Сказка о Василии-царевиче и Царевне-Лягушке [Ирина Югансон] (fb2) читать постранично, страница - 3

мне в голову зашла. Ну тужи, Еремеюшка, может и сумею вам помочь.

* * *

Только старшого царевича нянюшка из горницы проводила, глянь, Фёдор-царевич на пороге.

Ах, Ненила Федосьевна, поплачь хоть ты со мной. Нашептал мне батюшка, чтобы завтра я дурью не маялся, а послал стрелу к терему боярской дочери Авдотьи Пантелевны. Иначе мол осерчает он, прогневается.

А я другую люблю. Только до её окошка, как тетиву не натягивай, стрела не долетит.

Я Марью-царевну люблю. Марью свет Афанасьевну. Хотел я батюшке признаться, да разве он послушает?

– Да, наш костьми ляжет, а с царём Афоней не породнится. Постой-постой, ты о какой царевне говоришь? О Марфе что-ли. Так Афанасий никогда за тебя Марфутку свою не отдаст. Зря что-ли они с твоим батюшкой столько лет воюют? Замиряться-то никому из них неохота, потому как вражда меж ними вечная, нерушимая.

– Да нет же, нянюшка, я о старшей, о Марье-Царевне.

– Час от часу не легче. О Марье! Ты хоть Марью-то свою одним глазком видел?

– Вживую не довелось. Лишь на портрете что среди книг нашёл. Скажешь, врёт портрет?

– Не то, чтобы очень, самую малость для прикраса.

– Скажешь, девица нехороша?

– Хороша. Не как на портрете. По-живому хороша и лицом, и нравом.

– Что ж не так?

– Всё не так. Не таился бы ты от меня, хоть словцом обмолвился, не вздыхал бы сейчас тяжко, не горевал попусту, – давно бы я голову твою на место поставила. Портрет он отыскал!.. А сколько лет тот портрет среди старых книг валяется? Ну-тко прикинь да посчитай: – Марья-то царевна у батюшки своего старшенькая, а тому семьдесят годков минуло… У неё уж самой, поди, внуки из пелёнок выросли.

– Как же это?.. Да нет, быть того не может!

– Да не убивайся ты, дитятко. Все по-молоду в чьи-то портреты влюбляются. Только глупо по картинке сохнуть, ты, сынок, живого человека разглядеть сумей.

Ну, а что Авдотья, совсем тебе не по нраву?

– И думать-то про неё мне тошно. – Глазки долу, губки бантиком, голоса не повысит, уж такая она вся молельница, такая вся смиренница. Только слышал я ненароком как она на служанок нерасторопных визгом кричала, да на конюшне выпороть грозилась. Мне того раза хватило.

– Что ж, тогда положись на судьбу. Только учти, судьба, она загадки загадывать любит. Может одарит тебя жар-птицею, да покажет её серой утицей.

Ладно, коли сумеешь счастье своё разглядеть да чужих языков не побоишься, будет тебе девица Марьи твоей не хуже.

* * *

А Василию-то царевичу так с нянюшкой пошептаться и не довелось. С ним царь-государь за закрытой дверью шептался да кулаком по столу стучать изволил. Разъяснял, как лук тугой натягивать, куда стрелу калёную посылать и что будет, коли он отца не послушает.

* * *

Вот как настал день торжеств великих, вывели царских сыновей во чисто поле, дали каждому в руки лук тугой да велели судьбу пытать.

А во поле народу – яблоку негде упасть, бабы языки чешут, семки лузгают, мужики самокрутки смолят. Шум-гам-тарарам словно у карусели на ярманке.

Махнул царь Дормидонт платочком белым. – Пустил стрелу Еремей-царевич. Взлетела та стрела выше облака. Побежали слуги стрелу искать. С ног сбились, а найти не могут. Тут выходит им навстречу из терема боярского девица-краса. В руках у ней яблочко спело не надкусано, а из яблочка стрела калёная торчит – та самая, без обману. Обнял девицу-красу добрый молодец, поцеловал в уста сахарные – вот она, моя суженная. Вот моя Василиса Мелентьевна.

Скрипнул царь Дормидонт зубами, а поделать ничего нельзя, слово царское все слыхали.

* * *

Дошёл черёд до Фёдора-царевича, взял он в руки тугой лук, пустил стрелу калёную, полетела та стрела над теремами высокими, над садами-огородами и попала она за высок забор на крестьянский двор, прямиком в хрюшкино корыто. У корыта хозяйская дочь стояла. Ухватила девица стрелу, вырвала её как репу из грядки, а что с ней делать не ведает.

Ну отмыли свинарку в восьми водах, духами сбрызнули, обрядили в красный сарафан и поволокли царю под ясны очи. А девица упирается, визжит не хуже той свиньи: – Не пойду я ни в какой дворец, что мне там делать? Я ни по французски лепетать, ни полонезы плясать не обучена. Ни встать ни сесть по ихнему, по благородному не умею. Насилу уговорили.

Смотрит царевич на свою суженую-ряженую, и всё ему тяжёлый запашок слышится. Его и нет того запашка, а вот слышится и ничего с этим не поделаешь.

И девица глядит на него без любви без радости: – И нюхает он меня всё время и нюхает. Небось, как ветчину свою пармезанскую лопать изволит, её не обнюхивает.

Не нужен мне ваш Фёдор-царевич.

Может, он и не принюхивается ко мне, может мне это мнится-мерещится, да как на него ни гляну, всё он нос морщит.

А царь-батющка рад-радёхонек: – Вот какое мы передовое царство-государство – с народом породнились, будут наши внуки плоть от плоти народной.

– Как звать тебя-величать, девица-краса?

– Маняшей.

– А по батюшке?

– Кузьминишна я по батюшке.

– Объявляю волю свою царскую – быть тебе отныне, Марья свет Кузьминична,