Спасалочки [Wind-n-Rain] (fb2) читать онлайн

Спасалочки

Глава 1

Если кто-то спасёт тебе жизнь, он будет любить тебя вечно.

Чак Паланик

Я помню, когда и как всё началось.

Я вышла из делового центра, что тогда ещё служил приютом отцовскому офису, и глубоко вдохнула прохладного апрельского воздуха. Домой не торопилась — там, в просторной, но совсем ещё голой студии, которую мне удалось выцепить в ипотеку за спиной отца, было пусто и страшновато. Москва Новая, квартал новый, дом новый, в подъезде всего несколько жилых квартир, ближайший магазинчик — через два двора. Однако засиживаться в офисе ещё дольше я тоже не решалась: отец названивал постоянно, не давая работать — мстил за то, что ушла из дома, за то что, в его компании посмела установить свои порядки. Он злился, ревновал. Он не мог не видеть — всё, что я делала, шло на пользу бизнесу. Но и признать этого не мог: он устроил меня к себе в фирму обычным клерком, когда мне было девятнадцать, как объяснил — чтобы дать мне возможность заработать на помаду и колготки (будто сам он мало покупал мне помад и колготок), а себе — отслеживать каждый мой шаг. К двадцати пяти, когда и вечерка в универе, и секретарский закуток рядом с кофемашиной остались для меня в прошлом, я уже не вызывала у отца ничего, кроме ревности. Он гордился моими успехами в бизнесе и ненавидел меня за них, он бесился до дыма из ушей при любом моём упоминании о мужчинах, при этом не переставая капать на мозги расспросами о замужестве. Он купил мне огромную трёшку в центре города и помпезно вручил ключи в день моего четвертьвековья… Стоит ли говорить, что квартира находилась на одной лестничной клетке с нашей — с той, где мы с отцом остались вдвоём после смерти мамы, и где теперь он продолжал жить один уже после того, как я съехала в свою студию на окраине — подальше от папочкиной ревности… Шёл девятый час вечера. Смеркалось. Холодало. Улица опустела: офисные сотрудники и студенты из колледжа напротив давно разбежались по домам.

Я просто стояла на обочине, теребя в руках ключи от машины. Тёмный силуэт появился из-за угла, как медведь-шатун в период спячки — страшный, помятый, угрожающий. Я было дёрнулась в сторону, но поспешила себя успокоить: силуэт далековато, удрать успею. Бомж или алкаш? Походка — неровная, почти ломающаяся — наталкивала именно на эту мысль. Но что-то в силуэте диссонировало с догадкой о бомже — слишком он был ладен и… хорошо одет. Щурясь сквозь сизые сумерки, я старалась разглядеть шатающееся нечто, неминуемо приближавшееся и всё ещё такое непонятное. Уличные фонари зажглись одновременно — вдоль всей улицы. Один из них вспыхнул прямо над фигурой, поместив её в центр светового круга, как солиста в пятно прожектора. Силуэт оказался человеческим. Нет — не так: силуэт оказался человеком. Молодым, крепким и высоким, и я не ошиблась насчёт хорошей одежды. Сморгнув внезапно ослепивший его свет, парень разлепил глаза. Поднял их на меня. Наши взгляды встретились… В следующее мгновение он упал на асфальт, сперва опустившись на колени, затем завалившись на бок, и больше не двигался. А я всё стояла там, между световыми кругами, почти невидимая и такая одинокая. А он всё не двигался, и я, стиснув ключи от машины покрепче в кулаке, шагнула вперёд.

Разглядывать его было неприятно. С одной стороны — страшно. Когда перед тобой недвижимое тело, волей-неволей ждёшь подвоха. С другой стороны — противно. Помню, как брезгливость охватила меня, когда, попытавшись ткнуть парня в плечо, я обнаружила на своём пальце маслянистый кровяной развод. Парень был перемазан кровью: его одежда, недешёвая, но безнадёжно испорченная, руки, волосы — всё было бурым. Набравшись смелости, я приподняла его голову, чтобы рассмотреть лицо. На нём живого места не было: из разбитой губы сочилась кровь, и это помимо двух уже успевших подсохнуть подтёков с уголка рта; под глазом набухала гематома; на одной щеке зрел синяк, на другой пестрели несколько рваных царапин. Зажимая рот от ужаса (или нос от отвращения), свободной рукой я приспустила собачку на молнии его спортивной куртки. Под ней была белая футболка. Белая с принтом — красным и уродливым. Коснувшись её машинально, я чуть не увязла пальцами в алой жиже. Футболка липла к телу, и она была насквозь. Уже совсем не помня себя от испуга (и любопытства), я подняла её за краешек и аккуратно закатала до груди. Живот парня, крепкий и смуглый, как мне показалось тогда в желтоватом свете уличного фонаря, был разукрашен ножевыми — неглубокими, насколько я могла судить. Я бросилась снова осматривать куртку — та была цела. Порезав парня, кто-то застегнул на нём плотную ветровку, чтобы… что? Спрятать ужасные раны? А может, он сам это сделал? Но зачем?

— Эй, Вы меня слышите? Эй? — Дабы заглушить поток дурацких мыслей в отяжелевшей от тишины голове, я решилась заговорить. Ответа не дождалась. Парень дышал — неглубоко и неровно, но стабильно. И он не отвечал. — Погодите. Я вызову скорую… — Ага, скорую. Если это криминал, меня же потом по ментовкам затаскают как свидетеля. А то и чего похуже… Рука с приготовленным мобильником опустилась сама. — Эй, Вы можете идти? Вам есть кому позвонить?

Я несла какую-то чушь, не решаясь звать на помощь, не решаясь оставить его одного. Погрязла в нерешительности. А парень вдруг закашлял — его кашель был таким заливистым и мокрым, что руки мои сами потянулись к бёдрам и обтёрлись о шерстяную ткань офисных брюк.

— Только не скорую… — Просвистел он, и вслед за словами на асфальт упали несколько ниток кровавой слюны.

— Да это пиздец какой-то! Если ты сейчас здесь сдохнешь — как мне жить-то потом? Ты об этом подумал?

Такая злость напала на меня, что, не помня себя от ярости, я схватила парня под мышками и постаралась отодрать его от асфальта. Он был тяжёл, но не то чтобы неподъёмен. Или просто это я в те годы пребывала в лучшей форме? Так или иначе, отодрать от асфальта я его смогла, а вот поставить на ноги или хотя бы взвалить на плечи — уже нет. Но отступать было поздно: чувствуя липкое зловонье чужой крови, добравшееся и до моей одежды, я лишь убедилась в собственной ярости. Удерживая парня под мышками, потащила его к своей машине — благо та была припаркована рядом же, у обочины, недалеко от входа в деловой центр.

Зуб даю — тамошний охранник меня видел. Меня и то, чем я занималась. Но притворился, что не видел. С тех пор я к охранникам офисных центров отношусь с пренебрежением.

Пока отворяла дверцы, паренька пришлось положить у колёс. На заднее сидение его затаскивала уже через лютую ненависть — обивке конец, а ведь я с такой любовью подбирала цвет салона в первой своей машине, купленной на собственные деньги. Светло-бежевый, тёплый и мягкий даже на вид… Он на глазах становился воспоминанием. К тому же, было тяжело — затащив тулово на сидение до поясницы, я побежала к противоположной дверце, чтобы через неё подтянуть его внутрь, а потом запихнуть и ноги. Пока бежала, цепляясь набойками толстых каблуков за трещины в асфальте, — всего несколько секунд, — он успел скатиться обратно и скукожиться гармошечкой у колеса. Провозилась я знатно. Изгваздалась вся, вспотела, свой наряд испортила. Наконец, он сзади, я за рулём.

В травмпункте при ближайшей больнице нам пришлось выстоять очередь. Да, именно выстоять — пока ехали по Красной Пресне, незнакомец пришёл в себя. Пусть он был абсолютно невменяем, ничего не говорил, лишь ошалело моргал, но, по крайней мере, уже мог стоять на своих двоих, с опорой на меня. Когда подошла наша очередь заходить в кабинет, я приготовилась бежать. Знала, что спросят документы. Знала: увидев ножевые, тут же составят рапорт в ментовку. В гробу я такие приключения видала. Поэтому, когда дверь смотрового кабинета призывно распахнулась, чуть не заехав нам по носам, я уже была на нижнем старте.

— Документы?

— В-вн-т-ннм км-не, — пробулькал парень.

Медсестра расстегнула куртку и живо извлекла паспорт из внутреннего кармана — и почему я сама не догадалась его обыскать?

— А Вы подождите в приёмной.

Дверь за мной захлопнулась. А я, подперев стеночку в коридоре, как и было велено, стала послушно ждать.

Чёрт возьми, его мурыжили там около трёх часов! Таскали из кабинета в кабинет, делали рентген, брали кровь, пытались опрашивать… Чтобы не мозолить глаза медперсоналу, я переместилась на улицу.

Когда мы встретились снова, он брёл по слабо освещённой дорожке от входа в травмпункт до больничной стоянки, уже почти не шатаясь. Опершись на капот своей Мазды, я сделала вид, что залипла в телефон. Часы на экране показывали четыре нуля.

— Эй! Я же просил — никакой скорой! Зачем ты вообще меня сюда притащила? Теперь проблем…

Его голос был упрям и твёрд — и откуда только силёнки взялись? Его интонации были беспардонными и вызывающими. Мне ещё никогда стеклянные стены родного офиса и лысые стены почти-родной студии не казались столь манящими. Я заскочила в машину и завела мотор. Поняла, что просрала не только салонную обивку, но и эту ночь.

— Эй! — Он стукнул костяшкой по стеклу прямо возле моего носа. На стекле зацвела бурая клякса. — Ладно, ты не виновата. Мои проблемы — мне и разгребать. А ты… это. Спасибо, что ли.

Я сдержанно кивнула. Почему-то хотелось захныкать. Это всё из-за убитой обивки.

— Эй! — А он продолжал таращиться на меня через стекло, и не думая отойти, чтобы дать мне дорогу. — У тебя это… Одолжи пятьсот рублей, короче. Я верну. Обещаю.

От такой наглости, от такой наглой лжи в носу защипало конкретно. Я машинально сунула руку в бардачок и выхватила из заготовленных там на случай встречи с борзыми дэпээсниками бумажек одну фиолетовую. Приспустила стекло. Хотела бы я кинуть деньги ему под ноги — вот это было бы мощно, вот это было бы по-серьёзному! Но смелые мечты остались смелыми мечтами — я лишь просунула свёрнутую вчетверо купюру в зазор, подождала, когда он сделает шаг в сторону, довольно разглядывая мою подачку, и вдарила по газам.

Моя Мазда покинула больничную стоянку под пронзительный визг колёс, оставив спасенца растерянно таращиться вслед — по крайней мере, так наше ариведерчи рисовалось в моём воображении. Знакомый уже силуэт ещё некоторое время отражался в зеркале заднего вида, и я смотрела на него сквозь разъедающую глаза пелену. Очень хотелось отмыть — себя и машину. Конкретно так отмыться.

Тем вечером, сама того не желая, я впервые примерила на себя доспехи Ангела-Спасителя. Было положено начало долгой истории. Но тогда я об этом ещё не догадывалась.

Глава 2

Если твоя судьба не вызывает у тебя смеха,

значит ты не понял шутки.

Грегори Робертс

Возвращаться на Пресненку спустя пару лет было волнительно. И пусть повод недурён — проводить приехавшую из провинции младшую кузину к её новому месту учёбы, политехническому колледжу, но всё же близость высотного делового центра, долгие годы служившего пристанищем нашему офису, давила ностальгически-претенциозно. Отец был в ярости, когда я, не спросив его мнения, арендовала для центрального подразделения компании особняк в историческом центре города — подальше от стеклянно-бетонных новостроек делового квартала. Посчитал это блажью, исполненной лишь с одной целью — ему на зло. Что ж, он был прав и не прав одновременно: моё решение базировалось на трезвом расчёте, что особенность нового местоположения офиса подчеркнёт и особенность всей компании, как бы дистанцируя "Киров и партнёры" от общей массы, предпочитающей гнездиться в одинаковых серо-зелёных человейниках, и, конечно же, я не сомневалась, что отец такого решения не поймёт. Не ошиблась — получив в адрес нашего нового офиса с дюжину комплиментов от друзей и даже конкурентов, он всё ещё не понимал, в чём дело. Но уже вынужден был признать, что моё "на зло" сыграло имиджу компании на пользу.

Говорят, молодость заканчивается, когда в твоём лексиконе появляется слово "молодёжь". Моя молодость закончилась тем первым сентября: остановившись с кузиной у центральных ворот колледжа, я обернулась вокруг и невольно присвистнула:

— С ума сойти, сколько молодёжи… — Опомнившись, повернулась к кузине с финальным напутствием: — Ступай. И запомни: будет обижать кто — только дай знать!

Заручившись спешным кивком, я отпустила малую во взрослую жизнь. Напутствие получилось милым, но излишним: наша фамилия в городе уже тогда была на слуху, сама по себе служа отменным оберегом. Я ещё немного потопталась у ворот, отделявших двор колледжа от тротуара деловой улицы, стараясь больше не озираться по сторонам и не подпускать шальное словечко к собственным мыслям, и зашагала к месту, где оставила машину. Первое сентября — какой печальный день. Впереди холода.

— Эй! Это ты?

Слова нагнали меня со спины. Ненавижу такие моменты — вроде бы, надо остановиться, обернуться, прервав свой путь, то есть уже следовать чьей-то воле. А ведь даже не знаешь, кто окрикивает и с какой целью: одноклассник, которого не видела десять лет, бомж, надеющийся за то, чтобы оставить тебя в покое, выручить неплохую взятку, или обознавшийся прохожий. Следовать чьей-то воле, да ещё и вслепую, вдвойне не в моих привычках. Но ощущение взгляда в спину слишком раздражало. Пришлось остановиться.

— Точно ты. Я думал, обознался — но теперь вижу. Глаза у тебя злые. Прям как тогда.

Рослый парень стоял в десятке шагов и тараторил на всю улицу. Он не кричал — его голос сам по себе был глубоким и зычным, при этом не слишком низким и совсем не грубым, а дикция — чёткой и немного заторможенной. Как у радиоведущего или актёра озвучки, подумалось мне. Шастающие вокруг студенты и офисные клерки косились — скорее с раздражением, нежели с интересом.

— Не помнишь меня?

Как забыть. Да, выглядел он заметно посвежевшим, даже покрупневшим и… всё таким же. Два года прошло. Какая дебильная встреча.

— Ты учишься здесь? — Зачем-то спросила я, подходя ближе. Парень был подкачен и загорел. Тёмные волосы коротко острижены, а наглые карие глаза источали немой вызов. На вид он казался моим ровесником.

— Я уже давно нигде не учусь, детка. Просто выгляжу хорошо.

Он баритонисто заржал, демонстрируя отменные зубы и дурные манеры. Я не поняла — это так он не оценил моё чувство юмора или оценил, насколько хорошо выглядела я? Раздражение внутри сворачивалось в тугую спираль.

— Пока.

Не дожидаясь ответа, я вернулась к своему пути и поцокала к машине. Я старалась забыть об этой случайной встрече, как забыла о предыдущей нашей случайной встрече, но ощущение взгляда в спину никуда не делось. Спину будто прожигало. Однажды в детстве я засунула пластикового пупса под настольную лампу, близко-близко, чтобы он "загорел": отчего-то мне не нравился беленький желтоволосый младенец — я, семилетняя, непременно хотела себе ребёнка-южанина. И с упоением наблюдала, как плавились синтетические волосы, а затем и пластмассовая кожа пошла оранжевыми вонючими подпалинами… От чарующего зрелища меня оторвал отец, примчавшийся на дым и запах гари. Влетело мне тогда знатно — две недели я провела одна в комнате без мультиков! А несчастный пупс, похороненный в мусоропроводе, и вовсе стал последней игрушкой моего детства — с тех пор отец ничего, кроме книг и развивающих игр, мне не покупал. Тогда, шагая прочь от колледжа и борясь с желанием ещё раз обернуться, я чувствовала себя тем самым пупсом…

— Эй! Подожди!

Не останавливаться, не останавливаться, только не останавливаться…

Я могла слышать его шаги — топал он, как гиппопотам, явно ускорив шаг. Это заставило ускориться и меня. Светофор тревожно замигал, но дорога всего в четыре полосы, и я подумала — успею… Рванула, пересекая "зебру" наискосок. Любименькая потрёпанная Мазда призывно сияла на солнце насыщенным индиго.

Визг тормозов раздался отовсюду — он был таким всеобъемлющим, как долбанный долби сурраунд. Я машинально прикрыла уши ладонями. От резкого жеста сумочка заболталась на локтевом сгибе, загородив обзор.

— Быстрее-быстрее, — послышалось совсем рядом. Я лишь успела заметить, как в тормознувшую прямо за мной чёрную Ауди без номеров запрыгнули двое в комбинезонах и балаклавах. Один из них тащил на себе увесистый холщёвый мешок.

Выстрелы раздались совсем рядом, один — спереди, другой — сзади. Одна из пуль угодила ауди в колесо — к общей какофонии добавился свист сдувающейся шины. Заметавшись, я принялась озираться по сторонам. В дверях ювелирного "Азамат", что располагался сразу за светофором, стоял охранник и целился в Ауди. Повернув голову к машине, я увидела опущенное стекло и торчащее из окна дуло… И только тогда поняла, что сижу на корточках прямо на линии перекрёстного огня, сдавив голову ладонями, и выглядываю, как совёнок, ожидающий, с какой стороны его быстрее пристрелят.

Вокруг бегали люди, все кричали и прятались за углами зданий, некоторые, наиболее смелые из любопытных, пытались снять происходящее на камеры мобильников… Всё это моё воображение дорисовало за меня, а тогда я знала только одно: стоит подняться на ноги, и меня изрешетят. А как увильнуть с линии фронта на кортах, да на каблуках, да с болтающейся на локте сумочкой — я ещё не придумала.

— Чего расселась? Жить надоело? А ну, пошевеливайся!

Кто-то подхватил меня под руки и снёс с насиженной позиции. На секунду мне показалось, что асфальт ушёл из-под ног — я порхала в воздухе. Я перебирала ногами, но бегом это едва ли можно было назвать — спаситель просто взял меня на буксир и не отпускал, пока мы не добрались до какого-то глухого проулка.

— Ты б ещё фламенко там станцевала.

Он отпустил меня, а я вжалась спиной в грязную стену ближайшего здания и картинно сползла на землю. Каблуки врезались в сырую почву, не позволив ногам разъехаться по сторонам. Я закусила зубами ремешок уцелевшей сумки и шумно задышала через нос. Штормило, как в центрифуге.

— Ограбление. Средь бела дня. Стрельба! Куда власти смотрят… А ещё борются за звание самой безопасной мировой столицы…

— Власти властями, а вот куда ты смотришь — я не знаю. — Его голос как будто бы смягчился, разбавленный незлобливой усталостью. — Поднимайся, давай. Умеешь же ты влипать в неприятности!

Не спрашивая, он вновь схватил меня под руки и заставил выпрямиться в полный рост. Пока я оправляла одежду, он беззастенчиво меня разглядывал.

— Если б ты за мной не погнался, я бы ни во что не влипла. Кто вообще дал тебе право меня преследовать? Зачем ты…

И вправду — зачем? Зачем он снова возник на моём пути? Тогда я не задавалась вопросом "как" — словно чувствовала, что всему этому было объяснение, пусть и неведомое мне пока. Но, мать его, зачем? Какой ему в этом прок? На маньяка он не походил — пускай это и было самой простой версией, но она никак не укладывалась в общую парадигму его поведения. Да и знакомы мы прежде не были. Случайность? Совпадение? Не верила я в такие совпадения. Но и отрицать их очевидность не могла — факты говорили сами за себя.

— Я это… — Он перебил меня, как будто извиняясь. — Просто отдать хотел. — Фиолетовая купюра — новенькая, даже не сложенная, а свёрнутая в трубочку, аккуратно опустилась на мою ладонь. — Обещал же. С собой носил. Так и знал: когда-нибудь встретимся… Не люблю оставаться в долгу.

Глава 3

Есть женщины, у которых по чести,

не было ни друзей, ни любовников…

Марина Цветаева

Куда собралась? Навестить подругу в больнице — именно это ответила я отцу, когда он застал меня на парковке с чемоданом в руках. Хм… Куда собралась. Куда надо, туда и собралась — мой законный отпуск, и меньше всего на свете хотелось проводить его под папиным контролем. А самое классное, что даже не пришлось врать. Ну, почти. Подруга — одноклассница, с которой мы и в школьные-то годы не особо ладили, а после выпускного так и вовсе ни разу не пересекались. Больница — рехаб, куда, если верить сплетням общих знакомых, она заезжала стабильно раз в год, в перерывах между запоями. Рехаб в Паттайе — но это так, мелочи.

И вот, приземлившись в У-Тапао после девятичасового перелёта, вместо того, чтобы взять такси и отправиться в отель, я взяла такси и отправилась в рехаб. Зачем? Как знать. Хотела просто наделать фоток на фоне кристального благолепия да завалить ими все свои соцсети — от официальной рабочей странички на заблокированном, но оттого не менее популярном у нас Линкедине, до анонимного аккаунта в Инсте. Одноклассница была так рада меня видеть, что мне насилу удалось избежать удушения в её объятьях. Мы обсудили погоду, прелести тайской кухни, знакомых, что остались в холодной Москве. Очень хотелось выпить. И когда я уже не могла дождаться момента, чтобы свалить, вдруг выяснилось главное.

— Как хорошо, что ты заехала, Мариш! Так неожиданно и приятно!

— Мне тоже приятно, Оль, только я не Мариш…

— Ой, тьфу ты! Всегда путала тебя с Маринкой, вы с ней так похожи…

— С какой Маринкой?

— Ну, Маринка, с нашего хора. Вы ещё с ней вместе в первых сопранах пели, а я в альтах!

— Но я никогда не ходила на хор…

Расставание с давней подругой получилось поспешным и скомканным. Наблюдая за картинками чужой, экзотической жизни из окна такси, оставалось лишь поблагодарить судьбу за абсолютный и безапелляционный повод напиться, что сродни индульгенции.

Вечерний город встречал меня душными сумерками. В воздухе витало пряное зловоние, от которого кружилась голова. Я вышла из бара, решив прогуляться до своего Дусит Тани пешком — идти было всего ничего. Так мне казалось. Я брела по узким улочкам, по краям зажатым сувенирными лавками и тележками торговцев фруктами, а в центре прорезаемым вездесущими мотоциклистами — всё оставшееся пространство занимали праздные гуляки. Ведомая мелодичным бренчанием сувенирных колокольчиков, я свернула в один из проулков, которые, как бесчисленные ножки сколопендры, разбегались от колбасистого тела главной улицы по разным направлениям. Затеряться в толчее было немудрено, и из проулка я вынырнула, только когда на город окончательно опустилась ночь, моя сумка заметно прибавила в весе за счёт скупленных безделушек, а карманы заметно полегчали, избавившись от болтавшейся в них мелочи. Народу вокруг стало только больше, а уличное освещение — красно-синее, неоновое — совсем не способствовало комфортному обзору. Почти наугад, вслепую я побрела к побережью, точнее к той его части, что была оккупирована сетевыми "пятёрками" и частными пляжами, на ходу пытаясь запихнуть покупки поглубже в сумку, которая, топорщась от поклажи, совсем отказывалась застёгиваться. Толстый бумажник, утрамбованный всеми возможными картами, от СНИЛСа до водительского удостоверения, пары кредиток и клубной на фитнес в "Небо", опасно торчал из всего этого барахла, а переложить его было некуда — только что полегчавшие карманы моего облегающего коротенького платьица едва ли вместили бы в себя разбухший пластиком кошель. Идеальная ситуация для того, чтобы случилось что-то плохое, не так ли?

Сперва какой-то мудень толкнул меня в плечо, заставив сумку соскользнуть и повиснуть на согнутом локте, а следом один из постоянно проносящихся мимо мотоциклистов, внезапно притормозив рядом со мной, резво вцепился в плетёные ручки и вновь вдарил по газам, намереваясь скрыться в дымчатой мгле тропической ночи со всеми только что скупленными фенечками, ароматическими свечами и масками для лица… И с бумажником, хранящим в себе всю мою жизнь.

— А ну, отдай, сволочь! — Я сжала пальцы так крепко, что гелевые ногти чуть ли не всей длиной пробороздили кожу, а текстильные, натянутые до упора жгуты ручек обожгли её, как огнём.

Мотоциклист, не привыкший, видимо, встречать от заграничных зевак такого настырного сопротивления, был вынужден разжать затянутую в байкерскую перчатку ладонь. Через мгновение его не стало — о том, что он был, напоминал лишь столб пыли на дороге и саднящая кожа на моей руке. Прижав к себе спасённую ценой собственной кожи поклажу, я ещё долго стояла, оцепенев от негодования, тихонько матерясь и игнорируя любопытствующих прохожих. В своих фантазиях я уже догнала вора — прямо так, в хиленьких босоножках, состоящих из нескольких кожаных полосок и символических каблуков-рюмочек, — мощным кручёным ударом по шлему выбила вора-неудачника из седла и загнала свой каблук прямо в его мерзкую пасть… В реальности я продолжала стоять посреди торговых палаток, злая и растрёпанная. Отдых в Таиланде начался с лошадиной дозы местного колорита.

Если что-то и было способно восстановить моё душевное равновесие, так это пляж. Белый песок, шумные волны, сладкие коктейли… Так я провела очередной день отпуска. Жаль, что у меня нет подруг — настоящих подруг, как у девчонок из "Секса в большом городе". Отец сызмальства отваживал от меня каждого, кто не прочь был со мной подружиться. В его понимании, всех их интересовали только деньги семьи и возможность приподняться за чужой счёт. Более того, он всегда верил, что любые отношения тянут ресурсы, и если с потерей денег ещё можно смириться, то время — ресурс невосполнимый, который преступно распылять на других. Выпорхнув из-под его крыла, я была твёрдо намерена завести друзей и, конечно же, парня, но вскоре выяснилось, что не обладая полноценным навыком налаживания межличностных контактов, сделать это затруднительно. Знакомые приходили и уходили, любовники редко задерживались до утра, а подруги… Больно это признавать, но на их счёт отец оказался прав. Но тогда, провожая клонящееся к закату алое солнышко затемнёнными солнцезащитными стёклами глазами, я искренне жалела о том, что мне не с кем было разделить этот день.

Возвращаясь в номер, за оградой отеля, у обочины дороги огибающей территорию гостиницы, я увидела уличного торговца мороженым. Подстёгиваемая неведомым инстинктом (и неисправимой любовью к этому простецкому лакомству, которое в детстве, из-за отцовских предрассудков по поводу пагубного влияния сахара на растущий организм, было в моём меню настоящей редкостью), я выбежала за ворота — прямо так, в купальнике и небрежно накинутом на него шёлковом платье — и помахала торговцу сложенной купюрой. Завидев меня, он тут же развернул свою тележку и поспешил навстречу. Позади него я заметила мужчину, загорелого, но на фоне местного населения всё ещё бледного — скорее всего, тоже постояльца отеля. Он беспечно шагал вдоль дороги босиком, держа в руках спортивные сандалии и барсетку. Издали я не разглядела его лица, зато разглядела неминуемо приближавшегося к нему мотоциклиста. А вытянутую руку, нацеленную прямо на беспечно болтающуюся поклажу, я и вовсе распознала мгновенно. Рванула вперёд, не обращая внимания на норовящие разлететься в разные стороны на бегу пляжные сабо, чуть было не снесла с ног торговца с его тележкой, и до зазевавшегося мужчины мы с мотоциклистом добрались одновременно. Тот как раз успел протянуть руку к ремню барсетки, а я как раз успела со всей дури по этой руке заехать.

Вор растянулся на дороге, мотоцикл, утеряв управление, проехал до ближайшей пальмы и заглох, врезавшись в ребристый ствол, а мужчина, запоздало осознав, что произошло, растерянно обнял спасённую барсетку, прижав её к груди, словно младенца.

— Сэнк ю вэри мач. — Он стянул очки. — А, это ты… — Видимо, узнав в спасительнице меня, знакомец-незнакомец решил, что ни в иностранных языках, ни в развёрнутых благодарностях больше смысла не было. Он разглядывал меня, я разглядывала его — сколько же мы не виделись? Чуть больше года… А он почти не изменился, разве что ещё немного прибавил в массе, а наглость во взгляде так никуда и не делась. — Что ж, позволь хотя бы купить тебе мороженого.

Мороженое у ограды гостиницы переросло в полноценный ужин в ресторане при гостинице, где еда сменялась напитками, а напитки — танцами под выступавшего в тот вечер живого саксофониста. Танцы сменились сексом в его номере, а секс — ещё одним сексом. Обнаружив на моей ладони свежие ссадины, он зацеловывал их с таким упорством, будто и впрямь думал, что таким образом способен их залечить. А я бесстыдно разглядывала белёсые полосы на туго натянутой поверх рельефных кубов коже живота — порезы давно зажили, а следы от них, должно быть, останутся навсегда… Мы заснули под утро, и тогда мне казалось, что это судьба (ну, судьба же?), и самые тайные желания вдруг стали явью.

Он разбудил меня, когда солнце уже подбиралось к зениту.

— Каролина, вставай. Тебе пора уходить.

— Хм… Что, прости?

— Я уезжаю, номер нужно освободить в двенадцать. — Я взглянула на часы — те показывали одиннадцать.

Голос доносился из душа и почти сразу же оттуда раздался шум воды. Я нехотя поднялась и принялась изучать номер, изучить который вчера мне было некогда. Тут же, на тумбочке у зеркала, я заметила распечатку с электронными авиабилетами… И вправду уезжает. Почувствовала себя преданной. Конечно, он не обязан был ставить меня в известность, что эта ночь в нашей истории станет не только первой, но и последней. И всё же, он мог это сделать. И не сделал. Почти сразу я поняла — почему. Рядом с билетом лежал паспорт. Замерев и убедившись, что шум воды из ванной не собирался затихать, я заглянула в чужие документы. Долматов Олег Вячеславович. Тридцать лет. Гражданин России. Женат.

Едва натянув на обленившееся за ночь тело затёртое соляными разводами платье, я поспешила на выход, зажимая в незажившей ещё ладони ключ-карту от собственного номера. Ссадины тянули болью — новой, доселе неведанной, и то была не щекотливая боль подживающей кожи — то была боль разорванных тканей. Вместо старых ссадин за ночь я обзавелась новыми.

Мой делюкс находился двумя этажами выше. Через час, разморенная горячим душем, я стояла на балконе, держа в одной руке дымящуюся сигарету, а в другой — бокал красного вина, который в то припозднившееся утро заменил мне крепкий кофе. Смотрела на линию прибоя, под натиском набежавших за ночь туч слившуюся цветом и характером с побивающим её тропическим ливнем — последним приветом отходившего до лучших времён сезона муссонов.

Я видела, как он выходил из здания отеля, пробиваясь перебежками к ожидавшему его такси. За собой он тащил маленький чёрный чемоданчик на колёсиках, и я сверлила взглядом его затылок с высоты седьмого этажа, втихаря надеясь, что он почувствует и обернётся на мой немой укор. Но он лишь запрыгнул в жёлтую машину, которая, не оставив на залитом дождём асфальте даже следа от шин, тут же скрылась за оградой отеля.

Дождь всё лил, смывая слёзы обиды. Слёзы во мне закончились одновременно с вином в бутылке. Через рум-сервис я заказала ещё одну, тут же ощутив на глазах новую волну горячего жжения. Тогда я надеялась, что история нашего с Олегом (тридцать лет, женат) знакомства навеки закончена. Дождь усилился. Небеса плевали на мои надежды со всей своей небесной высоты.

Глава 4

Тогда лишь двое тайну соблюдают,

Когда один из них её не знает.

Уильям Шекспир

Июнь начался с несвойственных сезону холодов. Дули лютые ветры, а люди не снимали плащей и кожанок, и лишь сменяющие друг друга даты на календаре не позволяли забыть, что на дворе цвело лето. Отец все мозги мне прочистил предстоящим слиянием. К тому времени я уже успела войти в совет директоров, более того, завоевать в нём вес, никак не подкрепляемый моей фамилией — лишь моей работой, но основная часть полномочий всё ещё числилась за отцом как за основателем компании и по совместительству держателем контрольного пакета акций. Поэтому, когда он появился на пороге моей уютненькой обжитой студии, я немало удивилась — сюда он прежде не захаживал вообще ни разу, считая эту халупу недостойной его царственного посещения (а меня при этом считая жалкой предательницей). Что ж — для неожиданного визита у него оказался действительно весомый повод. Он наконец согласился на давнее предложение одного из самых знаменитых в стране инвесторов, специализирующихся на недвижимости. Тот обещал выкупить двадцать пять процентов акций, оставив отцу двадцать шесть, а мелким акционерам — всю их коллективную долю. За это, кроме денежных вложений в развитие фирмы, продвижения в тендерах и госконтрактов на строительство жилья, он сулил нам протекторат на мировом рынке, в частности — ближневосточном, где ещё с середины девяностых у инвестора водились серьёзные связи. А отец… Он пришёл <i>посоветоваться</i>. Да, ему нужен был мой совет. Так прямо и сказал — если я хочу унаследовать пятьдесят один процент, а не двадцать шесть, он откажется от сделки. Я попросила его не отказываться. В своих грёзах я уже разъезжала по Абу-Даби вместе с шейхами, подписавшими с российской строительной компанией "Киров и партнёры" многомиллиардные договора на возведение семизвёздочных отелей.

Итоговая встреча в неформальной обстановке была запланирована на ближайшую субботу, а судьбоносное подписание всех бумаг — на ближайший за ней понедельник. В "Белугу" мы заявились с точностью королей — минута в минуту в указанное время. Я была в облегающем нежно-розовом платье, доходящем длиной подола до пола, а глубиной разреза — почти до трусов. Отец был в своём обычном Бриони и держал меня под руку. Нас ждали: хостес сопроводила в один из вип-залов, где за столом, накрытом на пятерых, уже сидели трое.

— Познакомьтесь: вице-президент компании и по совместительству — моя дочь Каролина, — гордо представил меня отец.

— Какая красавица. — Стельмаха Эдуарда Валентиновича я узнала сразу — в жизни он ничуть не отличался от своего портрета на развороте в "Форбс". — А это — моя дочь Мария, — он с неменьшей гордостью кивнул на щуплую брюнетку с уложенными на манер пятидесятых локонами, — и её супруг. В своё время они возглавят все мои активы.

— Как хорошо, что молодая кровь не даёт повода для беспокойства! — отшутился мой старик, целуя руку брюнетке и пожимая руку её благоверному. Но кивок укора от меня не ускользнул — видно было, отец посчитал замужнюю дочь партнёра успешнее своей, незамужней.

Только мне было всё равно. С Олегом нам пришлось знакомиться заново — и в кавычках, и без кавычек. Прикладывая мою руку к своим губам, он и бровью не повёл, зато моя ладонь отозвалась на этот акт публичного притворства хрустальной дрожью — будто давно затянувшиеся ссадины полоснули грубой наждачкой.

— Какая красивая пара! Скажите, где вы познакомились? — Мне дорогого стоило не выдать язвительности, ещё более дорогого — не опрокинуть предложенный официантом бокал шампанского залпом.

Чудесную историю становления их блестящей семейки все трое поведали нам в едином хоровом согласии. Оказывается, Олег при Стельмахе был "правой рукой" чуть ли не сызмальства — тот взял его из детского дома и приютил под своим крылом. И однажды его единственная дочь, тогда ещё юная и невинная, заглянула к папочке на работу, где, совершенно случайно, и столкнулась в дверях со своим будущим мужем. Любовь с первого взгляда, благословение патриарха, скорая свадьба, долгая и счастливая жизнь с прицелом на то, что однажды именно зятю предстоит стать во главе взращенной тестем компании.

— А что же Вы, милая? Семейный бизнес Вас совсем не интересует? — обратился к брюнетке мой папаша. В его глазах я заметила искру азарта.

— Ну что Вы, Виктор Маркович! Я вообще считаю — не женское это дело… Хотя, бывают, конечно, исключения, я не спорю. — Она прикусила язык, несмело покосившись на меня.

Брюнетка не долго баловала нас своей компанией — сославшись на усталость, она вскоре покинула мероприятие вместе с личным водителем.

— Ей завтра рано вставать, — пояснил Олег. — Ложится в больницу.

По количеству ботокса во лбу, филлеров в губах и силикона в декольте не сложно было догадаться, что из "больниц" она не вылезала. Оставив стариков наедине — обсудить последние детали контракта, мы удалились на террасу. Зябкий ветер пробирал до костей, заставляя нас неуютно ёжиться, а наши сигареты изрыгать летучие искры. Мы молчали, делая вид, что наслаждаемся вечером.

— Значит, правая рука? — я не выдержала первой.

— Угу, — он ответил не сразу. — Я ведь и впрямь детдомовский. Старику для грязной работы нужны были люди, за которыми никто не стоит, которым нечего терять. Я годился для самой грязной — стрелки с бандюками, незаконные сделки, задания за рубежом, чёрный бизнес — вижу, ты девочка непростая, а значит, и сама должна понимать, как порой дела делаются. Меня сто раз могли убить, и сто раз я был на волоске, но каждый раз обходилось. Изначально будучи расходным материалом, постепенно я примелькался старику, и он, уверовав в мою неубиваемость и неубиваемую преданность, потихоньку стал подпускать меня ближе к телу. — Он затянулся, высасывая огрызок растрёпанной ветром сигареты почти до фильтра — то ли собирался с нужными мыслями, то ли надеялся, глотнув дыма, отвлечься от ненужных. — Машка подвернулась очень кстати. Захомутать её было несложно, а дальше уж своим нытьём она уломала папашу одобрить брак, да и тот не долго сопротивлялся — ко мне он уже успел прикипеть, а относительно способностей своей кровинушки иллюзий не питал. Так и живём — уж скоро десять лет. Теперь ты знаешь, кто я и что я. — Он замолчал, прикуривая новую. — Презираешь? — Я не ответила, тоже прикурив новую. — Не все рождаются с золотой ложкой… — Вновь заговорил он.

— Не презираю. Но и не заслуживаю презрения. — Я ответила то, что первым пришло в голову, а он вопросительно поднял брови. — Я не выбирала, с ложкой мне родиться или с кочерыжкой.

Мы проводили стариков ближе к полуночи, а сами, сославшись каждый на свои дела, остались в ресторане. Выпив ещё немного, мы прогулялись до Ритца и продолжили вечер уже в номере.

За те девять месяцев, что я их не видела, шрамы на его животе стали тоньше и теперь мягкой паутинкой угадывались на загорелой коже лишь мне как человеку, который точно знал, что они там есть. Он разглядывал мою ладонь в мерцающем свете настольной лампы — долго и тщательно, а потом накрыл её губами. Он помнил. От этого становилось только паршивее.

— Послезавтра мы станем коллегами, — озвучила я дурацкую мысль, которая проклятием висела над нами обоими. — Это положит начало бизнесу. И конец… остальному. Не знаю, как я вынесу твою близость… И близость твоей жены.

— Не думай об этом, — уклончиво прервал меня он. — Не думай.

Проснулась я, как и ожидала — в одиночестве. В голове шумело от выпитого накануне, тело, изголодавшееся по ласке, ныло, молило о продолжении — полученного ему казалось мало. Смятое платье небрежно лежало на спинке кресла, туфли валялись по разным углам номера. Чувство собственной шлюховатости заставило бессильно всхлипнуть. Неужели, случайные потрахушки раз в год — это всё, что я заслуживаю? А вскоре не останется и этого…

Зазвонил телефон — девушка с ресепшена соединила меня с абонентом, пожелавшим остаться неназванным.

— Это я, — начал он, даже не пожелав доброго утра. — Кажется, я забыл в номере папку с рабочими документами. Не могла бы ты, когда будешь выезжать, отнести её на ресепшен — я позже заеду и заберу?

— Конечно, — прохрипела я и закашлялась. В трубке раздались короткие гудки, а я всё кашляла, и кашляла, и кашляла.

Папка с бумагами и впрямь нашлась в номере — я помнила, как Олег таскал её с собой весь вечер и ума не прилагала, как он мог её забыть. Наверное, это всё проклятый хмель (и секс). Папка была пухлая, до отказа набитая — того и гляди застёжки слетят. Я долго пялилась на неё, не испытывая ни беспокойства, ни интереса — лишь тонкий голосок интуиции где-то на задворках сознания подстрекал меня к очередному бесчестному подглядыванию в чужую жизнь. А, была не была. Я сняла скрепы и открыла таинственное портфолио. Уже через минуту мне пришлось подбирать свою челюсть с пола, а через две я дрожащими руками фоткала каждую страничку на телефон, превозмогая обиду и негодование.

Папку я оставила на ресепшене, а сама, прижимая к груди мобильник, как реликвию, поехала к отцу — в квартиру, в которой я выросла и которую не посещала с того самого дня, как обзавелась своей (да, нехождение по гостям у нас семейное). Отец пил бренди, курил сигары и слушал Синатру. Он праздновал завтрашнюю сделку. Я налила бренди себе, потом ещё, а потом наконец предъявила улов. Кубинская сигара отклеилась от папиной губы и покатилась по кафельному полу к волочащейся по нему шторе, чудом не став причиной пожара.

— Откуда у тебя всё это? — только и сумел выдавить он. Из бумаг чётко следовали истинные мотивы Стельмаха относительно сделки: через подставных лиц он намеревался скупить у мелких акционеров необходимое число акций, дабы завладеть контрольным пакетом, а позже с помощью финансовых афёр избавиться от нас папой в совете директоров и единолично презентовать компанию на ближневосточном рынке уже как часть собственного холдинга. — Откуда, я тебя спрашиваю?

Будто "откуда" было тем, что имело значение.

— Телом раздобыла, — огрызнулась я, почувствовав, как мерзость оседает на кончике языка.

— Молодец, — ответил он. — Я всегда знал, что девки полезнее пацанов.

Ну, вот и поговорили. На этом день семейного воссоединения было решено закончить. Я отправилась к себе — зализывать раны, а отец сел на телефон. К вечеру, проспавшись, я обнаружила сразу два сообщения. Первое — от отца: "Сделка отменена. Я приму все меры, чтобы разорить этого сучёныша в ноль. Это уже дело принципа". Злопамятность отца не была для меня чем-то новым, в отличие от откровенности. Он делился со мной своей злостью, а значит… Видел во мне союзника? Второе сообщение пришло с неопределённого номера: "Тесть в бешенстве, шерстит всё окружение в поисках крысы. У жены лопнул имплант, уже вставили новый. В твоей любви лазить по чужим личным вещам я не сомневался". Его сообщение я стёрла, уже зная наверняка: пусть коллегами мы не станем, но никуда друг от друга теперь не денемся. Даже если будем очень стараться.

Глава 5

Свободен лишь тот,

кто может позволить себе не лгать.

Альбер Камю

Пару дней я провела в маленьком загородном спа-отеле недалеко от Рузы, куда обычно сбегала на выходные, когда зализывание ран в домашних условиях не приносило должного результата. Пока натренированные девушки из Юго-Восточной Азии колдовали над моим педикюром и депиляцией зоны бикини, я шерстила бизнес-сводки (хотя и обещала себе этого не делать) в поисках хоть какой-то информации оботмене сделки. Мой папаша, естественно, не упустил возможности макнуть несостоявшегося бизнес-партнёра рожей в грязь и уже заказал у парочки небезызвестных колумнистов нелицеприятные заметки о Стельмахе — своём теперь уже злейшем враге. Меня интересовало не это. Меня интересовал Олег. И очень скоро выяснилось, что не зря, хотя выяснилось это не через интернет, а благодаря отцу. Не желая ни на миг оставлять меня в покое, уже вечером первого дня моего отдыха он позвонил, чтобы поведать о том, что зятёк конкурента ныне попал к тестю в огромную немилость: не найдя крысу среди сотрудников, он всё-таки выведал, что документы были забыты Олегом в отеле и переданы через рецепционистку, и теперь под подозрением весь персонал отеля и сам Олег. Тот факт, что даже несмотря на явную угрозу репутации персонал гостиницы не разгласил никому информацию о нашей с Олегом совместной ночёвке, заставил невольно присвистнуть. Вот это политика конфиденциальности, вот это стандарты обслуживания — моё почтение! Теперь я смело могла заявить, что московский Ритц славится чем-то ещё, кроме вечеринок Трампа и вида на Кремль.

— Вот будет прикол, если о блядстве зятька станет известно кому надо! — папаша продолжал ехидничать, непомерно меня раздражая. — От души посмеюсь!

— Почему это? — спросила я самым равнодушным тоном, на который только была способна. Мой отец — не дурак, и насчёт меня он иллюзий не питал, но, чёрт возьми, неужели он положил бы на кон и мою репутацию, если бы на дно вместе с ней пошла семейная репутация конкурента?

— Соратнички по политической борьбе не оценят, — он удушливо захихикал, а потом отвлёкся на что-то, и я положила трубку.

Политика и большой бизнес неразделимы. Примыкая к определённой политической силе, крупные собственники обычно ставят на кон свою финансовую стабильность. Так уж вышло, что Стельмах кроме прочих должностей занимал также пост одного из сопредседателей партии "Деловое отечество". Прогулявшись по первой странице поисковика, я выяснила, что партия эта готовилась к своему первому участию в парламентских выборах, даже метила на участие в президентских (будто у нас в России они имеют хоть какой-то смысл, кроме повода для хайпа), а по своей политической ориентации была крайне правой. Изображая из себя патриарха и консерватора, Эдуард Валентинович всюду и везде топил за традиционные семейные ценности, преемственность поколений и духовные скрепы, и леваков, и либералов при этом называя прислужниками сатаны. Ни много ни мало, однако.

Тревога за Олега не отпускала, а я совершенно ничем не могла ему помочь, даже если бы и захотела — я просто не знала как. Хоть немного отвлечься (спа-процедуры, вино и болтовня с воодушевлённым отцом уже не отвлекали) я решила непривычным для себя способом.

Буду откровенна: мне доводилось знакомиться по интернету и прежде. Всегда через подставные профили, но по факту никто из моих одноразовых любовников, встретив меня живьём, не разочаровывался. Светить настоящими фото на тематических сайтах я не решалась, а при встречах в реале не светила и именем. Если коротко, то моя личная жизнь была сумбурной и неряшливой. Причина — моё положение. Находясь у руля крупного бизнеса, являясь дочерью своего отца, я просто не могла себе позволить безрассудств, о которых мечтала. И в этот раз я решила зайти чуть дальше обычного. Возможно даже не только в мечтах…

Зарегистрировавшись на Тиндере под красочным именем Инесса (что не очень-то отличалось по красочности от моего настоящего имени, но главное, оно было ненастоящим), я натаскала фотографий с сайта одного из эскорт-агенств в домене ню, выбрав девушку не с первой страницы, но такую, что потянула бы даже на обложку "Космо". Мне, бледнолицей шатенке среднего роста, очень льстила мысль представляться случайным знакомым длинноногой брюнеткой под метр восемьдесят. У девушки с фото была идеальная фигура, огромные чёрные глаза, подведённые на восточный манер, и аппетитные алые губы. Налюбовавшись не-собой вдоволь, я завершила оформление профиля максимально продающим текстом и отправилась на поиски.

Мужики сменяли друг друга, но ни один из них не привлёк моего внимания. Мужики — они как сумочки для меня. Я люблю сумки, но не люблю шоппинг. Бродить между рядами, часами выбирая подходящую модель, разрываться между несколькими вариантами, неделями переживать о правильности уже сделанного выбора — это всё не про меня. По магазинам я проношусь тайфуном. Мне и полувзгляда хватает, чтобы оценить: моё-не моё. А у "моего" имеется всего один параметр верности — если при этом самом полувзгляде с моих уст срывается заветное: "Вот оно!". Случается такое редко. Но если уж повезёт, о своём выборе я никогда не жалею. Быстрая на решения и твёрдая в них — наверное, именно эта черта и сделала меня успешной… В бизнесе. Но в тот вечер "Вот оно!" так и не случилось. Сама того не желая, каждого парня на фото я сравнивала с Олегом, и каждого — в пользу Олега. Невольно задумалась: а как бы могло всё сложиться, если бы не обстоятельства? Будь мы оба свободны, не стой между нами ни семейные интересы, ни финансовые — смогли бы мы <i>просто быть вместе</i>? Просто-напросто? Как все? Как другие? Стало грустно. Я рисковала совсем расклеиться. И, чтобы взбодриться, саму себя огорошила совсем уж необычной идеей. Оставив в покое неинтересных мужиков, я изменила параметры поиска, указав в настройках, что ищу женщину на ночь.

Предложения о совместном времяпрепровождении начали поступать почти сразу: в Дорохово, кроме моего отеля, располагалось несколько загородных клубов и ресторанов, кишащих красавицами всех мастей, открытыми для любых приключений. Перебирая кандидаток, я скучающе шуровала пальчиками по экрану, отчётливо понимая, что до реализации мой смелый замысел скорее всего так и не дойдёт — дальше фантазий я пока не созрела. Но вдруг, почти уже отчаявшись, я наткнулась на очередное фото и от удивления даже подпрыгнула на мягкой кровати, стукнувшись о спинку: с фотографии на меня смотрела бледная брюнетка с тёмными винтажными локонами и макияжем в духе Диты фон Тиз. Судя по маркеру активности, брюнетка была готова к приключениям уже сейчас… Быстро же у неё прижился новый имплант!

Не понимая, что творю, я тут же написала ей, попросив скинуть своё точное местоположение. Она ответила просто, названием отеля — "Les Arts". Того самого, в котором находилась и я. Мы отдыхали с ней в соседних номерах, возможно даже, отдыхали от одной и той же драмы, и… Она с нетерпением ждала меня в гости. Я выторговала у неё пару часов на подготовку, а заручившись согласием, захлопнула приложение. Меня знобило. Это был шанс (нет, не попробовать с женщиной — фальшивые сиськи меня не привлекали), а…

Я вернулась на сайт эскорт-агенства и затребовала себе модель, чьи фото позаимствовала. Немедленно. Оставив в залог номер карточки и дав указания, как до меня добраться, принялась ждать. Ожидание далось тяжело, волнительно, непередаваемо… Будто это у меня было свидание, а не у брюнетки. У двух брюнеток. Моя "Инесса" явилась без опоздания — на удачу, тем вечером она была свободна. Надо признать: профессиональные фото в портфолио не только не приукрасили её — напротив, в жизни она оказалась ещё выше, стройнее и экзотичнее. С порога потребовав перевести остаток оплаты, она получила её в двойном размере — через сайт и на свою личную карту, и, недоверчиво уставившись, спросила:

— Значит, не для себя заказываешь, красотка?

— Нет, — честно ответила я. Я догадывалась, что дамы чаще заказывают проституток для друзей, деловых партнёров, даже мужей, чем для себя, и потому не удивилась её вопросу. Удивляться пришлось ей.

— Это будет стоить тебе вдвое больше, чем ты уже заплатила, — спокойно резюмировала она, выслушав все мои инструкции. — Сам секс столько не стоит, но всё остальное…

— Я понимаю. И гарантирую. Ты получишь деньги, если вернёшься сюда незамеченной и с выполненным заказом.

Она кивнула и покинула номер.

Моё ожидание приняло новую форму: не рискуя сильно напиваться, я цедила вино по глоточку, не отводя взора от часов.

"Инесса" вернулась через полтора часа. Она скинула мой заказ, при мне удалила его со своего телефона, получила свои деньги и ушла, не попрощавшись.

Я пересмотрела запись их с Марией Долматовой (или она осталась при девичьей фамилии — Стельмах?) свидания раз шесть. Не совру, если скажу, что даже немного возбудилась. Любой бы возбудился!

— Встретимся ещё раз? — спросила "Инесса", когда всё закончилось. По углу съёмки было видно, что такими вещами она занимается не впервые — в кадр попало всё действие, оба тела, оба лица, а на аудиодорожке остались оба голоса.

— Может быть, красавица. Хотя обычно я не встречаюсь с девочками дважды — это скучно. Для скуки у меня есть муж…

Ай да Машка, ай да сукина дочка!

Контактов Олега у меня не было, а вот раздобыть контакты его тестя не составило труда. К прикреплённому видео я приложила пояснение: "Иногда крысы таятся ближе, чем вы можете ожидать… Будьте осторожны, или вашим ближневосточным партнёрам, как и соратникам по партии, тоже доведётся оценить все таланты вашей дочери". И подпись: Ангел-Спаситель.

Дурь. Но дурь беспроигрышная. По моим расчётам, от Олега Стельмах должен был теперь отстать — на повестке дня засветилась проблема посерьёзнее. Пока он грешил на зятя, его дорогая дочурка не отказывала себе в скромных удовольствиях и была настолько беспечна, что допустила подобные съёмки. Как знать, сколько ещё эскортниц перебывало в её номерах, и какие секреты утекли во внешний мир вместе с их умелыми язычками? Я вернулась на Тиндер и удалила свой профиль — Инесса исчезла бесследно, оставив о себе лишь воспоминания.

Сперва я ждала реакции Олега. Наверняка, для него новость об измене жены стала ударом! Я ждала, что он выйдет на связь — надеялась, случившееся освободит его, возможно даже заставит задуматься о разводе… Пока не пришла в себя: от таких, как Стельмах, не уходят. На своих двоих, по крайней мере. Глупые надежды пришлось засунуть куда поглубже.

Вернувшись домой, я окунулась с головой в работу. Отец решил во что бы то ни стало расширить географию наших клиентов, и я посвятила себя налаживанию международных контактов. Афера с "Инессой" стала для меня настоящей успокоительной пилюлей: она буквально вернула мне себя покруче любых спа, вина и сплетен. Удовлетворив потребность в мелком пакостничестве, я успокоилась и даже забыла думать об Олеге. Я обновилась! Оказывается, аферы — это так круто…

"В бога я не верю", — гласило очередное сообщение от неизвестного абонента, пришедшее на мой номер в середине месяца. "А вот в Ангела-Спасителя — пожалуй".

Решено: если когда-нибудь я надумаю вновь зарегистрировать в сети подставной аккаунт, то назовусь уже не Инессой, а Ангелом-Спасителем. Так наивно и… со смыслом?

Глава 6

В определённых случаях предпочитают даже самое худшее —

лишь бы не быть заурядным, лишь бы не сделать того, что от тебя ждут.

Франсуаза Саган

Лето в Москве — мёртвое время светской жизни. Театры готовятся к новому сезону, независимые перформеры колесят по стране и миру с турами, да что там — даже Госдума на каникулах. Музеи работают в штатном режиме, ведь наплыв иностранных туристов в Пушкинский или Третьяковку велик как никогда, но это касается лишь постоянных экспозиций. Для сколь-либо значимых привозных выставок организаторы предпочитают дождливую осень или лютую зиму, когда основная московская публика вынуждена торчать в городе и потому с удовольствием посещает любые мероприятия, коль скоро к ним применимы такие характеристики как "нашумевший", "соберётся весь свет" и "фуршет с шампанским".

Поэтому, когда по городу пронёсся слушок о скором открытии грандиозной именной выставки самого Дато Каландадзе, я даже не поверила. Под экспозицию грузинского арт-инсталлятора, покорившего весь мир своим неповторимым взглядом на современное искусство (так о нём говорили — я сама художествами не увлекаюсь), выделили целый "Цех" — частную галерею в центре города, расположившуюся в пустующих цехах некогда процветавшего завода "Красный квадрат". Само мероприятие меня вряд ли способно было заинтересовать, но размышления о том, как организаторы собирались отбивать затраты, в августе-то месяце да при полупустой Москве, не давали покоя. Поразмыслив над только что прочтённой заметкой в "Эсквайре", я отложила лэптоп и ровно в тот же момент получила телефонный звонок. На экране мобильного высветилось "Леночка, "Эсквайр" — имя дамы, заведующей в том самом издании разделом светской хроники. Когда-то она набивалась ко мне в подружки, но боже упаси от таких подружек. Она видела во мне "молодые деньги", "горячую кровь" и "деловое будущее страны", а я читала в её глазах "вложись в меня, пропиарь меня и сделай это бесплатно". Я довольно резко тогда дала ей понять, что не веду светскую жизнь и в знакомствах подобного рода не нуждаюсь. А она обиделась. И теперь она звонила мне… Определённо, новость о выставке Каландадзе и этот звонок не могли быть совпадением.

— Что надо, Лен?

— Всё просто, Каро. — Вот сучка, я же просила её не называть меня этими собачьими кличками — Каро, Лина, Роли… Что там дальше? Либо Каролина, либо Каролина Викторовна, либо никак! — Слышала про выставку Дато? Не представляешь, как трудно было уговорить его на этот проект! Пришлось привлекать спонсоров, блогеров…

— Короче, Лен — от меня-то что надо? Деньги? Не дождёшься. Пиар? У тебя столько денег нет, — я вымученно захихикала.

— Пиар, да. Бартер. — Ленка челюстей не разжимала, доберманша от мира жёлтых страниц — вцепилась в меня мёртвой хваткой. — Интервью на разворот плюс личико твоё на обложку, в обмен ты называешь Дато самым влиятельным культурным деятелем последних лет, его выставку — событием сезона. Тебя знают в деловых кругах, в светских скандалах ты не засвечена — с помощью тебя мы рассчитываем привлечь к проекту людей из бизнеса. Ну? Что скажешь? Интервью предлагаю оформить прямо на открытии — я пришлю два вип-пригласительных. Подозреваю, второй тебе не пригодится — ну я так, на всякий случай…

Её замечание насчёт вечного и бессменного отсутствия у меня пары улетело в "молоко" — целиться надо лучше, голубушка. А вот перспектива засветить своё личико аж на целую обложку мне не улыбалась — ненавижу публичность, до такой степени ненавижу, что до сих пор, уже не первый год являясь вице-президентом компании, хожу по улицам без охраны. Но я знала, кому такая перспектива улыбнётся, да ещё как… Отцу. Он давно намекал, что не мешало бы мне поставить на службу семейному делу не только свои мозги, но и свою мордашку, коль скоро она у меня вышла не дурнее, чем мозги… К тому же, в отличие от мозгов, мордашка с годами не крепчает. Если б он узнал, что я по собственному капризу отказалась от обложки (а он бы узнал — Ленка бы об этом позаботилась, как пить дать) — мне несдобровать. На самом деле, ничего он бы мне не сделал, конечно, но ссориться с ним всё равно не хотелось. Чем дольше занимаешься бизнесом, тем отчётливее понимаешь, что личные распри — последнее, что бизнесу нужно.

Вечер четверга, на который было запланированно открытие выставки, получился самым лучшим — как заказывали. Весь день лило как из ведра, водостоки по всему городу не справлялись с работой и, забитые пачками от сигарет и упаковками от чипсов, превратились в мусорные реки, ветер дул такой, что кое-где на окраинах, говорят, повалило деревья, более того — в некоторых районах города пообрывало линии электропередач. Температура буквально за сутки опустилась до невероятных для московского августа плюс одиннадцати, а прогноз обещал улучшение погоды не раньше чем к концу выходных. Отменять что-либо было поздно, и несчастный люд стекался к "Цеху", прогоняя свои машины через водные потоки практически вслепую — с бьющей по глазам стихией никакие дворники не справлялись. Мне пришлось одолжить у отца водителя — сесть за руль своей новенькой Инфинити в такую погоду я не решилась. Оставив водителя на подземной парковке, я ринулась искать лифт. Длинное алое платье в пол с разрезом от бедра, босоножки на высоких каблуках, голые плечи, лишь по касательной тронутые солнцем, и голливудские локоны — вот что сотворили со мной в салоне, когда я огласила заказ: "Для обложки!". Лифт я еле нашла, изрядно продрогнув, пока металась по парковке, а оказавшись в зале приёма, содрогнулась с новой силой — на этот раз не от холода, а от подступившего ощущения мерзости.

Стоит отметить, что с творчеством арт-инсталлятора я не была до того момента знакома вообще. Знакомство моё произошло в тот самый момент, когда я шагнула в зал. Глаза застило кровавое марево. Я даже принялась тереть их, вовремя опомнившись — не хватало ещё макияж испортить… По углам зала лежали громадные кучи говна. Да-да, я не шучу — будто навоз свезли тележками… А в центре красовался фонтан. Обычный фонтан, только вместо воды в нём бурлила кровь, а вместо радужных карпов по дну плавали фрагменты человеческих тел. Ком подкатил к горлу, я судорожно заметалась в поисках туалета, и тут же меня осенило: всё, всё здесь и было по сути сплошным грандиозным сортиром…

— Шампанского?

Я подхватила с подноса официанта бокал и осушила его в пару глотков. В нос ударили сладковатые пузырики… Ком откатил от горла. Нет, окружающее не стало казаться менее мерзким — просто я поняла, что всё это ненастоящее. Шампанское со сладкими пузырями — настоящее. А говно без запаха — нет.

— Этот фонтан — уникальный в своём роде. Ранее я презентовал данную инсталляцию только в Марселе. Она называется "Неискупление грехов" и символизирует, что грешники в мире не переведутся никогда, и их грехи циркулируют по кругу, замыкая петлю вечности, как вода в этом фонтане…

— Вода?

Я узнала инсталлятора, потому что его фото было на пригласительном. Понятия не имею, почему он подошёл именно ко мне с эксклюзивным обращением.

— Улыбочку! Прекрасный кадр! — Тут же в поле зрения возникла Ленка в компании своего верного оператора. — Каро, ты не против, если мы устроим съёмку для статьи прямо здесь, на фоне фонтана? Какой антураж!

— Конечно, вода, — словно не замечая этих двоих, художник продолжал беседовать только со мной. — Краситель выполнен из акрила — я не использую пищевой, так как он быстро портится. А фрагменты тел — это силиконовые формы. Фактически, этот фонтан бессмертный, как и человеческие грехи. В отличие от настоящей крови, синтетическая не пахнет… А ещё она ничего не искупляет.

Он заржал, его лысый череп ослепительно сверкнул, отразив потолочный светильник. Затвор профессиональной камеры над ухом продолжал раздражать. Стараясь держать мину и не щуриться на вспышку, я отвела взгляд — судя по количеству людей, Ленка собрала здесь всех, кого отыскала в городе… А те не были рады добираться сюда сквозь потоп, и едва ли халявное шампанское заглушало всеобщее раздражение.

— Извините, молодой человек, одну секундочку…

Я его не разглядела. Я узнала его по голосу. И даже не успела удивиться. Сперва камера оператора полетела в фонтан, затем туда же отправился сам оператор — богом клянусь, его никто не толкал, он нырнул за своей техникой без сторонней помощи! Визг Ленки, холодная хватка на моём плече. Это художник — вцепился в меня и не отпускал ни в какую…

— А ну, убрал руки от неё, говнодел!

Я всё никак не могла его разглядеть, но продолжала узнавать его голос. Последний раз я слышала его более года назад, и с тех пор частенько пыталась воскресить его в своей памяти — тщетно, он был будто вымаран из реальности, оставаясь блуждать в тёмных закутках сознания призрачным эхом. Я забыла его голос, но не забыла его самого — я привыкла жить с фантомной болью в сердце. Но вот, услышав его вновь, узнала сразу и безоговорочно.

А художник тем временем отправился в фонтан вслед за барахтающимися там оператором и Ленкой.

— Охрана, охрана! — пищала она.

— Дай руку, я не умею плавать…

Художник уцепился за подол моего платья, потянув меня за собою — на дно этого акрилового могильника. Последнее, что я запомнила — пронёсшаяся мысль: а ведь я тоже не умею плавать! Холод, липкие ошмётки тёрлись о моё тело. Я не видела их — свет в зале погас, воцарилась паника. Народ заметался по помещению, визжа и распихивая друг друга по сторонам. Кто-то ещё приземлился в фонтане рядом со мной. Я испугалась, что утону, но почти сразу почувствовала ногами дно: каблуки скользили по кафелю, не позволяя подобраться к бортику. Глубиной фонтан доставал до середины бедра. Силиконовые конечности хватали меня за голую кожу, волосы намокли, и что-то из элементов инсталляции застряло в бывших голливудских локонах. Что там — ребро? Палец? Кусок селезёнки? Когда наконец я изловчилась, чтобы снять туфли, в зале снова включился свет. Кучи бутафорского говна были разнесены по всему помещению мелкими гипсовыми ошмётками, народ разбежался. Из фонтана я выбралась одной из последних. Побрела куда глаза глядят — не помня, где оставила водителя, я спустилась на лифте на нижний уровень парковки и последующие полчаса блуждала по закулисью злосчастного "Цеха", держа босоножки в одной руке, а второй подбирая отвисший от воды подол платья. Маленький жемчужный клатч от Клоэ болтался на локте безнадёжно испорченный, как и всё его содержимое. Я была вся в крови и в мясе. И проходя мимо парковочного зеркала, еле сдержалась, чтоб не заорать…

Когда наконец мне удалось обнаружить в центре пустой парковки папину машину, заорал уже водитель. Потребовалось некоторое время, чтобы убедить его, что я — это я, а не героиня "Ночи живых мертвецов". Мой мобильный, нахлебавшийся воды и придавленный в суматохе моим же каблуком, приказал долго жить…

На следующее утро я проснулась с температурой, соплями и свежей памятью о кошмарах, не отпускавших меня всю ночь. Новостные заголовки гласили: "Вчера по всему городу прошли кратковременные отключения электроэнергии, связанные с непогодой. Под удар попала также церемония открытия авторской выставки известного арт-инсталлятора Дато Каландадзе — из-за перебоев с электричеством возникла паника, в ходе которой пострадали несколько экспонатов".

Несколько экспонатов… Да там камня на камне не осталось! И электричество тут было вовсе ни при чём. Олег был там, я точно его слышала, но так и не увидела… Это он скинул в фонтан камеру оператора, положив начало суматохе. Но зачем он это сделал? Я не понимала. Итогом вчерашнего дня для меня стала простуда, недовольство отца профуканной возможностью засветить лицо на знаковом мероприятии и, что самое обидное, упущенная встреча. Не скрою — я рассчитывала, что если когда-нибудь (хотя, без всяких "если") встречу Олега вновь, мы поговорим, всё выясним и, возможно, переспим. И будем вместе. А вышло, что даже не поговорили… Обидно до кровавых соплей.

Через несколько дней, когда внеплановая простуда сходила на нет, новостные паблики распространили ещё одну новость. Оказывается, обласканный признанием грузинский инсталлятор скрывался в России от правосудия: на родине на него было заведено сразу несколько уголовных дел по статье о совращении несовершеннолетних. Выяснилось, что лысоголовый любитель лепить бутафорские какашки на протяжении долгих лет сожительствовал с малолетними девочками, удерживая их подле себя подкупом и шантажом. И как только информация об этом всплыла, он тут же вновь ударился в бега — по просьбе грузинских коллег его поимкой теперь занялось и ФСБ. Ну, дела…

А ведь выйди та разворотная статья в свет, и за братание с педофилом мне потом бы вовек не отмыться. На репутации компании можно было бы ставить крест — хватило б и одного совместного фото… Как хорошо, что камеру оператора постигла та же участь, что и мой мобильник!

И как жаль, что я снова была лишена возможности сказать своему бессменному спасителю простое человеческое "Спасибо". Начав с этого "спасибо" долгий и серьёзный разговор.

Глава 7

У судьбы нет причин без причины сводить посторонних.

Коко Шанель

Обожаю октябрь — золотые листья, прохладный ветерок, неторопливое засыпание природы. И — Париж. Так получилось, что со своих шестнадцати я каждый год посещаю Париж — и всегда в октябре. Сперва так складывались обстоятельства — отец подарил каникулы в городе мечты на шестнадцатилетие, через год я отправилась туда на курсы, потом — на практику от папиной компании (тогда ещё папиной, сейчас уже нашей, а в не самом отдалённом будущем…). А дальше я уже сама подстраивала свой рабочий график так, чтобы середину осени непременно встретить во французской столице — в отеле Шангри-Ла, в комнате с большой кроватью и террасой с видом на башню. Даже номер за мной закрепили постоянный, хотя я не настаивала: европейцы славятся дурным сервисом, но хорошими манерами. И вот, на дворе десятое октября, небо над головой безоблачно голубое, а земля под ногами — сухая и твёрдая. В Москве в октябре в открытых лодочках не побегаешь!

Позавтракав в гостинице, я вышла на улицу и взяла курс на Шанз Ализе — ноги помнили дорогу, да и путь недалёкий. Поля, как обычно, оказались запружены народом — от туристов, да ещё в хорошую погоду, здесь всегда не протолкнуться, но в тот день людей было необычно много даже для одной из самых популярных улиц мира. Я не сразу поняла подвох и заподозрила неладное, лишь оказавшись в гуще толпы, которая, как зыбучие пески, поглотила меня и не выпускала — а ведь я всего-то каких-то пару десятков метров прошла… Толпа вокруг говорила преимущественно на французском, и она была везде — в том числе на проезжей части. Если бы я предпочла такси, то куда бы раньше заметила, что движение автотранспорта по Полям было заблокировано. Люди, одетые в обычное, то и дело перемежались персонажами в костюмах — я бы назвала это сборище похожим на шествие футбольных фанатов, тем более что по степени дружелюбия, точнее, его отсутствия, оно им ни в чём не уступало, разве что фанаты редко таскают на себе плакаты и транспаранты. Я сносно говорю по-французски, сказались несколько лет занятий с репетитором, навязанным мне отцом поверх ещё десяти репетиторов по другим предметам, гувернантки из Шотландии и частного тренера по верховой езде (которому, по абсолютной случайности, суждено было стать моим первым мужчиной — но, не будем о грустном…). А вот читаю по-французски немного хуже, но всё же разобрать надписи на плакатах не составило для меня труда.

"Капитализм убивает!", "Долой фашистов из власти!", "Верните индексацию стипендий!", "Больше налогов богачам!". Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб сразу понять: в ряды обычных французских социалистов, составлявших основной массив этого столпотворения, затесались леваки всех мастей. Там и тут мелькали радужные флаги и знамёна с изображением сжатого женского кулака, а девушки в хиджабах, вооружившись мегафонами, на чистейшем французском скандировали в авангарде толпы антиксенофобные лозунги. Остальные вторили им стройным хором. Трезво оценив ситуацию, я понадёжней прижала к груди неудобную лаковую сумочку и попёрла против движения толпы: по моим подсчётам, выбираться сбоку было небезопасно — с обоих краёв шествие патрулировали полицейские в полной боевой амуниции, и прокладывая свой путь навстречу толпе, я ожидала, что скоро наши с ней пути разойдутся.

Почти угадала: хорошенько поработав локтями, я выплыла из людского моря на долгожданную отмель, глотнула нетипично спёртого воздуха с примесью дыма и пота, и тут же оказалась накрыта ещё одной волной. Меня поглотила очередная толпа, шедшая следом за первой. По численности и боевому настроению люди там ничуть не уступали людям из предыдущей, а вот по внешнему виду и надписям на плакатах не имели с ними ничего общего. Вторая волна, чуть не снёсшая меня с ног и потащившая за собой силой непреодолимой инерции, состояла сплошь из благообразных французских старичков, накаченных молодчиков, нередко затянутых по самые плечи в вязаные балаклавы, и типичных белых воротничков. Их плакаты гласили: "Хватит кормить паразитов!", "Франция для французов!", "Отстоим традиционную семью!" и "Хочешь есть — иди работай!". Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять — по пятам леваков шествовали обычные крайне правые. Я оглянулась — между первыми и вторыми уже затесался блок полицейских, не позволявший им схлестнуться в рукопашной, — и почувствовала себя неуверенно. Пусть я и белая, но, застрять в лагере "Франция для французов" всё равно было стремновато. Пока я прикидывала, как бы мне поскорее убраться подальше и от митинга, и от Полей, над головами из припаркованных у тротуаров военных грузовиков по громкой связи разнеслось: "Просьба протестующих разойтись — объявлена угроза теракта. Внимание, поступило предупреждение о готовящихся в центре города терактах — во избежание жертв просьба всем протестующим разойтись немедленно!".

— Исламисты готовят очередную резню, а наша полиция вместо того, чтобы нас защитить, предлагает нам бежать и прятаться? Нам — людям, живущим на своей земле? — Бойкая тётка завизжала у меня над ухом, и её клич моментально переполошил весь улей.

— Точно! Из-за приезжих мы боимся выпускать своих детей на улицу! Правительство держит нас за жертвенных баранов!

— Им всё сходит с рук! Мы не чувствуем себя гражданами своей страны! Пора самим вымести отсюда весь мусор, раз правительство не справляется!

Случилось ожидаемое: кличи недовольных достигли "левого" лагеря — обраточка последовала незамедлительно:

— Фашистам место в Нюрнберге!

— Из-за немытого деревенского быдла мы стагнируем в плане культурного развития! Сидите дома и вяжите носки, тупорылое старичьё!

— Недобитые нацисты! Смерть!

— Смерть приезжим!

— Бей нациков!

— Бей чёрных! И фемок! И пидоров!

— Фашизм не пройдёт!

— Леваков на фарш!

Я уже окончательно перестала что-либо замечать: непрекращающаяся предупредительная радиоатака со стороны силовиков не умолкала, тем временем обе толпы остановили своё движение, развернувшись друг к другу и зажав несколько рядов полицейских кордонов в плотные тиски. Война мегафонов заглушала любые предупреждения полиции. Обняв себя вместе с сумкой обеими руками, я болталась в центре всего этого ада, как самая тощая селёдка в самой плотно набитой бочке. Каждая моя попытка выскочить из толпы заканчивалась оттоптанными ногами и парой ругательств. Мне ничего не оставалось, кроме как просто ждать, когда уже они все наорутся вдоволь и продолжат свой путь… Но вместо этого случилось кое-что другое: из "левого" лагеря в "правый" полетели камни. Уж не знаю, где они набрали столько камней — притащили за пазухой или насобирали с газонов, но било картечью. Прикрыв голову сумкой, я зажмурилась и тихонько запищала. В шаге от меня какой-то малый с рунической татухой на мощном плече упал с рассечённой башкой. Тут же раздались выстрелы. Как я поняла, они исходили из нашего, "правого" лагеря. Я завертела головой, но стрелка не заметила: кто-то шмалял наугад, не высовываясь из толпы. Не знаю, достигли ли пули "левого" лагеря, но один из полицейских, что из последних сил сдерживали напор с обоих флангов, упал на землю с простреленным коленом. Тут же выстрелы раздались уже с другой стороны. Я уселась на корточки, всё ещё продолжая малодушно использовать сумочку в качестве шлема-щита. Отсюда, снизу, промеж множества чужих ног я видела, как попа́дали на землю несколько человек из первых рядов "левого" лагеря. Тут же, совсем рядом, опустилась старуха с голубыми волосами — пуля прошила её немощную грудину навылет. Я скукожилась вся и принялась прощаться с жизнью. Была уверена — если меня не подстрелят, то непременно затопчут, а если пощадят митингующие, то обещанные террористы добьют обязательно. Всё складывалось наилучшим образом: я должна была умереть молодой, красивой и в самом центре Парижа. Отец бы гордился… Я просидела так достаточно долго — колени затекли настолько, что больше меня не держали, а когда набралась смелости и встала, обнаружила, что проспект пришёл в движение: полиция отныне не сдерживала лагеря от нападения друг на друга — вместо этого своими жалкими уступающими силами служители закона вступали в бой с манифестантами точечно, отлавливая самых буйных. Елисейские Поля превратились в настоящее поле боя: два лагеря сошлись в битве, раненых их более удачливые товарищи оттаскивали к тротуарам, кое-где лежали убитые. Я побежала наугад — туда, где мне казалось безопаснее. Ключевое слово — "казалось".

Люди-картинки мелькали перед глазами, как страницы комиксов. Вот какой-то чёрный вцепился в патлы разукрашенной девке с нашивкой вермахта на рукаве, а вон другая девка, с розовыми волосами, отобрала у стариков плакат с портретом маршала Петэна и топтала его ногами, приговаривая: "Де Голль воевал не за вас, сраные уроды!". Я продолжала озираться, бредя наугад: лодочки оставались целы, но ноги — уже нет. Оттоптанные, гудящие, исцарапанные (чулок я не надела на свою беду — повелась на по-летнему погожий день), они едва меня несли. Силы были на исходе, а перспектива угодить под шальную пулю или горячую руку любого из резвящихся неподалёку молодчиков — слишком неиллюзорной. Я бы так и брела сомнамбулой, в полусне-полубреду, цепляясь за реальность остатками воли, если бы не очередная картинка из комикса: бледноликий громила средних лет с рыжей бородой и эмблемой "Национального объединения" Ле Пен на футболке замахивался древком отнятого у кого-то транспаранта на другого парня — почти такого же громилистого, но куда более загорелого. Целился не плашмя, а обломанным острым наконечником — прямо в лицо, как дорисовал мой намётанный на инженерских чертежах глаз. Парень, явно не ожидавший нападения, замер в растерянности, а громила заорал: "Смерть приезжим! Франция для французов!".

В детстве я хотела заниматься карате, но отец не разрешил — не женское это дело, кулаками махать. Мама, тогда ещё живая, втихаря отдала меня на вольную борьбу: среди всех секций единоборств в этой единственной у отца знакомых не было, и нам удавалось какое-то время держать мои занятия в тайне. Однако отцу всё же кто-то настучал, маме, как всегда, сильно досталось, а я распрощалась с единоборствами навсегда. Иногда по ночам мне снится проход в ноги. Будто я — это бык, мои руки — рога, а тело — машина для убийств. Согнувшись под прямым углом, я мчу на невидимого противника, видя лишь его ноги, туго затянутые в трико матадора. Поддев руками-рогами, отправляю человека на песок. Он падает на спину, хрустит его позвоночник, и я просыпаюсь. В тот погожий октябрьский день я пережила этот сон наяву. Взяв сумку в зубы, подтянула узкую юбку повыше, чтоб не мешала разбегаться, приняла исходную стойку и, разогнавшись с хорошего толчка, ринулась прямо на громилу. Он, дуралей, меня даже не заметил, с высоты своего роста-то. Очухался, лишь оказавшись на земле. Хруста позвонков я не услышала, но ощущение, как подо мной оседала туша в два раза тяжелее, запомнила навсегда. Я схватила его под коленями и протаранила до ближайшего бордюра, где он наконец спотыкнулся и рухнул, а я, восторжествовав, села рядом, вынула сумку из зубов и смачно сплюнула.

— Merde! — заорал рыжий тип.

В следующий момент меня взяли за руку, подняли с земли и потащили прочь.

С моим спутником мы бежали сквозь толпу, пока не оказались на относительно безлюдном тротуаре. Всюду сновали полицейские — они отлавливали всех, кто попадался им на глаза, и заталкивали в грузовики. Точечные схватки в рукопашную продолжались то там, то здесь. Мы просто бежали, не видя пути. Вдруг прямо перед нашими носами отворилась дверь — я машинально задрала голову и прочла надпись над входом: "Кебаб. Халяль". Уже через секунду дверь захлопнулась за нашими спинами.

— Каролина… — Он запыхался не хуже моего, но вместо того, чтобы отдышаться, прижал меня к стене и тут же приступил к допросу: — Что ты здесь делаешь? Ты с ума сошла? Зачем подвергаешь себя такой опасности? А если бы…

А если бы не я, ты бы уже валялся там, приезжий, с пробитым черепом и настолько обезображенной мордахой, что тебя бы даже родная (прости господи) жена не опознала. Подумала я, но не сказала вслух.

— Я вообще-то в отпуске. Могу себе позволить. Не моя вина, что революции во Франции — это как Путин в России. Неизменная константа. А вот что насчёт тебя, Олежка? — Я насмешливо кивнула на его рубашку с эмблемой Международного евразийского движения за традиционные ценности. Он попытался прикрыть её ладонью — этот жест только развеселил меня.

— Я здесь представляю компанию тестя. Ты же знаешь — у нас везде партнёры. Отрабатываю свою жизнь и зарплату в указанном режиме. Бремя белого человека, всё такое…

— Ага, видела я это бремя. Вот только что. Кстати, как насчёт арабов? У вас же с ними тесные связи? Там и с традиционной семьёй, и с бременем белого человека всё в порядке, не так ли? Праваки такие праваки, всё никак не определятся с понятиями.

Как и ты, Олежка. Всё никак не определишься. Подумала я, но не сказала, потихоньку входя в раж. Ох, уж эти борцуны за старый мир. Где деньги, там и убеждения. Тьфу! И вдруг поймала себя на мысли, что и сама такая. Должна бы быть — полагается по статусу. Но… Чёрт, что со мной не так?

— Давай не будем об этом. Ты же знаешь — политику компании решаю не я…

Неудобный разговор прервал старый араб в галабее:

— Кебаб заказывать будете?

— Будем! — ответили мы хором. — И выпить бы чего… — добавила я, в миг осознав себя голодной и вымотанной на износ.

— Извините, мадам, халяль. Алкохоль-фри. Но есть холодный марокканский чай с мятой или чёрным тмином.

Обращался старик исключительно ко мне, моего случайно-неслучайного спутника пытаясь игнорировать. И лишь потом я заметила, что дверь заведения была заперта на все замки, а окна наглухо закрыты ставнями — в разгар полномасштабных погромов нас каким-то чудом занесло в эту забегаловку. Чудесам удивляться я уже отвыкла. Пока мы ждали заказ, я бродила по заведению — двухэтажное, внизу оно представляло собой типичную арабскую закусочную, а наверху больше походило на оргкомитет какой-то партии. "Islam Rouge" было написано на одном из знамён, украшающих щербатую кирпичную стену. Герб на знамени являл собой скрещение полумесяца и молота. Атмосферненько…

— Только мне в таком виде на улицу нельзя, — сказал Олег, когда наши тарелки опустели, а чашки наполнились по второму кругу. — Если меня узнают…

— Так и говори, что со мной нельзя, — закончила я за него.

— Хорошо, что ты сама всё понимаешь. Тут повсюду глаза и уши, а я и так еле отмазался перед тестем после того раза. Кстати, спасибо тебе.

— Уже благодарил.

Я имела в виду не безликое сообщение, обращённое к Ангелу-Спасителю, а нашу предыдущую встречу — пусть два месяца назад, на чёртовой выставке, мы даже не увиделись, но он был рядом. И я слышала его голос. Думаю, он понял меня правильно. Думаю, мы были созданы, чтобы понимать друг друга.

— Не за прошлый раз. А за сегодняшний. Ещё не благодарил. Могу я хотя бы проводить тебя до отеля?

Я прикинула: в мой номер он не пойдёт — не та сейчас обстановка, он здесь наверняка не один, и его партнёры уже ищут его всюду. Но перспектива возвращаться в гостиницу одной совсем не радовала: на улицах всё ещё было шумно, то и дело что-то вспыхивало и взрывалось — от этой какофонии не укрывали даже массивные деревянные ставни на окнах.

— Боюсь, не получится. Не в этот раз. — Я даже не пыталась скрыть своего сожаления.

— Дай мне время. — Он вышел из-за стола и побрёл на второй этаж — туда, где обитали хозяева этого гостеприимного места. Вернулся через пять минут, держа в руках два чёрных свёртка. — Вот, отдал сто евро за всё про всё. Переодевайся. Здесь, кроме нас, никого нет.

Заведение мы покидали через задний ход. Старик объяснил, как дворами пробраться на параллельную улицу, где можно было поймать такси. Мы поблагодарили его и нырнули в дымные сумерки.

— Чёрт, как вы в этих юбках ходите! — Олег в абайе напоминал слона в чёрной простыне. Что до меня, то мне прежде доводилось носить такую одежду во время деловых поездок в Иран, к тому же каблуки оберегали меня от наступания на подол — в своей абайе я почти плыла по земле.

— Это не юбка, а верхняя одежда. Типа плаща. Под ней носят обычную одежду — джинсы и футболку, например, — я рассказала ему то, что знала сама. В своё время мне тоже кто-то это рассказал.

— Ты хоть без намордника этого… — Бухтел он.

— Тоже мне… — Я прыснула. Олег мало того что замотал свою коротко остриженную голову в чёрную косынку, так ещё и на рот натянул чёрную медицинскую маску — ничего другого для укрытия лица, как ни странно, у араба в кебабной не нашлось. — А тебе вообще грех жаловаться. В таком камуфляже тебя точно никто не узнает! Жаль, чтобы затащить тебя в номер, нужны документы — боюсь, мужика в абайе и с русским паспортом в Шангри-Ле сразу возьмут на карандаш.

— Обидно, чёрт возьми!

Мы остановились на обочине. Через минуту возле нас притормозило такси.

До гостиницы мы ехали целых сорок минут, хотя в <i>нормальный день</i> это заняло бы не больше семи — всё дело в перекрытых дорогах, горящих покрышках и вездесущих людских столпотворениях. Центр Парижа в очередной раз горел. Мы тоже горели — сунув таксисту сиреневую европятихатку, мы отбили у него всякое желание обращать на нас внимание… Это был не первый раз, когда я занималась сексом на заднем сидении автомобиля. Но первый, когда под сексом подразумевались ласки через одежду с мужчиной, одетым, как восточная женщина. Широкие полы лёгкой накидки скрадывали наши шалости, чёрная ночь накрывала нас уютным одеялом, и даже запах гари из приоткрытого окна не сбивал настроя. Мне показалось, это был лучший секс в моей жизни. Даже если по ходу действия мы оба не произнесли ни слова. Избавившись от своего "намордника", Олег целовал меня так остервенело, будто это была его последняя ночь на земле.

У главного входа в отель я вышла на приятно подкашивающихся ногах. Мы не прощались. Знали — встретимся снова, но не знали — когда и как. Могли пройти годы, могли пройти дни — оставалось только ждать. Ожидание заменило нам будущее. А воспоминание об этом дне — прошлое. Я чувствовала себя бабочкой-однодневкой, застрявшей в петле времени.

Глава 8

Как бы мы оценили, если б у Моны Лизы

Леонардо написал в нижней части холста:

"Девушка улыбается, потому что

она скрывает своего любовника"?

Стэнли Кубрик

Середина ноября — худшее время в году. Для зимы ещё слишком рано, и даже если на грязную Москву выпадает первый девственный снежок, радость длится недолго — тает вместе со снежком, утекая во времени мусорными ручьями. И, глядя на календарь, невольно вспоминаешь, что кое-где в Европе ещё купаются… Кто бы мог подумать, что даже в этот грязный, неприветливый месяц и даже в такой унылой северной стране, как Россия, есть уголки, где в ноябре тепло и сухо. Как жаль, что я не бывала на Ставрополье прежде… А познакомиться с этим милым провинциальным краем меня заставило настоящее несчастье.

В Пятигорске рухнуло жилое здание — новостройка, сданная года полтора назад, просто сложилась, как карточный домик, погребя под семнадцатью слоями перекрытий несколько сотен спящих людей. Руководство региона на пару с федеральными ведомствами и СМИ разных уровней пошлости уже объявили причиной случившегося взрыв бытового газа на первом этаже, где располагался знаменитый на весь район грилль-бар. Однако, несмотря на заявления официальных лиц, народ роптал и шептался по углам о теракте — то ли игиловском, то ли фээсбэшном… Компания-застройщик, сдавшая дом в эксплуатацию и технически уже не несущая за него ответственность, принадлежала нашему близкому другу (конечно, близкому другу моего отца, хотя все связи уже давно стали у нас с отцом общими). И, дабы поддержать имидж делового партнёра, мне пришлось командироваться на Ставрополье с важной миссией — посветить лицом и сгладить углы.

В приёмном отделении городской больницы царил переполох: с момента взрыва минуло уже два дня, а раненых продолжали привозить. По разговорам, подслушанным мною в коридорах, людей всё ещё доставали из-под обломков, чаще — мёртвых, реже — выживших. Спасательную операцию было решено продлить на неделю — чиновники делали всё, чтобы хоть как-то смягчить гнев общественности. А интернет делал всё, чтобы этого не случилось. Слезливые демотиваторы с фотографиями погибших репостились по соцсетям, проклятия обрушивались на головы застройщиков и управляющей компании; как ни странно, владельцев грилль-бара особо не костерили — либо потому что те своими фамилиями пополнили списки погибших, либо потому что в версию с бытовым газом действительно мало кто верил. Моя миссия заключалась в том, чтобы, обставив свой визит как секретный, оказаться узнанной. Я была молодой состоятельной женщиной, вертелась в модных и деловых кругах, водила полезные знакомства, но всё же наделять меня званием "селебрити" ещё было рановато. Моё лицо до сих пор не было широко узнаваемым — и сама я приложила к этому максимум стараний: участь "светской львицы", или, прости господи, "наследницы бизнеса" меня до сих пор миновала — я по-прежнему ездила без водителя, ходила без охраны, а на каждом шагу меня не подстерегали зеваки, нацеливающие в мою сторону свои камеры. Однако те, кому надо, непременно распознали бы в моём лице вице-президента компании "Киров и партнёры". Дабы облегчить задачу журналистам и блогерам, сновавшим между больными и медперсоналом, даже пришлось снять медицинскую маску. Не прогадала: когда меня пригласили к стойке дежурной медсестры и дали документы на заполнение, я уже заметила сбоку от своей физиономии пару вспышек, а ухом уловила пару характерных звуков, как у затвора старинного фотоаппарата (ох, уж эти ретро-примочки на современных гаджетах!). Притворившись слепоглухонемой, я проследовала за сестрой в процедурную, где помимо меня уже отдыхали несколько человек. Уселась в единственное пустующее кресло, вытянула ноги и зажмурилась — иголок боюсь с детства, но на что не пойдёшь ради папочкиного счастья? Кровь понеслась из меня стремительным потоком — по крайней мере, так мне чудилось. Слишком быстро прозрачная полость катетерной трубки окрашивалась в вишнёвый, и вместе с кровью силы покидали меня… Медики заверили, что возьмут не больше четырёхсот миллилитров, но уже спустя минуту с начала процедуры, казалось, меня выдоили досуха. Чтобы хоть как-то отвлечься от панических настроений, я принялась вертеть головой. В открытую дверь то и дело заглядывали любопытные — в основном такие же добровольцы, как и я, что явились на зов властей сдать кровь для пострадавших и ныне ждали своей очереди в коридоре. Щелчки затвора время от времени доносились до моих ушей — я могла быть спокойна: моя физия вместе с распластавшимся по креслу телом и торчащей из вены кровавой трубкой очень скоро засветятся в интернете. Папа будет доволен. Устав пялиться в дверной проём, я осмотрела кабинет. Белые стены и единственная медсестра, снующая от кресла к креслу — ничего примечательного. Стараясь особо не таращиться, я оглядела своих коллег по добровольному порыву…

Он был там — на соседнем кресле, заметить его прежде мешала суетящаяся у моего изголовья медсестра. Он был в маске, но она не скрывала глаз — их я узнала сразу. Как и они меня. Его зрачки расширялись в режиме реального времени, рискуя заполонить собой не только светло-карюю радужку, но и уставший, с розовыми прожилками белок. Он усмехнулся в маску. Я невольно перевела взгляд на его руку — сильная и натренированная, сейчас она безвольно лежала на дерматиновом подлокотнике, делясь своей силой с пластиковым вакуумным мешочком на другом конце катетерного провода. Отчего-то сцеживаемая кровь напомнила мне кровавый фонтан с выставки в "Цехе" — от неуместности этих ассоциаций передёрнуло. Тогда, чуть более года назад, мы все утопали в фальшивой крови, а здесь, в больнице, кровь чётко дозировалась, но её настоящесть, её происхождение делали её в глазах гемофоба самым истинным кошмаром. Я не гемофоб. Но и не гемофил. Я просто отвернулась.

Из больницы вышла одна, чему была несказанно рада. Он встретил меня за углом — там, где уже не было любопытных глаз и щелчков затворов. Там, где мы были чужаками в южном городе, обескровленными и почти не удивлёнными своей очередной встречей.

— Даже не буду спрашивать, зачем ты здесь. — Я улыбнулась и побрела прочь. Знала — он последует за мной. И он последовал, не отставая. — Спецзадание тестя: срубить немного общественного одобрения на чужой беде? Понимаю-понимаю…

Он долго не отвечал.

— Тесть не знает, что я здесь. — И прокашлявшись, добавил: — Никто не знает.

Вот, значит, как… Неужели мой эпизодический любовник, что за давностью нашего знакомства успел стать постоянным, так и не перестав при этом быть эпизодическим, прилетел сюда по зову души… Я решила не допытываться. Пришла моя очередь ощутить себя фальшивкой.

Мы немного прогулялись по малолюдным улочкам — в Пятигорске они узкие и извилистые: порубленные ступенями и побитые резкими спусками, волнообразным лабиринтом они прошивают старую часть города подобно кровеносной системе. Пройдя с пару километров, я наконец поняла, как устала. Вместе с кровью меня покинула воля, и когда по ходу следования перед нами возникла необходимость карабкаться в гору по сточенным каменным порожкам, я сдалась.

— Давай поедим где-нибудь. Мне кажется, я сейчас упаду. — Я уселась на ближайшую лавочку и вытянула ноги. Наслаждения не почувствовала, как и ног. — Или у тебя другие планы…

— Хорошо, хоть на этот раз ты без каблуков. — Он уселся рядом и подмигнул моим белым кедам. Я почти засмущалась: свой наряд на сегодня я подбирала так, чтобы хорошо смотреться в кадре. Белые кеды, светлое платье с юбкой-воланом по колено и узкая кожанка на заклёпках — в таком аутфите я выглядела нежной, но дерзкой, а чувствовала себя свежо по-подростковому, но если так подумать — уже шагнувшая в четвёртый десяток, я, должно быть, выглядела нелепо. — У меня нет никаких планов. Как я и сказал — никто не знает, что я здесь. Самолёт завтра из Минвод.

Как ни был велик соблазн завернуть в ближайшую армянскую забегаловку и наесться от души хаша и долмы, наученные буклетами из больницы, мы сделали свой выбор в пользу более лёгкой и здоровой пищи. Съев овощной салат с творогом в ресторане, почему-то называющемся итальянским, хотя из итальянского там был только диск Тото Кутуньо в стереосистеме, я почувствовала себя куда лучше, а стакан гранатового сока и чашечка крепкого американо поставили меня на ноги в прямом и переносном смысле слова. Олег тоже не налегал на еду — он налегал на меня. Пока только взглядом.

Пообедав, мы вновь оказались на улице. Бродить по чужому городу, взявшись за руки, как самые обычные люди, будто у нас свидание… Я никогда прежде так не делала. И вдруг поняла, что никогда прежде не считала себя самым обычным человеком. Я всегда была особенной — меня воспитали в такой уверенности. А здесь, в глуши, мы были такими, как все — не боясь оказаться узнанными, неторопливо шагали по незнакомым проулкам, не ведя счёт ни словам, ни прикосновениям. Внутри меня вызревало ожидание, предчувствие…

— Почти свидание, — вторил Олег моим мыслям. — Не хватает цветов…

— Фу, не люблю цветы. И драгоценности. И…

Он ухмыльнулся.

— Подожди здесь. Я знаю, что ты любишь.

Подмигнув мне, он отбежал за поворот. Я осталась ждать там, где он меня оставил — посередине очередного старого двора, со всех сторон обнесённого камнем стен и гор. Вдалеке бегала рыжая собака. Из трубы на крыше ближайшего дома валил пар. Подошвы утопали в хрустящих листьях. Я глубоко вдохнула: этот день пах не так, как все прочие. Этот день был особенным, я лишь пыталась понять, что делало его таким — город, мой спутник или я сама?

Неудивительно, что находясь в таком расхлябанном расположении духа, я не заметила, как рядом притормозила Приора цвета баклажан. Из неё выскочили трое. Их я тоже не сразу заметила — поначалу они казались мне лишь деталью антуража, их голоса — одной из партий городского многоголосья, и только когда до меня стал долетать их смысл, я поняла, что попала.

— Эй, детка, не нас ждёшь?

— Садись, прокатим.

— Тебе лет-то сколько? Где твой муж?

За тяжёлым кавказским акцентом угадывались однозначные намерения. Я попятилась, озираясь в поисках пути к отступлению. Тщетно: двор, ещё минуту назад казавшийся мне таким надёжным, ныне сжал в тиски и захлопнулся, как мышеловка, в которой мышку ждали четыре голодных кота.

— Чего вы с ней разговаривайте — тащите сюда, да поехали! — раздалось из-за опущенного стекла у водительского сидения.

Подельники восприняли этот возглас как сигнал к действию: двое схватили меня под руки и поволокли к машине, другой подбадривал их вербально:

— Да ты не брыкайся — юбка-то вон какая, нихрена не прикрывает. Небось специально напялила, чтобы парня найти. Ну, вот и нашла, да не одного, а сразу четверых — чего тебе не нравится-то?

В голове зрели мысли: нужно предложить им денег. Или пригрозить знакомствами. Или просто козырнуть именем отца. Но в глубине души я понимала: здесь, в провинции, живущей по своим законам, ни мои связи, ни отец, ни даже деньги не имели веса… Тогда я истошно завизжала, за что сразу же получила по лицу — губы загорелись, зубы зазвенели, из глаз хлынули непрошенные слёзы.

— Заткни рот, шалава! — Передо мной распахнулась дверь салона. Изнутри пахнуло куревом и потом. Затошнило.

В следующий момент я оказалась на земле. А всё оттого, что те, что тащили меня под руки, вдруг перестали это делать — отвлеклись на дело поважнее. Пока я соскребала себя с листвы, рядом приземлилось мороженое — два сливочных в вафельном рожке с шоколадной крошкой. Олег помнил, что я любила. И нашёл… Он нашёл меня. Вовремя.

Я отковыляла на безопасное расстояние. Не смотрела на драку — боялась увидеть, как пластырь, зажимающий проколотую венку под локтевым сгибом, разойдётся, и рукав олеговой рубашки окрасится алым. Я боялась, что его убьют. А я так и не смогу его спасти на этот раз, ведь сейчас… Не моя очередь. Я закрыла глаза и зашевелила губами, будто бы в молитве. Игнорируя лживость внутренних интонаций, я уговаривала себя, что всё будет хорошо.

Когда до моего слуха донёсся звук выстрела, я поняла: хорошо уже не будет. Никогда. И приготовилась принять следующую пулю на себя. Следующая пуля, однако, настигла кого-то другого. И тогда, уже устав от неизвестности, я раскрыла глаза… Передо мной на земле распластались два трупа. А может, и не трупа — идея подползти, проверить пульс меня так и не посетила. Третий убегал через двор, а Олег целился ему в спину. Очередная пуля настигла свою цель в мгновение ока. Я разинула рот — и от удивления, и от ужаса. Даже не успела понять, чего испугалась сильнее: тел на земле или кровавого пятна на рукаве олеговой рубашки. Послышался звук заводимого мотора. Но Олег снова оказался быстрее: настигнув машину, он отправил ещё одну пулю в открытое окно. Водитель рухнул на руль лбом, и вакуум сонного двора заполнило резким пронзительным гудком.

— Бежать сможешь? — Услышала я наконец.

Я не ответила — просто побежала. А Олег, как всегда, следом.

Мы остановились, лишь когда силы вновь покинули нас. Мы оказались где-то на краю лесопарковой зоны — пустынной и холодеющей к вечеру. Рядом закруглялись трамвайные пути — конечная остановка, наверное. Поодаль синели сосны. Между соснами угадывались дорожки, лавочки и памятник. Мы понятия не имели, где находились. Пока я оттирала со взмокшего лба пот вместе с хлопьями пудры, Олег переложил пистолет из кармана пиджака за пояс джинсов. Его рукав уже почти весь окрасился в алый. По мере того, как возвращалась способность дышать, мысли приходили в смятение.

— Зачем… ты… носишь с собой оружие? Зачем ты… их убил? Они бы и так отстали, это ж обычные гопники!

Я опустилась на холодный камень — ближайшая лавочка была слишком далеко.

— Привычка далёкой юности, — он провёл пальцем по рукоятке ствола, отвернув полу. Рукава лёгкого летнего пиджачка были закатаны выше локтя, отчего весь ужас кровящей руки предстал моему взору. — Если начинаешь на подхвате у бандюка, то даже когда этот бандюк переквалифицируется в уважаемого бизнесмена, привычки останутся прежними… А что до них, — он кивнул куда-то в даль, — то даже отстав от тебя, они сегодня же нашли бы другую — ту, за которую некому заступиться. Свиней надо отстреливать на месте. Хотя вряд ли я их убил. Целился по суставам — чтоб навсегда запомнили…

Ночь мы провели в моём номере в частном гостевом доме. Я даже не стала спрашивать, где он остановился — документы и бумажник были при нём. Не стала даже спрашивать, как он собрался улетать со стволом за поясом — не моё это дело. Уж наверняка, денег на частный борт у него хватало. Когда он уснул, сон всё не шёл мне в голову. Пребывая в смятенном расположении духа, я пыталась разобраться в собственных чувствах… Уснула лишь под утро. А проснулась, как всегда, одна.

Глава 9

Но конец лжи ещё не означает начала правды.

Фредерик Бегбедер

И жизненный опыт, и прогноз погоды, и сводки новостей, и предостережения знающих людей, даже начавшиеся так невпопад под утро месячные — всё твердило мне о том, что поездка в торговый центр накануне Нового Года — не самая лучшая затея. Но я, слишком гордящаяся, что разум мой с детства был чист от всяческих суеверий и бытовых предрассудков, наступила на горло тревожным предчувствиям, по-быстренькому собралась и в обед тридцатого декабря поехала в "Метрополис". Хотя корпоратив уже отгремел, впереди оставалось и семейное торжество в Новогоднюю ночь — отец созвал всю родню, что ещё была жива и имела хоть какое-то желание якшаться с нами, и Рождество, которое я планировала встретить как можно более благоразумно — в ночном клубе или на жарком курорте. Требовались новые платья. И духи. И подарки для родни. Да мало ли… Конечно, в наши дни что угодно можно заказать онлайн, но как избежать соблазна насладиться целительным духом надвигающегося праздника через брожение по людному моллу, источающему из всех углов запахи сладостей, мандаринов и живых ёлок, режущих по глазам золотисто-гирляндовым мигающим убранством?

То, что иногда к чужим советам и собственным предчувствиям лучше прислушиваться, я поняла ещё на трассе: запруженная донельзя, Ленинградка топила машины в своих стоячих водах — я еле плыла в общем потоке, периодически матерясь в губу и сигналя впереди едущим — просто так, за компанию. В итоге к "Метрополису" добралась уже в сумерки. Снаружи свободных мест не было, и я рванула на подземную парковку, где, сама не заметив как, оказалась в ловушке. Очередь желающих припарковаться и поскорее отправиться за покупками тянулась сколько хватало обзора и почти не двигалась. Изредка освобождались места, и их тут же занимали первые в очереди (или самые пронырливые). Остальным же оставалось ждать своей череды — пути назад были отрезаны: развернуться на сто восемьдесят в переполненных кишках односторонних выездов, со всех сторон зажатых в бетонные тиски, было физически невозможно. Очередь худо-бедно двигалась, и в итоге я очутилась в центре своеобразного перекрёстка: передо мной вдоль перекрытия нижнего уровня еле ползла полоса автомобилей, которую сбоку от меня пересекала другая — та, что двигалась на верхний уровень, ожидая своей очереди вскарабкаться по подъёму. От скуки и раздражения врубила радио, чтобы тут же выключить: здесь, в подвале, магнитола не ловила. Звуковым сопровождением моим страданиям служила какофония из гудков машин, возгласов людей и лязганья тележек об отбойники. От нечего делать я заозиралась по сторонам.

Передо мной стояла чёрная Гранта — старенькая уже, года пятнадцатого, зато с затемнённым задним стеклом. Позади замер Х5 ядовито-салатового цвета. Гранта источала спокойствие, тогда как "бэха" — угрозу. Лишь бы не врезался в зад моей Инфиничке, подумалось мне. Только разборок с гибэдэдэшниками и страховщиками под Новый Год и не хватало… Изучив как следует своё окружение спереди и сзади, я повернула голову направо — там была глухая бетонная стена, за которой ютилась будка охранников. Затем налево — чуть спереди, на уровне Гранты, начинался подъём на второй уровень. Желающих свернуть на него из нашей линии не было, все они ждали своей очереди где-то позади. На подъёмнике замер, поставленный на ручник, один-единственный автомобиль — тяжеловесный корейский минивэн с разукрашенными логотипами какой-то строительной компании бортами. Скучно. Подумала было я, как вдруг минивэн пришёл в движение. И не вперёд, а назад — он неминуемо скатывался к подножию подъёма, а прямо на пути его следования стояла щуплая, почти невесомая на его фоне Гранта, за которой была стена. Мне хватило и доли секунды, чтобы представить, что станет с Грантой, когда её зажмёт, покорёжит, расплющит между микроавтобусом и бетонной стеной. А что станет с её пассажиром? Ещё одной доли хватило, чтобы догадаться, кем был тот самый пассажир… Судьба давно перестала баловать меня разнообразием случайностей — все мои случайности уже лет шесть как сводились к одному имени. Но ведь чудеса под Новый Год — это так естественно! Пришла моя очередь водить в игре в спасалочки, поняла я, и газанула со всей дури.

Колёса взвизгнули, моя Инфинити сорвалась с места, и в следующую секунду я со всей дури втесалась Гранте в зад. Её отшвырнуло, она потеснила впереди стоящую машину, а та — следующую: весь ряд съехался гармошкой. И только я продолжала стоять, наблюдая в боковое стекло, как тот самый микроавтобус, явно не собиравшийся тормозить, катился со спуска уже на меня, норовя раздавить о бетонную стену. Я дёрнула за рычаг и сдала назад. И снова весь ряд сошёлся гармошкой — на этот раз, с обратной стороны. В момент, когда я поняла, что серьёзно подпортила не только свой зад, но и салатовый бампер Икс Пятого, минивэн пронёсся перед моими глазами и с громким железным хрустом врезался в стену. Его задние дверцы смяло, как листочки бумаги. Тут же мне в спину засигналил салатовый. А я не придумала ничего лучшего, кроме как выскочить из машины и, проехавшись на каблуках по влажному от нанесённого колёсами снега напольному покрытию, кинуться к Гранте…

Я думала, Олег спасёт меня от владельца салатового — тот тоже выскочил, жирный, бородатый и не очень чистый на язык… Но Олега в Гранте не оказалось. За рулём сидела молодая девушка — стеклянными от ужаса глазами она озиралась на минивэн со вплющенной в стену задницей, наверное представляя себя на том месте. На заднем сидении орал младенец. Пожилая женщина, сидящая рядом, достала его из автолюльки и пыталась утешить. В растерянности я бросилась обратно к своей машине, заскочила за руль и захлопнула дверь прямо перед носом у бородатого. Тот продолжал стучать ладонями по стеклу, требуя суку (то есть меня) выйти, когда я круто взяла влево, срулив на расчистившийся подъём, забралась на второй уровень и ринулась прочь с места происшествия через выезд на противоположном конце молла.

Всю дорогу меня не покидало ощущение преследования, будто салатовый гнался за мной, как жаба за светлячком, тянул ко мне свой грязный язык, и лишь оказавшись дома, за надёжными дверьми своей крохотной квартирки, я смогла относительно спокойно выдохнуть.

Ни тебе платьев, ни родственничкам подарков — обойдутся. Хотя, всегда можно попросить папину ассистентку взять на себя решение этой проблемы, раз уж собственным ассистентом, даже дослужившись до статуса вице-президента, я так и не обзавелась. Вооружившись бокалом вина и смартфоном, я залезла с ногами на кровать, не переодевшись — как была, в потёртых джинсах и оранжевом вязаном свитере, давно мне маленьком, но самом любимом — его подарила мне мама на пятнадцатилетие. Тогда она сказала, что на вырост — так и вышло. Первые глотки вина спустили мысли с поводка. Подумать только — а ведь я ни капли не сомневалась, что в Гранте окажется именно Олег. Конечно, машина не по его статусу, но для камуфляжа самое то — он же любит анонимные вылазки? Я ошиблась. И, не успев расстроиться (пусть мы расстались совсем недавно — полтора месяца назад, и встречи с ним так скоро я не предвидела, но в глубине души всё равно ждала), обрадовалось: случившееся показало, что я способна была на хорошие поступки не только ради себя, Олега или папы… Фактически, я спасла тех женщин и их малютку. Бросило в дрожь — осознание этого отозвалось во мне смесью страха и восторга. И от злющего салатового я удрала — конечно, оставался шанс, что меня вычислят по номерам, но это будет уже не моя забота: в компании хватит юристов, чтобы научить уму-разуму бородатого идиота, не наигравшегося в детстве в машинки.

Вскоре пришлось идти за вторым бокалом, а чтобы не бегать за третьим, я захватила из холодильника сразу всю бутылку, а чтобы не бегать за второй, и вторую тоже захватила. Ночь предстояла сумбурная — обычно после стресса я плохо засыпаю. Но слишком напиваться не стоило — уже на завтра мне предстояло пережить семейный ужин, и моя физиономия не должна была выглядеть в глазах суровой родни слишком помятой.

Стоило открыть с фейковой страницы ленту новостей Вконтакте, как меня буквально засыпало постами о последних происшествиях. Из постов я узнала о случившемся на подземной парковке "Метрополиса", виновниками чего стал микроавтобус строительной конторы и неизвестная Инфинити — её засекли на записях с камер видеонаблюдения. К сожалению (к их сожалению) ракурс не позволил разглядеть номер машины. В интернете даже мелькали фотки — по полусапожкам на толстом каблуке, адидасовский парке и торчащему оранжевому воротнику свитера вряд ли кто смог распознать в незнакомке вице-президента компании "Киров и партнёры", а по совместительству — одну из самых завидных невест Москвы (это не моё суждение, а светских хроникёров). Зато водителя минивэна долго вычислять не пришлось — он сам вышел к людям. Он… оказался Олегом. В своём пояснительном заявлении он сказал, что приехал в тот вечер в молл по делам компании своего тестя, из-за технической неполадки у казённой машины, одолженной у кого-то из прорабов, отказали ручник и тормоза, и дело неминуемо приняло бы трагический оборот, если бы не сообразительность беглянки, которая, возможно, кого-то спасла от смерти, а его самого — от тюрьмы. В свою очередь он взял на себя обязательства по ремонту всех пострадавших в этой канители автомобилей, включая, конечно же, салатовый Х5. Сообщения рябили отзывами: кто-то задавался целью вычислить беглянку, кто-то воспевал Олега — вот, оказывается, не перевелись ещё хорошие люди и среди капиталистов-эксплуататоров. И только я понимала, что своим щедрым жестом он преумножил акции тестя в деле формирования общественного мнения.

Когда вторая бутылка подходила к концу, я набралась сил раздеться и доползти до душа. Скукожившись под прохладными струями, я развозила тушь по мокрому лицу и всё думала — встретимся ли мы вновь, и при каких обстоятельствах? А что если отныне наша игра в спасалочки перейдёт на заочный уровень? Ведь это не впервые нам довелось спасать друг друга, минуя личную встречу… Что если сперва мы окончательно перейдём на "удалёнку", а после, как это обычно и бывает, потеряем связь… Без касаний, разговоров и поцелуев она не сможет существовать вечно. Рано или поздно мы вновь осознаем себя чужаками — теми, кем были мы до того, как встретились в жёлтом кругу фонаря на безлюдном тротуаре у делового центра. Отчего-то стало очень страшно. Терять Олега было страшно. Незаметно и для меня, и для себя самого, он стал самым важным человеком в моей жизни — тот, кого я едва знала, и всё же знала лучше, чем кто-либо (так мне казалось). Наша встреча была неслучайной. Но зачем она была? Зачем? Всё это казалось игрой без победителей — игрой, не имевшей смысла. Игрой, в которой мы были… не игроками. Игрушками.

Вернувшись в постель, уже голая, я залезла под одеяло и разложила мокрые волосы по подушке. Часы показывали начало третьего. В смс-блоке мобильного светился сигнал об одном непрочитанном сообщении.

"Ангел-Спаситель, ты ли это?" — пришло с неопределённого номера. Я впопыхах ткнула на кнопку "Ответить", но обнаружила её неактивной.

Глава 10

А в начале пути мало кто в нас верил, не правда ли?

Квентин Тарантино

Терпеть не могу восьмое марта. Так называемый праздник, по жизни вгоняющий меня в ступор — я просто не знаю, как на него реагировать! День, который считается моим только за факт обладания мною некими половыми признаками… Очень неудобный день. С одной стороны — отец, партнёры и коллеги, заваливающие цветами и открытками с поздравлениями, с другой — ютуб и соцсети, заваливающие призывами идти на баррикады, вооружившись основательно — что там цветы с открытками против сковород и скалок в правом деле пробивания стеклянного потолка? В своё время я честно пыталась понять, за что конкретно борются современные феминистки. За равную оплату труда? За возможность водить поезда метро? За свободу сексуальной жизни? Так и не поняла… У меня-то всё есть.

Кроме одного — планов на этот день. Каждый год я вынуждена врать всем, ссылаясь на несуществующую занятость — для отца я иду на свидание, для приятелей — ужинаю с отцом… А по факту остаюсь дома с бутылкой вина. Скучно. Я бы с удовольствием проигнорировала государственный выходной, но, боюсь, меня не поймут. Как я их не понимаю. Дурацкий день восьмого марта близился, планов на него по традиции не было никаких, и мерзкое чувство, что я на этом празднике жизни лишняя, накатывало очередной ежегодной волной.

Я ждала звонка, сообщения — любой весточки. Уже привыкла ждать спасения. Так же, как привыкла к тщетности своих ожиданий. Весточки не было уже год и два с лишним месяца.

Выручил отец. За пару дней до государственного выходного я получила направление в командировку вместе с билетом "Эмирейтс" бизнес-класса и бронью пятизвёздочного отеля. С отцом мы летели вместе — пусть он уже год как отошёл от дел и ныне почивал на лаврах, наблюдая за тем, как его компания развивалась и процветала под единоличным управлением его дочери, но сидеть на месте было выше его старческих амбиций. Он постоянно вмешивался в мои дела, то устраивая деловые встречи, о необходимости присутствия на которых я узнавала в последнюю минуту от его личной помощницы (её он утащил за собой из офиса домой, но я не верила, что они спали — кто поверит, что в семьдесят три мужики хоть на что-то способны?), то делая массовую рассылку потенциальным партнёрам от моего имени, то организуя мне загранпоездки в самый неподходящий момент. Путешествие в Эмираты было его затеей, и в кои-то веки я была ей рада. Женский день был спасён. Конечно, я предпочла бы остановиться в Эмирейтс Палас, погреться на пляже, ведь март — идеальный месяц для отдыха в ОАЭ: уже не так прохладно, как в феврале, и при этом до традиционной летней жары ещё далековато. Но отец забронировал нам Андаз — высотный отель в деловом центре города, по форме такой же громадный, как и Палас, но совершенно иной по наполнению.

— Выставка строительного оборудования? — Ах, да, всё же мы летели в командировку, а не в отпуск. Билеты на посещение закрытых экспозиций прилагались к турпакету.

— Не только оборудования. Строительные технологии, архитектурные новшества… — Даже по телефону я чётко различала в отцовском голосе извиняющиеся нотки.

— Ага… Нужные люди.

— Не без этого. Особенно мужчины. Состоятельные перспективные мужчины. Каролина, тебе уже…

— Тридцать три. Возраст Христа, я помню. Если заикнёшься про часики — полетишь один.

Моя угроза возымела действие.

Уж не знаю, кто накапал ему на мозги, но если моё громкое и выгодное замужество издавна являлось его идеей-фикс, то с недавних пор отец был просто одержим мыслью свести меня с каким-нибудь заграничным магнатом. Особо плотоядно он заглядывался на нефтяные монархии Ближнего Востока, точнее — на тамошних самцов. Ни многожёнство, ни религиозные прибабахи — ничто его не смущало. Папаша сходил с ума, а я, дабы не просидеть ещё одно восьмое марта в стенах своей студии, что стала тесна, как деревянный макинтош, и лишь глупые сантименты не позволяли мне съехать в квартирку поприличнее, решила ему подыграть.

Да кого я обманываю — подыграть я решила прежде всего себе. Компания Стельмаха вела свои дела в смежных с нами областях, а их давние и крепкие связи с бизнесом в странах Залива были всем известны. По моим предположениям, Олег непременно должен был посетить ту выставку. С тестем, с женой — какая разница. Я просто хотела его увидеть — впервые за шестнадцать, мать его, месяцев — и не собиралась упускать свой шанс.

Всё вышло, как я и ожидала — со Стельмахами мы встретились уже в день открытия. Не общались, нарочито игнорируя друг друга — вступать в публичные перепалки на Востоке не принято, для выяснения отношений есть обходные пути. Эдуард Валентинович всюду таскался в компании какого-то араба из местных — по золотой отделке бишта я распознала в нём местечкового шейха. Олег неизменно следовал за ними хвостиком. Жена тоже прилетела — я узнала это из Инстаграма, на выставке она не появлялась — скучно ей, наверное. Слонениям по душным коридорам выставочного центра она предпочла отдых на золотистых песках частного пляжа Эмирейтс Паласа, грея свои ленивые телеса под ласковым солнышком. Что мне могло бы быть на руку, если бы не куча других "но". Кроме тестя, не отпускавшего Олега от себя ни на шаг, между нами стоял и мой отец — игнорируя выставочные экспонаты, пробегая через павильоны на космических скоростях, он всё выискивал случая сосватать меня второй женой кому-нибудь из тамошних хозяев.

— Знакомьтесь, моя дочь Каролина. Президент и совладелец "Киров и партнёры". Сейчас у неё малая доля акций, но она уже взяла на себя все управленческие функции, а после моей смерти вся компания перейдёт к ней… Кстати, она не замужем.

От стыда за своего старика и частично за себя я не знала, куда деваться. Даже герленовская пудра не скрывала красноты моих щёк — косметика на них плавилась, как пластилин на полуденном солнце. В павильонах Национального выставочного центра Абу-Даби было не жарко — как и принято в тех широтах, вездесущие кондиционеры работали на всю в любое время года, но от стыда я горела изнутри. Стыд сочился из меня крупными капельками пота, и ближе к вечеру первого дня я чувствовала, как хлюпало везде — в подмышках, в промежности и даже за ушами. Я устала стыдиться. И даже обрадовалась, что не удалось пересечься с Олегом с глазу на глаз — не хватало ещё, чтобы он меня в таком виде… Хотя, в каких только видах он меня уже не встречал. Но мечтала я тогда лишь об одном — поскорее добраться до своего джуниор сюита (папаша поскупился взять мне двухкомнатный, зато не поскупился на прямой вид на залив), скинуть тесные лодочки, из которых мои распухшие от жара и постоянной ходьбы на каблуках ноги расползались, как тесто из кастрюли, избавиться от одежды и залечь в холодный джакузи…

Моим планам не суждено было сбыться — едва рабочий день заклонился к закату, отец чуть ли не силой потащил меня прочь, пояснив уже в машине:

— У тебя полчаса на то, чтобы привести себя в порядок. И оденься по… Как ты умеешь.

— Как шлюха?

— Как знаешь. Но я слыхал, племяннику шейха Халифы нравятся шлюхи.

В это сложно поверить, но отец всё-таки выторговал нам ужин в компании монаршей особы. И пофиг, что в Эмиратах этих шейхов — как козлов нерезаных, и у каждого из них счёт отпрыскам идёт на десятки — что уж говорить о каких-то там племянниках… Мой отец был на крючке. А я — в западне.

Для ужина я специально не стала сильно краситься — по-быстрому сняв дневной макияж простой мицелляркой, лишь подравняла тон, подвела брови, ресницы и немного губы — матовой телесной помадой. Европейский стиль. Стиль, который арабам не по душе. Вместо золота надела бижу от Пандоры, а в качестве наряда выбрала короткое платье максимально скучного кроя — бледно-зелёное, хлопковое, на бретельках, с юбкой, расклешённой от талии. Никаких цепей и драгоценных камней. Никаких шелков и жемчугов. По моим подсчётам, араб должен был бежать в ужасе, едва меня завидев. Контрольным штрихом в моём обмундировании стали закрытые туфли на устойчивом каблуке и неприлично громадная молодёжная сумка от Десигуаль. Под конец сборов я даже засомневалась, что меня в таком виде пустят в ресторан…

Едва мы подъехали к отелю, я пожалела, что так беспечно отнеслась к собственному внешнему виду — ведь ужинать предстояло в Эмирейтс Палас… В вип-кабинке ресторана Ле Вендом нас уже ждали. Вечер был испорчен.

Араб рассыпался в тёплых приветствиях, ярко блеснул фальшивыми зубами, широким кругозором (сказались годы учёбы в Великобритании) и белоснежной кандурой индивидуального пошива, но вскоре, получив некий телефонный звонок, поспешил извиниться и покинул нас, наказав официанту выписать весь наш счёт на его имя. Я почти ликовала, а отец от досады места себе не находил — мы доедали молча, при этом он не уставал бросать в мою сторону злые взгляды, а я не уставала косить свои совсем в другую… Ведь на противоположной стороне зала, в такой же вип-кабинке ужинала чета Долматовых-Стельмахов. Я косилась на Олега, он косился на меня, а его жена и мой отец упорно делали вид, что не замечали этой игры в гляделки… Тем вечером мне пришлось довольствоваться взглядами — не так мало, если учесть, как долго мы не виделись, но хотелось большего… А ночью на свой мобильник я получила очередное сообщение с неопределённого номера: "Хочу ещё раз тебя увидеть". Для меня это прозвучало как "Хочу увидеть тебя в последний раз". Я бы ничего не ответила, даже если б могла.

Следующий день выставки прошёл ничуть не лучше предыдущего — и хотя, наученная собственным горьким опытом, в этот раз я предпочла облачиться в туфли на плоском ходу и лёгенький брючный костюм, уютнее не становилось. Отец всё так же продолжал позорить себя и нас, я всё так же шаталась неприкаянная от павильона к павильону, стараясь ненароком не пересечься с Олегом… Когда очень стараешься, в итоге всё выходит наоборот.

— Хотел бы провести этот вечер с тобой, но, к сожалению, вынужден ехать с женой в Дубай. — Схватив за руку посреди коридора, он затащил меня в служебное помещение — умыкнул у всех на виду.

— Не оправдывайся… — Я нехотя увильнула от его губ.

— И не думал. — Увильнуть снова уже не получилось. — Знаю — оправдания мне нет. Мы встретимся… в другой раз. С праздником!

Я и сло́ва вставить не успела — он вылетел из каморки, оставив меня одну, зажимающую во вспотевшей ладони крохотную картонную коробочку. В ней оказалось кольцо… Как странно. Старомодное золотое колечко девятьсот восемьдесят пятой пробы с рубином идеально моего размера. В суматохе дней на чужбине я уже и позабыла, что этот день считается праздником — о его существовании арабы и не слышали…

Он ошибся — мы встретились тем же вечером. В Дубайской опере, куда отец потащил меня для сопровождения очередного… Впрочем, я даже не стала вникать, кем был тот увалень с жирной задницей и торчащими из-под подола голыми отёкшими лодыжками. Мы продолжили игру в гляделки с Олегом, занявшим со своей лесби ложу напротив — на этот раз мы не стеснялись уже ничего, пялились друг на друга открыто, что не могло ускользнуть от чужого внимания… Араб ушёл ни с чем. Я тоже. Отец был в ярости. Я тоже.

Вечер третьего дня мы провели на стеклянной яхте, курсирующей вокруг острова Саадият. На открытой верхней палубе был накрыт буфет, внизу играли музыканты. Отец предпринял последнюю попытку сосватать свою непутёвую дочь… На этот раз женихом оказался какой-то перец чуть ли не моложе меня — непомерно говорливый, с безупречным английским и шуточками про русских женщин, о которых он "слышал много хорошего". Самый противный из всей троицы "женихов". К счастью, он оказался очень несдержан в выпивке — как известно, арабам, чтоб напиться в дупель, хватает и пары стаканов пива — и проболтался, что отец его банкрот, а сам он живёт в долг, отрабатывая своё существование на побегушках у богатого, но жестокого дядюшки. Тем самым он заставил моего папочку тут же потерять к себе интерес, а меня — даже проникнуться неким сочувствием… Вечер закончился мирно. Стоит ли говорить, что весь ужин мы ели и пили бок о бок с Олегом и его вездесущей жёнушкой? Стоит ли говорить, что когда яхта причалила к пристани, он отправился спать с женой, а я отправилась спать одна? На завтра намечался последний день выставки. Бесполезная командировка подходила к концу, а отпуска мне никто и не обещал — я готовилась лететь в Москву ни с чем. И ночь в уютном хайятовском джуниоре я провела, теребя подарок Олега на пальце в раздумьях, как мне распорядиться своим последним днём в Эмиратах.

И не придумала ничего лучшего, как провести вторую половину дня после закрытия выставки в парке Феррари. На аттракционах. Одна. Отец не обрадовался — ведь из всех мест, доступных нам в этой стране, я выбрала то, куда он, старый сердечник, ни за какие коврижки бы не сунулся. Обманом и хитростью я выторговала себе благословенный вечер свободы.

Естественно, на американские горки я не полезла. Экстрима мне хватало и в реальной жизни, зачем пичкать себя суррогатом? (На самом деле, я просто побоялась). Побродив по громадной территории, заглянув во все крытые и открытые павильоны и нехило устав, даже несмотря на удобные кроссовки, я засела в симпатичном немноголюдном кафе-мороженом, где ничто не мешало мне насладиться тихой нейтральной музычкой, двойной порцией фисташкового пломбира и большим бокалом нежнейшего молочного коктейля с шоколадной крошкой. Хвала небесам, я не страдаю непереносимостью лактозы! День клонился к вечеру, шёл седьмой час, и над парком сгущались сумерки — короткие, нет, скорее стремительные аравийские сумерки, что за считанные минуты перерастают в ночь чёрную, как сама мгла. Буквально только что меня слепило косое предзакатное солнце, и вот я уже окончательно ослепла, обнаружив над собой безупречное тёмное небо, почти никогда не омрачаемое и облачком — лишь россыпью крупных звёзд в компании тонкого, искусно вырезанного полумесяца, обратившегося обоими зубчиками к тому, кто выше неба. До закрытия парка ещё было далеко — Эмираты живут по ночам куда активнее, чем Москва, а на один месяц в году и вовсе переходят на ночной образ жизни — и возвращаться в вылизанный хайятовскими стандартами Андаз не хотелось, не хотелось встречаться с отцом и паковать чемодан. Хотелось глотнуть ещё немного свободы, пусть даже без американских горок. Побродив по сумеречным просторам переливающегося всеми оттенками неона парка, я набрела на зеркальный лабиринт.

Признаюсь, раньше мне бывать в таких не доводилось. Зато я могу сходу припомнить как минимум пяток ужастиков, в которых злобные маньяки загоняли своих жертв именно в такие ловушки. То ли страсть к неизведанному, то ли подспудное желание поставить жизнь на кон заставило меня переступить порог аттракциона. Контролёрша-филиппинка пробила мой пасс и, пожелав приятного времяпрепровождения, вернулась к ковырянию в телефоне. В шатре, выделенном под старомодное развлечение, я оказалась единственной посетительницей.

Я бродила там, в зеркалах, не находя выхода — плутала в плену иллюзий, раз от разу рисующих мне мираж в виде выхода, что при приближении оборачивался лишь моим отражением. Поначалу это пугало, потом стало забавлять. Вскоре наскучило. Я завертела головой в поисках указателей — ну должны же где-то быть стрелочки, указывающие направление к выходу? Я таких не нашла. Уже изрядно занервничав, принялась беспорядочно метаться по открывающимся передо мной путям — все они оказывались тупиками. Наконец, отчаявшись, я решилась подать голос. Пусть филиппинка со входа и посмеялась бы потом надо мной — ключевое слово "потом", ведь сперва она должна была меня вытащить. Но на мой глас явилась вовсе не филиппинка… Завернув за очередной поворот, вместо своего лица в зеркале, привычного и потерянного, я увидела чужое…

Из переломанных гранями зеркал на меня смотрел Олег. Он был так призрачен, что я списала всё на игры фантазии — протянула руку, дабы прикоснуться к иллюзии, и коснулась стекла. Лицо Олега оставалось отпечатанным на нём, как видение из параллельных миров. Отвернувшись, я рванула прочь, бегущая в лабиринте напуганная дурочка. И чуть было не расквасила нос об очередную стену из непрозрачного стекла. На ней тоже был Олег. В полный рост он, как голограмма, стоял передо мной и выглядел удивлённым. Я зажмурилась. И услышала: "Каролина, это ты?".

Этот голос я помнила. Если зеркала и способны порождать оптические иллюзии, то звуковые, кроме эха, вряд ли. Открыв глаза, я начала погоню. Я следовала за его голосом, он — за моим, и мы всё никак не могли встретиться. То удаляясь, то вновь сближаясь, мыпродолжали обитать в параллельных мирах, зная о существовании друг друга только благодаря иллюзорным проекциям на стекле и отзвукам наших голосов. В "Призраке Оперы", любимой книжке моего детства, сам призрак начинал свою карьеру зловещего иллюзиониста именно с построения зеркальных лабиринтов для персидской принцессы (знаю-знаю, в мюзикле такого не было, потому я и не люблю мюзиклы — за обрывчатость повествования). Было несложно представить себя той самой принцессой, особенно здесь, в прибрежных песках Персидского залива, но кем же тогда был злой гений, воздвигший все эти стеклянные стены и заманивший меня в их плен? Меня, нас… Потерявшись в мыслях, я не заметила, как нашла себя в объятиях — тёплых, знакомых и настоящих. Намотав по лабиринту не одну милю, мы наконец встретились. Я хотела бы что-то сказать, но забыла все слова — тут же мой рот оказался запечатан терпким жадным поцелуем.

— Я думал, что не увижу тебя больше… — Он шептал мне прямо в губы, крадя последний воздух.

— Ты… ты следил за мной?

— Нет. Хотел бы, но не мог. За мной самим следят.

— Следят? Кто?

Ответ пришёл незамедлительно — звуком битого стекла и скрежетом осколков по каменному полу.

— Ах ты…

Мы обернулись на голос и увидели зеркальную стену, посередине осыпавшуюся звенящими кусочками. Из зазора на нас смотрело перекошенное истинной яростью, помноженной на оптическую иллюзию, лицо Марии. Её губы, накрашенные ярко и неаккуратно, словно были искусаны в кровь. Втемяшившись в рукотворный зазор, она водила глазками по сторонам, оценивая достижимость своих жертв. Безумие на её лице выбивало почву из-под ног — вспомнилась знаменитая сцена из "Сияния".

— Маша, не глупи… Положи это.

Только сейчас я заметила в её руке здоровенный осколок зеркала — она сжимала его со всей дури, отчего её ладонь окропилась алым. Внезапно объятия вокруг меня разомкнулись. Потом был скрип, свист рассечённого воздуха от пронёсшегося в миллиметре от моего лица стеклянного острия, падение на пол и жуткие крики.

— Ты с ума сошла? Ты чуть её не порезала! Маша!

Пока по кусочкам соскребала себя с пола, я осознавала случившееся. Передо мной тягучей чередой проносились кадры замедленной съёмки: я видела, как она с ноги добила разделявшую нас стеклянную преграду и перелезла на нашу сторону, как замахнулась огромным осколком, как Олег оттолкнул меня в сторону, а сам бросился ей наперерез, схлопотав стеклом по рукаву, как он в конце концов обезвредил даму. Как заключил её в надёжную хватку, не позволяя приблизиться ко мне, всё ещё беспомощно валявшейся на полу в груде битого стекла. Одного я не понимала — где носило эту чёртову филиппинку?

— Ах, ты предатель! Ты говорил, что не отдаёшь мне кольцо своей матери, потому что это единственное, что у тебя от неё осталось… И что я вижу — оно на ней! На ней, на этой суке… Ты отдал ей моё кольцо!

— Маша, успокойся, прошу! Всё не так, как ты думаешь…

— Это твоя хвалёная преданность? Это твоя благодарность? Ты целуешь эту шлюху, когда пришёл со мной!

— Сама ты шлюха! — Наконец поднявшись, я пошла в атаку. Молчать дальше было выше моих сил.

— Что ты сказала? Неудачница! Падкая на чужие объедки!

— Ох, лучше б ты молчала…

— Тебе конец. Вам обоим конец!

— Девочки, прекратите! Давайте всё обсудим, как цивилизованные люди. Маша, ну что ты, в самом деле. Мы оба знаем, зачем тебе этот брак. Мы даже не спим вместе — не понимаю, к чему эти сцены ревности. Я же не мешаю тебе встречаться с… другими, так почему сам не могу…

Я не верила своим ушам. Даже похлопала по ним ладонями, дабы убедиться, что мне всё это не снилось.

— Что ты сказал? — Маша, похоже, тоже не поверила своим. — То есть, я должна спокойно смотреть, как ты будешь тратить деньги <i>моей</i> семьи на свою шлюху?

— Значит, вот кто я для тебя? Кандидатка в вечные любовницы?

Наши с ней реплики прозвучали одновременно, и теперь пришла пора Олегу хлопать себя по ушам.

— Согласен. Сморозил глупость. Тогда остаётся развод. Нормальный цивилизованный развод…

— Развод и раздел имущества? Где мой телефон? Я сейчас же звоню отцу! Такого предательства он не простит. Он не выпустит тебя отсюда живым — вас обоих не выпустит. В Эмиратах у него большие связи, сам знаешь — вас просто закопают в песках…

Продолжая захлёбываться словами, мокрой от крови рукой она достала из кармана мобильник. Телефон сперва не хотел разблокироваться, затем норовил выпрыгнуть из её ладоней. А мы наблюдали за ней, как загипнотизированные, пока рядом не возникла филиппинка — окинув взглядом царящий вокруг беспорядок, она в меру возможности округлила глаза и вцепилась в рацию на поясе. "Секьюрити аларм, в аттракцион зеркального лабиринта требуется охрана и полиция"… Всё летело в тартарары.

— Бежим! — скомандовал Олег, и мы побежали.

Из парка нам удалось скрыться незамеченными — пока внимание службы охраны и праздной публики было приковано к самому шатру, мы оббежали его кругом и скрылись через один из боковых выходов. Неслись, куда ноги несли, без оглядки на прохожих. Остановились, только когда путь нам преградила вода. Вода и сотни корабликов в ней — больших и маленьких. Западная пристань острова Яс — стоянка элитных яхт и туристических лодок.

— Марианна… Яхта тестя. Она должна быть где-то здесь… — Олег забегал вдоль пристани, выискивая суетливым взглядом одному ему веданную цель в блеске прибрежных огней. — Вот она! — Он ткнул пальцем в даль, ступил на деревянный помост и рванул вперёд, на ходу выуживая из барсетки ключи. Я рванула следом.

— Он тебя убьёт. За "Марианну". И за Марию. За предательство. — Едва мы отчалили от берега, я вновь обрела способность говорить. — А мой отец убьёт меня. За всё. Просто за то, что я такая, какая есть.

— Не думай сейчас о них, — ответил он, выруливая с тесного причала в открытые воды. Едва мы оказались в просторном водном коридоре, он схватился за рацию и настроил её на шестнадцатый канал. — Скоро за нами пустят погоню. Мы должны быть в курсе их переговоров.

Скоро наступило мгновенно. Почти сразу же рация разразилась дежурным треском, сквозь который послышались призывы береговой охраны на арабском и английском. По нашим следам пустили лёгкий двенадцатифутовый катер.

— Олег, они нас догонят! — Я разрывалась между мостиком и кормой. Катер с жёлтой мигалкой стремительно приближался.

— Запусти в них ракетницей. Ракетницы за холодильником.

Я рванула к холодильнику, который, вопреки всем правилам выхода в море, оказался пустым, и действительно нашла за ним пару ракетниц — дымовую оранжевую и сигнальную красную.

— Олег, а мы точно им не навредим… — Усомнилась я, вертя в руках оранжевую.

— Точно. Только дезориентируем на время. Давай лучше я.

Он покинул мостик и взялся за ракетницу, а я в это время заняла место за рулём — когда-то отец учил меня управлять лодками, я даже сдавала аттестацию по любительскому судоходству при Британской морской академии, но дело это мне никогда не нравилось. Частично, потому что море — не моя стихия. Отчасти, потому что сама не умею плавать. Вцепившись в штурвал, я выкрутила руль до упора влево — мы уже достаточно отдалились от берега, и рисковое маневрирование было здесь оправданно. Набрав скорость, я принялась петлять от отдалявшегося катера. Тут же раздался хлопок, на время оглушивший меня. Тьма вокруг вспыхнула рыжим и заволоклась дымом. Когда дым рассеялся, катер остался маленькой точкой дрейфовать у горизонта. Вскоре он окончательно скрылся из виду.

— Нам удалось! Мы оторвались! — возликовала я и обернулась в поисках Олега… Олега нигде не было. Мысли завертелись в голове с дикой скоростью — вспомнились все лекции и тренировки по теме "Человек за бортом". — Человек за бортом! — гаркнула я аж три раза, хотя по правилам этот возглас предназначался капитану, то есть мне самой, швырнула в воду оранжевый круг, чтобы обозначить место обнаружения потери, развернула судно на сто восемьдесят градусов и заглушила мотор.

Олег нашёлся почти сразу — в тусклом свете аварийных огней, он вынырнул из тьмы и погрёб к судну. Стоило немалых усилий затащить его на борт — пришлось воспользоваться швартовым канатом. Оказавшись по одну сторону борта, мы осели на палубу, отдышались и снова заговорили.

— Если бы упала я — ты бы даже не успел меня спасти, ведь я не умею плавать… — Почему-то, это стало первым, что пришло мне на ум.

— Но сейчас была твоя очередь спасать. И ты справилась. Даже если причиной моего падения стали твои сногсшибательные навыки управления. — Он несмело улыбнулся и прижал меня к себе — мокрый, холодный и солёный. Мы оба были мокрыми, холодными и солёными.

— Извини, я не знаю, что нам делать. — Я сказала, как есть. — У нас ни еды, ни воды. На берегу нас ждут. Нам некуда плыть. Мы погибнем здесь. Солнце рано встаёт… Мы сгорим или умрём от обезвоживания, если будем дрейфовать. А если будем плыть — сожжём последнее топливо. Мобильники тут не ловят, а наши документы… — Я похлопала по сумке, что чудом осталась при мне — совершенно бесполезная, ныне она валялась у меня в ногах. Потом похлопала по олеговой барсетке, из которой сквозь боковые швы сочилась вода. — Ты весь вымок, а я оставила паспорт в номере.

— Значит, умрём. Но не сдадимся. Мы не можем сдаться. После всего, что с нами было. После всех этих лет… Свою историю мы написали нашими жизнями. Мы не можем проиграть. Мы уйдём непобеждёнными…

Я ничего не ответила. Его слова казались мне идеалистическим романтическим бредом — снотворным для смертников. Мы сидели так, прижавшись спинами к борту, а боками — друг к другу, ветер высушивал нашу одежду и путал волосы. Ветер навевал сон. Мы не заметили, как уснули в объятьях друг друга.

Нас разбудил гудок — мощный и противный, он дребезжал над морем, забиваясь в уши, в мозг, в самые нервы.

— Это конец, — прошептала я.

— Да, они нас нашли, — отозвался Олег, продирая опухшие глаза.

Не сговариваясь, мы развернулись и, уцепившись пальцами за край борта, тихонько привстали — ровно настолько, чтобы разглядеть преследователей.

Впереди тяжело дрейфовала большая и мощная, полноценная тридцатишестифутовая двухпалубная яхта. На носу стоял человек. Он махал руками и что-то кричал, но ветер скрадывал его слова прежде, чем они успевали достичь наших ушей.

— Рация! — Олег первым сообразил и ринулся к мостику.

— Эй вы, живы? — раздалось оттуда сквозь нещадное шипение, едва он вдарил по кнопке, и витой провод задрожал между его ладонью и приборной панелью.

— К-кто это… — промямлила я, доковыляв до мостика.

— Это я, твой папаша, глупышка ты неблагодарная. — Следуйте за мной. Курс на Фуджейру, оттуда — в Оман. Там у меня знакомый султан… Я уже обо всём договорился — в Мусандаме нас будет ждать помощь.

Олег спешно повернул ключ в зажигании, зарычал мотор, лодка дёрнулась и двинулась вслед за судном, на котором приплыл отец. Олег старался не отставать, внимательно следя за маршрутом, в то время как я, всё ещё не веря в реальность происходящего, озябшими ладонями сжимала рацию.

— Но… как ты узнал, что мы здесь?

— Глонассовский маячок в твоей сумке. Когда ты выторговала вечер в Феррари парке, я подумал, что будет нелишним проявить немного отцовской заботы — всё же здесь Восток, а ты у нас девушка видная, одинокая… Магнит для неприятностей! Вот ведь — как печёнкой чуял!

— Отец! Ты не имеешь права… — Я запнулась. — Но зачем тебе всё это? Зачем полез нас спасать? У тебя будут проблемы — Стельмах этого не простит. Никому из нас не простит.

— Ты втянула меня в эту войнушку, доча. Ещё когда притащила мне на обзор те документы… До сих пор я отсиживался в тылу, но вот, похоже, пришла пора держать отпор на линии фронта. Но, ты знаешь… Я ведь не прочь ввязаться в бой! Я стар, у меня нет будущего, а порох в пороховницах ещё есть… Когда, если не сейчас?

— Спасибо. — Пока я немо шлёпала губами, Олег опередил меня с ответом.

— Говори спасибо ей, ведь это именно из-за неё ты сейчас в такой жопе, да? О тебе я наслышан — ты парень способный, иначе бы Стельмах тебя не пригрел. Но, как я вижу, мальчик вырос и захотел отправиться в свободное плавание? Кто бы знал, что моя дочурка однажды разрушит жизнь хорошему парню… Ну ничего, теперь ты с нами. Вместе как-нибудь прорвёмся. И дадим им всем прикурить!

Мимо проплывали блестящие отели Аджмана — кричащий роскошью Сарай, сдержанный в своём величестве Фэйрмонт, переливающийся, словно хрустальный, Оберой. Мы плыли в неизвестность, доверившись лишь моему отцу и судьбе. Но, если так подумать, довериться им не было такой уж плохой идеей. Ведь, как показала практика, ни отец, ни судьба, меня ещё ни разу не подводили. Я улыбнулась своим мыслям, а Олег улыбнулся мне. И я вдруг почувствовала — это конец. Конец игре — мы выиграли. Мы шагнули в будущее — интересное, опасное и непредсказуемое — но главное, одно на двоих.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10