Сны за полночь [Ольга Васильевна Ярмакова] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
ЧТО СКАЗАЛ ПАУК
Огромный безумный мир, вертящийся и танцующий самую сумасшедшую пляску, поющий самую возмутительную песню жизни, в один миг может запутаться и рухнуть в силках самого маленького паука.
И что говорит паук мухе, угодившей в его сети, и что отвечает муха пауку, остаётся самой величайшей тайной из тайн.
О, моя дорогая! Ты не представляешь себе, как я устал! Да, устал от её ворчания и ругани, от её вечного недовольства из-за моих промашек. Я, знаешь ли, в услужении у самой госпожи Вельды! А это тебе не какая-нибудь заштатная деревенская колдунья. Моя госпожа стоит по правую руку самой Ганды – верховной ведьмы всех западных земель. Понимаешь, какая ответственность и какое давление на мне каждый день и каждую ночь?
Моя госпожа – уважаемая и влиятельная ведьма. Она высока и стройна, её кожа бела и гладка, а волосы черны и густы, и настолько длинны, что Вельде их необходимо повязывать трижды вокруг тонкой, как у осы, талии. И всё равно кончики волос касаются земли. Моей хозяйке завидуют все молодые и старые женщины города Киля. И я их понимаю, тягаться с весенней молодостью и знойной красотой госпожи Вельды бессмысленно.
Но как же завистливы порой сердца этих молодух, о моя дорогая! Как же жестоки эти женщины в своей алчности и стремлении быть лучшей! Не раз они настраивали целый город, подговаривая недалеких и несмышлёных людей в том, что моя хозяйка знается с чёртом и застывшая во времени её краса – это чары и колдовство. Как же! Поверить в то, что видишь своими глазами трудно, а вот сказкам и небылицам, пожалуйста, сколь угодно.
На моей памяти было несколько поджогов дома госпожи, и камнями кидались в окна, и даже дверь мазали дегтем, оставляя нелепое пятно в виде пресловутой ведьминой метки. Только это бессмысленно, как я уже говорил. Эти смельчаки уже в большинстве своём лежат преспокойненько в могилках, окутанные саванами, словно паутиной и гниют себе потихонечку. А те, кто не умер от чар, в наказанье наложенных Вельдой, сошли с ума, что, на мой взгляд, хуже не куда. Ну, не стоит переходить дорогу ведьме, тем более угрожать и жечь её дом. Это наивысшее безрассудство и глупость.
Нет, моя дорогая, ты не так поняла, госпожа Вельда не злая колдунья и не жестокая, как все о ней говорят. Она творит с людьми злые чары, когда они сами напрашиваются на это. И то она долго раздумывает над наказанием для провинившихся.
Величайшее заблуждение среди людей – это считать, что ведьмы есть либо добрые, либо злые. Ведьма – это магия. А у магии нет светлых и тёмных сторон, она разнолика и радужна. Чародейка не имеет права творить только добрые дела, пренебрегая своими тёмными способностями, так же, как и наоборот, приносить несчастья проклятиями и заклинаниями, позабыв о светлой своей стороне. Всё должно быть в меру. И моя госпожа – образец баланса и гармонии своей внутренней силы. Если она наложит смертельное заклинание на какого-нибудь дурачка, то обязательно поможет юной роженице благополучно разрешиться от бремени и явить на свет здорового, крепкого младенца.
Это незыблемый закон. Каждая ведьма знает, если нарушить его, то за это её ждет чудовищная расплата. Вельда никогда не склоняла чашу весов в ту или иную сторону сил, но лично видела и знает, как поплатились её приятельницы и соперницы-ведьмы за несоблюдение баланса. Это, знаешь ли, моя дорогая, своего рода урок. У ведьмы пропадает её сила. И для каждой колдуньи нет страшнее наказания, чем остаться без своей силы. Они быстро увядают, как маки, в несколько дней. И от них ничего не остаётся, даже прах, который рассеивается и уносится сильным ветром прочь.
Ты же не в курсе, моя дорогая, все сильные ветра от них, от ведьм. Если тебя хватает и пытается унести подальше от дома лютый северный ветер, знай, это умерла ещё одна ведьма, увлекшаяся одной из сторон своей силы. Если бы ты увидела в такое мгновение в окне или на улице печальное лицо молодой и красивой женщины с глазами наполненными слезами, то знай, это непременно колдунья! Только ведьмы узнают этот злосчастный ветер и понимают с его мимолетным приходом, что в мире стало на одну их сестру меньше.
О, моя дорогая, не верь россказням о внешнем уродстве ведьм. Это завистники на них клевещут и представляют облик колдуний, как страшных безобразных старух, одиноко живущих в дряхлых домишках в лесах или на болотах, летающих на мётлах и охотящихся на невинных детей. Это сущий вздор! Ни одна из чаровниц не подпадает под столь жалкое описание. Да и как может магия быть старой и потрёпанной? Как волшебство может изуродовать свою носительницу? Конечно, это всё вздор, кроме мётел, пожалуй. Да, что-то есть в этих инструментах, обретающих в руках чародеек неслыханную прыть и скорость самого ветра.
Признаюсь, однажды и я собственной персоной совершил полёт на кончике метлы Вельды. Что это был за полёт! Той ночью госпожа крайне нуждалась в моих, безусловно, важных услугах, она позволила мне составить ей компанию и пересечь Подлунный Лес.
Подлунный Лес ночью просто необъятен! Ах да, моя дорогая, ты ночью спишь. Но я тебе расскажу о его тайнах, его соблазнах и страхах. Днём Подлунный Лес ничем не выделяется, это всего лишь маленькая рощица среди полей, равнин и плоскогорий западных земель. Ты сама прекрасно знаешь, что пролететь его можно за пару часов, а то и меньше. Но ночью всё по-другому, иначе.
И раньше поговаривали, что Подлунный Лес окутан магией ночи, но мне самому это стоило увидеть единожды, чтобы поверить. Да, моя дорогая, это правда, этот лес и впрямь заколдован. Но сколь сложна и великолепна рука мастера, сплетшего замысловатый узор паутины заклятий! Эти невидимые тенета были сброшены сверху и опутали каждое дерево, каждый куст и каждую травинку. Ночью лес становится непроходим для человека и неодолим для его топора. Стволы деревьев обретают каменную мощь, кусты змеиную гибкость, а травы навевают дурманный сон случайно забредшему страннику. Лес защищает себя сам! А сверху, там, где заснули дневные облака, макушки деревьев похожи на беспокойные волны бескрайней реки, и нет им начала и конца.
Уж не знаю, кто дал лесу чудное название, но Луна явно благоволит ему, изливая щедро белый свет, от которого лес и питает свою мощь и жизнь. Моя хозяйка посещает лесное нутро каждое полнолуние и каждое новолуние, что обязательно для всех ведьм без исключения. Лишь колдуньям позволено беспрепятственно гулять во владениях Подлунного леса, потому что ведьмы ближе к истокам природы, чем простые люди.
Обычно госпожа и её помощницы в числе, равном девятнадцати, проникают в центр леса, где таится магический круг, сложенный из гладких речных камней белого цвета. Внутри этого круга разводится огонь, а затем двадцать безупречно красивых женщин поют заклинания и водят хоровод вокруг волшебного зелёного пламени. Лишь когда все слова произносятся, ведьмы сбрасывают с себя одежды и, смеясь, словно малые дети, разбегаются в разные концы леса, унося благодать волшебного огня и укрепляя тем самым магию Луны.
До чего же прекрасны госпожа Вельда и её пособницы! О, моя дорогая, кожа этих вечно молодых прелестниц в лунном свете становится почти прозрачной и светящейся, как паутина лесных ткачей. Чародейки расплетают волосы и те струятся вслед своим хозяйкам золочёными, огненными или чернеющими ручейками. И в такие моменты я понимаю Вельду и её подруг, понимаю их отречение от одежд, ведь длинные густые волосы лучше любых платьев скрывают наготу тел и уберегают от ночной прохлады. Хотя этим созданиям некого опасаться в лесу ночью и, тем более, не перед кем стыдиться своей наготы. Они лишь рады той свободе и лёгкости, что дарит им лес. Они благодарны ему. Ведь, в первую очередь, ведьмы познают свою силу через осознание самих себя, то есть своего тела. Это и впрямь сложновато для тебя, моя дорогая, но колдуньи ночью в лесу более напоминают детей шалых и невинных, чем взрослых и разумных женщин днём.
Между прочим, это затёртое клише – приписывать в услужение ведьме чёрного кота. Будто другой живности не хватает! У каждой уважающей себя чаровницы на службе содержатся сразу несколько живых существ, относящихся к разным стихиям. У моей госпожи Вельды на посылах и в качестве личного почтальона обитает большой грач солидного возраста, который способен удивить своей особой при встрече любого горожанина Киля. Имени у этой птицы, как такового не имеется, но Вельда зовёт его «Ваше Крылатое Знатейшество». Право меня порой удивляет, с каким преклонением госпожа беседует временами с этой, на мой взгляд, напыщенной птицей, хотя в уме грачу не откажешь.
Да, моя, дорогая, кот тоже живёт у госпожи, но не чёрный, а рыжий. Его зовут Ганс и это самый ленивый кот на свете! Он не ловит мышей, не составляет компанию хозяйке, когда та творит волшебство на кухне, и почти всё время лежит у печи в корзине с пряжей. Вельда обожает укладывать этот рыжий клубок шерсти на колени и запускать поглубже пальцы в мягкий, пушистый и лоснящийся от сытной жизни, кошачий мех. Пожалуй, ей нравится мурлыканье Ганса, а может, она получает от него заряд энергии, мне доподлинно неизвестно, но в такие минуты оба явно балдеют от общества друг друга.
Помимо ленивого рыжего кота и важничающего грача, чей жизненный срок приближается к старости, в доме обитает парочка змей, три ящерки и громадина-пёс, сторожащий дворик у дома. К слову, дом Вельды стоит на окраине Киля в восточной его стороне. Его расположение было выбрано строго в соответствии с расчётами и нанесением магических символов, видимых только ведьмам.
Так вот, псина по кличке Греттель, названная так, словно в насмешку над сказочной героиней, покрыта густейшей жёсткой шерстью, аж глаз не видать. Она так велика, что стоя на всех лапах, преспокойно достаёт головой до талии хозяйки. А уж ежели Греттель вздумается на радостях привстать на задние лапы и постараться обнять Вельду, как делают люди, то будь уверена, моя дорогая, голова собачины будет возвышаться над господской головой. Нрав у собаки прост и суров, но её беззаветная преданность ценится в доме моей госпожи потому, как эта собачина одинаково благосклонна ко всем тварям, живущим под одной с ней крышей, так же, как в каждом чужаке она видит непримиримую угрозу дому и своей хозяйке. Лишь к детям малым испытывает Греттель странную слабость – никогда не обидит, а, напротив, оближет с головы до пят.
Это что, у Ганды, что верховная ведьма западных земель, говорят, в услужении ходят белый волк, заместо собаки сторожевой, да хорёк, вместо кота. Почту разносит у верховной летучая мышь, а новости из мира вод приносят большие уродливые жабы. Хотя своего рода эксцентричности эта ведьма не лишена. Стены дома её покрыты жёлтыми и белыми бабочками, которые порхают себе, где им вздумается. И никто их не трогает, а питаются они сладким нектаром, которым снабжает в обилии любимец их хозяйка.
У меня тоже есть свой уголок в доме Вельды. А как же без этого? Я, практически, левая рука госпожи. Она так и говорит: что, мол, я без него делала бы? Дом, в котором живёт моя хозяйка, построен из красного кирпича на каменном фундаменте. Дом огромен по меркам людей и животных, и всё-таки, ему далеко до лавров особняка или замка. В нём два этажа и просторный, я бы даже сказал, барский чердак. В то время как нижний этаж поделён меж кухней, столовой и прихожей, второй полностью принадлежит спальне хозяйки, где гармонично совместились её кабинет с книгами, непосредственно спальня и ванная, отгороженная полупрозрачной ширмой.
Вельда обожает солнечный и лунный свет, поэтому громоздкая чугунная ванна стоит напротив большого окна, выходящего стороной своей на лес. Я не раз наблюдал, как госпожа блаженствует и напевает песни, лёжа в ванне, погрузившись в смесь воды и душистых трав. Солнечные лучи согревают её, а песни, что она поёт, весёлые и чем-то похожи на мурлыканье Ганса. От лунных бликов же глаза Вельды становятся грустны и задумчивы, как и напевы, что издаёт она, поддавшись внутренним порывам.
Если тебе, моя дорогая, говорили, что ведьмы питаются людскими душами и слезами, а пьют исключительно зелья, то знай, это всё вранье! Колдуньи, все без исключения, гурманы и прекрасные поварихи. Хоть госпожа Вельда стройна и изящна, что объясняется в основном магией внутри неё сокрытой, но вкусно и с аппетитом любит покушать. Овощи она ест в любом виде: свежими, отваренными, жаренными или запечёнными, в салатах, в рагу, с мясом или птицей и даже прямо с грядки. Мясные и рыбные блюда готовятся ею с изыском, не торопясь и употребляются с бокалом красного вина, которое ей поставляет хозяин самого дорогого в Киле ресторана. Кажется, Вельда наложила чары на его заведение, и теперь ни одна мышь и ни одна крыса, равно, как и надоедливые тараканы не захаживают в него. В благодарность раз в месяц к нашему дому доставляется вместительная корзина, наполненная бутылками дорогого вина вперемешку с головкой сыра, связкой колбасы и букетом жёлтых роз.
Розы – любимые цветы Вельды, но непременно жёлтые. Они напоминают ей солнечных зайчиков. Госпожа не ставит розы в один сосуд, каждый цветок погружается в отдельную вазу из цветного стекла и обретает на краткий промежуток времени пристанище в строго отведённом месте второго этажа. На кухне место есть лишь полевым цветам, такова иерархия сил, что дают моей хозяйке цветы.
А пьют ведьмы, исключительно кофе. Именно этот восточный напиток, считается в чародейской среде истинно колдовским зельем. У Вельды есть старая, доставшаяся от матери, а той от её матери, ручная мельница с выдвижным коробом. Это особый ритуал, когда моя хозяйка мелет кофе. Делает это она несколько раз на дню. Но первый, самый ранний и утренний особенный из них. Госпожа набирает ладонью горсть кофейных зёрен и отправляет их в жерло мельницы. Затем неторопливыми и размеренными движениями Вельда вращает ручку миниатюрного жернова и разговаривает с дробящимися зёрнышками. Она просит их, отдать ей своё тепло, полученное от солнца и огня. Она благодарит их за силу, что вольётся в её тело. Она предвкушает. Затем размельчённый в порошок кофе пересыпается из короба мельницы в медную турку, также перекочевавшую через несколько десятков рук женского поколения Вельды. Для приготовления напитка госпожа использует исключительно колодезную воду, благо в нашем дворике имеется достаточно глубокий колодец со сладкой чистой водой.
Потом густое тёмно-коричневое питиё перекочевывает в миниатюрную белоснежную чашку из хрупкого фарфора. Вельда выпивает это зелье маленькими глотками обязательно у окна или на крыльце дома, если позволяет погода. Она говорит нам всем, что это защитная магия и так делали её мать, бабка и предыдущие женщины рода. Остальные чашки она выпивает, сидя наверху среди книг или внизу за столом, глядя на пляшущие огоньки в печи.
Но по вечерам в определённый час госпожа усаживается в любимое кресло, предварительно, раскурив трубку. К слову, все ведьмы искушены и падки на курение. Кто-то из них обожает длинные сигареты в элегантных мундштуках, кто-то толстые и крепкие сигары, а некоторые, как моя хозяйка, с ума сходят по табаку, набитому в увесистые трубки. У Вельды трубка из слоновьего бивня, старинная, досталась ей от бабки её отца. Та старушка пыхтела, как паровоз до последнего дня жизни. А табак госпожа закупает на рынке у одного и того же торговца, он её еще ни разу не подвёл. Хотя попробуй её подвести. Сам знаю на себе, как она может разозлиться.
Тебе не интересно, моя дорогая? Я тебя совсем заговорил и отвлёкся от дела. Ты что-то хочешь мне сказать, погоди, освобожу твой хоботок.
– Прошу, отпустите меня!
Ну вот, опять те же песни. Ничего не меняется. Вам мухам говоришь, говоришь, а вы не слушаете, вам лишь бы удрать, да подальше.
– Умоляю! Я жить хочу!
И эту песню я слышал не раз. Ну, отпущу я тебя и что дальше? Ты снова угодишь в паутину. Не в мою, так моего соседа. Вы же мухи – все дуры. Я тебе сейчас историю своего дома поведал, где в каждом уголке сплетены мои силки, где я хозяин всех углов и тёмных мест.
– Отпустите! Прошу! Я не забуду, обещаю!
Всё ты забудешь, моя дорогая муха. А здесь на чердаке, чем тебе плохо? Сколько здесь места! А эхо какое! Твоё назойливое жужжание слышно под самой крышей.
– Умоляю вас! Отпустите меня!
А знаешь, моя дорогая, я, наверное, даже буду скучать по тебе. Хотя, кому я вру? Кто станет скучать по обеду или ужину? Но сегодня особенный день, моя дорогая, ты достанешься не мне, а моей госпоже Вельде. Она вечером заберётся сюда и снимет «урожай» из тебя и твоих подруг, таких же дурёх, зачем-то залетевших сюда через маленькое круглое оконце.
Вчера был неудачный день, и хозяйка бранила меня, но сегодня она будет довольна. Она станет варить в полночь колдовское зелье, а обязательное составляющее его – дюжина свежих мух. Я не буду вас убивать и есть. Вы отправитесь живыми в котёл.
– Умоляю, я жить хочу!
Увы, моя дорогая. Я паук в услужении колдуньи. Если я перестану ловить мух, то отправлюсь в котел вместо вас. Я тоже хочу жить.
Хотя кого я обманываю? Мне это безумно нравится – ловить мух для ведьмы.
КОНФЕТЫ С СЮРПРИЗОМ
Дом лежал за холмами городской свалки, его и пропустить-то было легко за этими вершинами старых автомобильных покрышек, раскуроченных и объеденных ржавчиной автомобильных кузовов. Автомобильная свалка – последнее пристанище человеческих детей, погост гениальных мыслей и творений инженерных умов, печальное и скорбное местечко, куда приходят лишь для того, чтобы предать ненужное забвению без захоронения и упокоения. Это даже хуже привычного кладбища.
И, тем не менее, небольшой кирпичный домик с посеревшими стенами и покосившейся бурой черепицей крыши жил и дышал воздухом, пропитанном ядовитой смесью разлагавшейся резины, вонючей солярки, отравившими здешнюю землю, да запахами прошлого каждой из покоившихся железяк. Дом дышал, после каждого вдоха следовал клуб чёрного едкого дыма, шариком выталкиваемого из щербатой трубы. Ни калитки, ни садика – ничто не окружало эту лачужку, хозяйке достаточно было антуража свалки, по которой окромя бездомных животных и нищих, никто не сновал без особо крайней необходимости. Место было неподходящим для прогулок, да и небезопасным.
Однако ж среди этих ржавых гор бодро вышагивала высокая и статная женщина преклонных лет. Дама резко контрастировала на фоне грубых обломков своим нежнейшим, цвета сирени, платьем, уходящим до земли и распространявшим вслед за ней шлейф-хвостик. Посеребрённую голову венчала изящная белая шляпка с широкими полями, украшенная шёлковыми цветами и кружевом. Опиралась таинственная незнакомка на длинный зонт-трость, пестрящий смачным малиновым соком. Женщина шла одна, уверено и хорошо зная дорогу.
Дом вырос перед дамой, недружелюбно пялясь на незваную гостью пустыми глазницами мёртвых окон, дым продолжал извергаться из трубы чернотой, которая моментально растворялась в воздухе. Не раздумывая, женщина постучала в деревянную дверь крючком рукояти зонта, каждый стук отчеканился на поверхности тёмной вмятиной.
– Открывай! Я знаю, что ты дома! Нечего прикидываться глухой! Я никуда не уйду, слышишь? – Гостья нанесла ещё пару крепких ударов, дом еле видно сотрясся.
Из домашней тишины зашамкали торопливые шажки, послышалась суетливая возня с замком и дверь нехотя отворилась, выставляя на свет божий старушку в замусоленном фартуке, поверх видавшего виды фланелевого платья в крупный цветок. На вид хозяйке домика было не больше семидесяти, короткие белые волосы кудрявились от химии, а маленькие точки-глазки под отёчными веками на круглом лице, недоуменно взирали на пришелицу.
– Что происходит? Почему вы дубасите в мою дверь? Кто вы так…, – начала было возмущаться старушка тихим и жалобно-слезливым голоском, но гневный взгляд дамы просверлил насквозь и заставил отступить вглубь дома хозяйку, не дав и продолжить.
– Сейчас ты всё поймёшь, хитрая лиса, сейчас ты всё вспомнишь у меня и поймёшь. – Голос женщины в сиреневом платье угрожающе нарастал; она переступила порог, не сводя глаз со старухи и морща нос – дом изнутри пропах пылью, плесенью и гнилью. – И хватит меня дурачить своим безобидным видом, снимай с себя ложную личину и верни себе прежний лик!
Гостья направила зонт на старушку и резким нажимом раскрыла его, обдавая сжавшуюся хозяйку кислотным малиновым сиянием. Когда зонт вновь вернулся в сложенное состояние и мирно встал подле своей спутницы, со старушкой произошли ужасающие метаморфозы. Её кожа посерела в тон жилищу, лицо обмякло и провисло, высохнув и скукожившись в глубоких морщинах, спина изогнулась в громадном горбе, сушёные руки увенчались длинными крючковатыми грязными когтями, а глаза стали птичьими, словно у совы и угрожающе сузились.
– Так-то лучше, мусорная ведьма. Эта внешность тебе вполне соответствует, – промолвила дама, мельком оглядывая убранство комнаты. – И домик тебе под стать, такое же ничтожество, как и ты сама.
– Да как ты смеешь! – Ведьма сделала выпад вперёд, её рот открылся в зверином оскале острых чернеющих зубов. – Явилась, не запылилась на мою голову. С какой стати, ты меня очаровываешь и снимаешь покров тайны? Кто ты такая?
– А сейчас я тебе прочищу память, бесовка, вспомнишь даже то, чего не знаешь!
Дама трижды стукнула об землю железным наконечником зонта, и рябь света, разбегаясь по грязному, затоптанному полу дома, растеклась по пыльным чёрным углам, распугивая мышей и пауков, и затопляя комнату белизной. Ведьма истошно заорала, завыла по-звериному и скукожилась ещё больше.
– Я бабушка! Я его бабушка и её мать! – грозно изрекла величавая гостья. – Ты просчиталась, ведьма! Ты осуществила шах, но мат за мной! Ты хитрая бестия, но куда тебе, ничтожной шавке, до меня? Помойная тварь всегда останется помойной тварью. И твоё колдовство – помойное. Я тебе всё припомню, гадина! Никогда не переходи дорогу Верхним! Никогда!
***
Это произошло двое суток назад. В огромный, двухэтажный детский универмаг «Радость Детства», который в городе сокращённо знали, как РД, вошла пара – молодая леди и мальчик, мама и сын. Сынишке от силы можно было дать восемь лет, а вот его мать выглядела потрясающе юно и роскошно в приталенном и ниспадавшем до пола платье глубокого синего оттенка. Ей едва давали двадцать пять, ну так, с натяжкой. На самом деле даме минул уже тридцать третий год, и хорошо она выглядела не от дорогих и эффективных средств, просто наследственность была таковой. В её роду все женщины по материнской линии до глубокой старости носили юность на лицах, пленяли десятками мужчин и оставались непреклонными на мольбы поклонников о благосклонности, неся верность одному единственному избраннику всю жизнь.
Мама с сыном прямиком отправились на второй этаж, где царил мир раннего детства, и всё продавалось для детишек от рождения до вступления во взрослую жизнь школьника. Нижний этаж принадлежал поколению тревожных бунтарей и застенчивых подростков. Туда они отправятся через пару лет, не раньше.
Они пришли за костюмом мальчику, классическим чёрным вельветом. Девушка-продавец услужливо юркала меж длинных рядов одежды, подыскивая искомое и стараясь угодить. Мать отвлеклась на пару замечательных костюмов, дорогих и добротных, выслушивая дифирамбы консультанта о товаре, и на несколько минут забыла о сыне. А мальчонка, распираемый неуёмной энергией детства, воспользовался ослабевшей материнской хваткой внимания и моментально исчез в лабиринтах висевшей одежды.
Ему не терпелось оббежать все ряды с одеждой, воображая себя первопроходцем в диких и затерянных лесах, его руки тянулись и жадно трогали каждый рукав и брючину, ведь сейчас это были ветви громадных ветвистых дубов и их мощные вздыбленные корни. Мальчик напрочь позабыл о матери и о цели их визита сюда, его не было в реальном мире, он был в далёкой и чудесной стране детской фантазии.
И вот в этот самый момент перед ним и возникла старушка в затасканном фланелевом платье в крупный цветок. Мальчик не испугался, и хотел было продолжить своё увлекательное приключение в соседнем ряду зимних курток, но старушка преградила ему путь и улыбнулась.
– Добрый день, молодой человек. Сегодня отличный день для забав и приключений, не так ли, юноша? – Пуговки-глазки на круглом благовидном лице участливо подмигнули. – И в какой стране, извиняюсь, вы совершаете подвиги? Если, конечно, это не секрет.
– Я не играю, мадам, просто мы с мамой пришли за костюмом, – пролепетал мальчуган и завертел головой в поисках мамы.
– С мамой, говорите. Такое событие. – Улыбка растеклась в приторно-сахарную, обнажая черноту зубов. – И костюм наверняка не простой, а для особого торжества, надо полагать. – Старушка следила за каждым движением мальчика.
– У бабушки день рождения. Для него и нужен этот костюм, – пискнул встревоженный мальчик и попятился. – Мне пора, мама меня ищет уже, наверное.
– Погодите, молодой человек, у меня есть кое-что для вас и вашей мамы. Вы меня, конечно же, не помните, но я давным-давно была соседкой вашей бабушки и видела вас ещё совсем маленьким. – Старуха не сдавалась и на каждый шаг назад собеседника, делала шаг вперёд.
– Я вас не помню, мадам, мне, правда, нужно идти. – Испуганный натиском пожилой женщины, мальчик стал озираться по сторонам, ища лазейку среди тесно висевшей одежды.
– Постойте, юноша, примите от меня в знак нашего давнего знакомства и в дань памяти, эту коробку конфет. Помнится, вы их очень уважали.
Старушка погрузила морщинистую руку в потрескавшуюся и облупившуюся от времени, объёмную сумку мышиного цвета и выудила из неё миниатюрную белую коробочку с прозрачной крышкой.
– Спасибо, мадам, но я не могу принять от вас подарка, мама запрещает, да и неудобно мне, – запротестовал мальчик, всё больше пугаясь зловещей особы. Ему показалось на мгновение, что у назойливой женщины на пальцах торчали жуткого вида когти!
– Глупости! Держи конфеты и лакомься ими. – Старушка вмиг престала быть милой и дружелюбной, а глаза её стали круглыми, как у совы.
– Но я…
Ребёнок не успел сказать ещё и пары слов, как старуха зашипела, издавая странные слова и пихая коробку сластей в детские руки. Глаза мальчика потухли, голова уткнулась в грудь, а руки безвольно приняли дар и сникли. А странная старушка наклонилась к самому уху маленькой жертвы и прошипела:
– Ты отнесёшь эту коробку на день рождения своей бабки и угостишь ими её и свою мамашу, а затем и сам съешь их. Ты всё сделаешь, как я сказала, маленький ублюдок?
– Да, мадам, – вылетело из безвольных детских уст.
– Отлично! А теперь ступай к своей маме, и купите уже этот сраный костюм!
Старуха щёлкнула пальцами, мальчик вышел из оцепенения и тут же помчался прямиком, не разбирая дороги, сбивая манекены и налетая на кучно увешанные стенды с одеждой. А сзади расползался противный шипящий хохот.
В тот вечер мальчику достался угол в наказание за непослушание и озорство, мама была строгой и справедливой. Конфеты в белой коробочке вначале вызвали удивление, но слова о старой соседке бабушки, будто бы благотворно подействовали на маму, и она их отложила в буфет до праздника. В конечном счёте, у бабули было много странных и старинных друзей, а соседей и тех всех не упомнишь.
На следующий день наступил долгожданный день рождения бабушки семейства. Этот день всегда был самым особенным в году, к нему заранее готовились, тщательно подбирали подарки и наряды. Это в этот раз мама забегалась и позабыла про костюм для сына, но сейчас новенький с иголочки, цвета ночи он ждал своего звёздного выхода в свет. И часы подбадривали наряд, бодро отсчитывая секунды, минуты и часы.
Для мальчика всегда было загадкой, почему бабушкин день рождения так значим для семьи. Даже Новый Год, с его подарками и сказками, не имел такого авторитета, как его любимая и обожаемая бабуля, которая сама была огромной загадкой для любимого внука. Порой мальчику казалось, его бабушка – волшебница, добрая и светлая, как Глинда – волшебница страны Оз. Эту сказку он обожал больше всех и зачитал до дыр любимую книжку. Он был увлечён образом девочки Дороти, и мечтал, впрочем, как и любой мальчишка в тайне ото всех, попасть чудесным образом в страну Оз, встретить Пугало, Дровосека и Льва, а также саму Дороти и прекрасную волшебницу Глинду, которой вне сомнений, оказалась бы его красивая и всё ещё цветущая бабушка. Кто ж ещё мог быть Глиндой, кроме неё?
После обеда мама начала заметно нервничать и суетиться, она укладывала свои роскошные русые волосы в изящные локоны, и когда непослушная прядь отказывалась ложиться заданным курсом, до слуха мальчика долетали крепкие словца, от которых он хихикал. Когда она, наконец, закончила с макияжем, настал черёд быть красивым и ухоженным сыну. Мальчику мама помогла управиться со всеми хитростями костюма, а затем причесала и уложила при помощи специального средства его такие же непослушные, как и у неё, русые волосы, разделив их на ровный пробор по центру.
– Теперь ты настоящий джентльмен. Постарайся сегодня вести себя, как взрослый, не шали, и на бабушкином празднике поддержи меня. Хорошо, дружок? – Мама с восхищением смотрела на него и пригладила непослушные волосы, выбивавшиеся из общего порядка прически.
– Мамочка, я буду себя хорошо вести. Ведь это день рождения бабушки, а я знаю, как это много значит для тебя, для неё. Да и для меня. Я тебя люблю, мамуль. – Сынишка вмиг дотянулся до длинной точёной шеи матери и обвил её ручонками.
– Спасибо, малыш. Я тебя очень сильно люблю и горжусь тобой. Осталось надеть платье, и мы идём к бабушке.
Бабушка была неотразима в своём белоснежном, кружевном, длинном платье в пол. У неё был весьма странный вкус на одежду: всем поветриям мира и временам она предпочитала наряды первого десятилетия XX века, считая, что только в ту эпоху мода достигла особого шика и изысканности в крое, линиях и фасонах. Поэтому все знакомые и друзья привыкли видеть экстравагантную даму в старомодных платьях, жакетах и юбках, и считали этот пунктик милой причудой пожилой женщины, хотя, к слову сказать, все эти одежды сидели на её стройном теле безупречно.
Дома было не особо много гостей, но атмосфера царила сказочная, ведь вместо электричества комнату для приёмов освещали сотни свечей, придавая особый шарм и уют, а также снимая то неуклюжее напряжение, которое обычно овладевает приглашенными людьми в первые минуты.
Хозяйка принимала гостей и лично усаживала каждого за длиннющий стол, который уже мог похвастаться аппетитными блюдами и дорогими винами. Подарки складывались на специальный столик в углу, но не быстро и мельком, а будучи тут же распакованными и искренно похваленными именинницей.
В этот раз мама с сыном пришли позже всех гостей, но бабушка ничего не сказав, крепко обняла и поцеловала обоих – эти гости были всегда самыми желанными в её доме независимо от того опаздывали они или нет.
Большой запакованный подарок, который оказался гигантской напольной вазой ручной работы, привёл в восторг хозяйку торжества, она была заядлой собирательницей таких вещиц. Белая коробочка конфет тоже попала на столик с подарками.
Наконец все были в сборе и праздничный ужин начался.
А когда гости перешли к десертной программе праздника, случилось то, что перечеркнуло веселье и закончило день рождение досрочно.
***
– А дальше, ведьма, мой внук открыл белую коробочку с твоими конфетами-ракушками. Мне наплевать, что ты добавила в начинку, теперь это уже неважно, но мальчик успел угостить свою мать, прежде чем твоё колдовство вступило в действующую фазу. – Дама в сиреневом платье удерживала нестерпимый свет в затхлой комнате и линчевала словами ту, что тяжело дыша, скалилась. – Прежде, чем я успела взять конфету, мальчика скрутила боль в животе, он начал чернеть на глазах, изо рта пошёл чёрный дым. Тоже произошло и с моей дочерью. Они оба бились рядом со мной в конвульсиях, а жизнь выходила из них едким дымом. Пришлось выдворить всех гостей, они же не знали истинную причину, а при них я бы не осмелилась, мерзавка, и ты это знаешь, ох, как знаешь. Простым смертным нельзя видеть действие магии, хоть сейчас и век прогресса, но рассекречивать не стоит свои способности. Твоё зелье было чертовски сильным, мне пришлось постараться. Мальчика и его мать спасло лишь то, что в них течёт моя кровь, хоть они и непосвященные. Они выжили и проживут долгую жизнь, ведьма! Так и знай!
Лютая ненависть полыхнула в совиных глазах, а клыки лязгнули с досады.
– И что же, скажи на милость, чего ты добивалась получить с их и моей смертью? – Дама не испугалась злобной гримасы ведьмы. – Власть?
Старуха отрицательно замотала головой.
– Наследственную силу? Так она передаётся только по крови. Или ты хотела искоренить мой род?! – Не отступалась женщина, её яростное негодование сдерживал зонт, принимая на рукоять давящую силу руки.
И снова ведьма молча отринула выдвинутое предположение.
– Остаётся только богатство. Да, наша семья влиятельна и богата. И ты, скорее всего, смогла бы получить доступ к средствам. И удар был нанесён не мне, а скорее моим наследникам. Я права, ведьма? Тебе нужно богатство?
– Да! – Старуха закивала и сглотнула слюну, капавшую с чёрных клыков.
– Боюсь, я растрою тебя. Ты просчиталась, лиса, – торжественно произнесла дама. – Всё состояние нашего дома записано на моё имя и лишь я в реальности владею деньгами, ассигнациями, домами и машинами. Ты ошиблась и очень шибко, тебе следовало устранять меня сразу, а не травить моих близких, за которых я буду мстить жестоко. Твоё последнее слово, несчастная завидуха?
– Чёрный Бог! – прохрипело существо у ног дамы. – Чёрный Бог!
– Ты спуталась с Высшими Тёмными? Ты глупее, чем я думала, – воскликнула женщина.
– Он придёт и сотрёт тебя Верхняя Светлая! – злобно изрекла ведьма, её рот искривился в самодовольной ухмылке. – Тебе не убежать, я уже слышу, как дрожит земля, и стремится вода с неба, приветствуя Его! Тебе меня не убить Волшебница! Ты сама уже мертва.
Но дослушивать старуху дама не стала. Она и сама уже чувствовала, как изменился воздух, за окном сгущались мрачные тучи и извергали чёрные молнии с огненными брызгами, вгрызаясь в землю и оставляя после себя воронки. Небо разверзлось и обрушило на автомобильную свалку тонны воды. Земля содрогалась от мощных толчков извне, как будто кто-то огромный топал по ней, великан с ногами-сваями.
Верхняя Светлая выбежала из домика и попала под мощный заряд дождя, открытый зонт рвало и выгибало резкими порывами ветра, поэтому его пришлось сложить обратно. Дама бежала прочь от ядовито-злорадного смеха, увязая в хлипкой жиже размокшей грязи.
– Ну, что Верхняя! Помогла тебе твоя сила, чистоплюйка? Думала, что так легко со мной справишься, Мадам Высокомерие? Ты ответишь за всё, что сказала и сделала в моём доме! Твоё богатство перейдёт в мои руки, а с твоим потомством будет покончено, потому что после тебя Чёрный Бог отправится к твоей ханже-дочери и ублюдку-внуку. Поделом тебе и твоему роду!
Изящное платье теперь мокрой тряпкой облепило тело и мешало пробираться среди гор мусора, путаясь под ногами, от шляпки проку стало мало и она утонула в ближайшей грязевой луже.
Земля вновь содрогнулась, источник колебаний был совсем близко. Женщина не устояла и покатилась кубарем в ближайшую огромную яму, свалка была изрыта в давние времена и хранила немало таких сюрпризов, которые становились ловушками для случайных людей и животных. В одну из таких ловушек и угодила Верхняя Светлая Волшебница, чудом избежав опасного столкновения с торчавшей из земли ржавой железкой. Дно провала было усеяно хламом всевозможных останков автомобилей, и в мрачной темноте они поблескивали особенно зловеще.
Женщина почувствовала, как кто-то ей помогает подняться с липкой земли, поддерживая под обе руки, разглядеть людей она не могла, всё лицо было заляпано грязью. Подставив ладони дождю, она набрала пригоршню влаги и протёрла глаза. Перед ней стояли двое – юноша и девушка, в рваной и заношенной одежде, грязные настолько, что глаза белели на лице звёздами.
– Скорее, бегите отсюда! Сейчас сюда придёт чудовище, мы уже видели, как оно расправляется с людьми и волшебницами. Вы же, волшебница? – прошелестел голос девушки.
– Да, но почему вы не уходите отсюда, детки? Идёмте со мной. Разве чудовище вас не тронет? – Дама протянула руку к юноше и её ладонь прошла сквозь его плечо, как сквозь дымку. – Что это с вами?
– Мы не можем уйти. Она нас привязала к этому месту навсегда. Мы её рабы, но мы можем помогать другим, когда она отвлекается, а ей сейчас не до нас, – ответил юноша-призрак.
– Но мне не выбраться из этой ямы. Надо придумать способ. У вас есть идея, детки? – Но призраки отрицательно покачали головами. – Так мне нужна минута и я всё решу.
– Быстрее, Чёрный Бог будет здесь меньше, чем за минуту! – Глаза-звёзды умоляюще смотрели на волшебницу. – Вы наша единственная надежда. Ещё никто не выбирался отсюда. Смотрите.
Серая ручонка указала чуть правее в сторону и только теперь дама заметила белеющие человеческие кости, вросшие в металлическую землю ямы. Глазницы одного черепа были устремлены в небо, которое постепенно погружало бренные останки в прибывающий дождевой потоп.
– Чёрт те, что творится! Неужели это сотворил так называемый Чёрный Бог? – Волшебница с неприязнью чувствовала, как её ноги увязают в зловонной жиже по щиколотку, туфли останутся здесь и присоединятся к тем костям незадачливых несчастных.
– Да, мадам, он ужасен и неодолим для вас. Вам нужно немедленно покинуть это место. Времени почти не осталось. Его дыхание простерлось уже над этим местом. Неужели вы не чувствуете? – Девушка призрак замерцала.
– Я чувствую примесь новой зловонной волны. – Дама принюхалась и поморщила нос. – Это он?
Призраки, молча, кивнули и растаяли в мокром воздухе, а пленница ямы осталась одна.
– Я знаю, кто меня вытащит отсюда. Тони! Ну, конечно же, этот чертёнок, кого угодно вызволит из любой дыры. Надо его призвать.
Верхняя Светлая закрыла глаза и сосредоточилась на юном пареньке, который в данный момент сидел в баре на противоположном конце города и наслаждался выходным вечером.
– Я нашла тебя, мальчик. Очень хорошо. Тони, ты сейчас нужен мне. – Связь шла телепатически, но женщина проговаривала вслух каждое слово.
– Ну, нет, мадам! Я только сменился и у меня законный выходной! Поимейте свою совесть, я и так работаю шесть дней в неделю. – На другом конце города за барной стойкой сам с собой заговорил смуглый парнишка низенького росточка. – Другого призовите, не в первой.
– Здесь нужен ты, Тони. Прошу тебя, вытащи меня отсюда. Я на дне ямы, которая находится на этой чёртовой свалке машин. А мы оба знаем, что ты самый лучший вытаскиватель.
– Мадам, мне право жаль, что вы попали в передрягу, и вас угораздило забраться в эту дыру, но я…
– Если ты сейчас же не вытащишь меня отсюда, Антон, то больше никогда не увидишь меня и не услышишь! – строго произнесла женщина. – Ты будешь свободен от моей руки, но, как мы прекрасно знаем, циклопы долго не остаются без хозяев, а я припоминаю, что на тебя имел виды Чернокнижник, он очень любит циклопов, в особенности таких мальчиков, как ты. Надеюсь, ты меня понимаешь.
– Хорошо, мадам. Вы всегда знаете, чем пронять несчастного Тони, – вздохнул паренёк. – Точнее можете сказать ваши координаты? Так мне будет проще вас достать.
– Так-то лучше, дружок. Яма глубокая, в ней куча всяких железяк, вижу даже корпус старого автобуса, в подобных ему обычно детей развозят по школам. Больше добавить нечего. Здесь льёт, как из ведра и видимость нулевая. Ещё здесь кости пропавших бедолаг. Это всё. Поторопись, мальчик, у меня осталось всего несколько минут!
Ночь наступила на городской свалке, издали же казалось, что небо в том районе заволокла группа туч, в остальном же городе стояла ясная погода. Тёмная сила сдавливала кольцо вокруг ямы и закручивала в вихревой поток чёрными кольцами ветер.
Тони отошёл от стойки и сел за столик в углу бара, где свет скрадывал полумрак, здесь он мог принять свой истинный облик, не опасаясь быть замеченным. Два его тёмно-карих миндалевидных глаза под толстой бахромой бровей почернели и стали сближаться друг с другом на лице, пока не слились в одно единое око.
– Я вас почти нашёл, мадам, скажите ещё что-нибудь, мне нужно вас слышать. И прикоснитесь к кости, так я вас ещё быстрее найду, – шептал он, глядя в стену.
– Это слишком противно, но выхода нет. – Она склонилась над утопающими останками и в жиже её пальцы нащупали тот запрокинутый череп. – Так лучше, дружок?
– О да! Я вас поймал! Садитесь в тот старый автобус, на нём я вас и вытащу со свалки.
Не мешкая, дама заползла в лежавший на боку битый и ржавый автобус без колес и стекла. Стенки проеденного влагой и воздухом кузова задребезжали и мёртвая машина, поднимаемая силой, встала на дырявое днище.
– Держитесь крепче за что-нибудь, мадам, будет трясти во все стороны. Мне нужно расшевелить это корыто. – На лбу Тони проступили крупные капли пота.
– Я готова, Тони. Тащи! – Волшебница вцепилась в поручень у дыры, что была некогда дверью.
– И раз! – Автобус заскрипел.
– И два! – Надсадно заскрежетало железо, обнимавшее машину.
– И три! – Нехотя наземное судно поплыло вразвалку по куче мусора, буравя и сшибая всё на своём пути.
– Ура! Ты молодец, мальчик! – ликовала дама.
Когда автобус уже подобрался к краю ямы и готов был дать старт по направлению к городу, что-то ухватило сзадимашину и с жутким рёвом потянуло назад, на дно.
– Помогите мне, мадам! Мне не справиться с ним! – Тони испугался, потому что увидел то, что было сзади автобуса.
– Сейчас, дружок! Только умоляю, вытащи меня отсюда! Держись, Тони, прошу!
Верхняя Светлая развернулась в сторону тьмы и вгляделась в неё: из чёрного марева простирались огромные ручища, обхватившие бока разваливавшейся колымаги. На волшебницу взирали сама ярость и злоба всеобщего зла, сконцентрированные в бездонных огненных глазах монстра, именуемого среди ведьм и волшебниц Чёрным Богом. Ещё никому из магического ордена не доводилось одерживать победу над этим демоном, все величайшие схватки были занесены в Великую Книгу Жизни, и история сей летописи вещала, что монстр неодолим для магии. Монстра может сразить только другой монстр.
Глаза дамы просияли, она решила использовать то, что всегда становится самым главным врагом великих созданий, а именно, гордыню. Повиснув на поручне одной рукой, второю она раскрыла свой грязный зонт-трость и направила его прямехонько в бурлящую темноту.
– Чёрный Бог, взываю к тебе, как к Владыке Вечного Мрака и Хаоса, Властелину Огненных Врат Нижнего Мира, Хозяину Потерянных Душ и Повелителю Высших Темных. Взываю смиренно и с мольбой, как одна из Верхних Светлых, как песчинка к урагану, как смертная к Смерти! Услышь и дозволь сказать, о, Чёрный Бог!
Ураган вырвался из разверзшейся пасти чудовища и автобус чудом не сорвался в пропасть тьмы, простёршейся на дне ямы. Теперь это была бездонная дыра в преисподнюю, и всё, что падало туда, пропадало бесследно.
– Мадам, я больше не могу его сдерживать! Он смотрит на меня, мадам! Он меня нашёл! – Голос Тони начал тонуть в рёве шквалистого ветра и пульсировать прерывистыми сигналами.
– Мальчик мой, потерпи, ещё минутку! Я смогу! Я знаю слабое место. Я его нащупала.
Автобус держался на тонкой магической нити, которая трещала и грозилась оборваться в любой момент.
– О, Чёрный Владыка, услышь меня, смертную, прошу! Почему, скажи, почему, какая-то низкая презренная душонка призывает тебя, словно слугу, для проведения грязной работы? Не ей, а только тебе следует повелевать! Не ей, а тебе можно отдавать приказы! Обернись, о, Чёрный Повелитель! Вон дом той! Дом грязной, недостойной смертной, которая вырвала тебя из чёрного сна и натравила по своей прихоти на ту, что не стоит твоего внимания и, тем более, твоей ярости! Обернись и накажи её! Она не смеет так вести себя! Она ничтожество, не достойное, твоего величия! Накажи её! Будь Великим в своём гневе и ярости, о, Чёрный Бог! Доверяюсь твоей воле и справедливости!
Произошло то, на что и надеялась волшебница, монстр отпустил автобус и, издав поистине леденящий душу рёв, набросился на серый домик мусорной ведьмы. Дом разлетелся на кирпичики и растаял в чёрном хаосе смерча, а до слуха дамы долетел угасающий крик ужаса, потонувший вместе с домом и горами мусора вблизи.
Тьма отступила и рассеялась в тот же миг, и дно ямы вновь вернулось на своё место, а там, где был до этого дом, зиял пустотой пустырь.
– Тони, вытаскивай меня скорее.
Автобус без труда перевалил за обрыв ямы и поплыл над землей, выискивая кратчайший путь с автомобильной свалки. Волшебница уселась в грязное, разодранное, но чудом уцелевшее единственное сидение старинного транспорта и улыбнулась.
– Молодец, Тони, благодарю тебя от всего сердца. Я была очень занята последние месяцы и не удосужилась тебе предоставить отпуск. С завтрашнего дня имеешь полное право взять отпуск на два месяца и поехать к родным на юг.
– Ого! Давно бы так, мадам! От кого вас ещё спасти, может, вы мне ещё и прибавку к жалованию дадите? – Паренек забавлялся и крайне был доволен удачным исходом.
– Не наглей, юноша. Я подумаю над твоей прибавкой, но сперва отгуляй свой заслуженный отпуск. – Она улыбалась, Тони, этот добродушный парнишка, ещё ни разу её не подводивший, ей нравился.
– А лихо вы с ними расправились! – восторженно донёсся по мысли-нити голос паренька. – От двух бед – один ответ. Да? Ведьме ведь конец пришёл?
– Не следовало ей трогать моих близких, – отозвалась волшебница. – В этом её ошибка была, а самая большая глупость – вызвать это чудовище. Ведь монстра может сразить только другой монстр.
МОСТ
Она стояла на мосту. Пальцы сжимали поручень перил с такой силой, будто жаждали врасти в металл. Парапетное ограждение стройной колоннадой разбегалось в обе стороны, подсвеченное рослыми фонарями, раскиданными вдоль моста этакими спичками-великанами с горящими головами. Прямоугольник поручня холодил кожу рук, вторя настырному промозглому ветру апреля.
Лёд недавно сошёл с реки, полностью обнажив её тусклое и мутное тело. Жизнь только пробуждалась от зимнего анабиоза; вялости и заторможенности ещё только предстояло смениться бурной энергией, перейдя в бойкую и разбитную деятельность. Даже воздух был не тот, что прежде, в холодном по-зимнему, в нём уже чувствовалось послабление и затухание отживших вьюг.
Она недвижно стояла одна. В эту глухую ночную пору никого не было здесь, все либо спали, либо предпочитали находиться в куда более уютном и тёплом месте, нежели на Угрюмом Мосту. Почему мост так звался? Этот незначительный сейчас вопрос, волновавший её когда-то давно, ещё девчонкой, теперь всплыл поверх прочих других, отвлекая от назойливого шептания десятка губ и отсрочивая задуманное.
Одна на мосту. Свет фонаря дружелюбно, скорее даже по-братски окутывал её замершее по струнке, как у игрушечного солдатика, тело. Плотный мутно-жёлтый светоч ограждал одинокую женскую фигуру от темноты, образуя на асфальте неровный круг.
Она вглядывалась в воду, та неслась мимо мостовых быков, хлеща тех наотмашь за их несуразное воспрепятствование её продвижению. Вода неистовствовала, вновь ощутив долгожданную свободу после зимы, и в любой преграде видела новую угрозу плена, остро воспринимая в штыки малозначительные помехи на своём пути. Женщина слышала голос реки под собою, то торжество, что поднималось снизу и призывало к бунту всё живое. Тьма была и в воде, но то была чернота иного рода, не та, что подступала со всех сторон к фонарю-защитнику. Вовсе не та.
Мостовое полотно пустовало, ни машин, ни людей, ни собак бродячих. Но она слышала, как из холодного ветра отрываясь и устремляя ход, в неё летели слова тех, кого хранила от глаз ночная темень.
– Чего ты ждёшь? Почему медлишь? – голоса шептали бесстрастно, сплетаясь в неровный хор.
Она молчала, терпела, но молчала. Она боялась ответить им, её ужасало, что они её услышат и тогда….
Но что тогда будет, она не знала, но скорей всего ничего хорошего.
– Ну же, ты почти сделала это, детка, всего один шаг, – сбоку вкрадчиво шептал старый, знакомый и до боли любимый голос.
– Мам, я по тебе скучаю, когда ты придёшь? – с другой стороны шелестел другой близкий сердцу, тонкий голосок.
– Жанна, будь умничкой, ты же не трусиха. Не такой я тебя воспитала, дочка. – Третий голос обжигал спину.
– Ну и чего ты замерла, тихоня? Тебя ещё долго упрашивать все должны? Уговаривать, как в детстве? Ты всегда была такой – самовлюблённой дурой. Вот ты кто! – грубо проворчал голос-пощёчина, от которого кровь разлилась под кожей на лице.
– Да она просто выпендривается! Это возмутительно! – один среди многих зашептал особенно яростно. – Испытывать терпение мёртвых недозволительно! У каждого есть свой час и место. Мы не можем из-за этой цацы терять драгоценные минуты, когда нас ждут в других местах!
– Погодите! Дайте ей ещё минуту. Я уверена, что моя дочь оправдает наши ожидания. Я знаю, на что она способна.
Гомон усилился, это уже был гигантский пчелиный рой, бесновавшийся вокруг световой преграды. Давление росло, ветер перешёл в злобные порывы, выбивая слёзы и пробираясь к телу сквозь одежду. Ровный свет фонаря задрожал и грозил вовсе потухнуть.
– Либо сейчас, либо никогда! Решайся, трусиха! Что тебе терять ещё? В другой раз мы не придём, чтобы проводить тебя. Ты будешь одна и одна останешься, – гневно вещал голос-предводитель.
– Хорошо! Хорошо! Я сделаю это!
Женщина сорвала с головы вязаную шапочку и бросила ту за круг света. Длинные волосы тут же растрепал злорадствующий ветер. Ограждение не было высоким, ноги справились с преградой. Ещё цепляясь руками за поручень, она обернулась назад, фонарь моргнул пару раз и погас. Шелест высохших, как листа осенью, голосов смолк, но они были здесь, она чувствовала их тени.
Шаг в пустоту. Краткий полёт и прорезь водной кромки. Тело тяжёлым камнем вошло в ледяной наст, буравя поперёк и ломая стройность течения. Тьма воздушная сменилась тьмой водяной. На краткий миг она испугалась и захотела выбраться обратно, но ноги поспешно тянуло вниз, удаляя тело от стремительно выравнивающейся поверхности и приближая к непроницаемому дну. Холод стал нестерпим, и конечности свело судорогами; сердце, трепетавшее и бившее сигналы тревоги, замедлилось; лёгкие рвало изнутри нехваткой кислорода. Вода ворвалась внутрь и заполнила нутро своим жидким льдом.
На мосту всё было, как и прежде. Ни души. Только внизу шумела река, огрызаясь на торчавшие в пути опоры, да ветер сошёл на нет, забрав свою лютость до следующей ночи.
***
Ветер крепчал, набирая обороты, присвистывал порывами в предчувствии неизбежной беды. Фонари по обыкновению стерегли мостовой настил от притязаний ночи, огненными шарами неся бдительный караул.
Она вновь стояла впритык к перилам, вцепившись в поручень. Тоже место под тем же фонарём. Внизу бурлила река, громогласно проклинавшая мостовые быки, вставшие поперёк её ходу. Из темноты гудел сонм голосов, чужих и близких, желанных и нелюбимых. Все они требовали одного. Она стояла, застывшей восковой фигурой, она не решалась на то, что замыслила давно.
– И чего ты ждёшь, куколка? – причитал женский старческий голос. – Думаешь, нам есть дело до тебя? Ты прима? Или суперзвезда? Кто ты такая, милашка? Ты никто! Просто глупышка с миловидным личиком. А за душой никого и ничего. Это я, Алма Кливранс, звезда мюзик-холла самого Мулен Руж, я могла претендовать на особую почесть в конце пути! Да и то обошлась скромными пилюлями снотворного. И не делала, как ты, куколка, из своей кончины представления на публике! Нет! Алма Кливранс ушла достойно и незаметно, хотя имела право на громкий конец. А к чему тебе всё это? Зачем задерживать мёртвых? Зачем тянуть кота за сама знаешь что? У тебя есть хоть одна причина жить? Есть? То-то же! Нечего думать – сигай вниз и делу конец.
От резких слов она вздрогнула, пальцы так стиснули поручень, что казалось ещё чуть-чуть и металл сомнётся под яростным натиском.
– Мам, мамочка, – плаксиво всхлипывал детский голосок, – я так скучаю без тебя. Я так сильно скучаю. Тут темно и тихо. Мне не хватает твоего голоса и объятий. Мамочка, когда ты придёшь ко мне? Когда?
Слёзы заволокли её глаза, нос зашмыгал, она не двигалась, всё ещё стоя в нерешительности.
– Милая, мы с Алисой заждались тебя, – вкрадчиво и нежно шептал приятный мужской голос, умножая слёзы женщины. – Нам плохо. С тобой всегда был свет и тепло. А без тебя здесь вечная темнота и печаль. Детка, я так сильно тебя люблю! Так скучаю по тебе! Неужели мы тебе больше недороги?
Она уже собиралась воскликнуть «Нет! Я вас люблю также и безумно скучаю без вас, любимые мои!», как вслед за любимым голосом летел шелест другого, ворчливого и недружелюбного говора:
– Вот ведь эгоистка такая! Сколько мы с матерью тебя воспитывали, сколько талдычили тебе с малолетства, а результат то один – только о себе думаешь! Такая же стерва, как твоя мамаша, та ещё сучка была. Хоть одно дело хорошее сделала за всю жизнь – вовремя ушла в мир иной. Но и тут эта сучка меня донимает! А ты? Почему ещё стоишь, как истукан? Думаешь, что мы тут вечно тебя опекать должны и ждать твоего конца? Дура!
Женщина нервно поёжилась, этот мужской голос вызвал иную боль в памяти, нежели предыдущие голоса.
– Жанна, дочка, не слушай старого пердуна, мало ли что этот говнюк, говорит, – встал на защиту женщины заботливый и отважный женский голос. – Ты выросла настоящей умницей и стала заботливой женой и матерью. И ты никогда не была трусихой, дорогая. Я верю в тебя, у тебя получится. Смелее! Это не страшно.
– Уважаемая, поторопитесь, время мёртвых на исходе, как и ваше, – вторил женскому голосу бесцветный мужской.
Растирая соль слёз по раскрасневшемуся лицу, в смеси противоречивых чувств, она скинула шапку и, позволив злому ветру растрепать волосы, перебралась за ограждение. Короткий бросок взгляда назад – фонарь заговорщицки моргнул жёлтым оком и погас, дав теням приблизиться к поручню. Голоса молчали, но она чувствовала их настойчивый призыв.
Она прыгнула. И вода поглотила её, недовольно рыгнув и тут же сомкнувшись над головой женщины, начисто стирая её жизнь и занося в список тех, кто провожал на мосту. Ветер, довольный результатом, тут же ослабил хватку, засыпая и сберегая жестокость до будущей ночи.
***
Кажется, это уже было. Чувство дежавю настойчивым молоточком стучало в ней. Угрюмый Мост в середине ночи, фонари с шапками огня и тени за ободком света, в котором она стояла. Настойчивость шёпота поражала женщину – слова, льющиеся из мрака в разнообразной яркости эмоций, слишком хорошо были знакомы.
Ветер, с остервенением бивший в лицо и морозивший пальцы рук; река, что торопливой дугой неслась под мостом – всё слишком было памятным. И эта память, как назойливая чесотка, зудела и взывала к ней – вспомни! это важно, вспомни!
Гомон бестелесных голосов наперебой уговаривал, увещевал, требовал, приказывал, а она не слушала их. Вернее, слушала, но как бы сквозь, пытаясь понять бой молоточка внутри себя.
– Прыгай! Давай, ступай! Сделай шаг! Мы ждём. Мы все тебя ждём!
Но что-то внутри неё переключилось за пределы этого дикого гула, её тонкий слух вырвался за пределы моста и тут молоточек тревоги забил в такой мощный набат, что женщина накрыла уши ладонями, силясь заглушить какофонию звуков.
– Давай! Давай! Давай! Прыгай! Прыгай! Прыгай!
Голоса вплелись в грозный набат, и она закричала, оглушённая болью в ушах.
– Не-е-ет! Не-е-ет!
Она опустилась на колени, свет фонаря начал предательски вздрагивать. Голоса усилились, перейдя в наивысший пик зловещего завывания. Больше в них не было любви и нежности, высокомерия и грубости. С них сорвалась маска, обнажив истинную сущность природы теней.
– Прыгай! Прыгай! Прыгай!
– Нет! Прошу! Я не хочу! Прекратите! – Слёзы застилали глаза, голова готова была взорваться от нестерпимого ора. Даже река и ветер объединив усилия и словно сговорившись, взревели, усиливая и без того шумный поток голосов за спиной.
– Прекратите! Прошу! Я не хочу! Я не хочу!
Женщина выкрикивала слова в пустоту вновь и вновь. Она осмелилась обернуться и посмотреть в тень фонаря, который явно готовился к преждевременному сну. Если он погаснет, думала она, если только свет его померкнет, то тьма раздавит её. Потому что сегодня тьма имела Голос.
Но что-то нарушило планы ночи. Голоса вмиг смолкли и настороженно ожидали вблизи женщины. Ветер сник, растеряв злобную ярость, а река гнусаво загундела, ворча, но не осмеливаясь более поднимать голос быстрых вод. А затем женщина разглядела не спеша приближавшийся к ней силуэт, идущий с левого конца моста.
Человек из плоти и крови брёл по мостовой, ныряя по очереди в световые поля фонарей. Она была не одна. Эта мысль придала ей силы, и она встала на ноги, опершись поясницей в поручень.
Фигура приблизилась и остановила свой ход у кромки её света, будто ожидая приглашения.
– Доброй ночи, – произнёс мужской голос с теплотой, как ей показалось.
Она промолчала, не веря глазам и всё ещё пребывая в отупелом состоянии от оглушившей после шума тишины.
– Доброй ночи, Жанна, – мягко повторил голос, показавшийся знакомым из далёкого прошлого. – Не бойся, твоя ночь окончилась.
– Кто вы? – спросила женщина, убирая руки от наполненных болью ушей.
Человек сделал короткий шажок и вошёл в свет круга. Молодой мужчина в кожаной куртке с непокрытой головой, которую венчал тёмный ёж коротких волос; в вельветовых брюках цвета воды под мостом и ботинках на толстой подошве прямо стоял перед женщиной и неотрывно смотрел на неё.
– Кто вы? – Она всматривалась в его непроницаемо чёрные глаза, силясь понять, реален ли он или это розыгрыш теней, их коварный ход.
– Так ли это важно? – проговорил он, чуть щурясь от прямого света.
– Для меня важно, – ответила женщина, разглядывая правильные, классические черты лица незнакомца, делавшие его обольстительно красивым даже с небрежным наростом тёмной щетины.
– Важно было, когда ты минуту назад думала о смерти и стремилась к ней, – невозмутимо, спокойно ответил незнакомец, нисколько не смущаясь от откровенного разглядывания. – А теперь всё позади.
– С чего вы взяли, будто бы я…?
– А разве было не так?
Женщина смутилась и не знала, что сказать в ответ. В черноте глаз незнакомца светилась вся её жизнь. Будто он всегда знал о ней всё.
– Кто вы?
– Ах, Жанна, Жанна, – приятная полуулыбка смягчила его лицо, придав ещё больше привлекательности. Женщина уже откровенно любовалась незнакомым собеседником вровень стоявшим напротив неё. – Ты всегда была любопытной девчонкой.
– Мы разве знакомы? – растерялась женщина под взглядом глаз, в которых промелькнуло озорство.
– А ты как думаешь?
– Но я вас вижу впервые, – сказала она, ещё внимательнее изучая черты лица незнакомца.
– Разве? Ах, да, ты же забыла, – отозвался его медовый голос, такой знакомый, что её ошпарило от ужаса. Голос принадлежал прошлому, далёкому и забытому специально.
– Не может быть! – воскликнула она, зажимая рот ладонью.
– Всё не так безнадёжно, не так ли? Память всегда возвращается, – улыбнулся мужчина с теплотой, знакомой ей когда-то так давно.
– Но ты не он! Ты не можешь быть им! – процедила сквозь пальцы женщина.
– Ну отчего же так категорично? – шутливо пожурил её его голос.
– Ричард умер давным-давно, – выдохнула она. – Семнадцать лет назад.
– Умер, – задумчиво произнёс мужчина. – Что ж, можно и так это назвать.
– Он утонул, когда пытался переплыть эту чёртову реку, чтобы доказать…, – она не договорила, слова застряли в горле, а воспоминание юности ожило с невероятной яркостью, захлестнув её нутро позабытой горечью.
– Чтобы доказать тебе свою любовь, – договорил за неё мужчина. – Что ж, не повезло ему.
– Но голос, манера говорить и смотреть так похожи… Как? Как такое возможно? – спросила она, силясь утихомирить подступившую истерику.
– Можешь считать это новым этапом, перерождением в нечто более иное, – ответил мужчина, продолжая мягко улыбаться.
– Но ты это не он, ведь так? – с сомнением спросила она.
– И да, и нет, – произнёс он. – Что-то во мне от него есть, но не всё. Скорее память его во мне.
– Память…. Но кто же ты такой? – Она сделал шаг к нему.
– Я всего лишь Смотритель Угрюмого Моста, вот кто я, – просто ответил мужчина. – Каждую ночь я восхожу на мост и слежу за живыми, оберегая их от слов мёртвых.
– Это ты прогнал голоса? – изумилась женщина.
– Ну. Прогнал, сильно сказано. Они сами покидают мой мост, как только завидят меня. Я им чем-то неприятен.
– Ты живой?
– Скорее живой, чем мёртвый, – усмехнулся он и в доказательство легонько ухватил ладонь женщины. Его пальцы распространяли тепло, чуть ли не обжигая заледеневшую кожу её руки. – Да ты безбожно замёрзла. Позволь, согрею.
И не дожидаясь специального разрешения, мужчина обхватил обе её ладони и заботливо принялся их растирать пальцами.
– Бедная Жанна, – вдруг произнёс он. – До чего довела тебя жизнь. До чего довела себя ты сама.
– О чём это ты? – Испугано встрепенулась женщина.
– После смерти Ричарда, когда вам было по восемнадцать лет, что-то изменилось в тебе. Что-то нарушилось, – говорил мужчина, нежно массируя кожу на её ладонях. – Ты смогла утишить боль, заглушила её временем и работой. Встретила мужчину, частично похожего на Ричарда, и, безусловно, любившего тебя до безумия. Родила прелестную девчушку. Всё шло хорошо. Но, что-то сломалось в колесе судьбы. Твоя добрейшая мать, страдавшая и мучившаяся от притеснений отца-алкоголика, в конце концов, покинула этот бренный мир, получив в избавление билет с пометкой «инфаркт». Да и папаша не задержался, сердечко дало сбой.
Она в оцепенении слушала историю своей жизни, теперь покоившуюся за спиной, дивясь всё сильнее осведомлённости незнакомца, но, не смея его прерывать.
– А после наступил самый чёрный день, – продолжал мужчина. Его тёмные глаза блестели и прямо смотрели на неё. – Машина с любимым мужем и обожаемой дочуркой угодила в дерево, из-за одного безрассудного лихача, грубо вылетевшего им на встречу. За один удар остановились два сердца.
И вновь женщина смолчала, но не от удивления, а от тяжкого воспоминания, которое вытащил в свет фонаря мужчина.
– Три года ты мучилась, бедная Жанна, три долгих года, – говорил он. – И работа была тебе не в радость. И дружба стала обузой. Ведь как можно спокойно бывать в семьях, где слышен детский смех и любовный говор пар? Ты отдалилась от людей, замкнулась в своём одиночестве, как улитка в раковине. Только улитка выглядывает из ракушки, чтобы поесть и сдвинуться с места, а ты так в ней и застряла. Отчаяние привело тебя на Угрюмый Мост месяц назад. С тех пор ты застряла в ночи, переживая вновь и вновь ужас.
– Что ты имеешь в виду? – Она замерла от его последних слов.
– Знаешь ли ты, почему мост этот называется Угрюмым? – спросил мужчина.
– Нет, не знаю, но я хотела узнать. Прежде, когда…
– Раньше это было любимое место самоубийц – удобная площадка для последнего старта, – ответил он, продолжая наглаживать её ладони. Холод отступил, но она не торопилась убирать из заботливых рук пальцы. – Но когда лимит достиг роковой черты, сюда прислали Смотрителя. Именно ему было поручено удерживать безумцев от последнего шага. Вразумлять и отговаривать.
– Но ты меня не отговаривал, – заметила она.
– Тебя отговорили другие, те, что мучили тебя месяц.
– Но они наоборот меня уговаривали прыгнуть! – возразила женщина и импульсивно вырвала ладони из ласковых мужских рук. – Они требовали моей смерти! Они могли меня убить.
– Нет, убить бы они не смогли, они всего лишь тени, – мягко заверил он её. – Но с ума свести могли. Их цель не убить, а переубедить. Правда понадобился месяц, чтобы ты наконец-то одумалась. Ты всегда была упрямицей, Жанна.
– Что значит месяц? – воскликнула поражённая его признанием женщина. – Я только сегодня пришла на этот чёртов мост. До этой ночи я и носа сюда не совала.
– Ай-ай-ай, – протянул он и виновато улыбнулся. – Это уже моя работа.
– То есть как? Объясни! – потребовала она. Пальцы вновь начал одолевать холод.
– Ну, как бы тебе сказать помягче, – начал он, уведя на краткий миг взгляд в сторону темноты. – Ты приходишь сюда каждую ночь, как заговорённая, стоишь и слушаешь то, что говорят тебе тени. А после прихожу я и стираю ночь из твоей памяти. И так каждый день. Мост, ты, тени и я. Заколдованный круг.
– Ты забирал мою память каждую ночь?! Целый месяц я сюда приходила? – Она в ужасе отшатнулась от собеседника и тут же упёрлась в жёсткий поручень.
– Да, признаюсь, это не по-джентльменски, – согласился он. – Но только так можно было тебя удержать.
– Но я, кажется, падала в воду, – сказала она, обрывки памяти заискрились с новой силой в ней.
– Нет, ты просто стояла, – уверил её Смотритель, добавив, – но то, что ты якобы падала, признаюсь всецело моя вина. Мне пришлось навязать тебе этот ужас, чтобы ты постепенно осознала, каково быть самоубийцей. Это не забвение после смерти. Это хуже. Никто не знает из живущих на земле, что каждый самоубийца обречён после смерти переживать свою кончину беспрерывно. Это самая худшая пытка из всех, что может достаться после смерти.
– Ты сотрёшь мне память? – еле слышно спросила она.
– Нет, милая Жанна, – его губы вновь мягко ей улыбались. – Теперь ты свободна и вне опасности. Иди себе домой и спи крепким сном.
– И я не забуду эту ночь и тебя? – Она смотрела ему прямо в глаза, которые оставались непроницаемо черны, как ночь за его спиной.
– Нет, не забудешь. Я не буду забирать твоё воспоминание, – отозвался Смотритель. – Пусть оно оберегает тебя каждый день от роковой ошибки.
– А тебе не одиноко здесь одному каждую ночь? – поинтересовалась женщина.
– Одиноко, но не так, как тебе.
– А как давно ты здесь? – спросила она.
– Я давно не веду счёт годам, – с безразличием отозвался он. – Бесполезное это дело и ненужное.
– А ты бессмертный? – Осмелилась она на предположение и тут же почувствовала себя глупой.
– Я? Бессмертный? Какая прелесть! – довольно громко, но беззлобно рассмеялся мужчина. – Нет, милая Жанна, я смертен, как и ты.
– Но всё же ты не такой, как все, – растеряно заметила она.
– Да. Но никто не может быть «как все». Это абсурд.
– Можно мне прийти завтра ночью сюда? – немного помолчав, спросила она.
– Зачем? – Улыбка тут же слетела с его губ.
– Не бойся, прыгать я больше не хочу, ты превосходно справился со своей работой, – поспешно заверила она его.
– Тогда для чего тебе сюда приходить?
– Не для чего, а для кого. – Теперь её голос обрёл мягкость.
– Ты предлагаешь мне свидание?! – Его глаза заблестели, а лицо вновь осветила улыбка. – Свидание Смотрителю Угрюмого Моста? Вот это поворот!
– Я просто хочу составить тебе компанию, чтобы было не так одиноко нести ночную вахту, но если тебе нельзя или ты сам не хочешь…
– Нет, нет! – поспешно проговорил он, подойдя на шаг ближе к ней. – Это замечательная идея.
– Так, я тогда завтра приду? – спросила она, довольно улыбаясь и смотря в чёрноту глаз напротив.
– Конечно, – ответил Смотритель. – Я буду под этим самым фонарём.
– Кстати, а как тебя зовут? Ну, неофициально, – спросила она напоследок.
– А как ты хочешь, чтобы меня звали? – всё также мило улыбаясь, произнёс он.
– Ричард, – не раздумывая, сказала она.
– Так и зови меня, милая Жанна, – согласно кивнул он и, сделав пару шагов назад, вышел за предел фонарного света. – До завтра.
Женщина повернулась лицом к перилам, и посмотрела вниз. Река неслась во весь опор, будто необъезженная кобылица, врезаясь в мостовые быки. Всё вроде бы было по-прежнему, но уже не так. Неожиданно для самой себя она впервые за долгие годы улыбнулась, легко и беззаботно, ощущая, как тяжесть скопленной боли утекает и уносится безумными водами.
С Угрюмого Моста сходила женщина уверенной, легковесной походкой. Она напевала бодрую песню.
ОДНА ИСТОРИЯ
Произошла эта история около ста лет назад с одной симпатичной и милой девушкой двадцати лет отроду. Имя её принадлежало прелестному майскому цветку – боярышнику, оно даже было созвучно с месяцем цветения этого растения. Мэй.
Жила девушка в небольшом провинциальном городке Траэ, примостившимся аккурат у самого моря. Точного числа лет городу никто из жителей дать не мог, потому, как архив ратуши сто шестьдесят лет назад подвергся затоплению, равно как и весь город. Виной тому стал чудовищный шторм, хозяйствовавший вдоль всего побережья и принесший материку помимо масштабного наводнения, жуткий ураганный ветер. Древнейшие манускрипты, содержавшие ценнейшие исторические справки о Траэ и его обитателях канули в лета, вернее их смыло беспокойной водой в море, бушевавшее по ту пору несколько дней.
Город тогда выстоял и уцелел. Пришлось подлатать дома и улицы, но вот история захромала с того момента. Старожилы уверяли, что город был основан ещё в далёкие времена правления великого римского правителя Константина, те, кто помоложе, были скромнее в подсчётах. Но, тем не менее, жители Траэ гордились своим пребыванием на этом клочке земли и считали любого, кто осмеливался расширить свой кругозор и покинуть городок, выскочкой и предателем.
Мэй работала горничной в доме одного предпринимателя по фамилии Робиспаро. Он был потомком неистовых французских корсаров и беспощадных испанских наёмников-головорезов. Эта кипучая и авантюрная наследственность хорошо помогла господину Робиспаро основать и развить свою фирму по поставке алкоголя и табака, став монополистом и безоговорочным хозяином в этой сфере не только в городе, но и в близлежащих многочисленных деревеньках. Рослый, широкий в плечах и статный, миловидный и крепкий здоровьем Робиспаро мог считаться эталоном красивого мужчины по тем временам. Смуглый и черноволосый он смахивал на пирата, его манеры и воспитание были на высочайшем уровне, и семья у него была самой образцовой в Траэ. Чего стоили разговоры о госпоже Робиспаро! Каждая сплетница в городе и каждый завсегдатай трактиров считали за обязанность помянуть в беседе прелести и манерность мадам. Никакой неземной красой, естественно, супруга предпринимателя не обладала. Это была молодая, приятная, тихая женщина, миниатюрная и доброжелательная ко всем и вся, что ставило её в противовес темпераменту супруга и облагораживало до небес. Дети у четы Робиспаро также имелись, мальчик и девочка, как полагается, одиннадцати и тринадцати лет. Учились они на дому, а преподавателями их были лучшие учителя города.
Мэй получила работу в доме успешного дельца не случайно, девушка прошла строгий отбор среди других соискательниц, и по ряду причин именно на неё пал выбор хозяйки, которая всегда лично отбирала прислугу для дома. Аккуратная и деликатная горничная очень быстро влилась в особый ритм белоснежного особняка с колоннами из жёлтого мрамора. Дом был богат и широк, как снаружи, так и внутри – это было второе по величине и помпезности здание после губернаторских хором. И жалование здесь платили весьма щедрое.
Мэй, тихая и скромная девушка, от природы была наделена пылким воображением и страстью к старым умным книгам. Хоть в её личной библиотеке было всего восемь книжек, перечесть за свою юную жизнь ей повезло во много раз больше произведений самых разных авторов, благо её покойный отец до поры работал в том самом архиве ратуши и тайком приносил домой труды почтенных мужей, давным-давно покинувших этот бренный мир.
Книги, конечно же, возвращались также тайно обратно, но прежде маленькая Мэй поглощала с завидным аппетитом всю информацию, что содержали старинные манускрипты. Девочка взрослела, и книги становились всё толще и замысловатее. Особыми любимцами её были труды отважных путешественников, дневники бесстрашных первооткрыватей далёких и странных земель. Также её манили рассказы о головорезах-пиратах, захватывавших, в основном, испанские суда, гружённые доверху золотом из далекой загадочной Америки. Авантюра и сказка – вот, чего не хватало ей в этом городке. Больше всего на свете, Мэй хотелось отправиться в другой город, подальше от Траэ, а лучше не в один, а во многие города. И путешествовать, странствовать где угодно, изучать людей и их обычаи. Ведь ни один город не похож на другой, даже если так кажется. Всегда будут определённые особенности и уникальные традиции. Так говорили книги, а через них те, кто это видел и знал.
Одного боялась Мэй – оставить отца одного. Она не страшилась, стать изгоем в Траэ, её это не волновало, но отец, другое дело, он был из другого теста, нежели она. Он ни за что не покинул бы пределов городка, слишком многое довлело над ним, но более всего, могила любимой и давно ушедшей на тот свет супруги. Даже с годами ей не нашлось замены в сердце архивного библиотекаря, ни когда Мэй была ещё крошкой, ни когда девочка вошла в юный возраст. Мэй не помнила матери, та умерла сразу после родов, но бережно хранила миниатюрную фотографию обоих родителей в кулоне с секретом на тонкой серебряной цепочке, никогда не покидавшем её шеи.
Началом поворотного этапа в жизни молодой девушки стали изменения в доме предпринимателя, касавшиеся лично только её. Так случилось, что приглянулась Мэй господину Робиспаро, не смотря на то, что он слыл почтенным семьянином и заботливым мужем. Бес попутал, но хозяин стал навязчиво подступаться к юной горничной – то в тёмном углу дома подкарауливал и зажимал, то шептал при случае нескромные намёки, а один раз, застав девушку, заправлявшую постель в одной из детских комнат, обхватил её за талию и прижал к себе столь страстно, что сильно напугал бедняжку. Тогда Мэй решила покинуть белоснежный особняк от греха подальше и попросила расчёт у озадаченной и ничего не понимавшей хозяйки. Прознав об этом, господин Робиспаро пригрозил, что просто так не отпустит глупую гордячку, коей он считал Мэй. Потому как только неразумная девица могла упираться и надменно вертеть носом, в то время как смышлёная особа давно уступила бы хозяйскому вниманию и получала немало благ от порочной связи. Последним устрашающим аргументом раздосадованного потомка корсаров было твёрдое обещание разыскать девушку, где бы она ни попыталась скрыться. У него же связи, оно и понятно.
Неподалеку от материка простирался небольшой остров, который виден был с берега маленькой капелькой посреди серой ребристой воды. Проживало на том островке малочисленное поселение рыбаков да людей, уставших от жизни в Траэ и обретших покой в отрыве от городской суеты. Связь с материком не была порвана полностью, существовал паром, ходивший раз в день, и то в хорошую погоду, и доставлявший необходимые продукты и новости на остров, а иной раз и возвращавшийся в Траэ с пассажирами. Как правило, ранним утром судно отчаливало от городской пристани, а вечером возвращалось назад. На нём-то и собралась Мэй покинуть город и сбежать от алчных притязаний бывшего хозяина. Отец умер год назад от жестокой простуды, поэтому больше ничто не удерживало девушку в этом месте.
Поздней ночью, Мэй собрала все свои нехитрые пожитки, и, конечно же, книги, в свой вместительный жёлтый саквояж, предусмотрительно купленный ею заранее. Укутавшись в тёплый пуховый платок, она серой тенью проплыла по спящим улочкам городка до самого причала, где стала ожидать посадку на спасительный паром.
Бедная Мэй, чего только не натерпелась она до появления первых солнечных лучей. В каждом прибывавшем на пристань мужчине ей мерещилась знакомая хозяйская фигура, и когда, наконец, объявили посадку на долгожданный паром, она с явным облегчением взошла по трапу на палубу и укрылась в салоне для пассажиров. Длилось путешествие три часа, и с каждой уходящей минутой девушка чувствовала себя все более свободной и счастливой. А когда она лёгкой, воздушной походкой ступила на островную землю, ей казалось, что здесь она обретёт покой и мир.
Остров был очень мал, а потому домов там было на пересчёт не шибко много. И так случилось, что свободной комнаты не нашлось для юной беглянки. Но Мэй не унывала, на другой стороне острова суровой и неприступной крепостью стоял женский монастырь, древний и вечный, как сам остров. Она надеялась, что там-то ей не откажут в милосердии и приюте.
Дорога не оказалась столь долгой, как предполагала прежде Мэй, и через час ближе к полудню беглянка была уже у каменных ворот. Она робко постучала в деревянную щербатую дверь, но никто не отозвался. Тогда она толкнула дверь вперёд, и та с жутким скрипом поддалась внутрь. Заглянув через порог, путница убедилась, что во дворе нет ни единой души и решилась пройти до центрального входа в обитель, где намеревалась отыскать тех, кто здесь жил. По дорожке усыпанной мелкой морской галькой вперемешку с песком Мэй миновала аккуратный ухоженный садик с деревцами и клумбами, усаженными дивными цветами.
Поднявшись по каменным ступеням, облицованным массивными перилами из белого камня, Мэй оказалась перед центральным входом, закрытым крепкой дверью и постучала снова, в ответ не раздалось ни звука. После определённых колебаний она всё же решилась проверить дверь, оказалось не заперто. В молчаливом вестибюле её встретили мягкий полумрак и влажная прохлада каменного помещения. Гостья озадачено смотрела вглубь темневшего пространства и негромко звала хозяев. Что-то сдерживало её от крика в полный голос. Возможно, причиной тому было её почтение или врожденная робкая деликатность, а может и естественный страх.
Когда Мэй решилась идти самостоятельно в недра обители в поисках кого-нибудь из монахинь, из глубин коридоров до гостьи по каменным стенам пробежал ветерок. От его касаний чуть слышно затрепетал настенный гобелен, силуэт которого был хорошо различим в дневных лучах, сочившихся в открытую дверь. Мэй вскрикнула от испуга, когда из ближайшей тени неожиданно проявилась монахиня – юная дева, безмолвная и серая, словно тень в своих одеждах цвета грязного тумана. Монахиня мило улыбнулась гостье и кивком головы подала знак следовать за ней.
В полной тишине Мэй шла за своей молчаливой провожатой, и лишь гулкий цокот от каблучков туфелек гостьи звонким треском рассыпался по мрачным и холодным коридорам монастыря. Монашка увлекала Мэй всё глубже и дальше в самое сердце таинственной обители, но девушке не было страшно, наоборот, покой улыбкой окрасил её усталое лицо.
Когда была преодолена последняя ступенька, ведшая в подвальное дно монастыря, девушки оказались перед невысокой потёртой дверью, обитой железным листом по краям. Что же таила сия дверь? Что она укрывала так глубоко и надёжно от людских глаз?
«Ничего не бойся, но, ни о чём и не спрашивай».
Голос монашки ожил сам по себе, но губы на лице её не размыкались.
«То, что увидишь, никому не говори; то, что получишь, никому не показывай. Следуй за мной, сестра».
Словно замедленный кадр немого кино, распахнулась та дверь, пролив на каменный пол тёплый приглушённый свет. Мэй вошла вслед за своей спутницей и подивилась: в зале просторном и светлом без окон, но с многочисленными горящими лампадками сидели за деревянными грубо сколоченными столами на длиннющих лавках девушки-монахини, склонившиеся над таинственными свитками и водившие по ним гусиными перьями, которые они время от времени обмакивали в чернильницы. Одежды их не отличались от провожатой гостьи, казалось, живая серая дымка обрамляла лавки, а перья сами скрипели по бумаге в полупрозрачных пальцах писцов.
«Следуй за мной».
Голос молчаливой монахини-спутницы подвёл Мэй к одному из столов, где пустовало два места по обе его стороны.
Гостья тут же уселась на указанное место, а молчаливая монахиня примостилась напротив неё. Пока Мэй тихонько дожидалась внимания к своей особе, молчунья, взяв чистый лист бумаги и обмакнув, как следует перо в чернильницу, принялась старательно выводить на пергаменте какие-то письмена. Дивно было всё это пришлой девушке и непривычно, но так как и в необычном месте была она, то решила спокойно дожидаться окончания писчих работ.
Долго монашка писала, скребя белую поверхность бумаги заточенным пёрышком, и гостья уже стала впадать в транс и засыпать от шуршания многочисленным перьев по свиткам, заполнившего всё пространство залы. Голова её мерно раскачивалась и дергалась, а иной раз и резко опадала вперёд, не в силах более бороться со сном, сковывавшим тело и дух.
«Мэй! Мэй! Проснись, Мэй! Всё закончено».
Её разбудило ласковое и осторожное касание плеча чьей-то руки, и сон тут же покинул девушку. Та монахиня стояла пред нею и держала в руке свёрнутый трубочкой свиток, который протягивала гостье. Мэй, конечно, хотела тут же его раскрыть и прочитать, но молчунья не позволила такому случиться.
«Не открывай на острове. Только дома. И только со временем всё поймешь ты».
Приложив палец к губам, монахиня показала знак молчания и тайны девушке и начертала ей на ладони тем пером слово «Дом».
И стало понятно Мэй, что открыть тайну свитка она сможет, только покинув обитель и вернувшись обратно домой в свой городок, куда возвращаться не было никакого желания. Так же поняла она и то, что в монастыре ей не место, слишком тихо и печально было там для юной и мечтательной девушки.
Грустно ей стало, и мысли серые накинулись на неё, но монашка с доброй юной улыбкой взяла её руку в свои бледные пальцы и прижала к своей щеке. Тут же покой вернулся обратно, и гостья благодарно кивнула своей наставнице. Вместе поднялись они обратно и вернулись к той двери, где и произошла их встреча. Мэй в последний раз взглянула на монахиню и поклонилась ей, а та с безмолвной улыбкой, отступая назад, вошла в тень и растворилась в ней.
Уже вечерело, когда Мэй вернулась на пристань и стала ожидать паром, который утром доставил её на остров. К ней присоединилась одна пожилая дама, решившая скоротать время ожидания в беседе с молодой попутчицей. Разговорившись по душам, женщина поведала, что собиралась погостить у внучки в Траэ, которую очень любила и не видела около полугода. На расспросы, как сама девушка оказалась на острове, Мэй отделалась общими пространными фразами и вскользь упомянула о монастыре и её обитателях.
Пожилая собеседница была очень удивлена и заявила, что монастырь был давно заброшен, а последней послушницей его была её сестра, но будучи в возрасте двадцати лет умерла от воспаления легких. Иболее никто не обитал за стенами монастыря, никто.
Это известие напугало Мэй, и она уже подумала что, не приснилось ли ей всё это, не привиделось ли. Но свиток, лежавший поверх вещей в саквояже, был неопровержимым доказательством всего увиденного ею под каменными сводами обители.
Захотелось Мэй вновь взглянуть на содержимое свитка, но переборов соблазн вскрыть загадочное письмо, девушка благополучно вернулась на материк и остановилась в одном доме на окраине городка, сняв себе самую дальнюю и скромную комнатку.
Когда, наконец-то, обустроившись на новом месте и разложив все свои немногочисленные вещи, девушка добралась до свитка и осторожно развернула его при свете масляного светильника, то была весьма поражена. Каково же было её удивление, когда вместо букв, она различила на шероховатой поверхности странные закорючки и знаки, происхождения которых не ведала. Повертев письмена так и эдак, она свернула свиток обратно и забросила в саквояж. Растерянность сменилась разочарованием и недоумением.
«Но она мне сказала, что дома я всё пойму. Это какая-то насмешка. Вся моя жизнь сплошная насмешка», – грустно размышляла Мэй.
Но долго причитать и досадовать девушка не могла, необходимо было срочно устраиваться на работу; накопленных ранее средств не хватило бы и до конца месяца на более чем скромное существование, а на путешествие и подавно.
На счастье работа подвернулась довольно скоро, Мэй взяли в небольшой трактир посудомойкой, и её это вполне устроило. Она вошла в колею и стала забывать о своём странном приключении, но теперь её не покидала одна настойчивая мысль. Она хотела накопить достаточно денег, чтобы затем покинуть Траэ и уехать как можно дальше. Там, за горизонтом её ждали неизвестные города и соблазнительные земли, там всё было устроено иначе, чем в Траэ, там она могла стать той, кем мечтала быть в грезах. Эта мысль, крепко засевшая в голове и сердце, с каждым днём давала мощные корни. Благодаря этой мечте, девушка жила и работала с улыбкой и светилась так лучезарно, что никто не мог пройти мимо, и невольно не улыбнуться ей в ответ.
Но вот уж судьба – воистину злодейка! Бывший хозяин сумел-таки её отыскать спустя месяц. Забыла Мэй, что компания господина Робиспаро специализировалась в основе на алкогольной и табачной продукции. А кто мог быть одним из первых покупателей и компаньонов у такого бизнесмена? Конечно же, трактирщики. А так, как все хозяева трактиров в Траэ были в хороших отношениях с влиятельным предпринимателем и весьма дорожили его дружбой, то укрывать некую молодую особу, никто не собирался, опасаясь, и недаром, суровых последствий. Оно и понятно, в своём бизнесе, господин Робиспаро был беспощаден и кровожаден, как его предки корсары.
Вновь начались прежние домогательства и ухаживания. Чего только бывший хозяин не обещал и чем только не угрожал. В трактире нынешний хозяин уволил бедняжку без объяснения, от греха подальше. Деньги заканчивались, а по негласному приказу Робиспаро, девушку никуда не брали на работу под страхом расправы со стороны бизнесмена.
И тогда сломалась бедная Мэй, не устояла и уступила бывшему хозяину, став его тайной любовницей. Мечта не оставила её и не угасла, напротив, она разгоралась с каждым днем всё ярче и отчаяннее. Мэй украдкой копила необходимую сумму средств, щедро получаемых от влиятельного любовника.
Но прошёл месяц, за ним канули ещё три, дочь архивного библиотекаря и не заметила, как привыкла к позорной роли содержанки. Однажды прибираясь в своей комнатке, Мэй наткнулась на саквояж, затерявшийся с момента её заселения в эту комнату. Невольно заглянула она внутрь и обнаружила свиток, о котором напрочь позабыла. Странные чувства нахлынули, и смутные воспоминания закружились перед глазами.
Извлекла она свиток и раскрыла его. Странные и непонятные ранее значки и письмена на пергаменте теперь чудесным образом преобразовались в слова понятные глазу, правда, не все, а начальная их часть. С долей ужаса и изумлением вычитала Мэй в трансформировавшемся тексте о своём путешествии на остров и о возвращении в Траэ, а также о новой работе и о греховной связи с бывшим хозяином. И всё было описано так подробно и до мелочей, что пугало своей точностью. От испуга выронила тогда девушка пергамент и заметалась по комнатке, обуянная отчаянием, стыдом и грустью. Вспомнила она о мечте, о далёких землях и городах и корила себя что есть мочи.
Когда ж она успокоилась, то снова подняла свиток и прочитала вновь. Понятный глазу текст обрывался на описании сидевшей в комнате Мэй и вчитывавшейся в текст, даже мысли её отражались на бумаге, проявлялись из знаков и рисунков. Но дальше своей сути письмена не раскрыли.
«Время не пришло», – решила Мэй. – «Она мне тогда так и сказала, что только со временем всё пойму. Каждый мой шаг и слово, каждый день и час моей последующей жизни, всё здесь. В этом свитке. И открываться они будут только тогда, когда я проживу их. Вот, что она хотела мне сказать. Вот какой дар она мне сделала».
В загадочных знаках, что плотно покрывали поверхность бумаги, была сокрыта вся будущая жизнь той, для кого было написано послание в мёртвом монастыре. И раскрывались они постепенно, не спеша, год за годом, показывая каждый шаг и каждое действо, прожитое Мэй.
Она всё-таки уехала из того городка, поселившись далеко на юге. И господин Робиспаро не смог отыскать на этот раз и вернуть себе непокорную любовницу. Мэй встретила порядочного и хорошего парня, с которым и дожила до глубокой старости. И было в её жизни полно радостей и горестей, приключений и покоя, и все они раскрылись со временем в загадочном свитке, который Мэй бережно хранила на дне потёртого и выцветшего от времени саквояжа.
Но после смерти в письме, написанном когда-то призрачной монахиней с далекого острова, осталась одна строчка, которую прочесть старой Мэй не довелось. Что же стояло за этой строчкой нераскрывшихся знаков? Что они таили в себе? Смерть? Или нечто большее?
Об этом уже должна была узнать другая Мэй.
Храня покой веков и лет
Монахинь стройный ряд,
Воссев за стол и дав обет,
Пером черкал сей знак.
Чужие судьбы в знаке том
В пергаменте живут.
И открываются потом,
Когда их проживут.
Не всякий может получить
Пергамент тайный тот,
А лишь обиженным вручит
Монашка свиток впрок.
Зачем сей щедростью дарить
Их кто-то научил?
………………………………..
Тебе неинтересно жить?
Вот свиток. Ты просил.
РОКОВОЙ СВИТОК
Девушка поднималась по ступеням, отсчитывая каждую. Раз – самая пыльная, два – самая щербатая, три – с крошащимся краем, четыре – обсиженная голубями, пять – облюбованная людьми, шесть – раскрашенная четырьмя золотыми кленовыми листьями, семь – чистая и пустая, восемь – пик Эвереста. Мраморный пьедестал и арка с массивной дубовой дверью.
За сумрачным проходом Марго ждало приключение и нутро тайны, которую в себе хранил старый городской музей археологии и истории.
Она обнаружила утром в почтовом ящике странный конверт без адресата с девственно чистой поверхностью без марок и штемпельных оттисков. Едва придя на работу, она вскрыла загадочное послание, которое возбудило её интерес до нешуточных высот. В недрах конверта покоился кусочек папируса, на котором красивым каллиграфическим почерком чёрными чернилами некто вывел следующее:
Уважаемая госпожа Маргарита!
Вы сегодня почётный гость в месте старых тайн, загадок истории, не развенчанных мифов и песков времени.
Добрый друг, вас ждут сегодня в 18:00 в самом интригующем месте города, а именно в достославном музее имени И.Л.Г.Ю.Шлимана.
Это не случайный выбор и не совпадение. Не ломайте голову, просто приходите.
P.S.: Вы найдёте больше, чем думаете.
Обычно Марго не принимала импульсивных решений, но это письмо стало исключением в чреде обдуманных и упорядоченных дел. Когда глаза добежали до последней точки, решение пойти было уже принято твердо.
И вот она внутри самого интригующего из общественных домов Старого Города, в храме, наполненном ребусов былых времён и чар магического, канувшего вглубь веков прошлого.
В огромном с высоченным потолком холле не оказалось ни души, вопреки ожиданиям Марго, хотя она только порадовалась сему факту, в конце рабочего дня ей меньше всего хотелось толкаться или случайно соприкасаться с кем-либо и тем более отвечать на вопросы. А ведь её часто о чём-нибудь спрашивали незнакомые люди, они прямо-таки обожали её засыпать всякой ерундой. Иногда девушке казалось, что её отметили невидимым крестиком для всех, кто не может найти правильную дорогу туда-то, для тех, кому позарез нужно узнать «который час» или на худой конец, просто поговорить о жизни. Всё это ужасно раздражало её. И чем больше её доставали эти ненужные ей вопросы, тем больше сыпалось их из рога изобилия.
Пройдя пустынный холл, и минуя гардероб с голыми вешалками, Марго поймала себя на мысли, что пытается уловить шум голосов в глубинах здания, потому что от непривычной пустоты в ней начало зарождаться неприятное беспокойство. Но тишина и не думала отступать. Напротив, она для пущего антуража выбрала сегодня себе в наперсники полумрак, который накрывал экспонаты серой вуалью. Единственными союзниками посетительницы были маленькие дежурные ночники-бра, они жёлтыми светляками выхватывали у темноты крупицы истории и помогали девушке не терять путь в длинной веренице галерей.
Мимо проплывали творения природы и рук людских, обрывки стародавних дел, упакованные и погруженные за стекло подальше от любопытных рук. Но всё это оставалось без внимания Марго, её начали терзать подозрения и небезосновательно. «Почему здесь нет ни единой души? Ни одного охранника, никого из персонала. И никого из посетителей нет, хотя в это время ещё должен работать музей. Но вход-то не заперт!».
Пройдя ещё пару коротких залов, она пришла к неприятному выводу: «Это розыгрыш! Ну, конечно же, меня разыграли. Чтобы после работы я сюда пришла и, как дура последняя, шарахалась по пустым залам этого чёртова музея! Вот же блин! Но кому это нужно? И зачем? Да и как можно сделать так, чтобы здание было открыто, а никого из людей не было? Странно всё это. Надо выбираться, пока чего дурного не произошло».
И по памяти Марго пошла обратно к выходу, но тут произошло самое неожиданное: то ли память её подвела, то ли сумрак путал планы одинокой посетительницы, но залы путались и упорно не выпускали её, вынуждая тщетно петлять в лабиринте замысловатого устройства музея. Девушка предприняла несколько попыток позвать на помощь, но эхо её собственного голоса отбило желание на дальнейшие повторы. Слишком жуткие ответы возвращались к Марго из глубин здания, слишком мощные, слишком нечеловеческие, слишком морозящие кожу.
Она остановилась посреди очередного зала и, собрав всю свою смелость в кулак, решила не поддаваться разраставшейся панике, и, успокоившись, хорошенько напрячь память. Мозг запомнил дорогу, она была уверена, уж что-что, а на память ей грех было жаловаться. Голова вспомнит, обязательно выведет её за пределы этого мрачного места, надо только успокоиться.
Ну, да, конечно! Выход прорисовался чёткой белой полосой в мыслях девушки, она всё время совершала одну и ту же ошибку, сворачивая не туда. Теперь она выберется отсюда.
И вот тут её слуха коснулись два голоса, они полоснули её сознание острой бритвой, и ей впервые стало по-настоящему страшно. Она почувствовала всем обострённым естеством, что эти голоса несут опасность и лучше не стоять у них на пути. Возможно интонация голосов, а может то, о чём они шептались в отдалённом мраке музейных глубин, вмиг сковало изнутри Марго, ей хотелось бежать, сломя голову. Но в то же время некая тайна, что сквозила в этом чуждом шепотке, пригвоздила девушку к полу и принудила вслушиваться, подслушивая чужой разговор. Это были люди, никаких сомнений, но это были тёмные люди, с мрачным прошлым и бедовыми мыслями. И они пришли сюда, чтобы украсть нечто бесценное из недр музея.
– Он где-то здесь, совсем рядом, мы зашли не в тот зал, – злобно шипел мужской голос, срываясь на фальцет. – Говорил же тебе, надо было свернуть направо три зала назад, кретин!
– Иди в задницу, карта здания у тебя в руках. Это ты промазал. С бабами тоже так лажаешь? Мазила! – ядовито съязвил второй басистый голос; послышались звуки тычков и борьбы.
– Ещё так назовёшь меня, урод, и это станет последним, что ты ляпнешь! Закрой свой поганый рот, заткнись! Ты, нищеброд, если бы не я, ты давно бы уже гнил с перерезанной глоткой где-нибудь за окраинами Старого Города. Я тебя спас из той заварухи, вытащил и дал работу. Твое дело молчать и делать всё, что я скажу. – Снова последовал звук крепких ударов, после чего на минуту стало тихо.
Марго вновь вспомнила о выходе и устремилась было к нему, но разговор двух подельников вновь ожил и вернулся к первичной теме:
– Так, сейчас вернёмся назад и повернём направо, как на карте. Чёртов лабиринт! Идём. Свиток совсем рядом. – Шаги удалились.
«Надо бежать! Эти головорезы меня в живых не оставят, они меня убьют, как свидетеля. Блин! Как я здесь оказалась?».
Впопыхах Марго налетела на небольшой круглый столик, поверх которого высился стеклянный купол. Стол не выдержал напора посетительницы и упал, увлекая за собой купол, содержимое, что хранилось под ним, а заодно и неловкую девушку. Жуткий громоподобный грохот, казалось, наполнил все залы, и оглушил девушку, она с ужасом устремила взгляд в сторону соседнего зала, из которого доносились торопливые шаги, перешедшие в бег и сопровождаемые грязной бранью.
Ладонь Марго непроизвольно сомкнулась на каком-то подвернувшемся под руку свёртке. Девушка вскочила и из последних сил рванула вон из злополучного зала, скрываясь в тенях от преследования воров. Когда она уже практически достигла спасительного холла, позади раздался крик негодования, смоченный руганью, и жуткий топот четырёх ног нарастающий в сторону центрального выхода. Она была уверена, что воры её заметили и пытаются догнать, чтобы устранить только за то, что она их слышала.
Но вот холл позади, а за ним следом пролетели и злополучные восемь ступенек. Марго оглянулась на тёмный безжизненный вход-арку, и ей показалось, что в чернеющем зеве дверного проёма на неё смотрят бледные лица с горящими глазами. Ничто не мешало им догнать её и схватить, а потом и…. Нет! Она так просто не сдастся! Отчаянный взмах руки и проезжавшее, так кстати, мимо такси остановилось к неимоверному облегчению девушки. Она мигом юркнула в его маленькое, но такое спасительное нутро, и машина тут, же плавно отчалила, скрывая за поворотом музей с его тайнами. Теперь можно было вздохнуть и расслабиться.
Только теперь Марго обнаружила, что сжимала всё это время какой-то свёрток. Она с ужасом осознала, что это экспонат и наверняка очень дорогой, раз он хранился на отдельном столике, да ещё и под тяжелым стеклянным колпаком.
«Ничего, я его завтра верну обратно. Объясню всё в музее, они меня поймут».
Но поймут и поверят ли? Ведь воры скорей всего уже смылись с места преступления, а музейный реликт у неё, у Марго, и все подозрения падут сразу на неё. Снова внутри похолодело, но она решила, что переживаний с неё на сегодня хватит, достаточно уже того, что она выбралась живой из этого приключения, организованного ей неизвестно кем. Решено – завтра вернуть свёрток, а там видно будет. В конце концов, у неё имелось приглашение, как доказательство невиновности. Утро вечера мудренее.
***
Утро. Солнце пыталось прорваться сквозь плотно зашторенные окна и разбудить так сладко посапывавшую девушку, закопавшуюся в кокон одеяла и чему-то улыбавшуюся во сне. Наконец, одному, самому нахальному солнечному лучу удалось-таки найти среди пёстрого рисунка постели розовеющее лицо, прятавшееся в тёплой тени.
Марго проснулась от прикосновения света, сон закончился внезапно и улетучился вместе с прошедшей ночью. Нехотя, она потянулась, но ещё решила понежиться в тепле такой родной, особенно утренними часами, кровати и продлить минуты роскоши. Потом вспомнила, что будни закончились и наступили сладкие часы выходных дней. Она улыбнулась назойливому лучу, что настырно звал её к окну и, пролежав ещё с десяток минут, всё-таки высвободилась из уютных объятий одеяла.
На кухне её заждалась старинная подруга-турка, в которую хозяйка незамедлительно кинула пару ложек молотого кофе и залив водой, отправила на огонь. Чашка горячего кофе с пенкой и свежим пшеничным тостом, сдобренным клубничным джемом субботним утром. Ммм….
Она всегда не допивала кофе, неосознанно оставляя примерно треть кружки, а может специально, чтобы переместиться из кухни вместе с любимым напитком в свою комнату. Там, стоя у окна, можно было малюсенькими глотками-каплями смаковать чуть сладкую крепость чужестранных континентов, никуда не спешить и подсматривать за неудержимой жизнью из-под полы медной шторы.
Взгляд скользнул по комнате, утопавшей в солнечном свете утра, столько жизни не могли дать никакие электрические лампы. В солнечных отсветах всегда присутствует тепло, которого нет в электрическом свете. А свет без тепла лишь мёртвое свечение. Другое дело утренние рассветы и вечерние закаты. Это душевные излияния солнечного тепла.
И вот тут взгляд и размышления Марго споткнулись о свёрток, небрежно покоившийся на прикроватной тумбочке, ближе к стене. Она вспомнила вчерашний вечер, кошмар с ворами и холодок страха вновь вернулся к ней, замораживая комнату. Девушка заметалась по комнате, боясь и близко приблизиться к таинственному предмету, стоившему ей покоя.
А почему, собственно, она вчера не обратилась сразу в отделение полиции и не оставила там этот чёртов сверток? Испугалась? Чего? Или кого? А ведь и правда, Марго не могла понять, почему она откинула самое очевидное действие и убежала домой, спрятавшись ото всех и вся. Глупость какая! Конечно, глупость, как ещё можно назвать её действия вчера? Да глупо уже было идти в этот музей. Будь он не ладен десять тысяч раз!
«Ладно, сейчас соберусь и вернусь обратно в музей, всё им объясню, скажу, что испугалась до чёртиков этих двоих и поэтому сразу рванула домой, а про полицию забыла. Надеюсь, это прокатит. Но мне так хочется взглянуть, что там внутри!».
Этот серый и изрядно помятый свёрток тянул и манил её. Она решила, что хуже уже не будет и раз эта вещь лежит на тумбочке в её доме, то можно и удовлетворить любопытство, а заодно узнать, что же такого ценного охранял стеклянный купол на том столике.
Руки с осторожностью сапёра развернули тонкую поношенную временем тряпицу, коя служила оберегом таинственной вещицы, и в ладони Марго скатился папирусный свиток. В приоткрытое окно ворвалась холодная струя воздуха, обвив хозяйку комнаты вокруг шеи. Но она не обратила на это ни малейшего внимания, всё её любопытство сейчас было сфокусировано на скрученном чуде. На кухне мирно беседовал сам с собой включённый телевизор, девушка напрочь забыла о своём домашнем «приятеле». Именно он протрубил звучным голосом диктора, внезапно удесятерив звук вещания. Слова долетали ударами колокола, размашисто, чётко, забивая сваи страха.
–… музей имени Шлимана был ограблен вчера вечером, полиция не исключает, что воров могло быть несколько…. похищен редчайший экземпляр египетской культуры, а именно папирус, который покоился в гробнице фараона Имтимтеха. Об этом правителе в истории ничего неизвестно, его имя находилось в тени истории многие тысячелетия… это папирус – единственное доказательство существования неизвестного человечеству правителя… гробница не сохранила его тела, учёные предполагают, что все упоминания о правлении Имтимтеха, равно, как и его мумия, по неизвестным причинам были уничтожены последующими фараонами. От имени музея и общественности мы обращаемся ко всем, кто что-либо видел или слышал о данном инциденте… часть информации засекречена в интересах следствия… заведено уголовное дело по факту кражи….
Марго, заинтригованная услышанным, заглянула на кухню, как раз в тот момент, когда на мерцающем экране диктора сменил высокий, молодой седовласый мужчина с печальными глазами.
– Прошу, верните этот папирус, – обратился в камеру усталым голосом седой собеседник диктора. – Он представляет ценность для всего человечества, эту поистине неоценимую рукопись мы получили в прошлом квартале, и не все письмена ещё удалось расшифровать. Папирус был завёрнут в ткань, в которой и был обнаружен. Взываю к разуму и совести того человека, что совершил этот весьма необдуманный поступок.
Марго стало жаль этого обесцвеченного волнениями мужчину, который так дорожил крупицей прошлого и стыдно от того, что она вчера не пошла сразу в полицию.
– Скажите, что было написано на этом папирусе? Зрителям будет интересно узнать, а возможно это поможет быстрее найти пропажу. – Диктор вновь мелькнул на экране.
– Там было пожелание вечной жизни фараону Имтимтеху, восьмому по счёту из первой династии и предупреждение каждому смертному, кто осмелится посягнуть на папирус.
– Это проклятие? – иронично и как-то пренебрежительно осведомился диктор.
– В своём роде, да. Но это необычное предупреждение, – голос седого мужчины задрожал в зловеще-торжественных тонах. – Всякого, кто покусится на папирус в корыстных целях, начнёт преследовать дух мести, пока ночь не сомкнёт свои длани на горле несчастного и не закроет ему глаза навеки вечные. Это вольная интерпретация текста. Подробнее мы не успели поработать над переводом.
Звук телевизора затих и вернулся в прежний режим, картинка телевизора сменилась другим репортажем, а Марго была уже в комнате и с недоверием и опаской смотрела на сухой папирус, зловеще лежавший на неубранной кровати.
«Чушь какая! Проклятие! Пережитки суеверий и не более того. Тем паче, что я не в Египте и всё это было давно и неправда. Я же дотронулась, держала его в руках и ничего. Пустяки. Посмотрю, что там и отвезу в музей на радость тому грустному седовласу».
Девушка бережно взяла хрупкий свиток и медленно, боясь навредить старинному письму, развернула папирус, направив солнечный свет на загадочные письмена. Иероглифы поражали изяществом и утонченностью линий, эти изображения, нанесённые так давно, что и не верилось, лежали на ладонях той, чья жизнь до вчерашнего дня текла по запрограммированному расписанию, не ведая ничего экстра неординарного и не предвидя никаких значительных изменений. Но вот оно, то самое, чего обычно не ожидаешь и к чему совершенно не была подготовлена. Пальцы Марго благоговейно прошлись по поверхности письма и, замкнувшись на растрескавшихся краях, невольно ласкали шершавую поверхность.
Но сила стала уходить из её рук, ослабляя хватку, папирус выпал и приземлился на кровать, а вслед за ним осела девушка, теряя последние остатки реальности. Когда голова коснулась одеяла, глубокий сон завладел целиком ею, она так и уснула, поперёк кровати, уткнувшись лицом в цветочный хлопок, а рядом лежал развёрнутый свиток.
***
Еле-еле удалось Марго разомкнуть веки и покинуть чреду странных, вязких и мрачных снов. В комнате было темно и тихо, сквозь зашторенные занавески теперь вместо солнца прорывался свет уличных фонарей. С трудом повернув затекшую шею в сторону круглых настенных часов с римскими цифрами, девушка обнаружила, что стрелки уже отсекли день её жизни и шагали в глубокую ночь. Было без пяти минут одиннадцать.
«Как такое могло произойти? Я же выспалась и чувствовала себя превосходно. Как я могла проспать более двенадцати часов?!».
В сумрачных тенях ночной комнаты, глаза выхватили роковой папирус, так никуда и не исчезнувший, а преспокойно лежавший совсем близко от лица Марго. Она шарахнулась от него, как от чумного и свалилась с кровати, болезненно ударившись локтем.
Смутно она вспомнила, что ей снились сумбурные и непохожие друг на друга сны, как короткометражки в кино, только по ним, как по ткани шла одна невидимая нить – призрачный голос, который вгонял в панику и парализовал девушку словами: «Скоро», «Возмездие» и «Не уйти». Да-да, что-то типа того. И произносилось это в навязчивой последовательности и с различной интонацией, то шипящим шёпотком, так похожим на тот, что она слышала в музее, то громогласным басом, удесятерённым и взрывающим стены сознания. Что за чертовщина?
Уже поздно идти в полицию и тем более в музей. Значит, завтра утром, не откладывая в долгий ящик, она отправится в музей и избавится наконец-то от этой реликвии, столь скверно повлиявшей на её нервы и долгожданные выходные. Но прежде, хоть было и поздновато, хотелось выпить горячего кофе и подкрепиться, голод нарастал семимильными шагами.
Марго так и не прикоснулась к свитку, оставив его лежать на том же месте. Она зашагала на кухню, где её заждались любимый холодильник, турка и плита. Но, открыв дверцу синего холодильника, она отшатнулась и зажала рукой нос: все продукты, что были внутри, стухли, почернели и покрылись внушительным наростом чёрно-зелёной плесени. А вонь гниения разила с ног! Дверца тут же была возвращена в обратное положение. Кофе и чай тоже попить не удалось – стол и пол кухни были устланы коричневым налётом любимых напитков. Воды в кране не было, питьевая вода, что была в бутылке, магическим образом испарилась. Ужин отменялся.
Но кто или что это натворило? Как свежие продукты могли так быстро испортиться, даже, если представить, что квартира была целый день без электричества? И кто разбросал кофе и чай по кухне, кто вылил воду из бутылок? Все окна были закрыты, а входная дверь заперта, Марго сразу же проверила её. Лунатизмом девушка не грешила и эти странные события, выходящие за рамки её логического понимания, очень напугали и потрясли её. Она захотела срочно на свежий воздух, пройтись, заглянуть в ночное кафе и успокоится чашкой кофе, чтобы знать, что мир всё ещё прежний.
Но не тут-то было. Дверь заклинило, а ключ, что упорно не хотел проворачиваться в замке, чтобы дать свободу хозяйке, внезапно сломался пополам, оставив в скважине свой ребристый хвост. И вот тут паника ухватила Марго за плечи, затрясла крупной дрожью, и прошлась по всему телу мурашками. Теперь было очевидно, что что-то не так было в квартире, и это что-то брало начало в спальне, на кровати, в полумраке ночных теней.
На кухне и в спальне внезапно распахнулись окна, дав сильному порыву морозного ветра ворваться в дом и позволить ему срывать с тумб, столов и шкафчиков лёгкие вещи. В дом ворвался ворох осенних листьев и несколько из них неприятно шлёпнули по лицу Марго, когда она в спешке закрывала окно на кухне. В спальню она не спешила, она чувствовала, что теперь она дома не одна.
Но её тело сопротивлялось благоразумию головы, оно будто марионетка, подчинялось властному тону невидимых нитей, которые подталкивали хозяйку всё ближе и ближе к тёмному зеву комнаты. Коридор, который был от силы метра три и вмещал лишь старый платяной шкаф да тумбу для обуви с громоздившимся на стене округлым зеркалом, по чьей-то лихой воле удесятерился и казался бескрайним, ведь конец его венчала ночная спальня с распахнутой настежь дверью.
Ветер вновь распахнул окно за спиной Марго, но она не обернулась, вместе с промозглым холодом в дом ворвался жуткий и леденящий голос, который коснулся ушей и щёк девушки, оставляя на коже мурашки и серебря инеем ресницы.
– Ты заплатишь, смертная! Ты заплатишь за осквернение! Ты заплатишь за покой владыки! Ты умрёшь! Да будет проклята Твоя душа!
Марго стояла на пороге своей некогда уютной и любимой спаленки, только сейчас там не было уюта и надёжности, оттуда реяло смертью и удушающим страхом. Свиток излучал нестерпимый свет, казалось, что он горит, что пламя вырывается из недр его и тот час же перекинется на кровать, чтобы пожрать её, а затем и всё на свете.
Невидимые пальцы сомкнулись на шее девушки и стали сжиматься, обещая близкий конец. Марго тянулась к свитку из последних сил, она почему-то была уверена, что стоит лишь коснуться этого проклятого папируса и тиски на шее ослабнут, тогда появится шанс, ничтожно малый, но появится. Когда воздух прекратил поступать в горло, а позвонки шеи угрожающе захрустели, именно тогда кончиками пальцев девушке удалось дотянуться до края полыхавшего папируса и дотронуться. Свет тут же погас, а сила, что сдавливала шею, вмиг отступила. Получалось, что свиток был одновременно проклятием и спасением Марго. Но надолго ли?
А голос невидимого стража папируса кружил совсем рядом, им наполнился дом, цветы зачахли, остальные жильцы не слышали того, что происходило в квартирке Марго, но чувствовали себя крайне неуютно и испытывали подавленность вкупе с неясной обеспокоенностью. Животные в доме посходили с ума, собаки и кошки шипели, рвали дверную обшивку и громким лаем иль мяуканьем требовали немедленно выпустить их из квартирных ловушек на улицу, где они могли со всех ног убежать подальше от зловещего места.
– Смертная, ты умрёшь! Ты, поправшая тайну жизни и смерти! – голос сотрясал маленькую квартирку. – Осквернитель понесёт кару и возмездие фараона! Да свершится правосудие Осириса! Да наступит суд справедливейшего Анубиса! Смерть пришла за тобой, о, смертная!
Марго устремила лицо к распахнутому настежь окну и закричала, что есть сил и мочи, вкладывая в каждый звук своего голоса мольбу к невидимому убийце:
– Я не крала этот свиток! Это ошибка! Воры хотели завладеть им! Я им помешала! Я пойду в музей и отдам этот папирус! Он мне не нужен вовсе! Пожалуйста, услышь меня! Я не вор! Как же мне остановить всё это?! Услышь меня! Я невиновна!
Слёзы текли по лицу и капали на сухую поверхность письма, но не оставляли и крошечного следа на папирусе, чудесным образом впитываясь в него, как в губку. Свиток вновь озарился сиянием, но это был свет иного рода, не опалявший, а мерно струившийся, словно солнечная вода, на заплаканное лицо Марго. Ветер тут же стих, бешено метавшиеся занавески опали, а воздух из наэлектризованного вновь стал прежним. Что-то ушло из маленькой квартиры, и девушка это почувствовала, так же, как и древний папирус почувствовал в её слезах правду и чистоту помыслов.
Она осторожно свернула и обернула старинный свиток в ту самую тряпицу, и, не мешкая, отправилась в музей. И не удивилась, когда её встретили в холле за арочным входом. Свиток вновь вернулся на тот самый стол и был накрыт новым колпаком. Марго горячо поблагодарили за сохранность и возвращение музейного экспоната, чему она удивилась. Про воров полиции уже было известно, оказалось, что видеокамеры на входе зафиксировали двух мужчин, подозрительно ведших себя, остальные камеры внутреннего наблюдения были отключены, скорее всего, теми же типами.
Также Марго узнала, что свиток специально содержался в той старой тряпице для пущей сохранности, а также потому, что хоть работники музея и люди науки, но всё-таки они остаются людьми с глубоко затаёнными суевериями и верой в тайну, которую постичь не всегда дано, да и не всегда нужно. Не во все дела следует совать свой любопытный нос. Порой достаточно просто лицезреть и знать. Но вот кто послал приглашение в музей Марго, и почему не было никого из персонала в момент кражи, осталось загадкой, как для девушки, так и для директора музея.
– Мои люди по каким-то странным причинам не могут воспроизвести в памяти события своей жизни именно за тот отрезок времени, когда произошла эта тёмная история. Все они, диковинным образом оказались у себя в домах, не имея представления, как там оказались, – упомянул в приватной беседе с Марго тот самый седовласый господин, оказавшийся директором музея. – А это приглашение, госпожа, вам, несомненно, послали тайные силы, которые именно вас выбрали в тот день, для того, чтобы вы упредили попытку тех негодяев осквернить древний папирус. Кто знает, воры ведь могли ему повредить или продать в нечистые руки.
– Вы даже не представляете, что бы им досталось в расплату, – без улыбки ответила Марго, убирая за ухо посеребрённую прядь. – Деньгам они, точно бы не успели порадоваться. И жизни тоже.
КОГДА ЗЛО ПОБЕДИЛО
Добро всегда побеждает зло. Вы серьёзно? Оглянитесь вокруг. Если бы добро всегда побеждало, то ничего этого вокруг вас не было.
Всё дело в том, что вы неправильно толкуете само понятие зла. Вам от рождения навязали стереотипы добра и зла, как простые и ясные картины. Но дело-то всё в том, что у белого и чёрного миллиарды оттенков, а если их смешать с остальными красками….
Пришло время услышать вам правду из уст того, кого клеймили калёным железом и изгоняли из тел несчастных смертных на протяжении многих веков. Наступила моя эра – эпоха свободомыслия и возвращения к природе, память наконец-то проснулась в вас, и теперь вы способны и готовы меня выслушать, чтобы понять и принять.
Мой старший брат постоянно называет меня романтиком, будто это нечто расточительное и постыдное. Ему, в принципе, во всех вещах видится постыдное и непотребное, то, что может запятнать белое. Он чопорен до мелочей во всём: в действиях, в словах и уж более всего в мыслях. Как он улыбается, когда очередная «овца» попадает в его «стадо»! Его улыбке позавидовал бы Джек-Потрошитель или Дракула. Хотя это не его персонажи, а скорее мои.
Я люблю братца всем сердцем, оно у меня больше, чем он думает, но его занудность меня повергает в сон. Я терпеть не могу его высокомерие и стремление всегда и во всём быть выше меня, во что бы то ни стало. Как же, я же женщина! А какой уважающий себя джентльмен позволит даме стоять на одной ступени с ним или, что ещё хуже, на ступень выше? Кстати, соперничество и конкуренцию мужскому сообществу подарил именно мой брат. Он гордится этим качеством в своих отпрысках, хотя по мне, так это не более, чем инфекция, случайно занесенная в организм при погружении души в новое тело. Всё чаще эта зараза достается и женщинам, превращая их в хитрейших и опаснейших особей.
Я не феминистка. Увольте! Равенство не по мне, но и постоянное возвеличивание мужского достоинства мне надоело. Естественно, женщина всегда была и будет лучше мужчины во всех вопросах. Но я, в отличие от моего недалёкого братца, вложила каждой женской единице особую мудрость: сила в слабости. И с гордостью могу сказать, что мой дар используется по назначению. Правда, с концентрацией остаются проблемы, но это уже не моя головная боль.
Брату мнится, что мы с ним в постоянной борьбе. Он даже умудрился весь мир в этом убедить. И ведь как ловко! Добро борется со злом, Бог с Дьяволом. Постойте-ка, но ведь я женщина! Какой к лешему дьявол-мужчина? Меня везде линчуют, проклинают, плюются в моё имя, но, как в мужское воплощение. Раньше меня это злило, раздражало до чёртиков. Теперь мне стало всё равно. Делайте, что хотите. Вы и сами скоро станете одного пола, исполнив, между прочим, заветную мечту своего Бога. Он не мог смириться, что у него сестра, а не брат, поэтому навязал всему свету свою историю, где Дьявол – мужчина, причем отвратительный, уродливый шизофреник. Это возмутительно! Я женщина, красивая, ослепительная и вечно молодая, чего не скажешь о моем брате-пуританине. Он так и не смог одолеть воздействие времени, а я открыла тайну философского камня и благодаря тому, имею приличный запас отменного красного вина, смешанного с эликсиром молодости. Если бы брат был не так высокомерен и горделив (а ведь гордыня – это грех! как он сам талдычит вам из своих потрёпанных книжек), то я бы поделилась с ним эликсиром. А может и не поделилась.
Его главная мысль: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Да не работает эта установка, хоть убейся! Я ему говорила миллион миллионов раз, что бессмысленно настраивать людей на этот парадоксальный посыл. Он же сам вложил в них гордыню, стремление быть первым, брезгливость; бесполезно требовать то, что противоречит заложенному до рождения. Это всё равно, что махать перед голодной псиной сочным окороком и требовать исполнения команды, когда у неё в голове только один единственный сигнал – жрать.
А свобода воли? Он поведал вам о ней и тут же наложил на вас кучу догм и запретов, чтоб вы не могли воспользоваться этим самым выбором. Порой мне кажется, что мой брат, куда больший психопат и живодёр, чем те создания, которые приписываются деяниям моих рук.
Эти злые гении, короли-узурпаторы и королевы-тираны, маньяки, фанатики и убийцы – я их подбираю, когда они ломаются и предстают перед вами, пропитанные страхами и кровью жертв. Они все невинны от рождения, все под его благодатью и светом, но парадокс свободы выбора и любви к ближнему вкупе с гневом и гордыней, а также, завистью и алчностью, подаренными моим замечательным братиком, сводят с ума бедолаг. От них отрекаются близкие и друзья, их линчуют и казнят, сжигают и проводят дурацкие обряды экзорцизма, но по сути своей это всё те же чистые люди, потерявшиеся в вере моего старшего брата.
Я никому не навязываю воли своей, не учу уму разуму, я принимаю вас всех такими, какие вы есть, испорченными или благостными. Мне всё равно, кто вы – правители или управляемые, для меня воистину все равны и бесценны. И не потому, что мне нужна ваша душа. Оставьте её себе или отдайте моему брату, он собирает коллекцию, у него уже весь дом забит колбами с душами всех мастей. Я не собиратель и не торговец, я всего лишь та, кто наблюдает за вами, переживает за вас и восторгается вами, печалится о вас и частенько гуляет среди вас.
А вы никогда не задавались вопросом, почему Дьявола так упорно изображают в виде большого козла, а его подручных бесов с козлиными чертами? Всё очень просто. Если учесть, что вся любимая паства моего брата обозначена, как агнцы, что пасутся в благочестивом стаде, то вам должно знать, что проще простого управлять и повелевать овцами, как тупыми и упёртыми существами, среди которых, как раз и выявляются фанатики, которых я терпеть не могу. А коза, к вашему сведению, зверь с мозгами и характером, правда не менее упрямая, чем овца, но понять, что к чему может. Козы, между прочим, могут пасти овец и охранять не хуже собак. Вот отчего я ношу в вашем сознании изящные витиеватые рожки. Не потому что ими буду вас бодать или пугать, а в виде символа мудрости и терпения. Это я терпима к вам и вашим страстям, а не мой брат. Он очень похож на свои создания, та же вспыльчивость, заносчивость и вера в свою непогрешимость.
Вкусы у нас расходятся абсолютно во всём, и, в первую очередь, в домах. У брата хороший добротный дом из дуба, я его называю особняком. Но не из-за колоссальных размеров, дом не так велик, хотя имеет пару этажей и чердак. Всё оттого, что это жилище стоит обособлено от открытых пространств. Домик братца спрятан в самой глубине лесной чащи, такой непроходимой с тайными еле уловимыми тропками, что только я, пожалуй, и могу его отыскать. Там мой братец медитирует и общается лишь с птицами да с диким зверьём, которое его не трогает, а внимает ему с поразительным смирением.
Я всегда поражалась тому, как он влияет на всю эту живность. У него какие-то способности вроде фокусника-гипнотизёра, всем он являет чудеса и благость, и несчастные создания, попадаются на его удочку снова и снова. А я не стремлюсь к этой фанатичной любви, да и не получится этого у меня, брат зомбирует всё живое, до чего коснётся, и внушает подсознательно ко мне ненависть и страх, помещая в каждого этакий маячок, который срабатывает при моём приближении. Вот почему вы так шарахаетесь от меня, не отдавая себе в этом отчёт, маячок внутри вас, как сигнализация от моего братика.
В отличие от него, я терпеть не могу замкнутых пространств. У меня много домов, за что брат меня часто осуждает и обвиняет в алчности, и это вызывает во мне неизменный смех. Уж кому-кому, а мне алчность не знакома, в отличие от моего брата. У меня есть тихий маленький домик из бамбуковых стеблей на берегу океана, где я обожаю проводить вечера и рассветы, когда грусть накидывает на меня свою серую шаль. В мощных массивах трансильванских гор я уединяюсь в своём не менее громадном замке, там я провожу осень, горы всегда побуждают к размышлениям. Целая россыпь хором из дерева и кирпича раскинута мною по равнинам, степям вдоль извилистых и журчащих рек. Во всех них я успеваю бывать за год, в каждом моём доме есть на что посмотреть и о чём подумать. И в каждом доме я рада гостям, которых у меня всегда в избытке. В отличие от брата-отшельника, я общаюсь не только с животными, но и с людьми, по-человечески, но не ханжески. За это брат меня тоже осуждает, ведь мы же боги, нам должно наставлять людской род на путь истинный, а самим не уподобляться человеческой простоте.
Что ж, я всегда была белой вороной в нашей семье. Не спрашивайте, кто были наши родители, поверьте, вам лучше не знать, кто был матерью и отцом Добру и Злу. Если честно, то ни я, ни мой старший брат не стали отрадой и гордостью своих предков. Напротив, мы оба впали в немилость и были сосланы на вашу Землю, дабы не попадаться на глаза родительские. Печально, грустно, но мы с братом это проглотили и переварили. Такова судьба многих и не только богов.
А брат, как бы он не хорохорился и не важничал, частенько наведывается в мои дома, ему временами становится скучно среди людей и животных в лесу, хоть он и не признаёт это. Я всегда рада принять его, ведь кроме него у меня никого нет в целом свете и тьме…
Я могу с лёгкостью проникнуть в ваши сокровенные мысли, так, тихонько, вы и не обнаружите меня в себе. Мешать вам я не буду, мне это ни к чему. Я лишь обожаю наблюдать. Брат обвиняет меня в подсматривании и слежкой за вами, но сам-то он проделывает подобное, правда, оправдывает себя тем, что оберегает вас таким образом.Мой лукавый братец. Я же вижу, как он шепчет вам свои догматы, отворачивая от непристойности. Мне же достаточно знать и чувствовать вас, я живу среди ваших дум и замыслов, и радуюсь каждому вашему шагу вопреки наветам моего братца.
Он не любит слово «соблазн», винит его в крушении империй и гибели людей, и, естественно, вы понимаете, кому принадлежит это слово. Кому же, как не мне. Да, есть у меня слабость такого рода, не могу устоять перед тем, чтобы не запудрить мозг какому-нибудь бедолаге, вроде монаха-отшельника, или склонить к греху любовников, что сомневаются и сдерживаются до последнего. Эти люди не грешат, поверьте мне. Грех – это не радость жизни. Любить и радоваться всему, что можешь потрогать и вкусить, что можешь ощутить каждой частичкой тела и узреть, разве это грех? Большим грехом были войны ради мнимых призывов религии, убийства из-за куска помеченной символом веры тряпки. Я никогда не внушала людям стремление убивать. Я против насилия и кровопускания. Убийцы, маньяки, психопаты – это исковерканные души, которые я не в силах исцелить или удержать от зла. Забавно это слышать от истинного зла, не так ли?
А сказки? Каждая имеет счастливый конец для доброго героя и обязательно печальный – для злодея. Но если бы всё было наоборот? Если бы зло побеждало? Хоть один раз? Я уверена, что каждый из вас хоть раз, но задавался таким вопросом, и в тайне даже лелеял об этом. Вы можете это отвергать, но я-то слишком хорошо знаю ваши мысли и тайны. Согласитесь, что хорошие персонажи быстро надоедают, становясь занудными со своими положительными посылами, они даже выглядят все на одно лицо и какие-то все бесцветные. Но злые, они другое дело. В них харизма, яркие и сочные оттенки ночи; у них, как правило, блестящий ум и превосходная интуиция, и почти все они наделены магическими способностями, в то время, как хорошие герои слабы и ищут помощи у кого угодно. И каждый раз по негласному закону злодеев останавливают от осуществления заветной мечты в полушаге, что обидно. Думаю, любому из вас было бы досадно, если бы вам не дали дойти до исполнения заветного желания, когда оставалось бы лишь протянуть руку и сделать шаг. Признайтесь, вы каждый раз сочувствуете этим злодеям-неудачникам, и тайно желаете им удачи в следующий раз.
Я обожаю сказки в любом изложении, будь то легенды, былины, баллады или незамысловатые песни. Я с уважением отношусь к любому проявлению творчества, более того, я покровительствую всем, кто мыслит неординарно и у кого в глазах радуга. Вот только, как я уже упоминала, концовочки сказок мне не всегда по душе. А так, как я по совместительству являюсь Музой, то не обделена собственной фантазией и могу домыслить конец любой сказки по-своему.
Например, всеми любимая, заезженная до дыр и крови «Красная Шапочка». Честно, Волк мне кажется единственным достойным персонажем и в реалии он бы расправился с бабушкой, её внучкой-дурочкой, а также, наверняка, загрыз бы и тех незадачливых охотников с низким потенциалом ума. Согласитесь, эта история должна была закончиться полноправной победой Волка над людьми. В этом нет ничего жестокого, в этом жизнь. И такие прецеденты имели место быть, да и сейчас происходят в отдаленных от городов местах. У меня сложилось впечатление, что в большинстве сказок дураки либо везунчики, либо имеют мощного покровителя, задавшегося целью расплодить и распространить тупоумие по всему миру.
А Спящая Красавица? Она учит в первую очередь тому, что от судьбы не уйдёшь. Но во всём же виновата колдунья, а не горделивые родители-снобы. Заранее можно угадать, не читая дальше сказку, что ведьма поплатится за свои чары. Ведь зло должно быть наказано.
А к чему это я? Да хотя бы к тому, что с малолетства детей учат, что добро всегда побеждает зло, что плохие дела наказуемы. А в реалии как? Как за пределами сказочного повествования? В жизни зло чаще имеет силу и одерживает верх над добром. И представьте, что происходит с наивным ребёнком, наученным сказками о силе добра, когда он сталкивается с истиной? Правильно, он либо становится блаженным дурачком, отвергающим правду, либо озлобляется и теряет ясность ума. Нередко из-за такого душевного разлада и рождаются в очерствелых детских душах психопаты и убийцы.
Я много раз беседовала с братом по этому поводу и просила его позволить мне изменить концовки хотя бы нескольких сказок, но он не преклонен. Брат считает, что дети должны видеть светлое в сказках, учиться по ним добру и нести его людям. Но на практике то, выходит это у немногих.
А знаете, кто мой самый любимый персонаж в сказках? Ведьмы и волшебницы. Эти чаровницы обладают прямой связью с природой, чтут её и оберегают. Они хороши собой, хоть в сказках их изображают безобразными и злыми старухами. Это сделано с одной целью, дабы дети не соблазнялись красотой магии этих женщин. Очень редко встретишь в сказаниях добрую волшебницу, как правило, сказки изобилуют жуткими обязательно старыми и одинокими женщинами, которые платят жизнью за свои магические силы. А ведь любая ведьма, прежде всего защитница всего живого. Вам об этом не говорили? В сказках колдуньи крадут невинных младенцев и маленьких детей, чтобы их съесть, или губят наивных девушек и обманывают недалеких юношей. Но ведь всё не так! Да, признаю, есть подобные женщины, но их ничтожно мало. В большинстве, это милые и веселые создания. Это мои дочери, если не больше. Их очернили, помазали кровью и дёгтем, клеймили раскалённым железом и сжигали на кострах по призыву моего же любимого братца.
Ну не признает он магии в целом! Нет, для своей особы, естественно, магия необходима и прилична сану бога. Но чтобы людям! Вот в чём мы ещё спорим. Я считаю, что магия во всём, что дышит, растёт и цветёт. Нельзя её запирать и усыплять. Это жестоко и нечестно. Но брат утверждает, что волшебства достойны только мы с ним, что это расточительство, если каждый смертный сможет владеть тайнами природы и лезть в них.
Так-то так, но без магии мир потухнет, как костер без огня. Сама жизнь есть магия, великая тайна мироздания. Даже мы с братом не до конца знаем её суть. Потому что знать смысл жизни и причину её нельзя никому. Ни Добру, ни Злу. Но я рада, что в мире есть чудаки и смельчаки, которые бросают вызов нам с братом, они тем самым оказывают мне и, в первую очередь, моему братцу огромную услугу. Они восхищают меня своей отвагой и любознательностью, и конечно, любовью к жизни. Они ближе ко мне, чем к моему брату потому, что отрекаются от самобичевания и ограничений, они способны познать вкус жизни и смерти больше и выше других. И они достигают нереальных высот, почти касаясь нас руками.
Вы знаете все сказки, вы прочитали все умные книги, вы понимаете смысл в жизни. Так ответьте себе по существу: когда Зло победило и что для Вас Зло?
КОНТАКТ
Говорят, на характер, поведение и жизнь человека влияет его имя. Но куда большее значение и вес несёт в себе фамилия, полученная при рождении. Порой она наделяет своего носителя теми качествами, которые в ней заключены, хорошие ли они или плохие. Вот почему многие с поспешностью и лёгкостью меняют фамилии, в надежде избавиться от злого рока или ненужных свойств. Но эти бедолаги и понятия не имеют, что их новые фамилии служат лишь красивой и благодушной ширмой, за которой всё также живёт и дышит их первая фамилия, выжидающая часа расплаты за предательство.
Потому как нельзя предавать свою сущность. А что есть фамилия, полученная с рождения, как не истинная родная суть?
Пятничным октябрьским утром в Издательском Доме «Изнанка Жизни» всё начиналось как обычно – суета одних будоражила и будила других. Новостные колонки, подписанные в печать накануне, горячие репортажи и животрепещущие интервью, а также бюджетные вопросы – всё требовало срочного и пристального внимания редакции и начальства. ИЖ, как сокращённо и по-свойски называли журнал сотрудники, представлял собой едкую, гремучую и шокирующую смесь информации, носящей в основном политический и экономический характер. Хотя в нём всё же имелась парочка колонок светских хроник, ведь люди остаются людьми и ничто житейское им не чуждо, а значит любопытно.
Как и остальные издательские дома, ИЖ состоял из «хищников» и «травоядных» личностей. Из цепких и алчных до сенсаций журналистов, получались превосходные добытчики, а из остального трудолюбивого персонала, как правило, порядочные исполнители. Хотя, исключения всегда имеют место быть, и среди журналистов попадаются «травоядные», а среди низового персонала – «хищники».
Но у ИЖ была своя определённая особенность, связанная с людьми, которые там работали. Дело в том, что по какому-то негласному закону, а возможно просто по случайной закономерности в издательский дом годами подбирались сотрудники с не совсем простыми фамилиями. Причем зачастую характер фамилий этих людей каким-то странным образом соответствовал их носителям.
Генеральным директором ИЖ вот уже шесть лет была Елена Злобина, высушенная диетами и жёстким рабочим графиком, высокая шатенка средних лет и редкостная стерва, хотя на подобном месте держаться столько лет смог бы только человек с подобным характером. И будь она Ниной Безкровной, то и за десять лет не поднялась бы выше должности уборщицы.
Заместителем директора ИЖ полгода назад была назначена Анжела Лис – молодая, миниатюрная, но очень вёрткая, пронырливая девица с короткой рыжей стрижкой, огненными круглыми глазками и опасной улыбкой.
Яков Фауст, главный редактор, а также царь и бог для своих подчиненных, мужчина спокойных сорока лет, но с богатым и ценным опытом, частенько принимал горячие удары сверху, переводя их в рациональные решения и разумные действа для младших сотрудников.
Но главными звёздами издательства всегда были и будут специальные корреспонденты, смело направляющиеся в по заданию начальства в тёмные и горячие точки сфер жизни. Таких негласно в ИЖ называли «изнаночниками», им завидовали, ими восхищались, и о них не переставали судачить. Самыми блестящими и неоднозначными из «изнаночников» были Яна Шило и Анатолий Цап, они работали когда-то в паре, но с тех пор много чего утекло, и теперь они были «звёздами-одиночками». Оба были яркими красавцами: она, как и полагается, длинноногая худощавая брюнетка лет двадцати пяти с прямыми до плеч волосами, он стройный широкоплечий блондин тридцати лет, на полголовы возвышавшийся над бывшей партнёршей. Сплетники утверждали, что этих обоих связывали в прошлом не только рабочие репортажи, но на глазах у людей корреспонденты держались дружелюбно и не более того.
Директор по рекламе Людмила Лазер и директор по маркетингу и пиару Олег Клещ в отличие от коллег корреспондентов, не имели столь явной популярности и яркой внешности, но зато в кругах рекламы и пиара эта парочка давно зарекомендовала себя, если не акулами, то тиграми уж точно.
Но по негласным законам бизнеса, каков бы он не был, самым важным и самым ответственным человеком в любой организации всегда является главный бухгалтер. И Александр Богач знал об этом прекрасно, благо занимал эту важную должность почти десять лет. Этот высокий крупный мужчина среднего возраста с восточными чертами лица, обладал превосходной памятью и феноменально управлял бухгалтерией, постоянно поражая и восхищая подчиненных своими умственными талантами.
Нечто необычное сотрудники ИЖ замечали и за начальником отдела координации печати. Юрий Голодный лично следил за выполнением и соблюдением всех норм и указаний, за спиной его прозывали «Кощеем» за слишком худое телосложение, голубовато-белый цвет кожи и алчно-чёрные глаза.
И, конечно, куда без секретарей. У директора по распространению, Ильи Тарана, секретарем-референтом работала маленькая, но расторопная девица лет двадцати трёх, весьма способная, но, увы, болтливая. Звали её Валентина Сорокина. Если в издательстве появлялась свежая сплетня, то все знали, откуда её принесла сорока на хвосте.
Так вот, в пятницу в ИЖ всё начиналось утром, как обычно. Но пятница, она на то и пятница, чтобы иметь исключения из правил.
– Ян, привет. Тебя и Толика вызывает Злоба, – корреспондентке по телефону позвонила личный секретарь гендиректора, Марина Франкенштейн. – Передай Толику, не забудь. Это срочно.
– Сколько у нас минут, Марин? – успела спросить Яна торопливый голос в трубке.
– Нисколько. Это же Злоба. Тут и секунды не будет, – трубку повесили на другом конце провода.
Яна была уже на рабочем месте в кабинете за компьютером, приступила к обработке текста, который должен был попасть в ноябрьский номер Изнанки Жизни, когда этот телефонный звонок оторвал её от монитора. Она не удивилась тому факту, что её срочно вызывали «на ковёр», такое происходило почти каждый день, ведь она и Анатолий были ведущими спецкорами ИЖ, а это требовало особой отдачи, внимания и нервов, и ещё временами выполнения «особых заданий» начальства. Об этих «особых» поручениях не знал никто, кроме Лисы и Франки, но они были надёжными и проверенными людьми, в отличие от Сороки. Со стороны казалось, что спецкоры на особом счёту у начальства, этакие фавориты, что наполовину и соответствовало действительности, однако, если бы простодушные коллеги знали о второй половине подноготной этого особого статуса, они бы посочувствовали «звёздам» ИЖ, а не завидовали бы у них за спинами.
И сегодня был именно такой день, когда на долю спецкоров выпадало то самое «особое» задание. Так подумала Яна, уныло глянув на недоработанный текст, и набрала по стационарному телефону номер Цапа, ожидая ответа.
– Привет, Януш. Что-то ты ранёхонько сегодня. Что-то случилось? – бодрый голос Анатолия звучал где-то на просторах улиц среди общего гула машин и людей. – Я тут заглянул в «ОранЖ», каву будешь?
«ОранЖ» было излюбленным кафе у сотрудников ИЖ. Светлое, украшенное апельсиновыми шторками на окнах и сочными жёлтыми скатертями на столиках, со стенами сочной зелени и бра по форме цитрусовых, это заведение открылось полгода назад и стало заветным островком, уютным оазисом покоя для ижцов. В этом месте и официанты носили оранжевые фартуки, а когда приходили посетители, то столики украшались миниатюрными свежими мандаринами. И кофе здесь подавали в изящных чашках молочно-жёлтого оттёнка. А чего стоили таявшие во рту пончики, присыпанные сахарной пудрой или политые шоколадной глазурью! А нежнейшие эклеры с кремом из взбитых сливок, а кексы с ягодами, а пирожки с капустой! В обед или после работы сотрудники ИЖ группками и компаниями собирались и дружно проходили под яркой апельсиновой вывеской в обитель покоя и оранжевого настроения.
Анатолий частенько заскакивал перед работой в «ОранЖ», благо кафе располагалось в паре улиц от работы, что было весьма удобно, а главное, быстро. Он брал кофе в офис, считая, что нигде более так отменно не варят «каву», кроме как у него дома. Анатолий Цап был кофе-поклонником с многолетним стажем и среди друзей слыл мастером в приготовлении крепкого эспрессо. Вот и сегодня он заглянул в любимый «ОранЖ» за утренней дозой бодрящего напитка.
– Боюсь, что на кофе нет времени, хотя я бы не отказалась от чашки американо. Так спать хочется! – с зевком ответила Яна.
– Что-то срочное? – в голосе Анатолия шутливые интонации сменили настороженные.
– Злоба вызывает срочно. Тебя и меня. Франки только что звонила.
– Ясно. Я уже иду. Пять минут, – ответил Цап.
– Ты же знаешь, что даже это слишком много для Нее, – устало выдохнула в трубку Яна.
– Я пока не научился летать и телепортироваться. Ничего страшного, не обломится. Может, я в туалете по срочному заданию желудочно-кишечного тракта работаю. Пять минут, и я буду на месте. И, Ян, не нервничай ты так. Кстати, я прихватил тебе стаканчик американо. Как знал, что сегодня что-то будет, – в голосе Анатолия вновь зазвучали весёлые нотки.
– Ты мой бог, Толя, – девушка улыбнулась и положила трубку.
Анатолий оказался куда более расторопным и за обещанные пять минут не только добежал до здания ИЖ, но и успел заскочить в кабинет, который делил с Яной и ещё четырьмя коллегами.
– Идёте обмозговывать тёмные делишки? – шутливо заметил Евгений Кот, его рабочее место располагалось аккурат напротив стола Яны.
– А хоть бы и так. Не твоё кошачье дело, – Яна состроила рожицу коллеге.
– Ну-ну, а потом всему отделу за вас расхлёбывать очередной провал замысла по завоеванию мира, – безмятежно отозвался Евгений.
– Женя, ну куда мы без тебя, – хихикнула Яна.
– Вот о том-то и речь, – согласился Кот и забавно протрубил. – Мя-а-у!
– Без наших делишек у тебя работы не будет. Некому будет расчищать дорогу от завалов провала, – вставился в разговор Анатолий успевая пожать руку коллеге и, ухватив под руку Яну, вести ту к двери. – Нам, кажется, некогда и времени ни секунды. Или я всё не так понял по телефону и зря бежал, как чумной?
– Ты прав. Идём. А то Злоба сейчас перейдёт в разряд Гарпии, – согласилась девушка и, выйдя из кабинета, прикрыла за собой дверь.
– Доброе утро, Мариночка. Ты сегодня как всегда, сногсшибательно выглядишь. Небось, зелье особое принимаешь по ночам? – Анатолий поздоровался с хорошенькой секретаршей гендиректора, когда они с Яной наконец-то добрались до приёмной.
– Привет-привет, Толик. А ты, как всегда чем-то смазываешь свой наточенный язычок. Рецептиком не поделишься? – Марина Франкенштейн улыбнулась, ровные белые зубки-жемчужины заблестели на зависть любому голливудскому актеру.
– Этот рецепт передается по наследству в нашей семье от отца к сыну, от деда к внуку. Он очень старый и дорогой, – притворно заважничал корреспондент.
– Ничего, Толик. Если он не предполагает нализывание определённых участков тела, то в цене мы сойдёмся, – улыбка секретарши стала ещё шире.
– Кроме ложки мой язык ничего не лижет, к твоему сведению. А на счёт участков тела… ты свободна сегодняшним пятничным вечером?
Яна еле сдерживалась, чтобы не рассмеяться во весь голос, так забавен был её коллега, когда наиграно, приподнимал правую бровь и делал томный взгляд, и при этом вовсе не собирался никого соблазнять. Анатолий был, по сути, большим ребёнком, безобидным и шутливым, но кроме Яны да ещё парочки приближённых сотрудников, об этом никто не знал, и поэтому его считали помимо «звезды» ещё и этаким Казановой.
– А может и свободна, – невозмутимо ответила Марина. – Вот только, боюсь, что из тебя кавалера этим вечером не получится.
– Это почему же? – Анатолий продолжал излучать роковой взгляд.
– Да на ваш с Яной счёт у Злобы какие-то грандиозные планы. Я краем уха слышала что-то вроде «придётся им пропустить эти выходные». Да, она так и сказала Лисе.
– Вот стерва! – вырвалось у Яны. – Я собиралась к маме съездить, месяц не виделись. Она обещала меня пирожками с капустой угостить.
– Пирожки купишь в кафе и с собой возьмёшь, Ян. Всё этим пахнет. Куда-то она вас послать хочет, – на этот раз в лице Марины читалось сочувствие.
– Её бы саму туда послать, а лучше куда подальше, – добавила раздосадованная корреспондентка.
– Ладно, Януш, может всё не так страшно. Глядишь, за сегодня успеем справиться, а там ты к мамке на пироги укатишь, – подбодрил Анатолий коллегу.
– Хотелось бы верить.
Тут дверь в кабинет гендиректора открылась, оттуда выглянула Анжела Лис и, увидав двух сотрудников у стола секретаря, раздраженно выкрикнула:
– Вашу мать! Вас где черти носят? Мы тут целую вечность вас ждём, а вы лясы точите и секретаря отвлекаете от работы.
– Доброе утро, Анжела Викторовна. Мы только что подошли, – спокойно ответил Анатолий.
– Давайте живее в кабинет, времени нет совсем! – Лиса уже юркнула обратно в помещение, раскрыв шире дверь.
– Удачи вам, ребятки, – успела прошептать Марина. – Толик, а ты про рецептик то, не забудь.
«Особое совещание» закончилось через сорок минут. По задумчивым и хмурым лицам Яны и Анатолия, вышедшим из кабинета гендиректора, Марина Франкенштейн сделала определённые выводы.
– Совсем худо, ребятки?
– Накрылись выходные медным тазом и деревянным плинтусом, – выдавила из себя Яна.
– Ничего, Януш, не в первый и не в последний раз, – проговорил её коллега, хотя у самого лицо было не менее хмурым. – Мариночка, отдохни за нас горемычных, как следует. С танцами, огнями и приключениями.
– М-да, накрылся мой пятничный разгул с Толиком, – слабо улыбнувшись, произнесла секретарь. – Ну да ничего, ребятки. Ни пуха вам, ни пера, куда бы вас не заслала злая колдунья.
– Аминь. То есть тьфу-тьфу-тьфу, Мариночка, – Яна притворно сплюнула через левое плечо.
– Спасибо, Мариш, – Анатолий приободрился и подмигнул Франкенштейн. – Но в следующую пятницу мы оторвёмся. Не планируй на неё ничего важного.
– Ох, Толик, – сверкнули зубки-жемчужины, – обещать ты мастак, но так уж и быть, поставлю галочку на следующую пятницу.
– Чёртова ведьма! Чтоб ей пусто было! – выругалась в кафе «ОранЖ» Яна спустя двадцать минут после совещания. – Ты понимаешь, что она нас подставляет?!
– Ян, что ты как маленькая? – Анатолий невозмутимо пил кофе пытался насладиться толстым пончиком. – Будто впервые тебя посылают на подобное задание. Лучше расслабься и пей каву. Впереди длинная ночь.
– В том-то и дело, что на такое задание нас ещё не отправляли, – не унималась девушка. – Если мы попадёмся, то прощай репутация, работа, а возможно и свобода.
– Да ну, ты себя накручиваешь, милочка, – он откусил от пончика приличный кусок и с удовольствием почувствовал, как сахарная пудра с тонкой корочки растаяла на языке. – На счёт свободы ты перегибаешь, подобные дела обычно заканчиваются денежными штрафами. Да и не попадёмся мы. Злоба всё скрупулезно продумала до мельчайших мелочей. Я бы даже сказал, что она гений. Комар носа не подточит.
– Мне бы твою уверенность. Я бы лучше к маме на пироги поехала.
– Дались тебе эти пироги! Я тебе сейчас килограмм куплю. Тебе с какой начинкой: с картошкой, капустой, яблоками, творогом или с мясом?
– Дело не в пирогах, Толь, – Яна уныло водила ложечкой в чашке, мешая давно растворившийся сахар. – Я маму не видела больше месяца, она одна живёт и болеет часто. Мне стыдно, что я не могу уделять ей больше времени, чем нужно. Тем более что живёт она за городом, туда час езды.
– Не кисни, мил друг, – Анатолий доел пончик и смачно отхлебнул кофе. – Я уломаю Злобу, чтобы за наши сверхурочные выходные она отпустила тебя на недельку к маме.
– Это как же тебе удастся её уговорить? Ну-ка поделись секретом, или у тебя есть план по обольщению начальства?
– Что ты! Боже, упаси меня охмурять эту сушёную воблу! – Рассмеялся мужчина. – Флаг в руки смельчакам, а я пас! Она, конечно, ничего из себя щучка, но не для такого карася, как я.
– Тогда как же ты сможешь её убедить?
– Исключительно своим обаянием и шармом. И, конечно, у меня есть свой секрет. Куда ж без секрета?
У любого уважающего себя предприятия, и тем более издательства, обязательно есть злостный и ненавистный конкурент в бизнесе. Без этого конкурента и прогресса бы не было и гонки за вкуснейшие сливки. У ИЖ таким славным противником в издательской среде был «Чёрный Слон», напористый, жадный до мировых сенсаций на политических просторах и экономических ярмарках, бескомпромиссный. Одним словом, мастодонт.
Гендиректор Слона, хрупкая и миниатюрная женщина бальзаковского возраста, Татьяна Паук, в противоположность главе ИЖ, обладала сильным сексуальным магнетизмом, шикарными до пояса волосами мягкого каштанового отлива и сверхъестественным обожанием персонала. «Паучихой» звали за глаза Татьяну конкуренты и недоброжелатели, но в родном издательстве эту женщину даже за спиной уважительно называли по имени-отчеству, о чём она, однако, всё рано не знала.
В заместителях у гендиректора ходил импозантный и весьма харизматичный Владимир Граф, мужчина внешне похожий на Дон Кихота с шикарным набором усов и приличным багажом возраста.
Только эти оба обладали необычными фамилиями в Чёрном Слоне, остальной же персонал носил куда более простые и незатейливые имена и фамилии.
Именно в Слон были направлены Яна и Анатолий пятничным вечером с явным расчётом, что тамошнее начальство уже покинет рабочие стены и не станет препятствием для «особого» задания, которое поручил своим спецкорам гендиректор ИЖ.
До времени «Х» Яна и её напарник пробыли в квартирке Анатолия, обсуждая все детали пикантного задания, вычисляя пробелы и подводные камни, об которые могла споткнуться их карьера. Им предстояло по поддельным удостоверениям попасть внутрь «Чёрного Слона», добраться до кабинета зама Паучихи и с его компьютера перекинуть на электронную почту Злобиной определённую информацию. Но сделать это нужно было скрытно и неприметно, потому как в Слоне, как и в другом порядочном издательстве обязательно имеются сотрудники, работающие в ночную смену, не говоря уже об охране. Ну а для официального действа спецкоры должны были прикинуться новыми сотрудниками, отправленными начальством для вечерней работы с документацией. Было даже предвидено, что охрана Слона скорее всего не поверит в эту легенду. Естественно, подозрительно, когда незнакомые люди, пусть даже и с пропусками, в позднее время «без объявления войны» нагрянут в одно из самых ответственных и важных точек издательства. Злобина обещала своим подчиненным, что на этот случай у неё есть важный звонок в рукаве. Но кому и куда не уточнила.
В результате выходило, что корреспонденты направлялись в логово конкурентов на свой страх и риск быть пойманными и арестованными в самый зыбкий момент. К тому же начальство предупредило сотрудников – в случае провала на их звонки отвечать не будет и прикрывать также не намерено. На кону таки репутация ИЖ, а издательский дом не может допустить того, чтобы его имя полоскала жёлтая пресса, и смаковали дешёвые бульварные издания. Подобными «делишками» промышляют абсолютно все, только кто-то попадается, а кому-то удаётся выйти сухим из воды. Конечно, у спецкоров есть выбор уйти из ИЖ, но куда они пойдут, когда в каждом издательстве уже все рабочие сетки забиты и распределены на годы вперед? А в случае успеха кроме внушительных премиальных, была посулена приличная надбавка к зарплате, плюс дополнительная неделя к отпуску.
Вся работа должна была занять около часа, но после её завершения спецкорам нужно было затаиться у себя дома и до понедельника нигде не казать носа.
– Ни мам, ни пап, ни бабушек с дедушками, ни подруг с друзьями. Никого не должно быть около вас в выходные! Это приказ и дополнительная мера безопасности. Вы и без меня прекрасно знаете, как ситуация может пойти иначе, а планы рухнуть из-за малейшего пустяка, – высказалась напоследок Елена Злобина. – Дома делайте, что хотите, но одни. Я советую отоспаться, потому что потом вас ждут прямо-таки убойные дни. Кстати, Яна, ты ещё не подготовила материал для ноября. И ещё, замаскируйтесь. Приоденьтесь как-нибудь не броско, чтобы вас по возможности не узнали. Ни в коем случае не упоминайте ИЖ в разговорах, сразу спалитесь. И запомните, мы не воруем информацию. Её в принципе нельзя выкрасть. Просто кто первый, тот и победил. Здесь время определяющий фактор.
Ну, не стерва ли?
– Что-то я вас, ребятки, не припомню. – Охранник лет шестидесяти с интересом рассматривал Яну и Анатолия, изучая их с ног до головы. – Это когда ж вы успели сюда затесаться?
– Да нас на днях зачислили в штат, – ответил за двоих Анатолий. – До этого мы были неофициальными агентами Слона. А разве с пропусками что-то не так?
– Да нет, с документами у вас всё в порядке, молодежь. – Мужчина ещё раз просмотрел начинку новёхоньких корочек, пахнущих клеем. – Печати в норме. Только не понимаю, почему вам не выдали вдобавок и электронные пропуска? Вроде не дефицит на дворе, да и вам удобнее было бы.
– Я прозвоню по ним. – Второй охранник, сверстник Анатолия, оказался куда более подозрительным. – Порядок придуман для всех.
– Ну, вы же знаете, как у нас всё делается. На всё нужно время. Проще выписать обычный пропуск, а через недельку соорудить и электронную копию, – доверительно сказала Яна. – Но, по-моему, бумажный пропуск куда надёжнее и удобнее. Тут и с людьми на вертушке поздороваешься, а иной раз и десятком слов перекинешься. Охрана всегда знает и видит больше остальных.
– Это уж точно, красавица. – Слова девушки расположили к ней пожилого мужчину. – Чего только за сутки не услышишь, а порой и такое видишь, что не во всякой газете напишут.
У Яны внутри всё сжалось, пока она наблюдала, как за стеклом контрольно-пропускной кабины по стационарному телефону говорит второй охранник. Она уже приготовилась к тому, что сюда подъедет наряд полиции, вызванной охраной, и их с Анатолием с позором арестуют.
– Ладно, ребятки, проходите, не буду вас задерживать. – Старший охранник, получив одобрение напарника в виде кивка головы, переключил вертушку с красного огонька на зелёный. – У каждого из нас своя работа.
– Спасибо. Доброй вам ночи, – вырвалось с облегчением у девушки.
– Уф! Думаешь, прокатило? Они поверили? – Яна ещё сомневалась.
– Если бы было иначе, нас бы не пропустили, сама подумай, – ответил ей Анатолий.
– И нас не узнали? – Она ещё раз поправила шёлковый синий платок, которым повязала голову.
– Не волнуйся ты так. И не делай резких движений. Здесь повсюду камеры. – Коллега в отличие от неё вел себя расковано и даже вальяжно. – Никому нет дела до нас. Сейчас пятница, вечер. Ты не понимаешь, что это значит? У всех на уме доделать начатое и свалить на выходные как можно быстрее. Никому не интересны двое неудачников вроде нас, которых прислали пахать вечером.
– Но вдруг это был такой ход: запустить нас внутрь, а потом поймать с поличным?
– Януш, всё будет хорошо. Говори себе это чаще. Мантра проверенная.
– Толь, у меня одна маленькая просьба перед тем, как мы отправимся в кабинет Графа. Найдём туалет. У меня от волнения мочевой пузырь переполнился. А может и от твоего кофе.
– Желание дамы для меня закон! – Улыбнулся Анатолий. – Признаюсь, я и сам не прочь посетить столь славное место. Надо как следует пометить территорию, раз я нахожусь здесь.
Чёрный Слон занимал аккуратное пятиэтажное здание, выкрашенное в сине-чёрный цвет, с белыми окнами и плоской оранжевой крышей. Над парадным входом красовалась большая винтажная табличка, на которой изящно было выведено название издательства. Кабинет гендиректора располагался на четвёртом этаже, так же, как и кабинет его заместителя, деля этаж пополам не только метрами, но и стеклянной дверью.
Как и говорил Анатолий, на этажах и лестничных проёмах были установлены камеры слежения, а на четвёртом этаже их было сразу несколько. Дополнительная мера безопасности для особо важного места.
Спецкоры ИЖ поднялись на нужный этаж, прошли через стеклянную дверцу и проникли во владения Владимира Графа, остановившись перед его личным кабинетом. Анатолий достал электронный ключ и приложил к замку двери, раздался слабый щелчок и, провернув дверную ручку, мужчина вошёл в тёмное помещение, а за ним следом и Яна.
Пошарив справа на стене, мужчина нащупал выключатель и нажал на него. Свет залил прямоугольное помещение с длинным столом в обрамлении десятка стульев. Образуя букву «Т», к длиннющей столешнице в противоположном направлении от двери примыкал скромных размеров стол, на котором высился монитор с примыкавшими по бокам подставками бумаги, канцтоваров, и стационарным телефоном.
– А у него кабинет скромный в сравнении с нашей Лисой, – заметила Яна. – Похоже, здесь часто проходят совещания, вон какой длиннющий стол. А у него самого клочка свободного нет на его рабочем месте.
– Не все замы с замашками, как у нашей Лисы, – ехидно произнёс Анатолий, подойдя к рабочему столу Графа и запуская системный блок, что прятался там, где должны были находиться ноги, сидящего за этим столом человека.
– Толь, если здесь везде камеры натыканы, то охрана нас моментально вычислит, – снова забеспокоилась Яна. – Они и так нас взяли на заметку, особенно тот, что моложе. К тому же, если они нас застукают за столом зама генерального, то выкрутиться будет непросто. У тебя в квартирке было как-то проще всё это вообразить. И мне реально страшно.
– Ты уже свой страх оставила в туалете, который мы только что навестили. – Подмигнул ей напарник. – Нас кто-то подстраховал с телефоном, когда тот молодчик не поверил нам и прозвонил. Думаю, что и на самый крайний случай, то бишь, если нас здесь накроют, как наркокартель в Колумбии, найдётся таинственный телефонный друг, который всё уладит.
– А если не найдётся? Если не сработает? Ты думал о таком исходе?
– Януш, успокойся и помолчи хотя б минутку, я нащупал среди кучи папочного мира ниточку, которая приведёт нас к тому, за чем мы пришли, – невозмутимо ответил мужчина. – Ты ж профессионал, не в первой проникаешь в святая святых интересным образом, так постарайся расслабиться и получить хоть немного кайфа от этого приключения.
– За такие приключения могут и срок впаять, – угрюмо добавила девушка. – И, к твоему сведению, я впервые оказалась втянута в такого рода дельце.
– Ну, на счёт втянута, ты несколько преувеличиваешь, никто силком тебя не тянул. У тебя был выбор.
– Да уж, выбор! – От возмущения, Яна фыркнула. – Или сделай то, что сказал шеф или выметайся на улицу.
– Выбор всегда подразумевает нелёгкое решение. Ты его сделала, так что помолчи, прошу. И всё бывает когда-то впервые.
То ли судьба была на стороне аферы спецкоров, то ли охранники Слона не особенно тщательно всматривались в мониторы камер слежения, но за те двадцать минут, что Анатолий основательно покопался в компьютере Владимира Графа, не случилось ничего экстраординарного, если не считать нескольких погибших нервных клеток Яны Цап.
– Готово, – довольно изрёк Анатолий к невыразимому облегчению своей беспокойной напарницы. – Всё, что нужно, теперь покоится в почтовом ящике Злобы, а нам осталось по-тихому выйти из этого кабинета и спокойно покинуть гостеприимные недра Слона.
– Скорее бы уже. Я не пойму одного, зачем я нужна была в этой так называемой операции, если ты один превосходно справился бы?
– Думаю, что один я бы вызвал определённые подозрения, а вдвоём с такой прелестной спутницей шансов было бы больше. – Широко улыбнулся Анатолий. – К тому же, если бы возникла погоня, то возможно одному из нас удалось бы ускользнуть.
– Что? Какая ещё погоня?
– Ну, это я так. Чисто гипотетически, – произнёс мужчина и усмехнулся. – Думаешь, зачем воры ходят не поодиночке, а группками? Кто-то должен быть приманкой и отводить глаза, у тебя это хорошо получилось. Ну и нужен кто-то, чтобы попасться в руки охранников, дабы дать другому сбежать с награбленным.
– Так вот каков был замысел?! – У Яны округлились глаза от возмущения. – Меня отдать в руки полиции, а самому чистеньким предстать перед ней?!
– Тише, тише, милая. Не кипятись раньше времени. – Анатолий дотронулся до руки коллеги. – Я ж шучу.
– Шутки у тебя гнусные.
– Согласен, но таков уж я. Давно пора было привыкнуть, – вдруг став серьёзным, он добавил. – Ты давно должна бы знать, что я ни при каких обстоятельствах не кину тебя. Скорее сам стану тем неудачником-вором.
– Все вы мужчины так говорите.
– Говорим, но не всем женщинам. Идём, нам пора.
Всё обошлось даже лучше, чем могло быть, а когда они обратно проходили мимо охраны, старший из дежуривших мужчин даже тепло попрощался с Яной, пожелав спокойной ночи.
– Вот видишь, без тебя мы бы так спокойно не преодолели охранников, очевидно, что ты понравилась тому, что старше, – удовлетворенно прошептал в ухо спутнице Анатолий, как только они оказались на улице. – Без тебя миссия провалилась бы.
– Ну да, мне только стариков соблазнять, – съязвила девушка.
– Не скажи. Молодой тоже на тебя кидал интересные взгляды. Ты ж красавица, Януш. Красавица-раскрасавица.
– Вот ты болтун, Толя, – немного расслабившись, улыбнулась Яна.
– Я такой. Иначе, какой из меня вышел бы корреспондент?
– Что теперь по домам и до понедельника? – зевнув, спросила она.
– Давай ко мне. У меня хоть квартирка и маленькая, но зато есть где принять гостя. Я посплю на раскладном кресле, а ты устроишься на диванчике, – предложил напарник.
– Назови хоть одну причину, ехать к тебе и остаться с ночевкой? – Девушка сверила время на часах, обтягивавших тонким кожаным ремешком левое запястье.
– Я могу назвать даже две причины. – Её спутник уже ловил такси. – Самый лучший кава в городе и не одинокую ночь после того стресса, что ты испытала. Согласись, это весомые аргументы. Ян, да и поздно. Я волноваться буду, как ты доберёшься и всё такое прочее.
– Хорошо, уговорил. – Она сама не хотела сейчас оставаться наедине с собой. – А у тебя есть дома пончики?
– Купим в «ОранЖ» по пути, они работают аж до трёх ночи! – радостно объявил Анатолий, такси подъехало.
Время перескочило за полночь, а они сидели в маленькой кухоньке, беседовали и пили кофе с молочным ликёром. Вернее, Яна добавила внушительную порцию алкоголя себе в чашку, предварительно пригубив так рюмку спиртного напитка. Анатолий себе позволил щедрую порцию коньяка, предпочитая не мешать выпивку с кофе.
В качестве еды на столе лежала коробка с шестью пончиками, пузатыми и щедро сдобренными сахарной пудрой. Также хозяин квартиры отварил спагетти и приправил их тёртым сыром. Этого вполне оказалось достаточно для «изысканного» ужина.
Когда стрелки часов отмерили половину первого, мужчина направился в комнату и стал заправлять диван для гостьи.
– А может, ну его, этот сон? Мы так хорошо сидим. Так уютно и хорошо на кухне, – предложила Яна, хотя уже сама давно позёвывала, осоловев от алкоголя и тепла кухни.
– Нет, Януш, нам просто необходимо отдохнуть. – Анатолий с дивана переключился на кресло, раздвинув его. – К тому же тебя развезло и мало ли, что будет дальше.
– На что это ты намекаешь?
– Ну, вдруг ты начнёшь приставать ко мне? – Он лукаво улыбнулся.
– Что? Не дождёшься! Это скорее твоя прерогатива, чем моя, – возмутилась гостья.
– Всякое бывает. – Анатолий захихикал.– Может, в тебе маньячка спит, пока ты трезвая.
– Ну нет, подобное я терпеть не буду. Меня обзывать маньячкой! Это ж уму непостижимо. – Яна делано надула губки и насупила брови. – Может мне лучше такси вызвать, чтобы твоя добродетель ненароком не пострадала?
– Да шучу я, Януш, ложись спокойно на диван. – Хозяин примирительно вскинул вверх руки. – Нам обоим нужно поспать. А утром можем продолжить. У меня пельмени в морозилке есть.
– Пельмени?
– Ну да, килограмм. Могу макарон сварить по спецзаказу.
– М-м-м. Хорошо. Тогда до утра.
Яна забралась на диван, как была в одежде, и немного повертевшись под толстым шерстяным в красно-синюю клетку пледом, забылась глубоким сном.
Ощущения были разные, они расслоились на бесконечные ночные оттенки, просвечиваемые Луной. Яна плыла по комнатам домов, проходя сквозь стены, потолки и крыши. Ничто не было ей преградой, так же, как и она не преграждала ничему путь. Но что-то блуждало рядом, совсем близко. Что-то или кто-то, отчего воздуха становилось всё меньше и меньше, а холод окутывал тело с ног до головы.
В какой-то момент нечеткая тень молнией скользнула и соединилась с нею. В тот же миг тело перестало слушаться её, скручиваемое одной чудовищной судорогой, и она упала. Дышать стало нечем и девушка, выгнувшись вперед, открыла рот, пытаясь поймать хотя б чуток спасительного кислорода.
Она лежала на диване в доме Анатолия, но его не было с ней в комнате. Хуже того, она отчего-то знала, что его и в доме нет. Она была одна, беспомощна и в плену нечто зловещего и сильного, что пыталось удержаться в ней изнутри.
Совладав с первой волной ужаса, девушка собрала всю волю и по слогам, еле двигая губами, выдавила:
– Уби-ра-й-ся вон!
Тело задрожало, но тот, кто был в ней, тоже сопротивлялся и не хотел так просто покидать новый дом. Тогда жадно и часто дыша, Яна вновь сконцентрировалась и повторила:
– Убирай-ся прочь! Прочь!
Тело пронзила острая боль, скрутившая суставы и мышцы в неописуемо жёсткой судороге, вывернув конечности так, как обычно показывают в фильмах про людей, из которых изгоняют бесов. Длилось это считанные секунды, но затем из центра груди в руки и ноги заструились волны мелкой дрожи, быстро переросшие в крупную. Если бы девушка могла наблюдать за собой со стороны, она бы признала, что её бьёт в припадке, как эпилептичку.
Но когда тряска стала бешеной и начала угрожать позвоночнику сокрушительным переломом, как минимум в районе шеи, именно в тот момент чуждая сущность вышла из Яны. Тело девушки покрылось испариной, а волосы обильно увлажнились от пота, но страшная тряска тут же вернулась к мелкой дрожи, а затем стихла.
Однако воля её по-прежнему оставалась в плену чужого разума, потому как тело было приковано спиной к поверхности дивана, а пошевелить конечностями она не могла, они, словно налились неподъёмной тяжестью. Всё что ей было дозволено – дышать.
Яна вновь сделала попытку освободиться от невидимых оков:
– Убирайся прочь! Вон отсюда!
Дышала она с трудом, будто на грудьположили камень весом в несколько килограмм. Чужая воля ослабела, но только чуть-чуть. Это дало возможность девушке повернуть голову набок. В той стороне на стуле темнел силуэт.
Яна напрягла зрение и увидела его. Это был мужчина, незнакомый, лица которого не было видно. Он сидел в нескольких метрах от неё, но вдруг оказался сидящим совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Теперь она могла разглядеть его лучше.
Одетый в деловой костюм с галстуком, незнакомец выглядел застывшим и смотрящим в одну точку перед собой. Возраст его трудно было уловить от тени, осевшей в центре лица, но Яне казалось, что он старше её, значительно старше. Наверное, так она заключила по его пустым глазам, оплетенным глубокими морщинами.
Она знала – это он захватил власть над ней. Но кто он и чего ждет от неё? Из правой руки ушла тяжесть, и девушка смогла оторвать её от дивана. Яна вытянула руку в направлении недвижного незнакомца и зачем-то дотронулась указательным пальцем до его лба, который оказался сухим и холодным, как лёд в морозилке. Мужчина тут же моментально вытянул свою левую руку и в свою очередь дотронулся пальцем левого плеча девушки.
Яна отняла палец, незнакомец свой тоже. Девушка вновь повторила действо, существо на стуле ответило также. Несколько раз повторялись тыканья пальцами. Это было странно и раздражающе. Она хотела прекратить эту «игру», которую поддерживал незнакомец.
– Кто ты? Что тебе нужно? – Наконец прервала она тишину, выдохнув пар изо рта вместе со словами.
– Я – это ты, – ответил холодный шёпот. – Я – это то, чем ты становишься. Предательница.
Яна оторопела от этих слов и закрыла глаза, стараясь мысленно изгнать видение.
– Я не уйду так просто. Не старайся. Пока ты не поймёшь. Пока ты не увидишь. – Девушка почувствовала, холод у самой щеки, глухой голос морозил ей ухо.
– Что же я должна узнать? – Она приоткрыла глаза, пар из недр её лёгких замёрз и рассыпался мельчайшими искорками, осев на коже рук чужим дыханием.
– Зачем менять шило на мыло? Зачем менять мыло на шило? – злобно прошептал сидящий сбоку. – Ты понимаешь?
– Нет, совсем не понимаю, – растеряно ответила девушка. – Что это значит?
– Шило на мыло, шило на мыло, шило на мыло, шило на мыло. Мыло на шило, мыло на шило, мыло на шило, мыло на шило, – быстро тараторил голос. – Мыло на шило! На шило! Ши-ло.
– Это загадка? – Она вновь закрыла глаза и сосредоточилась, но голос безостановочно продолжал повторять одно и тоже. – Эй, но меня зовут шилом. Моя фамилия – Шило. Это что-то значит?
Голос замер, а Яна открыла глаза и отважилась повернуть голову в сторону сидевшего незнакомца. Он раскачивался вперёд-назад, выпучив от натуги глаза, а рот его сжатый в тонкую линию, вот-вот должен был разорваться и выпустить крик, скопившийся в раздувшихся щеках. Что и произошло. Её лицо обдала струя мощного ледяного ветра с песком, слизью и гнилостной вонью.
– О боже! Что со мной?! – Девушка пыталась стряхнуть с себя грязь, но ничего не получалось, она физически чувствовала, как мерзкий запах укореняется в её теле, как бугрится кожа от скопившегося в ней песка. Яна в страхе и отвращении принялась расчёсывать руки, шею, лицо, но становилось лишь хуже. – Нет! Что это со мной? Что ты сделал со мной?
– Теперь ты – это я. Теперь ты настоящая, – злорадствовал незнакомец. – Теперь ты заслуживаешь носить шило.
– Всё дело в фамилии? Я сменю её! Клянусь! Я верну ту первую, только верни всё, как было. Умоляю! – Девушка металась на диване, расчёсывая руки до крови.
– Мыло на шило, а шило на мыло, – повторил незнакомец и замолк.
Яна не сразу поняла, что голос больше не издаёт ни звука и что его власть больше не довлеет над ней. Она вскочила с дивана и бросилась в ванну – там она всё хорошенько разглядит в зеркало и смоет мылом. Особенно эту нестерпимо гадкую вонь.
Но там, в свете электричества на неё из зеркала смотрело чужое в рытвинах, гнойниках и кровоподтеках мужское лицо. Девушка завопила и отшатнулась от зеркала, но отражение, злобно зыркнув на неё, ухмыльнулось, обнажая гнилые почерневшие зубы, и произнесло Яниным голосом:
– Чего нос кривишь, красотка? Разве себя не узнаёшь? Теперь тебе ходить с таким лицом до самого конца света. Поверь, это скоро.
В этот момент нервы не выдержали увиденное в демоническом зеркале, и девушка потеряла сознание, упав на пол в ванной комнате.
– Эй, Януш, просыпайся, спящая красавица. – Анатолий сидел на стуле подле дивана и будил стонущую в кошмаре Яну. – Оставь всех монстров за бортом.
Девушка открыла глаза и оказалась вновь в комнате, только уже в занавешенные окна просачивалось утреннее солнце, рассеивая все мрачные уголки дома. Яна оглянулась по сторонам, выискивая контур незнакомца, но рядом был только её коллега, обеспокоенный и внимательный.
– Эй, я здесь. Или ты кого-то другого здесь надеешься увидеть? – пошутил мужчина.
– Привет, – она ответила поёжившись. – Сон плохой приснился. Сущий кошмар.
– Я слышал. Ты орала на всю квартиру. Всё про какое-то шило и мыло. У тебя там была война пузырей и штырей?
– Нет, Толь, там было другое, – уклончиво ответила Яна.
– Расскажешь? Жуть как люблю чужие кошмары слушать.
– Попозже, сперва в ванну наведаюсь, умоюсь. А то такое ощущение, что вывалялась в куче песка с мусором.
– Да, умыться тебе не помешает. Воняешь, как бомж в летнюю пору, – Анатолий засмеялся.
– Что? От меня плохо пахнет? Сильно? – всполошилась Яна.
– Да нет, глупенькая. Я шучу. От тебя совсем не пахнет. Может, конечно, стоит принюхаться?
– Ещё чего не хватало!
– И почему мои шутки никто не понимает? – Мужчина встал со стула и ушёл на кухню. – Кава будет готов через пять минут. Не опаздывать.
– Так точно, капитан! – весело отозвалась Яна.
Она прошла в ванную комнату, робко подошла к зеркалу, но оттуда на неё смотрело её привычное, правда ещё заспанное лицо с всклокоченной прической. Никаких увечий и уродств.
– Толь, знаешь, а ведь Шило – моя ненастоящая фамилия, – долетело из ванной на кухню.
– Вот как? И кто же ты на самом деле, Джеймс Бонд? – прилетело с кухни в ванную комнату.
– Шило – это псевдоним. А моя настоящая фамилия – Кисель, – немного смущенно донеслось из ванной.
– Вот это фамилия! – раздалось с кухни. – А чего ты её сменила на другую? По мне так шикарная фамилия.
– А ты как будто не догадываешься? Какая бы из меня вышла корреспондентка с фамилией Кисель? Яна Кисель. Сам послушай.
– Да нормальная фамилия. А у тебя комплексы.
– Наверное. Только вот что я тебе скажу, – произнесла Яна, входя на кухню. – С сегодняшнего дня я возвращаюсь к старой фамилии, с понедельника я увольняюсь из ИЖ, а как позавтракаю, еду к маме.
– О как! Круто. Столько кардинальных решений за одно утро. Позволь узнать, а что поспособствовало такой перемене? – Анатолий снял турку с пенящимся кофе с плиты и с удивлением смотрел на коллегу.
– Ну, я бы сказала, что ночью мне показали, во что я превращаюсь.
– Это тот самый кошмар?
– Да. Там был один человек.
– Расскажешь мне о нём подробнее? Ты обещала. – Анатолий разливал кофе по чашкам.
– Да, хорошо. – Яна присела на табурет. – Извини, если мешала тебе спать.
– Ничего страшного. У меня гости не так часто ночуют и стонут от кошмаров. – Мужчина положил в обе чашки по ложке сахара и медленно размешивал. – У меня есть к тебе одна просьба.
– Какая?
– А поехали к твоей маме вместе. Я тоже соскучился по домашним пирогам.
НЕУСПОКОИВШАЯСЯ
«Само небо породнило нас, сблизило до невозможности, упокоило и возродило для дел великих и малых. Само небо дало мне тебя и тебе меня. И ничто, и никто не встанет на пути нашем, никто и ничто не разлучит нас, ибо связь меж нами неразрывна, аки меж Солнцем и Землей. Потому как, нет прочнее и нерасторжимее нити меж двумя. Меж матерью и её ребёнком. Аминь».
Она проснулась, опередив утренние часы с их первыми всполохами пробных просветов. Её дыхание сбивчиво изрыгало остатки последнего сна уходившей ночи, её тело, покрытое маленькими капельками горячего пота, тут же приступило к охлаждению, вынудив вернуть его вновь под тёплый наст ватного одеяла.
Муж спал рядом в блаженстве неведения и упокоения ночи, как младенец, пуская пузыри слюней и любовно обнимая пухлый квадрат подушки. Она дотронулась до его тёплой и сухой щеки, улыбнулась, нащупав, проклюнувшийся ёжик щетины, и ласково погладила по примятым волосам, совсем чуть-чуть. Это пульсирующее и дышащее тепло вблизи вернуло её окончательно в реальность и умиротворило.
Так всегда бывало, когда ей снился неприятный сон. Не кошмар, нет. Кошмары на неё так не действовали, с ними она справлялась легко и сама. Но вот тяжелые сны, вгонявшие в тоску и напоминавшие о прошлом…. Здесь ей нужен был он, его дыхание, тепло его тела волнами разливающееся по постели и возвращающее покой её сердцу, его щека, ещё не познавшая лезвие бритвы нового дня. Все эти вещи нужны были ей больше воздуха в предрассветный час. Они её спасение от той бездны, из которой она вырывалась каждый раз, когда её засасывал очередной тягостный, серый сон.
Ещё сырой и целый, сон проносился в её памяти, вынуждая сердце убыстрять ритм, но она успокоенная близостью мужа, покорно отдалась этим картинам странного и непонятного, где прошлое и настоящее переплетались с потусторонним и отталкивающим. Она вспомнила первую картину сновидения….
Она лежала на земле, под ней пульсировала жизнь всего сущего, возмущаясь тому, что она стала досадным препятствием его тяге к Солнцу. А она лежала на животе и лишь голова была повёрнута в сторону дороги. Над ней стояла и причитала мать, ужас которой гасился небесным вакуумом. Мать знала, она боялась и знала, что дочь сейчас покинет её.
А она лежала не в силах пошевелиться, сердце разрывала агония ритма. «Ты отбегалась, красотка, ты пробежала последнюю дистанцию своей маленькой жизни». Глухой удар. Бум! Ещё! Ещё!
Время встало. А на её глазах прямо посреди дороги стал распускаться цветок с лепестками неба. Бум!
Он внимал ей, он смотрел ей в глаза. Бум!
Он наполнился слезами, искрящимися бриллиантами солнечных звёзд. Бум!
Лепестки его разверзлись и замироточили кристаллами слёз, проливаясь на сухой асфальт и впитываясь без остатка. Бум!
Её глаза наполнились солёной миры и оросили землю, питая жизнь сущего. Бум!
Цветок и она были целым и уходили вместе, оплакивая юность, прощая жизнь. Мама, прости! Бум…
Серый дымчатый провал и вот она, вторая картина….
Она в своей старой школе, которую закончила, бог знает, как давно, но она снова юна и выпускница последнего класса. Все экзамены сданы и впереди только праздник в честь выпуска. Она в классе, переполненном такими же, как и она, выпускниками, одетыми в праздничные наряды. Она знала, что за дверью в коридоре их всех ожидают родственники, чтобы порадоваться грандиозному событию вместе.
Она вышла из классной комнаты и сразу его нашла, он стоял напротив двери и улыбался ей. Дедушка, её любимый дедушка, умерший, когда ей было четырнадцать лет, а сейчас стоявший живой живехонек среди прочих родителей. На нём был парадный костюм, который она запомнила ещё, будучи ребёнком. Он обнял её, он был горд внучкой, завершившей важную ступень жизни, и готовящейся к преодолению новых высот. Но грусть была в его блестевших жизнью глазах. Дед наклонился к ней и промолвил:
– Я бы хотел с тобой остаться, дорогая моя, но не могу. Не положено мне находиться здесь больше отведённого времени. Открою тебе один секрет, о котором узнают, только перейдя за черту. Если человек при смерти, то есть в коме, два месяца – то у его души есть шанс вернуться обратно в родное тело; если время отсрочивается больше, чем на два месяца, то тело заселит скорее чужая душа, но вероятнее всего, что душа вовсе не вернётся в тело. А посему смириться необходимо и отпустить с миром любимого близкого человека. Запомни это, дорогая.
Он отпустил её и пошёл по коридору в нарастающую темноту, а за ним последовали другие призраки, другие души, что пришли проведать и поздравить своих любимых чад. Они все растворились в чёрной точке школьного коридора.
Она вновь провалилась в пелену тумана, которая из белёсой переросла в серую марь, насыщаясь багровыми волнами…
Разрушенный город. Серый и безликий. Обескровленный и безжизненный. И Она – женщина с чёрными длинными волосами, растрепавшимися и оплетшими её узкие плечи. Женщина, лица которой не разглядеть из-за кровавой маски, багровыми струйками стекающей на грудь и живот, пачкая руки и помечая ноги, оставляя кричащие отметины на узорчатой юбке и орошая землю, из которой растут уродливые цветы. Женщина пугает её, простирая к ней обожженные до костей руки, и кричит таким диким и разрывающим воздух ором, что цветы, созревшие и насытившиеся кровью, раскрываются и вместо сердцевины у них разверзнутые рты. И они кричат в унисон с Нею. Это крик ужаса. Это песнь агонии. Это предвестие смерти.
***
– Марика, пойдём сегодня в парк? – Ия заканчивала с завтраком, а дочка уже вертелась у окна, заглядывая за занавеску.
– Да, мамуль! Такая погода за окном! А папа с нами пойдёт? – Девочка вынырнула из-под золотистого кружева, отделявшего мир кухни и быта от мира окна.
– Нет, он сегодня занят, – ответила Ия, отправляя в раковину чашку с тарелкой. – Но в другой раз обязательно с нами пойдёт. Он дал слово.
– Раз дал, значит, точно пойдёт. – Марика бросила серьёзный взгляд в сторону коридора, но он быстро сменился просветлением и озарением чего-то восхитительного. – Мамуль, а мы можем взять с собой новый фотоаппарат? Он такой классный и снимки получатся лучше, чем на старом. Можно его взять с собой?
– Я как раз и хотела тебе предложить включить в нашу прогулку эксперимент с новым фотоаппаратом. – Женщина улыбнулась, наблюдая, как дочь поспешно надевает туфельки. – Но ты меня опередила.
– А можно я тоже сделаю несколько снимков? У него такой классный дисплей, на нём всё-всё видно, – протараторил детский голосок. – Можно-можно?
– Я думаю, что ты уже взрослая девочка и справишься с новой техникой в два счёта.
– Ура! Здорово! – воскликнула довольная девочка и притопнула ножками. – Одевайся скорей, мамуль!
Сентябрь был её любимцем среди остальных месяцев. Его спокойная и миролюбивая душа, гармонично объединявшая лето и осень, покорила её в раннем детстве. Этот месяц хранил секрет бытия и мира, он предрекал близящийся сон природы, но не подгонял, а, напротив, кристаллизовал каждый день прозрачной благодатью солнечной любви. Ни один из его братьев не мог дать такого совершенства. Сентябрь как будто был создан для постижения внутреннего мира и согласия с самим собой. А сколько красок он умещал в своих тридцати днях!
Десятилетняя Марика переняла от матери эту необъяснимую и волнующую любовь к первому месяцу осени, так же неосознанно втягивая и задерживая в лёгких сладковатый и насыщенный воздух, жадно касаясь узорчатых прожилок листьев. Её любимым занятием каждый год было собирание созревших желудей и каштанов, которые в изобилие произрастали в городском парке и пополняли её коллекции.
Вот и сегодня девочка прихватила с собой довольно объёмный пакет, предвкушая знаменательные находки и довольно поглядывая на увесистую сумку-торбу на плече матери, в которой лежал и ждал своего звёздного часа новенький фотоаппарат. Ия оделась легко – воздушная блуза, светлые джинсы и туфли; погода сегодня была фантастически чудесная и щедрая на тепло и солнце, а небо растеряло все облака до единого. Дочка последовала маминому примеру и пошла на прогулку в льняном, цвета молока, платье с накидкой и в чёрных лаковых туфельках на крохотных каблучках.
Сейчас уже и не верилось, что эта кроха пять лет назад принадлежала кому-то ещё, кроме Ии и её мужа Марка. Увидев в приюте маленькую девочку с грустными серыми глазами и светлым ёжиком волос на голове, которые со временем отрасли в мягкие пшеничные локоны, Ия сразу поняла, что это её дочь, которую она так хотела родить и подарить этому миру. Марк сразу согласился, чем удивил и обрадовал жену. А малышка приняла их в своё сердечко, не сразу, на то были свои причины, но приняла.
Фотография была одним из хобби в жизни Ии, ей нравилось ловить жизнь в силки объектива, а потом рассматривать на глянцевых снимках застывшие моменты земного кино. А дочка была центральным персонажем и главной героиней её фотоохот.
– Мамуль, смотри какие большие! – На детской ладошке перекатывались пузатые кругляши жёлудей. – Вон под тем дубом нашла. Там их много-много!
– Тебе пакета не хватит. – Улыбнулась Ия, поймав объективом ладошку.
– У меня есть карманы на платье. Я в них положу. – Не сдался находчивый ребёнок.
– Глупышка, всё равно все жёлуди не унесёшь. – Объектив зафиксировал и поймал детскую спинку с развивающейся косичкой. – Подожди, у меня же есть сумка, в неё положим.
Ия с удовольствием присоединилась к азарту дочери и, отбирая самые красивые и пузатые жёлуди, причём непременно в шляпках, кидала их сумку-торбу, а Марика, наполнив свои кармашки жёлто-коричневыми плодами дуба, переключилась на мамину сумку, набивая её до отказа сентябрьскими сокровищами. Дома их отсортируют, и большая часть пойдёт на поделки и декорирование, которые были другими хобби Ии, а малая и самая драгоценная часть находки по праву войдёт в громадную коллекцию девочки.
Ия сделала несколько последних снимков дочери, довольно сжимавшей в руках переполненный пакет с желудями, после чего они отправились домой.
***
Марк вернулся домой через час после их возвращения с прогулки. Марика утащила его к себе в комнатку и хвасталась новыми звёздами своей разросшейся коллекции желудей. Ия подогрела обед мужу и варила в турке кофе, она предвкушала просмотр свежих снимков на компьютере, ей не терпелось скорей рассмотреть все детали. Но прежде будут кофе и Марк.
Муж вскоре вернулся, сообщив, что дочка ещё не скоро появится из своей комнаты, она увлечена находками и провозится с ними ещё минимум час. Меж тем Марк нежно обнял Ию за талию, прижал к себе и поцеловал в губы, смакуя и растягивая уединение.
– А ты пахнешь сегодня особенно. – Он уткнулся носом в её золочёные волосы. – Утром ты пахла сном, а сейчас от тебя исходит пленительный аромат. Волнующий.
– Может это духи или кофе, что сейчас убежит из турки, если ты меня не отпустишь. – Ия вовремя высвободилась из мягкого объятия его рук, коричневая пенка уже угрожала сбежать с краёв медного сосуда.
– Нет, Рыжик, это не духи и не кофе.
У Ии с рождения были густые, чуть вьющиеся волосы чудного лисьего цвета с золотистым переливом. Когда Марк её впервые увидел, то так и назвал «рыжиком». С тех пор это забавное прозвище стало вторым родным именем Ии.
– Это сентябрь, дорогой. Так пахнет только сентябрь, – отозвалась она.
Ия разлила по двум миниатюрным чашечкам густой напиток, добавила в мужнину чашку пару ложек сахара, а свой кофе сегодня предпочла не сластить. Пока Марк доедал обед, она крохотными глотками пила «эликсир вечной жизни», так она называла кофе, и смотрела сквозь дымку, исходившую из его пока ещё нетронутой чашки, как он ест и смотрит на неё.
После кофе они уединились в спальне и лишь спустя час, Ия смогла наконец-то добраться до заветных фотографий. Марк задремал в кровати, а Марика так и не показалась из своей спаленки.
Фотографии были загружены в папку с названием «Сентябрь 5», так для себя Ия отсчитывала каждый год, нумеруя месяцы с того момента, как в её жизни поселилась дочь. О прошлой жизни девочки она знала многое и предпочитала не поднимать болезненные воспоминания ребёнка лишь за исключением одного единственного дня в году – дня, когда Марика потеряла свою первую семью. По лихому совпадению этот злосчастный и трагический день в жизни девочки выпадал как раз на середину сентября.
Она полагала правильным для себя и дочери, что нельзя забывать прошлое, даже если оно причинило боль и отложило печаль в душе.
«Никогда не забывай о них, никогда», – каждый раз Ия повторяла дочери в этот роковой день года. – «Они – неотъемлемая часть тебя; они – твои корни, которые судьба отсекла, но сохранила в памяти. Я никогда не буду ревновать тебя к той части твоей жизни, потому что ты у меня есть. А тебе повезло, жизнь одарила тебя двумя любящими матерями. Никогда не забывай её, ведь она тебя любила и любит. Только уже с небес».
«Мамочка, а ты не уйдёшь на небеса, как моя первая мама? Ты не оставишь меня?». Этот детский страх пугал Ию, но она отгоняла его, как могла словами, мыслями, надеждами. Неисповедимы пути Господни.
Марика родилась и росла вместе со своим младшим братом Яном в дружной молодой семье в одной крохотной стране, находящейся в самом восточном углу Европы.
Папа работал на угольной шахте, добывая «чёрные камни», а мама водила пятилетнюю Марику и её трёхлетнего братика в садик, где работала воспитательницей. Всё было просто и ясно для этой семьи. Пока не случилось непоправимое. Пока не пришла война в эти мирные и тихие земли. Разразился конфликт с соседней страной, а потом пошло-поехало и уже никто не мог припомнить, с чего все началось. Города по очереди подвергались бомбежкам, умирая в жутчайших агониях.
И вот, в то злосчастное утро сентября, настала очередь городка, где беззаботно жила Марика. Ия знала лишь то, что сработали сирены, оповестившие жителей о воздушной тревоге. Мать схватила дочь и сына и бежала в сторону бомбоубежища, но что-то отвлекло их. Женщина наказала дочке бежать что есть сил в убежище, обещая, что она и брат догонят девочку следом. Но, увы, кроме Марики никто из них так и не переступил заветную спасительную дверь. Отец девочки погиб, будучи погребён вместе с другими горняками в шахте.
Никаких фотографий не сохранилось, городок сгорел под огненным дождем страшных бомб. А девочка, поскитавшись несколько месяцев по семьям и приютам, попалась на глаза иностранке-журналистке, которая разглядела в ребёнке больше, чем сиротство и одиночество, и удочерила её.
Эти солнечные фотографии на мониторе компьютера вызывали у Ии невольную улыбку. Вот Марика нашла первый жёлудь – её лицо излучает радость от находки и предвкушение чего-то большего; вот к девочке подбежал бродячий пес и лизнул её в нос, пока она увлечённо копошилась в падшей листве под дубом. А вот дочка высунула язык и дразнит маму, призывая присоединиться к ней в поисках заветного сокровища. Вот фотография и самой Ии, её сделала девочка с разрешения мамы. Но эта фотография не вызвала улыбки, скорее она нагоняла страх.
Позади справа за спиной Ии стояла та самая женщина из сна, в чёрной от копоти одежде, ошмётками свисавшей по всему телу. Призрак тянул к ней обгоревшие руки, а лицо без глаз искажала гримаса ужаса. Нечто угрожающее и беспокоящее навалилось на женщину с той стороны монитора. Ведь она помнила, что на этом снимке не было никого, кроме неё, когда Марика с гордостью продемонстрировала своё мастерство на дисплее камеры, да и при сброске фотографий на компьютер также ничего подобного не было замечено. Так откуда же взялась эта женщина у неё за спиной? Женщина из её кошмарного сна?!
***
– Куда это ты собралась в тридцать семь лет, в столь ранний час, мой непоседливый Рыжик?
Муж шутил, но беспокойство в его глазах сверлило её насквозь, ему нужен был вразумительный ответ. Марика стояла в цветочной пижаме с сонным личиком и тоже не понимала, почему мама второпях собирала дорожную сумку.
– Марк, я туда и обратно, – быстро проговорила она, стараясь не смотреть в глаза мужчине. – Надо для редакции кое-какой материал захватить.
– Ты уже не работаешь у них, Ия, ты лет пять у них не работаешь. Какая редакция? Какой материал? – Он перехватил её руку, утрамбовывавшую косметичку с гигиеническими средствами вглубь сумки. – Рыжик, что случилось?
– Я им снова понадобилась, дорогой. – Она мягко высвободила руку. – Мне предложили поработать внештатным сотрудником. И это моё первое задание. Ты же знаешь, я давно хочу вернуться к работе.
– Но ты, же работаешь! – удивлённо возразил Марк.
– Работа социологом – это не моё, милый ты это прекрасно знаешь. Ну, позволь мне начать, обещаю, если всё пойдет во вред семье, то я откажусь от них, обещаю.
– Ты и так уже всё решила. Зачем спрашиваешь? – сухо произнёс мужчина.
– Потому что я тебя люблю и мне важно твоё мнение и твоё одобрение. – Она обняла его и поцеловала.
– Езжай, но только не долго. Мы тут от тоски закиснем, – улыбнулся Марк, сдавшись обаянию жены, и обратился к дочке. – Да, зайчонок?
– Да! Мамуля, когда ты вернёшься? – Девочка прижалась к наклонившейся Ии.
– Очень скоро, дорогая. Я всего на пару деньков. Туда и обратно. Не скучайте.
Это было не задание редакции, собственно, и возвращаться в журналистику она не собиралась. Просто пришлось прикрыться этой ложью, чтобы не выдать истинную цель поездки в уголок Европы, иначе бы Марк её не отпустил. Пять лет назад он ни слова против не сказал, когда она ввела в их дом маленькую пугливую девочку, первые месяцы спавшую под кроватью. Он сразу смекнул, что к чему, он полюбил её равно, как и Ия. А сейчас всё могло бы стать иначе, он бы не понял её страхов, её желания разобраться в прошлом, бьющем кулаками в их настоящее. Она решилась на этот отчаянный шаг ради него и их девочки, ради их спокойствия и жизни.
Доля правды всё-таки была в её словах, в редакцию она обратилась за помощью, раздобыть точный адрес проживания первой семьи Марики. Двое её бывших коллег с радостью помогли ей, предоставив бумаги со скудной, но драгоценной информацией. Она давно планировала эту поездку и, какое совпадение, заполучила заветный адрес накануне прогулки с дочерью. Нерешительность и раздумья отсекла устрашающая фотография призрака.
Добраться до заброшенного городка можно было только на машине, Ия, выйдя за пределы аэропорта, сумела договориться с одним водителем за двойную плату. Он согласился доставить её в мёртвый город, а после забрать, но оставаться там и ждать пассажирку не желал.
Километры лесов, полей и узких ухабистых да широких покатых лент дорог были позади. Стороной пролетела неведомая, бурлящая негодованием, река, изрыгая предостережения тем, кто осмелился устремить свой бесшабашный путь в запретное место. Машина бесшумно пересекла невидимую границу давно покинутого городка, словно боясь нарушить покой здешнего места недостойным рёвом мотора. Ия рассчиталась с водителем и оговорила точное время его возвращения, задерживаться дольше задуманного у неё не было ни малейшего желания.
Ранее ей немного удалось разговорить своего спутника, пожилого мужчину, оказавшегося весьма немногословным собеседником. С жутчайшим акцентом он поведал своей пассажирке о некоторых странностях пульсировавшего некогда жизнью города. После того, как разрушенное поселение было оставлено людьми, случайно забредшим путникам являлись зловещие знаки, а иной раз и призраки сгинувших горожан. Народ окрестил это место «проклятым» и прекратил всякие попытки совать нос в эту землю, обходя её за много километров стороной. Поговаривали, что зашедший сюда мог потерять разум или жизнь, или пропасть без вести совсем. Ия не придала этим страшилкам особого значения, ведь любому покинутому и запущенному месту приписывают «странности» и злосчастия, а попадают в неприятности люди, как правило, сами по своей неряшливости и беспечности.
Тишина и безмолвие в мёртвом городе стали её первыми хозяевами. А дальше взгляд женщины выхватывал всё новые детали и тревожился видом трагедии, застывшей вместе со временем. Дома без стёкол, с разбитыми дверьми и крышами, с облупившейся фасадной краской, с посеревшим и отсырелым кирпичом. Дома наполовину уцелевшие и наполовину разрушенные, дома оставившие только фундамент в горестное напоминание о себе, а порой только яму-воронку. Ни деревца, ни травинки, ни птицы, никого. Земля-скорбь, кладбище без ограды, крестов и надгробий, без опознавательных знаков. Хотя зачем нужно обозначение тому, что своим прошлым колет сознание до кровавых ран?
Ия достала листок с адресом дома, где проживала Марика с семьёй, и пробираясь по погребённой под песком, кирпичом и листьями дороге, направилась в искомом направлении. Она не знала, что именно хочет найти, но надеялась, что интуиция и удача ей помогут в этом.
Дом нашёлся, но заходить в него не имело смысла: всё, что осталось от некогда крепкого трёхэтажного строения – половинка щербатой стены с зубьями-обломками этажей, да мешанина из бетона и кирпича вперемешку с останками полуистлевшего быта в ложе фундамента.
«И что дальше? Что ты надеялась здесь найти и понять? Будто груда обломков что-то объяснит. Какая наивность и глупость, Ия!».
Что-то трепетало на ветру, придавленное обломком кирпича, что-то тонкое звало её к себе, требовало её рук, её внимания. Она подошла и вытащила сильно измятую чёрно-белую фотокарточку с улыбавшимися счастливыми людьми. Молодой мужчина со светлыми волосами обнимал одной рукой женщину завораживающей красоты с темными длинными локонами, другая рука мужчины прижимала к груди маленького темноволосого мальчугана, щедро выплескивавшего свой заразительный лучистый смех за пределы картонки. Меж взрослыми стояла и держалась за женскую руку светловолосая девочка, она сдержано улыбалась, но её вдумчивые серьёзные глаза смотрели сквозь бумагу и время. Эти глаза так любила Ия, эти глаза цвета мокрого камня, глаза её дочери Марики, глаза ребенка с фотографии прошлого.
Застывшая картинка неожиданно ожила, люди на фотографии задвигались и стали приближаться к той, что находилась по другую сторону от них. Ия в ужасе бросила фотокарточку и отпрянула от неприятного «чуда». Но внезапно её накрыл шум сирен, а ослепительная вспышка света вынудила прикрыть руками глаза.
Когда она убрала ладони от лица, то ошалела – город снова жил! Вокруг суетились люди, хватая вещи и в панике убегая по целой и чистой дороге. Дома стройными и целыми рядами дышали утренним теплом, а небо пересекали стайки птиц. Это невероятно, но она попала в прошлое, вернее, в «то самое» утро. И дом целый и невредимый сбоку от неё, и люди покидали его в спешке. Воздух рвали сирена и голос, вещавший о приближавшейся смерти.
– Мамуль, пойдём. – Ию дёрнул кто-то за край куртки. – Мне страшно. Что случилось?
Рядышком жалась малышка Марика, ей было пять лет этим утром, но глазки по-взрослому ждали успокаивающего ответа, мальчик с фотографии, братишка Марики, трёхлетний Ян держал сестру за руку и плакал, напуганный суматохой и чудовищными завываниями городской сигнализации.
– А где ваша мама? – вырвалось у Ии.
– Мам, ты чего? Ты же здесь с нами! Мне страшно, мамуль! – Марика схватила Ию за руку.
– Прости, малышка. Я тоже напугана, но я вас выведу, мы дойдём до убежища, и всё будет хорошо, – проговорила Ия, всё ещё растеряно осматриваясь по сторонам.
– А папа? – Девочка ждала нового ответа.
– И папа спасётся, – наврала ребенку Ия, – он в шахте глубоко и его никакие монстры не достанут.
Они пошли вслед за бегущими людьми, отдавшись массовому течению истерии и паники, но, не разрывая рук и не размыкая их столь зыбкую связь. Ия всё надеялась, что мать детей вот-вот появится, и они вместе достигнут заветной двери спасения, но женщина пропала.
Ян споткнулся, упал и заревел ещё сильнее, шнурок на правом ботинке развязался и стал причиной этой досадной остановки. Ия прижала его к себе и успокаивала, пока малыш не притих, но времени оставалось слишком мало. Тогда она взяла Яна на руки и побежала вперёд.
– Беги, Марика! Беги что есть мочи, родная! Не останавливайся, не отставай, беги! – кричала Ия, задыхаясь от бега и ноши.
Девочка бежала чуть впереди, а Ия подгоняла её криком, прижимая мальчика, сердечко которого дрожало и колотилось гулкой дробью. Она стала уставать от этого бешеного галопа, а в боку закололо острой резью. Но останавливаться нельзя! Ни на секунду, ни на вдох!
Показалось низкое здание, в нутро которого ныряли беглецы, туда же и неслась Ия с мальчиком на руках, подгоняя срывавшимся голосом бежавшую рядом девочку. Бок разрывало от адской нестерпимой боли, бежать она более не могла, пришлось перейти на ходьбу. Сирены истошно вопили, а небо задрожало от рёва крылатых монстров, сбросивших первый заряд смерти.
Ещё чуть-чуть, дверь близко, Марика уже достигла её, нырнув в спасительные недра убежища. Раздираемая болью в боку и взбунтовавшимися лёгкими, душившими горло в наказание за бег, Ия дошагала до металлической массивной двери и перевалилась через порог. Дверь тут же закрылась, укрывая её и мальчика от взрывной волны первой разорвавшейся бомбы.
– Мамуля! – Марика была рядом.
– Иди ко мне, родная моя! – Ия плакала, забыв о боли в теле, прижимая дочь и сына. – Боже, ты жива! Мы живы! Успели!
Она очнулась в темноте всё ещё плача и прижимая руки к груди. Она была одна в том самом убежище с разверзнутой дверью, за которой лежал мёртвый город. Потрясённая она вышла за пределы бункера, всё ещё ощущая в теле дрожь и боль от бега. Сумерки уже сковывали день; часы, проведённые на улицах городка, ушли в неизвестность для Ии.
Она вновь увидела ту женщину из сна. Это была та красивая брюнетка с фотокарточки и стояла она напротив убежища в светлой блузе и узорчатой юбке, только крови на ней не было. Спокойствием было наполнено её лицо, устремленное на Ию.
– Я спасла их! Я сделала то, что не удалось тебе, – выкрикнула Ия. – Твой сын свободен, а твоя дочь любима и желанна для нас, как родное дитя. Ты можешь быть спокойна. Разве ещё нужно что-то? Скажи!
Тишина и еле слышные щелчки часовых стрелок. Глаза Ии потемнели, а в лисьи переливы кудрей закрались прямые локоны черноты.
Женщина, стоявшая напротив, женщина с рыжими вьющимися волосами безмолвно смотрела на неё, потом развернулась и неторопливо пошла прочь, за правую руку её держался темноволосый мальчик.
Она летела в самолете и предвкушала будущий поход с дочкой в парк. Сколько листьев они соберут для домашнего букета, сколько каштанов отыщут под лысеющими деревьями, сколько замечательных снимков сделают друг с другом на новый фотоаппарат.
Потому как нет прочнее и нерасторжимее нити меж двумя. Меж матерью и её ребенком. Аминь.
НЕ ГОВОРИТЕ С ЗЕРКАЛАМИ
Знаете ли Вы? Зеркало – не простая стекляшка, в которой Вы можете, рассматривая свою внешность, поправить макияж или оценить новый наряд. Зеркала связуют прошлое и будущее. Время на поверхности их подчиняется иным законам и перетекает под тонкой прозрачностью бурными морями и тихими ручейками, постепенно затуманивая и мутя чистоту зеркал.
Зеркала ещё и двери для других. Неосторожный и непосвященный даже не подозревая о том, запросто может открыть эти двери, впустить в свой мир тех, кому здесь не место, тех, кто чужд этому миру и враждебен ему. И дверей таких несчётное множество.
Знаете ли Вы? Составляющая зеркал – серебро. Именно на серебряную поверхность мы взираем, когда всматриваемся в своё отражение. А ведь этот драгоценный металл служит Луне и является проводником в её тайны, он тот сакральный ключ, что способен открыть невидимую дверь. Но с другой стороны серебро – страж на рубеже миров, защитник зыбкой грани. Откроется дверь или устоит под натиском иных, зависит полностью от Вас. Поэтому никогда не разговаривайте с зеркалом, не взывайте к его сути в минуты душевного горя и ни в коем случае не смотрите в него ночью при полной Луне.
Господин Тикси проживал в старом пятиэтажном кирпичном доме, построенном более полувека назад. Он гордился тем, что живёт не в новомодной многоэтажке, где все помещения выстроены по последней моде, с повышенной комфортностью, где даже в каждой квартире есть своя индивидуальная система отопления. В таких домах не было души, вернее она была, но ещё слишком маленькая и зелёная, как у младенца. А вот его дом был носителем солидной зрелой души цвета мёда, и обладал характером. Относительно тихие и спокойные жильцы – то, что нужно, особенно, когда ты на пороге пятидесяти лет. Покой, наверное, за это и уважал господин Тикси свой дом и не променял бы его на жилище в новом доме.
Его обитель располагалась на последнем этаже, и как он сам выражался: «Я живу под крышей и единственный сосед надо мною – небо, которое присылает временами своих посланников-птиц». Господин Тикси гордился и радовался видом из окон, ведь все окна его двухкомнатной квартирки выходили на одну сторону дома. Он обожал взрослые тополя и берёзы, превышавшие высоту дома, среди их пышных крон, словно в зелёном океане, он видел мир в других цветах и другом темпе времени. Во время непогоды, когда под силой мощных ветров деревья опасно близко от окон размахивали длинными ветвями, а порой и стучались в оконные стекла, словно напрашиваясь в гости, Тикси чувствовал особенную связь с домом и миром за окном. В такие мгновения он выключал свет, подходил вплотную к окну и прижимал ладони к стеклу, наслаждаясь в одиночестве тишины и уюта контактом с бушующей жизнью за прозрачной гранью.
Конечно, жил господин Тикси не всегда один. Лет двадцать назад у него была милая чудная семья – любимая хозяйственная жена и обожаемая крошка-дочь. Госпожа Тикси маленькими изящными ладонями могла изгнать из их квартирки любую невзгоду и грязь, она была настоящей хранительницей и берегиней любимому супругу. А златовласая малышка Тикси в свои пять годков освещала дом лучистым смехом и улыбкой ярче июльского солнца и была смыслом и гордостью родителей.
Счастливая семья – так называли семейство Тикси. Кто с восхищением, кто с завистью, кто с раздражением. Может людям не дано долго жить с тихим счастьем бок о бок, а может чья-то зависть возымела недобрую силу, но отмеренный срок спокойной благополучной жизни закончился в семействе Тикси. Милая малышка Тикси зимой заразилась в садике гриппом, но в отличие от своих сверстников, не смогла одолеть болезнь, сожравшую бедное дитя за три дня. Ни лекарства, ни врач, не смогли тогда одолеть вирус, цепко захвативший свою маленькую жертву, точно паук бабочку, и не позволивший малышке Тикси встретить весну, а с ней и шестой год юной жизни.
После похорон дочери, потянулись длинные, пасмурные дни в квартире на пятом этаже. В окна не проглядывало солнце, лишь снег и лихой ветер настойчиво стучались в тёмные окна и напоминали хозяевам об их утрате. Как ни старались бывшие родители восстановить порядок и вернуть солнце в дом, что-то треснуло меж ними, нечто шипя и скрипя, расползлось по всему дому, навсегда разъединяя супругов. Нет, они никогда не упрекали и не обвиняли друг друга в потере дочери, но смотреть в глаза, как прежде уже не могли и не хотели притворяться, что всё, как прежде.
Госпожа Тикси не выдержала и покинула квартирку под крышей через полтора года. Она не смирилась и считала себя виновной в том, что рухнуло её счастье, и рассыпалась её семья. Она больше не видела себя в роли хранительницы, да, по сути, и хранить было нечего.
Так господин Тикси остался один. И так он отвернулся от веры, что некогда жила в нём, и передалась ему от отца через множество поколений. Он больше не ходил в церковь, как делал это с семьей раньше. Он больше не молился и не разговаривал с Ним, с Тем, Кто дал всё и забрал обратно. Вера стала бессмысленной и бумажной. Её можно было сжать в кулаке, смять, раздавить и выбросить в мусорную урну.
И всё же, он творил свой особый обряд. Два раза в год, а именно в дни рождения и смерти малышки Тикси, её отец расставлял по квартире сотни свечей и зажигал их в полночь. Господин Тикси прикреплял с помощью скотча к большому в полный рост прямоугольному зеркалу в центре комнаты репродукцию иконы, как правило, это была Богоматерь с младенцем. А затем он разговаривал с образом на зеркале, выискивая в освещенных мерцающим светом свечей ликах, черты некогда любимой дочери и обожаемой жены, потерянных так много лет назад. Ритуал каждый раз повторялся с неизменной последовательностью, менялись лишь репродукции и лица на них.
Не смотря на уединённую и отстранённую жизнь, господин Тикси поддерживал дружеские отношения с одной семейной парой, жившей по соседству в одном с ним доме. Молодые родители и их маленькая дочурка, как две капли воды, напоминали ему о его прошлой семье. И общение с этими милыми и тёплыми людьми было живительной отдушиной в его одинокой жизни.
Маленькая Алиса, пятилетняя дочка его друзей, была очень жизнелюбивой и улыбчивой девчушкой. Родители Алисы знали историю своего одинокого друга и сочувствовали ему, а потому не возражали, когда он дарил их ребёнку дорогие подарки, или его взгляд надолго задерживался на рыжих кудряшках, делавших головку девочки похожей на солнечный одуванчик. Солнечная Алиса – именно так называл ее господин Тикси. В каждой маленькой веснушке на её лице жило солнце, а когда детское личико озаряла улыбка, то солнечный свет прямо-таки выплескивался из этого юного чистого лица. В Алисе были такая непосредственность и доброта, что под её обаяние подпадали абсолютно все. Взрослые, дети, собаки, кошки, птицы, казалось, весь мир тянется и пытается угодить улыбке рыжеволосой девочки. И она не портилась от такого обильного внимания, а лишь отвечала добротой.
«Неиспорченная и такая чистая. Как моя девочка,до того февраля…» – Каждый раз глядя на Алису, думал господин Тикси. Он не вспоминал имени дочери, это не имело смысла. По именам зовут лишь живых, а мёртвым они ни к чему. Он и своё-то имя позабыл, у него осталась фамилия, которая со временем стала именем. Так его все и звали, а он представлялся – господин Тикси или просто Тикси.
Но Алисе не нравилось это имя, и она звала его Птицей. Она лепетала на своём «солнечном» языке и объяснила, что Тикси похож на все птицы сразу, он мог быть грустным вороном, мог быть веселым и забавным воробушком, а порой и лихой чайкой. Странное видение, но оно вполне устраивало господина Тикси, и новое имя ему казалось самым точным и верным. Дети понимают взрослых куда лучше и глубже, только объясняются на своём «солнечном» языке, языке детства.
Но дом словно караулил злобный рок, выжидая новое солнечное счастье. Одним тёплым сентябрьским днём малышка Алиса, как обычно, играла во дворе с другими ребятишками под присмотром мамы. Неожиданно во двор ворвалась свора разъярённых собак и в неудержимом порыве устремилась прямиком к группке детей, мирно игравших на детской площадке. Напуганные родители тут же похватали своих беззащитных чад и побежали к подъездам дома. Мама Алисы, убегая, запнулась о бордюр тротуара и упала, выронив дочку прямиком на проезжую часть двора. В тот злополучный момент по дороге ехал автомобиль. Водитель затормозил, но было слишком поздно. Отчаянный крик ужаса оглушил дом и двор, распугав собак, мать лежала на земле, скованная горем, простирая руки к безжизненным рыжим кудряшкам.
О несчастье в семье друзей господин Тикси узнал только вечером, вернувшись с работы. Это чёрное известие подкосило его, и он просидел весь вечер и почти всю ночь у окна, всматриваясь в хмурое ночное небо и размышляя.
«Что же такое происходит? Эта девочка не дожила до своего дня рождения всего каких-то полтора месяца. Алиса, как и моя дочка, не вступит в шестилетие. Этот дом вновь утратил маленькое солнце, будто его и не бывало вовсе. Круг повторился, история свершилась. Проклятие какое-то! Почему маленьким солнечным девочкам не дано вырасти и стать взрослыми, счастливыми людьми, которые способны осветить своей радугой весь мир? Неужели они не достойны этого мира? Нет, это мир не достоин их солнечного света! Моя маленькая и забытая дочь. Нет! Не забытая и любимая всё сильнее, не смотря на годы, что нас разделили. Я почти забыл её имя, её светлое чистое имя – Юлия. Юленька. А ведь она так любила, когда я называл её Лютиком, просто обожала этот цветок. А как её длинные волосы сливались с этими маленькими янтарными цветочками, когда она наклонялась к ним, чтобы погладить крохотными пальчиками их глянцевые лепестки! О Господи! С именем вернулась вся та боль, что я хоронил годами. Что-то не то со мной. Сперва мой Лютик, теперь Алиса. Это из-за меня? Это потому, что я в них вижу солнце и нечто большее? Это потому что я не достоин?».
Он очнулся от мрачных дум лишь на рассвете, когда первые солнечные лучи коснулись окон его квартиры и отважно скользнули вглубь тихого помещения. Господин Тикси так и не уснул, одолеваемый противоречивыми мыслями и горькими выводами. Он не вышел на работу в то утро, отпросившись на день по причине недомогания, чем вызвал удивление начальника, не помнившего за одним из своих лучших работников, чтобы тот за много лет взял хотя бы раз больничный или отгул. Но так как это было впервые, ему с охотой пошли на встречу и пожелали скорейшего выздоровления.
Он чувствовал себя развалиной, есть ему не хотелось, аппетит пропал вместе с новостью о смерти Алисы, но вот сон, он теперь звал его, настойчиво и властно. Сон обещал ему откровения и покой, а возможно и избавление от боли. Тикси поддался этому искушению, и едва припав щекой к мягкой поверхности подушки, тут же погрузился в глубокий сон без сновидений.
Проснулся он ранним вечером, солнце покидало город и прощалось с каждым окном, забирая свои тёплые лучи. Господин Тикси чувствовал себя ещё хуже, голова раскалывалась, будто с перепою, горло саднило, словно его сорвали в неистовом крике, а мышцы тела ныли, как от побоев. Он кое-как оделся и направился к своим друзьям, нужно было навестить их в горе и кое-что попросить для себя.
Родители Алисы встретили его теплее и эмоциональнее, чем он рассчитывал. Мама Алисы, бледная заплаканная тень, пыталась напоить гостя чаем и всё оправдывалась перед ним, что «произошло всё слишком быстро». И эти странные собаки и этот невесть откуда взявшийся водитель. Отец девочки стоял молча у окна и курил. Пепельница была переполнена, но он, не обращая на это внимания, тушил окурок за окурком о скомканную горку сигаретных останков. Она расплакалась, когда Тикси возразил на её вдруг вырвавшееся «я виновата, я её не уберегла!», он сказал, что это несчастный случай, но в душе он в это не верил.
Его просьба не вызвала удивления и возражений со стороны родителей погибшей девочки. Тикси попросил на память фотографию Алисы, кусочек солнечной девочки, которую любил, как родную дочь. Отец Алисы, так и не проронив ни слова, вынес из детской комнатки большую фотографию дочери размером с альбомный лист. На фото девочка улыбалась и казалась такой живой и счастливой в жёлтом платьице с белым кружевом. Тикси осторожно принял фотографию, словно реликвию, и обещал хранить её бережно. Отец Алисы, не дослушав его, ушёл обратно на кухню, где тихо плакала его супруга. Господин Тикси прикрыл дверь за собой и вернулся в свою тёмную квартиру.
Ритуал следовало исполнить ровно в полночь, он прямо-таки был одержим этой идеей, с момента, когда проснулся. Ему необходимо было попрощаться с Алисой самому, известным ему способом.
До полуночи оставалось четыре часа, и Тикси основательно готовился. Он тщательно вымыл зеркала во всём доме, стащил в центр комнаты коробки со свечами, а затем тщательнейшим образом расставил их на каждом свободном клочке мебели и пола. Тикси принял особую ванну с травами и солью, добавив туда несколько капель собственной крови, предварительно уколов палец иглой. В этом он не видел ничего предосудительного, ведь кровь важнейший проводник в мир смерти и жизни, она страж зыбкой границы.
Когда до обозначенного времени оставалось четверть часа, взволнованный и взбодрившийся Тикси принялся зажигать свечи по всей квартирке. Вспыхивание каждого фитилька отдавалось световым эхом ударам его обеспокоенного сердца. Когда действо было завершено, квартира окуталась в мерцающий тёплый свет огоньков, напоминавший рой светлячков, заполонивших помещения и наполнивших собой всё свободное пространство. Огромное зеркало ждало тайного действа в самом центре комнаты, повёрнутое лицевой стороной к окнам.
Ровно в полночь господин Тикси, привычно, как он делал много раз, отрезал кусочек скотча и, приложив фотографию Алисы к большому зеркалу, закрепил им правый верхний уголок. Еле ощутимая вибрация прошла по стенам квартиры, на кратчайший миг, увеличив сияние свечей троекратно. Хозяин не придал значения тому, что сам ощутил и, посчитав произошедшее за видение, вызванное усталостью и ослабшими нервами, отрезал второй кусочек скотча и закрепил им левый верхний уголок фотографии.
Волна вибрации вновь пробежала по комнатам, всколыхнув пламя свечей и оставив ощущение мурашек на коже. Но и на этот раз он не остановился и не прислушался к этому невидимому сигналу, приняв его за сквозняк и озноб.
Когда Тикси отрезал третий кусок скотча и повернулся к зеркалу, то обомлел – вся зеркальная поверхность помутнела и напоминала беспокойные и взбаламученные воды реки во время сильного ветра. Крупная рябь перемежалась с мелкой, нетронутым оставался прямоугольник фотографии, недвижимый и бледный на мрачном фоне.
Тикси попытался прилепить кусок скотча к нижнему уголку, но тот не поддавался, съезжая в сторону, словно поверхность смазали маслом. С верхних уголков, таким же образом, посъезжали кусочки скотча, а затем отпали, но странным было не только это, фотография держалась сама по себе, притягиваемая зеркалом.
Господин Тикси стоял напротив и заворожено наблюдал, как фотографическое изображение девочки постепенно проходило сквозь зеркальную поверхность, и было полностью поглощено мутным стеклом, испещрённым беспокойной рябью. Не веря в происходящее, он дотронулся до поверхности и ощутил холодную, скользкую, схожую со льдом структуру зеркала. Фотографии на зеркальном стекле больше не было, Тикси убедился, что это ему не привиделось. Но Алиса смотрела на него из глубины мутного зеркального омута!
Вибрация усилилась, а вместе с ней и ветер, вырвавшийся из зеркала и пытавшийся затушить свет трепетавших огоньков. Тикси испугался и попытался прекратить обряд, обернувшийся чем-то запретным и зловещим, он схватил плед с дивана и попытался накрыть им зеркало. Но тут же сотни голосов невесть откуда свалившихся на него, возопили что есть мочи, выкрикивая лишь его имя.
– Тикси! Тикси! Тикси!
Он в ужасе озирался по сторонам, нервно вздрагивал от каждого соприкосновения с морозным ветром, бесновавшимся по комнате и рвавшим занавески на окнах. В каждом касании ледяного порыва он чувствовал чью-то невидимую руку, от чего сердце его замирало, а затем ускоряло свои удары.
– Тикси! Тикси! Тикси!
Голоса взывали и подталкивали его зеркалу, будто требуя завершить нечто или поддаться тому, что должно произойти. Зеркало. Что-то произошло с ним, новая метаморфоза исказила и разгладила зеркальную гладь, успокоив неистовую дрожь. Только потусторонний ветер, как угорелый чёрт, носился по комнатам и торопливо гасил свечи, словно опасался не исполнить в срок чью-то волю.
– Тикси! Тикси! Тикси!
О, Боже! Господин Тикси хотел закрыть глаза, отвернуться от зеркала и убежать далеко-далеко отсюда, спрятаться и знать, что подобного не увидит. Изображение на фотографии подверглось тлению и распаду, которым предаются все тела, когда жизнь из них уходит безвозвратно. Кожа лица Алисы из персикового перешла в отвратительный пепельно-серый цвет с гниющими червоточиной щеками и синими вспухшими губами. Очи при жизни, сиявшие чистым небесным светом, теперь являли собой белую пустоту и напоминали глаза варёной рыбы. Рыжие кудряшки обесцветились и грязными растрёпанными патлами торчали во все стороны, извиваясь, будто ядовитые змеи на голове Горгоны. С той стороны она выглядывала, как и из фотографии по пояс, и Тикси вдруг мысленно представил, что могло быть ниже, а вернее, чего не могло быть, и его передёрнуло от отвращения и ужаса.
– Тикси! Тикси! Тикси!
Зазеркальная Алиса отнюдь не была мертва, она оскалилась в омерзительной гнилостной улыбке и протянула блёклые в трещинах и струпьях ручки к Тикси. Светлый фон, на котором некогда отображалось изображение девочки, растворился в тёмной мутности зазеркалья, и от этого казалось, что потустороннее существо парит в подводном мире.
Он отпрянул, но ноги его сковал колдовской ветер, обвив ступни и колени невидимой веревкой и закручиваясь всё сильнее и беспощаднее на бёдрах.
– Тикси! Тикси! Тикси! – Теперь из всех голосов говорил только один, тот, чью обладательницу сдерживала зеркальная толща стекла. – Ну, что же ты стоишь, как не родной, папочка? Подойди и обними свою дочурку.
Господин Тикси готов был поклясться, на долю секунды говорящее с ним существо изменилось и приняло облик его давно умершей дочери, его Лютика. Но перед ним вновь была Алиса в своём новом чудовищном воплощении.
– Что тебе надо? – Его голос дрогнул и ушёл в потолок комнаты визгом.
– Зачем спрашивать о том, что прекрасно известно и так, – ответила Алиса каким-то глухим булькающим голосом, и звучание его совсем не был похоже на детское.
– Я не понимаю. Кто ты? – Его голос дрожал и не подчинялся ему, но он всё-таки выдавил из себя эти нервные слова.
– Я – Алиса, Я – Юленька, Я – все те образы богоматерей и их ублюдочных детей, которыми ты потчевал меня дважды в год. Я то, к чему ты взывал столько лет, и Я то, что услышало тебя, вняв твоим мольбам и сетованиям.
Ветер спеленал Тикси до пояса, ноги замерзали и теряли чувствительность, одинокие свечи ещё отважно боролись с удушающей темнотой, подступавшей к зеркалу, бесстрашно вскидывая язычки пламени вверх.
– Я не делал ничего дурного, ничего такого запретного. Это даже не обряд и не ритуал был, а просто общение, – беспомощно лепеча, оправдывался Тикси.
– Ну да, конечно! – Алиса плотоядно смотрела на него белыми выпуклыми глазами, истлевшее платье, грязной тряпкой висело на худых костлявых плечиках. – И иконы ты вешал по незнанию, для красоты, и свечи ты зажигал от темноты, и с зеркалами ты говорил до рассвета от одиночества, папочка. Ври себе, сколько влезет, только мне не нужно. Я всё о тебе знаю.
- Это ты убила мою дочь? – Внезапная мысль пронзила его, как молния сокрушает дерево в грозу.
– Неверная формулировка, папочка. Она была готова к переходу. Твоё совершенство, твоё творение, твой Лютик. Оставалось ей помочь преодолеть этот переход. А зеркало было на виду, а его никто не догадывался укрыть от детских глаз.
– Что ты сделала с ней?!
– Она слишком много времени проводила у зеркала. Лютик пела песни, расчёсывая свои прелестные волосы, а иной раз и делилась секретами, вплотную прислонившись к зеркальной поверхности, так близко, что на стекле оставался след от её дыхания. Так близко, так сладко…
– Но это всего лишь зеркало! – закричал господин Тикси. – Все зеркала одинаковы. Это всего лишь стекляшки, в которые люди смотрятся, чтобы увидеть своё отражение.
– Зеркало не стекляшка, папочка. Ты даже не представляешь, что и кто смотрит на тебя каждый день с другой стороны, мечтая вырваться и вцепиться тебе в глотку! О, ты себе не представляешь и уже не представишь! Но… ты можешь увидеть.
– Я не хочу! – Испугался Тикси и напряг все силы, чтобы разорвать невидимые путы на ногах.
– А как же Алиса? – Существо в зеркальном омуте вновь протянуло к нему руки. – Как же Солнечная Алиса? Ты и её оставишь, а потом будешь зажигать свечи и на её два дня в году?
- Её ты тоже прибрала? – Его голос потух, на него вновь смотрела с зеркальной стороны та прежняя Алиса, дочка его друзей, живая и хорошенькая.
– Она выбрала меня. Почему-то все хорошенькие девочки так любят подолгу любоваться в зеркале своим отражением. Причесываются, корчат рожицы, или манерничают, так забавно выпячивают губки. И все, как один разговаривают с зеркалом, шепчутся в него, пестуют в нём свою гордыню и исключительность.
Существо вновь приняло свой истинный жуткий образ и разразилось ядовитым булькающим смехом. Кожа на лице полопалась и из трещин потёк гной, господина Тикси передёрнуло от увиденного. Он мысленно благодарил зеркало за то, что не чувствовал того смрада, который должно быть исходил от томящегося по ту сторону монстра.
– Все «солнечные» дети рано или поздно попадают сюда, – продолжало существо. – Зеркала для людей – это приманка, это ловушка, в которую они сами добровольно идут из чистого себялюбства. Чем больше девочка смотрит на своё отражение, тем больше света отдает ему, тем больше плоти получает её зеркальный двойник.
– Но ведь мне много лет, я тоже часто смотрюсь в зеркала и ничего такого не чувствую. – Тикси возобновил борьбу с ветром. – Я же не умер в детстве, я же живой и здоровый. Так почему именно они?
Существо замерло, но лишь на секунду, затем взгляд его стал жёстким и яростным, а черты лица исказила беспощадная и лютая улыбка. Потусторонняя Алиса смотрела на своего оппонента с крайним презрением и вожделением, не свойственным детям и людям вообще.
– А зачем нам ты? – быстро заговорило чудовище десятками голосов. - Ты не такой, как они. Ты не солнечный, ты не счастливый. Чего добился и получил от жизни ты, папочка? Семью? Ха! Пыль от неё! Дочка умерла, жена сбежала, не вынеся твой скулёж и взгляд вечно битой собаки. Кому нужен такой муж? Ты – магнит, притягивающий таких светлых детей, как Лютик и Алиса, ты наша личная приманка. Вот ты кто! До сего дня мы держали тебя в сохранности и оберегали от недугов. Разве тебя не удивляло, как и всех тех, кто контактирует с тобой каждый день, что ты чрезвычайно здоров, что тебя обходит стороной любая хворь и напасть? Разве тебе это не было подозрительным? Ну же, ответь!
Озноб пробежал по спине господина Тикси вперемешку с окаянным ветром, уже затягивавшим узел на его груди. Да, признался он себе, после смерти Лютика, он и вправду обращал внимание, что болезни словно сторонились его, в то время, как все его знакомые были подвластны нападкам сезонных вирусных атак. Но, чтобы причиной его могучего здоровья было обычное зеркало?
– Признаюсь, ты мне нравишься, папочка. Ты туп, и тёмен, как ветер, что сейчас подбирается к твоему горлу. Именно за это качество тебя и выбрали. Я выбрала тебя, папочка!
Снова разразился жуткий хохот, от которого дальше лопалась кожа на лице псевдо Алисы, а гной вытекал из гниющего тела и мутно-зелёной жижей сочился к подбородку, с которого капал крупными каплями.
– Но почему сегодня? Именно сегодня? Чем особенен этот чёртов день?! – взревел господин Тикси, чувствуя, как оковы ветра стягиваются в районе плеч.
– Нас породнила твоя кровь. Да, да, твоя бесценная кровь, которую ты капля за каплей отдавал во славу тому, что живёт и дышит за зеркалом. Хотя нет, не дышит, потому что воздуха здесь нет. Здесь лишь пустота и вечная ночь, хотя, признаюсь, что вода идеальный проводник. Я собрала всю твою кровь, до единой капли, и она, как видишь, течёт во мне, пульсирует и жаждет воссоединиться с остальной частью.
Тикси объял ужас посильнее того холода, каким окутывал его ветер, словно паук, который любовно и заботливо оборачивает свою жертву в мягкую липкую паутину, оставив затем на обед. Поздно Тикси понял свою ошибку, осознал ту беспечность, с которой он принимал особые ванны перед своими обрядами. Но он же не знал, он не понимал тогда, к чему это ведёт, он был уверен, что это лишь минутный импульс и безобидный церемониал, который помогает ему отчасти стать чище и облегчить груз вины!
– Но ты могла забрать их без моей помощи, признай это! Зачем я-то тебе понадобился? Я зачем нужен тебе?
–Моё могущество бесконечно и неоспоримо, но только за этой проклятой перегородкой! – Алиса с ненавистью ударила по стеклянной поверхности с той стороны, но звук получился каким-то приглушенным и сдавленным. – Это чёртово серебро, из которого делали зеркало, оно удерживает меня и обжигает, когда я пытаюсь выбраться. Я не могу дотянуться до этой самодовольной малышни, но я могу воздействовать на них через избранных мною слуг. И ты был избран мною после долгих наблюдений. Ты оказался хорошим слугой, покладистым. Ты понял мою суть и принял меня, хоть и под благодушной маской церковных ликов.
– Но это ложь! – выдохнул господин Тикси, ветер обвил его горло. – Я никогда о тебе не знал и не думал тебе служить.
– Ты ошибаешься, папочка. В тот день, когда ты впервые посмотрел в зеркало, в то самое старое зеркало в доме родителей твоей матери, ты стал моим. Помнишь то зеркало? Оно тебя притягивало, манило к своей глубокой чуть мутноватой тайне. Сколько дней, а тайком и ночей ты просидел у того зеркала, прежде, чем твои родители обеспокоились и заметили перемены в тебе? Та старуха, твоя бабка, она-то знала, в чём дело, догадывалась, что кроется по ту сторону стекла. Она-то и оторвала тебя, не дав мне полностью завладеть тобой и прибрать тебя раньше. Но затем я следила за тобой из других зеркал, не таких, как то, но всё же, полезных. Я видела, как ты рос, как обзавёлся семьей. И тогда я поняла, что ты созрел для меня. Ты был готов.
Тикси вспомнил, как каждое лето гостил с родителями у бабушки и дедушки за городом, в тихой и славной деревеньке. В большом кирпичном доме места было предостаточно для игр, отдыха и тайн. И одна тайна нашла пятилетнего Тикси на чердаке.
Там хранилось старинное, охваченное в тёмное потрескавшееся дерево, зеркало. Эта находка была накрыта большим отрезом серой ткани, покрывшейся внушительным слоем пыли от нетронутости и запущенности за многие лета. Но любопытный мальчик стащил покрывало с тайны и обнаружил высокое прямоугольное зеркало выше детского роста, с неровной, местами вздувшейся поверхностью, помутневшей от времени и имевшей по уголкам мелкие трещины.
Тикси смутно помнил, чем пленило его то старое зеркало, но после недели тайных посиделок на чердаке, бабушка выследила внука и застала его, молча сидящим и неотрывно глядящим в зеркальную даль. После этого маленькому Тикси строго запретили ходить на чердак, а чтобы он туда не залезал тайком от взрослых, на чердачную дверцу повесили замок. Мальчик больше не видел того зеркала, но какая-то странная тоска, непонятная тяга, как заноза засела в нём с тех пор.
Каждый последующий год, навещая дом родителей матери, Тикси охватывало странное беспокойство и чувство утраты. Он позабыл о случившемся вплоть до юношеского возраста, а когда вновь оказался на чердаке, то старого зеркала там не было.
Всю жизнь в каждом зеркале неосознанно он искал ответы на вопросы детства.
– Вспомнил, папочка? А ведь я с тобой тогда говорила и ты меня слушал. Ты был хорошей губкой, впитывал всё, что я тебе велела. И девочек мне подарил.
Тикси и сейчас смутными отрывками помнил о волшебном отражении чердачного зеркала из детства и о тех словах, что оно нашёптывало ему днями и ночами, соблазняя, обещая и порабощая его разум.
– Что?! Я никого тебе не дарил! Я не причастен к их смерти. Это были несчастные случаи.
– Разве? – От ехидного голоска существа, у Тикси воздух застрял в горле, а может это ветер его передавил? – Неужели ты до сих пор веришь в свою чистоту и невинность? Ты потерял свою добродетель в тот момент, как сорвал покров с того зеркала и внял моим речам. Дети не могли стать моими, пока на них не пало клеймо твоей любви, папочка. Ты сделал доступ к их душам мне открытым, словно на блюдечке. Через тебя и твои сомнительные ритуалы я подобралась к детишкам и заполучила их.
– Не может этого быть! Ты врёшь! Ты всё врёшь! Я не мог стать монстром!
– Поздно оглядываться назад, папочка, пора двигаться вперед. Я заждалась тебя. Я изголодалась. Мы все здесь голодны. Вечно во тьме, холоде. И этот не проходящий терзающий голод! Сделай шаг и стань нами, а мы тобой. Это просто. Твоя жизнь прошла путь и здесь его конец. Ну же, всего один шаг, и всё закончится.
– Нет! Прошу, отпусти меня! Отпусти….
Его слова впитал в себя ветер, намертво запечатав уста Тикси холодом. Теперь он был полностью окутан с ног до головы шелестящим и почти любовно сжимавшим его в своих объятиях ледяным вихрем. Кровь пульсировала всё медленнее и всё реже в теле пленника, конечности остывали, не сдавалось лишь упрямое сердце, возмущённо качавшее жизнь и сопротивлявшееся смерти.
– Один маленький штришок, одна деталь и мы будем вместе, папочка.
Существо сбросило с себя обличье Алисы и предстало в истинном виде. В свете пяти свечей, ещё борющихся с ветром и тьмой, в зеркале простирало к нему костлявые руки со звериными когтями чудовище с телом, отдалённо напоминавшим человеческое, скорее сродни собачьему. Покрытое густой чёрной шерстью, с парой изогнутых рогов и пастью полной, как у акулы острейших клыков, вытянутая морда плотоядно и с триумфом взирала на Тикси своими белыми слепыми глазами. Из головы монстра исходили десятки серых змей, извивавшихся и кусавших друг друга в ярости.
«Так вот как на сам деле выглядела Горгона. И она стала пленницей своего отражения, а не погибла от меча героя». – Пронеслось в голове замерзающей жертвы.
Господин Тикси был всего в полушаге от зеркала, подтягиваемый изнутри магического стекла, когда монстр в последний раз ему улыбнулся, а затем дунул в лицо. Послышался треск зеркальной поверхности, ветер усилился и в окончательном завывании яростно налетел на остатки спасительного света.
Свечки гасли поочерёдно: одна, вторая, третья, четвёртая. Пятая устояла, но через мгновение и она отдала свою огненную душу тьме, проиграв неравную битву.
– Свершилось! – Жуткий нечеловеческий голос, состоявший из тысяч голосов, сотряс квартиру на пятом этаже.
В ту ночь из противоположного дома можно было увидеть, как в одной квартире на пятом этаже творилось нечто неладное со светом. То в ней горел приглушённый ровный свет, то он моргал и стихал, а затем во всех окнах этой квартирки разом вспыхнули молнии, а затем бабахнул гром и всё погасло. И больше ничего не происходило. Лишь темнота и тишина.
На следующее утро господин Тикси вновь не вышел на работу, и телефон его не отвечал на звонки коллег и начальника. Вечером один из сотрудников Тикси всё-таки приехал навестить коллегу из опасения, что дела со здоровьем его осложнились.
К удивлению приехавшего мужчины, дверь оказалась не запертой. В квартире было темно, тихо и сильно пахло горелым парафином. Сам господин Тикси, давно окоченевший, с выпученными от ужаса глазами и искаженным в крике ртом, лежал перед зеркалом, сжимая в левой руке фотографию маленькой девочки.
И тут по комнате пролетел слабый едкий смешок, а входная дверь с треском захлопнулась.
Знаете ли Вы?
Не говорите с зеркалами!
Не пойте песни при Луне,
Не подзывайте Их устами,
Не прикасайтесь к стороне!
В уста устами не целуйте,
Обман за зеркалом живёт.
Хоть Дьявол нем,
Вам отзовётся
И душу вашу приберёт!
НЕ ЖЕЛАЙ, ДА НЕ ИСПОЛНИТСЯ!
– Темно…. Какого хрена так темно?! Что это за дыра, твою мать?! Где я?! Дерьмо собачье!
Антон очнулся в темноте. На языке противной пресной плёнкой налипал пыльный воздух, обильно затягиваемый внутрь рта при вдохе. Юноша ничком лежал на полу, погружённом в толстенный слой пыли, ватные слои которой мягко обволакивали пальцы и лицо, норовя проникнуть внутрь нежданного нарушителя покоя. Это место явно не было его спальней, из которой, он точно помнил, не выходил.
Шаря руками вокруг, он вдруг наткнулся на нечто тёплое и живое, оно лежало рядом.
– Что это ещё за штучки дерьмовые? Какого чёрта здесь происходит? Кто здесь?!
В ответ «нечто» задвигалось и, вздохнув, приподнялось, коснувшись его рукой.
– Ты кто, мать твою? – Антон шарахнулся в сторону, но запнулся о другое тело, до контакта мирно лежавшее на полу. – Что здесь происходит?!
– Ты чего орёшь, как оскоплённый хряк? – Сонный и ленивый голосок впереди принадлежал девушке, почему-то спавшей на том же грязном полу. – Захлопнись.
– Ты кто? – вновь повторил Антон, но уже тише; за его спиной кто-то пробуждался после того, как он споткнулся коленом об него, отползая в сторонку.
– Кто? Кто? Дед Пихто! – раздраженно ответил девичий голос. – Чего орёшь, как резаный? Ты ненормальный?
– Дура! Очнись! Мы в каком-то подвале. – Антон с облегчением выругался, он был рад, что не один в этом месте.
– Хватит ругаться, мачо! Всё-таки ты в компании дам. – Другой девичий голос за спиной сделал выговор оторопевшему парню. – Если ты хам, то это легко исправить. Достаточно вырвать тебе твой поганый язык. Терпеть не могу трусливых парней, да ещё и сквернословящих.
Теперь Антон находился меж двух девушек, окончательно пришедших в себя от сна, если они спали в действительности. Но в помещении раздались ещё шорохи, потягивания и вздохи как минимум двух человек.
– Так, я не знаю, что за прикол здесь происходит, но мне определённо пора в общагу. Где здесь выход? Мачо, может, ты подскажешь? – Голос за спиной Антона принадлежал определенно высокомерной выскочке, так он решил, а ещё этот голос ему был очень уж знаком.
– Понятия не имею, где этот чёртов выход. Я не знаю, как здесь оказался, а ты о выходе спрашиваешь, дура, – рявкнул в темноту парень. – Сама его ищи.
– Я предупреждала, чтоб ты не ругался! – Голос угрожающе приблизился.
– А то что?! Ударишь меня, сука? Ну, попробуй! – Парень сжал пальцы в кулаки.
– Заткнитесь вы оба! – Чуть поодаль их перепалку окрикнул мужской голос. – Надо думать, как выбраться отсюда, а вы собачитесь, идиоты хреновы.
– А ты кто ещё такой, умник? – Антон нервно заёрзал, не зная откуда ожидать нападения.
– Тот, кто не собирается почём зря ругаться с девчонками, чтобы спрятать свой страх. Бояться – это нормально. Я думаю, всем здесь не по себе. Но орёшь только ты один.
– Заткнись! – смущённо бросил Антон в сторону незнакомца.
– Вот видишь. – Мужской голос улыбался.
– Ладно, чувак прав, нам стоит типа объединиться и сообща выбраться отсюда. Так? – Пятый голос с хрипотцой, донёсшийся с другой стороны, принадлежал ещё одной девушке.
– Я только «за». – Поддержала предложение первая девушка, на которую Антон наткнулся вначале. – Хоть и весело с вами, ребятки, но местечко не по мне.
– Предлагаю для начала назвать свои имена, чтобы было удобнее общаться, – сказал мужской голос. – Начнём с меня. Я – Михаил.
– Я – Линда, – произнесла девушка, сидевшая перед Антоном.
– Жанна, мальчики и девочки, – откликнулась девушка позади Антона.
– Мария, или просто Мара, чувачки, – выдохнул голос с хрипотцой.
– Антон.
– Отлично, – продолжил Михаил. – Кто-нибудь помнит, как оказался здесь? Я, например, совсем не помню. Последнее, что в памяти – сидел за своим столом в доме и просматривал новенький номер журнала Роллинг Стоун. А потом провал, темнота, как здесь.
– Чувак, со мной такая же чертовщина произошла, – прохрипела оживленно Мария. – Только я смотрела телек, а затем – бац! Я когда очнулась здесь, сначала решила, что заснула и вся эта хреновина мне снится.
– Мистика какая-то, – задумчиво произнесла Жанна. – Я сидела в комнате, в общаге и ждала свою новую соседку, эта дуреха хуже предыдущей, которая вечно всё забывала. Эта курица, которую подселили ко мне неделю назад, забрала ключ от нашей комнаты и отчалила по своим делам, а я не могла уйти, пока она не вернётся. Но, хоть убейте, не помню, что произошло. Просто сидела и ждала. Помню, глянула на часы, а там было ровно восемь вечера.
– Во-во! – оживилась Линда. – Я тоже запомнила это время. Потому что должна была позвонить мама, она обычно звонит с работы в это время, и я иду на кухню, готовить ужин к её приходу. Я посмотрела на часы и посмотрела на телефон, зная, что она сейчас позвонит. А потом ничего. Пустота. Я здесь, с вами.
– А ты чего-нибудь помнишь, Антон? – Михаил обратился к парню, всё ещё пребывавшему в ступоре.
– А? Я? Нет, я ни фига не помню. Где-то в тоже время я прилёг на кровать, нацепил наушники и собирался в полной мере насладиться старым диском Нирваны. Помните их альбом «In Utero»? Вот железно помню, что слушал песню «All Apologies», она меня особо цепляет, когда слышу её где-нибудь. И чёрт возьми, это было последнее что я помню с того момента!
– Не кипятись, мачо, у нас одна проблема на пятерых. Я правильно поняла, что нас только пятеро и больше никого нет в этом забытом богом и Сатаной месте? Или кто-то ещё дрыхнет блаженным сном? – Жанна нервничала, но старалась держать всё под контролем.
– По-моему, кроме нас больше никого нет, насколько мне слышно, – ответил Михаил.
– Слушай ты, королева Марго, прекрати называть меня сраным мачо! – Антон вскипел не на шутку. – Ты, обыкновенная заносчивая сучка, и не смей делать вид, что ты одна тут важная персона. Может, остальные и дадут тебе сесть на их жалкие шеи, но только не я!
– Ой, ой! Какая бравада для того, кто только что визжал, словно кастрированный хряк, как правильно сказала Линда. – В голосе Жанны звучало презрение и еле сдерживаемый гнев.
– Что?! Да ты напросилась, сука! – Антон замахнулся, но Михаил успел перехватить мощный кулак взбешённого парня. – Не лезь! Ты ещё кто такой, чтобы лезть туда, куда не стоит? Эта сука напросилась! Таких, как она, просто нужно учить не распускать яд своим поганым языком! Иначе она будет отравлять всё вокруг собою.
– Герой! Ничего не скажешь! Красавец-мужчина. Браво! – Жанна издевательски подначивала Антона и одновременно корила. – Да таких, как ты, в тюрьму надо сажать. Потом бьют жён и детей, оправдывая своё никчёмное и трусливое существование.
– Прекратите оба! Заткнитесь! – Михаил орал в пыльный наэлектризованный воздух. – Деритесь и убейте друг друга, но потом, когда выберемся отсюда. Сейчас главное, найти выход и убраться.
– А ты кто такой, командир? – распалённый Антон уже пёр на Михаила. – С чего это ты взял, что будешь тут главным?
– С того, что у него мозгов и здравого смысла больше, чем у тебя! – Неожиданно вклинилась Линда.
– Эй, чуваки, мои часы на мне. Они показывают двадцать три сорок пять. Через пятнадцать минут наступит чёртова полночь, – спокойно добавила Мария, о которой все забыли.
– Что? Полночь? Это, если мы все попали сюда после восьми вечера, то пролежали всего около четырех часов? Так получается? – Линда беспокойно заёрзала на своём месте.
– Я же говорю, что хватит собачиться, – настойчиво повторил Михаил. – Ребята, ищите по всем стенам то, что может быть похожим на дверь. Ни у кого нет при себе фонарика или телефона?
– У меня есть зажигалка, чувак, – отозвалась Мария.
– Отлично, Мара, экономь огонь, мы не можем знать, как долго нам здесь ещё торчать.
– Эй, ребята, а может это просто шутка? – Жанна оказалась рядом с Антоном. – Я, кажется, поняла, где мы.
– И где же мы, мисс сноб? – язвительно поинтересовался он у неё.
– Если я не ошибаюсь, то такое количество пыли и ещё стеллажи со всяким хламом, которые я сейчас нащупала, могут быть только в одном месте – в подсобке университета, – не без гордости и игнорируя колкость Антона, ответила Жанна.
– Откуда ты знаешь, что это именно она? – поинтересовался Михаил.
– Ну, на прошлой неделе мне и ещё двум девочкам дали задание прибраться тут. Грязи здесь столько накопилось! Такое ощущение, что в это помещение не наведывались со времен его постройки. Когда мы увидели это безобразие, то решили оставить всё, как есть. Уж больно жирно будет – убирать то, что до нас никто не убирал.
– А если бы вас проверили, мадам белоручка? – Антон не унимался.
– Как видишь, никому это не нужно, – холодно произнесла Жанна.
– А ты случаем не из группы гимнасток? – спросила Жанну Линда.
– Да, я оттуда, – подтвердила та.
– Так вот откуда мне так знаком твой голос и твой снобизм! – воскликнул довольно Антон. – То-то я замечал, как ты и в группе среди гимнасточек нос задираешь.
– Куда нужно будет, туда и буду задирать нос, мачо. Мне хоть есть что задирать, в отличие от некоторых. Думаешь, я тебя не узнала, капитан «Белых Волков»? – огрызнулась Жанна.
– Стерва! – Кинул в темноту Антон.
– Как остроумно! – Отбрыкнулась девушка.
– Чуваки, я, кажется, нашла её. – Пока все были заняты склокой меж Антоном и Жанной, Мария с дрожащим огоньком зажигалки шарила вдоль отдалённой стены погружённого во тьму помещения, совсем потерявшись из виду среди безликих стеллажей. – Если это был розыгрыш, то какой-то безпантовый. И дверь, кажись, заперта.
Все бросились к двери, и каждый подёргал ручку, но выход был надёжно заперт.
– Жанна, вспомни, был ли ещё какой-то выход отсюда? – Михаил всё ещё держал в руках круглую дверную ручку. – Это очень важно.
– Нет, вход только один. Мы не убирались, но я из любопытства обошла всё. Кстати, окон здесь тоже нет, – ответила девушка.
– Мы в ловушке, ребят. – Линда начала паниковать первая. – Какой-то урод нас сюда притащил. И никто нас не найдёт, потому что сюда никто и не придет. Зачем сюда идти? Самое идеальное место.
– Прекрати сейчас же! С чего ты взяла, что нас кто-то сюда приволок? – Антон не хотел поддаваться панике, но она и к нему вновь начала подступаться. – Может Мисс Заносчивость права и это просто глупый розыгрыш. А те, кто это проделал, стоят сейчас за дверью и обделывают штаны от смеха, слушая, как мы тут от страха трясёмся.
– Тогда позови их, умник! – Линда случайно коснулась рукой локтя Михаила, и он почувствовал, как дрожь страха сотрясает девушку.
– Не бойся. Всё будет хорошо. – Он доверительно дотронулся до её плеча, и она тут же прильнула к нему, ища защиты.
– Ну да, конечно! Эта любимая всеми фразочка – всё будет хорошо. Тьфу! Любимый сленг неудачников и слабаков. – Бесновался Антон. – Мир катится к чертям – Всё будет хорошо! У тебя отобрали мечту – Всё будет хорошо! Тебя обманули – Всё будет хорошо! Тебя вытащили из дома и бросили, чёрт знает, зачем в тухлый подвал – Всё будет хорошо! А ни черта не будет хорошо! Не будет!
– Успокойся, истеричка! И так тошно, а тут ты вопишь, как свинья недорезанная! – Жанна тоже начала сдавать позиции истерике.
– Такая умная?! Сделай тогда что-нибудь! Вытащи нас отсюда! – злобно выкрикнул Антон.
– И сделаю. У тебя-то мошонка слаба. – Жанна подошла к двери вплотную и прокричала. – Эй, кто это сделал?! Немедленно откройте дверь! Ваша шутка удалась, но всему, знаете ли, время и место. До Хэллоуина ещё два месяца, ребята. Посмеялись и хватит. Открывайте эту чёртову дверь!
Но за дверью не раздалось ни шороха, ни смешка, ни шага.
– Чуваки, сдаётся мне, что там никого нет. Что-то тухло для розыгрыша, вам не кажется? – Мария единственная спокойно стояла в стороне и курила сигарету.
– Ты бы лучше повременила с куревом, подруга. – Жанна отобрала сигарету у Марии. – Неизвестно как долго нам здесь куковать, а воздуха здесь и так мало, чтобы разбавлять его этим дерьмом. Да и пожара нам ещё не хватало для веселья.
– Эй! Я бы поделилась! – Обиделась Мария и тихо добавила. – А ты и, правда, стерва.
– Эй, надо попытаться ещё! – Антон забарабанил поочередно кулаками ногами в дверь. – Эй, кто-нибудь слышит? Эй! Откройте! Выпустите нас отсюда! Эй! Сюда! Сюда! Мы здесь! Нас заперли! Эй!
– Неплохая попытка, герой. – Жанна затушила конфискованную сигарету. – Как видишь мы одни на этом забытом всеми и вся складе. Вечером была суббота, а как мы все прекрасно знаем, в воскресенье ни одна здравомыслящая душа не зайдёт по своей воле в это заведение. Выходной как, никак, детки.
– Она права. – Михаил успокаивающе поглаживал плечи Линды, прижавшейся к нему намертво. – Надо успокоиться и придумать, как нам выбраться отсюда.
– А чего думать-то? Вышибать дверь надо. – Антон пару раз приложился плечом, но дверь не поддалась, оставив на память болезненный ушиб.
– Головой учись думать, умник, – Жанна язвила. – Эта дверь прочнее твоих кулаков, хоть ты у нас и накаченный хоккеист.
– Попробуй ты, мисс выскочка, – огрызнулся Антон.
– А может её чем-нибудь протаранить? Я в фильмах такое видела, – предложила Мария.
– Ага. И чем мы будем молотить эту дверь, дурёха? Опрокинем стеллаж? Здесь кроме кучи бумаг нет ничего. – Жанна пнула перекладину ближнего стеллажа.
– Надо поискать, может, что-то найдём. Сдаваться точно не нужно. – Михаилу удалось расцепить прочные объятия Линды. – Ищите везде.
Как только все они разбрелись в разные стороны, на ощупь шаря среди безличных секций прямо перед собой и под ногами, за дверью где-то в недрах коридоров до склада долетел невнятный звук, который вскоре усилился и стал отчётливо напоминать топот ног. Кто-то шёл сюда, к запертой двери.
– Ребят, вы слышите? Сюда кто-то идет! – Линда припала к двери. – Точно сюда. И их много! Эй! Мы здесь! Сюда!
– Я же говорила, что это чьи-то проделки. Наверняка младший курс, там одни идиоты после школы, детство во всех местах плещется. – Жанна презрительно фыркнула.
– А сама-то всего лишь на втором курсе, взрослая та наша, – съязвил Антон.
– Да уж взрослее некоторых здесь, – насмешливо отозвалась девушка.
Шаги, вернее топот, приближались, уже отчётливо и ясно было слышно, что людей, идущих к подсобке, было много.
– Эй, ребята! Мы здесь! Откройте эту дверь! – вновь закричала Линда.
Топот резко стих у самой двери, но тут же с той стороны зажёгся свет, тонкой рамочкой сочившийся по контуру двери.
– Эй, откройте дверь! – Михаил подключился к крикам Линды. – Ребят, ваша шутка удалась, выпустите нас.
Странная тишина стояла за дверью вместе с теми, кто только что подошёл к ней.
– Хватит нас пугать, мы знаем, что вы там. Мы вас слышали! – Мария добавилась к просьбам ребят. – Мы рады, что вы нас не оставили. Выпустите нас, чуваки.
Световая рамка задрожала, по ту сторону раздалось странное шкрябанье о дверную поверхность чем-то острым, после чего тишина ответила хриплым и бесцветным голосом:
– Рады? Да неужели? Когда мы войдём, ваша радость померкнет вместе с этим светом.
–Что за шуточки? Школяры озабоченные! – Жанна подскочила к двери и стукнула что есть силы кулаком. – А ну, живо открывайте эту чёртову дверь, или!
– Или что? – спокойно и с долей иронии продолжил Голос. – Убьёшь нас всех, кукла? Мы давно мертвы, а вот вы живёхонькие, тёпленькие, с потрошками. Подумай своей красивой и пустой головкой, кто кого может убить?
– Ребят, они нас запугивают. – Линда отошла от двери и больше не пыталась кричать.
– Ерунда! Это первокурсники так шутят. – Жанна вновь тряхнула дверную ручку. – Эй, говнюки, в последний раз говорю вам, открыли живо дверь! Вот уродцы!
– Что зассал, спортсмен? – Жанна презрительно кинула за спину.
– Чего? – Антон тут же оказался рядом. – Головой нужно хоть иногда соображать! Правильно, кукла и есть.
– Ребят, не время. – Михаил вновь стоял меж ними. – С чего ты взял, что это не студенты?
– Чуйка у меня, что не студенты. Она мне в игре всегда помогает, – отозвался в раздражении Антон.
– Надо же, у него ещё и чуйка есть! – Жанна не смогла промолчать. – Чуйка есть, а мозгов нет.
– Заткнись! Сколько можно? Ты его цепляешь, а он поддаётся. – На этот раз не стерпел Михаил.
– А ты мне рот не затыкай! Командир нашёлся, – огрызнулась раздосадованная Жанна.
– Эй, живчики! – Голос за дверью напомнил о себе. – У нас есть кое-что для вас. Ловите!
Послушался сухой шорох под дверью, что-то просовывали с той стороны. Михаил нащупал рукой лист бумаги и потянул его на себя. Кто-то попридержал листок и ехидно добавил:
– Не спеши, милок. Мы бы вам все советовали спешить. На тот свет. Ха-ха. – Дверь скребли с той стороны чьи-то руки, много рук.
От этого голоса мороз пробирал по коже. Рука, державшая с той стороны лист, отпустила его, и Михаил сразу же отпрянул от двери, отдававшей холодом.
– Что там, чувак? Что тебе дали эти отморозки? – Марию, казалось, не интересовали те, кто передал лист, но сам листок был ей куда значимее.
– Зажигалка! Мара, дай сюда свою зажигалку. Тогда и узнаем. – Михаил почувствовал, как требуемый предмет, вложили ему в ладонь.
– Ну же, что там? – Линда напирала спереди.
– Не толкайся, ему неудобно. – Это Жанна с правого бока от Михаила, пыталась отвоевать место у Марии, слева стоял Антон.
Дрожавший огонёк зажигалки бегал вместе с рукой Михаила по тексту, который был написан неизвестным.
– Ребят, это список. Список наших имён. Я ничего не понимаю. Может, вы поймёте? – Михаил передал бумагу в ближайшие руки, держа огонь в центре кружка, который образовался вокруг него.
– Что за хрень? – Антон был вторым, кто пробежался по строкам загадочного послания. – Это что за список, мать вашу? Что это?
– Странно, – выдавила Линда.
– Охренеть, как оригинально! Ничего умнее не могли придумать, придурки? – крикнула двери Жанна.
– Чуваки, это что список, по которому нас будут мочить что ли? – спросила Мария.
– Да ну тебя, дура! Тебя разыгрывают, нас всех разыгрывают! Ты ещё не догнала своими куриными мозгами? Там за дверью стоят какие-то ушибленные недоумки и забавляются, пытаясь нас испугать. – Жанна была вне себя.
– Не смей на неё орать! – Линда неожиданно встала на защиту Марии, которой, впрочем, было наплевать на Жанну. – Как ты можешь?
– Ой, нашёлся ангелок невинный тут, я смотрю, – ответила Жанна с неприязнью. – Захочу и не такое смогу.
– Хватит собачиться, люди! Надо узнать, что значит этот список. – Михаил подошёл к двери. – Эй, что это за список? Для чего он?
– Не догадываешься, милок? Среди вас только одна правильно сообразила значение списка. – Мурашки по коже бежали от этого Голоса. – Но только вариант в несколько иной форме. Мы лишь исполнители желаний.
– Чего? Каких ещё желаний исполнители? – Антон сделал шаг назад, и его спина болезненно уткнулась в острый угол стеллажа.
– Детки, какие же вы наивные и тормознутые. Ваших желаний, разумеется. – Голос леденил всё больше и больше. – Когда-то, детишки, каждый из вас в самый печальный или отчаянный момент жизни всуе произнёс желание. Сегодня наступило время привести их в исполнение. И никому не удастся избежать или убежать от прописанного свыше. От мёртвых никуда не деться!
– Да бросьте! Мертвецы. Ну-ну. Так я и поверила. – Хоть Жанна и старалась придать своему голосу бравады, он наперекор своей хозяйке дрожал. – Эй, желторотики, кончайте спектакль, открывайте эту гадскую дверь!
– Номер первый! – голос произнёс слова торжественно и глухо, в тот же миг по ту сторону стало тихо.
– Что? – Линда заёрзала на месте. – Это же я! Что будет?
– Ничего не будет. – Михаил попытался её успокоить. – Они там, за дверью.
– Но они могут войти сюда, ведь они нас заперли. Так? – Это Мария напомнила о себе.
– Дорогуша, если бы мы могли войти, то сделали это уже давно. Не мы вас запирали, но мы попадём к вам, будь спокойна. Когда весь список будет исполнен. – Голос захохотал жутким скрипучим треском, будто несмазанные дверные петли.
Линда вдруг схватилась за руку Михаила, её сотрясала крупная дрожь, остальные тоже почувствовали, что тело девушки сильно дёргается. Она упала на пол и, издавая хрипы, извивалась в конвульсиях, пока не затихла. Зажигалка всё ещё была в руке у Михаила, и он тут же ею воспользовался. Огонёк выхватил на пыльном полу Линду с вывернутыми, зажатыми кулаками и подогнутыми ногами. Изо рта её текла струйка пены, а остекленевший взгляд смотрел куда-то вверх с ужасом и слезами.
– Она мертва? – Жанна оступилась и упала. – Она умерла?!
– Да. – Мария дотронулась до шеи Линды и проверила пульс. – А эти за дверью не солгали.
– Чёрт! Что происходит? Что с ней случилось? – Антон прирос к той стойке, в которую упиралась спина, он не мог шевельнуть ногами, а руки прижал к груди.
– Она хотела скорой смерти, – за дверью Голос хрипел с издёвкой. – Мамочка назвала Линду неудачницей. Мамочка сказала, что Линда – бестолковая и никчёмная дочь.
– Согласна с её матерью, – сказала Жанна.
– Номер второй! – произнёс Голос, а ему откликнулись, наверное, десятки таких же хриплых глоток, шкрябанье в дверь возобновилось.
– Эй, чуваки, а ведь этот номер мой. – Мария всё ещё сидела склонившись над мёртвой Линдой.
– Что ты загадала? – Антон закрыл глаза.
– Я не помню. Я много чего могу загадать. Всего не упомнить. – Мария накрыла ладонью глаза покойной. – Я не хочу умирать, Михаил. Не хочу.
– А придётся, милая! – Жуткий хохот скрипучих высохших голосов по ту сторону, казалось, наполнил всё здание.
Мария схватилась за шею и захрипела. Огонёк зажигалки выхватил её выпученные глаза и широко раскрытый рот, которым она пыталась вдохнуть воздух. Раздался противный громкий хруст, и девушка безвольным кулем упала рядом с Линдой, отстав от нее всего на несколько минут. Проверять пульс никто не стал, и при свете зажигалки было видно, что шея Марии была передавлена чем-то, оставившим след, очень похожим на верёвку.
– А её за что?! Что она вам сделала, ублюдки?! – Михаил сорвался с места и, не дойдя полшага до двери, которую скребли руки по ту сторону, кричал что есть мочи.
– Как ты не поймёшь, мы не забираем жизнь, мы берём желания, – холодно ответил Голос. – Она потеряла подругу, с которой дружила с ранней школы. Мысль о верёвке посетила её прошлым месяцем. Не желай, да не получишь!
– Это на самом деле…. Это по-настоящему! – Жанна истерично шептала сама себе.
– Вот чёрт! – выругался Антон. – Кто там следующий в списке?
– Жанна. Это м-м-м…. ты… – произнёс растерявшийся Михаил.
– Как всегда, первыми избавляются от женщин! – Жанна негодовала.
– Первыми в списке всегда идут самоубийцы.
– Но они не убивали себя! И не пытались! – возмущенно выкрикнул Михаил.
– От мысли к делу полшага, – змеиным шипением донеслось из-за двери.
– А ты помнишь, что загадывала, королева гимнасток? – Антон оторвался от стеллажа и сделал шаг в сторону девушки, она хоть и была язвой, но живой.
– Откуда мне помнить?! – Нервничала Жанна. – Но я точно никогда не желала себе смерти. Я не такая слабачка, как эти две.
– Номер третий! – изрёк Голос, и тут же шум и скрежет за дверью прекратились.
– Так, быстро вспоминай, что ты загадывала недавно. – Михаил нащупал локоть руки Жанны и сдавил его. – Линда и Мария загадали свои желания месяц назад или около того. Значит, и наши желания должны быть где-то в этом временном интервале. Постарайся вспомнить!
– Отпусти! Ты делаешь мне больно. – Зашипела Жанна на него, вырываясь. – Я ни-че-го не помню. Совсем ничего!
– Эй, ребят, там тихо. – Антон толкнул обоих, привлекая их внимание. – Не нравится мне это затишье. Они что-то задумали.
– Я слышу чьи-то шаги, – прошептал Михаил. – Сюда кто-то идёт.
– Да чушь собачья! – Жанна наконец-то освободила руку от цепких пальцев Михаила.
– Нет, там кто-то точно идёт. Они кого-то ждут, поэтому и замолчали. – Антон снова попятился назад.
В неестественно тихом коридоре раздавались всё отчётливее и громче шаги чьих-то ног. Ребята ощущали физически, что те, кто только что ломился в дверь, не покинули своего места, но затаились для следующего ещё более жуткого шага. Шаги принадлежали одной паре ног, босой паре ног, приволакивавших и шлепавших по линолеуму. Кто-то остановился у двери, а затем сильно подёргал дверную ручку. Троица студентов замерла.
– Жа-н-н-а-а-а! Жа-н-н-а-а-а! – сухой девичий голос призывал по ту сторону. – Ответь мне милая соседка, сделай милость. Чем тебе, сука, не угодила Катерина Лиси?
– О нет! Не может быть! Этого не может быть! – завизжала Жанна и, отскочив назад, налетела на Антона. – Т-т-ты, т-т-т-ты…. Ты пропала!
– Ох, лживая шлюшка Жанна! Ты готова была дьяволу продать свою «красотку» только бы меня выкинуть из комнаты куда подальше. – С упрёком и тихой злобой продолжал тот голос.
- Неправда! Как ты смеешь? Катерина, это твоих рук дело? – Голос Жанны дрогнул и предательски охрип, выдавая смятение и неуверенность.
– Это твоих рук дело, соседка. Ты пожелала мне сгинуть в чёртовом месте.
- Но ты пропала без вести месяц назад! Ушла куда-то вечером и не вернулась. Ты сама! Я тут не причём! – Жанна плакала.
– Ты «заказала» свою соседку? – Ужаснулся Михаил.
– Нет! Эта дура надоедливая постоянно всё забывала, и приходилось её ждать. Я всего лишь хотела, чтоб она сменила комнату. До неё не дошло даже тогда, когда я ей напрямую сказала.
– Эй, я помню эту историю, – вспомнил Антон. – Месяц назад шумел весь городок, пропала одна студентка со второго курса, имя я не запомнил, но её так и не нашли, кажется.
– Ты лжёшь, сестрёнка, – Катерина спокойно продолжила. – Ты ни словечком не обмолвилась об этом. Ты просто пожелала мне сгинуть. А ведь я торопилась домой к себе в комнату в тот вечер. А знаешь что случилось? Знаешь, соседушка?
– Нет, заткнись! Заткнись! – в ужасе заверещала Жанна, зажимая уши ладонями. – Я ничего не хочу знать!
– Они затолкали меня в машину, те ребята, что мне не нравились, но с которыми ты меня так настойчиво пыталась свести. Они увезли меня в лес. Я умоляла их не делать мне больно и отпустить, я упрашивала их, обещая молчать. И я бы молчала. Но эти скоты надругались надо мной. Каждый по очереди, соседушка! А их было четверо. Но секса им оказалось мало, они стали забавляться с ножиками и полосовать моё тело, словно колбасу. Эти живодеры изуродовали мне лицо, Жанна! А один был достаточно неаккуратен и полоснул сильно по шее, после чего я умерла. Эти уроды закидали моё обесчещенное тело листьями и уехали домой. А я осталась лежать там, в лесу, хотя должна была быть в своей комнате, в своей постели. Ив этом виновна ты, Жанна!
– Нет! Нет! Нет! Я не хотела этого! Не хотела! Прости, Катерина!
– Я до сих пор там лежу, соседушка! До сих пор! – Гул скрипучих голосов вновь ожил.
– Вот это поворот! – Антон забился в пыльный угол, сев на корточки. – Я видел, что ты стерва, но чтоб так со своей соседкой….
– Это не я! Не я! – Жанну била истерика.
– Чего ты хочешь, Катерина? Убить её? – Михаил обратился к той, кто некогда делила комнату в общежитии с Жанной.
– Я хочу посмотреть ей в глаза, – отвела с особым чёрным предвкушением Катерина.
– Нет. Не пускайте её сюда! Не пускайте! – Жанна подбежала к двери и прислонилась к ней, дабы не впустить ту, что дергала за дверную ручку с обратной стороны.
–Номер четвёртый! – Голос вновь напомнил о себе и о списке.
– Та-а-к! Кто следующий? – Антон дал знать о себе из угла.
– Я. – Чуть слышно выдавил Михаил. – О Боже, если я не ошибся, то….
– Ещё чьи-то шаги. А ты кому пожелал сгинуть и гореть в аду, командир? – Жанна горестно улыбнулась и отошла от двери.
– Мой отчим. Это он сюда идёт, – сбивчиво ответил Михаил.
По коридору шаркая обувью, приближался некто грузный и насвистывавший незамысловатую мелодию. Те, по ту сторону, вновь встречали новоприбывшего тишиной, и этот свист в затихшем коридоре звучал особенно зловеще.
– Что ты ему пожелал? Сгинуть, умереть или ещё чего похлеще? – Антон не желал покидать грязный угол.
– Сдохнуть! Этот подонок бил мою мать и Алика, младшего брата. Он и меня бил, когда я был помладше и не мог дать отпор, – с негодованием и дрожью в голосе ответил Михаил. – Этот жирный боров напивался, а затем находил любой предлог, чтобы затеять ссору, где он мог пустить в ход кулаки. И каждый раз, каждый адов раз, он насвистывал эту мелодию перед тем, как ударить. Я его ненавижу! Поэтому и пожелал ему сдохнуть где-нибудь в канаве.
– Да уж, а чего мамаша твоя не развелась с этим кобелем? Не поверю в большую любовь и привычку. – Жанна слышала, как шаги замерли перед входом, и вздрогнула, когда дверную поверхность сотрясли три кувалдовых удара.
– Она боялась его. Он запугал её, тем более идти было некуда. Оставить их и уйти я не смог, хоть и был шанс, да и не один. Я посчитал трусостью бросить их, оставить с ним. Я не смог. – Михаила сотрясло от каждого мощного удара в дверь.
– Да уж, командир, ты весь такой правильный. Зато пожелать смерти отчиму – это так благородно, – ехидствовала Жанна.
– Заткнись! Он – ничтожество и деспот. А ты от подруги избавилась. Это разные вещи. И я не жалею.
– То есть он пропал в то же время, как и соседка Жанны? – поинтересовался Антон.
– Где-то в это время. Мы с облегчением вздохнули. Я был уверен, что он заблудился или где-то бухает так долго. Но его нашли потом мёртвого. Заснул за рулем, и машина угодила в кювет. Я был уверен, что Бог услышал меня.
– Но тебя услышал Дьявол, – нервно захихикала Жанна. – Поистине, желания опасны.
– Сынок, Миша! – Булькающий мужской бас проникал по световой рамке двери. – Надо было тебя, щенок неблагодарный, утопить ещё тогда, когда связался с твоей сукой-матерью.
- Не смей так говорить о ней, ублюдок! – выкрикнул Михаил двери.
– Я подобрал твою мамашу с тобой, неблагодарный щенок, и дал вам дом и будущее. А ты так вот отблагодарил своего папочку? – Голос отчима булькал и отрыгивал слова с водой. - Я заснул за рулем в своей машине, хоть и пригубил только бутылку пива. Машина съехала с дороги в кювет и перевернулась, а там протекал ручей, между прочим. Вода наполняла салон, я очнулся, проклятый ремень заклинило, и я не смог высвободиться из него, чтобы выбраться из колымаги. Я захлебнулся, ублюдок ты хренов, захлебнулся в чёртовом ручье! И это ты мне пожелал, сучье отродье! Ты!
– Я не жалею об этом! Ты получил по заслугам, козёл! – Михаил сам, не замечая, стал стучать кулаками по двери, не обращая внимания на растущий с противоположной стороны гул. – Ты бил её, ты колотил её, как грушу. А она была веселая и яркая до встречи с тобой. Ты превратил её в серую тень, ты выпил жизнь из неё. Ты поднимал руку на Алика, хотя он твой сын! Ты – урод и заслужил эту смерть. Если бы я мог, то ещё пожелал тебе сдохнуть, тварь! И не называй меня сынком, ты мне не отец! И я тебя больше не боюсь!
– А стоило бы, щенок! – Дверь дрожала от барабанных натисков кулаков.
– Номер пятый! – зловещий Голос перекрыл обоюдные проклятия и ругань с обеих сторон двери, возвещая приближение следующего ужаса.
– Твою мать! – только и успел выговорить Антон.
Шаги глухие, но ровные и четкие, шли к двери, шли к тому, кто забился в самый отдалённый и самый грязный угол подсобки.
– Кто это, мачо? Кого ты заказал? – Жанна смотрела на дверь и слышала всхлипывания Катерины.
– Эй, парень, с тобой всё в порядке? – Михаил, не сводя взгляда с двери, за которой слышал противный свист, обратился к Антону.
– Это Алекс, – промямлил Антон. – Мы играли вместе за «Белых Волков».
– И чем этот парнишка тебе не угодил? Проехался по твоим конькам, забияка? – спросила Жанна.
Антон не успел ответить, некто прошёлся по двери чем-то тяжёлым, чеканя её ударами снизу. Затем всё прекратилось, но заговорил тот, кто ломился в дверь.
– Антон, ты идиот, зачем ты всё это устроил? Я не метил на твоё место, так тренер хотел. А ты занервничал и что сделал? Пожелал своему другу, чтобы у него сломалась клюшка, а шайба выбила ему зубы? Этого ты хотел, Антон? Этого? Так и произошло. Но только шайба мне выбила не зубы, а мозги. Я же был без шлема, придурок, когда ты запустил в мою сторону ей. За что, Антон? За что? Я же был твоим другом. Лучшим гребаным другом!
– Ты убил своего товарища?! – Жанна отшатнулась от темного угла. – Ты пожелал ему смерти и сам убил! Я помню этот несчастный случай. Пострадал защитник «Белых волков», Александр Кравич. Шайба пробила ему череп и повредила мозг, врачи не смогли спасти беднягу. Об этом весь университет говорил месяц назад. И это был твой друг?!
– Нет! ВсЁ не так! Я не хотел, чтобы он умер или покалечился. Я хотел лишь, чтобы он на время вышел из игры и моё лидерство больше не ставили под сомнение. Я не кидал в него шайбу, это была случайность! Я бы не стал убивать своего товарища да и никого другого! Он был моим другом, чёрт возьми! Я не хотел, чтобы ты умер, Алекс! Прости!
– Ты больной на всю голову! Как можно было такое желать лучшему другу?! Как? – Михаил негодовал.
– Я не знаю! Не знаю! Но я не убивал его! Не убивал!
– Ты пожелал, Антон, ты пожелал моей смерти. Ты был моим другом, но всё равно пожелал. А я хотел жить и играть. Мои родители, они считали тебя моим лучшим другом, они остались одни. Ты прекрасно знал, ты всё знал.
– Нет, Алекс! Я не хотел, правда, не хотел! Мне очень жаль! Прости, друг! Я дал слабину, но я не хотел, чтобы так всё вышло. Если бы я знал, если бы я знал, то никогда! Слышишь никогда!
– Поздно, Антон. Слишком поздно.
– Нет, постой! Не убивай меня, прошу! Слышишь, не убивай! Я не хотел! Алекс! Алекс!
– М-да, ты заслужил месть друга, – презрительно фыркнула Жанна.
– Кто бы говорил, сучка! Сама с соседкой расправилась! – рявкнул Антон.
– Она не была мне подругой! – Жанна оглянулась на дверь. – Что со светом? За дверью был свет, а сейчас его нет?
– Да, они потушили свет, – согласился Михаил. – Блин! Дверь! Они её открыли!
– Что?! – Антон вскочил и бросился было к двери, но остановился на полпути.
Ничего не было видно, дверь с отчётливым скрипом распахнулась, впуская в пыльную комнатку запах разложения и тлена. Десятки ног устремились к входу в подсобное помещение, они замерли, когда Михаил набрался смелости и обратился к невидимым противникам.
– Стойте! Чего вы хотите? Расправы?
– Расправа? Ты так и не понял, милок. – Голос рассыпался колючим смехом. – Мы исполняем желания. Но за желания нужно платить. Раз в год всё происходит здесь. Раз в год пятеро загадывают желания и пополняют наши ряды. И никто никого не находит. Ведь кому придёт мысль искать здесь. Не правда ли?
Десятки сухих и безликих визгов, гиков, улюлюканий вторили Голосу противным смехом, будто лёд крошился на тёрке.
– Что это значит? – Жанна попыталась прорваться в сторону двери, но её тут же обхватили по рукам и ногам сухие, костлявые и холодные руки.
– Добро пожаловать домой, ребятки!
Дверь в подсобку со скрипом тут же затворилась, а стены университета вновь наполнила тишина ночи.
ХОЛОДНОЕ БЛЮДО
Он был для меня отцом, моим любимым и надёжным человеком, частичкой моей жизненной нити и хранителем нашего очага. Был…
Для остального мира он являл мощь и несокрушимость самой великой империи, корпорации невиданного размаха. Он был честным человеком и главою…
Но тебя предали, отец мой, твой самый близкий друг и первейший из первых помощник, этот волк в овечьей шкуре, эта змея, таившая свой яд до поры. Он заманил тебя в ту комнату и отсёк от охраны, что должна была тебя беречь. Для нас, для меня и мамы.
«Страшнее не волки, а люди, прячущие свою волчью натуру под маской лести и дружбы. Бойся не зверя, а человека двуликого!» – Так ты мне говорил.
О, отец мой, ты был великим и достойным мужем для неё и справедливым и любящим отцом для меня. Клянусь, что род этого мерзавца, а также все его помощники захлебнутся в крови моей мести. Они ведали, что творили, но не знали, кому попрали покой и радость будущего.
Волк разбужен, отец! Волк вышел на Великую Охоту! Кровь неверных прольется! Да свершится правосудие свыше! Блюдо готово. Подаю!
Прошло ровно сорок дней со смерти главы крупнейшей корпорации мира «Хорс», Максимилиана Грея, чья смерть всё еще волновала население планеты, а внезапная и странная кончина порождала всё больше вопросов и зловещих домыслов.
Девушка принесла на могилу два цветка, кровавыми мазками нарушивших унылость и заведённую простоту кладбища. Две калы пронзительно алого цвета – цветы, которые он любил при жизни, цветы, источавшие жизнь и пульсировавшие ею.
– Это тебе, отец, – тихо и сухо шелестел голос посетительницы. – Я всё помню и ничего не забуду. Я знаю, что и как произошло. Прости, но я не могу оставить всё, как есть. Он должен заплатить, они должны. Маме совсем худо, тоска её выжигает. Боюсь, что она скоро потеснит тебя под этой плитой.
– Марьям, как вы? – К девушке, склонившейся и шептавшей над могилой отца, подошёл солидный зрелый мужчина. – С вами всё в порядке?
– Не беспокойтесь, Роберт, – выдержав секунду, сдержанно ответила она, – пожалуйста, дайте мне поговорить с отцом ещё пару минут.
– Право, извините меня, но нас ждут для поминальной речи. Сами понимаете. Да и матушка ваша не в состоянии. – Мужчина старался быть деликатным, но его волнение было слишком заметно и, скрадывая впечатление заботы, больше походило на суетную напористость.
– Я прекрасно знаю, в чём мой долг, Роберт! – Её лицо раскраснелось от внезапной вспышки гнева. – И маму не трогайте, она до сих пор не верит в то, что его больше не будет с нами. Дайте мне две минуты! Это моё право! Никуда ваши гости не денутся за две минуты!
– Конечно, конечно, Марьям. Просто вы теперь наследница главы корпорации и нужно, так сказать, проявить волю. – Не отступал мужчина, нисколько не смутившись раздражительностью девушки. Но бунтарское упрямство её, его обеспокоило. – Такая ответственность и власть налагают обязательства.
– Я всё скажу. А вот понравится вам или нет, мне глубоко плевать. Две минуты и я приду. – Безапелляционно отрезала Марьям Грей.
Ещё на похоронах она, прикасаясь к крышке гроба, всё узнала. Видение последних минут жизни отца навалилось кувалдой и раздробило веру в людей, одарив жгучим перцем ненависти. Она видела, как Максимилиан Грей шёл по длинному коридору на какую-то важную встречу. В этот раз почему-то с ним не было охраны из пяти человек, он брёл один по безлюдному коридору центрального здания корпорации. Когда он вошёл в небольшую приёмную комнату, то увидел, что и она пустынна, но даже после этого он не заволновался.
А затем в комнату ворвались струи смертоносного газа, и вот тогда он понял, что и к чему. Он бросился к дверям, их было три, но все они были наглухо заперты и подперты снаружи, чтобы пленник не смог выбить хоть одну из них.
Он догадывался и раньше, кто плетёт паутину смерти за его спиной, но веских доказательств у Максимилиана Грея не было, да и как можно подумать этакое на друга детства и правую руку, товарища, кто пережил все невзгоды и кризисы, поднялся вместе с ним из грязи. Нет, он отвергал такие мысли, хотя в глубине души знал, да, знал, что в сердце друга давно прописался червячок зависти. Но какой хороший друг будет плохо думать о близком товарище?
Это осознание разорвало сердце Максимилиана Грея совместно с ядом, которым пропитался воздух приёмной комнаты. Лишь имя слетело с почерневших уст, имя друга и убийцы. И всё это Марьям увидела в тот день на похоронах отчётливо и ярко.
Точёная фигурка светловолосой девушки, облачённая в длинное до пят, чёрное кружевное платье, грациозно взошла на невысокий помост, установленный за периметром кладбища. Миниатюрными рядками на привезённых стульях сидели акционеры и ждали речи преемницы и единственной наследницы корпорации «Хорс», а по сторонам прохаживались репортёры и фотографы, жадно вглядываясь в любую деталь, из которой можно бы было слепить худо-бедную сенсацию, а если повезёт, то и пикантную историю для жёлтой прессы.
Вдова сидела сбоку от помоста – безжизненное существо, потерявшее ориентир в жизни, корабль, разбившийся о берег с мёртвым маяком. Потрясение вогнало эту красивейшую из женщин в тяжёлый ступор, выбелив роскошный шёлк медных волос и забрав волю из сильных, тонких рук. Элина Грей не проронила ни капли слёз и не произнесла ни слова с того момента, как узнала о смерти мужа. Её словно уже больше не существовало в мире живых, лишь дыхание и тепло тела доказывали обратное. Она недвижно сидела на стуле, её руки, заботливо уложенные на подлокотники, белели среди черноты одежды, а глаза неотрывно смотрели в одну точку на земле.
– Его любимыми цветами были красные калы, – начала свою речь с помоста Марьям. – А вы знали об этом, господа? Вряд ли! Вы вовсе его не знали. Для вас Максимилиан Грей был главой и хозяином. Хозяином шавок, снующих и виляющих хвостиками ради золотой косточки.
– Марьям, что вы говорите? Речь рядом на бумажке, читайте её. – Роберт, тот мужчина, что чересчур хлопотал около девушки, недоуменно уставился на наследницу корпорации.
– Я теперь ваша хозяйка, Роберт, и этих шавок тоже, что развалились на удобных стульях, в то время, как мой отец лежит в холодной земле. Теперь я – ваш хозяин и вы все у меня здесь! – Она сжала ладонь в кулак и вытянула её вперёд, демонстрируя публике, которая молчала. – Если кто-то скажет слово против – автоматом вылетит из корпорации. Я держать никого не буду. Я – не мой отец. Доброта и вера в порядочность людей привели его на это кладбище. Я такой добренькой не буду. Слышите? А теперь можете вонять, сколько вам угодно, господа.
Марьям резко повернулась спиной к ошалевшим от такого дерзкого заявления людям и спустилась с помоста. Приглашенные на панихиду акционеры и бизнесмены рвали глотки, требуя принесения им извинений от дерзкой соплячки. Да как она смеет! Они все уважаемые люди и не позволят унижать себя какой-то выскочке только потому, что она наследница Грея. В конце концов, можно провести и голосование.
– Господа, господа! У девушки горе, она сама не понимает, что говорит. Господа, прошу вас! – Роберт Юхан с раскрасневшимся лицом взывал с помоста к быстро таявшей группе гостей. – Что вы натворили, Марьям? Что за истерика? Ведёте себя, словно маленькая избалованная девочка.
– Мне больше нечего добавить к тому, что я сказала. – Девушка поддерживала мать и помогала ей идти к машине.
– Да послушайте меня! – Мужчина схватил девушку за руку и больно сжал. – Вы теперь не принадлежите ни себе, ни семье. Вы не понимаете, что они могут попытаться вас свергнуть и лишить законного места? Вы в своём уме?
– Я всё сказала. Недовольных я держать не буду, – устало и раздражённо ответила она, пытаясь сбросить его руку.
– Вы избалованная девчонка! И неблагодарная к тому же! Отец оставил вам такое детище, а вы его готовы просрать за так, – возмутился мужчина.
– Я ничего не собираюсь терять, Роберт, – угрожающе тихо заговорила Марьям. – Если вы думаете, что после смерти отца я сидела и плакала, и больше ничего не делала, то глубоко ошибаетесь. Всё это время я посвятила изучению внутренних дел корпорации. Образования и ума мне хватило, чтобы разобраться во всём. А они мне ничего сделать не смогут, в то время, как я… – Её светлые глаза сузились. – Не советую более ко мне прикасаться и угрожать мне. Уберите свою руку, пока я её не откусила!
Роберт отшатнулся от девушки, глаза которой горели синим пламенем и менее всего походили в данный момент на человеческие. Она усадила на заднее сидение чёрной машины безучастную ко всему происходившему мать, а сама подошла вплотную к мужчине, ухватила его за край пиджака и заставила выслушать то, что никому другому не нужно было слышать.
– Каждый день, каждый час, каждую минуту, каждую секунду своей жизнь отныне ты, Роберт Юхан, некогда бывший близким другом моего отца, тот, кому он доверял без оглядки, ты будешь проживать в страхе и ожидании возмездия. Смерть придёт за тобой, но в конце. Ты познаешь боль потери всех, кто дорог и близок тебе. Твоя родня захлебнётся в собственных кишках и крови. Обещаю тебе, предатель! И дружки твои, те, кто помогал, их ждёт та же участь. А ты, мерзавец, останешься на десерт. На мой десерт! Я всё знаю, Роберт! Думал, что всё так незамеченным останется? Ты перешёл дорогу Волку и поплатишься его местью за это. До встречи, предатель!
Она выпустила скользкий шёлк пиджака из ладони и села в машину, не оглянувшись на того, кто вмиг посерел и свалился на землю с разверзнутым от ужаса ртом и выпученными глазами.
***
В особняке Агнессы Тур, сводной сестры Роберта Юхана, несколько дней творилось чёрт знает что. Огромный домина за пару дней превратился в хорошо оборудованный следящей техникой центр. Вдобавок по всему зданию и за его периметром сновали вооруженные до зубов охранники, нанятые из элитной военной базы.
– Робби, ты уверен, что так уж все это необходимо? – Гибкая и подтянутая Агнесса любовно обняла «братца» за талию. – Я чувствую себя здесь пленницей, не могу никуда выйти, даже в сад. Мне скучно, Робби.
– Потерпи, Нес, надеюсь, что она попадётся на этот раз. Артур пренебрёг моим советом, а Джулия, посчитала меня параноиком. И сама знаешь, куда это их привело. Я не хочу тебя потерять, только не тебя, сестрёнка.
Роберт жадно обхватил черноволосую женщину, из одежды на которой был только скользкий шёлк халата, прижал к себе и впился в губы. Она не менее страстно ему ответила. Ни для кого из самого близкого окружения, естественно, кроме жены и детей Роберта, не являлись секретом близкие отношения между ним и его сводной сестрой по матери. Их нездоровая, но длительная связь продолжалась уже более двадцати лет, и казалось, что Робби быстрее расстанется с женой, нежели разорвёт порочный круг с женщиной, откликавшейся на любой его каприз и прописавшейся в каждой клеточке его тела.
– И долго мне терпеть твоих солдафонов? – приглушённо мурлыкала Агнесса в ухо любовника. – Я и в туалет не могу одна сходить. Да и камеры на каждом шагу. Смотри, дождёшься, изменю тебе с каким-нибудь молоденьким красавчиком. – Её тело задрожало от перелива смеха-колокольчика, который дразнил и волновал не одного Роберта. – Некоторые уже бросают интересные взгляды на меня.
– Только посмей! Тогда я сам тебя убью!
Он стиснул её, прижал к стене спиной, а она, внезапно изогнувшись, подпрыгнула и обхватила голыми ногами его бедра. Они так и совокупились, стоя у той стены, не беспокоясь о камерах, запечатлевших каждый стон, каждое движение, каждое объятие.
Марьям стояла под огромным дубом, просчитывая каждый будущий шаг. Глубокая ночь была её союзником, хотя в некоторых окнах дома горел неугомонный свет. Но у неё была тайна, о которой враги узнавали за шаг до собственной смерти. Эта тайна передавалась по наследству от отца к ребёнку, и папочка успел посвятить свою любимую дочку в ту самую тайну тайн.
Когда ей исполнилось двенадцать лет, отец взял её на прогулку в зимний лес ночью. Она была удивлена и заинтригована таким щедрым проявлением внимания к ней, ведь у отца практически не бывало свободного времени на семью. Они, молча, вошли в лесное царство, и лишь достигнув одинокой полянки, укрытой толстым покровом искрящегося в лунном сиянии снега, Максимилиан Грей нарушил тишину и обратился к дочери.
– Марьям, ты достигла нового этапа в своей жизни. Скажи, дочь, почему мы сюда пришли ночью?
– Я не знаю, папа. – Она робко смотрела на отца, внимавшего ей и ожидающего правильный ответ. – Может быть… я думаю, что…
– Ну, же, Марьям, не мямли, ты же знаешь. Я вижу по твоим глазам, что знаешь. Скажи мне, – подбодрил Максимилиан, ласково коснувшись её щеки.
– Ты хочешь меня посвятить в тайну? – неуверенно спросила она.
– Ты права, дочь, – согласно кивнул отец. – Я же сказал, что ты знаешь.
– Но почему ночью, папочка?
– Потому что сегодня особенная ночь – ночь твоего рождения и совершеннолетия, – важно объявил он.
– Но папа, ведь до совершеннолетия далеко, – удивилась маленькая Марьям.
– Это остальным далеко, – ответил отец, – а тебе в самый раз.
– Что это значит?
– Послушай меня. У нас очень старинная фамилия, не знатная, но старинная. Грей переводится, как «серый». Никогда не задумывалась об этом?
– Нет, папочка. И почему? – Сердечко Марьям забилось сильнее от предвкушения волнительного открытия, которое станет коротким и прочным мостом меж ней и отцом. Только их тайной.
– Ты слышала страшные и невероятные истории об оборотнях – людях, что в полнолуние превращаются в волков? – осторожно спросил Максимилиан Грей, взяв за руку дочь.
– Да.
– Так вот, моя дорогая, – он говорил не спеша, подбирая слова и следя за её реакцией, – такие сказки, отчасти, правда. Но я бы не называл таких людей несчастными и оборотнями. Это волки, причём, чтобы воплощаться из человека в зверя и наоборот, не нужна Луна и её циклы. Волки самобытны и не теряют разума ни на минуту.
– Откуда тебе известно всё это, папа? – Девочка испуганно смотрела в серьёзное лицо отца.
– Ты знаешь ответ, Марьям.
– Ты волк?! – Её поразила догадка.
– И ты тоже! – Торжественно произнёс он.
Она испугалась и хотела выдернуть ручку из его огромной сильной руки, сжимавшей и удерживавшей рядом.
– Не бойся, Марьям, не бойся своей судьбы. – Голос отца был нежен и ласков, как никогда раньше. – Ничего страшного и ужасного в этом нет. Я ждал твоего совершеннолетия, чтобы посвятить тебя в тайну Греев. Ибо совершеннолетие у волков-людей случается именно в этом юном возрасте. Я научу тебя принимать волчью натуру и видеть светлое в волчьем взгляде на окружающий мир. Это тебя не сломает, а поможет в трудную минуту. Только одно попрошу: никто не должен знать об этом. Никто, даже твоя мать! Она до конца своих дней должна пребывать в добром неведении. Это не её тайна и не ей её охранять. Ты можешь мне это обещать, Марьям?
Максимилиан Грей встал на колени в снег подле дочери, его глаза отражали лунное свечение и нежность. Он распахнул руки в стороны, и дочка нырнула в его объятия, потрясённая, обрадованная и скованная с отцом чем-то новым и нерушимым. Только их и только между ними. В ту ночь он научил её, как стать волком-пастырем среди людей.
После его смерти она научилась, как стать волком-палачом. Принимать звериный облик было болезненно, но оно того стоило. Волк давал ей неограниченную свободу во всём и тотальный контроль за всем, что дышит и живёт. Неизменным оставались её глаза, они-то и смотрели изнутри, укрощая звериный аппетит и агрессию. До смерти отца она позволяла себе лишь уединённую охоту на диких зверей, от которых не оставляла и следа дабы охранять свою тайну и жить в безопасности среди людей. Но предательство, приведшее к гибели отца, покачнуло в ней тот запрет, что внушил ей Максимилиан Грей в двенадцать лет. Теперь она видела в тех, кто предал её семью, лишь ходячее мясо, которое нужно настигнуть и растерзать, распотрошить и обескровить.
Первым стал Артур Тур, брат-близнец Агнессы, что жил за пределами города в сельской глуши, подальше от городского гнёта и фальши. Этот отпрыск семейства Тур, был, пожалуй, единственным достойным человеком, если бы не крутой нрав и деспотия по отношению к домочадцам. Марьям, в каком-то роде освободила его жену и троих забитых детей-подростков от бремени побоев и унижений, разодрав суровому мужу горло и живот. Удовольствия она тогда не получила, зато вина, тошнота и слезы пригвоздили её на той самой поляне всем весом мира и едва не раздавили её, если бы не образ отца, выхвативший её разум из чёрного водоворота совести.
Второй жертвой стала высокомерная Джулия Юхан, старшая нелюбимая сестра Роберта, всю жизнь, ставившая его советы под сомнение, как неразумные, бестолковые, а подчас и абсурдные, державшая младшего братца за дурачка, даже когда он достиг небывалых высот в карьере вместе с другом Максимилианом. И в этот раз его предостережение о покушении Джулия восприняла, как лепет напуганного подростка. Она поняла, что младший брат был прав, когда её дом наполнился криками ужаса прислуги, принявшей на себя первый удар, а затем встретилась взглядом с огромным волком, который смотрел на неё своими человеческими глазами.
– Так он был прав… – успела вымолвить Джулия Юхан, волк опрокинул её сухое тело на пол и разорвал горло.
Марьям стояла в тени громадного дуба, сокрытая от лунного света и следящих камер, готовая к прыжку. Третьей её жертвой станет она – любимица предателя.
Словно во сне она чувствовала своё гибкое звериное тело каждой клеточкой, она слышала дыхание охранников, которые от её легчайших касаний становились мертвецами. Запрыгнув на ближайший балкон, что не составило особого труда для волка, но, несомненно, озадачило бы человека, она проскользнула в темноту спящей комнаты. Особняк наполнился криками, визгами и леденящим кровь звериным воем. Собаки в саду спали вечным сном со сломанными хребтами. Аккуратно по периметру с подобными смертельными травмами лежали тела охранников. В доме гас свет, и затихали голоса.
Роберт Юхан втащил Агнессу в чердачную комнатку, забаррикадировав входную дверь пыльными ящиками с забытыми вещами. Дом молчал и пребывал в кромешной тьме ночи, только в окна сочилась Луна, освещая недвижные бледные силуэты на полу комнат.
В дверь постучали три раза, сильно и настойчиво. Агнесса вскрикнула и прижалась к брату, он сжимал револьвер в правой руке и медленно отходил назад, ища укрытие.
– Нес, спрячься там. – Он указал на старый платяной шкаф, отслуживший хозяевам и отправленный в отставку лет десять назад. – Живее, Нес!
Женщина забралась в пустое нутро дерева, а мужчина затворил дверцы за ней и встал лицом к двери, по которой уже кто-то скрёбся когтями.
– Убирайся прочь! Я знаю, что это ты, Марьям! Я прощу тебе убийство сестры, если ты сейчас же уберёшься отсюда и пропадёшь. Иначе же, я… – Глухой удар извне сотряс чердачную дверь.
Удары повторились, дверь поддалась, петли вырвало с мясом, и огромная волчица ворвалась в затхлое помещение чердака. Роберт выпустил все пули в жуткого зверя, но они пролетели вскользь, не причинив животному никакого вреда. Жуткое рычание вогнало бывшего друга и помощника Максимилиана Грея в ступор, мужчина не мог отвести глаз от человеческого взгляда волчицы, кругами ходившей вокруг него.
– Смотри и помни! – Эти слова в голове его отозвались колоколом, а зверь устремился к шкафу, где затаилась третья жертва.
– Нет! – только и смог выкрикнуть Роберт, когда услышал предсмертный крик Агнессы.
Затем раздался чудовищно-противный звук раздираемой плоти, по полу к ногам мужчины спешил тонкий ручеёк уходящей жизни. Волчица с выпачканной мордой посмотрела ещё раз на мужчину и скрылась в проёме выбитой двери.
Роберт, наконец, сбросил странное оцепенение, сковавшее все члены его тела, и подошел к опрокинутому шкафу, под которым разрасталась лужа. Агнесса лежала с широко раскрытыми от ужаса глазами, её рот перекосило, всё лицо было запачкано, а там, где раньше была изящная тонкая шейка с манящей впадинкой, теперь зияла большая дыра из которой, булькая, извергалась кровь.
Роберт неосознанно перехватил рану ладонью, пытаясь остановить кровотечение. Он выл, почти как зверь, потом он закрыл ей глаза, протёр лицо и поцеловал.
***
Убийство шло за убийством, кровавая петля сужалась, оставляя на десерт Роберта и его семью. Вначале им владел холодный расчёт, он надеялся на технику и людей. Но когда погибла его сводная сестра, тогда в нём что-то дало сбой, и он впал некое суеверие, что имеет дело не с оборотнем, а с духом обманутого и преданного им друга, вселившегося в тело дочери и управляющим ею для свершения праведной мести.
Роберт Юхан осознавал, что всё сбывается в точности, как и пообещала Марьям у кладбища тем злополучным днём – она забирала родных и близких ему людей, забирала неверных партнёров и скользких дельцов, осушала семьи, устроила кровавый праздник смерти. Все жертвы прекрасно знали, что их песенка спета и ожидали своей участи в жутчайшей агонии страха.
Порой ему казалось, что зверю достаточно лишь раскаяния жертвы и прохождения ею той тропы жути, что домысливает разум. Но, увы, он и сам был свидетелем отчаянных попыток людей перед клыками своей смерти, вымолить прощение и раскаянием заслужить помилование. Смерть неумолимо прибирала всех, оставив его на конец своейохоты. Волчица не знала жалости.
Они уехали в другой город, сняли квартиру, где можно было затаиться на какое-то время. Он установил датчики слежения на окнах и людей у двери. Он продумал всё, но всего никогда нельзя предусмотреть.
Он знал, что она придёт, надеялся на чудо, что она собьётся в пути, её переедет грузовая фура, она устанет или заболеет смертельной болезнью – но в глубине души, где-то очень-очень далеко он знал, что она всё преодолеет ради мести. И ни мольбы, ни увещевания, ни пули и огонь, ничто не спасёт от её волчьих клыков.
На грани отчаяния он хотел уйти из жизни сам, добровольно, но заставшая его в критический момент жена помешала свершиться акту самопожертвования, именно так он считал и понимал тот шаг, на который шёл ради спасения семьи. Именно тогда он принял, что смерть ему суждено встретить в лицо, ибо это неотвратимо. К тому же, Роберт по натуре был борцом, а минутная слабость прошла, сменившись решительностью и яростью.
Они спали в своих кроватях, забывшись снами, облегчавшими их бегство от судьбы. Роберт проснулся от странной глухой возни, исходившей где-то со стороны входной двери. Тишина вновь вернулась, но не одна. Чьё-то беззвучное дыхание распространилось на всю квартиру, пропитав воздух тяжелым и давящим тленом страха.
Он вскочил с кровати, жена, не ведая беды, мирно спала тут же. Накинув халат, Роберт Юхан прокрался в тёмную гостиную, а затем, помедлив, сделал шаг в направлении входной двери, за которой несли охрану его люди. Дверь оказалась незапертой вопреки технике безопасности, которую он сам составил для своих подчиненных, которых и обнаружил за дверью бездыханными и с разодранными глотками. Люди заснули на ночном посту, и волк легко с ними расправился.
И тут мороз ужаса прошёлся по его крови – волчица в доме! Там, где его спящая жена Вилора, там, где его дочери Алекса и Эмма! Ноги парализовало, и он ударил по ним кулаками, чтобы заставить сделать пару шагов обратно в чёрный зёв квартиры, погружённой в пугавшую его тишину.
Мужчина в халате босиком вбежал в центр гостиной и замер, вслушиваясь в воздух и не решаясь выбрать одну из дверей, за которыми спали его родные. Дверь детской спальни приоткрылась и оттуда мягко ступая, вышла волчица. Роберт не смог вымолвить ни слова, его снова парализовало, он мог только стоять и смотреть. А она приближалась к нему неслышными шажками на длинных сильных лапах.
– Нет… прошу тебя… – Он бредил или видел наяву, но волчица в неверном уличном свете, что пробивался сквозь плотную ткань штор, преобразилась в Марьям, обнаженную и мокрую от пота с лицом, испачканным в крови.
– Прошу тебя…. Умоляю… – он шептал, ибо сила ушла и из его голоса.
Марьм приближалась, он почувствовал запах её тела, нечеловеческого, но звериного пота. Она прошла мимо него, не тронув и не коснувшись, а ему казалось, что он только что получил тяжелейшую пощечину.
– Умоляю, Марьям… не тронь её! – Роберт из последних сил повернулся и увидел кончик волчьего хвоста, скрывшегося за дверью другой спальни.
Шатаясь на негнущихся ватных ногах, он вошёл в комнату, где всё также было тихо. Вилора лежала на том же боку с закрытыми глазами, как её он и оставил, уйдя пять минут назад. Волчицы не было видно в комнате, но его это не волновало. Он споткнулся и упал, подполз к светлому краю кровати, где спиной к нему лежала жена, и протянул к ней руку.
– Лори, милая. – Его рука вляпалась во что-то тёплое и липкое на простыне.
Он повернул послушное тело жены к себе и всё понял. Он закричал. Слезы хлынули из его сухих по жизни глаз. Ругательства сыпались вперемежку с проклятиями и воззваниями к небу. Роберт только сейчас понял, насколько была дорога ему Вилора, женщина, проведшая полжизни с ним бок о бок, молча в тени его славы и распутства, мать его мёртвых детей. Теперь и она была мертва, а тело её остывало в его руках. Только теперь он понял, что у него ничего в жизни не осталось ценного, за что можно было бы цепляться, как за светлый ориентир. Марьям наказала его за предательство дружбы, отобрала близких и оставила его напоследок. Ну, что ж, он готов к последней беседе с ней.
Она словно этого и ждала, из-за занавесок снова показалась прежняя Марьям, её глаза блестели холодом и покоем. Она в последний раз взглянула ему в глаза и вышла из комнаты, покинув его жизнь навсегда.
Роберт был ошарашен и потрясён настоль глубоко её поступком, что только теперь понял, что она и не собиралась его убивать. Нет! Ей достаточно было лишить его всех близких и родных людей, а ему оставить в удел одиночество и неподъёмное чувство вины, которое будет самым жестоким из наказаний, за то, что он лишил семьи саму Марьям.
Он захрипел, его лицо наполнилось кровью, воздух будто улетучился из лёгких, а тело восстало против него и обмякло. Роберта Юхана постиг последний удар – апоплексический.
***
Из сводки газеты «Мировые сенсации»: «…утром в своей квартире был обнаружен известный инвестор и меценат, а также вице-премьер корпорации «Хорс» Роберт Александр Юхан. По сведениям полиции известно, что на него и его семью было совершено покушение ночью, в результате погибли его жена и дети, а также личная охрана. У всех убитых рваные раны в области горла. Сам вице-премьер не пострадал, но от пережитого потрясения у него произошло обширное кровоизлияние в мозг, в данный момент врачи борются за его жизнь. По предварительным данным, если Роберт Юхан и выживет, то жить полноценной жизнью скорее не сможет из-за серьёзного нарушения мозговой деятельности, только чудо…».
Из статьи журнала «Принц и Ницше»: «Наследница мировой корпорации «Хорс», юная Марьям Грей, вместе со своей матерью Элиной Грей отказались от любого участия в делах холдинга и покинули страну. Место их дальнейшего проживания, как равно и их цели неопределенны. Известно лишь то, что мать с дочерью уехали не с пустыми руками, а с приличными откупными, которые всё же не сравнятся с теми суммами, что ворочает «Хорс» по всему миру. Временное управление корпорацией возложено на вдову покойного Артура Тура, Мириам Тур, до официальных выборов главы среди акционеров компаний, входящих в холдинг».
ОДНА НОЧЬ
Как мало нужно для того, чтобы мир обернулся вокруг своей оси, споткнулся о чью-то глупость и сбил свой вектор так, что достаточно стало одной ночи, лишь одной ночи необратимости…
Инна пробиралась бесшумно, крадучись, словно чёрная кошка, пригибаясь к земле и прижимаясь к стенам домов. Один неверный треск, одно неловкое движение, даже царапание асфальта камушком и всё, они услышат её. Эти твари похлеще мощных радаров. Если бы не их прожорливость и неутолимая жажда плоти, можно было бы позавидовать их тонкому обонянию и обострённому слуху.
Её чёрная кожаная куртка сплачивала с ней ночь. Короткие рыжие волосы мелкими пёрышками топорщились на голове. Тёмные джинсы до колен мягко обхватывали сапоги на толстой тракторной подошве. В них было удобно скользить и оставаться невидимкой на непроглядных улицах, чертовки удобно. Правая рука сжимала заляпанный кровью топор, а левая заботливо поглаживала пальцами холодную рукоятку револьвера. Пока что это было всё её оружие, но при большей удаче она надеялась разжиться нечто лучшим.
«И никто бы сейчас не поверил, что ещё вчера я и в руки не брала оружие, а занималась обычной расстановкой товара в отделе бытовой химии. Блин, как давно это было. Будто год прошёл или того больше. Выбраться бы из этого ада, только бы выбраться!».
За углом кирпичного дома она их заметила и замерла, вжавшись в стену и затаив дыхание. Их было несколько десятков голодных, рваных и жаждущих. И они нашли цель, они кружили вокруг крытой стоянки, с которой доносились отчаянные попытки завести машину не менее отчаявшимися людьми. Ей было жаль бедолаг, попавших в капкан, но одна она ничем не смогла бы им помочь, а вот воспользоваться тем, что монстры отвлеклись на другие жертвы, было сейчас самым благоразумным и очевидным. Спасти свою шкуру, унести ноги из этого проклятого города, забыть о душе на какое-то время – в данный момент это актуально и жизненно важно. Сопли – для тех, кто уже мёртв или скоро умрёт. Возможно эти же сопли и погубили план спасения тех, кто старался в последней тщетной попытке завести непослушную машину. Ей нужно лишь пройти мимо и всего-то. Пройти мимо.
– Макс! Они совсем близко, Макс! У меня закончились патроны! О, Боже! – взвизгнул женский голос.
– Сейчас, Гали, сейчас! – нервно отозвался мужской голос и обратился к кому-то ещё. – Прикрой её, вон с её стороны лезут, как крысы. Да заведёшься ты, твою ж мать?! Корыто чёртово, а не тачка!
Раздались выстрелы, но поток серых теней к автомобильной стоянке не убывал.
– Чёрт! Чёрт! Чёрт! Твою мать! – Инна выругалась и направилась прямиком к стоянке. – И почему меня вырастили такой сердобольной? Чёртова совесть меня погубит.
Она пересекла дорогу, делившуюся жирной белой полосой пополам, только теперь по ней колесили отнюдь не автомобили и велосипеды.
Начиналось всё так до банальности просто: вирус, зародившийся где-то в недрах Африканского континента, от насекомых передался некоторым млекопитающим, то ли свиньям, то ли козам. Уже доподлинно никто не мог точно сказать, какое животное стало носителем коварного врага. А затем, как в самых излюбленных фильмах-ужасах, которыми американцы напичками всю планету, вирус стал стремительно расползаться по всем уголкам мира. Действовал он как самый обычный грипп, только побочное действие его напугало и ввергло в шок всё человечество.
Оказалось, что люди, переболевшие обычной желтухой, умирали дольше и мучительнее, но всё же умирали. А вот остальным заражённым везло куда меньше. После того, как их сердце останавливалось, а мозг прекращал работу, вирус каким-то дьявольским способом перезапускал мозг, частично возвращая его с «того света», но это оживление иначе, как проклятием нельзя было назвать. Эти ходячие и ползающие трупы способны были двигаться в ограниченном режиме, слышать и обонять на уровне диких хищников. Некоторые могли даже говорить, что делало их существование ещё более жутким. А после «возвращения» их рацион кардинально менялся. Они жаждали мяса, сырого, кровавого, человеческого.
И все эти жуткие обращения свершились за какую-то неделю! Планета разделилась на три части: одна мирно покоилась в смертном сне, вторая, хищная, увеличивалась с каждым часом и третья, самая маленькая, стремящаяся вырваться из капкана двух первых групп и не стать их составными частями.
И пришла ночь, и стала она последней для эры вчерашней, ибо новый мир завладел и властвовал над всем и вся, попирая былые законы людские. И даже сам Владыка Преисподней отвернулся от ада, что растёкся и вышел из берегов. Так и пришёл он, конец из концов, великий апокалипсис, началась эра Ночи.
Инна не стала сближаться с «живым» кольцом мертвецов, ей достаточно было пнуть валявшуюся вблизи урну, которая возмущенно дребезжа, докатилась до одного из монстров, хорошенько его толкнув. Мертвяки, перекрывавшие центральный выезд со стоянки вмиг развернулись и заковыляли к новому объекту. Чертыхаясь, девушка попятилась, размахивая руками и привлекая всё большее количество монстров к себе.
В глубине стоянки раздался звериный рёв ожившего мотора и визг колёс, джип с открытым верхом вылетел на проезжую часть дороги, сбивая плетущихся мертвецов. Объехав полумесяц капкана, что образовался около Инны, автомобиль лихо развернулся и притормозил возле девушки. За рулём сидел мужчина средних лет в армейской форме, его сосед сбоку был заметно моложе и больше смахивал на вчерашнего студента, чем на борца с монстрами. На заднем сидении вцепившись в кресла впередисидящих людей, располагались две женщины. Та, что сидела прямо за шофёром, с короткими как у Инны волосами, также была облачена в военную форму и по годам соседствовала с водителем. А вот её соседка, напротив, была слишком юна и не по погоде одета в тонкое короткое платье; лицо было спрятано под длинными, чёрными, растрепавшимися волосами, а на ногах отсутствовала обувь.
– Быстрее! В машину, живо! – крикнул водитель, и мотор вновь бешено взревел. – Живее!
Инна тут же вскочила на заднее сидение и потеснила женщин; та, что была в камуфляже, сосредоточено следила за новой угрозой, а вторую била нервная дрожь и паника.
– Спасибо, что прихватили, – Инна обратилась к водителю.
– Спасибо, что вовремя отвлекли этих мясоедов, – отозвался военный.
– Это было легко. Вы с военной базы города? – спросила Инна у женщины в форме.
– Я и он, да. А это штатские. Мы их подобрали у торгового центра. – Кивнула на попутчиков женщина.
– А ещё есть у вас оружие?
– Всё, что есть при нас, дорогуша, – поинтересовалась военная. – А ты кто такая?
– Меня зовут Инна, и я собираюсь убраться из этого города как можно быстрее и дальше, – просто ответила девушка. – Надеюсь, что и вы тоже.
– Крутая Инна…. А ты ничего. – Женщина сухо рассмеялась. – Если нам повезёт, и эта колымага не заглохнет, то шанс есть у каждого в этой машине, дорогуша. Город битком набит этими тварями. И они идут по нашему следу.
– Гали, прекрати, ты пугаешь девочку, – вмешался водитель.
– Да брось, Макс! – раздражённо крикнула женщина. – Да её ничем не прошибёшь.
– Я не про неё. Ты на Зою посмотри. – Глаза мужчины встревожено смотрели из узкого прямоугольника зеркала заднего вида. – Она там не грохнется сейчас в обморок?
Инна дотронулась до руки замершей девушки, кожа той заледенела и скукожилась под слоем мурашек. Девушка замерзала, её колотило, зубы чеканили дробь, а сомкнутые глаза пустили тонкие, рваные линии слёз.
– Ей нужно одеться нормально. Она вконец замёрзла, плюс, у неё глубокий шок. Мы можем заскочить куда-нибудь за одеждой? – Инна вновь обратилась к водителю.
– А может, мы останемся и устроим благотворительный ужин для всех мертвецов этого города? А? – Голос подал парень, сосед водителя. – Ты совсем чокнулась от своей крутизны, курица? Хочешь, оставайся с ней и опекай, одевай, пока вас не сожрут эти твари, а я лично валю отсюда.
– Насколько я поняла, не ты распоряжаешься этим транспортом, мальчик. И я не с тобой разговариваю, петух, – сухо ответила Инна.
– Что? Это я петух? Это ты кого петухом назвала? – Парень развернулся с перекошенным от злобы лицом и потянулся к заднему сидению.
– А ну, отставить! Мы найдём место и одежду. А если кто-то будет не доволен, то он может идти пешком. – Прервал назревавшую стычку голос водителя. – Ты сам виноват, первым повёл себя, как кретин.
На минуту возникло молчание, которое всё-таки нарушил военный, в котором вне сомнений Инна почувствовала лидера этой маленькой группы.
– Меня зовут Макс, её Гали, этот нагловатый парень Тим, а рядом с тобой Зоя, – бегло представил он себя и попутчиков. – Вот и всё, что осталось от западной части Старого Города.
– Невесело совсем, Макс. Я из южной части и там тоже никого уже нет, кроме них, – отозвалась Инна.
– Ничего, даст бог, прорвёмся, – сказал Макс. – Только бы эта машинка не подкачала.
– Только бы нам оружие найти, командир, – ехидно добавила Гали.
– Ты права, милая, – согласился он. – Оружие сейчас ценнее людей.
Они петляли по ночным улицам с уснувшими фонарями, лабиринт каменных стен сужался и отсекал улицу за улицей с копошившейся воскресшей смертью за спиной. На пути им встречались люди, живые и бледные тени, с лихорадочным блеском страха в глазах и простиравшими руки к уцелевшему автомобилю. Одна из таких случайных встреч натолкнула машину на двоих, женщину, очумело вглядывавшуюся вдаль и мужчину с черенком лопаты в руках. Женщина будто очнувшись о забвения, бросилась под колёса джипа, и Макс едва успел затормозить.
– Умоляю, спасите её! – Эта несчастная в грязном плаще и с взъерошенной копной волос, облокотилась на бампер и рыдала. – Она там одна осталась. Нам с мужем не удалось до неё добраться. Она же совсем крошка и не сможет за себя постоять!
– Прошу вас, отойдите от машины, – Макс обратился к спутнику женщины, а тот опустил деревяшку в руках и подошёл к жене.
– Дорогая, Марго, пойдём, они не помогут. Видишь? Забудь, Софии больше нет. – Он бережно попытался приподнять женщину, но та оттолкнула его.
– Нет! Не смей так говорить! Она жива! Наша девочка жива! Ты сдался, тебе наплевать, лишь бы свою задницу спасти! – Лицо её исказили ярость и безумие, она что есть мочи ударила кулаком по капоту. – Моя девочка жива, жива, жива! Помогите ей!
– Стой! – Гали перехватила руку Инны, та хотела выйти из машины. – Мало ли что там творится, муж этой полоумной прав, ребенок мёртв давно. А их мы взять не сможем, мест больше нет.
– Я согласен с Гали, – заговорил, молчавший до поры Тим. – Я не бойскаут и не супермен, и тем более не кот, чтобы рисковать жизнью ради неизвестно кого, кто наверняка уже тухнет.
– А я и не сомневаюсь в тебе. У тебя ж женилка не выросла, Тими, – холодно произнесла Инна и вышла из машины.
– А у тебя стальные яйца, крутая. – Парень высокомерно выставил вперёд зажатый кулак с оттопыренным средним пальцем. – Так?
– Титановые, Тим, – ответила девушка и повторила жест.
– Эй. Мы не сможем ждать тебя здесь. Ты это понимаешь? – Гали захлопнула дверцу машины. – Это твой последний шанс, подумай.
– Ребят, спасибо, я всё-таки попробую рискнуть. – Кивнула девушка своим недолгим попутчикам.
– Ты чёртова дура! – Тим сплюнул, перекинувшись через автомобильную дверь.
– Ты прав, Тими, но шанс уцелеть есть всегда. Позаботьтесь о Зое, и, ребят, возьмите эту милую пару вместо меня, они уместятся. Вы согласны? – Инна обратилась к мужчине.
– Да, спасибо, мы никому не помешаем. – Закивал муж Марго.
– Только быстрее! – скомандовал Макс.
– Я никуда не уйду без моей дочки! – упрямилась его жена.
– Скажите, в каком доме девочка, я за ней схожу и приведу её.
– Через две улицы. Нас с мужем не было дома, когда началось всё это, так получилось, что мы ушли, оставив её одну. Найдите её и приведите, прошу вас! – Женщина вцепилась в рукав куртки Инны. – Спасите мою малышку, она в коричневом четырёх этажном доме, в квартире номер пять на втором этаже. Вот ключи.
– Хорошо, я постараюсь, – приободрила девушка женщину, принимая из её рук связку ключей. – А теперь садитесь в машину, живее.
– Мы заедем на северный склад города. Там есть небольшой арсенал и провиант, если тебе удастся туда добраться до рассвета, то мы тебя захватим с собой. Но с рассветом мы отчаливаем, так что не опаздывай. – Макс попрощался кивком головы. – Удачи тебе, Крутая Инна.
– У меня теперь есть позывной. – Еле заметно улыбнулась девушка. – Как у солдата.
– Считай, что ты солдат армии выживания, – усмехнулась Гали. – Удачи, девочка!
Тим промолчал, а Зоя подвинулась, когда рядом сел мужчина, усадив на колени и прижав к себе дрожавшую жену. Машина с визгом и рёвом унеслась по улице и скрылась за поворотом.
***
– Ну, я всё же и дура!
Инна никогда не причисляла себя к героям и ничего доблестного в своей жизни не свершила, но эта ночь творила в ней изменения, совесть боролась с эгоизмом и пока одерживала верх, но так долго продолжаться не будет. Если она всё же выживет и выберется из этой заварухи, то придётся стать другой, новой Инной, а новая она не станет помогать каждому страждущему, новая будет беспокоиться о своём выживании. Если выживет.
Ей повезло, мёртвые не попадались на пути, может, нашли поживу где-то, но улицы зияли пустотой и мраком, что было на руку. Она нашла тот дом, коричневое пятно кирпича среди серых панелей, боком стоящее к дороге центральной улицы. Все окна были наполнены тишиной и ночью.
Квартира номер пять нашлась быстро в сумраке коридора, благо Инна при себе имела карманный миниатюрный фонарик, в прежней жизни вечерами надёжно служивший ей по пути с работы. Луч выхватил номер таблички, ключи плавно провернули замки, и дверь бесшумно отворилась. Тишь и мрак внутри. Девушка выставила вперёд револьвер и стала заглядывать в каждую комнату. Далеко ей не пришлось идти, во второй комнатке, детской спальне, на кровати белел силуэт.
– София, – тихонько позвала Инна. – София. Ты спишь? Надеюсь, что ты спишь.
Белое пятно на кровати всколыхнулось, поменяло форму, зевнуло и ответило:
– Ты кто?
– Я Инна, твой новый друг, – дрогнувшим голосом произнесла девушка. – Меня прислала за тобой мама.
– Мама? Ты знаешь, где моя мама? – Пятно зашевелилось, спрыгнуло на пол и подбежало к девушке.
Девочка лет пяти в светлой ночной рубашке прижимала к себе плюшевого кота, её глазки поблескивали в темноте. Инна присела на корточки и дотронулась до детского личика – оно горело жизнью и остатками сна.
– София, надо как можно быстрее одеться и идти со мной. Я знаю, где твои мама и папа.
– Почему они оставили меня и не пришли за мной? – спросил вялый ото сна голосок.
– Так получилось, малышка. Они хотели, но им помешали, – последовал невразумительный ответ.
– Кто?
– Монстры. – Инна не придумала ничего лучше для объяснения. – Город захватили монстры и нам нужно спасаться от них. Где твоя одежда?
– Монстры? Они напали на маму и папу? – Голос девочки тут же усилился, сбросив остатки сна.
– Нет. С ними всё хорошо. Тсс! – Инна приложила пальцы к губам девочки. – Где твоя одежда?
Девочка взяла за руку Инну и подвела её к шкафу, в темноте было трудно разобрать, где что и как лежит, но фонарик снова выручил хозяйку. Наскоро одев и обув ребенка в тёплые вещи, девушка уже подвела девочку к выходу, но та вдруг заупрямилась, её любимая игрушка осталась на кровати в комнате. Пришлось вернуться.
София схватила своего плюшевого кота, и тут в комнате что-то перебежало из одного угла в другой.
– А это ещё что такое? – Инна испугалась.
– Это Мия, наша кошка, – пролепетал беспечный детский голосок.
– Только кошек не хватало сейчас. – Девушка сделала пару шагов в сторону угла, в котором затаилось животное. – София, дорогая, бери скорей своего котика и пошли отсюда.
Из тени выглянула кошачья голова и угрожающе зашипела, глаза сверкали красными опасными огоньками, было что-то ещё, что отпугнуло девушку, и она шарахнулась прочь от мрачного убежища животного. Фонарик, что всё это время надежно горел в руках хозяйки, неуверенно кинул сноп жёлтого света в темень угла и зацепил то существо, что угрожающе зашипело и алчно щёлкнуло клыками.
– Мать твою! – Только и вырвалось из уст Инны. – София, бежим!
Схватив девочку за куртку, девушка выволокла её из комнаты, захлопнув стеклянную дверь, и как раз вовремя. С внутренней стороны на рельефное стекло кидалось, шипя и воя то, что прежде было кошкой. Теперь это был облезлый, покрытый волдырями, с кровавыми глазами и пенно-кровяной пастью зверь. Безумие и жажда крови – всё, что увидела Инна в том углу, когда фонарик высветил новую Мию, а ещё, на краткий миг девушка уловила, как зажмурились глаза этого существа от яркого света. Вирус поражал не только людей, но и животных, теперь нужно было быть ещё осторожнее, ведь город кишел ими. Но также появилось и маленькое преимущество перед чудовищным врагом – свет!
– Что с Мией? Она хочет с нами? – Девочка подошла к двери и уже хотела открыть дверь.
– Нет, малышка! Не нужно этого делать. – Инна мягко остановила детскую ладошку. – Твоя Мия больна и может тебя укусить, и ты тоже заболеешь. Ты же не хочешь заболеть, правда?
– Неа. – Девочка замотала головой, обхваченной шапочкой, связанной из цветного мохера.
– И я не хочу. И Мия не хочет. Пойдём, тебя мама и папа ждут.
– Я хочу к маме! – София тут же забыла про кошку.
– Скоро ты их увидишь, обещаю, милая. Погоди, надо кое-что взять на кухне. Я мигом. Стой на месте и жди меня. – Наказала Инна девочке.
Девчушка послушно стояла там, где её оставили, когда Инна вернулась обратно, прихватив небольшой пакет, в котором лежало несколько кухонных ножей, спички и зажигалка.
– Держи, София, ты голодная. – Девушка протянула найденный в холодильнике кусок шоколадного бисквита, завёрнутый в фольгу. – Мы будем идти медленно, чтобы ты смогла нормально покушать.
Когда они выбрались из дома, то обертка от бисквита упокоилась на одной из ступенек подъезда. Девушка и её маленькая спутница растворились в темноте ближайшей улицы.
***
Пришлось сделать остановку в одном супермаркете, малышка устала идти, а нести её на себе было весьма тяжело, да и опасно, руки должны быть свободны и готовы к отражению любой атаки. В хаосе разбросанных тележек и корзин, продуктов и мусора они пробрались к кассе, за которой лежал труп девушки, бывшей работницы магазина, лоб мертвеца был раскурочен до мозга.
Инна подобрала с прилавка плитку шоколада, открыла и отдала девочке, а сама накидала в пакет несколько шоколадных батончиков, пачку сухарей, бутылку с водой, да блок батареек и, взяв Софию за руку, повела её по подсобной лестнице в подвал здания. За стеклом супермаркета зашаркали сутулые тени, необходимо было немедленно спрятаться.
Топор в левой руке, а в правой фонарик. Склад магазина был забит коробками в хаотичные ряды до самого потолка. Инну встретили узкие проходы в полчеловека, тишина и очередная темнота. Ручка Софии ухватила и сжала край куртки старшей спутницы.
– Инна, мне страшно. Темно, – задребезжал голосок девочки. – Я хочу к маме и папе.
– Тсс, София! – Фонарик замер у их ног. – Мы скоро к ним придём, но пока побудем здесь. Не бойся, я с тобой и никому тебя не дам в обиду. Только помолчи, пожалуйста, немножко, дорогая. Хорошо?
Малышка послушно закивала головой и откусила от таявшей в пальчиках плитки шоколада кусочек. Девушка подмигнула ей и прикоснулась пальцем к ее маленькому курносому носику, вызвав улыбку девчушки.
Где-то здесь должна была быть ещё одна дверь, кроме той, что вела наверх в торговый зал магазина. Инна осторожно двигалась меж коробочных гор, София, словно маленький хвостик, шагала позади, цепко держась за куртку девушки. Луч фонарика выхватывал всё новые повороты и углы подсобного лабиринта.
Внезапно где-то совсем рядом послышался чей-то плач и невнятный шум. Это здорово напугало Инну, что бы ни было за очередным поворотом коробок, а обороняться в такой тесноте было крайне неудобно, да и отвечала она теперь не только за себя. Плач стих и шорох тоже, но тот или те, кто нарушил тишину несколько секунд назад, никуда не делись, они затаились. И от этого волосы шевелились, и мурашки бегали по всему телу.
Ещё шаг, ещё бесшумный и вечный вдох-выдох, ещё удар сердца. Где же эта чёртова дверь?
Её ослепил мощный луч света, а затем внезапный и сильный удар вышиб топор из её рук. Она потянулась за револьвером, но грубый окрик остановил Инну:
– И не думай! Руки вверх, живо! – Мужской голос сталью прошил слух. – Дёрнешься, и пулю в лоб влеплю, будь здоров.
– Это они, Гарри? – За коробками пугливый голос женщины и снова чей-то плач.
– Нет, Лиза, это люди. Женщина и… кто это за тобой прячется? Пускай выйдет на свет!
София была напугана и вцепилась Инне в ноги, не желая выходить на жестокий яркий свет.
– Это девочка, я веду её к ее матери. Пожалуйста, дайте нам уйти, здесь должен быть выход, наверху мертвяки, – прикрывая глаза от яркого света, обратилась девушка к мужчине. – Нам туда нельзя.
– Странная у тебя девочка. А может она уже больная? – Мужчина продолжал держать их на мушке света.
– Я вам могу доказать, что она безвредна. Мертвяки не выносят света, он им причиняет боль. Смотрите. – Инна обратилась к девочке. – София, милая, покажи дяде, что ты не боишься света его фонарика. Ты же храбрая девочка. Он не причинит тебе вреда. Я же тебе обещала.
Девочка нехотя отпустила Инну и дала свету себя осмотреть.
– Ну и что это доказывает? – недоверчиво буркнул мужчина.
– А то, что мы здоровые, идиот! Перестань направлять на ребёнка ружьё сейчас же. – Не выдержала девушка.
– Дамочка, такой вот ребёнок на моих глазах напал и загрыз моего друга и напарника. Я никому не верю.
– Стой, Гарри! – За коробками послышался шорох, и женщина в распахнутом пальто и с грудным младенцем на руках показалась за спиной мужчины. – Я ей верю, убери ружьё. Это же ребёнок.
– Инна, мне страшно, я хочу к маме. – София была близка к слезам.
– Гарри. Убери фонарь от ребенка, ты её пугаешь! – настаивала женщина.
Жирный сноп света дрогнув перетёк на боковые коробки. Инна села на пол и обняла девочку, та прижалась и шмыгала носиком.
– Пусти, Гарри, я хочу поговорить, – обратилась женщина к своему спутнику.
– Ты их не знаешь, Лиза. Мало ли кто они. – Мужчина преградил ей проход. – Их может быть больше. Это может быть ловушка.
– Нас двое, – устало произнесла Инна. – Я и эта кроха. Мы чертовски устали, но нам ещё топать и топать до склада на севере города. Нам нужен другой выход отсюда. Вы знаете, где он?
– Лиза, стой! Я тебя предупредил. – Мужчина с ружьём сдался напору.
Женщина подошла вплотную к сидевшей на полу и облокотившейся спиной о коробки Инне. Младенец на руках, завёрнутый в тёплое ватное одеяльце, успокоился и что-то лепетал на своём юном языке.
– Её зовут София? А вас Инна, – осторожно начала беседу женщина.
– Всё верно. – Девушка вытирала бумажной салфеткой личико девочке, вымазанное шоколадом.
– Меня зовут Лиза, а он Гарри, мы познакомились утром в этом самом магазине, когда началось всё это. Я пришла с малышом за продуктами. Как всё банально. Не правда ли?
– Ну, как вам сказать…. – запнувшись, проговорила Инна. – Конец света всегда наступает незаметно, без помп и салютов. О нём не пишут в газетах, не кричат по радио и тем более не показывают по телевизору. Он наступает в одно прекрасное утро или ночь, входит в твой дом или город, как тихий незнакомец, приветливый и скромный с виду, а на поверку оказывается чокнутым психопатом и сумасшедшим убийцей. – Горечь в её голосе усилилась и переполнилась негодованием. – И ты ничего не можешь поделать, потому что тебя не подготовили, тебя не научили, тебе не сказали. Остаётся либо сдохнуть, покорно подставив горло, словно овца на скотобойне, либо бежать прочь, без оглядки. А другого варианта и нет. Вооружиться и убивать? Нападать в ответ? Смешно. Как может горсть людей убить Конец Света? Вдумайтесь? Это всё равно, что объявить войну природе, воздуху, вселенной. Мы песчинки в этой игре жизни. И лишь ей решать, кто выживет, а кто умрёт.
Она умолкла на секунду, а затем, глубоко вдохнув воздуха, договорила, сдобрив напоследок речь бравостью:
– Но я советую, всё-таки побарахтаться. Вдруг мы, как лягушки, взобьём масло на поверхности этого ада и сможем выбраться на безопасный кусок земли.
– Ты что, философ, мать твою? – оборвал её Гарри. – Какого чёрта, ты здесь тоску наводишь и страх? Без тебя тошно до чёртиков.
– Гарри! – Остановил его голос спутницы. – Она говорит то, на что у тебя и у меня духу не хватит. Нам надо выбираться отсюда. Мне нужно спасти своего сына. Вечно мы здесь не будем отсиживаться. Они доберутся сюда.
– Вы правы, я их видела у окон, – заметила Инна. – Боюсь, что они заметили свет моего фонарика. Как зовут вашего сына?
– Никита.
– Времени нет на любезности, – Гарри сухо прервал знакомство. – Раз они уже в здании, то скоро будут здесь. Слух и нюх у них просто на зависть. Я знаю, где дверь, идёмте. Быстрее!
Мужчина вновь поднял фонарь-прожектор на уровне груди и, высвечивая углы и узкую цепь поворотов, повёл за собой женщин.
Дверь пряталась за внушительной горой тяжеленных коробок, а когда к ней удалось подобраться, то на поверку она оказалась запертой.
– Гарри, я слышу с той стороны шум, они уже здесь, Гарри! – Инна показала в ту сторону темноты, что вела к подсобной лестнице. – Они скоро будут здесь. Топором я долго провожусь, у вас ружьё, стреляйте в замок.
– А как же твой револьвер? Может, из него пальнёшь по двери? – крикнул ей мужчина.
– Его от силы хватит на один выстрел, – ответила она, нервно целясь в дрожавшую темень. – Не лучший вариант использования на дверях.
Шум и возня в отдалении усилились, теперь не нужно было напрягать слух, чтобы расслышать хрипы и шарканья, где-то с грохотом упала первая коробочная гора. А за ней…. За ней, как карты, выстроенные в ряд, стали осыпаться остальные ряды, приближаясь к той самой заветной двери.
Мужчина прицелился и выстрелил, но замок лишь покорёжило, он устоял и зловеще поблескивал в издевательской ухмылке.
– Ещё, Гарри! Ну же! – Это уже Лиза вопила, сынишка разревелся у неё на руках, испуганный диким шумом, окружившим его со всех сторон. – Давай! Прицелься, как следует.
– Коробки нас раздавят сейчас! – закричала Инна, отодвигая Софию от дрожавших коробочных колонн.
Мужчина перезарядил оружие и вновь его направил на злобно ухмылявшийся замок двери. Инна заметила нечто ползущее к ним по узкой дорожке, она подтолкнула ближе к двери Софию, готовясь прикрывать малышку, топор и револьвер были наготове в руках. Ещё секунда и…
За спиной раздался оглушительный разряд грома, молния на сей раз сокрушила вредный замок и в двери, где ранее была ручка и прорезь для ключей, теперь зияла здоровенная дыра, дверь свободно открылась. Гарри вышел первым, за ним последовала Лиза с малышом, София следом, а Инна пятилась спиной. Слишком близко к ним подползало нечто мёртвое, но при этом слишком живое.
– Инна, ну же, давай, шевели ногами! – Гарри выглянул и снова пропал в темноте дверного проёма. – Сейчас коробки рухнут.
– Я успею, ребят, я успею.
Она знала, что не успеет, если не остановит то, что подбиралось быстрее падающих картонных башен. Она направила свет фонарика в темноту и выхватила зловещую тень, крадущуюся на полусогнутых лапах и оттого казавшуюся ползущей. Это было не человеческим остатком, хрипя и изрыгая кровь, к ней подкрадывалось то, что было прежде большой собакой. Лысая морда скалилась посеревшими клыками, мёртвые глаза струили кровяные слезы, а на пол стекала багровая слюна. Ранее густая и рыжая шерсть грязными клоками покрывала облезлое тело, сплошь усеянное гноящимися волдырями.
– У Мии появились друзья. А как тебя зовут, малыш? – успела проговорить Инна.
Вместо лая мёртвая собака захрипела и встала на лапы, она больше не таилась, она пошла в наступление. Инна выстрелила, но пуля вскользь черканула голову зверя, не навредив ему. Дохлая, но весьма проворная псина оторвалась от пола и прыгнула на девушку. Инна успела выставить перед собой топор, и собачьи зубы вцепились в древко. Жуткая кровавая морда была в нескольких сантиметрах от лица девушки, от животного исходил удушающий смрад разлагающегося тела и крови. Собака навалилась всем телом на жертву и пыталась добраться до её горла.
– Блин, ну ты долго ещё? – Это был Гарри, он вновь высунулся из-за двери. – Так вот из-за чего ты осталась! С собачкой не можешь расстаться. Сейчас я тебе помогу.
Вновь прогремел гром, молния вошла в голову зверя и опалила своим огненным шлейфом ресницы и брови девушки. Череп собаки разорвало, разметав в стороны ошмётки мозга, кусочки костей и кожи. Инна наконец-то смогла стряхнуть с себя грузное тело пса, лежавшего теперь недвижно и упокоившегося окончательно. В попытке стереть с лица кровяные сгустки, липкая вонючая смесь лишь больше размазывалась по коже, что вызвало в девушке новый приступ омерзения.
– Давай живее! – прикрикнул на неё Гарри. – Тебе особое приглашение, что ли выдать? Потом красоту наведёшь.
Только она переступила порог злосчастной двери, как волна разрушения добралась до ближайшей горы коробок и похоронила спасительный выход, капитально засыпав и преградив другим мертвякам путь.
За дверью оказался аварийный выход с лестницей на улицу, никаких замков на их пути более не возникло, как впрочем, и страшных животных. На выходе им встретилась парочка покусанных и хромавших мертвецов, но на сей раз топор не сплоховал, а честно выполнил свой долг.
Им чертовски везло, пока они перебегали с одной улицу на другую, уходя всё глубже на север Старого Города. Монстры им попадались редкими малыми группами, и Инна с Гарри вполне справлялись с ними.
Небо начинало светлеть, и темп увеличили. Скоро показались металлические крыши складов, а рядом с одним из ангаров стояла в утренней тишине машина с открытым верхом без людей. Инна подбежала к автомобилю и лихорадочно озиралась по сторонам, выискивая взглядом тех, кто её обещал ждать.
– Опаздываешь, Крутая Инна. – Голос Гали раздался из приоткрывшейся двери ангара. – Мы уж поспорили с Максом, что ты не дойдёшь. Он ни за что не хотел без тебя покидать этот чёртов городишко.
– А я не одна, – улыбнулась Инна. – Со мной София, Гарри, Лиза и Никита.
– Да ты ораву с собой притащила! Чёртова дура! – Без злобы с усмешкой показался Тим. – Ума ж у тебя хватило и… яиц.
– И я по тебе соскучилась, Тими, – ухмыльнулась девушка. – А где остальные?
– Мы здесь, – отозвался голос Макса.
За Максом следом в сумеречный воздух вышли родители Софии.
– Мама! Папа! – Девочка первой их увидела и бросилась к ним.
– Девочка моя! София! – У женщины подогнулись ноги, но муж её удержал, обхватив за талию. – Солнышко, ты жива! Ты с нами.
– Что дальше по программе, шеф? – Инна обратилась к Максу, сама она любовалась маленькой сценкой воссоединения трёх фигур.
– Надо трогать отсюда, пока открыта дорога на север, – сказал он. – Эти мясоеды скоро доберутся и сюда. Ты с нами?
– А как же остальные? В машине не хватит места на всех. И где Зоя? – Только сейчас Инна заметила отсутствие бледной девушки.
– Мы её потеряли, – глухо произнёс мужчина. – Сделали остановку около одного магазина, нас стали окружать эти твари, а Зоя вдруг очнулась и понеслась прочь из машины. Гали не успела её перехватить. Видимо это был шок. Она оказалась слаба.
Макс смотрел в южную сторону города.
– Вы попытались, Макс. Не вини себя. Но что делать с остальными?
– Есть ещё одна машина, складская. Там достаточно места остальным. И бензина хватит. Они могут уехать отсюда за нами следом, а после сами решат за себя, – сказал Макс и добавил чуть дрогнувшим голосом. – Но ты поедешь в нашей машине?
– Куда ж я от вас денусь, ребятки. К тому же у нас с Тими любовь. – Инна рассмеялась и мягко пожала тёплую и такую живую ладонь Макса. – Я с вами до конца.
Две машины на рассвете покинули Старый Город, выдвинувшись на север.
День сменил ночь.
… и пришёл он, конец из концов, великий апокалипсис, началась эра Ночи. Но день сменил ночь и привнёс со светом то, что нужнее всего было, что разгорелось из искры ночной звезды и дало ростки в сердцах отчаянных и смелых. Так родилась Надежда на возрождение, так сохранилась Вера в человека, так уцелела Любовь к ближнему. Аминь.
ОБОРОТНАЯ СТОРОНА СКАЗКИ
Дети, дети…. Как сейчас модно говорить – цветы жизни? Тьфу. Да бросьте вы! Плоды смерти, вот кто они. Это говорю вам я – Генриетта Доротея Вильд, та самая «злая ведьма», что построила Пряничный домик.
Сразу заявляю, что сказка, она на то и сказка, чтобы приврать и разукрасить историю в те тона, которые больше по вкусу рассказчику. А Вильгельм Гримм обладал поистине извращённым воображением и был тайным приверженцем и поклонником «Молота Ведьм». Этот молодой прощелыга, вёрткий и дотошливый до мелочей, знаете ли, слово в слово записал историю из моих уст, но счёл нужным перевернуть её верх ногами так, что задница стала передком, причем не лакомым, а тошным и смрадным. А его нагловатый и задиристый братец Якоб, этот туповатый и узколобый желчный пузырь, его нисколько не интересовала натура и жизнь истинных героев историй, поверьте, звон монет – вот весь предел, куда стремился он.
Теперь по прошествии уймы сотни лет я уже не могу более молчать и спокойно зреть, как вновь и вновь история моей далёкой жизни в вывернутом варианте впитывается новыми поколениями детей. А эти дети будут своим отпрыскам вторить эту ложь, дабы их дети отравляли поколение за поколением. И нет этому конца. Но я положу его, я всё расскажу, я открою наконец-то всю правду о двух якобы невинных детишках и одной коварной ведьме. Пора всем узнать истину о Пряничном Домике.
Да, я была с рождения необычна и отлична от других детей. Мой отец стал внебрачным сыном одной весьма знатной графини, избавившейся от плода порочной любви, сбагрив младенца в деревню соседнего графства. Эта «мамаша» никогда не видела и не справлялась о своём отпрыске, оно и понятно, ещё та была штучка. Мальчика усыновил и дал свою фамилию дровосек Патрик Вильд, седовласый, но ещё достаточно крепкий мужчина с огромным сердцем, которого не было у настоящих родителей младенца. Преславная Доротея, тихая и послушная во всём жена дровосека, сразу прикипела сердцем к малышу и не отдала бы его никому ни за какие сокровища мира. Были ли у них дети? О да! Целый выводок. Пять сыновей и шесть дочерей, младшей из которых исполнилось на ту пору пять лет. И не смотря ни на что, маленький Уильям, так нарекли мальчика, стал частью их большой, хоть и бедной, но дружной семьи.
Шли годы, Уил рос и мужал, перенимал от отцавсе тонкости древорубного мастерства и желал стать достойным приемником родителя на этой нелегкой стезе. Когда парнишке минул четырнадцатый год, в семье произошла трагедия – Патрик Вильд зашёл вглубь леса в поисках хороших деревьев и, увлёкшись, заблудился. Искали его неделю, но найти смогли лишь на вторую. К тому времени он был уже мёртв. Несчастный сидел, облокотившись спиной о ствол широченного необъятного дуба, а над головой его торчал топор, вонзённый им в тело дерева. Самую жуть представляло лицо дровосека – глаза, выпученные и округленные, казалось, выпадут из глазниц, а рот, искривлённый в судороге ужаса, продолжал безмолвно источать крик. «Его покарал дух леса за осквернение священного дуба», – так молвили тогда суеверные, крестившиеся всуе, люди. Патрика быстро и тихо похоронили, а место его занял старший сын Пётр.
Очень тосковал по отцу Уил, столько всего он не спросил у него и столько всего не сказал. И хоть меж братьями было согласие и крепкая дружба, но отца парнишке никто не мог заменить. Уильям стал часто замыкаться и уходить вглубь леса, ища ответы на один вопрос – что так сильно испугало отца, что его погубило?
Прошло полгода или чуть больше, наступил день пятнадцатого дня рождения Уильяма Вильда. Особых празднеств не было потому, как достаток в семье желал лучшего, но мать исхитрилась и сшила пареньку из припасённого, бог знает с каких времен, льняного лоскута добротную рубашку. Старший брат Пётр, уже знатный дровосек, вручил младшему братцу новенький, блестящий серебром на солнце топор. Дороже и значимее подарков для Уила не было, и радость осветила его лицо.
Но в полдень необъяснимый порыв и тревога потянули его вновь в лес, и он не в силах совладать с собой отправился в самую чащобу, не особо задумываясь, куда он идёт и зачем. Как потом мне рассказывал отец, некий ангельский голос звал его по имени, завораживал и очаровывал.
Перед глазами юного Уильяма мелькали узкие тропинки, проложенные лесными обитателями; деревья будто бы расступались сами собой перед юношей, пропуская его вперёд, а солнечный сноп света укладывался под ногами в прямую и верную дорогу, с которой свернуть не было ни сил, ни желания. Мой отец был околдован лесом.
Запыхавшийся Уил вышел на маленькую круглую полянку, окантованную массивными древними соснами. В ту пору стоял весенний месяц апрель, и на удивление поляна, избавившаяся от слоя зимнего снега, зеленела благодарной солнцу травой. Но чудом было вовсе не это, посреди той поляны рос, и казалось, протыкал небо своей густейшей кроной гигантский дуб. Уил сразу узнал тот самый дуб, под которым нашли его отца, юноша тоже участвовал в поисках заблудившегося дровосека, и хоть дорога к этой поляне забылась тогда сразу же по возвращении в деревню, но это древо намертво сидело в голове и навязчиво манило его всё это время. Разгадка была тут, на этой полянке у этого дуба.
След от топора на стволе древа успел затянуться, тонкий светлый шрам – всё, что осталось в память от рокового визита Патрика на эту поляну. Юноша не спеша обошёл дуб вокруг и когда он вернулся в исходную точку, то обнаружил, что уже не один в этом месте.
Боком к нему стояла юная девушка в ярких золотых одеждах и нежно, даже любовно касалась пальцами того места, куда вонзил некогда Патрик Вильд свой верный топор. Длинные до пят волосы незнакомки струились свободно по одеждам и отливали мёдом. Когда она повернула лицо в сторону Уила и посмотрела на него глазами такими же зелёными, как и трава на поляне, его сердце забилось так часто и сильно, и он испугался того, что грудь разорвётся, чтобы выпустить источник биения наружу. Белоликая и румяная, с ресницами и бровями медового цвета, а губами земляничного сока, она смотрела и улыбалась, зная, что бедный парень попал в её сети. То была не просто дева, то была лесная колдунья, дитя леса – безобидная для любой лесной твари и растения, безобидная для людей. То была моя мать.
«Здравствуй, Уильям. Я испугала тебя?» – спросила она юношу голоском, журчащим, как первый весенний ручей.
«Здравствуй, госпожа. Чего мне женщину бояться? Пришёл я с добром и не удумывал ничего дурного», – отвечал смиренно и величаво Уил.
«Ты так долго искал это место. Я знаю об этом, я следила за тобой. Зачем ты рвался сюда всей душой? Разве ты не ведаешь, что место это запретно для людей, тем более тех, кто идёт с оружием?» – Незнакомка строго и испытывающее смотрела на парня.
«Я не знал о том, что место сие запретно, топор этот, подарок брата, сегодня получил по случаю, но в ход его ещё не пускал», – говорил, немало смутившись, сын дровосека.
«Знаю, сегодня тебе исполнился пятнадцатый год, и ты стал взрослым. Подойди и прикоснись к следу, что оставил твой отец по глупости, которая и сгубила его. Ты поймёшь, что стало причиной, ты услышишь, прикоснись». – Девушка отошла в сторону, уступая место.
Юноша с волнением и дрожью встал на то место, где смерть настигла его бедного отца. Когда Уильям дотронулся ладонью до тонкой полоски шрама, то его обожгла острая боль, а кисть руки приросла к древней коре, и как ни старался напуганный парень оторваться от дерева, ничего не получалось. Боль становилась невыносимой, кора под ладонью засветилась и вспыхнула вместе с рукой. Пламя грозило переползти и захватить всё тело. За спиной Уила вновь раздался журчащий голос:
«Не бойся. Боль лишь проводник, тебе ничто не угрожает, пока я с тобой. Успокой свой разум и слушай. Слушай, что тебе расскажет дух леса».
Юноша послушался и как мог, покорился волшебному пламени дерева. Как только сын дровосека смирился, боль тут же покинула его тело, а огонь больше не обжигал. Уильям зрел, как пламя окутало дуб до небесной выси, но не причиняло вреда. То был не просто огонь, то был провожатый дух в канувшее прошлое, лишь сквозь него и мог увидеть юный Уил то событие, что стало роковым для его любимого отца.
Он увидел, как бродил истощённый и поникший дровосек по лесу, окончательно потеряв дорогу домой. Хмурый лес, готовившийся встретить зиму, не мог дать более-менее сносную пищу оголодавшему мужчине. Да, были коренья и шишки, в конце концов, голод подсказал, где и как нужно поработать руками, чтобы выкопать червяков. Но всё это было мелочью. При себе у дровосека не было огнива, чтобы добыть огонь и развести костёр, дабы согреться. А холод способен поселить в теле куда более страшное существо, чем голод. Отчаяние повергло Патрика Вильда на последний рывок. Дрожавший в лихорадке и на полушаге от безумия он вышел на полянку, в центре которой рос дуб-великан.
«Из-за тебя всё, проклятый!» – воскликнул несчастный дровосек. – «Ты завёл меня в эту глубь, дабы пропал я в безвестности. А я всего лишь искал деревья, чтобы заработать несколько монет и накормить свою семью».
Почему Патрик не рубил деревья ближе и зашёл в чащобу? Не из-за жадности, однозначно. Это был очень щедрый человек, и как я упоминала, с огромным сердцем. Не из-за азарта. Трезвый ум был его достоинством в любой ситуации. Тогда что? Закон. Да, да, в ту пору существовали законы, один глупее другого. То это не делай, то то. Местным указом графа, нет желания марать бумагу именем этого жадного крохобора, запрещалось вырубать деревья на много миль от начала лесополосы. Делалось это для того, чтобы этот дворянин мог вольготно охотиться в лесу, а без деревьев, понятное дело, нет леса. Что могло твориться там вдали, его не интересовало, пускай бы хоть всё сгорело дотла, но только не на положенных им милях. Нарушителя ждало суровое наказание – высечение розгами, месячное пребывание в стенах тюрьмы и огромный штраф в количество монет равнявшихся длине ствола срубленного дерева. Жестоко, чудовищно, если учесть, что за месяц вся семья в отсутствии кормильца могла пойти по миру, но чертовски эффективно. Вот, почему Патрик Вильд забрёл так далеко, он слишком любил семью, чтобы рисковать её благополучием.
И когда обессиленный дровосек увидел громадный дуб, сознание его заволоклось безумием, разум помутился, и место его заполнило единственное желание – уничтожить дуб. Конечно, это было нелепо и смехотворно идти с одним топором на гигантское многовековое дерево, но безумство обманывало дровосека, твердя, что он может срубить проклятый дуб и тем самым спастись.
Патрику удалось нанести своему воображаемому обидчику лишь один единственный удар, тот, что оставил после себя тонкий светлый рубец. Как только клин металла разорвал толстую мясистую кору дерева, из раны потекла кровь. Это напугало и отрезвило мужчину, и он попытался вытащить не так глубоко вошедший в древо топор. Но не тут-то было, орудие намертво вросло в тело дуба и не поддавалось обратно. А дерево, словно человек, стало издавать жуткий крик боли и ярости. Весь лес ожил – птицы поднялись в воздух и затмили солнечный свет, волки и лисы выли, их поддерживали остальные животные испуганными криками. Деревья, как живые люди, тянули ветви к тому, кто посмел поднять топор на их прародителя и хранителя леса.
Напуганный до смерти дровосек пятился и не мог уйти с поляны, он был в западне взбешённых сосен, негодующих и жаждущих расправы над ним. Тогда Патрик стал умолять дуб простить его и отпустить к семье, но ответом ему был громоподобный рёв исполина. А затем на поляне появилась дева в красных одеждах и она стала последним, что увидел в своей жизни злосчастный дровосек.
Пламя потухло, не оставив после себя ни уголька, ни дыма. Уильям глубоко потрясённый и дрожавший, как если бы сам чувствовал всё, что было с его отцом, смотрел на деву в золотых одеждах.
«Что его так напугало? Что он увидел?» – воскликнул юноша. – «Это же была ты тогда на поляне».
«Да, это была я», – спокойно отвечала дева. – «То, что увидел твой отец, не должен видеть ни один смертный. То есть истина, то есть смерть приходящая и уходящая. Он узрел себя таким, каким он стал для всего леса».
«Но он не был чудовищем! Мой отец был хорошим человеком!» – запротестовал Уильям.
«То, что хорошо и почитаемо у людей для леса не важно. Здесь свои законы и обычаи. Если человек входит в лес без топора и огнива, без лука и стрел, без ножа и веревки, то лес примет его и защитит при возникшей опасности. И никак иначе. Твой отец увидел себя глазами леса, очами дуба-хранителя. И увиденное привело его к концу».
«Меня тоже ждёт такая же смерть?» – спросил юноша.
«Нет, Уильям, сын Патрика Вильда. На тебя у меня другие планы», – лучезарно улыбаясь, ответила девушка.
«Какие же?» – Сердце Уила забилось вновь часто, когда его очи попали в плен зелени её глаз.
Я полагаю, некоторые подробности излишни, но юный Уильям Вильд вернулся домой лишь на третий день после дня своего рождения, здоровый и невредимый. К тому времени его уже искали братья по лесу, а мать оплакивала старую рубашку сына.
На расспросы домочадцев и соседей, юноша не мог ничего внятно ответить, память его была заволочена, а те три дня напрочь выпали из его жизни. Со временем всё утряслось, все успокоились и приняли вещи, как есть. Лишь некоторые злопыхатели, как же без них, болтали спьяну, что с сыном дровосека произошла та же история, что и с его отцом. Только парню повезло, в отличие от его папаши.
Прошло пять лет. За это время Уильям вытянулся и возмужал, став красавцем-парнем. Настало время и самому обзавестись семьёй. Юноша избрал себе в жёны дочь мясника, темноволосую Марту, своенравную и прескверного характера девушку, что выяснилось лишь со временем после свадьбы.
Про давнюю необычную встречу в лесу Уил так ничего и не вспомнил, да и не пытался вспоминать. Его любимая и заботливая матушка к тому времени умерла от тяжкой хвори, о чём долго горевал парень. За эти пять лет Уильям весьма поднаторел в лесорубном деле и по праву стал младшим дровосеком, а также правой рукой и надёжным помощником Петру. Остальные братья разбрелись по отдалённым деревням, гонимые иными желаниями, нежели рубка деревьев. У Уила и Марты родились близнецы, мальчик и девочка, которых назвали Иоганн и Мария, произошло это за две недели до двадцатого дня рождения Уильяма Вильда.
Аккурат в обозначенный день, получив порцию поздравлений, поцеловав сонных близнецов и жену, молодой отец и муж отправился со старшим братом в лес, надеясь сыскать в столь праздничный день крепкие деревья, за стволы которых покупатель отвалит приличные деньги. Но день-то был не простой, и Уил отвлекшись Петра, за которым шёл по узкой тропке, неожиданно для себя потерял брата из виду. Младший дровосек стал кричать, но его крик утопал в тишине, столь неестественной, что мурашки бегали по телу. А затем он услышал чей-то голос и пошёл на его зов. Звук голоса казался очень знакомым и приятным, ему невозможно было противостоять, он журчал прохладой родника – он очаровал Уила.
Листва деревьев расступалась, и младший дровосек выступил на небольшую полянку, густо укрытую зелёной травой, столь ранней для этого месяца весны. Посреди поляны стоял дуб-великан. Всё вдруг показалось столь знакомым Уильяму – голос, что вёл его сюда, поляна и дуб, будто он уже всё это видел раньше или во сне.
И тут из-за дерева выступила дева в золотых одеждах со струящимися до пят медовыми волосами. И он вспомнил, вспомнил всё. Вспомнил имя лесной колдуньи, лет которой было столько же, сколько и лесу. Звали её Кия. Вспомнил Уил и те три дня, что он провёл в страстных объятиях лесной красавицы и которые вылетели из его головы, как только он покинул владения чаровницы.
«Что тебе снова нужно от меня?» – спросил парень, сильно смутившись, как и в первую встречу.
«Здравствуй, Уильям, сын Патрика Вильда. Вижу, не рад ты встрече со мною. Но может, ты смягчишься, когда познакомишься с другой, что стала плодом нашей недолгой любви?».
Кия сделала еле уловимый жест и из-за дерева выступила маленькая девочка в золотистом платье и волосами, как у колдуньи. Глаза-изумруды доверчиво и с любопытством смотрели на незнакомца, а на бледном личике проступал лёгкий румянец.
«Это твоя дочь?» – спросил ошарашенный Уил.
«Это наша дочь. Её зовут Миа, но ты можешь дать ей привычное для людей имя», – ответила колдунья с нежностью глядя на девочку.
«Зачем мне это?» – не понимал юноша.
«Ты возьмёшь её с собой. Настал твой черёд. В назначенное время она вернётся обратно в лес, но до той поры ей следует жить среди людей. Так нужно для её же блага. Ей необходимо знать всю подноготную человеческой жизни, чтобы стать настоящей ведьмой». – Кия поцеловала дочь и подвела ту к родному отцу.
«Но у меня есть семья! Жена и дети. Как я объясню? Как я приведу её в дом?» – Попытался протестовать Уил.
«Это твои проблемы!» – жёстко отрезала колдунья. – «Но знай, если хоть волос упадёт с головы Мии, если хоть одна её слезинка коснётся земли, если твоя жена её не примет и будет обижать, лес станет чужим для тебя и твоей семьи. Так и знай! А теперь ступай и люби нашу дочь, как других своих детей», – изрекла Кия и исчезла.
Ну что вам сказать? Деваться Уильяму было некуда, знал он, что если не заберёт с собой дочь лесной ведьмы, то сам не выберется никогда с той поляны, лес не выпустит его.
Взяв девочку за руку, он поплёлся домой. Жене такой подарок, естественно, не пришёлся по душе. Нагулянный ребёнок чёрт знает от кого, про мать Уил наврал, не мог же он признаться, что переспал с лесной ведьмой, иначе бы девочку линчевали в деревне, а ему и его семье пришлось несладко.
Маленькой Мии дали новое имя – Генриетта Доротея. Малышка разительно отличалась от младших брата и сестры, мирно лежавших в люльках. Девочка была похожа на маленькую принцессу из сказки, так хороша и обворожительна она была. Генриетта оказалась на редкость ласковым и покладистым ребенком, и Уильям быстро, искренне полюбил дочь, не представляя, как мог сомневаться в ней раньше.
А вот Марта, его жена, не питала к малютке столь добрых чувств, единственным, что стремительно разрасталось в её скверном сердце по отношению к девочке, было презрение. Она ревновала супруга к маленькой Генриетте, ей постоянно чудилось, что Уил забросил близнецов и всё внимание отдал «незаконной приблуде», так она иной раз с издёвкой называла девочку. Но муж резко осекал злобную супружницу и грозился поколотить, если та и впредь будет позволять себе унижать и обижать малышку.
«Я дал слово её матери, что в моём доме она не будет знать унижения и не претерпит обиды». Так сказал мой отец мачехе. И сколь ни исхитрялась, сколь ни пыталась она вызнать, кто моя мать, так и не удалось ей выведать ни словечка правды. Что-что, а язык за зубами Уильям Вильд держать умел.
Шли годы, Генриетта подрастала, росли и Иоганн с Марией. Уильям не замечал, как жена науськивает и настраивает младших детей против старшей сестры. Близнецы внешне очень походили на свою мать, темноволосые и кареглазые, только характеры у них были разные. Мария верховодила братом и не отличалась капризами и своенравием от матери, а Иоганн, напротив, был слабохарактерным и податливым на любые проделки сестры. Марте удалось посеять в душе маленькой Марии неприязнь и ревность по отношению к старшей сестре, а Иоганн лишь был их невольным и трусливым соратником.
Генриетта, конечно, всё это замечала и чувствовала, она не раз пыталась наладить родственные узы с близнецами, но, увы, разница между детьми была столь глубока, как внешне, так и внутренне, что меж ними всегда сохранялась прохладная дистанция. Уильяму старшая дочь не жаловалась, она часто уходила с ним в лес, только там она ощущала себя счастливой, и только там никто не боролся с ней за любовь отца.
Прошло десять лет с того самого дня, когда Уильям Вильд принял в свой дом дочь лесной ведьмы. Из маленькой хрупкой девочки Генриетта выросла в красавицу-невесту. Длинные мягкие волосы, гордость девушки, медовыми волнами струились до пят, пронзительно зелёные глаза обрамлялись пышными светлыми ресницами, а губы алели спелой клубникой. Тонкий стан всегда украшал пояс, перешитый из золотого платья, в котором когда-то маленькая Миа вошла в дом дровосека.
Местные парни уже засматривались на юную красавицу, чья красота могла спорить с королевскими особами, но отец боялся того дня, когда какой-нибудь бойкий прощелыга придёт к нему просить руки старшей и любимой дочери. Недаром опасалась Марта, что Уильям больше будет любить «незаконную» дочь. Нет, он, конечно, и остальных детей любил, но не было в близнецах той открытости и той беззаветной любви, тех огромных сердец, которые любят всё вокруг бескорыстно. А у Генриетты было. И с годами Уильям понял ещё одну истину – не любил он жену свою, Марту, так, как когда-то Кию. Хоть и недолго был он с лесной ведьмой, но знал, что всё было настоящим, таким, каким должно быть между мужчиной и женщиной. Иными тоскливыми днями дровосек один уходил в лес и блуждал, надеясь набрести на ту полянку. Не смог он изгнать из памяти образ Кии, её глаза и голос. Может это были чары, но разве любовь не есть магия сама по себе, древняя и могучая?
За два дня до пятнадцатого дня рождения Генриетты Уил поведал супруге, что хочет сделать дочери поистине королевский подарок – вручить платье из золотой парчи, в память о детском платьишке. К слову сказать, стоило то платье баснословную сумму монет, а потому Марта не пришла в восторг, а разозлилась на мужа. Ей он никогда не дарил таких дорогих одежд, а тут вздумал «незаконной» дочери прикупить наряд, который заказал в соседнем городе аж месяц назад. Представляете, какой скандал там начался? И Мария стала клянчить новое платье. Уильям стукнул со злости по столу и сказал, что подарит платье Генриетте, пусть даже остальные лопнут от зависти. Вот именно тогда и родился в голове мачехи, зревший годами, коварный и жуткий план по избавлению от падчерицы. То есть, меня.
Думаю, убивать Генриетту не входило в планы Марты, хоть эта женщина и была худая во всех отношениях, но вот её дочь…. Достойное поколение, ничего не скажешь. Марта хотела лишь одного, чтобы падчерица пропала и не появлялась в её семье больше никогда, в то время как Марии этого было мало потому, что хоть и была она маленькой девочкой, но душа её уже прогнила насквозь. Мерзавка. И муки других ей доставляли извращенную сладость.
Генриетта в свои неполные пятнадцать лет была на удивление простым и доверчивым человеком, хоть и жила бок о бок с такими гадюками. Возможно, свою доброту она унаследовала от матери, лесной ведьмы, но, если вы внимательно слушали меня ранее, то Кия была отнюдь не так наивна, как её юная дочь в отношении людей, хотя и жила в отдалении от оных. Умом Генриетта не была обделена так же, как и щедростью души. Сейчас подобную девушку одни бы назвали с восхищением идеальной, а другие с завистью дурой. Но мне откровенно наплевать теперь на мнения тех, кто не видит дальше своего носа.
Итак, какой же план придумала хитрая жена дровосека? Марта надоумила дочь на гадость, сама мамаша пачкать ручонки свои не желала. Сыну отводилась простая, но ответственная роль – он должен был служить отвлекающей завесой в глазах Генриетты, девушка любила и доверяла брату всецело, потому что в сути своей он был безобиден.
Расчёт был прост и безумен одновременно. Мария и Иоганн должны были уговорить старшую сестру пойти с ними в лес, но не в ту часть его, где они обычно гуляли ясными солнечными днями, а в совсем другое место. Мачеха помнила, что далеко на востоке леса был заброшенный дом, в котором некогда проживала одна полоумная старуха, народ опасался и считал её ведьмой, обходя уединённое жилище стороной. Старуха та давно сгинула, а вот домишко её ещё стоял и сдерживал напоры леса и непогоды.
Марта наткнулась на этот дом где-то с год назад. Внутри всё прогнило и покрылось густейшей пылью и паутиной. Снаружи хижина казалась крепче, чем изнутри, несмотря на крупные щели, сквозь которые ветер продувал нутро жилища. Мачеха проверила, обойдя серую и невзрачную избу вокруг – вход был только один, а, следовательно, и выход тоже. Искала она и возможные норы, которые дикий зверь мог оставить, пытаясь пробраться внутрь хижины, но нигде не обнаружила ни единого намёка хоть на малейшую щёлочку. Стены прочно и достойно держали оборону, уходя внутрь земли. А может и впрямь здесь жила ведьма, а дом и земля, на которой он стоял, были заговорены от посягательств лесных тварей. Как знать.
Мария и Иоганн должны были сыграть на любопытстве Генриетты и привести ту к этому дому, а затем, заманив внутрь его, запереть снаружи, благо вокруг валялось во множестве поломанных деревьев и их ветвей. Чтобы дети смогли вернуться обратно, прозорливая Марта вручила дочери мешочек с речной белой галькой, который девочка повесила на пояс. Теперь вы видите, как всё обернулось против несчастной Генриетты?
Уговорить пойти в восточную часть леса старшую сестру не составило труда, девушка и сама давно мечтала туда наведаться, чего отец не разрешал ни ей, ни близнецам по известным только ему причинам. А может он чего-то опасался? Как знать.
Идти было решено в день рождения Генриетты, аккурат в полдень. Когда роковой день наступил, Уил поздравил любимую дочь и, расцеловав её, вручил массивный свёрток. Вы не представляете, какая радость и благодарность были в глазах юной красавицы, когда она, развернув отцов подарок, обнаружила прелестное золотое платье, увитое кружевом. Она тут же его примерила, у Уильяма защемило сердце – так хороша и прекрасна была юная Генриетта, так похожа была она на свою мать, лесную ведьму.
Но вот наступил полдень, и как было уговорено, дети собрались идти в свой тайный поход, прихватив краюху хлеба, чтобы перекусить в лесу. Генриетта была счастлива и беззаботна, она не замечала тайные перегляды мачехи и младшей сестры, она не придала значения пугливому и затравленному виду брата, она просто радовалась этому дню и ожидала впереди только хорошее.
Дети шли по разным витиеватым тропинкам, заходя глубже в лес, Мария плелась в конце их шествия и неспроста: она тайком выуживала камешки из мешочка, что болтался на поясе, и кидала их на землю. Эти маленькие белые ориентиры должны были стать спасением для путников и привести их обратно домой. Но только двоих путников.
Дом показался впереди и он не насторожил Генриетту, отнюдь, она первой подбежала к этой лачужке и оббежала её кругом, призывая сделать подобное и близнецов. Компанию составил старшей сестре только слабохарактерный Иоганн. Он забыл на мгновение об истинной цели их прибытия сюда. Да, мальчик был в курсе, что должно было произойти, он даже пытался робко протестовать и отговорить маму и сестру от задуманного, ведь хоть он и был малохольным, но любил Генриетту, за что его недолюбливали мать и родная сестра.
Именно ему отводилась подлая и гнусная роль во всём этом спектакле, он предложил заглянуть и войти внутрь старого дома. Генриетта, шутя и смеясь, отворила тяжелую дверь со скрипучими ржавыми петлями, и первая вошла в сумрачное пыльное помещение дома.
И вот тут-то дверь снаружи захлопнулась, как дверца в клетке. Девушка, ещё не понимая, что происходит, смеясь, позвала брата с сестрой, думая, что всё это детские проказы и шутки. Но потом до её слуха дошел неприятный звук, дверь снаружи подпирали чем-то тяжелым. Генриетта попыталась открыть свою темницу, но заслон не поддался, тогда красавица принялась молотить по двери и звать близнецов, считая, что скверная шутка затянулась.
Но в ответ ей была тишина. Подперев дверь тяжёлым куском дерева, которое когда-то расщепила меткая молния, дети тут же бросились прочь, убедившись, что пленница не сможет выбраться сама самостоятельно. Они бежали по тропинкам, отмеченным белыми камешками, а Мария подбирала каждый в мешок для пущей верности. Если бы Генриетте удалось выбраться из лесной хижины, то домой дороги она уж точно бы не нашла. Представляете, какой злодейкой была эта девочка в десять лет!
Когда близнецы вернулись домой, то на расспросы отца, где их старшая сестра, ответ был таков – они втроём пошли в западную сторону леса, на них напал огромный медведь, и пришлось бежать в разные стороны. Мария и Иоганн вскорости встретились, а вот Генриетта отстала. Они кричали, звали её, а после решили идти за помощью взрослых. Каковы маленькие лгуны! Как вам?
Уильям Вильд тут же организовал с друзьями и старшим братом Петром группу, и они отправились в западную часть леса, противоположную той, где в данный момент в ловушке пребывала его старшая дочь.
Генриетта до наступления темноты стучала в дверь и взывала о помощи, надеясь на чудо. Если бы в лачуге были окна, то она бы их выбила, уж будьте в этом уверены. Но дом был без единого оконца.
Вечером она сдалась и, прислонившись к двери спиной, сидела, сжавшись в комочек, и плача от отчаяния. Только здесь, в этой затерявшейся в лесной чаще избушке девушка наконец-то прозрела и увидела всю подноготную своих родственников. Сидя в грязи и многолетней накопившейся пыли, Генриетта вспомнила, с каким взглядом сестра смотрела на её новое платье. Тогда девушка была ослеплена счастливым моментом, но теперь она трезво осознала всю едкую зависть в глазах десятилетней девочки. И вспомнила она мимолетом уловленные недобрые переглядки меж мачехой и Марией, и кислую физиономию брата, словно барана, обречённого на заклание. Теперь всё сошлось, и картина была ясной, но, увы, безрадостной.
И тогда вернулось к Генриетте из забвения истинное её имя, и, вспомнив, воззвала она в темноте к лесной ведьме, выкрикивая имя той.
«О, матерь моя первая и единственная! Услышь дочь свою, узри слёзы её! О, лучезарная Кия, приди к дочери своей, имя которой Миа, дабы помочь ей, дабы свершить справедливость».
Зашумел лес, поднялись все птицы в небо, хоть и темно было, закричали все лесные твари, закачались деревья, пропуская ту, кого призвала Генриетта. Осветилась лачуга сквозь щели светом невыразимо ярким и отворилась дверь, выпуская на волю пленницу. На пороге ждала Миу её вечно молодая мать, которая с нежностью и любовью приняла дочь в объятия.
«Что случилось, Миа? Кто посмел так обойтись с тобой? Кто посягнул на жизнь дочери лесной колдуньи?!» – вопрошала обеспокоенная Кия, грозно вскинув брови.
«Это братец с сестрицей мои, они обманом заманили меня в этот брошенный дом, чтобы избавиться от меня», – отвечала, всхлипывая в объятиях матери, Миа.
«Да как они посмели?! Ещё дети, но уже отравлены желчью и злобой, как взрослые. Не могли они сами. Кто-то их надоумил. Может Уильям, твой отец? Я помню, как он трусил и не хотел тебя брать в свой дом», – негодовала лесная колдунья.
«Нет, матушка, отец меня любит, пожалуй, даже больше остальных детей. Он всегда ко мне добр и ласков. Брат и сестра, возможно, возревновали его ко мне немного», – защищала отца девушка.
«Ничего себе немного! Оставить беззащитную сестру в дремучем непролазном лесу одну без еды и воды. Да они хотели твоей погибели, дочь моя! Но если это не отец твой их науськивал, то остался лишь один человек, который мог питать к тебе злобу лютую и копить годами зависть чёрную. Это твоя мачеха! Вот, кто виновник того, что ты сейчас здесь». – Кия ласково пригладила медовые волосы дочери.
«Матушка хоть и зло учинили они против меня, но прошу, не делай им дурного. Всё, чего я хочу – быть дома подле отца. Он не перенесёт, если с ними что-то случится». – Вновь встала на защиту теперь уже других «родственников» Миа.
«Нет, дочь моя, когда я вручала твою жизнь и твою дальнейшую судьбу в руки твоего отца, то предостерегла его и пообещала, что если хоть слезинка коснётся земли, если хоть волосок упадёт с твоей бесценной головы, то будет проклято его семейство. И я сдержу данное мной слово! Я накажу этих ничтожных людишек!» – Кия отстранилась от дочери.
«Что ты задумала, матушка?» – в ужасе воскликнула юная дочь лесной ведьмы.
«Узнаешь, когда вернёшься обратно в дом своего отца, если желаешь этого. Но у тебя есть выбор – ты вольна остаться здесь и стать такой же, как и я, охранять лес от дурного влияния людей и править лесным народом, уважая законы Духа леса».
«Нет, матушка, я хочу вернуться к людям. Хоть и коварны они, хоть и лживы, но не все таковы, есть среди них и добрые, как мой отец. Прошу, не трогай его! Умоляю! Он ни в чём не повинен!» – Юная Миа опустилась на колени перед колдуньей.
«Встань, дочь моя, любимая Миа. Не трону я Уильяма Вильда. И не только потому, что он твой отец, и ты его любишь, но и я его люблю, хоть и была с ним всего три далёких дня. Но за остальных не проси! Не прощу, так и знай!».
Озарилась Кия ярким золотым всполохом и исчезла, но оставила дочери в проводники тонкий луч света, который должен был привести девушку обратно в дом дровосека. А тем временем Уильям Вильд искал пропавшую Генриетту в западной части леса, и сердце его разрывали отчаяние и страх, что он больше не увидит дочь живой.
Помните, в сказке мачеха умирает в конце. Вам не показалось подозрительным, что здоровая молодая женщина ни с того ни с сего вдруг откинулась? Хоть какую-то правду сохранил Вильгельм Гримм. Когда уставшая и голодная Генриетта вернулась обратно, то свет не горел в доме. Она сразу поняла, что случилось недоброе, и Кия выполнила угрозу. Девушка бросилась в дом, выкрикивая имена домочадцев, но ей никто не отвечал. Близнецов она нашла быстро: Иоганн, забившись в углу своей комнаты с отсутствующим взглядом, раскачивался из стороны в сторону, как болван-неваляшка.
Несчастный и в правду свихнулся, оставшись до конца своих дней сумасшедшим, безобидным и молчаливым. Лишь в ясные погожие дни, он с тоской виновато смотрел в сторону леса и шептал одно слово «прости». Кому он шептал, так никому и не удалось узнать, более ничего он не произнёс за всю свою жизнь.
Мария осталась без языка в буквальном смысле слова. Некто вырвал ей его и оставил на прикроватном столике заместо разбитого зеркала. Когда пытались у неё выведать и дать жестами понять, кто сотворил с ней зло, она лишь выпячивала глаза от ужаса и начинала вертеть отрицательно головой, мыча и пятясь назад. Прожила она недолго. Когда Марии исполнилось семнадцать, она пошла собирать ягоды в ближайшем пролеске – вглубь леса девушка панически боялась заходить. Нашли её лежавшей бездыханно, а корзина с разбросанными ягодами лежала в нескольких метрах от неё, будто она в кого-то кинулась ею, защищаясь. Она была ещё жива, когда её принесли домой, но, не приходя в сознание, дочь Марты впала в жестокую лихорадку и сгорела за ночь.
Что касается мачехи, то ту Генриетта обнаружила в родительской спальне на полу мёртвой в жуткой позе со скорченными руками и ногами, но чудовищнее всего было лицо, искажённое гримасой ужаса.
Бедный Уильям, он не нашёл дочь и вернулся домой ни с чем. Да, он обрадовался, когда встречать вышла его та, которую он отчаялся уже найти живой. Но какое же потрясение его ждало внутри дома! А может и не столь большое, как могло показаться…. Жену он похоронил на следующий день, тихо, в лесу. Не хотел афишировать жуткий финал этой истории. Естественно, он негодовал, когда узнал, как и почему Генриетта оказалась в том злополучном доме. Естественно, что он не особенно горевал по умершей Марте и покалеченным детям. Он и сам знал, но не хотел замечать, что близнецы – стали калеками от рождения, только поражены были их сердца.
Генриетта Доротея Вильд не оставила отца, она не вышла замуж и прожила в доме дровосека до самой его смерти, которая пришла к нему лишь на сорок шестой год его жизни.
А что стало потом? А потом прошло сто лет со дня произошедшего события. В деревню заехал Вильгельм Гримм со своим братцем Якобом в поисках интересной истории. Ну, я и поведала им всё, как было. Но как видите, вся правда была намерено искажена и добрая Генриетта превратилась в отвратительную ведьму, а близнецы получили новые имена, под которыми теперь их и знает весь мир, Гензель и Гретель. Меня, конечно же, к тому времени звали иначе, а то бы моё неувядающее долголетие и молодость подверглись сомнению, а то и сожжению на костре. У этих людей не заржавеет кого-нибудь спалить.
И вот теперь, когда вы знаете всё, так как было, ответьте, вы и теперь будете считать, что дети – цветы жизни? Не спорю, всё зависит от родителей и их воспитания, но не всегда и не со всеми. Генриетта простила близнецов и ухаживала за ними до самой их смерти, хотя они-то её обрекли на гибель!
Сейчас новое время, люди не седлают лошадей, чтобы пересекать кучу дорог, за них делают это машины, даже воздух рассекают машины. Но, уважаемые, знайте, в глубинах того самого леса до сих пор стоит дуб-великан, охраняющий лес и его жителей от людского вмешательства. И если вы забудете об этом, придёте с топором, пилой или огнём в мой лес, то вам несдобровать!
Это говорю вам я, Генриетта Доротея Вильд, дочь Уильяма Вильда. Это предупреждаю вас я, Миа, дочь лесной ведьмы Кии, никогда не забывавшая и не рвавшая корней со своей матерью.
ЗЛОДЕЙ ТРИДЕВЯТОГО ЦАРСТВА
Как начинается сказка? С заманивающих прелюдий вроде:
В некотором царстве, в некотором государстве… – или -
За далёкими морями, за дремучими лесами…
Впрочем, есть и короткое вступление. Жили-были.
И все сказочные истории оживают в устах рассказчиков вновь и вновь лишь с целью прославления положительных персонажей, всё повествование посвящено им, голубчикам, будто сказаний достойны только герои. Но без состязаний и поединков с коварными недругами, без прохождения сложнейших испытаний, наполненных сплошь магией и колдовством, эти самые герои и не стали бы таковыми. Выходит, что сказки обделили нечисть и злодеев, определив им в удел второстепенную роль и сухое, прямо-таки скупое, упоминание в Летописи Тридевятого Царства.
Но пора исправить данную несправедливость и написать историю, как есть, во главе ставя тех, кто создал героев, проиграв сражение с добром.
И начаться должно ей так: жил-был …
***
Жил-был Кощей. Уж тысячу сто шестьдесят шесть лет правил он Тёмными Горами Тридевятого Царства, что не имело ни конца, ни края. Страшны были горы для любого живого существа, ибо пустота и эхо наполняли глухие и мрачные ущелья, а пещеры были населены страхом и тьмой. Ни травинки, ни жучка было не сыскать средь бурых камней, лишь жалкий порыжелый мох чах на острых выступах каменистых пьедесталов, как усыхал и сам властелин тех мест.
Царственные чертоги были высечены в самой центральной и самой гладкой из гор, не имевшей ни единой зазубринки и выступа. В свете солнца эта твердь блестела маслянистым глянцем, а в тусклые дни казалась матовым стеклом с налётом снега. Она так и звалась – Царь-Гора, и не было в мире другой равной ей по величию и стати.
Не отваживался суеверный люд соваться в Тёмные Горы. Если по каким-то причинам и сыскивались лихие смельчаки, то их называли безумцами и сумасбродами и никак иначе. «Нет возврата оттуда, гиблое то место, путанное», – поговаривали старики, а уж они-то, кладезь вобранных годами знаний, понимали, о чём твердили.
Тёмные Горы слыли зачарованным и гибельным местом всякому смертному. Если охотник какой случайный или бродяга горемычный преступал границу Чёрных Камней, что внушительным ободом опоясывали владения Кощея, то был тот бедолага обречён. Чем дальше путник отдалялся от пограничной черты, тем страшнее был его удел. Камни ложно укладывались в мнимую тропку и уводили злосчастного странника в гористую глубь. Если скиталец хотел вернуться назад, то путь менялся до неузнаваемости, частенько обрываясь пропастью или глухим тупиком. Участь такого горемыки была незавидна: либо он бесконечно бродил в глухих ущельях и терял разум от невыносимой тишины, что не порождала эхо, либо становился яством владыки гор.
И всё-таки у Кощея были слуги, много прислужников, но были они не из мира живых. Людская молва окрестила их Бесами. Дурные злобные духи сбивали с пути людей и загоняли, словно дичь, в логово хозяина. Были Бесы бесплотными и более всего походили на тени с горящими тусклым огнём глазами. Вышли они из холода и темноты по призыву повелителя, что владел Тайным Словом, отпиравшим запретные двери.
Лишь подобным тварям можно было находиться во владениях Кощея без ущерба своему существованию. Они-то и стаскивали то, что оставалось от трапезы хозяина, в Бездонный Колодец, где и находили последнее пристанище останки злосчастных жертв. И никто доподлинно не знал, куда ведёт дно Колодца и что он сам из себя внутри представляет. Знали понаслышке лишь то, что это была широченная яма, с невысокой каменной кладкой по краям, за которой таилась непроглядная чернота. Ходили в народе и вовсе небывалые толки, что и не колодец это был вовсе, а проход в Подземное Царство и что все, кого попадал в него, становились жителями или узниками Подземелья.
Временами объявлялись в деревнях странные тронувшиеся умом мужички, некогда слывшие отменными пахарями и охотниками, но однажды поддавшись любопытству, устремившиеся в сторону Тёмных Гор. Лихорадочным румянцем горели их лица, а глаза, напротив, были тусклы и безжизненны. Много чего странного и страшного говаривали эти несчастные и с опаской озирались на тёмные углы изб. Всюду им мерещились Бесы, слуги Кощеевы: в тени от печи, в неровном человеческом силуэте на полу, а в беззвёздные ночи эти безумцы ни за что не казали носа на улицу, уверяя, что за дверью их караулит смерть. Так они и доживали свою жалкую, полную страха жизнь, шарахаясь и вздрагивая от неровного мерцания свечи и любого шороха.
«Ужасен лик Его!» – твердили несчастные, что лишались остатка разума и былого покоя. – «Высок он, что древний дуб. Могуч он, что десять медведей. Умён он, что сто книгочеев. Хитёр он, что мильён гадюк». Да и по внешности живописали Кощея, расписывая в самых мрачных красках.
В описаниях безумных рассказчиков фантазия дополняла то, что разум не мог вспомнить или осознать. Но всё же общее зерно было в этих россказнях. Рост чудища достигал неслыханных для людей величин. Говаривали, будто бы исполин этот высью своею с добротной избой мог тягаться. А уж тощ был Кощей до жути – одни кости да жилы и ни лоскута кожи! Был он ни чем иным, как скелетом из пожелтелых костей, сплетённых меж собою ссохшимися жилами. Лишь живое сердце Кощея, мерно отбивавшее уходящее время, болталось в груди за оградой широких рёбер.
А голова? «Ужасен лик Его!». Действительно, приятного мало было в Кощее. Череп громадный и расширенный кверху, крыт был серой кожей, нос отсутствовал также, как и губы. А нижняя массивная, как у обезьяны, челюсть, держалась на сухожилиях и сильно клацала, когда Кощей имел желание говорить.
Но жутче уродливого лика могли быть только пустые червоточины глазниц, в глубинах которых тихо тлел жёлтый огонь. Когда Кощей был сильно возбуждён, раздражён или в наивысочайшем гневе, огоньки вспыхивали и разрастались, заполняя весь объём глазниц. Вот тогда повелитель Тёмных Гор становился ужасен и страшен по-настоящему. Говаривали даже, что он способен убивать одним взглядом. И отчасти, это было правдой.
Кощей слыл великим манипулятором и гипнотизёром, он с лёгкостью мог внушить «любой твари» свою волю и заставить творить зло даже самое безобидное и доброе существо в Тридевятом Царстве. Если кто из отчаянных душ совершал грех и накладывал на себя руки, если волк утаскивал ребенка, и даже, если змея заползала в дом, люди винили Кощея, считая, что, дескать «он окаянный» внушал злой умысел в головы людские и звериные, отуманив рассудок.
А сколько лет ему приписывала людская молва! Будто он с незапамятных времён обосновался в Тёмных Горах и возрасту ему поди без малого пять тысяч лет, если не больше. Отсюда и повелось прозвище Бессмертный, потому как раз живёт давно, значит и умереть не может.
Если бы они знали! Всё смертно, и даже владыка Тёмных Гор не вечен. И легенды слагались об особенности смертушки Кощеевой. Про иголку особую, что была в яйце, которое хранилось в утке, а та в зайце, а тот в сундуке, окованном цепями. И всё это неимоверное доброгромоздилось якобы в ветвях могучего дуба, что рос на заветном острове, пути к которому, естественно, никто не знал. Эх, темнота, темнота разума. Не мог знать и понимать народ Тридевятого Царства – не в игле дело, да и игла не иглой была, а кораблём иноземным, что надёжно укрывал Кощей от людского взора. Но об этом история позже расскажет.
Не смотря на всё злодейство и бессердечие, Кощей не был лишен чувств. Ему приписывались любовные подвиги, естественно, в подлом контексте, и в частности в отношении двух народных любимиц, Василисы Прекрасной и её старшей сестры Василисы Премудрой. Но, то была неправда.
Чахлое и сухое сердце властелина Тёмных Гор принадлежало другой красавице, которую ненавидели в народе и кляли на чём свет стоял. Лишь она одна могла безбоязненно пересекать Чёрные Камни и входить в Царственные Чертоги, как самый желанный друг. И лишь при одном взгляде на неё глазницы Кощеевы вспыхивали и наполнялись зелёным огнём, не причиняя вреда гостье. И лишь ради её улыбки он готов был на всё. Даже стереть с лица земли Тридевятое Царство со всем живым, что его населяло.
***
В глубине Заклятого Леса стояла просторная и светлая изба, не огороженная ни частоколом высоким, ни забором низким. Хозяева этого дома не опасались гостей непрошенных иль врагов каких. Потому как никто и не хаживал из людей суеверных в лес тот. А владыками тех мест непростых была колдунья Марья Чернобровая и оборотень Михай Свирепый. Необычная то была чета.
Марья – красавица, каких поискать – изящная, стройная, с походкой лёгчайшей, да с длинной до земли косой в ладонь толщиной. Волосы точно масляная ночь, а глаза, как гранат с солнечными искорками. Губы пухлые да сочные, словно малина, а щёчки нежные, как ранняя зорька. И особенность была у Марьи одна – на левой ноге имелось шесть пальцев, два мизинца заместо одного.
Поверье жило в народе: когда рождался ребенок шестипалым или с хвостиком, то его называли чёртовым отродьем и предрекали силу в нём особую да недобрую. А уж силой Марья не была обделена. Все травы знала, где и как применить. Врачеватель из неё вышел бы знатный, если бы не ворожба, к которой склоняли временами её деревенские женщины в свою угоду. Из-за тёмного ведовства и боялись её, обходя дом кругами и сплёвывая через левое плечо. Терпели Марью до той поры, пока судьба не занесла в её деревню парня одного.
Михай сразу приглянулся всем незамужним девицам, да и супружницы кидали в сторону видного паренька нескромные взгляды. Рослый, осанистый да широкий в плечах с мощными руками и крепким торсом, Михай казался былинным богатырём на фоне простецких деревенских мужичков. Естественно, что мужеское население деревни сразу воспылало к нему не самыми добрыми чувствами, обдумывая, как бы избавиться от пришлого молодца. А Михай, знай себе, пропускал мимо колючие взгляды парней и холодные слова зрелых мужей, лишь задиристо ершил копну светлых волос на голове, да залихватски смеялся. И глаза его зелёные искрились золотистыми огоньками. Куда там простым девицам, и Марья попала в плен его очарования, полюбив с первого же взгляда.
Житья парню не стало и вовсе, когда вблизи деревни принялся околачиваться громадный медведь. Все, как один утверждали, что и не зверь это вовсе, а оборотень – человек, что днём ходит на двух ногах и не отличается от обычных людей, а ночами оборачивается медведем и бродит близ домов, выискивая поживу. Даже описывали чудище одинаково: громадного ростом, с зелёными горящими глазищами с блюдца величиной и жуткой зубастой пастью; а шкура пренепременно была светлой, чуть ли не цвета соломы.
Суеверный народец обвинил Михая в сговоре с Бесами и в том, что это он и есть тот самый оборотень. И хоть никого из людей и скотины домашней не тронул чудной зверь, на парня сыпались угрозы в скорейшей расправе над ним, а заодно и над ведьмой, невестой его наречённой.
Затравили Михая, а вместе с ним и Марью, изгнав их в один день из деревни навсегда. Медведь, к слову, как только они ушли, больше не объявлялся, отчего жители ещё больше утвердились в правоте своих догадок и правильности поступка.
Михай, действительно был оборотнем, но не таким уж свирепым, как считали деревенские простаки. Пребывая в шкуре зверя, рассудка он не лишался и всё ясно осознавал и будучи по природе своей миролюбивым никого не трогал. А свирепел Михай лишь тогда, когда угрожали его возлюбленной и ему самому.
Некуда идти было этой необычной паре и выбрали они дорожку одну извилистую, что вела в самую глубь Заклятого Леса, простиравшегося сразу за Туманным Болотом. Михай хоть и происходил из древнейшего чародейского рода, но руки у него были по истине золотыми. Всякая работа ладилась в его крепких руках. Всякое дело было ему по плечу. За год отстроил он добротную избу, где и обжился со своей юной женой. Из Михая вышел и превосходный охотник.
А Марья хлопотала в избе, пока муж охотился, и работала в саду, что разбили они вдвоём с супругом за домом. Когда же появлялась нужда в тканях и зерне, то Михай выбирался из Заклятого Леса, как правило, не чаще раза в три месяца, и отправлялся на ярмарку в ближайшую деревню. Там о нём ничего не знали, и слыл он простым охотником, торгующим дикой птицей да зверьём лесным.
Прозвище Свирепый ему дал люд простой за взгляд его суровый, да нетерпимость когда кто обижал зверушек в лесу забавы ради. Тогда Михай сатанел, бросался на изуверов и колотил их без устали. Причём ему всё равно было, сколько пред ним противников, хоть десять, никто не мог одолеть его в моменты лютой злобы.
Товар, прикупленный на ярмарке, Михай старательно укладывал в возок, в который были запряжены собаки. Настолько диковинной казалась повозка не менее странного охотника, что за спиной Михая слухи обрастали нездоровой фантазией и, в конце концов, ему приходилось менять место торговли, предпочитая всё более отдалённые деревушки, где о нём ничего не знали.
История повторялась вновь и вновь, деревни сменяли друг друга и однажды Михай добрёл до мрачного селения под названием Яг, что особняком лежало ото всех деревень у самых Тёмных Гор. Там проживал особенный люд – убогие изгнанники, да отверженные чародеи вроде Марьи. Лишь в этой диковинной деревушке никто не смотрел косо на Михая, молча торгуя с ним на равных и не задавая лишних вопросов. Собственно, никому не было дела до пришлого охотника и его возка с собаками, что вполне устроило супруга Марьи, и лишь сюда пригонял он свой возок с дичью в дальнейшем.
Тихо да ладно проживала юная чета в чащобе Заклятого Леса. Спустя год родила Марья первенца – девочку, которую нарекли Василисой. Имя прапрадеда Василия Окаянного дала малышке чародейка. Ведь именно он пару веков назад не устрашился жуткого тёмного ритуала и, предав себя добровольно в руки волхвов, стал первым в своём роду колдуном-целителем. Прожил Василий аж сто пятьдесят восемь годков, и сила его волшебная перешла к детям, а там и разлилась ручейками по их отпрыскам, достигнув младенца в Заклятом Лесу.
Народилось у Марьи и Михая ещё две дочери, каждая аккурат через два года, и каждой досталось имя знаменитого прапрадеда. Девочки росли пригожими и разными во всём. Старшая Василиса была, точно зеркальное отражение матери, черноволосая и темноглазая, но задумчивая и немногословная, как отец. Её среднюю сестрицу, рыжеволосую красавицу с изумрудными глазами, природа одарила сметливой хитростью и разумом мудреца. Ну, а младшая Василиса, белолицая и голубоглазая девочка с льняными косицами, была простодушна и кротка нравом, в отличие от старших сестёр, не умела ни хитрить, ни лукавить.
Души не чаяли родители в своих дочерях, воспитывали их в любви и уважении ко всему живому, в заботе о лесе и обитателях его. Мать учила девочек знахарству и ворожбе, а отец оборотной магии. Среди лесных тварей были верные друзья у детворы, только не ведали дочери Михая и Марьи людей, что жили за пределами Заклятого Леса.
Когда старшей Василисе исполнился шестнадцатый год, захотела она выйти из лесу и посмотреть на простых людей; тоскливо ей становилось в чащобе, да и непонятная тоска подгоняла девушку навстречу неизвестному. Когда отец с матерью прознали об её заветном желании, прогневались и строго-настрого воспретили ей выходить за пределы Заклятого Леса, назвали её мечту нелепой блажью и стали зорко следить за девицей.
Хоть и послушна была Василиса, но отличалась с рождения крутым и упрямым нравом, за что получила в семье прозвище – Пренравная. Сёстры же её были сговорчивее и покладистее. Среднюю дочь родители нарекли Премудрой, а младшенькую – Прекрасной. С этими прозвищами Василисы и вошли позже в летописную историю Тридевятого Царства, кроме старшей из девиц.
Так вот, однажды, одной беззвёздной ночью, старшей Василисе удалось-таки сбежать из отчего дома и, вооружившись волшебным клубком, над которым она ворожила последние полгода, девица достигла окраины леса и вышла за пределы его.
Как же Василиса дивилась всему, что встречал её юный взор! Как дитя малое радовалась первым встречным людям, благо и они отвечали добром на её светлые улыбки. Так брела себе Василиса по путям неведомым, дивясь всё больше широте и многообразию просторов и отдаляясь всё дальше от Заклятого Леса. Бескрайние поля и равнинные луга, бурные реки и тихие озёра были так не похожи на мир, что она знала в родном лесу.
Но равно, как добро, познавала Василиса и чёрную зависть людскую. Прелестница-чужестранка, шествуя через деревни и сёла, невольно привлекала восторженные мужеские взгляды своею юной красой и недюжинным умом. Мужики, как завороженные творили глупости ради благосклонного внимания красавицы, отчего бабы злились и лютовали на чужеземку. Порой неприязнь была столь высока, что Василису клеветнически чернили ворожеей, и девушка, с рождения не ведавшая вражды и злобы людской, пугалась и под натиском угроз спешно покидала селения.
Ещё вполне наивная, не понимала она, чем могла быть вызвана та злоба к ней. Но тоска, что вывела её из Заклятого Леса, теперь настойчиво звала обратно. А к ней присоединились грусть и разочарование. Брела обратным путём Василиса Пренравная, ничего не замечая вокруг, так сильно впала она в думу горькую. И вот тут-то ей на пути лунной ночью встретился огромный медведь. Не испугалась она зверя, сызмальства неведом был ей страх пред теми, кто населял Заклятый Лес, тем более, отец её сам наполовину медведем был.
Посмотрела Василиса медведю в глаза и признала в нём оборотня. Не причинил зла юной ворожее косматый зверь, поклонился и пошёл за нею следом. На рассвете в первых лучах солнца обернулся зверь юношей, светловолосым и голубоглазым. И настолько приятным и пригожим он был, что тоска тотчас же покинула сердце юной девы, а заместо печали пришло нечто новое, распиравшее грудь, отчего голова шла кругом.
Полюбила Василиса, впервые в жизни, глубоко и отчаянно. Влад, так звали юношу, признался, что возлюбил красавицу с первого же взгляда, будучи медведем, и не видит более смысла в жизни без любви чернобровой прелестницы. Каково же было счастье Василисы! Обменялась она с наречённым женихом кольцами и обещала вернуться к нему через неделю. А пока что следовало идти к отчему дому, просить прощения за непослушание и согласия родительского на знакомство с Владом. Всё же воспитана была Василиса, как подобает и без благословения отца и матери ни за что не пошла бы под венец.
Окрыленная она шла за волшебным клубочком по разветвлённым и тернистым дорожкам Заклятого Леса. Была, однако ж, одна особенность у этого леса, о коей красавица не ведала. В нём время жило по своим законам – одна неделя, прожитая в Заклятом Лесу, равнялась одному часу, а месяц – дню. Отсутствовала блудная дочь за пределами леса три месяца, а по меркам волшебной чащобы – три дня. Как корили за недогляд себя родители, как всех зверей всполошили, как всех птиц подняли в небо, дабы отыскать Василису Пренравную! Но всё было бестолку, беглянки след простыл, а за пределами леса, чары отца и матери были бессильны.
Не стали ругать они старшую дочь, когда та порог отчего дома пересекла, напротив, приняли её в свои объятия и дружно расплакались на радостях. Поведала Василиса о своих приключениях и когда её повествование дошло до Влада, голосок её задрожал от волнения, а румянец залил щёчки. Догадались Марья и Михай, что повзрослела их дочь, и пришёл черёд ей покинуть лес и обрести свой дом в другом месте. Отец, выслушав рассказ о юноше-оборотне, признал в нём отдалённую родню, ведь у всех медведей-оборотней был единый предок, и с превеликой охотой дал согласие на знакомство с женихом. Втайне он был крайне доволен, что его старшая дочь выбрала в мужья оборотня, а не какого-нибудь обычного человека.
Через неделю, как и обещала, вернулась Василиса в назначенное место. Но не застала там жениха своего наречённого. Решив, что Влада что-то задерживает в пути, она ждала его три дня, опасаясь, что разминётся с возлюбленным. Но и на четвёртый день юноша не пришёл, тогда нехорошее предчувствие сковало страхом сердце девушки. Пошла она в сторону ближайшей деревни и лишь там узнала горькую и жуткую правду о Владе.
Люд местный давно подозревал пришлого паренька в тёмной ворожбе, а тут ещё в вблизи деревни повадился слоняться громадный медведь. В дремучем суеверии и сером невежестве крестьяне посчитали юношу оборотнем и ведуном. Всей деревней на медведя устроили засаду и изловили его накануне встречи Влада с Василисой. Расправа над зверем была скорой и кровавой. Тело медведя сожгли, а прах развеяли по ветру в чистом поле.
Осерчала тогда Василиса, чернотой заполнилось её сердце, изгнав из себя всё светлое и чистое, что было. Сотворила она страшные заклятия, и тут же из спокойного и безветренного день превратился в беспроглядную ураганную ночь. Чёрные, злобные вихри со свистом срывали крыши с домов и уносили людей прочь. Никто не уцелел тогда, всех уничтожил гнев Василисы Пренравной.
Вернулась безутешная Василиса домой и поведала отцу и матери о зле своём и утрате. Промолчали Марья и Михай, нечего было им сказать в утешение дочери, чужая стала она и холодная.
Не могла более жить Василиса с сёстрами и родителями под одной крышей, огненная червоточина в сердце её разрасталась и озлобляла её с каждым днем всё сильнее. Стала юная ворожея бояться причинить зло близким и в один особенно дождливый день собрала вещи в котомку и, получив родительское напутствие в дорогу да последние сестринские объятия, ушла восвояси из Заклятого Леса, куда глаза глядят.
Привела судьба Василису Пренравную в Яг, ту самую деревню, где жили изгнанники. Пожив средь подобных себе, ворожея окончательно охладела и очерствела. Сердце её люто ненавидело людской род, но и к другим ведунам и колдуньям она не питала добрых чувств. Когда минул третий год её житья-бытья в Яге, она окончательно утратила былое естество, напрочь отринув прошлое. У местных обитателей было только два пути – убираться из деревни по добру по здорову, или оставаться на правах жалких слуг. Самые сильные, чародеи, ушли, а те, кто остался, были настолько жалки, что вызывали лишь крайнее презрение у новой хозяйки Яга.
Тёмными чарами и сложными заклятиями оплела ведунья деревушку, словно паук паутиной. Очень скоро на месте Яга вырос новый могучий лес, непроходимый и заколдованный. Из всех домов уцелела изба Василисы, остальные же жилища разрушились и канули в лета. Слуги колдуньи под действием заклинаний приняли диковинные обличия и творили людям зло и вред там, где им было велено хозяйкой. Леший чудил в лесу, уводя эхом случайного путника с тропы в гиблые топи болота, где хозяйствовала Кикимора. Водяной с русалками в речных заводях топили незадачливых рыбаков. Никому из простого люда не было житья от лесной нечисти, и вскорости гиблый лес окрестили Дремучим, а тёмную ворожею – Ягой, по названию бывшей деревни.
За чёрные силы пришлось поплатиться и самой Василисе. Левая её нога окаменела и при ходьбе сильно мешала. Пришлось пользоваться ступой, к которой в упряжь были привязаны пять белоснежных лебедей.
Уж насколько был дремуч и далёк лес Яги, а всё ж и туда доносились всякие слухи из Тридевятого Царства. Знала Василиса о судьбе сестёр младших. Не смогла она забыть о горячо любимых отце и матери, вспоминала и плакала. Средняя сестра, Василиса Премудрая, прославилась на всё царство своим умом и мудростью. Так её любил люд простой, что прощал ей способность чародейскую – оборачиваться лисицей и орлицей. Младшая, Василиса Прекрасная, слыла первой красавицей и добрейшей душой и тоже владела чарами оборачиваться в кошку и лебедь. Родители с лёгкими сердцами выдали замуж младших дочерей – Премудрую Василису за Ивана, царского сына, а Прекрасную за княжича Фёдора. А после свадеб Марья и Михай остались доживать свой век в чащобе Заклятого Леса.
Василиса Пренравная не была обделена оборотной магией, но когда её нутром завладела чёрная волшба, исказилась и сила ворожеи. Повреждение оборотных чар разладило время, не тронув формы. Не в зверя иль птицу могла она оборачиваться, но в старуху пребезобразную. И потеряла Василиса имя своё навеки, получив от люда простого, населявшего по ту пору Тридевятое Царство, прозвище – Баба-Яга.
В жутком образе являлась она пришлым путникам в Дремучем Лесу и изводила всякого, кто учинял вред всему живому в её угодьях. Хозяйкой и повелительницей Дремучему Лесу была она. Редко, кому удавалось невредимым выйти из лесу, но везунчики всё ж были. Не трогала Яга оборотней и тех, кто приходил за советом и помощью без злого умысла. Но настоящую её красоту видели только слуги и лес, простым смертным она не позволяла себя узреть в истинном обличье.
Злая молва приписывала Василисе-Яге похищение детей малых, когда те пропадали без вести, а также наведение порчи на домашний скот и заманивание молодых мужчин с целью зажарить и съесть их. И чего только не придумывал суеверный народец – дескать, летает Яга в ступе, колдует, а дом у неё – изба на курьих ножках, окружённая забором из костей с нанизанными на них черепами. Только правдой была ворожба да изба, правда обычная, без ножек и заборов. Василиса навеки отказалась от пищи животной, питаясь лишь кореньями, грибами да кашами. Так премного она уважала жизнь в своём любимом лесу.
Лишь Кощей Бессмертный однажды, прознав о ведунье Дремучего Леса, испытал неодолимый соблазн взглянуть на Ягу. Это был единственный его выход за Чёрные Камни. Застал он врасплох Василису, такую, какова была она от рождения, и потерял дар речи. Подобной красоты ему ещё не доводилось зреть, хотя он знал всех видных красавиц в государстве, благо в его Царственных Чертогах имелось волшебное зеркало, показывавшее всё, что творилось в Тридевятом Царстве. Даже Василиса Премудрая и Василиса Прекрасная уступали в красоте старшей сестре.
Возлюбил Кощей, что случилось с ним впервые за много сотен лет. Завязалась меж ним и Василисой Пренравной нежная дружба, переросшая в крепкий союз. Он с нетерпением ждал каждого прихода в свои Чертоги красавицы-чародейки, раскрыв пред нею все сундуки, набитые доверху самоцветами, золотыми и серебряными монетами и жемчужными ожерельями, готовый лежать у ног своенравной ведуньи, лишь бы она была довольна и улыбалась в ответ.
Василиса же не испытывала к Кощею пылких чувств, лишь дозволяла любить себя. Она изредка навещала властелина Тёмных Гор, дабы развеять тоску, завладевавшую ею временами. Но долго в горах пребывать она не могла, без леса среди каменной пустоты и носившихся вокруг Бесов ей становилось скучно. По установленному обычаю, раз в году, в Царственных Чертогах Василиса Пренравная гостила три зимних месяца. Пребывая на правах желанной хозяйки и почётной гостьи Кощея, чародейка всё же оставалась холодна как лёд к его пылким речам. Единственной поблажкой властелину Гор было дозволение называть её по имени, для всего же остального мира она была Бабой-Ягой.
Был у Кощея ещё один друг, Василиса его недолюбливала и старалась не сталкиваться с ним потому, как не был он ни человеком, ни колдуном, ни оборотнем. Был он Змеем.
***
За Дремучим Лесом, за Тёмными Горами в самом центре Мёртвых Песков, что лежали на восточной окраине Тридевятого Царства, глубоко под землей в мрачной пещере спал Змей Горыныч.
Его обитель была надёжно сокрыта от глаза людского толстенным слоем серого песка. Если кто и забредал в его надземные владения, рисковал не выбраться – за много миль не было никакой животворной влаги, окромя бесцветного и липкого песка. Хитрый Змей направил все реки вглубь земли, он страсть как обожал сырость и влажность, и потому устроил себе в подземелье глубокий водоём, который был наречён Змеиным Озером. В народе же озеро то окрестили Мёртвым.
Стены и своды жилища Змея состояли целиком из гранита и мрамора, хозяин сам отстроил подземный дворец по своим вкусам и желаниям. Глубока была пещера и широка, с несколькими залами, одно из которых и вмещало Змеиное Озеро. От обилия воды стены были влажны и покрыты плесенью. Змей находил определённую красоту в затейливых узорах этих чёрных и бурых пятен, но раз в столетие проводил чистку жилища.
Ещё одной особенностью пещеры были дожди. Испарения от вод озера достигали каменных сводов и, скапливаясь, превращались в небольшие тучки, из которых исходил дождь. Змей обожал этот водяной душ и жутко гордился, что только у него одного есть собственный дождь.
Окромя Змея Горыныча в пещере преспокойно обитали слепые рыбки, которым хозяин Мёртвых Песков позволил проживать в Змеином Озере. С ними ему не было так одиноко, к тому же, они забавно щекотали чешуйки на змеином животе и молчали. А более дождя владыка озера почитал тишину. У Змея с рождения была особая чувствительность к любым звукам, он, собственно, поэтому и устроил себе логовище под землёй, чтобы никого не слышать. Но как чудище поганое, именем коего страшили детей малых в Тридевятом Царстве, избрало такую жалкую судьбину, когда само являло непобедимую мощь?
История есть у каждого, даже у Змея. Он не вылупился из яйца, как какой-нибудь одичалый дракон, хотя сам и состоял в родстве с этим кровожадным семейством. Он был рождён живьём.
Его грозный и суровый отец, Горын Ужасный, наводил страху и трепету не только на Тридевятое Царство, но и на соседнее Тридесятое Королевство. Это был змей с чёрной блестящей чешуей, с четырьмя мощными когтистыми лапами и двумя могучими кожистыми крыльями, да такими длинными, что при взмахе их поднимал нешуточный ветер. Громаден был Горын, будто гора, но гибок и проворен, аки аспид.
Супружница же его была скромнее в размерах, нрава благого и пристойного, да тело её носило цвет гористых снегов. Поговаривали, будто была она родом с далёких краёв и исходила из древнейшего императорского рода восточных драконов. Это она привила сызмальства Змею Горынычу любовь ко всему прекрасному, как и передался ему от матери спокойный нрав.
Горячий же норов и свирепость лютую перенял от отца старший брат Змея, Драг Горыныч. Он и внешне более походил на самого Горына, лишь в размерах уступая отцу немного. А младший его брат Змей был мал во всём и телу его достались цвета не чёрной ночи иль белизны снежной, но пепла серого.
Вопреки людской молве, семья змеев была дружной и любящей. Мать наставляла детей всяким премудростям, а отец учил сыновей охоте на диких быков и готовил к борьбе с одичалыми драконами, что разучились говорить и читать за долгие века.
Драконы были жадными и алчущими поживы крылатыми змеями, в особенности, они обожали золото и всё, что из него было сделано. Эти ненасытные твари нападали на деревни, сжигая их дотла своим утробным огнём. Они убивали богатырей, которые сражались с ними. Змеи же были не такими, они были выше и мудрее и не изрыгали огонь, потому как не были огнедышащими от природы. Но народ тёмный не особо разбирался в особенностях змеиного рода, а потому людская ненависть одинаково простиралась на драконов и семью Горына Ужасного, хотя всё что сам Горын и его сыновья делали – носились по небу, охотясь за дождём, да издавали громогласные крики радости, когда им подворачивались грозовые тучи. От того, что кричали они жутко да громко, и боялся их люд простой, проклиная и приписывая крылатому семейству всевозможные козни.
Хоть драконы, по сути своей, бессмертны, но убить их всё ж можно. На том и порешили трое славных богатырей, однажды выследив убежище змеев и устроив облаву на них. Богатыри те были хороши собою, силачи и красавцы, как на подбор, недаром они стояли во главе войска царского, жаль только летопись не сберегла их имён великих.
Учуял их Горын Ужасный, да поздно было. Копьё острое да крепкое настигло его любимую супругу в самое сердце. Первой пала самая безобидная и кроткая из змеев. Рассвирепел Горын, горе затмило ему разум, кинулся он на супостатов, пустив в ход чудовищные когти, что были словно колья, да острые зубы, что частоколом торчали в громадной пасти. Позабыл он про сыновей, что малы ещё были для сражения. Змею Горынычу на ту пору исполнилось сто пять лет, а его брат Драг был старше всего-то на пятьдесят годков. По срокам змеиной жизни то были отроки малые.
Окружили витязи змея-отца, кольцом прочным и вооружённые булатными мечами, кинулись рубить Горына. Не смог взлететь чёрный змей, повредили крылья ему мечи острые, иступлёно мотал он гигантской головой силясь настичь врагов своих. Лишь единожды была удача на его стороне, сбил он с ног одного из богатырей и, ухватив того за туловище, раздавил челюстями мощными. Но в то же злосчастное мгновение товарищи погибшего витязя воспользовались уязвимостью Горына, и оба разом вонзили мечи глубоко в грудь змея. Ещё билось сердце чёрного исполина, ещё хватило ему удали встать на задние лапы и разметать по сторонам лихих богатырей, но силы, как и жизнь быстротечно покидали его израненное тело. Обратил он взор на испуганных и жавшихся поблизости сыновей и повелел им беречься людей до конца дней своих. А после, издав рёв оглушительный, упал замертво на землю.
Так Змей Горыныч лишился дома, семьи и стал изгнанником. А богатыри так и не вернулись домой к жёнам, по пути им встретился дикий и кровожадный дракон, он-то и сжёг их до пепла, просто так, веселья чёрного ради.
Змей и Драг долго ютились в разных тёмных местах, будь-то глухие ущелья гор или спавшие кратеры вулканов. После оба порешили, жить отдельно, ведь вдвоём они привлекали внимания больше, нежели по отдельности. По ту пору по всем королевствам и царствам была объявлена охота на драконов. Рыцари, витязи, богатыри, да и люд простого рода – выискивали и уничтожали дракона любой масти. Опасаясь судьбы погибших соплеменников, братья распрощались. Драко улетел в Тридесятое королевство, а Змей остался в Тридевятом Царстве, облюбовав себе Зелёные Равнины, что лежали за Тёмными Горами.
Четырежды в год виделись теперь братья – дважды один прилетал в гости ко второму и дважды второй навещал первого. Змей, прожив на Равнинах двести лет, не смог привыкнуть к открытой местности. Везде ему мерещились кровожадные богатыри. Силён был в нём страх, заполученный в отрочестве. Поэтому он прорыл множество сквозных колодцев и туннелей вглубь земли, уведя все реки, озера и ручейки в подземелье. Вот и не мудрено, что сверху вся растительность высохла, и её место наводнил песок. Но под землёй ему было спокойно и надёжно. И там он мог спать столетиями с перерывами на встречи с любимым братом.
Был у Змея ещё один друг, жил он в Тёмных Горах и был также одинок и любил тишину. К нему в Царственные Чертоги Горыныч наведывался не часто, но с удовольствием. Холод и тишина, а также высокие потолки и просторы приёмных зал Царь-Горы восхищали крылатого гостя. Да и Кощей всегда был искренне рад закадычному другу, с которым ему всегда было о чём побеседовать. А говорил по душам он крайне редко.
***
Среди Бесов, призрачных слуг Кощея, был один, которого выделял хозяин среди прочих и звали его Мрак. Именно от имени этого беса и повелось в народе всякие вакханалии иль какие дела нечестивые звать мракобесием, всуе памятуя о первом среди слуг Кощеевых.
Лишь Мраку вверял владыка Тёмных Гор самые ответственные поручения и только с ним вёл редкие сокровенные беседы, зная, что слуга не выдаст ни единой тайны своего господина, потому как был нем по природе своей. Все Бесы молчали, ибо природа, из которой они вышли, по сути своей не владела Словом. А что лишено дара речи, говорить не может. Вот и дети безмолвия и тьмы были от рождения своего немы, а некоторые и глухи, однако ж редко бывали и слепцы, но те обитали в подземелье Царь-Горы, где исправно несли службу хозяину.
В особо тоскливые моменты, когда Кощей пребывал в Чертогах один, а до прихода гостей ещё впереди стояли месяцы, тогда подзывал повелитель Гор к себе Мрака, тот стелился чёрной полупрозрачной жижей у ног хозяйских и послушно внимал каждому слову, ибо жаден был до речи живой.
Бесы, хоть и были призраками по сути, но всё ж испытывали постоянный голод, а утолить его могла только речь, что происходила из уст людских. Бесам всё равно какова была речь, она для них слаще мёда была и сытнее хлеба ржаного. Сами Кощеевы слуги будучи величиною с напёрсток жадно поглощали любые слова, всуе вылетавшие из людских уст, отчего способны были разрастаться как пиявки и достигать внушительных размеров. Так и Мрак был всего на голову меньше господина своего, так он отъелся за века пребывания на службе, подъедая каждое слово властелина гор.
Когда Кощей говорил, речь его более походила на сухой порывистый ветер, что сновал средь Тёмных Гор, буравя мшистые ущелья и голые впадины. Если повелитель был особо взволнован, голос его обретал потрескивавшие нотки и завывание урагана, а Мрак, пользуясь увлечённостью хозяина, нависал над головой того, где слова прямиком залетали в бесовскую ненасытную глотку.
Особенно одинок бывал Кощей Бессмертный в конце осени, в ноябрь – месяц отчаяния и серого неба. Тогда владыка Тёмных Гор призывал Мрака к подножию своего высоченного каменного трона и начинал долгий разговор, в котором один всегда был рассказчиком, а другой молчаливым слушателем.
– Эх, Мрак, слуга ты мой верный, слуга бессловесный! Как же тоскую я по земле родной, о коей более не ведаю. А ведь прошло уж не мало, кануло поди более тысячи ста лет! Как там сородичи мои? Живы ли? А говорил ли я тебе, слуга мой надёжный, что уродился я в иных краях, да в таких, о коих в Тридевятом Царстве и не слыхивали? Говорил?
При подобных словах Мрак по обыкновению бурно трепетал, что воспринималось Кощеем за отрицание, после чего рассказ возобновлялся и уж более не останавливался.
– Уродился Кощей Бессмертный на далёкой звезде Крах. И не звался он Бессмертным тогда, это в Царстве Тридевятом имеют наклонность дурную всему прозвища приписывать. А там…. Там я был просто кощеем. Там все жители звались кощеями, как люди на земле. Ты только представь себе, Мрак, вообрази! На одной звезде жили лишь одни кощеи. И не было иной жизни. Сухая и грубая была планета Крах. Только камни да песок. Я и поселился-то в Горах потому, они так напоминают мою вотчину.
А какие женщины были среди кощеев! Великанши! Это здесь, я мал, здешний воздух давит и не даёт мне расти ввысь. Но там, на Крахе, кощеи достигали невиданных высот роста! Крепкие, непробиваемые долгожители. Мне самому знаешь сколько лет? Поди и не угадаешь. А вот подись зимой исполнится две тысячи сто шесть годков. Да! И это не предел. А знаешь, слуга незаметный, чем питались на Крахе? Камнями, Мрак. Ну, не совсем чтобы камнями, точнее жизнями, что заключена в них. Это простолюдины темные уверены, что камни мертвы и бесполезны. А они ведь живые, Мрак, в них тоже есть живительная сила и достаточно вкусная с привкусом пыли и железа. Вот и выходит, что пищей кощеев были всего-то камни. Может потому мы и живём так долго.
А как я оказался на земле? Ну, это совсем просто, слуга мой неприметный. Будучи ещё отроком возлюбил я небо и то, чем владело оно. На Крахе небо не голубое, а жёлтое, аки янтарь, но в ночную пору звёзды также видны, как и на этой земле. Вот меня и тянуло к этим звёздам. Я, знаешь ли, в душе странник и весьма любопытный. Не смотри так, думаешь, Кощей застрял в Тёмных Горах и растерял весь свой странствующий пыл? Кощей заиндевел и состарился для путешествий? А вот и нет! Может через сотню лет мне надоест здесь торчать и править вашими бестелесными оболочками, и тогда я вытащу на свет божий свой корабль, чтобы продолжить путь дальше, может….
Так о чём бишь я? Ах, корабль! Я же стал скитальцем небесным. Мои сородичи вверили мне летающий корабль и отправили в далёкие края занебесные, дабы я сыскивал новую жизнь и заключал дружеские союзы. Но я сбился с пути и проскочил пять небес, прежде чем понял, что напортачил с кораблём. А когда я обнаружил ошибку, топливо, что питало мой летучий корабль, закончилось и мне пришлось приземлиться на ближайшую звезду, коей оказалась эта.
Я собирался разыскать топливо и вернуться назад, но красота и обилие жизни этой земли покорили меня и отвлекли от задуманной цели. А потом я попробовал на вкус живые формы, не камни, нет, а растения, насекомых и животных. Это было непередаваемо вкусно, Мрак, слуга мой ненасытный! Их живительная сила искрилась и отливала радужным сиянием. А каков был вкус! Истинная жизнь! И я мог обитать тут вечно, каждый день услаждая своё нутро жизнью на любой выбор.
Мне нужен был дом, постоянное убежище от шума и людей, которые как назойливые муравьи докучали мне с каждым днём всё сильнее. Они восприняли меня за бога, а мой летучий корабль, за птичье яйцо, в чём была некоторая схожесть. Это позже людишки сочинили сказочку о моей якобы смерти в виде иглы, спрятанной в яйце и в нелепых животных на каком-то древнем дубе. Какие же люди сказочники! Мой корабль спрятан в Тёмных Горах под Чертогами. Я не какой-то там болван, чтобы лишать себя единственного шанса, который способен вернуть меня домой. Мне нужно топливо. Мне нужны чёрные рубины, Мрак. Это большая редкость не только на этой земле, но и на других звёздах. Пока их у меня всего десять. А чтобы взлететь и одолеть пять небес, нужно, сто камней, не меньше.
Я знаю, что на севере в Самоцветных Горах властвует Хрустальная Царица. Я уже не раз помышлял отправиться к ней или отправить тебя с просьбой, мой верный слуга Мрак. Может в её богатых редкими каменьями горах есть и чёрные рубины. Тогда я сделаю для неё всё, что угодно, лишь бы заполучить эти камни! Слышишь, Мрак, всё, что угодно! Так я стосковался по покинутому Краху!
Единственно, о чём тосковать на земле этой буду, так о прелестнице Дремучего Леса. Не смогу я взять её, горлицу, с собою. Не одолеет она тягот полёта, да и не пожелает покинуть лес свой да землицу родную. А я принуждать и неволить её, лебёдушку, не стану. Не душегуб я по душеньку её.
Вот людей простых прихватил бы с собой в полёт, больно вкусен дух их. Слаще нектара и гуще смолы. Мне бы хватило десятка два. Да, взял бы…
А ты, Мрак, ты слуга мой верный, полетишь ли со мною в дали неведомые, али останешься в Тёмных Горах? Хотя поглядим, за сто лет водицы немало убежит.
Вот и сказ нужный весь сказан, вот и дело правое сделано. То не сказ был, а правда красная, правда ясная, да чистая. А концовка всем известная: все, кто слушал – молодец, ну а сказке сей….
ОВЦЫ-ВОЛКИ
Этот город принимал всех без разбору. Одним он казался гостеприимным и щедрым вертопрахом, другим – бездушным и холодным барыгой, гоняющимся лишь за прибылью. Но были и третьи, которые раз побывав в нём, более не ступали туда ногой, они жались по мелким городкам и прозябали в унылых деревеньках. И когда их спрашивали о городе-мечте, а для большинства он был яркой игрушкой в золоченой обёртке, этаким яблоком в карамели, то эти третьи, либо молчали и с жалостью смотрели на любопытных простаков, либо скупо отговаривались, помечая город одним суровым словом – капкан.
Роду, стремившемуся до сильных холодов попасть в Нью-Росс, он скорее виделся огромным пристанищем, сулившим сытую зимовку и определённые возможности для дальнейшей жизни. За два года скитаний мальчик устал оббивать подворотни и улицы малых городов, вылизанные до невозможности; ему опротивели однотипные мосты тихо затухающих деревень и грязные рынки перекати-поле ярмарок. Род хотел постоянства в своей слишком юной, но уже одинокой жизни, он хотел изменить её или хотя бы попытаться. А вдруг что и выйдет?
Два года, два круга ада он продвигался к заветному городу-мечте, преодолевая препятствия. Он добирался на попутках, но не часто – не всем взрослым можно доверять. Были случаи, когда его чуть не изнасиловали, а один раз едва не убили, когда он задремал на улице, но это пустяки для бродячей жизни, о беспризорниках никто не вспомнит и тем более не заступится. Никому нет до них дела. Вся твоя сила в ногах и кулаках – вот, что уяснил Род для себя, когда его жизнь прописалась за порог дома.
Ему уже было полных четырнадцать лет, и он считался по меркам бродяг вполне взрослым. Когда-то, в прошлой жизни, всего какие-то два года назад, его звали красивым и звучным именем, Родион. Но улица не терпит красоты и изящества, ей не нужны люди с именами и происхождением, она приемлет только безличность и простоту. Поэтому очень скоро Родион сократился до Рода, и полнота имени теперь смутно проступала в сознании мальчика, не увязываясь с его теперешней жизнью. Лишь сны возвращали ему обрывки той прежней жизни, где были живы родители, где были тепло и любовь, и не было одиночества. От таких снов Род просыпался в слезах, эти сновидения были хуже самого чёрного кошмара, они терзали напоминанием о потери, того, чего у него больше не будет.
Нью-Росс встретил и его, распахнутый настежь. Накануне город завалило снегом, но на улицы вдруг заползла оттепель, совсем не уместная в декабре, она-то и внесла унылую размазню в колорит мегаполиса. Снег, по которому хотелось бы идти, весело поскрипывая ботинками, быстротечно таял, смешиваясь с грязью тротуаров и песком проезжих дорог. Белоснежный покров превращался в миллионы лужиц. А те, в свою очередь, местами объединялись в огромные бурые озерца, в которых месилась миллионами ног прохожих снежная каша. И небо отчего-то было отражением этих луж, непроницаемо-серое с грязными подтёками. Оно отравляло и без того слякотную картину порционными выбросами мокрого снега, который доедал остатки былого белого великолепия.
«И этот Новый Год пройдёт без снега», – подумал Род, оглядываясь вокруг, он поправил на голове шапку, грязную и затасканную, по привычке задержавшись пальцами на толстом отвороте. Её связала мама когда-то давно, в прошлой жизни.
Ботинки давно протекли, носки промокли, но мальчик не унывал. Возможно, в Нью-Россе он сможет раздобыть себе новую обувку, а если очень повезёт, то и брюки, старые уже порядком поизносились и местами пестрели дырками.
Околачиваясь около высоченных витрин магазина одной известной марки одежды, Род натолкнулся на группку подобных ему подростков-беспризорников. Возможно, это была случайная встреча, а может он сам привлёк их внимание, но его подманил пальцем один из юнцов и завёл разговор.
– Здорово, пришелец, – произнёс белобрысый мальчишка, приблизительно одних лет с Родом, его голос уже почти сломался, трансформируясь во взрослую жизнь, а над верхней губой проступал светлый пушок. – И каким ветром принесло в эти края такого недотёпу?
Род не любил чьё-либо общество и старательно избегал столкновения с подобными группами сверстников и ребят постарше. И теперь он напрягся и решительно надумал в удобный момент сбежать от новых встречных, обступавших его со всех сторон. Ребята были одеты практически одинаково. Разношенная и видавшая виды одежда, по сезону и не совсем.
– Нет, ну вы видите? Он молчит, – не унимался подросток с пушком под носом. – Ты немой что ли или дебил?
– Он не хочет с тобой здороваться, Капитан! – взвизгнул рыжий парнишка младше и ниже ростом. – Он тебя не уважает, он нас не уважает. Он зазнаётся!
Род внутренне сжался, готовясь принять порцию тычков или пинков, а возможно и затрещин. Физические побои в мире улиц – нормальное явление, своеобразное общение и проверка на вшивость. Если выстоишь и не дрогнешь, не расплачешься, как девчонка, то тебя оставят в покое, а в лучшем случае примут в своё сообщество. Первое вполне устраивало Рода и он, выдохнув, приготовился принять первый дар Нью-Росса.
– Эй, парень, открой глаза, – услышал Род, он и не заметил, как зажмурился. Капитан, очевидно глава этих мальчишек, стоял совсем близко и пытливо всматривался в его лицо.
– Да он ещё и трус! – не унимался всё тот же рыжий малец.
– Эй, ты трус? – спросил Капитан.
Род лишь отрицательно помотал головой. У него имелись проблемы в общении со сверстниками и взрослыми. Он отчего-то хорошо ладил с малышнёй и всегда находил нужные слова в разговорах с ними. Но вот ровесники, это другое дело. Тут язык становился неуклюжим и тяжелым, как молот. Что-то замыкалось внутри мальчика и слова ломались на кончике языка. По этой причине его частенько считали либо слабоумным, либо наглецом. И всякий раз он не мог избежать взбучки.
– Тогда почему ты молчишь, жмуришься и нос воротишь, будто мы дерьмо какое? А может, ты так считаешь? Ну, говори! – Светлые глаза Капитана угрожающе сузились.
– Он жмурится на нас, словно девка на солнце! – выпалил рыжий и заржал детским голоском. – Ты, как солнце для него, Капитан! Как солнце!
Ещё пара мальчишек присоединилась к неуёмному смеху рыжего пацанёнка, но их вожак не смеялся, его лицо ни капельки не дрогнуло.
– Не смешно, Рыжий, – лишь проговорил Капитан, и смех тут же прекратился. – Он либо трусит, либо задаётся. Одно из двух. И мне не нравятся оба варианта. Терпеть не могу задавак и трусов. Бесполезный мусор. Так кто ты, недотёпа?
– Парни, я только что пришёл в город, я не знаю… – начал было отвечать Род, но его перебилбелобрысый мальчик.
– Что ты не знаешь? Тебя здороваться не учили что ли? А ты знаешь, что если я захочу, то ты быстренько выйдешь из города, как зашёл?
– Я… это… не хотел… я не … знаю…. – замялся Род. Его взгляд бегал по сторонам, ища лазейку меж стоявшими вокруг него кольцом ребят.
– Да что ты там блеешь? Отвечай нормально. Кто ты, откуда и что здесь забыл? – рявкнул Капитан.
– Я Род, а пришёл оттуда. – Мальчик махнул рукой назад. – Хотел найти местечко на зиму. Вот и всё.
– Местечко, говоришь, ищешь? – Капитан перевёл взгляд с Рода на других мальчишек. – Пуганый ты, однако, Род. И что за имя такое странное?
– Какое есть.
– Ребят, а знаете, не всё так плохо с этим парнем. – Капитан вдруг улыбнулся и перемигнулся с остальными мальчишками. – А не взять ли нам этого малого в свою кампанию, а парни? Что скажете?
– Он какой-то странный, Капитан, – пропищал Рыжий. – Малахольный что ли.
– А ты что скажешь, Бизон? – обратился Капитан к крупному, плотно сбитому мальчишке с тёмным ёжиком волос на голове и лицом, черты которого были грубы и лишены всякой привлекательности.
– Щуплый он, Капитан, слабый, – прогундосил Бизон.
– Ясно всё с тобой, Бизон, – ухмыльнулся вожак мальчишек. – Так, твоё слово, Шейх. Что ты думаешь?
– Я считаю, что каждый достоин шанса, даже такой слабак, как этот, – вдумчиво ответил жилистый мальчик с кофейным цветом кожи и выразительными девичьими глазами.
– Я согласен с тобой, Шейх. Ты принят, Род, но при одном условии, – вынес вердикт Капитан.
– А могу я не вступать в ваш клуб и пойти своей дорогой? – неожиданно выдал осмелевший Род. Перспектива сближения со сверстниками и нахождение среди них вызвала в нём массу неприятных чувств, он был готов принять порцию тумаков скорее, нежели вынужденно слоняться с мальчишками бок о бок по улицам города.
– Одиночки не выживают в Нью-Росс. Это тебе к сведению, новичок, – отрезал Капитан. – Не хочешь, не иди с нами. Это был благородный жест с нашей стороны. Мы хоть такие, как и ты, без дома и родни, но у нас есть принципы. И мы просто так не пускаем в ход кулаки. Ступай, мы тебя не держим.
Мальчишки как по команде расступились и отошли в сторону от Рода, предоставляя ему свободу. От подобного обращения мальчик растерялся и остался стоять на месте. Он почти забыл о том, что люди могут быть милосердными и не злыми. Конечно, ему попадалось и немало добрых и порядочных людей, в основном среди малышей или взрослых. Но одних он считал ещё слишком малыми и неразумными для злобы и подлости, а других – отмаливавшими грехи хорошими поступками. Род не верил больше в то, что люди могут быть добрыми без причины, за каждым нормальным поступком человека ему виделись корысть или глупость.
– Ну, что же ты стоишь? Иди, тебя никто не держит, – повторил мальчик с пушком над верхней губой.
Что-то переклинило и глухо щёлкнуло внутри Рода, он испугался этого щелчка, но на миг ему захотелось, отчаянно захотелось стать частью этой загадочной группы, получить что-то большее, чем ночлег и еду. Он колебался, но и боялся, что это тот самый шанс, который он ждал два года, за которым бродил и скитался по жалким деревням и тусклым городкам.
– Пошли, Капитан, это дохлый номер, – пропищал Рыжий. – Он не из нашего теста. Я же говорю, малахольный он.
– Какое условие? – вырвалось из уст Рода.
– Что? Ты передумал? – удивился Рыжий. – Смотрите, кто-то созрел!
– Так ты с нами, новичок? – Глаза Капитана вновь сузились.
– Что за условие?! – В голосе Рода смешались отчаяние, паника и страх. Он одновременно боялся, что это западня, но ещё больше испугался, что время упущено для чего-то большего, неуловимого.
– Одна ночь, новичок, – только и ответил Капитан.
– Что это значит? Что ещё за ночь?! – Нервы напряглись ещё сильнее, шапка стала маленькой и неприятно стискивала у висков.
– Пошли с нами, я тебе всё объясню по дороге.
Род согласился, он вдруг понял – у него нет лучшего варианта. Он, конечно, мог бы отказаться и уйти, но сомнения заели бы его, и потом, эти ребята казались совсем не такими, как все предыдущие беспризорники. В них сквозило некое благородство что ли, не свойственное улицам и ещё ощущалась спокойная организация без агрессии и ненужной жестокости. Это его и сманило на очевидный выбор.
Ребята шли, молча по улице, заворачивая в немые закоулки и выныривая на многолюдные проспекты и аллеи Нью-Росса. Они маневрировали, словно маленькие лодчонки в оживлённой заводи, которая имела тысячи притоков и один шумный выход в океан. Род нигде более не видел такого ярчайшего и резкого контраста соседствовавших друг с другом убогости и роскоши. Столько колоритных личностей в одном флаконе под названием Нью-Росс, столько грязи и чистоты! Мегаполис никого не оставлял равнодушным, и Род был потрясён двуличием и многоликостью открывшегося города.
– Это ещё что, фантик от конфетки, – фыркнул Шейх, заметив изумление на лице новичка. – Ночью город становится настоящим, таким, каким днём его ни за что не увидишь.
А они всё брели и брели по сырым плиточным тротуарам, очищенным от серого снега в центре города и по чмокавшим под ногами в грязных лужах подворотням. Роду казалось, что город бесконечен и ему не будет конца, что идти придется вечно.
Но конец есть у всего. Капитан стал уводить свою группу всё дальше от центра вглубь узких и грязных улиц, ближе к окраине Нью-Росса. Когда ребята пробирались по одной особенно узкой и пустынной улочке, проваливаясь чуть ли не до середины икр в сероватую жижу талого снега, ботинки Рода промокли окончательно, наполовину заполнившись ледяной водой. Именно в тот момент Капитан нарушил своё молчаливое шествие.
– У нас таков уговор, нужно провести ночь с группой в особом месте. Это испытание своего рода. Проверка на вшивость, как бы сказал Рыжий.
– Ну да, я так и говорю всем, – подтвердил мальчик с огненной шевелюрой.
– Мне нужно с вами переночевать где-то. А что я должен делать? – спросил Род, морщась от жидкого холода в ногах. – Какой подвох?
– Во-первых, не где-то, а в особом месте, недотепа, – невозмутимо продолжил Капитан. – А, во-вторых, делать тебе ничего не придётся. От тебя требуется быть с группой и никуда не отходить. Ну, а что на счёт подвоха…. Конечно же, есть подвох. Испытание всегда подразумевает подвох, на то оно и испытание. И ты согласился с ним, когда отправился с нами. Теперь у тебя лишь путь один – идти вперёд и не оглядываться.
– А если я откажусь? Если не пойду? – Род остановился, вода тут же принялась заполнять оставшиеся пустоты ботинок.
– Что, зассал, рохля? Сдулся твой воздушный шарик? – ехидствовал Рыжий, Бизон лишь презрительно фыркнул, Шейх предпочёл и вовсе не смотреть на новичка.
– Валяй. Я тебе уже сказал – мы тебя не держим. Если не заметил, это ты держишься за нас. – Капитан продолжил идти вперед, стойко сражаясь с ледяной кашей луж.
Род постоял немного и начал вновь прокладывать путь в снежном месиве, он был на полпути, а бросать начатое он не любил. Мать приучила его с раннего детства заканчивать дела, какими бы они ни были.
– А много вас, в группе? – спросил Род, когда догнал Капитана.
– Теперь шесть, с тобой будет семь. Были двое, Чудик и Жгут. С Художником и Ковбоем ты познакомишься на месте, – ответил белобрысый мальчик.
– А куда делись те двое?
– Узнаешь в своё время. Идти осталось немного. Скоро будем на месте.
В закоулках и на окраине Нью-Росса снег на удивление ещё лежал приплюснутыми сугробами, сохраняя белизну. Мальчишки выбрались с душных парных улиц, оставив позади высотные дома с влажными подтёками стен и мутные лужи снежной грязи. Теперь, приободрившись, ребята шагали по вытоптанной тропинке мимо заброшенной промышленной зоны. Таких мест по всей стране было полно, раньше кипевших жизнью и людьми, а ныне замерших в пустоте забвения и сочившихся дырами заборов. В подобных местах встречались либо бродячие собаки, либо бездомные люди.
Но их путь лежал дальше. Обойдя вдоль ограждения брошенную землю, группа вышла за пределы города. Впереди показался перекрёсток автострады с зависшей над ним протяженной линией эстакады.
– Нам туда. – Указал рукой в сторону моста Капитан.
– Мы уходим из города? – забеспокоился Род.
– Нет. Мы остановимся там. Поймёшь, когда доберёмся.
Эстакада была оснащена тепловой сетью трубопроводов, в которых бурлила горячая вода. Род не сразу понял, что ребята устроили себе ночлег прямо под дорожным полотном на высоте около десяти метров. Сначала он решил, что его подвергают испытанию, когда Рыжий с ухмылкой указал новичку на ступени-скобы, вмонтированные на одной из опор эстакады по всей высоте. Но Капитан не улыбался, он первым ловко вскарабкался наверх и скрылся за толстенной трубой, обмотанной добротным слоем специального утеплителя.
Род полез вторым. Один раз нога скользнула по скобе, и он чуть не повис в воздухе, но очнувшийся в нём животный страх, прямо-таки прилепил его к стойке и помог благополучно забраться следом за белобрысым мальчиком. Когда Род посмотрел вниз, голова его отчего-то неприятного закружилась, хотя высота была не такая уж и большая. Но подступившее вновь ощущение беспомощности и безотчётный страх оттолкнули его от края, и он предпочёл временно воздержаться от лицезрения жизни внизу, решив узнать о другой жизни, что таилась среди линий трубопроводов.
Наверху было тепло и влажно, трубы горячие и вибрирующие, местами покрывались испариной, истекая тонкими дымящимися ручейками. Высоты для передвижения по этой площадке ребятам было достаточно, чтобы согнувшись ходить меж трубами. Взрослому же и рослому человеку пришлось бы ползать на четвереньках. Здесь был свой особенный уют, не домашний, нет, конечно, но всё-таки был. Мальчишки накидали тряпья в одном месте, образовав своеобразную лежанку, она пропахла их телами и трубами, что образовывали условные стены.
– Есть хочешь? – спросил Капитан у Рода.
– Хочу. – Голосу новичка вторило звучное урчание живота, что вызвало смешки и ухмылки мальчишек.
– На, держи. – Вожак группы выудил из тряпья холщёвый рюкзак и, порывшись в его объёмном нутре, протянул новичку вскрытый пакет печенья и бутылку с водой. – Чем богаты.
– Спасибо. – Род открыл бутылку и с наслаждением отпил большими глотками одну треть.
– Я тоже хочу, – требовательно произнёс Шейх.
Род передал бутылку с водой мальчику, а сам принялся за печенье, которое успело отсыреть в рюкзаке. Пока он уплетал угощение, к ним присоединились ещё двое мальчишек, которых Капитан представил новенькому.
– Это Художник. – Кивнул он в сторону высокорослого парнишки с длинными и грязными волосами до плеч. – Он малюет на всех стенах города, иногда и здесь балуется.
– А это Ковбой. – На Рода с любопытством смотрел мальчуган с серыми глазами в заношенной джинсовой одежде и нелепой ковбойской шляпе, очевидно из-за которой и получил такое прозвище.
– Давно вы здесь живёте? – поинтересовался новичок. Внизу прямо под ними спешили на все четыре стороны автомобили всевозможных мастей, сигналя и газуя.
– Да вот уже третья неделя пошла, – как-то лениво и небрежно бросил в ответ Капитан.
– А почему здесь? Тут же шумно, мы в самом центре перекрестка. И как вы спите?
– Когда ты ночь не поспишь, я посмотрю, как тебе будет мешать эта машинная возня снизу, – пробурчал Бизон.
– А что, ночью никто не спит? – удивился Род.
– Для рохли ты слишком много задаешь вопросов, – сказал Рыжий и смачно сплюнул.
– Ну, мне интересно….
– Что тебе интересно?! Какого хрена нас жизнь загнала, словно белок на эту чёртову эстакаду? Это тебе интересно? – взвился до фальцета голос Рыжего.
– И это тоже, – тихо ответил растерянный Род.
– Да иди ты знаешь куда! Не успел прийти и на тебе, подавай ему ответы на вопросы. Вот. Это видишь?! – Рыжий ткнул кукиш в нос новичка. – Вот тебе ответ на все вопросы.
– Рыжий! Прекрати немедленно! – рявкнул Капитан, кукиш и его хозяин тут же отскочили в сторону. – Новенький не в курсе наших правил и порядков. Не налегай на него. И не смей ругаться! Что я говорил по этому поводу? Забыл?
– Капитан, он вывел меня из себя, – скупо оправдывался Рыжий, злобно зыркая на Рода.
– Я что говорил по этому поводу?! А?! – Голос Капитана гремел в воздухе. – Никто никогда не смеет ругаться в нашем сообществе, а дома тем более!
– Да, извини, Капитан. – Рыжий сжался в комок. – Больше такого не будет.
– Уж постарайся держать свой язык за зубами в следующий раз, когда тебе приспичит выругаться, Рыжий, а не то я пересчитаю все твои зубы, а язык вырву.
– Да, Капитан. – Голосок рыжеволосого мальчишки совсем сник.
– Слушайте все, – обратился главный из мальчиков. – Рода не трогать, не оскорблять, ни тем более бить. Узнаю, что кто-то исподтишка ему нагадил, выгоню! Все всё поняли?
– Да, Капитан, – практически дружно ответили мальчишки.
– Так, новенький, дело обстоит так, – Капитан обратился к Роду. – Сейчас мы все ложимся спать, и это не обсуждается. А вот ночью все карты раскроются перед тобой. И ты получишь все ответы на свои вопросы утром. Если дотянешь до утра. А теперь спать!
Род хотел было спросить ещё, но видя суровый нрав вожака группы, решил промолчать. Ему выделили место в общей лежанке, где все зарывались с головой в нанесённое невесть откуда тряпьё. Мальчик последовал примеру остальных, укутался под расползающимся от старости и влажности одеялом, пропахшим плесенью, потом и грязью.
Род долго лежал, опасаясь заснуть, за годы скитаний он отвык доверять людям, с которыми засыпал рядом. К тому же эта группа мальчишек крайне отличалась от всех прочих, с кем он пересекался, и тем самым настораживала его ещё больше. Но непрерывный гул машин снизу и тепло трубопроводов, а также согревшиеся после мокрого похода по городу ноги успокоили его и погрузили в сон без сна.
Проснулся Род в темноте, мальчишки тихо шушукались меж собою в сторонке. Мальчик выполз из-под старого тряпья и прислушался к разговорам.
– Они подобрались слишком близко, Бизон, – деловито звучал голос Рыжего, было похоже, что он второй человек по главенству после Капитана. – Чудик и Жгут… они же их встретили за километр отсюда. А это фигня.
– И что ты предлагаешь? Сниматься с места? – гнусаво спросил Бизон.
– Я бы убрался от греха подальше, – сдавлено прошептал Рыжий.
– Скорее от страха, – вставился звонким голоском Шейх.
– Я не трус! Не смей меня называть трусом! – Послышалась возня. – Ещё скажи, что ты их не боишься, что рад встречи с ними!
– Боюсь, но не улепётываю от них со всех ног! – пролепетал с издёвкой смуглый мальчуган.
– Если бы я не убежал, то они бы расправились и со мной! – возмутился Рыжий.
– Ты их бросил, Рыжий, – уныло и грустно проговорил Бизон. – Я бы не оставил парней, но меня там не было.
– Вот именно, Бизон, тебя там не было, и тебя, Шейх, не было, чтоб говорить подобную чушь! – взвизгнул Рыжий. – Их было много, парни, слышите, много. Целая стая, а нас трое! Каков исход был бы, а? Три против двадцати! Да будь мы всей группой там, они бы расправились с каждым из нас, их стая! У нас один выход – бежать.
– Что ты заладил, как девка, бежать-бежать? Может тебе от теней привиделось так много? – Этот голос был ещё незнаком Роду, он предположил, что говорил Ковбой либо Художник.
Они видимо уловили его приглушённое копошение, когда он выползал из-под рваного одеяла и притихли. Напряжение и таинственный страх наэлектризовали воздух, сделав его тяжёлым и чуть удушливым, не смотря на пронизывающий морозный ветер, что огибал толстые трубы.
– Проснулся, новенький? – пробормотал Шейх. – И давно ты подслушиваешь?
– Я не подслушивал. – Род подтянулся к ребятам. – Что у вас случилось?
– Скоро узнаешь, рохля, скоро узнаешь. – Нота язвительности вновь вернулась в голос Рыжего. Но от него несло страхом, этот кисловатый с примесью плесени запах был слишком хорошо знаком Роду.
– Я хочу сейчас всё знать, а не потом. Рассказывай! – твёрдо потребовал новичок.
– А чего это ты тут раскомандовался? Ты тут никто ещё, чтоб голос поднимать, – взвился Рыжий, от него ещё сильнее пахнуло тревогой.
– Или вы мне сейчас всё расскажете или я ухожу. – Род решил рискнуть, уходить в ночь ему было некуда, в тёмное зимнее время суток найти подходящее место для ночлега практически было невозможно. Тем более, города он не знал, а окраины Нью-Росса не располагали к доверию без полагающегося вечером уличного освещения. Кругом было безпроглядно темно, не считая одиноких придорожных фонарей пересечённых автобанов.
– Ну и вали отсюда! Ты мне сразу не понравился, – зашипел Рыжий. – Подумаешь, цаца какая!
– И уйду! – блейфовал Род.
– Тихо, Рыжий! Ты снова за своё! – позади мальчишек рявкнул Капитан, он отсутствовал, но вернулся как раз к началу назревавшей потасовки. – Что я тебе говорил? Спустить тебя вниз им на ужин?
– Капитан! – Голос Рыжего дрогнул и стих. – Он меня вывел из себя. Заладил, что уйдёт, если мы ему всё не объясним. А ведь мы ничего не можем без тебя рассказывать. Ты же сам велел.
– Род, подвинься ближе, время пришло тебе всё рассказать. – Капитан, игнорируя оправдания Рыжего, переполз через трубу и уселся, прислонившись спиной к её теплой поверхности.
Мальчик послушался и придвинулся ближе, следуя примеру предводителя мальчишек, с удовольствием упершись в бурлившую горячей водой трубу. Ребята расселись тесным кружком вокруг них, пустив по кругу бутылку с водой и пакет с очерствелым хлебом и отсырелым печеньем. Не бог весть какое угощенье, но Род был доволен.
– Ты парень вроде бы бывалый, не первый день на улице. Это видно. И знаешь, что люди разные бывают, – начал издалека Капитан. – Что в городах, что в деревнях, есть хорошие и плохие люди. Хорошо, когда сразу раскусишь человека и видно, каков он. Не так ли? Сразу знаешь, как с ним обращаться. А здесь, Род, в Нью-Россе живут другие, особенные люди. Их и людьми страшно называть. Не такие они, как прочие.
– Я не понимаю.
– Скоро сам их увидишь. Они охотятся стаями по двадцать, а иногда и сорок человек. Кто попадётся им в руки, пиши-пропало, больше не увидит утренний рассвет. Страшное это племя.
– Они охотятся на людей?! – Мальчику вдруг стало холодно, и по спине пробежал змейкой озноб, не смотря на то, что горячая труба старательно гудела позади него.
– Они ловят любого, кто зазевается на улицах города ночью. – Голос Капитана став глухим и отдалённым, казалось, витал зловещим призраком над трубами. – Любого. Не брезгуют бомжами и проститутками. Особенно обожают детей и таких, как мы.
– И зачем они ловят людей? – Род нервно глотнул воду из бутылки и едва не поперхнулся. – Просто чтобы убить?
– Они охотятся на них и съедают. Я это видел. Рыжий это видел, – произнёс Капитан.
– Что?! Они нападают на людей, как звери и едят их?! Этого не может быть! Это же город! – Род закричал от страха, ущипнувшего его за поясницу резким порывом ветра.
– А что, ты думал, в городе живут только ангелы? – напустился вновь на него Рыжий. – Ты ещё себе не представляешь, каков этот ад, этот Нью-Росс!
– Рыжий, заткнись! – осёк его суровый окрик Капитана. – Род, они хуже, чем обычные люди. Поверь мне, я видел и знаю, о чём говорю. Однажды я проследил за одним из них. Дня не пожалел, но следил за этим ублюдком. Днём он скрывал и таил внутри себя звериную сущность, но ночью, выйдя на улицу, стал подобием дикого зверя.
– Они что, оборотни? – неуверенно спросил Род, готовясь услышать поток шуточек.
– Лучше бы они были оборотнями, – выдохнул грустно Капитан. – Они ведь остаются людьми при разуме и памяти, но ночью в них просыпаются жуткие звериные потребности в убийстве и еде. Я видел, как втягивал тот тип воздух. Жадно так втягивал, как волк. И я видел, как блестели его глаза жёлтым отблеском, как он крался тёмными сторонами улиц, пригибаясь и чуть ли не вставая на четвереньки, стараясь оставаться незамеченным. Видел я и то, как расправлялись эти твари с жертвами. Ты не представляешь, Род, они терзали ещё живого человека, зубами вгрызались и отрывали куски мяса, поглощая с явным удовольствием и завыванием! Ужаснее в жизни ничего не видел.
– Это из-за них с вами нет больше тех парней?
– Да. Жгут, Чудик и Рыжий задержались у одной пищевой свалки. Там всегда есть, чем поживиться. Была их очередь, нести еду группе. За той зоной, – Капитан указал в темноту, где лежала промзона, что днем они обошли, – их уже ждали. Эти звери охотятся только стаей. В одиночку не ходят. Мы их волками кличем, очень им подходит. Так вот, там на них напали. Рыжему повезло, он шёл первым и чуть дальше от ребят, поэтому ему удалось убежать.
– Я не виноват! Что я должен был остаться и дать себя разорвать этим тварям? – Голос Рыжего дрожал, Роду показалось, что ещё чуть-чуть и тот заплачет. – Я слышал, как кричал Чудик, звал, долго кричал. Они его долго разделывали. А вот Жгута прикончили сразу. Он и пикнуть не успел.
– Они что же, голыми руками? – устрашился новичок. Аппетит пропал совсем, да и о какой еде может идти речь, когда страх наполнил собою желудок, возмутив дремавшую желчь.
– И зубами, парень. Рыжий, успокойся, – примиряющее добавил Капитан. – Никто тебя не винит. Я тем более. Это была западня. Ты мог идти позади и поменяться местами с Чудиком и Жгутом. Но такова судьба и промысел сверху. Не будем об этом. Понятно тебе, новенький? Они люди, но людского в них ничего нет.
– Вот почему вы сейчас говорили о том, чтобы сменить место, – догадался Род.
– Да. Теперь тут небезопасно. Они нас выследили или могли проследить за Рыжим. Это было два дня назад. Так что от всех требую одного этой ночью – молчать и лежать неподвижно. Нам нужно пережить эту ночь, во что бы то ни стало. Назло этим волкам. А они вернутся, зуб готов дать на это. Будут рыскать и нюхать.
– Вы поэтому днём спали? – догадался Род.
– Да, ночью мы следим сверху, а днём отсыпаемся, чтобы ночь продержаться.
– Почему вы не уйдёте из города? – поразился новичок. – Они живут только здесь?
– Здесь или где ещё, какая разница? – небрежно отозвался белобрысый мальчик с пушком под носом. – Ты сам прекрасно знаешь, какие шансы протянуть зиму в любой паршивой деревеньке или городке. Но здесь у нас есть такой шанс, здесь для всех хватит места и еды. Ты не представляешь, сколько даровой еды отменного качества можно найти на свалках Нью-Росса! Люди бросаются едой направо и налево. Нам нужно сменить место ночлега и всего то.
– Но вы сами еда для других! Найдёте другое место, а сами будете бояться темноты и не спать ночами, карауля тени за спиной у себя. Если на вас напали один раз, могут напасть и в другой, и в третий. Пока всех не прикончат. Неужели вы думаете, что доживёте до весны?!
– Лучше рискнуть всем и попытать удачу здесь, чем околачивать нищие улицы где-то там в одиночку, – отрезал Капитан.
– Это чушь! Там тоже можно жить, – разволновался Род, он тёр ладони, пытаясь согреть оледеневшие кончики пальцев.
– Тогда что ты забыл здесь? Зачем припёрся в Нью-Росс, если тебе так хорошо там? – съязвил Рыжий.
– Да, братан, ты что-то не похож на счастливчика и любимца судьбы, – вставился Ковбой. Глаза Рода уже привыкли к темноте и хорошо различали четкий силуэт нелепой шляпы.
– Я хотел посмотреть, – ответил мальчик.
– Просто посмотреть? Да брось! Ни фига ты не хотел смотреть, ты сразу хотел получить себе прописку на улицах Нью-Росса. – Неожиданно вступил в беседу Шейх. – У тебя на лице всё написано-прописано. Правда, Художник? Наш Художник сам, что хошь нарисует.
– Ну, я… – замялся Художник.
– Мямля ты! – обозвал его Бизон. – Хоть и малюешь правильно, но мямлишь, аж раздражает. Разве пацан так должен говорить?
– Так. Успокойтесь все! Тихо! – шёпотом прикрикнул на ребят Капитан. – Вы чего галдите? Забыли про уговор? Может, ещё сами спуститесь и горло им подставите? Идиоты!
Мальчишки стихли, и повисла тишина меж гудевших труб.
– Эй, Род, – тихо позвал Капитан мальчика. – Подползай сюда. Отсюда всё хорошо видно. Только молчи. Чтобы ни происходило, лежи, словно мёртвый.
На маленьком пяточке площадки, за трубами, ближе к краю Капитан постелил несколько старых, рваных курток, принесённых из общей кучи тряпья, и улёгся с одной стороны, оставляя место новичку подле.
– А другие? – спросил Род.
– Бизон и Рыжий на другом краю дежурят, а Художник и Ковбой будут спать. Они днём дежурили.
– Но ты же сказал, что днём опасность не угрожает.
– Опасность может возникнуть всякая, не только от волков, да и в любой момент. В группе должны быть люди, следящие за остальными, кто спит днём. Чтобы разбудить вовремя. А ночью мы их стережём. И разбудим, если надо будет.
Род лёг на живот и почувствовал под собой выпирающие бугры слежавшегося тряпья, которые захотелось расправить, чтоб было не так неудобно лежать.
– Не ёрзай. – Предостерёг его Капитан. – Тебя заметят или услышат. Ты не представляешь, какой у них слух.
– Вы давно вместе? – шёпотом спросил Род после минутного молчания. Ему было не по себе, а сгущавшаяся внизу темень беспокоила всё сильнее.
– Чуть больше года, еслис не считать Шейха и Художника. Они присоединились к нам полгода назад, – не сразу ответил Капитан, он тоже лежал на животе, его бледное лицо упиралось острым подбородком в сложенные накрест руки. – Бедняга Жгут, мы с ним объединили этих ребят, собрали нашу группу.
– Давно его знал?
– Он стал первым моим настоящим другом после того, как я оказался за бортом. Понимаешь о чём я?
– Конечно, – ответил еле слышно Род, готовясь внять истории с несчастливым окончанием.
– Я не родился на улице, как впрочем, никто из нас. У меня были мать и отец, – продолжил Капитан. Голос его преобразился, из него исчезли остатки детства, будто с Родом говорил зрелый мужчина. – И я думал, что я самый счастливый из детей. Все так думают, Род, до определённой поры. Все. Просто у каждого в свой черёд заканчивается детство, и вся сказочная мишура осыпается, становясь грязным мусором. У Рыжего это случилось четыре года назад. Он сбежал из дома от отчима-садиста, который растил его на правах опекуна, мать-то его отдала Создателю душу, и больше некому было защищать парня от издевательств и побоев. У Бизона и вовсе не было семьи, он рос в детском доме, в котором нетерпимость и суровость граничили с тиранией и бездушием. Он удрал оттуда год назад, и мы приняли его в свою группу, здесь он нашёл свою первую семью, Род.
Капитан замолчал, новичок хотел что-то спросить, но передумал, в подобных разговорах неуместны излишние расспросы, история сама себя выскажет.
– А Шейх, этот пронырливый шайтан, – внезапно продолжил светловолосый мальчик, – Он же рос в благополучной семье. У него были хорошие родители, братья и сёстры. Семья большая, а он самый младший в ней. Как он попал на улицу? От подобного не застрахован никто! Пожар одной злополучной тёмной ночью забрал у Шейха всё благополучие и всю семью. По счастливой случайности он захотел в туалет ночью и проснулся. Кто-то поджёг в тот момент дом, завистников и недругов всегда в избытке у людей с достатком. Шейх стоял на улице и смотрел, как горел его дом и слышал, как кричали его близкие, задыхаясь в дыму и умирая. А после он никому не оказался нужен из родни, от него избавились и сплавили в детский дом, в котором он познакомился с Бизоном. Вместе они и убежали.
– Сколько зла от людей! – вырвалось из уст Рода.
– Ровно столько же, сколько и добра. Одно не может без другого, – ответил Капитан. – Если человек знал добро, он его никогда не забудет. Его запах, его звук, его пение и мысли. Тоже самое и со злом. Не бывает абсолютно злых или абсолютно добрых людей. Может быть лишь перевес сторон, но полного единоличия нет. Иначе суть человеческая умрёт, и вместо человека будет робот.
– Ты оправдываешь тех, кто так поступил с твоими друзьями и с тобой? Ведь и тебе наверняка досталось по полной!
– Род, в той прежней жизни у меня было имя, меня звали Кристиан. Мой отец учил меня прощать и понимать людей, принимать их с недостатками. Он был буддистом и передал мне свою любовь ко всему живому. После его смерти первое время во мне с трудом уживались миролюбие к окружающему меня миру и отторжение к той непонятной злобе, которую питают люди за пределами своих домов. Но я сохранил в себе учение отца и свет памяти о нём.
– А мать? Ты не сказал о матери.
– Она ушла в лучший мир давно, мне не было и четырёх лет, – выдохнув облачко пара, сказал Капитан. – Меня вырастил отец.
– Почему ты отказался от имени и взял себе прозвище? – спросил Род.
– Капитаном меня назвал Жгут. Он считал, что родное имя слишком личное для улиц, которым на тебя плевать. Имя нужно беречь внутри себя. Это единственная крупица и самое драгоценное сокровище, что остаётся у бездомного мальчишки. Ты тоже можешь взять себе прозвище.
– Не хочу, я с трудов вспоминаю своё полное имя. Не хочу его полностью забыть. Не хочу забыть о них.
– О родителях. – Капитан повернул лицо в сторону Рода. – Я знаю, ты их потерял. Как и все мы.
– Они погибли. – Род считал нужным высказаться. Слишком давно он это держал внутри и далеко ото всех. – В их машину врезалась другая, когда они ехали домой с работы. Мы должны были пойти в кино все вместе. Я так ждал их, так сильно ждал. Даже тогда, когда мне сообщили, что мама и папа погибли, и я их больше никогда не увижу. Никаких кино, никаких дней рождений, никаких завтраков и ужинов вместе. Ничего! Но я ждал. Я надеялся, что это ошибка, что они вернутся. Вот-вот позвонят в дверь, и я услышу мамин смех и папин возглас. «Привет, дружище, давно ждёшь? Соскучился?». Он так всегда говорил, когда возвращался домой с работы…. Но настал день похорон, он-то и открыл мне глаза на чудовищную правду. И с того дня я остался один. Родни не оказалось у родителей, взять меня было некому, да и я не хотел быть приживалой. А перспектива интерната, как-то совсем не улыбалась. Я собрал вещи в рюкзак и ушёл из дома. Вот и вся история о Родионе, который стал Родом.
– Сочувствую, парень. Мы братья по несчастью, – произнёс тихо Капитан и вдруг напрягся. – Погоди, вроде я что-то вижу, вон там!
Род изо всех сил стал сверлить темноту, что внизу лежала жирными сгустками. Он заметил не сразу какое-то движение. В сторону перекрестка кто-то шёл.
– Это они? – спросил он Капитана.
– Нет, этот не крадётся и идёт спокойно. И он один, – ответил Капитан, но напряжение не ушло из его голоса и застывшей позы тела. – Они всегда охотятся группами. В одиночку не ходят. Ты знаешь, они даже дерутся меж собой.
– Это как же?
– Как мы поняли с парнями, существует несколько таких стай этих волков. Но меж собой они не ладят. Наверное, из-за территории. Однажды я видел, как они дрались. То ещё зрелище я тебе скажу! Такой шум стоял, визг, рычание и человеческий крик! Ни единого словца! Они не люди – это уж точно!
– Ну и жуть! – вздрогнул Род.
– Не веришь? Думаешь это всё розыгрыш новичка? – возмутился недоверчивому тону Рода его сосед. – Вот увидишь, скоро увидишь, они придут. Тогда я посмотрю, куда денется твоя вера, новичок.
– Я не говорю, что не верю, просто я привык доверять тому, что можно увидеть или услышать. Хотя и глаза могут обмануть.
Одинокий силуэт медленно приближался впотьмах к перекрёстку, стало заметно, что это мужская фигура, чуть сутулая и закутанная в объёмную верхнюю одежду. Род надеялся, что всё обойдётся, человек пройдёт мимо эстакады и продолжит свой путь по одной из четырёх дорог, минуя роковое пересечение. Но тут его внимание приковало движение чуть поодаль. Оно было странным и не похожим ни на что виденное мальчиком раньше.
Движение раздробилось и разбежалось в разные стороны, но всё же оно шло целенаправленно в ту же сторону, что и первая одинокая фигура, образуя чёткий полукруг. У мальчика перехватило дыхание от волнения, когда он различил в темноте мерцание горящих, жёлтых, парных огоньков, а после догадался, чем они являлись.
– Это… они? – Как он не хотел ответа на свой вопрос!
– Они! – утвердительно произнёс холодный и крайне отчуждённый голос Капитана. – А теперь молчи, ради всех богов мира и завтрашнего утра! Молчи, чтобы не увидел!
Лунные огоньки приближались, и теперь Род в ужасе наблюдал, как неясные движения обретали контуры и черты живых существ – не людей, но и не животных. Они приближались прыжками, пользуясь всеми четырьмя конечностями. Если бы Род сам не видел этого, то ни за что не поверил бы.
Тем временем одинокий прохожий, что первоначально привлёк внимание ребят, подошёл достаточно близко к перекрестку и попал в зону дорожного освещения, отчего его стало довольно хорошо видно. Молодой бородатый мужчина с рюкзаком, наброшенном на левое плечо поверх толстого пуховика, не казался бомжом или каким-то иным асоциальным типом, но так странно было видеть его в столь позднее время одного и в таком мрачном месте. Отчего-то Роду этот одинокий путник представился отважным путешественником или разбитным музыкантом, искателем приключений, а может, просто в его доме произошла размолвка и он, накидав сгоряча вещей в рюкзак, отправился, куда глаза глядят. Ведь именно с таких поспешных и необдуманных решений начинаются тысячи путей длиною в жизнь.
Мальчику захотелось крикнуть незнакомцу, предупредить об опасности. Но он молчал, кричало его сердце, задававшее бешеный ритм крови. Род не мог подставить ребят, принявших его в свою пусть временную, но обитель, деливших с ним хлеб и воду и спавших рядом с ним. Это было бы предательством, а ещё это было бы равносильно сумасшествию.
Мужчина с рюкзаком что-то насвистывал, может, отгоняя тревожные мысли, а может, отпугивая ночь и то, что в ней таилось. Но он замолчал, он тоже почувствовал неладное позади себя, потому что резко развернулся и замер.
«Беги! Беги быстрее! Не стой! Нельзя стоять!» – кричал во всю глотку внутри себя Род. Он боялся оторвать лицо от рук, в которые до боли упирался подбородок. Тело налилось свинцом, а ноги стали ватными. Сейчас он казался себе монолитом, гранитной глыбой, которую не сдвинуть никому. Он мог лишь зажмурить глаза и предоставить ушам наблюдать дальше, но не смог. С отчаянием мальчик наблюдал, как быстро сокращалось расстояние между жертвой и её охотниками.
Мужчина, наконец, различил жёлтое мерцание и тех, кому оно принадлежало и тут произошло следующее. Лицо его перекосилось от ужаса, он ещё секунду стоял, как вкопанный, парализованный страхом, но потом рванул в сторону перекрестка. Вязкий снег мешал и тормозил большие отрывистые броски ног, пару раз бородач спотыкался, один упал.
Полукруг погони сузился, существа стали видны глазу мальчиков и того, за кем шла погоня. Род чуть не вскрикнул от ужаса, когда рассмотрел их ближе, но вовремя стиснул губы и для уверенности зажал себе рот ладонями.
Голые сальные человеческие тела с выгнутыми по-звериному спинами, по бокам с проступающими ребрами, с неестественно вывернутыми руками и ногами и с разинутыми ртами, из которых хищно торчали клыки и по которым стекала слюна – картинка не для слабонервных. Волосы слипшимися неровными патлами спадали на блестевшие от пота лица, лишь глаза были хорошо видны. Они не были человеческими, Капитан правильно назвал новую породу людей волками, ибо эти жёлтые, как луна, светочи могли принадлежать только животным хищникам, но не человеческим отпрыскам.
Жуткое рычание полукругом гнало свою жертву, стягиваясь всё уже. Бородач что-то закричал, он наконец-то, добежал до дороги и выбежал на проезжую часть, отчаянно размахивая руками и пытаясь привлечь внимание водителей. Род болел за него, он страстно желал спасения этому незнакомцу. Но те машины, что ещё колесили четыре стороны дорог в полуночную пору, лишь громко предупреждали безумца сигналами клаксонов и уворачивали от него свои машины, будто он был чумной или сумасшедший.
Мужчина хотел было скрыться от преследования по другую сторону дороги, но Род хорошо сверху видел, что погоня, сперва казавшаяся полукольцом, была разбита на две части. С противоположной стороны дорожного полотна к несчастной жертве подкрадывался второй полукруг. Бородач тоже это заметил и, обезумев от страха, заметался на проезжей части, едва не угодив под колеса одной легковушки. Ему поневоле пришлось вернуться на обочину, теперь его и охотников разделяло всего несколько метров рассеянного света от придорожного фонаря.
Страх может довести жертву до исступления и безумия, а безумие до отчаяния. Мужчина схватил рюкзак и стал им размахивать вокруг себя. Это была пустая и тщетная попытка, но просто так он не хотел сдаваться. Волки на четвереньках приближались, они не торопились, их добыча никуда не могла ускользнуть, они лишь садистки растягивали себе удовольствие, мучая страхом загнанную в угол жертву.
Бородач ещё что-то выкрикивал и махал рюкзаком в стороны, когда один из охотников изловчившись и подкравшись совсем близко, пригнулся, как делают хищники перед роковым прыжком и наскочил на несчастного. Бросок оказался слишком внезапным и быстрым, оба упали, и тут же вся стая бросилась к поверженной цели. Мужчина отчаянно брыкался и пытался из последних сил сбросить чудовищ с себя. В какой-то момент Роду показалось, что бородачу удастся это сделать, но круг окончательно сомкнулся, жертва пропала под грудой голой массы тел, а её душераздирающие крики оборвались хриплым гортанным вскриком.
Род не мог сосчитать охотников, но ему казалось, что их не меньше полсотни. Они стащили тело своей жертвы подальше от придорожного света и терзали её, наскакивая друг на друга. До слуха мальчиков долетал слишком хорошо слышимый хруст костей и рычание, сопровождаемое визгом и жутким криком в споре за порцию человеческого мяса.
Мальчик задыхался, его тошнило, но он не двигался. Его пригвоздило к месту, ноги и руки замерзли в лёд, и всё же он не двигался. Ужас сковал его, первобытный страх ожил в нём. Он, кажется, всё-таки вскрикнул, тихо, но испугался этого и вжался лицом в старую вонючую куртку, что служила подстилкой ему. Позже он осмелился поднять лицо и посмотреть вниз. Один из волков рыскал меж стойками эстакады и жадно нюхал воздух. Наверное, он услышал Рода.
Капитан лежал недвижно подле, ни одним мускулом тела не выдавая своего присутствия. Род с замиранием следил за рыскавшим внизу охотником. Тот медленно переходил от одной стойки к другой, обнюхивая землю. Вот он приблизился к опоре, из которой торчали скобы-ступени. Мальчик перестал дышать от ужаса. Волк поднял лицо вверх, его человеческое лицо было залито кровью, которая ещё дымилась в неровном лунном свете. Роду показалось, что охотник смотрит ему в глаза и зажмурился сильно-сильно, боясь, что блеск глаз выдаст его монстру. Но всё обошлось. Существо опустило голову и вернулось обратно к стае.
Ещё полчаса мальчишки недвижно лежали на старых куртках, пока охотники, насытившись, не удалились прочь во тьму. После этого Рода стошнило прямо на куртку. Он плакал и не мог остановиться, и не мог смотреть в то место внизу, где на снегу образовалось тёмное пятно.
– Такого не может быть! Не должно быть! – повторял, всхлипывая мальчик, когда истерика начала отступать вместе со слезами. – Люди не должны делать такого! Охотиться и жрать людей! Этот… он же… он шёл… он хотел куда-то прийти… а они? Они его убили!
– М-да, новичок, не повезло тебе. Хотя. Как посмотреть. – Наконец нарушил молчание Капитан, он положил руку Роду на плечо и пытался его приободрить. – Нам повезло, что тот нас не заметил, когда ты вскрикнул, как девчонка. Ну, ничего. Мы утром соберём вещи и рвём ноги отсюда. Теперь небезопасно, сам видишь, они облюбовали здесь землю. Долго будут охотиться. Да, жалко того парня, но не он, они другого бы отловили. Думаешь, они наелись одним этим бородатым? Видал сколько их! Им как минимум пятерых нужно съесть, чтобы нажраться.
– Что?! Ты хочешь сказать, что этот… был первым?
– Не знаю, приятель. Первым он был сегодня в меню этих тварей или последним, не хочу этого знать. Наше дело, уцелеть. Мы и так потеряли двоих.
– А вдруг они вернуться?
– Не думаю. Больно дружно они отчалили от наших берегов. Ты если хочешь, иди к Ковбою и Художнику, поспи с ними. Я вижу, что ты не досидишь до утра. Впечатлительный ты ещё, хоть и знаешь улицы с изнанки.
– Нет, я не усну. Я лучше здесь посижу. Хочу здесь встретить утро.
– Как хочешь. Первый раз всегда тяжело. Меня тоже вывернуло трижды, когда я их охоту впервые увидел, – сказал Капитан.
– Как такое может происходить? Как?! – Род спрашивал у себя, у белобрысого соседа, у воздуха, который ещё пах кровью и смертью.
– Не знаю, приятель. Наверное, так же, как и улица стала нашим домом. У некоторых вопросов не бывает ответов.
Они сидели молча, не смыкая глаз до первых лучей солнца. Разговор так больше не возобновлялся. Род винил себя и косвенно считал соучастником убийства. Капитан сидел в не менее угрюмом настроении. К ним подтянулись Рыжий и Бизон. Они не видели той жуткой расправы над бородачом, но слышали достаточно. Ребята пребывали в подавленном состоянии, началисьразговоры о сборах и местах, куда можно было бы перебраться.
– Я спущусь, – сообщил Род тихо шушукавшимся мальчишкам.
– Зачем? – Капитан обеспокоенно всматривался в лицо новичка. – Повремени. Скоро Ковбой и Художник проснутся, вместе соберём вещи и спустимся.
– Мне нужно сейчас. Нужно посмотреть, я спущусь. – Род уже свесил ноги и упёрся подошвой правого ботинка в скобу. – Спущусь.
– На мертвяка хочешь взглянуть? – усмехнулся Рыжий. – Там кости остались, да снег в крови. Чего там смотреть?
– Не на него. – Лицо мальчика передёрнуло отвращение от представившейся картины. – Там рюкзак остался. Я хочу посмотреть его вещи, может документы есть.
– И зачем тебе это, парень? – спросил Капитан. – К чему всё это?
– Не знаю. Просто хочу взглянуть. Да и ноги затекли. Разомну.
Он слез со стойки быстрее, чем взбирался на неё прошлым днем. Снег серел под ногами и грузно проваливался вглубь. Он ещё не таял. Под намёрзшей и чуть подтаявшей коркой наста сохранился пушистый слой. Но ненадолго. Это в городе, в душном и кипящем котле испарин и смога, приговор снежной красе выносился быстро, топя и размазывая зимнюю прелесть грязными мазками по плиткам тротуаров и асфальту дорог. Но за пределами этого жаркого муравейника зной сдавал позиции и оставлял кристальному серебру хоть и недолгий шанс, но пожить.
Небо туго затянутое низкими облаками, не пропускало солнце и от этого всё вокруг казалось погружённым в густые серые сумерки. Утро скорее походило на вечер. Род старательно не смотрел в сторону тёмного пятна, нарочито обходя его по окружности. Кровь попадалась везде. Маленькие алые кристаллы, слежавшиеся в комочки, казалось, ею был обрызган весь снег в округе.
Рюкзак, поверженный вместе с бывшим хозяином, лежал совсем близко от дороги. Никто из охотников не позарился на него и его содержимое. Мальчик стоял над рюкзаком, не смея прикоснуться к этой вещи. Наконец, одолев себя, он склонился и поднял поклажу за одну из широких лямок. Рюкзак оказался весьма увесист, потёрт по бокам и пах каким-то знакомым одеколоном.
«Так пахло от него, когда он нёс рюкзак», – подумал Род.
Он расстегнул центральную змейку, внутри лежала свёрнутая в рулоны одежда. Свитера, носки, футболки. Тут же была втиснута пластиковая фляга. Род открыл её, в ней был холодный чай. Поверх одежды лежал пакет с бутербродами и печеньем. Мальчик открыл боковой карман рюкзака. Там лежали всякие мелочи типа дверных ключей, салфетки, небольшая записная книжка с ручкой и паспорт. Именно этот документ и привлёк внимание. Александр Грот, двадцать четыре года. Адресом был указан один знакомый Роду городок на окраине страны. По странному стечению обстоятельств этот населённый пункт лежал по соседству с родным мальчику городом, из которого он ушёл два года назад.
Повинуясь какому-то слепому импульсу, Род положил обратно в рюкзак вынутые вещи и, застегнув все замки, накинул ношу на плечо. Он вернулся обратно к ребятам и показал находку, но не позволил им оставить вещи себе.
– Почему это? – возмутился Рыжий. – Этому они уже не нужны, а тут есть свитер и другие вещи. Нам они пригодятся.
– Я их верну, – неожиданно для всех ответил Род.
– Ну, конечно. Мертвец тебе спасибо скажет и рюкзачок на косточки свои натянет, – ёрничал задира с огненными волосами, остальные посмеялись ему в лад.
– Не ему, – угрюмо ответил мальчик.
– Тогда кому же? – с вызовом спросил Рыжий.
– В паспорте есть адрес, – просто ответил Род. – По нему и отдам.
– Ты что. Собираешься туда пешком топать?! – удивился Бизон. – Это ж такая даль! Ноги сотрёшь.
– Ну да. Не близко. Заодно проведаю свой город. Он совсем рядом от того, где жил этот бедолага, – сказал новичок.
– Род, не глупи. – Капитан забеспокоился. – Зачем тебе тащиться в такую глушь из-за какого-то там рюкзака? Останься с нами. Мы тебя принимаем. Верно, парни? Ты же пережил эту ночь, как договаривались.
– У этого парня было имя, – упрямо продолжил Род. – Наверняка есть и родители. Они должны знать, что с ним стало. Представляешь, они ведь его наверняка ждут, будут ждать. А он не придёт. А они всё равно его будут ждать и надеяться. Это жестоко.
– Знаешь, сколько таких пропадает каждый день? Сотнями! – воскликнул белобрысый парнишка, лицо его окрасил румянец. – И никому дела нет до них. Невозможно жалеть всех. Я это понял после того, как оказался за чертой. На улице есть только один закон – каждый за себя. Это у нас в группе мы ещё беспокоимся друг о друге, а у других всё не так красиво. Подумай, Род. Можешь себе придумать прозвище. Останься.
– Я всё это понимаю, но я решил.
– В этом мире одному не выжить, – настаивал Капитан. – Мы, как и те волки, живём стаями. Одиночке трудно прокормиться и защитить себя. Мы делимся на овец и волков. Это закон такой.
– Я как-то прожил один два года, – заметил Род.
– С каждым последующим годом тебе будет труднее жить одному. То, что ты один протянул пару годков, в этом есть доля удачи и везения. Но так долго продолжаться не будет. Тебе нужна семья. Мы то, что тебе нужно. Мы та сила, что сбережёт нас. Останься, Род.
– Знаешь, Капитан, – Род смотрел прямо в глаза предводителю группы, – ты прав, я был готов остаться. Впервые я нашёл таких, как вы, непохожих ни на кого и таких дружных. Впервые я подумал, что могу стать частью целого. Но проблема в том, что я не хочу пережить ещё одну такую же ночь. Я не овца, которая гадает, придёт её черёд стать чьей-то едой сегодня или это будет в следующую ночь.
– Так ты струхнул после увиденного? – перебил его Шейх. – Так это ж ничего. Мы найдём другое местечко. И будем осторожнее.
– Так-то оно так. Но не по душе мне спать днём и бояться пошевелиться ночью, потому что горсть уродов выходит на улицы и охотится на беззащитных зевак. Да, вы найдёте другое место, возможно, оно будет ещё лучше и надежнее. Но они вас и там найдут. Они найдут вас везде. Если вы ещё не поняли, город – это их охотничья территория, а все вы – их добыча. Я не привык жить в таком страхе. Я хочу спокойно заснуть ночью и открыть глаза утром. Пусть это будет не в Нью-Россе, пусть это будет зачуханная деревня, но там этой заразы нет.
– Значит, ты твёрдо решил? – Глаза Капитана были грустны, но ещё полны надежды. – И мы больше не увидимся?
– Ну почему же, – ответил Род. – Вот отдам рюкзак по адресу, проведаю свой город, а там как знать. Может, потянет меня, и я вернусь в Нью-Росс. И вас отыщу, если вы ещё здесь будете.
– Думаешь, будем? – Капитан прищурился.
– Посмотрим, – ответил Род. – Но я бы хотел дотянуть до возраста этого бородача.
СБЕРЕГИ ПРОШЛОЕ
-Они идут! Идут! Спасайте всё, что сможете! – кричала сморщенная и высушенная годами старуха, воздев к небу жилистые, худые руки.
Марк ошалело пялился на неё, она высилась над ним, затмевая солнце и пугая своим страхом, засевшим в бесцветных глазах и перекосившим старческое лицо, будто его кто-то дёргал за невидимые ниточки сверху.
– Идут! Эти изверги идут! Быстрее! – На редкость живой глас вырывался из тёмного круга рта пожилой женщины. Её жидкие белёсые волосы клоками выбились из-под вязаной шапки и трепыхались на снежном ветру беспокойными волнами.
– Э, мать, а мать? Что тут творится такое? Что за паника? – Марк фрагмент за фрагментом вылавливал на площади фигуры суетившихся людей, с очумелыми, как у старухи лицами. И всё под аккомпанемент невыносимого многократного кошачьего ора.
– Сынок, они идут сюда! С минуты на минуту они будут здесь. Помоги!
Марк ничего не понимал. Он точно помнил, как лёг спать в своей уютной квартире, тесно прижавшись к Яне, запах её песочных волос всегда действовал на него лучше любого снотворного. И квартира их располагалась в элитном доме комфортабельного района с подземным гаражом и охраной. А здесь была площадь размером с футбольное поле в окружении хмурых, деревянных домов высотою не превышавших три этажа.
И ещё всё кругом было пепельно-серым. Дома, люди, даже небо. Никаких красок, только мышиный, безрадостный цвет, словно всё кругом вылиняло. Марк вновь уставился на старуху, если бы не живой блеск её морщинистых глаз, он решил бы, что попал в чёрно-белое кино со свинцовым оттенком. Но, Создатель бери, как он здесь оказался и что это за место такое? И почему он сидел на заснеженной земле в самом центре этой странной заварухи?
– Я не понимаю. – Он беспомощно взирал по сторонам, и вдруг почувствовал, что ему в руки что-то пихают. Старушка настойчиво вкладывала ему какой-то прямоугольный предмет, обёрнутый грязно-серой тряпицей. – Что это?
– Прошу, сынок, сбереги её. Не дай этим извергам стереть её содержимое.
– Мать, что это?! Стой! – Марк продолжал сидеть на холодной земле, сжимая в руках таинственный свёрток и глядя в след улепетывавшей от него женщины. – Чёрт те что творится!
Он испугался, что ему подкинули нечто опасное и отбросил странный предмет от себя подальше в снег. Людей на площади уже почти не было, и вскоре он остался один. Настораживала тишина после той суеты, что обрушилась на очнувшегося Марка. Даже безумные кошки, что только что орали, как резаные, и те подозрительно умолкли.
Он сидел в ступоре и пытался сообразить – сон всё это или явь. Если это сон, тогда беспокоиться не стоит, сон рано или поздно окончится приятным пробуждением возле любимой жены. Но если это не сон? Но реальность не могла быть просто таковой! Оказаться в чуждом месте да ещё в таком странном, это казалось Марку немыслимым.
– Надо глянуть, что она так настойчиво просила сохранить.
Про себя он решил, что ему всё снится, а раз так, то ничего опасного этот свёрток ему причинить не мог. Он потянулся к загадочному предмету, лежавшему комом грязи среди невысокого пушистого снега. От контраста резало глаза, но Марк, щурясь, коснулся тряпки, что скрывала под собой секрет, и медленно стянул её покров.
Под невзрачным лоскутом оказалась книга в яркой синей обложке. Он взял её в руки и прочёл заглавие: Уильям Шекспир «Трагедии». Книжка была старой и весьма потрёпанной, при беглом пролистывании, Марк обнаружил, что страницы затёрты в уголках, а некоторые даже загнуты, обозначая для того, кто ранее читал, интересные отрывки.
– Но зачем мне от кого-то спасать старый томик Шекспира, когда у меня дома имеется целая коллекция в лучшем состоянии? – Он встал, отряхнул брюки от налипшего снега и сунул книгу за пазуху куртки. – Это какая-то игра, во сне всегда так, как в шахматы играть. Потом пригодится.
Марк направился к примыкавшей к площади узкой улочке, тесно облепленной тусклыми строениями. Только он поравнялся с первыми домами и попал под тень навеса одного из них, как на площадь выбежало с десяток странных личностей.
Это были, несомненно, люди, но вели они себя как-то странновато для людей. Среднего роста и облачённые в золистые холщёвые балахоны с капюшонами так, что лица их были сокрыты от света и ветра, они присаживались на корточки, а то и вставали на четвереньки, всасывая воздух столь жадно, что даже Марку было слышно. Мимолётно он уловил странную форму рук существ с мертвенно-пепельным цветом кожи. Эти таинственные люди не издавая ни звука, то замирали, то по-змеиному изгибали шеи. И они явно что-то искали, словно собаки-ищейки, чей-то след.
Марку стало не по себе до мороза по коже. Он давно так не пугался людей. Его стабильная комфортная жизнь приучила его к простому и быстрому разрешению проблем без намёка на угрозу его безопасности. Он позабыл, что такое жить в постоянном стрессе, дом с любимой, ждущей его всегда женой, казался незыблемым замком, неодолимым для мирских драконов и враждующих конкурентов. Но в данный момент эта чудесная картинка «Мой дом – Моя крепость» развеялась, как мираж, как голограмма в воздухе. Он чувствовал, что эта серая реальность угрожала его сытой безопасности и возможно чем-то страшным.
– Тсс, парень, уходи отсюда, пока они тебя не заметили. – Раздался чей-то голос рядом.
Марк огляделся, но никого не разглядел в размытом тусклом свете узкой улочки. Он и сам уже почувствовал, что нужно делать ноги как можно скорее от этой зловещей площади, будь она трижды неладна. Только одного не мог он понять, чем так пугали его эти незнакомцы в балахонах, до льда в крови пугали.
– Эй, кто здесь? Я вас не вижу, – Марк отважился шёпотом воззвать улочку.
– Не ори, болван, не то накличешь их на мою голову, – ответил ему сердитый, но осторожный шепоток. – Иди сюда, ближе. К этой двери.
Теперь Марк заметил малюсенькую щёлку у входной двери дома, под навесом которого он таился. Дверь была слева от него всего в трёх-четырёх шагах, но таким далёким казалось сейчас это расстояние ему, когда страх, быть обнаруженным мрачными фигурами на площади, сковал его конечности до жесточайшего оцепенения.
– Не стой, как истукан, парень, – настойчиво прошелестел голос. – Эта тень под навесом не будет спасать тебя вечно. Живей, иначе я закрою дверь, а дальше ты сам как знаешь.
Выдохнув воздуха и мысленно отсчитав три раза, Марк скользнул вдоль стены и юркнул в приоткрытую дверь, которая немедленно закрылась за его спиной. Впустивший его внутрь, был мужчина, возрастом, примерно, как и сам Марк, тридцать с небольшим лет; худощавый и жилистый, с седыми волосами до плеч и глубокими морщинами на лбу и вокруг глаз.
– Иди за мной. Нужно спрятаться, пока они тебя не унюхали. – Хозяин дома большими шагами отмерил расстояние от двери до конца коридора, тянувшегося узким невысоким прямоугольником, голым и серым.
Марк ожидал, что его поведут в дальнюю часть дома, на другой этаж, ну, в крайнем случае, на чердак, но седовласый хозяин оказался большим оригиналом и, подведя гостя к порожку, которым завершался коридор, отодвинул ногой в сторону палас цвета пыли, под которым скрывалась дверка в полу. Лазейка тут же была откупорена, и мужчина полез в неё первым.
– А что, фонарика у вас нет? – поинтересовался Марк, перспектива лезть в подземную темноту без светоча, вызвала в нём смесь неприятных ассоциаций и армию мурашек по телу.
– Какой ещё фонарь? Парень, очнись! Они и без огня тебя отыщут! Полезай скорей, у нас мало времени, чтобы затаиться. – Мужчина уже погрузился в подземелье дома и призывал гостя скорее проделать тоже самое.
– Но кто они? Я не понимаю! – Голос Марка протестовал, но руки и ноги его уже погружались в сгущавшуюся тьму, отсчитывая ступеньки на крепенькой деревянной лестнице.
– Тсс! Умолкни! Потом поговорим, если лихо обойдёт нас стороной, – прошипел голос незнакомца, а затем лаз захлопнулся, перерезав жидкий сноп света. – Сиди тихо, дыши ещё тише. Даст Создатель, всё обойдётся, и они пройдут мимо.
– Но я….
– Тихо, болван! Ты нас погубишь своей болтовней! Ни слова!
Марк был крайне перепуган тьмой, грубостью незнакомца и неопределённостью, но более его страшило незнание того, от чего они оба прятались в подполе. Кто такие эти они? Что они могут сделать с Марком и тем человеком, который стоял рядом и почти не дышал, боясь обнаружить себя. Куча вопросов и ни единого ответа, кого такое не взбесит и не напугает?
До напряжённого слуха донеслось будто бы скрипнула входная дверь и Марк вцепился обеими руками в перекладину лестницы, чтобы устоять на ногах, силы его оставили, а тело стала бить крупная дрожь озноба. Так сильно пугался он только в далеком детстве, когда ему было семь лет.
Это теперь Марк был уважаемым юристом с широким кругом друзей и знакомых, а тогда, в далёком прошлом, он влачил долю изгоя. По каким-то причинам, дети в его классе отгородились от него с первых дней учёбы и сделали его козлом отпущения, подвергая всевозможным унижениям и испытаниям. Зачинщиком травли был Филипп – предводитель ребят, высокий и отёчный мальчик с некрасивым лицом, из центра которого торчал длинный острый нос, за что его хозяин носил прозвище «Цапля». В помощниках у Цапли ходило сразу четверо пацанят – лопоухий Антон, толстый Алекс, конопатый Борис и тощий Миха. Марк уже тогда смутно догадывался, что этих пятерых сближали общие физические недостатки, и очевидно, возвышаясь над ним, Марком, эти мальчишки ощущали своё хоть и краткосрочное превосходство.
«Так бывает всегда, так происходит везде. Терпи», – внушала мама Марку.
«Да, это несправедливо. Так не ной и не распускай нюни! Ты же мужчина, вот и не давай себя в обиду. Дай сдачи самому главному из них, накостыляй от души. Если завалишь их вожака, от тебя отстанут остальные», – наставлял отец.
Советы были настолько разными и противоречащими друг другу, что маленький Марк подолгу впадал в отчаяние, не зная, какому из них следовать. Ведь родители никогда ничего плохого не посоветуют, они лучше знают жизнь и как их ребенку в ней выжить.
Много гадостей натерпелся Марк от Цапли и его прихвостней, но самая жестокая ждала его накануне Нового Года, за день до первого января. Почему-то тяжёлые воспоминания помнятся, но хранятся в коробах мозга где-то на чердаке или глубоком подвале. Наверное, так легче жить. Вроде бы память есть, а как таковая отсутствует. И отчего-то эти мрачные обрывки воспоминаний так отчётливо всплывают и разгораются до синего пламени боли и слёз именно тогда, когда нечто подобное повторяется вновь. Повторение – ключ к памяти.
Маленький Марк шагал из магазина с пакетом набитом доверху продуктам. Он спешил домой, волоча тяжёлую поклажу, чтобы успеть к самому сокровенному и любимому ритуалу в году – украшению дома. Обычно всё пространство домика, где жил мальчик с родителями и старшим братом Эдуардом, наряжалось золочёными гирляндами, кружевными, бумажными снежинками, разноцветными фонариками и серебристым дождиком. Это событие было наиважнейшим для Марка, даже собственный день рождения не мог сравниться с теми сказочными тайнами, что мерцали в искорках стеклянных ёлочных игрушек и запаха живой елки.
В том году по каким-то причинам украшение дома отстало от обычного графика на несколько дней, поэтому мальчик сильно торопился домой, предвкушая удовольствие от совместного с отцом и братом предновогоднего действа, где он был важнейшей персоной и членом мужского ордена.
И вот тут-то за углом пустующего старого дома ему попался Филипп со своей шпаной. Они устроили засаду на незадачливого Марка, ещё пребывавшего в свете радужных предчувствий и распиравшего грудь счастья, беззаботно насвистывавшего весёлую мелодию. Кажется, Миха и Антон вырвали у Марка сумку, отбросив его в высокий сугроб, где поклажа тот час же и утонула. Марк, конечно же, попытался добраться до пакета, ведь мама ждала его дома, и он не мог её подвести. Но Алекс и Борис схватили его за руки и держали, не давая и шагу ступить к обжоре-сугробу. Потом Цапля стал измываться над бедолагой Марком, говорить гадости, и вроде бы добился своего – мальчик заплакал и стал простить отпустить его и дать возможность вытащить продукты из снега. Ведь мама ждёт дома.
Тогда на лице Филиппа появилось зловещее выражение и такая коварная ухмылка, что сердце Марка сжалось от плохого предчувствия. «Хорошо, мы отпустим тебя, нытик, вали!», – проговорил Цапля и тут же руки, цепко державшие мальчика, отпустили его.
Как же обрадовался Марк своей свободе и как же он заблуждался, что так легко его отпустит Филипп! Только был сделан один единственный шаг в направлении злосчастного сугроба, как Марк получил сильный удар по ноге и, потеряв равновесие, повалился в снег. А дальше несколько пар рук его лихо покатили, перекидывая с боку на бок, по хрустящему насту, словно он был комом для будущего снеговика. Раздался сухой треск стекла, тело мальчика с разгона ударилось о подвальное оконце того самого заброшенного дома. Окно не выдержало, стекло лопнуло, и Марк провалился в темноту пустого подвала.
«Я сдержал слово, придурок. Ты свободен. Наслаждайся предстоящим праздником с крысами и призраками. Это мой тебе подарок, говнюк. С Новым годом!», – донёсся сверху ехидный голос Филиппа, которому вторило туповатое гнусное ржание остальной шпаны.
А затем стало тихо. Темно и тихо. Хоть свет и проникал в битый глаз подвала, но вливаясь в густую зловещую темень с крупицами снега, тут же рассеивался, будто напротив окна стоял невидимый барьер, этакая преграда для всего светлого и чистого. Марк всматривался в пустоту тьмы и к своему ужасу ничего не мог разглядеть. Если крысы и были хозяевами этого подвала, то сейчас они гостевали в другом наиболее обитаемом жилище. А призраки…. От мысли, что его рук могут коснуться чьи-то ледяные пальцы или просто некто вздохнёт рядом, волосы вставали дыбом на голове, а кожа покрывалась полчищами мурашек. И сердце мощными толчками трепыхалось в груди, отчего дышать делалось труднее и в так душном подвале.
Он несколько раз пытался подтянуться и вскарабкаться к окну, но его рост был слишком мал, а стены подвала высоки. Тогда Марк принялся кричать, взывая о помощи, но мимо заброшенного дома редко кто ходил, только, если нужно было срезать дорогу, как опрометчиво и сделал мальчик. Он просидел пару часов, вжавшись в холодную кирпичную стену, отчаявшись на спасение и предвидя, как все в городе будут весело встречать Новый Год, а он умрёт в подвале от голода и холода. Но ведь мама ждала его дома. От этих мыслей Марк расплакался и поклялся себе самому, что если удастся выбраться наружу, то он никогда не даст себя в обиду, он будет таким же сильным и храбрым, как отец, а терпеть он больше не будет. Терпение для слабаков!
Нашёл его Эдуард. Мать встревожилась, когда сын не вернулся из магазина домой вовремя, и послала старшего на его поиски. Просто чудо, что Эдуард решил свернуть на тропинку, что вела мимо несчастливого дома, и додумался окликнуть младшего брата. Марк встрепенулся и ожил. Как он обрадовался брату, хоть меж ними постоянно существовало соревнование «кто лучше». Достаточно Эдуарду было просунуть руку в проём оконца и, крепко схватив Марка за руку, вытащить на улицу, как мир ожил в первозданном серебре, а зло тьмы осталось далеко внизу.
К удивлению Марка, в тот раз старший брат не стал бранить его, а выслушав историю как-то странно, посмотрел сверху на его заплаканное, но улыбающееся лицо и вместо слов, крепко обнял. Они вместе откопали пакет с продуктами в разросшемся от падавшего снега холме, а потом молча вернулись домой. И никто не ругал мальчика, мама обняла и погладила по голове, отец вручил коробку с гирляндой, но Марк ощутил, что в нём самом что-то поменялось за те часы в подвале. Он повзрослел.
Пару дней спустя кто-то сильно побил Филиппа и его компашку, и они больше не подходили к Марку, оставив его в покое.
Да, Марк повзрослел, но не забыл. Такое не забывается!
И теперь в этом подвале с незнакомцем и с шагами наверху он всё отчетливо вспомнил. Память вернула те детские переживания и страхи с лихвой. Марк напрягся и приготовился, что вот-вот потайная дверца сверху откинется и вслед за серым снопом света внутрь проникнет один из тех, кого боялся целый город.
– Нет! Не смейте! Она моя! Моя! Не трогайте её, сволочи! Зачем она вам?! Пустите!
Пол так и остался нетронутым, а шаги торопливо поспешили на улицу, где кто-то в отчаянии боролся с теми зловещими личностями, как подумалось Марку. Он шумно выдохнул, но тут же спохватился.
– Не боись, парень, они заняты сейчас и у нас появилось несколько минут, чтобы сделать ноги отсюда. – Вновь ожил голос незнакомца. – Только резче давай, я ждать не буду.
Марк выскочил наверх по лесенке за своим спутником, тот уже пересёк гостевую комнату, что начиналась за коридором, и коротко махнул рукой, указывая направление гостю. Мужчина устремился за хозяином и, одолев в несколько быстрых прыжков гостиную, такую же безликую и серую, как и коридор, пробежал под широкой лестницей, ведшей наверх, свернул за ней направо и, миновав крохотный коридор с узкой дверцей в боку, оказался перед задним выходом из дома. Ещё никогда в жизни Марк так быстро не проходил чьё-то жилище насквозь.
Дверь была распахнута настежь, хозяин уже был снаружи и нервно поторапливал гостя.
– Ну же, парень, я же сказал, что у нас всего пара минут, а не пара часов. Не зевай. И помоги подпереть эту дверь вон тем камнем.
У стены неподалеку действительно лежал валун размером с парочку футбольных мячей. Марк и его новый знакомый, толкая, подкатили камень к двери, и убедились, что он надёжно привалился к деревянной поверхности.
– А теперь что? – спросил Марк.
– Беги за мной и не задавай вопросы. На это нет времени, – всё также тихо выкрикнул мужчина и рванул прочь по узенькой каменистой тропинке, что тянулась вдоль стены его дома и соседских домов.
Дорожка была так узка, что временами, Марк задевал плечами стены жилищ, что не имели ни единого окошка по эту сторону. Казалось, дома стояли спина к спине, но на допустимом минимальном расстоянии друг от друга. Марк и седовласый продирались по каменному настилу тропки, круто бравшей направление вверх. Дыхание обоих участилось, а пот струился тёплыми крупными каплями, не смотря на то, что воздух леденел и вырывал клубы пара из недр тел.
Марк и не заметил, как стало свободнее и шире пространство вокруг него, он бежал вольготнее и легче. Оказалось, тропинка удвоилась в размерах, а затем втекла в растрескавшееся полотно, крытое некогда асфальтом, отчего бег стал приятнее и быстрее. Это старая, щербатая от времени дорога больше не вела их вверх, напротив, изогнувшись, она плавно спускалась в холмистое поле за городом, рассекая его пробором пополам.
Марк удивился, что снег, оседая на поверхность асфальта, тут же тает, будто под ногами была проложена тепловая магистраль, не позволявшая пятнать дымчатый наст белыми мазками. В то же время обочина и холмики поля обрастали крупными хлопьями снега, усилившего свой небесный залп. Что ж, во сне всякое возможно. На то он и сон.
У Марка с непривычки кололо в правом боку, а лёгкие сузились до минимума и натужно проталкивали ледяной воздух по горевшему горлу. Беглецы резко соскочили с дороги в снег и побежали по примятой и припорошенной снегом жухлой траве. Это вконец доконало Марка, он перестал бежать, и шёл, прихрамывая, умудрившись подвернуть ногу в скользкой траве. Он уже хотел было остановить своего спутника окриком, но тот вдруг прыгнул вперёд и исчез из вида. Марк тут же поспешил следом, оказался на крутом выступе пятиметровой высоты, под которым шёл песчаный откос и не успел затормозить вовремя. Он упал, точнее скатился.
Падение добавило болезненный ушиб плеча к подвёрнутой стопе и, Марк смачно выругался.
– Ты долго там собираешься валяться? Или тебе особое приглашение выслать? – послышался знакомый голос.
Развернувшись и ругнувшись ещё пару раз от острой боли в стопе, Марк обнаружил тайный лаз, похожий на вход в пещеру, находившийся прямо под выступом в песке. Потайной вход в форме круглой арки и высотой около метра имел каменную кладку изнутри и отличную ширму из сплетённых веток снаружи. Если бы спутник Марка не отодвинул древесную ширму в сторону, то догадаться о существовании среди песка и дёрна тайника было невозможно.
– Может, поможешь мне? – Марк попытался встать, но колкая боль в ноге прекратила эту попытку. – Я ногу подвернул.
– Ну, ты совсем убогий, парень, хоть и молодой. Без помощи ничего не можешь, – проворчал пока ещё безымянный знакомец, однако ж, обхватил Марка под грудью и подволок его к замаскированному входу. – Дальше сам. Ничего проползёшь метров десять, а потом можно будет встать на ноги.
Марк полез первым, в этот раз темнота в узком туннеле не напугала его даже тогда, когда позади свет перекрыли плетёной завесой. Почему-то здесь страшно не было, хоть пространство и давило со всех сторон. Как и обещал спутник Марка, приблизительно через десяток метров лаз расширился и плавно перетёк в небольшую пещерку размерами с приличную комнату. Здесь не было так темно, как в подвале дома, из которого мужчины так поспешно бежали. Откуда-то сверху просачивался жидкий свет вкупе с кислородом.
– Всё, пришли. Можешь подняться на ноги и дышать в полную грудь. – Марка вновь подхватили сильные руки и помогли встать.
– Где мы? Что это за место такое?
– Это старые катакомбы, – ответил мужчина, голос его теперь был более расслабленным и спокойным. – Всё, что и осталось от старого мира. Всё, что нужно, чтобы спрятаться от Стирателей.
– Стирателей? Кто это? Те люди, что были на площади? Это от них мы убегали?
– Я так понимаю, ты не здешний и из очень далёких мест, – задумчиво проговорил спутник Марка. – Это заметно по одежде и нелепому выражению твоего лица. Пройдём немного вперёд, эта пещера вроде приёмного отсека, а та, где мы спрячемся, находится глубже.
– Погоди, ты обещал всё рассказать, как только мы уйдём из города, – завёлся Марк. – Мы ушли. Так поведай мне, где, чёрт побери, я оказался и что у вас творится?
– А ты знаешь такую поговорку: всему своё время и своя цена? – нисколько не обращая на повышенный тон собеседника, продолжил мужчина. – Я уверен, что в тепле и сытости, а также сидя, а не стоя на больной ноге, ты будешь расположен к беседе более лояльно и благожелательно.
– Долго ещё идти? – буркнул Марк.
– Парочка пещер.
Они сидели в аккуратной отделанной деревом и кафельной плиткой квадратной пещерке, свет здесь был от электрической лампочки, вмонтированной над входом. Факт наличия электричества в этом месте поразил Марка, но потом он вспомнил о дороге, на которой плавился падавший снег, и решил, что не всё так уж и плохо. Помещение было просторным с вентиляцией в стене и более всего напоминало жилую комнату. Здесь имелась пара узких кроватей, стоявших в одной части пещеры, в центре стоял круглый стол и шесть круглых табуретов вокруг него. Тут же находилась походная плита, на которой можно было приготовить пищу и необходимая для этого посуда. Этакая мужская берлога.
– Как тебя зовут? – поинтересовался Марк у мужчины, уже включившего плиту и поставившего на её разогревавшийся блин металлический чайник с водой. – Так глупо, мы столько прятались и бежали, а познакомиться не успели.
– Глупо было бы, если нас поймали ещё там, в моём доме. Тогда твоё и моё имя значения бы не имели, – сухо произнёс спутник Марка. – Ничего не глупо, кроме смерти.
– Меня зовут Марк, а как твоё имя? – не обращая на раздражительное брюзжание, повторил вопрос гость катакомб.
– Лавр,– неуверенно ответил мужчина, будто сомневаясь. – Но это было так давно, что имя утратило для меня своё значение. После того, как я попал им в руки…
– Кто они, Лавр? Расскажи мне всё о них, об этих Стирателях, – попросил Марк, выбрав один из табуретов и с удовольствием плюхнувшись на него. – Я должен знать, от чего я бежал, как угорелый.
– Такие истории лучше рассказывать под крепкий горячий чай. – Лавр скинул свою заношенную куртку, откинув её на ближайшую кровать, его спутник же решил остаться в своей верхней одежде, на всякий случай. – Подожди ещё пару минут. Ведь что такое эти минуты по сравнению с той жизнью, которая пролетела за тридцать два года?
– Тебе столько лет? – спросил Марк.
– Да. Но чувствую себя стариком на шестьдесят два, – ответил Лавр.
– Мне тоже тридцать два. Недавно исполнилось, – оживился Марк.
– Подумаешь. Эти года, словно пыль, как налёт пепла, от которого никуда не убежать. Он везде.
– Да, я заметил, что здесь серовато чересчур. Почему?
– А это, приятель, всё следствия причин, – не весело произнёс Лавр. – А причин было предостаточно.
Вода в чайнике закипела, струясь обильным парком из поросшего накипью носика. Лавр заварил в две щербатые заскорузлые кружки чай, выудил откуда-то бутылку с коричневатой жидкостью и плеснул от души в заварочные ёмкости.
– Эй, что это? – С любопытством и опаской гость следил за заварочными манипуляциями.
– Не боись, это ром, – заверил его Лавр. – Старые запасы. Проверенные годами и людьми.
– Теперь можно? – Марк подтянул предложенную ему кружку с чаем.
– Вот теперь можно, – Лавр достал из деревянного с коваными углами рундука, мостившегося у стены подле кроватей, две жестяные коробки, размером с ладонь. – Будешь? Под такие прелести история, как мазанная, пойдёт.
В одной коробке было штук шесть сигар, а в другой аккуратной стопкой сложены плитки шоколадок.
– Я не курю, но от шоколада не откажусь.
– Твоё право. А я выберу толстуху Эльзу. Так мы называли раньше эти патроны табака, – усмехнулся Лавр.
В этот момент Марк поразился внешней схожести своего нового приятеля с самим собой. Лавр был более худ, сутуловат, волосы покрыла ранняя обильная проседь, но даже морщины не могли изменить глаза, нос и линию губ, как у Марка. Это живое отражение, сидевшее напротив и раскуривавшее сигару, поразило до немоты и обездвижило Марка, но взяв себя в руки и отхлебнув горячего чаю, он решил, что ему просто почудилось сходство, и он позволил алкоголю расслабить мышцы тела. К тому же, хоть шоколад постарел белым налётом и давно потерял срок годности, был, тем не менее, весьма съедобен, а вкупе с алкогольным чаем, божественен.
– Началось всё давно, для меня века назад, – начал историю Лавр, выдохнув в воздух густое и горьковатое облако.
Табак был не лучшего качества, Марк не курил последние полтора года, но имея приличный стаж курильщика за спиной, по запаху вполне мог отличить качество сигар или сигарет. Да и природа наделила его чересчур тонким обонянием, что порой сказывалось побочным явлением в виде сильных головных болей.
– Ты был мал, когда поменялся твой мир? – осторожно поинтересовался Марк.
– Да нет, я уже был вполне взрослым и мог сам отвечать за свою жизнь, – лениво продолжил Лавр, чай с ромом и сигара действовали на него успокаивающе, даже часть морщин разгладилась на расслабленном лице. – Я оканчивал школу, эту адову клоаку, порождавшую напыщенных гениев и тупорылых неудачников. Конечно же, я относился ко вторым. Всегда считал, что школы – тупиковые инкубаторы, стригущие мозги под одно лекало. А как в них любят делить на отличников и плохишей?! Если тебе поставили чёрную метку, хоть усрись, а так и останешься дерьмом в глазах этих взрослых, которые упиваются властью на кончике указки. К чему это я? Ах да, именно из стен одной из этих школ вышел так называемый гений, которого годами обучения холили и уверяли, что он надежда человечества, а его мозг бесценен. Если бы я знал тогда, к чему идёт, я бы ему раскроил череп монтировкой, достал мозг и кричал бы, глядя в мёртвые глаза: «Ну что теперь создашь, умник? Что ты теперь придумаешь? Сможешь оживить себя, чёртов сукин сын?».
– Что он натворил, Лавр? – тихо спросил Марк своего вмиг разгневанного собеседника.
– Этот чёртов гений после школы закончил один научный институт, и его целиком заняла идея усовершенствования человека. У этого парня снесло крышу. Он сутками пропадал в лаборатории одного частного медицинского учреждения. Один бог знает, что он там творил. После этот чёртов идиот оправдывался, что все его труды были направлены на улучшение человеческой ДНК с устранением ненужных и лишних качеств. Но он умолчал, что этими ненужными качествами были те, что делают человека человеком. Как я уже говорил, я оканчивал школу и мечтал о свободной самостоятельной жизни, где меня бы больше не тыкали лицом в исписанную мелом доску и не дырявили бы мне грудь чёртовой указкой. Тогда-то и появились первые тревожные репортажи о странных людях. Это был первый звонок для нашего зажравшегося общества. Все были уверены, что это быстро остановят и жизнь не вылетит из привычной колеи. Но она вылетела, да как! С треском и навеки вечные!
– Что произошло?
– Этот гениальный ублюдок напортачил с ДНК и вместо того, чтобы усовершенствовать испытуемых людей, испортил их окончательно.
– То есть как? Мутация? – осторожно спросил Марк, тихо отхлебнув чаю.
– Нет. Это не мутация. Это было создание существ на треть внешне схожих с людьми, но вторые трети были чудовищны и недопустимы. Впрочем, всё произошло, как в лучшем жанре ужаса. Эксперимент вышел из-под контроля. Эти твари разбежались и даже попытались размножиться. Но к счастью для нас, этот гений-дебил не успел внести в них положительные коррективы для обретения потомства.
– Но подобные эксперименты незаконны и запрещены! – искренне возмутился Марк. – Или уже не так? Я чего-то не знаю?
– Какой ты всё-таки наивный, парень! – Лавр смачно сплюнул на земляной пол, настилом которого служил мелкий речной гравий. – Конечно, такие эксперименты запрещены. Но вот что я тебе скажу: во все времена на величайшие открытия отваживались отчаянные сорвиголовы. Их деяния всегда находились за гранью дозволенного и под грифом «Секретно». Разница лишь в том, что от конечного результата зависел статус исследования. Если итог имел внушительные данные и удовлетворял запросу «вышестоящих», то ему давали зелёный свет и одобренное законом покровительство. Естественно, если всё шло наоборот, то исследования оставались тайной или прекращали свою жизнь.
– Но если Стиратели вышли в свет, то выходит, они кому-то были нужны?! – Глаза Марка округлились от неприятного вывода.
– Вот! Теперь ты догоняешь суть дела. – Лавр вновь с явным удовольствием сплюнул на пол.
– Но кому? Правительству? Но оно же само село в лужу размером с океан, – не унимался Марк.
– Я же тебе сказал, что всё пошло не так, как предполагалось. Такие вещи всегда идут не так. А знаешь почему? Потому что это уже область бога и человек не сможет стать богом, как бы он ни рвался ввысь.
– И много их было? – спросил Марк, руки у него отчего-то легонько дрожали.
– А никто точно не знает. Кто говорил, что сотня, кто – триста, сам горе ученый заверял, что у него было только тридцать четыре испытуемых. Но эти твари так уделали наш мир! Никакие армии с ними не сравнятся.
– Их нельзя убить? – поразился Марк.
– Никаким известным тебе способом, – уныло произнёс Лавр. – Только бежать со всех ног от этих тварей!
– Что они делают с людьми? – Хоть Марк и задал вопрос, но не был уверен, что ответ ему нужен.
– Не боись, они не убивают и не обращают в себе подобных. Хотя я порой думаю, что лучше бы они забирали жизнь после того, что делают. – Лицо Лавра совсем скрылось за завесой едкого дыма, но голос был рядом и бил гневом.
– Что же они такое делают?! – Марк отставил в сторону пустую чашку, последнюю четверть содержимого он осушил одним глотком.
– Их называют Стирателями, так прозвал их простой люд. Тот же, кто их создал, дал им куда менее звучное имя – Мучимые Жаждой Знаний и Цвета, а сокращенно МЖЗЦ. У этих тварей нет пола и возраста. Они не постареют, так же, как и не родятся. Эти существа застыли вне времени и пространства. Они так совершенны умственно, что научились прятаться в воздухе и появляться из ниоткуда.
– Это как же? – Марк поддался чуть вперёд, пытаясь лучше рассмотреть глаза Лавра в сигарной пелене.
– А вот так. – Тон собеседника стал каким-то отстранённым, похожим на лекционный и поучительный. – Стоишь ты, к примеру, на дороге, пустой и уходящей за километры в горизонт. Ты прекрасно видишь округу со всех сторон и знаешь, что никого нет. И тут пространство вокруг тебя электризуется и гудит, как трансформаторная будка, хотя на небе ни облачка, а солнце шпарит так, будто ему заплатили на миллиард лет вперёд. Затем ты начинаешь различать, что воздух-то стал плотнее и в нём даже можно что-то вроде бы различить. А потом наступает апофеоз: их структура плотнеет и они вылезают из того пяточка, где прятались.
– Жуть какая! Но это больше смахивает на фантастику. – Гость вздрогнул.
– Не веришь?! – Лавр с вызовом выбросил сильную струю дыма в лицо собеседника. – Ты чужой. Ты ни хрена не знаешь!
– Извини. Просто в такое трудно поверить. А ты сам видел, как они появлялись?
– А моё описание не подтверждает сей факт? – понизив голос, прохрипел мужчина.
– Хорошо, Лавр. А заранее можно узнать об их приходе? – Марк решил не злить нового приятеля.
– Есть такая лазейка. Кошки почему-то их недолюбливают. Может, пахнут не так, как люди, – голос Лавра вновь вернулся в спокойный тон. – За пять минут кошки поднимают дикий крик, причём дружно так орут. А через положенное время появляются Стиратели.
Только теперь Марк припомнил, как сидя на земле в центре площади, слышал хоровую кошачью сирену, но не придал тогда значения этому звуковому сопровождению, так как сам находился в шоковом стоянии.
– Получается, что для вас сейчас кошка – лучший друг человека? – шутливо заметил Марк.
– Скорее оберег, – Лавр не оценил шутки. – Или сигнализация. Но часто и пяти минут мало.
– Лавр, что они делают? И зачем им книги? – вновь попытался дознаться до сути Марк.
– Откуда ты знаешь о книгах? – Худое лицо Лавра резко выступило из трепыхающейся стены дыма.
– Одна женщина всучила мне свёрток, умоляя его сохранить. Когда я развернул его, там оказалась книга. Вот, я тебе её покажу.
Расстегнув куртку, Марк извлёк синий потёртый томик Шекспира и вручил его в руки Лавра. Новый знакомец с трепетом перенял книгу, его пальцы нежно водили по тиснениям на обложке, погладили облезлый корешок, а затем любовно касались мятых страниц, делая мимолетные акценты на загнутых уголках.
– Это сокровище! Ты понимаешь, что в твоих руках сокровище?! – торжественно восклицал Лавр и тряс Шекспиром в руках. – Она отдала тебе самое ценное, что у неё было.Сокровище! Ты обязан сохранить его. Обещай!
– Да что у вас такое с книгами? Дефицит? – Книжка вновь вернулась к Марку, и он тут же убрал её внутрь куртки. – Что такого в Шекспире? Да, он выдающийся писатель в истории человечества, но поверь мне, эта книжка не такое уж сокровище. Вот моё собрание сочинений Уила, точно бесценно в сравнении с этим старым экземпляром.
– Боже, ты же ничего не знаешь! – Лавр был взволнован и расстроен. – Благословенен мир, из которого ты вывалился, там ещё есть книги и цвета, судя по твоей куртке и глупости, с которой ты так отзываешься о книге!
– А что не так с моей курткой?! – Пренебрежительные слова собеседника раздосадовали Марка.
– Она чёрная! Вот что!
– Я не понимаю? У вас этот цвет вне закона? – Марку вновь стало холодно, хоть включенный обогреватель сжигал воздух на максимуме.
– Очнись, парень! Ты видел, как выглядят люди? Как выгляжу я?! – Лавр ухватил ладонью свой антрацитовый свитер и выпятил его вперёд. – Всё серое! Всё до чего они дотянулись!
– Что это значит? Они разве могут…?
– О! ещё как могут!
Лавр замолчал, его взгляд безвольно остановился на деревянной поверхности заскорузлого видавшего лучшие дни стола. Он положил ладонь на испещренную бесчисленными царапинами и глубокими порезами столешницу, а затем стал медленно водить пальцами по морщинкам мёртвого дерева.
– Смотри, у этого стола накопилась богатая история. Каждая щербина, каждая черта, каждое въевшееся пятно – это его память и жизнь. Может стол и неказист, но он неповторим и уникален. Нет больше нигде такого второго. А теперь представь, что его поверхность за считанные секунды очистили и разгладили, вычистили и обесцветили. Представил?
– Да, – тихо ответил Марк. – Но столу это явно пошло бы на пользу…
– Чушь! Если тебе стереть все извилины зараз, это пойдёт тебе на пользу?! – яростно вспылил Лавр. – Если у тебя отнять радость, страх, надежду и любовь, это пойдёт тебе на пользу?!
– Друг, они стирают мозг?! – Марка затрясло ещё сильнее, и он вцепился в край стола, чтобы не потерять равновесие и не упасть с табурета.
– Хуже! Они уничтожают всё, что делает нас людьми и даёт нам хоть каплю счастья. – Голос Лавра задрожал, и он сделал глубокую затяжку сигары. – Их не просто так прозвали Стирателями. Эти твари не знают покоя и сна. Не знаю как, но если такая тварь прикоснётся к тебе, то считай, ты уже не человек, а живой труп.
– Что они делают?! – от напряжения, скопившегося в подземной комнатке и горчившего дыма, нервы Марка сдали, и он закричал в лицо собеседнику. – Скажи же мне, наконец, что они делают с людьми?!
– Я скажу тебе, что они делают! Скажу! Эти ублюдки стирают любой цвет и оставляют после себя фирменную метку. Всё будет серым. Одежда, волосы, а иной раз и кожа, если она была смуглой. Но хуже всего, что они забираются в мозг и стирают его подчистую. Человек становится не то чтобы дебил, он лишён разума напрочь. Никакой разумной речи, никакой элементарной моторики. Это будет живая кукла-марионетка. Раньше я не любил чёрный цвет, считал его мрачным и неживым. Как же я ошибался! В нём столько жизни! Это серый безжизненен и безлик. Вот почему я понял, что ты не отсюда. Ты слишком ярок для нашего мира, парень! Мы специально носим серые одежды, чтобы не привлекать этих монстров.
– А книги? Что с ними?
– Если бы эта книга, – Лавр кинул взгляд на куртку Марка, – этот томик Шекспира попался в руки одного из них, то обложка стала бы похожа на выжатый лимон цвета гнили, а внутри бы ты обнаружил тусклые пустые страницы. Эти твари питаются любой информацией, а книги их любимое лакомство. Они стирают любую литературу с завидным упорством, а нам остаётся всё меньше и меньше, за что ещё можно держаться, чтобы не пропасть в тусклой мгле безызвестности.
– Ты говорил, что столкнулся с ними. Но как ты остался нормальным?
– Меня спасла Клара, моя жена. – Голос Лавра дрогнул, глаза смотрели вперёд, прямо в лицо собеседника и в то же время сквозь него, сквозь время. – Они появились неожиданно, рядом не было кошек, чтобы предупредить нас об их прибытии. Мы с Кларой в тот момент шли по дороге в город, это было два года назад, летом. В прошлом мы часто любили прогуливаться за пределы города, брали корзинку с едой, да шерстяной плед и устраивали себе пикник среди трав и цветов. Моя жена обожала бродить босиком по траве, напевать песни и плести венки из полевых цветов. Как же это было давно! Я порой сомневаюсь, что это было со мной. Будто чужие цветные обрывки счастья остались во мне, как укор и приговор за то, что случилось. Как я говорил, они появились из воздуха неожиданно для нас. Их было всего четверо, вроде бы ерунда, но если ты оказался в поле зрения Стирателя, то убежать от него непросто. Клара оказалась позади них, окружили эти бестии меня, а её они не заметили. Я не стал кричать, наоборот, поймав её испуганный взгляд, дал ей понять, чтоб она бежала. Я попытался максимально приковать их внимание к себе и рванул мимо двух из них, надеясь, что все твари устремятся за мной. Так и случилось. Всего я не помню, только запомнился мне крик Клары и холод от прикосновения рук этих нелюдей. Они словно подменяли тепло моего тела на их холод, высасывая цвет и знания. А потом я, видимо, потерял сознание.
Лавр снова умолк, его жилистые ладони накрыли лицо, а когда вернулись на испещрённый жизненными отметками стол, подавленный историей, Марк заметил скатившиеся по морщинистым щекам друга слёзы.
– Это я виноват. Я один виноват, – забормотал себе под нос мужчина.
– Лавр? Что произошло дальше? – Марку стало не по себе и захотелось срочно подняться наверх, увидеть небо, ощутить морозные касания ветра на лице и шее, увидеть любые цвета, кроме тоскливого серого.
– Клара, она позвала их в тот самый момент, когда я отключился. Зачем?! Зачем она это сделала?! – Лавр со всей силы стукнул кулаком по столу. От неожиданности Марк дёрнулся и чуть не свалился с табурета. – У неё был хоть и малюсенький, но шанс спастись, пока они дожрали бы мою суть. Но нет! Она была больше чем жена, она была настоящим другом. А друзья в беде не бросают.
– Они её стёрли? – Собственный голос Марку показался чужым и далёким.
– Всю до последней капли жизни! – завопил Лавр, лицо его побагровело от гнева, но глаза извергали тонкие ручейки горечи. – Я отделался лишь сединой и частичной потерей памяти и некоторых чувств. Это пустяки по сравнению с тем, что могло быть. Всё благодаря моей любимой жёнушке. Я нашёл её в нескольких метрах от себя. Она лежала плашмя на земле, руки вдоль тела, ноги вытянуты. Господи, да она была похожа на манекен, куклу с широко открытыми глазами. Глазами, которые когда-то были пронзительного василькового цвета, а теперь бесцветными, как у рыбы в реке. Она состарилась. Стиратели высосали из неё молодость. Может, будь их меньше, что-то осталось бы от моей Клары.
– Она умерла?! – Ком воздуха застрял в горле Марка.
– Нет. Но для неё было бы лучше, если б она не пережила тот день. Она жива, друг мой, но это больше не моя любимая жена, это больше не дорогая моему сердцу Клара. Это старая телесная оболочка, которая дышит, ест и моргает. Она не говорит, только мычит. Двигаться и принимать пищу без моей помощи она не может.
– Так пока мы прятались в твоём доме, она была там же? – Марк поразился открывшемуся ему новому факту. – Она тихо лежала, и ты убежал, оставив её там одну?!
– Да, я живу не один в доме, – признался Лавр. – Комнатка Клары на втором этаже, напротив моей. Да, я оставил её одну. Но я знал, что она им неинтересна, они её не учуют, потому что она пуста. Она теперь в безопасности от них. Но к чёрту лысому такую безопасность! Не раз приходила мне мысль освободить её от этого жалкого существования. Не раз! Но я не могу! Я до сих пор вижу в этом пустом лице, в этих бесцветных глазах мою Клару и тоска сковывает мне руки, а сердце шепчет, что жизнь уйдёт из меня с её уходом. Хотя это жизнью не назовёшь.
– Ты должен вернуться к ней. Она беспомощна и зависит от тебя. – Марк был возмущен и смущён одновременно. – К тому же, откуда тебе точно знать, что в ней не осталось ни капельки от твоей жены? Представь, что глубоко внутри сидит твоя Клара и взывает к тебе, но ты не слышишь.
– Да, да. Я думал об этом, надеялся. Но ты не заглядывал ей в глаза, не видел её, чтобы обвинять меня в бессердечии. Я вернусь к ней, но чуть позже. Нужно подождать, чтоб наверняка быть уверенными. Стиратели так быстро не уходят с места пирушки. Они обычно ещё несколько часов рыскают поблизости.
– Ты намекаешь на того бедолагу, чей крик мы слышали, сидя в подвале? – Марку вспомнились крики человека, попавшего в лапы Стирателей, те отчаяние и страх, что доносились с площади в тот момент, когда шаги в коридоре опасно приблизились к месту, где прятались он и Лавр.
– Да. Если он был единственной жертвой, то эти упыри не насытились и будут искать продолжение обеда, – спокойно констатировал Лавр.
– Неужели нет ни одного способа их напугать?
– Нет, мне не известно ни единого. – Лавр уже взял себя в руки и затушил сигару. – Думаю, что когда на свете не останется разумных людей и информации, когда весь мир выцветет и покроется цветом плесени, тогда жрать этим тварям стане нечего и они загнутся от голода. Но это лишь моё предположение и доживать до подобного у меня нет никакого желания.
Вновь в комнатке-пещерке зависло молчание, оба собеседника сидели за круглым столом и каждый думал своё. Каждый решался на дальнейший шаг.
– У тебя есть жена? – вдруг спросил Лавр.
– Есть. Она дома сейчас. Ждёт меня. – Марк вдруг остро почувствовал нехватку запаха волос любимой женщины, того запаха, который его так уютно погружал в сны и отпугивал кошмары.
– Береги её. Больше своей жизни береги! – В глазах Лавра отражались зависть, сожаление и нечто неуловимое, похожее на надежду. – Не дай повториться тому, что произошло у нас с Кларой. Пока не потеряешь, не будешь ценить в полной мере. Обещай, что твоя женщина избежит судьбы моей Клары.
– Да, конечно, я буду беречь её, – промямлил Марк.
– Обещай! Дай слово мужчины! – требовал Лавр.
– Клянусь, – смущено произнёс Марк. – Но почему так важно для тебя моё обещание?
– Просто я буду знать, что это обещание до самой смерти будет держать тебя за язык, и ты не будешь так беспечен, как я в прошлом. А теперь нужно немного отдохнуть. Занимай любую кушетку, я лягу на свободную постель.
– И это всё? Всё, что ты хотел мне сказать? Ты спокойно ляжешь спать здесь, под землей, когда эти монстры там хороводят? – Марк встал, отошёл от стола и хотел было уйти обратно наружу, но Лавр схватил его за капюшон и без каких либо видимых усилий подвёл к одной из кроватей.
– Я рассказал тебе достаточно, чтобы ты переварил и усвоил основное. Ложись. Сюда они не доберутся. Ещё ни разу не было. – Игнорируя возмущения гостя, Лавр спокойно не раздеваясь, улёгся на лежанку, не обращая внимания на пыльные и замызганные временем спальные принадлежности, сверху он набросил вместо одеяла свою куртку. – Советую закрыть глаза. Сосчитать до двадцати трех и заснуть. Часа через три мы вернёмся домой.
– Но я не могу спать здесь. Тут грязно и вши наверняка есть. И после того, что я узнал и увидел, как спать?
– Легко. Сон – это тоже лакомство для Стирателей, потому что они никогда не спят и снов не видят. Но очень хотят их постичь. Они завидуют нам, людям. Во многом завидуют.
Подавляя отвращение к грязному постельному белью, давно потерявшему форму и краски, Марк осторожно лёг на спину в куртке и непроизвольно приложил руки к тому месту, где под слоем синтепона и чёрной ткани пряталась книга.
– Да, ещё кое-что. – Губы Лавра лениво двигались, им уже завладевала дремота. – Обязательно заведи кота или кошку, а лучше несколько. Так у тебя будет фора в несколько минут.
– Но моя жена не любит дома животных, – возразил было Марк, когда до его слуха донеслось глубокое и ровное дыхание с сипом. – А я вот завёл бы.
Долго лежал он без сна, сверля каменистый потолок и гадая, что за мир, его окружает, как люди, живущие в нём, не заметили и прошляпили катастрофу, наказав себя за беспечность. И какой срок осталось отбывать этому миру до полного краха? Но сон смилостивился и накрыл его тело и разум цветной шалью сна. Пальцы Марка разжались и съехали с того места, которое охраняли.
– Вставай, соня. – Марка разбудил нестерпимо яркий луч солнца, направленный в лицо. – Поднимайся. Сегодня лучший день, сегодня суббота и у нас грандиозные планы.
За спиной щебетал и порхал голосок Яны, пещера исчезла, Мрак вновь лежал в своей любимой теплой кровати без одежды. Он перевернулся на спину, потянулся и с удовольствием смотрел на улыбающуюся жену.
– Ну, ты чего? Соня. Не хочешь вкуснейшего завтрака в такое чудное утро? – Яна заигрывала с мужем, щекоча тому бока. Она знала, как он боится щекотки, и частенько стимулировала пальчиками чувствительные боковые зоны любимого мужчины, дабы добиться своего.
– Все сдаюсь, сдаюсь! Уже встаю! – Марк поднял вверх руки в знак поражения, но тут же изловчившись, обнял жену и привлёк её к себе. – У нас была такая длинная неделя, мы заслужили с тобой вот так просто лежать в обнимку, смотря на утро в окно.
– Тебе мало сладких объятий ночью? – Яна и не думала вырываться из крепких, но нежных рук мужа, напротив, она прильнула к Марку и обвила руками.
– Мне всегда мало твоих объятий, Яна. – Муж любовно гладил длинные волосы жены. – И всегда мало такого тихого спокойного утра.
– Но наш завтрак скоро остынет! А я приготовила тосты, кофе и яичницу, как ты любишь, – спохватилась жена.
– Хорошо, любимая, я встаю. – Марк разжал объятия и позволил ей встать. – Твой завтрак не должен пропасть зря. Хотя я его и холодным съем.
– Эгоист! – Рассмеялась Яна и довольная отправилась на кухню. – А обо мне ты подумал? Я-то не хочу без тебя есть его горячим, а уж холодным тем более.
– Согласен, я эгоист. – Марк был счастлив и наконец-то высвободился из пут одеяла.
Он спустил ноги на пол и тут же правой пяткой обо что-то жёсткое запнулся. Марк нагнулся посмотреть, что за вещь упиралась ему в ногу, и обнаружил уголок книги, торчавшей из-под кровати.
– Но этого не может быть! Это был всего лишь сон!
Это было невозможным, чудовищным и невероятным, но книга, что странным образом оказалась под кроватью, была тем самым потрёпанным томиком Шекспира. Марк держал в руках подарок из другого мира и реальность, которая так напугала его «во сне», вновь ожила и взывала с синей обложки книги.
Яна вернулась в спальню и встревожено позвала мужа:
– Что-то случилось, милый? Ты так кричал. Тебя что-то испугало?
Но он уже взял себя в руки и твёрдо решил ничего не рассказывать жене, а ещё он вспомнил об обещании.
– Всё в порядке, любимая. Просто птица за окном.
Яна заметила в руках мужа книгу и нахмурилась.
– Это Шекспир? Но зачем тебе эта старая и затисканная книга, когда у тебя дома такая великолепная дорогая коллекция в коже. Как она оказалась в нашей спальне?
– Не волнуйся, любимая, эту книгу я принёс на днях и оставил на прикроватной тумбочке. А она лежала на самом краешке и упала, завалившись под кровать. Вот только сейчас её обнаружил своей пяткой.
– Но зачем она тебе? Она же старая и видавшая виды, – не унималась жена. – Выброси её или отдай в библиотеку. Там такие любят книги.
– Нет, любимая. Она останется у нас и будет стоять рядом с коллекцией в кожаном переплете на одной полке. – В подтверждении слов Марк вышел из комнаты и заглянул в соседнюю комнатку, служившую ему кабинетом и домашней библиотекой. – Я обещал одной почтенной даме, что сберегу её.
– Но почему? Ты можешь мне объяснить? – Яна с интересом смотрела, как муж освободил местечко на полке в шкафу и поместил старый томик Шекспира среди дорогостоящего книжного издания.
– Милая, мне объяснили, что любая книга дорога, неважно, в каком она состоянии, пока на её страницах можно что-то прочесть. И, вообще, все книги нужно беречь.
– Для чего беречь?
– Для будущего. Я дал слово сберечь прошлое для будущего, – просто и спокойно ответил Марк.
– Кому ты обещал и зачем? – спросила жена, всё больше ничего не понимая.
– Одной старушке и одному мужчине моих лет. И ещё я дал обещание, что буду беречь тебя и заботиться о тебе до конца жизни.
– Ну что ж, раз обещал, исполняй. – Яна заметно смягчилась и взяла ладонь мужа в свои руки. – Идём завтракать. Кофе остынет.
– Идём. Конечно, завтрак не должен пропасть по моей вине, а моя дорогая и заботливая жёнушка не будет пить холодный кофе. – Марк поднёс ладони жены и расцеловал их.
– Чёрт с ней, с этой книгой. – Благодушно улыбнулась Яна. – Пускай стоит. В этом даже что-то есть.
– Ты у меня самая лучшая на свете. – Марк шёл на кухню, увлекаемый женой. – А после завтрака мы отправимся в зоомагазин и купим котёнка.
ЗА КАМЕННОЙ ГРЯДОЙ
Есть в Книге Велеса небольшое упоминание о народе, давным-давно обитавшем и почитавшем таинственных богов в старых карельских лесах. Ни имён, ни дат не сохранила о них летопись. Однако столь чужд и странен был обычай преклонения смертных пред неведомыми божествами, что стародавний писарь величал иноземных существ никак иначе, как Их Богами. А священное тому народу ущелье меж обрядовых скал получило название – Их Врата.
Под вертолётом простиралось плато, плотно поросшее соснами, с крутым вертикальным обрывом в добрые двести метров; в самом низу бурлила, изгибаясь поворотами, река, низвергавшаяся ступенями древнего водопада. И вся эта красота жила и дышала под машиной, зависшей в воздухе.
– Смотрите, Пётр Иванович, смотрите туда! – Молодой мужчина-пассажир, эмоционально тыкал пальцами в стекло кабины, обращая на себя внимание сидевшего подле него старшего спутника.
– Сейчас, Юрий Михайлович, только очки достану, – отозвался пожилой мужчина и, суетливо порывшись в объёмном верхнем кармане рабочего комбинезона, выудил наконец-то искомый объект. – Вы же знаете, что без этих стекляшек я ни черта не вижу!
– Они! Это точно они! – Его молодой коллега куда более импульсивный и взвинченный, с трудом сохранял остатки терпения, нервно ёрзая на сидении. – Как на рисунке в книге Велеса. Пётр Иванович, мы нашли их!
– Матушка Египетская! – вырвалось из уст старшего, разглядевшего, наконец, то, на что так настырно указывал младший спутник, облачённый, как и он в комбинезон тёмно-серого цвета.
За густой шапкой сосен, чуть поодаль величественно выпирала каменная гряда, возвышавшаяся над деревьями раза в три. Этот природный монумент не мог не привлечь к себе внимания. Две массивные стены, словно створки гигантских ворот в неровной чреде каменного частокола, с плоскими вертикальными поверхностями не имели на себе растительности. Всё равно, чтобы некто выточил из камня плиты и поставил их рядком, оставив меж ними небольшой зазор-впадину. Даже на удалении были заметны выщербленные края и морщины этих «плит», но главным и, несомненно, ярким пятном в этом комплексе было место – то ли проход, то ли обвал, – однако ж, имевшее по всей высоте ровное, практически идеальное прямоугольное очертание. Верхние углы в местах соседства двух этих «плит» образовывали странные замысловатые формы, весьма походившие на фигуры.
Верхушки сосен волновались крупной рябью от потока, взвинченного вертолётом воздуха, напоминая зелёное озеро, резко обрывавшееся у края каменного плато.
Через десять минут машина приземлилась в самый центр пустовавшей площадки, до странности имевшей идеальное очертание месяца.
– Мы на месте! – прокричал пилот, стараясь перекрыть ревущий двигатель. – Вещи не забывать в кабине!
Из кабины поспешно выбрались пять человек, волоча за собой приличных размеров поклажу в брезентовых рюкзаках. Трое мужчин держались немного особняком двух девушек. Когда группа отошла на достаточное расстояние, мужчина в очках дал сигнал рукой пилоту и машина, оторвавшись от земли, плавно набрала высоту. Зависнув на мгновение, вертолёт полетел, и вскоре его не стало видно за высокими деревьями.
Невозмутимость вновь вернулась на плато. Теперь, когда воздух стал спокойнее, а главное, тише, люди вышли в центр полянки-месяца и стали осматриваться. Скудная земля под ногами была сплошь усеяна серыми камнями, меж которых островками пробивался мшистый мох, да кое-где просачивались убогие стебли морошки.
Ближе к соснам поверхность отвоевали невысокие кустики калины, увешанные гроздьями ярко-алых ягод только-только набиравших сочность и вкус в середине августа. Камень за деревьями мельчал и постепенно уходил под плотный ковёр бархатистого изумрудного мха с густым ворсом из тёмно-зелёных стеблей морошки и клюквы.
– Ну что, Пётр Иванович, где базироваться будем? – поинтересовался у Удалова, руководителя экспедиции, Мицкевич, что первым заприметил необычную каменную гряду.
– Вертолёт вернётся за нами через две недели, так что думаю, палатку лучше ставить ближе вон к тем деревьям. – Последовал совет, а рука взметнулась в сторону группы сосен, стоявших на границе каменистой площадки. – А вы как думаете, барышни?
– Да, там лучше всего, – согласилась Лариса, молоденькая с забранными в короткий хвост волосами девушка, но тут же спросила свою спутницу. – Тебе как?
– Вроде ничего, только чур, не впритык к мужской, – отозвалась Люда, её серые глаза блуждали вокруг, оценивая каждый куст и дерево, а затем остановились на точёной верхушке каменного хребта за деревьями. – Когда отправимся к Вратам?
– Все вопросы к Удалову Петру Ивановичу, – пыхтя, ответила Лариса, она волокла за собой рюкзак почти с неё ростом. – Он тут главный.
– Ну вот, как всегда мужчины всем заправляют, – произнесла её подруга, забавно скривив хорошенькое личико, чем вызвала улыбку девушки.
– Смирись, мы живём в мире мужчин пока что, – подмигнула Лариса и заговорщицки добавила. – Я прихватила парочку бутылок с волшебным зельем. Одна на прибытие, а вторая на отправку.
– Я тоже захватила с собой кое-что, – голос Люды заметно повеселел.
– Вот видишь, не всё так уж и плохо, – подытожила её спутница, намечая место, где будет стоять их палатка. Мужчины уже добрались до сосен и покидали рюкзаки.
Хоть таинственная гряда манила прибывшую группу, особенно мужчин, сперва решено было ставить палатки, сложить очаг для будущего костра и уж после отправляться в лес. На обратном пути планировался сбор хвороста и поиск подходящих деревьев, из которых предполагалось соорудить более-менее сносные скамьи. Мужчины озаботились заранее по этому поводу и прихватили в поездку два походных топора.
Девушкам, непривычным к длительным вылазкам на природу, пришлось прибегнуть к помощи соседей. Жизнь в городах учит, безусловно, многому, но, увы, не тому, как установить палатку так, чтобы она стояла, да ещё и надёжно. Пока коллеги по лагерю дружно выполняли за девиц их работу, те, не теряя времени даром, в месте указанном Удаловым, самым старшим членом группы, расчистили круглый пятачок под будущее кострище. Они обнесли его валунами, каждый из которых был с футбольный мяч, благо этого добра имелось в изобилии, особенно много крупняка лежало вблизи обрывистого края, с которого открывалась неимоверной красоты панорама Карельской природы.
– Сколько здесь мошкары! – Недовольно морщилась Люда, нервно отмахиваясь и временами хлопая себя по рукам и шее.
– Это ещё что, – усмехнулся Удалов, очки за ненадобностью вновь вернулись в карман комбинезона. – Вот вечером нас комары начнут одолевать, да слепни. Слепней всегда много в местах, где реки протекают. А у нас, почитай, Суна под ногами, точнее за обрывом. Не река, красавица! Где ещё увидишь речку, бегущую в месте бывшей жизнедеятельности древнего ледникового вулкана, да с каскадным водопадом? То-то же!
– Да вы поэт, Пётр Иванович, – заметила Лариса, она подкатила последний валун и завершила им круговую композицию, походившую на каменное ожерелье великана.
– А вы, Лариса Анатольевна, художник, – отозвался с теплотой в голосе Удалов. – Вон, какую красоту с напарницей нам создали. Не хуже каменных лабиринтов на Соловках.
– Скажите тоже, – чуть смутившись, отозвалась Лариса, отчего-то ей всегда становилось неловко, когда её хвалили и выделяли. – Это всего лишь круг.
– Всё равно красиво, – возразил мужчина. – Всё, что сделано руками женщины, по сути, прекрасно.
– А вулкан не проснётся? Он действующий? – спросила вдруг Люда. Заплетённые в толстую косу волосы, кокетливо покоились на левом плече, доходя кончиками до высокой груди.
– О нет, Людмила Викторовна, не беспокойтесь, – поспешил заверить девушку Удалов. – Этот вулкан отработал своё с лихвой ещё в далёкие стародавние времена. Он мёртв и не представляет опасности. Однако сколько прекрасного он оставил после себя.
– Если я не справлюсь с этими мошками, то в гробу видала я эту красоту. Природа, мать её за ногу! – Люда уже психовала, нервно расчёсывая кожу рук.
– Вот, держи. – Её спутница, поковырявшись в рюкзаке, выудила небольшой баллончик аэрозоли и протянула страдавшей от назойливого внимания насекомых девушке. – Я, как знала, что ты не подумаешь об этом.
– Спасибо, Ларка! Ты мой спаситель! – Люда тут же обдала себя мощной струёй из компактного флакона.
– Так, дамы, палатки стоят, место под костёр тоже готово, теперь, пока у нас ещё есть время до захода солнца, предлагаю совершить ознакомительную экскурсию в сторону вон того шедевра, – подытожил старший группы.
– Но Пётр Иванович, мы разве все пойдём? – спросил Мицкевич, он был непосредственным помощником и ассистентом Удалова в этой поездке.
– Да, вы правы, – согласился с ним старший группы. – Пожалуй, оставим Сергея за главного, пока нас не будет. Вы не против, молодой человек?
Сергей, третий из мужчин, щуплый высокий юноша в схожем, как и у старших товарищей, комбинезоне, молчал всё это время, и Люда уже успела окрестить его немым.
– Да, конечно, я останусь и посторожу, – тихо и уныло отозвался парень.
– Серёг, ты не переживай, мы не надолго. Ты ж сам понимаешь, что стоянку одну оставлять нельзя. Мало ли звери какие набредут. Людей в этом районе нет, но всякое может статься, – неловко подбадривал его Мицкевич. – Зато сиди себе, сколько хошь и хворост собирать не нужно. А если что не так, то в сумке лежит ракетница. Сумка в палатке.
– Сергей, – заботливым отеческим тоном добавил Удалов. – Завтра вместо вас останется Юрий Михайлович дежурить. А вы пойдёте со мной. На весь день. Вы не будете возражать, Юрий Михайлович?
– Нет, что вы, Пётр Иванович, – согласился тут же Мицкевич. – Это справедливо. Да мы тут за две недели успеем находиться и насмотреться всего.
– Хорошо, – кивнул Сергей, голос его уже звучал бодрее.
– Мы ещё график дежурства введём, – сказал Удалов. – По готовке, по костру, по воде и уборке. Участвовать будут все, – он кивнул женщинам.
– Да-да, мы поняли, – ответила Лариса.
– Ну вот, даже здесь батрачить придётся, – тихо пробурчала Люда, услышала её только подруга, которая улыбнулась и ободряюще легонько дёрнула за кончик косы.
Под ногами замысловатым плетением простирались стебли клюквы; ягоды, прятавшиеся в тени листы, ещё только набирались сока и на вкус ужасно горчили. Зато морошка, что множественными группками ютилась средь недозрелой клюквы, была в самую пору для лакомства. Девушки замедляли продвижение группы к каменной цели, то и дело отвлекаясь на бусины ягод, соблазнительно алевшие в густой листве, и с увлечением собирая их в пригоршни.
Лариса изумлялась мягкому покою, что простирался у самых ног и тому, как легко он притуплял и отвлекал её собственные мысли от заветной цели, ради которой она прибыла сюда с напарницей. Как же далёк был теперь родной Петербург с его влажной духотой и суетой будней! И как был нежен и бархатист мох, пружинившийся под стопами и проминавшийся и темневший от каждого шага.
Девушке вспомнилась редакция «Мир за гранью» – чудаковатое газетное издание, суть которого зиждилась на паранормальных и необъяснимых событиях. Лариса в «Мире» шла начинающим оператором, а Люда – подающей надежды корреспонденткой. Главный редактор каким-то образом пронюхал, что из Москвы организовывается экспедиция в Карелию к неким мистическим каменным воротам. Такого случая упустить редакция не могла. А что самое лучшее в таком деле? Правильно, увидеть и запечатлеть всё своими глазами. Так как из зрелых и маститых сотрудников добровольцев не нашлось по причине разгара сезона отпусков, то «кормить комаров» отправили двух молоденьких, только год, как окончивших университет, девушек. Лариса Гранина, миловидная брюнетка с вишнёвыми глазами, отозвалась с энтузиазмом, она с детства обожала походы и поездки и была простой девушкой, как в общении, так и в действии. Люда Шувалова, русоволосая красавица, шла ей полной противоположностью. Утончённая кокетка за жизнь выбиралась с палаткой на природу каких-то пару раз, не далее пригородной части Петербурга. Поэтому эта поездка стала для неё настоящим испытанием во всех отношениях.
Запах хвои дополнился ещё одним более тонким и чарующим ароматом; в ближайшей группке пышных деревьев Удалов узнал можжевельник. Под деревцами лежало немало опавших ветвей. Подобрав несколько тонких веточек, Пётр Иванович раздал каждому.
Пожилой мужчина удовлетворённо вдыхал богатую смесь леса, он стоял на пороге чего-то большего, открытия, ради которого он прожил долгую жизнь. Пётр Иванович, глава и организатор поездки, последние двадцать три года работал в московском НИИ культурного и природного наследия. Человек он был возрастной, но энергичный для своих шестидесяти семи лет, сказывалась закалка поколения канувшего в лету государства. Высокий, поджарый мужчина выглядел довольно крепким и спортивным, а густая и неподдающаяся времени каштановая шевелюра волос, придавала моложавости и свежести крытому глубокими рубцами-морщинами лицу.
На пути попалась высокорослая черёмуха – дерево с кистями иссиня-чёрных ягод. И вновь следование вглубь леса приостановилось. На сей раз ягодный азарт передался уже и мужчинам.
– Я её в юности наелся, особенно, когда студентом практику проходил под Иркутском, – вспомнил Удалов, закинув в рот большую тёмную ягоду. – Матерь Египетская, не советую вам закусывать спирт черёмухой. Эффект потом самый безобразный.
– Спирт? А причём тут спирт? – удивилась Лариса.
– На той практике самым доступным, да, пожалуй, и единственным алкоголем был спирт, да к тому ж ещё и кое-как разбавленный, – пояснил мужчина, он сплюнул ягоду, вспомнив этот далёкий эпизод прошлого. – У местных окромя спирта да самогона ни черта ж не было. Это сейчас водку на каждом углу продают. А тогда в деревнях с этим дефицит был.
– Так ведь самогон был под запретом в стране в то время, – с ухмылкой заметила Люда.
– Был, но гнали все!
– У неё вкус какой-то вяжущий, хотя и сладкая ягода. – Лариса выплюнула малюсенькую косточку.
– Какая есть, – отозвался мужчина. – Кстати, не советую ею увлекаться.
– Почему же? – поинтересовалась Люда.
– Потому что мы выбиваемся из графика. – Пётр Иванович уже шагал дальше. – Так друзья, поторопимся, мне бы хотелось до захода солнца успеть полюбоваться Вратами.
– Ой, а расскажите нам подробнее о них, – попросила Лариса, она первой примкнула к Удалову.
– А вы разве не в курсе? – удивился он.
– Ну, только в общих, размытых чертах, – кокетливо произнесла девушка. – Сами знаете, как тяжело отыскать информацию о том, чего нет в справочниках и архивах.
– Уважаемая Лариса Анатольевна, – снисходительно улыбнулся Удалов. – Вся информация находится в разделе «Мифология». А именно, в знаменитой книге Велеса.
– Впервые слышу о такой, – растеряно произнесла Лариса. – Но вы всё же расскажите. Нам нужно как можно больше материала для статьи.
– Хорошо. Хоть идти осталось немного, но думаю, что уложусь в краткое ознакомление, – добавил польщённый вниманием Удалов.
– Ну и редакция у вас! – поразился Мицкевич. – Посылают сотрудников, не объяснив сути дела.
– Какая есть! – сухо ответила Люда, горделиво вздёрнув носик. Мицкевич её раздражал с начала знакомства.
– Пётр Иванович, – повторила просьбу Лариса, заметив, что Удалов отвлёкся, задумавшись о чём-то. – Всё-таки расскажите, пожалуйста.
– Ах да. – Взгляд пожилого мужчины прояснился. – В книге Велеса есть кратчайшее упоминание о северных богах, навещавших землю три раза. В первый раз боги создали далёкий край, укрытый высокими деревьями, населённый птицей, зверьми и рыбой, да богатый ягодами и грибами. Не место, а рай. Во второй раз боги навестили этот чудный край, чтобы создать людей, которые бы радовались разнообразию обилия той земли, да и просто жили бы себе и размножались.
– Извините, Пётр Иванович, – Лариса рискнула нарушить целостность повествования. – А были ли имена у этих богов?
– К сожалению, Лариса Анатольевна, упоминание в сказании весьма скупое, – ответил Удалов, – если учесть, что книга Велеса не относится к карельскому эпосу, она сборник славянской мифологии. Но карелы жили бок о бок со славянами, поэтому кое-какие рассказы могли передаться и вплестись в славянские повествования. А так как наши предки почитали только своих богов, не признавая иных, то и звали их не иначе, как Их Боги. Все чуждые божества носили это название, поэтому не стоит удивляться, что и то место, ради которого мы прибыли и куда направляемся, зовётся не иначе, как Их Врата.
– Надо будет почитать эту книгу Велеса, когда вернёмся, – задумчиво подытожила Лариса.
– Да, Лариса Анатольевна, вы не пожалеете, хотя там только сказки одни, – вставился Мицкевич.
– Но ведь одна из сказок оказалась былью, – возразила она.
Молодой мужчина еле заметно улыбнулся, спокойная и застенчивая девушка ему нравилась, а вот её подруга казалась назойливой и зазнающейся особой, единственным достоинством коей была смазливая мордашка да стройное тело.
Мицкевич, человек чрезвычайно увлекающийся, скорее романтичный для того места, где работал, состоял в подчинении Удалова. Именно за азарт натуры профессор ценил подчинённого и никому не давал в обиду. Это Мицкевич навёл старшего коллегу на мысль об экспедиции в Карельский край. Большой поклонник книги Велеса, – сборника мифологических сказаний славянских народов, – он однажды наткнулся на редкое издание одной карельской газеты, в которой упоминалось о месте, где простиралась каменная гряда с плитами странной формы. Вспомнив сказание о божественных вратах из книги Велеса, а память у Мицкевича была просто феноменальной, он сравнил фотографию в газетной статье с рисунком в книге и пришёл к поразительному выводу – что не всё-то сказка. Фотография была, правда, плохого качества, да и сделана была с высоты птичьего полёта. Но всё же!
– Эй! Всё хорошо, но мне интересно про третье пришествие богов, – не выдержала Люда.
– Очень хорошо, Людмила Викторовна, что вернули нас к самому интересному в этой истории, – похвалил девушку Удалов. – А вот случай с третьим пришествием таинственных богов носит мрачный оттенок. Говорится о том, что люди нарушили какое-то табу, наложенное богами. И вот небесные творцы прогневались на своих подопечных, воздвигли из камня волшебные врата и ушли через них невесть куда. Но перед тем как покинуть землю, боги наказали ждать их прихода через сотни сотен лун в самую кровавую из них. Их приход должен ознаменоваться полным разрушением врат, землетрясением и прочими катастрофами.
– Апокалипсис? – спросила Люда, её коса метнулась за спину.
– Что-то вроде того, – согласился Мицкевич. – Как я сам понял, в четвёртый раз создатели обещали уничтожить народ, населявший эту землю, если люди не изменятся и не искупят тот древний грех.
– Как интересно! – живо отозвалась Лариса.
– Да уж, тут есть чем интересоваться, – добавил Удалов. – Учитывая, что Врата ещё стоят.
– У нас есть время, – заявила Лариса и бодро зашагала вперёд.
– Если всё, что в книге – правда, то времени у нас осталось не так уж и много, – философски закончил руководитель.
– И почему у всех народов всегда были боги-отцы, которые потом серчали и наказывали своих детей-людей? – Люда рассуждала вслух, и её услышали.
– Потому что, уважаемая Людмила Викторовна, до сих пор не ясно, как появилось человечество на этой бренной земле, учитывая, что описания божеств уж слишком совпадают, независимо от стран, – ответил Удалов.
Деревья впереди начали редеть, дневного света больше проступало, и высокую растительность под ногами сменил жёсткий бурый мох, стелившийся по земле дерюжным сукном. Сквозь смолистые, сосновые тела мрачной громадиной проглядывал камень искомой гряды, уходивший ввысь и казавшийся небесной опорой.
Но странность, окутывавшая загадкой Врата, сказалась и на растениях: чем ближе становились камни, тем более скудела обстановка рядом с ними. Трава и мох пожелтели и обмельчали, сосны кривились и топорщили в сторону камня голые ветви, словно выставляли их в защите от неведомой угрозы. Кустарники, что в таком обилии густыми группами встречались позади, теперь рассосались и попадались жалкими облезлыми клочками, более напоминавшими хвосты дворницких мётел. Когда же до желанной цели оставалось метров триста с небольшим, вокруг зловещих Врат образовалось вполне видимое очерченное пространство с голой каменистой почвой, без намёка на жизнь.
– Будто после ядерного взрыва или какого другого оружия, – озадаченно произнёс Мицкевич.
– А может там невидимый купол? Ну, или как там называется незримая защита? – предположила Люда.
– Фантазии, – отмахнулся Удалов. – Обычное поле отчуждения. Такими наделены все энергетически мощные сооружения.
– То есть, Пётр Иванович, вы считаете, что эти Врата создали люди, а не природа? – спросила Лариса.
– Не природа, конечно, но и не люди, – поразмыслив, ответил он.
– Но кто же тогда? – задала вопрос Люда.
– Те, кто ушёл через эти ворота.
От этих слов Лариса поёжилась, хоть на ней и были тёплые с двойным слоем штаны, ботинки на толстенной, рифлёной подошве и шерстяной свитер под дутой жилеткой. Подготовилась к поездке она, что надо, в палатке осталась плотная куртка на случай промозглых холодов, да перчатки для занятий на сноуборде, которые она прихватила на всякий пожарный. По сравнению с ней, Люда приехала на морской курорт.
– Да чушь это! – Люда в раздражении несколько раз шлёпнула себя по шее и рукам, то ли действие аэрозоля переставало действовать, то ли легенда Удалова испугала её сильнее, чем остальных.– Сказки, да и только. Может, вы побоитесь пройти на эту якобы опасную землю?
– Что скажете, Юрий Михайлович? – руководитель обратился к помощнику. – Стоит ли сегодня нарушить эту черту, разрушив все мифы одним духом и прикоснуться к древней тайне?
– Я не усну этой ночью, если не дотронусь до камня и не ощущу, что это всё не быль, – с неиссякаемым энтузиазмом принял вызов Мицкевич. – Вы только посмотрите на них! Их Врата, Пётр, Иванович! Они существуют! Они реальны!
– Что ж, думаю, вреда не будет, если мы подойдём к этим каменным божествам, – согласился Удалов.
– Юрий Михайлович, – Ларису не оставляло смутное чувство подступившей тревоги. Интуиции она привыкла доверять с детства, та её подводила крайне редко. – А были ли ещё в той истории какие-нибудь подробности, которые вы попросту упустили для краткости рассказа?
– Что вы имеете в виду?
– Ну, там всякого рода предостережения. – Девушка не знала, какие слова лучше подобрать, дабы не прослыть суеверной трусихой. Но и дурное предчувствие она не желала игнорировать. – Ведь у подобных мест всегда есть инструкция по применению, которая обязательно включает в себя пункт «Внимание!».
– Ах, вы об этом, – отмахнулся Мицкевич. – Да, там было нечто, буквально в трёх словах о священности земли вокруг врат и смертельной опасности для всего живого, что нарушит покой их. Но это лишь сказки прошлого, Лариса Анатольевна. Не стоит им уделять столько внимания. Сами же знаете, как в старину жрецы любили запугивать соплеменников, создавая ореол святости и мистики вокруг священных мест.
– Но в случае с пирамидами Египта проклятия сбывались, – возразила Люда, невольно поддержавшая, хоть и косвенно сторону Ларисы, той отчего-то ужасно не хотелось идти дальше.
– Ой, прошу вас, Людмила Викторовна, давайте не будем о пирамидах! – В голосе Удалова зазвучало раздражение. – О них написано столько книг! И давно доказано, что не проклятия были причиной смертей открывателей сих монументов, а лишь человеческая небрежность и попустительство в элементарных вопросах, касаемо гигиены, да обычные стечения обстоятельств.
– Но всё же… – было продолжила Люда.
– Всё! Хватит! – прервал её Удалов. – Довольно отвлекаться. Мы и так достаточно потеряли драгоценного времени из-за ваших ягодных сборов. А ведь нас ждёт ещё обратная дорога к лагерю, сбор веток для костра и поиск подходящих деревьев под сидения. И не забывайте, в лагере остался один Сергей. Он самый младший и неопытный из нас.Стыдно тратить бесполезно время и обрекать своего товарища на напрасное одиночество. Хотите, оставайтесь. Тащить я вас за собой не буду. Но как в таком случае вы наберёте материал для своей статьи, любезнейшие?
– Из-за наших ягодных сборов? – возмутилась, правда вполголоса Люда, её слышала только подруга. – Вот, козёл! Вечно вот такие в руководители достаются. – И тут же достаточно громко добавила. – Ну, уж дудки, мы идём с вами, мужчины.
– Вот и отлично, Людмила Викторовна, – раздался впереди торжествующий голос Удалова.
– Не, ну ни козлина ли? – уже со смешком в голосе шепнула девушка, скорчив гримасу, Лариса хихикнула, не удержавшись. Так забавна была Люда, когда кого-то чихвостила и при этом строила рожицы.
Все четверо благополучно перешагнули через незримую границу и ступили на пустынную твердь, настил которой уходил к стенам врат крупным сухим камнем.
Не сговариваясь, молчали. Шуршал только камень под ногами, скрипуче и угрюмо. Всё это время Ларису не оставляли дурные мысли, рождавшиеся и раздувавшиеся в голове до слоновьих размеров. Она не понимала, откуда разом в ней могло столько всего ощущаться и выдумываться. Старательно гнала она мрачные фантазии, которые были одна другой зловеще. Всматриваясь в лица своих спутников, девушка поняла, что их тоже мучают сомнения и тайные страхи, но как упрямцы, они продолжали идти к манившей их цели.
В считанных метрах от одной из скалистых плит, твердь которой уходила в землю, будто загнанная в почву свая, люди остановились, решив придать важному моменту торжественность и особую значимость. От наблюдательного взгляда не ускользнул неожиданный и поражающий воображение факт – угол между плитой и каменистой землёю имел идеальный прямой угол. В природе такого не бывает, если, конечно, человек не прикладывает свою руку. Все ещё молчали, но каждый уже для себя решил окончательно – врата были не природного происхождения. И кто бы ни соорудил их, обладал совершенной технологией, недоступной по уровню шлифовки камня, потому как вертикаль полотна вблизи блестела и казалась глянцевой, что издали, отчего-то не бросалось в глаза.
– Матушка Египетская! – тихо, в благоговении произнёс Удалов. Он первым коснулся гладкой поверхности и нежно водил пальцами по ней. – Столько веков! Столько жизней! А они всё время были здесь. Какое совершенство!
– Мы это сделали, Пётр Иванович! Мы это сделали! – повторял Мицкевич. Его глаза блестели от наплыва восхищения. – Они не верили, твердили, как попугаи, что это всё бабушкины сказки, что я – идиот, застрявший в подростковом романтизме. Как же я им всем утру нос! Неучи академические!
Девушки молчали, предоставив мужчинам словесные проявления радости. Молчали по разным причинам: Люда – из-за обидчивого упрямства, Лариса – из-за возникшей резкой головной боли, отнявшей всю охоту что-либо говорить.
– Завтра возьму Сергея с собой, – изрёк Удалов, наконец совладавший с нахлынувшими эмоциями. – Пускай паренёк познает такое редчайшее в наше время чувство первооткрывателя.
– Да, он с радостью с вами отправится, Пётр Иванович, – рассеяно отозвался Мицкевич. Он никак не решался оторвать ладони от гладкой поверхности, лаская камень, как любовницу. – Серёжка – парень толковый, а какой любознательный! Как узнал, зачем я к нему обратился, сразу загорелся в то же мгновение. Я предупредил, что его ждут испытания и возможно не самые приятные, но ему, городскому, за радость вырваться. Так и сказал мне, что это полезно ему для укрепления и обогащения духа.
– Вот и замечательно, коллега, – одобрил слова помощника руководитель. – Кстати, дамы, так и быть, задержимся ещё на пару минут. Уж не могу промолчать и не рассказать вам о вон тех, – его рука взметнулась вверх по направлению к верхним углам стен, меж которых зияло прямоугольное ущелье, – безусловно, интригующих созданиях.
– Вы говорите об этих уродливых существах? – уточнила Люда. Она сощурила глаза, пытаясь лучше разглядеть черты тёмных силуэтов, за контурами которых уже садилось солнце. – По мне так просто каменные истуканы, потерявшие форму от времени.
– Не всё так просто, как кажется на первый взгляд, Людмила Викторовна, – Удалов не стал обращать внимание на скепсис в голосе девушки, он ещё пребывал в магической власти врат. – В книге Велеса эти «украшения» зовутся не как иначе, как Их Псы. Не так ли, Юрий Михайлович?
– Да-да, именно так, Пётр Иванович, – тут же закивал Мицкевич. – Я скажу даже больше, на рисунке и на том фото, они выглядели, как грифоны. Это такие мифические чудовища – полуорлы-полульвы. Эти монстры имели древневосточное происхождение и изображались в основном так: передняя часть от головы до передних лап имела обличье громадного орла, а далее птичье тело продолжалось львиным туловищем с кошачьими задними лапами и хвостом.
– Я слышала что-то о них, правда, не помню где, – Люда внимательно слушала Удалова, Лариса сильно тёрла виски, головная боль не утихала и грозилась перейти в разряд мигрени.
– Это были очень занятные создания, способные летать, так как у них имелись орлиные крылья, – продолжал ознакомительный курс руководитель группы. – Грифон сам по себе символизировал единство двух стихий – земли и воздуха, а также такие качества, как быстроту и силу. Но ещё он являл олицетворение Солнца. И, как известно из ряда источников, грифоны выступали стражами, охранявшими сокровища или сокровенное, тайное знание, а порой и путь к бессмертию. А в нашем случае, проход во вратах.
– То есть, эти две статуи наверху охраняют вход в другой мир? Или они всё-таки для красоты? – поинтересовалась Люда, тема с грифонами её живо заинтересовала, а когда что-то становилось темой её интересов, то она забывала о строптивости.
– Думаю, эти грифоны были установлены с определённой сакральной идеей, усиливая, так сказать, церемониальный смысл, – продолжал Удалов, он так увлёкся этой темой, что под воздействием заметного волнения снял очки и теперь теребил их в руках, мусоля стёкла линз и оставляя на них мутные отпечатки. – В книге Велеса сказано, что последние шаманы культа неведомых богов приносили жертву единожды в год.
– Я так и думала! – воскликнула Люда. – Нигде без этого не обходится. Во всех культурах обязательно приносят кого-нибудь в жертву во славу вымышленных божеств. Небось, девственниц приносили. Почему-то все помешаны на них.
– А вот и нет, Людмила Викторовна, – возразил с лёгкой ухмылкой помощник руководителя. – Как раз, напротив, в жертву приносили не девственниц и тем более не женщин, а мужчин! Выбирался самый сильный и знатный воин, иногда это мог быть даже вождь.
– Но как же это? Это бессмысленно! – Люда была поражена таким поворотом мифологического сюжета.
– А вот! Я же говорил, что с этим местом не всё так просто! – продолжал Мицкевич. – Мало того, необычен способ самого жертвенного церемониала: шаман и жертва поднимались по разные стороны стен, подходили каждый к своему грифону, а дальше, как я понял из текста, жертва добровольно бросалась вниз, но так, чтобы обязательно пролететь вдоль всего прохода и, разбившись, окропить кровью камни именно в том месте по центру.
– Наверняка, его опаивали чем-то, – предположила Люда. – Ну не может нормальный здоровый человек сам по своей воле сигануть вниз с такой высоты.
– Вполне возможно, что он сам выпивал какой-нибудь наркотик, или шаман вводил бедолагу в транс. Это уже детали, – не удержался от комментария Удалов. – Просто от осознания того, что там, наверху происходило таинство, которому возможно не одна тысяча лет, у меня мурашки по всему телу и голова кругом.
– Кстати, о голове, – тихо проговорила Лариса, она всё это время молчала, но никто и не заметил, как побледнело её лицо и какоё мученическое выражение засело в глазах девушки, пока она не напомнила о себе. – Я бы хотела прервать увлекательную лекцию и вернуться обратно в лагерь.
– Что с вами, Лариса Анатольевна? – Мицкевич первым обратил внимание, что ей нехорошо.
– Голова раскалывается! – простонала девушка. – Болит с тех пор, как мы зашли на эту проклятую территорию.
– Так, друзья, решено! Идем обратно, – распорядился Удалов. – На сегодня экскурсия окончена.
К вящему облегчению Ларисы, они быстро вышли за пределы пустой земли и вновь вернулись в теневой покой соснового леса.
Почти сразу боль ушла, как только злополучное место осталось далеко за спиной вместе с мёртвой уродливой растительностью. Лариса тут же решила больше не возвращаться к Вратам, ноги её там не будет. Да, она оператор, но ведь достаточно вести съёмку у границы земель, мощности объектива камеры вполне на это хватит, а Люда соберёт весь необходимый материал, если только не поцапается с Удаловым. Несносная девчонка, за напускной вредностью прячет доброе сердце. Зачем? Впрочем, это её дело, Лариса хотела поскорее убраться из этого места, что-то в нём было не так, она чувствовала. Но как назло, вертолёт вернётся лишь через две недели. Чёрт! И кому пришло в голову на такой долгий срок кинуть их в лес? Наверняка, Удалов расстарался, мужчины просто помешаны на приключениях и платочном житье подальше от цивилизации. Хлебом их не корми, дай залезть в задницу бога – так частенько поговаривала Ларисина покойная бабушка, когда её муж, чудил на старости лет.
Недоброе предчувствие обострилось, когда Люда чуть поотстав от группы, свернула чуть правее и наткнулась на странные земляные выпуклости, бугрившиеся в странном порядке. Когда на Людин крик всем пришлось сойти с намеченной тропинки дабы узнать причину её возбуждённого ора, Удалов первым сделал предположение, что эти странные, обтянутые мхом, усыпанные палыми иголками да шишками холмики, более напоминавшие слабые застывшие волны, есть не что иное, как старинное захоронение.
– И кого же тут хоронили? – поинтересовалась Люда, как первооткрыватель, она с жадностью впивалась в каждое слово, требуя эксклюзива.
– Понятия не имею, – равнодушно ответил Удалов. – Наверняка карельское кладбище. На вид ему не менее ста лет, а возможно и того больше. Я не геолог, чтобы навскидку определить проседание грунта и тому подобное.
– Неужели вам не интересно, Пётр Иванович? – напирала Люда.
– Да что тут интересного-то? – Отмахивался от просыпавшихся комаров руководитель. – Погост, самый обыкновенный и ничем не примечательный. Самое занятное осталось там, – он указал рукой в сторону врат.
– А что, если здесь хоронили шаманов или их жертв? – заговорщицки проговорила Люда. – Тогда что скажете?
– Бред. Вот, что скажу, – этот разговор порядком надоел Удалову и он, повернувшись спиной к девушке, направился к тропке. – У вас чересчур богатая фантазия, Людмила Викторовна. Советую её обуздать. Надо же придумать такое!
– Но отчего же вы не допускаете подобную возможность? Что тут необычного-то? – Люда не сдавалась, идя по пятам за старшим группы.
– Да потому что, если бы здесь кого-то хоронили тысячу лет назад, то земля была бы ровной или имела прогалины, – не оборачиваясь, раздраженно отвечал Удалов. – Вы хоть представьте себе на минуту – тысяча лет! А может и того больше. Думаете, что насыпь могил ждала вас все эти века, чтобы вы узрели её? Это невозможно.
– Какой вы всё-таки скептик, Пётр Иванович, – усмехнулась девушка. – Хорошо, пусть будет по-вашему, но по-моему было бы интереснее.
– На то вы и журналист, – пробурчал Удалов.
Сергей терпеливо ждал старших, но время как назло ползло, словно улитка, и поэтому с целью отвлечься, он решил прогулялся недалеко вдоль края плато.
Молодой человек отчётливо помнил вчерашние дни и ту невероятную удачу, что привела его в эти края. Шорох камней под ногами завораживал и ободрял. Булыжники, обтёсанные и скруглённые временем, напоминали древнюю аксиому – время точит камень. Как сладко было сейчас на краю пропасти вспоминать и осознавать эту старую истину.
Казалось, так давно всё началось, дело заскрипело, колесо закрутилось, и прошение достигло ушей вышестоящих чинов. Деньги выделились лишь через девять месяцев. Удалов, узнав, что добро получено и можно будет вылетать в течение недели, смеялся и говорил, что «беременность» прошла успешно, а роды будут карельскими.
Но и тут возникла маленькая загвоздка: в условии оговаривалось, что в командировку должны лететь не менее пяти человек. Если бы необходимое число участников не набралось, то экспедиция оказалась бы под угрозой срыва. И тут Мицкевич так кстати вспомнил о своём племяннике, Сергее Карабашеве, учившемся в одном из университетов Твери на факультете географии. Парень вышел на пятый курс, до начала учебы оставалось всего ничего, но ему всё равно было предложено место в предстоявшей поездке, благо в злосчастном договоре не указывалось, что все члены экспедиции должны были иметь принадлежность к НИИ или прессе. Последние сомнения паренька, переживавшего по поводу пропуска начала семестра, рассеял Удалов, лично созвонившись с деканом географического факультета и всё уладив. Декан, конечно же, согласился на поездку студента, это могло недурно отразиться на популярности самого факультета и увеличить приток будущих студентов.
Место успокаивало Сергея и в голове рождались положительные импульсы о дальнейшей жизни. Он видел себя успешным учёным в ближайшем будущем, ещё бы, ведь если данные подтвердятся, то он станет участником одной из величайших экспедиций своего времени. А Суна, бурлившая белой пеной, и спадавшая каскадом по каменистым уступам русла, отчасти напоминала парню икрящееся шампанское, которое он будет пить по возвращении в Твери.
Незадолго до захода солнца он возвратился на место, не хотелось получить нагоняй от дядьки и его начальника, если бы они раньше его вернулись к палаткам. Да и перед девушками в невыгодном свете не хотелось выставляться, особенно перед Людой. Эта красотка прочно завладела помыслами юноши, вызвав потаённую надежду на ответную симпатию.
Ему повезло, с наступлением сумерек он встретил в лагере девушек, тащивших приличные охапки веток для розжига, а позади них, пыхтя и отдуваясь, мужчины дружно волочили, поочерёдно подтаскивая, пару укороченных сосновых стволов. Ветви с сосен, павших на землю задолго до появления Удалова и Мицкевича, обсекли ещё в лесу, чтоб тащить было легче. Когда покоцанные деревья наконец-то были доставлены в лагерь, кору обтесали топорами, обнажив местами светлую кожу дерева и обдав воздух терпко-сладким запахом смолистой древесины. Только после этого «мебель» была уложена вблизи кострища, а куртки, вывернутые наизнанку, послужили заместо сидений.
Вечер удался на славу – костёр горел превосходно, выбрасывая мелкие искры, и почти не чадил. Собрали всю питьевую воду, что привезли с собой и вскипятили походный чайник, который остался у Удалова ещё с молодёжных походов. Картошка, запечённая на углях, тушёная говядина в консервах и крепкий, сладкий чёрный чай – божественный пир на лоне дикой природы. А если ко всему этому ещё добавить немного вина и водки…
– Камень испокон веков ведёт исчисление своё долгой невозмутимой жизнью в руслах бурных рек, в ущельях снежных гор, в непроницаемых глубинах земли. – Словно тост звучали слова Удалова. Мужчина был настолько переполнен впечатлениями первой встречи с древней легендой, что речь его незаметно обрела оттенок сказочной таинственности. – Живой ли он, или мёртвый, бездушный кусок времени? – вопрос, висящий в воздухе с давних времён. Современность видит в камне лишь препятствие на пути, да ещё, пожалуй, превосходную живописную огранку природных натур. Но древний народ, – тот, кто верил, что все стихии имеют души, а неведомые божества управляют людской расой, – иначе смотрел на природу камня, веруя, что говоря с ним, говоришь с богом…
Единственной музыкой на поляне был нижний плеск волн Суны, да пересвист птиц вкупе с комариным писком. Но уставшие за день перелётом и походом люди, радовались каждой мелочи, видя везде знаки будущих побед и открытий.
Ночью Ларисе приснился кошмар. Она проснулась с криком на устах, мокрая от пота и взъерошенная. Вокруг было ещё темно, ночь была в самом разгаре, а до рассвета было далеко. Сердце девушки билось мощными толчками, будто до того она бежала галопом. Что ей снилось? Она не могла вспомнить. Что-то яркое и чёрное, что-то красное и серое. Крохотные обрывки сновидения быстрыми мотыльками упорхали из её головы, в глазах стояли оттенки жуткого сна. Лариса не могла вспомнить о чём был сон, но то, что ощущения от него остались самые омерзительные, не оставляли сомнений, что снился именно кошмар.
К тому же головная боль вновь вернулась, девушка на ощупь отыскала фонарик и с его помощью нашла косметичку с лекарствами, где лежали таблетки от головной боли. Только через полчаса сон соблаговолил вернуться и забрать тревогу вместе с нахлынувшей мигренью.
– Я не слишком тебе мешала ночью? – поинтересовалась невзначай у подруги утром Лариса.
– О чём ты? Я после вина спала, как младенец, – улыбнулась Люда.
– Да мне сон дурной приснился, я, кажется, кричала даже, – Лариса выглядела вялой и бледной, будто и не спала вовсе.
– Мать, да у тебя бодун! – весело заметила Люда. – Тебе надо опохмелиться.
– Да нет же, я мало выпила, да и когда ложилась отлично себя чувствовала, голова не кружилась, – возразила Лариса, закидывая в рот очередную таблетку.
– Мало ли, всё возможно, – хихикнула Люда. – Голова болит?
– Ага, ещё ночью, когда проснулась, так сильно раздирало внутри, думала, что головушка моя взорвётся. – Лариса нервозно растирала пульсировавшие болью виски, пытаясь отвлечься от очередного приступа мигрени.
– Слушай, а тебе таблеток-то хватит до конца исследований? – Люда посерьёзнела, глядя на страдание коллеги.
– Не знаю, но лучше бы хватило, иначе я здесь кони двину, – вздохнула девушка.
Завтрак прошёл в относительном спокойствии, хотя Мицкевич монотонно и продолжительно наставлял племянника, как вести себя возле Врат. Сергей терпеливо слушал напутствия дядьки, по большей части делая вид, что внимателен к словам старшего, но сам то и дело уводил взгляд к краю отвесной пропасти, где заманчиво шумела Суна. Парню хотелось спуститься вниз и обследовать реку поближе, но и маячившие над соснами прямоугольники каменных стен тоже захватывали воображение Сергея. Оттого он путался в этих соблазнах и рассеяно внимал нудному бормотанию Мицкевича.
Затушив огонь утреннего костра, группа из четырёх человек направилась вглубь сосняка, оставив за дежурного Мицкевича. На этот раз остановок для сбора ягод делать не стали, поэтому и добрались до заветной границы довольно скоро.
Лариса предупредила спутников, что дальше не пойдёт и будет вести съёмку с этого места. Все, кроме Сергея, были удивлены сим фактом, парень же увидев так близко желанную цель, полностью растворился в восторге и первым ступил на голые камни мёртвой земли.
После недолгих пререканий меж девушками, раздосадованная Люда отправилась следом за Удаловым. Она не могла поверить, что её коллега вот так просто оставила её одну, без поддержки с этим чванливым зазнайкой-учёным. Хоть Удалов и был главным координатором и ответственным руководителем экспедиции, для неё он был снобом, которого нужно терпеть, пока не истекут две недели.
Лариса с облегчением выдохнула, когда троица проследовала к стенам Врат, тем самым предоставив ей свободу действий вне поля голых камней. Она чувствовала себя вполне сносно, боль покинула голову, прояснив мысли, но вот чувство тревоги не могли изгнать никакие таблетки.
Исследования продлились до полудня, тому способствовала укоренившаяся тёплая солнечная погода. Похоже, лето брало реванш после четверти месяца пасмурной прохлады. Лариса снимала на камеру Врата, то приближая их, то удаляя. Помимо натурной съёмки делались фотографии коллег за работой и панорамные кадры окрестности. Когда оператору наскучило снимать одно и то же, она решила отыскать то странное место, которое в группе окрестили захоронением, и поснимать его для разнообразия. Снимки волнистых холмиков могли добавить красочности и мистицизма материалу.
Когда она вернулась обратно, вдоволь сфотографировав древний погост, группа уже возвращалась назад. Мужчины несли в торбах набранный для анализа грунт и отбитые со стен пластинами куски камня. Люда несла в руках толстенную тетрадь, куча карандашей и ручек была распихана по карманам брюк. Запасливость была у неё возведена до уровня паранойи.
– Зря не пошла, они не кусаются, – насмешливо подтрунивала над Ларисой подруга. – Камень, как камень. Мёртвый и холодный. Правда, мне удалось отыскать один валун, его солнцем нагрело, сидеть было самое то. Вон сколько я настрочила, пока наш разудалый главарь тарахтел об истории Карельского края, да Немому талдычил по десятому кругу сказку о вратах, шаманах и кровавых ритуалах.
– А я тоже наснимала достаточно, – сказала Лариса, она оглянулась и посмотрела на ровные верхушки стен, ей почудилось, будто грифоны смотрели в её сторону. Холод не замедлил проползти под свитер липкой скользкой змейкой. – Даже то кладбище старое сфотографировала.
– Зачем оно тебе? Удалов же сказал, что это бесполезно для нашей работы, – спросила Люда, она прижимала драгоценную тетрадь к груди, и не о чём другом в данный момент думать не хотела, кроме записей. – К тому же, ещё не факт, что там кто-то был похоронен. Может, просто ландшафт такой. А ты и рада щёлкать затвором.
– Я подумала, что это может пригодиться для статьи. Ещё не знаю, как, но придумаю.
– Как знаешь, тебе виднее, ты же у нас оператор.
После короткого обеда в лагере Удалов поделился дальнейшими планами на вторую половину дня:
– Нам нужна питьевая вода, как вернёмся в лагерь, Людмила и Сергей отправятся на поиски воды.
– Но Пётр Иванович, я хочу идти вместе с Ларисой, – возмутилась таким распределением ролей журналистка.
– Лариса пойдёт со мной, запас веток истощился, нам необходимо пополнить его, – твёрдо заявил руководитель.
– Но я тоже хотела бы собирать ветки для костра! – заартачилась девушка, невольно повышая голос. – Почему бы вам с Сергеем не пойти за водой, а мы бы с Ларисой поискали хворост. У нас вчера неплохо получилось.
– Я так решил и хватит препирательств, Людмила Викторовна. – Удалов был настроен решительно.
– И что вы мне сделаете, если я откажусь идти с этим недоделанным студентом? – вспыхнула Люда, она была не робкого десятка и любой вызов принимала стойко. – Поставите в угол? Вы такой же человек, как мы все. Я не пойду за водой!
– Матерь Египетская! Снова здорова! – рявкнул руководитель, терпение которого истощилось наравне с хворостом. – Потому что я – человек, как вы сами выразились, я забочусь обо всех и думаю, как лучше для всех! Сколько раз вам приходилось жить в лесу без ваших телефонов, компьютеров и какой-либо другой связи с миром? Сколько раз вам приходилось самой разжигать огонь без помощи спичек и зажигалки? Сколько раз вам приходилось отыскивать путь в лесу, где нет ни единой тропки, а еда не лежит под деревьями и не ждёт, что вы окажете ей милость и соизволите ею полакомиться? Вы городская неженка, не знающая о жизни ровным счётом ни черта!
– Да как вы смете! – взвизгнула Люда, её лицо покрылось неравномерными багровыми пятнами и утратило милую привлекательность.
– Довольно! Я всё сказал. – Удалов демонстративно повернулся спиной к принявшейся ругаться по-мужски девушке. – Что и требовалось доказать. Кроме ругательств, вы ни на что не годитесь. Так я и доложу вашему руководству в отчёте.
– Люда! Люда! Опомнись! – пыталась перекричать зарвавшуюся коллегу Лариса, её пугал первый разлад в хрупком мире походной жизни. Но распалившуюся Людмилу было не остановить.
Сергей, у которого при себе оказалась фляга с водой, глядя на это безобразие, ровным счётом не сулившее ничего хорошего, придумал только одно – плеснул воду из фляги в лицо разгорячённой спором девушки. Эффект возымел действие – в то же мгновение Люда смолкла и уставилась на смельчака округлившимися глазами, подобной наглости она давненько не встречала. Для неё это было сродни пощёчины, но только интеллигентной и… мокрой.
– А ты куда лезешь, немой?! – зашипела было она, но тут её резко и довольно болезненно ухватила за плечо и одёрнула Лариса.
– Прекрати собачиться! Люда, мне стыдно за тебя! – Лариса была бледна, кровь отхлынула от лица и шеи, а глаза блестели. – Сколько можно? Это тебе не город, где все привыкли орать друг на друга и унижать, чтобы на полшага выделиться. Здесь не город, Люда, здесь другая жизнь. Забудь ты эти волчьи правила. Здесь нужно быть человеком. А зверья и без тебя хватит.
– Лариса ты на их стороне?! – с укором прокричала Люда. – Я считала, что мы заодно, что мы подруги. Как ты можешь?!
– Пока ты не поймёшь, мы заодно не будем. Не потому, что я не хочу, а потому, что ты не желаешь, – горестно ответила Лариса. – Зачем ты нагрубила Петру Ивановичу? Он тебе ничего такого плохого не желает. Тебе учиться нужно у него, а не на дыбы вставать, как необъезженная кобыла, от каждого его слова.
– Но он ведёт себя, как напыщенный осёл! – возмутилась ещё больше Люда. – Почему я должна ему подчиняться?
– Потому что он старше и мудрее. У него опыта более, чем у всех нас взятых вместе.
– И всё-таки…
– А Сергея зачем ты оскорбила? Парень тебе не сделал ровным счётом ничего, а ты взъелась на него с первой встречи.
– Он меня выводит из себя. Немой и какой-то недоделанный! – буркнула Люда.
– На себя посмотри лучше! – не выдержала Лариса и выкрикнула в лицо коллеге. – Парень просто хорошо воспитан и скромен, а ты этого не различаешь. Привыкла иметь дела с развязанными мажорами в клубах. Конечно, на их фоне такие парни, как Сергей не абы ах. Но именно такие как он – настоящие! А ты, дурочка, этого никак не понимаешь.
– Не кричи на меня! Как ты можешь, Лара?!
Люда сорвалась с места и побежала вглубь деревьев, подальше от лагеря. Никто не должен был видеть её слёз. Не дождутся, чтобы она распустила нюни и порадовала их самолюбие. Не бывать этому!
Лариса не стала её окликать и звать обратно. Пусть себе побудет одна и подумает, может, мозги на место встанут. Люда не была плохой, какой временами старательно хотела казаться, Лариса, проучившаяся с ней в университете на параллельном курсе, прекрасно знала всю подноготную жизни подруги и причины, вынуждавшие девушку временами надевать маску упрямого вздорщика.
Как и договаривались, Удалов с Ларисой отправились собирать ветки для костра, а Сергей в одиночку спустился по найденному прошлым днём лазу вниз к реке. Мицкевич посоветовал искать родниковую воду среди камней вблизи беспокойной Суны.
Сергею повезло. Бредя по берегу, представлявшему собою сплошь неряшливые нагромождения булыжников с натыканными в них каменными монолитами в человеческий рост, а то и выше, он наткнулся на ручеёк, напоминавший Суну в миниатюре. Родник с ледяной, но сладкой и по-зимнему свежей водой пробивался средь двух каменных громадин, протискиваясь струящимся каскадом по малым камням и растворяясь средь мелкого щебня у речной кромки.
Обрадованный находкой, парень наполнил водой флягу до краёв, а затем и пару прихваченных вёдер. Сергей отметил место флажком, врученным Удаловым, дабы любой из группы в дальнейшем без проблем мог отыскать источник.
– Очень хорошо, Серёж, – похвалил его Мицкевич, отхлебнув воды из фляги. – А вода-то какая вкусная! Пломбир напоминает. Чудо, а не вода. В городе такой и не попробуешь.
Вернувшиеся чуть позже Удалов с Ларисой тоже расхвалили Сергея, отчего он покрылся румянцем и глупо улыбался. Ему так хотелось быть полезным во всём и доказать старшим, что он полноценный член экспедиции. Люда всё ещё была где-то в лесу, но Удалов заверил всех, что ей это на пользу и беспокоиться не зачем.
А пока на разведённом огне установили на высоких металлических подпорках походный котелок, прихваченный в поездку Удаловым, и сварили незатейливый суп из тушёнки с вермишелью. Было вкусно, а Лариса согласилась с мужчинами, что города потеряли вкус настоящей простоты. На Люду порцию оставили. Ссоры ссорами, а есть должны все.
После супа группа разделилась по делам: Удалов с Сергеем вновь ушли к Вратам, Лариса решила насобирать морошки, из неё она хотела приготовить вечерний десерт, пересыпав ягоды с сахарным песком. Но её основной целью была Люда, её продолжительное отсутствие беспокоило Ларису всё сильнее.
Мицкевич терпеливо прождал товарищей до первых сумерек, он страстно желал стоять у стен скалистых Врат, ощупывать их глянцевую поверхность, обойти их и познать тайну прошлого, что была запечатана высоко в застывших ликах грифонов, но святые обязанности дежурного были превыше его амбиций и мечтаний. Да, и как правильно сказал Пётр Иванович, впереди ещё уйма времени для исследования, а завтра уже будет другой день и дежурить будет кто-то другой.
Люда вернулась первой, тихая и пришибленная, с раскрасневшимися глазами и опухшим лицом. Она уселась у костра, предварительно подбросив в него несколько толстых веток. Мицкевич, ни слова не сказав, налил остаток супа в тарелку и вложил её в дрожавшие руки девушки. Суп был тёплым благодаря небольшому термосу, взятому Ларисой в путешествие. Люда благодарно кивнула и довольно скоро управилась с трапезой.
Лариса вернулась после мужчин, последней она вышла к костру, солнце уже полностью скрылось за деревьями, и небо высвечивало серо-малиновые переходы, готовясь сменить дневные одежды ночным покрывалом. Огонь костра освещал людей, сновавших меж палатками, раскрашивая их медовыми и апельсиновыми красками. Воздух уютно гудел комариным писком и просыпавшимися ночными птицами. Пахло жжёной смолой и горевшей сосной. И никакого ветра, полный штиль.
– Прости, – чуть слышно проговорила Люда, когда Лариса с облегчением обнаружила её в лагере. – Ты была права. А я – гадкая. Он правду сказал, кроме амбиций у меня ничего нет за душой.
– Глупышка, упрямая глупышка, – Лариса обняла подругу, та отчего-то была сильно бледна, да и руки источали холод, несмотря на исходивший от огня жар. Аккуратная дотоле коса сильно растрепалась, придавая хозяйке неряшливый вид. – Всё у тебя есть, просто пора забыть про свои иголки и протянуть людям руки.
– Я постараюсь, – вздрагивая, еле слышно отозвалась девушка.
Перед тем, как приступить к ужину, Люда извинилась перед Удаловым и остальными. Огонь, как первобытное напоминание о начале времён, подбадривал Ларису и, всматриваясь в центр живого света, она чувствовала, что в город уже не вернётся прежней.
Ночью Лариса вновь проснулась. На этот раз она сдержала крик, рвавшийся из недр её тёмного мрачного сна, суть которого она опять-таки не смогла запомнить. Он стёрся тут же, как дворники сметают потоки дождя с лобового стекла машины, оставляя разводы. Кратчайшие мгновения, ощущения страха и бегства от чего-то далёкого и ужасающего, вымазанные мрачными красками – всё, что чувствовала девушка. Голова раскалывалась, боль стала настолько нестерпима, что одновременно с ней подкатила волна тошноты, и Лариса поспешно выползла из спального мешка, покинув палатку. Добежать удалось до ближайшей сосны, где её обильно прочистило.
«Может, я заболела? Подхватила какую-нибудь инфекцию?» – размышляла она, отпивая воды из чашки, благо вёдра с родниковой водой и укрытые брезентом, стояли неподалёку.
Голову потихоньку стало отпускать, и девушка вернулась на своё спальное место, где скоро забылась беспокойным сном.
Следующий день прошёл без эксцессов, Люда вела себя скромно и послушно, беря пример с подруги. Вчерашняя трёпка и одинокие размышления в лесу, вероятно, вылились в определённые выводы. Дежурной вызвалась остаться Лариса, она с радостью это сделала, после ночного кошмара слабость и недомогание ещё ощущались, но девушка предпочла скрыть самочувствие от остальных, дабы не обременять коллег своими проблемами. А ещё она была рада на сутки отсрочить поход к Вратам, верхушки которых плотоядно взирали на неё поверх соснового леса.
Когда товарищи по лагерю удалились к каменной гряде, Лариса решила спуститься вниз. Она быстро разыскала спуск, о котором подробно поведал Сергей, узкий, но вполне безопасный путь меж валунов, служивших надёжной опорой и выпиравших в вертикальной стене обрыва, даже понравилась девушке. Флажок был виден отчётливо, но торопиться к нему не хотелось. Сперва Лариса подошла к безудержно спешившей Суне, от воды поднималась приятная волна свежести и прохлады. Хоть солнце ещё и не разошлось в полную силу, духота, скрупулёзно хранимая лесом, уже начинала раздражать, да и к тому же, здесь не было видно этих невыносимо тягостных каменных монолитов, от которых не могли укрыть даже самые высоченные деревья.
Лариса зачерпнула в ладони воды и с наслаждением плеснула её в лицо. Ледяная бодрость тут же сняла остатки ночной вялости. Как одержимая, девушка черпала и выплёскивала на себя живительную влагу гудящих быстрокрылых вод. Она не заметила, как смех и крик радости вырывались на свободу, унося тревогу. Беззаботность накрыла её с головы до ног, она скинула одежду и, ступив по колено в Суну, обтирала тело водой, ещё сильнее вскрикивая от удовольствия и чувствуя, как свежая прохлада проникает в поры кожи. Купаться Лариса не решилась, это было чистым безумием – течение поверх скользких камней так и норовило сбить с ног и утащить в таинственном направлении, куда стремительно бежали воды.
«Живая вода! Живая вода!» – так окрестила Суну благодарная девушка.
После обсохнув и натянув одежду, она наполнила вёдра родниковой водой, и уже поднимаясь по вертикальной тропинке, на середине подъёма вдруг поймала себя на странной мысли.
«Запахи. Лес кишит ими. Сосны, травы, насекомые, земля. Даже вода в реке и та пахнет».
Она остановилась от назойливой, как комар, навязчивой мысли, что что-то упускает из виду. Что-то так настойчиво тревожило её сознание, что-то лежало прямо перед глазами на ладони. Но что? Что так встревожило её только что?
«Они не пахнут!» – Молния полыхнула в мозгу. – «Эти проклятые Врата и земля вокруг них не пахнут! Я же сразу это почувствовала, но у меня так разболелась голова, что я пропустила это мимо и задвинула глубоко и на потом. Даже пыль не имеет запаха! Это мне не нравится, совсем не нравится!».
Речная вода оказалась и впрямь животворной, открыв, наконец, источник навязчивой тревоги, не отступавшей от Ларисы с первого дня на этом плато.
Однако поднимать панику и предаваться мрачным думам девушка не спешила, она отдалась дневным заботам лагерного быта, быстро увязнув в уборке палатки и вокруг кострища, готовке обеда, а потом её хоть и ненадолго сморил-таки сон.
Остаток дня Лариса скоротала над изучением отснятого материала, она тщательно просматривала каждый кадр снимков и раза четыре промотала видеоролики.
У костра вечером Удалов и Мицкевич радостно делились новыми открытиями исследования, Сергей их поддерживал в дебатах. Похоже, эта экспедиция снимала его внутренние барьеры стеснительности и робости, парнишка мужал и обещал по окончании срока перерасти в уверенного молодого человека с твёрдой целью в жизни.
Лишь Люда сторонилась мужских прений, она торопливо и увлечённо писала что-то в тетради, временами отвлекаясь и односложно отвечая на вопросы коллег. Ночь задалась беззвёздной, Лариса задумчиво смотрела в темноту над деревьями, за которыми хоть было и не видно, стояли древние камни, к которым на утро вновь предстояло идти.
Кошмар повторился. Душный спёртый воздух палатки, казалось, пропитался потом и средством от комаров, который Люда не жалела и с щедростью маньяка распыляла в маленьком пространстве от невесть как проникавших под брезент насекомых.
Лариса выползла наружу и жадно ловила воздух ртом, волосы облепили лоб и лезли в глаза, по лицу и шее стекали капельки пота. После палатки девушке показалось, что она вновь окунулась в Суну. Воздух ещё не остыл, но некая морозность проникла в его нутро, подбадривая ночную жизнь. Комары и невидимая в темноте кровожадная мошкара, словно с голодного края, набросились на неожиданную добычу. Кусали Ларису везде, где только можно, умудрялись проникать даже через слой одежды. Однако она не спешила лезть в укрытие, прежде она хотела надышаться свежим воздухом.
Когда она улеглась в спальном мешке и почёсывала комариные укусы на лице и руках, отрывки полузабытого сна стали мелькать перед глазами, складываясь в рваное лоскутное одеяло. Ещё мгновение и пазл сложился, Лариса вспомнила тот кошмар, что навязчиво терзал её третью ночь. Но когда она полностью осознала его суть, ею овладел новый пустой сон, вобравший в себя память о предыдущем сновидении. Наутро девушка проснулась разбитой, в опухших расчёсах по всему телу и с гудевшей в затылке болью. Что ей снилось, она не помнила.
Дежурить по лагерю пришёл черёд Люды. Лариса ожидала услышать бурю протестов и возмущения, но и на этот раз подруга озадачила её своим подозрительно спокойным поведением. Отчего-то Ларисе не верилось, что всегда эмоционально свободная и раскованная в общении коллега вдруг вот так за один день круто изменилась. За потухшим и задумчивым взглядом, немногословностью и нежеланием участвовать в общих беседах что-то скрывалось от посторонних глаз и это всё сильнее беспокоило Ларису. Но назойливо лезть в чужую душу было не в её правилах. Она предпочла оставить всё, как есть. Дома, в городской суете и бешеном ритме улиц Люда придёт в себя и оживёт.
На этот раз Ларисе пришлось идти за мужчинами к Вратам, предварительно проглотив таблетку. Так как её подруга оставалась в лагере, работа требовала Ларисиного присутствия непосредственно на месте, а не в отдалении от него.
Накануне Мицкевич с Сергеем совершили крупный прорыв в работе, наполовину обойдя стены Врат.
– Я уверен, что сегодня мы одолеем их целиком, Пётр Иванович, – бодро хвалился Мицкевич. – Вчера мы поздновато решились с Серёгой на этот обход, но сегодня у нас предостаточно времени. Не так ли, Серёж?
– Согласен, Юрий Михайлович, – ответил тот. Хоть дома в неформальной обстановке он и звал дядьку не иначе, как дядя Юра, здесь, в рамках экспедиции, решил не выходить из кольца официальности, хоть Мицкевич его и попрекал за это не раз.
– Ребят, но как же обед? – спросила Лариса.
– Ерунда. Я захватил с собой воды и галет с шоколадом. Этого нам вполне хватит с Серёжкой. – Мицкевич заранее решил за себя и племянника. – Кстати, Лариса, а вы не хотите составить нам компанию? А вы, Пётр Иванович?
– Благодарю, Юрий Михайлович, но у меня сегодня в планах – плотнее поработать с той площадью камня, что я наметил себе вчера, – благодушно отозвался Удалов. – А что касаемо Ларисы Анатольевны, так она вправе решать за себя.
– Нет, я тоже воздержусь, – поспешила отказаться Лариса. – У меня тоже намечена съёмка в том же месте, где будет работать Пётр Иванович.
И тут же спохватилась, добавив:
– Тогда, Сергей, возьми мою флягу с водой. – Она протянула пластиковую походную колбу. – Так я буду уверена, что воды вам хватит до вечера.
– Спасибо, Лариса Анатольевна. – Сергей смущённо перенял воду и тут же припрятал в сумку, висевшую на плече.
– Лариса, зови меня так. Я старше тебя всего-то на три года.
– Хорошо… Лариса.
– Так я звучу на свой возраст, – улыбнулась девушка и добавила. – Если что не так пойдёт, то сразу поворачивайте назад. Хорошо?
– А что может не так пойти? – удивился Сергей.
– Не знаю, – ответила она, как можно спокойнее, стараясь не выдать свой страх. – Но если что, возвращайтесь.
Таблетка почти не действовала, пришлось через час глотать вторую. «Так у меня до конца недели весь запас истощится. И как я потом буду выживать?». Выживание – так теперь называла своё житьё на природе Лариса. Неотступно преследовавшая её головная боль прописалась и мучила, мучила. «Если я не притуплю её, то сойду с ума», – в отчаяние думала она.
К вечеру Мицкевич с племянником вернулись к ожидавшим их коллегам в условленном месте. Уставшие и потные, лица путников выглядели на редкость светлыми от радости и воодушевления.
– Мы нашли ступени, Пётр Иванович! – закричал от восторга первым Мицкевич. – Там две параллельные друг другу лестницы. Они зеркальны и ведут наверх прямо к нашим грифонам. Завтра я рискну подняться по одной из них. Ступени выглядят вполне крепкими.
–Как жаль, что я этого не увижу, Юрий Михайлович, – с досадой произнёс Удалов. – Я завтра как раз дежурю.
– Ничего страшного, Лариса всё снимет на камеру и вам покажет вечером, – придумал Мицкевич.
– А, может, подождать, Юрий Михайлович? – напряглась девушка, мысль о предстоящем её неприятно потрясла. Она так надеялась завтра издали поснимать каменную постройку. – Давайте послезавтра, когда Пётр Иванович будет свободен и в нашем распоряжении. Это ведь будет честно для руководителя экспедиции. Я думаю, что именно он должен первым подняться на стену. Но при условии, что это не опасно.
– Да что вы, Лариса, Анатольевна, – возразил Удалов. – Приятно, что вы столь высокого мнения о моей персоне, но каждый день бесценен своими открытиями и познаниями. Я послезавтра взберусь на стену. Но Юрий Михайлович, как человек, обративший моё, да и многих других, внимание на этот уголок России, имеет первостепенное право ступить наверх стен и так сказатьобозреть места древнейшей сказки со сцены её действия.
– Но может, если я поменяюсь с вами дежурством? – Девушка бросила последний козырь.
– Не может быть и речи. Я категорически против. – Тут же последовал решительный отказ. – Любая работа, будь в лагере или среди камней, одинакова. И увиливать от повседневных обязанностей – стыдно и нехорошо. Каждый из нас с удовольствием бы проводил дни напролёт у Врат, если бы ему предоставили выбор. Но должна быть дисциплина. Иначе возникнет бардак.
– Но. Пётр Иванович, я думаю, что… – Лариса попыталась возразить.
– Лариса Анатольевна, не будьте ребёнком, мы всё решили, – добавил уже жёстче руководитель. – Завтра вы будете работать во главе с Мицкевичем. Ничего не поменяется. Вы же знаете, что сроки нас поджимают. К тому же, Юрий Михайлович – прекрасный специалист и куда более мягкий руководитель, чем я.
– Хорошо, Пётр Иванович, – кисло улыбнулась Лариса. В затылке сильно кольнуло.
Пока они шли обратно в лагерь по протоптанной тропке, девушка обдумывала свои не радужные перспективы ближайших дней, игнорируя напрочь мужские разговоры впереди себя.
В вечерней темноте костра за ужином не смолкал оживлённый гомон. Громче всех на сей раз звучал юный и гордый голос Сергея. Он в мельчайших подробностях описывал каждый уступ и камень, который они с дядькой обошли за дневное прохождение. Особенно тщательное описание досталось уходящим по диагонали выдолбленным сотни лет назад ступеням. Сергей с восторгом и благоговением вспоминал о том, что выступавшая поверхность ступеней имела гладкое, чуть ли не лаковое покрытие. Его воображение терялось в догадках, каким же инструментом в древности могли так тонко и изящно отполировать твёрдый камень. Люда по-прежнему тихо сидела чуть в стороне и что-то тщательно писала в тетради. Когда Лариса попросила показать ей записи, подруга повела себя довольно странно и даже немного враждебно, отстранившись и убрав за спину тетрадь.
Она вновь проснулась от мощного спазма в горле. Крик рвался из неё, стремясь высвободиться и убежать от страха, что шлейфом нависал за спиной. Лариса дышала в полную грудь, она с ужасом озиралась по сторонам, пот струился по телу и лицу. Её глаза остановились на спальнике Люды, он был пуст. Лариса тихо позвала подругу, та не отозвалась. Тогда девушка выбралась наружу и позвала вновь. Её встретили тишина да назойливое попискивание комаров, которые с жадностью набросились на новую жертву.
Лариса обошла полянку, но нигде не обнаружила Люды.
«Только бы она не наделала глупостей» – в отчаянии подумала она. Уж больно тиха была её коллега в последние дни, слишком не похожа на себя.
Лариса решила идти на поиски подруги, но сперва нужно было теплее одеться. Она вернулась в палатку, и уж было потянулась за курткой, как застыла в оцепенении: в своём спальном мешке преспокойно почивала Люда! Но Лариса никуда не отлучалась далеко от лагеря и не слышала возвращения подруги. Девушка ущипнула себя за руку. Нет, она точно проверила спальник, перед тем, как вышла из палатки. Люды не было на месте, а теперь она мерно посапывала, повернувшись на бок. Лариса насторожено смотрела в сторону дремавшей соседки и гадала – галлюцинация ли то была, вызванная нескончаемым приёмом лекарства, или Люда страдала лунатизмом и бесшумно вернулась в палатку, когда Лариса отошла?
О кошмаре, снившемся ей незадолго до этого инцидента, она и вовсе позабыла. Это место ей всё больше не нравилось. Однозначно, не нравилось.
До заветных ступеней идти пришлось целых два с половиной часа с двумя перерывами. Камни под ногами затрудняли продвижение, тормозя каждый шаг острыми выступами. Когда добрались до места, Лариса выдохлась окончательно. Ноги гудели, тело намокло от пота, а голова угрожала взорваться невероятной по шкале силы болью.
Люда выглядела спокойной и безмятежной. Её лицо было бледно и сухо, в отличие от раскрасневшихся и загорелых коллег. Даже дыхание её оставалось ровным и невозмутимым. Косу она более не заплетала, предоставив волосам полную свободу. Она лишь прижимала к груди тетрадь и что-то беззвучно шептала, глядя прямо перед собой отстранённым взглядом.
«Интересно, мне померещилось, что её не было ночью в палатке или она и впрямь отсутствовала?» – подумала Лариса, придирчиво всматриваясь в подругу. Но от размышлений её отвлёк Мицкевич, бурными жестами призывая к великому моменту.
– Лариса Анатольевна, прошу вас не отставать и следовать за мной. – Он уже ступил на первую, отливавшую с торца серым шёлком, ступень. – Необходимо запечатлеть всё до мельчайших подробностей, раз с нами нет сегодня руководителя экспедиции.
– Хорошо, – шумно выдохнула девушка, сделав несколько общих снимков с Мицкевичем и остальными. – Но вы уверены, что это не опасно?
– Я иду первым, так что в любом случае, подопытный человек – это я, а не вы. Не переживайте, Лариса Анатольевна.
– Но ведь вы можете лишь расшатать ступень, а подо мной она уже может обвалиться! – Это была последняя попытка отсрочить неминуемое.
– Не будьте трусихой, – весело подбодрил её Мицкевич, сейчас он выглядел, как озорной подросток, забравшийся на запретную территорию стройки какого-нибудь дома. – Где ваша жилка авантюризма и жажда приключений? Такой шанс выпадает раз в жизни! Воспользуйтесь им и насладитесь.
«Чокнутый!» – только и подумала Лариса, но вслух ничего не сказала. – «Все мужчины сдвинуты и помешаны на самоубийственных авантюрах».
Ступени высеченной в скальной плите лестницы были устроены таким образом, что имели отступ от вертикальной поверхности порядка тридцати сантиметров и уходили вверх под плавным наклоном диагонали прямиком к каменной массе «грифона». Ширина каждой ступени годилась для ноги человека со средним размером стопы и тому, у кого она оказалась бы длиннее, пришлось бы не сладко, особенно, когда нужно было бы спуститься вниз. Когда Лариса прошла девять ступеней, её вдруг осенило – обладатели длинных ног не спускались со стен! Их, скорее, приносили в жертву. Подняться-то они могли, но вернуться обратно им было не суждено.
Девушка посмотрела вниз и пошатнулась, она и не ожидала, что так высоко можно подняться за каких-то девять ступеней. Внизу осталась стоять Люда, она всё так же прижимала тетрадь и странно смотрела на поднимавшихся людей. Кажется, с её глазами что-то было не так, они потемнели и перестали блестеть, став матовой чернотой. Или это была всего лишь игра света?
Лариса вжалась спиной в стену, в голове будто что-то порвалось и зазвенело, несколько секунд девушка ничего не слышала и не видела, она лишь стояла и боялась шевельнуться, чтобы не упасть вниз.
Вакуум боли спал, как только её плеча коснулась чья-то рука. Сергей шёл замыкающим и вовремя поравнялся с Ларисой, чтобы поддержать её и успокоить. А ведь она чуть не выронила свою дорогущую камеру с отснятым за предыдущие дни материалом.
– С вами всё в порядке, Лариса? – Прикосновение его пальцев было сильным, но бережным и таким тёплым, в отличие от камня, холодившего спину.
– Спасибо, ты вовремя. Голова закружилась немного. Теперь я смогу взобраться, – благодарно кивнула девушка. – Но ты подстраховывай меня на всякий случай. Пожалуйста.
– Без проблем, – ответил Сергей.
Лариса ещё раз кинула взгляд вниз, голова не кружилась, хоть и болела по-прежнему, Люда стояла на том же месте, но её лицо было опущено вниз.
«Мне показалось. Солнце бьёт прямо в глаза и мне всё показалось» – убедила себя Лариса, продолжив восхождение на стену.
Когда она добралась до последней ступени, пришла к ещё одному выводу – на стену должны были взбираться только в тихую спокойную погоду. Если бы дул сильный с порывами ветер, то никто из участников ритуала не добрался бы живым наверх или вниз. Это было попросту невозможно из-за отсутствия вспомогательных поручней и слишком малых габаритов ступеней.
Площадка, открывшаяся наверху, поразила Ларису идеальной прямоугольной формой, также имевшая ровную блестящую поверхность, обработанную неведомым инструментом. Глянец камня мог сравниться лишь с зеркалом по отражающей способности и глади.
«Это место идеально подошло бы под вертолётную площадку» – мелькнуло в голове Ларисы.
– Как ощущения, друзья? – восклицал Мицкевич. – Какова панорама, а? Где ещё вы подобное увидите и ощутите?
Да, Мицкевич был прав, обзор, открывавшийся с высоты Врат, был грандиозен по масштабности. Лесное море с переливами от буро-зелёного до золотисто-медового цвета простиралось внизу и распространялось во все направления столь далеко, насколько мог охватить человеческий глаз.
С этой вышки Лариса лучше всего видела, как осень незаметно втиралась в конец лета, стараясь мягко и осторожно отвоевать себе владения на будущее. На удивление, ветра на высоте не было, хотя возвышаясь над лесным краем и ощущая необычный прилив свободы, хотелось, чтобы лицо, изрядно разрумянившееся на солнце, обдувал свежий бриз, пусть не сильный, но желанный.
– Се-рё-га! Се-рё-га! – Рядом Мицкевич крепко обнимал на радости племянника, тот улыбался и отвечал объятием с не меньшей силой. – Мы это сделали! Мы одолели суеверия этих зазнаек-профессоров и академиков! Вот вам бабушкины сказки! Вот вам!
Такими счастливыми она и запечатлела их на снимке, подобные кадры были её слабостью и гордостью в личной коллекции фотокарточек. Людские эмоции очень сложно захватить на камеру, а моменты для этого так редки и уникальны.
Лариса подошла к краю и осторожно посмотрела вниз – высота тут же с непривычки закружила голову, но девушка упрямо всматривалась вниз. Вот она приметила Люду, та размерами напоминала муравья– маленькая неподвижная точка среди серой массы камней. Лариса крикнула ей, но та не отреагировала, её фигурка продолжала пребывать в странном покое, ничем не отличаясь от камней, окружавших её.
– Каков красавец! – Голос Мицкевича переключился на другой объект. Лариса отошла от края и приблизилась к мужчинам.
Здоровенная глыба, из которой давным-давно высекли контуры мифического чудовища, поражала крайне достоверной реалистичностью. Каменное создание достигало около трёх метров в высоту и нависало над пропастью-проходом между Вратами. Удивительнейшим и загадочным фактом было полное отсутствие следов пыли или птичьего помёта от пролетавших птиц, ни на грифоне, ни на всей поверхности площадки стены. Подобного попросту не могло быть. За столько времени ветрами и непогодой должно было усеять верхнюю поверхность Врат массой всего, да хотя бы той же пылью. Но глянец камня под ногами блестел на солнце так, будто его подметали каждый день и натирали полиролью.
Ещё в лагере в первый день Лариса, да и остальные задумались и удивились тому, что вокруг Врат нет ничего живого, да и сами плиты были девственно чисты и не имели ни единой травинки в трещинах на стенах и у подножия оснований. И теперь стоя возле каменного истукана, невольно Лариса ощутила подступившую волну беспокойства и чего-то большего, спина мокрая от пота, вдруг озябла в тот же миг.
– Думаю, нам пора идти в лагерь, – напомнила о распорядке она Мицкевичу, тот согласно кивнул.
Спуск оказался быстрым и не менее головокружительным, но все трое благополучно одолели его. Люда сидела на корточках и что-то с завидной быстротой записывала в тетрадь, вжатую в колени.
Удалов встретил их с нетерпением и лёгкой завистью, он тут же ухватил Мицкевича за рукав и увлёк к разгоравшемуся костру. К ним не замедлил присоединиться Сергей, втроём они бурно делились эмоциями от пережитого. Двое наперебой и взахлёб рассказывали, а третий внимательно слушал и попеременно вставлял вопросы.
Подозвали Ларису, она включила камеру и на цветном дисплее ожили все яркие моменты восхождения на древнюю твердь карельской земли. Некоторые кадры заставляли всех благоговейно умолкать, а после выплёскивать громкие комментарии. Люда сидела в стороне и что-то быстро писала. Лариса решительно подошла к подруге, но та тут же прекратила свою таинственную работу и, закрыв тетрадку, прижала к груди, явно давая знать, что показывать не собирается. На расспросы Ларисы девушка отделалась кратким отказом что-либо объяснять.
Вечер подступил как-то незаметно быстро, поглотив солнце с отжившим днём и выпустив на волю звездную россыпь во главе с щербатой луною. Сегодняшнее восхождение решили отметить растворимым кофе, небольшой запас которого Сергей прихватил в поездку. Он был заядлым кофеманом и не мог представить себе и дня без чашки любимого напитка.
Позже мужчины раскурили сигареты, все, кроме Сергея, были заядлыми курильщиками со стажем. Студент же, по собственному признанию, пристрастился к курению в университете три года назад и по меркам «профи» считался ещё новичком в этом деле.
И вновь Лариса обратила внимание на Люду. Её подруга дымила как паровоз ещё со студенческой поры и никогда не упускала случая попускать дымок, особенно, если её угощали мужчины. Но вот уже несколько дней девушка не касалась заветной табачной пачки и игнорировала все предложения мужской компании, раскурить у огня одну-две сигаретки.
Слишком много тревожных сигналов-звоночков призывали Ларису к бдительности и настороженности, что-то с её коллегой было не так. От вялого приёма пищи до враждебной, но безмолвной обособленности. Да и пахло от Люды теперь как-то иначе, не так, как раньше. В одежде к копчёности костра примешивался отчётливый пыльный запах, который ни с чем, кроме земли, сравнить Лариса не могла. Ни запаха пота, ни любимых фруктовых духов. Все знаковые следы, по которым ощущалась ранее Люда, стёрлись с тела.
Проклятый кошмар вновь захватил Ларису ночью, она вырвалась из его удушающих клешней в поту и хватаясь за горло. Виски отбивали острой молоточной болью. Вокруг было тихо, за брезентом палатки одиноко ухала сова, распугивая неосторожных ночных птах-певунов, да мошкара слабо гудела, рея в пределах лагеря. Лариса обернулась в сторону соседки, спальный мешок той был пуст. Девушка вытянулась и ощупала соседское место, но кроме смятого спальника никого не обнаружила. Люда покинула палатку, сомнений не было.
Выходить следом у Ларисы желания не было. Она лежала и обдумывала свой сон, отрывки которого витали перед глазами, как яркие вспышки цветного света. Как кадры на дисплее камеры, подумалось ей. Сон начал благосклонно отяжелять веки и она уже почти провалилась в его упоительную черноту, как вдруг возле уха почувствовала чьё-то громкое дыхание. Кто-то с жадностью вдыхая воздух, её обнюхивал!
Девушка разжала веки и краем глаза уловила чьё-то лицо сбоку. Едва повернув голову, она разглядела и с ужасом узнала в безглазом лике свою соседку, стоявшую на четвереньках возле неё и нюхавшую воздух, словно зверь. Глаза – чёрные провалы слепо таращились на Ларису, рот приоткрылся, выпуская слюну. И снова этот навязчивый, неживой запах земли, заполнивший собой всю палатку.
Лариса съёжилась и зажмурилась, она боялась шевельнуться, но спустя несколько мгновений, она почувствовала, что рядом никого не ощущает. Тогда девушка отважилась вновь открыть глаза и взглянуть. Люда мирно спала спиной к ней, наполовину укрывшись в спальнике.
Утром, как ни в чём не бывало, Люда сидела у костра и молча пила чай, прижимая к груди тетрадь. Русые волосы девушки небрежно свисали с плеч, частично скрывая лицо. Лариса не решилась заговорить с ней о ночи. Она не была уверена в том, что видела, больше склоняясь к тому, что ей всё примерещилось спросонья. На этот день в лагере оставили дежурить Люду.
Когда в обед группа вернулась, девушки в лагере не оказалось. Предположили, что она ушла за водой и, не дождавшись её прихода, сами развели огонь и приготовили обед. Люда вернулась час спустя без вёдер, но всё с той же злополучной тетрадкой, босая и потрёпанная. Взгляд её непроницаемых глаз был сфокусирован в одной точке прямо перед собой, девушка пребывала в особой мрачной отрешённости, не реагируя на слова и жесты товарищей.
Решено было её поместить в палатку на отдых, а вместо неё по лагерю остался дежурить Сергей. Удалов и Мицкевич вернулись к Вратам, а Лариса отправилась собирать морошку, ей необходимо было побыть одной и подумать, как пережить следующую ночь. Таблеток оставалось на семь приёмов, а в том, что ночного кошмара с сопутствовавшей ему головной болью не избежать, она знала наверняка.
Вечером Удалов хвастался восхождением по второй лестнице. Мицкевич, как дотошливый специалист, измерил параметры выборочных ступеней и по проведённым результатам сообщил, что на обеих лестницах размеры выступов имели одинаковые величины, вплоть до миллиметров, чего даже в современном строительстве сложновато достичь. Это вызвало очередную волну бурных дискуссий до полуночи.
Кошмар повторился, но Лариса совладала на этот раз с паникой после пробуждения, отказавшись от приёма лекарства. Люда спала рядом и выглядела обычной.
Наутро Лариса вызвалась дежурить, освободив от дежурства Мицкевича. Её настойчивость удивила коллег, но особых возражений не вызвала. Девушку оставили за старшую, дополнительно определив под её опеку Люду, которой, после краткого совещания было решено продлить отдых ещё на один день. Уж больно бледна и болезненна была она на вид.
Лариса хлопотала у костра, готовя обед и прибирая. Люда же, как только мужчины удалились из лагеря, уединилась в палатке и не показывалась оттуда. Лариса несколько раз заглядывала к соседке, чтобы справиться о самочувствии, но заставала неизменно одну и ту же картину – Люда сидела на скомканном спальнике и с маниакальным упорством резко и порывисто что-то записывала в тетрадь.
Ближе к обеду в лагерь ворвался Сергей, его лицо было бело, хоть и блестело от обильной испарины после бега. Он подбежал к Ларисе, что-то взволнованно крича, но сбивчивое дыхание и тяжёлая отдышка не сразу позволили ему объяснить столь внезапное появление. Он сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем совладал с волнением.
– Срочно! Срочно… нужен брезент… он упал! – Слова рваным криком высыпались на Ларису. – Пойдёмте со мной… нужна помощь … он ещё жив… наверное…
– Да что произошло, Серёж?! – Не выдержала девушка и, что есть силы, встряхнула за плечи юношу. – Кто упал? Откуда?
– Удалов! – выкрикнул Сергей, его глаза круглые от волнения и страха, смотрели в надежде на Ларису. – Некогда… мы время тратим… а он…там! Нужно взять брезент!
– Хорошо, по дороге всё объяснишь, брезент за палатками в синем рюкзаке, – пояснила она, сама же подбежала к женской палатке и заглянув, обнаружила, что та пуста. Её соседка вновь тихо ускользнула куда-то.
– Где же она? Я не могу вот так уйти. Вдруг она вернётся…
– Идёмте! – Подбежал Сергей, он держал в руках рулон туго свёрнутого брезента, взятого в поездку, как говорится на всякий пожарный случай. К сожалению, этот самый случай наступил.
– Но Люды нет в лагере! – В отчаянье Лариса заметалась. – Я не могу уйти, не зная, где она.
– Она там! – крикнул Сергей.
– Там? У Врат?! – не поверила девушка.
– Да. И это она столкнула Петра Ивановича со стены, – глухо и грустно выдавил парень.
– Что ты такое говоришь, Сергей?! Она только что была здесь! Я проверяла!
– Я говорю то, что видел своими глазами два часа назад.
– Я не понимаю… ничего не понимаю… – Лариса беспомощно оглядывалась по сторонам.
– Нет времени, Лариса! Быстро за мной! – скомандовал Сергей, его голос обрёл жёсткость.
– Но как же Люда? – растеряно промямлила она.
– К чёрту её!
Они бежали по зелёному ковру морошки и клюквы, полуденная жара проникала под тенистые сосны и скапливалась влажным концентратом. Дышать становилось всё труднее, а бежать нужно было ещё очень далеко. Сергей отрывисто поведал спутнице о произошедшем несчастье.
Втроём они привычно достигли каменных стен, и всё шло своим намеченным чередом. Удалов распорядился, чтобы в этот день они непременно взобрались на стены по обеим лестницам, причем одновременно. С чего возникла такая блажь, Сергей недоумевал и терялся в догадках.
Откуда не возьмись, перед самим восхождением возникла Люда и что-то пролепетала тихонько насчёт своей работы. Удалов согласился взять её в качестве напарника на выбранной им лестнице, а Мицкевич с племянником пошли на отведённый им второй подъём.
Всё проходило обычно, люди взобрались на стены и весело махали друг другу из-за спин каменных грифонов. И вот тут произошло нечто неожиданное и внезапное для всех. Удалов покачнулся, – он стоял слишком близко от края и беспечно придержался одной рукой за крыло статуи, – затем удивлённо охнув, соскользнул вниз. Мицкевич и Сергей не успели даже вскрикнуть, так быстро всё произошло. Несчастный Пётр Иванович, прежде чем его тело достигло каменной насыпи земли, несколько раз ударился о боковые торцы стен – проход меж врат был достаточно узок. В той непередаваемой тишине слышался каждый удар тела о камни и характерный хруст ломавшихся костей, казалось, безжалостным эхом разносился повсюду. Эту картину Сергею никогда не забыть.
Но сильнее всего потрясло парня видение Люды, стоявшей на том месте, откуда упал Удалов. Девушка спокойно смотрела вниз, а потом подняла лицо и посмотрела на испуганных мужчин – её глаза были черны и непроницаемы. На уголках губ застыла зловещая кривая усмешка. Да-да, именно так. Не улыбка, а усмешка. Затем она зашла за спину грифона и скрылась, но Мицкевичу и Сергею было не до неё. Они кинулись вниз по ступеням. Как они только не сорвались вслед за своим старшим товарищем, торопясь покинуть стену? Вероятно, случай хранил их.
В молчаливом проходе они обнаружили переломанного и окровавленного, но ещё живого Удалова. Дыхание было слабым и прерывистым, из правой руки торчала кость, обе ноги неестественно вывернуты. Мицкевич тут же направил Сергея в лагерь за брезентом – необходимо было перенести раненного к палаткам, а о дальнейшем страшно было думать. Лучше действовать, не задумываясь. Иначе руки опустятся.
Лариса прихватила с собой сумку с лекарствами и бинтами, но прежде, чем пересечь роковую границу леса и врат, она подобрала несколько крепких сучьев, которые должны были послужить наложением шин переломанных конечностей.
Скорость заметно снизилась у самих стен, неровная заострённая поверхность камней, мешала прийти на помощь пострадавшему товарищу как можно быстрее без риска подвернуть ногу, растянув лодыжку, или того хуже.
Ларису одолевало дурное предчувствие, а нараставшая мигрень вцепилась в голову чёрными когтями, как только девушка ступила на серые камни. В голове назойливым роем ночных мошек метались беспокойные мысли, одна другой устрашающе. Лицо Люды стояло всю дорогу перед ней, то оживлённое и радостное в первый день экспедиции, то замкнутое и отрешённое в последующее время. Она не понимала, что происходит с её подругой, пусть и не самой близкой, но всё же. Лариса чувствовала особую ответственность за жизнь и судьбу своей палаточной соседки, и её особенно тревожили внезапные исчезновения из лагеря Люды, после которых та вела себя всё более чудаковато. А этот сегодняшний инцидент на Вратах? Как Люда могла оказаться там, когда находилась под присмотром Ларисы? Девушка была абсолютно уверена, что перед тем, как Сергей так внезапно объявился на поляне, она заглядывала в палатку и её молчаливая коллега там что-то нервно вписывала в тетрадь, сидя на одном и том же месте!
Нет! Сергею привиделось, там не могла быть Люда. Верно, солнце сыграло злую шутку со зрением молодого человека. Ну не могла там оказаться Люда, не могла! Она просто физически не успела бы туда попасть. Да и по расчётам времени, Лариса могла поклясться кому угодно, что девушка в момент несчастья была в лагере. Но куда всё-таки пропала Люда?!
Наконец, они добрались до рокового проёма Врат, ещё издалека Лариса заметила фигуру Мицкевича сидевшую средь серой массы камней, голова мужчины была низко опущена. Чуть ближе стало видно, что склонился он над чем-то буро-серым, резко контрастирующим с каменным ложем. Ещё несколько метров и у девушки ёкнуло внутри – она уже знала, не видела, но знала, что они с Сергеем опоздали.
Мицкевич не встал и не дрогнул, когда племянник и его спутница задыхаясь от жары и бега, подошли. Он лишь приподнял голову и, едва окинув невидящим взглядом пришедших, отвернулся.
– Всё кончено. Он мёртв. – Его голос высох и охрип. – Мы потеряли нашего руководителя.
Тело Удалова лежало перед ним, в том положении, в котором его запомнил Сергей. Теперь лицо погибшего было спрятано под свитером, которым, сняв с себя, его заботливо укрыл от живого мира Мицкевич. Комбинезон почти полностью пропитался кровью, лишь маленькими островками зияли неохваченные фрагменты серого комбинезона. Одного этого вида было достаточно, чтобы понять – Удалов был обречён, спасти бы его не удалось в любом случае.
– Нужно перенести его тело, – сказала Лариса, она нехотя принялась разворачивать брезент.
– Согласен, – поддержал её Сергей. – Юрий Михайлович.
– Что? – Мицкевич был растерян и не соображал до конца, случившееся оказался слишком неожиданным для него.
– Помогите нам с Ларисой переложить тело на…
– Тело? Уже так ты называешь его? – вскричал Мицкевич, вскочив с камней. – Ещё недавно он был для тебя человеком и каким?! С большой буквы человек! И вот он уже тело! Да если бы не он, ни ты, ни я не увидели этого места и не коснулись чуда!
– Успокойтесь, Юрий Михайлович, – вступилась за товарища Лариса. – Сергею и мне тоже очень тяжело осознать, что Петра Ивановича больше нет с нами. Но нужно его перенести в лагерь, не дело, если мы оставим его здесь.
– О боже! Почему он? Почему именно тогда, когда оставалось всего ничего, всего шаг до всемирного открытия? – Мицкевич закрыл ладонями лицо.
– Серёж, нам вдвоём придётся всё сделать, – тихо сказала Лариса. – Твой дядя не в состоянии сейчас.
Сергей кивнул, ещё раз Лариса поразилась, как за несколько дней он поменялся, возмужав из скромного, зажатого в общении, юнца в решительного и сильного мужчину. Эта экспедиция расставила все точки, открыв людей с лучших и худших сторон.
Вдвоём они кое-как выпрямили конечности покойника, раздавался противный хруст ломаных костей, тело было ещё тёплым и поддавалось, извергая истончавшиеся ручейки крови рваных ран. Края полотнища привязали с двух сторон к сучьям, принесённым Ларисой, чтобы удобнее было нести Удалова.
– Юрий Михайлович, идёмте, здесь делать нечего, – обратилась Лариса к Мицкевичу, он застыл и с растерянным видом смотрел на то место, где серость камней раскрасилась в алый цвет.
– Дядя Юра, пожалуйста, идёмте с нами, – позвал его племянник.
– … но я не знаю, как… как? – Голос Мицкевича хрипел и боролся со спазмами, по щекам текли слёзы, которые он тут же неуклюже утирал.
– Мы справимся, Юрий Михайлович, – мягко добавила девушка, ей самой хотелось плакать, но кто-то обязан был остаться в этой ситуации спокойным и сдержанным. – Вы нужны нам.
Мицкевич, молча поплёлся за ними, Сергей шёл первым, балансируя меж камней и придерживая на плечах ветку-ручку носилок, Лариса, спотыкаясь, помогала сзади. Голова Удалова, накрытая свитером, безвольно покачивалась перед ней. Она старалась смотреть только вперёд, боясь не совладать с собой, если взгляд упадёт вниз на носилки.
Останавливались часто, тело тяжелело, а послеполуденная жара добавляла особое отчаяние. Когда граница серых камней была преодолена, Лариса задумалась над хранением тела – до возвращения вертолёта оставалось чуть больше недели, это значило – держать труп в пределах лагеря было невозможно. Он бы не сохранился, и если в стороне заложить его сверху камнями, – как обычно поступают с павшими в горах людьми, – дальнейшее пребывание на плато сделалось бы невыносимым и тягостным. Живые не должны быть подле мёртвых. У мёртвых есть свои места.
И тут память благосклонно выудила из недр тихое место с зелёными холмиками, которое они отыскали в день приезда. Это показалось самым удачным решением.
– Серёж, – осторожно обратилась она к шедшему впереди и дышавшему тяжело парню. – Нужно повернуть в сторону.
– Зачем? До лагеря не так уж и долго идти, – в недоумении спросил Сергей, но тут же остановился и опустил свою часть носилок.
– Мы похороним его там, ненадолго. До прилёта вертолёта.
– Зачем? – Он утирал пот со лба и шеи. – На стоянке ведь можно тоже.
– В лагере с мертвецом будет невозможно жить, Сергей, – настаивала Лариса. – Потом, это ведь стародавнее кладбище вроде, или просто бугры. Неважно. К тому же, мы не оставим его здесь насовсем, завернём как следует в брезент, а перед отправкой в Петрозаводск, выкопаем. Здесь ему будет спокойнее и лучше. Да и нам тоже.
– Может ты и права. – Сергей порядком вымотался, и усталость брала верх над эмоциями. – Дядя Юра, как вы думаете? Вы согласны?
– Что? Вы о чём? – Мицкевич нехотя вырвался из своей раковины переживаний.
– Можно его на том захоронении пристроить до отлёта.
– Что? Как вам в голову такое могло прийти?!
– Но в лагере ему теперь не место, Юрий Михайлович, поймите, – попыталась вразумить мужчину девушка. – А там спокойное место, как раз для Петра Ивановича.
– Это бред! Хоронить его здесь! Его здесь! – Мицкевич схватился за голову. – Он должен был вернуться с нами в Москву. Он должен был жить! Я не могу поверить, не могу….
– Он вернётся в Москву, Юрий Михайлович, – тихо проговорила Лариса. – Он с нами вернётся. Но пока он побудет здесь.
За лопатами сходил Сергей, Ларисе показалось, что он с явным облегчением оставил обязанности носильщика, хоть и устал больше её и Мицкевича.
На заросших травами и мелкими деревцами холмиках выбрали местечко в стороне и по очереди копали. В молчании. Здесь отчего-то даже птиц не было слышно. Так и не убрав с головы покойного Удалова свитер, замотали плотнее погибшего в брезент и бережно опустили в неглубокую яму. И также молчаливо закапывали, поскорее, чтобы окончить скорбный ритуал.
Постояли в молчании около свежего холмика, теперь он был самым высоким возвышением среди слабых зелёных волн. И, если никакого захоронения здесь прежде не было, подумала Лариса, то с сегодняшнего дня это место по праву приобрело скорбный статус. Она возложила несколько вырванных неподалёку кустиков морошки. Не хотелось уходить и оставлять могилу с пустой серой поверхностью.
Когда вернулись в лагерь, Лариса первым делом проверила палатки, обе были пусты.
– Где же ты, Люда? Где пропадаешь? Что с тобой такое творится? – говорила она, как ей казалось тихо, однако ж Мицкевич её услышал.
– Её нужно найти, – встрепенулся он, голос его ожесточился нараставшим гневом, бравший верх над скорбью. – Я её видел там, у грифона, да и не только я. Серёг, подтверди!
– Я уже сказал об этом Ларисе, – устало произнёс племянник.
– Вот-вот. Что она там делала? Зачем? Она выглядела странно. Её нужно найти и допросить!
– Юрий Михайлович, не торопитесь, – спокойно и твёрдо сказала девушка. – Мы обязательно отыщем Люду и расспросим её. Но я не думаю, что она в чём-либо повинна, я же вижу, что вы ей подписали приговор. Она могла просто стоять тихо за спиной Удалова, и всё. Не делайте преждевременных выводов и тем более, не ставьте их во главе произошедшего.
– Вас там не было, Лариса! – злобно рявкнул Мицкевич, Сергей побледнел и встал между дядькой и девушкой. – Ваша так называемая коллега стояла и так плотоядно смотрела вниз! Вы бы видели её. Ещё тот видок! Да она чокнутая, разве вы не заметили? Все эти её штучки с самовольными отлучками из лагеря. Она с самого начала крупно повздорила с Петром Ивановичем, а потом вдруг стала тихоней и паинькой. Я не верю в столь внезапные перемены. Слышите, не верю! Она притворялась и, выгадав момент, отомстила нашему руководителю. С этой девкой не всё в порядке. Она сумасшедшая!
– Прекратите! – закричала теперь Лариса, Сергей стоял меж нею и Мицкевичем, вытянув руки в стороны. Он опасался – ещё искра неоправданной злобы и драки не избежать. – Как вы можете делать такие поспешные выводы? Вы стояли рядом с ней? За её спиной, чтобы всё разглядеть в деталях? Он упал, это был несчастный случай. Примите это, как факт. Его уже не вернёшь! А мы живы.
– Это она должна сейчас лежать там, а не он! – Слова жгучим ядом вылетели изо рта рассвирепевшего не на шутку мужчины.– Она! Слышите? Она!
– Да как вы можете!
Лариса пошла прочь, её трясло, голова раскалывалась, она уже не верила, что таблетки помогут, но всё же залезла в палатку. Лежать, сейчас она могла только лежать, уставившись в дрожавший от ветерка полог лагерного шатра.
Обернув голову в сторону соседского спальника, она заметила, что среди неровных скомканных складок, проступает что-то светлое. Вытянув руку, он нашарила тетрадь, которую по видимости Люда забыла, покинув так внезапно и таинственно палатку. Находка удивила Ларису, ведь соседка, как одержимая, таскалась с нею повсюду, не выпуская из рук и никому не доверяя её содержимое.
Не раздумывая ни секунды, Лариса раскрыла тетрадь на первом листе, сбоку на внутренней стороне обложки значились вписанные от руки инициалы хозяйки. Там же были добавлены телефоны редакции и начальства. К своему удивлению, имелся там и Ларисин номер телефона.
Первая страница была исписана аккуратным ровным почерком. Строки радости, волнения и предвкушения. Люда скрупулёзно описывала поэтапно каждый шаг первого дня прибытия на злосчастную поляну. Сколько надежд и света читалось меж слов! Лариса на мгновение представила подругу, писавшую эти строки.
Через три страницы, плотно усеянные пузатыми бочонками буковок, почерк потерял прямой и устойчивый курс, получив пробоины и размашистость. Буквы тоже претерпели изменения, вытянувшись и потрепав края. Лариса задумалась и охнула – это началось именно на второй день, когда Люда, психанув, убежала в лес и отсутствовала полдня, вернувшись тихая вечером. С того момента всё и началось. Но что случилось с некогда жизнерадостной, яркой и бунтующей девушкой? Что подавило её снаружи, выплеснув ярость в виде рваной и бессвязной писанины на бумагу?
Письмо по мере приближения к сердцевине записей становился всё причудливее, слова всё труднее становилось разбирать, а временами они были просто не читаемы и больше походили на группу причудливых символом, незнакомых и виденных Ларисой впервые. Но более всего поражали крупные и не менее дотошливые в своём воплощении рисунки, чьё содержание порой занимало полный разворот на обеих страницах. Мрачность этих авторских иллюстраций пугала – самыми популярными персонажами были грифоны в различных ракурсах, но ещё там было полно загадочных пентаграмм, символов и лиц с чёрными глазами, от которых Ларису всё больше бросало в дрожь.
Кое-какой смысл всё же ей удалось понять в отдельных фразах, Люда писала о Вратах и их стражниках-грифонах. Но странность состояла в том, что писала она о них в настоящем времени, как будто бы жила в те далёкие времена, когда культ неизвестным богам имел наивысший расцвет и почитание, либо он имел бы место быть сейчас, в современном мире.
«Бедняга, у неё расстройство. Она переволновалась и не смогла в одиночку справиться с навалившейся на неё ответственностью», – размышляла Лариса, дойдя до последних строк, обрывавшихся непонятной белибердой из цифр и букв.
Позже, когда страсти в лагере улеглись, Мицкевич уснул в палатке после приёма успокоительного, – Сергей тайком подсыпал ему в воду лекарство, – Лариса решила ещё раз пересмотреть свои записи с видеокамеры. Что-то не давало ей покоя, что-то она упускала вновь и вновь, и это лежало на поверхности уже давно.
Кадры мелькали один вслед за другим, вперёд и назад. Глаза слезились от напряжения и непрерывного всматривания, но то, что она искала, ускользало. Ей уже начало казаться, что у неё развивается паранойя, и всё она себе напридумывала, как внимание привлекло тёмное пятнышко слева на кадре, что был сделан на старом погосте второго дня экспедиции.
Максимально увеличив на дисплее заинтриговавшее пятно, Лариса ахнула – среди мягких линий травы явственным резким контрастом лежала свежая земляная насыпь!
Но ведь подобного быть не могло! Она отчётливо помнила ту съёмку и тогда никаких изменений не заметила, а ведь она достаточно долго кружила в том месте, едва ли не охватив каждый уголок своим вниманием.
– Что же это?! – заволновалась девушка. – Нужно успеть туда до темноты.
Возбуждение от нового открытия перемешивалось с дурным предчувствием. Что-то не сходилось, не увязывалось в стройную цепочку событий. Что-то выпало, разорвав звенья и ослабив цепь.
Сначала Лариса хотела подключить Сергея, но поразмыслив, отказалась от его помощи. Нужно было проверить самой, убедиться в том, что она не рехнулась. Камера осталась лежать в палатке, надёжно укрытая курткой в спальнике. С собой девушка прихватила одну из походных лопат, которой прихоранивали покойного Петра Ивановича. О воде она вспомнила уже на полпути до цели, но возвращаться не стала, надеясь, что на всё про всё уйдёт немного времени.
Оказавшись на месте, она внимательно осмотрелась. На глаза тут же попался тёмно-бурый холм с подвядшими стебельками морошки поверху – свежая могила на правой оконечности волнистых бугорков. Но вот цепкий взгляд выхватил в отдалении слева нечто выпадавшее из гармонии зелёного настила. Да вот же! Тот самый холм, который они не заметили ранее, поглощённые горькой заботой.
Ноги тяжелели, будто впитывали из земли её тяжесть, каждый шаг забирал прежнюю уверенность, заменяя её дрожью и острым желанием развернуться и бежать прочь. Одинокий серый холмик с подсохшей земляной корочкой казался вычурной фигурой среди пышущей жизнью растительности. Когда Лариса подошла совсем близко, мурашки от озноба прошлись по всему телу, а волосы на голове, казалось, зашевелились. От недавно вскопанного земляного вала реяло ледяным холодом, в то время как от нетронутого участка зелени вокруг исходило тепло.
– Что за чертовщина! Что это такое? – произнесла вслух дрожащим голосом девушка, изо рта вырвалась токая струйка пара. – Я точно помню, что тебя здесь не было во второй день. Я обошла здесь каждый метр. Я уверена!
Рука сжала рукоятку лопаты и вонзила её в первом неуверенном рывке посредине холмика. Земля поддавалась на удивление легко, будто сама желала скорее раскрыть тайну, которую поневоле укутала.
Снова и снова входил острый край металла, выхватывая всё новые комья земли. Очередной заход и тут лопата обо что-то запнулась, обо что-то твёрдое. Лариса отложила инструмент и принялась руками разгребать то место. Её пальцы наткнулись на нечто холодное и твёрдое. Она ухватилась и попыталась вытащить на свет. Предмет не поддавался, но вот после особо резкого рывка из серого настила выпорхнула посинелая кисть руки.
Лариса закричала. Она шарахнулась назад и, оступившись, упала. Кисть с растопыренными пальцами лежала на поверхности. Вишнёвый глянец лака на ногтях поблёскивал в пробивавшихся сквозь листву черёмухи солнечных бликах.
– Нет! Не может быть! Этого просто не может быть!!! – орала, что есть мочи, Лариса, она отмахивалась перепачканными землёй ладонями от бледного пятна на сером валу. – Я её видела сегодня, они её видели. Она была жива! Жива! Жива!
Помедлив, но затем, отбросив последние сомнения, с каким-то звериным остервенением, девушка принялась раскапывать могилу. Сначала рукав, затем плечо, вот и грудь с шеей. Наступил черёд головы. Новый поток крика взорвал лесной покой.
– Нет! Как же это могло с тобой случиться? Как же так?! Кто это сделал?! – Лариса бережно, как мать ребёнку, стирала с бледно-синего лица Люды въедливую землю, забившуюся в нос, рот и уши. Глаза были закрыты, отчего казалось, что девушка спит.
От тела исходил сильный запах, губы из синевы перешли в черноту, во рту уже хозяйничали черви. Лариса отряхнула с длинных волос подруги серую пыль.
– Тебя тоже надо положить в брезент, чтобы земля не пачкала тебя. – Слёзы стекали по лицу Ларисы и падали в сухую землю. Она их не замечала, всё удерживая в руках тяжелую и безвольную голову Люды.
Руки затекли, в голове мелькнуло полностью откопать тело и сходить в лагерь за брезентом. Но здравомыслие заставило расцепить пальцы под мёртвым затылком и позволить некогда живому и яркому лицу упасть в тёмную нишу могилы. Ни сил, ни желания, ни эмоций, ничего не осталось. Вторых похорон она не перенесла бы за этот день.
Оставалось присыпать раскуроченный холм землёй и ждать бесконечно долгую неделю до возвращения вертолёта. Люде уже ничем не помочь. А вот Ларисе до прихода темноты необходимо было не потерять тропинку в лагерь. Она легкомысленно позабыла о фонарике, а без света заблудиться проще простого. И тогда на стороне мертвецов мог оказаться перевес.
Она шла, спотыкаясь о коряги и кочки, которые так легко обходила до этого. Слёзы застилали всё видимое пространство, Лариса судорожно ревела, ей хотелось, чтобы пошёл дождь, чтоб поднялся ветер, и молнии с громом заглушили ту тоску и беспомощность, которые прочно овладели ею. Только теперь она осознала, какое место в её жизни занимала Люда. Эта задорная, упрямая девчонка давно стала ей близка по духу, незаметно, день за днём, год за годом. Верно говорят – ценить начинаешь тогда, когда уже всё потеряно.
– Но кто? Кто её убил? Ктозакопал её там?
Слова камешками выпадали из уст Ларисы, сомнений нет – подругу убили. Но кто же был способен на такое злодейство? Кто посмел отнять жизнь у беззащитной девушки? Коллег по экспедиции Лариса отбросила сразу, все они были постоянно на виду, да и поводов серьёзных у них не имелось. Стычки в счёт не шли. Выходило, что неведомый убийца таился где-то неподалёку и с первого дня следил за лагерем. Кто-то из местных? Но до ближайшего села в округе, судя по карте, было не меньше пятидесяти километров. Может, кто забрёл сюда случайно, или…
Нет, она не желала сейчас ломать голову над этим, странность за странностью выводили замысловатый узор, всё больше терявший ясность и здравость. Сначала она всё расскажет Сергею и Мицкевичу, а там видно будет. Пусть мужчины решают эту задачку.
– Сергей, – окликнула она охрипшим от плача голосом, как только завидела верхушки палаток. – Серёжа!
Он услышал и побежал в её направлении.
– Лариса, у нас беда! – Её опередил его натянутый от напряжения, точно струна, голос. – Мицкевич!
– Что с ним? – Ей показалось, что её сейчас раздавит и припечатает намертво к этим камням под ногами.
– Как только ты ушла, я решил проверить, как там дядька. Захожу, а он какой-то не такой. Весь мокрый и хрипит, – Сергей говорил быстро. – У него жар, Лариса.
– Температуру мерил?
– Да. – Теперь страх и дрожь проступили в голосе парня. – Тридцать девять и семь! Я не знаю, как сбить жар! Уже и раздел его, обтирал холодной водой. Сделал укол жаропонижающего. Всё бесполезно! Чёрт! Я боюсь за него. Где ты была?!
Лариса ухватила Сергея за руку и потащила в мужскую палатку. Он смотрел на неё с надеждой, глаза готовы были вот-вот исторгнуть слёзы. Только этого не хватало теперь.
Мицкевич лежал под шерстяным пледом с влажной повязкой на лбу. Щёки его багровели от румянца. Лихорадка скрутила тело, выбивая из него крупную дрожь. Рот мужчины был широко раскрыт, из него доносились слабые хрипы.
– Плохо дело, – подытожила беглый осмотр Лариса. Она взяла в ладонь запястье правой руки больного, пульс зашкаливал. – Либо сердце не выдержит, либо лёгкие откажут.
– Что же делать?! – Сергей стоял рядом, заламывая от беспомощности руки.
– Сделай ещё одну инъекцию, хуже уже не будет. Продолжим обтирать тело по очереди, может, сможем его спасти.
– Это, наверное, потому что я ему успокоительного бахнул в воду, – винил себя юноша.
– Да брось! От него он наоборот должен был расслабиться и спать сном младенца. Это ж безобидное средство.
– Тогда почему? Почему?! – Мужской голос сорвался в надрыве.
– Наверное, удар оказался велик, Серёж, – монотонно проговорила Лариса. – Всё-таки смерть Удалова потрясла Юрия Михайловича. Вспомни, как он был подавлен и удручён.
– Да, но…
– И Люда… – наконец-то выдохнула девушка.
– А что Люда? Что с ней-то? – без интереса спросил Сергей.
– Мертва, как и Удалов. – Собственный голос показался Ларисе чужим. – И похоронена на том же кладбище. Правда, понятия не имею, кем.
– Что?! Люда умерла? Когда!
– Похоже, давно… – Голова Ларисы безвольно свесилась на грудь, глаза грозились разразиться дождём слёз.
– Я не понимаю. Она же сегодня была здесь, а потом там…, – запинался Сергей. Он побледнел ещё сильнее от такой новости. – Как?!
– Я сама пока не пойму. Но факт в том, что она мертва, – Лариса слышала свой ровный и спокойный голос со стороны. – Я нашла её. Она закопана слева. Могиле не один день. Труп уже портится. Надо завтра её выкопать и обернуть в брезент, чтобы после довезти в целости.
– Как же так?! Как же так?! – причитал Сергей, его голос походил на растянутое завывание. – Я её видел, разговаривал. Она была живой, поклясться могу в этом чем угодно!
– Не трави душу! Сейчас нужно думать о живых, мёртвые от нас уже никуда не денутся. – Лариса еле сдержалась, дабы не влепить парню пощёчину.
Истерик она терпеть не могла, а уж со стороны мужчин и вовсе не допускала подобных проявлений эмоций. Сейчас, когда их осталось двое здоровых и на ногах, все эмоции шли только во вред, необходим был трезвый и холодный рассудок, чтобы выжить и не дать уйти в мир иной больному товарищу.
– Сергей, ты в курсе, кто сфотографировал Врата? – она решила отвлечь Сергея, а заодно решить всплывший из подсознания вопрос, давно волновавший её, но всё время так некстати уходивший на дно забот. – Ну, та статья в газете, о которой много говорил Мицкевич.
– Нет, не знаю, – ответил не сразу он. – Я помню, что имя и фамилия были, но хоть убей, не припомню чьи. И простые были. Это я точно помню. Если бы фамилия была какая-то замысловатая, то я бы запомнил. У меня почему-то сложные и труднопроизносимые названия вклиниваются намертво в память. Уж не знаю почему. А имена и подавно. А вот с обычными – беда.
– Ладно, не задумывайся об этом. – Лариса устало обвела палатку взглядом, у мужчин царил бардак, вещи лежали скомканными кучами, пахло залежалостью и потом. – Надо проветрить помещение.
– Но как же дядя?
– Укутаем его до ушей, в спальнике ему тепло. А вот воздух нужен, смотри, как он надрывно дышит. Если укол твой не поможет, будем дежурить всю ночь, обтирать. Спирт есть или водка? Я знаю, что у вас что-то оставалось после первого вечера.
– Да. Есть пара бутылок водки, одна уже почата.
– Неси ту, что откупорена, будем компрессы делать.
Лекарство сбило температуру до тридцати восьми и пяти, дыхание горевшего от таинственного недуга Мицкевича выровнялось, но лихорадочный румянец не отступал. Сергей сходил за свежей порцией воды к роднику. Компрессы меняли каждые пятнадцать минут, не отходя от больного. Про ужин никто и не вспомнил, а меж тем луна выкатила своё полное тело на небесный постамент, включившись в ночную жизнь мира.
Сергей и Лариса условились менять друг друга каждые два часа, чтобы у каждого было время отдохнуть. День был невыносимо жесток и тяжел, но и ночь не сулила покоя. Ценна была каждая минута. Женская палатка была отведена для временного отдыха и ночлега. Незадолго до полуночи Лариса сменила коллегу, прощупав компрессы, а заодно измерив температуру Мицкевича, и убедилась – каких-либо сдвигов в положительную или отрицательную сторону не произошло.
Где-то на втором часу дежурства её начало клонить ко сну, она мужественно боролась с подступавшей дремотой, но зевота становилась всё более навязчивой, а глаза предательски слипались. В палатке у выхода горела керосиновая лампа, разгонявшая темноту – густую, тихую, гнетущую. Иной раз, сомкнув глаза, девушка теряла явь, мгновенно погружаясь в сон, но резкий толчок дергавшейся головы, тут же выводил Ларису из забытья в реальность.
В палатке вновь было душно от дыхания двух людей, но открыть теперь, когда снаружи роились полчища кровососущих насекомых, было просто безумием. Придётся терпеть до утра, зато воздух в первых сумерках будет особенно чист и прохладен.
Глаза вновь закрылись, она рванула голову вверх, силясь оторвать подбородок от груди. Лицо, казалось, налившимся свинцом, не поддалось сразу. Разомкнув веки, она обнаружила лампу потухшей. Брезентовый полог был распахнут настежь, впуская ночной воздух и непроницаемую тьму. За спиной кто-то был, она уловила шумное, глубокое дыхание.
– Сергей? – Робко прошептали её ставшие вдруг непослушными губы.
Холодок страха прошёлся по спине прежде, чем она ощутила, как некто обнюхивает её с затылка до шеи, алчно втягивая воздух. Сергей должен был спать в соседней палатке. Может, Мицкевич? Но тот лежал подле неё, она отчётливо слышала его сиплое, размеренное дыхание.
Тело оцепенело, Лариса сидела, боясь шелохнуться, и ждала, когда незнакомец соизволит показать себя, выйдя вперёд. Но волна страха сильнее сжала её остекленевшее от усталости тело, девушка догадалась, кто обнюхивал её со спины, точно дикий зверь.
Людино лицо замедленным кадром возникло сбоку, приблизившись вплотную к ней, их разделяли миллиметры. Затем гостья резко подалась назад и уселась на корточки у выхода. Наконец Лариса смогла повернуть голову в её сторону, леденящее оцепенение спало. Пришлая гостья всё также сидела, замерев и вперив в неё тёмные глаза-червоточины.
– Люда, – тихонько позвала Лариса ожившую подругу. – Люда, что произошло?
Вместо ответа, девушка, встав на четвереньки, выползла наружу. Тьма за распахнутым пологом посветлела. Лариса, напрочь позабыв о Мицкевиче, последовала вслед за Людой. Та стояла меж сосен и протягивала руку. Поборов страх и подступавшую головную боль, Лариса подошла к подруге, казавшейся обычной, хоть и бледной в лунном свете. Людина ладонь была холодна, но всё же жизнь ощущалась в ней.
«Сон ли это или явь?» – помыслила Лариса, но решила в этот раз не отступать от того, что взывало к ней через ту, чьи пальцы крепко обхватили её кисть.
Ноги оторвались от земли. Люда, облачённая всё в ту же одежду, в которой пребывала в могиле, тащила Ларису за собой, увлекая в непроглядную темень всё дальше от лагеря и слабо мерцавшего жизнью костра. Странным было отсутствие страха да покой, убаюкивавший сознание. И эта незнакомая печальная улыбка подруги на лице с глазами-червоточинами.
«Это должно быть сон. Да-да, сон. Я задремала в палатке Мицкевича. Но может быть, может быть…. Та могила была сном? Как бы хотелось, чтобы мне всё приснилось. Всё-всё-всё», – проносилось в голове Ларисы.
А они парили над травами и кустами, погружёнными в ночной сон, лишь пальцы босых ног касались бархатистых верхушек кустиков, мягко провожавших случайных путников. Смолистый запах сосен вперемежку с можжевеловыми нотками вплетались в волосы, нос щекотали едкие травяные запахи, отгонявшие самую назойливую и докучливую мошкару.
Лариса уверила себя в том, что Люда ей снится, ведь не могут люди парить в воздухе, как насекомые или птицы. А они вдвоём плыли в пространстве, уводимые неведомым призывом силы. Лариса догадывалась, куда они направляются. Голова стала сильнее пульсировать, боль толчками билась в висках, угрожая захватить вскоре всё внутреннее пространство.
Вот и жидкий пролесок, а за ним редеющая земля и так чётко выведенная кривая границы. Как же ночью она была видна! В свете полной луны безликие камни лучились чёрным светом. Каждый простирал к небу рассеянный луч, отдавая иль напротив, принимая таинственную силу, что кормилась жизнью средь каменного настила.
На предельной черте Лариса заупрямилась и что есть сил, воспротивилась дальнейшему продвижению, но её путница, не замедляя хода, прорвала запретную границу. Мёртвые пальцы сдавили запястье с мощью нечеловеческой, почти сведя на нет ход кровотока в руке.
Кажется, Лариса кричала. Она не могла различить боль и страх, жизнь и смерть. Голова взбунтовалась, кровь отхлынула от конечностей и устремилась к бушующему мозгу, в глазах потемнело, в ушах стало закладывать. Люда, не оборачиваясь, тащила её поверх камней к проклятой гряде. Что должно свершиться, того не избежать.
Их Врата – так называл Мицкевич эти дьявольские стены, метавшийся теперь в лихорадке на другой границе жизни и смерти. У подножия Их Врат разбился Удалов. Да и Люда… Но почему она продолжала жить меж них после загадочной смерти? И она ли то была? Или что?
Две эбонитовые тверди, чернее ночи, озарённые ореолом крошечных огней, молча встретили двух дев. Лишь приблизившись Лариса угадала в мерцавших тут и там светочах факелы, воткнутые меж камней на земле и в узкие расселины стен. От этого невесть откуда взявшегося рукодельного огня место обрело ещё более зловещий оттенок.
Люда потянула её дальше, в обход стены. Ни единой души не встретилось, ни единого звука не раздалось. Безмолвие, которое не решалась нарушить сама природа.
– Стой! Скажи, что происходит? Зачем я здесь? – прокричала Лариса мёртвой подруге, силясь разжать нечеловеческую хватку на запястье.
Та лишь продолжала полёт, по-прежнему не выпуская из цепких пальцев руки напуганной девушки. Показалась одна из лестниц, ступени выхватывались беспокойными головками факелов, воткнутых меж каменных выступов. У подножия путь их прекратился.
– Постой, Люда! – Лариса вновь окрикнула существо в обличье подруги. – Я хочу знать.
Она ожидала игнорирования или дальнейшего волочения её на ступени стены, ибо уже догадалась, куда несла их неведомая сила. Но на удивление холодная рука разжала пальцы и выпустила занемевшее запястье. Люда посмотрела ей в лицо, глаза, заволоченные непроглядной тьмой, не моргали. Губы быстро зашевелились, но ни звука не вырвалось наружу. Тогда она указала на подножие стены и поплыла к нему, не задевая ногами острых каменных граней.
Лариса проследовала за ней. Внимание её приковали таинственные огненные знаки, оживавшие на лощёной поверхности стены. Однако один неверный шаг и нога, соскользнувши с неровного края здоровенного булыжника, ободралась в районе лодыжки. Кровь тут же просочилась сквозь ранку. Но, даже ощущая боль, девушка не остановилась, ею управляла куда более сильная воля, подавляя все побуждения и притупляя чувствительность.
Завороженная Лариса изумлённо вглядывалась в расцветавшие в чёрном, блестящем камне символы. Их тонкие контуры вспыхивали белым светом и тут же гасли, действие повторялось. В памяти всплыли записи из дневника Люды – точно такие же знаки она заносила нервной рукой на страницы тетради. Но что же они означали? Какой особый смысл таили в себе?
Люда левой рукой соприкоснулась с центром мерцавших знамений, свет их забегал бешеным ритмом, укорачивая промежутки меж угасанием и вспыхиванием. Правую руку она протянула Ларисе, призывая ту вновь взяться за неё. Когда та подчинилась и вложила ладонь в холодные пальцы, свечение настенного письма разгорелось с новой силой и уже не угасало.
Что-то ошеломительное пробежало по телу обеих девушек, разряд особого рода тока. Их сотрясло в мощнейшем толчке, подбросив вверх. Но рук они не разжали, так и стоя проводниками у подножия Врат.
А затем явь стала сном, а видение смешалось с реальностью. Тени выбрались из-под камней, безмолвные и мрачные. Оболочки давно умерших и истлевших людей, века назад справлявших в этом чуждом месте кровавый ритуал. Тени оформились в человеческие формы и проплывали мимо зачарованных и примерзших к стене девиц.
Лариса взирала на прошлое со стороны, одновременно погрузившись в ушедшую эпоху. Её глаза видели больше, чем способно было на то зрение человека, её разум постигал без слов то, что не должно было знать человеку. Тепло перетекало из тела её, вливаясь в руки мёртвеца, жизнь возрождала память веков. Запретную память.
Тени-шаманы повторяли ритуал, неспешно готовясь к кровавому подношению тем, чьи Врата преграждали вход в чуждый мир. Вот три бесплотные оболочки проплыли мимо, и хоть тела их не имели чётких линий, всё ж некоторые черты лиц призрачных видений Лариса различить смогла. То были три мужских лица – два жреца и один воин меж них.
Что-то изменилось, прогремел вблизи гром, хотя небо было яснее ясного, ни намёка на тучи. И в этот самый миг всё вокруг обрело цвет, форму и жизнь. Духи обрели плоть, стены масляный глянец, воздух ожил человеческими голосами.
Лариса ошалело пялилась вокруг, всё казалось дикостью, невозможным действом, невероятным представлением. Но жизнь бурлила вокруг, игнорируя её и не замечая. Она будто выпала из двух миров, застряв на границе между. Невольный зритель жуткого театра.
Вновь её вниманием завладели три фигуры. Жрецы были одеты в белые свободные одежды, больше походившие на туники; меж ними крепкий мускулистый воин, обнажённый по пояс, в штанах из тонкой кожи. И все трое босые.
«Как красив!» – подумала Лариса о воине.
Возвышавшийся над жрецами на голову, светловолосый, широкоплечий мужчина шёл к ступеням степенно и величаво. Волосы, словно венец, обрамляла белая лента, плотно стягивавшая лоб. Светлые усы и короткая борода придавали воину особую мужественную красу. В том, что он принадлежал к воинской касте, у Ларисы сомнений не было. Рядом с этим красавцем провожатые выглядели простовато и неказисто, хотя тоже не были лишены особой одухотворённости.
Вслед за ними проследовали ещё трое. На сей раз меж сопроводителей брела девушка. Ростом с мужчин, но с жилистым, мускульным телом, в белом платье до пят, она казалась самим совершенством. Длинные, светлые, как у прошедшего воина, волосы прямыми лучами ниспадали по спине, поверх увенчанные кругом ленты. Обнажённые до плеч руки её спокойно висели по бокам, раскачиваясь в такт шагам. Сомнений не было – девушка тоже была воином.
«Так жертв было две, а не одна! Вот зачем две лестницы!» – осенило Ларису.
Вторая тройка прошествовала к отдалённой лестнице. Шесть человек замерли в подножье подъёма и стали единым голосом творить воззвание, устремляя взоры вверх. Разобрать язык и понять смысл молитвы Лариса не могла, да и нужды в этом не было. Она и так догадалась, что слова людей обращены к тем, на чьи стены они собирались взбираться. И от предвкушения дальнейшего мурашки пробежали по телу, а страх иголками покалывал в ногах и руках.
Взывания шестерых подхватил хор других людей, лица которых из ночи выхватывал свет факелов. Те были в тёмных траурных одеждах и не смели выходить из тени, словно стыдясь или боясь роли отведённой им. Они лишь неровным хором вторили обречённым и их страже.
Лариса силилась распознать в лицах воинов сомнения или печаль. Но лики тех были бесстрастны и полны покоя. Они полностью предавали себя в руки судьбы, не жалея о том, что их ждёт наверху в конце. Или были опоены чем-то, такая мысль тоже посетила Ларису. Под действием зелья эти люди могли забыться и не ощущать страха, или хуже, не осознавать того, что с ними собирались сделать.
Но вот молитва окончилась, и тройки смиренно и размеренно принялись подниматься наверх, ступая, как им было отмерено, каждый по своей лестнице. Точёные стройные фигуры, казалось, каждый свой шаг подчиняли неведомому ритму, водружая одновременно на очередную ступень то одну ногу, то другую. В Ларисе росло негодование и отчаянное желание помешать этому гибельному восхождению. Но всё, что она могла – стоять и безмолвствовать. Она была лишь гостьей воспоминания былого прошлого.
Новый разряд тока в крови до темноты в глазах и вот они с Людой стоят наверху. Нет времени осмыслить, каким образом секунду назад они были у подножия, а мгновение спустя уже на высоте птичьего полёта. Это показалось ещё более бессмысленным Ларисе. Внимание поглотилось группой во главе с красавцем-воином.
Девушка с сопроводителями уже на противоположной стене, принимала из рук одного из жрецов металлический кубок, отливавший золотом в близком свете факела, вонзённого на площадке у ног. Одновременно с девой и воин, что стоял всего в нескольких шагах от Ларисы, забрал из жреческих рук подобный сосуд и оба по невидимому сигналу испили то, что содержалось в искрившихся огнём кубках.
«Яд ли это?» – мелькнула догадка у Ларисы.
Но если, то и был яд, то медленный. Никаких скорых изменений заметно не было в поведении воинов, они спокойно ждали следующего этапа ритуала.
Настала пора действовать вторым парам жрецов. Каждый подошёл к своему подопечному и омыл его лицо, шею, грудь, а также руки и стопы каким-то густым травяным настоем, щедро расплескиваемым из двух круглых с высокими бортами сосудов, мерцавших золотом, как и кубки.
«Восхождение, причастие, а затем омовение, а дальше…».
Каждая тройка встала на колени и принялась вновь возносить мольбы, обратив руки и лица к ночному небу. Рядом громыхнуло, как во время грозы, и вновь Лариса суеверно обратила внимание, что небо чисто.
Раскат повторился, он больше был похож на рык льва. Затем ещё и ещё. Теперь гром, не переставая, оббивал врата своим рёвом, делая секундные передышки. Люди прекратили молитву и встали на ноги. На стену, где находилась Лариса, поднялся шаман – верховный жрец культа. Высокий, худой старик, однако ж держался он твёрдо и величественно. Полы его длинных одежд развевались на поднявшемся ветру, обнажая костлявые голени. Волосы длинные и белые взметались под ветряными порывами, борода, до груди шедшая, колебалась и дыбилась.
Шаман воздел вверх сухие руки и громогласно заголосил нечто зловещее и торжественное. Раскаты грома слились в единый, грозя навсегда лишить слуха. Однако ж никто из присутствовавших, кроме Ларисы, не зажимал ушей и не вздрагивал.
«Они вошли в транс».
Шаман подошёл к грифону и преклонил колени пред ним. Он с горячностью возносил призывы свои к каменному истукану, прося того о чём-то. Затем взор главного из жрецов был обращён ко второй статуе и молитва повторилась. Шаман встал и отошёл в сторону, уступая путь воину.
Лариса была заворожена не менее тех, кто принимал непосредственное участие в ритуале. Но всё же она попыталась окрикнуть мужчину, так безропотно ступавшего к опасному краю. Ни звука не исторгло её горло. Тогда девушка вознамерилась прорвать невидимую нить силы, что удерживала её на месте, точно марионетку. Но и это не удалось. Она должна была смириться с ролью зрителя-наблюдателя. Большей участи ей не дано было.
Девушка-воин меж тем подошла к своему краю и встала напротив второго обречённого. Лица их, позолоченные факельным огнём, были бесстрастны и преисполнены покоя и мира. Гром утих, тишина, гнетущая нерв, образовала вакуум вокруг этих двоих. Ларисе казалось, что она слышит биение своего сердца.
Воины смотрели прямо в глаза друг другу. Ещё секунда. Ещё вдох. Но вот они разом выкрикнули слово, смысл которого Лариса не поняла, и, сделав резкий прыжок от края, устремились в воздух, протягивая друг другу руки.
– Нет! – выкрикнула Лариса, но её голос, теперь оживший и обретший силу и звук, потонул в жутком неземном рёве, вырвавшемся вместе с пыльным вихрем из ущелья.
Руки жертв дотянулись и сцепились на мгновение. Лариса видела, как их несчастные молодые тела рухнули в пропасть меж стен, предварительно окрасив камень кровью в полёте.
Но за мгновение до конца, за крошечный миг, до того, как оба достигли острых камней земли, ярчайшая вспышка озарила всё вокруг, ослепив всё живое. Лариса не понимала, но чувствовала, откуда исходило то нестерпимое сияние. В проулке меж стенами, за Их Вратами скрежетало, завывало и грохотало нечто потустороннее и оно приближалось, дабы насладиться жертвоприношением, устроенным в собственную честь.
– Нет! Нет! Нет! – отмахивалась Лариса от света, опалявшего волосы и кожу. Жар стал нестерпим, а воздух раскалился до невозможной духоты.
Она не хотела, чтобы это нечто вырвалось в этот мир, в её мир. Она забыла, что всё виденное ею давно минуло, и переживала мгновения древности, как в настоящем.
Рёв нарастал, стены дрожали, камни местами отрывались и падали вниз вместе с воткнутыми факелами. Земля ли протестовала против вторжения чужеродной силы, иль так грандиозна была мощь неведомых богов, которым принесены были жертвы, но ясно было одно, что ничего хорошего не будет, если границу Врат преодолеет та жуть, что томилась до поры по иную сторону.
Лариса взглянула вновь на Люду, прежде та казалась бледной в холодном свете луны и ночных тенях. Но теперь в ярчайшем свечении Люда была видна в истинном своём виде. Тлеющее тело с почерневшим лицом без глаз, с синюшными руками, на которых вздулись фиолетовые прожилки. И всё та же грустная улыбка, обнажавшая заострившиеся черты. А вонь разложения, что доселе скрывала лесная трава да хвоя, теперь под воздействием противоестественного жара усилилась и удушала вместе с выжженным воздухом.
Лариса попятилась назад, она не могла более находиться рядом с мертвецами, роли которых давно сыграны. Воля вернулась к ней, и она воспользовалась свободой. Но вот нога неровно ступила на край площадки и тело, не удержав равновесия, полетело вниз, следом за недавними жертвами. Крик ужаса её влился в рёв врат. Земля приближалась, и до конца оставалось мгновение, секунда, не более. И она увидела. Она узнала то, что скрывали зловещие Врата от мира людского. И лёгкие переполнились и исторгли последний крик отвращения, страха и немощи. А затем то, что рвалось из камня наружу, воззвало к ней по имени.
– Лариса! Лариса! Проснись же, – звал её настойчивый, знакомый голос.
Она с трудом разомкнула веки, глаза и щёки были мокры от слёз, во рту пересохло, а в носу стоял настойчивый запах тлёна и гари.
– Нет! Нет! Остановите, остановите это! – Крик вырывался из саднившейся гортани, губы кровоточили в покусанных местах. Она и не заметила, как их поранила.
Сергей тряс её за плечи, пытаясь вывести из глубокого сна. Он был разбужен пронзительным вскриком, донёсшимся из мужской палатки. Напуганный дурным предчувствием, парень кое-как одевшись, босой влетел в тёмное нутро палатки и обнаружил метавшуюся в бреду Ларису, дядька спокойно спал рядом.
Не сразу девушка отошла от жуткого видения, плача на плече растерянного Сергея. Она и слова внятного не могла сказать, чтобы объяснить свою истерику. Он же лишь невнятно уговаривал её перейти в другую палатку и остаться там до утра.
– Утром, как светает, я отправлюсь за помощью, – твёрдо заявил он, выпроваживая из шатра Ларису. – Больше медлить нельзя. Двое наших мертвы, третий на грани. Да и нам помощь не помешает.
– Но куда же ты пойдёшь, Серёж?
– Карта есть, не потеряюсь. Я в картах превосходно разбираюсь, просто не было случая доказать…, – запнулся он, оглянувшись на Мицкевича. – Ничего, я не подведу. Сутки максимум и я буду снова здесь.
Она послушно вернулась в их с Людой палатку, только от взгляда на пустой соседский спальник хотелось не спать, а выть и стенать. Но силы выпитые жутким наваждением, оставили её, и она провалилась в пустоту сна без снов – благодать истерзанного разума.
Утром у ожившего костра за завтраком они обсуждали возникшую ночью идею Сергея.
– Давай обождём, ему стало лучше, ты же видел. Уход даёт о себе знать. Он поправится, – заверяла Лариса. Она не хотела лишиться единственного товарища, хотя б на день. – И потом, деревня, может, заброшенной оказаться, а людей там не быть. И что тогда?
– Лучше попытаться, – твёрдо гнул своё Сергей, отхлёбывая из кружки горячий чай. – Я себе не прощу, если не попробую. Может, это единственный шанс, спасти его.
Оба невольно посмотрели в сторону палатки. Мицкевич так и не приходил в себя, жар прочно обосновался в его теле, одно лишь давало надежду – температура стабильно держалась на одной и той же отметке.
– Но до этих Колонцов почти пятьдесят километров! Ты представляешь, сколько тебе топать до них?! – она вновь попыталась воззвать к благоразумию Сергея. – Учти, никаких тебе проторенных дорог. Никакого асфальта или утрамбованного грунта. Тебе придётся идти по бездорожью, напролом. На одну сторону, возможно, потребуется день.
– Ну и что, мой дядька болен, я должен хоть что-то предпринять. Сейчас я его последняя надежда. А вдруг там есть связь с городом? Может, удастся связаться с тем экипажем и за нами прилетят раньше.
– А вдруг ты не вернёшься? – Её голос дрогнул.
– Что за мысли, Ларис? – он смутился и, выплеснув под ноги остатки напитка, встал. – Всё со мной будет хорошо. Что может случится-то?
– Да что угодно, дурачок! Ты не в городе. Это лес, понимаешь, лес!
– Да ну брось ты это! Я вернусь и вернусь с помощью, помяни, – Сергей направился к палатке, где у входа его дожидался рюкзак, заправленный бутылями с водой и необходимым количеством еды.
– Возьми с собой нож, хотя бы или топор. – Она смотрела на него умоляюще, надеясь, что он в последний момент передумает.
– Я уложил топор в рюкзак, а с ножом и не думал расставаться, – весело подмигнул парень. – Видишь, не такой уж я безнадёга, каким ты меня видишь.
– Ты просто не знаешь…, – она хотела договорить, но передумала. – Хорошо, удачного пути тебе. Возвращайся. Мы тебя ждём.
– Ждите-ждите. И не думайте без меня помирать, – шутливо высказался он, крайний раз окинув взглядом карту, – а то я вам устрою тогда.
Прошло два дня, а Сергей так и не возвращался. Лариса отгоняла свои страхи надеждой: хоть путь юноши не близок, но он вот-вот скоро вернётся к лагерю. Она почти не спала эти дни, загружая себя любой пустячной работой, какую могла придумать.
Люда не объявлялась после той ночи, будто выполнив некую миссию, упокоилась окончательно.
Мицкевич помер на третье утро отбытия племянника. Организм не выдержал борьбы с таинственным недугом, сгорев под гнётом жара. Лариса накрыла его спокойное лицо полотенцем и застегнула до конца молнию спальника, в котором он пребывал. Больше она не входила в мужскую палатку.
Временами её отвлекала тетрадь Люды, погружая в замысловатые письмена, которыми были густо усеяны страницы. Ночами Лариса нещадно жгла две керосиновые лампы, боясь сомкнуть глаза и вновь пережить тот кошмар, что мучил её каждую ночь с первого дня экспедиции.
Она наконец-то разгадала смысл символов и рисунков, ещё раз ужаснувшись раскрытой теперь окончательно тайне. Но не с кем было поделиться и излить узнанное. Конечно, можно было записать на камеру собственный монолог, где она всё бы и изложила. Но это показалось ей ненадежным, в конце концов, любая техника даёт сбои. Да и не верила она уже, что камера попадёт в чьи-либо руки. Она старательно поделилась своим откровением с тетрадкой подруги на чистом остатке, веря лишь в долговечность бумаги. Хотя в этом месте ничему доверять не приходилось.
Подробно описав все происшествия и свой кошмар, она прибавила то, что раскрыли ей каракули Люды.
«Наша ошибка заключалась в том, что мы наивно полагали, будто неведомым богам шаманами приносилась одна-единственная жертва в полную луну, одну ночь в году. Но правда в том, что полнолуние длится три дня, и жертв было всегда пять! По две приносилось в первую и вторую ночь, и одной замыкался круг кровавого ритуала. Ошибочно упомянуто было в книге Велеса, а может и специально, что лишь мужчины-воины почитались в роли жертв. Теперь я знаю, что и женщины составляли печальную участь в этом действе.
А те загадочные холмы, где ныне покоятся тела двух наших коллег…. В той земле действительно жрецы хоронили людей когда-то. Но не павших с Врат жертв. То были сами шаманы – их бренные тела, прошедшие весь круг жизни и благовидно встретившие старость. Их погребали с почётом на том погосте. А тела несчастных жертв, их прибирали те самые божества, чей лик теперь не даёт мне уснуть! Этими жертвами отсрочивался приход ужаса с Той стороны. Теперь я это знаю. Не ясно лишь, каким образом прекратилась эта жестокость.
У меня твёрдые подозрения, увы, неподкреплённые вескими доказательствами, что смерти моих коллег напрямую связаны с этим древним культом. Их загадочная и внезапная смерть, то, как они скончались – всё говорит в пользу моих размышлений. Боюсь, что и Сергей давно мёртв. Да и мне, похоже, не суждено выбраться из этого злополучного места. Мы подписались добровольно на смерть, переступив через ту грань, куда живым ступать нельзя».
В третью ночь без Сергея, сидя меж зажжённых ламп, она вновь и вновь листала потрёпанные и измятые страницы тетради, силясь найти лазейку, выход из капкана, в котором её намертво держали обстоятельства.
Где-то после полуночи, когда дремота подкралась сладостной зевотой, свет керосиновых ламп задрожал и потух одновременно, будто их загасили сильным дыханием. Снаружи палатки раздались тяжёлые с приволакиванием шаги.
– Сергей? Не может быть! Ты вернулся! – обрадовалась Лариса.
За брезентовым пологом прорисовывался мужской контур, высвеченный ровным сиянием луны. В отдалении прошёлся раскатистый гром, в палатке потянуло землёю.
Из записей Людмилы Шуваловой:
«Чёрт побери, какой день! А Ларка то тихая, как всегда. Впрочем, она была и останется тихоней. Зато надежная, как крейсер Аврора. Удушить её готова на радости, если бы не эти зануды-учёные. Особенно бесит их главный. Чопорный говнюк. Помощник его тоже птица ещё та, ну а парень, тот и вовсе недалёкий. Немой.
Но ничего, Лара, ничего! Мы им покажем раков, горы и закалку нашу питерскую. Мы откроем миру такое, отчего главред нас с тобой непременно поставит на ведущие роли. Мы повоюем! О, как мы с тобой повоюем, подружка Лариска. Тихая мышка Лара. Ничего, скучно не будет. С нами старина-виски, так что компания нам обеспечена.
До чего же хорош этот день! У нас всё получится! И камни покорятся отважным и не робким сердцем. Не помню, чьи слова, но точнее не скажешь. Верно, Лариска, мы покорим эти Врата! Мы их сделаем!».
Последние комментарии
23 часов 34 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 12 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 15 часов назад
3 дней 2 часов назад