Повелители лошадей (ЛП) [Дэвид Чарльз Кук] (fb2) читать онлайн

Дэвид Кук Повелители лошадей Перевод с английского А.Б. Белоголова

1. Кварабанд

Кварабанд был палаточным городом. Постоянных построек не было, только куполообразные юрты белого и черного цвета, раскинувшиеся в неглубокой чаше долины. Маленькие круглые убежища были разбросаны густыми глыбами, большими и маленькими, расходящимися лучами от реки, которая извивалась через долину с юга. Пространство между каждой юртой было загромождено тяжелыми телегами с деревянными колесами, воловьими хомутами, стеллажами для вяления мяса, стреноженными лошадьми и верблюдами. Кое-где стояли плетеные загоны для лошадей и овец. Тонкие струйки дыма тянулись от костров между юртами. Дальше, на зеленеющей траве весенней степи паслись стада лошадей, крупного рогатого скота и овец.

Короткая трава пробивалась сквозь корку старого снега, все еще покрывавшего равнину. Белый снег, зеленая трава и коричневая грязь покрывали плоскую землю лохмотьями, простираясь вдаль —  насколько можно было видеть. Там не было деревьев, только плавно перекатывающиеся холмы, уходящие рябью к горизонту. Темные шрамы от старых оврагов прорезали бесплодную землю. Маленькие заросли ярко-голубых и розовых цветов, ранние крокусы и карликовые лилии боролись с холодом, чтобы принести на землю первые признаки весны.

Чанар Онг Кхо, генерал Туйгана, казалось, блестел, когда солнечный свет играл на полированной металлической чешуе его доспехов. Свет подчеркивал блеск густых кос Чанара и тонкий блеск пота на выбритом пятне на его макушке. Меч на боку, в ножнах, инкрустированных сапфирами и гранатами, раскачивался в такт, шагам его кобылы, царапая металлические поножи генерала.

Кожа седла заскрипела, когда Чанар оглянулся, чтобы посмотреть, впечатлен ли его спутник. Человек, изможденный всадник на вороной кобыле, ковылял вперед, параллельно длинной извилистой веренице конных солдат — небольшой части из десяти тысяч человек под командованием генерала Чанара. На спутнике было то, что прежде было ярко-оранжевой мантией, хотя теперь она была запачкана путешествиями и изношена. Голова его была обрита, а на шее висело несколько ниток четок, каждая из которых заканчивалась маленьким молитвенником из серебряной филиграни. Священник ехал жестко, подпрыгивая при каждом толчке, а не с естественной грацией своего собрата-всадника. Чанар ждал с ошеломленным отвращением, пока жрец тянулся рядом.

— Сегодня ночью, Коджа из Хазарии, ты будешь спать в юртах Туйганов, — объявил Чанар, наклоняясь вперед, чтобы погладить шею своей кобылы. — Даже, несмотря на то, что прошло несколько ночей под открытым небом.

— Три недели — это больше, чем несколько ночей, — заметил Коджа. Священник говорил сбивчиво, с музыкальной интонацией, несовместимой с гортанными изгибами Туйганского языка. Этот язык явно отличался от его собственного. — Даже вы, почтенный генерал, должны приветствовать ночь в более теплом месте.

— Тепло или холодно, Хазарец, мне все равно. Синий Волк породил наших предков в лютый холод зимы. Мой дом там, где я стою. Познай это, если хочешь остаться с нами, — ответил генерал Чанар. Ударив кнутом по боку пестрой кобылы, генерал пустил лошадь галопом в сторону Кварабанда, оставив иностранного священника позади.

Коджа раздраженно вздохнул, наблюдая, как конный воин мчится вперед. В очередной раз Кодже пришлось смириться с высокомерием генерала Туйганов. Священник был закостеневшим, покрытым пылью, и обожженным солнцем — после трех недель постоянной езды верхом. Хазарец путешествовал с генералом и десятью тысячами Туйганских воинов через леса, через горы и, наконец, через сухую и пустынную степь, чтобы добраться до великой столицы народа Туйган. Он оставил удобства цивилизации далеко позади.

Теперь впереди лежала столица этих таинственных воинов, которые мешали ценной караванной торговле. Этот кахан, император Туйганов, мог подождать еще несколько минут, пока он осматривал их город.

Он был примитивным, деревенским — и у Коджи перехватило дыхание. В Кварабанде не было ни одного каменного здания. Маленькие палатки-юрты представляли собой грязные войлочные купола, но само их количество внушало благоговейный трепет. На равнине стояли тысячи юрт. Кварабанд покрывал дно долины, на милю или больше в каждом направлении. Над палатками висело серое облачко дыма от сотен костров. У них был едкий запах, исходивший от горящего навоза. Это неприятное топливо было необходимо, так как в безлесной степи больше жечь было нечего.

Облако пыли закружилось перед Коджой, частично заслонив ему вид на город. Линия солдат проползла мимо; фырканье лошадей, ворчание проклятий и скрип кожи вдруг напомнили священнику, где он находится. Генерал Чанар был далеко впереди, рысью направляясь к Кварабанду. Коджа неловко пришпорил свою лошадь вперед, спеша догнать его.

На окраине палаточного городка священник присоединился к генералу Чанару. Военачальник едва заметил, как отставший жрец быстро приблизился к нему. Вместо этого генерал повернулся, чтобы осмотреть расположение своих людей. Десять тысяч всадников уже разбивались на более мелкие группы под руководством «юртчи» —  офицеров, ответственных за разбивку лагеря. Удовлетворенный тем, что о его людях позаботились, Чанар повернулся к тому месту, где Коджа сидел на своей лошади.

— Пойдем со мной. Я должен представить тебя Кахану Ямуну, — приказал Чанар. Он сплюнул на землю, прочистив пыль из горла, затем тронул лошадь вперед. Коджа последовал за ним.

Когда они проезжали мимо юрт, Коджа внимательно их изучал. Круглые палатки были сделаны из толстого войлока, скрепленного в ковры, натянутые на деревянный каркас. Каждый дверной проем был закрыт ковром, который можно было отодвинуть в сторону, чтобы впустить свежий воздух и свет. На самом верху крыши был проем, служащий дымоходом, который обеспечивал и небольшую вентиляцию. Судя по грязному облику, Коджа сомневался, что внутри юрты светло и весело. Когда они проходили мимо одной из юрт, дверь, которой была открыта, Коджа уловил густой запах пота, жира и дыма, исходивший изнутри.

Небольшой отряд всадников, грубоватого вида мужчин с кожей цвета сливочного масла, приблизился к священнику и генералу. Всадники были одеты в одинаковые черные мантии и остроконечные, отороченные мехом шапки, увенчанные длинными красными кистями. У каждого мужчины на боку висела изогнутая сабля. — Кахан Ямун послал этих людей сопроводить доблестного Чанара Онг Кхо в дом кахана. Он просит Чанара разделить с ним выпивку, — сказал ведущий всадник, когда мужчины приблизились. Говоря это, мужчина с любопытством разглядывал Коджу.

Чанар кивнул в знак согласия, затем указал на священника. — Скажи кахану, что я привез посла Хазарии из Семфара. По команде ведущего всадника один из сопровождающих ускакал с сообщением.

Группа продолжила путь в молчании. Пока они ехали, женщины застенчиво выглядывали из-за пологов юрт, а грязные босоногие дети отваживались — выйти посмотреть на проезжающего мимо незнакомца. Всадники объехали костры, на которых булькали котелки, наполняя воздух сильным запахом вареной баранины.

Вскоре они добрались до частокола из простых деревянных кольев. Забор был пяти футов высотой и окружал основание невысокого холма, стоявшего вдоль реки. За оградой Коджа увидел пять больших юрт, больше, чем все, мимо которых он проходил. Самая большая юрта, темно-черная, занимала вершину холма. Остальные, сгрудившиеся вокруг нее, были поменьше и посыпаны белой меловой пудрой. Примитивные фигурки образовывали некую ленту вокруг верха каждой юрты.

— Я пришел повидаться с Ямуном Каханом, моим андой, — официально объявил генерал Чанар охраннику в черной мантии у входа. Коджа отметил любопытную фразу, использованную Чанаром, которая, по-видимому, обозначала некую тесную связь между генералом и каханом.

Стражник поспешно отодвинул в сторону простые ворота и пропустил всадников. Слуги в серых одеждах выбежали вперед и придержали лошадей, пока Чанар и Коджа спешивались. Генерал тщательно поправил свои доспехи, одергивая края пропитанной жиром и потом шелковой нижней рубашки. Удовлетворенный, Чанар повернулся к священнику и решительно заявил: — Ты останешься здесь, пока я не пошлю за тобой. Он резко повернулся и зашагал вверх по небольшому холму к большой центральной юрте.

Внезапно оказавшийся в затруднительном положении, Коджа неловко замер. Люди из вооруженного эскорта стояли неподалеку, сбившись в небольшие кучки, и разговаривали между собой. Время от времени, возможно, побуждаемый словом или мыслью, один из охранников внезапно бросал взгляд в сторону Коджи, некоторое время смотрел сквозь прищуренные веки, а затем так же внезапно возвращался к разговору.

Священник постоял, затем присел на корточки, затем снова встал. Никто не предпринял никаких попыток заговорить с ним или оказать ему гостеприимство, подобающее послу. Коджа вряд ли был удивлен, учитывая то, что он увидел, было варварством Туйганов. И все же он надеялся на лучшее.

Какое-то время Коджа довольствовался изучением мужчин из своего эскорта. Возможно, они были молодыми людьми, но их лица были так сильно обветрены, что определить их действительный возраст было невозможно. Длинные, тонкие усы были излюбленным стилем среди этих воинов. У них не было бород, и несколько мужчин, выглядевших старше, давным-давно приложились ножами к своим щекам, оставив на них такие сильные шрамы, что их бороды не могли расти. Большинство из них заплетали волосы в длинные косы, которые свисали перед ушами. В этом не было ничего необычного, но то, как они брили макушки своих голов, было весьма характерно.

После того, как священник прождал час или больше, наступили сумерки.

Коджа немного побродил, сначала медленно, чтобы посмотреть, заметят ли это охранники. Он прошел небольшой путь вверх по склону, к штандарту, который стоял на полпути между воротами и самой большой юртой. Это был шест пятнадцати футов высотой с поперечиной наверху. С поперечины свисали девять длинных черных лошадиных хвостов. На самом верху был прикреплен человеческий череп. Под черепом была золотая табличка, а у основания шеста стояли маленькие куклы, сделанные из красной ткани. К ним были прикреплены кусочки волос и кожи. Коджа изучал штандарт, догадываясь о его значении.

Из большой юрты вышел мужчина, одетый в черную мантию с шелковой отделкой —  явно офицер. Он остановился прямо перед Коджей. — Коджа из Хазарии — пошли. Но сначала ты должен преклонить колени перед штандартом кахана.

Коджа посмотрел на кукол. Он понял, что это были идолы — духи-хранители какого-то шамана, вероятно, силы земли и неба. Однако они определенно не были ни одним из богов, которых он знал по своему обучению в Храме Красной Горы.

— Я не могу, — тихо ответил Коджа. — Я священник Фуро. Это не мои боги.

Офицер мрачно посмотрел на него, его рука скользнула к мечу, висящему на боку. — Ты должен. Это требование кахана.

— Я не хочу проявить неуважение к вашему кахану, но я не могу преклонять колени перед этими богами, — категорично ответил Коджа. Он скрестил руки на груди и стоял твердо, делая ставку на то, что охранник не ударит его.

— Я не могу отвести тебя в юрту кахана, пока ты не встанешь на колени, — запротестовал офицер. — Ты должен встать на колени.

— Значит, я не увижу кахана, — ответил Коджа. На лице офицера появилось напряженное выражение.

Одетый в черную одежду офицер стоял в нерешительности. Другие охранники подошли посмотреть, что происходит. Мужчины и офицер вступили в горячую беседу шепотом. Коджа благоразумно притворился, что ничего не заметил, вернувшись к своему изучению идолов.

Наконец, офицер сдался. Повернувшись к Кодже, он сказал: — Ты пойдешь, но кахану будет сказано о твоем отказе.

— Ваше мужество велико, — похвалил Коджа, позволив офицеру сохранить лицо. Священник указал на череп на вершине шеста. — Что это означает?

— Это хан Ойгуров — с удовольствием ответил офицер. — Он пытался убить кахана, заманив его в ловушку. Ойгуры были первым народом, который покорил Ямун Кахан, поэтому он оказал им честь, поместив там их хана.

— Он со всеми так обращается? — спросил Коджа, глядя на сомнительную честь.

— Нет, только немногим повезло, — сказал офицер. Другие стражники разразились смехом, когда священника вели вверх по склону.

Добравшись до юрты кахана, Коджа посмотрел вниз, на раскинувшуюся внизу равнину. Из дверного проема священнику был хорошо виден весь лагерь Туйганов. Было ясно, почему кахан выбрал этот холм в качестве места для своей юрты. Приземистые юрты Кварабанда вытянулись внизу неровным овалом, следуя течению реки.

Полог палатки был распахнут, когда офицер жестом пригласил Коджу войти. Наклонив голову в проходе, священник осторожно вошел внутрь. Камергер кахана потянул Коджу, тщательно следя за тем, чтобы священник случайно не наступил на косяк — верный признак злой удачи. Внутри было темно. Коджа охотно позволил отвести себя к сиденью. Ступая по покрытому толстым ковром полу, священник пытался сфокусировать взгляд в полумраке.

Прославленный Император Туйган Ямун Кахан наклонился вперед на своем сиденье из подушек в задней части юрты. Его лицо освещалось мерцающим пламенем масляных ламп, подвешенных к столбам  крыши Большой Юрты. Свет едва освещал его рыжеватые волосы, заплетенные в длинные косы. Время от времени свет отражался от бледного неровного шрама, который пересекал его переносицу и всю щеку. Второй старый шрам придавал верхней губе кахана легкий изгиб.

Недалеко от кахана на коврах сидел Генерал Чанар, под ним была только одна подушка. Воин отхлебнул горячего чая из чашки, которую держал в руках. Когда Коджа устроился на своем месте, Чанар наклонился к кахану и тихо заговорил. Кахан выслушал, затем мягко покачал головой, очевидно, накладывая вето на предложение генерала.

— Итак, посланник Хазарии, что ты думаешь о великом совете Семфара? — прогремел Ямун Кахан с дальней стороны юрты. Коджа был удивлен прямотой кахана, но быстро взял себя в руки.

— Конечно, Кахан Туйгана, Генерал Чанар рассказал тебе о конференции. Я всего лишь посол Хазарии, — запротестовал Коджа.

— Тебе следует рассказать мне об этой великой конференции в Семфаре, — прямо приказал кахан, почесывая щеку. — Я уже слышал сообщение генерала. О чем говорили Семфарцы?

— Ну, Повелитель Ямун, халиф Семфара был, э-э, удивлен. Коджа передвинул ноги, пытаясь найти удобное положение.

Ямун Кахан фыркнул от смеха и осушил свой серебряный кубок, с приглушенным стуком поставив его на толстые шерстяные ковры. — Удивлен? Я посылаю своего лучшего полководца с десятью тысячами человек, полным туменом, а халиф только «удивлен». Ты слышишь это? Он наклонился к Чанару, который сидел с каменным лицом, пока Коджа говорил. Слуга вышел из тени, чтобы налить кахану еще один кубок подогретого вина, и опустил в него проткнутый серебряный шарик, наполненный травами. Ямун с суровым и неулыбчивым лицом снова повернулся к посланнику. — Этот халиф не дрожал от страха при виде Генерала Чанара?

— Возможно, он и дрожал, Кахан  Туйгана, но я этого не видел. Коджа обнаружил, что его взгляд встретился с взглядом кахана. В тусклом свете глаза правителя казались черными и приковывающими взгляд. Взволнованный, Коджа почувствовал, как кровь приливает к его лицу, даже заставляя покалывать лысую кожу головы. Священник внезапно задался вопросом, не был ли кахан каким-то колдуном. Бессознательно его пальцы теребили один из маленьких медальонов со священными писаниями, которые висели у него на шее.

Чанар приподнял бровь, заметив, что делает посланник. — Твои чары и заклинания не помогут тебе здесь, Хазарец. В этой долине не действует никакая магия.

Коджа удивленно остановился, слегка смутившись, когда понял, что делает. — Никакой магии? Как это возможно? Он посмотрел на Чанара в поисках ответа, но ответил Ямун.

— Тейлас, Бог Неба, изгнал магию — по крайней мере, так мне сказала Вторая Императрица Баялун Хадун. Меня не волнует, как это произошло. Никакая магия не сделает это место хорошим для моей столицы, безопасным местом, — ответил Ямун Кахан между глотками вина.

— Разве жизнь не трудна без магии? — тихо спросил Коджа.

— Если бы Тейлас хотел, чтобы жизнь была легкой, он бы не дал нам степь в качестве дома. И он дал бы мне народ, которым было бы легче управлять, — прокомментировал Ямун, допивая очередной кубок вина. — Хватит об этом. Произвело ли на совет впечатление, когда Генерал Чанар сообщил им о моих требованиях? Будут ли они платить налог за караваны? Признают ли они меня правителем всего мира?

Коджа тщательно обдумал ответ. — Они были возмущены вашей... дерзостью, Лорд Кахан. Многие из них не согласились с вашими утверждениями. Как сказал король Кормира — «Вы не правите всем миром». Коджа услышал тихое раздраженное фырканье Чанара.

Кахан медленно встал, разминая ноги. Он не был высоким мужчиной, но все равно производил впечатление. Его грудь была широкой, а шея — толстой от бугристых мышц. Он медленно, кривоногой походкой направился к выходу из палатки. Все это время он не сводил глаз с сидящего священника, точно так же, как пустынный кот наблюдает за своей добычей. — Кор-мир? Я никогда не слышал о таком месте.

Коджа, все еще сидевший на шерстяных коврах, покрывавших пол, быстро развернулся, чтобы оставаться лицом к кахану. Хотя вечер был прохладным, лама вспотел в душной палатке. Его оранжевая мантия была влажной и липкой. Слегка морозный ветерок проникал сквозь крошечные щели в войлочных стенах юрты.

— Это далеко? — поинтересовался Ямун, подергивая себя за усы.

— Великий Повелитель? — спросил Коджа, сбитый с толку внезапной сменой темы разговора.

— Это место, Кор-мир — оно далеко?

— Я не знаю. Это земля далеко на западе,  далеко даже от Семфара. Я никогда там не был.

— Но этот король, который говорит так храбро. Какой он из себя?

— Короля зовут Азун. Он странно выглядящий мужчина, с бледной кожей и густыми волосами на лице…

— Тьфу! Я спросил, какой он, а не как выглядит, — огрызнулся кахан.

— Он ... король, Кахан, — сказал Коджа, не в силах придумать лучшего слова. — Он смел и казался отважным. Остальные слушали его, и, казалось, с уважением относились к его словам.

— Похоже, с ним было бы неплохо встретиться. Когда-нибудь я поеду в Кор-мир, и тогда мы увидим, насколько храбр Азун, — решил Ямун, хлопнув себя по бедру. — Итак, этот король не был впечатлен. Моих слов было недостаточно.

Коджа попытался медленно и спокойно объяснить, что произошло на совете, по крайней мере, так, как он это видел. — Лидеры прибыли на совет, чтобы поговорить. Они не привели с собой армий, только своих волшебников, жрецов и стражников. Они были... не довольны, расстроены. В конце концов, за пределами города стояла лагерем огромная армия солдат Туйгана. Солдаты — очень плохие дипломаты.

— Дипломаты! Старики из палаток, у которых нет воинов, — это дипломаты. Ваши дипломаты встречаются, потому что они беспокоятся о своих караванах. Ямун постучал по одному из центральных столбов юрты. — Ты думаешь, я не слышал этих вещей, посланник. Ваши ханы и императоры думали, что смогут все уладить без меня, но я правлю этой землей. Я правлю всеми племенами этой земли, и ничто не решается без моего слова, — заявил Ямун. — Поэтому я отправил своих собственных посланников — воинов с жирными лошадьми и связками стрел.

— При всем моем уважении, Кахан, все, что увидели послы, — это огромную армию людей и наглого генерала, — ответил Коджа, почтительно склонив голову к полу. Послышалось резкое свистящее дыхание и приглушенное проклятие генерала Чанара. Коджа прикусил губу, когда понял, что только что пренебрег военачальником.

— Наглый генерал? — тихо спросил Ямун, отворачиваясь от Коджи и покручивая усы между пальцами. — Что ты имеешь в виду под словом «наглый»?

— Генерал Чанар — воин, — осторожно ответил Коджа, надеясь, что этого будет достаточно. Кахан наклонил голову и ждал продолжения. Нервничая, Коджа потер шею. — Ну, те, кто был на совете, ожидали мягких слов. Генерал Чанар действовал... оскорбительным тоном.

— Это ложь, мой кахан, — заявил Принц Чанар, ерзая на своем месте. — Этот иностранец оскорбил меня.

Рука Чанара скользнула к рукояти его сабли. Сердито глядя, он встал и шагнул к Кодже. — Я говорю, что ты лжец, и ты заплатишь за это. Раздался скребущий звук, когда он начал вытаскивать свой меч из ножен.

— Чанар Онг Кхо, сядь, — прогрохотал Ямун, его спокойный голос легко перекрывал угрозы генерала. В глубоко звучащих словах чувствовалась ирония. — Неужели ты опозоришь мою юрту кровопролитием? Оставь свой меч. Этот священник — мой гость.

— Он оскорбил меня! — настаивал Чанар. — Разве я не говорил, что совет дрожал от страха? Что они благоговели перед нашей мощью? Позволено ли иностранцу издеваться надо мной в твоей юрте? Наполовину обнажив меч, он повернулся лицом к Ямуну. Тело Чанара было напряжено, спина выгнута дугой, руки замерли.

Ямун направился прямо к Чанару, не дрогнув под пристальным взглядом генерала. Глядя Чанару в глаза, он заговорил медленно и мягко, но с резкостью. — Чанар, ты мой анда, мой кровный друг. Мы сражались вместе. Нет никого, кому я доверяю больше, чем тебе. Я никогда не сомневался в твоем слове, но это моя юрта, и он мой гость. А теперь сядь и не думай больше об этом. Ямун накрыл ладонью рукоять меча Чанара.

— Ямун, я обращаюсь к тебе с просьбой. Он солгал обо мне. Я не позволю ему запятнать мою честь. Я этого не потерплю. Чанар попытался высвободить руку, но хватка Ямуна удержала ее на месте.

— Генерал Чанар, сядете! — ответил кахан. Его голос гремел, когда он выплевывал слова с трудом сдерживаемой яростью. — Я слушаю этого человека, — сказал он, указывая пальцем на Коджу, — но верю ли я? Возможно, мне следует это сделать, если он так тебя злит.

Чанар задрожал, разрываясь между яростью и преданностью. Наконец, он вложил клинок в ножны и, молча, вернулся на свое место. Там он сидел, мрачно уставившись на священника. На протяжении всего обмена репликами Коджа сохранял спокойствие, легкая дрожь нервозности и страха пробегала по его телу. Он был поражен вольностями, которые генерал позволил себе в присутствии своего господина.

Ямун небрежно вернулся на свои подушки и махнул рукой, чтобы принесли еще чашу вина. — Чанар — мой анда. Это особая дружба, как между братьями. Поскольку он мой анда, Чанар Онг Кхо имеет право свободно говорить передо мной. Ямун сделал паузу, чтобы внимательно посмотреть на Коджу. — Ты, однако, не мой анда. Было бы разумно, если бы ты помнил об этом, когда будешь говорить. Туйганы не воспринимают оскорбления легкомысленно. Мне следовало бы выпороть тебя за твои слова, но ты мой гость, поэтому на этот раз я только предупреждаю тебя, — спокойно сообщил кахан удивленному ламе. Мрачный взгляд Чанара смягчился.

— Я прошу прощения за то, что оскорбил доблестного Чанара Онг Кхо. Я вижу, что он храбрый воин, — сказал Коджа, кланяясь генералу. Чанар хладнокровно принял извинения.

Ямун вытащил маленький нож из ножен, висевших у него на поясе, и держал его между собой и Чанаром. — Брат Чанар, этот священник не понимает нашей связи. Вот что значит быть андой, Коджа из Хазарии. Ямун провел ножом по своей руке, сделав небольшой порез на ладони. Когда из пореза начала сочиться кровь, он передал нож Чанару.

Чанар взял нож, поворачивая его взад-вперед так, что свет отражался от лезвия. Не говоря ни слова, генерал провел кончиком лезвия по своей руке, и прикусил губу от внезапной боли.

Когда из раны потекли первые капли, Ямун прижал свою кровоточащую руку к руке Чанара, крепко сжимая ее. Кровь сочилась у них между пальцами, каплями разбрызгиваясь по коврам. Двое мужчин встретились взглядами — кахан был уверен в себе, генерал улыбался сквозь сильную боль.

— Видишь, жрец, мы — анда, — сказал Ямун. Кахан по-прежнему не проявлял никаких признаков боли. Он еще сильнее сжал руку Чанара, заставив генерала слегка поморщиться. Они держались за руки еще несколько минут, затем отпустили друг друга, связь была разорвана невысказанным сообщением.

— Я твой анда, Ямун, — громко объявил Чанар, хотя и немного задыхаясь от боли, так, что Коджа мог услышать. Воин сжал руку в кулак. Ямун откинулся на подушки, почти не обращая внимания на собственную рану. Вперед вышел слуга с толстыми полосками войлока и миской с горячей водой и поставил их между двумя мужчинами. Чанар начал перевязывать себе руку, в то время как слуга пытался суетиться вокруг кахана.

— Принеси напитки — черный кумыс — для моего анды и этого посетителя, — приказал Ямун. — Я позабочусь о себе сам.

Слуга на мгновение исчез, затем появился снова с кожаной сумкой. Расставив серебряные кубки, слуга разлил напитки и поставил их перед мужчинами. Коджа посмотрел на кумыс, творожистого белого цвета, и осторожно понюхал его. Священник узнал в нем перебродившее кобылье молоко, напиток, популярный среди Туйганов. Это был «черный» кумыс, приготовленный от собственных кобыл кахана и считавшийся лучшим из всех. Коджа сделал глоток горьковатого напитка, а затем осторожно отставил чашу в сторону, пока другие мужчины допивали содержимое своих кубков.

— Мой господин... — в конце концов, начал лама, но кахан отмахнулся от него.

— Разговор окончен, — объявил Ямун. — Завтра мы соберем совет, чтобы выслушать сообщение этого посланника. Он взял свой кубок с кумысом и частично отвернулся от Чанара и священника, подавая им сигнал уходить. Чанар неохотно встал, поклонился Ямуну и вышел за дверь. Порыв холодного весеннего воздуха ворвался в дверной проем, заставив лампы замерцать. Коджа позаботился о том, чтобы не поворачиваться спиной к кахану, что в собственной стране священника было бы расценено как оскорбление.

Ямун поднял руку, приветствуя уход посланника. Наспех намотанная повязка на его ладони соскользнула, позволив крови снова потечь из раны. Видя это, Коджа воспользовался возможностью, чтобы помочь.

— Великий Повелитель, у меня есть небольшой навык в заживлении ран. Если бы я мог оказать какую-нибудь небольшую услугу моему прославленному хозяину, это принесло бы большую честь моему храму. Коджа опустился на колени, коснувшись головой пола.

Ямун повернулся к Кодже, приподняв одну бровь, изучая кланяющегося священника. — Если у тебя есть некоторый навык обращения с заклинаниями, здесь от этого будет мало пользы. Помни, сила магии ушла из этой области.

— Я знаю, Кахан Туйгана, но в нашем храме нас обучают секретам трав. Это то, чему должны научиться все избранные, — объяснил Коджа, все еще стоя на коленях.

— Что, если ты планируешь отравить меня?

— Я бы не стал этого делать, великий кахан. Я проделал долгий путь, чтобы говорить от имени моего принца, — объяснил Коджа, поднимая взгляд от пола. — Ты даже не слышал его слов.

Ямун наклонил голову и внимательно посмотрел на священника. Наконец, его губы изогнулись в кривой усмешке. — Я думаю, что в твоих словах есть смысл. Что ж, тогда, посланник Хазарии, давай посмотрим, что твои навыки могут сделать для моей руки.

Коджа сел у ног кахана. Сунув руку в карман своей рясы, священник достал маленький мешочек, который всегда носил с собой. Из него он достал маленькую полоску желтой бумаги, исписанную письменами, комочек ладана и три сухих листа. Взяв раненую руку Ямуна, Коджа осторожно начал разматывать свободно наложенные бинты.

— Травы очень очищают, но причиняют некоторую боль, Повелитель Ямун, — предупредил Коджа, кроша листья в кумыс Ямуна.

— И что из этого? Расскажи мне о Семфаре.

— Я видел только малую часть его, Кахан, — начал Коджа, обмакивая полоску ткани в кумыс. — Но мне он показался могущественной страной. Лама протянул пропитанную ткань кахану. — Сожми это, Кахан.

— Если они так могущественны, тогда почему Семфарцы созвали этот совет? — спросил Ямун, не обращая внимания на боль, пока Коджа промывал рану.

Коджа закончил промывать порез. — Караваны с востока и запада начинаются и заканчиваются в Семфаре, поэтому они беспокоятся, когда на торговцев нападают, и больше не ездят своими маршрутами в Шу Лунг. Держи руку ровно, пожалуйста. Коджа прижал желтую бумагу к ране и осторожно положил на нее благовония. Желтый цвет сразу же приобрел оттенок красного. Встав, Коджа протянул руку и отцепил одну из ламп.

— И все же, если они могучие воины, почему они не посылают солдат защищать свои караваны? — спросил Ямун, прижав пальцем бумагу у себя на руке.

— Семфары могущественны, но они не всадники. Степь находится далеко от их родины. Они не знают, кто правит землями степи. Здесь было много племен и много вождей, ханов, как вы их называете. Коджа порылся в своей сумке.

— Я кахан, хан из ханов. Я правлю степью, — заявил Ямун.

Коджа только кивнул и зажег еще один клочок бумаги из своей сумки от лампы рядом с собой. Дважды он проводил горящей бумагой над рукой кахана, бормоча молитвы. Затем он прикоснулся  пламенем к благовониям. Ямун дернул рукой, чтобы убрать ее от огня, скорее от удивления, чем от боли. — Держи свою руку неподвижно, Кахан. Золу нужно втереть в рану.

Ямун понимающе хмыкнул. Некоторое время он наблюдал, как маленькие струйки сладкого дыма вьются вверх от его руки. Наконец, он заговорил. — Поскольку они не нападают на меня, возможно, я должен пойти к ним.

Коджа вздрогнул от этого предложения. — Кахан, Семфары — могущественная нация с большими каменными городами, окруженными стенами. Вы не сможете захватить их с помощью ваших всадников. У них много солдат. Кахан, казалось, не понимал величия халифа. — Семфар не хочет войны, но они будут сражаться.

— Но они отказались от моих требований, не так ли?

—Только потому, что им нужно больше времени, чтобы обдумать их, — объяснил Коджа, дуя на тлеющие благовония.

— Они тянут время. Они не намерены подчиняться мне, и ты это знаешь, священник, — подвел итог Ямун. Последние струйки дыма от благовоний повисли над его ладонью.

— Благородный кахан, людям требуется время, чтобы принять решение. Мой принц, Оганди, должен услышать о том, что произошло в Семфаре, а затем обсудить это со старейшинами Хазарии. Коджа осторожно втер теплый пепел в пропитанную кровью бумагу. Закончив, он начал перематывать бинт вокруг руки кахана.

— Тогда твой народ должен знать, что я уничтожу их, если они откажутся от моих требований, — мрачно пообещал кахан. Его лицо было бесстрастным, и он, молча, наблюдал за Коджей — понял ли тот его слова. Коджа беспокойно заерзал, не зная, как реагировать на такую угрозу. Затем, сняв напряжение, Ямун наклонился вперед и хлопнул священника по колену. — А теперь, посланник, расскажи мне о людях и местах, которые ты видел.

Уже почти рассвело, когда кахан разрешил Кодже уйти. Измученный напряжением встречи и с отупевшей от вина головой, священник, спотыкаясь, вышел из юрты. Ледяной ветер трепал его мантию, трепал ее вокруг ног. Дрожа, Коджа плотнее закутался в тяжелую овчинную шубу, взятую из вещей, все еще лежавших на его лошади, но это мало помогло его обутым в легкую обувь ногам. Топая, он старался заставить кровь снова циркулировать по холодным пальцам ног.

Телохранители кахана наблюдали за священником с того места, где они сгрудились у небольшого костра. В течение трех недель, что Коджа путешествовал с воинами Туйгана, такие люди, как эти, присматривали за ним. По большей части они, молча, смотрели на него, но некоторые были разговорчивы. Именно от этих людей Коджа узнал больше всего о народе Туйгана.

Но не очень много. Народ Туйгана были кочевниками, разводили овец, крупный рогатый скот и верблюдов. Но лошади были их жизнью. Они ели конину и варили кумыс из простокваши из кобыльего молока. Они дубили конские шкуры и делали плюмажи из конских хвостов. Они ездили на лошадях лучше, чем кто-либо, кого Коджа когда-либо видел. Казалось, что каждый мужчина был воином, обученным владеть луком, мечом и копьем.

Лучшие из этих воинов были отобраны в качестве телохранителей кахана — Кашиков. Это были люди, которые сейчас наблюдали за ним от своего костра. Каждый мужчина был проверенным воином и убийцей. Один из них встал и объявил себя сопровождающим священника.

— Кахан приглашает тебя остановиться в одной из его юрт, — сказал приземистый охранник. Это не было сформулировано как приглашение, но Коджу это не волновало. Команда означала палатку, а в палатке было бы тепло.

Охотно следуя за охранником, Коджа шел медленно, иногда спотыкаясь о пучки травы, которые пробивали тонкую корку снега. Его усталое тело едва замечало это. За ним последовал слуга, ведя лошадь священника. Наконец охранник остановился и отодвинул в сторону полог из войлочного ковра. Коджа вошел, и слуга занес его вещи. Усталость навалилась на него; священник, пошатываясь, подошел к куче ковров и мягко рухнул на них, погружаясь в блаженный сон.

Солнце стояло высоко над восточным горизонтом, когда Коджа проснулся от чьих-то криков за пределами его юрты. — Лама Коджа, посланник Хазарии, выходи.

Коджа расправил свою помятую от сна одежду и шагнул через дверь юрты. Снаружи стояли четверо гвардейцев, одетых в черные одежды телохранителей кахана. На них были высокие шапки из соболя, шкуры вывернуты наизнанку, так что кожа была снаружи. В косы мужчин были вплетены серебряные диски и кисточки из голубой пряжи. С их поясов свисали длинные прямые мечи, серебряная фурнитура поблескивала на солнце. Коджа прищурился и заслонил глаза от яркого света.

— Ямун Кахан, Прославленный Император Туйгана, приказывает тебе предстать перед ним, — сказал один, выходя вперед из ряда остальных.

Коджа вздохнул и поднял руку, призывая мужчину подождать, затем нырнул обратно в палатку. Внутри он поспешно стянул с себя грязную мантию и порылся в деревянных сундуках с одеждой, перекидывая рубашки и пояса через плечо. Наконец, Коджа вытащил оранжево-красный шелковый халат. Это был цвет, который носили ламы его храма, секты Красной Горы. Он купил шелк у торговца из Шу и заказал халат специально для себя, узнав, что направлен на совет в Семфар.

Через несколько мгновений Коджа покинул свою юрту и направился к юрте кахана. Пока Коджа шел, он заметил, что палатки были расположены неровными рядами, но каждая из них была ориентирована одинаково. — Почему все двери выходят на юго-восток? — спросил он своих сопровождающих.

Один из охранников проворчал: — Это направление, где живет Тейлас.

— Тейлас — ваш бог? — спросил Коджа, обходя участок грязи. Охранник кивнул.

— У вас нет других богов?

— Тейлас — бог всего сущего. Есть чамы, которые помогают ему. Парень был гораздо более разговорчив, чем другие, кого Коджа встречал.

— Чамы?

— Стражи, такие как наша мать, Синяя Волчица. Они отгоняют злых духов от юрт. Смотри — вот они. Охранник указал на группу, похожих на палки фигурок, которые окружали верхушку каждой юрты.

После этого охранник замолчал. Кодже ничего не оставалось делать, кроме как двигаться вперед, молча, наблюдая. Они прошли через ворота и направились вверх по холму к юрте кахана. На этот раз никто не бросил вызов священнику, когда он подошел к штандарту с конскими хвостами, хотя его сопровождающие поклонились. У юрты кахана Коджа подождал снаружи.

Через непродолжительное время священника пригласили. Слуга поднял полог юрты и придержал его, впуская немного света в полутемное помещение. В дальнем конце палатки была приподнятая платформа, покрытая коврами. Там, на маленьком табурете, сидел Ямун Кахан. Под платформой, в стороне, сидел пожилой мужчина с тонкими седеющими усами.

Кахан был одет в официальную одежду — кожаные сапоги, выкрашенные в красный и черный цвета, желтые шерстяные брюки, синюю шелковую куртку, расшитую драконами. Одежду дополняло кожаное пальто-мантия с широкими манжетами и воротником из белого горностая. Его шапка была низкой и лишь слегка заостренной, лоб покрывала толстая полоса соболиного меха. Из-под нее свисали его косы, переплетенные мотками серебряной проволоки. С длинных концов его усов свисали стеклянные бусины.

Несмотря на все величие и мощь, о которых заявлял Ямун Кахан, его юрта была обставлена просто. Войлочные ковры, покрывавшие стены, были ярко раскрашены геометрическими узорами, как это было принято, но, кроме постамента, в юрте почти  ничего больше не было. Вдоль одной стены лежала стопка подушек, а в центре комнаты стояла курильница для благовоний. Масляные лампы на цепях свисали с потолочных балок, которые сами были с резьбой, и украшены серебряными пластинками с завитками. Позади кахана была подставка, на которой лежал его лук и несколько колчанов со стрелами.

Старик перед Ямуном сидел за низким столиком. На нем были аккуратно разложены несколько листков бумаги, чернильный камень и тяжелая квадратная серебряная печать. Коджа догадался, что этот человек был писцом.

— Добро пожаловать, Лама Коджа из Хазарии, в шатры Ямуна Кахана. Хан Хокуна и император всего народа Туйган просит тебя сесть, — сказал кахан усталым тоном человека, которому наскучил протокол.

Из темноты выбежал слуга, неся подушку для Коджи. Для него было приготовлено место в центре пола, сразу за курильницей для благовоний. Опустившись коленями на подушку, Коджа склонил голову к полу.

— Если юрта, в которой ты спал, была удобной, я дарю ее тебе, — предложил Ямун, подавляя зевок.

Коджа снова поклонился Ямуну и тщательно начал речь, которую он отрепетировал для этого официального приема. — Кахан оказывает мне большие почести. Я всего лишь простой посланник моего принца. Зная, что вы будете присутствовать на совете Семфара, он приказал мне передать вам послания из его рук. Я принес их с собой, — сказал Коджа, вытаскивая два пакета из рукавов своего халата. Это были большие синие конверты, перевязанные красной шелковой бечевкой и запечатанные восковой печатью принца Оганди. Коджа положил письма на ковры перед каханом.

Кахан взмахнул пальцем, и писец подобрал письма. Взяв их, он протянул их двумя руками, склонив голову, кахану. Ямун взял конверты и изучил печати, в то время как писец вернулся на свое место. Очевидно, удовлетворенный тем, что они не были испорчены, Ямун вскрыл первое и осторожно развернул лист. Неизвестно, какие языки мог понимать глава Туйгана, но письмо было написано как плавным почерком Семфара, так и штриховыми идеограммами Шу Лунг. Ямун просмотрел страницу и передал ее писцу.

— Мой писец прочтет это. Мне нет смысла читать, — прямо объяснил кахан. Писец аккуратно положил бумагу на письменный стол.

— Лама Коджа, — продолжил Ямун, выгибая спину, чтобы потянуться, — ты посланник Хазарии. Поэтому я распорядился подготовить для тебя соответствующие документы, в которых указано твое положение и почести, которые тебе должны быть оказаны. Это убережет тебя от того, чтобы тебя приняли за бандита или шпиона. Глаза Ямуна скользнули вверх и вниз по священнику. — Покажи эти знаки, и тебе будет позволено пройти беспрепятственно — за исключением тех мест, куда, согласно моему слову, тебе допуск запрещен. Никто не откажет тебе, потому что нарушение моего слова равносильно смерти.

Ямун еще раз махнул писцу, который поспешил из-за стола, чтобы преподнести Кодже золотую пайцзу — тяжелую пластину с гравировкой длиной почти в фут, нанизанную на красный шелковый шнур.

Взяв пайцзу, Коджа внимательно изучил ее. Наверху была причудливая морда тигра —  печать кахана. Под ней была надпись, вырезанная иероглифами Шу. Коджа тихо прочитал ее вслух. — Силой вечных небес и покровительством великого величия и великолепия, кто не подчиняется приказу Ямуна Кахана, тот человек виновен и умрет.

— Носи ее на шее и не теряй, иначе можешь попасть в беду. Коджа осторожно взвесил пайцзу и решил надеть ее в другом месте.

— Теперь, священник, я должен отпустить тебя. Есть и другие вещи, которые я должен сделать. Я подумаю над словами вашего принца. Когда придет время, я подготовлю ответ. Ямун резко прервал встречу, повернувшись к писцу, игнорируя присутствие священника.

Поклонившись в последний раз, Коджа удалился. После предыдущей ночи формальность и краткость этой встречи несколько раздражали его. — «Возможно», — подумал он, — «есть что-то, чего он не понимает в Туйганском гостеприимстве».

Коджа вернулся в свою юрту, чтобы поработать над своим отчетом. Покинув Хазарию, священник старался вести тщательный отчет о своей миссии, записывая свои наблюдения в письмах принцу Оганди. Хотя Коджа отправил несколько посланий из Семфара, с тех пор у него не было такой возможности. Вытащив пачку листов, священник начал аккуратно заносить в бумаги воспоминания о прошлой ночи и сегодняшнем дне. Он быстро погрузился в работу.

Было темно, когда Ямун снова позвал Коджу в свою юрту. Кахан в одиночестве сидел на возвышении. Писец сидел за своим маленьким столиком. Фитиль, плавающий в чаше с маслом, давал ему свет. Были зажжены другие лампы, отбрасывая тусклый свет на темноту. Коджу ввели без особых церемоний.

— Садись, священник, — сказал Ямун, отказываясь от формальностей. Коджа занял свое место на подушках в центре пола. — Нет, здесь. Ямун указал на свои ноги. — Ты посмотришь на мою руку.

— Как пожелаете, Кахан. Коджа сунул руку за пазуху своей мантии, доставая мешочек с талисманами.

— Священник, не выпьешь ли ты со мной?  — спросил Ямун, наблюдая, как Коджа роется в сумке.

— Вы очень любезны, Кахан. Я выпью вина.

Ямун хлопнул в ладоши, стараясь не задеть свою повязку. — Принеси мне горячего вина и кумыса. Это лучший напиток, чем вино, — сказал он, указывая пальцем на Коджу. — Кумыс напоминает нам о том, кто мы есть. Это наша кровь. Но, — заключил он с усмешкой, — это приобретенный вкус.

Появились слуги и разлили напиток по серебряным кубкам. Пока они это делали, Коджа осторожно размотал повязку на руке Ямуна. Кожа вокруг края раны была черной и покрытой коркой, но не было никаких признаков припухлости. Она уже начала срастаться должным образом. — Дайте ране проветриться, — посоветовал Коджа кахану.

— Очень хорошо. Теперь, ради формальности, прочти мне слова вашего принца, — попросил Ямун. Сунув руку в карман халата, кахан достал письма и бросил их Кодже. Он наклонился вперед, сосредоточенный на словахКоджи.

Священник развернул листок и прищурился, пытаясь разобрать слова в тусклом свете.

— Милостивому повелителю степи от Принца Оганди, правителя Хазарии, сына Тулвакана Могучего:

— Давно мы слышали о вашем народе, и велик он в ваших землях! Велика ваша доблесть. Нам очень приятно иметь такого стойкого соседа…

— Там так написано? Ямун нетерпеливо перебил его, постукивая кончиками пальцев.

— Великий Повелитель?

— Что говорит твой принц? Скажи мне. Не читай больше. Просто скажи мне.—

— Ну... Коджа сделал паузу, просматривая остальную часть письма. — Принц Оганди предлагает свою руку дружбы, надеясь, что вы вступите с ним в мирную торговлю. А затем, позже, он предлагает заключить договор о дружбе и обороне.

— А в другом письме, что в нем говорится?

Коджа развернул его и пробежался глазами по строчкам. — Мой принц изложил этот предлагаемый договор для вашего рассмотрения. В нем содержится призыв к признанию границ земель Хазарии и Туйгана. Он говорит, что «Ваши враги будут нашими врагами». Коджа остановился, чтобы посмотреть, понял ли кахан. — Это обещание помогать друг другу в борьбе с нападающими врагами.

— Он не угрожает войной? — строго спросил Ямун.

Коджа снова взглянул на письмо. — Нет, Великий Господин!

— Утверждает ли он, что будут посланы убийцы, чтобы убить меня? Ямун потеребил безделушки в своих усах.

Коджа задался вопросом, к чему именно клонил Ямун. — Вовсе нет.

— Хммм... Ямун погладил свои усы. — Тогда зачем кому-то рассказывать мне все это? — поинтересовался он вслух, когда его взгляд остановился на старом писце. Мужчина побледнел, на его лбу выступили капельки пота. — Зачем кому-то говорить мне неправду?

— Я не лгал, Господин! Я прочитал только то, что там было! — лепетал писец, судорожно вжимаясь лицом в ковры. Приглушенным голосом он продолжал умолять. — Клянусь молнией, могуществом Тейласа, я читал только то, что  написано! Я твой верный писец!

— Один из вас солгал и поплатится за это жизнью, — пророкотал Ямун, переводя взгляд со священника на писца. Распростертый слуга начал сотрясаться от приглушенных рыданий. Коджа снова посмотрел на письма, сбитый с толку этим странным обвинением. Ямун посмотрел на двух мужчин поверх своих сложенных рук, его разум был погружен в раздумья.

Внезапно кахан встал, опрокинув табурет, и направился к выходу из палатки. — Капитан! — крикнул он в темноту. Офицер появился через секунду. — Выведите этого пса и казните его. Сейчас же! Ямун ткнул пальцем в писца. С пронзительным воплем мужчина вцепился в ковры в поисках спасения.

Жалобные крики писца становились все громче по мере приближения стражников в черных одеждах. Коджа скользнул назад, с пути воинов с мрачными лицами. Лицо Ямуна было искажено гневом и ненавистью.

— Заткнись, собака! — крикнул кахан. — Стража, возьмите его!

Трое солдат подняли писца и вынесли его из юрты. Его приглушенные крики были слышны сквозь толстые стены. Ямун выжидающе ждал. Крик стал неистовым и хриплым, затем раздался глухой удар, и крики прекратились. Ямун удовлетворенно кивнул и занял свое место.

Коджа понял, что он дрожит. Опустив глаза, священник практиковал свою медитацию, чтобы восстановить самообладание.

Капитан стражи откинул полог палатки в сторону. В его руках был окровавленный сверток — простая кожаная сумка. Не говоря ни слова, он вошел и опустился на колени перед каханом. — Как ты приказал, так и сделано, — сказал капитан, разворачивая сумку. Там, в середине, была голова писца.

— Отличная работа, капитан. Забери его тело и скорми его собакам. Насади это, — он усмехнулся, указывая на голову, — на копье, чтобы все могли это видеть.

— Будет сделано. Капитан с любопытством посмотрел на Коджу, затем взял голову и ушел.

Ямун глубоко вздохнул и уставился в пол. Наконец, он повернулся к Кодже. — Теперь, священник, перевяжи мне руку.

Все еще слегка дрожа, Коджа достал свои травы и начал работать.

2. Мать Баялун

Ямун пустил рысью свою лошадь, крепкую маленькую пегую кобылку, через лагеря своих солдат. Рядом с ним ехал Чанар на чисто-белом жеребце. Сзади послышался звенящий перестук поводьев и копыт, когда пятеро телохранителей, одетых в черную одежду мужчин из элитного клана Кашик, последовали по пятам.

Прошло несколько дней с момента аудиенции со священником из Хазарии, а Ямун все еще размышлял о происшедших событиях. Он нахмурился, обдумывая содержание писем посланника. Принц Хазарии хотел заключить договор между их двумя народами. Ямун не знал, желательно ли это, и, прежде чем принять решение, ему нужно было узнать больше о Хазарии — их численности, сильных и слабых сторонах. «Спящего кролика ловит лиса», — по крайней мере, так гласила старая поговорка. Ямун не собирался поддаваться усыплению с помощью простой бумаги.

Мысленно отбросив эту тему, Ямун замедлил шаг и с гордостью посмотрел на бесконечное море солдатских палаток и походных костров. Это была его армия. Он организовал соплеменников в арбаны по десять человек, затем в джагуны по сто, еще дальше в минганы по тысяче, и, наконец, в тумены — большие подразделения по десять тысяч человек. У каждого солдата было звание и место в армии, как и планировал Ямун. Под его командованием степняки превратились из разбойничьих банд в строго дисциплинированную армию.

Кахан натянул поводья своего коня, остановив его прямо перед небольшой группой солдат, собравшихся вокруг костра. Сопровождавшая его свита тоже с грохотом остановилась. Отряд из десяти человек, сидевший вокруг костра, вскочил на ноги.

— Кто командир этого арбана? — потребовал Ямун, постукивая хлыстом по бедру. Лошадь кахана беспокойно гарцевала, взволнованная энергией Ямуна.

Один мужчина поспешно рванулся вперед и бросился на землю к копытам кобылы. В теплый весенний день на мужчине были только шерстяные брюки и халат — синяя туника в пятнах, отделанная красным. Коническая шапка из медвежьей шкуры, украшенная кисточками из козьей шкуры, выдавала в мужчине рядового из тумена Чанара.

Удовлетворенный ответом солдата, кахан подождал, пока его лошадь успокоится. — Встань, брат-солдат, — сказал он, пытаясь успокоить нервничающего солдата.

— Есть, Великий Господин, — пробормотал мужчина, поднимаясь с земли. Даже стоя прямо, мужчина не поднимал глаз. По большим шрамам на его щеках Ямун мог сказать, что этот человек был крепким и закаленным солдатом.

— Не бойся, воин, — успокаивающе произнес Ямун. — Тебя не за что наказывать. У меня есть несколько вопросов, вот и все. Командир твоего джагуна рекомендовал твою храбрость и мастерство. Какова орда твоего отца? Ямун смахнул мух с гривы своей кобылы.

— Прославленный Император Туйгана, мой отец родился в клане Джебе. Закончив свои слова, солдат снова поклонился.

— У орды Джебе много юрт, и он хорошо служил мне в прошлом. Как тебя зовут?

— Хулагу, Кахан, — ответил солдат, снова, кланяясь.

— Очень хорошо, Хулагу. Перестань подпрыгивать и будь солдатом. Мужчина встал прямее, повинуясь словам своего кахана. — Хан Джебе  держит свою орду на востоке, недалеко от гор Катакоро, не так ли?

— Да, Великий Господин, летом, когда там богатые пастбища.

— Ты слышал о Хазарии? Мне сказали, что они живут в тех горах. Он погладил шею своей лошади, успокаивая ее.

— Это правда, кахан. Иногда мы забираем их овец и крупный рогатый скот, — с гордостью ответил солдат.

Ямун улыбнулся. Набеги и грабежи были старыми и почетными традициями среди Туйганов. Как кахан, он легко мог удержать разные орды Туйгана от кражи лошадей друг у друга. Любого Туйгана, пойманного на краже у другого, казнили на месте, но закон не распространялся на не-Туйганов. Ямун засунул хлыст за голенище сапога. — На них легко совершить набег?

— Мой отец говорит, что это не так сложно, как совершить набег на орды Арик-Боке и Берку — по крайней мере, так ему сказали; но мой отец никогда этого не делал, — поспешно добавил солдат Хулагу, вспомнив о наказаниях, назначенных Ямуном. — Хазары не всадники и не очень хорошо преследуют нас, так что уйти легко. Но они живут в каменных палатках и по ночам держат своих овец в загонах, так что мы могли напасть на них только тогда, когда они выводили свои стада на пастбища.

— Они храбрый народ? — спросил Ямун, отпуская поводья своей лошади, чтобы позволить ей пастись.

— Не такой храбрый, как Джебе, — ответил мужчина с оттенком хвастовства. — Они могут сражаться, но их легко обмануть. Много раз они не высылали своих разведчиков, и мы могли обмануть их, гоня лошадей впереди себя, чтобы наша численность казалась намного больше. Солдат немного поерзал, пытаясь согреть пальцы ног в холодной грязи.

Ямун погладил тонкую бородку на своем подбородке. — И много их там?

Мужчина немного подумал. Его глаза остекленели, когда он начал представлять числа больше двадцати.

Наконец, солдат заговорил. — Они не так многочисленны, как тумены кахана, и сражаются не так хорошо, — сказал он, расплываясь в широкой улыбке от того, что он посчитал своим собственным умом.

Ямун рассмеялся над ответом мужчины. Что ему действительно было нужно, как он знал с самого начала, так это достоверная информация о том, кто такие Хазары и что они из себя представляют. Памяти рядового Хулагу, конечно, было недостаточно. — Какое расстояние до Хазарии? — спросил он. Воин снова задумался, хотя на этот раз Ямун подозревал, что он знает ответ.

— Прославленный Император Туйгана, когда я покинул свою орду, чтобы присоединиться к армии великолепного Сына Тейласа, я ехал три недели, но я не спешил и много дней останавливался в юртах моих двоюродных братьев по пути. Путешествие можно было бы совершить быстрее.

— Несомненно, — сказал Ямун наполовину самому себе. Приземистый военачальник сделал паузу, хотя он уже знал, что нужно было сделать. Опираясь на луку седла, Ямун повернулся к генералу Чанару, стоявшему рядом с ним. — Чанар Онг Кхо, этот человек и его арбан должны со всей поспешностью отправиться в горы Катакоро.  Сам определи количество людей, какое сочтешь разумным послать. Я хочу знать численность, сильные и слабые стороны Хазарии. Проследи, чтобы у разведчиков были свежие лошади и пропуска. Они должны вернуться через пять недель, не позже. Чанар понимающе кивнул.

Как раз в тот момент, когда он собирался уходить, Ямун обернулся. — И пошли кого-нибудь из моих Кашиков, кто умеет считать. Назначь его их командиром. Пусть все, кто ослушается тебя, знают, что это по слову кахана. Ямун автоматически добавил последнее слово — формулу, которая означала его приказы.

— По твоему слову, все это будет сделано, — механически ответил Чанар, согласно формуле этикета. — Это все, что должны делать мои люди? — спросил генерал.

Ямун остановил своего коня и оглянулся на Чанара. — Ты, Генерал Чанар, отправишься в орду моего сына Томке и понаблюдаешь за его лагерем. Я хочу знать, готовы ли его люди. Бери людей, которые тебе нужны, и отправляйся немедленно. Тейлас защитит вас.

— По твоему слову, это будет сделано, — ответил Чанар. Дискуссия закончилась, Ямун натянул поводья своего скакуна и ускакал галопом.

Солдат все еще съежился у ног лошади Чанара.

— Вперед! — проревел генерал. Перепуганный Хулагу повернулся и бросился обратно к своему лагерю. Ударом ноги солдат поднял людей своего арбана, заставив их броситься за своим снаряжением.

— Проследи за ними, — приказал Чанар находившемуся поблизости помощнику. Сделав свои собственные приготовления, генерал Чанар развернул коня и поскакал прочь, направляясь к своей юрте.

* * * * *

В палатке Коджа достал свои бумаги и начал делать заметки о событиях и наблюдениях дня. С момента своего прибытия в Кварабанд он добавил всего несколько страниц. Просмотр скудных букв только напомнил ему о том, как мало он узнал о кахане. Ничуть не обескураженный, он взял кисточку для письма и быстрыми отработанными мазками начал другое письмо.

«Мой господин, Принц Хазарии Оганди. Приветствие Вам от Вашего покорнейшего слуги, Коджи, посланника при дворе Туйгана.

В течение двух дней я ждал слов кахана Туйгана. От него не было никаких сообщений. Он получил ваши предложения, но никак не выражает своего мнения по поводу договора. Я мало что могу сделать, кроме как ждать.

За это время я объехал Кварабанд, как Туйганы называют этот город палаток, пытаясь узнать больше об их численности и образе жизни. Используя пайцзу, подаренную мне каханом, я мог ходить, куда пожелаю, за одним исключением — в королевскую юрту».

Коджа остановился, чтобы обмакнуть кисточку и разложить еще один лист бумаги. Он сделал паузу, прежде чем снова прикоснуться кисточкой к бумаге. В то утро он пошел в палатку Ямуна. Там он был остановлен дневной стражей Кашиков, стоявших у ворот. Демонстрация его пайцзы никак не подействовала на воина, и все его протесты были напрасны. Охранник в своем черном халате ясно дал понять, что Коджа не может быть допущен, поскольку на пропуске священника была только тигровая печать. Очевидно, это был пропуск, которым пользовались чиновники низкого ранга. Коджа подумал о том, чтобы записать эту историю, но потом решил этого не делать.

Возможно, никому не разрешалось входить в королевский дворец иначе, как по приглашению.

«Двигаясь в другие части лагеря, я не испытывал подобных трудностей, хотя постоянно находился в сопровождении вооруженного эскорта — мера предосторожности кахана. Я тщательно пересчитал палатки, завязывая узел на бечевке на каждые десять. К настоящему времени шнур стал коротким, завязанный маленькими узелками. На нем больше сотни узлов, а я все еще не объехал всю территорию лагеря. Туйганы — многочисленный народ, мой Принц».

«В ремеслах и искусствах люди — нечто большее, чем просто варварские дикари. У них есть люди, искусные в обработке золота и серебра, а из овечьей шерсти они делают удивительно теплую и мягкую ткань, называемую войлоком. В то же время они одни из самых вонючих, и отвратительных людей из-за своих личных привычек».

Коджа отложил кисточку и задумался над тем, что он до сих пор узнал о Туйгане. Казалось, прошла целая вечность, когда он впервые узнал, что ему предстоит посетить Туйган. Тогда Коджа предположил, что все они были некультурными дикарями. Появление Чанара на Совете Семфара — грязного, дурно пахнущего, грубого и высокомерного — безусловно, подтвердило это впечатление.

Поездка в Кварабанд была не лучше. Все подразделение двигалось в убийственном темпе, иногда покрывая от шестидесяти до восьмидесяти миль за один день. Он присоединился к этой заурядной, немытой группе за едой из почти неперевариваемого сушеного мяса и сухого молочного творога, смешанного с водой. В течение трех недель люди ни разу не переодевались. Это было не из приятных путешествий.

«Туйганы, мой Господин, едят все, что угодно, и это не вызывает у них несварения желудка. Они большие любители баранины и конины. Они едят много дичи, потому что превосходно стреляют из лука. Кобылье молоко используется при каждом приеме пищи — простым, сквашенным, ферментированным и сушеным. Порошок, приготовленный из творога, смешивают с водой или, как мне сказали, кобыльей кровью, чтобы приготовить напиток, который солдаты употребляют во время путешествия».

Коджа перестал писать, когда понял, что его описание было неполным. В Кварабанде он, наконец, познакомился с другой стороной своих хозяев. Конечно, они все еще казались варварами — жестокими, опасными и импульсивными, — но Коджа больше не мог сказать, что они были просто необразованными и неумелыми. Жизнь Туйгана отличалась удивительным разнообразием.

Первое, что он заметил, было то, что не все передвигались верхом и жили в юртах. Среди палаток вперемешку стояли домохозяйства, которые перевозили свои пожитки на больших тяжелых телегах. У некоторых семей были повозки, но они все еще пользовались юртами; другие отказались от куполообразных палаток и жили в домах, построенных на их повозках. Другие повозки везли переносные кузницы, и кузнецы устанавливали свои мастерские у кромки воды.

Эти кузнецы были искусными мастерами. Работая с серебром, они изготавливали украшенные чашки, миски, седельные дуги, пряжки, булавки и удивительный ассортимент других украшений. Другие обрабатывали кожу, дубили и выделывали конские шкуры для любых целей. Женщины ткали яркую ткань из овечьей и верблюжьей шерсти. Особенно ценились оружейники, и священник видел много прекрасных образцов их искусства с тех пор, как прибыл сюда.

Коджа как раз собирался изложить эти мысли, когда охранник снаружи позвал его через дверь. Поспешно убрав письменные принадлежности, Коджа сложил тонкие листы и положил их в сумку для писем. Налив воды из кожаного мешочка, священник ополоснул свой чернильный камень и пальцы, оставив на кончиках пальцев синие пятна. Наконец, с тем, что казалось подобающим достоинством и пристойностью, он откинул полог палатки, чтобы посмотреть, кто там.

Снаружи стояли пятеро солдат в белых халатах, отороченных синим, — личная охрана императрицы Туйгана Эке Баялун. Коджа отметил их присутствие легким кивком.

— Императрица Эке Баялун из королевского двора просит вас прийти на аудиенцию к ней, — заявил офицер группы, которого можно было узнать по красным шелковым кистям, свисавшим с его головного убора.

— Для меня большая честь принять приглашение императрицы, — ответил Коджа с поклоном. Судя по тону человека, Коджа решил, что просьба на самом деле была приказом, так что ничего не оставалось, как любезно согласиться. Собрав свои вещи, священник сел на лошадь, которую привели для него стражники.

Кодже было любопытно познакомиться с императрицей Туйгана. Эке Баялун, насколько он узнал, была единственной оставшейся в живых женой Кахана Ямуна. Она также была его мачехой. Очевидно, обычай Туйгана требовал, чтобы сын женился на вдове своего отца — или вдовах — в основном для того, чтобы обеспечить заботу о женщинах. Ее полный титул был — Вторая Императрица Эке Баялун Хадун, что указывало на ее статус второй жены Ямуна. Казалось, она проявляла активный интерес к делам кахана.

Коджа изучал охранников, которых она послала. Как императрице, ей разрешалось иметь собственных телохранителей, очень похожих на солдат-кашиков Ямуна. Коджа также отметил, что воинам Баялун, должно быть, не нравилась охрана кахана; они широко обходили юрты Кашиков. Наконец, они подошли к воротам в частоколе, которых Коджа раньше не видел. Они проехали, не останавливаясь, и охранники в белых одеждах, стоявшие по обе стороны, помахали им рукой.

На территории дворца сопровождающий спешился и помог Кодже сойти с лошади. Оставив лошадей солдатам, старший офицер повел его через территорию к большой белой юрте. Перед ней красовался штандарт из белых хвостов яков. Офицер быстро опустился перед ним на колени, а затем повел Коджу к двери.

Офицер отодвинул дверной полог в сторону и сообщил камергеру, что они прибыли. Произошла задержка, затем камергер вернулся, чтобы проводить Коджу в юрту императрицы. Войдя, священник заметил двух тряпичных идолов, висевших над дверным проемом. Рядом с тем, что был слева, лежала кожаная сумка для питья; рядом с тем, что был справа, — связка зерна. Подношения духам-покровителям, как догадался он.

Эта юрта была гораздо более роскошной, чем спартанская палатка кахана. Белые, как мел стены, были увешаны узорчатыми шелками красного, синего, желтого и белого цветов. Одна часть юрты была отгорожена резной деревянной ширмой. Ковры на полу были ярко-красными, расшитыми золотом и серебром с завитками, похожими на листья. Два столба юрты, поддерживавшие центральную раму, были с резьбой и раскрашены так, чтобы напоминать, по мнению Коджи, переплетающихся драконов и лошадей.

В дальнем конце юрты была квадратная платформа высотой не более нескольких дюймов, покрытая коврами. На платформе стояла похожая на кушетку кровать из резного дерева, инкрустированная морскими раковинами. Поверх изогнутых концов были наброшены одеяла. На краю сидела женщина, Эке Баялун.

Вторая императрица была поразительной женщиной, гораздо более грациозной и привлекательной, чем представлял себе Коджа. Зная, что она мачеха Ямуна, Коджа думал, что она окажется старой каргой, с лицом, изборожденным морщинами и пигментными пятнами. Вместо этого Эке Баялун была удивительно уверенной, хладнокровной и молодой. На ее лице были лишь легкие морщинки в уголках глаз и рта, кожа была туго натянутой на высоких скулах. Лицо было гладким и отливало насыщенным маслянистым цветом. В отличие от других женщин Туйган, которых видел Коджа, с их мягкими круглыми щеками и широкими носами, у Баялун были острый, угловатый нос и подбородок, одновременно прямой и узкий. Ее глаза тоже были другими, больше похожими на глаза жительниц Запада, которых он видел в Семфаре, — отсутствовала складка века во внешнем уголке. Глаза женщины были острыми, яркими и ясными. Ее губы были тонкими и подкрашенными естественным цветом.

Волосы Баялун были покрыты капюшоном из белого шелка, собранным высоко на затылке и распущенным веером по плечам. Спереди шелк свободно облегал шею, и из-под ткани выглядывали пряди черных с серебром волос. Серебряные серьги, украшенные синими и красными камнями, едва виднелись из-за ткани. Ее платье в стиле Туйган было с высоким воротом, широкими лацканами и воротником-стойкой. Платье было из черного шелка, а воротник — из ярко-красного бархата. Поверх платья Баялун надела длинную войлочную куртку без рукавов — джупон, украшенную серебряными монетами и шелковыми кистями. Грубые шерстяные брюки и ботинки из твердой кожи выглядывали из-под слоев одежды. Деревянный посох, увенчанный золотой клыкастой мордой, лежал у нее на коленях. У ног Баялун лежало несколько аккуратных стопок бумажных свитков, каждый из которых был тщательно перевязан красным или золотистым шнуром.

Коджа, вздрогнув, когда понял, что грубо пялится на вторую императрицу, перевел взгляд на других людей в юрте. Мужчины сидели слева, а женщины справа. С левой стороны было трое мужчин. Первый, сидевший немного в стороне, явно был писцом Баялун — старик, возможно, древний, который сгорбился над своим маленьким письменным столом. Слева от писца сидел еще один старик, одетый в мантию из выцветшего желтого шелка. Мантии были полностью покрыты символами Шу. Этот человек быстро и остро взглянул на Коджу, когда священник подошел, чтобы занять свое место.

Занимая свое место между двумя рядами, Коджа прошел мимо третьего мужчины. Его волосы свисали распущенными сальными прядями, а зубы были кривыми и гнилыми. Мужчина был одет в потрепанные шкуры, плотно наложенные друг на друга. Железные крючки, прутья, пластины, звенья цепи и статуэтки были нашиты по всей груди его одежды. На коленях он держал большой барабан из кожи и изогнутую барабанную палочку. Коджа был совершенно уверен, что этот человек был кем-то вроде шамана, взывающего к первобытным духам за его силой.

С правой стороны юрты находились десять женщин. Две сидели в первом ряду, лицом к мужчинам, и казались важными. Во главе ряда была старая карга, одетая в теплую  кожаную одежду, которая служила ей и пальто, и мантией. Рядом со старухой и немного позади нее находилась более молодая женщина, одетая в похожую одежду. На ней был головной убор незамужней женщины — высокий конус из завернутой красной ткани, удерживаемый черепаховыми гребнями и серебряными булавками. Длинные свисающие цепочки серебряных монет ниспадали ей на плечи.

Коджа низко поклонился, стоя между двумя рядами свиты. Опустив голову, он ждал каких-нибудь слов от второй императрицы. — Добро пожаловать, Коджа из Хазарии, — сказала она теплым и дружелюбным тоном. — Вы можете сесть. Коджа сел, устраиваясь поудобнее, насколько это было возможно.

— Вторая императрица оказывает мне большую честь, больше, чем я заслуживаю, — сказал он.

Баялун улыбнулась, признав его. — Вторая императрица — это не тот титул, к которому я привыкла. Среди моего народа я более известна как Мать Баялун или, — сообщила она ему с кривой улыбкой, — Вдова Баялун, даже Баялун Суровая. Я предпочитаю Мать Баялун, хотя бы потому, что через меня прослеживается Династия Хокун.

— Пожалуйста, простите мое невежество, но я пробыл здесь совсем недолго. Что такое Династия Хокун? Это то же самое, что и Туйган, или это что-то другое? — спросил Коджа. Он внимательно ждал ее ответа.

— Быстрый ум. Вы задаете вопросы, — прокомментировала Мать Баялун, наклонившись вперед и положив острие своего посоха на ковры. Она пристально изучала лицо священника своими темными, глубокими глазами. Подняв кончик своего посоха, она нарисовала большой круг на толстом ворсе войлока. — Это империя Туйган. Ее посох постучал по кругу.

— Являются ли Хокун частью Туйгана? —  спросил Коджа.

Мать Баялун проигнорировала вопрос. Вместо этого она нарисовала несколько кругов поменьше внутри первого. Круги более или менее заполняли пространство. — Это люди империи Туйган. Это, — сказала она, ткнув посохом в один из кругов, — Найкан, завоеванный Бурекаем, моим мужем до кахана. Баялун продолжала показывать еще на четыре круга. — Это Далаты, Квириши, Гур и Коммани. Все они были побеждены нынешним каханом. А этот круг, — она указала на последний из них, в центре всего, — это Туйган. Среди Туйган много племен. Используя свой посох, императрица ткнула в ковер, оставив небольшие вмятины. — Это люди Туйгана. Есть Хокун, Басиматы, Джамакуа и многие другие. Каждая династия названа в честь своего основателя. Нашим основателем был Хокун Умный, сын своей матери, Синей Волчицы.

Коджа вежливо кивнул, хотя и не был уверен, что полностью понял. — Синяя Волчица?

— Мудрый дух. Она родила нашего предка в середине зимы и стала причиной рождения нашего народа. Баялун откинулась назад и пожала плечами. — Все дети Династии Хокун — сыновья и дочери Синей Волчицы. Это делает Хокун королевской семьей всех Туйганов. Я самая старшая в доме, поэтому меня зовут Эке, или Мать Баялун.

— Значит, ваш муж до Кахана Ямун  тоже был каханом? — отметил Коджа, пытаясь убедиться, что он все ясно понял.

Брови Баялун нахмурились, но она быстро приняла отсутствующий вид. — Бурекей был ханом орды Хокун, не более. Именно его сын, Ямун, был избран каханом.

— Кахан Ямун  был избран? Он не был рожден, чтобы стать каханом? — удивленно спросил Коджа. Он предполагал, что кахан было наследственным званием, подобным званию короля или принца.

— Все люди рождены, чтобы стать тем, кем они хотят. Такова воля Тейласа, Повелителя Неба, — объяснила она, поигрывая пальцами вверх-вниз по посоху. — Когда Бурекей умер, Ямун стал ханом Хокун. Только позже, после того, как он завоевал Далаты, кланы назвали его великим принцем всего Туйгана. Баялун скрестила ноги и поправила свое сиденье.

— Но я пригласила вас сюда не для того, чтобы отвечать на все ваши вопросы, посланник, хотя они были забавными. Она одарила его легкой насмешливой улыбкой и наблюдала, какую реакцию вызовет ее нежная колкость.

Коджа покраснел. — Примите мои извинения, Вторая Императрица, — кротко ответил он, слегка склонив голову.

— Пожалуйста, называйте меня Матерью Баялун, — упрекнула его императрица. Откинувшись на спинку стула, Баялун осторожно положила посох у своих ног. — Вы говорили, что вы лама Красной Горы, — небрежно начала она. — Какому учению вы следуете?

— Ламы Красной Горы живут словами Просветленного, который научил нас, как достичь покоя и совершенного забвения. Мы стремимся изгнать наши страсти, чтобы мы могли понять учения Просветленного. Он сделал паузу, ожидая какого-нибудь знака понимания. Баялун внимательно наблюдала за ним, но никак не показала, что поняла его.

Коджа продолжил. — Если я буду пить чай, и мне чай понравится, моей жизнью каждый день будет управлять желание выпить чаю, и я не буду знать ничего другого. Каждый день я буду думать о своей чашке чая, и не буду замечать того, что происходит вокруг меня. Руки священника изобразили, что он держит чашку чая. — Только после того, как мы больше не будем наслаждаться жизнью, мы можем по-настоящему почувствовать все, что может предложить жизнь. Коджа старался, чтобы его объяснение было простым, не желая путать свою хозяйку со сложностями теологии Красной Горы. Судя по шаману рядом с ним, Туйганы были не так уж хорошо знакомы со сложными философскими учениями.

Мать Баялун, прищурившись, посмотрела на него. — Я слышала, так говорили, что вы следуете за Фуро Могущественным. Разве он не бог Храма Красной Горы? Но сегодня вы говорите о Просветленном. Следуете ли вы учениям одного и поклоняетесь другому?

Коджа почесал щетину на своем черепе. Его простое объяснение становилось все более сложным. — Мы знаем, что это — правда, что Фуро Могущественный является божественным агентом Просветленного.

— Итак, вы практикуете учения Просветленного, но молите Фуро заступаться за вас?

— Да, Матушка Баялун. Коджа поразился проницательности ее вопросов.

— Он подобен ветру вокруг нас. Ощущается, но не касается, слышится, но не произносится, движется, но неподвижен, всегда присутствует, но всегда невидим, — процитировала Баялун, ее глаза были закрыты в сосредоточении.

Коджа уставился на нее в изумлении, слишком ошарашенный, чтобы говорить. — Это из Яницавы, Книги Учений, — прошептал он.

— И вы удивлены, что я это знаю, — усмехнулась она. — Я тоже провела свою жизнь, изучая учения мудрецов. Эти достойные люди были моими инструкторами. Она махнула рукой в сторону мужчин, которые сидели через ряд от Коджи. — Это Агул Балай из Цзу-Цзу, народа, расположенного недалеко от границы Шу Лунг, — сказала она, представляя худощавого мужчину в мистических одеждах. — В течение многих лет он учился в Шу Лунг, постигая секреты Чунг Тао — Пути. Сморщенный мужчина сложил ладони вместе и слегка поклонился Кодже.

Будучи в храме, Коджа немного слышал о Чунг Тао. Он был могущественным в империи Шу, далеко на востоке. Говорили, что сам император Нефритового Трона следовал его учению. Коджу учили, что его учения были неправильными, и он слышал много злых историй о его практике. Для Коджи мистик внезапно показался зловещим и опасным.

— Этот другой, — продолжила Баялун, указывая на человека в мехах, — Фиянго. Через него мы можем говорить с духами земли и нашими предками и узнавать много хороших советов. Шаман, возраст которого Коджа определить не смог, улыбнулся ему беззубой улыбкой.

— И она, — заключила вторая императрица, постукивая своим посохом перед старой каргой, — это Борыквил, а это ее дочь Чимка. Борыквил обладает даром видеть вещи такими, какие они есть, и такими, какими они должны быть. Она знает пути «каман кулда» — темных духов, которые приходят с севера.

— Своими глазами я вижу их; своим носом я чувствую их запах, — хихикнула ведьма, произнося старую ритуальную формулу. Ее легкие с трудом дышали от напряжения. С каждым прерывистым вдохом ее ожерелье позвякивало. Присмотревшись к нему через проход, Коджа увидел, что это кожаный шнурок, на который нанизаны широкие плоские кости. Каждая кость была покрыта надписью, выполненной красными чернилами.

— Итак, вы можете видеть, Коджа с Красной Горы, что я окружила себя людьми с полезными навыками. Они дают мне советы и учат меня. Баялун остановилась и быстро облизнула губы. — Агул надеется обратить меня в Чунг Тао. Фиянго беспокоится, что я забуду духов земли, неба и воды, в то время как Борыквил защищает мою юрту от злых духов. Конечно, — добавила она мягко, — не то, чтобы какой-либо дух мог войти в эту область. Она коснулась навершия своего посоха.

— Скажите мне, Коджа из Хазарии, вы здесь, чтобы научить меня секретам Красной Горы?

Коджа немного помолчал, пытаясь придумать подходящий ответ. Наконец, он ответил: — Я никогда не был лучшим учеником своих мастеров, и поэтому я лишь немногому научился у них. Это всего лишь мелочи в учении Фуро. Вместо этого я путешествовал, надеясь помочь другим с помощью услуг Просветленного. Коджа не лгал; он не был лучшим учеником, но его навыки были больше, чем он позволил себе сказать.

— Я думала, все вы сидели в своем храме и медитировали, — прокомментировала Баялун, убирая прядь волос с глаз. Шаман справа от Коджи зашелся в приступе кашля. Баялун поджала губы и подождала, пока он остановится. — Если вы учитель, то вы должны остаться здесь, и наставлять меня о путях вашего храма.

Коджа неловко сглотнул, не желая оскорблять вторую императрицу прямым отказом. Однако он был здесь не для того, чтобы учить, даже если это могло бы распространить веру Фуро среди этих неверующих. — Я, конечно, буду счастлив, научить вас нашим обычаям, пока я здесь, прославленная императрица, но я должен доставить сообщения моему принцу в Хазарии. Говоря это, он слегка поклонился.

— Я понимаю, — сказала Баялун, смягчаясь. Она со вздохом откинулась назад, осторожно поглаживая брови. Коджа уловил нотку разочарования в ее голосе. — Итак, когда вы призываете его, Фуро испепеляет ваших врагов?

Коджа вздрогнул от смелости вопроса. — Говорят, Мать Баялун, что он одновременно чудесен и ужасен, но мы не призываем его. Мы живем, чтобы служить нашему богу, а не для того, чтобы он приходил к нам по первому зову. В голос ламы неизбежно прокрались нотки осуждения.

— Я понимаю, — сказала Мать Баялун, отворачиваясь от Коджи. — На данный момент разговор окончен. Это наше несчастье, что вы не можете остаться и научить нас. Но я уверена, что ваши неотложные обязанности требуют вашего внимания. Вы можете уходить. Коджа прикусил внутреннюю сторону губы, расстроенный собственной неосмотрительностью.

Камергер вышел вперед и тронул Коджу за плечо, жестом приказывая священнику подняться. Коджа встал на ноги и, пятясь, вышел из палатки, кланяясь на ходу. Священника, сбитого с толку странной встречей, отвели обратно к ожидавшей его лошади. Из его первоначального эскорта остался только один человек. Они вдвоем поехали обратно к его палатке, снова следуя окольным путем, которым они воспользовались ранее.

— Почему мы идем этим путем? Так короче, — сказал Коджа, указывая на маршрут, который должен был провести их мимо передней части королевской ограды и телохранителей Ямуна.

— Таковы приказы.

— О, — пробормотал лама. Стражник в белом халате пустил своего коня с косматой гривой рысью вперед, ожидая, что священник последует за ним.

Коджа, небрежно начав верховую езду, погнал свою лошадь вперед, слегка, по его мнению, пнув ее. Кобыла пустилась полным галопом. Коджу швырнуло вперед в седле, а затем он опрокинулся назад, едва удержавшись, когда лошадь перепрыгнула через костер для приготовления пищи. У ламы было лишь время мельком увидеть испуганные лица. Запаниковав, он выронил поводья и обеими руками вцепился в арку седла. Последовал еще один сильный толчок, и его ноги вылетели из стремян.

— Эй! — крикнул стражник, разворачивая свою лошадь, чтобы как-то вмешаться. Мужчина наклонился вперед, к шее своего коня, хлеща его по заду своим кнутом. — Гей! Эй! — закричал он, пытаясь предупредить всех, чтобы они убрались с  пути ламы. Охранник мог видеть, как Коджа подпрыгивает и кувыркается в седле, его ноги взлетают в воздух.

— Остановись! Остановись! — крикнул Коджа  своей лошади, когда она сделала крутой поворот мимо повозки, запряженной волами. Ему удалось вцепиться одной рукой в гриву коня, в то время как другая его рука размахивала вокруг. Копыта лошади цокали и гремели, стуча по обледенелой земле и скудной траве. Коджа метнулся вправо, накренился вперед, сильно ударился позвоночником о седло, затем почувствовал, как его ноги отлетели назад, почти над головой. Ветер трепал его мантию, когда конь поскакал вперед.

Из-за спины Коджи донесся хор криков, воплей и вопиющих верещаний. Внезапно перед ним раздался мужской крик. Лошадь ответила на крик и встала на дыбы, чуть не сбросив Коджу со своей спины. Дыхание кобылы было затрудненным, она фыркала. Раздался резкий треск, когда ее копыта ударились о землю.

Толчок швырнул священника вперед, перекинув его тело через переднюю луку  седла, одна рука все еще запутывалась в гриве кобылы. В одно мгновение Коджа рухнул на землю, полностью перелетев через голову тяжело дышащего скакуна, с клочком гривы в руке. Когда Коджа упал, его голова  ударилась о камень.

— Хай-хай-хай, — хрипло прокричал запыхавшийся стражник, на ходу спрыгивая с седла своего скакуна. Он подбежал к тому месту, где гарцевала сбежавшая лошадь. Под ее копытами был священник — съежившаяся фигура в спутанных одеждах. Из ближайших юрт выбежали одетые в черную одежду люди из охраны кахана.

* * * * *

Ямун расхаживал взад-вперед по пыльному руслу ручья; это было единственное действие, которое могло сдержать его разочарование и гнев. Несколько раз он останавливался, чтобы сбить вызывающий раздражение пучок травы своим окровавленным кнутом. В конце его шагов был распростертый на земле охранник второй императрицы — эскорт Коджи. Мужчина лежал на спине, пригвожденный к столбу, его голова была вдавлена в грязь кангой — тяжелым Y-образным хомутом, который был привязан к его шее витыми ремнями. Охранник был раздет догола, и из нескольких следов от ударов плети текла кровь.

На другом конце пути Ямуна был тюфяк, на котором лежал потерявший сознание священник. Вокруг него сгрудились три шамана в своих ритуальных масках. В изголовье тюфяка был расстелен кусок белой ткани, на котором стояла серебряная миска с молоком и окровавленными овечьими костями. Всех окружала стена дневных стражей Кашиков, их спины были повернуты так, что они смотрели в сторону от Ямуна и шаманов, образуя живую стену. Сильный ветер трепал их халаты по ногам. Вдалеке дым Кварабанда вился над смутными очертаниями юрт.

Ямун остановился у пленника. — Зачем старая Баялун призвала Хазарца? — потребовал он, возвышаясь над связанным человеком.

Пленник, задыхаясь от пересохшего горла, едва выдавил из себя ответ. Разъяренный Ямун ударил его кнутом, оставив еще больше кровавых ран.

— Зачем она вызвала его?

— Я, я не знаю, — прохрипел воин.

— О чем они говорили?

Охранник ахнул, когда Ямун ударил его снова. — Я не слышал!

Испытывая отвращение, Ямун направился в другой конец маленького комплекса, где работали шаманы. — Он будет жить?

— Это очень трудно, Великий Вождь, — ответил один из троих. На нем была маска ворона, и его тонкий, скрипучий голос гулким эхом отражался от нее. Маска Лошади и Маска Медведя продолжали свою работу.

— Мне наплевать. Дайте мне ответ, — рявкнул Ямун.

— Его боги отличаются от наших, Кахан. Трудно сказать, будут ли наши исцеляющие заклинания иметь над ним силу. Мы можем только попытаться.

Ямун хмыкнул. — Тогда вам лучше очень постараться. Он повернулся, чтобы возобновить свои шаги.

Стена Кашиков  раздвинулась, чтобы пропустить всадника верхом. Этот человек, командир мингана Кашиков, быстро соскользнул с лошади, подбежал к Ямуну и преклонил колени перед каханом.

— Вставай и докладывай, — приказал Ямун.

— Я пришел из шатров Матери Баялун, как ты приказал, Великий Господин.

— И что она сказала?

— Мать Баялун говорит, что она только хотела узнать больше об окружающем мире, — быстро ответил офицер, посмотрев на пленника, лежащего на земле.

Ямун сжал свой кнут обеими руками. — И каково ее оправдание охранников?

— По ее словам, приказы, которые она отдала, не были выполнены. Она приказала стражникам сопроводить священника из его юрты и обратно, и обеспечить, чтобы он не пострадал, — объяснил посыльный. — Она приказала арбану воинов отправиться в качестве эскорта, но они не подчинились ее приказам.

— Тогда ты должен вернуться и сказать ей, чтобы она выбрала наказание для девяти человек, которые покинули свои посты, — приказал Ямун. Он нетерпеливо ковырнул землю носком сапога.

— Она предугадала твое желание и уже высказала свое суждение. Их нужно зашить в воловьи шкуры и утопить в реке, как это принято по обычаю.

— Она умная и быстрая. Она надеется, что это успокоит меня. Ямун подергал себя за усы, обдумывая это. — Ее суждения  достаточно. Тем не менее, я хочу, чтобы ты вернулся и сказал ей, что я не удовлетворен. За то, что она позволила этому случиться, она должна уменьшить численность своих телохранителей. Я установлю цифры, когда вернусь.

— Есть, Кахан. Несомненно, вторая императрица будет разгневана, Господин. Может ли она сделать что-то опасное? Офицер был много наслышан о способностях Баялун.

— Мне не нужно угождать ей. Она примет это, потому что я кахан, — уверенно сказал Ямун. Он повернулся и подошел к своему пленнику. — И она что-нибудь говорила о нем? — спросил Ямун, указывая на человека, привязанного к столбу.

— Видя, что он в твоей власти, она позволяет тебе поступать с ним так, как ты хочешь.

Ямун посмотрел на мужчину сверху вниз. Глаза парня были широко раскрыты, он ждал слов от кахана.

— Он не дезертировал, Кахан, — отметил офицер.

— Верно. Он может жить, но... Кахан помолчал, размышляя. — Он не справился со своими обязанностями. Приведи людей с камнями. Раздробите ему одну лодыжку, чтобы он больше не мог ездить верхом. Пусть все, кто не повинуется тебе, знают, что это по слову кахана.

— По твоему слову, это будет сделано, — ответил командир. Взяв свою лошадь, он покинул круг, чтобы проследить за приготовлениями.

Звуки барабана и флейты вернули внимание Ямуна к шаманам. Монотонная мелодия их песнопения как раз заканчивалась, когда он вернулся к ним. Взяв свои жезлы из лошадиных хвостов, шаманы окропили неподвижное тело священника молоком, а затем отошли от тюфяка.

— Ну? — потребовал Ямун, но Маска Ворона   заставил его замолчать.

— Подожди, мы узнаем через некоторое время. Голос шамана эхом отдавался из-под маски. Все трое присели на корточки. Ямун стоял позади них, поигрывая своим кнутом. Наконец его терпение больше не выдержало, и он возобновил свои шаги.

Через несколько минут Ямун услышал кашель. Он повернулся и зашагал обратно к тюфяку. Коджа изо всех сил пытался приподняться на одном локте. Шаманы столпились вокруг, их маски были сдвинуты с лиц. Они суетились вокруг священника, толкая его обратно каждый раз, когда он слабо пытался сесть. Маска Ворона  повернулся к Ямуну. — Он жив, прославленный Кахан. Духи Бога Неба Тейласа одарилиего своим благословением.

— Хорошо, — прокомментировал Ямун, остановившись возле Коджи, и посмотрел вниз, в его бледное лицо. Засохшая кровь покрывала заднюю часть его черепа, хотя рана, волшебным образом исцеленная, уже затянулась. — Ну что, посланник Хазарии, хочешь еще покататься верхом? Он рассмеялся над собственной шуткой, в то время как Коджа поморщился от боли при этой мысли.

Один из шаманов потянул кахана за рукав. — Осторожно, Великий Вождь. Он все еще очень слаб.

Ямун хмыкнул в знак согласия и присел на корточки рядом с пострадавшим. Он махнул шаманам отойти, чтобы остаться наедине. — Ты живешь.

Коджа слабо кивнул, попытался поднять голову и откинулся назад от боли. — Что, где...? Его вопросы иссякли.

— Ты находишься за пределами Кварабанда. Я приказал привести тебя сюда, чтобы шаманы могли наложить на тебя свои заклинания.

Коджа глубоко вздохнул и собрался с мыслями. — Что со мной случилось?

— Тебя сбросила твоя лошадь. Мой охранник привез тебя почти мертвым. Это заняло немного времени, но шаманы залечили твои раны. Ноги Ямуна затекли, поэтому он слегка покачался из стороны в сторону, чтобы размяться. — Люди, которые подвели тебя, были наказаны, — добавил он, предполагая, что священник без промедления потребует справедливости.

Облако замешательства закружилось в глазах Коджи, лишь отчасти из-за головокружения. — Почему ты это сделал? Вспомнив о своих манерах, он перефразировал вопрос. — Почему кахан, прославленный Император Туйгана, пришел сюда, чтобы позаботиться о здоровье такого ничтожества? Вы оказали мне великую милость.

Ямун почесал шею, думая о том, как это объяснить. Причины его действий казались Ямуну очевидными, поэтому он предположил, что эти причины были ясны всем. — Почему? Ты гость в моей юрте. Было бы нехорошо, если бы ты умер, находясь здесь. Люди сказали бы, что в моих юртах поселились злые духи.

Кахан сделал паузу и улыбнулся. — Кроме того, что бы подумал ваш принц, если бы я отправил ему сообщение со словами — «Пожалуйста, пришлите другого священника, первый умер»? Я не думаю, что он был бы доволен. Ямун поднял камешек и покатал его между пальцами.

— А теперь, — мягко сказал Ямун, — я спас тебе жизнь. Военачальник отбросил камень в сторону.

Коджа не находил слов. — Я не в состоянии отплатить тебе за это, Великий Господин, — прошептал он, наконец. Дрожь пробежала по его телу. Его грудь казалась напряженной и стесненной.

Ямун широко улыбнулся, шрам на его губе придавал ему плотоядный оттенок. Его глаза оставались прищуренными и жесткими. — Посланник Хазарии, мне нужен новый писец. Последний писец оказался ненадежным.

Коджа болезненно сглотнул. — Ненадежным?

— Он забыл о своей верности.

Коджа вспомнил окровавленную голову и быстрое правосудие Ямуна. — Ты имеешь в виду…

— Он сказал мне так,  чтобы я услышал то, что хотели другие, — перебил его Ямун. — Итак, кому ты служишь?

Коджа заколебался от страха, затем сглотнул и ответил. — Принцу Оганди из Хазарии, Великий Вождь. И он закрыл глаза, ожидая удара.

— Ха! Хорошо! — взревел Ямун. — Если ты предашь своего настоящего господина, чтобы служить мне, на какую верность я могу рассчитывать? Он удовлетворенно хлопнул себя по бедру. — Но теперь ты окажешь услугу своему принцу, служа мне.

— Великий Хан, я…

Ямун пресек его протесты. — Твой принц приказал тебе узнать больше обо мне и моем народе, не так ли?

— Да, но как ты узнал? Испуганный тем, что его письма были найдены, Коджа боролся изо всех сил и, наконец, сумел сесть.

— Потому что это то, что я бы хотел, чтобы ты сделал, будь я на его месте. Теперь, как мой писец, ты будешь очень близок ко мне, и у тебя будет шанс многое узнать, не так ли? Ямун почесал свою грудь.

— Да, — нерешительно ответил Коджа.

— Хорошо. Решено. Ямун снова встал, потирая ноющую спину. Кахан повернулся и посмотрел в сторону юрт Кварабанда. — Ты познакомился со второй императрицей. Что ты о ней думаешь?

— Она... волевая, — ответил Коджа, тщательно подбирая слова.

Ямун фыркнул. — Я вижу, она пыталась что-то получить от тебя. Помни, она никогда не сдастся, и она могущественна. Большинство волшебников и шаманов прислушиваются к ее словам.

— Я буду помнить.

— Как с моим писцом, — продолжил Ямун, все еще глядя в сторону, — она может попытаться, добиться твоей благосклонности. Посмотри туда. Он повернулся и указал через маленький круг.

Коджа посмотрел туда, куда указывал Ямун, и увидел связанного пленника. До сих пор человек,  в основном, молчал, если не считать легких стонов боли. Коджа едва смог узнать в нем всадника из своего эскорта. Ямун поднял руку, подавая сигнал своей охране. Двое мужчин вышли из рядов. Каждый нес большой плоский камень. Увидев их, пленник начал кричать и молить о пощаде. Не обращая внимания на его крики, мужчины принялись за работу.

Быстрым взмахом ножа охранники перерезали путы, удерживавшие одну ногу. Один человек быстро схватил жертву за ногу, вывернув лодыжку вверх, в то время как другой Кашик подсунул под нее  камень. Пленник, все еще крича, попытался освободиться, но его крепко держали. Второй стражник поднял свой камень высоко над головой.

— Останови их, Кахан! — вскрикнул Коджа, когда понял, что охранник собирается разбить камнем. Усилие, которое потребовалось, чтобы крикнуть, вызвало у него мучительный приступ кашля.

— Стой! — скомандовал Ямун. Кашик опустил камень, который держал над головой.

— Почему они должны остановиться? — потребовал Ямун у Коджи, как только кашель прошел.

— Этот человек ничего не сделал. Ты не можешь винить его в моем несчастном случае, — запротестовал Коджа.

— Почему нет? — возразил Ямун. — Он не смог защитить тебя. Следовательно, он должен быть наказан. По крайней мере, он будет жить. Его товарищи утоплены.

Разум Коджи, уже ослабевший от шока,  был поражен словами Ямуна. — Это не его вина, что я пострадал. Я не допущу, чтобы ему причинили вред, — наконец убежденно сказал священник. Обессиленный, он откинулся на тюфяк.

Ямун посасывал щеку, слушая священника. — Ты просишь его жизни? — спросил дородный военачальник.

— Его жизнь? Да, я прошу, — ответил Коджа, лежа на спине.

Ямун посмотрел на пленника. Человек наблюдал за ними, его глаза были полны страха и ожидания. — Очень хорошо, священник. Согласно обычаю, я отдаю его тебе; он твой раб. Его зовут Ходж. Если он совершит какое-либо преступление, вы оба будете наказаны. Это тоже наш обычай.

— Я понимаю это, — заверил Коджа Ямуна, закрывая глаза.

— Хорошо. Теперь, что касается Баялун, она предположит, что ты верен мне. Она ненавидит меня, — сказал он, как ни в чем не бывало, — и поэтому она возненавидит тебя. Всегда помни, что я — это все, что стоит между ее гневом и тобой. Ямун дал знак стражникам освободить Ходжа, а затем ушел за своей лошадью.

Коджа наблюдал, как кахан отъезжает, когда подошли носильщики и взвалили его вместе с тюфяком себе на плечи. Всю обратную дорогу в Кварабанд священник, молча, читал свои молитвы, призывая Фуро защитить его, пока он, снова не увидит свой дом.

3. Молния

В течение четырех дней Коджа жил в специальной белой юрте, возведенной на окраине Кварабанда, сразу за границей мертвых от магии земель. Здесь он оставался на своем тюфяке, отдыхая и набираясь сил. Раз в день приходили шаманы, разворачивали свою белую ткань и раскладывали свои подношения богу Тейласу. Ударяя в свои барабаны и выкрикивая песнопения, они произносили заклинания, чтобы исцелить и укрепить его. Каждый день, после того как они уходили, Коджа погружался в глубокую концентрацию, молясь Фуро о силе и прощении. Хотя священник  никому не говорил,  он был подавлен, опасаясь, что Фуро и Просветленный будут избегать его за то, что он принял исцеление другого божества.

К четвертому дню лечения шаманы восхищались быстрым выздоровлением Коджи и гордились эффективностью своих заклинаний. По их мнению, Тейлас явно благоволил им, совершив исцеление этого иностранного священника. Шаманы рассказали кахану об этом чудесном прогрессе, объяснив, что священник должен быть каким-то особенным.

Четыре дня также дали Кодже время изучить качества своего нового слуги. Хотя Ходж был рабом, Коджа отказался обращаться с ним как с рабом, а вместо этого предоставил ему вольности и уверенность доверенного слуги. Ходж отреагировал на это, и, казалось, стал заботиться о своем новом хозяине. В первое утро Ходж заварил чай по обычаю Туйгана — густой, с молоком и солью. Коджа чуть не поперхнулся, и сразу же последовал урок заваривания чая. После этого Ходж заварил чай по Хазарски — густой, с маслом, — хотя и скорчил ужасную гримасу, подавая его своему хозяину.

Пока Коджа выздоравливал, он  мало чем занимался в эти дни, кроме как слушал. Ходж говорил редко, но шаманы — другое дело. Их долгие беседы обычно были сосредоточены на убеждениях, но касались самых разных тем.

Вскоре у Коджи появилось достаточно новой информации, чтобы добавить ее к своим письмам. Он зажег масляную лампу, стоявшую на его маленьком письменном столике, и развернул тонкий лист бумаги; страница тихо потрескивала, когда он разглаживал ее на крышке стола. Белая бумага казалась соломенно-желтой в тусклом круге света от лампы. Взяв кисточку, Коджа начал писать четкими, контролируемыми мазками:

«Кахан утверждает, что командует более чем ста тысячами человек в четырех разных армиях. Я слишком мало знаю, чтобы сказать, хвастливый ли он человек. Тремя его армиями руководят его сыновья. Четвертый командир — Чанар Онг Кхо. Он тщеславный и гордый человек. Среди Туйганов также много младших ханов. С большинством из них у меня не было возможности встретиться.

У кахана есть жена, Вторая Императрица Эке Баялун — его собственная мачеха. Она окружает себя колдунами и святыми людьми и, кажется, имеет власть над шаманами народа. То, что она не любит своего мужа, очевидно, и ее чувства могут быть еще сильнее. Есть некоторый шанс, что завязывание дружбы с ней забьют клин между каханом и его волшебниками».

Написав все, что мог, Коджа ничего не мог поделать, кроме как предаваться размышлениям. В частности, он беспокоился о том, как передать свои письма Принцу Оганди. Из Семфара доверенные гонцы доставляли их по Шелковому Пути в Хазарию. Здесь его единственным выбором были всадники кахана, и Коджа, конечно же, не доверил бы им свои послания. Он хотел бы отправить письма в целости и сохранности, но это было невозможно. Однако Коджа мало что мог сделать, поскольку он должен был оставаться до тех пор, пока кахан, хотя бы не даст какой-то ответ на предложение Оганди. — «Правильно ли я поступаю», — беспокоился он, — «служа тем временем писцом Ямуна?»

После четырех дней отдыха Коджа был достаточно здоров, чтобы передвигаться. Он все еще был слаб, но Ямун настоял на том, чтобы он вернулся в королевскую резиденцию. Кахану нужен был писец. Итак, Коджа неохотно вернулся в Кварабанд и приступил к своим обязанностям придворного писца кахана.

Этих обязанностей было не так уж много, в основном он тихо сидел в стороне во время аудиенций кахана, отмечая любые приказы или заявления Ямуна. Это была тихая работа, настолько тихая, что Коджа узнал о кахане немногим больше, чем он уже знал. Прошло две недели этой тяжелой работы, прежде чем произошло что-то примечательное.

Был очень поздний вечер, почти полночь, и трое мужчин, оставшихся в царской юрте, были почти измотаны. Ямун сидел, полулежа на своем троне, пил вино и отдыхал. Коджа, исполняющий свои новые обязанности всего две недели, зевнул, терпеливо работая с кипой бумаг. В темноте сбоку от юрты находился  один из ночных стражников Ямуна. В своем черном халате мужчина почти растворился во мраке. Он сидел неподвижно, стараясь оставаться бодрым и бдительным, зная, что его побьют, если он заснет.

Придвинув к себе письменный столик, Коджа сидел, записывая суждения и заявления за день. Работая, священник приостановился, чтобы прислушаться к раскатам грома и стаккато дождя по войлоку. Гроза, бушевавшая снаружи, заставляла его вздрагивать каждый раз, когда новый грохот сотрясал юрту. Такие бури были далекими битвами бога Фуро со злыми духами земли — по крайней мере, так его учили. Тем не менее, эта буря, первая с тех пор, как Коджа прибыл в Кварабанд, была сильнее, чем любая, которую священник когда-либо слышал прежде.

Весь день небо было серым, обещая бурю нарастающей силы. В то время как ханы со страхом смотрели на небо, кахан был на взводе, ожидая дождя. Ранним вечером разразилась гроза. Внезапно Ямун отпустил ханов и слуг, отправив их под ливень. С тех пор Ямун сидел, пил вино и время от времени отдавал приказы, но его напряжение не спадало. К этому часу кахан двигался устало, и его состояние души было вспыльчивым.

Ямун отпил глоток вина из чеканного серебряного кубка. — Напиши этот приказ, писец, — резко сказал он.

Коджа аккуратно отложил в сторону заметки, над которыми работал, и разложил чистый лист бумаги. Его зрение было затуманено долгими часами работы. Его уставшие пальцы уронили кисточку для письма, разбрызгав капли черных чернил по чистой белой странице.

— Тебе придется быть сильнее, писец, — прорычал Ямун, раздраженный задержкой. — Будь крепче. У тебя будут дни и ночи без сна, когда мы начнем марш.

— В поход, Великий Хан? За две недели, прошедшие с момента его назначения, Коджа так и не услышал ни одного упоминания об армиях кахана, собирающихся в поход.

— Да, в поход. Ты думаешь, я намерен сидеть здесь вечно, ожидая соизволения других — таких, как твой Принц Оганди? Придет время, и я должен буду выступить, — огрызнулся коренастый мужчина. — Скоро здешние пастбища истощатся, и тогда мы должны будем переезжать.

— Великий Кахан, — взмолился Коджа, перекладывая бумаги, — не проще ли тебе было бы найти другого писца? Конечно, один из ваших людей, кто-нибудь посильнее меня, мог бы выполнить эту работу.

— Что это? Тебе не нравится быть моим писцом? Кахан сердито посмотрел поверх своей чашки на Коджу, его отвратительное настроение становилось все хуже.

— Нет, дело не в этом, — заикаясь, произнес Коджа. — Это... Я не храбрый. Я не солдат, — выпалил он. В ужасе он обратил свое внимание на листы перед собой, бормоча: — Кроме того, я никогда не думал, что здесь так много работы. Я имею в виду…

— Вы все думали, что мы невежественны и не знаем, как вести записи, — холодно перебил его Ямун. Коджа отчаялся. Все его попытки объяснить свои слабости только усугубляли ситуацию.

Ямун соскользнул вперед со своего места, приблизившись к Кодже. — Я не умею писать и не умею читать, поэтому ты считаешь меня дураком. Я знаю их ценность. Он схватил горсть бумаг Коджи с маленького письменного стола. — Все великие короли и принцы правят с помощью этих клочков бумаги. Я видел бумаги, разосланные императором Шу Лунг. Я тоже император. Я не какой-нибудь маленький принц, который ходит от палатки к палатке, разговаривая со всеми своими последователями. Я — кахан всех Туйганов, и я буду еще большим.

Коджа, молча, посмотрел на кахана, пораженный вспышкой его гнева.

Тем не менее, скептицизм, должно быть, отразился на лице священника. Ямун тяжело поднялся на ноги, расплескав вино по коврам. — Ты сомневаешься во мне? Тейлас пообещал мне это! Послушай его там, — крикнул он, сделав паузу, достаточную для того, чтобы Коджа услышал особенно громкий раскат грома. — Это его голос. Это его слова. Большинство людей живут в страхе перед ним. Они молятся и кричат, боясь, что он призовет их к испытанию. Но я не боюсь. Он проверил меня, и я все еще жив. Слегка пошатываясь от выпитого вина, Ямун направился к двери. — Сейчас он зовет меня. Сегодня.

Коджа остался на своем месте, пытаясь разобраться в разглагольствованиях Ямуна. Ночной страж, однако, бросился к дверному проему и упал на ковер. — Великий Вождь, — взмолился он, — не выходи на улицу! Я прошу тебя об этом. Никогда еще не было такого шторма, как этот. Это дурное предзнаменование. Тейлас выпустил на нас своих духов. Если ты выйдешь на улицу, они попытаются тебя похитить. Тейлас сердится!

— Смотри, — крикнул Ямун через юрту Кодже. — Они все боятся штормов, гроз,  мощи Тейласа. Это мои солдаты-дети! Двигайся, воин, — приказал он, снова обращая свое внимание на съежившегося человека. — Я не боюсь гнева Тейласа. В конце концов, я — кахан. Мой предок родился ребенком Тейласа и Синей Волчицы.

Ямун высокомерно прошагал мимо коленопреклоненного мужчины и отодвинул дверной клапан. Тяжелая ткань тут же с треском распахнулась. Холодный дождь хлестал в открытую дверь, подхваченный мощным ветром. Пачкающий пепел удушливыми облаками поднялся из жаровен. Теплый воздух внезапно испарился.

— Вот. Это мощь Тейласа, — проревел Ямун, указывая на бурю. — Пойдем, писец, раз ты не веришь, что он разговаривает со мной.

— Пожалуйста, Великий Господин, — взмолился Коджа, перекрикивая ветер, — останься внутри.

— Нет! Ты пойдешь и увидишь, потому что я приказал. Он шагнул к Кодже, схватил его за плечо и почти потащил к двери. Бесцеремонным толчком Ямун вытолкнул священника под проливной дождь.

Коджа споткнулся и поскользнулся в холодной грязи. Дождь хлынул в слякоть и густо забрызгал его. Копье молнии неровно рассекло ночное небо, осветив весь горизонт. В короткой вспышке света Коджа увидел темную фигуру Ямуна, стоящего над ним, лицом к небу, с широко открытым ртом. Свет длился всего мгновение, а затем мир снова погрузился во тьму. Сильная рука Ямуна схватила священника за одежду и вытащила его из грязи.

Двое мужчин двинулись в путь, борясь и скользя вниз по склону. Они прошли по ледяной грязи, вышли за ворота и миновали юрты, пока не добрались до загона для лошадей за пределами центра. Ветер и дождь хлестали их по лицам. Ручейки стекали с волос Ямуна на его усы, стекая в рот. Огромные капли стекали со всех сторон по бритой голове Коджи, смывая комья грязи.

— Тейлас! — крикнул Ямун, сплевывая воду между каждым словом. — Вот и я! Послушай меня! Далекая вспышка молнии тускло осветила степь, отбрасывая на них причудливые тени. Ветер на мгновение смахнул капли дождя с их лиц, а затем снова хлестнул по ним. Глухой грохот далекого удара едва донесся из-за ветра.

— Он слушает, — уверенно сказал Ямун, отпуская плечо Коджи. Внезапно лишившись поддержки, священник отшатнулся назад и упал, барахтаясь на неожиданно крутом участке. Не обращая ни на что внимания, Ямун шагал вперед до тех пор, пока Коджа едва мог разглядеть громоздкий силуэт пожилого мужчины. Шлепая по лужам грязной воды, Коджа делал все возможное, чтобы наверстать его.

Наконец, священник снова упал в грязь, измученный тем, что спотыкался и поскальзывался в погоне за каханом. Случайные вспышки молнии помогали Кодже ориентироваться, но теперь он потерял Ямуна из виду. Где-то поблизости ржали лошади, их пронзительные крики перекрывали шум дождя. Коджа оттолкнулся от грязи и зашлепал в направлении шума.

— Тейлас! Голос Ямуна донесся откуда-то слева от священника.

— Кахан! — крикнул Коджа, надеясь, что Ямун услышит его.

Вспышка молнии, почти над головой, залила небо светом и раскатами грома. Хотя его глаза заболели от света, Коджа смог увидеть Ямуна слева. Вокруг него виднелись неясные очертания лошадей, вставших на дыбы и гарцующих в панике.

— Кахан Ямун! — крикнул он. Ответа не последовало.

Молния снова осветила землю, словно в ответ на крики Коджи. В мгновение ока он увидел Ямуна, простирающего руки к небесам, в центре одного из загонов для лошадей. Дождь образовал вокруг него серебристые полосы.

Полный решимости, Коджа бросился вперед, в темноту. Его ноги вязли в грязи и грозили выскользнуть из-под него в любую секунду. Дождевая вода стекала по его бровям, затуманивая зрение. Его одежда, промокшая и грязная, обвисла и натянулась на его теле.

Голень Коджи ударилась обо что-то твердое — забор. Потрясенный болью, лама попытался устоять на одной ноге, но потерял равновесие. Обе ноги вылетели из-под него, взметнувшись в воздух. Он сидел в грязи у подножия изгороди загона, потирая стреляющие полосы боли, которые начинались в голени и поднимались вверх по ноге.

— Тейлас, послушай... могущественный... правь... Голос Ямуна урывками разносился над воем ветра. Коджа заглянул через забор. Теперь он был достаточно близко, чтобы заглянуть в загон, хотя все еще ничего не мог ясно разглядеть. Прикрывая глаза от дождя, Коджа вглядывался сквозь лошадиные ноги, пытаясь разглядеть Ямуна.

Смутная фигура человека, стоящего в полном одиночестве, была едва видна Кодже. Кобылы и жеребцы отодвинулись от него как можно дальше, прижимаясь телами к забору. Они топали и лягались, их глаза были дикими от страха.

— Прими мое приношение благодарности, Тейлас. Я объединил свой народ, но с тобой или без тебя, я должен победить, — кричал Ямун. Коджа отчетливо расслышал эти слова, когда ветер совсем стих. Дождь лил ровными потоками, густые капли были лишены своей движущей силы.

Теперь Коджа мог видеть Ямуна более отчетливо. Кахан стоял, широко расставив ноги, подбоченившись и запрокинув голову к небу. Он не обращал внимания на дождь, хлеставший его по лицу. Его одежда намокла и прилипла к телу, но кахану было все равно. Он стоял неподвижно, ожидая.

Последовала ослепительная вспышка света, когда шторм возобновил свою ярость. Прежде чем сияние угасло, сверкнула еще одна молния, ближе и ярче, чем первая. За ней последовала еще одна, затем еще и еще. Вспышки света стали непрерывными, сначала с востока, затем с запада, севера и юга. Раскаты грома становились все громче и сокрушительнее, пока не превратились в непрерывный шквал. Ржание лошадей превратилось в крики ужаса, пронзающие басовые раскаты грома.

Коджа, дрожа от страха, зажал уши руками и опустился так близко к земле, как только мог. Столбы загона глухо стучали и сотрясались, когда охваченные паникой лошади вставали на дыбы и били копытами. Несмотря на то, что небо было ярким, Коджа едва мог разглядеть кахана сквозь стук копыт, но его не тронуло окружающее столпотворение.

Как раз в тот момент, когда Коджа почувствовал, что буря достигла своего апогея, светящийся шар сверкающего синего цвета закружился вокруг Ямуна, отчетливо освещая его. Он потрескивал и шипел, словно прыгающий электрический огонь. Миниатюрные стрелы образовали дуги из центра, обжигая и щелкая, когда они ударялись о землю. И в самом центре стоял Ямун, нетронутый заряженным пламенем.

Коджа сидел, ошеломленный. Затем его осенило, что кахан, возможно, в опасности. — Великий Повелитель! — прокричал он, пытаясь перекричать ревущий шторм.

— Кахан Ямун! — снова крикнул священник, сложив ладони рупором, чтобы придать больше громкости своему голосу.

В ответ из кахана вылетела искра и полетела в сторону Коджи. Вздрогнув, Коджа отскочил в сторону, когда заряд лениво пролетел мимо. Он ударился о землю позади него и взорвался, подняв фонтан грязи. Сила взрыва отбросила священника вперед, к забору, выбив воздух из его легких. Ошеломленный, Коджа прислонился к стене загона.

Из Ямуна полетело еще больше искр, разлетевшихся по загону. По мере того, как каждый шар отделялся от молнии, сияние, окружавшее кахана, немного уменьшалось. Лошади пришли в неистовство, скакали галопом и крутились, чтобы избежать летящих искр. Забор, слишком высокий, чтобы можно было его перепрыгнуть, загнал их в угол.

Раздался шипящий хлопок и лошадиный визг боли. Скакуны удвоили свои усилия. Забор раскачивался и гремел. Коджа соскользнул в грязь, когда копыта пронеслись прямо перед его лицом, но забор держался крепко. Раздалось еще одно неистовое ржание и хлопок, за которым последовал третий. С каждым разом крики лошадей становились немного тише.

Ужас овладел Коджей, наполняя его неконтролируемой энергией. Он должен был уйти, добраться до безопасного места. Тяжело дыша, лама пополз прочь от загона, волочась по залитой дождем земле. Позади него яркое свечение распространилось из загона, затем начало угасать. Ветер и дождь заглушали звуки позади него. Окончательно обессилев, он рухнул, как тряпичная кукла, не в силах двигаться дальше.

Пока Коджа так лежал, ветер начал стихать, и яростный вой утих. Дождь сменился со шквала, подобного ударам молота на более медленный ливень. Вода все еще была ледяной, и реки грязи втекали в складки его одежды. Тело Коджи промерзло до мозга костей. Он прижался к земле, дрожа, когда молнии и гром стихли.

— Писец? Куда ты ушел? Голос Ямуна легко донесся до Коджи.

— Здесь, — слабо отозвался Коджа, поднимая голову из грязи. Тяжело дыша, он поднялся на ноги. — Я здесь, Великий Хан. Где бы это ни было, — тихо добавил он. Когда буря утихла, стало слишком темно, чтобы видеть далеко.

— Тогда иди сюда, — приказал кахан. Казалось, шторм не причинил ему вреда.

Коджа направился в направлении голоса Ямуна. Он мог только надеяться, что движется правильным путем. — Великий Вождь, где ты?

— Сюда, — последовал ответ. Коджа, спотыкаясь, брел вперед, пока не нашел загон. Забор все еще стоял, но в загоне царила тишина. Обойдя вокруг ограды, священник подошел к воротам. На другой стороне ждал Кахан Ямун, невредимый, хотя и пошатывающийся. Заметив Коджу, он сказал: — Пошли, — не предлагая никаких объяснений.

Коджа автоматически кивнул, сосредоточившись на загоне. Он был пуст; там не было лошадей, ни живых, ни мертвых. Лама испуганно посмотрел на Ямуна, а затем снова в загон, пытаясь увидеть какие-либо признаки лошадей или какие-либо следы, оставленные мерцающим, синим огнем. Лошадей не было, а грязь была настолько взбаламучена, что невозможно было сказать, что произошло. На заборе не было никаких подпалин или повреждений от искр. Все было так, как, будто ничего не произошло.

— Что случилось? — изумленно спросил Коджа.

— Давай. Пошли, — сказал Ямун, проходя через ворота. Он двигался медленно, с преувеличенной осторожностью. Его скованность могла быть вызвана поздним часом или ударом молнии. Коджа не мог этого сказать.

Коджа оставался настойчивым. — Что же случилось?

Ямун повел священника, держа за локоть, крепко сжимая его, пока они шли. К этому времени ветер превратился всего лишь в холодный весенний бриз, а ледяные капли дождя сменились мелкой моросью.

— Я разговаривал с Тейласом, моим отцом, Повелителем Неба.

Коджа уставился на Ямуна, полагая, что тот одержим или стал жертвой какой-то безумной иллюзии. Возможно, Ямун имел в виду это только фигурально, как решил он. Он знал, что многие люди «разговаривали» с различными богами и никогда не получали ответа. Ламы и странствующие священники были единственными, как он знал, кто мог связаться со страшными силами внешних уровней и ожидать какого-то ответа.

Ямун заметил скептический взгляд Коджи. — Я разговаривал с Тейласом. Голос кахана был полон убежденности.

Коджа ничего не сказал. Не было ничего, что он мог бы сказать, что не звучало бы покровительственно или подобострастно. Он с трудом поднимался по грязному склону рядом с Ямуном в болезненном молчании. — Ты сиял, — наконец сказал он.

— Был ли это я? Я никогда не могу видеть, что происходит.

— Ты делал это раньше? — фыркнул Коджа.

— Конечно. Тейлас требует своих подношений. Кахан перешел вброд широкую лужу.

— Но ты не пострадал.

Ямун перешагнул через упавший котелок для приготовления пищи. — Зачем Тейласу причинять мне боль? Я Прославленный Император Туйгана и сын Синей Волчицы.

Коджа склонил голову набок, пытаясь решить, говорит ли Ямун серьезно или разыгрывает какую-то гротескную шутку.

— Тейлас не уничтожает свой собственный клан. Ямун шлепал по грязи, не сбавляя шага.

— Тогда что случилось с лошадьми? — наконец, спросил лама.

— Тейлас забрал их. Когда Ямун говорил, его дыхание затуманивало воздух. После шторма температура быстро падала.

— Что?

Ямун остановился и повернулся лицом к Кодже. Плечи кахана поникли от усталости, но его лицо, особенно глаза, все еще сияло. — Лошади теперь служат Тейласу в его царстве. Разве ты не приносишь жертвы своему богу?

— Ты пожертвовал ими?

— Их забрал Тейлас. Я к ним не прикасался, — ответил Ямун.

— Из твоих пальцев вылетали пылающие голубые искры, — сказал Коджа, объясняя то, что он видел.

— Это была сила Тейласа, — ответил Ямун. Он повернулся и продолжил свой путь к Большой Юрте. Они, молча, продолжили путь по Кварабанду.

Наконец они вернулись к дверям царской юрты. Ямун распахнул створку и собирался шагнуть внутрь, когда Коджа остановил его.

— Пожалуйста, подожди, Великий Господин, — выпалил Коджа, едва соблюдая надлежащую вежливость. Ямун остановился в дверном проеме, оглядываясь через плечо.

— Что тебе сказал Тейлас? — спросил Коджа, слегка кланяясь при этих словах.

Ямун посмотрел на священника. Легкая сардоническая улыбка скользнула по его лицу. — Он…

— Что он, прославленный Император Туйгана? — подсказал Коджа, не в силах подавить свое любопытство.

Ямун медленно посмотрел на небо и увидел звездный свет, видимый сквозь редеющие облака. — Он показал мне весь мир, священник, от великой воды на востоке до земель на западе. Я видел царство Шу Лунг и этот «Кор-мир», о котором ты говорил. Кахан, сверкая глазами, снова повернулся к священнику, но, казалось, сосредоточился на чем-то далеком. — Зеленые земли и леса, жаждущие завоевания — и все, что мне нужно сделать, это протянуть руку и забрать их.

Коджа отступил назад, когда Ямун заговорил. Голос кахана медленно нарастал по мере того, как военачальник видел, как его видение снова разворачивается перед его глазами.

— Тейлас обещал тебе все это? — со страхом решился Коджа.

— Тейлас ничего не обещает. Он только показал, что у меня может быть. Это зависит от меня, — холодно ответил Ямун. Вопрос священника потушил огонь в глазах Ямуна. — Я буду императором мира.

— Мир велик, и в нем много императоров, Кахан Ямун, — отметил Коджа. Священник дрожал в своих мокрых одеждах.

— Тогда я завоюю их, и они станут рабами моих ханов. Ямун слегка прислонился к дверному косяку юрты. — И ты расскажешь историю моей жизни.

— Что? Коджа ахнул от изумления.

— Ты напишешь историю моего правления. Я буду великим императором. Как мой историк, ты будешь почитаем многими людьми. Ямун вошел в юрту, и Коджа последовал за ним, продолжая спорить.

— Но... но, я всего лишь посланник, Великий Вождь. Наверняка должен быть кто-то получше меня.

Ночной страж, тот самый воин, который был в юрте, когда они уходили, подбежал к двери и опустился на одно колено рядом с каханом. — Великий Хан! — сказал он с удивленным облегчением. — Ты живой! Я скажу своим братьям, что ты благополучно вернулся.

— Ты останешься, пока я не отпущу тебя, — возразил Ямун, проходя мимо. — Коджа из Хазарии, ты напишешь историю моей жизни — начиная прямо с этого момента. Никто другой не подойдет для этого.

— Великий Господин, я служу Принцу Оганди. Это было бы неправильно. Коджа поспешил через юрту.

— Мне наплевать. Ты напишешь это, потому что ты мне нужен — кто еще напишет правду? Мать Баялун? Ее волшебники? Я бы им не доверил. Мои генералы? Они такие же, как я — они не знают этой магии письма. Ты... Он погрозил пальцем Кодже. — Тебе я доверяю. И именно поэтому я выбираю тебя.

— Великий Господин Ямун, я очень польщен, но ты едва знаешь меня. У меня есть ответственность перед моим принцем. Я не могу служить тебе. Коджа осознал, что переплетает пальцы.

— Ты в моей юрте, на моей земле. Ты будешь делать то, что я скажу, — приказал Ямун. Он начал развязывать мокрый пояс вокруг своей талии.

— А если Принц Оганди прикажет мне иначе? — спросил Коджа, нервно выжимая воду из своих манжет.

— Тогда я разберусь с твоим принцем. Ямун говорил медленно, размеренно.

— Я верен Хазарии — настаивал Коджа, его горло пересохло от напряжения.

— Это не имеет значения. Я доверяю тебе. Больше об этом не может быть и речи. Ямун отбросил в сторону свой мокрый пояс и уселся на свой трон.

Коджа в отчаянии потер голову. Он был загнан в тупик. В отчаянии он попробовал другую уловку. — Разве у вашего народа нет поговорки о человеке, который говорит правду?

Ямун огляделся в поисках своего кубка с вином. — Человек, который говорит правду, должен держать одну ногу в стремени, — процитировал он. — Это хороший совет. Ты должен это помнить.

Коджа, наконец, сдался и высказал свое мнение. — Я не хочу быть твоим летописцем, Кахан Ямун.

— Я знаю.

— Тогда, почему ты заставляешь меня это делать? Зачем тебе нужен биограф?

— Потому что Тейлас показал, что я должен делать, — раздраженно ответил Ямун, стягивая один из своих промокших сапог.

— Но почему? Какая от меня тебе польза?

— Это больше не забавно, писец. Больше никаких споров, — отрезал Ямун, его голос стал громче. — Ты напишешь историю моих великих деяний, потому что я кахан Туйгана, и я говорю, что ты это сделаешь. У каждого короля и каждого императора есть кто-то, кто слагает о них песни. Ты напишешь обо мне. А теперь уходи, пока тебя не позовут! Ямун рывком  стянул сапог и отбросил его в сторону.

Коджа чопорно  вышел из палатки, отвесив лишь легкий поклон и повернувшись спиной к кахану при уходе. Полог палатки захлопнулся с мокрым хлопком.

После того, как священник ушел, Ямун сидел задумчивый, уставившись в свой стакан. Ветер со свистом врывался в небольшие щели в дымовом отверстии. Капли стекали по углам, где дождевая вода просочилась сквозь швы юрты.

После того, как ночной страж зашнуровал полог палатки, Ямун заговорил. — А ты что думаешь?

— Я, Великий Вождь? — удивленно спросил охранник.

— Что ты думаешь о хазарском священнике? — сказал Ямун, указывая на дверь.

— Это не мне говорить, Великий Повелитель, — промедлил стражник.

— Я спрашиваю, а это значит, что так оно и есть. Подойди ближе и ответь мне.

Напуганный каханом, воин нерешительно вышел вперед. — Благородный кахан, я прошу прощения за то, что говорю так смело, но я говорю, потому что ты так приказал. Иностранец ведет себя неуважительно.

— О, — прокомментировал Ямун, начиная стягивать второй сапог.

Охранник стал более уверенным в себе. — Он спорит и не прислушивается к твоему слову. Он всего лишь иностранец, и все же он осмеливается бросить тебе вызов.

— И что я должен сделать? — спросил Ямун, дергая неподатливый сапог.

— Его следует выпороть. Если бы человек в моем тумене говорил так, как он, наш командир приказал бы его избить!

— Ваш командир — дурак, — заметил Ямун, добавив громкое ворчание, когда сапог с громким хлопком оторвался.

Охранник поднял голову, его глаза расширились от удивления.

Ямун продолжил. — Что, если бы все повиновались мне и никогда не подвергали сомнению мое слово? Где бы я взял своих мудрых советников? Они были бы не лучше поношенного сапога. Кахан поднял свой  заляпанный грязью сапог, а затем отбросил его в сторону.

Униженный охранник автоматически кивнул.

— Как ты думаешь, почему у правдивого человека одна нога в стремени? Правда — это не всегда то, что люди хотят услышать. Учись, и когда-нибудь я сделаю тебя командиром, — закончил Ямун, подавляя зевок. Он с трудом поднялся на ноги и начал расстегивать пуговицы своей мантии. — А теперь я устал, и сегодня буду спать один. Проследи, чтобы моя охрана была в порядке, и пошли кого-нибудь в женскую палатку. Скажи дамам, что они не понадобятся. Ты будешь спать у моего порога.

— По твоему слову, это будет сделано, — сказал охранник, касаясь головой пола, признавая обязанность, возложенную на него каханом. Он подбежал к двери и ослабил шнурки достаточно, чтобы выкрикнуть приказы.

Прежде чем стражник закончил, кахан с трудом сбросил с себя одежду и в изнеможении рухнул на жесткую деревянную кровать, установленную позади его трона.

4. Чанар

Было позднее утро следующего дня, когда за Коджей прибыл эскорт дневных стражей в черных одеждах, чтобы отвести его в «королевский комплекс». Священник неохотно собрал свои письменные принадлежности. Сегодня он не горел желанием находиться в присутствии Ямуна, не после того, что произошло прошлой ночью. Хотя дикая ночь в шторм была ясна в его памяти, за исключением моментов, когда он поддался слепой панике, Коджа все еще не понимал, что произошло. Это, наряду с идеей стать биографом кахана, пугало его.

Взобравшись на ожидавшую его лошадь, священник отправился в путь. Один человек ехал рядом с ним, держа поводья его лошади. С тех пор как с Коджей произошел несчастный случай, охранники принимали максимальные меры предосторожности с его скакуном. Никто из них не хотел, чтобы лошадь иностранца снова пустилась галопом.

Дождь, прошедший прошлой ночью, изменил сухую степь. Снежный покров растаял, превратившись в пятна и лужи слякотной грязи. Травы и цветы, наполненные яркой вибрирующей зеленью, выросли там, где раньше ничего не было. Земля вокруг Большой Юрты была покрыта участками свежей зелени и бесплодными участками взбитой грязи. Маленькие черноголовые птички прыгали по краям этих болотцев, тыча клювами в стоячую воду. Дети бросались на них, отпугивая, а затем весело шлепали по грязи. Ноги и подолы их одежд были покрыты запекшейся грязью.

Проехав через вход во владения кахана, стражники спешились и повели своих лошадей вверх по склону. Пока они шли к  юрте вождя, Коджа окинул взглядом загоны для лошадей, пытаясь решить, какой загон был местом ужасающего посещения прошлой ночью. Не было ничего, что отличало бы один от другого, поэтому он не мог быть уверен — какой из них тот самый.

— Капитан, — окликнул Коджа, спеша рядом с ответственным офицером, — прошлой ночью произошло что-нибудь необычное?

Замедлив шаг, офицер повернулся, чтобы посмотреть на Коджу. — Необычного? Тейлас наслал бурю.

— Да, но не только это. Ночные стражи сообщили о чем-нибудь странном?

Капитан подозрительно посмотрел на него, его глаза сузились. — Странного? Я не слышал ни о чем странном.

— До меня дошли слухи, что некоторые лошади сбежали.

— Человек, который прислушивается к своим соседям, редко слышит правду.  Капитан снова ускорил шаг, давая понять, что больше не будет отвечать на вопросы.

Приблизившись к вершине холма, Коджа увидел, что сегодня суд должен был состояться снаружи. Территория была уже подготовлена. Войлочные коврики с ярко-красными и черными узорами были расстелены на размокшей земле толстым слоем так, чтобы самые верхние оставались сухими. Маленький табурет для кахана стоял у входа в его юрту. За сиденьем возвышался штандарт кахана с лошадиными хвостами — знак того, что он присутствует в своем комплексе. Слева лежал золотой футляр для лука кахана, а также колчан, наполненный стрелами с голубым оперением. На правой стороне от  штандарта было седло из полированной красной кожи. Края седла были отделаны белой овчиной, а серебряная фурнитура ослепительно поблескивала на солнце. Рядом с троном Ямуна стоял поднос с чашками, чайником и кувшином.

— И пусть его лошади пасутся на нашем пастбище, — прогремел кахан неподалеку. Он поднимался на холм по другой тропе, очевидно, возвращаясь с каких-то дел. Он все еще был одет в толстые слои своей спальной одежды, а его волосы были распущены. Коджа мог видеть кончики его ног под длинными подолами, обутые и покрытые холодной грязью.

С Ямуном шел старый, сутуловатый хан, который рассеянно кивал, когда кахан отдавал свои приказы. Старый человек был невысоким, худощавым с клочковатыми волосами и постоянной сутулостью. Коджа узнал в этом человеке Хана Гоюка — одного из доверенных советников Ямуна.

За ними двумя следовала свита охранников и слуг. Там было несколько неулыбчивых дневных стражей в тяжелых черных халатах, руки которых всегда лежали на рукоятях мечей. Хранители колчана Ямуна, его личные слуги, несли его утреннюю одежду и меч с серебряным наконечником в украшенных драгоценными камнями ножнах. В конце группы шел один слуга, неся сокола с капюшоном на голове — ценную охотничью птицу кахана, вышедшего на прогулку. В целом, Коджа насчитал, по меньшей мере, тридцать человек. Ямун вел себя так, будто их там не было.

Коджа слышал, что у кахана на службе состоят две тысячи носителей колчанов и еще четыре тысячи дневных стражей. Никто никогда не подсчитывал количество ночных стражников, лучших из телохранителей, потому что кахан постановил, что любой, кто проявит любопытство, будет обезглавлен. Коджа не сомневался, что кахан приведет приговор в исполнение.

Ямун небрежно размазал грязь по коврам и занял свое место на троне. Гоюк поклонился и удалился, чтобы выполнить приказ кахана. Коджа стоял, ожидая, что его узнают, его обувь медленно наполнялась холодной грязью.

— Принеси мою птицу, — приказал Ямун.

Когда сокольничий вышел вперед, подбежал другой хранитель с ястребиной перчаткой Ямуна и небольшим блюдом сырого мяса. Ямун натянул толстую перчатку, украшенную крапчатой красной кожей, вырезанной из брюха гигантской огненной ящерицы — одного из странных созданий, населяющих степь. Слуга стоял рядом с готовым мясом.

Ямун протянул руку и уговорил сокола сесть к нему на руку. Даже в капюшоне птица расправила крылья и попыталась улететь. Кахан держал птицу за лапы и сжимал поводок зубами. Он прошептал нежные слова сквозь сжатые челюсти, снимая с птицы капюшон. Сокол моргнул и снова захлопал крыльями, пытаясь взлететь. Ямун протянул полоску сырого мяса. Сокол набросился на кусочек, запрокинув голову, чтобы проглотить его. Когда птица успокоилась, Ямун выплюнул поводок.

— Добро пожаловать в мой шатер, Коджа из Хазарии. Садись и наслаждайся мясом моих ягнят, молоком моих лошадей, — крикнул кахан, произнося традиционное приветствие, которое предшествовало аудиенции каждого дня.

— Я благодарю тебя, Прославленный Император Туйгана, за твою щедрость, — ответил Коджа с легким поклоном. Как и приглашение, его ответ повторялся каждый день, являясь частью древнего ритуала, который управлял жизнями Туйганов.

— Ну, тогда проходи и садись. Быстро — сегодня нужно многое сделать. Позже я хочу пойти на охоту, — сказал Ямун, пренебрегая этикетом.

— Да, Великий Господин, — сказал Коджа, поспешая на свое место.

— Ты тоже пойдешь. Ты будешь охотиться со мной. Ямун передал свирепую птицу сокольничему и взмахом руки отпустил его. — Но сначала ты должен побыть моимписцом еще немного — только на сегодня.

Коджа кивнул и занял свое место, раскладывая свои бумаги, кисточки, чернильные камни и прессованные лепешки с порошкообразными чернилами — как красными, так и черными. Слуга поставил маленькую миску с водой для смешивания порошка.

Ямун махнул рукой своим ожидающим слугам. — Я сейчас переоденусь, — скомандовал он.

Слуги побежали вперед, разворачивая длинную полосу белой ткани. Четверо из них заняли позиции в квадрате вокруг кахана, их глаза были обращены друг к другу, они подняли ткань, образуя ширму. Другие слуги сложили груды одежды внутри ширмы, затем отступили.

— Приведите моих женщин, чтобы они одели меня.

После небольшой задержки со стороны женских палаток появились две молодые девушки. Коджа предположил, что им было немногим больше восемнадцати лет. Внешне они были расы Шу, с блестящими черными волосами, бледной кожей и узкими глазами. Девушки поспешали вперед быстрыми, семенящими шажками, как учили придворных дам. На каждой было облегающее шелковое платье и высокий головной убор незамужней женщины. Гребни, вырезанные из костей экзотических монстров, удерживали их волосы на месте. Застенчиво хихикая, когда они увидели, что присутствуют зрители, две девушки вошли за ширму и принялись за работу.

— Это принцессы Водяной Цветок  и Весенний Пион, — похвастался Ямун через ширму. — Подарки от императора Шу. Он посылает мне больше, чем вино. Эти две принцессы королевской крови, и он подарил их мне. Он сделал это для твоего принца? Ямун извивался, когда девушки стаскивали с него верхнюю одежду.

Коджа не ответил, стараясь незаметно опустить глаза. Он коротко взглянул вверх. Обнаженные плечи кахана были покрыты длинными узкими шрамами.

— Одеваться — это не все, в чем они хороши. Ямун широко ухмыльнулся. — Но тебе этого не понять. Это правда, что вы, священники, никогда не прикасаетесь к женщинам?

Коджа покраснел от этого вопроса. — Чистота ума и тела — это путь, по которому мы ищем Фуро, — сказал он, защищаясь.

— Значит, женщины нечисты? — спросил Ямун, и в его голосе послышались недоверчивые нотки.

Коджа снова услышал хихиканье за ширмой.

— Страсти затуманивают разум и развращают дух. Мы живем для того, чтобы контролировать свои страсти и очищать свой разум, чтобы достичь совершенства в мыслях и поступках. Бессознательно Коджа принял позу со скрещенными ногами, которую принимали жрецы его храма на своих уроках.

— Ха! И что это дает тебе в этом мире? Ямун поднял руки, когда принцессы расстегнули его брюки.

— Только тот, у кого чистый дух, может войти в присутствие Просветленного.

— Значит, если ты будешь избегать женщин, у тебя может, просто может, появиться шанс увидеть твоего бога? Ямун скрылся из виду за ширмой.

— Что-то вроде этого, да. В философии Храма Красной Горы было гораздо больше, но Коджа не собирался сейчас вдаваться в это. Готовясь к своей работе, Коджа смешал чернила.

— Что делает твой Просветленный? Вознаграждает ли он тебя и поражает ли твоих врагов молнией? Голос Ямуна был приглушен, когда ему через голову надевали, свежую одежду.

— Просветленный наполняет нас совершенным пониманием и гармонией. При этом у нас нет врагов.

— Ха. Что, если бы я был твоим врагом? Защитит ли тебя твое совершенное понимание? Ямун вышел, одетый в длинные свободные одежды из красного и желтого шелка, расшитые прыгающими тиграми. Слуги и женщины собрали грязную одежду и унесли ее прочь.

— Я верю в Фуро и Просветленного.

— А я верю в свой лук и свой меч, — произнес Ямун, пристегивая свой меч. — Они и есть сила. Тейлас дал их мне, и он может поражать своих врагов с неба. Тейлас — это бог, которого ты можешь использовать.

Коджа был поражен этим последним заявлением. — Богов не используют.

— Тейлас вернул бы силу, если бы я ее не использовал, так что он — бог, которого нужно использовать, — отрезал Ямун с легкой усмешкой.

Одетый и принаряженный, Ямун сидел в своем кресле, готовый выслушать утренние дела.

— Ты не боишься обидеть Тейласа? — спросил Коджа, смачивая кисточку для письма.

— Почему?

— Ну,— нерешительно предположил Коджа, потирая затылок, — другие могли бы назвать твои слова самонадеянными. Возможно, ты ошибаешься в интерпретации воли Тейласа.

— Другим Тейлас не дал силы. Вот, почему я выношу приговор ханам, и мы заставили их ждать достаточно долго, — объявил он, указывая на носителя колчана, поднимающегося на холм. — Пришло время заняться делом.

— Да, Великий Господин, — ответил Коджа, раскладывая чистый лист бумаги.

— Хватит уже «Великий Господин». Сегодня я разрешаю тебе называть меня каханом, без каких-либо других титулов. Ямун посмотрел на носителя колчана, когда тот добрался до внутреннего двора. — Кто ждет? — спросил кахан, указывая на ворота у подножия холма.

Слуга опустился на колени, склонив голову. — Славный кахан, ханы Чжун и Бахшир принесли прошение о том, чтобы ты рассмотрел их дела, и один из людей Чанар Онг Хо пришел сказать, что его хозяин вернулся. Генерал ожидает твоего удовольствия выступить с докладом.

— Скажи Чанару, чтобы он пришел, — раздраженно сказал Ямун. — Он должен был представиться сам, когда приехал. Хан Чжун  и Хан Бахшир  подождут до полудня.

Коджа сел прямее и разгладил свою оранжевую мантию. — Кахан, — нерешительно спросил он, неуверенный в вольностях своего нового статуса историка.  — Где был генерал Чанар?

— А? Ты не знаешь?

— Нет, Великий Вождь…

— Кахан, — поправил его Ямун.

— Нет, Кахан, — повторил Коджа, прикусив губу из-за неловкости. — Я только слышал, что он уехал, что его послали.

— Хорошо. Тебе не суждено было знать.

— Я что?

— Ты не должен был знать, куда он поехал, — медленно и четко произнес Ямун. — Ты опять  подумал, что я простой. Коджа из Хазарии, в моей империи ты будешь знать только то, что я хочу, и ничего другого. Выучи это, — заявил он окончательно.

Слуга в белом халате подошел к краю ковров и опустился на колени, вжимая голову в циновки.

— Говори, — приказал Ямун, неохотно узнавая этого человека.

— Достопочтенная вторая императрица, Мать Баялун, выражает облегчение по поводу того, что кахан всего Туйгана снова невредим от гнева Тейласа. Она приветствует тебя, как мать своего пасынка, как жена своего мужа, — объявил слуга.

Ямун нахмурился. — Передай мои приветствия моей мачехе и моей жене, Матушке Баялун, мое почтение.

Мужчина остался на своем месте, головой к коврам. — Вторая императрица желает снисхождения своего мужа и интересуется, может ли она присутствовать при кахане на утреннем приеме.

— Мать Баялун знает, что ей всегда рады. Возвращайся и скажи ей, что она может присутствовать, если хочет, — лениво ответил Ямун. Он махнул рукой, отпуская слугу.

— Я думал, тебе не нравится вторая императрица, — прокомментировал Коджа, когда мужчина в белом поспешил скрыться из виду.

— Так и есть, писец. Я женился на ней, потому что этого требовали племенные традиции, — объяснил Ямун.

— Тогда почему ты позволяешь ей присутствовать?

Ямун вытянул руки вперед, разминая плечи. — Почему нет? Она все равно узнала бы, что происходит. Если я отошлю ее подальше, она заподозрит неладное, и устроит неприятности. А так я вижу, что она делает. Я выбираю лучшие варианты.

Коджа кивнул. — Я понимаю.

— Хорошо. А теперь, — сказал Ямун, поворачиваясь к Кодже, — приготовься. Приближаются Генерал Чанар и его помощники, и тебе придется записать все, что будет сказано. Теперь ты узнаешь, где был генерал Чанар.

Коджа посмотрел в сторону ворот частокола, легко различив прямую фигуру генерала, восседающего на своем коне. В отличие от всех остальных, кто проходил через ворота, Чанар отказался спешиваться, оставаясь в седле, пока его коренастая белая кобыла гарцевала вверх по склону. За ним следовали трое пеших помощников, их лошади остались у ворот.

Выехав вперед, Чанар дал шпор, и хлестнул своего коня, заставив его встать на дыбы и гарцевать. Животное уже было воодушевлено, но генерал был полон решимости, заставить коня — показать себя еще лучше, чтобы сделать свой приезд еще более захватывающим. Следовавшие за ним помощники держались на приличном расстоянии, чтобы его лошадь не набросилась на них.

Наконец Чанар добрался до вершины холма. В последний раз, дав шпоры, он вздыбил своего коня, опустив его копыта чуть ниже коврового покрытия. Хранитель колчана подбежал вперед и взял поводья, удерживая лошадь, пока Чанар спешивался. Перекинув одну ногу через шею лошади, генерал легко соскользнул с седла и с громким шлепком приземлился на ноги в грязь.

— Приветствую моего кахана, — громко сказал Чанар. Он посмотрел на всех, кто его окружал. — Хотя я был далёко, когда мой хан меня позвал, я быстро возвратился, — сказал он, процитировав старое стихотворение.

— Много у меня врагов, но быстро падают они, как ветхие деревья, — возразил кахан, цитируя, то, же стихотворение.

— Приветствую моего брата Чанара, — продолжил Ямун. — Пусть Бог Неба всегда хранит твоих лошадей тучными, а ягнят — многочисленными. Носитель колчана зачерпнул полный ковш кумыса, и передал его кахану. Ямун отпил из ковша. Желто-белая жидкость прилипла к его усам. Затем ковш перешел к Чанару, который шумно сделал большой глоток и вернул его обратно. Слуга направился к Ямуну, но кахан махнул ему, чтобы он шел к Кодже.

— Сегодня он тоже выпьет из моей чаши.

Чанар удивленно переводил взгляд с Ямуна на Коджу, когда слуга передавал половник. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но так, же быстро закрыл его.

Собравшись с духом, Коджа взял ковш обеими руками и сделал большой глоток горького напитка. Подавив рвотный позыв, он вернул серебряный половник слуге.

Кахан повернулся на восток и вылил немного кумыса на ковер. Затем он повернулся на юг и запад, проделывая то же самое в каждом направлении. Он  избежал только севера — злого направления. Тем временем слуга снял штандарт с хвостами, с подставки и опустил его перед Ямуном.

— Тейлас ведет нас на охоту. Тейлас ведет нас в битву. Тейлас делает наших жен плодовитыми, — пропел Ямун бесцветным голосом, выливая остатки кумыса на штандарт. Слуги взяли чашу и штандарт, и вернули их на свои места. Ямун, покончив с формальностями, откинулся на спинку своего трона. — Садись, Чанар, и докладывай, — небрежно сказал кахан.

Медленно и с заметной неохотой Чанар сел рядом с Коджей, злобно глядя на священника.

Как раз в тот момент, когда генерал собирался заговорить, из палатки Баялун прибыла процессия. Вторая императрица возглавляла небольшую группу, состоявшую всего из нескольких слуг. Ступив на ковры, она поклонилась кахану. — Я благодарю моего мужа за то, что он позволил мне присутствовать. Ее серебристо-каштановые волосы густо блестели в лучах утреннего солнца.

Ямун почтительно кивнул своей мачехе. — Мы всегда рады вашей мудрости. Мать Баялун быстро заняла место напротив мужчин.

— Теперь представь свой отчет, Генерал Чанар, — приказал Ямун. Чанар медленно перевел дыхание, собираясь с мыслями. После небольшой паузы он начал.

— Следуя твоим приказам, я сначала отправился в орду Томке. Он всю зиму стоял лагерем в степи Желтой Травы, но сейчас, весной, его пастбища почти...

— Он не должен двигаться, пока я ему не скажу, — прервал его Ямун, адресуя свой комментарий Кодже. Священник послушно записал это, делая быстрые штрихи.

— Как я уже сказал, — продолжил Чанар, — трава там почти исчезла. Он надеется двинуться на восток, к народу Цзу-Цзу, но он ждет твоих приказов.

— Как его люди?

— Томке отпустил многих из них домой на зиму, чтобы сократить выпас скота. У него осталось три тумена — Сартака, Ногая и Кадана — в дополнение к его собственному тумену. Коджа сосчитал их по пальцам. — Но они не полные. Его волшебники насчитывают, наверное, тридцать минганов.

— Минган? — Коджа мягко прервал его. — Что это? Пожалуйста, извините меня, но мне нужно знать для записи.

Чанар презрительно ответил ему. — Минган — это сто арбанов. Арбан — это десять человек.

— А, — пробормотал Коджа, подсчитывая цифры на маленьких счетах, — у Томке тридцать тысяч человек.

Ямун нахмурился. — Он отпустил слишком многих воинов. Прикажи ему немедленно вернуть их.

Коджа быстро написал команду на чистом листе бумаги и передал его ожидающему носителю колчана. Слуга подал бумагу на подносе вместе с камнем, покрытым красными чернилами. Кахан достал из-под рубашки свою печать — маленькую серебряную пластинку с вершиной в форме птицы. Нижняя сторона была вырезана искаженным шрифтом Туйгана. Ямун окунул печать в чернила и прижал ее к листу. Хранитель печати попятился, на ходу сдувая чернила.

— Продолжай, — приказал кахан.

—Он не посылал много разведчиков, — отметил Чанар. — Цзу-Цзу кажутся мирными. Он думает, что они перейдут к нам без боя. Земли позади него, на западе, были завоеваны. Он набрал из них солдат, но они плохие воины. Он говорит, что они слишком слабы, чтобы бунтовать, и я с ним согласен. Они — собаки.

— Собаки кусаются, — заметил Ямун. — Что ты скажешь, историк?

Коджа был поражен этим вопросом, слишком удивленный, чтобы быть дипломатичным. — Если с ними хорошо обращаться, они не будут бунтовать. Но если Томке сурово управлял ими, они будут сражаться еще яростнее, чем когда-либо прежде. Мой собственный народ, Хазары, так сражался в древние времена против злых императоров Шу Лунг.

— Итак, Хазары — не просто мыши, — прокомментировал Чанар с легкой усмешкой.

Коджа покраснел от такого пренебрежения и ощетинился, чтобы ответить.

— Хватит, — твердо прервал его Ямун. — Хороший совет. Чанар, как мой сын обращался с ними?

— Я его не спрашивал, — угрюмо ответил Чанар, и бросил злобный взгляд на Коджу.

— Кто-то должен это выяснить. Послать Хана Хулагу. Составь приказы, чтобы убедиться, что это сделано.

Коджа кивнул и сделал короткую пометку.

— Было ли что-нибудь еще в лагере Томке?  — спросил Ямун, возвращаясь к Чанару.

— Он встретился с вождем огров с северных гор. Они хотят сражаться вместе с нами. Он хочет знать — должен ли он послать их вождя в твою орду.

— Что они из себя представляют? Ямун подергал себя за усы, обдумывая предложение.

— Они сильные. Их вождь в два раза выше человека и любит сражаться. Я говорю, что мы их используем.

— Что ты знаешь об ограх, историк? — спросил Ямун, любопытствуя узнать, есть ли у священника какое-нибудь представление об этих существах.

Коджа вспомнил свитки в своем храме, на которых огры изображались как отвратительные  монстры с синими мордами, сцепившиеся в бою с Фуро. — Они коварные и жестокие звери. Я бы им не доверял.

— Хммм. Ямун сидел, накручивая на палец длинный кончик своих усов, обдумывая варианты. — Туйганы не сражаются бок о бок со зверями. Скажи Томке, чтобы он больше не имел с ними ничего общего.

Коджа нацарапал приказ и передал его носителю печати.

— Если тебе больше нечего сказать о Томке, расскажи мне, как дела в лагере Джада, — приказал Ямун после того, как поставил свою печать на последнем приказе.

— Джад разбивает свой лагерь в Оазисе Орхон, в пятистах милях к юго-востоку от Томке. У него хорошие пастбища и вода, и он держит своих людей в руках.

Коджа внезапно стал более внимательным. Он не знал, где находится Оазис Орхон, но  юго-восток было направление Хазарии.

— Сколько их? — спросил Ямун.

— Пять туменов — Хамабек, Джучи…

— Достаточно, мне не нужны их имена. О чем он сообщил? Ямун почесал лоб.

Чанар сделал паузу, чтобы поковырять в зубах и сплюнуть в грязь на краю ковра. — Его разведчики рассказали, что они совершили поход на юг, в горы. Там вершины гор настолько высоки, что снег на них никогда не тает. Там они нашли гору, которая дышала огнем и плевалась в них камнями. Там находится раса маленьких бородатых человечков, которые живут под землей и молятся этой горе. Эти маленькие человечки — замечательные мастера по обработке железа. Разведчики утверждали, что когда они попытались пересечь гору, она убила многих из них магическими горящими камнями. Я думаю, они солгали и побоялись идти дальше.

— Мать Баялун, твои волшебники когда-нибудь рассказывали тебе о такой горе, как эта? — спросил Ямун.

Вторая императрица выглядела так, словно спала. Услышав слова Ямуна, она медленно подняла голову. — Они никогда не говорили о таком месте, муж мой.

Коджа не помнил никаких огнедышащих гор на юго-востоке, но Хазария находилась на краю огромной гряды горных вершин. Такая странная вещь, безусловно, была возможна.

— Ты должен послать дознавателя, чтобы он допросил разведчиков, — продолжил Чанар. — Джад слишком снисходителен к ним.

— Сколько разведчиков ушло и сколько вернулось? Ямун снял свой головной убор и положил его на землю.

— Я не спрашивал, — ответил Чанар, будто это было ниже его достоинства.

— Тогда откуда ты знаешь, что они солгали? — возразил Ямун.

Чанар сидел, молча, размышляя над упреком кахана.

— Готов ли Джад выступить в поход? — наконец спросил Ямун.

— Он держит своих людей в руках, как я уже сказал, — ответил Чанар. Он посмотрел вниз, пряча гнев в своих глазах от кахана.

Коджа делал заметки, как для кахана, так и для себя. Ему нужно было узнать больше об армии Джада — Принца Джадарана — где она находится и что Ямун намеревается с ней делать.

— А что с моим младшим сыном, Хубадаем? Есть ли у него известия от халифа Семфара?

— Нет, Ямун, — ответил Чанар, используя имя кахана. — Халиф, очевидно, не поверил требованиям, которые я выдвинул на совете.

— Писец, мои требования были неясны? И Ямун, и Чанар обратили свое внимание на Коджу.

Коджа прочистил горло и нашел время, чтобы вдумчиво ответить. — Кахан, — сказал он, наблюдая за Чанаром краем глаза, — Генерал Чанар изложил твои требования совершенно ясно.

— Что именно потребовал Чанар Онг Кхо? — внезапно спросила Баялун.

У Коджи пересохло во рту, когда он задался вопросом, почему спрашивает Баялун. — Я приношу извинения Генералу Чанару, — начал он, — если мои слова не отдадут ему должного. Прошло некоторое время с тех пор, как я слышал, как он говорил. Он сказал, что все караваны, пересекающие великую степь, должны платить налоги хану Туйгана. Коджа сделал паузу, нервно потирая щетину на голове.

— И это все? — спросил Ямун. Чанар выпрямился, готовый запротестовать.

— О, нет, — поспешно продолжил Коджа. — Он также сказал, что все королевства должны платить вам дань или подчиниться вашему правлению.

— Мне это казалось совершенно ясным, Великий Вождь, — предложил Чанар.

Ямун кивнул в знак согласия. — Итак, халиф не ответил?

— Нет, Ямун, — подтвердил Чанар. — Из  Семфара не поступало никаких известий.

— Возможно, халиф не верит, что у вас есть достаточная сила, Кахан, — предположил Коджа. — В конце концов, у Семфара большая армия и много городов. Действительно, халифа называют «Избранным Принцем Отрицателей» и «Великим Завоевателем».

— «Великий Завоеватель» скоро сам все узнает, — мрачно сказал Ямун. — Сколько людей у Хубадая в настоящее время?

— Он держит весь свой тумен, пять из них наготове. Я сам посоветовал ему дождаться твоих приказов, — похвастался Чанар.

— Ты это сделал? — прокомментировал Ямун. Он слабо улыбнулся, хотя любая теплота в выражении его лица была искажена шрамом через губу. Лама не мог решить, саркастичен Ямун или нет. Если так оно и было, Чанар, по-видимому, этого не заметил.

— Да, Ямун, — гордо ответил Чанар. Генерал сел прямее и выпятил грудь.

— Писец, напиши приказ Хубадаю, — приказал Ямун, откидываясь на спинку стула. — Он должен разделить свою группу войск на три части. Он поведет одну из них, а я пошлю командиров для остальных групп. Ни один человек из его армии не должен ходить на охоту, кроме как за едой, чтобы сохранить лошадей. Если человек нарушит этот закон, то в первый раз он получит три удара розгой. Во второй раз у него будет трижды по три. В третий раз он получит трижды, трижды, трижды. Его люди должны всегда иметь наготове двухнедельный запас продовольствия. У лошадей должно быть под рукой достаточное количество корма. Он должен быть готов отправиться на войну в тот день, когда ему прикажут. Коджа писал яростно, стараясь не отставать от стремительного темпа диктующего приказы Ямуна.

— Его люди должны держать оружие наготове, — продолжил кахан. Он сделал знак слуге принести ему напиток. — У каждого воина должно быть два копья, два лука и четыреста стрел. Любой человек, который этого не сделает, будет наказан — пять ударов розгой. Любой человек, чья лошадь будет не готова, будет наказан так же. Любой воин, который вернется домой к своей семье, будет схвачен и передан своему хану для наказания.

Коджа закончил писать росчерком. Он держал кисть наготове, чтобы возобновить письмо.

— Утренняя аудиенция окончена, — резко объявил Ямун. — Сегодня вечером состоится пир в честь благополучного возвращения Чанара Онг Кхо. Пусть все, кто приветствует его возвращение, придут.

Чанар был ошеломлен. Несмотря на то, что он был доволен праздником, он ожидал более длительной встречи с каханом. В прошлом он всегда пользовался благосклонностью Ямуна. Теперь, казалось, все изменилось. Он неохотно  встал, чтобы уйти, поклонившись кахану, когда собрался уходить. Коджа тоже поднялся на ноги, поморщившись, когда его ноги отказались разгибаться.

— Коджа, — внезапно сказал Ямун, впервые используя личное имя священника, — я хочу, чтобы ты остался. Мне любопытно узнать о твоем принце.

Священник ждал, как приказал кахан, послушный, хотя и сбитый с толку. Он также чувствовал на себе мрачные взгляды Чанара. Генерал зашагал прочь, оставив свои советы при себе.

— Я тоже сейчас пойду, муж мой, — объявила Мать Баялун. Ямун не ответил.

После того, как Баялун и Чанар ушли, кахан приказал слугам принести напитки, черный кумыс для себя и горячее вино для Коджи. Он снова откинулся на спинку стула. — Теперь, Коджа из Хазари, я позволил тебе узнать кое-что о наших планах. Возможно, теперь ты сможешь рассказать мне, что за человек твой Принц Оганди. Ямун зевнул.

Коджа сделал паузу, не зная, что сказать. Как много он мог бы открыть, не предавая своего господина? Сколько он должен кахану?

Спускаясь по склону, Матушка Баялун догнала Чанара, когда он шел к своей белой кобыле. Она ковыляла рядом с ним, упираясь в землю кончиком своего посоха.

— Приветствую нашего храброго генерала, — сказала она. — Не уделишь ли ты немного времени, чтобы навестить старую женщину?

Чанар внимательно посмотрел на нее. Солнечный свет придавал ее лицу теплый оттенок. Это была зрелая красавица, преисполненная уверенности в себе. Баялун одарила Чанара улыбкой, понимающей и соблазнительной. «Старая женщина» — вряд ли было тем термином, каким Чанар описал бы ее.

— Приветствую тебя в ответ, Мать Баялун, — ответил Чанар. Часть его сознания была заинтригована. Это было не похоже на Баялун — быть такой прямолинейной.

— Я не могла не заметить, что ты сегодня один, а не со своим андой, Ямуном.

Чанар замедлил шаг, чтобы подстроиться под нее. — Ты очень наблюдательна. Его голос стал холодным. Он оглянулся на юрту кахана. Ямун и иностранный священник сидели и оживленно беседовали.

— Я просто хочу защитить тебя и сказать, что не считаю это правильным. Ее тон успокоил его уязвленную гордость. — Ты много путешествовал в последнее время, Генерал Чанар.

Чанар повернулся, удивленный ее заботой. — Я исполнял желания Ямуна.

— У кахана есть посыльные для выполнения подобных обязанностей, — заметила Баялун, опираясь на посох. — Он отправил тебя в Семфар…

— Это была большая честь! — попытался убедительно ответить Чанар.

— Естественно, хотя вряд ли это обременительно для твоих способностей, — ответила она, невозмутимая его вспышкой. — Священник, которого ты привез оттуда, — настоящий военный трофей. Чанар впился в нее взглядом, уязвленный ее колкостью.

— Конечно, и поездка в орду Томке тоже была честью, — добавила Баялун, останавливаясь. Они были уже рядом с ее юртой. Вторая императрица повернулась и посмотрела в сторону кахана. — С тех пор как ты уехал, Ямун провел много времени с иностранцем. Он назвал священника своим великим историком.

— Я знаю, — угрюмо пробормотал Чанар. Он проследил за взглядом императрицы туда, где сидели двое мужчин.

— Произошли и другие вещи, пока ты разносил сообщения, — зловеще заметила Баялун. — Ямун обращается за советом к священнику, прислушивается к его слову. Возможно, священник заколдовал Ямуна.

— Баялун, ты же знаешь, что никакие заклинания здесь не работают. Он, — Чанар кивнул головой в сторону юрты Ямуна, — выбрал это место, помня о тебе.

— Есть способы зачаровывать не только заклинаниями, генерал, — напомнила Баялун Чанару, поворачиваясь, чтобы войти в свою юрту. — Священник опасен — для нас обоих.

— Не для меня. Я анда Ямуна, — поправил ее Чанар. Он не смотрел Баялун в глаза.

— Чанар, все изменилось. Многое могло  измениться. Посмотри туда. Это ты должен был говорить с Ямуном, а не Хазарец. Баялун откинула полог юрты. — Кахан забывает тебя, забывает все, что ты сделал... забывает тебя ради ламы. Она снова сделала эффектную паузу.

Чанар опустил голову так, что его подбородок почти уперся в грудь. Он наблюдал за второй императрицей уголком своих полузакрытых глаз. Свет утреннего солнца подчеркивал ее фигуру, стройность которой просматривалась даже сквозь тяжелую одежду, которую она носила.

— Ты права, — признал Чанар, — Ямун должен слушать своих ханов, своего анду, а не чужаков.

— Конечно, — великодушно согласилась Мать Баялун. — Кахану нужны хорошие советники, а не плохие. Если Ямун не будет осторожен, он может забыть путь Туйган. Тогда, Генерал Чанар, что с нами будет? Заходи в мою юрту, — проворковала Баялун, переступая порог. — Я думаю, нам следует еще поговорить.

С холодной, лишенной дружелюбия улыбкой Чанар наклонился и шагнул внутрь. Полог юрты бесшумно опустился на место.

5. Доблестные люди

— Иди сюда, Коджа, — позвал Ямун, — сядь здесь, рядом со мной!

Под ночным небом Ямун сидел в полутьме, освещенный мерцающим пламенем большого, дурно пахнущего костра. Густой дым от горящего кизяка лениво поднимался в холодное, усыпанное звездами небо. Коджа завернулся в дубленку и вошел в кольцо света, окружающее костер Ямуна.

К тому времени, когда прибыл Коджа, пир в честь возвращения Чанара уже начался. Был уже поздний вечер. Небо было черным, а луна полной на три четверти. Сегодня вечером она сияла красноватым оттенком, тускло освещая пейзаж, отбрасывая на все густые тени цвета сепии. За луной тянулась вереница сверкающих огней. В сказках Туйгана говорилось, что это были девять старых поклонников, которых презирала Бекал, луна. Согласно легенде, она, в свою очередь, преследовала Тенгрис, солнце.

Празднование было непростым делом. По пути на вершину холма, где стояла юрта Ямуна, Коджа прошел мимо дюжины или больше, костров. Вокруг каждого был круг мужчин, которые ели и пили. У нескольких костров солдаты пели жалобные непристойные песни. У одного из них двое приземистых крепышей, раздетые по пояс, боролись в грязи, обхватив друг друга руками. Их товарищи ревели и выкрикивали ставки. Более чем несколько солдат уже напились до одури и теперь лежали вокруг костров, храпя отрывистыми очередями. Коджа поспешил мимо этих костров.

Во время своего прохода Коджа заметил изменения в качестве празднующих людей. У подножия холма находились воины, у которых были  железные пайцзы — самый низкий пропуск, выдаваемый каханом. Коджа понял это, потому что узнал в нескольких мужчинах командиров джагуна из ста солдат. Служа писцом у кахана, Хазарец видел этих людей перед Ямуном на аудиенциях. Также вокруг этих костров были обычные дневные стражи, сейчас свободные от дежурства. Солдаты дневной стражи были наименее важными из элитных телохранителей Ямуна, но они имели больший статус, чем остальная армия Ямуна.

В следующем кольце были младшие нойоны, командиры минганов из тысячи солдат. Коджа не узнал большинство из этих людей, но догадался об их ранге по их разговору. Священник ответил на приветствия тех немногих, кого он встретил.

В самом внутреннем круге, сгрудившись вокруг костра Ямуна, находились великие нойоны, командиры туменов численностью в десять тысяч человек. Все эти люди были ханами различных племен, важными сами по себе. Время от времени кто-нибудь покидал свой костер и медленно приближался к центру, где сидел кахан. Однако даже ханы заботились о том, чтобы не потревожить ночную стражу, стоявшую вокруг лагеря Ямуна.

— Подойди и сядь, Коджа, — повторил Ямун священнику, который все еще стоял на краю света от костра. — Ты будешь моим гостем. Он махнул на пустое место слева от себя. Хранитель колчана быстро расстелил коврик и поставил табурет для Коджи.

Священник украдкой огляделся, ища Чанара. Этот пир был в честь генерала, и Коджа не хотел случайно оскорбить этого человека. Чанар и так был достаточно раздражен.

Коджа не мог разглядеть генерала среди лиц вокруг костра. Несколько жен Ямуна, старый Гоюк и еще один хан, которого Коджа не смог идентифицировать, сидели рядом с каханом. Железный котелок, подвешенный на треноге над огнем, источал густой запах готовящегося мяса. Несколько кожаных мешков, несомненно, с кумысом и вином, стояли на земле рядом с гуляками.

— Сядь! — настаивал Ямун, его речь была слегка невнятной. — Вина! Принесите историку вина. Кахан оторвал кусочек вареного мяса, похожий на клубок.

— Где Генерал Чанар? — спросил Коджа, распахивая свое дубленое пальто и садясь. Он обменял у ночного стража свой кинжал с рукоятью из слоновой кости на это пальто, а затем провел остаток дня, очищая его от вшей и прочих паразитов. Теперь оно было сносно чистым, и ему было довольно тепло.

Ямун не ответил на вопрос Коджи, решив вместо этого поговорить с одной из своих хорошеньких жен. — Генерал Чанар, где он? — снова спросил Коджа.

Ямун оторвался от своего занятия. — Вон, — ответил он, махнув рукой в сторону костров. — Вышел повидаться со своими людьми.

— Он покинул пир? — спросил священник в замешательстве.

— Нет, нет. Он пошел к другим кострам, чтобы повидаться со своими командирами. Он вернется. Ямун проглотил еще одну порцию кумыса. — Историк, — строго сказал он, отворачиваясь от жены, — тебя здесь не было, когда начался пир. Где ты был?

— У меня было много дел, Кахан. Как историку, мне нужно время, чтобы делать записи. Мне жаль, что я опоздал, — солгал Коджа. По правде говоря, он провел это время, молясь Фуро о руководстве и силе, надеясь найти способ отправить свои письма Принцу Оганди.

— Значит, ты ничего не ел. Принеси ему чашу, — приказал кахан ожидающему слуге.

Слуга появился  с кубком вина и серебряной чашей для Коджи, наполнив ее из дымящегося котелка над огнем. В котле, в жирном бульоне, плавали куски вареного мяса, густо пахнущие дичью. Второй слуга подал блюдо, покрытое толстыми ломтиками нарезанной колбасы. Коджа подозрительно принюхался к ней. Зная, что Ямун наблюдает за ним, он выбрал один из самых маленьких ломтиков. — «По крайней мере, Фуро не был разборчив в том, что ели его жрецы», — подумал Коджа.

Закрыв глаза, священник откусил кусочек колбасы. Он понятия не имел, что это было за мясо, но оно было вкусным. Порывшись в кармане пальто, он вытащил нож с рукояткой из слоновой кости, похожий на тот, что он обменял на пальто, и поворошил мясо в миске, отрезав большой кусок хрящеватой мякоти. Мясо было горячим и обожгло ему губу. Коджа быстро глотнул вина, чтобы охладить рот.

— Еда вкусная, — похвалил Коджа своего хозяина.

Ямун улыбнулся. — Антилопа.

— Вождь Ямун убил ее сегодня на охоте, — сказал один из ханов с другой стороны костра. Это был советник Ямуна, Гоюк. Старик беззубо улыбнулся, его глаза были почти закрыты морщинами. — Ему нужна только одна стрела. Тейлас помогает ему хорошо прицеливаться.

Среди остальных, собравшихся у костра, послышался восхищенный ропот.

— Хан Гоюк потерял большую часть своих зубов в битве при Горе Биг Хат, сражаясь с Замогеди, — объяснил Ямун. Старик кивнул и улыбнулся широкой, совершенно беззубой улыбкой.

— Это правда, — подтвердил Гоюк, сияя. Беззубость и крепкий алкоголь придавали его речи монотонный гул прорицателя или шамана.

— Из чего сделана колбаса? — спросил Коджа, держа кусочек.

— Конина, — как ни в чем, ни бывало, —  ответил Ямун.

Коджа посмотрел на кусок колбасы, который держал в руках, совершенно по-новому.

— Мой кахан! Я вернулся! — раздался голос из темноты. Чанар, все еще в той же одежде, что была на нем утром, пошатываясь, подошел к компании. Под мышкой у него была зажата шкура, из которой на землю капал кумыс. В другой руке он держал чашу. Когда Чанар приблизился к костру, он остановился и уставился на Ямуна и Коджу.

— Добро пожаловать к моему костру, — сказал Ямун в знак приветствия, потягивая кумыс из своей чаши.

Чанар остался стоять там, где он был. — Где мое место? Он занял мое место. Генерал указал на Коджу.

— Сядь, — твердо приказал Ямун, — и успокойся. Слуга расстелил коврик с противоположной от кахана стороны костра и поставил табурет.

Медленно, не отрывая глаз от Ямуна, Чанар выплеснул еще кумыса из своего бурдюка. Он уронил его на землю и медленно осушил чашу. Удовлетворенный, он подошел к поставленному для него сиденью, с ворчанием сел, и сердито посмотрел на Ямуна через костер.

Коджа не был уверен, стоит ли ему нарушать молчание. Сидя там, он чувствовал, как между двумя мужчинами зарождается и крепнет гнев. Женщины исчезли, соскользнув со своих мест и растворившись в ночи.

— Кахан, — наконец сказал священник, — ты назначил меня своим историком. У Коджи пересохло во рту, а ладони вспотели. — Как я могу быть историком, если я не знаю твоей истории?

Мгновение Ямун не отвечал. Затем он медленно заговорил. — Ты прав, историк. Он отвел взгляд от Чанара. — Ты не был со мной с самого начала.

— Итак, как я могу написать настоящую историю? — настаивал Коджа, отвлекая внимание Ямуна от генерала.

Этот вопрос завладел разумом Ямуна, и он обдумывал его. Коджа быстро взглянул на Чанара, который все еще смотрел на Ямуна. Наконец, взгляд почтенного генерала метнулся к Кодже, а затем, обратно, к кахану. Священник почувствовал, как напряжение начало спадать, когда мысли обоих мужчин отвлеклись.

— Что тебе следует знать? — громко поинтересовался Ямун. Его пальцы начали теребить усы, пока он обдумывал вопрос.

— Я не знаю, Ямун. Возможно, о том, как ты стал каханом, — предположил Коджа.

— Это не история, — заявил Ямун. — Я стал каханом, потому что моя семья — Хокун, и мы были сильными. Только сильные люди избираются на пост кахана.

— Кто-то из вашей семьи всегда был каханом? — спросил Коджа.

— Да, но я первый кахан Туйгана за много поколений. Долгое время Туйганы не были нацией, а лишь множеством племен, которые воевали друг с другом.

— Тогда как же это произошло? Коджа развел руками, указывая на город Кварабанд.

— Я построил его в прошлом году — после того, как последнее из племен подчинилось моей воле, —  небрежно объяснил Ямун. — Но это не моя история.

Кахан сделал паузу, облизал зубы, и, наконец, начал свой рассказ. — Когда мне было семнадцатое лето, мой отец, еке-нойон, умер…

— Прошу прощения, Ямун, но я не понимаю еке-нойон, — перебил его Коджа.

— Это означает «великий вождь», — ответил Ямун. — Когда умирает хан, запрещено использовать его имя. Так мы проявляем уважение к нашим предкам. А теперь я расскажу свою историю.

Коджа вспомнил, что Баялун не испытывала такого страха, потому что она свободно назвала имя Бурекай. Хазарец прикусил губу, чтобы сдержать свое естественное любопытство и просто слушать.

— Когда я был моложе, мой отец, еке-нойон, устроил мне женитьбу, — продолжил Ямун. — Абатай, хан Коммани, был андой моего отца. Абатай пообещал, что его дочь станет моей женой, когда я достигну совершеннолетия. Но когда еке-нойон умер, Абатай отказался соблюдать клятву, данную своему анда. Ямун отрезал большой кусок антилопы и бросил его в свою миску.

По другую сторону костра старый Гоюк пробормотал: — Этот Абатай был нехорошим человеком.

Ямун отодвинулся от костра и снова принялся за рассказ. — Мне была обещана дочь Абатая, поэтому я решил взять ее. Я поднял свой штандарт с девятью хвостами и призвал на свою сторону семерых моих доблестных воинов. Кахан остановился, чтобы перевести дыхание. — Мы поехали вдоль берегов Реки Рус, и недалеко от горы Богдо, нашли юрты Коммани.

— В ту ночь разразилась сильная буря. Найканы были напуганы. Мои семеро доблестных мужчин тоже испугались. Земля содрогнулась от голоса Тейласа, и Повелитель Неба заговорил со мной. Ханы у костра взглянули на ночное небо, когда Ямун упомянул имя бога, как, будто ожидая какого-то божественного ответа. — Буря удержала воинов Коммани в их юртах, и они не нашли нас, спрятавшихся за горой Богдо.

— Утром То'орл атаковал с правого фланга. Мои семеро доблестных людей тоже атаковали. Мы опрокинули палатки Коммани и увели их женщин. Я заявил права на дочь Абатая, и она стала моей первой императрицей. Ямун положил мясо в свою миску и откусил кусочек. От вареной антилопы все еще поднимался пар.

Коджа посмотрел на лица вокруг костра. Чанар сидел с закрытыми глазами. Два других хана слушали с напряженным вниманием. Даже неистовое пение, начавшееся у одного из близлежащих праздничных костров, не отвлекло их. Сам Ямун был взволнован собственным рассказом, его глаза светились славой былых дней.

— Теперь, когда я победил народ Коммани, я рассеял их среди племен Хокун и Найкан, — добавил кахан в качестве постскриптума между кусками антилопы. — То'орлу из Найкана я отдал пятьсот человек, чтобы они стали рабами для него и его внуков. Моим семи доблестным воинам я отдал по сотне каждому, чтобы они стали их рабами. Я также подарил То'орлу Большую Юрту и золотые кубки  Абатая.

— Вот как я впервые сделал Хокун сильным племенем и как я получил свою первую императрицу, — сказал Ямун, закончив рассказ.

Чанар открыл глаза, когда перечисление фактов закончилась. Ханы одобрительно улыбнулись, услышав эту историю.

— Что случилось с первой императрицей? — спросил Коджа.

— Она умерла, вынашивая Хубадая, много зим назад.

Коджа задался вопросом, был ли в этих словах след печали.

— А что случилось с Абатаем, ханом Коммани? — спросил Коджа, чтобы сменить тему.

— Я убил его. Ямун сделал паузу, затем позвал хранителя колчана. — Принеси кубок Абатая, — сказал он ему. Слуга пошел в царскую юрту. Он вернулся, неся сверток размером с дыню, завернутый в красный шелк, и передал его Ямуну. Кахан развернул его. Там, завернутый в ткань, лежал человеческий череп. Верхушка была срезана, и в углублении была серебряная чаша.

— Это был Абатай, — сказал Ямун, протягивая его Кодже, чтобы он посмотрел.

Пустые глаза черепа уставились на Коджу. Внезапно они вспыхнули жгучим белым светом. Коджа от неожиданности отскочил назад, чуть не свалившись со своего табурета. Миска с мясом и бульоном, стоявшая у него на коленях, выплеснулась на землю. — Глаза, они…

Глаза снова вспыхнули, свет мерцал и прыгал. Коджа присмотрелся к черепу внимательнее и понял, что видит отражение серебряной чаши через пустые глазницы.

— Что случилось, маленький священник, ты прочитал свое будущее по костям? — съязвил Чанар  по ту сторону костра. Старый хан, Гоюк, расхохотался над шуткой. Даже Ямун нашел реакцию Коджи забавной.

— Он мертв, а то, что мертво, не может причинить нам вреда, — убежденно сказал Ямун. Он повернулся к Чанару. — Коджа наполнен мощью своего бога, но боится костей. Настоящие воины не боятся духов.

Коджа покраснел от смущения из-за собственной глупости.

— Мы должны выпить в честь кахана, — объявил Чанар, поднимаясь на ноги. Он обошел костер и остановился перед Коджей. Откупорив бурдюк с кумысом, он плеснул пьянящий напиток в чашу из черепа, забрал череп у Ямуна и передал его Кодже. Священник неохотно взял его в руки.

— Ай! — крикнул Чанар, подавая сигнал пить. Он запрокинул голову и отпил из бурдюка.

— Ай, — эхом отозвались Ямун и ханы. Они подняли свои чаши и сделали большие глотки.

Коджа посмотрел на чашу с черепом в своих руках. Глаза все еще смотрели на него, а мозговая пазуха была заполнена молочной лужицей кумыса. Он повернул чашу так, чтобы череп не смотрел на него.

— Пей, маленький священник, — настоятельно сказал Чанар, вытирая усы рукавом, — или ты думаешь, что у кахана нет чести?

Ямун посмотрел на Коджу, отметив, что лама не присоединился к тосту. Его лоб нахмурился от досады на своего новоизбранного историка. — Ты не пьешь?

Коджа глубоко вздохнул и поднес череп к губам. Он закрыл глаза и сделал большой глоток этого отвратительного напитка. Быстро, прежде чем они смогли уговорить его сделать еще глоток, священник протянул череп Чанару.

— Выпьем за могущество кахана, — выдохнул Коджа.

— Ай, — воскликнули ханы, снова наполняя свои кубки.

Чанар ухмыльнулся, увидев выражение отчаяния, промелькнувшее на лице священника. Он взял предложенную чашу и осушил ее одним глотком. Взяв череп одной рукой, он снова наполнил его кумысом и вернул Кодже. — Выпей за здоровье кахана, — сказал он с лукавой улыбкой.

Коджа поперхнулся.

— Ай, — невнятно произнесли ханы. Тосты начинали сказываться.

— Хватит, — прервал Ямун, отодвигая череп от Коджи. — Мое здоровье не нуждается в тостах. Я рассказал историю, теперь очередь за кем-то другим. Он многозначительно посмотрел на Коджу.

— Мне есть что рассказать, — отрезал Чанар, прежде чем Коджа успел заговорить. — Это хорошая история, и все это правда. Он отступил назад, чтобы дать себе больше пространства, и отбросил пепел с края костра.

Ямун повернулся к Чанару. — Ну, и что это? — спросил он, едва сдерживая свое раздражение.

— Великий Кахан, священник знает, как ты победил Коммани с помощью племени Найкан и твоих семи доблестных людей. Теперь я расскажу о том, что случилось с одним из этих семи доблестных людей. Чанар бросил бурдюк с кумысом и отошел от костра.

— Да, расскажи нам, — попросилбеззубый Хан Гоюк.

Коджа посмотрел на Ямуна, прежде чем высказать свое собственное мнение. Кахан был бесстрастен. Коджа не мог сказать, был ли он недоволен или скучал, поэтому держал рот на замке.

— После того, как хан — кахан, — начал Чанар громким голосом, — победил племя Коммани, он отдал их своим товарищам, как он нам сказал. Он приказал своим семи доблестным воинам собрать оставшихся мужчин, молодых и старых, из племени Коммани. — «Измерьте всех мужчин дышлом телеги и убейте всех тех, кто не может пройти под ним», — приказал кахан.

— Измерить всех мужчин телегой, — кротко попросил Коджа. — Что это значит?

— Любой мужчина, который не сможет пройти под запряженной волами повозкой, должен быть убит. Пощадили только маленьких мальчиков, — коротко ответил Чанар. — Мы убили всех мужчин Коммани, как приказал хан. Ты же понимаешь, он еще не был каханом. Чанар обошел вокруг костра, расхаживая взад и вперед, пока говорил. — Итак, мы убили этих людей.

— Затем хан отдал нам женщин и детей, потому что он был доволен своими воинами. Он подошел к семи доблестным воинам и сказал: — «Вы и я — братья по жизни. Мы стали андами, когда были молоды. Продолжайте верно, служить мне, и я дам вам большие награды». Он сказал это. Я слышал, как это было сказано. Чанар пинком подбросил тлеющий уголек с края костра обратно в пламя.

— Доблестные люди были довольны этими словами. Чанар сделал паузу, глядя на Ямуна. — В этой истории есть еще кое-что, но, возможно, кахан не захочет этого слышать.

— Расскажи свою историю, — настаивал Ямун.

Чанар кивнул кахану. — Больше особо нечего рассказывать. Возможно, вы знаете эту историю. Один из отважных людей сказал хану: — «Мы — анда, братья по жизни. Я буду стоять на твоей стороне». И я слышал обещание хана, сказавшего: — «Ты из моей жизни и навсегда останешься моей правой рукой». Когда хан отправился на войну, этот доблестный человек был его правой рукой. Своей правой рукой хан покорил Квириш и собрал рассеянный народ Туйгана — Басимат, Джамакуа. Его правая рука была сильной.

Рассказ Чанара стал более страстным. Он потоптался у костра, хлопая себя по груди, чтобы подчеркнуть свои слова. — Я никогда не терпел неудач и не отступал. Я пошел с ханом против Замогеди, когда вернулись только девять человек. Я сражался в качестве его арьергарда, защищая его от Замогеди. Я отвез хана в орду моей семьи и приютил его. Я укрепил хана, когда он вернулся к Замогеди, чтобы отомстить. Вместе мы победили их — убивая их мужчин и обращая в рабство их женщин и детей.

— Все это потому, что я был его андой. Когда Хасиды сдались мне, предложив дары из золота и шелка, разве эти дары не были отправлены кахану? То, что дарится, принадлежит кахану. Разве это не по закону? Чанар повернулся лицом к другим ханам у костра, адресуя свои вопросы им, а не Ямуну или священнику.

— Это правда, Великий Принц, — пробормотал Гоюк Ямуну, его беззубая речь стала еще хуже от выпитого. — Он послал все это тебе.

Удовлетворенный ответом Гоюка, генерал повернулся лицом к ламе.

— Но теперь, — прорычал Чанар, прищурившись на Коджу, — у доблестного человека больше нет подарков, и другой человек сидит по правую руку от его анды. И на этом история заканчивается. Генерал отвернулся от священника, прошествовал обратно к своему табурету и уселся на него, довольный тем, что его точка зрения была высказана.

С резким шипением Ямун встал и сделал шаг к Чанару, который наблюдал за ним, как кошка. Кулаки кахана были крепко сжаты, а его тело раскачивалось от напряжения.

— Это нехорошо, — мягко сказал Гоюк, кладя руку на плечо Ямуна. — Чанар — твой гость.

Ямун остановился, прислушиваясь к правде в словах Гоюка. Коджа тихонько отодвинул свой табурет от кахана, опасаясь того, что может произойти дальше. Пение от других костров зазвучало снова.

— Ночные стражи! — прорычал Ямун. — Пойдем со мной. Я собираюсь навестить другие костры. С этими словами он развернулся и зашагал прочь, в темноту. Стражники пронеслись мимо, а хранители колчанов последовали за ними, неся еду и питье для кахана, где бы он ни остановился.

Собравшиеся у костра гости наблюдали, как свита спускается по склону холма. Коджа сидел тихо, внезапно почувствовав себя среди врагов.

— Ты играешь в опасную игру, Принц Чанар, — заметил Гоюк, наклоняясь, чтобы тихо сказать Чанару на ухо.

— Он не может убить меня, — уверенно ответил Чанар, наблюдая, как Ямун спускается с холма. — Хассиды и многие другие вернулись бы в свою орду, если бы он это сделал.

— Это правда, тебя очень любят, но Ямун — кахан, — предостерег старик.

Чанар отмахнулся от комментариев Гоюка глотком кумыса. Когда он осушил чашу, он снова увидел Коджу по другую сторону костра.

— Священник! — прошипел он ламе. — Ямун доверяет тебе. Что ж, я его анда! А ты иностранец, чужак. Генерал наклонился вперед так, что его лицо почти оказалось в пламени. — И если ты предашь Туйган, я получу огромное удовольствие, выслеживая тебя. Ты знаешь, как убивают предателя? Мы выбиваем из него дыхание под доской, заваленной тяжелыми камнями. Это медленная и мучительная смерть.

Коджа побледнел.

— Помни это и помни меня, — предупредил Чанар. С этими словами он выплеснул остатки кумыса в огонь и встал. — Я должен идти к своим людям, — сказал он Хану Гоюку, игнорируя присутствие Коджи. Старый хан кивнул, и Чанар ушел в темноту.

Остаток вечера, казалось, прошел одновременно быстро и медленно. Сначала Коджа довольствовался тем, что сидел у огня, защищаясь от усиливающегося холода морозного ночного воздуха. Слуги продолжали наполнять его золотой кубок, хотя череп уже давно унесли. Старый хан Гоюк, видя, что священник никуда не собирается уходить, начал говорить без умолку. Коджа понял только половину из того, что сказал чудак, но, тем не менее, улыбнулся и вежливо кивнул. Хан рассказал о своей орде, своих лошадях, великих битвах, в которых он участвовал, и о том, как лошадь выбила ему зубы. По крайней мере, именно это, как подумал Коджа, он повествовал. По мере того как ночь продолжалась, речь Гоюка становилась все более неразборчивой.

Несколько раз Коджа пытался встать и уйти. Каждое усилие вызывало бурю протеста со стороны Гоюка. — Эта история становится только интереснее, — настаивал он, а затем требовал еще вина для священника. В конце концов, Коджа даже не был уверен, что его ноги смогут действовать, если ему все-таки удастся убежать.

Наконец, кумыс и вино возымели свое действие. Старик задремал на полуслове, затем резко проснулся и еще некоторое время что-то бормотал. Наконец, Гоюк улегся спать, отодвинув табурет в сторону и завернувшись в плед. Коджа, слишком устал, чтобы возвращаться в свою юрту пешком. Поэтому он последовал обычаю, плотно завернувшись в толстый войлочный коврик. Через несколько минут он крепко спал.

Слуга в капюшоне проскользнул между кострами, вниз по склону, разыскивая нужного человека. У каждого круга он останавливался, стоя в тени, вглядываясь в лица. Наконец, у одного костра, где пьянство было самым буйным, слуга нашел человека, которого искал. Двигаясь в темноте, он бочком подобрался ближе к своей цели. Гуляки были слишком увлечены своим напитком, чтобы заметить его. Он мягко наклонился и прошептал на ухо своему человеку.

— Хадун, Госпожа Баялун, слышала, что с тобой поступили несправедливо этой ночью, — прошипел он. — Она спрашивает — неужели Чанар позволит чужаку узурпировать себя?

— А? Что ты сказал? — удивленно выпалил пьяный Генерал Чанар.

— Шшш. Тихо! Она боится, что ты потеряешь расположение Ямуна…

Чанар двинулся, чтобы заговорить, но посланник быстро положил руку на плечо генерала. — Это не место для разговоров. Хадун открыла для тебя свою юрту, если ты придешь.

— Хм... когда? — спросил Чанар, стараясь смотреть на мужчину, не поворачивая головы.

— Сегодня ночью, пока глаза других заняты. Посланник ждал, позволяя Чанару принять свое решение.

— Скажи ей, что я приду, — наконец прошептал Чанар. Не сказав больше ни слова, посланник растворился в темноте.

*****

Костры в лагере сгорели дотла, превратившись в безжизненный пепел, и только густые клубы дыма поднимались в черноту ночи. Коджа обнаружил, что сидит, дрожа от холода; коврики и халаты свалились с его спины. Ему не показалось странным, что он мог видеть спящие фигуры людей, пустые юрты, колышущиеся на ветру, даже в полной темноте. Они были просто более серыми силуэтами на фоне черной равнины.

Позади него раздался звон камня о камень, а затем мягкий влажный скрежет грязи по камню. Развернувшись, он столкнулся с человеком в желто-оранжевой мантии, сгорбившимся так, что его лица не было видно. Руки мужчины что-то делали, что-то, что соответствовало звукам удара камня о камень.

— Кто... — выпалил Коджа.

Человек поднял глаза и остановил Коджу на полуслове. Это был его старый мастер-учитель из храма, его лысая голова была покрыта морщинами от возраста. Мастер улыбнулся и кивнул священнику, а затем вернулся к своей работе, возводя стену. Мастер со скрежетом провел шпателем по поверхности камня, нанося толстый слой раствора.

Коджа медленно обернулся. Люди, костры и юрты исчезли. Низкая стена окружала его, удерживая в ловушке у костра. Обернувшись, Коджа наблюдал, как его учитель поднял квадратный блок и установил его поверх свежего раствора.

— Учитель, что вы делаете! Коджа чувствовал, как внутри него нарастает паника.

— Всю нашу жизнь мы боремся за то, чтобы освободиться от стен, — нараспев произнес мастер, не прекращая своей работы. — Всю нашу жизнь мы возводим более прочные стены. Со скрежетом и тяжелым стуком на место был установлен еще один камень. — Знай, юный ученик, о стенах, которые ты строишь, и кому они принадлежат.

Внезапно стена была закончена, возвышаясь над Коджей. Мастер исчез. Коджа тяжело поднялся на ноги и обернулся, ища своего наставника. Там, перед ним, был воткнут в землю штандарт. С его вершины свисали девять черных лошадиных хвостов — штандарт кахана. Он повернулся в другую сторону. Там был еще один, с девятью белыми хвостами яка — штандарт хадун. Отшатнувшись назад, он споткнулся и упал на другой — золотой диск, увешанный шелковыми желтыми и красными лентами — штандарт Принца Оганди. Охваченный паникой, Коджа упал на землю и закрыл глаза.

Звук тяжелого дыхания и струя пара на лице Коджи заставили его посмотреть снова. Штандарты исчезли, и стена, окружавшая его, задрожала и сдвинулась с места. Она превратилась в огромного зверя, черного и мерцающего. Пара глаз, нечеловеческих и холодных, уставилась на него сверху вниз.

— Ты кахан варваров? — взревел зверь.

— Нет, — ответил Коджа слабым шепотом.

Глаза моргнули. — Ах. Тогда ты с ним, — решил зверь. — Это хорошо. Наконец-то пришло время. Глаза загорелись ярче. Охваченный страхом, Коджа отвел взгляд от зловещего отблеска. Послышался порыв ветра, а затем фигура исчезла.

Подняв глаза, священник снова увидел своего учителя. — Будь осторожен, Коджа, со стенами, которые ты возводишь, — промолвил старый лама. Затем учитель поблек, становясь все более тусклым для взора Коджи, пока не осталось ничего, кроме тускло-серого горизонта. Потом вообще ничего не было.

Священник медленно просыпался, смутно припоминая голоса из своего сна. Острый звон поднялся у основания его черепа, покалывая щетину на шее. Непроизвольно худощавый священник глубоко вдохнул. Внезапно он полностью проснулся, чихая и давясь, его ноздри наполнились дымом горящего кизяка. Он завертелся на месте, затем открыл глаза. Густые клубы едкого дыма атаковали его. Коджа вылез из-под своего коврика на чистый воздух.

— Сегодня хороший день, — произнес дрожащий голос где-то слева от Коджи.

Все еще моргая, священник посмотрел в сторону голоса. Он едва мог видеть говорившего, потому что рассветное солнце сияло за плечом мужчины. Коджа прикрыл глаза от оранжево-красного свечения одной рукой, а другой вытер последние слезы. Рядом с густо дымящим походным костром сидел древний Хан Гоюк, ковырявший палкой в углях. Он оглянулся на Коджу и улыбнулся одной из своих широких беззубых улыбок.

Коджа слабо улыбнулся в ответ. Его голова отяжелела от выпитого и болела от внезапного пробуждения, а рот был липким. Годы, проведенные среди лам, не подготовили его к ночному пиршеству с народом Туйган.

— Пришло время поесть, — сказал Гоюк. Он ни капельки не выглядел изможденным после празднования. Снова пошевелив костер, Гоюк выудил покрытый пеплом комок, к которому все еще прилипали кусочки горящих углей. Осторожно подняв его, он смахнул тлеющие угли грязными пальцами и протянул Кодже.

Коджа с сомнением посмотрел на комок, прекрасно понимая, что он должен взять его или оскорбить старого хана. Комок был похож на кусок колбасы из конины, поджаренный на огне. Он осторожно взял его, жонглируя им между ладонями, чтобы не обжечь пальцы.

— Ешь, — убеждал хан, — это хорошая еда.

— Спасибо, — ответил Коджа с вымученной улыбкой. Он быстро проглотил ее, изо всех сил стараясь не ощущать вкуса мяса. Покончив с завтраком, Коджа с трудом поднялся на ноги, чтобы поискать воды. Солнце едва поднялось над горизонтом, но вокруг уже были люди. Охрана менялась — дневные стражи сменяли ночных. Хранители колчанов и подсобные рабы переходили от юрты к юрте, готовясь к утру.

Однако не все бодрствовали. Коджа пробирался мимо спящих, сгрудившихся вокруг праздничных костров. Большинство гуляк все еще блаженно похрапывали, что было необычно для лагеря Туйган, который обычно был всегда оживленным в этот час. Некоторые были завернуты в свои одеяла и коврики, тесно свернувшись калачиком вокруг небольших куч тлеющих углей. Однако многие из них были беспорядочно распростерты на земле, их халаты были туго натянуты вокруг их тел. Коджа предположил, что многие из них спали на тех же местах, где они отключились прошлой ночью.

После долгих тщетных поисков Коджа, наконец, поймал слугу, несущего ведро с водой. Зачерпнув ее руками, он сделал большой глоток. Хотя было достаточно холодно — так, что онемели пальцы, священник плеснул водой себе на лицо и голову, энергично растирая кожу, чтобы прочистить мозги.

Один из слуг Ямуна представился Кодже. — Прославленный Император Туйгана, Ямун Кахан, послал меня спросить, почему его историк не присутствует в юрте своего господина. Слуга остался стоять на коленях перед ламой.

Коджа удивленно посмотрел на человека. Он не ожидал, что кахан будет вести дела этим утром так рано. Более того, священник не предполагал, что его присутствие будет необходимо так постоянно. — Отведи меня в его юрту, — приказал он.

Слуга послушно повел Коджу через беспорядок вокруг праздничных костров. Добравшись до нужной юрты, слуга объявил о прибытии Коджи. Священника быстро провели внутрь.

Этим утром юрта была устроена по-другому. Трон Ямуна исчез, а жаровни были сдвинуты по бокам шатра. Заслонка, закрывающая дымовое отверстие, была широко открыта, как и дверь, позволяя солнечным лучам ослеплять обычно мрачный интерьер. В центре юрты, в луче солнечного света, сидели кружком мужчины. Ямун был с непокрытой головой, его коническая шляпа была убрана в сторону. Свет отражался от его тонзуры и подчеркивал рыжий цвет его волос. На нем все еще была тяжелая соболиная шуба, которая была на нем прошлой ночью, хотя теперь она была заляпана грязью и перепачкана сажей. Остальные мужчины тоже сняли шапки, образовав в центре юрты кольцо из блестящих голых куполов. Коджа вспомнил учителей своего храма, хотя они не щеголяли длинными косами, которые предпочитали эти воины.

— Историк, ты сядешь здесь, — позвал Ямун, когда лама вошел. Он хлопнул ладонью по ковру прямо за собой.

Коджа обошел круг и занял свое место. Чанар, с затуманенными от ночного веселья глазами, сидел по одну сторону от Ямуна. Гоюк сидел с другой стороны. Там были еще трое, одетые в золотые одежды и вышитые шелка — знаки того, что они были могущественными ханами, но Коджа не узнал их. Их богатая одежда была испачкана и помята. В самом дальнем конце круга, немного в стороне от остальных, сидел рядовой воин. Его одежда, простой синий халат и коричневые штаны, была перепачкана грязью. Проходя мимо, Коджа заметил, что от него сильно воняло.

Ханы взглянули на Коджу, когда он сел. Гоюк улыбнулся еще одной из своих зияющих улыбок. В глазах Чанара мелькнуло недовольство. Ямун наклонился вперед, привлекая их внимание к большому листу, расстеленному перед ними.

Это была грубая карта, что удивило Коджу. Он не видел никаких карт с момента прибытия и предположил, что Туйган ничего не смыслят в картографии. Вот еще один сюрприз от его хозяев. Лама вытянул шею, пытаясь разглядеть лист.

— Семфар здесь, — сказал Ямун, продолжая разговор, начатый до того, как вошел священник. Он ткнул коротким пальцем в угол листа. — Хубадай ждет со своей армией у подножия перевала Ферган. Он провел пальцем по карте до точки ближе к центру. — Мы здесь.

— А где Джад? — спросил один из ханов, которого Коджа не знал.

— В Оазисе Орхон — там. Ямун указал на дальнюю сторону карты.

Священник напрягся еще сильнее, чтобы разглядеть, куда указывал Ямун. Все, что он мог разглядеть, — это размытую область линий и каракулей.

— А Томке?— спросил тот же самый хан. Это был мужчина с волчьим лицом, высокими острыми скулами, узким носом и заостренным подбородком. Его седеющие волосы были хорошо смазаны жиром и заплетены в три косы, по одной с каждой стороны головы и третью сзади.

— Он остается на севере, чтобы собрать своих людей. Я собираюсь оставить его в резерве, — объяснил Ямун. Послышалось ворчание общего понимания со стороны слушавших мужчин. Несколько минут они смотрели на карту, изучая расположение армий.

— Что ты будешь делать? — наконец спросил Гоюк, его нос практически касался карты, когда он прищурился, чтобы разглядеть линии. — Семфар? Или Хазария? При упоминании Хазарии Коджа немного отодвинулся в сторону, пытаясь найти лучший угол для обзора карты. Наклонившись влево, он смог видеть ее яснее.

— Семфар должен пасть. Они отклонили мои требования. Хубадай выступит против них. Кахан провел линию на карте. Снова раздался одобрительный ропот. Чанар взглянул на хана с волчьим лицом, едва заметно кивнув ему.

— Великий Ямун, — сказал человек, — я должен говорить, потому что это мой долг под небесами. Твой сын Хубадай — храбрый и доблестный воин, но он молод и не часто ходил на войну. Халиф Семфара — могущественный правитель. Наши шпионы сообщают, что у него много солдат, защищенных огромными каменными стенами. Было бы мудро послать умного и опытного воина, чтобы он наставлял и помогал твоему сыну.

— Мой сын — это мой сын. Он должен сражаться, — отрезал Ямун.

— Конечно, Великий Хан, — отметил Чанар. — Он должен командовать. Возможно, Шагадай не имел в виду, что ты должен послать нового командира. Пошли кого-нибудь, кому ты можешь доверять, чтобы советовать Хубадаю. Назначь этого советника командующим правым крылом.

— Хубадай молод, и у него вспыльчивый характер, — настаивал Шагадай — похожий на волка, хан. — Пошли ему кого-нибудь, кто охладит его опрометчивость, кого-нибудь, кто знает ловушки войны. Пошли кого-нибудь, у кого твой сын мог бы учиться.

— У мудрого человека всегда есть мудрый наставник, — предложил Чанар.

— Они говорят мудро, Ямун, — прохрипел Гоюк.

Кахан посмотрел на ханов по кругу, обдумывая их совет. — Совет Шагадая хорош, — наконец сказал Ямун. — Но кого я должен послать? Тебя, Шагадай?

— Великий Господин, моя мудрость — это мудрость шатра, — возразил хан. — У меня нет хитрости для войны. Пошли воина, который хорошо служил тебе.

— Я слишком стар, — сказал Гоюк, прежде чем Ямун успел его спросить. — Пошли молодого человека.

— А как насчет тебя, Чанар? — спросил Ямун.

— Я надеялся посетить юрты моего народа, — начал генерал, — но, по твоему слову, это будет сделано.

— Тогда дело решено, — заключил Ямун. — Я надеялся, что ты поедешь рядом со мной, но сейчас ты должен служить моему сыну. Он тебя послушает.

— Даю тебе слово, Семфар падет. Чанар поклонился, улыбаясь при этом.

— Но как насчет Хазарии? — спросил Гоюк, указывая на карту. Коджа, заглядывая им через плечо, мог видеть, что он указал на ту же общую область карты, что и Оазис Орхон. — «Значит, принц Джад разбил лагерь недалеко от Хазарии», — подумал он.

— Прежде чем мы поговорим об этом, мы должны выслушать отчеты разведчиков, — сказал Ямун. — Выйди вперед, воин.

Воин, сидевший сзади, скользнул вперед и распростерся ниц.

— Этот человек возглавлял разведчиков, которых я послал в Хазарию. Мы заслушаем его отчет. Но сначала, — сказал Ямун, поворачиваясь к Кодже позади себя, — ты должен выйти. Подожди снаружи. Тебя позовут, когда ты будешь нужен.

— Да, Кахан, — мягко ответил Коджа, скрывая свое горькое разочарование. Лицо Ямуна было бесстрастным, безразличным, но Чанар смотрел на священника с самодовольным удовлетворением. Так быстро, как только мог, Коджа выбежал из юрты.

Снаружи просыпались гуляки. Коджа, которому больше нечего было делать, присел на корточки у дверного проема. Он напрягся, пытаясь расслышать что-нибудь из разговора внутри, но толстый войлок юрты поглощал слова.

Коджа сидел там, безутешный, наблюдая, как страдающие похмельем ханы уходят с места вчерашнего пира. Дневные стражи ходили между кругами, пинками поднимая своих братьев, которые вырубились прошлой ночью. Вспыхнуло несколько вялых потасовок, больше громких споров, чем настоящих потасовок.

Одна из них действительно переросла в серьезную битву, когда двое мужчин боролись на земле. Их драка быстро привлекла внимание других, и вскоре вокруг сражающихся собралась кричащая толпа. Ямун и ханы вышли из юрты вскоре после начала драки, но никто, казалось, не был очень заинтересован в прекращении конфликта. Ямун и остальные стояли рядом, пока двое драчунов катались по кругу, пытаясь схватить противника смертельным захватом. Однако через несколько минут один человек закричал, и драка закончилась так же быстро, как и началась.

Не обращая внимания на Коджу, который выжидающе сидел у двери, кахан подозвал большого борца. — Ты хороший боец.

Мужчина опустился на колени там, где он был. — Тейлас дал мне свою силу, — ответил он.

Ямун приподнял бровь на его слова. — Ты из какой орды?

— Я Сечен из Найкана, — ответил борец. — Я убил пятерых человек голыми руками, Кахан. Позади него дневные стражи оттащили его мертвого противника прочь.

— Сечен, ты гордый и бесстыдный. Ты мне нравишься, — импульсивно сказал Ямун. — Отныне ты будешь служить на моей стороне.

Сечен упал в грязь, смиряясь перед каханом. С его губ срывались нечленораздельные возгласы благодарности.

Коджа в ужасе посмотрел на большого борца. Кахан только что почтил признанного убийцу, похвалив этого человека за то, что он сделал. Пораженный, священник посмотрел на императора Туйгана. Этот человек не выказал ни стыда, ни совести за то, что он только что сделал. Коджа почти забыл, что такое Туйган. Несмотря на все их хитрое мастерство и военное искусство, Туйганы все еще оставались нецивилизованными варварами. Коджа задался вопросом, смогут ли они когда-нибудь стать чем-то большим.

Ямун, наконец, закончил говорить с борцом, но благодарный мужчина все еще стоял на коленях у его ног. Глядя на Коджу, стоящего рядом с ним, кахан не обратил внимания на испуганное выражение лица священника.

— Мы пришли к решению, лама, — сказал Ямун. — У меня есть ответ для твоего принца.

— Какое послание я должен передать Принцу Оганди? — наконец, нерешительно спросил Коджа, его голос дрожал от ярости и страха.

— Тебе этого делать не нужно. Туйганы сами поедут в Хазарию со своим ответом. Никто не может говорить за нас, — заявил Ямун. — И твой принц очень скоро получит от меня весточку.

6. На марше

В другом месте королевского комплекса только что началась еще одна встреча. Это была тайная беседа в одной из юрт, используемых в качестве склада. Войлочные стены юрты были черными, затемненными толченым древесным углем. Дымовое отверстие было заделано наглухо, а створка двери плотно закрыта. Это была изолированная юрта, которую редко посещали или беспокоили.

Снаружи несколько солдат, одетых в синие халаты обычных воинов, опирались на свои копья. Однако их взгляды были далеко не праздными. Под маской беззаботности мужчины постоянно осматривали местность, готовые предупредить о любых незваных гостях.

Внутри черная юрта была едва освещена одной маленькой лампой. Она горела прерывисто, маленький круг света, который она отбрасывала, увеличивался и уменьшался с каждым мерцанием. В тусклом свете были видны рулоны ткани, запечатанные корзины, коврики и стопки металлических горшков. Уютно устроившись среди всего этого, в круге света, находились Генерал Чанар и Мать Баялун. Она была одета в простое одеяние, едва ли подходящее для ее положения. Вокруг головы она обернула несколько витков шали, пока ее лицо не скрылось в тени. Ее посох был прислонен к тюку рядом с ней.

— Ты сделал, как я велела? — потребовала она, наклоняясь вперед, чтобы посмотреть генералу в глаза.

— Все, — ответил Чанар с дерзкой самоуверенностью.

— А Шагадай?

— Он сыграл свою роль, — сказал Чанар с улыбкой. — Что ты ему пообещала?

— Больше, чем ничего, — ответила она, избегая его вопроса. — Каков результат?

— Он поедет к Реке Синдхе, чтобы встретиться с Джадом. Затем они отправятся в Хазарию. Генерал погрел руки над лампой.

— Превосходно. Скоро, Чанар, ты станешь истинным каханом, — холодно сказала Мать Баялун. — И где  должен быть ты?

— Я должен отправиться на перевал Ферган, чтобы быть советником Хубадая. Чанар что-то услышал и замолчал. Он сел прямо, оглядываясь вокруг, чтобы увидеть источник шума. Темные стены палатки трепетали от слабого ветерка.

— Расслабься, мой генерал, — успокаивающе сказала Баялун. — Мы одни. Мои охранники снаружи позаботятся об этом. А теперь возьми это, — она протянула ему маленькую кожаную сумочку. — Смешай это вечером с каким-нибудь вином, а потом выпей. Тебя от этого затошнит, но не волнуйтесь, это тебя не убьет. Ямун увидит, что ты слишком болен, чтобы отправить тебя в поход.

— Зачем это делать? — спросил он, с сомнением разглядывая сумочку.

Баялун схватила его за руку и сунула пакет ему в пальцы. — Не будь дураком, — резко сказала она. — Мы нужны друг другу живыми. И тебе нужно быть здесь, в Кварабанде, а не с Хубадаем. Когда с каханом разберутся, ты должен быть готов действовать, так что это означает, что ты должен остаться здесь, со мной. Как ты собираешься это сделать? Сказать Ямуну, что тебе не хочется сегодня выезжать? Что сегодня несчастливый день? Она нежно сжала его пальцы. — Используй порошок, или у него возникнут подозрения.

— О, — сказал Чанар, медленно приходя к пониманию. — Что, если он прикажет подготовить повозку, чтобы отвезти меня к Хубадаю?

— Он этого не сделает, — возразила она. Терпение Хадун начинало иссякать. — У него слишком много дел. Скажи ему, что ты сам позаботишься о своем отъезде, как только поправишься. Он тебе поверит.

— И что потом?

— Потом ты жди. Все сработает именно так, как мы запланировали. А потом... Баялун протянула руку и нежно положила ее ему на плечо. — Мы приведем Туйган к истинной славе.

— Да. Чанар наслаждался этой мыслью. — Когда я стану каханом, я избавлюсь от этих иностранцев.

— Конечно, — сказала Мать Баялун, поглаживая его по руке. — Это единственная причина, по которой мы это делаем, не так ли?

Чанар по-волчьи ухмыльнулся, открыто восхищаясь пожилой женщиной. Она не была пассивной, простым украшением, как принцессы Шу Ямуна. Она была смелой, женщиной для настоящего воина.

— Но быстро, — стала настаивать она, нарушая настроение, — ты должен уйти, пока твое отсутствие никто не заподозрил. Уходи сейчас же. Мои люди проследят, чтобы путь был свободен. Она надавила на его руку, отправляя его в путь.

Чанар двинулся, чтобы уйти, с небольшой неохотой. Ее слова напомнили ему об опасностях этого плана. Подойдя к двери, он выглянул через крошечную щель. После того, что казалось бесконечной минутой наблюдения, он выскользнул через дверной проем. Последовала короткая вспышка солнечного света, а затем в юрте снова стало темно.

Баялун сидела на куче ковров, опираясь на свой посох, закрыв глаза и размышляя. Ее планы шли хорошо. Все было в порядке, но это ее и беспокоило. Она была уверена, что к этому времени могла произойти какая-нибудь ошибка. Идеальные планы строят дураки, по крайней мере, так гласила старая пословица.

— Он что-нибудь подозревает? — сказал мягкий, повизгивающий голос из темноты.

Мать Баялун медленно подняла глаза, не выказывая никакого удивления при виде нового оратора. — Нет, но это не благодаря твоей помощи. Твоя неуклюжесть чуть не выдала тебя, — огрызнулась она. — Что ты здесь делаешь?

Большая лиса медово-коричневого цвета вышла на свет. Переместившись напротив Баялун, она села на задние лапы. Передними лапами она достала длинную трубку из кожаной сумки, висевшей у нее на шее. — Я бы хотел, чтобы вы, люди, передвинули свои юрты. Это бы все намного упростило. Я бы сменил эту форму, но эти проклятые мертвые для магии земли мешают мне.

— Почему ты здесь, наглое создание? — потребовала Баялун, хлопнув по свернутому ковру рядом с лисой.

— Меня послал мой хозяин, — объяснила лиса, набивая трубку табаком и разминая его лапой, больше похожей на человеческую, чем на лисью. — Мы что, застряли с этим болваном?

— С кем?

— С шутом, который только что был здесь, — объяснил лис. Он порылся в своей сумке и вытащил тлеющий уголек, небрежно держа его в лапах. — Я украл его из костра снаружи, — объяснил лис, прежде чем она успела спросить. Он поднес уголек к трубке.

— Не зажигай это здесь! — рявкнула Баялун. Лис удивленно посмотрел на нее. — Дым выдаст нас.

— Кому? Твоим охранникам? Они единственные, кто снаружи. Лис глубоко затянулся трубкой, выпуская сладковатый дым от сочетания табака и странных трав. — Эта форма позволяет мне легко передвигаться, но это так утомительно. Особенно, когда все хотят за тобой погнаться. — Он снова затянулся трубкой, с нескрываемым ликованием наблюдая за нарастающим раздражением Баялун.

— Ты слишком много рискуешь! Кто-нибудь видел тебя? — с тревогой спросила Баялун.

— Некоторые видели лису, не более того, — уверенно ответило существо.

— Несущую сумку!

— Я был осторожен. Перестань волноваться, как старуха. Я делал это всю свою жизнь, которая длиннее твоей — даже если ты одна из этих полу-духов Маралой. Лисоподобное существо выпустило дым к потолку.

Баялун вздрогнула при упоминании Маралой. — Как ты узнал? — требовательно спросила она. — Никто об этом не знает.

— Император Шу Лунг знает. Твой отец был одним из Маралой — духов великого северного леса. Люди думают, что Маралой не существуют. Мы с тобой знаем лучше. Лис постучал своей трубкой, вытряхивая излишки пепла. — Но, человек, с которым ты разговаривала...

— Не будет никаких проблем, — ответила Баялун немного подавленно. — Он думает, что мы планируем вытащить Ямуна из Кварабанда только для того, чтобы он мог захватить власть. Он понятия не имеет о моих истинных намерениях.

— Наших истинных намерениях, — поправил лис, потираясь спиной о грубую корзину. — Ах, — вздохнул он.

— Наших намерениях, — отметила Баялун. — И что же именно предполагает твой хозяин?

— Он обеспокоен. Он хочет быть уверен, что все идет так, как он договаривался. Лисоподобное существо внезапно утратило свой небрежный вид. — Кахан Ямун  продолжает объединять племена, и его армия становится все больше. Скоро даже неприступной Драконьей Стене будет угрожать его мощь. Есть шанс, что ее магия не сможет удержать его. Ты заверила моего господина, что между Шу Лунг и Туйган будет мир.

— Никаких изменений не произошло, — ответила она, защищаясь. — Как только я получу контроль, я позабочусь о том, чтобы мир между Туйган и Шу Лунг оставался нерушимым. Но у твоего хозяина тоже есть определенные обязательства, которые он должен выполнить.

— Конечно, — заверил лис между затяжками своей трубки. — Вот, почему он послал меня.

— Что?

— Тебе нужен был убийца, специалист по маскировке. Разве я, — сказал лис, вставая и слегка поклонившись, — не великолепен в маскировке?

— Нет, если это лучшее, что ты можешь сделать, — парировала Баялун. Она была в ярости на «ху-сянь», этого бесчеловечного обманщика из царства духов. Она была в такой же ярости на мандарина Шу, который прислал его. — «Могущественные властители из Шу Лунг думают, что могут играть со мной», —  мысленно выругалась она, — «но я покажу им, насколько это может быть опасно». — Возвращайся к своему хозяину и скажи ему, чтобы он прислал мне настоящего убийцу, а не клоуна в виде животного.

Лис сильно прикусил мундштук своей трубки. — Ты примешь того, кого пошлет мой хозяин, — прорычал он, обнажая клыки, когда его животная часть показала свою суть. — Теперь, старушка, я устал от этого. Скажи мне, что я должен делать.

Баялун смягчилась. — Есть должность, которую ты сможешь занять — при условии, что сможешь выглядеть как человек — среди дневных стражей кахана. Тогда ты будешь близок к нему. Ты должен принять это и ждать. Баялун крутила посох в руках, объясняя происходящее.

— И это все? Как я узнаю, когда действовать? — спросил зверь.

— Я отправлю тебе сообщение, — ответила Баялун.

— Как?

— Это все, что тебе нужно знать, — отрезала она, нахмурившись от любопытства зверя. — Слишком много знаний, и ты станешь опасен для всего. Завтра представься Дайиру Бахадуру — в человеческом обличье. Он командует ягуном дневной стражи и позаботится о твоем назначении. Затем жди моего слова. Она прищурила глаза, ожидая еще каких-нибудь вопросов. Их не было. — Теперь ты можешь уйти.

Лис выпустил клуб сладкого дыма. — Я не докурил свою трубку, — заявил он.

— Уходи сейчас же, — прошипела Баялун, — иначе я пожалуюсь твоему хозяину.

Лис навострил уши. — Осторожнее, или я пожалуюсь твоему господину. «Ху-сянь» наблюдал за реакцией императрицы. — Я нахожу тебя интересной, наполовину ты —  Маралой. Твой муж достаточно силен, чтобы завладеть богатствами Шу Лунг, но ты желаешь его смерти. Твои амбиции странны.

— Кахан Ямун  убил еке-нойона — моего мужа, своего отца — чтобы править Хокуном. Я никогда не прощу ему этого. — «Кроме того», — подумала Баялун, — «со смертью кахана я буду контролировать Туйган. Чанар будет каханом, но власть будет у меня». — А теперь больше никаких вопросов.

— Очень хорошо, я откланиваюсь, — напыщенно произнесло лисоподобное  существо. Оно закрыло трубку крышечкой и засунуло ее в мешочек. Опустившись на четвереньки, оно улыбнулось Баялун лисьей улыбкой и легко отпрыгнуло в темноту.

После того, как существо ушло, Баялун терпеливо ждала некоторое время. Она не торопилась. Поспешность разрушала тщательно продуманные планы. Она усвоила это на собственном опыте.

*****

Было невозможно сохранить в секрете тот факт, что кахан решил двигаться в сторону Хазарии, и к полудню новость распространилась по всему Кварабанду. Женщины Ямуна опустошили Большую Юрту и начали ее разбирать. В течение часа с юрты сняли войлочные стены, каркас стоял, как скелет, на вершине холма.

Демонтаж царской юрты стал сигналом для остального города. Воины выехали из своих юрт к местам сбора за пределами Кварабанда, взяв с собой дополнительных лошадей. Каждый арбан из десяти человек собрался, чтобы сформировать джагуны из ста и, в свою очередь, минганы из тысячи. Для каждого подразделения существовало определенное место встречи, так что людей было легко и быстро организовать. В течение всего дня юрты исчезали из долины, поскольку велись приготовления к отъезду.

Мужчины погрузили трон Ямуна на заднюю часть огромной повозки, на крыше которой была установлена уменьшенная версия королевской юрты. Повозка, запряженная упряжкой из восьми волов, была столицей Ямуна во время кампании. Во время работы кахан устроил свою штаб-квартиру на солнечном свете. Он уселся на свою кровать — маленькое деревянное сооружение с короткими ножками. Коджа сидел на табурете неподалеку, вместе с несколькими другими писцами, в основном волшебниками Баялун и святыми людьми. Все они яростно записывали приказы, сворачивая листы по мере их выполнения и передавая их в руки ожидающих посыльных.

Коджа только что закончил записывать лист приказов, предназначенный для Хубадая на Перевале Ферган. — Он должен быть там не позднее, чем через пять дней, — приказал Ямун, когда священник передавал свиток всаднику.

— По твоему слову, это будет сделано! — крикнул всадник, подбегая к своей лошади еще до того, как он закончил говорить.

Коджа наклонился к писцу рядом с ним, молодому человеку с тонкой черной козлиной бородкой и бритой головой. — Как это может быть? — спросил Коджа, указывая кисточкой для письма на удаляющегося всадника. — Как он может так быстро доставить сообщение? Они используют магию?

Молодой священник покачал головой, едва отрываясь от своей работы. — Он императорский посланник, так что он может пользоваться почтовыми отделениями. Он будет скакать весь день, меняя лошадей на специальных станциях. А ночью сообщение примет другой человек. Священник снова склонился к своей работе.

Ямун часами диктовал приказы, вдаваясь в мельчайшие детали предстоящего марша. По его приказу армия была разделена на три крыла, с центральным крылом под  командованием Ямуна. Войска были распределены, а тумены и минганы разосланы по разным флангам. Командиры получили приказы относительно количества продовольствия, которое нужно было везти, количества и типов оружия, которое они должны были использовать. А также количества лошадей, которые должны быть у каждого человека. Кахан назначил юртчи — поставщиков армии, для наблюдения за лагерями и поиска припасов во время марша. Многие приказы касались состояния лошадей, устанавливая штрафы за то, что их без необходимости пускали  галопом или заставляли работать слишком усердно.

Коджа писал до тех пор, пока у него не онемели пальцы. Ночной страж пришел сменить дневного стража с заходом солнца. Были принесены лампы, и писцы продолжали работать при тусклом свете.

Наконец, Коджа направился к своей палатке, ночные стражи последовали за ним. Его ноги двигались механически, в то время как его разум медленно погружался в дремоту. Все, о чем он думал — о  подушках, которые ждали его в юрте — мягких подушках и теплых одеялах, которые убаюкали бы его.

Когда священник добрался до своей палатки, он остановился. Голый круг примятой травы заполнял пространство, где раньше стояла его юрта. На ее месте были две лошади и верблюд, стреноженные, чтобы не блуждали, небольшая горка мешков и поклажи и свернувшийся калачиком силуэт его слуги, спящего на земле.

Коджа застонал. Это должна быть еще одна ночь, проведенная под звездами. Порывшись в багаже, он нашел комплект ковриков. Смирившись со своим положением, Коджа лег, используя свою кожаную сумку вместо подушки, и плотнее завернулся в пледы. Через несколько минут, убаюканный храпом своего слуги, священник крепко спал.

Утром Коджа проснулся и обнаружил, что Кварабанд исчез. Все, что осталось, было, полем отходов — шрамы от костров, грязные дорожки и мусор. Вереница скрипучих повозок, запряженных мычащими волами, неуклюже тащилась по зеленой степи, унося домочадцев все дальше по бездорожной равнине. За много миль отсюда, в более уединенном месте, женщины и дети восстановят город заново. Там семьи должны будут ждать, пока их мужчины не вернутся с войны.

Шеренга за шеренгой солдаты выдвигались, ведя своих скакунов через реку и удаляясь на восток. Вода, обычно прозрачная, была мутным коричневым потоком. Берега превратились в трясины из-за движения людей и лошадей. Раздавались крики прощания с женами и детьми, заверения в благополучном возвращении. Ржали лошади, мычали волы.

Арбан дневных стражников подъехал к лагерю Коджи. — Давай с нами, великий историк. Кахан приказывает тебе ехать с ним.

— Подождите, пока я поем, — попросил Коджа, не желая, чтобы его торопили.

— Нет, — настаивал вождь арбана. — Кахан сейчас уходит.

— Но моя еда…

— Учись есть в седле, — услужливо посоветовал старый опытный участник боевых действий. Он подал знак своим людям, что пора двигаться.

Спина болела после ночи, проведенной на земле, и Коджа осторожно забрался в седло своего коня и поехал, чтобы присоединиться к свите кахана. Позади него его слуга вел небольшую вереницу вьючных животных.

Путешествие быстро вошло в привычку, которая в ближайшие дни станет рутиной. Армия двигалась быстрым шагом; даже повозки, запряженные волами, двигались быстрее, чем ожидал Коджа. Для него поездка была болезненной и тряской. Всадники двигались по десять часов в день, лишь изредка останавливаясь, чтобы дать лошадям попастись и напиться. К счастью, животные были крепкими, жилистыми маленькими лошадками, сильно отличающимися от хорошо воспитанных и великолепных скакунов, которых Коджа видел в Хазарии и Шу Лунг. — «Несомненно», — подумал священник, — «эти животные получают часть своей пищи из воздуха». За исключением небольшого мешка проса на ночь, люди не прилагали никаких усилий, чтобы накормить лошадей, позволяя им питаться новыми побегами травы и жестким кустарником, которые они находили в степи.

К тому времени, когда Ямун в первый день разбил лагерь, уже смеркалось. Тут и там было поставлено несколько юрт — шатров для ханов, но основная часть армии спала просто под звездами. Каждый мужчина расстелил небольшой войлочный коврик, чтобы использовать его в качестве циновки, взяв свое седло в качестве подушки. Кобыл подоили и согнали в группы вокруг одного привязанного жеребца, где они остались на ночь, пасясь и отдыхая. Каждый арбан разбил лагерь своей группой, разведя костер в центре. Люди вместе готовили свой ужин.

Когда красный горизонт сумерек уступил место темноте, зарево лагерных костров покрыло равнину. Коджа ел в лагере кахана, его обслуживали носители колчанов. На ужин было простое рагу из сушеного мяса и молочного творога, горького, и безвкусного, коричнево-серого цвета. Тем не менее, Коджа съел его сэнтузиазмом. Еда, любая еда, была для него желанной.

После ужина Ямун нашел Коджу в темноте. — Священник, — начал он без всяких предисловий, — ханы недовольны тобой. Они думают, что ты попытаешься проклясть армию. Некоторые предполагают, что мне следует избавиться от тебя. Он больше ничего не сказал, но пристально посмотрел на Коджу.

Священник сглотнул, внезапно почувствовав на себе пристальный взгляд Ямуна. — Кахан, как я уже сказал, мой долг перед Принцем Оганди. Тем не менее, ваши намерения могут и не быть враждебными, поэтому я не должен принести вам несчастье, — сказал он на одном дыхании, не давая Ямуну шанса прервать его.

— Неудивительно, что ты дипломат, — сказал Ямун, обдумывая ответ. — Запомни это — ты обязан мне своей жизнью. Ты был мертв и возвращен по моему приказу. Предашь меня, и я заберу свои слова обратно.

Коджа кивнул.

В ту ночь лама вернулся к своему лагерному костру. Ходж уже спал. Ночные стражи сидели у небольшого костра немного поодаль от Коджи. Лама порылся в своих сумках и, наконец, вытащил маленькую пачку писем, которые он написал. Он открыл их и просмотрел листы, которые приготовил для Принца Оганди. Каждая страница была покрыта мелкими мазками кисти — колонка за колонкой аккуратно расположенных символов. Листы представляли собой часы работы в его юрте, часы, когда он выводил чернилами страницы корявым текстом. Предполагалось, что они были суммой и целью его существования, по крайней мере, пока он был среди Туйганов.

— Принцу это могло бы пригодиться, — сказал он себе, и посмотрел поверх желтых листов рисовой бумаги.

— Или он, возможно, уже знает все, что я написал, — возразил он себе. — В любом случае, он достаточно скоро узнает о намерениях кахана.

Коджа уставился на страницы. Ямун хорошо относился к нему, проявляя доброту и доверие, намного превосходящие то, что требовало его положение. Если бы он отправил письма, которые могли бы оказаться даже бесполезными, он бы предал это доверие. Коджа вздохнул и снова пролистал письма. Если он не отправит письма, будет ли это иметь значение для принца, в любом случае?

— Кахан Ямун, ты ошибаешься, — четко произнес Коджа, как, будто кто-то мог его услышать. — Я очень плохой дипломат. Он прикоснулся уголком верхнего листа к углям костра перед собой. Пламя жадно пожирало тонкую бумагу. Один за другим он сжигал листы, наблюдая, как их пепел поднимается в ночное небо.

Утром от писем осталось всего несколько рассыпавшихся кучек пепла. Когда Коджа проснулся, Ходж подбросил остатки пепла в огонь. Вскоре слуга разлил по чашкам чай, одну густую с молоком и солью для себя, а другую с маслом и сахаром для Коджи. Однако, если не считать чая, завтрак этим утром был другим. Вместо того чтобы сварить кашу из пшена и кобыльего молока или разогреть остатки вчерашнего ужина, слуга насыпал в кожаный мешочек шарики какой-то белой пасты. Он наполнил мешочек водой и плотно запечатал его, затем подвесил по одному мешочку к седлу каждой лошади. Затем он взял несколько полосок сушеного мяса и просунул их между седлом и попоной.

— Мы поедим позже, — сообщил Ходж, похлопывая по седлу. — Сушеное мясо и кобылий творог. Смотри, мясо размягчается под седлом, а подпрыгивание лошади поможет  приготовить творог. Слуга с гордостью показал Кодже, как это делается. — И я приготовил чай, хозяин. Ходж подал еще один мешочек.

После чая Коджа сел в седло. Хотя темп в этот день был не медленнее вчерашнего, возможно, даже быстрее, он казался менее бешеным и хаотичным. Разведчики возобновили свое патрулирование. Операция начала функционировать уже без того, чтобы рука кахана руководила каждой деталью.

К середине дня Коджа обнаружил, что едет рядом с каханом — без посыльных и команд.

— Кахан, мне интересно, — начал Коджа, его любопытство снова вышло на первый план. — Мы далеко за пределами мертвых земель Кварабанда. Почему тогда ты ездишь верхом и полагаешься на разведчиков, когда простая магия могла бы сделать все намного проще?

— Жрец, — ответил Ямун, — посчитай мою армию. Скольких я мог бы переместить с помощью простой магии? Арбан? Джагун? Даже Минган? Что бы они сделали? Сдерживать врага до тех пор, пока не прибудут остальные? Мы едем верхом, потому, что нас так много.

— Но, конечно, разведку можно было бы проводить с помощью заклинаний, — предположил Коджа.

— У тебя сейчас есть какое-то поле зрения? —  спросил Ямун. Он придержал свою лошадь, чтобы она шла медленнее, уступая священнику, страдавшему от седла.

— Немного, да. Когда они замедлили ход, всадники начали обгонять их, поднимая пыль. У Коджи защипало в глазах, когда воздух затуманился.

— Тогда скажи мне, что впереди, за пределами моего видения.

— Где? — спросил Коджа, вглядываясь сквозь дымку, поднятую армией.

— Впереди, священник — там, куда мы идем. Ямун ухмыльнулся, указывая своим кнутом.

— Но у нас так много всего впереди. Если бы ты сказал мне, что я должен найти и увидеть…

Ямун разразился смехом. — Если бы я знал, что там, мне бы не понадобилось твое зрение!

Коджа захлопнул рот. Смутившись, он потер голову, не поднимая глаз.

— Видишь, священник, — объяснил Ямун, все еще смеясь над смущением Коджи. — Вот, почему я использую воинов и наездников. Я посылаю их с приказом посмотреть и увидеть. Они вернутся и расскажут мне, что они нашли. Я узнаю от солдат больше, чем когда-либо узнаю от волшебников и священников.

Коджа кивнул, размышляя о мудрости этого урока.

— Кроме того, — заключил Ямун более мрачно, — мне пришлось бы полагаться на магию Матери Баялун.

Между двумя мужчинами воцарилось тишина, хотя мир вокруг них вряд ли можно было назвать тихим. Постоянный хор криков, песен, фыркающего ржания и ровного, монотонного грохота лошадиных копыт наполнял воздух.

— Почему? — наконец спросил Коджа, не желая полностью формулировать свой вопрос.

— Что почему? — спросил Ямун, не оборачиваясь.

— Почему Мать Баялун... ненавидит тебя?

— Ах, ты это заметил, — размышлял Ямун. Он щелкнул поводьями своей кобылы, побуждая лошадь идти немного быстрее. У Коджи не было другого выбора, кроме как следовать за ним. Поездка стала более трудной.

— Я убил ее мужа, — ровным тоном сказал Ямун, когда Коджа снова догнал его.

— Ты убил своего собственного отца! — изумленно выдохнул лама. Он теребил поводья, стараясь не уронить кнут.

— Да. В голосе кахана не было и намека на раскаяние.

— Почему? Должна быть какая-то причина.

— Мне было предназначено стать каханом. Какая еще может быть причина?

Коджа не осмеливался размышлять вслух.

— Баялун была первой женой моего отца, еке-нойона. Ее сын должен был стать ханом. Я был старше, но моей матерью была Бортэ, вторая жена. В мое шестнадцатое лето принцу было двенадцать, и он умер. Он упал с лошади, когда мы были на охоте.

Ямун остановился, когда к нему подъехал гонец от разведчиков. Ямун махнул воину, чтобы тот пошел к Гоюку.

— Видишь ли, мне было суждено стать каханом уже тогда. Однако Мать Баялун обвинила меня в убийстве принца. Ямун повернулся в седле, чтобы говорить со священником.

— Ты... — Коджа остановил себя, осознав, что вопрос, который он собирался задать, вряд ли был дипломатичным.

Ямун пристально посмотрел на ламу, его взгляд был колющим, как лед.

— Она использовала своих провидцев, чтобы убедить еке-нойона, что это сделал я. Даже когда Хокун были маленьким народом, она обладала огромной властью среди волшебников. Ямун сделал паузу и нахмурился.

— Как бы то ни было, мой отец отвернулся от меня. Я сбежал из его орды, взяв только своего коня и оружие. Я пошел к отцу Чанара —  Хану Тайджу, и он приютил меня и накормил. Он относился ко мне как к сыну.

— Это когда вы с Чанаром стали андой? — рискнул спросить Коджа.

— Нет, это было позже. Чанар тогда меня невзлюбил. Он боялся, что его отец любит меня больше. Он был прав. Ямун замолчал и выплюнул полный рот пыли. Отстегнув золотую фляжку, висевшую у него на седле, он глотнул кобыльего молока.

Коджа осознал, что у него самого пересохло во рту. Тем не менее, он не захотел попробовать молочный напиток, приготовленный Ходжем, а чай закончился. Взяв длинный капюшон своей мантии, он прикрыл им рот и нос, отсеивая часть густой пыли.

— Тайджу поклялся помочь и дал мне воинов из своего народа. Мы вернулись к юртам моего отца. Он ехал верхом со своими людьми, и я нашел его. Он не стал слушать меня, и мы поссорились. Я не мог пролить его кровь.

— Почему нет? Голос Коджи звучал приглушенно.

— Еке-нойон был королевской крови. Пролить его кровь было бы плохим предзнаменованием, — объяснил Ямун, как будто разговаривал с ребенком.

— И что же произошло? Коджа почесал макушку, внимательно прислушиваясь к словам.

— Я схватил своего отца, когда он проскакал мимо, и мы упали на землю и стали бороться. Мне пришлось сломать ему шею, чтобы не пролить его кровь. После того, как он стал мертв, я отправился в орду Хокун  с людьми Тайджу и объявил себя ханом. Ямун бессознательно имитировал действия, когда говорил.

— Если Мать Баялун создала все проблемы, почему ты женился на ней? — спросил Коджа. Его лошадь забеспокоилась, поэтому он крепче сжал поводья.

— Политика. Обычай. Она была могущественной. Ямун пожал плечами. — Мать Баялун пользуется уважением волшебников и шаманов. Через нее они защищены. Я не мог допустить, чтобы она настроила их против меня. Кроме того, она поняла, что я должен был стать каханом.

— Так почему же она остается в твоей орде?

Раздраженный Ямун рявкнул: — Почему, почему, почему. Ты задаешь слишком много вопросов. Какая змея лучше, та, что у тебя в когтях, или та, что в траве? С этими словами военачальник повернул своего коня к Гоюку и крикнул: — Что видели разведчики?

Коджа ехал остаток дня, так и не увидев больше кахана. Он беспокоился, что обидел Ямуна, поэтому попытался занять свой ум наблюдением за окрестностями. Земля медленно менялась. Пологая степь уступала место более крутым, суровым холмам. Небольшие ущелья прорезали сухую и каменистую почву. Обнажения песчаника выступали на поверхность сильно разрушенными нагромождениями. Снегом занесло ложбины. Здесь было меньше участков травы и больше низкорослого кустарника, но, вероятно, это было всего лишь результатом того, что по сельской местности прошли двадцать тысяч лошадей.

В тот вечер армия разделилась на несколько небольших лагерей. Коджа оставил Ходжа расстилать ковры для еще одной ночи под звездами, а сам направился к запряженной волами повозке Ямуна, отряхивая пыль со своей одежды.

— Приветствую тебя, Кахан, — нерешительно обратился священник к Ямуну. Запекшаяся от пота пыль прилипла к шелковой одежде правителя. Его лицо было покрыто грязью. Ямун бесцеремонно зачерпнул половником кумыс из кожаного ведерка и залпом выпил его.

— Еды! — приказал он, вытирая кумыс с усов рукавом. Он зачерпнул еще половник напитка. — Ты не спишь, священник?

— Нет, Вождь Ямун, — мягко сказал Коджа. — Я ждал, чтобы поговорить с тобой.

— Тогда продолжай, — хрипло сказал Ямун. — Но я хочу спать. Он еще раз наполнил ковш.

— Я прошу, чтобы ты назначил меня твоим посланником к принцу Хазарии. Он говорил быстрым монотонным голосом, пытаясь удержать себя от паники.

— А? Ямун остановился на полпути, пристально глядя на Коджу поверх половника.

Священник расправил свои одежды и немного выпрямился: — Я хочу быть твоим посланником в Хазарию.

— Ты? Ты в Хазарию, — пробормотал он удивленно.

— Кахан, я знаю, что это необычно, — поспешно продолжил Коджа, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. — Но я знаю свой народ, и я многое узнал о Туйгане. Я уверен, что смогу заставить их…

— Да, да, это прекрасно, — ответил Ямун. — Тем не менее, это твои люди. Откуда мне знать, что ты меня не предашь?

— Я обязан тебе жизнью, — просто ответил Коджа.

— Какова же, правда? — стал допытываться кахан. — Не твое обоснование, а истина.

Коджа втянул в себя воздух. — Потому что я хочу спасти Хазарию, — выпалил он. — Если вы победите, что вы будете делать со страной? Вы не строили таких планов. Ты знаешь, как завоевать ее, но сможешь ли ты править? Коджа крепко сжал челюсти, ожидая вспышки Ямуна.

Кахан медленно вернул половник в сумку. Он остановился у бурдюка с кумысом, глядя мимо Коджи. Наконец, он хлопнул кнутом по кожаной сумке.

— Я подумаю об этом, — объявил он, наконец, его голос был холодным и недружелюбным. — Теперь я собираюсь спать. Мы отправляемся в путь ранним утром.

— По твоему слову, это будет сделано, — сказал Коджа, дрожащим голосом, низко кланяясь. Кахан уже отвернулся, его тяжелая одежда развевалось вокруг его согнутых ног.

На следующий день поездка прошла без происшествий, хотя и утомительно для священника. Казалось, это была постоянная борьба с мелкими раздражителями — кусачими мухами, голодом и жаждой. Пыль, поднятая тысячами лошадей, оседала повсюду. Кодже казалось, что его мантия потрескивала от этого вещества. Пыль покрывала его скальп, который теперь ощетинился и чесался на короткой поросли волос; она запеклась на веках и покрыла горло. От жаркого послеполуденного солнца выступили крошечные капли пота, которые, как грязь, стекали по его рукам. Весь день его лошадь шагала в монотонном, учащенном ритме.

С наступлением вечера пришло долгожданное облегчение от тряской, ломающей кости езды. Коджа с радостью передал на ночь Ходжу своего серо-желтого коня, имеющего неуправляемое желание кусаться. Лама стал называть коня Чам Лок в честь злого духа, который сражался с могущественным Фуро. Освободившись от своего скакуна, священник решил прогуляться, чтобы избавиться от судорог в мышцах.

Армия разбила лагерь в чашеобразной впадине, где несколько ручьев сливались воедино. Коджа взобрался на вершину небольшого мыса из песчаника на краю крутого холма. Его охранники поспешили за ним.

Лама сидел на высокой точке обзора, любуясь закатом — сверкающей красно-оранжевой полосой, увенчанной сапфирово-голубым небом. Коджа вспомнил другое время, когда в детстве он сидел на краю высокой скалы и наблюдал, как длинные тени гор заполняют его долину внизу.

Со своего наблюдательного пункта Коджа мог видеть весь лагерь, раскинувшийся перед ним. Костры сгрудились в маленькие кучки, расположенные почти равномерно по земле. Между ними время от времени виднелись сгустки движущейся тьмы — лишь малая часть из тысяч лошадей, вышедших пастись на ночь.

— Каждый костер — это джагун, — объяснил один из охранников, указывая на мерцающие огни.

Коджа окинул взглядом равнину, еще больше оценив численность армии. Он предположил, что там была тысяча, возможно, несколько тысяч костров, усеявших все дно долины. Рассеянно он начал считать огни джагунов.

— Мы должны идти прямо сейчас, — прервал его один из охранников, — пока не стало слишком темно.

Солнце почти скрылось из виду. Оно отбрасывало так мало света, что Коджа едва мог разглядеть своих охранников в черных одеждах.

Священник спустился со скалы, вняв предложению. Он тихо направился к кострам лагеря Ямуна. Охранники поспешили за ним, старательно держась как можно ближе, насколько это было их обязанностью, но не ближе того. Когда они приблизились к костру Ямуна, охранники остановились, как они всегда делали. Остаток пути Коджа прошел один.

Сегодня вечером у костра Ямуна собралась небольшая группа, только кахан и несколько нойонов. Кайчи, певец историй, сидел, скрестив ноги, у костра. Это был молодой человек с гладким лицом, округлыми чертами и тщательно ухоженными усами и козлиной бородкой. На коленях у него лежала маленькая двухструнная скрипка, его хуур.

— Ты в порядке? — спросил Ямун, когда Коджа оказался на расстоянии разговора. Это было стандартное приветствие, которое не требовало ответа. — Садись.

Коджа сел на предложенное ему место и принял чашу вина, которую налил слуга. Рассказчик-певец взял первую ноту на своем инструменте, а затем приложил к ней смычок, начиная свой рассказ. Он безумно пилил свой хуур, пока пел. Его голос перескочил с высоких, дрожащих нот на хриплое рычание.

В перерыве между песнями кайчи, Коджа повернулся к Ямуну. — Кахан, хотя вчера я говорил опрометчиво, я прошу тебя рассмотреть мою просьбу. Священник говорил тихо, так, что только кахан мог слышать.

Ямун хмыкнул. — Со временем, священник, со временем. Мне нужно подумать об этом. Ты узнаешь со временем. Кахан указал на кайчи, призывая его подождать.

Певец отложил свой инструмент. Ямун встал и поднял свой ковш для кумыса в знак приветствия другим ханам. — За укрепление нашей дружбы.

Ханы, сидящие вокруг костра, подняли свои половники и повторили тост. Закончив, они поднялись на ноги, остановившись достаточно надолго, чтобы преклонить колени перед каханом.

Коджа поднялся и, после краткого колебания, тоже опустился на колени. Прежде чем кахан успел окликнуть его, он поспешил прочь. Вернувшись в свой лагерь, Коджа забрался в расстеленные Ходжем ковры и меха. Через несколько секунд после того, как священник лег, он крепко спал.

Когда Коджа  открыл глаза, он снова был на вершине холма с видом на долину, наблюдая, как солнце садится над армией. Цвета были великолепными, более насыщенными, чем он когда-либо видел их раньше. Войска образовали черную, бурлящую массу, выгибающуюся дугой и горбящуюся над землей. Люди слились в единое существо, причудливую тысяченогую многоножку, затем дракона, который свернулся кольцом и укусил самого себя. Огни вспыхнули, превратившись в точечки в его глазах. Беззвучно они извивались и содрогались, приближаясь к нему. Руки, кисти и лошадиные головы выныривали из массы и возвращались назад. Коджа посмотрел на свои руки, вытянутые перед собой. Они были покрыты огромными каплями пота. Он внезапно почувствовал страх, страх, от которого сковало все суставы в его теле.

— Рад видеть тебя, умный Коджа, — произнес бесстрастный голос у него за спиной. Страх внезапно исчез, и священник автоматически повернулся к говорившему человеку. Его стражники стояли у подножия скалы, выпрямившись и не двигаясь. За ними, на склоне, стоял его старый учитель. Морщинки залегли у глаз верховного ламы, но его лицо было светлым и ясным, не тронутым возрастом. Он был одет в официальное облачение, используемое в дни праздников, — желтую ниспадающую мантию с красным поясом через одно плечо, и белый остроконечный конус с расширяющимися наушниками вместо шляпы.

— Прошло некоторое время с тех пор, как я видел тебя, Коджа, — сказал старик. — Приветствую тебя.

— Почему, учитель…

— Тихо, Коджа, — мягко сказал старый мастер, обрывая более молодого человека. — Скоро тебе придется столкнуться со стенами, которые ты построил, стенами прочнее камня. В стенах есть секреты, похороненные глубоко под ними. Узнай секреты своих стен.

Коджа подошел вперед, чтобы взять своего учителя за руку, но расстояние между ними так и не сократилось. Молодой священник открыл рот, чтобы заговорить, но лама постарше продолжал бубнить странным монотонным голосом, который внезапно стал не его собственным.

— Твоего господина призывает тот, кто более могущественен, чем он. Этот дух, который зовет его, ищет помощи. Прежде чем ты сможешь выполнить свою часть, твой господин испугается, что ты против него. Будь готов проявить себя. Фигура повернулась, чтобы уйти.

— Что? Какой господин? Кто? Какой хозяин? Подожди! Не уходи! Скажи мне, что я должен делать! — крикнул Коджа в сторону исчезающей фигуры.

Старый лама не ответил. Он только исчез в степной дали. Старый мастер-учитель Коджи  исчез так же быстро, как пришел. — Тот, кто зовет, ждет позади тебя, — донесся из темноты голос старого мастера.

Коджа сидел один, уставившись в угасающий свет. Позади себя он почувствовал существо, царапающее когтями на своем пути вверх по склону. Цепкие руки существа приближались, тянулись к нему. Он хотел повернуться, но знал, что не сможет. Страх, который сковал его суставы, вернулся.

Существо достигло вершины скалы. Коджа не мог этого слышать или видеть, но оно было там, тянулось к нему. Пот струился по его лицу, капал с пальцев. Что-то холодное и похожее на рептилию слегка коснулось его плеча.

Коджа рывком проснулся и резко сел. Ходж отскочил назад, испуганный эффектом, который произвело на его хозяина его простое прикосновение. Священник с безумными глазами тяжело дышал, его ряса промокла от пота.

Ходж уставился на своего хозяина, затем вернулся к своей работе, слегка пожав плечами. Без комментариев слуга заварил чай и поставил чашку перед священником. Затем он начал готовить свежие пакетики с традиционным творогом. К тому времени, как Коджа допил свой чай, Ходж подготовил лошадей к дневной поездке.

В тот день армия совершала тяжелый марш. Обычная схема верховой езды, а затем выпаса была нарушена. Они остановились только один раз, только для того, чтобы люди подоили своих кобыл. С этой задачей  справился Ходж, в то время как Коджа воспользовался возможностью размять свои ноющие ноги.

Передышка закончилась слишком быстро. — Пора в путь! — крикнул юртчи. Слуги поспешно закончили свою работу и побежали к своим лошадям. Почти так же внезапно, как они остановились, всадники снова выступили в поход.

К этому времени уже совсем стемнело, но всадники продолжали путь до глубокой ночи. С заходом солнца воины стали ориентироваться по звездам. Они использовали слабый лунный свет, чтобы прокладывать себе путь. Во всей толпе людей мерцало лишь несколько факелов.

Ничто не было видно так ярко, как лагерь кахана. Большая телега с тентом была освещена впервые с начала путешествия. Яркий свет проникал через дверной проем, мигая и вспыхивая, когда покачивалась дверная створка. Толпа хранителей колчанов скакала вокруг повозки, неся факелы, чтобы освещать путь посыльным. Ночные стражи прятались в тени, готовые броситься на защиту своего хозяина.

Армия продвигалась далеко за полночь. Освещенные луной фигуры приближались, затем растворялись в темноте. Фырканье лошадей и негромкие разговоры доносились сквозь ночь. Время от времени раздавался глухой удар, за которым следовал горький крик или проклятие и взрыв смеха, когда задремавший всадник падал с седла на потеху своим товарищам. Коджа потерял представление о времени и месте.

— Хозяин, мы остановились. Я застелил твою постель. Голос Ходжа пробивался как сквозь туман, медленно возвращая Коджу в сознание. Над головой ярко светило солнце, но воздух все еще казался холодным и разреженным. Боль, вызванная двадцатичетырехчасовым пребыванием в седле, пронзила каждую мышцу священника, вывихнула спину и бедра. Медленно, волоча ноги по земле, лама, пошатываясь, направился к своей постели.

Образы его последнего кошмара безмолвно пришли к Кодже. — «Кто мой господин?» — задумался он. — «Оганди или Ямун?»

— «Имеет ли значение, что я делаю?» — наконец, спросил затуманенный усталостью разум священника. — «Нет», — последовал ответ, — «важен только сон». Приняв решение и закрыв глаза, Коджа повалился вперед, захрапев почти до того, как коснулся одеял.

* * * * *

Чанар уставился на сцену перед собой. Полупрозрачное изображение армии, растянувшейся по пыльным холмам, заполнило центр палатки. Баялун стояла, наполовину скрытая движущимися изображениями, на противоположной стороне юрты. Между ними находился маленький светящийся кристалл — источник волшебной сцены. — Итак, Баялун, Ямун достиг Оазиса Орхон. Он там — ты можешь определить это по пирамиде из камней рядом с источником. Не пора ли?

— Пока нет. Мы не можем быть слишком очевидными, — предупредила вторая императрица. — Если мы нанесем удар сейчас, подозрение падет на меня, и все будет разрушено. Теперь, когда мы выбрались из мертвых земель, мы можем внимательно наблюдать за ними. Когда придет подходящее время — битва или что-то еще, — тогда мой агент начнет действовать. Она прошла сквозь изображение к Чанару и слегка положила руку ему на грудь. — Терпение, храбрый генерал. Терпение вознаградит нас.

Взгляд Чанара переместился с могучей армии перед ним на Баялун и обратно. Он прикусил губу, чтобы сдержать свое нетерпеливое желание.

— Скоро, очень скоро, — заверила его Баялун. — А до тех пор наберись терпения.

7. Манасс

— Хозяин, — тихо сказал Ходж своим гнусавым голосом. — Хозяин, кахан желает тебя видеть.

Коджа открыл глаза и обнаружил, что смотрит на широкое поле ночных звезд. Он моргнул и осмотрел небо. В одном направлении, насколько он мог видеть, тянулись мерцающие точки. Если смотреть в другую сторону, то свет был перекрыт серебристо-черной грядой вершин — гор, очерченных светом убывающей луны.

— Повелитель Ямун призывает тебя, хозяин, — повторил Ходж.

— Я слышу, Ходж, — ответил Коджа. Опираясь на руки, он медленно приподнялся. Его плечи и спина затекли и болели, но не было ничего похожего на ту агонию, которую он испытывал ранее. Тем не менее, он не думал, что какое-то время сможет прыгать и танцевать. На самом деле, двигаться, сгибаясь как можно меньше, казалось хорошей идеей.

— Помоги мне подняться.

Ходж обнял священника и поднял худощавого ламу на ноги. Коджа неуверенно закачался, слегка пробуя свой вес на каждой ноге, прежде чем отпустить слугу. Удовлетворенный тем, что его колени не собираются подгибаться под ним, Коджа сделал несколько шагов, чтобы осторожно размять сведенные судорогой мышцы. Пока он это делал, Ходж поспешил в юрту за чистой одеждой.

Кодже потребовалось некоторое время, чтобы понять, что этот лагерь стал другим. Его юрта была установлена. Он повернулся по кругу, оглядывая лагерь. Повсюду виднелись тенистые, залитые лунным светом купола — округлые очертания войлочных юрт. Маленькие приветственные костры пылали в пыльной степи среди палаток. Невысокие, приземистые мужчины — Туйганы бродили между кострами.

Сквозь ночь доносились завывания группы музыкантов, скребущие ноты хуура и ритмичный стук барабана из шкуры яка. Внезапно к этой какофонии присоединился певец, завывающий в свойственном степи двухголосном стиле. Каким-то образом он издавал одновременно и низкий гнусавый гул, и пронзительное песнопение. Коджа был рад, что музыканты находились на некотором расстоянии, поскольку он еще не научился ценить тонкостей музыки Туйгана. Все это звучало как визг злых духов, или, по крайней мере, так, по мнению Коджи, звучали злые духи, поскольку он никогда на самом деле не слышал никакого визга.

Ходж вышел из палатки с ярко-оранжевым шелковым одеянием Коджи, которое священник собрал в дорогу. Хотя Ходж находил странным требование своего учителя о чистой одежде, он старался сделать все возможное, чтобы выполнить пожелания священника. Он помог Кодже натянуть халат поверх его запачканных в дороге одежд. Было слишком холодно, чтобы снимать их, даже, несмотря на то, что одежда была покрыта засохшим потом, пылью и жиром. Наконец, приведя себя в порядок, священник направился к палатке Ямуна.

По пути туда Коджа заметил, что солдаты этой ночью, казалось, были в совсем другом настроении. Внешне они были счастливы и жизнерадостны, но священник почувствовал, что под внешней веселостью скрывается мрачное и решительное настроение. Вокруг многих костров воины, развалившись на седлах, пили кумыс из ковшей и обменивались историями. У одного костра солдат с густыми усами держал свой меч между ног и водил по его длине точильным камнем. Яркий блеск металла привлек внимание священника у другого костра. Там, скрестив ноги, сидел другой солдат, перед ним был разложен доспех. Это было прекрасное изделие ручной работы, такой же формы, как и мужской халат, но сделанное из накладывающихся друг на друга чешуек полированной стали. Он тщательно осматривал его, проверяя прочность швов, которые удерживали каждую металлическую чешуйку на толстой кожаной подложке.

Лагерь Ямуна был больше и более тщательно продуман, чем прошлой ночью. Фургон-палатка исчез, и вместо него была возведена юрта Ямуна, выкрашенная белым мелом. Рядом с ней стоял штандарт кахана, и еще одна юрта, почти такая же большая, с рисунком в черно-белую полоску. У двери стоял штандарт поменьше, незнакомый Кодже — шест, увенчанный серебряным полумесяцем и человеческим черепом. Ночных стражей было больше, чем обычно, все в полной броне в стиле Туйган, и напряженно ожидающих.

Коджу поспешно ввели в палатку кахана. Ямун и еще один мужчина, помоложе, сидели в центре юрты, склонившись над низким столом, который стоял перед ними. На подносах рядом с ними стояли чашки с Туйганским чаем и груды обглоданных костей.

Более молодой человек замолчал, когда Коджа переступил порог. Он повернулся и уставился на священника. Его лицо, хотя и было похоже на лицо Ямуна, было более осунувшимся и не так обильно покрыто морщинами. Его правая щека была сильно изрыта оспой, а на лбу виднелся бледный шрам в форме полумесяца. Как и у Ямуна, у незнакомца были рыжие волосы. Локоны мужчины были заплетены в две толстые косы, которые свисали ниже плеч. Концы его кос были украшены серебром и ракушками.

Незнакомец был одет в длинную, плотно облегающую мантию из черного шелка Шу Лунг, и скроенную в стиле солдатского халата. Рельефные узоры, вплетенные в него, придавали халату мерцающую текстуру. С его плеч свисали расшитые бисером красные шнуры, закрепленные чеканными серебряными деталями. Спереди на мантии красными и золотыми красками был вышит змеящийся и прыгающий дракон на фоне моря сверкающих синих и серебряных облаков. На его широком золотом поясе висела сабля в ножнах, покрытых темно-синей глазурью. Коджа был удивлен этим обстоятельством, поскольку немногим посетителям разрешалось носить оружие в юрте хана.

Ямун не поднял глаз, когда вошел лама, вместо этого продолжив беседу с незнакомцем. — Твои люди слишком близко к реке. Отведи свои передние тумены назад. Пусть они разобьют свои лагеря между двумя холмами на юге. Здесь ты поставь  свою собственную юрту. Пусть твои командиры доложат мне утром. Молодой человек сидел тихо, отмечая все команды Ямуна.

— Ты вызывал меня, Кахан, — спросил Коджа, опускаясь на одно колено и склонив голову.

— Садись, — проворчал военачальник, указывая на свободное место рядом со столом. Молодой человек ничего не сказал, но внимательно наблюдал за Коджей, когда тот занял указанное место.

— Выпей с нами чаю, историк, — сказал Ямун, ставя свою чашку на стол. — Это Хан Джадаран, командующий великим левым крылом. Он пробыл здесь целый день, ожидая нашего прибытия.

Коджа понял, что человек, сидящий рядом с ним — командир великого левого крыла, был вторым сыном Ямуна, Принцем Джадом. Он повернулся и, все еще сидя, почтительно поклонился принцу королевской крови. — Для меня большая честь быть рядом с замечательным командиром великого левого крыла, — сказал Коджа, стараясь быть настолько вежливым, насколько это было возможно.

— Хватит об этом, — прервал его Ямун. — Мы разговаривали, пока ты спал. Завтра моя армия отправляется в Манасс. Ты знаешь это место?

Коджа побледнел. Он кивнул. — Манасс находится в Хазарии.

— Он сильный? — спросил принц Джад. Его голос был похож на голос Ямуна, но с гнусавым акцентом.

Ямун поднял руку, предостерегая своего сына. Принц мгновенно замолчал. — Манасс — это твой дом? — небрежно спросил кахан, словно ведя светскую беседу.

— Нет, Великий Ямун, — осторожно ответил Коджа.

— Тогда никого из твоего клана там нет, — сказал Ямун окончательно. — Это хорошо.

Джад посмотрел на Ямуна, чтобы убедиться, что у него есть разрешение говорить. — Кто правит Манассом? — робко спросил он.

— Принц Оганди, конечно, — ответил Коджа. — Но он там не живет, — быстро поправился он.

Джад кивнул. — Кто же тогда хан этой орды? Сколько у него юрт?

— Я не знаю, — извиняющимся тоном сказал Коджа. Из слов Джада он понял, что ни принц, ни Ямун на самом деле не знали, что такое Манасс. Они думали о нем, как о лагере, скоплении юрт.

Первым побуждением Коджи было сообщить им об их ошибке. Как раз в тот момент, когда он собирался заговорить, он остановился с открытым ртом, слова застряли у него в горле. Он решил, что они достаточно скоро узнают правду.

— Это не имеет значения, — заверил Ямун священника, наливая еще чая. — Мы увидим это своими собственными глазами, услышим своими собственными ушами. Я не буду просить моего историка выступать против его народа. Он поднял свою чашу за священника. — Ай! Я пью за моего умного и мудрого друга.

— Ай! — поддержал тост Принц Джад, подняв свой кубок. Они оба шумно прихлебывали чай из своих чашек.

— Ай, — эхом отозвался Коджа, немного менее восторженный, чем двое других. Он слегка отхлебнул из своей чашки, стараясь пить как можно меньше подсоленного чая.

Ямун решительно поставил свою чашку на стол и наклонился вперед к Кодже. От него несло кислым молоком. — Однако я прошу моего историка пойти к его народу и передать им мое послание. Ты видел мой народ и то, как я им правлю. Расскажи своим людям, как я щедр и добр к своим друзьям. Опиши им чудеса и богатства, которые ты видел. Посчитай численность моей армии для твоего господина. На лице Коджи отразилось недоумение. — Не волнуйся, у тебя есть мое благословение. Вор не может украсть то, что уже отдано.

Ямун вытер каплю чая с подбородка рукавом халата, затем продолжил. — И, когда ты сделаешь это, ты также должен сказать кое-что  своему вождю. Скажи, что он должен признать меня Прославленным Императором Всех Народов и подчинить мне свой город.

Коджа с трудом сглотнул, когда услышал, на какой новый титул претендовал Ямун для себя. — Они никогда этого не сделают.

— Скажи вождю Манасса, что, если он не подчинится, я прикажу убить его и всех членов его семьи. Скажи всем, что смерть — это наказание для тех, кто бросает мне вызов, но что я пощажу тех, кто не сопротивляется. И затем ты должен вернуться ко мне с ответом.

— Если ты убьешь их, кто будет править для тебя, Кахан? Ты можешь завоевать Хазарию, но какая от этого будет польза? Говоря это, Коджа собрался с духом. — Если у тебя нет собственных губернаторов, тебе понадобятся правители Манасса, чтобы поддерживать мир. Но…

— Но ничего. Вопрос решен, — отрезал Ямун. Он сел прямо, его мышцы напряглись. Коджа заметил, что у Джада тоже было напряженное лицо.

— А теперь, — произнес Ямун, поднимаясь на ноги, — тебе пора идти и отдыхать. Эта встреча окончена. Ты можешь возвращаться в свой шатер, Коджа из Хазарии.

Аудиенция закончилась, священник тихо выскользнул наружу и вернулся в свою юрту. Во время возвращения Коджа размышлял об удивительном результате аудиенции. Определенно,  военачальник Туйгана был мудрее, чем казалось. Тем не менее, теперь мысли кахана были сосредоточены на Хазарии. Коджа задавался вопросом, планировал ли Ямун что-то большее, чем завоевание. — «Возможно», — наконец, решил он, — «я смогу направлять Ямуна и одновременно защитить Хазарию».

В своей юрте Коджа спал плохо. Всю ночь он просыпался в приступах, гадая в темноте, что ему следует делать. Что он должен сказать своим собратьям из Хазарии? Рекомендовать им сдаться или призывать их к борьбе? Он был из Хазарии, или, по крайней мере, был им, когда отправлялся в это путешествие, но теперь он не был так уверен. Если он скажет своим людям сдаться, предаст ли он их?

Священник, который встретил рассвет на следующий день, был опухшим и красноглазым. Даже сверкающее золотое небо, освещавшее зубчатые горы Хазарии, не могло поднять его настроение. Вид вершин своей родины только усилил его чувство отчаяния. Неохотно Коджа присоединился к собравшейся компании Ямуна, Принца Джада, стражников, хранителей колчанов и посыльных. Группа оседлала своих лошадей и поехала по поднимающейся извилистой тропе, которая вывела их из долины на высокогорную равнину Хазарии.

При свете дня Коджа посмотрел сверху вниз на армию Ямуна. С прибытием Джада ее численность увеличилась почти вдвое, до пятидесяти или шестидесяти тысяч человек. Юрты заполнили дно узкой долины, а между ними были разбросаны табуны лошадей.

Кольца пикетов окружили лагерь. В начале долины, в том направлении, куда они направлялись, формировалась масса людей. Шеренги конных воинов — целый тумен, готовились выступить в поход на Манасс.

— Я привел тебя сюда, чтобы ты увидел это. Эти люди пришли как доказательство моего слова, — объяснил Ямун, заметив обеспокоенный взгляд Коджи. — Я не думаю, что орда Манасса сможет противостоять целому тумену. Кахан пришпорил своего коня, направляясь вперед, чтобы присоединиться к передней части колонны.

Войска были собраны, и тумен выступил по направлению на Манасс. Они следовали по дороге, немногим более чем изрытой колеями, которой веками пользовались караваны из Шу Лунг — караваны, которые больше не могли пересекать великую степь. Из того, что смог заключить Коджа, армия все еще находилась в полудне езды от города. Кахан наступал на Манасс только с частью своей армии, в то время как другие тумены должны были пересечь границу по другим горным перевалам.

Небольшая командная группа все утро скакала впереди тумена. Ямун был занят своими посыльными и отдавал постоянный поток приказов. Писец ехал рядом с ним, записывая команды, его бумага ненадежно балансировала на маленькой доске, которая, в свою очередь, покоилась поперек его седла. Коджа задавался вопросом, откуда взялся писец и знал ли этот парень о судьбе своих предшественников.

Джад ехал на приличном расстоянии от священника, окруженный людьми из его собственной охраны. Время от времени принц подъезжал, чтобы перекинуться парой слов со своим отцом, но, по-видимому, не имел никакого желания разговаривать со священником. Коджа не возражал против этого. Он был не в настроении для такой компании. Его собственные мысли и заботы настолько завладели им, что он едва ли даже замечал течение времени или местность, по которой они ехали.

Священник был несколько удивлен, когда всадники вокруг него внезапно натянули поводья. Отряд только что преодолел вершину небольшого хребта. Разведчики, шедшие впереди, кружным путем вернулись к дневным стражам кахана.

— Священник, выйди вперед! — крикнул Ямун Кодже. Это был момент, которого лама боялся. Он слегка пришпорил своего коня, пустив его рысью к Ямуну. Охранники отошли, подозрительно оглядывая окружающие холмы.

— Вот, — объявил кахан, привставая в стременах. Он указал вниз по склону на другую сторону долины, в которую они только что вошли. По дну долины протекала небольшая речка, лениво извиваясь старицами по крошечным бесплодным полям. На ближнем берегу реки находился город Манасс, его белые известняковые стены сияли в лучах полуденного солнца.

Коджа был удивлен, увидев Манасс. Он оказался намного больше, чем он ожидал. В рассказах город никогда не был таким большим, как Хсилианг, который находился недалеко от границы с Шу Лунг, или Скарду, где жил Принц Оганди. Тем не менее, Манасс описывали как город защитников от набегов конных бандитов, которые иногда появлялись из степи.

Очевидно, Принц Оганди считал угрозу набегов варваров серьезной проблемой, поскольку Манасс казался хорошо укрепленным. Город был полностью обнесен стеной. Хотя трудно было быть уверенным, Коджа предположил, что главная стена простиралась более чем на четверть мили с каждой стороны, примерно образуя квадрат. Укрепления были в хорошем состоянии.

Главные ворота были большими и закрывались тяжелыми деревянными створками. Над входом была построена сторожевая башня высотой в несколько этажей. По углам возвышались другие башни. Стены были густо оштукатурены побеленной глиной, а крыши были покрыты огнезащитной желто-коричневой глиняной черепицей. Широкая дорожка проходила по верху стены и соединяла башни друг с другом.

Внутри стены Коджа мог видеть скопление желто-коричневых крыш, разделенных  промежутками улиц. Город был разбит на правильную сетку, улицы тянулись прямыми линиями в соответствии с советами древних геомантов, земных волшебников, которые давным-давно пришли из великих городов Шу Лунг. Лишь изредка этот порядок нарушался, возможно, по совету этих прорицателей или, возможно, просто для удовлетворения потребностей граждан.

Пока Ямун и его группа изучали город, до их ушей донесся слабый звук. Это был долгий, гудящий звук с обертонами более высокого свиста. Коджа узнал этот звук по годам, проведенным им в храме. Это была воющая нота гандана — огромного прямого рога. Чтобы заставить зазвучать такой инструмент требовался человек с очень сильными легкими. За стенами города лишь несколько фермеров были в поле, так как текущей весной было слишком рано начинать посевную. Те немногие, однако, начали поспешно убегать в безопасное место цитадели.

— Что ж, они увидели нас, — заявил Ямун. — Иди, священник, и передай мое послание. Возьми десять человек из дневной стражи в качестве эскорта. Ямун не стал дожидаться, пока его приказы начнут выполняться, а развернул своего коня и приступил к построению своих десяти тысяч.

Произошла лишь небольшая задержка, пока десять охранников были собраны для несения службы сопровождения. Коджа искренне желал, чтобы ожидание продлилось дольше, но вскоре он уже ехал верхом по полям в окружении телохранителей. У одного из них был штандарт Кахана Ямуна с хвостами яка.

Когда они добрались до ворот в Манасса, они оставались закрытыми. Глубокий бас окликнул их из сторожевой башни: — Назовите свое дело для въезда в Белый город Манасс. Часовой заговорил по-хазарски. Коджа внезапно осознал, что прошли недели с тех пор, как он слышал отрывистые звуки своего родного языка.

Телохранитель посмотрел на Коджу, ожидая, что он заговорит. Бессознательно привстав в седле в тщетной попытке приблизиться к говорившему стражу в башне у ворот, Коджа крикнул своим тонким голосом: — Я посланник Блистательной Сияющей Белой Горы, Принца Оганди. Я Коджа, лама Храма Красной Горы, сын Лорда Биадула, сына Лорда Котена. Я принес послание от того, кто называет себя Прославленным Императором Всех Народов, правителем Туйгана, Каханом Хокуна, Ямуном. Я пришел под штандартом перемирия. Открой ворота, чтобы я мог поговорить с губернатором твоего города.

Коджа подождал, пока ворота распахнутся. Но двери не сдвинулись с места.

— Кто эти люди с тобой? — крикнул голос в ответ.

— Они мой эскорт и телохранители, — объяснил Коджа. —Конечно, могучие воины Манасса не могут бояться десяти человек. Коджа не знал о тех, кто был в городе, но определенно боялся их. Однако больше он боялся приема, который мог бы быть оказан ему внутри, если бы телохранители не присутствовали.

— Они хотят войти вместе с тобой? Теперь новый голос выкрикивал вопросы. Коджа предположил, что переговоры взял на себя офицер более высокого ранга.

— Кахан Туйгана счел бы оскорбительным, если бы его людей заставили ждать снаружи, — отметил Коджа. — На самом деле, он может заподозрить нас в заговоре против него. Коджа посмотрел на охранников по обе стороны. Они, по-видимому, не понимали того, что говорилось, — он так надеялся.

— Твои охранники не должны обнажать оружие. Это понятно?

— Да, — крикнул в ответ Коджа. От всех этих криков у него заболело горло.

— И не должно быть никаких заклинателей — понятно?

— Только я сам, — ответил Коджа, откидываясь в седле, — и я простой лама Красной Горы.

Последовал период молчания. Коджа беспокойно поерзал в седле, оглядываясь, чтобы посмотреть, как его охранники воспринимают все это. Они неподвижно сидели в седлах, ожидая, что что-то произойдет.

— Священник? — раздался голос.

— Да?

— Знай это. Если ты сделаешь малейший знак, чтобы произнести заклинание, ты будешь убит прежде, чем сможешь завершить его. Это понятно? Последнее голос произнес с большим ударением.

— Это понятно, — четко ответил Коджа.

Раздался протяжный скребущий звук, когда на воротах отодвинули засов. Он закончился громким лязгом, а затем массивные деревянные половинки начали открываться. Кряхтя от напряжения, команда солдат распахнула ворота достаточно широко, чтобы всадники могли проехать.

— Не обнажайте оружие, — приказал Коджа своим людям, — или мы все наверняка умрем. Помните, ваша задача не в том, чтобы меня убили.

За воротами стояла рота лучников, их оружие было наготове. Мужчины стояли напряженно, выстроившись на одной стороне улицы, а не на обеих, чтобы их стрелы случайно не убили их собственных людей, если начнется сражение. Солдаты были одеты в простые хлопчатобумажные халаты, выкрашенные в синий и красный цвета. Коджа подозревал, что мантии прикрывали бронированные костюмы из кожи и кольчуги. На каждом мужчине была остроконечная шапка, украшенная блестящим зеленым плюмажем какой-то странной птицы или зверя.

В дальнем конце шеренги стоял их командир. Его было легко узнать по блестящему костюму из металлических чешуек. Каждая чешуйка была отполирована до блеска, так что офицер сверкал, куда бы он ни пошел. В полуденном сиянии его доспехи были почти ослепляющими. — Добро пожаловать, лама Красной Горы, — сказал он, слегка, поклонившись.

— Для меня большая честь быть желанным гостем, — ответил Коджа, используя свои лучшие дипломатические навыки.

Коджа осторожно направил свою лошадь через ворота, не желая заходить слишком далеко в город. Он все еще был очень неуверен в том приеме, который ему могли бы здесь оказать.

— Ты и твои люди оставьте своих лошадей здесь, — проинструктировал сияющий командир. — Затем мы отправимся к губернатору.

Коджа перевел слова офицера. Послышалось некоторое ворчание воинов по поводу того, что нужно оставить  лошадей. Коджа указал, что если они этого не сделают, то не смогут идти дальше. Солдаты неохотно спешились и передали своих коней грумам, которые появились, казалось бы, из ниоткуда.

— Следуйте за мной, — без особых церемоний приказал командир. — Солдаты, смотрите, прикрывайте. Лучники вскинули луки, достали тяжелые кривые ножи, так называемые криснас — любимое оружие воинов Хазарии — и заняли позиции по обе стороны от Коджи и его эскорта. Смуглые хазарцы в мантиях подозрительно оглядывали низкорослых Туйганов и держали оружие наготове.

Шагая по улицам, Коджа изучал город.

Хотя он никогда не был в Манассе, его дома были очень похожи на дома в маленькой деревне, в которой он вырос. Здесь они были крупнее. Большинство из них имели один или два этажа и были построены из тщательно сложенных камней. Узкие боковые улочки были забиты товарами, оставленными снаружи — баками, слишком большими, чтобы их можно было поставить куда-нибудь еще, корзинами с товарами, даже уличными ткацкими станками. Двери и окна выходили на улицу, и любопытные глаза наблюдали за ним из тени.

Улицы оставались пустыми, когда они маршировали по городу, но шаткие деревянные балконы, торчащие из многих зданий, — нет. Любопытные дети и женщины в чадрах столпились на них, угрожая обрушить шаткие конструкции своим весом. Коджа видел мало людей, пока процессия не завернула за угол и не вышла на большую площадь.

Очевидно, это было сердце Манасса. На дальней стороне площади стояло широкое низкое здание, побеленное и ярко раскрашенное полосами буддийских сутр, выполненных в алых, кобальтовых, желтых и зеленых тонах. Коджа узнал почерк и стиль. Священные писания принадлежали секте Желтого Храма, соперничающей с Красной Горой в могуществе. Он читал их про себя — «Богда с блистательных небес с пятью языками пламени, мастер тринадцати тайных слов, принесенный на гору Королем—Который—Уничтожил—Бамбалан, так что поклонись востоку...» Остальная часть куплета продолжалась вокруг здания, вне поля зрения. Коджа догадался, что надпись была амулетом, используемым для защиты от злой магии и злых духов гор.

В передней части здания преобладал низкий портик, тянущийся по всей его длине. Мужчины, одетые в доспехи — желтые и красные плащи с толстой подкладкой, доходившие до щиколоток, — и вооруженные зловещего вида мечами-посохами, образовали стену у его основания. Еще больше людей, одинаково вооруженных и закованных в броню, стояли на узких улочках, ведущих к площади, блокируя другие пути в город. На портике, недалеко от центра, сидела группа из пяти мужчин.

Коджа поклонился чиновникам. Первым из пятерки был высокий, стройный мужчина. Штандарт позади него изображал многорукого, владеющего мечом воина — Короля—Который—Уничтожил—Бамбалан. Этот древний герой был основателем рода Принца Оганди и теперь почитался народом как спаситель. Эта фигура была официальной печатью Хазарии. Коджа предположил, что стройный мужчина был губернатором города.

Сразу за губернатором стоял человек в свободных, ниспадающих красно-синих одеждах. Пятна и дыры портили яркие цвета его одежды. Его волосы были густыми, длинными, черными и немытыми. В руке он держал тонкий железный прут длиной в четыре фута, увешанный цепями и металлическими фигурками. Коджа предположил, что это «донг чанг», волшебник-отшельник с высоких гор. Большинство из этих людей вели затворнический образ жизни, стремясь лишь совершенствовать свое магическое ремесло, но иногда они отваживались выйти из своих холодных пещер и вернуться в цивилизованный мир. Коджа слегка вздрогнул, когда посмотрел на этого человека. Было много историй о донг чанге, и лишь немногие из них были приятными. Ходили слухи, что на самом деле они были мертвыми существами, которых поддерживали в живых их собственные медитации и практики.

Третий мужчина явно был писцом, на что указывали имеющиеся вокруг него письменные принадлежности. Коджа быстро перевел взгляд мимо него, чтобы изучить остальных мужчин на трибуне.

Последние двое на портике были неожиданностью для Коджи, даже большей, чем донг чанг. Для него было очевидно, что ни один из мужчин не был из Хазарии. Они были одеты в длинные, плотно облегающие шелковые одежды мандаринов Шу Лунг, бюрократов этой великой империи. Один казался довольно пожилым, в то время как другой был более молодым, почти среднего возраста. У старшего мужчины были тонкие усы и тонкая козлиная бородка, обе тщательно ухоженные. Его волосы были лысеющими и выцветшими, а под глазами залегли глубокие морщины. На его щеках и руках были видны пигментные пятна.

Черты более молодого человека отчетливо свидетельствовали о его наследии расы Шу. Его лицо не было смуглым, как у окружающих его Хазарцев. Его волосы были черными и прямыми, заплетенными в длинную косу. На нем была маленькая круглая шляпа с длинной желтой кисточкой. Его лицо было серьезным и жестким.

Пока Коджа изучал этих людей, охранники, сопровождавшие его от ворот, медленно отступили, построившись в две линии, чтобы перекрыть улицу, по которой они все только что пришли. Его собственные люди двинулись, образовав вокруг него подкову, открытую спереди. Их руки инстинктивно потянулись к оружию.

— Никаких сражений! — прошипел Коджа, когда заметил их движение. — Держите свое оружие в ножнах.

— Мы не должны умирать, как привязанный козел перед тигром, — вполголоса сказал один из воинов. — Лучше нам сразиться.

— Если ты не прикоснешься к своему оружию, тигр не нападет, — прошептал Коджа в ответ. — Ты просто подведешь кахана, если мы умрем. Подожди. Воины стояли неподвижно, но, ни один из них не опустил руку.

— Ты утверждаешь, что ты Коджа из Хазарии, — сказал губернатор со своего места. — Ты должен быть готов и способен доказать это...

— Я готов, — заверил его Коджа, стоя так прямо, как только мог.

— Это будет стоить тебе жизни, если ты обманешь меня. Манджушри, сделай проверку, — приказал губернатор, подавая знак своему волшебнику выйти вперед.

«Донг чанг» шагнул вперед и поднял руки, направляя железный прут в сторону Коджи. Стражники священника потянулись за своими мечами. Коджа схватил за запястье ближайшего воина. — Подожди, — приказал он. Волшебник описал жезлом круги и пробормотал глубокое заклинание. Его глаза были закрыты. Внезапно налетел порыв ветра, который развевал мантию мага и растрепал его волосы. Внезапно это прекратилось. Отшельник открыл глаза.

— Он говорит правду, Господин, — произнес волшебник с растрепанными волосами. Изможденный парень вернулся на свое место позади губернатора.

— Что ж, Коджа с Красной Горы, я Санджар аль-Мульк, комендант этого города от имени Принца Оганди. Изложи мне свое послание так, как, если бы оно было адресовано ему. В голосе человека не было ни теплоты, ни дружелюбия, только слабый оттенок насмешливого презрения и отвращения к священнику, стоящему перед ним.

Коджа нервно сглотнул и скрестил руки перед собой. — Я Хазарец…

— Выйди вперед. Я тебя не слышу, — приказал Санджар. Коджа подошел ближе к крыльцу и начал снова, говоря немного громче.

— Я Хазарец, как и все вы здесь. Я принес  вам приветствия от Ямуна Хокуна, кахана Туйгана, который называет себя Прославленным Императором Всех Народов. Он послал меня к вам, моему народу и моему принцу, чтобы передать послание. Слова кахана Туйгана таковы: — Подчинитесь мне и признайте мою власть над вашим народом, или я сровняю с землей ваш город и уничтожу всех, кто мне откажет.

Когда Коджа закончил эти слова, среди людей на площади раздался шоковый ропот. Многие взгляды обратились к Санджару. Лицо губернатора побагровело от ярости и негодования. — И это все, что этот варвар может сказать? — он в ярости закричал на Коджу.

Священник вытер вспотевшие ладони о свою рясу. — Нет, Лорд Комендант. Он также повелевает вам взглянуть поверх ваших стен с вашей самой высокой башни.

— Я видел отчеты часовых. Ваш кахан собрал значительную армию бандитов. И теперь он хочет провозгласить себя Прославленным Императором Всех Народов. Ему предстоит многое сделать, прежде чем он сможет претендовать на этот титул, — усмехнулся Санджар. — Неужели он действительно думает, что сможет захватить Манасс с такими ничтожными силами?

— Да, он так думает, Лорд Комендант.

Санджар фыркнул насмешливым, оскорбительным смехом. Пожилой джентльмен Шу, стоявший рядом с ним, присоединился к нему, хотя и скрыл свою улыбку за веером. Коджа прикусил губу, чтобы не заговорить. Санджар относился ко всему этому как к какой-то замечательной шутке, как, будто кахан был каким-то вороватым шутом или обычным налетчиком. Хотя Коджа знал, что комендант города совершает серьезную ошибку, он обнаружил, что не желает говорить об этом вслух. Ему не очень понравился Санджар аль-Мульк, а мандарину Шу он доверял еще меньше.

— Следует предположить, что храбрый кахан назвал время, к которому этот ничтожный город должен ответить? — внезапно спросил старый мандарин Шу. Он бегло говорил по-хазарски, но с сильным акцентом Шу.

— Кахан Туйгана просит дать ему ответ сегодня к заходу солнца, — объяснил Коджа. Старик кивнул.

— Может быть, как-нибудь завтра? В конце концов, здесь есть над, чем подумать, — предложил мандарин. Он даже не пытался скрыть своего презрения.

— Кахан непреклонен. Ответ должен быть дан сегодня. Коджа ждал, что скажет губернатор.

Мандарин наклонился и что-то прошептал Санджару на ухо. Улыбка губернатора сменилась мрачным выражением лица. Он встал со своего стула.

— Тебе не придется ждать так долго. Вот мой ответ — убейте их всех, кроме ламы. Оставьте его в живых, чтобы он сказал своему наглому повелителю бандитов, что Принцу Оганди больше по вкусу общество цивилизованных людей. Скажи ему, что оскорбление Хазарии — это оскорбление Шу Лунг. Пусть он подумает об этом!

Коджа был как громом поражен словами Санджара.

— Что он сказал, священник? — потребовал один из Туйганов, почувствовав угрозу в словах губернатора.

Лама приступил к действию. — Быстро, — крикнул Коджа по-туйгански своим охранникам. — Защищайтесь!

Его слова были почти излишни, потому что Туйганы уже пришли в движение. Они отскочили назад, набросившись на охранников, которые преградили путь обратно к воротам. Сержант арбана выкрикивал команды своим людям, ведя их, как клин, к стене стражников на их пути. Ведущий воин сделал ложный выпад, а затем внезапно переместил свой меч, вонзив его под гарду хазарца. Острая сталь пробила мягкую броню и вонзилась в руку мужчины, рассекая ее до кости. Хазарец закричал, когда его меч упал, его рука теперь была бесполезна. Остальные Туйганы бросились в атаку, надеясь, что их ярость и неожиданность помогут им пройти.

Коджа застыл на месте, когда воины пронеслись мимо него. Он никогда раньше не участвовал в настоящем бою. Скорость сражения ошеломила его.

Туйганы вонзились глубже в ряды стражников. Несколько хазарцев уже были повержены. Один лежал, схватившись за горло, его кровь пропитывала землю. Другой отполз за пределы досягаемости, схватившись за живот, пытаясь закрыть зияющую рану поперек живота. Двое других лежали неподвижно. Сталь зазвенела о сталь; резкие вздохи и пыхтение сопровождали битву. Стражники уже начали колебаться, когда маленький отряд Туйгана двинулся вперед.

— Остановите их! — крикнул Санджар визгливым от ярости голосом. — Не дайте им уйти!

Внезапно Коджа услышал позади себя монотонный шепот. Он развернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как «донг чанг» потрясает своим железным жезлом в направлении битвы. Когда волшебник закончил заклинание, на ламу обрушилась парализующая сила. Он пытался бороться с ней, призывая внутреннюю силу, которой его научил пользоваться учитель. Мысленно он повторял сутры силы, сосредоточив свои мысли на одной точке.

Затем, так же внезапно, паралич прошел — как и шум битвы. Осторожно оглянувшись, Коджа увидел свой эскорт Туйгана и нескольких хазарских охранников, застывших, как статуи. Каждый воин был пойман властью магии, приковавшей его к месту. Одни делали выпады, другие парировали. Несколько человек упали, потеряв равновесие под действием заклинания. Ни один из них не дернулся, не моргнул и никак не пошевелился. Вокруг их ног все еще текла кровь их противников. Коджа почувствовал, как у него ослабли колени.

— Превосходно сделано, Манджушри, — сказал губернатор, поднимаясь со своего места. — Пусть лама заберет головы своих солдат в качестве нашего ответа. Затем повесьте тела на воротах.

Несколько мужчин выбежали вперед со своими клинками, чтобы выполнить ужасную задачу.

8. Отступление

Скрежет дерева о дерево возвестил, о закрытии главных ворот за Коджей. Хазарцы усадили ламу на лошадь задом наперед и, хлопнув ее по крупу, отправили животное галопом за ворота. Руки священника были связаны за спиной, пристегнуты к луке седла, а мешки, свисавшие с седла, хлюпали и мягко ударялись о его ноги. В этих мешках были головы его Туйганского эскорта. Кровь пропитала ткань и попала на подол его одежды.

Наблюдая за удаляющимся Манассом, Коджа услышал, как в его сторону приближаются лошади. Кто-то дернул поводья, и его лошадь остановилась. Нож разрезал путы Коджи. Освободившись, он практически выпрыгнул из седла, движимый страхом и гневом. Пока он так стоял, солдаты снова сели в седла, ведя за собой его лошадь. Прежде чем Коджа успел возразить, один воин наклонился и подтянул священника к себе сзади. Затем, развернув своих лошадей, солдаты поскакали к  позициям Туйгана.

В течение того времени, которое потребовалось Кодже, чтобы передать послание кахана, Ямун был занят. Гребень, на который въехали всадники, теперь представлял собой сплошную линию людей и лошадей. Всадники стояли в три, иногда в четыре шеренги глубиной. Различные штандарты — шесты со знаменами, хвостами, золотыми украшениями и резными тотемами — возвышались по всей линии. Каждый штандарт отмечал позицию его командира.

Спасатели Коджи быстро проехали мимо рядов непреклонных участников кампании. Священник поражался беззаботности людей, которым, вероятно, вскоре предстояло вступить в бой. Некоторые спали у ног своих скакунов, в то время как другие пили и хвастались великими деяниями, которые они совершат сегодня. Большинство воинов просто смотрели и ждали.

Поскакав вперед, солдаты доставили Коджу к штандарту кахана, установленному в центре длинной шеренги. Ямун восседал на белоснежном скакуне, его сын — на белой кобыле рядом с ним.

Солдаты открыли мешки и выложили головы сопровождавших Коджу, чтобы Ямун мог их увидеть. Некоторые из мертвых лиц уставились на него, в то время как у других глаза были закрыты. Ямун уставился на головы, внутри него нарастала ярость. — Что произошло? — коротко потребовал кахан.

Коджа рассказывал о встрече, в то время как Ямун расхаживал взад и вперед вдоль шеренги, внимательно разглядывая каждую голову. Священник мог видеть, как выражение ненависти исказило лицо Ямуна. Туйган повернулся к своему писцу, когда священник описал последние моменты битвы.

— Проследить, чтобы об их вдовах и детях заботились до конца их жизни, — приказал кахан, говоря напряженным, контролируемым голосом. Писец записал слова и послал гонца узнать имена погибших. — Прикройте головы, — приказал Ямун, а затем снова повернулся к Кодже.

— Где их тела? — потребовал Ямун у ламы.

— Губернатор приказал повесить их на воротах. Коджа говорил тихо, из уважения к мертвым.

— Значит, это и есть его ответ? Ямун мрачно размышлял. Вопрос был риторическим, и Коджа не предпринял никаких усилий, чтобы ответить на него. — Мы атакуем. Он повернулся и зашагал к своим курьерам. — Трубите в рог! Послать минган Шахина!

Знаменосец побежал в начало шеренги. Там он пять раз опустил боевой штандарт  Ямуна, украшенный хвостами и золотом, в сторону востока. В то же время другой гонец трижды резко протрубил в бараний рог. На восточном фланге один из штандартов — серебряный диск, увешанный голубыми шелковыми лентами, опустился пять раз. Шеренга из тысячи всадников отделилась от фронта линии и рысью помчалась вниз по склону в долину.

Даже со своим ограниченным боевым опытом Коджа понимал, что тысяча человек не смогла бы взять стены Манасса. Толстые ворота были плотно закрыты, так что всадники не смогли бы проскакать галопом, и у них не было лестниц, чтобы взобраться на стены. Их копья были бесполезны против обтесанного камня. В своем воображении Коджа смог представить атаку — воины поскачут вперед, стреляя из луков с коней, целясь в вершину стены. Немногие из их выстрелов попадут в цель. Большинство из них только разобьются о камень. Лучники на башнях и зубчатых стенах выждут, позволяя всадникам подъехать ближе, и, наконец, натянут тетивы своих луков и выпустят град стрел. Острые наконечники срежут всадников, как ячмень под косой, как и обещал губернатор. Коджа поехал туда, где Ямун слушал последние сообщения из Кварабанда.

— Великий Ямун, эти люди наверняка погибнут! — крикнул священник, указывая на всадников, в долине внизу. Теперь они скакали галопом.

— Я знаю, — ответил он, не поднимая глаз. — В этом отчете говорится, что Чанар еще не покинул Кварабанд. Как долго ты ехал верхом? — обратился кахан с вопросом к рябому посыльному.

— Два дня, Великий Господин, — ответил гонец, задыхаясь.

— Но ваши люди! — в тревоге сказал Коджа, указывая на долину. — Они все погибнут!

— Будь готов вернуться быстрее, чем ты приехал. А теперь иди, поешь, — приказал кахан посыльному. Он никак не отреагировал на слова Коджи. Гонец поклонился в седле и пустил своего коня рысью, прочь. Когда он удалился, Ямун, наконец, обратил свое внимание на ламу.

— Священник, ты, может быть, и мудр, но тебе еще многому предстоит научиться, — раздраженно сказал Ямун. — Я приказал Шахину идти вперед, чтобы мы могли сосчитать их стрелы. Ты очень плохо справился с тем, чтобы отметить их сильные стороны, так что Шахин вынужден пойти туда.

— Сосчитать их стрелы? Ты имеешь в виду, что он должен узнать о силе гарнизона Манасса? Как?

— Смотри, — проинструктировал Ямун. Он направил своего коня вперед, призывая Коджу следовать за ним. Они поскакали туда, где стоял знаменосец. С этого места им открывался прекрасный вид на дно долины. — Смотри и учись, как мы сражаемся.

Коджа посмотрел сверху вниз на Манасс. Всадники Шахина собрались на расстоянии полета стрелы от стен. Отдаленный бой боевого барабана мингана эхом разносился над полями. Всадники сгруппировались в клиновидные джагуны. Шахин, отмеченный своим штандартом, находился ближе к центру линии. Штандарт качнулся вправо, а затем опустился. Раздался отрывистый крик, и правое крыло всадников отделилось, бешено поскакав к стенам. Коджа наблюдал за этим в зачарованном ужасе. Туйганы ехали навстречу неминуемой гибели.

Прежде чем атакующие люди преодолели хотя бы половину расстояния до стен, начали падать первые жертвы хазарских лучников. Человек покачнулся в седле; передние ноги лошади подогнулись, и лошадь вместе с всадником кувыркнулась под копыта другого атакующего скакуна. Басовитый грохот копыт перемежался слабыми криками животных и людей.

Кахан пристально наблюдал за битвой, его лицо было бесстрастно к смерти, царящей внизу. — Это самоубийство! — сердито закричал Коджа, его собственное разочарование из-за бессмысленности смертей поднималось в его груди.

— Конечно, — ответил Ямун, даже не пытаясь оправдаться в своих действиях. — Но теперь я узнаю силу и слабости врага. Смотри, наблюдай, сколько человек погибло во время атаки.

— Ты отправил их, чтобы посчитать мертвых? Коджа ахнул в ужасе неверия.

— Да. Из этой атаки я узнаю мастерство лучников Манасса. Видишь, как часто они стреляют? Как они стоят на стене? Ямун повернул коня и поскакал обратно в главный лагерь. Коджа остался стоять впереди, не в силах оторваться от смертельного фарса внизу. Он был ошеломлен тем, что Кахан Ямун, великий вождь Туйганов, человек, завоевавший так много степей, так бессердечно использовал своих людей.

На поле внизу первая волна солдат возвращалась после своей атаки. Мертвые люди и лошади отмечали ход их атаки. Раненые лошади бились на земле или ковыляли обратно к линии. Спешившиеся всадники карабкались по полю боя, собирая лошадей и галопом возвращаясь к своим товарищам. Еще до того, как правое крыло завершило повторное формирование, был дан сигнал, и атаковало левое крыло.

Отвратительный цикл повторился. Всадники поскакали вперед, падая, как и прежде. На этот раз священник наблюдал, как они довели свою атаку до конца. Внезапно, преодолев чуть больше половины расстояния, всадники остановились, разворачивая своих лошадей. Когда они пришпорили своих лошадей, возвращаясь к своим позициям, каждый воин выпустил стрелу себе за спину. Раздался слабый, поющий гул, когда залп продолжил свой путь. Несколько человек на стенах споткнулись и упали, некоторые перевалились через зубчатые стены, но их было слишком мало по сравнению с потерями всадников. И все же Коджа мог только восхищаться глупой храбростью и мастерством воинов Туйгана.

Ямун вернулся, когда последняя атака отступила от Манасса. Протрубил рог, призывая людей Шахина. Разбившись на разрозненные группы, всадники начали собирать раненых и отступать в безопасное место, к  позициям Туйгана. Когда они покидали поле боя, ворота Манасса открылись, и оттуда непрерывным потоком хлынули всадники. Удивительно, но хазары выбежали из-за безопасных стен, преследуя небольшие группы измученных Туйганов, думая, что всадники разбиты. Воины Шахина сохранили самообладание, отступив прямо перед свежим врагом. То тут, то там рыцари-хазары настигали свою добычу и сокрушали солдат Туйгана, но основная масса людей Ямуна избежала смерти. Коджа восхищался дисциплиной и управлением солдатами. Не было никаких признаков разгрома или паники.

— Ты сказал, что лорд Манасса обещал разбить нас, не так ли? — внезапно спросил Ямун у Коджи.

— Да, Кахан, — ответил Коджа, прикрывая глаза ладонью, чтобы разглядеть, что происходит внизу.

— Тогда этот лорд дурак. Ямун погладил шею своей кобылы. — Мне нужен план. Если бы только Генерал Чанар был здесь.

Коджа был удивлен упоминанием о хане. — Как же так, Господин?— усомнился он.

— Чанар — лиса, историк. Он умен на поле боя. Между нами говоря, я знаю, с ним, у нас был бы план. Кахан изучал поле боя внизу, задумчиво поглаживая усы. Хазарские всадники ускакали далеко за пределы досягаемости своих лучников на стенах. Они скакали — как попало, очевидно, выйдя из-под контроля своих командиров.

Внезапно Ямун выпрямился в седле, и на его губах появилась холодная улыбка. — Подать сигнал людям покинуть гребень, скрыться из виду! — крикнул он знаменосцу. — Затем сигнал Шахину, чтобы он возвращался сюда. Кахан развернул своего коня и рысью поскакал к ханам, ожидавшим его в лагере. Коджа последовал за ним, любопытствуя, что задумал кахан.

— Ханы, у меня есть план. Мы уберем людей с гребня. Затем мы атакуем тремя минганами. Среди ханов раздался вздох.

— Три тысячи человек не смогут их победить, — сказал Гоюк с хмурым выражением на морщинистом лице. — Это нехорошо, Ямун.

—  Мы победим завтра. Помнишь битву у Горького Колодца? — намекнул Ямун. Лицо Гоюка просветлело. — Всем в юрту, — приказал кахан, затолкав удивленных воинов в свою юрту. Коджа шагнул, чтобы последовать за ними, но пара охранников преградила ему путь. Прежде чем Коджа успел призвать кахана к заступничеству, дверная створка захлопнулась.

Совещание продолжалось почти час, в течение которого приходили и уходили посыльные. Пока Коджа ждал, он увидел, как войска перестроились и передвинули свои линии, делая вид, что отступают от Манасса. Когда встреча, наконец, закончилась, ханы поспешили на свои позиции. Ямун и Джад были заняты отчетами и сообщениями, из-за чего Коджа не мог спросить ни одного из них. Священник мог только догадываться, что произойдет дальше. Наконец, Ямун приказал приготовить место на гребне холма. Коджа последовал за ним, ожидая развития событий.

— Пора, — приказал Ямун, оглядывая долину. Позади Коджи раздался сигнал. Знаменосцы снова выбежали вперед и замахали своими шестами. Послышался гул выкрикиваемых команд, позвякивание сбруи и топот копыт, когда все больше войск начало стекаться вниз по склону.

Послеполуденное солнце опустилось довольно низко к тому времени, когда три мингана, три тысячи человек, достигли полей возле Манасса. Коджа был смущен и заинтригован. Он все еще не понимал, как без осадного снаряжения — лестниц, веревок и тому подобного — Ямун надеялся пробить брешь в стенах Манасса. Возможно, было что-то, чего лама не знал о войне. Ему это казалось глупой тратой жизней. Эта атака провалится, оставив еще больше убитых и раненых. — «Что может замышлять Ямун этими безнадежными атаками?» — задумался лама.

Коджа больше не мог сдерживать свое любопытство. Возможно, в своей роли историка священник смог бы узнать планы Ямуна. Он стал пробираться сквозь толпу посыльных, разыскивая кахана для какого-нибудь объяснения. Когда он вышел вперед, его с удивлением поприветствовали  — неповоротливый Сечен и еще один охранник из Кашиков.

— Ты пойдешь с нами, Хазарец, — сказал борец. Голос охранника звучал жестко и с оттенком неприятной угрозы. Коджа решил не спорить. — Кахан отдал приказ, чтобы тебя заперли в юрте. Ты пойдешь с нами. Сечен многозначительно вытащил нож.

— Но я ничего не сделал! — запротестовал Коджа.

— Ты — из Хазарии. Иди с нами или умрешь. Охранники встали по бокам от него, взяв за руки. Смирившись и более чем, немного опасаясь, за свою безопасность, Коджа позволил увести себя.

Охранники поместили его в маленькую, пустую юрту. Коджа понятия не имел, где находится его слуга или его вещи. Сечен и другой воин заняли позицию за дверью. Коджа, которому больше нечего было делать, сел у двери, пытаясь хоть мельком увидеть, что происходит снаружи, и прислушаться ко всему, что он мог услышать.

Долгое время ничего особенного не происходило. Затем, когда солнце почти село, он услышал знакомый раскат грома. Лошади, а их было очень много, пришли в движение. Вскоре шум стал все громче и громче. Коджа мог только представить себе сцену по другую сторону хребта. Минганы наступали с заходящим солнцем за спиной, чтобы ослепить лучников на стенах. Лама напрягся, чтобы расслышать больше. Эхом, разносясь в сумерках, доносились звуки рожков и глубокое стаккато боевых барабанов. Звонкая, более высокая нота поднялась над более низким гулом. Сначала Коджа не мог определить, что это, потом он понял, что это были непрерывные крики лошадей и людей.

Битва за Манасс продолжилась, и все, что Коджа мог делать, это слушать.

Шум продолжался около часа после захода солнца, постепенно становясь все слабее и менее настойчивым. Коджа сидел неподвижно, завороженный каждым грохотом, криком и завыванием, которые долетали до него. Он был убежден в том, что битва была неудачной, и жизни были потрачены впустую. Он представил, что земля за пределами Манасса усеяна павшими лошадьми и изувеченными людьми. Коджа подавил непроизвольный всхлип при мысли о бессмысленно причиненных страданиях.

Таково было его видение завоеваниям Ямуна. Это было, как сон, наполненный кровью, доблестью и смертью, но не более того. Коджа задавался вопросом, действительно ли эта тщетная атака на Манасс, была тем, что бог Ямуна показал кахану во время той грозы. Было ли это тем, чего хотел Ямун?

До сегодняшнего дня священник думал, что Ямун завоюет Хазарию. Он также был уверен, что Ямуна можно каким-то образом убедить покинуть ее целой и невредимой. Коджа пытался намекнуть и предложить возможности мирного правления. Какая теперь на это была надежда? Если кахан был готов послать своих людей на верную смерть, Коджа понимал, что Хазария не может ожидать пощады от  военачальника Туйгана.

Образы сна вернулись к нему, когда он начал расхаживать по юрте. Его старый учитель говорил о его владыке, и странное существо утверждало, что Коджа был с каханом. Кто же его владыка? Принц Оганди отправил его послом в Туйган. Кахан отправил его послом в Хазарию. Теперь он был пленником. Коджа чувствовал себя потерянным, события дня ставили под сомнение его собственные действия. В результате его действий между Туйганом и Хазарией нет никакого договора. Вместо этого на границе его родины стоит армия. Он, как посланник, подвел своего принца.

Измученный, лама снова сел и помолился Фуро о наставлении, тихо шепча свои сутры, съежившись, у двери. Наконец Коджа понял, что он должен сделать. Как лама Просветленного, Коджа должен направлять кахана, чтобы тот стал истинным правителем, большим, чем просто военачальник.

Приняв решение, Коджа напрягся, чтобы расслышать какие-либо звуки борьбы, но шум битвы прекратился. Коджа терпеливо сидел, пока сон, наконец, не овладел им.

Ночью вошли охранники и разбудили ламу. Было темно и пронизывающе холодно в разреженном горном воздухе, и Коджа дрожал с того момента, как проснулся.

— Быстро, — приказал ему Сечен, — идем с нами. Лама с трудом расслышал слова, на самом деле не понимая их. Охранник схватил его за руку и рывком поставил на ноги. — Тебе пора идти.

— Куда идти? — успел спросить Коджа, когда Кашик вытолкнул его в дверной проем. Его телохранители были не слишком добры.

— Прочь. Мы уходим, — предложил Сечен в качестве объяснения. Это мало что сказало Кодже. Охранник подтолкнул священника к лошади. Слуги уже приступили к разборке юрты. Действительно, лагерь, казалось, был в движении, но было как-то странно тихо. Обычные звуки снятия лагеря — приглушенные крики, звон посуды, даже рев верблюдов — все это отсутствовало. Воины, даже его охранники, говорили приглушенными голосами. Обычно пылающий огонь был потушен до самых тлеющих углей.

— Я хотел бы увидеть кахана, — заявил Коджа, когда он стал лучше осознавать, где он находится.

— Ты увидишь, — ответил охранник, к большому удивлению Коджи. Слуга придержал лошадь, чтобы Коджа мог сесть на нее.

— Что происходит? — потребовал Коджа еще раз. Почему-то он подозревал, что вопрос был бесполезен.

— Помолчи, — прошипел Сечен. Другой охранник кивнул в знак согласия, улыбаясь полным ртом крошащихся, гнилых зубов. Они грубо усадили священника в седло, а затем сели на своих  лошадей. Большой борец протянул руку и взял поводья лошади Коджи, ведя своего коня вперед. Не было слышно цоканья лошадиных копыт; вместо этого темп был отмечен мягкой поступью. Коджа посмотрел на ведущую лошадь и увидел, что ее копыта были обмотаны тряпками. Куда бы ни направлялась армия, они прилагали огромные усилия, чтобы сделать это тихо.

Некоторое время группа ехала в темноте, в основном спускаясь с холма. Повсюду вокруг Коджа мог слышать тихие движения других всадников. Фигуры появлялись и исчезали из его поля зрения. Лама задавался вопросом — не едут ли они в Манасс. Пал ли он, вопреки всем возможностям, под натиском Ямуна, или кахан тайно усиливал то, что осталось от трех тысяч человек, расположившихся лагерем снаружи города?

Проходили часы, и священник пришел в замешательство. Они ехали слишком долго, чтобы направляться в Манасс, хотя и ехали медленно.

С рассветом Сечен и его товарищ по охране, наконец, остановились. Они находились на краю скалистого утеса, возвышающегося над плоским дном долины. Ряд берез отмечал русло небольшого ручья, пересекавшего долину. Позади Коджи было больше деревьев, отчего вершины невысоких гор в утреннем свете казались темно-сине-зелеными.

Пока Сечен поил лошадей, пришел другой ночной стражник с сообщением для борца. — Кахан приказывает тебе послать к нему священника, — вот и все, что смог сказать посыльный. За очень короткое время Коджа оказался в лагере Ямуна.

Хазарский жрец ожидал, что лагерь будет похож на бурлящий улей, где Ямун выслушивает доклады и отдает приказы, курьеры скачут взад и вперед, а командиры разрабатывают стратегию — именно таким, по его представлениям, должен быть лагерь любого великого лидера во время битвы. Однако, когда он добрался туда, он был поражен. Кахан Ямун, его сын Джад и старый Гоюк сидели на табуретках, и пили горячий Туйганский чай.

Чуть в стороне стоял морщинистый старый волшебник. В слабом свете рассвета колдун выглядел осунувшимся и худощавым, излучая потустороннее чувство. Возможно, это был эффект от его жизни, погруженной в странную магию. Коджа знал, что тайные искусства накладывают отпечаток на своих мастеров, иногда даже высасывая из них жизненные силы.

Как и остальные, волшебник потягивал чай, хотя и не участвовал в приглушенном разговоре. Вместо этого волшебник сел достаточно близко к их кругу, чтобы слушать, но смотрел в другую сторону, наблюдая за восходом солнца над покрытыми льдом вершинами Хазарии.

Ямун и его спутники не казались торопливыми или обеспокоенными, скорее, они были похожи на группу мужчин, отдыхающих перед охотой. Они подняли глаза, заметив присутствие Коджи. Джад сделал вид, что наблюдает за линией деревьев, в то время как старый Гоюк улыбнулся своей вкрадчивой улыбкой и шумно отхлебнул свой чай.

Ямун встал, когда Коджа подошел ближе к их кругу. — Добро пожаловать, — сказал он ровно. Коджа не мог догадаться, каким было настроение Ямуна. — Сядь. Выпей чая.

Коджа покорно занял свое место, пытаясь решить, как с ним обращаются. Всего за один день он был дипломатом, пленником, а теперь... ну, он просто не знал. Так много всего происходило, и ни одно из них, казалось, не имело смысла. — Кахан, — спросил он, — я твой пленник или твой посланник? Коджа тщательно подбирал слова, стараясь не спровоцировать кахана на какой-нибудь необдуманный поступок.

— На моей земле ты мой историк, — объяснил Ямун, потирая подбородок. — В Хазарии ты Хазарец. Некоторые из моих ханов думают, что ты умный шпион для своего народа. Я не хочу, чтобы они беспокоились о тебе.

Коджа пробормотал, запинаясь: — Но... но, Великий Хан, ты послал меня в Манасс, чтобы я передал твой ультиматум только вчера.

— Да, но помни, ты об этом попросил сам. Я думал, ты сможешь убедить их быть благоразумными. Кахан взял Коджу за руку и отвел его подальше от остальных. — Ты этого не сделал. И ты вернулся с десятью мертвецами. И возникли вопросы.

— Вопросы? Голос Коджи посуровел от неожиданного гнева.

— Они беспочвенны и оскорбительны, — заверил его Ямун.

— Но есть вопросы... итак, ты держишь меня взаперти, — сказал Коджа с ноткой горечи в голосе.

— Да, — просто ответил Ямун. — Это было для твоей же безопасности.

— Для моей безопасности, Ямун? — скептически спросил Коджа, раздраженный этим предложением.

— Если ты будешь бродить по лагерю перед битвой, люди подумают, что ты шпион. Если ты этого не сделаешь, никто тебя не убьет. Это хороший план, — хихикнул Гоюк, перебивая с другой стороны круга. Старик, казалось, был в особенно хорошем настроении этим утром.

Коджа обдумал слова старого генерала. В них был какой-то смысл, но он все еще задавался вопросом, была ли у Ямуна какая-то другая причина для его заключения под стражу. — Что случилось прошлой ночью? Я слышал звуки битвы, — спросил священник, пытаясь сменить тему.

— Ты человек кахана или Принца Оганди? — прервал его Джад. Он стоял, внимательно наблюдая за Коджей. Глаза принца были темными и жесткими. Наконец, священник отвел взгляд, украдкой взглянув на Ямуна.

Группа замолчала, ожидая ответа Коджи. Ямун откинулся на спинку стула, вертя в руках маленький нож и внимательно наблюдая за священником. Гоюк  притворялся, что интересуется только своим чаем, но он тоже краем глаза наблюдал за нервничающим ламой. Только волшебник отвел взгляд, по-видимому, безразличный. Тем не менее, Коджа мог видеть, как маг сгибает свои морщинистые руки, его длинные пальцы отрабатывают движения, необходимые для произнесения заклинания.

Коджа пытался тщательно обдумать свой выбор, но его разум был полон воспоминаний, которые наталкивались друг на друга. Там были клятвы верности, которые он давал — Оганди, Храму Красной Горы, богу Фуро. Там был его отец, сидящий зимой у костра, затем Ямун, склонившийся над его тюфяком, и полный ненависти взгляд Чанара. Преобладающим над всеми этими образами был сон о его старом учителе, стоящем в темноте и возводящем стены.

— У меня нет господа, — прошептал он. Воспоминания исчезли из его головы. Джад расслабился, но не выказал никакого удовольствия от слов священника.

Ямун пошевелился и шагнул вперед. Он положил одну руку на плечо своего сына, а другую — на плечо Коджи. — Мой историк — честный человек. Лжецы никогда не говорят «нет», дураки никогда не говорят «да», — процитировал он, глядя на Джада.

— Ай! — согласился Гоюк. Он высоко поднял свою чашку, а затем сделал большой шумный глоток.

— Ай! За наш сегодняшний успех, — произнес Ямун, отпуская их обоих. Джад нашел свою чашку и поднял ее в тосте. Коджа неловко нашел свою собственную чашку и тоже поднял ее.

Мужчины сели и выпили еще по чашке горячего чая. Даже Коджа был благодарен за соленое варево. Это успокоило его усталые, напряженные нервы. Священник понятия не имел, что должно было произойти в этот день, но пока он был доволен ожиданием.

Наконец, Ямун заговорил. — Пора собираться. Джад и Гоюк кивнули в знак согласия и встали. — Гоюк, прими командование справа. Сын мой, ты поведешь слева. Я возьму на себя центр. Ты, Афрасиб, — приказал он, указывая на волшебника, — останешься со мной. Как и ты, Коджа.

— Куда мы направляемся? — нерешительно спросил лама, надеясь, что теперь он сможет получить ответ.

— Пришло время привести мои планы в действие, — вот и все, что ответил Ямун.

9. Ловушка

Кахан Ямун расхаживал по дну пыльного оврага, пиная камни и выцарапывая носком сапога маленькие узоры на грязи. Время от времени он останавливался, поднимался по склону и становился на краю полосы деревьев, чтобы окинуть взглядом равнину. Слева и справа от него, укрытые в овраге, стояли две тысячи всадников, сгрудившихся ниже уровня равнины.

Готовясь к предстоящему бою, Ямун надел свою боевую форму — сверкающий стальной нагрудник с гравировкой и чеканкой в виде цветов, кожаную юбку, нашитую металлическими пластинами, и золотой остроконечный боевой шлем. С задней части шлема свисала кольчуга, прикрывавший его шею. Металл, надетый на тело Ямуна, звенел, когда он шел.

Последние три часа или больше кахан, Афрасиб, Коджа и множество солдат, более или менее терпеливо ждали в овраге. Сухая промоина лежала неровным руслом, спускаясь с холмов на севере, а затем, поворачивая на юго-запад, где устье долины открывалось в более широкие степные просторы. Редкие заросли ив и тамариска тянулись вдоль берегов, давая тень усталым людям. Коджа, уставший наблюдать за расхаживанием Ямуна и уставший ждать, сел у подножия дерева. Охранник Сечен стоял рядом, не давая священнику далеко отойти от себя.

Даже в тени Коджа вспотел. Большой борец нашел доспехи для священника — тяжелую вещь из металлических пластин, пришитых к коже, в стиле, распространенномсреди Туйганов. Доспехи плохо сидели на нем — с абсурдно большими плечами и длинными обвисшими рукавами, но Сечен настоял, чтобы он их надел. — В тебя может попасть стрела, — предупредил охранник. Шлем, подобранный Сеченом, сидел немногим лучше, чем доспехи.

Коджа наблюдал, как кахан свернул с равнины и спустился обратно по склону. Ямун беспокойно ходил взад-вперед, с нетерпением ожидая, когда что-то  произойдет.

— Почему мы ждем здесь, Кахан? — спросил Коджа, когда Ямун случайно подошел поближе.

Ямун, застигнутый врасплох вопросом Коджи, хмуро посмотрел на священника и едва не выпалил резкий ответ. Затем он смягчился. — Мы ждем здесь, чтобы захватить Манасс, историк. По крайней мере, таков план.

— Манасс? — изумленно спросил Коджа. Он с трудом поднялся на ноги, доспехи заскрежетали по стволу дерева. — Здесь? Но как?

— Они должны попасть в ловушку, — ответил Ямун, возвращаясь к краю оврага. Коджа заметил, что кахан говорил с меньшей, чем обычно, абсолютной убежденностью. Военачальник посмотрел туда, где стоял Коджа. — Иди сюда, священник.

Коджа присоединился к кахану, неуклюже ступая в тяжелых доспехах. Ямун указал на верхний конец долины, где местность поднималась к низкому перевалу, расположенному между горами на востоке. Тропа к Манассу вилась через перевал.

— Посмотри туда, — подсказал Ямун, указывая на отрог, который спускался в долину с севера. — Видишь темную линию? Это Джад и его люди. Коджа прищурился, едва в состоянии разглядеть линию, указанную Ямуном. Годы, проведенные в пустоте степи, обострили зрение кахана намного больше, чем у Коджи.

— Люди Гоюка находятся на другой стороне долины, возле тех деревьев, — продолжил Ямун, проводя рукой по направлению равнины, и остановив на лесистом склоне.

— Наверное, так, Кахан, — ответил Коджа, не видя там никаких признаков войск. — Но ты здесь, а Манасс далеко. Я не понимаю, как ты планируешь завоевать город, отойдя от него.

— Манасс сам придет сюда, если все пойдет по плану, — пробормотал кахан, опустив голову на грудь. Вздернув подбородок, он продолжил более твердым голосом: — Мы приведем сюда Манасс, историк.

— Как?

— Ты рассказал мне, как действовал глава Манасса. Он называет нас бандитами, — ответил Ямун, отворачиваясь от равнины. — Итак, я веду себя как бандит. Он посмотрел на Коджу. По выражению лица ламы было видно, что он все еще в замешательстве.

— Вчера я атаковал и проиграл — намеренно. Ямун поднял руку, останавливая вспышку удивления, которую собирался произвести Коджа. — Погибло не так много людей. Им было приказано сделать так, чтобы нападение выглядело хорошо, а затем отступить. Этим утром я оставил один отряд близ Манасса, чтобы выманить гарнизон и заставить их преследовать мой отряд. Я просто надеюсь, что Хан Шахин справится с этой задачей. Если бы Чанар был здесь, я уверен, они бы последовали за ним. Нет никого лучше него для того, чтобы заманить врага. Он слабо улыбнулся ламе.

— Но почему гарнизон должен покинуть городские стены? — спросил Коджа. Он поддернул непомерно большую броню на место.

— Их командир глуп. Вчера, когда Шахин отступил, хазары покинули свои стены и погнались за нашими людьми. Им не нужно было этого делать, поэтому прошлым, вечером я сделал ложный выпад. Мои «бандиты» атаковали Манасс и потерпели неудачу. Ямун указал на гребень. — Этим утром хазары снова увидят отступающего врага. Они будут преследовать Шахина, надеясь уничтожить его. Ямун остановился и снял свой шлем. Пот стекал у него по затылку. — Если этого будет недостаточно, у Шахина есть приказ сжигать все, что он встретит вблизи города, что заставит главу Манасса выйти. Он должен защищать свои стада и свой народ. Ямун вытер пот со лба. — Он был бы опозорен, если бы прятался за каменными стенами. Из того, что я видел, он захочет драться. В конце концов, мы всего лишь бандиты. Ямун решительно водрузил свой шлем на место.

— А потом? — допытывался Коджа.

— Потом Шахин заманит хазарцев сюда, — спокойно заявил Ямун. — Шахин проедет мимо нас, а мы будем прятаться. По сигналу мои люди ударяют по хазарцам с фланга, в то время как Джад и Гоюк будут наступать сзади.

— А если никто не погонится за Шахином? — спросил Коджа.

— Значит, я ошибся насчет лорда Манасса, — ответил Ямун. — С его стороны было бы разумно остаться дома, но он выйдет. Говоря это, кахан осматривал горизонт.

Коджа ждал, пока Ямун отпустит его. Наконец, кахан перешел к другим делам. Коджа вернулся к своему дереву и попытался устроиться поудобнее, чтобы вздремнуть. Хотя лама устал, сон не приходил.

Над головой лениво жужжали мухи. Прошел еще час, но Шахин так и не появился. Утро постепенно превращалось в жаркий весенний день. Священнику ничего не оставалось делать, кроме как ждать и молиться.

— Они идут, Кахан Ямун, — пропыхтел гонец, который подбежал и опустился на колени у ног великого повелителя. — Разведчики сигнализируют, что Шахин приближается.

Ямун отвернулся от гонца, махнув рукой другому посыльному. — Иди к Принцу Джаду. Скажи принцу, что его отец напоминает ему не двигаться, пока не будет подан сигнал. Гонец поспешил со своим заданием.

Услышав это объявление, Коджа вскочил на ноги. — Почти все  готово, — нетерпеливо объяснил Ямун. — Шахин сделал это. Теперь все, что нам нужно сделать, это захлопнуть ловушку. Кахан поднялся по склону оврага и наблюдал за перевалом.

— Кахан, это будет опасно? — спросил священник, присоединяясь к Ямуну. До сих пор Коджа только видел сражения, но, ни в одном из них не участвовал.

— Конечно, — ответил Ямун. — Все сражения опасны. Кахан прикрыл глаза ладонью и продолжал наблюдать, не обращая внимания на своего историка.

— Могу я произнести несколько заклинаний — исключительно для защиты? Я не воин…

— Нет! — прорычал Сечен, делая шаг вперед, чтобы защитить Ямуна. — Никаких заклинаний. Мускулистый борец сердито посмотрел на священника сверху вниз. Коджа от неожиданности отшатнулся.

Осознав, что он натворил, Сечен внезапно отступил назад и опустился на колени у ног Ямуна. — Прости мой гнев, Великий Вождь. Я всего лишь пытался защитить тебя.

Ямун внимательно изучал этого человека. — Ты хотел, как лучше, Сечен, — сказал он, успокаивая взволнованного гиганта. Повернувшись к Кодже, Ямун сказал: — Ты рискнешь вместе с остальными. Никаких заклинаний.

Приняв решение, Ямун взобрался на небольшой выступ осыпающейся скалы, ведя за собой Коджу и его охранников, чтобы получить лучший обзор. Коджа достиг вершины, пот стекал по бокам его блестящей, заросшей щетиной головы.

— А вот и Шахин, — внезапно сказал Ямун. Он указал на дальний гребень. Заслонив глаза, Коджа едва мог разглядеть тонкую двигающую полоску серого цвета. Кахан спустился по склону и направился к своему штандарту, махнув рукой, чтобы привлечь армию к вниманию. Коджа, тяжело дыша и обливаясь потом еще больше, спотыкаясь, спустился следом за ним.

К тому времени, как кахан достиг своего штандарта, начали прибывать гонцы. Ямун протолкался через переполненный овраг, мимо замерших в ожидании солдат. Как только он это сделал, посыльный выбежал вперед и опустился на одно колено. — Джад докладывает, что его люди на позиции, — крикнул воин.

— Хорошо. Знаменосец, белый штандарт направо, — скомандовал Ямун, не сбавляя шага. Солдат быстро поклонился, чтобы показать свое понимание.

— Разведчики сообщают, что Гоюк готов, — добавил один из помощников кахана. Он был немногим старше мальчика, возможно, четырнадцати или пятнадцати лет. Его лицо все еще было круглым от детского жира.

— Почему Гоюк сам не сообщил об этом? — рявкнул Ямун, а помощник пристроился рядом с ним. Они протиснулись мимо группы лошадей, нетерпеливо бивших копытами землю. Солдаты гладили животных по мордам, пытаясь успокоить их.

— Я не знаю, Повелитель, — извиняющимся тоном ответил помощник.

— Так узнай! — прорычал грубым голосом военачальник.

— Шахин достиг дна долины, Великий Повелитель, — крикнул гонец, который галопом поднялся на вершину оврага. Ямун остановился и внимательно осмотрел курьера, когда он спрыгнул с седла.

— Кто твой командир? — спросил кахан.

— Бузун. Человек  Хана Шахина, Великий Господин, — поспешно ответил мужчина, падая на одно колено. Полосы пота окрашивали пыль на его одежде. Одна коса его волос расплелась, а другая была запекшейся от жира и грязи. Его глаза были вытаращенными и пустыми от недостатка отдыха.

— Что насчет врага? — потребовал кахан, поднимаясь по склону, одновременно опрашивая этого человека. — Шахин  сообщает еще что-нибудь?

— Гарнизон города преследует его, отстав на полмили, может быть, чуть больше, Великий Вождь. Не больше мили, — добавил посыльный. Коджа за это время взобрался туда, где стоял военачальник.

— Сколько человек преследуют Шахина? — настаивал Ямун.

— Три мингана всадников. И два пеших — но они далеко позади.

— Черт возьми! — проворчал Ямун. — Им нельзя позволить сбежать. Он повернулся к своим помощникам. — Отправьте всадников к Джаду и Гоюку. Передайте им, чтобы не нападали, пока пешие враги не пройдут мимо них. Они должны подать сигнал боевыми барабанами, когда пехота окажется в ловушке. Мы будем сдерживать нашу атаку, пока они не подадут сигнал. Ты... — Ямун снова повернулся к посыльному. — Возвращайся к Шахину и передай ему, чтобы он приостановил своих всадников, замедлил их. Я хочу, чтобы колонны врага сблизились между собой. Скажи Шахину, что его потери не важны.

Гонец быстро поклонился, воодушевленный настойчивостью кахана. — Дайте этому человеку свежую лошадь! — крикнул Ямун  вниз своим помощникам в овраге. — Ты — отдай ему своего коня! Он ткнул пальцем в ближайшего солдата. Пораженный и взволнованный, воин опустился на колено.

— По твоему слову так, так и будет! — крикнул он. Воин вывел лошадь из оврага, кланяясь кахану на каждом шагу.

Ямун снова повернулся к посыльному. — Иди! Я хочу, чтобы эти Хазари гнались за Шахином во всю прыть! Понимаешь?

— Да, Кахан, — крикнул мужчина, вскакивая на ноги.

Ямун даже не стал дожидаться, пока курьер уедет, прежде чем обратил свое внимание на ряды войск, заполнявших овраг.

— Передай слово, — сказал он помощнику, стоявшему рядом с ним. — Пришло время подготовиться.

Эти простые слова оказали электризующее воздействие на армию. Раздался гул голосов, когда передавали приказ, затем хор скрипов кожи и металла. Солдаты поспешно поднялись с земли, где они бездельничали. Подпруги седел натянулись в последний раз. Точильные камни были в последний раз проведены по, и так острым, мечам. Были натянуты тяжелые, удушающие доспехи. Булькали бурдюки с кумысом, когда ветераны наливали себе напиток; никто не знал, когда у них появится еще один шанс. Лошади били копытами по земле, неуверенно переступая с ноги на ногу под внезапным грузом закованных в металл людей. Ветер донес шепот распеваемых молитв. Подобно океанской волне, воины вскочили на коней, их действие вытекало из слов кахана.

Затем они ждали, ждали, когда высоко поднимут девятихвостый штандарт кахана,  и зазвучит боевой барабан. Это были их сигналы, и ни один человек не сдвинулся бы с места, пока они не будут поданы. Те, кто выедет вперед слишком рано, будут разбиты. Тех, кто побежит, обезглавят.

Коджа забрался в седло своего коня, что было непростой задачей в слишком больших доспехах, которые были на нем. Чешуйчатая кольчуга, обвязанная вокруг его груди, придавала ему вид большого покрытого металлом воздушного шара или, с его остроконечным шлемом —  перевернутого волчка. Шлем быстро соскользнул вперед и ударился о переносицу Коджи. Тяжесть доспехов на его плечах была сокрушительной. Коджа неловко поерзал в седле. Он знал, что жизнь воина не для него.

Ямун подъехал к Кодже, не в силах подавить дьявольскую ухмылку при виде комичного вида священника. — Там будет битва — больше, чем я планировал. Шахину понадобится помощь в удержании кавалерии достаточно долго, чтобы пехота попала в нашу ловушку, — объяснил кахан. — Ты поедешь со мной, где охрана сможет тебя защитить. Но, даже в этом случае тебе, возможно, придется сражаться.

Коджа сдвинул шлем со своего лица. — Я не воин, — запротестовал он. — Это противоречит учениям моего храма — причинять вред другому человеку. Я не могу рисковать, оскорбляя моего бога. Кахан, я не могу сражаться.

— Тогда тебе могут проломить голову. Враг не будет таким привередливым, — отметил военачальник. — Вот, возьми это. Он протянул тяжелую, утыканную металлом дубину. — Ее легко использовать. Только не бей свою лошадь по голове. Нахмурившийся военачальник схватил Коджу за запястье и надел ремешок оружия ему на руку. — Не снимай его, чтобы булава не вылетела при первом взмахе.

Вес булавы повел Коджу в сторону. Чья-то рука схватила его за плечо и втащила обратно в седло. Позади него раздался резкий смешок. Коджа обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть дневного стража, смеющегося над ним. Было что-то во взгляде этого человека, что обеспокоило его, что-то не совсем правильное. Лицо человека показалось не совсем человеческим. Коджа моргнул и задался вопросом, не сыграли ли усталость и солнечный свет злую шутку с его глазами. Заметив пристальный взгляд священника, дневной страж быстро юркнул за лошадь и исчез из виду.

Сев верхом, солдаты Ямуна сидели так тихо, как только могли, пытаясь первыми увидеть Шахина и его людей. Воины стояли в седлах, прикрывая глаза ладонями, чтобы не ослеплять себя со стороны солнечной равнины.

Это был звук, который первым предупредил о приближении Шахина — ровный топот скачущих лошадей. Насторожившись, солдаты напряглись, чтобы разглядеть своих приближающихся товарищей. Столб пыли поднялся со дна долины, быстро двигаясь в их направлении. До армии донеслись новые звуки: искаженные, но пронзительные крики, громкие металлические звоны, даже время от времени выкрикиваемые команды.

— Поднять! — крикнул Ямун знаменосцу. Девятихвостый штандарт поднялся над оврагом. Из шеренги спонтанно вырвался отрывистый крик, когда воины погнали своих лошадей вперед. Кони вскарабкались на край оврага, разрывая копытами мягкую грязь.

— Стоять! — крикнул Ямун, когда двойная линия, все еще скрытая из виду, достигла кромки деревьев. Знаменосец размахивал штандартом из стороны в сторону. Штандарты трех туменов сделали то же самое. Шеренги вытянулись и остановились. Коджа слышал, как командиры джагунов кричат своим людям, выстраивая их в шеренгу, выравнивая ряды.

Коджа проглотил то, что на вкус было похоже на полный рот пыли. Он быстро прочитал сутры Фуро, пытаясь вспомнить хоть какие-нибудь, в которых бы говорилось об успехе в битве.

С растущей скоростью облако пыли закружилось в направлении позиции Ямуна. Из мрака возникли фигуры, превратившиеся в диких всадников, которые яростно хлестали своих скакунов. Отдаленный стук копыт превратился в глубокий, раскатистый гром; крики стали более отчетливыми. Пока священник сидел и наблюдал, мимо пролетел золотой штандарт Хана Шахина. Всадники продолжили спускаться по долине, следуя по узкому углу сухого ручья. Поднявшаяся от их прохода пыль окутала людей Ямуна, стоявших за деревьями, скрыв их из виду.

— Превосходно, — прокричал Ямун сквозь затихающий шум. — Люди Шахина подняли достаточно пыли, чтобы скрыть нас. Держите людей, пока не будет подан сигнал.

Стук копыт и возгласы всадников постепенно затихли, хотя пыль все еще густо висела в воздухе. Коджа замотал шарфом рот и крепко зажмурил глаза. Вокруг себя он слышал, как кашляют люди и возбужденно гарцуют лошади.

Шум людей Шахина сменился звуками галопирующей погони хазарской кавалерии. Едва облака пыли рассеялись, как из мрака вырвалась еще одна волна всадников. Стук копыт, звон металла и крики были все те же, но проносившиеся мимо всадники были одеты в желто-синюю форму Манасса.

Коджа нервно взглянул на шеренгу воинов справа от себя, которая терялась в дымке. У всадников были мрачные лица, руки крепко сжимали поводья. Они тоже нервно наблюдали за проезжающими всадниками, ожидая сигнала кахана. Священник оглянулся на Ямуна и увидел, что тот сидит, серьезный и бесстрастный, лишь с легким выражением беспокойства на лице. Коджа убрал шарф от рта и наклонился вбок, чтобы задать вопрос кахану.

Затем к шуму добавился другой гул, более слабый и низкий по тону. Это был глубокий грохот военных барабанов, доносившийся издалека. Ямун внезапно выпрямился и поднял руку, обращаясь к сигнальщикам рядом с ним. — Луки и барабаны, — скомандовал кахан.

Помощник рядом с каханом быстро взял свой собственный лук и наложил на тетиву странную стрелу с резным луковичным наконечником. Вместо того чтобы целиться во врага, он направил стрелу вверх, как будто стрелял в облака. Шеренга сигнальщиков приготовила похожие стрелы.

По легкому кивку кахана лучники выпустили свои стрелы в небо. Хор воющих воплей пронзил шум. Коджа, вздрогнув, дернул поводья своего коня, почти бросив своего скакуна в хаотичную схватку. Охранник Сечен схватил уздечку и придержал лошадь. — Свистящие стрелы, — крикнул большой стражник, кивая вверх, где все еще летели стрелы, скорбно завывая над скачущими всадниками.

Свистящий сигнал возбудил ожидающее войско. Коджа наблюдал, как каждый солдат нетерпеливо вытащил лук из  футляра и с точностью наложил на тетиву одну стрелу, сжимая в руке связку других.

Кахан опустил руку. Полетел еще один град свистящих стрел, за которым немедленно последовал громкий звон, похожий на плохо настроенный инструмент, когда ряды выстрелили из своих луков. Стрелы со свистом рассекали воздух, вонзаясь во мрак. С равнины донесся нестройный хор испуганных криков. Сквозь небольшие просветы в клубящейся пыли Коджа увидел поле, усеянное несколькими убитыми и ранеными. Другие всадники толпились в замешательстве, охваченные паникой, пытаясь найти источник нападения.

Прежде чем враг успел опомниться, воины Ямуна стреляли снова и снова, посылая свои стрелы в медленно поднимающуюся мглу. Крики раненых смешивались с командами, выкрикиваемыми на певучем хазарском языке, которые мог понять только Коджа. Офицеры отчаянно пытались восстановить контроль над растерянной массой. Воины кричали о своих ранах или звали своих друзей и лошадей. Пыль начала оседать, открывая поле боя, наполненное замешательством и страхом.

— Теперь, пока они не пришли в себя,  в атаку! — приказал кахан. Девятихвостый штандарт показал вперед, и зазвучали боевые барабаны. Дальше по линии Коджа мог видеть, как три штандарта туменов подхватили сигнал. Три тысячи человек бросились со своих позиций.

Коджа натянул поводья, удерживая свою лошадь от порыва. Кобыла гарцевала и взбрыкивала, чавкая, чтобы присоединиться к хлынувшему потоку. Даже с Сеченом, державшим удила лошади Коджи, было трудно сдержать норовистого скакуна.

Только после того, как ряды пронеслись мимо, Ямун двинулся вперед. Кахан и те, кто был с ним, неуклонно набирали скорость, чтобы не отставать от скачущих воинов, выстроившихся перед ними. Вскоре они поравнялись с отставшими — хромыми лошадьми, упавшими всадниками, поспешно садящимися на лошадей, и клячами, которые не могли угнаться за общей волной. Коджа вцепился в луку седла и ринулся вперед, прямо на тонкую колеблющуюся шеренгу вражеских всадников.

Для Коджи битва растворилась в хаотичном наборе сценок. Не было никакого ощущения порядка или определенного места. Это было не похоже на сражения, которые представлял себе Коджа —  организованные, правильные, почти величественные. Вместо этого сражение было похоже на открытие двери в царство Ли Пея, великого судьи подземного мира.

Первые секунды атаки были самыми четкими. Когда передовые отряды Туйгана ворвались во фланг хазарской кавалерии, Коджа мог видеть выражение крайнего изумления и страха на лицах врагов. Хазарцы все еще были сбиты с толку потоком стрел Туйгана и, похоже, не ожидали атаки.

Две армии встретились. Звук, подобный раскату грома, пронесся по толпе. Коджа никогда не испытывал такого мгновения, когда встретились две линии. Шок от первого столкновения — лошади, люди, копья и доспехи, движущиеся вместе, — ошеломил его.

Почти мгновенно две силы слились в одну массу. Туйганы неслись прямо на врага, используя свою инерцию, чтобы глубоко вонзиться в гущу своих врагов. Хазарцы в замешательстве развернулись и бросились врассыпную. Командиры выкрикивали приказы своим людям, отчаянно пытаясь перегруппировать свои подразделения.

Прежде чем Коджа смог полностью осознать ситуацию, Ямун и его команда оказались среди врагов. Небритый воин с изможденным лицом, одетый в грязную шелковую мантию с позолоченной отделкой, ткнул копьем в священника. Инстинктивно Коджа взмахнул булавой вверх, отбивая приближающееся оружие. Наконечник копья срикошетил от древка булавы и пролетел мимо его руки, отскочив от металлических пластин его брони. Когда хазарец пронесся мимо, большой кулак вылетел справа, ударив его в подбородок. Воин опрокинулся и с глухим стуком свалился под бок кобылы Коджи. Сечен приблизился к ламе и ухмыльнулся, гордо подняв кулак. Священник отпрянул назад, ужаснувшись тому, что происходило. Упавшего хазарца нигде не было видно; он исчез под конскими копытами.

После этого Коджа больше не мог сказать, кто побеждал или даже кто был другом или врагом. Его лошадь перепрыгнула через смертельно раненного жеребца, который бешено, крутился на спине. Дикие крики раздавались вокруг перепуганного священника. Вот — стоит, пошатываясь, воин. Его тело опирается на сломанное копья, которое полностью пронзило его грудь. Другой солдат слабо покачнулся в седле, сжимая окровавленный обрубок запястья. Его глаза были остекленевшими и почти полностью закатились назад. Он бормотал молитвы какому-то богу. Двое солдат сцепились с третьим, пытаясь сбросить его из седла.

Внезапно сражение, казалось, прекратилось. Атака провела людей Ямуна сквозь ряды врагов. Эффект был впечатляющим. Внезапное появление воинов Ямуна обратило хазарскую кавалерию в паническое бегство. Их разорванные ряды устремились назад тем же путем, которым пришли, не обращая внимания на своих офицеров, оставляя своих раненых позади.

— Подай сигнал к преследованию, — проревел Ямун знаменосцу. Командиры джагунов уже собирали своих людей. Развевался штандарт, и боевые барабаны быстро подхватили сигнал. Не дав хазарским войскам ни мгновения перегруппироваться, Ямун бросил своих всадников вдогонку за ними. Ряды  кавалерии Туйгана быстро рассыпались веером.

Всадник, одетый в доспехи дневного стража Туйгана, яростно хлестнул своего коня, обгоняя Коджу. — «Какой-нибудь упрямый молодой воин, желающий произвести впечатление на кахана», — подумал лама. Он присмотрелся, чтобы понять, кто это был, в надежде на слабый шанс, что он узнает этого человека. К его изумлению, это был дневной страж, которого он видел ранее, человек, вызвавший у него подозрение. Прямо за ним двигался Афрасиб, волшебник. У него не было никакого оружия, кроме тонкой костяной палочки. С ее конца вылетела сверкающая искра, затем внезапный сгусток пламени взорвался далеко справа. Колеблющаяся струйка дыма на секунду повисла в воздухе. Волшебник громко рассмеялся, получая какое-то маниакальное удовольствие от разрушения.

Внезапно группа Ямуна столкнулась с другим скоплением хазарцев — людей, которые не собирались поворачивать своих лошадей и убегать. Их, должно быть, было двенадцать или больше, сгруппировавшихся вокруг своего командира. Инерция Сечена пронесла его сквозь защищающихся воинов, и эта атака рассеяла группу. Несколько хазарских копейщиков повернулись в сторону знаменосца Ямуна, оттеснив его от кахана. Двое бросились на Коджу, но были встречены охраной священника. Подозрительно выглядящий дневной стражник продолжал безжалостно хлестать свою лошадь, направляясь к кахану. Коджа хотел позвать этого человека, но потом понял, что работа охранника заключалась в том, чтобы защищать кахана, а не его самого.

Коджа увидел, как дневной страж со злорадным выражением на лице, похожим на лису,  приблизился к Ямуну вплотную. Священник предположил, что парень приблизился только для того, чтобы поддержать своего правителя, но он внезапно бросился вперед, вонзив свое копье в спину Ямуна.

Кахан взвыл от ярости и боли. Повернувшись в седле, он размашисто взмахнул саблей наотмашь. Раздался короткий, глухой звук, когда лезвие Ямуна прошло через ключицу охранника и вонзилось в его грудь. Несостоявшийся убийца от удивления выронил копье. Кровь свободно потекла из прорехи в его броне. Он неуклюже вытащил свой меч и слабо ткнул в кахана. Удар прошелся мимо, но попал белой кобыле Ямуна в круп. В то же время один из хазарцев бросился вперед, почувствовав возможность нанести удар.

Кобыла Ямуна взвизгнула от боли и рванулась вперед, прорвавшись сквозь двух вражеских всадников. Лошадь одного из них пошатнулась, сбитая с ног атакующей кобылой. Всадник схватился за гриву, чтобы удержать равновесие, забыв о своей атаке. Он быстро потерял равновесие и упал на землю.

Все еще действуя со страшной скоростью, Ямун оправился от замаха назад, и бросил свой меч вперед, направив острие вверх. Кончик его меча скользнул под нижнюю часть нагрудника другого хазарца. Быстрым поворотом и рывком Ямун распотрошил солдата. Его глаза расширились от удивления и боли, а рука автоматически потянулась к животу. Копье выпало из его мертвых пальцев, и его тело медленно упало вперед. Меч кахана, все еще наполовину застрявший в теле, вырвался у него из рук.

Кахан внезапно откинулся в седле, слишком измученный, чтобы вернуть себе оружие. Темно-красная кровь, его кровь, пропитала заднюю часть его доспехов и запятнала серебряную фурнитуру седла.

Коджа понял, что вокруг больше никого нет, кто мог бы помочь Ямуну. Инстинктивно Коджа ударил пятками в брюхо своей лошади, погнав ее вперед. Убийца из дневной стражи, цепляясь за свое седло, собирался нанести удар беззащитному Ямуну с тыла.

Срочность заставила Коджу сформировать мистический защитный экран вокруг кахана. Обхватив одной рукой поводья, а ногами обхватив грудь своего скакуна, священник попытался начертить в воздухе тайные символы и пропеть необходимые сутры. Сейчас только милость Фуро могла спасти Ямуна.

Меч убийцы метнулся прямо к шее Ямуна как раз в тот момент, когда заклинание Коджи было завершено. Невидимая сила схватила кахана и отвела его в сторону от удара. Но этого было недостаточно. Острие клинка убийцы все-таки ударило Ямуна в плечо, пробив броню и вызвав новую порцию крови.

Удар отбросил убийцу вперед, к кахану. Как только охранник достиг предела своего выпада, Ямун протянул руку и схватил убийцу за руку. Старый воин яростно дернул, стаскивая вероломного дневного стража с седла. В другой руке Ямуна появился кинжал с длинным лезвием. Не отпуская руки, он вонзил лезвие в бок убийцы. Охранник издал ужасный, нечеловеческий крик, затем корчился и извивался в хватке кахана. Даже раненый, военачальник не отпускал его.

В этот момент, спешившийся хазарец, рванулся вперед, высоко подняв клинок. Ямун заметил это движение краем своего глаза. Мучительный стон сорвался с его губ, когда он поднял извивающегося убийцу, все еще насаженного на кинжал, в воздух. Тело врезалось головой вперед в хазарца, и они оба рухнули на землю.

Громовой, но, в, то, же время, визгливый рев привел Коджу в чувство. Волны звука били по его барабанным перепонкам. Прямо перед ним Ямун схватился за свою голову, раскачиваясь в агонии. Кахан пошатнулся и упал с лошади, ударившись о землю, как кусок мяса.

Слезы боли навернулись на глаза священника, закрывая ему зрение. Воющий крик закончился так же быстро, как и начался. Задыхаясь от боли, Коджа вцепился в гриву своего коня и вытер слезы с глаз. Оглянувшись, священник увидел волшебника Афрасиба с выражением самодовольной победы на лице. Когда волшебник выехал вперед, он направил костяной жезл — жезл огня, на неподвижное тело Ямуна. Коджа мог видеть, как худые плечи волшебника вздымаются от смеха, хотя все звуки были перекрыты ревущей болью в ушах священника.

Коджа понял, что он должен что-то сделать, потому что защита, которую он уже наложил на Ямуна, была бесполезна против магической атаки волшебника. К счастью, Афрасиб, казалось, не обращал на ламу никакого внимания. В отчаянии Коджа огляделся в поисках кого-нибудь, кто пришел бы на помощь кахану. Атака Туйгана слишком хорошо справилась со своей задачей — солдаты Ямуна были увлечены преследованием убегающего врага. Впереди лама увидел большую фигуру Сечена, но он был слишком далеко, чтобы принести какую-либо пользу.

Коджа подумал о заклинаниях, которые он знал. Ему нужно было такое, которое бы полностью остановило  Афрасиба, а не просто причинило бы ему боль. Пока волшебник был жив и мог двигаться, он был опасен. Единственный шанс, как понял Коджа, состоял в том, чтобы заморозить волшебника на месте. Лама порылся в маленьком мешочке, висевшем на луке его седла, в поисках нужного ингредиента для сотворения заклинания. Вполголоса он бормотал дифирамбы Фуро и Просветленному. Сейчас, больше, чем когда-либо, он нуждался в их помощи.

Пальцы Коджи быстро сомкнулись на маленьком железном шарике, который был ему нужен для заклинания. Оторвав руку от мешочка, лама бросил шарик в Афрасиба, одновременно выкрикивая слова заклинания. Все еще не имея возможности слышать, Коджа мог только предполагать, что он произнес слова правильно.

Инстинктивно Афрасиб отпрянул от броска Коджи. Его тело откинулось в седле и, когда железный шарик ударил, застыло в странно наклоненной позе — одна рука поднята, чтобы отразить бросок, а тело выгнулось назад. Его лицо исказилось от удивления и гнева. Волшебник задержался в седле всего на мгновение, а затем накренился набок, застыв в своей комичной позе. Афрасиб упал на землю, окоченевший и не разогнувшийся.

Коджа привалился к шее своей кобылы, с облегчением вдыхая сладкий соленый запах ее пота. Затем он вспомнил о Ямуне. Лама неуклюже соскользнул с лошади и, спотыкаясь, подбежал к тому месту, где лицом вверх, в пыли лежал кахан.

Прежде чем осмотреть тело, Коджа был уверен, что Ямун мертв. Затем, неожиданно, глаза Ямуна затрепетали. Коджа остановился, не веря своим глазам. Он быстро перевернул Ямуна, чтобы осмотреть его раны. Один удар меча рассек заднюю часть левого плеча кахана. Из него все еще текла кровь, впитываясь в доспехи кахана.

Используя кинжал, священник разрезал кожаные ремни доспехов, снимая тяжелую бронированную рубашку. Мешали широкие рукава его собственного, слишком большого доспеха. Расстроенный, он поспешно избавился от тяжелой чешуйчатой кольчуги. Оторвав кусок своей собственной мантии, Коджа приложил ткань к ране Ямуна и продолжил осмотр. Дальше, на спине Ямуна была дыра в том месте, куда попало копье. Коджа снова взрезал одежду ножом, чтобы увидеть рану. Рана была небольшой — по сравнению с порезом на плече, но  глубокой. Из нее сочились кровь и желчь. Края были фиолетовыми и распухшими. Коджа осторожно надавил на рану. Желто-зеленый гной начал сочиться из-под кончиков его пальцев.

— Яд, — сказал он вслух. Коджа вернулся к своему осмотру, затем внезапно осознал, что слух к нему вернулся. Это знание напомнило ему, где он находится, и он в страхе огляделся по сторонам, опасаясь, что к нему подкрадывается враг. Хазарцев поблизости не было, но Коджа увидел, что Сечен и знаменосец направились в его сторону.

— Сюда! — крикнул он, вскакивая на ноги. — Сюда! Ямун здесь! Его слова произвели шокирующий эффект, когда два воина Туйгана хлестнули своих измученных лошадей, приводя их в движение. Сечен даже не потрудился притормозить, когда приблизился. Рослый воин спрыгнул с седла, обнажая меч.

— Назад, хазарский демон! Сечен зарычал, прыгая вперед и отталкивая маленького священника. — Ты умрешь за это!

— Он умирает! Посмотри на них! Посмотри на волшебника! — закричал Коджа в бессильном гневе. Он указал на застывшую фигуру Афрасиба. — Я мог бы сохранить ему жизнь! Просто дай мне поработать.

В этот момент знаменосец крикнул: — Сечен, иди сюда! Посмотри на это! Он стоял там, где пали убийца из дневной стражи и хазарец. Солдат был внизу, очевидно, убитый падением. Дневной страж лежал, распластавшись, лицом вниз на нем.

— Смотрите, — сказал воин. Носком сапога он осторожно перевернул дневного стража.

Сечен от удивления затаил дыхание. Человек, который лежал там, вообще не был человеком. Вместо его лица была морда большой лисы. Мягкий коричневый мех на его морде был густым от крови. Его руки были длинными, тонкими лапами, но с человеческими пальцами, а не как у животного.

— Клянусь могучим Фуро, — выдохнул Коджа, отрывая взгляд от помощника Ямуна. — Это «ху сянь».

— Что это? — потребовал Сечен.

— Злой дух, — поспешно ответил Коджа. — Он напал на кахана. А теперь позволь мне помочь ему!

Воины Туйгана посмотрели друг на друга, каждый надеялся, что у другого есть ответ.

— Очень хорошо, — решил Сечен, — но если он умрет, умрешь и ты. Он присел на корточки рядом с ламой, чтобы следить за каждым его движением.

Коджа быстро приступил к работе. — Сними сумку с моей лошади, — приказал он. Знаменосец поспешно взял сумку и передал ее Сечену.

Первой проблемой был яд. Достав лечебную траву из своей сумки, лама прижал руки к ране от копья и произнес молитву. Под его ладонями разлился жар, когда заклинание начало действовать. — Кахан был отравлен. Я не могу остановить действие яда прямо сейчас, но я замедлил его действие, чтобы он не убил его здесь. Это может дать мне время помолиться об исцелении. Коджа тщательно объяснял все, что он делал, чтобы развеять подозрения Сечена.

Закончив, он снова осмотрел раны. Они были серьезными, но, вероятно, недостаточно серьезными, чтобы убить кахана. И все же, если Фуро позволит, лучше всего было исцелить их прямо сейчас. Склонив голову в молитве, священник отсчитал молитву на своих четках. Когда он закончил обращение к Фуро, руки Коджи зачесались и задрожали от струящейся в них силы. Он осторожно положил ладонь на каждую рану, затем крепко прижал их. Ямун пошевелился и застонал от боли. Сквозь пальцы ламы просочилась кровь. Жар снова усилился под руками Коджи, на этот раз сильнее и продолжался дольше.

Сечен втянул воздух сквозь зубы. — Смотри. Его раны затягиваются, — прошептал он. Розовато-белая кожа росла на глазах Сечена, затягивая раны и оставляя лишь небольшие шрамы. Наконец, Коджа, глубоко, вздохнул с облегчением, и убрал руки. Он оторвал еще один лоскут своей мантии, плюнул в него и смахнул кровь и жидкость, чтобы проверить дело своих рук. Коджа наблюдал, как поднимается и опускается грудь кахана, пока не убедился, что он спит спокойно.

— Кахану лучше, — объяснил Коджа, откидываясь назад в грязи, и дрожа от усталости. — Однако яд все еще в нем, и он все еще может умереть. Ты сможешь отвезти его в лагерь?

Сечен кивнул. Он с удивлением посмотрел на священника.

— Ты уверен? А как насчет битвы? — спросил лама.

— Ты же видел. Эта битва окончена. Мы победили. Принц Джад и Хан Гоюк  сейчас закончат здесь все дела. Сечен осторожно поднял кахана на руки.

— Тогда отвези его в его палатку. Ему нужен отдых, — настаивал Коджа.

— По твоему слову, это будет сделано, — ответил Сечен. — Но ты пойдешь со мной. Сечен кивнул знаменосцу. — Он расскажет принцу, что произошло. Коджа с трудом поднялся на ноги и помог Сечену посадить кахана в седло. Ямун с трудом открыл глаза.

— О, вот что еще, — сказал Коджа, — волшебник Афрасиб лежит вон там. Он помогал «ху сяню» и хотел убить Ямуна. Сейчас он не может двигаться, но скоро придет в себя.  Возможно, вы захотите что-нибудь с ним сделать. Знаменосец посмотрел на странно застывшую фигуру на поле боя и неприятно ухмыльнулся. Прежде чем Коджа смог остановить его, солдат подбежал и аккуратно перерезал заклинателю горло.

— Я всегда хотел сделать это с одним из лакеев Баялун, — холодно заявил он. Пока Коджа стоял, оцепенев от ужаса, знаменосец вскочил на коня и поскакал прочь, чтобы сообщить Принцу Джаду о состоянии кахана.

— Он должен был оставить волшебника в живых, чтобы допросить его! — крикнул Коджа.

— Священник, волшебник получил то, чего заслуживает весь род Баялун. Просто считай, что тебе повезло, раз тебя нет среди них, — мрачно объяснил Сечен, ведя их лошадей в лагерь.

В ту ночь в палатке Ямуна состоялся совет. Снаружи юрту окружили лучшие и наиболее доверенные ночные стражи. Каждый был одет в полные доспехи и тяжело вооружен. Они были нервными и дергаными. Уже несколько кроликов погибло от быстро выпущенных стрел, когда они немного пошумели в кустах. Охранники тоже следили друг за другом. Слухи уже циркулировали по лагерю — истории о предательстве среди телохранителей Ямуна, целых отрядах волшебников и злобных монстрах, поднимающихся из-под земли.

Те, кто находился внутри юрты, были не менее напряжены. В просторной палатке было почти совсем темно. Маленький железный горшочек с тлеющими красными углями служил единственным источником освещения, едва освещая мрачные лица присутствующих мужчин. Ямун лежал на своей кровати, в сознании, но был очень слаб. На его лице было очень мало румянца. Под присмотром Коджи его накрыли несколькими слоями тяжелых войлочных одеял. На лбу Ямуна выступили бисеринки пота, когда священник попытался вывести яд из его организма. На коврах у кровати Ямуна сидели Джад и Гоюк — немногим более чем темные фигуры в темной юрте.

Коджа провел последний час, тщательно излагая свою версию событий дня. Джад сидел, опустив голову к полу. Гоюк кивал, обдумывая слова священника. Коджа, теперь закончивший описывать, как он лечил раны кахана, сидел, молча, положив руки на колени, ожидая, когда заговорят остальные.

— Хорошо, когда боги на твоей стороне, даже если это боги чужаков, — бессвязно сказал Гоюк. Было очень поздно, и день выдался долгим. Усталость читалась на лице старого хана; его глаза опустились, и он ссутулился, словно какой-то измученный стервятник.

Ямун на своей кровати вздохнул и сосредоточился на большом стражнике в задней части юрты. — Сечен, все произошло так, как рассказал лама?

Охранник, ковыляя, вышел вперед, кивая. — То, что я видел, соответствует словам священника, Кахан, — ответил борец, чопорно кланяясь.

— Я помню нападение охранника и его удар, — добавил Ямун. Он приподнялся на одном локте. — Историк, ты спас мне жизнь. Поэтому, Коджа из Хазарии, я прошу тебя быть моим андой. Ямун слабо протянул руку священнику. У группы вырвался вздох.

— Великий повелитель! Я... я недостоин этого, — пробормотал Коджа, его лицо покраснело от смущения.

— Это не тебе говорить. Я сам выбираю, кто будет моим андой. Ямун протянул дрожащую руку в сторону Коджи.

— Отец! — запротестовал Джад. — Ты слаб и нуждаешься в отдыхе. Подумай об этом позже.

Ямун прорычал: — Молчи, сын мой. Коджа спас мне жизнь, и это заслужило его право.

— Да, Кахан, — испуганно ответил Джад.

Ямун посмотрел на Гоюка, чтобы узнать, есть ли у него какие-либо возражения. Старый хан только посасывал десны, держа свои советы при себе. Кахан снова перевел взгляд на ламу.

— Ну что, священник?

Коджа сделал вдох, чтобы успокоиться. — Я не могу спорить с твоими желаниями. Для меня это большая честь. Я принимаю. Он взял кахана за руку.

— Тогда мы — анда. С этого дня ты, Коджа — младший брат Ямуна. Он слабо сжал руку священника, а затем опустил ее. — С этого момента ты должен называть меня Ямун.

Коджа посмотрел на остальных. Гоюк был непроницаем, его старое, покрытое морщинами лицо едва выдавало какие-либо эмоции. Сечен выглядел суровым, как всегда, но в его глазах мелькнуло уважение. Лоб принца был озабоченно нахмурен, и он избегал взгляда священника. Коджа не был уверен, был ли он расстроен или просто сбит с толку.

— Воины сегодня хорошо сражались, — слабым голосом продолжил Ямун. — Джад, доложи о битве. Он закрыл глаза и позволил неровному дыханию вырваться из легких.

Принц встрепенулся, отбросив все мысли, которые у него были, на задний план. — Отец, твой план удался. Пехотинцы последовали за всадниками в ловушку, и мы с Гоюком смогли окружить их. Ханы взяли много пленных. Джад слегка поклонился своему отцу, который не смотрел.

— А как насчет потерь? Люди Шахина? — прошептал раненный кахан.

— Гоюк и я потеряли всего несколько человек. Пехотинцы не могли достать нас, а мы просто пускали в них стрелы, пока они не сдались. Твоим людям повезло не так сильно, и они потеряли больше, потому что участвовали в самых тяжелых боях. Тумен Шахина потерял много храбрых воинов, Великий Повелитель. Более половины его людей убиты или ранены. Юноша ждал какого-нибудь слова от своего отца.

— Не так уж плохо, — прокомментировал Ямун со вздохом. — Предоставь пленникам выбор между службой или смертью. Те, кто присоединятся к нам, назначаются под командование Шахина. Он немного прокашлялся, а затем с хрипом выдохнул остальное. — А как насчет Манасса? Губернатор?

— Он был труслив и не вышел, отец. Наши гонцы уже доставили головы его генералов. Я думал, ты захочешь, чтобы это было сделано, — ответил Джад, придвигаясь ближе к кровати. — Он посылает предложения о мире и дружбе. Манасс будет нашим.

— И скоро вся Хазария, — добавил Гоюк, взглянув на Коджу, чтобы увидеть реакцию священника.

— Конечно, вся Хазария, — согласился Ямун.

— Эти убийцы были из Манасса? — спросил Джад.

— В этом есть смысл, — согласился Гоюк.

— Нет, это не так, — не согласился Ямун со слабым вздохом. Два хана удивленно посмотрели на него. — Зачем губернатору было бы посылать всю свою армию, если у него были убийцы? Кроме того, Афрасиб — один из людей Баялун. Кахан на мгновение позволил уколоть свое самолюбие, пока восстанавливал силы. — Как звали это существо, то, что напало на меня?

— «Ху сянь», Кахан, — объяснил Коджа, поправляя покрывала Ямуна. — Это злые духи, которые часто причиняют людям вред. Я слышал рассказы о них в своем храме. Обычно они выглядят как лисы, но могут маскироваться под людей. Говорят, император Шу Лунг использует их в качестве шпионов, потому что они могут менять свою форму.

— Это вполне мог быть этот император, — предположил Джад.

— Император Шу, — задумчиво произнес Ямун. — Возможно.

— У тебя много врагов, Ямун, — заметил Гоюк. — Почему этот император напал натебя сейчас?

— Действительно, почему? Ямун медленно вытащил одну руку из-под одеяла и начал поглаживать свой подбородок. — Возможно, он боится меня. Возможно, он думает, что я могу завоевать его землю. Глаза Ямуна слегка остекленели. Коджа быстро вытер вспотевший лоб кахана теплой тканью. Ямун закрыл глаза, а затем заговорил снова. — Итак, в этом деле был замешан один из волшебников Баялун.

Коджа кивнул. — Да, Кахан, э-э, Ямун.

— Ты не должен был позволять ему умереть, — указал Джад. — Мы могли бы заставить его говорить.

— Охранники твоего отца были очень разгневаны и не прислушались к моим предложениям, — защищаясь, ответил Коджа.

— Тем не менее, они не должны были умирать, — отрезал Джад, его челюсть была упрямо сжата. — Возможно, теперь мы бы знали, кто ответственен за нападение на кахана.

—У вас есть их тела? — внезапно спросил священник, поворачиваясь к Джаду и Гоюку.

Принц был ошеломлен вопросом ламы. — Да. Да, есть, — взволнованно ответил он.

— Возможно, вы сможете получить свой ответ, — загадочно предложил Коджа. — Проследите, чтобы их тела не сожгли. Если могущественный Фуро пожелает, я поговорю с ними. Смущенный принц посмотрел во мрак на священника.

— Афрасиб — человек Баялун. Тогда она под подозрением, если только волшебник не действовал самостоятельно. Баялун. Император Шу. Возможно, один, возможно, не один, — слабо пробормотал кахан со своей кровати. — У меня действительно много врагов. Ямун сделал паузу, его силы временно иссякли. Остальные сидели, молча, обдумывая его слова.

— Как долго я могу быть мертв? — внезапно спросил кахан.

— Что? — выпалил Джад.

— Я хочу, чтобы все думали, что я мертв. Как долго вы сможете удерживать армию в порядке? Ямун повернулся к Джаду.

Принц немного подумал. — Без тебя два, может быть, три дня. Уже ходят слухи.

— Я говорю, четыре или пять дней. Наши люди — хорошие люди. Они слушают твоего сына, — возразил Гоюк, подчеркнув свой комментарий тем, что прикусил губу.

— Джад, ты будешь держать дисциплину в армии столько, сколько потребуется. Никто не должен знать, что со мной случилось, — сказал Ямун самым командным тоном, на какой был способен его слабый голос.

— Но, почему? — спросил Коджа. — Разве ты не хочешь успокоить своих людей?

— Кто-то — Баялун, император Шу или кто-то еще — хочет моей смерти. У них наверняка есть на уме еще какие-то планы. Если я умру, они выдадут себя своими действиями, — объяснил Ямун, как будто разговаривал с ребенком. Его речь была прервана приступом кашля. Джад и Гоюк отвернулись, вежливо игнорируя слабость кахана.

Священник помог Ямуну сесть, чтобы прочистить горло. — Тебе нужен отдых. Ямун, все еще хрипя, попытался отмахнуться от Коджи, но священник отказался занять свое место. Он подтянул одеяла, чтобы накинуть их на плечи кахана. — Сейчас тебе нужен отдых, если ты не хочешь умереть.

Ямуна сотряс очередной приступ кашля. — Хорошо, — выдохнул он. — Идите все в свои юрты. Джад, я на тебя надеюсь. Слушай Гоюка и священника. А теперь оставьте меня. Он откинулся на подушки, шумно дыша в перерывах между приступами кашля.

Джад и Гоюк обменялись обеспокоенными взглядами, и поклонились до пола. Затем они, вдвоем, молча, откланялись. Когда они вышли за дверь, Коджа взял одеяло из кучи в ногах кровати Ямуна и завернулся в него. Он свернулся калачиком на полу рядом со Знаменитым Императором Всех Народов и постарался устроиться как можно удобнее. Сегодня ночью он останется в юрте Ямуна, чтобы присмотреть за своим пациентом — его андой.

10. Мертвые голоса

Единственное свечение, которое смягчало темноту, исходило от необработанного кристалла размером с большое яйцо, установленного на треноге из кованого железа. Маленькие ножки подставки заканчивались изящно вырезанными бараньими головами, покрытыми позолотой. Маленькие граненые гранаты украшали изогнутые рога зверей, сужающиеся к черному железу опор.

Кристалл тускло переливался теплыми красками солнечного света. Чанар изумился этому. Смотреть на камень было все равно, что смотреть солнечным утром через маленькое отверстие в стене юрты. Тепло и свет танцевали перед его глазами, прямо за пределами его досягаемости. Когда он пристально вгляделся в камень, ему показалось, что он видит, как формы мерцают и исчезают глубоко в его сердцевине. Ему было интересно, что видела Баялун, сидевшая напротив него, когда она склонилась над шаром.

Хадун монотонно говорила. Ее нос был практически прижат к кристаллу, а руки аккуратно сложены чашечкой вокруг основания штатива.

Чанар поежился. Его ноги затекали, но он не хотел двигаться, боясь потревожить Баялун. Последние полчаса она сидела в одной и той же позе, снова и снова повторяя одно, и, то же заклинание. Чанар удивлялся, как ей это удается. Напевание было ошеломляющим. Сначала он подумал, что это был Туйганский язык, сильно искаженный, но это быстро оказалось неверным. Что бы она ни говорила, это было не на том языке, который Чанар когда-либо слышал. Генерал был уверен в этом. У него было тридцать минут, чтобы выслушать и убедиться.

Внезапно Мать Баялун закончила пение, тяжело вздохнув от усталости. Она села прямо, выгнув спину, и сильно потерла виски кончиками пальцев. Кристалл все еще светился между ними.

— Смотри, — приказала она, слегка прикоснувшись к камню. Свечение камня замерцало, а затем расширилось, заполнив воздух между ними. Баялун раскинула руки, и свет тоже распространился.

Внутри света сформировалась и разрослась сцена. Это была юрта, залитая ярким утренним солнцем. Охранники неподвижно стояли снаружи, окружая ее кольцом. Высокий штандарт, установленный у дверного проема, развевался на ветру.

— Это юрта Ямуна! — воскликнул Чанар.

Мать Баялун рассмеялась. — Генерал Чанар, ты такой очаровательный, — сказала она. — Да, это шатер кахана. Она встала, тяжело опираясь на свой посох, и неуклюже подошла к нему. — Смотри, — снова скомандовала она.

Чанар внимательно вгляделся в происходящее. — Вот старый Гоюк... и Джад, — прошептал он, указывая на изображение.

— Нет необходимости вести себя тихо, — прохрипела Баялун. Она остановилась, чтобы прочистить горло. — Они нас не слышат.

Чанар кивнул, наблюдая за происходящим. Он отступил назад, чтобы дать изображению пространство. Генерал не собирался прикоснуться к нему.

— Смотри! — Баялун внезапно зашипела. — Посмотри на штандарт! Все именно так, как говорят. Она указала на шест, стоящий перед юртой. На нем, мягко покачиваясь на ветру, которого они не могли почувствовать, висели девять черных хвостов яка.

— Знак смерти, — тихо сказал Чанар. Некоторое время он смотрел на медленно колышущиеся хвосты. — Ямун мертв? Он повернулся к Матери Баялун, на самом деле не принимая то, что он увидел.

— Конечно, — уверенно заверила она его. — Зачем  им было поднимать штандарт?

Чанар подавил желание отругать Баялун за ее бессердечные слова. Мертвые заслуживали уважения. — Я хочу увидеть тело Ямуна, — внезапно потребовал он. Его зеленый шелковый халат сверкал в свете кристалла.

Волшебница покачала головой. Капюшон упал с ее лица, позволив ее густым серо-черным волосам свободно свисать. — Это сделать невозможно. На царской юрте есть защита, поставленная там Бурекаем — моим мужем. Кристалл не может заглянуть внутрь юрты.

— Тогда откуда ты знаешь, что он мертв? — возразил Чанар. Он подозрительно оглядел изображение.

— Потому что он должен быть. Они не подняли бы штандарт, если бы он не был мертв. Лицо Баялун выражало ее абсолютную убежденность.

Генерал обдумал ее доводы, потирая костяшки пальцев, пока так стоял. Чанар согласился через мгновение. — Но почему они не держат его смерть в секрете? Без кахана армия развалится.

— Люди, должно быть, уже все знают, — предположила Баялун, обводя светящееся изображение. — В противном случае, ты прав, Гоюк и Джад держали бы смерть в секрете.

Чанар кивнул, соглашаясь с ее выводами. — Это решение Гоюка — до тех пор, пока он не сможет безопасно передать Джаду контроль над ханами.

Баялун посмотрела на Чанара через изображение. — Конечно, мы разрушим любые планы, сформулированные Гоюком.

Чанар жестоко улыбнулся, а затем наблюдал за происходящим, погруженный в свои мысли. Фигуры приходили и уходили — Джад, Гоюк, Сечен и Коджа. Когда лысый лама вышел из королевской юрты, Чанар с отвращением плюнул на пол. — Этот умрет, — прорычал он, тыча пальцем в священника.

Баялун фыркнула про себя. — Как пожелаешь. У нее не было намерения отдавать священника Чанару только для того, чтобы удовлетворить его гордость. Лама мог бы быть полезен. В конце концов, он был эмиссаром Хазарии и проводником в Храм Красной Горы. По крайней мере, она сохранила бы ламу только для того, чтобы напомнить Чанару о ее силе. Однако сейчас она не собиралась рассказывать ему о своих планах.

— Прежде чем ты сможешь казнить кого-либо, Чанар, ты должен стать каханом. Нам все еще нужно это сделать, — напомнила она ему царственным тоном.

Чанар раздраженно хмыкнул. — Ну, и что теперь?

— Сначала мы подождем, пока армия не начнет препираться и проявлять беспокойство. Эти двое не смогут долго удерживать армию вместе, — Баялун указала на юрту кахана. Гоюк и Джад стояли снаружи нее. — Тогда ты прибудешь туда и отдашь им приказ.

— Что, если Джад сможет удержать армию в порядке? В конце концов, в нем течет кровь Ямуна, — указал Чанар, подходя ближе к Баялун.

— Тогда мы разберемся и с ним тоже. В армии есть ханы, которые будут слушать тебя. Достаточно будет просто сказать пару слов здесь и там, чтобы они были чем-то недовольны. Она ободряюще улыбнулась. — С помощью моей магии ты можешь явиться им во сне.

Чанар нахмурился, услышав ее предложение. Это, по его мнению, был неподходящий способ стать каханом — использовать темные искусства, чтобы влиять на умы воинов. — Почему бы мне просто не пойти туда и не сказать за себя?

— Не надо так торопиться. Пусть юный принц споткнется и упадет. Баялун вошла в образ; Коджа и остальные закружились вокруг нее, как призраки. Она медленно наклонилась, опираясь на свой посох с золотым набалдашником. Длинным, острым пальцем она постучала по кристаллу и пробормотала какое-то слово себе под нос. Изображение внезапно исчезло.

— Зажги свет, — приказала она. Пока Чанар дул на небольшую кучку углей, тлевших в металлической чаше, она осторожно сняла кристалл со штатива и завернула его в кожаный мешочек. — Генерал, ты должен быть готов отправиться в любое время. Время — это все в этом деле. Слишком рано, и ханы заподозрят тебя. Слишком поздно, и Джад объединит орду под своим штандартом. В любом случае ты упустишь свой шанс. Она оторвалась от своей работы и пристально посмотрела на него. — Эти люди будут служить под твоим началом, не так ли?

— Они любят меня, — ответил он. — Они доверяют мне.

— Лучше бы ты был прав. Хадун пересекла юрту и откинула дверной клапан — явный сигнал Чанару уходить. Он слегка поклонился ей и вышел за дверь.

После того, как Чанар ушел, Баялун закрыла полог и опустилась на колени возле жаровни. В последний раз, оглядевшись вокруг, она убедилась, что была одна. Колдунья быстро прошептала несколько мистических слов и бросила горсть благовоний на угли. Порошок быстро сгорел, превратившись в пьянящее облако белого дыма. Дым поднимался, клубясь и уплотняясь. Постепенно он сформировался в лицо мужчины с чертами Шу, красивого, с пристальными темными глазами.

— Приветствую хадун народа Туйган, — произнесло лицо шепчущим, глухим голосом. Слова были произнесены на безупречном Туйганском, хотя и окрашены отчетливым акцентом Шу.

— Приветствую Государственного Министра, — ответила Баялун. — Пусть он живет вечно.

Лицо улыбалось, дым рассеивался в уголках рта. — Все ли хорошо? — спросил он, клубы дыма вырывались из его рта с каждым словом.

— Кахан повержен, — злорадно ответила Баялун. — Это случилось в бою. Скоро здесь будет новый кахан. Она решительно постучала посохом по полу.

— Никто не подозревает о нашем участии? — спросила форма  мягкими словами.

— Не волнуйтесь, мандарин. Никто не знает, что ваша империя послала убийцу. Баялун усмехнулась над пугливой осторожностью мандарина.

Дымчатое лицо проигнорировало ее тон. — Это печально для вашего народа. Конечно, никто из избранных в качестве нового кахана не может надеяться сравниться с блистательной славой Кахана Ямуна. Новому кахану понадобится много советников и ученых людей, которые помогли бы ему пережить эти трудные времена. Лицо становилось все более расплывчатым, поскольку из его ноздрей и ушей валил дым.

— И, конечно же, Шу Лунг предложит их, — отметила Баялун. — Помните также, что новому кахану также понадобятся дружелюбные, услужливые соседи — и заверения в их доброй воле.

— Мы уже решили, какие подарки будут отправлены, Хадун, — строго сказал министр. — Вы пытаетесь пересмотреть условия? Многие из ваших людей разозлились бы, если бы узнали, что вы сделали.

Лицо Баялун слегка побагровело. — Вместо этого они могли бы обвинить Шу Лунг, — огрызнулась она в ответ. — Кахан, любой кахан, опасен для вас, если все племена последуют за ним.

— Это правда. Тогда мы прекрасно понимаем, друг друга, — еле слышно сказало лицо. — Теперь пришло время  мне... Последние слова растворились в тишине, и задымленное лицо превратилось всего лишь в бесформенную массу.

Встав, Баялун взмахнула своим посохом сквозь пары, чтобы разогнать облако. Для этого не было особой причины, но она чувствовала себя сильной, делая это. Двигаясь скованно — ее артрит снова обострился, она пересекла юрту и открыла дверной клапан, чтобы впустить прохладный утренний воздух. Луч солнечного света озарил помещение. Поскольку ей ничего не оставалось делать, кроме как ждать, она сидела в его приятном тепле и отдыхала.

— «Сегодня был хороший день», — размышляла она. Казалось, все шло так, как она планировала. Была только одна незначительная проблема. Ни «ху сянь», ни ее волшебник ничего не сообщили. У Афрасиба был строгий приказ держать ее в курсе. Это было не похоже на него — забывать ее приказы. Обычно он был таким прилежным и внимательным.

Тем не менее, отсутствие сообщения Афрасиба было лишь незначительной проблемой. Скорее всего, у волшебника не было возможности связаться с ней с помощью своих заклинаний. Кроме того, все, что действительно имело значение, это то, что Ямун, ее пасынок, был мертв. Теперь хадун должна посадить Чанара на трон, прежде чем какие-либо соперники смогут бросить ему вызов. Как только Чанар станет каханом, она будет править Туйганом через него.

*****

В палатке Ямуна трое заговорщиков — Коджа, Джад и Гоюк, вертелись вокруг постели больного кахана. Военачальник едва пришел в себя. Его лицо было бледно-серым с легким оттенком синевы. Его дыхание вырывалось тяжелыми вздохами, с хрипом вдыхая и выдыхая. Влажная пленка пота стекала по его выбритой тонзуре. Его косы, которые обычно свисали с висков, были распущены, и седеющие рыжие волосы рассыпались по вышитой подушке. Его веки были чуть приоткрыты.

Джад отвел священника в сторону, подальше от слуха Ямуна. — Ты говорил, что ему станет лучше, — прошептал принц. В словах Джада был оттенок угрозы, возможно, подпитываемый отчаянием.

Коджа нервно сглотнул. — Он пережил ночь, Лорд Джадаран. Это была первая борьба.

— Тогда почему ему не стало лучше? — потребовал Джад, прижимая священника  к стене.

— Я… я не знаю, — слабо запротестовал Коджа. Он подавил дрожь, которая начала охватывать его, вызванная страхом и изнеможением. В течение двух дней священник спал не более часа. Судя по внешнему виду Джада — с ввалившимися глазами и изможденный — принц отдохнул не лучше.

— Ты не знаешь! — огрызнулся Джад в отчаянии, ударив кулаком по покрытой ковром стене рядом с Коджей. — Что ты знаешь?

— Лорд Джадаран,— твердо сказал Коджа, его терпение иссякло, — я не эксперт в ядах. Я закрыл раны кахана и ослабил действие яда. Я сделал все, что мог, спасибо всемогущему Фуро. Я больше ничего не могу сделать. Его жизнь лежит на весах Ли Пея.

— Ли Пея? — спросил Гоюк, уловив только  конец разговора.

— Это Строгий Судья, повелитель мертвых, который взвешивает карму людей.

— Звучит нехорошо, — прокомментировал Гоюк, качая головой.

— Так ты говоришь, что ты ничего не можешь сделать, священник? — спросил Джад, медленно осознавая, что события вышли из-под их контроля.

— Я ничего не могу сделать для кахана, — осторожно ответил Коджа, — но кое-что я все, же могу сделать.

— Что это? — спросил старый Гоюк.

— Поговорить с мертвыми. Это сложно и, возможно, немного опасно, — объяснил Коджа, — но Фуро благословил меня этой способностью.

— Замечательно. Ты предлагаешь дождаться смерти моего отца, а потом поговорить с ним! — зарычал Джад. Он отвернулся от священника и направился к постели больного кахана.

— Да не с каханом, пойми это. Коджа последовал за Джадом, пытаясь объяснить. — Я имел в виду…

Внезапно с губ Ямуна сорвался вздох, и его глаза затрепетали. — План? — тихо выдохнул кахан. Слабо взглянув на остальных, он попытался заговорить снова, но запнулся и откинулся на подушку.

Коджа, не стал терять времени, произнося еще одну речь. Он быстро откинул одеяло и прислушался к груди кахана. Его сердце все еще билось, а дыхание стало немного сильнее. Тем не менее, его цвет был бледно-серо-голубым, а пот холодным. Священник сжал жесткие, обветренные руки кахана, проверяя крепость мышц.

Лама махнул слуге, чтобы тот принес горшочек с заваренными травами. Он  аккуратно поставил горшочек рядом с ним, вместе с разноцветной полоской ткани. Лама окунул ткань в горшок и осторожно вытащил парящую ткань, дав ей остыть. Наконец, Коджа положил пропитанную травами ткань на грудь Ямуна, несколько раз складывая ее гармошкой. Дрожащими пальцами священник прижал ее, а затем снова осторожно укрыл кахана одеялами.

Лама, наконец, оторвался от своего осмотра. — Он услышал нас. Это признак того, что ему становится лучше. Лицо Джада расплылось в неуверенной улыбке облегчения. — Но только немного лучше, — предупредил Коджа.

— Но что это за план, лама? — спросил Гоюк, снимая напряжение.

Ухватившись за повод сменить тему, Коджа поспешно пустился в объяснения. — Ханы, Фуро счел нужным ответить на мои молитвы и даровал мне силу поговорить с мертвыми. Не с каханом, — поспешно добавил он, — а с одним из его убийц.

— Что же в этом хорошего? — спросил Джад, отводя взгляд от своего отца.

Коджа покачал головой. — Я могу узнать что-нибудь о яде, использованном против кахана. Возможно, вы узнаете, кто виноват в нападении.

— Я знаю, кто виноват — разве ты сам не говорил, что это существо было агентом Шу? И разве ты не говорил, что рядом с губернатором Манасса был советник Шу? Что еще нужно знать? — сказал Джад, отмахиваясь от последнего предложения Коджи взмахом руки.

— Там был и Афрасиб, — отметил Гоюк. — Как он вписывается в это общество?

— Он был волшебником, — отрезал Джад, как, будто это все объясняло.

— Кахан бы это узнал. Попробуй то, что говорит лама, — призвал Гоюк.

Джад глубоко вздохнул. Он был молод и не привык принимать такие важные решения. — Гоюк, — медленно произнес он, — поскольку ты советуешь это, я попробую идеи священника. Он повернулся лицом к Кодже. — Что нам делать?

— Пусть тела принесут в юрту, и мы проведем обряд вызова их духов. Тогда вы сможете задавать свои вопросы через меня.

— Ты имеешь в виду принести тела сюда, в королевскую юрту? Я этого не допущу, — вызывающе заявил Джад, его молодые глаза сверкнули. — Поскольку мой отец ранен,  командую я. Мертвые тела загрязнят юрту. Этого нельзя допустить.

— Но я должен получить тела. Я должен прикоснуться к ним, — запротестовал Коджа.

Джад обдумал слова ламы. — Очень хорошо, но это должно быть сделано втайне, и это не может быть сделано здесь. Принц поднялся на ноги и принялся расхаживать взад-вперед, отдавая свои команды. — Гоюк, отправь одного из ночных стражников — не дневного — в юрту Борца Сечена и прикажи ему пойти с нами. Издай указание: все ханы должны собрать своих людей этим вечером для смотра. Это займет любопытных и уберет их с нашего пути.

— По твоей воле это будет сделано, — заявил Гоюк, уходя.

— Спасибо тебе, мудрый советник, — ответил Джад, когда полог палатки закрылся. Измученный сын повернулся к отцу. Заметив Коджу, Джад остановился. — А ты, священник, иди, приведи себя в порядок и будь готов.

Коджа поклонился и затем ушел. Ему мало что нужно было подготовить, но он все равно подчинился. Ямун какое-то время обойдется без его опеки. Возвращаясь в свою юрту, Коджа чувствовал, что в лагере воцарилась угрюмость. Воины были напряжены, неуверенны в будущем.

Вернувшись в свою юрту, Коджа быстро собрал те немногие вещи, которые ему могли понадобиться. Ходж приготовил ему горячую еду, первую для священника за последние дни. Еда оживила Коджу, вернув его с грани истощения. Трапеза закончилась, священник открыл свои свитки и еще раз просмотрел сутры, которые ему нужно было знать для предстоящего обряда.

Он все еще читал, когда Сечен привел лошадей. Собрав небольшой мешочек, Коджа присоединился к остальным. Они, молча, ехали по вчерашнему полю боя. Большинство погибших воинов исчезли, их забрали родственники или друзья, чтобы должным образом похоронить. Несколько человек все еще лежали там, где они упали, их тела были обобраны. Тем не менее, поле боя было далеко не чистым. Оно было усеяно телами лошадей. Почти все мертвые животные были оставлены просто — гнить. Победители забрали все седла, уздечки и упряжь, которые могли унести, но туши оставили нетронутыми. Только несколько раненных лошадей было забито на мясо. Большинство туш были опухшими после многих часов пребывания на солнце. На них пировали паразиты. Стервятники пронзительно кричали на проезжавших мимо всадников. Шакалы тявкали, когда мужчины подходили слишком близко.

Джад беспокоился, что за ними наблюдают, когда их группа поехала к своей цели. Принц отказался от своего прекрасного белого жеребца с черно-красным седлом ради простой черной кобылы и седла, позаимствованного у одного из дневных стражей. Он не хотел привлекать к себе излишнее внимание. Несколько дневных стражников попросили разрешения поехать с ними, поскольку принц почти наверняка был их новым каханом, но он решительно отказал им.

Коджа спокойно ехал впереди принца, думая о том, что должно произойти. Он был обеспокоен. Когда он делал предложение вызвать духов убийц, он не рассматривал возможные результаты. Что, если он ошибался и убийцам заплатил принц Оганди? Чем дальше они ехали, тем менее уверенным становился Коджа.

— Там, внизу, — сказал Сечен, прерывая мысли обоих мужчин. — Мы спрятали тела там, внизу. Он указал на небольшой выступ, с другой стороны оврага. — Так, чтобы не было никаких вопросов.

— Хорошо, — сказал Джад. — Ты хорошо служил моему отцу. Он проследит, чтобы ты был вознагражден.

— Служить ему — моя единственная награда, — ответил борец. Коджа не сомневался, что этот человек имел в виду каждое слово.

Остановившись на краю оврага, группа спешилась в тени деревьев. Сечен стреножил жеребца принца, чтобы он не мог далеко уйти. Остальные освободили удила и уздечки, чтобы кобылам было удобно пастись. Кобылы, естественно, останутся рядом с жеребцом Джада, так что стреноживать их не было необходимости. Оставив своих лошадей, мужчины, поскальзываясь, спустились вниз по склону к тому месту, где были спрятаны тела.

Если бы на поле боя уже не пахло смертью, они бы учуяли запах тел на некотором расстоянии. Когда вокруг было так много смерти, запах трупов был лишь незначительной вещью. Дневная жара не была благосклонна к мертвецам. Привлеченные запахом разложения, мухи густо жужжали вокруг маленького укрытия, где были спрятаны тела. Сечен сунул руку внутрь, смахнув облако насекомых, и вытащил трупы наружу.

Тела уже начали разлагаться, и кто-то их погрыз. Ядовитый запах вырвался из их внутренних полостей, когда два трупа вывалились из укрытия. Они покатились вниз по склону, пока не застряли на небольшой куче камней. Коджа почувствовал быстрый приступ тошноты и решительно подавил его. Это была его идея; он не мог сейчас ослабеть. Гоюк и Джад отступили назад, подальше от раздутых останков. Сечен быстро поспешил прочь, как только его работа была выполнена.

Коджа был не так удачлив, как его спутники, потому что заклинание, которое он намеревался произнести, требовало, чтобы он прикасался к телам. Однако он немного подготовился. Он вытащил пропитанную специями салфетку и прижал ее к лицу. От пьянящего запаха у него закружилась голова, но, по крайней мере, теперь его ноздри не были наполнены запахом гниющей плоти.

— Начинай, — нетерпеливо сказал Джад.

Священник воткнул в землю маленькую палочку благовоний, затем помахал Сечену. Высокий парень неохотно подошел с маленькой металлической клеткой, подвешенной на цепи. В ней тлели раскаленные угольки. Взяв цепочку, Коджа серебряными щипцами вытащил тлеющий уголек и поднес его к благовониям. Через несколько секунд из маленькой палочки поднялась тонкая струйка сладко пахнущего дыма. Когда благовония наполнили воздух вокруг него, Коджа откинулся назад и начал распевать сутры. Он никогда раньше не использовал эти молитвы, но знал, что это были слова, необходимые для вызова духов.

Остальные, молча, наблюдали за ним. Все еще с подозрением относясь к священнику, Джад подал знак Сечену, сделав вид, что натягивает лук. Борец понимающе кивнул. Он тихо взял свой лук и держал его наготове, на случай, если священник попытается наложить заклятие на принца.

Все нервно ждали, когда Коджа закончит свое пение. Казалось, священник бубнил бесконечно. Слова были гипнотическими, соблазнительными.

Коджа не обращал внимания на странный звук своего пения. Вся его концентрация была потрачена на произнесение слов, которые Фуро вложил в его разум. Простое произнесение заклинания потребовало усилия, от которого мышцы его лица свело судорогой. Его верхняя губа дрожала, а затылок покалывало. Он мог чувствовать силы, кружащиеся вокруг него, вызванные музыкальным качеством слов. Его зрение сузилось до одной точки.

Затем, внезапно, слова прекратились. Коджа наклонился вперед и коснулся холодного синего лба мертвого волшебника. Бледно-красный свет вырвался из приоткрытого рта покойного Афрасиба, медленно обволакивая лицо мертвого волшебника. Постепенно шар поднялся, оставляя за собой нити света, которые продолжали играть на холодном лице. По мере того как шар двигался, он удлинялся и увеличивался в размерах.

Коджа удивленно откинулся назад. Вызывать мертвых духов было для него в новинку; он понятия не имел, чего ожидать. Никто в Храме Красной Горы никогда не упоминал о подобном сиянии. Пока он наблюдал, свет замерцал и расширился, медленно превращаясь во что-то — тонкую, прозрачную форму Афрасиба. Дух открыл свои глаза, черные пустоты, и уставился прямо на Коджу. Лама вздрогнул, заглянув в темные провалы.

Священник обратился через плечо к остальным, стоявшим позади него. — Дух проявился здесь на короткое время, — прошептал Коджа, боясь, что он может потревожить существо, которое парило над телом Афрасиба. — Быстро, какие у вас вопросы? Я могу задать только несколько вопросов, так что выбирайте их тщательно.

— Спроси, на кого он работал, — прошипел Джад, сидя прямо, скрывая свой страх.

Коджа снова повернулся к духу. — Кто приказал тебе убить Ямуна?

— Тот, кто хотел, чтобы это было сделано, — ответил дух. Его голос доносился из воздуха, где-то поблизости от его бывшего рта. Это был голос Афрасиба, но холодный и монотонный.

— Спроси имя, — попросил принц.

— Как зовут человека, который заказал это убийство?

— Джу-Хай Чоу. Слова мягко разнеслись по оврагу.

— Кто такой Джу-Хай Чоу? — громко поинтересовался Джад. — Нет, не спрашивай об этом. Спроси о Баялун.

— Знала ли Эке Баялун о нападении?

Дух томно ответил: — Мать Баялун знает много вещей. Разве она не знала бы этого?

— Теперь дух задает нам вопросы, — с отвращением пробормотал принц.

— Я не могу больше удерживать его, принц Джадаран, — предупредил лама. На его лбу выступил пот, и напряжение от удержания духа сказывалось на нем.

— Кто такой Джу-Хай Чоу? — вмешался Гоюк, продолжая предыдущий вопрос Джада. — Это может рассказать нам больше.

— Кто такой Джу-Хай Чоу, тот, кто приказал тебе убить Ямуна? Коджа напрягся, чтобы не дать духу ускользнуть. Свет дрогнул и потускнел, затем вернулся.

— Ху сянь, — слабым эхом отозвался голос. Образ начал уменьшаться.

— Каков был его план? Скорее, священник, спрашивай! — крикнул Джад, чувствуя, что контакт ослабевает.

— Афрасиб, каков был резон Джу-Хай Чоу? — выпалил Коджа.

— Он был послан, чтобы помочь, — нараспев произнес дух.

— Кто его послал? — быстро спросил Коджа, прежде чем дух успел исчезнуть.

— Государственный министр, — был загадочный ответ Афрасиба.

— Кто был помощником Джу-Хай Чоу… —  Коджа не закончил вопрос. Свет сжался сам по себе, оставив лишь маленькую точку, которая повисела в воздухе еще несколько секунд, а затем полностью исчезла. Священник отодвинулся от мертвых тел, благодарный Фуро за то, что все закончилось. — Мне очень жаль. Дух покинул меня. Он был очень сильным. Он снял надушенную ткань и поклонился принцу в знак извинения.

Джад хмыкнул, немного походя на своего отца. — А как насчет другого? Мы можем узнать от него больше.

Коджа потер свою бритую голову и посмотрел на тело человека-лисы. Зияющая рана, рассекавшая грудь существа, была черной и густо засиженной мухами. — Я не думаю, что это сработает. Он не человек. Его дух не такой.

— Тогда мы ничего не узнали, — с отвращением сказал сын Ямуна, вставая и отряхивая пыль со своего халата.

— У нас есть имя — Джу-Хай Чоу, — подсказал священник. Он испытал облегчение от того, что не всплыло никаких имен из Хазарии.

— И у нас есть титул мандарина, — добавил Гоюк. — Большие стада вырастают из маленьких овец.

— Возможно, — признал Джад, поднимаясь из оврага. — И все же я не вижу в этом ничего полезного. Остальная часть группы встала и последовала за ним.

Они ехали обратно в лагерь кахана, почти не разговаривая. Полуденное солнце сильно палило на трупы, покрывавшие поле боя. Вонь становилась все сильнее. Коджа никогда раньше не осознавал, что война оставляет после себя такую смерть и разложение. Он знал, что некоторые люди умирали в битве, а другие часто получали ужасные раны, но последствия всегда были чем-то забытым, игнорируемым. Никто никогда не рассказывал о криках лошадей или раздутых телах непогребенных, которые покрывали землю.

Группа добралась до лагеря без каких-либо помех, лишь несколько раз сделав крюк, чтобы избежать встречи с несколькими стаями шакалов, которые отказались убегать при их приближении. Когда они пробирались через юрты воинов, они вышли поприветствовать их. Солдаты, молча, стояли, опустив головы, когда принц проезжал мимо. Сначала мужчины, казалось, оплакивали потерю отца Джада, их кахана. Наблюдая, как они стоят, выстроившись в ряд, священник почувствовал беспокойство среди воинов. Скорбящие устремили свои взгляды на Джада, словно ожидая, что он что-то сделает.

Из задних рядов толпы кто-то внезапно разразился страдальческим пением, импровизируя плач по погибшему кахану.

«Ветры небес не гармоничны.

Рожденное тело не вечно.

Кто пьет священную воду жизни?

Давайте наслаждаться нашей короткой жизнью.

Небесные ветры неподвластны прикосновению.

Жизни людей не вечны.

Кто пьет священную воду жизни?

Давайте наслаждаться нашей короткой жизнью».

Голос певца надломился, когда его лирика взлетела ввысь и задрожала. Другие воины быстро подхватили песнопение, повторяя стихи нараспев, приукрашивая их. Голоса прорвались над массой людей, чтобы нести слова дальше.

Песня разносилась вперед принца, приветствуя его на каждом шагу по пути к шатру кахана. Казалось, что каждый солдат развернулся в своем марше. Ханы преклоняли колени в знак уважения, когда принц проезжал мимо. Воины, даже тяжело раненные, изо всех сил старались попасть в первые ряды, где они могли бы показаться на глаза. Коджа наблюдал, как искалеченного солдата, потерявшего ногу во вчерашнем бою, его товарищи вынесли вперед, подняв его тюфяк над головами. Казалось, ему потребовались все его усилия, чтобы спеть простую лирику, но он спел, хрипло выкрикивая слова.

Огромная масса людей последовала за ними вверх по склону к палатке кахана. По мере того как их число росло, напряжение возрастало. — Дайте нам посмотреть на кахана! — закричал кто-то. — Дайте нам увидеть его тело! Под песней слышался ропот, когда все больше и больше людей выходили посмотреть на похоронные носилки кахана.

— Стража, не пускать их! — крикнул Джад, перекрывая шум, когда он вошел во владения Ямуна. Дневные стражи бросились вперед, образовав тройную линию вокруг ворот. Их оружие сверкало на солнце, словно ощетинившаяся линия остриев мечей. Офицеры на лошадях выкрикивали команды, их кони гарцевали позади строя. Угрожающие черные фигуры дневных стражей двинулись вперед, оттесняя толпу. Джад и остальная часть его отряда исчезли в палатке Ямуна, Сечен — последним.

Коджа поспешил проверить кахана. Ямун был жив и дышал, что было победой дня. Одеяла промокли от пота, а цвет кахана все еще напоминал цвет льда высоко в горах Хазарии. Коджа быстро сорвал покрывала и потребовал новые. Слуга поспешил выполнить просьбу.

Джад подошел к постели раненного и некоторое время наблюдал, ничего не говоря. Кахан спал, и принц мало что мог сделать. Удовлетворенный тем, что Коджа присматривает за Ямуном, он повернулся к Гоюку. Старый хан только что закончил возносить молитву маленьким войлочным идолам, которые висели над дверью. Дотянувшись до ведра с кумысом, стоявшего рядом, Гоюк окунул пальцы в кумыс и побрызгал им на каждого идола. Он поклонился маленьким фигуркам из красной ткани, а затем повернулся, чтобы присоединиться к остальным.

— Тебе следовало бы помнить старые обычаи, Хан Джадаран, — упрекнул Гоюк. — Тейлас рассердится на тебя. Он указал на дверной проем, не оставляя сомнений в том, чего он хотел от принца. Джад придержал язык. Хотя Гоюк был самонадеян, говоря с ним таким тоном, принц знал, что старик был прав. Он послушно опустился на колени у двери и вознес свою молитву, проделав все необходимые движения для совершения омовения. За дверью он мог слышать приглушенное пение воинов. Джад задавался вопросом, как долго они будут удовлетворены ожиданием.

Гоюк расплылся в беззубой улыбке, когда Джад закончил ритуал. — Ты хороший сын. Может быть, из тебя тоже получится хороший кахан.

Это предложение застало принца врасплох. — Мой отец еще не умер, — отрезал он. Тяжесть и давление этого дня давили на него, и намек Гоюка только усилил его ярость и разочарование.

— Нет, нет, конечно, нет, — быстро согласился Гоюк. — Но такое время может прийти.

Принц позволил себе немного расслабиться, приняв объяснение Гоюка. — Если до этого дойдет, я надеюсь, что заручусь твоей поддержкой. Есть много вещей, которых я не знаю, многому мне нужно научиться. Ты всегда хорошо служил отцу, и я бы хотел, чтобы ты сделал то же самое для меня.

— Конечно, — ответил старик, следуя за Джадом к постели больного.

— Лама, как кахан?

Коджа нахмурился. — Возможно, потоотделение вывело яд из его крови.

Джад бесстрастно кивнул. — Ты уверен? — уточнил он.

Коджа прикусил губу, затем честно ответил. — Нет, Принц Джадаран. Я думаю, что он будет жить, но не могу этого обещать.

Джад подошел к двери юрты и поманил Коджу к себе. Принц отодвинул угол дверной створки, когда Коджа присоединился к нему. — Слышишь людей, лама? — спросил он, кладя руку на плечо Коджи. — Они сражались за него. Если бы его убийцы были живы, эта толпа разорвала бы их на части своими руками, а затем скормила бы кишки шакалам. Если он умрет при твоем попечении, я не смогу их остановить.

— Я все равно не могу тебе ничего обещать, — настоятельно ответил Коджа. Он отошел от двери и твердо посмотрел Джаду в глаза. — Я не хочу потерпеть неудачу.

— Я тоже, — эхом отозвался Джад. Он оглянулся на дверной проем и холодно пробормотал: — Хотел бы я назвать им тех, кто стоит за всем этим. Особенно Баялун.

— Этого ты не можешь сделать, — утешил Гоюк, его острые уши уловили тихие слова Джада с другого конца юрты.

Джад опустил полог палатки. — Почему нет? Ее волшебник сразил моего отца, — утверждал он. — Люди бы поверили мне.

— У тебя нет доказательств, что она это сделала, — сказал Гоюк, постукивая по ковру, на котором он сидел, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. — Думай, как твой отец. У нее много родственников, много друзей. У тебя должны быть доказательства, а не подозрения. Кроме того, волшебники и шаманы защищают ее.

— Тогда, что же мне делать? —  закричал в отчаянии Джад. — Мне нужны доказательства, прежде чем я смогу действовать, но эта гадюка свободно работает против нас. Мне нужно найти убийцу Ямуна!

— Подожди, Джад. Будь подобен тигру, охотящемуся на оленя. Кто бы это ни был, он совершит ошибку. Это скоро произойдет, — посоветовал Гоюк. — Амбиции приведут их к грубым ошибкам. Мы должны подождать, пока это произойдет.

— Как долго мы сможем держать нашу армию, в повиновении — просто ожидая? Нам нужно что-то делать. Джад присел на корточки рядом с Гоюком, ожидая указаний от старого хана.

Однако заговорил Коджа, стоящий у постели больного Ямуна. — Похороны. Если предполагается, что кахан мертв, должны быть похороны.

Джад свирепо посмотрел на ламу. — Что хорошего это даст, священник? Это только напомнит им, что кахан мертв.

Коджа встал и подошел к тому месту, где сидели двое мужчин. — Это займет ханов делом — и заставит их выполнять твои приказы. И это может дать твоему отцу время выздороветь.

Джад остановился и обдумал слова Коджи. Он взглянул на Гоюка, и старый хан кивнул в знак согласия.

— Если ты отдашь приказы о похоронах, — продолжил Коджа, — ханы послушают твоих слов. Они привыкнут следовать твоим командам. Это удержит их от ворчания и даст людям выход их боли.

Джад, опустив подбородок на грудь, наблюдал за Коджей, пока священник объяснял свой план. Когда он закончил, принц поднял голову и заговорил. — Ты гораздо больше, чем простой лама. Я понимаю, почему отец счел нужным назвать тебя своим андой.

11. Общая встреча

Баялун стояла перед своей юртой, рядом с ней был Чанар. Их обоих окружали охранники Баялун. Солдаты стояли в напряженной готовности, пока хадун читала по древнему клочку желтой бумаги. Чанар взглянул на него через ее плечо. Он умел читать — во всяком случае, немного — и не собирался упускать шанс продемонстрировать Баялун свои скудные способности. К его ужасу, то, что он увидел, было непонятным, странным и искаженным почерком. Что еще хуже для его гордости, Баялун с легкостью читала с развернутого листа, ее язык запинался на мучительных фразах.

Пока она говорила, на них опустился мрак, и краски исчезли со всего. Чанар напрягся от страха, когда мир стал серым: белые одежды стражников, черные волосы Баялун, красные шелка его собственной рубашки, даже оранжевое зарево костра. А потом ничего не было.

Внезапно что-то произошло. Твердая почва захлопнулась у него под ногами, стирая краткое ощущение парения. Чанар пошатнулся, а несколько стражников споткнулись и упали. Баялун с легкостью удалось удержаться на ногах. Во всяком случае, они прибыли в лагерь Ямуна.

И, по-видимому, здесь им не были рады.

Люди Кашика Ямуна, окружившие их, держали обнаженные мечи наготове. Охранники были седой группой —  закаленными участниками кампании, одетыми в грязные черные халаты, запачканные кровью. Они пристально смотрели на новоприбывших. Черные бороды и косы были густыми и грязными от жира.

Только их покрытые шрамами щеки были свободны от грязи. Чанар узнал многих и знал их имена по предыдущим битвам. Наблюдая за ними, генерал двигался медленно и осторожно. Эти охранники были готовы нанести удар. Это было ясно по тому, как они стояли, как держали свои мечи, и по отсутствию дружбы в их глазах.

Стражники Баялун стояли также настороже, кончики их мечей подрагивали в предвкушении неизвестности. Чанар медленно выпрямился. Он был ханом, принцем Туйгана, а не каким-то вором. Выглядя как нельзя более внушительно в красной мантии и золотом жилете, расшитом синими драконами, Чанар сердито посмотрел на окружавших его Кашиков.

— Дайте мне пройти! Я проведу хадун Туйгана, чтобы она увидела тело своего мужа, — крикнул Чанар. Его лицо было осунувшимся и темным, а глаза сузились до жестких, недружелюбных щелочек. Закаленный в боях, кровожадный старый скандалист, живший в нем, вышел на первый план. — Расчистите путь или умрете! — проревел он, угрожающим взмахом обнажая свой меч. Плечи генерала вздымались, когда он набирался ярости и мужества.

Кашики переминались на носках, готовясь встретить его атаку. У них были свои приказы, и угрозы Чанара не могли заставить их колебаться.

— Генерал Чанар, вы не сможете научить этих ослов вежливости, — мягко сказала Баялун. Генерал свирепо посмотрел на нее за то, что она имела наглость вмешаться в такой критический момент. — Убери свой меч. У этих уродливых мулов не хватает ума, чтобы даже испугаться. Ты... Она указала на самого крупного охранника щелчком пальца. — Иди и спроси сына Ямуна, должна ли хадун превратить его охранников в ослов, которыми они на самом деле являются. Тогда он сможет выкрикивать им свои приказы. Она лукаво улыбнулась, что было для нее легким подвигом.

Парень, в котором Чанар узнал старого, крепкого сержанта по имени Джали-буха, смертельно побледнел от слов Баялун. С широко открытыми от страха глазами сержант кивнул и быстро побежал к юрте кахана. Баялун посмотрела на Чанара с торжествующей улыбкой. — Это будет недолго, — уверенно предсказала она.

Чанар с трудом подавил свою гордость. Он был одним из семи доблестных людей Ямуна. Ему не нужна была эта женщина, чтобы сказать простым воинам — убраться с его пути. Он знал, что когда-нибудь наступит время, когда ее слов и угрозбудет уже недостаточно. Тогда ей пришлось бы обратиться к нему за поддержкой.

За его спиной Мать Баялун спрятала свою презрительную улыбку. — «Генерал верит, что он может сделать это в одиночку», —  подумала она. Но, как напомнила она себе, дорогой генерал необходим. Волшебники и некоторые люди могли бы последовать за ней, но остальная часть армии никогда бы не приняла приказы Баялун. Ей нужен был Генерал Чанар, чтобы сохранить нетронутой империю Ямуна — ее — империю.

Сержант добрался до двери юрты кахана, расположенной менее чем в ста ярдах. Едва дождавшись, когда его объявят, он распахнул полог палатки и, затаив дыхание, замер в дверном проеме. Увидев, что принц свирепо смотрит на него за вторжение, сержант бросился на землю. — Принц Джадаран, я принес сообщение, — объявил он, задыхаясь. — Эке Баялун и Генерал Чанар, они только что прибыли!

— Что? — воскликнул принц. — Они здесь? Он в отчаянии сжал кулаки. Коротким взмахом он отпустил сержанта, а затем повернулся к остальным. — Что мы будем делать? Он повернулся к Гоюку, ожидая, что советник немедленно даст ответ.

— Проводи их... сюда, — донесся слабый голос с другой стороны юрты. Пораженный Джад медленно повернулся к источнику звука. Там, на своей больничной койке, был Ямун. Каким-то образом он с трудом приподнялся на одном локте, держа голову так, чтобы посмотреть на них. Его лицо было осунувшимся и бледным. Тик подергивал его щеку — небольшой признак огромных усилий, которые он прилагал. — Помоги мне встать, — хрипло прошептал он. — Я встречусь со своей... женой. Коджа поспешил к нему, быстро укладывая подушки, чтобы Ямун мог опереться на них.

— Отец, ты недостаточно силен! — запротестовал Джад. — Должно быть что-то еще, что мы можем сделать.

— Нет. Баялун должна знать, что я жив. В противном случае она создаст проблемы. И Чанар заслуживает того, чтобы знать правду. Его голос слабо затих. Кахан немного передохнул, прежде чем заговорить снова. — Иди. Поприветствуй их. Дай мне немного времени, но не говори им, что я жив... Я буду готов.

Джад стоял неподвижно, неуверенный, должен ли он подчиняться этим приказам. Коджа поднял глаза, твердо встретившись взглядом с Джадом. — Мы позаботимся о том, чтобы Ямун был готов.

— Пусть все, кто не повинуется тебе, знают, что это по слову кахана, — пробормотал Ямун, произнося знаменитую формулу. Даже в его слабом голосе не было неуверенности.

Смирившись, Джад поклонился отцу и повернулся, чтобы пойти.

— И прикажите Кашикам удвоить охрану, — добавил Ямун, когда его сын ушел.

Сопровождаемый сержантом, Джад прошел небольшое расстояние туда, где ждали Баялун и Чанар. Кашик отступил в сторону, чтобы пропустить принца.

— Приветствую, Мама, — сказал Джад с наигранной вежливостью. В его голосе было мало теплоты, хотя ничто в выражении его лица не говорило о чем-то меньшем, чем сыновняя любовь. — Ты должна была предупредить о своем прибытии. Был бы хорошо  подготовлен надлежащий прием. Его улыбка была широкой и совершенно бессердечной.

— Я уверена, что ваши приготовления были бы самыми полными, — парировала Баялун. Она даже не потрудилась притвориться, что дружит со своим пасынком. — Мы не хотели доставлять вам таких хлопот.

Используя свой посох, Баялун протолкнулась мимо Джада и пошла к шатру кахана, игнорируя всех вокруг. Она продолжала говорить, не заботясь о том, следует за ней Джад или нет. — В Кварабанде ходят слухи, что Ямун убит. Я пришла, чтобы расследовать это. Теперь я вижу траурный штандарт перед юртой моего мужа. Почему мне не сообщили?

Принц быстро шагнул вперед, чтобы быть рядом с Баялун, избегая при этом замаха ее посоха. — У нас не было никого, кто мог бы быстро связаться с тобой. Мы послали гонца. Отчасти это была ложь; они с Гоюком тщательно избегали того, чтобы новости распространились за пределы лагеря.

— А как насчет Афрасиба, моего волшебника? Он мог бы связаться со мной, — осторожно спросила хадун.

— Я думаю, что нет. Он погиб во вчерашнем сражении, убит Хазарцами, — солгал Джад.

Старая волшебница внезапно остановилась, застигнутая врасплох заявлением своего пасынка. — Афрасиб мертв? — спросила она с печальным недоверием. — Это невозможно.

— Совершенно определенно, он мертв. Его тело забрали с поля битвы. На этот раз Джад тщательно подбирал слова.

— Я осмотрю его тело позже, — решила Баялун, убирая со своего лица, выбившиеся седые волосы.

Когда Баялун подошла к дверному проему, еще два Кашика встали перед ней, преграждая путь скрещенными мечами. Раздраженная хадун ткнула в них золотым набалдашником своего посоха. Хотя они вздрогнули, когда она сделала это, ни один страж не пошевелился.

— Если ты не хочешь, чтобы я причинила вред этим людям, — рявкнула она принцу, — ты должен приказать им пошевелиться. Она покосилась на стражников с притворной свирепостью и помахала своим посохом у них перед носом.

— Они только хотят защитить тебя от злых духов. Здесь смерть, — объяснил принц, напоминая ей о старых табу. — Юрта — дурное предзнаменование. Внутри лежит  тело Ямуна. Джад тщательно избегал зрительного контакта со своей мачехой.

— Я видела достаточно смертей, и эта не причинит мне вреда, — сообщила Баялун своему пасынку. Взяв свой посох, хадун выставила его вперед. Рукав на ее руке откинулся, открывая гладкую золотистую кожу, которая противоречила ее возрасту. Баялун оттолкнула охранников в сторону и сделала шаг в дверной проем.

Джад подождал, пока войдет Чанар, затем замкнул шествие, пытаясь подавить панику. Достаточно ли долго он тянул время?

Готов ли кахан принять их? Он положил руку на свой меч, на случай, если дела пойдут плохо.

Баялун сделала всего один шаг через дверь и остановилась. Чанар, склонивший голову, чтобы пройти в дверь, столкнулся с хадун и удивленно отступил назад. Заглянув через плечо Баялун, он отшатнулся еще дальше в еще большем изумлении. Джад легко скользнул в сторону, с дороги, вытаращив глаза на трон Ямуна.

Баялун резко выдохнула от недоверия, и ее посох чуть не выскользнул у нее из рук. Генерал Чанар просто раскрыл рот от шока. Там, напротив них, был Ямун, живой и сидящий на своем троне. Его ноги были раздвинуты, руки покоились на коленях, голова поднята прямо, подбородок выдвинут вперед. Он был одет в свои лучшие доспехи — подарок, присланный императором Шу Лунг год назад. Металл поблескивал в тусклом свете — золотой нагрудник с рельефными мышцами, пара расширяющихся серебряных наплечников, юбка из тончайшей металлической цепи и шлем из инкрустированной драгоценными камнями латуни и золота, заостренный и рифленый на конце. С кончика шлема свисал белоснежный конский хвост, перевитый красными шелковыми лентами.

Под всеми этими атрибутами было трудно, почти невозможно, разглядеть лицо Ямуна. Лампы были подвешены далеко и высоко от сиденья кахана, погружая его черты в темноту. Его руки были облачены в толстые перчатки.

Во главе мужских сидений, рядом с каханом, сидел Коджа, скрестив ноги. Священник с ввалившимися глазами изучал только что вошедшую пару с тревожным любопытством. Рядом с ним был Гоюк, все еще в грязной одежде после вчерашнего сражения. Старый хан достал свою трубку и тщательно набивал ее табаком. Он взглянул на Баялун и Чанара, а затем снова сосредоточился на своей трубке, едва обратив на них внимание. За спиной кахана стояли ночные стражи. Во главе их стоял Сечен, спрятав руки в складках своего халата. Охранники стояли, напряженно выпрямившись, их глаза буравили посетителей. Они не пытались скрыть свою ненависть.

— Выйди вперед, — мягко сказал кахан. Его звучный голос отчетливо разнесся по юрте. Осторожно, оглядывая всех, кто был вокруг нее, Баялун пошла вперед. Чанар шагал рядом с ней, хотя его походка была менее развязной, чем обычно.

Баялун первой пришла в себя. Она умело сочинила простой куплет, напевая его в виде монотонной мелодии.

«Приветствую тебя, достопочтенный сын, который воскрес.

Твоя скорбящая мать рада тебя видеть.

Твоя скорбящая жена рада тебя видеть.

Двойные благословения льются на меня, как вода».

Ямун слегка наклонил голову в сторону своей мачехи. — Садись, — прошептал он, указывая на место примерно в середине женского ряда. Баялун послушно заняла место, приняв легкое оскорбление, подразумеваемое положением, без комментариев.

— Садись, — сказал кахан более сильным голосом, указывая Чанару на место рядом с Гоюком. Чанар колебался, потому что это место ставило его на более низкий ранг, чем священника. Он начал было протестовать, потом передумал.

Наступила напряженная тишина, и на мгновение голова Ямуна поникла. Прославленная вторая жена наблюдала за каханом с живым интересом. Принц Джад, стоявший у двери юрты, молча, обнажил свой меч и поймал взгляд Сечена. Гигант слегка кивнул, показывая свою готовность.

— Возьми эту трубку, Великий Господин, — нагло сказал старый Гоюк, скользнув вперед, чтобы вручить Ямуну приготовленную им трубку. Внезапно голова кахана вскинулась.

— Я закурю, — ответил Ямун, и его голос прозвучал немного глухо. Взяв трубку, он раскурил ее и сделал несколько длинных затяжек, наслаждаясь острым вкусом экзотического табака. Коджа вознес безмолвную молитву Десяти Тысячам Защитных Образов Фуро. В задней части юрты принц снова расслабил свою позу.

— До вас, без сомнения, доходили дурные слухи, — наконец, сказал Ямун. — Слухи о том, что неких убийц послали убить меня. Итак, без сомнения, вы поспешили сюда, чтобы доказать себе, насколько ошибочны были эти слухи.

Баялун внимательно изучала кахана, пытаясь понять, не был ли его образ какой-то иллюзией, созданной священником. В то же время она быстро проверила заклинания, которые у нее были готовы, на случай, если будут еще сюрпризы.

— К сожалению, в слухах есть доля правды. Пусть охранники принесут тело, — приказал Ямун Сечену. Высокий парень покинул свою позицию и вышел из юрты. Ямун продолжил: — Вчера, во время битвы, некое существо пыталось убить меня. Это не удалось, потому что мой анда... При этих словах кахан склонил голову в сторону священника. — Он сражался, чтобы защитить меня. Давайте выпьем за его удачу. Слабым взмахом он велел слугам принести ковши черного кумыса. Дрожащими руками он поднес ковш к губам и запрокинул голову, чтобы отпить.

Когда он пил, его лицо вышло из тени. Баялун ясно увидела мертвенный цвет его щек, которые блестели от холодного пота —  от простого усилия сидеть.

Чанар сидел прямо, как шомпол, его жесткие, прищуренные глаза были устремлены на ламу. Остальные подняли свои ковши и пригубили напиток. Генерал, однако, сидел неподвижно, отказываясь отдавать честь священнику.

Когда группа закончила тост, Сечен осторожно кашлянул из-за двери. Ямун призвал его к действию, и все повернулись, чтобы посмотреть, как огромный Кашик открыл дверную створку. Там, завернутое в только что разделанную конскую шкуру, лежало тело «ху сянь». Охранники держали его прямо за дверью, чтобы он не загрязнил юрту хана. Даже зная, кем или чем было тело, Коджа обнаружил, что существо трудно идентифицировать. Его мех уже потерял тот блеск, которым обладал при жизни. Рана в его груди была грубо закрыта, но разложение не прекратилось.

Баялун мельком взглянула на тело, ровно настолько, чтобы убедиться, что это был убийца Шу, которого предоставил мандарин. Это только подтвердило то, чего Мать теперь ожидала, поэтому она легко скрыла те немногие эмоции, которые вызвал вид этого тела. Мать Баялун была разочарована. Она ожидала гораздо большего от великой империи Шу Лунг. Их символ поддержки, убийца-одиночка, потерпел неудачу. Теперь ей придется надавить на них, требуя большего прилежания.

Чанар, с другой стороны, смотрел на эту штуку с отвращением и восхищением. Он никогда не видел такого существа. Его не удивило, что Баялун использовала зверей, а не людей. Теперь он мог понять, почему ее планы провалились, поскольку она полагалась на таких существ.

— Также ходят слухи, — тонко сказал Ямун, прерывая созерцание тела, — что ты, Мать, каким-то образом ответственна за это. Он сделал паузу. Неосознанно кахан легонько подергал себя за усы, при этом его тело наклонилось вперед. — Конечно, это неправда. Тем не менее, если бы ты поклялась в верности своему кахану, это положило бы конец этим слухам.

Баялун холодно посмотрела на своего пасынка. Ледяным, размеренным тоном она сказала: — Ты бы заставил свою мать и свою жену поклясться тебе? Люди скажут, что у тебя нет морали из-за этого извращения.

— Люди будут говорить о тебе хуже, если ты откажешься! — рявкнул Ямун, внезапно обнаружив удивительную силу. — Услышат ли ханы, как ты боишься гнева Тейласа? Ямун снова уперся руками в колени.

Баялун поняла, что она осталась одна. Чанар не мог и не захотел прийти ей на помощь, не вызвав подозрений. Женщина с горечью согласилась. — Никогда прежде в нашей истории кахан не осмеливался требовать этого от своей хадун. Пусть Тейлас сочтет это оскорбительным для себя!  Она отвернулась и плюнула на ковры.

—Тейлас может сделать из этого все, что захочет. А теперь произнеси клятву, — скомандовал Ямун. По его тону было ясно, что он больше не потерпит споров.

Баялун пристально посмотрела на своего мужа, взвешивая свой выбор. Она могла слышать, как скрипят его доспехи в такт его затрудненному дыханию. Наконец, она склонилась перед каханом. Уткнувшись лицом в ковры, она произнесла древние слова.

— Даже если у твоих потомков будет только кусочек мяса, брошенный на траву, который не съедят даже вороны; даже если у твоих потомков будет только кусочек жира, который не съедят даже собаки; даже тогда моя семья будет служить тебе. Никогда мы не поднимем знамя другого человека, чтобы сесть на трон.

— Как это слышит кахан, Прославленный Император Туйгана, так это слышит и Тейлас, — пробормотал Ямун в ответ. Его тело слегка опустилось, когда он произносил эти слова. — Теперь, дорогая Баялун, ты устала. Эта аудиенция окончена.

Сгорая от унижения, хадун с трудом поднялась с пола, опираясь на свой посох. Пренебрегая традиционными формальностями ухода, она выбежала из юрты, отогнав стражников несколькими сильными ударами своего крепкого деревянного посоха.

— Чанар, ты останься. У меня есть к тебе вопросы, — приказал кахан, когда генерал встал, чтобы уйти. Чанар замер, на мгновение запаниковал, а затем медленно сел обратно. Он огляделся, гадая, не собирается ли аудитория превратиться в какую-нибудь ловушку.

Ямун намеренно позволил Чанару сидеть и ждать. Как раз в тот момент, когда Коджа решил, что кахан потерял сознание внутри своих доспехов, Ямун заговорил. — Генерал Чанар, мой анда, почему ты не в Семфаре, консультируя Хубадая? В конце он позволил своему голосу затихнуть.

— Я был болен и не мог путешествовать, — сухо ответил Чанар. Он очень осторожно положил руки перед собой. — Я отправил гонцов, сообщить тебе о моей болезни.

— Ты мог бы поехать в повозке, или ты был слишком болен, чтобы вообще путешествовать? — спросил Ямун.

— Я не старик, — Чанар внезапно остановился и бросил быстрый взгляд на Гоюка. Обычно приятная улыбка хана была затуманенной и мрачной. — Я не женщина, — снова начал Чанар, — которая не умеет ездить верхом. Доблестные люди не идут в бой за быками. Я не мог сражаться из повозки.

— Это правда, что воин должен ехать в бой верхом, — согласился Ямун. — Я рад видеть, что ты чувствуешь себя намного лучше. Теперь, когда ты в порядке, зачем ты пришел сюда?

Опасаясь маневров кахана, генерал тщательно подбирал слова. Он посмотрел в пол с притворным смирением.

— Хадун заподозрила, что тебя постигла злая судьба, и я пришел узнать правду. Я не мог позволить хадун путешествовать без надлежащей охраны.

Металл заскрежетал по дереву, когда кахан подвинулся на своем сиденье. — Итак, ты пришел ради моей матери. Запомните это, ханы, — сказал Ямун громче, обращаясь к Гоюку и Джаду. — Генерал Чанар показал нам, как правильно поступать. Это правильно, что я выбрал двух достойных анда — воина и ламу. Давайте выпьем за их здоровье.

Были выпит кумыс и произнесены дополнительные тосты. В это время Коджа старался вести себя тихо и избегать внимания Чанара. Невозможно было неправильно истолковать сердитые взгляды, которые генерал бросал на него после каждого ковша кисломолочного напитка. Коджа также видел, что Ямун слабеет, ковш дрожал немного сильнее каждый раз, когда кахан подносил его к губам.

— Ямун, — наконец позвал священник, — Чанар наверняка устал от сегодняшнего путешествия. Однако он слишком благороден, чтобы жаловаться, поэтому позволь мне говорить за него и попросить, чтобы эта аудиенция закончилась.

Кахан повернулся к Кодже, собираясь наброситься на священника за такую дерзость, когда внезапно осознал мудрость слов ламы. Повернувшись к Чанару, он поднял одну руку, чтобы отправить слуг на их места. — Мой анда, Коджа, мудр. Я слишком долго тебя задержал, Чанар Онг Кхо. Аудиенция окончена, и ты можешь уходить.

Военачальник сидел, раскрыв рот, затем с грохотом швырнул ковш через всю юрту, разбрызгивая кумыс по коврам. — Он говорит не от моего имени! Мне не нужно, чтобы кто-то говорил за меня. Я твой анда! — крикнул он. Не дожидаясь ответа, Чанар выбежал из юрты, яростно расталкивая стражников у двери со своего пути.

Едва успела захлопнуться дверная створка, как Ямун свалился с трона. Слабо размахивая руками, он ухватился за ширму только для того, чтобы потянуть ее за собой. Кахан свалился с помоста с грохотом металла и треском ломающегося дерева. Сверкающий медный шлем слетел с его головы и покатился по полу. Коджа вскочил на ноги и поспешил к упавшему кахану. Он быстро осмотрел упавшего лидера.

— Он жив, слава Фуро, но ему нужен покой, — объявил священник, стаскивая доспехи с Ямуна. — Помоги мне уложить его в постель.

— Тебе не следовало надевать на него эти тяжелые доспехи, — рявкнул принц, поднимая кахана на ноги и почти волоча его к кровати.

— Кахан сам настоял на этом. Я этого не хотел, — парировал Коджа, пытаясь держать свой темперамент под контролем.

Джад тоже придержал свои слова. — Это так похоже на отца, — признал он.

— У него сильная воля, — отметил Коджа, когда они укладывали бессознательное тело Ямуна на кровать. Гоюк стоял возле двери, следя за тем, чтобы им не помешали.

— Больше, чем ты знаешь, лама, — согласился Джад. Он посмотрел Кодже в глаза. — Я был неправ, обвиняя тебя. Вместе они закончили устраивать кахана поудобнее. Когда они закончили, Джад позвал Гоюка от двери.

— Мудрые советники, — начал он, кивая Гоюку и Кодже, — Баялун узнала наши уловки. Что нам теперь делать?

* * * * *

— Он все знает о тебе! — истерично рявкнул Чанар, его самообладание полностью пошатнулось. Он посмотрел на Мать Баялун, сидевшую напротив него, и в его глазах вспыхнули паника и ярость.

— Он подозревает, дорогой Чанар. Если бы он мог что-нибудь доказать, мы бы уже были мертвы, — поправила Мать Баялун. Ее голос был низким, и пронзительно музыкальным. Она взяла руку генерала в свою руку, и ободряюще сжала ее.

Они сидели одни в маленькой юрте, которую она позаимствовала у одного из командиров телохранителей Ямуна. Какими бы влиятельными и важными ни были ханы Кашики, даже они не осмелились отказать прославленной второй императрице. Для нее было несложно найти юрту по своему вкусу, а затем убедить ее владельца освободить ее. Действительно, хан проявил большую готовность; он считал, что кахан мертв, и это было подходящее время, чтобы проявить дружелюбие и помочь хадун.

Тем не менее, захваченные помещения были далеки от роскоши. Юрта была маленькой и тесной, разделенной на две секции. Баялун и Чанар сидели в небольшой приемной. Стульями служили два маленьких деревянных сундука, покрытых ковриками. Хадун пренебрегла ими, предпочтя вместо них сесть на пол рядом с масляной лампой, которая давала слабый свет. Прекрасный лук из оленьего рога и лакированного дерева и колчан из красной кожи висели на стене за одним из сидений, обозначая его как место хозяина. Переливающиеся доспехи, тщательно ухоженные и украшенные — возможно, лучшее, что было у хана, — висели на подставке неподалеку. Оружие, шлемы, щиты, ведра и кухонная утварь украшали остальную часть стены.

Складная деревянная ширма отделяла другую половину юрты от зоны приема гостей. По другую сторону ширмы находилась личная зона — небольшая складная кровать с резным и инкрустированным изголовьем, а также сундуки с одеждой и военными трофеями.

— Сколько пройдет времени, прежде чем его подозрения сменятся уверенностью? — возразил генерал, медленно высвобождая свою руку из руки Баялун. Он закрыл глаза и сильно потер виски, пытаясь восстановить контроль над своими эмоциями. Кровь пульсировала в венах на его лбу и бритой макушке. Его плечи болели от напряжения. — Почему мы не можем просто поднять наш штандарт и атаковать его сейчас — просто покончить с этим делом? Мы должны победить его в бою, а не с помощью словесной игры.

— Терпение, мой отважный воин, — мягко убеждала Баялун. Она тепло улыбнулась. Его внезапная вспышка гнева поставила под угрозу все ее планы и в то же время очаровала ее. — Прости меня. Ты человек дела, и я забыла об этом. Кровь и меч — это мясо для вас, а не политика и слова. Терпение. Я уверена, что будут сражения, но не сейчас. Чанар не мог не заметить перемены в ее тоне.

Хадун придвинулась ближе к Чанару. Сейчас, как никогда, было важно, чтобы генерал не совершал опрометчивых поступков, чтобы его успокоить. Ей нужно было контролировать его, но позволить ему думать, что он командует.

— Пусть Ямун подозревает, — продолжила Баялун, ее голос понизился до мягкого шепота. — Мы найдем способ отвлечь кахана. Она снова взяла Чанара за руки и нежно притянула генерала к себе. Сначала он слегка сопротивлялся, затем заключил ее в объятия. Она погладила его загорелую голову и густые каштановые косы, собранные над ушами. Она ласково потянула его за тунику, медленно расстегивая застежки.

Солнце лишь слабо согревало слой морозной росы, покрывавший землю на следующее утро. На равнине, где лежали мертвецы, начинался дневной хор шакалов и стервятников. Слушая их крики, которые казались почти утешительными, Чанар величественно потянулся в дверях юрты Баялун. Позади него послышался шорох, когда хадун вошла в маленькую приемную, поправляя свой головной убор.

— Штандарт смерти Ямуна все еще стоит, Баялун, — прокомментировал Чанар. Он не повернулся от двери. Подойдя к генералу сзади, она заглянула ему через плечо.

— Хорошо. Это дает нам больше времени. Есть много вещей, которые мы должны спланировать. А теперь иди и ешь. Ее охранники приготовили небольшой поднос с чашками подсоленного чая, кислым творогом из кобыльего молока и кусочками сахара. Вторая императрица жестом пригласила Чанар сесть, а сама потягивала чай.

Чанар мог бы сказать по тому, как напрягся подбородок Баялун, что она подумала о том, как отвлечь их от возникших проблем. Взяв чашку, он откинулся назад, чтобы послушать, удобно прислонившись к одному из сундуков.

— Ты вчера видел лицо кахана? Хадун не стала дожидаться ответа. — Он был бледен, и его голос был слабее, чем я когда-либо слышала. Он не уберегся от моего убийцы. Он был ранен. Она уставилась в свой подсоленный чай. — Он хочет казаться мертвым, чтобы исцелиться. Мы должны вынудить его выйти на открытое место до того, как он будет готов.

Чанар кивнул. — Легко сказать, но все считают его мертвым.

— У меня есть план. Какие ханы дружелюбны к тебе?

Чанар начал заново расчесывать свои волосы. Работая, он на несколько секунд задумался. — Несколько — Танджин, Секэн, Гесэр, Шагадай...

— Достаточно. Поговори с ними. Если кахан мертв, то должен быть курултай, чтобы выбрать нового кахана, — объяснила мудрая Баялун.

— Курултай? — воскликнул Чанар с презрительным смешком. — Потребуются месяцы, чтобы собрать всех ханов на совет. К тому времени Ямун исцелится, и не будет необходимости выбирать нового кахана. Баялун, ты утратила свою хитрость.

Хадун проигнорировала его насмешку. — Нет, твои ханы должны настоять на этом сейчас. Она коснулась его груди своим посохом. — Подумай об этом. Туйган ведет две войны — одну с Семфаром, а другую здесь. Без кахана дела могут пойти плохо. Сыновья Ямуна могут сражаться друг с другом за трон. Решение должно быть принято немедленно. Она опустила свой посох. — Это то, что ты должен сказать своим ханам, чтобы заставить их волноваться. Тогда они будут настаивать на курултае. Они даже поверят, что это правильный поступок. Теперь ты понимаешь?

Чанар перестал заплетать косы и задумался над ее словами. — Это правда. Я мог бы поговорить с ханами. Но Ямун может допустить, чтобы курултай состоялся. Командование мог бы принять Джад, — сказал генерал, пытаясь разглядеть все стратегии, все сложности.

— Кахан не допустит, чтобы это произошло. Он явится, — уверенно ответила вторая императрица.

— Верно. В конце концов, принц Джад может проиграть, — размышлял Чанар, думая о своих собственных сторонниках.

— Ямун явится не поэтому. Его гордость вынудит его открыться. Он не позволит другому стать каханом, даже своему собственному сыну. Баялун вернулась к своему завтраку. — Вот, почему я знаю, что он явится.

— Итак, ты заставишь его выйти, — признал Чанар. — И что в этом хорошего?

Баялун улыбнулась, но не той нежной улыбкой, что была прошлой ночью, а тем коварным взглядом, который Чанар уже успел узнать. Это вызвало у него дрожь страха, чувство, которое иногда возникало у него на пороге битвы.

— Раз Ямун слаб, и когда он окажется на открытом месте, мы найдем способ нанести ему удар, — пообещала она.

Построив свои планы, два заговорщика приступили к работе. Все утро Чанар разговаривал со своими коллегами — ханами, делясь предложениями, намеками и зловещими предсказаниями. Поначалу скептически относившийся к плану Баялун, Чанар был удивлен тем, насколько восприимчивы были ханы к его словам. Курултай давал им план действий, даже более действенный, чем план похорон Джада. Ханы начали требовать проведения курултая, угрожая уйти, если их требования не будут выполнены.

Был поздний вечер того же дня, когда Джад настоял на военном совете. Коджа пытался предотвратить его, утверждая, что кахан все еще слишком слаб, но принц ничего этого не хотел слышать.

— Я хочу провести совет со своим отцом, — потребовал он. — Армия распадается, и возникает новая проблема. Прибыли посланцы из Манасса  для переговоров о мире. Я не знаю, что делать. Гоюк тоже должен быть там; он знает, что происходит. И ты тоже, священник.

Никакие дебаты не могли поколебать Джада, поэтому Коджа смирился с этой встречей. Возможно, принц был прав, как подумал он. Ситуация выходила из-под контроля. До него доходили слухи, распространявшиеся среди стражников. Уже поговаривали о выборе нового кахана. Им нужен был план действий.

Через короткое время Джад, Гоюк и Коджа предстали перед каханом. Ямун выглядел окрепшим, и на его щеках появилось больше румянца, но его голос все еще был дрожащим и слабым. Когда они вошли, он сидел в своей постели, одетый в отороченный горностаем халат, подбитый желтым шелком. Коджа настоял на том, чтобы он надел чистую одежду в рамках процесса заживления. По правде говоря, священник всего лишь хотел избавиться от дурного запаха.

Джад не тратил времени на церемонии. — Отец, твоя смерть достаточно затянулась, — начал он почти сразу, как только все расселись. — Ханы ведут переговоры, требуя проведения курултая. Они будоражат людей. Я больше не могу удерживать армию сплоченной.

Ямун выглядел удивленным этой новостью. — На подготовку курултая уходит много месяцев. Время моего траура еще даже не закончилось.

— Они хотят его сейчас, — объяснил Гоюк, и его морщинистое лицо еще больше омрачилось беспокойством. — Они говорят, что армии нужен лидер. Он прищелкнул деснами, словно желая подчеркнуть это.

— И что еще хуже, отец, — добавил Джад, склонив голову. — Прибыли посланцы из Манасса, которым не терпится начать переговоры. Это дало ханам еще больше поводов для недовольства. Шагадай и Танджин уже пригрозили вернуться на свои пастбища. Это четыре мингана, четыре тысячи человек, отец.

Ямун обдумывал ситуацию, рассеянно скручивая одеяла. — Анда, моя мать все еще в лагере?

— Да, Ямун, — ответил Коджа.

— Может ли это быть делом рук Баялун? — слабо зарычал кахан и с громким стуком хлопнул по кровати. — Или это шпионы из Шу Лунг?

В группе воцарилось молчание, пока они обдумывали возможные варианты. Никто не предложил никаких ответов.

— Ямун, ты не можешь сидеть здесь и ждать, когда что-то произойдет. Тебе следует составить план, — нерешительно предложил Коджа.

— Мой анда прав. Скажите им, чтобы собирали курултай, — объявил кахан. Он подавил легкий кашель.

— Что? — пробормотал Джад. — Почему бы тебе просто не появиться на людях? Показать, что ты жив?

— Кто-то манипулирует всем этим, — с уверенностью заявил Ямун. — Я покажусь, но только после того, как они сделают свой ход. Давайте дадим нашему таинственному врагу то, что он хочет, а потом посмотрим, что получится. Отложим это на завтра.

— Великий Ямун, если будет курултай, ты должен появиться — чтобы доказать, что ты не мертв. В противном случае они выберут нового кахана, — отметил Коджа.

— Я знаю это. Не волнуйся, анда. Я отдохну. А теперь идите. Устало махнув рукой, Коджа и остальные были отпущены из присутствия кахана.

Выйдя на послеполуденный солнечный свет, Коджа понял, что прошло несколько дней с тех пор, как он в последний раз делал какие-либо заметки для «Хроники Ямуна». Он задался вопросом — как много он может вспомнить. Как историк, он плохо справлялся с работой. Устало лама побрел в свою юрту, чтобы исполнять свой долг великого историка.

12. Курултай

С первыми лучами следующего рассвета весть о курултае распространилась по всему лагерю. Ханы уже собирались на совещание, переходя от юрты к юрте, чтобы поделиться слухами и сплетнями, которые могли повлиять на ход дня.

Стоя рядом с Большой Юртой, Коджа почти слышал хор домыслов и слухов. С острым, терпеливым интересом священник наблюдал за приливами и отливами ханов. Генерал Чанар вышел из юрты Хана Танджина  и обменялся дружеской шуткой с командиром мингана. Коджа наблюдал, как он пересек лагерь и направился к юрте Уняида, младшего командира Кашиков. Еще раньше по лагерю передвигалась Баялун, ее посох отдавался характерным стуком о твердую землю. Сейчас священник не видел ее уже некоторое время.

Пока Коджа наблюдал, Джад и Гоюк направились в его сторону. В то утро они были на улице, расспрашивали ханов и прислушивались к слухам. Все трое поделились своей информацией. Коджа описал движения Баялун и с любопытством отметил движения Чанара. Гоюк и Джад обрисовали настроение ханов — кто встанет на их сторону, а кто нет. Составив новые планы, Джад и Гоюк вернулись к своим обходам, выспрашивая ханов. Коджа продолжал следить за передвижениями Баялун.

Пока лама ждал, носители колчанов начали готовиться к торжественной встрече. Собрание должно было состояться во владениях Ямуна, примерно в ста футах от юрты кахана, на большой открытой площадке, окруженной палатками ханов Кашиков. На дальнем конце поляны был разведен костер, сложенный из ценных кусков дерева. Штандарт смерти кахана был перенесен от юрты Ямуна и водружен на краю круга напротив костра. Мальчики тщательно подметали землю широкими щетками, а другие раскатывали коврики двумя дугами, чтобы обеспечить сидячие места. За пределами круга курултая слуги заваривали чай на небольших кострах, готовясь к приезду ханов. Кожаные мешки, сделанные из шкур лошадиных голов, были наполнены кумысом и выставлены вместе с половниками. Специальные места для Баялун и Джада были установлены под штандартом с черными хвостами яка. Между ними было специальное, свободное место для ушедшего кахана.

Рог издал хриплую, фальшивую ноту. Он легко прозвучал сквозь приглушенный топот колчаноносцев. Они быстро закончили свои дела, и отошли к краям круга. Ханы начали прибывать и занимать места. Те ханы, которые были дружественны Баялун, садились слева от штандарта, рядом с ее местом, в то время как сторонники Джада занимали места справа. Большинство ханов занимали места вдали как от принца, так и от хадун, заявляя о своем нынешнем нейтралитете.

Места на коврах начали заполняться. Решив, что там, где он находился, он больше ничего не может сделать, Коджа поспешил найти место с хорошим обзором происходящего, пока не стало слишком поздно. Священник протиснулся внутрь, отыскав свободное место среди плотно сидящих Туйганов. Как иностранец, он не имел права голоса на процессе, но даже то, что ему разрешили наблюдать, было большой привилегией.

Снова протрубил рог. С дальней стороны собрания вошла Мать Баялун, Чанар следовал в нескольких шагах позади. Хадун оделась в белые одежды, ее длинные распущенные волосы были наполовину скрыты белой шалью. На шее у нее висел широкий пояс, расшитый синими и красными полосками. Она медленно, но твердо пересекла круг, чтобы занять свое место во главе собрания. Чанар занял место среди ханов, сидевших слева.

Рог протрубил в третий раз. Коджа, сидевший между чопорным командиром Кашиков в черной мантии и рыгающим ханом с сальными волосами, имени которого он не знал, напрягся в ожидании. Однако вместо ожидаемого сюрприза Коджа был разочарован, увидев, что только Джад и Гоюк отважились присоединиться к курултаю. Принц сел на свое место, едва заметив свою мачеху. Гоюк тихо стоял позади него, готовый дать совет сыну кахана.

Ханы замолчали, ожидая первых слов заседания. По традиции, оно было произнесено сыном усопшего. Джад поднял руку и подождал, пока утихнут последние бормочущие ханы. Довольный тем, что привлек их внимание, принц встал перед собравшейся знатью.

— Джадаран из клана Хокун приветствует вас. Он приветствует вас, как хан Туйгана. Пусть этот совет начнется.

С этими словами совет был открыт. Обычай предоставлял честь произнести следующую речь командиру Кашиков.

Внезапно раздался сильный, ясный голос. — Прославленный юноша, сын нашего возлюбленного кахана, командующий тысячами воинов просит, чтобы его выслушали. При этих словах по скоплению ханов прокатился гул возбуждения. Говоривший обратился с просьбой на самом уважительном языке, используя все надлежащие формы и интонации, но это был не командир Кашиков. В дальнем конце совета Шагадай с волчьим лицом, в рваном и грязном халате, встал, чтобы обратиться к принцу. На нем был грязно-белый тюрбан в стиле западных кланов. Не дожидаясь, пока его признают, он протиснулся в центр круга.

Командир Кашиков, сидевший рядом с Джадом, впился взглядом в говорившего. Этот выскочка намеренно оскорбил его. Командир посмотрел на Джада, ища совета, но принц был в таком, же замешательстве, как и он. Гоюк наклонился вперед и прошептал что-то на ухо принцу. Джад произнес несколько слов в ответ, очевидно, обсуждая со стариком, что можно сделать. Рядом с ним сидела Баялун, ничуть не тронутая неожиданным поворотом. Слабая улыбка заиграла на ее губах. Наконец Джадаран взглянул на хана-выскочку. Бросив покорный взгляд в сторону командира, принц уступил, произнеся требуемую от него формулу. — Как руководитель этого курултая, я хочу услышать, что скажет Шагадай.

— Да пребудет благодарность Тейласа  благородному принцу, — ответил хан-отступник. Теперь, когда его узнали, он повернулся к своим родовитым собратьям. — Послушайте меня, ханы. Знайте, что я — Шагадай из Уэсгира.

— Я не буду тратить время на пересказ деяний моей семьи или всего величия кахана. Эти вещи мы знаем. Вместо этого я задаю вопрос, который нас всех интересует — где кахан? Где тот, кто привел наш народ к величию? Они, — крикнул он, поворачиваясь к Джаду, — говорят, что он погиб. И все же они ничего не делают! Джад напрягся и приготовился прервать его, когда Гоюк снова прошептал ему на ухо. Принц прикусил губу и коротко кивнул, ожидая продолжения от Шагадая.

— В чем заключается долг сына? — тихо спросил Шагадай, подходя ближе к принцу. — Когда убивают отца, сын не должен прятаться в своей юрте. Он должен найти убийц.

Среди знати послышался ропот. Принц Джадаран поежился, разгневанный этим обвинением. Чанар хладнокровно наблюдал за происходящим со своего места, приложив сжатые пальцы к губам. Улыбка Баялун исчезла, оставив ее лицо непроницаемым.

Шагадай снова повернулся к собравшейся знати. — В нашем лагере находятся послы из Хазарии. Они прибыли только вчера. Итак, почему послы от нашего врага приезжают именно тогда, когда мы в трауре? Они пришли, чтобы разделить наше горе? Хан остановился, чтобы вытереть нервный пот с шеи. — Они пришли вести переговоры, вести переговоры с Ханом Джадараном — в час нашей победы! Он отнимает у нас нашу победу. Твои воины погибли в этой битве. Шагадай остановился, расхаживая по всей площади курултая. Среди союзников Баялун нарастало недовольство.

Театрально повернувшись к ним, Шагадай спросил: — Это тот, кто должен быть каханом? Давайте выберем другого.

Джад двинулся, чтобы встать, но был остановлен рукой Гоюка на своем плече. — Дай ему высказаться, — прошептал старый советник. — Это то, чего мы хотим. Принц снова сел, его глаза горели ненавистью.

— Пусть каханом будет Чанар Онг Кхо, — раздался голос из рядов, сидящих ханов.

Несколько молодых дворян на стороне Баялун захлопали в ладоши, демонстрируя свою поддержку. Священник огляделся по сторонам. Сторонников Джада, по крайней мере, тех, кто хотел продемонстрировать свою лояльность, было немного. Казалось, принц столкнулся с серьезным вызовом своему авторитету.

— Чанар Онг Кхо, должен быть каханом! — снова прокричал голос. К всеобщему удивлению, Чанар покачал головой, отказываясь принять это предложение. Генерал поднялся, чтобы обратиться к ассамблее. — Я благодарю мудрых ханов, но эти слова являются неуважением к памяти кахана. Я недостоин этой чести. Пусть должность достанется другому хану. Со стороны группы Баялун раздался вздох разочарования.

Шагадай, все еще стоявший в центре совета, отказался уступать. Он продолжил настаивать. — Пусть Чанар будет каханом! Шагадай остановился рядом с Джадом. Принц снова попытался встать, но был остановлен нежным прикосновением Гоюка. На этот раз аплодисменты Чанару были громче.

Шагадай взглянул на Баялун. Она быстро улыбнулась в знак одобрения. У хана все шло хорошо, он действовал именно так, как она проинструктировала его этим утром.

Шагадай, медленно,  снова повернулся лицом ко всему собранию. — Чанар не будет каханом, — сказал он с разочарованием в голосе. — И все же Джад должен показать, чего он стоит. Возможно, убийцы кахана найдены, и, возможно, его тело находится в его юрте. Но мы не видели тела. Джад рассказывает нам, что произошло, но не предъявляет никаких доказательств. Уверены ли мы, что кахан был убит в бою? Возможно, его убил кто-то другой. Кто-то, кто не хочет, чтобы мы знали правду. Давайте посмотрим на тело Ямуна и сами узнаем правду. С этими словами Шагадай зашагал прочь с поляны к двери юрты Ямуна.

Как только он добрался до нее, Сечен шагнул вперед и загородил вход своим мечом.

— Почему Джад боится? — крикнул Шагадай, поворачиваясь спиной к двери, чтобы обратиться к курултаю. Охваченные волнением и напрягая зрение, дворяне вскочили на ноги. — Дайте нам увидеть тело кахана! — кричали многие из толпы.

— Тогда посмотри, но то, чего ты хочешь, — раздался голос за спиной Шагадая, эхом отразившийся от двери юрты.

Ханы в толпе прекратили свои крики и застыли в недоумении. В дверях стоял Кахан Ямун. Он был одет в грубую мантию из синей саржи, перетянутую кожаным с золотом поясом. Его волосы были распущены и образовывали ореол вокруг выбритой макушки. Он прислонился к дверному косяку, чтобы не упасть.

— Кахан! — прошептал большой грубый хан, находившийся рядом с Коджей. Собрание отозвалось эхом на слова этого человека, как дуновение духа ветра. Несколько человек резко опустились на колени, склонив головы перед своим воскресшим лидером. Шагадай медленно повернулся к своему повелителю, его глаза расширились от шока и страха.

Ямун проигнорировал похожего на волка хана. Протиснувшись мимо Шагадая, он медленно, но уверенно направился в центр курултая. Ямун все еще был бледен, и было ясно, что каждый шаг отнимает у него немного сил. Его лоб блестел от пота при каждом шаге. Тем не менее, кахан ни разу не дрогнул. Наконец, Ямун добрался до центра круга, слегка покачиваясь на ногах. Он повернулся и окинул взглядом лица присутствующих ханов. — Итак, кто будет каханом? — потребовал он, словно был каким-то мстительным привидением.

Никто не ответил. Казалось, никто не мог оторвать глаз от кахана.

Коджа посмотрел в сторону Баялун. Она снова улыбалась той же, слегка торжествующей улыбкой, которая появилась на ее лице раньше. Рядом с ней Джад наблюдал за ханами, его улыбка была такой же торжествующей, когда он выискивал малейшие признаки сопротивления.

— Никто не будет каханом, кроме тебя, дорогой муж, — дипломатично сказала Баялун. — Но некоторые, считая тебя мертвым, жаждали нового кахана. Все взгляды обратились к Шагадаю. Его худое лицо побледнело. — Они забыли то, что положено, и призвали Чанара стать каханом, игнорируя твоих собственных сыновей. Они даже не стали дожидаться тридцатидневного траура, как того требует традиция. Баялун для убедительности постучала посохом по земле.

Шагадай нервно зашагал, стараясь незаметно вернуться на свое место. Те ханы, которые аплодировали его словам, очень тихо сидели на своих местах, не делая ничего, чтобы привлечь к себе внимание. Ямун повернулся к дрожащему Шагадаю, пригвоздив его к месту своим свирепым взглядом. Те, кто стояли между ними, отошли в сторону. — Эти слова правдивы, — прорычал кахан.

— Великий Господин, — пробормотал Шагадай, падая на одно колено и склоняя голову. — Я делал это для блага твоего народа. Хубадай нападает на Семфар, пока мы сражаемся с Хазарией. Нам нужно руководство.

— А мой сын не годится для правления. Это государственная измена.

Дворяне перешептывались в испуганном беспокойстве. Однако никто не осмелился повысить голос в знак протеста.

— Муж и сын, — вмешалась Баялун, — он действовал на благо Туйгана. Если бы Шагадай знал, что тыжив, он бы так не говорил.

— Только глупец держит клюющего ястреба близко к глазам, — сердито возразил Ямун, используя старую пословицу, чтобы подчеркнуть свою точку зрения. — Подобно ястребу, Шагадай напал на меня. Он предал меня. Ямун шагнул туда, где съежился хан.

Прежде чем кто-либо успел возразить, Ямун выхватил свой меч и нанес удар. Меч пронзил грудь хана. У Шагадая вырвался сдавленный вздох удивления, затем он рухнул на землю, из его раны хлынула кровь. Умирающий человек дергался, но, в конце концов, затих. Ямун, измученный усилием, оперся на меч, его острие было в грязи, по лезвию стекала кровь.

Какое-то мгновение никто не произносил ни слова. Ханы, прежде столь громогласные, не желали навлекать на себя гнев Ямуна. Восстановив дыхание, кахан мрачно оглядел собравшихся, выискивая кого-нибудь, кто мог бы оспорить его действия. Слуги поспешили вперед и оттащили тело, заметая грязью темное пятно крови на земле.

— Вам сказали, что я погиб в бою, — наконец, сказал Ямун своей встревоженной аудитории. — Это была ложь — кахан не умер. Ямун вытер окровавленный меч о свою мантию. — Я оставался скрытым по своему собственному приказу. Я хотел, чтобы вы, мои верные ханы, считали меня мертвым.

— Почему, Великий Хан, почему? — нерешительно спросил один из ханов, сидевших рядом с Джадом.

— На меня напали наемные убийцы. Я был ранен, но я жив. Тейлас защитил меня от этого злого нападения. Он остановился, чтобы собраться с силами. Внезапно все увидели его слабость.

— Кто сделал это? — крикнула Баялун. Она огляделась по сторонам, ожидая ответа.

— Хазарцы! — ответил один из присутствующих со стороны Джада. Коджа внезапно почувствовал себя неуютно, беззащитным. Командир, стоявший рядом со священником, слегка повернулся, держа одну руку на рукояти меча. С другой стороны, рыгающий хан отодвинулся назад, не желая сидеть слишком близко к ламе.

— Нет, не Хазарцы, — отрезал Ямун. —  Именно Хазарец спас меня от убийц. Лама Коджа сражался, чтобы защитить меня от нападавших. За это я сделал его своим андой. Ханы по обе стороны от Коджи посмотрели на него с удивленным уважением.

— Кто же тогда? — спросил один из ханов.

— Ты хочешь увидеть моих убийц? — спросил Ямун, изображая нежелание отвечать. Ослабевший от усилий говорить, кахан закрыл глаза. Волна одобрительных возгласов ханов слегка потрясла его. Он медленно занял пустое место между Джадом и Баялун.

— Тела! Да, мы посмотрим тела, — крикнул командир рядом с Коджей, призывая окружающих его ханов присоединить свои голоса к его крику. Шум быстро разрастался по мере того, как ханы с обеих сторон выражали свое возмущение. Ямун откинулся назад, уверенный, что ханы все еще следуют за ним.

— Тела, принесите тела! — скандировали все громче.

Ямун поднял руку, призывая к тишине. — Верные ханы, — прокричал он сквозь затихающий грохот, еще больше напрягая резервы своих  сил. — Вы их увидите. Сечен, давай сюда убийц.

За те короткие мгновения, которые потребовались, чтобы принести мрачный сверток, Ямун откинулся на спинку сиденья. Кахан, Джад и Гоюк быстро посовещались между собой.

Сечен вернулся, неся окровавленный коврик, и с глухим стуком уронил его к ногам Ямуна. Волна предвкушения прокатилась по благородным ханам.

— А теперь посмотрите, кто напал на вашего кахана, — торжественно объявил Ямун. — Нечистое существо и человек! Носком сапога кахан осторожно отодвинул край ковра в сторону. Видимая волна загрязнения и разложения, отмеченная тучей мух, поднялась от разлагающихся тел. У собравшейся группы спонтанно вырвался вздох изумления. — Зверь! — прошипел голос, полный отвращения. — Они посылают зверей, чтобы убить нашего кахана!

На ковре лежали два тела — «ху сянь» и волшебник. Некогда яркий мех лисицы стал жестким и тусклого цвета. Его раны, более страшные в смерти, были запавшими, края мягкими и черными. От них расходились темные пятна гниения, покрывая кожу под щетинистым мехом. Глаз не было, их выклевали птицы. Багровый язык, сухой и потрескавшийся, высунулся изо рта. Человек рядом с ней так же разложился, перерезанное горло посерело и покрылось коркой.

Баялун задохнулась: — Афрасиб! Она быстро закрыла рот и избегала взгляда Ямуна. Ее лицо было бледным. Наклонившись, она прошептала что-то одному из ханов, стоявших рядом с ней. Он кивнул и скрылся из виду.

— Кто они? — крикнул худой, рябой хан, проталкиваясь сквозь своих товарищей, чтобы поближе рассмотреть трупы. Остальные ханы бросились вперед вслед за ним.

— Зверь — это «ху сянь», порождение Шу Лунг, — объяснил Джад. — Другой — волшебник Афрасиб. Принц замолчал, давая ханам возможность самим сделать выводы.

Глаза, подозрительные и жесткие, начали поворачиваться к Баялун. Она твердо встретила их пристальный взгляд, не выказывая никакого страха. Медленно и царственно хадун встала и направилась к мертвым телам. Она изучала трупы, тыкая в них своим посохом. Ханы отступили назад, образовав вокруг нее круг. Она повернула голову Афрасиба набок. — Предатель! — прошипела она. Наклонившись, она плюнула в лицо мертвому волшебнику.

— Он предал кахана. Император Шу, должно быть, купил его, — объявила Баялун, возвращаясь на свое место.

— Но кто послал этих убийц? — спросил рябой хан, его вопросы все еще не были удовлетворены.

— В самом деле, кто? — спросил Джад, глядя в сторону Баялун.

— Император Шу использует таких существ, как «ху сянь», в качестве шпионов, — ответила Баялун, чопорно, садясь. — Спроси жреца Ямуна, так ли это.

— Это правда, — подтвердил Ямун. Коджа, стоящий в толпе,  вздрогнул от этого заявления. Он не понимал, почему кахан встал на сторону хадун. — «Должно быть, он что-то замышляет», — решил лама.

— Это то, что Шу Лунг думает о нас, — усмехнулся Ямун, продолжая говорить. — Их император боится нас, поэтому он посылает злых духов убить меня. Боимся ли мы собак Шу?

— Нет! — раздался крик. Даже Чанар, казалось, был взволнован страстным хвастовством кахана.

— Неужели мы будем сидеть здесь, пока они присылают убийц? Ямун ткнул пальцем в сторону мертвого «ху сянь». — Он посылает зверей преследовать нас. Мы что, олени перед охотником?

— Нет! — снова раздался крик. Ханы были охвачены яростью. Коджа был поражен — у Ямуна не было никаких признаков ран, которые ослабили его всего несколько минут назад. Кахан стоял во весь рост, широко расставив ноги и твердо держась на них.

— Будем ли мы ждать, пока они уничтожат нас всех, или будем действовать? — потребовал Ямун, воздевая руки к небу. Его глаза были огненными, энергичными и властными, наполненными пламенем жажды крови. Коджа разинул рот. Он видел кахана таким только однажды, во время великой бури в Кварабанде.

Ханы ответили нечленораздельным ревом, слишком много голосов кричали свой ответ одновременно. Были и те, кто не соглашался, но их слова были заглушены яростным возмущением их собратьев.

Поток ярости и негодования, казалось, еще больше взбодрил Ямуна. Он с гордостью оглядывал ханов, упиваясь их пылом и преклонением. Некоторое время он позволял воинам поступать по-своему, затем поднял руки, призывая к тишине. Они неохотно притихли, чтобы расслышать его слова.

Ямун оттолкнул ханов от тел, освобождая себе немного места. — Этот император Шу объявил нам войну. Что нам делать?

— Мы должны преподать им урок! — взревел один из ханов по имени Мунке — худой, костлявый человек с мощным голосом, который противоречил его худощавому телосложению.

— Как? — спросил Коджа, смело вступая в круг. — А как насчет Драконьей Стены, великого укрепления, защищающего их границу? Она никогда не была нарушена. Как ты собираешься пройти через нее? Раздраженные вспышкой гнева священника, некоторые из ханов начали выкрикивать его опасения.

— Мы завоюем Шу, потому что ее император боится нас, — заявил Ямун с полной убежденностью. — Если бы эта Драконья Стена была непобедима, император не боялся бы меня. Тейлас, должно быть, пощадил меня, чтобы стать бичом императора, и разрушить его нерушимую стену!

— Набег! — предположил один из  ханов Кашиков.

— Нет, не набег, — холодно ответил Ямун. — Больше, чем набег. Мы научим этого императора бояться. Мы завоюем Шу Лунг! Я, Кахан Ямун, буду Прославленным Императором Всех Народов! Последние слова кахан проревел в небо, в них было столько же угрозы, сколько и обещания. — Это наша судьба.

Глаза Ямуна вспыхнули. Он тяжело дышал, с вожделением ожидая вызова. Его сердце жаждало ярости битвы и величия, которое принесло бы ему это завоевание.

Возбуждение ханов переросло в скандирование. Это было так, как, если бы видение Ямуна о завоевании распространилось от него к ним. Оно перешло к ханам, завладело их духом. Даже Коджа почувствовал дикую страсть, жажду действовать, которая исходила от Ямуна.

Кахан вернулся на свое место и оглядел ханов. Они смотрели на него в ожидании — некоторые с нетерпением, некоторые со страхом. — Кто пойдет со мной на войну? Кто разделит богатства Шу Лунг? — обратился он  к массам.

В ответ раздался шквал криков и рукоплесканий со стороны ханов. Коджа, находившийся среди них, был почти оглушен неистовыми криками воинов. Ямун стоял перед своим сиденьем, явно наслаждаясь этим безумием. Его глаза были дикими, а лицо раскраснелось и пульсировало энергией. Священнику показалось, что кахан нашел свое собственное лекарство, перед ним снова был человек, способный противостоять мощи божьих молний.

— По воле Тейласа, мои ханы, мы поскачем к победе! — провозгласил кахан. — Драконья Стена должна пасть!

13. Заговоры и интриги

Ямун зарычал на своих телохранителей, десять воинов — Кашиков, которые окружили его на почтительном расстоянии. Один из них неуклюже налетел на подставку для доспехов, от чего позолоченная кольчуга Ямуна полетела в сторону. Пытаясь исправить свою ошибку, воин поднял еще больше шума. Ямун нетерпеливо рявкнул, чтобы подавленный солдат прекратил суетиться.

Одно дело иметь телохранителей из десяти тысяч человек, которые разбивали лагерь, патрулировали по ночам и смело бросались в бой; совсем другое — иметь арбан солдат, слоняющихся вокруг тебя, куда бы ты ни пошел. Однако Кашики, узнав в то утро, что их кахан жив, были полны решимости — всегда защищать его. Это была большая честь для людей, избранных охранять кахана, но Ямуну потребуется время, чтобы привыкнуть к ним в новой ситуации. Тем не менее, кахан знал, что лучше не спорить с преданностью своих людей.

Охранник, наконец, закончил поправлять снаряжение и тихо занял свое место вдоль стены Большой Юрты. Остальные охранники, молча, стояли на своих местах. Удовлетворенный тем, что больше никаких беспорядков не будет, Ямун возобновил свой разговор.

У подножия трона Ямуна сидел его анда, великий историк Коджа. — Что ж, анда, — сказал ему Ямун, — скоро в твоих историях будет что написать, если у тебя будет время. Многое еще предстоит сделать, прежде чем мы двинемся на Шу Лунг.

Священник пристально посмотрел на Ямуна, все еще озадаченный событиями при курултае. — Зачем ты это сделал? — наконец спросил он. — Ты нападаешь на Шу Лунг и игнорируешь Баялун. Разумно ли это?

Ямун нахмурился. — Анда, я сделал то, что должен был. Он выставил вперед кулаки. — Кто-то пытается убить меня: Баялун... Он сжал кулак. — И Шу Лунг. Он сжал другой. — Я не оставлю без внимания это оскорбление.

— Но Шу Лунг — самая могущественная из наций! — запротестовал Коджа. — Почему они, а не Баялун?

— Баялун — одна из моих людей. Если я нанесу удар по ней, среди ханов возникнут разногласия. Они потребуют доказательств, и волшебники отвернутся от меня, — предсказал кахан. — Тогда моя империя превратилась бы в ничто. Он опустил кулаки. — Но если я нападу на Шу Лунг, мой народ объединится в битве, и я избавлюсь от одного врага. Лучше один враг, чем два. Это правило, не так ли?

Коджа сглотнул, услышав решимость в голосе Ямуна. — Но Шу Лунг огромен!

— Но их император боится меня. Напуганных людей можно победить, — уверенно предсказал Ямун.

Коджа смирился с решением Ямуна. — А что с Баялун? — спросил он, запоздало подумав.

Ямун небрежно отмахнулся от ее имени. — Теперь, когда я знаю ее уловки, за ней будут наблюдать. Мы оставим ее здесь, с нами, чтобы она не создавала проблем. Мы будем держать змею под своей пятой.

— Я решил, — лениво заметил Ямун, резко меняя тему, — ты встретишься с этими посланцами из Хазарии и уладишь детали их капитуляции. Мне нужно составить план нашего завоевания Шу Лунг.

— Я, Ямун? Ты что, забыл, что я Хазарец? Я не могу вести переговоры о капитуляции, — запротестовал Коджа.

— Кто сказал вести переговоры? — резко ответил кахан. — Просто прими их капитуляцию.

— Но должны же, быть какие-то условия. Я не могу просто сказать им, чтобы они сдались.

— Почему нет? — спросил Ямун, поглаживая кончики своих усов. — У них нет армии, чтобы защитить Манасс. Я могу уничтожить всех, кого они пошлют. Ты им скажи это. А здесь для меня слишком много дел. Нужно отдать приказы, и только что поступили донесения от Хубадая из Семфара. Он указал на королевского писца, рядом с которым лежала пачка бумаг, перевязанных желтыми шелковыми лентами.

— Но они захотят получить мою голову! — пробормотал маленький лама, нервно потирая затылок.

Ироничная улыбка искривила покрытые шрамами губы кахана. — Ты сделаешь это, потому что я так приказал. Им нужна твоя голова, поэтому они больше не считают тебя соотечественником. Видишь ли, ты больше не Хазарец.

Коджа сглотнул, услышав слова Ямуна. — Что я могу сделать? Хотя он совсем не хотел выполнять эту задачу, было ясно, что он должен был принять волю кахана.

— Я хочу, чтобы они сдались, — повторил Ямун, зная, что Коджа ожидал большего. — Очень хорошо, я хочу, чтобы товары, равные десяти тысячам слитков серебра, оплачивались в первую луну каждого нового года. Затем они должны выдать этого губернатора, его волшебника и чиновников Шу, которых ты описал. Они сбежали с поля боя, и я хочу заполучить их — или их головы и руки.

Коджа ждал, что Ямун скажет подробнее, но кахан закончил свои требования. — Это еще не все, — уточнил священник.

Ямун пересчитал свои условия по пальцам. — Капитуляция, товары и пленные. А что еще?

Раздраженный, Коджа взял у писца бумагу и перо, расстелив лист между собой и Ямуном. Коджа быстро очертил границы Хазарии.

— Ямун, это не кочующие племена, которых ты покорил. Хазарцы не сдадутся, и не будут повиноваться тебе только потому, что ты кахан...

— Тогда я разрушу их дома и рассею людей по своим ханам. Скажи им это, — пригрозил Ямун.

— Нет, Ямун, так не пойдет. Хазарцы не похожи на другие племена. Коджа наметил по карте населенные пункты Хазарии. — У них есть каменные города и поля. Они не мигрируют из лагеря в лагерь. Ты должен назначить кого-то, кто будет управлять ими, принимать законы и выносить судебные решения.

Ямун наклонился вперед, чтобы изучить карту Коджи. — Это не по-нашему, — проворчал он. — Но поскольку ты говоришь, что это должно быть сделано, я подумаю об этом. А пока скажи послам, что они должны отдать Манасс в мою собственность. Затем они должны снести стены вокруг всех своих других орд. Кахан носком сапога оттолкнул грубую карту. — Сделай мне хорошую карту Хазарии, анда.

Коджа вздохнул и обдумал список требований, которые выдвинул Ямун. — А о чем можно договориться?

— Мой анда, никаких переговоров. Ямун навис над священником, чтобы подчеркнуть эти слова.

— А если они откажутся? — тихо спросил Коджа.

Ямун небрежно отхлебнул из чашки кумыса. — Как я уже сказал — я уничтожу каждую орду в Хазарии. Каждый мужчина ростом выше запряженной волами повозки будет предан мечу, а все их жены и маленькие дети будут рассеяны как рабы среди моего народа. Их нации больше не будет. Это я могу сделать, анда. Кахан откинулся на спинку сиденья. — Писец, запиши мои требования. Я поставлю на них свою печать. Анда, ты можешь взять этот лист с собой, в качестве доказательства.

Утвердив требования, Ямун повернулся к своему писцу и приказал ему начать читать стопку отчетов, лежавшую рядом с ним. Коджа встал на одно колено и коротко поклонился кахану, прежде чем медленно удалиться от него. Увлеченный рассказом Хубадая о падении Семфара, Ямун даже не заметил его ухода.

* * * * *

В своей реквизированной юрте Мать Баялун работала в одиночестве, готовясь произносить свои магические заклинания. Дверь в юрту была тщательно заперта, закрывая весь свет, и ее охранник получил инструкции никому не позволять беспокоить ее, даже Чанару, ее нынешнему любовнику. Быстро двигая руками, хадун разложила необходимые ей материалы: жаровню с небольшим количеством тлеющих углей и мешочек с порошкообразными благовониями. Тихо, на случай, если кто-нибудь мог подслушать, она пробормотала заклинание, проводя руками над жаровней.

Сказав это, Баялун бросила щепотку благовоний в угли. Появился блестящий клубок дыма, который густыми клубами поднялся в воздух, извиваясь и поворачиваясь, образуя лицо мандарина Шу. Из-за дыма лоб мужчины казался мягким и припухлым, как тесто для хлеба, но его темные глаза ясно сияли. Закопченное лицо несколько раз удивленно моргнуло, будто мандарин был разбужен заклинанием.

— Хадун Туйгана, — удивленно прогрохотало оно глухим голосом, — ты звала меня?

— Да, звала. Мы должны поговорить.  Ее дыхание заставило очертания призрака дрогнуть и измениться.

— Сейчас не самое лучшее время, Хадун Эке Баялун, — сказало лицо, одутловатые черты которого сложились во что-то похожее на хмурую гримасу. — Император читает стихи. Мне трудно сосредоточиться и на том, и на другом. Словно в подтверждение сказанного, его глаза, похожие на облака закатились назад. Очертания начали расплываться и подниматься, распадаясь, когда контакт на мгновение был потерян. Затем голова начала проясняться, когда говоривший переключил свои мысли на Баялун и бесплодные степи. — Говори быстрее, Хадун. У меня мало времени.

— Не приказывай мне, Джу-Хай Чоу. Я не из вашего собачьего народа, — отрезала вторая императрица. Она потянулась за маленьким веером, подарком императора Шу, чтобы рассеять дымку.

— Приношу самые смиренные извинения, мудрейшая, — сказало лицо с выражением дипломатического сожаления. Голова слегка наклонилась в ее сторону. — Пожалуйста, сообщи мне, этому простому слуге, зачем ты его вызвала. Ты действительно вызвала меня.

Баялун привыкла к нетерпению мандарина и не обратила на это никакого внимания. Хадун медленно разгладила свое одеяние, поправляя джупон, верхнюю одежду, так, чтобы он свободно свисал с ее плеч. — Армия Туйгана находится в Хазарии.

— Это мы знаем через наших шпионов. И это все? В голосе мандарина послышалась нотка раздражения из-за того, что его потревожили такими незначительными новостями.

— Кахан жив. Существо, которое ты прислал, потерпело неудачу. Хотя попытка убийства была близка к провалу, она с удовольствием рассказала эту новость государственному министру Шу. Глаза изображения расширились от удивления, затем быстро стали пустыми.

— Мой посланник живой или мертвый? Его слова были быстрыми и отрывистыми.

— Мертв.

— Они что-нибудь подозревают?

— Меня? — спросила Эке Баялун, прекрасно зная, что мандарин имел в виду совсем не это. Ему было наплевать на ее проблемы. — Конечно, они подозревают.

Покрытые паром брови нахмурились. — Ты имеешь в виду, что твой кахан подозревает Шу Лунг.

— Он не просто подозревает, — позлорадствовала Баялун. — Он обвиняет самого императора Нефритового Трона. Ваш маленький убийца был слишком очевиден, и его было легко идентифицировать — как только он стал мертв. Священник из Хазарии довольно много знает о ваших «ху сянь».

— Хазарский священник? Изображение погрузилось в размышления, слова эхом разнеслись по маленькой юрте. — Кто…

— Посланник принца Оганди. Но это не имеет значения. Баялун прекрасно знала, что мандарину не терпелось узнать больше. Ей доставляло удовольствие подзуживать бюрократа Шу этими мелкими секретами. Это выводило его из равновесия.

— Знай это, — продолжила она, прежде чем мандарин успел возразить или допытываться дальше. — Кахан обвиняет вашего Сына Неба и идет со своей армией завоевывать всю Шу.

Лицо улыбнулось, часть его щек оплыла. Дымчатая фигура медленно становилась меньше, стройнее. — Он еще глупее, чем мы думали. Мы легко отмахнемся от него, как от мелкого насекомого. Он не может разрушить Драконью Стену. Нотки паники и замешательства, которые были в его голосе, исчезли, сменившись уверенностью.

— Возможно, — возразила Баялун. — К тому времени, как он достигнет Драконьей Стены, у него будет двести тысяч воинов.

Облако презрительно фыркнуло клубом дыма.

— У него также может быть помощь магии, — медленно произнесла Мать Баялун. Она намеренно взяла веер и легонько помахала им, чтобы охладить лицо. Изображение заколебалось и расплылось, отодвинутое легким ветерком.

Дымчатая бровь приподнялась. — Если только? — зашипел он, подхватывая ритм ее слов.

— Я слишком долго отвлекаю тебя от твоих обязанностей, — сказала хитрая женщина. — Возможно, тебе следует вернуться к своему императору.

На лице мандарина с трудом отразилась гримаса разочарования. — Возможно, мне следует пригласить Гората, поговорить с тобой! Баялун слегка побледнела при упоминании Гората, существа огромной силы, по слухам, личного убийцы императора. Дым над лицом мандарина закружился и исказился, расходясь в разных направлениях.

— Будешь угрожать мне, Джу-Хай Чоу, и я положу конец этому союзу кровью! — сплюнула Баялун.

— Будешь угрожать нам, — ответил мандарин более холодным, но, и не более дружелюбным тоном, — и мы разоблачим вас. Всегда найдется кто-нибудь, кто захочет нам помочь. Изображение восстановило свою форму и уставилось вниз с крыши юрты. Баялун отвечала взглядом на взгляд, неуклюже поднимаясь на ноги, чтобы ей не приходилось смотреть так высоко вверх. Одна рука все еще сжимала веер.

— Тогда мы должны работать вместе, — наконец, сказала она. Несмотря на то, что Баялун была могущественной волшебницей, она знала, что угроза мандарина реальна, точно так же, как он знал, что ее угроза не была пустым хвастовством.

— Действительно, — согласился голос. — Что же ты сейчас ищешь?

— Ваш слабый убийца — вот что привело нас к этой катастрофе. Теперь вы должны быть готовы дать нам больше. Трон Ямуна вы уже пообещали — но теперь он идет на вас войной. Вам придется купить ваш покой. Сначала вам придется заплатить дань, чтобы заставить наших ханов вернуться по домам.

— Ты имеешь в виду взятку?

— Называй это, как хочешь.

— И как нам избавиться от твоего беспокойного сына? — спросило лицо. Магия Баялун ослабевала — затылок образовавшейся из дыма головы превращался в облако извивающихся усиков. Внезапно глаза формы снова закатились, когда концентрация мандарина ослабла.

Баялун быстро заговорила, прежде чем полностью потеряла контакт. — Кахан направляется к Драконьей Стене. Там вам придется уничтожить его и его телохранителей. Я не могу сделать этого сейчас. Они слишком подозрительно относятся ко мне. Это должны сделать армии Шу Лунг. Ты можешь заманить его в ловушку и уничтожить с моей помощью. В его армии есть те, кто поможет нам.

— Ловушка... — эхом отозвался голос мандарина, его лицо полностью исчезло. — ... встретимся снова... Река Ксанги. Чары разрушились. Пар клубами выходил через дымовое отверстие юрты.

Раздосадованная своим разговором, Баялун подождала, пока все тянувшиеся струйки дыма не исчезнут. Тяжелый аромат благовоний все еще висел в воздухе. Удовлетворенная тем, что все следы ее работы исчезли, Баялун собрала свой мешочек с благовониями и поставила жаровню на прежнее место. Медленно проковыляв к двери, поскольку в последнее время она двигалась более скованно, когда никого не было рядом, она развязала узлы и откинула створку. Высунув голову на послеполуденное солнце, она напугала охранников, которые непринужденно стояли по обе стороны двери.

— Пошлите гонца за Генералом Чанаром. Скажите ему, что для хадун было бы большой честью, если бы он посетил ее. Она слегка закашлялась и поняла — каким хриплым был ее голос в задымленной палатке.

Пока один охранник ушел проследить, чтобы ее приказы были выполнены, Баялун велела другому принести один из маленьких сундуков, чтобы она могла посидеть на солнышке. Устроившись поудобнее, она поставила посох между ног и обхватила руками его сучковатое деревянное древко. Солнечные лучи пронизывали прохладный весенний воздух и согревали ее усталое, ноющее тело. Через короткое время она закрыла глаза и расслабилась.

Для прохожих, которые, возможно, не знали ничего больше, Баялун была просто еще одной матроной, дремлющей под теплым послеполуденным солнцем. Но она не спала. Уголок ее сознания все еще был настороже и внимателен, прислушиваясь к внешнему миру. Но остальная часть ее разума блуждала, возвращаясь мыслями к другим временам, более юным дням среди Маралой — народа ее матери.

Звуки шагов вывели Баялун из ее мрачных раздумий. Она вытянула шею, пытаясь прочистить мозги. Открыв глаза, она увидела Чанара, нетерпеливо ожидающего ее слова.

— Я пришел оказать вам честь, — сказал он напыщенно. Он не преклонил колени перед хадун, а стоял, ожидая, когда она заметит его присутствие.

Баялун посмотрела на него поверх золотого навершия своего посоха. Высокомерие генерала было почти осязаемым, но он по-прежнему отличался привлекательной фигурой. Его косы были длинными и пышными, а усы тщательно подстрижены. Одетый в доспехи, он выглядел могущественным воином, каким и был на самом деле, одним из семи доблестных мужчин. — Помоги мне подняться, — сказала она, хотя это прозвучало скорее как команда. Чанар легко поднял Баялун на ноги.

Генерал последовал за ней в юрту и обнял ее за талию, как только полог закрылся. Она мягко выскользнула из его объятий и блокировала его своим посохом. — У тебя все еще есть желание... Глаза Чанара похотливо заблестели. — Чтобы забрать власть, которая должна принадлежать тебе? — закончила хадун.

Он остановился на месте, несколько озадаченный ее вопросом. — Ты имеешь в виду, чтобы стать каханом?

— Конечно.— Ее легкая улыбка насмехалась над ним. — А что еще?

Чанар отвернулся, сцепив руки за спиной, в нем поднимались высокомерие и желание встретиться лицом к лицу с тем, что осталось от его верности. — Раньше, когда мы говорили, были твои слова — «Кто мог бы спасти империю, если бы кахан умер?» — Ты говорила о вещах, которые могли бы произойти, могли бы случиться, даже намекала, что ты что-то увидела с помощью своего искусства. Я тебе поверил. Чанар снова повернулся к ней, на его лице застыло выражение предательства.

— Но потом кахан показывает это... существо, которое напало на него. Тогда я понял, что ты не строила догадок. Ты сделала это. Ты послала зверя, даже не человека! Даже Ямун не должен был так умереть. Ты хотела убить Ямуна, но тебе это не удалось. А теперь ты хочешь попробовать еще раз — и втянуть в это меня.

Баялун склонила голову набок, пока Чанар говорил, наблюдая за ним сквозь постепенно сужающиеся щелочки. — Итак, вот и все, — сказала она мягким монотонным голосом, — твое мужество покидает тебя, когда твоя рука должна держать поводья. Ты готов позволить мне выполнять твою работу. Неудивительно, что ты такой прекрасный генерал — приказываешь другим идти на смерть.

Чанар покраснел от гнева и смущения, и его голос повысился до рычащего шипения. — Это неправда! Я храбрее любого мужчины. Ты изменяешь мои слова. Просто теперь я вижу, что ты хочешь, чтобы я был твоим убийцей.

— Глупый человек. Если бы мне нужен был убийца, я могла бы найти того, у кого не было бы сомнений, — ответила Баялун, слегка отмахнувшись от его ярости. Она положила руку ему на грудь. — Мне не нужен убийца; я обратилась к тебе, потому что вижу, что ты лидер. И мне показалось, что я увидела мужчину, но ты боишься даже услышать то, что я хочу сказать.

Чанар стиснул зубы, сдерживая ярость. — Ямун — мой анда, — выплюнул он.

Баялун ухватилась за его слова, как ястреб, клюнувший на приманку дрессировщика. Ее челюсть дрожала, когда она кружила вокруг него. — Он обращается с тобой как со своим андой? — подначивала она. — Ты пьешь его кумыс? Нет, маленький лысый иностранец делает это за тебя. На его советах заседает священник, а не ты. Его сопливые сыновья ведут его Кашиков в бой. Другие насмехаются над тобой за твоей спиной.

Сверкая глазами, как охотница, готовящаяся к убийству, вдова прижалась к Чанару и продолжила шептать ему на ухо. — Я слышала их, когда хан заседал с другими ханами. Я слышала, как они говорили о тебе. Дурак, злая собака, ленивый мул — вот что они говорят. Потом они смеются у костра и пьют еще кумыса. Возможно, они правы. Я предлагаю тебе трон Туйгана, и ты его не возьмешь.

— Баялун, у тебя есть свои причины, чтобы его не стало! Если бы не я, ты бы обратилась за помощью к другому, — обвинил ее Чанар.

— Конечно, у меня есть свои причины, и я обращусь к любому, кто сможет мне помочь, — последовал решительный ответ. В голосе вдовы не было стыда, только горький оттенок ненависти. — Я думаю о своем сыне. Я думаю о своем муже — моем настоящем муже, а не об этом убийце, за которого меня заставили выйти замуж. Я не забыла их. У меня есть право, — отрезала она. — А разве у тебя нет на то своих причин? Ямун приведет всех нас к уничтожению, разбив наши армии о Драконью Стену Шу Лунг. Возможно, священник предложил это как способ уничтожить нас всех. Итак, что ты собираешься делать?

Вторая императрица отступила на шаг назад, ожидая ответа Чанара. Он стоял тихо, его грудь тяжело вздымалась, пальцы медленно разжимались за спиной. Краска, которая сошла с его лица, постепенно возвращалась. Ветер дул в юрту, поскрипывая плетеными стенками. Дверная створка ударилась о деревянную раму.

Чанар откинул голову назад, глядя в сторону дымового отверстия. Его губы зашевелились, произнося беззвучную молитву. Наконец, он опустил голову и посмотрел уверенной в себе Баялун прямо в глаза, как будто пытался проникнуть в глубины ее темной натуры.

Она не дрогнула от его пристального взгляда, а встретила его прямо. Дерзкая, самоуверенная, дикая — эти качества Чанар разглядел в блестящей черноте ее глаз.

Генерал моргнул, отрываясь от ее гипнотического взгляда. Он принял свое решение. Чанар осторожно вытащил свою длинную изогнутую саблю из ножен, позволив слабому солнечному свету, проникавшему через дымовое отверстие, поиграть на лезвии. Дерзким движением он воткнул его в ковер между ними. Баялун осторожно коснулась лезвия своим посохом.

— Скажи мне, что я должен делать, — мрачно потребовал он.

— А пока пойдем со мной, — мягко ответила Баялун, холодность покинула ее теперь, когда она одержала победу. Баялун взяла Чанара за руку и мягко потянула его в заднюю половину палатки. — У нас будет время для разговора позже.

*****

Измученный Коджа, спотыкаясь, брел сквозь мрак. Он весь день провел за переговорами с дипломатами своего старого господина, Принца Оганди. Только сейчас он смог видеть это таким образом — принц Оганди был тем человеком, которому он когда-то служил, казалось, столетия назад. Эта встреча подтвердила отделение Коджи от своего собственного народа. Он отчетливо видел выражение возмущения и ярости на лицах Хазарских дипломатов, когда его представили как представителя кахана. Его титул, конечно, ничуть не помог переговорам.

Священнику отчаянно хотелось лечь в постель и забыть этот ужасный день. Эмоционально это было отвратительно, возможно, по-своему хуже, чем тот ужас, который он испытал на поле боя. Во время безумной атаки по равнине, волнение и страх удерживали его в стороне и позволяли наблюдать за кровью и страданиями без какой-либо эмоциональной реакции. Во время битвы он даже не осознавал, насколько ему было страшно. Это осознание пришло только позже. Однако в юрте с Хазарцами, Коджа чувствовал каждую мучительную секунду. Их ненависть к нему, казалось, гораздо сильнее выражалась в Хазарском языке. Он понимал каждый нюанс и подтекст их слов. В то время он мало что мог сделать, кроме как страдать из-за этого, требуя, чтобы они приняли условия кахана.

Теперь он должен был сообщить Ямуну о результатах дня. Добравшись до юрты Ямуна, лама прислонился к дверному косяку, пока слуга доложит о нем. Это было неприлично, но Коджу это не волновало. Он устал.

Вернулся слуга и ввел ламу внутрь. Кахан был один, наслаждался поздним ужином из вареной конины и творожной каши, шумно пережевывая простую пищу. Он оторвался от своей трапезы и кивком пригласил Коджу присесть. Доев, Ямун вытер лицо, шелковым рукавом халата, оставив жирный след на тонкой голубой ткани. — Добро пожаловать, священник. Ты будешь есть?

Коджа кивнул, хотя и не был голоден, особенно из-за неаппетитных блюд, выставленных перед ним. Одним из небольших преимуществ пребывания у Хазарцев было то, что там он нашел нормальную еду — жареный ячмень и овощи. Тем не менее, не желая оскорблять кахана, он осторожно взял кусочек мяса и маленькую миску каши. Широко пережевывая, он устроил грандиозное шоу из еды. Во время трапезы ни один из них не произнес ни слова.

Наконец Ямун проглотил последние капли каши, а затем, начисто, вытер миску пальцами. Он отложил ее в сторону и подождал, пока священник закончит. Коджа, не теряя времени, отодвинул от себя свою еду, к которой едва притронулся.

— Они приняли мои условия мира, — предсказал Ямун, почесывая щетину в своей жидкой бороде.

— В основном, — поправил его Коджа. — У них все еще есть кое-какие оговорки.

Ямун внимательно посмотрел на священника. — Например? — спросил он со стальными нотками в голосе.

— Конечно, они согласны сдаться, — поспешно объяснил Коджа, чтобы не провоцировать кахана. — Они всего лишь послы, и им придется вернуться и представить твои условия Принцу Оганди. Однако они находят их в целом приемлемыми.

— В чем же их проблемы? — потребовал Ямун, прерывая заминку Коджи. Он отхлебнул кумыс из ковша,  и стал ждать, когда Коджа перейдет к делу.

— Они хотят договориться о размере дани...

— Торгуются? — изумленно воскликнул Ямун. — Я предлагаю им мир или разрушение, а они хотят торговаться о цене?

— Я уверен, что это всего лишь формальность, Ямун, — перебил его Коджа, говоря так быстро, как только мог.

Прославленный Император Всех Народов с отвращением фыркнул. — Ты сказал, что были проблемы, и не только одна.

— Губернатор и его люди тоже представляют собой проблему. Послы хотят знать, намерен ли ты удерживать этих людей в качестве заложников. Требование выдать посланников Шу также беспокоит их. Коджа потер виски, пытаясь унять усиливающуюся головную боль.

— Мои намерения ясны. Я собираюсь убить их. Либо это, либо полное уничтожение. Разве ты не ясно дал им это понять? Ямун с досадой отвернулся.

— Естественно. Я подчеркнул им это, — заверил Коджа приземистого военачальника. — Они в замешательстве.

— Почему так? Ямун почесал в затылке, выискивая вошь, выползшую из его головного убора.

Коджа благоразумно предпочел не замечать прихорашивания кахана. — Захват заложников из Хазарии они понимают, но они не понимают, зачем тебе нужны люди из Шу Лунг. Они боятся, что император Шу рассердится на них.

Ямун проигнорировал это замечание. Он отставил свой кумыс и спросил: — Есть ли от этого губернатора какая-нибудь польза в качестве заложника?

Священник на минуту задумался. — Я думаю, он двоюродный брат принца.

— Хорошо. А как насчет другого человека, волшебника, который убил моих людей?

Коджа колебался. Он знал, что этот человек не был родственником Принца Оганди, но если бы он раскрыл это, Ямун наверняка приговорил бы «донг чжана» к смерти. Это сделало бы его, священника Фуро, ответственным за убийство. Тем не менее, если бы он солгал, кахан рано или поздно узнал бы правду и все равно убил бы этого человека — и у Коджи были бы неприятности.

— Он не родственник никому из тех, кого я знаю, Ямун, — наконец ответил Коджа.

— Тогда он должен умереть. Джагун людей, казненных в Манассе, захочет отомстить, — объяснил кахан. — Известно, что волшебник все еще жив. Это большой позор для джагуна, и будет еще хуже, если ему позволят сбежать. Следовательно, волшебник будет передан им для наказания.

Коджа съежился. Он знал, что люди джагуна не просто убьют этого человека, они сделают смерть волшебника долгой и мучительной. Единственным аргументом, который мог прийти Кодже в голову, чтобы спасти жизнь волшебника, было то, что это было неправильно, но для Ямуна это не было ошибкой. Для него это было правильным поступком.

— А что с губернатором? — слабо спросил лама. — Могу ли я пообещать Хазарцам, что он будет жить?

— Только если они выдадут волшебника и людей Шу, — подчеркнул Ямун. — Я оставлю кузена принца в заложниках, но остальные умрут.

Коджа обдумал это предложение, прикидывая, примет ли его Хазария. Из сегодняшних встреч стало ясно, что Хазарцы были напуганы силой и дикостью людей кахана.

— Я думаю, они с этим смирятся, — печально решил священник. Он чувствовал себя нечистым. Ему удалось спасти жизнь одному человеку, но только ценой жизни трех других.

Ямун внезапно зевнул. — Я устал, Коджа, и ты тоже. Пришло время отдохнуть. А теперь иди. Кивком он отпустил священника.

Аудиенция закончилась, Коджа вернулся в свою юрту и быстро лег спать.  Он и без того устал, и зевота Ямуна, казалось, высосала из него последние запасы энергии. Не обращая внимания на холодную еду, которую приготовил Ходж, Коджа сразу отправился спать.

Сначала, несмотря на изнеможение, священник не мог уснуть. Он продолжал думать о событиях этого дня, особенно о судьбе волшебника. Коджа чувствовал ответственность за решение Ямуна. Взволнованный и мучимый чувством вины, он погрузился в беспокойный сон.

Сквозь серый туман, окружавший священника, донесся какой-то шум. Это был скрежещущий звон камня о камень. Он оказался снаружи, все еще одетый в свою ночную рубашку. Дул ветер, но он не чувствовал холода.

Оглядевшись вокруг, Коджа увидел, что на травянистой равнине — или на том, что от нее осталось, — все еще стояла ночь. Земля представляла собой смесь трещин и взрыхленной земли. Тела воинов и лошадей лежали наполовину погребенные, наполовину раздавленные под взрыхленной землей. Некоторые из них были телами Туйганов, которые четко идентифицировались по боевым знаменам, призрачно развевающимся на ветру. Среди солдат виднелись тела других воинов, одетых в старинные доспехи. Коджа смог узнать лишь некоторых из них. Один человек был в одеянии калмирского вождя, похожем на то, что священник видел на древнем свитке. Другой был в диковинных доспехах сузенского воина, легко узнаваемого по расклешенным наушникам на потрепанном шлеме. Тела, закованные в доспехи, представляли собой высохшую мякину, их мумифицированная кожа туго натягивалась на кости.

Странный шум донесся откуда-то спереди. Коджа карабкался по кучам грязи, мимо воинов-скелетов и сломанных копий. Достигнув вершины самого большого кургана, он смог разглядеть темный силуэт — стену огромных размеров. Слева и справа она простиралась за пределы его поля зрения. Она возвышалась над пятиэтажным дворцом Принца Оганди в городе Скарду. На вершине виднелась линия зубцов, выступавших вверх, как сломанные зубы. Стук молота исходил от ее основания.

Подойдя ближе, Коджа увидел шеренгу людей, тщетно бивших кувалдами по основанию стены. Как и мертвецы на  разрушенной земле за Коджей, эти люди были одеты в причудливые древние одежды. Там были солдаты из Калмира, Сусена, Пазруки и люди из стран, которых он не мог идентифицировать по их одежде.

Каждый человек замахивался своей кувалдой в одну точку, в один камень, не обращая внимания на окружающих. Земля сотрясалась от их ударов, но ни один взмах не оставлял никаких следов на укреплении.

Очарованный, Коджа шел вдоль строя, невидимый для тружеников. Он прошел мимо калмира, затем остановился, чтобы рассмотреть этого человека. Это был Хун-кхо, великий военный вождь Калмира. Столетия назад Хун-кхо изгнал Шу из пустыни, за Драконью Стену, но был остановлен строительством Шу. Коджа узнал его по историческим текстам в храме.

Мертвый военачальник продолжал свою монотонную работу. Коджа продолжил свой поход. Дальше был печально известный Т'ойгла из Сусена, сам по себе завоеватель. Он тоже не отрывался от своей работы на стене.

Наконец, Коджа увидел конец линии работающих, и одинокую фигуру в мантии, стоящую отдельно от остальных. Этот человек держал молот, но не замахивался им на Драконью Стену. Движимый любопытством, лама двинулся вперед. Подойдя к человеку, Коджа положил руку ему на плечо. Фигура повернулась, открывая лицо своего старого учителя, ужасно сморщенное и изможденное. Улыбаясь, мастер вручил Кодже молот.

— Это стена, которую ты выбрал. Сломай ее и стань свободным, — нараспев произнес старик. Схватив молот, Коджа наблюдал, как старый мастер исчезает у него на глазах. Внезапно он оказался наедине с шеренгой военачальников.

Автоматически Коджа взмахнул кувалдой. Камень поддался, расколов гладкую поверхность стены. Коджа посмотрел на трещину. Что-то блеснуло и скользнуло внутрь нее. Он замахнулся снова, и трещина расширилась. Какая-то фигура мягко вырисовывалась на неровных краях камня. Шеренга военачальников остановилась, обернувшись в немом изумлении. Лама заглянул в щель. Что-то двигалось внутри Драконьей Стены, что-то огромное и чешуйчатое.

— Освободи меня, — прошептало оно, и звуки музыкально проплыли через дыру. — Освободи меня, Коджа из Хазарии.

Коджа взмахнул кувалдой. Болезненный шок пробежал по его рукам, когда молот, ударил о камень. Полетели осколки, но трещина не стала больше. Он замахивался снова и снова, вздрагивая с каждым ударом. Дыхание священника с трудом вырывалось из его груди. Его потные руки вцепились в рукоять молота, пытаясь удержать его от выскальзывания. Он неистово колотил, отчаянно пытаясь расширить трещину.

Наконец, измученный Коджа остановился. Подняв глаза, он увидел, что трещина не изменилась, не разошлась. Она была не шире, чем когда он начинал. На ее поверхности не было ни сколов, ни царапин. Расстроенный, он тяжело опустился уподножия стены, дух покинул его.

— Ты один не сможешь освободить меня, Коджа из Хазарии, так же, как и эти другие, которые пытались и потерпели неудачу. Освещенные слабым сиянием, военачальники вернулись к своей задаче.

— Кто ты такой? — ахнул Коджа, услышав таинственный голос.

— Я Лорд Цзянь, повелитель океана, — надменно произнес голос. — Я — Драконья Стена.

— Почему я не могу освободить тебя? — спросил Коджа, поднимаясь на ноги.

— Я жду твоего повелителя, твоего вождя. Вместе у вас будет достаточно сил, чтобы смирить моих похитителей. Темная чешуя скользнула за трещину в стене, затем в поле зрения появился зловещий глаз, желтый и похожий на кошачий.

— Приведи его, — продолжал странный голос. — Приведи ко мне своего повелителя, и вместе вы освободите меня.

— Зачем ты меня зовешь? — потребовал ответа Коджа, уставившись на огромный глаз.

— Ты его человек. Он прислушивается к тебе. Остальные здесь только знают цену неудачи. Они обречены — оставаться и мучить меня до тех пор, пока стена не исчезнет. Коджа посмотрел на трудящихся военачальников и содрогнулся.

— А если я сделаю все это? — спросил лама, отступая от трещины.

—Тогда я отомщу! — взревел голос. Земля содрогнулась от слов духа, затем око исчезло из виду.

Дрожа, Коджа обернулся. Там снова был его учитель, снова сильный и здоровый. Пожилой человек осторожно забрал молот из рук Коджи. Лама понял, что ему пора уходить. Инстинктивно он направился обратно тем же путем, которым пришел, мимо завоевателей и через земли мертвых. Как только он добрался до вершины холма, его учитель тихонько окликнул его. — Все находится в равновесии, ученик. Изменишь что-то одно, и ты уничтожишь что-то другое. Вокруг тебя сплошные стены. Тщательно выбирай те, что ты будешь уничтожать. Слова эхом отдавались вокруг него, и Коджа вернулся в свою юрту, в свою постель.

Моргая, Коджа сел в почти полной темноте своей юрты. События его сна оставались ясными в его сознании. Сам не зная почему, лама поспешно достал свои письменные принадлежности. Прижавшись поближе к свету пылающей жаровни, Коджа начал записывать каждую деталь.

14. Сны и судьбы

В течение следующих нескольких дней энергия армии была направлена на подготовку к очередному выступлению в поход. Когда кахан атаковал Хазарию, Коджа был поражен потоком отдаваемых приказов; теперь он был совершенно ошеломлен. Сорок тысяч, возможно, даже пятьдесят тысяч человек приняли участие в походе на Манасс, и даже тогда только десять тысяч действительно атаковали город. Остальные были размещены в пунктах вдоль границы, отчасти для того, чтобы представлять угрозу для Хазарии, но больше для того, чтобы облегчить проблемы с поиском пищи и воды для десятков тысяч людей и лошадей.

Теперь готовились к еще более масштабной кампании. Как историк, Коджа добросовестно выполнял свой долг; он выслушивал все, что мог, и тщательно отмечал все в растущей стопке бумаг.

Ямун, со своей стороны, организовал свои войска, ожидая прибытия новых людей. Все чаще приходили гонцы от Хубадая из Семфара. Эти отчеты доставлялись непосредственно кахану. Другие всадники, одетые в запятнанные желтые одежды людей Томке, тоже прибывали с набитыми сумками писем.

Из разных источников Коджа знал, что в лагере Ямуна собралось сто пятьдесят тысяч солдат. Священник предположил, что к тому времени, когда армия достигнет Шу Лунг, в ней будет около двухсот тысяч человек.

Пятьдесят тысяч человек уже были бременем для страны; двести тысяч человек сломили бы ее. Запасы зерна и травы в этом регионе уже были на исходе, потому что армия не двигалась в течение многих дней. В своем шатре кахан разрабатывал планы по переводу всадников на новые пастбища и заготовке припасов для предстоящей кампании.

Для этого Ямун назначил еще нескольких «юртчи» и возложил на них ответственность за сбор припасов. Эти чиновники приступили к выполнению своей задачи с высокой эффективностью. Каждый день священник наблюдал, как очередная группа всадников в синих одеждах, с лицами, покрытыми коричневой пылью, возвращалась со стадом мычащего скота, добавляя животных на пастбища крупного рогатого скота и овец. Другие джагуны торжествующе проскакали мимо юрт, ведя в поводу прекрасных жеребцов и кобыл. Они станут дополнительными скакунами, которые понадобятся в предстоящих сражениях. Вереницы повозок, запряженных волами, громоздились с новыми товарами — мешками с просом и ячменем, мешками муки, тюками риса, бочонками вина, сосудами с соей и кирпичиками чая, соли и сахара. «Юртчи», сидя за импровизированным столом, старательно подсчитывали все эти припасы, делая  пометки на длинных полосках бумаги.

Все это Коджа отмечал в своих бумагах, сидя в дверях своей юрты, и потягивая приготовленный Ходжем чай. Было так много деталей, что он мог лишь кратко отмечать их. В конце концов, ему пришлось остановиться, пока у него не кончилась бумага. Коджа аккуратно упаковал свои письменные принадлежности и встал, собираясь уходить. Он еще должен был сообщить Ямуну о состоявшихся в тот день переговорах с Хазарией.

Лама тщательно отряхнул пыль и поправил полы своего черного халата — униформы ночного стража. Это был подарок, на ношении которого настоял Кашик; хотя ему было неудобно в одежде воина, священник не собирался оскорблять великодушие и честь нескольких тысяч суровых солдат. История о том, как священник спас жизнь Ямуну, вышла наружу после курултая и распространилась среди охранников. В знак признания его подвига они более или менее приняли его в свои ряды. Теперь он был почетным Кашиком, и поэтому, должен был одеваться соответствующим образом.

Когда лама вышел из палатки, арбан, назначенный его телохранителем, поспешил догнать его. То, что обычно было одиноким походом к шатру кахана, теперь быстро превращалось в небольшую процессию.

Сегодня кахан проводил свой суд на улице. На нем была легкая рубашка из накладывающихся друг на друга металлических чешуек, прикрывавшая грудь, и тяжелые синие шерстяные брюки, которые исчезали в свободных голенищах сапог. Увидев приближающегося Коджу, Ямун отпустил своих помощников и посыльных. Поднявшись, военачальник шагнул вперед и заключил маленького человечка в могучие объятия.

— Анда, — тепло сказал он, отступая назад, чтобы посмотреть на новый наряд Коджи. — Я рад тебя видеть. Одежда тебе хорошо идет. Проходи и садись.

Коджа видел, что кахан был в особенно прекрасном настроении. Священник подождал, пока подадут чай и кумыс, прежде чем заговорить, как полагалось.

Наконец, напитки были разнесены. Поставив свою чашку на стол, Коджа начал. — Твой чай превосходен, Ямун.

Кахан не обратил внимания на комплимент. — Анда, Хазарцы сдались? — небрежно спросил он.

— Они согласились на все твои условия, включая послов «донг чанг» и Шу. Есть только один вопрос, который они задают, — осторожно сказал Коджа. — Послы хотят знать, кто будет править Манассом, когда они сдадутся. Принц Оганди по-прежнему будет командовать?

Ямун удовлетворенно хлопнул в ладоши. — Я обдумал твои слова о правлении страной, священник. Я решил назначить Джада ответственным за Хазарию. Он позаботится о том, чтобы они соблюдали мир. Кроме того, он мой сын. Он должен править.

— Это мудрый выбор, Ямун. Коджа был доволен. Очевидно, он оказывал какое-то влияние на политику Ямуна.

Они вдвоем еще немного попили кумыс и чай. Наконец, Коджа заговорил снова. — Ямун, что ты знаешь о Шу Лунг?

— Много чего, Анда. Ты же не считаешь меня невежественным, не так ли? Ямун протянул руку и снова наполнил свой ковш, наблюдая за реакцией священника. — У Шу Лунг есть император, и это большая страна с большим богатством, настолько большим, что этот император посылает мне ценные подарки и принцесс своей крови.

— Но какая у них армия, их обороноспособность, их земли? — надавил Коджа. — Ты действительно знаешь, какой большой Шу Лунг?

— Их армия в основном состоит из пехотинцев. У них есть машинки, которые стреляют стрелами…

— Арбалеты, — объяснил Коджа.

— Их солдаты медлительны и не могут угнаться за всадниками. У них есть всадники, но кавалерия Шу никогда не была очень хорошей. Даже во времена моего отца они выезжали за пределы своих границ, чтобы наказать нас за набеги. Им никогда особенно не везло в этих поездках. Поэтому, чтобы защитить себя, они возвели стену вокруг своей страны. Эти вещи знает каждый хан. Ямун изложил все это буднично, как, будто ничто из этого его вообще не касалось.

— Ямун, Шу — многочисленный народ, и воинов у них во много раз больше, чем у Туйгана. У них много городов, гораздо больших, чем Манасс.

— Города — это ловушки для солдат, их легко захватить. Ямун лениво потянулся.

— Но ведь есть Драконья Стена, — возразил Коджа.

— Ах, да, это стена, которую они построили вокруг своих земель, — прокомментировал Ямун.

— Не всех земель, Великий Повелитель, — поправил Коджа. — Только вдоль границы с тем, что они называют Равниной Лошадей — твоими землями, степью.

— Значит, они нас боятся. Эта мысль придала Ямуну еще больше уверенности.

— Ты знаешь, какой длины Драконья Стена? — раздраженно спросил священник. — Она тянется на сотни миль — тысячи миль. На кахана это не произвело впечатления.

— Есть история, которая рассказывает, как она была построена, — продолжал Коджа. Возможно, если бы кахан знал, как была сделана стена, он понял бы силу Шу Лунг.

— Значит, теперь ты еще и рассказчик, — снисходительно сказал кахан. Он налил еще ковш кумыса. — Очень хорошо, рассказывай свою историю.

Коджа вздохнул, чувствуя, что Ямуна не переубедишь. Тем не менее, священник распрямил ноги и начал.

— Драконья Стена очень старая, но она не была там вечно. Говорят, что давным-давно воины выезжали с Равнины Лошадей и совершали набеги на земли Шу Лунг. В те дни армия Шу не могла остановить этих всадников. Каждый год налетчики уводили много лошадей и крупного рогатого скота. Коджа сделал паузу, чтобы отхлебнуть свой чай.

— В то время Шу Лунг правил мудрый император. Когда он увидел, что делают степные всадники, и что его армия не может их остановить, он пошел к своему советнику, могущественному волшебнику, и спросил его: — Как я могу остановить этих всадников?

Ямун зевнул и махнул ламе, чтобы тот поторапливался. Священник заговорил быстрее.

— Волшебник рассказал императору о хане-драконе, который жил под океаном — озером, таким широким, что через него ничего, кроме воды, не видно. Волшебник сказал: — Вымани дракона из океана и скажи ему, чтобы он шел на запад. Там я встречусь с ним, и мы остановим захватчиков.

— Волшебники, — фыркнул Ямун. — Чему я должен научиться из этого, анда?

— Пожалуйста, Великий Ямун, позволь мне закончить. Коджа вздохнул и снова взялся за рассказ. — Итак, император сел в лодку и поплыл к центру океана. Он помешивал воду большой палкой, взбивая грязь со дна. И дракон-хан вышел из воды.

— Кто потревожил меня? — воскликнул дракон. Коджа сопротивлялся тому, чтобы придать дракону глубокий, раскатистый голос, хотя именно так, по его представлениям, должно было звучать это существо.

— Император указал на запад. — Тот, кто потревожил тебя, убежал далеко, в страну, где нет океана. Если ты поторопишься, то сможешь поймать его. И дракон взлетел в небо, чтобы преследовать обидчика. Коджа остановился, чтобы перевести дыхание.

— Красивая история, Анда, но какой в ней смысл? — нетерпеливо спросил Ямун.

— Ну, дракон подлетел к краю Равнины Лошадей. Там он увидел волшебника, стоящего на вершине горы. — Ты тот человек, который нарушил мой покой? — выкрикнул он.

Волшебник не ответил. Вместо этого он произнес одно слово. Дракон упал с неба. Его огромные кольца развились на сотни миль по хребтам суши. Земля содрогнулась, и тело дракона превратилось в кирпич и камень Драконьей Стены. Все произошло благодаря силе одного-единственного слова волшебника, и с тех пор никто не смог прорваться через Драконью Стену. Коджа подождал реакции Ямуна.

Кахан поднялся со своего места и потянулся. Он посмотрел на небо. Вдалеке тускло виднелись сине-серые горы, переходящие в мерцающие белые вершины. Несколько грозовых туч низко нависли над дальним горизонтом. Повернувшись к Кодже, Ямун сказал ровно, но настойчиво: — Ты утверждаешь, что Драконья Стена могущественнее меня. Ты забываешь, что я кахан. Я могу стоять в самом сердце молний Тейласа и не пострадать. Я разрушу Драконью Стену. Такова воля Тейласа.

Слова Ямуна напомнили Кодже о самых фанатичных жрецах Храма Красной Горы, — людях, которых вообще невозможно было переубедить. Лама сидел, молча, пока Ямун расхаживал взад-вперед. Солнечный свет отражался от металлической рубашки кахана, посылая сверкающие лучи во множество направлений. Наконец Коджа спросил: — Что ты будешь делать, когда доберешься до Драконьей Стены?

— Я разобью ее, как гигантский молот, — похвастался Ямун без тени сомнения в голосе.

* * * * *

День спустя Хазарцы приняли условия капитуляции кахана. Ямун впервые встретился с послами, принес вместе с ними присягу Тейласу и официально изложил условия их капитуляции. На протяжении всей короткой церемонии представители Принца Оганди бросали полные ненависти взгляды на хазарского священника, который сидел среди их врагов.

Волшебник, которого Ямун потребовал выдать, представлял собой проблему; кто-то предупредил его, и ему удалось сбежать. Хотя кахан  был недоволен,  он изменил условия так, что колдун был объявлен вне закона, и принесение клятвы продолжилось. В конце церемонии, после того, как бывший губернатор Манасса был сдан Кашикам, Ямун вызвал своего сына Джада и передал ему командование над Хазарией. Принц был представлен как новый губернатор Манасса. С этого момента все судебные решения, касающиеся Хазарии, должны были проходить через его руки. Один тумен, более чем достаточный для поддержания мира, как отметил кахан, был выделен и передан под командование Джада.

На следующее утро армия Ямуна свернула лагерь и начала марш к Шу Лунг. В течение шести дней войска скакали на северо-восток, направляясь к Первому Перевалу Поднебесной — воротам в обширные земли Шу Лунг. Даже ранней весной земля здесь была сухой; земля, по которой они путешествовали, находилась на самой границе холодной пустыни. По сравнению с их предыдущим походом, Коджа нашел темп этого путешествия почти непринужденным, неторопливым. По мере продвижения, армия собирала все больше туменов: сначала силы, растянутые вдоль границы с Хазарией, а затем огромный контингент, прибывший с запада. Медленный марш был преднамеренным, чтобы дать армии время увеличиться в размерах. В начале похода в ней было около пятидесяти тысяч воинов. К рассвету шестого дня, по оценкам Коджи, по тропе, ведущей к Драконьей Стене, двигалось двести тысяч человек.

Был поздний вечер того шестого дня, когда Коджа увидел, что штандарт кахана, наконец, достиг вершины Первого Перевала Поднебесной. Юртчи, ответственные за дневной переход, встретились там с каханом и, представившись, объяснили, что обнаружили их разведчики. Коджа был слишком далеко, чтобы расслышать их, но его глаза следили за их размашистыми жестами, когда они указывали вниз, на равнину, простиравшуюся у подножия гор.

С вершины все еще покрытого снегом перевала, равнина казалась ничем иным, как гладким пространством зеленого и коричневого цветов, лишь изредка нарушаемым более темными прорезями оврагов и ручьев. Издалека, в этом царстве скал и льда, это выглядело как земля обетованная, хотя на самом деле это были всего лишь луга, изредка усеянные деревьями. Вдалеке ровная поверхность уступала место пересеченной местности. Горизонт несколько раз поднимался и опускался, намекая на то, что где-то за ним могут быть горы.

Темная линия того, что казалось оврагом, криво пересекала пейзаж далеко на равнине; «юртчи» с некоторым волнением указывали на нее. Внимательно изучив ее, Коджа понял, что это была тень Драконьей Стены. Зачарованный, Коджа повел по ней пальцем. Стена поднималась, опускалась, изгибалась и исчезала из виду только для того, чтобы снова появиться вдалеке.

— «Вот на что Ямун предлагает напасть в одиночку», — печально подумал священник. Он внезапно убедился, что задача безнадежна, независимо от того, было ли у Ямуна пятьдесят тысяч или пятьсот тысяч воинов. У кахана не было тяжелого вооружения — осадных башен, катапульт и таранов, — необходимого для осады. У него не было возможности пробить каменную кладку стены. Какой бы защитной магией ни обладала стена, это только усугубляло ситуацию.

Выкрикиваемые команды офицеров — Кашиков вывели Коджу из задумчивости, когда орда снова пришла в движение. Священник осторожно спускался по темнеющему восточному склону к местам стоянки, выбранным «юртчи», оставляя позади Первый Перевал Поднебесной.

* * * * *

Чанар спал плохо. Последние несколько ночей ему снились сны, которые он не мог вспомнить, но знал, что они почему-то тревожат его. Только что закончился еще один, такой сильный, что он ворочался, с боку на бок, почти проснувшись.

В этот момент створка двери в его юрту, которая на самом деле ему не принадлежала, открылась. Легкого движения было достаточно, чтобы привести его в сознание. Рука генерала метнулась к мечу, бережно положенному рядом с кроватью. Заглянув в открытую дверь, он не увидел никаких признаков незваного гостя. Как раз в тот момент, когда он собирался подняться и осмотреться, створка снова закрылась сама по себе. Что-то мелькнуло, и внезапно Баялун, в темном меховом плаще, опустилась на колени у двери, завязывая шнурки. Она быстро подняла глаза и прижала пальцы к губам, заставив Чанара замолчать прежде, чем он успел отреагировать на ее внезапное появление.

— Тихо, — быстро прошептала Баялун, подходя к нему. — Приготовься пойти.

Чанар посмотрел на нее и моргнул, пока его одурманенный сном разум пытался разобраться в происходящем. Он неуклюже нащупал ее, думая, что она пришла присоединиться к нему в постели. Баялун яростно оттолкнула его заигрывания и ткнула его в бок своим посохом. — Вставай! — резко прошипела она, явно не в настроении для романтики.

Пораженный не столько болью, сколько свирепостью вдовы, Чанар сел, уныло потирая бок. Проснувшись, генерал посмотрел на хадун, его глаза прояснились, а разум начал функционировать. — Что происходит?

— Мы должны кое-куда пойти, сегодня, сейчас же, — сказала она со страстной настойчивостью. — Одевайся!

— На нас напали? Что происходит? — потребовал Чанар, не прилагая никаких усилий, чтобы сохранять спокойствие, когда выбирался из-под одеял.

— Тихо! — приказала она. — Мы должны пойти на встречу, ты и я. На встречу с Шу. Баялун подошла к двери юрты, собираясь уходить.

Чанар натянул брюки и сапоги, испытывая необъяснимое чувство страха. — Где?

— Просто пойдем со мной. Женщина не стала дожидаться дальнейших объяснений, а наклонилась, чтобы расстегнуть дверные застежки. Чанар поспешно натянул кольчугу и, схватив лежавшие поблизости меч и пояс, застегнул их, когда Баялун выглянула в отверстие. — Веди себя тихо, — проинструктировала она. — Мы не хотим, чтобы охранники видели, как мы уходим.

Чанар пожал плечами, пытаясь привести свои доспехи в порядок. — Почему бы тебе не произнести заклинание, как ты это сделала, когда пришла?

— Слишком рискованно. Ты не знаешь, как передвигаться незаметно. Ты споткнешься о собственные ноги. Это, безусловно, привлечет внимание.

Чанар начал упрекать Баялун, но она выскользнула за дверь прежде, чем он успел вымолвить хоть слово. Сердито закрыв рот, Чанар последовал за ней в лагерь.

Луна клонилась к закату, заливая лагерь слабым светом. Когда сияние Анджар стало меркнуть, ярко проявились сверкающие точки Девяти Стариков — звезд, которые тянулись за луной. Чанар и Баялун осторожно пробирались через небольшое скопление юрт на королевской территории. Один раз они резко остановились, едва избежав внимания охранника — Кашика, который справлял нужду сразу за пределами территории кахана.

Оказавшись за пределами лагеря Ямуна, они двигались гораздо быстрее. Много людей лежало, растянувшись на земле, завернутые в толстые одеяла, и крепко спали. Лошади на длинных привязях бродили среди дремлющих солдат. Несколько человек сновали взад и вперед, поскольку работа в лагере по-настоящему никогда не прекращалась. Пробираясь мимо скоплений спящих людей, заговорщикам потребовался час, чтобы добраться до границы лагеря, но ни один часовой не остановил их по пути.

Баялун тихо вздохнула от напряжения, благодарная за то, что избежала разоблачения. — Быстро. Сюда, — прошептала она, увлекая Чанара к оврагу, пересекавшему близлежащий склон. Баялун двинулась быстрым шагом, ловко обходя камни и заросли, которые Чанар едва мог разглядеть. Позади нее Чанар вполголоса выругался, спотыкаясь, чтобы не отстать.

Баялун был удивлена еще больше, чем Чанар, когда перед ними возникла темная фигура. Сначала она подумала, что это солдат Шу, посланный сопровождать их. Затем фигура заговорила. — Стой! — скомандовала фигура на безупречном  языке Туйгана.

Баялун резко остановилась, Чанар чуть не врезался в нее.

— Часовой! — прошипела она себе под нос. — Быстро, поговори с ним. Она потянула Чанара вперед себя.

— Я Хан Чанар. Что тебе нужно? — потребовал генерал. — Подойди и назови себя. Позади генерала Баялун скользнула влево, исчезая в темноте.

Часовой осторожно двинулся вперед с обнаженным мечом, пока не оказался достаточно близко, чтобы узнать одежду Чанара. Этот человек был всего лишь обычным солдатом. Взволнованный и нервничающий в присутствии хана часовой, наконец, вспомнил о своем месте и опустился на одно колено, склонив голову. — Не сердись, Хан Чанар, — пробормотал он, заикаясь. — Я всего лишь следовал инструкциям моего командира.

— Хорошая работа, солдат... Что происходит вокруг? Чанар был в растерянности, не зная, что ему теперь делать. Баялун оставила его в затруднительном положении, и он начал думать, что она использовала его как дурака.

— Генерал, это... Внезапно из темноты на спину часовому прыгнула черная фигура. Нападавший нанес удар ножом. Охранник издал приглушенный, булькающий вздох. Два тела рухнули на землю. Чанар отскочил назад, обнажая саблю, готовый нанести удар. Тела немного пометались, а затем охранник перестал двигаться.

— Помоги мне подняться, — скомандовала Баялун, находясь на теле часового. Чанар вздрогнул, затем узнал в черной фигуре вторую императрицу. Он был поражен, что она могла двигаться так быстро и с такой силой.

Чанар поднял ее. Ее руки были теплыми и скользкими. Тяжело дыша от напряжения, хадун прислонилась к генералу, чтобы отдышаться. Кровь часового капала с ее пальцев на сверкающую кольчугу Чанара.

— Помоги мне найти мой посох, — слабо попросила она.

— Ты убила его, — сказал Чанар, все еще не веря в скорость, с которой она нанесла удар. Он нашел посох Баялун и передал его ей.

— Он увидел нас. Теперь оттащи его тело в тот овраг, с глаз долой, — приказала Баялун, указывая вперед, в темноту.

Вздрогнув от неожиданности, генерал схватил мертвеца за пятки и потащил тело лицом вниз по грязи, оставляя за собой кровавый след. Раздался глухой удар, а затем звон камней, когда тело скатилось по склону в овраг. Отирая кровь с рук пригоршней пыли, Чанар стоял на кромке оврага. Он вглядывался в густые тени, когда Баялун присоединилась к нему.

— Это дурной знак, — выругался Чанар, когда они пробирались по дну оврага. Он тихо кипел от злости. — Смерть охранника будет замечена. Это наверняка выдаст нас.

— Послушай, — сказала Баялун, ее пыл возрастал, — подумают, что это сделали Шу. Никто не знает, что мы здесь.

Напряжение Чанара ослабло, когда он понял мудрость ее слов. — Очень жаль, что этому человеку пришлось умереть, — наконец признал он, — но такова была его судьба.

Баялун ничего не ответила, осторожно пробираясь между камнями. Покосившиеся склоны оврага расширились, образовав небольшой ровный круг земли, свободный от обломков камней. Слабый лунный свет отбрасывал тусклое сияние в центр поляны, оставляя по краям тяжелые, темные тени. Баялун остановилась в одной из таких теней, прижимая Чанара к себе. Он мог сказать, что вторая императрица была взволнована; она слегка дрожала, и ее дыхание было прерывистым.

Они стояли неподвижно, ожидая. Воздух был холодным, предвещая сильный мороз. Чанар засунул руки в широкие рукава своей мантии, чтобы согреть их, и беспокойно заерзал, пытаясь сохранить терпение.

Из глубокой тени на другой стороне поляны донесся шепчущий голос. — Добро пожаловать, вторая императрица Эке Баялун...

— Хватит приветствий, — прервала его вдова резким ударом своего посоха. — Я пришла. Джу-Хай Чоу здесь?

— Я говорю от имени государственного министра, — ответила тень дрожащим голосом старика.

— Тогда знай, что если Джу-Хай Чоу обратится к нам за помощью, чтобы уничтожить кахана Туйгана, он должен прийти сам. Мы не будем иметь дел с «харачу», — сердито заметила Баялун. Чанар сомневался, что говоривший на другой стороне знал, что хадун только что назвала его рабом.

— Вторая императрица и ее генерал обращаются к нам за помощью, чтобы занять трон Туйгана. Она поговорит с тем, кого послал Джу-Хай Чоу, — ледяным тоном прошептал голос в ответ. Хотя слова были произнесены тихо, они были ясны. Первое требование Баялун провалилось, и теперь она обдумывала свой следующий план действий.

— Хорошо, представитель Джу-Хай Чоу приемлем, — признала она, резко переходя на более мягкий тон. — Мы останемся.

— Для Джу-Хай Чоу это будет большой честью, — вежливо произнес голос.

— Тогда слушай, — снова начала Баялун, перехватывая инициативу. — Скоро кахан выступит против Драконьей Стены. Возможно, ваша стена крепка, но он может прорваться.

— Немыслимо, — ответил голос старика с абсолютной уверенностью.

— Возможно, но он хитер, и у него много людей. Может случиться невозможное, особенно если ему помогут волшебники.

— Их помощь ничего не изменит. Никто не может сломить мощь Драконьей Стены; она сделана из чего-то большего, чем просто кирпич и строительный раствор, — похвастал голос. — Ты думаешь, твой кахан первый, кто разбился об нее? Другие армии пытались, но потерпели неудачу.

Баялун заинтересованно приподняла бровь, слушая. Шу намекал на секреты, касающиеся стены, о которых она не знала. Тщательно подбирая слова, она попыталась вынудить его рассказать больше. — Секреты всегда можно раскрыть, — зловеще предположила хадун, снова стукнув посохом для убедительности.

С другой стороны оврага послышалось резкое шипение. Смысл ее слов не ускользнул от говорившего. — Ты знаешь? — прорычал Шу.

— У меня много источников, харачу, — солгала Баялун. Она ничего не знала о стене, кроме того, о чем проговорился Шу. И все же она сделала паузу, чтобы дать мужчине поволноваться. — Даже если кахан не сможет прорваться, он всегда будет совершать набеги на ваши караваны и душить вашу торговлю с западными землями. Все, что вы можете сделать, это прятаться за своей стеной, пока он не уйдет. Вы должны избавиться от него.

— У второй императрицы есть какой-то план? — прошептал голос, несколько раздраженный ее замечаниями.

— Да. Армии Шу Лунг нужно уничтожить кахана и его телохранителей.

— А что вы будете делать, пока мы рискуем всем? — рявкнул говоривший.

— Мы поможем вам, но мы не можем действовать так прямолинейно. Нас нельзя заподозрить, иначе трон перейдет к одному из сыновей кахана. Если это произойдет, мы ничего не выиграем, — терпеливо объяснила Баялун. — Вы должны напасть на кахана.

— Очень хорошо. Я так и сделаю, — согласился скрытый человек на другом конце поляны. — И каков же ваш план?

— Вы выведете свою армию из-за Драконьей Стены и победите кахана. В битве он будет убит.

— И это все? — саркастически спросил голос. — И как же нам победить его?

— Чанар, объясни планы кахана, — приказала Баялун, усаживаясь на камень.

Чанар шагнул вперед, встав на границе света. — Кахан Ямун приведет часть своей армии к Драконьей Стене. Он нападет с этой группой, а затем, похоже, отступит в большом замешательстве. Мы делали так много раз, — объяснил генерал. — Вы не должны преследовать его. Это ловушка. Когда вы не последуете за ним, он вернется, чтобы снова атаковать. Вот тогда вы должны быть готовы к настоящей атаке.

— Он превосходит численностью те войска, которые у нас будут в наличии. Атаковать будет самоубийством, — прошептал говорящий.

— Только если вы нападете в одиночку, — возразил Чанар, — а вы этого не делайте. Отправь свою армию на равнину перед стеной. Кахан не сможет устоять. Он будет атаковать. Когда он это сделает, разойдитесь по флангам и дайте ему пройти к стене. Мои люди нападут на него с тыла, а вы можете ударить с боков. Оказавшись в ловушке между стеной и нашими людьми, он будет уничтожен.

— И ты станешь каханом, — заключил голос с ноткой сарказма.

— И если ханам будет выплачена дань, то между Туйганом и Шу Лунг воцарится мир, — отметила Баялун.

— Дань будет выплачена. Я расскажу Джу-Хай Чоу о вашем плане. Вы больше ничего от нас не услышите до окончания битвы, — категорично сказал голос. Из тени послышался скребущий звук, когда незнакомец собрался уходить.

Баялун крикнула: — Подождите минутку, представитель Джу-Хай Чоу. Просьба.

— Что?

— Пришлите нам одного из ваших людей в качестве посыльного на случай, если нам понадобится связаться.

— А ты не сможешь пользоваться заклинаниями? — спросил Шу.

— Бегун будет дополнительной мерой предосторожности, если я не смогу использовать свои заклинания. Дайте нам человека. У нас на краю лагеря для него приготовлена одежда. Чанар посмотрел на Баялун, прекрасно зная, что они не делали никаких подобных приготовлений. Она резко встретила его взгляд, предупреждая, чтобы он помалкивал.

— Это согласовано. Последовала пауза, затем из тени вышел невысокий мужчина. На нем была одежда простого солдата Шу — длинное стеганое пальто, сшитое из стеганых квадратов, обувь, похожая на тапочки, и простая металлическая шапочка. Бегун нес копье, а на боку у него висел меч в ножнах. В темноте цвета его одежды было невозможно разглядеть. Нервничая, мужчина, едва ли старше юноши, двинулся через поляну.

— Успехов второй императрице и прославленному генералу, — произнесла темная фигура на другом конце ущелья.

— Несомненно. Чанар, — очень тихо прошептала Баялун, — будь бдителен и готов пустить в ход свой меч по моему сигналу. Она слегка наклонила голову в сторону солдата Шу. — А теперь быстро, мы должны вернуться, пока не стало слишком светло, — сказала она на ломаном языке Шу, ее голос был достаточно громким, чтобы воин мог ее услышать.

Все трое отправились по тропе обратно в лагерь.

Баялун шла впереди, затем шел воин Шу, а Чанар замыкал шествие. Они пробирались вдоль оврага, пока не добрались до того места, где Чанар спрятал тело часового.

— Сейчас, — сказала Мать Баялун, не оборачиваясь. Чанар мгновенно понял намек, и, прежде чем несчастный солдат успел среагировать, меч генерала вонзился ему в шею чуть ниже уха. Раздался тихий щелчок, когда лезвие рассекло кость. Отрубленная голова охранника покатилась вниз по склону. Хлынула быстрая струя крови, затем, все еще размахивая ногами и руками, тело повалилось на землю.

Чанар вытер свой клинок о рукав мертвеца, затем оторвал кусок ткани, чтобы начисто вытереть кольчугу. Он подобрал голову и положил ее поближе к часовому, которого Баялун убила ранее.

— Хорошо. Оставь тело там, где оно есть, — сказала хадун с вершины оврага. — Когда утром стражники найдут тела, они решат, что на часового напали враги Шу. Никто нас не заподозрит. А теперь нам нужно возвращаться в лагерь.

15. Драконья Стена

Возбужденный гул мужских голосов эхом разнесся по королевскому двору незадолго до восхода солнца, еще до того, как рассвет обозначил горизонт. Шум прервал купание Коджи. То, что обычно было роскошью, хотя и недооценивалось Ходжем, сегодня превратилось в ледяное испытание. Воздух был холодным, а вода была из растаявшего, выпавшего снаружи снега. Суматоха в лагере была желанным поводом одеться.

Дрожа, Коджа быстро натянул свою новую черную мантию, отказавшись от обычного тщательного осмотра на предмет паразитов. Он не мог понять, как Туйганы могли это выносить, ведь их одежда так часто была покрыта вшами. Отбросив эту мысль в сторону, он поспешно натянул мягкие сапоги, которые Ходж нашел взамен его поношенной обуви. Священник представлял собой нелепую фигуру — лысый, изможденный мужчина, едва ли воин, одетый в богатый черный халат элитной гвардии Ямуна.

Пока Коджа одевался, шум снаружи продолжался. Все еще застегивая деревянные пуговицы на своем халате, лама протиснулся через дверь в предрассветную тьму. Неподалеку пылал костер, отбрасывая тени мужчин, стоявших вокруг него. Два тела лежали на земле рядом с огнем. Коджа поспешил к группе — нескольким простым солдатам, еще нескольким Кашикам и сутулому старому Гоюку. — В чем дело, Хан Гоюк? — спросил священник.

— Подойди и посмотри, — ответил древний воин, его морщинистое лицо было мрачно нахмурено. Гоюк указал на тела на земле. Протиснувшись мимо солдат, Коджа в ужасе остановился.

На земле были распростерты трупы двух мужчин. Одним из них был Туйганский солдат, передняя часть его халата была пропитана кровью из зияющего разреза на горле. Другим был странный воин, одетый в тяжелую стеганую мантию, украшенную единственным иероглифом Шу — словом, обозначающим добродетель. На нем были доспехи простого пехотинца. Голова воина была аккуратно положена рядом с телом.

Коджа отвернулся. — Кто это? — он, задыхаясь, повернулся к Гоюку.

Старик перевел взгляд на командира Кашиков, стоявшего рядом с ним.

— Мастер лама, — вежливо объяснил Кашик, хотя его голос был холоден от гнева. — Этот человек был солдатом орды Найкан, которая несла караульную службу прошлой ночью. Его нашли сегодня утром вместе с этим другим. Должно быть, он встретил патруль Шу, и они убили его. По крайней мере, он убил одного из врагов перед своей смертью. Это случилось вон там. Командир указал на северо-восток, где земля уходила вниз, к равнине, лежащей внизу.

— А Ямун знает? — спросил Коджа у Гоюка.

Старик кивнул, посасывая нижнюю губу. — Он послал меня.

Коджа снова посмотрел на тела. Здесь было что-то, что показалось ему неправильным. — Почему? — наконец, спросил он, почти обращаясь к самому себе.

— Почему Ямун послал меня? Пото…

— Нет, нет, — быстро поправился Коджа. — Почему Шу оказались так близко к лагерю? Случилось еще что-нибудь? — спросил Коджа у офицера.

— Ничего не сообщалось, мастер лама, — ответил командир.

— Они разведывали нас, а этот человек нашел их, — решительно сказал Гоюк. — Это ясно. Повесьте тело Шу. Теперь нам предстоит проделать большую работу. Высказав свое мнение по этому поводу, старый хан потопал прочь, позвякивая на ходу доспехами. Кашик последовал за ним.

Все еще не удовлетворенный, этим простым ответом, Коджа опустился на колени рядом с мертвым солдатом и осторожно осмотрел рану. — Как часто воину в бою так аккуратно перерезают горло? — спросил Коджа, поворачиваясь к одному из охранников, который оставался поблизости.

Охранник озадаченно посмотрел на него. — Это случается редко, — признал он, — но один из Шу мог напасть на него сзади.

— И он все равно отрубил голову другому человеку? — скептически спросил Коджа.

— Такое может случиться, — настаивал охранник.

— Возможно, — сказал Коджа, хотя он был далек от убежденности. Священник встал, и стражники понесли тело убитого врага, чтобы выставить его напоказ, как велел Гоюк. Когда они потащили труп, Кодже внезапно пришла в голову идея. — Оставьте голову и этого человека, — приказал он, указывая на воина. — Заверните тела и храните их в безопасном месте. Было несколько вопросов, которые Коджа хотел задать мертвецам, но сначала он должен был отдохнуть и помолиться Фуро о наставлении.

Воины смотрели на него полными ужаса глазами, потрясенные его нелепой просьбой. Испугавшись того, что, по их мнению, было устрашающей силой священника, стражники сглотнули и выполнили его приказ.

Терзаемый догадками, Коджа вернулся в свою палатку, чтобы выпить утренний чай и вознести ежедневные молитвы Фуро. Ходж уже убрал ванну и поставил чайник с горячим чаем. Напиток согрел священника, прогнав предрассветный холод.

Его юрта служила лишь кратким убежищем от суматохи лагеря. Снаружи армия уже начинала выстраиваться. В конце концов, выйдя из своей юрты, Коджа взял лошадь, которую держали для него телохранители, и поскакал туда, где развевался штандарт Ямуна. Темная линия Драконьей Стены была отчетливо видна на равнине внизу.

Ямун, его помощники и командиры армии столпились вокруг штандарта, обсуждая стратегию предстоящей атаки. В дополнение к кахану было еще несколько человек, которых Коджа узнал: Гоюк, Чанар и большой Сечен. Священник огляделся в поисках Баялун, но ее нигде не было видно. Были и другие, кого он знал лишь мимоходом: младшие командиры Кашики, знаменосец Ямуна и даже его старый, худой писец. Они образовали впечатляющую группу, одетую в свои боевые доспехи.

Ямун надел свои лучшие доспехи в предвкушении победы. Костюм состоял из маленьких металлических пластинок, каждая из которых была выполнена в виде чешуи дракона, поблескивающей золотом. С доспехов свисали шелка ярко-желтого, синего и красного цветов, а шею и верхнюю часть плеч Ямуна украшала броня из кованой стали. Рыжие косы кахана свисали из-под конического шлема, украшенного серебряной кольчугой и отороченного белым мехом зимнего волка. Длинные металлические наручи из полированной стали, украшенные тиграми и драконами, сцепившимися в бою, были пристегнуты поверх кольчуги, покрывавшей его предплечья. В одной руке кахан держал кнут с серебряной ручкой, состоящий из трех ремешков. На боку у него висел чехол лука из выкрашенной в зеленый цвет кожи, и инкрустированные драгоценными камнями ножны. Рукоять, торчащая из ножен, была простой и удобной. На спине у него висел круглый щит из чеканного золота и серебра.

Лошадь Ямуна, прекрасная белоснежная кобыла, была так же богато украшена, на ней была полукруглая броня в тон доспехам кахана. Седло имело высокие арки спереди и сзади, покрытые пластинами из обработанного серебра с рисунком из вьющихся виноградных лоз. Рама седла была покрыта подушкой из толстого красного войлока, отделанной кусочками серебряных зеркал и золотыми кистями. Уздечка, поводья и ремни на крупе и холке лошади были полностью покрыты золотыми вставками с бирюзой. В лучах поднявшегося на востоке солнца и Ямун, и его конь были ослепительны.

Те, кто окружал кахана, хотя и были не так богато одеты, были не менее великолепны. Каждый командир надел свои лучшие доспехи. Лошади были тщательно ухожены и подготовлены. Коджа был поражен; он никогда не думал, что ханы привозят с собой такие наряды. Вероятно, также, что это был первый раз, когда он видел их в такой чистой одежде.

— Добро пожаловать, Коджа, — сказал Ямун священнику. — Сегодня мы испытаем прочность этой Драконьей Стены. Кахан опустил свой хлыст, висящий на запястье, указывая на отряды всадников, выстраивающихся на склоне под ними.

Всадники продвигались отдельными колоннами, выстроенными в ряд друг за другом, вместо непрерывного потока, который они использовали на марше. Боевые штандарты минганов и туменов были развернуты и развевались на ветру — на шнурах висели шелковые ленты, лошадиные хвосты, звенящие колокольчики и сверкающие зеркала.

Солдаты несли с собой все свое боевое снаряжение: длинное, упругое копье, изогнутый меч, два мощных компактных лука и пару колчанов, набитых стрелами. Там были целые блоки людей в доспехах, но большинство из них были в той, же одежде, что и каждый день, и халат с толстой подкладкой был их единственной защитой. У некоторых были щиты, но большинство всадников пренебрегали ими, поскольку щиты мешали им стрелять из лука.

Наконец, кахан присоединился к передовой линии, ханы последовали за ним. Сегодня был заключительный марш на Шу Лунг, в нескольких часах езды от Драконьей Стены. На протяжении всей поездки ханы вели себя странно тихо. Большинство ехали, молча, собираясь с мыслями, или совещались со своими помощниками. Постепенно, по мере того как группа приближалась к Драконьей Стене, кахан отдал командирам последние приказы и отправил их по своим подразделениям.

К тому времени, когда армия Туйгана достигла последнего гребня перед выходом на равнину, среди посыльных, окружавших Ямуна, осталось только три воина: Чанар в своих блестящих серебряных доспехах, который должен был командовать левым флангом; беззубый старый Гоюк, командующий правым; и Сечен, который отвечал за  личных телохранителей Ямуна. В этот день командовать центром решил сам кахан. Коджа сидел на своем коне немного позади этой группы, не желая вмешиваться.

Гонец, едва ли старше мальчика, одетый в белые одежды гвардии императрицы, подъехал на тяжело дышащей кобыле и поклонился Ямуну. Кахан махнул ему, чтобы он говорил.

— Сияющая дочь небес, вторая императрица, послала меня сказать вам, что она призвала своих колдунов со всей страны, и они заняли свои позиции по всей армии. Юноша шмыгнул носом и вытер насморк грязным рукавом.

— Это хорошо. Скажи ей, чтобы она поставила волшебников под командование ханов, — приказал Ямун.

Гонец нервно выпрямился в седле. — Вторая императрица приказала мне сказать, что она будет держать их под своим командованием. Ханы не знают о силах магов, и будут использовать их плохо. Юноша в ужасе сидел в седле, готовый вздрогнуть от малейшего движения кого бы то ни было.

Ямун, который уже перешел к другим делам, внезапно снова обратил свое внимание на посыльного. — Она сделает то, что я приказал! — рявкнул он. Юноша в ужасе сглотнул, хотя во рту у него пересохло.

Чанар выехал вперед, очевидно, пытаясь разрядить обстановку. — Кахан Ямун, — официально начал он, — возможно, Эке Баялун права. Многим ханам не нравятся волшебники. Они не будут  использовать их должным образом. Возможно, нам следует позволить ей командовать.

Ямунотказался рассматривать это предложение. — Я ей не доверяю. Она полна предательства.

— Сегодня нам могут понадобиться ее волшебники, — предупредил Чанар, кивнув в сторону Драконьей Стены. — Ты всегда можешь назначить кого-нибудь следить за тем, чтобы она правильно выполняла твои приказы.

— Уже очень поздно спорить, — добавил Гоюк, пытаясь разрядить этот кризис до того, как начнется настоящая битва.

Ямун неохотно позволил себя уговорить. Времени на споры не оставалось, и он полагал, что волшебники в любом случае не будут играть важной роли в битве. — Назначьте по одному арбану Кашиков к каждому волшебнику, — решил кахан.

— Отправьте джагун  Кашиков к Баялун. Иди, парень, и скажи ей, что эти люди предназначены для ее защиты.

После того, как курьер уехал, Ямун продолжил свои инструкции. — Скажите Кашикам, чтобы они убили любого волшебника, даже Баялун, если будет предпринята попытка предательства. Повернувшись к священнику, Ямун удивил Коджу, спросив: — Анда, может ли твой бог позволить тебе увидеть будущее?

Поначалу взволнованный, Коджа быстро ответил. — Иногда Фуро может даровать такое озарение.

— Тогда может ли он рассказать нам об исходе сегодняшней битвы? — спросил Ямун, подергивая себя за ус. — Баялун не сочла нужным взять с собой кого-либо из своих шаманов для оказания этой услуги.

Коджа на мгновение задумался, вспоминая заклинания, которыми Фуро наградил его сегодня. — Возможно, это не идеальный ответ, — наконец отважился он, — но Фуро мог бы дать какой-то намек на судьбу этого места. Большего я обещать не могу.

— Неважно, просто сделай это. Кахана не особенно интересовали технические аспекты заклинаний Коджи. Его интересовали только результаты.

— Мне нужно быть ближе к Драконьей Стене.

— Тогда, прямо впереди, за тем гребнем, — сказал Ямун, кивнув. — Сечен, проводи его туда и проследи, чтобы он не пострадал.

— По твоему слову, это будет сделано, — ответил здоровяк. Сечен провел Коджу и группу его охранников вверх по последним ярдам изломанного склона, пока они не достигли зарослей кустарника. Там они нашли затененное место, откуда Коджа мог, хорошо видеть стену.

Они находились менее чем в миле от огромного укрепления Шу. Драконья Стена тянулась длинной непрерывной линией, более величественная и массивная, чем казалась с вершины перевала. Кирпич, из которого она была построена, придавал стене тусклый желто-коричневый цвет. Коджа предположил, что она была тридцати футов высотой. Верхняя часть была усеяна зубцами. Вдоль вершины тянулась дорога, достаточно широкая, чтобы по ней могла проехать колесница. Через равные промежутки, примерно в миле друг от друга, стояли квадратные башни, более высокие, чем окружающая стена. Очевидно, это были сторожевые башни.

Тропа от Первого Перевала Поднебесной вилась вниз с высот к массивным воротам, вделанным в стену. Сами ворота были высотой со стену, в то время как башни ворот были еще выше. Эти надвратные сооружения, прямоугольные с гладкой поверхностью, сужались к верху. Вместо бойниц, едва заметных на нижних уровнях, выше были балконы в качестве позиций для лучников. Между башнями ворот, над тяжелыми деревянными воротами, тянулся арочный мост.

На мгновение Коджа подумал о том, чтобы сказать Ямуну, что его заклинание показало, что их положение безнадежно. Если бы трюк сработал, он мог бы спасти неисчислимое количество жизней. Однако с моральной точки зрения он знал, что должен сотворить заклинание. Он не мог осмелиться говорить от имени Фуро; такой поступок был бы богохульством. Кроме того, он сомневался, что его предсказание сможет поколебать решимость Ямуна.

Яркие вспышки света заискрились на равнине. — Они вышли, и развернулись за воротами, — заметил Сечен, чье зрение было намного лучше, чем у Коджи. Теперь, священник смог разглядеть воинов, выстроившихся в длинную линию. Вспышки, должно быть, были отражениями от их доспехов и оружия. — Они знают, что мы здесь. Действуй быстро, историк.

Коджа начал выполнять дыхательное упражнение, чтобы успокоить свой разум. Это заняло много времени, но Сечен был слишком занят подсчетом штандартов противника, чтобы заметить это. Наконец, священник достал свиток, который он сделал этим утром. Он был покрыт особыми молитвами. Повернув его на восток, он прочитал вслух, затем тщательно повторил этот процесс, повернувшись в другие направления горизонта. Закончив, он закрыл глаза и замер совершенно неподвижно, его тело бессознательно, полностью напряглось. Сечен и стражники ждали, боясь что-либо сказать, чтобы не нарушить действие заклинания.

Наконец его перенапряженные мышцы расслабились, и священник отшатнулся назад. Моргая, он открыл глаза и уставился на Драконью Стену. Сила Фуро наполняла его зрение, позволяя ему увидеть великое равновесие всей природы. Все вещи, живые и мертвые, животные и минералы, были наполнены силой Просветленного. Некоторые, такие как обычный камень, содержали совсем немного, в то время как другие — в частности, люди с сильной волей — ярко светились внутренней силой. Видя эти ауры благодаря божественному вдохновению Фуро, Коджа надеялся «прочитать» гармонию земли и, возможно, предсказать исход битвы.

В этот момент Коджа понял, что предсказать будет нетрудно.

Перед глазами священника вспыхнула аура самой Драконьей Стены, ослепительная, как солнце. Ее сияние затмевало все остальные ауры, даже ауру армии Шу, развернутую на равнине. Интенсивность сияния была выше всего, что Коджа когда-либо испытывал. Священник был ошарашен. Аура сияла от самого основания стены до самых верхних башен. Пылающий огонь тянулся по всей длине стены, и в нем Коджа едва мог разглядеть фигуру — фигуру, борющуюся, словно с невидимыми узами.

С трудом Коджа заставил себя вглядеться в самое сердце этого волшебного огня, чтобы разглядеть то, что скрывалось в стене. Коготь глубоко вонзился в землю. Гряда шипов доходила до самых верхних зубцов стены. Узор из чешуек сливался с кирпичом и камнем. Несмотря на все это, Коджа чувствовал, что за ним наблюдает сила, гневная и измученная одновременно.

— Фуро, защити меня! — изумленно выпалил он, разрушая чары. Внезапно видение исчезло. Ослепленный, Коджа попятился назад, ощупью спускаясь по склону. Сечен бросился за ним, уверенный, что лама сошел с ума. Священник выскользнул из его рук. Неустрашимый, или не подозревающий об опасности, Коджа увеличил свою скорость и возбуждение одновременно. К тому времени, как он добрался до подножия хребта, его дыхание вырывалось прерывистыми вздохами. К священнику вернулось зрение, и он, прихрамывая, направился к группе кахана.

— Ну, и что это? — крикнул Ямун. Очевидное волнение ламы было заразительным, заразив кахана чувством надежды. — Что ты узнал?

Коджа, наконец, перевел дыхание. Как он мог описать то, что увидел? Сила, дух, более могущественный, чем все, что он когда-либо мог себе представить, лежал под… стеной. Нет, он был частью — частью Драконьей Стены.

— Великий кахан, — начал Коджа, его грудь тяжело вздымалась, — предзнаменования неблагоприятны. Могущественный дух защищает стену. Я уверен, что он не позволит вам прорваться.

Слова священника вернули Ямуна на место. Не получив ответа, он повернулся к подбежавшему сзади Сечену. — Что ты видел?

— Великий Ямун, — ответил борец, спотыкаясь, продвигаясь вперед, — я видел армию Шу. Они знают, что мы приближаемся, и выстроились в линию, чтобы встретить нас.

— Сколько их? — поинтересовался Ямун, наклонившись вперед в седле.

— Двадцать, может быть, двадцать пять штандартов. Я бы предположил, что тысяча человек под штандартом, как у наших минганов.

Ямун откинулся в седле. — У меня шестьдесят штандартов. Мы начинаем...

— Но Ямун! Вам не прорваться! Коджа подошел к лошади кахана. Весь в поту, священник был в бешенстве, пытаясь заставить Ямуна понять его. — Ты…

— Тихо! — взревел Ямун. — Нам и не придется этого делать. Он указал на отрог хребта, который только что пересек Коджа. — Чанар, отведи своих людей на тот гребень и держи их там. Гоюк, возьми один тумен и выдвигайся; остальных своих людей отправь защищать северный фланг. Я буду держать центр. Оба хана понимающе кивнули.

— Гоюк, ты должен выманить их оттуда. Атакуй их, затем остановись и отступай, быстро. Чанар, твои люди должны быть готовы прикрыть им тыл... отделить их от стены. Я буду наковальней, а вы двое — молотами. Вместе мы сломаем их. Ни у одного из ханов не было никаких вопросов. Их помощникам оставалось согласовать сигналы, которые подавались бы штандартами и барабанами — сигналы, которые позволили бы им атаковать в унисон.

Гоюк и Чанар ушли, чтобы развернуть своих людей. Пройдет несколько часов, прежде чем войска окажутся на нужных позициях. Это было хорошо, как подумал Ямун, так как это заставит солдат Шу неподвижно стоять на солнце большую часть дня. Жара и жажда ослабят их. Его собственные люди вряд ли обратили бы внимание на такие условия.

Ямун повернулся к Кодже, который стоял неподалеку, подавленный. — Священник, я хочу, чтобы ты узнал больше о том, что ты видел. С этими словами кахан отвернулся, чтобы найти какую-нибудь тень. Сейчас ему больше ничего не оставалось, как вздремнуть.

Оставив кахана, Чанар галопом поскакал вниз по долине, чтобы присоединиться к своей армии. Он целенаправленно выбрал длинный маршрут, который вел мимо лагеря Баялун. Прибыв туда, он был встречен разношерстной компанией волшебников — высоких и худощавых, толстых и потных. Некоторые из них были одеты в роскошные одежды, другие — в рваные и грязные. Стражники кахана еще не прибыли. С презрением Чанар прошел мимо лакеев Баялун, чтобы разыскать саму хадун.

Он нашел ее сидящей на солнышке, пренебрегающей прохладной тенью. Она выглядела спящей, но, не открывая глаз, отправила своих слуг. — Добро пожаловать, Чанар. Почему ты прибыл ко мне?

Генерал спрыгнул с седла, присел на корточки рядом с хадун, и быстро объяснил планы Ямуна.

— Он дает нам шанс! — настаивал Чанар, сжимая руки в кулаки. — Передай Шу, что мы меняем план. Они должны двинуться вперед, и тогда мы все нападем на Ямуна. Мы можем зажать его между нами и уничтожить уже сегодня!

— Нет. Мы не будем делать ничего подобного, — холодно ответила Мать Баялун. Она стянула с головы красно-синюю шаль, позволив своим седеющим волосам естественным образом упасть на плечи. — Думай, Чанар, думай! Если бы ты был генералом Шу, ты бы нам доверился? Она поднялась со своего места и направилась к двери своей юрты. — Не забывай, Ямун расставит вокруг меня своих охранников. Мы будем придерживаться плана. А пока давай, докажем Ямуну, что мы верны ему.

Чанар прекрасно знал, что кахан никогда не будет полностью доверять Баялун. Однако она была права — Ямун не мог сохранять бдительность вечно. И все же его раздражало, что такая возможность упускается.

Баялун почувствовал его недовольство. — Эти воины Шу не ровня Туйганским, — предположила она, взывая к гордости Чанара. — Мы были бы глупцами, если бы доверили им победить кахана. Сегодня, Чанар, делай то, чего ожидает кахан. Завтра мы сокрушим его, и ты станешь каханом.

*****

Прошло четыре часа, пока силы кахана не выдвинулись на позиции. В это время Ямун спал под колючим деревом тамариска. Коджа сидел в тени скалы, медитируя и ища руководства у своего бога. Он надеялся, что Фуро даст ему больше знаний о духе, которого он видел сегодня. Когда последние войска заняли позиции на равнине внизу, слуга пробудил кахана от дремоты. Ямун настоял, чтобы Коджа сопровождал его, поэтому священник прекратил свои упражнения и последовал за ним на вершину хребта. Там они нашли удобную позицию, откуда могли наблюдать за атакой Гоюка. Сечен стоял неподалеку, держа наготове их лошадей.

Внизу, на равнине, находился тот самый тумен Гоюка, который был выбран для первоначальной атаки. Старый хан разделил десять тысяч человек на три больших отряда. Каждый блок был глубиной в десять всадников и шириной около трехсот человек. Правое крыло было развернуто вдоль подножия хребта, где находились Коджа и Ямун. Остальные силы Гоюка растянулись слева. Священник заметил штандарт старого хана — шест с голубыми шелковыми лентами, увенчанный серебряным полумесяцем, в промежутке между ближайшим крылом и центром. На другой стороне равнины стояли солдаты Шу Лунг, ожидая под палящим послеполуденным солнцем.

Быстрая барабанная дробь возвестила о том, что на равнине все готово. Наконечники копий заколебались, создавая сверкающее море огней. Ямун взмахнул рукой, и его знаменосец опустил штандарт с  хвостом яка к земле. Сигнал был подан. Битва началась.

Коджа наблюдал с безнадежным страхом, ожидая, что Гоюк начнет действовать. Штандарт с полумесяцем задрожал, затем опустился. Волной, распространяющейся от этой единственной точки, штандарты минганов опустились, передавая сигнал по всей длине фронта. Ряды всадников дрогнули, но не сдвинулись с места.

С равнины донесся звук, сначала похожий на шелест ветра в осинах. Звук становился все сильнее, пока не разнесся эхом, похожим на рев грозы. Десять тысяч голосов разразились резким, пронзительным боевым кличем. Он отдавался эхом до тех пор, пока не стало казаться, что сами холмы взывают о крови Шу Лунг.

Внезапно был поднят штандарт Гоюка. Эффект был ошеломляющим. Штандарты минганов снова поднялись. Ряды людей, казалось, расширялись, растягивались, а затем весь тумен пришел в движение. Хриплые, отдающиеся эхом крики боевого клича сменились новым звуком: глубоким грохотом сорока тысяч копыт, ударяющих по земле. Даже на вершине хребта земля, казалось, задрожала.

— Хай! — закричал Ямун, вскакивая на ноги. Его снедало желание быть на передовой, возглавлять наступление. Не в силах находиться там, он нетерпеливо расхаживал взад-вперед, отдавая приказы.

Люди Гоюка пересекли равнину в хорошо организованной атаке. Это не был дикий, беспорядочный порыв. Вместо этого минганы двинулись рысью, держась вровень. Постепенно, по мере того как они сокращали расстояние до вражеской линии, лошади набирали скорость, сначала перейдя на намёт, затем на полный галоп. По всей равнине копья Шу затрепетали в предвкушении битвы.

Ямун ждал момента, когда передовые всадники внезапно замедлят свой натиск, не доходя до врага, выпустят из луков град стрел и ускачут галопом, бросая врага в погоню.

Этот момент так и не настал.

С гребня Ямун мог видеть, как передняя часть несущейся волны всадников достигла точки, откуда они были на расстоянии выстрела — прямо в длинной тени Драконьей Стены. По всей длине линии армии Туйгана земля покрылась рябью, затем взметнулась, вверх, взорвавшись фонтанами пыли и камней. Раздался пронзительный скрежет камня о камень и раскатистый гром, когда земная кора разорвалась на части. Другой звук, более высокий, чем рев вздымающейся земли, прорвался сквозь шум — пронзительный вой людей и лошадей, их голоса слились в единый крик.

Ямун закричал от изумления и возмущения. Передние ряды тумена Гоюка внезапно исчезли, придавленные грязью и камнями. Следующие шеренги, неспособные развернуть своих мчащихся скакунов, были поглощены завесой поднявшейся пыли. Тут и там вихрящийся торнадо расступался, открывая взору гейзеры земли, извергающиеся среди охваченных паникой всадников. Валуны падали и подпрыгивали, проламываясь сквозь оставшиеся ряды всадников, оставляя за собой окровавленные и раздавленные тела.

Под этим натиском тумен дрогнул и начал отступать. Всадники, находившиеся дальше всех от бурлящей земли, развернули своих скакунов и бросились бежать. Их паника была заразительной. Штандарты начали падать по мере того, как все больше воинов поворачивались, чтобы бежать.

Невероятно, но один участок линии Туйгана устоял и двинулся вперед, врываясь в хаотичный ландшафт. В центре этой массы красовался штандарт Гоюка с голубыми лентами. Облака пыли потянулись вперед, маня весь отряд всадников в свои мрачные объятия.

— Нет! Назад, Гоюк! Ямун тщетно кричал, как, будто мог отозвать всадников с того места, где стоял. Кахан повернулся к своему знаменосцу. — Подай им сигнал отступать!

Внезапно атака Гоюка была окутана пылью. Фонтаны грязи и камней взметнулись посреди всадников, разбрасывая людей и лошадей, как детские игрушки. На штандарт Гоюка опустился слой глины, и он исчез из виду.

— Эке Баялун! — взвыл Ямун. — Позовите Мать Баялун! Где ее волшебники? Они должны остановить это! Кахан прорвался сквозь свою маленькую группу, выкрикивая приказы, требуя отчетов, но больше всего требуя присутствия второй императрицы, чтобы объяснить ужас, свидетелем которого он был. Никогда еще священник не видел кахана в такой ярости.

Всадник пронесся сквозь ряды Кашиков позади кахана, яростно нахлестывая своего коня. Спрыгнув со своего скакуна, человек полностью растянулся на земле перед каханом, уткнувшись лицом в грязь. — Послание от второй императрицы, Повелитель Ямун!

Кахан развернулся к мужчине, готовясь нанести удар. — Говори! — прокричал он, перекрывая грохот, доносившийся с равнины.

Не поднимая глаз, посыльный выкрикнул слова своей госпожи. — Вторая императрица сообщает, что магия Шу застала ее волшебников врасплох. Они ничего не в состоянии сделать. Она спрашивает, может ли иностранный священник знать, что заставляет землю вздыматься. Она смиренно просит прощения за то, что не смогла...

— Я выслушаю ее оправдания позже, — прорычал кахан, отворачиваясь от человека. Гонец вскочил на ноги и попятился, нащупывая своего коня. Один из Кашиков, сочувствуя страхам этого человека, быстро увел курьера с глаз Ямуна. Кахан посмотрел на равнину, но увидел только людей и лошадей, несущихся сквозь облака пыли.

— Мою лошадь! — потребовал Ямун. Носитель колчана побежал за белой кобылой Ямуна. — Знаменосец, мы отправляемся туда. Приготовьтесь к скачке! Стражники переглянулись, затем поспешно начали искать своих лошадей и занимать свои позиции вокруг кахана.

Не дожидаясь, пока его стражники закончат собираться, Ямун направил своего коня вниз по крутому склону к равнине. Стражники бросились за ним, их лошади почти соскользнули вниз.

Сечен, его высокое мускулистое тело возвышалось над седлом, яростно гнал свою лошадь, чтобы не отстать от кахана. Его хозяин вслепую ехал в ловушку, и великан был полон решимости, защитить его. Пара достигла подножия склона значительно раньше остальных телохранителей.

Небольшие группы всадников вынырнули из клубящейся пыли и поскакали галопом к безопасному гребню холма. Одинокие люди и лошади без всадников в панике разбегались. Оружие, щиты и доспехи были отброшены в сторону.

Ямун рванулся вперед, а затем внезапно придержал своего коня перед первой группой отступающих людей. — Построиться! Держите свою позицию здесь! Я вам приказываю! Убегающие воины резко замерли, остановленные диким появлением кахана, который стоял перед ними. — Следи за ними, — приказал Ямун Сечену, галопом устремляясь к другой убегающей группе.

С вершины хребта Коджа наблюдал, как кахан метался от точки к точке, пытаясь остановить разгром и организовать надлежащую оборону. Военачальника было легко узнать по его штандарту, белому коню и одетых в черную одежду стражников, которые повсюду следовали за ним. Его воздействие на людей было безошибочным, когда разбитые ряды медленно прекратили свое бегство и начали перестраиваться в неровные линии. Наконец, Ямун передал задачу Сечену и поднялся на свой командный пункт. Когда он прибыл, группа охранников все еще следовала за ним, Коджа тихо подошел к нему.

Выглядя очень усталым, Ямун сел на свой табурет. Долгое время он ничего не говорил, только наблюдал за полем боя. Пыль медленно оседала, оставляя более четкую картину разрушений. Впереди тянулась полоса взрыхленной земли и обломков скал. Большинство мертвых или умирающих лежали там, раздавленные или пойманные в ловушку упавшим камнем. По обе стороны от обломков все еще оставались очаги боевых действий. Горстка Туйганских всадников, лидеров передового отряда, оказалась в ловушке за дальней стороной магического земляного вала. Они сражались, несмотря на безнадежное численное превосходство и окружение.

В нескольких других местах солдаты Шу по глупости карабкались вперед по разбитой земле, полагая, что все Туйганы разгромлены. Преследуя убегающих всадников, эти небольшие отряды также попали в ловушку. Сражения с участием этих обреченных Шу были недолгими.

Как раз в тот момент, когда Коджа убедился, что поражение выбило дух из Ямуна, старый военачальник сел, стряхивая с себя атмосферу уныния и отчаяния, которая окутала его. — Найдите Гоюка, если он жив. Я хочу знать, что произошло, — приказал он, его прежняя энергия постепенно возвращалась к нему. Когда один посыльный умчался, он повернулся к другому. — Скажи Сечену, чтобы отделил тех, кто сбежал, от остальных людей. Он должен казнить тех, у кого нет оружия. Что касается остальных, то каждый солдат должен получить по семь ударов, а каждый десятый — дважды по семь.

— Там, внизу, тысячи людей! — изумленно воскликнул Коджа.

— Им не следовало убегать, — мрачно ответил Ямун. Он продолжал отдавать приказы. — Волшебники должны получить по семь ударов плетью за свою неудачу. И если Баялун будет спорить, скажите ей, что она может, либо сама выпороть их, либо отдать мне семерых для наказания. Это ее выбор. Гонец кивнул и ушел, чтобы передать приказы кахана.

— Скажите «юртчи», чтобы выдвигали лагерь вперед. Мы останемся здесь. Махнув рукой, кахан отпустил оставшихся курьеров. Когда они отошли на достаточное расстояние, Ямун повернулся к священнику.

— Итак, анда, почему это произошло? Голос кахана был твердым и размеренным.

— Я не знаю. То, что ты видел, если я прав, было делом рук могущественного духовного существа. Священник говорил тихо, не желая связывать себя обязательствами, не узнав больше.

— Ты хочешь сказать, что это... существо защищает Шу и не позволит нам напасть на Драконью Стену? — недоверчиво спросил Ямун, пытаясь понять силу, которую он только что видел. Его гнев и разочарование росли.

— Возможно. Я не знаю. Коджа посмотрел в сторону кровавой бойни на равнине.

— Могу ли я победить его, анда?

— Я не знаю, — вздохнул Коджа. — Я никогда не видел ничего подобного. Я не знаю, что делать.

— Тогда придумай что-нибудь! — крикнул Ямун, ударив кнутом по земле.

Коджа нервно сглотнул. — У меня были сны. Я думаю, что со мной говорил дух. Он призвал тебя и меня освободить его от стены. Кажется, он думал, что у нас есть какая-то сила.

— Это все, что ты знаешь? — спросил Ямун, разочарованный тем, что лама замолчал. — Твой план состоит в том, чтобы дождаться, когда он снова посетит тебя во сне?

— Если я смогу, Ямун. Духами нелегко командовать. Коджа устал и чуть не вышел из себя из-за кахана. Он сделал долгий, медленный вдох, затем добавил: — Я должен обратиться за советом к Фуро.

— Тогда поговори со своим богом. И когда ты закончишь, скажи мне, как победить эту тварь. Ямун ткнул пальцем в сторону изрезанной бороздами равнины. — Слуги принесут тебе все, что тебе нужно. Я должен заняться другими делами. Ямун встал, собираясь уходить. — Да благословит тебя Тейлас, анда, — сказал он перед самым уходом.

— И Фуро за твой счет, Ямун, — предложил лама. Коджа наблюдал, как кахан снова спускается на равнину.

— Бумагу и кисть, — приказал священник слуге, который поспешно принес материалы и положил их перед Коджей. Взяв кисть, священник аккуратно написал элегию по усопшим на поле внизу. Однако стихотворение было написано не из артистических побуждений; священнику нужны были стихи для заклинания, которое он хотел произнести. Закончив со стихотворением, он прочитал его от начала до конца, затем отложил в сторону.

— Проследи, чтобы меня никто не беспокоил, — приказал Коджа слуге. Мужчина понимающе кивнул. Лама закрыл глаза и начал читать молитвы. В течение десяти минут он бубнил, ни разу не повысив голоса. Затем он остановился, открыл глаза и дотронулся до бумаги так, что она вспыхнула. Тонкий лист быстро сгорел, пепел поднялся в воздух. Лама снова закрыл глаза и стал ждать.

Внезапно он открыл глаза и встал. Чары рассеялись; он пообщался со своим богом. Одной ногой он развеял оставшийся пепел. Небольшая группа хранителей колчанов собралась невдалеке, чтобы понаблюдать за его странным поведением. Теперь они поспешно вернулись к своим делам, боясь, что Коджа наложит на них проклятие.

— Где Ямун? — потребовал лама. Один из слуг нервно указал на запад. — В своей юрте, великий историк. Не теряя времени, Коджа нашел своего коня и поскакал к шатру Ямуна.

Когда объявили о приходе ламы, Ямун быстро выгнал всех из юрты, и пригласил своего анду войти. — Сядь и расскажи мне, что ты узнал, — сказал кахан, как только Коджа переступил порог.

— Могущественный Фуро счел нужным услышать мои молитвы, — сказал Коджа, занимая свое место. Ямун слез со своего трона и сел на пол поближе к своему анде.

— И что?

— Это был дух, который напал сегодня, дух, который заперт в Драконьей Стене, — охотно объяснил Коджа. — Тот самый дух говорил со мной во сне, хотя Фуро не сказал, почему он решил это сделать.

— Но можно ли его уничтожить? — потребовал Ямун, подняв кулак.

Коджа покачал головой. — Нет, не уничтожить. Фуро сказал, что он жаждет освобождения. Есть какой-то способ освободить его.

— Как, анда, как? Ямун уставился на Коджу, ожидая его ответа.

Лама глубоко вздохнул. — Для этого я должен посоветоваться с духом Драконьей Стены.

— Тогда сделай это, — сказал Ямун, направляясь к двери.

— Я не могу, — ответил Коджа, заставляя кахана остановиться. — Я не могу, пока не отдохну. Эти заклинания очень утомительны. Я буду готов сегодня вечером, ночью, еще до рассвета. И мне понадобится подношение, подходящее для чего-то столь могущественного, каким, должно быть, является этот дух. Возможно ли это, Ямун?

— Это будет устроено, — заверил Ямун ламу, медленно возвращаясь к своему трону. — Что произойдет после того, как ты поговоришь с этим духом?

— Я не знаю, — признался Коджа. — Я никогда раньше не занимался подобными вещами.

В двери медленно появился Кашик, желая убедиться, что кахан знает о его присутствии. За ним шел один из курьеров Ямуна. — Послание от борца Сечена, Великий Господин, — объяснил Кашик, отступая в сторону, чтобы дать посланнику высказаться.

— Говори свое сообщение, — приказал Ямун.

— Сечен послал меня сообщить, что Хан Гоюк мертв. Посланник склонил голову и, молча, встал.

Ямун подошел к двери и посмотрел на равнину, на его лице ясно читалась боль. Медленно и обдуманно он произнес: — Шу Лунг заплатит. В его голосе не было ни угрозы, ни обещания, только уверенность в том, что он сломает Драконью Стену и отомстит императору, который прятался за ней.

16. Предатели

Та ночь в лагере Туйган выдалась мрачной. «Юртчи», следуя указаниям Ямуна, передвинули юрты вперед, так что к позднему вечеру юрты были на указанном месте. Лагерные костры освещали горный хребет и ближнюю часть равнины перед Драконьей Стеной. Ямун приказал людям развести дополнительные костры, чтобы армия казалась еще больше. Тем не менее, ни один огонь не был ближе того места, которое Коджа, Баялун и ее волшебники сочли опасным. Отдаленный грохот камней служил напоминанием о том, что может случиться с любым, кто отважится подойти слишком близко к укреплениям Шу.

Огням Туйгана соответствовали искры пламени по всей длине Драконьей Стены. Войска Шу отступили за стену и теперь выстроились вдоль нее. В темноте между двумя силами рычали шакалы и дрались из-за мертвецов.

Ямун сидел в своей юрте, ища способ выйти из тупика. Кахан должен был быть готов на случай, если Коджа потерпит неудачу. Сечен, закончивший свои обязанности в войсках, стоял на своем обычном месте у двери. Баялун и Чанар сели у ног кахана. Хотя ее настроение было мрачным, Баялун сидела спокойно. Чанар был откровенно взволнован, огорченный действиями Шу. Они были не по плану. Ямун предположил, что нервозность генерала была вызвана разочарованием из-за неудачи этого дня.

Сидевший в углу писец зачитывал вслух донесения разведчиков. Новости были неутешительными. Не было никакой надежды обойти стену с флангов, и всадники не смогли найти никаких слабых мест по всей ее длине. Некоторые сообщали о передвижении войск на вершине стены, но приведенные цифры были недостаточно велики, чтобы встревожить кахана. Другие разведчики прикрывали фланги армии, наблюдая за перемещением противника. До сих пор эти всадники ничего существенного не видели.

Другие курьеры доставили депеши от принца Томке. Третий сын кахана шел со своей армией на соединение с Ямуном. Однако, в отличие от своих братьев, Джада и Хубадая, Томке был осмотрителен, и продвигался вперед с осторожностью. В сообщении говорилось, что пройдет несколько дней, прежде чем прибудут его люди. Эта последняя новость побудила Ямуна послать своему сыну гневный упрек по поводу медлительности его войск.

Наконец, писец добрался до листа, который прибыл всего несколько часов назад, — свитка, доставленного из Шу. Внимательно и медленно древний ученый прочитал написанные иероглифы, поднося лист поближе к глазам, чтобы отчетливо разглядеть его в тусклом свете.

— «Кахан», — начиналась записка. «Император Нефритового трона рад назвать тебя равным своим сыновьям.

Вы видели тщетность атаки на нерушимую Драконью Стену. Если вы будете продолжать, ваше величие только померкнет из-за неудачи. Пусть не будет ссоры между Туйганом и императором всего Шу Лунг. Уходите с миром».

Когда писец закончил читать записку вслух, Ямун посмотрел на Чанара и Баялун. — Они хотят, чтобы мы сдались.

— Похоже на то, Кахан, — сказала Баялун. Чанар только хмыкнул в знак согласия.

Ямун поковырял в зубах. — Мать Баялун, почему твои волшебники подвели меня сегодня? Обвинение в голосе кахана было явным.

Невозмутимая очевидным недоверием своего пасынка, Баялун сидела гордо и с прямой спиной, давая свои объяснения. — Волшебники подвели тебя не больше, чем твои собственные люди. Они были не готовы к тому, что произошло.

— И почему это произошло? — настаивал Ямун.

— Это загадка, — призналась Баялун. Она опустила глаза в пол, смущенная тем, что вынуждена признать свое невежество.

— Когда твои волшебники узнают? Завтра? Именно тогда они должны быть готовы, — настаивал Ямун, кивнув писцу, чтобы тот записал приказ.

— Если мой сын, мой муж, отменит свой приказ поколотить волшебников, я уверена, что завтра они смогут помочь. Баялун продолжала смотреть в пол, с притворным смирением добиваясь благосклонности Ямуна.

— Они заслужили того, чтобы их поколотили, — отрезал Ямун.

— Возможно, — согласилась вторая императрица. — Но если их побьют, они будут слишком слабы, чтобы сражаться завтра.

— Тогда отдай мне семерых из них, чтобы показать пример остальным.

Баялун напряглась. — Нет. Их немного, и они все понадобятся завтра. Она поняла, что своим неповиновением загнала Ямуна в угол, не имея возможности сохранить лицо. — Завтра, если они потерпят неудачу, ты можешь поступить со всеми моими волшебниками так, как пожелаешь, — предложила хадун.

Ямун ощетинился из-за ее непослушания, зная, что не сможет заставить ее подчиниться конфликту, надвигающемуся на его армию. — Очень хорошо, — сказал он, и в его голосе послышались нотки раздражения. — Убедись, что они готовы, что больше неудач не будет. Он указал на нее, чтобы подчеркнуть свои слова. Ее лицо превратилось в маску, и Баялун понимающе кивнула.

Закончив с вопросом о волшебниках, Ямун обратил свое внимание на Чанара. — Мой генерал, поскольку Гоюк убит, я передаю под твое командование тумены Седжана, Ормуска и Улу. Остальные я возьму на себя. Чанар склонил голову в знак благодарности. — Будут ли твои люди готовы к завтрашнему сражению? — спросил кахан.

— Конечно, Ямун. Но как мы пересечем равнину? Чанар махнул рукой в направлении стены. — Их магия уничтожит нас.

Ямун загадочно улыбнулся. — Возможно, и нет. А теперь, Чанар, мой доблестный воин, мы должны составить план. Поскольку мы не можем заставить Шу преследовать нас, как нам атаковать их стену?

Сойдя со своего трона, Ямун сел на ковры напротив своего генерала. Писец быстро развернул длинный узкий свиток между двумя мужчинами. Вдоль одного края была нарисована схема Драконьей Стены с воротами и башнями. На противоположной стороне были нарисованы маленькие кружочки, обозначавшие лагеря Туйганов.

Чанар рискнул бросить взгляд в сторону Баялун, чтобы посмотреть, знает ли она, что задумал кахан. Заметив озадаченный взгляд генерала, она слегка пожала плечами, чтобы показать, что знает не больше, чем он. Чанар снова взглянул на карту, бегло изучив ее. — Сначала, Ямун, мы должны найти способ добраться до стены. Разбитая земля помешает нашим лошадям.

— Я согласен. Мать Баялун, — позвал кахан, не отрываясь от карты, — твои волшебники должны расчистить путь через разрушенную землю.

— Да, муж мой, — тихо ответила хадун, заглядывая им через плечо. — Но люди будут бояться быть раздавленными, если земля снова сдвинется с места.

— Просто сделай то, что тебе приказывают. О людях побеспокоюсь я. Сколько времени это займет? — нетерпеливо спросил Ямун.

Баялун подняла глаза к потолку, подсчитывая заклинания, необходимые для выполнения этой задачи. — Думаю, к утру.

— Тогда иди и проследи, чтобы это было сделано, — приказал Ямун. — Сечен, возглавь охрану для защиты хадун. Присылай мне отчеты о ее успехах.

— По твоему слову, это будет сделано, — сказали одновременно солдат и хадун. Когда они пошли, Баялун злобно посмотрела на крупного борца. Она знала, что этого человека послали шпионить за ней.

Ямун снова обратил свое внимание на карту. — Если бы пути были свободны, Чанар, где бы ты предпринял атаку?

Чанар изучал карту, стараясь скрыть свой дискомфорт. Кахан не подозревал, что завтра генерал планирует свергнуть его. Кахан, по сути, давал предателю возможность лично спланировать свое падение. Определившись с намерениями, Чанар серьезно изучил карту.

— Я бы нанес удар здесь и здесь, — ответил генерал, проведя рукой по карте. Он с энтузиазмом взялся за решение этой проблемы. Все было почти как в прежние времена, в те дни, когда они с Ямуном строили планы завоевания Далат и Квириш. Только теперь ставки были намного выше, а игра более тонкой.

Чанар быстро изложил Ямуну свои идеи. Кахан выслушал, а затем добавил их к своим собственным планам, так и не поняв, что Чанар замышляет предательство. Вместе они спорили и дискутировали, работая до глубокой ночи. Это был медленный процесс, но постепенно два воина разработали план сражения на утро.

— Я немедленно отправлю арбаны в горы рубить деревья для таранов и лестниц, — пообещал Чанар. — Люди будут готовы атаковать на рассвете.

— Превосходно, мой анда, — сказал Ямун. — Завтра мы отомстим за Гоюка. Иди и отдохни. Когда взойдет солнце, нам будет, чем заняться. Взмахом руки он отпустил генерала.

Когда воин вышел из палатки, Ямун удовлетворенно откинулся назад. Чанар временами мог быть честолюбив, но Ямун думал, что может положиться на генерала. План, который они разработали, был опасным, но разумным.

Выйдя из шатра, Чанар разыскал Баялун в ее юрте. Сказав стражникам, которых Ямун поставил там, что он выполняет приказы кахана, генерал был допущен лишь для краткого сообщения. Чанар не удивился, обнаружив, что Баялун все еще не спит и медитирует над своей жаровней. Оказавшись вне пределов слышимости охраны, Чанар рассказал ей, что произошло. — Почему он это планирует? Неужели он ожидает, что твои волшебники не дадут земле снова разверзнуться? — в замешательстве спросил Чанар.

— Я не знаю, — призналась Баялун. — Я сидела здесь и размышляла об этом. Шу встроили какой-то секрет в свою стену. В этом я уверена. Но почему Ямун уверен, что сможет преодолеть их магию, — еще одна загадка. Она отмахнулась от этих опасений. — Что бы он ни делал, это не будет иметь значения. Если Шу убьют его своей магией или мы поймаем его в ловушку, наши планы увенчаются успехом.

— Тогда он падет, — заметил Чанар.

— Конечно — как только он станет атаковать. Баялун взглянула на тщеславного генерала с понимающей улыбкой. — Завтра мой пасынок будет мертв. Тогда мы сможем подумать о том, как сделать тебя каханом Туйгана — таким, каким ты и должен быть.

Чанар улыбнулся в ответ, хотя на сердце у него было тяжело. Сегодня вечером, на короткое время, они с Ямуном снова были вместе. Завтра эта связь будет разорвана навсегда.

*****

Пока Чанар и Баялун строили планы в ее юрте, Коджа и небольшая группа охранников пробирались между лагерем Туйган и Драконьей Стеной. Группа бесшумно двинулась через руины поля боя к линии развороченной земли и камней, которая отмечала предел атаки в тот день. Несколько раз люди натыкались на стаи шакалов или более мерзких тварей — гигантских многоножек и червей-падальщиков, которые пировали на телах убитых. Это зрелище вызвало у священника отвращение, но сейчас он мало что мог сделать для мертвых. Он произнес несколько коротких молитв за павших воинов.

Трупы напомнили Кодже, что он должен попытаться поговорить с мертвым охранником, обнаруженным тем утром, при условии, что у него когда-нибудь будет такая возможность. Было что-то в том, как были найдены тела, что не давало ему покоя. Скорее всего, это пустяки, заверил себя лама, чтобы сосредоточиться на насущных делах. Однако это была война, и невозможно быть слишком осторожным.

Группа, наконец, добралась до взрыхленной каменистой земли, которая ознаменовала начало разрушения. — Здесь, священник? — спросил проводник, седой Кашик с длинными седыми косами.

Коджа покачал головой и прошептал с преувеличенной осторожностью: — С другой стороны, как можно ближе к Драконьей Стене.

Кашик с опаской посмотрел вперед, затем начал осторожно пробираться через завалы. По цепи был отдан строгий приказ не разговаривать и не производить ненужного шума.

Мужчины медленно перевалили через вершину созданного кургана и начали спускаться по рыхлому склону с другой стороны. Каждый раз, когда камень скатывался по склону, они замирали, ожидая тревоги. Прошел мучительный час, прежде чем они достигли основания.

Темная тень Драконьей Стены отчетливо вырисовывалась перед ними. Коджа и его люди были достаточно близко, чтобы разглядеть отдельных солдат на вершине стены, очерченных на фоне костров, которые они развели, чтобы согреться. — Сейчас? — прошипел Кашик Кодже. Лама только покачал головой.

Группа крадучись продвигалась вперед — от тени к тени, направляясь к почти безлюдному участку стены. Наконец они оказались у основания стены. Теперь никто не произносил ни слова. Стражники настороженно наблюдали, как Коджа сидит, готовя свое заклинание.

Оставшись один, жрец осторожно развернул принесенное им подношение — меч кахана и инкрустированные драгоценными камнями ножны. Он надеялся, что этого будет достаточно, чтобы связаться с духом. Очень тихо он начал бормотать сутры, похожие на те, которые он использовал ранее днем. Лама говорил с преувеличенной ясностью и усердием.

При заключительных словах молитвы священник впал в транс. Что-то быстро выползло из стены рядом с Коджей. Сначала оно показалось всего лишь маленькой струйкой дыма, затем оно росло, расширяясь и набухая. Наконец, оно превратилось в прозрачные очертания огромного дракона. Длинные змеевидные кольца его тела лениво обвились вокруг священника. Пластичное, клыкастое лицо остановилось прямо перед ним.

Тело дракона, казалось, мерцало от отраженного света, хотя света, чтобы отражать его, не было. Чешуя существа переливалась всеми цветами радуги. Дух был массивен и в то же время двигался с неземной грацией. Он выглядел твердым, но, в, то, же время, легко двигался. Это был дух, нереальный, но казавшийся реальным перед глазами Коджи.

— Зачем ты вызвал меня? — взревел дух  в сознании священника. Его голос был голосом старого учителя Коджи, и он пробудил в священнике воспоминания о его лекциях в большом зале храма. От этих слов щетина на бритом затылке ламы встала дыбом.

— Я призвал тебя от имени прославленного Императора Туйгана Кахана Ямуна, — ответил Коджа так храбро, как только мог. Его голос был едва слышен, как шепот, хотя для духа это не имело значения.

— Значит, он пришел, — раздался голос, внезапно загоревшийся интересом. Коготь, прозрачный для всех, кроме Коджи, прочертил борозды в земле перед священником.

— Ты тот дух, который живет под Драконьей Стеной?

— Я — дух Драконьей Стены! — взревел дракон, теперь используя голос кахана в сознании Коджи.

— Ты служишь Шу Лунг? — спросил Коджа, трепеща перед мощью духа.

— Я не прислуживаю быкам Шу! — раздался голос кахана. Дракон дергался и бился, словно набрасываясь на какого-то невидимого врага. В его голосе безошибочно угадывались горечь и ненависть. Коджа пожалел, что не может сбежать.

— Ты обязан служить им? — робко спросил священник.

— Они мои похитители! Священник съежился перед наполненным яростью голосом, который вторгся в его разум. — Я должен делать так, как они велят.

— Ты говорил со мной... просил меня освободить тебя?

— Я взывал к тебе в надежде, что ты приведешь своего господина. Вместе вы должны освободить меня. На этот раз дракон перенял мягкий голос матери Коджи.

— Почему я? — тихо спросил Коджа. — Почему не другой человек из лагеря Туйган?

— Маленький священник, среди варваров, которых я рассматривал, был еще один волшебник. Хотя она обладает необходимыми магическими способностями, ей нельзя доверять. Дракон зловеще зарычал. — Нет, вообще нельзя доверять.

— Кого ты имеешь в виду, великий дух? — спросил Коджа, и в его голосе послышалось легкое отчаяние. — Ты говоришь о второй императрице, Матери Баялун?

— Я не скажу, кто именно, но я знаю, что тебе следует обратиться за ответами к телам мертвых.

— Но…

— Это все, что я могу сказать по этому поводу, — взревел дух.

— Почему ты раньше не стремился к свободе? — спросил Коджа после короткой паузы. — Должны были быть и другие.

— Конечно, они были, маленький священник. Я показывал их тебе. Или ты забыл свой сон? Дух возобновил использовать голос старого учителя Коджи. —Многие пытались разорвать мои оковы, но все потерпели неудачу. Ты видел их там. Такова была цена их неудачи.

Дракон остановился, слегка померкнув перед глазами Коджи. — И их неудачи усугубили мою боль. Дьявол Шу, который обманул меня и запрятал в стену, поставил условие на мое проклятие. Я могу связаться с любым, кто, по моему мнению, может помочь мне сбежать. Однако каждому, кто не сумеет освободить меня и достойно отомстить за меня Шу, позволено наказывать меня всю вечность. В мире духов они стоят рядом со мной и бьют кулаками.

Дракон задрожал от гнева. — Итак, ты видишь, маленький священник, я связываюсь только с теми, у кого есть хорошие шансы сокрушить Шу Лунг. В противном случае они усугубляют мои мучения.

— Как ты можешь освободиться? — спросил Коджа.

— Мне нужна жертва. На этот раз дух решил ответить голосом Гоюка.

— Жертвоприношение?

— Что твой господин предлагает своему богу? Это то, что мне нужно, — потребовал дух голосом Ямуна. Его хвост ударил по стене, своей тюрьме. — Не меньше, маленький священник.

Внезапно дракон втек обратно в стену, придавая своему телу форму камня. Но дух не угасал. Вместо этого он расширился, протянувшись по всей длине стены, мимо сторожевых башен и через ворота. Мерцание сторожевых огней играло на его чешуе, по мере того как его тело покрывалось рябью и росло, пока голова и хвост не исчезли из виду. Чешуйки медленно сливались с камнем. Радужные цвета поблекли, узоры из чешуи и камня смешались воедино. — Я — Драконья Стена, — прошептал дух, исчезая из виду.

Постепенно мир для Коджи вернулся в нормальное русло. Ночная тьма сомкнулась над священником, прогоняя неземное сияние, окружавшее духа. Сверху Коджа мог слышать слабые голоса часовых Шу и хлопанье их одежд, когда холодный ветер дул через зубчатые стены.

— Лама! — прошептал проводник Кашик, увидев, что Коджа впервые за полчаса пошевелился. Мужчина нервно подошел к Кодже. — С тобой все в порядке?

Коджа ошеломленно кивнул головой. Он приготовился уходить, автоматически потянувшись за мечом, который Ямун дал ему в качестве подношения. Меч исчез. Несколько длинных шрамов отмечали землю на том месте, где он только что был.

Так же медленно, как и раньше, группа двинулась прочь от Драконьей Стены. Кодже их шаг казался мучительно медленным. Он спешил рассказать Ямуну о том, что узнал. Если кахан намеревался освободить духа завтра, ему нужно было ко многому подготовиться.

Кодже и его людям потребовалось почти два часа, чтобы вернуться в лагерь Ямуна. К этому времени было раннее утро. Рассвет наступит еще через несколько часов. И все же в лагере не было тихо. Всадники отправлялись в горы рубить лес для завтрашнего штурма. Похоронные службы готовились к сожжению вчерашних мертвецов.

Коджа прибыл в юрту Ямуна усталый, как собака. Кахан все еще не спал. Как только лама прибыл, Ямун велел ввести усталого священника.

— Сечен, проследи, чтобы нас никто не беспокоил. Здоровяк поклонился и выпроводил охранников за дверь. Когда все вышли, Ямун сел рядом со священником.

— Итак, анда, — серьезно спросил кахан, — что ты узнал? Его голос автоматически понизился до заговорщического шепота. Его обветренное лицо раскраснелось от возбуждения, из-за чего отчетливо выделялись шрамы.

— Думаю, больше, чем я ожидал, — сумел ответить Коджа. — Там был дух, и я разговаривал с ним. По крайней мере, я думаю, что поговорил с этим. Он потер голову, чтобы избавиться от нарастающей головной боли. Усталость мешала ему думать.

— Как бы то ни было, — продолжил Коджа, — мы общались. Я был прав, мы можем освободить его — или, может быть, только небольшую его часть. Я не знаю наверняка. Он был очень большой. Чем больше Коджа говорил, тем больше воодушевлялся.

— Что? Объяснись, священник. У меня нет времени на головоломки. Армия должна скоро атаковать. Кахан встал и принялся расхаживать по комнате, время от времени похлопывая себя ладонью по боку.

— Я не уверен, что смогу, Ямун, — извинился Коджа, прежде чем начать. — Ты помнишь историю, которую я рассказывал тебе о создании Драконьей Стены?

Ямун хмыкнул.

— Я не уверен, что это была просто история. Дух дракона, с которым я разговаривал, — это Драконья Стена. Шу не строили стену из обычной земли и камня. Драконья Стена была построена из тела духа земли. Говоря это, Коджа повернулся, пытаясь встретиться лицом к лицу с каханом, пока военачальник расхаживал по юрте.

— Но какой в этом смысл? — рявкнул Ямун.

— Сила стены исходит от духа дракона. Каким-то образом строители привязали дух к стене, чтобы он не мог уйти, даже если захочет. Он заперт внутри стены.

— И что?

— Итак, похоже, он думает, что ты — и я — что мы особенные. В частности, он ожидает, что ты отомстишь за него, сокрушив Шу Лунг.

— Этот дух мудр. В конце концов, я завоюю Шу Лунг. Ямун потер подбородок, обдумывая слова духа.

Хвастовство Ямуна не смутило ламу. Он знал, что кахан непоколебим в своих убеждениях. — Ямун, — продолжил он, — возможно, нам удастся освободить его, по крайней мере, в этой области. Как только дух покидает Драконью Стену, она станет ничем иным, как обычной стеной, возможно, даже меньше. Помни, сила духа — это часть того, что строители использовали для скрепления стены, как строительный раствор для камня.

— Ты хочешь сказать, что если дух уйдет, Драконья Стена может быть разрушена? Ямун обдумал полученную информацию, пытаясь убедиться, что он все понял.

— Потребуется жертва, — добавил Коджа.

— Какая?

Коджа вспомнил ту ночь во время грозы. — Лошади, я думаю. Прекрасные. Разве это не то подношение, которое ты делаешь Тейласу? Коджа вздрогнул при этой мысли, чувствуя себя неуютно оттого, что участвует в подобном ритуале. Такие жертвы не были путем Просветленного.

— С лошадьми проблем не будет, — категорично заявил Ямун.

— Было кое-что еще, — добавил Коджа более спокойным голосом. — Дух намекнул на что-то о женщине, обладающей огромной магической силой. Возможно, он имел в виду вторую императрицу. Дух сказал, что ей... нельзя доверять. Он смотрел в пол, частично из уважения к кахану, частично из страха.

— Ей никогда нельзя доверять, — ответил Ямун, отметая опасения ламы.

Коджу это не остановило. — Нет, дело было не только в этом. Это было так, как сказал дух. Я беспокоюсь, что кто-то — возможно, Баялун — что-то планирует.

Ямун продолжал расхаживать по комнате, не выказывая никаких признаков удивления. — Если я спрошу ее, она будет только отрицать это.

Коджа посмотрел на кахана. — Возможно, у меня есть способ проверить, — нерешительно предложил он. — Ты помнишь стражника и воина Шу, которых нашли мертвыми перед битвой?

— Что с ними? — спросил кахан с другого конца юрты.

Коджа встал. — Дух сказал что-то о том, что нужно искать ответы у мертвых. Священник сделал паузу, затем добавил: — Что-то было не так с этими телами. Охраннику перерезали горло, как, будто кто-то застал его врасплох. Если это произошло, то кто убил Шу? Коджа обнаружил, что шагает в такт с каханом.

— Случались и более странные вещи, священник, — предупредил кахан, останавливаясь. Он положил руку на столб юрты, изучая дерево.

— Возможно, Великий Ямун, но я спрятал тела подальше. Я думаю, было бы разумно поговорить с ними.

— Ты действительно думаешь, что эти двое имеют какое-то отношение к Баялун? — скептически спросил Ямун.

Коджа почесал в затылке. — Я не знаю. Духи часто вводят людей в заблуждение, — признался он, — но это все, что я могу придумать, что можно сделать. Я готов. Мы могли бы выяснить это прямо сейчас.

Кахан смотрел на священника, на самом деле не видя его, его взгляд был сосредоточен на чем-то неосязаемом. Одна рука бессознательно играла с кончиками его усов. — Очень хорошо. Попробуй. Но ты должен действовать быстро.

— Конечно, Ямун, — ответил Коджа с поклоном. Подойдя к двери юрты, лама дал указания Сечену. Борец снова организовал команду, устроив охрану Баялун.

Кодже и Сечену не потребовалось много времени, чтобы разместить все необходимое в уединенной юрте, где их деятельность не была бы замечена. Тела бережно хранились, завернутые в снег, чтобы замедлить их разложение. Работая быстро, Коджа остался в палатке один. Пока Сечен стоял на страже снаружи, лама произносил свои заклинания. Когда он появился, Коджа выглядел опустошенным. Ночные дела сказались на нем отрицательно.

— Убери Туйганского воина, и принеси голову Шу в юрту Ямуна, — приказал священник, торопливо проходя мимо Сечена. —  Я должен увидеть кахана.

Вернувшись в юрту Ямуна, Коджа, не теряя времени, описал то, что он узнал.

Кахан мрачно посмотрел на священника. — Чанар тоже? — спросил он, и изумление окрасило его слова.

— Мне жаль, Ямун, — автоматически пробормотал священник.

— Горе для слабых, — внезапно прорычал Ямун.

Коджа только кивнул. — Что ты теперь будешь делать?

— Сражаться с ними, — ответил кахан. На его лице застыло мрачное выражение. Он позвал носителя колчана, чтобы тот вызвал Чанара и Баялун. Слуга поспешил прочь с сообщением.

Ни Коджа, ни Ямун не произнесли, ни слова, пока ждали. Кахан сидел в задумчивости, подперев подбородок рукой. Коджа попытался представить себе мрачные мысли, проносящиеся в голове Ямуна. Он не мог. Мрачное настроение Ямуна было выше его понимания. Устало зевнув, лама смирился с ожиданием.

Вернулся слуга и отодвинул створку двери. — Кахан, они здесь.

Ямун поднял голову. — Войдите. Баялун и Чанар вошли в юрту. — Садитесь.

Первой вошла вторая императрица, тяжело опираясь на свой посох, и заняла свое место. Чанар последовал за ней, затем вошел Сечен. Двое заговорщиков сели по разные стороны юрты, Баялун одна во главе женского ряда, Чанар напротив нее. Коджа поднялся со своего места, чтобы не мешать Чанару. Генерал настороженно посмотрел на ламу, затем сел у ног Ямуна. Коджа тихо проскользнул в заднюю часть юрты и встал рядом с бесстрастным Сеченом. Борец тихо открыл дверь, жестом пригласив арбан солдат войти.

Когда все заняли свои места, Ямун приказал принести сосуд с черным кумысом. Набрав половник из чаши, он высоко поднял его, повернув на четыре стороны света: — Тейлас, даруй нам сегодня победу.

Подношение было закончено, Ямун занял свое место. — Сегодня мы отправляемся побеждать великого врага. Пусть люди будут готовы.

— Пусть Тейлас дарует нам победу! — сказал Чанар в ответ.

— Он так и сделает, Генерал, — пообещал Ямун, свирепо глядя на Чанара сверху вниз.

Ямун медленно протянул ковш последнему из семи доблестных мужчин. Как только генерал потянулся за ним, Ямун опрокинул его, пролив черный кумыс на ковры.

— Ты был моим андой, — прорычал кахан, отбрасывая половник за пределы досягаемости.

Чанар побледнел, и его рот открылся от шока. — Но, Ямун. Я…

— Тихо! Я знаю о твоем предательстве. Вы встречаетесь с Шу. Вы вступили с ними в заговор.

— Это ложь, Кахан! — крикнул Чанар, дрожа на месте. Ямун выступил вперед со своего возвышения, его широкая фигура возвышалась над посеревшим генералом. Глаза кахана вспыхнули яростью.

Коджа понял, что Ямун, разгневанный обманом Чанара, на мгновение забыл о присутствии Баялун. Священник посмотрел в ее сторону. Она отступила от конфронтации. Лицо хадун было бледным, но в ее глазах не было страха, только ненависть и ярость.

Баялун сделала еще один шаг назад, словно пытаясь отстраниться от Чанара. Ее руки шмыгнули в рукава халата. Она достала маленький камешек и начала чертить в воздухе маленькие фигурки.

Коджа понял, что Баялун произносит заклинание. Никого не было достаточно близко, чтобы вовремя остановить ее.

Лама ощупал свои карманы в поисках какого-нибудь оружия, чего-нибудь, что он мог бы бросить. Он сильно ударил себя по чему-то твердому в грудь — по пайцзе, своему символу власти, и отчаянно дернул за шнурок, высвобождая тяжелую металлическую пластину.

— Баялун! — крикнул священник, пытаясь предупредить кахана. Ямун прервал свою тираду, пораженный криком ламы, как раз в тот момент, когда Коджа швырнул пайцзу через всю юрту. Серебряная бляха с глухим стуком ударилась о руку хадун, выбив камень из ее рук. Баялун завизжала от ярости и боли, схватившись за бок.

— Стража, схватите хадун! Свяжите ей руки. Убейте ее, если она попытается заговорить! Ямун указал на вторую императрицу. Глаза Баялун сузились до щелочек, хотя она застыла на месте. Стражники уже окружили ее, обнажив сабли. Они схватили хадун за руки и прижали их к ее боку. Она слабо сопротивлялась, но, зная, что Ямун говорит серьезно, ничего не говорила. Охранники быстро начали связывать ей запястья.

Чанар, воспользовавшись тем, что все отвлеклись, потянулся за своим мечом, полный решимости пробиться на свободу. Прежде чем его меч выскользнул из ножен, Ямун вытащил свой собственный клинок и приставил острие к груди генерала. Чанар медленно повернулся лицом к кахану.

— Не вытаскивай его, Генерал, или я убью тебя, — холодно произнес Ямун, его глаза стали стальными. — Уберите хадун.

Чанар сглотнул. — Почему, Ямун? — слабо спросил он. Оставшиеся охранники медленно сомкнулись вокруг него. Генерал расстегнул пояс с мечом и положил его на землю.

Ямун отступил назад и плюнул Чанару под ноги. — Завтра вы с моей мачехой... Он перевел взгляд на удаляющуюся Баялун. — Вы планировали уничтожить меня.

— Это ложь! Кто это сказал? — взревел Чанар, свирепо глядя на всех вокруг.

Ямун вложил свой меч в ножны и полез в кожаную сумку, стоявшую рядом с его троном. Из нее он извлек голову воина Шу, которого убил Чанар.

— Вот твой обвинитель, — ответил Ямун, бросая голову Чанару. Она с глухим стуком упала к ногам генерала. Чанар заколебался, затем с рычанием отбросил голову в сторону.

— Мертвая вещь — и ничего больше. Ты дурак, Ямун! Чанар усмехнулся, больше не пытаясь скрывать свое презрение.

— Хотя духи могут обмануть нас, мертвые лгать не могут, — тихо сказал Коджа из глубины юрты.

Чанар повернулся к ламе. — Ты... это твоих рук дело!

— Нет, Чанар. Ты сам сделал это с собой, — сказал Ямун у него за спиной. — Ты был моим андой — последним из моих доблестных людей. Я оказал тебе почести и доверие, и вот как ты отплатил мне. Ямун откинулся на спинку трона, опустив подбородок на грудь.

— Ты мне ничего не дал! — зарычал Чанар. — Я спас тебя от твоих врагов. Я сражался в твоих битвах. Мой отец приютил тебя, когда твои собственные люди выгнали тебя вон. Мои воины сделали тебя ханом Хокуна. Я поддерживал тебя, а теперь ты проводишь время с иностранным священником, в то время как я езжу у тебя на побегушках! Ты предаешь нас всех, отправляешь нас на смерть к этой стене Шу, чтобы удовлетворить свои собственные амбиции. Грудь Чанара вздымалась от волнения.

Ямун приподнялся на цыпочки, его рука сжалась на рукояти меча. — Я должен был убить тебя... Генерал приготовился к удару. — Но я этого не сделаю.

Чанар отступил назад, испуганный и сбитый с толку.

— Послушай это, — громко объявил Ямун, хотя там были только Коджа, Сечен и стражники, которые могли это слышать. — За его мужество и отвагу я выбрал Генерала Чанара, чтобы он встал сегодня на мою сторону в бою. Чанар будет самым храбрым ханом в центре. Сделай так, чтобы об этом стало известно всей армии.

Чанар вздрогнул от неожиданности, застигнутый врасплох внезапным заявлением кахана.

Ямун продолжил. — Скажи им также, что сегодня я назначил Сечена одним из ханов. Сечен, ты будешь командовать людьми Чанара.

— Они не твои, чтобы отдавать их, — запротестовал Чанар, и в его голосе послышались нотки паники.

Ямун резко повернулся к генералу. — Ты больше никто! Ты что, забыл? Ты будешь стоять там, где я тебе скажу, ты будешь сражаться там, где я тебе прикажу. Кахан отшвырнул меч Чанара и ножны в сторону и подскочил ближе к своему старому товарищу. — Ты живешь сейчас только потому, что когда-то был моим андой, и этого нельзя отменить. Завтра ты отправишься в бой как герой. Если ты умрешь там, твое имя навсегда останется в памяти как одного из моих доблестных людей, — медленно произнес Ямун.

Чанар поник. Его планы рухнули, и желание бороться покинуло его.

— Уведите его и не спускайте с него глаз, — раздраженно крикнул Ямун Кашикам. Повернувшись к Чанару, когда тот собирался уходить, Ямун сказал: — Ты пойдешь со мной в последний раз. Если ты останешься в живых, ты будешь изгнан с моих глаз. Иди и готовься к битве. Тейлас приведет нас к победе!

— Ай! Стражники приветствовали слова кахана как благословение. Ямун повернулся спиной, когда стражники вывели Чанара наружу.

— Мой анда, мой истинный анда, — обратился кахан к Кодже. — Ты останься. Нервно скрестив руки на груди, священник тихо стоял у двери.

Ямун повернулся лицом к ламе. Кахан выглядел очень усталым. — Коджа, ты снова поступил мудро и хорошо. Мне больно, что я не могу почтить тебя за то, что ты сделал, но чужакам не в обычае становиться ханами.

— Я не ищу почестей, Ямун, — искренне ответил Коджа. — Но что ты собираешься делать с Баялун? Тебе нужны ее волшебники, чтобы очистить поле боя.

Кахан присоединился к Кодже в дверном проеме, отодвинув полог палатки, чтобы выглянуть на лагерь. — Пока мы держим ее арест в секрете. Охранники будут навещать ее волшебников. Мы скажем волшебникам, что она больна. Возможно, ты сможешь присмотреть за ней, — предложил Ямун с невеселой улыбкой. — После того, как мы разрушим Драконью Стену, будет время принять решение.

— «Если мы все выживем», — подумал про себя Коджа.

17. Последний штурм

Это было самое большое скопление воинов, которое Коджа когда-либо видел. Солнце только-только поднималось над восточным горизонтом. С вершины хребта священник наблюдал, как крадущиеся утренние лучи пробиваются к самому дальнему краю правого фланга. Золотой свет коснулся массы наконечников копий, нагрудников, щитов, уздечек, мечей, каждого кусочка металла, который был у воинов. Это выглядело так, будто какой-то бог высыпал драгоценные камни с небес на орду Туйганов.

Коджа предположил, что на краю равнины собралось двести тысяч человек, а может, и больше. Они выстроились так далеко от Драконьей Стены, как только могли расставить их командиры. После вчерашней катастрофы никто не хотел, чтобы его люди находились на передовой позиции, на открытом месте. Долины, ведущие на равнину, были забиты колоннами всадников, прикрытых передовыми туменами. Воины были организованы в плотные блоки, каждое подразделение было отделено от своих соседей. Ямун наблюдал за расстановкой подразделений со своего наблюдательного пункта на гребне холма. Чанар был поблизости, якобы входя в почетную команду кахана. Группа хорошо вооруженных Кашиков сопровождала генерала, куда бы он ни направлялся. Баялун тайно содержали в юрте, вдали от ее собственной охраны.

Судьба их госпожи была скрыта от волшебников Баялун, и они хорошо выполнили свою работу. Пока армия занимала позиции, заклинатели использовали свои силы, чтобы разбивать валуны и убирать с дороги земляные насыпи. К рассвету они расчистили несколько широких ровных проходов в завалах. Осмотрев эти проходы с холма, Ямун решил, что их более чем достаточно для атаки.

Вдалеке Драконья Стена тоже претерпела изменения. В тусклом предрассветном свете стена казалась мрачным монолитом. Когда взошло солнце, мрачные стены стали красно-золотыми. Башни и карнизы резко выделялись на фоне зелено-коричневой земли за ними. Вдоль зубчатых стен, словно маленькие клыки, тянулась сверкающая полоса света от наконечников копий защитников. С того места, где стоял кахан, величие Драконьей Стены вдохновляло.

— Пойдем, анда, пришло время битвы, — проворчал Ямун. Он окинул взглядом свою армию. — Сегодня великий день. Я либо завоюю Шу Лунг, либо потеряю всех, кто у меня есть.

Коджа посмотрел в сторону кахана. — Я думал, что ты уверен в победе.

— Да, но, возможно, это произойдет не сегодня. Если меня здесь разобьют, я вернусь и соберу новую армию. Меня и раньше побеждали. Ямун прикрыл глаза ладонью, чтобы посмотреть в сторону Драконьей Стены. — Но я бы не хотел проиграть, — заключил Ямун с кривой улыбкой. — А теперь, анда, пора.

Кахан был одет так же, как и накануне; на самом деле, он  вообще не снимал свою военную форму. Сам Коджа был одет в те же доспехи, что и в битве при Манассе, как он привык их называть, хотя Ходж, по крайней мере, нашел время подогнать их под его фигуру. Броня все еще была тяжелой и жаркой, но, по крайней мере, не натирала тело так сильно.

— Я иду, Ямун, — ответил Коджа. Он не хотел быть в эпицентре битвы, но у него не было выбора. В его обязанности входило наблюдать за жертвоприношением, которое должно было произойти ближе к стене. Пустившись рысью, чтобы догнать Ямуна, он придержал своего скакуна рядом с военачальником.

— По обычаю нашего народа, — сказал Ямун, — я приказал отдать этому духу сотню моих лучших белых кобыл. Этого достаточно?

— Я не знаю. Будет ли этого достаточно, чтобы угодить твоему богу, Тейласу?

— Думаю, более чем достаточно. Ямун наклонился в седле, чтобы отдать последние распоряжения ожидавшему его посыльному. Удовлетворенный тем, что человек понял приказ, кахан отправил его в путь. Другой посыльный вышел вперед, чтобы занять место этого человека.

Приблизившись к основным силам армии, Ямун остановился, жестом приказав стражникам вывести Чанара вперед. Генерал неподвижно сидел на своем коне, отказываясь смотреть на кахана. Гордость Чанара, казалось, была единственным, что поддерживало его.

— Чанар Онг Кхо, — торжественно произнес Ямун. — Через несколько мгновений мы пойдем вперед с нашей армией. Я отведу тебе почетное место в нашей предстоящей битве — ты возглавишь первую атаку на Шу. Я даю тебе это право, потому что ты мой анда, и только из-за этого. Не опозорь себя перед всей армией. Чанар не сделал попытки ответить. — Отдайте ему его оружие, — сказал Ямун и пришпорил своего коня.

Маршрут кахана и его свиты пролегал через  самое сердце двухсоттысячного коллектива. Коджа восхищался дисциплиной воинов. Это напомнило ему, насколько хорошо были обучены солдаты Ямуна. Их беззаботность на марше противоречила их жесткой дисциплине на поле боя. Двести тысяч человек ждали на своих конях в строгих рядах: десять человек в арбане; сто в джагуне, которые, в свою очередь, образовывали минганы по тысяче человек; и минганы были сгруппированы в огромные тумены. Каждый тумен образовывал блок всадников в десять всадников глубиной и в тысячу человек шириной. В центре их был штандарт тумена, в то время как штандарты минганов образовывали линию сигнальных флагов, которые мог видеть каждый человек.

Двести тысяч людей и животных производили достаточно шума, чтобы об их присутствии стало известно. Когда кахан проходил мимо, воины приветствовали его громкими возгласами. Даже те, кто находился далеко от кахана, не молчали. Стоял постоянный грохот, поскольку нервничающие люди и лошади ждали сигнала к атаке.

Наконец, Ямун, Коджа и Чанар добрались до головы армии. Кашики Ямуна были поставлены в центре строя, в авангарде армии. Кахан выехал, чтобы обратиться к ним. — Люди Кашика, лучшие из моих воинов! Сегодня мы сокрушим армии Нефритового Трона. Выступайте под штандартом Чанара Онг Кхо, лучшего из моих доблестных людей. Идите вперед и храбро сражайтесь, ибо здесь мы добьемся успеха, или умрем!

Кашики издали могучий крик, ударяя копьями о мечи. Услышав шум, остальная часть армии подхватила крик. Рев эхом разнесся по долинам и по всей равнине. Коджа не мог себе представить, как этот рев, должно быть, прозвучал для защитников Шу на стенах.

По сигналу Ямуна Чанар подъехал к голове Кашиков. За ним скакали два знаменосца, один нес штандарт Чанара, другой — штандарт Кашиков. Всадники заняли свои позиции позади генерала. Отдав приказ, Ямун галопом поскакал обратно — туда, где ждал Коджа.

Заняв позицию рядом со своим  боевым штандартом с белыми хвостами, Ямун оглядел строй по всей длине. С одной стороны были Чанар и основные силы Кашиков численностью в восемь тысяч человек. По другую сторону кахана тянулась шеренга из ста белых лошадей, каждую из которых вел пленник Шу, один из немногих, захваченных во вчерашнем разгроме. Рядом с каждой лошадью стоял и носитель колчана. Черные одежды Туйгана резко выделялись на фоне белых кобыл.

— Все готово, Повелитель Ямун, — сказал один из ханов.

— Хорошо. Коджа, начинай.

Священник нервно сглотнул и кивнул. Слегка подтолкнув своего коня хлыстом вперед, он выехал впереди армии. Пленники, сопровождаемые стражниками, повели за ним сотню лошадей. Лама медленно ехал по равнине, приближаясь к возвышающемуся фронтону Драконьей Стены. Он продолжал двигаться вперед, войдя в зону, которая была разрушена вчера в результате атаки Гоюка. Волшебники Баялун проделали превосходную работу по расчистке завалов, их магия проложила пути через разбитую землю. Однако все еще оставались ужасные напоминания о людях и лошадях, которые пали там накануне.

Священник остановился, когда приблизился к стене так близко, как только осмелился. Он мог видеть, как лучники Шу направляют свои стрелы на процессию Туйганов. Только присутствие пленных Шу помешало им открыть огонь. Коджа опустил голову, глубоко вздохнул, а затем поднял глаза. Он чувствовал себя спокойным, слишком озабоченным, чтобы бояться. — Дух Драконьей Стены, — позвал он, — услышь меня! Кахан Ямун, Прославленный Император Всех Народов, приносит тебе кровавую жертву. Прими ее и иди в свободе и мире. Коджа прошептал молитву, умоляя Фуро простить его за то, что он собирался сделать. Священник подал сигнал, как только молитва была закончена.

Сотня стражников протянула руки с ножами и перерезала глотки сотне лошадей. Предсмертные крики животных зазвенели в ушах Коджи. Его собственная лошадь встала на дыбы, заставив священника открыть глаза. Он едва мог сдержать лошадь под контролем. Повсюду вокруг него кобылы, спотыкаясь, рванулись вперед или набрасывались на своих конюхов, кровь стекала по их белым грудям, пропитывая землю. Они быстро, одна за другой, упали в грязь.

Коджа был ошеломлен. Он услышал рев. Сначала лама подумал, что это боевой клич двухсот тысяч человек, выстроившихся позади него. Затем, внезапно, земля задрожала. Ударные волны набрали силу, и лошадь Коджи встала на дыбы и понеслась, сбросив священника на землю. Повсюду вокруг Коджи стражники изо всех сил старались держать своих скакунов под контролем.

Вскочив на ноги, священник посмотрел в сторону Драконьей Стены и остановился в изумлении. Она прогибалась, вздымалась  вверх, фундамент вырывался из земли. Кирпичная кладка отваливалась пластами, сметая защитников с зубчатых стен. Ближайшая сторожевая башня выгнулась наружу, поднимаясь ввысь, прежде чем осесть грудой обломков. Коджа посмотрел на ворота. Огромные деревянные створки со стоном ударились друг о друга. Высокие надвратные башни закачались. Раздался пронзительный треск, когда пролет между двумя башнями разлетелся вдребезги, осыпав каменным дождем гарнизон Шу, находящийся внизу.

Коджа, удивленный и перепуганный, рванулся в безопасное место — под штандарт кахана. Стражники вокруг него тоже скакали галопом, сохраняя линию Туйгана. Земля снова вздыбилась, швырнув задыхающегося ламу в грязь. Пот и пыль попали ему в глаза, Коджа с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, двинулся вперед. Неожиданно чья-то рука просунулась ему под мышку, сдавливая грудь. Священника рывком  оторвали от земли и взвалили на спину скачущей кобылы.

— Держись крепче, маленький лама, — объявил спаситель Коджи. Кашик посмотрел на священника с кривозубой ухмылкой.

Задыхаясь, Коджа вцепился в талию воина. Позади себя он все еще слышал грохочущий треск каменной кладки. — Что происходит, священник? Что ты сделал? — крикнул всадник через плечо.

— Больше, чем я думал, — крикнул в ответ Коджа. Стражник остановил мчащегося скакуна прямо перед штандартом кахана. Коджа рухнул на землю, а всадник легко развернул своего скакуна и поскакал к своей позиции в боевом строю.

— Мы не можем сражаться в этом безумии! — крикнул Ямун, перекрывая шум рушащегося сооружения. — Не подавать сигнал к атаке до тех пор, пока стена не перестанет двигаться! Кахан соскочил с коня и бросился туда, где распростерся лама.

— Смотри! — воскликнул Коджа, оглядываясь на Драконью Стену. Он указал на огромное укрепление.

Огромная когтистая лапа вонзилась в почву, затем еще одна, вонзаясь в грязь вдоль фундамента сооружения. Стена раскололась и дала трещину, обнажив колючую чешуйчатую спину, выгибающуюся дугой и устремляющуюся вверх. Чешуя блестела, синим и коричневым цветами по всей длине шкуры рептилии. Далеко справа, в стороне от ворот, укрепление взорвалось, разбросав по равнине осколки кирпича и гранита. Сломленные люди срывались с зубчатых стен и падали, раздавленные, на землю. Извивающийся хвост, раздвоенный и заостренный, вырвался из разрушенных зубчатых стен. Облака пыли начали подниматься от каменной стены, гонимые вперед рушащимся камнем.

Скрежещущий рев раскалывающегося камня и слабые крики людей и лошадей были заглушены новым звуком, воющим криком огромной громкости. Отчасти это был звериный рев, отчасти сдавленный крик. Коджа задался вопросом, был ли это истинный голос духа дракона.

Внезапно огромные ворота задрожали. Дерево заскрипело, когда массивные двери деформировались и прогнулись. Раздался громкий треск, когда деревянные створки раскололись, сила внезапного высвобождения выбила деревянные ворота наружу. Каменные надвратные башни по обе стороны изгибались и вздымались. Огромные ворота Драконьей Стены полностью разрушились.

— Знаменосец! Приготовься, — крикнул Ямун, едва слышный из-за грохота разрушения. — Теперь мы идем вперед! Кахан отбежал назад и вскочил на своего непокорного коня.

Коджа тоже подбежал к лошади. Оглянувшись через плечо, он снова посмотрел на стену. Там, в зияющих воротах, лама увидел пару глаз, сверкающих ярким голубым огнем, окаймленных богато украшенным панцирем огромного дракона. Это была та же пара глаз, которые он видел прошлой ночью.

Видение длилось всего секунду. Подгоняемый внезапным порывом ветра, столб пыли взвился в воздух по спирали, взрывом отбросив башни ворот в сторону. Они раскололись и упали, обрушившись на остатки стены по обе стороны от ворот. Знамена Шу, которые когда-то украшали вершины башен, сорвало ветром и унесло в небо. Коджа наблюдал, слишком оцепенев, чтобы удивляться, как извивающаяся колонна затвердела, превратившись в извивающуюся змеевидную форму величественного дракона. Прежде чем священник смог разглядеть что-либо еще, удушающее облако пыли и песка пронеслось над линией Туйгана.

Бушующая песчаная буря прошла не более чем за несколько минут. Еще до того, как рассеялась пыль, громоподобные удары камней стихли вдали. После царившего ранее хаоса теперь все казалось неподвижным. Кашляя и давясь, Коджа боролся со своим конем.

— Это сработало, священник! Лучше, чем ты обещал! — крикнул Ямун. Коджа повернулся и посмотрел туда, куда указывал кахан.

Впереди, там, где раньше была Драконья Стена с ее внушительными воротами и высокими стенами, зиял пролом. Башни ворот были разрушены, тяжелые деревянные двери разлетелись в щепки. Промежуточные башни отвалились от стены, оставив проходы свободным. В других местах слева и справа стена также была разрушена, превратившись в грубые сваи.

Ямун выкрикивал команды, указывая на точки вдоль стены. — Знаменосец, подай сигнал Чанару. Он должен провести Кашиков через центр. Он возглавит атаку! Быстрее! Поторопитесь, пока они не пришли в себя! — закричал Ямун  на ошеломленных ханов вокруг себя, призывая их к действию.

До Коджи дошло, что он стоит на пути двухсот тысяч воинов. Он быстро попытался отвести свою лошадь в сторону, но безопасного отступления не было. Он мог либо броситься в бой, либо рискнуть, и быть растоптанным на месте.

— Подайте сигнал ханам, чтобы они были готовы! — приказал Ямун. Белые хвосты яков опустились, подавая сигнал, которого ждали воины. Когда приказ был передан по армии, воины каждого тумена подняли свой боевой клич. И снова воздух огласился голосом разрушения.

— В атаку! — крикнул кахан, кивая барабанщикам.

Зазвучали боевые барабаны, подавая сигнал Кашикам двигаться. Чанар на секунду придержал своего коня, почти отказываясь бросаться в атаку. Кашик все равно начал подталкивать его сзади. Наконец, генерал приподнялся в седле, и хлестнул своего коня. Скакун рванулся вперед.  И за ним понеслась, облаченная в черное, масса Кашиков численностью восемь тысяч человек. Еще до того, как первые солдаты добрались до разрушенной стены, Ямун выкрикнул приказ другим туменам атаковать и послал своего коня вперед.

Ямун мчался во весь опор, окруженный своими ханами. Коджа ехал среди них, увлекаемый волной, окружавших его людей.

Через мгновение Туйганы достигли разрушенных ворот; через мгновение они хлынули через пролом. Гарнизон Шу, который когда-то защищал стены и заполнял башни, был разбит. Погибли как генералы, так и солдаты. Те, кто выжил, уже отступали из разрушенного укрепления, некоторые формировали разрозненные отряды численностью в несколько тысяч человек, многие другие спасались от конной гибели, хлынувшей через бреши. С торжествующим воем,  всадники Туйгана ринулись на поверженного врага. Великая битва за Драконью Стену была выиграна еще до того, как она началась.

Эпилог

Коджа потягивал чай, заваренный по рецепту Шу. Сидя на своем троне, Ямун пил мерзкое соленое варево, излюбленное населением Туйгана. Перед военачальником была расстелена карта провинции Май-Юань Шу Лунг, которая была найдена в развалинах привратной башни. На ней Коджа тщательно отметил передвижения разведчиков Ямуна широкими красными стрелками. Они расходились веером из одной точки на границе Шу, протягиваясь, как пальцы, внутрь страны. Разведчики скакали уже много дней — одни преследовали убегающего врага, другие следили за небольшими гарнизонами, которые теперь были в движении. Масштабы успеха Туйгана стали неожиданностью для кахана, и, как подозревал Коджа, для императора Шу тоже.

— Ямун, — спросил Коджа, выдувая пар из своей чашки, — что ты теперь будешь делать? Продолжать вторжение?

Ямун оторвал взгляд от своего чая. — Сначала мы подождем Хубадая и его людей. Затем мы должны откормить лошадей. Когда это будет сделано, я завоюю Шу Лунг, — уверенно ответил Ямун.

Священник не сомневался в решимости кахана. Ямун уже сделал больше, чем Коджа считал возможным. — Шу Лунг огромен, Кахан. У тебя недостаточно людей, чтобы править всей этой страной.

— Прежде чем я начну беспокоиться о том, чтобы управлять ей, я должен завоевать ее, — отметил Ямун. — Кроме того, у меня есть такие люди, как ты, которые смогут управлять моей империей. Кахан свернул карту. — А теперь нам нужно заняться одним делом. Кахан отставил свой чай в сторону и подозвал стражника, стоявшего у двери. — Приведите заключенных.

Человек быстро вышел наружу. Раздалось несколько приглушенных команд, а затем дверная створка распахнулась. Сечен, теперь уже хан, и несколько Кашиков вошли в юрту и заняли позиции у стен. Сразу же после этого вошли Чанар и Баялун. Генерал все еще был одет в те же одежды, в которых несколько дней назад пошел в бой. Они были грязными, окровавленными и порванными. Баялун была в простой коричнево-желтой мантии. Рукава были длинными, скрывая путы на ее запястьях. По совету Коджи руки хадун были связаны, чтобы она не могла произносить заклинания. Священник не видел никакой необходимости затыкать ей рот кляпом. Оба заговорщика двигались медленно, неохотно. Они явно боялись этой аудиенции.

Охранники отвели их в центр юрты и грубо поставили на колени. Чанар опустил глаза в пол, но Баялун злобно посмотрела на своего пасынка.

Ямун поднялся со своего трона и медленно обошел их обоих. Наконец, он заговорил торжественным тоном. — Доказано, что вы виновны в предательстве своего кахана. Теперь я должен вынести свое окончательное решение. При этих словах Чанар поднял голову, показывая готовность встретить любую гибель, которую мог бы назвать Ямун.

— По закону, — продолжал Ямун, — вас следует отвести в пустыню и задушить. Это соответствовало бы древним обычаям нашего народа. Он сделал паузу и дал пленникам подумать о своей судьбе.

Тяжело вздохнув, кахан продолжил. — Я не буду этого делать. Ямун остановился у стола своего писца и жестом попросил его записать его слова. — Генерал Чанар, я не забыл сражений, в которых ты стоял на моей стороне, когда все были готовы бежать. Мой анда, однажды я поклялся, что прощу твои преступления, хотя бы их было девять раз по девять.  Я сделал это. Генерал Чанар, я оставляю тебя в живых. Но ты больше не будешь командовать туменами Туйгана. Я изгоняю тебя с глаз долой и отдаю под твое командование минган разведчиков. Страдальческое выражение на лице генерала сказало всем, что он считает эту участь хуже смерти.

Ямун посмотрел на писца, который яростно писал. — Джагун воинов будет охранять Чанара. Если до моего сведения дойдут какие-либо доказательства дальнейшего предательства, Чанар будет предан смерти. Кахан повернулся к своему некогда верному другу. — Возможно, ты сможешь вернуться к командованию, но не думай снова перечить мне.

Кахан нахмурился и повернулся к своей мачехе. — Хадун Баялун, ты многое сделала и заслуживаешь мучительной, долгой смерти. Женщина напряглась. — Однако у меня нет гарантии, что смерть положит конец твоему заговору. Твои колдовские способности могут нанести удар из-за пределов могилы. По предложению моего анда, ты должна удалиться от мирской жизни и отказаться от своих притязаний на титул хадун. Твоя охрана распущена. Ты проведешь остаток своих дней в волшебных мертвых землях Кварабанда, где магия не действует. Хан Сечен — твой тюремщик. Ты возражаешь против этого, Мать?

Баялун побледнела. Приговор Ямуна был равносилен смерти. Однако Баялун знала, что любые протесты будут тщетны. — Нет, — прошептала она. — Я приветствую судьбу, которая убирает тебя с моих глаз.

— Тогда пусть все те, кто выступит против этих приказов, знают, что они выполняются по воле кахана — сказал Ямун. — Уберите их с моих глаз долой. Сечен, проследи, чтобы приказы выполнялись.

Когда их обоих вывели, Ямун зачерпнул себе полный ковш кумыса. Он стоял, глубоко дыша, позволяя  выплеснуться своему гневу. — О чем ты хочешь спросить, Коджа? — внезапно спросил он, посмотрев на священника, все еще тихо сидящего в углу.

Коджа посмотрел на Ямуна со смущенным удивлением. Склонив голову, чтобы скрыть покрасневшее лицо, священник, наконец, заговорил. — Ямун, я не понимаю, почему ты оставил Чанара и Баялун в живых. Это похвально в глазах Просветленного, но это очень опасно, не так ли?

Ямун поставил свой ковш, и подпер подбородок рукой. — Я много думал об этом. Для Баялун потеря ее магии — ужасная судьба.

— А что насчет Чанара? — спросил Коджа, отставляя свою чашку в сторону.

— Чанар — мой анда, — печально ответил Ямун. — Я не могу этого изменить, поэтому я не могу убить его. Когда-то он любил меня. Он отвел взгляд от священника. Коджа сидел тихо, ожидая, когда Ямун продолжит.

— У него будет небольшая команда, где мой Кашик сможет легко наблюдать за ним. Чанар амбициозен, но не настолько умен. Именно Баялун была той, кто стоял за этими заговорами. Кахан снова взял свой чай и откинулся на спинку трона.

— Что ты теперь будешь делать, Хазарец? — наконец, спросил Ямун. — Ты останешься со мной или вернешься к себе домой, и будешь священником?

Коджа потер зудящую кожу головы. Щетина на его макушке стала достаточно длинной, чтобы вызывать раздражение. Он печально вздохнул. — Не называй меня Хазарцем. Я знаю, что я больше не такой. Скорее всего, я недолго пробуду священником. Я плохо служил Фуро. Я боюсь, что храм больше не примет меня. Он выдавил из себя задумчивую улыбку, думая о том, что потерял.

— Если ни твоя страна, ни твой бог не хотят тебя, анда, кому ты будешь служить? — спросил Ямун, хотя уже знал ответ.

Коджа сделал большой глоток чая. — Тебе, мой анда. Если ты позволишь мне остаться.

— Ты можешь стать Туйганом, — предложил кахан. Он отставил свою чашку в сторону и с нетерпением ждал ответа священника. — Посмотришь, как я побеждаю Шу Лунг. Напишешь свою историю, чтобы весь мир узнал о моем величии.

Коджа посмотрел на кахана. Невозможно было не заметить твердую, абсолютную уверенность в его глазах. Шу Лунг была огромна, ее армии многочисленны, но на этот раз священник не усомнился в словах Ямуна.

— Да, — ответил Коджа через некоторое время. — Мир, несомненно, узнает о твоем величии.

Оглавление

1. Кварабанд

2. Мать Баялун

3. Молния

4. Чанар

5. Доблестные люди

6. На марше

7. Манасс

8. Отступление

9. Ловушка

10. Мертвые голоса

11. Общая встреча

12. Курултай

13. Заговоры и интриги

14. Сны и судьбы

15. Драконья Стена

16. Предатели

17. Последний штурм

Эпилог