Герасим и Раскольников, или Как нам понять русского интеллектуала [Олеся Островська-Люта] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Олеся Островська-Люта Герасим и Раскольников, или Как нам понять русского интеллектуала

Российская война против Украины осветила резким безжалостным светом и русскую культуру.
В первые недели полномасштабного вторжения большой неожиданностью стало поведение русских интеллектуалов и деятелей культуры: их молчание, их самооправдание, их запрос на сочувствие к себе.

Это поведение оказалось настолько противоестественным для украинского восприятия, что подтолкнуло к анализу ключевых текстов русской литературы именно из этой перспективы.


Чему нас может научить классическая русская литература? Какие здесь модели поведения? Какие образы и метафоры? Как это все определяет слова и действия современных русских интеллектуалов?

Рассмотрим три знаменитых текста русской литературы, между которыми, как мне кажется, есть крепкая связь. Это — «Преступление и наказание» Федора Достоевского, «Лолита» Владимира Набокова и «Муму» Ивана Тургенева.

Все три произведения написаны либо от лица, либо с большой симпатией к главному герою, совершающему преступление — убийство или растление.


Пожалуй, нынешнее воображение больше всего поражает роман Набокова: если отбросить литературные тонкости, то суть дела здесь такова: взрослый мужчина увлекается девочкой-ребёнком, испытывая к ней как эстетическое, так и сексуальное влечение.

Он обманывает мать девочки, которая вскоре погибает. Гумберт Гумберт получает опекунские права, следовательно, контроль над ребенком и переходит к сексуальному насилию над ним.

Набоков описывает эти события с большим сочувствием к своему главному герою. Мы видим эстетически чуткого, тонкого интеллектуала, охваченного благородным чувственным экстазом.


Автор также дает понять, что «Гумберт» — изгнанник из своей страны, возможно, один из многих гонимых белых эмигрантов, потерявший дом, наследство и прежнюю достойную жизнь. Это вызывает симпатию.

Сама Лолита, как и ее мать, описаны скорее как грубые, меркантильные личности. Подчеркнутый контраст между глубиной и эстетической сложностью чувств Гумберта Гумберта и пошлостью его жертв также склоняет читателя симпатизировать герою, которого сложно воспринимать именно как преступника.

Читая, мы неизбежно симпатизируем глубоко несчастному и одновременно чувствительному к прекрасному, способному резонировать с невидимыми для простого глаза потоками чувственности (далеко не каждый сможет распознать нимфетку!), главному герою.

Набоков, как известно, был ожесточенным критиком творчества Достоевского: ему, казалось бы, принадлежит риторический вопрос: как можно быть таким выдающимся писателем и так плохо писать?

Однако Набоков продолжает моральную оптику именно Достоевского.


В романе «Преступление и наказание» все симпатии автора, а, следовательно, и читателя, — на стороне убийцы, а судьба жертв — настолько безразлична, что большей частью говорят об убитой «процентщице», совершенно забывая, что Раскольников убивает не только ростовщицу, но и ее беременную сестру, которая становится случайной свидетельницей первого убийства.

В центре внимания здесь сложные моральные сомнения, причудливое сочетание глубокой доброты и жестокости.


Например, Раскольников, сам по сути нищий, отдает все свои деньги несчастной вдове другого героя — пьяницы и мелкого чиновника Мармеладова, и одновременно ведет себя, как холодный абъюзер (хотя автор не забывает дать нам понять, что из самых высоких моральных побуждений!) с его дочерью Сонечкой.

В конце концов, и сам Мармеладов — это как бы слабая эманация Раскольникова, здесь та самая моральная неоднозначность: крайняя доброта сочетается с крайней низостью.

Что здесь поражает? В обоих случаях — и Набокова, и Достоевского — суждение о герое не является следствием его поступков.


Поступки — это как бы нечто внешнее и второстепенное, результат катастрофического столкновения обнаженных нервов с материальной действительностью, а суть человеческого существа определяется его внутренним миром.

И Раскольников, и Гумберт Гумберт — люди высокой сложности, личность каждого из них сочетает экстремальные противоположности, их моральная или эстетическая уязвимость звучит где-то в небесной вышине, недоступной обычному вульгарному обывателю.

Именно эта чрезвычайная возвышенность определяет их суть, они и есть обнаженный нерв.

Конкретные земные поступки этой сути не определяют, следовательно, и судить по поступкам неуместно и невозможно.

Это антирациональный взгляд, где конкретная материальная реальность несущественна, духовное{1} преобладает над действительным.

Такое восприятие преступника создает безграничный резерв его прощения. И даже не то, чтобы прощения, а просто полной индульгенции, ибо кто мы, дабы судить и прощать?..


Иная диспозиция — в