на жреца-друида, но на жреца-друида, взявшего выходной. — На какой срок вы хотели бы снять «Мон-Репо», мистер… э… — Моя фамилия Шоттер… На неопределенный. — Скажем, плату вперед за три месяца? — Скажем эти самые слова. — Ну, а рекомендации? Сэм чуть было не сослался на мистера Ренна, но вовремя вспомнил, что еще не познакомился с этим джентльменом. Правда, воспользовавшись его бритвой и кисточкой, вкусив пищу с его стола, он чувствовал, что они уже коротко сошлись. Он задумался. — Лорд Тилбери, — объявил он. — Положитесь на него. — Лорд Тилбери, владелец издательства «Мамонт»? — сказал мистер Корнелиус с несомненным почтением. — Вы с ним знакомы? — Знаком? Да мы прямо как родные братья. Лорд Тилбери просто ничего не предпринимает, не посоветовавшись прежде со мной. Неплохо будет сейчас же ему позвонить. Надо сообщить, что я приехал. Мистер Корнелиус повернулся к телефону, после некоторого интервала узнал номер и, переговорив с различными невидимыми служителями, слегка зашатался от благоговения, услышав в трубке голос самого великого человека. Он передал ее Сэму. — Его милость хочет поговорить с вами, мистер Шоттер. — Я знал это, знал! — сказал Сэм. — Алло! Лорд Тилбери? Это Сэм. Как вы там? Я только что приехал. Добирался на грузовом судне. Столько приключений! Вы отлично посмеетесь. Я сейчас в Вэлли-Филдз снимаю дом. И сослался на вас. Вы ничего против не имеете? Великолепно! Второй завтрак? С удовольствием. Приеду как могу быстрее. Сначала надо сменить костюм. В этом я спал ночью… Ну так до скорого свидания. С рекомендацией все в порядке, — сказал он, оборачиваясь к мистеру Корнелиусу. — Валяйте. — Я немедленно составлю контракт, мистер Шоттер. Если вы скажете, куда его послать… — Послать? — недоуменно переспросил Сэм. — Но, естественно, в «Мон-Репо». — Но… — А я не могу въехать немедленно? — Пожалуй, если хотите. Но, думаю, дом вряд ли в том состоянии, чтобы… Вам понадобится постельное и столовое белье. — Ерунда. Поход по магазинам, и вопрос решен. Мистер Корнелиус добродушно улыбнулся. Сэм успел завоевать его полное расположение. — Истинно американская стремительность, — заметил он, тряся седой бородой. — Ну, если вы настаиваете, не вижу возражений. Сейчас отыщу для вас ключ. Скажите, мистер Шоттер, — спросил он, роясь в ящиках, — что вызвало у вас такое горячее желание поселиться в Вэлли-Филдз? Конечно, как патриотичному здешнему старожилу, мне не следовало бы удивляться. Я прожил в Вэлли-Филдз всю свою жизнь и не стал бы жить ни в каком другом месте, предложи вы мне хоть миллион фунтов. — Не предложу. — Я родился в Вэлли-Филдз, мистер Шоттер, и люблю этот пригород, в чем не стыжусь признаться. «В ком столь душа его мертва, — вопросил мистер Корнелиус, — что не сорвутся с уст слова: „Вот мой любимый край родной!“ Чьи мысли счастьем не полны, когда из дальней стороны стопы направит он домой?» [7] — А! — сказал Сэм. — Именно это мы все хотели бы узнать, верно? — «Коль между нас такой живет, — продолжал мистер Корнелиус, — певец его не воспоет. Пусть будет знатен он стократ, и пусть несметно он богат, но себялюбца не спасет ни злато, ни высокий род…» — Я приглашен на завтра в час тридцать, — сказал Сэм. — «Пройдет в бесславье жизни срок, и смерть вдвойне ему урок. Забытым в прах вернется он, ничьей слезою не почтен». Эти слова, мистер Шоттер… — Ваш собственный стишок? — Эти слова, мистер Шоттер, появятся на титульной странице истории Вэлли-Филдз, которую я пишу, — истории, рассматривающей не только многочисленные исторические ассоциации, но и те аспекты, которые мои занятия, как агента, имеющего дело с недвижимостью, сделали доступными для меня. У меня бывали весьма странные клиенты, мистер Шоттер. Сэм чуть было не сказал, что у этих клиентов был весьма странный агент, чем придал бы этому высказыванию приятную симметрию, но воздержался. — Возможно, вам будет интересно узнать, что известнейший преступник, которого можно уподобить второму Чарлзу Пису, одно время проживал в том самом доме, который вы сняли. — Я сотру с него это пятно. — Как Чарлз Пис, он казался безупречно респектабельным человеком. Фамилия его была Фингласс. И никто не подозревал о его истинной натуре, пока полиция, действуя на основании полученной информации, не попыталась арестовать его за дерзкое ограбление банка. — Ну, и сцапали? — осведомился Сэм без особого интереса. — Нет. Он скрылся и бежал из страны. Но я спрашивал вас, почему вы выбрали Вэлли-Филдз, чтобы поселиться здесь? Видимо, вы приняли это решение очень быстро. — Ну, дело в том, что я случайно увидел моих соседей, и мне пришло в голову, что жить рядом с такими людьми будет очень приятно. Мистер Корнелиус кивнул: — Мистер Ренн пользуется всеобщим уважением. — Мне понравилась его бритва, — сообщил Сэм. — Если вы отправляетесь в Тилбери-Хаус, вполне возможно, что вы там с ним встретитесь. Он редактирует «Домашний спутник» Пайка. — Неужели? — сказал Сэм. — «Домашний спутник» Пайка, э? — Я регулярно его выписываю. — И племянница мистера Ренна. Она мне показалась очаровательной девушкой. — Я мало ее знаю, — равнодушно ответил мистер Корнелиус. — Молодые женщины меня не интересуют. Сэму вспомнился евангельский завет о жемчуге, который не надо бросать перед свиньями. — Мне пора, — сказал он холодно. — Поспешите с контрактом, будьте так добры. А если какие-нибудь там заглянут к вам и захотят снять этот дом, бейте их по голове конторской линейкой. — Мы с мистером Ренном частенько играем в шахматы, — сообщил мистер Корнелиус. Сэма не интересовали его маразматические отступления от темы. — Всего хорошего, — произнес он сухо и вышел на Огильви-стрит.12. Сэм оказывается слишком уж стремительным
1
Лондонские куранты отбивали двенадцать, когда Сэм, выйдя на Стрэнд, повернул налево в сторону Флит-стрит, чтобы свидеться с лордом Тилбери в издательстве «Мамонт». В промежутке между его беседой с мистером Корнелиусом и этим моментом его наружность претерпела разительное изменение, ибо он нанес визит в этот интереснейший магазин вблизи Ковент-Гардена, вывеска которого гласит: «Бр. Коэн. Готовая одежда» — и подразумевает истинную Мекку для всех тех, кто предпочитает срывать свои костюмы спелыми с ветвей, а не ждать, пока они созревают до готовности. Добрые братья снабдили его твидовым костюмом бодрой расцветки, качественной рубашкой, бельем, носками, воротничком, резинками для носков, носовым платком, галстучной булавкой и шляпой, причем с той же компетентной быстротой, с какой, пожелай он того, они полностью экипировали бы его как полярного исследователя, герцога, отправляющегося в Букингемский дворец, или охотника на львов, отбывающего в Восточную Африку. Не подвели они его и в вопросе новых ботинок, а также бамбуковой тросточки. Короче говоря, глазам публики теперь предстало роскошное издание С. Пинсента Шоттера в тисненом переплете и богато иллюстрированное. Все исследователи человеческой натуры признают тонизирующее свойство новой одежды. Сэм шагал с пружинистой щеголеватостью, излучая веселость, которая вкупе с нарядностью его экстерьера привлекала к нему глаза многих и многих. Пара среди этих глаз принадлежала тощему долговязому субъекту со скорбным лицом, который двигался в противоположном направлении, удаляясь от лондонского газетного царства. На мгновение они устремили на Сэма взгляд, исполненный неприязни, словно их собственника больно задело вторжение подобной оптимистичности в поле его зрения. Затем они внезапно выпучились от ужаса, и долговязый остановился как зачарованный. Торопящийся пешеход налетел на него и толкнул вперед, а Сэм, двигавшийся со скоростью четырех миль в час, налетел на него и толкнул назад. Результатом явились сложные объятия, из которых Сэм высвободился с извинениями и только тут обнаружил, что обнимался не с незнакомцем, а со старым другом. — Фарш! — вскричал он. Лицо мистера Тодхантера не отразило ни малейшей радости от этой встречи. Он тяжело задышал и не вымолвил ни слова. — Фарш, старый черт! — с восторгом сказал Сэм. Мистер Тодхантер облизнул губы с некоторой тревогой. Он быстро поглядел через плечо, словно взвешивая, насколько было бы практично ринуться через улицу, и безуспешно попытался высвободить рукав из цепкой хватки Сэма. — Чего ты дергаешься? — спросил Сэм, заметив его маневр. — Я не дергаюсь, — возразил Фарш хриплым голосом с какой-то робкой вкрадчивостью. Если голос мистера Корнелиуса был голосом жреца-друида, то голос Кларенса Тодхантера мог бы принадлежать жертве на алтаре. — Я не дергаюсь, Сэм. Зачем бы я стал дергаться? — Откуда ты взялся, Фарш? Мистер Тодхантер кашлянул. — Я только что оставил тебе записочку, Сэм, ну, в этом, Гилбери-Хаусе, ты ведь сказал мне, что будешь там. — Любишь ты писать письма, верно? Мистер Тодхантер понял намек. Он сглотнул, и его дыхание почти уподобилось предсмертному хрипу. — Я бы хотел объясниться насчет этого, Сэм, — сказал он. — Объясниться, если мне будет дозволено употребить такой термин, начистоту, Сэм, — сипло произнес мистер Тодхантер. — Я говорю и всегда говорил, когда получилось маленькое недоразумение между друзьями — друзьями, если мне дозволено употребить такое выражение, которые стояли друг за друга и в бедах и в ненастьях, друзьями, которые всем делились и делили пополам… — Он умолк. Чуткость не была его сильной стороной, но и он заметил, что при данных обстоятельствах фразу он выбрал не из удачных. — Я вот что говорю, Сэм, когда дело такое, так прошлого лучше не поминать и, так сказать, похоронить это самое прошлое. Как человек бывалый, ты такой, и я такой… — Насколько я понимаю, по экоему-некоему в твоей манере выражаться, — сказал Сэм, — эта твоя траченная молью гончая забега не выиграла. — Сэм, — сказал мистер Тодхантер, — я не стану этого от тебя скрывать. Я буду откровенным, чистосердечным и без экивоков. Эта гончая забега не выиграла. — И твои деньги — а также мои — пойдут на то, чтобы какой-то букмекер мог жить на привычную ему ногу? — Ухнули, Сэм, — признался мистер Тодхантер сквозь предсмертные хрипы. — Да, Сэм, все ухнули. — Так пойдем выпьем по одной, — душевно пригласил Сэм. — Выпьем? — Можно будет и по второй. Сэм направился к питейному заведению, которое застенчиво притаилось среди магазинов и конторских зданий. Фарш, дивясь, следовал за ним. Первый леденящий ужас рассеялся, и его ум, уж какой он ни был, возился с неразрешимой загадкой, почему Сэм, разобравшись в фактах, касающихся фиаско с гончей, сохранил такую дружелюбность. Час был еще ранний даже для вечно томимых жаждой обитателей Флит-стрит, и пивная, куда они вошли, была свободна от толп, которые помешали бы тихой беседе двух друзей. Двое мужчин, смахивавших на печатников, попивали пиво в углу, а за стойкой надменная буфетчица смешивала коктейль для одинокого бражника в велюровой шляпе. Этот индивид только что отпустил замечание по адресу погоды звучным, приятным голосом со столь явными американскими интонациями, что, проходя мимо, Сэм поглядел на него, а поглядев, почти остановился, обнаружив что-то странно знакомое в лице под велюровой шляпой. Оно не принадлежало к лицам, которые раз увидишь, тут же забываешь, но никаких воспоминаний с собой не принесло, и Сэм заключил, что никогда знаком с этим обладателем запоминающейся внешности не был, а, вероятно, заметил его где-нибудь на улице или в вестибюле отеля. Красивый джентльмен средних лет с открытым, располагающим к себе лицом. — Где-то я этого типа уже видел, — сказал Сэм, усаживаясь с Фаршем за столик у окна. — А? — сказал Фарш с таким отсутствием интереса, что Сэм, удивленный его резкостью, сообразил, что еще не заказал освежающей влаги. Он исправил это упущение, и измученное лицо Фарша чуть посветлело. — Фарш, — сказал Сэм, — я у тебя в неоплатном долгу. — У меня? — тупо повторил Фарш. — Да. Помнишь фотографию, которую я тебе показывал? — Девушки… Нимврод? — Да, Фарш. Я ее нашел, и только благодаря тебе. Если бы ты не забрал деньги, этого не случилось бы. Мистер Тодхантер, хотя продолжал ничего не понимать, попытался принять скромный и смущенный вид тайного альтруиста. Он внимательно слушал рассказ Сэма о событиях ночи. — И я снял соседний дом, — закончил Сэм свою повесть. — Въеду туда сегодня. Так что, если тебе нужно место па берегу, пост повара в шоттеровском доме за тобой. Ну как? По деревянным чертам Фарша пробежало что-то вроде судороги. — Ты хочешь, чтоб я пошел к тебе в повара? — А не то мне придется искать кухарку. Ты можешь бросить «Араминту»? — Могу ее бросить? Да ты и моргнуть не успеешь, как я уберусь с этого чертова океанского чайника! Я мечтал о местечке на берегу с тех самых пор, как мне втемяшилось уйти в море. — Ты меня удивляешь, — сказал Сэм. — Ты мне всегда казался одним из тех просоленных морских волков, которые только и счастливы, что над океанскими безднами. Я думал, ты во сне поешь матросские баллады. Ну так отлично. Отправляйся-ка прямо туда и начинай наводить порядок. Вот ключ. Записывай адрес: «Мон-Репо», Берберри-роуд, Вэлли-Филдз. По помещению разнесся звон. Бражник у бара, допивший коктейль и принявшийся за виски с содовой, уронил стакан. — Эк! — испуганно ахнула буфетчица, прижимая широкую ладонь к левой стороне своей шелковой груди. Бражник не обратил внимания на ее вопль. Он сосредоточенно вглядывался в Сэма и его собеседника. — А как туда добраться? — спросил Фарш. — На поезде, на автобусе — выбор большой. — И я запросто войду в дом? — Да, я его утром снял. И Сэм умчался. Фарш, задержавшийся, чтобы записать адрес, вдруг заметил, что к нему обращаются. — Э-эй, прошу прощения, — сказал благообразный джентльмен, вцепляясь в его рукав. — Может, поговорим, браток? — Ну? — подозрительно осведомился Фарш. В последний раз, когда американец назвал его «браток», это обошлось ему в одиннадцать долларов семьдесят пять центов. — Я не ослышался, ваш приятель, который сейчас ушел, действительно сказал, что снял дом под названием «Мон-Репо» в Вэлли-Филдз? — Да, снял. Ну и что? Тот не ответил. Его лицо исполнилось озабоченности, и он провел по лбу слабеющей рукой. Тишину нарушил холодный голос буфетчицы. — Попрошу вас три пенса за стакан, — сказала она. — А если бы, — добавила она гневно, — взять с вас за шок, какой я испытала, там и десяти фунтов было бы мало. — Дамочка, — ответил он скорбно, следя, как Фарш плетется к двери, — шок испытали не вы одна.2
Пока Сэм шагал по Флит-стрит в сторону Тилбери-Хауса, полный радости бытия и со свистом рассекая воздух новокупленной тросточкой, внутри Тилбери-Хауса владелец издательства «Мамонт» расхаживал по своему кабинету, заложив большие пальцы в прорези жилета и тоскливо глядя перед собой. Лорд Тилбери был невысок ростом, полноват и исполнен властности. Практически все, что он делал, отзывало чем-то наполеоновским. Сейчас он напоминал Наполеона в плену, когда он расхаживал по палубе «Беллерофона», увозившего его на остров Святой Елены, и коршуны терзали его грудь. Таким мрачным был его облик, что его сестра, миссис Фрэнсис Хэммонд, имевшая обыкновение заглядывать к нему, когда оказывалась поблизости от Тилбери-Хауса, в ужасе остановилась на пороге, а услужливый мальчишка-рассыльный, сопроводивший ее туда, откровенно струсил и спасся бегством. — Боже милостивый, Джорджи! — вскричала она. — Что с тобой? Его милость остановился, и что-то напоминающее облегчение забрезжило на его квадратном лице. С тех самых пор, когда он был простым Джорджем Пайком и только начинал свою деятельность с малым капиталом и огромным честолюбием, его сестра Фрэнсис всегда служила ему каменной опорой. Быть может, ее совет поможет ему справиться с проблемой, досаждавшей ему теперь. — Садись, Фрэнси, — сказал он. — Слава Богу, что ты пришла. С тобой-то я и хочу поговорить. — Что не так? — Так я же тебе рассказываю! Помнишь, в Америке я познакомился с человеком по фамилии Пинсент. —Да. — Этот Пинсент — владелец острова у берегов Мэна. — Да, я знаю. И ты?… — Остров, — продолжал лорд Тилбери, — густо зарос деревьями. Он пользовался им только как местом отдыха для охоты и рыболовства, но, когда он пригласил меня туда провести выходные, я тут же увидел коммерческие возможности. — Да, ты мне говорил. Ты… — Я сказал себе, — продолжал лорд Тилбери, обладавший очаровательным свойством второй раз вопреки всему рассказывать историю, как бы хорошо ни была она знакома его слушателям. — Я сказал себе: «Если заняться этим островом всерьез, он мог бы снабжать „Мамонта“ необходимой бумагой и экономить мне несколько тысяч в год!» Я решил купить этот остров и построить там бумажные фабрики. — Да, и… — Бумажные фабрики, — твердо сказал лорд Тилбери. — Я сделал Пинсенту предложение. Он мялся. Я увеличил свое предложение. Но он все-таки не дал определенного ответа. Он то вроде бы созревал продать, то опять колебался. И тут, когда мне настала пора вернуться в Англию, меня осенила блестящая мысль. Он много говорил о своем племяннике, о том, как он хочет, чтобы тот остепенился и занялся дело… — И ты предложил взять его с собой и найти ему занятие в «Мамонте», — сказала миссис Хэммонд с легким нетерпением. Она любила и почитала своего брата, но от себя скрыть не могла, что порой он бывал нудноват. — Ты решил, что тогда он будет тебе обязан. — Совершенно верно. Я воображал, что нашел прекрасный ход. Я полагал, что вношу в коммерческую сделку некоторую толику деликатности, порой все меняющую. Ну, это станет для меня горьким напоминанием — никогда больше не умничать. Половина всех сделок в мире срывается, потому что кто-то из участников пытается умничать. — Но, Джордж, что случилось? Что не так? Лорд Тилбери вновь начал патрулировать по ковру. — Но я же тебе объясняю! Было договорено, что он поедет со мной на «Мавритании», но, когда пароход отчалил, его там не оказалось. А затем на второй день плавания я получил радиограмму следующего содержания: «Сожалею, что не с вами. Прибуду „Араминтой“. Горячий привет всем». Я ничего не мог понять. — Да, — произнесла миссис Хэммонд задумчиво. — Действительно загадка. Полагаю, это, возможно, означало… — Я знаю, что это означало, — теперь знаю, — горько сказал мистер Тилбери. — Разгадку я получил всего час назад от самого юноши. — Так он приехал? — Да, приехал. Приплыл на грузовом судне. — На грузовом судне! Но почему? — Почему? Почему? Откуда я знаю почему? А прошлую ночь он проспал в одежде, о чем и поставил меня в известность. — Проспал в одежде? Но почему? — Откуда я знаю почему? Кто я такой, чтобы анализировать побуждения мальчишки, который выглядит полным дебилом? — Разве ты его не видел? — Нет. Он позвонил из дома агента по недвижимости в Вэлли-Филдз. Ему потребовалась моя рекомендация. — Вэлли-Филдз? Но почему Вэлли-Филдз? — Перестань твердить «почему»! — вспылил лорд Тилбери. — Ведь я тебе уже десять раз сказал, что не знаю почему, что понятия не имею почему! — Он кажется довольно эксцентричным молодым человеком. — Эксцентричным? У меня такое ощущение, словно я позволил навязать мне опеку над танцующим дервишем. А когда я думаю, что Пинсент, конечно, сочтет меня ответственным, если этот юный идиот вляпается в какую-нибудь историю, пока он под моим присмотром, я готов надавать себе пинков — зачем я притащил его сюда? — Тебе не в чем винить себя, Джорджи. — Вопрос не в том, виню я себя или не виню, вопрос в том, что меня будет винить Пинсент. Придет в ярость, и острова мне не видать. И лорд Тилбери, высвободив большие пальцы из прорезей жилета, чтобы их было способнее воздеть к небесам, испустил сложный звук, который фонетически можно передать как «ха!», заметно более напряженный и достойный, чем «хо!» лондонцев низших классов, но выражающий тот же смысл. Наступившую мертвую тишину нарушило жужжание зуммера на столе. — Да? Э? Пошлите его сюда! — Лорд Тилбери положил трубку и мрачно обернулся к сестре. — Шоттер явился, — сказал он. — Теперь ты сможешь поглядеть на него сама. Первое впечатление миссис Хэммонд, когда она увидела Сэма сама, сводилось к ощущению, что ей внезапно довелось столкнуться с помесью смерча и большого щенка ньюфаундленда в твидовом костюме бодрой расцветки. Восторженное настроение Сэма продолжало усиливаться всюдорогу по Флит-стрит, и он влетел в кабинет своего будущего шефа, словно его спустили с цепи. — Ну, как поживаете? — вскричал он, сжимая руку лорда Тилбери в таких железных тисках, что тот протестующе пискнул. Затем, лишь теперь обнаружив присутствие прекрасной незнакомки, он несколько умерил свой пыл и вежливо уставился на нее. — Моя сестра миссис Хэммонд, — сказал лорд Тилбери, разминая пальцы. Сэм поклонился. Миссис Хэммонд кивнула. — Пожалуй, я вас покину, — сказала миссис Хэммонд. — Вам лучше поговорить без помех. — Пожалуйста, не уходите! — гостеприимно сказал Сэм. — Мне надо побывать на Ломбард-стрит, — сказала миссис Хэммонд, холодным взглядом ставя на место молодого человека, который, как ей померещилось — справедливо или нет, — взял на себя роль хозяина, будто Тилбери-Хаус принадлежал ему, но он рад видеть у себя любых родственников лорда Тилбери. — Заглянуть в свой банк. — Мне тоже надо бы заглянуть в свой банк, и поскорее, — сказал Сэм, — не то волк нужды начнет скрестись под дверью. — Если вы стеснены в… — начал лорд Тилбери. — Спасибо, пока нет. Сегодня утром я стянул почти пятьдесят фунтов у одного человека. — Вы… что? — переспросил лорд Тилбери растерянно. — Стянул пятьдесят фунтов. Удивительно, что при нем нашлись такие деньги, но большая удача для меня. — И он не протестовал против вашего поразительного поступка? — Он в тот момент спал — и я не стал его будить. Просто положил ему на подушку вареное яйцо и ушел. Лорд Тилбери судорожно глотнул и устремил на миссис Хэммонд мученический взгляд. — Вареное яйцо? — прошептал он. — Чтобы он его нашел, когда проснется, — объяснил Сэм. Миссис Хэммонд оставила свое намерение удалиться и оставить мужчин для задушевной беседы. Джорджи, как сказало ей выражение его лица, была необходима любящая женская поддержка. Сэм, казалось, действовал на него словно какое-то наркотическое снадобье, вызывая выпучивание глаз и подергивание мышц. — Очень жаль, что вы опоздали на «Мавританию», мистер Шоттер, — сказала она. — Мой брат надеялся, что вы отплывете с ним, чтобы спокойно обсудить в пути, чем вам лучше всего заняться, когда вы войдете в число его сотрудников. — Очень-очень жаль, — ответил Сэм, умалчивая, что он позволил «Мавритании» отплыть без него по этой самой причине. — Однако не страшно. Я нашел для себя нишу. — Вы нашли — что? — Я выбрал труд всей моей жизни. — Он вытащил из кармана смятую газету. — Мне хотелось бы запрячься в «Домашний спутник» Пайка. Я купил номер по дороге сюда, и это — самое оно. Вы не читаете сериал «Пылающие сердца» Корделии Блэр? Пальчики оближешь. У меня хватило времени только проглядеть эту главу, но ее оказалось достаточно, чтобы во мне вспыхнуло желание как можно скорее раздобыть все предыдущие номера. На случай, если вы еще не читали, так Лесли Мордайк вступает в брак, и женщина под вуалью только что в церкви объявила с иностранным акцентом, что она требует остановить венчание. И, — добавил Сэм с, жаром, — я ее не виню. Оказывается, что много лет назад… Лорд Тилбери словно бы задыхался, и миссис Хэммонд заботливо наклонилась к нему, как наклоняются к больному, чтобы уловить слабый шепот. — Мой брат, — возвестила она, — желает… — …надеялся, — поправил лорд Тилбери. — …надеялся, — сказала миссис Хэммонд, принимая поправку, — что вы присоединитесь к штату «Дейли рикорд», чтобы быть у него на глазах под его личным присмотром. Сэм посмотрел в указанные глаза, решил, что легко обойдется без личного надзора лорда Тилбери, и покачал головой. — «Домашний спутник», — сообщил лорд Тилбери, возвращаясь к жизни, — весьма незначительная единица в группе моих газет. — Хотя тираж достаточно велик, — сказала миссис Хэм-монд лояльно. — Очень большой, безусловно, — сказал лорд Тилбери, — но она предоставляет очень мало возможностей дня молодого человека в вашем положении, желающего показать себя на журналистском поприще. Это… как бы выразиться?., это не ведущая газета, не по-настоящему влиятельная. — В сравнении с другими газетами моего брата, — сказала миссис Хэммонд. — В сравнении с другими моими газетами, разумеется. — По-моему, вы ошибаетесь, — сказал Сэм. — Я не вижу в жизни цели более благородной для любого человека, чем помогать в выпуске «Домашнего спутника» Пайка. Если говорить о том, как сеять доброту и свет, так «Домашний спутник» Пайка — именно та газета, которая сотворила эти слова и музыку к ним. Вы только послушайте! «А. М. Б. (Брикстон). Им просили меня сообщить вам простой и недорогой способ избавления от мозолей. Возьмите обыкновенную репу или брюкву, срежьте верхушку, вырежьте воронку, заполните воронку поваренной солью и оставьте стоять, пока соль не растворится. Полученной жидкостью размягчайте мозоль утром и вечером». — Начав репортером в «Дейли рикорд», — сказал лорд Гилбери, — вы сможете… — Вы только подумайте, что это означает! — продолжал Сэм. — Ведь, по сути, автор вышеизложенного совета одним росчерком пера сделал весь мир лучше. Он озарил чей-то домашний очаг. Возможно, предотвратил серьезную ссору между мужем и женой. А. М. Б. берет обыкновенную репу, вырезает воронку в верхушке, запихивает в нее соль — и неделю спустя перестает есть мужа поедом и шлепать младенца, превращаясь в луч света, танцующий по дому. И все благодаря "Домашнему спутнику» Пайка. — Мой брат имеет в виду… — сказала миссис Хэммонд. — Примерно то же, — сказал Сэм, — и с Г. Д. X. (Талс-Хилл), которая хотела бы узнать, как улучшить вкус слив. Вы или я сказали бы, что вкус слив безнадежен, что единственный выход, когда слива загонит вас в угол, — сжать зубы и стерпеть. Но и эта задача по плечу «Домашнему… — Он имеет в виду… — …спутнику» Пайка. «Немного уксуса, добавленного к маринованным сливам, заметно улучшает вкус, — сообщает автор. — И хотя это может показаться странным, позволяет сэкономить сахар». Что происходит? Каковы результаты? Супруг Г. Д. X. возвращается домой усталый и голодный после дневных трудов. «На обед опять маринованные сливы, а?» — говорит он угрюмо. «Да, милый, — отвечает Г. Д. X., -но с заметно улучшенным вкусом». Ну, разумеется, он ей не верит. И садится за стол с самым угрюмым видом. Затем, кладя первую косточку на край тарелки, он расплывается в блаженной улыбке. «Клянусь всеми святыми! — восклицает он. — Вкус заметно улучшился. Они все еще смахивают на оберточную бумагу, вымоченную в машинном масле, но на оберточную бумагу высшего сорта. Как тебе это удалось?» — «Не мне, милый, — отвечает Г. Д. X., — но „Домашнему спутнику“ Пайка. Следуя их совету, я добавила немного уксуса, причем не только заметно улучшила вкус, но, хотя это может показаться странным, сэкономила сахар». — «Да благословит Бог „Домашний спутник“ Пайка!» — восклицает супруг. А потому, с вашего разрешения, — сказал Сэм, — я незамедлительно отправлюсь к мистеру Ренну и сообщу ему, что пришел сражаться во имя благого дела под его знаменем. «Мистер Ренн», — скажу я… Лорд Тилбери совсем запутался. — Вы знакомы с Ренном? Каким образом вы познакомились с Ренном? — Я еще не имел удовольствия познакомиться с ним, но мы ближайшие соседи. Я снял дом, примыкающий к его дому. «Мон-Репо», Берберри-роуд, таков мой адрес. Вы сами видите, как удобно все получается. Мы будем не только весь день трудиться в редакции, чтобы «Домашний спутник» Пайка приобретал все большее и большее реноме в среде британской интеллигенции, но и по вечерам, трудясь на наших грядках с редькой, я буду бросать взгляд через изгородь и говорить: «Ренн!» А Ренн будет говорить: «Да, Шоттер?» А я скажу: «Ренн, не начать ли нам серию о борьбе с прыщавостью у канареек?» — «Шоттер, — скажет он, от восторга роняя лопату, — это гениально! Поистине день, когда вы пришли к нам, был счастливым днем для старого милого „Домашнего спутника“!» Но я теряю время. Мне пора взяться за дело. До свидания, миссис Хэммонд. До свидания, лорд Тилбери. Не трудитесь провожать меня. Я найду дорогу. Он вышел из кабинета решительной походкой делового человека, и лорд Тилбери испустил звук, который почти можно было назвать стоном. — Сумасшедший! — сказал он. — Абсолютно помешанный. Миссис Хэммонд чисто по-женски не удовлетворилась таким простым объяснением. — За этим что-то кроется, Джордж! — И я ничего не могу сделать! — стенал лорд Тилбери, как стенают сильные мужчины в силках Судьбы. — Я вынужден потакать этому мальчишке, не то я и глазом моргнуть не успею, как он выкинет какую-нибудь идиотскую штуку, и Пинсент засыплет меня каблограммами, почему он от меня ушел. — Что-то за этим кроется, — повторила миссис Хэммонд очень внушительно. — Само собою разумеется. Даже мальчишка вроде этого молокососа Шоттера не снял бы дом рядом с домом мистера Ренна, едва сойдя на берег. Джордж, за всем этим кроется какая-то девушка. Лорд Тилбери задергался в легких конвульсиях. Глаза у него выпучились, и он вцепился в ручки кресла. — Господи! Фрэнси, не говори подобных вещей! Когда мы прощались, Пинсент отвел меня в сторону и весьма настойчиво предупредил, чтобы я был очень осмотрительным, позволяя этому юноше приходить в соприкосновение с… э… особами противоположного пола. — С девушками, — сказала миссис Хэммонд. — Да, с девушками, — повторил лорд Тилбери, словно удивившись такому емкому способу выразить свою мысль. — Он сказал, что у него были неприятности год назад… — Наверное, у мистера Ренна есть дочь, — сказала миссис Хэммонд, развивая свою мысль. — Есть у мистера Ренна дочь? — Откуда, черт побери, мне знать? — осведомился его милость с вполне естественным раздражением. — Я не слежу за личной жизнью всех, кто здесь работает. — Позвони ему и спроси. — Не позвоню! Я не хочу, чтобы мои сотрудники решили, что я спятил. Кроме того, ты очень можешь ошибаться. — Буду крайне удивлена, если это так, — сказала миссис Хэммонд. Лорд Тилбери устремил на нее измученный взор. Он знал, что у Фрэнсис в делах такого рода есть особый инстинкт.3
Примерно в тот момент, когда Сэм вошел в роскошный кабинет владельца и главы издательства «Мамонт», в кабинете потеснее и поскромнее мистер Мэтью Ренн, не подозревая о счастье, которое должно было свалиться на него в облике молодого и переполненного жизнерадостной энергией пополнения его штата, сидел за своим столом, усердно трудясь в интересах широко читаемой еженедельной газеты «Домашний спутник» Пайка. Точнее говоря, он правил гранки статьи (прекрасно написанной, но слишком длинной, чтобы привести ее здесь), озаглавленной «Чем заняться молодой девушке на досуге; рекомендация третья: пчеловодство». Открывшаяся дверь отвлекла его от этого занятия, и, подняв голову, он с удивлением увидел свою племянницу Кей Деррик. — Кей, откуда ты? — сказал мистер Ренн. Она никогда не навещала его в редакции в столь ранний час, ибо миссис Уиннингтон-Бейтс требовала, чтобы ее крепостные оставались на посту минимум до четырех часов. К тому же ее голубые глаза как-то странно посверкивали, и он ощутил смутную тревогу. — Кей, что ты тут делаешь? Кей села на край стола. Ласково взъерошив его седеющие волосы, она некоторое время предавалась безмолвному раздумию. — Ненавижу молодых мужчин! — наконец сообщила она. — Почему не все они милые и старые… то есть не первой молодости, но отлично сохранившиеся — такие, как ты, милый? — Что-нибудь случилось? — с тревогой спросил мистер Ренн. — Ничего особенного. Я ушла от миссис Бейтс. — Очень рад, моя дорогая. Нет ни малейших причин, почему ты должна тратить время, надрываясь… — Ты хуже Клэр, — сказала Кей, а ее глаза перестали посверкивать. — Вы сговорились нянчить меня. Я молода, здорова и должна сама зарабатывать себе на жизнь. Но, — продолжала она, постукивая его пальцем по голове для большей вразумительности, — я не собираюсь цепляться за работу, сопряженную с поцелуями червяков вроде Клода Бейтса. Нет, нет и нет, сэр! Мистер Ренн обратил к ней шокированное и гневное лицо. — Он тебя поцеловал? — Да. В прошлом номере «Домашнего спутника», дядя, у тебя была статья о том, как свят и прекрасен первый поцелуй. Ну, к поцелую Клода Бейтса это не относится. Он не побрился и был в халате. К тому же мучнисто-бледный, зеленоватый, и вид такой, словно он всю ночь где-то шлялся. Ничего менее прекрасного и святого я в жизни не видела. — Он тебя поцеловал! А что сделала ты? — Изо всех сил ударила книгой, которую несла, чтобы читать миссис Бейтс. Труд преподобного Обри Джернингема «Существует ли ад?», и, держу пари, Клод ответил утвердительно. До этого момента мне всегда не нравились литературные вкусы миссис Бейтс, что доказывает, как я была глупа. Предпочитай она журналы, что было бы со мной? В Обри Джернингеме добрых шестьсот страниц, переплетенных в коленкор, и он поставил Клоду фонарь под глазом, как ученый и джентльмен. И тут входит миссис Бейтс. — Ну и?… — зачарованно спросил мистер Ренн. — У сына нет друга лучше матери. Ты видел когда-нибудь ковбойский фильм, где в салуне разражается ссора? Все произошло именно так. Миссис Бейтс принялась меня увольнять, но я ее опередила и отказалась от места, выстрелив, так сказать, с бедра. А потом ушла, и вот я здесь! — Этого мерзавца надо бы выдрать хлыстом, — объявил мистер Ренн, тяжело дыша. — Он не стоит того, чтобы о нем вспоминать, — сказала Кей. Буря чувств, которую поднял в ней маневр небритого Бейтса, в тот момент ее удивила. Однако теперь ей стала ясна причина. Мысль о возможности чего-то столь чудовищного была нестерпима, но она ощутила, что в поцелуе этом было снисхождение. Будь она мисс Деррик из Мидуэйза, он и за миллион лет не собрался бы с духом поцеловать ее, но секретарша и компаньонка его матери ни малейшего страха ему не внушала. И тут Кей почувствовала жаркую благодарность к преподобному Обри Джернингему. Сколько раз, устав от своих трудов в приходе, этот превосходный священнослужитель должен был испытывать соблазн махнуть рукой на свой трактат, испугаться необходимости добавить еще две тысячи слов — тех самых, которые так повышают ценность книги, если взглянуть на нее как на метательный снаряд. Но он был упорен. Он завершил все свои шестьсот страниц и позаботился, чтобы переплет ее был твердым, тяжелым, с острыми углами. В это мгновение преподобный Обри Джернингем казался Кей единственным светлым лучом в черном мире. Она все еще думала о нем, когда дверь подверглась стремительному штурму и в кабинет влетел Сэм. — С добрым утром, с добрым утром! — сказал он весело. А потом он увидел Кей, и тут же глаза у него расширились и выпучились, рот разинулся, пальцы скрючились, хватаясь за воздух, и он застыл, впившись в нее ошалелым взглядом. Кей ответила ему взглядом, полным вызова. В ее нынешнем настроении все молодые люди внушали ей омерзение, и в этом их образчике, казалось, не было ничего, что давало бы ему право стать исключением из правила. И даже наоборот, поскольку его внешность оскорбляла ее взыскательный вкус. Если у братьев Коэн (Ковент-Гарден) можно отыскать недостаток, то лишь в том, что порой они позволяют своим клиентам выбирать костюмы чуточку слишком радужные для тех, кто не приобретает в дополнение банджо и канотье с алой лентой. Примерочная братьев тонет в сумраке, а потому костюмы, от которых на улице шарахнется самая флегматичная лошадь, в глубине магазина кажутся всего лишь свободными от излишней мрачности. Сэм приобрел именно такой костюм, допустив непростительный промах. Он был бы одет в самый раз и даже превосходно, если бы намеревался распевать комические баллады на плоту во время Хенлейской регаты. Но в роли частного лица он был одет чуть-чуть ярковато. Правду сказать, он смахивал на букмекера, победившего в бильярдном турнире, и Кей взирала на него с отвращением. Он же, со своей стороны, взирал на нее с немым восхищением. Вырезанная из газеты фотография, казалось бы, должна была подготовить его к редкому образчику женской красоты, но теперь, пожирая ее глазами величиной с десертные тарелки, он пришел к выводу, что фотография была поклепом, гнусностью, грубейшей карикатурой. Девушка перед ним была чудом. Прекрасная Елена не годилась ей и в подметки. Он пленился ее сияющими глазами, не подозревая, что сияют они омерзением. Он был покорен заигравшим на ее щеках розовым румянцем, не зная, что заиграл этот румянец потому, что он тридцать три секунды смотрел на нее не мигая и его взгляд все больше ее раздражал. Первым заговорил мистер Ренн. — Вам что-нибудь нужно? — спросил он. — А? — сказал Сэм. — Я могу быть вам чем-то полезен? — Что? Мистер Ренн подошел к делу под новым углом. — Это редакция «Домашнего спутника» Пайка. Я мистер Ренн, редактор. Вы пришли ко мне? — Кто? — сказал Сэм. Тут Кей отвернулась к окну, ее глаза больше не гипнотизировали Сэма, и он очнулся от транса, смутно осознав, что седой человек, которого он вроде бы видел, когда вошел в этот кабинет много часов назад, обращается к нему. — Прошу прощения? — Вы пришли ко мне? — Да, — сказал Сэм, — да и да. — Зачем? — терпеливо спросил мистер Ренн. Прямота и простота вопроса подействовали на Сэма отрезвляюще, и он вспомнил, зачем явился сюда. — Я приехал из Америки стать сотрудником редакции «Домашнего спутника» Пайка. — Что?! — Так распорядился лорд Тилбери. — Лорд Тилбери? — Да. Я только что от него. — Но он ничего не говорил мне об этом, мистер… — Шоттер. Да, конечно. Мы все уточнили минуту назад. Мистер Ренн был деликатным человеком и, хотя не сомневался, что его посетитель бредит, ничем этого не выдал. — Быть может, мне следует поговорить с лордом Тилбери, — сказал он, вставая. — Да, кстати — моя племянница, мисс Деррик. Кей, моя дорогая, мистер Шоттер. Исчезновение третьего лица и возникновение интимного тет-а-тет, как обычно в подобных случаях, вызвало минуту молчания. Затем Кей перешла от окна к письменному столу. — Вы сказали, что приехали из Америки? — спросила она, поигрывая редакторским карандашом мистера Ренна. Ей это было абсолютно неинтересно, но она решила, что должна занять этого субъекта разговором. — Из Америки, да-да. Да, из Америки. — И вы в первый раз в Англии? — осведомилась Кей, подавляя зевок. — Нет. Я учился в английской школе. — Неужели? В какой же? — В Райкине. Надменное безразличие Кей сменилось пробудившимся интересом. — Боже мой! Ну конечно же! — Она взглянула на него почти мягко. — Один ваш друг рассказывал мне о вас только вчера. Уиллоуби Брэддок. — Вы знакомы с Брэддером? — ахнул Сэм. — С рождения. Удивительнейшее чувство нахлынуло на Сэма. Оно не поддавалось анализу, но воздействие его было абсолютно четким. Едва обнаружилось, что эта изумительная девушка знакома со стариной Брэддоком и, значит, они могут заложить фундамент чудесной дружбы, беседуя о старине Брэддоке, как редакция «Домашнего спутника» Пайка тотчас озарилась ослепительным солнечным светом. На потолке защебетали птицы, и в их песенки вплелась тихая музыка скрипок и арф. — Вы правда знакомы с Брэддером? — Мы вместе играли еще детьми. — Редкий человек! — Да, очень милый. — Выдающийся типчик! — Да. — Свой в доску! — Да. Скажите, мистер Шоттер, — переменила тему Кей, устав от этого панегирика, — вы не помните ученика вашей школы по фамилии Бейтс? Лицо Сэма посуровело. Время смягчило воспоминания об агонии, пережитой у дверей «Гневного сыра», но рана еще давала о себе знать. — Да, помню. — Уиллоуби Брэддок упомянул, что вы как-то раз отделали Бейтса тростью. — Да. — Трость была толстой? — Да. — И отделали вы его сильно? — Насколько хватило мочи. У Кей вырвался удовлетворенный вздох. — А! — сказала она. В процессе вышеизложенного разговора они оба дюйм за дюймом сокращали расстояние, разделявшее их вначале, так что оказались почти лицом друг к другу. И теперь, услышав эти дивные слова, Кей взглянула на Сэма с таким сердечным и уважительным дружелюбием, что он задрожал, как желе. А она, пока он еще дрожал, вдруг улыбнулась. И вот тут-то связное изложение дальнейших событий становится для историка затруднительным. Вкратце дальше произошло следующее: Сэм ошалело протянул руки, неуклюже обнял Кей и поцеловал ее.4
Разумеется, можно было бы поглядеть на случившееся сквозь пальцы — проигнорировать и перейти к дальнейшему. В поцелуях как таковых нет ничего изначально предосудительного. Ранние христиане только и делали, что целовали каждого встречного. Но историк слишком ясно представляет себе поднятые брови своих читателей, если он попробует занять подобную позицию. Он отдает себе отчет в необходимости как-то объяснить, как-то доказать, почему Сэма не следует подвергать немедленному и безоговорочному осуждению. При подобных обстоятельствах нетрудно понять, насколько щекотливо положение историка. Совсем недавно он предлагал читателям содрогнуться от отвращения при виде того, как Клод Бейтс целовал эту девушку, и теперь во мгновение ока ему предстоит найти смягчающие моменты в поведении Сэма Шоттера, когда Сэм проделал то же самое. Ну, он может сделать только то, что в его силах. Разберемся в фактах. Во-первых, на письменном столе мистера Ренна, как и на всех редакторских столах в Тилбери-Хаусе, красовалась большая обрамленная табличка, гласившая: «Сделай это СЕЙЧАС!» Кто решится опровергнуть гипотезу, что она могла воздействовать на подсознание молодого человека? Во-вторых, если вы четыре месяца носили в грудном кармане фотографию девушки, по нескольку раз на дню вглядывались в нее с бьющимся сердцем, очень трудно, познакомившись с этой девушкой во плоти, отнестись к ней как к совершенно незнакомому человеку. А в-третьих, и тут мы переходим к самой сути, — эта улыбка! Девушкам, таким же миловидным, как Кей Деррик, особенно если от природы лица у них скорее серьезного склада, следует быть крайне осторожными в том, как и когда улыбаться. В лице Кей, пока оно оставалось спокойным, было нечто наводившее на мысль, даже когда она размышляла над отделкой для шляпки, что перед вами чистая непорочная душа, скорбящая о несовершенствах жизни. А в результате, когда она улыбалась, впечатление бывало такое, будто солнце вырвалось из-за туч. Ее улыбка словно тотчас преображала мир, делала его лучше, прекраснее. Полицейские, когда в ответ на объяснение, как пройти туда-то и туда-то, она сверкала на них этой улыбкой, внезапно становились более веселыми, более счастливыми полицейскими и радостно напевали, управляя уличным движением. Нищие, получив ее в качестве приложения к небольшому подаянию, взбодрялись, как по волшебству, и начинали клянчить у прохожих с самозабвением, приносившим ощутимые плоды. И даже младенцы в колясках, увидев эту улыбку, утрачивали сходство с брюзгливым вареным яйцом и обретали почти человеческий вид. И вот этой-то улыбкой она осияла Сэма. А Сэм, не следует забывать, ждал этого месяцы и месяцы. Нам кажется, мы построили защиту Сэма Шоттера очень убедительно, и остается только пожалеть, что в кабинете мистера Ренна в этот момент не присутствовал добросердечный человек, который изложил бы Кей все эти доводы в его пользу. Ибо ни один из них ей без подсказки в голову не пришел. Она не видела никаких извинений поведению Сэма. Вырвавшись из его объятий, она отпрянула за письменный стол и теперь оттуда испепеляла его взглядом. Ее кулаки стиснулись, она тяжело дышала. И выглядела она как девушка, готовая отдать все положенные ей в год карманные деньги за экземпляр трактата Обри Джернингема «Существует ли ад?». Исчез восхитительный дух товарищества, внушавший ей, пока Сэм повествовал о своей мальчишеской расправе с Клодом Бейтсом, что она видит перед собой родственную душу. Исчезла нежная благодарность, пробудившаяся в ней следом за его заверениями, что он не испортил это омерзительное чадо и не поберег своей трости. Теперь она чувствовала только, что ее первое впечатление от этого молодого человека было верным, что ее облапил и оскорбил гнуснейший пошляк, самая одежда которого должна была бы предупредить ее, какое презреннейшее, чернейшее сердце прячет твидовый пиджак. Покажется невероятным, что кто-то оказался способным подумать такое о ком-то другом, но факт остается фактом: в эту минуту Сэм в глазах Деррик стоял на лестнице недочеловеков даже ниже, чем Клод Уиннингтон-Бейтс. Что до Сэма, он все еще был под воздействием эфирных паров. После подобного происшествия его участникам крайне трудно найти что сказать друг другу. В кабинете все больше сгущалась наэлектризованная тишина, но тут необходимость в словах отпала из-за возвращения мистера Ренна. Мистер Ренн не принадлежал к наблюдательным людям. Не был он восприимчив и к нюансам атмосферы. И не увидел ничего необычного в выражении лица своей племянницы, не заметил ничего странного в Сэме. То, что самый воздух в редакции «Домашнего спутника» Пайка содрогался от перенапряженных эмоций, совершенно ускользнуло от его внимания. Он дружески сообщил Сэму: — Все в порядке, мистер Шоттер. Лорд Тилбери хотел бы, чтобы вы приступили к работе в «Домашнем спутнике» сегодня же. Сэм обратил на него пустой взгляд внезапно разбуженного лунатика. — Очень приятно, что вы будете в нашей редакции, — любезно добавил мистер Ренн. — У меня не хватало сотрудников. Кстати, лорд Тилбери просил меня немедленно отослать вас к нему. Он отправляется завтракать. — Завтракать? — сказал Сэм. — По его словам, вы завтракаете с ним. — А, да, — тупо пробормотал Сэм. Он поплелся вон из кабинета, и мистер Ренн проводил его благожелательным взглядом. — Дорогая моя, мы тоже пойдем перекусим, — сказал он, снимая альпаковый пиджак, который имел обыкновение носить в редакции. — Даже уж не помню, когда мы с тобой в последний раз ели вместе в городе. — Он протянул руку к крючку, на котором висел его второй пиджак. — Я рад, что этот молодой Шоттер пришел к нам в редакцию, — добавил он. — Мне кажется, он симпатичный малый. — Он самая гнусная тварь, какую я только встречала в жизни, — сказала Кей. Растерявшись, мистер Ренн уронил шляпу. — А? Что ты имеешь в виду? — То, что сказала. Он ужасен. — Но, дорогая моя, ты же познакомилась с ним всего пять минут назад. — Я знаю. Мистер Ренн снял шляпу и разгладил поля в некотором волнении. — Это чревато некоторыми сложностями. — Что чревато? — Твое отношение к молодому Шоттеру. — Не вижу почему. Вряд ли я еще когда-нибудь с ним встречусь. — Обязательно встретишься. Не вижу, как удалось бы этого избежать. Лорд Тилбери сообщил мне, что этот молодой человек снял «Мон-Репо». — «Мон-Репо»! — Кей ухватилась за край стола. — Тот «Мон-Репо», который примыкает к нашему дому? Не может быть! — Да, тот самый, а избегать встреч с ближайшими соседями крайне трудно. Зубы Кей сомкнулись с легким лязгом. — И все-таки возможно, — сказала она.13. Создается синдикат
Через дорогу от Тилбери-Хауса вплотную к массивному зданию, где размещаются редакции «Милых крошек», «Воскресных заметок», «Британского девичества», «Еженедельника приключений для мальчиков» и других недавно основанных периодических изданий издательства «Мамонт», ютится ветшающее четырехэтажное строение, почти величественное в своей обшарпанности, которое лорд Тилбери проглотил бы давным-давно, как и всю остальную улицу, если бы не некие правила, охраняющие древние достопримечательности. Первые три этажа там занимают фирмы того страдальческого типа, который, с одной стороны, казалось бы, ну никак не может заниматься сколько-нибудь прибыльной деятельностью, но, с другой, продолжает с тупым упрямством кое-как существовать десятилетиями и десятилетиями. Их окна уныло заросли грязью, а буквы на стекле снаружи частично стерло время, так что на втором этаже торгуют «Джа… и Сэм… р… Руб… К°», а над ними таинственная фирма господ Смита, Р… би… ш… на и Г… занимается чем-то, что коротко определено как «к…». И, только добравшись до окна четвертого и последнего этажа, мы обнаруживаем современный штрих. Письмена там не просто золотые и четкие, но по прочтении еще и дающие пищу воображению. Они гласят:ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО ТИЛБЕРИ С ОГРАНИЧЕННОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ
Дж. Шерингем Эдейр, упр.
Большой компетентный штат
и вызывают видение анфилады кабинетов, где множество мужчин с чеканными профилями орлиным взором исследуют под микроскопом пятна крови или проницательно изучают документы, связанные с необычайным делом кражи рубина у магараджи. Однако в то утро, когда Сэм Шоттер посетил Тилбери-Хаус, в конторе детективного агентства сидел всего один мужчина. Плюгавый индивид в костюме еще более бодрой расцветки, чем тот, который Сэм приобрел у братьев Коэн. Если добавить нафиксатуаренные усики и носовой платок из цветного шелка, ядовито благоухавший пронзительными духами, читателям вряд ли нужны дальнейшие доказательства, что их знакомят с весьма малодостойным субъектом. Тем не менее можно открыть самый сокрушающий факт. А именно: он не смотрел в окно. Тилбери-стрит узка, и окна четвертого этажа этой развалины находятся прямо напротив окон четвертого этажа Тилбери-Хауса. А потому Александр Твист мог бы, если бы пожелал, заглядывать прямо в святая святых владельца издательства «Мамонт» и получать ту духовную зарядку, какую обязательно дает созерцание великого человека среди его трудов. Только он, единственный из миллионов обитателей Лондона, обладает возможностью наблюдать, как лорд Тилбери расхаживает взад и вперед, пишет за своим письменным столом или запечатлевает при помощи диктофона кто знает какие грозные мысли. И тем не менее он предпочитал раскладывать пасьянсы за своим столом, причем, конечно, жульничал. До того мистер Твист был поглощен этим дурацким развлечением, что не сразу услышал громкий стук в свою дверь. И только когда стучащий, потеряв терпение, принялся барабанить по филенке чем-то твердым, возможно ручкой дамского зонтика, он вздрогнул и поднял голову. Затем смел карты в ящик стола, одернул пиджак и вскочил. Такой стук мог означать клиента, а мистер Твист, который был не только Дж. Шерингемом Эдейром, упр., но также большим компетентным штатом, не принадлежал к тем, кто позволяет захватить себя врасплох. — Войдите! — закричал он. Легким движением кисти он разметал по столу солидного вида бумаги и склонился над ними, сосредоточенно хмурясь, когда дверь открылась. И сразу же строгая деловитость его облика смягчилась. Вошедшая была девушка лет двадцати пяти — двадцати шести, отличающаяся смелой, но в данный момент несколько угрюмой красотой. Блестящие карие глаза, которые редко сопутствуют кротким совестливым сердцам. Цвет ее лица был ярким, а в свете, падавшем из окна, блики в ее волосах обрели металлический отлив. — А, Долли, привет! — сказал Твист. — Привет, — мрачно буркнула девушка. — Я же тебя год не видел, Долли, и даже понятия не имел, что ты на этом берегу Атлантики. Садись же! Посетительница села. — За ради Бога, Шимп, — сказала она, оглядывая его с томным любопытством, — откуда у тебя эта щетка под носом? Мистер Твист вращался в кругах, не склонных к экивокам, и прозвище Шимп — сокращение от «шимпанзе», под которым он был известен не только знавшим его близко, но и полицейским властям в Америке, которые были бы рады узнать его поближе, — было присвоено ему на начальных ступенях его карьеры в результате того, что взыскательные критики улавливали в чертах его лица нечто обезьянье. — Отлично смотрятся, а? — сказал он, любовно поглаживая свои усы. В жизни он любил только их и деньги. — Как скажешь. Ну и, думается, раз ты знаешь, что в любую минуту можешь угодить в курятник, то и спешишь обзавестись, пока можешь, всеми волосами, какие у тебя есть. Мистер Твист был слегка задет. Ему не нравились прохаживания на тему его усов. Ему не нравились бестактные намеки на курятник. И его сбивала с толку непривычная резкость девушки. Дора Ганн, которую он знавал, была веселой душой нараспашку, совсем не похожей на эту мрачноглазую, с поджатыми губами особу перед ним. Девушка огляделась, и что-то ее озадачило. — Это-то зачем? — спросила она, указывая зонтиком на письмена поперек окна. Мистер Твист снисходительно улыбнулся, пряча гордость. Он льстил себя мыслью, что обладает редкой изобретательностью, и идея представиться миру частным сыщиком мнилась ему блестящим тому доказательством. — Просто камуфляж, — объяснил он. — Чертовски полезно обзавестись ярлыком. Мешает людям задавать лишние вопросы. — Мне не помешает. Я пришла сюда их задавать. Послушай, ты способен сказать правду, не вывихнув языка? — Ты же меня знаешь, Долли! — Потому и спрашиваю. Ну так я пришла, чтобы ты мне кое-что сказал. Никто не подслушивает? — Никто. — А рассыльный? — У меня рассыльного нет. Кем ты меня считаешь? Рокфеллером? Получив такие заверения, девушка извлекла изящный носовой платочек, в недавнем прошлом собственность универсального магазина, с которой магазин расстался без своего ведома. — Шимп, — сказала она, смахивая слезу. — Я совсем извелась. Шимп Твист был не из тех, кто равнодушно смотрит по сторонам, когда красавица в беде рыдает перед ним. Он плавно встал и нацелился обвить рукой ее плечи, но она нетерпеливо высвободилась. — Э-эй! Лапы держи подальше, — произнесла она с глубоко женственным достоинством. — Я теперь замужем. Усек? — Замужем? — А то! С позавчерашнего дня. За Елеем Моллоем. — За Елеем! — Мистер Твист подскочил. — С чего это ты выскочила за такой кусок брынзы? — Попрошу тебя, будь любезен, — сказала девушка ледяным тоном, — больше не называть моего мужа кусками брынзы. — Он и есть кусок брынзы. — А вот и нет. То есть надеюсь, что нет. Я сюда для того и пришла, чтобы выяснить это. Однако мысли мистера Твиста вернулись к загадке этого брака. — Ничего не понимаю, — объявил он. — Я видел Елея недели две назад, и он не упомянул даже, что ты тут. — А он этого тогда не знал. Мы встретились десять дней назад. Иду я по Хеймаркету и уголком глаза вижу позади себя типчика, ну и хлопнулась на него без чувств. Сечешь? — Ты все еще работаешь по этой части? — Так у меня ж это лучше всего получается, разве нет? Шимп кивнул. Дора Моллой — Обморочная Дора для друзей, — бесспорно, была художницей высокого класса в своей отрасли ремесла. Она имела обыкновение падать в обморок на руки солидных прохожих на людных улицах и обчищать их карманы, пока они наклонялись, чтобы оказать ей помощь. Всемирный труд слагается из многих самых разных усилий. — Ну, тут я вижу, что это Елей, и мы пошли перекусить, мило так поговорили, а мне этот мальчик всегда нравился, и обоим нам в Лондоне было вроде как одиноко', ну, мы и сочетались. А теперь я совсем извелась. — Чего это ты? — осведомился мистер Твист. — Ладно, слушай. Вот что случилось: вчера этот чертов Елей уходит после ужина и заявляется домой в четыре утра. В четыре утра, сечешь? А мы поженились всего два дня назад. Ну, если он думает, будто молодая новобрачная будет терпеть такие штучки в самый, можно сказать, разгар медового месяца, так он очень и очень ошибается. — А ты что сделала? — осведомился мистер Твист сочувственно, но с легкими обертонами того праведного самодовольства, которое в подобные моменты охватывает холостяков. — Много чего. А он все пытался себя алибировать и такое наплел… Эту историю сейчас разберет большое жюри, и разберет досконально… Шимп, ты когда-нибудь слышал про типа по фамилии Фингласс? Теперь в мистере Твисте проскользнуло что-то от свидетеля, который предпочел бы не давать показаний, но после секундного колебания он ответил: — Еще бы! — Ах так! Так кем он был? — Великим, — сказал Шимп, и в его голосе прозвучало благоговение. — Одним из самых великих, вот кем был старина Финки! — А в чем великим? Чего он такого сделал? — Ну, случилось это еще до твоего времени, да к тому же здесь, а не там, и потому ты об этом могла и не слышать, но он заграбастал парочку миллионов долларов из Ново-Азиатского банка. На миссис Моллой это, бесспорно, произвело впечатление. Грозная суровость ее облика словно чуть поблекла. — Вы с Елеем имели с ним дела? — Еще бы! Мы были самыми его верными друзьями. — Он жив? — Нет. Недавно дал дуба в Буэнос-Айресе. Миссис Моллой задумчиво покусала нижнюю губу. — Хм, выходит, что Елей не так уж и врал. Слушай, Шимп, пожалуй, будет лучше, если я все тебе выложу. Когда я устроила Елею головомойку, что он всю ночь где-то шлялся, он начал плести что-то про письмо от типа, с кем дружил прежде, по фамилии Фингласс, написанное на его смертном одре, и там говорилось, что этот тип Фингласс так и не попользовался деньгами, которые загреб из этого Ново-Азиатского банка, по той причине, что быки у него на хвосте сидели, и ему пришлось их так и оставить в каком-то доме в каком-то пригороде. И он сообщил Елею, где этот дом, и Елей божится, что он задержался, потому что обыскивал дом. Так вот: я хочу знать, правду он говорил или смылся в какой-нибудь из этих новых раззолоченных ночных клубов, развлекался с девочками, а меня обманывает? Вновь мистера Твиста как будто удручила необходимость свидетельствовать в пользу человека, явно ему неприятного. И некоторое время он боролся со своими чувствами. — Да, это правда, — сказал он наконец. — Но ты послушай. Что-то тут не складывается. Если этот тип Фингласс хотел, чтобы Елей заполучил деньги, чего он столько времени тянул и не писал ему? — Надеялся, что сумеет сам сюда пробраться и забрать деньги, а то почему же? Он только успел приехать в Аргентину, как и там вляпался, ну его и посадили прохладиться за решеткой. А когда он вышел, то еле успел написать это письмо — и амба. — Ты-то откуда знаешь? — Финки написал и мне. — Да неужели? Ну и еще одно не складывается: раз он все-таки собрался сообщить Елею про деньги, почему не объяснил, где они? Ну, под половиком, или в трубе, или еще где-то, вместо того чтобы он по всему дому играл в «тепло — холодно» и всякое такое прочее? — Потому что, — с горечью ответил мистер Твист, — Елей и я были оба его товарищами и он хотел, чтобы мы разделили деньги поровну. А чтобы мы обязательно объединились, Елею он написал, где дом, а мне — где в этом доме тайничок. — Так, значит, вам надо только обменяться сведениями, и дело в шляпе?! — воскликнула Долли, широко раскрыв глаза. — Да, только. — Так чего же вы тянете? Мистер Твист фыркнул. Классифицировать фырканья непросто, но этот звук любой эксперт сразу определил бы как фырканье безнадежности, порожденной созерцанием бездны, до которой способна опуститься человеческая натура. — Потому что, — сказал он, — Елей, жмурик тупоголовый, думает, что может меня надуть и прикарманить все сто процентов. — Что?! — вскричала миссис Моллой с законной супружеской гордостью. — Неужто мой миленький плешивчик додумался до такого! Вот уж не подумала бы, что у него хватит ума сообразить что здесь к чему! Мистер Твист не разделил ее безыскусного ликования. — Много ему будет от этого толку, — сказал он кисло. — Два миллиона шуршиков, вот что ему от этого будет, — возразила Долли. — Два миллиона ноликов! Деньги запрятаны в месте, где ему их и за сто лет не отыскать. — Ты мне очки не втирай, Шимп Твист, — объявила Долли, глядя на него с холодной брезгливостью принцессы, узревшей хлебного червя. — Если он будет искать, так рано или поздно… Она умолкла. Дверь открылась, и в нее вошел мужчина средних лет с красивым, благообразным, бесхитростным лицом, дышащим прямодушием. При виде него глаза Шимпа Твиста воинственно сощурились, но Долли кинулась в его объятия с воплем раскаяния. — Елейчик, милый! Как я была к тебе несправедлива! У новоприбывшего был вид человека, изнемогающего под бременем нестерпимых невзгод, однако такой прием как будто слегка облегчил это бремя. — Да ладно, радость моя, — сказал он, прижимая ее к груди. — Я обидела моего ангельчика? — Ну-ну, овечка моя сахарная! Шимп Твист созерцал эту тошнотворную сцену супружеского примирения угрюмым взглядом. — Кончайте лизаться, — буркнул он. — Шимп мне все рассказал, кукленыш, — продолжала миссис Моллой. — Я все про деньги знаю, и ты продолжай их искать в одиночку. Я не против, чтобы ты уходил хоть каждую ночь, и возвращайся как хочешь поздно. Это было великодушное разрешение, и многие мужья были бы за него глубоко благодарны, но Елей Моллой лишь улыбнулся кривой, вымученной улыбкой невыразимой печали. — Все кончено, булочка моя сладенькая, — сказал он. — Мертво, безнадежно. Нам все-таки придется принять Шимпа в долю, лапонька. Я пришел сюда открыть мои карты. В комнате воцарилась напряженная тишина. Миссис Моллой смотрела на мужа в ужасе. А Шимп вовсе ошалел. Теория, что его старый товарищ изменил свои намерения, что его совесть, было замешкавшаяся, наверстала упущенное и заставила его раскаяться в попытке надуть друга, — эта теория не выдерживала никакой критики в своей нелепости. Елей Моллой был не из тех, кому внятен голос совести. Шимп, изучая киномелодрамы, однажды видел фильму, в которой жестокосердый персонаж стал другим, послушав церковный орган, но он хорошо знал мистера Моллоя и не сомневался, что, заиграй у него над ухом разом все органы всех лондонских церквей, он только обругал бы чертов шум. — Дом сняли, — уныло сказал Елей. — Сняли? О чем ты? — Арендовали. — Арендовали? Когда? — Я услышал об этом сегодня утром. В салуне на Флит-стрит. Входят двое, и один говорит другому, что вот сейчас арендовал эту берлогу. Шимп Твист испустил немузыкальный смех. — Вот что вышло из твоей подлости! — сказал он злоехидно. — Да, пожалуй, тебе лучше взять Шимпа в долю. Тебе теперь нужен человек с мозгами, а не тип, который в жизни ничего умнее не придумал, как всучать идиотам фальшивые нефтяные акции. Мистер Моллой смиренно склонил голову перед этим выпадом, но его жена была скроена из более крепкого материала. — Много языком треплешь, а? — холодно констатировала она. — И сделать могу много, — отпарировал мистер Твист, поглаживая нафиксатуаренные усы. — Так что лучше давай начистоту, Елей. Раскрывай карты, как сам сказал. Где берлога? — Не вздумай пикнуть про это, пока он не скажет, где тайник! — вскричала миссис Моллой. — Как скажешь, — беззаботно ответил Шимп. Он нацарапал несколько слов на клочке бумаги и прикрыл их ладонью. — Ну вот! Напиши свое, а Долли прочтет вслух и то и другое. — А ты правда придумал план? — спросил мистер Моллой робко. — Целую дюжину. Мистер Моллой в свою очередь написал несколькослов, и Долли взяла оба листка. — В цистерне! — прочла она. — А остальное? — потребовал мистер Твист настойчиво. — «Мон-Репо», Берберри-роуд, — сказал мистер Моллой. — А! — сказал Шимп. — Знай я это неделю назад, так мы оба были бы уже на миллиончик богаче. — Э-эй! — сказала Долли, выходя из задумчивости и поглядывая на мистера Твиста язвящим взглядом. — А что, собственно, старик Фингласс увел из банка? — Ценные американские бумаги на предъявителя, лапонька, — сказал ее супруг, прокатывая слова на языке, словно капельки марочного портвейна. — Ничем не хуже долларов. Так чего ты придумал, Шимп? — спросил он, почтительно снимая пушинку с рукава своего союзника. — Минуточку! — резко сказала Долли. — Если так, как же их можно было засунуть в цистерну? Они же после столького времени в воде растворились, или еще там что-нибудь. — Они, разумеется, уложены в водонепроницаемый футляр, — сказал Шимп. — Ах так? — В чем дело, душка? — осведомился мистер Моллой. — Ты разговариваешь как-то странно. — Да? Так если хочешь знать, по-моему, этот тип нам очки втирает. Откуда мы можем знать, что он говорит правду? — Долли! — с глубокой обидой сказал мистер Твист. — Долли! — сказал мистер Моллой, не столько с обидой за друга, сколько с тревогой. Он был весьма скромного мнения о собственных шансах найти выход из создавшегося положения, и ему казалось, что все зависит от любезного обхождения с мистером Твистом, который, бесспорно, был человеком редкой находчивости и проницательности. — Если вы так обо мне думаете… — начал мистер Твист. — Да нет, что ты, Шимпик, — поспешно перебил мистер Моллой. — Мадам невозможно расстроена. Не слушай ее. Так что ты придумал, Шимпик? Быть может, миссис Моллой оценивала таланты своего супруга как тактика не выше, чем он сам. Во всяком случае, она проглотила кое-какие словечки, рвавшиеся с ее воинственного языка, и вопросительно посмотрела на Шимпа. — Ладно, я расскажу, — сказал Шимп. — Но сначала договоримся: как делим? — Ну, пятьдесят на пятьдесят, Шимп, — еле выговорил мистер Моллой, сраженный скрытым в этих словах намеком, что речь может пойти о чем-то другом. — Я и мадам, естественно, считаемся за одного. Шимп сардонически захохотал: — Пятьдесят на пятьдесят, как бы не так! Я мозг этого предприятия, а мозг предприятия всегда оплачивается выше. Посмотрите на Генри Форда! Посмотрите на архиепископа Кентерберийского! — Ты что же хочешь сказать, — возмутилась Долли, — что, работай Елей с архиепископом Кентерберийским над планом, как облапошить дурака, архиепископ не стал бы делиться с ним так на так? — Это же совсем не то, — с жаром возразил мистер Твист. — Это вроде как Елей пошел бы к архиепископу за советом, как ему ободрать раззяву. — Ну, в этом случае, — сказал мистер Моллой, — беру на себя смелость утверждать, что архиепископ сказал бы мне просто: «Моллой», — сказал бы он мне… Долли надоела эта дискуссия, слишком академичная, чтобы тратить на нее драгоценное время. — Шестьдесят — сорок, — отрубила она. — Семьдесят — тридцать, — поправил Шимп. — Шестьдесят пять — тридцать пять, — сказал мистер Моллой. — Идет! — сказал Шимп. — А теперь я объясню вам, что делать. Даю пять минут, чтобы вы сами сообразили, а если не сумеете, попрошу вас потом не вякать, что это очень просто и не стоит лишних денег. Пять минут глубоких размышлений не принесли внезапного озарения мистеру Моллою, который вне избранной им сферы продажи фальшивых нефтяных акций доверчивой публике особыми дарованиями не отличался. — Ну, ладно, — сказал Шимп, — значит, так: вы идете к типу, который снял дом, и просите, чтобы он уступил его вам. — Ну, такого идиотства я еще не слышала! — визгливо воскликнула Долли, и даже мистер Моллой почти что скептически усмехнулся. — Думаете, не пройдет? — продолжал Шимп, и бровью не поведя. — А теперь слушайте дальше. Сперва к этому типу приходит Долли. И разыгрывает удивление, что ее отец еще не пришел. — Ее… кто? — Ее отец. И начинает обольщать этого типа на всю катушку. Если она не утратила перчику с тех пор, как в последний раз такое проделывала, тип уже совсем доспеет для второго действия к тому времени, как поднимут занавес. — И тут являешься ты, Елей. — Я что — ее отец? — спросил мистер Моллой в некотором недоумении. — Ясно, отец. А почему бы и нет? Мистер Моллой, несколько болезненно относившийся к разнице в возрасте между собой и своей молодой женой, решил, что Шимп утратил свою обычную тактичность, но пробормотал только то, что подсеребрит себе виски. — А потом что? — спросила Долли. — А потом, — сказал Шимп, — Елей втирает ему очки. Мистер Моллой повеселел. Он знал, что втирание очков — его стихия. — Елей говорит, что родился в этой берлоге в незапамятные времена. — То есть как это — в незапамятные времена? — подскочив, спросил мистер Моллой. — В незапамятные времена, — твердо повторил Шимп, — до того, как ему пришлось эмигрировать в Америку, а дорогой его сердцу отчий дом был продан. Он хранит сладкие воспоминания детства о лужайке, на которой резвился малым дитятею, и обожает там каждый кирпич. Все любимые его родственники откидывали копыта в комнатах наверху, и все такое прочее. И вот что, — с нажимом заключил Шимп, — если в этом типе есть хоть капля чувств и если Долли заранее его размягчит, он клюнет. Наступило насыщенное электричеством молчание. — Сработает, — сказал Елей. — Может сработать, — сказала Долли более осторожно. — Сработает, — повторил Елей. — Я буду в форме. Этот пентюх начнет у меня утирать платком слезы через три минуты. — Многое зависит от Долли, — напомнил ему Шимп. — Об этом не беспокойся, — сказала дама твердо. — Я тоже буду в форме. Но вот что: для этого представления мне нужно одеться. И тут никак не обойтись без шляпы с пером райской птицы — я ее утром видела на Риджент-стрит. — Почем? — на едином дыхании вопросили остальные члены синдиката. — Восемнадцать гиней. — Восемнадцать гиней! — сказал Шимп. — Восемнадцать гиней! — сказал Елей. Они тоскливо переглядывались, не слушая, как Долли напоминает, что, не разбив яиц, яичницу не зажарить. — И новое платье, — продолжала она. — И новые туфли, и новый зонтик, и новые перчатки, и новую… — Помилосердствуй, крошка, — взмолился мистер Моллой. — Немножечко благоразумия, лапочка. Долли не дрогнула. — Девушка, — сказала она, — не может воздать себе должное в лохмотьях. Сами знаете. И знаете не хуже меня, что джентльмен сразу же смотрит на копыта дамы. Ну а перчатки, да вы только поглядите на это старье и спросите себя… — Ну ладно, ладно, — сказал Шимп. — Ладно, — повторил за ним мистер Моллой. Их лица посуровели. Эти мужчины были мужественны, но они страдали.
14. Чириканье
Мистер Ренн внезапно вздрогнул и поднял голову от тарелки, в его глазах замерцал ужас. Старые театралы, присутствуй они в комнате, тут же вспомнили бы покойного сэра Генри Ирвинга в «Колоколах». В «Сан-Рафаэле» был час завтрака, и, как всегда во время этой трапезы, атмосфера была наэлектризованной. В пригородах за завтраком всегда так. Над пиршеством тяготеет призрак уносящегося вдаль поезда, превращая обычно уравновешенных людей в комок нервов. Познакомившись с мистером Ренном на Флит-стрит после дневной трапезы, вы сочли бы его очень приятным, спокойным пожилым джентльменом, если и грешащим, то только мягкостью. За завтраком у него могли бы многому поучиться бенгальские тигры. — Этблгдк? — ахнул он на утреннем диалекте пригородов, когда слова прорываются сквозь поджаренный хлеб с мармеладом. — Нет, это не был гудок, милый, — заверила его Кей. — Я же говорю, у тебя еще масса времени. Немного успокоившись, мистер Ренн продолжал питаться. Он расправился с хлебом и потянулся за чашкой с кофе. — Ктрычс? — Еще только четверть. — Ты уврна, твчасы нврт? — Я вечером их проверила. В этот миг издали донесся еле слышный гармоничный перезвон. — Вон куранты колледжа пробили четверть, — сказала Кей. Лихорадка слегка отпустила мистера Ренна. Раз еще только четверть, ему нечего опасаться. Можно посидеть и поболтать. Можно даже мешкать и мешкать. Он чуть-чуть отодвинул стул и закурил сигарету. — Кей, дорогая моя, — сказал он. — Я все думаю… про этого молодого Шоттера. Кей подскочила. По странному совпадению она в этот момент тоже думала про Сэма. Ее раздражало, что она думает о Сэме, но она то и дело ловила себя на этом. — Мне кажется, нам следует пригласить его как-нибудь пообедать у нас. — Нет! — Но он так ищет дружбы! Не далее чем вчера он спросил, нельзя ли ему как-нибудь заглянуть к нам попросить садовую тележку. Он сказал, что, насколько ему известно, в пригородах это обязательный первый ход для установления добрососедских отношений. — Если ты пригласишь его на обед, я куда-нибудь уйду. — Не понимаю, почему ты питаешь к нему такую антипатию. — Питаю, и все. — А он как будто чрезвычайно тобой восхищается. — Да? — Все время заговаривает о тебе — спрашивает, какой ты была в детстве, так ли причесывалась или по-другому и еще всякую всячину. — А! — Я бы предпочел, чтобы ты относилась к нему помягче. Мне бы хотелось встречаться с ним и в нерабочие часы. Я нахожу его очень приятным юношей, а редакции он крайне полезен. Избавил меня от странички Тетушки Исобель. Помнишь, как я ненавидел ее писать? — И это все, что он делает? Мистер Ренн весело усмехнулся. — Отнюдь, отнюдь, — сказал он с улыбкой. — Чему ты смеешься? — Я вспомнил, — объяснил мистер Ренн, — вчерашний случай. Ко мне явилась Корделия Блэр с одной из своих обычных претензий… — Только не это! — сказала Кей с сочувствием. Она знала, как донимают ее дядю авторы женского пола, являющиеся в редакцию «Домашнего спутника» Пайка со своими обидами; и из всех этих даровитых созданий мисс Корделия Блэр внушала ему наибольший ужас. — Что случилось теперь? — Оказывается, иллюстратор «Пылающих сердец» нарисовал Лесли Мордайка в смокинге, а не во фраке. — Почему ты не ставишь этих баб на место, когда они начинают тебя допекать? Ты не должен быть с ними таким обходительным. — Ничего не могу поделать, дорогая, — жалобно сказал мистер Ренн. — Не знаю почему, но достаточно одного вида чем-то расстроенной дамы-романистки, и у меня душа уходит в пятки. Иногда я жалею, что не я редактор «Милых крошек» или «Наших пернатых друзей». Не думаю, чтобы к Мейсону врывались возмущенные детишки или негодующие канарейки — к Мортимеру… Но я хотел тебе рассказать… Когда я услышал ее голос в приемной, то быстро ознакомил с фактами молодого Шоттера, и он благороднейшим образом вызвался пойти туда и успокоить ее. — Не представляю себе, как он мог бы кого-нибудь успокоить. — Ну, на мисс Блэр он, во всяком случае, повлиял самым поразительным образом. Заглянул в кабинет через десять минут и сообщил, что все улажено и она удалилась в прекрасном настроении. — А он рассказал, как ему это удалось? — Нет. — У мистера Ренна вырвался еще -один веселый смешок. — Кей, это невозможно… ты же не воображаешь… ты же не думаешь, что он, невзирая на краткость их знакомства, поцеловал ее, а? — Я бы сказала, что это вполне вероятно. — Ну, должен признать… — Не смейся этим жутким, людоедским смехом, дядя! — Ничего не могу с собой поделать. Я ничего видеть не мог, ты же понимаешь. Я ведь был в кабинете, но слышал вполне определенные звуки, которые позволяют заключить… Мистер Ренн умолк. Вновь до его ушей донесся дальний мелодичный перезвон. Но теперь воздействие было отнюдь не успокоительным. Мистер Ренн превратился в клубок лихорадочной энергии. Метался по комнате, схватил шляпу, уронил ее, подобрал, уронил портфель, поднял портфель и уронил палку. К тому времени, когда он вылетел из дверей со шляпой на голове, портфелем в руке и с палкой, свисающей с локтя, могло показаться, что по «Сан-Рафаэлю» пронесся смерч, и Кей, проводив его, вышла в сад, чтобы немного прийти в себя. Утро было солнечным, приятным, и она направилась к своему любимому местечку в тени ветвей могучего дерева, простиравшего их над краем лужайки, — благородного дерева, такого раскидистого, как то, что некогда укрывало деревенского кузнеца. Строго говоря, оно принадлежало «Мон-Репо», ибо его корни находились в земле этого владения, но его ветви тянулись далеко над изгородью, а потому «Сан-Рафаэль», вопреки всякой справедливости, что так часто случается в делах человеческих, бесцеремонно пользовался всеми благами его тени. Кей села там и, пока легкий ветерок поигрывал ее волосами, предалась размышлениям. Она чувствовала себя тревожно, неуверенно и — что с ней случалось редко — впала в уныние. Она уже давно выдрессировала себя не тосковать по исчезнувшей роскоши Мидуэйза, но когда тоска ее одолевала, случалось это всегда в утренние часы. Хотя она почти с полным успехом приспособилась к условиям жизни в «Сан-Рафаэле», у нее не всегда доставало на это сил после пригородного завтрака. В Мидуэйзе утренний прием пищи был так нетороплив, так упорядочен, так обилен, так проникнут всем, что делает загородную жизнь богатых людей столь восхитительной! Трапеза журчащих голосов и шуршания газет, солнечных лучей, сверкающих на столовом серебре летом, огня, весело пылающего в каминах зимой, — вольная трапеза, дышащая достоинством и комфортом. Завтрак в «Сан-Рафаэле» был практически животным поглощением еды и каждое утро с новой силой действовал ей на нервы. Ветерок продолжал поигрывать ее волосами. В траве прыгали пичужки. Кто-то дальше по дороге уютно жужжал газонокосилкой. Мало-помалу ощущение, что ее толкала и встряхивала какая-то грубая сила, начало оставлять Кей, и она почти уже достигла стадии, на которой, восстановив связь со своим чувством юмора, могла бы оценить забавную сторону недавней суматохи, как вдруг где-то между землей и небом раздался голос. — Уу-уу! — произнес голос. Кей изумилась. Не будучи орнитологом, она тем не менее достаточно изучила мелодии тех наших пернатых друзей, которые навещали сад «Сан-Рафаэля», но из них никто не подвывал. — Я тебя вижу, — нежно продолжал голос. — Как твоя бедненькая головка, дуся? И тут наконец тайна открылась. Кей подняла глаза и узрела на суку почти прямо у себя над головой тощего жилистого мужчину довольно злодейского облика, чья от природы малосимпатичная физиономия теперь была еще и обезображена игриво-сентиментальной улыбочкой. Долгое мгновение этот субъект пялился на нее, а она смотрела на него. Затем, почти извиняющимся образом охнув, он пробрался назад по суку, как человекообразная обезьяна, спрыгнул на землю по ту сторону изгороди и, залившись румянцем, прогалопировал через сад «Мон-Репо». Кей вскочила. Она было совсем пришла в безмятежное настроение, но теперь в ней клокотала новая ярость. Мало того, что отщепенцы вроде Сэма Шоттера поселяются дверь в дверь с ней. Мало того, что они допекают ее дядю, чрезвычайно занятого человека, дурацкими вопросами, какой она была в детстве и причесывалась ли когда-нибудь по-другому. Но когда их мерзкие служители доходят до того, что влезают на деревья и чирикают на нее сверху, это, по ее мнению, переходило все границы терпения, какого можно требовать от девушки с характером. Она вернулась в дом, вся кипя, а когда вошла в прихожую, зазвенел звонок парадной двери. Собственно говоря, когда в парадную дверь «Сан-Рафаэля» звонили, открывать ее полагалось Клэр Липпет, но Клэр наверху убирала спальни. Кей стремительно пересекла прихожую, повернула ручку и увидела перед собой молодую женщину впечатляющей наружности, облаченную в великолепный наряд и увенчанную шляпой с пером райской птицы, слишком, слишком для нее изысканной — настолько, что при виде ее Кей испытала самую обыкновенную и недостойную зависть. Именно такой шляпой обзавелась бы она сама, будь ей это по карману, и ее присутствие на крашеных волосах другой укрепило предубеждение, которое незамедлительно внушили ей лицо и глаза этой другой. — Тут живет типчик по фамилии Шоттер? — спросила посетительница, а затем с выражением актрисы, сбившейся с роли, произнесла со сверхъестественной утонченностью: — Могу ли я увидеть мистера Шоттера, с вашего разрешения? — Мистер Шоттер живет в соседнем доме, — ледяным тоном сообщила Кей. — Ах, благодарю вас. Огромное спасибо. — Не стоит благодарности, — сказала Кей. Она захлопнула дверь и прошла в гостиную. Ощущение, что она находится в мире, с севера, востока, юга и запада окруженном Сэмом Шоттером, основательно отравило ей день. Она взяла перо, чернильницу и бумагу, после чего минуту-другую писала, стиснув зубы. — Клэр! — позвала она потом. — А? — донесся голос сверху. — Я положу записку на столик в прихожей. Ты не отнесешь ее в соседний дом, когда у тебя выберется время? — Будет сделано! — завопила услужливая мисс Липпет.15. Посетители «Мон-Репо»
Сэм готовился отбыть в редакцию, когда появилась его посетительница. Собственно, он и открыл ей дверь. — Мистер Шоттер? — Да, — сказал Сэм. Увидев миссис Моллой, он удивился. Он никак не ждал гостей на столь ранней стадии своего водворения в доме. Это, решил он, пригородный вариант обычая провинциальных помещиков первыми наносить визит тем, кто только поселился в их краях. Под впечатлением шляпы он счел, что Долли принадлежит к старинной аристократии Вэлли-Фидцз. Некоторая вызывающая бойкость ее осанки не позволила заподозрить ее в собирании пожертвований на какое-нибудь благое дело. — Вы не войдете? — Благодарю вас. Большое спасибо. Вашу фамилию я узнала от агента по недвижимости. — Корнелиуса. — От хрыча с полным набором седых волосьев. Знаете, кто-нибудь должен бы сообщить этому мальчику о чудесном изобретении Жилетта, безопасной бритве. Сэм согласился, что это, вероятно, было бы в интересах общества, но пересмотрел свои идеи о старинной аристократии. — Боюсь, тут порядочный хаос, — сказал он виновато, направляясь с ней в гостиную. — Я только-только въехал. Посетительница ответила, что, по ее мнению, тут все очень даже миленько. — Да и вообще мне кажется, я эту берлогу наизусть знаю, — сказала она. — Я столько про нее наслышалась от старика папика. — По-моему, я не имею чести быть знакомым с мистером Паппиком. — От моего отца, хотела я сказать. Он жил тут еще совсем крохой. — Неужели? А я было принял вас за американку. — Я американка и есть, и не слушайте, если вам кто иначе скажет. — Не буду. — Все сто процентов. Это про меня. Сэм кивнул. — «Послушай, ты видишь при свете ранней зари?» — сказал он благоговейно. — «То, что так гордо…» Ну не могу запомнить больше, и все! — «Никто, — напомнил ей Сэм, — не знает слова, лишь аргентинцы…» — «…португальцы и греки». — Дама просияла. — Да вы же тоже американец, скажете нет? — Моя мать была американка. — Вот и чудесно. Папик в восторг придет. — А ваш отец тоже собирается зайти сюда? — Еще бы! Неужто вы думаете, что я одна захожу к незнакомым джентльменам? — кокетливо осведомилась дама. — Но, слушайте! Если вы американец, значит, наше дело в шляпе, потому что только у нас, у американцев, настоящей чувствительности хоть отбавляй. Верно? — Я что-то не понял. Почему вы хотите, чтобы я был чувствительным? — Папик все объяснит, когда подъедет. Вообще, не понимаю, где его носит. Я никак не думала, что приеду сюда раньше. — Она поглядела по сторонам. — А как-то чудно думать, что папик в этой самой комнате играл, когда был крохой. — Так, значит, ваш отец был тогда англичанином? — Родился в Англии… родился здесь… родился в этом самом доме. Нет, только подумать, что папик играл во все эти детские игры в этой самой комнате! Сэму захотелось, чтобы она прекратила это. От ее болтовни комната обретала что-то зловещее. В ней словно завелось странное существо с пожилым лицом, но в детском костюмчике. И это впечатление было настолько сильным, что когда дама вдруг вскричала: «Вот и папик!» — Сэму померещилось, что из-за дивана резво выпрыгивает бородатый старец в бархатной курточке с кружевным воротником и бархатных штанишках маленького лорда Фаунтлероя. Но тут он заметил, что его посетительница глядит в окно, и, проследив ее взгляд, обнаружил на ступеньках крыльца джентльмена самой величественной осанки. — Пойду впущу его, — сказал Сэм. — А вы тут один живете? — спросила дама, и Сэму почудился в ее тоне живой интерес. — Нет-нет. У меня есть слуга. Но сейчас он где-то чем-то занят. — Ах так, — сказала она с разочарованием. В окно Сэм успел увидеть, так сказать, лишь эскиз новоприбывшего и рассмотрел его, только когда открыл дверь. А рассмотрев, немного растерялся. Всегда возникает странное ощущение, когда видишь знакомое лицо, а не неизвестное тебе, как ты ожидал. Это был тот самый мужчина, которого он заметил в баре днем, когда повстречался с Фаршем на Флит-стрит. — Мистер Шоттер? — Да. Сэму показалось, что человек этот сильно постарел с тех пор, как он видел его в последний раз. Дело было в том, что, серебря себе виски, мистер Моллой несколько перестарался. Тем не менее, хоть и удрученный годами, выглядел он благодушным, добрым, кристально честным индивидом. — Моя фамилия Ганн, мистер Шоттер. Томас Г. Ганн. Сначала мистер Моллой намеревался — ибо был художником и любил делать все так, чтобы (по его выражению) комар носа не подточил, — взять для этой встречи псевдоним Дж. Фелкин Хаггенбаккер, имя, на его критический взгляд, наиболее подходящее для сентиментального миллионера, разбогатевшего в Питтсбурге, а теперь навещающего приют своего золотого детства. Но Долли наложила на этот проект категорическое вето, объявив, что не собирается тратить часы своей жизни на никому не нужную зубрежку. — Вы не войдете? — пригласил Сэм и посторонился, открывая дорогу посетителю и ломая голову, где он в первый раз видел этого человека. Его раздражало, что он забыл физиономию и личность, хотя они явно относились к категории незабываемых. Все еще размышляя над этим, он проводил мистера Ганна в гостиную. — А, вот и ты, папик, — сказала дама. — Знаешь, папик, до чего здорово? Мистер Шоттер — американец! Честные глаза мистера Ганна радостно засветились. — А! В таком случае, мистер Шоттер, вы человек, открытый чувствам. И вы поймете. Вы не сочтете странным, что человек всю жизнь томился тоской по месту, где родился. — Вовсе нет, — вежливо ответил Сэм и не стал напоминать своему гостю, что чувство это, весьма похвальное, разделяют с ним практически все самые известные среди американских авторов популярных песен. — Ну, вот что я чувствую, мистер Шоттер, — с добродушной прямолинейностью сообщил мистер Ганн, — и не стыжусь признаться в этом. Этот дом мне очень дорог. Я в нем родился. — Да, мисс Ганн мне говорила. — А, она вам говорила? Да, мистер Шоттер, я человек, который навидался людей и городов. Я жил в лачугах бедняков. И поднялся, если мне позволено так сказать, столь высоко, что встречаю теплый прием во дворцах богачей. Но никогда, беден ли я был или богат, из моей памяти не изглаживалось это место и освящающие его воспоминания детства. Он умолк. На последних словах его голос дрогнул и перешел в шепот, а теперь он резко обернулся и отошел к окну. На мгновение его плечи многозначительно затряслись, а тишину комнаты нарушил звук, смахивающий на подавленное рыдание. Но секунду спустя он вновь обернулся прежним закаленным энергичным Дж. Фелкином Хаггенбаккером, а вернее — Томасом Г.Ганном, которого очень уважали и, может быть, слегка побаивались в питтсбургском клубе «Ротари». — Ну, не стану отнимать у вас время, мистер Шоттер. Вы, без сомнения, занятой человек. Позвольте мне быть кратким. Мистер Шоттер, мне нужен этот дом. — Что? — сказал Сэм. — Что вам нужно? Он был совсем сбит с толку, так как не ожидал, что вдруг попадет в бешеный водоворот деловых переговоров. — Да, сэр, мне нужен этот дом. И позвольте сказать вам, деньги — не препятствие. Денег у меня много. — Небрежным жестом он отмахнулся от денег. — У меня есть мои прихоти, и я могу их оплачивать. Сколько вы хотите за дом, мистер Шоттер? Сэм почувствовал, что ему надо сохранять голову ясной. Он не собирался продавать хоть за все золото Питтсбурга дом, который, во-первых, ему не принадлежал, а во-вторых, соседствовал с домом Кей Деррик. — Мне очень жаль… — начал он. Мистер Ганн остановил его, извиняюще подняв ладонь. — Я был слишком нетерпелив, — сказал он. — Чересчур поторопился. Моя дурная привычка. Когда я искал золото в Неваде, ребята меня прозвали Ганн-Скорострел. Мне следовало бы изложить мое положение яснее. — Я вполне понимаю ваше положение. — Значит, вы понимаете, что для меня это не просто дом, это святыня? — Да-да, но… — Он хранит, — сказал мистер Ганн, ни на йоту не кривя душой, — нечто очень для меня дорогое. — Да, но… — Это храм моего детства, моего невинного, счастливого, безмятежного детства. В этой самой комнате я играл во всякие игры у колен моей матушки. Здесь я читал с ней Святое Писание в переложении для детей. Здесь моя матушка садилась за рояль и пела о син… сини небес… Вновь его голос замер. Он высморкался и вновь отошел к окну. Но, хотя он не сомневался, что достиг апофеоза актерского искусства, для всхлипывания он не мог бы выбрать более неудачного слова. Сэма словно ударило электрическим током. Дремлющая память откликнулась на кодовые звуки. Син… син… Синг-Синг! Теперь он вспомнил, где в первый раз видел этого человека. Лига заботы об обитателях этого самого знаменитого исправительного учреждения Америки для облегчения монотонного существования заключенных периодически организует спектакли, которые ставятся и играются этими тюремными птичками. Когда предприимчивый грабитель не грабит, то он, вполне возможно, заучивает слова какой-нибудь модной песенки, чтобы исполнить ее на следующем гала-представлении. И вот на один из этих спектаклей полтора года назад Сэма привез его приятель репортер. И гвоздем вечера был этот самый Томас Г.Ганн, тогда всего лишь тюремный номер, исполнявший роль сенатора. Мистер Ганн продолжил свои красноречивые убеждения. Он снова говорил о своей матушке, и говорил превосходно. Однако свою аудиторию он не заворожил. Сэм прервал поток его красноречия. — Мне очень жаль, — сказал он, — но, боюсь, этот дом не продается. — Но, мистер Шоттер… — Нет, — сказал Сэм. — У меня есть особая причина оставаться здесь, и я останусь. А теперь, боюсь, мне придется попросить вас… — Может быть, я заеду вечером и мы продолжим? — умоляюще сказал мистер Ганн, с некоторым удивлением обнаружив, что его оттеснили на крыльцо и ему пришлось занять последнюю линию обороны. — Бесполезно. К тому же вечером меня не будет. Я приглашен на обед. — Но кто-нибудь будет? — спросила мисс Ганн, внезапно нарушая свое долгое молчание. — Ну да, — ответил Сэм с некоторым удивлением. — Человек, который тут работает. А что? — Я просто подумала, что мы бы приехали, а он показал бы нам дом и сад. — Ах так! Ну, всего хорошего. — Но послушайте… — Всего хорошего, — сказал Сэм. Он запер дверь и направился на кухню. Фарш задумчиво курил трубку, откинувшись на стуле к стене. — Кто это был, Сэм? — Кто-то, кто хотел купить дом. Фарш, назревает что-то подозрительное. — Да ну? — Помнишь, как я указал тебе на человека в этом баре на Флит-стрит? — Ага. — Ну так к дому приценивается как раз он. И помнишь, как я сказал, что вроде бы уже его где-то видел? — Ага. — Ну так я вспомнил где. В Синг-Синге. И он там отбывал срок. Ступни мистера Тодхантера со стуком впечатались в пол. — Что-то в этом доме не так, Фарш. Ночь после приезда я провел тут, и какой-то тип шастал по комнатам с фонариком. И вот теперь этот человек, мошенник, как мне известно, выдумывает дурацкую историю, чтобы принудить меня уступить ему дом. Что скажешь, Фарш? — Я вот что тебе скажу, — объявил мистер Тодхантер, встревожившись. — Я тут же пойду и куплю надежную сторожевую собаку. — Отличная мысль. — Не нравится мне, что тут околачиваются эти темные личности. У меня был родственник — пошел по закладной части, так грабитель съездил его по башке антикварной вазой. Вот что с ним приключилось только потому, что он ночью услышал шум в доме и спустился посмотреть, в чем дело. — Но что за всем этим кроется? Как ты думаешь? — Вот тут я швах, — откровенно признался Фарш. — Но это не меняет того факта, что собаку я куплю. — И правильно. Выбери посвирепее. — Я достану пса, — торжественно провозгласил Фарш, — который будет грызть шурупы и кусать собственную мамашу.16. Поразительное заявление Фарша Тодхантера
1
На обед в этот вечер Сэм был приглашен своим старым другом, мистером Уиллоуби Брэддоком, к нему домой на Джон-стрит, Мейфэр, и без десяти восемь мистер Брэддок егозился в гостиной, беседуя со своей экономкой миссис Мартой Липпет. Гости могли появиться с минуты на минуту, и последнюю четверть часа, весь во власти лихорадочной нервозности, одолевающей каждого гостеприимного хозяина, он метался по дому, инспектируя и то и се, будто — цитируя Следдона, его дворецкого, который, когда его господин внезапно выпрыгнул на него из полутемной столовой, прикусил язык и чуть не выронил поднос с бокалами, — будто старая клуша. Приговор, который был вынесен Брэддоку на половине слуг, сводился к тому, что он в роли устроителя празднества — настоящая чума. — Вы абсолютно уверены, миссис Липпет, что все в полном порядке? — Все в полном порядке, мастер Уилли, — с полным самообладанием ответила экономка. Эта внушительная женщина отличалась от своей дочери Клэр тем, что была высокой, худой и орлиноносой. Отпрыск семейства Бромейдж, хорошо известного в Тряссининге-на-Болотте, она с тихой гордостью следила, как ее сыновья и дочери обзаводились бромейджскими носами, и втайне горевала, что Клэр, ее любимица, в столь большой мере унаследовавшая ее твердый и решительный характер, увы, в носовом отношении пошла в менее выдающийся род Липпетов. Мистер Липпет был серым, заурядным человеком, пределом, до которого могла снизойти урожденная Бромейдж, и, безусловно, не достойным того, чтобы лучшая из его дочерей уподобилась ему внешне. — Вы уверены, что закусок хватит? — Закусок более чем достаточно. — А напитков? — сказал мистер Брэддок, и это слово напомнило ему об оскорблении, которое терзало его с момента последнего визита в столовую. Он одернул свой белый жилет и провел пальцем по внутренней стороне воротничка. — Миссис Липпет, — сказал он, — я… э… проходил минуту назад мимо столовой… — Да, мастер Уилли? Вам не нужно так волноваться. Все будет так, как требуется. — …и я услышал, как вы сказали Следдону, чтобы он сегодня не давал мне шампанского, — договорил мистер Брэддок, багровея при этом язвящем воспоминании. Экономка выпрямилась. — Да, мастер Уилли. И ваша дорогая мамочка, не покинь она нас, отдала бы точно такое же распоряжение — после того, как моя дочь Клэр сообщила мне о том, что произошло той ночью и в каком вы были виде. Даже не знаю, что сказала бы ваша дорогая мамочка! Последние двадцать лет жизни Уиллоуби Брэддока разговоры миссис Липпет с ним состояли главным образом из предположений, что сказала бы его дорогая мамочка по поводу разнообразных начинаний, которые он предпринимал или обдумывал. — Вы должны бороться с этой тягой, мастер Уилли. Вспомните своего дядю Джорджа. Мистер Брэддок испустил тяжкий стон в душе своей. В частности, старые преданные служители невыносимы потому, что представляют собой ходячие chroniques scandaleuses [8] семьи своих обожаемых господ. Мистеру Брэддоку порой мерещилось, что он шагу ступить не может без того, чтобы на него не обрушили жуткий пример какого-нибудь из оступившихся его родичей. — Ну вот что, — объявил он, слабо затрепыхавшись. — Я хочу сегодня пить шампанское. — Будете пить сидр, мастер Уилли. — Но я ненавижу сидр! — Сидр вам полезен, мастер Уилли, — беспощадно объявила миссис Липпет. Спор прервал звонок в дверь. Экономка удалилась из гостиной, куда Следдон не замедлил ввести лорда Тилбери. — Ха, мой милый! — сказал лорд Тилбери, вступая в комнату. Он просиял на своего молодого друга настолько благодушно, насколько позволял его наполеоновский облик. Ему в целом нравился Уиллоуби Брэддок, как в целом нравились все очень богатые молодые люди. — Как поживаете? — сказал мистер Брэддок. — Жутко рад, что вы сумели прийти, хотя я никак не мог пригласить вас заранее. — Дорогой мой! Он сказал это учтиво, но на самом деле его задело, что его приглашают на обед утром того же дня. Он полагал, что его высокое положение дает ему право ожидать большей почтительности к себе. И хотя он принял приглашение, так как уже на опыте познал искусство повара мистера Брэддока, но чувствовал, что ему обязаны извинением за подобное нарушение этикета, и был удовлетворен, когда извинение это было принесено. — Я пригласил вас в последний момент, — объяснил мистер Брэддок, — потому что только утром выяснил твердо, что Сэм Шоттер сможет прийти. Я подумал, как замечательно ему будет встретиться с вами не в рабочей обстановке. Лорд Тилбери наклонил голову. Он признал всю вескость довода, что для всякого встретиться с ним в любой обстановке — замечательное событие. — А, так вы знакомы с молодым Шоттером? — О да! Мы учились вместе в школе. — Своеобразный молодой человек. — Чудесный малый! — Но… э… несколько эксцентричный, вы не находите? — Да, Сэм всегда был жутко находчив, — сказал мистер Брэддок. — В школе в коридоре перед нашим дортуаром ставили железную решетку, ну, чтобы ночью мы не разбежались, понимаете? Так Сэм сигал через нее и спускался в кабинет нашего наставника. — С какой целью? — Ну просто посидеть там. Лорд Тилбери недоуменно уставился на своего собеседника. Не проходило дня, подумал он скорбно, без новых доказательств легкомысленности и неуравновешенности молодого человека, которого он столь опрометчиво взял под свое крыло. — Насколько я могу судить, поступок абсолютно идиотический, — сказал он. — Ну, не знаю, знаете ли. — Мистер Брэддок встал на защиту друга. — Видите ли, иногда там обнаруживалась сигара, или тарелка с печеньем, или еще что-нибудь, и тогда Сэм их забирал. Так что вовсе это не пустая трата времени. Тут с подносом вошел Следдон. — Коктейль? — спросил мистер Брэддок, беря бокал и бросая вызывающий взгляд на верного служителя, который держал поднос вне его достижения. — Нет, благодарю вас, — сказал лорд Тилбери. — Мой врач временно запретил мне употребление алкогольных напитков. Последнее время я испытываю некоторые симптомы, возможно намекающие на подагру. — Не повезло! — И без всякого сомнения, без них мне гораздо лучше. Я нахожу сидр превосходной заменой. Вы ждете много гостей сегодня? — Порядочно. Не думаю, что вы с ними знакомы. Кроме, конечно, старика Ренна. — Ренна? Неужели вы говорите про редактора моего «Домашнего спутника»? — Да. Он придет со своей племянницей. Она, вы знаете, живет у него. Лорд Тилбери подскочил, словно сиденье его кресла снизу пронзили шилом. И так сильно на него подействовали эти слова, что он чуть было не бросился вслед удаляющемуся Следдону и не выхватил у него отвергнутый коктейль вопреки всем медицинским предостережениям. Он чувствовал потребность восстановить свою нервную систему. Заявление мистера Ренна в утро прибытия Сэма, что у него — у мистера Ренна — нет дочери, полностью успокоило лорда Тилбери. Фрэнси, решил он, обычно столь безошибочная в подобных делах, была несправедлива к Сэму, объяснив его водворение в «Мон-Репо» желанием поселиться рядом с какой-то девицей, ловящей женихов. И вдруг выясняется, что она вновь доказала безошибочность своего чутья. Он все еще в растерянности смотрел на своего ничего не подозревающего хозяина, когда начали прибывать остальные гости. Но его оглушенное сознание не воспринимало их. Словно сквозь туман, он увидел молодого человека, очень смахивающего на кролика, и другого молодого человека, очень смахивающего на другого кролика, затем два миниатюрных, коротко подстриженных создания, блондинку и брюнетку, не то жен, не то сестер этих молодых людей, а затем еще одну представительницу слабого пола, никем не сопровождаемую, — мистер Брэддок назвал ее тетей Джулией. Его милость отрешенно предавался своим мыслям и не стал брататься ни с кем из них. После чего появился Сэм, и несколько секунд спустя Следдон доложил о мистере Ренне и мисс Деррик. Лорд Тилбери, разглядывавший картину у окна, чуть подскочил и обернулся. Не будь он предубежден, он мог бы воспринять Кей одобрительно. Подобно многим другим великим людям, он был ценителем женской красоты, а она в золотом платье, пережившем крушение Мидуэйза, выглядела особенно привлекательной. Но теперь ее красота только усугубила его неодобрение и тревогу. Он глядел на нее с ужасом. И глаза его горели мрачным огнем, каким горят глаза старого доброго отца в фильме, когда он смотрит на авантюристку, из чьих когтей пытается вырвать своего единственного сына. Но тут произошло нечто исполнившее его сердце надеждой и покоем. Сэм, который был изловлен тетей Джулией и несколько минут нетерпеливо беседовал с ней, теперь ловким па сумел вырваться из сферы ее влияния. Он мгновенно очутился рядом с Кей, и лорд Тилбери, не спускавший с нее глаз, увидел, как оледенело ее лицо. Она ответила ему двумя-тремя словами, отвернулась и оживленно заговорила с одним из двух молодых людей, очень смахивавших на кроликов. А Сэм, смахивая на человека, который в темноте налетел на кирпичную стену, уныло отошел, и тут же тетя Джулия вновь им завладела. Лорд Тилбери упивался восхитительным чувством облегчения. В дни юности, когда он посещал танцы по подписке в Зале императрицы в Западном Кенсингтоне, он порой видел такое выражение на лицах своих партнерш, когда наступал на нижние оборки их платьев. Он понимал его смысл. Подобный взгляд имел лишь одно истолкование — Кей, хотя и жила в близком соседстве с Сэмом, не считала его украшением их улицы. Одним словом, решил лорд Тилбери, если между этим молодым человеком и этой девушкой что-то есть, то что-то крайне одностороннее. И он направился в столовую с легким сердцем, готовый сполна отдать должное искусству бесподобного повара мистера Брэддока. Когда, садясь за стол, он обнаружил, что Кей — его соседка справа, то был очень доволен, так как теперь испытывал теплое уважение к этой превосходной, такой разумной девушке. У него было твердое правило молчать, наслаждаясь икрой, но, когда эта амброзия была поглощена в священном безмолвии, он обернулся к ней, сияя благожелательностью: — Как я понял, вы живете в Вэлли-Филдз, мисс Деррик. — Да. — Очаровательное место. — Очень. — Сады колледжа очень красивы. — О да. — А вы побывали в картинной галерее? — Да, несколько раз. Подали рыбу — sole meuniere [9]. У лорда Тилбери было твердое правило молчать, расправляясь с рыбными блюдами. — Мой молодой друг Шоттер, если не ошибаюсь, ваш сосед, — сказал он, когда sole meuniere исчезла без следа. — Он живет в соседнем доме. — Неужели? Так, без сомнения, вы часто его видите? — Я никогда его не вижу. — Очаровательнейший молодой человек, — сказал лорд Тилбери, прихлебывая сидр. Кей одарила его угрюмым взглядом. — Вы находите? — сказала она. Последние сомнения лорда Тилбери рассеялись. Он почувствовал, что все к лучшему в этом лучшем из миров. И, подобно какому-нибудь веселому гуляке, вышедшему из-под пера Рабле, он легкомысленным жестом поднял повыше свой бокал. Казалось, он вот-вот затянет хмельную песню. — Превосходный у вас сидр, Брэддок, — благодушно прогремел он. — Просто превосходный! Уиллоуби Брэддок, который как раз созерцал собственную чашу с этим полезным напитком с мрачной неприязнью, поглядел на лорда Тилбери молча и страдальчески. Так что ответ взял на себя Сэм, который уныло слушал лепет одной из девушек с короткой стрижкой. Его снедали печаль и обида. Инцидент перед обедом подействовал на него угнетающе. Более того: всего лишь секунду назад он перехватил взгляд Кей по ту сторону стола, взгляд холодный и брезгливый. И он приветствовал возможность испортить чью-то еще жизнь, а уж тем более жизнь такого старого осла вроде лорда Тилбери, которому подобало бы размышлять о загробном существовании, вместо того чтобы излучать столь адское благодушие. — Недавно я прочел очень интересную подробность о сидре, — объявил он громким, властным голосом, так что один из очень смахивающих на кроликов молодых людей подавился анекдотом, словно от удара обухом. — Оказывается, в Девоншире фермеры кладут дохлую крысу в каждую бочку… — Мой дорогой Шоттер! — …чтобы придать ему забористости, — продолжал Сэм, невзирая. — И что самое любопытное, когда бочку открывают, оказывается, что крыса исчезла бесследно, — что доказывает силу этого пойла. Лорд Тилбери испустил невнятное восклицание и поставил бокал на стол. Мистер Брэддок, судя по его лицу, преисполнился внезапно несокрушимой решимости. — Я прочел это в «Домашнем спутнике» Пайка, — добавил Сэм, — следовательно, это чистая правда. — Будьте добры, немножко воды, — сдержанно попросил лорд Тилбери. — Следдон, — произнес мистер Брэддок громовым голосом, — налейте мне шампанского! — Сэр? — затрепетал дворецкий и оглянулся через плечо, словно ища моральной поддержки миссис Липпет. Но миссис Липпет была у себя в комнате. — Следдон! — Слушаю, сэр, — покорно ответил дворецкий. А к Сэму вернулось его обычное солнечное настроение. — Кстати о «Домашнем спутнике» Пайка, — сказал он. — Вы последовали моему совету и почитали сериал Корделии Блэр, лорд Тилбери? — Нет, — отрезал его милость. — А следовало бы. Мисс Блэр — поразительная женщина. Кей подняла глаза от тарелки. — Ваша большая приятельница, не так ли? — заметила она. — Ну, не сказал бы. Я видел ее всего один раз. — Но отлично с ней поладили, как я слышала. — Мне кажется, я нашел путь к ее сердцу. — Да, я так и поняла. — Я подарил ей сюжет для романа, — объяснил Сэм. Один из смахивающих на кроликов молодых людей сказал, что просто не понимает, как человек — или женщина, если на то пошло, — придумывает идею для книги — или для пьесы, если на то пошло, — или, если на то пошло, вообще обзаводится идеями, если на то пошло. — Это, — объяснил Сэм, — как-то на самом деле случилось с… с одним моим другом. Второй смахивающий на кроликамолодой человек сказал, что с одним его приятелем как-то случилась чертовски странная штука. Он позабыл, какая именно, но тогда она показалась ему дьявольски странной. — Он, — продолжал Сэм, — ловил рыбу в Канаде. И жил вроде как на заимке… — На чем? — спросила коротко постриженная блондинка. — В хижине. И к ее стенке была прикноплена фотография девушки, вырванная из иллюстрированного еженедельника. — Хорошенькой? — спросила коротко постриженная брюнетка. — Более чем! — истово ответил Сэм. — Ну так он провел там несколько недель в полном одиночестве, даже словом не с кем было обменяться — то есть ничто не отвлекало его от этой фотографии. И в результате начал видеть в ней… ну, можно сказать, давнего друга. — Следдон, — перебил мистер Брэддок, — еще шампанского. — Несколько месяцев спустя, — продолжал Сэм, — он приехал в Англию. И встретил эту девушку. И, все еще видя в ней давнего друга, — понимаете? — он потерял голову и через две минуты, как они встретились, поцеловал ее. — Наверное, размазня из размазней и дурак в придачу, -критически заметила коротко остриженная блондинка. — Возможно, вы правы, — согласился Сэм. — Но тем не менее произошло все именно так. — Не вижу, в чем тут соль, — сказал один из молодых людей, очень смахивающих на кроликов. — Ну, видите ли, естественно, она не могла понять истинного положения вещей и оскорбилась, — объяснил Сэм. Смахивающие на кроликов молодые люди переглянулись и покачали головами. Коротко подстриженные девушки пренебрежительно подняли брови. — Бестолочь, — сказала коротко подстриженная блондинка. — Чушь! — сказала коротко подстриженная брюнетка. -Кто поверит, будто теперь отыщется дура, которая взовьется, потому что кто-то ее чмокнул. — Теперь все целуют всех, — глубокомысленно изрек один из молодых, смахивающих на кроликов людей. — Девочка устроила шум из ничего, — сказал другой. — А какой у истории был конец? — спросила тетя Джулия. — У нее еще нет конца, — сказал Сэм. — Пока нет. — Следдон! — произнес мистер Брэддок тихим грозным голосом.2
Если вы молоды, энергичны и в радужном настроении, то вам по силам пройтись пешком от Джон-стрит, Мейфэр, до Берберри-роуд, Вэлли-Филдз. И Сэм прошел. Настроение у него было сверхрадужным. Перебирая в уме недавние события, он решил, что действительно уловил в глазах Кей выражение, напоминающее первый намек на приход весны после особенно суровой зимы. И хотя костюм его мало подходил для соревнований по легкой атлетике, он покрыл семь миль, отделявших его от дома, с быстротой, которая всю дистанцию навлекала на него насмешки пролетариата. Лондонца на суррейском берегу всегда интригует зрелище куда-то поспешающего человека, а если поспешающий к тому же во фраке и в цилиндре, указанный лондонец высказывает свое мнение, не стесняясь в выражениях. Но зубоскальство не достигало ушей Сэма. Не замечая ничего вокруг, он стремительно шагал вперед, оставил позади Брикстон, пронесся через Херн-Хилл и вскоре, разгоряченный и счастливый, достиг дверей «Мон-Репо». Он отпер дверь своим ключом, вошел и заметил на столике записку. Он машинально развернул ее. Почерк был незнакомый и женский.«Дорогой мистер Шоттер! Я буду весьма обязана, если вы попросите вашего слугу не чирикать надо мной, сидя на дереве. Искренне ваша, Кей Деррик».
Он дважды перечел эту краткую эпистолу, прежде чем разобрался в ее смысле. А когда разобрался, им овладела неизбывная жалость к себе. Он делает все, что в человеческих силах, чтобы установить приятные добрососедские отношения со смежным домом, а тем временем Фарш сводит на нет все его попытки, рассиживая с утра до вечера на деревьях и чирикая. Жестоко! Так жестоко и горько! Он стоял и питал свой закипающий гнев, перечитывая письмо в третий раз, когда со стороны кухни внезапно донесся долгий страдальческий вопль. Словно стенала погибшая душа, и Сэм, даже не подобрав цилиндр, который выронил, потрясенный этим жутким звуком, ринулся туда. — Привет, — сказал Фарш, отрываясь от вечерней газеты. — Вернулся? Его невозмутимость поразила Сэма. Если слух его не обманывал, всего несколько секунд назад тут произошло зверское убийство, а этот железный человек сидит и читает отчет о скачках, даже глазом не моргнув. — Что это было такое, черт побери? — Какое такое? — Да этот звук. — А! Это была Эми. Взгляд Сэма привлекло какое-то движение в тени по ту сторону стола. С пола там поднималось нечто огромное, оказавшись затем гигантской собакой. Она кончила подниматься и, положив морду на стол, уставилась на него мечтательными глазами, а лоб наморщила, словно близорукий человек, старающийся решить, знакомо ему это лицо или нет. — Ах да! — сказал Сэм, припоминая. — Так ты его купил? — Ее. — Так он — она? — Бог знает, — без обиняков ответил Фарш. Эту загадку он лениво попытался отгадать еще в начале вечера. — Я назвал ее в честь моей старой тетки. Немножко на нее смахивает. — Видимо, привлекательная женщина. — Уже покойница. — Ну, может быть, все к лучшему, — сказал Сэм, наклонился и дружески подергал уши животного. Эми, очень довольная, жеманно поскулила. — Полагаешь, она мастиф, Фарш? — А кто ее разберет? Тут лучше ничего не полагать. — Так сказать, коктейль из собак, — заметил Сэм. — То, что мерещится судьям собачьих выставок, когда их мучают кошмары. Тут он заметил что-то на полу, нагнулся и обнаружил, что, заигрывая с псиной, выронил записку Кей. Он ее поднял и смерил Фарша суровым взглядом. Эми, очарованная его недавними знаками внимания, пофыркивала, булькая, точно вода в засоренной водопроводной трубе. — Фарш! — сказал Сэм. — А? — Какого черта, — сокрушающе осведомился Сэм, — ты чирикал на мисс Деррик с деревьев? — Я только сказал «уу-уу», Сэм, — заявил в свое оправдание мистер Тодхантер. — Ты сказал… что? — Уу-уу. Плавания по морям и океанам придали щекам Фарша цвет орехового дерева, но в эту секунду на них словно бы заиграл румянец. — Я думал, это та девушка. — Какая еще девушка? — Горничная. Клара ее зовут. — Ну и почему ты счел нужным сказать ей «уу-уу»? Вновь физиономию Фарша окрасил тот же мимолетный румянец. Сэм с отвращением обнаружил в ней подобие стыдливого смущения. — Ну, тут такое дело. Одним словом, мы помолвлены. — Что?! — Ну, помолвлены, чтобы пожениться. — Помолвлены! — А! — сказал мистер Тодхантер. И вновь омерзительная стыдливая ухмылка придала его чертам безобразие свыше нормы, отведенной им природой. Сэм сел. Это нежданное признание совсем его огорошило. — Ты помолвлен? -А! — Но я думал, ты женщин не терпишь. — Ну да. По большей части. Тут Сэм взглянул на это событие под другим углом, и его удивление усугубилось. — Но когда же это ты успел? — Успел? — Но ты же видел ее от силы полдесятка раз. И еще одна загадка этого бурного романа поставила Сэма в тупик. Он с откровенным любопытством посмотрел на победительного любовника. — Но чем тут можно увлечься? — сказал он. — Не понимаю. — Она очень даже хорошая девушка, — возразил Фарш. — Я не о ней, я о тебе. Что в тебе есть такое, толкнувшее эту заблудшую девицу на столь поспешный и опрометчивый шаг? Будь я девушкой и умоляй ты меня подарить тебе розочку из моего букета, я бы тебе ее ни за что не подарил бы. — Но… — Нет, — твердо перебил Сэм, — и спорить нечего. Я бы тебе не подарил бы, и все тут. Что она в тебе увидела? — Ну-у… — Твою наружность можно сразу же сбросить со счетов. И не интеллект, не умение чаровать беседой — ничего этого у тебя в помине нет. Тогда что же? Мистер Тодхантер застенчиво ухмыльнулся: — Ну-у, Сэм, у меня есть подходец. Вот так. — Подходец? — А! — Какой подходец? — Ну, просто подходец. — Он и сейчас при тебе? — Это с какой бы стати? Нет, конечно, — сказал Фарш. — Приберегаешь для особых случаев, э? И ты еще не рассказал, как, собственно, все произошло. Мистер Тодхантер кашлянул: — Ну, дело было так, Сэм. Вижу ее в саду и говорю: «Привет!», а она говорит: «Привет!», и тогда она подходит к изгороди, и я подхожу к изгороди, и она говорит: «Привет!», и я говорю: «Привет!», и тут я ее целую. Сэм выпучил глаза: — И она не возражала? — Возражала? А чего ей возражать? Нет уж! Это, можно сказать, разбило лед, и после все было очень хорошо и по-дружески. Ну и одно вело к другому, усек? В Сэме всколыхнулась обида на мировую несправедливость. — Очень странно! — сказал он. — Что странно? — Ну, я знавал человека, одного типа… ну, он… э… поцеловал девушку при первом знакомстве, так она просто в ярость пришла. — А! — сказал Фарш, сразу же находя правдоподобное объяснение. — Так у него наверняка была рожа, Господи спаси и помилуй, а из ушей волосы росли. Тут, уж конечно, ни одна не захочет, чтоб вот такой ее чмокал. Сэм отправился наверх лечь спать. Но прежде чем отойти ко сну, он долго и сосредоточенно рассматривал себя в зеркале. Он поворачивал голову так, чтобы свет падал ему на уши. Его томило непонятное уныние.
3
Кей лежала в постели и думала. Иногда у нее вырывался смешок. Почему-то она чувствовала себя очень счастливой. Мир внезапно стал очень увлекательным и забавным. Подчиняясь безотчетному порыву, она запела. В любом случае пела бы она недолго, так как умела думать о других и, конечно, вскоре вспомнила бы, что рядом есть люди, которые тщатся заснуть. Однако пропела она лишь такт-другой, ибо едва она открыла рот, как в стену глухо постучали — постучали с раздражением. Фарш Тодхантер любил свою Клэр, но терпеть такого не собирался. Он отвесил стене три удара каблуком ботинка одиннадцатого размера. У Кей пропало желание петь. Она погасила лампу и сурово нахмурилась. Тишина окутала «Сан-Рафаэль» и «Мон-Репо». А затем откуда-то из недр последнего вырвался жуткий потусторонний вой. Эми одолела ностальгия.17. Деятельность собаки Эми
День, последовавший за званым обедом у мистера Брэддока, наступил окутанный сырым молочно-непроницаемым туманом, который, впрочем, к восьми часам истончился в легкую перламутровую дымку. Она газовыми вуалетками льнула к древесным макушкам и оставалась на траве лужайки паутинками из крохотных капель. И когда через четверть часа Кей Деррик вышла в сад, сентябрьское солнце уже пронизывало туман, обещая чудесный день. Такого рода утро должно рождать счастье и тихую безмятежность, но Кей проснулась в раздраженном воинственном настроении, которое не могла развеять и самая чудесная погода. Случившееся накануне пробудило в ней воинственное возмущение, и даже сон не смягчил его. Возможно, потому, что ее сон, как и сон во всей округе, был беспокойным и отрывочным. С полуночи и до двух часов ночи собака Эми вдохновенно изображала десяток собак, раздираемых на части раскаленными докрасна щипцами. В два часа ночи Фарш Тодхантер неохотно восстал со своего ложа и, вооружившись ботинком одиннадцатого размера, упомянутым в предыдущей главе, урезонил ее. Это обеспечило короткую передышку, но без четверти три большое число собак вновь подверглось беспощадному избиению под кровом «Мон-Репо», этого дома, столь неудачно нареченного по-французски «Мое отдохновение». В три вниз спустился Сэм и, будучи молодым человеком, который симпатизировал собакам и понимал их, попробовал дипломатический подход, каковой обрел форму остатков бараньей ноги и сработал как по волшебству. Эми прикончила баранью ногу и погрузилась в сон пресыщения, а на Берберри-роуд снизошли покой и тишина. Кей мерила шагами песчаную дорожку, лелея самые возмущенные чувства, и они не исчезли, когда она увидела Сэма, который несколько секунд спустя появился в саду, облаченный в спортивные брюки и свитер. Сэм, стоя спиной к ней, принялся с силой выделывать всякие оздоровительные упражнения, и Кей, невольно заинтересовавшись, приблизилась к изгороди, чтобы наблюдать за ним с удобствами. Она была зла на него — какой же девушке понравится критика ее пения при помощи стука в стену, и тем не менее, следя за ним, она не сумела окончательно подавить некое одобрительное чувство. Кей выросла в деревне, и ей нравилось, чтобы мужчины были сильными и набирали силу под открытыми небесами, а Сэм, как бы ни был он ущербен в духовном смысле, физически не оставлял желать ничего лучшего — он выглядел закаленным, мускулистым и гибким. Вскоре во время упражнения, требовавшего кругового движения корпуса, начиная от талии, его взгляд упал на нее. Он тотчас выпрямился и подошел к изгороди — раскрасневшийся, взлохмаченный, пышущий здоровьем. — Доброе утро, — сказал он. — Доброе утро, — сказала Кей холодно. — Я хочу извиниться, мистер Шоттер. Боюсь, мое пение обеспокоило вас вчера вечером. — Боже мой! — сказал Сэм. — Так это были вы? А я думал, что собака. — Я замолчала сразу, едва вы постучали в стену. — Я не стучал ни в какие стены. Наверное, это был Фарш. — Фарш? — Фарш Тодхантер, человек, который готовит для меня еду… и, да, тот самый, который чирикал над вами, сидя на деревьях. Он объяснил, что принял вас за вашу горничную Клэр. История довольно романтичная. Он с ней помолвлен. — Помолвлен?! — Именно это я и сказал, когда он сообщил мне радостную новость, причем сказал именно этим тоном. Я был изумлен. Но, насколько мне удалось установить, Фарш из тех, кто, так сказать, времени зря не теряет. Он объяснил мне, что у него есть подходец. Согласно его объяснениям, он ее поцеловал, и после все было хорошо и по-дружески. Кей чуть порозовела. — О! — сказала она. — Да, — сказал Сэм. Наступило молчание. Затем сан-рафаэлевский котенок, все это время резвившийся в траве, подошел к Кей и потерся мокрой головой об ее лодыжку. — Ну, мне пора, — сказала Кей. — Клэр лежит с одной из своих мигреней, и я должна приготовить завтрак для дяди. — Неужели? Разрешите, я одолжу вам Тодхантера? — Нет, спасибо. — Пожалуй, это мудрое решение. Если не считать макарон по-флотски, готовит он омерзительно. — Как и Клэр. — Вот как? Что за битва гигантов это будет, когда они начнут готовить друг для друга! — Да. Кей нагнулась и почесала котенка за ушком, а затем быстро направилась к дому. Котенок подвергнул Сэма долгому критическому осмотру, решил, что от него энергичной кошке толку не будет, и умчался ловить кружащийся листик. Сэм вздохнул и отправился принять ванну. Собакам свойственна быстрая перемена настроений. Лишь несколько часов назад Эми в тисках жуткой тоски по трактиру, где провела свое девичество (ибо, если кому-нибудь это интересно, Фарш приобрел ее за пять шиллингов у хозяина «Голубого якоря» в Талс-Хилл), своими причитаниями превращала ночь в царство ужасов. Она скорбела подобно Ниобее и отвергала все утешения. Но теперь, судя по ее оживлению и особой бойкости походки, ей понравилось влачить жизнь в изгнании. Она скребла лапами дерн и обнюхивала кусты с видом хозяйки поместья, обходящей свои владения. А когда мстительный Фарш метнул в нее яйцо из окна кухни и оно разбилось у нее под носом, она беззаботно слизнула содержимое, явно считая, что день начался отлично. В этом прекрасном мире обнаружился лишь один изъян — отсутствие приятного общества. От природы очень общительная, Эми томилась от одиночества и минут десять рыскала по саду в поисках знакомства с кем-нибудь отзывчивым. Под лавровым кустом она обнаружила улитку, но улитки — существа замкнутые, эгоцентричные, занятые исключительно собой, и эта с холодной надменностью скрылась в своем домике, ясно дав понять Эми, что не потерпит никакой фамильярности. Эми свернула на боковую дорожку и заинтересовалась тянувшимся вдоль нее деревянным сооружением. Величаво встав на задние лапы и положив передние на его верх, она поглядела — и тотчас испытала те же чувства, что и доблестный Кортес, когда орлиным взором обозревал он Тихий океан. Не будет преувеличением сказать, что в этот миг Эми уподобилась астроному, чей телескоп нашел неведомую планету. Ибо не только перед ней простирался, так сказать, Новый Свет, но на самой его середине, в траве, обаятельнейший котенок гонялся за своим хвостом! Эми этого было достаточно. Да, она предпочла бы для общения другую собаку, но котенок был отличной заменой. Эми обожала котят. В «Голубом якоре» их было семеро, и все — закадычнейшие ее друзья, которые считали ее туловище превосходной площадкой для всяческих игр, а большой мохнатый хвост — объектом нескончаемых погонь. Оттолкнувшись могучими задними лапами, она перемахнула через изгородь, хлопнулась о землю, как сброшенный в подвал мешок с углем, и помчалась к котенку, лучась дружелюбием. Котенок ошарашено взглянул на нее, молнией вскарабкался на изгородь, а оттуда перебрался на дерево, среди ветвей которого недавно чирикал Фарш Тодхантер. Эми остановилась у подножья дерева и в недоумении задрала голову. Она ничего не понимала. Собакам, как и людям, не дано видеть себя такими, какими их видят другие, и ей даже в голову не приходило, что в ее внешности хоть что-то может испугать впечатлительного котенка. Но если твой отец — помесь мастифа и эрдельтерьера, а мать наполовину датский дог, а наполовину ньюфаундленд, ты неизбежно наследуешь телосложение определенного типа. Котенок, поглядев вниз сквозь ветки, поздравил себя с верным избавлением от смерти и вскарабкался повыше. И тут в сад вышла Кей. — Привет, псина, — сказала Кей. — Что ты тут делаешь? Эми при виде Кей пришла в восторг. Собака она была близорукая и приняла ее за дочку хозяина «Голубого якоря», которая обычно ее кормила. И, забыв про дерево, Эми устремилась к ней. А Кей, выросшая среди собак и знавшая, какие церемонии следует соблюдать при первом знакомстве, поздоровалась с ней как положено. Фарш, выбежавший из дома, когда увидел, как Эми одним прыжком взяла изгородь, теперь стал свидетелем того, что практически представляло собой пир разума и излиянье душ. Иными словами, Эми лежала на спине, задрав к небу все четыре лапы, а Кей похлопывала ее по грудной клетке. — Надеюсь, собака вас не допекает, мисс, — сказал Фарш в лучшей своей манере. Кей подняла голову и увидела мужчину, который чирикал на нее с дерева. Обязавшись породниться с «Сан-Рафаэлем» через брак, он перестал быть чужаком и обрел что-то вроде статуса члена семьи; а потому она ласково ему улыбнулась, мимоходом удивясь, что сердце Клэр покорил ухажер, который, каковы бы ни были другие его достоинства, явно во всех отношениях не дотягивал до принятых эталонов мужской красоты. — Нисколько, — сказала Кей. — Он ваш? — Она, — поправил Фарш. — Да, мисс. — Очень милая собака. — Да, мисс, — сказал Фарш, но без особого энтузиазма. — Однако я боюсь, как бы она не напугала моего котенка. Он где-то в саду. Слышите, он мяучит. Эми тоже услышала, что мяучит, и в неугасшей надежде достичь взаимопонимания немедленно вернулась к дереву и попыталась вспрыгнуть на его макушку. До своей цели она не дотянула футов пятидесяти, но тем не менее взвилась так высоко, что котенок поспешил перебраться на верхние ветки. — Ой! — воскликнула Кей, оценив ситуацию. Фарш тоже оценил ситуацию и, будучи человеком не столько слов, сколько дела, перемахнул через изгородь и пнул Эми в нижние ребра. Эми, глубоко раненная в своих женских чувствах, прыгнула назад в свой сад, где страдальчески встала на задние лапы, а передними оперлась об изгородь. Такое обращение было ей в новинку, ибо в «Голубом якоре» она была всеобщей любимицей, а потому ей показалось, что она попала к людям с самыми зверскими наклонностями. И свою вполне естественную обиду она выразила, откинув голову и испустив громкий протяжный вой, точно пароходная сирена в тумане. При этих звуках котенок, прикидывавший, не слезть ли, взобрался еще выше. — Что нам делать? — спросила Кей. — Заткнись! — заорал Фарш. — Да не вы, мисс, — поспешил он добавить с галантной ухмылкой. — Я это собаке! — И, подобрав ком земли, досадливо швырнул его в Эми. Та, когда ком пролетал мимо, задумчиво наморщила лоб, но с места не сдвинулась. Теперь вся ее поза говорила, что она ни за что не уступит свое место в первом ряду партера. — Беда тут в том, — объяснил Фарш, — что этот вот котик боится спуститься, испугавшись этой вот собаки. И, разрешив таким образом, казалось бы, неразрешимую тайну, он сорвал стебелек травы и принялся задумчиво его пожевывать. — А вы бы, — сказала Кей с вкрадчивой улыбкой, — не могли бы слазить за моей киской? Фарш уставился на нее в изумлении. Улыбка, которая производила такое сильное впечатление на такое большое число людей, его оставила холодным. Глупее предложения он ни разу в жизни не слышал. — Я? — переспросил он ошеломленно. — Вы хотите, чтоб я? — Да. — Влез на это самое дерево и снял эту самую кошку? Кей закусила губу и тут, поглядев за изгородь, увидела, что к ним приближается Сэм. — Что-нибудь не так? — спросил Сэм. Кей смотрела на него со смешанным чувством. Осторожность подсказывала, что было бы неразумным оказаться чем-то обязанной молодому человеку, явно из племени тех, кому дай палец, и они ухватят всю руку. С другой стороны, котенок жалобно мяукал, очутившись в положении, когда спасти его могла только помощь специалиста. — Ваша собака загнала моего котенка на дерево, — сказала она. На Сэма нахлынул водопад чувств. Лишь накануне он правил гранки рассказа, предназначенного для ближайшего выпуска «Домашнего спутника» Пайка под названием «Авиатор Селии», творения Луизы Г. Боффин, и скривил губы в презрительной мужской усмешке над наивной сентиментальностью сюжета. Селия поссорилась со своим возлюбленным, молодым командиром эскадрильи, и помирились они после того, как этот последний спас ее канарейку. На какое-то безумное мгновение критические способности, видимо, изменили Сэму, и он счел эту ситуацию абсолютно неправдоподобной, но теперь он мысленно принес извинения мисс Боффин, убедившись, что свое вдохновение она черпала из строго и сугубо реальных фактов. — Вы хотите, чтоб вашу киску оттуда сняли? — Да. — Положитесь на меня, — сказал Сэм. — Полностью положитесь на меня — положитесь в этом безоговорочно и абсолютно на меня. — Вы так добры! — Да ничуть, — нежно ответил Сэм. — Нет ничего, чего бы я не сделал для вас. Ничего! Я только минуту назад говорил себе… — Зря! — мрачно изрек Фарш. — Только шею сломаешь. А надо нам просто стоять под деревом и чирикать. Сэм нахмурился. — Сдается мне, Фарш, — сказал он строго, — что ты видишь назначение своей жизни в том, чтобы чирикать. Если бы ты отдавал работе хотя бы половину времени, которое тратишь на чирикание, «Мон-Репо» был бы куда более светлым и безмятежным местом. Он ухватился за нижний сук, подтянулся и начал быстро взбираться по стволу. Он делал такие успехи, что не сумел разобрать, что именно через несколько секунд крикнула ему с земли Кей. — Что вы сказали? — спросил он. — Я только сказала: поосторожнее! — ответила Кей. — О! — сказал Сэм и продолжал взбираться. Фарш пессимистически следил за ним. — Один мой родственник сломал два ребра, играя в эти дурацкие игры, — сказал он угрюмо. — Белобрысый такой, по имени Джордж Тернер. Подрядился обрезать вязы в саду одного джентльмена на Чигуэлском шоссе. Два ребра он сломал, не считая множества ушибов. Его огорчило, что Кей не воздает должное этой истории, ее драматичности и человеческой трагедии, в ней заключенной. — Два ребра! — повторил он громче. — А также ранения, царапины и ушибы. С вязами лучше не связываться. Думаешь, ветки крепкие, а обопрешься на них, и они обламываются. А он ведь сейчас на вяз лезет. — Ах, да замолчите же! — нервно сказала Кей. Она следила за движениями Сэма с таким же напряжением, с каким Селия следила за таковыми своего авиатора. Он, казалось, подвергался страшной опасности. — По-настоящему, нам бы надо было принести сюда одеяло, лестницу и шест. Одеяло держать натянутым, влезть по лестнице и сбить шестом эту вон кошку, вот как пожарные людей спасают на пожарах, — сказал Фарш, ни за что ни про что очернив гуманные методы пожарных бригад. — Отлично сделано! — вскрикнула Кей. Сэм теперь действовал среди верхних веток, и котенок, которому некуда было больше отступать, оказался в радиусе достижения его шарящей руки. Котенок секунду-другую мерил его подозрительным взглядом, заявил формальный протест против происходящего, испустив шипение, как вскрываемая бутылка с содовой, и дозволил своему спасителю засунуть себя под пиджак. — Замечательно! — крикнула Кей. — Что-о?! — взревел Сэм, глядя вниз. — Я сказала: замечательно! — прогремела Кей. — Дамочка сказала: замечательно! — заорал Фарш голосом, натренированным созывать команду к обеду в разгар урагана, а потом обернулся к Кей и скорбно покачал головой, как человек, который пытался скрепить сердце, но чувствует, что бесполезно и дальше притворяться оптимистом. — Вот теперь самое опасное, мисс, — сказал он, — То есть слезать. Конечно, и вверх лезть по вязу не так чтобы безопасно, вовсе не безопасно; но хуже всего бывает при спуске. Мой родственник как раз спускался, когда сломал свои два ребра и получил все эти ушибы. Джордж Тернер его звали, белобрысый такой, и он сломал два ребра, и его в семи местах заштопали. — Ах! — вскрикнула Кей. — А-а! — сказал Фарш. Произнес он это с удовлетворением пророка, когда предсказанная им катастрофа разражается точно по расписанию. На половине спуска Сэм, подобно мистеру Тернеру, получил доказательство коварства вязов. Он всей тяжестью нажал на сук, который выглядел прочным, ощущался как прочный, должен был бы оказаться прочным, но тем не менее надломился под ним. Миг казалось, что он вот-вот низвергнется с высоты, как Люцифер, но ему удалось тут же ухватиться за другой сук. И этот сук его вес выдержал. Видимо, вяз, сыграв свою любимую шутку и потерпев неудачу, пал духом. Фарш примерно с тем же чувством, с каким любитель мелодрамы наблюдает с галерки, как кульминационная сцена оборачивается полным фиаско, следил, как его друг и наниматель добрался до нижнего сука и благополучно спрыгнул на землю. Кей не принадлежала к девушкам, готовым заплакать по любому поводу, но почувствовала, что на глаза ей навертываются слезы. Она извлекла взбудораженного котенка из пиджака Сэма и опустила на траву, а он немедленно совершил новую энергичную попытку взобраться на дерево. И, потерпев неудачу, умчался в угольный подвал, чтобы исчезнуть из общественной жизни «Сан-Рафаэля» до вечера. — Ваши бедные руки! — воскликнула Кей. Сэм с некоторым недоумением посмотрел на свои ладони. От возбуждения он даже не заметил, что они слегка пострадали. — Пустяки, — сказал он. — Пара царапин, и все. Фарш не стерпел подобного легкомыслия. — А! — сказал он. — А потом, не успеешь оглянуться, как в них попадет грязь и все кончится столбняком. Вот у моего дяди грязь попала в царапину, и через три дня мы уже покупали траур по нему. Кей ахнула. — Точнее будет сказать: через два с половиной. Он ведь скончался к вечеру. — Я сбегаю за губкой и тазиком, — испуганно сказала Кей. — Вы так добры, — сказал Сэм. О женщина, ощущал он всей душой, в веселье дней мы угодить не можем ей, когда ж страданьем жизнь полна, как ангел, нас хранит она [10]. И чуть было не продекламировал это вслух. — Да чего вам беспокоиться, мисс, — вмешался Фарш. — Ему проще пойти да вымыть руки под краном. — Пожалуй, так будет лучше, — согласилась Кей. Сэм посмотрел на своего практичного подчиненного с тем выражением обиды и омерзения, которое его стряпня порой вызывала на лицах отпетых гурманов в кубрике «Араминты». — Сегодня у тебя свободный день, Фарш, я не ошибся? — произнес он холодно. — Извиняюсь? — Я сказал, что, мне кажется, ты злоупотребляешь досугом. Почему бы тебе иногда не поработать немножко? Если ты воображаешь себя полевой лилией, так поглядись в зеркало и избавься от этого заблуждения. Фарш от оскорбления выпрямился. — Я оставался тут, только чтоб помогать и подбодрять, — сказал он сухо. — Ну а теперь, когда, так сказать, опасность миновала, мне тут делать нечего. — Совершенно нечего, — от души согласился Сэм. — Я ухожу. — Ты знаешь дорогу, — сказал Сэм и повернулся к Кей. — Фарш осел, — объяснил он. — Под краном! Эти руки нуждаются в тщательной перевязке. — Пожалуй, — согласилась Кей. — Стопроцентно. — Так пойдемте в дом? — Безотлагательно, — сказал Сэм. — Ну вот, — сказала Кей минут десять спустя. — Думаю, так хорошо. Искуснейшая работа самого знаменитого хирурга не могла вызвать у ее пациента большего восторга. Сэм смотрел на свои промытые и заклеенные полосками пластыря ладони с восхищением, граничащим с экстазом. — Вы окончили медицинские курсы! — сказал он. — Нет. — Так вы не медсестра? И никогда не работали в больнице? — Никогда. — В таком случае, — сказал Сэм, — это чистейшей воды талант. Врожденная гениальность. Вероятно, вы спасли мне жизнь. Да-да, и не спорьте! Помните, что Фарш говорил про столбняк? — Но мне показалось, вы считаете Фарша ослом. — Во многих отношениях, конечно, — сказал Сэм. — Ноиногда в нем говорит неотшлифованный здравый смысл. Он… — Но ведь вы страшно опаздываете в редакцию. — Опаздываю куда? А! Ну да, наверное, придется туда поехать. Только прежде я должен позавтракать. — Хорошо, но поторопитесь. Дядя начнет беспокоиться, что с вами что-то случилось. — Да. Какой чудесный человек ваш дядя! — Да, не правда ли? Всего хорошего. — Я еще не встречал человека, который внушал бы мне такое уважение. — Это его чрезвычайно обрадует. — Так добр! — Да. — Так терпелив со мной. — Думаю, ему требуется большой запас терпения. — Человек, работать с которым чистое наслаждение. — Если вы поторопитесь, то скорее начнете наслаждаться. — Да, — сказал Сэм, — да. Э… вам не нужно что-нибудь ему передать? — Нет, благодарю вас. — А! Ну, так знаете что, — сказал Сэм, — вы не хотите где-нибудь перекусить со мной сегодня? Кей заколебалась, но тут ее взгляд упал на ладони в полосках пластыря, она оттаяла. В конце-то концов, совершенный ради нее героический поступок обязывает девушку. — С удовольствием, — сказала она. — Гриль в «Савое», в час тридцать? — Хорошо. Вы пригласите и моего дядю? Сэм вздрогнул: — Но… э… будет замечательно. — О, я совсем забыла. Он сегодня завтракает с кем-то в Пресс-клубе. — Да? — сказал Сэм. — Правда? Его теплое чувство и уважение к мистеру Мэтью Ренну возросли до предела. Он вернулся в «Мон-Репо» в убеждении, что существование в мире таких людей, как Мэтью Ренн, служит абсолютным опровержением пессимистическим взглядам на будущее человечества. Тем временем Кей в своей роли дублерши Клэр Липпет, которая только что в очередном бюллетене о состоянии своего здоровья сообщила, что мигрень утихает и она надеется часам к двум быть уже на ногах, принялась за энергичную уборку дома. Вообще-то она терпеть не могла такую работу, но в эти минуты ее стимулировало непонятно веселое настроение. Она обнаружила, что предвкушает завтрак в «Са-вое» почти с тем же нетерпением, какое в детстве охватывало ее с приближением дня рождения. Не желая объяснить это обаянием молодого человека, которого она еще сутки назад терпеть не могла, Кей решила, что ее радует возможность вкусно поесть в приятной обстановке. До самого последнего времени днем она была вынуждена питаться в доме миссис Уиннингтон-Бейтс, и вкус этих трапез, подобно вкусу прославленной жевательной резинки, оказался очень стойким. Она покончила со столовой и перешла в гостиную. Тут ее внимание привлекла ее собственная фотография на каминной полке. Она взяла фотографию и начала ее внимательно разглядывать. От этого занятия ее отвлек резкий двойной удар в дверь. Это явился почтальон со второй почтой, а стучал он потому, что среди писем в «Сан-Рафаэль» одно было для Кей и писавший не наклеил на него марку. Кей уплатила два пенса и вернулась с ним в гостиную, уповая, что его содержание оправдает такую финансовую операцию. При ближайшем рассмотрении она пришла к выводу, что указанная сумма была потрачена не зря. Письмо вышло из-под пера Уиллоуби Брэддока, который, выводя буквы и выражая свои мысли равно неуклюже, желал узнать, не сочтет ли Кей возможным выйти за него замуж.18. Беседа за ресторанным столиком
Небольшой вестибюль савойского гриля, выходящий на Савой-Корт, располагает к тихим размышлениям, и Кей, войдя туда в двадцать минут второго, обрадовалась, что она здесь первая. Ей требовалось одиночество, и она сожалела, что через десять минут явится Сэм и покончит с ним. С той минуты, как она прочла послание Уиллоуби Брэддока, она ломала голову над задачей, которой он ее одолжил, и пока еще не решила ее ни в его пользу, ни против. В его пользу говорил тот факт, что он был приятным атрибутом ее жизни с тех пор, как она себя помнила. В весенние дни она в его обществе разоряла птичьи гнезда, зимними вечерами перекидывалась с ним в картишки на невинный детский манер и (как уже сообщалось), сидя на деревьях, остро критиковала его привычку спать в носочках. Все это стоило многого. Выйти замуж за Уиллоуби, бесспорно, значило обеспечить приятную преемственность при смене одного образа жизни на другой. Однако… — Привет! В вестибюль вошел молодой человек и остановился перед ней. Она было подумала, что это Сэм сейчас позовет ее пировать; затем, очнувшись от размышлений, подняла глаза и узрела это пятно на роде человеческом — Клода Уиннингтона-Бейтса. Он смотрел на нее сверху вниз с той смесью смущения и наглости, какая появляется на лице молодого человека, когда он случайно встречает девушку, которая в недавнем прошлом украсила его фонарем под глазом с помощью увесистых богословских рассуждений. Он был худощавым молодым человеком, одетым по последней моде. Рот у него был маленький и подловатый, глаза поблескивали глупой хитростью, а волосы, поднимавшиеся к макушке уступами и террасами, глянцево сверкали от помады, облюбованной золотой молодежью. В целом — зрелище малоаппетитное. — Привет! — сказал он. — Ждете кого-нибудь? На краткий миг Кей ностальгически пожелала, чтобы время повернулось вспять и она вернулась бы в тот возраст, который позволил бы ей повторить кое-что из высказанного ею по адресу Уиллоуби Брэддока в то далекое летнее утро, когда они коснулись темы носочков. Но поскольку она теперь достигла возраста осмотрительности, исключавшей подобное богатое красноречие, Кей удовольствовалась тем, что посмотрела сквозь него и ничего не сказала. Маневр не подействовал. Клод сел на диванчик рядом с ней. — Знаете, вот что, — убедительно заявил он, — не стоит дуться. То есть я хочу сказать… Кей отказалась от тактики молчания. — Мистер Бейтс, — сказала она, — вы помните мальчика, который учился с вами в школе, по фамилии Шоттер? — Сэма Шоттера? — переспросил Клод, приходя в восторг от ее разговорчивости. — Еще бы. Я помню Сэма Шоттера. Плохо кончил. Я видел его на днях, так он абсолютно… — Он будет здесь минуты через две. И если он увидит, что вы сидите тут, а я скажу ему, что вы мне надоели, он, наверное, разорвет вас в клочья. На вашем месте я бы ушла. Клод Бейтс ушел. Впрочем, этот глагол лишь весьма слабо выражает стремительность его движений. Вот сейчас он сидел, вольготно развалившись на диванчике в вестибюле, а в следующую секунду испарился, и вестибюль совершенно от него очистился. Кей, оглянувшись через плечо в зал, заметила, как он рухнул на стул и утер платком вспотевший лоб. Она вернулась к своим мыслям. Появление Клода придало им новый поворот, а вернее, выдвинуло на первый план то, что до этого момента пряталось в глубине ее сознания, — материальное положение Уиллоуби Брэддока. Уиллоуби Брэддок был очень богат; девушка, которая станет миссис Уиллоуби Брэддок, будет очень богата. Она, так сказать, автоматически займет такое положение в жизни, что никакие крадущиеся в ночи Клоды Бейтсы не смогут ее допекать. И это, бесспорно, давало еще одно очко в пользу мистера Брэддока. К тому же тот был богат респектабельно, в стиле Мидуэйза, то есть обладал богатством, неразрывно связанным со старинными домами из серого камня, старинными зелеными парками и всеми уютными радостями английских старинных поместий. Он даст ей ту жизнь, которую она знала и любила с детства. Однако… Кей задумчиво посмотрела прямо перед собой, а посмотрев, увидела, как из вращающейся двери возник Сэм. — Я ведь не опоздал? — с тревогой осведомился он. — По-моему, нет. — Ну так идемте. Черт, какой отличный день! Он заботливо повел ее в зал и дальше — к столику у большого окна, выходившего во двор. Гардеробщик, бесшумно кравшийся по их следу, забрал у него шляпу с тростью и удалился с видом леопарда, который поохотился очень удачно. — Симпатичная личность, — заметил Сэм, провожая его одобрительным взглядом. — Сегодня вам как будто нравятся все и вся. — Именно. Ведь сегодня самый светлый и веселый день [11] в самом радостном году, и разрешаю вам ссылаться в этом вопросе на меня. Ну а что вы предпочтете? Кончив заказывать, что он проделал на самую широкую ногу, Сэм наклонился вперед, нежно взирая на свою гостью. — Черт! — сказал он в полнейшем восторге. — Вот уж не думал, сидя в этой рыбачьей хижине и глядя на вашу фотографию, что и двух месяцев не пройдет, как вы будете сидеть напротив меня за столиком в «Савое». Кей слегка растерялась. Короткое знакомство с Сэмом успело научить ее, что он человек на редкость прямолинейный, но подобной прямолинейности она все-таки не ожидала. Видимо, в его лексиконе отсутствовали слова вроде «сдержанность» и «тактичность». — Какая это была рыбачья хижина? — спросила она, ощущая себя пожарным, направляющим дырявый шланг на весело полыхающий склад, набитый взрывчатыми веществами. — Вы ее вряд ли знаете. Третья слева при въезде в Канаду. — Вы любите ловить рыбу? — Да. Но, с вашего позволения, мы не будем говорить об этом. Наша тема — фотография. — Вы все время говорите о какой-то фотографии, но я ничего не понимаю. — О фотографии, про которую я рассказывал на вчерашнем обеде. — А! Та, которую нашел ваш друг… какой-то девушки. — Это был не друг, а я, и девушка не какая-то, а вы. Тут их тет-а-тет нарушил официант с закусками. Кей выбирала неторопливо, но это не сбило Сэма с излюбленной темы. Кей начала подозревать, что отвлечь его могло бы только землетрясение, и причем не всякое, а только если бы оно обрушило потолок зала. — Помню, как я ее увидел на стене. — Интересно, которая та? — небрежно сказала Кей. — Та… — Лишь бы не та, на которой я сижу двухлетняя в морской раковине. — Та… — Мне обещали, что если я буду очень послушной и буду сидеть тихо-тихо, то увижу, как из фотоаппарата вылетит птичка. По-моему, она так и не вылетела. И почему мне позволили позировать в подобном костюме, пусть и в два года, я до сих пор понять не могу. — Та, на которой вы в костюме для верховой езды стоите рядом со своей лошадью. — Ах, эта?… Пожалуй, я все-таки остановлюсь на омлете. — Омлете? Каком омлете? — Не знаю. Omelette a la чему-то там, кажется, так? — Погодите! — сказал Сэм, словно человек, ощупью ищущий выход из лабиринта. — Каким-то образом мы сбились на омлеты. Я не хочу говорить об омлетах. — Впрочем, я не уверена, что он а lа чему-то. По-моему, по omelette marseillais [12] или другое похожее слово. В любом случае подзовем официанта и скажем «омлет». Сэм подозвал официанта и сказал «омлет». Официант не только понял, но словно бы остался очень доволен. — В первый раз, когда я увидел эту фотографию… — начал Сэм. — Интересно, почему они называют его marseillais? — задумчиво сказала Кей. — Как по-вашему, он из каких-то особых марсельских яиц? — Понятия не имею. Знаете, — сказал Сэм, — омлеты и яйца меня как-то не слишком интересуют. — А вы когда-нибудь бывали в Марселе? — Да. Однажды попал туда с «Араминтой». — А кто такая Араминта? — Араминта в кавычках. Грузовое судно, на котором я некоторое время плавал. — Как увлекательно! Расскажите мне о ваших плаваниях на «Араминте»! — Ничего увлекательного. — Там вы и познакомились с этим… которого называете Фаршем? — Да. Он был коком. Вас ведь удивило, — сказал Сэм, нащупывая другой подход, — что он помолвлен с Клэр? — Да, — ответила Кей, раскаиваясь в том, что проявила интерес к грузовым судам. — Это доказывает… — Полагаю, плавание на маленьких судах вроде этого имеет свои теневые стороны. Я имею в виду питание. Вероятно, приходится обходиться без свежих овощей… и яиц. — Жизнь — это не только яйца, — сказал Сэм в отчаянии. У их столика остановился метрдотель и отечески осведомился, всем ли довольны дама и джентльмен. Дама с улыбкой ответила, — что все чудесно. Джентльмен ограничился неясным бурканьем. — Они тут так приветливы, — сказала Кей. — Словно вы очень нравитесь. — Не будь они с вами приветливыми, — яростно заявил Сэм, — их следовало бы расстрелять! И хотел бы я посмотреть на человека, которому вы не понравились бы! Кей ощущала надвигающееся поражение, словно расчетливый боксер, который несколько раундов отражал натиск рвущегося к победе противника и почувствовал, что начинает слабеть. — В первый раз я увидел эту фотографию, — сказал Сэм, — однажды вечером, когда вернулся, устав весь день ловить рыбу. — Кстати, о рыбе… — В хижине было сумрачно, горела только керосиновая лампа на столе, так что сначала я ее не заметил. А потом, когда закурил после ужина, то увидел, что к стене что-то прикноплено. Пошел посмотреть и, ей-Богу, чуть не выронил лампу. — Почему? — Почему? От потрясения. — Такой она оказалась безобразной? — Такой очаровательной, такой красивой, такой озаренной, такой чудесной! — Ах так. — Такой небесной, такой… — Да? А вон за тем столиком сидит Клод Бейтс. Эти слова подействовали на ее собеседника как удар тока, и Кей решила, что наконец-то нашла предмет для разговора, который отвлечет его от других обескураживающих тем. Сэм побагровел, глаза стали жесткими, подбородок выставился. Он с трудом обрел дар речи. — Тля! Скунс! Червяк! Слизняк! Пес! Подлюга! — вскричал он. — Где эта язва? Он повернулся на стуле и, отыскивая местоположение товарища своих школьных лет, уставился на его глянцевый, в уступах, затылок зловещим взглядом. Затем взял черствую шишкастую булочку и любовно взвесил ее на ладони… — Не надо! — Всего одну! — Нет! — Ну хорошо. Сэм покорно бросил булочку на тарелку. Кей посмотрела на него с тревогой. — Я и не представляла, что вы настолькоего терпеть не можете. — Шею бы ему сломать! — Неужели вы еще не простили ему кражу хлеба с джемом в школе? — Хлеб с джемом тут ни при чем. Если вы действительно хотите знать, почему я гнушаюсь этого мерзкого поросенка и не выношу его, так причина в том, что у него хватило духа… смелости… наглости… неслыханного нахальства… п-п-п… Э… — он поперхнулся, — поцеловать вас. — Чтоб ему пусто било! — докончил Сэм, полностью игнорируя указания всех справочников по этикету относительно выражений, допустимых в присутствии представительниц другого пола. Кей ахнула. Девушке не так-то приятно узнать, что ее самые, как она считала, личные дела, видимо, стали достоянием гласности. — Откуда вы знаете?! — воскликнула она. — Ваш дядя рассказал мне утром. — Он не должен был! — Но рассказал, — ответил Сэм. — И все это, собственно, сводится вот к чему — вы выйдете за меня замуж? — Я… что-о?! — Выйдете за меня замуж? На мгновение Кей онемела, потом откинула голову и испустила истерический смешок, в результате чего посетитель за соседним столиком ударил себя в щеку вилочкой для устриц. Он посмотрел на Кей с упреком. Как и Сэм, который сказал холодно: — Вам, кажется, смешно! — Конечно, мне смешно, — сказала Кей. Ее глаза блестели, и крохотная ямочка на подбородке, которая так восхищала Сэма на фотографии, стала глубокой ямкой. Сэм воздействовал на ее чувство юмора. Он возбудил в ней точно ту же симпатию, что и собака Эми утром в саду. — Не вижу почему, — сказал Сэм. — Не нахожу тут ничего забавного. Чудовищно, что вы совсем беззащитны, если любому наглецу придет в голову оскорбить вас. При одной мысли, что тип с напомаженными волосами набрался хамства… Он умолк, не в силах вновь произнести это жуткое слово. — …поцеловать меня? — договорила Кей. — Так вы же сами… — Это, — объявил Сэм с достоинством, — совсем другое. Это… э… ну, короче говоря, совсем другое. И факт остается фактом: вам нужен человек, который оберегал бы вас, защищал. — И вы рыцарственно предлагаете заняться этим? Ужасно мило с вашей стороны, но… вам не кажется, что это довольно нелепо? — Ничего нелепого я тут не нахожу. — Сколько раз в своей жизни вы меня видели? — Тысячи и тысячи! — Что? Ах да, я забыла про фотографию. Но разве фотография имеет хоть какое-то значение? — Имеет! — Во всяком случае, не моя, не то бы вы не стали с места в карьер рассказывать про нее вашей приятельнице Корделии Блэр, чтобы снабдить ее сюжетом. — Я ничего ей не рассказывал, а за обедом сослался на нее, чтобы… чтобы проще было ввести эту тему. Как будто я стал бы говорить о вас с кем-то! И она мне вовсе не приятельница. — Но вы ее поцеловали. — Я ее не целовал. — А дядя говорит, что да. По его словам, до него из приемной донеслись дикие звуки, отдающие разгулом богемы, а потом вы вошли в кабинет и сказали, что успокоили эту даму. — Ваш дядя говорит много лишнего, — сурово сказал Сэм. — Именно это я и подумала несколько минут назад. Но раз уж он сообщает вам мои секреты, только справедливо, чтобы он сообщал мне ваши. Сэм судорожно сглотнул: — Если вы правда хотите знать, что произошло, я скажу: я не целовал Блэр, жуткое ничтожество. Это она меня поцеловала. — Что! — Она меня поцеловала, — упрямо повторил Сэм. — Ну, я несколько переложил, втолковывая ей, как меня восхищают ее произведения, и вдруг она говорит: «Ах, милый мальчик!» — и закидывает свои гнусные руки мне за шею. Что мне оставалось делать? Конечно, апперкотом я бы ее остановил, но другого способа не было. Кей посмотрела на него с сочувствием, к которому примешивалось возмущение. — Чудовищно, что вы совсем беззащитны, если любой авторице придет в голову оскорбить вас. Вам нужен человек, который оберегал бы вас, защищал… Достоинство Сэма, особой долговечностью не отличавшееся, испарилось. — Вы совершенно правы, — сказал он. — Ну так… Кей покачала головой. — Нет, я воздержусь. Что бы там ни писала ваша приятельница Корделия Блэр в своих творениях, девушки не выходят за тех, кого видели всего два раза в жизни. — А вы меня видите уже в четвертый раз. — Ну пусть четыре раза. — В Америке один мой знакомый встретил девушку на вечеринке и утром женился на ней. — А через неделю, полагаю, они развелись. Нет, мистер Ш оттер… — Можете называть меня Сэмом. — Да, после этого, пожалуй. Нет, Сэм, я не выйду за вас. Разумеется, я вам очень благодарна за ваше предложение. — Не за что. — Я слишком мало вас знаю. — А у меня такое чувство, что я вас знаю всю жизнь. — Да? — Я чувствую, мы были предназначены друг другу с начала времен. — Возможно, царем вы были в Вавилоне, рабыней христианкой — я [13]. — Совсем не исключено, но это еще не все. В Америке, когда я еще понятия не имел, что отправлюсь в Англию, гадалка сказала мне, что скоро я отправлюсь в длинное путешествие и встречу светловолосую девушку в его конце. — Нельзя же верить гадалкам! — Да, но все остальное, что мне говорила эта, было абсолютно верным. — Да? — Да! Она сказала, что у меня на редкость духовная натура, благородный характер и я всеми любим; хотя люди, только знакомясь со мной, иногда не успевают сразу оценить меня… — Ну, я вполне оценила! — …потому что глубины моей души скрыты от посторонних глаз. — Так причина в этом? — Но какие еще доказательства нужны? — А она вам еще что-нибудь говорила? — Что-то о том, чтобы я остерегался брюнета, но ничего важного. Однако, по-моему, за пятьдесят центов улов очень недурной. — А она сказала, что вы женитесь на этой девушке? — Сказала — и безоговорочно. — Так, насколько я поняла, вы хотите, чтобы я вышла за вас, лишь бы ваши пятьдесят центов себя оправдали? — Не совсем. Вы опускаете тот факт, что я вас люблю. — Он посмотрел на нее с упреком. — Не смейтесь! — Разве я смеялась? —Да… — Простите. Мне ведь не следует смеяться над любовью сильного мужчины. — Вы не должны смеяться ни над чьей любовью. Любовь — замечательная штука. Она даже Фарша на минуту сделала почти красивым, а это совсем не просто. — А когда она сделает красивым вас? — А разве еще не сделала? — Пока нет. — Вам нужно набраться терпения. — Попытаюсь, а пока оценим ситуацию. Вы знаете, что на моем месте сделала бы девушка в творении Корделии Блэр? — Какую-нибудь глупость, я думаю. — Вовсе нет. Она была бы прелестной и трогательной. Поглядела бы на него, улыбнулась дрожащей улыбкой и сказала бы: «Мне жаль, так… так жаль! Вы сделали мне величайший комплимент, какой мужчина может сделать женщине. Но этому не суждено быть. Так будем друзьями? Хорошими друзьями?» — А он бы покраснел и уехал в Африку, так? — Нет. Думаю, он бы остался в надежде, что в один прекрасный день она передумает. С девушками так ведь часто случается, знаете ли. Она улыбнулась и протянула руку. Сэм холодно взглянул на метрдотеля, который, по его мнению, стоял слишком близко, слишком по-отечески, и взял эту руку. И не просто взял, а еще пожал. И пожилой джентльмен наполеоновского облика, завтракавший с министром в большом чале, а теперь возвращавшийся через двор в свое издательство, увидел это сквозь большое окно и остановился как зачарованный. Он простоял так довольно долго, выпучив глаза. Он увидел, как Кей улыбнулась. Он увидел, как Сэм взял ее руку. И тут он решил, что видел вполне достаточно. Оставив свое намерение пройтись пешком до Флит-стрит, он помахал такси. — А вон лорд Тилбери, — сказала Кей, глядя в окно. — Да? — сказал Сэм. Лорд Тилбери его не интересовал. — Возвращается в редакцию, я полагаю. И вам, наверное, пора? — Пожалуй. Не хотите ли пойти со мной и поболтать с вашим дядей? — Возможно, я загляну попозже. А сейчас мне надо зайти в рассыльное бюро на Нортумберленд-авеню отправить записку. — Что-нибудь важное? — Да, более или менее, — сказала Кей. — Уиллоуби Брэддок просил меня кое-что сделать, а теперь я поняла, что не смогу.19. Лорд Тилбери обзаводится союзником
1
Хотя лорд Тилбери увидел в окне совсем немного из того, что происходило между Кей и Сэмом, с него этого было вполне достаточно, и, пока такси везло его назад в Тилбери-Хаус, он с горечью и негодованием думал о двуличии современной девушки. Вот, размышлял он, одна такая: на обеде в данный вечер она практически и без обиняков заявляет, что не выносит Сэма Шоттера. И на следующий же день сидит в ресторане с тем же самым Сэмом Шоттером, улыбается тому же самому Сэму Шоттеру и разрешает тому же самому Сэму Шоттеру пожимать себе руку. Все это представлялось лорду Тилбери весьма зловещим, и он нашел лишь одно объяснение: неприязнь этой девушки к Сэму накануне вечером была вызвана ссорой между влюбленными. О ссорах между влюбленными он знал все, ибо его газеты были полны историй, в форме как коротких рассказов, так и сериалов, которые были посвящены исключительно таким ссорам. О женщины! Женщины! — так примерно суммировал лорд Тилбери данное положение вещей. Он понял, что оказался в чрезвычайно трудной ситуации. Как он объяснил своей сестре Фрэнсис перед первым появлением Сэма в издательстве «Мамонт», обращение с этим нарушителем спокойствия требовало такта и дипломатии. Во время своего пребывания в Америке он не сумел точно выяснить, как Сэм котируется у своего дяди. У лорда Тилбери сложилось впечатление, что мистеру Пинсенту он дорог. Следовательно, если между Сэмом и издательством «Мамонт» пробежит черная кошка, мистер Пинсент, предположительно, встанет на сторону племянника, а это будет катастрофа. Вот почему любые меры против сердечных дел этого молодого человека следовало принимать хитро и исподтишка. В необходимости таких мер лорд Тилбери ни на секунду не усомнился. Его меркой, когда он судил своих ближних, были деньги, и он счел бы нелепостью мысль, что обаяние или нравственные достоинства, какими могла обладать Кей, были способны уравновесить полное отсутствие у нее вышеупомянутого обязательного условия. И он считал само собой разумеющимся, что мистер Пинсент придерживается точно таких же взглядов. Беспомощность в подобных обстоятельствах терзала его. Он мерил шагами кабинет в душевной агонии. Естественно, начать кампанию следовало с того, чтобы бдительно следить за Сэмом и наблюдать, какой оборот примут его сердечные дела. Но Сэм — в Вэлли-Филдз, а он — в Лондоне. Ему необходим союзник, решил лорд Тилбери, бороздя ковер и, как всегда в минуты раздумий, заложив большие пальцы в прорези жилета. Но какой союзник? Агент секретной службы. Но какой агент? Квалифицированный шпион, который, каким-то образом внедренный в ном молодого человека, смотрел бы, слушал и составлял ежедневные отчеты о его поведении. Но какой шпион? И внезапно, пока он продолжал свое кружение, лорда Тилбери озарило. Он понял, что поручение это словно создано для молодого Пилбема. Среди многочисленных органов печати, разместившихся под крышей Тилбери-Хауса, был и популярный еженедельник «Светские сплетни» — газета, посвященная исследованию теневых сторон лондонской жизни, а редактировал ее молодой человек, кого владелец «Мамонта» давно уже считал самым хватким и самым многообещающим среди своих молодых людей, — Перси Пилбем, самая предприимчивая двуногая ищейка, какая когда-либо вела колонку «То, что мы хотели б знать, знаете ли». Молодой Пилбем провернет это дело гак, как его надо провернуть. Такие поручения он уже не раз выполнял с полным успехом, размышлял лорд Тилбери, вспоминая, как всего несколько месяцев назад Перси Пилбем в поисках материала для своей газеты на три недели устроился камердинером к великосветскому льву, и счастливым завершением этого предприятия явилась чудесная серия статей «В клоаке загородного дома», которая настолько подняла подписку на «Светские сплетни» в сельских местностях. Его рука уже легла на звонок, чтобы вызвать к себе этого бойкого юного духа, как вдруг в нем проснулось страшное опасение, и послал он не за Перси Пилбемом, а за Сэмом Шоттером. — А, Шоттер! Я… ахем… Вы случайно не знакомы с молодым Пилбемом? — осведомился его милость. — Редактором «Светских сплетен»? — Именно. — Я только знаю его в лицо. — Знаете его в лицо, э? А? Знаете его, э? Так-так. Вот именно. Я просто хотел узнать. Обаятельный малый, вам следовало бы сблизиться с ним. Это все, Шоттер. Сэм, мимолетно заподозрив, что руководство столь огромным предприятием доконало его шефа, вернулся к своей работе, а лорд Тилбери, склонив нахмуренное чело, подошел к окну и в раздумье уставился на улицу внизу. Факт знакомства Сэма с Пилбемом, сам по себе незначительный, оказался одной из тех задоринок, которые столь часто опрокидывают блистательные планы великих полководцев, и его милость пребывал в некоторой растерянности. Пилбему он мог бы довериться в столь деликатном деле, но он отпадает, так где же еще найти надежного агента? И тут-то его беспокойно мечущийся взор остановился на надписи поперек окна прямо напротив.ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО ТИЛБЕРИ С ОГРАНИЧЕННОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ
Дж. Шерингем Эдейр, упр.
Большой компетентный, штат
Вот что гласила надпись, и лорд Тилбери читал и перечитывал ее глазами, которые все больше выпучивались. Она преисполнила его восторгом, как прямой ответ на молитву. Мгновение спустя он схватил шляпу и, не дожидаясь лифта, поскакал вниз по ступенькам, точно какая-нибудь альпийская серна — с уступа на уступ. Он достиг вестибюля и на скорости, почти опасной для человека его комплекции и кабинетного образа жизни, пронесся через улицу.
Последние комментарии
2 дней 13 часов назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 14 часов назад
2 дней 17 часов назад
2 дней 17 часов назад