Думы о достоянии [Георгий Летов] (fb2) читать онлайн

Георгий Летов Думы о достоянии

Думы о достоянии

Текла тихая речка Багорка. Текла, петляя меж возвышенностей и лесов, много лет. Почему она так называлась, никто уже и не знал. По устоявшейся легенде, она, как было принято, являлась народным достоянием. Народ и пользовался всеми ресурсами речки. Он разговаривал с рекой, называя её кормилицей, матушкой, красавицей. Речка одобрительно отзывалась журчанием на перекатах и шелестом камышей, чистой водой и всеми теми дивными существами, которые в ней водились. Веселые стайки мальков резвились на мелководье, разгоняемые плескающейся детворой.

Но шло время. Застой у народа сменился перестройкой. Осилить перестройку народ не смог, и она сменилась демократией. К демократии народ не был готов, и она сменилась новой идеологией — рынком… А речка всё это время бежала себе, ни о чём не подозревая. Какое ей было дело до людских изысков?!

Первая тревога пришла, когда в неё кто-то, в верхнем течении, спустил фенол. Прозрачные волны окрасились в красный цвет. Но так как это было небольшое вливание, речка достаточно быстро с ним справилась. Только небольшая рябь пробежала по её поверхности. Народ тоже ничего не заметил и продолжал плескаться в чистых водах.

Только речка отошла от первого шока, как у людей случилась авария, и из канализационного люка, что располагался недалеко от берега, несколько дней, пока шли согласования и ремонтные работы, в речку выливались продукты жизнедеятельности человека. С продуктами речка справилась бы. Но вот с теми средствами, которые выдумали люди за годы экономического прогресса, речке было тяжеловато. Микроорганизмы напрочь отказывались их поглощать. Они метались от берега к стремнине в поисках чистой воды и не находили её. Пришлось глотать, что было. Речка с замиранием сердца, если бы таковое у неё было, следила за гибелью этих маленьких существ.

Оправиться от аварии речке не дали. Кому-то понравилась идея о прямом контакте речки с фенолом. И потёк красненький ручеёк в речку. Уже постоянно. Микробное население речки сразу поредело. А тут прорвало трубу, к которой присоединён был несчастный канализационный люк. И речка ничего сделать уже не могла. Сама. Ядрёная рябь уже не сходила с её поверхности, в которой не было ничего живого. Зимой сквозь прозрачный красноватый лёд она видела у себя на берегу каких-то людей, называвших себя комиссией, которые что-то обсуждали, жестикулируя руками. А труба всё добавляла и добавляла «пищу» для размышления.

Так и шло время, и текла речка. В неё что-то сваливали, сливали… Она часто видела на своих берегах уже знакомые комиссии. Они так же всё что-то обсуждали, кивая друг на друга. Речка печально смотрела на свою поверхность, где искрились бензиновые пятна и плескались пластиковые бутылки. Мальчишки уже давно перестали купаться в её желтовато-красных водах. Иногда она замечала рыбака, который одиноко сидел с удочкой на берегу и что-то пил из фляжки. Иногда рыбак дёргал свою удочку и вытаскивал нечто, что ещё водилось в её водах. Она не знала названия этому «нечто».

Заглядывать внутрь себя речка боялась. Там, в быстро нарастающем иле, копилось будущее достояние народа — элементы той таблицы, которую когда-то составил Менделеев. Химическое достояние страны. А она, речка, была хранительницей этого достояния. Когда-нибудь, лет через сто, когда народ исчерпает все свои природные богатства, вспомнят и про неё, речку. И начнут добывать ртуть, свинец, марганец и многое ещё чего. И назовут её ещё одним красивым словом — кладовая страны. Спасибо, что сберегла…

Русавкино, январь 2017 г.

Дворовый пёс Бублик

Дворовый пёс Бублик лежал возле зелёного забора и грел под апрельским солнышком правый бок. Желудок его предательски урчал. Псу нравилась его кличка. Съедобная. Так его назвали дети из соседского участка. Они кормили его недоеденными бутербродами с колбасой и сыром. А сейчас их нет — приедут только летом. Желудок выводил звуки фагота.

— Если я сегодня ничего не сожру, завтра урчать будет нечему, — подумал грустно Бублик. Вдруг он заметил в начале улицы движение. В его направлении шёл человек. Голова Бублика приподнялась. Хвост сам собой начал вилять из стороны в сторону. Урчание внутри прекратилось. Глаза впились в одинокую фигуру. По мере приближения этой фигуры хвост Бублика перестал вилять, голова опустилась на землю, взгляд потух. Бублик узнал бабу Таню из последнего дома.

— Это баба Таня. Пенсионерка. Человек не злой. И даже сочувствующий. У той самой ничего нет. Цветочки всё какие-то продаёт, а так давно ноги протянула бы. Всё время бурчит про повышение пенсии. И что, эту самую пенсию никак нельзя один раз повысить так, чтобы и мне с неё перепадало? — опять же с грустью думал Бублик, провожая одним глазом бабу Таню. В желудке начинались спазмы… В это время мимо Бублика гордо и смело пробежал красавец петух с огненным хвостом. Даже не повернув своей головы, петух устремился к небольшой куче завядшей травы.

— Не боится. Знает, что породистый. Вон как голову высоко держит. А взять бы, вцепиться в эту длинную шею, да как хрясть — и нет породы. Но нельзя. Иван Альбертович человек суровый. Он за этого героя не пощадит. На службе, занятый человек. Чиновник, без которого всю страну парализует, как он сам про себя говорит своим товарищам, каждую субботу приезжающим к нему на дачу. Отдыхают от напряжённой борьбы за страну. Подходить даже боязно к его четырёхметровому забору, за которым гуляют два кавказца — Бакс и Люкс. Вот бы хоть раз попробовать, что у них в миске с полведёрка.

Бублик тоскливо посмотрел на исполинский забор Ивана Альбертовича, как будто сквозь него намеревался увидеть эту вожделенную миску. Голова Бублика опять опустилась на передние лапы.

— Надо бы перевернуться на другой бок, потому что та часть, что прижата к земле, урчит меньше, — подумалось Бублику.

Впереди улицы послышался звук приближающейся машины. Она летела, поднимая в стороны клубы пыли и мелкие камушки. Проскочив мимо Бублика, она остановилась у третьего дома. Поднятые вверх частицы пыли окутали улицу. Где-то там, в пыльном тумане, недовольно заклокотал петух. Потом послышался всасывающий звук, и всё смолкло…

— Видно, червяка заглотнул.

У Бублика ещё больше засосало в желудке.

А этот, на машине, всё носится. Баба Таня рассказывала соседке: влип в какую-то валютную ипотеку. Слово-то хорошее. Похоже на длинную краковскую колбасу. Её ешь, ешь, а она всё не кончается. Но колбасы у него не попросишь. В мусорных мешках у него только бутылки и банки. И нос у него всегда красный. Бабки говорили — пьёт. Вот он пьёт и гоняет на своей развалюхе.

С этими мыслями Бублик всё так же тяжело перевернулся на другой бок. Лучше не стало. Теперь та сторона желудка, что молчала, отозвалась сердитым урчанием. Один глаз Бублика опять зафиксировал, как петух вытянул из кучи красного длинного червяка и с удовольствием втянул его в глотку. У Бублика аж задёргались задние лапы.

— Вот ведь как устроен собачий мир — когда у тебя есть хозяин, имеешь породу, то всегда у тебя будет и тёплая подстилка, и миска наваристой еды. Тебя будут слегка теребить возле ушей и дружески похлопывать. Говорить всякие приятные слова — молодец, браво, хороший пёс, ведь собаки хорошо понимают эмоции хозяина. И жизнь покажется собачьим раем. Интересно, у людей всё так же устроено?

Размышления Бублика прервали звуки из соседнего дома. Хриплый голос пел: «там у соседа мясо в щах, на всю деревню хруст в хрящах»… Этого Бублик уже вытерпеть не мог. Никак не мог. Желудок так сдавило, что его вырывающиеся звуки стали издавать в унисон мотив песни.

Под эти звуки Бублик, как в последний раз, поднялся с земли. Отряхнулся от осевшей пыли, осмотрел себя. Вид достойный. Быстро огляделся по сторонам. Никого. Желудок вдруг перестал «петь». Собрал последние силы в задние лапы и… сделал два высоких прыжка к травяной куче. Петух в это время отправлял очередного червяка себе в глотку. Больше он ничего не успел, потому что челюсти Бублика сомкнулись на его огненной шее. Хрясть! Какие сладкие звуки для Бублика! Пёс с дрыгающим петухом скрылся в зарослях смородины. Через некоторое время из зарослей послышался победный лай Бублика.

Русавкино, январь 2018 г.

Согласование, или хождение по…

Мишка Неплюхин на своём участке построил щитовой домик, почти как у дядюшки Тыквы в знаменитой сказке. И в какое-то время узнал, что, как и дядюшка Тыква, он построил его не по закону. Правда, времени прошло уже много, как он его построил. И законы эти менялись как перчатки. Оказалось, что по теперешнему закону, чтобы наслаждаться своими трудами, нужно было сначала получить разрешение. А чтобы получить разрешение, нужно до его получения согласовать бумаги с различными службами. Ну, всё как бы понятно, нужно — значит, делаем по закону.

Всё как бы на первый взгляд было ясно. Первую бумагу Мишка получал два месяца. При получении ему так, невзначай, намекали, что могут облегчить его очень трудный путь. Почему трудный, думал Мишка? Всё, кажется, пока легко. Ну да, долго первую бумагу делал, но трудностей особенных не встречал. Но ему опять намекнули, что это только начало, а за некоторое количество дензнаков и путь сократится, и время. Но Мишка Неплюхин был закаленным бойцом ещё из того, из советского времени. И трудностей не боялся. Он же по закону всё делает!

Получив бумагу с какими-то чертежами своего участка, Мишка, не откладывая в долгий ящик, бросился согласовывать. Первый объект согласования был выбран самый дальний. Как уже не раз замечалось, почему-то в нашей стране, если учреждений несколько, где нужно что-то подписать, разбросаны они в разных уголках города. Планы в голове у Мишки рисовали радужную картину — завтра туда, а через два дня — туда. Для этого Мишка отпросился с работы, принял накануне вечером 100 грамм предбоевых и таким образом оказался готовым на всё.

Рано утром он на двух автобусах с пересадкой и в холодной маршрутке, предназначенной для лилипутов, вышел на означенной остановке. Перед его взором предстало трехэтажное здание в бело-голубом колоре. Здание сияло мощью и благополучием своих сотрудников. Но на главных воротах этого уважаемого учреждения висел замок. Мишка поискал хотя бы щёлочку, через которую он мог бы пролезть, но не нашёл. Глаза его остановились на схеме, которая была прикреплена скотчем, где говорилось, по какому маршруту он сможет попасть к заветному сотруднику. Обойдя три забора, две проходные, принадлежащие другим предприятиям, Мишка вышел в узкий переулок, заставленный машинами.

Пробираясь по грязному, не убранному снегу, постоянно поскальзываясь, Мишка радостно увидел ту дверь, которая вела к долгожданной подписи.

На проходной этого замечательного учреждения — охранник. Он сидел, пил чай и смотрел телевизор. Мишка остановился, показывая кипу бумаг, спрашивая, как ему найти тех, кто уполномочен. Охранник, не отрываясь, махнул рукой вглубь коридора и буркнул номер комнаты.

— Какие же длинные и тёплые коридоры у этих организаций, — приходя в блаженство, подумалось Мишке. Вот и заветная дверь. Открыта.

— Здравствуйте, девушки, — обратился Мишка, осчастливливая своим приходом скучающих за своими столами женщин. Сейчас его путь станет короче. Подойдя уверенно к ближнему столу, Мишка веером разложил свои бумаги.

— Вот. Я успел до перерыва, — немного смущаясь, проговорил Мишка.

— Так. Что тут у вас? А-а. Это к Надежде Михайловне, вон туда, в угол.

Мишка чуть не вприпрыжку покатился к вожделенному столу с Надеждой Михайловной. Надежда Михайловна вертела Мишкины бумаги минут десять.

— И рада помочь, да не смогу. Мы — хоть и та организация, но осенью нас преобразовали в три отделения. Как раз отделение, которое занимается вашей территорией, находится в другом районе. Вот адрес.

Мишка слегка насторожился, но, подумав немного, успокоился, уже рисуя план, как он сейчас будет добираться.

— Ну, тогда я побежал. Спасибо, — пробурчал Мишка. — Сегодня точно успею.

— Э, подождите. Уточню. Сегодня же там не приёмный день. Вторник и четверг приёмный. Да, да.

Надежда Михайловна с сочувствием посмотрела на обмякшего Мишку. Планы менялись. Нежданно-негаданно. К такому обороту событий Мишка был не готов. День сгорал как свеча. Можно было бы попробовать добраться до следующей организации, но Мишка рисковать не стал — вдруг и там что-нибудь: короткий день, например…

Добравшись до дома, расположившись на кухне, под селёдочку с картошкой и, конечно же, боевой стопарик, Мишка набросал схему своего дальнейшего путешествия. Всё выглядело логично и просто. Уверовав в свою звезду, он был готов к новым испытаниям. И они не заставили себя ждать.

Оказавшись в другой, не менее солидной организации, Мишка с воинственным видом вошёл в её двери. Перед ним предстал зал с множеством окошек, из которых больше половины не работало, и массой народа, стоявшей в очереди к заветным окошкам и тоже державшей различного размера бумажки. Встав в первую попавшуюся очередь, Мишка на глазах у соседей по очереди тоже приготовил свои бумаги. Каково же было его разочарование, когда, наконец, он подошёл к окошку, ему, взглянув на бумаги, ответили: «Это не к нам. В двадцатое окно!»

Постояв в очереди к другим окнам и услышав ответы на свои вопросы: «Мы справок не даем! В 12 окне! Надо писать заявление! Гражданин, не мешайте работать! Вам нужно обращаться в архив!» — Мишка взмыленный вышел на улицу и нервно вытащил телефон. Звонок был дочери. Она успокаивающе ответила, что сейчас всё выяснит и посоветовала принять таблетку валерианки. Какое же умное изобретение — телефон. Через какое-то время дочь рассказала, куда ему надо подняться в этом солидном здании и в какой кабинет пройти. Кабинет… Мишка уже и забыл значение этого слова. Поднявшись, найдя и немного постояв в небольшой очереди, Мишка прошёл в этот кабинет. Невысокий, лысый человек внимательно выслушал Мишку, сделал звонок и на отрывном красном листочке написал адрес.

— Вы сейчас возьмёте этот листок, сядете на электричку, выйдите, пересядете на маршрутку и сойдёте на шестой остановке. Сзади у вас будет магазин «Лента», впереди тот объект, который вам нужен. Третья дверь слева, — гипнотическим голосом проговорил лысый.

Мишка точно выполнил рекомендации лысого. С крепко зажатым красным листком в руке он вошёл в третью дверь слева. Сначала ему показалось, что он очутился на складе, потом в машинном отделении, потом к нему из двери с надписью «Раздевалка» вышел человек и спросил, кого он ищет? Мишка молча протянул красный листок с адресом и начал доставать свои бумаги.

— Не надо. Уточним, кто вас послал? — сказал человек.

— Лысый, — ответил, не задумываясь, Мишка.

— Я не сомневался. Вы уже второй за сегодня. Я бы мог вам посоветовать вернуться назад и приклеить эту бумажку на лысину этому лысому, но не стану. Мы — обслуживающая организация. Ремонтники. И к бумажкам типа что вы сейчас достаете, имеем только техническое отношение. А где эти бумажки согласовывают, можем только догадываться. Я вам сейчас могу написать другую бумажку с другим адресом и послать вас…

Мишка не стал дослушивать, куда его могут послать дальше. Он, собирая всех матерей вместе, выйдя из-под гипноза лысого, прорывался меж каких-то стеллажей на улицу. На воздух. Заколдованные организации по согласованию его бумаг просто так не давались. Оптимизм у Мишки быстро улетучивался. Чтобы разорвать этот круг, у Мишки оставалась ещё одна загадочная организация, им не охваченная. В неё-то с утра, заранее удостоверившись, что это приёмный день — рабочий день, не предпраздничный, нет карантина, и в комнате № 8 имеются сотрудники, Мишка и поехал.

Здание организации уступало по солидности двум предыдущим. Но внутри всё было пристойно. Охранник, доска с фамилиями сотрудников и номерами кабинетов. Даже скульптура была — мужчина в каске жёлтого цвета, держащий в одной руке разводной ключ, а в другой серебристый шланг. Охранник ничего не знал. Мишке можно было бы об этом сразу догадаться. Но уж таков ритуал — спросить у охранника. Поднявшись на второй этаж, Мишка сразу заглянул в полуоткрытую дверь № 8. Сидящая за столом женщина просто сияла своим начальствованием. Открытый в компьютере пасьянс и социальная сеть в большом розовом телефоне указывали на её разносторонние знания.

— Я вот, в 8 кабинет. У меня вот здесь, — Мишка закопошился в своей целлофановой сумке, доставая бумаги.

Женщина оторвалась от телефона и перевела взгляд на Мишку, что-то явно вспоминая (она в это время была на другом конце земли, в Пуэрто-Рико).

— У меня вот здесь. Надо согласовать, — проговорил Мишка, отрывая женщину от фантастических грёз.

— А-а. Сначала пойдите в 10 кабинет. Там девочки посмотрят, сопоставят, нанесут разметку. А потом ко мне на подпись, — улыбнулась женщина. Мишка осовел. Его так ещё не встречали.

Постояв у кабинета 10, дожидаясь, когда его вызовут, наконец прошёл к нужному столу специалиста. Девочки, разложив Мишкины бумаги и открыв свою большую карту с нанесёнными на неё пунктирными линями, что-то долго сверяли. Потом смотрели на Мишку. Потом доставали какую-то папку и долго её листали. Потом опять смотрели.

— Ну, что я могу сказать, — произнесла одна из них тоном терапевта, который сейчас вынесет неблагоприятный диагноз. Мишка сжался. — По вашему участку ничего не проходит. Только я не понимаю, почему те, кто вам составлял ваши бумаги, сами ничего не нанесли? У них же есть вся информация.

Мишка сжался ещё сильнее.

— Так что забирайте ваши планы и езжайте-ка к ним. Что нам, заниматься больше нечем!? Все специалисты заняты — торговым центром занимаются.

— Но мне в 8 кабинете сказали, что посмотрят, составят и нанесут, — цеплялся за последнюю возможность Мишка.

Девочка молча взяла Мишкины планы, недовольно вздохнула и ушла в 8 кабинет. Вернувшись через минуту, сложила эти планы и вручила Мишке.

— Езжайте и наносите. Вот и весь сказ.

Видно, начальница в это время мысленно перелетала из Пуэрто-Рико в Гоа.

Позвонив в ту организацию, где делались планы, и услышав однозначный ответ, что к ним ехать не нужно, а всё делается именно там, где он сейчас и находится, Мишка понял, что оказался на месте той самой белки в колесе. Злой и раскрасневшийся, он вернулся домой. И допил то, что оставлял на победную рюмку после завершения согласования. И вдруг его озарила мысль, позволившая вернуться к началу всей этой истории. Он внял советам про «трудный путь». И уже через неделю у него на руках были все бумажки с пунктирными линиями, точками, кругами, квадратами, печатями и подписями всех тех организаций, которые он взять не смог.

Русавкино, февраль 2018 г.

Люди и Существо

Могучее чрево огромной городской свалки глубоко вздохнуло и выдохнуло, высвобождая через многочисленные поры ту колоссальную энергию, что скопилась в нём за последний день. Сладковатая сероводородная вонь — многолетняя спутница свалки, равномерно расползлась по окрестностям. После снятия напряжения чреву стало намного легче. Рабочие свалки, такие же многолетние спутники, сопровождающие свалку от рождения до настоящего времени, копошащиеся у выгружаемых машин, тоже почувствовали это. Они заматывали лицо разными тряпками и делали кривые гримасы. Но продолжали работу.

— Рождение, — думало чрево. — Когда же это было? Наверное, пятьдесят лет назад. Здесь, на этом месте, люди выкопали большой карьер. Известняк нужен был для дорог. Да, да, так рождалось моё чрево. И как же мне повезло, что кому-то в голову пришла светлая мысль — начать создавать моё чрево. Это было сродни созданию нового Существа. Ещё никто и не думал про овечку Долли.

Воспоминания разбередили могучее чрево, и оно опять глубоко выдохнуло… Как же любовно и методично люди меня создавали! Сначала это были всего две машины со строительным мусором. Потом — промышленные отходы в виде обрезков резины. Кто-то привёз гнилые доски. Вдруг создание неожиданно закончилось. Вероятно, именно в тот момент люди задумались о необходимости создания Существа. Но здравая мысль пересилила. И тут началось…

Люди, которые находились на его поверхности, стали интенсивно массировать его тело бульдозерами, растаскивая по поверхности новый привезённый материал. Тело росло. Потянулись вереницы машин. На подъезде появилась будка с приёмщиками. Приёмщики с увлечением показывали, куда и какой груз нужно высыпать. Новорожденное чрево умилялось такой заботой. Медикаменты пересыпались остатками сгоревшего дома. Осенняя листва — промышленными отходами. Испорченные продукты — битым стеклом. Особую радость доставляло количество целлофана. Он хорошо сохранял тепло.

Тело быстро росло, подымаясь ввысь из котлована.

Процессы для создания чрева складывались благополучно. Люди и сами не заметили, как быстро карьер заполнился материалом. Но процессы, запущенные много лет назад, были уже необратимы. Чрево жило и просило: больше, больше, ещё… И люди, немного подумав, согласились с этим. Работы шли и днём, и ночью. Без устали, с новой, многочисленной техникой люди начали возводить надземную часть чрева. Теперь чрево могло видеть, что происходит в округе. Деревни и город. Людей и машины. Зиму и лето. Очень радовалось чрево маленькой речке, которая, огибая его края, протекала внизу. Искрясь на солнце всеми цветами радуги, она не замерзала даже в морозную зиму, весело журча своими гнилыми водами по обледенелым берегам.

Забота людей о чреве была повседневной. Люди любовно обнесли чрево зелёным забором. Подъезды к телу проложили бетонными плитами, соорудили шлагбаум и поставили охрану. Днём строго проверяли машины и накалывали талоны. Ночью открывали доступ к телу быстро и без проверки. Больше всего машин было именно ночью, что позволяло существу быстрее расти. Ничто не должно нарушать покой тела. А чтобы ему легко дышалось, поставили трубы, через которые в недра выходил сок из него. Люди заботились о созданном существе, иногда пересыпая его землёй и песком. Гармония! Между людьми и чревом…

Нескончаемая вереница машин с трудом поднималась на самую вершину тела, натужно ревя моторами, распугивая стаи ворон. Это забавляло чрево, наблюдавшее за взмывающими тучами птиц. Последнее время тело Существа облюбовали чайки, взявшиеся ниоткуда. Моря или хотя бы большого озера рядом не наблюдалось. Ну да, вот ещё бы орлы, эти гордые птицы, здесь поселились. Может быть, когда я вырасту, тогда… А рядом экскаватор уже выкапывал очередную большую яму. Он делал это методично, мастерски. Ровные края котлована изумляли своими пропорциями.

— Как же заботливо орудует этот молодец, — думало чрево. — Скоро уже и сосед появится.

Только вот последнее время что-то стало беспокоить этот огромный организм. Машин стало почему-то меньше. Иногда вообще поток машин прекращался. Какие-то люди толклись у подъезда к телу с плакатами. Ругались и что-то требовали. Стали приезжать и люди на больших машинах, в лакированных туфлях и костюмах с разноцветными галстуками. Комиссии, наверное. Они что-то горячо обсуждали, совещались, измеряли. И после их отъезда вереницы машин удваивались. А гул тяжёлой техники, массажирующей тело, усиливался.

— Люди без меня никуда не денутся, — продолжало думать чрево. — Мы крепко повязаны друг с другом. Так что если порвать хоть какие-то незначительные связи, наступит полная катастрофа. Не для меня — для людей.

Русавкино, январь 2019 г.

Путешествие за протоколом

Прошло уже три месяца с момента наступления случая, называемого новым термином, закреплённым даже законодательно — предпенсионер.

Во исполнение наказа одного из отцов-реформаторов блестящей пенсионной реформы, недопенсионер Михал Михалыч Кубыриков решил наконец-то отправиться в путешествие. Отщипнув от жалкой кучки денег, называемых отпускными, жидкую наличность, в сопровождении двух своих друзей — уже как два года состоявшегося пенсионера Юлия Сергеевича Попова и Павла Евгеньевича Веселихина, которому до настоящей пенсии было столько времени, что за этот срок наши реформаторы вполне могли и увеличить его дополнительно до 70 лет, организованной группой поехали.

Пунктом путешествия был выбран один из величественных наших родных городов, изобилующий массой интереснейших памятников культуры и зодчества. Вся программа была составлена по эконом-классу, чему Михал Михалыч необычайно был рад. Командование было доверено Юлию Сергеевичу, как самому опытному путешественнику и знатоку местной самобытности. Три дня, отведённые компанией для развернутого обозрения, подходили к концу. Подошло время брать билеты на обратный путь, и насыщенные созерцанием и впитыванием местного колорита приятели приехали на вокзал. Он сиял своими архитектурными достоинствами. В этот ранний утренний час площадь перед ним и перрон были пусты. Культурный и трудовой город только приходил в себя от проведенного накануне очередного Дня города и готовился к радушному принятию новых гостей и проводам старых.

Главный вход, как и полагается в этот утренний час, был закрыт. Таблички со стрелочками указывали куда-то влево. Путешественники в отличном настроении пошли по ним, вспоминая старую детскую игру «Казаки-разбойники», когда путь передвижения обозначается с помощью стрелок на асфальте и других поверхностях. По стрелочкам они обошли этот большой вокзал и с обратной стороны нашли-таки дверь входа. Пройдя внутрь и ознакомившись с вокзальными достопримечательностями, они вдруг удивленно уставились на окна кассы. Спросив у охранника, сидящего с отрешённым видом, об открытии этих пунктов взимания платы за проезд, будущие отъезжающие немного приуныли. Павел Евгеньевич, чтобы не терять отведённого времени до открытия окна, пошёл искать хорошо всем знакомое место, которое почему-то на больших вокзалах всегда находится в самых запутанных углах.

Командор Юлий Сергеевич, оценив взглядом обстановку, безапелляционно предложил Михал Михалычу: «А не пойти ли нам перекурить?» и решительно двинулся к выходу. Кубырикову этот приказ показался очень разумным. Выйдя из той же двери, друзья увидели справа урну с натыканными остатками сигарет, явно предназначенную для их утилизации. Оглядевшись и не найдя в округе другого подходящего места, друзья закурили. Юлий Сергеевич, как великий знаток железнодорожных путешествий, начал рассказывать о достоинствах вагона-ресторана, которого в последнее время всё чаще и чаще не находит в современных едущих составах. Ни души не было на перроне, кроме вышедшего на мгновение скучающего охранника, который что-то выбросил в урну и так же скучающе ретировался обратно в тело вокзала.

Сигареты за этим разговором были выкурены почти наполовину, как вдруг Михалыч краем глаза заметил какое-то движение на перроне. Едва уловимое движение вдруг обернулось показавшимся из кустарника представителем нашей славной полиции. Молодой полицейский, сияющий своими погонами в ранге старшего сержанта, шёл важной походкой с чёрной папочкой под мышкой прямо к парочке куривших. За ним семенил ещё более молодой человек в гражданской одежде, по всей видимости, стажёр. В его недоверчивом взгляде и напряженных руках прямо сквозило, что он уже приготовился к задержанию предполагаемых нарушителей.

Надо отдать должное Юлию Сергеевичу — ни один волосок не дрогнул на его седой бороде при виде приближающихся представителей власти. Наоборот, Михал Михалыч, в силу своего правильного отношения к представителям власти, весь внутри собрался и начал вспоминать все нарушения, которые у него случились за эти три дня. Ничего не припомнилось, но он как-то сразу понял, что в их настоящих действиях с Юлием Сергеевичем присутствует какое-то нарушение. Не сразу эта мысль пришла, но пришла. Промелькнуло было, что наряд сейчас пройдет мимо, занятый раскруткой какой-то запутанной ситуации, но человек с папочкой прямиком подошёл к курящим.

— В этом месте курение не разрешается. Попрошу загасить сигареты, — в голосе полицейского пробивались нотки, присущие представителям их профессии, — твёрдость и уверенность в завтрашнем дне.

Юлий Сергеевич с присущим только ему достоинством отправил свой окурок в урну и пристально стал осматривать погоны полицейского.

Михал Михалыч тоже, немного смущаясь, загасил сигарету, и она осталась лежать со своими собратьями в урне.

— Теперь предъявите свои документы, граждане!

— А с кем, собственно, имеем дело? — Юлий Сергеевич вдруг вспомнил, что подошедшие люди, хоть и в погонах, должны были представиться и явно что-то предъявить.

— Ловгородтранссержсивдов… Попрошу документы, — заученной скороговоркой, как показалось — вымученной, пропуская часть буквенных сочетаний, пробурчал старший сержант, на левой груди которого сиял металлический жетон.

— Ну, теперь понятно, — отозвался Юлий Сергеевич.

Михал Михалыч по манере представляться сразу понял, кто перед ним, и успокоился.

Друзья протянули свои паспорта. Старший сержант внимательно их пролистал. Потом он так же внимательно посмотрел на Михалыча, сверяя его личность с фотографией в паспорте. Кубыриков решил помочь — надо же содействовать представителям власти — с идентификацией своей личности.

— Я это, я. Этой фотографии уже 15 лет. Усы на месте? На месте. Рязанский нос? На месте.

Нет искорки в глазах? Так уже затухла. Волос было больше? Так если ещё какие-нибудь реформы испытают на нас, вообще как бильярдный шар стану. Могу ещё предоставить в дополнение: социальную карту недопенсионера, но там я с бородой, пропуск в публичную библиотеку «Уголёк», карточку добровольного общества «Защитим северных оленей».

Старший сержант, наконец, согласился с доводами Михалыча.

— А теперь, граждане, объявляю, что вы нарушили статью 12 Федерального закона номер 15, за нарушение которой полагается штраф. Поэтому пройдёмте для составления протокола.

— А может, ограничимся прослушиваем наставления и полного признания вины? Как я полагаю, не последняя задача органов полиции не только наказание, но и, как мне видится, профилактика нарушений, — проговорил Юлий Сергеевич, внимательно выслушавший обвинения старшего сержанта и имеющий большой опыт общения с различными начальниками.

— Нет, не получится. Наше «свидание» уже зафиксировала камера наблюдения. Поэтому пройдемте для составления протокола, — ещё тверже сказал полицейский, указывая на двери. Стажёр за спиной старшего сержанта внимательно следил за нашим разговором, готовый к пресечению любых наших неуставных действий.

Под таким конвоем Кубырикова и Попова увели в здание вокзала, где их и встретил третий путешественник — Павел Евгеньевич Веселихин. Он удивлённо всматривался в происходящее.

— Это чего? А это куда?

— Заарестовали нас, Павел Евгеньевич. Вот, ведут под взглядами возмущённых порядочных граждан. К неотвратимому месту составления протокола и положенного наказания, — поникшим голосом проговорил Михал Михалыч.

Павел Евгеньевич вопросительно взглянул на замыкающего процессию старшего сержанта.

— А в чём их нарушение состоит?

— Гражданин! Не мешайте нам следовать. Задержанные нарушили федеральный закон и направляются к месту оформления надлежащих документов, вам же сказали.

— А это куда?

Павла Евгеньевича не так-то просто было сбить официальными словами.

— Кабинета у нас при вокзале нет, — старший сержант смутился такому признанию. — Будем оформлять документы возле касс. Там есть откидной столик.

Процессия прошла мимо охранника, который что-то недавно выносил.

Подойдя к кассе, Михалыч действительно увидел прямоугольный кусок ДСП коричневого цвета, прикрученный уголком к стене.

Павел Евгеньевич с подозрением оглядел место составления официального документа.

— А что, постоянного места на таком большом вокзале сотрудникам вашего департамента не выделили?

— Гражданин. Повторяю, не мешайте проведению следственных действий. Вы кто им? Родственник, знакомый, прохожий?

— Товарищ старший сержант. Это наш юрист и руководитель организованной группы по экскурсионной программе. Мы ему доверяем вести нашу защиту. Если желаете, можно внести это в ваш протокол, — Михал Михалыч сам удивился своей дерзости.

Старший сержант обвёл нас непонимающим взглядом. После паузы он проговорил:

— Так, к делу.

— А что, уже и дело есть? — Павел Евгеньевич на правах юриста этой удивительной компании смело вступал в разговор.

— Это я образно, гражданин юрист. Задержанных попрошу предоставить свои документы.

— Так мы же их уже предъявляли, — произнёс Юлий Сергеевич.

— Это было для определения ваших личностей. А теперь для проверки по ИБС.

— Что, вот так всё серьёзно? Задержаны злостные нарушители! Если вам известно, наказания за административные нарушения в нашей великой стране бывают несколько видов. Мне, например, нравится в данном случае первый — предупреждение. Ну, расслабились отцы от атмосферы радушного пребывания в городе, забыли, что нужно найти отведённое место или отсчитать 15 шагов от здания. Можно было бы их предупредить, вернуть, так сказать, к реалиям нашей действительности, освежить их затухающую память этим замечательным законом и, мило беседуя, проводить к месту — если оно здесь вообще существует — курения.

— Гражданин юрист. Я ещё раз могу повторить, — старший сержант приоткрыл свою чёрную папочку, заглянул в неё, — на основании федерального закона… Но если граждане не согласны с обвинением… В общем, не мешайте проводить следственные действия.

— Я не мешаю. Я пытаюсь прояснить все дополнительные обстоятельства, как вы выразились, дела, как юрист. Задержанные Кубыриков и Попов, как я видел, вели себя вежливо и сразу согласились помогать следствию. Так?

— Так, это верно.

— Вашей просьбе затушить сигареты и предъявить документы тут же на неё откликнулись. Так же?

— Да.

— Предупреждающей таблички возле урны, натыканной окурками, не было?

— Там на двери весит знак.

— Позвольте. Круглый знак, как я понимаю, говорит о том, что в здании вокзала курить нельзя. А таблички я не увидел. Далее: таблички обозначения места для курения в окрестностях вокзала тоже нет.

— Гражданин. Я уже говорил, ведётся видеонаблюдение. Наша встреча и следственные действия произведены. Нарушители дали согласие на сотрудничество. Могу предложить другое нарушение, — вдруг проговорил старший сержант. Чтоб штраф был поменьше.

— Это какое? — с недоверием произнёс Павел Евгеньевич.

— Ну, например, матом эти два гражданина ругались друг на друга или распивали что-то.

— А ещё бородатый гражданин начал вдруг дубасить усатого откуда-то взявшимся дрыном, — не удержался Юлий Сергеевич, спрятав ухмылку в своей бороде.

— Распитие на людях — это оскорбление человеческого достоинства, а потому служит негативным примером для окружающих. Я против такого сценария, — чётко сказал Михал Михалыч.

— Ого. Нет уж. Тянет на арест в 15 суток, — мудро подвёл итог Павел Евгеньевич.

— Я всегда думал, что у вас много более важных задач, чем наказывать стариков и выжимать в бюджет последние рубли, — Кубыриков грустно произнёс эти слова в затянувшейся паузе.

Старший сержант пропустил эти слова мимо ушей.

— Тогда начнём, если все согласны.

Старшего сержанта не так-то легко было сбить с застрявшей в голове мысли.

Оба нарушителя отдали паспорта стажёру, и он куда-то с ними исчез.

— А можно ещё раз толково узнать вашу фамилию, товарищ сержант, — вдруг сказал Михал Михалыч. — А то я с нашим диалогом просто забыл.

— Старший сержант Свиридов.

— Да-а? А извините за любопытство, композитор Георгий Свиридов случайно не ваш родственник?

— Нет у меня композиторов-родственников.

— Да, да. Я как бы тоже об этом подумал, — задумчиво произнес Михал Михалыч. — А так бы можно было обсудить сюиту «Время, вперёд!».

— А что, Михалыч, тебя что-то не устраивает в… сюите? — съязвил Юлий Сергеевич.

— Понимаешь, я не совсем согласен с эстетикой композиции в первой части — уральского напева. Вы не находите, товарищ сержант?

— Гражданин! Мы всё же приступаем к оформлению документов! С композитором я не родственник и первой части не слышал. Итак. Фамилия. Имя. Отчество.

— Подождите, товарищ сержант. Вот ответьте, если сможете, — не унимался Кубыриков. — У нас идёт расстыковка в обращениях. Не находите? Я вас называю товарищ, а вы мне всё время тычете — гражданин. Полиция, преемница милиции, а значит такая же народная. Не с Луны же вы свалились. А если народная, то обращаться ко мне нужно тоже — товарищ. Товарищ Кубыриков. А то ведь могу и вас случайно назвать — господин уважаемый полицейский инспектор Свиридов.

— Так, уважаемый, вы меня в сторону не уводите всякими вашими интеллигентными штучками.

Юлий Сергеевич, давно знавший Михал Михалыча, отвернулся в сторону, чтобы не было видно его ядовитейшей усмешки.

— Так. Где работаете?

— Я предпенсионер. Но пока дорабатываю в СНТ.

— А это что?

— СНТ? Ну, наверное, то же, что и 15СБ 2 полка ДПС ГИББД ГУ МВД, — произнёс, не запинаясь, Кубыриков.

— Хорошо. Кем работаете?

— Это, как я понимаю, спрашивают для того, чтобы случайно не нарваться на какого-нибудь депутата или крупного чиновника. Могу вас успокоить. Ими я не являюсь. Всего лишь мастер ПРР, — медленно сказал Кубыриков о своей таинственной профессии.

— Продолжаете?

— Нисколько. Если вы отдел на транспорте, то очень хорошо должны быть знакомы с данной профессией, — упрямствовал Михал Михалыч.

Старший сержант покачал головой, что-то записал в протоколе. Потом ещё что-то.

— Подпишите здесь.

Тут в свои полномочия вступил Павел Евгеньевич, стоя за плечом сержанта и молча наблюдая за всеми его действиями. Он внимательно прочитал написанное и кивнул Михалычу. Подписывай.

— А вот в этой графе напишите свои объяснения.

Павел Евгеньевич тут же вступил в очередной раз в свои обязанности, предоставленные ему нарушителями.

— Михалыч, ничего писать не надо. Господин уважаемый товарищ сержант напишет в своем протоколе всё, что от тебя услышит, а ты уже можешь соглашаться и подписывать, а можешь и нет.

Старший сержант опять заглянул в свою чёрную папочку. Наверное, там всё сошлось с мыслями Павла Евгеньевича. Как после рассказывал Веселихин, там лежала инструкция по составлению протокола с основными вопросами и порядок ведения диалога с данными нарушителями.

Наконец, на недопенсионера Кубырикова было составлено: ходатайство, объяснения, распечатка ИБД-Р, рапорт, а также протокол — составлен и подписан. Продолжалось это ровно 45 минут. Юлий Сергеевич уже изнывал от безучастия и накатывающего желания перекурить. Он ждал с нетерпением своего времени заполнения этого документа. Старший сержант посмотрел сначала на Кубырикова, потом на Веселихина и Попова. Потом на время. Оно приближалось к обеду. И устало проговорил:

— Ладно уж. Второй протокол составлять не будем. Я думаю, вы всё и так поняли и осознали. Впредь будьте осмотрительны, читайте законы и не нарушайте их.

— Погодите, милейший! А как же так? На камере ведь два человека нарушают закон. И мы ещё не извлекли те несчастные окурки как вещественные доказательства нарушения. Не опросили свидетелей. Того же охранника, который к нам выходил за несколько минут до вашего появления. Который, кстати, ничем не обмолвился. Экспертиза слюны на фильтрах вещдоков.

— Всё, товарищи, — миролюбиво и устало проговорил старший сержант. — Мне надо идти заниматься делами. Я вас больше не задерживаю.

И со своим стажёром и с чёрной папочкой под мышкой исчез в лабиринтах этого большого вокзала.

Двинулись к выходу и наши друзья. Проходя мимо скучающего охранника, Юлий Сергеевич вдруг попридержал Михалыча за локоть и громко, чтобы слышал охранник, но таинственным голосом проговорил: «Мой источник сообщил, что в клубе «Синий жираф» он познакомился с Колей, который рассказал, что украл у соседки электрические щипцы и продал их…» Слышавший это Павел Евгеньевич, еле сдерживая смех, стал толкать обоих в дверь, на улицу, тихим голосом сопровождая свои действия: «Давай, давай, отцы. А то ж объявят сейчас план-перехват…»

Михал Михалыч Кубыриков, верящий в главенство закона и неотвратимость его исполнения, особенно не был расстроен, что его задержали и наказали. И это правильно, считал он. Но… Ему припомнился недавний случай, когда они с тем же Юлием Сергеевичем стояли, спорили и невзначай закурили от искры этого спора на территории одного кремля в одном таком славном городе. К ним также подошёл господин уважаемый полицейский — женщина в звании майора. И с улыбкой спокойно объяснила, что курить здесь не разрешается. И показала, почти что за ручку отвела к месту, предназначенному для правильного курения, где спорщики и продолжили свой диспут. И добрым словом вспоминали майора. Можем же, если включить кнопочку в своей голове с названием — «аккуратно, это старики».

Михал Михалыч теперь ждёт прихода радостного «письма счастья» со штрафом и отмеряет шагами 15 метров ото всех зданий и остановок…

Русавкино, июнь 2019 г.

Они живут

Они есть у каждого. Может, один, а может, и несколько. Впервые я задумался о «них», когда посмотрел в далеком детстве фильм «В добрый час!». Есть там эпизод, когда герой Харитонова приходит в институт сдавать экзамены. Он смотрит на желающих поступить в институт. И здесь его взору предстаёт девушка, которая смотрит в сторону и что-то быстро-быстро говорит. Но собеседника её не видно. Герой Харитонова удивленно смотрит на это, ну, и в дальнейшем просто уходит домой. Эпизод с девушкой меня впечатлил, и я его запомнил. Девушка, говорящая с пустым пространством. И сегодня можно повстречать идущего по улице человека, который что-то кому-то говорит. Никому. А ведь он разговаривает с ними…

На кухне послышался звук, как что-то упало. Я прислушался. Нет, больше никаких звуков не донеслось. Но интерес пересилил мою леность, и я открыл дверь. На полу валялась ложка. Подняв глаза с ложки на кухонный стол, я увидел их. Двоих. Они сидели на столе, свесив ножки вниз, и смотрели своими пуговками-глазами на меня, нисколько не испугавшись. Роста они были небольшого, сантиметров сорок. Лицо первого — сразу было видно, что он в возрасте — не выражало ничего. Второй, намного моложе, хитро улыбался, мотаяправой ножкой. Я остолбенел и не мог произнести ни одного звука. Ком застрял у меня в горле.

Увидев это, я непроизвольно вскричал: «Какого хрена?..», но тут же и замолчал, не докончив предложение. Они никак не отреагировали на мой нелепый вскрик. Тот, что постарше, только ещё сильней нахмурил свои густые брови. А тот, помоложе, перестал болтать ножкой и шире улыбнулся.

Я водил недоуменно глазами с одного на другого. Пауза затягивалась. Наконец тот, что постарше, не поворачивая головы к своему товарищу, задумчиво проговорил настоящим голосом с небольшой хрипотцой: «Я же говорил, Кетчуп, что не поверит. Отнесётся с большим недоверием. Смотри, как глаза выпучил». Тот, кого назвали Кетчупом, ещё внимательнее всмотрелся в меня, застывшего ещё больше после услышанного.

— Как бы его не шарахнуло, как ту бабушку, у которой мы месяц прожили. Она ведь так и не вернулась домой. Сколько мы прождали её напрасно. Мне до сих пор слышатся её причитания: «Человечки, они же живые, человечки!» Медсестра всё не могла её успокоить.

— А этот — посмотри, Кетчуп, — держится. Как ты думаешь, надолго?

— А ты проверь, мистер Брукс. Спрыгни со стола и вон, на мойку влезь и помой руки.

Кетчуп произнес всё это со смешинкой в голосе.

— А потом скорую вызывай? У него телефон-то хоть есть? Я на себя такую ответственность не могу взять. Хочешь — мой руки!

Кетчуп наконец отвёл от меня глаза и повернулся к мистеру Бруксу.

— А почему бы и нет! — проговорил Кетчуп и спрыгнул со стола. Ловко так.

Я с нескрываемым удивлением наблюдал за его маневром. Кетчуп сделал несколько своих маленьких шажков от стола к мойке, забрался на стул, а потом в прыжке, ухватившись ручками за край мойки, подтянувшись, залез на неё. У меня просто перехватило дыхание от всего этого цирка. Кетчуп подошёл к крану и попытался открыть вентиль с горячей водой. Но никак не мог сдвинуть головку вправо.

— Ну кто так сильно закручивает? — смахнув капельки пота со лба от усилий, озабоченно проворчал Кетчуп.

— Совсем не поддается, ну, попробуй холодную. А то ж не поверит, когда будет вспоминать, что с ним сегодня было!

Кетчуп переместился к вентилю с холодной водой. Крутанул его своими ручками, и струйки воды потекли в раковину. Кетчуп победоносно посмотрел на меня.

— Теперь поверни назад вентиль и закрой его, — это уже я проговорил, даже не отдавая себе отчёт, кому я это говорю.

— Во, смотри, не шлёпнулся на пол. Надо же, и уже руководит. Крепкий оказался. А может, фантастики начитался. Тоже помогает в некоторых случаях, — сказал Кетчуп, закрывая кран.

— А ничего это не означает. Просто сначала одурел от увиденного, вот и не сработала система защиты. Он сейчас отходить начнёт, вот и посмотрим, — философски пробурчал мистер Брукс. Кетчуп только пожал плечами, спрыгнул с мойки, заведя руки за спину, прислонился к стене и стал снизу вверх наблюдать за мной.

Я и правда, стал приходить в себя. «У меня на кухне — два маленьких человечка, говорящие, то ли с именами, то ли с прозвищами, прыгают со стола, открывают и закрывают воду и вдобавок наблюдают за мной — шарахнусь я или нет. Бред какой-то. Кому расскажи — сочтут сумасшедшим последней стадии», — крутилось у меня в голове. Я и правда, еле стоял на ногах, но сесть не пытался, боясь нечаянно раздавить того, которого звали Кетчуп, и стоял возле стула у стены.

— Так вы и правда что ли настоящие? — опять не сказал, а выпалил я.

— Нет. Мы сушёные. Долго въезжает. Ты или шлёпнись, или поверь в нашу настоящность, — проговорил мистер Брукс.

— А ты для наглядности крышкой от кастрюли звякни, — посоветовал Кетчуп.

Брукс поднял глаза вверх, как бы оценивая совет, встал на ноги. Прошёл по столу к стоящей пустой кастрюле. Приподнял крышку своими ручкам за краешек и быстро отпустил её. Крышка с металлическим звуком упала обратно на кастрюлю. Оба моих маленьких собеседника взглянули одновременно на меня, ожидая от этого громкого эффекта. Я уже находился почти в полуобморочном состоянии.

— Смотри, продолжает держаться. Бабка, которая тоже могла видеть, уже давно в психушке бы рассказывала про зелёных злых человечков, — прокомментировал Кетчуп.

— А что, и бабка видела? — с широко открытыми глазами и пересохшим голосом проговорил я. — Так вы и правда настоящие?

— Так. Уже пошёл повтор. Во как скрутило! — улыбнулся Кетчуп. — Мистер Брукс! Надо что-то предпринимать. Может, мне на него забраться, вон штанина какая широкая.

— Даже не вздумай. У меня это только второй видящий за 30 лет, не считая бабушки, которую в психушку увезли. А вдруг и этот того, полностью шлёпнется? Опять ходить убежище нормальное искать? Нет уж, увольте. Как хочешь, а из столбняка его надо выводить! — очень серьёзно проговорил мистер Брукс.

— Забраться, кувардыкнуться, шлёпнуться — ошарашено повторял я. — Они живут! Настоящие! Они даже могут звонить…

Мои шумовые восторги вдруг прервал звонок мобильно телефона в прихожей. Я как бы очнулся от фантастического сна. Мелодия звонка Люси при любых обстоятельствах отрезвляла. От любых! Я опрометью бросился в прихожую, оставив моих новых маленьких знакомых наедине с кухней, ещё под впечатлением того, что мне сегодня открылось.

— Да, Люся. Нет. Всё хорошо. Да, сделал. Нет. Завтра посмотрю. А у тебя? Да-а-а! Хорошо, — ответы были трезвыми и короткими, как доктор и прописывал. Закончив говорить, я положил телефон на тумбочку. Повернувшись, автоматически двинулся на кухню. Я был трезв умом как никогда! Мои гости находились на своих местах — один на столе, а другой у стены. В их глазках читался интерес к моей реакции. А я невозмутимым голосом зачем-то проговорил, обращаясь к мистеру Бруксу: «И зачем это ты забрался с ногами на стол? И где этому у вас учат? Это вам не Даллас, мистер Брукс!»

Тут я запнулся и даже оцепенел от своих слов. «Откуда это у меня? Почему Даллас?»

А в это время мистер Брукс спрыгнул со стола и, подняв ко мне голову, проговорил:

— И вовсе не Даллас. А Хьюстон. И застряли мы на столе не по своей вине, а по твоей. Мы не спеша двигались из стеклянного шкафа к балкону. Но не успели спрыгнуть, как Кетчуп задел кружку. А потом прибежал хозяин, то есть ты, и вот мы до сих пор выясняем — настоящие мы или нет… И всё-таки Хьюстон.

Я стоял и внимательно следил за рассуждениями мистера Брукса. «А я ведь точно сначала подумал про Хьюстон, а почему-то сказал — Даллас. Не звучит!»

— И почему, когда нужно отразить что-то нехорошее, у нас вспоминают про Америку? — то ли спросил, то ли констатировал Кетчуп.

— Ну, потому что я не был в этой стране. Этой самой Америке. А вы, мне кажется, были? Вон как зовут — мистер, да еще и Брукс. Всё как в Хьюстоне.

— Нет. Мы там не были. Мы местные выхрюн…

Дальше Кетчуп запнулся и посмотрел на мистера Брукса. Брукс неодобрительно поморщился.

— Интересно, я уже сошёл с ума и разговариваю сам с собой или же это всё — последствия моих вчерашних посиделок? — громко, чтобы отчетливо слышать свой голос, задал я вопрос самому себе.

— За вчерашний день можешь не беспокоиться — главное, держаться первоначальной версии — посещение больного товарища и пара рюмок за его скорейшее выздоровление, — улыбнулся Кетчуп моим словам. — И не надо сочинять никаких других сценариев. Этот для Люси будет проходной.

Я уставился на стоящего у стены Кетчупа и больше ничего не мог произнести.

— Вот и правильно. Не нужно пока ничего говорить. Лучше сядь на стул, — сказал спокойно он.

Я почему-то послушался его совета.

— Так, молодец. Старайся дышать ровно, как советует доктор Мясников.

Хорошо. Теперь всё по порядку. Мы с мистером Бруксом настоящие. Ты имеешь редкую способность нас видеть. Мы уже давно поселились в твоей квартире. Мы не доставим тебе никаких удобств. Мы настоящие!

Я уже спокойно слушал монолог Кетчупа, делая вдохи носом, а выдохи ртом. Мои мысли в голове, было разбежавшиеся, вдруг опять соединились.

— И кто вы тогда? Домовые, что ли?

— А называй нас как хочешь. Пусть будет — домовые. А что, наверное.

— Ну, а вас как-то зовут?

— На нашем языке мы: Уль и Чьи. А на вашем — ты уже знаешь: мистер Брукс и Кетчуп.

— Брукс из Хьюстона? — у меня стали даже появляться саркастические нотки в голосе, чему я был беспредельно удивлен.

— Почему из Хьюстона? Я же говорил — мы местные, по-вашему — домовые. Просто это имя прилипло к Улю давно. Женщина, у которой он жил, тоже имела способность видеть. Она была по профессии библиотекарь и увлекалась иностранной литературой. Вот и прозвала Уля — мистер Брукс, из какого-то заокеанского сочинения. Может, и про Хьюстон. Так и пошло в нашей среде — мистер Брукс. А уж когда мы с ним повстречались, он уже гордо это имя носил. Даже я перестал его звать Уль.

— Ну, хорошо. С Улем-Бруксом пока разобрались. Ну, а ты, несчастный, почему Кетчупом кличешься? — продолжал я. «Ого! Ко мне вернулось чувство юмора!»

— Ещё до знакомства с Бруксом я жил в одной семье, где меня могла видеть, на моё несчастье, маленькая девочка. А так как в этой семье все любили кетчуп и не садились за стол, пока кетчуп на него не поставят, притом, если вспомнить те времена, он был болгарский или венгерский, то эта девочка резвилась с бутылочкой и постоянно меня обливала. Мне было совсем не смешно, да и родителям ребёнка тоже, когда пятна кетчупа появлялись в разных углах квартиры. А девочка, выплеснув на меня очередную порцию этого красного вещества, бегала и кричала: «Кетчуп, кетчуп!» Бедные родители. Их надо было видеть. Они никак не могли в толк взять — лечить девочку или начать лечиться самим? Ну, а я так и стал Кетчупом. Но пришлось всё-таки покинуть этот гостеприимный дом, а то бы кто-нибудь из нас оказался в психушке.

Я, выслушав рассказ Кетчупа, совсем уже успокоился. Вид мистера Брукса, стоящего у стола и скрестившего спереди руки, говорил о полном согласии со словами Кетчупа.

— Так, — сказал я протяжно. — С именами разобрались. А у меня-то вы как оказались? Вы же не погулять вышли по моему столу? И почему именно я?

— Да мы это, я уже это говорил, давно здесь. У тебя то есть.

— Как это давно? А почему я не знал?

— Понимаешь… — начал Кетчуп, видно, из этой пары самый контактный. — Мы с мистером Бруксом раньше жили, можно сказать, ютились в двухэтажной деревянной коммуналке послевоенной постройки, в небольшой двухкомнатной квартире с шестью людьми. Там трудно было ужиться. Четверо детей, которые постоянно бегали, играли, прыгали, ели, кричали… Даже на дальней пыльной антресоли в уголке было небезопасно. Гарантий, что в нас не влетит что-то, никто дать не мог. Поэтому мы решили найти себе новый дом. Нам показалось, что здесь как раз и тихо. Тем более, в верхнем шкафчике на верхней полке много места. Дверца опять же стеклянная и легко сдвигается. А тут, оказалось, и сосед видящий…

— Это ты кого соседом назвал? Меня, что ли? — с легкой ухмылкой я пробежал по словам Кетчупа.

— Ну, тогда сожителя.

— Ещё чего выдумаешь? — оскорбился было я. Может, мистер Брукс тоже чего вставит? — повернул я голову к Бруксу.

— Да, я скажу. Мне есть что. Но сначала хотелось бы тоже услышать, как тебя зовут.

Я немного задумался. «Смешно, не правда ли? Они будут ко мне обращаться! А как? Тоже мне, сожители! Ну, а как ещё? Арендаторы? Ага. Хм… Жильцы? Квартиранты? Заселенцы? Умопомрачительно! Временно проживающие! Это ближе к делу!

— Нам нравится — временно проживающие, — вдруг выпалил Кетчуп.

Я наклонил голову вправо и со всей строгостью на него посмотрел.

— Так вы ещё и мысли мои читаете? Как же я раньше не догадался? А вам не кажется, что это уже чересчур!

— Не, не кажется. Потому что «чур» — это славянский бог домашнего очага. Поэтому больше «чура» ничего не может быть, — мистер Брукс произнёс это наставническим голосом. — Но некоторые мысли мы действительно улавливаем. Но не все, а только верно сформулированные. Один хозяин, отходя ко сну, никак не мог собраться со своими мыслями. Они у него бегали со стада овец к заливке котлована 6 на 6 метров, потом к урагану, который двигался на Сахалин, от него к ссоре с женой по поводу исчезнувшей бутылки водки и так далее. Он всё время ворочался и не мог уснуть. Я ворочался в такт с ним и сон меня не накрывал. И всё мучился — почему какой-то прораб Володька не досыпает цемент в раствор?

— А у меня, значит, пока всё в порядке?

— Пока да. Но бывают иногда и непонятки. Это обычное явление. Так как нам тебя называть?

— Фамилия моя Петюшкин. Зовут Василий Павлович. Так что ко всему выходит, звать меня Палыч. Так и проще, и по возрасту подходит.

— Палыч так Палыч. От слова палка. Это такая обкромсанная палка. Как дадут по голове таким Палычем!.. — импровизировал Кетчуп.

— Никакая и не палка. От отчества это. У вас же отчеств нет? Например, мистер Брукс Майклович или Брукс Дональдович! — спарировал я, чувствуя превосходство над этими …э…малышами.

— Скажи Палычу, мистер Брукс, что мы совсем не малыши, — обидчиво сказал Кетчуп.

— Кетчуп прав, Палыч. Мы не коротышки, не малыши, не гномы, не карлики. Мы — выхрюнды или, свойственно своему росту относительно людей, выхрюндики — Уль и Чьи.

Говорил это Уль, он же Брукс, достаточно серьёзно, как и подобает, скажем, зоологу с определением вида или отряда.

«Смешное определение. Выхрюндики! Домовые! Настоящие выхрюндики! Вот так лучше!» — думал я, при этом пытаясь оставаться серьёзным.

А вслух сказал:

— Ну, что же. Добро пожаловать в мой дом, господа или товарищи выхрюндики: мистер Брукс и Кетчуп. Не могу вас больше задерживать на пути к балкону. Только одна просьба у меня — ведите себя потише и постарайтесь не пугать мою Люсю.

Выхрюндики ничего не ответили. Ни на мои мысли, ни на слова. Они только поклонились и друг за другом исчезли в коридоре, ведущем на балкон.

Русавкино, сентябрь 2019 г.

Старик и Холодильник

Старик вышел из своего деревенского домика. Старая дверь пронзительно вскрикнула, как бы говоря Старику, что пора бы давно её уже смазать. Старик в который раз не обратил внимание на жалобы этой двери. В лицо пахнуло ночной прохладой. Он сделал несколько шагов вперёд и сел на такую же старую скамейку. Рука вытащила из помятой пачки сигарету, и пахучий дымок окутал Старика. Он откинулся на спинку и взглянул в прохладное звёздное небо. Он любил вот так сидеть и смотреть на звёзды. В них было что-то завораживающее и… спокойное.

Но сегодня ночью что-то мучило Старика, из-за чего он и не мог уснуть. Что-то такое неуловимое и настырное, чего он не мог поймать. И звёзды не успокаивали.

Старик перевёл свой взгляд со звёзд на скрипучую дверь и уставился на недавно вынесенный из домика старый Холодильник. И вдруг понял, что его так волновало всё последнее время! Этот добрый друг, который сопровождал его последние двадцать пять лет! Почти полжизни! Он посмотрел на белый бок холодильника и начал вспоминать давно ушедшие дни…

Как же он радовался, когда его приобрёл! Он вёз его издалека в грузовой машине, сидя рядом. Поддерживал руками, предохраняя от качки и колдобин. Так же бережно перенёс в домик, чтобы не задеть за углы. Когда встал он на своём месте в маленькой кухоньке, она тотчас приобрела некую законченность. После включения Холодильник засветился нежным зелёным глазком, будто говорил: началась другая эра. А ещё дочка играла, закрывая и открывая дверцу, чтобы увидеть, как же, затухая, исчезает вдруг свет внутри. Было забавно видеть её удивлённые глаза!

Мерное урчание Холодильника убаюкивало по ночам, будто тихое сопение полноправного члена семьи. Холодильник мыли, протирали, заботливо пылесосили заднюю панель с чёрной решёткой. А ещё с ним душевно так разговаривали.

— Ну, что ты там вкусненького спрятал? — говорил Старик в праздники, когда собирались друзья и знакомые.

— Что-то ты совсем опустел. Непорядок! Сейчас мы тебя вернём к жизни!

И укладывали в пластмассовое нутро вновь приобретённые продукты. Тихий, размеренный ход, будни и праздники, удачи, проблемы, болезни…

И подвёл Холодильник Старика только раз. Но его быстро вернули к жизни. И кто! Старик первый, да и последний раз видел женщину-мастера по этим установкам.

— Ничего. Ещё поживёт, порадует своего хозяина. Сейчас мы его чуть подкачаем и запустим его нерв.

И Холодильник после небольшой операции вновь вернулся к привычной жизни.

Но прошло время. Белый пластик пожелтел. Зелёный радостный огонёк погас. Потрескались нижние полки. Порвался серый уплотнитель на дверце. Да и домик Старика опустел. А Старик всё чаще прислушивался к работе мотора, который начал вдруг сбивать ритм. Открывая дверцы и осматривая нехитрое заполнение, Старик мягко говорил со своим другом.

— Ну, что ж там у тебя? Может, ещё подержишься?

Холодильник, как бы услышав слова своего старого хозяина, вновь находил свой ритм.

И всё же он сломался. Просто тихо отключился. И никакими манипуляциями его Старик не оживил. Сначала Старик расстроился. Потом решил провести диагностику своего друга. И в конце концов определил заболевание. Он уже готов был сорваться в город за запчастями, но звонок дочери его остановил. Дочь подробно объяснила Старику, что не нужно держаться за старые вещи. Уже завтра ему привезут новый, сияющий холодильник. Так и было сделано. Новый занял место старого, а старый был вынесен на улицу. Все доводы Старика, что вот, мол, его можно починить, и он ещё много лет будет радовать своим присутствием хозяина, разбивались при взгляде на новый, весело работающий холодильник.

Старик ещё закурил. Его глаза осматривали сверху донизу одиноко стоящий старый, молчаливый Холодильник. Сам того не замечая, Старик начал с ним разговаривать как с живым существом.

— Что, дружище, и тебе пришло время?! Вот, прожил ты со мной почти полжизни моей.

Отвезут тебя в утиль, разберут на металл и забудут про тебя. А вместе с тобой потихоньку уйдет и всё то, что было в памяти. В моей памяти. Затянет туманом, будто и не было прошлого, — печально проговорил Старик.

А может, всё же было? Ведь кому решать: было — не было? Глядя на запорошенную снегом железную стенку холодильника, у Старика крепло в груди желание что-то предпринять… Поступить по справедливости… Он встал, выбросил окурок, распахнул визжащую дверь и, обхватив когда-то сильными руками стенки Холодильника, кряхтя и ругаясь, стал тянуть его обратно в свой старый домик. Силы ему придавала вдруг всплывшая сцена из фильма «Чапаев»: «Врёшь, не возьмёшь!»

Его друг был тяжёлый и уже сдавшийся на милость приговоренной судьбе. Но Старик, превозмогая боль в пояснице, тянул, перекатывая с боку на бок, и тянул.

Наконец, затащив его в помещение, Старик сел рядом с ним на пол. Всё тело болело. Пот стекал ручьями по лицу.

— Ну вот, мы и дома. Отогреешься, а завтра я куплю тебе новый орган. И прооперирую. И вставлю зелёный глаз. И будешь ты урчать и морозить как прежде. Верну на твою дверцу магнитики.

— Вот теперь, взглянув на тебя, в моей уходящей так быстро памяти будут всплывать те сокровенные моменты, которыми была жизнь моя наполнена, — пронеслось в голове Старика.

И вдруг, неожиданно для себя, кому-то показав руку со сжатым кулаком, Старик прокричал в это безмятежное звёздное небо: «Да хрен-то вы угадали! Память не сдают!» Старик знал: сегодня он точно уснёт спокойно. Справедливость восторжествовала. Хотя бы на время, отпущенное нам в нашем бытие.

Русавкино, декабрь 2019 — январь 2020 г.

Эта великолепная лужа

Говорят, что после шестидесяти лет человек начинает задумываться о местах, связанных с теми или иными запомнившимися эпизодами его жизни, в которых он хотел бы побывать. Он строит планы, готовится… И едет, чтобы убедиться воочию, что всего того, что было раньше и так сладостно всплывало в памяти, уже нет. Уже не существует. Сломано, застроено, замусорено, заросло, сгорело… И такое разочарование набегает, так тоскливо сделается оттого, что что-то дорогое в жизни упустил. Но иногда бывают и исключения.

Довелось мне как-то побывать в том уголке города, с которым у меня было связано и детство, и юность, и зрелость. Шёл я по улице, по которой столько стоптал обуви и… уткнулся в лужу, после вчерашнего дождя, которую не так-то просто было обойти. Незнакомые мне люди с одной и с другой стороны обходили её, пачкая при этом свою недавно начищенную обувь. Я же встал как вкопанный и с удивлением смотрел на эту картину. Не всё, оказывается, изменяется в наше стремительное время. Остались ещё заповедные уголки нетронутости нашей природы.

Большая лужа была на моей памяти здесь всегда. На небольшом перекрёстке у бывшего клуба нашей бывшей фабрики. Теперь и фабрики, конечно, нет, и клуба при ней, а есть Дом культуры с поэтическим название «Рассвет». Но такая трансформация из клуба в ДК никак за это время не отразилась на луже. Она, как атрибут вечного, до сих пор пребывает на своём месте. Так сказать, уже на историческом. Как образовалось это великолепие в самом центре культуры небольшого рабочего городка — необъяснимо.

Впервые я столкнулся с этим природным явлением под названием «клубная лужа», когда меня привели в первый раз стричься в парикмахерскую, находившуюся в то время в подвале клуба. Культуры в одном месте должно быть много. Я обходил её по краю, представляя себе, как можно запускать кораблик из сосновой коры с одного берега на другой. Позже мне захотелось промерить её глубину. Хотя я и был осторожен по замерам середины лужи, крайне был удивлён, когда мои боты (распространенная в те далёкие времена обувь) почти полностью ушли под воду. «Да, здесь и более серьёзный кораблик сможет пройти!» — подумалось тогда мне. Правда, после этого промера я ещё очень долго не пользовался этим методом.

Это место являлось местной достопримечательностью. Мы, мальчишки, идя зимой в школу, раскатывали на луже дорожку и с громким уханьем скользили по ней. Следом девчонки со звонким визгом осторожно догоняли нас. А взрослые нас осуждали, хотя по глазам некоторых было видно, что и они не прочь поскользить. Но это зимой. А летом мы бегали по краю лужи и старались обрызгать друг друга. Вот такая была забава…

Неимоверным образом это удивительное маленькое «озеро» никогда не пересыхало. И в те времена никому на ум не приходило что-то сделать с этой лужей. Она была постоянной спутницей главной культуры городка. На майские и ноябрьские праздничные демонстрации она отражала в себе молодую листву и первый снег на этих же кустах акации, которые росли когда-то за кованой оградой, что была украшением небольшого парка у клуба.

Ограды уже нет, как и кустов акации, из плодов которой мы делали свистульки. Ограда исчезла в те недавние времена, когда застой встретился с небольшой пока искоркой манящего светлой демократией будущего. Она исчезла как-то быстро, по-деловому. Вечером была, а утром остались смотреть в лужу одинокие кусты акации. Позднее и акации чем-то не понравились новым хозяевам уже Дома культуры. Её и вырубили быстренько. Начали было делать какие-то клумбы с дорожками, да так и забросили. При этих перестройках никто почему-то на лужу внимания не обращал. Она была. Но её и не было. У новых хозяев были, видно, какие-то планы, мне не известные.

Но шло время. Я уже вернулся из армии, обзавёлся семейным статусом и бегал мимо неиссякаемой лужи на автобусную остановку, чтобы добраться до работы. Утром и вечером я здоровался с ней ногами. И всё бы так и оставалось, если бы не случился в природе катаклизм — целых три дня лил нескончаемый надоедливый дождь. Эти потоки воды расширили вечную лужу до размеров маленького озерка, смыв с собой куски старого растрескавшегося асфальта, положенного ещё в то время, когда три деревни приобрели статус города.

Вместе с асфальтом был смыт и кусок автодороги, а также покосившийся и облупившийся от времени стенд для афиши бывшего клуба с сильно поблекшей надписью «Сегодня в клубе», двух кованых столбов, которые оставались от прежних ворот ограждения, две лавочки с проломленными спинками и большой кусок плодородного грунта. Вдобавок ко всему в левой части новообразовавшегося озерка стал бить фонтан с не очень приятным запахом. Оказалось по прошествии, что там был канализационный колодец. Вот оттуда и забило… Два дня бригада ремонтников откачивала благоухающее озерко. Когда люди всё же справились с ситуацией, выяснилось, что ландшафт до такой степени обезображен, что необходимо принимать срочные меры по приведению его в полный порядок.

Я оказался свидетелем обсуждения и вынесения решения. Несколько мужчин в пиджаках (все почему-то синего цвета) стояли возле образовавшейся впадины и друг другу показывали руками что-то, указывая на её центр. Это происходило до тех пор, пока не подкатил на большой белой машине другой мужчина в пиджаке в мелкую полоску и не развёл руками. Все сразу в знак согласия дружно закивали головами. Через несколько дней ландшафт был восстановлен. Кусок автодороги и пешеходные дорожки засыпаны и заасфальтированы. Канализационный люк восстановлен и поновлен. Но….

Через несколько дней, проходя мимо места «катастрофы», я был нескончаемо удивлён, увидев ту же лужу. Да, лавочки так и исчезли, и кованые столбы, и сам люк от канализации. А лужа вернулась на свое законное место. Рабочие вместо того чтобы этот участок приподнять относительно ландшафта, заделали, как оно и раньше было. Теперь лужа расположилась на месте свеженького асфальта. На видном месте была вкопана труба, а на ней прикреплена табличка: «Заказчик — Администрация. Подрядчик — ООО Дели. Обустройство ландшафта и парка у ДК «Рассвет». Начало. Окончание». «Ну, наконец-то, — подумалось мне. — За работу берутся настоящие профессионалы! И лужа как-нибудь окультурится».

Прошло ещё время. Обустройство закончилось сносом четырёх старых тополей и вырубкой кустов боярышника с северной стороны ДК, покраской ядовитого вида краской крыши самого ДК и устройством фонтанчика возле входа, который с тех пор так и не работает. И всё вернулось на свои круги. ДК «Рассвет» прекратил свою деятельность ввиду ненужности населению повышать свою культуру. Подвалы были отданы под склад куриной продукции, второй этаж — под различные офисные предприятия, зал пустовал. Буфет, библиотека и парикмахерская были закрыты. И только на первом этаже в двух маленьких, душных комнатках ещё теплился огонёк культуры — там ютились кружок «Швея и нитка» и фотокружок «Мой профиль».

А еще ДК использовался под разного рода выборы и голосования. Вот когда оживали старые стены бывшего клуба. И лужа слышала в свой адрес различные восклицания! По большей части прилагательные были не лестного характера. И после выплеска активности электората опять всё утихало на неопределённое время. А время шло. И однажды наступил очередной момент, когда на этом клочке земли опять начались какие-то копошения.

Энергичные рабочие азиатской внешности в оранжевых фуфайках и таких же касках дружно вкапывали очередные столбы для размещения наглядной агитации. Меня это жутко заинтересовало. Что же это такое здесь будет? На вывешенном агитационном плакате большими буквами было выведено: «Губернаторская программа». И далее уже намного мельче: «по обустройству парка и прилегающей территории ДК «Рассвет». Замена асфальта на пешеходных дорожках на разноплановую тротуарную плитку отечественного производства». «Бывают всё-таки чудеса и в моём отдельно взятом городе!» — думал я после прочтения транспаранта. Правда…

Время, как ему и положено, шло, шло… А работы всё не начинались. Уже подходила очередная осень с очередными выборами. Вот и они благополучно прошли для тех, кто их организовывал и участвовал. И вдруг — вот оно: предвыборное обещание… в действии! За зданием ДК, переименованного накануне выборов в «Новый Рассвет», юркие азиатские рабочие дорубили одинокие, оставшиеся с прежней вырубки кусты боярышника, и огородили территорию забором.

На свежей вывеске, как и положено в таких случаях, население информировалось о начале строительства 17-ти этажного жилого дома. Неподалеку от ДК была быстро сломана ещё добротная, кирпичная автобусная остановка и заменена на хлипкую стеклянную конструкцию. Асфальт под звуки молотка был успешно снят и на его месте этими же рабочими с азиатской тщательностью несколько дней выкладывали… отечественную тротуарную плитку. Лужу лопатами выгнали с насиженного места и торжественно замостили.

Когда работы по благоустройству были завершены, я осмотрел место будущего отдыха населения. Мои брови поднялись высоко вверх — лужа, атрибут вечности в этом месте — исчезла. Сказать, что меня это ошарашило, значит, ничего не сказать. Я смотрел с грустью, как будто лишился в жизни чего-то несокрушимого, на плитку, на новый плодородный слой земли вокруг пешеходных дорожек и понимал, что это уже никогда не вернётся. Было просто сухо на этом месте и всё. Но грустить пришлось недолго. Тротуарная плитка, так заботливо уложенная рабочими, после очередного осеннего дождя как-то прогнулась, просела в том самом месте, где раньше была знаменитая клубная лужа. И опять, как много лет, на этом месте играло зеркало воды. Лужа оказалась непобедима! И не подвластна никаким приказам, ни природным катаклизмам, ни решениям сменяющихся администраций, никому и ничему. По прошествии недели пешеходная дорожка развалилась, местные мальчишки разнесли брусчатку по своим штабам. Как и прежде, лужа находилась на своём месте, даже немного расширив свои границы. И вот столько лет спустя я устремил свой взор на это таинственное место. Оно привораживало и в то же время радовало. Здесь, как и много лет назад, всё, казалось, застыло, замерло. Не только преобразилось. Простая лужа всё так же манила меня промерить её глубину своими, правда, уже кроссовками… Время внесло свои коррективы в нашу жизнь, но не затронуло вечного, так нам родного уголка…

Русавкино, июнь 2020 г.

Михалыч и Весна

В западной стороне нашей любимой, необъятной и северной страны продолжал проживать совершенно реальный человек, со всеми своими тараканами в голове, но ни на каплю не сдавшийся после последних потрясений в своей судьбе, а всё более подготавливаемый этими ударами к дальнейшей борьбе за доживание — Михаил Михайлович Кубыриков. Он не строил иллюзий по поводу дальнейшей своей судьбы, поэтому был готов к самой затяжной борьбе.

Он только что вернулся в свой домик с улицы. Был зол, суров и проморожен. Его глаза, в обычное время излучающие добро, метали искры и молнии. Нос был красного цвета и заложен напрочь, и Михалыч поэтому дышал ртом. Ворвавшись в свой деревянный домик, он уже с порога сорвал с себя куртку и бросил её в угол. Сделав ещё несколько шагов по комнате, скинул с ног промёрзшие зимние ботинки и принялся руками растирать заиндевевшие пальцы ног. Потом, сняв тёплые штаны, направился к чуть дышащей батарее, сел на стул, а ноги прислонил к ней. Посидев так некоторое время, вдруг вскочив, быстро перешёл к дровяному котлу, в котором еле теплился огонь. Взяв несколько поленьев, он бросил их в топку и открыл на всю поддувало. Но настроение после всех этих сумбурных действий не поднялось.

Продолжив хаотичные действия, Михалыч включил по привычке чайник и услышал звук закипания в нём воды. Повернувшись к холодильнику, открыл дверцу. Глаза сразу же выхватили бутылку водочки. Его вдруг озадачило: «А нужен ли чай?» Но сомнения развеялись сами собой — рука просто схватилась за бутылку. Первая стопка горячо обожгла пищевод, опускаясь внутрь Михалыча. Кубыриков два раза обвёл глазами вокруг орбиты, пытаясь ощутить эффект от действия. Его не было. Следом полетела вторая стопка. Теперь можно и сала с чёрным хлебцем. Начало отпускать. «А если третью? Нужно нагонять, а то и заболеть недолго!» — мысли стали поживей крутиться в ранее застывшей от холода голове.

— Холод. Дубак. Метель. Заносы. Пурга. Стужа. И это всё о зиме в моей стране. Видно, когда славянам пришло время расселяться от многочисленности племён, все тёплые места уже были заняты, где быстро плодилось население. Тёплые края, говорят, этому способствуют. И пришлось моим предкам идти на север и приспосабливаться в этих тяжёлых условиях.

Последняя стопка, по всей видимости, прибавила оборотости его мыслям и тепло начало расползаться сверху к низу. Михалыч удобно уселся в кресле. Ноги в шерстяных носках прижаты к начавшей разогреваться батарее. Раздражение, которое накрыло Михалыча в первой половине дня, когда он вынужденно, из-за оскудения пищевых запасов, выполз из своей норы на улицу, начало немного спадать. Но злая депрессия не уходила. Мысли продолжали крутиться вокруг событий сегодняшнего дня.

Холод, собачий холод окутал его деревню. Он уже и вспомнить не мог, когда это такое было — холод и снег в одной пробирке. Утром, проползая по сугробам, наметённым вечером и ночью, которыми были занесены дороги в деревне почти по колено, Михалыч пробирался к промежуточной цели — дороге федерального значения, по которой ходил автобус до ближайшего цивилизованного пункта с продуктовым магазином. Февральский ветер обжигал его лицо холодом и снежинками продолжающегося снегопада. С трудом вытаскивая ноги из проваливающегося снега, Кубыриков всё-таки выполз на эту федеральную дорогу. Она была занесена не меньше, чем дороги в деревне. Что уж говорить про тротуар, который должен был бы где-то здесь быть сбоку от неё.

Упрямый Михалыч не стал бороздить ногами нетронутый снег тротуара, а выполз на трассу. Тем более, трасса была пустая. Уворачиваясь от редких машин, Михалыч дополз до автобусной остановки, на которой одиноко стоял один-единственный человек. Им оказалась заснеженная женщина, представительница одной из кавказских республик, на территории которой выпускается коньяк «Арарат». Она очень увлечённо разговаривала по телефону на своём древнем наречии. Кубыриков встал невдалеке от погружённой в разговор. Мимо проезжали одинокие вереницы машин, и на некоторое время шоссе оказывалось пустынным. Это было очень подозрительно.

Прошло минут пять. По навигатору в телефоне у Михалыча ближний автобус был виден за десять остановок по пути, куда он и должен был уехать. И то, что на карте он не двигался как обычно, а как-то невероятно был повёрнут и стоял замерши, приводило Михалыча в уныние. Посмотрев на часы и упоённую разговором женщину, Михалыч вдруг краем глаза увидел, как по соседней улице прошла маршрутка на конечную остановку. «Минут через десять будет возвращаться», — пронеслось в голове уже начинающего замерзать Михалыча. Он сурово посмотрел на женщину и, поймав её взгляд своими глазами, тихо проговорил, дополнив свой вопрос руками, показывающими одной из них направление, а другой пальцами, как будто скачет лошадь, имитирующую уехавший автобус.

«Автобус на конечную остановку проходил?» Эта женщина, не отрываясь от своего телефона, что-то горячо возражая своему собеседнику, закивала Михалычу головой, этим самым подтверждая его вопрос: «Да, прошёл!» Михалыч, получив, как ему показалось, ответ, успокоился и даже приободрился, и нарастающий было холод стал отступать. Он потерял интерес к этой женщине и начал думать, что куда-то в последнее время пропали птицы. Он давно уже, с приходом этого антициклона под весёлым именем «Сибиряк», не видел воробьёв, которые постоянно ругались у него напротив окна в голых ветках вишни, да и синицы куда-то попрятались. Так он размышлял ещё минут десять. Уже и маршрутка по соседней улице прошла обратно, а долгожданного автобуса всё не было.

У Кубырикова в голове стало нарастать какое-то беспокойство. Но вдруг женщина говорить закончила. И Михалыч понял, что наконец-то пришло его время:

— А автобус всё же прошёл? — интеллигентно спросил Кубыриков у женщины.

Она уставилась на него широко раскрытыми подведёнными глазами, как будто не понимая, что от неё хотят.

— Я про автобус… — уже тише проговорил Михалыч, понимая по состоянию собеседницы, какой ответ получит.

— А я не знаю, — просто ответила и она тихо.

— Так я же спрашивал полчаса назад! — у Михалыча поднялась внутри такая буря, готовая выплеснуться наружу, без соблюдения ограничений интеллигентности. Вместо того чтобы эта волна разогрела, Михалыч стал как-то сразу ощущать замерзающие ноги и спину.

Приготовившись излить очередную волну, Кубыриков вдруг весь как-то смяк, взглянув на эту жалостливо на него смотрящую женщину, и смог только прошептать: «Попали мы…»

Перед этим Михалыч вдруг отчётливо вспомнил, что нельзя спрашивать у говорящей по телефону женщины что-то серьёзное. Ответ, если он вообще будет, может быть каким угодно. Это как рулетка: повезёт — не повезёт.

Михал Михалыч вдруг стал как-то быстро замерзать. Притопывания ногами и подёргивание плечами к разогревающему эффекту не приводили. Он также заметил, что и эта женщина наконец-то заметила, что на улице не золотая осень. Она в такт Михалычу притоптывала, как будто они находились на репетиции танцевального ансамбля. Михалыч уже хотел сдаться и вернуться в свой домик, как вдруг мимо остановки прополз к конечной остановке автобус, вне всякого расписания. Теплее не стало, но надежда вдруг вспыхнула небольшой искоркой — каких-то двадцать минут ещё потерпеть.

Автобус так и приехал. Два мёрзлых человека прямо-таки в него и запрыгнули. После Михалыч ещё почти час ехал пять автобусных остановок. Он пытался согреться, но это было бесполезно. Он продрог до самых мозгов костей и его давно уже подзнабливало, а автобус стоял в пробках, организованных буксующими фурами и многочисленными «спешащими оленями», которые пытались обогнать и «вклиниться» в колонну медленно ехавших машин. Михалыч всматривался в эти попытки как-то убыстрить движение, которые только приводили к ещё большему затору, ругани и общему хаосу в колонне. Михалыч не понимал, почему нельзя ехать в одну цепочку, не мешая друг другу. Прийти к какому-то удовлетворительному выводу, видно, было не суждено в этот раз, так как автобус наконец-то добрался до нужной остановки. Однако автобус не подъехал к самой остановке, а остановился в этой медленно едущей цепочке, чтобы не потерять такое ценное сегодня место в ней. И открыл двери.

Окоченевший Михалыч сполз со ступенек и был тут же ошпарен резким автомобильным сигналом очередного «оленя», который воспользовался ситуацией остановки и решил обогнать автобус справа, мимо остановки. Кубыриков, ничего не понимая, рванул что есть силы вперёд и остановился только на зоне остановки. Это было уже слишком. Провожая глазами этого «сохатого», Михалыч аккуратно собрал всех матерей мира в одно большое собрание и выпустил их в сторону уезжающего автомобиля, не забыв пожелать, чтоб у него отвалились колеса.

В сквернейшем виде Кубыриков доплёлся до сетевого магазина. Опустошив свой тощий кошелёк, с рюкзаком с едой за плечами, немного обогревшись, он вернулся на холод. Встав на остановке в обратную сторону, он тоскливо смотрел на вереницы автомашин, среди которых не было его автобуса. Фуры, фуры. Полчаса нет. И уже час. У Михалыча уже и зуб на зуб не попадает, и мурашки от холода пробегали от коленок по спине и терялись где-то в районе шеи. И вот, когда уже Михалыч готов был сдаться окончательно и бесповоротно и ползти обратно в этот сетевой магазин, подъехал непонятно откуда взявшийся автобус, без всякого графика, со знакомым номером. Ещё час Кубыриков добирался до своей остановки по дороге, представляющей из себя одну длинную стиральную доску из-за вовремя не убранного и слипшегося в ледяные полосы снега под колесами авто с этой федеральной трассы.

Добравшись до своего домика по сугробам на неочищенных дорогах деревни, Михалыч с большим удивлением заметил, что эти дороги были безмолвно чисты, не тронутые ни одним колесом ни одной машины. Уже выпив очередную стопку водочки, начиная познавать мир в радужных оттенках, Михалыч по инерции включил своего друга — телевизор. И сразу же так тяжело завоёванный позитив на будущее испарился.

Из экрана полезла липкая, душная реклама. Один мужик лысый ходит по квартирам и, зайдя к очередной хозяйке, с порога требует показать ему унитаз. И только увидев его, успокаивается. И так недели три уже ходит. А целый месяц показывают женщину, которая утверждает на всю страну, что ей нравится быть посудомойкой. И она во всеуслышание рассказывает, как ей нравится мыть посуду, так что она очень полюбила это дело. И тут же переспрашивает — верим ли мы ей? И это переполнило чашу терпения Кубырикова.

— Да когда же кончится эта злая зима? Депрессивная погода. Депрессивная страна. Сколько же ещё будет преобладать чёрно-белый цвет природы? Когда же, наконец, всё начнётся? Когда же брызнут на эту страну золотые лучи долгожданного солнца? Такие мысли роились в голове у несчастного Михалыча, набегая друг на друга, как льдины во время весеннего ледохода…

А в восточной части нашей сумрачной, заснеженной и доброй страны, в глухом замороженном лесу, в деревянной избушке, на расписной кровати, под тёплым одеялом спала девочка. Она тихо посапывала на мягкой подушке в наволочке с изображением синего неба и искристых звёзд, положив руку под щёку с румянцем. Русые волосы рассыпались по этой подушке, словно прошлогодняя солома с заливного луга. Окно, разукрашенное морозными узорами, отдавало синевой холодной ночи. Где-то поскрипывали вековые сосны от холода.

И вдруг что-то произошло с природой за окном. Шапки нетронутого снега на верхушках сосен вдруг озарились ярко-рыжим светом и снежинки засверкали золотом зарождающегося нового дня. Прошло ещё немного времени, и весёлый молодой солнечный лучик преодолел верхушки деревьев и ворвался в синее окно избушки, стеснительно освещая комнату со спящей девочкой. Луч проскользнул с подоконника к кровати, всё более набирая силу. Он скользил по кровати, по рассыпавшимся волосам, перемещаясь на стену. За ним второй лучик. И третий. Комната стала наполняться светом.

Девочка под одеялом зашевелилась. Из-под одеяла вдруг показалась розовая пятка и сама маленькая ножка. Эта ножка несколько раз покачала влево-вправо, как бы определяя температуру внутри комнаты. Показавшаяся рука ощупала край одеяла, ухватила его и откинула. Девочка с заспанным видом села на край кровати. С закрытыми глазами она встала и медленно, чтобы не запутаться в своей ночной рубашке с розовыми цветками, пошла к окну. Открыв глаза, она посмотрела в окно. Там, над огромными соснами, вставало большое апельсиновое солнце. Лицо не почувствовало никакого тепла его лучей.

— Жаль. Значит, ещё не пришло время, — тонким голоском проговорила она.Закрыв глаза, она пошла к своей кровати. Зарылась под толстое одеяло. Вскоре послышалось ровное дыхание. И так было уже не один день. Весна откладывалась.

А Михаил Михайлович Кубыриков в это же время, сидя у себя в домике, продолжал ждать и надеяться, что вот уже сегодня девочка-весна звонко засмеётся и положит начало новому периоду пробуждения всего живого…

Русавкино, апрель 2021 г.

Слёзы жизни

Один раз в квартал, по бухгалтерскому летоисчислению, Михаил Михайлович Кубыриков собирался со своими друзьями на даче у Юлия Сергеевича Попова. Как известно, друзей много не бывает, поэтому собрания эти были регулярными и необходимыми для большей сплоченности. Всякие там скайпы-шмайпы, вотцапы-моцапы для этой группы людей были не актуальны. Многие из этих людей вышли из того времени, где существовало живое общение, так как и телефоны-то не у всех были.

Собрания эти происходили в просторной бане Юлия Сергеевича, которую он, бывши не последним архитектором в нашем городе, построил по своим чертежам. Банное отделение и просторная гостиная были просто созданы для задушевных разговоров после принятия чудодейственных процедур. Стены гостиной были увешаны фотографиями, авторскими картинами и различными раритетными вещами ещё того, прошлого времени, подаренными многочисленным друзьями и их знакомыми, которым посчастливилось посетить это здание.

Кубырикову очень нравился звук небольшого пожарного колокола начала прошлого века. Своё прибытие на посиделки он отмечал обязательно троекратным звоном. Посреди гостиной стоял длинный стол, вдоль которого по периметру расположились удобные диванчики. Обстановка располагала к длительным и утонченным беседам. За три часа до встречи Юлий Сергеевич протапливал баню вишнёвыми поленьями, отчего помещение наполнялось ароматным запахом. На стол выставлялась картошка в чугунном горшке и три лафитника. Лафитники были старые, из простого стекла, с толстыми стенками, объёмом ровно сорок граммов.

Первым заявлялся Кубыриков. Из своего рюкзака он доставал банки с огурчиками, помидорчиками и салатом «Кубырштейн» собственного производства. Далее шла бутылочка настойки «Три старика», буханка дышащего пекарней чёрного хлеба и, конечно же, тушка селёдки пряного посола. Всё это вскрывалось, и друзья терпеливо продолжали ждать третьего на сегодня участника собрания.

Виктор Дмитриевич Кульков заявлялся, как и всегда, с неразлучной чёрной сумкой через плечо, из которой тут же вынимал ещё одну бутылочку с настойкой «Три старика», любимую им нарезку, запечатанную в пластик, и пакет с пирожками. Друзья при его виде оживлялись, и Юлий Сергеевич ронял фразу, которую всегда произносил при такой встрече: «Ну, вот и беглый игумен пожаловал! Можно уже начинать!»

«Беглый игумен», отдышавшись, сняв спортивную шапку и, стряхнув с неё снег, огладив свою бороду, садился на диван, оглядывал присутствующих и произносил магические слова: «Начинать можно!» Юлий Сергеевич, услышав призыв, как полновесный хозяин откупоривал настойку и разливал её по лафитникам, при этом не потеряв ни одной капли этого целительного напитка.

— Ну что же, братцы, объявляю наше собрание открытым.

Пригубив замечательного напитка и закусив яствами, Юлий Сергеевич, крякнув, не спеша предоставил слово, как уже повелось, Кубырикову:

— Ну, Михалыч, давай рассказывай, как там твоя энергетика на даче?

Попов всегда начинал с Кубырикова. У Штирлица важно было, как заканчивать разговор, у уважаемых собеседников важно было, как его начать, чтобы понимать, в каком русле он потечёт.

— После твоего вмешательства течёт электричество, питает приборы пока исправно. Я подразумевал, конечно, что электроплитка должна горячее нагреваться, но чтобы так, как сейчас! Ведь если написано 220 вольт, то получать она должна не 180 вольт и не 190, а именно 220 она должна кушать. Прогресс! У всех приборов, наверное, шок случился, когда им нужное питание подали, впервые за столько лет. Я пытался на правлении объяснить, что то, за что мы платим в действительности, не действительно. О, правление. Это такое государство! Когда-нибудь я об этом расскажу.

— Ну, теперь за газ, наверное, возьмёшься? — хитро прищурившись, пробурчал Виктор Дмитриевич.

— Тема интересная. Прям до оскомины. Но, думаю, пока не потяну. Документация, подводка, план, технические условия, пожарник, проверяющие разного калибра. Они же просто так это достояние не отдадут. Ведь, по сути — они считают, что это их достояние.

— Это как? — опять хитро так спросил Дмитрич.

— А вот так! Они работают на этом. Достояние у нас одно на всех, а кормит оно только тех, кто имеет к нему хоть какой-то малейший доступ. Пусть даже если они имеют доступ к нему только в названии — «Газпромбаня» или «Комитет по мониторингу газового счётчика».

— Вот ведь загнул-то как! — рассмеялся Юлий Сергеевич. — Дорогой Михалыч. Это достояние у кого надо достояние. А ты продолжай дальше по старинке жить — топить дровами, пока это достояние тоже не стало чьим-то.

— Смешно, да-а. Первая треть 21-го века. Ракеты изобретают с точностью до пятирублёвой монеты. И дрова!

— Не, Михалыч. Нас точно не нельзя победить. Они там бедные без газа начинают мёрзнуть. А если бы знали, что ещё существуют дрова? И вообще, они там не знают, что с ними делают цивилизованные народы, как мы. Но это им давно уже недоступно, только в старинных книгах прочитать можно, — проговорил философски Виктор Дмитриевич.

— Подожди, Дмитрич! Михалыч, так объявили, что достояние бесплатно подведут к каждому дому. Ты что-то путаешь, — сказал Юлий Сергеевич и налил ещё по лафитнику.

— Всё дело в том, что это не совсем так. Объявлено было, что подведут до участка. То есть до забора. А дальше уже справляйся с этим достоянием сам. А разрекламировано, что до каждого дома. Так народ и понял. Сначала. Это сейчас уже кое-где разобрались. У меня труба лежит уже лет десять. Под забором. Но она ком-мер-чес-кая. И хозяин этой трубы хочет получить свои деньги за врезку. Есть, оказывается, и такие хозяева. И они просто так не дадут войти в эту трубу. Вот я и спрашиваю — кого только, не знаю: что же вы остановились на полпути? Доведите уж бесплатно и до домика. Это же всё равно ваше хозяйство будет. И за его обслуживание всё равно платить. Так что я считаю — это половинчатое решение. И начальство просто не может этого не видеть. Так это голубое топливо всё же достояние или что-то другое?

— Ну, это нам сейчас наш «игумен» и объяснит, — Юлий Сергеевич со смешинкой в глазах перевёл разговор в русло не доказательств, а объяснений.

Виктор Дмитриевич не спешил. Он сначала пропустил налитый лафитничек, крякнул и вытер рукой усы и бороду.

— Если исследовать данное течение и название, которое многократно озвучено всеми СМИ, то кратко можно заключить — это просто реклама, преследующая декларативную цель. Для кого? Ну, наверное, в первую очередь для себя, любимых. Достояние это не есть что-то осязаемое, как может подумать простой обыватель, ну, например, какое-то имущество, а это совокупность материальных и духовных ресурсов, принадлежащих всему народу.

— Что-то мудрёное, Дмитрич! Прям как на уроке политэкономии в давние времена! — проговорил Михалыч. — Но всё-таки принадлежит народу. Ведь верно? Ну, по-научному-то?

— Михалыч, не стоит обольщаться. Гарантий принадлежности достояний никаких нет. Просто не существует. — Дмитрич сделал извиняющееся лицо. — Эти достояния доходят до тебя в виде налогов, уплачиваемых теми, кто действительно и непосредственно ими пользуются. А налоги идут на твоё повышение жизни, образование, здравоохранение, пусть и оптимизированное, и, конечно же, пенсии. Вот как-то так, если простыми словами. А если ещё проще — принадлежность достояния к единице населения можно считать просто формальным, то есть условным. Ну, ты понимаешь?

Дмитрич, сказав это, серьёзно посмотрел на Михалыча.

— Да, Дмитрич. Расстроил ты нас. Особенно Михалыча. Он-то уже потирал руки и придумывал — куда же он, как бы лучше сказать, причитающиеся дивиденды от достояния приложит, а может, внесёт. А может, и залепит. Но правильнее будет — прилепит! — скороговоркой проговорил Юлий Сергеевич.

— Да, Сергеич. Как ты это не называй, как не изгаляйся, всё это только призрачное достояние.

— Вот расстроил ты меня, Дмитрич, — обратился Кубыриков к Кулькову. — Признаюсь, период вождения за нос и ожидания, что морковка всё-таки попадёт в рот ослу, прямо надо сказать — затянулся. Это видит даже слепой.

— Прости меня, Михалыч! Ты мне друг, но правда дороже! — улыбнувшись миролюбиво проговорил Кульков.

— А почему правда? Почему не истина? — поднял вверх брови Михалыч.

— Видишь ли — правд много. Это и Ярославова или Русская правда, и газета «Правда», и юридическое оПравдАние, и личная правда каждого человека, и народная правда, и пенсионерская правда. Ну, например, у коррупционера тоже есть своя правда, которая в его глазах оправдывает его действия. Вон сколько правд! А истина — она как была одна, так одна и остаётся. Поэтому я и избегаю вставлять её в известное изречение.

— Хорошо сидим, друзья! — вдруг произнес Юлий Сергеевич. Скорее всего, для очередной смены темы. Он понимал, что развей эту тему чуть дальше, и неспешная дискуссия может перетечь в спор. Поэтому он, как опытный модератор, и попытался снять акценты особого внимания на правде. Он не спеша поднялся, взял горшок с картошкой и поставил на горячую печку подогреться. Оздоравливающий напиток был аккуратно разлит.

— Я как бы готов перейти к другой, не менее животрепещущей теме или анекдотам, — увидев наполненные лафитники, проговорил Михалыч, — но хотел бы закончить предыдущую. Буквально несколько предложений и красок о достоянии.

Не встретив возражений, Кубыриков продолжил:

— Вот, смотрите. Приходит в город новый мэр. А может, глава. А может, председатель. А может, ещё кто, я путаюсь в этих званиях. Как он там приходит на замену предыдущему, взятому ли под стражу за какие-то махинации или взятки, заболевшему неизлечимой болезнью, смещённому каким-то кланом оппозиционеров — это не важно. Вот он приходит, оглядывается, меняет обслуживающую команду предыдущего главы на своих, проверенных бойцов, и приступает к выполнению своих обязанностей. И на каком-то этапе своего мэрства он замечает на своей подконтрольной территории кусок неиспользованной земли, такую луговину. А что это такое? — спрашивает он. А это оставшееся от бывшего совхоза-миллионера, — отвечают ему знающие коллеги. И что? А совхоз благополучно развалился. А может, каюкнулся. Или лопнул. Имущество растащили, основные земли переоформили и пустили по назначению. По нужному назначению. А это вот осталось. И что с этим сегодня делать — ума приложить никто не может, так как это земли сельхозназначения. А сажать мы как бы уже и не умеем. И что? — ещё серьезней спрашивает председатель. Может, здесь парк отдыха организовать? — отвечают мэру. Мэр, а может глава, ещё больше нахмурился. — У нас инвесторы в очереди стоят, изнывают. Хотят вложиться. А у нас земля гуляет! Поэтому — только технопарк. Всё. Принято решение.

А дальше всё просто. Земли без заминки переводятся в промышленные. Все депутаты стройно и дружно проголосовали, в газете напечатали. Главный архитектор города или образования уже рисует план будущего технопарка. Правда, чтобы угодить главе, прирезает там кусок возле водоёма. Место огораживается забором. Тяжёлая техника снимает плодородный слой этих уже бывших сельхозземель, столько лет сантиметр за сантиметром накапливающийся несколькими поколениями. Всё вспахивается, засыпаются дороги, и начинается стройка, так необходимая местным жителям.

Михалыч замолчал. Он взял в руки лафитник и выпил содержимое. Друзья с удивлением посмотрели на Михалыча. Тот не спешил продолжать.

— Ну? И что дальше? Ведь технопарк не свалка, возле которой ты живёшь? — не выдержал паузы Попов.

— Дальше, — Михалыч наконец что-то произнёс. — Построят нечто и будут называть технопарк. Больше того — назовут в честь какого-нибудь промышленника старой России. Кремниевой долины или хотя бы отдаленно напоминающего Сколково явно не получится. В лучшем случае, какие-никакие склады, бетонный узел, площадка по продаже сыпучих материалов. В худшем — просто поставят вагончики с сараями. Наберут приезжих из Азии и Кавказа. И будут технопарить!

— А вот теперь, действительно, дальше, — налил опять себе Кубыриков. Его друзья с улыбкой переглянулись. — Те временщики уйдут. Кто на повышение, кто в сопровождении полиции. Тьфу! До сих пор народное слово «полиция» режет слух. И далее. Главный архитектор сбежит в другой город чертить новые планы парков и человейников. Депутаты займутся другими проектами нового главы. А что же останется нам? А детям? Где оно, это достояние? Оно чьё теперь? И достояние ли это уже?

— Да-а. Сильно, Михалыч. Это почти предвыборная речь. Немного подредактировать и можно пускаться в мутные воды выборов. А там, глядишь, и вынесет нелёгкая волна в объятия сплочённой когорты — нет, армии управленцев нашей богатой страны.

Юлий Сергеевич посмотрел в упор на Виктора Дмитриевича, только что закончившего эту сладкую руладу.

— Нет, Дмитрич! Не потяну. Я цели не вижу. А те, кто туда заплывает, эту цель, уж поверь, видят натурально. А мне-то за что такая жертва? Я вот вглядывался, вглядывался. Не-а. Это всё туфтология, а не цель.

Михал Михалыч опрокинул очередной лафитник. Неторопливо взял кусок чёрного хлеба и положил сверху на него селёдочку. Друзья его поддержали.

— Насчёт свалки, — продолжал после этого Михалыч, — я обязательно расскажу вам эту удивительную историю о ней. Она действительно находится рядом с моим жилищем. Хотя находиться там не должна. Но это не в этот раз, а в следующий. А сегодня я хотел бы всё-таки закончить с этой темой про достояние. Корысть небольшой группы чиновников, а может ещё хуже — глупость на многие годы последующим поколениям будет отравлять жизнь на этой территории.

— Мрачное окончание, — Юлий Сергеевич потёр ладони, как будто замёрз. — Сурово. Не, не возьмут тебя во власть. Что ты там делать-то будешь? Электорат пугать своими страшилками?

— А я-то чего? Я сам уже давно всего боюсь! — сморщился Кубыриков на слова Попова.

— Так, так, так! А если поподробнее. Дмитрич, ты давай там не вздумай заснуть, как в составлении открытого письма. Не уходи от ответственности, как наши ответственные граждане с высокими креслами. Здесь всё идет к тому, что нужно будет новое письмо составлять.

Юлий Сергеевич всё продолжал потирать руки. Но в этот раз, видно, от ощущения новой темы, а значит, и продолжения вечера.

— Так, Михал Михалыч, давай продолжение. Сегодня такой вечер, как бы проще сказать — прокачки будущей программы кандидата во что-то перед благодарными слушателями в домашних условиях. Пока нам, как благонравным и благонадежным гражданам, это всё нравится. Ну, если не считать кое-каких разногласий в виде нашего гражданского оппозиционирования.

Юлий Сергеевич обвёл взглядом слушателей. Михалыч поморщился, а Дмитрич, поникнув головой и с закрытыми глазами, проговорил тихо сонным голосом:

— Сергеевич! Ты сам-то понял, что сказал? Даже я, как бывший воспитанный лектор знаменитого общества «Знания», много чего наговорил или наслушался за свою карьеру, но ты что-то произнёс достаточно неудобоваримое.

Дмитрич внезапно замолчал. Кубыриков и Попов как послушные ученики сидели и ждали, что, может, ещё скажет их товарищ. Но прошло несколько минут, а он молчал. Его, видно, после сказанного совсем покинули силы.

— Ну, старенький, устал, — констатировал Юлий Сергеевич. — Ну, давай всё же продолжим. Темы, которые ты затронул, явно представляют интерес для дискуссионного клуба. А наши воспоминания о днях минувших, необыкновенных приключениях в наших путешествиях по урочищам, об архитектуре и Андрее Боголюбском оставим на следующий раз, когда к нам молодёжь добавится. Так что давай, выкладывай. Что там у тебя за пазухой.

Михалыч при призыве выкладывать поднял очередной лафитничек и отправил его содержимое себе в рот. Попов последовал за ним, держа в руке вилку с огурчиком.

— Продолжаю. Про боязнь, свою и электората.

Я боюсь весь наш многочисленный депутатский корпус от низа и до самого верха. После принятия закона об увеличении пенсионного возраста и непринятие закона об индексации пенсии работающим «пэнсионэрам», само собой встаёт вопрос: а почему эти слуги, выбранные народом, принимают законы против желаний этого народа? Парадокс, однако. Это слуги высшего уровня.

Депутатов городского уровня боюсь, потому что они выберут опять того же главу города, пусть даже он и сидит на этом месте лет двадцать. И на его репутации печатей уже ставить некуда. А остальное время их не видно и не слышно. Боюсь созданные общественные палаты и общественные слушания. Потому что они при рассмотрении жизненно важных для электората вопросов всегда принимают сторону администрации, даже если этот электорат против.

Я боюсь нашу полицию. Опа! Опять резануло! Потому что не надеюсь, что она меня может защитить, и как поведёт себя в следующую минуту, предугадать просто невозможно.

Я боюсь нашего Роспотребнадзора. Потому что зная, что пальмовое масло вредно для нашего здоровья, оно его не запрещает, а даёт только какие-то рекомендации. Такая рекомендательная организация на бюджете, ни за что не отвечающая.

Я боюсь наших важных говорунов, которые заполнили собой и своей туфтологией все теле- и радиоканалы. Потому что они своими трелями доказывают мне, что я сильно ошибаюсь, говоря, что уже достиг уровня бедности, и убеждают меня же, что всё делается для дальнейшего повышения моего благосостояния.

Я боюсь каких-либо инициатив нашего славного и богатого пенсионного фонда. Потому что судьба простого пенсионера для этого фонда просто безразлична. Ну, ты же сам видел и слышал: Мы не знаем, потому что у нас всё машинка считает! Помнишь, Сергеевич, в 90-ые годы в военкомате про Афганистан люди с большими звездами говорили: Я тебя туда не посылал! Вот и в нынешнем пенсионном фонде та же тональность.

Михаил Михайлович замолчал. Посмотрев на спящего Дмитрича, улыбнулся. Юлий Сергеевич отвалился на спинку кресла, внимательно его слушал.

— И всё? И только-то? Закончился запал?

Михалыч знал, что его друг Попов только пытается такими словами подбодрить собеседника, по его мнению, начинающего сдуваться. Он так с ехидной улыбкой смотрел на Михалыча, что тому пришлось продолжать.

— Вот если бы Дмитрич не устал, скажем так, он, наверное, в твоих аргументах нашёл некоторые изъяны. Но, к сожалению, он мониторит нашу дискуссию в глубоком сладостном сне и находится сейчас далеко от чувства боязни. Итак, что ты можешь ещё предъявить?

— Ну, хорошо. Продолжим пугалки и боязки. Я, как часть терпеливого электората, устал уже слушать про наших бывших братьев, с которыми граничит моя страна. Я не понимаю, а если не понимаю, то боюсь, зачем мне нужно знать все тонкости их русофобской политики, когда в моей стране моря нерешенных проблем. На хрена мне в деталях описывать, куда поехал президент страны с окраины бывшей империи или что-то сказал, или что-то подумал? Зачем мне это знать? Тогда давайте, рассказывайте заодно в деталях о передвижениях президента Нигерии или Французской Гвианы.

Я боюсь нашего здравоохранения. Которое должно здоровье охранять. И охранять натурально, а не на лозунгах. Мне в аптеке, например, при покупке мази для коленок зачем-то предлагают купить лекарство от печени и какие-то витамины. В городе была старая поликлиника, ещё старой советской постройки. В несколько зданий. Самой поликлиники, трёх зданий стационаров, здания детского отделения и отделения молочной кухни. Всё это было сломано и сожжено за два дня под присмотром пожарных и, опять вот, полиции. Теперь на это месте — многоэтажка и роддом, который регулярно перепрофилируется в инфекционный центр. А поликлиника ютится в другой многоэтажке на первом этаже.

Я боюсь деятелей от превосходной нашей медицины. Во главу их деятельности поставлено не лечение, а профилактика. Дешёвые советские лекарства сняты с производства. Те, которые лечили. А в аптеках выдаются типа «похожие», но импортные с двумя, как минимум, нулями в ценниках.

Кубыриков замолчал. Он обвёл глазами друзей. Дмитрич, склонив на грудь голову, по-своему мониторил беседу. Попов, закрыв один глаз, взобравшись с ногами на диван, подложив под голову подушку, на боку, слушал его страшилки.

— Я вот что думаю, Михалыч, — наконец проговорил Юлий Сергеевич, — пора, видно, нам опять письмо открытое писать. Кто же правду, кроме нас троих, скажет главному начальнику? Я кино такое смотрел: мужик в тюрьму попал, и устроили его там в библиотеку. А в библиотеке всё старое-престарое. Одни пауки и паутина. И решил он попросить у властей денег, чтобы купить книг и пластинок. И стал он писать каждую неделю по письму куда нужно. И через несколько лет ему этих денег дали. Как тебе сюжет?

— Так это не у нас, Сергеевич. На гнилом западе. Здесь, в центре стабильности, десятки лет понадобятся, чтобы достучаться. И то, если будешь через день писать.

— Ужасный ты пессимист, Михал Михалыч. Вот ничем тебя не проймёшь. Как лектор, ты хорош, а как двигатель того, о чём лектируешь, совсем плохой. Надо верить. Давай, попробуй!

— Хорошо. Давай напишем. Только писать надо в начале наших посиделок. А то вон тому товарищу опять придётся доверенность писать. А хотелось бы, чтобы в здравом уме и в сознании, как говорится.

Вечер давно склонился над банькой Юлия Сергеевича. Дмитрич художественно спал, сидя в кресле. Ему, по всей видимости, было хорошо и уютно. Юлий Сергеевич тоже стал зевать, пряча свою зевоту в бороде. И бодрствовал только Кубыриков, обдумывая, что же он предложит донести до начальника всей страны в своем очередном открытом письме.

Русавкино, октябрь 2021 г.

Здравствуй, внучок!

Стоя на платформе с длинной стеклянной крышей станции Кусково, я вдруг услышал это: то ли обращение, то ли восклицание, то ли призыв. В этот осенний поздний вечер перрон был почти пуст и печален. Я оторвался от телефона, на котором просматривал расписание оставшихся на этот день электричек, и повернул голову в сторону раздавшегося приветствия.

В пяти шагах от меня стоял человек. Он был не стар, но и не молод. Морщинки уже проложили свой путь на его лице. Что я сразу заметил, так это то, что он был одет, как мне показалось, в старомодную одежду. И лицо мне показалось знакомым. Я на всякий случай оглянулся назад, ища какого-нибудь мальчика, к которому мог обращаться человек, но за мной никого не было. Перрон вообще был почему-то пуст.

— Внучок, здравствуй! Это же я! Ты не узнаёшь меня? — услышал я тот же голос. И снова обернулся к мужчине. Я стал внимательнее вглядываться в него. Да, точно, что-то похожее. Но что именно? Мне это не давалось. Я растерянно смотрел на него, но ничего в моём сознании не всплывало. Наконец я решился:

— Извините, вы ко мне? — проговорил я, осознавая, как глупо выгляжу перед ним.

Незнакомец ответил не сразу. Я заметил, как глаза мужчины сузились и после увлажнились.

— Конечно тебе. Здесь, если посмотреть, кроме нас больше никого нет.

И это была правда. Я оглянулся и увидел, что редкие пассажиры, недавно стоящие на перроне, куда-то ушли. И почему-то мне очень страшно стало.

— Я твой дедушка, — внезапно оторвал меня от этих мыслей мой неожиданный собеседник. — Иван Прохорович. Ты внук мой.

Меня как будто ударила невидимая волна и чуть не пригвоздила к земле. Если сказать, что я был одновременно ошарашен, напуган и пристыжен, значит, ничего не сказать. Так я стоял и ничего не мог проговорить и даже сдвинуться с места. Иван Прохорович тоже не предпринимал больше никаких действий, видимо, давая мне прийти в себя. И когда я полностью пришёл-таки в себя, то всё то, что никак в моей голове найтись и проявиться не могло, вдруг всплыло. Вот откуда мне были знакомы черты этого человека — у моей родной тётки на стене висели две фотографии — моих дедушки и бабушки. Фотографии были плохого качества. Фотограф ёще тот, советского времени, с ними немало потрудился, увеличивая и ретушируя недостающие места. Но облик они передавали.

Взгляд его был таким же, как и на фотографии. Серьёзным и пристальным. Костюм чёрного цвета, похоже, из шерстяной ткани, с медными пуговицами. Светлая рубашка с тёмным галстуком, повязанным крупным узлом. Волосы с левым прямым пробором зачёсаны на бок.

Так мы стояли и разглядывали друг друга. Он ведь тоже, похоже, меня изучал. Пристально, надо сказать.

— Дедушка… Иван Прохорович! А ты как здесь оказался? — всё, что смог я из себя выдавить.

— Да вот, пришёл посмотреть, как вы тут пребываете. Я тут уже у Миши побывал. Правда, разговора не получилось. Не узнали меня его дети. Да и ладно! Живы, и слава Богу!

Теперь вот к старшей дочери пришёл. Может, тут меня узнают?

Я стоял и представлял, как двоюродный брат смотрел на деда, сам уже давно дедом ставший. А Нинка, человек впечатлительный, должна была совсем очуметь!

— Иван Прохорович! Я тебя узнаю. У вашей дочери фотографии висели. Вас и Анны Васильевны, жены вашей.

— Приятно слышать, внучок! — дед произнёс это слабым дрогнувшим голосом. Я обратил внимание, что как мы стояли в пяти метрах против друг друга, так и оставались стоять.

Никто даже не пытался приблизиться, пожать руки или обняться.

— Расскажи, внучок, каким ты ремеслом занимаешься? Как у вас тут в городе с работой?

Как резануло по воздуху слово ремесло. Такое, уже полузабытое. Последнее активное пользование его было, если мне память не изменяет, в 50–60 годах прошлого столетия. Вспомнились ремесленные училища. Что же деду в этом ключе ответить?

— Я, дедушка, на заводе работал. Обучен нескольким ремёслам. В наше время это называется профессией. А с работой сегодня тяжеловато… — проговорил я скороговоркой и тут же запнулся, понимая, что, возможно, ляпнул лишнего.

— А как же так-то? С работой-то? Ежели ремёслам обучен, внучок, так и легко должно быть! — проговорил Иван Прохорович, пристально смотря на меня.

Я стоял и думал, что можно ответить человеку из первой половины прошлого века. Что он может понять из моих рассуждений?

— Вот возьми меня. Всю жизнь при лошадях. Сапожницкое дело изучил. В революцию в коннице. Пришёл и, пожалуйста, а кооперативу сапожники и скорняки нужны. Конечно, тоже туговато было. Сначала НЭП. Знаешь, что это такое?

— Слышал. Экономическая политика. Когда можно было своё дело открывать. Артели.

— Вот, вот, — подхватил дед. Радостно так подхватил, осознавая, наверное, что на одной волне разговариваем. Я тоже старался держаться этого русла, вспоминая, чему меня в школе учили. Жаль, что планшет в этот раз не взял. Но кто же мог подумать, что именно сегодня он так понадобится!

— Долго НЭП не продержался. Приехал уполномоченный из района, и организовался колхоз. Я, как сознательный, первым вступил. Правда, отец мой, твой прадед, Прохор Иванович, не очень-то доволен был. Всё ворчал недовольно. А в колхозе, как и все. А ремесло — это была сильная поддержка.

Иван Прохорович замолчал. Повернув голову, он смотрел на вокзальные часы. Говорить что-то я не мог, понимая, что дед ещё не закончил свою мысль. Поэтому я тоже посмотрел на часы. Ого! А зелёные цифры как были в начале встречи, так и остались показывать время, когда мы встретились. Время замерло. Чудеса! Чтобы это означало?

— У нас в колхозе лён растили и дерево заготавливали. И всегда нужно было план перевыполнять. Перевыполняли. А в свободное время сапоги чинил. Да, а если было сырьё, дублёнку мог пошить, — продолжал Иван Прохорович, отвернувшись от часов. — А ты перевыполняешь, внучок?

Вопрос для меня стал неожиданностью и ввёл в замешательство. Я уже и забыл, что такое было. А дед смотрел на меня с надеждой подтверждения его слов. Я видел, как он ждёт этого. Но что я мог сказать своему деду? Что то, что они перевыполняли, рвали жилы, пупки — сгнило, растащено и разрушено в прах!? И страны, за которую они голову клали, уже нет! Ух! Что какие-то ушлые ребята решили, что всё, что строилось и собиралось, можно присвоить себе, а людей заставить и думать по своему разумению? Чувствую, что не смогу я этого сказать!

— Да, Иван Прохорович, перевыполняем и догоняем! — скривил я душой. — Так что, это, мы и не отстаём. Мы по всей стране в передовиках. Даже вот, пишут в СМИ, яиц в 1,3 раза больше получили, чем в прошлом году!

Сказав это, я сомкнул губы и стал ждать, чтобы ещё чего-нибудь не ляпнуть.

— Это хорошо, внучок! Молодцы! А яйцо — это просто здорово! Это белок! А почему это через С М И сказали? У нас в деревне обычно по радиоточке передавали.

Я моргал глазами в такт рассуждения деда. И молчал. А что? Что я мог рассказать Ивану Прохоровичу об интернете? Я молчал и ждал, что же дед скажет дальше?

И я дождался. Иван Прохорович опять заговорил.

— Я вот смотрю на тебя, внучок, какой-то ты нерешительный, заторможенный, скованный. Или нет?

Дед замолчал. Надо, наверное, было отвечать, никуда не деться.

— Да нет, вы, наверное, правы, — выдавил из себя я эту фразу, путая, как обращаться к деду — на ты или на вы.

Я смотрел на него широко раскрытыми глазами, словно хотел на всю оставшуюся жизнь запечатлеть все мельчайшие черты его лица, одежды, движений. Костюм на нём был, конечно, очень старый в покрое, материи, пошиве. Но это был, по всей видимости, праздничный костюм, а может свадебный. Начала тридцатых годов прошлого века. Немного помятый, а может, это мне просто казалось. Его обычно берегли и надевали только в случаях очень важных событий в жизни человека.

В ответ Иван Прохорович, видя мой к нему интерес, улыбался в бороду.

— Что, беляки достали? — продолжая улыбаться, вдруг проговорил дед.

— Я не понял, это вы о чём? — вдруг насторожился я. Наверное, моё лицо в этот момент выражало такое удивление, что дед тут же и продолжил.

— Я о беляках. Не о зайцах, конечно. Я когда после гражданской в деревню возвратился, решил кооператорством заняться. Тогда колхоза ещё не было. И пошёл по разным организациям. Сначала в сельсовет, потом в район поехал. И везде сидели те, с кем вчера ещё воевали. Бывшие белогвардейцы — по-нашему беляки. Такие, знаешь, в костюмах светлых, с портфелями под мышкой. В кабинетах с зелёными шторами и с зелёным сукном на столах. Важные все. Не подступишься. Занятые. Умные. А когда ты к ним обращался со своим прошением, они смотрели на тебя, как на слабоумного, и отправляли в другой кабинет, к такому же беляку. Это уже когда у нас колхоз образовался, и мы объединились, тогда нас не так-то просто было куда-то отправить.

Иван Прохорович почему-то после этих слов оглянулся. Сначала направо, потом налево.

Но вокруг нас как не было никого до этих слов, так и после.

— Они, внучок? Никак не выкурите? До сих пор?

И я решился. Пусть будет, что будет!

— Да, дед, ты верно подметил и назвал — беляки. Они! Заносчивые, чванливые, надутые, высокомерные и злопамятные. Такие — баре! Всё про всё знают, всё могут, всё имеют, всё контролируют и решают. И ни за что не отвечают.

Я вдруг оборвал свои изливания. Но Иван Прохорович ничего не произнёс в ответ. Его глаза с морщинками вокруг только немного сузились.

А я стоял, как парализованный. Но, по правде сказать, я всё ещё не мог отойти от того, первого шока при появлении деда Иван Прохоровича. Я и вправду был заторможенным.

После затянувшейся паузы первым заговорил всё же дед.

— Я когда в 44-ом на речке такой, Березине, прокладывал понтон на другой берег, думал только о том, чтобы сцепить эти проклятые секции. И раньше не погибнуть, потому что заменить меня было тогда и некому. А уж потом, когда войска прошли на тот берег, я весь мокрый, грязный и голодный, но живой, сидел и думал на противоположном берегу, что когда вернусь, вот всех беляков уже и не будет. Всех эта проклятущая война изменит и примирит.

Иван Прохорович, проговорив это, опять на некоторое время замолчал. Весь вид его показывал, что он задумался над чем-то.

— А когда я домой вернулся, а дома-то и нет! Три небольшие деревни, рядом стоящие, были немцами сожжены. Напрочь. И никого людей. Пепел и трубы. Меня же Бог уберег. Три года ни одного ранения. А потом вдруг тяжёлая контузия. А тут пепел и трубы. А в райцентре такой «туз» сидит в кабинете, в чудом сохранившемся здании райсовета, ну, точно где-то на продскладе подвизался во время войны. Щёки такие — ушей не видно.

Беляк! Махровый такой. Беляк! Расстроился я тогда, вспомнив свои мысли и надежды на Березине. Наших нашёл в семи километрах от этого райцентра, в наспех оборудованной землянке, где все и ютились. Несколько домов осталось, где была школа, здравпункт и сельсовет. А на дворе осень. Уже холодно.

Я не мог ничего говорить. Я был заворожен этой историей, которую я слышал впервые из уст очевидца того времени. Я ловил каждое слово из далёкого 45-ого года. Наши как наяву стояли у меня в глазах: вот она, бабушка, две девчонки и мальчишка. Напуганные. И голодные. Этот образ вызвал у меня на глаза слёзы. Дед внимательно смотрел на меня. И всё понимал.

— Ничего, внучок, главное — не сдаваться. Справитесь. Не можете не справиться. Главное, накормить и защитить свою семью.

Я провёл рукой по своим глазам, стряхивая слёзы, приходя в себя. Теперь мне было жалко своего деда. Какая же у них была вера! Эх! А у нас что с этим? Вера в золотого тельца? Своё Отечество нынешние защитники на диване защищать собираются? И что я деду на это могу сказать? Что всё перевернулось не один раз с головы на ноги с переворотами, так что всё перемешалось в головах, лозунгах, идеологиях, совести. В душах! Всему этому помешательству есть только одно оправдание — предательство!

Вдруг, нарушив ход моих мыслей, я услышал, как полную тишину нарушил такой резкий сигнал приближающегося электропоезда. Он был так неожидан, что я вздрогнул и резко обернулся. К платформе быстро подходил поезд, а на ней толпились люди. Но я готов был биться об заклад, что несколько минут назад, когда Иван Прохорович мне рассказывал о его прибытии на Родину, людей не было. Немного очнувшись, я глазами провожал подъезжающий электропоезд. Вот он поравнялся со мной и проехал, притормаживая, к началу платформы. Я повернулся вслед его головному вагону.

Там, где стоял совсем недавно мой дедушка, никого не было. Вместо него стояли редкие, незнакомые люди с сумками. Я взглянул машинально на вокзальные часы — они работали! Две зелёные точки между цифрами часов и минут мигали своим зелёным светом. Электричка остановилась, и её двери открылись. Люди выходили и входили. Я вглядывался судорожно в них и пытался найти глазами деда, Ивана Прохоровича. Но всё было тщетно. Уже приехавшие люди покинули платформу, и электропоезд уже уехал дальше по маршруту, а я всё стоял, надеялся и шарил глазами. Может, отлучился куда?

Я был так раздосадован, что белокурая хрупкая девчушка, что остановилась возле меня, внимательно посмотрела мне в лицо, а потом поинтересовалась: «Всё ли хорошо со мной?» Я ничего не мог ответить. Я был зол на самого себя. Почему я так вёл себя? О чём таком я с дедом разговаривал? Я ведь мог из первых уст услышать про своих родных много подробностей, чего уже никогда не услышу и не узнаю! Я мог узнать про своего прадеда Прохора и прабабушку Евгению! У меня была такая уникальная возможность! И я мог, нет, должен был спросить: «А как там? И это правда?» От этих мыслей у меня ещё больше испортилось настроение. Я попытался их стряхнуть с себя. Но образ Ивана Прохоровича стоял передо мной, яркий, со многими мелкими подробностями. Беспокойная девушка опять спросила: «Дедушка, вам помочь чем-нибудь?»

Да кто мне сейчас мог бы помочь? Да никто! Чтобы не возбуждать к себе пристального внимания окружающих, я повернулся и, склонив голову, медленно пополз к выходу с платформы. Перед тем как спуститься в подземный переход, остановился, повернулся и ещё раз пристально всмотрелся в людей на платформе. Нет. Не было его, Иван Прохоровича, моего деда из прошлого. Он исчез так же, как и появился. Совершил свою миссию и вернулся туда, где и находился всё последнее время, оставив меня со своими мыслями о прошлом и будущем.

Русавкино, декабрь 2021 г.

Оглавление

Думы о достоянии

Дворовый пёс Бублик

Согласование, или хождение по…

Люди и Существо

Путешествие за протоколом

Они живут

Старик и Холодильник

Эта великолепная лужа

Михалыч и Весна

Слёзы жизни

Здравствуй, внучок!