Натюрморт с яблоками [Владимир Борисович Свинцов] (fb2) читать онлайн

Владимир Свинцов Натюрморт с яблоками Сцены из провинциальной жизни

ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой выясняется, что даже образцовый участковый не всегда знает, что происходит на его участке.

Утром, после оперативки, участковый уполномоченный Восточного райотдела, капитан милиции Процко подходил к территории Центрального рынка. Ноги его в начищенных до зеркального блеска сапогах ступали твердо, по-хозяйски. Кряжистый, широкий в кости, он словно олицетворял собой силу и власть. Фуражка сдвинута чуть набекрень. И начальство не придерется, и не совсем по-казенному.

Завидя участкового, торгующая семечками у ворот бабка подхватила мешок и с завидной для ее возраста прытью помчалась за угол. Процко глянул на часы. «Без четверти десять, а бабка Ульяна мешок семечек доторговывает. И где она их берет? Иную неделю по мешку в день продает. Семь мешков в неделю! — И решил твердо: — Завтра пораньше вон с того угла зайду. С полным мешком не побежит, а бросить пожалеет. Вот и поговорим, с какой такой нивы она урожай собирает».

Он пошел вдоль длинного ряда прилавков, на которых светился янтарным соком виноград, кучами темнели орехи и урюк... Над всем этим фруктовым добром разносился гортанный южный говор. И вдруг среди смуглых лоснящихся лиц Процко увидел незнакомку.

За прилавком, над кучей яблок и груш, стояла русская женщина. Она смутилась под удивленным взглядом участкового и, не дожидаясь вопроса, протянула паспорт и сложенный вдвое листок. Это была справка, мешающая ему, участковому, принять кое-какие меры к спекулянтам. Он оглянулся. Все стоящие за прилавком настороженно смотрели на него. Ох, как он ненавидел эти справки.

СПРАВКА

Дана настоящая в том, что у Арипова Хакима приусадебный участок и сад имеются.

Председатель сельсовета

(Б. Бекбулатов)

И подпись, и печать гербовая, и число недавнее...

«Что они, справки наперед, на все лето выписывают?! Опять Ариповы!» Он глянул на притихшие ряды и спросил строго:

— А кем ты ему доводишься? Жена, или полюбовница, или просто сочувствующая?

Женщина смутилась, покраснела, хотела что-то объяснить, но он уже повернулся на каблуках и, бросив через плечо: «Зайдешь ко мне!», пошел дальше.

«Сколько в стране городов и поселков, сколько рынков, и везде они... — с горечью думал он. — Везде эти наглые лица, все оценивающие, все покупающие глаза. Эх, была бы моя власть...» Дальше он старался не думать, потому как фантазия заводила его в такие дебри, что становилось не по себе.

Перед входом в главный корпус он посмотрел направо, где у павильона «Пиво» блаженствовали на свежем воздухе несколько ранних любителей этого напитка. Увидав участкового, они поспешно отступили в зал. Процко уже взялся за ручку двери, как заметил подозрительную толчею у галантерейного киоска. Одетая в потрепанную спецовку личность явно старалась что-то сбыть. Процко направился к киоску. Личность хотела улизнуть, но замерла после окрика:

— Кавякин, стоять!

Мужчина неопределенных лет и неопределенных занятий, с большим синяком под глазом, сунул три пачки сливочного масла в окошечко киоска.

— Здрав-желаю, гражданин капитан, — выпятил он грудь и вытянул руки по швам.

Продавщица киоска выпихнула масло обратно и теперь придерживала пачки, чтобы не свалились на землю. Лицо ее было красным и злым.

— Где взял, Кавякин? Только не говори, что купил в магазине, а теперь продаешь по дешевке.

— Не понял-с, — изогнулся в притворно-угодливом поклоне Кавякин. — О чем речь? Если об этом, — указал он кивком головы на масло, — то я тут ни при чем. Не мое оно, ей-богу, — и дурашливо перекрестился.

— Ну-ну! Чье же?

— Не знаю-с. Только не мое.

— Как это — не твое?! Как это — не твое?! — закричала продавщица. — Иван Яковлевич, голубчик, да честное слово... Его это масло. Он мне хотел...

Участковый достал из кармана большой носовой платок, медленно снял фуражку, вытер внутри, смахнул со лба пот, сунул платок в карман и сказал:

— Пошли со мной. Оба.

— Как это оба?! Как это оба?! — закричала продавщица. — Я-то при чем? Пусть он подавится своим маслом, подлюга. Никуда не пойду. Некогда мне прохлаждаться. План за меня кто будет делать? Может, милиция, а?

— Не кри-чи! — раздельно произнес Процко. — О плане нужно было раньше думать. Масло не урони. Пошли, — и зашагал впереди.

— Хохол настырный! — и с треском захлопнула окошко.

Обойдя главный корпус, Процко открыл ключом дверь, на которой, под стеклом, крупными буквами было написано: УЧАСТКОВЫЙ.

Спросил:

— Где взял масло?

Кавякин молчал.

— Паспорт на стол!

— Нету. Потерял.

— Я те дам — потерял. Завтра же буду оформлять как тунеядца. Сколько уже не работаешь?

— Да чего вы ко мне цепляетесь? Думаете, стянул я это масло? На кой хрен оно мне нужно, руки марать, срок зарабатывать... Крота это масло. Осталось у него, а ему пятки мазать надо... Он мне и спихнул. Ну, а я на слабенькую хотел разжиться.

— На «слабенькую» — это как? — удивился участковый.

— Видите, гражданин начальник, я эту гадость — водку — не пью, натура не позволяет. Мне нужно что-нибудь такое... — Он неопределенно покрутил рукой в воздухе. — Послабже, благороднее... А эта стерва... по двадцать копеек за пачку не желает...

— Это я стерва? — закричала с порога продавщица.

— Садись и помолчи, — гневно глянул на нее участковый. — С тобой после, потом. Кто этот Крот?

— Не наш он. Да и видел я его всего один раз... — проговорил Кавякин, делая знаки продавщице.

— Как это один раз?! — снова закричала она. — Как это один раз?! Ты что же это, а? Вчера вместе пиво пили. Позавчера... Сама видела. По целому ящику приносил. И масло не бутербродное, а настоящее. Я совсем и ни при чем. Он только подошел, сунул пачки... Они вчера с этим Кротом...

Кавякин презрительно щурился, а продавщица говорила и говорила, выкладывая все, что знала, стараясь заработать снисхождение.

Участковый слушал внимательно, запоминал детали, и не давала ему покоя тревога: «Как же так? Третий раз, а я ничего не знаю. Где же он берет? Три ящика масла! Нужно срочно сообщить в ОБХСС Спирину. Пусть помогает...»

ГЛАВА ВТОРАЯ, где показывается, как важно знать фамилию шофера-перегонщика.

Братья Ариповы — Хаким и Абрахим — были довольны поездкой. Целый вагон привезли они в Москву и сдали в рестораны столицы. Целый вагон! Правда, яблоки в вагоне колхозные. Но разве в целый, ба-а-альшой вагон колхозных яблок не поместятся ма-а-а-ленькие полвагона неколхозных? Конечно, дело это умственное, хлопотное, сложное. Оно и понятно, дуракам не доверят столько колхозного добра. Но раз доверили, нужно не упустить такой шанс. А кто упустит? Может, кто и упустит, только не Хаким.

Нужно довезти яблоки целыми, актом списать то, что должно было испортиться, и еще чуть-чуть... В рестораны сдать по четыре рубля, а справку взять, что по три... Очень это умственное дело. Не каждый сможет. А Хаким может. Все он сделал, как нужно. Деньги посчитал. Много денег. Считать и то замучаешься. Поделили по совести. Колхозу — колхозное. Себе — свое и немножечко не свое. Разделили и выручку: Хакиму три доли, Абрахиму — одну. Так надо — Хаким старший брат, он везде договаривается, он везде в почете. Ему и деньги большие нужны: где заплатить, кому подарок купить... Ничего, аллах милостлив, умрет Хаким, тогда Абрахим будет три доли брать. Но вот беда, пятьдесят лет Хакиму, крепкий он, не болеет. Мог бы и отдохнуть. Поберечь здоровье. Отойти от дел. Уступить дорогу брату. Вразуми его, аллах, пусть не дожидается худого...

Абрахим распустил пояс, пощупал большую спортивную сумку у себя на коленях и закрыл глаза. Разбудил его настойчивый стук. Это пришел брат.

— Билетов на самолет нет, — сказал он, — и не будет десять дней. Но я знаю, как добраться домой, да еще и обогатиться. Завтра мы поедем в Южный порт, в автомобильный магазин. Купим машину и на ней покатим домой. Понял?

У автомобильного магазина народу тьма тьмущая. И говор разноязыкий. На площади машины в рядах. И каких только нет! И УАЗы, и ГАЗы, и ЛУАЗы, и ВАЗы... Иностранные машины и «Волги» — отдельно. Потолкался у одной людской кучки, у второй... Вернулся к Абрахиму.

— Тридцать надо, — сказал он, щуря и без того узкие глаза. — Тридцать...

— Тридцать тысяч?! — ахнул Абрахим

— Это тебе не арба, — оскалил зубы Хаким, — В Ташкенте за нее сорок возьмем. Понял?

Сделку совершили быстро. Хозяин машины — немолодой, седовласый — наотрез отказался гнать машину в Ташкент. Пришлось искать перегонщика. Но и в них недостатка не было. С десяток отираются у магазина. Все готовы сесть за руль и сорвать куш. Все разбитные, бывалые... Один только скромно, в сторонке, держится. Хаким сразу на него глаз положил. Подозвал.

— Ездить умеешь? Права имеешь?

Тот молча протянул водительское удостоверение. Хаким долго читал, шевеля губами, с трудом разбирая русские буквы, потом спросил:

— Как зовут тебя?

— Иван, — ответил перегонщик.

— Все русские — Иваны, — со знанием дела произнес Хаким.

Сговорились быстро. Кормежка доро́гой, обратный билет на самолет и еще триста рублей. Недорого.

Хорошо ведет машину Иван. Всю Москву исколесили, никто ни разу не остановил. Накупили всего-всего... На своей машине не то что на такси — и счетчик не щелкает, и едешь куда надо, и стоишь сколько хочешь... И совсем не страшно с таким шофером.

Выехали за город. Шоссе ровное. Машина летит, как самолет. Сидит сзади Абрахим, слушает разговор Хакима с шофером, дремлет.

— Иван, почему ты не торгуешь? — спрашивает Хаким, и Абрахим представляет, как он хитро щурится.

Шофер медлит с ответом, усаживается поудобнее за рулем.

— А чем торговать-то? У нас и торговать нечем, да и не любитель я этого дела. Любую машину разберу и соберу с закрытыми глазами, а торговать не умею, стыдно...

— Стыдно?! Почему стыдно? — громко спрашивает Хаким, и Абрахим открывает глаза.

— Ну, как это... здоровый мужик и... яблоками торгует, — шофер хмыкает.

— Не каждый здоровый мужик торговать может, тут ум нужно иметь... — сердится Хаким.

— Это конечно... — соглашается шофер и умолкает.

Хаким продолжает спрашивать:

— Скажи-ка, почему ты, здоровый мужик, не работаешь? И не стыдно?

— Выгнали, — глубоко вздохнув, ответил шофер.

— За что?

— За пьянку, за что же еще?! Запой у меня был. Две недели на работу не ходил, — охотно поясняет шофер, но тут же спохватывается:

— За рулем я не пью, боже упаси...

— Ну, а теперь как?

— Вас отвезу, деньги получу, погужуюсь маленько, а потом устроюсь куда-нибудь.

Хаким заворочался на сиденье и сказал:

— Иваны все пьяницы и дураки. Все!

Шофер вздрогнул. Абрахим отчетливо это видел: шофер аж заикаться стал. Зря дразнит его Хаким, ох, зря. Но он старший брат, лучше знает...

Место для ночлега выбрали удачное — и не далеко от дороги, и не близко. Шофер с Абрахимом ужин готовят. Молчит Иван, говорить не хочет, сердится. Ничего, русские долго сердиться не могут, к утру отойдет...

Поужинали. Устроились на ночлег. Тесно в машине, но не холодно, дух только тяжелый. Вскоре на переднем сиденье захрапели. И только после этого снял Абрахим с колен тяжелую сумку, на пол поставил. Угнездился поудобнее и тоже заснул.

Утром увидел Абрахим, что поляна, и дорога, и лесополоса вся в тумане сыром, холодном. Трава от росы седая...

Шофер машину завел. Мотор загудел ровно, и в кабине заметно потеплело, но машина почему-то с места не двинулась.

— Поехали! Почему стоим? — закричал Хаким. — Машину сломал, осел?!

— Трава мокрая, роса большая, — оправдывается шофер, а сам желваками так и играет. Зря дразнит его Хаким.

— О, стадо баранов! — в сердцах воскликнул Хаким. — Ты чего сидишь?! — накинулся он на Абрахима. — Иди толкни.

Абрахим вылез из машины, уперся в багажник — тужится. Визжат колеса — ни с места машина...

— Чтобы аллах лишил вас обоих мужского достоинства, — ругается Хаким и сам вылезает из машины. Хлопнул дверцей. — Ну-ка! — отодвинул плечом Абрахима и тоже уперся в багажник.

Мотор заревел. Машина на трассу выехала. Вот уже по трассе движется. Скрывается в тумане.

— Ай-яй! Сумка с деньгами... — спохватился Абрахим и помчался за машиной. Следом пыхтел Хаким и кричал тонко, пронзительно:

— Иван! Ива-а-а-а-ан! Как твой фамилие? Ива-а-а-ан!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ, или что бывает, если серая кошка покидает квартиру.

Наконец Витьке Кротову стало везти. И так, сколько можно? Все невезуха да невезуха... В прошлом году еще началось. Выгнали Витьку с работы за пьянку, а через месяц жена к матери ушла. Не подумала, что, может, душа у него горит. Может, он так внутренне переживает, поэтому еще больше пьет. И закружилось, понесло... Дружки, такие, как и он, несчастные, обиженные. Придет — выпить надо. Денег нет. Все из квартиры спустил. Допился, хлеба купить не на что. А вчера кошка из дому сбежала. Все мяукала, мяукала, жрать, что ли, хотела? Сам Витька тоже уж который день голодный... Вспрыгнула кошка на подоконник и полезла по раме. Витька испугался, уж не белая ли горячка у нее. А та срывается и лезет. Срывается и лезет. Долезла до форточки, мяукнула напоследок и прыг! Это с пятого этажа! Самоубийца. Выскочил Витька во двор подобрать разбитую. Нету, ни живой, ни мертвой.

Вечером, в тот же день, слышит Витька стук, тихий такой... А ему ни шевелиться, ни отвечать неохота. Молчит. Опять стук, уже погромче. «Стучи, черт с тобой... — подумал он, хотел на другой бок перевернуться, и тут прояснилось: — А вдруг кто из дружков? — Поднялся с голой кровати. — Нет, те бы громче стучали. Кто тогда?»

Протопал к двери. Открыл. Во! Грущев. Сосед. Уж кого не ожидал. Даже растерялся.

— Это, Афанасий Никитич... Проходи, пожалуйста. Садись. Вот, на подоконник, что ли...

— Ничего, ничего, я постою. — Грущев глубоко вздохнул, медленно обвел глазами пустую комнату, задержал взгляд на голой панцирной сетке старой кровати и опять вздохнул. Витька начал злиться:

— Чего вздыхаешь, божий человек? Что, не по душе?

— Дерзишь вот, злобишься. А это нехорошо, не по-человечески. Попросил бы меня помочь...

Хотел Витька послать его куда подальше, да вовремя сдержался, вдруг...

— Дай трояк опохмелиться, — сказал он напрямик.

— И трояк дам, и еще кое-чем помогу. Ведь я давно за тобой наблюдаю...

— Это почему? — удивился Витька.

— Ждал, когда прийти на помощь тебе, когда ты оценить ее сможешь и ответить. И вот вижу — пришла пора.

— Вот и помоги на работу устроиться... — обнаглел Витька.

— Устрою. К себе на склад возьму...

— Грузчиком?! — воскликнул Витька, вспомнив, что кто-то ему говорил: Афанасий Никитич работает завскладом не то в потребсоюзе, не то на макаронной фабрике. — Грузчиком — никогда. Вот слесарем бы...

— Слесаря мне не нужны. А грузчиком — пожалуйста. Работа не пыльная. Через годок и права вернут, опять шоферить начнешь. Шофер свой мне очень нужен. Ну, как?

Вот с того дня и стало Витьке везти. Да еще как! В отделе кадров как родного приняли, без всяких проволочек, и на статью не глянули. Работа на самом деле не пыльная. И столовая дешевая. На полтинник можно вот так наесться. Да и Афанасий Никитич обещал двести колов платить. А за что? За день машину с мармеладом разгрузили. И это на трех грузчиков. Двое — те старые — косятся, ворчат. Черт с ними, пускай ворчат.

А на складе чего только нет — и мед, и спирт, и коньяк разный: и в бутылках, и в бочках; и грузинский и армянский, и даже французский... Но этот отдельно — за решеткой, под замком.

Недельку Витька отработал и заскучал. Ну что это... Никакого интересу. И только Афанасий Никитич отправился в контору сдавать какие-то документы, Витька вышел из склада — оглядеться. Обошел вокруг, везде бочки, ящики — пустая тара всякая штабелями сложена. Нечем поживиться, а еще горпищекомбинат называется. Цехов штук восемь. Скукотища! Только хотел отойти подальше — сигнал. Машина подошла к эстакаде. Витька, не торопясь, достал из кармана сигарету. Прикурил. Один из грузчиков — Федя Рябой, сухощавый, жилистый мужик, — уже выскочил из склада и открыл задний борт. Во дисциплина! Выдрессировал их Грущев. Зыркнул Рябой глазами на Витьку и кричит:

— Иваныч, кати!

Через минуту второй грузчик подкатил бочку. Рябой бросился помогать. Но хоть и небольшой порожек, да, видать, бочка неподъемная. Несколько раз они с криком: «Раз-два! Взяли!» — пытались закатить ее в машину. Витьку не звали, делали вид, что не замечают. «Договорились. Ну, черт с вами, — разозлился он. — Не хотите, не надо. Рвите пупы сами».

Грузчики попытались закатить бочку еще раз, опять неудача. Тогда Рябой крикнул шоферу:

— Мишка, подсоби!

Шофер вылез из машины. Потянулся до хруста. Сплюнул. Пнул ногой заднее колесо. Залез на него и, придерживаясь за борт, с любопытством уставился на грузчиков.

— Чего надо?

— Подсоби, — закричал, багровея от натуги, Иваныч.

— Трояк дай, подсоблю, — ухмыльнулся Мишка.

— Какой такой трояк?

— А тот, что Афанасий каждый вечер тебе дает. Тебе да Иванычу.

— Дурак! Тьфу! — Иваныч сверкнул глазами в сторону Витьки и покрутил у виска пальцем.

— Раз такой умный, то и кати сам, — буркнул Мишка и снова полез в кабину.

— От скотина! — выругался Рябой. Немного погодя он вернулся с доской. Действуя ею как рычагом, поднатужился, и бочка медленно покатилась в кузов. Иваныч стал закрывать борт, а Рябой, размахнувшись, бросил доску, да так, что она пролетела рядом с Витькиной головой. Еле пригнуться успел.

— Ты чего это? — заорал он, но Рябой с Иванычем молча скрылись за дверями склада.

Шофер, оскалив зубы, завел машину и потихоньку поехал к цеху. Витька остался один. Очень уж ему не хотелось идти в склад. «А что, могут и по шее надавать». И тут он вспомнил — час назад, выбрасывая пустую тару через запасную дверь, он ее не запер. Пошел, дернул. Точно. И если только что был в смятении и не знал, как подступиться к грузчикам, то теперь в нем загорелось любопытство — чем они занимаются, что делают?

Осторожно протиснулся в дверь, закрывать за собой не стал — мало ли чего. И пошел по узкому коридору мимо ящиков и бочек. Дошел до угла, выглянул. Грузчики сидели в дальнем конце склада и что-то ели. «У-у, проглоты!» Витька пошел назад, мучительно соображая, что бы им такое устроить. Вышел за дверь, поискал глазами. Взгляд наткнулся на пустые ящики из-под сливочного масла. «Сейчас, только вот...» — он глянул назад. За дверью стояли полные, нераспакованные ящики. Целый штабель.

Витька на цыпочках прокрался до угла. Выглянул. Грузчики были на том же месте. Рябой что-то говорил, размахивая руками. Иваныч полулежал на мешках с сухофруктами.

И тогда Витька решительно схватил ящик масла и вытащил его во двор. Сунул в кучу пустых и вернулся назад. Второй ящик... Третий! «Хватит, хватит, — шептал он сам себе, но кто-то внутри его требовал: — Еще! Пусть знают... Пусть попрыгают...»

И только когда пять ящиков лежали у забора в куче тары, Витька остановился. Перевел дух. Вытер пот. Прикрыл плотнее дверь и вернулся назад к эстакаде. Уселся на солнышке. Достал сигарету. Руки дрожали.

«Пусть попляшут!» — подумал он со злорадством и вдруг сообразил, что грузчики ни при чем, наказал он своего благодетеля — завскладом Грущева. Догадка была так неожиданна, что Витька застыл с зажженной спичкой в руке. Спичка, догорев, обожгла пальцы. «Тьфу ты, черт! — выругался он, тряся кистью. — Надо же... Афанасий Никитич... Ну и что, а он им по трояку каждый вечер дает. А мне нет. Может, и не дает... Дает! Мишка врать не станет. Вот и пусть. Будет давать... перетащу назад».

Успокоившись, Витька покурил, прошелся вокруг склада, присмотрелся. Полные ящики среди тары были так незаметны, что он растерялся. И только когда подошел совсем близко, угадал их. «Вот здорово! — восхитился Витька и окинул взглядом забор. — А если оторвать низ у двух досок... Тогда можно утречком, пока Афанасий ходит на планерку, а грузчики пьют чай в складе, вынести ящики через эту дыру. Базар рядом. Двадцать пять кэгэ масла... А оно в пачках. Пусть даже по рублю за килограмм — четвертная. А если по два рубля — полсотни! А по трояку... И то ниже цены, да плюс с доставкой, да без очереди, да сколько хочешь... Ого! Один ящик семьдесят пять... А пять?» — он аж зажмурился, прикидывая в уме барыши...

Да, везти ему стало страшно. И он подумал, как купит себе новый пиджак и пойдет к теще, на мировую с женой. Правда, в квартире пусто... Кошка, зараза, и та сбежала. Но ничего... Теперь вернется, теперь все образуется, раз начало везти...

Сигнал заставил его оглянуться, у эстакады стояла автомашина, доверху груженная ящиками. И Витька, довольно мурлыкая себе под нос, поспешил к ней.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, из которой ясно, как важно иметь китайский термос на рыбалке.

После работы инспектор ОБХСС Василий Спирин с портфелем в руке вышел из Управления внутренних дел. Шел он быстро, сосредоточенно глядя перед собой, и так глубоко задумался, что не ответил на приветствие знакомого. А виной было сегодняшнее число — первое июня. Сегодня снимались запреты на ловлю леща, язя и других рыб, закончивших нерест. И Спирин старался не опоздать на вечернюю зорьку.

Рыбалка была его страсть — стойкая, постоянная. Не беда, что не всегда везло, наоборот, неудача разжигала азарт. Правда, выбраться подальше, в рыбные места, мешала суматошная, без твердых выходных работа. Ну, а в городской черте, где тебя знает каждая собака... Да даже и не в этом дело, просто ловить негде. Одно место есть — у речного вокзала, чуть выше, там постоянно меняющую русло речку Каменку заковали в бетон, и она несет свои сомнительной чистоты воды в Обь. Вот здесь, на бетонных плитах набережной, располагается многочисленная рыболовная братия.

Туда, собрав рыболовные снасти в портфель, и торопился сейчас Василий Спирин. Теперь, когда показалась мачта речного вокзала, он пошел тише. Спускаясь по ступенькам набережной к воде, глянул на часы, было без четверти семь. Подосадовал на себя за то, что, как всегда, не смог вовремя уйти с работы. Ведь целых полчаса эдакой благодати потеряно.

Он молча, но с достоинством поклонился нескольким завсегдатаям, выбрал место между пожилым мужчиной с таким же, как у него, портфелем и двумя мальчишками, о чем-то оживленно перешептывающимися. Поставил портфель и только собрался достать снасти, как удивленные возгласы заставили его выпрямиться.

Там, где Каменка смешивалась с мутной после недавних дождей Обью, происходило что-то непонятное. Вот тяжело выбросился на берег здоровенный судак и неуклюже шлепнулся, подняв брызги. Веером в разные стороны сыпалась рыбья мелочь, сверкая серебром в лучах солнца. Лещ блеснул боком и некоторое время так и оставался на поверхности воды. Другие рыбины перевертывались на спину и, вяло шевеля хвостами, плыли, влекомые течением.

— Опять в реку какую-то гадость сбросили, — возмущенно заговорил сосед. — И никто, поверьте мне, в ответе не будет. — Он вытащил из воды подлещика и принялся его рассматривать.

Спирин недолго пребывал в оцепенении. Выхватив из портфеля подарочный китайский термос, отвернул крышку и выплеснул ароматную дымящуюся жидкость на бетон. Затем подбежал ближе к устью Каменки и попросил мальчишку с высоко засученными штанинами набрать воды с середины.

Вернувшись домой, Спирин позвонил на квартиру начальнику рыбохраны:

— Приветствую, Иван Порфирич! Поди спишь уже...

— Рановато спать-то, светло на дворе, — добродушно пророкотал в трубке бас.

— А знаешь, чем отличается работа рыбнадзора от работы милиции?

— Ну-ну! Давай-давай. Чем тебе рыбнадзор не угодил? — И слышно было, как начальник рыбохраны еле сдерживает зевок. Это задело Спирина так, что он, уже не сдерживаясь, закричал в трубку:

— Тем, что милиция и за себя и за рыбнадзор работает! А вы — когда захотите, да когда погода позволяет, да чтобы не сильно темно было, да не слишком холодно...

— Тебя какая муха укусила? — удивился Иван Порфирич.

— А такая! Ты дома на диванчике книжку почитываешь, а в Каменку сбросили какие-то яды, и вся рыба кверху брюхом поплыла...

— Ты такими вещами не шути, — сказал Иван Порфирич, и Спирин понял, что тот забеспокоился. — Много рыбы?

— Да уж не один пескаришка...

— Кто бы мог это сделать? Молзавод, автобаза? Пищекомбинат? А может, с верховьев сахарный завод?

— Ты начальник, ты и разбирайся. Беспокойной тебе ночи! — хмуро бросил Спирин и положил трубку. Он тут же вспомнил про термос с водой. «Ах, черт? Да ладно. Они теперь всю Каменку для анализа вычерпают», — подумал и хотел вылить из термоса, но, помедлив, снова положил его в портфель.

Поздно ночью Спирина разбудил телефонный звонок.

— Ты уж прости, друг, — рокотал в трубке знакомый бас. — Но долг платежом красен. Знаешь, чем отличается работа милиции от работы рыбнадзора?

— Ты, что ли, Порфирич? — еще плохо соображая, спросил Спирин.

— Я. Так вот, милиция не только своей работы не делает, но и другим мешает, беспокоит почем зря. Спасибо тебе за учебную тревогу. Чего молчишь? Ты где видел дохлую рыбу?

— В устье Каменки.

— Это тебе приснилось. Рано спать ложишься. Нет нигде и ничего. Проверяли на двести километров вниз. И бакенщики, и инспектора по рации передали — ни одной мертвой рыбешки. Ни одной!

— Как же так? — изумился Спирин. — Ведь я же сам видел!

— Ну, сколько ты видел?

— Штук двадцать...

— Я же у тебя спрашивал... А ты... Людей подняли, анализ воды сделали... Тьфу! Двадцать штук!

— Стоп! — воскликнул Спирин. — А что анализ воды показал?

— В пределах нормы.

— Не знаю, не знаю. У меня полный китайский термос этой воды. Я сейчас тебе привезу...

— Нет, с меня на сегодня хватит. Завтра утром! — произнес Иван Порфирич и бросил трубку.

Заключение эксперта было категоричным: в воде из термоса — коньячный спирт! И поведение рыбы объяснялось просто: «При попадании спирта большой концентрации в воду рыба старается избежать опасной зоны, но, попав в нее, чувствует возбуждение, связанное с учащением дыхательного ритма, расстройством координации плавания. Рыба опрокидывается на бок, на спину... Действие спирта похоже на действие наркоза. Однако по выходе из опасной зоны поведение рыб нормализуется, гибель не наблюдается...»

Прочитав заключение эксперта, инспектор ОБХСС Спирин удивленно воскликнул:

— Ого! Не какой-то спирт, а коньячный. Кто же это там расщедрился? Интересно... Очень!

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой серая кошка возвращается домой.

Витька Кротов очнулся в больнице. Страшно болела голова и все тело. Полоса везения круто свернула в сторону еще позавчера. Все шло нормально. Три ящика масла он продал. Правда, с третьим заминка небольшая вышла. Осталось несколько пачек и — на тебе, старикан какой-то. Сначала хотел купить, потом что-то в нем пересилило. «Краденое, — кричит. — Иначе бы он так дешево не продавал. Вор!» — и пальцем скрюченным тычет Витьке чуть не в морду. Ох, ткнул бы его Витька, да народу много. И еще на шум подваливают... Сунул Витька остатки масла ханыжке одному знакомому — и ходу. Пусть и он попользуется от Афанасия Никитича щедрот. Витька не в обиде. И так поболе двух сотен взял. И еще два ящика осталось.

Но только Витька в дыру пролез, как понял — беда! Не было пустых ящиков у забора, естественно, не было и полных. И пока он оглядывал с тоской место, где совсем недавно, какой-то час назад, лежали неполученные полторы сотни, как сзади его схватили за руки, за запястья, да так больно, что он невольно вскрикнул. Оглянулся — Иваныч, рот в ехидной улыбке растянут, губы словно две ниточки и глазки веселенькие...

— Ищешь чего? — спрашивает.

— Ничего не ищу. Пусти, — попробовал освободиться Витька. Куда там, как клещами. — Кончай шутить. Больно.

Тут из-за двери Рябой высунулся. Схватил Витьку за шиворот и, как котенка, поволок на склад. Афанасий Никитич сидит за столом, чистенький такой весь, смирненький: на голову венок возложить — истый Иисус Христос.

— Отпустите его, — говорит, а глаз не поднимает. В тетрадку свою секретную смотрит. Все он туда записывает.

Рябой промычал что-то, но отпустил.

— Что же ты, Витя? Как мог ты так-то? — спрашивает Грущев, а в глаза не смотрит.

Притворился Витька дурачком и попер в наглую:

— А в чем дело, Афанасий Никитич? Что за произвол такой? — А сам подумал: «Все отрицать буду! Никто не докажет. Ничего не знаю. Ведать не ведаю. А деньги?!» — ужаснулся он и схватился было за карман. Заметили. Рябой шею сжал, Иваныч карманы вывернул, на стол выложил...

— Как же так, Витя? — опять Грущев. — Я же тебя, можно сказать, от беды спас, из петли вынул... Накормил. Работу дал. А ты...

Молчит Витька. Стыдно, конечно.

— Ну, один ящик украл, подкормиться решил — не возражаю. Дело житейское. Хотя попросил бы взаймы — я бы дал. А может, и подарил что... Я добрый... Но пять ящиков... — Он наконец поднял глаза на Витьку и, помолчав, добавил: — Иди в отдел кадров. Забери свои документы. Отпускаю без наказания, иди.

Витька боком-боком. А что, могут и поддать. Обошлось. Затопали только, засвистели, да заржал Рябой, словно жеребец стоялый.

В отделе кадров сразу документы в руки — пожалуйста. Глянул Витька, а в трудовой книжке даже записи нет, как была тридцать третья^[1], так и есть... Возмутился: это что такое? А бабенка ихняя грозит:

— Или уходи, или в суд передадим.

Плюнул Витька и ушел. Вот ироды, совести ни на грамм. Хорошо, хоть деньжата остались, не все пропил. Пришлось на пивко переходить. Но и тут не повезло. Участковый прицепился:

— Кто такой? Документы! Почему в рабочее время около пивного ларька отираешься?

В кабинет к себе привел. Допытываться стал. Витька сказал, что выгнали его с автобазы по статье, поэтому не может устроиться на работу. Ягненком прикинулся и уже подумал: проскочил. Ан нет!

— Где масло брал? — как обухом по голове.

Пришлось рассказывать все. Сначала вкратце, затем подробнее. Потом участковый позвонил куда-то. Минут через двадцать еще один тип приехал, в штатском, тот — ухо с глазом, заставил раз пять повторить и особенно интересовался теми тремя рублями, что Грущев грузчикам каждый день дает. Да и самим Грущевым тоже...

Витьке что скрывать? Рассказал все как было. Всю правду. Ничего не прибавил. Ну разве самую малость, про Рябого и Иваныча. Что, кроме трешки, они еще и по две пачки масла домой каждый день таскают. А что, не может такого быть? По одной уж точно. По их мордам видно. Такие морды честным трудом не наешь. А коньяк французский пили перед обедом, сам видел и сам пробовал. По полстакана Грущев наливал. Новая марка какая-то пришла...

Ну, поговорили. Взяли подписку, чтобы на работу устроился, и отпустили. Пришел Витька домой, и такая обида на всех взяла... Не выдержал — пошел к соседу. Ну-ка, выходи, Афанасий Никитич, поговорим! Позвонил. Долго через глазок разглядывали. Потом дверь открыл сам Грущев. Но в комнату не пустил. Ну что же, на, получай! Витька сказал небрежно:

— Обэхэесес вами интересовался. Очень... — и пошел назад, к своей двери, но не выдержал, добавил: — Так что ждите гостей.

Долго ответного визита ждать не пришлось. Минут через десять — звонок. Собственной персоной Грущев Афанасий Никитич, да с бутылкой. На бутылке этикетка нерусская, поди со склада, откуда еще... Со своим стулом. «Давай, — говорит, — мировую. Не потому, что милиции испугался, мне ее нечего бояться. Просто тебя жалко, опять каждый день пьяный, пропадешь...»

Выпили. Витьку развезло. Помнит только, что Грущев еще за бутылкой ходил, звал опять на работу, сто рублей всучил. И все пытал, кто тот в штатском был, о чем спрашивал...

Не пошел Витька на работу. Решил еще денек с друзьями погулять. Вечером по дороге домой зашел за ларек по малой нужде. Тут и... Мешок на голову... Больше ничего не помнит. Ни кто бил... Ни кто сбросил с набережной в воду... Ни кто вытащил... Кажется ему, будто Иваныч тоже причастен. За руки его таким же манером схватили, как тогда у склада. За запястья, да крепко... Но это только так — подозрения. Об этом он даже следователю не сказал. Знает — только скажи — затаскают. А кто виноват? Виновата судьба разнесчастная. Лежит Витька на больничной койке, горькую думу думает и понять не может, почему не везет ему в жизни. И вдруг голос знакомый: «А где Кротов лежит?»

Катерина! Дернулся. Чуть сознание от боли не потерял.

Катерина подошла осторожно, на краешек кровати присела, видно, плохо ей стало, но крепится. Руку Витьке гладит. Молчит.

— Как узнала? — спрашивает Витька, хотя догадывается: Афанасий Никитич сообщил, кто кроме.

— Участковый меня нашел — Иван Яковлевич, — вымолвила наконец Катерина. — Сначала строго так: почему, мол, мужа бросила? Даже покрикивать стал. Маманя вступилась за меня, так он ее за двери выпроводил. Я перепугалась, думала, может, натворил ты чего. А он говорит: «Несчастье с ним, с тобой, значит, в больнице лежит».

Витька хотел сказать что-то, да Катерина расплываться стала. Дыхание перехватило. Слышит только:

— Домой заходила. Кошка у двери просится, мяучит. Впустила ее. Сегодня белить начну в комнатах...

— Вернулась, значит, — прошептал Витька.

— Ну, а куда я от тебя денусь? Не пил бы только... — Катерина платочком глаза вытерла.

— Я про Мурку...

— Вернулась-вернулась, — подтвердила Катерина.

— Вернулась... — шептал Витька. — Значит, должно повезти...

ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой мы узнаем, сколько стаканов подсолнечных семечек в килограмме и сколько весит килограмм.

Наконец участковый Процко собрался заняться бабкой Ульяной. Накануне вечером он обо всем договорился со своим помощником, нештатным уполномоченным Николаем Лебедевым. Николай Михайлович долгое время работал мастером на заводе, а в прошлом году вышел на пенсию. Поначалу очень скучал и даже прихварывал, а потом напросился к участковому в помощники. Знали они друг друга давно. Завод, на котором работал Николай Михайлович, всегда присылал дружину в район рынка. Бессменным командиром этой дружины был Николай Михайлович. Человек добросовестный, смелый, на него можно положиться.

Наутро, в половине восьмого, как договорились, уже стояли на трамвайной остановке. Небо затянуло темными тучами, с которых северный ветер нет-нет да срывал мелкий дождь.

— Не придет сегодня твоя бабка, — сказал, поеживаясь под плащом, Николай Михайлович. — Не дотащить ей мешок с семечками... Отсырели за ночь, тяжелые...

— Да-a, погодка нелетная. Добрый хозяин собаку во двор не выгонит, — в тон ему ответил участковый.

— Так то добрый... — невнятно произнес Николай Михайлович, загораживая спичку от ветра и прикуривая. — Что-то мало их, добрых, осталось...

— Посмотри, — вдруг воскликнул Процко и, схватив Николая Михайловича за руку, оттащил его за угол. — Смотри, бабка Ульяна, невзирая на погодные условия, без пяти минут восемь, как на работу... На «Жигулях» подкатила. Взгляни, какой у машины номер, а то я без очков не вижу.

— Эх ты, а еще страж порядка, — беззлобно подколол его Николай Михайлович и продиктовал номер.

— Теперь нам нужно свидетелей задокументировать. Желательно побольше. А то всякое бывает. Пойдет бабка в отказ — я не я, и семечки не мои... Вон женщина взяла полный целлофановый мешочек. Иди за ней. За углом узнай, сколько взяла и почем. Адресок запиши.

Торговля у бабки Ульяны шла бойко несмотря на непогоду, поэтому уже через полчаса у участкового набралось десятка два адресов покупателей.

— Пожалуй, хватит, — решил он.

Подошли к бабке Ульяне:

— Здравствуйте, участковый уполномоченный Процко, — представился Иван Яковлевич. — Прошу пройти с нами.

Бабка Ульяна обмерла и несколько секунд находилась в неподвижности, потом засуетилась, хватаясь то за мешок, то за приготовленные из газеты кульки. Видя, что посетители рынка стали обращать на них внимание, Николай Михайлович подхватил мешок на плечо, участковый взял бабку за локоть.

В кабинете бабка Ульяна попросила воды и заплакала. Заплакала, как плачут старухи, неслышно, с плотно сжатыми губами, часто вытирая слезы крепко сжатым в кулаке платком. Потом, немного успокоившись, проговорила:

— Отпустил бы ты меня, милок. Вот те крест, больше никогда не приду, — она неумело перекрестилась и уставилась на Процко покрасневшими глазами.

— Отпустим, конечно, — устало проговорил тот.

— Вот спасибочка. Дай бог тебе здоровья, милок, — бабка засуетилась, собираясь уходить.

— Подожди, мать, ты вот что скажи — кто это тебя на «Жигулях» подвозил? — задержал ее вопросом участковый.

— На базар-то? — уже веселее переспросила бабка Ульяна. — Так это ж зятек мой — Пропастимов Сергей, — и добавила, тяжело вздохнув: — Пропасти на него, паразита, нету...

— Что так? Расскажи поподробней.

— Жила я в домку своем, вместе с дочерью. Старик-то помер у меня давно. Двадцать лет уж скоро. А пять годков тому и зятек нашелся. Привела доченька. Одна она у меня на всем белом свете. Выучила я ее. Институт закончила. Хорошая девка. И все как у людей... — бабка Ульяна уселась поудобнее, развязала под подбородком платок, сдвинула его немного назад, положила руки на колени и продолжала: — Год аль полтора прожили хорошо. Уважительный он, зять-то, был. Культурный. Буфетчиком в ресторане работал. А тут у него мать и помри, да и оставь ему квартиру... Стали мы все вместе в этой квартире жить. Куда мне одной-то? Продала домок за пять тысяч. Себе одну оставила на смертный день. Пенсию я семьдесят рубликов получаю. Хватит мне. А остальные — четыре — молодым отдала, им жить. Вот оттуда и началось. Зятек мой разлюбезный машину захотел купить. Захотеть-то захотел, а где взять? На производстве ему не вырешут. Да и производство, так... Не завод же. Знать, надо с рук покупать. А с рук, милок, она чуть не вдвое дороже. Денег не хватает. Он и стал подбиваться к моей тысяче. Куда она мне? Отдала. Поди, думаю, не хуже людей похоронят. Все одно не хватает. Назанимался мой зятек по горло. Купили машину. И он на ней погуливать зачал. Гулять-то гуляй, а долги отдавать надо. Где деньги взять? На работе полез не туда — выгнали, хорошо хоть не посадили. Стал он дочь донимать — неэкономно живешь, много денег тратишь. Поколачивать стал. Как только меня нет, он ее шпыняет. Из квартиры гонит. А куда нам? На улицу? Вот я и стала подумывать, как его ублажить да дочери счастье вернуть. В войну я нет-нет — семечками торговала. Нужда заставляла, чтобы с голоду не помереть. А тут от богатства. Вот она, жизнь-то... Стала думать, где семечек взять? С деревней уж давно не знаюсь. Вскоре зятек магазин мне нашел, кооперативный. Привел к директорше, говорит — как за себя ручаюсь. Так и пошло-поехало. Только хлопотно: мочи, просеивай да еще за мешок десятку сверх плати...

— Просеивать-то зачем? — не понял Николай Михайлович.

— А как же, милок, что ж продавать такие, как в магазине?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, или Неприятные воспоминания инспектора ОБХСС о знойном юге.

Василия Спирина вызвал к себе начальник. Работал он здесь недавно. Был молод, смешлив и внешне никак не подходил к должности начальника отдела.

Разговор был кратким.

— Вы хотели мне что-то доложить по пищепромкомбинату?

— Интересного много, — начал Спирин и умолк, собираясь с мыслями.

— Точнее...

— Нужно выделить два сигнала. Первый — грузчик пищепромкомбината, некий Кротов, украл со склада пять ящиков масла сливочного. Три успел продать, пока обнаружили кражу. Тем не менее вместо того чтобы заявить в милицию или в крайнем случае администрации, завскладом Грущев не сделал этого, очевидно, опасаясь ревизии. Не стал поднимать шум, выгнал грузчика с работы и даже не потребовал за масло денег. Через день этот грузчик был выловлен из реки Каменки зверски избитым и полузахлебнувшимся. Доставлен в больницу в тяжелом состоянии...

— Вы связываете кражу и избиение в один узел?

— Пока будем считать, что это случайное совпадение, — поосторожничал Спирин.

— Странная случайность.

— Проверили завскладом Грущева — подозрительные связи, а главное — ранее судим за хищения...

— Кто допустил его к материальной ответственности?

— Директор пищепромкомбината, — Спирин подождал вопроса, но его не последовало, и продолжал: — Выяснили мы также, что вечером первого июня с пищепромкомбината было сброшено в воду энное количество коньячного спирта. Может быть, избавлялись от излишков?

Начальник отдела вскинул глаза и прихлопнул ладонью по столу:

— Подробную докладную. Начнем работать. Теперь у меня к вам вопрос: вы узнали про женщину, что торгует за Арипова? О которой докладывал участковый Процко?

— Богачева Нина Ильинична, сорок девятого года рождения, здешняя, — начал по памяти Спирин. — Адрес: улице Пролетарская, дом семнадцать. Дом частный, принадлежит ее покойной матери. Богачева работала швеей-мотористкой на швейной фабрике номер три объединения «Салют». Уволилась неделю назад. Без отработки...

— Даже так? Плохая работница?

— Нет, характеристика положительная. В передовиках ходила.

— Почему уволилась?

— Арипов настоял, потребовал помогать ему торговать. Богачева ждет от него ребенка.

— Она что, замуж за него выходит?

— Нет.

— Странно.

— Своей подруге она объяснила, что живет с Ариповым с того дня, как только он поселился у нее. Порядочных мужчин свободных нет. Отбивать — не в ее правилах, к чему лишнее горе людям. А всякую пьянь собирать — со своим намучилась. Из-за этого выгнала. Хаким же непьющий, уважительный, помогает ей материально... Ну что ж, что семья у него в Ташкенте. Ей за него замуж не выходить, а дитя хочется...

— Почему руководство швейной фабрики отпустило хорошую работницу? Почему без отработки? — вдруг повысил голос начальник. — Может, за два месяца она бы передумала. Разбрасываются кадрами... Дайте мне телефон секретаря парткома — я с ним поговорю. И займитесь Ариповыми безотлагательно. После того как их ограбили под Москвой, они будут действовать менее осторожно. Захотят вернуть утерянное. Да не упустите, а то будет, как в Ташкенте...

Два года назад Спирин, проверяя сведения об одном спекулянте в журнале бактериологической лаборатории Центрального рынка, обратил внимание на часто повторяющуюся фамилию — Арипов. И хотя впоследствии выяснилось, что Ариповых — два брата, все равно встречались эти фамилии слишком часто. Подсчитали. По данным журнала, выходило на каждого брата в год по 15 тонн винограда, не считая других фруктов. Аведь в журнале записывают со слов продавца, и никто не проверяет количество привезенного...

Спирин доложил руководству. Удивились, как же не обращали внимания? Поручили проверить. Дело Спирину не показалось сложным. Познакомился с участковым Процко — работник толковый, смекалистый. Осторожно, чтобы не спугнуть, проверили досконально все документы. В порядке. Сделали запрос по месту жительства Ариповых, попросили вместе со специалистом проверить наличие приусадебного участка, сада, виноградника, установить количество деревьев и какой примерно урожай этот сад дает в год. Послали, как положено, строго по форме. Но пришел не ответ, а отписка, ничего не дающая, ничего не проясняющая. Ее Спирин помнит наизусть.

«Справка

Дана Ариповым А. и X., что приусадебные участки у них имеются

Участковый уполномоченный,

старший лейтенант милиции

Турбункулов».

И все. Вот тогда и решили послать Спирина туда в командировку. Друзья, шутя, завидовали: повезло, на юг едет, в Ташкент. Да и он ехал с приподнятым настроением, в ожидании встречи с незнакомым, прекрасным городом.

Встретили хорошо. Поместили в гостиницу. Пообещали назавтра в помощь сотрудника. А пока — отдыхай до утра.

Спирин чемоданчик бросил в номере и сразу за дверь. Смотреть город. Вышел из гостиницы. Куда пойти? О, вспомнил. На рынок. Много слышал про восточные базары, а ни разу не был.

На рынке — горы арбузов и дынь, а покупателей совсем нет. Цены превышают государственные в два-три раза. Позже Спирин узнал причину такой странности. Все, что имеет спрос, скупается спекулянтами и вывозится в другие районы страны. Местные на рынок не ходят, у них свои сады. Ну, а туристы любую цену заплатят...

Утром в номер к Спирину постучался молодой лейтенант. Человек здешний, язык знает, на местности ориентируется. Поехали в нужный колхоз. Там нашли старшего лейтенанта Турбункулова, что справку подписывал, и агронома. Начали с дома Арипова Хакима. Он стоял по пути первым. Дом двухэтажный, с мансардой. Огород — пять соток. Винограда и в помине нет. Спирин прошел в конец огорода и увидел за поваленным во многих местах забором длинные ряды виноградника. Грузи в машину колхозное добро и вези продавай... Ну, ловкачи!

Мысли Спирина прервал подошедший лейтенант.

— Понимаете... — начал он смущенно. — Обстановка осложняется.

— В чем дело? — удивился инспектор.

— Агроном отказывается подписывать акт.

— Почему?

— Говорит, что в противном случае ему придется уезжать отсюда. Родственники Ариповых этого ему не простят.

— Где они?

— За воротами. Слышите, шумят, — указал на ворота лейтенант.

За воротами пятеро мужчин что-то кричали, кое-кто сжимал кулаки. Спирин решительно шагнул вперед и сказал лейтенанту:

— Переведите, что братья Ариповы — Хаким и Абрахим — злостные спекулянты, заслуживают сурового наказания по нашим советским законам.

Когда лейтенант кончил переводить, снова поднялся шум. Поднял руку седобородый старик:

— Я — троюродный брат Ариповых, сам давал им виноград на продажу. И вот он давал, — старик повернулся и ткнул пальцем в первого попавшегося. — И он... И он...

— Сколько? — спросил Спирин, обращаясь к старику, минуя переводчика, потому как чувствовал, что все стоящие перед ним отлично понимают его без перевода, и не ошибся.

— Чего сколько? — не понял старик, но переспросил на русском языке, почти без акцента.

— Сколько давали винограда? Сколько и когда? — жестко повторил Спирин, твердо глядя в глаза старику.

Тот отвел глаза, пробормотал:

— Много давал. А когда — не помню. Сами разберемся, не беспокойся, езжай домой.

— Не помните? А деньги? Сколько денег отдавали Ариповы вам за ваш виноград? Это вы должны помнить.

— Конечно помню. Сколько давал винограда, столько и денег получил. Мои племянники — люди честные, не обманут...

Обратно в город Спирина и лейтенанта повез на своих «Жигулях» участковый. Ехали они не по центральной автостраде, а по узким асфальтированным дорожкам вдоль каналов, четко разделяющих колхозные поля. Несколько раз останавливались, участковому нужно было решить какие-то вопросы с колхозниками. И везде, куда хватал взгляд, работали люди. Старики, женщины, молодежь... Работали весело, улыбались радостно. И Спирин с удовольствием смотрел на них, хотя было очень обидно, что они не хотят или не могут противостоять кучке наглецов, использующих их труд на свое благо, живущих за их счет.

Когда Спирин вернулся домой, на столе начальника отдела уже лежал внушительных размеров пакет, переданный с летчиками рейсовых самолетов. В этом пакете был десяток заявлений от разных людей, в которых говорилось, что они в разное время давали разное количество винограда братьям Ариповым... И как бы между прочим жаловались на действия Спирина, заподозрившего в спекуляции их честных и трудолюбивых земляков.

Руководство решило пока отложить материалы на братьев Ариповых до более благоприятного момента. Тут они сами куда-то исчезли. Объявились через год. А следом появилась и ориентировка об их ограблении под Москвой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой читатель знакомится с чисто деловой женщиной.

Элла Трифоновна любила свой магазин. Да — свой, потому что она его выстрадала, вывела в передовые, подняла на щит почета. Прошла к себе в кабинет, на ходу здороваясь с продавцами, все отмечая цепким взглядом. По установленному распорядку, через пять минут собрались старые продавцы. Заведующих отделами, как таковых, не было — магазин небольшой. Быстро решили насущные вопросы и разошлись. Осталась лишь Вера Толчанова из бакалеи. И сразу в крик:

— Пятьсот рублей не хватает. Два раза проверили. И что за напасти... Кто взял?! Господи, да за что...

— Не ори, дура! Услышат. Скажи лучше, новенькие как ведут себя?

— Плачут. Это все Надька! Больше некому. Я ее сразу, стерву, раскусила. И когда вы мне перестанете учеников давать?! — утерев ладонью слезы, спросила Вера. — На что они мне? Другим давайте. Они меня скоро по миру пустят...

— Ладно прибедняться, — строго сказала Элла Трифоновна. — Знаешь ведь, что с тебя ни рубля не возьму за недостачу. А молодых учить нужно. На вот... — она открыла сейф, достала оттуда сотенную бумажку. — Покажи пример девчонкам: мол, так и так, раз допустили недостачу, нужно ее покрыть как можно быстрее.

— Они согласны. Просят только отпустить в деревню. У родителей денег взять.

— Пусть завтра и едут, — решила Элла Трифоновна и выпроводила Веру из кабинета. Оставшись одна, достала из сейфа тетрадь в клеенчатом переплете и среди записей сделала пометку, исправив цифру «500» на «400».

Это была ее дежурная хитрость — испытание молодых. Потому и держала в бакалее Верочку Толчанову, тугодумную, но исполнительную работницу. Отпуская товар продавцам, Элла Трифоновна ловко подтасовывала цифры, выгадывая себе 300-400 рублей, искусственно создавая в отделе недостачу. Это было не для Верочкиной головы, а молодым продавцам и подавно невдомек.

Своей выдумкой Элла Трифоновна втайне гордилась. Некоторые ученицы, испытав горечь недостачи, тут же бросали торговлю насовсем. Другие оставались. Элла Трифоновна ставила таких в пример и считала, что сделала благое дело, убрав случайных людей из-за прилавка. Да и ей 300-400 рублей не помешают — на мелкие расходы. Большими суммами она не рисковала. А из-за трехсот рублей кто будет «возникать»? Кто будет портить отношения с ней? Верочка? За нее всегда рассчитывалась Элла Трифоновна, и та чуть ли не руки ей целовала...

Торговлю Элла Трифоновна считала делом творческим. При маленьком окладе, под постоянной опасностью недостачи, нужно было одеться, как подобает директору, да прокормиться, да квартира, да обстановка... Раньше было легче.

Она помнила своего учителя — бывшего директора этого магазина Сополова Василия Ивановича, толстого, неповоротливого коротышку, но человека с острым, изощренным умом. Все ходы и выходы знал он в торговле. Правда, дважды зарывался. Дважды получал срок. Возвращался еще более умудренным и все начинал сначала, пока не ушел на пенсию. Сейчас бы он не справился, это факт: ОБХСС работает здорово. Что-то совсем сдал старик. Похудел сильно. На той неделе заходил к дочери. До сих пор считает, что Надя их общая дочь. Элла Трифоновна никогда не скажет ему правды. Зачем? Василий Иванович когда-то очень ей помог. Конечно же, не от щедрой души. Никто просто так ничего не делает. Это она усвоила твердо и на всю жизнь. А раньше... Ох, и дура была...

Приехала в город этакая деревенская девчонка поступать в институт. В школе училась на одни пятерки, вот наивная дуреха, и надеялась, что пройдет по конкурсу. Где там! Засыпали на первом же экзамене. Домой возвращаться стыдно. Тот же председатель колхоза скажет: «Оставлял на ферме, не послушалась, другой жизни захотела... Не для таких, как ты, эта другая жизнь». Но как в городе пристроиться? Деньги кончились. На работу не берут — нет прописки. Пошла на вокзал с надеждой, что встретит своих деревенских, перехватит денег. Встретила... Евгения Кирилловича — артиста, так он ей отрекомендовался, который подался в город несколько лет назад и прекрасно, по его словам, здесь устроился. Это потом она узнала, что никакой он не артист, а играет где придется — и на свадьбе, и на похоронах, лишь бы платили. Вот он-то, Евгений Кириллович, и преподал ей первые жизненные уроки. Узнав про ее несчастье, уверил, что поможет поступить в институт на следующий год, а пока предложил пожить у него, — помочь своей, деревенской, его прямой долг. Да и квартира без женских рук приходит в запустение, а ему заниматься уборкой некогда... Матери пусть напишет, что в институт поступила.

Элла согласилась, правда, не без колебаний. Кстати, ее тогда звали Елена. Это он ей придумал имя Элла. Так и осталось.

Евгений, или Жорж, как он приказал себя называть, смотрел на жизнь просто — надо жить и всё. Как? Как тебе нравится...

В первый же вечер она поняла, что быть ему «сестрой» не получится. Оставалась одна надежда, что Жорж устроит ее в институт и женится, как обещал. Но и это оказалось пустой болтовней. Прописать он ее не захотел, боялся, что будет претендовать на жилплощадь. В институт устраивать не собирался, да и не было у него никаких связей. А через пять месяцев, когда она ему надоела, устроил скандал: избил и выгнал на улицу. Вот тогда-то Элла и познакомилась случайно с директором магазина Сополовым Василием Ивановичем. Он оказал ей максимум внимания, устроил к себе на работу, добился места в общежитии завода. Конечно же, не бескорыстно. Да уж ей теперь было все равно.

Василий Иванович через год устроил Эллу в торговый институт, помог получить кооперативную квартиру, сам внес первый взнос, а еще через год сделал своим заместителем. Привязан он к ней был безумно, хотя по возрасту и состоянию здоровья в любовники не годился, что его очень угнетало. Наверное, из-за этого и была у него навязчивая идея: хотел, чтобы Элла Трифоновна родила от него ребенка. Говорил, что подарит ей тогда пятнадцать тысяч рублей.

И Элла Трифоновна честно старалась получить деньги, но... увы! Тогда она привела к себе после вечеринки знакомого подруги. А через две недели с неподдельной радостью сообщила Василию Ивановичу, что его мечта скоро сбудется. В положенное природой время Элла Трифоновна родила дочь и по настоянию Василия Ивановича назвала ее Надеждой. Хотя надеяться ему было уже не на что, Василий Иванович торжественно вручил ей деньги и предложил зарегистрировать брак. Элла Трифоновна готова была уже согласиться, как вдруг одна, вскользь оброненная фраза, заставила насторожиться:

— Куплю тебе ковер на пол, — сказал Василий Иванович в одно из своих посещений. — А люстру придется подождать. У меня, детка временные трудности, но об этом, смотри, никому...

Элла испугалась. Она и раньше догадывалась о махинациях шефа, хотя к своим делам он ее не допускал. Но у нее хватило ума понять, что где-то запахло жареным. И тогда сделала так, чтобы себе не повредить, а от опасного директора избавиться. Зная о грубых нарушениях финансовой дисциплины в магазине, пошла к начальнику торга.

Прислали ревизионную комиссию. Факты подтвердились. Василия Ивановича ждали серьезные неприятности, но в торге учли его возраст, связи и отправили на пенсию. Директором магазина начальник треста без колебаний назначил Эллу Трифоновну. У Василия Ивановича возникли подозрения о ее роли во всей этой истории, и он перестал бывать у своей возлюбленной. Наденьку навещал, когда матери не было дома.

Громкий стук прервал воспоминания Эллы Трифоновны. Вошел Сергей Пропастимов. Она держала его в грузчиках потому, что у Сергея была личная машина. Во всех отношениях это было очень удобно.

Сергей валкой походкой прошел через кабинет и сел, развалясь, в кресле. Элла Трифоновна подошла к нему, держа руки за спиной.

— Встань, — сказала тихо, но с металлом в голосе.

— Чего?! — удивился Сергей.

— Не смей садиться, когда женщина, да еще начальник, стоит!

— Хватит тебе, — Сергей попытался облапить ее, и в это время Элла Трифоновна влепила ему звонкую оплеуху.

— Сколько раз говорить, что на работе я тебе Элла Трифоновна и «вы»! Ясно? — она взмахнула рукой еще раз, и Сергей испуганно сжался. — А ты ко всему еще и трус... — Она прошла к своему столу. — Еще раз такое позволишь, выгоню. Теперь зови — кто там ко мне?

В кабинет вошел Иваныч — грузчик со склада пищепромкомбината. Сказал:

— Тебе привет от нашего дорогого Афанасия Никитича.

— Наконец-то... Ну что он?

— Неувязочка вышла... — замялся Иваныч. — Но теперь нормалек...

— Какая неувязочка? — встревожилась Элла Трифоновна.

— Тебя не касается. Только нас... Полтонны коньяка в реку ухнули. Думали, продал нас один фраер... Да, слава богу, ошиблись, но коньячок — тю-тю...

— Что Грущев велел мне передать? — прервала его Элла Трифоновна.

— Гони сотню... — улыбнулся Иваныч.

— А если я скажу Афанасьевичу, что ты у меня деньги вымогаешь помимо доли?

— He-а, не скажешь. В четверг вечером жди сто коробок растворимого кофе.

— Ну, слава богу, а то совсем закисла...

— У тебя-то тихо? Ни с кем не связалась? — вдруг жестко и без всякой улыбки спросил Иваныч.

— Не учи ученого! — сердито прикрикнула Элла Трифоновна, а сама внутренне сжалась. Несколько дней назад одному узбеку сорок ящиков яблок венгерских продала, взяв сверху по полтиннику за килограмм. «Не узнают, — решила она, стараясь успокоиться. — А узнают — у меня оправдание есть: три месяца от Грущева ни слуху ни духу».

Проводив Иваныча, крикнула бухгалтеру:

— Нина Ивановна, зайди ко мне! — нужно было договориться, чтобы не сдавать все деньги, накопить до четверга пятнадцать тысяч рублей.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, где Хаким Арипов размышляет о своей трудной судьбе.

Вот уже несколько недель Арипов Хаким мрачен. И есть отчего. После того, как он глупо, как последний паршивый баран, попался какому-то дураку — Ивану, он никак не может обрести равновесие. Пропали 128 тысяч 536 рублей. Правда, деньги все почти колхозные. Но 18 тысяч свои, очень их жалко. Так жалко, что плакать хочется.

И как Хаким опростоволосился?! Да он Иванов этих десятками, сотнями вокруг пальца каждый день обводил, аллах свидетель. А тут и аллах не помог, да и милиция ни к черту... Фамилию им подавай...

Если бы он знал фамилию шофера-перегонщика, его адрес, где родился, на кой бы черт ему нужна была милиция? Хорошо еще, что Иван бросил машину на дороге. И документы на нее были не в сумке, а у Хакима в кармане пиджака. Когда домой приехал — что было! Пусть украденные деньги сгорят в доме неверного! Пусть погибнут жена, дети, мать и отец Ивана, перевернутся в могиле прабабка, прадед, бабка и дед.

Произнеся эти страшные проклятия, Хаким стал думать об односельчанах. За что некоторые из них его спекулянтом, бездельником называют? Бездельник?

Ночами не спит Хаким, вон какие ящики ворочает. Не жалеют его люди... За что в кишлаке их с братом не любят? Завидуют. Взялись бы сами торговать.

Давно Хаким ездит по стране. Хотя считается примерным семьянином — дома пятеро детей, жена, дом просторный, живут в достатке. И неплохим колхозником числится — всегда у него выработан минимум, иначе бы ему не давали справки. Правда, этот минимум вырабатывают жена и дети, но он же глава семьи. Нет, его близкие не гнут спины на полях колхоза с утра до ночи. Летом колхоз раздает всем желающим гусениц тутового шелкопряда. Два месяца тяжелой работы — гусениц надо круглосуточно кормить ветвями шелковицы, пока они не превратятся в кокон, зато Хакиму беспрепятственно выдают справки для поездки по рынкам.

Другие торговцы тоже приспосабливаются — кто наличными за справки платит, кто по чужим справкам ездит. Шестьдесят человек фруктами торгуют на этом рынке. И не какие-то инвалиды, все в расцвете сил. Настоящий мужчина или должен быть начальником, или вести свое дело, иметь рынок, где его знают и примут. И всегда благодарить директора этого рынка, не жадничать...

Где бы без таких, как Хаким, люди доставали яблоки ребенку или в больницу? В магазине? Ха-ха! Большую пользу он людям приносит. Только не ценят они этого...

Тот же Алим Кешоков В школе вместе учились, вместе двойки получали. А теперь — секретарь парткома колхоза. Как встретит, так сразу: «Когда работать будешь?!» Но не это больше всего тревожит Хакима. Нельзя теперь виноград брать из колхозного виноградника. До чего додумались — забор нагородили, сторожа поставили. И все этот Кешоков! Сторож, правда, и раньше был. Но свой человек — племянник троюродного брата жены дяди. Теперь же поставили чужого, из соседнего кишлака. Да еще непьющего. С ружьем ходит. Это в наше-то время?..

Попробовали братья один раз нахрапом на него пойти, так сторож стрелять стал. Прямо как на войне. Хорошо — в воздух, а если бы... Рассердился Хаким и уехал из родного кишлака. Подождет немного. Должно все стать на свои места. Для чего тогда Советская власть?

Приехал Хаким в этот город, и тут неладно. Нине родить скоро. И от этого у нее, наверное, плохо с головой — ругается, плачет, с квартиры гонит. А из-за чего? Из-за пустяка — женщину привел, продавщицу галантерейного киоска. Просто пообщаться, а Нина в крик. Нехорошие слова говорить стала. Конечно, эта женщина и не такая симпатичная, как Нина, не такая пышная, но раз нет весенней травы, приходится жевать сухое сено. Зато с кем она его познакомила! Только в райском саду есть такие красавицы. Да еще директор магазина

Сорок ящиков венгерских яблок взял у Эллы Трифоновны Хаким. А то совсем торговать нечем было. По пятьдесят копеек за килограмм взяла красавица с него лишнего. Ну и что? Для такой не жалко. Все равно Хаким в убытке не останется. И напрасно Абрахим милицию боится. Никогда ей не додуматься до венгерских яблок. Вон сколько человек торгует. Два ряда, да в каждом ряду человек по тридцать. Что, милиция у каждого яблоки пробовать будет? Оскомину набьет...

Еще день-два, и Хаким опять увидит директора магазина. Скорей бы прошли эти дни! Он вернулся за прилавок и строго глянул на Абрахима:

— Сколько наторговал?

— Совсем плохо берут, — стал оправдываться тот. — Может, не по четыре рубля продавать, а по три? Хаким-ага, прости меня, — зашептал Абрахим. — Не поминай старое. Беда и сегодня может прийти.

— Это еще почему?

— Смотри, наш участковый появился, нарядный, с медалями. И еще один, который из ОБХСС.

— Куда идут?

— Мимо мясного корпуса, к нам.

— Бестолковый ты, брат. Раз участковый в парадной форме и с медалями, значит, идет на собрание или на праздник... Перестань дрожать. Это недостойно мужчины.

Но тревога передалась и Хакиму. И он нет-нет, да поглядывал в сторону мясного корпуса, шептал про себя молитву: «О аллах! Пронеси беду мимо меня. Или сделай меня невидимым. Клянусь, как только верну деньги, украденные Иваном, сразу же отойду от дел...»

Не успел он кончить молитву, как участковый протянул к нему руку за документами. Хаким молча отдал паспорт, справку и уже готов был вздохнуть с облегчением, как вдруг под ним разверзлась земля:

— Гражданин Арипов, вы арестованы! — приложив руку к козырьку, сказал участковый.

Хаким молчал. Сколько он себя помнит, сколько ездил по городам, продавал фрукты и свои и большей частью не свои, никогда не было такого. Не может этого случиться и сейчас. Не может! О аллах, где ты?

Хаким несколько секунд нервно перекладывал яблоки на прилавке, потом словно очнулся и громко закричал на весь базар: «Не имеете права! У меня жена — мать-героиня и... трое детей на стороне. Я буду жаловаться!»

— Это ваше право, — спокойно сказал милиционер, а второй, в штатском, добавил: — А сейчас мы пройдем туда, где хранятся ваши яблоки, пройдем, естественно, вместе с вами.

И Хаким понял, что пропал. Ведь он только сорвал с ящиков этикетки, а упаковка так и осталась... Что же придумать? Как спастись? Хаким повел глазами по собравшейся толпе, увидел испуганное лицо Абрахима и решился:

— Это не мои яблоки! Я только торгую. Это товар Абрахима Арипова. Берите его! — и указал пальцем на брата.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой появляется необходимость заглядывать под чужие шляпы.

Операция готовилась спешно. Утром в отдел пришел шофер пищепромкомбината Михаил Козлов и сделал заявление, что сегодня заведующий складом Афанасий Никитич Грущев дал ему сто рублей и предупредил, что это половина, а остальное получит сразу же после того, как отвезет вечером продукцию в магазин. Магазин Мишка знал, уже дважды в этом году отвозил туда товар. За каждую поездку получал по 200 рублей. Чувствуя, чем это может кончиться, он и пришел в милицию.

Начальника ОБХСС не было. Уехал в командировку. Поэтому Василию Спирину пришлось готовить операцию. Решили сделать засаду у магазина. Засветло провели рекогносцировку на местности. Расставили людей. Спирин с одной сотрудницей должен был находиться во дворе магазина. Их подстраховывали двое из ближайших домов. На улице, у входа в магазин, дежурили тоже двое.

Замысел таков: как только автомашина разгрузится, двое с улицы входят в торговый зал, а Спирин с сотрудницей через запасной вход проходят в кабинет директора и действуют по обстановке. Двое на подстраховке подтягиваются во двор. Главное — взять Грущева с поличным, когда тот получит деньги за товар. Тогда все будет проще простого — товар без накладных, деньги — большая сумма — на руках... Ревизия по складу, по магазину... Естественно, выявятся сразу в одном излишки, в другом недостача... Отпираться бесполезно.

Все рассчитали. Все написали. Все согласовали. Во дворе магазина детские качели, турники, волейбольная площадка, лавочки, столы для игр в домино, несколько клумб с засохшими цветами. Народ снует постоянно. Есть где спрятаться, есть откуда скрытно понаблюдать.

После случая с пьяной рыбой Спирин заподозрил пищепромкомбинат в сбросе коньячного спирта. А узнать, у кого он хранится, было делом пяти минут. Вот тогда и всплыл Грущев. Проверили его по оперативным учетам и выяснили очень любопытную деталь: Афанасий Никитич Грущев, по кличке Божий человек, уже был судим за хищение социалистической собственности и отбыл срок. Кроме того, оказалось, что как ни старается он это скрыть, но живет явно не по средствам. Круг его знакомых обширен и интересен в оперативном отношении. Плановые ревизии на его огромном складе проводились поверхностно, и все одним и тем же ведомственным ревизором; по штату на такие материальные ценности положено три кладовщика, но Грущев никого не берет, работает один... Словом, ситуация классическая. Нужно только улучить момент, чтобы взять преступника с поличным. И вот такой момент наступил. Машина пришла, когда стемнело. И Спирин вздохнул с облегчением. «Зря волновался. Все как по нотам». Когда машину разгрузили, Спирин решительно устремился к кабинету директора. Директриса сидела за столом. У стены, на одном из стульев, — Грущев.

— Я из ОБХСС. — Спирин протянул директрисе удостоверение. — Эти товарищи со мной, — кивнул он в сторону вошедших сотрудников. Директриса побледнела, а Грущев спокойно спросил:

— Почему вы врываетесь, как к себе домой? Здесь учреждение... Кто вам дал право?

«Ну, наглец, — с удовольствием отметил Спирин. — Интересно, как ты сейчас запоешь?»

— Магазин закрываем на учет. Побудь здесь, — сказал он сотруднице. — А вас, — обратился Спирин к Грущеву, — прошу со мной. — Тот презрительно улыбался, глядя на понятых и сотрудников ОБХСС.

— Я вынужден произвести у вас личный обыск, — заранее торжествуя, сказал Спирин.

Однако в карманах Грущева он обнаружил всего пятьдесят рублей мелкими купюрами, копию накладной, которую предъявила директриса. И Спирин растерялся. Задерживать Грущева он не имел никаких оснований. Но и отступать, ой как не хотелось. «Директриса, очевидно, не успела передать деньги, — понял Спирин. — Значит, в магазине большие излишки. Пускай завскладом денек погуляет, никуда не денется», — решил он, выписывая Грущеву повестку на завтра на десять часов.

Когда тот ушел, Василий Федорович вздохнул глубоко, тщательно осмотрел печати и замки на дверях подсобок и складов, а когда вернулся в кабинет директора, сразу же увидел на подоконнике краешек шляпы, высунувшийся из-за портьеры.

— Завскладом шляпу забыл, — похолодев и глядя на сотрудницу побелевшими глазами, сказал Спирин.

Под шляпой лежал сверток, аккуратно завернутый в целлофан и крест-накрест перевязанный голубой ленточкой.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, или Некоторые суждения о злостных неплательщиках алиментов.

Нина Богачева собралась идти в милицию, к следователю, просить свидания с Ариповым Хакимом. Передачу отнести — зубную щетку, пасту, мелочь всякую, кое-что из продуктов. Стала одеваться — платье ни одно не лезет. Глянула в зеркало — пятна темные по всему лицу. Села и заплакала.

Вспомнилось детство безоблачное, рядом с папой и мамой. Как они любили ее, одну-единственную доченьку! Когда училась в десятом классе, погиб в катастрофе отец. Мама с того времени стала прихварывать. Окончив ПТУ, Нина вышла замуж. Вскоре Юра начал выпивать, хмельной дрался. Нина терпела. Может, так до конца и несла бы свой крест, да Юра на маму руку поднял. Этого она не вынесла — указала мужу на дверь. От людей слыхала, что махнул он куда-то на Север. Так и жила одна, не вдова, не разведенная. Разве она одна такая? Замуж больше выходить не решалась. Вдруг да опять пьяница попадется?! Нет, уж лучше без мужа... Одной лучше. Ребеночка бы только... Вот тут Хаким и подвернулся. Попросился на квартиру. Симпатичный. Непьющий. Смирный. Подумала, подумала и согласилась.

В тот вечер Хаким устроил новоселье. Привел брата своего, Нина подругу пригласила — Раю. Тоже одинокая, только счастливее — дочка у нее. Посидели. Выпили. Запели подруги. Неплохо у них получается. Со слезой. Слушали гости внимательно, и, самое интересное, непривычное, вина на столе много, а никто не пьяный. Никто не торопится наливать, не матерится... необычно как-то. Был бы Юра такой... У Нины тоскливо на душе стало, так жалко себя. Вышла она в другую комнату, упала лицом на подушку... Не слышала, как Хаким подошел, стал успокаивать.

Неплохо он к ней относится. Только очень жадный. Деньги для него — все. Поставил раз Нину виноградом торговать. Дело нехитрое. Тут, как назло, подруга школьная подошла. Не будешь же с нее по пять рублей за килограмм драть. Продала по три. И всего-то один килограмм. Хаким глаза сузил, желваки вспухли. Отодвинул плечом от весов. А дома сказал:

— Свой товар заимеешь, раздавай кому хочешь.

Словом, поссорились. Она ему эти два рубля в лицо бросила. И ничего, взял. Потом, конечно, помирились. А вот у Раи с Абрахимом так ничего не вышло. Не может она себя перебороть. «Лучше уж какому алкашу, да своему», — говорит. Такой характер.

Нина сложила в сумку продукты и только собралась выходить, как — легка на помине — Рая появилась сильно расстроенная, глаза заплаканные.

— Опять исполнительный вернулся. Вот же гад! Три месяца на одном месте поработает и бежать... Что ты будешь делать? Пока исполнительный лист назад ко мне придет, пока мужа разыщут, пока исполнительный лист на его новую работу направят, а он уже снова уволился... Как его с такой трудовой книжкой на работу принимают?! Я Светке шубку хотела купить. Договорились в одном месте. Почти неношеная. Рассчитывала на алименты... Где я теперь денег возьму? Вот скотина! Ну, разошлись мы, а ребенок при чем? Его же ребенок. Ведь любил он Светку. Радовался, когда родилась. Цветы в роддом носил... Нет, не могу больше! Жалобу буду писать в Президиум верховного Совета.

— Дам я тебе денег, не горюй. Пойдем, меня проводишь, а то одной боязно, — тяжело поднялась

— Ого, какую сумку наготовила! — всплеснула руками Рая. — Стоит ли он того, спекулянт проклятый. Такими деньгами ворочает, а любимой женщине подарка купить не может. Матери своего ребенка...

— Прекрати!

— Чего «прекрати»?! Раз в месяц цветочек принесет и то, поди, у своих за яблоко выменяет...

— Какая ты жестокая, — воскликнула Нина сквозь слезы.

— Зато ты очень мягкая. Не успели посадить подлеца, а она уже с передачей несется. Ну, подумай сама, придешь, а тебя спросят — кто ты ему? Кто?

— Любовница! — Нина схватила сумку и пошла к двери.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой еще многое остается неясным.

Грущев понимал, что судьба дает ему шанс. И он воспользовался им — шагнул за дверь магазина. Потом взял такси. Только после того, как машина тронулась, Грущев перевел дух. Сил не хватило обернуться, посмотреть — мчится ли по пятам погоня?

— Направо! — скомандовал он хриплым голосом. — Теперь налево Прямо.

Шофер послушно въехал в темный переулок, и только теперь Грущев обернулся, посмотрел в заднее стекло. Погони не было.

— Стоп! — приказал он, когда проезжали мимо темного скверика. Сунул шоферу первую попавшуюся купюру и открыл дверь.

Шофер, разглядев десятку, задержал словами:

— Сдачу возьмите.

— Не надо. Жди меня здесь, — и метнулся в кусты. Тяжело дыша, промчался через сквер, пробежал проходным двором, выскочил на слабо освещенную улицу Красной Армии. По улице пошел тише, постоянно оглядываясь. Убедившись, что никто за ним не следит, решил рискнуть. Пробрался вдоль забора пищепромкомбината. Раздвинул доски, оторванные еще Витькой Кротовым, пролез в дыру. Держась в тени, обошел склад. Осмотрелся, спрятавшись за эстакадой. Потом в три прыжка одолел освещенное пространство и прижался к двери. Отпер один замок, второй, контрольку... Сердце гулко билось в груди, руки дрожали. Он понимал, что все зависит от его расторопности и от того, где будут его искать. А в том, что его уже ищут, не сомневался. Уже найдены под шляпой пятнадцать тысяч, уже мчится оперативная машина к его дому, и, может, кто-то торопится сюда... Нужно успеть.

Грущев открыл нижнее отделение сейфа, выволок оттуда вместительный саквояж. Запер сейф. Вернулся к входной двери. Достал из-за ящиков палку с намотанной масляной паклей и прижал ею оголенные заранее концы проводов. Сверкнула молния, во дворе погас свет, пакля затлела, распространяя острый, удушливый запах гари. От проводов потянулся белый дым. Бросив горящую паклю на ящики с маслом, Грущев выскочил из склада, закрыл дверь, запер замки...

На улице было по-прежнему пустынно. Он бежал уже из последних сил, когда наконец увидел такси. Тяжело дыша, открыл дверцу, сел на заднее сиденье. Спавший шофер вздрогнул, повернул голову.

— Что долго? Мы так не договаривались, — недовольно заметил он, косясь на часы.

— Прости, друг, — прочувственно сказал Грущев. — Семейные неприятности у меня. С женой расхожусь. Скандал, слезы. Совсем замотался. А тебя не обижу, за все заплачу сполна.

...Впереди показались огни большой узловой станции, и Грущев понял, что теперь его уже не возьмут. Основной поиск ведется в городе. Если бы он там остался, его бы быстренько выловили. Не дураки!

«Магазин опечатают, это точно. Обэхеэсник сразу сказал Элле Трифоновне. Села баба, и надолго. Потом инвентаризация по его складу. Ну, там много не найдут. Сгорел склад. Пусть не весь — все одно, год кувыркаться будут в документах, нужны встречные проверки со всеми базами, магазинами... Пусть покопаются, а мы поживем». — Он с нежностью погладил искусственную кожу саквояжа, где держал все наличные деньги, и вдруг заскучал по пятнадцати тысячам, что оставил в кабинете директора магазина под шляпой...

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, или Единственный шанс инспектора ОБХСС Василия Спирина.

Начальник ОБХСС вернулся из командировки в пятницу и уже через час вызвал к себе Спирина. Посмотрел на него долгим взглядом и сказал:

— Доложите о своих подвигах.

Несмотря ни на что, Спирин начал бойко:

— Во вторник я решил проверить товар братьев Ариповых. Отличались их яблоки от других. Попросил свою знакомую купить три килограмма...

— Цена? — начальник сделал пометку на листе бумаги.

— Четыре рубля, — ответил Спирин и вздохнул посвободнее. — Передали яблоки в инспекцию по качеству товаров. Вот заключение, — он осторожно положил бумагу на стол. — Яблоки оказались венгерскими. На прилавке и в хранилище изъято 263 килограмма...

— А было?

— Тонна двести.

— Доказано?

— Теперь — да. Особенно помог грузчик из кооперативного магазина Пропастимов Сергей.

— Другие магазины проверили? В какие еще поступали венгерские яблоки?

— Это мы сделали. Больше не подтвердилось.

Начальник помолчал, почеркал бумажку, потом сказал:

— Здесь вы сработали неплохо. Теперь о главном. Сообщение шофера с пищепромкомбината поступило до задержания Ариповых или после?

Это был вопрос, которого боялся Спирин.

— До задержания.

— А вы не подумали, что, задержав Ариповых, спугнете матерого преступника Грущева, который «работал» под вашим носом длительное время. Хотя о нем-то мы догадывались. Так или нет?

— Так... — Спирин опустил голову.

— Почему отпустил Грущева из магазина?

— Засомневался я, да и с собой у него ничего не было, — пробормотал Спирин.

— А пятнадцать тысяч?

Спирин угрюмо молчал. Помолчал и начальник.

— Сколько лет вы работаете в ОБХСС?

— Пять лет.

— Я слышал о вас как о толковом оперативном работнике. И вдруг такие непростительные просчеты... Пожар на складе Грущева... Хорошо, хоть пожарники оказались на высоте. Мы пока не знаем сумму ущерба. Я не верю в замыкание... — Начальник снова помолчал, глядя на повесившего голову Спирина, твердо закончил: — С себя не снимаю ответственности, но операцию вы, Спирин, провели безобразно. И единственный шанс, который у вас остался, — это Грущев. Найдете его, будете работать. Не найдете, не возместите ущерба государству — в милиции вам делать нечего.

— Понял. Слушаюсь, — еле слышно прошептал Василий Федорович и добавил громче: — Найду, товарищ подполковник. — Спирин понимал, что такую «рыбину», как Грущев, найти непросто. Уже продумал несколько вариантов поиска и пока ни на одном не остановился. О том, что Грущев появится в ближайшие год-два, не могло быть и речи. Где он «ляжет на дно»? Где будет отсиживаться? У дружков по исправительно-трудовой колонии, где отбывал наказание? Не пойдет он к ним, потому что знает — ранее судимые за хищения находятся в поле зрения местных ОБХСС. Где тогда? У кого?

Любовницы у него нет, насколько известно. В командировки не уезжал, в отпуске не был... Забьется в глухую деревню? Не похоже. Да и в деревне каждый новый человек на виду. Где же тогда?

Спирин прикидывал и так и сяк. Мучился. И то только сейчас, сию минуту, пришла в голову шальная мысль, но она вдруг окрепла и стала уверенностью — в столицу полезет Грущев, в самую круговерть. Где народу масса. Где найти человека — все равно что отыскать иголку в стоге сена.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, где мы встречаемся с чудной женщиной с кроткими голубыми глазами.

Вот уже неделя, как Афанасий Никитич живет у своего школьного товарища в Москве. Он успокоился. Ест с аппетитом. Спит спокойно. Позавчера с Сашкой был в ресторане по случаю дня рождения одной его сотрудницы. Потом вдвоем поехали ее провожать. Живет она в тихом пригороде. Чуть не в дачном месте. Домина огромный. И со всеми удобствами — с ванной, водопроводом, канализацией, центральным отоплением... Это ему говорила сама именинница. Прижималась в электричке. Глазки строила. Незамужняя. А симпатичная — прямо киноактриса! И откуда такие берутся? Светлана Викторовна, Света, Светочка! Очень она ему приглянулась. «Раз бабами стал интересоваться, значит, отлегло, — усмехнулся Грущев. — Значит, потеряли менты след. А Светку нужно держать на примете. Обязательно. На всякий случай. Место тихое, можно сто лет прожить, и никто про тебя не спросит, никто не поинтересуется...»

Он быстро, тщательно побрился, оделся, взял ключи и авоську и вышел на лестничную площадку, собираясь сходить в магазин. Подергал за ручку, проверяя, защелкнулся ли замок, и вдруг дверь напротив открылась, и кто-то поманил пальцем из коридорной полутьмы. Человека не было видно, только кисть руки и длинный костистый палец. У Грущева похолодела спина, и он, не отдавая себе отчета, словно загипнотизированный, шагнул в коридор. Дверь за ним захлопнулась, и мрачный голос сказал:

— Пройдите!

«Как узнали, где я? Как выследили?» — мучился он в догадках, послушно делая несколько шагов по коридору.

Вошел в запущенную, грязную комнату, а сзади тот же голос:

— Садитесь!

Грущев обернулся. На него красными похмельными глазами смотрел заросший недельной щетиной тип... Облегченно вздохнув, Грущев уже твердым шагом прошел в конец комнаты и сел на стул. Ему стало весело: «Ну, устрою я тебе сейчас концерт, ханыга!»

— Извини, браток, — начал незнакомец своим мрачным голосом. — Уже несколько дней я тебя наблюдаю. Вижу, человек ты здесь новый и по лицу — порядочный. Просьба у меня, помоги, — он зашмыгал носом и сел у двери прямо на пол. «Сейчас денег просить будет на опохмелку», — догадывался Грущев.

— К нашим, к кому ни обращаюсь, не верят. Смеются. Но хоть ты поверь. Сейчас я тебе покажу. — Он тяжело поднялся, открыл дверь кладовки, вытащил оттуда большую спортивную сумку, расстегнул и перевернул. Из нее на пол плюхнулись пачки денег.

Грущев остолбенел.

— Забери их у меня, — незнакомец пнул кучу. — Погибаю через них. Забери, будь другом...

— Откуда они у тебя... э-э-э, не знаю, как зовут? — наконец овладел собой Грущев.

— Иван. Зови просто — Иван. Грабанул я тут одних спекулянтов-узбеков. Яблоками торговали. Обозлили они меня. Да не впрок пошли эти деньги. Запил я по-черному. И раньше бывало. Но не так. Опохмелишься и на работу... Как все. А тут каждый день, с самого утра. И остановиться не могу. А сжечь жалко, — он опять пнул пачку.

— В милицию отнеси. Сдай, — осмелел Грущев.

— Не-е, — протянул уныло тот. — Не могу я так.

— Боишься?

— Чего мне бояться? Обидно — назад их вернут кровопийцам... Ведь как ни пойду на базар — целые орды спекулянтов этих ухмыляются нагло... Забери хоть половину... Сжалься. Пропаду совсем... — Он шел за Грущевым до самой двери и тянул свое: — Возьми, возьми...

Афанасий же думал: «Нужно мотать отсюда, и побыстрее. Наверняка за этим алкашом милиция следит. Он же говорил, что не к одному обращался, не одному предлагал... А если придут, то обязательно поинтересуются и Грущевым — почему здесь? Откуда?»

Он заскочил в квартиру, схватил саквояж, и таким маленьким, таким легким он ему показался. Выскочил на лестничную площадку и, словно в омут, кинулся вниз по лестнице. Опустил ключи от квартиры в почтовый ящик. На улице огляделся — ничего подозрительного. Заторопился в метро. Там можно легко затеряться на привокзальной улице. Он купил шампанское, коньяк и поехал туда, где жила Светлана Викторовна. Пока она работу закончит, пока доедет... Времени впереди уйма.

От нечего делать Грущев углубился в березовую рощу, с удивлением поглядывая на зеленые листья с мягкой желтизной... «Черт-те что, лето проходит, а я в лесу ни разу не был... Вот жизнь дурацкая!» — подумал он и тяжело вздохнул. Вышел на уютную полянку, снял пиджак, выбрал место почище от туристского мусора, постелил пиджак и лег. Саквояж поставил рядом, слева, и мертвой хваткой вцепился в ручку. Здесь была вся его жизнь, итог его жизни, и взять саквояж можно было только с ним — с Грущевым.

От земли пахло нагретой зеленью, а небо было такое голубое, такое безбрежное, словно море в его родном Геленджике. И в этом море высоко-высоко лодочкой плавал коршун. И почудилось, что опять он мальчишка, что живет он там же — в старом кирпичном доме, на первом этаже, в большой квадратной комнате. И матери его, вечно загруженной работой, нет дома. Где-то бегает по своим профсоюзным делам. А на улице ждет братва, потому что на пляж привезли такое редкое и такое сладкое в те послевоенные годы мороженое. А денег достать не может никто, кроме Афоньки. И он старается... Подобранным ключом открывает верхний ящик комода, где мать хранит общественные деньги, и только берет из пачки несколько бумажек, как левое ухо режет нестерпимая боль.

— Ах, паскудник! — говорит кто-то голосом соседки, тети Глаши. — Ну-ка, пойдем со мной!

Боль такая нестерпимая, что он пошел за болью. Пошел неудобно, закричал и... проснулся. Схватился за ухо. Поймал большого рыжего муравья и выругался. Сердце билось учащенно, а в душе такая безысходность, хоть вешайся. Медленно поднявшись, он встряхнул пиджак, взял саквояж и побрел к знакомой даче.

В полседьмого Света подошла к дому, открыла калитку, и он вышел из-за кустов и преградил ей дорогу:

— Здравствуйте, именинница! Не узнаете?

Она тихо ахнула, заулыбалась, взяла его под руку. Потом они ужинали. Грущев видел в ее глазах радостный свет. И ему казалось, что в жизни не встречал женщины более беззащитной, более симпатичной.

Ночью Грущева разбудила тревога. Было тихо. Рядом, удобно положив руку под щеку, спала Света. Что же встревожило его? И вдруг мигающий свет резанул по окнам: «Милиция!»

Он вскочил. Мигалка работала совсем рядом. «Все! Конец!» Он взялся за брюки, бросил. Схватил саквояж и заскочил в туалет. Выхватив пачку сотенных, засунул ее в унитаз, вторую... Третья не лезла. «Стоп! — прикрикнул он на себя и вытер рукой со лба пот. — Стоп! Чего это я... Несколько минут у меня есть. На веранду. Нет, на чердак! Пока откроют... Я в сад... А там посмотрим!» —Он повернулся.

— Что ты делаешь, Котик? Зачем прячешь деньги? — Света стояла в дверях, придерживая рукой полу халатика

— Милиция! — прошипел Грущев.

— Где, Котик?

— Мигалка, видишь?

— Глупый, — Света неожиданно сильными руками отодвинула его, достала из унитаза пачки денег. Встряхнула. — Глупый, разве можно так волноваться? — И пошла в комнату. Халатик плотно облегал ее точеную фигурку. — Здесь, рядом с нами, станция «скорой помощи». Так что привыкай. А хочешь, переедем от этих мигалок, чтобы тебя не раздражали. С такими деньгами все можно.

Она разорвала обертки и тремя дорожками аккуратно разложила купюры на диване.

— Пусть сохнут, — повернулась к Грущеву. — Тебе будет хорошо со мной, если будешь слушаться, — взглянула на него кроткими невинными глазами. — Ну, иди ко мне. Иди же!..

Он дождался, когда скрипнула дверь, и по-кошачьи, неслышно выбежал на веранду. Света шла торопливо по садовой дорожке. И вдруг Грущева бросило в жар — какая-то тень метнулась за ней следом. Он выскочил на крыльцо, хотел крикнуть, но слова застряли в горле.

— Вы забыли шляпу, гражданин Грущев, — кто-то прошептал чуть слышно.

К окрику, к борьбе Грущев был готов, он воспитал в себе мгновенную реакцию на все эти милицейские штучки, но шепот... На какое-то мгновение он растерялся, и двое взяли его за руки.

— Волга, я — Обь. Все в порядке, машину к подъезду, — опять прошептал тот, что был справа.

Через минуту фары осветили Свету с саквояжем. Ее вел под руку незнакомый парень, Света вырывалась, но парень держал крепко. Серая «Волга» неслышно остановилась у крыльца.

— Пройдем в комнаты, — опять шепот.

— Кто вы? — закричал Грущев.

Вспыхнул свет на веранде, и Грущев узнал оперуполномоченного из ОБХСС Спирина.

— Узнали?! — прошептал Спирин. — Представляться не нужно? А это мои коллеги из московской милиции.

— Говорите нормально, — попросил Грущев. Почему-то шепот действовал ему на нервы.

— Не могу. От волнения горло перехватило... — пояснил Спирин.

— Издеваешься, мент! — рванулся было Грущев, но, вспомнив о саквояже, остановился. — Этот саквояж не мой. И деньги в нем не мои. Не докажете...

— Не нервничайте, гражданин Грущев. Сейчас не это главное. Вы просто не представляете, как я рад встрече с вами, честное слово, — ласково улыбаясь, прошептал Спирин.

И это была правда.

Примечания

1

Имеется в виду ст. 33 Кодекса законов о труде РСФСР, «Расторжение трудового договора по инициативе администрации». В СССР существовало выражение «уволенный по тридцать третьей», означавшее, что человек не ушел с предыдущего места работы по собственному желанию, а был уволен за пьянку, прогулы или нарушения трудовой дисциплины. Соответственно, не каждый кадровик, увидев в трудовой книжке человека, пришедшего устраиваться на работу, запись о «тридцать третьей статье», с готовностью брал такого — ясно было, что репутация претендента на должность изрядно «подмочена». — Прим. Tiger’а.

(обратно)

Оглавление

Владимир Свинцов Натюрморт с яблоками Сцены из провинциальной жизни

  ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой выясняется, что даже образцовый участковый не всегда знает, что происходит на его участке.

  ГЛАВА ВТОРАЯ, где показывается, как важно знать фамилию шофера-перегонщика.

  ГЛАВА ТРЕТЬЯ, или что бывает, если серая кошка покидает квартиру.

  ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, из которой ясно, как важно иметь китайский термос на рыбалке.

  ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой серая кошка возвращается домой.

  ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой мы узнаем, сколько стаканов подсолнечных семечек в килограмме и сколько весит килограмм.

  ГЛАВА СЕДЬМАЯ, или Неприятные воспоминания инспектора ОБХСС о знойном юге.

  ГЛАВА ВОСЬМАЯ, в которой читатель знакомится с чисто деловой женщиной.

  ГЛАВА ДЕВЯТАЯ, где Хаким Арипов размышляет о своей трудной судьбе.

  ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в которой появляется необходимость заглядывать под чужие шляпы.

  ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, или Некоторые суждения о злостных неплательщиках алиментов.

  ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой еще многое остается неясным.

  ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ, или Единственный шанс инспектора ОБХСС Василия Спирина.

  ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, где мы встречаемся с чудной женщиной с кроткими голубыми глазами.

*** Примечания ***