Шесть бесцветных часов [Андрей Промышленный] (fb2) читать онлайн

Андрей Промышленный Шесть бесцветных часов

Час первый

Мрак. Смрад. Холод. Родная неясность – самое дорогое, что есть в жизни.

Чёрный. Серый. И куча невнятных оттенков.

Линия. Вторая. Плоскость. Третья. Пространство. Простейшие формы, состоящие из одних углов.

Раннее утро. Холод, пробирающий насквозь, так дерзко пугающий яркого обывателя. Линия. Множество неуклонно прямых линий. Элементарные линии зданий, дворов, кварталов, городов, всего мира, как кажется. Дома. Сумасводящие дома-близнецы. Стена к стене, слияние нескончаемых монументальных образов. Урбанический хохот. Невообразимое множество одноликих муравейников.

Линия, другая. Ячейка.

В каждой ячейке по яростному вскрику, томному рыданию, обескураженной истерике, робкому всхлипу или мирному сопению, что разбавлены лишь завыванием снежного ветра. По принуждённому огоньку типовой судьбы, что уже ничего никогда и не осветит. Пёстрые существа в противопоставление самим бетонным ячейкам, что так злобно мнут всю их яркость. И только они. Подростки, дети, старики, уголовники и тюремщики. И все такие яркие. Ослепнуть можно. И все прячутся за серыми сводами, покрытыми не сходящим инеем.

Или же… Не все?

Улица. Несколько параллельных линий сходятся едва различимой точкой вдалеке. Всё те же два цвета. Скудная горстка оттенков.

Чуть выше. Миллионы пересекающихся, идеально расчерченных когда-то линий, всё та же горстка оттенков.

Нескончаемая улица. Идеальная геометрия. И одна маленькая ошибка, скромная иррациональность со смелым шагом, нарушающая всю идиллию – человек. Во всё тех же безжизненных цветах. Уверенная, но уже смертельно усталая походка вдоль панельной бесконечности, поношенная ветошная одежда, нарочито расстёгнутая навстречу смрадному ветру, тряпичная куртка, волосы, переливающиеся серыми оттенками, что так стремятся к небу, лицо агрессивно-угловатых черт в ответ на глупые квадраты панельных домов.

Несвойственное этому времени лицо, не скрывающее искренней любви к жизни и полного осознания происходящего. Выверенные шаги по грязному снегу, серый, сфокусированный взгляд, внемлющий холоду, столь чуждый другим, скромная улыбка по уголкам потрескавшихся губ.

Лаконичные комбинации цвета, быта и погоды. Серое небо, чёрная дорога с серым, беззвучно погибающим снегом, чёрные рассохшиеся швы меж домов. Лёгкое касание долгожданного тепла к скромному чуду выселенной из города природы. И совершенные узоры исчезают безвозмездно, уступая место асфальту. Вездесущая весна как хранитель новых смертей. Абсолютно безжалостных и абсолютно неприметных для миллионов пар глаз. Никто и не обратит свой мелочный взгляд на вселенскую гибель действительно прекрасного.

Шаг. Вновь шаг. И ещё один, окончательно разрывающий статичную картинку.

Квартал, за ним ещё один.

Однотонный, уходящий вдаль полумрак, который боятся разбавить даже окна своим робким электрическим огнём за продрогшими облупившимися деревянными рамами окон и бесценным хламом балконов.

Ветер, отражаясь от стен, завывает пущим свистом.

Очарование ледяных гигантов, созданных некогда великими руками, согревающих миллионы цветных туш. Жалость самоскроенной, тряпичной оливковой куртки, что прячет одно бесцветное сердце, так громко стучащее в груди.

Но и с величием создателей бетонные коробки уже из последних сил сдерживают вселенские морозы. И вот, уже спустя беспечную смену былого величия на приторные конфеты жителей, они пытаются затеряться в пыли истории. Кто бы позволил. Жизнь, не прекращая своего движения ни на миг, щедро дарует им самое терпкое, что может дать: снега, дожди, грозы и бесконечные ветра с холодным светом полуночной, едва различимой луны.

Пёстрые люди же, в свою очередь, лишь пытаются блеснуть своей безмерно богатой внутренней пустотой. Окончательно разобщившись, они то царапают на больных, измождённых годами стенах свои бесцеремонные пёстрые рисунки, то – в противовес – закрашивают и пытаются обклеить их всем, чем только можно, с пущей бесцеремонностью и пошлостью насилуя изнывающие стены.

И вновь этот человек. Уверенное дыхание, сразу же оседающий пар. Мысли, ворох лишних рассуждения, вереница надежд. Утренним щелчком исчезнувший свет уличных фонарей, словно ещё более сгущавший утреннюю тьму.

И вот он, новый цвет… Блёкло-алый круг тоскливо поднимается из-за крайней линии бесконечных бетонных нагромождений в конце улицы. Слабые лучи утешающе скользят по неприглядным стенам, отражаются от одиночества окон, рассеиваются на продрогшем асфальте, путаются в костре седоватых волос героя. Восход. Такой чуждый цветным, восход! Сладко сопящим за обмёрзлыми стенами людям, утопающим в своих мелочных мечтах, цветастых снах. День за днём, за годом год. Несчётное количество растерянных первых лучей. Маленьких глобальных рождений. Невольная, плохо различимая улыбка на бесцветном лице. Глубокий морозный вдох полной грудью, пробивающий на мурашки и маленькое счастье.

Лужи – последствия незамеченных смертей. Пустые суждения. Перевёрнутый, но всё тот же самый мир, изображённый на плёнке воды. Призма бесконечных, нескончаемых смертей.

Тихий вздох. Поворот. Новая улица. Взгляд, скользящий по четырём узеньким полоскам металла, уходящим вдаль.

Усталый шелест металла. Выцветший, дешёвый, красный отражается в глазах.

Уставший в тон ползёт по направляющим дорожкам ржавый умирающий вагончик, моргая коротящими фонарями. Неясно, кто старше: вагончик или сам бетонный функционализм вокруг. Неважно, кто чувствует себя хуже. Очевидно лишь, что созданы они были для иного времени. Сейчас же ими владеют умы более самолюбивые. Самолюбивые, но не безбожные. Никто и не отменял религию корысти. Умы эти и выгоняют умирающий уже третью жизнь подряд вагончик, крашенный поверх ржавчины в очередном желании урвать ещё немного.

За лобовым стеклом сидит ещё не бесцветный, но уже довольно блёклый, изношенной наружности человек, в салоне и вовсе пусто.

Шаг, ещё один. С тяжким скрежетом захлопнулись за спиной двери. Опущенная монета в монетоприёмник. Монетка, крошечная нехитрая плата за аттракцион надругательства над трупом. Сочувствие от бессилия, пронзающее насквозь. Внутри вагона столь же холодно, пропал лишь ветер, завывающий теперь по бортам вагона. Поломанные обогреватели вдоль стенок, прозябающие штампованные железные кресла, прогнившие кромки оконных проёмов.

Проплывающее былое счастье за треснувшим и нецензурно расцарапанным окном. Отвлекает лишь изнуряющий скрежет металлического сердца. За стеклом проплывает однообразие изувеченных гор серых зданий, пустые дороги, заброшенные памятники героям былых времён.

К сожалению, цивилизация не может вмиг раствориться в веках. Дома забрызганы нелестными рисунками, дороги залатаны битым кирпичом, в руках у человека на монументе, конечно же, пустая бутылка из-под дешёвого алкоголя. Бесконечный круговорот, вечная сменяемость идеалов и религий. Никто не способен создать что-то вечное, особенно в этом пёстром мире. Никто не способен сохранить и личную святыню. Особенно в этом пёстром мире.

Серо-чёрный взгляд неожиданно вздрагивает, не желая терпеть такое, и плавно, но довольно небрежно, скользит по салону. Металлические, вечно ледяные поручни, затёртая до дыр карта нескончаемого города, заколоченные передние двери, редкие мерцающие фонари в салоне. Холод. Кажется, вечный. И трепетное счастье быть родным этому холоду. Чуждые любому другому, но столь тёплые мысли, что не впустят в душу и частицу окружающей мерзлоты, не отрицая всё её изящество. Поворот. Рост скрежета по кривым рельсам, пошатнувшийся вагон.

Остановка. Вновь закрытые за спиной двери, новые шаги.

Улица. Всё такие же дома. Завывающий ветер поднимает с крыш снег и щедро осыпает холодом всё вокруг. Кривые витрины с потребительскими лозунгами на первых этажах. Неудачные коммерческие наросты, вредители на бетонных телах, наглухо заколоченные на неопределённый срок. Обклеенные поверх множеством мелких рекламных бумажек-призывов призыв купить новую безделушку. Невольный смешок.

Арка. Двор, давящий со всех сторон тысячами окон. Поникшая детская площадка. Гнутые ступеньки лесенок, обрывающаяся на середине металлическая горка, припорошённая тающим снегом, пошатнутая сфера планеты, подпиленные качели – ныне турник – и ржавый, пропускающий ледяные ветры сквозь себя, макет ракеты с едва различимой, затёртой звездой на фюзеляже, заполненный мусором по самый иллюминатор. На фоне нового золотоглавого храма.

Ускоренный темп. Отведённый в сторону взгляд. Теряющийся сам собой вид.

Час второй

Возникшее новое окружение. Всё тот же умирающий снег. Бесцветным пламенем пылающие глаза, перебегающие взглядом по невысоким домикам. Криво разбитые участки земли и бесформенные хибары на смену выверенным плитам.

Утерянная строгая линия дороги, переходящая в мягкие рельефы свежей грязи, исполняющие различные узоры в паре со свежетающим снегом.

Абсолютно не приметные на фоне бетонной безграничности, частные дома, так же, как и надвигающиеся за их спиной гиганты, опасаются разгневать светом своих окон сходящие предрассветные сумерки.

Ликующая справедливость. Погорелые деревянные хижины, сменяемые дворцами, упрятанными за неприступными кирпичными оградами, охраняемыми без устали блюдущими электронными глазами камер на каждом углу. Ритуал единства.

Хижины, набранные из нелестно сысканных, изрядно подгнивших досок различных размеров, сложенные в причудливую структуру стен. Как и бетонные коробки, обитые всем, что нашлось, от этого лишь больше напоминающие старые рясы с кучей заплаток. Духовно до дрожи.

И вновь соседствующие облачения-дворцы, нарочито сверкающие позолотами, целомудренными башенками, флюгерами, выверенной кирпичной кладкой, бассейном и, обязательно, парочкой гаражей.

Золотому народу золотые слуги. Сила конформизма.

Но и в вечно цветущем ложится серый снег, нежеланно, но сладко укладываясь на прекрасные искусственные сады. Сразу же тает, разводя грязь неголубых кровей. Очередная самопроизвольная улыбка на бесцветных устах. Забава от расклеенных всюду, кроме благородных стен, плакатов, воспевающих местных хозяев. Праведность политики.

Рыскающий, сравнивающий взгляд.

За косым гнилым забором, под слоем истрёпанного полиэтилена и парой досок виднеется проржавевший насквозь кузов старого автомобиля, чего-то, что явно когда-то могло двигаться самостоятельно. Из-под плёнки выглядывают тоскливые круглые фары, до половины наполненные талой водой. Глаза, что едва сдерживают слёзы. Глаза, ещё живые, но уже обречённые. Обречённые жить памятью былых лет, чужими счастьями. Шансы воскреснуть таят с весенним снегом, растворяются в свежей грязи. Быть раздавленным судьбой. На металлоприёмке.

Терпкие контрасты без внимания цветных.

Резкий лай собак на несколько окружающих кварталов, единственное выражение негодования хоть в чём-то. Созвучия, царапающие в кровь уши, эхом выворачивающие наизнанку душу. Неожиданная волна оглушающей, безысходной агрессии. Истеричные фейерверки чувств. Голод, раздражение, налитые кровью глаза. Переполняющая тело дрожь истерики. финальный беспринципный рывок к жизни. Изорванные клочья шерсти. Истошное рычание. Самый искренний звук в этом мире. В противопоставление ему – лишь робкое юное шипение. Один из первых звуков. Послеутробных звуков. Сразу же потухший. Навсегда. Неприметный хлопок. Задутая местным ветром спичка. Тихий хруст перемалываемой очумевшими челюстями плоти. Мёртвый котёнок, разрываемый на куски стаей бродячих собак.

Новый оттенок. Жизнерадостно-бордовый. Кровавый. Так запросто, легко теряется в серой пучине, перемешиваясь с талой грязью.

Ускоренный шаг. Нарочный серый топот, отпугнувший свору в разные стороны. И лишь испачканная в юной крови шерсть с обглоданными, обломанными хрупкими косточками в центре отражается в глазах. Сочувствующий, памятный взгляд. Сводит скулы.

Вязкие шаги, утопающие в благополучии.

Провисшие чёрные линии проводов над головой опираются на покосившиеся деревянные столбы. Соединённые в небрежную цепочку, частично оборванные. Робкая связь кривых двориков.

Хлюпающие шаги мимо поверженного храма грандиозного размера, когда-то принуждённого стыдливо отбросить золотой купол. Ныне – не более, чем носитель скверных рисунков поверх вековых росписей. Не более, чем источник стройматериалов. Кирпичи из сыплющихся сводов да гнилые доски перекрытий, растаскиваемые местными по ночам. Святое – в каждый дом. Благовония навсегда развеяны вселенскими ветрами. Спасибо Богам нашим.

Остаётся позади. Окружающий гнёт лишь придаёт сил.

Вновь ледяные линии, завитушки.

Не снег, не сугробы. Холод металла. Холод бесхозной колючей проволоки зимой. Кант проволоки, ограничивающий забор с зияющими дырами меж оголившимися сплетениями арматуры. Забор, безуспешно прячущий от чужих глаз оставленные постройки и сгнившую технику. Стены, усыпанные осколками выбитых окон, выкрашенные облупившимися мотивами, подпирающие потухшие звёзды. Небесной злобой продавленные кровли. Бетонная площадка с затёршейся разметкой. Покосившиеся дозорные вышки по углам с попиленными лестницами. Груды искорёженного ржавого металла внутри. Горы разбросанных детской забавой стопки противогазов – подлинных лиц современников. Мерзко-бежевых, одинаковых.

Упрятано за нарочито пёстрыми рекламными растяжками, так закатайте же ими и весь мир. Сделайте его подлинно счастливым и прекрасным. Благоухающие нарисованные сады и уютные тёплые дома на полиэтиленовых растяжках. Подлинная цветная благодать. Не создавая получать, ведь весь бренный мир обязан тебе.

Час третий

Каждый миг новый шаг. Каждый миг проскальзывает под ногами очередная трещинка, излом на асфальте. Над бетонными заборами, порванными колючими проволоками и руинами, умело прячется солнечный диск за свежестью утреннего смога, оставляя усталое воодушевление.

Трубы. Десятки труб. Ассиметричные ряды ржаво-белёсых труб источают из себя устремлённую к небу тёмно-густую смесь чужих тревог и страхов. Полно заполняется безбрежное небо лирическим смогом. Монументальные пережитки былого, заполняющие небосвод над цветными. Величественные промышленные божества в окружении мелочных душ, поникших взглядов. Иссохшаяся кирпичная кладка, памятно выложенные в кирпиче цифры лет постройки, опоясывающие ржавые лестницы и перила. Незабвенные мрачные столбы подпирают тяжёлый небосвод. Кажется, без них вмиг бы рухнуло, опрокинулось это свинцовое небо, снося на своём пути тысячи зданий, столбов, машин и миллионы тел потоками грузной ненависти.

Скромный излом улыбки на уголках бесцветных губ в благодарность.

Рассеянный взгляд молодого человека. Не первый год. Не первый взгляд.

И божества погибают, когда в них перестают верить. И вот, с каждым годом всё меньше и меньше смога стремится к небу. Да только само небо не становится светлее. И вот, уже нескольких богов не досчитались. И вот, всё меньше опор у одиноко неба. В стороне – толпы обречённо завывающих на ветру, осыпающихся забытых столбов, покрытых инеем. Парадокс безысходности. Терпкий запах нафталина. Новые религии, ворох невразумительных целей, напрасные нескончаемые смерти. Ясно раздаётся душераздирающий небесный скрежет над горами руин. С каждым годом всё труднее удержать на себе траурный небосвод. Всё тяжелее держаться трубам в своих редеющих компаниях. Неподдающиеся людскому воображению фигуры нечеловеческой силы, сверхъестественного создания. Чёткие вертикальные фигуры, рассекающие отражения в блёклых лужах и заворожённых глазах.

Едкие вертикальные полоски. Терроризирующие образы для множества глаз. Но не для этих.

Мякнет, тает взгляд в мрачном дыме.

Ещё юный, но уже такой болезный, скорбящий, словно всегда опутан был родством с умирающими мироздателями. Ещё искрящийся.

Мелькающие картины буйства жизни, алтари старой веры с нелепо раскорячившимися скелетами скрипящих от боли цехов. Торчащие повсюду кости опор лестничных клеток. Небрежно рассыпанные кучи бетонных обломков. Перемолотая кирпичная труха. Россыпи слёз битого стекла. Кислотные разливы брошенных отходов.

Ржавые бочки, испускающие дух сквозь проржавевшие дыры. Небрежные сплетения линий колючей проволоки. Пробитые стены со впечатляющими прогалами осыпавшегося кирпича. Осыпающиеся под собственной тяжестью бетонные заборы. Затёртые наивные плакаты убитых лозунгов о светлом будущем. Потухшие навсегда миллионы искр. Десятки, сотни, тысячи неряшливо торчащих ржавых труб, деталей станков, изувеченных лестниц, царапают взгляд.

Всеобъемлющий, всепоглощающий праздник. Смрад непогребённых, гниющих под открытым небом.

Гниющие божественные тела, испещрённые мелочными опарышами. Двуногими оборванными опарышами, таскающими по обломкам куски ржавой арматуры, утягивающими оборванные высоковольтные кабели. Гниение. Земное, знакомое. Навсегда утерянный пульс. Растаявшая энергия.

Распластавшаяся по грешной земле промёрзшая бетонная плоть. До сумасбродства. Заваленные обломками, утихшие от боли горизонты промышленных зон.

Редеющие линии колючей проволоки, вьющиеся по кромке продрогшего забора. Уставший, осыпающийся бетонный забор. Закрытые всё теми же дешёвыми, наивно пёстрыми рекламными растяжками. Полотна с чуждым буйством красок. Израненные пёстрыми лезвиями, шелестящие на ветру, облитые придорожной грязью. Полосы милых сарказмов.

Дороги, усеянные выбоинами и лужами. Навсегда утихшая, расставленная по обочинам техника обрастает ржавым инеем и бессмысленными граффити взамен выбитых стёкол, оторванных зеркал и похищенных некогда пламенных сердец.

Романтика гибели чего-то несоразмерно великого. Апофеоз. Боль, завораживающая своим масштабом. И чужие корыстные радости вперемешку с отстранённостью. Всеобъемлющая, неизмеримая, невидимая волна, погребающая души под собой.

Едкий, вкрадчивый грибок в умах цветных людей. Сугубо физический, сугубо философский гнойный нарост. На мёртвом промышленном теле нарос цветущим, горящим и пылающим гигантом. Подземное пламя сквозь катетер металлических труб, рвущееся к небу. Нефтезавод как достояние всех и каждого. Как достаток нескольких.

Контраст надутого пустого мешка.

Мимо стелется дорога. Остановка рядом. Пара истошно смолящих свои сигареты фигур с пустым взглядом. Вероятно, безмерно счастливые. Не желают сопротивляться. Так сильно обескураженные счастьем, что не могут и описать его во всех красках. Их мало. Как и с трудом ковыляющих по выбоинам гремящих автобусов. Различающиеся лишь нацарапанным на стёклах матом обессиленно продолжают коптить местный густой, осязаемый воздух.

Ещё один ковыляет на полуоси, скрежеща, разбрасывает ошмётки грязи из-под колёс, смердит разбавленной соляркой, трясёт битой кабиной. Грузовой. Выезжает из-за скрипящих от боли ворот с поблёкшими звёздами. Нет, уже совсем не тех, что когда-то, казалось бы, загорятся на небесах. Просто растрескавшаяся тускло-рыжая краска. На борту грузовика изломанные, причудливо торчащие в разные стороны линии металлические стволы арматуры, части некогда умертвлённых станков. Да и кому, впрочем, нужно сейчас хоть что-то создавать.

Стяги металлических труб. Доска почёта лучших работников свисает с кузова грузовика. Битые стёкла царапают выцветшие фотографии. Слёзы дождя стекают по счастливым лицам. Последние минуты памяти. Последний неподвижный взгляд на родное небо.

Последний живой взгляд на поникшие лица. Больше здесь нет лучших. И не будет. Счастье. Прямо, как в одной почившей в веках идее, теперь все равны. Или почти все.

Новое время. Время всех пустых и пёстрых, безосновательно правых. Лучшее, благое. Самое святое. Устремлённое к небу через яму, смердящую от трупов.

Изуродованные заборы сменяются порыжевшими металлическими стенами.

Нестройные Ряды покосившихся гаражей вдоль дороги. Снятые с петель, отогнутые створки ворот. Внутри – лишь жестяные бочки, пустые пластмассовые канистры, выцветшие плакаты, обрезки резины и запах мародёрства.

Едкая вонь. Внимание, постепенно спустившееся от недосягаемых небес к грешной земле. Неприметная деталь меж прогнивших стен. Обглоданные собачьи кости с кучей сонных мух вокруг, в куче мусора. Честь сгинуть меж гаражных стен под слоем придорожной грязи. Никто здесь не самый сильный.

Придорожный мусор разбросан вдоль десятков уходящих в землю гаражей. Одинокие калоши, клочки одежды, словно отброшенные за ненужность. Словно в новом мире и грязи места не будет.

Удержанный взгляд, не замедленный шаг, ботинок, зацепившийся о торчащую из земли арматуру, едва ощутимая рана на руке от падения. Струится тёмно-серая кровь по шершавой бесцветной ладони. Мысль улетела.

Подъём, тихий смешок, сжимающиеся в кулак озябшие пальцы, ускоренный шаг.

Шаги по истрескавшемуся полотну, податливо стелющемуся под ногами каждого пёстрого доходяги или бледноватого сочувствующего.

Сырая вьюга навстречу. Одинокий. Сам в себе.

Свободный и одновременно обременённый. Осязать неосязаемое. Замечать игнорируемое. Дышать чуждым. Исполняться прекрасной дрожью, быть действительно собой, а не мечтать вечерами о себе же в третьем лице, переполняясь цветастыми надеждами.

Час четвёртый

Переступая выбоины и ямы, по асфальту, по щебени и грязи. Сменяется примитивность литья бетонных заборов на хитрость вековой кладки обожжённых глиняных кирпичей и корявость покосившихся деревянных бараков, что так курьёзно соседствуют и привычно сочетаются. Растворяются за спиной промышленные руины в токсичной дымке. Постепенно сменяясь малоэтажными домиками с накренившимися рыжими крышами.

Некогда аккуратные строчки истории, заключенные в выверенных кирпичных стенах домов, вызывающих эстетический восторг. Строчки истории, обвитые виноградной лозой, парящие под укромными арками, в опрятных двориках. Истории надменного благородия, неприметной эксплуатации и привычного разврата.

Ныне сменились на рваные лоскуты пошлых историй, забитые колокольным звоном. В крошащихся шатких стенах, прогнувшихся перекрытиях, застыли в пересохших венах винограда, лежащие под рухнувшими арками, закопанные в запущенных дворах.

Непоколебимый шаг. Лёгкие морщинки вокруг рта. Небрежно брошенный взгляд на оконный проём.

Остатки битого стекла в почерневшей от копоти оконной раме рассыпаны по подоконнику и отливу, отражают едва различимое солнце, что только поднялось и сразу же укрылось за вечно-пепельными облаками.

Внутри ещё тлеет жизнь, ещё веет апогеем цветной жизни. С личными кучами мусора, россыпями пустых бутылок, обгоревшими стенами, заплесневелыми потолками, лестницами без перил.

Счастливые люди! Насильники, убийцы, наркоманы, брошенные юнцы и забытые родители. Кочевники современности в окружении бутылок, шприцов, тараканов и безумных мыслей.

В компании с беспрерывным дождём, отстукивающем по обрушенным крышам, и пустоголовыми защитниками цветной нации при погонах, что изредка проскальзывают меж оставленных кварталов робкими патрулями.

Очередная прозвеневшая под ногами стеклянная бутылка.

Озябшие пальцы. Растрескавшиеся губы. Терпкий выдох. Полёт мысли сквозь века. Беспросветно пёстрая история с вычеркнутыми человеческими порокам. Лишь невинные совпадения и случайные безразличия.

Оседающий снег превращается в мелкую изморось под рассеянным светом, осаждаясь вместе с мелочными мыслями в продрогшую землю. Пропитывая пылающие волосы, скатываясь грузными каплями по юному, уверенному, но нечеловечески усталому лицу.

Ладонь, протягиваясь, принимает мокрые удары. Кровь из раны разжижается, теряя контрастность.

Отстукивая по жестяным листам, просачиваясь меж черепиц, собираясь на покрывшихся потолках окружающих зданий и градом падая на пепелища посреди комнаты, разбитые телевизоры, покосившиеся шкафы, разбухшие тумбочки и вздутые паркеты.

Ещё десяток шагов. Поверженный лев у ног. Отбитая с лепнины голова льва, наполовину в вязкой земле под лавиной дождя. Переполняющий, заставляющий дышать легко и полной грудью, символизм. Не без крупицы трогательной иронии.

Оторвался из-под окна. Наконец, стал свободен.

Осыпавшаяся часть стены. Сложившиеся в неблагородные груды обломки фасада выводят к перекрёстку. Торчит лишь ржавая водопроводная труба со второго этажа ещё целого куска стены. И балкон с хитросплетёнными металлическими перилами на тротуаре перед ней. Наискосок через дорогу такой же домик, только ещё целый, лишь окна заколочены.

Некогда завораживающая легенда, полная трепетной, переполняющей любви и стремления озарить сердца вокруг этой любовью. Легенда о свиданиях благородного юноши и искренней девушки через перекрёсток, на виду у всех из-за запрета личных встреч злобной мачехой. Любви ничто не помеха. Кроме иной любви.

И вот, уже гнездятся вороны на одиноком уцелевшем балконе, что выходит на перекрёсток к руинам, покосившимся фонарным столбам и томно-серому небу над проседающими крышами. Изредка парят над поникшими кварталами и оседают на помойных баках у алкогольного магазина неподалёку.

Там ещё мерцает жизнь. Мерцает тусклыми лампами дешёвой вывески с бутылкой на эмблеме. Упрятанный за решётками на окнах, охраняющий себя муляжами камер по углам. Он ещё сохранил себя, в отличие от соседа через стенку, уже давно оставшегося без окон, щеголяющего выжженными витринами, кучами мусора вдоль стен.

Чуть дальше по улице – поникшая башенка с часами над одним из резных балкончиков, провожающих парня. Поблекшие цифры, одна гнутая стрелка некогда изящных форм с милыми завитушками. Эмаль в трещинах, крапинки ржавчины. Остановленное время.

Сквозь века, пронизанное всё теми же грехами место.

Час пятый

Минута за минутой утекают сквозь пальцы секунды и года. Крупицами заполняя жизни людей мелочностью или замораживая веками опостылевшие улочки, запустевшие тротуары, промышленные руины, нескончаемые ветра и продрогшую под бесконечными дождями историю. Неуёмное, одно для всех. Не оставляет шанса на ошибку, дерзко заигрывает с каждым, кто не желает исчезнуть бесследно и заботливо прячет от мысленных невзгод каждого, кто не прочь сгинуть в веках, закопаться в налоговых платёжках, раствориться в стакане с чем-то мутным, стать очередной цифрой статистики.

Четыре пёстро горящие цифры таблоида электронных часов за ливнем стекла и бетона. Протыкающие нескончаемое облако смога небоскрёбы сонливо мерцают алыми маячками на крышах, фигурами, надменно отделяясь от остального города, что и не мечтает дотянуться до облаков. Инородная стеклобетонная глыба пары небоскрёбов сверкает издевательски-тёплым жёлтым светом посреди измученного мира порока, слёз и боли. Украшение города.

Бесконечность этажей, обставленных мебелью из шикарных магазинов, дорогой посудой, брендовой электроникой, фирменным алкоголем. Бесконечность, заселённая всё теми же цветастыми отродьями, что и теплились четыре часа назад в застилающих горизонт бетонных коробках. Только этим, по их мнению, повезло больше. Намертво прошитые стежками одинаковых судеб и мировоззрений. Системы ценностей – как под дешёвую копирку.

Ближе к небесам – неисчислимое количество пентхаусов и апартаментов, переполненных самым низшим. Похотью, эгоизмом, безразличием.

Безразличием, когда под твоими ногами миллионы судеб.

Конкурировать с промышленными трубами, никогда не пропускав сквозь себя уличные ветры. Никогда не ощущав дрожи в пальцах от боли охладевших руин, никогда не видев настоящего солнца. Никогда не видев настоящих людей.

Ниже – узкие клоповники офисных пространств с белыми воротничками. Царство шелеста отчётов, попусту вычищенной обуви, ячеек рабочих мест, обязательных кредитов. Бесформенные, бездумные фигуры в форме по уставу. Протёртые синяки под глазами, кружки от дешёвого кофе на рабочем столе, услужничество, грызня за новое кресло, жизнь только в социальной сети. Жизнь по уставу.

Заполненные бесчестием рестораны у самой земли дразнят всякого прохожего букетом чуждых запахов, расписными стенами и дорогой мебелью за панорамными витринами. С улыбающимися, румяными официантками, что изо всех сил прячут слёзы, едва покинув гостевой зал.

Дома – божества. Совсем иные, не те, что возвышаются над промышленным хаосом. Тёплые и светлые. Совершенно иные. Цветастые божества, оболочки, содержащие в себе самые гнусные поведения и обряды. Там всегда тепло. Там всегда гнусно.

Проткнув безбрежный застилающий смог, не спасёшь миллионы, не сделаешь хоть кого-то счастливее. Не уничтожишь даже и эти гнусные безбрежные облака.

Солнце непривередливо скользит тусклым серо-ржавым бликом по зеркальным стенам, разбавляя пресыщенные отражения в глазах никчёмного обслуживающего персонала, пробиваясь алыми лучами сквозь грузные капли к жилым кварталам.

Мысли всё выше, резкими порывами рикошетят от стеклянных стен окружающих небоскрёбов. От хаоса пафосных ресторанов к сонным офисным коробкам, от них – к кабинетам мэров, губернаторов, к пентхаусам и выше. Мягкий удар о ледяное, но пушистое небо. Стремительное падение сквозь гнилые судьбы, сквозь рухнувшие цветастые мечты, через мокрую, зябкую толщу воздуха.

Лёгкое головокружение. Мерцающий взгляд. Прозябшие ладони, стягивающие свинцовые капли дождя с блёклых щёк. Частое дыхание всё ещё превращается в пар. Неприметный шрам на отведённой от лица ладони.

Ровный асфальт за размытым силуэтом ладоней. Ухоженные клумбы, выверенные плитки, пешеходные разметки, новенькие знаки, водостоки, отсутствующие лужи.

Всё совсем не то. Пёстрые витрины на первых этажах. Акции. Новинки. Скидки. Акции. Новинки. Скидки. Акции. Новинки. Скидки. Истошный треск в висках.

Зажмуренные глаза, склонённая голова, закрытое руками лицо, глотки ледяного воздуха раздирают горло, тихий истошный хрип, подкосившиеся колени. Скромная фигурка в тряпичной куртке едва слышно обрушилась на землю, вовремя выставив перед собой ладонь.

Пульсирующие виски, колени, отбитые о новую плитку, с трудом поднятый взгляд. Два крепких гуарда у гигантских хрустальных дверей с золотыми ручками – не обращают внимания. За стеклом сонный силуэт с дорогим гаджетом в руке отпивает кофе, отводя небрежный взгляд. Дождь закрывает белой пеленой взгляд. Облепившая тело, промокшая насквозь тряпичная куртка. Истошная дрожь раздаётся по всему телу.

Резкий, глубокий вдох астматика через силу, через боль. Маленький электрический разряд, бегущий через всё тело, распрямляет истощённое тело. Ошеломлённый резкий шаг. Распрямившийся во весь рост силуэт, не подающий вид, вновь шагающий вперёд.

Пара грязных следов на плитке под навесом перед гуардами, вновь ступивший под дождь продрогший силуэт плавно растворяется за стеной дождя.

Завывающий смешок ледяных гигантов над чуждой мелкой фигуркой. Ещё больше решительности и энергии в каждом движении. Ритмичные шаги в противовес пестрящей дрёме.

Частые шажки по идеальным тротуарам в окружении слепящих витрин. Тихая истерика, ничего святого.

Тихий, заглушаемый шёпотом дождя побег от благополучия, от комфорта, от накопленного за всю человеческую историю, от надуманных проблем. Такие мелкие шажки, если смотреть с верхних этажей. Такие значительные рывки сознания, если обладать разноцветным бессознанием.

Проходные, подземные парковки, надземные переходы, планы эвакуации, графики работ, расписания автобусов. Вместе с ними и со всеми прошлыми – и Рождения, садики, подворотни, школы, офисы, помойки, заводы, кредиты, пенсии, кражи, могилы глобальной мясорубки. Как повезёт. Терпкие пёстрости.

Быстрее прочь.

Час шестой

Тихая пристань, куцые домики у кромки льда. Громоздкие усталые баржи спят в объятьях льда. Запустевшая, старенькая набережная с причудливыми рисунками ржавых перил, причудливые лесенки к берегу, покрытому мягким снежком.

Поуспокоившиеся лёгкие, беспечные шажки по старым каменным ступенькам, улыбка, мягко возникающая на устах. Улетающая куда-то далеко-далеко тревожность. Счастливо бегающий взгляд

Тучи расходятся сами собой, обнажая всё такой же алый диск утреннего солнца, пробивающиеся лучи окончательно рассекают окружающий мрак, иссякающий дождь оставляет за собой лишь свежесть, ветер мягко ласкает сырые волосы.

Исчезнувшая дрожь и светлая искра в душе. Куртка вместе с душой нараспашку.

Скоро всё проснётся.

Лёд тронулся.

Оглавление

Час первый

Час второй

Час третий

Час четвёртый

Час пятый

Час шестой