Шервурдский лес, ты полон чудес. Рассказ спецназера [Денис Викторович Прохор] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Денис Прохор Шервурдский лес, ты полон чудес. Рассказ спецназера
Некоторые до сих пор или прикалываются или по службе. Делают такие высокоморальные кирпичи на засиженных суетой сует лицах: «Да оно вам надо? Да зачем полезли? Что это такое вы там на Украине специально оперируете?» Отвечаю «спящим» и не проспавшимся. Америка, нефть, газ, ядерку расчехлили. Это все, конечно, вкусно. Но точка! Не за это наша 11-я отдельная гвардейская Прикарпатско-Берлинская орденов Суворова и Невского десантно-штурмовая горла вражьи рвет. Мушиный вопрос для в/ч 123321. Мы не с НАТО или Таносом, мы с последними днями боремся. В конец света ракетами и бомбами высокоточно и не очень стреляем. На дальних подступах пытаемся убить смысловую, мировоззренческую гадину. Вот я сейчас расскажу. что здесь на самом деле на Донбассе творится. Это даже не ад. Это Великая Муть. В ней все утонут. Рай, Ад, святые, грешники. Бульк и от полюса до полюса зеленая грязная жижа. На веки вечные. И даже их не будет. Ни веков, ни вечных. Вселенский морок и тлен. Это, можно сказать, эпиграф. Чтобы не только читалось, но и думалось. Теперь расскажу, что своими глазами видел и после чего окончательно, до капельки, уверовал в Красную Армию. Неумолимую и справедливую десницу Господа нашего. И вашего, кстати, тоже. В бывших половецких степях есть зеленый массив. Между Изюмом и Славянском. Местные назвали его Шервудский лес. Не тайга, конечно. Природный, естественный промысел. Работа ручная, но добротная. Made in USSR. Лес дубовый, прохладный и светлый. Обжитой и не дикий. Много дорог и тропинок. Где-нибудь кемпинг, турбаза или пионерлагерь заброшенный. Отличное место для мира, а для войны тем более. Если обороняешься вообще красота. Берешь, допустим, какой-нибудь пансионат, убитый наглухо в «незалежные» годы. Главное, чтобы недалеко от перекрестья дорог. В пустые окна мешки с песком под пулеметные гнезда. Если зданий несколько между ними траншеи для связи. Подвалы бетонные, чтобы обстрел пережить. Бонусом защищенный отход. Не по голому полю наперегонки с русскими минами, а по густому и сокровенному лесу на новую подготовленную позицию. При таких вводных, подловить накоротке беззащитную тыловую колонну с топливом и снарягой — милое дело, пока шериф не в теме. В пансионате «Лесная Сказка», почему-то задержавшемся на этом свете дольше чем шахта его построившая, засела очередная шайка преборзейших разбойников в пиксельной униформе «тактик». Хрустели «Паляницей», пристреливали «Вояр», распевали, чтобы не протрезветь «Батько наш Бандера» и мрияли о желто-голубом Кремле. Думали, что самые умные и красивые. Не понимали, глупыши, что на войне это вообще не важно. На войне думай о войне, живи войной, мечтай о войне и да пребудет с тобой мир внутри и снаружи. Этих гегемонышей мы на рассвете упокоили. Еще утренний кофе из британских сухпайков не остыл. Такая гадость. Будь ты проклят «Coffey-moffey Company, Leister, Park Avenue, UK», чтобы я еще хоть раз оскоромился! Сделали мы их ловко. Мониторили один кривой проселок. Тихий такой, незаметный. Самое оно, чтобы танки провести через лес на нулевой рубеж. Танков не дождались. Оказалось к лучшему. Вместо них ЗИЛ гражданский появился. Синяя кабина. Сзади красная бочка с длинным шлангом. Я, Штырь, Чума с лежек даже привстали. Переглянулись, оставив оружие в сторону. — Ассенизаторка? — спросил я. — Она самая. Говновозка. — подтвердил Чума и удивился. — Какого ляда? Зато Николаич, наш старший, сразу просек. — Неспроста это, мужики. Ой, неспроста. Давайте-ка, собираемся и за ней. За нечестивой колесницей. ЗИЛ по проселку качался, а мы за ним между деревьями. Потом дорога с асфальтом началась, между ямами, и этот пансионат. Мы «кикиморы» поправили и через дорогу залегли. Я оптику на снайперке глянул. Вижу, ассенизаторка во двор заехала. Остановилась у входа с разбитыми ступеньками и джунглями из борщевика на бетонном козырьке. Водитель — пожилой, куркулистый в гражданских шлепках и труханах с пальмами выбрался из кабины. Залез на бочку и открыл люк. — Полезли дефекативные. — кивнул довольно Николаич. — 1,2,3… — считал Чума. Из бочки общим числом выбралось 8 единиц живой силы противника. Также ящики БК и непередаваемый амбрэ. Я прям на расстоянии его прочувствовал. Достаточно было на рожу водилы полюбопытствовать. Как его от продуктов жизнедеятельности собственной страны корежило. Любо-дорого. — Ох и кубло осиное. — отозвался Чума. — Да это у них ротация такая! Все через… — Тихо. — предупредил Николаич. — Плохое слово — плохая карма. Плохая карма — плохая война. — Согласен. — ответил Чума. — Наблюдаем. — сказал Николаич. Мы пронаблюдали как в красную бочку забралась убывающая смена. 10 человек. Водила задраил люк. Перекрестил бочку и немного себя. ЗИЛ потолкался по двору и съехал прочь. Сизого дыма не оставил. — Ну, что, гвардейцы? — Николаич повернулся к нам и зевнул вдохновляюще. — Теперь думать давайте. Как врагу бобо сделать. Думали-рядили. Мнения шли в разлет. От атаки в лоб, а значит сначала в свой собственный. До огневого вала бригады «Солнцепеков». В конце-концов все равно вышло гениально. Просто вертушка отработала нурсами и пансионат «Лесная Сказка» превратилась в мортуарий «Лесная Быль». В дыму, огне и пепле мы нашли всего двоих выживших. Закопченный кофейник на кирпичах. Shame on you, english coffey, give me back english tea! И мальчик Рома 29-ти лет из Ивано-Франковска. Реально повар. В прошлой и, может быть, будущей жизни. Стоял теперь Рома на коленях, с руками за спиной, низко понурив свою картофельную голову. Николаич изучал его телефон. Педагогически качал укоризненно головой и вздыхал многозначительно. — За эту, значит, картинку Ромка пятерик тебе в солнечном Кызыле. Какие там урановые рудники! М-м-м. Смакота! В твоем Ивано-Франковске днем с огнем. — То не я. То жинка. — блеял расстроено Ромка. — Да ладно тебе. Жинка. Зато мир посмотришь. Це Азию. Упс! — Николаич строго и хмуро посмотрел на солдата Рому. — А вот за это, Рома, тебя даже наш самый гуманный суд в мире не помилует. Николаич погулял большим пальцем по экрану дешевого смартфона и мы услышали дрянной голос переодетого мужика со звездой из фольги во лбу. — Я иду такая вся в Дольче Габбана… Ромка пригорюнился. — А Верка Сердючка до чого? — До чого? — передразнил Николаич. — Знал бы так вот прям здесь тебя к высшей мере социальной справедливости. Не разобрался еще, но чувствую именно здесь она точка. После которой вы из семейств славянских в семейство зонтичных стали превращаться. Прям вот злости на тебя не хватает. Николаич опять же в педагогических целях поднял свой АК-12 дулом вверх и пульнул в потолок. А Ромка повар ничего. В истерике не забился и ножками не засучил от страха. Так исподлобья в Николаича очами сверкнул, что я порадовался. Был бы случай, завалил бы нас Ромка, не раздумывая. Наш человек. Все еще русский. Гниль бандеровская вокруг него, а не внутри. Пока. — Шарон! — позвал Чума. — Слышь, Шарон. Ты сейчас умрешь. Кого я нашел! Шарон это я. Мой позывной. У нас в группе разделение труда. Николаич неупокоенными врагами занимается, а Чума всеми остальными. Мы были на втором этаже. То ли бывшая столовая, то ли актовый зал. Я пошел в самый дальний угол, обрывая по пути желто-голубые патриотические плакаты с мозаичных бирюзово-изумрудных стен. Родимых советских стен. Штырь стоял в полумраке. Обмахивался веером из разноцветных паспортов, военных билетов и других таких же «свидотцтв». Рядом лежали два трупа. Скрюченые руки. Раззявленные рты. Иссеченные осколками тела. — Этот. — Чума шевельнул ногой. — Ариец из Шепетовки. Скиба Василь Генадьевич. Китель у Скибы задрался почти до горла и на жирной молочной груди я увидел партайадлер. Хищный орел держал в когтях свастику. — Ну и что? — сказал я. — Чего я здесь не видел. — Это понятно. Ты на братишку его посмотри, Шарон. На своего братишку. — Какого?… — успел сказать я, а потом как-то взял и обвалился вместе с собственным уютным внутренним мирком. Прямо в бездну, обгоняя друг друга, понеслись мои любимые книжки, вымоленные мысли и какая-никакая но вера. — Это же пейсы. — услышал я сзади и сверху голос Чумы. — Нет. — я в последний момент успел поймать свой резкий и справедливый крик. — Нет. — повторил я спокойно и медленно. — Да как же нет. — Чума прямо через меня полез показывать. — Подсмалило немного, а так очевидное-невероятное. Вот. Чума напрягся и перевернул на бок тяжелое, конкретно для меня, вражье тело. Чума показал шеврон на плече. Фон как у полка «Азов», а вместо волчьего крюка звезда Давида. Над ней меленько и ясно. На иврите. — Вот еще. — Чума протянул кусок прозрачного пластика. Водительские права. В лицо я не всматривался и читать не хотел. Чума одолжение сделал. — Как тебя почти. Шарон Реми. — Это не моя фамилия. — Все равно прикольно. — Чума помолчал и добавил. — Странно, конечно. Они из ваших мыло делали. — Они из всех делали. — Это как бы да. — быстро согласился Чума. — Ладно. Это… Я шеврончик возьму? Такого чуда у меня еще не было. — Я здесь причем. Бери, что хочешь. Не сказать, что я раньше об этом не слышал. Про Днепровский кагал и его мутки с бандерой. Теперь увидел. Хорошо бы еще наша Ульяновская синагога увидела… Засиживаться мы не стали. Обвешали солдата Ромку трофеями с ног до головы и отправились на базу. Но через несколько километров я не выдержал. — Николаич. — сказал я. — Вернуться мне надо. Николаич уже был в курсе. — Зачем тебе это, Шарон? Не исправишь. — Исправишь. — ответил я. — Покончить надо. Сжечь до конца. Иначе не выдержу. Николаич подумал и сказал. — 60 минут у тебя. Я вернулся в пансионат. Поднялся на второй этаж. Слышал птиц и едва уловимое журчание лесного и солнечного дня. Я оттащил тело Рами Шарона к мозаичной стене. Достал зажигалку. Обжегся высоким, гудящим пламенем и закурил. А потом начался он. Мой костер. В нем горели моя боль и моя ненависть. С последним аменом Кадиша, поминальной молитвы, которую я прочел, они обратились в пепел, а Рами Шарона и его побратима я забросал битым кирпичом и кусками штукатурки. Николаич ничего не сказал, а Чума, конечно, всю дорогу любопытничал. Чего да как. — Сжег. Спалил до тла. — наконец сказал я. И не соврал. — Правильно. — сразу успокоился Чума. — Нечего жалеть. Я промолчал, но про себя согласился. Нечего их жалеть. Ни свою злость. Ни свою ненависть. Так и только так мы победим эту войну.
Последние комментарии
1 день 3 часов назад
1 день 5 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 20 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 5 часов назад