Хрустальный фрактал [Андрей Валерьевич Васютин] (fb2) читать онлайн

Андрей Васютин Хрустальный фрактал

– Ну-ну, – сказал шифу Ван. – И как это понимать? Откуда это у тебя допуск к активным вопросам? С твоим-то грином?

– Я чуть-чуть заслонилась, – с едва слышным смешком ответила Марья. – У меня сорок девять на самом деле. А не как эйчарам видно.

– Ясно, – сказал шифу Ван. – Ясно. Сорок девять.

Он встал и подошёл к окну. Как всегда, мучил его утром – особенно таким: серым, острым, флуоресцентным – сухой кашель, и ныл затылок, и ощущение бессмысленности, ненужности, тщетности обволакивало с ног до головы, сковывая движения. Хотелось долить пуэр до краёв, обнять ладонями выщербленную, прошедшую с ним через всё кружку, и устроиться где-нибудь в тенистом садике, рядом со смородиной. Бездумно посозерцать. Послушать стрекоз. Да вот только ни садиков, ни смородины, ни стрекоз не найти теперь. Разве что где-нибудь за Уралом. Впрочем, это не значит, что хотеть не нужно. Напротив. Хотеть-то как раз необходимо. Для поддержания мотивации и для примера подчинённым. Правда, с нюансами. «Между хотением и деянием, – вспомнил он аляпистый плакат, встретивший его тогда в заводском эйчаре (Боже, как давно это было!), – всегда размещай планирование и НИОКР».

Боковым зрением он видел Марью. Стояла она у входа, и стояла должным образом: взгляд в пол, плечи опущены, ступни трогательно подвёрнуты, да вот только на лице её гуляла едва заметная улыбка. Некоторые, чуть более ортодоксальные наставники, могли бы интерпретировать это как непочтительность.

– Как же ты через тесты прошла? – спросил он.

– Я умею, – скромно ответила Марья, не поднимая головы. Улыбаться она не перестала.

Во дворе рукохваты разгружали пластиковый контейнер, пришедший сегодня ночью из питерской штаб-квартиры. Один из рукохватов бестолково суетился, мешая остальным. Шифу Ван взял его под контроль, и отправил к док-станции. Пусть подзарядится. В другое время он бы, может, и поуправлял им подольше, всё-таки практику в таких делах лучше не терять, но сейчас ему хотелось сосредоточиться на разговоре. Тревожный это был разговор. Будящий неправильные воспоминания.

– Покажешь? – шифу Ван развернулся к девушке и впервые прямо посмотрел на неё.

Была она уже в заводской униформе: комбинезон традиционно на пару размеров больше, штатные перчатки-манипуляторы, кокошник с визором. Всё-таки после того разноса, пару месяцев назад, который он публично устроил эйчарам, процессы пошли пошустрее: вот, практикантку экипировали буквально за десять минут после оформления и прохождения тэбэ. Комбез, правда, не по фигуре, но это и к лучшему. Нечего отвлекать.

– Уволите ведь, – сказала Марья. – А у меня все на гражданских работах. Я единственная в семье устроилась.

– Не уволю, – сказал шифу Ван. – Показывай.

Марья нырнула рукой в оттопыренный карман на бедре, вынула коммуникатор, замерла, замялась, а потом уронила его обратно.

– А можно, я потом? – спросила она. – После испытательного?

– Мой стрим никто не будет смотреть, – успокаивающе сказал шифу Ван. – Для ботов он закрыт, а те люди, которые имеют доступ к моим записям, не будут тратить на это своё время.

– Правда? – удивилась она и подняла голову. Глаза у неё были такие же: зелёные, яркие. Шифу Ван сморщился, отошёл к своему столу, и сел в кресло. – Закрыт для ботов? Не знала, что такое может быть.

– Полагаю, ты вообще знаешь не очень много, – сказал шифу Ван, просматривая краем глаза входящие. – Как и следует практикантке. И моя прямая задача, как наставника наставников, сужать твоё поле незнания. Однако, с ростом понимания область неведения будет только увеличиваться. Так что задача моя недостижима, и именно это придаёт ей осмысленность. Ясно? Ладно. Безоговорочно, ничего тебе не ясно. Так и быть, продемонстрируешь свои чудесные умения позже. А пока – что тебе известно о заслоне? Расскажи своими словами. Не из вебинаров.

– В две тысячи тридцать первом… – начала монотонно Марья, но шифу Ван остановил её.

– Своими словами, – повторил он, и начал надумывать ответ на паническое, как обычно, письмо руководителя буки-тестеров.

– Все о всех всё знают, – сказала после паузы Марья. – Вся информация всех людей стримится для всеобщего доступа.

– Ну, не вся, – снова прервал её шифу Ван, обдумывая, какой вариант формулировки выбрать: «Быть проактивным, и обращаться к коллегам за разъяснениями – это ваша работа, Алексей. Выполняйте её согласно должностным инструкциям. Отправлять подчинённого к руководителю параллельного стрима – это вне субординации, непочтительно, противоречит гражданскому индексу, и в целом, как показывает заводская практика, неэффективно. Займитесь этим самостоятельно. Так срочно, насколько вы можете. С пожеланием трудовых успехов, ваш шифу Ван», или: «В 10.13 у меня лично с отчётом». – Не вся. И не для всеобщего.

– Да, – спохватилась Марья. – Конечно, это зависит от ранга гражданского индекса. И от уровня заслона. В общем, после того, как микроинвазивная имплантология стала обязательной, персональные данные, трекинг местоположения, личная история, включая соматическое и психологическое состояния, явно выраженные намерения, вербальные и другие коммуникации, всё это стало агрегироваться и бессрочно храниться у провайдеров. В рамках закона Озимого. В зависимости от уровня доступа, эти данные могут просматривать и использовать как физические лица, так и компании. Да. И боты тоже. Чем выше гражданский индекс, тем меньше собирается информации. И наоборот. Вот. Что ещё?

– Заслон, – напомнил шифу Ван.

Он не стал поправлять Марью. Конечно, со всех собирается вся доступная информация. Вся. Вообще вся.

И эти постурбанистические мифы о том, что чем выше грин, тем меньше с тебя читают – не более чем наивные россказни, мотивирующие людей лезть выше по социальной лестнице. Достигать достижения. В мире, где живёшь в стеклянном доме, повесить, хотя бы на время, шторы – это недоступный почти никому уровень свободы. Да даже просто намекнуть, что можешь задвинуть их. В любой момент. Поэтому приватность так заманчива. Но в реальности со всех собирается всё. Вот только возможностей заслониться у высокогриновых граждан не в пример больше. Плюс данные лежат на других серверах. Более защищённых.

– Да. Прощу прощения. Заслон. Заслон… Для защиты от неправомочного доступа к личной информации, а также в целях государственной безопасности, компания «Заслон» начала производить персональные защитные комплексы, ограничивающие просмотр не по грину, а по настройкам. В общем, даже люди с низким грином имеют теперь возможность шифроваться.

– Это не главное, – сказал шифу Ван. – Заслон предназначен не для тех, у кого гражданский индекс недостаточно высок. Первое, и главное его предназначение – защита государственных интересов. В масштабе страны. Наша задача – качать, перерабатывать и презентовать. Помнишь?

– Да, – скучным голосом сказала Марья. – Качать данные, перерабатывать в информацию, презентовать знания.

– Верно. Молодец. Мы должны контролировать циркуляцию знаний нужным для государства образом. И для внутренних нужд, но что гораздо важнее – для внешних. Если же спуститься на уровень отдельного человека, то речь идёт о заслоне персональных данных. Собранные, проанализированные данные, превращённые в итоге в знание, должны быть соответствующим образом показаны. Чтобы презентовать предпочтительный образ. А не тот, который у человека на самом деле. Хотя все эти так называемые «на самом деле» давно уже потеряли, на самом деле, всякий смысл.

– Да, – сказала Марья. – Все получили возможность закрывать ту часть личной информации, которую они не хотят показывать.

– И опять-таки не все, – сказал шифу Ван. – И не перед всеми. И не сами.

– Не все, – грустно согласилась Марья. – И да, зависит от грина. И не сами. А с помощью нейроблокираторов. Приватность – это привилегия. Оффлайн наставничество – привилегия. Грабы – бессмысленны. Сомаблоки – зло.

– Что? – спросил шифу Ван.

– Приватность – это привилегия, – сказала Марья.

– А что там про гражданские работы? И соматические ограничители?

– Ничего.

Марья стояла на входе в кабинет всё в той же неловкой, мультяшной немного позе: подвёрнутые ножки, перчатки скомканы, голова вниз. «С ней определённо могут быть проблемы», – подумал шифу Ван.

– Пойдёшь сейчас к Алексею, – сказал он. – Допуски и контакты у тебя в заводском портале на рабочем коммуникаторе. Никаких заслонов первые три месяца. Как при нулевом грине. Впрочем, тебе об этом, безоговорочно, уже говорили. Хотя бы при акцептации сна.

– Сна? – спросила Марья, снова задав нериторический вопрос высокогриновому собеседнику, и шифу Ван отложил в завтрашнюю напоминалку последние десять секунд, чтобы потом разобраться, как она имитирует более низкий грин, чем у неё есть. Наверняка что-то кустарное. Но мало ли.

– Сон, – сказал он. – Соглашение о неразглашении. Всё понятно?

– Да, шифу, – сказала она.

– И заслоняться даже не пробуй. Особенно в рабочее время. Вылетишь одним днём.

***

Как всегда, накануне важного апдейта шифу Ван выбрался на улицу. С годами это стало для него чем-то вроде ритуала.

Последние сутки перед обновлением. Самое нервное время. Тестеры репортят нонстопом о критических недоработках, багах, несовместимостях, в приёмной недвижно, как ссутулившиеся в ожидании неизбежного грифы, стоят долговязые юристы с прижатыми к лацканам папками; в самых неожиданных местах: цехах, коридорах, туалетах обнаруживаются одетые в невообразимые лохмотья инфлюэнсеры со своими видеодронами, а работяги, выглядящие морлоками, ошалело забредают из своих подземелий на их надземные этажи.

Суета эта тоже была ритуальной. Ничего она, на самом деле, не решала. Всё уже было десятки раз оттестировано, проверено под нагрузкой и в самых различных обстоятельствах.

Поэтому шифу Ван оставлял мышиную эту возню двум своим замам, а сам не спеша прогуливался к Детскому миру и обратно. Полчаса. Из них – пять главных минут, минут тяжёлых, мучительных, высасывающих силы, но именно это даст ему основательность, чуйку, решительность. Удачу. То, что потребуется в ночь на завтра. Он знал это.

Шифу Ван не имел ничего против суматохи. Она была своевременной и уместной. Придавала тонуса. Заставляла бегать быстрее, и думать креативнее. Всех, за исключением юристов.

Он очень медленно, плавно, как в воде, двигался по улице внутри образовывающегося перед ним коридора: никто ведь не хочет помешать высокогриновому чиновнику в зеркальном шлеме. Встать у него на пути. Шифу Ван смотрел прямо в глаза всем, кто шёл ему навстречу, не опасаясь неудобств: за забралом его совсем не было видно. Маленькая привилегия большого человека.

Сорок семь лет назад он, двадцатилетний старшеклассник, оболтус, только недавно вылезший во второй квартиль (если уж вспоминать совершенно точно, то грин его был тогда то ли двадцать восемь, то ли двадцать девять: больше обременений, чем прав), шёл здесь же, но только в обратную сторону, от Лубянской площади, шёл, выворачивая шею, чтобы посмотреть на украшенные в честь долгожданной победы улицы и фасады, на торжественно висящий в небе ретрансляционный дирижабль, и думал о том, как же ему повезло, как невероятно, непредставимо повезло выиграть в гражданской лотерее. Один к двухсот сорока тысячам! Тысяча победителей на всю страну! Не верится даже.

Теперь он на месяц будет освобождён от гражданских работ – для деятельности осмысленной, полезной, интересной. Захватывающей. Престижной. Жизнь его теперь изменится. Не может не измениться. Повезло один раз – повезёт и второй. Как именно? А вот посмотрим.

За спиной его громоздился жёлто-черный короб с тщательно прилаженными внутри коробками пиццы: знак его статуса. И так же, как и сегодня, люди расступались тогда перед ним, глядя на короб. Разными глазами смотрели они: с завистью, восхищением, злостью, но уж точно не с равнодушием. Будут сегодня вечером, после гражданских работ, рассказывать дома, что видели настоящего курьера. Человека. Выполняющего доставку. Не каждый день такое.

Воспоминания шифу Вана предательски скользнули глубже, туда, на полвека назад, в только ещё обустраивающийся московский филиал АО «Заслон» на углу Фуркасовского и Лубянки, и на проходной никого нет, он идёт дальше, лифт (рядом смеются двое: «Они серьёзно назвали эту колымагу “Сито”? что за название, да не говори, Олюсик наша вчера на этом лифте отказалась ехать вниз, в производство, говорит, боюсь, что пол провалится, как сито, а я ей тогда знаешь, вот прямо так говорю…»), нужный этаж, вокруг суета, коробки, отдалённые окрики, и открывается дверь в длинном коридоре, а там – она, и зрение его туннельно скользит вперёд, приближая её лицо, и мир замирает. Всё.

Нет, ну на самом деле всё. Хватит.

Шифу Ван поднял руку ко лбу, забыв, что на нём шлем. По выводимому на внутреннюю поверхность стекла статусу он видел, что его со всех сторон снимают, и слабо усмехнулся: на видео будет он выглядеть как тёмный силуэт без какой-либо детализации. Как ростовая чёрная фигура, впитавшая в себя всё освещение. А как иначе, друзья? Заслон – он ведь должен заслонять, верно?

Сам же он видел осторожно отодвигающихся к бровке прохожих полностью, со всеми мелкими мечтами, со скромными накоплениями, с планами на день, с медкартами их и даже с предполагаемой продолжительностью жизни, и при желании – да только зачем? – мог был он открутить всю незамысловатую личную историю этих людей так далеко назад, как ему того захотелось бы.

Но не хотелось.

Площадь за все эти годы не изменилась. Почти. За исключением одного объекта. По-прежнему справа обретался Детский мир (носимые портативные метавселенные «Оленёнок НПМВ-2У», сюрприз-пузыри презентационные «Заслоню, и точка», гравишлёпки, но с ограничением в пятьдесят сантиметров от поверхности, и в пределах БМКАДа, а также новинка: карманные фонарики со сверхсветовыми цветными лучами), слева же, через многополосную дорогу, забитую автолегатами самых разных форм, размеров и расцветок, открылось пространство со стелой.

Шифу Ван ступил на проезжую часть. Движение сразу же прекратилось. Легаты, которым не повезло проехать, синхронно замерли на месте – теперь заказчики получат доставку секунд на пятнадцать позже запланированного; обоснованный повод требовать компенсацию! – а дорога справа быстро опустела. Проскочившие легаты резво разъезжались двумя дугами: одна направо и назад, к Сухаревскому терминалу, затем на север; а вторая вперёд, на Новую площадь, и далее, видимо, куда-то в центр.

Не торопясь, иронически поглядывая на весёленькие коробки легатов, шифу Ван пересёк дорогу и шагнул в высокую, по колено, траву. Стела была развёрнута к нему задней стороной. У столба, безоговорочно, нет смысла выделять какие-либо стороны; все они, так или иначе сходны, но просто надпись была там, на обороте, и для себя шифу Ван поставил считать, что образует она своеобразную мушку апертурного прицела, контуры которого формируются Большим и Кремлём, и обращён прицел туда: в графства, теократии, автономии, республики, оспариваемые территории, протектораты; в то, что раньше обобщённо называлось континентальной Европой.

Шифу Ван прошёл через защитный периметр, и положил ладонь на фактурный, бугристый металл стелы. Постоял молча, закрыв глаза. Даже сейчас, когда он был в этом месте, шифу Ван запрещал себе полностью вспоминать тот день. Он заходит с доставкой в только что въехавший офис: хаодо. Хорошо. Он в коридоре: хаодо. Он видит зелёные глаза: хаодо. А дальше – всё. Дальше будет то самое: «Дёргай этот чёртов рубильник!». Поэтому дальше не хаодо.

Пальцы его привычно оглаживали жирную, с заусеницами, поверхность столба, целиком собранного из тулия, матово бликующего даже в квёлом московском солнце. Не открывая глаз, шифу Ван беззвучно, словно мантру, прошептал надпись: «Марье Николаевне Дуровой, 2009 – 2033. Учёной, патриотке и просто красавице. Вернувшей информационную стену ценой собственной жизни. Спасибо, Марья! Россия в долгу перед тобой». Как всегда, ухнул у него из горла в сердце при этих непроизнесённых словах холодный склизкий комок, растёкся по груди, и застыл в неудобных, антианатомических формах.

Шифу Ван с трудом, пробиваясь через душащий его спазм, втянул воздух, развернулся всем корпусом к родному заводу и побрёл обратно, не обращая внимания ни на легатов, ни на детей, бесхитростно тыкающих в его шлем пальцем, ни на одёргивающих их родителей. В приёмной наверняка уже нервно расхаживает, дожидаясь его, Алексей. Ничего, пусть подождёт. Охолонёт немного. Не под дождём – подождём. Ждала лиса галку, да выждала палку. Жди, когда чёрт помрёт, а он и хворать не думал.

***

– Алексей, – медленно сказал шифу Ван, расхаживая по кабинету. – Зачем, на твой взгляд, нужно общаться? Говорить? Или, давай переформулирую на более понятном тебе языке. В каких случаях предпочтительно получать информацию о собеседнике вербально, а не использовать стигмаданные?

Алексей помолчал. Для любого гражданина грином выше семидесяти было бы очевидно то, что проделывал с ним сейчас шифу Ван.

Распирало нашего руководителя буки-тестеров взбухшими, доложенными, но отчего-то проигнорированными начальством репортами: и совместимость с некоторыми типами визоров не до конца оттестирована, и локализация меню на инуитский (Хосспыдя, да кому сдался этот инуитский?) не выверена вторым независимым носителем, и тут идёт не так, как предполагалось, и там торнадо, и тут цунами. Жаловаться пришёл Алексей. Эскалировать ответственность вышестоящему руководителю. Умник.

Банальный страх перед проверкой у Алексея. Ему бы так и возиться в своих тестах, оттягивать запуск до бесконечности. Но баги никогда не закончатся. Поэтому когда-то нужно поставить в испытаниях и диагностике точку. Волевым образом. Вот просто махнуть рукой, и сказать себе: «Всё важное проверено. Запускаем. Под мою ответственность». Да, это сложно. Особенно в первый раз. Но всё когда-то бывает в первый раз.

Поэтому надлежало принудить Алексея к разговору отвлечённому, однако имеющему, тем не менее, связь с предметом его беспокойства. В какой-то момент он поймёт, что никто за него работу делать не станет. А работа его в данном конкретном случае – это принять решение. В своей зоне ответственности. Ну и вот, глядишь, от отчаяния сделает он, наконец, то, что должно. Стресс-воспитание. Это как криотерапия: небольшая встряска для организма, чтобы мобилизовался на подвиги.

Сам же Алексей перевести разговор на волнующие его темы не сможет. Если, конечно, не успел за эти полчаса научиться у Марьи каким-нибудь фокусам.

Хотел шифу Ван навести его на простую мысль: разговор несёт несоизмеримо больше информации, чем все эти консолидированные метрики и стигмаданные. Невербалика, тональность, паузы между словами, мимика – всё это богатый, полезный в работе материал. Поговори с пользователями! Вот просто возьми и поговори! Ртом. Да, вот прямо так. Как в старые добрые времена. И узнаешь много больше, чем посредством своих датчиков.

Но в наши дни такому уже не учат. То, что казалось пятнадцать лет назад трюизмом, теперь – предрассудок. Обложился наш Алексей сенсорами, триггер-коннекторами, рэнкинг-анализаторами и прочей магической аппаратурой, о которой даже он, шифу Ван, технический директор АО «Заслон», имеет не всегда полное представление, и полагает наш Алексей, что всё у него под контролем. Опрометчиво. Весьма опрометчиво.

Алексей, наконец, сделал вдох, предполагающий начало ответа, но шифу Ван остановил его движением руки.

– Не совсем, – сказал он. – Направление мысли верное, но не докрутил. Сейчас отправляйся в медитационку на тридцать минут. Поразмысли над вопросом. В качестве дополнительной подсказки дам тебе следующую аллегорию: все пользуются ионным душем. Потому что быстро и чисто, как говорится в этих ваших краткомыслях. Но! Но доведись возможность постоять под горячей водой – и? И что? Безоговорочно. Вижу, что понимаешь. Только вот сказать не можешь. Подумай над этим. Аналогия не прямая, но в медитации принесёт пользу. Задай её себе как параллельную тему. А теперь – всё. Иди. Отчёт по медитации дашь послезавтра. Когда отоспишься. Свободен.

Алексей, затравленно оглядываясь, вышел. «Справится», – сказал сам себе шифу Ван без особой уверенности.

Для Алексея это было второе обновление, причём на первом он вполне успешно отсиделся за спиной ушедшего к тому времени на повышение коллеги. Когда-то ему нужно было принять на себя ответственность. Почему бы не сделать это сегодня?

Отпустив Алексея, Шифу Ван собрался было заказать доставку – он любил, по старинному китайскому обычаю, брать после завтрака бранч, и не вполне понимал людей, отказывающих себе в этом небольшом, но важном для настроя на день удовольствии – но тут позвонил генеральный. Шифу Ван стал докладывать статус, однако Николай Валерьевич выслушивать рапорт отказался, а сразу, с порога, спросил следующее:

– Слушай, что там с пакетированием при кратковременных перебоях? Ты гонял у себя такую ситуацию?

– Уже лет тридцать как нет, – сказал шифу Ван, чувствуя слабость в ногах.

– Считаешь, невозможно?

– Ну, я бы так категорично не стал высказываться, – осторожно сказал шифу Ван. – Ты же знаешь, как оно бывает. То – нет-нет, а то – раз.

– И в глаз, – сказал генеральный. – Знаешь, погонял бы ты. На всякий случай. Сколько у нас?

– Четырнадцать часов с копейками, – сказал шифу Ван. – Но, если что, мы же всегда можем…

– Нет, давай без переносов в этот раз, – прервал его Николай Валерьевич. – В нормоплан надо попасть. Мы тут уже обложились со всех сторон обещаниями, презентациями и гарантиями, будь они. В Думе ждут. Военные ждут. Спецслужбисты. Орава целая. Дёргают меня весь день. Так что, пожалуйста, без нештатки. Но всё же проверь. Хорошо?

– Хорошо, – ровным голосом ответил шифу Ван, понимая, что весь его самоконтроль при разговоре с генеральным бесполезен. Знает он, достоверно и точно, что на душе сейчас у шифу Вана. Может, даже и на показатели его не смотрит. И так всё понятно.

За окном рукохваты уже разобрали контейнер, укатили на зарядку, и теперь во дворе царило нетипичное затишье. Случается, что суета заражает тревожностью, но иногда отсутствие движения куда как тревожнее.

Разговор обеспокоил шифу Вана. Чуйка генерального была широко известна, и если он перед накатом задаёт такие вопросы, то нужно всё перепроверить ещё на два раза. Что ж. Вот и будет чем озадачить Алексея.

Шифу Ван бросил тикет блоку тестирования, а сам на сите спустился в склеп к Триумфычу. На минус тринадцатый.

Сборочный корпус – с минус второго по минус двенадцатый, идеально чистый, просторный, с ровными рядами станков и конвейерных транспортёров, с попискивающими предупредительно дронами, гравикуполами, в которых финально монтировались оболочки локаторов для граничного заслона – всё это благоустроенное, ровно освещённое, хоть сейчас снимай краткомысль, пространство, было шифу Вану не интересно. Здесь, за редким исключением, происходило всё умно, штатно, рутинно и предсказуемо.

У Триумфыча же, вечного ниокровского лаборанта, был свой собственный уголок. Склеп. И только здесь, в склепе, мог шифу Ван задать глупый, неординарный, оригинальный и парадоксальный вопрос, не боясь потери лица. Потому что с Триумфычем прошли они за последние четыре десятка лет столько авралов, что любая глупость воспринималась ими обоими как повод задуматься, соорудить на скорую руку прототип, и погонять ситуацию под нагрузками.

Шифу Ван толкнул кособокую дверь, осыпавшую его подозрительно блеснувшим порошком, и вошёл. Сразу же окутал его запах тёплой промасленной трухи, донёсся низкий гул молекулярной сварки, освещение предупредительно мигнуло, погасло, но потом включилось снова. Шифу Ван перешагнул разложенные тут же, у порога, болванки под расточку, прошёл вдоль ряда пристыкованных торцами верстаков, заваленных огромными разводными ключами, портативными квантовыми преобразователями, линейками, уровнями, мотками проводов, рулетками, лазерными резаками, маслёнками, коробками нейроимплантов, разноразмерными пневмостеплерами; тут же вповалку складированы были неровно порезанные куски стальных пластин, лотки с чипами, лотки с гайками и винтами, лотки с алмазами для теплоотведения, распотрошённые блоки античных, ещё на бозоновом стандарте визоров с жалобно торчащими из них коннекторами; и всё это было покрыто слоем сложносоставной пыли – смесью наностружки, масла, охлаждающей жидкости – какая случается в обжитых и постоянно используемых мастерских.

– Эй! – крикнул шифу Ван в дёргающийся вспышками сумрак за зелёными шкафами. – Триумфыч!

Он осмотрелся, нашёл разодранное промасленное кресло, и после некоторых раздумий сел на его краешек. Звук сварки оборвался.

– А, – сказал Триумфыч, выходя из-за шкафов и поднимая на лоб круглые гермоочки. – Ну?

Он, не глядя на шифу Вана, подошёл к стеллажу с фигурными обрезками пластостали, пошарился в недрах, вытащил заляпанную бутыль, сделал большой глоток из горла, поддёрнул рукава комбинезона, а потом щедро плеснул себе на руки. Резко запахло спиртом. Триумфыч протёр руки грязной тряпкой, и протянул ладонь.

– Есть минутка? – спросил шифу Ван.

– Что в этот раз? – спросил Триумфыч. – Блок контроля конфиденциальности? Как я и говорил? Или самовозбуждающаяся фрактализация при передаче?

– Почти, – сказал шифу Ван. – Хочу проверить, как пойдёт пакетирование стигмаданных в облако при перебоях в подаче энергии. Не потеряем ли чего. И как синхронизация.

– А, – сказал Триумфыч. – Про инцидент вспомнил?

И накатило тут на шифу Вана, накатило окончательно, накрыло с головой, и понятно стало ему, что не избежит он сегодня этих воспоминаний, не спрячется от них.

– Да, – сказал он севшим голосом. – Инцидент. Вспомнил.

***

В Москве – ранняя весна. Солнце, впервые за полгода, греет, наконец, а не просто освещает. Как всегда, в такие дни, когда случается излом погоды – от выматывающего ненастья и хлябкой грязи марта к пыльному, сухому апрелю – в воздух поднимается запах свежей земли, травы, первых листьев, да и не листьев даже, а лишь только липких упругих почек, и ощущение чего-то нового, возрождающегося, вяло потирающего глаза после утомительного сна завораживает, морочит надеждой на волшебство.

Слева, у Детского мира (кукольные домики с автономным водопроводом и освещением, робокотики на нейросети, сэлфидроны, вакуумные бластеры с подсветкой, а также новинка: карманные фонарики с «намагниченными» лучами), три человека в фиолетовых жилетах гражданских работников выкапывают дерево из гранитного контейнера, стоящего на тротуаре. Осторожно подхватив его под корни, переносят через дорогу – самоуправляемые автомобили мягко притормаживают, создавая пробку – и опускают в подготовленную уже на площади ямку. Завтра, надо полагать, они потащат дерево обратно: «Распределить территорию Лубянской площади между опорными группами, навести единообразие поверхностей, ротировать живые насаждения, по достижению – повторить!». Знаем, работали.

За спиной у него – короб курьера. Люди оборачиваются. Дети показывают пальцем. Он делает сложное лицо: сосредоточен на доставке, занят ответственным делом, спешу. Без труда находит нужное ему здание: «после Детского мира – первый поворот направо», фотографирует ещё раз дирижабль, и жмёт кнопку коммутатора под табличкой «АО Заслон. Московский филиал». Ничего не происходит.

Он толкает дверь, и попадает в тёмную проходную с настежь распахнутыми турникетами. За стеклом сторожки – никого. Он проходит через турникеты, снимает короб, перехватывает его рукой, пересекает маленький садик из двух аккуратных клумб, ныряет в раздвинувшееся стекло створок, и оказывается в лобби, наполненном коробками, ящиками, суетой. Двадцать шестой его грин не позволяет задавать активных вопросов, поэтому нужно просто следовать инструкциям: передать на ресепшне пять коробок пиццы в отдел НИОКР, в противном же случае четвёртый этаж, офис четыреста восемь.

В лифте двое молодых людей ненамного его старше (двадцать три? двадцать четыре?) заразительно смеются над каким-то Олюсиком, а вот и нужный ему этаж. Он оказывается в просторном зале, уваленном контейнерами, офисной мебелью, мониторами; здесь рукохваты ставят вещи на робогрузчиков, а те развозят, попискивая, всё это добро улиточной скоростью в коридоры.

На дверях нет никакой нумерации, и он пытается сообразить, в какую сторону ему идти. Кажется, это туда: направо. Он делает шаг в коридор, и тут дальняя дверь распахивается, и проём освещается её лицом: треугольный подбородок, прямой с аккуратными раскрыльями нос, изумруды глаз, россыпь конопушек по щекам, короткие рыжие волосы; и что-то лопается у него в груди, заливая вязким, как патока, жаром, в висках – нечаянный звон, тонкая вибрация, а в лёгких – ни грамма кислорода. Нечем дышать. Незачем дышать.

– Ха! – кричит она, как-то по-пиратски, разудало, ухарски, и начинает смеяться. – Низ второго квартиля! Как по заказу!

Из-за спины её выныривают двое молодых людей в комбинезонах. Это те самые насмешники над Олюсиком. Вся эта компания, подпрыгивая, беспричинно хохоча, толкая друг друга бежит к нему по коридору.

– Из какого отдела? – спрашивает его юноша со спаниельей причёской, и он понимает, что вербальный блок его снят.

– У меня доставка, – говорит от. – Для НИОКР. Знаете, где это?

– Курьер! – смеётся его коллега, пухлощёкий кудрявый пончик. – Курьер! Ого! Москва! Берём?

Он начинает снимать короб со спины, но его останавливают, подхватывают под руки и волокут вдоль по коридору.

– У меня доставка, – повторяет он, но его не слушают.

– Стоп! – вскидывается вдруг пончик, и все останавливаются. – Он же не в системе! Эйчары!

– Точно, – говорит она. – Тебя как зовут?

– Иван, – отвечает он.

– Ивааан, – протяжно пробует она имя на язык. – Иван. Мы будем звать тебя…

– Ивасик? – предполагает спаниель.

– Звать мы тебя будем Ван, – говорит она. – Трендово и модно. Ван. Ван И. Ладно. Вот что. У меня по штатке есть позиция ассистента лаборанта. Грейд… какой же там грейд? Пятый, кажется? Как раз для двадцать шестого грина. Идеально. Значит, вот что. Эпаминондас, формируй требование эйчарам на ассистента.

– На подряд? – спрашивает пончик с непроизносимым именем.

– Нет, прямо в штат. Испытательный три месяца. Там будем посмотреть. Нам как раз на тесты примерно такой грин будет нужен на ближайшие полгода-год. Всё. Оперативно! Пока токен не остыл. Движемся.

Они движутся. Как торнадо, как цунами: незапоминаемыми коридорами, комнатами, переговорками, пронзают насквозь пустой зал с ощутимым эхом, спускаются на несколько этажей ниже, снова идут переходами, и наконец останавливаются в забитом аппаратурой помещении. На экранах здесь тянутся загадочные научные линии, складываясь в загадочные научные фигуры, что-то в воздухе загадочно научно гудит, а целую стену занимает огромный лежак с загадочным научным раструбом в изголовье.

– Забирайся! – говорит она, показывая ему на лежак.

Он умоляюще смотрит в зелень её глаз, но она только смеётся.

– Всё, – говорит пончик. – Готово. Формально пройдёт приказом завтра, но в системе уже появился.

– Не бойся, – свойски хлопает она его по спине. – Это не больно. Ты же ассистент, или как? Кстати, поздравляю! Ну? Давай?

– Что это? – неожиданно для самого себя спрашивает он, и не в силах остановиться, повторяет: – Что это? Что это? Что это?

Она закатывается, сгибается, хватается за живот, и волосы её огненным шлейфом проносятся перед его лицом.

– Разблокировался? – отдышавшись, спрашивает она. – И как тебе? А? Давай, скажи что-нибудь. Хотя нет. Поговорим потом. Безоговорочно, сначала пакетирование. Пока тут бардак. А то потом не выпросишь допусков. Хорошо? Проверяем пакетирование – и пьём чай. Пицца, опять-таки. Как тебе такой план?

– Хорошо, – говорит он. – Только… Как это вообще…

– Не-не-не, – перебивает она. – Никаких «только». Надо же, разговорчивый какой. Залезай! Шустрее! Тестовый токен пропадёт щас.

– Токен! – увесисто говорит спаниель и кивает на лежак.

Он озирается, надеясь, что они обменяются взглядами, засмеются, стукнут его в плечо, увлекут за собой пить чай, или просто отпустят, но ничего такого не происходит. Все выжидающе смотрят на него. Тогда он подходит к лежаку, трогает его зачем-то рукой, оборачивается ещё раз, и неловко, в несколько приёмов, укладывается.

– Выше, – говорит она, и он елозит пятками. – Откинься на спинку кресла, и всё такое.

– Какой режим имитации? – спрашивает от компьютера в дальнем углу спаниель.

– Интервальный, две через две, – отвечает она. – Напряжение – сбросили. Напряжение – сбросили. Эпаминондас, следи за собираемостью пакетов. Так. Внимание. Ещё раз. Все послушали сюда. Начинаем накатку локального обновления. Имитируем провалы в электроснабжении. Одновременно смотрим уровень заслона. Все параметры. Гражданский индекс – двадцать шесть. Всё пишем в три бэкапа. Готовы?

– Да, – одновременно доносится из разных углов.

– Поехали.

На него мягко наплывает крышка («как саркофаг», – отчего-то думает он), воздух заполняется озоном, гудением и ритмичным щёлканьем. Некоторое время ничего не происходит.

Потом начинается.

– Это глобальное! – кричит спаниель.

– Стоп! – кричит она. – Откуда? Какой репозиторий?

– Прошло! – кричит пончик.

– Какого хрена? – кричит она.

– Прошло! – кричит спаниель.

– Откат! – кричит она. – Стоп!

– Уже там! – кричит пончик. – Токен сдох!

– Дёргай этот чёртов рубильник! – кричит она.

– Прошло! – кричит пончик.

Он чувствует жар на затылке и глазах. Чуть приподнимает голову. Легче от этого не становится. Он сначала робко, потом энергичнее, начинает сползать вниз.

– Откат! – кричит она.

– Глобально! – кричит спаниель. – Я не могу ничего!

– Дёргай этот чёртов рубильник! – кричит она.

– Да уже! – кричит пончик. – Оно ушло! На ключевых узлах уже!

На секунду окружающий мир погружается в ватную тишину – не такую даже, как в специально подготовленной комнате, но словно бы из мира, в котором ещё вовсе не придумали звуков – а после он слышит лязг чего-то упавшего, покатившегося, потом сочный хруст, и кто-то хватает его за ногу, тянет вниз сильными беспардонными рывками.

Он снаружи. Не под крышкой.

– Марья! – кричит спаниель.

В глаза ему бьёт свет прямо направленной лампы, он садится на лежак, но его толкают в сторону.

– Марья! – кричит спаниель.

Он видит, что она подныривает на его место, укладывается ловкими и уверенными движениями.

– Моего заслона хватит! – кричит она изнутри. Голос у неё глухой, незнакомый. Чужой.

– Не хватит! – кричит пончик, и тут свет ярко вспыхивает и гаснет. Видно только подсвеченный циферблат ручных часов в дальнем углу. Он быстро приближается.

– Тащи её! – кричит спаниель, отодвигает его, хватается за ногу, и тянет на себя.

Они втроём вытаскивают её в ноги лежака, и тут свет вспыхивает снова. Волосы её лежат вкруг головы ярким нимбом, около глаз набухает тяжёлая синь, а локти упёрлись в ограничители ложемента: неудобно, неестественно, не по-живому. Неприятно и остро пахнет горелым.

– Марья! – кричит спаниель, хлопает её по щеке, а потом начинает некрасиво скулить.

– Что это? – спрашивает он, и тут свет снова гаснет.

***

Тоска – это когда сердце поднимается к горлу, отчего начинает поднывать нижняя челюсть, и дышать приходится с натужным сипом. Безразличие – это ватные руки, в коленях – сладкая слабость, рот же полуоткрыт. А воспоминание – взбитые в суспензию тоска и безразличие.

Хотя, чем ещё заняться на предлончевом статусе без потери авторитета, кроме как воспоминаниями, особенно когда слово берут риски, и начинают нудеть: неизбывно, монотонно, с обязательными ссылками на фэзэ, с трактовками спорных кейсов, прецедентами, толсто завуалированными отказами от какой бы то ни было ответственности.

Шифу Ван нечасто вспоминал детство, но растревоженная память, надо полагать, перебаламутила аккуратно штабелированные и пронумерованные воспоминания, и стала выдавать их в случайном, как лототрон, порядке. Вот сейчас, например, на совещании, вспомнил он маму, и как она заглядывает к нему в комнату, раз за разом, а за окном – уже густой сумрак. «Сына, – говорит мама печальным голосом. – Сходи погулять, котик. Пока ещё не совсем поздно. Хватит уже в компьютере-то сидеть». Но он не отвечает, он только недовольно машет головой, показывая, что услышал, но пойти куда-то – нет уж, спасибо. Мне и здесь хорошо. Мама беззвучно исчезает. А может, беззвучно остаётся. Неважно.

Шифу Ван поднял руку, и юрист сразу же, в середине фразы, остановился.

– Полагаете, что озвучивание текста придаст ему дополнительную убедительность? – спросил он. – Я видел заключение, и саммари из него. И все видели. Зачем вы тратите наше время?

– Это не для вас, – ответил втянувший в плечи голову юрист. – А для протокола. И для генерального. Кстати, статус совещания без присутствующего на нём генерального директора не может считаться…

– Николай Валерьевич сейчас в головном офисе, – громко сказал шифу Ван. – Вы это знаете. В Питере. Это во-первых. И соответственно, приказом за номером двести четырнадцать, у, эм, слэш, двадцать три ноль три, двадцать восемьдесят три – он тщательно, увесисто выговорил каждое число и литеру – на меня возложены обязанности генерального директора на время его командировки. Вы можете найти этот приказ во внутризаводском блокчейне. И если вы апеллируете к неправомочности совещания, то у меня возникает вопрос относительно ваших компетенций. А во-вторых, у меня в последнее время появляется всё больше доводов за то, чтобы заменить весь юридический блок одной нейросетью. Она хоть нудеть под ухом не будет.

– Но стандарты отрасли… – начал юрист, и шифу Ван снова, не без удовольствия, остановил его, а потом бросил вербальный блок на полчаса.

– Ваше резюме по планируемому обновлению не принимается. Потому что за констатирующей частью должна бы следовать резолютивная, с конкретными предложениями. – Шифу Ван видел, что юрист пробует что-то сказать, пыжится, лицо его краснеет. – Не утруждайтесь. Если вы хотите сообщить нам, что предложения у вас были, но вы не успели до них дойти (юрист принялся отчаянно кивать), то, во-первых, мы все уже их видели, и незачем, повторяю – совершенно незачем – зачитывать нам их с нейросуфлёра, а во-вторых, постарайтесь в следующий раз начинать с выводов. Настоятельно это рекомендую. Проблемы оставьте себе. Потому что это ваша внутренняя кухня. Извольте приносить нам на встречи решения. А не проблемы. И чем незаметнее будет ваша работа, тем она будет эффективнее. Ясно? Вижу, что ясно. Откопали проблему – нашли решение – сообщили. Всё. Дальше. Тестеры. Алексей.

Алексей, расцвеченный контрастно: с иссиня-бледным лицом, но пунцовыми ушами, встал. Оттянул ворот комбинезона. Надо думать, он отчаянно соображал, как бы так рассказать о рисках, чтобы это не выглядело жалобой. Шифу Ван с любопытством поглядывал на него.

– Мы протестировали все ключевые функции обновления, – хрипло сказал Алексей, и надолго закашлялся. – Все ключевые функции обновления ведут себя штатно во всех средах, масштабах и под нагрузками. У меня всё.

– Вот! – показал на Алексея шифу Ван. – Учитесь. Вот таким должен быть доклад каждого стрима перед запуском. Ясно? Нет, не нужно так болтать головой в разные стороны. Аккуратнее. Берегите свои шейные позвонки. Ладно. Времени у нас мало. Давайте работать, коллеги. Напомню, что по нормоплану накатывать обновление мы начнём завтра, в субботу, в два часа ночи. Если кто-то что-то не отрепортил, бросайте сообщения на общую доску, но без пустословия. К станкам! Алексей, задержись на пару минут.

С Триумфычем они тоже прогнали там, в склепе, то самое пакетирование, о котором побеспокоился генеральный. Трижды, в разных режимах. Всё сложилось как должно. Без нештатки. Да и как не сложиться: сорок семь лет с инцидента уже прошло. Технологии, как говорится в заводских краткомыслях, не стоят на месте. Совершенствуются. С каждым днём. И позволяют они, не стоящие эти на месте технологии, производить уникальные технологичные разработки, различные серийные изделия – и для различных климатических условий, и для механических воздействий, а также для сфер применения. Безоговорочно.

– Ладно, рассказывай, что у тебя не так, – сказал он Алексею, когда все, задышав наконец в полные лёгкие, вышли из зала.

– Всё нормально, – сказал Алексей, отводя взгляд.

– Я не смотрю, – сказал шифу Ван. – Скажи сам.

– Лучше показать, – кивнул в сторону Алексей. – Я не уверен…

– Это не те слова, которые я бы хотел слышать от тестера за несколько часов до запуска, – перебил его шифу Ван. – Соберись. Пошли. Покажешь, что там.

Они молча прошли коридором к ситу, молча подождали, пока подойдёт кабина лифта, и молча оказались перед мастерскими тестеров. Шифу Ван суеверно потрогал гладкую табличку на входе: «Дней без инцидентов: 17.263». Он, чтобы ненароком не считать данные Алексея, рассеянно думал про то невообразимо дальнее прошлое, в котором ещё не было нейроимплантов, транслирующих в мир цифровое состояние каждого человека; соответственно, не было и необходимости в избирательном заслоне. Не существовало и гражданского индекса, определяющего привилегии, обязанности, уровень приватности. Как же люди общались в то время? Как они понимали, кто главный в каждой конкретной ситуации? Столько хаоса, столько неопределённости.

Алексей завёл шифу Вана в мастерскую. Там стояла и улыбалась Марья. Зелёные её глаза снова примагнитили взгляд шифу Вана, и он лишь с явным усилием смог отвернуться в сторону.

– И ты здесь? – спросил он.

Вернее, хотел спросить. К полному его удивлению, оказалось, что он только лишь беззвучно шевелит губами.

– Что это? – спросил снова он, и опять ничего не услышал.

– Так, – деловито сказала Марья. – Отлично, что все в сборе. Давайте оперативно, пока токен не остыл. Лёша, готовь имитацию. Иван, стой в сторонке и ничего не трогай. Смотри. Ясно?

Шифу Ван неуверенно кивнул. Где-то глубоко в душе он понимал, что делает всё правильно, но в то же время законное возмущение непочтительностью, невозможностью ситуации накатывало на лицо жаром, требовало действия. Он властно шагнул вперёд, но Марья подняла вдруг руку, и шифу Ван сам, без какого-либо принуждения, остановился, замялся на месте, а потом прислонился к стеночке. Всё это было странно. «Ладно, посмотрим, – сказал он себе. – Понаблюдаем. А потом накажем невиновных и наградим непричастных». Мысли его были какими-то чужими. Стариковскими какими-то. Неправильными. Непривычными.

– Готов, – говорит издальнего угла Алексей.

– Хорошо, – говорит Марья. – Делаем сейчас имитацию обновления под перебоями. На моём нейроимпланте. Внутренний мониторинг – на мне, внешний – на Алексее. Цели: проверить трассировку пакетов установщика, успешность обновления, стабильность заслона.

Марья ловко укладывается на лежак, сверху накатывает на неё матовый плексиглаз крышки, на нём загораются какие-то индикаторы.

– Готов, – повторяет Алексей.

– Поехали, – говорит Марья глухим голосом. – Запускай.

Некоторое время ничего не происходит. Потом начинается.

– Эээй, – изумлённо, вполголоса говорит Алексей. – А как…

– Что там? – говорит изнутри саркофага Марья.

– Не тестовое! – громко говорит Алексей. – Рабочая сборка! Глобально! Останавливаю!

Шифу Ван видит, что колено Марьи неестественно дёргается: ритмично, резко, как у неисправного механизма. Он шагает вперёд, а потом, неожиданно для самого себя, бросается к лежаку и начинает тащить Марью за ногу.

– Оставь! – кричит Алексей.

Он пробует помешать, но шифу Ван отбрасывает его в сторону.

– Её нельзя! – кричит Алексей.

– Если убрать, то обновление накатится не в неё! – кричит Алексей.

– Ты понимаешь? – кричит Алексей.

– На всю страну! – кричит Алексей.

– Заслон снимется! – кричит Алексей.

– Со всех границ! – кричит Алексей.

– В посольствах! – кричит Алексей.

– Все планы! – кричит Алексей.

Шифу Ван вытаскивает Марью. Она тяжело дышит. Взгляд у неё отсутствующий.

– Как это? – спрашивает она.

Лицо Алексея меняется, и он бросается к лежаку, собираясь поднырнуть под его крышку.

***

Когда две жэ вывалились, наконец, из его кабинета, Николай Валерьевич откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. В голове его плавали, влипая друг в друга, бесформенные роршаховские пятна, и больше не было там ничего. Ни одной мысли. Он тяжело поднялся, чтобы подойти к окну, но вместо этого кликнул на перепросмотр, да так и остановился, ухватившись ладонью за столешню. Он попал на середину разговора.

– Поэтому ваше очное присутствие не будет необходимым, – сказал жердь и опять поправил дужку очков этим его невыносимо высокомерным движением.

– Наша настоятельная рекомендация, – подхватил жырдяй, – придерживаться двухфазной стратегии.

– Сначала мы выводим вас из-под обвинения. Марья Николаевна, при всём моём к вам уважении…

– У тебя есть дочь? – спросил Николай Валерьевич.

– Нет, но это непринципиально, – сказал жердь, и стал говорить так скоро, как только мог. – Марья Николаевна нарушила семнадцать отраслевых законов. И два федеральных. Я уже не говорю про подзаконные акты, методики, рекомендации и прочую условно-обязательную правовую базу.

– Мы тут же получим обоснованное возражение о консолидированной ответственности руководителя, – подхватил жырдяй. – И после этого, не форсируя, не торопясь, перейдём ко второй фазе. Но в протоколе наше возражение останется, и потом мы за него сможем потянуть. Это будет нашей закладкой.

– Во второй фазе, – сказал жердь, – мы откажемся от дачи показаний. Заявим об отводе судейского корпуса на основании сорок девятой статьи Конституции. Выносить решения судья может только в том случае, если его гражданский индекс выше, чем у обвиняемого. Дело пойдёт по инстанции. От районного суда вплоть до председателя Верховного суда. Но гражданский индекс председателя равен вашему. А не выше его. Так что здесь просматривается вполне позитивная процессуальная перспектива. Дело будет постоянно возвращаться на пересмотр. Курсировать между судами.

– Судоворот дела в системе, как у нас говорят, – вставил жырдяй.

– Да. Такое, с позволения сказать, фрактальное разрастание дела. Из первой инстанции в четвёртую, и затем – высшую. Теоретически – но только сугубо теоретически – дело может даже спровоцировать пересмотр нормативных правовых актов на уровне Конституционного суда…

– Это крайне маловероятно, – сказал жырдяй.

– И тем не менее, если это произойдёт, то процессуально мы окажемся даже в более выигрышном положении. Потому что функции Конституционного суда исполняет в настоящее время гражданская нейросеть, а она вовсе не имеет индекса.

– Дело может тянуться годами, – сказал жырдяй.

– Десятилетиями. И прекратиться в связи с истечением сроков давности. Мы же, тем временем, будем иногда, для того, чтобы сбить ритм перемещений дела, активизировать нашу закладку. Подавать на апелляции. Таким образом…

– Думайте ещё, – сказал Николай Валерьевич, и оба юриста насуплено замолчали.

– Николай Валерьевич, – сказал, наконец, осторожно жердь. – Мы расписали оптимальную траекторию дела. Да, мы понимаем, что здесь имеются эмоциональные аспекты. Но в общих интересах проигнорировать их. Других вариантов нет.

– Думайте, – сказал Николай Валерьевич.

– Невозможно обойти объективные законы реальности, – сказал жердь. – Они просто есть, и всё. Нужно приспосабливаться к ним. Понимаете? Вы же не собираетесь, например, обсуждать правомерность закона тяготения? Вы принимаете то, что гравитация существует, и живёте в этой картине мира. Также и с правовой реальностью. Да, она кажется несколько более подвижной, чем реальность физическая. Но это только видимость.

– Или, к примеру, – подхватил жырдяй, – долгосрочно мы всегда исходим из того, что люди смертны. Это реальность, на которую мы не можем оказать влияния. Вот точно так же и с законами. Мы отработали вполне рабочий вариант по этому делу. Нам потребуется только принципиальное ваше согласие. Не более. Вам не придётся публично заявлять свою позицию. Вы согласны?

– Нет, – сказал Николай Валерьевич. – Не согласен. Ни с вариантами, ни с гравитацией, ни со смертностью. Идите и придумайте. Всё. Жду вас завтра в девятнадцать с соображениями. Работайте.

Николай Валерьевич остановил перепросмотр и пошёл-таки, наконец, к окну, но тут обратил внимание на алерт, который никогда ещё на его памяти не срабатывал. Он проверил уровень заслона (с юристов он так и остался на максимальном уровне), потом покопался в шкафу, достал шлем, сдул с него пыль, осмотрел с сомнением, но потом всё же решился, и надел. Дверь кабинета открылась.

– Что это за, – спросил прямо с порога Триумфыч, но Николай Валерьевич остановил его жестом.

Он показал на диван, а сам стал открывать все шкафы, один за другим. Барахла у него накопилось за эти годы не меньше, чем в склепе у Триумфыча, поэтому второй шлем он отыскал не сразу. Потом подошёл к Триумфычу, с интересом следящему за всеми этими перемещениями, и вручил шлем ему в морщинистую руку. Тот оценивающе подкинул его пару раз, посмотрел на Николая Валерьевича, и наконец надел.

– Водевиль? – продолжил он.

Однако Николай Валерьевич опять сделал предупреждающий жест и снова направился к шкафам. Откопал, наконец, гофру, подошёл в Триумфычу, присел рядом, подсоединил один её конец в макушечную мембрану, а другой – себе. Повернулся. Ударился о шлем Триумфыча: гофра оказалась слишком короткой.

– Так, – сказал Триумфыч. – Что ты тут устроил?

– Впервые вижу тебя выше нулевого уровня, – сказал Николай Валерьевич, разворачиваясь таким образом, чтобы оба они могли сесть рядышком, бок о бок. Со стороны, наверное, получилось мило. Как две черешни на одной плодоножке. Перезревшие. – Если уж ты добрался до меня, значит, дело важное. И поэтому заслоняться мы будем соответствующим образом.

– Соответствующим – это вот так?

– Соответствующим – это вот так, – подтвердил Николай Валерьевич. – Рассказывай.

– Девица эта твоя, – сказал Триумфыч, и замолчал. Сердце Николая Валерьевича ухнуло вниз.

– Что теперь? – угрюмо спросил он. – Пробралась на завод? Почему мне не доложили?

– Нет, – сказал Триумфыч. – Сидит дома. Или не знаю, где. В общем, не пробралась. Не в этом дело. Я вот что. Она, похоже, до кое-чего важного докопалась. Ты в курсе, что они бэкапили состояние этого вашего курьера? Когда имитировали отключение энергии?

– Конечно, – сказал Николай Валерьевич. – По методике нужно.

– Так вот. Данные эти. Сохранённые.

– Ну? – поторопил его Николай Валерьевич.

– Они динамические, – сказал Триумфыч.

Николай Валерьевич надолго замолчал, пытаясь сообразить, что хочет сказать ему этот старик.

– Давай ещё раз, – сказал он наконец.

– Твоя девица, – размеренно стал говорить Триумфыч, – поместила человека с низким грином, и соответственно, низким уровнем заслона, в тестовый саркофаг. Чтобы потестировать заливку обновления для нейроимпланта. В процессе они делали импульсные отключения электроэнергии. Чтобы посмотреть, не потеряются ли данные.

– И? Не потерялись? – спросил Николай Валерьевич, чтобы поторопить Триумфыча.

– Наоборот.

– Что это значит? Как это «наоборот»?

– В общем, никакие мозги они ему, как тут говорят некоторые, не выжгли…

– Вот давай без этого, пожалуйста, – сказал Николай Валерьевич. – И так уже…

– А перенесли его сознание в облако. Не просто перенесли, а с сохранением всех связей, с личным опытом, воспоминаниями и индивидуальными реакциями. Я, конечно, всё уже скачал себе, но…

– Что? – спросил Николай Валерьевич.

– Скачал. И в облаке сейчас нет ничего.

– Погоди. Я не про облако. Что ты говоришь про сознание? Они сохранили его сознание? Полностью?

– Да, – сказал Триумфыч.

– Сознание? Сохранили?

– Да. Что ты заладил. И я вижу, что там есть динамика. Изменения. Значит, сознание это продолжает функционировать. Развиваться. Ну, как развиваться… Словом, я тут соорудил нечто вроде интерфейса. Пока примитивного. Но видно, что курьер этот продолжает осознавать.

– Да ты понимаешь вообще?

– Погоди. Послушай. Он по-прежнему осознаёт. Но из-за отсутствия органов чувств новая информация ему не поступает. Поэтому он постоянно крутит последние свои впечатления.

– Ты уверен?

– Да. По-другому это никак нельзя интерпретировать.

– Кто ещё знает об этом?

– Теперь двое.

– Хорошо. Хорошо. Ты сам понимаешь, что это значит?

– Конечно. Теперь можно сосредоточиться на тестировании интерфейсов человек – компьютер.

– Да какие интерфейсы, – сказал Николай Валерьевич. – Интерфейсы! Это же цифровое бессмертие! Понимаешь? Если действительно удалось записать всю личность, со всеми её особенностями, то значит… Это значит… Чёрт возьми… И что он там? Что у него происходит?

– Деталей мне пока не видно. Но, насколько я смог разобраться, в его сознании циклически повторяется последний травмирующий фрагмент, около получаса примерно. С вариациями. Он дополняет его постоянно деталями. Воображает различные концовки. Да. И поскольку входящих данных у него нет, то чтобы чем-то заполнить ментальное пространство, он уплотняет события. В результате время там у него течёт намного быстрее, чем у нас. У него там уже лет тридцать, наверное, прошло. А может, и больше.

– Чёрт возьми. Да это… Ты понимаешь, что она сделала? Понимаешь?

– Ты уже спрашивал. Успокойся. В общем, что мы имеем на сейчас. У нас есть полностью записанное сознание. Живое. Развивающееся. Без тела. Давай обсудим, что нам делать со всем этим. И да. Забыл сказать вот что. Кажется, качество его цифровой жизни начинает деградировать. Похоже, он натолкнулся на порог своей фантазии. Тридцать лет субъективных лет крутить и домысливать события, которые в реальности длились полчаса. Никакая фантазия это не потянет.

– И что?

– Что – что? Свалится в полный бред он скоро. Думаю, есть шанс того, что сознание начнёт разрушаться. Это было бы логично. Тридцать лет без новой информации.

– Сколько у нас времени?

– Неделя. Может, чуть больше. Или чуть меньше. Или сильно меньше. Или его нет вообще. Назови любую дату, и возможно, окажешься прав. Сложно сказать.

– Ясно. Давай так. Ты возьмёшь первоначальную копию. Ту, которую сохранила Марья. И будем работать с ней. А то, что напластовалось потом – ну что ж… Даже если и разрушится, то… Это всё равно фантазии. Не имеющие ничего общего с реальностью.

– Хитрый план, – усмехнулся Триумфыч. – Но не пойдёт.

– Почему?

– Я уже думал об этом. Не получится. Его структура сознания выглядит холистичным фракталом.

– Как в технологии заслона. Понимаю.

– Да. Текущее его состояние включает все предыдущие. И влияет на них. А предыдущие не живут без того, что есть на сейчас. Всё у него взаимосвязано. Нельзя отрезать кусок сознания и что-то с ним сделать. Перелить куда-то, например. Это как операционная система. Нельзя взять часть дистрибутива и поставить из него часть операционки.

– Понятно… Что тогда можно сделать?

– Хороший вопрос. Опыта такого рода нет ни у кого в мире. Никто не подходил даже близко к сохранению цифровой копии личности. Поэтому можно только предполагать. Я думаю, он должен будет сам разобраться с этой своей закольцованностью. Разрешить ситуацию. Так или иначе. А мы параллельно подготовим для него поступление внешних данных. Я уже подумал о том, как приспособить сенсоры. Правда, с совместимостью пока не всё понятно…

– А если не разберётся?

– Тогда, наверное, сознание его просто посыпется. Я не специалист в психиатрии, но вряд ли кто-либо сможет полноценно существовать, не получая от внешнего мира вообще никаких сигналов. Тем более на протяжении такого времени. Поэтому ему нужно разобраться со своей ситуацией. Там у него нечто вроде чувства вины. Что из-за него погибла Марья.

– Что?

– Ну я же говорю, он там накрутил для себя. Насочинял того, что могло бы произойти после… После того, как сознание его было перенесено на другой носитель. А сейчас уже и не разберёшь, что он взял из реального события, а что присочинил. Перепуталось всё. Что там у него – даже близко непонятно. Если разберётся, и если мы сможем подключить сенсоры, то всё будет нормально. Наверное. А если нет – то самоуничтожится. В общем, он дойдёт до предельного состояния, а дальше всё будет зависеть от того, разрешит он этот свой конфликт или нет. Справится – молодец. Будет жить дальше. А если нет…

– Если нет – то погибнет.

– Формально он и так мёртв. Мы, собственно, ничего не теряем.

– Я не про формальность. А про человека.

– В этом и проблема. Если бы это просто был софт, то нужно было бы рискнуть. Забэкапиться и протестить. А тут. Не знаю. Это нужно много на себя взять.

– Ясно… А точно нельзя работать с первой версией? Ты проверял? Я почему спрашиваю. Сейчас мы не управляем ситуацией. Приходится авралить. Не нравится мне это. Хорошо бы не спеша разобраться. Провести исследования.

– Нет у нас на это времени. Это совершенно точно. Его сознание – это целостный объект. Со всем прошлым, настоящим и будущим. Пусть даже оно и такое… фантомное. Нельзя как-то отрезать прошлую личность от настоящей. Нет в сознании таких прямых линий отреза. С пунктирами.

– Понятно. Ну, раз нет… Ладно. Тогда подключай сенсоры. Разрешаю. Действуй.

– Да кому нужны эти разрешения. Засунь его себе.

– Вот как? А зачем ты тогда пришёл?

– Да так. Соскучился просто.

***

– Вот сюда, Анна Тимофеевна, идите за мной, – сказала ей высокая секретарша со странным, а оттого незапоминающимся именем, показывая на дверь. – Ваш заслон временно снят, вы сможете поговорить с Николаем Валерьевичем. Это генеральный директор. Он вас ждёт. Заходите, пожалуйста.

Анна Тимофеевна почувствовала, как мышцы её нижней челюсти разом расслабились, обмякли, а из лёгких воздух спазмом двинулся вверх.

– Что это? – непроизвольно спросила она. – Что это? Что это?

Секретарша сочувственно посмотрела на неё.

– Полагаю, всё, – сказала она. – Проходите. Николай Валерьевич.

Анна Тимофеевна мелкими шагами, осторожно, как в утреннюю парную реку, сутулясь, цепко охватив для уверенности себя руками, зашла в огромный светлый кабинет. Из-за массивного стола у дальней стены тут же встал полнолицый мужчина с редкими усиками, клокастой причёской и в очках. «На инженера похож», – подумала Анна Тимофеевна, и остановилась, не понимая, что ей делать дальше.

– Огромное спасибо, что смогли приехать, – сказал, подслеповато щурясь, мужчина. – Присаживайтесь, пожалуйста. Вот сюда. Да. Здесь вам будет удобнее. Чаю? Кофе?

Анна Тимофеевна кивнула.

– Марианна, – сказал мужчина, не повышая голоса, и поглядывая на Анну Тимофеевну, – сделай, пожалуйста, два кофе. Наших. Ну, как добрались? Без происшествий?

Анна Тимофеевна кивнула.

– Хорошо. Давайте перейдём сразу к делу, – сказал мужчина. – Дело в том, что… понимаете, около месяца назад у нас на заводе случился инцидент. И, к сожалению, ваш сын, Иван, оказался в нём замешан. Вам, конечно, уже рассказали всё в подробностях, но я посчитал своим долгом встретиться с вами. Перед… Перед нулевым переносом. Я сейчас всё вам объясню. О. Спасибо. Угощайтесь, Анна Тимофеевна. Да. Это вам. Пожалуйста.

Анна Тимофеевна кивнула.

– Вы, наверное, знаете, что наш завод производит программное обеспечение и собственно саму аппаратуру для заслона. Нейроконнекторы, которые… словом, те прививки, которые мы все получаем на первое совершеннолетие, они делают возможным транслировать в облако все жизненно важные параметры человека. Всю соматику, вербалику, менталику. Вы понимаете меня?

Анна Тимофеевна кивнула.

– Вот. Отлично! Но чтобы все жизненные процессы не становились всеобщим достоянием, – мужчина неожиданно засмеялся резким, кашляющим смехом, и Анна Тимофеевна рефлекторно от него отстранилась и прикрыла лицо, чтобы не дай Бог не заразиться, – вы ведь не хотите, чтобы ваши соседи знали… ннну… предположим, ваши амбиции и планы на карьерное продвижение… мгм… или, например, какой у вас кредитный рейтинг… мгм… или… ннну… что вы едите на завтрак…

Анна Тимофеевна кивнула.

– Вот. Или сколько часов в этом месяце вам осталось отработать на гражданских работах… словом, всегда есть что-то, что хотелось бы оставить при себе, верно? Вот для этого и существует заслон. С помощью нашего программно-аппаратного обеспечения любой человек сможет задать ограничения по распространению информации для других людей его квартиля. Разумеется, высокогриновые собеседники смогут, при желании, получить доступ к его данным. Но для людей своего, или более низкого уровня он сможет выставить ограничения. Вы меня понимаете?

Анна Тимофеевна кивнула.

– Заслон также, как вы знаете, может ограничивать некоторые физиологические функции, особенно в присутствии людей с более высоким гражданским индексом. Речь, например. Некоторые движения. Это сделано в целях безопасности.

Анна Тимофеевна кивнула.

– Но главное, основное предназначение нашей продукции, – продолжил мужчина с воодушевлением, – это система, контролирующая информационные потоки в масштабах страны. Заслон позволяет блокировать исходящую вовне информацию, сепарировать и кластеризировать её, а далее – обрабатывать соответствующим образом и подавать в приемлемом виде. Понимаете меня?

Анна Тимофеевна кивнула.

– Но вас, наверное, больше интересует, что случилось с Иваном? Да? Вы пейте. Пейте. Это редкий бленд. Спешиалти арабика с копи луваком. Средняя обжарка. Ноты красного вина, шоколада, карамели. Попробуйте. Попробуйте.

Анна Тимофеевна кивнула.

– Словом, Иван ваш… наш… Иван совершенно непреднамеренно оказался вовлечён в тестовый прогон программного обеспечения, и несколько… мгм… пострадал. Не переживайте, с ним всё в порядке. В некотором смысле.

– Что с Ваней? – спросила Анна Тимофеевна, изо всех сил сдерживая слёзы. – Где он? Мне нужно поговорить. Скажите! Я пойду! Где он? Ваня! Ты где? Ты тут?

– Анна Тимофеевна, – успокаивающе поднял ладони мужчина, – с Ваней всё хорошо. Мы как раз готовы к новому этапу, и ваше присутствие будет, я считаю, очень полезным. Потому что машины и техника – это одно, а близкий человек – это совсем другое. Эмпатия и вовлечённость. Понимаете?

– Где Ваня? – спросила Анна Тимофеевна. – Покажите его! Он поранился?

– Успокойтесь, пожалуйста, Анна Тимофеевна… Марианна. Принеси салфеток. И… И больше ничего. Поскорее. Анна Тимофеевна. Послушайте меня. Да. Вот. Спасибо. Спасибо. Давайте, я помогу открыть. Вот. Видите, всё хорошо. Всё у нас хорошо. Так. Послушайте. Ваня случайно оказался в тестовой… В общем, нам удалось сохранить его цифровую копию. Полностью, без потерь. Полностью! Абсолютно! Никто никогда такого! Нигде в мире! Мда.

– Ваня? – вопросительно оглянулась по сторонам Анна Тимофеевна. – Покажите мне Ваню!

– Ваш Ваня получил сейчас совершенно уникальный статус. И возможности. И мы ему поможем. Поможем развиться дальше.

– Ваня! Сынок!

– Подождите! Анна Тимофеевна! Присядьте. Да что же это… Марианна! Да. Давай. Что там… Вот, поговори. Не знаю.

Марианна усадила Анну Тимофеевну, присела сама на корточки перед ней – она умудрялась удерживать при этом идеально прямую спину – и участливо положила руку на её предплечье.

– Всё у Вани будет хорошо, вот увидите, – сказала она. – Вы скоро сможете поговорить с ним. Всё будет хорошо. Вот вода. Глотните, пожалуйста. Сейчас Николай Валерьевич договорит, и мы сразу же пойдём.

– Ваня! – сказала Анна Тимофеевна, размашисто вытирая салфеткой нос. – Ваня!

– Да, Ваня, – повторила Марианна. – Скоро пойдём к нему. Ещё недолго. Недолго?

– Недолго, – недовольно подтвердил Николай Валерьевич. – Так. Анна Тимофеевна. Я сейчас вас отпущу. Ещё только один момент. Понимаете, мы видим, что Ваня ваш… наш… он сконструировал вокруг себя весьма специфичную мультивселенную… он там уже в возрасте… Под семьдесят ему. Имейте это в виду. Вот. Время там идёт иначе. Он прожил насыщенную, яркую…

– Ваня! Ваня!

– Да что же это… Марианна!

– Николай Валерьевич!

– Марианна!

– Николай Валерьевич! Подождите, пожалуйста. Я сама дальше.

– Хорошо. Всё. Идите. Спасибо, что нашли возможность, Анна…

– Ваня!

– Идите!

– Пойдёмте, Анна Тимофеевна. Мы идём к Ване.

– К Ване! К Ване!

– Да. Мы идём к Ване.

***

– Ничего не бойтесь, – сказала Марианна, выводя под локоть Анну Тимофеевну в коридор. – Ваней занимается наш лучший специалист. Лучший. Самый опытный. Там всё под контролем.

– Ваня! – сказала Анна Тимофеевна.

– Да. Ваня. И мы видим его жизнь, понимаете? Как бы снаружи. Тут у нас прошло чуть больше месяца, а у него – почти полвека. И события его – они как бы кольцуются… В общем, когда он создаёт вокруг себя свой мир, то источником событий для него служат последние минуты перед переходом. Один сценарий. Но он его постоянно прорабатывает. Обогащает. У нас всё сохранено, вы сможете просмотреть. Правда, это только код. Без визуализации.

– Ваня! – сказала Анна Тимофеевна.

– Эти учёные! – сказала вдруг в сердцах Марианна. – Инженеры! Смотрят в свои визоры, а не видят то, что под носом. Вот же, хожу тут. Нет, вот надо лезть в тесты в эти свои.

– Ваня! – сказала Анна Тимофеевна.

– Мы с вами, – донёсся из-за спины сильный женский голос.

Анна Тимофеевна развернулась. Быстрым шагом их догоняли двое: рыжая, с бесцветным локоном, зеленоглазая девушка в красивом кокошнике, и светловолосый молодой человек.

– Ты это про кого? – спросила девушка у Марианны.

– Ни про кого, – почему-то обиженно ответила та.

– Ясно, – сказала девушка и посмотрела на своего спутника. Лицо у неё было измождённым, серым. – Ясно. Ни про кого. Меня зовут Марья. А это – Алексей. Что вы уже знаете?

Голос девушки фальшивил. Он был неправильным. Словно бы она изо всех сил крепилась, чтобы не заплакать, но каким-то образом держалась, и даже пробовала разговаривать бодро, с энтузиазмом.

– Ваня! – сказала Анна Тимофеевна.

– Ваней занимается лучший специалист, – сказала Марья. – Самый опытный. Тут можно быть спокойным. Ване ничего не грозит. Значит, так. Не знаю, что вам рассказали, поэтому слушайте.

– Здравствуйте, – сказал Алексей.

– Итак, – продолжила Марья. – Вся личность Вани полностью нами сохранена. Весь личный опыт, индивидуальные реакции, память. Всё. На этой базе он проживает свою новую жизнь. В основе всех событий – травмирующая ситуация, но он очень успешно справляется. Однако проблема в том, что мы стали фиксировать деградацию в качестве циркуляции данных. Есть предположение, что если не вмешаться, то новые кольца событий, которые он создаёт раз за разом, ухудшат всю его реальность. Понимаете?

– Ваня! – сказала Анна Тимофеевна.

– Качество, к сожалению, падает экспоненциально. Если мы затянем, то он может свалиться в неконтролируемый бред. А вся его картина мира превратится в нечто абсурдное. Понимаете? Нам нужно спешить. Мы перенесём данные в автономный носитель с сенсорами. Пока это не полнофункциональное тело, конечно. Но главное – сохранить сознание. Технологии развиваются, и думаю, создание нужного нам прототипа – это вопрос буквально нескольких лет. Понимаете?

– Ваня! – сказала Анна Тимофеевна.

– Хорошо, – сказала Марья. – Сюда, в сито… то есть в лифт. Теперь. Послушайте. Вы меня понимаете? Сейчас мы портируем его сознание в то, что есть, а дальше у нас будет возможность переносить его и в другие тела. Более функциональные.

– Где Ваня? – спросила Анна Тимофеевна. – Где он?

– Вот здесь, – сказала Марья, вводя всех в помещение с табличкой «Дней без инцидентов: 40».

– Я же ясно сказал, – мощно загремел голос из-за ширмы, – никого сюда! Ни одного человека! Я сейчас…

На них из глубины комнаты вышел, кургузо загребая клешнеобразными кистями, морщинистый, в белой неопрятной бороде и всклокоченных волосах, человек. Был одет он в неопределённого цвета комбинезон, из-под которого нагло распускался бордовый галстук-бабочка, на лице его умещались тяжёлые роговые очки, а из уха уходил куда-то за пазуху витой провод.

– А я не одна, – весело сказала Марья. – Вот, это Анна Тимофеевна. Алексей Триумфович. Познакомьтесь.

– А, – сказал тот. – Ну.

Он махнул рукой, развернулся, и ушёл за ширму. Марья сделала строгое лицо, и глазами кивнула вслед старику.

– Я, пожалуй, тогда… – сказала Марианна.

– Да, спасибо тебе, – повернулась к ней Марья. – Мы тут сами уже. Пойдёмте.

За ширмой располагалось несколько мониторов.

– Где Ваня? – спросила Анна Тимофеевна. Она заглянула на всякий случай под стол, а затем за шкаф.

– Вот, – небрежно показал рукой на экран старик. – На выбросы по эмоциям внимания не обращайте. У него опять закольцовка.

На мониторе бежали сверху вниз строчки, состоящие из слепленных вместе разноразмерных букв и цифр.

– Ваня? – спросила Анна Тимофеевна. – Ваня?

– Вы, главное, не переживайте, – сказала Марья, подхватывая её под локоть. – Вот, садитесь. Это – показатели вашего Вани. У него всё хорошо. Всё в порядке у него. Всё как нужно.

– Где Ваня? – спросила Анна Тимофеевна.

– Понимаете, это его сознание, – показала Марья на экран. – Мы видим его состояние. На сейчас. Вот, в эту минуту. Похоже, у него снова вход во фрактал начался. А это что? Здесь тоже? Сыпется?

Старик ничего не ответил. Он сосредоточенно вглядывался в бегущие по экрану строчки.

– Ваня? – спросила Анна Тимофеевна. – Дайте мне поговорить с Ваней. Где он?

– Да вот же! – начал было сердито говорить старик, но Марья решительно встала между ними, развернулась к Анне Тимофеевне, и неестественно улыбнулась.

– Здесь, в компьютере, его сознание, – сказала она.

Анна Тимофеевна начала плакать – сразу же взахлёб, без раскачки. Она не вытирала слёзы. Слёзы просто катились вниз по её рябым и вялым щекам. Плечи её мелко дрожали.

– Ваня, – без интонации, монотонно, ровно в промежутки между всхлипываниями, стала говорить Анна Тимофеевна. – Ваня. Ваня. Ваня.

А потом она начала длинно и немелодично скулить.

***

Анна Тимофеевна расфокусированно смотрела в монитор, а перед глазами её белело лицо Вани: умное, с подвижными сообразительными глазами. Ваня, насупившись, сидел на диване.

– Оно дурацкое! – не глядя на неё, сказал он. – Поменяй!

– Да ты не понимаешь, сына, – сказала она, и увидела, как он плотно, до яростных морщин, стиснул глаза. – Это хорошее имя. Сильное. Доброе. Оно приносит удачу. В сказках же.

– Там только дурак! – крикнул Ваня. – Ясно? В сказках? В каких ещё сказках! Он дурак там! Блаженный! Везде! Ты таким хочешь?

– Ну отчего же… – растерялась Анна Тимофеевна. – Ему же везёт. Он всегда…

– Он дурак! – крикнул Ваня. – Вырасту – поменяю! Понятно?

– Ну, зачем ты…

Но Ваня уже вскочил, стремительно оказался в прихожей, и через пару секунд хлопнул дверью. Анна Тимофеевна постояла в пустой комнате, потом без мыслей, без чувств, без эмоций взяла тряпку, смочила её прохладной водой, отжала, и принялась протирать компьютерный столик. Вечно он тут накрошит. Она подвинула клавиатуру, экран высветился, и показал страницу, где, как она поняла, был список китайских имён и фамилий. Заголовок гласил: «Кто ты по-китайски? Трендово и модно».

– Мы начинаем, Анна Тимофеевна. Больше ждать нельзя.

Анна Тимофеевна продолжила было протирать пыль, но обнаружила, что находится она в светлой комнате, уставленной компьютерами и какими-то ящиками. В лицо ей смотрела Марья.

– Ваня? – сказала Анна Тимофеевна.

– Послушайте меня, Анна Тимофеевна, – сказала Марья. – Сейчас мы начнём перенос. Физически носитель будет вот таким. Но это временно. Вот, видите?

– Что это? – спросила Анна Тимофеевна.

– Это робокотик, – сказала Марья. – Алексей Триумфович доработал его. У него есть подвижность всех четырёх лап, правда, ограниченная, но дело не в этом. Главное, что сознание Вани сохранится в полном объёме. Это настоящее цифровое бессмертие. А потом подыщем более подходящий вариант. Для форс-мажора вполне…

Анна Тимофеевна начала тонко и прерывисто плакать без слёз. Она смотрела на этого робокотика и думала о том, что Ваня – её Ваня, мальчик, которого она зажимала коленями и гладила, долго и сосредоточенно гладила по голове, зарывалась носом в макушку – что Ваня её окажется теперь в этой пластиковой фигурке, и что? Как он будет? Что он будет такое?

– Он увидит меня? – спросила Анна Тимофеевна.

– Теоретически да, – сказала Марья. – Мы, вы всяком случае, на это надеемся. Все соответствующие сенсоры Алексей Триумфович подготовил. Вопрос, конечно, как они состыкуются с массивом предыдущих данных, но это можно будет понять только опытно. Да! И главное! Чуть не забыла. Сама система восприятия… Она не имеет аналогов. Если кратко, то мы сделали антизаслон. Пока только буки-версию. Как бы объяснить. Понимаете, если заслон частично блокирует образ человека в мир, делает некоторые его части недоступными для восприятия, то антизаслон – наоборот. Он, как магнит, усиливает перцепцию, притягивает реальность, обогащает её. Система функционирует поверх сенсоров. Понимаете? То есть даже с такими, игрушечными сенсорами восприятие его будет шире и качественнее человеческого. А мы ведь со временем обновим сенсоры. Поставим более качественные. Например, Ваня уже сейчас сможет приближать визуально объекты и рассматривать их. Или слышать в диапазоне от пятнадцати до шестидесяти пяти килогерц. Понимаете? Как человек, но только лучше. С кошачьим дополнением. Информация о мире будет очищена для него от шумов, от всего мешающего, второстепенного. Это если всё пойдёт по плану. Но, я уверена, пойдёт. Алексей Триумфович всё подготовил, а он редко ошибается. Я бы сказала – никогда.

– Когда? – спросила Анна Тимофеевна.

Всё это было непонятно и ненужно. Всё это китайская грамота, чушь. Сотрясение воздуха. Эти умники просто кривляются тут перед ней. А Ваня, Ваня её, заточён он в их компьютере, схвачен, придавлен всей этой зловещей и непонятной машинерией, лежит, не в силах пошевелиться, как древний богатырь, и она нужна ему, она ждёт его, она поможет ему. Она его вытащит.

– Ждём, – сказала Марья, выглядывая за ширму, в сторону задумчиво стоящего у мониторов старика.

К Марье осторожно подошёл светленький парень, тот, который прибился к ним в коридоре. Они о чём-то тихо переговорили. Марья посмотрела на старика. Парень покачал головой, прикрыв глаза.

– Что с Ваней? – обеспокоенно спросила Анна Тимофеевна. – Что-то сломалось?

– Нет, всё в порядке, – сказала Марья, но голос её по-прежнему был напряжённым. Нельзя верить такому голосу.

– Что тогда?

– Просто ждём, – сказала Марья. – Сейчас начнётся перенос. – Смотрите вот пока на него. Вот. Но не трогайте.

Анна Тимофеевна принялась сосредоточенно смотреть в глянцевую морду улыбающегося котика. По щекам её, по проложенным уже дорожкам, снова нечувствительно потекли слёзы: она представила, что за этой твёрдой, неподвижной маской, будет сердце – ? мозг – ? душа – ? будет что-то от Вани, и он станет вдруг смотреть на неё сквозь камеры, встроенные в глаза игрушки.

Марья отошла к старику и о чём-то стала с ним говорить. Старик недовольно отмахивался. Потом просто демонстративно отвернулся и стал смотреть в монитор. Марья возвратилась к молодому человеку.

– Не хочет, – услышала Анна Тимофеевна. – Рискованно. Формат контейнеров не подходит… могут не собраться так, как нужно… Да я знаю…

Марья достала из оттопыренного кармана на бедре коммуникатор и принялась сосредоточенно тыкать в экран. Молодой человек подошёл и стал смотреть через её плечо.

– А если так подогнать, – сказала Марья. – Сейчас я с ним поговорю. Не оптимально, но может сработать.

Она отошла к старику, показала коммуникатор, но тот, выслушав её, нахмурился, и жестом, не говоря ни слова, отправил обратно. Молодой человек, деревянно шагая, тоже попробовал было сделать подход к снаряду, но увидев страшное лицо старика, тут же вернулся к Марье. «Ваня, Ванечка мой, – стала неслышно шептать Анна Тимофеевна. – Приди ко мне, вернись ко мне, будь со мной, пусть даже и в этом котике. Вернись, Ваня. Вернись».

– Ему виднее, – сказал молодой человек. – У него вся картина. Значит, не получается.

– Ты охренел? – ласково, и оттого пугающе сказала Марья.

Она снова достала коммуникатор и начала что-то гонять по экрану. Бесцветный локон постоянно лез ей в глаза, и она отмахивала его, очевидно не понимая, что делает. Молодой человек встал рядом. Он явно был не в своей тарелке. Бессмысленно оглядывался, доставал коммуникатор, и тут же совал его обратно в карман.

– Вот, – сказала Марья. – Попробую так.

– Что ты хочешь? – громким шёпотом спросил молодой человек.

– Накачу. Потом тумблер.

– Он не даст. Не пустит.

Марья ничего не ответила. Лицо её стало жёстким. Решительным.

Анна Тимофеевна ещё раз взглянула на котика, и внутренним, потаённым чувством поняла, что что-то в комнате изменилось. Она посмотрела на старика: всё то же. Стоит, обхватив себя, смотрит в монитор. Шевелит губами. Ничего у него не происходит. Значит, это не здесь.

Потом начинается.

Молодой человек резко, бесшабашно, отчаянно, с утробным всхлипыванием, прыгает к старику, и обхватывает его поперёк. Прижимает руки к телу.

– Давай! – кричит он.

– Идиот! – кричит старик.

– Тумблер! – кричит молодой человек.

– Потрёте! – кричит старик.

– Тумблер! – кричит молодой человек.

– Пусти! – кричит старик.

– Дёргай этот чёртов рубильник! – кричит молодой человек.

***

Шифу Ван хватает Алексея за локоть и плавно, как в айкидо, продолжая импульс его движения, направляет в стену. Алексей ударяется лицом, ноги его подламываются, он валится набок и оседает. Шифу Ван с разбега, как в воду, ныряет под крышку саркофага, переворачивается на спину и закрывает глаза. Он слышит озон, низкое гудение, пощёлкивания. «Дёргай этот чёртов рубильник!», – зачем-то беззвучно шепчет он себе. А потом перед его глазами возникает спираль, в центре которой нестерпимым светом блестит всасывающая всю реальность воронка, до краёв наполненная тишиной.

Марья уже стоит у компьютеров. Она с силой ударяет ладонью по красному рычагу. Старик перестаёт вырываться, наклоняется корпусом к монитору и пристально смотрит.

– Ваня, – говорит тихо Анна Тимофеевна, – Ваня, сынок. Сходи погулять, котик. Пока ещё не совсем поздно. Хватит уже в компьютере-то сидеть. Ваня! Ванечка! Иди сюда!

Она смотрит в морду робокотика.

Веки робокотика вскидываются.

***

vasyutin.rpo