Ты пойдешь со мной? [Key4Sally] (fb2) читать онлайн

Key4Sally Ты пойдешь со мной?

Предисловие

Это был очень тяжелый день. Чертовски тяжелый. Да еще и телефон никак не замолкает. Выбросить бы его к чертовой матери! Туфли не снимаются – застежку заело. В квартире темно, но свет я не включаю. Не хочу. Пусть будет темно. Наконец удается расстегнуть туфлю, и она летит прочь. Следом вторая. Господи, как же хорошо ногам. Я пошевелила затекшими ступнями, и по моему лицу растеклась блаженная улыбка. Бросила сумку в прихожей и прошлепала в зал.

– Здравствуй, мой родненький, мой мягонький. Скучал по мне? Я скучала… – и, упав на диван, я наконец-то почувствовала себя дома. Так тихо. Электронные часы показывают восемь утра – опять свет отключали. Однако встать, пойти в прихожую и достать из сумки телефон, чтобы точно узнать время, казалось сейчас абсолютно непосильной задачей. Хочу полежать. В конце концов, я и так знаю, что почти одиннадцать.

Каким же бесконечным показался мне этот день. Когда я уходила, Сашка еще сидела над курсовой. Собирается все выходные ею заниматься. В общем-то, мне бы тоже следовало. Сдача во вторник, а сегодня суббота. Осталось не так уж много времени, особенно если учесть, что готовность – всего две трети. Но после того, как я сломала ноготь, я поняла, что удача в ближайшее время ко мне не вернется, и поехала домой. Не буду я ничего делать. Я отдыхать буду, и плевать мне на все на свете и на курсовую в частности. Мои выходные принадлежат только мне. К сожалению. Или к счастью? Может быть, но пока счастливой я себя не чувствую. Есть хотелось безумно, но лежать в темноте и тишине было так приятно, что я себя уговорила – есть не хочу совсем. Снова завибрировал телефон. Нужно было его выключить. Неблагодарные спина и ноги заныли. Я лежала, чувствуя, как сон медленно накрывает меня: «Бог с ним, с ужином», – подумала я, бодрствующей частью сознания, соглашаясь со своей ленью в том, что, пожалуй, можно спать и так, не раздеваясь. Усну и буду спать до завтра. До двух часов дня, может и до пяти. И поем тоже завтра.

Резко завибрировал мобильник, и я, то ли от неожиданности, то ли от того, что уже успела задремать, вздрогнула и подскочила. Сердце колотилось, как сумасшедшее, собираясь вылезти через горло. Само собой, сон, как рукой сняло.

– Да чтоб тебя!

Я поднялась и зашагала в прихожую к своей «вибрирующей» сумке. Достав телефон, я приложила максимум усилий, чтобы не швырнуть мой неугомонный гаджет в окно. Разблокировала экран, на котором красовалось уведомление о пятнадцати пропущенных звонках и десяти сообщениях. Одиннадцать тридцать. Выключив телефон, я отправила его обратно в сумку. Ну что ж, раз поспать мне не удалось, будем есть.

Я пошла на кухню. Включив свет, минут пять стояла, зажмурившись, пока глаза не привыкли. Постепенно глазки–щелочки открылись, и я полезла в холодильник. Пока закипал чайник, микроволновка грела остатки пиццы, а кружка наполнялась сахаром и кофе, я разговаривала сама с собой:

– Ну что ему нужно от меня?

Чайник щелкнул. Я налила кипяток в кружку, и аромат кофе приятно заполнил мою истрёпанную и изрядно измученную голову, вытесняя, хоть и на мгновение, дурные мысли и желание впасть в истерику.

– Что вообще может быть нужно человеку после ТАКОГО?

Звякнула микроволновка. Я открыла дверцу и достала тарелку с двумя увесистыми кусками тонкого теста, томатного соуса, колбасы и сыра. Включила телевизор, нашла спортивный канал, и, усевшись поудобнее, продолжила рассуждения вслух:

– Вот если бы я кому-то изменила, зачем бы я стала звонить после этого? Собственно, для чего? Чтобы поинтересоваться, все ли я сделала для того, чтобы ты себя чувствовал полным ничтожеством, или есть еще простор для творчества? – но в ответ мой телевизор поведал мне, что к чемпионату мира сборная России по хоккею готова на двести пятьдесят процентов. О как! Я откусила внушительный кусок пиццы.

– Откуда у людей столько наглости? – и слезы снова предательски навернулись мне не глаза. Не то, чтобы я ждала от этого парня чего-то большого и вечного, совсем наоборот – мне он казался никудышным и безнадежным ухажером со скудной фантазией и ограниченным словарным запасом. Просто обидно понимать, что даже на такую бестолочь спрос больше, чем на умную и красивую меня. Не то чтобы пришла пора бить тревогу и начинать набирать первую десятку кошек, чтобы скрасить жизнь старой девы, нет, но и получить плевок в спину от человека, не способного сказать, в каком веке он сейчас живет, довольно обидно. И да, я прекрасно знаю, что вы скажете: «Чего так убиваться? Тебе всего девятнадцать лет? Невелика беда. Встретишь другого. Подумаешь…», – и, очевидно, будете правы. Но вот что я скажу – измена – это всегда мерзко. Вам не нравится слово «измена»? Считаете, из уст девятнадцатилетней девчонки оно звучит чересчур драматично? Ладно, заменим его словом «обман», если уж режет ухо. Обман, в каком бы возрасте вы его ни переживали, в девять, двадцать или пятьдесят два, всегда бьет по самому нежному и незащищенному. Просто чем ты моложе, тем острее ты переживаешь эту мерзость, потому что это твоя первая (ну максимум вторая) обида. Но чем старше мы становимся, тем меньше ранят нас обиды, и не только потому, что ты уже видел это сотни раз, но еще и потому, что и сам обижал неоднократно. Эта мысль немного угнетает. Совсем чуточку. Да сегодня не я поступила по-свински, не я обидела человека (в этот раз), и не мне сторицей вернется причиненная другому боль. Я – молодец. Но почему-то эта мысль совершенно не утешает меня.

– …и в овертайме ЦСКА все-таки забивает победный гол, увеличивая счет до 3 очков в общем зачете…

Пицца совсем сухая, но как говорится, на безрыбье…

– …были удаления, но тем не менее, многие сходятся во мнении, что эта игра была самой аккуратной, я бы даже сказал, осторожной, за весь период кубка…

Я молодец. Мо-ло-дец. Я умная и красивая. Больше умная, конечно, но и красивая тоже.

– …теперь питерцам поможет только чудо. Но практика показывает, что и чудеса случаются!

Я выключила телевизор. Ну вас всех! Пицца жесткая, кофе слишком горячий, курсовой не готов, ноготь сломан под корень. Хочется купить биту, пойти к своему теперь уже бывшему и узнать, не хочет ли он сыграть в бейсбол. Так. Все, стоп! Не хочу никаких принцев, курсовых и бессмысленных звонков. Никаких дурацких мыслей о кошках и обидах. И тем более никакого хоккея. Не хочу нечего! Где моя книжка?

Бабушка с дедушкой на все выходные уехали на дачу, и в квартире кроме меня не было ни души, а это, должна заметить – почти праздник. Я разделась, умылась и спустя пять минут уже лежала в кровати с книжкой в руках. Тот, кто придумал книги, был гением, добрым волшебником. Наверняка немного сумасшедшим, но кто не без греха? Сказка. Я их очень люблю, а эта – моя самая любимая. Я практически знаю ее наизусть, но все же раз в полгода перечитываю ее заново. Вот и теперь, лежа под одеялом, когда во всей квартире темно, и лишь ночник мягко освещает страницы, которые мелькают одна за другой, я не могу остановиться. И снова, как и в первый раз, реальность перестает существовать. Здесь волшебство и прекрасный принц, здесь чудеса и приключения, здесь любовь, вырванная из когтей зла, а потому искренняя, неподдельная и навсегда. Тут никто не спросит у тебя, сколько страниц занимает первая часть курсовой работы, никому нет дела до того, что на твоей юбке непонятно откуда взялось огромное пятно, и никто не прячет от тебя сочувствующих глаз, зная, что твой молодой человек только что уехал с какой-то блондинкой на ЕЕ машине. Это не со мной, это не про меня, это не моя жизнь! Моя жизнь на страницах зачитанной книги, которая скроет, спрячет меня. Возьмет за руку и поведет туда, где мое место. Оно спрятано среди горных хребтов, скрыто под облаками, а входы и выходы перекрыты бурными реками и безбрежными морями. Там леса и луга, там ветер и кристально-чистая, прозрачная, словно хрусталь, вода, и такие цветы, которые вы не сможете даже вообразить. Там, где ни одна живая душа не сможет найти меня. Где-то далеко, совершенно в другом мире, стрелки циферблата летят с бешеной скоростью, и мне отчаянно не хватает времени. Я отрываю глаза от книги – четыре часа ночи! Так и до утра досидеть можно.

Я горько вздохнула и выключила ночник. Еще долго книжное похмелье не дает мне уснуть, и я перебираю в голове любимые места, персонажи, события, слова, которых нет и быть не может в моей настоящей жизни. И так отчаянно захотелось, чтобы все, о чем я мечтаю, читаю, думаю, стало осязаемым. Чтобы можно было прикоснуться, ощутить запахи и тепло, увидеть собственными глазами, услышать, запомнить на всю жизнь, а потом, рассказывать своим детям, внукам, когда я буду настолько стара, что каждое мое слово будет восприниматься, как бред сумасшедшего. Как же не хватает этой сказки в обычной жизни. Почему бы не изобрести машину, которая сможет переносить человека в мир книги? Тогда, правда, придется держаться подальше от Кинга и Лавкрафта. Зато я без промедления отправлюсь в страну своей любимой книги, и, может быть, останусь там навсегда. Как же я хочу в сказку. Вот прямо сейчас.

Сон сморил меня резко, словно выключили свет, и был крепким, совершенно без снов.

Глава 1. Желания сбываются

Проснулась я от холода. Темно. Значит, еще ночь. Опять окно не закрыла! Зябко– то как. Мне очень не хотелось вставать, закрывать окно, и поэтому я всеми силами убеждала себя, что мне абсолютно комфортно, но получалось пока не убедительно. Сейчас полежу немного и снова засну. Сквозь сон я чувствовала пьянящий аромат травы, листвы и каких-то цветов. Все-таки есть плюс от открытого окна – днем никогда так не пахнет. Да и ночью, вообще-то, тоже. Странно. Я, конечно, не в центре живу, но и на окраине в так называемом спальном районе воздух ничуть не чище. Так откуда такой приятный аромат? Одеяло куда-то подевалось. Я потянулась, пытаясь нащупать его. Внезапно сон как рукой сняло, потому что моя рука прошлась по мягкой, слегка влажной траве. Я резко открыла глаза. Вот это да… Я не верила своим глазам. Картинка явно не совпала с моими ожиданиями. Вокруг меня, сколько хватало глаз, раскинулся ночной лес. Высоченные деревья уходили далеко вверх, закрывая кронами небосвод, густой подлесок. Земля, словно ковром, устлана мягкой, как шелк, травой, на которой я и лежала. Где-то очень далеко слышался шум воды, в кустах трещали сверчки. Луны видно не было, потому как ее полностью закрывало густой листвой деревьев, но там, где ей все-таки удавалось найти брешь, серебрились тонкие полосы света. Мне еще никогда не снилось ничего более реалистичного, такого настоящего на вид, на ощупь, на запах…

– Это сон, – тихо прошептала я, и тут до меня дошло, что, поскольку я сплю, то и бояться мне нечего. Я решила осмотреться. Медленно (сон сном, но ночью в лесу даже во сне жутковато), стараясь ничем не выдать себя, я поднялась на ноги. Но до чего же удивительный сон – холодно по настоящему, реалистичнее просто некуда. Зуб на зуб не попадает. Прохлада ночного леса пробиралась под кожу, заставляя мелко дрожать. Сейчас я была безумна рада, что не сплю голышом, но от пронизывающей сырости ночная рубашка, хоть и длинная, совершенно не спасала.

– Нужно двигаться, – сказала я себе как можно тише, дабы не привлечь внимание какого-нибудь хищника. Не хотелось превращать чудесный сон в кошмар. Я наугад выбрала направление и побрела, медленно переступая босыми ногами. Довольно быстро я поняла, что черепаший темп не греет, а только усугубляет ситуацию. Я остановилась и, обхватив себя руками, стала оглядываться в поисках какой-нибудь захудалой хижины или покосившейся деревянной лачуги. Избушка на курьих ножках тоже сойдет. Но все вокруг, сколько хватало глаз, занимал густой лес без начала и конца. Красиво, конечно, но очень холодно.

– Какой-то странный сон. Ничего не происходит, – успела пробурчать я, прежде чем услышала отчетливый шелест второй пары ног за спиной. Я оглянулась. Звук прекратился. Показалось? Да нет, не думаю. Я стояла, прислушиваясь и отчаянно вглядываясь в темные заросли. Тихо. Я попятилась, продолжая слушать и смотреть. Ничего не происходило. На всякий случай , я огляделась в поисках внезапно выросшего из – под земли крепкого деревянного домика. Его, само собой, не обнаружилось, но попытаться стоило. Осмотрев дерево, рядом с которым стояла, я прикинула, что при определенной сноровке смогу залезть на самую нижнюю ветку. Надо заметить, что в детстве я отменно лазила по деревьям. И хотя звук прозвучал довольно далеко от меня, я решила не искушать судьбу и перестраховаться.

Потратив пять минут неимоверных усилий, разорвав подол ночнушки и поставив пару ссадин на руках и ногах, я все же оказалась на нижней ветке. Тяжело дыша, я взобралась еще на пару ветвей повыше, пока не оказалась на прочной, толстой ветке, целиком скрывающей меня листвой от посторонних глаз. Усевшись поудобнее, я с удивлением пыталась понять, что же меня так напугало? К своему стыду, я понятия не имела чего ради забралась на дерево. Я вслушивалась, но ночь молчала. Время шло, а я мерзла. Ничего не происходило, и я уже совсем было собралась спускаться, как шорох повторился вновь. На этот раз ног было не две, а четыре. Теперь это слышалось очень отчетливо. Существо не спешило, медленно двигаясь в мою сторону. Не знаю, как это объяснить, но по звуку было совершенно ясно, что оно не крадется, а просто не торопится. То ли эта вальяжность сыграла со мной злую шутку, то ли это было совершенно естественно в данной ситуации, но в следующую секунду ледяной страх пронзил мое нутро ледяной иглой. Сердце подскочило к горлу, а потом ухнуло обратно в грудь и стало отплясывать, грозясь проломить собой ребра. Мне казалось, что его стук эхом разносится в лесной чаще, и что страшное «нечто», если не увидит меня, то услышит однозначно. И вот, шелестя травой и раздвигая кусты огромными косматыми боками, прямо под моей веткой возник огромный волк. Он был вдвое больше обычного волка, а его длинная густая шерсть лоснилась на откормленных боках в тусклом отблеске лунного света. Животное явно не голодало. Он был крепок, массивен и мускулист. Движения его были плавными и расслабленными. Он никого не боялся, явно чувствуя себя вольготно в собственном лесу. Меня затрясло, а на спине выступила холодная испарина. Колотило меня так отчаянно, что я боялась не удержаться на ветке. Я смотрела, как волк вертел остроносой мордой, а его бока поднимались и опускались. Я слышала его дыхание и, казалось, чувствовала его на своей коже. Огромная серая голова оглядывалась в разные стороны. Я знала – он ищет именно меня. Более того, я чувствовала, что он знает, где я. Он повернул голову и почти уткнулся огромным мокрым носом в ствол моего дерева. Он втянул воздух, пробуя на вкус ароматы ночного леса, ища среди них мой, пропитанный страхом и дрожью. Его голова медленно начала подниматься вверх. Еще секунда и он увидит меня. Ну все, пиши – пропало.

– Ты чего тут опять вынюхиваешь? – голос был молоденький и явно мальчишеский. – Пшелл вон отсюда!

Волк резко повернул голову, посмотрел туда, откуда голос звучал, и оскалился, обнажив огромные, белые клыки. Даже в скудном лунном свете они переливались, как жемчуг. Это было бы красиво, если бы не было так страшно. Я позабыла, как дышать, и лишь ждала, что же будет дальше. Шерсть на загривке волка поднялась дыбом, и из глубины его огромной груди послышался низкий рык, от которого все вокруг завибрировало.

– Рычать вздумал? Сейчас, подожди… – что-то зашуршало. Волк зарычал еще сильнее. Вдруг неожиданно для меня и, видимо, для мальчишки, волк пригнулся к земле, прижал уши и, словно молния, прыгнул в сторону парнишки. Я услышала лишь короткий вопль злости и неожиданности. Не знаю, что на меня нашло, но в следующее мгновенье я спрыгнула с насиженной ветки. Тело действовало отдельно от разума, который в тот момент мог лишь беспомощно вопить от ужаса. Я машинально огляделась и, подняв с земли самый тяжелый камень, я, что было сил, запустила его прямо в спину косматого, который в этот самый момент угрожающе навис над перепуганным парнем. Волк издал странный звук, словно поперхнулся. Огромная треугольная голова медленно повернулась в мою сторону, и я увидела большие угольно – черные глаза, которые влажно блестели во мраке. Но самым жутким было то, что они были абсолютно черны – ни белков, ни радужки, ни зрачка. Просто две огромные чернильные капли, всматривающиеся в меня, пробирающиеся до самого дна куда-то, где никогда не бывало даже мое собственное подсознание. Этот взгляд выворачивал наизнанку, скреб по моим нервам невидимой наждачкой. На меня накатили страх, злоба и какая-то ноющая, словно больной зуб, тоска. Скрепя зубами, я подняла и бросила еще камень. Он пришелся зверюге прямо в лоб. На какую-то долю секунды волк замер, словно задумался о чем-то, а затем, медленно переступая огромными, когтистыми лапами, двинулся ко мне. Движения его были медленными, грациозными, а черные глаза, по-прежнему не отрываясь, смотрели на меня, изучая от макушки до кончиков босых ног. В эти секунды я судорожно пыталась сообразить, чем же давать отпор. Очевидно, что камнями этому гиганту не навредить и даже не поцарапать. Был бы огонь… Но его не было. Да уж, не тем местом я думала, спрыгивая с дерева. На волка голыми руками! Но нужно было спасать мальчишку. Да только теперь и сама пропаду, и он не спасется. Хоть бы дал деру! Так нет же, сидит, смотрит. Мысли метались в голове, словно крысы на тонущем корабле. Ноги сами по себе отступали назад. Страх сменился ужасом. Частое, сильное дыхание застряло в горле, скованные льдом внутренности онемели и словно бы исчезли, оставив внутри пустоту, в которой эхом отдавалось сошедшее с ума сердце. А потом случилось нечто невероятное – страх смешался с неистовым желанием жить, и я почувствовала, как внутри рождается нечто, для меня совершенно новое. Это была ярость. Она бурлила, закипала, разгоняя застывшую кровь, наполняя меня огнем. Мышцы налились силой, адреналин взвинчивал нервную систему, легкие качали воздух. И тут я услышала громкий звериный рык, вырывающийся из моей груди, сотрясающий воздух, превращая в камертон стоящие рядом деревья, исходящий из меня, словно взрывная волна. Волк остановился в двух шагах от меня и замер. Он пригнул голову с прижатыми к черепу ушами и повернул ее, как это делают собаки, когда что-то удивляет их. Он принюхался. Застыв, он не решался подходить ближе. Странно, но он не был напуган. Он был удивлен. Бесконечно долгую минуту мы смотрели друг на друга. Я больше не боялась, я была готова драться, и наверное, именно это он прочитал в моих глазах, потому что, подняв могучую лапу, он сделал шаг назад. Затем еще один. И вот он уже пятится, чуть не затоптав оторопевшего, белого, как молоко, паренька. И лишь когда огромная серая спина затерялась в дальних кустах, я сделала громкий вдох. Голова моя пошла кругом. Ярость покидала меня вместе с силами. Я, как подкошенная, упала на траву. Все завертелось вокруг. В безумном хороводе кружились надо мной деревья и кусты. В глазах потемнело, и я медленно начала проваливаться в черноту. Но прежде, чем я отключилась, я успела услышать довольно странный вопрос, который задало молодое лицо, склонившееся надо мной: «Ты ведьма?»

***

Еще не открыв глаза, я почувствовала, что лежу в кровати. «Все-таки это был кошмар, – подумала я. – Обидно. А ведь так все хорошо начиналось". Я даже немного расстроилась. Слишком уж реальным, правдоподобным было все, начиная от леса с его запахами и полутонами и заканчивая огромной волосатой зверюгой. Я могла поклясться, что до сих пор чую запах его шерсти. От воспоминания о нем мерзкий холодок пробежал по моей спине. Кстати, о спине – все ужасно затекло. Сколько же я спала? Наверное, уже обед. И все же, как приятно просыпаться в теплой постели. Лес, каким бы прекрасным он ни был, не сравнится с чистым постельным бельем и мягким одеялом. Я потянулась и поняла, что ошибалась. Кровать, оказывается, не всегда самое приятное место, где можно проснуться, особенно, когда просыпаешься связанным. Я дернулась. Никак. Попытавшись пошевелиться, я поняла, что связана туго и, судя по затекшим конечностям, довольно давно.

Я открыла глаза. Утреннее солнце прямыми лучами падало из раскрытого окна на старый, потертый, но чистый деревянный пол. Никакого ковра, лишь плотно подогнанные друг к другу деревянные доски, нагретые солнышком. Стены из деревянного бруса, утеплённые чем-то похожим на солому, перемешанную со мхом, абсолютно голы – ни обоев, ни краски, ни картинок каких-нибудь. Потолок выглядел так же, как и пол, с той лишь разницей, что был наверху. Вся прочая обстановка в виде нехитрого, но прочного на вид стола, на котором громоздились скудные столовые приборы, стула с высокой спинкой и большого деревянного короба с тяжелыми дверцами, чем-то отдалённо напоминающего шкаф, но размером с комод, чинно стояла на своих местах. Венчала всю эту компанию выложенная из мелкого камня печка – маленькая и круглая, похожая на бочку с длинной трубой, уходящей в потолок. Приятный запах теплого дерева и каких-то неведомых мне трав наполнял домик. Именно домик, потому что размерами до полноценного дома он не дотягивал, да и язык не поворачивался сказать как-то иначе. Он был мал даже для сторожки лесника, но чистота и нарочитая простота делали его уютным. Если бы не тугая веревка поперек моего тела, я бы даже почувствовала себя как дома.

Тут входная дверь с мелодичным скрипом открылась, и в домик вошел тот самый мальчишка, который моими стараниями вчера ночью не был съеден. Он бросил в угол охапку дров, которые принес с собой, и хмуро уставился на меня. Я молча смотрела на него, ожидая благодарности за свое благородство и извинений за нерадушный прием. Спустя две минуты гробового молчания не последовало ни первого, ни второго. Надо запомнить – никогда, НИКОГДА не помогать другим! Понимая, что даже в такой неловкой ситуации как-то надо начинать знакомство, я набрала воздуха в грудь, но, не успев раскрыть рта, услышала негромкое:

– Кто ты такая?

– Лера, – подавилась воздухом я.

– Я не о твоем имени, – он изо всех сил старался выглядеть старше и как можно более грозным. – Ты ведьма?

В ответ я усиленно замотала головой и мяукнула «нет».

– Тогда как ты сумела прогнать Фоса?

Очевидно, Фосом парень называл волка.

– Понятия не имею. Как-то само собой получилось.

– Сама собой только изжога случается. Фоса невозможно напугать! – он не верил мне и начинал злиться. А я все меньше и меньше понимала, почему то, что зверь не сожрал нас этой ночью, так расстраивает этого парня.

– Слушай, не то чтобы я напрашивалась на благодарность, но, по-моему, тому, что волк вчера сбежал, можно только порадоваться, разве нет?

Он молча смотрел на меня, не то злясь еще сильнее, не то пытаясь найти подходящие к ответу слова. Одно было очевидно – такими темпами от веревок я освобожусь еще очень не скоро. Его брови прочно сошлись на переносице, а худощавое лицо стало еще более угловатым и нарочито серьезным. Он оказался гораздо выше и немного старше, чем мне показалось вчера. На вид ему было лет пятнадцать. Короткие ,как попало стриженые, волосы были взъерошены и так сильно выгорели на солнце, что их изначальный цвет было трудно распознать. Подростковая худоба и угловатость еще сохранились, но уже уступали принимающей свои очертания мужественности.

– Так ты ведьма? – снова задал он вопрос, никак не дающий ему покоя.

– Нет.

– Тогда кто же? Оборотень? Может, и вовсе – нежить…

Судя по тому, как парень на полном серьезе говорил о ведьмах, оборотнях и прочей нечисти, я начала догадываться, что мое желание попасть в сказку исполнилось. Ну или меня захватил в плен умалишенный. В любом случае обстановку нужно было как-то разряжать. И тут я, наконец, вспомнила, кто я.

– Я бухгалтер.

Я надеялась увидеть на его лице облегченную гримасу или что-то похожее на узнавание, но он лишь продолжал смотреть на меня, по-видимому, ожидая деталей.

– Бухгалтер – это счетовод (по-прежнему никакой реакции на суровом мальчишеском лице), – я вздохнула и с надеждой в голосе спросила. – Может быть, ты меня все-таки развяжешь? Очень уж неудобно.

– Мне удобно, – коротко ответил он.

– Ладно… Я еще только заканчиваю учебу, но в будущем я буду считать деньги. Сколько взяли, сколько потратили, на что потратили. Сколько денег есть и сколько понадобится в будущем. Понимаешь?

Он искренне пытался понять. Я видела это, но в то же время задавалась вопросом, что же это за глушь такая, где никто слыхом не слыхивал о бухгалтерах.

– Откуда взяли? – спрашивает он.

Ну что ж, это уже что-то.

– Оттуда, куда их положили.

– Кто положил?

– Ну, не знаю. Ты, например. Ты положил, а я взяла.

– С какой стати ты берешь то, что тебе не давали? – его взгляд стал еще суровее, а я подумала, что мне стоило попасть в сказку о русалочке. Иногда быть немой полезно.

– Я возьму на время, а потом верну.

– Зачем же брать что-то, чтобы потом это отдавать?

Отличный вопрос, который, надо заметить, даже меня сбил с линии повествования. Ну не рассказывать же ему краткий курс экономики?

– Слушай, я не ведьма! И не оборотень. И уж тем более не то, третье, что ты там называл… Я просто девушка. Ясно?

Он смотрел на меня, уже не хмурясь, но все еще сомневаясь.

– Откуда мне знать, что ты не врешь?

– Да даже если и вру, ты все равно никогда этого не узнаешь. Ну не будешь же ты меня держать здесь связанной вечно? – посмотрела на него и поняла – этот будет, и поспешила реабилитироваться. – Слушай, я уже рук не чувствую. Ну, сам подумай, для чего бы я вчера геройствовала? Чтобы сегодня превратить тебя в лягушонка и от души похохотать?

Он крепко задумался. Я же все никак не могла взять в толк, за что он так недоверчиво относится к людям. И тут два варианта: либо я не внушаю абсолютно никакого доверия, либо лес и вправду кишит всевозможной нечистью, так что шагу невозможно ступить, не наткнувшись на ведьму, вампира или представителя косметики. Но тут он прервал мои раздумья, подойдя к кровати, и со словами: «Смотри у меня…», – развязал веревку, да так ловко, буквально одним движением, и – voila – я свободна. Когда я села на кровати, потирая затекшие руки, он максимально строго, насколько это позволял мальчишеский голос, добавил:

– Имей в виду, я с тебя глаз не спущу.

– Я поняла, поняла…

Он насупился и принялся деловито ходить по комнате, орудуя нехитрым кухонным инвентарем. Видимо он собирался завтракать. Ну что ж, если мне посчастливится, я не откажусь от чего-то съедобного. И пока он ходил туда-сюда, я украдкой рассматривала его. Действительно, он был намного выше, чем я думала. Как минимум на полголовы выше меня. Худоба его не выглядела болезненной, скорее наоборот – жилистый и довольно крепкий. Движения скупые и отточенные, но, судя по некоторой скованности, я понимала, что мое присутствие смущает его. Честно говоря, больше всего меня удивила его одежда – на нем была самотканая рубаха, сшитая хоть и аккуратно, но слишком уж просто и незамысловато. Так просто, словно одежду на парня шила пятилетняя девчонка, и наверное поэтому больше напоминала светло-серый мешок, чем предмет гардероба. Кожаные штаны, очевидно, творение той же талантливой руки, что шила верх, и не имеют ни формы, ни какого бы то ни было конкретного размера. Весь этот, не побоюсь этого слова, ансамбль, выглядел на худом теле довольно забавно, и напоминал висящий на флагштоке, флаг.

Тем временем парень закинул пару поленьев в печку, а на импровизированную конфорку поставил что-то напоминающее чайник и кастрюлю одновременно. Он наполнил «чайник» водой и спросил:

– Есть будешь?

– Да, спасибо. Слушай, а где мы? Как называется это место? – спросила я, ожидая услышать что-то трудновыговариваемое.

– Понятия не имею, – сказал он абсолютно спокойно, без малейшего намека на шутку или сарказм.

– Ты не знаешь где мы?

– Сказал же, нет.

– Ты что, не живешь здесь?

– Живу, – кивнул он.

– Тогда как можно не знать, где живешь?

– Я знаю, что живу в лесу, но не знаю, как он называется. Да и не думаю, что у него вообще есть название.

– У всего есть название. Как можно жить где-то и не знать, как называется место в котором ты живешь?

– Очень просто. Без воды нельзя жить. Без еды. Без крова. А без названия живется так же хорошо, как и с ним.

Надо признаться, я не нашлась что ответить. Я вообще решила – почему бы мне не помолчать чуток? Говорят, для женщины это бесценное качество.

Не успела я оглянуться, как на столе организовался нехитрый завтрак на двоих: хлеб, яйца и варенье. Причем желток у яиц оказался ярко-голубого цвета. Какая прелесть. Мне определенно начинает нравиться этот сказочный мир. Почему-то это заставило меня улыбнуться. Он это заметил и еще крепче сдвинул брови на переносице. Парень заварил чай, и как только он налил его в грубую берестяную кружку, по комнате разлился дурманящий аромат. Не знаю, как это объяснить, и уж тем более не имею ни малейшего понятия, что он туда добавил, но казалось, что каким-то образом ему удалось поймать и налить в кружку аромат утреннего леса, солнца и свежесть ручья, бегущего по горным перевалам. И как-то сразу стало спокойнее. То ли от ароматного чая, то ли от того, что меня хотят накормить, но мне стало комфортно, и я заулыбалась еще сильнее. Наверное, он думает, что у меня не все дома… Да и пусть думает. Тут еще не разобраться надо, чья крыша дальше уехала. Ведь, согласитесь, довольно странно выглядит парень пятнадцати, может четырнадцати, лет, живущий в крошечной лачуге один, посреди леса, не имея ни малейшего понятия, что это за места и как они называются. Он странно одет, у него диковатые манеры, он думает, что бухгалтер – это разновидность нечисти, и связал меня за то, что я пыталась его спасти.

Закончив со всеми приготовлениями, он, усевшись на единственный стул, принялся за голубую глазунью. На мгновенье мне даже показалось, что он просто напросто забыл о моем существовании, и по привычке сел завтракать в полном одиночестве. Но услышав глухое: «Чего сидишь? Приглашение особое нужно?» – сказанное набитым ртом, я поняла, что не забыта.

– Вообще, хотелось бы… – сказала я с лицом, преисполненным гордостью и чувством собственного достоинства.

В ответ он лишь закатил глаза и заработал челюстями в привычном темпе. Я посчитала, что в данной ситуации это вполне может сойти за приглашение, к тому же неумеренный выпендреж мог стоить мне завтрака, и я все с тем же гордым видом подошла к столу.

– А куда мне сесть?

Он перестал жевать и поднял на меня озадаченный взгляд. Затем пробежался глазами по комнате в поисках чего-то более менее подходящего на роль стула, но, так и не найдя, вздохнул, поднялся с тарелкой в руках и сел на кровать, сложив ноги по-турецки. Я села за стол, стараясь не выдать волчий аппетит. Но Боже мой, каким же все оказалось вкусным! Вроде бы хлеб как хлеб, но каким ароматным и нежным он был. А яйца! Голубая глазунья имела ярко выраженный вкус ветчины, слабо пахла сыром и вообще не имела ничего общего с привычным для меня яйцом. Варенье по консистенции напоминало клубничное, но почему то пахло бананом с ярким сливочным послевкусием. Огромных усилий мне стоило сидеть тихо и молча, потому что внутри меня буйствовала кулинарная феерия. Привычные на вид продукты во рту взрывались фейерверком совершенно неожиданных вкусов, заставляя крошечного гурмана внутри меня прыгать и пищать от восторга. Видимо, что-то все-таки отражалось на моем лице, потому что парень поглядывал на меня не то с недоверием, не то с недопониманием. Но, как уже было сказано мною выше, еще неизвестно, кому из нас больше пойдет смирительная рубашка.

Завтрак подходил к концу, и хмурые брови моего нового знакомого, наконец, заняли положенное им место на худом лице. Видимо, глядя на то, с какой скоростью я управилась с угощением, он подумал, что плохой человек не может так аппетитно есть. Лично я всегда так считала. Так или иначе, когда завтрак был съеден, топор войны был наполовину в земле.

– Слушай, а зачем тебе три тарелки и две кружки, если ты живешь совсем один? – спросила я.

– С чего ты взяла, что я один?

– Была бы у тебя компания, стульев было бы больше.

Он бросил на меня взгляд, явно спрашивающий: «Не слишком ли ты умная?». Я ответила взглядом: «Нет, в самый раз».

– Не люблю мыть посуду, – сказал он и поднялся с кровати.

Пока он убирал со стола, я молча наблюдала за ним. Видимо, его это смутило, и он спросил:

– Когда собираешься выходить?

Я облизала сладкие от варенья пальцы и удивленно уставилась на него:

– Куда выходить?

– Ну, ты же явно откуда-то пришла, значит, шла куда-то. Я бы на твоем месте вышел завтра с рассветом. Ночью идти опасно, сама видела.

Тут я понимаю, что меня выгоняют. Я чувствую, как хлебушек встает поперек горла, и сдавленно говорю:

– Мне некуда идти, – при воспоминании об огромном звере, гуляющем где-то в чаще леса, желудок пригрозил вывернуться наизнанку. Еще одну ночь в лесу я не выдержу. Он удивленно посмотрел на меня.

– Откуда ты?

– Из очень далеких мест.

– Ты из-за гор?

– Ну… допустим.

– Давай без «допустим». Откуда ты?

– Для человека, не знающего, где он сам находится, тебя слишком уж сильно волнует этот вопрос. Если мы оба не знаем, где мы, так ли важно, откуда я?

Он насупился, собрался было возразить, но не нашел – что. Потом, наверное, попытался решить, что же ему со всем этим делать. И пока он мучительно принимал решение, я наблюдала за всей этой мыслительной агонией и, незаметно для самой себя, начала грызть ноготь на большом пальце (нет, не на ноге, и да, своей руки).

– То есть, – наконец сказал он – ты пришла из ниоткуда и идешь в никуда.

Мне не понравился язвительный тон, но объяснять, что он живет в сказочном мире, а я пришла из мира реального, мне показалось большим из зол. Поэтому я кивнула и примирительно улыбнулась. Он не посчитал нужным улыбнуться в ответ, лишь стоял и смотрел на меня.

– И где же ты собираешься жить?

– У тебя! – выпалила я и сама обалдела от собственной наглости. Я ошалело смотрела на него и молча ждала, что же сейчас будет.

Поначалу он пытался понять, шучу я или нет, но когда он понял, что я не шучу, началось самое интересное – поток эмоций буквально захлестнул его. Все промелькнуло так быстро, что я так и не успела понять, что же творилось в его голове. Целый калейдоскоп эмоций, длящихся сотые, тысячные доли секунды, пролетели одна за другой. Удивление, гнев, недоумение – это лишь то, что я четко смогла распознать, остальное смазалось, как двигающийся на фото объект. А потом его брови снова встретились на переносице, и молодое лицо снова насупилось.

– Мне не нужны нахлебники.

Тон его должен был говорить о твердой решимости и обдуманности решения, но на деле же он просто отчеканил, громко и грубо. Он отвернулся и стал рассматривать тлеющие угли в печи. Я не на шутку испугалась. Неужели выгонит меня вот так просто, в лес, к диким зверям? Смотрю на него и понимаю – выгонит. Пытаясь сдерживать нарастающую панику и говорить жизнерадостно и непринужденно, я почему-то говорила таким голосом, словно мне наступили на хвост.

– Послушай, я конечно не эксперт по выживанию в лесу, но даже я могу быть полезной! Одежду заштопать и посуду… Да, да, посуду буду мыть! Ты ведь не любишь мыть посуду? А я люблю (наглое, бессовестное вранье)! Могу за ягодами и грибами ходить.

– И куда же ты за ними пойдешь? В какую сторону?

– На юг, – ляпнула я.

Он вздохнул и помотал головой.

– Севернее. Чем севернее, тем больше мест и они гуще.

– На север, так на север, – пискнула я, всем своим видом показывая полную боевую готовность и самоотверженное подчинение. Он смотрел на меня, я – на него, и мы оба понимали, что толку от меня никакого. Но еще мы понимали, что я не выживу в лесу и дня. Он снова покачал головой и потер переносицу. Я чувствовала себя дворнягой, прибившейся к первому попавшемуся человеку, отчаянно виляя хвостом, чтобы понравиться, в надежде на то, что ее приютят. Я сделала еще одну попытку задержаться здес, во что бы то ни стало.

– Я не собираюсь оставаться навсегда, но дай мне хотя бы оглядеться. Здесь есть поблизости город или деревня?

– Самое ближайшее отсюда место – то, откуда пришла ты. Так расскажи мне, как далеко отсюда ближайший поселок?

Да… Плохо дело.

– Это очень, очень далеко. Но самое худшее, что я не знаю обратной дороги.

Он с искренним равнодушием пожал плечами. Наверное, совсем не это он хотел от меня услышать. Он поднял на меня глаза, и в них мелькнуло разочарование. Всего мгновение, но этого было достаточно, чтобы весь мой позитивный настрой растворился без следа. Стало тоскливо. Я чувствовала себя бесполезной, как ведро с дырявым дном.

– От меня ни на шаг, и делать все, что я скажу. Никакой самодеятельности, – сказав это, он развернулся и вышел из дома. Тяжелая деревянная дверь с легким скрипом отрезала этот разговор. Я сидела на стуле и не могла понять – радоваться мне или огорчаться.

***

Почти весь этот день он провозился со мной, объясняя, где лучше собирать грибы, а где ягоды, почему к лесным зверям лучше не подходить, даже если это пушистая маленькая белочка, и чем в этом лесу можно отравиться. Но прежде, чем мы вышли из дома, он критически осмотрел меня.

– Так по лесу ходить нельзя, – сказал он глядя на мою ночную рубашку. – Что это за зверь? – он указал на улыбающегося Чебурашку, нарисованного на ней. – У вас водятся такие?

– Да, – сказала я, не желая углубляться в азы отечественной мультипликации, но еле сумела сдержать улыбку, представляя себе лицо какого-нибудь охотника, который увидел бы в лесу Чебурашку во плоти. Думаю, даже большой голодный медведь не смог бы произвести большего впечатления. И пока я давилась своим собственным хихиканьем, он достал из-под кровати низкий, тяжелый сундук явно собственноручной работы. И руки эти росли не оттуда, откуда им надлежит расти. Широкий, приземистый он словно был сколочен наскоро, а доски явно были не из одного и того же набора – одна темная, другая светлая, одна шире, другая уже, кроме того, они были разной длины, и удивляло уже то, что они вообще держались вместе. Я, возомнив себя профессиональным плотником, конечно же, подумала, что сделала бы в миллион раз лучше, но вслух сказала:

– Ты так и не сказал, как тебя зовут.

Он бережно открыл корявую крышку и что-то пробубнил себе под нос.

– Я ничего не поняла. Говори громче.

– Меня зовут Влад, – сказал он, разогнувшись и повернувшись ко мне с какой-то серой тряпкой в руках. Это оказалась рубашка от того же одаренного кутюрье, что была на нем самом, но меньше и местами в заплатах.

– Как раз твой размер, – сказал он и отдал ее мне. Я взяла тряпицу в руки, боясь, что она рассыплется в труху, стоит мне к ней прикоснуться. Но, повертев ее в руках, я поняла, что сшита она бездарно, но прочно. Следом за рубашкой из сундука появились тряпичные брюки и старые изношенные ботинки. Вот они-то произвели на меня самое неизгладимое впечатление. Сшитые вручную, они были полностью мягкими, а к тому месту, где у любой нормальной обуви есть подошва, обычной веревкой примотан кусок березовой коры. Я не выдержала и захохотала от всей души. Влад, поняв, что меня так рассмешило, смущенно пробубнил:

– Нечего ржать. Это были мои первые ботинки. Я тогда не знал, как пришивать подошву.

Я попыталась успокоиться, но коварное «хи-хи» пыталось прорваться наружу.

– Не нравится – не надевай, – сказал он и попытался забрать это чудо инженерной мысли из моих рук. Я, конечно же, не отдала, но и хихикать прекратила.

– Ну прости, пожалуйста. Но это так очаровательно, просто нет слов.

Он сердито запихивал сундук обратно под диван, бубня что-то под нос.

– На самом деле это лучше, чем ходить босой. Спасибо большое.

Он поднялся и посмотрел на меня.

– Переодевайся и выходи на улицу, – сказал он, выходя из дома и плотно закрывая за собой дверь.

Вещи оказались мне как раз, но смотрелись так же мешковато, как и на нем. Странно, но когда я сняла ночную рубашку и переоделась в старую, бесформенную, залатанную одежду, мне стало комфортно. Словно вещи, созданные в этом мире, и меня саму делали его частью. Зеркала нет, да и оно мне не сильно – то нужно. То, как нелепо я сейчас выгляжу, я вполне могу представить. И вновь сапоги удивили меня – такой удобной обуви у меня в жизни не было. Плотно прилегая к ноге, словно сшитые по моим меркам, они были мягче домашних тапочек, а привязанная к подошве кора (до сих пор хихикаю, когда смотрю на нее), гнется лучше кроссовок. Да в моем мире этот парень сколотил бы целое состояние на продаже своей обуви.

Я вышла из домика, и на меня хлынуло летнее, солнечное утро. Было прохладно, но не холодно. Солнце, еще толком не проснувшееся, грело сонно, вполсилы. Через пару часов оно разойдется и начнет припекать, но сейчас было очень комфортно. Влад окинул меня взглядом, кивнул и сказал, что теперь намного лучше. Что ж, я была абсолютно с ним согласна.

Мы вооружились корзинками и отправились в лес. Он шел впереди, я – за ним. Надо сказать, что для человека, не выезжавшего дальше пригородной дачи в тридцати километрах от города, густой девственный лес казался необычайно красивой и жутко выматывающей полосой препятствий. С самого начала Влад задал совершенно непосильный для меня темп, но, услышав мое хриплое, тяжелое дыхание за своей спиной, сжалился, что-то бурча о том, что с такой скоростью двигаются лишь улитки-пенсионеры. Я не смогла возразить, так как еле дышала. Ноги мои ныли от перенапряжения, и я была уверена, что завтра не смогу подняться с кровати. Кроме того, повсюду – сверху, снизу, по бокам, сзади и спереди, в общем, куда ни глянь, лес кишел всевозможной живностью, самых невообразимых форм и расцветок – пауками с крыльями, огромными стрекозами с тремя хвостами, какими-то ярко-розовыми мухами, которые издавали жуткие хрюкающие звуки, когда подлетали к тебе. Было ощущение, что они принюхиваются и в случае чего могут запросто тяпнуть. Все это приводило меня в ужас, периодически сотрясая от отвращения. Сколько я себя помню, даже обычный домашний таракан приводил меня в замешательство, неизменно сменяющееся паникой, а тут комары размером с крысу охотились за двуглавыми змеями и в панике разлетались при виде какого-то милого, пушистого зверька, напоминающего кролика. Страшно представить, что на самом деле собой представляет этот зверь. Героическими усилиями я заставляла себя молча скидывать падающих на меня букашек и отгонять от лица летающую мерзость. К моему огромному удивлению, спустя полчаса я перестала кривиться от омерзения, а еще через час вообще перестала их замечать.

Влад уверенно продирался сквозь лесную чащу, ловко огибая деревья, пробираясь сквозь заросли кустарников, попутно складывая в корзинку какие-то травы, цветы и ветки деревьев, а потому спустя час похода его корзинка быланаполовину заполнена, а моя – девственно пуста. Было очевидно, что лес он знает прекрасно, ориентируется с закрытыми глазами и знает каждую травинку. Я же узнавала лишь высоченные сосны и ели высотой с девятиэтажный дом. Их верхушки уходили далеко вверх, где сплетались в причудливый навес, дырявый потолок из плотно переплетённой листвы, сквозь которую падали прозрачные столбы яркого летнего солнца. В тени деревьев было прохладно. Иногда мы выходили к полянам, покрытым то цветами, то просто ковром зеленой травы. Мы быстро проходили их и снова погружались в лесную тень. Здесь кипела жизнь. Птицы, насекомые, мелкие звери – все пищало, свистело и переливалось миллионами звуков. Сопровождаемые этой музыкой, мы все дальше углублялись в лесную чащу, где ароматы были то густыми, как мед, то легкими, еле уловимыми и тонкими, словно кружево. Перемешиваемые легким ветром, они сливались в невероятную, абсолютно неповторимую симфонию. Мелодию запаха такую прекрасную, кружащую голову, пьянящую, то громыхая маршевыми аккордами, то пронзительно и нежно плача скрипкой. И я шла, слушая музыку леса. Она вела меня. В голове не было ни единой мысли. Наверное, поэтому я не сразу сообразила, что среди кустов за дальним стволом огромной сосны прятался человек. Совсем маленький. Он робко выглядывал из-за дерева, боясь быть обнаруженным. И судя по тому, что роста в нем было немногим больше метра, я поняла, что он совсем еще ребенок.

– Влад, по-моему, там кто-то есть, – сказала я, кивая в сторону маленького шпиона. – По-моему он совсем еще маленький. Чей-то ребенок?

Влад кинул на меня неодобрительный взгляд так, как кидают камень в приставшую дворнягу. Я ответила ему взглядом, говорящим: «Не на меня смотри, а туда, куда я показываю". Он посмотрел.

– Где?

– Да вон там. За ближайшей сосной. Видишь? Вот за той. Да, да. Прячется.

Влад нахмурил брови и, вглядываясь, пробурчал.

– Я никого не вижу.

Но все же пошел в том направлении, быстро и бесшумно. Прямо таки ниндзя-лесничий.

– Никуда не уходи. Жди меня здесь, – сказал он и скрылся из виду.

Человечек за деревом тоже исчез. Я осталась одна. Щебетанье птиц, стрекот сверчков и огромный бескрайний лес окружили меня, и стало жутковато. Без Влада лес перестал быть сказочно-прекрасным, солнечным и приветливым. Он стал бесконечным, необъятным и оттого жутко опасным. Сразу вспомнился огромный волк и, само собой, в голове, как назойливые мухи, завибрировали мысли о том, что таких волков здесь великое множество. И уж совсем не утешала мысль, что если уж волки тут размером с медведя, тогда какие здесь медведи…

– Зачем я только тебя послушался… – прозвучало сзади знакомое ворчание. – Знал же, что там никого нет и быть не может, – он вышел из кустов за моей спиной. Весь в репейнике, с царапиной на щеке и настроении явно худшем, чем пять минут назад. – Все вокруг облазил. Нет там никого. И не было.

– Я сама видела. Маленький, ростом с ребенка.

Испепеляющий взгляд, сжатые в тонкую полоску губы и недовольное бурчание. Ладно, не в моих интересах настаивать. Может, и правда показалось? Да нет же! Точно видела! Как можно перепутать видел ты человека или нет? Можно перепутать одного человека с другим при определенном сходстве, но видел человека или нет– не перепутаешь. Да и Бог с ним. Наверняка, ребенок чей-то. Сами по себе маленькие дети по лесу не ходят. Значит, деревня по близости все-таки есть. За этими мыслями я не заметила, как мы пришли на место.

Это была огромная поляна. Здесь было щедро разлито солнце, потому что деревья лишь обрамляли ее по краям, не закрывая собою свет. Вся поляна сплошь была покрыта плотным, густым кустарником, на котором густо, словно украшения на новогодней елке, росли ягоды малины. Крупная, спелая она была как нарисованная. Ни единой плохой ягодки, ни одной переспевшей или недозрелой. Отборная, спелая ягода, которая сама просилась, чтобы ее съели. Рот наполнился слюной, едва легкий, сладкий, такой знакомый аромат малины, пробивающийся сквозь запахи лесной зелени, коснулся носа. Подбежав к первому же кусту, я сорвала одну ягоду и закинула в рот. Пьянящий аромат ударил в нос, сочная мякоть, сжатая языком, лопнула, заливая рот сладким соком. На вкус она была еще лучше, чем на вид. Господи, да что ж здесь все вкусное такое? От наслаждения я, в буквальном смысле слова, ничего не замечала, и лишь когда фейерверк вкуса и запаха растаял, я услышала, что Влад что-то громко кричит мне. Он подбежал ко мне и, запыхавшись, спросил.

– Успела съесть?

– Да… – сказала я, понимая, что, видимо, «села мимо стула».

Он помотал головой.

– Я же кричал тебе! Понеслась, словно тебе еж под хвост попал. Говорю же, стой.

– Господи, они что, отравленные? – говорю я, чувствуя, как краска сходит с моего лица. – Я умру?

– А вот теперь-то она забеспокоилась!

– Надо вызвать рвоту…

– Не надо! – спохватился он – Этого мне не хватало.

– Ты позволишь мне умереть, лишь бы не…

– Да не умрешь ты, сумасшедшая, успокойся! Они не ядовитые, – сказал он, непонятно для чего, повязывая на моем запястье крепкую веревку. – В следующий раз прежде, чем что-то есть, спрашивай, – последнее слово он подчеркнул интонацией рассерженного учителя.

– Это еще зачем?

– Не отвязывай!

– Зачем веревка?

– Не хочу потом по деревьям лазить.

– Ничего не понимаю.

Но он лишь недовольно закатил глаза и, развернувшись, побрел в заросли, где кусты росли особенно плотно.

– Так что это за ягоды?

Но Влад лишь молча собирал ягоды в корзинку. Разговаривать со мной ему не хотелось.

– Зачем ты собираешь их, раз они вредные?

–Да не вредные они! Наоборот очень полезные. Просто есть сразу же, как сорвал нельзя. Нужно подождать. Им полежать нужно хотя бы сутки.

Но тут я перестала слушать его, потому что пятки мои оторвались от земли. В самом прямом смысле этих слов. Странное ощущение легкости, словно внутри меня надувают воздушный шар, заполняло все мое тело. Ноги взмыли в воздух, таща за собой все остальное.

– Влад, что со мной?

Теперь он повернулся ко мне и с нескрываемым удовольствием смотрел, как я, барахтая ногами и руками, пыталась зацепиться за что-нибудь, кроме воздуха. Очевидно, выглядело это на редкость забавно, потому что теперь он смеялся искренне и самозабвенно.

– Чего ты ржешь? Сделай же что-нибудь!

– Я уже сделал все, что мог, – сказал он, давясь от смеха.

Тут веревка на моем запястье натянулась, остановив меня примерно в трех метрах от земли. Вдоволь нахохотавшись, он утер слезы с красного от натуги лица, и спокойно поплелся сквозь малиновые кусты, таща меня за собой, как огромный воздушный шар. Он собирал ягоды, а я парила над землей, подхватываемая легкими дуновениями ветра, все еще тщетно пытаясь обрести равновесие и сохранить остатки былой гордости, что довольно сложно, учитывая, что мои ноги парили выше затылка. И как только страх оказаться где-то в стратосфере улегся, я начала злиться:

– Почему не предупредил?

– Я предупредил.

– Надо было раньше говорить. Или кричать громче.

– Или просто помнить, что я сказал – от меня ни на шаг.

Сказать мне было нечего, но внутри все кипело и что-то все-таки сказать хотелось:

– Вот, кстати, «сумасшедшая» было лишним.

– Если ты ведешь себя, как сумасшедшая, то не лишнее.

– Ты – хам и невоспитанный тип.

Он ехидно улыбнулся:

– Ну, тогда найди кого-то повоспитаннее. Отпустить тебя, чтобы лучше видно было?

– Не надо.

На этом наш разговор закончился. Он собирал ягоды, а я все это время гордо реяла над его головой, подхватываемая попутным ветром. Иногда мой не по годам наглый провожатый поворачивался в мою сторону, и тогда я делала гордый вид и пыталась отвернуться, отчего меня начинало крутить вокруг собственной оси, и моя разобиженная физиономия мелькала в общем круговороте меня. Но каждый раз оказывалось, что смотрит он не на меня, а противоположный конец поля, видимо прикидывая, сколько потребуется времени. Мое выражение лица, равно как и самочувствие, его не заботило.

Наконец, потратив час и наполнив вторую корзину доверху, мы отправились в обратный путь.

– Когда этот идиотизм закончится?

– Ну, мне кажется, что девчонки в твоем возрасте уже должны набраться кое-какого ума. Потерпи пару лет, может ты…

– Я про действие ягод!

– А… К завтрашнему утру должно пройти.

Повисев немного, я, не побоюсь этого слова, взвесила наш разговор, и, как ни прискорбно было это признавать, он был прав. Находясь, во всех смыслах этого слова, в подвешенном состоянии, я решила, что будет лучше найти общий язык:

– Ты что, все это время жил совсем один?

– Да.

– Давно ты тут живешь?

– Давно.

– Как ты тут оказался? Я в том смысле, у тебя же должны быть родители?

Но он промолчал. И теперь я вполне обоснованно сама себя назвала дурой (правда, не вслух). Если несовершеннолетний мальчишка живет один в лесу и уже давно привык полагаться только на себя, значит, ничего хорошего с его родителями не случилось. Мне стало стыдно за свою твердолобость настолько, что я густо покраснела. Слава Богу, он на меня не смотрел.

Наконец, мы вышли к дому, и только теперь я увидела, как же прекрасно это место. Может, смотрела не под тем углом? Маленький деревянный дом стоял на небольшой полянке, с трех сторон окруженный плотной стеной леса, а с четвертой отгорожен от мира огромной скалой. Он стоял прямо у подножья, но не совсем вплотную, а так, что между стеной и домом было расстояние, позволявшее вместить в себя небольшой огород, который был аккуратно и с учетом экономии места засажен ровными грядками. Закатное солнце косо падало, отдельными прядями пробиваясь сквозь густую листву исполинских деревьев. Было тихо и безветренно, и лишь шепот травы под ногами Влада нарушал молчание.

– Я надеюсь, ты не привяжешь меня на ночь к дереву?

– С удовольствием бы, да боюсь, к утру Фос оставит от тебя один летающий скелет.

– Фос – это тот волк? – я решила, на всякий случай, уточнить.

– Фос не волк.

– А кто же?

– Фос – это Фос.

– Ну, теперь стало понятно.

Не знаю уж специально или нет, но затаскивая меня в дом, Влад пару раз стукнул меня лбом об косяк, потом о дверь, и напоследок я трижды приложилась затылком об потолок. На потолке у меня зародились сомнения, что это случайно, но вслух я лишь ойкнула. Потирая ушибленную голову, я спросила.

– А что значит «Фос»? Это какое-то…

– Слушай, – резко оборвал он меня – Я за сегодня столько слов выдал, сколько за год не выговариваю. Давай просто молча поужинаем и ляжем спать.

– А как я спать то буду? – спросила я, слегка опешив от его усталого и резкого тона.

Влад поднял голову, глядя как я подпираю собой потолок, затем достал вторую веревку. Он притянул меня к кровати и стал привязывать. Правда, толку от этой затеи оказалось немного, потому что это было все равно, что привязывать дирижабль к ножке стула, поэтому, как только он примотал мои ноги, кровать, тяжелая и на первый взгляд абсолютно неподъемная, медленно оторвала две ножки от пола и со скрипом начала подниматься в воздух. Влад быстро спохватился и одним быстрым движением освободил кровать от меня. Окрылившаяся было мебель со скрипом и громким глухим стуком грохнулась на положенное место, сотрясая собой весь домик, а я снова причалила к потолку.

– Ну, – подытожил Влад. – Видимо придется тебе потерпеть одну ночь.

– Ты серьезно?

Он утвердительно кивнул.

– И что, совсем-совсем никаких вариантов?

Он отрицательно помотал головой и принялся накрывать на стол к ужину. Сначала я подумала, что это такой способ меня проучить – изощрённая месть за мое непослушание. Но, глядя на то, как он беззаботно ставит чайник на плитку и достает хлеб, я поняла, что он не шутит и не издевается. На его лице не было ни тени улыбки или самодовольного выражения типа «я же тебе говорил». Просто усталость. А значит, висеть мне здесь всю ночь. Я разозлилась. Я была уставшей, грязной и голодной и, вдобавок ко всему прочему, от висячего положения у меня ужасно затекла шея. Ох, как хотелось закатить истерику! Устроить невиданный скандал, а если бы удалось дотянуться до чего-нибудь, так еще и кинуть в этого наглого сопляка что-то тяжелое или с острыми углами. Ну или хотя бы отвесить подзатыльника этой зазнайке за неспособность посочувствовать. Да вот хотя бы даже обидеться! И пусть ему станет стыдно за… А вот за что ему должно быть стыдно, я придумать не могла. Он предупредил, я не послушала. Он милостиво привязал меня и сделал всю работу за нас двоих. Он даже попытался снова привязать меня к кровати, но и это не помогло. Стало еще обиднее, как только я поняла, что обижаться я могу только на себя. Но до чего же странно было видеть человека, адекватно реагирующего на человеческую глупость. Обычно, какой бы финт ты ни выкинула, всегда найдется человек, жалеющий тебя и сочувствующий твоей глупости. Всегда найдется добрая душа, которая обвинит вместе с тобой весь мир в твоих же ошибках. А он – нет. Виновата – получай, фашист, гранату. И тут меня осенило, что он просто не умеет этого. Никто не показал ему, что так делают, что так поступают. Обычно это делают родители – жалеют, даже тогда, когда ты сам виноват. Он не делает этого, потому что никто не делал этого для него. Мне мгновенно стало стыдно за истерику, которую я так и не закатила. Стало неловко и неудобно за свои мысли, переполненные желанием потопать ножками. Я осознала, что мое появление в его жизни стало для него такой же неожиданностью, как и его – в моей. И, ко всему прочему, мы в одной лодке, так зачем нам грести в разные стороны?

– Что на ужин? – спросила я.

– Ягоды.

– Издеваешься?

– Да, – сказал он и улыбнулся. И я увидела то, чего не замечала весь этот день – парень довольно симпатичный. Он еще не совсем оформился во взрослого, но того, что было сейчас – форма губ, глаз, овал лица – было достаточно, чтобы с уверенностью сказать – из него выйдет красивый мужчина. Не сейчас, позже. И на секунду я даже пожалела, что не застану этого.

Настаивать на ягодах он не стал и протянул мне кружку с чаем.

– Сильно не барахтайся, а то прольешь. На вот, держи, – сказал он вручая мне хлеб и сыр. – Варенье не дам.

– Больно надо… – сказала я с уже набитым ртом.

Он уселся на единственный стул и задумчиво уставился на горящий в печи огонь. А мне, несмотря на все неудобства, в одно мгновенье стало тепло и уютно. Вот так – раз и все. Мы молчали. Нам обоим было над чем подумать, что переварить, к чему привыкнуть, из чего сделать выводы. Хотим мы того или нет, но нам придется найти общий язык. Но это будет завтра, а сейчас – ночь, треск горящих поленьев и чай. Главное в этот момент не задавать вопросов, какими бы важными они тебе ни казались. Нельзя пугать волшебство, которое вот так внезапно обрушивается на вас. Молчать тоже нужно уметь. На самом деле это великое искусство – молчать так, чтобы другому было комфортно рядом. И когда моя кружка опустела, а бутерброд закончился, я зевнула и поняла, что не просто засну, а вырублюсь, даже вися под потолком.

С ужином было покончено. Влад протянул мне одеяло. Я обернулась им, как большая летучая мышь. Он потушил огонь. Я заснула мгновенно.

Посреди ночи нас разбудил оглушительный грохот – это закончилась магия ягод. Маленький паршивец не потрудился предупредить меня, что заканчивается она резко, в одно мгновенье. Я обрушилась, больно ударившись пузом об пол, несмотря на то, что Влад услужливо постелил что-то мягкое на место моей планируемой посадки. Побубнив немного о невоспитанности и бессердечности, я крепко заснула на этом «чем-то».

Следующим утром Влад проснулся в хорошем настроении, хотя сильно старался этого не показывать. Но ехидную улыбочку и хитрый прищур во взгляде не могли скрыть ни хмурые брови, ни надутые губы. Он поинтересовался, как прошла посадка, и в очередной раз предложил злополучных ягод. Я вкратце высказала все, что думаю о нем и его ягодах. Он ослепительно улыбнулся и захохотал. Но, несмотря на утреннюю порцию ехидства, и мое настроение уверенно ползло вверх, потому что я снова чувствовала все свои пятьдесят пять кило и ни граммом меньше.

После завтрака мы снова пошли в лес. Влад много рассказывал мне о лесе, да и вообще был расположен поболтать. Мы весь день провели в лесу. Он рассказывал о травах, ягодах (будь они не ладны), грибах, деревьях, и оказалось, что свойства здешних растений он воспринимал так же спокойно, как мы относимся к тому, что ромашка обеззараживает. Ему казалось вполне естественным, что от некоторых грибов можно стать ярко-синим, а одна из трав, на вид больше напоминающая обычный подорожник, напрочь отшибает обоняние на несколько дней. Но были и полезные растения. Оказалось с помощью местной флоры можно не только обрести невесомость, но и видеть ночью так же хорошо как днем, временно становиться невероятно сильным или невидимым, лечить раны. А где-то высоко в горах есть цветок, поворачивающий время вспять, правда эффект длится недолго и после этого весь следующий день безумно болит голова. Я не стала ему рассказывать, что у нас такие «цветы» продаются в каждом вино-водочном. Кстати, от головной боли тоже есть цветочек.

Все это Влад рассказывал с таким неподдельным интересом, что и слушать было интересно. Он весьма поднаторел в вопросах ботаники, и по блеску в глазах я видела, как ему нравится придумывать, сочинять необычные сочетания свойств разных трав. Это вдохновляло его, превращая в очень милого сумасшедшего ученого, неподдельно, со всей искренностью, желающего подчинить себе природу. Мы то и дело останавливались у какого-нибудь невзрачного кустика, и он принимался объяснять мне, как правильно собирать, сушить и варить эти серо-зеленые листочки, и что корешки у него не менее полезны, чем вершки. При этом руки его летали, наглядно показывая то, чего словами не объяснить, глаза горели, а дыхание учащалось, словно речь шла не о растении, а, как минимум, о мировом господстве или о чем-то столь же вкусном, как шоколад. Иногда я ловила себя на том, что невольно улыбаюсь, глядя на его фанатизм, в хорошем смысле этого слова.

Мы так увлеклись беседой, что не сразу заметили, что день подошел к концу. Глядя на заходящий диск солнца Влад озадаченно сказал.

– Давай поторопимся. Нужно вернуться до захода, а то встретимся нос к носу с Фосом.

– Он выходит только ночью?

– Да, но… Иногда он уходит задолго до рассвета, а иногда может просидеть у твоих дверей до завтрака. Да, днем его не увидишь, но ранним утром и поздним вечером можно. Очень редко, но все же можно. К тому же ночью он гораздо сильнее.

На Фоса мы не наткнулись, хотя домой нас провожали глубокие сумерки. Влад ругал себя за неосторожность. Я, как могла, пыталась уверить его в том, что ничего страшного не произошло, а значит, не из-за чего расстраиваться. Но он упрямо хмурил брови, надувал губы. В общем, все как обычно.

В этот вечер за ужином мы много разговаривали. Мы смеялись, и я не раз ловила себя на том, что любуюсь его улыбкой, смеющимися глазами и раскованными, ничего не боящимися и не стесненными ничем движениями. Очень красивый парень из него выйдет. Да и толковый. Он не был смазлив, но было в нем что-то, что делало его обаятельным. Может, форма губ, а может, овал лица или этот хитрый, немного лукавый взгляд. Он все еще был по-мальчишески неловок, но уже так отчётливо проскальзывало в нем истинно-мужское спокойствие и самоуверенность. Плавность, неспешность движений, гордо поднятый подбородок и вызывающе-спокойный тон разговора. Все это мимолетно проявлялось в нем, как легкая изморозь на окнах в преддверии настоящих заморозков – еще совсем слабая, еле уловимая, но уже видна.

Этот вечер был совершенно не похож на вчерашний – приятный, мягкий, словно зефирка, он окутал нас невидимым одеялом, согрев и дав возможность тихо посекретничать, и, возможно, даже подружиться. Он рассказывал о своих приключениях, о том, как на собственной шкуре изучал свойства местной флоры. Я смеялась так, как не смеялась уже очень давно. Он гримасничал, махал руками и подражал разным звукам, коверкая их на свой манер. В этот вечер мы заснули далеко за полночь уставшими, но счастливыми.

Проходили дни, и мы все больше и больше привыкали друг к другу. Почти все время мы проводили в лесу. Я уже привыкла к его скорости и почти всегда успевала за ним, хотя все еще часто задыхалась там, где у него даже не сбивалось дыхание. А еще он показал мне свой огород. Я была восхищена тем, какой там царил порядок. Признаюсь, в моей комнате не всегда так чисто, как у него на грядках. Словно вымеренные по линейке, каждая грядка параллельна другой, ни одного, даже самого крошечного сорняка, а все, что растет, выглядит как нарисованное – веточка к веточке, ягодка к ягодке. Даже земля лежит в каком-то удивительном порядке. Какой-то рай садовода-перфекциониста. Я, как истинная неряха, почувствовала себя неуютно, и, видимо заметив это, он поспешил сказать, что не допустит меня и на полметра к своему садику. Я спорить не стала.

Мы успели побывать в горах, правда, невысоко и ради таких походов мы вставали очень рано. Я заметила, что зверей в лесу, особенно крупных, практически нет, да и мелкие, вроде лис и барсуков, встречались редко. Влад говорит, что Фос пугает живность. Зато птиц было предостаточно. И встречались такие, от которых даже у самых мужественных содрогнулось бы нутро. Одна из таких напугала меня до полусмерти. Мы как раз выходили к очередной поляне, когда на меня из-за кустов вылезли огромные глаза, размером с блюдце, каждое. Они пристально смотрели на меня и ползли прямо мне на встречу. Я завизжала так сильно, что чуть легкие не порвала. Влад был в паре шагов, но обернулся и кинулся ко мне, готовый защищать меня как минимум от разъяренного медведя, но увидев, что меня так напугало, залился смехом. Очевидно, напугавшись визга и смеха, глаза обзавелись небольшими крылышками, и они молниеносно взмыли в воздух. Меня откровенно потряхивало от пережитого, а Влад, когда успокоился, рассказал, что это совершенно безобидная птичка, которая боится абсолютно всего, что ей попадается. В этот момент я отчетливо поняла, что в этом лесу мне одной делать нечего, потому что если что-нибудь не съест меня, то оставит заикой на всю оставшуюся жизнь.

Я наконец-то научилась справляться с самыми простыми поручениями Влада, в основном связанными с уборкой, мытьем посуды и прочими делами, не требующими особого ума и таланта. Но иногда он разрешал мне помогать ему, варить зелья и лекарственные отвары, и вот в эти моменты его гений разворачивался в нем на полную мощь, словно джин, выпущенный из бутылки. Это была невероятная феерия запахов , звуков и вспышек, над которой возвышался взъерошенный мальчишка с горящими от восторга глазами, безостановочно бормочущий что-то на совершенно непонятном мне языке, чьи руки не останавливались ни на секунду, создавая бешеный вихрь из банок, появляющихся из ниоткуда, кулечков, крошечных холщевых мешочков и букетов засушенных трав, содержимое которых то по очереди, то все разом отправлялись в горшок, кипящий на огне. В общем, выглядело это как классическая сцена из мультфильмов про Бабу-Ягу, только вместо отвратительной, заросшей бородавками старухи, был молодой, симпатичный мальчишка.

Иногда, когда заклинания были несложными, а зелья состояли из двух, максимум трех безопасных компонентов, он разрешал мне присоединиться к нему, и вот тогда это становилось весельем. Мы хором распевали волшебные слова, стараясь петь в унисон, но всегда голося на разный мотив, скача по домику, как пара сумасшедших, а жидкость, бурлящая в горшке, искрилась, бурлила, взрывалась, осыпаясь на наши головы разноцветными искрами. Мы смеялись, а потом пили чай и много болтали. Влад перестал воспринимать меня как нечто чужеродное и часто улыбался. Он больше не хмурил брови, даже тогда, когда я делала что-то откровенно глупое. Он просто качал головой, говорил, что я – балда, и переделывал все, как следовало. Я, в свою очередь, перестала обижаться на его едкие замечания и обидные словечки в мой адрес, потому как поняла – с ним это не работает. Обижаться на него было все равно, что не разговаривать со стеной. Он просто не понимал и не воспринимал этот процесс. Теперь он все больше напоминал четырнадцатилетнего подростка, нежели, запуганного до состояния взрослого ребенка. Меня это радовало, потому что мне казалось, что это моя заслуга.

Так, незаметно для нас обоих, прошла неделя.

По моим расчетам сегодня была пятница. День стремительно подошел к концу, подмигнув нам в окошко последним лучом заходящего солнца. За целый день мы не присели ни разу. Влад водил меня к чудесному водопаду, где мы смотрели, как стайка мелких рыб летала по воздуху, словно колибри. Они кружили в воздухе, зависая на одном месте, чтобы потом внезапно оказаться совсем в другом. Их крылья–плавники двигались так быстро, что их невозможно было разглядеть. Водопад был далеко и, чтобы вернуться засветло, нам пришлось шагать весь день.

Наконец, зайдя в дом, мы повалились на пол, от усталости не чувствуя ног. Но, передохнув считанные минуты, Влад подскочил как ни в чем ни бывало и принялся за ужин. Я же не могла даже бровью шевельнуть, ни говоря уже о том, чтобы съязвить что-нибудь остроумное насчет того, что у кого-то слишком много энергии. А уж о том, чтобы помочь, и речи не было.

Он усадил меня за стол, поставил перед носом тарелку с чем-то очень вкусно пахнущим, но совершенно непонятным на вид. Мы поели. Ко мне вернулись силы, и уже за чаем я ожила. Мы наперебой рассказывали друг другу, что нам понравилось больше всего, и каждый из нас спешил рассказать другому то, что ему казалось особенно важным. Разговор лился рекой, мы никак не могли наговориться. Словно дамбу прорвало, и обрушился шквал слов, эмоций и радости, переполняющей, не дающей покоя.

– А ты видела самую большую рыбу?

– Та, что в центре? Конечно!

– Она всегда сияет ярче всех.

– А отчего они так сверкают?

– Все дело в чешуе, она у них особой формы. Я как-то поймал одну. Нет, нет, ты не подумай, я сразу же отпустил, но прежде рассмотрел. Чешуйки словно граненые, а внутри вода. Не знаю, как, но это преломляет свет и разбивает его на разные цвета.

За окном стемнело, а Влад все говорил. Даже удивительно, что за все это время он не потрудился найти себе друга. Такой болтун! У меня самой силы уже закончились, и я лишь слушала, как изрядно уставший, но счастливый Влад тихо разговаривал то ли со мной, то ли с самим собой. Я смотрела на горящий в печи огонь и чувствовала, как его тепло разливается по комнате, грея наши голые пятки и счастливые лица. Все мое тело ломило от усталости, но с каждым глотком душистого, сладкого, крепкого чая усталость отступала, оставляя во всем теле приятную легкость, правда, в отличие от ягод, крепко прижимающую тебя к земле. Я тайком поглядывала на Влада. Его загорелое лицо, прищуренные глаза и легкая улыбка на губах делали его похожим на сытого, довольного жизнью кота. Такой молодой, совсем еще мальчишка, но уже такой приспособившийся.

– Чего косишься? – спросил он ленивым, сонным голосом.

– Постричься бы тебе.

Волосы, выгоревшие, спутанные уже сильно отросли и падали на лоб, почти закрывая глаза. Он убрал их рукой.

– И так сойдет.

– А откуда ты знаешь обо всех травах? Как узнал их свойства?

– Как, как… Опытным путем.

– Ты что, все пробовал на себе?

– Ну не все на себе, но большую часть.

– Ты с ума сошел? Наверняка есть ядовитые растения.

– Есть, конечно. Говорю же, я не все пробовал на себе, – сказал он, довольный тем, что сумел меня шокировать. – Обычное наблюдение и не более. Хотя, признаюсь, попался на ту же удочку, что и ты.

Я повернулась и посмотрела на него. Он улыбался.

– Так ты тоже ел эти ягоды?

– Да.

Он улыбнулся еще шире и, вроде бы, слегка покраснел. Я не выдержала и захихикала, я через секунду мы хихикали оба.

– Ну, – проговорила я, давясь хохотом. – И как это было?

– Как, как? Меня-то некому было привязать. Иду, значит, ем эти, чертовы ягоды, и чувствую, как задница поднялась выше головы. Ну, и трухнул тогда, скажу я тебе.

Теперь мы оба хохотали в голос.

– Далеко улетел?

– Улетел бы, да вовремя схватился за ветку.

– Долго висел?

– Два дня.

Мы хохотали, буквально надрываясь от смеха, и только когда наши лица по форме и цвету стали напоминать зад орангутана, мы, задыхаясь и утирая слезы, начали успокаиваться. Приступ смеха окончательно обессилил нас, но я все еще периодически сотрясалась в тихом хохоте, представляя себе, болтающего над головой ногами Влада, ругающегося на чем свет стоит.

Наконец мы оба замолчали, глядя на то, как догорают в печи последние угли. Я уже собиралась подняться со стула и идти спать, как Влад тихо заговорил:

– Знаешь, провисев там двое суток, я окончательно понял, что я здесь абсолютно один, – сказал он так тихо и спокойно, что мне стало не по себе.– Небо было чистым, и я прекрасно все видел. На многие километры, сколько хватало глаз, никого. Ни одной живой души. Поэтому я так удивился, когда встретил тебя.

Я смотрела на него, не понимая, почему не могу выдавить из себя ни словечка. Все нужные слова, как тараканы, разбежались по разным углам, лишь междометья сиротливо жались друг к другу и тряслись. В голове звенела тишина, которая не давала мне сосредоточиться и собрать мысли в слова, слова в предложения, и наконец, сказать уже хоть что-нибудь. А потом нахлынула куча вопросов, которые я так и не осмелилась задать, вроде «Как ты вообще сюда попал?» и «Где твои родители?», но я, естественно, не задам их и в этот раз. И тут, сама не успев понять, как это произошло, я выпалила:

– Ну, теперь нас двое, верно?

Он криво ухмыльнулся, а потом поднял на меня глаза и спросил:

– Надолго?

Я не находила слов, но знала, что выражение лица у меня сейчас жалкое. Откуда мне знать? Что вообще может сказать человек, понятия не имеющий, как он попал сюда и чьими силами? И тут он прочитал мои мысли:

– Как ты оказалась здесь? Откуда пришла?

Я открыла рот, как рыба, выброшенная на берег. Ну что я ему скажу? Что он живет в сказке и вообще, вполне возможно, является плодом моего воображения или частью прекрасного, но, как и все остальные, недолговечного сна? Я здесь так счастлива, что теперь уже не уверена, какая из реальностей настоящая. Почему-то, вспомнился урок по философии, где преподаватель говорила, что истин всегда, как минимум, две. Так может ли быть, что обе эти реальности и есть две моих истины? Ведь сейчас прошлая жизнь для меня не менее призрачна, чем сон, тающий с первым взмахом ресниц. И тут, непонятно откуда взявшиеся, с моего языка слетели слова.

– Я всегда была тут.

Господи, что я несу? Откуда вообще это взялось? Бред какой…

– Знаешь, мне тоже так кажется! – он оживился, словно я угадала, словно попала в точку, прочитав самое сокровенное, озвучив то, что он сам боялся сказать. Вот так поворот. Я не знала, что сказать, а он заговорил так быстро, что я поняла – он чему-то очень обрадовался. Знать бы – чему? – Такое ощущение, что ты всегда была рядом, но незаметно, как облако или тень. А сейчас ты словно обрела тело, словно…

Он умоляюще смотрел на меня, ожидая, что я найду нужные слова, скажу то, что вертится у него на языке. Глаза его кричали: «Умоляю, скажи, что я не сошел с ума! Что не свихнулся от одиночества, и ты понимаешь, о чем я говорю!» Но мне нечего было сказать. Не знала я, что за слово вертелось на кончике его языка. Я вообще не понимала, что происходит и лишь молча смотрела на него глазами умной, все понимающей, курицы. И тут он окончательно выбивает у меня почву из-под ног:

– Скажи, что не бросишь меня! – он, сам того не замечая, повысил голос, почти крича. Он отвернулся от меня и, глядя на догорающий огонь, повторил уже тише, но с какой-то отчаянной требовательностью. – Пообещай, что не бросишь меня. Что не исчезнешь так же внезапно, как появилась. Просто скажи, что ты останешься со мной и не дашь мне сойти с ума. Скажи, что не оставишь меня здесь одного…

У меня ком встал в горле. Он переводил взгляд с огня на свои руки, с рук на стену, со стены на пол и снова упирался глазами в огонь. Он боялся посмотреть на меня. Он желал бы сейчас провалиться сквозь землю, отмотать время назад и никогда не сказать того, что сказал, потому что мое молчание заставляет его чувствовать себя жалким, трусливым, беспомощным. Он в отчаяньи замотал головой, не веря тому, что действительно все это сказал вслух. Он с силой тер руками лицо. А я все молчала, глядя на его муки. Мне очень, очень хотелось сказать ему то, что он хочет от меня услышать. Но как я могу? Я не знаю, где я, не знаю, как меня сюда занесло и чьими стараниями, не знаю, сколько пробуду здесь. Как я могу ручаться за будущее? Даже если захочу, даже если из кожи вон вылезу, что мешает тому, кто отправил меня сюда, взять да ссадить меня на следующей остановке? И тут, взбешённая своей нерешительностью, я решаю – пусть будет так, и говорю:

– Конечно, я останусь.

Он посмотрел на меня и не поверил ни единому слову. Он ухмыльнулся:

– Ничего ты не можешь. Ничего не знаешь…

– Могу. Захочу – и смогу. Все на свете смогу, если захочу. И останусь с тобой. Не знаю – как, но мы с тобой не расстанемся, слышишь?

Он смотрит на меня и, всем сердцем, хочет верить. Пытается, заставляет голову поверить ушам. Он кивает и отводит глаза. А мое сердце колотится, руки вспотели, а в горле самая настоящая пустыня. Я пытаюсь привести в порядок мысли и чувства, но это не так-то просто. Я поворачиваюсь к окну, и тут же мерзкий холодок пробегает по спине.

– Влад… – прошептала я. – Там за окном…

– Что там? – спрашивает Влад, поднимаясь и вглядываясь в ночь за окном.

При свете луны огромная, густо поросшая длинной шерстью фигура, ясно выделяется на фоне ночной мглы. Огромные треугольные уши, толстая шея, широкая, крепкая грудь и невероятно мощные лапы, впивающиеся когтями в землю. Он сидит, не шевелясь. И я не знаю – почему, но абсолютно уверена, что его блестящие, как два чернильных пятна, глаза смотрят прямо на меня.

– Он не тронет нас, – говорит Влад, и по его голосу я услышала, что ему не страшно. Странно, но больше похоже на то, что он злился. – В дом ему не зайти.

– С чего такая уверенность? Откуда ты знаешь?

– Просто знаю и все. Не бойся. Здесь ты в безопасности. К тому же, я с тобой.

– Ну точно…

– Не веришь, что я могу тебя защитить?

– Как тогда в лесу?

Он смущенно отвел глаза. Язык мой – враг мой.

– Ладно, мой рыцарь, давай спать, – сказала я, стараясь говорить нарочито беззаботно. Получалось из рук вон плохо, потому что сердце по-прежнему лихо отплясывало.

Убрав со стола посуду, я сложила ее в ушат и, старательно отмывая, поглядывала на мальчишку. Сейчас это слово, как нельзя лучше подходило ему. Озадаченный, немного растерянный он был смущен и зол. Он злился на себя, не понимая, что мы оба находились в одинаковой ситуации – каждый пытался дать другому то, что дать не мог – я не спасу его от одиночества, он не сможет меня защитить меня от зверя. Но в отличие от меня, он не знал никакого другого поведения, кроме своего собственного, и это незнакомое ощущение, от которого тошно и немеет душа в ожидании чего-то неприятного, но неотвратимого, неизбежного, для него было ново. Это как видеть летящую на тебя лавину и понимать, что тебе уже не убежать, и остается лишь смиренно наблюдать, как она несется на тебя, сметая все на своем пути. Это то, что именуется ложью, и мне она была прекрасно знакома. Не буду строить из себя святую – с обеих сторон. Думаю, вранье человек чувствует интуитивно, даже не будучи знаком с ним, не зная, как это зовется и для чего делается. Просто мы с ним реагируем на него по-разному. Это как два человека, которых сбрасывает лошадь, но один просто летит вниз, даже не успевая удивиться, а другой уже сгруппировался, приготовившись к болезненному падению. Хотя, может, я ошибаюсь.

Ночью, несмотря на усталость, мы оба долго не могли заснуть. Я лежала не кровати и смотрела, как мерцают холодные звезды, рассыпанные по черному ночному небу. Крохотный осколок луны светил мне в лицо, и я убеждала себя, что именно она виновата в моей бессоннице. На самом же деле я слушала дыханье Влада и ждала, когда оно станет глубоким и спокойным. Но он не спал. Лежал он на полу и каждый раз, когда он тихонько переворачивался на другой бок, старые доски скрипели так, словно на них танцевал слон.

– Влад… – шепнула я.

– Чего?

– А есть такая трава, ну или ягода, от которой начинаешь кудахтать, как курица. Ну, или покрываешься отвратительными бородавками. Или, к примеру…

– Есть растение, которое делает тебя немым на целую неделю. Хочешь дам?

– Ну и зануда ты, скажу я тебе. Даже разговаривать с тобой не хочется…

– Вот и отлично.

Мы оба замолчали, но, как ни странно, через пять минут я заснула.

А Влад не спал. Всю ночь ему не давала покоя мысль о том, как сильно вырос Фос. Из волчонка, размером не больше овчарки, он вымахал в огромного зверя, выше самого Влада. И всего лишь за последнюю неделю.

Влада сморило ближе к рассвету.

***

Утром мы собрались за шишками.

– А они тоже обладают какими-то необычными свойствами?

Я сидела на кровати и болтала ногами, заплетая свои темно-каштановые волосы в косу, и смотрела, как не всыпавшийся, и оттого еще более косматый, Влад ползал по комнате, собираясь в дорогу.

– Да,– ответил он сонно.

– Какими?

– Орехи вкусные.

– И все?

– А этого мало?

– Нет. Просто я думала, что все, что здесь растет, имеет полезные свойства.

– Вкус, вроде как, тоже – полезное свойство.

– Какой же ты редкостный зануда. Я имею в виду что-то действительно интересное, необычное. Например, как те ягоды.

– Если бы все в этом лесу обладало такими же свойствами, как те ягоды, по этому лесу ходить было бы невозможно. Наступил на травку и вырос у тебя хвост, вдохнул пыльцу с какого-нибудь цветка – и глаза поменялись местами с ушами. Так и шагу не ступить.

– А что, есть и такое?

– Ты о чем именно?

– Ну, чтобы глаза с ушами…

– Нет, – он залез под кровать, пытаясь что-то разыскать там, но как видно, безуспешно. – Но, думаю, зелье такое сварить можно.

Я представила себе, как выглядел бы тот несчастный, кому это зелье довелось бы употребить. Жутковато.

– Здесь где-нибудь растут красивые цветы?

– На востоке.

– Далеко.

– Нет, – сказал Влад, вылезая из-под кровати.

– Тогда давай, пока ты собираешься, я быстренько туда сбегаю?

– Нет.

– Ну, пожалуйста.

– Память у тебя короткая. Забыла уже, как на потолке спала?

– Забудешь такое…

Наконец, он собрался. Оглядев комнату, он пытался понять, отчего ему кажется, что он что-то забыл? Бессонная ночь плохо сказалась на нем – под глазами залегли темные круги, сами глаза красные, ну и, конечно же, брови намертво приросли друг к другу на переносице.

– Вроде бы все, – сказал он. – Пошли.

– Давай зайдем на ту полянку?

Он тяжело вздохнул:

– Ты, как маленькая, честное слово.

– Просто настроение хорошее… – сказала я, нарочито надув губы. Он в очередной раз этого не заметил. – Мы и так всю неделю занимаемся только делами. Можно же хоть немного отвлечься?

– Ладно, идем.

Мы вышли из дома и отправились на восток. Полянка оказалась совсем близко. Сонная муха по имени Владислав еле передвигала ноги позади меня, и это было удивительно, поскольку обычно я плелась в хвосте. Настроение мое значительно улучшилось, когда поняла, что сегодня командовать парадом буду я. Но на всякий случай я аккуратно спросила.

– Может, не пойдем сегодня никуда? Ну их, эти шишки. Посмотри на себя.

Но он лишь молча плелся позади меня, раздираемый зевотой. Я поняла, что сегодня будет очень молчаливый день. Да и Бог с ним. Погода чудесная, солнышко светит, птички поют, а больше ничего и не нужно.

Поляна была чудесной. Еще до того, как мы ее увидели, мой нос учуял ее. И когда перед нами раскинулась великолепная равнина, пестрящая самыми невообразимыми красками, я лишь тихонько взвизгнула от восторга. Были и скромные цветы, похожие на ромашки и колокольчики, но встречались и роскошные кусты, с цветами, похожими одновременно на розы и калы. Были и такие, которые я не смогу описать, потому что это просто невозможно.

– Как же здесь красиво, Владик.

Его скривило от уменьшительно-ласкательного окончания, внезапно появившегося в его имени, но он героически стерпел это.

– Все цветы можно трогать?

– Вон те, маленькие. Да, да. Те ярко-синие. Их не трогай.

– А что они делают?

– Усыпляют. Правда, только если их высушить и растереть в порошок, но на всякий случай… Да что ж за утро такое?

Я оглянулась и увидела, как Влад выворачивает сумку наизнанку, выгребая из нее все содержимое.

– Что случилось?

– Я же брал его… – рассерженно бормотал он под нос. – Точно помню, что брал…

– Потерял что-то?

– Забыл, а не потерял. Нож. Был уверен, что что-то забыл. Так и оказалось. Надо возвращаться, без него мы никуда не пойдем.

– Ты иди, а я тебя здесь подожду. Как раз букет нарву. Ты вернешься и…

– Нет. Ты идешь со мной.

– Влад, ну пожалуйста.

– Это не обсуждается. Пошли.

– Ну что со мной может тут произойти?

– Пойдем, – он начинал злиться.

Я подошла к нему, но вместо того, чтобы послушно пойти за ним, остановила его и взяла за руку. Я увидела, как румянец залил его щеки. Меня это удивило, и очень польстило моему самолюбию.

– Послушай, ничего страшного со мной за эти десять минут не произойдет. Фоса рядом нет. Ты меня предупредил – я запомнила. Маленькие, синие не трогать, верно? – он кивнул, не смея поднять на меня глаза. – Ну, вот и славно. Ты не будешь стоять у меня над душой, да и сам без меня управишься быстрее.

Он выдернул руку и, наконец, посмотрел на меня. Щеки его все еще горели, и ему явно не нравилась моя улыбка. Вероятно, он просто захотел оправиться от морального потрясения наедине с самим собой, поэтому он быстро, но максимально сурово, проговорил.

– Никуда не уходи. Я мигом.

Я кивнула, и он скрылся за деревьями. Еще с минуту я слушала, как шелестит под его ногами трава. Потом все стихло, и я осталась совсем одна. Не торопясь, я шла по поляне, собирая в букет прекрасные, удивительные ни на что не похожие ароматы. Как парфюмер, создающий шедевр, я была увлечена созданием чего-то неповторимого, старательно подбирая ингредиенты, не забывая обходить стороной небольшие кустики синих цветов. Срывая один цветок за другим, я уходила все дальше в центр поляны, утопая в зарослях и собственных мыслях. А думала я о том, что, похоже, мой юный рыцарь немного, самую малость, влюблен в меня. Мысли мои, легкие, воздушные, словно облака, заставляли меня улыбаться, как девчонку. Хорошо, что он этого не видит. И что же мне с его влюбленностью делать? Да ничего и не делать. Тем более, что сделать я ничего и не смогу. Влюбленность – штука такая – она не спрашивает тебя, чего ты хочешь, она просто приходит. Хоть он и был лет на пять младше меня, и понятно, что еще сущий мальчишка, но это, что уж тут говорить, безумно льстило мне. Все этимысли настолько увлекли меня, что я абсолютно не замечала, что в нескольких шагах от меня за мной следит пара глаз, поэтому все, что произошло дальше, стало для меня полной неожиданностью.

С громким лаем из зарослей цветов и травы на меня выскочил небольшой пес. Подбежав ко мне, он начал лаять еще громче, нарезая круги вокруг моих ног. От неожиданности я замерла на месте, не смея даже дышать, но немного прядя в себя, я увидела виляющий хвост и поняла, что пес настроен дружелюбно. Он прыгал, скулил и повизгивал, а потом снова принимался звонко лаять. Он поднялся на задние лапы и, уперевшись передними в мои колени, тяжело дыша, уставил на меня свои огромные, черные, блестящие глаза. Его маленький хвост до того усердно метался из стороны в сторону, что неистово таскал за собой крошечный зад, из-за чего коротконогому псу было трудно держать равновесие. На его морде явно читалось хорошее настроение, доброе любопытство и вполне себе мирные намерения. По крайней мере, мне так показалось. Я осторожно протянула руку, и он ткнулся холодным, мокрым носом в мою ладонь. Хвост его завилял еще сильнее, грозясь оторваться от хозяина.

– Тише, тише… Какой ты жизнерадостный, прям сил нет. Где твой хозяин?

Слава Богу, пес ничего не ответил мне. Говорящие животные сейчас были бы перебором. Я опустилась на колени, и пес кинулся облизывать мое лицо. Было щекотно и очень мокро. Я засмеялась, пес посчитал это одобрением и утроил свои старания. Он был очень похож на бассет-хаунда, с той лишь разницей, что был абсолютно белым, с каким-то невероятным серебряным отливом.

– Откуда ты такой взялся? – спросила я, проведя рукой по его спине, глядя, как искрятся под рукой белые волоски короткой шерсти. – Ну ладно тебе. Успокойся, а то тебя на радостях удар хватит.

Говоря это, я никак не думала, что сказанное действительно сбудется, тем более, так скоро. Бедный пес внезапно захромал, да так сильно, что чуть не повалился на бок. Я подхватила его и подтянула к себе. Он дергал хромой лапой, которая еще секунду назад исправно служила ему, тяжело дышал и жалобно скулил.

– Что с тобой?

Но он лишь продолжал скулить.

– Что случилось? Только что же было все нормально?!

Он жалобно смотрел на меня.

– Это из-за того, что я сказала? Я что… наколдовала что-то?

Вдали зашелестела трава.

– Это Влад! – сказала я псу, как будто это должно было ему о чем-то сказать. – Он поможет! Он умеет!

Шаги стали громче и быстрее. А тем временем пес угасал прямо на глазах. Жизнь, как вода сквозь решето, вытекала из него. Тело его обессилило, и он уже с трудом мог шевелиться. Он открывал пасть, но вместо звонкого лая слышалось лишь хриплое, прерывистое дыхание. Я запаниковала, а слезы сами по себе навернулись на глаза.

– Влад! – закричала я. – Я здесь! Скорее беги сюда! Мне нужна помощь, срочно!

Шелест травы стал быстрее. Влад услышал меня и заторопился. Пес уже еле дышал. Он уронил голову мне на колени и лишь смотрел на меня уже почти безжизненными, но полными боли и отчаянья, глазами. Заглянув в них, я разрыдалась. Слезы текли по щекам, и я уже не сдерживала своей истерики.

– Влад, ну скорее же! – закричала я. – Прости меня, я сама не знала, что так выйдет. Я не хотела, я просто ляпнула, а получилось… Влад! Ну, где ты там?

Шелест травы был уже совсем близко. Тут я подняла голову и поняла, что это не Влад. Надо мной выросли две огромные фигуры. Двое мужчин, с ног до головы одетые в черное, да так, что открытыми оставались лишь равнодушные, сосредоточенные, полупрозрачные глаза, смотрящие на пса, лежащего на моих коленях. Внутри у меня похолодело. И не только потому, что, судя по всему, это была их собака, не из-за черного одеяния, больше напоминавшего костюм ниндзя, а из-за глаз. Пристально, не выражая абсолютно никаких эмоций, они вонзились в меня и то, что они увидели, не удивило, не разозлило и даже не расстроило этих двоих. Их взгляд просто констатировал факт – вот девушка, у нее на руках при смерти наша собака. Все. И вот от этого мороз прошел по моей коже, а в горле встал тугой комок. Я открыла было рот, чтобы хоть как-то объяснить происходящее, но тут произошло невероятное – я почувствовала, как пес стал очень легким, его тело буквально перестало весить. Я опустила на него глаза и увидела, как он стал почти прозрачным, словно маленькое белое облачко, и только огромные черные глаза, по-прежнему смотрели на меня. Но через секунду и они начали терять очертания, превращаясь в размытые тени. Собака шумно вздохнула, а в следующее мгновенье рассыпалась на миллиард блестящих крупинок, которые обсыпали мои руки и тут же растворились в воздухе, словно их и не было никогда. Я не верила собственным глазам. Еще секунду назад у меня на руках лежал живой пес из плоти и крови, а теперь от него не осталось ничего, и теперь уже даже я сомневалась, был ли он на самом деле.

Я подняла заплаканное лицо на мужчин и в который раз ужаснулась ледяному безмолвию в их глазах.

– Простите меня, – лепетала я еле слышно. – Я не хотела. Я не знала, что так получится.

Мужчины переглянулись. Я же все пыталась объяснить произошедшее:

– Я сама не понимаю, что произошло. Я…

Внезапно один из них, тот, что стоял справа, резким, отточенным движением, крепко схватил меня за руку и поднял на ноги. Я даже пискнуть не успела, как второй так же резко, без каких-либо колебаний и со сноровкой человека, проделывающего это не в первый раз, схватил меня за талию и легко, словно куклу, закинул меня на свое плечо. Они молча зашагали в неизвестном направлении. От удара о каменное плечо у меня потемнело перед глазами и перехватило дыхание. Перед тем, как потерять сознание, я подумала, что опять умудрилась попасть в переделку. Как же рассердится Влад…

Глава 2. Похищение

Очнулась я от того, что кто-то брызнул мне в лицо холодной водой. Я открыла глаза. Надо мной склонилась полная, темноволосая женщина в темно-зеленом платье. Лицо ее было добрым, красивым и что-то совершенно неуловимое делало его очень притягательным. На вид ей было чуть за сорок, у нее была фарфоровая кожа и густые, блестящие волосы насыщенного темного, почти черного, цвета, заплетённые в сложную, красивую прическу. Темно-карие глаза, аккуратный, слегка вздернутый, нос и искренняя, приветливая улыбка.

– Ну как ты, милая? – я попыталась было открыть рот, но не успела произнести и буквы, как женщина заговорила вновь. – Ты в безопасности. Здесь тебе ничего не угрожает. Не беспокойся, я за тобой поухаживаю. – сказала она, подмигнув мне, и каким-то магическим образом одно это легкое, еле уловимое движение заставило меня улыбнуться ей в ответ. Она тоже улыбнулась и продолжила. – Я подумала, что ты захочешь переодеться в НОРМАЛЬНУЮ одежду и принесла тебе кое-что симпатичное. А еще есть чай и безумно вкусные булочки. Еще горячие, между прочим.

– Подождите, подождите… – спросила я тихо. – Где я? – и приподнялась на локтях.

– Тихо, не торопись. Ты только глаза открыла, а уже куда-то понеслась. Может, хочешь водички? – я отрицательно помотала головой. – Сейчас подам. – она протянула мне стакан. – Вот, моя хорошая, держи.

Пить мне не хотелось совершенно, но судя по всему, женщину это мало интересовало. Пришлось сделать пару глотков. – Ну вот и умница. Есть хочешь?

– Спасибо, нет. – сказала я максимально четко, дабы быть уверенной, что меня услышат.

– Ну не хочешь сейчас, захочешь потом. Не будем уносить булочки. Они никогда лишними не бывают. – я начинала понимать, что она была из тех женщин, которые все способны перевернуть так, как было нужно им и чей напор не уступает в эффективности асфальтовому катку. – Этим бабуинам, с кучей навоза между ушей, нужно голову с задницей поменять. Я думаю, так им легче думать будет. Надо же было! Так девчонку приложить, что та в сознание добрый час прийти не могла. Ну не волнуйся, Графу я все расскажу. Он им быстро объяснит… – она все говорила и говорила. Слова летели пулеметной очередью, но я не понимала и половины из того, что она говорит. Что за бабуины и кто такой этот Граф? И чем больше она говорила, тем сильнее я запутывалась. Единственное, что я уже прекрасно понимала, так это то, что переговорить эту женщину можно лишь в случае острого словесного поноса. В ее речи удивительным образом перемешивались ласковые слова и ругательства, и зачастую я не понимала – злится она или проявляет нежность. Но поскольку она довольно часто улыбалась, хихикала и кокетничала, я предположила, что бояться ее не стоит. Голос у нее был нежный, негромкий, и, наверное, поэтому бесконечный поток слов не раздражал, а, скорее, успокаивал и завораживал, словно журчание воды.

Я уже почти пришла в себя, и как только туман в моей голове окончательно рассеялся, я сразу подумала о Владе. Ох и попадет же мне от него! Воспользовавшись секундной паузой моей новой знакомой, я быстро и достаточно громко спросила, где я нахожусь.

– Ты в замке, моя дорогая. Ну, где же тебе еще быть? Здесь на многие километры нет ни одной живой души. Ну кроме зверья всякого, естественно. Но даже их тут довольно мало, знаешь ли… Мы все очень удивились, когда стражники наткнулись на тебя. – она поднялась с кровати, на которой я лежала, дав мне возможность наконец-то сесть. Она снова зашлась в безостановочной речи, а я оглянулась. Честно говоря , когда те "двое из ларца" схватили меня, я толком испугаться-то не успела, но где-то на задворках разума появилось понимание, что ничем хорошим это не может закончиться, и была подсознательно готова к любому исходу – темное подземелье, кишащее крысами, высохший колодец с мерзкими скользкими жабами, ну или, на худой конец, тюрьма, доверху забитая отпетыми мерзавцами. Но то, что предстало моему взору, удивило даже мое, богатое на фантазии, воображение. Огромная комната, посреди которой стояла громоздкая кровать, на которой лежала я, была настолько розовой, насколько это вообще возможно. Создавалось ощущение, что та же пятилетняя девчонка, что шила одежду для Влада, подрабатывала дизайнером интерьера в этом замке.

– Боже ты мой… – прошептала я.

Розовый никогда не был моим любимым цветом , но боюсь, после увиденного я не смогу смотреть на него еще очень и очень долго. Розовым во всех возможных его вариациях было все, начиная от потолка и заканчивая маленькими, аккуратными ручками небольшого комода. Светло-розовый, темно-розовый, насыщенно-ядовитый и поросячий, нежно-розовый. От такого обилия и разнообразия у меня зарябило в глазах и свело скулы.

– Нравится? – расплылась в счастливой улыбке женщина. Она уже несла поднос с двумя чашками чая и огромной горой булочек. – Я знала, что тебе придется по душе эта комната. Я сама выбирала. Такая красота, просто нет слов.

– Это точно… – я подняла голову вверх и увидела тяжелый бархатный балдахин, увесистыми складками свисавший откуда-то сверху, перевязанный лентами и толстыми веревками, естественно, розового цвета. Огромные окна заливали солнцем комнату, а высоченные потолки уходили так высоко, что прятались в собственном мраке, делая это безумие безграничным.

– Я настояла на том, чтобы тебя уложили именно сюда. Очень уж хотелось произвести на тебя хорошее впечатление.

– У Вас получилось.

– Ну, слава Богу. Я боялась, что будет недостаточно… нежно, что ли.

– Нежнее уже просто некуда…

Помимо буйства розового, все было еще и до предела девчачьим. Рюши, банты, ленты, сердечки и ангелочки были везде, где можно и где нельзя.

– Хватит любоваться. Вся эта красота теперь в твоем распоряжении, так что насмотришься еще. Давай перекусим. Вот чай. Он очень бодрит и придает сил. Они тебе, знаешь ли, понадобятся, милая, ведь с Графом иногда очень непросто найти общий язык. Но я уверена – ты справишься. Немного терпения и…

– Подождите, подождите… Кто такой Граф, и почему я должна с ним общаться?

Женщина поставила передо мной поднос, и до меня донесся аромат выпечки и свежего крепкого чая. Она ловко орудовала кружками, блюдцами и крошечными серебряными ложечками: – Граф – хозяин этого замка, ну и по совместительству правитель этих земель. Он приказал, как только ты проснешься, привести тебя к нему.

«Приказал», «привести»? Отлично! Беседа обещает быть занимательной. В лучших традициях сталинских репрессий. Женщина буквально впихнула мне в руки красивую чашку из тонкого фарфора, которая согрела руки, и наполнила нос дурманящими ароматами трав и ягод. И я вспомнила Влада. Не того, что не по годам взрослый и самостоятельный, а того, что до чертиков напуган своим собственным одиночеством. Того, который просил не бросать его.

Я вернула кружку на поднос и поднялась с кровати.

– Послушайте, я Вам очень благодарна за заботу, но Вашим бабуинам передайте, пожалуйста, что воровать людей нехорошо. Графу объясните, что меня сюда притащили насильно, и поэтому вместо того, чтобы встречаться с ним я, пожалуй, вернусь туда, откуда меня забрали, потому что там меня ждет мой друг, который меня уже, наверное, обыскался. Он волнуется и, возможно, уже не находит себе места. Он там совсем один. Напуган. Я должна вернуться к нему.

Женщина очень внимательно слушала меня, но, чем дольше я говорила, тем серьезнее становилось ее лицо. А затем, нахмурившись, спросила, где мой друг живет.

– Я не знаю. Я совершенно здесь не ориентируюсь, я ведь не отсюда, я… В общем, я из других мест. Кроме того, я понятия не имею, как далеко меня унесли Ваши ручные болваны. От той поляны, где они схватили меня, до нашего дома пять минут ходу. – сказав это, я немного смутилась от слова "нашего". Оно так естественно и непринужденно вылетело из меня, что я поняла – это стало правдой. За неделю с небольшим эта деревянная лачуга, которую с первого взгляда и домом то не назовешь, стала ДОМОМ, а Влад – родным. Как же быстро становишься близкими людьми, если вам суждено ими стать.

– Подожди, ты хочешь сказать, что у Вас неподалеку дом? – женщина была явно удивлена. Она смотрела на меня так, словно я только что опровергла все известные законы физики. Меня это смутило, но потом я подумала, что Влад тоже ничего не знал ни о каких замках, поэтому неудивительно, что никто здесь не знает о нем. Неизвестно как, но ни Влад, ни обитатели замка ничего не знают друг о друге.

– Думаю, не очень далеко отсюда. Если бы знать, как долго они тащили меня сюда.

– Ну, вот это как раз несложно. Охранники эти вышли около десяти утра. Я точно знаю, потому что видела их выходящих из дворца. Я как раз резала зелень в саду. А вернулись… – она мучительно закусила губу, пытаясь вспомнить время как можно точнее. – Где-то около… Да, да. Двенадцать. Я еще подумала, что слишком уж быстро… Погоди, милая. Я абсолютно уверена, что это невозможно. Они, конечно, быстрые, но не настолько. Если только… Нет, нет, этого не может быть.

– Чего не может быть?

– Они вернулись быстро, значит, были совсем рядом. Где-то поблизости.

– Ну и что в этом невозможного?

– Родная, – она посмотрела на меня с каким-то странным удивлением, словно я пытаюсь убедить ее, что плоская земля покоится на трех китах. – Ближайшая от нас деревня в трех днях пути. Я эти места знаю очень хорошо и уверяю тебя, что на добрую сотню километров никто не живет.

– Значит, вы ошибаетесь. Не можете же вы знать каждый квадратный метр наизусть. – я замолчала, задумавшись. – Он, в общем-то, и не в деревне живет, а один. Совсем один. В самой чаще леса, может, поэтому вы ничего о нем не знаете. Рядом с огромной скалой. Он ведь тоже живет в полной уверенности, что…

– Зайка, погоди минуточку. – то, с какой интонацией она говорила, заставило меня замолчать. Я посмотрела на ее серьезное лицо. – Дело не в том, насколько хорошо мы знаем окрестности, а в том, что жить тут никто не может. В принципе.

Она не шутила и больше не улыбалась. Я чувствовала, как начинаю злиться. Мало того, что меня наглым образом выкрали и приволокли в какой-то замок, черт его дери, так ведь еще никто не спросил, а вообще, в эту ли мне сторону. Никто ничего не объясняет, никто не говорит, что я тут делаю, так теперь еще и пытаются сделать из меня чокнутую, рассказывая мне, что всю неделю я жила в несуществующем доме с несуществующим человеком. Видимо , все мои мысли очень хорошо читались на моем лице, потому что женщина, сменив недоумение на решительность, заговорила со мной не как с полоумной, а как с человеком, который по совершенно глупому недоразумению пропустил какую-то важную деталь.

– Не злись, просто выслушай меня. – сказала она усаживая меня обратно на кровать. Я нехотя подчинилась. – Я нисколько не сомневаюсь в том, что ты в своем уме, и если ты действительно кого-то встретила в лесу, значит, так и было. Странно, конечно, но… допустим. Я вот к чему веду. Граф – очень могущественный волшебник, а у нас поблизости обитает очень опасный зверь и чтобы не подвергать опасности людей, случайно оказавшихся в этих лесах, он заколдовал все вокруг на ближайшие сто километров. Может, даже и больше. Не подумай ничего дурного – с человеком, забредшим в эти края, ничего страшного не случится, просто он, сам того не желая, будет сбиваться с намеченного курса и все время выходить из огороженной заклинаньем территории. Не знаю, что уж там за заклятье, да мне, в общем-то, и все равно, но жить здесь нельзя потому, что куда бы ты ни пошел, лес сам выведет тебя прочь, подальше от этих мест. Именно поэтому мы так удивились, когда охрана принесла тебя во дворец. Тебя там просто не могло быть.

Она замолчала, глядя на меня огромными карими глазами, пытаясь угадать, дошел ли до меня смысл сказанного. Или, если говорить проще, поверила ли я ей. Не знаю почему, но я поверила, хотя всем своим видом пыталась показать обратное, опять же не знаю – для чего. Все-таки многое не состыковывалось, а если говорить честно, то я практически ничего не знала ни об этих местах, ни об этих людях, поэтому и состыковывать было нечего. Но одно я знала наверняка – мне эта неделя не привиделась.

– Что ж, значит, Ваш Граф – не такой уж великий волшебник, как вы думаете.

– Ох, милая, ты, главное, при нем этого не скажи…

– Ничего, рискну. Заклинание его не работает. И, кстати, я видела этого зверя так же близко, как вижу Вас.

Она всплеснула руками и закрыла ими открывшийся в испуге рот. Я бы подумала, что она просто ломает комедию, если бы краска не сошла с ее лица. Она еле слышно прошептала.

– Как же ты…

– Как выжила?

Она кивнула, все еще не веря собственным ушам.

– Несуществующий парень, живущий в несуществующем доме в чаще леса, спас меня.

Она открыла рот и собиралась что-то сказать, но тут в дверь постучали. Женщина очень быстро собралась, понимая, что сейчас нет времени на пустое причитание. Она шепотом сказала мне.

– Это, должно быть, Косой. Ты мне все обязательно расскажешь, но позже. – сказала она, а затем громко крикнула. – Заходи.

Дверь открылась, и в комнату зашел очень странный человек. Правильнее было бы сказать, не зашел, а прохромал, так как одна нога у него была сильно короче другой. У него был очень мощный, но короткий торс, а непропорционально длинные руки свисали почти до самых колен, жидкие светлые волосы на слишком большой голове, лоб был слишком выпуклым, а подбородок, наоборот, практически отсутствовал. Он нес вешалку, на которой колыхалось платье, очевидно, предназначавшееся мне. Он молча прошел мимо нас, и я увидела, как сильно искривлён его позвоночник, напоминая букву "S", из-за чего его тело сильно кренилось вправо. Тот, кого назвали Косым, положил платье на противоположный край кровати.

– Спасибо, дорогой. Приходи через часик. Думаю, мы уже будем готовы.

Он молча кивнул, и вышел из комнаты, так ни разу и не взглянув на меня, но все же я заметила, что спокойные серые глаза не были косыми. Как только за ним закрылась дверь, женщина все тем же заговорщическим шепотом, заговорила.

– Это Косой. Он очень хороший парень.

Я кивнула, все еще находясь под впечатлением. Хороший – так хороший. Ей виднее. Лично у меня осталось очень неприятное впечатление. И дело было не столько в его внешности. Хотя что уж тут врать? Дело было именно во внешности. Так над ним поиздевалась матушка-природа, что на него жалко было смотреть. Жалко и неприятно. Весь его внешний вид отталкивал настолько, что ты уже и не вспоминал о его угрюмой молчаливости и отсутствии элементарной вежливости.

– Он же вроде не косой вовсе?

– Нет, – мотнула головой женщина – совершенно не косой.

– Тогда почему Косой?

– Потому что косина – пожалуй, единственное, чего у него нет. Поэтому и Косой.

Абсолютно логично!

– А как его зовут на самом деле?

– Понятия не имею, да и никто, наверное, не знает. – она поднялась, обошла кровать и бережно взяла в руки платье, придирчиво рассматривая его. – Но он не из обидчивых и спокойно реагирует на Косого.

Я окончательно запуталась в здешней логике, но потом решила, что и разбираться особенно не хочу. Не мое это дело. Я поднялась с кровати.

– Где у Вас тут выход?

Женщина посмотрела на меня, потом аккуратно отложила платье в сторону. Она подошла ко мне и взяла меня за руки. Ее руки были мягкими и теплыми, а от нее самой чувствовался легкий, еле уловимый запах ванили. Она долго смотрела на меня, пытаясь понять, что происходит в моей голове, пытаясь почувствовать, что чувствую я, пытаясь хоть как-то пробить мою оборону, обаять меня, не понимая, что давно это сделала. В этой женщине было столько тепла и непринужденной легкости, что она светилась изнутри. Она очаровывала с первых секунд. Но! Это никак не отменяло того факта, что Влад где-то там ищет меня. Я буду очень рада рассказать ему, что он не один, что совсем недалеко есть такая милая, прелестная женщина. Я думаю, что даже не столь прелестный и милый Косой будет замечательной новостью для человека, отчаявшегося найти хоть кого-то поблизости. Мне очень хотелось ему обо всем этом рассказать, мне очень хотелось обрадовать его. Но тут женщина озвучила то, что вертелось где-то на задворках моего сознания.

– Ну, куда ты пойдешь? Ты ведь даже не знаешь, куда идти. Не знаешь, где ты сейчас и в какой стороне ваш дом. Не знаешь, но собираешься идти? Куда?

– Понятия не имею, но пойду. Мне нужно вернуться.

– Упрямая! – сказала она, в сердцах сжав мои руки. – Ты не найдешь его! Поверь мне, там никого и быть не может.

– Послушайте…

– Ирма.

– Что, простите?

– Зовут меня Ирма.

– Очень приятно, меня Лера зовут.

– Лера… – она нежно повторила мое имя. – Такое светлое, сильное имя. – сказала она улыбаясь, и повторила снова. – Лера. Послушай, Лерочка…

– Лера. Просто Лера.

– Ну, хорошо, хорошо. Лера. Охрана не выпустит тебя из замка. Это приказ Графа.

Закипела я мгновенно.

– Да как он смеет!? Кто он, собственно, такой? Сначала похитил, теперь еще и приказы отдает…

Тут Ирма неожиданно обрадовалось, и, широко улыбаясь, сказала.

– Вот у него и спроси!

От неожиданной реакции и еще более неожиданного предложения, я, надо заметить, замешкалась, и как-то растеряла весь свой боевой пыл. Я нахмурилась и задумалась. В конце концов, получалось, что встречи с этим самым Графом мне не избежать. Что ж, тогда не будем оттягивать сей момент.

– Ладно. – пробурчала я. – Куда идти?

– Милая, в таком виде – никуда!

Она обняла меня за плечи и с нежной непринужденностью танка Т-90, потянула меня к маленькой розовой двери, находящейся напротив входной. Эта оказалась до неприличия огромная ванная комната, всем своим видом показывающая, что именно на ней зиждется существование всего сущего на земле. Пышная, яркая, броская, заставленная всевозможными банными удобствами и напичканная всеми мыслимыми и не мыслимыми бутылками, кремами, порошками в различной таре, она скорее напоминала небольшой бальный зал, в центре которого, по неведомым стечениям обстоятельств, расположилась огромная ванна размером с маленький бассейн, какого бы вы думали цвета? Совершенно верно!

Как бы я ни настаивала на том, что мыться буду самостоятельно, на Ирму это произвело тот же эффект, что и тогда, когда я отказалась от стакана воды. То есть – никакого. Бесконечными мне показались те полчаса, когда она с отчаянным рвением намыливала меня, смывала и снова намыливала. Затем в ход пошли какие-то порошки, сменившие друг друга бессчётное количество раз. Все это время Ирма без остановки говорила, не замолкая ни на секунду. И вот, когда мне начало казаться, что это не закончится никогда, банные процедуры, наконец, завершились. Судя по всему, Ирма поймала восходящую волну, так как потраченные на меня силы и время нисколько не утомили ее, а, скорее наоборот, раззадорили. Я, заметно посвежевшая и немного воспарявшая духом, обрадовала ее, как удачное полотно своего художника. В творческом порыве, со всей страстью вдохновленного творца, она еще полчаса одевала меня и укладывала волосы. И лишь когда все недочеты были исправлены и последние штрихи доработаны, она придирчивым взглядом окинула свое творение с головы до ног. Довольная своим результатом, она выволокла на середину комнаты огромное зеркало в тяжелой раме.

Надо сказать, результат поразил даже меня. Из зеркала на меня смотрела стройная молодая девушка в темно-изумрудном шелковом платье. Несмотря на то, что шея, руки и ноги до самых пят были закрыты, я отнюдь не выглядела как монашка на исповеди. Я выглядела как строгая, знающая себе цену дама, с хорошими вкусом и манерами. Я выглядела как королева. Волосы были собраны в невероятно сложный, но безумно красивый пучок. Но больше всего меня удивило то, что мои темно-каштановые волосы приобрели глубокий красноватый оттенок, который подчеркивал нежно-розовый оттенок кожи и карие глаза. Брови и ресницы вроде как стали темнее.

– Боже мой, Ирма… Как вы это сделали? Вы что, тоже колдунья?

– Нет, милая, я женщина. – она засмеялась, явно довольная моей реакцией. – Женщине, чтобы сотворить чудо, иногда достаточно просто куска мыла.

– И четыре тысячи разных порошков.

В дверь постучали.

– Вот и Косой. Заходи! Мы готовы.

Дверь открылась. Косой молча стоял в коридоре, даже не думая проходить в комнату.

– Он отведет тебя к Графу, моя хорошая. Ступай.

Напоследок она еще раз внимательно оглядела меня и, поправив складки моего платья, добавила: – Ты, главное, запомни, что Граф – не такой мрачный, каким хочет казаться. – она поправила выбившуюся прядь. – Старайся меньше говорить и больше слушать. Это очень важное качество для женщины (которое Ирма так и не сумела обнаружить в себе).

Я кивнула и поблагодарила ее. Она улыбнулась такой очаровательной улыбкой, что мне стало немного теплее.

– Ну, иди.

Я вышла в коридор. Косой молча ждал меня, не выказывая никаких признаков раздражения по поводу наших дамских сантиментов и долгих прощаний. Он казался целиком погруженным в собственные мысли, и мое появление рядом с ним не произвело на него ровным счетом никакого впечатления. Я же всем своим видом старалась изобразить вежливую приветливость, всячески скрывая свое отвращение к этому человеку. Очевидно, выглядело это так, словно меня мучает запор, но я стесняюсь спросить, где туалет. Подняв на меня глаза, он спросил, можем ли мы идти. Я кивнула. Он попросил следовать за ним, что я и сделала.

Практически сразу я напрочь потерялась, и если бы не сопровождающий, никогда в жизни не смогла бы ни дойти до места назначения, ни вернуться обратно. Длинная цепь коридоров петляла, периодически раздваиваясь, сменяясь еще более запутанной цепью точно таких же, совершенно похожих один на другой, коридоров. Один коридор был абсолютно таким же, как предыдущий, и одному Богу известно, как Косой тут ориентировался. Кстати, во всем остальном замке не было и намека на пошлый розовый. Наоборот, все было благородного, глубокого гранатового цвета. Светильники, испускающие тусклый, приглушенный свет, делали коридоры немного сумрачными, но в то же время какими-то уютными и успокаивающими. Под ногами мягкий, бархатный ковер полностью съедал звук шагов. Я подняла голову вверх и поняла, что не вижу потолка. То ли света было недостаточно, чтобы осветить высокий потолок, то ли стены уходили в никуда. Над головой был только мрак, и это создавало потрясающее ощущение бесконечности. По стенам тянулся сложный узор из золотых и черных линий, причудливо переплетающихся между собой в невероятно сложный узор. И тут мне показалось, что линии двигаются. Не знаю – почему, я протянула руку, провела по стене и чуть не вскрикнула от удивления – узор разбежался в разные стороны, словно круги на воде. Словно живой, он разошелся под моими пальцами, будто боясь меня, и как только я убрала руку, он снова заструился причудливыми линиями, то переплетаясь, разъединяясь, то становясь толще, то превращаясь в еле уловимую паутину. Рисунок двигался, словно живой. Иногда он рисовал самые настоящие картины, прекрасные, сложные и удивительные по своей красоте. Будто пытался удивить, заинтриговать меня. Как – будто живое существо красовалось передо мной, флиртуя, завораживая, как бы говоря – посмотри на меня, погляди, как я могу. И я смотрела.

Я потеряла счет тому, сколько коридоров мы прошли, сколько этажей миновали. Когда я уставала вертеть головой, я смотрела на идущего впереди меня Косого. Бедняга так заваливался на правый бок, что, казалось, вот-вот потеряет равновесие, но каким-то образом он ухитрялся не только не падать, но идти в довольно быстром темпе. Я несколько раз ловила себя на том, что не успевала за ним. Он ни разу не обернулся на меня, чтобы убедиться , что я по – прежнему иду за ним, не проронил ни слова, а лишь открывал и закрывал бесконечные двери, как две капли воды похожие одна на другую, поднимался по лестницам, петлял коридорами.

Наконец, мы пришли. Поднявшись на последний, самый верхний этаж, мы увидели небольшую, скромную деревянную дверь. Мы вошли, и я ахнула. Этаж вмещал в себя только огромный холл, также тускло освещенный сотнями неярких светильников, льющих нежный, приглушенный свет. Холл был настолько велик, что опытный пилот смог бы с легкостью посадить здесь небольшой самолет, а темнота вместо потолка делала его просто необъятным. Словно деревья в лесу, через равные промежутки стояли толстые колонны из красного камня, похожего на мрамор. Здесь царствовал тот же гранатово-красный, и тот же бархатный ковер под ногами создавал полную тишину, а причудливые черно-золотые узоры извивались, переливаясь под неярким светом. Где-то вдали, в противоположной от входа стене, виднелись огромные, тяжелые двери кабинета того самого Графа.

– Дальше Вам придется идти одной. – сказал Косой и, не дожидаясь моего ответа, скрылся за дверью.

Я глубоко вдохнула. Я осталась одна в бесконечно огромном месте, где тишина и ни единой живой души. Потолок, подразумевающийся где-то во тьме, мог и вовсе отсутствовать, и уходящие во мрак массивные колонны лишь подпитывали мою, больную на дурацкие мысли, фантазию. Идти совершенно не хотелось. Хотелось оказаться на поляне с моим Владом и слушать, как он оттачивает на мне свое остроумие, занудствует, да, черт возьми, пусть хоть просто сидит и молчит, но только рядом со мной. Лишь бы не быть такой крошечной и такой растерянной. Огромное помещение давило на меня своим величием, заставляя чувствовать себя муравьем. Но, стой тут хоть вечность, а необходимость встречаться с этим самым Графом сама собой не рассосется. И я пошла.

Огромное помещение должно было не просто отражать эхо, но и многократно усиливать его. На деле никаких звуков не было слышно вообще, наверное, поэтому из-за такого несоответствия ожидания с реальностью мне стало совсем уж не по себе. Может быть, это из-за ковра, а может, и колдовство какое-нибудь, но я поймала себя на том, что даже дышу в пол силы. Полумрак и звенящая тишина окончательно взвинтили и без того разыгравшееся воображение, которое любезно предоставило мне на выбор миллион и один вариант жутких монстров, прячущихся в недрах этой комнаты. Я совершенно отчетливо представила, как из-за очередной колонны за моей спиной за мной наблюдает жуткая тварь со скользкой, бурой кожей, длинными когтями и огромной пастью, полной острых, как иглы, зубов. Кто знает, что живет в закоулках этого замка и кого держит в качестве питомца Граф вместо чихуа-хуа. На всякий случай, шаг я ускорила. Чем ближе я подходила к двери, тем сильнее сдавали нервы. В голову лезло все то, что обычно приходит, когда в три часа ночи ты все еще не спишь, и такие чрезвычайно важные вопросы, как «можно ли сплести веревку из собственных волос», «чем питается выхухоль» и «когда же, наконец, посадят яблони на Марсе». Ну и, естественно, совет Ирмы о том, что говорить нужно меньше, а слушать больше казался мне легко выполнимым, потому что сейчас я вообще не смогу рта раскрыть. Ну если только Граф не подкован в вопросах о выхухолях… В конце концов, Ирма сотворила из меня настоящую красотку. Думаю, не каждый день к нему в кабинет заявляется красивая, молодая, обаятельная девушка, которая всегда найдет, о чем помолчать.

В следующую секунду дверь, до которой мне оставалось шагов десять, с оглушающим грохотом распахнулась, и из нее вылетела женщина, чуть не сбив меня с ног. Я еле успела отскочить в сторону, когда она, ругаясь на чем свет стоит, пролетела в паре сантиметров от меня. Из ее слов самыми литературными были: "К черту эти твои предсказания! И тебя самого – туда же!" Тут женщина заметила меня. Резко остановившись, она развернулась и пригвоздила меня гневным взглядом, безо всякого стеснения разглядывая с ног до головы. Ну что ж, может Графу везет не каждый день, но сегодня ему посчастливилось крупно, и уж если сравнивать, то она – многомиллиардный выигрыш в Лас-Вегасе, а я – десять рублей в лотерее "Спортлото".

Она была в бешенстве, но даже это не затмевало ее поистине нечеловеческой красоты. Высокая и стройная, она была грациозна даже в ярости. Свет из открытых дверей четко очерчивал каждую линию тела, кричащего о своей женственности. Все, от изящных рук с тонкими, ювелирно выточенными пальцами, до тонкой талии, плавно переходящей в округлые бедра и стройные ноги, было создано захватывать дух, сбивать сердце с правильного ритма и будоражить самые тайные, самые сокровенные фантазии. Дышала она часто, нервно кусая губы от невысказанной злобы, которую не излить ни одним, самым грязным в мире, словом. Гнев делал ее высокие скулы белыми, длинные ресницы трепетали в негодовании, а тонкий точеный нос вдыхал и выдыхал прохладный воздух. Кожа и длинные, густые волосы были одного цвета – матово-белого, с серебряным отливом. Длинное черное платье, тонкое, словно паутина, струилось по изгибам. Несокрушимая уверенность в своем превосходстве светилось в ней, и исходила от нее волной, как аромат духов. Но самыми удивительными были ее глаза – радужка цвета серебра переливалась миллионами крошечных бриллиантов. Если на Вас никогда в жизни не смотрела женщина с алмазными глазами, знайте – это невозможно забыть, от этого, в прямом смысле, кружится голова. Это больше похоже на гипноз, чем на взгляд женщины, в привычном смысле этого слова. На какое-то мгновенье я забыла, где я и что тут делаю. Но тут она заговорила, и ее голос, низкий, бархатный, с легким привкусом презрения и ледяной ненависти, зазвучал тихо, властно и от того невероятно притягательно.

– Так значит это ты – пленница? – спросила она.

Я судорожно пыталась найти ответ достойный, с юмором и в то же время не лишенный естественного обаяния и легкости.

– Ага. – ответила я.

Она не сказала больше ни слова. Видимо, мой исчерпывающий ответ ее вполне удовлетворил. Она лишь окинула меня снисходительным взглядом, словно откатила ведром ледяной воды и, повернувшись, скрылась во мраке.

Ее взгляд, ее злость, ее неземная красота и грация окончательно сбили меня с толку. Чего ждать от этой встречи мне, если ТАКАЯ женщина выходит из кабинета, ругаясь последними словами, злая, как тысяча чертей. На какую-то долю секунды я была уверена, что со словами «Да к едреней матери все это!», я сейчас же развернусь и пойду из этого замка куда глаза глядят. Лишенная звания красивейшей девушки сегодняшнего вечера, свергнутая с трона и морально раздавленная, я хотела только одного – быть как можно дальше отсюда.

Я в самых ярких красках представила себе этого Графа – преклонного возраста, взрослый, во всех смыслах этого слова, мужчина, для которого нет границ собственного величия и для которого красивая (да что уж там, головокружительная!) женщина, вроде той, что пулей вылетела отсюда, не имеет поблажек и снисхождения. На что же рассчитывать мне? Только на твою милость, Господи. Я повернулась, и со словами "десять рублей в спортлото, Ваш выход", зажмурилась и шагнула в квадрат света.

Первое, что бросалось в глаза – это огромный камин, в котором шептались поленья. Прямо напротив камина, в нескольких шагах, стояла очень красивая, длинная софа с высокой, резной спинкой и боковыми ручками. Справа был огромный шкаф, доверху набитый книгами. Некоторые стояли ровно, некоторые небрежно брошены на полке, одни раскрыты, другие заставлены кружками и прочим бытовым хламом. Слева стоял огромный, тяжелый письменный стол из дерева, за ним – огромное окно, в которое задумчиво смотрел высокий, стройный, широкоплечий мужчина. Он стоял в пол-оборота ко мне и задумчиво потирал подбородок. Все, что я видела – это гладко выбритую щеку и волны крупных локонов темных волос, длинной до плеч, убранных назад. А еще совершенно очевидно, что до преклонного возраста ему еще очень далеко.

Не знаю, сколько мы стояли в полной тишине, может, минуты две, а может, и целую вечность. Он полностью погрузился в свои раздумья, поэтому моего присутствия не замечал. Я позволила себе рассмотреть, более чем скромный наряд Графа – простая белая рубашка и темно-синие брюки, великолепно сшитые, но покрой настолько прост и непритязателен, что я усомнилась, Граф ли это. Он был в одних носках, и почему-то мне это показалось забавным. Наверное, сказались нервы, но я не смогла сдержать короткий смешок, чем и выдала свое присутствие.

Он повернулся и посмотрел на меня, а в следующую секунду, я забыла, как дышать. И если женщина, которая встретилась мне в коридоре, вызывала желание во всеуслышание кричать от восторга, то он вызывал благоговейный трепет и полный ступор. Господи, как же он был красив! Удивительно правильные черты лица – прямой, классической формы, нос, слегка полноватые губы, чей четко очерченный контур и чувственная форма приковывали взгляд. А глаза… Смотрящие из под черных, густых ресниц и бровей, они были завораживающими. Не просто синий, а удивительно глубокий, словно море, цвет, насыщенный и кристально чистый, пронзительный и пленительный. Глаза цвета сапфира были настолько синими, насколько это вообще было возможно. Яркий, темный и чистый цвет и такой спокойный, полный власти взгляд. Желудок мой ухнул вниз, когда его холодный, острый взор вонзился в меня. Лед пробежал по позвоночнику, внутри меня зазвенела, завибрировала звонко натянутая струна, и ее звон отозвался мурашками по коже. Выдохнула. Вдохнула. Вот это да… Словно завороженная я смотрела на сапфировые глаза, в которых было столько силы, что она казалась осязаемой. И вдруг в его взгляде мелькнуло секундное замешательство. Словно бы, он вспомнил что-то, и красивое, сосредоточенное лицо смягчилось, разгладились морщинки на лбу, сжатые губы раскрылись, словно собираясь сказать что-то, обнажив идеально ровные, белые зубы. Все это длилось считанные доли секунды. Одно мгновенье – пламя вспыхнуло, осветив его изнутри, и снова погасло. Губы сомкнулись, окончательно заперев несказанное, в глазах острыми копьями сверкнул лед, а лицо стало непроницаемым.

Он повернулся и медленно прошел к своему столу. Движения его напоминали льва – природная грациозность и непринужденность, легкость, но собранность. Четкость, плавность каждого движения была отточенной, но в то же время совершенно естественной. Никакой наигранности, неловкости и скованности. Ни одного лишнего движения. В одно мгновение я почувствовала себя неуклюжей, некрасивой и какой-то ничтожной.

– Садись. – сказал он, и голос его, тихий, ледяной и спокойный, прошелся вибрацией по моей коже. Низкий, бархатный, он словно резонировал, заставляя воздух дрожать в такт каждому слову. Эта вибрация была похожа на прикосновение, от которого я окончательно потеряла всякую ориентацию в том, что происходит.

Он рукой указал мне на стул слева от меня, Деревянный, с красивой резной спинкой. Я с удовольствием опустилась в него. Само собой, я попыталась сделать это максимально грациозно, насколько это вообще позволяла ситуация, но выглядело это так, словно меня уже давно мучает радикулит.

– Как ты оказалась в лесу?

И снова волна мурашек, а руки стали холодными и мокрыми, как лягушачьи лапки. Нужно сказать хоть что-нибудь. Хоть словечко. Ну же! Не молчи. Говори. Говори же…

– Чего ты молчишь? – внезапно взорвался он. – Оглохла?

И вот тут мое оцепенение, как рукой сняло. Что-то внутри перевернулось, и Граф, еще секунду назад казавшийся мне небожителем, самым прекрасным существом на земле, превратился в самого обычного хама, который только что прикрикнул на меня, словно я дворняга, прибившаяся к его ногам. Это отрезвило меня и сразу же пришли нужные слова.

– Это мне хотелось бы спросить, почему я здесь и с какой стати вы не выпускаете меня из замка?

– Значит, не глухая. – сказал он и голос его вновь стал тихим и отстраненно холодным. – Так как ты оказалась в лесу?

– Я не собираюсь отвечать на Ваши вопросы, пока Вы не ответите – на мои.

– Я могу наслать на тебя заклятье, и ты будешь болтать, пока не сотрешь язык.

– Значит, насылайте. – сказала я, с напускной гордостью, делая вид, что мне ничуточки не страшно, хотя внутри все сжалось в холодный комочек. Уж больно не хотелось испытывать на себе заклинание, слишком свежо было впечатление от ягод. Я видела, что он злится, но никак не могла взять в толк, чем именно я его разозлила. Я же еще ничего не успела сделать? Или успела? Что же такого я… Ах, точно! Собака! Ну конечно. Я же каким-то образом растворила в воздухе его пса. Он злится, потому что я убила его любимца.

– Послушайте, я не хотела этого делать. Я до сих пор сомневаюсь, что это сделала я, но раз уж все сложилось, таким образом, то, видимо, я действительно виновата. Я сама до сих пор не понимаю, как это вышло, но поверьте, я не нарочно. Это вышло случайно.

Лицо Графа волшебным образом преображалось прямо на моих глазах. Вместо откровенной и с трудом сдерживаемой злобы, на лице проступало искреннее недоумение.

– О чем ты?

– Ну как же? Ваш пес. Он подбежал ко мне, и, сначала все было хорошо, но потом ему стало плохо. Он начал чахнуть прямо на глазах, пока, наконец, не…

– Господи, да перестань ты тарахтеть!

Я замолчала, глядя на него глазами величиной с обеденную тарелку. Он смотрел на меня. Недоумение сменилось спокойной, усталой физиономией. Видимо, Граф понял, о чем я болтаю. Он потер переносицу, и якраем глаза обратила внимание на красивые руки, глядя на которые, я ни за что не сказала бы, что передо мной сколько-нибудь важная персона. Руки его были грубыми, в мозолях и мелких порезах. Это были руки рабочего. Это были руки, не понаслышке знавшие, что такое ручной труд. Это было удивительно и довольно странно.

– Это была не собака.

– Не поняла?

– Это была не собака. – повторил он громче, вероятно думая, что у меня проблемы со слухом. Но проблема была не во мне, а в этом странном месте, где у одного волк – не волк, у другого собака – не собака.

– Ладно… А кто же это?

– Не кто, а что.

Я окончательно запуталась, и видимо по моему лицу это было очень хорошо видно. Он вздохнул.

– Это вообще было не животное. Это заклинание. Просто для удобства я сделал его похожим на собаку.

Довольно трудно слышать от взрослого, чертовски красивого мужчины, слово "заклинание", звучащее на полном серьезе. Абсолютно обыденно и непринужденно. Наверное, поэтому, мне понадобилось время, чтобы осознать сказанное, и заставить себя поверить, что мы сейчас говорим «без дураков». Я протянула очень глубокомысленное "А…", помолчала еще чуть-чуть, а затем добавила.

– Ну… Так или иначе, я испортила Ваше заклинание. Он или оно растворилось в воздухе.

– Ты его не испортила. Так и должно было быть.

– Не понимаю.

– Оно выполнило свою работу и разрушилось само, как только сделало то, для чего предназначалось.

– Оно было сделано для того, чтобы потявкать, повилять хвостом и пару раз лизнуть меня в нос?

– Нет. Оно предназначалось для того, чтобы искать людей в лесу. Это было заклятье поиска. Оно тебя нашло, привело к тебе охрану и на этом его дело сделано.

– Вы ищете в лесу людей?

– Ты не сказала, откуда пришла. Как ты появилась в лесу?

– Я была там с другом. И, кстати, я хотела бы вернуться обратно. Он очень волнуется и переживает за меня.

Брови Графа резко взлетели вверх: – Вот как? И что же это за друг?

Глядя на реакцию Графа, я очень четко представила себе, как объясняю ему, где живет Влад. Он отправляет туда своих человекообразных болванов. Те, со свойственной им вежливостью, хватают парня и тащат его во дворец, и уж тут одному Богу известно, что они намерены с ним сделать.

– Вас это не касается. – сказала я.

Граф метнул на меня злобный взгляд. Он пристально смотрел, и я почувствовала, как становлюсь очаровательного, пунцового цвета. Но натиск я выдержала, несмотря на то, что молчание неприятно затянулось. Затем Граф отвел глаза и стал рассматривать танцующий в камине огонь.

– Куда же ты пойдешь?

– Я Вам не скажу.

– Да нет, я не в этом смысле. Направление. Север, юг, запад… Я не собираюсь следить за тобой. Даже охрану не отправлю. Мне просто любопытно, куда ты собираешься?

Я задумалась, но решила, что быстрый, решительный ответ должен выглядеть убедительно, и выпалила совершенно наугад, что пойду на север. Граф вскинул брови и ухмыльнулся.

– Это довольно странно, учитывая, что охрана привела тебя с запада.

– Значит, пойду на запад.

– Извини, но я не могу тебя отпустить. – сказал он, бросив на меня беглый взгляд.

– Почему?

– Очевидно потому, что ты не знаешь куда идти. – он откинулся на спинку огромного мягкого кресла и снова мечтательно уставился на пламя. Я же снова поймала себя на том, что любуюсь красотой и величественным спокойствием этого мужчины. – Я, конечно, тот еще филантроп, но отправлять молодую девушку на смерть даже мне не по душе.

– О чем Вы?

– До ближайшего поселения не меньше трех дней пути. А Фос доберется до тебя в первую же ночь.

– Мой друг живет намного ближе. Еще до заката я буду в безопасности.

Он удивленно посмотрел на меня, а я снова залюбовалась тем, как непринужденно, как естественно красиво и плавно движется каждый мускул его тела. Словно он танцует, а не двигается, но при этом совершенно свободно, абсолютно естественно.

– Становиться все интереснее. – он немного подался вперед. – Он не может жить так близко.

– Да, да… Я знаю про ваше заклятье. И, тем не менее, это так.

– Говорят тебе, это невозможно. Заклинание работает безотказно и надежно.

– Значит не так уж безотказно и не настолько надежно. Я же как-то оказалась здесь.

– Верно… – протянул он, сверля меня синими глазами. – Хочешь сказать, из меня паршивый маг?

– А почему бы и нет!? – сказала я с вызовом, но тут же осыпала себя всевозможными проклятьями, прекрасно понимая, что получу сейчас, как говорится, по первое число. И тут я слышу, как он смеется. Тихий, бархатный, низкий смех звучал настолько искренне, что я на какое-то мгновенье подумала, что все обойдется. Но нет.

– Ну что же, – сказал он, поднимаясь из-за стола. – Давай посмотрим, насколько плохо я разбираюсь в колдовстве.

Он обошел огромный стол и подошел ко мне. Я неуверенно поднялась, сделав крошечный шаг назад. Но даже так он был настолько близко ко мне, что я чувствовала его дыхание и тонкий, еле уловимый аромат, исходящий от него. Я подняла глаза и встретилась с ним взглядом. Синие, как морская бездна, глаза смотрели на меня с насмешкой, но было в них что-то еще. Что-то, что я никак не могла понять. Словно слово, которое вертится на языке. Было что-то еле заметное, прозрачное и неуловимое, словно рябь на воде. Удивительно странно было стоять рядом с ним вот так, близко, смотреть ему в глаза и видеть подтекст, понимать, что что-то есть между строк, но не суметь прочесть. Сердце мое стучало так громко, что мне казалось – он прекрасно его слышит. Я легко могла прикоснуться к нему, но от одной мысли об этом у меня начинала кружиться голова. Зато у него, по-видимому, нет. Он взял меня за руку, и я едва не подавилась воздухом.

– Держись крепко. – сказал он, а дальше все случилось так быстро, что я не успела даже испугаться. Коротко произнеся непонятное слово на неведомом мне языке, он крепко прижал меня к себе, а дальше все случилось за сотые доли секунды. Мощный поток ветра обрушился на нас и с легкостью оторвал от земли. Что происходило вокруг, я не видела, потому что инстинктивно зажмурилась, но жутко было то, что я не смогла вздохнуть. Воздуха вокруг меня словно не стало. Испугавшись до смерти, я мертвой хваткой вцепилась в Графа, чувствуя под руками тепло его тела. А в следующую секунду все закончилось. Ноги снова твердо стояли на земле, в легкие ворвался воздух, а вокруг царило блаженное безветрие.

В панике я оттолкнула Графа от себя, тяжело дыша.

– Что Вы себе позволяете? – выкрикнула я. – Что за выкрутасы?

– Понравилось? – спросил он легкой ухмылкой. Позер! Он-то даже не запыхался, а лишь стоял, улыбаясь, поправляя отворот рубашки, который я чуть не оторвала.

– Нет!

Сердце колотилось, голова шла кругом. Я огляделась вокруг. Мы стояли в крошечной комнатке с низким потолком. Стены, пол – все было обшито грубым, потемневшим от времени деревом, никогда не знавшим краски. Одного единственного окна с лихвой хватало, чтобы осветить скудную обстановку. Здесь не было и намека на роскошь, что царствовала в остальном замке. Тут были лишь голые стены, и почему – то удивительной казалась чистота, царящая здесь. Ни пыли, ни паутины, а стекло в небольшом окне было начищено до прозрачности, и совершенно четко виделся купающийся в солнце зеленый лес. Рядом с окном стояла старая подзорная труба на треноге.

– Где мы?

– В западном крыле. Пешком долго, поэтому я решил, что мы с тобой слетаем.

Он пригладил рукой слегка растрепавшиеся волосы и подошел к подзорной трубе. Тренога была настолько низкой, что даже мне нужно было бы вставать на колени, чтобы заглянуть в трубу. Граф же просто сел на пол, не жалея идеально скроенных брюк из какого-то безумно красивого темно-синего материала. Он сложил ноги по-турецки. Заглянул в трубу, сдвинул ее немного левее и посмотрел снова. Не отрываясь от телескопа, он махнул рукой, предлагая мне присоединиться к нему. И хотя я все еще была на взводе, но все же подошла и села рядом, скорее, из любопытства, нежели из желания угодить надменному павлину.

– Смотри. – сказал он и отодвинулся от телескопа. Я с сомнением посмотрела на него. – Ну же! – с нескрываемым нетерпением повторил он.

Я заглянула в трубу и увидела ту самую полянку, где еще несколько часов назад собирала цветы. Я узнала ее, и сомнений тут быть не могло.

– Я настроил телескоп так, чтобы ты смогла увидеть место, где стража нашла тебя. Здесь ты была?

– Да. Но…

– Это то место? – перебил меня Граф. – Уверена?

– Абсолютно.

– Вот, что я предлагаю – найди и покажи мне своего друга, и я отпущу тебя. Никто не пойдет следом, я обещаю. Если сможешь показать мне его, я отпущу тебя на все четыре стороны.

Я оторвалась от трубы и посмотрела на него. Лицо его было абсолютно серьёзным, и почему-то мне стало совершенно ясно, что он сдержит обещание.

– Вы должны пообещать, что и парня тоже не тронете.

– Какая забота… – тихо сказал он и в считанные секунды глаза его стали ледяными и надменными. – Ничего не случится с твоим другом. Я обещаю.

Он поднялся на ноги и мягкой, неслышной поступью прошел к маленькой двери в противоположной от окна стене. Я смотрела ему вслед, решительно не понимая, почему, как только речь заходит о Владе, он приходит в ярость. Ведь до сегодняшнего дня он даже не знал о его существовании, искренне веря в силу своего заклинания, и не подозревая, что в ЕГО лесу кто-то живет. Наверное, это и злило его. Узнать, что ты не так уж хорош в своем деле, что умудрился не заметить под носом человека, которого здесь быть не должно. Уязвленное самолюбие? Очень может быть, но честно говоря, мне так не казалось. Это было логично, но я не видела этого в нем. Гордыня его была какая-то ненастоящая, напускная. Театр одного актера. Только зачем пытаться казаться хуже, чем ты уже есть, тем более перед человеком, которого можешь обратить в скользкую жабу одним щелчком?

Он уже взялся за дверную ручку, как вдруг повернулся ко мне, и, сделав легкое движение рукой, сказал:

– А это тебе подарочек, чтобы ты не сомневалась в моем умении колдовать. – и скрылся за дверью.

Я продолжала сидеть на полу, не понимая, о каком подарке идет речь. Я задумалась, погрузилась в собственные мысли. За последние пару часов столько свалилось на мою голову, что она наотрез отказывалась складывать мозаику воедино. С самого утра все как-то не заладилось. Это похищение, Ирма со своей розовой комнатой и Косой, при одной мысли о котором внутренности сводило судорогой. Все наперебой убеждают меня, что человека, с которым я излазила пол-леса, делила ночлег, смеялась и которому давала невыполнимые обещания, в общем, моего друга, не существует. Дикость какая-то. Впрочем, суть нашего с Графом договора – найти, показать – и я свободна. Что ж, приступим.

Я прильнула к телескопу, пытаясь припомнить, как далеко дом Влада от поляны. Ну что ж, с моей ориентацией на местности и талантом теряться в трех соснах, можно даже и не пытаться ориентироваться на научный подход. Я толком не знаю, в какой стороне север и юг, и уж совершенно точно не смогу вычислить километраж пройденного пути, относительно поляны, а потому я решила поступить проще. Я просто стала осматривать все вокруг. Удивительно, но старый, обшарпанный телескоп мог приблизить и отдалить изображение так, как угодно было мне, стоило лишь подумать. Когда мне требовалось, картинка могла быть настолько детальной и четкой, что я могла рассмотреть крошечный листочек на самой дальней веточке, а если было нужно, без особого труда передо мной открывалась панорама лесной чащи. Удивительная вещица и, без сомнения, волшебная. Наверняка сделанная умелой рукой мастера и бережно хранимая. И чем дольше я восхищалась хитроумным приспособлением, тем сильнее становилось мое волнение, потому что… никакого дома не было. Что за ерунда?

Я по спирали увеличивала радиус поиска, но это ничего не меняло. Деревья, деревья и еще раз деревья. Сейчас не самое удобное время для паники, но она явилась, не спросив меня. Ладошки вспотели. Я поймала себя на том, что бесцельно прыгаю с места на место. Стоп! Выдыхаем, и включаем мозги. Дом был у подножия горы, значит нужно найти ее, а уж там и дом найдется.

На мое счастье, гора была одна, довольно высокая, но нашлась не сразу, потому что пряталась в лесной чаще. Я воодушевилась и с радостью спустилась к ее подножью.

Пусто. Ничего. И под "ничего" я имею в виду именно НИЧЕГО. Если бы дом нашли, разгромили, разнесли по щепке, не оставив камня на камне, то все равно осталось бы место, где дом стоял. Там была бы проплешина, которую я без труда бы заметила. Но похолодело у меня внутри именно потому, что и проплешины не было. Вот гора, вот до боли знакомая поляна, окруженная стеной леса со всех сторон, густой ковер короткой травы – и все. В смысле – совсем все. Так, словно никто и никогда не жил здесь. Словно никого и никогда здесь не было.

Мне стало не по себе. Дома, как и самого Влада, нигде не было, и, судя по тому, что я вижу, и быть не могло. Неужели я правда сошла с ума? Странно, но почему то эта мысль если и напугала меня, то не настолько сильно, как могла бы. Перспектива, конечно, безрадостная, но ,скорее, вносящая некоторый хаос в стерильный порядок. Ведь интересно, насколько можно быть сумасшедшим в сказочном мире. Помнится, Шляпника это даже украшало.

Я вдохнула, выдохнула, и тут же поняла, что за подарок оставил мне этот надутый индюк, лишенный всяческого гостеприимства и совести. Мой рот не открывался. Его словно склеили, да так, что я испугалась, что мне уже никогда его не раскрыть. Меньше говорить, больше слушать! Вот, наверное, о чем предостерегала меня Ирма. Бесчувственный, эгоистичный ребенок, забавляющийся глупыми фокусами. Детский сад, честное слово. Я попыталась заговорить, но получилось лишь мычание сумасшедшей коровы. Ну попадись мне! Злость закипала во мне, не находя выхода. Меня наизнанку выворачивало. Я рычала, пищала и сопела, как разъяренный бык, слоняясь из угла в угол. Ну говорить я, положим, не могу, но написать на бумаге все, что я думаю о нахале, я в состоянии.

Я метнулась к двери и рванула ее, чуть не вырвав ручку. За ней оказалась узкая, каменная винтовая лестница, круто уходящая вниз. Ну что ж, тут, по крайней мере, не заблудишься. И пошла вниз.

Яростно перелетая через две ступеньки, я спускалась почти на ощупь. Света тусклых свечей хватало лишь на то, чтобы различать контуры. Но особо то и смотреть тут было не на что. Промозглый и холодный коридор бесконечно уходил вниз, и не было ничего, кроме ступеней и стен. Спустя пятнадцать минут злость моя сошла на нет, и куда важнее стало то, что лестница эта никак не кончается. Я сбавила темп и теперь ступени мелькали медленнее. Я все ждала, что они вот-вот закончатся, но не тут-то было. А спустя еще десять минут, паника уже начала подступать. Лестница бесконечной лентой вилась вниз, и мне уже начало казаться, что я спускаюсь под землю. Кричать хотелось безумно, но заклеенный рот намертво преградил путь моей истерике. Мне оставалось лишь безмолвно спускаться вниз, слушая зловещую тишину за моей спиной. Мне уже начали мерещиться совершенно неправдоподобные звуки, когда, наконец, показалась последняя ступенька.

Я очутилась в коридоре и поняла, что заблудиться сегодня еще вполне успеваю. Коридор был коротенький и заканчивался развилкой из ПЯТИ, совершенно одинаковых коридоров, точно таких же, как этот. И тут, нервы мои не выдержали. Я села на самую нижнюю ступеньку и заплакала. Я была вымотана, напугана, рассержена, голодна и, возможно, не в своем уме. Мне стало так одиноко. Вокруг не было не единой живой души, а единственный человек, которого я считала своим другом, оказался выдумкой. И я решила вдоволь пожалеть себя. Я рыдала так горько, насколько позволял закрытый рот. Слезы катились рекой, и я не трудилась их вытирать. Кто увидит меня здесь?

Нарыдавшись всласть, я окончательно выбилась из сил. Победно всхлипнув в последний раз, я вытерла рукавами заплаканные щеки и подняла голову. Передо мной с платком в руках стоял Косой. Еще никогда и никого я не была так рада видеть.

***

Я сидела на кухне. Ирма чувствовала себя здесь, как Цезарь в Древнем Риме. Она все еще не унималась и всеми известными и неизвестными мне словами ругала Графа. Когда я появилась на пороге, она чуть не расплакалась – волосы мои были растрепаны, глаза заплаканы, а платье – в пыли. Когда она поняла, что Граф щедрой рукой одарил меня заклятьем молчания, она обещала надрать ему зад и лупить до тех пор, пока тот не засияет так, чтобы можно было осветить городскую площадь. Она намазала мои губы какой-то вонючей мазью, и через пять минут я смогла говорить. Но как раз этого-то мне хотелось меньше всего. Удивительно, но Ирма, болтливая и бесшабашная, оказалась достаточно мудрой для того, чтобы не расспрашивать меня о моих приключениях. Все-таки мудрость к женщине, если и приходит, то лишь с годами.

Она колдовала над плитой, пытаясь сообразить что-то сытное, но не слишком тяжелое для желудка. Запахи по кухне разносились волшебные, и я сидела в предвкушении чего-то невероятно вкусного. А чтобы я не сошла с ума от голода, она заварила мне чай. Он странным образом пах ромашкой, но оставлял легкое сливовое послевкусие. С каждым глотком мне становилось все легче, а веки слипались все сильнее.

Пока Ирма суетилась у плиты, периодически убегая в кладовую и возвращаясь оттуда с полной охапкой различной снеди, я украдкой поглядывала на Косого. На кухне было одно единственное окно, но такое огромное, что занимало всю стену. Пока я блуждала по замку, наступил поздний вечер, и сейчас в это окно беззастенчиво глядела полная луна. Где-то далеко – россыпь звезд, пленительных и ярких. На широком, каменном подоконнике, самом углу и сидел Косой, с кружкой того же, что было у меня. Он сидел ко мне спиной, и я не видела его лица, но видела, что он смотрит на луну. Он не говорил ни слова. Да это было и невозможно, потому что Ирма достигла кульминации своего монолога. А я смотрела на него и отчетливо понимала, что вся моя брезгливость куда-то пропала. Словно ее никогда и не было. Я смотрела на него и видела абсолютно обычного человека, отличающегося от других не более, чем человек с карими глазами отличается от человека с голубыми. Более того , пока мы шли по извилистым коридорами замка, я поймала себя на мысли, что от него очень приятно пахнет, а его молчание уже не казалось мне пугающим и натянутым. Наоборот, мне нравилось, что с ним можно было не поддерживать никому не интересную светскую беседу и не отвечать на вопросы с заранее известными ответами. Теперь я видела его глазами Ирмы и верила ее словам о том, что он хороший человек, совершенно безоговорочно. Удивительно, как быстро все меняется в этом месте. Позвать бы его к столу, но почему-то у меня не находилось нужных слов.

Наконец, Ирма поставила передо мной тарелку. Аромат – яркий, пряный – заставил меня забыть обо всем. Я не выпустила ложку из рук, пока тарелка не опустела. Довольная Ирма смотрела на меня с чувством глубоко удовлетворения на лице. Все же желание накормить в женщине очень сильно. Она убрала тарелку и отмахнулась от меня, когда я предложила помочь ей с посудой.

– Ерунда. Я сама справлюсь. Иди спать, милая. Завтра будет новый день.

Она погладила меня по щеке. Я лишь кивнула в ответ. Косой поставил недопитый чай, поднялся и сказал, что проводит меня.

Мы шли по коридору и, как всегда, молчали. В голове моей не осталось ни одной мысли и все, на что у меня хватало сил – это тащить тяжеленные ноги. Мы подошли к двери, он открыл дверь, приглашая войти. Я повернулась к нему.

– Спасибо.

Он не ответил. Развернулся и пошел по коридору, вскоре исчезнув за ближайшим поворотом. Я зашла в комнату, плотно закрыв за собой дверь.

Окно было приоткрыто, а в камине догорал огонь. На кровати бережно разложены щёлоковый халат и ночная рубашка. Я переоделась, расплела волосы, залезла под пухлое одеяло и провалилась в сон.

Глава 3. Великий и ужасный

Проснулась я от грохота, сотрясавшего весь замок. Глухие удары, ритмичные, словно неторопливые шаги огромного великана. Пол, стены, вся мебель отзывались скрипучим и звенящим эхом.

Я открыла глаза и прислушалась. Может, показалось или приснилось? Было еще темно, спать хотелось нестерпимо, и я уже снова начала проваливаться в дрему, как новый удар, глухой и сильный, заставил меня вздрогнуть. Я села на кровати. Нет, точно не показалось.

Поднявшись, я набросила на себя халат и наскоро запахнула его. Сонное тело слушалось плохо, а потому найти пояс и завязать его удалось лишь с третьего раза. Наконец, справившись с обмундированием, я открыла дверь и вышла в коридор. И тут из-за угла со скоростью и прытью, которую довольно сложно было от него ожидать, вылетел и пронесся мимо Косой. За ним следом – трое охранников. На ходу он крикнул мне:

– Оставайся в комнате!

– Ага. – кивнула я и тихонько добавила – Сейчас же…

Дождавшись, пока последний охранник повернет за угол, я побежала следом. Я преследовала их, стараясь оставаться незамеченной, и пока мне это удавалось. На одной из развилок я чуть было не потеряла их, но вовремя успела сориентироваться. Вскоре мы вышли к огромной, шикарной по своим размерам и красоте лестнице, которая, раздваиваясь, спускалась в огромный холл первого этажа. Здесь исполинские колонны подпирали сводчатый потолок, который уходил высоко вверх, а широкий балкон на уровне второго этажа брал свое начало у одного крыла лестницы и заканчивался другим ее крылом, опоясывая весь зал. Незаметно пробравшись на этот самый балкон, я спряталась за одной из колонн.

Все жители замка собрались внизу. Они стояли напротив огромных, невероятно массивных деревянных дверей в высоту не меньше трех этажей, которые сотрясались от мощных ударов, прогибаясь и треща так, словно были сделаны из картона. Напуганные, они смотрели, как двери гнулись, стонали, но все же сдерживали натиск. Люди, их было человек тридцать, молча смотрели на происходящее, очевидно не в силах что-то сделать, и все, что они могли – это держаться друг за друга. Большие обнимали маленьких , сильные – слабых, бесстрашные – напуганных до полусмерти, изо всех сил стараясь не поддаваться панике. Храбро, как самые настоящие воины, кухарки и горничные, садовники и конюхи, вооружившись лопатами, граблями, тяжелыми чугунными сковородами и прочими средствами ближнего боя, были готовы отражать натиск невидимого врага. Никто не плакал, не кричал. Закусив губу и нахмурив брови, они ждали, когда же, наконец, не выдержат двери. Первый раз я видела толпу, которая не вела себя, как дикое, обезумевшее стадо. Все, как один, они готовы были принять бой, и, судя по всему, хотели принять свою участь с высоко поднятой головой. Я видела Ирму с растрепанными ото сна волосами, крупными локонами спадавшими по плечам и спине. Она обнимала за плечи худенькую, совсем еще молоденькую девчушку. Бледная, та дрожала так сильно, что даже отсюда мне было видно, как ходят ходуном ее кулачки. Косой подошел к ним. Удивительно, но акустика холла донесла до меня каждое слово.

– Где Лера? – спросила Ирма.

– У себя в комнате.

Она удовлетворенно кивнула и отошла с девочкой вглубь толпы.

Косой тем временем, собрав вокруг себя самых крепких, раздавал ценные указания на случай самого худшего. Его слушали очень внимательно. Никому и в голову не приходило возражать, и мне стало абсолютно понятно, что уже давным-давно никто не обращает внимания на его внешность, и то, как я восприняла его изначально, было скорее исключением, чем правилом. Мне стало бы стыдно за себя, если бы не было страшно. И все же я восхитилась тем, как непринужденно, как естественно получалось командовать у этого нескладного, несуразного человека, как беспрекословно слушали его огромные и складные мужики, на две головы выше его. И вот, готовые занять свои боевые позиции, они уже было собрались разойтись по боевым постам, как на лестнице послышались быстрые, легкие шаги. Полы снежно-белого щёлкового халата развивались, как крылья, а черные волосы торчали в разные стороны. Лицо было сердитым, а темно-синие глаза сверкали знакомой ледяной яростью. Он не был напуган, он был в бешенстве. Следом за ним, никуда не торопясь, вышагивала та самая длинноногая блондинка, с глазами из бриллиантовой крошки. Казалось, ей нет абсолютно никакого дела до происходящего, словно ее это не касалось. Она смотрела на все, словно зритель в кинотеатре, которому фильм этот наскучил еще с первых кадров. Даже сейчас, поднятая посреди ночи, она выглядела так, словно готовилась к этому моменту всю жизнь. Ночная рубашка, вышитая камнями, причудливые узоры кружева и ярко-красный шелк, струящийся по фарфоровой коже. Да я на свой выпускной не выглядела и на треть так же сногсшибательно, как эта женщина , поднятая по тревоге. Она оглядела людей, столпившихся внизу, и по лицу пробежала легкая рябь раздражения. Но на нее никто внимания не обратил. Все смотрели на Графа, который в несколько огромных прыжков оказался внизу.

Он бросился к своей свите. И тут, вместо того, чтобы гордо и бесстрашно возглавить свое маленькое войско, он перегородил им дорогу к воротам, а затем повернулся и громко крикнул:

– Что за сборище?

Все молча смотрели на него, а он буравил их взглядом, которым можно было бы обезглавить, будь на то его воля. Никому и в голову не пришло и рта раскрыть, и теперь уже было сложно понять, кто пугал их больше – тот, кто за воротами, или тот, кто перед ними. Сквозь оскаленные зубы слышалось гневное дыхание, прерываемое глухим рычанием. В злости он был прекрасен, и я в который раз, отдавая себе в этом полный отчет, залюбовалась тем, какой красивой бывает природа, воплощенная в мужчине. И дело было не столько в сильном, высоком и удивительно гармонично сложенном теле. Он горел. Он полыхал изнутри, и жар его пламени обжигал всех вокруг, заставляя его самого сиять и искрить. Вы знаете, что такое ледяное пламя? Огонь, который обжигает пронзающим холодом? Это его глаза. Они сияли, и клянусь Вам, я забыла обо всем на свете, глядя на синий пожар. Насколько грациозен бегущий гепард, как прекрасен в прыжке лев, как быстра и смертельно красива большая белая акула в момент атаки, настолько же завораживающим может быть человек, сгорающий в пламени своей ярости. Если вы никогда не видели этого собственными глазами, поверьте мне – это незабываемо.

Очередной удар, обрушившийся на двери, вырвал меня из моего очарования, и вернул к реальности, в которой весь замок содрогнулся под силой неведомого, пытавшегося ворваться в замок. Граф, словно бы тоже отрезвлённый грохотом, громко выругался. Наверное, я бы тоже была в бешенстве, если бы тридцать человек, включая десяток непомерно здоровых охранников, не смогли справиться с врагом, заставляя его светлость самолично выполнять грязную работу. Но тут он, закрыв глаза и с силой выдохнув, вдруг заговорил голосом, полным нежности. Он говорил с ними тоном, каким строгий отец ругает своего нерадивого, несмышленого, но горячо любимого ребенка.

– Что вы тут делаете, сумасшедшие?

Взгляд Графа все еще был рассерженным, но уже становился мягче и словно бы глядел с немым укором. Гром удара снова прокатился по замку, но Граф словно и не обращал на него внимания.

– Какого черта вы все тут собрались? Это что, грабли? Господи, кто дал Анюте грабли? Анюта, отдай их охране. Аккуратнее… Боже мой, да заберите их у нее, она же сейчас покалечит кого-нибудь! Ирма, ради Бога убери сковороду. – и тут лицо Графа изменилось до неузнаваемости, став нежным, почти ласковым. – Глаза б мои вас не видели… Где вы все должны быть? Что я вам говорил на такой случай?

– Мы не собираемся отсиживаться в комнатах, пока это чудовище громит наш дом! – крикнул мужской голос из толпы. Граф закатил глаза и развел руками:

– А что вы можете сделать? Закопать его вот этой лопатой, или может, причесать граблями? Или надеялись, что он сам умрет от смеха, когда увидит вас и ваше вооружение? Вы же знаете, на него даже не все заклинания действуют, а собрались в бой, вооружившись зубочистками.

– Граф, что происходит?

– Почему он пытается проникнуть сюда?

– Он никогда так раньше не поступал. Он ведь даже к воротам близко не подходил?

– Что ему нужно? – вопросы сыпались один за другим, но Граф остановил их движением руки.

– Я не знаю. – сказал он, и тут я совершенно четко поняла, что он врет. Не знаю как, понятия не имею почему, но я просто знала это. Намного тише, чем говорил до этого, он сказал. – Но я знаю, что если вы сейчас не уберетесь отсюда, я вас отправлю задавать ему эти вопросы лично.

– Не сердись, милый, мы просто хотели помочь. – раздался голос Ирмы откуда-то с задних рядов.

– Ну, так помогите мне! Останьтесь в целости и сохранности. Больше от вас ничего не требуется. Амалия! – он повернулся к той самой блондинке. – Проследи, чтобы все они разошлись по своим комнатам. – потом он снова обернулся к людям и сказал. – Заприте засовы, забаррикадируйте двери всем, чем можно, и чтобы я никого из вас не видел в коридоре, пока я не разрешу.

Женщина кивнула и окинула взглядом людей. Еще какое-то время они молча стояли, терзаемые сомнениями, пока Граф не рявкнул.

– Идите!

Народ нехотя потянулся к лестнице, переговариваясь и оглядываясь на оставшихся в холле Графа и Косого. Я не смела даже пошевелиться , так и застыв в своем укрытии. Думаю, сейчас не самый лучший момент, чтобы застенчиво выйти из-за колонны и пытаться всех убедить, что на самом деле я не подслушивала, а подсматривала. Решила улизнуть, как только представится возможность. Когда Граф и Косой остались одни (по крайней мере, они так думали), Граф тихо попросил Косого принести книгу. Тот молнией кинулся по лестнице, не говоря ни слова.

Граф остался один. Вот тут-то и случилось самое интересное. За дверью наступила гробовая тишина, замок перестал содрогаться, и все стало так, будто ничего и не было. Все стихло. Граф застыл посреди холла. Он склонил голову, словно думал о чем-то, и казалось, внезапно наступившие затишье его ничуть не удивило. Словно он знал, что так будет. Словно он этого ждал. В наступившей тишине было что-то гораздо более пугающее, чем громовые раскаты и прогибающаяся под тяжестью ударов дверь. Да, это было затишье перед бурей. В воздухе чувствовалась наэлектризованность. Каким-то неведомым образом было ясно, что тот, кто стоял за дверью, никуда не ушел. Он по-прежнему был там и никуда не собирался. Более того, я знала кто там, я его чувствовала кожей, и те жуткие ощущения, который он рождал во мне, я не перепутаю ни с чем и никогда. Я знала, что это он, еще с того момента, как проснулась в своей комнате, просто знание это сидело так глубоко, что всплыв на поверхность стало откровением даже для меня самой. Это был Фос.

Граф повернулся. Он пошел к деревянным дверям медленно, задумчиво, осознавая неизбежность происходящего. Он остановился в шаге от нее и замер. Он смотрел на дверь так, словно видел того, кто за ней, будто дерево было прозрачным или вовсе не существовало, а он пытался заглянуть в глаза, того, кто был за ней, пытался прочитать в них что-то. Он поднял руку и медленно, нерешительно, словно боясь обжечься о деревянное полотно, прикоснулся к двери. В первую секунду у меня мелькнула совершенно сумасшедшая мысль – я была уверена, что сейчас Граф откроет эту чертову дверь, и огромный зверь войдет. Именно войдет, а не ворвется, медленно и вальяжно, как к себе домой, водя носом по сторонам и медленно покачивая боками. Но в следующее мгновенье эта мысль вылетела у меня из головы, потому что увидела то, что удивило меня сильнее всего за всю эту ночь. Его рука дрожала. Я глазам своим не поверила. Подалась вперед, чтобы разглядеть поближе, убедиться, что мне не показалось. Нет, не показалось. Рука ходила ходуном, и даже с такого большого расстояния я прекрасно видела, как крупная дрожь сотрясает все его тело. Боже мой, да он же боится!

Я стояла и смотрела, как мужчина, еще минуту назад являвший собой образец мужества, самообладания и, просто нечеловеческой храбрости, стоял, прислушиваясь к тишине за дверью. Он не хуже меня знал, кто там, и… боялся его. Граф прислонился лбом к двери, и я услышала, как он тихо шепчет что-то. Я не разбирала слов, но интонация… Он обращался к чудовищу за дверью, и то, как он говорил, напоминало просьбу. Нет, скорее мольбу, молитву. Он уговаривал, умолял чудовище. Говорил он быстро и горячо. Шепот его лился нескончаемым потоком, словно слова, так долго копившиеся в нем, прорвали дамбу, и теперь хлынули, заливая огромный холл, неся с собой отчаянье. Граф все говорил и говорил, но вдруг оглушительный рык взорвался по ту сторону. Граф отпрянул от дверей. Я чуть не завизжала, с трудом сдерживая себя. Замок тряхнуло, да так сильно, что застонал камень в стенах. А в следующую секунду ледяной ужас пронзил меня до костей. Из-за двери послышался смех. Низкий, приглушенный, сдавленный, он лишь отдаленно напоминал человеческий, но все же это был смех. Чудовище смеялось, насколько это вообще позволяла звериная пасть, и в смехе этом было столько злорадного восторга, что я окончательно перестала понимать, что же за создание стояло по ту сторону. Слишком уж по-человечески оно ликовало. И смех этот хлыстом больно ударил по самолюбию Графа.

Гнев, вспыхнувший, в нем в одно мгновенье разогнул его спину и расправил плечи. В одну секунду он стал выше на голову. Граф поднял голову. Я не видела, каким решительным стало его лицо, как ледяной огонь вспыхнул в его глазах, а губы стали тонкими и бескровными. Он произнес короткое заклинание на непонятном мне языке, и внезапно я почувствовала, как меня сшибает с ног потоком сильного воздуха, и я едва успеваю обхватить руками колонну, стоящую рядом. Словно огромная, сильная ударная волна разлетелась от Графа в разные стороны, с легкостью проходя сквозь стены и дверь. Снова затрясло, залихорадило замок. Фос больше не смеялся.

Послышались торопливые шаги, и через несколько минут на лестнице появился Косой с книгой в руках. Удар застал его в лабиринте коридоров, и, судя по тому, как разгорался на лбу синяк, застал врасплох. Но Граф не обратил на это внимания, не было у него времени и на извинения, а может, и вовсе не было такой привычки. Он взял книгу и в буквальном смысле слова, подвесил ее в воздухе. Шепнув ей что-то, как старой подруге он, молча смотрел, как раскрывшаяся книга сама перелистывает страницы в поисках нужного места и, найдя его, останавливается. На том же совершенно непонятном и довольно странно звучащем языке Граф начинает читать сложное, запутанное заклинание, которое льется, словно музыка, из его уст, и каждое слово плавно переливается из одного в другое. И вдруг я чувствую, как воздух вокруг становится холодным и густым. Становится все плотнее и плотнее и давит на каждую клеточку моего тела. И тут уже знакомое мне до этого чувство наполняет мое тело. Ноги отрываются от земли. Ну нет, ну пожалуйста, только не это! Я схватилась руками за ускользающую от меня колонну и мертвой хваткой вцепилась в холодный гранит. Отвратительное чувство – эта невесомость, и хоть сама я накрепко прилипла к колонне, внутренности мои плавали внутри меня, как овощи в тарелке супа. И кстати, о еде. Если все это продлится дольше трех минут, нам с моим ужином придется расстаться. Дышать стало тяжело – вязкий воздух никак не хотел заходить в легкие. Я, как рыба, раскрывала рот, жадно глотая воздух, уже не беспокоясь о том, что мои хриплые, рваные вздохи могут выдать меня. Сейчас мне хотелось просто не лишиться чувств. Да и бояться было некого. Граф и Косой были полностью поглощены происходящим. Они вместе со мной поднимались в воздух в центре холла вместе с книгой, с которой Граф по-прежнему читал льющиеся водоворотом слова, сгущая воздух, топя все сущее в невесомости. Он больше не слышал, не видел, не ощущал ничего вокруг себя. Он стал частью заклинания, ретранслятором той силы, которую несли с собой слова, преобразуя то, что лилось в него из ниоткуда, в силу столь могущественную, что я чувствовала ее всем своим телом. В одну секунду я осознала себя крошечным жучком, мелкой, ничего не значащей, не имеющей веса и какого-либо смысла крупинкой из тех, что кружатся в лучах солнца в пыльной комнате. А Граф все говорил и говорил, становясь все сильнее и сильнее. Голос его звучал монотонно , но сама речь сверкала невероятными переливами, и если бы можно было превратить слова в цвет, то вся комната залилась бы сиянием цвета морской волны, переливающимся в синий, фиолетовый, белый, лазурный, бирюзовый и снова окрашивающимся в цвет морской волны, чтобы опять повторить этот круг заново.

А потом все исчезло. Не стало ни потолка, ни пола, ни стен, ни колонны, за которую я держалась, ни неба, ни земли, ни луны, висящей высоко в небе. Вокруг стало темно, холодно и безвоздушно. Я задержала дыхание, понимая, что надолго меня не хватит, и огляделась. Мы словно висели в космосе, с той лишь разницей, что не было ни звезд, ни солнца, а единственным источником света в кромешной мгле было раскаленное от волшебства тело Графа, льющее ровный ярко-голубой свет, но и его было достаточно, чтобы увидеть, как зависли в невесомости четыре фигуры. Я посмотрела на плывущего в пустоте Косого, пытающегося удержаться на плаву, стройную, вытянутую фигуру Графа, а потом посмотрела туда, где еще секундой раньше были двери. Там был Фос. Замер в хищном оскале. Огромный, тяжелый зверь все еще был в полной боевой готовности. Невесомость застала его врасплох. Тяжелые лапы , не чувствуя опоры, ощетинились длинными, как лезвия, когтями, а белые, острые клыки, сверкавшие в оскале (или улыбке?), разомкнулись , пытаясь вдохнуть кислород, которого не было. Я увидела лишь, как сверкнули его черные, как капля чернил, глаза в ненависти, переходящей в недоумение, как вдруг выяснилось, что невесомость держала не всех. Ошарашенный, сбитый с толку зверь начал медленно проваливаться вниз. Для него гравитация существовала и упрямо тянула его на дно. Он буквально тонул в плотном киселе, задыхаясь и барахтаясь. Глаза округлились, огромные лапы заметались в поисках земли, пасть открывалась и закрывалась, а тело неестественно вывернулось, пытаясь поймать баланс. В это же время заныли мои легкие. Я метнула взгляд на Косого – тому тоже было нехорошо. Он был белее мела, но взгляд его не выдавал ни паники, ни смятения, лишь полная сосредоточенность и готовность в любой момент сделать все, что от него потребуется. Граф был в трансе, но при этом дышал он спокойно и ровно. Одному Богу известно, откуда он брал кислород. У меня закружилась голова, а перед глазами все поплыло, но Фосу было гораздо хуже. Он вертелся, как уж на сковороде, все ниже и ниже погружаясь во мрак. Его растерянность сменилась гневом и перед тем, как пропасть поглотила его, он издал громкий, вибрирующий рык, который утонул вместе с ним в темноте. И тут все закончилось.

Реальность вспыхнула вокруг меня и ослепила так же, как ослепляет резкий яркий свет, зажжённый в темной комнате. Замок, во всем его великолепии, воплотился вокруг, оглушая меня светом, запахами и гравитацией. Последняя, кстати, довольно болезненно напомнила о себе, пнув меня по заднице мраморным полом. Приземлилась я неудачно, больно ударившись не только задом, но и спиной, и, по-моему, что-то хрустнуло либо там, либо там. Зато воздух, сладкий как никогда, хлынул в легкие, разгоняя мрак в голове. Я лежала на полу и дышала, наслаждаясь тем, что могу это делать. Понимание того, как прекрасно, просто иметь возможность дышать, становится ясным лишь после того, как у тебя эту возможность забирают. Я лежала и вспоминала Влада. Почему именно сейчас? Его слова о том, что Фос – не волк, звенели в моей голове, как колокола. Фос и правда, не был волком. Фос был огромным черным медведем.

– Ну и как представление? Понравилось? – прозвучал за спиной знакомый бархат низкого, властного голоса, полного холода и плохо скрываемой злобы.

***

Мы сидели в кабинете Графа и молчали. Наверное, мне следовало бы начать разговор первой, но я не находила нужных слов, кроме тех, что сказала еще в холле и повторила по дороге сюда – я не специально и я не собираюсь никому ничего рассказывать. Я, чуть было, не ляпнула крылатое "я – могила", но вовремя спохватилась, испугавшись, что Граф может понять эти слова буквально. Я честно пыталась найти подходящие слова, но все они куда-то разбежались и попрятались. Да и что вообще можно сказать, когда тебя застукали за шпионажем? Правильно, ничего. Но молчание затягивалось, становясь неловким.

Граф всеми силами пытался сдерживать свой гнев, но получалось у него не очень. Раскаленное железо кипело внутри него, и это было видно по частому дыханию и вздутой жилке на шее. Но, несмотря на это он пытался изобразить хладнокровие, а я не смотреть ему в глаза.

Я прекрасно понимала, что привело его в бешенство. Наверное, я бы тоже, мягко сказать, разозлилась бы, если бы кто-то увидел, как я прошу милостыню у своего врага. Но как еще я могла объяснить, что у меня и в мыслях не было становиться свидетелем подобного. Все из-за любопытства, будь оно не ладно. Но кто в это поверит? Я бы не поверила. Да-а-а… Как-то не заладилось наше общение с Графом.

Я мельком бросила не него быстрый взгляд. Он сидел за огромным столом, такой же большой и значительный, раздутый от злобы и собственного уязвленного эго. Он усиленно тер переносицу большим и указательным пальцами левой руки, да так усердно, что я побоялась, что он сломает себе нос. Наконец, он тяжело вздохнул и поднялся. Он подошел к окну. Там ночь неохотно уступала место предрассветным сумеркам. Он заговорил нарочито тихо, словно боялся, что любое неосторожно сказанное слово, может разорвать тонкую нить, с огромным трудом сдерживающую его гнев.

– Ты нашла своего друга?

Этого вопроса я не ожидала, а потому слегка оторопела.

– Простите, я не поняла?

– А тебе и не надо ничего понимать! Тебе нужно отвечать на вопросы, которые я задаю!

Я совсем растерялась. Все монологи, что я готовила в своей голове, к этому вопросу не подходили.

– Нет. А причем тут…

– Откуда ты пришла?

Я вообще перестала что-либо понимать. Он повернулся ко мне, и вот тут-то мне стало по-настоящему жутко. На каменном лице темно-синим огнем полыхали глаза. Гримаса ледяной злобы напоминала лицо статуи с живыми глазами, пытающимися пронзить меня насквозь. Он не просто злился, он ненавидел меня, и я никак не могла понять – за что. Нет, я понимаю, что сегодняшний инцидент сложно причислить к списку моих хороших поступков, но и ненавидеть из-за этого просто не имело смысла. В конце концов, ничего настолько страшного не произошло. Все живы и здоровы, кроме Фоса, возможно. Так что же НАСТОЛЬКО злит Графа, что я начинаю мелко дрожать под его взглядом. Поймите, есть огромная разница, между злобой и ненавистью, и я ее вижу. У злости, какой бы сильной она ни была, есть предел. Ненависть может быть безгранична.

– Как ты оказалась в моем лесу? – процедил он сквозь зубы.

– Я ужеговорила Вам…

– Тогда где твой друг? Можешь показать мне его дом?

– Я не знаю, я не нашла…

– Ты не нашла его лишь потому, что это все вранье! От первого до последнего слова!

– Неправда.

– Не смей врать мне! – закричал он, да так громко, что хрустальный бокал на столе завибрировал, отзываясь тонким звоном, а огонь в камине взвился, словно в него подлили масла.

Я замолчала. Граф, дыша, словно разъярённый дикий зверь, прошагал к противоположной стене, где огромный стеллаж с бессчётным количеством книг возвышался до самого потолка, потом развернулся и вернулся на прежнее место. Потом он проделал это еще раз. И еще. Пока он метался по комнате, я судорожно соображала, почему мы снова говорим о Владе, а не о моем подлом (будем называть вещи своими именами) поступке. И что мне теперь со всем этим делать? Положение мое безрадостное, как ни посмотри. Ведь если объективно, то получается сущее безумие. Влада я не нашла, а потому логично предположить, что он – лишь плод моего воображения, кроме того, я бессовестно подглядывала, и была в этом уличена. Но, с другой стороны, все, что произошло сегодня в холле, случилось так быстро, что у меня не было времени на то, чтобы благородно выйти из тени. Но я-то знаю, что Влада я не выдумала, и будь у меня возможность, не стала бы бессовестно подглядывать. Вот только как это доказать? На моей стороне только слова, пустые и ничего не значащие.

– Послушайте, не было у меня коварных замыслов. Я правда…

Но тут Граф остановился и, повернувшись ко мне, буквально взорвался.

– ЗАМОЛЧИ! – зарычал он. – ТЫ ОБМАНУЛА МЕНЯ! – кричал он, да так громко и зло, что сердце мое зашлось и полетело вскачь. Я посмотрела на него и остолбенела. Его глаза, полные ненависти, предательски заблестели. Не веря своим глазам, я открыла рот, но не смогла вымолвить ни слова. Я была напугана, но еще больше я была удивлена. Граф увидел это, прочитал на моем лице мое замешательство, удивление и понял, как в сотые доли секунды стал беззащитен передо мной. Стена его величия рухнула, и ничто больше не отделяло нас друг от друга. Это и стало последней каплей. Он взревел, как раненый зверь, схватил со стола бокал, что было сил, метнул его в стену. Тот взорвался сотней мелких осколков, с мелодичным звоном разлетаясь в разные стороны.

– ВОН! – заорал он, нечеловеческим голосом. – ВО-О-ОН!!!

Я подскочила, а в следующую секунду, вслед за бокалом полетела чернильница, кувыркаясь в воздухе и очерчивая выливающимися чернилами круги вокруг себя. Рванув к двери что было сил, я краем глаза увидела, как поднялись в воздух книги, словно их подбросило взрывной волной, как взлетели со стола бумаги. Услышала треск дерева за своей спиной и звериное рычание, от которого меня бросило в пот:

– УБИРАЙСЯ!!!

Я летела к двери, не чувствуя ног и секунды, что понадобились мне, чтобы преодолеть расстояние от софы до двери, застыли, превращаясь в смолу. А за спиной у меня трещало дерево, звенело стекло, рвалась и горела бумага, и все, что было не прибито к чему-либо, воспарило в воздухе в жуткой пляске магии и ненависти. Я слышала проклятья и чувствовала, как вибрирует воздух от вспышек волшебных заклинаний, проносящихся мимо меня, озаряя полутьму кабинета.

Вылетев за дверь, я понеслась во весь опор, боясь даже обернуться. Успеть бы унести ноги, пока какое-нибудь заклинание не отрикошетило мне в спину. Бежала я так быстро, что не успела опомниться, как оказалась у крошечной деревянной двери, той самой, которая вела к спасительному выходу. Я схватилась за ручку и рванула дверь на себя. Оказавшись в коридоре, я не забыла захлопнуть за собой дверь, чтобы быть уверенной, что между мной и хаосом, сотворенным из пустяка и дурного характера, есть надежное укрытие в виде старого, ссохшегося куска дерева. Я побежала вниз по ступенькам, даже не понимая, куда бегу. Но сейчас перспектива заблудиться пугала меня куда меньше, чем быть испепеленной в порыве гнева. Очутившись в коридоре, я все еще не могла заставить себя остановиться, и бежала, наугад выбирая направление в развилках бесконечно одинаковых коридоров. Сердце, как сумасшедшее, колотило ребра, а воздух свистел, входя и выходя из легких, но ноги все никак не могли остановиться. И лишь когда мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок, я остановилась, облокотилась спиной о стену и сползла вниз, усевшись на прохладном полу. Пять минут я просто дышала. Перед глазами плавали круги, но я всеми силами держала свое сознание при себе.

Наконец, сердце успокоилось, а руки перестали трястись. Я облизнула пересохшие губы. Водички бы. Ну да ладно. Сейчас меня радует уже то, что над головой не свистят пули. Я оглянулась, чтобы понять, куда меня занесло.

Прямо передо мной возвышались исполинские, метра четыре в высоту и почти столько же в ширину, резные, деревянные двери. Неземной красоты узоры, причудливо сплетались между собой, с легкой руки мастера, открывая взору, совершенно невероятные, по тонкости исполнения, узоры. Тут были и единороги, и феи, фавны, странные, но очень красивые, птицы, со стрекозиными крыльями и манящие серены. Две огромные и, наверняка, очень тяжелые, дверные ручки были отлиты в виде огромных распустившихся лилий. Почему-то у меня не возникло абсолютно никаких сомнений. Я поднялась и подошла к двери. Положив руку на медную ручку, я почувствовала холод металла, запах дерева и лака, и, потянув дверь на себя, ни секунды не сомневалась, что там меня ждет что-то прекрасное. И не ошиблась.

Тяжелые двери неохотно поддались, с лёгким недоверием открывая мне то, что прятали. Что это была за комната, я поняла еще до того, как увидела ее. По запаху, когда воздух, немного душный, но такой узнаваемый, коснулся моего лица. Этот запах вы знаете и, так же как и я, ни с чем не спутаете его. Сухой, ненавязчивый, но пряный, со своим неповторимым оттенком, он отливает золотом, и не похож ни на что другое на свете. Вдохните поглубже. Чувствуете аромат? Старая бумага, картон и кожа, типографская краска, пыль и солнечный свет, нагревающий деревянные стеллажи. Это аромат фантазии, смелой и безграничной, желания, неистового и необузданного, это непередаваемая атмосфера предвкушения чего-то неземного, настолько свободного от всего, что нельзя, чего не существует, не бывает, невозможно. Это лёгкий шлейф волшебства и тонкий оттенок вседозволенности, как бы странно это ни звучало для тех, кому не знакома эта магия. Те, кто ни разу здесь не был или был так давно, что уже и не вспомнит этого места, знайте, что все самые смелые идеи и самые отчаянные личности обитают именно здесь. Здесь, в этой комнате, все возможно, все разрешено и все может быть. Именно тут живут самые смелые путешественники и бесстрашные покорители далеких галактик , отсюда стартуют космические корабли на Марс и Венеру, здесь обитают ужасные твари, живущие в морской глубине, там, где нет ни крупинки света, и именно тут любят великие, умирают и снова возрождаются бесстрашные, и жизнь предстает пред вами такой, какой ВЫ хотите ее видеть. Здесь ваша фантазия унесет Вас туда, куда вы пожелаете, и ничего невозможного нет. Порталы в бумажных переплетах откроют перед вами миры, о которых вы боялись мечтать. Они заставят Вас смеяться и плакать, любить и ненавидеть, переживать и, нервно кусая губы, нетерпеливо перелистывать страницу за страницей, глядя, как перед Вами разворачивается целая вселенная со своими запахами, звуками, красками. Вы полюбите людей, живущих в этих мирах, будете плакать, прощаясь, и уже никогда, НИКОГДА не сможете их забыть. Здесь на полках дремлет магия слова, сонно потягиваясь пушистыми лапами, в ожидании Вас, и Вы всегда сможете найти ее здесь. Она никого не оставит равнодушным, если Вы сумеете ее разглядеть. Своенравная и нежная, всегда нетерпеливая, но такая ручная и податливая, она станет для Вас тем, кем вы захотите. Нужно всего лишь захотеть. Лишь захотеть.

Библиотека была необъятна. Здесь не просто захватывало дух, все здесь сулило бессонные месяцы, годы любому, кто хоть изредка берет в руки книгу. А уж для меня… Книги для меня всегда значили много больше, чем для моих сверстников. Удивительно, но даже мои родители не читали так много, как я. Любовь к чтению мне привила бабушка. На пару мы могли днями теряться среди страниц любимых книг. Именно она познакомила меня с моими любимыми писателями, именно она воспитывала мой вкус в чтении и помогала разбираться в прочитанном. Жаль, что она не видела этого великолепия.

Библиотека была невероятна огромна. Все тот же потолок, уходящий ввысь и теряющийся где-то в темноте, анфилада комнат, бесконечная, как бездонный колодец, и стены, заставленные стройными стеллажами книг, уходящих во тьму потолка. Здесь были миллионы, нет – миллиарды книг, тихо спящих в никем и ничем не нарушаемой тишине.

Я раскрыла от изумления рот. Закрыв за собой двери, я прошла в этот рай книголюба, словно в храм. Я вертела головой, пытаясь охватить взглядом все это великолепие, но разве это возможно? Книги, толстые и тонкие, старые и по виду совсем новенькие, скромные и кричащие, нежные, как розовый лепесток и грубые, как камень, однако, не лишенные своего обаяния – все они дремали, излучая еле ощутимую магию. У меня начала болеть шея, когда пройдя две или три (или десять?) комнаты, я решила вернуться в первую. Огромные окна, высотой вдвое больше двери, были завешаны плотным красным бархатом тяжелых портьер. Здесь царила бы полная ночь, если бы не слабые светильники на стенах.

Первая комната была намного скромнее в размерах и, судя по всему, была задумана, как зал для чтения. В центре комнаты был небольшой, но очень пухлый, уютный диванчик, явно рассчитанный на одного. Напротив дивана – огромный, величественный камин, с поленницей, полной дров, а по обе стороны камина стояли два больших шкафа-близнеца из темного дерева. Я заглянула в один из них и, о чудо, нашла теплый, пушистый, как персидский кот, плед персикового цвета. Я утопила в нем нос и вдохнула. Он пах шерстью, нагретой чьим то теплом. Эта была не забытая вещь, не залежавшаяся. Кто-то бывал здесь, и довольно часто. Ну что ж, сегодня ему придется подвинуться, потому что я нашла здесь свое убежище.

Я с ногами залезла на диван, укрывшись пледом так, что наружу торчал только нос. Я вдыхала запах книг и слушала тишину и не успела понять, как провалилась в сон.

***

Когда я проснулась ноги, руки, шея, спина затекли так, что я их не чувствовала. Я разгибалась под мелодичный треск собственных суставов. Не знаю, сколько я спала, но проснулась я в той же позе, что и уснула – свернувшись калачиком. По телу забегали мурашки. Я потянулась и открыла глаза.

В камне, который до этого был стерильно чист, теперь горел огонь, а напротив, сложив ноги по-турецки, сидел мальчик. На фоне яркого пламени мне был виден только силуэт, но даже этого было достаточно, чтобы понять, что мальчишке не больше шести лет. Он сидел ко мне спиной, глядя на танцующий огонь. Я молча смотрела на него и думала о том, как же крепко я спала, что сумела не услышать, ни то, как он вошел, ни как развел огонь в камине. А еще я поражалась тому, что есть люди, которым спящий в комнате человек никак не мешает заниматься своими делами.

Сон потихоньку выветривался. Я потерла глаза, зевнула и прогнала его окончательно. А в следующую секунду я понимаю, что смотрю на горящий огонь сквозь мальчика. Меня бросило в жар. Я подскочила, сбрасывая с себя плед, но тут мальчик заговорил тихим голосом.

– Пожалуйста, не пугайся.

Легко ему было говорить, ведь это не он видел перед собой призрака. Хотя я не совсем уверена, что призраки выглядят именно так, но что люди так не выглядят – в этом я была совершенно уверена. Сначала я подумала, что огонь затмил фигуру маленького человечка, сделав ее похожей на тень, но потом, разглядев его пристальнее, я поняла, что он и был ею. Все его тело, с ног до головы было матово-черным и полупрозрачным, словно тень поднялась с пола и обрела объем. Сердце мое зашлось, и неприятно закрутило в животе, во рту пересохло. Я медленно оглянулась в поисках кого-то из плоти и крови, но мы были одни. Некому было сказать, что в здешних местах это в порядке вещей, или сделать мне замечание о том, что я не совсем вежлива по отношению к молодому человеку. Ну и что, что он просвечивает? С кем не бывает… В реальности происходящего сомневаться не приходилось, так как парень сидел в нескольких шагах от меня, и был очень даже реален. Я открыла рот, чтобы ответить хоть что-нибудь, но честно говоря, просто не знала, с чего начать. И словно ощутив мою растерянность, он заговорил сам, не дожидаясь, пока меня осенит.

– Я пришел потому, что мне нужна твоя помощь.

Час от часу не легче. Интонация его голоса была до того спокойной и непринужденной, что создавалось ощущение чего-то обыденного и само собой разумеющегося. Странным было только то, что голос его звучал приглушённо, словно мы были внутри крошечного купола, который скрадывал эхо, не давая словам разлетаться по комнате. Но его голос сотворил крошечное чудо, и, поддавшись его уверенности в нормальности происходящего, я заговорила.

– Чем я могу тебе помочь?

– Я потерял своего друга.

То ли от того, что я сама была в точно такой же ситуации, то ли от того, что прозвучали эти слова так просто, так по человечески, сердце мое успокоилось, а кишки перестали закручиваться в узел. Почему-то сразу стало ясно, что передо мной просто мальчик. Немного необычный, конечно, но все же мальчик.

– Я буду рада помочь тебе, чем смогу. Могу я немного, но все же. Как выглядит твой друг?

Мальчишка словно оживился, заерзал, и хоть я не видела выражения его лица, могла поспорить на что угодно, что он улыбнулся.

– Он очень маленький. У него белая шерстка и черные глазки. Такие маленькие розовые лапки, и когда он бегает по мне, очень щекотно.

– Твой друг – мышь?

Мальчик кивнул. Меня слегка тряхнуло. Не то, чтобы я сильно боялась мышей, но и особой любви к ним не испытывала. В конце концов, я рада, что парень не сдружился с тараканом. Но с другой стороны замок был огромен, и мыши тут наверняка водятся, поэтому придется немало попотеть, чтобы найти в этом стоге сена желаемую иголку среди тысячи точно таких же иголок и искренне надеяться, что какой-нибудь кот не нашел его прежде нас.

– Ты потерял его здесь? В замке?

Мальчик отрицательно мотнул головой. Ох… Это будет очень большой стог сена и очень много иголок.

– Послушай, малыш, я очень сильно постараюсь, но это будет, скажем честно, очень непростой задачей. И в замке это сделать было бы очень сложно, а уж в лесу…

– Ты найдешь его. Я знаю.

Я растерялась и, надо заметить, сильно удивилась. Не тому, что он перебил меня, поскольку этим нередко грешат и взрослые, а некоторые из них даже умудряются выставлять это своим достоинством, а потому, что сказал он это так спокойно и уверенно, словно это уже случилось. Так что, на мгновение, я и сама поверила в это.

– Откуда ты знаешь? В смысле, почему так уверен в этом?

– Потому что именно для этого ты здесь.

Скрипнула и медленно открылась тяжелая деревянная дверь. Я обернулась и увидела, как Ирма заглянув внутрь и увидев меня, улыбнулась. Она проворно втиснула свои шикарные формы в крошечную щель между дверей и громогласно затараторила.

– Ну, наконец-то я тебя нашла! Я весь замок обежала. По-моему пару килограмм скинула…

Я быстро повернула голову к мальчику, но его уже не было. Он исчез. Там, где он сидел, теперь был только плотный, пушистый ковер. Почему-то я было уверена, что если положить руку на то место, можно почувствовать угасающее тепло человеческого тела.

А Ирма со скоростью и несокрушимостью танка уже неслась ко мне, не переставая болтать что-то о том, что только изощренному садисту пришло бы в голову делать в замке такое количество абсолютно одинаковых коридоров и дверей. Я ее не слушала. В моей голове вертелись слова мальчика и смутное чувство того, что я его уже где-то видела. И, как это обычно бывает, когда нужное слово вертится на кончике языка, но никак не хочет вспоминаться, так и это воспоминание пряталось в моей голове, заслоняемое другими, совершенно не нужными, показываясь то с одного бока, то с другого, но целиком – никак. Ирма суетилась вокруг меня, мешая сосредоточиться. Но тут она тихонько пискнула, всплеснула руками и закрыла ими раскрытый рот. Она окончательно сбила меня с мысли, и я подняла на нее голову, чтобы узнать, что же случилось. Она смотрела на меня взглядом, полным жалости и сочувствия, а в следующую минуту она, с праведным гневом, выдала пулеметную очередь из бранных слов, самими ласковыми среди которых были "Граф" и "кошачья задница". Она рассыпалась в изощренных угрозах в адрес хозяина замка, а я никак не могла понять, что же так разозлило ее, и принялась ощупывать свое лицо. Глаза и нос были на положенных местах, рот на месте и не заклеен, волосы, слава Богу, на месте, уши… ОХ, ЕЖКИН КОТ!!!

Я подскочила с дивана и кинулась к огромному старому зеркалу, спрятанному за одним из шкафов, по дороге чуть не сбив Ирму с ног. А в зеркале… Я смотрела на себя и не могла вымолвить ни слова. Все, что я чувствовала, застывало у меня в горле, скопившись в огромный, горячий комок. Ярость закипала с невероятной скоростью, грозясь взорвать меня на мелкие кусочки, и если бы этот надутый индюк с манией величия сейчас был здесь, спастись бы ему точно не удалось. Но его тут не было, и от безысходности я просто-напросто разрыдалась. Ирма, к тому моменту высказавшая все, что думала, а потому преисполненная спокойствия, подошла и обняла меня. Она нежно гладила меня по голове, приговаривая: "Мы все исправим, милая. Все будет хорошо…" всеми силами стараясь не задеть мои огромные, раздутые до размеров чайного блюдца, торчащие ярко – розовые уши.

***

Если бы не Ирма, если бы не эта добрая, ласковая женщина, я бы, наверное, сошла с ума в этом прибежище самодурства и безнаказанности. Она набрала мне ванну, насыпала целую гору порошков и трав. Дурманящий запах заполонил собой всю ванную комнату, а причудливые завитки пара заклубились в завораживающем танце, поднимаясь к потолку. Полежав в ней всего минуту, я перестала рыдать, а мои всхлипывания прекратились сами собой, как только Ирма вручила мне обжигающую руки кружку. Чай был удивительно вкусным. Уже знакомое мне сочетание аромата ромашки и мяты дополнялось совершенно неожиданным послевкусием чернослива. С первым же глотком почувствовав, как приятно обжигает горло, я невольно улыбнулась, а к тому моменту, как кружка опустела, совсем успокоилась.

Она аккуратно заплетала мои волосы, попутно рассказывая мне совершенно нелепую историю о граблях, деревенском алкаше и уличном туалете. Мы хихикали и пили чай, заедая все наши горести нежным печеньем. Она повязала мне на голову широкий, ярко-синий платок, да так искусно, что ни одна живая душа, ни за что не догадалась бы о моем неудачном опыте общения с разъярённым волшебником. Она одела меня в хлопковое, легкое, как пух, платье небесно-голубого цвета. Я посмотрела на себя в зеркало, окинув придирчивым взглядом молодую особу, стоящую там, улыбнулась.

– Спасибо тебе, Ирма.

Она лишь повела бровью, глядя на меня довольными, полными гордости за проделанную работу, глазами. Я почувствовала, как мое хорошее настроение расцветает, искрясь и разливаясь по телу бодрящим теплом. Ну не запираться же в темной башне только потому, что драконы совершенно отбились от рук. Не думаю, что это самое страшное, что могло со мной произойти.

В тот вечер помощница Ирмы заболела, и я вызвалась помочь ей на кухне. Пока она хлопотала над овощами, работая ножом как самый настоящий самурай – уверенно и самозабвенно, я стояла в стороне и наблюдала за ней. Работы для меня пока не находилось, так что я полностью увлеклась тем, как эта пышная и, безусловно, аппетитная женщина с неисчерпаемым запасом энергии подчиняла себе кухонную утварь. На кухне Ирма, и без того безумно обаятельная, становилась просто неподражаемой, превращаясь в ведьму, застигнутую в самый разгар шабаша. Щеки ее наливались румянцем, а глаза сверкали тем заразительным безумием, что очаровывали любого, кто попадал под перекрестный огонь ее наспех брошенного, взгляда. Она летала по кухне, исчезая в одном углу и совершенно неожиданно появляясь в другом, а временами пребывая в обоих одновременно. Под ее ловкими руками овощи сами собой рассыпались соломкой, а мясо покрывалось аппетитнейшей корочкой, потому что огонь слушался ее, как живой. Вся эта феерия движения, звуков и запахов превращалась в стройный оркестр, исполняющий что-то грандиозное, но вместе с тем не лишенное острой перчинки кокетливости. И всем этим заправляла эта добрая ведьма, творящая радость и несущая свет для всех и каждого. Ирма была стихийным бедствием, имя которому – страсть.

Я сама не заметила, как начала приплясывать в такт воображаемой музыке, под которую так лихо отплясывала она. Тут Ирма запела какую-то залихватскую песню о пастушке и хромом поросенке. Я подхватила мотив и запела с ней в унисон, да так складно, словно знала эту песню всю жизнь. Слова сами слетали с языка, а мотив был до того веселый, что ноги понеслись сами по себе. Мы закружились в танце, распевая во все горло и хохоча, словно сумасшедшие. Бросив все дела, мы скакали вокруг стульев и стола, все громче и громче распевая простенький мотив и по-деревенски незамысловатые, местами пошловатые, но такие сочные и красочные куплеты старой песни. Музыка кружила нас, звеня в головах, опьяняя словно спиртное, и в какой-то момент земля ушла у нас из – под ног. Мы воспарили над каменным полом, как самые настоящие ведьмы! Мы взвизгнули, засмеялись и запели громче прежнего. От этого стало еще веселее и, прибавив скорости, мы дошли до кульминации песни о развеселой пастушке и неунывающем хромом поросенке. Ножи, тарелки и даже тяжелые стулья вдруг воспарили в воздух и понеслись с нами в бешеном хороводе. Все вокруг завертелось, музыка оглушала нас, мы пели, визжали и смеялись от восторга. Мы с Ирмой искрились, словно бенгальские огни, разливая вокруг себя искры света и радости, такой чистой, такой первобытной, что казалось, вся вселенная крутится в такт с нами. Музыка! Смех! Танец! Счастье! Музыка! Смех! Танец! Счастье! Музыка!

– Веселитесь, девочки? – услышали мы приглушенный голос откуда-то снизу.

В одно мгновенье все волшебство испарилось, словно его и не было. Все, что вертелось, кружилось и пело, застыло в воздухе, а в следующую секунду со звоном, скрипом и страшным грохотом полетело на пол. Мы плюхнулись следом, все еще не в силах остановить свой смех. С трудом поднимаясь на ноги и оглядываясь по сторонам, мы пытались понять, откуда звучит голос. Да уж, воистину были правы те, кто боялся ведьм в старые времена, и совершенно понятно, почему от трусости и бессилия жгли костры. Если женщина почувствовала в себе ЭТУ силу, она уже никогда не будет прежней, и этот огонь горит в ней всю оставшуюся жизнь. Почти одновременно мы повернули головы к высокой арке в дальней стене кухни, и тут же настроение мое испортилось, не оставив и тени улыбки на моем лице. Ирму же ничуть не смутило ни само появление Графа, ни холодный, полный надменной язвительности, тон его голоса и глаз. Она, все еще смеясь, поднялась на ноги, помогая подняться мне, а потом, вытирая руки о передник сказала.

– О, здравствуй, мой дорогой! – голос ее все еще звенел, но ощущение легкости и волшебства быстро испарялось из ее тела. – А мы тут вспомнили песенку про пастушку. Помнишь?

Граф, стоящий в проеме арки, грациозно и непринужденно подпирал плечом угол. Он хохотнул, кивнул головой, а затем бархатным баритоном пропел последние строчки:

– Вечер славный, вы мне любы, но пора и за ведром…

Ирма снова залилась хохотом, кивая головой и повизгивая "Да, да…". Граф тоже засмеялся, обнажая ряд идеально ровных белых зубов. Я не в силах была оторваться от губ, полноватых, безупречно правильной формы. Глядя на то, как искренне он смеется, как он расслаблен и доброжелателен, трудно было поверить, что еще несколько часов назад этот человек в неистовстве рвал и метал все, что попадалось ему под руку, разнося в щепки свой кабинет, рыча и сыпля проклятиями и заклинаниями направо и налево. Неконтролируемый сгусток ненависти – тогда, и само добродушие и величественное спокойствие – сейчас. Тут могло быть только два варианта, на мой взгляд – либо этот человек – монстр и тиран, со всеми вытекающими из этого прелестями вроде спонтанных повешений, четвертования попавших под плохое настроение и разбрасывания грязных носков по всем углам замка, либо он за что-то искренне и неистово ненавидит именно меня. Я отвела от него взгляд и машинально провела рукой по платку, который прятал мои исполинские уши.

Когда Ирма и Граф вдоволь насмеялись, переведя дух, Ирма пошла собирать уцелевшую посуду, а Граф, к моей досаде, вспомнил о моем существовании.

– Лера, у Вас прелестный головной убор. – сказал, медленно вышагивая в сторону тяжелого деревянного стола посреди кухни. – Вам очень идет.

Я бросила на него испепеляющий взгляд, но видимо недостаточно испепеляющий. Он лишь криво усмехнулся мне, смерив меня взглядом холеного, кормленого кота, и уселся на тяжелый деревянный стул, щурясь от удовольствия, которое доставляло ему издевательство надо мной. Я отвернулась и принялась самоотверженно помогать Ирме с уборкой, всеми силами стараясь не выдать маленький атомный взрыв ненависти в моей груди.

– Мне нравится, когда вы молчите. Молчание красит любую женщину, особенно на фоне Ирмы.

– Ах ты нелепость голубых кровей… – возмутилась Ирма и бросила в него полотенце. Граф ловко увильнул от него, ослепительно улыбаясь ей. Она, судя по всему, имела иммунитет к его чувственным губам, и никак не отреагировала на попытку очаровать ее.

– Ты же знаешь, у меня не голубая кровь.

– Тогда просто нелепость. Самодовольная, избалованная нелепость.

– Не лишённая обаяния… – добавил он.

– Но напрочь лишенная совести. – ответила Ирма. – Расколдуй девчонку, немедленно.

Услышав эти слова Граф заметно оживился.

– А вот в этом то вся прелесть этого заклинания. – он сел поудобнее, закинув ногу на ногу, и заговорил, по мальчишески сверкая глазами от восторга и возможности поделиться чем-то, безумно интересным. – Заклинание срабатывает лишь тогда, когда человек чувствует себя виноватым. Если же человек полностью уверен, что ни в чем не виноват, заклинание не работает. И получается, что наша юная леди наказывает сама себя…

И вот тут я не выдержала.

– Знаете что? – я повернулась и вонзилась в него взглядом, надеясь прожечь в нем дыру. – Не знаю, кто наделил Вас даром волшебника, но он явно сделал это, не подумавши. Или на пьяную голову. Так или иначе, вы совершенно лишены совести и хоть какого-то сочувствия, а свой дар тратите лишь на потеху собственному самолюбию. Вместо того, чтобы хоть чем-то помочь, вы оттачиваете свое мастерство на человеке, который ничем не может Вам ответить. Вы выбрали себе не равного соперника, а куклу для битья. Нашли чем гордиться.

Тут его улыбка несколько померкла, но он как – будто не удивился моим словам. Не так, чтобы он расстроился, но огонек задора затих в его глазах, уступив место задумчивости. Он ухмыльнулся, но как-то странно, словно позабавили его не мои слова, а его собственные мысли, и сказал, очень тихо.

– Вы напрасно недооцениваете свои силы, Лера. Поверьте, ваша магия не уступает по силе моей, и к моему великому отчаянью, мне остается лишь обороняться.

Сказав это, он поднялся со стула и молча вышел из кухни. Воцарилось гробовое молчание. Я смотрела ему вслед. О чем он говорил? Ничего не понимаю. О своей магии я впервые слышу, и уж тем более для меня новость, что магия эта сильна. Я посмотрела на Ирму в надежде, что уж она-то поняла, о чем говорил Граф, но выражение ее лица окончательно сбило меня с толку. Она тоже смотрела в темноту арки, где только что скрылся из виду Граф, и на ее лице была странная смесь удивления и материнской нежности. Словно сын, который вечно ввязывается в неприятности, принес домой пятерку по русскому языку и ромашку. Я открыла было рот, чтобы выяснить, что все это значит, но тут в кухню вошел Косой. Быстрым шагом он подошел к столу, взял тарелку с хлебом в одну руку и вазу с фруктами в другую, и, бросив на ходу "Пора накрывать", скрылся так же быстро, как и появился. Словно очнувшаяся от гипноза, Ирма встрепенулась и схватилась за чашки и столовые приборы.

– Помогай, солнышко, а с ушами мы что-нибудь придумаем, не переживай. – и она выбежала из кухни вслед за Косым.

Когда мы уселись за стол, за окном уже стемнело. Компания подобралась на редкость странная. Своей натурой мы бы сильно порадовали какого-нибудь художника-авангардиста, до того разношерстная собралась публика. Сногсшибательная и высокомерная до кончиков пальцев Амалия сегодня выглядела особенно шикарно, перекинув через левое плечо искусно заплетённую косу, с ярко-красной помадой на пухлых губах. Добродушно-улыбчивый, излучающий спокойствие и вселенскую умиротворенность Граф, всем своим видом напоминающий шаолиньского монаха, познавшего – таки, высший смысл бытия. Болтающая и хохочущая одновременно, Ирма, неизвестно когда успевающая еще и есть. Молчаливый, как мраморное изваяние, Косой. Я – все еще пребывающая в легком недоумении.

Огромная столовая была слишком велика для пятерых и явно была рассчитана на светские приемы человек на пятьсот. Все тот же бездонный потолок и теряющиеся в нем стены, драпированные темно-красным бархатом, огромный, тяжелый стол с толстой столешницей и резными ножками был исполнен из дерева очень красивого, глубоко черного цвета, и исполинские окна, высотой в три этажа. Мы с Ирмой сидели за одной стороной стола, Косой и Амалия напротив, а во главе сидел Граф. Я сидела справа от Ирмы, а потому была совершенно уверена, что к концу ужина мое левое ухо, каким бы огромным оно ни было, совершенно оглохнет. Всегда жизнерадостная и неумолимо громкая, сегодня она была в особенно разговорчивом настроении, изо всех сил пытаясь заразить счастьем всех окружающих. Очевидно, Амалию эти попытки приводили в тихое бешенство, потому как сегодня ее безупречные брови были изогнуты особенно раздраженно, а глаза то и дело сверкали плохо скрываемой ненавистью ко всему живому. Я пыталась вспомнить, когда я видела ее довольной, ну или хотя бы просто нейтральной к происходящему, но так и не смогла. О ее скверном настроении говорило и то, что за весь ужин она не проронила ни слова. Один раз наши взгляды пересеклись, и в те несколько секунд, что она смотрела мне в глаза, я почувствовала себя так, словно мне за шиворот вылили ведро ледяной воды. Я чуть не подавилась и решила впредь не повторять подобной оплошности. По возможности, никогда в жизни. Аппетит, которого у меня и так было не много, совсем сошел на нет, и весь оставшийся вечер я ковыряла вилкой какой-то овощной салат. Граф болтал с Ирмой, периодически сотрясаясь от смеха. Косой просто ел и, похоже, атмосфера за столом его совершенно не волновала. Мне вспомнились сумасшедший шляпник, мартовский заяц и мышь соня. И как всегда, когда мне становилось тоскливо, я мысленно вернулась в крошечную лачугу посреди волшебного леса. Как ты там? Что сейчас делаешь? Как настроение? Пьешь остывший чай или смотришь в окно в надежде увидеть, как я выхожу из чащи леса? Грусть так резко нахлынула на меня, что я чуть не разрыдалась прямо за столом. Ах, Влад! Милый, милый мой Владик… Еле сдерживая слезы, я корила себя за то, что не сдержала свое обещание. Потом я вспомнила мальчика-тень и совсем отчаялась. Ему я тоже должна помочь, но даже приблизительно не понимала, с чего мне начать.

На десерт мы ели что-то среднее между желе и пудингом розового цвета, но с ярко выраженным запахом огурца и вкусом, сильно напоминающим персик. Местная кухня и здешние продукты все еще не переставали меня удивлять.

Наконец, Ирма вдоволь наговорилась и насмеялась. Заметив мое отвратительное настроение, она долго косилась на меня, явно думая, чем мне помочь. Я краем глаза наблюдала ее душевные муки, но изображать из себя любезность у меня просто не было сил. Да Ирма и не была тем человеком, для которого нужно было что-то изображать. И спасибо ей за это огромное. В конце концов, она тихо прошептала мне.

– Не переживай, я поговорю с Графом сразу после ужина, и мы сделаем твои ушки такими же, как прежде. Даже лучше.

Я так увлеклась самокопанием и жалостью к себе любимой, что не сразу поняла, о чем Ирма говорит. А когда смысл сказанного все же дошел до меня, лишь горько улыбнулась и коротко кивнула. Мне не хотелось объяснять ей, что я уже и думать забыла о своих ушах и что даже сейчас, когда о них вспомнила, они расстраивали меня меньше всего на свете. Мне не хотелось говорить даже ей, что я безумно соскучилась по парню, которого все в этом замке считали выдумкой, единорогом, существующим только в моем воображении. Наверное, еще немного, и я сама начну так думать. А мальчик-тень? Он тоже мне привиделся, или приснился? И вспомнив о нем, я очень тихо спросила.

– Ирма, в замке водятся мыши?

– Мыши? – спросила она удивленно. – Нет, милая, ни одной.

– Дай угадаю, очередное заклятие против вредителей от нашего доброго волшебника? – я кивнула головой в сторону Графа.

– О, нет, нет. – сказала она махнув рукой. – Они просто не приходят сюда. Они не селятся в замке. Да и поблизости в лесах очень мало живности.

– Почему?

– Я думаю – из-за Фоса. Он распугивает все живое вокруг. А зачем тебе мышь понадобилась? Мы будем варить зелье из мышиных хвостов и паучьих лапок? – спросила Ирма, загадочно улыбнувшись.

Я рассказала ей мальчике-тени настолько подробно, насколько помнила сама. Она очень внимательно выслушала меня, не проронив ни словечка. Окончив рассказ, я замолчала. Молчала и Ирма, задумчиво глядя на темную гладь столешницы. Я не выдержала.

– Ты не веришь мне.

– Нет, нет, верю.

– Я же вижу. Слушаешь, но не веришь ни единому слову.

– С чего ты это взяла? Потому что я не киваю после каждого предложения? Или тебя смутило, что я не заглядываю тебе в глаза, как преданный пес?

– Нет, просто…

– Тогда не говори мне этого. И вообще никогда не говори, что человек не верит тебе, до тех пор, пока он не заслужил этих слов. А я совершенно точно уверена, что не заслужила их.

Мне стало стыдно.

– Извини.

– Итак, теперь, когда мы выяснили, что я тебе верю, слушай, что я думаю об этой истории. Я не сомневаюсь, что ты видела что-то, но давай посмотрим на вещи с моей точки зрения. Если бы в замке водились привидения или что-то похожее на них, я бы точно об этом знала. Но я первый раз слышу, что по замку бродит мальчик.

– Хочешь сказать, мне это привиделось? Думаешь, я схожу с ума?

– Может просто сон. Яркий и очень правдоподобный, но все же сон. А еще я не исключаю, что он просто морочит тебе голову.

– Кто "он"?

Ирма тихонько кивнула в сторону сытого, довольного жизнью Графа, развалившегося в своем кресле. Глаза его слипались. Ему ни до кого не было дела, а на лице его застыла крайняя степень вселенской лени. Мне даже показалось, что я слышу тихое урчание.

– Он может такое сделать?

Ирма ухмыльнулась глядя на меня с укором.

– Посмотри на себя, родная. По-моему ты живое доказательство того, что он может абсолютно все. – она пожала плечами и принялась подчищать свою тарелку.

Я прикоснулась к платку и еще раз бросила взгляд на Графа, пребывающего в блаженной полудреме. Но вспомнила я не свой заклеенный рот или огромные уши, которые все еще были при мне. Я вспомнила дрожь его рук и жуткий смех Фоса.

***

Я помогла Ирме убрать со стола и вымыть посуду. Я вытирала тарелки сухим, чистым полотенцем и вспоминала, как гордо шла за Графом Амалия, когда, пожелав всем спокойной ночи, он неспешно вышел из столовой.

– Ирма?

– Да, дорогая. – голос женщины звучал глухо, потому что уже пять минут она искала что-то в огромном старом шкафу, из которого торчала лишь ее необъятная юбка.

– Амалия – жена Графа?

Раздался негромкий глухой удар и хохот. Ирма вынырнула из шкафа, потирая ушибленный затылок с какой-то склянкой в руках.

– Нет, зайка. Даже не любовники.

От такого откровенного слова я с ног до головы залилась краской. Вроде бы ничего пошлого, но мне оно казалось слишком интимным, слишком личным. Вам никогда не казалось, что у каждого слова есть свой цвет, свой неповторимый оттенок? Так вот это слово казалось мне ярко-красным настолько, что смущало не только слух, но и взгляд своей кричащей броскостью.

– Мне казалось…

– И не тебе одной. Все так думали. – Ирма неспешно прошагала к столу. Она высыпала из склянки какой-то порошок на столешницу и принялась энергично его растирать. – Когда Граф привел ее в замок, мы все решили, что у нас, наконец-то, появилась хозяйка. Все очень обрадовались и с нетерпением ждали, когда же они объявят нам дату свадьбы. Но время шло, а даты все не было и не было. Кроме того, мы стали замечать, что, оказывается, Графу вообще нет до нее никакого дела. Она это тоже видела, и надо отдать ей должное, поначалу вела себя очень спокойно. Это сейчас она смотрит на всех откуда-то сверху. Мне всегда интересно, не продует ли ее там, на вершине ее эго – Ирма посмотрела на меня с хитрой ухмылкой. Она убрала с лица выбившуюся прядь и, громко вздохнув, принялась за стол с новой силой. – А тогда она была просто молчаливой и нелюдимой. Но потом что-то изменилось. Она стала холодной, надменной. Знаешь, создалось впечатление, что ей не дали того, что было обещано. Словно Граф был должен. Нет, не так. Скорее, обязан ей фату и подвенечное платье. Видно было, что она нисколько не сомневалась в том, что они будут женаты, и похоже, прогадала. – Ирма остановилась, перевела дух и снова взялась за стол. – Забавно, но ты никогда не увидишь ее без прически и макияжа. Словно для Графа это имеет хоть какое-нибудь значение. И, тем не менее, разбуди ты ее среди ночи или вытащи из ванной, она все равно, чудесным образом, будет при параде. Мне всегда было интересно, как у нее это получается… – Ирма смахнула остатки порошка прямо на пол и шумно выдохнула. Стол сиял и блестел. Она аккуратно сложила тряпку и тяжело бухнулась на стул, оперевшись рукой о только что отполированную столешницу. – Мы бы, наверное, жалели ее, не будь она такой… – Ирма задумалась, мучительно подбирая слово, которое не оскорбит мой нежный слух. Наверное, моя реакция на слово "любовники" не осталась незамеченной.

– Высокомерной?

– Хм… Пусть будет высокомерной.

– Не понимаю. – сказала я складывая тарелки в глубокий шкаф. – Она такая красивая. Я не видела женщин красивее, чем она. Как можно не влюбиться в нее?

Ирма как-то неоднозначно покивала головой. Получилось нечто среднее между "да" и "не совсем да".

– Она, безусловно – создание прекрасное, и я согласна с тобой, красивее женщин не видела и я, а я видела много больше твоего. Но здесь для меня загадки нет. Красота здесь не играет никакой роли.

– Я понимаю, должен быть характер, ум, чувство юмора, воспитание, в конце концов.

– Да нет, нет, родная. Я говорю именно о притягательности, и все что связанно именно с этим аспектом. Первом впечатлении, если можно так выразиться. Человек должен быть привлекательным, но люди часто путают привлекательность с красотой, полагая, что это одно и то же. На самом же деле, это мало того, что не одно и то же, а зачастую, это абсолютно противоположные явления.

– То есть, внешний вид совсем не важен?

– О, как раз наоборот.

– Ты меня запутала!

Ирма засмеялась.

– Аккуратность и чистоплотность всегда будут для женщины жизненно важны. Это аксиома, и тут даже говорить не о чем. Ухоженная женщина всем своим видом показывает, что она любит себя. В хорошем смысле этого слова. А это очень, очень важно! Но! Эта лишь одна из сторон привлекательности, коих бесчисленное множество, и напирать лишь на нее, рассчитывая, что она сотворит чудо – значит, очень плохо разбираться в людях вообще и в мужчинах в частности. Привлекательность – это сумма всего того, что есть в тебе, и если к единичке за красоту не прибавится больше ничего, то в сумме ты и получишь единичку. Поэтому в тебе должно быть столько единичек, чтобы мужчина сбился со счету. Но и тут нужно знать меру. Идеальная женщина, так же, как и идеальный мужчина, существуют лишь в наших фантазиях. Пусть там и остаются. На деле лишь несовершенства делают нас уникальными. Сложно, да? – я кивнула. Она – тоже, и продолжила. – Ведь что такое несовершенство? Некоторое отклонение от нормы, что-то, чего быть не должно, или наоборот, отсутствие того, что быть должно. Так вот именно эти отклонения, какого бы характера они ни были, делают нас уникальными, неповторимыми. Лишь отклоняясь от нормы, мы становимся теми, кто мы есть. В стерильности нет жизни. В отклонении от общего рождается индивидуальность. Только пойми меня правильно. Я не имею в виду, что нужно бриться наголо только потому, что это необычно, или пришивать себе третью ногу только потому, что до тебя этого никто не делал. Человек индивидуален по своей внутренней сути, а твоя задача – это просто найти. Раскопать в себе. Человек, нашедший это, и становится привлекательным. В нем появляется что-то неуловимое, еле заметное, и с первого взгляда порой и не разглядишь, в чем дело. А потом присматриваешься и понимаешь, что у него удивительная, совершенно неповторимая улыбка, или взгляд – живой, ненасытный, любопытный. А может, наоборот, с поволокой, обездвиживающий, проникающий куда-то так глубоко, что все твои тайные желания становятся видны как на ладони. И вот ты уже сам не замечаешь, как стараешься сесть поближе, смотришь чаще и сбиваешься с дыхания, когда этот кто-то проходит мимо тебя. Рано или поздно все, что внутри тебя, просачивается наружу, становясь таким же очевидным, как цвет глаз или изящность рук. Поэтому так важно следить за тем, что творится внутри тебя.

– Ну, тогда Косой должен быть самым уникальным человеком во всем замке.

– Он, действительно, уникален. И не только в этом замке. Он удивительный человек.

– Ты хорошо его знаешь?

– Хотелось бы лучше. Он слишком молчалив, чтобы знать его хорошо.

– Да, я заметила.

– Он не только с тобой не разговаривает, так что не принимай это на свой счет. Он в принципе такой.

– С самого детства?

– Не знаю, и, думаю, никто не знает. Он пришел сюда уже взрослым.

– Пришел?

Ирма посмотрела на меня рассеяно, явно думая о чем-то своем. Мой вопрос вернул ее к реальности, и она даже немного растерялась.

– Никто не родился в этом замке. Мы все, так или иначе, пришли сюда откуда-то.

В кухне повисла тишина. Я видела, как Ирма все больше и больше погружается в собственные мысли. Любой воспитанный человек в этот момент молча занялся бы своими делами, оставив ее наедине со своими мыслями. Я считаю себя человеком воспитанным, но удержаться не смогла.

– Ирма, а как ты здесь оказалась?

Она выпрямилась, вытерла руки о передник и посмотрела мне в глаза.На мгновение мне показалось, что сейчас она отшутится, скажет какую-нибудь нелепость и отправит меня спать. Но она опустила глаза и негромко сказала.

– Я приползла сюда побитой собакой в надежде, что придусь ко двору.

Я растерялась, опешила. Слова застряли у меня во рту. А Ирма разглаживала складки своей юбки пухлыми, ухоженными пальцами, не поднимая глаз.

– Ты думаешь, что Граф – беспринципный подлец и самовлюбленный хам, чьи желания сводятся лишь к тому, чтобы издеваться над беззащитными, и оттачивать свое мастерство в мелочных заклинаниях. У тебя есть полное право так думать. – она подняла глаза и посмотрела на мой платок. – И это правда. Нрав у него дурной, тут спорить не приходится. Но это – не вся правда. Этот нахал стал нам близким, родным человеком. Тебе сейчас трудно будет в это поверить, но со своими проблема и бедами мы все идем к нему. Все до единого. И еще не было случая, ни одного, чтобы он не помог. Не отмахнется, не сделает вид, что забыл или занят. И когда я пришла сюда, он не отвернулся и даже вопросов особо не задавал. Он просто дал мне то, что другие отняли.

Глава 4. История побитой собаки

– Когда я пришла к замку, за мной тянулся такой шлейф проклятий и брани, что будь он настоящей тканью, его хватило бы, чтобы одеть всю деревню. Бабка моя была колдуньей. Настоящей, унаследовавшей свою силу по крови, от матери. И кровь эта была жгучей, багрово-красной. Я осиротела еще крохой. Она забрала меня и растила, как свою дочь. Родителей своих я не помню. Совсем. А вот ее лицо помню четко, до самой мелкой морщинки в уголках глаз. Помню густые соболиные брови и ореховые глаза, помню стройный силуэт. Знаешь, она всегда ходила с прямой спиной.– голос Ирмы дрогнул и поплыл. Несколько секунд она молчала, мужественно борясь со слезами. Я посмотрела на нее, и мне показалось, что она мгновенно постарела на десять лет. Но вот она качнула головой, промокнула уголки глаз передником, улыбнулась виновато, словно извиняясь за минутную слабость, и снова стала молодой и прекрасной.

– Характер у бабушки был сложный, но не заносчивый. Говорила она лишь тогда, когда была крайняя необходимость, но если уж говорила, то честно, открыто, не интересуясь, нравятся кому-то ее слова или нет. В деревне ее откровенно побаивались, что не мешало, однако, всем тем, кто боялся, исправно приходить за помощью. Не было в деревне ни одного взрослого человека, кто не приходил к нам хотя бы раз. Многие бывали гораздо чаще. Кому скот от мора спасти, кому раны залечить (и не только телесные), кто за оберегом для ребенка придет, а кому и вовсе комары докучают, спасу нет. Бабка не отказывала никому, кто приходил с хорошими намереньями, и даже тогда, когда для помощи и магии-то не нужно было. А вот тех, кто приходил просить дурное, не пускала даже на порог. Не знаю, как, но она чувствовала намеренья людей задолго до того, как они подходили к нашему дому. Человек только вышел из-за угла и шел по нашей улице, а бабушка уже выходила из дому и встречала человека у калитки. И когда человек подходил, отправляла туда, откуда пришел. Иногда – не стесняясь в выражениях. Говорила – нельзя в дом зло нести, словно это была зараза, вроде грибка.

Мы с ней жили душа в душу. Она напрасно не ругалась, а уж кричать – никогда вообще. Я, в свою очередь, не пакостила и всегда слушалась. Даже когда пришел переходный возраст, и гормоны требовали бунта против всего на свете, я была замечательным ребенком. Я не хвалюсь. Это чистая правда. Она приучила меня к труду. Это она объяснила мне, как это важно – быть полезным. Она показала мне собственным примером, как необходимо быть кому-то нужным. Она говорила, что человек счастлив лишь тогда, когда в нем нуждаются другие. Я плела ей косы. Знаешь, у нее до самой старости были густые волосы цвета крепкого чая и ни одного седого. Ведьма, что скажешь… – последние слова Ирма сказала со смаком и удовольствием.

– Со мной тогда особо никто не дружил. Боялись, что унаследую от бабки ее силу. Но мне в наследство досталось кое-что гораздо более ценное – любовь к жизни и невероятный оптимизм. И когда со мной начала общаться Лариска, да еще открыто, никого не стесняясь, откровенно гордясь нашей дружбой, я была вне себя от счастья.

С Лариской мы сразу нашли общий язык и общались очень близко. Виделись каждый день, ходили, друг к другу в гости, делились тайнами и секретами. Знали друг о друге все, и были так честны, что считали себя сестрами. Но иногда я замечала, как хмурится бабушка, когда Лариска приходит к нам в дом. А однажды после ужина она села напротив меня и говорит: "Лариска – злой и завистливый человек. Ты еще маленькая и не видишь, как пылает ее зависть. Брось ее, или она сожжет тебя."

Я не послушала ее. Может быть, впервые в жизни. Я так радовалась, что хоть кто-то общается со мной, что посчитала ее слова опасениями старого человека. Вот только бабка моя никогда старой не была.

Все случилось в августе. Почти в самом конце. Мне тогда было шестнадцать. Я влюбилась. Без памяти, без оглядки. Знаешь, как это бывает, вы сначала играете вместе в салки, кидаетесь снежками, а потом ты словно открываешь глаза и видишь, что из всех мальчишек у него – самые добрые глаза, самые яркие веснушки и теплая улыбка, а волосы – цвета пшеницы. И все становится кристально чистым, таким ясным и отчетливым, так понятным и правильным, что ты удивляешься, как ты не замечал этого раньше.

Я набралась смелости и призналась ему в своих чувствах. Представь, каково же было мое счастье, когда он сказал, что влюблен в меня уже очень давно. Господи, как же это было волшебно! Мы не расставались ни на день, и каждую свободную минуту проводили вместе. Когда я выкраивала для подруги время, то рассказывала Лариске, как сильно влюблена и как счастлива. Лариска радовалась за меня, за него, за нас обоих. Какой же безоблачной была моя жизнь.

А через неделю я слегла. За всю свою жизнь я не помню, чтобы мне было так же плохо, как было тогда. Боли не было, но казалось, что каждую мышцу, даже самую маленькую, завязывают в узелок. Каждый орган внутри гудел и вибрировал, сухожилия тянуло, а зубы звенели и чесались. Можешь себе представить каково это? Зубы чешутся? Я была уверена, что умру. В ту ночь бабушка сидела у моей постели, не отходя ни на шаг. Ту ночь я никогда не забуду. Да и следующую тоже.

Всю ночь бабушка сидела со мной. Она читала молитвы. Она говорила и говорила, не замолкая ни на секунду, и как только заканчивала одну молитву, тут же начинала новую. Ее шепот я слышала сквозь бред, но мне казалось, что ее слова обволакивают меня, проникают сквозь мою кожу, текут по венам. Странное было чувство. Лишь однажды она остановилась. Посмотрела на меня, по щекам ее текли огромные, прозрачные слезы, одна за другой, а он все шептала и шептала:

– Прости меня, милая моя. Я не доглядела, не уберегла. Я же знала, что она сожжет тебя. Знала. Надо было гнать ее в шею… Но ты была так счастлива… Дура старая! Старая дура!!!

Что говорила ей тогда, не могу вспомнить. Наверное, просила ее не винить себя, ведь она, действительно, ни в чем не виновата. Но она лишь мотала головой, а потом снова начала быстро шептать незнакомые строки, одну за другой. Я тогда утонула в бреду. Ее лицо маячило передо мной размытым белым пятном. Но я все еще помню застывшую в ее голосе болезненную смиренность и слезы.

А утром я встала. Ожила, в буквальном смысле этого слова. Осталась лишь легкая слабость, как напоминание о том, что ночь эта мне не приснилась, и смерть, действительно, приходила ко мне. Я встала и нетвердой походкой пошла искать бабушку. Она была в огороде. Не работала, просто стояла и смотрела на небо. Этой ночью, она сделала все, что смогла, и теперь ей оставалось лишь ждать. И она ждала. Молилась и ждала. Я шла к ней, шатаясь, словно пьяная, клонясь то влево то вправо. Она обернулась, увидела меня, подбежала, обняла и зарыдала, горячо шепча: "Отмолила… Господи, спасибо тебе! Отмолила…" Мы стояли посреди огорода и плакали, и никого на целом свете не было счастливее нас. Уже успокоившись, мы еще долго не разнимали объятий. Наконец, она отстранилась от меня, осмотрела, провела теплой рукой по волосам и поцеловала в лоб. Я с ужасом увидела, как она постарела. Словно десять лет пролетели за одну ночь. Лицо покрылось сетью тонких морщин, а в волосах расцвели седые локоны.

– Пойдем пить чай. – сказала она. И мы пошли.

Пока мы завтракали, я спросила ее, что со мной случилось. Она сказала мне, что Лариска прокляла меня.

– Но ведь она же не колдунья?

– Нет, конечно. Но не надо быть колдуньей, чтобы искренне и всей душой ненавидеть и желать зла. Знаешь, как полыхает в людях злоба, как ненависть сыплет искрами. А ты была так открыта ей, что вспыхнула, как сухая бумага. – мне нечего было ответить. Бабушка предупреждала, я не поверила.

После завтрака она ушла в церковь. Сказала, что хочет сказать спасибо. Она была там почти до обеда.

Я была в кухне, когда услышала, как скрипнула калитка. Побежала встречать бабушку. Но это была не она. Лариска шла к дому тихо, словно кошка. Кралась, не издавая не единого шороха. Я стояла и смотрела на нее, и тут увидела то, о чем говорила бабушка – огонь в глазах, гримасу ненависти, просвечивающую сквозь маску благожелательности, и кожей чувствовала жар, исходящий от ее души.

На ногах я все еще стояла неустойчиво, но чтобы не показать слабину, оперлась о дверной косяк входной двери.

– Здравствуй, Лариса.

Она дернулась, словно лиса, которую застали в курятнике. Увидела меня и застыла. Я читала ее словно раскрытую книгу. Все, зачем она пришла, было написано у нее на лице. И вдруг мне стало легко. Вот так просто раз – и все стало ясно, очевидно и совершенно равнодушно. Я смотрела на нее и понимала – нет дружбы, и никогда не было. Передо мной стоял абсолютно чужой мне человек. Я медленно, насколько позволяли силы, спустилась с крыльца, гордо глядя ей в глаза. Она попятилась. Совершенно не в таком состоянии она ожидала меня увидеть.

– Выкарабкалась… – прошептала она сквозь зубы.

И тут за ее спиной показалась моя бабушка. Никогда в жизни я не видела мою родную, любимую в таком состоянии. Глаза ее впились в Лариску с такой неистовой силой, что та вскрикнула, словно от укола и обернулась. Бабушка медленно шла на нее. Она была похожа на львицу, преследующую свою добычу. Собранная, сильная, молодая. Сосредоточенный, немигающий взгляд намертво вцепился в жертву, и ледяная, пронзительная тишина зловеще повисла над нами, предрекая что-то страшное.

Ноги Ларискины покосились, и она плюхнулась задницей на землю, продолжала пятиться, отталкиваясь ногами и руками от земли. А бабушка шла на нее, мягко, неслышно преступая ногами по земле. С лица Лариски сошла краска, оно стало белым и безжизненным, и только огромные глаза смотрели на хищника, понимая, что жить ей осталось пару минут. И тут она прошелестела высохшим от испуга языком.

– Пощади.

Бабушка застыла, глядя на нее глазами, полными огня. Почему-то в этот момент я представила, как же красива была моя мать.

– А с какой стати? – тихо спросила бабушка. Голос ее был натянут, как струна. Но тут, к моему собственному удивлению, заговорила я.

– Не стоит, бабушка. Не бери на душу грех.

Лариска быстро метнула взгляд на меня, потом снова на бабушку, высматривая перемену в ее лице. И перемена произошла. Лицо бабушки стало спокойным, и гнев уступил место холодному презрению. Она ровно держала спину, словно ей восемнадцать лет, и смотрела на змею, лежащую у ее ног. Дыхание ее стало ровным и спокойным.

– Такой грех мне не страшно будет взять на себя, но я с большим удовольствием беду смотреть, как возвращается тебе – твой. И помни – когда беда , которую ты не в силах будешь унести, свалится тебе на плечи и поставит тебя на колени, когда вернется тебе твое же зло и согнет тебя пополам, когда горе, которое ты пожелала моей внучке, возвратится к тебе и будет рвать твою душу, а боль – лишать разума, я приду к твоему дому и буду смотреть, как горит твоя черная душа. Ну а пока – пошла прочь.

Лариска, неловко перебирая руками и ногами, подскочила и понеслась к калитке. Уже вылетев на улицу, она обернулась, сверкнув ненавидящим взглядом, и убежала прочь.

Тем вечером я впервые видела, как бабушка не может найти себе места. Она ходила из комнаты в комнату, и на лице ее застыло странное выражение задумчивости и собранности. Я не понимала – почему, ведь все осталось позади. Мы вышли из беды с гордо поднятыми головами. Но бабушка словно не могла сидеть на одном месте. Сядет, посидит немного и снова встает. Наконец, она скрылась в другой комнате. Ее не было минут пять, а потом она появилась с маленьким свертком в руках. Она подсела ко мне и развернула грубую хлопковую ткань. Там оказался кулон. Удивительной красоты золотое украшение на длинной цепочке столь тонкой работы, что не представлялось возможным даже подумать, что это – дело рук человеческих. Сам кулон – не больше ногтя на большом пальце. Золотые нити – тоньше волоса – причудливо переплетались, скрывая внутри себя огромный, ярко-красный камень. Грани его сверкали огнем. У меня дыхание перехватило, но бабушка жестом приказала успокоиться и послушать.

– Этот кулон поможет тебе не умереть с голоду. Он недешевый, и где бы ты ни оказалась, поверь мне, за него дадут очень большие деньги. Ты сможешь жить, ни в чем не нуждаясь. По крайней мере, у тебя точно будет крыша над головой.

С этими словами она расстегнула замочек и повесила кулон мне на шею.

– Береги его и никогда никому не показывай.

– Бабуля, что происходит?

– Пока ничего, но случится очень скоро. Сегодня кулон не снимай. Если я попрошу тебя, ты будешь делать то, что скажу. В любое время дня и ночи. Без споров, без разговоров. Быстро и тихо. Поняла?

Я испугалась. Не на шутку испугалась и отчаянно замотала головой. Но бабушка нежно взяла мое лицо своими теплыми руками, заставив смотреть прямо ей в глаза. Голос ее был спокойным, но напряженным.

– Послушай меня, это очень важно. Я чувствую, как надвигается гроза. Я знаю теперь уже точно, что случится беда. Не знаю только, когда и откуда ее ждать. Не знаю, сколько времени у нас. Однажды ты меня уже не послушала. Помнишь, что из этого вышло? – я кивала. – Не заставляй меня брать на душу грех, за который мне уже никогда не получить прощения. Поэтому делай так, как я скажу. Поняла? Обещай мне. Обещай! – слезы катились по моим щекам. Я согласно кивала. – Не реви. – сказала она. – А теперь иди спать.

Это был наш последний разговор.

Ночью я проснулась от того, что она трясет меня. Спросонок я не могла понять, что происходит, но потом быстро опомнилась. Подскочила. А бабушка заговорила так быстро, что я еле успевала ее понимать.

– Я решила больше не ждать, потому что чувствую – их слишком много. И я не собираюсь сидеть, ожидая, пока они придут.

– Кто придет?

– Не перебивай. Одевайся и выходи в огород. Перелезай через забор и беги прямиком в лес. Беги, сколько сможешь и не вздумай останавливаться. Не оборачивайся и не жди меня.

– Я без тебя никуда не пойду!

– Мне нужно убедить их, что я в доме и ничего не подозреваю. Мне нужно, чтобы меня увидели, а иначе они пойдут за нами лесом и тогда уже точно не отпустят живыми.

– Кто?

– Люди.

– Зачем?

– Одевайся!!!

Она вылетела из комнаты. Я быстро накинула на себя первое, что попалось под руку. А потом я услышала этот странный гул. Я не сразу поняла, что это было. Словно ветер воет в трубе, но не рвано, не порывами, как обычно, а ровный протяжный, нарастающий с каждой минутой. В комнату снова влетела бабушка. Она все еще была в ночной рубашке.

– Не думала, что придут так быстро. Думала, еще есть время. Оделась? Быстро, в окно.

– Я не хочу без тебя…

– Если любишь меня – беги со всех ног.

– Бабуля…

– Живо!!! – рявкнула бабушка и буквально вытолкнула меня наружу. На дворе была глубокая ночь. Почему-то я до сих пор помню лик луны и рисунок звезд на безоблачном небе. Могу хоть сейчас их нарисовать. Я обернулась к окну. Бабушка нагнулась ко мне, поцеловала в лоб и сказала.

– Никогда не возвращайся сюда. – и одним резким движением закрыла окно прямо перед моим носом, задернув шторы.

Я оказалась на улице. Позади нашего дома был небольшой огород, а за оградой – поле, где трава росла высокая и густая. Сразу за полем начинался лес.

Я добежала до забора и со страху с невиданной легкостью перемахнула через него. По полю бежать было не так легко, и, сделав пару шагов, я остановилась. Я оглянулась и увидела, как на наш дом ползет огонь. Шум, тот, что я приняла за вой ветра, теперь совершенно четко выстроился в полчище нестройных людских голосов, громко говорящих, кричащих, сыплющих бранные слова. Тысячи фонарей и факелов текли потоком к нашему дому, а людей было столько, что они наводнили всю улицу. Вся деревня, три с лишним сотни людей, не раз приходившие в этот дом с бедой, теперь шли сюда казнить ведьму и ее внучку.

Как бабушка это узнала? Не могу сказать. Думаю, что-то во взгляде Лариски было для нее настолько очевидным, что она ни секунду не сомневалась, что та захочет отомстить. И оказалась права. Лариска прибежала домой со слезами на глазах и принялась рассказывать, как обезумела от собственной власти старая ведьма. Как опорочила ее своими подозрениями, а она, Лариска, ни в чем не виновата. Как опьяненная собственным могуществом колдунья чуть не разорвала ее, несчастную, в клочья. Собиралась превратить в курицу, обезглавить, а тушку принести ее же матери в качестве подарка к ужину. И все это время не переставала рыдать и мелко трястись. Чудо, что успела унести ноги. И конечно не забыла упомянуть, что старуха, в бреду величия, пообещала всей деревне страшные муки и проклятье до седьмого поколения всем, кто не признает в ней владычицу местных земель. – тут Ирма горько усмехнулась. – Вот подданные и пришли вручить ей корону.

Людям, всю жизнь прожившим в страхе неважно перед чем, нужно лишь обозначить врага. И чем сильнее был размыт страх перед неведомым, тем яростнее будет ненависть к тому, кого сделают олицетворением этих самых страхов. И как только неведомое, а потому заранее опасное, становится очевидным, ощутимым, осязаемым, нужна совсем крохотная искра, чтобы вспыхнуло пламя. И оно вспыхнуло.

Я слышала, как ломают нашу входную дверь, как разъярённые, лишенные разума голоса, кричащие "ведьма", врываются в наш дом, видела, как один из факелов приземляется на нашу крышу и та занялась огнем, как заплясали языки пламени на старых брусьях, как огонь легко набирает силу, озаряя ночное небо. А толпа сходила с ума, превращаясь в дикого зверя, становясь все неистовей с каждой минутой.

Я тогда чуть не рванула обратно. Но не побежала , а просто стояла и смотрела, как горит все, что было самым важным в моей жизни. Я задыхалась от страха, отчаянья и собственного бессилия. Меня разрывало на части от боли. Единственный любимый мой человек был в беде, и я не знала, как ей помочь. Я стояла и тряслась. Слезы лились по щекам. Вся моя жизнь полыхала, а я лишь смотрела на зарево. Уже было шагнула назад, но вспомнила, что велела бабушка.

Я услышала, как толпа начала обходить дом по краям. Если меня увидят, мне не жить.

"Если любишь меня – беги со всех ног" – пронеслись в голове ее слова.

И я побежала.

Я бежала, не оглядываясь, не разбирая дороги, и единственным ориентиром для меня было то, что деревня должна быть позади. Страх гнал меня так быстро, что я перестала чувствовать боль, отчаянье, усталость. Лишь стук моего сердца и шёпот травы под ногами. Страх выгнал из меня все эмоции, сделав пустой. Я бежала, не понимая – куда, да мне было все равно, лишь бы подальше оттуда, где моя трусость позволила мне бежать, оставив мою бабушку совсем одну. Я много раз пыталась убедить себя, что была еще совсем девчонкой, и все случилось так быстро и выглядело так страшно, что мне ничего другого не оставалось. Но сама себя я так и не убедила. – Ирма бросила гневный взгляд в окно и поджала губы. С минуту она молчала. Потом, выдохнув, продолжила.

– Никто не погнался за мной, не пустился в погоню. Я долго скиталась по лесу в поисках другой деревни. Не против я была бы и встретить какого-нибудь отшельника, затерявшегося где-то в глуши леса. Но спустя месяц скитаний (может – больше, может – меньше), ни одной живой души мне не встретилось. Я питалась, чем придется, в основном тем, что находила на земле, деревьях, кустах. И в какой-то момент я просто отчаялась и перестала искать. Бесцельно бродя по лесу, я совершенно случайно вышла на огромную поляну. Представь мое удивление, когда я увидела замок, который гордо возвышался на фоне голубого неба. Тогда он был в два раза меньше и ниже, чем сейчас, но уже был прекрасен. Гордый, неприступный, сверкающий стеклами окон, словно редкий драгоценный камень. Знаешь, почему-то у меня не было ни секунды сомнения. Да и терять мне было уже нечего.

***

Я поняла, что сижу на кухонном табурете и вытираю слезы. Я ненавидела это обезумевшее стадо. Я подошла к Ирме и обняла. Ее тело было таким теплым и так нежно пахло ванилью.

– Дикие звери. – прошептала я. – Нелюди.

– Да, наверное… Как и все мы, впрочем. Просто люди. Не спеши винить их за то, чем мы с тобой от них не отличаемся.

Она сказала это тихо и спокойно, словно выбилась из сил.

– Как это понимать? Ты, что простила их? Они же…

– Они просто защищали то, что им дорого, только и всего. Пусть тебя не смущают их методы. В свое время, когда родятся твои дети, еще неизвестно, на что пойдешь ты, защищая их.

– Вы же не сделали ничего плохого?

– Верно. Не сделали. – сказала Ирма. – Но так уж устроен человек. Он боится всего, что не в состоянии контролировать, мало кому удается победить этот страх. Еще меньше тех, кто считает, что вообще есть смысл его побеждать.

Честно говоря, я ничего не поняла. Она тихонько отстранилась от меня и посмотрела. Никогда не умела читать по лицам, никогда не понимала подтекста, не умела читать между строк. Вот и сейчас я смотрела на Ирму, и мне казалось, что в глазах ее была благодарность. Вот только за что? Она улыбнулась мне, отвела глаза и поднялась со стула.

– Все это было так давно, а я все еще не научилась воспринимать все это, как прошлое. – она поднялась со стула и теперь ходила по кухне и собирала мокрые полотенца, а потом развешивала их на длинной деревянной жердине. Потом она встрепенулась и улыбнулась. – Я это к чему? В тот момент, когда я в этом нуждалась больше всего, Граф помог мне.

И тут мне стало интересно, как давно это было? Сколько ему лет? Я спросила у Ирмы.

– Не знаю, моя хорошая. Это было очень, очень давно. Но вот что я знаю точно, что с той поры он не изменился. Сейчас он выглядит так же, как в тот вечер, когда открыл мне двери.

– А сколько тебе лет?

– Не знаю.

– То есть, как – не знаешь?

Ирма засмеялась, а потом посмотрела на меня, и глаза ее, такие живые, блестящие, полные шарма и такой неуловимой притягательности, тоже смеялись.

– В тот день, когда Граф дал мне крышу над головой и защиту, в качестве небольшого сувенира, он заколдовал меня. Узнав, что мне всего шестнадцать, он тогда очень удивился. Сказал, что что бы со мной ни произошло, оно отняло у меня, по меньшей мере, лет тридцать. Сама-то себя я не видела, да и не до того мне было, но я знаю, что он не соврал, потому что чувствовала я себя и того хуже. Помню, как сейчас – он наклонился и поцеловал меня в лоб, а потом сказал, что отныне я забуду про возраст. И я забыла.

Я раскрыла рот от изумления.

– Что, даже приблизительно не знаешь?

Она помотала головой, блеснув загадочной улыбкой.

– Не знаю, и знать не хочу. Может шестьдесят, а может шестьсот. С тех давних дней много воды утекло. Кто ж знает? – она улыбалась мне, как улыбается женщина, прекрасно знающая, как она хороша. – И знаешь, что?

– Что? – засмеялась я.

Она перешла на шепот, лукаво улыбаясь мне.

– По-моему, это самый лучший подарок, который можно сделать женщине. Заставь женщину забыть о возрасте – и старость никогда не придет к ней, – она подмигнула мне и показала язык.

– Ведьма… – улыбнулась я.

– А то… – засмеялась она.

Ирма набрала полный чайник воды и поставила его на огонь.

Повисло молчание, но оно не было неловким. Оно было необходимым. Неизвестно, сколько времени прошло, прежде чем внутри меня все улеглось. Мне снова захотелось говорить с Ирмой. О чем угодно, лишь бы просто слушать ее голос.

– А что, все остальные пришли так же, как и ты? – спросила я.

– В смысле, всех ли гнали вилами и факелами? – засмеялась она – Нет, не все. Но многие, к сожалению. Или к счастью? Одна из служанок осиротела, другая пришла сюда вместе с годовалым сыном, спасаясь от варваров, спаливших дотла ее деревню. Есть те, кто уходил из дома в поисках новых приключений или лучшей жизни. Просились переночевать, да так и оставались навсегда.

– И Граф никого не выгоняет?

– Нет. – помахала головой Ирма. – Он говорит, что замок притягивает лишь хороших людей. И знаешь, он прав. За все время, что мы живем здесь, никто ни разу не почувствовал себя чужим в этом доме. Бывают ссоры, бывают обиды, ведь без них никуда не денешься. Но никто ни разу не обидел кого-то нарочно, никто не говорил гадостей за глаза, и уж если случалось обидеть кого-то, то никто не считал зазорным подойти и извиниться. Мы все живем, как семья. Ну, по крайней мере, так было до появления Амалии.

Я вспомнила холодную красавицу, которой неведомо хорошее настроение, и подумала, что с ней так просто чай с печеньками не попьешь. Мне стало странным образом ее жаль, ведь как ни крути, но даже Косой на ее фоне не выглядел невоспитанным грубияном, а всего лишь молчуном, вечно погруженным в собственные мысли. Граф, с его пристрастием менять настроение, как девица – платья, и тот вызывал симпатию честностью и умением смеяться, несмотря на весьма своеобразное чувство юмора (да, да, я именно о своих ушах). Мне показалось удивительным, что такое прекрасное творение может быть столь холодным и …

– Безжизненная. – сказала Ирма, садясь напротив меня с двумя кружками чая и внушительным тазиком печенья. – Пожалуй, это самое подходящее для нее слово.

– Я сейчас подумала о том же!

– Вот-вот. Это уже становится очевидным. Что-то в ней есть… Хотя правильнее будет сказать, чего-то в ней нет. Не хватает чего-то человеческого, что ли.

Мы еще долго сидели на кухне и разговаривали обо всем на свете. Мы пили чай, ели печенье и смеялись. Далеко за полночь мы решили, что хорошего – помаленьку и стали собираться спать. Ирма очень удивилась, узнав, что я собираюсь ночевать в библиотеке, а не в розовом кошмаре, но особо противиться не стала и проводила меня до самых дверей.

– Точно хочешь ночевать здесь? Пасмурно тут как-то…

Я кивнула.

– Ну что ж, тогда – до завтра? – Она обняла, поцеловала меня в лоб – Спи, мой котенок. – и развернулась, собираясь уходить.

– Ирма. – остановила ее я. – А Косой?

Она обернулась. – А что Косой?

– Как он тут появился?

– А, ты об этом? Ну, не знаю, откуда, но пришел он гораздо позже всех нас. Правильнее, наверное, будет сказать, незадолго до тебя. Знаешь, мы тоже ахнули, когда он впервые переступил порог нашего замка, и поначалу кривились так же, как и ты. Но очень быстро поняли, что он человек удивительный. Странно, но Граф знал это изначально и с самого первого взгляда увидел в нем что-то. Отлично помню, как они стояли внизу в холле. Граф что-то спросил, Косой ответил – и все. Граф пожал ему руку, сказал, что ему здесь рады. Так Косой и остался. Знаешь, он очень умный.

– Граф?

– Косой. В уме Графа сомневаться не приходится.

– Ну точно… Просто кладезь премудрости.

Ирма улыбнулась.

– В этом замке я не знаю никого, кто был бы так же умен, Граф. Просто вы пока не нашли общий язык.

– Довольно сложно найти общий язык, когда тебе заклеивают рот.

Ирма захохотала.

– Спокойной ночи, родная.

– Спокойной ночи, Ирма.

Глава 5. Призраки прошлого

Весь следующий день я провела каморке с подзорной трубой. С самого утра, очень удачно поймав в коридоре Косого, я с его помощью оказалась в крохотной комнатке наедине с собой. Косой предупредил, что через полчаса подадут завтрак, но я отказалась. А через сорок минут он принес поднос, на котором ютились чашка аппетитной каши из неизвестной мне крупы, кружка с ароматным чаем и два кекса. Он молча поставил сие великолепие на деревянный ящик и, не дожидаясь слов благодарности, вышел, плотно притворив за собой дверь. Ровно через три минуты на подносе остались лишь пустая тарелка и наполовину полная кружка. Да, да, я отчаянный оптимист. Довольно поглаживая полный живот, я мысленно благодарила Косого и его молчаливую, суровую доброту. Казалось бы, ну что такого? Ну, подумаешь, принес завтрак – и только. Но ведь мог бы и не приносить. Как же приятно!

Я напевала себе под нос старую песенку из какой-то рекламы. Удивительно, откуда в голове внезапно берется давно забытая песня, которую ты не слышал уже лет сто? Прильнув к телескопу, я принялась прочесывать лес, просматривая каждый уголок сквозь волшебные линзы. Снова ничего. Ни единого следа Влада и вообще кого бы то ни было. Лишь исполинские сосны, ели и густой подлесок, сотканный из всевозможных разновидностей кустарника и высокой травы. Верить в то, что мой друг мне привиделся, мне отчаянно не хотелось, но хорошее настроение, что уж тут говорить, начинало портиться. Мысли мои были так сосредоточены на поисках, что я не сразу поняла, что в комнате кроме меня есть кто-то еще. И лишь когда ощущение чужого взгляда начало припекать спину, я обернулась. Снова, как и в первый раз, ее красота обездвижила меня, заставляя забыть о правилах приличия и бессовестно рассматривать плавно струящиеся изгибы ее тела. Она стояла, прислонившись спиной к стене, и смотрела на меня сверху вниз (во всех смыслах), даже не пытаясь скрыть высокомерие, граничащее с брезгливостью. Красивая, манящая… Руки сами тянулись к ней, и я с трудом сдерживала желание прикоснуться, убедиться, что она настоящая. Сотканная из алмазных нитей и лунного света, она казалась порождением совсем другой реальности, но в то же время, сейчас она была так близко, что я видела тонкие нити вен на ее запястьях. Она так же беззастенчиво разглядывала меня, а глаза ее переливались россыпью бриллиантовой крошки, сверкающей всеми цветами радуги, отражая падающий из окна солнечный свет.

– Здравствуй. – сказала она.

Я не смогла вымолвить ни слова, а потому просто кивнула, закрыв отвисшую челюсть.

– Занята? Я помешала тебе?

Я замотала головой, чувствуя, как под ее пристальным взглядом, все женское во мне съеживается, прячась куда-то глубоко внутрь меня. Голос ее, низкий, бархатный, почему-то вызывал ассоциации с дорогим сортом темного пива – терпкий, почти черный, пьянящий…

– Я случайно подслушала ваш разговор с Ирмой. – она с наигранной стыдливостью опустила глаза, и я почувствовала, как стало легче дышать – И решила помочь тебе.

Амалия выпрямилась и грациозно, явно играя на публику в лице меня, прошла мимо к маленькому окну. Она заглянула в него и, не найдя ничего для себя интересного, снова повернулась ко мне. Все ее действия отдавали некоторой театральностью, и я с тревогой ожидала кульминации, гадая, к чему она ведет. Могу поспорить, она чувствовала, как трепещет мое нутро, как натягивается звенящей струной мое эго, грозясь лопнуть в любую секунду, получая удовольствие от моего оцепенения.

– Есть волшебница. Она живет в лесу, возле Хрустального водопада. Она знает все. Умеет колдовать, но главное – она видит будущее. Я уверена, что она сможет помочь тебе найти то, что ты ищешь. Или кого. – сказав это, присела, аккуратно подбирая подол юбки, ненавязчиво оттеснив меня в сторону, заглянула в телескоп, повернула его правее, градусов на пятнадцать, посмотрела и, убедившись, что настроено верно, сказала.

– Вот здесь. Посмотри.

Я заглянула в глазок и увидела огромную скалу, с которой по горным уступам, как по ступеням, струилась кристально прозрачная вода. Внизу зеленела крошечная полянка. Водопад образовывал небольшое озеро, из которого вода узкой, но быстрой речкой, исчезала где-то в недрах лесной чащи.

Я оторвалась от телескопа и посмотрела на Амалию. Даже вблизи она была идеальной. Гладкая, словно бархат, матовая кожа, серебряные нити волос, чувственные губы холодного малинового цвета. Она смотрела на меня своими сверкающими глазами, и на секунду мне показалось, что она пытается загипнотизировать меня, хотя на самом деле я совершенно отчетливо понимала, что просто растворилась в сверкающем калейдоскопе ее глаз. Армат от ее кожи исходил просто удивительный, но нечеловеческий – так пахнет воздух перед грозой. Она поднялась на ноги, расправляя подол юбки, и сказала.

– Я буду признательна, если ты никому не расскажешь о том, что я тебе показала. Сама знаешь, меня не особо жалуют здесь, и я могу поплатиться многим, помогая тебе. Ты уж не подведи меня.

Последнее она сказала, уже держась за дверную ручку открытой двери. Она бросила на меня прощальный взгляд из-за плеча, и вдруг совершенно неожиданно для ее обыденного высокомерия, но в той же неповторимой манере, слегка улыбнулась и игриво подмигнула мне, словно закадычной подруге. Шах, мат и полная капитуляция. В ту же секунду я поняла, что никому, ни за какие сокровища в мире я не выдам ее.

Бесшумно она скрылась за дверью, а я осталась одна в тишине каморки, чувствуя себя так, словно по мне проехал каток. Искать никого не хотелось, да и не осталось сил. Этот короткий разговор обессилил меня, превратив в измочаленное нечто, всей душой желающее доползти до кровати и проспать неделю, может быть даже две.

***

Несмотря на то, что обед только начался, я уже медленно погружалась в дрему, провалившись в мягкий, уютный диван, зарывшись в подушки и теплый плед. Очевидно, никто в замке не утруждал себя чтением, потому как за все время, что я пряталась здесь, ни одна живая душа (по крайней мере, из плоти и крови), не появлялась здесь. Меня это определенно радовало. Сквозь сгущающийся туман сна, все гуще застилающий мое сознание, еще мелькали тонкие лучики мыслей, блуждающие в молочном мареве, в надежде быть замеченными. И я их замечала. Мысли эти были разные – о волшебнице, живущей где-то там, у водопада, о том, за что так ненавидит меня Граф, где сейчас Влад, и как же мне помочь мальчику-тени. Потом одна мысль смешалась с другой, зацепила третью, перевернула четвертую, они смешались воедино, создавая радужный калейдоскоп. Они переплелись в моей голове, соединяясь в причудливую, разноцветную картинку, расплывчатую и размытую, словно акварель. Одна мысль незаметно превращалась в другую, создавая причудливые образы – узоры моего подсознания, пока в конце концов, все не поглотила тьма.

Я видела сон, настолько реальный и осязаемый, что чувствовала запахи и прикосновение ветра. Но в то же время я прекрасно понимала, что сплю.

Кругом был темный ночной лес – спокойный, тихий, погруженный в сон могучий великан, который еле слышно шелестел деревьями-легкими. Я сразу узнала это место. Здесь я проснулась, здесь впервые встретила Влада и Фоса. Между двух исполинских сосен стояла крошечная фигурка. Она стояла ко мне спиной, и я не видела лица, но затылок со светлыми волосами, рубашка с коротким рукавом и шортики обрисовывали знакомый мне силуэт. Это был мальчик-тень. Не полупрозрачный призрак, а мальчишка из плоти и крови. На вид ему было лет пять, не больше. Он стоял, словно оцепеневший, не двигаясь и еле дыша. Он вертел головой, силясь понять, что это за место. Я чувствовала – ему страшно. Странным образом я ощущала все, что чувствовал он – мурашки, пробежавшие по его телу и испарину на спине, мелкую дрожь и сердечко, бьющееся как сумасшедшее. Губы его сжаты и белы, как мел. Он теребит верхнюю пуговицу своей рубашки холодными ручками.

И вот он делает шаг. Нетвердый, совершенно не уверенный в том, куда и зачем, но все же его нога медленно переносит его хрупкое тело вперед. Вторая нога становится рядом и замирает. Он слушает лес, ждет, что тот ответит ему на столь смелый ход. Лес молчит. Мальчик делает еще шаг. Затем еще. И вот он уже бежит во весь опор, не зная куда именно бежит, лишь чувствуя, что направление верное. Крошечные ножки мелькают в траве, оставляя позади мрачный лес, дышащий ему в спину. Он не смеет остановиться, не смеет даже обернуться. Воздух обжигает легкие, сердце колотится, глаза отчаянно высматривают то, к чему он бежит, повинуясь шестому чувству, толкающего его в спину. И, наконец, видит.

Лес обрывается резко, словно его рубанули тяжелым тесаком, и ребенок оказывается на большой поляне, со всех сторон окруженный стенами из гигантских елей, которые, склоняя верхушки к центру, образовывают купол из самих себя. В центре стоит огромное дерево очень похожее на дуб с размашистой кроной, высотой с трёхэтажный дом. У него странные ветви – вьются, словно завитки неведомого кружева, создавая удивительные узоры. Каждый листик на них слабо светится, и поляну заливает нежный, светло-зеленый свет. Кора испещрена глубокими бороздами, как лицо старика морщинами, выдавая древность, вросшую корнями в само время. Мальчишка пытается охватить взглядом исполина, но дерево такое огромное, что затмевает собою все, заявляя себя хозяином этого места. И тут я понимаю, что оно живое. Не могу объяснить, как, но просто чувствую, что передо мной существо разумное. Внутри дерева струится, растекается, собирается и, снова распадается колоссальная энергия, густая и темная, как человеческая кровь. Мальчик, так же как и я, слышит его дыхание, отдающее легким шорохом листьев, и всем телом ощущает пульсирующую в нем жизнь. Он подходит к дереву и долго стоит рядом неподвижно, то ли собираясь с мыслями, то ли прислушиваясь, но потом хрупкая ладошка ложится на теплую морщинистую кору. И вдруг дерево отвечает ему. Оно не говорит, но в голове у ребенка возникают картинки и образы, словно отпечатки слов, но не сами слова. Они безмолвны, но предельно ясны.

Дерево спрашивает у мальчика, чего он хочет. Я не слышу его слов, не понимаю, что именно он говорит. А мне очень нужно понять. Дерево вздохнуло, словно приготовилось очень глубоко нырять, словно раздуваясь и становясь еще больше, еще нереальнее. Жизнь искрится в его листьях, а по стволу бегут золотые нити. Энергия, невероятная сила, совершенно нечеловеческая, неземная и она закипает внутри дерева, грозясь разразиться взрывом. Она бурлит, она жжет кожу и заставляет воздух вибрировать, и я чувствую, что сила эта недобрая. Внезапно мне становиться ясно, что сейчас случится что-то нехорошее. Я пытаюсь закричать, пытаюсь предупредить мальчика, но мой голос беззвучен, словно вязнет в каком-то киселе. Я вижу, как мальчишка шевелит губами – он говорит что-то дереву, но я не слышу его. Дерево отвечает. Вижу, как мальчик кивает головой в знак согласия. Я кричу громче, пытаюсь перекричать звенящую тишину между нами, пытаюсь пробить этот светло-зеленый кокон, скрывающий его от меня. Бесполезно. И тут сон начинает выталкивать меня. Контуры, до того четкие и яркие, начинают расплываться, стирая границы между предметами, рвется хрупкая нить, связывающая меня с этим видением. Теперь я вижу лишь крохотную фигурку в центре размытых пятен, сливающихся в светло-зеленый фон. Вижу, как он смотрит на свои руки, сложенные ковшиком. Он улыбается, он счастлив, глядя на крохотный белый комочек, дрожащий в его руках.

Дерево подарило ему мышь.

Яркая вспышка обжигает глаза огненно-белым светом, заполняя весь мир, сметая все на своем пути, стирая краски, запахи и ощущение абсолютной реальности происходящего, неся пустоту и оставляя ничто после себя. Ударная волна бьёт меня в грудь, сбивая с ног. Я просыпаюсь от боли и отчаянья, лежа на полу и чувствуя, как начинает ныть отбитый копчик. Одеяло обвило ноги, словно расплющенный шерстяной питон, копчик ныл все сильнее, а затекшую руку начинали колоть крошечные иголочки. Я поднялась и села, оперевшись спиной о диван. Сон мгновенно выветрился, словно его и не было, не оставив даже послевкусия, как это бывает от кошмаров, чей дым еще долго остается у тебя в голове. Я даже подумала, не привиделось ли мне все это. Нет, это точно был сон. Лицо мое было мокрым от слез, а горло саднило. Видимо я кричала во сне.

Я оглянулась в поисках случайно забредшего сюда, стакана воды. Кругом было темно. Камин давным-давно погас, и в воздухе висела прохладная ночь. Лунный свет, льющийся из окна, четко обрисовывал контуры комнаты. Нет, воды здесь нет.

Нет, все-таки сон оставил кое-что после себя. Внутри ерзала, пытаясь улечься поудобнее, холодная, колючая тоска. Я вздохнула и закрыла лицо руками. Ощущение того, что это не сон вовсе, становилось все сильнее и отчетливее. Вернее, что-то во мне, где-то глубоко внутри, было абсолютно уверено, что я каким-то образом сумела перенестись в прошлое и стать невольным свидетелем того, что произошло, возможно, многие десятилетия, а может и столетия, назад. В памяти стояло белое от страха личико с огромными глазами, жадно ищущими помощи, трясущиеся ручки, маленькие ножки, тонкая полоска бескровных губ. Боже мой, как же он был напуган! И его неподдельная, такая искренняя радость при виде крохотного зверька. Сердце мое сжалось от боли при мысли о том, насколько же нужно быть одиноким, чтобы так радоваться мыши. Я поднялась с пола, поднимая скомканный плед, и кладя его на диван. Я снова легла в надежде, что смогу заснуть. Была глубокая ночь, и идти с моими переживаниями мне было не к кому. Наконец, когда я успокоилась, я смогла рассуждать трезво, насколько вообще умела это делать. Я решила, что Ирма наверняка знает о волшебнице, и сможет помочь мне выбраться из замка и найти ее. Завтра, сразу после завтрака. Эта мысль убаюкала меня, и я снова уснула.

***

Утром Ирма не пришла разбудить меня, как делала это обычно. Меня разбудили топот и постоянное бормотание, перемежающееся хихиканьем. Вероятно, беготня за моей дверью происходила уже давно, потому как иначе я бы и ухом не повела.

Я открыла глаза. Солнышко пробивалось сквозь тяжелые портьеры библиотеки, так и норовя прорваться сюда. Снова мимо дверей пробежали служанки, хихикая и бормоча о чем-то, что приводило их в щенячий восторг. Меня же это, как и любого, кого будят насильно, раздражало безумно. Я бросила взгляд на часы на каминной полке. Шесть сорок утра. Отлично! Я перевернулась на другой бок и постаралась снова уснуть, но топот небольшого поголовья юных газелей, лихо проносящихся за дверью, кого угодно мог свести с ума. Я стала подумывать, а не придумал ли Граф очередную забаву для любимой гостьи. Я совершенно легко представила себе, как он, шикарный и томный, сидит за своим огромным столом и тоном властелина мира приказывает своим горничным, устроить соревнование по скоростному бегу в коридоре, но обязательно в той его части, что примыкает к библиотеке. Форма одежды – свободная, начало в пять утра.

Окончательно потеряв настрой на сон, я поднялась с дивана. Надеясь, чтомое гневное причитание будет услышано, я оделась и открыла двери. Никого. Ха. Я бы даже сказала «ха-ха». Ни единой живой души. Сговорились они, что ли? Я вышла, закрыла за собой дверь, и тут меня чуть не сносит с ног Анютка. Та самая, которую я впервые увидела с граблями в руках.

– Ой, Лера, простите, Бога ради, я Вас не заметила. – быстро затараторила она. На этот раз в руках у нее была стопка небольших полотенец, которые рассыпались по полу, когда она брала меня на таран.

– Все нормально. – сказала я, присаживаясь и помогая ей собрать ее ношу с пола. – Помочь тебе донести?

– Ой, что Вы?! Я сама! Ни в коем случае!

– Ладно.

Мы собрали гору полотенец и водрузили их обратно в ее хрупкие ручки. Я поняла, что подобные тяжести, очевидно, не были для нее в новинку, глядя на то, как она лихо перехватила огромную охапку, и налегке понеслась прочь, попутно извиняясь и желая мне доброго утра. Я не стала говорить ей, что утро мое уже не может быть добрым, и ее стараниями в том числе. Я стояла и смотрела на опустевший коридор, пытаясь проснуться, как вдруг меня осенило, что Анютка, будучи созданием искренним и бесхитростным, не смогла бы глаз отвести от "подарочка" Графа, но она на меня даже не посмотрела. Я потрогала свои уши и чуть не взвизгнула от восторга – они приняли прежний размер и форму. Ну что же, возможно, это утро еще можно спасти.

Я нашла Ирму на кухне. Она была в прекрасном расположении духа и напевала себе под нос незнакомый мотивчик. Увидев меня, она удивленно вскинула брови, а потом широко улыбнулась.

– Привет, дорогая. Что-то рано ты сегодня. Не спится?

– Очень даже спится. Просто сегодня в коридоре соревнование по скоростному топотанию.

– Не знаю, о чем ты, зайка.

– Что происходит? Почему с утра все носятся, как заведенные?

– А… Так сегодня же бал!

Теперь я удивленно вскинула брови и уставилась на Ирму в ожидании пояснений.

– Ты же не знаешь. – она достала огромных размеров кастрюлю откуда-то из под стола и водрузила ее на плиту, пыхтя и отдуваясь. – Каждый год к нам приезжают друзья. Строго говоря, это друзья Графа. Если быть совсем точной, то это и не друзья вовсе.

– Ну теперь все стало понятно.

Ирма засмеялась и продолжила.

– Все, кто приезжает на этот бал, по разным причинам считают Графа скорее покровителем, чем другом.

Я закатила глаза. Ирма отдала должное моему скептицизму, но все-таки возразила.

– Можешь мне не верить, но Граф хороший.

– И правда, с чего бы мне в этом сомневаться…

– У вас с ним не заладилось. Вы никак не можете… – она задумчиво подняла глаза, пытаясь отыскать подходящее слово, но, очевидно не найдя такового, махнула рукой. – Неважно. Люди, которые приедут сегодня, в разное время разными способами получили от Графа огромную помощь. И они приезжают сюда, чтобы отблагодарить его. Ну и поплясать от души.

Ирма налила мне чаю и достала, неизвестно откуда, чашу, в которой огромной горой громоздились свежеиспеченные кексы. От них по всей кухне разошелся удивительный аромат, а рот мой сразу наполнился слюной. Я втянула носом и взяла один кекс – он был еще теплым. Этого было достаточно, чтобы губы мои сами разъехались в счастливой улыбке. Ирма посмотрела на меня с материнской нежностью во взгляде, а потом, совершенно удивительно, но очень приятно для меня, наклонилась и поцеловала меня в лоб.

– Дитя. – произнесла она шепотом. – Совсем еще дитя. – и с улыбкой осмотрела меня еще раз. Щемящая нежность разлилась внутри меня, и я почувствовала, как защипало глаза. Удивительно, как эта женщина могла вот так просто дарить тепло другим. Не стесняясь этого, не видя в этом ничего необычного и не требуя ничего взамен. Одним движением и парой слов.

– Так о чем я? Ах да! Так вот… – она снова принялась за готовку, достав огромную охапку какого-то овоща, похожего на большую фиолетовую морковь, и рьяно принялась за чистку. – Они всегда приезжают в прекрасном настроении, в бальных одеждах, с подарками и такими счастливыми лицами, что, помяни мое слово, ты легко поверишь, что Граф хороший, только глядя на то, как светятся их глаза, как только он входит в комнату.

– Поверю тебе на слово.

– Почему?

– Потому что присутствовать при этом я не буду.

Удивленные брови Ирмы взлетели вверх, требуя немедленных объяснений.

– Ты действительно не понимаешь, почему меня не будет на этой ярмарке тщеславия, посвященной худшему представителю рода человеческого, где каждый будет восхвалять его, петь оды в его честь, а он будет делать вид, что ему это совершенно не льстит?

– О, как загнула…

– Я еще и не так могу. Вот выспалась бы…

– То есть не пойдешь?

Я отрицательно мотнула головой.

– Но Граф уже распорядился найти для тебя платье. Я полночи перебирала гардероб, пока не нашла нужное! О, милая, оно прекрасно. Нежно-голубое, с вышивкой из камней и серебра. Ты даже не представляешь, как оно тебе пойдет…

– Какое еще платье? – кекс чуть не застрял у меня в горле.

– Нежно-голубое, говорю же…

– С чего он вообще решает, куда мне идти? И тем более в чем. Что мне вообще делать на празднике, где все восхваляют и без того раздутого от любви к самому себе болвана, который не в состоянии прожить и суток, чтобы не нагадить кому-нибудь.

– Не кому-нибудь, а тебе. – вставила Ирма.

– Вот именно!

– Он не самовлюбленный, а циничный.

– Мне решительно без разницы, каким словом его можно обозвать, лишь бы как можно обиднее.

Ирма посмотрела на мое гневное лицо так, словно ни капли не удивилась, и сказала.

– Он знал, что ты так скажешь. Поэтому просил передать, что это не приказ, а приглашение, и что, если ты не захочешь, можешь не приходить. – она смотрела на меня выжидательно и улыбалась, глядя на то, как мой праведный гнев сходит на нет, совершенно против моего желания. Я попыталась разозлиться снова, но что-то внутри меня угасло и больше не хотело разгораться. Исподлобья я смотрела на Ирму, которая еле сдерживалась от хохота. Я старательно изображала из себя обиженную, а она из кожи вон лезла, чтобы напустить на себя сочувствующий вид. Но чем дольше мы старались, тем смешнее все это выглядело. Первой не выдержала я и захохотала. Она подключилась ко мне, и мы смеялись, пока меня не разобрала икота.

– И все же я не пойду. – сказала я, икая, но продолжая уплетать кексы.

– Ну смотри, зайчик, дело твое. – из ее косы выбилась прядка волос и теперь свисала прямо перед кончиком носа. Она заправила ее обратно. – Но не забывай, что до самого утра все будут веселиться, и я в том числе. Компанию составить тебе будет некому.

– Ничего страшного. Есть же целая библиотека.

Я позавтракала, поблагодарила. Предложила ей свою помощь, но она отказалась, сказав, что у нее на кухне сегодня целая рота. Я сказала ей, что если понадоблюсь, она знает, где меня найти. Она кивнула и подмигнула, бросив напоследок.

– Если ты все же надумаешь, я жду тебя у себя в комнате к восьми.

Я отправилась в библиотеку с твердым намереньем провести там весь день и отправиться спать пораньше. Про свой сон я напрочь забыла и, само собой, ничего не узнала о волшебнице, живущей в лесу. Решила, что сделаю это завтра, первым делом. А пока, меня ждут книги.

Каково же было мое собственное удивление, когда без пяти восемь, я стояла у двери комнаты Ирмы. Она отрыла мне двери и улыбнулась.

– Я знала, что ты придешь.

– Честно говоря, я пока еще не совсем уверена, что…

– Никаких разговоров! У нас не так много времени.

Она принялась за меня с таким рвением, что я побоялась, как бы в итоге не получилось нечто, похожее на ребенка, добравшегося до маминой косметики и одежды. Но в итоге получилось прекрасно. Ирма сделала мои каштановые волосы темно-каштановыми с удивительно красивым холодным, серебристым отливом, заплела их в очень сложную, красивую косу и украсила шпильками с небольшими сверкающими камнями. Косметики на мне почти не было, но травы, которыми она давала мне умыться сделали мои глаза блестящими, кожу – матовой, цвета слоновой кости. Единственное, что она добавила – немного помады цвета спелой малины. Ну и конечно же, нежно-голубое платье, которое мы отправили обратно в шкаф, до более подходящего момента. Оно было сплошь усыпано камнями и вышивкой, да так усердно, что если им как следует махнуть, можно было бы сшибить кого-нибудь с ног. Но в этом же шкафу я заметила шелковое темно-синее платье, которое сразу же пришлось мне по душе. Ирма возмущалась, что слишком простое, но скорее так, для вида, а когда платье оказалось на мне, призналась, что выглядит оно шикарно. На себя же Ирма потратила всего полчаса, но когда она закончила, была выше всех похвал – ярко-красное платье, темные, почти черные волосы, собранные в пучок, и шикарный макияж, хоть и немного яркий, на мой взгляд. Но она заявила, что вечерний макияж и должен быть самую малость «ярковат». Она вытащила из ящика стола комплект – сережки-капельки и тонкое ожерелье из сверкающих бриллиантов. Я упиралась, говорила, что не надену, но она настаивала, а еще очень удивилась, узнав, что из тех мест, откуда я "родом", это стоит целое состояние.

– Ну, не знаю, милая. Я ничего не понимаю в камнях и их стоимости. Мне их Граф подарил. А мне и без того есть, что надеть. Он часто мне дарит подобные безделушки.

Я посмотрела на "безделушки", которые переливались разноцветной радугой, и улыбнулась – странно, но сейчас и для меня россыпь бриллиантов, тяжело лежавших в моей руке, не имела особой ценности. Уже перед самым выходом она вручила мне перчатки – короткие, из черного шелка.

– Зачем они мне?

– Так нужно. Это традиция.

– Перчатки?

– Да. Все будут в перчатках.

– А в чем смысл этой традиции?

– В традициях нет смысла, есть подтекст. Идея.

– Так… И в чем идея перчаток?

– Видишь ли, бал – всегда флирт, и под каким бы величественным предлогом он ни проводился, это всегда праздник влюбленности и ухаживаний. А что главное во флирте?

– Не знаю…

– Во флирте главное, при всей кажущейся близости, оставаться немножечко недоступной. Быть совсем рядом, но всегда чуть-чуть не дотягиваться. Быть на расстоянии вытянутой руки, но не прикасаться. Быть настолько близко, насколько ты никогда бы не позволила себе в обыденной жизни, но при этом всегда, подчеркиваю – ВСЕГДА – в полушаге друг от друга. Это важно. Это и делает флирт – флиртом. Понимаешь?

– Да. То есть, нет. Не понимаю, при чем здесь перчатки?

Ирма вздохнула и покачала головой.

– Дитя… Перчатки – это то, что всегда отделяет твою руку от руки партнера. Даже в танце, который сам по себе означает близость, между вами всегда есть что-то, что не дает вам быть слишком близко друг к другу. Эта и есть та самая грань. Дымовая завеса, без которой пропадает волшебство. Это препятствие, пусть тонкое и весьма символичное, к тому, чтобы вы стали СЛИШКОМ близки.

Она многозначительно посмотрела на меня и поняла, что ничего из того, что она сказала, до меня не дошло.

– Просто надень их. – сказала она и вручила мне тонкие лоскутки. Я надела и их и удивилась, до чего же красиво они сели. Руки мои словно покрыли черным шелком, который стал моей второй кожей, и это было непривычно. Я даже не знала, что простые перчатки могут так изменить облик. Даже не облик, нет. Ощущение. Странным образом, хоть не поняла и половины из того, что Ирма объясняла мне про загадочность и дымовую завесу, я почувствовала себя женственной и таинственной.

Мы вышли из комнаты в десять часов вечера. За окнами уже стемнело, и луна подглядывала за нами свозь неплотно прикрытые портьеры.

– А куда мы идем?

– Бал будет в столовой.

– А как гости приехали? Я имею в виду Фоса. Неужели никто не побоялся?

– Все приехали днем. Ты, сидя в своей библиотеке, все пропустила. Меньше читать надо. Днем Фос не приходит, ты же знаешь. Ну, а в замок Фосу не пробраться.

– Ну как сказать. Ведь совсем недавно ему это почти удалось.

– Ну не удалось же. Кроме того, странно, но именно в ночь бала Фос и сам старается сторониться замка. Ходит в округе, но близко не подходит.

Так за разговорами мы не заметили, как пришли. Уже подходя к столовой, я услышала гомон сотен голосов – их смех, их радость, их удивление, смешанное с восторгом. Я никак не ожидала, что людей будет так много. Честно говоря, уже в этот момент у меня возникло постыдное желание развернуться и отправиться прямиком в библиотеку, на ходу снимая с себя украшения и перчатки, но твердая рука Ирмы, лежащая на моей спине, отрезала мне путь к отступлению.

– Не бойся. – шепнула она мне на ухо.

– Я и не боюсь.

– Трясешься, как заяц. – тихонько хихикнула она.

– Мне все это кажется совершенно дурацкой затеей. Зря я пришла сюда.

– Абсолютно не зря, мой трусливый зайчик. Я скажу тебе больше – эту ночь ты не забудешь никогда. Я смело, со всей ответственностью, берусь утверждать, что больше нигде и никогда ты не увидишь того, что будет сегодня. – я лишь кинула на нее взгляд, полный немого крика о помощи, но увидев в ее глазах знакомый огонек, который уже видела однажды, когда мы подняли на уши целую кухню, поняла, что она уже ни за что не даст мне уйти.

Не успели мы вплотную приблизиться к дверям, как они распахнулись, впуская нас в полумрак крошечного коридора, служащего вестибюлем столовой. Сейчас здесь было темно из-за окружавших нас портьер, которыми было завешано и без того крошечное пространство, создавая ощущение маленькой пещеры, в темноте которой горели две свечи. Они были в руках встречающего нас человека в маске с огромным длинным носом и закрывающей лишь верхнюю половину лица.

– Добрый вечер. – произнес он тихо, и губы его растянулись в широкой улыбке. – Сердечно рады видеть Вас. Пожалуйста, внесите свой вклад.

– Вклад? – удивилась я. – Но у меня нет денег.

Тут Ирма заговорила у меня за спиной. – Деньги и не нужны, моя хорошая. Нужна музыка.

Тут незнакомец в маске ловким движением убрал руки от свечей, которые так и остались висеть в воздухе, тихо покачиваясь из стороны в сторону. Руки его исчезли в темноте, а через секунду появились снова перед моими глазами, заключая в себе странный предмет – хрустальный тетраэдр, размером немногим больше спичечного коробка, который переливался под мягким светом свечей. Ирма обошла меня, закрыла глаза и внезапно тетраэдр заискрился, словно внутри вспыхнул радужный взрыв, разбрасывая разноцветные вспышки по собственным граням.

– Это совершенно не сложно. Просто подумай о своей любимой песне, и она перенесется сюда.

– Да, но… – я представила себе, как великосветское общество в вечерних нарядах будет сочетаться, например с Linkin Park или Rammstein. Не то, чтобы мне нравилась эта музыка, но посмотреть было бы весело. – Я не думаю, что моя музыка будет уместной… здесь.

– О, не волнуйся. Любая музыка есть музыка. Она универсальна и здесь рады каждой. Ты даже не представляешь, какие удивительные мелодии привозят сюда наши гости.

– Но зачем?

– Как зачем? Мы будет танцевать под нее! – глаза Ирмы так вспыхнули. Я вздохнула, закрыла глаза, и попыталась представить себе что-то из классики. Но тут человек в маске сказал.

– Простите, мадам, нужна именно любимая песня, а не та, которую Вы считаете правильной.

И то ли оттого , что голос его был тихим и вкрадчивым, то ли он применил какое-то заклинание, то ли просто сработал рефлекс на слово «любимая», но нужная песня в ту же секунду вспыхнула в моей памяти и, открыв глаза, я увидела, как догорает хрустальный тетраэдр, а затем прячется где-то в темноте.

– Благодарю.

Перед тем, как руки человека в маске снова вернулись к свечам, он галантно приоткрыл для нас тяжелую портьеру, пропуская нас в столовую, ставшую на сегодня бальным залом.

И без того огромная, она превратилась в необъятную из-за царившего в ней мрака, оттенка чуть светлее ночи, скрывающего все вокруг. В воздухе витает аромат летней ночи, свежей и пьянящей. Я подняла голову и увидела россыпь крошечных звездочек, летающих по всему залу. Свет от них рассеивался, и было похоже, что миллиарды маленьких дисковых шариков летают то высоко, то опускаясь почти к самому полу, то снова взлетая наверх, неся с собой брызги света. Один из них подлетел совсем близко. Я протянула навстречу руку, и он приземлился мне на указательный палец. Искрясь и переливаясь, он посидел на пальце пару секунд, а затем медленно взлетел, уносясь куда-то в темноту несуществующего потолка. Смутно угадывались очертания людей, находящихся в зале. Я разглядывала их силуэты, но невозможно было сказать, сколько их, и лишь гомон множества голосов говорил сам за себя. Сотни две, может три, и все они скользили в темноте, разговаривая и смеясь. Кто-то узнавал кого-то, и тогда доносились приветствия, искренняя радость и неподдельный смех. Живая, дышащая, полная предвкушения толпа волновалась, словно море перед бурей. И наконец, раздался первый раскат грома, как первая весточка начинающегося шторма.

– Дамы и Господа! – голос Графа, низкий, бархатный, прогремел в кромешной тьме, прокатившись эхом по всему залу. Воцарилась полнейшая тишина, и где-то совсем рядом со мной чей-то взволнованный женский голос тихо взвизгнул, не в силах сдержать эмоций. – Да начнется бал! – а в следующее мгновенье миллиарды светлячков устремились к стенам и, осев на них причудливым узором, вспыхнули, словно искры, освещая собой все вокруг. Зал возник словно из ниоткуда, приобретая очертания, украшенный, и оттого почти неузнаваемый, полностью заполненный людьми. Высоко под потолком вспыхнул каскад фейерверков, и толпа взревела от восторга, заполняя криком весь зал. Граф сидел на одном из искусственных карнизов высоко под потолком и приветственно махал рукой, вызывая взрыв аплодисментов и восторженных приветствий.

– Волшебник. – сказал Ирма, хитро прищурившись, глядя на то, как Граф планирует вниз, прямо по воздуху.

– Позер. – ответила я.

Удивительно, но сам он был одет более, чем скромно. Его комплект – темно-синие брюки и такого же цвета шелковая рубашка, удивительно элегантная в своей простоте, шикарно сидел, подчеркивая мужественность и стройность его фигуры, и выгодно выделял его на фоне пестрой толпы. И, конечно же, цвет – глубокий, насыщенный – он зажег его глаза, и они, и без того синие, словно океан, вспыхнули, переливаясь, словно два подсвеченных изнутри сапфира , искрясь, словно звезды. Он улыбался и, похоже, был в том же восторге, что и все присутствующие. Никакой ложной скромности и напыщенности, только счастливая улыбка, и горящие глаза.

Я оглядела зал и поняла, что мои предположения о двух сотнях были, по меньшей мере, смешны. В стенах огромного зала свободно, не стесняя друг друга, но при этом не оставив ни одного свободного места, было не меньше тысячи человек. Мужчины, женщины, дамы и господа весьма почтенного возраста, и совсем еще юные девчонки, которым только вчера перевалило за пятнадцать, молодые девушки и парни в самом расцвете лет – все они были прекрасны и счастливы. В воздухе чувствовалась теплая атмосфера встречи очень старых, хорошо знающих друг друга друзей. Очень большой компании друзей.

Граф приземлился, и толпа расступилась, окружая его вокруг так, чтобы всем, кто желал видеть его, хватило места. И тут я заметила в его руках тот самый хрустальный тетраэдр, в котором, хранилась музыка, в том числе и моя, и мои щеки густо залились краской. Не знаю почему, ведь каждый из присутствующих внес свою лепту, но именно я чувствовала себя раздетой. Там была добрая тысяча различных музыкальных произведений, примерно четыре тысячи минут и более шестидесяти часов, совершенно разнообразной, не похожей одна на другую, музыки. Ее хватило бы дня на три с учетом хотя бы небольших перерывов на сон, и совершенно не факт, что моя песня прозвучит сегодня, но от одной этой мысли мне становилось не по себе.

– Я рад, что сегодня Вы здесь. – в голосе Графа не было напускной заносчивости, которая всегда сквозила в общении со мной, или напыщенной торжественности, неестественной и совершенно здесь неуместной. Он звенел от предвкушения веселья, он был, действительно, счастлив и совершенно этого не скрывал. Он улыбался и был обаятелен.

– И особенно я благодарен Вам за дар, который Вы преподносите мне каждый год. Вы знаете, я люблю музыку, и ничто другое меня не радует так, как эта музыкальная шкатулка. – Он поднял вверх правую руку, в которой сверкала гранями прозрачная фигура. – Я предлагаю Вам разделить со мной мое пристрастие. – Рука его опустилась, он чуть крепче сжал "шкатулку" в своей руке провел пальцем по одной из ее граней. Зазвучала скрипка, жизнерадостная и дерзкая, к ней присоединился альт, грянули духовые и ударные, и комната заполнилась музыкой. Она звучала громко и заполняла собой все пространство, но при этом совершенно не мешала говорить, потому как я прекрасно слышала каждое слово тех, кто окружал меня. Зал снова зашелся в аплодисментах и тут, к всеобщему удивлению, в столовую неуклюже, но довольно быстро перебирая толстыми ногами, стали заползать столы. Они шли сами по себе, без чьей либо помощи расставляясь в заранее определенном порядке, образовывая огромную "о" в центре комнаты. Над головами полетели скатерти с уже стоящими на них столовыми приборами, тарелками, бокалами, и через считанные мгновенья огромный стол уже ждал своих хозяев. Под новый залп аплодисментов гости стали рассаживаться, кому куда нравилось. Мы с Ирмой немного замешкались. Решили дождаться, пока гости не займут свои места, а уж потом подыскать местечко себе, как голос за нашими спинами заставил нас подскочить, словно ошпаренных.

– Дамы, позвольте проводить Вас.

– Балбес, ну и напугал же… – тихо ругнулась Ирма, поворачиваясь к стоящему позади нас Графу. – Меня же так удар хватит. Колокольчик бы тебе на шею.

Я обернулись. Он стоял совсем близко, и я бессовестно впилась в него глазами, не в силах оторвать взгляд. Он не был красивее, чем был всегда, хотя темный цвет ему шел, просто каждый раз, когда он был так близко, что можно было прикоснуться, мой разум и мое тело отказывались меня слушаться. Я не смела протянуть руку, об этом не было и речи, но взглядом я беззастенчиво зарывалась в его темные, почти черные волны волос, еле касаясь кончиками воображаемых пальцев, прикасалась к щеке, чувствуя тепло его кожи, вдыхая ее запах, пряный, но нежный, и прижимаясь к его груди, слушала стук его сердца, чувствуя, как отдается его ритм в моих венах, и слышала, как где-то в глубине рождается низкий, бархатный голос, который говорит мне: – Ирма, родная, ты прекрасна…

Я очнулась от захвативших меня мечтаний. Граф нежно обнял Ирму, и поцеловал в лоб, – Тебе идет красный.

– Знаю, ты уже говорил, – она обняла его за талию и смотрела в его глаза прямо, без показной скромности, так, словно он давным-давно был ее собственностью, и она ни секунды не сомневалась в своей власти. Наверное, так и было. Не было в замке женщины, которую бы он не любил и боялся больше, чем Ирма. Они так и стояли, обнявшись посреди толпы, словно были совсем одни. Но как бы странно это ни звучало, при всей нежности этого момента, в нем не было того, что обычно бывает между влюбленными. Чего-то неуловимого. И тут в моей памяти возникли слова Ирмы. Я, наконец, поняла, о чем она говорила мне. Между ними не было тех самых пресловутых перчаток, как бы странно это ни звучало. Не было дымовой завесы, той самой пары сантиметров, что придает близости интимный подтекст. Они были настолько близки, настолько хорошо знали друг друга, что любовь их, сколь сильной она ни была, была любовью брата и сестры. Она была слишком честной, слишком открытой. И потому ни один, ни другой не видели смысла скрывать ее или хоть как завуалировать.

– Я хочу, чтобы вы сидели рядом со мной сегодня.

– Как пожелаешь, родной. Амалия снова не пожелала явиться?

– Как обычно.

– Так вот откуда такое хорошее настроение!?

Он улыбнулся и подмигнул ей. Предложил ей руку, она с видимым удовольствием ее приняла, а затем он повернулся и посмотрел на меня. Меня обдало холодным потом, как только синий лед его глаз, прошелся по мне, задержавшись на моих глазах, чуть дольше, чем обычно.

– Не откажете мне в любезности? Составьте компанию скромному хозяину…

– Хватит кривляться, – перебила его Ирма, – Лера, идем, мой зайчик.

Во мне боролись два желания – дать ему в лоб за свои уши и дать ему по лбу за позерство и показушничество, но, поскольку намечался праздник, пришлось наспех закапывать топор войны.

Он повторил свой жест со мной, и я взяла его под руку, чувствуя тепло кожи под щелком.

Мы шли по залу, и гости с нескрываемым восхищением смотрели на нас, улыбаясь и иногда махая нам руками. Я все гуще заливалась краской. Такое чрезмерное внимание делало все происходящее вокруг неестественным, нереальным, словно это был сон, поэтому, когда мы наконец-то уселись на своих местах, мне стало намного комфортнее, потому как все внимание снова устремилось к хозяину сегодняшнего вечера. К моему огромному разочарованию, сидеть с Ирмой нам пришлось по-отдельности – нас разделял Граф, а мы, как верная свита, сидели по обе руки от него – Ирма справа, я – слева. Я возражала. Меньше всего хотелось мне сидеть рядом с человеком, чье присутствия напрочь лишало меня дара речи, рассудка и еще множества других полезных вещей, но выбирать было не из чего – свободны были лишь два этих места. Усаживаясь в удобное кресло, я героически приняла, как должное, тот факт, что останусь голодная, потому как совершенство справа от меня совершенно отбило у меня аппетит. И это было тем более обидно от того, что столы буквально ломились от красивой, ароматной, аппетитной еды на любой вкус. Я горько окинула взглядом это пиршество и взяла бокал с красным вином. Оно пахло малиной. Это напомнило мне что-то. Очень знакомое, очень близкое. Влад… Владик!

Меня словно ошпарило кипятком. Он же может быть здесь! Он должен быть здесь! Я чуть не подскочила, а может и подскочила, потому как, не помня себя от волнения, заелозила задом по креслу, а взглядом по комнате. Словно детектором, я просматривала каждого. Благо, круглый стол и сидящие друг за другом гости это позволяли, но их было так много, что в глазах у меня зарябило уже после третьего десятка. Пару раз мне казалось, что я видела его лицо, но присматриваясь, понимала, что это всего лишь мираж. Я сбивалась, начинала заново, и снова видела едва уловимое сходство в любом, совершенно непохожем на него, лице. Я злилась, я нервничала. За последние дни я еще ни разу не давала волю своей надежде, и сейчас она, ощутив свою власть, распоясалась не на шутку.

– Друзья! – прогремело над моим правым ухом. – Хочу пожелать Вам чудесной ночи и обещаю приложить все усилия, чтобы она стала таковой. Не будем затягивать со вступлением. Поехали!

И тут грохнуло, бахнуло, погас свет, и вспыхнули яркие огни, заискрились фейерверки, зажигались и гасли огоньки-светлячки на стенах, и в зал ввалились циркачи. Они были в ярких, пламенно-желтых и огненно-красных костюмах, и у каждого были свои аксессуары – мячи – большие и маленькие, обручи, факелы, булавы. Кто-то ехал на одноколесном велосипеде, кто-то спускался с потолка на подвесных качелях, кто-то появился, стоя на плечах огромных мужчин, размером с хороший шкаф. Публика взорвалась аплодисментами, и артисты сразу же вошли в роли, исполняя сложнейшие трюки, от которых кружилась голова, и становилось боязно за их здоровье. Они сменяли друг друга, плавно перенося зрителя из одного номера в другой. В суматохе и полумраке, среди мелькающих лиц и тел, стало совершенно невозможно кого бы то ни было отыскать, и я с досадой уставилась на бокал с вином. Артисты и их трюки поистине были замечательны, но для меня не шли ни в какое сравнение с возможностью снова увидеть Влада, и в громыхании аплодисментов, восторженных возгласов, оглушающей музыки я была единственной, кто был готов расплакаться. Увидел ли Граф это на моем лице, или просто почуял мое отчаянье, но он посмотрел на меня. Я была так поглощена собственными мыслями, что не замечала, как он внимательно разглядывал мое лицо. Зато все это прекрасно видела Ирма, которая, в обычной для себя манере, окрикнула нас обоих.

– Прекрасное вино! Предлагаю тост за сегодняшнюю ночь.

Грубо вырванная из собственных мыслей, я от неожиданности дернулась. Граф, делая вид, что ничего не происходит, поднял бокал вслед за Ирмой. В эту самую минуту закончилось представление циркачей и они, улыбаясь и раскланиваясь, скрылись из виду под шум аплодисментов. Наши поднятые бокалы послужили примером для всех, и в следующую секунду все присутствующие сидели с бокалами в руках, поднимая их в ожидании тоста. Мужчина в темном фраке, сидевший рядом с Ирмой поднялся и громким басом заговорил.

– Дорогой Граф, – начал он, – Словами не передать, как много ты сделал для всех тех, кто сейчас находится в этом зале, – по толпе пробежал рокот одобрения. Я подняла глаза и посмотрела на людей. Все они улыбались и смотрели на Графа с искренней, неподдельной любовью, так, словно каждый из них считал его своим самым близким другом. Сложно передать словами, как это кардинально отличалось от моих собственных ощущений. Я быстро бросила взгляд на Графа в надеже на то, что в его кресле каким-то волшебным образом окажется совершенно другой человек, которого я не знала и относилась к нему предвзято и совершенно незаслуженно считала редкостным эгоистом. Но нет. Все та же самовлюбленная мартышка, которой, по счастливой случайности, досталась удивительная генетическая красота, а по недосмотру – волшебная палочка. А мужчина снова продолжил, – Все мы знаем, что в безвыходной ситуации ты – единственный, кто может помочь. Моя семья… – тут голос его дрогнул. Он попытался взять в себя в руки. Повернулся и нежно посмотрел на совсем еще молоденького мальчишку лет десяти, который сидел рядом и был похож на него, как две капли воды. Я увидела, как мужчина борется со слезами, усилием воли заставляя себя успокоиться, и когда ему это удалось, он снова повернулся к Графу и голосом намного тише, чем говорил до этого, сказал, – Нет смысла в красивых речах, потому что все здесь прекрасно знают друг друга и стыдиться тут нечего. Я просто скажу то, что мы оба знаем. Если бы не ты, моего мальчика сейчас здесь не было бы. Я никогда не устану благодарить тебя. Я каждый день молю за тебя Всевышнего. Я – твой должник до конца своих дней, – мужчина поднял бокал и залпом осушил его. Зал разразился аплодисментами, которые не стихали еще долгое время. Граф не улыбался и не строил самодовольную гримасу. Он смотрел на того самого мальчишку и о чем-то думал, пока Ирма тихонечко не ткнула его локтем в бок. Тут он очнулся, улыбнулся и выпил со всеми. Я же, на всякий случай, еще раз окинула его взглядом. По-прежнему ничего не изменилось. В голове моей совершенно не укладывались, как два разных человека, судя по всему, совершенно мирно уживались в одном человеке. Далее слово взяла женщина, чей дом и вся скотина уцелели благодаря усилиям Графа. Она со слезами на глазах благодарила его за то, что в ту старшую пору она и ее дети не умерли с голоду и остались с крышей над головой. Потом была молоденькая девушка не старше двадцати, которая, краснея и сбиваясь с нужных слов, благодарила его за то, что он сделал для нее. Чем "это" было, девушка не сказала, но садилась она уже красная, как помидор. Я посмотрела на Ирму, которая словно слышала, о чем я думаю, тут же обернулась на меня. Я скептически изогнула бровь и всем своим видом спросила, что "такого" мог сделать Граф для молодой симпатичной девочки? Ирма мой недвусмысленный намек уловила, и закатила глаза всем своим лицом показывая, что я безнадежная пошлячка. Она взяла салфетку, отыскала в сумочке помаду и как можно мельче, но разборчивее написала: "Прыщи".

– Не прыщи, а язвы. – очень тихо сказал Граф, совершенно бестактно, вмешиваясь в нашу безмолвную беседу. – У нее все тело было покрыто незаживающими язвами. Подарок от местной ведьмы. Лера, вижу, вы все еще сомневаетесь в моих способностях?

– Только в Вашем воспитании.

Он хмыкнул, но ничего не сказал.

– Неужели Вам не кажется, что это уже слишком? – спросила я.

– Вы о чем? – удивился Граф.

– Я об этом празднике Вашего Эго. Нигде не натирает Вам ваша популярность?

– Нисколечко. – засмеялся он. – Кроме того, это не моя идея.

– Охотно верю.

Тут вмешалась Ирма.

– Зайчик, ты даже не представляешь, сколько раз мы просили обойтись без благодарственных речей. Ведь это повторяется каждый год. Но сколько бы мы ни старались, все равно все приходит к этому. Мы всячески пытались этого избегать, пока однажды один из гостей, вон тот мужчина, что с бакенбардами, видишь? Так вот он объяснил мне, что это нужно не Графу, а им самим. Возможность быть благодарным и выражать свою благодарность. Это помогает им помнить, что есть важно, а что – нет. Понимаешь?

– Нет.

– Со временем ты поймешь.

Сколько раз я слышала от Ирмы эти слова. Представляю себе, как приходит "то самое время" и мне разом открываются все тайны бытия.

А потом застолье потекло само по себе с легкостью и весельем. Абсолютно все, кто сидел за столом, поднимали бокалы в честь хозяина замка, и у каждого была своя история. И хоть на глазах у каждого выступали слезы, гости были счастливы. То была нежная грусть, она не рвала душу и легко забывалась после выпитого до дна бокала. Люди за столом разговаривали, смеялись, рассказывали друг другу что-то, удивлялись, и снова смеялись. Вино лилось рекой, речь не замолкала ни на секунду, еда пропадала и снова появлялась на столах сама по себе. Ни одного официанта. Тяжелые подносы, грязная посуда, мусор – все улетало и прилетало, исчезало и появлялось само собой. А всю прислугу, что была в замке, я видела за этим же столом, вперемешку с гостями. Они были такой же неотъемлемой частью этой компании, что и все остальные, и никто не чувствовал себя лишним. Анечку, что сегодня утром носилась по замку со стопками полотенец, я увидела, сидящей рядом с каким-то молоденьким, черноволосым парнем, чуть старше ее самой, и она так отчаянно флиртовала, что краснела и бледнела как напуганная каракатица.

Украдкой, я продолжала искать Влада, но, Боже мой, сколько же здесь было народу. Мне везло лишь в одном – почти каждый второй, кто сидел за столом, поднимался, произнося тост в честь Графа, что значительно облегчало мне задачу. Но пока – ничего. Мое отчаянье превращалось в беспомощность, и к десерту я совершенно выбилась из сил. А ведь оставалась еще добрая треть. Перед глазами рябили лица, а если учесть, что время от времени кто-то вставал, чтобы сходить в уборную, то я пропускала каждого двадцатого, как минимум. И в какой-то момент я отчаялась. Закрыла глаза и вздохнула. Услышав это, Граф бросил на меня быстрый взгляд, а затем, хитро улыбнувшись, взял вилку, и постучал по бокалу.

– Минуточку внимания. – бодро сказал он. – В нашем замке новый гость. Вы с ней еще не знакомы, но она в полном восторге от вас. – Мы с Ирмой переглянулись, одновременно почувствовав что-то неладное. Но Граф, в свойственной ему вальяжно-чарующей манере, продолжил. – Она хотела бы выразить Вам свое очарование и радость знакомства. – Ирма раскрыла рот, а я побелела до самых пяток. – Прошу не судить строго речь нашей молодой знакомой, она волнуется, а потому будьте великодушны. – Ирма негодующе уставилась на Графа, который еле сдерживался от хохота и злорадства, всем видом изображая вежливое спокойствие. – Прошу любить и жаловать! Лера! – Граф зааплодировал, поворачиваясь ко мне с улыбкой, по которой очень хотелось пройтись чугунной сковородкой.

Весь зал уставился на меня, гости зашлись в аплодисментах вслед за Графом. Я медленно, не веря тому, что это происходит на самом деле, поднялась, чувствуя, как мой желудок съеживается. Я испугалась, что все, что смогу сейчас сделать, это элегантно блевануть (что, кстати, было бы самым искренним моим мнением о хозяине сегодняшнего вечера). Невероятным усилием воли я взяла в руки бокал, ощущая на себе взгляд нескольких сотен пар глаз. Во рту у меня все ссохлось, а в голове звенела такая пустота, что мне казалось, что рядом сидящие прекрасно ее слышат. Долю секунды я молчала в полном оцепенении, но потом рот мой раскрылся и оттуда, как-то само по себе, вылетело.

– Добрый вечер.

Я смотрела, как люди с любопытством разглядывали меня в ожидании фееричной речи, и чувствовала себя так, словно сдаю государственный экзамен по древней латыни инопланетянам, будучи абсолютно голой. Сколько раз я мысленно назвала Графа сволочью– одному Богу известно, но внезапно я поймала себя на мысли, что ни за что на свете не позволю этому тщеславному павиану выставить меня дурой, в очередной раз. И я заговорила, нарочито громко и уверенно.

– Я действительно очень рада познакомиться и честно признаюсь, что чувствую себя рядом с Вами как в кругу семьи, – краем глаза я увидела, как Граф в удивлении вскинул брови, но так, чтобы со стороны это походило на улыбку умиления. – Хоть я и не знаю Вас так хорошо, как хотелось бы, но, зная Графа, я могу с уверенностью полагать, что вы такие же искренние, открытые и честные люди, как он сам. – Граф тихо давился собственным смехом, и я от всей души пожелала ему, чтобы он им все-таки подавился. – И я предлагаю нам всем допить вино в наших бокалах, убрать столы и продолжить нашу ночь танцами!

Зал восторженно закричал, люди, не дожидаясь, пока их попросят дважды, повставали со своих мест и похоже, были безумно рады этому предложению. Утонув в восторженных овациях, Граф поднялся вслед за всеми, и, повернувшись ко мне, тихо сказал.

– Браво, Лера. Я и не знал, что Вы обо мне столь лестного мнения.

Улыбаясь и тихонечко хлопая в ладоши, я повернулась к нему и, глядя прямо в его наглые глаза, прошептала.

– Если бы ведьм все еще сжигали на костре, я бы уже собирала для Вас хворост.

Мы смотрели друг на друга. Я ждала, что Граф скажет мне очередную гадость, но он лишь смотрел на меня, улыбаясь и не говоря ни слова. А потом он перестал улыбаться. Лицо его стало серьезным и… нерешительным. Я так удивилась, что просто не поверила глазам своим. Мы молчали. Время словно застыло и все, кто были в огромном зале, внезапно перестали существовать. Он скользнул взглядом по моим губам. Я мгновенно покраснела, словно он прикоснулся к ним.

– Граф! – раздалось откуда-то за его спиной, и реальность обрушилась на нас, как гром среди ясного неба. Рядом с нами возник тучный мужчина, одетый в пиджак горчичного цвета. У него было по-детски пухлое лицо, розовые щеки и лысина, – Я так рад видеть Вас лично, – он пожал руку Графа, и тот повернулся к нему, но при этом снова и снова возвращаясь взглядом ко мне, словно не успел что-то мне сказать. Мужчина быстро говорил, но так торопился и волновался, что понять его было очень сложно. Тут подошли женщина с дочерью и двое мужчин. Все они так или иначе пытались вступить в разговор, стараясь не перебивать друг друга, но с трудом сдерживали себя. Наконец, речь их слилась в бессвязный поток слов и смеха. Я позволила им вытеснить себя из крошечного круга и отступила назад. Люди обступили Графа со всех сторон, и я уже не видела его из-за плотной стены людских спин. Честно говоря, я была рада этому, потому что совершенно не поняла, что сейчас произошло. Сбитая с толку, совершенно обезоруженная его выражением лица, я была рада, побыть одной.

Тут свет превратился в полумрак, и светлячки на стенах заиграли солнечными зайчиками, разбрасывая брызги света по всему залу. Это было удивительно красиво. Сменилась музыка, и грянуло что-то довольно быстрое, я бы даже сказала, весьма дерзкое. Под восторженные крики гости начали отплясывать так лихо, словно всем им было по восемнадцать, а сегодня – выпускной. При этом никто не выглядел, как скачущая корова, наоборот. Было весело, задорно и в каком-то смысле даже завораживающе. Никакого возраста не было и в помине – пожилые мужчины и женщины ни в чем не уступали молодым, и грозились переплясать их. Им было весело, они смеялись и подзадоривали друг друга на танцевальные па, от которых у самих же кружилась голова. Какими же счастливыми они были. Наверное, так и должна выглядеть свобода. Свобода от собственных комплексов и предрассудков, от всего, что печалит, страшит и не дает покоя, от того, что терзает днем и не дает уснуть ночью, от бед и несчастий. Танцуйте и ни о чем не думайте!

Залюбовавшись ими, я и сама не заметила, как заулыбалась, притоптывая ногой в такт. Молодая девчонка лет шестнадцати вылетела из толпы, схватила меня за руку и затянула в общий водоворот. Как только я оказалась внутри, меня захватила то же страсть, та же свобода. Внутри меня приятно щекотало счастье и детский, совершенно чистый восторг от происходящего вокруг. Я забыла обо всем на свете и пустилась в пляс. Совершенно незнакомые люди вставали ко мне в пару, и мы танцевали, словно сто лет знали друг друга. Мы смеялись, шутили, строили смешные гримасы и пытались перетанцевать друг друга. Мы откровенно флиртовали, строили глазки, без каких-либо пошлых мыслей на заднем плане. Это и был флирт ради флирта, о котором говорила Ирма – яркий, искрящийся, пьянящий, словно шампанское. Песни сменяли друг друга, и ночь казалась бесконечной. Я потеряла счет времени, но совершенно не чувствовала усталости. Наоборот, с каждой новой мелодией знакомая легкость заполняла мое тело. Я вспомнила, я узнала ее. Тогда, когда мы плясали и пели с Ирмой, разнеся полкухни, мы были под властью той же окрыляющей невесомости, что оторвала нас от земли и перечеркнула все законы гравитации. Только сейчас она была разлита в воздухе, и тысяча человек собирались поднять в воздух весь замок. И как только мне показалось, что вот-вот это произойдет, быстрая мелодия сменилась прекрасной, удивительно мелодичной и нежной, почти невесомой. Кавалеры разобрали своих дам и закружились в медленном танце. Я вежливо отказалась составить пару десятилетнему блондину, и он тут же беззастенчиво променял меня на кудрявую брюнетку своего возраста.

Я пробиралась мимо кружащихся пар. Мне хотелось выпить чего-то холодного и перевести дух. Увидев вдоль стены длинный стол с напитками и небольшим фонтаном, в котором бурлила какая-то очень вкусная на вид жидкость, я поспешила к нему. Вдруг откуда-то сверху меня ослепил солнечный зайчик. Я подняла глаза и увидала Графа, сидящего на огромной балке, высоко под потолком. В руках его был тот самый тетраэдр, и он ловко и быстро, словно иллюзионист крутил его в правой руке, так что тот сверкал гранями, словно что-то горело внутри него. Сидел он, полуразвалившись, прислонившись спиной к примыкающему под углом деревянному перекрытию, и всем своим видом снова напоминал довольного жизнью, кота, которого регулярно кормят, и чей зад не имел знакомства с тяжелым ботинком. Он смотрел на меня и, поймав мой взгляд, улыбнулся и подмигнул мне.

Я совершенно растерялась. Как реагировать на его колкости и дурное настроение, я знала, но что делать с его улыбкой – для меня былосовершенно не понятно. Я застыла, глядя на его прекрасное лицо, смотрящее на меня сверху вниз, и не могла вымолвить ни слова, ни жеста в ответ. Но потом я поняла, что это не более чем шутка, рассчитанная на то, чтобы в самый неожиданный для меня момент снова пустить меня по миру, выставив полной идиоткой. Ну нет. Этот номер не пройдет. Я опустила голову и твердым шагом направилась к столу. Еле протиснувшись через людскую толпу, я оказалась у заветного стола. Бокалы с ледяным вином запотели и радовали глаз. Я взяла один и только собралась сделать глоток, как вскрикнула и опрокинула полный бокал прямо на свое платье – рядом со мной возник Граф, ухмыляясь одним уголком рта. Вино растекалось по платью огромным темным пятном, и если Вы думаете, что на темно-синем платье незаметно красное вино, Вы глубоко заблуждаетесь. Заметно! Еще как!

– Лера, ну откуда же у Вас руки растут…

Тут я взорвалась, стараясь при этом не орать как сумасшедшая, но всем своим видом показать, что мне этот спектакль надоел.

– Да что Вам нужно от меня? – шипела я. – Почему бы Вам просто не оставить меня в покое?

Граф улыбнулся.

– Не могу. – ответил он тихо.

– Почему? Что я Вам сделала ТАКОГО, что Вы наизнанку готовы вывернуться, чтобы как можно более изощрённо испоганить мне настроение?

– Лера… – продолжал он так же тихо. – Вы совершенно не разбираетесь в человеческих эмоциях. Поэтому впредь старайтесь избегать интерпретировать мотивы их поведения. У Вас это очень плохо получается.

– Как замысловато сказано!

– Могу проще. Не судите людей, поскольку Вам совершенно не понятно, почему они ведут себя так, как ведут. Теперь понятно?

– Да это-то понятно, непонятно только, зачем Вы звали меня на бал, если собирались испортить мне весь праздник?

Он окинул меня взглядом с ног до головы и ухмыльнулся. – Да не собирался я ничего портить. Давайте, я помогу Вам. – он взял меня под локоть и отвел за колонну, где по счастливой случайности не было ни одного свидетеля моего позора. Он снова окинул взглядом пятно от вина, а затем достал платок из кармана брюк и промокнул им место, где пятно было больше всего, едва прикасаясь им к моему платью. Большая часть пятна испарилась прямо на глазах, а платье снова стало сухим и чистым. Я раскрыла рот от изумления, а Граф снова заговорил.

– Знаете, – он снова прошелся по платью, и пятно почти исчезло, оставив лишь несколько больших потеков на юбке. – Наверное, нам стоит объявить перемирие, а то уж больно очевидной становится наша с вами… – он задумался, подбирая слова.

– Ненависть?

Он поднял на меня пронзительно-синие глаза и внимательно посмотрел.

– Вы думаете, что я ненавижу Вас?

– Это совершенно очевидно.

Он какое-то время смотрел на меня, то ли думая, то ли изучая, а потом спросил.

– Вы вообще знаете, что такое ненависть? – голос его звучал так серьезно, что я оторопела. – Вы видели ее? Вы хоть раз бывали с ней наедине? С ненавистью? Или видели ее хоть краем глаза? Ненависть – ледяная, острая, как лезвие. Она причиняет нестерпимую боль. Неужели я хоть раз сделал Вам больно? – в голосе его зазвенел металл.

– Конечно! Склеенный рот, огромные уши…

– Это неудобства! – закричал он, и если бы не оглушающая музыка, его сейчас услышали бы все. Но тут же голос его стих, дрожа от негодования – Это не боль! – и тут я увидела, как глаза его наполнились такой тоской, что у меня по спине пробежал холодок. – Ты не знаешь, что такое боль! Ты даже и представить себе ее не можешь… – он смотрел на меня так, словно я знала, должна была знать, о чем он. Я смотрела, как его лицо искажает отчаянье, гнев, сдерживаемый внутри, но вырвавшийся, и теперь рвавший его на мелкие куски.

– Боже мой, что с Вами? – тихо промямлила я, и протянула к нему руку. Он бросил на нее огненный взгляд, и я отдернула ее, словно это и был огонь. И это будто бы привело его в чувство, как пощечина. Мгновение – и он снова стал невозмутим, холоден и смотрел на меня, как на пустое место, и лишь тяжелое, быстрое дыхание все еще выдавало в нем ярость, вскипевшую в нем несколько секунд назад.

– Дай Вам Бог, никогда не узнать, что такое ненависть. Особенно, к самому себе. – а потом, после секундной паузы, добавил – Пили бы вы лучше белое вино.

Он бесшумно обошел меня и скрылся в толпе людей. Я обернулась и посмотрела, как его скрывает людской океан, а в голове моей все еще звенело его "ты".

Снова грянула веселая музыка и народ, хлопая в ладоши и выкрикивая слова совершенно незнакомой мне песни, снова пустился в пляс. Я все еще пребывала в ступоре, и несмотря на то, что песня была очень весёлой, мне танцевать совершенно не хотелось. Я подошла к столу с напитками, посмотрела на холодные, запотевшие бокалы и взяла один из них. Белое вино тоже было превосходным.

Я видела его среди толпы и как ни старалась, уже не могла отвести от него глаз. Сам он не танцевал, но тщательно следил, чтобы всем было хорошо. Одним взмахом руки он наполнял опустевшие бокалы, откуда ни возьмись появлялись стулья для тех, кто уставал, и никто не оставался в стороне. Каждому, кому приходилось хоть на секунду заскучать, он уделял внимание.

Ко мне подлетела Ирма, раскрасневшаяся от танцев. Она была великолепна. Маленькие прядки кудрявых волос выпали из ее пучка, и она ловко поправляла их, делая это так, словно танцевала.

– Зайчик мой, я тебя потеряла. – она тяжело дышала. Улыбка на ее лице была такой заразительной, что я забыла обо всем, что только что произошло. Она что-то болтала о мужчине неземной красоты с шикарным басом, в которого она позволила себе немножечко влюбиться.

– А можно так? Влюбиться немножечко?

– Конечно можно, родная. Можно все, чего захочет твое сердце. По крайней мере, сегодня. – она подмигнула мне. А в следующие пять минут произошло то, чего никто не ожидал. Думаю, даже Граф, иначе он не допустил бы этого.

Из толпы показалась девушка, на вид лет восемнадцати, очень хорошенькая. Беленькая с прозрачными голубыми глазами, она походила на куклу. Она увидела нас с Ирмой, и в первое мгновенье слегка замешкалась. Она смотрела на Ирму, словно не решаясь подойти. Она долго присматривалась к ней, а потом подошла к нам, извиняясь, что отвлекает нас от общения. Ирма, румяная, помолодевшая лет на двадцать, улыбалась ей так обаятельно, что девушка едва подбирала слова.

– Меня Ира зовут. – сказал она, глядя на Ирму во все глаза.

– Здравствуй, милая. Нравится тебе здесь?

– Очень. Все так весело и… Граф. Очень красивый.

– Это верно, моя хорошая, – засмеялась Ирма. – Он у нас красавец. Правда, Лера?

Я лишь кивнула, потому что предчувствие чего-то нехорошего зашевелилось внутри меня, как змея. А девушка тем временем продолжила.

– Покажется странным, но я Вас знаю. – сказала она Ирме.

Ирма посмотрела на нее удивленно. – Ну конечно, ты меня знаешь. Здесь все знают друг друга.

– Нет, нет. – настаивала девушка. – На балу я первый раз. Меня дедушка взял с собой только в этом году. Я знала Вас еще до этого. Видела, если быть точной.

Тут я заволновалась. Сама еще не понимала – отчего, но волнение мое скрутилось во мне в тугую пружину. Я увидела, как брови Ирмы удивленно ползут наверх, а взгляд стал любопытным. Я поняла голову и отыскала в толпе Графа. Он разговаривал с компанией взрослых мужчин. Я в отчаянии взмолилась, чтобы он посмотрел на меня, и, удивительно, но в следующую секунду он повернулся и встретился глазами со мной. Не знаю, что это было – телепатия или шестое чувство, но увидев мои глаза, он извинился перед своими собеседниками, и, стараясь ничем не привлекать к себе внимания, ринулся к нам через весь зал.

Я снова повернулась к Ирме и молодой девушке по имени Ира.

– Я видела Ваши фотографии. Мне их моя прабабушка показывала. Вы там с ней вдвоем, на фоне нашего дома, рядом с воротами. Совсем молодые. Я сначала не поняла, вы ли это, но у Вас такое красивое лицо, перепутать невозможно.

Лицо Ирмы побелело. Улыбка медленно сползала с ее губ. Девушка это заметила и замолчала. Но Ирма, тихо спросила ее.

– Как зовут твою прабабушку?

– Лариса… – тихо прошептала девушка.

Лицо Ирмы сделалось белее мела. Рот раскрылся. А в следующее мгновение мы услышали голос Графа, подлетающего к нам.

– Ирма! – крикнул он. – Ирма! – он схватил ее за плечи. Она перевела на него стеклянные глаза и, сначала, слова ее были тихими, словно шелест листьев, но потом, среди гула и музыки мы услышали ее беззвучный голос, ставший сухой словно бумага.

– Граф, что же это получается? Мне что же, уже двести лет? – спросила она тихо. И тут началось ужасное. Кожа ее стала ссыхаться и морщиться прямо на глазах, волосы покрывались сединой, словно на них пролилась белая краска, тело – истончаться и пригибаться, а глаза, такие карие, что казались черными, становились белесыми и прозрачными. Ирма старела прямо у нас на глазах, секунда за секундой выпуская из рук жизнь. Глаза Графа налились ужасом. Он закричал.

– Ирма! Ирма! Ты слышишь меня?

Но она не слышала. Она разрушалась прямо на наших глазах. И тут он поднял руку вверх и провел ею по воздуху. Все вокруг нас остановились и замерло. Люди, застыли в странных позах, словно статуи, вода в бокале превратилась в стекло, даже свет, стал осязаем, и был совершенно неподвижен. И только мы втроем оставались в движении. Граф грубо дернул Ирму.

– Ирма! – крикнул он – Ирма, посмотри на меня. – и она послушно подняла на него глаза. И тут Граф заговорил на незнакомом языке, глядя в глаза старухе. Та смотрела на него, не отрывая глаз, и послушно внимала каждому его слову. Я совершенно не понимала их, но этого и не требовалось. В замершем времени, в полном молчании, в зале, где было полным полно народу, но где время остановило свой ход, его голос звучал гулко, отдаваясь эхом от стен. Он говорил и говорил, я а все смотрела на них, и по щекам моим полились слезы. Ирма, моя милая и нежная женщина, удивительная и неповторимая ведьма, потеряла дар, который так давно преподнес ей Граф. Наконец-то время настигло ее и безжалостно отомстило ей за то, что та посмела позабыть о нем. Я роняла слезы, глядя на нее и слушая, как Граф, без умолку, на одном дыхании, выдает слово за словом, переплетая их в древнем заклятии. Его глаза стали сумасшедшими, и сейчас он никого и ничего не видел. Он лишь говорил, говорил, говорил… И сработало! Старуха распрямилась, прямо на глазах обретая пышное тело, кожа снова налилась кровью, превращая старую пергаментную бумагу в тонкий полупрозрачный фарфор нежной женской кожи, упругой и матовой. Волосы темнели, приобретая цвет воронова крыла, а глаза снова стали блестящими и черными, как угли. Я зарыдала пуще прежнего. Слезы сами по себе катились из глаз. Я была так счастлива. Ирма… моя Ирма снова была молодой!

Наконец, Граф замолчал. Он отпустил ее плечи и выпрямился. На лбу его проступил пот. Он тяжело вздохнул и повернулся к молодой девчонке, которая замерла рядом с нами, и тихонечко дотронулся рукой до ее лба. Взгляд ее стал ясным, безоблачным, и я поняла, что девушка Ира уже никогда не вспомнит ни фотографию, ни саму Ирму. Немного усталый, он снова посмотрела на Ирму, и сделал с ней то же самое. Теперь и Ирма никогда не вспомнит ни молодую девушку, ни то, что та, сама того не желая, принесла с собой в этот замок – время. А потом он повернулся ко мне и протянул руку. Я отдернулась от нее.

– Перестань! – сказала я. – Я ни за что не скажу ей.

Он смотрел на меня с сомнением. Я смотрела прямо ему в глаза. Наконец, он понял, что я успела полюбить ее ничуть не меньше, чем он, и опустил руку.

– Спасибо, что позвала. – устало и тихо сказал он. – Мог бы и не успеть.

Он повернулся ко мне спиной и снова провел рукой по воздуху. Время взорвалось, полетело вперед, обрушиваясь на нас звуками, цветами, запахами, голосами и движением. У меня зазвенело в ушах, закрыла их руками, жмурясь, словно от яркого света. Снова играла музыка, танцевали люди, лилась вода, и свет рассеивался в воздухе, как ему и положено.

Молодая девушка по имени Ира, очнувшись, прошла мимо нас, словно и вовсе не видела нас. Ирма отпила от бокала шампанского, что был у нее в руке, и посмотрела на меня.

– Господи, Лера, ты чего плачешь?

Я и забыла, что стояла с красным от слез носом и мокрыми щеками.

– На ногу наступили. – тихо сказала я глядя на мою Ирму и никак не решаясь отвести от нее глаз.

– Родная ты моя, ну как же ты все время умудряешься попасть в переделку?

Я засмеялась, думая о том, как прекрасна она в наведенье. Впервые за все время, что Ирма пыталась убедить меня, что Граф хороший, я поняла – в нем действительно что-то есть.

– Милая, нам срочно нужно умыться. – и она повела меня в уборную. После прохладной воды мне и, правда, стало легко. Она подкрасила мне губы, и мы снова вернулись в зал. А там, тем временем, плясали, не чувствуя ни ног, ни времени, ни усталости. Воздух был наэлектризован. Танцевали так, словно завтра не наступит никогда.

– Пошли танцевать. – радостно сказала Ирма. И я пошла.

Менялся ритм, сменяли друг друга мелодии, звучали совершенно незнакомые мне инструменты и голоса. Странное их сочетание рождало что-то совершенно неописуемое. И снова радость пьянила, и снова отрывала от земли. В прямом смысле. Я почувствовала, как ноги мои отрываются от пола. Я посмотрела вниз. Люди вокруг меня с восторгом смотрели, как неведомые мне силы делали меня невесомой. Я отыскала взглядом Графа. Такой выходки он мне не простит. Но Граф смотрел на меня, улыбаясь и хлопая в ладоши. А затем он медленно поднял руки вверх и все, кто был в зале, взмыли в воздух, догоняя меня. Я увидела, парящую и хохочущую от восторга Ирму, которая держала за руки весьма приятного на вид мужчину. Он тоже был немножечко влюблен в нее, и это совершенно отчетливо читалось в его глазах. Граф поднялся в воздух вслед за всеми, быстро догоняя меня. Это была не та невесомость, что случалась от неправильного употребления местных ягод, и в отличие от той, эта была управляемая. Воздух стал, словно вода и можно было, опираясь на него, лететь туда, куда тебе захочется. Вокруг меня люди, кричащие от восторга, летели к потолку, успевая при этом кружиться в незамысловатых па, обгоняя друг друга, кружась и визжа от счастья. Рядом со мной возник Граф.

– Не боишься?

– Чего мне боятся?

– Там же потолок.

– Я не вижу потолка, я вижу темноту.

– Но ведь, потолок там должен быть.

– Может и должен, а может, и нет.

– Значит, веришь мне?

Я посмотрела на него. Глаза его искрились, переливаясь всеми оттенками синего. Он улыбался. Позер, что с него взять?

– Верю. – сказала я, и губы его разошлись в завораживающей улыбке. В его руке сверкнула музыкальная шкатулка. Он ловко крутанул ее, и она заискрилась, открывая прекрасную мелодию. А в следующее мгновенье, когда мы вот-вот должны были столкнуться с несуществующим потолком, черная дыра над головой исчезла, открыв перед нами ночное небо, сплошь затянутое облаками. Я услышала крики восторга. Я посмотрела вокруг. Графа рядом не было, но все, кто был сегодня в зале, летели рядом со мной, рассекая ночную тьму, оставляя замок далеко внизу. Люди рассекали ночной воздух, отвергая притяжение земли. Мы летели, не зная, куда и зачем, но разве это было важно? Важно было лишь то, что земля отпускала нас, делая нам немыслимый, невероятный по своей щедрости, дар. Дар полета. Мы летели, словно ракеты, как метеоритный дождь, как птицы. Не знающие, что там за облаками, мы лишь наслаждались свободным полетом. Мы неслись, с сумасшедшей скоростью туда, где ни разу не были, и никто не знал, что ждет нас там. И от этого захватывало дух, бешено колотилось сердце, и глаза жадно распахивались навстречу летящим на нас облакам. И вот мы ворвались в пышную, молочную пену, рассекая ее словно рыбы. Облака были густыми, плотными и холодными. Они окутывали нас, проносились мимо, и снова накрывали собой. А потом мы вынырнули на поверхность облачного океана, опускаясь на облака, как на мягкий ковер. Он пружинил под ногами, но крепко держал нас. Над нашими головами, рассыпая мириады звезд, раскинулся млечный путь. Все молча уставились на, проплывающую над нами вселенную, столь бесконечную, что кружилась голова. Какой же бездонной она оказалась. Замолчала музыка, никто не говорил ни слова. Мы слушали космос. Он, беззвучный и бесконечный, манил к себе, не произнося ни звука. Абсолютный и совершенный в своей красоте. Ничего на земле нет ничего прекраснее звезд, и не будет ничего глубже черной бесконечности космоса. Мы чувствовали себя крошечными, рядом с чем-то, у чего нет ни начала, ни конца. Можно было протянуть руку и коснуться проплывающих над нами созвездий, и кажется, сделай это – и по небесной глади пойдет рябь, как по воде. Мне стало немного грустно. Когда-нибудь человек полетит туда, и в бесконечной тьме будет высматривать новые миры, открывать иную физику, и, возможно, сможет привезти на землю часть совершенно другой вселенной, абсолютно новые истины, неизведанные до этого законы. Межпланетные кочевники, возвращаясь из своих двухсотлетних поисков, приземлятся в совсем другом веке и научат людей будущего, как сворачивать в клубок время, как разрывать пространство, покажут нарисованную от руки карту вселенских струн и не найдут слов, чтобы описать, что там, внутри черной дыры, а смогут лишь молча утирать слезы. Все это с такой яркостью представилось в моем воображении, что я не могла оторвать глаз от вращающейся надо мной галактики. Словно смотрела в будущее и боялась, что стоит мне хоть на секунду отвести взгляд, и вселенная закроется для меня насовсем. Я могла бы там жить. Я протянула руку и понялась на цыпочки. Тело мое, легкое и послушное, поддалось мне, и нежное облако стало уходить из-под ног. И мне было не жаль расстаться со всем, что здесь есть. Оставить это место и полететь туда, куда поведет меня вечная тьма. И тут кто-то взял меня за руку.

– Лера, нельзя.

Я обернулась и увидела Графа, который настороженно смотрел на меня, держа мою руку в своей руке.

– Отпусти.

– Лера, туда нельзя. – повторил он тихо, но настойчиво. – Это слишком высоко.

– Я ведь могу… – прошептала я.

– Можешь. Но нельзя. Лера, там ничего нет.

– Если там ничего нет, почему мне тогда так хочется туда? Пустота не может так манить.

Он не нашелся что ответить, и тихо сказал.

– Я тебя не отпущу. – нахмурил брови, отвел глаза и стащил меня обратно, поставив меня на облачную подушку, отпустив мою руку. Посмотрел на меня и молча прокрутил в руке хрустальный тетраэдр. Глядя не него я словно очнулась от гипноза. Оглянулась и увидела людей, стоящих на пушистых облаках, улыбающихся, и восхищенно глядящих в открытый космос. Они переговаривались между собой, и глаза их светились неподдельным восторгом. Все они прекрасно понимали, что, наверняка, больше никогда не увидят ничего подобного. Они будут рассказывать об этом своим внукам, а те – думать, что их прадеды сошли с ума. Но никому не пришло в голову, что можно подняться выше. А Граф все смотрел на меня и вертел в руках музыкальную шкатулку.

– Зачем же показывать небо, если летать нельзя?

В ответ он лишь пожал плечом и отвел глаза. А затем тетраэдр перестал крутиться, вспыхнул, и я услышала первые слова, переплетённые с удивительной музыкой. Такой знакомой. И, как и всякий раз, когда я слышу ее, в моей груди рассветает сиреневая лилия желания, которое невозможно утолить. Она играла на моих нервных окончаниях, заставляя меня замирать от восторга, забывая обо всем на свете. Это была моя песня. Граф удивлённо вскинул брови и стал внимательно слушать ее, улыбаясь одним уголком губ. Я знала, что означает эта улыбка. Он знал, что это МОЯ песня. Он хитро прищурился и посмотрел на меня, и в этот момент я совершенно ясно поняла, что он знает, ощущает, какие чувства рождаются во мне в этот момент, какие мысли приходят в голову, он видел образы, что рождает мое воображение, и ощущает, как сладостной волной внутри меня разливается желание принадлежать…

Шеки мои вспыхнули румянцем, дыхание сбилось, а глаза не знали, куда спрятаться. Я обогнула его и, побежала прочь, как можно дальше от него. Он улыбнулся и посмотрел мне вслед.

Меня окружили танцующие пары, и я удивилась, как красиво можно танцевать под эту песню. Меня она всегда вводит в благоговейный ступор, и я ничего не могу делать, кроме как смотреть на картины, проносящиеся в моей голове, ловить ощущения моей души, и блаженствовать, зная, что есть на свете удивительное сплетение музыки и слов, которое заставляет мою душу сливаться с моими желаниями в причудливом танце. Второй такой нет. Она одна рождает во мне это.

А вокруг меня кружились люди, танцующие на облаках, под светом млечного пути и ловящие каждый миг этой удивительной ночи, чтобы никогда не забыть ее. Я любовалась, как плавно в танце женщина перетекала в мужчину, как просыпаются их давние, давно позабытые чувства, к друг другу, и, в первую очередь, к самим себе. Как они отдаются музыке, как она ведет их. Как восхитительно они ее чувствуют и как красиво двигаются. Мне хотелось бы верить, что она дарит им то же, что и мне, потому что то, что она рождала, было прекрасно. А я просто смотрела на все, что окружало меня, и никак не могла поверить, что все это происходит со мной. Облака, млечный путь, моя любимая музыка.

Я спряталась среди людей, ведомая музыкой, и уже ничто, что смущало меня секунды назад, теперь не казалось мне постыдным. Я оглянулась и увидела Графа. Он мелькнул среди танцующих, там, где я оставила его, и словно тень, появился в другом месте. Исчез и снова появился в нескольких парах от меня. Словно играя в прятки, он мелькал средь людской толпы, а я не успевала следить за ним. И вдруг он возник прямо передо мной. Не дожидаясь моего разрешения, он мягко взял меня за руку и притянул к себе.

– Потанцуем? – сказал он так тихо, что это было похоже на заклинание, а не на приглашение, и, как только моя рука оказалась в его руке, я сразу же вспомнила Ирму. Ох уж эта Ирма. Все-то она знает. Где ты кружишься, моя милая ведьма? Хочу поведать тебе, что поняла твои слова. Это действительно, ни с чем несравнимое чувство – ощущать тепло его кожи под тонким шелком, но не чувствовать прикосновения. Тонкая грань, между нами, от которой желание стать ближе становиться непреодолимым. Такая малость – тонкий лоскут ткани – и каждое движение его тела ощущается всеми нервными окончаниями, словно острие лезвия, по которому ты идешь. Мы застыли за секунду до волшебства, и его предвкушение растянулось, как кадры замедленной съемки. И теперь уже нет никого во всем мире, кроме него и меня, и я слышу его сердце, чувствую удивительный запах его кожи. Я поднимаю глаза, и вижу их до самого дна. И все становится таким очевидным, таким понятным, что я удивляюсь, как не видела этого раньше. Как могла все перепутать? Это не ненависть. И он не злится. Он смотрит и не верит, что я все поняла. Не хочет верить. Но взгляд его скользит по моему лицу, любуясь каждой черточкой, каждой линией, не в силах оторваться.

– Посмотри, что ты делаешь со мной… – говорит он.

Внезапно почва уходит у нас из под ног, и мы проваливаемся. Он прижимает меня к себе, и я слышу, как зашлось его сердце. Магия, какой бы сильной она ни была, имеет свои пределы, и поддавшийся искушению Граф выпустил из рук свое колдовство.

– Падаем. – шёпотом сказала я.

– Падаем. – ответил он, понимая, что я совсем не про гравитацию.

Мы летели вниз. Вокруг нас слышался смех и восторженные крики людей, думающих, что все это – часть развлекательной программы, даже не подозревая, что Граф потерял всякий контроль над собой. Скорость была невысокой, но этого было достаточно, чтобы разбиться. И я испугалась. Честное слово, не за себя.

– Отпусти меня. – сказала я. Но он отчаянно замотал головой. – Разобьёмся!

– Нет.

Я подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Ты со мной становишься слабым. Все перемешалось, все спуталось. Посмотри, ты больше не держишь нас. Отпускай.

Он смотрел глазами полными отчаянья.

– Не бойся. Я никуда не денусь.

Бесконечно длинную секунду он метался, не зная, как быть, но в итоге разум взял верх. И он отпустил. Воздух отделил нас друг от друга, и, бросив на меня взгляд, полный страха, он рванул вниз, скрывшись в темноте.

Несколько долгих секунд мы летели, стремительно приближаясь к земле. Мне безумно хотелось кричать от страха, но рядом со мной были люди, слепо верящие в могущество Графа. А через мгновенье воздух стал вязким, словно желе. Он держал нас, тормозя падение и превращая людей в семена одуванчиков, неспешно спускающихся с небес. Если есть на свете что-то радостнее, чем полет, так это благополучное приземление. К нам стремительно приближалась крыша замка, целясь в нас шпилями башен, но уже в следующее мгновение вместо нее оказалась зияющая дыра, на дне которой светился бальный зал. Все мы, как опытные парашютисты, по очереди приземлялись на каменный пол столовой. Я была в числе последних. Приземлившись, окинула взглядом вес вокруг. Казалось, что я провела на небе целую вечность, и зал, который ничуть не изменился, был в моей прошлой жизни.

Вокруг меня бурлили овации в честь хозяина замка. Люди кричали, хлопали и сыпали словами благодарности и восхищения. Все вокруг были счастливы. А я стояла, глядя на обрушившееся на меня буйство шума, света и красок, и никак не могла понять, почему у меня такое чувство, что между небом и землей пролетели целые столетия. Мне стало так тесно в этих необъятных стенах, словно весь мир сжался до размеров одного единственного бального зала. Так много, так громко, так ярко, так тесно. Вдруг боковым зрением я улавливаю движение, которое в общей массе застывших в восхищении людей, бросилось в глаза резкостью и порывистостью. Я обернулась и увидела фигуру, мелькающую сквозь плотные ряды нарядно одетых людей. Высокий и худощавый, он появлялся и исчезал за очередной плотной компанией, но даже беглого взгляда, брошенного поверх чужих спин, было вполне достаточно, чтобы из меня вырвался не то стон, не то выдох:

– Влад…

Я яростно продиралась сквозь толпу, вглядываясь туда, где еще секунду назад видела знакомый до боли затылок взъерошенных волос. В эти же секунды Граф, который все это время искал меня в толпе, увидел, как я пробираюсь к дверям, но в следующее мгновенье люди окружили его, и он потерял меня из виду. Тщетно он пытался снова отыскать знакомый силуэт – гости требовали внимания, и он, как хозяин вечера, был вынужден отступить под их натиском. А я, теряя над собой всяческий контроль, пробиралась свозь плотную пелену людей, ориентируясь на знакомую походку, мелькающую в толпе прекрасных, но ничего не значащих для меня лиц. Мне бы крикнуть, но голос мой онемел от предвкушения, столь долгожданной, такой желанной награды, ради которой все, что происходило со мной до этой секунды, вспыхнуло и превратилось в пепел. Его фигура мелькала то тут, то там, всякий раз появляясь все дальше от меня. Я запаниковала. Мне начало казаться в следующее мгновенье, что это был и не Влад вовсе, но спустя долгие, долгие доли секунды он появлялся в другом месте, и у меня не оставалось ни капли сомнений. Ладони мои стали мокрыми и холодными, сердце собиралось выйти из меня, при первой же возможности, но у меня не было и мысли упускать его.

– Владик… Влад… – я повторяла его имя в своей голове, и оно вторило эхом, отдаваясь в каждом уголке меня.

Тут открылась дверь, и он покинул бальный зал. Мне понадобились минуты, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее меня от выхода. Когда я, наконец, отказалась в коридоре, там никого не было. Я рванула наугад, надеясь на слепую удачу, изо всех сил стараясь уловить звук его шагов, голос, дыхание. Не знаю как, но оказалась у огромных, тяжелых входных ворот замка и совершенно отчетливо поняла, что сегодня я отсюда уйду.

Глава 6. В погоне за невидимым

Замок утонул в тумане ночи. Глядя на гигантские и, очевидно, безумно тяжелые двери я гадала, как смогу открыть их, да еще и так, чтобы не сбежалась вся охрана на скрип огромных стальных петель, от которого сводит зубы.

За спиной послышались неторопливые шаги. Я юркнула за ближайшую колонну и притаилась.

С мраморной лестницы вальяжно, никуда не торопясь, спускался огромный человекообразный бабуин, именуемый здешними не иначе, как охрана. Еще в тот день, когда меня силой притащили сюда и до того, как я успела изрядно испугаться, я заметила, что охранники удивительно похожи друг на друга. Одинаковый рост, невероятно широкие спины и плечи, руки с ладошками размером с хорошую садовую лопату и крошечные головы. Словно их всех создавали по определенному шаблону, для пущей убедительности одевая их совершенно одинаково – темно-коричневые, почти черные, бесформенные балахоны и повязки, закрывающие лица до самых глаз. Глаза были самым жутким – почти прозрачные, неопределенного цвета, они смотрели всегда угрюмо и совершенно безучастно ко всему происходящему. Не удивлюсь, если эти создания – дело рук Графа. Они вселяли в меня ужас. Правда, не настолько сильный, чтобы отказаться от возможности догнать Влада.

Верзила прошагал мимо моей колонны, повертел крошечной головой, осматривая холл, а затем так же лениво прошел к противоположной стороне, где скрылся за какой-то маленькой дверцей. Еще с три минуты я отсиживалась в своем убежище, дабы убедиться, что обратно он не собирается, а затем выбралась и подбежала к двери. Мешкать, определенно, не стоило.

Огромные дверные ручки явно не предназначались, для таких тщедушных, как я, но выбирать не приходилось. Я осторожно, как можно медленнее, потянула дверь на себя. Естественно, тяжелое дерево и не думало сдвигаться с места. От страха у меня вспотели ладошки. Я представила себе, как почти открыв дверь, рука моя соскальзывает, и огромная деревянная створка, с грохотом возвращается на место. Охранники, с их бессмысленно-злобными глазами, толпой высыпают сюда, окружая меня, спускается вечно недовольная, Амалия, чтобы смерить меня презрительным взглядом, Граф и гости прибегут узнать, что это за шум – и начинается. Крики, ругань, колкие высказывания и море теплых пожеланий засунуть свои ручонки куда-нибудь, откуда их будет очень непросто достать. Хорошо бы обойтись без всего этого.

Я покрепче перехватила ручку двумя руками, уперлась одной ногой во вторую створку дверей, и что было сил, рванула ее на себя. Медленно, сантиметр за сантиметром, без единого звука, дверь начала двигаться на меня. Прошла целая вечность, прежде чем она открылась настолько, чтобы мне хватило места протиснуться в узкую щель, и я проскользнула в нее. С тем же неимоверным усилием я закрыла дверь за собой. Оказавшись по ту сторону баррикад, я обернулась и встретилась лицом к лицу с темной, прохладной ночью.

Влада нигде не было. Меня это не останавливало, ведь я точно видела его, а значит, он где-то поблизости. Далеко он не мог убежать. Передо мной расстелилась дорожка из мелкой гальки, с обеих сторон огороженная рядами густого кустарника, ухоженного и искусно постриженного, за которым возвышался ряд плотно посаженных друг к другу деревьев, а за ними по обе стороны тянулся дворцовый сад. Короткая, широкая дорога упиралась в каменную арку с такими же тяжелыми, деревянными створками дверей, что и те, что сейчас были за моей спиной, только эти были в два раза ниже. По обе стороны от арки тянулся высокий забор из тех же крупных серых камней, что и сам замок.

Я сделала пару робких шагов, прислушиваясь к тихому шороху гальки под ногами, но потом напомнила себе, что меня могут хватиться, так что времени на малодушие и драматические отступления у меня совершенно нет. Стараясь быть беззвучной, как ниндзя, я все-таки больше походила на пьяного бегемота, поэтому перестала стараться, и пробежала к воротам. Потратив еще десять минут на борьбу с ними, все же сумела оказаться за пределами замка. Передо мной раскинулась огромная поляна, окольцованная плотной стеной леса. Мне предстояло пересечь ее и, добравшись до леса, идти, куда глаза глядят.

Я огляделась по сторонам. Тихо. Ночное небо было усыпано мириадами звезд, а луна пряталась за замком, но ее свет разливался кругом, превращая все в незнакомые, посеребренные силуэты. Я залезла в карман и вытащила крохотный мешочек, подняла его над головой и высыпала на себя, стараясь, чтобы порошок обсыпал меня всю.

Несмотря на безоговорочное доверие к Ирме и ее, нехитрым, но надежным знаниям азов магии волшебных снадобий, все же сложно было поверить, что горстка порошка, сильно смахивающего на печную золу, способна сделать меня невидимой для Фоса. Но Ирма, давая мне мешочек, на «всякий пожарный», была абсолютно убеждена, а значит, хоть и с огромным трудом, верила и я. "Действует безотказно, – говорила она – но только полчаса. Не больше!". По моим, даже самым пессимистичным прогнозам, пятнадцать минут – более чем достаточно, чтобы пересечь поляну и добежать до лесной чащи на противоположной стороне. Дальше – проще. Среди деревьев спрятаться от Фоса легче. В конце концов, можно просто залезть на ближайшую ель и надеется, что Фос не сможет повторить этот трюк.

Я сделала решительный шаг, затем второй, пятый, пятнадцатый. Чем дальше я удалялась от каменных стен, тем сильнее кружила голову внезапно нахлынувшая свобода. Откровенно говоря, я не верила, что смогу осуществить такое сложное мероприятие, как побег, ведь нередко даже поход за чаем на кухню оборачивался полным фиаско, в силу совершенно непреодолимых препятствий в виде лени и вечно прячущихся домашних тапочек, без которых пол ну очень холодный. Я часто ловила себя на мысли, что если бы я не была такой лентяйкой, то точно весила бы не меньше тонны, а потому в том, что лень моя не знает границ и, зачастую, бывает сильнее чувства голода, есть свои плюсы. Но оказалось, что сбежать довольно легко. Даже слишком. Но сейчас я не хотела даже думать о том, что Граф в эту самую секунду глупо хихикает, глядя на меня из окна, давая мне уйти на достаточное обидное расстояние, чтобы потом натравить на меня своих обезьян. Если это действительно так, что ж, «c`est la vie». Но попытаться все-таки стоит, потому как, даже самая призрачная, возможность снова увидеть Влада, не оставила мне выбора. Сидеть на месте я просто не смогла бы. Позвать кого-то на помощь? Но кто пойдет помогать мне, если все в этом замке считают Влада плодом моего воображения?

Я шагала легко и свободно. Вдруг мне пришла в голову мысль – а что бы сказал Влад, узнав, какая я смелая и решительная? Когда найду его, обязательно все ему расскажу! Я шла, оглядываясь по сторонам в поисках Влада, или хоть каких-нибудь следов, указывающих на то, что он был здесь всего несколько минут назад, но ничего не находила. Ничего и никого. Влад как сквозь землю провалился. А я все смотрела и смотрела, и чем дольше я вглядывалась в кромешный мрак ночи, тем страшнее мне становилась. Затея с ночной вылазкой постепенно стала казаться огромной глупостью. Становилось очевидным, что Влада я упустила, а мысль о том, что где-то поблизости бродит огромное, хищное животное, заставляла меня мелко дрожать. Все дальше от замка и все меньше уверенности, что я поступила верно. И куда же мне идти? Я остановилась и стала смотреть на стену леса, окружавшую поляну со всех сторон. Я собираюсь идти наугад. Я совершенно не знаю, в какой стороне дом Влада. Кроме того, сколько бы ни искала его в волшебную подзорную трубу, я никогда не находила ни дома, ни его самого. То есть, возможно, что куда бы я ни пошла, я могу прийти в никуда. Но я же его видела! Я знаю, что это был он. Я его узнала. Так где же он сейчас? Как сумел скрыться так быстро? Да и зачем вообще? И тут меня осеняет – мне нужно найти волшебницу. Ведь Влад, где бы он сейчас ни находился, сможет позаботиться о себе, а вот мне явно нужна помощь. Где она находится, я хоть и примерно, но все же догадываюсь, и скорее всего, найти смогу. Кроме того, я обещала помочь мальчику-тени. Странно, конечно, что ему понадобилась именно моя помощь, потому как помощник из меня обычно – как спасательный плот без весел – вроде и ко дну не идем, но и с места не сдвинуться. Но что ж делать, назвался груздем… Увлеченная собственными мыслями, я направилась к ближайшим деревьям, взяв немного севернее, и почти добралась до кромки леса. Оставались считанные десятки метров, когда судьба повернулась ко мне тылом.

Внезапно, словно материализовавшись из воздуха, из темноты леса вырос Фос. Огромный зверь просто возник из ниоткуда. Меня парализовало. Я не просто испугалась, я остолбенела от ужаса, чувствуя, как ноги врастают в землю, а воздух превращается в камень, и я не могу сделать вдох. Губы мои побелели, глаза раскрылись и я, не в силах даже моргнуть, смотрела на огромное чудище, идущее мне навстречу. Он шел прямо на меня, и странно, но в моем заледеневшем от ужаса мозгу, самой первой вспыхнула мысль о том, до чего же прекрасен этот зверь! Если бы я сейчас не была ходячим куском мяса перед голодным хищником, я бы залюбовалась этим зрелищем. Огромные мышцы перекатывались под кожей, плавно перетекая друг в друга, словно волны. Черная шерсть, густая и длинная, отливала холодным серебром. Она лоснилась, выдавая сытое, здоровое, сильное животное. Огромная голова размером с половину моего тела льнула к земле, словно он принюхивался, а взгляд угольно-черных глаз из-под тяжелых бровей был пронизывающе хладнокровным, властным и царственным. От его тяжелых, неспешных шагов содрогалась земля. Косые лапы заканчивались длинными черными когтями. Я слышала тяжелое дыхание с характерным для больших животных фырканьем. В голове звенела пустота, сотрясаемая быстрыми ударами сердца.

Я попятилась назад, судорожно вспоминая, сколько же времени прошло с того момента, как я обсыпала себя невидимым порошком, но память трусливо молчала, а фантазия рисовала совершенно невообразимые цифры. Зверь приближался, стремительно сокращая расстояние между нами. Я запнулась и шлепнулась на задницу. Вся моя храбрость мгновенно испарилась, оставив меня совершенно беззащитной перед диким ужасом. Мне ничего не оставалось, кроме как съежится в комочек, в ожидании неминуемой гибели. Я зажмурилась, всем телом чувствуя, как сотрясается земля под тяжелыми лапами, слыша тяжелое дыхание и чувствуя мускусный запах хищника, приближающегося ко мне. Время замерло. Секунды превратились в густой кисель, медленно перетекая друг в друга. Одна, две, три… Пусть все произойдет быстро – так, чтобы сознание быстрее покинуло тело, прежде, чем оно успело хоть что-то почувствовать. Семь, восемь, девять… Сердце сейчас взорвется. Я умру от разрыва сердца. Двенадцать, тринадцать, четырнадцать… От страха я ничего не чувствовала, не слышала, не воспринимала, а лишь считала секунды, периодически сбиваясь и теряя ритм. Двести три, двести четыре…

Погодите! Все давным-давно должно было случиться. Но я все еще жива. Очень даже. Голова кружится, сердце – словно отбойный молоток, а спина – в холодном поту, но снова вернулись ощущения и обоняние. Да, я определенно жива.

Я открыла глаза. Передо мной расстилались поляна и стена леса, совсем рядом. Фоса не было. Я все еще слышала его дыхание, чувствовала запах, который теперь не забуду никогда, но его самого не было. Робко оглянувшись, я увидела огромную косматую фигуру, неторопливо идущую к воротам замка. Тяжелая поступь и косматая длинная шерсть, колыхавшаяся в так его шагам. Он становился все меньше, постепенно сливаясь с окружающей ночью.

Все еще не до конца веря своим глазам, я тихо выдохнула. Спасибо Ирма. Спасибо, родная!

Только сейчас я почувствовала, какими деревянными стали мышцы, как слилось все тело в единый монолит и стало каменным. Меня снова обдало холодным потом от макушки до пяток. Мелкая дрожь пробрала все тело, а кровь резко отхлынула от головы. Не хватало еще упасть в обморок! Я опустила голову вниз, заставляя кровь бежать туда, куда нужно. Сейчас категорически нельзя валяться без сознания, ведь Фос может и вернуться, и тогда мое чудесное спасение обернется катастрофой. Все равно, что выжить, играя в русскую рулетку и, прыгая от радости, нечаянно упасть с обрыва.

Стало легче, и я, недолго думая, поднялась на ноги и кое-как побежала к лесу, ведь одному Богу известно, сколько еще удача будет на моей стороне, и испытывать Его терпение совершенно ни к чему.

***

Еще в замке, глядя в волшебный телескоп, я отметила для себя несколько ориентиров, достаточных для того, чтобы не сбиться с пути и не потерять нужное направление. Я уже миновала огромное высохшее дерево и, найдя взглядом возвышающееся над вершинами деревьев острие высокой, одинокой скалы, двинулась к ней. Дойдя до нее, нужно будет взять немного левее, а там, по руслу реки, вверх к водопаду. Все просто.

Я шла и думала о Фосе. Нет, я не боялась погони. Почему-то я была совершенно уверена, что ее не будет. Но из головы он никак не шел.

Почему медведь? Ведь я же совершенно уверена, что прежде он был волком. Перепутать было невозможно – этот зверь вызывал внутри чувства, которые ни с чем сравнить нельзя, и уж тем более перепутать. Еще до того, как включатся инстинкты, а мозг безошибочно выдаст слово "опасность", внутренности мгновенно пронизывает лед, и они становятся каменными, сердце замирает, легкие не дышат, и ты в считаные доли секунды перестаешь существовать. Страх на несколько миллисекунд прерывает твою жизнь. И лишь когда внутрь врывается паника, ты понимаешь, что страх этот рождается не внутри тебя. Он приходит снаружи. Этот зверь умеет передавать страх на расстоянии, как электричество, как радиоволну.

Даже сейчас, когда я чувствовала себя в безопасности, мысли о Фосе выворачивали мой желудок наизнанку. Огромный, косматый, он как минимум вдвое больше любого, даже самого крупного медведя. Его идеальные пропорции создают то волшебное равновесие силы, ужаса и красоты, которые манят к себе, несмотря на смертельную опасность. Он будит во мне то странное чувство, когда ты смотришь на хищника в зоопарке – находясь в безопасности, глядя на тигра в клетке, хочется его погладить, прикоснуться. Наверное, это желание стать частью чего-то столь сильного, не поддающегося контролю, пробуждает в нас самих древние инстинкты, ставшие для нас атавизмами, которые почти атрофировались, но все же еще живы. Они будят зверей в нас.

Я не сразу услышала гул воды. Точнее, слышала его краем сознания, но не понимала, что это. Где-то, совсем уже близко, шумел водопад. Деревьев стало меньше, подлесок тоже заметно редел, а звездное небо все чаще проглядывало меж крон. Впереди замаячила заветная поляна. Пробираясь меж огромных стволов, я думала, что волшебница, если она действительно обитает здесь, наверняка спит, и есть подозрение, что она мне не обрадуется. Может, подождать до утра? Ну уж нет. Такова твоя волшебная доля, и раз уж судьба наградила тебя таким даром, придется, так сказать, работать внеурочно. С этими мыслями, выпутываясь из высокой травы и паутины, я вышла на поляну. Крошечная – она скорее была маленьким окошечком посреди густойлесной чащи под звёздным небом. Водопад, действительно, был небольшой и не оглушал, а скорее нежно мурлыкал. Он образовывал небольшую речку, вода в которой, кристально чистая, звенела и переливалась. Воздух, прохладный и влажный, пах водой и хвоей. Река тонким потоком спускалась в низину и убегала в чащу леса, скрываясь за деревьями. Ее дно было устлано камнями, большими и не очень. Камней здесь вообще было очень много – они валялись по всей поляне. Бросив быстрый взгляд на это уютное место, я немного забеспокоилась – я ожидала увидеть маленький уютный домик, в стиле доброй колдуньи или загадочную пещеру в скале, да что уж там, избушка на курьих ногах была бы тоже очень кстати. Все же лучше, чем то, что я увидела – поляна была совершенно пуста. Никаких, абсолютно никаких следов человека.

Я растерянно оглядывалась в поисках хоть каких-то намеков на колдунью – шалаш, костер, котелок с зельем, сушеные мышиные хвостики, маринованные почки червей, мизинцы носорога… Хоть какой-то намек на то, что моя дорога была не напрасной. Но все мои поиски были тщетны. Никого тут не было. Повинуясь внезапному порыву нести добро, преодолевая бесчисленные препятствия, я как-то забыла уточнить, как именно я буду это делать. Где эта волшебница, как ее найти и как она вообще выглядит – все эти вопросы пришли в мою голову лишь тогда, когда их НЕКОМУ задавать!

Подбирая самой себе самые обидные прозвища, я обошла полянку, в поисках хорошо спрятанного секретного лаза или расщелины в скале. Завершая третий круг, я была вынуждена констатировать, что весь испытанный мною страх по дороге сюда был пережит абсолютно впустую и вернусь я в замок с повинной, в надежде, что Граф не настолько зол, что испепелит меня еще на подходе к воротам. Я была так зла на себя, что будь на то моя воля, вывернулась бы наизнанку, и чем дольше я ходила среди этого тихого великолепия, тем хуже мне становилось. Я подхватила с земли камень и что было сил, швырнула его в речку. Он возмущенно булькнул и опустился на дно. Я оглянулась вокруг в поисках очередной жертвы моей истерики, но камни поблизости были слишком большими, их мне не поднять. А вот там, в паре шагов, очень даже примечательный камушек. Я шагнула, но тут же споткнулась, и рухнула на землю, больно ударившись коленями. В приступе беззубой ярости, я набрала воздуха в легкие, и уже совсем было собралась громко и изобретательно ругаться, как вдруг отчетливо услышала возмущенный, сонный голос.

– Ну как можно быть такой растяпой? Эй, там! Аккуратнее!

Я не просто замерла, я застыла, не смея шевельнуться или моргнуть. Одними глазами я обшаривала поляну в поисках источника голоса, и возможно, единственной разумной здесь жизни. Скрепя каждым шейным позвонком в отдельности я повернула голову. Никого. Только камни. Боль от ушибов прошла мгновенно, а вот по внутренностям пробежал мерзкий холодок, неприятно перетряхнув все мое содержимое. Я знаю, что вы скажете – путешествие ночью, в волшебный лес, населенный магическими аборигенами, сам по себе сулит неприятности на всем известное место, но очень уж не хочется возвращаться в замок под злорадный хохот Графа, и смотреть, как он живот надрывает от смеха, глядя на мою седую голову и штаны, полные отработанной храбрости. Я взяла себя в руки и голосом овцы, которая всю свою жизнь курила исключительно «Беломор», прохрипела.

– Кто это?

В ответ лишь нежное журчание воды и стрекот сверчков. Я еще раз громко гаркнула: «Кто здесь?», чем, скорее всего, до икоты перепугала местных белок. Но никто мне не ответил. Я подумала, что в этом месте умом тронуться можно – то тебе говорят, что реальный человек из крови и плоти – всего лишь плод твоего воображения, то рот заклеивают, то слышатся голоса из ниоткуда. Точнее, не совсем из ниоткуда. Голос, явно женский, звучал глухо и очень близко, так, словно говорили из-под земли. От этой мысли мне стало совсем дурно, и затряслись колени. Я уперлась ногой в камень, об который споткнулась и собиралась подняться, но вскрикнув, отдернула ногу, потому что камень гневно заорал.

– Да перестань же топтаться по мне, глупая девчонка! Сейчас такое заклятье нашлю, что свои не узнают!

Я уставилась на камень – нет сомнений, голос шел оттуда. Разум мой отказывался верить глазам и ушам своим, но факт оставался фактом – камень только что наорал на меня и нахамил.

– Вы что, внутри камня?

– Ты с ума сошла? Придет же в голову… Я и есть камень!

– И правда. Это же совершенно логично.

– К твоему сведенью, я не просто говорящий камень. Я, помимо всего прочего, – Великая Волшебница. – последние слова она (оно? он!?) произнесла подчеркнуто надменно и величественно.

– Боже мой! Ведь именно Вас я и ищу! – я встала на четвереньки и подползла к камню как можно ближе. – Я сюда ради Вас и пришла! Точнее, к Вам, ради мальчишки и Влада, но обо всем по порядку. Мне очень, очень нужна Ваша помощь! Я потеряла Влада, а еще… в замке мальчик. Он потерял мышонка, и только я, то есть только Вы можете помочь найти его. А мышонок – не просто мышонок, это… Боже мой! Я только что бросила один из камней в воду! Это не Ваш коллега? Он же захлебнется! Подождите, я пойду, достану его…

– Это был просто камень. Живая здесь только я.

– Слава Богу, а то жутко было бы представить…

– Да погоди ты! – перебил меня камень с нескрываемым раздражением. – С чего ты вообще решила, что буду помогать тебе?

Я опешила. В моем представлении Волшебницы видели смысл своего существования в том, чтобы помогать (или вредить, в зависимости от того, кому что нравится) человечеству. По крайней мере, во всех книжках так было написано. Но оказывается, современные колдуньи задаются вполне логичным вопросом – какой мне прок от помощи вам? И тут, надо признаться, мне нечего было ей предложить.

– А… Разве вы не помогаете людям просто так?

– Нет.

– Хм. Ну… Может, я что-то могу сделать для Вас? Может перенести Вас на место потеплее? Здесь довольно прохладно…

– Нет, спасибо.

– Ну, а чего Вы хотите?

– Ничего. А что, собственно, ТЫ можешь дать МНЕ?

– Знаете, прозвучало довольно обидно.

– Знаю. Так и задумывалось.

Я замолчала. Я думала, что же мне делать? Остаться без Влада, похоронить единственную, за последнее время, возможность снова найти его? Вернуться в замок и сказать мальчику-тени, что единственная волшебница, которая могла мне помочь, оказалась на редкость неприятной особой с манией величия и полным отсутствием сострадания? Идти искать Влада самой? Или отправиться на поиски мышонка? Пройдет не один десяток лет, прежде чем я найду нужного. Но даже если он прямо сейчас появится передо мной, как я узнаю, что он – именно тот мышонок, которого я ищу? Чем он отличается от миллионов других? Я сверлила гневным взглядом камень в надежде на то, что ей (ему?) станет стыдно за свою чёрствость, во всех смыслах этого слова, но камень лежал спокойно, без каких-либо признаков угрызения совести. В сердцах, но совершенно искренне я заговорила, поднимаясь с земли и отряхивая колени.

– Я думаю, если Вы лежите здесь и ничего не делаете, то никакая Вы не Волшебница, а просто камень.

Я медленно повернулась и пошла, обходя стороной валуны под ногами.

– Подожди. – послышалось за моей спиной. Я остановилась и повернулась. Камень замолчал, явно о чем-то думая, но потом сказал. – Я помогу тебе. Но с условием.

– Каким?

– Ты останешься моим должником.

– И что это значит?

– Значит, что когда-нибудь ты сделаешь что-то для меня.

– Но что именно?

– Не знаю. Пока. Придет время, и мы обе это узнаем.

Я судорожно пыталась сообразить, что в волшебной стране может значить – быть кому-то должной. Что это будет – вечное рабство или стакан воды принести? Звучит весьма загадочно, кроме того, я этот камень впервые вижу. Что там у нее (него…) на уме? Ох, Ирма, как же мне не хватает твоего совета. Но тут я вспомнила крошечную фигурку на фоне светящегося дерева. Он согласился смело. Безрассудно? Возможно. Но смело. Сколько бы я ни гадала, сколько бы ни пыталась просчитывать варианты, я все равно не решу уравнения, не зная и половины переменных. Какой смысл искать выгоду, совершая доброе, хоть и совершенно безрассудное, а возможно, и вовсе провальное дело? Я уже пришла сюда, и сейчас, пройдя такой путь, развернуться и уйти?

– Я согласна.

Камень молчал, и я испугалась, что думала слишком долго. Но потом тихий и уже не такой заносчивый голос сказал.

– Ну, рассказывай, что там у тебя случилось.

Красочно, насколько это позволяло время, я рассказала обо всем. Она с каменным лицом (ха-ха) выслушала меня, ни разу не перебив, а когда я закончила, долго молчала. Знаете, довольно сложно общаться с камнями – вы не видите ни выражения лица, ни жестов, а потому понятие не имеете, думает ли он над вашими словами, или уже минут пять, как спит. Прошло добрых десять минут, прежде чем волшебница спросила.

– Так ты живешь в замке Графа?

– Нет, я там была заключенной.

– Ты не особо-то похожа на человека, которого держали против его воли.

– Будь моя воля, я осталась бы с Владом.

– Влад?

Я рассказала ей о том, как Влад спас меня от Фоса, о летучих ягодах, о собаке – заклинании и амбалах, служащих Графу, о том, как не смогла отыскать Влада, когда представилась такая возможность. В общем-то, на этом можно было и остановиться, но слова сами понеслись, и я рассказала, как скучаю по Владу, и как мне хочется, чтобы он знал, что я жива и у меня все хорошо. Я так увлеклась собственным рассказом, что не заметила, как слезы бегут по моим щекам, а когда непрерывный поток слов внезапно иссяк, всхлипнула и горько разрыдалась. Я всеми силами старалась успокоиться, закрывала рот руками, пыталась снова заговорить, но без толку – тоска внутри меня распоясалась и теперь безжалостно жгла меня, да так, что дышать не хотелось. Внезапно, в одну секунду, я почувствовала себя безумно одинокой, крохотной частичкой в огромной вселенной, которой до меня ровным счетом нет никакого дела.

– Про… Простите… – захлебывалась я – Я… Я… Я сейчас… успо… успокоюсь… – ревела я, продолжая заходиться плачем.

Не то, чтобы я сильно нуждалась в словах поддержки и сочувствия, но каменное молчание моей собеседницы уж слишком сильно контрастировало с огнем, бушевавшим внутри меня. Наконец, одиночество и страх вышли со слезами, и мне стало легче. Тяжело вздохнув, я окончательно взяла себя в руки.

– Простите. – на меня навалилась усталость и чувство стыда. – Я, обычно, не такая плаксивая.

– Да ладно. Я часто смотрю, как тут рыдают. Я уже привыкла.

– Да? Так значит, я не первая, кто льет слезы на глазах у почтенной публики?

– И не последняя.

Мы замолчали. Неловкую тишину приятно заполнял шум воды и стрекот сверчков. Она заговорила первая.

– Я сейчас скажу то, что тебе, судя по твоим рассказам, не очень понравится, но сделать нужно именно то, что я скажу. Поняла?

– Пока не очень.

– Сейчас поймешь. Тебе нужно забыть и Влада и, тем более, мальчика-тень. Им ты сейчас ничем не сможешь помочь. Помогать нужно Графу.

– Графу? А чего ему помогать – то?

– Ты этого не видишь, не понимаешь, но ему очень нужна твоя помощь.

– Да он не нуждается вообще ни в чьей помощи!

– Найди его любимую. Найди ту, которую он всем сердцем любит, и верни ее ему. И тогда все встанет на свои места. Каждый получит свое, головоломка соберется, и ты отправишься домой. А если все сделаешь правильно, то и еще кое-кого заберешь.

– Вы знаете, откуда я?

– Ну конечно!

– Кого? Какая головоломка? Я не понимаю, о чем Вы? О какой любимой идет речь, если…

– О девушке, которую он всем сердцем любит. Он всю жизнь ищет ее.

Надо сказать, меня что-то неприятно кольнуло в самое сердце. Не сильно, но ощутимо. В общем-то, какое мне дело? Но, судя по всему, меня это все же задело. Удивительно и довольно неприятно.

– Он был у Вас?

– Да. Он искал ее, и приходил не только ко мне. Он тогда меня не послушал, сделал по – своему и сделал несчастным не только себя, но и ее.

– Кого – ее? Любимую?

– Исправь то, что он натворил, и ты сделаешь счастливыми сразу нескольких.

– Я вообще перестала что-то понимать.

– Просто сделай так, как я говорю! Не спорь. Я вижу будущее, я знаю, что будет…

– Так скажите мне, где она! Где мне ее искать?

– Не могу.

– Почему!?

– Да потому, что слишком много знать иногда хуже, чем не знать ничего вообще. Все сложится, если мысли твои будут чисты, если разум не будет затуманен. Порой не знать – величайший дар, который я могу дать. Все приходят ко мне, чтобы узнать, а иногда знать не нужно. Иногда нужно слепо идти, не видя, но веря! Понимаешь? Нить судьбы тянется, связывается и переплетается, я не могу вмешиваться. Но я могу указать направление. Чаще всего мой дар тратится на самое сложное – невмешательство. Я вижу будущее, я точно знаю, что будет, и ИМЕННО ПОЭТОМУ я прошу довериться мне.

Я молчала. Вот уж кому-кому, а Графу помогать мне захотелось в самую последнюю очередь, и уж совсем сомнительным мне казалось то, что я буду искать человека, в то время как Волшебница прекрасно знает, где этот человек. Странно было услышать, что существует на свете девушка, которую он любит и ищет всю жизнь. Ведь этой ночью… Что все это значило? Улыбки, подмигивания, танец… Я почувствовала себя обманутой. И вроде бы, никто никого не обманул, ведь никто ничего не обещал, но… То, что слегка кольнуло меня прежде, хорошенько дало о себе знать снова, и на этот раз было больно. Все было таким странным, таким… личным. Очевидно, прочитав все это на моем лице, Волшебница заговорила, грустно и тихо.

– Когда Граф приходил ко мне за помощью, он так же, как и ты, услышал то, чего не хотел слышать. Но, вопреки моим словам, он сделал по-своему. Гордыня, гнев и отчаянье затуманили его разум, и он не послушал меня. Получив, как ему казалось, то, что сделает его счастливым, он стал заложником в собственном замке, потому что Фос ждет его снаружи. Знаешь, Фос ведь охотится именно за ним. Он ждет его. И получается, что он пришел ко мне за свободой, а получил тюрьму.

– Не понимаю, каким образом Фос и его любимая связаны?

– Меньше вопросов. – она вздохнула и добавила. – Я устала убеждать людей, что они – не центр мироздания, и что им нужно лишь идти за своей судьбой, задавая как можно меньше вопросов.

Мы снова замолчали. Я не видела ее лица, но ее голос, его интонации, давали мне все, что нужно было знать. Странно, но теперь я совершенно спокойно могу вообразить, как люди годами общаются, не видя друг друга. Сейчас не пишут писем, не звонят по заказному межгороду. Сейчас люди так просто могут поговорить друг с другом, что это обесценивает это самое общение, поэтому, наверное, так сложно представить себе, что оно может быть таким разным. Сейчас я прекрасно видела лицо Волшебницы – уставшее, задумчивое, обязательно красивое, с залегшей морщинкой на переносице, тонким, острым носом и глубокими, умными глазами, никогда не глядящими на тебя дольше минуты, немного скучающими, чуточку хитрыми. Удивительно, как много может рассказать о нас один только голос.

– Хорошо. Но с чего же мне начать?

– Возвращайся в замок.

– И что мне делать там?

– Просто возвращайся.

– Как загадочно… Ладно. – сказала я, поднимаясь на ноги.

– Подожди. Куда ты?

– Как куда? В замок… – пробубнила я, застыв в крайне неудобном положении.

– Ну не сейчас же. Ночь на дворе. Фос тебя слопает, стоит тебе нос из леса высунуть. Подожди до рассвета.

Я снова уселась на землю. До рассвета было несколько часов. Заняться мне нечем, и я решила, что не каждый день встречаешь Волшебницу, а потому заговорила нарочито небрежно, делая вид, что мне не так уж любопытно. – Ладно. Ну… Раз уж мы с Вами тут застряли… Вернее, я застряла, может, вы расскажете мне о себе немного больше. Все же не каждый день…

– А просто помолчать вместе мы разве не можем?

– Хм… Нет.

Хмуро промычав что-то невнятное про назойливость и неумение усмирять свой язык, она спросила: – Ну, так что же тебя интересует?

– Ну, хотя бы… как Вас зовут на самом деле?

– Да Волшебницей и зовут. Знающие добавляют "Великая", ну а такие неучи, как ты, просто Волшебницей.

– Ладно, поняла. Великая Волшебница. А меня Лера зовут.

Великая Волшебница вздохнула: – Лера, так Лера.

– А у Вас разве никогда не было, ну… человеческого имени?

– Ну, не больно-то я смахиваю на человека в этой жизни.

– В этой? Она у Вас что, не первая?

– И не последняя, я надеюсь.

Тут мое показное равнодушие, как рукой сняло. – Боже мой! Сколько же жизней Вы прожили?

– Уже и не помню. После шестидесятой и считать перестала.

– И каждую Вы помните?

– Ну конечно!

– Как же это возможно?

Еще один глубокий вздох.

– Объяснять это сложнее, чем оно есть на самом деле. Если коротко, то в какой-то момент моя жизненная линия преломилась и пошла параллельно временному потоку, в то время, как ваши так и остались перпендикулярно. Это и дает мне возможность видеть прошлое, настоящее и будущее, как единое. Наверное, не очень понятно.

– Да нет, понятно, просто очень неправдоподобно. Простите, конечно.

– Да ничего. Это совершенно нормально.

– А когда она преломилась?

– Не помню. Это было ОЧЕНЬ давно, даже для меня.

– И Вам неинтересно узнать?

– Не особо, не вижу в этом необходимости. Для чего знать, с чего вдруг на тебя свалилась манна небесная? Нужно просто наслаждаться ею и все.

Я настояла, и Великая Волшебница рассказала мне о себе подробнее. Мы долго разговаривали о предыдущих жизнях. Она рассказывала мне о временах, когда она была людьми. Временами она перевоплощалась в зверей. Жизнь в неодушевленном предмете была впервые, но ей, по ее словам, очень нравилось.

– Самой короткой была жизнь морской черепахи – по дороге к океану кто-то слопал. После этого и решила перевоплотиться в камень. Все подольше, чем все прочие. Перевоплощение – не самая приятная процедура. Вот уже вторая сотня лет пошла. Скучно? Скажешь тоже. Тихо и спокойно, пока не появляются посетители, вроде тебя.

Мы не заметили, как пролетело время. На востоке забрезжил рассвет. Я понялась, разминая затёкшие ноги.

– Подожди немного. – устало и немного грустно сказала она. – Солнце еще не встало.

– Мне до замка по лесу идти не меньше часа, это точно.

– Не выходи из леса, пока не убедишься, что Фос ушел.

– Конечно, конечно.

Помахав на прощенье рукой, я покинула поляну. Торопиться мне было некуда, кроме того, после длительного просиживания штанов мои ноги, спина и особенно копчик затекли так, что я получала томительное удовольствие просто от того, что иду. По дороге меня не отпускала мысль о том, что Великая Волшебница, возможно, и сама не отдает себе отчета в том, как тоскливо ей стало в этом лесу за пару сотен лет добровольного заточения. Послышалась ли мне тоска в ее голосе, когда мы прощались? Наверное, показалось. Хотя…

Не знаю, как это случилось, но уже через пятнадцать минут я смогла различить силуэт замка сквозь редеющие стволы огромных сосен. Неужели я настолько потеряла счет времени? Нет, в небе висели предрассветные сумерки, и лишь бледно-розовое марево на востоке говорило о том, что близится утро. Ох уж этот волшебный лес. Черт знает, что творится в нем, и пойди разберись, как это воспринимать. Я оглянулась на густую чащу за моей спиной, словно бы что-то там должно было разъяснить ситуацию. Но нет. Не разъяснило.

Аккуратно, стараясь ничем не выдать своего присутствия, я выглянула из-за дерева и осмотрела поляну. Она, хоть и была огромной, но просматривалась отлично. Фоса нигде не было видно. От кромки леса и до самых входных ворот было пусто. Я осторожно вышла из укрытия, озираясь по сторонам как полевая мышь. Никого.

Меня подмывало со всех ног броситься к воротам. Желание поскорее оказаться в безопасности, чувствуя, как камень и дерево надежно скрывают меня от бед, жгло пятки, заставляя меня топтаться на месте, словно необъезженную лошадь.

Нужно дождаться рассвета! – напомнила я сама себе.

Ну, так почти уже рассвело… – стонало мое взбудораженное сознание.

Не мели ерунду! – отвечала я ему – Ты знаешь, что именно имелось в виду. Фос не приходит днем. Нужно дождаться, когда станет светло.

Ну никого же нет… Я хочу в безопасное место! – упрямо твердило сознание.

Нет! – говорила я – Нужно ждать!

Ну, вот ты стой и жди, а я побежало! – бодро скомандовало оно, и рвануло мое тело вперед, дав команду приплясывающим ногам, которые понесли меня вперед.

Ах ты, бесхребетная скотина!!! – успела подумать я, на ходу понимая длинную юбку, путающуюся в ногах.

Еще никогда в своей жизни я не бегала так быстро. Спортом я никогда не увлекалась, а потому не приученное к таким смелым физическим нагрузкам тело уже через пару минут возмущенно закололо меня в правый бок, и стало потихоньку жечь легкие. Добежав до середины поляны, я бросила быстрый взгляд назад и убедилась, что точка невозврата пройдена. Теперь, что бы ни случилось – только вперед. Я прибавила ходу. Как же медленно приближаются ворота! Господи, успеть бы! Сердце бешено пульсирует в ушах. Ноги превратились в чужеродный моему телу механизм, который молотит по земле, ничего не чувствуя. В кровь выбросился адреналин, и открылось второе дыхание. Откуда во мне столько прыти? Я не знала, что могу быть такой легкой, такой быстрой. Словно пуля, я летела, почти не касаясь земли, чувствуя, что стоит мне расправить плечи, раскинуть руки – и я взлечу!

Ворота уже близко!

Ну же! Еще чуть-чуть!

Еще секунда, и я спасена!!!

Господи, я сделала это! – успела подумать я, а в следующую секунду меня захлестнуло, до боли, знакомое ощущение – ледяная рука схватила меня за позвоночник и прокатилась волной холода по позвонкам. Я взвизгнула от неожиданности и отчаянной злобы. Фос позади!

Медведь догонял меня, сотрясая огромными лапами землю, вспарывая дерн острыми, как лезвия, когтями. Огромное мускулистое тело локомотивом неслось на меня, обнажая в хищном оскале жемчужные клыки. Я услышала частое, сильное фырканье, и внезапно горячее дыхание обожгло мою спину. Время замедлилось и превратилось в удушающий кисель, и в отчаянной попытке разорвать его я завопила из последних сил

– ПОМОГИТЕ!!!

Над моей головой пронеслось что-то большое, яркое и горячее, а в следующее мгновенье, оно взорвалось за моей спиной. Взрывная волна подхватила меня. Я пролетела до самых ворот, приземлившись на солнечное сплетение. Воздух в горле стал твердым и встал поперек. Перед глазами все поплыло и стало темнеть. Мир закружился, погружаясь в хаос, теряя четкость и разрываемый гулкими ударами сердца.

Я слышала скрип ворот, взволнованный гомон нескольких голосов, чувствовала, как чьи-то руки, крепко схватили меня и подняли с земли. Дыхание со свистом ворвалось в мои легкие, и прежде, чем сознание покинуло меня, я обернулась туда, где еще секунду назад меня должны были разорвать на части – высокое, стройное тело застыло в боевой изготовке, готовое отразить удар, каждый мускул напряжен и натянут, как струна, жаждущий драться. Прекрасное лицо с правильными чертами искажено звериным оскалом, обнажая снежно-белые зубы, а в синих, как море, глазах – ледяная решимость. Он бросается на зверя как раз в ту секунду, когда медведь заносит огромную, мощную лапу, с когтями – лезвиями.

Глава 7. Чувство вины

Я открыла глаза и увидела огонь. Сумерки заполнили библиотеку серо-синим, расступаясь перед светом, льющимся из камина. Было совершенно непонятно, смеркается или рассветает. Я укрыта пледом, который уже успел полюбиться мне и, судя по всему, проспала довольно долго, потому как шея и левая рука затекли чрезвычайно. Дремота все еще клубилась в моей голове, затуманивая мысли, и я никак не могла вспомнить, как вчера ложилась спать. Внезапно, как это бывает спросонок, дымку полусна сдуло резким порывом вчерашних воспоминаний, и я подскочила со словами:

– Боже мой, Граф!

– Успокойся, милая. Граф жив. – тихо сказала Ирма, сидящая у меня в ногах. – Как ты себя чувствуешь?

– Господи, Ирма, как же я рада тебя видеть! – я откинула плед и бросилась в ее объятья. Она засмеялась. Теплая, нежная она гладила меня по спине и говорила, что я дома, и теперь все будет хорошо. И я верила ей, успокаиваясь под звуки ее тихого голоса и сильного сердца.

– Я думала, он убьёт меня.

– Мы тоже так думали, но слава Богу, Граф успел.

Она отстранилась от меня, накинула плед на мои ноги и расправила его, заботливо укутывая меня. Она взяла с маленького кофейного столика кружку и протянула ее мне. Чай все еще был горячий, но не обжигающий. Я сделала глоток, и тепло прокатилось по горлу, согрело желудок и отдалось эхом мурашек по телу.

– Уверена, что Фос тебя не задел?

– Нет, нет. Все нормально. Что с Графом?

– Он жив.

И тут, несмотря на неважное освещение, я вижу, как она прячет глаза.

– Ирма, что с Графом? – спросила я, понимая, что дело плохо. Знать бы – насколько? И тут вижу, что все ОЧЕНЬ плохо, потому как Ирма на грани истерики. Она не в силах скрывать слезы, лишь отчаянно машет головой, закрывая лицо руками, словно сама не желает слышать то, что нужно сказать.

– Ну, говори же.

Но говорить она не может – слезы душат ее, не давая сказать ни словечка.

– Где он?

Ирма подняла на меня глаза, полные слез и на какое-то мгновенье я вижу в них сомнение. Но оно мгновенно сменяется решимостью, и она говорит: "Идем".

Бесконечные коридоры и двери замелькали перед нами. Я не помнила точной дороги, но сомнений быть не могло – мы шли к кабинету Графа. Всю дорогу я проклинала себя за ночную вылазку, которая обошлась так дорого. Да только платить по счету приходится Графу и всем тем, кто любит и нуждается в нем, а значит, всем жителям замка. Мне было горько и стыдно. Я боялась осуждающих взглядов и гневных проклятий, но больше всего я боялась такой реакции, как у Ирмы – ни тени упрека, ни слова, ни жеста, и даже строго взгляда, красноречиво говорящего, что все, что произошло с ее хозяином – моя вина. Ничего. Только тихие, горькие слезы, от которых душу выворачивает наизнанку. Мне было так тошно, что я не поднимала глаз. Наверное, со стороны могло показаться, что Ирма ведет меня не к больному, а на смертную казнь. Отчасти так и было, потому как сложно предсказать реакцию свиты, оставшейся без любимого короля. А уж о том, как поведет себя Амалия, я даже подумать боюсь.

К тому моменту, как мы подошли к дверям кабинета, я была чуть теплее трупа, с мокрыми от пота руками и белыми губами, на бескровном, как мел, лице остались лишь глаза побитой собаки. Наконец, Ирма взялась за массивную ручку и потянула на себя, и пока двери впускали нас в окутанную полумраком и согретую камином комнату, все мое нутро сжалось до размера яблока. Очень холодного и тяжелого.

В комнате никого не было. К своему стыду, я испытала облегчение, ненавидя себя за трусость еще сильнее. Но где же все?

Ирма не стала ждать, пока я приду в себя, а по-хозяйски уверенно пошла к кушетке, широкая и высокая спинка которой закрывала от меня лежащего на ней человека. Но не нужно было быть гением, чтобы догадаться, что нигде больше в целом мире Граф не пожелал бы быть. Рядом с кушеткой стоял невысокий табурет, а на нем тазик с непонятного цвета жидкостью. И только теперь, когда я увидела этот таз, я почувствовала выразительный запах, висевший в воздухе. Сложно его описать, так как ни на что мне знакомое он не похож, но аромат был терпким, травянистым и довольно приятным, хоть и резким. От него странно вязало во рту.

Ирма взяла кусок чистой ткани, которая была аккуратно сложена рядом, и запустила руки в таз, полностью смачивая тряпку. Ткань стала ярко-красной, и это окончательно сбило меня с толку относительно происхождения этой жидкости. Но, чем бы она ни была, она была нужна, чтобы помочь человеку на кушетке, а это – главное. Она достала ткань и, отжав совсем слегка, занесла над кушеткой, где ее скрыла от моего взгляда пресловутая спинка. По моему личному опыту все, что лечит, должно приносить боль, так уж устроен мир, но человек на кушетке не произнес ни слова, ни звука, ничем не выдавая свою боль. Эта гробовая тишина и заставила меня сдвинуться с места. Осторожно, нерешительно, я обошла кушетку. Сначала, я увидела лишь ноги и тело до пояса, остальное скрывалось за спиной Ирмы, усевшейся на край кушетки. Ирма обтирала лицо мягкими движениями, но при этом Граф лежал молча и неподвижно. Я не слышала даже его дыхания в звенящей тишине комнаты, изредка нарушаемой потрескиваньем поленьев в камине. Я сделала еще два шага и сдавленно ахнула, закрывая рот руками.

Ирма обернулась и посмотрела на меня:

– Ты как?

– Нормально. – выдавила из себя я, стараясь не показывать, что вот-вот упаду в обморок.

Ирма на мою напускную храбрость не купилась, но сделала вид, что поверила и не заметила, как затряслись мои пальцы.

А я ведь готовила себя, я сгущала краски и рисовала в воображении жуткие картины, но теперь… Я смотрела на него и понимала, что оказалась абсолютно не готова.

Белое, неестественно матовое лицо было спокойно, казалось, потеряло внутренний свет, и почти погасло, замерев в одном мгновении от смерти. Неподвижное, оно не застыло в гримасе боли, а по-прежнему было прекрасно. Правильные черты, манящий контур губ и волны темных волос, еще сильнее подчеркивающих бескровность лица. Было непонятно, спит он или без сознания, но красивое лицо было безмятежным и если тело и испытывало жуткую боль, то оно никак её не выдавало. И на фоне этого умиротворенного, снежно-белого лица, совершенно неуместно, абсолютно неестественно, словно плохо наложенный грим, и оттого еще более ужасно, горели багрово-красным три глубокие, рваные борозды. По левой щеке, шее и правой части груди тянулись параллельно друг другу линии разодранной плоти. Края были неровными, словно вспаханная плугом земля и оттого казались нереальными – не может человек с такими ранами выжить и уж тем более, спокойно лежать. Удар пришелся по касательной. Это было понятно по тому , как тонкие линии на щеке обрывались под подбородком, снова появляясь на шее, резко переходя в широкие и глубокие – на груди, оставляя лишь тонкий серп на правом боку. Глядя на грудь Графа я увидела, как он дышит – редко, слабо, еле заметно. Но самым ужасным и странным было то, что рана выглядела свежей. Она не затягивалась, кровь не сгущалась и не закрывала ее – ни одного признака начинающегося заживления, словно ее сделали минуту назад.

Я попыталась спросить у Ирмы, почему рана не зарастает, почему то тут, то там тонкой змейкой сбегает кровь, и почему он до сих пор не перевязан, но слова застряли в горле. Я лишь стояла, тяжело дыша, и цеплялась за реальность, как за улетающий от меня воздушный шар. В один момент все происходящее показалось мне фальшью, плохой игрой, дешевой постановкой, в которой я, по какому-то странному стечению обстоятельств, принимаю участие. Кирпичные стены – тонкий картон, плохо прокрашенный и мерзко освещенный, костюмы, огонь в печи и этот нелепый, уродливый грим – все это – фасад чего-то, в реальности не существующего, и сейчас самое время проснуться или услышать громкое и недовольное "Стоп! Снято", и смахнуть с себя ужас, прилипший ко мне, как уличная грязь. Ирма промокала лицо Графа тряпкой молча и уже без слез. Мне хотелось закричать ей: "Ирма! Ирма! Посмотри, ну ПОСМОТРИ же на меня!". Мне хотелось впустить ее внутрь себя и показать ад, полыхающий в моей душе. Мне отчаянно хотелось, чтобы она знала – я не просто стою и молчу, ИРМА, Я ГОРЮ! Мне дико больно, и я знаю, ты никогда не скажешь мне этого, но ЭТО Я ВО ВСЕМ ВИНОВАТА! Но она, конечно же, ничего не говорила, а я не смела раскрыть рта. Я смотрела на то, как Ирма промокает рану, и даже не отдавала себе отчета в том, что вижу, как странно ведет себя порез под красной тканью. Видела, но не понимала, как рваные края сходятся вместе, кровь перестает течь, а вывороченная наружу плоть прячется под белой, бумажной кожей. Я смотрела на это, как на фильм, который просто мелькает разноцветными картинками, совершенно не понимая, о чем он, и думая совершенно о другом, но потом меня внезапно пронзает.

– Ирма, она затягивается… Рана заживает.

– Да, да… Это временно, солнышко. На несколько часов. Фос оставляет раны, которые не так-то просто победить. Временно можно сдержать его магию, но потом рана откроется снова, словно и не заживала никогда.

В это время дверь кабинета неслышно отворилась, и в комнату вошел Косой. Он поднял на меня быстрый взгляд и снова уткнулся в книгу, которую нес. Я уже видела ее. Вблизи книга заклинаний казалась менее загадочной и куда сильнее потрепанной временем. Косой не удивился моему присутствию, очевидно, считая это само собой разумеющимся, и ничем не выдал своих эмоций, какими бы они ни были. Он прохромал мимо меня и с трудом уселся на пол перед камином. Не отрывая взгляда от книги, он сказал негромко, но в зловещей тишине было прекрасно слышно каждое его слово.

– Все, как я говорил. Трижды проверил. Есть все, кроме, естественно, слезы водяного. Заклинание сложное, но в целом я уверен, что справлюсь. Осталось решить, как добыть слезу.

– Отправить бабуинов – и дело с концом. Тут и думать нечего, – тихо сказала Ирма, которая аккуратно сложила использованный лоскуток ткани на край табурета и теперь развернулась к нам.

– Бабуинов? Ты соображаешь, что говоришь? Это как полоть сорняки атомной бомбой. Эффектно, конечно, но толку никакого. Они водяного до смерти замучают, но слезы так и не добьются.

– Да, верно… Но! Если дать им четкие указания? Они, конечно, безголовые, но приказы выполнять умеют.

– Ты, похоже, совсем забыла про историю с синими лисами.

– Ой, не напоминай.

– Нужен кто-то другой. Ваньку отправим?

– Да как же он пойдет, со сломанной ногой?

– Заклинание скрытой боли.

– Да побойся Бога!

– Ладно. Тогда мы могли бы отправить Римму. Она сильная, ни одному мужику не уступит.

– У Риммы – дети. Уж лучше я сама.

– Дорогая моя, с твоей кормой ты, боюсь, наверх не всплывешь.

– Хам бесстыжий.

– Я пойду. – вмешалась я. – Скажите куда идти. Я все сделаю.

Ирма охнула и разразилась: – Сумасшедшая девчонка! Не знает куда, а просится.

Косой ничего не сказал, а лишь посмотрел на меня. Но в его взгляде я не увидела ничего, что говорило бы о том, что я сказала что-то совершенно смешное и невыполнимое. Он отвел глаза, а я так и не поняла, значило это "да" или "нет". Я стояла и ждала. Ждала, что эти двое, наконец-то, выскажут мне все, что думают. Но они не произносили ни звука. Ирма засмотрелась на огонь, и взгляд ее стал отрешенным, а Косой, увидев, что тема исчерпана, снова полез в книгу с заклинаниями. И тогда не выдержала я:

– Да что же вы молчите? Почему ничего не скажете мне? Господи, ну это же невыносимо – это ваше молчание! Лучше уж накричите, чем Ваша смиренная тихая скорбь, она наизнанку выворачивает. Так нельзя… – зарыдала я, уже не в силах сдерживать своей истерики. Слезы – горячие, обжигающие катились по щекам, а слова рвались наружу, и я никак не могла их унять. Я вытирала слезы ладонями и сотрясалась в плаче. А потом тихий и жесткий голос Косого произнес.

– Ну, во-первых, сейчас уже нет смысла.

– Кричать?

– Лить слезы. Орать – занятие бессмысленное, в принципе, – говорил он настолько жестко, что моя истерика остановилась на полном ходу. Я подняла на него красные от слез глаза. Он смотрел на меня прямо и спокойно. В его взгляде было спокойствие, граничащее с жестокостью, и если бы мы не были на одной стороне, я подумала бы, что так смотрят на самого презренного врага, того, кто не достоин даже жалости и вызывает лишь стойкое отвращение. Я не понимала, как интерпретировать его взгляд, и это окончательно заставило меня прикусить язык. Увидев, что я перестала рыдать, он продолжил, понизив голос до еле различимого, но все же в тишине комнаты я слышала каждое слово ясно и отчетливо.

– Я знаю, зачем тебе нужен скандал. Тебе кажется, что если тебя отругали, как девчонку, наказали, наговорили гадостей, то вроде как мы квиты, и это снимает с тебя вину, дает право закрыть рот твоей совести, которая так мучает тебя.

Я удивленно раскрыла рот, чтобы узнать, откуда ему известно об угрызениях совести, как он продолжил.

– Да, да. Поверь, это так же очевидно, как и то, что на дворе ночь. Так вот я спешу тебя огорчить – истерика, какой бы обоснованной она ни была, еще никогда ни с кого не снимала ответственности за содеянное. Ты ушла из замка, ни с кем не посоветовавшись! Даже секунды не подумала о тех, кто будет волноваться за тебя. Ирма тебе это не скажет, но ее чуть удар не хватил, когда мы поняли, что в замке тебя нет.

Я молча кивнула, чувствуя, как жар стыда заливает мое лицо.

– Ладно, Косой, перестань, – вмешалась Ирма. – Хватит с девчонки и этого.

Косой бросил быстрый взгляд на Ирму, а затем уткнулся в книгу. Сказать мне было нечего, и я просто молчала, давясь жалостью к себе и заставляя свое уязвленное эго занять свое положенное место и заткнуться. Звенящую тишину нарушила Ирма.

– Нам нужно решить, что делать со слезой.

– Лучше всего будет пойти мне. С рассветом выйду и постараюсь управиться до заката. Авось, Фос утихомирится. – сказал Косой.

– Не утихомирится, и ты это знаешь. – с горечью сказала Ирма. – Ты единственный, кто сдерживает его натиск, без тебя тут все обречены. – Ирма злилась. – Знает, зверюга. Чувствует, что Граф обессилен, вот и рвется…

– Я пойду! – сказала я.

Они переглянулись. Не было в их взгляде ни облегчения, ни радости, лишь безнадега, помноженная на необходимость. Больше идти было некому, мы все это прекрасно понимали. Нужно лишь, чтобы кто-то признался в этом во всеуслышание.

– Садись. – Косой кивнул на пол напротив себя – Я объясню.

– Поторопиться бы. Действовать надо! – сказала я.

– Ты уже надействовала тут… Не разгребешь. – пробурчал Косой. – К тому же, пока не рассветет, из замка тебе не выбраться. Порошок тот был последним. Нет больше.

– Но Граф – он же…

– Мы помогаем Графу, чем можем, а если Фос таки доберется до тебя, станет хуже, чем есть сейчас. А сейчас уже хуже некуда. Ему не становится лучше, но и хуже тоже не станет. Он так и будет в этом состоянии, пока не изготовим противоядие от колдовства Фоса.

Я посмотрела на бледное лицо Графа. За все время, что мы сидели здесь, он ни разу не пошевелился, не издал не единого звука, и мне все отчетливее казалось, что он почти не дышит. Сейчас он больше напоминал прекрасную статую, изуродованную вандалами, чем живого человека. Признаюсь, после истории с ушами я, конечно, много раз желала ему недоброго, но сейчас смотреть на него, такого покорного и тихого, было выше моих сил. Наверное, поэтому я так торопилась – мне отчаянно хотелось сбежать, чтобы не видеть его таким, хотелось вернуть все на круги своя. Я уселась на пол, а Ирма поднялась.

– Пойду, принесу чаю, – сказала она и вышла из комнаты. Как только дверь за ней закрылась, Косой повернулся ко мне и тихо сказал.

– На самом деле времени у нас не так много. Он молод и силен и лишь поэтому еще не отправился к праотцам, но силы его истощаются. Я ничего не говорю Ирме, она и так держится с трудом. И тебе не советую. Странно, но чем слабее становится Граф, тем злее, тем сильнее становится Фос. С того момента, как ты появилась в замке, он с легкостью отражает все наши попытки борьбы с ним. Я никогда не видел его таким сильным, таким яростным.

– Хочешь сказать, я виновата в этом?

– Хочу сказать, ты как-то влияешь на него. Знать бы – как… Единственная причина, почему он до сих пор не ворвался сюда – заклинание купола, которое я держу. Именно поэтому я не могу покинуть замок. Но я не такой сильный, как Граф, долго мне не выдержать, а потому очень прошу тебя не терять времени даром. Есть древний рецепт, и, как я уже говорил, для него необходима слеза водяного. На севере есть озеро. В этом озере живет водяной. Нам нужна его слеза.

– Хорошо. И как мне добыть ее?

– К сожалению, самый надежный способ стар, как мир, но крайне неприятен для вас обоих.

Косой достал из-за пазухи складной нож. Лезвие раскрылось, светясь в отблесках огня тонким серебряным лучом. Он протянул его мне. Я послушно взяла, ощутив тяжесть металла в своих ладонях. Я подняла на Косого глаза.

– Нет, нет, убивать никого не нужно, – быстро сказал он. – Поэтому мы и не хотим отправлять никого из охраны. Нужно причинить боль, только и всего. (Только и всего!?) Небольшой, но ощутимый укол. Поняла?

Я смотрела не Косого и не могла поверить, что он говорит о боли так просто, так равнодушно. Всего лишь ткнуть живое существо ножом и ждать, пока оно зарыдает от боли? Косой ответил на мой немой вопрос так же быстро, словно я задала его вслух.

– Не смотри на меня так, – сказал он холодно. – Мне не по душе этот план, но другого у нас нет. Когда приходится выбирать из двух зол, люди всегда выбирают того, кто осмелится озвучить то, что сами они сказать не в состоянии. А потом? Они делают из него козла отпущения, вешая на него ярлык тирана, но в душе искренне радуясь, что этот "кто-то" – не они сами. Самому мерзко от того, что говорю, но если выбирать между жизнью Графа и небольшим порезом, который зарастет и не оставит после себя следа, я выберу Графа. Я хочу, чтобы Граф жил. А ты?

Глава 8. Чудовище

Я стояла совсем рядом с кромкой озера. От воды меня отделяло полшага. Прозрачная, она словно жидкий хрусталь, отражала на своих гранях утреннее солнце. Каменистый пологий берег плавно переходит в мелководье, создавая ощущение очень мелкого озера. Но пусть Вас не обманывают кристально чистая вода и камни, россыпь гальки, где до любого камня рукой подать. На самом деле, озеро бездонно, и в недрах его голодной пасти скрывается чудовище.

Я поежилась при одной только мысли о том, зачем я пришла сюда. Нож непомерной тяжестью лежал в руке, оттягивая ее, и вызывая жгучее желание выбросить его. Вдали ударил гром. Я подняла голову и стала смотреть, как прозрачное голубое небо затягивает сине-серыми тучами. Их было так много, и ползли они так быстро. "Сейчас хлынет" – подумала я.

Озеро, со всех сторон окруженное плотной стеной леса, почти не продувалось ветром, и лишь легкая рябь бежала по водной глади, размывая отраженную в ней надвигающуюся стихию. Мне стало холодно от одной только мысли о том, какой ветер сейчас бушует над вершинами деревьев. Здесь, в низине, было тепло, и даже влажность от озера не была промозглой.

Я ждала, пока подействует микстура, которую мне дал Косой. Прошло всего пять минут. Он сказал, что действует она быстро. Сделав пару шагов, я оказалась по щиколотку в воде. Она была теплой. Стояла звенящая тишина. Небо над головой быстро становилось серым и грозило разразиться ливнем в любую секунду. Я и природа – мы обе застыли в ожидании того, что вот-вот должно произойти. И оно не заставило себя долго ждать.

В тот момент, когда первая крупная тяжелая капля, разбилась о мой нос, я поняла, что дышу часто и не глубоко. Воздух стал вязким, как кисель, и каждый последующий вдох давался все труднее. "Как только почувствуешь, что задыхаешься –сразу ныряй и глубоко вдохни. Страшно, но чем быстрее сделаешь это, тем лучше" – говорил мне Косой, вручая крохотный красный флакон. Посмотрела бы я, как смело ОН пошел бы топиться. Я уже зашла по пояс в воду и тщетно уговаривала себя, что мне всего – то и нужно, что нырнуть и сделать резкий вдох – просто пережить этот кошмар, ставший явью, но страх не давал мне даже согнуть колени. Воздух почти не попадал в легкие, и голова моя пошла кругом. Тело отказывалось мне подчиняться, ведь всю свою жизнь оно дышало воздухом и теперь отказывалось верить, что может быть как-то иначе. Дождь обрушился резко и сильно. Капли, крупные и тяжелые, хлестали меня по лицу и груди, а я ловила ртом воздух, который застревал где-то в горле. Руки затряслись, все вокруг стало вращаться, и я потеряла сознание.

Открыв глаза, я увидела перед собой водную гладь, кипящую от дождя, и подумала, что, наверное, так же чувствовала себя Алиса, попав в Зазеркалье. За рябью воды бушевало небо, разливаясь серой лавой, сколько хватало глаз. Я дышала часто и глубоко, чувствуя, как унимается дрожь в руках и ногах, глядя, как прямо перед моими глазами проплывает стайка мальков. Я услышала слабый гул в ушах и кожей почувствовала едва уловимые колебания воды, ее волнения, еле ощутимые течения. Я приподнялась на локтях и оглянулась. Вокруг меня простиралось мелководье, на которое я еще совсем недавно смотрела сверху, и лишь десяток сантиметров отделяют мою макушку от поверхности воды. В паре метров от моих ног мелководье резко обрывалось. Я перевернулась на живот, подползла к краю и заглянула. От изумления я раскрыла рот. Все озеро оказалось огромной карстовой воронкой. Идеально круглой трубой диаметром около километра она уходила глубоко вниз. Дно ее скрывалось где-то в темноте. Эта темнота смотрела на меня с вызовом, спрашивая, рискну ли я, решусь ли спуститься. Я вглядывалась, силясь увидеть там, внизу, хоть что-нибудь, но темнота там словно становилась жидкой и концентрированной, заливая собой каждую щелочку. Если слишком долго смотреть туда, никогда не решишься спуститься вниз. А потому, не дожидаясь момента, когда трусость моя возьмёт верх, я оттолкнулась и полетела.

Я медленно падала вниз, удивляясь, как глубоко проникает свет – там, где, мне казалось, уже должна наступить непроглядная мгла, я совершенно отчетливо видела каменистые стены, местами покрытыми илом и цветными водорослями. Свет проникал сюда еще многие метры. Не знаю, сколько я спускалась – километр или десять, но вскоре тьма все же сомкнулась над моей головой. Она смешала все ориентиры, и теперь я с трудом понимала, где – верх, где – низ, и я уже сомневалась, падаю я или поднимаюсь. Удивительно, но страшно мне не было – непонятно, непривычно и напоминало скорее сон, чем реальность, но не страшно, даже несмотря на то, что я понятия не имела, что ждет меня там, внизу. Неожиданно ноги мои уперлись в мягкий песок. Первое, о чем я подумала, что в воде, как и на земле, в разных местах дышится по-разному. Здесь дышать было легче, словно вода сама входила в твои легкие. Наверху множество слабых запахов, перемешиваясь, сливались в невесомый коктейль. Здесь не пахло ничем, кроме… Странно, но здесь, под толщей воды, на дне, витал еле уловимый запах сирени! Не так ярко и не так приторно, как наверху, скорее – легкий шлейф, искаженный водой, но от этого еще более загадочный и удивительно приятный. Неужели на дне самого загадочного озера на свете растет сирень? Разглядеть бы хоть что-нибудь. Но я не видела даже своего собственного тела. Я ждала, думала, что глаза привыкнут к темноте, и я разгляжу хотя бы контуры, но спустя пять, десять минут ничего не менялось. Я не могла сдвинуться с места, потому просто не знала, что вокруг меня, но ощущение мягкого теплого песка под ногами почему-то давало невероятное спокойствие. Наверное, так чувствует себя ребенок в утробе матери. А потом меня заполнило странное чувство пустоты и апатии. Странным оно было потому, что я совершенно точно знала, что хоть одно чудовище здесь есть, не говоря уже о хищниках поменьше. Так почему я не боюсь? Пустота внутри меня разрасталась, словно я превращалась в огромную водоросль, которая подчиняется легкому течению воды. Я закрыла глаза, все равно толку от них сейчас никакого, и просто повисла, подчиняясь воде. А в следующий миг все изменилось.

Невероятным образом все мои чувства перемешались, переплелись, а затем, разъединившись, заняли новый порядок. Это было настолько восхитительно, что я с замиранием сердца следила за происходящим во мне чудом. Зрение здесь было не нужно, и оно просто выключилось. Зато с кожей стало твориться нечто невероятное – она стала слишком чувствительной. С каждой секундой, с каждым новым вздохом она все сильнее, все тоньше чувствовала малейшее движение воды, перемену тепла – я поняла, что вода здесь неоднородна, и теплые течения перемешиваются с холодными. Но то, что случилось дальше, было еще удивительнее. Моя кожа начала чувствовать… запахи. И не только запахи, но и вкусы. Я чувствовала, как в воде перемешиваются все ее химические составляющие, вплоть до мельчайших молекул. Соли, металлы, органические вещества – все это стало таким очевидным, что я с легкостью могла бы расписать всю химическую составляющую этой воды до сотых грана. Мозг мой взрывался от переполнявших меня ощущений. В следующее мгновенье я ощутила легкие электрические разряды, прокатывающиеся по моей коже на плече, на шее, на колене, левой пятке, кончику носа, словно миллиарды крошечных иголочек нежно щекотали меня. Я улыбнулась, потому что поняла – я чувствую проплывающих мимо меня рыбок, ракообразных и прочую мелкую живность. А потом случилось совершенно невероятное – сердце, которое билось спокойно и размеренно, сделав очередной удар, испустило слабый импульс. Крошечную взрывную волну, которую я почувствовала, а в следующую секунду, она вернулась ко мне, и мир вспыхнул вокруг меня, обретая очертания. На сотую долю секунды я увидела песок под ногами. Затем снова тьма. Еще удар – слабый узор, окружавших меня стен, и снова темно. "Да это же эхо-локация!" – подумала я, и пружина восторга распрямилась во мне, взвинчивая пульс. Сердце бешено зашлось, и мир расцвёл вокруг меня, обретая четкость. Ясно, как днем, я видела песчаное дно под своими ногами с редкой россыпью мелких и крупных камней, каменную трубу стен, уходящих далеко вверх. Я подняла голову и попыталась увидеть там хоть что-то, но теперь верх оказался бесконечной бездной, теряющейся где-то далеко в черноте. Теперь низ был вверху. Я прекрасно знала, что там, на поверхности, солнце и тепло, но мне туда совершенно не хотелось. Я слилась с водой, став частью подводного мира, и мне это нравилось. Я огляделась и увидела расщелину справа от себя, оттолкнулась, и вода подхватила меня, сделав легкой и невесомой, поведя за собой.

Поначалу довольно узкая, расщелина становилась шире, открывая передо мной просторный коридор, извивающийся, словно водяная змея. Я плыла по нему, чувствуя, что вода держит меня так же крепко, как земля. Вода заполняла меня – каждую клеточку, становясь электрическим импульсом, превращаясь в мысли и действия внутри меня. Я не сопротивлялась этому. Я наслаждалась этим.

Я наблюдала, как каменный потолок плавно перетекает в стены, а стены – в пол, и так по кругу, и чем дольше я плыла сквозь это каменное великолепие, тем более естественным мне казалось то, что я вижу на триста шестьдесят градусов одновременно. Словно какой-то проектор передавал картинку прямо в мою голову, да так, что я видела АБСОЛЮТНО ВСЕ, что окружало меня – спереди, сзади, справа, слева, сверху снизу и по диагонали одновременно. Ни одна крохотная деталь не укрывалась от меня. Словно так было всегда, настолько естественным это казалось моему телу. Восторг переполнял меня, заставляя забыть обо всем, и я просто отдалась течению воды.

Меня взбудоражил мощный электрический разряд. Импульс невероятной силы вырвал меня из нирваны, заставив вспомнить– кто я и зачем я здесь. Разряд такой силы мог принадлежать лишь очень большому животному, и я поняла, что тот, кого я ищу, совсем близко. Я чувствовала, как он огромен и силен, а еще я ощущала, как сильно отличается его жизненная энергия – от моей. Не знаю, как это объяснить, но когда ты весь превращаешься в ощущения, это становится очевидным. Это была энергия зверя.

Длинный коридор закончился, и я оказалась внутри огромного каменного купола. Исполинская пещера полусферой раскинулась передо мной. И тут я увидела его. Он ждал меня. Как и я, он чувствовал мое приближение. Гигантское, оно напоминало саламандру размером с двухэтажный особняк. У него были огромные глаза и длинный хвост. Не знаю, есть ли у саламандры зубы, но у этого зверя было два ряда длинных, острых зубов, плотно смыкающихся друг с другом. А вот чего я не ожидала, так это густой, длинной шерсти, которая слабо переливалась от малейшего движения воды. Странно, но отчасти он казался похожим, скорее, на огромного кота, чем на ящерицу, правда без ушей и носа. Он смотрел на меня, не моргая, и не отрывая взгляда двух огромных глаз. Я зависла у входа в пещеру, не смея пошевелиться. Мы застыли в ожидании, разглядывая друг друга. Животное дышало редко и глубоко. Его огромные бока понимались и опускались в такт глухому стуку его сердца. Оно пыталось прощупать меня, прочувствовать, чтобы понять, с чем я пришла, но по-видимому, ничего, кроме восторженного страха, не ощущало. Я же, рассматривая его, все больше поддавалась растущему внутри меня любопытству, смешавшемуся с благоговейным трепетом. У него были перепончатые лапы с пятью пальцами, заканчивающиеся острыми когтями. Этот зверь – определенно, хищник, но как и все, кто находится на вершине пищевой цепи, не лишен благородной медлительности. Он знал, что сильнее меня, так же как и любой другой твари в этом озере, поэтому он просто наблюдал за мной.

И надо же было мне именно в этот момент выронить нож. Тяжелый, он медленно спланировал, упав на белое песчаное дно пещеры. Вот тут – то животное и показало, насколько обманчиво его ленивое спокойствие. Резко сорвавшись с места, оно с проворством, которое трудно было ожидать от такого огромного зверя, бросилось на меня, недвусмысленно обнажив острые зубы. Тело мое среагировало быстрее, чем голова, и я, абсолютно инстинктивно, нырнула вниз, прижимаясь к песчаному дну. Водяной пролетел в нескольких сантиметрах от моей макушки. Следовавший за ним водяной поток подхватил меня, оторвав от дна, и потащил. Кувыркаясь через голову, я отчаянно пыталась остановить свое тело, но меня остановила стена. Удар был внезапный и сильный. Перед глазами поплыли черные круги, а дыхание сбилось, заполняя всю мою голову звуком из последних сил работающих легких. Не знаю – как, но я удержала свое сознание, и когда рассеялась черная пелена перед глазами, я увидела, как чудовище, грациозно разворачиваясь, заходит на второй круг. Сейчас оно убьёт меня. И вдруг я сделала то, чего совсем от себя не ожидала.

– СТОЙ! – заорала я что было сил, поднимая руки над головой. Мои раскрытые ладони, повернутые к нему, были моими белыми флагами. Звук моего голоса разлетелся по всей пещере и звучал удивительно – словно из-под подушки, но при этом очень громко. Чудовище, резко изогнув тело и хвост, остановилось на всем ходу, обдав меня волной, которая чуть не припечатала меня к стене снова. Он подплыл ко мне совсем близко, а его огромная голова опустилась ко мне. Он приблизил морду, и сердце мое зашлось, отчего каждая линия его головы стала такой отчетливой, словно я смотрела на него в солнечный, безоблачный полдень. Каждый волосок не его морде, зубы – словно кинжалы, а главное – бездонные глаза, словно два огромных колодца, в которых не было ни радужки, ни зрачков. Только бесконечная темнота, уходящая куда-то очень глубоко. Он шумно выдохнул.

– Ты боишься, – констатировал он без единой эмоции в голосе.

Настала моя очередь удивляться. Я совершенно не ожидала, что животное это настолько разумно, что разговаривает.

– Боюсь, – кивнула я. Скрывать очевидное нет смысла, равно как и говорить это вслух, но что-то нужно было сказать.

– Ты – ничтожное, трусливое существо, как и все те, кто приходил сюда до тебя, – голос его был до невыносимости низким и больно вибрировал по барабанным перепонкам, отчего где-то глубоко в моей голове, все резонировало в такт его словам. – Вы приходите ко мне с оружием в руках и страхом в сердце, но все же надеетесь подчинить меня себе.

– Я не хочу.

– Не хочешь чего?

– Подчинять.

– Я знаю, зачем ты пришла, – крикнул он, и на мгновенье мне показалось, что голова моя вот-вот взорвется. Тут он развернулся, медленно и величественно, и поплыл туда, где лежал до того, как я пришла. Странно, но движения его не имели ничего общего с кошкой или ящерицей. Все его существо в движении напоминало акулу. Хищно, элегантно, но немного сонно. Когда оно улеглось, я услышала, как оно тихо говорит мне.

– Я не дам тебе того, что ты хочешь. Сама ты это взять не сможешь. Уходи.

Он зевнул, закрыл глаза, а потом обернулся собственным хвостом, совершенно так же, как делают все домашние коты. Такой огромный пушистый кот, который только что чуть не сожрал меня. А теперь он лег и, кажется, уснул.

Я застыла на месте, не зная, что мне делать. Действительно, что я могу? Крошечная, я слабее, медленнее и, похоже, намного глупее, чем он. Ко мне медленно начинало подбираться отчаянье. Ведь когда противник борется, есть шанс, хоть и мизерный, выиграть, но когда он уходит, не боясь повернуться к тебе спиной – ты однозначно проиграл. И вот теперь мне оставалось лишь развернуться и отправиться в замок с пустыми руками. Но этого сделать я не смогу. Я вспомнила глаза Ирмы, тоскливые и смиренные. Нет, в замок ни с чем я ни за что не пойду.

– Послушайте, – тихо заблеяла я, подозревая, что чудовище уже успело прикорнуть. Собрав последнюю смелость в кулак, я заговорила громче. – Я предлагаю обмен.

Животное приоткрыло один глаз, выглянув из-за своего пушистого хвоста. – Обмен? – в голосе его звучало удивление. – И чем же мы будем меняться?

– Желаниями.

– Как это?

– Ну, что мне нужно, мы оба знаем. А чего бы хотели вы? Ты… Хм… Ну, в общем, у каждого есть желания.

Зверь шумно выдохнул, и это сильно напоминало снисходительный смешок.

– Насекомое… Возвращайся туда, откуда пришло, – сказал он и снова спрятался.

– Я серьезно. Вы сказали, что все, кто приходил, хотели обидеть. Я предлагаю иное. Я хочу дать Вам то, что сами вы получить не в состоянии.

– Ничтожное двуногое, как ты можешь дать то, что даже я сделать не могу?

– Не смотрите на мой рост и слабость. Иногда трус, когда очень нужно, становится отважным. Тем более, вы ничего не теряете. Ну же! Я смогу!

Я замолчала. Молчал и зверь. То ли он думал, то ли уснул. Удивительно, но мне мои слова казались убедительными настолько, что на мгновение я и сама поверила в то, что говорю. Слова застыли между нами, и только одному чудовищу было известно, о чем оно думает.

– Если у меня ничего не выйдет, я просто уйду, как вы и хотели. Но если у меня получиться…

Зверь открыл один глаз, затем второй. Он долго рассматривал на меня, не говоря ни слова, лишь огромные бока поднимались и опускались, а когда заговорил, вибрация снова больно ударила меня по барабанным перепонкам.

***

Одежда на мне все еще была мокрой и неприятно липла к телу. Наверное, нужно было раздеться и оставить платье на берегу, но как-то не хотелось являться к королю подводного мира в чем мать родила. К тому моменту, как я выбралась из озера, уже стемнело, и полная луна висела над головой. Мне уже начинало казаться, что я заблудилась, как над верхушками деревьев показалось острие горы, от которой до поляны рукой подать. Я прибавила шагу. Наконец, добравшись до водопада, я отдышалась. Найдя Великую Волшебницу, благо, теперь это было нетрудно, я подбежала к ней, упала на колени и заговорила громко, как могла.

– Великая, мне нужна Ваша помощь. Срочно!

Я ждала. Камень молчал.

– Але! Слышите меня?

Тишина. Мне никто не отвечал. Еще несколько раз я звала Волшебницу, но камень оставался беззвучным, словно это был просто камень и ничего больше. Я начала сомневаться, а не перепутала ли я ее. Да нет же, это именно тот камень, что был мне нужен. Прошли долгие две минуты, в течение которых мне приходили в голову разные мысли – одна другой краше. Но больше всех меня пугала та, в которой я очень явственно представляла себе, как сразу после моего ухода Великой вздумалось сменить физическую оболочку, и теперь она беззаботно строила плотину (почему бы и нет?) на ближайшей реке. И теперь мне ни за что не отыскать одно единственного, нужного мне, бобра среди сотен точно таких же, ничуть не бобрее, чем все остальные.

– Ну, помогите…

– Бога ради! Кто там горло дерет? А… Опять ты?

– Слава Богу! Как хорошо, что Вы не бобер.

– Бобер? С чего бы…

– Я звала Вас, Вы не отвечали. Я страшно испугалась, что вы…

– Я спала вообще-то! Ночь на дворе.

– А… Хм… Камни спят?

– А что еще делать, лежа без движения на одном месте? Спать, конечно.

– Ну… Да. Наверное… Да не важно. Выручайте! Умоляю Вас…

– Да перестань ты тарахтеть. Успокойся и объясни, что нужно.

Я, как могла подробно, но быстро, рассказала ей о Водяном, о том, как он чуть не слопал меня, и том, что мы заключили сделку.

– И чего он хочет?

– Вы не поверите, но, оказывается, подводное чудовище больше всего на свете хочет увидеть рассвет! – я сделала паузу для фанфар, но восторгов и умиления так и не последовало. – Но подняться на поверхность оно не может, потому как…

– Да поняла я.

– Правда? Я вот не сразу…

– Не сразу поняла, что ему нечем дышать? – она сказала это таким голосом, что без труда угадывалось между строк, что я – девушка не самого светлого ума.

– Да не сразу. Между прочим я не знаю, что умеют Водяные, а что – нет. – сказала я обиженно. – Ну, не суть. Вы поможете мне? Может, есть какая-нибудь травка, или ягода, ну или обряд какой-нибудь. Сплясать на восходящую луну или, может, потрясти задом против часовой стрелки над муравейником… – я болтала безумолку, лишь бы она не успела вставить что-то вроде "Зачем мне это?", или "С чего это я буду помогать тебе?", но к моему удивлению, когда словестный запас мой полностью истощился, она лишь сказала.

– Ничего особенного. Простое заклинание. Невелико колдовство.

– Так Вы поможете?

– Отчего нет?

Вот уж воистину, странная дама! То уговариваешь ее до мозолей на языке, то она сама рвется в бой, самоотверженно и безвозмездно. Но вслух я сказала лишь.

– Отлично! Что нужно делать?

– Что, Что? Отнести меня к нему.

Я кивнула и вцепилась в камень обеими руками. Но не тут – то было. То ли я такая щупленькая, то ли Великая Волшебница такая тяжелая, но у меня было впечатление, что я пытаюсь столкнуть с места плотно покушавшую беременную слониху. Я шипела сквозь зубы, упиралась ногами во все, что только было можно, и даже пробовала взять немыслимую задачу с разбега, но – тщетно. Не отвоевала и пары миллиметров. После десяти минут совершенно безрезультатных попыток, я обессилено шлепнулась на траву, поскуливая от боли в руках и спине.

– Может, – заговорила я, тяжело дыша. – Вы просто объясните мне все. Расскажете все, запишем дословно, а я повторю?

– Бесполезно. Это очень сложный и древний язык.

Я вспомнила витиеватые и трудновыговариваемые слова, которые Граф произносил во время заклинаний, и кивнула. Язык, непонятный даже на слух, на вкус, скорее всего, был бы просто непроизносимым. Мне такое в жизни не повторить.

– Что будем делать?

Великая молчала, и я подумала, что все-таки сложно общаться, не видя выражения лица собеседника. Правда, будь она бобром, вряд ли стало бы легче. Только я представила себе бобра, с задумчивым видом потирающего подбородок в позе мыслителя, как Великая прервала мои безумные фантазии.

– Ну что ж. Все остальные варианты гораздо сложнее, – сказала Великая, заканчивая одной ей известный внутренний монолог. – На этой поляне есть сосна. Она позади тебя. Вон та, видишь? Самая высокая. Да, да, она. Так вот, на самой ее верхушке есть прозрачная иголочка. Не смотри на меня так, я понимаю, что найти ее будет очень трудно, но поверь, когда найдешь – сразу поймешь, что это она. Она может преломлять лунный свет так, что получается нить – тонкая и очень прочная, но главное даже не это, а то, что она умеет делать невесомыми даже самые тяжелые объекты. То есть, с ее помощью ты легко можешь унести гору позади себя. Но гора – то нам не нужна, а вот меня она поднимет с легкостью, и ты сможешь перенести меня так же легко, как воздушный шарик.

Я оглянулась и посмотрела на дерево пятидесяти метров в высоту.

– Да, нелегко будет залезть туда.

– О, об этом можешь не переживать. Есть кое-какие ягоды…

– Вот о них можете не рассказывать.

Пожалуй, самым сложным было заставить себя съесть эти чертовы ягоды. Я никак не могла заставить себя положить их в рот, не говоря уже о том, чтобы прожевать и проглотить.

– Чего ты там застряла? – крикнула мне Великая, глядя на то, как я переминаюсь с ноги на ногу, рассматривая одну единственную ягодку на своей ладони. Я нарвала больше, штук десять, но помнится мне, тут с лихвой хватит и одной. Остальные лежали в кармане, завернутые в носовой платок. В этот раз некому было поймать меня и привязать за руку, и веревки под рукой не было тоже, поэтому у меня были все шансы отправиться в свободное плаванье на высоте нескольких тысяч километров. Понимая это, я намертво вцепилась в толстый ствол многовекового дерева.

– Чего тянешь? Трухнула что ли?

– Нет! – рявкнула я, чувствуя, как подгибаются колени.

– Ну так ешь эту несчастную ягоду!

– Великая, а как я буду назад возвращаться?

– Ты же говорила, все про них знаешь.

– Говорила.

– С черенками рвала?

Я посмотрела на ягоду, у которой был крохотный черенок, с маленьким листочком.

– Да.

– Черенок не выбрасывай. Он действует обратным образом.

– Серьезно?

– Нет, шутки шучу. Конечно, серьезно! Как бы я тебя отправляла наверх? Дилетанты… Лезь, давай!

Я положила ягоду в рот, а черенок в другой, свободный карман. Знакомый, волшебный вкус разлился во рту, аромат, дурманящий, пленительный заполнил нос, поднимаясь все выше, окрыляя, заполняя голову своим пряным, нежным облаком. Какие же вкусные эти ягоды! Интересно, а Влад тоже знал про черенки? Вот паршивец! Как же я соскучилась по нему…

Знакомая легкость оторвала меня от моих мыслей. Снова, как и в первый раз, первыми оторвались от земли ноги и зад. Интересно почему? Я потихоньку разжимала руки, все еще цепляясь за дерево, но уже свободно скользя вверх. Если вы помните свои полеты во сне, вы легко поймете меня. Понимая, что происходит невозможное, быстро начинаешь верить, что для твоего тела это так же естественно, как дышать. Я стала легкой, земное притяжение отпускало меня. Мне хотелось визжать от страха и восторга, но все же ускользающая вниз земля пугала меня. Даже тяжелые мысли больше не держали, вылетая из головы. Ветки проплывали мимо меня, и я легко касалась их руками, не для того, чтобы зацепиться, а для того, чтобы почувствовать, как они остаются внизу. Я посмотрела наверх – там ночное небо распахнуло для меня объятья, как старому другу. Под ногами расстилался лес, величественный и тихий. Великан с философией невмешательства в свою же собственную жизнь.

Наконец, замелькали короткие ветки верхушки. Я осторожно взялась за ближайшую. Словно воздушный шарик, зацепившийся за ветку, я висела на расстоянии вытянутой руки от макушки огромной сосны. Мне не потребовалось много времени, чтобы подобраться к ней. Словно бы точно зная, где иголка, я сразу же нашла ее. Тоненькая, прозрачная, она была чуть тоньше швейной и казалась хрупкой на вид, словно сделанная из хрусталя. Она испускала удивительное свечение, словно внутри нее горела своя собственная крохотная луна. Я подтянула ветку поближе к себе и чуть не клюнула носом это удивительное чудо. Вблизи она казалось совершенным оптическим прибором – внутри нее лунный свет многократно преломлялся, становясь все тоньше и тоньше с каждым отражением. Лучи перекрещивались между собой, образуя причудливый и очень красивый узор. И тут я заметила, что из кончика иглы торчит крохотный обрывок нити. Незаметный с первого взгляда он едва улавливался взглядом. Не потерять его из виду я смогла лишь, когда уловила легкий отблеск. Осторожно, изо всех сил стараясь не напартачить, я потянула за нить. Ни разу в жизни я не видела ничего подобного. Легко, словно я разматываю невидимый клубок, потянулась серебряная ниточка. Тонкая и прозрачная, она лишь угадывалась в свете полной луны. Невесомым прикосновением она легла в мою ладонь легкой паутиной. Она лишь отдавала холодом, но не весила совершенно ничего и была, наверное, в сотни раз тоньше, чем человеческий волос. Обмотав ее вокруг ладони, словно шерсть, я начала тянуть дальше, и тут же поняла, что не так-то просто ее порвать. Казалось, от любого дуновения ветерка она должна лопнуть с легким звоном, но нет. Рука моя пару раз дрогнула, но нить, натянувшись, сохраняла свою хрупкую целостность, и не думая рваться. Нить шла очень легко, и уже через несколько минут на моей руке блестел внушительный моток лунной пряжи. И только я подумала, как же оборвать нить, которая не рвётся, как лунный диск закрыла огромная косматая туча. Нить легко оборвалась и послушно легла последним витком в мою ладонь. Пока все шло, как нельзя, удачно. Ну, пора было спускаться.

Надо заметить, что черенок на вкус был отвратительным. Казалось, что жуешь болотную тину. Да и спускаться было не так приятно, как подниматься. Действовал он очень быстро, и за несколько метров до земли тело мое быстро обрело первоначальный вес, так что я отшибла себе пятки и чуть не откусила язык. Я не приземлилась, я рухнула. На ум пришло столько живописных ругательств, что позднее я пожалела, что их негде было записать. Хромая, я шла к Великой, надеясь, что на поляне растет хоть одна обезболивающая травка-муравка. Оказалось, что нет. Не растет.

***

Мы стояли на берегу озера, и меня не отпускало легкое ощущение дежавю. Великая пребывала в прекрасном настроении – смена декораций и ночная прогулка явно пошли ей на пользу. Я же чувствовала себя ишаком, немилосердно загнанным собственным хозяином, потому как даже с помощью волшебной веревки тащить огромный валун было ох, как не просто. Если Вам когда-нибудь, доведется пользоваться лунной нитью, знайте – предметы с ее помощью не теряют своего веса. Это наглое и бессовестное вранье! Они, со всем своим весом, просто поднимаются в воздух. Это как тащить что-то очень тяжелое, но не по земле, а по воздуху. Так что я вас предупредила.

– Ладно, – сказала Великая, – дальше я справлюсь сама. Спусти меня в воду.

Я ослабила веревки. Огромный валун высвободился и, упав в воду, взорвал тихую гладь, обрызгав меня с ног до головы. Он, точнее она, пропала в темноте воды. Я осталась одна.

Только наедине с собой я, наконец, поняла, как устала. Каждая мышца ныла, каждая косточка звенела. Я уселась на каменистый берег и стала ждать.

Не знаю, сколько времени прошло, когда вода посреди озера закипела. Волны расходились во все стороны, возвращаясь и цепляясь одна за другую. А в следующее мгновение в центре кипящего котла, показалась мохнатая макушка. Огромная, с прилипшей к черепу шерстью, голова водяного медленно поднималась из воды. Огромные черные глаза озирались по сторонам, не то в испуге, не то в удивлении. Наконец Водяной остановил свой взгляд на мне и в этот момент, сама не знаю почему, я улыбнулась ему, вскочила и, как сумасшедшая, начала размахивать руками, как будто мы друзья и не виделись целую вечность. А в следующее мгновенье, и это было совершенно удивительно, он улыбнулся мне в ответ. Это было одновременно страшно и восхитительно. При виде этой улыбки я взвизгнула от восторга (или от страха, трудно сказать). Представьте, что Вам улыбается большая белая акула. Два ряда острых, как ножи, зубов, обнажились в совершенно искренней улыбке, которую от хищного оскала отличал лишь хитрый прищур огромных, счастливых глаз. Теперь, пожалуй, я видела все.

– Как дышится? – крикнула я.

Его голос был настолько низким, что напоминал, скорее, гудок локомотива. Но, слава Богу, на воздухе он не отдавал жуткой вибрацией по всему нутру.

– Тяжело, – ответил он и поплыл ко мне навстречу.

Когда он почти полностью показался из воды я увидела, что Великую он тащит в лапе. Я встретила его на мелководье и помогла, обвязав камень лунной веревкой, которую повесила ему на необъятную шею, словно кулон.

– Великая, как Вы?

– Мокро, – проворчала она, но по голосу я слушала, что ворчание ее напускное, и что она в полном восторге. Странная все же дама. – Там, внизу, очень холодно. Даже для меня.

Водяной, сотрясая землю огромными перепончатыми лапами, вышел на берег, а потом тяжело рухнул в полуметре от меня.

– Тут тяжело, – дыхание его было частным и сильным. Вода больше не держала его, и теперь вес его огромного тела давил на него самого. Здесь, на земле, он вдвое превышал свой привычный вес, и теперь был похож на синего кита, выброшенного на берег.

– Великая, можно помочь?

– Подождите вы. Не все сразу.

Она тихо забурчала что-то себе под нос (ха-ха) так, что было не понятно, то ли она все еще причитает, то ли помогает. Я подошла к нему и положила руку на огромную лапу. Под тихий шепот Волшебницы я осознала, что совершенно его не боюсь. Да, огромные когти. Ну и что с того. Зубы? Да бросьте… Глаза его были удивлены, счастливы и немного обескуражены, и, наверное, это все делало его не страшнее котенка. И тут я поняла, почему так радовалась, когда он появился над водой. Почему внутри меня кипит радость, почему распирает от восторга. Потому, что друзья мои, не каждый день становишься свидетелем того, как происходят чудеса. Огромное подводное чудовище впервые в жизни выходит на поверхность, чтобы увидеть то, что должно было лишь сниться, но не могло стать явью, но теперь… Я видела рождение чуда – мечта, из бесплотного переплетения надежд и желаний, превращалась в осязаемую, совершенно реальную вещь.

Великая замолчала. Прошло несколько секунд. И внезапно, бока огромного чудища перестали хрипеть и пыхтеть. Он вдохнул и выдохнул легко, словно вода снова держала его на весу. Тихо и неслышно. Он поднял голову, вдохнул и выдохнул еще пару раз, да так сладко, словно тяжесть всего мира внезапно свалилась с его плеч.

– Хорошо… – сказал он и неуклюже поднялся на лапы.

– Великая, так что ж ты сразу этого не сделала? – спросила я ее.

– Чего не сделала, чего не сделала… – передразнила меня она. – Забыла я. Думаешь легко волшебством налево и направо разбрасываться?

От радости я припала к холодному мокрому камню, обнимая ее.

– Спасибо тебе, Великая Волшебница. Спасибо.

Она замолчала. То ли боролась с нежностью, то ли с искушением нахамить. Кто ж ее знает?

– Пойдемте, – голос ее стал мягким и немного усталым. – Я знаю отличное место, где можно встретить рассвет. Поторопиться бы, а то светает.

***

Отвесный утес с неровными, словно наспех оборванными краями, большим, выпуклым, словно нос, выступом нависал над обрывом. Там внизу зеленый ковер леса бархатными волнами перекатывался по горам и холмам. Где-то далеко, где линия горизонта еле угадывалась в предрассветном небе, забрезжило зарево нового дня. Солнца еще не было видно, но небо уже зарделось розовым румянцем, переходящие в желто-белые оборки по краям.

Мы сидели на самом краю. Водяной свесил правые лапы с обрыва и молчал, а мы с Великой спорили о том, насколько безопасно тут сидеть. Она утверждала, что каких-то несколько сотен лет назад, это был самый безопасный обрыв на всем белом свете. Что могло измениться за столь ничтожное время? Я не нашла, какой именно из ста двадцати миллионов доводов выбрать, поэтому решила промолчать.

Компания наша была удивительной, и мне подумалось, что со стороны огромное косматое чудовище, девятнадцатилетняя девчонка и говорящий камень выглядят довольно странно. Водяной не отрывал огромных глаз от горизонта, а Великая без остановки болтала о старом добром Мармараке. Кто это был, я так и не поняла, но, видимо, он оставил в ее воспоминаниях неизгладимое впечатление.

Наконец, солнечный диск показался над верхушками далеких деревьев. Яркий, белый, но еще не обжигающий, он в одно мгновенье разогнал полумрак, заливая окружающий мир красками, полупрозрачными, словно акварель. Мир обретал очертания, отражая свет.

– Что это? – спросил Водяной, стараясь басить как можно тише, словно боясь вспугнуть застенчивое светило.

– Это солнце, Водяной, – сказала я почему-то тоже шепотом. – Это и есть рассвет.

Я посмотрела на него и впервые за все время, увидела его таким, каков он был на самом деле. Шерсть его полностью высохла и теперь лежала нежным шелковым покрывалом, пушистым, как у персидских котов, но длиннее, и как только первые лучи солнца коснулись ее, я увидела, что она нежного светло-сиреневого цвета, с белыми крупными пятнами по всему телу. Мне так понравились эти пятна, что я не удержалась и провела рукой по одному из них. Мягкая, словно пух. Она слабо, еле слышно пахла сиренью. Я улыбнулась, понимая, откуда на дне озера сирень. Но Водяной не заметил этого. Он во все глаза смотрела на то, что так долго представлял себе только в своей голове. Изо всех стараясь не упустить ни одной детали, он жадно ловил глазами каждую мелочь. Я же, как зачарованная, смотрела на его глаза, не в силах оторвать своих. Там , под водой, они казались бездонными колодцами, но теперь, при свете дня, я поняла, почему у него нет зрачков – его глаза были огромными, кристально чистыми изумрудами, сверкающими миллиардами граней, и как только первые лучи солнца коснулись их, они вспыхнули всеми цветами радуги, искрясь огнем, отражая свет, разливая его повсюду вокруг себя. Красный, желтый, синий, фиолетовый, все оттенки розового, бирюзового и даже черный. Вы и не знаете, как прекрасен отблеск черного цвета. Все это было в его глазах. Огромные зубы раскрылись в улыбке, в которой светился детский азарт и совершенно искренний восторг. Такая милая, пушистая, улыбающаяся белая акула. Жутко, но удивительно привлекательно.

Мир вокруг нас расцвёл внезапно, когда солнце выглянуло наполовину. Трава из серо-синей превратилась в зеленую. Водяной смотрел на это так, словно сейчас подпрыгнет и убежит. Глаза его сверкали и бегали вокруг, глядя на все происходящее жадно, мгновенно перескакивая с места на место. Он поджимал лапы, словно свет сейчас затопит его. Рот его раскрылся, показывая нежно-розовый язык. Откуда-то налетел прохладный ветерок, принеся с собой нежный запах хвои. Водяной вдохнул этот аромат, зажмурившись от удовольствия, чтобы через мгновенье снова раскрыть глаза и страстно вглядываться в то, как меняется все вокруг. В лесу за нашими спинами защебетали птицы. Водяной чуть повел головой, вслушиваясь в их разговор. Я отвернулась и стала смотреть, как раскаленный добела диск почти оторвался от холмов на той стороне земли. Я улыбалась, внутри меня клокотало и булькало счастье. Еще никто никогда не заражал меня своим восторгом так, как делал это огромный зверь. На моих глазах свирепый монстр превращался в огромный комок счастья. Минуты превращались в секунды, пролетая мимо нас безумным вихрем, и вот уже солнечный диск полностью вышел из-за горизонта. Наступило утро. Мы молчали не в силах вымолвить ни слова. И тогда я услышала это – странный звук, словно что-то стеклянное упало, но не разбилось. Я решила – мне показалось, но тут же за первым последовал второй. Тонкий, хрустальный. Я обернулась и увидела, как огромные глаза наполняются слезами. Скатываясь по морде, они застывали, превращаясь в мутные камни негранёного изумруда, которые со звоном падали на траву. Я протянула руку и подняла с земли камень, размером со спичечный коробок. Он не блестел, не искрился, а был матовым, словно грязное, от времени, стекло. Я положила его на ладонь. Он был легким и теплым.

Никаких ножей, Косой. Плакать можно не только от боли.

А камни все падали и падали. Они россыпью ложились на траву, и если бы Вы глянули на них, поверьте мне, ни за что на свете не сказали бы, что они имеют хоть какую то ценность. А она была, и была огромна.

– Водяной, хватит. Остановись…

– Думаю, он не для тебя старается, – тихо сказала Великая, – Знаешь, ведь слезы боли сдержать можно, а вот слезы радости…

Водяной нас не слышал. Он замер, глядя на солнечный диск, и только по частому дыханию можно было понять, что он еще живой. Он забавно вытянул шею и застыл, глядя на то, как по земле разливается свет. Где сейчас он летает? В какой вселенной? Одному Богу известно, что сейчас творится в этой огромной мохнатой голове. Хотелось бы мне взглянуть хоть на секундочку, как выглядит его восторг.

– Ты бы убрала их, – сказала Великая.

– Кого?

– Не кого, а что. Камни, балда. Подальше от любопытных глаз.

– Мы в чаще глухого леса. Кто их тут увидит? Кому до нас вообще есть дело?

– Ты удивишься, узнав, как порой бывают проворны те, кому до нас нет никакого дела.

Под рукой у меня не было ничего, куда можно было бы сложить мое сокровище. Я достала из кармана платок, полный летающих ягод и без сожаления высыпала их на траву. Они засверкали красными искрами на зеленой траве. Я собрала все камни в платок и крепко связала его концы в тугой узел. Тридцать два камня. И хоть узелок вышел весьма внушительным на вид, на вес оказался практически невесомым. Я уселась на свое место, положила его на колени и накрыла своими руками.

– Великая, я хотела спросить тебя…

– Я знаю.

– Знаешь?

– Ну конечно. Я же все – таки вижу будущее, – голос ее был таким, каким говорят с людьми о чем-то неприятном, но необходимом.

– Ну… Тогда…

– Честно говоря, мне не очень хочется об этом разговаривать.

– Почему?

– Потому что знаю, как ты намерена поступить потом.

– Я сделаю что-то плохое?

– Хотелось бы верить, что ты потупишь мудро. А плохо это или хорошо – не знаю. Вообще не понимаю таких категорий, как хорошо и плохо. Тут, главным образом, дело выбора. Проблема в том, что когда человеку это право выбора дают, обычно начинается полная неразбериха.

– А что, у меня будет так много вариантов, что я могу запутаться?

– Можно и двух соснах заблудиться. Выбор есть выбор, и не важно, выбирать из двух миллионов вариантов или из двух. Ладно, – выдохнула она, понимая неизбежность этого разговора. – Ты ведь о дереве хочешь узнать? Ну, конечно, – она замолчала, словно пыталась правильно сформулировать мысль, или просто тянула время. – Дерево, которое ты видела, что-то вроде пуповины. Многие заблуждаются, полагая, что оно – венец всего сущего в нашем мире, источник жизни, потому что оно исполняет желания. Но на самом деле, это не так. Творец, в самом прямом смысле этого слова, желаний не исполняет. Он создает. Из пустоты. Это и есть самое главное – из ничего создать время и место, материю и сознание, жизнь, в конце концов, и то самое пресловутое право выбора, понимаешь?

Я не понимала.

– Ладно, мы сейчас не о Нем. Мы о дереве. Это существо соединяет нашу вселенную с другой, параллельной нам. Не спрашивай меня о ней, я совершенно ничего не знаю. Для меня это черная дыра. Но знаю – о чем бы ты ни попросила его, оно выполнит любое твое желание. Это вселенная через Дерево вершит свою, понятную ей одной справедливость. Равновесие, так оно это называет. Вернее, называло.

– В каком смысле называло?

– В прямом. Дерева уже нет. Осталась лишь его тень.

– Как такое может быть?

– Говорю же, не знаю. Ничего толком ничего не знаю, ни о нем, ни о том месте, откуда оно растет. Это, в общем-то, и не важно, ведь суть его осталась прежней – оно все еще исполняет желания. Все что захочешь, каким бы невероятным ни были твои фантазии, все можно осуществить. Но! Я хочу, чтобы ты поняла – это создание, в отличие от Творца, из ничего создавать не умеет. Не может заполнять пустоту. Оно способно трансформировать и менять. А за основу оно берет того, кто приходит к нему с просьбой.

– Как это?

– Очень просто. Что бы дать тебе желаемое, чем бы оно ни было, оно возьмет часть тебя и, изменив до неузнаваемости, вернет тебе, как исполненное желание. Именно из-за этого довольно трудно простому человеку понять, радоваться ему от того, что желание его исполнилось, или горевать. Теперь понятно?

– Нет.

– Например. Приходит мужик и просит сытости ему и его семье. Что даст ему дерево?

– Еды.

– Нет. Оно даст ему семена. А уж от мужика будет зависеть, посадит он их или нет, взойдут ли они, соберет ли он урожай. Но самое страшное, что дары этого дерева выглядят, как самостоятельное, законченное произведение, как то, чего и хотел человек, и наверное, поэтому из уст в уста передается вера, что дерево это бескорыстно и от всей своей темной сущности желает людям добра, – тут Великая как-то хмуро хихикнула, – Но, чтобы семена эти сделать, – продолжила она – оно берет, да и отнимает мизинец на левой ноге. В общем-то, что за беда, правда? Подумаешь, мизинец. Его функция для человека вообще сводится к тому, чтобы колотиться о тумбочки. Беда в том, что люди не знают, что для дерева мизинец левой ноги и сердце имеют совершенно равное значение. Оно ведь из другого мира, а там мерило всех ценностей совершенно другое, а потому сложно предугадать, что оно посчитает нужным забрать у тебя. А если учесть, что оно умеет забирать не только части тела, но и души… Ты можешь прийти к нему за возможностью любить, но при этом напрочь лишиться умения сопереживать, сочувствовать, не понимая, что любовь без сочувствия – это рабство для того, кто будет объектом этой любви. Это – страшная, несправедливая лотерея.

Мы замолчали. Мне было совершенно непонятно, зачем же люди приходят туда. Я задала этот вопрос Великой. Прежде, чем ответить, она очень долго думала, а когда заговорила, мне показалось, что вопрос этот окончательно ее расстроил.

– Я так понимаю, вопрос не в том, зачем, это и так ясно. Отчего не делают все сами?

Я кивнула.

– Ты права, многие делают это из собственной лени.

– Я этого не говорила.

– Это подразумевает твой вопрос, – она тяжело вздохнула. – Из лени, но не только физической, но и моральной. Не оттого, что невыполнимо, а оттого, что страшно брать на себя ответственность, жутко делать что-то совершенно новое. Кажется, что это невероятно просто – пришел, попросил, получил. Просто и легко. А главное, что все, что они делают собственными руками, всегда вызывает у них сомненья. Всегда, глядя на творение рук своих, человек спрашивает, а все ли правильно я сделал? А когда все сделали за тебя, таких вопросов не возникает. Но иногда лень человеческой души приобретает совсем другой оттенок – отчаянье. О, это самая коварная разновидность человеческой лени, – голос ее стал громче, но, похоже, что сама она этого незаметила, – А главная большая беда ее кроется в том, что она безумна. Отчаявшийся ничего не видит, ничего не замечает и не способен рассуждать. Но самое главное, что в отличие от обычной лени, тихой и скромной, этой – нужно действовать. – Великая говорила все быстрее, голос ее звенел и местами срывался. Говорила она так отчаянно, что, казалось, еще немного – и заплачет. – Бежать, лететь, совершать глупости, лезть на рожон. Заставить себя успокоиться умеет не каждый, и в этом – то и заключается суть – любое нежелание приструнить себя, обуздать свое сознание я называю ленью, и неважно, чего требует твоя лень – сесть и ничего не делать или бежать, сломя голову, не разбирая дороги. Нежелание взять себя в руки – есть лень человеческой души. Никогда, НИКОГДА не позволяй себе отчаиваться, – почти кричала она, – иначе можно наворотить такого… – она замолчала.

– Господи, Великая, так ты…

– Я была там! – вскрикнула она. Затем чуть тише, но так горько, что у меня комок встал в горле, добавила. – Я приходила к этому чертову дереву, и это безумное порождение чужой вселенной лишило меня возможности умирать!

– Но это же… хорошо?

– Жить вечно? Хорошо только на словах, и отлично смотрится в детских сказках, но на деле…

– Вы же говорили, что не помните, как стали бессмертной?

– Я что, первая, кто тебе соврал?

– Нет, к сожалению.

– И не последняя. Я прекрасно помню все, до каждой мелочи. Шел дождь, а тучи были такие низкие, тяжелые. Мокрые ботинки и одежду, прилипшую к телу. Помню гробовое молчание. Знаешь, там, на поляне, тихо, как в вакууме, даже мух не слышно, и ни одна птица не селится рядом с ним. И голос дерева, звучащий в моей голове, и мое согласие.

– Но зачем? Что Вам было нужно?

– Мне было столько же, сколько и тебе сейчас. Красотой Бог меня не наделил, особыми талантами – тоже, да и с обаянием у меня было туго.

– Ну?

– Что ну? Чего может хотеть молодая и некрасивая девчонка в двадцать два года?

– Мне девятнадцать вообще-то.

– Поздравляю, а выглядишь на двадцать два.

– Зато Вы прекрасно сохранились. Ну, так что это?

– Ну ты и балда. Влюбилась я. – сказала она так тихо, словно разговор этот выжал из нее все силы, и говорить ей больше не хотелось. – Не спрашивай больше об этом. Не хочу…

Мы замолчали, и в тишине я вспоминала маленького мальчика, который просил друга, а получил мышь. У меня не осталось сомнений, что Дерево бессовестно обкрадывало каждого, кто приходил к нему. По коже пробежал мерзкий холодок.

– Великая, а сам человек не может выбрать, чем пожертвовать?

– Не знаю. Видишь ли… – молчание, потом задумчивый и неуверенный голос. – Думаю, никому не приходило в голову договариваться о плате. Знаешь, по-моему, ты первый человек, которого осенило что-то подобное.

– Наверное, для этого я здесь, – и посмотрела вниз. Подо мной расстилалась зеленая пропасть, подняла голову – безоблачная синева без начала и конца. Великая была права, тут самое безопасное место на свете.

– Думаешь, есть на свете человек, для которого нет ничего важнее мизинца на левой ноге? – спросила я у нее.

– Думаю, есть, – она хихикнула. – Обязательно должен быть, иначе что же это за жизнь такая, где нет таких странных людей.

– Мне пора, Великая. Впереди долгий путь, и мне нужно идти.

– Идти? Зачем идти? Подай ка мне сюда те ягодки…

***

Под нами пролетали зеленые поля, сменяющиеся горными хребтами, пересеченные реками. Тут, наверху, намного холоднее. Я всем телом пыталась зарыться в длинную шерсть, которая почти целиком скрывала меня собой, но, к сожалению, совсем не грела. Водяной – животное хладнокровное, и от его тела исходил еле уловимый, но все-таки холод. И зачем ему такая длинная шерсть? Но его запах… Водяной ведь пах сиренью, и мне это безумно нравилось. Я вдыхала его аромат и никак не могла надышаться. И это при том, что обычно я не люблю сирень.

Трех ягод не хватило, и Великая, без тени сомнения, велела Водяному съесть остальные семь. Уже через несколько минут огромные лапы оторвались от земли. Я еле успела заскочить к нему на спину. Урчащий от восторга зверь инстинктивно повёл хвостом, и оказалось, что воздух подвластен ему не меньше, чем вода. И вот, загребая лапами и руля хвостом, огромное чудовище поднялось в воздух огромным пушистым дирижаблем.

Я завизжала от восторга. До чего же страшно! До чего же здорово! Будет возможность полетать на Водяном – никогда не отказывайте себе в этом удовольствии. На мой визг зверь улыбнулся своей самой очаровательной на свете улыбкой. Ветер летел нам навстречу, помогая, держа нас на весу, поднимая нас все выше. Над нами пролетали облака, и мне пришла в голову мысль зачерпнуть и положить себе кусочек облака в карман. Но потом я решила, что если оно превратится в тучку и польет дождем, будет не до смеха.

Солнце на такой высоте преломлялось как – то иначе, и казалось, что лучи его отлиты из золотого хрусталя. Мы взмыли вверх, и вынырнули над облаками, оставив их под нашими ногами. Солнце облило нас волной света и тепла. Я почувствовала, как сбилось дыхание зверя, как забилось, заметалось его сердце – сильно, часто, жадно, и услышала знакомый хрустальный перезвон.

– Водяной, ты что, опять плачешь?

– Какой сентиментальный зверь оказался, – пробубнила Великая, лежащая рядом со мной на необъятной спине.

Водяной ничего не ответил нам, а лишь продолжал бросать драгоценные камни в пропасть под нами. Они летели вниз, пропадая в облаках, несясь к далекой земле, падая в зеленую траву, теряясь среди прибрежной гальки, падая на дно горных ручьев и глубоких озер, закатываясь в темные расщелины гор. Когда-нибудь кто-то найдет их, и возможно, даже не будет подозревать о том, какая ценность лежит перед ним, а просто будет любоваться камнем, как безделушкой. Я положила руку на платок, в котором покоились камни. Мне удалось. Самой не верилось, что я смогла справиться со всем этим и вышла сухой из воды, в переносном смысле, конечно.

Мы взяли курс к замку. Водяной не был быстроходен, зато надежен, а плавность его полета чуть не убаюкала мою истерзанную нервную систему. Зверь, наконец-то, успокоился и просто плыл, омываемый потоком воздуха. Великая молчала. И все-таки что-то засело во мне. Это что-то крошечной молнией то тут, то там, вспыхивало в моей голове, никак не давая ухватить себя, чтобы понять, чего же оно хочет от меня. Как слово на кончике языка, мысль эта вертелась в моей голове. И вот, где-то между дремой и сном, я, наконец-то, схватила паршивицу за хвост.

– Великая, а где находится это дерево?

Великая издала глухой звук, похожий поскуливание старого, всю жизнь битого, пса.

– Не притворяйся, – засмеялась я. – Ты давным-давно знала, что я спрошу об этом.

– Знать – это одно, а не хотеть этого – совсем другое.

– Мне нужно туда. Я чувствую, что так должно быть.

– Самые великие глупости всегда начинаются с этих нелепых слов.

Я тихонько хохотнула. – Но ведь иногда с великих глупостей начинается что-то стоящее?

Она поворчала недовольно. – Это неизбежно. Если раз за разом совершать глупости, то один раз на тысячу должно повезти даже самому гремучему идиоту. Эй, плакса! – крикнула Великая Водяному. Тот вертанул головой так, что я чуть – было не десантировалась. – Разворачивайся! Меняем курс, – и, пока огромный зверь заходил на крутой вираж, тихо сказала мне. – Ты ведь знаешь, что ты больше ничего не должна мне?

– Нет. С чего это вдруг…

– Ты была права – без службы людям я – не Волшебница, и уж тем более не Великая. Спасибо, что вытащила меня из леса. Засиделась я.

***

Странное это было место. Деревья вокруг поляны росли идеальным ровным кругом, плотной стеной отгораживая его от всего, что снаружи. Огромные ели склонялись друг к другу, макушками образовывая купол над крошечной поляной. Словно немая стража, они смотрели на тебя сверху вниз. Ни ветра, ни звуков, и даже запахи здесь задыхались, превращаясь в ничто. Пустота звенела здесь, словно хрустальная.

Я стояла на самом краю поляны, не в силах приблизиться. Я просто смотрела. Мне было странным образом тоскливо. Не страшно, не жутко, а именно тоскливо, да так, что выть хотелось. Вакуум ощущений и мыслей делал из меня еще большую трусиху, чем я есть на самом деле. Словно что-то в этом месте, какое-то неощутимое колдовство, оголяло твои нервные окончания, выворачивая тебя всеми твоими мерзостями наружу.

Я шагнула вперед.

Поляна была пуста. Дерева, действительно, уже не было, но в том месте, где давным-давно его корни уходили глубоко в землю, теперь брала начало его тень. Огромная, раскидистая, она еле заметно колыхалась под несуществующим ветром и излучала слабый светло-зеленый свет. Подойдя ближе, я почувствовала, как сотня тысяч мелких иголочек неглубоко вонзились в мою кожу. Это было мерзко, хотелось стряхнуть с себя это ощущение, но оно словно бы обезоруживало. Я чувствовала себя прозрачной и видимой насквозь. И не только телесно – каждая мысль, каждое слово мимолетно звучащее в моей голове, словно бы вытащили из моей головы и бессовестно разглядывали, как дешевую бижутерию. Сама того не понимая, я подошла к месту, где начиналась тень. Дерево оставило после себя огромную дыру в земле, и теперь я стояла на самом ее краю. А там, в дыре, зияла бездна. Черная, жуткая, бесконечная – она словно дышала, шевелилась там, внизу, переливаясь из себя в себя же, переваривая ей только известную материю во что-то темнее ночи. Темная, вязкая, живая, умеющая думать и мыслить, она переливалась чернотой, сверкая и искрясь. Это нечто, уродливо-завораживающее, тянуло ко мне свои липкие, холодные щупальца. Прикасалось ко мне в каком-то другом, совершенно новом для меня измерении, так что я не видела этого, но чувствовала, как оно проводит своими мерзкими отростками по моей коже. Мне стала противно, мне стало нестерпимо мерзко, и я одернулась, как от гипноза. Как будто разряд, меня отдернуло от края, и я оглянулась. Все та же поляна, но я чувствовала – что-то изменилось. Я подняла голову и посмотрела на купол, сквозь который слабо пробивался солнечный свет, и не поверила своим глазам – еще минуту назад солнце только поднималось, и до зенита было несколько часов, а теперь оно клонилось к закату. Сколько времени прошло? Что все это значит? Как я умудрилась потерять весь день, всего на минутку заглянув в этот чертов колодец? Я сделала еще шаг назад, и тут оно заговорило.

– Зачем пришла?

Я опешила от его голоса. Он был спокойным и даже немного весёлым. Так разговаривают с хорошим человеком, которого не видели много лет. Таким тоном предлагают чай другу. Таким тоном разговаривают с закадычной подругой. Эта мерзость не может так говорить. Господи, неужели мальчик-тень не чувствовал всего этого? И тут оно ответило на мой вопрос.

– Нет, не чувствовал. Он был слишком напуган, – голос его был шелестом листьев, удивительным образом складывающимся в слова. Как щебет огромной стаи птиц. Но эта дружеская, ни к чему не обязывающая интонация…

– Ты можешь не говорить со мной таким тоном?

– Могу, – сказало оно, и голос его стал бесцветным, как белый лист бумаги, ничего не выражающий, но громкий и непереносимо пресный. – Так лучше?

– Нет, – я чувствовала, как оно лезет ко мне под кожу. Забирается в мои вены и по ним пробирается в голову, копается там, словно мальчишка, который ворошит прутиком муравейник. Своими холодными щупальцами он перебирал и разглядывал все, что было интимным для меня, все, что предназначалось мне одной и всегда и принадлежало только мне. – Перестань! – крикнула я.

– Что именно перестать?

– Перестань копаться в моей голове!

И он перестал. Ощущение того, что он внутри меня резко прекратилось. Стало легче и, в то же время, у меня появилось новое, совершенно отвратительное, в своей омерзительности, ощущение – я чувствовала себя перчаткой, которую надели и сняли, бросив, как что-то не нужное. Но самым скверным было ощущение собственной беззащитности перед ЭТИМ. Чем бы оно ни было, оно легко делает со мной все, что ему заблагорассудится.

– Так говори, зачем пришла, – сказало оно, отвечая на мои немые вопросы.

– Зачем мне говорить? Ты же покопался во всем! Ты все видел.

– Я всегда вижу все, и это так же бесполезно для меня, как мусор. Даже червяк, годами жравший мои корни, был полезнее для меня, чем знание о том, что творится в твоей голове. И это ты ко мне пришла, а не я – к тебе. А потому сама копайся в этом и выбирай, что для тебя важнее. По мне – так там все бесполезно.

– Ты видел, что важно для меня.

– Я видел идеи, мысли, образы и обрывки фраз. Одни – ярче, другие – совсем бесцветные, но идея есть идея. Она бесплотна, у нее нет голоса, и пока ты ничего не говоришь и не делаешь, она не имеет силы. Сама по себе идея – просто поток энергии. И только ты делаешь ее осязаемой и придаешь ей форму, делая из чистой энергии все, что сочтешь нужным. Все, что делается людьми – вещи, поступки, слова, искусство, наука – все это идея, получившая тело и ставшая реальной в этом мире. Воплощенные идеи бессмертны.

И тут меня осенило. Поняла по тому, с какой жадностью он говорил об идеях.

– А у тебя их нет?

Воздух вокруг задрожал.

– У меня нет.

Я не поняла, что это было, но смутно догадалась, что это проявление ЕГО эмоций. Ага, значит, и ты умеешь чувствовать. Странно как-то, но, видимо, все же умеешь.

– Что, совсем ни одной? Даже самой…

– Говори свое желание.

И я поняла, тут до меня дошло, что это – самая обыкновенная злость. Может, не так, как мы, может совершенно иначе, совсем по-другому, но Дерево разозлилось, когда речь зашла об идеях. И тут все сошлось. Слова Великой, слова самого дерева и все, что я знаю о нем по чужим воспоминаниям. Головоломка сложилась, открывая для меня картину целиком. Оно понимает. Оно все прекрасно осознает. Великая говорила – оно не умеет создавать из ничего, оно говорит – у него нет идей, а само, тем временем, жадно копается в моих. Оно не умеет создавать, оно может лишь перекраивать из того, что уже есть. Как червь. Может переработать, но не умеет творить. Из ничего. Оно завидует нам. Ведь каждый человек может и умеет создавать, была бы идея. Музыка , живопись, кино, стол, диван, булка хлеба, шариковая ручка, стих, книга, одежда, прическа, макияж, теорема, уравнение, доказательство, карта звёздного неба, атлас дорог, поступок, нежное слово, грубое слово, любовь… Мы – творцы. Мы движемся и меняемся. Мы меняем все вокруг нас. Мы создаем что-то каждую минуту, каждую секунду. Мы – создатели. А оно может лишь смотреть, как проносится мимо него жизнь. Это как стоять на берегу реки и не смочь в нее войти, изнывая от жажды. Видеть, чувствовать, понимать, но не касаться.

Я больше не боялась его в своей голове. Пусть смотрит. Я больше не морщилась от липких щупалец, еле касающихся моего тела, ведь ему так хочется прикоснуться к жизни, поскольку само оно не живет, а существует. Дерево, по-прежнему, смотрело в меня, как в реку, но одно теперь оказалось ясным – сколько бы оно ни запускало щупальца в воды моих мыслей, ему никак не сделать ее ни грязнее, ни чище. Чистота моих помыслов, моих идей, зависит только от меня. Оно ничего не может, кроме…

Я не загадала желания, я лишь сказала, чего хочу и что готова отдать взамен.

Глава 9. Мой Граф

Я спокойно стояла и смотрела, как день сменяется ночью. Как сумерки зажигают звезды. Как ночь, которую я так люблю, встречает меня, темная и прохладная. Наверное, поэтому я и люблю ее, ведь ночь – это маленький космос, каждый день, спускающийся к нам, чтобы рассказывать сказки. Где-то там, по обратной стороне этого мира, движется солнечный диск и обязательно вернется. Именно это и дает нам возможность любить ее – знание, что за ночью обязательно придет рассвет.

Я смотрела, как огромный замок закрывает собой все небо над головой. «Сумасшедший» – думала я – «Ты выстраивал стены и городил башни, чтобы спрятаться от самого себя». Эта мысль заставила меня улыбнуться.

Я смотрела на входные ворота. Позади меня были поляна и лес, окружавший ее кольцом, но я совершенно не боялась стоять к нему спиной. Я знала, что Фос не придет, потому что разгадала его секрет. Теперь его очередь бояться.

За воротами послышались торопливые шаги. Ворота скрипнули, и, обрушивая на меня бесконечный поток ругательств, появилась Ирма. Она затащила меня внутрь. Как только двери закрылись за моей спиной, она сжала меня в объятьях, и нежно поцеловала меня в лоб.

– Живая, – говорила она сквозь слезы – Живая…

Она вытирала щеки руками, смеясь и обливаясь новым потоком слез. Но тут она опомнилась и разразилась новым потоком нежной брани.

– Дурная, ты чего по ночам бродишь? Ты же знаешь, нужно дождаться рассвета. Забыла про Фоса?

Я лишь улыбалась.

– Чего улыбаешься? Глупая…

Я не стала говорить ей, что теперь никто не будет бояться. Сейчас меньше всего, хотелось отвечать на вопросы. Не сейчас и – не на ее.

– Я соскучилась по тебе, – обняла ее, и почувствовала, как зашлось ее тело в беззвучных рыданиях. Всеми силами я держалась, чтобы не разрыдаться самой. Не сейчас, иначе больше не смогу сказать ни слова. А мне хочется, чтобы она узнала. Она отстранилась от меня, посмотрела мне в глаза, и ее заплаканное лицо снова скривилось в рыданиях. Она махала руками и качала головой, не в силах вымолвить ни слова. Да и если бы и могла, то лишь снова и снова повторяла бы мое имя, пока не насладилась бы его звуком, как напивается изможденный путник, пришедший из пустыни. Но она молча плакала, гладя меня по спутанным волосам. А когда все же успокоилась, оглядела меня с ног до головы, и сказала.

– Ты похожа на пугало, милая.

Я засмеялась, и она, наконец, тоже.

Тут сверху, из самого верхнего окна, послышался звон бьющейся посуды и громкие ругательства. Знакомый бархатный голос, звенящий от бешенства, заставил мое сердце подскочить и понестись во весь опор.

– Похоже, Графу стало намного лучше. – спросила я.

– Да, дорогая. – Ирма вытерла ладонями мокрые щеки. – Слеза Водяного – очень сильная магия. Как ты ее раздобыла? Да еще столько? Знаешь, мы изрядно напугались, когда на крышу приземлилось это лохматое чудище.

– Представляю, – сказала я смеясь.

– Ой, нет. И представить себе не можешь! Все переполошились. Испугались, что Фос научился летать.

– Он же совсем не похож на Фоса.

– Ну, охране то все равно – похож или не похож.

Я испугалась.

– Что они с ним сделали?

– Ничего, ничего! – поспешила меня успокоить Ирма. – Да и не смогли бы, даже если захотели бы. Ну и силища у этой зверюги…

– Простите, я совсем не подумала, что он может вас напугать. Честно, даже в голову не пришло.

– Да перестань, родная. Все окончилось хорошо. Говорящий камень вовремя вмешался.

– Это Великая Волшебница.

– Это мы тоже поняли намного позже. Но сначала чуть штаны не перекрасили со страху, а потом и вовсе решили, что Водяной на поверку оказался дамой.

Я хохотала. Ирма смеялась вместе со мной, и ее раскрасневшееся от слез лицо было так же прекрасно, как и при полном параде, с «небольшим» перебором в макияже. Смотрела и никак не могла насмотреться. Нежная, как мать, веселая, как старшая сестра, она была воплощением женственности и нежности. Моя милая, ласковая, добрая ведьма.

– Они остались в замке?

– Нет, даже на чай не задержались. Улетели почти сразу же. Сказали лишь, что ты в порядке и будешь позже. Почему не прилетела вместе с ними?

– У меня… Нужно было заглянуть кое-куда.

Я не стала ничего объяснять, а Ирма (вот где таилась истинно женская мудрость) не стала расспрашивать. Я подняла голову и посмотрела туда, откуда доносились яростные вопли и изощренные ругательства. Ирма, проследив за моим взглядом, сказала.

– Он еще не до конца оправился, поэтому навряд ли у него хватит сил на очередную волшебную пакость.

Я снова посмотрела на нее, и к горлу подкатил комок. Я вдохнула прохладный ночной воздух. Мне хотелось подольше растянуть этот миг, когда мы обе верили в то, что я вернулась, и теперь никуда не уйду. Мне хотелось видеть улыбку на ее лице, мне хотелось верить, что ей без меня будет хорошо, но врать самой себе, ой, как сложно. Я попыталась отвлечь себя и Ирму, которая, похоже, начинала все понимать. Вопрос был дурацкий, и мы обе знали ответ, но нужно было говорить. Хоть что-то.

– Чего он там бесится?

Ирма подыграла мне, сделав вид, что ничего не понимает.

– Ну, все – как обычно. В замке тебя нет, не вернулась вместе с Водяным и Великой Волшебницей и не послала никакой весточки о том, вернешься ли. Знаешь, он ведь…

– Знаю.

– Слава Богу. Думала, так и не догадаешься.

– Так ты знала давно?

– Конечно. Почти сразу, как ты появилась здесь.

– Странно. Я не видела. И ничего мне не сказала?

– О, это совсем не то, о чем должны рассказывать посторонние.

Я кивнула и опустила глаза. А потом зарыдала. Рыдала я так неистово, что с трудом могла дышать. Мой театр одного актера с треском провалился. Ирма все поняла, но теперь настала ее очередь сжать зубы. И она обняла меня, и я прижалась к ней. Она, теплая, пахнущая ванилью, молча впитывала мою боль, не говоря ни слова, нежная, с теплыми руками на моих плечах.

– Как же я буду без тебя?

– Тебе и не придется быть без меня, родная.

Я подняла на нее красные от слез глаза. – Ты сможешь пойти со мной?

– Ну, не вся, – сказала она, ослабив объятье и посмотрев на меня. – Сердце мое будет с тобой. Всегда. Мы стали частью друг друга, понимаешь?

Я замотала головой. Она улыбнулась и вытерла ладонью мои щеки.

– Ты уже встретила меня, а я уже полюбила тебя всем сердцем. И этого уже не изменить. Это уже случилось, и никто не сможет отнять это у нас обеих. Моя любовь уже проросла в тебя, и корни ее – прочнее стали. Она будет тем каркасом, что будет держать тебя на ногах, когда сил стоять уже не будет. Только от тебя зависит, что ты построишь на этом каркасе, но уверяю тебя, он выдержит и хлипкую лачугу, и замок вдвое больше этого. Я уже сделала тебя сильнее многих, – она замолчала, а потом добавила. – Иди вперед и ничего не бойся.

Она поцеловала меня в лоб. Губы ее были горячими. Она еще раз оглядела меня с ног до головы, пытаясь насмотреться, запомнить, а может, и просто оттянуть неизбежное. Потом она отпрянула от меня и снова окинула взглядом.

– Я не знаю никого смелее тебя, мой зайчик. Еще увидимся?

Я кивнула, искренне надеясь, что так и будет, и направилась к дверям замка.

***

Стоя возле тяжелых деревянных дверей кабинета, я слушала, как за ними звонко разбиваются кружки (или тарелки, не знаю, но явно что-то хрупкое), слушала его проклятья, сыпавшиеся на меня, как из рога изобилия и удивлялась, почему у меня до сих пор не лысая голова, сплошь покрытая бородавками. Слышала, как он рычит, злясь на собственную беспомощность. Я вдруг вспомнила, с каким страхом заходила в эти двери в первый раз. Мне хотелось вернуться в прошлое и еще раз пережить это мгновение. Тогда я гадала, как же он выглядит. Теперь я знаю каждую черточку на его лице, каждый изгиб, а цвет его глаз могу по памяти нарисовать в любое время дня и ночи, если под рукой окажутся нужные краски.

Я взялась за огромные ручки дверей и толкнула их.

Тепло и полумрак окутали меня, как одеяло. В камине – огонь, на полу – осколки, книги и разорванная бумага. Он, взъерошенный, стоял ко мне спиной. Я снова, как и в первый раз, как и во все последующие разы, залюбовалась тем, как красиво, как удивительно складывается природный код, делающий людей такими прекрасными, как он. Стройный, статный, высокий. Красивые в своей мужской грубости, руки, осанка и движения, уверенные и плавные, как у дикой кошки. Неудивительно, что я не узнала тебя. Хотя взгляд. Он остался прежним. Чуть больше надменности и грубости, конечно, но даже они не смогли спрятать одиночество, доведенное до безумия. Оно пряталось от меня и делало это так искусно. Да, я подозревала, чувствовала что-то, но так и не смогла разгадать тебя.

– Здравствуй, – сказала я и сама удивилась, каким тихим и сильным стал мой голос.

Он обернулся. Самые синие глаза во вселенной в обрамлении черных ресниц, правильной формы нос и губы, изгиб которых вызывает почти болезненное желание прикоснуться к ним. Но теперь по левой щеке тянулся огромный шрам. Он выглядел так, словно его сделали очень давно и три белые полосы были грубыми, но совершенно белыми, как давным-давно зажившая рана. Они тянулись от лица к шее, а дальше их скрывала рубашка, но я знала, что там, на груди они глубже и болезненнее. Удивительно, но лицо, изуродованное когтями, стало еще прекраснее. Да, шрамы украшают мужчину, но – этого – они делали просто ослепительным.

– Где ты была? – прорычал он тихо.

– Спасала тебя.

– Вот как? Ну и как? Получилось?

– Получится.

Он задышал часто и сильно, словно зверь, приготовившийся рвать и метать. Но сейчас меня это не пугало. Вместо этого пришло новое, совершенно незнакомое мне чувство. Оно-то и вселило в меня уверенность, что я могу абсолютно все, и нет во всем мире силы, способной заставить меня отступить. Я подошла к нему так близко, что хватило бы протянуть руку, чтобы коснуться дикого зверя. Я смотрела на его лицо, пытаясь угадать в нем прежнего, никому не знакомого на свете Графа. Никому, кроме меня. Удивительно. Никакого сходства.

– Надо же… Совершенно другой человек. Магия?

Он застыл, глядя на меня и не веря в то, что я говорю. А потом он понял. Увидел на моем лице, прочитал в моих глазах, что я все знаю. Узнала его, разгадала его тайну, и больше скрывать нечего. Доли секунды, в которые весь его мир переворачивался с ног на голову, он смотрел на меня, как утопающий. Ненависть, страх, отчаянье и неверие – все это ломало привычный ход вещей, и ураганом сносило опоры, на которых держалась его вселенная, разрушая все на своем пути. И вот, на руинах прежнего, неуверенно, спотыкаясь о камни, взошел тот, кто и должен был быть. Граф стоял, совершенно сбитый с толку, не понимая, как же теперь быть.

– Никакой магии, – сказал он тихо. Бархат его низкого голоса прошелся по моей коже мурашками. – Просто раньше я был сильно похож на мать, а вырастая, все больше становился похожим на отца.

Я посмотрела ему в глаза безо всякого стеснения. И правда – все просто. Такое бывает.

– Что же ты не сказал мне?

– Думал, узнаешь.

– А я не узнала. Так засмотрелась на тебя, что тебя самого и не увидела.

Он смотрел на меня сверху вниз. Я пьянела от того, как близко мы стояли.

– Так, где же ты все это время была? Куда делась?

Я засмеялась. Я и сама не могла поверить, но все оказалось так просто.

– Я была с тобой.

Удивление и неверие в одно мгновение сделали его моложе на несколько лет, и он так сильно стал похож на того, кого я все это время искала. Он не верил мне и, глядя на меня удивленными глазами, неуверенно замотал головой.

– Не может быть…

– Это правда. Тогда в лесу ты, точнее твои дрессированные гориллы… Влад, ты украл меня у самого себя.

Я смотрела в его глаза и видела, как боль сжимает его сердце. Как мой храбрый, одинокий мальчишка вновь просыпается в нем, и какой болью это дается Графу. Старое, давно забытое имя, полоснуло, словно лезвие. Его лицо стало каменным, но глаза… Они умоляли, они просили меня забрать свои слова назад, они не хотели меня слушать.

– Я только теперь поняла, почему ты так злился на меня. Я только теперь знаю, что значили те слова, что ты снова и снова кричал мне. «Ты обманула меня». Ты кричал мне это не из-за того, что я тогда подсматривала и не из-за того, что увидела в ночь, когда Фос чуть не прорвался в замок. Это было из-за того, что случилось тогда, когда Фос подошел слишком близко к твоей деревянной лачуге посреди леса. Прости меня, и правда обманула тебя! Я обещала, что не оставлю тебя, и не сдержала обещание…

Его лицо исказила боль.

– Прости меня, Владик…

Я протянула руку к его лицу. Он оскалился, словно зверь, и отшатнулся от меня.

– Нет… – шептал он самому себе. – Нет.

Его «нет» не пугало меня. Мягкий свет огня на его матовой коже, невыносимо синие сапфиры глаз, губы, против которых не устоит ни одна сила воли. Я завороженно следила за плавными линиями тела, перетекающими одна в другую, за изгибами и линиями, за игрой света и тени.

– Тогда, в ночь перед тем, как меня похитили… Ты ведь хотел сказать мне, что влюбился?

– Я был мальчишкой. Я тогда ничего не понимал.

– А сейчас? Сейчас ты понимаешь?

Он втянул воздух сквозь зубы и с силой провел ладонями по лицу.

– Ты искал меня,– сказала я.

Он отчаянно замотал головой, как будто я поверю в это.

– Искал. Я знаю. Откуда бы тогда взялась эта дурацкая собака?

Он уже не ничего не говорил, и только его глаза умоляли меня замолчать, но сейчас, даже сделай я это или вовсе скройся с лица земли, это уже ничего не изменит. Я шагнула ему навстречу, он – шаг назад.

– Я знаю, ты любишь меня так же сильно, как тогда. Я видела твои глаза, когда мы танцевали в облаках. Так почему ты не позволяешь мне любить тебя?

Его крик испугал меня.

– ПОТОМУ, ЧТО Я УЖЕ ПОЗВОЛИЛ ТЕБЕ ЭТО ОДНАЖДЫ!

Он закричал так яростно и так отчаянно, что я понимала – не простил и даже не собирался. Он все это время болел мной и так отчаянно пытался забыть, что сделал это смыслом всей своей одинокой жизни, в которой было столько людей – хороших, плохих, близких и совершенно чужих. Но меня в ней не было. Все это время, одинокий мальчишка из лачуги посреди леса возводил стены и строил башни, обучался колдовству и раздавал его всем, кто нуждался, искал меня и не находил, но… все же продолжал искать.

– Ты хоть знаешь, через что я прошел тогда? – кричал он. Старая боль проснулась, зазвучала в нем с новой силой, снова заполонила все вокруг, такая же острая, как в тот самый день, когда вернувшись на поляну цветов, он не нашел меня. – Я обшарил все. Я искал тебя везде. Я не спал всю неделю, пока меня не свалило от усталости. Еще год я не мог нормально есть и спать. Рвал и метал. Поднял на уши всю живность в лесу. Я спускался в ущелья и поднимался на горы. Я искал на речном дне и в норах у таких свирепых зверей, каких ты в жизни не видела. Знаешь, сколько раз я хоронил тебя? Я тешил себя надеждами, но заставлял себя поверить, что тебя уже нет. Я НЕНАВИДЕЛ СЕБЯ! Я проклинал себя сотни тысяч раз за то, что оставил тебя тогда одну, и лишь одному Богу известно, как я тогда не сошел с ума.

Он замолчал, пытаясь отдышаться. Затем зашагал по комнате, остановился и снова заговорил, но уже тише.

– А потом ты являешься в мой замок. Живая. Точно такой, какой я запомнил тебя в тот день. Такой, какой ты снилась мне каждую ночь. Не изменилась ни капли. Пришла и заявила, что я тебя украл, – он нервно засмеялся. – И потребовала отпустить! Только не сказала, КАК мне это сделать!

– Я не узнала тебя! Да и никто не смог бы узнать в тебе того тощего мальчишку!

Он с недоверием посмотрел на меня, и продолжил, словно не услышал меня.

– Я честно старался не… Не смотреть на тебя, и я бы отпустил тебя, если бы не Фос.

– Врешь! – сказала я, мгновенно закипев от ярости. – Бессовестный врун, ты не умеешь жить без меня!

– Знаю! – закричал он в ответ. – Знаю… – повторил он тихо. – Но от этого не становиться легче, – он снова прошел комнату от угла к углу. Поднял глаза и посмотрел на меня. – Знаешь, чего мне стоило не разорвать тебя в клочья? Я и сам не понимал от любви или от ненависти, но разве важно это? Важно то, что ты стояла передо мной и смотрела так, словно ничего и не было. Я всю свою жизнь искал тебя, хоронил и снова воскрешал, чтобы опять искать! Снова и снова! Каждый день! И вот ты стоишь передо мной и смотришь на меня, как на чужого. А я горел внутри! Я смотрел и не мог поверить своим глазам. После того, как я заново скроил свою жизнь, ты снова пришла, чтобы все сломать. Так что же мне нужно было сделать?

Я молча роняла слезы. Бедный, бедный мой Владик, сколько же пришлось тебе пережить.

– Но теперь – то я здесь, – тихо прошептала я.

– Да? И надолго?

Он смотрел, как я молча раскрываю рот, не зная, что ответить. Он отвернулся и посмотрел в окно, то ли подбирая слова, то ли чтобы не разорвать меня в клочья теперь. Потом он снова повернулся ко мне.

– Итак, ты снова была в моем доме. Спустя какое-то время я уже слабо понимал, что делаю, но отчетливо осознавал, что с каждым днем я все слабее перед тобой. Ты еще так смотрела на меня…

– Ты удивительно красивый человек,– сказала я нежно, давясь слезами

Он горько усмехнулся.

– Знаю. И вот я уже понимал, что неизбежно снова иду к тебе даже тогда, когда мне кажется, что иду от тебя. Я решил простить тебя. И что делаешь ты? В ночь бала я уже не видел смысла сопротивляться…

– Я знаю. Я видела.

– Я решил… Решил – будь, что будет. Все равно мне не скрыться от себя. От тебя.

– Влад, мне показалось тогда, что я увидела тебя. Тебя, когда ты был еще мальчишкой.

– Я И БЫЛ ТАМ! – закричал он и впился в меня ненавидящими глазами. – ТАК ЧТО ЖЕ ТЕБЕ ЕЩЕ БЫЛО НУЖНО??? Я дал тебе все, что мог. Я старался стать тебе достойным соперником, другом, защитником. Я давал все, что ты хотела – страх – на грани безумия, ненависть – до дрожи, любовь – до хрипоты. Все, что в этом замке – твое. Стены – чтобы ничего не бояться, и Фос – чтобы было от чего прятаться за стенами. Люди, которые полюбили тебя, и которые возненавидели, чтобы те, кто любит, могли защищать тебя. Я дал тебе возможность радоваться и плакать, любить и ненавидеть. Я дал тебе невесомость, я подарил тебе облака, я показал космос так близко, как никто другой не может. Я хотел, чтобы ты любила меня…

– Я и любила…

– И все же ушла!

Я молчала. Как же я объясню, что если бы я осталась, то ни за что на свете уже не смогла спасти его?

И тут он тихо сказал.

– Уходи.

Как же больно полосонуло это слово по всему нутру, заставив оскалиться от отчаянья. Дыхание остановилось. Горячие слезы скатились по моим щекам одна задругой, но я молчала.

– Уходи и больше не возвращайся, – голос его стал тихим и неуверенным, но он всеми силами пытался придать ему твердости. – Совсем уходи. Навсегда. Из замка и из моей жизни. Иди, куда хочешь, но только больше не возвращайся сюда.

Мы застыли и молча смотрели друг на друга. На что он рассчитывает? Что я действительно уйду после всего того, через что прошла? Что в нескольких секундах от того, чтобы спасти человека, в котором теперь вся моя вселенная, я развернусь и пойду, куда глаза глядят? В любой другой день, с любым другим человеком, моя гордыня немедленно взяла бы верх и погнала бы прочь от грубости и трусости, в которой он теперь так отчаянно ищет свое спасение. Актер из него такой же бездарный, как и из меня. Ни капли не верю в злые глаза, и губы, скорченные от ненависти. Нет. Все это – не больше, чем круги на воде, и какой же дурой я буду, если поверю в этот маскарад.

– Я никуда не пойду.

Его брови влетели от изумления. Он открыл рот, но не сказал ни слова. Он смотрел на меня, как на муравья. Сверху – вниз, надменно, но удивленно. А затем с тихой ненавистью заговорил.

– Значит, я заставлю тебя уйти.

Небрежный взмах руки его руки – и я инстинктивно закрыла руками лицо. А в следующую секунду на меня обрушился ураганный вихрь ледяного ветра. Все, что могло летать, взметнулось в воздух и завертелось в бешеном круговороте. Пронзительный, словно тысяча ножей, ледяной ветер раздирал льдом мою кожу, пробираясь глубоко внутрь, летающие осколки резали, оставляя тонкие красные полосы, а я лишь молча стискивала зубы. Кровь мгновенно застыла в моих жилах. Сердце ухало в моей груди, тщетно стараясь прокачать ее по моему телу. Я почувствовала, как слезы льдом застывают на моих щеках, и подумала, что агония моя продлится недолго. ПОСМОТРИ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ СО МНОЙ! Что-то больно скребнуло меня по спине. Странно, но в этот момент я и не думала, что поступаю глупо. Психани, покажи зубы этому мальчишке в мужском теле! Но мысль эта лишь прошла бегущей строкой в моей голове, не оставив никакого отклика. Милая моя Ирма, как ты ошибалась, полагая, что у него не хватит сил на финальное колдовство. Искренняя вера в собственную правоту дает поистине нечеловеческую силу. Дрожь, которая началась, быстро прекратилась, и мне стало совершенно безразлично мое тело. Боль пронзала меня от макушки до пяток, но теперь это совершенно не имело значение. Я просто ждала. Большой осколок прошелся по моей левой икре, и я рухнула на колени. Я все повторяла про себя, что любовь заставляет нас быть достойным предмета своей любви. Кто же это говорил? Не помню. Сознание мое затуманивалось, и я уже не слышала собственного дыхания. Не верьте тем, кто говорит, что любовь ставит на колени. Она тянет Вас на непреодолимые вершины, совершенно недоступные в состоянии покоя нашей души. Мы лезем наверх, обдирая руки. Мы хотим, мы жаждем быть достойными нашей любви. И сейчас мне не холодно, не больно, не страшно. Мне нет дела до твоей трусости. Я научусь быть достойным соперником или замерзну.

Откуда-то издалека послышался женский голос, и я подумала, что брежу. Низкий, красивый, он кричал что-то, что я не могла разобрать. Чьи-то руки схватили меня за плечи, я услышала отчаянное «УХОДИ!» над своим ухом, а в следующе мгновение все закончилось. Кто-то прижимал меня к себе с нежностью и безотчетным желанием защитить. Кто-то гладил мои волосы, и пытался отодрать намертво примерзшие руки от моего лица. На мои плечи легло теплое дыхание.

– Потерпи. Сейчас, сейчас…

Я открыла глаза, и первое что я увидела – это длинную шею, подчеркнутую красотой белоснежной кожи. Прядь белых, сверкающих, словно отлитых из хрусталя, волос, и удивительные глаза, сверкающие миллионами крошечных бриллиантов. Влада в кабинете уже не было.

– Все закончилось. – сказала мне Амалия. – Теперь уже все хорошо.

***

Огонь разгорался все сильнее. Мы сидели на полу возле самого камина. Меня уже почти не колотило, но время от времени подбрасывало, как от внезапного испуга. Амалия осматривала мою кожу. Находя порез, она проводила пальцем по нему, и говорила одно и то же слово, на знакомом мне, совершенно непроизносимом языке. Рана тут же затягивалась, не оставляя даже следа.

– Вы тоже умеете колдовать? – спросила я. Голос мой еще дрожал, но уже был громче, чем комариный писк.

Она вскинула брови, как бы говоря, что ничего удивительного в этом нет.

– На самом деле, невелика хитрость, – сказала она. – Немного практики, и несложные бытовые заклинания можно освоить без труда.

Она кинула на меня быстрый взгляд, а затем, снова вернувшись к моим царапинам, спросила меня.

– Знаешь, почему я так вырядилась сегодня?

Я мельком прошлась взглядом по шелковому красному платью, туго обтягивающему ее восхитительное тело, и помотала головой.

– У меня сегодня праздник, – сказала она, улыбнувшись одними губами.

– Какой?

– Не знаю, как правильно его назвать. Наверное, это день моего второго рождения. Сегодня, впервые за все мою жизнь, я принадлежу сама себе, – она замолчала, а потом тихо добавила. – Ты ведь знаешь, как я появилась?

Я кивнула. – Дерево.

– Дерево, – повторила она тихим эхом, и опустила глаза, как будто была в чем-то виновата. – Знаешь, в этот замок все пришли по доброй воле, и только меня сюда привели, не спрашивая, хочу ли я этого, – она подняла на меня свои удивительные глаза, и я залюбовалась переливами огня, сверкающего в них. – Я ведь совсем ничего не помню из того дня. Дерево ведь показало тебе?

Я снова кивнула.

– Расскажи мне

Я медлила. Думала – стоит ли? Нужно ли ей знать это? Такая красивая и такая несчастная. Станет ли ей легче от этого? Но раз она хочет – кто я такая, чтобы решать за нее?

– Он пришел к дереву, потому что отчаялся, понимаешь? Не для того, чтобы потешить собственное самолюбие. Он просто потерял всякую надежду найти меня, понимаешь? Он тогда разозлился. Великая сказала ему ждать, он ответил, что всю жизнь только это и делает. И решил действовать. Знаешь, – сказала я глядя в ее глаза, – я ведь все видела. Он пришел к дереву мокрым до нитки. Наверное, в этот день шел дождь. А над деревом – купол из елей, там всегда сухо и почти совсем темно. Тень от дерева дает слабый свет, но от него, скорее, какое-то неприятное ощущение, чем чувство света, – я вспомнила свой собственный поход к тому месту, и по телу пробежала дрожь. – Он просто стоял и смотрел. Долго. Я, глядя на него, была совершенно уверена, что он уйдет, так ничего и не попросив. Все в его лице говорило о том, что понял, что пришел напрасно. И, наверное, если бы Дерево не заговорило с ним… Оно всегда заговаривает первым.

Амалия слушала меня очень внимательно, временами сбиваясь с дыхания. – И что же он загадал? – спросила она. – В смысле, что конкретно? Как звучало его желание?

– Все просто. Он загадал, чтобы Дерево дало ему женщину, которая будет любить его больше всего на свете.

– Действительно, просто, – эхом вторила она мои слова, и мне показалось, нет, я поняла совершенно точно, что сказала что-то не то. Неправильно построила фразу, неверно подобрала слова, и теперь, глядя на то, с какой горечью она смотрела на меня, понимала, что сказанного не воротить. Я попыталась исправить то, что наговорила. – Знаешь, твое рождение… Это было очень, очень красиво.

Амалия кивнула и опустила глаза. Я решила больше не говорить ни слова. Что бы я сейчас ни сказала, это никак не изменит того факта, что ее сотворили, как вещь. У нее было четкое предназначение и вполне конкретная задача. С самого рождения, то есть задолго до него, смысл ее жизни сводился к тому, чтобы быть лучше, чем кто-то, заменить кого-то, кого невозможно заменить. Ей никто права выбора не дал. Ее судьба была предначертана. И она не справилась. Она и не смогла бы, даже будь на то ее воля, ведь как вообще можно сделать человека счастливым против его желания? Вся ее жизнь должна была стать доказательством того, как может быть эгоистичен человек, ведь Граф ни на секунду не задумался, каково будет жить его творению. Он просто попросил. Дерево просто сделало. Так и появилось на свет одно из самых несчастных созданий в этом мире.

– Знаешь, – сказала она так тихо, что я еле разбирала слова, – он ведь сразу понял, что никогда не сможет полюбить меня. А я старалась, – она снова опустила глаза, пряча их так, словно это все – от рождения до сегодняшнего дня – полностью ее вина. – Я всячески пыталась соответствовать. Пыталась быть самой лучшей, самой красивой, самой желанной. Мне всегда казалось, что я стараюсь недостаточно, и лезла из кожи вон. Все время делала что-то не то, но никак не могла понять – в чем дело. И все это время, здесь – она прикоснулась к груди, – болело так, что выть хотелось. Хожу, говорю, ем, одеваюсь, ложусь спать, а чувствую себя так, словно внутри нет ничего. И это "ничего", так жжется…

– Амалия, ты ни в чем не виновата!

– Знаю.

Она замолчала и долго смотрела, как пляшет огонь на деревянных поленьях. Физически я чувствовала себя совсем хорошо, но морально… Нужно было что-то сказать, найти нужные слова или просто обнять, на худой конец, сказав банальное "все будет хорошо", и ждать, когда сбудутся твои слова. Но слов подходящих не было, а прикоснуться к ней яне смогла бы. Я всегда боюсь делать что-то, пока не буду уверена, что то, что я делаю, совершенно правильно. Даже если дело это доброе. Мне всегда кажется, что даже добрые дела я делаю как-то не так, как нужно. Но вдруг она встряхнула головой и улыбнулась.

– Не жалей меня, – сказал она, снова подняв глаза. – Теперь это уже ни к чему. Я никогда не хотела жалости, и сейчас не хочу. К тому же, у нас праздник. Немного грустно, правда, что приходиться прощаться, но рано или поздно, всем приходится это делать, верно? – я кивнула ей, но как-то грустно и неуверенно. А она продолжила. – Здесь, в замке, люди думают, что я ненавидела всех и каждого. Это неправда. Я успела привыкнуть ко всем. Не всех полюбила, было бы не честно так говорить, но были люди помимо Графа, которые восхищали меня.

– Правда? Кто, например?

– Если ждешь, что я назову твое имя, напрасно. Не назову.

Я засмеялась и согласно кивнула. – Ладно, так кто же?

– Косой.

Я удивленно вытаращила глаза. Она улыбалась.

– Шутишь? – спросила я.

– Нет. Совершенно серьезно. Он странно выглядит, да и ведет себя не очень, но я совершенно уверена, что у него великое будущее.

– Наверное… Хотя, вряд ли.

– Вот увидишь, – сказала она, а потом безо всякой паузы спросила. – Ты ведь позаботишься о нем?

– О Косом? Не могу обещать…

– О Владе.

Я долго смотрела на нее, а потом кивнула. Повисло молчание. Я посмотрела на нее. Она, действительно, выглядела как-то иначе, и дело было не только в том, что взгляд ее стал мягким, и из него исчезла былая снисходительность – абсолютно все в ней было спокойным, как прозрачная водная гладь тихого лесного озера. Плечи и спина расслаблены, и из них исчезла напряженность, которая сковывала ее тело все это время. Мягкий рельеф рук, спокойно лежавших на коленях, нежен и спокоен. Она по-прежнему была самой красивой женщиной в мире, но теперь это больше не было определяющим. Теперь красота ее была лишь красотой. Она больше не была ее сутью, а стала лишь фоном, на котором расцветала новая жизнь, берущая свое начало прямо сейчас. Что ждет ее впереди?

– Куда ты пойдешь? – спросила я.

– Куда глаза глядят, – сказала она и улыбнулась так тепло, что я поняла, что она – то уже совершенно готова. Она была как птица, которая просидела в клетке с самого рождения, а теперь узнала, что умеет летать. Одной ногой она уже была там, где начинается совершенно другая, новая, жизнь. Без рамок и предназначений, где она может стать, кем захочет, где у нее, наконец, будет то, что все мы так легко принимаем за само собой разумеющееся, чего она была лишена – свобода выбора. То, что большая часть людей считает чем-то совершенно естественным, становится невероятным чудом, сладостью жизни для тех, кто, так или иначе, был ее лишен. Теперь она будет ошибаться, несомненно, будет, обязательно влипнет в историю, доверится не тому человеку, обожжется, но научится отличать людей от нЕлюдей, и будет дуть на воду, но снова и снова будет спотыкаться и набивать шишки. Улыбаясь и потирая ушибленное место, снова пойдет вперед, ведь кругом столько граблей, и они так заманчиво блестят на утреннем солнышке. Но уж лучше так, чем каждое утро вставать с целью, которую навязал тебе глупый мальчишка, который наспех выстругал тебя из деревяшки, и поставил на полку, показав тебе свое место, обозначив круг обязанностей и сам же жалеющий тебя за бесхребетность. Она была на чемоданах. Ей уже не терпелось начать жить, и вряд ли она дотерпит до утра. Я даже немного позавидовала ей. Ее история только начинается.

– Можешь не бояться и выходить прямо сейчас. Фос не тронет тебя.

Она удивленно вскинула брови.

– Откуда знаешь?

– Просто знаю. Поверь, и как сказал мне сегодня очень близкий мне человек (к горлу подкатил комок) – иди вперед, и ничего не бойся.

Она улыбнулась мне. Кто-то станет твоим человеком и будет каждый день смотреть на тебя, как на… совершенно обыкновенную женщину. Думаю, именно этого тебе и хотелось бы больше всего. Стать совершенно обыкновенной.

Амалия наигранно задрала нос и повела бровью. Ох и лиса… Я засмеялась.

– Только переоденься, – сказала я, когда смех немного облегчил наше расставание. – А то в красном шелковом платье будет немного неудобно пробираться сквозь лес.

Она оглядела себя. – Да, пожалуй.

– Послушай, прежде чем ты уйдешь… Как ты оказалась здесь? В смысле, рядом с кабинетом? Как узнала, что мне нужна помощь? Не подумай, что я не благодарна тебе…

– Я понимаю. Я не подслушивала, если ты об этом. Не знаю, как это называется. Просто потянуло и все. Как удавка, понимаешь? Просто встала и побежала. Сама не понимала – зачем, но бежала. Быстро бежала, знаешь ли. Просто стало совершенно невыносимо не быть здесь. Вот как-то так. Странно?

– Совершенно нормально.

– Серьезно?

– Конечно, нет. Ну, по крайней мере, для меня. Неизвестно, из чего ты сделана. Может, для тебя и нормально.

Она вдруг нахмурилась. – Как думаешь, смогу я сойти за «свою» среди людей?

– Не сомневаюсь ни капли.

Она подумала еще немного, а потом удовлетворенно кивнула.

– Только, – добавила я, стараясь хоть немного подготовить ее к выходу "в свет", – будет очень трудно. И страшно, но весело. И больно – временами, но хорошо и радостно – потом. И…

– Я на это очень надеюсь, – сказала она. – Это лучше, чем никак.

Она поднялась. Я тоже встала, ощущая, как кровь разгоняется по согревшемуся, наконец, телу. Если бы я так же грациозно управляла своим телом, как она, если бы каждое мое движение, даже простой шаг, выглядели бы столь непринужденно и завораживающе, одновременно, я думаю, мне не было бы равных в своем мире. Уже у двери она повернулась.

– Ты же понимаешь, что он не хотел тебя убить?

– Понимаю.

– Его это ни капли не извиняет, но… Если бы ты жила в отчаянье и страхе все свою жизнь, ты бы тоже испугалась собственного счастья. Особенно, когда оно на расстоянии вытянутой руки.

Она ушла, а я осталась совершенно одна. Я подошла к окну. Огромная луна, казалось, подглядывала единственным огромным глазом прямо в мое окно. Она была просто невероятно яркой и казалась такой близкой, что можно было запросто коснуться ее, просто протянув руку. Наверное, на ощупь она пыльная и холодная, и ее пыль осталась бы на моих пальцах, коснись я ее. Совершенно потеряв счет времени, я стояла и смотрела, какими яркими, при такой-то луне, были звезды. Как млечный путь проплывал над моей головой, и мне вспомнился бал, когда до неба можно было допрыгнуть. Может, и стоило? Ну, сейчас нет смысла думать о том, что упущено. Есть смысл подумать о том, что все еще в моих руках. План действий у меня был, и если верить дереву, он должен был сработать. Но оставалось еще та часть, которая была неподвластна с точки зрения пресловутой логики. Ох уж эти чувства! Все – в них, все – из-за них, все на них, пожалуй, и держится. Удивительная вещь, если задуматься, – странные порывы души. Почти всегда идущие против здравого смысла, толкающие нас на неоправданные, непредсказуемые и абсолютно не имеющие никакой пользы поступки. Но в них-то как раз и кроется все. Ничто не открывает истинную сущность человека, как его бессмысленные глупости. А значит, именно в бессмысленном и раскрывается истинная сущность человека. Звучит странно, но мне кажется верным.

Луна медленно ползла по небу, плыло время, а я все никак не решалась. Как же сложно сделать последний шаг, как же приятно продлить предвкушение. Эту сладкую, как мед, панику, неизвестного цвета и происхождения. Я открыла окно и вдохнула сладкий запах ночи. Господи, как же прекрасен этот мир!

Под окном белоснежным пятном промелькнула фигурка и поспешила к воротам. Ох, Амалия – в красном идти не практично, а вот в снежно-белом – запросто. Я улыбнулась, глядя как женщина в простой хлопчатой рубахе и белых штанах крепко, но настолько просто сшитых, что совершенно скрывали прекрасное тело, пряча за собой всякий намек на удивительную красоту, подошла к наружным воротам. Она справилась с тяжелыми воротами и буквально выбежала на поляну, еле сдерживаясь, чтобы не рвануть со всех ног. Она сделала несколько быстрых шагов, а потом замерла. Остановилась. Постояв сотые доли секунды, словно раздумывая о чем-то, она обернулась и окинула взглядом огромный замок. Неужели, передумала? С минуту длилось ее затмение, в котором она смотрела на серые стены, башни, окна, ставшие ей приютом, а потом сделала великолепный реверанс, склонив голову в шутливом прощании. Клянусь, ее улыбка осветила ночь! Как же прекрасна женщина в ожидании перемен. Она простилась, и теперь все это, в одно мгновение, стало ее прошлым. Вот так просто, с улыбкой на лице. Она развернулась и снова быстро зашагала по лесной поляне в сторону леса, абсолютно наугад выбирая направление. Когда ты идешь "ОТ", то совершенно неважно "КУДА".

Она скрылась за деревьями. Мне тоже пора.

***

Я открыла тяжелые резные двери. Они, как обычно, беззвучно подчинились моей воле. Он стоял возле открытого окна, которое было высотой с большой автобус. Первый раз я видела окно библиотеки не закрытым тяжелыми портьерами, а полностью распахнутым. Оказывается, за ним – небольшая терраса. Но он не пошел туда. Он прислонился к оконной раме и смотрел на то, как космос проплывает над нашими головами. Интересно, а ему тоже хочется туда? Как-то очень быстро он тогда догадался о том, что я собиралась сделать. Наверное, тоже думал, тоже хотел, но хватило здравого смысла. Или трусости?

– Если хочешь полетать, знаю отличное место, где растут летающие ягоды, – сказала я.

Он обернулся. В залитой лунным светом, комнате все было посеребрено. Каждый предмет словно подсвечивался изнутри, и тени переплетались со светом в удивительном узоре. Идеально красивое мужское лицо пересекал шрам, спускающийся по шее и исчезающий в отвороте рубашки. Глаза его были взволнованы. Сегодня такая ночь, когда все становится не таким, как ты привык это видеть. Переворачивается мир, и ты, раскрыв рот, смотришь, как на твоих глазах все привычное становиться неузнаваемым. Огромная черепаха, сбросив китов со спины, скрывается в недрах черного "ничто", киты, поджав хвосты, разбредаются прочь, а плоский блин земли превращается в шар. Никогда я не видела в его глазах волнения. Я пересекла комнату, остановившись около противоположной части рамы.

– Шрам останется?

Он внимательно посмотрел на меня, а потом провел рукой по своей щеке.

– Скорее всего. Наверное, на всю жизнь. Не нравится?

– Нравится.

– Хм… Ну, тогда нужно сделать еще один. Вторая половина лица еще свободна.

Я улыбнулась. – Нет, давай так оставим.

Он кивнул, улыбнулся, и от этой улыбки голова моя пошла кругом. Сколько же раз я буду влюбляться в одного и того же человека?

– Знаешь, я должен… Мне нужно… – он с силой выдохнул, запрокинул голову назад и закрыл глаза. Потом снова посмотрел на меня. – Прости меня! – он вытаскивал из себя слова, а они вставали поперек, не желая произноситься. Я подумала, как странно слышать от него что-то подобное. – Я был идиотом. Я не должен был…

– Прекрати, – сказала я. – Глупо извиняться, если не веришь в то, что говоришь.

– Я чуть не убил тебя, – голос его стал хриплым и еле слышался.

– Не надейся. Даже близко не было. – сказала я, чувствуя, как от одного воспоминания по спине пробежал холодок.

Он смотрел на меня. Я гадала, что же творится в его голове. Во мраке ночи и полной тишине мы стояли, глядя друг на друга, и никак не могли понять, что же сейчас происходит. Черным бархатом внутри разливалась совершенно незнакомое новое чувство, сладкое, пьянящее, жгучее и горячее. Оно разгоняло сердце, оно заставляло дышать так часто, словно это последние мгновения твоей жизни. И если у эмоций есть цвет, то оно было темно-фиолетовым, с лёгкими переливами ультрамарина. Оно пьянило, разливаясь по телу. Томное, приторно-сладкое.

– Я боюсь, что стоит мне прикоснуться, и ты разобьешься на миллион мелких осколков, – сказал он. Я лишь молча смотрела, как в его глазах пляшет синий огонь.

– Ультрамарин, – сказала я. Он удивленно вскинул брови. – Твои глаза. Этот цвет называется ультрамарин.

Он легко оттолкнулся от стены и подошел ко мне тихо, неслышно. Подошел совсем близко и остановился. И снова физическая близость делала его таким нереальным, что он казался игрой моего воображения. Я чувствовала запах его кожи, такой нежный, пряный, совершенно не похожий ни на что, он кружил голову, делая тело легким, невесомым. Он протянул руку и прикоснулся к моей щеке. Горячая ладонь обожгла мою кожу. Я смотрела как глаза, бесконечно синие, становятся бездонными, открывая передо мной бездну. Синяя, манящая, она – почти черная, а там, внизу, – только неизвестность и бесконечная глубина. И когда теплые губы нежно, словно боясь испугать, прикоснулись к моим, забирая мое дыхание, внутри меня взорвалось пламя. Жар охватил мое тело, земля ушла из-под ног, и вся вселенная завертелась вокруг нас, сверкая звездами, разгоняя планеты, подчиняя вселенную ритму моего сердца. Мое тело больше не подчинялось ни пространству, ни времени, моя душа разливалась по мне, заполняя каждую клеточку. Вот он – мой космос. Я лечу в бесконечную тьму, усыпанную звездами, по млечному пути, вслед за кометами. Солнечная система слишком мала, слишком тесна для меня, а впереди – лишь черная пустота, в которой кроются миллиарды звезд, теперь открытых для меня. Там мое место. Прошлого больше нет. Время с хрустальным звоном, осыпаясь осколками, разбивается, отрезая все, что было раньше, от «сейчас». В точных науках есть такое понятие – точка невозврата. Когда нет пути назад и невозможно вернуться к исходной точке. Когда, что бы ни случилось, теперь – только вперед. Это и есть любовь. В любовь не заходят, как в тихую воду, потихоньку прощупывая почву впереди. В нее врываются, превращаясь в падающую звезду, сжигая себя и свое прошлое, как хвост кометы. Она крушит твои замки, возводя новые законы, калечит, заставляя открывать новые силы, превращая тебя в совершенно нового человека, меняет законы физики, отменяя невозможное. Любовь – это когда мимо проносятся звезды. Любовь – это всегда точка невозврата. А иначе это – не любовь.

Глава 10. Ты пойдешь со мной?

За окном – темно-синяя дымка. Скоро рассвет. Странно, но я почувствовала его приближение, как чувствуют запах дождя, за несколько минут до того, как он пойдет. Но пока за окном предрассветные сумерки, а значит, у меня еще есть время. Только что, закрыв тетрадь, я потянулась и посмотрела на диванчик, который столько раз становился моим убежищем. Граф крепко спал, обняв подушку. Прекрасное лицо было спокойным, а ноги свисали с крошечного дивана, не вмещая высокого мужчину. Я улыбнулась и вновь повернулась к тетради, лежащей передо мной. Когда я села за нее, оставалось так мало времени, что я боялась не успеть. Но успела. Она была полностью исписана моим, весьма заковыристым, почерком, местами совершенно неразборчивым, но по смыслу подобрать подходящие слова можно, поэтому я не переживала, что он чего-то не поймет. Где не поймёт, там выдумает. Я провела рукой по шершавой поверхности обложки и подумала, как же приятно что-то сделать. Что-то, что будет хранить часть тебя даже тогда, когда самой тебя уже не будет. На маленьком столе лежала холщовая сумка. Тетрадь отправилась туда, и уютно устроилась на самом дне. Я поднялась и тихо, стараясь не разбудить спящего Графа, подошла к дивану и села на пол.

Всю ночь мы просидели на этом диване, обнимая друг друга и рассказывая о том, какие чудеса происходили с нами. Он крепко прижимал меня к себе, словно боялся, что я сбегу. Я была не против. Я впитывала тепло его тела и слушала, как где-то в глубине зарождается густой, бархатный голос.

Он рассказывал обо всем. Как возвел свой замок на месте бревенчатого домика. Как рос его дом, прибавляя комнату за комнату, башню за башней, как высились стены и открывались окна. И как однажды к его замку пришла девушка. Нет, он не принял ее за меня, уж больно трудно было спутать, но тогда он почему-то даже не удивился. Он уже знал, что люди тут есть, и скоро кто-нибудь придет к нему. Это была темноволосая девчонка, грязная, в оборванной одежде и с такой тоской в глазах, что он ни на секунду не замешкался. Она сказала, что идти ей некуда, а еще – что зовут ее Ирма.

– Почему вы не влюбились друг в друга? – спросила я.

Граф засмеялся.

– Она тогда была тощей и напуганной, и больше была похоже на воробья, чем на женщину. Ей было не до любви. Ей нужен был приют. А мое сердце уже было занято. И так уж вышло , что мы стали настолько близки, что заменили друг другу брата и сестру, которых у нас никогда не было. Пожалуй, мы узнали друг друга слишком близко, чтобы из этого получилась любовь мужчины и женщины.

– Да, да, перчатки, я знаю, – пробубнила себе под нос я.

– Какие еще перчатки? – удивился Граф. Я повернулась к нему. Он улыбнулся мне, и я в который раз потеряла нить разговора, засмотревшись на удивительно красивые губы и белоснежную улыбку. Я провела пальцем по его губам, вспоминая, как давно мечтала сделать это. А потом рассказала ему теорию Ирмы о перчатках и их роли во флирте. Он внимательно слушал меня, а потом сказал.

– Здесь я с Ирмой, пожалуй, соглашусь. Только есть кое-что, что ты упускаешь – между флиртом и любовью – огромная пропасть, и это все меняет. И "перчатки" в любви совершенно неуместны, – он взял мою руку и задумчиво глядя на нее, погладил каждый палец. Затем снова посмотрел мне в глаза. – Я не говорю, что в любви нет, и не может быть тайн. Могут и даже обязаны быть. Нет двух людей во всем мире, которым было комфортно всю жизнь быть абсолютно распахнутым друг перед другом, насколько бы близкими ни были эти люди. Это все равно, что всю жизнь ходить голым – поначалу, конечно, весьма интригующе, но потом можно попросту сойти с ума. Ну и холодно, в конце концов. Поэтому всегда, всю свою жизнь, нужно создавать что-то свое, что-то настолько личное, что там не будет места никому, кроме самого себя. Без этого невозможно прожить всю жизнь и умереть в один день. Но это уже не перчатки. Это, скорее, – он задумался – как книга. Книга, написанная на языке, который, кроме тебя, не знает никто. Может кто-то когда-то, по странной случайности, откроет ее, попытается прочесть, но не поймет ни слова. Понимаешь? – я кивнула.

Он рассказывал, как назвал себя Графом, потому что, когда – то давно, где-то в далеком прошлом, мама называла его так. Наверное, в честь человека, который, как полагают, стал прототипом Графа Дракулы – его звали Владиславом. В замке Влада звали полным именем – Граф Владислав, и ему это очень нравилось, но со временем оно сократилось до Графа, да так и осталось. Его настоящее имя забылось и потерялось до той поры, пока в замке не появилась я. Тут мы наперебой стали рассказывать друг другу о первом впечатлении, о том, как пакостили друг другу, о том, как ненавидели и о том, как полюбили. Потом, он рассказал, как пошел к Великой, но тут я сказала ему, что знаю все, и описала все, что Дерево показало мне. Мы говорили об Амалии, и он признался, что она совершенно правильно все поняла – с самого начала, как только увидел ее, понял, что не полюбит ее никогда. Ему стало стыдно. За все. За то, что не поверил Великой, за то, что не хватило сил дождаться меня, за то, что создал женщину только для того, чтобы она всю жизнь мучилась.

– Наверное, еще и поэтому я так разозлился, когда ты появилась здесь – я столько всего наворотил, столько сделал не так, неправильно, а ты пришла и закатила мне истерику, – я повернулась к нему. Он улыбнулся, а потом запустил руку в мои волосы. Мурашки пробежали по моему телу. Я закрыла глаза.

– Амалия ушла из замка. Ты же знаешь об этом?

– Знаю.

– Выходит, не так уж сильно она тебя любила.

Он засмеялся. – Выходит, что так. Но ты тоже уходила из замка. Трижды. И все-таки возвращалась.

– Вряд ли Амалия вернется.

– Думаю, я это переживу. Знать бы только, что с ней все будет хорошо.

– С ней обязательно будет все хорошо. Мы еще услышим о ней. И кстати, ты все сделал правильно.

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Она… Конечно, она создавалась для тебя, но теперь, когда она свободна, обязательно сделает счастливым кого-то другого. Я думаю, ты создал счастье для кого-то, не для себя, а это хорошо. Теперь у твоего творения своя собственная жизнь. Разве это не удивительно?

– Значит, совесть моя может быть спокойна?

– Определённо.

Повисло долгое молчание. Мне было непонятно, почему он не спрашивает о себе, почему ему неинтересно, что же произошло с ним. Но не говорил ни слова. Просто смотрел в огонь, и мне казалось отчего-то, что, не заведи я этот разговор, он с удовольствием бы никогда не вспоминал об этом. Мне это казалось неправильным, но сама начать я не решалась. Наконец, когда он заговорил, голос его был тихим и звучал так, будто ничего хорошего от этого разговора он не ждет.

– Ну? Рассказывай. Я же вижу, что тебе не терпится.

– Странно, почему не "не терпится" тебе?

– Ничего странного. Всю жизнь я жил, не зная, что что-то не так. Я жил, думая совершенно о другом. У меня была цель, и пока я к ней шел, оказалось, мимоходом создал нечто совершенно неповторимое. Мой замок… Мой дом, люди, которые любят друг друга, как семья. Люди, которые любят меня. А теперь – ты. Это – целая вселенная, и теперь она совершенна. И снова ты, в который раз, хочешь поставить под сомнение все, что создавалось с таким трудом. Почему я должен этого хотеть? Что бы там ни было…

– Что бы ни было? Там случилось невероятное! Там случилось совершенно невозможное! Это не "что-то там". Это…

– Это разрушит все, что я создавал.

– Значит, создашь заново!

– Как у тебя все просто.

– Нет, не просто. Я понимаю, как непросто, поверь, ведь я все видела. Лично присутствовала. Но, может именно для этого я здесь? Чтобы все ломать. Это у меня прекрасно получается.

– Да, я заметил, – сказал он с теплотой в голосе и поцеловал меня в лоб.

– В этом то и суть. Заставить тебя слезть с насиженного места, вдохнуть свежий воздух, внести хаос в твою размеренную жизнь.

– Мне нравится мое насиженное место.

– Мне – тоже.

Мы глупо захихикали, словно дети.

– Но нужно, в конце концов, идти дальше.

– Ты пойдешь со мной?

Я подумала и ответила.

– Думаю, это ты пойдешь со мной.

Он улыбнулся и кивнул. – Ладно. Рассказывай.

И я рассказала все, что знала сама.

За окном стало светать. Солнечный диск еще не выглянул, но нежно-розовое зарево уже поднималось у самой кромки горизонта. Я все еще смотрела, как спит самый красивый, добрый, нежный мужчина на свете. Мне безумно захотелось прикоснуться к нему, но я понимала, что, сделай я это – и уже никогда не смогу заставить себя уйти. А идти нужно. Уже пора.

Я тихо поднялась и взяла со стола холщевую сумку. Старясь не смотреть на него, я вышла из библиотеки, чувствуя, как комок подступает к горлу. Хотелось выть. Громко, в голос. Чтобы все слышали мою боль. Я прикусила губу и быстро пошла по коридору, с каждым шагом, пробираясь по тихому, спящему замку, я все дальше и дальше уходила от него. Это расстояние резало мою душу, и она нестерпимо болела все сильнее и сильнее. Каждый шаг – новый порез. Как же больно поступать правильно! Я перешла на бег, чувствуя, как предательски подгибаются колени и дрожат губы, чувствуя, как тянет меня магнит обратно к моему Графу. И чем сильнее болело, тем быстрее я бежала. На одном дыхании пролетая лестничные пролеты, я молилась, чтобы не подвели ноги, и я не расстелилась где-нибудь на очередном повороте. Остановлюсь – и точно поверну обратно. Слезы заливали глаза, лились по щекам, сердце бухало, а в груди, где-то за сердцем, болело так, словно кто-то проворачивал там ледяной, зазубренный штопор. Я тихо взвыла. Коридоры сменялись другими коридорами, открывая новые перекрестки и двери.

Не помня себя от горя, я, совершенно непонятно как, оказалась за деревянными воротами замка. Лужайка раскинулась передо мной. Я рванула, что было сил, не выбирая пути. Я знала – теперь любая дорога приведет меня туда, где меня ждет мой Влад.

Сколько прошло времени, я не знаю, но вот, среди толстых стволов многовековых деревьев показался, до боли знакомый пейзаж. Сердце заныло от нежности. Онемевшими от горя глазами я вцепилась в знакомую поляну, проглядывающую сквозь огромные сосны, и улыбнулась. Уходя от него, я снова возвращаюсь к нему. Боже мой, как же я так соскучилась по тебе! Бревенчатый домик стоял там же, где и стоял, когда я последний раз смотрела на него. Уютный, теплый, тихий, ставший родным так быстро, что я не успела им налюбоваться. Не решаясь войти, я стояла и смотрела, как солнце беззвучно переливается через огромную гору, затапливая поляну. Деревянная дверь с легким скрипом открылась, и во двор вышел Влад. Как забилось мое искалеченное сердце! Снова, словно бы и нет этих ужасных ран, оно ожило, встречая моего принца. Худощавый, взъерошенный, с заспанным лицом, высокий, только-только обретающий мужскую стать. Его лицо было хмурым, и я вспомнила, как Граф рассказывал мне, что именно в это время он почти не спал и не ел. Меня пронзило неестественное желание стереть ему память, избавить от боли, ведь именно сейчас мне так отчетливо ясно, что такое боль. Болело нестерпимо, до слез, и мне безумно хотелось оградить его от этого.

У него в руках огромная миска, доверху наполненная чем-то съедобным. Он поставил ее на землю, и принялся чинить половицу одной единственной ступеньки, ведущей к дому. Вдруг краем глаза я заметила движение на противоположной стороне поляны. Из-за деревьев неторопливой, косолапой походкой, вышел Фос. Он шел прямо к дому. Влад не видел и не слышал его, он лишь старательно забивал вечно выбивающийся из половицы гвоздь, стараясь загнать его как можно глубже. Медведь быстро сокращал расстояние. Его черная шерсть переливалась на солнце, чернильные капли глаз блестели, глядя на мальчишку, склонившегося над деревянной доской, огромные лапы с острыми когтями неслышно ступали по земле, ничем не выдавая своего присутствия. Огромная голова пригибалась к земле, а нос жадно вдыхал воздух, чуя добычу. Сильный, мощный хищник смотрел на парня с превосходством животного, находящегося на вершине пищевой цепи. Я застыла в оцеплении. Все мое нутро кричало от ужаса, но на самом деле я лишь смотрела, как между жертвой и зверем остаются считаные метры. И когда огромный нос почти коснулся взъерошенной макушки, мальчишка обернулся. Время для меня замерло. Я смотрела, как в предрассветной тишине худой, нескладный мальчишка, поднялся и встал во весь рост, глядя в глаза огромной косматой твари. Голова медведя была размером с половину тела паренька, а до его холки Влад еле дотянулся бы, даже встав на носочки. Зверь глубоко выдохнул, с тяжелым фырканьем и каким-то утробным урчанием. А в следующую секунду, когда я, наконец, почувствовала свои ноги, и рванула вперед, Влад поднял руку и небрежным движением положил на огромную голову.

– Здравствуй, – тихо сказал он.

Я остановилась, как вкопанная, и снова скрылась за деревом, так и оставшись незамеченной.

Зверь фыркнул еще раз, а затем закрыл глаза, ощущая, как пальцы паренька чешут его грубую кожу на затылке. Он довольно повернул голову, подставляя косматый затылок под руку друга. Меня прошиб холодный пот, и неизвестно, какими силами я устояла на ногах.

– Все никак не привыкну, что ты такой огромный, – продолжал Влад, глядя на Фоса без тени страха в глазах. – Волком ты мне нравился больше.

Зверь снова фыркнул в ответ, мотнул огромной косматой головой и уткнулся огромным мокрым носом в мальчишескую ладонь.

– Уже готово. Вон стоит, – сказал Влад и кивнул головой в сторону необъятного таза, полного еды. Медведь обошёл мальчишку, залез носом в свою тарелку, понюхал и лениво принялся за еду. Да уж, воистину, мы сами кормим собственные страхи.

Миска быстро опустела, и сытый зверь улегся возле крыльца. Солнце уже почти полностью освещало поляну, но над домом висела тень от скалы, защищая его от испепеляющей жары. Медведь улегся рядом с крыльцом, и глубоко задышал. Влад сел на ступеньку рядом и принялся рассеяно гладить черную спину. Вся эта картина сложилась такими привычными для обоих движениями, что нетрудно было догадаться, что так они встречали каждое утро. Фос еще какое-то время хрюкал от удовольствия, но очень быстро уснул. А я, убедившись, что зверь крепко спит, вышла из укрытия.

Влад увидел меня не сразу, а заметив, уставился на меня, не веря собственным глазам, принимая меня за мираж или призрак. Я смотрела, как худое загорелое лицо вытягивается в недоумении, глядя на фигуру, шагающую к нему навстречу. Видела синие, как море глаза, и никак не могла понять, как же я не обратила на них внимания раньше, как же не увидела их с Графом сходства? Наверное, мне было не до того. Наверное, я была слишком растеряна, может, думала совсем о другом, а может, как и у всех людей, под разным освещением и настроением они были то светлее, то темнее, то серее, то голубее. Не знаю, почему не заметила этого тогда, но сейчас я прекрасно видела в них Графа, которым он станет в будущем. Моего Графа.

Когда между нами осталась пара шагов он понялся, переступая через спящего зверя. Широко раскрыв глаза он молча открывал рот, не находя слов, не веря тому, что это действительно я. Он мотал головой, осматривая меня с головы до ног.

– Не может быть… – шептал он.

– Может. Влад, это я.

А дальше притяжение все сделало за нас. Мы упали в объятья друг друга. Как же странно влюбляться в человека столько раз, сколько видишь его. Как же удивительно любить его во всех его временах, на каждом отрезке его жизненного пути, зная, что было в его прошлом, и что ждет его в будущем. Чувствуя, как бьётся сердце, слыша запах, такой знакомый, такой любимый, чувствуя родное тепло. Я смеялась и плакала, а он лишь твердил, что это не я, это не могу быть я.

– Я весь лес перерыл.

– Знаю, знаю… – киваю я, утирая слезы.

– Но где же ты была?

Он отстранился и посмотрел на меня, все еще сомневаясь. Его взгляд бегал по мне, пытаясь рассмотреть все, до мельчайшего завитка и тонкой линии. Руки его крепко сжимали мои, и никакая сила не смогла бы сейчас их разжать.

– Слушай, давай сядем куда-нибудь. – Я бросила быстрый взгляд на спящего Фоса. Зверь даже ухом не повел. – Только подальше от него. – Влад кивнул и повел меня в садик за домом. Солнце там бывает лишь под вечер, а потому в крошечном уголке, заросшем зеленью, всегда прохладно и свежо.

– Подожди, я принесу одеяло, – и он, не дожидаясь ответа, убежал в дом, откуда тут же послышался грохот поваленного стула и разбитой чашки. Спустя пару секунд он – снова передо мной, и в руках его – самотканый плед. Теперь он верит. Верит тому, что видит, и глаза его светятся от счастья. Глядя на него и я не могу не улыбаться, но внутри туго затягивается пружина, до боли сжимая мое нутро. Влад бережно, но по-мальчишески неуклюже ухаживает за мной, укрывая мои плечи. А мне смешно и плакать хочется.

– У тебя что-то случилось? – он сел напротив меня и уставился своими огромными глазами преданного пса. Комок подкатил к горлу, но я отважно улыбаюсь.

– Нет, нет. Все хорошо.

– Точно? Вид у тебя какой-то…

– Какой? На себя посмотри. Ты похудел. Ешь плохо?

Он опустил глаза и так же беззастенчиво, как я, врет что есть сил.

– Нет. Хорошо ем.

– Врешь?

– С чего бы? – он поднимает на меня глаза и напускает на себя самый беззаботный вид, какой только умеет. Да уж, актеры мы оба отвратительные. – Да все у меня нормально! Где ТЫ пропадала?

Я смотрю на него. Да пропади оно все пропадом! Конечно, боль придет, ведь она еще ни разу не упустила такой возможности – вывернуть чьи-нибудь нервы наружу и пройтись по ним наждачкой, но ведь сейчас, прямо здесь мне хорошо!? Так почему бы мне не насладиться этим счастьем, пока оно так же отчаянно сладко, каким горьким будет потом? Мне так хорошо сейчас, и я хочу запомнить этот вкус, чтобы вспоминать его в самые темные дни. Плохо и больно будет завтра, а пока… Я взяла Влада за руку и прикоснулась к каждому пальцу так, как сделает он в далеком будущем, когда мы будем сидеть на диване, слушая треск поленьев в камине. Украдкой глядя, как он краснеет, я слышу, как сбивается с ритма его дыхание. Он совершенно не понимает, как реагировать на мое прикосновение, ведь оно совершенно не дружеское, и смотрит на меня, пытаясь поймать мой взгляд, в надежде, что он даст ему подсказку. Но я не смотрю ему в глаза, потому что в моих глазах ответа нет. В них только отчаянное желание оставить все, как есть. Заморозить миг и остаться в нем жить.

– У меня есть подарок для тебя, – я протянула руку, но он крепко сжал свою.

– Подожди, – он говорит так тихо, что еле слышу его, – Я… – свободной рукой он проводит по своим волосам, и до меня доносится запах солнца, – Хотел сказать, что… Лера, я, кажется… – он поднимает на меня глаза полные отчаянья. Нужное слово такое красивое, но такое колючее, что сказать его – просто нет сил.

– Знаешь, – говорю я ему, – пройдет какое-то время, и ты совершенно свободно будешь говорить его мне.

Он краснеет еще сильнее и, улыбаясь, опускает глаза в пол, – Думаешь?

– О, я совершенно в этом уверена.

Он отпускает мою руку. Я лезу в сумку, достаю оттуда тетрадь, и протягиваю ее ему.

– Что это? – он берет ее и проводит рукой по шершавой обложке.

Господи, не дай мне разрыдаться!

– Это мой тебе подарок. – говорю я, чувствуя, как к горлу подступает комок.

В те несколько часов, когда ночь прятала под своим куполом мое счастье, на листах толстой тетради я, как могла, записала все, что произошло со мной в этом странном, прекрасном, удивительном мире. На этих страницах Влад и я, Ирма и Косой, Амалия и Дерево, Водяной и Великая Волшебница, и все то, что связало нас, спутало наши дороги, сделав нас героями одной истории. И теперь я должна объяснить, что это? Сказка? Быль? Чудо?

– Это я, – говорю я, наконец.

– Не понимаю.

– Это я, нарисованная словами. Я дарю тебе себя, но в удобном переплете, – сказала я, ухмыльнувшись. – Ты там, кстати, тоже есть. И Фос. И еще много удивительных людей. Прочтешь – узнаешь.

– Ты написала книгу для меня?

Мне захотелось рассказать ему , что для него я спускалась в толщу воды и летала в облаках, что встречалась с Волшебниками и чудовищами, что молчала там, где обычно говорю, и говорила там, где были бессмысленны слова, я ткала нить из луны и собирала слезы, я терпела его выходки и боролась с собственными желаниями. Но вслух я сказала лишь бестолковое, ничего не умеющее выразить, "да".

– Здорово! – он искренне радуется, а я больше ни слова не могу произнести, – Я люблю книги! Правда, у меня нет ни одной, но когда-то давно…

Я хотела бы сказать, что все знаю, но еле держу себя в руках, чтобы просто не разрыдаться. Хотела бы рассказать, что у него будет огромная библиотека с миллионами книг, что он построит огромный замок из собственного отчаянья, что вокруг него будет много любящих его людей и даже больше, они станут его семьей, а я…

– И о чем она? – прервал он мои мысли.

– О любви, – еле слышно говорю я.

Он снова становится пунцовым, слыша, как легко дается мне слово, которое никак не выходит у него.

– Но я хочу, чтобы ты знал, для чего я дарю ее. Отчего именно ее.

Он смотрит на меня.

– Я хочу, чтобы ты запомнил – с книгой никто и никогда не будет одинок. Понимаешь?

Он смотрит на меня. Где-то далеко, на задворках его сознания мелькает неприятная мысль, но он тут же отгоняет ее прочь, не желая даже думать о том, что несет с собой крохотная догадка. Он просто отметает ее, понимая, что она несет только отчаянье, а его он уже наелся.

– Будем читать вместе? – спрашивает он с вызовом.

Я лишь киваю. Надоело врать вслух. Ложь во спасение – кто это придумал?

Он мне не верит, но молчит. А в моей голове мой собственный голос охрип от слез. Если бы ты слышал, как я плачу внутри, ты бы знал, чего стоит мне мое молчание! Я хочу, чтобы ты знал – Я ВЕРНУСЬ! Я ПРИДУ ЗА ТОБОЙ! Я ТЕБЯ СПАСУ!

– Влад, а Фос… Он стал медведем сразу после того, как я исчезла?

Он смотрит на меня и молча кивает.

– Боишься его?

– Сейчас больше, чем раньше, – трет рукой шею, стыдясь своих слов, даже не понимая, что стыдиться тут нечего. – Раньше он был совсем не страшный. Я и сейчас почти не боюсь. Иногда только, не знаю, что-то просыпается в нем… или во мне. Просто я чувствую, что больше не контролирую его. Раньше мы оба знали, кто хозяин, а теперь… Теперь я уже ни в чем не уверен. И он это чувствует. Нельзя ему этого показывать, а я ничего не могу поделать.

– Ничего не бойся, – говорю я ему. – Все будет хорошо, слышишь?

Он кивает и вымученно улыбается.

– Давай попьем чаю, – говорю и вымученно улыбаюсь.

Снова кивает, безумно радуясь возможности уйти с моих глаз и привести свое нутро в порядок. Встает и идет к домику. Я смотрю ему вслед и думаю, как много ему предстоит сделать, прежде чем все будет хорошо, как я и пообещала. Сколько впереди дней, плохих и хороших, когда он, то с радостью, то с ненавистью будет произносить мое имя. Мне бы быть рядом и рассказывать небылицы из его будущего, зная наперед, что все, что он сделает, будет во благо. Но мне нельзя остаться. И до того, как мы снова встретимся, пройдет немало времени. Он научится быть язвительным и гордым, научится прятать свое искалеченное сердце за улыбками и шутками, станет великим волшебником и будет помогать всем, кто придет к нему за помощью, даст защиту и кров, станет красив и статен. Но все это потом, а сейчас я смотрю, как он скрывается за углом бревенчатого домика. Мне бы побыть еще немного, хоть день, хоть пару часов, но у меня нет и десяти минут.

Я встала и, обойдя домик, подошла к спящему зверю. Он мирно спит, а его огромные бока понимаются и опускаются, в такт медленному глубокому дыханию. Я села рядом с ним и положила руку на его голову. И тут медведь замирает на секунду, словно я вырвала его из сна, и открывает глаза.

– Нам пора идти, – говорю я ему. Он поднимает огромную косматую голову и смотрит на меня. Какой же искренней была тоска в этих чернильно-черных глазах.

– Знаю, мой хороший, знаю. Я тоже не хочу уходить. Но для него так будет лучше.

Зверь так смотрит, что мне становится совершенно невыносимо. Я молча обняла его за огромную шею, утопая в густой шерсти. Все произошло так быстро, что я даже немного испугалась. Огромное тело начало таять в моих руках, уменьшаясь с каждой секундой. Словно снег под первыми теплыми лучами солнца, огромное тело сжималось, превращаясь в то, чем оно было всегда. И вот я уже не могу обнять его, потому что он становиться не больше собаки, стремительно становясь все меньше и меньше. Я сижу и смотрю, как тот, кто держал в страхе моего принца, мучил и пугал все живое вокруг, становится размером с кошку. Я смотрела и всей душой верила, что страх больше никогда не станет его хозяином, глядя, как то, с чем не справился Влад, подчинилось мне, становясь тем, кем оно было на самом деле – маленькой белой мышью.

***

Я без труда нашла это место. Огромный лес-великан сам вывел меня к нему, не противясь тому, что и так должно было произойти. При свете дня все здесь изменилось до неузнаваемости. Мрачная лесная чаща стала нежной тенью высоких деревьев, пропуская свет солнца, словно колонны белого золота, то тут, то там, пронзающие нежный летний воздух. Крошечный пятачок света падал на большой камень, и я без труда разглядела маленькую фигурку. Белые волосы сверкали на солнце, а синяя рубашка и шорты делали его таким ярким на фоне зелени леса, что не заметить его было невозможно. Он увидел меня, когда между нами оставалось несколько метров. Он не помахал рукой, не крикнул "привет". Просто посмотрел на меня и снова уткнулся носом в свою ладонь, где лежали три небольших камня. Он играл с ними, пытаясь выстроить из них башню, но они упрямо осыпались ему под ноги. Он терпеливо подбирал их и строил заново. Он был такой маленький и тихий, но сильнее всего бросалось в глаза то, что его не трясло от страха. Ни мелкой дрожи, ни ужаса в глазах. Просто ребенок, который играет среди леса в камушки. И когда я подхожу к нему, он смотрит на меня огромными голубыми глазенками.

– Привет, – говорю я.

– Здравствуйте, – голосок у него тоненький и нежный. Даже сейчас видно, что он вырастет красивым. Круглое белое личико, тонкие розовые губы, огромные голубые глаза, и снежно-белые волосы, – Вам грустно, – говорит он, не спрашивая, а просто говоря вслух очевидное. Я сажусь на землю прямо напротив него и киваю.

– Немного.

– Почему?

– Не хочу отсюда уходить.

– А обязательно нужно уходить?

Я кивнула. – Нужно, Владик. Ты и так провел здесь слишком много времени.

– Правда? – голубые глаза удивленно округлились. – Я и не заметил.

– Хочешь, расскажу тебе сказку?

Мальчик закивал. – Хочу. Я люблю сказки.

– Ну, хорошо. Жил был на свете мальчик и звали его Владик, – мальчик смущенно улыбнулся, и его щечки залились румянцем, – Как-то раз, он оказался в волшебной стране. Он немного испугался, ведь рядом не оказалось никого, только темный лес, в котором не было людей. Мальчик совершенно растерялся. Ему стало страшно, ведь он остался совсем один. Мальчик бросился бежать. Он надеялся, что где-нибудь встретит добрых людей, которые помогут ему, приютят, и не дадут в обиду. Правильно?

Влад закивал. Он смотрел на меня с таким азартом, словно мы оба совершенно не представляли, чем закончится эта сказка. Я продолжила.

– Но вместо того, чтобы найти людей, мальчик нашел огромное старое дерево.

Тут Влад замотал головой.

– Нет? А как было?

– Я не нечаянно его нашел. Оно звало меня, и я пришел.

Я стиснула зубы от мгновенно вспыхнувшей злобы. Позвало. Мерзкая мразь не дала мальчику ни единого шанса.

– Хорошо. Оно позвало его. И когда мальчик пришел к Дереву, оно пообещало выполнить любое его желание? – Влад довольно закивал. – И тогда Дерево предупредило мальчика, что желание его будет последним для самого Дерева. Ведь оно было очень, очень старым, его жизнь в этом мире закончилась, и оно больше не могло оставаться в нашем мире. Оно сказало мальчику, что если тот загадает свое желание, то может случиться что-то совершенно невероятное, может быть, даже плохое или совсем ужасное, и чтобы мальчик хорошо подумал.

Влад снова отрицательно замотал головой.

– Опять не угадала?

Мальчик улыбнулся и засмеялся, говоря мне "нет".

– А что же Дерево сказало ему?

– Оно сказало, чтобы я не загадывал грузовик мороженого.

Я вытаращила глаза. – О чем это ты?

– Сначала я хотел загадать, чтобы появился огромный грузовик с мороженым. Чтобы – бесплатно и сколько захочу. Но дерево сказало, что это плохое желание, и чтобы я выбрал то, второе.

Я смотрела на него и глаза мои наполнялись слезами. Говорить я не могла, потому как в горле стоял ком. Грузовик мороженого!? Ну, чего еще я могла ожидать от пятилетнего мальчишки? Справившись с собой, я продолжила.

– А каким было твое второе желание?

– У меня никогда не было друзей. Я очень хотел иметь друга. Япопросил сделать так, чтобы я больше никогда не был один.

Я ненавидела Дерево за его пустое благородство, но все, что я могла – это беззвучно ронять слезы. Влад смотрел, как я вытираю рукой слезы, но ничего не говорил. Он просто смотрел на меня, не понимая, почему такая хорошая сказка так меня расстраивает.

– А что было дальше?

– Дерево подарило мне мышонка, – радостно сказал Влад, но потом нахмурил брови. Нижняя губа его предательски дрогнула. – Но я его потерял, – говорил он, а глаза его наполнялись слезами.

И тут я вынула из кармана крохотный белый комочек. Он трясся у меня на руке, впиваясь коготками в мою кожу. Влад взвизгнул от радости.

– Фос! Мой Фос!

Он протянул ладошки, и мышь без промедления юркнула к нему в руки. Сложив руки ковшиком, он поднес их к лицу и нежно прижал животное к щеке. – Нашелся. Я думал, что потерял тебя. Не убегай больше, пожалуйста, – мышь обнюхивала лицо хозяина, щекоча его крохотными усиками.

– А потом? Что случилось потом.

Счастливый Влад посмотрел на меня, опуская руки на колени. Глаза его были счастливыми, а улыбка не сходила с лица, да он и не считал нужным прятать ее.

– Я не помню. Помню, только, как у меня появился Фос.

– Я расскажу тебе, что было дальше.

Влад согласно кивнул, все время посматривая на своего зверя, чтобы тот снова не пропал.

– Дерево это взорвалось.

– Ого! – Влад раскрыл глаза от изумления и чисто мальчишеского восхищения всем, что способно разрушать. – По-настоящему?

– Еще как.

– Я не помню. Жалко. Было бы интересно посмотреть.

– И хорошо, что не помнишь. От взрыва два параллельных мира частично смешались, перепутались, меняя пространство, ломая время, комкая реальность, как бумагу, а ты оказался в самом эпицентре. Время преломилось, и ты стал существовать сразу в трех временах одновременно – прошедшем, настоящем и будущем. Мир вокруг тебя тоже исковеркался, и случилось так, что ты, в прошедшем, настоящем и будущем, стали существовать параллельно друг другу, не пересекаясь между собой. Ты ничего не знал. Тебе казалось, что ты живешь обычной жизнью, где прошлое перетекает в настоящее, а далее в будущее. Для самого себя ты рос, становился старше, взрослел. На самом же деле время для тебя замерло. Окружающий тебя мир легко подстроился под тебя, и люди, существующие в нем, тоже воспринимали тебя, как единое целое. Все, кроме Фоса и меня. Только мы могли путешествовать по твоим временам, как гуляют по лесу. С моим появлением равновесие, выстроенное параллельной вселенной, начало давать сбои, и ты смог, будучи еще совсем маленьким, тенью проникать в замок. Помнишь?

– Мне снился какой-то замок. Я гулял в нем. Он был очень большой.

– Это был не сон. А позже ты смог каким-то образом попасть на бал в замке. Правда, тогда тебе было уже пятнадцать.

– Такой большой? Я уже вырос? Мне уже так много лет?

– И да, и нет. По правде говоря, я так и не поняла, кто из вас троих живет в «настоящем», но это и не важно. Я пришла, чтобы забрать тебя отсюда.

Мальчик смотрел на меня серьезно и внимательно. Для него мои слова были интересной, и совершенно непонятной сказкой, но он уже был достаточно большим, чтобы понимать, когда взрослый говорит серьезно. Он посмотрел на мышонка.

– А Фос сможет пойти со мной?

– Нет, мой хороший. Ему с нами нельзя.

Мальчик грустно посмотрел на крохотный белый комочек и погладил его пальцем по спинке. Я сделала то же самое.

– Знаешь, – сказала я – ведь твоего друга зовут не Фос.

Мальчик удивленно посмотрел на меня. – Фос. – упрямо сказал он. – Это дерево мне сказало.

– Ты был прав, когда говорил, что Фос не волк. Не волк, не медведь и даже не мышь.

Маленький Влад посмотрел на меня так, словно я говорю несусветную чепуху.

– Когда ты пришел к дереву ты был так напуган, что ему не пришлось особенно выбирать. Дерево не умеет создавать из «ничего». Тогда оно сказало тебе не имя, а то, что взяло за основу, из чего соткан твой друг. Ты тогда был слишком мал, и понять значение этого слова ты не мог, а потому исковеркал его, сократив его до трех букв и удобного для тебя звучания, – я посмотрела на крохотное существо, умещающееся в детской ладошке. Сейчас трудно было поверить, что когда то это был огромный страшный зверь. – Его зовут Фобос. Это латынь, и переводится как «страх». Дерево взяло твой страх, вытащило его из тебя, и подарило его, назвав его твоим другом.

– Но он и есть мой друг.

– Это сейчас. Но поверь, в далеком будущем он вырастет вместе с тобой, и чем старше будешь ты, тем сильнее будет Фос. Ты будешь жить один в глухом лесу, и это пробудит твой страх, заставив его расти быстрее, чем ты. Ты станешь бояться одиночества. И твой мышонок станет волком. Потом ты встретишь меня, и когда я пропаду, ты испугаешься, что упустил единственного, и, пожалуй, самого дорогого тебе человека. И твой волк станет медведем. Позже, когда ты станешь совсем взрослым, твой страх запрет тебя в твоем же замке, не давая тебе покоя. Он будет держать тебя в заложниках, он заставит тебя запереться за семью замками, огромными стенами и не выпустит. Он будет стеречь тебя и мучать. Он будет пугать тебя, а ты будешь ненавидеть себя за свою трусость, не понимая, что перед тобой твой собственный страх, и не более. Забавно, но ты сам будешь кормить его все это время. И, со временем, он станет сильнее тебя. А потом, когда я приду в твой замок, ты испугаешься меня и того, что я сделаю с твоим сердцем. И он обретет такую силу, что чуть не… – я решила не говорить маленькому мальчику, что несколько дней он будет на грани, между жизнью и смертью. Хватит с него и того, что он уже услышал.

– Мой Фос вырастет медведем? – восхищенно спросил он. Я кивнула. – Большим?

– Большим и очень сильным.

– А как же ты снова сделала его мышонком?

– Я смогла, потому что это Я – твой друг.

Он смотрел на меня огромными голубыми глазами, и в них я видела угрюмо-синие глаза Влада, и холодные, как море, сапфиры глаз Графа. Мне стало так тоскливо, что из глаз снова хлынули слезы. Что будет, когда мы вернемся в реальный мир? Будет ли он помнить меня? Будет ли знать, через что я прошла, спасая его? Будет ли любить меня? Возможно, мы проснемся не просто в разных городах, но в разных эпохах. Я так никогда и не узнаю, что мой Влад – старатель из провинциального городка на юге Лондона конца девятнадцатого века. А может, он грабит торговые суда под черным флагом? Вдруг прямо сейчас его космический корабль стартует с космодрома, чтобы больше никогда не вернуться на Землю? Сжалится ли надо мной судьба? Вытяну ли я счастливый билет? Не знаю, и не хочу знать! Иначе не смогу, не сделаю то, что нужно. Да и не все ли равно? Как сказала мне Ирма – мы уже встретились, и этого не изменить. Я уже люблю его, и никто в целом мире не сможет отнять это у меня. А любовь говорит мне, что нельзя оставлять его здесь – как бы ни был прекрасен сказочный мир, человек должен жить в мире реальном. А раз так… Дерево сказало мне, что Влад сможет вернуться домой, если я трижды исполню его желание, сделав его счастливым в каждом отрезке времени. Графу я подарила любовь, став той, кого он искал. Владу я подарила книгу. Знаю, ТЫ, ТОТ, КТО ЧИТАЕТ СЕЙЧАС ЭТИ СТРОКИ, согласишься со мной – С КНИГОЙ НИКТО И НИКОГДА НЕ БУДЕТ ОДИНОК. А маленькому мальчику я возвращаю его мышонка, которого он так долго искал. И теперь остается лишь одно.

– Влад, нам пора домой. Ты пойдешь со мной?

Мальчик посмотрел на меня, улыбнулся и кивнул.

Оглавление

Предисловие

Глава 1. Желания сбываются

Глава 2. Похищение

Глава 3. Великий и ужасный

Глава 4. История побитой собаки

Глава 5. Призраки прошлого

Глава 6. В погоне за невидимым

Глава 7. Чувство вины

Глава 8. Чудовище

Глава 9. Мой Граф

Глава 10. Ты пойдешь со мной?