Записки несостоявшегося гения [Виталий Авраамович Бронштейн] (fb2) читать онлайн

Виталий Бронштейн Записки несостоявшегося гения

«Nullus liber est tam malus, quin aliqua parte prosit» («Нет такой плохой книги, которая

была бы совершенно бесполезной»)

Плиний Старший.

________________

Так что прошу критиков не беспокоиться!

МОЕЙ ЖЕНЕ

Не помню кто сказал, что, любуясь звездами, важно не потерять луну. Ты — мое главное и

яркое светило, вместе мы уже почти полвека. Будь здорова и счастлива!

________

Я хочу, чтобы осень подольше тянулась

Чтобы солнца осколки покрыли аллеи

По теплу твоих старых, заброшенных улиц

Чтобы мы не жалели

Потому что в дороге, тревоге, пути

Можно только терять, трудно что-то найти

И когда всё вокруг поглощает туман

Это только обман

Не грущу я, что мы ничего не нашли

И не плачу о том, что с тобой потеряли

Нас уже поджидают дожди

И печали…

2

Вместо посвящения –

ЗАВЕЩАНИЕ.

______________

Настоящим, находясь в полном уме и здравии, завещаю своей супруге, Бронштейн

Алле Ивановне, и дочери, Бронштейн Раисе Витальевне, все мое нижепоименованное

движимое и недвижимое имущество: земли и воды, леса и пашни, моря и океаны, фабрики

и заводы, корабли и самолеты, а также двухкомнатную квартиру по ул. Старообрядческой, дом № 10 в городе Херсоне, а в ней — 200 экземпляров этой книги.

Будьте здоровы, богаты и счастливы!

ЗАПИСКИ НЕСОСТОЯВШЕГОСЯ ГЕНИЯ.

_______________

ОБРАЩЕНИЕ К ЧИТАТЕЛЮ.

Жизнь любого человека — непрерывная цепь разных уроков, от которых зависит, кем или чем ты являешься в этом мире.

Потому и говорят, что самый лучший Учитель на свете — это Жизнь.

Мой дорогой друг!

Автор этой книги тоже учитель. И по профессии, и по жизни: в его активе (или –

пассиве?) около сорока лет педагогического стажа. Так что, это книга одного учителя о

другом Учителе.

Кого и чему научил автор за эти годы — не столь важно. Интересней другое: научился ли чему-нибудь у Жизни он сам? Хорошим ли был учеником? Могут ли

пригодиться полученные им уроки другим?

Судить об этом ты сможешь, прочтя книгу, которая сейчас в твоих руках. И прости

меня, пожалуйста, за то, что в этом обращении я говорю о себе в третьем лице: «автор»,

«он», «ему»… Просто иногда бывает полезно посмотреть на себя со стороны. Говорят, так

можно лучше увидеть.

Вообще, любой, кто берется за перо, ставит перед собой какую-либо цель: поделиться своими размышлениями, заработать на хлеб насущный, а если повезет –

прославиться. Наиболее амбициозные мечтают оставить след, отпечаток, обрести

бессмертие.

Иное дело — автор этих строк. Кроме всего перечисленного, он, обуреваемый

манией величия, поставил перед собой более объемную задачу: на основании уроков, полученных им в своей жизни, дать пытливому уму читателя полезную пищу для

житейских размышлений, помочь ему получить ответы на главные вопросы людского

бытия: как жить среди людей, близких и не очень; относиться к делу, которое тебя

кормит; к чужим долгам и своим обязанностям; к тем, кто нужен нам, и к тем, кто не

может существовать без нас.

Более того, автор наивно надеется, что, дойдя до последней страницы, ты, мой

заочный собеседник, станешь уже немножко не таким, как сейчас, когда только читаешь

эти строки.

Думаешь, так не бывает? Чтобы человек изменился за несколько дней или часов?

Как бы не так! Поверь: манипулировать тобой не собирается никто. Но в нашем мире

много разных вещей. Одни — меняются под нашим воздействием, другие — меняют нас.

Может быть, эта книга — из последних?

И в завершение. Перед тобой не мемуары, которые предполагают авторское

жизнеописание, богатое малоизвестными, но яркими и зна́чимыми фактами. В этом

3

смысле автору особо хвалиться нечем. Судьба не одарила его возможностью участвовать

в Великих Мгновениях Века, ни разу, к сожалению, не свела накоротке с истинным

украшением многоликого человечества — его Знаменитыми и Умнейшими, зато и не

опачкала личными связями с Сильными Мира сего…

Не беда! Наблюдатели процесса обычно знают о нем куда больше его участников.

Вот и для меня яркий факт — вовсе не самоцель, зато размышления о нем — животворная

стихия моего мироощущения. И если факты не всегда согласуются с тем, как их

воспринимает автор — пусть им будет плохо, этим фактам!

Итак, я смело приглашаю тебя войти в мой внутренний мир, дорогой читатель.

Как полагали древние: если диктует жизнь — надо писать. Добро пожаловать!

Коротко о себе.

Родился я незадолго до окончания Великой Отечественной войны, в середине

апреля 1945 года, в городе Херсоне на юге Украины.

Мой отец, офицер-фронтовик, кроме того, что зачал меня во время краткосрочной

побывки в отпуске по ранению, особой роли в моей жизни не сыграл: ушел в другую

семью, когда мне было 5 лет, и я в дальнейшем виделся с ним периодически и

нерегулярно.

Хотя и, справедливости ради, отмечу, что несколько своих уроков он мне все же

преподал.

— Запомни раз и навсегда, — внушал мне бывший офицер, человек чести, когда я, первокурсник Одесского холодильного института, жил у него в 1962 году

непродолжительное время, — как надо себя вести в серьезных ситуациях.

Вот, например, ругают за что-то на собрании твоего товарища… Как быть?

Промолчать? Не выход. Потому что промолчишь раз, потом другой — приобретешь

репутацию равнодушного или скрытного человека. Карьеры уже не сделаешь, плохо.

А ты возьми да подумай хорошенько: чем это все может закончиться для

провинившегося? Если видишь, что ему конец, — бей посильней, чтобы он уже не встал, будь резок и непримирим: — Таким не место в наших рядах!

Другое дело, если поймешь, что все это — пустяки: повинится он, отряхнется да

пойдет себе дальше. Тут уж не зевай, смело поднимай голос в его защиту:

— Как же это так получается, товарищи, давайте будем объективны… Да, наш друг не

прав, да, он ошибся, но где же все это время были мы? Стояли в сторонке? Согласитесь, не очень это по-товарищески, давайте хоть теперь поможем человеку встать на верный

путь!

Так делай, сынок, и будь спокоен — одним товарищем у тебя стало больше!

С тех пор прошло много лет. Отцовские советы мне не пригодились. Наоборот

поступал многократно, бывало, правда, отмалчивался. До сих пор уверен, что он желал

мне только добра и советы его шли от души. Но для юноши, получившего от матери иное

нравственное воспитание, они были неприемлемы в принципе. Это раз. А во-вторых, таили в себе некоторый элемент опасности: а что, если ошибешься, не определишь верно, кто — устоит, а кто — упадет?! Тогда потерять можно больше, чем найти…

Моя мама — Бронштейн Рахиль Абрамовна, была, есть и, очевидно, теперь уже до

конца останется главным человеком моей жизни. Понимаю, о чем это говорит, знаю, что

это не очень хорошо, но так уж у меня сложилось.

Мама родилась в 1910 году в скромной еврейской семье акушерки-повитухи и

портового грузчика. Получала образование уже в советские времена: блестяще училась в

школе, окончила институт с отличием, была зачислена в аспирантуру при Херсонском

сельскохозяйственном институте.

4

Из семейных преданий мне известно, что на лекции моя бедная мамочка ходила

босиком — не было обуви, 1933-34 годы… Потом аспирантуру перевели в Одессу, и она

была вынуждена оставить ее — за недостатком средств на существование в чужом городе.

А я иногда задумываюсь: что ощущала она, отличница, пряча под стол на лекции босые

ноги от насмешливых взглядов втайне влюбленного в нее молодого преподавателя?

Моя мама любила Чехова, Толстого, Драйзера, Мопассана, — и этой болезнью

заразила меня. Я приходил домой после школы к часу дня, обедал, делал уроки, а после

читал все, что попадалось под руку. И не было ничего в те годы моей жизни ярче и

интереснее, чем книги, которые я таскал домой из трех библиотек: школьной, детской

городской и областной имени Горького. Читал безо всякой системы: фантастику и

примитивные советские детективы со следователем майором Прониным, газеты и

журналы, и даже то, что в руки ребенка вроде бы не должно было попадать.

Поздно вечером приходила с работы мамочка, топила грубу, готовила на плите еду, изредка проверяла, сделал ли я уроки, что-то делала еще по хозяйству, а затем укладывала

меня спать. И долго еще в ее комнате горел свет: где-то позади оставались склоки и дрязги

консервного комбината, где она работала главным агрономом, неуютное существование

сорокапятилетней женщины-разведенки, убого обставленное жилище, — моя мамочка

сладостно погружалась в загадочный мир книжных героев…

А однажды, когда я учился в первом или втором классе, она пришла с

родительского собрания расстроенная. И сказала мне, чтобы больше не смел трогать ее

книги. Оказывается, наша классная руководительница, беседовавшая с родителями о

круге чтения их детей, упрекнула мамочку во всеуслышание:

— Как вам это нравится: ваш Виталик читает в восемь лет «Милого друга»

Мопассана! Какой ужас! Конечно, родители могут читать что угодно, мало ли чем они

озабочены, но дети, бедные дети!.. (Придет время, я стану взрослым человеком, директором школы, и буду особо внимателен, чтобы личностные качества учеников и

пробелы родителей в их воспитании ни в коем случае прилюдно не обсуждались –

надолго запомнились мне мамины слезы).

Коль я уже рассказал здесь об отцовских советах, не лишним будет привести и

один из уроков маминых.

Летом 1976 года, через месяц после того, как я стал директорствовать в

райцентровской школе-новостройке, у нас дома впервые появился ковер. Красочное чудо

размером два на три метра, вещь весьма дефицитная, да и довольно дорогая, «тянувшая»

больше месячной зарплаты директора. Райцентр открывал широкие возможности: у одной

моей учительницы брат работал председателем райторга, так что появлением в доме этого

красавца я был обязан исключительно блату.

Мамочка, к тому времени уже пенсионерка, сияла:

— И у нас теперь дома тоже есть ковер!

Я же небрежно поглядывал на гостей, радостно упиваясь новой для себя ролью

добытчика. Все было прекрасно. А так как отношения с торговым боссом уже как бы

сложились, ничто не помешало мне ровно через месяц снова внести домой длинный тюк

и, в предвкушении маминого восторга, развернуть на этот раз ковер размерами поменьше, два на полтора метра.

И хоть мамино изумление при виде новой покупки трудно передать, особых

восторгов теперь, кажется, не было: мама потрогала ковер рукой, задумчиво промолвила: -

какая прелесть… — и ушла готовить обед на кухню. А вечером у нас состоялась беседа, которую я запомнил навсегда.

Я сидел в большой комнате за обеденным столом и что-то писал, мамочка, убравшись на кухне, тихо включила телевизор, посмотрела немного, а затем повернулась

ко мне:

5

— Извини, что я тебя отвлекаю, — сдержанно заговорила она, — но что-то на душе

неспокойно, плохо мне, Витя, так плохо… Пойми меня правильно: две таких покупки в

течение месяца — что-то, кажется, не то с тобой происходит… Неужели и ты — умный, начитанный, добрый — заразился этой гадкой болезнью?! Поверь мне, сынок: вещизм для

интеллигентного человека — это страшно! Он ломает души и судьбы, превращает людей в

склады или копилки, да что там — лучше я расскажу тебе одну старую историю, а ты уж

постарайся сам сделать вывод.

— Знаешь, — протирая свои старенькие очки, задумчиво начала она, — я очень жалею, что не довелось мне поговорить с тобой об этом раньше. Все как-то не получалось, было

вроде не к месту, а теперь боюсь, чтобы не оказалось поздно… Я расскажу тебе о том, как

мы с твоей бабушкой эвакуировались из Херсона в 1941 году, когда сюда подошли

немцы. И не смотри на меня недоуменно, не перебивай: мне позарез сейчас нужно до тебя

достучаться… Поймешь меня, сможешь сделать шаг назад — спасешься, нет — значит, жизнь моя прошла даром: не смогла я вложить свою душу в самого близкого для меня

человека.

… В тот жаркий августовский день мы уезжали последним пароходом. С нами был

твой старший братик Бертольд, маленький Бертик, пятилетний умница и всеобщий

любимец, который через полгода тихо умрет в Фергане от воспаления легких, и твоя

двоюродная сестричка Инночка. Ее родителей в первые дни войны мобилизовали на рытье

окопов, и она пошла в порт провожать нас, но в последний момент мы с бабушкой

посоветовались и решили ее забрать с собой и, как оказалось после, спасли этим. Всех

евреев, оставшихся в городе, включая ее папу и маму, гитлеровцы уничтожили.

Так вот, накануне отъезда объявили: беженцев много, а пароход небольшой, и

каждой эвакуирующейся семье позволяют брать с собой не более двух мест багажа. Если

б ты знал, как это тяжело: прожить много лет на одном месте, обрасти хозяйством, домашней утварью, а потом все бросить, захватив с собой лишь два чемодана… Мы

плакали ночью, отбирая самые нужные вещи, с болью разглядывали их, и вся предыдущая

жизнь невольно проходила перед нашими глазами. А впереди — неизвестность: что ждет

нас в чужих краях с малым ребенком? До сих пор не могу я забыть те тяжкие сборы!

Нам казалось тогда, что все нужно, что любой пустяк может пригодиться. В общем, с горем пополам, собрались и утром отправились в порт. А к полудню нам объявили, что

мест нет, пароход перегружен, спасать, в первую очередь, нужно людей, и на семью

теперь можно брать только одно место, представляешь? И сотни плачущих людей стали

раскладывать не берегу свои вещи, горестно отбирая самое необходимое.

И знаешь, что оказалось? Что то, без чего действительно жить нельзя, — это самые

простые, обыденные, с виду даже малозначимые вещи: теплая одежда и белье, посуда для

еды и приготовления пищи, жалкие драгоценности, конечно, да самое заветное — альбом

семейных фотографий…

И вот тогда, сынок, мне, тридцатилетней женщине, вдруг раз и навсегда открылась

истина, определившая на всю дальнейшую жизнь мое отношение к вещам. Да, они нужны, другой раз, даже очень… Многие вещи облегчают нам жизнь, другие — радуют глаз, третьи — делают наш быт комфортней и уютней.

Но поверь: главное, без чего прожить нельзя, это то, что можно унести с собой, уложив в один не очень тяжелый чемодан…

Я сегодня увидела, с какой гордостью ты разворачиваешь второй, привезенный в

течение месяца ковер, и очень за тебя испугалась. И подумала, что ты обязательно должен

узнать, как мы уезжали в эвакуацию…

Мне тогда было стыдно и почему-то обидно, но урок этот пригодился: помог

выздороветь в самом начале болезни, имя которой — стяжательство, симптомы –

неутолимая жажда обладания, последствия — все, что угодно, вплоть до тюрьмы. Плюс

непременная деградация личности.

А что бы хотелось приобрести тебе сегодня, читатель?

6

Пройдет время, и я в этом плане сделаю свой вывод: видение любых вещей зависит

от того, с какой точки зрения на них смотреть. Если снизу — это одно, если с

господствующих высот духа — совсем другое. Есть, правда, и общее: все они, как правило, стоят значительно меньше того, чего они стоят…

В те годы, когда я получал среднее образование, проходила очередная реформа

просвещения, и мне — без малейшего на то желания! — довелось поучиться в шести разных

учебных заведениях. Мой класс переводили из школы в школу, и я послушно кочевал

вместе со всеми, пока не вырвался из этого порочного круга: устроился после восьмого

класса поближе к мамочке — разнорабочим консервного комбината и стал после работы

ходить на занятия в вечернюю школу рабочей молодежи. На семейном совете, правда, бабушка была категорически против:

— Боже мой, — причитала она, — неужели мы отдадим нашего мальчика к этим

хулиганам!

Но мамочка на этот раз поддержала меня, потому что в хрущевские времена

производственный стаж давал льготы для поступления в институт.

В общем, школу я окончил без особо впечатляющих результатов: ходить по

вечерам на танцы было значительно интереснее, чем сидеть в постылом классе.

В 1962 я поступил в Одесский холодильный институт, где опять-таки ничем

особым себя не проявил, кроме постоянных прогулов да шатания по Дерибасовской. Ведь

целью и смыслом моего существования тогда была не учеба, а загадочные существа

противоположного пола любой масти, калибра и упитанности. Все, что движется…

Здесь надо сказать, что со мной, очевидно, дурную шутку сыграли любвеобильные

отцовские гены: мой папочка по этой части был еще тот майстер, чем выгодно от меня

отличался, как мужчина, которого любят женщины, от того, кто безответно обожает их

сам…

Так что, если вы услышите о человеке, у которого большую часть жизни нижняя

половина тела руководила верхней — очень может быть, речь идет обо мне. Как говорится,

— нечего вспомнить, зато есть, что забыть!

Девушки девушками, но в Одесском холодильном в те времена было принято

заниматься столь важными делами в свободное от учебы время. А так как у меня

получалось наоборот, сей вуз решил со мной расстаться, причем, сделал это в такой

радикальной форме, что я и сам не заметил, как оказался в Погранвойсках СССР, в

Ленинаканском погранотряде.

После года службы на заставе был замечен и переведен в штаб отряда. Сначала –

старшим писарем-чертежником, затем, по чьей-то халатности, принял новейшую

кодировочную аппаратуру и был обучен работе на ней, не имея еще официального

допуска к государственным секретам. Стали оформлять его и растерялись: одесское

прошлое, мягко говоря, не безупречно (исключение из комсомола и института!), да к тому

же пятая графа…

Но новый кодировщик уже полным ходом работает на совершенно секретной

аппаратуре под названием «Фиалка», тихо напевая профессиональный шлягер:

«…лепестки фиалок опадают, словно хлопья снега на ковер, о минувших днях

напоминают, наш с тобой последний разговор…»

Предпринимать что-нибудь было поздно, бравые особисты плюнули и… оформили

допуск. А я случайно подслушал обрывок разговора майора-контрразведчика из

секретного восьмого отдела с командиром отряда. Он шел на столь повышенных тонах, что и в приемной было отчетливо слышно:

— Да вы с этим Бронштейном просто ох@ели! Единственный жид в погранвойсках

СССР — и того шифровальщиком поставили! Сбежит же падла — и правильно сделает!

На что полковник обреченно бубнил:

7

— Ну, в виде исключения… в виде исключения… способный парень… евреи ж тоже

люди…

Служил нормально, был принят в партию, гордился этим. Работа в штабе имела

свои маленькие преимущества. Получил доступ к гербовой печати части и как-то, желая

порадовать мамочку, написал ей на служебном бланке от имени командира погранотряда

благодарственное письмо за воспитание сына: «прекрасного советского человека, стойкого воина, являющегося примером для товарищей, командиров (?) и подчиненных».

Легко нанес чужую подпись, шлепнул печать и отправил домой почтой — ликуй, родная! А через пару недель со мной случилось единственное за все время службы чудо: поощрительный десятидневный отпуск с поездкой на родину.

Счастья полные штаны, приезжаю домой, внимаю маминым восторгам, умиротворен и расслаблен, и вдруг:

— Какой же молодец твой командир, сынок! Получила я от него такое чудное

письмо, читала всем на работе, наш комбинат тобой прямо гордится! И знаешь, я так

воодушевилась, что и сама написала ему теплый ответ: поблагодарила за внимание к

солдатам и их родителям, немножко рассказала, каким ты был в детстве, и даже вложила

вырезку из комбинатской газеты с текстом его благодарственного письма… Пусть

человеку тоже будет приятно!

Я сидел, ошеломленный, и тупо молчал.

— Мама, мамочка, что ж ты наделала, родная, — билось у меня в голове, — что же теперь

со мной будет, когда командир получит ответ на письмо, которое он не посылал?..

Нетрудно представить, что это был за отпуск и с каким настроением возвращался я

в часть. И, кажется, напрасно. Командир, расспрашивая, как я съездил домой, ничем не

показал, что ему известна моя проделка. Я даже подумал, что, возможно, мамин ответ, к

счастью, затерялся на длинном пути из Украины в Армению. И только в конце разговора

Борис Алексеевич, глядя мне прямо в глаза, доброжелательно заметил, что вполне

доволен моей службой и считает, что пришла пора послать моей маме благодарственное

письмо.

— Напиши его сам, — сказал он, — и дашь мне завтра на подпись.

А так как я, не поднимая глаз, подавленно молчал, веско добавил:

— Разве твоя мама не заслужила настоящей благодарности?

Вообще, оглядываясь назад, честно скажу, что мне очень везло в жизни на

порядочных людей. С тем же командиром моего погранотряда связана еще одна хорошо

запомнившаяся мне история.

Как-то уж так получилось, что мы с ним, несмотря на разницу в возрасте и

положении, по-человечески близко сошлись. Он долго приглядывался ко мне, потом стал

давать разные доверительные поручения, несопоставимые с моим служебным статусом.

Так, на третьем году службы я писал для своего полковника разные выступления и

доклады. Ему нравился мой слог, хорошо совпадавший с его речевым ритмом. Однажды

мне было поручено подготовить материал для выступления на активе Закавказского

военного округа о роли офицера в подъеме уровня боеготовности своей части или

подразделения. Я все выполнил, он прочитал, был очень доволен, с тем и уехал на

совещание в Тбилиси. А когда вернулся в отряд, буквально, сиял.

— Ну и молодец ты, Бронштейн, — гудел он своим командирским басом, — голова у

тебя варит нормально, мое выступление отметил сам начальник политуправления.

Попросил при всех, чтоб я повторил эпиграф к своему докладу и даже записал его себе в

блокнотик. Поблагодарил меня за отменное знание трудов полководца Суворова и

предложил другим тоже внимательно изучать тексты наших военных классиков.

С этими словами, командир вынул из кожаной планшетки папку с докладом и

любовно отложил в сторону первый листок.

8

— И как ты умудрился раскопать это в «Науке побеждать», — произнес он, и с

удовольствием прочитал:

— «Хороший офицер мне даст хорошего солдата, хороший солдат — даст нам победу!»

Я молча стоял у его стола, и у меня внутри все похолодело. А командир, желая мне

сделать приятное, вынул из кармана кителя нераспечатанную пачку моих любимых

сигарет «БТ» и щедрым жестом швырнул по гладкой поверхности стола в моем

направлении.

Неловко улыбаясь, я поблагодарил его, взял сигареты и повернулся, чтобы идти.

Но не выдержал и все-таки — будь что будет! — решился сказать:

— А вы уверены, товарищ полковник, что это — Суворов?

На лице командира сначала отразилось легкое недоумение, затем его стал заливать

густой бурый оттенок:

— Ты, ты, ты — что? — вмиг пересохшим голосом воскликнул он, — да ты понимаешь, что натворил?! Этот же генерал будет теперь, сука, долбать меня к месту и не к месту…

пока не…

Между прочим, насколько мне известно, все обошлось. Слава Богу, советские

офицеры всегда предпочитали Суворову труды других авторов. Что поделаешь, устарел. А

мне умение писать чеканные фразы в стиле и за подписью мировых знаменитостей еще не

раз пригодится. И, как сказал однажды близкий мне человек, они, великие, могли бы

гордиться написанным мною …

После службы в армии закончил Херсонский пединститут, получил диплом

учителя русского языка и литературы. Был комсоргом факультета, все четыре года учебы

просидел на «камчатке», взапой читая художественную литературу.

Вспоминаю литфак тепло: здесь в первый и последний раз в своей жизни я получил

бесценную возможность заниматься любимым делом, как обязательной работой: читать

все подряд. Больше мне так никогда не везло.

В 1968 году женился по любви. Через пять лет развелся по причине её отсутствия.

Куда она подевалась так быстро, не пойму до сих пор. Зато память по себе оставила

добрую: мою любимую дочь Раечку.

После института директорствовал в пригородном районе. В 1977 году снова

женился и, в расчете на то, что моя супруга этих строк не прочтет, скажу откровенно: терпит она меня, бедняга, больше четверти века и, кажется, уже окончательно

притерпелась. Как говорил один известный юморист:

— Миллионы людей живут без любви, и ничего себе — счастливы…

Это он не про нас.

Не знаю, как миллионам, но нам с Аллочкой повезло. Конечно, мне с ней –

немножко больше, чем ей со мною, но должна же, справедливости ради, существовать в

природе какая-то компенсация: ведь я у нее третий, а она у меня — только вторая…

Причем, два ее предыдущих мужа после развода с нею покинули мир земной в сжатые

сроки, чего, слава Богу, не скажешь о моей первой супруге, живущей себе, припеваючи, с

любящим ее мужем. Зато мне, вот, в грустной шеренге своих предшественников как-то не

очень уютно… Особенно, когда женушка, большая любительница прибауток, намекает

загадочно:

— А знаешь, Бог любит троицу!..

В 1993 году вместе с раввинами Хабада Аврумом Вольфом и Давидом

Мондшайном открыл в Херсоне еврейскую школу, где и директорствовал 17 лет. За это

время тематика моих письменных размышлений обогатилась еврейскими нотками, и я все

чаще ловлю себя на мысли, что стал ко многому относиться в свете своего нового

еврейского понимания вещей. Хорошо это или плохо — судить читателю.

Каждый человек, любая сформированная личность, представляет собой

определенное блюдо, социально-кулинарный продукт, потребителем которого является

9

его окружение: близкие и знакомые, а в целом — общество. Подобные блюда, как и на

нашем столе, весьма различны: есть вкусные и не очень, сладкие и горькие, бывают

полезные и встречаются вредные, а иной раз, средь них попадется такое, что насмерть

отравит целую свадьбу…

За историческими примерами дело не станет, но здесь важно другое: любое блюдо, каждое кушанье — есть итоговый результат вложенных в приготовление его продуктов и

технологии их соединения в единое целое.

Так и человек, если желает лучше понять себя, узнать, что он за блюдо, может это

сделать, постаравшись припомнить то главное, что когда-либо произвело на него сильное

впечатление, вызвало живой отклик — согласие или неприятие — а по сути, изменило, как

личность.

Это могут быть какие-то мысли или их обрывки, люди и книги, принципиальные

поступки или аморальное бездействие и, вообще, разного рода ситуации, которыми богата

наша жизнь. Высверки бытия… Попутчик в дороге, школьный приятель, первая

учительница, уличная шпана, поиски справедливости, большая любовь или разочарование

в ней. Благородство и предательство, бескорыстие и стяжательство, трусость и отвага, обретение веры и потеря стыда, — разве возможно перечислить здесь все, что сделало нас –

нами?

А я — что я? Мое блюдо варилось много лет, и намешано в нем всякое…

Моя биография оказалась короткой, но тешу себя мыслью, что это уже не тот, упомянутый ранее случай, когда нечего вспомнить, зато чего забыть — хоть отбавляй…

Теперь вполне достаточно и того, и другого.

Не говоря уже, что автор сегодня — совсем не тот, каким был сорок лет назад: я

давным-давно не коллекционирую ковры…

Конец.

=============

СТАТЬ ГЕНЕРАЛОМ

Отношение к водной стихии у меня не однозначное. Как-то в детстве к нам во двор

зашла средних лет цыганка с ребенком на руках. Просила водички. Дети стали ее

дразнить, а один мальчик от полноты чувств даже швырнул в нее камень. Я сцепился с

ним, и мы слегка подрались. И хоть он, убегая, назвал меня «жидом», я получил все же

пожизненную сатисфакцию.

Худощавая цыганка, прижимая к себе младенца и глядя на меня в упор

воспаленными глазами, четко сказала: «У тебя доброе сердце, ты станешь большим

человеком, генералом…», а по поводу удравшего юного антисемита негромко бросила:

«Конец его — на лице его… Бог пошлет ему смерть на воде и в молодости!».

Я тут же побежал домой и рассказал все мамочке. Она почему-то побледнела, схватила свою сумочку, стала доставать деньги. Дала мне 25 рублей, роскошную крупную

купюру, по тем временам немалые деньги, и велела догнать цыганку и обязательно

передать ей.

10

Женщину, покинувшую наш негостеприимный дом, я с трудом настиг в конце

квартала. Сначала она отказывалась брать деньги, но после взяла и сказала: «Скажи своей

маме, что она тобой будет гордиться…».

Хорошо помню, какое прекрасное было тот день у нас с мамочкой настроение, она

даже пела вечером, хотя и выяснилось, что мы остались совершенно без копейки.

«Будь добрым, сынок, и навсегда запомни этот день! Я знаю, что это такое —

слово цыганки… Боже мой, как я счастлива!»

… Уже став взрослым, кажется, во время моего очередного приезда из Одессы, где

я тогда учился в холодильном институте, я узнал, что имела в виду мама под «словом

цыганки».

В 1941, во время эвакуации, к ней на каком-то вокзале подошла цыганка, тоже с

ребенком, и попросила «копеечку на хлеб». Мама, со своим жизненным правилом всегда

подавать нищим, не раз учила меня:

— «Если у тебя просят милостыню, подай обязательно! Не раздумывай, почему они не

идут работать или не на водку ли пойдет твое подаяние. Человек просит — дай ему, если у

тебя что-нибудь есть, конечно. Он унижается — и уже это требует от нас милосердия».

Конечно же, она чем-то помогла цыганке, а после, сама не зная почему, попросила

погадать ей.

Цыганка поглядела на маму, на 4-летнего Бертика, моего старшего брата

Бертольда, стоявшего с отрешенным видом рядом, и… наотрез гадать отказалась.

«Что-то плохое?» — заволновалась мама. Цыганка опустила глаза и потухшим

голосом тихо промолвила: «Ты хочешь знать правду? Она плохая… Скоро ты потеряешь

самое дорогое…»

Папа был на фронте, и у мамы сразу закололо в сердце: ничего другого ей даже не

могло прийти тогда в голову. А через пару месяцев, уже в Фергане, умер от воспаления

легких ее первенец, бедный Бертик. Папа же, пройдя всю войну, вернулся домой целым и

невредимым.

Надо ли говорить, как обрадовалась мамочка, узнав, какое будущее ожидает ее

любимого Витеньку…

С тех пор прошло много лет. Где-то после сорока я потерял веру в цыганское

пророчество «стать генералом». Но как-то в беседе с мудрым Насоновым, когда я, смеясь, рассказывал ему эту историю, его реакция, как всегда, была неожиданной. «А что, — сказал

он, — эта тема не такая уж и простая… Кто такой, с точки зрения любой безграмотной

цыганки, директор школы? Большой человек, безусловно, тот же генерал, другими

словами. Да и в царской России, прими это к сведению, по табели о рангах директор

гимназии ходил в чинах не малых: если не ошибаюсь, действительный статский советник.

Правда, когда я гляжу на вашу чиновную братию, нынешних директоров, детей то ли

кухарок, то ли лейтенанта Шмидта, в их генеральскую суть не очень-то верится…»

И чуть не забыл: когда я служил в армии, кажется, зимой 1965 года, в бушующих

водах Бискайского залива в первом же рейсе после окончания мореходки утонул, подавая

до последнего сигнал «SOS» из радиорубки тонущего «Ориона», Александр Бачук, тот

самый мальчик из моего двора, который так не любил цыган и евреев. Слово цыганки…

Вода, вода… Помнится еще один случай, связанный со знакомой семьей врачей

Дугфилль. Они взяли на лето у своих одесских друзей двенадцатилетнего мальчика на

«сельское оздоровление». Их взрослая дочь Элла с мужем-студентом и собственным

грудным ребенком, прихватив с собой юного одессита, отправились покататься на лодке.

Муж сидел на веслах, Элла ухаживала за младенцем, а гость устроился на корме. Что там

случилось, я не знаю: то ли крупная полная Элла неловко шевельнулась, то ли просто их

ударила в борт волна от проходящего мимо катера «на крыльях», но лодка перевернулась.

Элла, естественно, не выпустила из рук своего ребенка; муж ее, не умевший плавать, вцепился изо всех сил в скользкое днище, а на отсутствие мальчика никто поначалу не

обратил и внимания.

11

Интересно, продолжались ли после этого дружеские отношения двух семей, и что

говорили одесситы, приехав за телом ребенка…

===========

БАТИСТОВЫЙ НЕЖНЫЙ ПЛАТОЧЕК

Этой истории, которая с высоты прожитой жизни смотрится сущей мелочью, лет

шестьдесят. То есть, ее главным участникам сегодня под восемьдесят. Тогда я учился на

механическом факультете Одесского технологического института пищевой и холодильной

промышленности. В те времена в Одессе был только один университет, на улице Петра

Великого (не знаю, как она сейчас называется), все остальные высшие учебные заведения

— рядовые институты.

Скромная студенческая отрада — танцевальные вечера, которые устраивались по

субботам в вузах. На таком вечере в мединституте мне однажды повезло познакомиться с

прекрасной девчонкой, в которой всё — понимаете, абсолютно всё! — было по мне. Дабы не

раздражать читателя, не буду перечислять это ВСЁ, но можете поверить мне на слово –

она бы вам тоже очень понравилась.

Проводил ее к общежитию медина, о чем-то долго болтали, не желая расставаться, договорились встретиться следующим вечером.

Опьяненный, вернулся домой, тогда я жил на квартире у разбитной пожилой

одесситки, и с трудом заснул, ожидая завтрашнего дня.

Трудно передать словами, что творилось со мной на лекциях перед встречей. Мало

того, что в голову ничего не лезло, так еще и минутные, да и секундные стрелки упрямо

стояли на месте.

Задолго до свидания я уже ждал ее на Пушкинском бульваре. Когда она появилась, опоздав на минут пятнадцать, я уже потерял всякую надежду увидеть вновь эту

прелестницу. Она извинилась, сказала, что сбежала с практического занятия и потому

опоздала. Вечер обещал быть чудесным.

С деньгами, как всегда, у меня было не очень, поэтому я пригласил ее в кафе-мороженное на Дерибасовской. Там-то всё и случилось.

Изредка возвращаясь к этой истории, я понимаю, что сам виноват, что эта встреча

стала последней. Что уж сейчас об этом говорить, если по прошествии многих лет я даже

забыл ее имя, с трудом представляю нежный облик, а фамилии не знал и тогда, ведь это

была второе и, как оказалось, последнее наше свидание.

Мороженое было чудесным, разговор давал надежду на дальнейшие встречи с

близкой душой, мне даже показалось, что и я ей нравлюсь.

А потом она попросила меня подождать пару минут и отправилась в туалетную

комнату, оставив на столике свою лакированную черную сумочку с замочком в виде

золотого сердечка. Странно, что мне до сих пор помнятся такие мелкие подробности…

Она ушла, а я, сам не знаю почему, взял ее сумочку и попытался открыть сердечко.

Оно податливо щелкнуло, явив мне содержание девичьей сокровищницы, и я невольно

заглянул внутрь. Пудреница-зеркальце, помада, какие=то шпильки, и над всем этим -

нежнейший белый батистовый платочек, Как тут не удержаться, чтобы понюхать, какими

духами пользуется моя пассия! Поднес его к носу, еще не разобрал странный запах и

вдруг…Он развернулся, и на стол передо мной упал палец. Явно мужской, темный, почему-то сморщенный, с черными ободками вверху ногтей.

Меня охватило брезгливой волной, я отшатнулся и, с ужасом накрыв его

платочком, чтоб не касаться жуткой находки, всё запихнул снова в сумочку.

12

Поднял голову и обомлел: моя спутница стояла рядом и с интересом наблюдала за моими

пугливыми манипуляциями.

— Вообще-то, приличные люди не трогают чужие вещи, — спокойно сказала она.

— Тем более, не лазят по сумочкам… Ты так побледнел, что — сильно удивило увиденное?

Я не знал, что ей сказать, только чувствовал, как почва уходит из-под ног. Наверное, было

недалеко до обморока, но она присела и, доедая мороженое, объяснила происхождение

странной находки. К моему удивлению, во всем оказался виноват я. Вернее, назначенное

мной свидание. Моя подружка в тот день работала в морге, им поручили сделать

гистологию пальцевой ткани; она так спешила ко мне, что решилась забрать с собой палец

бесхозного трупа, чтобы доделать работу дома, где у нее есть микроскоп.

Мы еще посидели, настроение было испорчено, проводил ее домой, о следующем

свидании не договаривались. Она дала мне свой номер телефона, по которому я так

никогда и не позвонил.

Глупая история, а ведь, если б не этот чужой палец, моя жизнь могла пойти по-другому. Не обязательно лучше, но все же — какая дикость, если такие пустяки могут что-то решать в судьбах людей. Хорошо еще, что она не прихватила с собой в хозяйственной

сумке чью-то бесхозную голову, а то б я получил разрыв сердца…

Интересно, как сложилась ее жизнь? Скольких людей она поставила на ноги и

каково ее личное кладбище неудач? Вспоминается ли ей молодой болван, так

испугавшийся безобидного пальца?

===========

ДЕТСКАЯ КОЛЛЕКЦИЯ

В детстве я был высоким сильным мальчиком, чуть плотноватым, и мои серые, со

стальным оттенком сейчас глаза, кажется, были тогда голубыми. Воспитывала меня одна

мама, она была много занята на работе, и мое свободное время, в основном, уходило на

вынужденное общение с дворовыми дружками да запойное чтение книг.

Литература ко мне поступала из двух живительных источников: классика, которую

приносила домой мама (Мопассана, Бальзака, Флобера, Бунина, Боккаччо) и

отечественная детективная шелуха типа «Над Тиссой» плюс бредни пресловутого майора

Пронина, которые я добросовестно таскал из городской детской библиотеки. Естественно, как и у других ребят моего возраста, особое место в перечне прочитанного занимали

книги Жюль Верна, Вальтера Скотта, Марка Твена, Майн Рида. Несколько обобщая и

оставив за кадром своих хулиганистых дружков, можно сказать, что меня в те годы, кроме

книг, ничего больше не интересовало. Хорошее детство, спасибо мамочке.

Учитывая все вышеперечисленное (внешность, начитанность, хорошая

успеваемость и шпанистые друзья, постоянно ошивавшиеся у ворот школы) девочки

нашего класса заинтересовались мной задолго до того, как ими стал активно увлекаться я.

В общем, в 5–7 классах редкий день обходился без того, чтобы я не принес домой одну –

две записочки от своих восторженных одноклассниц и не зачитал их своему самому

преданному слушателю, мамочке, которая готовила ужин или разжигала грубу в большой

комнате. Ее это чтение необычайно оживляло, и мы вместе смеялись над особенно

безграмотными или навязчивыми посланиями. У меня даже образовалась из них

любопытнейшая коллекция.

13

А потом я сделал не самый умный шаг: желая посмеяться над особенно

приставучими девчонками, назначил двум — по отдельности — встречу на одно время в

одном и том же месте. Большого смеха не получилось: девочки обиделись и захотели меня

проучить. Сказали своим родителям, что я вроде бы пристаю к ним, буквально, не даю

прохода в школе. И в подтверждение — показали мои ответные записки с назначением

времени и места свидания.

Классным руководителем у меня была тогда учительница русского языка и

литературы Елизавета Андреевна Жалнина. Великолепный профессионал, преданно

любящий свой предмет, она ко мне всегда хорошо относилась, зная какую роль в моей

жизни играют книги. И так хвалила меня на уроках в других классах, что иногда

старшеклассники спрашивали: не моя ли она мама?

Так вот, однажды накануне родительского собрания она отвела меня в сторонку и

сказала, что родители девочек жалуются на то, что я не по возрасту озабочен

противоположным полом и постоянно пристаю к их дочкам. В общем, я расстроился и, желая хоть как-то оправдаться, прихватил с собой на собрание, а оно было общим, учеников и родителей, свою злополучную коллекцию. Маме, зная ее крутой нрав, я ничего

не сказал. Мы с ней сидели рядом, и я помню, как у меня забилось сердце, когда

Елизавета Андреевна предоставила слово одной пожаловавшейся на меня родительнице, которая, пылая праведным гневом, обличала меня как юного развратника, не

получающего дома от матери-одиночки нужного воспитания. Моя мамочка удивленно

слушала ее, затем посмотрела на меня неверяще-изумленным взглядом, и ее лицо стало

медленно заливать стыдливой розовой краской.

Во время этой экзекуции я сидел, пряча глаза. Мне казалось, что все смотрят на нас

с мамой с презрением. Мама взяла меня за руку и крепко успокаивающе сжала.

— Что вы на это скажете? — тихо (мне показалось — участливо) спросила ее классная

руководительница.

Мама растерянно молчала, а у меня так билось сердце, что я стал бояться, что оно

выскочит их груди.

А тут уже встал отец другой девочки и, потрясая в руках моей запиской, стал

требовать, чтобы меня или выгнали из школы, или перевели в другой класс.

— Виталик, — обратилась ко мне Елизавета Андреевна, — а ты ничего не хочешь нам

сказать?

— Честно говоря, все это для меня внове, — повернулась она к родителям, — за три

года классного руководства я как-то ни разу не замечала такой его особой

заинтересованности…

И тогда я отнял свою руку от маминой, встал и медленно, четко зачитал вслух две

заранее подготовленные записки. И сказал в завершение, что я просто разыграл девочек, потому что мне надоели их приставания.

В классе поднялся страшный шум. Обескураженные жалобщики, стали кричать, что я возвожу гнусную напраслину на их благородных дочек и потребовали записки для

сличения почерков. Я отдал их Елизавете Андреевне, она внимательно ознакомилась с

ними, грустно покачала головой и передала притихшим родителям.

Опьяненный неожиданным успехом, я показал всем принесенную коллекцию и

предложил почитать вслух письма других девочек.

— Не делай это! — прошептала мне мама, номеня уже понесло. Я тут же зачитал еще

несколько записок и остановился только тогда, когда родители остальных девочек стали

кричать:

— Хватит! Достаточно! Пора прекратить это безобразие! У него их целая куча — так

мы будем сидеть здесь до самой ночи, что ли?!

— Почему хватит? — заволновались родители, уже выслушавшие записки своих

любвеобильных чад, — пусть читает дальше, времени у нас достаточно! Когда он читал о

наших — вы смеялись, теперь хотим посмеяться мы!

14

— Прекрати! — жестко сказала мне мать, забрала из моих рук шкатулку, высыпала

содержимое на парту и стала быстро рвать маленькие бумажки в клетку и линеечку.

На обратном пути мама не хотела со мной говорить. Отвечала односложно и думала о

чем-то своем. Я понял, что сделал что-то не так и уже дома, стыдясь, через силу сказал:

— Они же сами виноваты, что мне еще оставалось делать?

На что мама мне так и не ответила. На следующий день мне в классе объявили

бойкот. И мальчики, и девочки перестали со мной говорить. Я тяжело переживал это и

ничего не говорил маме. Прошло немало времени, прежде чем стараниями Елизаветы

Андреевны эта история ушла в небытие.

А потом пришли другие времена, когда меня, кроме девочек, ничто другое не

интересовало. Интересно бы сейчас, когда мне за 70, перечитать те наивные записки…

Даже не верится, что это было со мною.

==============

ПОМИДОРНЫЙ КОРОЛЬ

Заведующий сырьевой площадкой Херсонского консервного комбината (в

прошлом — консервного завода им. Сталина) Мэ́йер Григорьевич Орлов, в просторечье –

Майо́р Григорьевич, был на гигантском предприятии личностью заметной. Толстый

старик с огромным животом сидел безвылазно в диспетчерской будке с большими

окнами, возвышающейся над безграничной асфальтированной площадкой с беспрерывно

бегущим конвейером, где разгружались одновременно десятки автомобилей и барж, доставлявших на переработку сырье со всей области.

Осенью комбинат был буквально завален помидорами. Они были везде: у

конвейера и на подъездных путях; тихо плескались в зеленовато-мутных волнах грузового

водного ковша — небольшой акватории с выходом в Днепр, куда причаливали баржи под

разгрузку; покрывали пушистым кровавым ковром огромную территорию, размером с

небольшой западно-европейский городок. Осенью здесь повсюду доминировал красный

цвет.

За сутки на комбинате перерабатывались тысячи тонн сырья, выпускался миллион

условных банок готовой продукции. Так что, добрых полтора месяца тут правил только

один бог и царь — сеньор Помидор!

Прекрасная дешевая томат-паста, вкуснейшие соленья и моченья расходились

отсюда по всему бывшему Советскому Союзу. А каким успехом на кубинских авиалиниях

— помнится ли еще кому-нибудь наша тогдашняя пылкая дружба с этой далекой

латиноамериканской республикой? — пользовались плоские жестяные коробочки с

солеными двухсантиметровыми корнишончиками, быстро отбивавшими тошноту в небе у

счастливых избранников — пассажиров Аэрофлота! Между прочим, сами работники

комбината не имели тогда и малейшей возможности лакомиться подобным деликатесом…

В общем, хорошее было время, и всем казалось, что такое положение вещей будет

всегда, до самого скончания времен — ведь вкусные консервы любят все!

…Сегодня, когда я пишу эти строки, нашего славного комбината уже нет.

Акционирован, приватизирован, разграблен, — сдан на металлолом! Да что там комбинат -

исчез с лица земли огромный Советский Союз! Насмерть повержен мелкими удельными

князьками, да вчистую разграблен. От былых красавцев отечественной индустрии

остались лишь голые стены, да и то не повсюду. Четверть века — большой срок.

15

Майор Григорьевич проработал на комбинате десятки лет. Ежедневно, с утра и до

вечера, световой день. По выходным, как правило, находился там же: в период сезона

уборки овощей предприятия сельхозпереработки действуют в режиме нон-стоп, безостановочно.

Ко времени нашего знакомства ему было под семьдесят. Разумеется, член партии.

Жену свою, суетливую худенькую старушку, уже не припомню имени-отчества, трудившуюся билетершой в местной филармонии, он за глаза называл ласково: моя

проституточка… Не думаю, чтобы она ему изменяла; правда, по роду службы ей

приходилось общаться с богемной публикой, ну и что с того? Во всяком случае, подлинная причина столь изысканного обращения теперь уже останется тайной, ушедшей

в небытие вместе с ними.

Жили Орловы дружно. Переписывались и очень гордились единственным сыном, который работал врачом в Кремлевской больнице. Во время войны их мальчик был

летчиком-штурмовиком, совершил более ста пятидесяти боевых вылетов, ни разу не был

ранен, награжден многими орденами. Летал под Богом…

Майор Григорьевич говорил, что его сын, бывший командир крылатой боевой

машины, «летающей смерти», как называли немцы штурмовик Ил-2, дал с тремя другими

членами экипажа, боевыми побратимами, клятву: если повезет в войне уцелеть — никогда

впредь не искушать судьбу небом… Не летать ни под каким предлогом. Никуда и

ниоткуда. Ни за штурвалом, ни пассажирами.

Клятву свою он сдержал, во всяком случае, в гости к отцу сын приезжал только

поездом. Это ж надо было — так возненавидеть опасное военное небо, что страх перед ним

остался и в мирное безмятежное время!

Этот момент, кажется, разрушает привычные литературные стереотипы, описания

мук летчиков, отлученных безжалостной судьбой от полетов: «Дайте мне, люди добрые, небо! Нет мне без него жизни! На земле — пропадаю…»

Как-то случайно я побывал у стареньких Орловых дома. Меня послала к ним мама

отнести что-то. Долго стучал в массивную дверь на втором этаже в каком-то скворечнике, пока мне отворили. В большой комнате стоял дым столбом: несколько пожилых людей, мужчины и женщины, сгрудились над обеденным столом, оживленно проверяя облигации

государственного займа. Низко висящая лампа в роскошном шелковом абажуре ярко

освещала пятачок с газетой, лежащей на животе хозяина. Ему громко называли номера

ценных бумаг, изредка он после торжественной паузы веско произносил: — Погашена…

— Выигрыш — такой-то…

Повсюду на столе высились мятые кучки облигаций. Лица собравшихся блестели от

пота. В комнате царил нездоровый ажиотаж.

Затем роли переменились. На меня никто не обращал внимания. Майор

Григорьевич теперь громко называл серию и номер, кто-то другой повторял цифры, еще

один — проверял. В воздухе витало ожидание и явственно пахло деньгами.

Я сделал то, зачем меня послали, успев мельком рассмотреть красивую удобную

мебель, в ползвука работающую радиолу с зеленым пульсирующим глазком точной

настройки, и две огромные, украшенные блестящими металлическими шарами кровати со

множеством разнокалиберных пуховых подушек.

Так и осталась в моей памяти навсегда эта атмосфера чуждого для меня затхлого

жилища, да потные лица с жадно горящими глазами. И все это, увиденное впопыхах, как-то плохо укладывалось с тем, что я слышал не раз о Майоре Григорьевиче дома.

Оглядываясь теперь назад, я все лучше понимаю, что моя любимая мамочка никогда не

умела разбираться в людях. И, справедливости ради, замечу: качество это, очевидно, передалось мне по наследству.

Мама считала, что честнее Майора Григорьевича нет человека на свете. И что

таких людей, как он, вообще не знает природа. Ведь на консервном комбинате, где

работает почти десять тысяч человек, только один он (когда вокруг гниют сотни тонн

16

красного сырья!) — развертывает пакет с принесенным из дому обедом и ест жареную

рыбу с черствым крошащимся хлебом всухую. А когда ему дружески предлагают

принести с сырьевой площадки парочку помидор, с ними ж вкуснее! — отвечает угрюмо:

— Не нуждаюсь…

— Но почему же? — удивляются сотрудники

— Они — не мои! — ставит точку упрямый начальник.

Вот каким честным человеком был заведующий сырьевой площадкой, главный

сеньор — помидор консервного комбината Майор Григорьевич Орлов.

А между тем, честнейший Майор Григорьевич был лицом материально

ответственным. Надо ли говорить, что по этой части у него всегда был полный ажур. Все

сырье, поступающее на консервный комбинат, проходило через сырьевую площадку и

огромные при ней склады. От начальника этого хозяйства зависело многое. Он мог

списать — или нет! — любое количество сырья на усушку, порчу и разные прочие

обстоятельства. Наверное, находились председатели колхозов, предлагавшие все, что

угодно, за сущий пустячок: принятие в зачет пару сот тонн "воздушных" поступлений, что дало бы им возможность без особого напряга выполнять святая святых

социалистического планового хозяйства — государственный план уборки урожая.

Не думаю, чтобы у них что-нибудь получалось. С таким, как Орлов, начальником

сырьевой площадки руководство комбината могло спать спокойно. Сам не брал и другим

не давал, пример и образец в одном лице и ипостаси.

Но однажды на комбинате случилось нечто такое, что сильно расстроило мою

маму, как я уже говорил, не сильно разбиравшуюся в людях, а еще больше — не любившую

ошибаться в них. Майора Григорьевича выгнали с работы. Суть дела, вкратце, такова: приехал экспедитор с Западной Украины и разгрузил у него около тонны экзотического

приправочного продукта — острейшего кайенского перца. Узенькие удлиненные плоские

темно-красные стручочки. Кто знает, что это такое, может себе представить, какие

сумасшедшие деньги стоит партия подобного товара. Для нужд Херсонского консервного

комбината, крупнейшего в Европе, ее должно было хватить на несколько лет.

Но доверчивый западенец, привыкший на своей Полоныне к чистоте во

взаиморасчетах, сделал что-то не так. То ли не сдал при взвешивании груз под расписку, то ли потерял накладную, во всяком случае, когда он утром следующего дня прибежал к

Орлову и попросил подтверждение приема кайенского перца, тот ему отказал. Сказал, что

не знает, о чем идет речь, не имеет представления ни о каком перце, да и того, что имеется

на комбинате, вполне хватает.

Потрясенный экспедитор не верил своим ушам:

— Як це вы мэнэ нэ бачилы, я ж учора з вами розмовляв, вы ще комирныка

выклыкалы…

— Ничего не знаю, — стоял на своем честнейший сеньор-помидор, — иди, не мешай

работать!

Экспедитор бросился на склад. Кладовщик, с которым они вчера скурили пачку

папирос по время приемки, делал вид, что видит его первый раз, пожилые грузчики

угрюмо отворачивались.

— Що ж вы робытэ, хлопци! — в отчаянии умолял их несчастный, — вы ж мене

погубылы, в мэнэ симья, диточкы…

Перед обедом экспедитор чудом прорвался к генеральному директору комбината, а

уже через час злополучный склад был опечатан, начала работать комиссия по проверке

жалобы. В составе этой комиссии была мамочка.

На что рассчитывал старый Орлов — понять трудно. Восемьсот пятьдесят

килограммов кайенского перца в легких влагоустойчивых пакетах были обнаружены в

одном из глухих отсеков, аккуратно штабелированные и заботливо прикрытые новеньким

брезентовым тентом.

17

Возбуждать уголовное дело не стали — слишком много лет проработал Майор

Григорьевич на комбинате, но уволили его моментально.

Он, правда, еще не совсем понял ситуацию: ходил наверх, просил, на первый раз, простить, плакал, но все было бесполезно. Директору слишком хорошо запомнились

обреченные глаза несчастного экспедитора, который молил его на коленях:

— Спасить мэнэ, спасить, будь ласка, якщо не знайдэтэ пэрэць, дорогы додому в

мэнэ нэмае… Залышиться однэ — покинчиты з собою…

— Не сотвори себе кумира! — не раз после того говорила бабушка моей доверчивой

мамочке, имея в виду тот факт, что честность, как нравственный продукт человеческой

цивилизации, субстанция весьма специфическая: абсолютной честности природа не знает.

Чаще всего, люди, честные в бытовых мелочах, которые никогда не позволят себе

чего-нибудь прихватить, возвращаясь, например, из гостей, на чем-то крупном как раз и

могут споткнуться.

А бывает наоборот: люди, честные по крупному счету, другой раз, по мелочам –

мельчают…

С тех пор прошло много лет. Недавно я решился посетить консервный комбинат, на котором работал в годы своей юности. От него сегодня мало что осталось: громадные

каменные остовы бывших цехов, сквозь разбитые окна которых вольготно гуляет

промозглый осенний ветер. Когда-то здесь было шумно, весело, остро пахло жареными

семечками у двухэтажного халвичного цеха. А в этой разбитой, с выпирающими ржавыми

прутьями будке сидела милая девушка-диспетчер, благосклонности которой я так

добивался. Где стол был полон яств, там ныне…

Майор Григорьевич умер в начале восьмидесятых, пережив свою верную

проституточку лет на восемь. Он еще успел даже снова жениться на фигуристой врачихе –

пенсионерке, с морщинистым лицом хорошо вкусившей от радостей жизни проходимки.

Когда на похороны отца приехал его сын, врач Кремлевки, и попросил дать на память что-нибудь из вещей папы: часы, бритву или что-то другое, — она резко отказала, заявив, что

является законной женой и наследницей, и у нее есть собственные дети и внуки.

Интересно, кого после этого — из двух своих жен — имел право действительно

называть "проституточкой" старый Мэйер Григорьевич?

Он ушел, скорее всего, осознав, что лучшим стимулом для личной честности, во

все времена и для всех народов, является одно — стремление ночью спокойно спать. Спите

спокойно, Майор Григорьевич!

Конец.

==============

ДВОЕ И АВТОМАТ

Сам не знаю, почему иногда вспоминается та давнишняя история. Столько прошло

лет, а вот на тебе — иногда всплывает в сознании, и даже не верится, что это было со мной; зима 1963 года была такой снежной и ветреной; а девушка в темно-коричневой китайской

шубке, которая тогда была рядом, смотрела на меня восторженно-влюбленными

глазами…

Учеба в Одесском холодильном институте была мне не в радость. Говорят, настоящая любовь бывает только взаимной. О взаимной любви с этим институтом не

могло быть и речи, не было даже односторонней. Я быстро оброс в Одессе приятелями, часто пропускал занятия, шлялся по городу в поисках приключений.

18

И как-то поздней осенью, гуляя в центре, мы с Володей Коняевым зашли в

театральное училище. Мечта у нас тогда была одна: познакомиться с хорошенькими, а

еще лучше — доступными девчонками. Но как это в жизни бывает, искали одно — попалось

другое. Открыв дверь какого-то помещения на первом этаже, мы неожиданно обнаружили

огромное странное хранилище. Стена напротив напоминала настоящий арсенал: на

многочисленных полках и в шкафах со стеклянными дверцами лежало оружие разных

эпох и народов.

Помню массу кинжалов, сабель, ятаганов, палашей, шпаг в узорчатых ножнах, каких-то еще смертельных приспособлений. А рядом — десятки экспонатов

огнестрельного оружия, блестящие рыцарские доспехи.

В общем, мы с приятелем переглянулись, он стал запихивать во внутренний карман

пальто крупный кинжал, богато украшенный драгоценными каменьями, а я прихватил

другую вещицу, которая на несколько недель в корне изменила мою жизнь.

Нам очень повезло: как зашли мы туда, так и вышли — никем не замеченными.

Пошли на квартиру ко мне, я тогда снимал угол у немолодой разбитной еврейки Цили на

улице Воровского, и там стали рассматривать неожиданную добычу.

Володя, увидев, как гнется легкое алюминиевое лезвие кинжала, да рассмотрев

грубые цветные стекляшки на пыльных, из пресс-папье ножнах, был страшно расстроен и

с нескрываемой завистью поглядывал на мой трофей. Действительно, в моих руках было

подлинное чудо образца сороковых годов двадцатого столетия: великолепный немецкий

«шмайссер», создавший столько проблем для наших солдат в начале Великой

Отечественной.

Конечно же, это был всего лишь деревянный муляж. Но какой муляж! Ничем

внешне не отличаясь от своего настоящего собрата, он — хорошо продуманными деталями: тусклыми свинцово-матовыми потертостями, рифлеными полустершимися пластинками

на рукоятке, массивным переключателем одиночной и автоматической стрельбы, -

кажется, даже превосходил его!

Иметь такое чудо — и ни с кем не поделиться своей радостью! — это было не в моем

стиле. Отныне я бродил по городу, с удовольствием ощущая под тяжелой, с меховым

воротником «московкой», купленной мамочкой, когда я учился в девятом классе, непривычно-угловатый предмет и ища, кому бы его показать, чтобы вызвать очередную

порцию удивления и восхищения столь необычной для того времени крутизной. Надо ли

говорить, что все принимали грозный автомат за настоящий…

Как мне тогда казалось, эта игрушка серьезно поднимала мой статус, а может быть, так оно и было. По улицам большого южного города ходил студент, который изредка, вроде невзначай, распахивал тяжелые полы своего укороченного зимнего пальто, и его

собеседники, опасливо оглядываясь по сторонам, дрожащими голосами продолжали

разговор, будто ничего особенного не произошло. Вопросов, как правило, не возникало.

Ну, носит человек автомат, значит, так надо. Слава Богу, с пулеметом не ходит, и то

ладно…

Интересно, что они тогда обо мне думали? Почему никто не донес в милицию, ведь

это продолжалось более двух месяцев?

Иногда я показывал эту штуку девушкам. Боже, в какой трепет их это приводило!

Как быстро они пытались улизнуть от меня под любым предлогом! Но у одной из них

ответно загорелись зеленые кошачьи глаза. В ее взгляде я прочитал то, чего мне всегда не

хватало: полный восторг и безоговорочное преклонение. К чести своей, я сразу понял: вот

девушка моей мечты!

Она сразу и навсегда разделила со мной все мои, выдуманные на скорую руку, бредни о беспощадных преследователях, бродячий безденежный образ жизни, волчью

затравленность и постоянную настороженность. Не помню уже, что я болтал ей, но ее

влюбленный взгляд и то, что она покорно позволяла делать со своим прекрасным, живущим собственной жизнью телом, пока мой верный друг-автомат лежал на стуле

19

перед жалким студенческим топчаном, осталось в моей памяти навсегда. Может быть, это

были лучшие дни моей жизни.

Мы встречались на моей квартире, вернее, в том углу, который я снимал на

Воровского, а после — гуляли втроем по заснеженному городу. Я, мой автомат и моя

подруга… Я шел, чуть набычившись, шаря исподлобья мрачным мужественным взглядом.

Мои руки утопали в глубоких карманах теплой московки, касаясь угловатого предмета, висевшего чуть ниже пояса. Все-таки интересная это вещь — оружие. Уж я-то прекрасно

знал, что у меня муляж, но как он придавал уверенности нам обоим, мне и моей спутнице!

Она ходила, как и я, немного насупившись и недоверчиво оглядывая редких

прохожих. Ее сердце билось в унисон моему — мы были вместе боевой единицей. Я был

готов к любым неожиданностям, она — тоже, но, слава Богу, они нас миновали. Это было

поистине суровое, полное переживаний время. Сказать, что моя спутница меня любила –

мало. Идя на каждое свидание — она шла на подвиг!

И где-то недели через две сделала мне приятный сюрприз. Ее папа работал

путевым мастером на железной дороге. И на очередную встречу она принесла небольшой

аккуратный ящичек, тщательно упакованный в вощаную промасленную бумагу.

Девушка неплохо держала паузу, медленно вскрывая перед моим нетерпеливым

взором жесткую, противно скрипящую обертку. И, наконец, во всей красоте предстал ее

королевский дар: два десятка крупных, идеально круглых малинового цвета таблеток с

белыми жестяными усиками по бокам. Это были железнодорожные шумовые петарды. В

отличие от моего автомата — настоящие. Тревожная жизнь скрывающегося от злых

преследователей рыцаря-одиночки стала набирать новые обороты…

Теперь вечерами мы отправлялись к трамвайным станциям Большого Фонтана.

Тщательно оглядывали место действия, а затем я на расстоянии полутора метров друг от

друга надежно прикреплял усиками к трамвайной рельсе две металлических малиновых

таблетки, и мы неспешно отходили в сторону. Колючий ветер пробирал насквозь, мы

стояли, тесно прижавшись, и в наших лицах читалась неколебимая уверенность в

необходимости и торжестве избранного нами дела.

И вот из-за поворота появлялся трамвайный вагон, плотно набитый пассажирами и

ярко изнутри освещенный, который с дребезжанием несся к месту установки заряда. Нас

охватывало волнение в ожидании вселенской катастрофы. Верная соратница, засунув

ледяную ладошку ко мне в карман, крепко сжимала мою руку. Секунды складывались в

вечность…

Знаете ли вы, что такое железнодорожная сигнальная шумовая петарда? Их тогда

использовали для экстренной остановки поездов в случае крайней необходимости. Эта

микро-мина издавала не просто хлопок, а настоящий взрыв, и даже спящий машинист

мгновенно просыпался и твердой рукою рефлекторно рвал на себя спасительный стоп-кран.

Может ли представить себе читатель, что происходило в трамвае, когда одна за

другой петарды рвались под его колесами?

Вагон резко, с каким-то воющим звуком останавливался, пассажиры падали друг

на друга, водитель быстро выскакивал и начинал осматривать рельсы, в воздухе стояла

страшная ругань и проклятия. А мы тихо отходили на заранее подготовленные позиции…

Наша рельсовая война, впрочем, как и этот дивный роман с восторженной

девушкой, окончились так же внезапно, как и начались. Здесь надо сказать, что отношение

к оружию у моей пассии было двойственное: она им безмерно восхищалась, и в то же

время — страшно боялась. Как-то хозяйка моей квартиры Циля предупредила меня, что

будет отмечать день рождения своей подруги и у нее же останется ночевать. «Подругу»

эту я хорошо знал: это был тощий штурман с сухогруза «Ольвия». Разумеется, я не

преминул воспользоваться представившейся возможностью провести целую ночь со своей

романтической возлюбленной, совершив тем роковую ошибку.

20

Описывать ту ночь не стоит, она хорошо памятна нам обоим, мне, может быть, больше, потому что утром, проснувшись, я обнаружил, что моей любимой уже нет, а на

автомате, чутко оберегавшем наш ночной покой на отодвинутом в сторону стуле, белеет

записка:

«Мерзавец! Ты такой же ненастоящий, как эта деревянная палка!»

============

ЛЮСЯ, ЛЮСЕНЬКА, ЛЮСЬЕНА…

Если попробовать разделить жизнь человека на три условных периода: молодость, зрелость и старость, то первому из них более всего присущи мысли о будущем (планы, мечты, надежды на их свершение). Зрелость тоже не лишена некоторых мечтаний, но

человека более всего начинает интересовать уже день нынешний. А вот старость

характерна тем, что завтрашний день тебя интересует все меньше и меньше, зато как

приятно, другой раз, вернуться в далекую молодость, окунуться в былые добрые времена, особенно когда есть там вспомнить что-нибудь занимательное.

Моя первая супруга, милая Люсенька, всегда была мягкой и отзывчивой. У нее

было доброе сердце и только один малюсенький недостаток, но об этом несколько позже.

Впрочем, и на солнце бывают пятна, а человек есть человек: как ему хотя бы без малых

слабостей?

Я познакомился и стал с ней встречаться, буквально, через месяц после

возвращения из армии, когда она еще училась в десятом классе. Люся была настоящей

красавицей в моем тогдашнем восприятии: высокой, стройной, с заметными округлостями

и смешливыми ямочками на упругих девичьих ланитах. А щедрая грудь и чуть

полноватые, с округлыми коленками длинные ноги…

Поступали в пединститут мы вместе: я — на русское, она — на украинское отделение

филфака. Так сказать, будущие учителя изящной словесности. А через два года родилась

Раечка. Люся пробыла с ней дома все лето, а с сентября, благодаря моей маме, которая, чтобы иметь возможность ухаживать за долгожданной внучкой, ушла на пенсию, продолжила учебу на третьем курсе.

Так вот, всем была хороша моя женушка, грех мне на неё жаловаться, вот только

одна деталь настораживала. Моя избранница была большой любительницей чего-нибудь

приврать. Причем, лгала она не столько для выгоды, сколько из подлинной любви к этому

высочайшему искусству. Пройдут годы, я посмотрю фильм, где герой органично, как

рыба в воде дышит, обманывает всех вокруг, вспомню милую Люсеньку и пойму ее

любовь к всяческим выдумкам как средство и способ сделать жизнь интереснее, скрасить

унылые будни, изменить вокруг что-то, ничего не меняя.

Впрочем, если задуматься, то случаи, когда Люсьена получала от своего вранья

явные дефиниции, тоже иногда встречались. На третьем курсе экзамен по зарубежной

литературе у нее принимала Марианна Георгиевна Андреева, возможно, мой самый

большой недоброжелатель в институте, с которой я (не считаю уместным приводить здесь

причину, но она и сегодня для меня весома) годами не здоровался. Представляю, как была

счастлива эта рафинированная москвичка, когда жена ненавидимого ею комсорга литфака

не ответила ни на один вопрос вытянутого билета.

— Что же это вы так подкачали, голубушка… — с притворным укором пропела она, -

разве можно так небрежно относиться к серьезному предмету…

21

Марианна, не раскрывая, отодвинула по направлению к провалившейся студентке

зачетную книжку. Это означало «двойку» и автоматическое снятие стипендии.

И тут у Люси — на хрустальной слезе, с неподдельным волнением — вырвалось

чистосердечное признание:

— Вы знаете, я сама не пойму, что со мной происходит… Голова — пустая, как орех, все как-то смешалось, говорю, не зная что… Муж вечером снова привел в дом своих

дружков, напились, не давали доченьке спать, она, бедная, буквально захлебывалась от

крика! Я уж и так, и эдак, пыталась их успокоить, да где там… А как он унижал меня, показывал дружкам, кто в доме хозяин…Просила их уняться, говорила, что завтра

экзамен, хотела с дочкой уехать домой к своим родителям, а они дверь заперли и

смеются…

Я действительно ничего сейчас не соображаю, вы уж извините меня, Марианна

Георгиевна, что отняла у вас время!

Преподаватель удивленно расширила глаза и вздернула выщипанные брови. Ее

лицо выразило крайнюю степень негодования. Чувствовалось, что только что она

убедилась по поводу супруга незадачливой студентки в своих самых худших подозрениях.

Изверг и кровопийца! И еще имеет наглость вызывающе, при встречах с ней, отворачиваться в сторону!

— Как я вас понимаю, голубушка! — воскликнула она. — Ну и мерзавец он, однако!

От таких комсомольских активистов можно всего ожидать… Вы уж держитесь и будьте с

ним потверже. И знайте: общественность вам поможет, нельзя таким негодяям давать

полностью распоясаться!

Здесь Люся почувствовала, что Марианна созрела, чтобы распахнуть перед ней

свое доверчивое сердце, и стала робко собирать со стола свои бумаги. Она потянула руку

за зачеткой, но Марианна Георгиевна, опередив ее, придвинула к себе главный

студенческий документ, раскрыла и, на мгновенье задумавшись, решительно поставила

оценку, выведя справа крупную подпись.

Счастливая Люся стыдливо потупила глаза и тихо ее поблагодарила.

— Держитесь, держитесь… — пламенно напутствовала несчастную

расчувствовавшаяся преподавательница.

Помнится, был я тогда приятно удивлен, что Люся, практически не зная

зарубежных авторов, умудрилась получить вожделенную «четверку». Мне и в голову не

могло прийти, как ловко она реализовала мои скверные отношения со своей

экзаменаторшей.

Лишь через полгода я узнаю правду от ее сокурсницы, моей коллеги по

факультетскому бюро комсомола, и буду по-настоящему обескуражен.

— Как ты могла так поступить? — спросил я у нее тем же вечером дома. — Не кажется

ли тебе, что для такого поступка есть только одно подходящее слово: предательство?

— Какая глупость! — искренне возмутилась Люся. — Ты что — дурак? По-твоему, лучше было бы получить «пару» и потерять стипендию?! У нас и так постоянная

напряженка с деньгами!

Я смотрел на ее милое лицо, читал недоумение в чистых глазах молодой женщины, матери моего ребенка, и на какой-то миг во мне закралось сомнение: черт его знает, может, она действительно права? Ведь это и в самом деле глупо: иметь возможность

избежать серьезной неприятности — и не воспользоваться ею!

Другой случай, смутивший меня еще больше, произошел через пару лет после

окончания института, когда Люсе, как молодой маме, удалось избежать направления на

работу в село и устроиться в городскую вечернюю школу учителем украинского языка и

литературы. И надо же было так случиться, что в этой самой школе преподавала

математику близкая родственница моей заветной подруги, имя которой тоже встречается

на страницах этой книги.

22

Здесь надо мне на минутку остановиться, чтобы объяснить уважаемому читателю, что означает понятие «вечерняя школа». Суть его в самом названии: вечерняя школа — это

среднее учебное заведение, в котором учебный процесс проводится, как правило, в

вечернее время. Возможно, поэтому меня стали удивлять частые приходы с работы моей

супруги ранее назначенного времени. Иногда она вообще возвращалась, к радости

домашних, через какие-то час — полтора.

— Неплохо устроилась! — уважительно отзывалась об этом ее мама.

Неплохо-то — неплохо, но положение, к моему ужасу, прояснилось довольно скоро.

— Скажи честно, что у тебя дома происходит? — однажды не сдержалась при

очередной встрече Оля. — Сколько можно издеваться над беззащитным человеком? Делать

вам нечего, что ли?!

В первый момент я растерялся, не понимая: шутка ли это или какое-то

недоразумение. Слов не было, и перехватило дыхание. Но Ольга быстро все прояснила.

Оказывается, ее тетушка, зная обо мне и наших с ней приятельских отношениях, что-то

заподозрила в поведении своей молодой коллеги и рассказала племяннице, что моя

Люсенька в последнее время часто является на работу угнетенная и подавленная. Сядет в

учительской где-нибудь в уголке, глядит в одну точку, лишь изредка протирая виски

дрожащими пальцами. Коллеги, видя молодую женщину в таком состоянии, естественно, интересуются, в чем дело, и получают пугающее их объяснение. Оказывается, над бедной

молодой матерью регулярно издеваются ее муж-сатрап и его злая, ненавидящая бедную

невестку, мамаша. Отсюда и поднятое давление, и невольно дрожащие пальцы…

Что делают сердобольные коллеги в такой ситуации? Всячески успокаивают

несчастную и отправляют домой: нельзя же работать в таком состоянии!

Насколько я понял, они даже собрались писать петицию в милицию и областной

отдел народного образования, чтобы решительно воздействовать на супруга-негодяя.

Этого только мне не хватало…

Беседа дома на эту тему с Люсей была непростой. Сказал ей все, что о ней думаю, и твердо предупредил: или она прекращает свои идиотские наговоры, или… Маме я

решил об этом не рассказывать, чтобы не расстраивать человека, который день и ночь

всячески облегчает жизнь невестке, добровольно взвалив на себя все заботы о любимой

внучке.

Вернусь ко времени нашего знакомства. В классе их было три подруги. И называли

их ребята не иначе, как три мушкетера. Люся была Арамисом. Мне б задуматься тогда, что это значит, ведь Арамис у автора был самым хитрым и смекалистым из этой тройки, настоящим пройдохой, добившимся со временем самых значительных успехов на

потаенном религиозном поприще. Но где там думать демобилизованному солдату

головой, когда его влечет на подвиги совсем другая часть тела…

Интересно, почему наиболее охотно вспоминаются смешные истории из нашей

жизни? Желание снова пережить их и посмеяться при этом? Вот и я с удовольствием

вспоминаю даже такое, что нормальный человек ни при каком условии не назовет

смешным: например, похороны двух Люсиных родственников. И пусть простят они меня

сейчас там, наверху: видит бог, я никогда не желал им плохого, но их уход запомнился

мне навсегда.

Люсин двоюродный дедушка Алексей из села Железный Порт умер осенью 1971

года. Честно говоря, у нас с покойным была легкая взаимная неприязнь. Собственно, мы с

ним всего пару-другую раз общались, но как-то Люся проговорилась, что в кругу

родственников он почему-то называет меня обидным словом «барбос». Что это значит, я

не пойму до сих пор: может быть, он в своем старческом воображении ассоциировал меня

со здоровым уличным псом, и вовсе не стоило за это на него обижаться, не знаю. Скажу

лишь, что быть барбосом в те далекие времена мне как-то не очень хотелось.

Этот старик, помнится, до самой смерти передвигался по селу на велосипеде, был

всегда в отменной физической форме, говорил: «я вас всех переживу!», и тому подобные

23

приятные вещи. Он до пенсии работал зоотехником, и поговаривали, что в совхозе до сих

пор нелегально пасется его собственное стадо, в общем, позиционировал себя дед в кругу

родичей как человек очень богатый и независимый.

Не раз я сам слышал, как он вызывающе бросал за семейным праздничным столом

звучное: «Я вас всех могу купить и продать!» А после краткой паузы, с целью завершения

ценной мысли, непременно добавлял: «И снова, когда надо, купить!»

Не думаю, чтобы его родственникам это особенно нравилось, но слухи об

огромном богатстве дедушки (и возможном наследстве, наверное!) как-то смиряли

массовый позыв прогнать неуемного старика или дать ему в морду.

Дед жил один. Жена его умерла много лет назад, с тех пор он так и не женился.

Убежденный бобыль.

В тот дождливый октябрьский день 1971 года Люсина мама появилась у нас дома

ранним утром. Накануне вечером ей передали из Железного Порта, что дед Леша умер, и

она заехала за дочкой с целью совместной экстренной поездки в село, куда стали срочно

съезжаться родственники, озабоченные тем, чтобы наследство, не дай бог, не стали

делить в их отсутствие. Можно понять.

Мне ехать никто не предлагал, и я побрел на занятия в институт без своей везучей

жены, отныне счастливой наследницы. Было немножко обидно, что в таком судьбоносном

мероприятии решено обойтись без меня, хотя я, как лицо в какой-то степени

пострадавшее от наглого покойника (вспомнился оскорбительный «барбос»!), казалось, имею право на некоторую сатисфакцию.

Новый учебный материал на лекциях в тот памятный день мне почему-то в голову

не лез. Я стал отстраненно подсчитывать, сколько у старика родичей и степень их к нему

близости. Получалось, что моя теща, Таисия Ивановна, чуть ли не в первой

привилегированной тройке. Интересно…

В те времена еще не было электронных калькуляторов, и сложные подсчеты

предполагаемого количества овец и коров в нелегальных стада́х знатного животновода, определение их ориентировочного веса и умножение искомого на среднюю стоимость

одного килограмма мяса, забрали у меня немало учебного времени. Как бы то ни было, к

концу третьей пары я вышел на цифру, которая настолько меня впечатлила, что оставаться

далее безучастным слушателем я уже не мог и отправился домой.

Дома я рассказал мамочке, как отныне может измениться наша жизнь, проиллюстрировав свои рассуждения полученными во время сегодняшних лекций

цифрами. К сожалению, она возилась с Раечкой, готовила обед, и, как мне показалось, отнеслась к моим соображениям без должного внимания.

Бог мой, как ждал я в тот день любимую Люсеньку! Какие мысли суеверно отгонял

о будущих упоительных тратах! Как медленно тянулось злосчастное время!

Люся с мамой, тяжело нагруженные наследством, возвратились в одиннадцатом

часу вечера. Таисия Ивановна почему-то хромала. Передвигая ноги с трудом, она

опиралась на Люсино плечо и время от времени тягостно стонала. Вид этой парочки не

очень вызывал ощущение свалившегося на них счастья, и меня страшно тянуло

поинтересоваться успехами их мероприятия, но начинать с места в карьер было как-то

неудобно. И только раздевшись, приведя себя в порядок, поужинав и выпив чая, они

неохотно начали свой скорбный рассказ о поездке в Железный Порт и увековечивании

памяти безвременно усопшего.

Приехали они одними из первых и, не дожидаясь других, начали поверхностный

осмотр дедовой усадьбы в поисках бесценных сокровищ деревенского Алладина. Бегло

оглядели комнаты с убогой старенькой мебелью, допотопный телевизор «Весна» и

противно дребезжащий с помятой дверцей холодильник. Как потом рассказала Люся, сердце у нее сжалось в неприятном предчувствии. Затем перешли к тщательному

досмотру. Прочесали каждый сантиметр сырого подвала, перевернули многолетние

запасы банок и бутылей с закаткой. При этом все (по понятным причинам!) старались

24

друг друга держать в поле зрения. Ничего не нашли. В столовой в руках тети Нади что-то

блеснуло. Дужка от дедовых очков. Все оживились, так как знали, что оправа золотая.

Перерыли все, но самой оправы не нашли. Наступила очередь чердака. Первой полезла

туда по шаткой лестнице Таисия Ивановна. Вдруг под ней хрустнула деревянная

перекладина, и бедная Таиса с криком упала, больно подвернув ногу. Ей помогли встать и

усадили на диване напротив телевизора. Люся пыталась помочь маме, предложила снять

зимние сапожки, но Таисия Ивановна ее нервно оттолкнула:

— Дуй быстрее на чердак, не теряй времени!

И оказалась права: главные дедовы ценности были заботливо припрятаны именно

там. Наследники аккуратно спустили с чердака деревянный ящик с крепко забитой

длинными гвоздями крышкой и приступили к его вскрытию.

Таисия Ивановна, опираясь на плечо дочери, взволнованно приковыляла поближе.

Ящик вскрыли и долго молча любовались его содержимым. В нем красовались тщательно

упакованные в промасленную бумагу и пересыпанные для лучшей сохранности

прогнившей от старости соломой десятки крупных брусков хозяйственного мыла, по

слухам, особо дефицитного продукта первых послевоенных лет. В те давние годы такой

ящик был действительно целым состоянием.

Родственники посовещались и решили отдать клад Таисии Ивановне как

пострадавшей. Она жалобно поглядела в сторону счастливой владелицы золотой дужки от

ненайденных дедовых очков, но тетя Надя сделала вид, что не понимает ее просящего

взгляда. Вот и пришлось Таисии покорно принять найденное сокровище, которое и

лежало сейчас у нас в проходном коридорчике рядом с туалетом.

Надо отдать должное Таисии: как человек щедрый, она предложила подарить нам

пол-ящика мыла, но моя мама отказалась наотрез. Таисия, в надежде избавиться от

ненужной ноши, стала рьяно расхваливать достоинства предлагаемого продукта, но мама

твердо стояла на своем. Так что на следующий день Люсе пришлось вызывать такси, чтобы отвезти матери нежданно свалившееся наследство.

Как позже выяснилось, никаких тучных стад у покойного не было и в помине.

Прожил свою жизнь в нищете, но с гонором. Надо уметь.

Кстати, мыльная история на целые десятки лет вылетела у меня из памяти и потому

не попала в первую редакцию этой книги. Вспомнил ее я сравнительно недавно, отдыхая с

товарищами в одной тель-авивской пивнушке, где на удивление весело сидится

эсэнговским эмигрантам. Может быть, тому содействует ее название, близкое каждому

русскоязычному слуху. Ее содержит семейная пара из Петербурга, охотно отзывавшаяся

на все проблемы эмигрантов родным и близким: «К е@ене матери!» — на вывеске.

Вероятно, именно это приводит большинство пиволюбов в игривое настроение.

И только сидя в той пивнушке и насмешив приятелей незамысловатой мыльной

сагой, я вдруг подумал, какими же глупцами мы были в те далекие годы. Давали себе

сесть на шею глупому вздорному деду, верили в его бредни и мирились с наглыми

выходками. Впрочем, не таким уж неумным был дед Леха. Он знал жизнь и добивался

уважения родичей не добрыми делами или общественно значимой ценностью, а лживыми

россказнями о каком-то мифическом богатстве, которое после его смерти обломится

доверчивому и жадному окружению. С трудом терпели, насилу дождались, и на тебе –

сломанная дужка от очков да ящик мыла! Живите богато и помните долго.

Очень бы не хотел, чтобы читатель подумал, что более всего автора этих строк

веселили похороны родственников первой жены. Это не так. Хотя уход из жизни ее

другого двоюродного дедушки Пети, стыдно признаться, тоже вызвал у меня

неадекватную реакцию, но только по другой причине.

С её дедом Петей встречался я, если не подводит память, только два раза. В

первый раз — на своей свадьбе в 1968 году, второй — на его похоронах через полтора года.

Собственно, я, наверное, мог бы на них и не идти, но очень уж меня об этом просила

Люсина мама. Она почему-то сильно хотела, чтобы я с собой захватил фотоаппарат и

25

зафиксировал для благодарной памяти потомков навеки уснувшего дедушку. Я взял

фотоаппарат и отправился на это скорбное мероприятие, захватив с собой, чтобы не

скучать понапрасну, своего лучшего кореша-однокурсника Олега Добут-Оглы, милого, доброго Олежку, который уже много лет живет в Португалии. И очень может быть, что и

он сейчас иногда вспоминает те похороны…

Виновник события проживал на Забалке, и только попав к нему в дом и вынув из

кожаного чехла зеркальный фотоаппарат «Зенит», я обнаружил, что в нем нет пленки. Я

чертыхнулся и тихонько сказал об этом Олегу. На его лице тут же появилась глупая, не к

месту, улыбка.

Делать нечего, раз ружье вынуто — надо стрелять, не признаваться же теще в

собственном разгильдяйстве. И я стал как бы взаправду, для пущей достоверности, искать

наиболее выгодные ракурсы для съемок покойного. Я подходил и с той стороны, и с этой, деловито прицеливался, чтобы каждый присутствующий мог убедиться, каким важным

делом занят рослыйстудент, муж их красавицы-Люсеньки. Может быть, так бы это и

сошло с рук тихонько, но тут, как на грех, в комнате появилась назойливая крупная

зимняя муха. Откуда она в доме взялась, одному богу известно, скорее всего, это было

просто посланное нам небом очередное испытание.

Причем эта дрянь, будто чувствуя мою готовность сделать новый кадр, каждый раз

начинала кружить рядом и в последний момент неизменно норовила сесть на дедушкино

лицо, точнее, на самый кончик его бледного, в темных прожилках, носа. Олег пытался

помочь мне, сгонял рукой муху, но где там, с завидным упорством эта жужжащая тварь

снова и снова возвращалась на насиженное место. Дед лежал внешне безучастно, как

будто происходящее его совершенно не трогает. Участников похорон такое невиданное

зрелище явно заинтересовало, и они стали удивленно переглядываться. Я избегал

встречаться с Олегом взглядом, чтобы громко, в голос, не рассмеяться. Он тоже с

большим трудом сдерживался. Если бы я не был свидетелем и даже активным участником

этой сцены, то никогда б не поверил, что такое вообще возможно: муха кружила над

дедом, как привязанная!

Мне бы спрятать фотоаппарат да выйти из комнаты, но я уже так вошел в процесс, что не мог остановиться. Это было какое-то наваждение! Я упорно наводил на покойника

свою зеркалку, и так же упорно проклятая муха раз за разом садилась на облюбованный

ею нос…

Кончилось тем, что наглое насекомое, наконец, дало слабину: село на дедов

пиджак в районе верхнего нагрудного кармана, полагая, очевидно, что там можно, наконец, отсидеться в покое. Как бы ни так! Это была его последняя посадка. Мой друг, трясущийся от еле сдерживаемого смеха, не выдержал, оглянулся украдкой и изо всех сил

хлопнул по опостылевшей мухе. Я замер. Труп содрогнулся, и у него открылся рот. Это

было так странно, что мы с Олегом, не веря своим глазам, чуть не потеряли сознание.

На этом наши приключения не окончились. Видя, что я прекратил снимать, Таисия

Ивановна тут же предложила поучаствовать мне в переноске покойного, на что я деланно

оскорбился: зачем же тогда я с собой брал фотоаппарат, кто здесь, кроме меня, справится

с ответственнейшей задачей фотосъемок покойного на его последнем марше?

В общем, пришлось мне ходить поодаль от процессии, время от времени щелкая в

сторону скорбящих родственников незаряженным фотоаппаратом. А Олег, не посмевший

ослушаться моей строгой тещи, обиженно отводя от меня взгляд, грустно тащил в

компании таких же пяти бедолаг гроб неизвестного ему старика, радуясь хотя бы тому, что покойный был мелкой комплекции. Разве такое когда-нибудь забудешь?

Мы с Люсей вместе прожили четыре года. Потом расстались. Она вышла замуж за

хорошего человека, родила от него дочку Инночку. Сегодня обе ее дочери — взрослые

замужние женщины, живут со своими семьями в Израиле. Естественно, моя милая

Люсьена уже давно бабушка. Она прожила достойную жизнь, много лет назад усыновила

ребенка своей умершей двоюродной сестрички, жившей в Одессе. И это притом, что

26

родной его дедушка, сводный Люсин брат Сергей, по профессии инженер-электронщик, человек одинокий и неприкаянный по жизни, взвалить на себя хлопотные обязанности по

воспитанию сироты в свое время не решился. Люся и ее муж Алексей, старший офицер

милиции, не дали пропасть Вадику, вырастили и воспитали его, дали хорошее

образование. Так поступают добрые приличные люди. И если в начале этой новеллы я с

удовольствием описал некоторые безобидные шалости моей первой супруги, от которых, в конечном счете, никто особенно не пострадал (зато жить всем вокруг становилось

интереснее!), то теперь, когда пришел час подводить итоги, можно честно сказать, что она

прошла достойный путь, и поступки ее взрослой жизни вызывают только уважение.

Мне на нее обижаться нечего. Что было, то было. Люся трактует свой уход от меня

известной истиной, мол: «в одной берлоге два медведя не уживутся». Единственный

неприятный отголосок тех лет — когда мне приходится, если заходит речь об Инночке, Люсиной дочери от Алексея, объяснять степень своего родства с ней словами «сестра

моей дочери». Звучит, на первый взгляд, не очень понятно, после легкого пояснения все

становится ясно, но почему это меня, даже спустя столько лет, смущает и коробит?

===============

ГИГАНТ ПЕРИФЕРИИ.

Ко времени, когда мы с ним познакомились, Александр Абрамович Насонов

преподавал историю в 39-ой школе. Собственно, в классе, где он был классным

руководителем, осенью 1971 года я проходил преддипломную педагогическую практику.

Ему тогда было лет 45. Седой, невысокий, полный, с жестким выражением умного

волевого лица, он мне казался пожилым человеком.

Аккуратные скобки в уголках четко очерченных губ, острый проницательный

взгляд. Сейчас, когда я рассказываю о нем, мне куда больше лет, чем было тогда ему.

Интересная все-таки эта штука — жизнь…

Александр Абрамович понравился мне сразу и навсегда. С учениками он вел себя

абсолютно раскованно и даже демонстративно небрежно. На каждом шагу их подначивая, мог дружески бросить:

— Ну и лопух же ты, Петя — свет таких не видал! Ты уж пойми меня правильно: в десятом

классе нельзя жить с одной извилиной в голове, нужно иметь хотя бы две…

Меня такие вещи немного настораживали, но ребята на него не обижались, он был

своим, его боготворили.

Историю Насонов знал блестяще, мыслил нестандартно, на его уроках сидели, разинув рот, не только ученики, но и проверяющие разных рангов.

В Херсоне звание «учитель-методист» он получил первым. Был на научной

конференции в Киеве, выступил в прениях; при десятиминутном регламенте — говорил в

атмосфере напряженнейшего внимания более часа. Столпы исторической науки, украинские академики, сидели в президиуме с ощущением того, что стали свидетелями

события.

К сожалению, по своей косности я не удосужился расспросить его, о чем он там

говорил; а я для него в те времена был в столь низкой «весовой категории» — тогда я

только стал директорствовать на селе — что перед таким объектом не стоило и хвастать.

Жаль. Поделился со мною лишь тем, что после нашумевшего выступления имел с ним

краткую беседу академик Танчер (если я не искажаю эту фамилию по памяти), расспрашивал, откуда он, какой педстаж имеет, есть ли награды. И очень удивился, узнав, что Насонов даже не «отличник» образования.

27

На следующий день в своем выступлении, завершающем конференцию, академик

заявил, что если бы у него в академии были такие «науковці», как безвестный учитель

истории из Херсона, его наука была бы сегодня на совсем другом уровне. И под громовые

аплодисменты вручил Насонову знак «Учитель-методист» и удостоверение к нему. Скажу

честно: и сегодня, через три десятка лет после той памятной конференции, подобная

оперативность в награждении по-прежнему немыслима. Значит, такое было

выступление…

Рассказывать об этом эпизоде своей жизни Насонов не любил, но с удовольствием

вспоминал, как по приезду домой его просили показать значок «методиста» руководители

областных учреждений образования: они его еще не видели.

Коллеги Насонова не очень любили — заметно выделялся на их скромном фоне, начальство обоснованно опасалось — слишком умный…

Теперь, по прошествии многих лет, могу откровенно признаться: людей такого

острого ума и больно жалящего языка, как Александр Абрамович Насонов, забытый

сегодня многими учитель истории, в своей жизни я больше никогда и нигде не видел.

***

Приблизительно, в середине моей трехмесячной педагогической практики с ним

случился инфаркт, и он попал в больницу. Пришлось замещать его в должности классного

руководителя. Ученики навещали Насонова ежедневно, часто приходил и я, рассказывал

школьные новости. Иногда, чтобы больному не было скучно, приводил с собой

однокурсников. Наличие такого друга вызывало у них заметную зависть, это мне

нравилось. О чем мы тогда говорили — не помню, осталось лишь в памяти, что любой наш

тогдашний разговор сводился Насоновым, практически, к одному: как непозволительно

много вокруг нас дураков, да и мир по своей природе — безнадежно глуп, а раз так, грешно

умным людям в своих целях такой тотальной глупостью не воспользоваться…

Сегодня подобные темы меня не трогают, к чужой глупости я давно безразличен -

тут бы со своей суметь разобраться. А тогда такие разговоры поддерживал охотно. Как

же: мир глуп, дураков тьма, кто это понимает и в своем кругу обсуждает — конечно же, исключение… Приятно быть в умной компании!

Со временем между нами установились более близкие отношения. Насонов много

курил, вокруг него постоянно вился легкий дымок, это располагало.

Учителей-сослуживцев он не уважал, считал ограниченными приспособленцами.

Его живым вниманием пользовались, в основном, люди, «умеющие жить». Он всегда

пытался докопаться, каков скрытый источник их преуспевания; радовался, когда узнавал, что собственные заслуги большинства — весьма относительны: кто-то выгодно женился, у

другого — мощные родственные связи, третий — просто подворовывает помаленьку. Не

говоря уж о тех, кому повезло выкарабкаться случайно.

С директором своей школы Насонов находился в перманентном конфликте.

Объективных причин для этого, кроме строптивого «почему мной должен руководить

дурак?», я не видел. Ветеран-фронтовик Иван Григорьевич Бондарь был абсолютно

нормальным человеком, хотя и, понятное дело, до интеллектуального уровня учителя

истории ему было далеко. Ну и что? Человек воевал, учился, много работал — кому он

мешал?

Немногословный (по мнению Насонова — бессловесный!) высокий дядька, худощавый, с непропорционально длинными руками и серьезным выражением

изборожденного глубокими морщинами лица, — можно только представить себе, как

должен был этот человек ненавидеть остроумного еврея за его постоянные, унижающие

достоинство руководителя шуточки, издевки и подковырки…

Ненавидел, но ничего поделать с ним не мог: как учитель, Насонов был на

недосягаемой высоте, так сказать, профессионально неприкасаем. И позволял себе

критиковать директора везде и всюду под старым, как мир, лозунгом: «все, что делает

дурак, все он делает не так». А дальше следовал полный «джентльменский» набор: в

28

школе отсутствует творческая обстановка, политзанятия проводятся директором

формально, общешкольные родительские собрания, в лучшем случае, раз в год, учащиеся

— курят, учителя делают вид, что этого не замечают, и так далее, и тому подобное.

Жалобы эти разбирались в советских и партийных органах, в школе беспрерывно

работали разные комиссии. Так продолжалось не один год. Педколлективу, не говоря уж о

директоре, было от этого не сильно весело, зато неутомимому Насонову — не скучно.

Из разговоров с учителями мне постепенно открывались и другие вещи. Он часто

высмеивал одну коллегу — классную руководительницу параллельного класса, симпатичную учительницу английского языка, добрейшую Валентину Петровну -

женщину средних лет, всегда нарядную чистюлю, по выражению Насонова «нормальной

упитанности и вызывающего сложения». Учителя относились к ней хорошо и

единственной причиной нападок считали то, что в свое время она не ответила

настойчивому историку взаимностью. Судя по тому, с каким жаром хулил ее Александр

Абрамович, огонь еще пылал и обида была свежа. Взрослые люди…

Чувство юмора носило у Насонова специфический характер. Как-то в больнице, во

время одного из моих посещений, он, загоревшись неожиданной идеей, на полном серьезе

предложил мне позвонить в школу и продиктовать секретарше на имя директора

телефонограмму такого содержания:

— «В связи с отсутствием в местном зоопарке обезьян крупной комплекции, руководство Херсонского облтелерадиокомитета убедительно просит директора

средней школы № 39 Бондаря И.Г. лично принять участие в передаче «В мире

животных», где с его телосложением — длинными, почти до колен руками — ему будет

легко войти в роль орангутанга.

Телерадиокомитет обязуется оплатить участие Бондаря в программе согласно

действующим тарифам. Херсонские зрители с нетерпением ждут его появления на

телеэкране».

Услышав такое предложение, я весело рассмеялся. Еще громче хохотал

выздоравливающий инфарктник — мы взахлеб представляли себе, как секретарь (по

секрету!) будет болтать об этом всей школе.

Тем можно было бы и ограничиться, но Насонов не любил отступать от понравившихся

идей.

— Так что, — отсмеявшись, спросил он напористо, — позвонишь завтра?

Мое веселье вмиг улетучилось, я понял, что это уже не шутка, что он на самом деле

хочет в который раз больнее уязвить своего бедного руководителя.

…Теперь, спустя много лет, не без стыда признаюсь: отказать тогда Насонову я не

смог.

Сам не пойму, почему этот противоречивый, намного старше меня человек, нравился

мне все больше и больше. Возможно, поэтому, в осенний вечер 1971 года, когда я

поработал грузчиком у одного профессора (об этом в моей книге далее), мне захотелось

его увидеть.

Насонов выводил из подъезда на прогулку своих любимцев: мощного надменного

бульдога, удивительно похожего внешне на хозяина, и роскошную пугливую кошку

светло-дымчатого окраса.

Здесь надо заметить характерную особенность: четвероногие любимцы семьи

историка носили имена или клички, заимствованные из славного прошлого: любимый

бульдог — Рамзес, а его бесподобная кошачья половина с удивительного свечения

изумрудными глазами — распутная Клеопатра.

Наследник громкого имени египетского фараона в ходе вечерней прогулки вел себя

в высшей степени демократично: ничуть не стесняясь благородной подруги, решительно

помечал легкой прозрачной струйкой каждый встретившийся на его пути столбик.

Насонов мне обрадовался. Стал говорить, что в последнее время ведет активный

образ жизни: вчера, например, посетил с женой выставку собак, весьма интересно и

29

поучительно. Завтра они собираются культурную программу продолжить: взяли билеты

на выставку людей — спектакль местного театра.

***

Ученики его любили. Выпускники знали, что лучший подарок бывшему наставнику –

хорошая импортная зажигалка. Везли их отовсюду, своей коллекцией он очень гордился.

И то сказать: в те времена зажигалки довольно дорого стоили. Одно плохо, получив такой

презент, он тут же терял нить разговора и все внимание переключал на новую блестящую

игрушку, разглядывая ее, непрерывно щелкая и не выпуская из рук ни на секунду. Не

думаю, чтобы это был старческий маразм. Просто со своими он позволял себе не

притворяться и не играть в этикет.

Ко мне Насонов относился, в целом, доброжелательно, но несколько свысока. И

когда я спросил однажды, не является ли его страсть к зажигалкам признаком

«геростратова комплекса», как-то по-новому на меня посмотрел. Как смотрят на человека, которого видят впервые. Мне даже кажется, что после этого пустяка он ко мне заметно

переменился, стал воспринимать более серьезно.

Впрочем, все годы нашего знакомства, чем бы я ни занимался и где бы ни работал, я оставался для него студентом, тем самым студентом, что проходил когда-то

педагогическую практику в его школе. Один из многих — не более. Правда, потерявший к

нему интерес позже всех остальных…

За пару месяцев до окончания института он спросил, что я собираюсь делать

дальше.

— Ты что, дурак — ехать на село?! — удивился он и устроил меня на полставки

воспитателя в интернат к своему давнему приятелю, бывшему сокурснику, директору

Скрыпнику. На эти полставки нужно было работать одну неделю ежедневно по полтора

часа, с подъема и до завтрака, а вторую — с четырех часов пополудни и до отбоя, 22.00

вечера.

Детки мне попались еще те, впрочем, какие вообще дети водятся в наших

интернатах? Вели себя плохо, нервы горели так, что я уже стал подумывать об уходе

подобру — поздорову. Но мне повезло: попалась в коллективе одна сердобольная дама, счастливая обладательница роскошного бюста необъятных размеров, тревожно

привлекавшего мои стыдливые взоры. Впоследствии она сделает неплохую по местным

меркам карьеру: от организатора внеклассной и внешкольной работы интерната — до

многолетнего директора одной областной педагогической структуры, неплохо, правда?

Именно эта зрелая прелестница пожалела меня и молвила заветное словечко, с

помощью которого можно всегда установить дисциплину:

— Чего ты с ними церемонишься, — сказала она, — бей по рылу — шелковыми станут, ты же мужчина!

И я послушал ее и дал раз, другой и третий — а четвертого уже не понадобилось: все у меня волшебным образом переменилось. Проблемы моей, как не бывало!

Теперь каждое слово воспитателя звучало весьма и весьма авторитетно: стоило только

повысить голос — дети враз умолкали и лишь привычно втягивали головы в плечи.

Почувствовав себя настоящим учителем, я, естественно, не преминул поделиться

своими педагогическими находками с мамочкой. Лучше бы я, бедняга, этого не делал…

Сказать, что мои новые успехи не сильно ее порадовали — ничего не сказать вовсе!

Боже мой, как она на меня кричала, как безудержно рыдала — и даже пыталась

ударить…

— Ты, ты — учитель? — всхлипывала она от душивших ее слез, — да ты — законченный

негодяй, ты — изверг, мерзавец! Чем ты гордишься — бить беззащитных детей, поднимать

руку на слабых, на тех, кого жизнь и так наказала! И это мой сын?! Кого же я, несчастная, воспитала!

В общем, тем вечером мамочкой был вынесен окончательный и не подлежавший

обжалованию вердикт: из учебного заведения, где я показал свое истинное лицо –

30

немедленно уйти. Дадут после института направление в село — ехать, как и тысячи других

выпускников, что будет, то будет. И главное: никогда и ни под каким предлогом детей

впредь не бить! А если опять зачешутся руки, уйти из школы раз и навсегда, — такую вот

клятву заставила дать меня мама.

С тех пор прошло много лет. Все эти годы я работал в школе, в моем активе свыше

сорока первых сентябрей и столько последних звонков, что даже боюсь, чтобы они вдруг

не слились в памяти в один нескончаемо долгий…

А клятву, данную тогда маме, я все же сдержал. Пусть, почти — но сдержал!

Спасибо тебе, родная.

***

Первое время после окончания института мы виделись с Насоновым достаточно

часто. Разговоры, как правило, шли о разных пустяках. Мои дела его мало трогали, зато

всегда интересовала моя зарплата. Не скрывал хорошего настроения, когда моя, директорская, оказывалась ниже его, учительской. Возможно, такое сравнение служило

ему косвенным доказательством того, что он, как фигура, оценен выше занимаемой мною

должности. Мне за него бывало неловко: на фоне этой, действительно, крупной личности

всякие меркантильные вопросы выглядели мелковато.

Иногда я заходил к нему домой с дочкой. На столе, диване, креслах, серванте, — везде

валялись детективы, их в этой семье очень любили.

— Чему удивляешься? — спрашивал Александр Абрамович, — классика отработана

вдоль и поперек, а это, гляди — настоящая зарубежная литература! Там, у вас в селах, говорят, книг навалом, лучше бы привез парочку пристойного чтива…

Маленькая Раечка норовила погладить Рамзеса. Благородный пес, гордо вздымая

джентльменскую морду, позволял с собой делать, что угодно. Супруга Насонова, дородная Анна Григорьевна, молчаливая властная особа, занимавшая номенклатурную (и

это при муже — еврее!) должность секретаря партийного комитета одного из местных

вузов, всегда в крупных роговых очках повышенной диоптрийности, приносила крепкий

чай в серебряных подстаканниках, печенье на плетеной из соломки тарелочке и снова

тихо погружалась в очередной детектив. Думаю, за массивной оправой своих очков она

вряд ли меня замечала, во всяком случае, за все время нашего знакомства я говорил с ней

только несколько раз.

По поводу близорукости своей супруги Насонов высказывался с видимым

удовлетворением:

— Наукой доказано, мой дорогой друг, — говорил он, — что только те семьи по-настоящему крепки, где у хотя бы одного из супругов плохое зрение.

Эти слова я вспомню, когда буду разводиться с первой женой. Жаль, но наш брак, видно, уже ничего не могло спасти, даже ее неважное зрение…

Под настроение Александр Абрамович любил изрекать выспренние сентенции

— Люблю ли я историю? — вопрошал он, и сам же себе отвечал:

— Как можно любить науку полную гадостей? Неблагодарности, обмана, незаслуженного шельмования одних, забвения других, вознесения третьих! Нет, мой

дорогой, порядочные люди должны историю знать, а вот уж любить ее — увольте!

Другое дело — география… Природа, походы, погода — что полезно для здоровья, то не

вредно и для головы!

***

Мне нравилось у них дома: рассуждающий на любые темы Насонов, его

молчаливая жена, дети, которых никогда не было видно, изменчивая Клеопатра, что с

мерным урчанием терлась о мои брюки, не говоря уже о предмете детских грез моей

доченьки… Уж кто — кто, а она до сих пор вспоминает замечательного Рамзеса, с которым

когда-то развлекалась часами, пока ее восторженный папочка с открытым ртом внимал

удивительным речам старого учителя.

31

Пишу это, а сам думаю: куда, куда исчезло то доброе время? Прошло каких-то 40 лет, а

от семьи, где было мне хорошо, остались лишь дети, которые, скорее всего, так же не

помнят меня, как я не узнаю сегодня их, взрослых… И давным-давно нет ни хозяев, ни

добрых животных, что согревали своим присутствием милый уют этого канувшего в

небытие дома. Интересное дело: я забыл имена многих людей, с которыми раньше

общался, а клички этих милейших созданий — Рамзеса и Клеопатры — по-прежнему

помню. Удивительно…

***

Не знаю почему, но к популяризации в рамках своего учебного предмета Насонов

относился отрицательно. Считал Пикуля заклятым антисемитом, напористо рассуждая:

— История, как наука, ни в коем случае не имеет права носить черты

развлекательности. Это не физика и не химия. Она должна быть поучительной, в этом

смысл и суть ее изучения.

Мне кажется, он Пикулю завидовал, упорно отказываясь признавать, что

развлекательность и поучительность в произведениях этого «безграмотного выскочки»

органично сплетались в одно целое, что не удавалось доселе большинству

дипломированных, но убогих на яркие мысли «специалистов», которые до сих пор, спустя

много лет после ухода из жизни талантливого писателя, так и не могут простить ему

редчайшей занимательности в описывании далеких судеб и событий, умелого

использования с этой целью колоритной, сочнейшей литературной речи, продуманно

заряженной великолепными юмористическими репликами.

***

Любимое занятие Насонова на всяческих совещаниях — это высмеивание ораторов.

Правда, иногда это приводило к непредсказуемым последствиям. Свидетелем такого

случая довелось побывать и мне. И даже в какой-то мере участником.

В тот день мы случайно встретились в Доме политпросвета на очередном

областном пропагандистском активе. Сели рядом. Насонов был в прекрасном настроении, острил непрерывно, высмеивая косноязычных выступающих, и делал это довольно

громко, не обращая внимания на то, что на нас стали оборачиваться.

Я пытался его как-то утихомирить, но разве можно справиться с Александром

Абрамовичем, когда он в ударе?..

Догадываюсь, что из президиума его поведение выглядело вызывающим, и могу

понять ведущего актив первого секретаря обкома комсомола, который в конце — концов не

выдержал и сделал ему замечание. Вот только форму для этого выбрал не самую

подходящую.

— Гражданин в клетчатой сорочке, — начальственно бросил он, — да, да, вы! Чего вы

все время смеетесь, что вам так весело? Не интересно, что здесь происходит — можете

идти вон, вас никто не удерживает…

В зале стало тихо. Насонова знали здесь многие, как человека, который так с собой

разговаривать не позволяет, и я почувствовал, что сейчас произойдет нечто

исключительное.

Несколько секунд старый учитель сидел, как бы вжавшись в кресло, но затем его

будто подбросило пружиной:

— Вы правы, молодой человек, — негромко, но так, чтобы всем было слышно, сказал

он, — то, что здесь происходит, действительно, интересным не назовешь… Совершенно

неподготовленные люди болтают, что кому придет в голову, и любой нормальный

человек, которого сорвали с работы для участия в этом балагане, может только смеяться, что я и делаю…

Первый секретарь, потрясенный им же спровоцированным скандалом, дрожащим

голосом пытался перебить незапланированного оратора, но Насонов решил высказаться

до конца:

32

— Направляясь сюда, я полагал, что здесь соберутся мои товарищи-единомышленники, но вы назвали меня «гражданином»… В принципе, я не возражаю.

Это высокое понятие, и я всю жизнь стремился ему соответствовать. Спасибо, что вы

меня так оценили, хотя это слово сегодня звучит чаще в местах заключения, чем на воле.

Вам виднее… Но позвольте тогда и мне обратиться к вам так же.

— Итак, гражданин первый секретарь комсомольского обкома, с вами говорит

учитель истории с тридцатипятилетним стажем и коммунист — с двадцатипятилетним. Для

тех, кто сидит в этом зале, это, может быть, что-то значит, для вас, как я понимаю, вряд

ли. Поэтому, чтобы быть правильно понятым, сошлюсь на высказывания великих.

Наполеон говорил, что успех любого дела зависит, в первую очередь, от компетентности

руководства. По его мнению, стадо баранов под предводительством льва — всегда сильнее

любых львов, возглавляемых бараном. Так вот, чтобы не отвлекаться от темы, скажу

прямо: судя по моим наблюдениям, сегодня наш областной комитет комсомола, которым

вы руководите, самый настоящий коллективный баран, абсолютно лишняя структура, на

которую никто не обращает и малейшего внимания…

— Что вы так удивленно глядите, я что-то не то говорю, разве? Хотите, чтоб на душе

полегчало — не стройте иллюзий по поводу своей великой начальственной деятельности!

Поверьте, в зале сидят достаточно грамотные люди, и если у вас одна пара глаз, то за вами

наблюдают сотни. И не только наблюдают, но и трезво оценивают вашу убогую речь, неумные реплики и, вообще, крайне скромные способности вечного троечника, с

которыми не то что людьми руководить — к коровам близко нельзя подпускать, чтобы

молоко у них не пропало…

***

Проницательный читатель может представить себе, что потом говорили об этом в

городе. Кстати, со временем, тот бывший обкомовец стал вторым лицом в нашей

полуторамиллионной области, затем побывал бесславно несколько месяцев на посту

первого. И очутился, наконец, в должности ректора вуза, проделавшего за несколько лет

славный путь — от ПТУ до академии. Интересно, запомнилось ли ему выступление

старого историка, сделал ли для себя какие-нибудь выводы?

***

Из наших разговоров с Насоновым следовало, что он хорошо знал подлинную цену

всяческим титулам, званиям и прочим наградам. Считал их чепухой, красивыми

побрякушками, которые помогают власть имущим успешно править честолюбивыми

глупцами. Но при этом был подозрительно неравнодушен к тем, кого, по его мнению, незаслуженно награждали. Настоящий народный учитель, проработавший всю жизнь в

школе, он даже не имел звания заслуженного. Отличником образования — и то не был.

Хотя льготы, которые давали эти звания, в его последние годы, когда он материально

очень нуждался, пришлись бы весьма кстати. Но с его характером…

Кстати, в плане наград моя педагогическая судьба оказалась с его чем-то схожей.

Трижды меня подавали на «отличника», и каждый раз по какой-то причине его я не

получал. Одно представление похоронили где-то в облоно, другое — замурыжили в

министерстве, а так как интересоваться судьбой этих бумаг считалось нескромным, я стал

самоутверждаться «от противного»: бодро озвучивал наиболее выгодный для себя

вариант. Мол, этим званием сейчас в нашей отрасли никого не удивишь. Куда ни плюнь –

попадешь в «отличника»! Одних только директоров школ, награжденных этим знаком — в

республике тысячи.

Так что, грош ему цена. Другое дело я: единственный в огромной стране, да что

там в стране — во всем мире! — трижды неотличник… Разве столь редкий титул, по

крупному счету, не более ценен?!

33

Узнав, а может быть, и позавидовав такой версии, некий секретарь райкома партии, мой старый заклятый приятель, позвонил в областное управление образования и мрачно

рекомендовал решить вопрос о моем награждении немедленно.

— Мы снова представим Бронштейна к «отличнику», — вынужденно процедил он, -

только на этот раз не вздумайте шутить: вам что, надо, чтобы он бегал повсюду и болтал, что на этот раз он уже — четырежды неотличник? Прямо-таки героя из него делаем…

Значок я получил, но радости это не доставило: по сей день уверен, что лучше, не

говоря уж — почетнее, быть в наше время трижды ненагражденным, чем единожды

отмеченным начальственной милостью.

Интересно другое: удачливость человека в любой сфере бытия, похоже, действительно, где-то запрограммирована.

Прошли годы, и городское управления образования представило меня, теперь уже

директора единственной в области национальной школы, еврейской, к званию

«Заслуженный работник образования Украины». Начальник управления Виктор

Трамбовецкий объявил это во всеуслышание на августовской педагогической

конференции 2001 года. Приятно.

Поделился я новостью с хорошим знакомым, народным депутатом Украины, и был

по-настоящему огорошен ответом:

— Забудьте об этом и даже не мечтайте! — уверенно произнес он, — разве вам не

известно, что награды сегодня — это серьезный бизнес? Наградной отдел Администрации

Президента пропускает без мзды не более пяти-шести процентов представлений. Все

остальные — это бабло, бабло и еще раз бабло! Никогда не думал, что вы так наивны, Виталий Авраамович…

Не знаю почему, но я ему сразу поверил. Да и нравственный уровень украинского

руководства, к сожалению, общеизвестен. Вот и определил я в тот день — раз и навсегда! -

свое окончательное отношение к правительственным наградам. Суть его: нельзя быть

в таких делах наивным, но и не стоит забывать рамки приличия. В мире есть много разных

вещей. За одни — стоит платить деньгами, за другие — порядочные люди не жалеют и

жизни. Например, во имя дела, которому служишь. Только надо их не путать местами…

Поэтому я никогда и никому не дам и паршивой гривны за любую награду — ведь

себя, если ты нормальный человек, следует все-таки уважать больше, чем любые

блестящие побрякушки.

С тех пор прошло несколько лет. Депутат оказался прав. И на этот раз я горжусь

тем, что имею почетное право громко называть себя «Незаслуженным работником

образования Украины», принадлежу к многочисленной армии честных людей. Плевать мы

хотели на награды из рук продажных чиновников!

(Вынужденное примечание: в 2006 году автор получил все-таки звание

«Заслуженного работника образования Украины»).

…***

Вернемся к Насонову. В конце восьмидесятых он перешел в другую школу, поменял и место жительства поближе к новой работе.

Его бывший директор Бондарь, так и не принявший участие в передаче «В мире

животных», без своего многолетнего оппонента потерял всякий интерес к дальнейшему

существованию, заскучал и умер. А Насонов уже вносил свежую струю в жизнь другого

коллектива…

В новой школе его никто не знал, зато все о нем слышали. Коллега-историк, стройная евреечка, с необычайным сочетанием белокуро-пепельных волос и иссиня-черных глаз, пострадала от него первой.

Поначалу Александр Абрамович к ней просто присматривался. Затем стал

изобретательно входить в роль эдакого умудренного жизнью старшего наставника, щедро

сеющего в благодатную почву ценные крупицы педагогического мастерства. Не отходил

от нее на переменах, усаживался рядом на педсоветах.

34

Такая заинтересованность импозантного умного человека молодой женщине

льстила. Его едкие насмешки по любому поводу на первых порах сближали. Доверяясь

Риточке в нелицеприятных оценках других коллег, он как бы возвышал ее до своего

уровня. К тому же, разве легкий флирт на работе не украшает нашу жизнь живительным

разнообразием?

Как бы то ни было, перед подобным атакующим вниманием его пассия, открыв

свой ум восприимчивый навстречу его — изощренному, не имела и малейшего шанса

устоять. Но когда старший друг сделал попытку сблизиться с ней более ощутимо, вдруг

оказалась непреклонной.

Разочарованный таким коварством и разуверившийся в лучших чувствах Насонов, не мудрствуя лукаво, прекратил с ней всякие отношения, прозрел нежданно и стал

повсюду называть «проституткой», намекая о якобы имевших место сексуальных

домогательствах с ее стороны по отношению к ничего не подозревающим наивным

старшеклассникам. Судя по пылу, с которым пожилой педагог ее обличал, он бы и сам, с

удовольствием, вошел в число травмированных ее жуткой аморальностью. Увы…

Педколлектив затаился. Все ждали, что будет дальше.

***

В течение краткого времени, используя положение и связи своей номенклатурной

супруги, Александр Абрамович создал в школе прекрасный учебный кабинет истории и

обществоведения. И стали сюда возить комиссии, показывать, какое внимание местные

органы народного образования уделяют наращиванию материальной базы идеологических

учебных дисциплин. Один из таких эпизодов посещения школы высокими столичными

гостями во время зимних каникул 1990 года распространялся после по городу как

невыдуманная легенда.

Комиссию Центрального Комитета партии и Министерства образования

сопровождали завоблоно и второй секретарь обкома партии лично. Разумеется, о

предстоящем визите школа была предупреждена недели за две.

Обычно в каникулы учителя трудятся до обеда, но в тот день гости задерживались.

Дело шло к вечеру, а их все не было.

Голодный Александр Абрамович смотрел в окно, где порывами сильного ветра

швыряло по сторонам колючую снежную крупку. Быстро темнело. В кабинете заметно

сгущался сумрак. Из коридора глухо доносились голоса раздраженных непредвиденной

задержкой учителей, а время, волшебное собственное время, бездарно текло, как песок

между пальцев…

Насонов встал и зажег свет, снова сел и уставился невидящим взглядом в

раскрытый «Огонек» с очередной перестроечной острой статьей. Он не знал, что и думать: плюнуть на все, закрыть кабинет и отправиться домой, или продолжать тупо ожидать

неизвестно чего, теряя последние крохи самоуважения.

Вот такое, или примерно такое, было у него настроение, когда гости, наконец, появились в школе.

Группа хорошо одетых людей, войдя в кабинет истории, увидела сидящего за

учительским столом и что-то сосредоточенно пишущего немолодого человека. Старший

из гостей, удивленный тем, что их подчеркнуто не замечают, выдвинулся вперед и, нависая над Насоновым, резко спросил, распространяя вокруг запах дорогого алкоголя:

— Кто вы такой и почему здесь сидите, представьтесь!

Насонов сделал вид, будто только сейчас заметил вошедших, и покладисто, но не

вставая при этом, доверительно промолвил:

— Честно говоря, зачем я здесь сижу после окончания своего рабочего времени, голодный, — сам не знаю… — задумчиво протянул он, — видите ли, нас предупредили, что в

первой половине дня должны с проверкой приехать какие-то тузы из Киева, но вот уж и

день подошел к концу, а их все нет и нет, совсем заждались. Наверное, пьянствуют где-то…

35

— Кстати, уважаемый, — продолжил он, — я здесь учитель, можно сказать, хозяин

этого кабинета, а представляются обычно сначала гости… Так кто же вы, товарищ?

Голос ответственного работника загремел металлом:

— Я Федор Кузьмич Храпов, заведующий сектором среднего образования отдела

науки Центрального Комитета Компартии Украины! — рявкнул он.

— Рад за вас, вы хорошо устроились, — мягко заметил Насонов, и только теперь

поднявшись, нарочито угодливо произнес:

— Весьма рад знакомству, учитель истории Александр Абрамович Насонов, к вашим

услугам!

Понимая, что попал в глупую ситуацию, и желая спасти положение, столичный

чиновник мигом изменил тон:

— Ну вы и… орешек! — как бы принимая происшедшее за шутку, умиротворяюще

зарокотал он, — недаром мне говорили: этот парень за словом не постоит, не даст себе

наступить на хвост, ну и молодчина же вы, хвалю! Будем знакомы!

Присутствующие, стряхнув с себя тягостное ощущение, облегченно вздохнули.

Молодцы, киевляне, тонко чувствуют такие вещи…

***

Расцвет производственной деятельности Насонова на новом месте работы можно

отнести ко времени, когда энергичного Николая Круглова, директора его школы, забрали

на повышение, а руководить учебным заведением назначили инспектора районо Татьяну

Петровну Онышко.

Дама в высшей степени эффектная, она произвела на стареющего Александра

Абрамовича сильнейшее впечатление. И это было вполне объяснимо.

Ее умное, чуткое лицо, манера элегантно одеваться, изумительная для ее возраста

фигура — плюс легчайшая волна пикантных слухов о целом сонме местных руководящих

деятелей, с которыми она ранее состояла в нежном интиме, привели впечатлительного

Насонова в состояние полного смятения. Судьба, перед самым закатом, подарила ему

женщину его мечты — он был потрясен!

Отныне его под любым предлогом неудержимо тянуло к месту, которого раньше

он всегда избегал: в директорский кабинет. Там начинал он рабочий день, там его и

стремился заканчивать. Руководящая дама суетиться поклоннику позволяла, но не более.

Когда его пассия проводила педсовет, Насонов трепетно устраивался в задних рядах и, с

вожделением лаская взглядом милый облик, зорко следил, чтобы никто, упаси Господь, не

нарушал порядка…

Директор была замужем. Насонов состоял в браке. Но разве может влюбленное

сердце отступать пред столь мелкими помехами?

Допускаю, что в момент его нежных переживаний благородная супруга, достойнейшая Анна Григорьевна, трезво оценивая обстановку, спокойно продолжала

поглощать зарубежные детективы, втайне даже сочувствуя мятущемуся мужу. Куда хуже

обстояли дела с Александром Абрамовичем.

Так уж устроено, что тяжелее всего нам достается понимание тех жизненных

ситуаций, где мы не находимся на должной высоте. И со своим «богатейшим внутренним

миром» не верим иногда, что можем быть кому-то неинтересны, отказываемся понимать, что бываем иной раз просто смешны. Как же так: я — человек! Личность! Центр

мироздания! Все — вокруг меня! И вдруг…

Когда до Насонова, наконец, дошло, что к его непревзойденным мужским чарам

многоопытная директриса достаточно прохладна, чтоб не сказать, совершенно

равнодушна, с его глаз будто спала дьявольская пелена. Мир предстал перед ним в

реальном беспощадном свете, где не было места тончайшим нюансам его наивной

обманутой души, зато вчерашняя возлюбленная в ближайшем рассмотрении превратилась

в злейшего и коварнейшего недруга. Как он мог в ней так ошибаться, ну что ж, пускай

пеняет теперь на себя…

36

Отныне все силы своего изобретательного ума, весь богатейший опыт былых

конфликтов со школьным руководством был им мобилизован на бескомпромиссную

борьбу с той, кто так опрометчиво продолжила порочные традиции вереницы

неблагодарных лживых существ, осмелившихся отказать ему в своей любви.

…— Падшая женщина! — с гневом праведным отзывался о ней Насонов в кругу

заинтересованных таким оборотом дела слушателей, — абсолютно не воздержанна в

половых связях, катастрофически слаба на передок, к тому же — явная антисемитка…

— Ее не спал только ленивый! А какой жуткий пример бедным ученикам… Боже

мой, до чего мы только докатились…

Разговоры разговорами, но в то же время им были срочно разосланы десятки жалоб

в разные инстанции, где, в числе прочего, он сообщал о том, что бессердечная директриса

нагло присваивала деньги, заработанные тяжким трудом учащихся на сельхозработах в

подшефном хозяйстве.

Школу лихорадило от многочисленных комиссий. Проверяющие опрашивали

детей: их ли подпись стоит в ведомостях на получение зарплаты? У нас где копают, там и

выка́пывают: вероятно, в теме присвоения детских денег что-то все-таки было.

Проштрафившуюся руководительницу — подальше от греха и прокуратуры –

быстрехонько спровадили на пенсию по выслуге, в школу был назначен другой директор, работавший до этого в профсоюзных органах.

***

— Что ты думаешь об этом мистере Икс? — спросил у меня Насонов о своем новом

руководителе при первой же встрече.

— Почему Верников — Икс? — вопросом на вопрос отвечал я.

— А как называть директора, который в школе и дня не проработал, мистер Игрек, что ли? Школовед из него, конечно, никакой, — продолжал он, — зато люди из его бывшего

профсоюзного окружения говорят, что в искусстве принимать комиссии, ублажать всяких

гостей — ему нет равных. Недаром первая его жена, с которой они давно в разводе, называла его всегда ласково: «Мой Илюша — вылитый поручик Голицын — всегда и во

всем!»

— Никогда не думал, что у этого профактивиста аристократические корни, -

удивился я, — а с виду довольно простой парень. Впрочем, сейчас модно отыскивать в

своем роду толику «голубой крови»…

— Ну, о «голубых кровях» здесь и близко нет речи, — довольно ухмыльнулся

Насонов, — она имела ввиду совсем другое, знаешь: «поручик Голицын — подайте бокалы, корнет Оболенский — налейте вина»…Он же всю свою трудовую биографию, посути, был

профессиональным официантом: подавал бокалы и разливал вино — настоящий директор!

…Мы стояли с ним на оживленной улице, рядом проходила разнузданная

компания нетрезвых молодых людей. Атмосфера наполнилась похабщиной и матом.

Прохожие старались обойти их стороной. Высокий хлопец в приплюснутой кепочке, имитируя выпад, оттолкнул от себя наголо стриженного товарища. Тот, отпрянув, задел

плечом Насонова. Оба хулигана разом обернулись, извинений не было, на лицах негодяев, уверенных, что им не дадут отпора, гуляли наглые ухмылки.

Старый учитель с трудом удержался на ногах, но недовольства своего не показал.

Напротив, пристально глядя в глаза ожидавших продолжения выродков, обратился к ним

вежливо:

— Простите, ребята, я вас, кажется, толкнул… Бывает, правда?

Негодяи, готовые к иному развитию событий, разочарованно переглянулись и

неохотно удалились.

— Как тебе эти мальчики? — спросил меня довольный Насонов.

— Что там говорить… В городе полно пьяных, и с каждым днем этой швали

становится все больше и больше. Кто не пьет — тот колется, кошмар… И самое главное –

никому нет до этого дела, — возмущенно отвечал я, — куда мы идем?

37

Насонов внимательно посмотрел на меня и чуть улыбнулся:

— Ну, тебе жаловаться, пожалуй, грешно. Благодаря этим несчастным, и ты, и

многие другие неплохо преуспевают…

— Что вы имеете в виду? — не понял я. Тон Насонова мне не понравился, в нем был

заметен циничный оттенок.

— А вот подумай сам, что было бы, если б толпы молодых людей, а их у нас

миллионы, бросили бездумно прожигать жизнь и устремились в библиотеки и институты?

Представляешь, какой был бы тогда конкурс на всякие руководящие, да и просто хлебные

должности? Ты уверен, что выдержал бы его?

Так что, лучше молчи да благодари судьбу, что эта шпана всего лишь мешает

таким, как ты, на улицах, а не гонит вас из уютных кабинетов!

***

Сейчас, спустя много лет, я иногда вспоминаю тот разговор, но думаю, что учитель

мой вряд ли был прав. Ему можно было ответить, что перед тем, как оказаться на улице, эти милые мальчики уже посещали и школы, и библиотеки, но продолжать учиться

дальше не захотели и тем проиграли свой первый и, наверное, главный жизненный

конкурс — на получение достойной профессии. А в следующем, на служебные кабинеты, они уже не участвовали. Причем, добровольно. На улице им было куда интереснее. Тем

более, руководящих кабинетов почему-то всегда меньше, чем желающих в них оказаться.

Словом, помогать неудачникам можно, жалеть их — не очень продуктивно, а уж

быть благодарными им — за что?!

***

Не думаю, чтобы Насонов хорошо разбирался в людях. Своего нового директора

школы он, например, явно недооценил.

«Поручик Голицын» нанес удар учителю истории, опасному своим острым языком, с той стороны, откуда тот подвоха не ожидал: его профессиональной непригодности по

состоянию здоровья. И определил ее лучше любого врача, категорически заявив, что

педагог, попавший в такую зависимость от табакокурения, что даже на уроках иногда

пускает дым в форточку, к обучению детей не может быть допущен.

До свидания, дорогой товарищ Насонов!

***

Примерно, в то же время произошла наша с ним размолвка, после чего несколько

лет мы не общались.

Желая восстановиться на работе, он прошел тогда целый ряд судебных тяжб.

Дошло до того, что при пединституте была создана независимая от местных органов

народного образования специальная комиссия для рассмотрения его профессиональных

качеств. И он пригласил меня, как помощника народного депутата СССР, представлять в

этой комиссии его интересы.

Я отказался. Сказал, что моя единственная дочь в этом году поступила в

пединститут, причем, не с первой попытки, и мне не хотелось бы, чтобы у нее с самого

начала пошли напряженности. Тем более — решил я его не жалеть — ситуация эта им же и

спровоцирована: его неуживчивым характером и, без обиды, длинным языком, — так что, не стоит заблуждаться, чью сторону примет комиссия, «независимость» которой, на мой

взгляд, весьма и весьма условна. И вообще, играть против них на их же поле — и

бесполезно, и непродуктивно. Нечего мне там делать.

Насонов не верил своим ушам. Как человек, идущий по жизни с убеждением, что

ему все позволено и все ему что-то должны, он смертельно обиделся и назвал меня

беспринципным приспособленцем (как будто есть принципиальные!). Эта песня была мне

хорошо знакома, и пришлось сказать откровенно: сколько лет мы с ним знаем друг друга –

во всех многочисленных ссорах и дрязгах, которые сопровождают его, как нитка иголку, по моему глубокому убеждению, виноват он сам в большей степени, чем кто-нибудь

38

другой. Он выбирает себе врагов, а не они — его. То, что он борется всю жизнь с

ветряными мельницами — его право. Но при этом не надо усиленно втягивать в свою

склочную орбиту одних, а от других требовать, чтобы, во имя соблюдения его прав, они

подвергали себя всяческим рискам. И я, как директор, тоже не сильно бы хотел, чтобы в

моей школе работали учителя, которые выкуривают за урок по несколько сигарет…

Как он тогда на меня посмотрел! В его глазах я прочитал подтверждение самой

страшной догадки:

— Ты такой же негодяй, как и они, — сказал он мне на прощание и, не подав руки, удалился с высоко поднятой головой.

***

Его любили ученики — да и как было не любить! Вот какие эпизоды привела в

фэйсбуке бывшая ученица Насонова:

«Помню случай. Во время его урока в классе всегда повисала абсолютная тишина.

И вот в один из сентябрьских дней в открытое окно влетела оса. И почему-то выбрала

одного мальчика — все кружилась вокруг него и кружилась. Тот, боясь пошевелиться, только глазами за ней водил. Весь класс, в принципе, тоже. И вот Александр Абрамович

таким же ровным голосом, как рассказывал только что об очередном съезде, говорит:

"Сережа, ну что ты смотришь на нее? Ну, укуси ее, пока она тебя не укусила!». Все от

смеха полезли под парты. Чувство юмора у него было особенное. А с Рамзесом они даже

чем-то похожи были. Оба такие многозначительные».

И такой: «У нас в классе были две пары близняшек. 2 девочки + 2 девочки. И

сидели они на задних столах. Частенько шушукались. В один из таких моментов, он все

тем же бесстрастным тоном говорит: "Сидоренко, Мельниченко. Если я сейчас в вашу

сторону брошу гранату, то будет сестринская могила". Класс выпал…».

***

Он был временами добр, чаще — саркастичен и язвителен, и мне до сих пор не понять, как в этом сильном и умном человеке уживались самые противоположные качества: болезненное стремление к справедливости и зависть к чужому жизненному успеху; необычайно острый ум и неумение взглянуть на себя со стороны; ненависть к

проходимцам и карьеристам и многолетняя обида на то, что не удалось сделать карьеры

самому.

Однажды он рассказал, как в начале шестидесятых в горкоме партии решался вопрос о

его назначении на должность завуча школы-восьмилетки. И третий секретарь, курировавший образование, промолвил вещие слова, преследовавшие потом Насонова

всю жизнь:

— Слишком умный!

Сказал — как клеймо припечатал: отныне карьера руководителя школы была для

Насонова закрыта навсегда.

— Ты только представь себе: во всем мире, в любой нормальной стране, лучшей

оценки для руководителя, чем слово «умный» — и придумать трудно. А здесь — «слишком

умный» — отрицательная характеристика…

Ведь этот поц недоделанный сам не знал, что несет, из нутра вырвалось! Ну, сказал

бы честно: нам не подходит не Насонов, а его национальность, — я это бы еще по-человечески понял…

А я слушал его и думал: нет, мой старший товарищ, на этот раз ты не прав. Для

любого начальника чужая слишком умная голова во сто крат страшнее всего остального.

Они заботятся о приемлемом фоне, они не хотят сами быть фоном.

Думаю, мысль, что не он виноват в своих бедах, а какая-то иная неодолимая сила, его, возможно, утешала. Нормальные люди не любят осознавать себя источниками своих

несчастий, но спорить с ним я тогда не решился, считая про себя, что таких, как Насонов, вне всякой зависимости от национальности, и ни при каком общественном строе, на

руководящие посты не назначают. С годами ко мне пришла правота того секретаря: разве

39

он выступал против умных руководителей? Он всего лишь был против слишком умных, а

это, согласитесь, не одно и то же.

Кто любит насмехаться над начальством — не должен сам становиться начальством!

— разве, по крупному счету, это не справедливо?

***

Насонов привык делить человечество на три категории. Пессимистов, не верящих в

будущее, зато идеализирующих прошлое. Оптимистов, уверенных, что «настоящий день»

еще впереди. И удачливых дураков, ждущих от жизни не слишком много, зато сегодня.

О себе он говорил скромно:

— Я к этим категориям не отношусь, я их определяю…

***

Неуживчивый, строптивый, всесторонне одаренный и интеллектуально превосходящий

окружающих, он имел и свою «ахиллесову» пяту, которая с лихвой перекрывала все его

достоинства: был дьявольски горд и честолюбив.

В нашей с ним негласной «табели о рангах» точки над «і» он расставил блестяще:

— Возможно, мы в чем-то и схожи, — как-то снизошел он, — но и отличаемся многим: я

— умен, а ты — неглуп, разницу ощущаешь?

Втайне стремясь к утешению, я рассказал об этом жене и незамедлительно получил

полное подтверждение его правоты. Когда она, желая меня утешить, минутку подумав, твердо заявила:

— Ну и что, что он тебя умнее? Подумаешь… Зато ты его лучше!

Было обидно. Ведь по шкале моих тогдашних ценностей слово «хороший» не

просто уступало, но даже ни в какое сравнение не шло с понятием «умный».

…Пишу, и сам себе не верю: неужели я был так глуп когда-то, что подобная чепуха

меня волновала?

***

Насонов принадлежал к той немногочисленной, но весьма заметной породе

людей, для которых все остальные были дураками. На моем жизненном пути таких

встретилось двое: он и Саша Карп, сам, честно говоря, выраженный дурак.

В 1993, когда я открыл в Херсоне первую на Юге Украины еврейскую

общеобразовательную среднюю школу, судьба свела этих людей вместе. И я был поражен, как неплохо они за короткое время спелись друг с другом.

Саша называл себя тогда словом «функционер», вертелся в синагоге, выполняя разовые

поручения раввина. По своим личностным качествам он обладал всем, чтобы быть

гремучей смесью в наиболее опасном варианте: высшим инженерным образованием, повышенной возбудимостью и неодолимой тягой к справедливости. Разумеется, в

собственном понимании и интересах. В связи с чем и прошел на местном судозаводе

славный трудовой путь: от инженера цехового отдела технического контроля — и до

сменного сторожа там же. Его мужественное сердце согревала заслуженная репутация

борца за права трудящихся всех времен и народов. Пройти мимо друг друга эти люди –

Александр Абрамович и Саша — не могли по определению: один считался легендарной

фигурой у просвещенцев, другой — у судостроителей. Правда, первый был к тому же еще и

по-настоящему умен, но разве дает Господь всем поровну?

Объективности ради, должен признаться, что именно Карп привлек меня к делам

еврейской общины, представляя всем как будущего директора пока не существующей

еврейской школы. Так что ему и только ему я должен быть благодарен, в первую очередь, за свое сравнительно неплохое материальное благополучие. Но когда между нами

произошел конфликт, и я, спасая дело, был вынужден твердо требовать его

невмешательства в дела школы, Саша Карп про всё забыл. И стал — ни больше и ни

меньше! — распространять среди евреев версию, что меня в синагогу внедрило КГБ. Когда

мне рассказали об этом, я не знал, что делать: плакать или смеяться …

40

Спросил у него, не помнит ли он, как приходил ко мне домой и уговаривал «быть со

своими».

Саша тогда на минутку задумался и сказал:

— Ну и что?

— Тогда ты и есть гэбэшник, который внедрил меня! — торжествующе выпалил я и

прекратил глупый разговор.

***

Когда я узнал, что Насонов, с которым мы

несколько лет уже не поддерживали

отношений, еле-еле сводит концы с концами на жалкую учительскую пенсию, то сделал

все, чтобы он мог хоть что-нибудь заработать в общине.

Рассказал раввину, что в прошлом Насонов — прекрасный мастер-шахматист, один из

первых основателей шахматной школы нашего города. И предложил дать ему

возможность возглавить школьный шахматный кружок — пусть наши дети

совершенствуют главное, что у них есть — свои светлые головки.

Раввин Авраам Вольф, ценящий любую комплиментарность по отношению к

избранному народу, разумеется, согласился, и Насонов получил работу. Незначительная

оплата за нее в те времена была больше его пенсии и стала для старого учителя

настоящим спасением.

Благодарность за это последовала без промедления. Уже через пару недель старый

Насонов сошелся с молодым Карпом — и пошли гулять по синагоге слухи, сплетни и

разные домыслы. Естественно, в перекрестии их прицела оказалась, для начала, моя

скромная преуспевающая фигура. Спасибо.

***

И все-таки, интересным человеком был учитель истории Насонов! Хорошо помню его

рассказы о своих друзьях-товарищах, представителях разных сфер людского бытия. В

молодости он был дружен с человеком, чье имя с годами стало достаточно известным в

литературном мире. Назвав его фамилию и видя, что на меня она не производит

впечатления, посоветовал почитать стихи этого автора и повесть «Лиманские истории».

Я нехотя раскрыл дома эту книжку — и был сражен. Умными, добрыми, честными

вещами, вышедшими из-под пера многолетнего замредактора журнала «Юность». И как

учитель-словесник, который худо-бедно, но должен разбираться в настоящей литературе, возьму на себя смелость высказать здесь по отношению к этому не самому известному

литератору, возможно, с точки зрения эстетствующих рафинированных литературоведов, кощунственную мысль.

Я твердо уверен, что никому из обладателей самых громких русско-язычных имен

в великой и могучей русской литературе не удалось воспеть свои Петербург, Москву и

другие прекрасные города так, как это сумел сделать скромнейший Кирилл Владимирович

Ковальджи в изумительной повести о родном городе, рае своего далекого детства, благороднейшем и древнейшем Белгород-Днестровске. Никому!

И вовсе не потому, что он писал лучше Пушкина и Блока, Ахматовой и

Мандельштама. Просто маленький свой городок он любил больше…

Вот одно из его стихотворений, которое мне, тоже жителю небольшого, но

любимого городка, необычайно дорого и близко. Согрей и ты свою душу, уважаемый

читатель!

Судьбы мира вершили столицы,

обнимаясь и ссорясь порой…

Проживал городок на границе

между первой войной и второй.

Не герой, не палач,

ты, пожалуй, дурацкий с пеленок,

41

ты трепач и скрипач,

ты и тертый калач, и теленок.

Но сердито тебя, городок,

время дергает за поводок

взад-вперед… Только истина скрыта.

Не ища ни побед, ни беды,

словно ослик, расставив копыта,

упираешься ты…

Неужели, предчувствуя войны,

городок, ты невольно готов

превратить своих девушек стройных

в старых дев, чтобы не было вдов?

Не горюй и не плачь,

город горечи в брызгах соленых, -

у тебя еще много силенок

и залетных удач!

Город мой, твои новые соты

все полней, тяжелей и щедрей…

Но куда-то зовут самолеты

дочерей твоих и сыновей.

Свысока они смотрят на город,

с нетерпением ждут перемен.

Мир, как шарик, послушно наколот

на иглу их карманных антенн.

Снятся им города и победы,

дела нет им до прошлой беды.

Зачарованы небом побеги,

о земле вспоминают — плоды.

Говорит понимающе город:

«Мне остаться пора позади.

Уходи от меня. Ты мне дорог.

Потому от меня уходи.

Я привык быть любимым и брошенным,

потому что я только гнездо.

Порывая со мною, как с прошлым,

навсегда не уходит никто.

Разбивают сперва, и остатки

собирают по крохам опять.

Уходи, уходи без оглядки,

забывай, чтоб потом вспоминать.

Уходя и былое гоня,

огорчишь меня, но не обидишь:

коль останешься — возненавидишь,

а покинешь — полюбишь меня».

42

Я люблю тебя цельно и слитно,

и мне больно от этой любви,

потому что любовь беззащитна

перед смертью, войной и людьми.

Но завидная выпала участь,

и я счастлив от этой любви –

в ней, единственной, скрыта живучесть

жизни, родины, цели, семьи.

Для человека, который увлекался зарубежными детективами, у Александра

Абрамовича был неплохой вкус, правда?

***

Оказывается, все эти годы, что мы не общались, Насонов внимательно следил за

моими делами. Знал о проведенных мной избирательных кампаниях, регулярно слушал по

проводному радио мои резонансные передачи из цикла: «В системе кривых зеркал».

Не знаю, нравились ли они ему — эту тему он обсуждал только с Карпом. Но

однажды не выдержал, позвонил сразу после радиопередачи:

— Слушай, а ты не боишься? — такой вот задал вопрос. Значит, переживал…

***

После смерти жены он заметно опустился: перестал следить за одеждой, носил

стоптанную старую обувь, нерегулярно брился.

Ему было тяжело ходить. Помню его хриплое, с перебоями дыхание — он

постоянно курил одну за другой дешевые сигареты, и задыхался, задыхался, задыхался…

Бросить курить он, видимо, уже не мог. Ходил шаркающей, развинченной походкой, а

когда я спросил его как-то, почему он при ходьбе низко опускает голову, будто на земле

ищет что-то, то ли шутя, то ли всерьез насмешливо ответил:

— А ты и это заметил? Внимательный, однако, парень… Но я тебя разочарую: искать мне нечего, все, что мне в жизни было надо, я уже давно успел и найти, и потерять.

Хотя, как знать, может, ты и прав: что-то все же ищу, свое прошлое, например, под

ногами. Нахожу чугунные крышки старых канализационных люков на мостовой, гляжу на

даты на них и вспоминаю, что с ними связано. Годы моей учебы в институте, свадьба, рождение детей, — все мало-мальски важные события на моем завершающемся жизненном

пути.

Ты не представляешь себе, как это интересно: вроде снова перед тобой проходит

все, чем ты был богат когда-то, но по глупости потерял в суете и бестолковице будней.

Пройду потихоньку квартал — а сколько вспомню! Разве кто-то расскажет мне сегодня

больше, чем старые чугунные люки?!

***

Незадолго до ухода, перед президентскими выборами 1999 года, его использовали.

Вспомнил, наверное, кто-то, что есть такой умный человек, бывший учитель, к словам

которого могут прислушаться люди, и предоставил ему возможность выступить по

телевидению в поддержку действующего президента.

Не знаю, что заставило Насонова согласиться. Возможно, отпустили бесплатно

толику лекарств, денег на них у него катастрофически не хватало. А может, просто хотел

напомнить о себе: показать, что он еще жив. И что ему, как в былые времена, все еще по

плечу роль властителя чужих дум и помыслов. Правда, роль ему досталась незавидная -

отстаивать неуважаемого человека, используя при этом достаточно мелкие приемы: дескать, и Кучма, и рать его славная, уже сыты, а ежели придут новые — кто знает? — не

станут ли дербанить страну похлеще прежних!

На экране бросалась в глаза его неестественная бледность. Он сидел в простенькой

мятой одежде, заметно небритый, говорил слабым хриплым голосом, в пальцах мял

незажженную сигарету, а в глазах его застыла неловкая усмешечка человека, отдающего

43

себе нелицеприятный отчет во всем, что с ним происходит: вы уж, ребята, простите, с кем

ни бывает…

Я смотрел на него и жалел, как близкого человека, попавшего в беду.

— Куда ты полез, дуралей старый, — щемило у меня сердце, — кого ты сейчас

защищаешь? Не ты ли говорил с ехидцей, что наши олигархи — сродни былым

революционерам. Только те — делали богатых бедными, а нынешние — делают бедных

нищими. Ты же всегда был независимым и гордым, хорошо разбирался в разных

кукловодах и никому не давал себя использовать!

Передача шла в прямом эфире, и где-то в глубине души я надеялся, что вот-вот, еще немного — и он встрепенется, в глазах загорится пламя протестной мысли, и враз

помолодевшим голосом прежний Насонов уверенно скажет:

— Горе львам, когда их возглавляют воры и бараны!..

…Дело близилось к концу, ведущий предлагал зрителям прислушаться к мнению

старого учителя, Насонов подавленно перебирал лежащие перед ним листки, а я вдруг

вспомнил — слово в слово! — как он говорил когда-то:

— Следует признать, что элемент случайности играет огромную роль. Целый ряд

вещей от нас совершенно не зависит. Например, в какой семье ты родился (родителей не

выбирают), цвет волос, глаз, унаследованные черты характера… Страна, эпоха, место

рождения, — тоже нам неподвластны.

Но самое главное: как и с кем мы живем, что оставим после себя и как нас будут

потом вспоминать, — зависит исключительно от нас!

Я вспоминаю эти слова и думаю: — Дорогой Александр Абрамович! Что с Вами, мой учитель, случилось? Забыли ли Вы эти мысли или в них разочаровались? Ведь теперь

— слово не воробей! — кто-то будет Вас вспоминать по этой телепередаче. Как Вы были

правы когда-то, утверждая, что легче свободному человеку стать рабом, чем рабу –

свободным человеком…

***

…На одной из наших последних встреч Насонов стал надувать щеки: дескать, знает секрет, как можно выиграть любые выборы, но, заметив отсутствие видимого

интереса с моей стороны, несколько сник и плавно перешел к мыслям о ведении

выгодного бизнеса. Видно, находясь в затруднительном материальном положении, много

думал по этому поводу. Зашел издалека: мол, сейчас время такое, что и жить трудно, а

помирать и того хуже — нет у многих на гробы денег. Надо бы им помочь…

И предложил — не больше и не меньше — как открыть с ним на паях в нашем городе

крематорий.

— У тебя же, Виталий, должны быть хорошие связи, — убежденно говорил старый

учитель, — мэрша, которую ты на нашу голову выбрал, плуты-депутаты… Чего нам с тобой

за доброе дело не взяться, да и людям поможем…

Я молча слушал и думал: в самом деле, не хватает только, чтоб мы, евреи, с

присущей нашей нации энергией и предприимчивостью, стали в порядке оказания

бескорыстной помощи сжигать бренные тела православных…

А Насонов, жадно прикуривая от затухающей сигареты следующую, возбужденно

сипел:

— Решайся, дело верное: если не будем брать за кремацию дорого, к нам и из

Николаева подтянутся — это же совсем рядом…

***

На похоронах его я не был. О смерти узнал случайно: ни одна школа, где он

раньше работал, некролога не опубликовала.

Со стороны правящих кругов, организовавших его памятное выступление по

телевидению, тоже последовало глухое молчание.

Года за полтора до смерти он заскучал и женился. Когда я спросил его про счастливую

избранницу, отмахнулся — ты все равно ее не знаешь, она значительно моложе.

44

— Уверены в ней, как в человеке? — поинтересовался я.

— Не мели глупости, — прохрипел Насонов, — какая еще уверенность… Кто, вообще, в наше

время может быть в чем-то уверен? Я, например, уверен лишь в том, что меня она

переживет…

— Ну, это вы, пожалуй, напрасно, — пытался смягчить я, — в жизни всякое бывает, вот и вы в последнее время вроде окрепли…

В глазах Насонова на секунду зажегся прежний саркастический огонек:

— Бывает, конечно, всякое, но моя Машка (так я узнал имя его новой жены) — девка

здоровая и, как покойная Анна Григорьевна, покинувшая меня на произвол судьбы, надеюсь, не подведет. Молодая — не молодая, а уже двух мужей схоронила. Причем, я

специально навел справки, все сделала по высшему разряду. (При этих словах, надо

признаться, у меня екнуло сердце: моя нынешняя жена, кажется, прошла похожую

школу…)

Конечно, жить с такой молодухой в мои годы не сильно сладко, — задумчиво

продолжал он, — эта пылкая дурища — не моя беспрекословная Анечка. Зато квартира у

меня хорошая, так что интерес ее ко мне крепкий и — слава Богу…

***

Лично для меня судьба этого человека, то боровшегося с ветряными мельницами, то отстаивавшего их право все переламывать вокруг; портившего себе кровь по пустякам

и охотно пившего ее у других; ничего путного, кроме жалоб, не писавшего и тихо, вослед

своим гонителям, ушедшего в небытие, — в высшей степени поучительна. Ему удалось

своей жизнью опровергнуть распространенное заблуждение, что ничего на тот свет

захватить с собой нельзя.

Чепуха! Александр Абрамович умудрился забрать туда все: незаурядный ум и

блестящее знание истории в ее наиболее сложном, сравнительном, варианте; непревзойденное мастерство рапирных реприз и редчайшее умение видеть значительно

дальше и глубже других; с лету понимать суть вещей и мгновенно отличать главное от

второстепенного.

Ничего после себя он не оставил, не написал, не описал — все забрал с собой! Будучи по

натуре громким, ушел тихо, безмолвно и бесследно.

Я думаю, беда его была в том, что по своим природным качествам он должен был

делать историю, а не читать ее в старших классах…

В отношениях с людьми был крайне независим, а потому одинок. Присвоил право

требовать от других то, что принято оказывать добровольно, без всякого на то

принуждения: уважение, симпатию, сочувствие, в трудных случаях — помощь. Его кредо:

— Мне не нужны ваши молитвы — куда охотней я приму ваши жертвы…

***

Несмотря на близость в последние годы к еврейской общине, в систему

религиозных координат Насонов не вписался: молитву не посещал, к слову Божьему был, в лучшем случае, равнодушен.

Говорил: — Я столько лет жил без Него, что мы уже окончательно отвыкли друг от

друга… Но в пользе религии не сомневался: — Нет Бога — нет стыда!

Этими словами, не раз от него слышанными, я и хотел завершить свой рассказ о

старом учителе. Чтобы любой, кто его прочитал, знал отныне, что где-то на юге Украины, в периферийном Херсоне, на старом неухоженном кладбище покоится личность, которая

могла бы при ином раскладе украсить человечество. Я говорю так без малейших

преувеличений. Его интеллектуальный уровень — это уровень еврейских мудрецов-талмудистов, ни с кем другим больше сравнить не могу. И даже допускаю, что гении эти –

признанные столпы ученой светочи! — могли ему во многом уступать.

В чем-то — да, в знании жизни — нет. Они знали, как устроен мир, и в этом Насонова

несомненно превосходили, иначе судьба его, пусть и в непростые советские времена, могла быть другой.

45

Упрекать его, собственно, не за что. Если к людям он не был особенно справедлив, то и

они к нему — вдвойне. Все давно квиты.

***

Задолго до того, как я решился воссоздать спорный облик этого человека, у меня уже

была заготовлена прекрасная ключевая фраза: «Проходя сегодня мимо его могилы, кто

догадается, что «под камнем сим» покоится настоящий мыслящий колосс?»

Но чтобы иметь право написать так, пришлось посетить городское кладбище и

разыскать место, где он похоронен. Правда, зная женщин, которые охотятся за стариками

с квартирами, я был готов ко всякому и понимал, что вряд ли найду заброшенную

могилку. И был очень удивлен, обнаружив красивый — из дорогих — темно-палевый

гранитный памятник.

Все вокруг было чисто и ухоженно. С массивной плиты, высеченный рукой мастера, чуть прищурясь, смотрел Насонов времен начала нашего знакомства. То есть значительно

моложе меня сейчас.

А на шлифованной поверхности, кроме фамилии и дат, четко выделялись два слова, которые в корне меняли мое представление о последнем периоде жизни старого учителя.

И совершенно не вписывались в заочное мнение о неизвестной «Машке», нацелившейся, подобно самонаводящейся торпеде, на квартиру очередного вдовца.

Озадаченный, я положил цветы и отправился домой. Стал последовательно

созваниваться с нашими общими знакомыми, и уже к вечеру понял, в чем дело.

Рассказывая мне о своей молодой, схоронившей двух супругов жене, Насонов, как

всегда, был не очень объективен: упустил целый ряд важных моментов.

Не сказал, например, что алчной молодке уже за пятьдесят, и она возжелала

непременно носить его фамилию. А главное, что она — его бывшая ученица, давно и

безнадежно влюбленная в своего учителя и ждавшая его больше тридцати лет…

Вот почему и высекла на его могильном камне только два, зато каких слова: «Моему

мужу».

Конец.

===============

ПАМЯТИ УЧИТЕЛЯ — МУЧИТЕЛЯ

…Если бы мне предложили назвать лучший день моей студенческой жизни, я

ответил бы, не задумываясь — 5 ноября 1971 года. Первая половина дня. А если бы

пришлось зачем-то вспомнить день моего наибольшего стыда и позора, назвал бы, наверное, ту же дату, но половину дня уже вторую. Так тоже, оказывается, бывает иногда

в жизни… Странно, правда?

И хоть прошло уже больше тридцати лет, ту осеннюю пятницу я помню, будто все это

случилось только вчера. Память свежа, но боли уже давно нет, будто я всего лишь

сторонний наблюдатель, а не главное действующее лицо. Вот как — получше любого

врача! — работает щадящий календарь.

В тот день с утра шел нудный, мелкий, тихо накрапывающий дождь. Скользкие, мятые

листья валялись с ночи на мостовой. Мелкие лужицы на глянцевом асфальте подернуло

тонкой белесой пленкой. Редкие прохожие спешили по своим делам, прячась от неба под

блестящими черными зонтами. Было промозгло и сыро. У входа на факультет стояли

общественные дежурные — переписывали опоздавших.

На первой паре, кажется, это была лекция по психологии, отворилась дверь и в

аудиторию вошел декан литературного факультета Виктор Павлович Ковалев, он же –

46

многолетний заведующий кафедрой современного русского литературного языка, один из

наших наиболее уважаемых и известных педагогов. Студенты дружно встали, приветствуя

мэтра. Поздоровавшись, он сделал рукою жест — садиться, оглянул аудиторию, нашел

меня взглядом и, не обращая внимания на других, сказал, что у него ко мне серьезное дело

и предложил встретиться для разговора у него дома вечером. Весь курс внимал этим

словам в гробовой тишине.

Когда охрипшим от волнения голосом я дал свое согласие, профессор подошел к моему

столу, продиктовал адрес и, дружески коснувшись рукой плеча, ободряюще произнес:

— До встречи!

Что было после — я помню плохо. Преподаватель читал лекцию дальше, а я сидел, ничего не слыша, ощущая на себе заинтересованные взгляды сокурсников и смутно

сознавая, что, наконец, настал и мой день. День, который изменит мою жизнь! Разве не

ясно, для какой беседы приглашает к себе домой маститый ученый способного студента: не иначе, как речь пойдет о научном сотрудничестве и дальнейшей совместной работе на

кафедре…

В добрый час, талантливый выпускник, большому кораблю — большое плавание!

Боже, как я был тогда счастлив…

В перерывах между лекциями я принимал заслуженные поздравления, гулко

билось сердце, знаменуя начало нового этапа моей жизни; я никак не мог дождаться конца

занятий, чтобы поделиться ошеломляющей новостью с моей мамочкой. А что скажет на

это вечно недовольная мной жена?!

Даже природа в тот день решительно приняла мою сторону: когда я в

единственном свадебном костюме отправился в гости к своему будущему научному

руководителю, куда-то исчезла слякоть, стало теплее, стройные белотелые тополя

блистали свежевымытыми стволами, празднично украшая оживленный проспект

адмирала Ушакова. Людей вокруг было много, но я никого не замечал. Иначе и быть не

могло наверное: ведь в тот момент я — будущий крупный ученый — не по земле шел, а

витал в небесах, издавая академические труды, выступая на симпозиумах и обсуждая на

равных со всемирно известными учеными дальнейшее развитие нашей лингвистической

науки.

Квартиру Ковалева я нашел сразу. Дом его, новый, улучшенной планировки, мне

очень понравился. Наверное, и я вскоре буду жить в таком же…

Профессор меня уже ожидал, велел минутку подождать в прихожей, но приглашать

в свой рабочий кабинет не спешил.

— Хочет принять меня в гостиной и познакомить со членами семьи, — проникаясь

самоуважением, подумал я. — А как же, ведь вместе работать…

В прихожей мне бросились в глаза два большущих чемодана. Пожилая женщина, очевидно, супруга профессора, укладывала в них какие-то бумажные пакеты и кулечки.

Виктор Павлович, мельком оглянув меня, поцеловал жену и со словами:

— Ну что, присядем на дорожку! — показал рукой в сторону стула с высокой спинкой.

Но только стоило мне присесть, как он уже стал придвигать эти чемоданы ко мне:

— Вперед! Главное сейчас не опоздать на вокзал.

Спускаясь по лестнице, я с трудом удерживал тяжеленную, будто камнями

набитую ношу. Декан держал в руках легкую авоську и всю дорогу до самой

троллейбусной остановки (неужели не мог заказать такси?) усиленно подбадривал меня:

— Ничего, крепись, ты парень здоровый, для тебя такой груз — семечки, только вот

зачем ты вырядился, как на Первомай — не понимаю!

Было тяжело, чемоданы заплетались и били по ногам, а Ковалева не к месту

разобрало:

— Видишь ли, дружок, — доверительно делился он сокровенным, — так мне

приходится нести и везти каждый раз в столицу… И когда только эти гады насытятся?

Вот чем вынужден заниматься честный ученый, чтобы издать свой, позарез необходимый

47

для вашего брата-студента, новый учебник. А что — время сейчас такое: не дашь — ничего

не добьешься, ни учебников, ни диссертаций; вот уже и троллейбус, слава Богу…

Стоило мне посадить декана на поезд, устроить в его купе массивные чемоданы, профессор мигом потерял ко мне интерес:

— Спасибо тебе, голубчик, уважил старика, рад, что в тебе не ошибся — ты, прям-таки, настоящий богатырь! Пожелай мне теперь доброго пути, и ступай себе потихоньку.

Приеду из Киева, расскажу, как доехал. Пока!

С вокзала я возвращался пешком. Было обидно и стыдно. Особенно унизительным

казалось, что для исполнения функций заурядного носильщика мне понадобился мой

единственный праздничный костюм… А как суетился декан в переполненном

троллейбусе, как боялся, чтобы я не поставил на пол непосильную ношу:

— Держи, держи осторожно: там стекло, овощи, рыба, еще пару минут и мы выйдем!

Домой не хотелось — делиться с мамочкой, как на мне сэкономили рубль, чтобы не

заказывать такси… Я шел по вечерним улицам налегке, курил сигарету за сигаретой, ощущая всем телом необычайную легкость после физических упражнений, заменивших в

тот день мне и несостоявшуюся беседу о будущем плодотворном сотрудничестве с

ученым педагогом, и знакомство с его семьей. Хотя, как знать, может и поработаем мы

еще вместе, когда он будет в очередной раз везти хабаря в столицу…

Я шел в тот вечер так, как буду шагать впредь всегда: с виду уверенно, на самом

деле — не ведая куда. И твердо знать, что ни с равнодушной ко мне лингвистикой, ни с

чем-нибудь другим, столь же экзотичным, мне не по пути. А раз так, то прощай, прощай

навеки, моя великая научная будущность! Будь ты не ладен, мой коварный скупой

профессор!

***

Где-то в 1996, когда я, в то время директор еврейской школы, был у мэра Херсона

Людмилы Коберник на полставки советником, проходила в столовой горсовета встреча с

Почетными гражданами города. Был я там как автор сценария, и сидел за столиком рядом

со своим бывшем вузовским преподавателем Виктором Павловичем Ковалевым, многолетним деканом литфака. Это было тяжелое время. Постоянные задержки зарплат и

пенсий, бешеная инфляция, повальная нищета. Погружение…

Тогда в институтах еще не ввели платную форму обучения, и работники высшей

школы нуждались, как все. Профессор Ковалев был не очень доволен соседством с

бывшим студентом. Позднее я понял, в чем дело. Он говорил мне разную всячину: о

незадавшихся отношениях с проректором Юрием Беляевым, тоже своим бывшим

студентом, который хочет отправить его на пенсию. Стал рассказывать всякие истории из

своей жизни. Одна мне запомнилась особенно, а так как впоследствии он подарил мне

свою автобиографическую книжонку с красноречивым названием: «Покоя нет», показывающим главное, к чему он всегда стремился, позволю себе привести рассказ о

возвращении его, боевого офицера с войны, как он описывал это в своей книге:

«В июне 1946 года я демобилизовался и поехал в Херсон, к матери, уже

возвратившейся туда из Ставрополя, в котором ей довелось испытать «прелести»

немецкой оккупации.

Дорога домой запомнилась мне только одним, но весьма оригинальным событием.

Перед посадкой на поезд Киев — Знаменка (прямые поезда на Херсон тогда еще не

ходили) я, выйдя на перрон, раза два прокричал, нет ли попутчиков до Херсона. Ко мне

подошел старший лейтенант летной службы и сказал, что он херсонец. Познакомились и

решили добираться вместе. А надо было в Знаменке пересаживаться на поезд до

Николаева, а там — машиной до Херсона.

В Знаменке билетов на Николаев не продавали, но мой попутчик старший лейтенант

Бутузов как-то быстро узнал, что на путях стоит специальный вагон до Николаева, но

только для каких-то высоких военно-морских чинов с их семьями. Положение мне

казалось безнадежным. Но Бутузов, вдруг прищурившись, переспросил мою фамилию и

48

сказал: «Пошли в военную комендатуру, войдем оба, но ты остановишься у дверей и

будешь молчать». Объяснять, почему, пока отказался.

Мы оба в военной форме, у обоих на кителях изрядное по тому времени количество

орденов. Бутузов подошел в комендатуре к старшему по званию, помнится, майору и, наклонившись, что-то ему сказал. Тот с некоторым удивлением посмотрел на меня и

попросил показать документы. Я показал. Майор куда-то позвонил, с кем-то поговорил и

затем сказал: «Подождите, пожалуйста, в зале».

Бутузов мне ничего не объясняет, говоря о том, что надо бы потребовать и оркестр

для торжественных проводов.

Минут через 15–20 вбегает в зал лейтенант и громко спрашивает: «Кто здесь

капитан Ковалев?». Я отвечаю. И тут же получаю два билета.

Долго допытывался у своего попутчика, что он сказал майору, но он отмалчивался, улыбаясь. И только выпив честно заработанные сто грамм, ответил: «Я ему сказал, что

ты племянник министра путей сообщения». А министром тогда действительно был мой

однофамилец — Ковалев».

Не знаю, почему он стал вдруг изливать мне свою душу: в прошлом у нас были не

безоблачные отношения, достаточно сказать, что на государственных экзаменах я получил

по его предмету, русскому языку, «тройку». И это при том, что все годы учебы он ставил

мне, исключительно, «отлично» и изредка — «хорошо». Три других госэкзамена я сдал на

отлично, а вот эта «тройка» навеки подпортила мое учительское лицо. Причина была

понятна: в конце четвертого курса я отказался переписывать с «четверки» на «пятерку»

государственный диктант. Тогда переписывало человек двадцать, получивших за него

«неудовлетворительно». Мне же, и еще двум другим однокурсницам, ассистентка

предложила переписать работу на «отлично», чтобы не портить статистику: не может, мол, того быть, чтобы на курсе не было ни одного грамотного человека, должен же хоть

кто-то получить пятерку? Конечно, она поступала так по поручению завкафедрой. И я, отказавшись принять столь щедрый дар, невольно поставил его щекотливое положение.

Сказал, что весь смысл такого диктанта в начальном результате, ведь на второй раз я уже

свою ошибку не повторю. Текст, кстати, нужно было писать тот же, потому что эти

работы подлежали бессрочному хранению в институтском архиве. Девочки тоже

отказались. Вот эту мою максималистскую браваду профессор и припомнил мне на

экзамене. Причем, ответил я тогда на все вопросы, дополнительных не было, и когда

объявляли после экзамена оценки, я, твердо рассчитывая на «пять», не поверил своим

ушам. Пошел даже на следующий день к ректору с просьбой пересдать экзамен с

заочниками, у которых "госы" начинались через две недели. Но ректор Богданов стал

меня уговаривать: зачем тебе это надо? Ты что — собираешься в аспирантуру? Какая тебе

тогда разница: тройка — пятерка, — все и так знают, что ты сильный студент. Да и других

преподавателей поставишь в трудное положение: им будет нелегко идти против своего

начальника.

Я сдался. Плюнул на это дело и пошел работать в школу — учитель русского языка

и литературы с «пятеркой» по литературе и … «тройкой» по языку. Но вот, сколько лет

прошло — а так и осталась для меня эта история маленькой, но по-прежнему саднящей

занозой: единственная «тройка» за все годы учебы, и то — на госэкзамене!

Наверное, были и у меня за десятки лет работы в школах свои непростые

отношения с учениками. Но чтобы я когда-нибудь вымещал их оценкой?! Так не уважать

себя, что даже не стыдиться это показать?

Спустя какое-то время после экзамена я все-таки нашел в себе силы спросить у

Ковалева при случайной встрече: за что?

— А ты хорошенько подумай! — отстраненно посоветовал он и вежливо откланялся.

Спасибо мстительному Виктору Павловичу за урок — я его запомнил навсегда.

Собственно, за всю свою жизнь я могу припомнить только два случая явной

несправедливости по отношению ко мне на экзамене. Любопытно, что они происходили в

49

судьбоносное для меня время. Как я уже рассказал, на выпускном экзамене и, по

странному стечению обстоятельств, на экзамене вступительном, по истории. Причем, та

ситуация была интереснее, так как спустя много лет я получил — при свидетеле! –

подтверждение тому, что оценка моя была явно занижена.

…Экзаменпо истории был последним. И опять-таки, перед этим я получил по трем

другим экзаменам, включая сочинение, что было наиболее трудно, «отлично». Так что, на

экзамен по истории, которой я всегда увлекался и знал, наверное, получше других

предметов, я пришел в игривом расположении духа. Заигрывал с девушками, вел себя

крайне самоуверенно, а если учесть, что по чьей-то неглупой подсказке я приходил на

экзамены в парадной армейской форме, со всеми блестящими регалиями, подчеркивая тем

свой самостоятельный статус, то можно легко представить, какие эмоции мог вызывать

этот наглый юноша с еврейской фамилией у мужчин-преподавателей. Более того, когда я

сел перед экзаменатором, то стал небрежно вертеть в руках картонную карточку -

удостоверение, свидетельствующую об окончании армейского Университета марксизма-ленинизма, что было равносильно по тем временам предъявлению партийного билета.

Преподаватель, пожилой грузный мужчина с несколько обрюзгшим лицом, только

прищурился, взирая на подобные доблести. Я стал уверенно отвечать на вопросы билета, заметив, что сидящий за соседним столом другой экзаменатор, явно кавказской

внешности, внимательно ко мне прислушивается. Мне определенно везло: мало того, что

я знал предмет, но и билет попался ерундовый, так что в первом семестре можно было

«шить карман» на повышенную стипендию. Как сейчас, помню тот вопрос:

«Причины поражений Советской Армии начального периода Великой

Отечественной войны».

Да для меня это звучало как музыка! Ведь к тому времени я прочитал целый ряд

вещей Симонова, влюбился в героев Казакевича, был покорен простотой и стойкостью

обитателей планеты «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова…

…Я говорил о сорока тысячах комсостава, уничтоженных накануне войны в ходе

сталинских репрессий, о командирах полков и дивизий со средним военным

образованием, об отсутствии надлежащей войсковой радиосвязи и перекосе в сторону

телефонной — вот откуда адские котлы и окружения… Ну как тут было не вспомнить о

пресловутом «Пакте о ненападении», неудачной карело-финской, расформировании

тяжелых бронетанковых соединений, что дало возможность автору стратегии «Танки, вперед!» рассекать, как масло ножом, своими ударными группировками наши войска.

Экзаменатор-кавказец, потеряв всякий интерес к вяло отвечавшей ему абитуриентке, переключил все внимание в мою сторону, а меня несло и несло дальше, я пел, как соловей, пока не услышал слово «достаточно» и узрел перед собой мой экзаменационный лист с

оценками.

Вежливо распрощавшись, довольный произведенным эффектом, я вышел и только

в коридоре, с заслуженным удовольствием рассматривая свой документ, увидел, что мои

труды были оценены баллом «хорошо». Не стану описывать свое состояние в тот миг, скажу лишь, что, встретив через пару недель на улице, впервые после службы в армии, свою любимую учительницу Галину Никитичну (она учила меня когда-то украинскому

языку, а после была директором 10-й школы и председателем областного профсоюза

учителей), и рассказывая ей о своих планах получить педагогическое образование, не

удержался и похвастал, что сдал вступительные экзамены на «отлично» и только по

истории, которую принимал какой-то старый алкаш с красным носом, получил

заниженную «четверку».

— Как его фамилия? — поинтересовалась она, и когда я сказал ей, что, кажется, Жеребко… — грустно промолвила: — Так я и знала — это мой муж…

Мне стало ужасно неловко, я принялся, было, извиняться, но что тут поделаешь: настроение и у нее, и у меня было испорчено.

50

Экзаменатор Жеребко, щелкнувший «четверкой» самоуверенного еврея по носу, на

нашем курсе не преподавал, так что его дальнейшая судьба осталась мне неизвестной.

Другое дело преподаватель-кавказец, который принимал экзамен по соседству с нами.

Армянин Авдальян, имени-отчества его, к сожалению, не помню, оказался приятным

душевным человеком. Он читал нам на первом курсе географию, вечно сокрушаясь, что

никак не защитит кандидатскую диссертацию. На оценки он был не скуп, его любили.

Почему я так подробно рассказываю об этом? Потому что эта история имела свое

логическое завершение.

Лет через 25 после описываемых событий прогуливался я как-то по улице

Суворовской со своим приятелем Васей Нагиным, работавшим тогда — с моей подачи -

директором Загоряновской средней школы моего любимого Белозерского района. И вдруг

нам встретился случайно человек, лицо которого показалось мне знакомым.

Пожилой лысеющий мужчина, на голове которого были рассыпаны редкие пряди

вьющихся темных волос, спросил меня:

— Что, не узнаешь, Виталий? Своих педагогов надо помнить…

Мы обнялись с Авдальяном и дальше долго гуляли по Суворовской вместе. Он

рассказал, что давно на пенсии, а после завел старую песню о том, как ему не повезло в

жизни: так и не смог защитить кандидатскую. Меня удивило, что это его до сих пор

волнует, на что он, оправдываясь, стал говорить, что я должен бы его лучше понимать, потому что и мне, наверное, не раз приходилось сталкиваться с подобными

несправедливостями.

— Что вы имеете в виду? — удивился я

— А то, что и тебе, и мне, не давали жить из-за наших национальностей! — горячо

выдохнул он, распространяя вокруг легкий запах спиртного.

— Разве вы еврей? — еще больше удивился я.

— Никакой не еврей, — обиделся на мою непонятливость он, — ты же прекрасно

знаешь, что я армянин.

— Но чем это могло вам помешать, разве армян у нас когда-нибудь преследовали?

— Может, армян и не преследовали, но мне, краеведу, защититься не дали. Все эти

сухонькие старички, божьи одуванчики академические, в один голос заныли:

— "Чего это армяне в географию Украины ударились? Что, наши уже все в

кандидаты наук вышли? Пусть сидят себе дома и родной Карастан (страну камней) изучают!"

А ведь у меня хорошая работа была по материалам Херсонщины, добротная. А

сколько публикаций! Передирал у меня любой, кто хотел, а в ученые не пустили…

— Не делай вид, что ты сильно удивлен! — продолжал он, — разве тебе никогда не

доставалось? Или ты думаешь, я не помню, как ты сдавал экзамен старому Жеребко?

Смотри, сколько лет прошло, а я твой ответ по-прежнему помню! О начале Великой

Отечественной, правда? Да, это был еще тот ответ! Ты, абитуриентишка несчастный, показал уровень, который тому же Жеребко мог только сниться. И блестящее знание

фактического материала, и умение мыслить. И за такой ответ поставить «четверку»?!

Когда мы с ним распрощались, мой друг Вася задумчиво сказал:

— Ты знаешь, я сам много лет проработал старшим преподавателем института. Но

слабо представляю себе, каким должен быть ответ студента на экзамене, чтобы

запомниться преподавателю навсегда. Что же ты там, интересно, говорил, если и сейчас

он вспоминает об этом с восторгом?!

Вот такие уроки несправедливости получил я в годы своей учебы в высшей

школе, а сейчас сидел за одним столиком с человеком, имевшим к этому прямое

отношение, Почетным гражданином Херсона — Виктором Павловичем Ковалевым, автором ряда учебников, бывшим деканом литфака и заведующим кафедрой

современного русского литературного языка. И очень, кстати, хорошим преподавателем.

51

Он поделился со мной своей радостью, рассказав, как получил на День Победы, совсем недавно, трогательную открытку-поздравление из Израиля от своего большого

друга Рема Александровича Лукацкого, тоже в прошлом офицера-фронтовика, многие

годы преподававшего в нашем институте на биологическом факультете физиологию. И

вскрыв плотный конверт, был несказанно обрадован, обнаружив там, кроме яркой

открытки, денежную купюру достоинством в 100 долларов. Судя по тому, как Виктор

Павлович был одет, он переживал сейчас непростые времена.

В ходе своих несколько принужденных рассказов профессор то и дело, как бы

невзначай, брал из вазы конфеты и, пытаясь это делать незаметно, опускал их в карман

пиджака. Теперь только я понял, почему соседство со своим бывшим студентом его не

сильно обрадовало. Заметив, что я обратил внимание на манипуляции со сладостями, Виктор Павлович неловко усмехнулся и, пытаясь превратить все в шутку, заговорщицки

сказал:

— «Какая все-таки это глупая штука — жизнь, Виталий… Помнится мне, в году 46-ом или 47-ом пригласили нас с Ремом как орденоносцев-фронтовиков на банкет в горком

партии по случаю какого-то праздника. Тогда все жили впроголодь, продукты только по

карточкам, а на столе — немыслимые для нас яства. И мы, молодые, сильные, голодные –

потихоньку, улыбаясь друг другу, таскали со стола конфеты, полные карманы набили и

уходили счастливые: так нам хотелось сладкого!

А теперь, кажется, круг замкнулся: я, старый профессор, заслуженный вроде

человек, делаю то же самое. Хочу порадовать свою старушку».

Эта встреча и конфеты, которыми старый ученый хотел побаловать свою

супругу, раз и навсегда смирили мою былую обиду: мало ли как бывает в жизни.

Он несколько раз обращался ко мне после этого с разными просьбами. Я, по

возможности, помогал ему в каких-то пустяках, был даже приглашен к нему домой, на

этот раз, уже в качестве желанного гостя, а не носильщика тяжестей, как четверть века

назад.

В своей книге он жаловался на то, что его предали ближайшие ученики, для

которых он много сделал. О руководстве института Ковалев отзывался не очень

уважительно. Его уходу на пенсию предшествовала затяжная война: профессор писал

повсюду письма с обличением существующих, по его мнению, беспорядков в институте.

Думаю, он был во многом прав, но его противники оказались в интригах сильнее. В том

числе, бывшие ученики, которым он дал путевку в жизнь.

На вопрос: предали они его или нет? — ответить теперь непросто. В трудное для

него время, когда все эти, им выученные, от него «отвалили», рядом оказался почему-то

тот, которого когда-то незаслуженно низкой оценкой подвел он.

Это был интересный и умный человек. Пусть и у него бывали ошибки — добрая

ему память!

================

В ХИЛОМ ТЕЛЕ

Так получилось, что после службы в армии мы с моим самым близким армейским

товарищем Димой Мечиком потеряли друг друга. Разошлись на долгие десятилетия, а

когда-то в неторопливых солдатских беседах так сладко отводили друг другу душу без

малейшей утайки…

Маленького росточка, внешне даже хилый, с явными залысинами на высоком лбу, Димка, на первый взгляд, производил невыгодное впечатление заурядного шибздика. Он

был меня моложе. Ко времени появления его в нашей части в Ленинакане, я уже служил

52

второй год. Никогда не забуду нашу первую встречу. Я принес командиру на подпись

шифровки, как вдруг в коридоре раздался какой-то шум, дверь резко отворилась и

дежурный по части старший лейтенант Сидошенко буквально за шиворот втащил в

кабинет плачущего навзрыд, упирающегося худенького солдатика. Слезы в армии

нечастое дело, и я обратил внимание, с каким недоумением глядит шеф на этого плаксу.

Солдатик, громко захлебываясь, причитал:

— «Я больше не буду, честное слово, это в первый и последний раз!», — и я был очень

удивлен, когда офицер доложил командиру суть его проступка. Оказывается, во время

обеда над ним решил подшутить сержант Дышлов, коренастый тупой битюг-старослужащий. Он незаметно поставил на место поднявшегося за хлебом Мечика миску с

борщом, тот, естественно, не заметил, а когда вскочил с мокрой задницей и увидел от всей

души веселящегося сержанта, ни секунды не задумываясь, схватил миску и вылил остатки

на голову глупого ветерана. В столовой поднялся страшный шум, оскорбленный в своих

лучших чувствах сержант набросился с кулаками на молодого солдатика, в общем, этих

мо́лодцев еле растащили, а так как рядовой оскорбил действием старшего по званию, за

что можно было и в дисциплинарный батальон угодить, его привели на разбор к

начальству. Командир принял соломоново решение: приказал дежурному офицеру

наказать обоих участников происшествия и со словами:

— «Боже мой, кого призывают сейчас служить в армию!» — вернулся к секретным

бумагам.

А через месяц, во время учений в Араратской долине, подобная ситуация странным

образом повторилась. Опять к командиру привели этого солдатика, снова он безутешно

рыдал горючими детскими слезами, уверяя командира, что подобное «никогда в жизни

больше не повторится!», но на этот раз история оказалась интересней.

Я вспоминаю нашего двухметрового повара, версту коломенскую, молдованина

Драгана из Бельц. Как наяву, вижу его, нетерпеливо размахивающего металлическим

половником на высокой ступеньке полевой кухни, и до сих пор не могу сообразить: каким

образом, в ответ на его реплику: — «А ну, давай миску живей, салага, маму твою я …», -

маленький Дима Мечик, безмерно скучавший по своей мамочке, умудрился подпрыгнуть

и нанести повару страшный удар в подбородок, повергший этого гиганта наземь, в

хлюпающую под кухней жижу?

Повара еле откачали, а командир, после довольно продолжительной беседы с

плачущим драчуном, вскользь заметил, что за пареньком стоит присматривать: как бы в

очередной раз во время такой вспышки у него не оказалось под рукой огнестрельного

оружия…

Дима был харьковчанином. Со временем мы подружились. Это был вполне

сформировавшийся благородный юноша. Он выручал других, даже рискуя собой.

Несмотря на невысокий рост и невзрачную внешность, твердый характер и непреклонная

воля неизменно выделяли его в любом обществе. Люди, способные на

самопожертвование, вообще не часто встречаются в нашей жизни. Однажды он серьезно

выручил меня.

Здесь надо сделать одно отвлечение. На моем рабочем месте, в предбаннике

каморки-пенала шифровальщика, в старом деревянном шкафу на проволочных плечиках

висела полевая форма нашего начальника штаба майора Сердюкова. Он облачался в нее

несколько раз в году во время тревог и учений. Зачем я отвлекаю ваше внимание такими

мелочами? Чтобы было понятнее, каким образом мне частенько удавалось прогуляться по

городу в прекрасной офицерской форме, сидевшей на мне лучше, чем на родном хозяине.

С ней, правда, не очень сочетались солдатские кирзовые сапоги. С 46-ым размером обуви

натянуть на себя 42-ой майорский мне не удавалось, но встречные военнослужащие, как

правило, не обращали на это внимания и охотно приветствовали молодого решительного

майора, спешащего по своим офицерским делам в сторону Текстиля — микрорайона, где

располагались девичьи общежития местного хлопчатобумажного комбината.

53

Однажды Дима пригласил меня участвовать в одном дружеском застолье. Сходить

на день рождения его девушки, жившей в общежитии в комнате с двумя подругами и

попросившей его прихватить с собой парочку дружков. А так как увольнительных у нас

не было, я надел свою майорскую форму, достал ребятам специальные повязки и под

видом патруля мы отправились в город.

Кажется, в тот день в комнате именинницы произошла некоторая накладка: к

моменту нашего прихода там уже шел пир горой — гуляла другая троица знакомых ребят

из нашей части. Увидев наш дружный патруль, они поначалу почувствовали себя

лишними на этом празднике жизни. Дело, как минимум, пахло гауптвахтой. Но когда они

узнали «майора», их ликованию не было границ — пьянку можно было смело продолжать!

Все, что было потом, мне запомнилось отрывочно. Сначала вместе пили за

именинницу. Потом стали выяснять отношения: кому из нас оставаться здесь дальше.

Затем драка три на три в маленькой комнатушке. Естественное продолжение рубки в

коридоре общежития, где было как-то посвободнее. Крики девушек. И самое страшное –

падение в лестничный пролет с четвертого этажа ефрейтора Сливы из противостоящей

нам тройки. Девушки повыскакивали на шум из своих комнат. Драка шла в коридоре

полным ходом. Именинница догадалась вызвать такси и умоляла Диму немедленно

уехать. Кто-то из общежития позвонил в комендатуру и сообщил, что там идет драка

пьяных солдат с армейским патрулем. Уже через несколько минут грузовик с солдатами

комендатуры подъезжал к общежитию. Снизу закричали, что прибыли солдаты. Я понял, что это конец: мне ни в коем случае нельзя было попадаться в офицерской форме

настоящим патрулям — я был тогда кандидатом в члены партии и происшествие, связанное

с гибелью человека, влекло за собой самые тяжкие последствия. Мой друг, мгновенно

осознав это, дико заорал: «Ребята, садитесь в такси, я вас прикрою!», а так как нам было

неудобно бросать его и спасаться самим, то он прикрикнул на девчонок:

— «Забирайте их и ведите через черный ход к такси! Спасайте майора! Вам что -

непонятно, дуры?!».

История эта закончилась благополучно. Солдат, упавший в лестничный пролет, не

только остался жив, но даже ничуть не пострадал — пьяные хорошо переносят падения. Я с

Юрой Мельником попал на такси в часть, а остальные участники драки были задержаны и

препровождены в городскую комендатуру. Их поодиночке допрашивали и, как вы

понимаете, главным вопросом был один: назвать майора, который выдавал себя за

старшего патруля и смылся с места происшествия на такси. Меня никто не выдал.

Горжусь.

На следующий день, когда я принес командиру очередную порцию шифровок на

подпись, он спросил: известно ли мне, что мой дружок Дима Мечик отдыхает в

комендатуре, и знаю ли я вообще что-нибудь об этом?

— «Ведь там, кажется, был еще какой-то майор из нашей части», — озабоченно добавил

он, — хотелось бы знать, что это за мерзавец, который бросил своего друга в трудную

минуту…»

При этом он так внимательно посмотрел на меня, что мне ничего другого не

оставалось, как тут же во всем признаться.

— «Я так и думал, что это была форма нашего начальника штаба, — медленно произнес

подполковник, — бросает ее, мудак, повсюду, чтобы домой не таскаться… Так ты

говоришь, он кричал: — «Я вас прикрою! Спасайте майора!»? — восхищенно переспросил

мой боевой командир.

— «Вот тебе и плакса! С таким можно воевать — уважаю!» — вынес он окончательный

вердикт и послал дежурного офицера забрать Димку из гауптвахты.

С полгода спустя в нашей части произошло еще одно знаковое для нас с Димкой

Мечиком событие. Стрелялся Александр Дьяченко, первогодок из Ставрополя, нелюдимый, внешне высокомерный парень из профессорской семьи. Чистил в ружейной

комнате свой автомат, да вдруг приставил его к груди, навалился и нажал на спуск. Вся

54

казарма сбежалась на выстрел, один Димка не растерялся: стал мгновенно вызванивать

медиков. Дьяченко в тяжелом состоянии забрали в госпиталь, а на следующий день оттуда

сообщили, что самострел наш оказался невероятно удачлив: пуля прошла в нескольких

миллиметрах от сердца, каким-то чудом не повредив жизненно важные органы.

Порядок в армии в те времена был таков: если солдат стрелялся в не очень важное

для лишения себя жизни место, в конечности или еще куда-нибудь, это расценивалось, как

попытка к дезертирству, и после излечения такому бойцу светил срок. Выстрел же в грудь

или живот считался прямой попыткой суицида, и таких ребят, если они выживали, как

психически неполноценных, немедленно комиссовали из армии.

В случае Дьяченко, стрелявшегося в область сердца и только чудом не погибшего, все было настолько ясно, что уже через месяц он оказался с белым билетом в родном

Ставрополе.

Но это я забежал вперед. А тогда, на следующий день после попытки Дьяченко

свести счеты с жизнью, я рассказал Димке о звонке из госпиталя и поделился

соображениями по поводу того, что иногда действительно случаются чудеса. Ведь после

такого выстрела, по словам медиков, выживает, в лучшем случае, только один из ста

тысяч, и таким везунчиком как раз оказался этот профессорский сынок-придурок. И мы

теперь с Димкой останемся пахать в армии, а он вернется домой клеить папочкиных

студенток. На что Мечик, как-то странно на меня посмотрев, сказал:

— «А я в чудеса не сильно верю. Не думал тебе об этом говорить, но принесу сейчас

одну вещь, которую я вчера нашел в тумбочке Саши Дьяченко, и ты собственными

глазами убедишься, что никакой он не придурок. Везение у него действительно было, но

чудом там и не пахло. К нему он неплохо подготовился».

Мой друг отправился в казарму и через пару минут положил передо мной старую

тонкую книжонку в жестком потрескавшемся переплете.

«Что это?» — удивился я.

«Смотри сам, открой, где закладка!»— сказал Дима.

… В руках я держал анатомический атлас. Открыл в месте закладки, и у меня перехватило

дух: крупный цветной рисунок торса человека в разрезе четким штрих-пунктиром

пересекала острая, вдавленная в мелованную бумагу, карандашная линия…

Она проходила, не касаясь ни сердца, ни кровеносных артерий, ни развернутых

легких. И даже из спины выходила, заботливо минуя узел лопаточной кости.

— «Это же надо: так точно все рассчитать! — вмиг пересохшим голосом сказал я. — Как же

он все-таки рисковал. Ведь если б дрогнула рука или не точным оказался угол…»

— «Вот поэтому я никому, кроме тебя, не показал этот атлас. Парень крупно рисковал, и не

нам его судить. Я бы лично на такое не пошел, — жестко заключил мой товарищ, –

гражданка того не стоит».

Мы с Димой часто беседовали, делились своими планами и мечтами. Он бредил

мощными мотоциклами, его влекли девчонки и скорость. В части Мечика уважали и даже, несмотря на его хилое сложение, немного побаивались, считая психованным. Мне

помнится один момент — сейчас неудобно в этом признаваться — как мы с ним, когда

отношения СССР и США серьезно обострились из-за войны во Вьетнаме, написали

заявления с просьбой отправить нас к месту ведения боевых действий для оказания

интернациональной помощи нашим восточноазиатским братьям.

Боже, какими тогда мы были дураками!

«Есть ли у тебя какой-нибудь жизненный девиз?» — поинтересовался как-то Димка.

Я мучительно напрягся и с гордостью выпалил недавно вычитанное: «Быть, а не

казаться!»

«И у меня есть, — сказал Димка. — Как тебе: «В хилом теле — здоровый дух!»

Мне и теперь кажется, что лучше о моем армейском друге сказать было просто

невозможно. В его хилом теле действительно был в высшей степени здоровый, на зависть

55

многим — свободолюбивый и сильный дух. Интересно, как дальше сложилась его судьба, жив ли он, вспоминает ли армию? Прости меня, Димка, что мы потерялись…

***

Возвращаясь к теме разных хитростей с целью преждевременного завершения

армейской службы, не могу не рассказать еще одну, довольно остроумную историю

комиссовки из армии старшего писаря склада ГСМ рядового Пети Сихно — или Сахно –

уже не помню точно. Остролицый одессит с цепкими, буквально впивающимися в тебя

глазками, этот Сихно стал с какого-то времени, чем бы он ни занимался — стоял на посту, например, или дежурил по роте — совершать странные повторяющиеся движения рук: вроде ловить левой ладонью большой палец правой руки. Такая вот странная причуда.

Разговаривает с кем-нибудь и, будто забывшись, начинает ловить большой палец. Схватит

— отпустит, дернет снова — и опять отпускает…

Ребята стали замечать и посмеиваться.

— Что это ты делаешь? — спрашивали его. — Да так, ничего, ловлю палец… — застенчиво

признавался он.

Однажды, дневаля по казарме, Сихно стандартным отданием чести приветствовал

зачем-то заглянувшего в роту начштаба майора Сердюкова, а затем, вперишись в

начальство взглядом, стал как бы нехотя, по новой своей привычке, ловить неуловимый

палец. Когда он повторил этот жест в седьмой или десятый раз, безмерно удивленный

майор спросил у сопровождавшего его дежурного офицера, что случилось с дневальным, на что тот, уже знакомый с этой причудой, с легкомысленной улыбкой ответил:

— Да

он у нас так палец ловит!

Лучше бы он так не отвечал…

— Какой палец? Зачем его ловить? — выдавил из себя побагровевший майор. — Вы

что — дурака из меня делаете? Да я вас, блядь, сейчас обоих на губу отправлю! Будете там

пальцы ловить друг у друга!

Все это время перепуганный Сихно, с жалким взглядом битой дворняги, тем не

менее, продолжал делать руками начатое, сильно ускорив темп почему-то. Его лоб

покрылся крупными каплями пота, на шее и у висков вздулись синие жилы, казалось, он

вот-вот рухнет на пол.

Сердюков опасливо оглянулся по сторонам и, повертев в сторону дежурного

офицера у виска пальцем, отправился докладывать командиру о невиданном

происшествии.

В общем, попал Сихно вместо гауптвахты в гарнизонный госпиталь, а уже оттуда

— видно болезнь оказалось слишком мудреной — в армейскую психиатрическую клинику в

Ереване. В части, конечно, над этим долго смеялись, а когда через полтора месяца

ловящего палец Сихна комиссовали, некоторые серьезно задумались…

— А ты как считаешь — симулянт он или нет? Что говорят ребята об этом? — спросил

у меня командир. Что я ему мог сказать? Возможно, Сихно и впрямь придуривался, а там

— кто его знает…

Но эта история имела продолжение. Месяца через полтора на имя командира по

обычным гражданским каналам пришло письмо. Писарь Колышев, который обычно имел

дело с гражданской (не секретной) почтой, занес его ко мне. На конверте был указан

обратный адрес и под ним неразборчивая подпись. Я внимательно рассмотрел

фотографию, кроме которой ничего в конверте не было, прочитал надпись на обратной

стороне и отправился к командиру.

Боже, как кричал мой уравновешенный, армейской выдержки командир, когда

увидел фотографию улыбающегося во весь рот Сихно, выставившего перед собой руки в

знакомом нам жесте: кисть левой держит большой палец правой, и прочитал сзади

надпись:

— «Наконец-то я, товарищ командир, словил его и теперь никогда не отпущу!»

56

Я даже не на шутку испугался, что его хватит инсульт; говорят, от подобных

потрясений такое бывает. А уже через полчаса я писал по поручению командира

ходатайство военному прокурору Одессы о необходимости признать заболевание Сихно

фиктивным и возбудить против него уголовное дело по факту явной симуляции, или

немедленно вернуть для прохождения дальнейшей службы в Ленинакан. К ходатайству

была заботливо приложена фотография остроумного симулянта.

— С кем решил шутки шутить, мерзавец! — нервно потирал руки мой подполковник.

Ответ Одесского военного прокурора пришел к нам уже после Нового года и занял, буквально, пять строчек:

«Экспертной комиссией Медико-Санитарного Управления Одесского военного

округа установлено, что бывший военнослужащий С. страдает навязчивой

психопатической манией, выражающейся в том, что он не может отпустить большой

палец правой руки, что делает невозможным прохождения им дальнейшей воинской

службы в рядах ВС СССР».

Командир долго в недоумении разглядывал ответ, затем как-то подозрительно

посмотрел на меня, ухмыльнулся в свои прокуренные рыжие усы и приказал никому в

части об этом не рассказывать.

Все-таки уметь ловить палец — дано не каждому!

=============

СПИ СПОКОЙНО, МОЙ НЕЗНАКОМЫЙ БЛАГОДЕТЕЛЬ

Трудно назвать три года службы в армии лучшими в моей жизни, но уж худшими –

язык не поворачивается. Призван был я в 1964 году, демобилизовался в 1967. Помню, как

меня провожали в военкомат перед убытием. За два дня до этого в армию ушел мой

приятель Валера по прозвищу Китаец. Его он получил в пятом — шестом классе за то, что, выходя на улицу, любил громко хвастать:

— Видите, какие у меня красивые желтые ботинки? — Это китайские, батяня по случаю

купил… — А брюки вельветовые — тоже китайские. Маманя с работы принесла… И

фонарик, бьющий точным пучком — тоже китайский… И белая сорочка китайская… Все

китайское!

То были времена, когда страна дружно распевала «русский с китайцем — братья

навек!». Таким образом мой рыжий дружок с соседнего двора раз и навсегда стал

Китайцем, и в минуты особого расположения мы называли его Дэном Сяо и Хер Чин Хоу, на что он никогда не обижался.

Накануне его отъезда мы пили с ним целую ночь у меня дома, понимая, что скоро не

встретимся. Изредка заходила к нам сонная мама, волнующаяся, как бы чего не случилось

с детками, решившими в знак дружбы освоить две бутылки водки. Напрасно. Одна у нас

осталась целой и невредимой, её я заберу с собой в свой «сабельный поход».

Валера жил по-соседски. Его мать работала на почте, а отец — военный пенсионер, седой одноногий инвалид, давно и прочно пьющий человек. С детства помню, как он

размашисто и резко передвигался на костылях с закатанной брючиной на левой

отсутствующей ноге. Работал он в артели инвалидов. Бывал всегда небрит, не очень

опрятен, в общем, представлял собой неприглядное зрелище. И вы поймете, как мне было

неловко, когда он предложил провести меня в военкомат, мол, всех провожают папы и

мамы, а ты пойдешь в некомплекте.

Посоветовался с мамой, она равнодушно бросила: — Хочет человек, пусть идет!

Чувствовалось, что этот разговор ей неприятен.

57

Наутро Валерин отец нас удивил. Мы подошли к военкомату втроем: мама, я и

пожилой подполковник на костылях, в наглаженной военной форме и с множеством

наград. Тщательно выбритый и с резким запахом «Шипра». На призывников и снующих

по двору работников военкомата эта живописная картина произвела впечатление. Они

уважительно козыряли фронтовику, вынесли ему стул, окружили вниманием. Мне было

приятно — такой батя! Наверное, поэтому меня назначили командиром отделения на время

поездки. Я сдуру возгордился — знай наших!

Мама стояла, как лишняя на этом празднике войсковой жизни. Теперь я ее понимаю и

жалею, сколь многого не доходило до меня в те годы.

Про свою армейскую жизнь я уже писал; со второго года служил в штабе, общался с

интересными людьми, возможно, поэтому она была наполнена занятными, на мой взгляд, эпизодами. Расскажу про такой.

Как-то командир меня спрашивает: — Чем занимаешься, Бронштейн, после обеда?

Я был кодировщиком, свободного времени навалом, бодро отвечаю: — Чем надо, тем и

займусь, товарищ полковник!

— Есть к тебе одно дело. Был у нас в части такой майор Тарасов, зам по тылу, хороший

мужик, фронтовик, трудяга. Не повезло ему — рак мозга, сгорел в считанные месяцы.

Осталась семья, жена и две дочки. Не захотели они в Армении жить, уехали на родину, в

Саратов. А здесь могилка. В общем, дам я тебе точный адрес захоронения, возьми с собой

кого-нибудь из приятелей, лопату, грабли, приведите ее в порядок.

Получаем инвентарь и идем с Валерой Мечиком, моим армейским приятелем, на

кладбище, благо, оно находится в десяти минутах ходьбы от части. Могилу нашли быстро, неподалеку от входа. Жалкое зрелище, заросшая бурьяном, давно некрашеная оградка.

Стали работать. Дело было летом, жара, сняли гимнастерки, хочется пить…

А рядом бурлит жизнь: там и там у могил группки людей — поминают своих

близких. Выпивают, громкие разговоры темпераментных кавказцев. А мы в полном

одиночестве, грустные, только пот блестит на взмыленных спинах…

И вот подходит к нам чернобородый мужик с соседней могилы, обращается:

— Ара! Кончай работать, папина могила — как новая, иди к нам, помянем русского

офицера!

Переглянулись мы с Валерой, замялись, а он настаивает: — Давай, ребята, мы наших

защитников уважаем, помянем и вашего, и нашего папу!

Оделись, прихватили с собой инвентарь, пошли. Нас расспросили, кто был

покойный, кем служил, и подсовывают стаканы — Выпьем за вашего папу, пусть ему

хорошо лежится в нашем Карастане!

На столике у могилы разложена такая еда… В армии мы такого никогда не видели, да и дома, правду говоря, тоже редко. Выпили раз и другой, смотрят на нас с

расположением, подсовывают лучшие куски. В общем, попав часть, мы уже не ужинали, старались держаться на ногах ровно, отворачивались от офицеров, чтоб не глушить их

знакомым запахом. Гостеприимные и щедрые люди живут в Армении!

Доложил командиру, что дело сделано, могила приведена в порядок. Вот только

оградку бы надо еще подкрасить — напрочь заржавела.

Получаем на следующий день краску и кисти, и снова на кладбище. Стоим, красим, вокруг люди, но уже другие. И что вы думаете, не прошел и час, как к нам подходит

немолодая супружеская пара и зовет к себе помянуть нашего папу…

Майора Тарасова мы с Валерой так полюбили, что решили взять над его могилой

шефство, о чем я доложил командиру. Мол, надо прибирать могилку хотя бы раз в месяц.

Он довольно посмотрел на меня и сказал: — Молодец, Бронштейн, рад, что в тебе не

ошибся. Объявляю Мечику и тебе благодарность, с увольнением в выходные в город.

***

— Уважаемый Иван Петрович Тарасов (1919–1965)! Спасибо Вам за то, что в течение

полутора лет Вы разнообразили наш с Валерой рацион, но поверьте, мы очень старались, 58

чтоб Ваша могила была самой ухоженной! А перед демобилизацией я не забыл рассказать

о Вас секретчику Коле Оленину и предложил принять эстафету любви и уважения к

ушедшим. Командир одобрил мой выбор, и у могилы фронтовика появились новые

достойные сыновья. Интересно, кто сейчас, через полвека, ухаживает за Вашей могилой?

Так же тщательно и добросовестно, как мы когда-то?

=============

ЭТО ЖИЗНЬ (любовь не любит испытаний)

На этой старой улице, в этом красивом доме живет мой давний приятель, добрый человек

и хороший учитель, Василий Павлович Пыжиков.

На работу в свою школу он по утрам едет на автобусе, легко преодолевающем крутой

подъем проспекта Ушакова, а обратно пешком осторожно спускается по горбатому с

выбоинами переулку вниз. И так каждый день много лет подряд.

А я прекрасно помню его молодым Васильком, душой студенческой компании, отличным

гитаристом, когда он еще и духом не помышлял о своей сегодняшней палочке, с которой

нынче не расстается никогда.

Я хорошо помню их обоих: моих сокурсников — Васю и Леночку. Она была самой

красивой девушкой на факультете, и надо ли говорить, как все мы завидовали тому, кто

сумел найти ключ к ее сердцу…

Мне часто приходит на память та затянувшаяся далекая весна, когда все улицы моего

города замело легчайшим тополиным пухом, радостно взимающим ввысь от малейшего

дуновения ветерка. К тому времени, когда пришла беда, Василий и Лена встречались уже

два года. Не помню точно дату, но в тот день в институте был неожиданно объявлен

карантин. К учебным корпусам подъехали тупорылые машины с красными крестами, и

люди в белых халатах стали обрабатывать мощными пульверизаторами все помещения

какой-то бесцветной, остро пахнущей жидкостью.

К вечеру страшная весть облетела студентов: у нашего любимца, третьекурсника

Васи Пыжикова врачи обнаружили на лице, чуть повыше переносицы, несколько

плотных, чуть шелушащихся складок, так называемый «зев льва» — он заболел проказой.

Через несколько дней его увезли в Армению, в лепрозорий под Ленинаканом. А еще

через месяц, преодолев бешеное сопротивление родителей, туда же выехала и стала жить

в соседнем селе недалеко от своего любимого Елена.

59

А теперь несколько слов о проказе, которую в медицине называют лепрой. Этой болезни

уже тысячи лет, о ней упоминается в Библии. Говорят, ужаснее ее нет ничего на свете: просто человек гниет и разлагается, буквально, на глазах. Природа заболевания, практически, неизвестна. Иногда ею заражаются в ходе общения, от того же рукопожатия, другой раз, даже близкие люди живут годами бок о бок, и эта болезнь не переходит.

Как бы то ни было, проказа считается наказанием Господним, и прокаженные во всем

мире строго изолируются.

Обычно в лепрозориях, неких маленьких городках, идет своя жизнь, налажено

производство и даже среди больных имеются свои семьи. Живут в окрестных селах и

некоторые родственники, которые, не в силах расстаться навсегда с близким человеком и

рискуя сами заразиться этой болезнью, хотят облегчить его участь.

Между тем, медицине известны случаи, правда, единичные, когда эта болезнь

отступает. Неизвестно, откуда она приходит, и непонятно, куда и почему уходит. Вот

такая болезнь.

На этом можно бы и закончить, но нашему Васе выпало большое счастье. Через два

года приметы грозного заболевания у него стали исчезать. Так иногда бывает, но для

признания человека полностью здоровым должен пройти пятилетний срок.

Казалось, это мистика, но весь медперсонал был твердо уверен, что именно Лена

спасла его своей любовью.

Им стали разрешать встречи. Наконец, Лена родила мальчика и назвала своего

первенца, конечно же, Васенькой.

Ровно через пять лет врачи признали ее любимого полностью здоровым. Радостные, со

слезами на глазах, медики вышли за Василием, когда он выбежал из санпропускника к

Елене, ожидавшей его на улице.

А потом она подошла с цветами к его лечащему врачу, и доктор вдруг отшатнулся от

нее, будто его ударило током.

Наметанный глаз опытного дерматолога обнаружил на нежном лице молодой

женщины знакомые складки над переносицей. Она сразу всё поняла — это конец…

В тот же день Пыжиков уехал из Армении, оставив Лену с ребенком до лучших времен в

лепрозории. Так что, судьба ее оказалась к ней более жестокой, чем к ее возлюбленному.

С тех пор прошло более сорока лет. У Василия другая семья, взрослые дети, подрастают и

внуки. Я даже не знаю, вспоминает ли он далекий лепрозорий и его несчастных

обитателей, или все они надежно занесены в его памяти легчайшим тополиным пухом, который буйствует у нас в это время года.

… Странное это все-таки заболевание — проказа! Рассказывают, что когда в 1980-ом в

Армении случилось сильное землетрясение, и Ленинакан был почти полностью разрушен, лепрозорий, расположенный всего в нескольких километрах, полностью уцелел, не

пострадало ни одного человека. Очевидно, Бог всемогущий, подлинный автор подобных

историй, никого не наказывает дважды, ибо для таких больных вполне достаточно и их

страшной болезни.

Я заканчиваю эту историю тем же, с чего и начинал. Ежедневно, в течение многих лет

один мой старый знакомый, добрый человек и уважаемый учитель, возвращается с работы

по этой горбатой, с глубокими выбоинами, улице. Опускается вниз к своему дому.

Он никогда не поднимается вверх. Всю жизнь он только опускается, опускается и

опускается вниз…

Я попросил прокомментировать эту историю двух моих друзей, медика и раввина.

Врач-психиатр говорил образами. Мол, человек — существо вертикальное. И отличается

от животных тем, что у него голова всегда, в любой жизненной ситуации, должна

находиться над сердцем. А не наоборот или вровень.

Священнослужитель задумчиво промолвил только два слова. Он сказал: — Это жизнь…

===========

60

ЧТО ВПЕРЕДИ — НИКТО НЕ ЗНАЕТ…

______________

Как это здорово, преподавать русскую литературу 19 века на факультете филологии

Киевского университета, когда тебе, офицеру-фронтовику, тридцать восемь, твои научные

труды нарасхват и, пусть ты только доцент и кандидат наук, но есть у тебя нечто

большее — доброе имя, известное в столичных научных кругах, а это значит, все у тебя

впереди!

Ты прошел всю войну и не был ни разу ранен, ты удачлив, умен и силен, любимая

жена дождалась тебя с войны с двумя сыновьями — погодками и трудится рядом на

кафедре, у вас хорошая квартира в центре Киева — живи, радуйся, твое счастье — в твоих

руках, держи жар-птицу крепче, ты состоялся!

Но… как много восторженных девичьих глаз ловят на лекциях каждое твое

слово… Они, новое поколение, свежие бутоны, распустившиеся после войны, стараются

попадать тебе на глаза, оборачиваются вослед тебе в коридорах, провожая стройного

моложавого педагога ищущим взглядом. Разумеется, тебя это ничуть не волнует, ты весь в

научной работе, занят семьей и делом, но что-то все же тебя тревожит… Например, пристальный взгляд внимательных серых глаз скромно одетой рослой девочки, сидящей

несколько в стороне от других студенток, слева, во втором ряду аудитории-амфитеатра.

Конечно, ты стараешься не смотреть в ее сторону: что тебе до этой не по возрасту

серьезной особы, на лице которой живут своей загадочной жизнью широко распахнутые

доверчивые глаза? Но почему-то снова и снова, как бы за подтверждением высказанных

тобою мыслей, ты возвращаешься именно к этому, ни на секунду от тебя не

отрывающемуся и даже, кажется, немигающему взгляду. Смотришь на всех, а видишь

только ее…

А между тем, ты замечаешь, что у этой девочки нет подруг. Одна в аудитории, в

читальном зале, в студенческой столовой, на автобусной остановке. На длинных

подростковых ногах легкие, потрепанные сандалии. Аккуратный свитерок в широкую

полоску блеклой расцветки. Витой гребешок на густых, темных, сзади заколотых волосах.

Мягкий, чуть хрипловатый домашний голос. Ничего особенного. Ты видишь ее почти

ежедневно и ловишь себя на странном предчувствии, что эта молчаливая девочка

появилась на твоем горизонте неспроста, и что жизнь твоя не так уж незыблема и

предсказуема, как это тебе всегда казалось. И что, независимо от тебя, она может в любой

момент в корне перемениться.

А потом придет жаркое лето 1958 года, убийственное для твоей семьи лето, когда

ты возглавишь студенческую практику в пионерлагере, и после одного сумасшедшего

вечера у костра вам станет обоим ясно, что дальше друг без друга жить уже нельзя. Что в

этом огромном мире, под черным, с несметным количеством звезд небом, вам удалось

несбыточное: найти и понять друг друга.

Скандал разразился нешуточный. Жена обратилась в партком, призывая научную

общественность вмешаться и сохранить семью. Профессорско-преподавательский состав

не замедлилразделить ее скорбь и негодование. Докторская диссертация отодвинулась на

неопределенный срок, и не замедлил финал: прощай, семья! Прощай, родной Киев!..

Они переезжают в Херсон. Он преподает в местном пединституте, она — студентка

четвертого курса. Встречают их, разумеется, не слишком тепло, скорее даже прохладно.

Но периферийные вузы страдают от нехватки квалифицированных кадров, а тут

появляется столичное, пусть и несостоявшееся, светило. Здравствуйте, маэстро, мы вас

заждались!

Хорошее дело — суверенность и независимость! Огромная империя развалилась, и

из-под каждого чахлого постсоветского кустика неудержимо попёр ненасытный

61

национальный генералитет. Был когда-то в СССР один Президент — сейчас свой жирует в

каждой завалящей республике. Вместо Министра обороны одной шестой суши — нате-здрасьте! — пятнадцать доморощенных наполеончиков. Конечно, армия деградирует, заводы стоят, зарастают поля бурьяном, резко упала средняя продолжительность жизни, зато каждый сверчок на своем шестке — сыт, пьян и нос в табаке. А главное, полностью

ото всех суверенен (читай — безнаказан!).

Однажды в командировке решил я сделать маленький социологический опрос. В

купейном вагоне скорого “Москва-Николаев” обращался к пассажирам — мужчинам с

одним вопросом — назвать свою должность. Результат был впечатляющим: из двенадцати

опрошенных четверо оказались президентами фирм и компаний, трое — генеральными

директорами, еще один — коммерческим. Мне повезло также познакомиться со скромным

кандидатом наук из Житомира, добившимся высокого признания — звания члена-корреспондента Российской академии (почему-то не дома, а заграницей). Интересно, откуда у кандидата наук такие деньги?!

О том, какие кадры произрастают сейчас на наших научных помойках, разговор

особый — потянет на полнометражный роман и читаться будет, даю слово, с любого места

с неослабным интересом. И не потому, что такая тема, а оттого, что такие люди.

Встретил недавно на улице знакомого. Пару лет назад это чудо, разговор о нем еще

впереди, украшало собой сладкое место замгубернатора. Потерпев поражение в

подковерной борьбе местных “нанайских мальчиков”, сей фрагмент власти был с почетом

препровожден на пенсию по инвалидности, и теперь его переполняла понятная злоба на

более удачливых сослуживцев, мертвою хваткой вцепившихся в служебные кресла.

— Ты только посмотри, кто руководит сейчас областью, — с притворной

озабоченностью злопыхал он. — Знал бы ты, чего стоят на самом деле все эти

заместители, начальники управлений да и сам пан никчемный губернатор! В былые

времена я бы большинству этих бездарей не дал и шнурки завязать от своих башмаков…

Он говорил, а я смотрел на него и видел наглые глаза, в которых таилась

злорадная ухмылка неудачника, сменившая привычную за долгие годы гримасу

вседозволенности. Странно, пожалуй: мы с ним одного возраста, более того, нас учили

одни и те же люди, а его, оказывается, не на шутку беспокоило, кому можно, а кому

нельзя доверять завязывать себе шнурки…

Оставим ненужную критику, ведь успехи державы в самой близкой мне сфере

бытия воистину неоспоримы: расцвет народного образования, в частности, высшей

школы, превзошел самые смелые ожидания. Судите сами: разве не стали все

периферийные институты в одночасье университетами? Придумали — курам на смех! –

разные уровни аккредитации, и теперь даже профтехучилища мнят себя благородной

высшей школой. Приехали…

Вот и Херсонский государственный университет, где учатся тысячи студентов, родители которых имеют средства для оплаты учебы своих отпрысков, честно назывался

когда-то пединститутом. Готовил учителей для городских и сельских школ, и делал это

неплохо. Во всяком случае, купить оценку у институтского преподавателя было

несравненно сложнее, чем в наши дни — у университетского.

Учился я в конце шестидесятых. В то время на филфаке выделялись два

преподавателя, оба заведующих кафедрами: он — русской, а она — украинской литературы, муж и жена — Иван Федорович и Мария Максимовна Задирко. Помнится мне, семейная

история этой пары, будоражащая чуткие до романтики молодые сердца и умы, ко

времени моей учебы в институте передавалась шепотком уже не одним поколением

студентов. Ты понял уже, о ком я веду речь, уважаемый читатель?.

Столичный преподаватель, фронтовик-ветеран, оставивший в Киеве семью и

перебравшийся с любимою студенткой на периферию, был ее на много лет старше.

62

Совершенно седой старик, высокий и подтянутый, — таким я запомнил навсегда

Ивана Федоровича, — в тщательно отутюженном черном костюме, светлой сорочке и

строгом галстуке, был умным, добрым и внимательным человеком. С ним мог любой

заговорить во время перерыва, благо, перекурить он выходил во двор вместе со всеми.

Хорошо помню, как он решился на старости поступать в партию, а другой преподаватель, тоже кандидат наук, единственным достоинством которого, кажется, было лишь

многолетнее беспорочное пребывание в ее рядах, пытался достать его каверзным

вопросом: почему это соискант до сих пор без партийности как-то обходился, а теперь

вот, на седьмом десятке, вдруг — надумал?

В тот день я, студент-четверокурсник, вел собрание и, сочувствуя бедному старику, снял вопрос, лишив слова докучливого педагога. Хотя всем присутствовавшим на

собрании истинная причина поступления в партию их немолодого коллеги была хорошо

известна: по новому положению активные в общественной жизни преподаватели

получали возможность приобретения профессорского звания без докторской степени.

Человек хотел, пусть напоследок, стать профессором. Всю жизнь занимал профессорскую

должность, а теперь возмечтал им стать! Что в этом плохого?

Интересно другое. Иногда жизнь преподносит такие коллизии, придумать которые

просто невозможно. Думал ли он, подающий надежды блестящий столичный ученый, снизошедший с научного Олимпа до уровня безвестной скромной студенточки, что

пройдут годы — и они сравняются? Более того, она, его молчаливая пассия, не только

защитит диссертацию и возглавит параллельную кафедру, но и к тому времени, когда ему

понадобится стать коммунистом, будет не один год возглавлять факультетскую

партийную организацию?

…Теперь об этом уже можно говорить — Мария Максимовна когда-то мне

нравилась. Очень. И как женщина, тоже…

Вообще, я давно заметил на собственном опыте, что дамы, живущие с мужьями, намного старше их возрастом, вызывают у представителей противоположного пола

тщательно скрываемый интерес. Добровольные хранительницы некой тайны, они

невольно влекут к себе особой, только им присущей загадочностью, допускающей

фантастические предположения и даже самые смелые надежды у тех, кого тянет по жизни

в тень, к неведомому, а главное — ко всему порочно-доступному. Разумеется, подобное

обобщение никоим образом не должно относиться, а тем более, умалять явные

достоинства Марии Максимовны, славного, скромного и весьма располагающего к себе

человека.

Она неплохо для своего возраста выглядела. Дорогая, со вкусом подобранная

одежда тонко подчеркивала ее зрелые прелести. Высокий рост, короткая, несколько

старомодная прическа, открытое, с высоким чистым лбом миловидное лицо, прямой

взгляд ясных, живущих в полной гармонии с собою и со всем миром глаз.

Ее движения были неторопливы, речь спокойна и выдержанна, отношения со

студентами и коллегами — безупречны. Только одно было нам непонятно: зачем ей — на

самом пике ее женской судьбы, когда только жить и жить — этот с шаркающей ломкой

походкой седовласый старик?

За ними было интересно наблюдать, когда они возвращались после работы домой.

Обычно их сопровождали молодые преподаватели кафедры украинской литературы.

Супружеская чета, в модных тогда габардиновых плащах, шла чуть впереди.

Мария Максимовна, статная, с породистым чутким лицом, на котором выделялись

слегка подкрашенные темной помадой, по-девичьи пухлые, выразительного рисунка губы, всегда держала своего супруга под руку, привычно прижимаясь к нему и легко

подстраиваясь под его неторопливо-размеренный шаг. Их спутники о чем-то весело

болтали, Иван Федорович шагал, безучастно глядя перед собой, а его жена охотно

поддерживала разговор. Интересно, замечал ли он, как на его Машеньку глядят молодые

веселые сослуживцы?

63

Материально они жили прекрасно. Во времена моей учебы в пединституте их

единственный сын заканчивал в Киеве аспирантуру. Он тоже пошел в науку, но не по

стопам родителей: ему прочили большое будущее в области экспериментальной физики.

Хорошо помню, как кто-то из студентов моей группы, от нечего делать, стал

подсчитывать, сколько зарабатывают в месяц супруги Задирко — оба кандидаты наук, заведующие кафедрами. Честно говоря, сумма эта нас весьма впечатлила!

Не хочу, чтобы у читателя сложилось впечатление, будто автор этих строк

проявляет повышенный интерес к содержимому чужих карманов. О материальном

положении моих героев я рассказал лишь с одной целью: чтобы подчеркнуть, каким

незыблемым, прочным и стабильным было существование этой семьи, а значит, и сколь

предсказуемым и безоблачным — их предполагаемое будущее.

Если бы так! Несмотря на большую разницу в возрасте, на пенсию они вышли

одновременно и тут же исчезли из Херсона. Обменяли свою квартиру на киевскую.

Хотели быть поближе к внукам.

К этому времени их мальчик в научном плане перерос родителей: успешно

защитил и кандидатскую, и докторскую, занимался серьезной экспериментальной

работой, возглавлял лабораторию в засекреченном научно-исследовательском институте.

Супруги Задирко, уважаемые пенсионеры, вели тихий размеренный образ жизни.

Он еще продолжал по инерции изредка публиковаться в филологических журналах, Мария Максимовна большую часть времени уделяла подрастающим внукам и ведению

домашнего хозяйства. Спокойная заслуженная осень. Небольшой круг знакомых, вялая

переписка с бывшими коллегами по Херсонскому пединституту, безмятежное

миросозерцание.

Мудрые люди считают, что в жизни человека всегда есть место для перемен, ибо

существование живого предполагает явную или завуалированную динамику изменений, превращений, метаморфоз. Другими словами, что-то всегда с нами происходит, а если нет, это означает только одно — действие разворачивается на кладбище.

Перемены неотвратимы. И если сегодня вам плохо, а день вчерашний — тоже не

радовал, то с высокой степенью вероятности можно утверждать, что завтра, наконец-то, небо над головой обязательно прояснится! Чем хуже нам сейчас, тем больше шансов на

то, что вскоре наступит улучшение. Должно же, черт побери, что-то на этом свете

меняться! Верь мне — и пусть тебя согревают эти слова, мой добрый читатель!

Другое дело, когда у тебя все хорошо. Позавчера, вчера и сегодня. Человек легко

привыкает к приятностям баловня судьбы. Ему кажется, что удача и он — будут всегда

неразлучны, что ветер и впредь будет так же наполнять его паруса, что яростные ливни

судьбы — исключительно для других. Он забывает вещую надпись «все проходит» на

внутренней стороне знаменитого кольца царя Соломона, ему кажется, что, по отношению

к нему, закон перемен бессилен. И потому он к мрачному будущему, как правило, не

готов. Не забывай об этом, мой вдумчивый читатель!

А теперь штрих пунктиром. Все благополучие пенсионеров Задирко закончилось в

тот момент, когда их сын, преуспевающий физик-экспериментатор, вместе с двумя

коллегами подвергся внезапному облучению. Его вестибулярный аппарат был поврежден, сделав из цветущего, физически развитого мужчины, жалкого калеку, передвигающегося

из-за полной потери чувства равновесия или лежа, ползком, или сидя в инвалидной

коляске.

Еще через полгода от бедняги отказалась жена, заявив, что должна работать, а не

терять время у постели больного, и если его не заберут родители-пенсионеры, она отдаст

мужа в интернат для инвалидов.

Больше всего несчастных стариков потрясло не столько предательство черствой

невестки, как то, что их любимые внуки, шестнадцатилетний мальчик и тринадцатилетняя

девочка, отнеслись к происходящему равнодушно, без всякого сострадания к

беспомощному отцу. Это был полный крах.

64

Они безропотно забрали к себе сына, бережно ухаживали за ним, страдая от

беспомощности близкого человека, не понимая, откуда и за что свалилось на них такое

несчастье. Невестка, оставив за собой на содержание детей пенсию мужа-инвалида, прекратила с ними всякие отношения. Меньше, чем через год, в ее квартире появился

другой мужчина.

А старики Задирко продолжали принимать на себя удары судьбы. Весной Ивана

Федоровича парализовало, а летом Мария Максимовна уже хоронила своего Ванечку, одна-одинешенька, практически, без друзей и знакомых. Гроб провожали несколько

соседей. Ни внуков, ни невестки на похоронах не было. За время болезни старика от

одиночества и бессилия сильно сдал их сын. Он замкнулся в себе, ел мало и неохотно, стал избегать в своей комнате яркого света, лежал, уставившись затравленным взглядом в

одну точку, таял, буквально, на глазах.

Что только ни делала Марья Максимовна, каких только специалистов ни

приглашала, все было напрасно. Ее мальчику просто не хотелось жить. Честно говоря, ей

— тоже.

На похоронах сына было много бывших сотрудников. Дети пришли с цветами без

матери, получившей накануне в институте крупную сумму в виде единовременного

материального воспомоществования.

На кладбище сына подселили к отцу. Жизнь для Марьи Максимовны остановилась.

Внешне она очень изменилась. Дородная статная матрона превратилась в сутулую

сухонькую старушку, выходящую из дому только за продуктами или по другим

неотложным нуждам. С соседями в разговоры не вступала, нигде не появлялась и никого у

себя не принимала. По воскресеньям, независимо от погоды, навещала своих на кладбище.

Сидела на скамеечке с соседней могилки, сладко мечтала о времени, когда устоится земля

и можно будет поставить памятник двум самым близким существам на свете.

…Канули в Ле́ту научная работа и партийные собрания, детство сына и

заинтересованность коллег, влюбленность которых она старалась не замечать, домашние

хлопоты и всеобъемлющее чувство к тому, кого ей посчастливилось полюбить в юности.

Один раз — и навсегда. Полюбить — и суметь вызвать отклик в его сердце.

Мне бы на этом завершить свой рассказ. Об уверенной в себе прекрасной даме, которая когда-то неторопливо входила в нашу аудиторию, окидывала всех внимательным

взглядом своих серых, несколько выпуклых, с дивною поволокой глаз, и юноши-студенты

невольно умолкали, затаив дыхание. На них смотрела женщина их мечты, блестящая и

загадочная, подобная которой — если судьба будет к ним благосклонной! — непременно

встретится на их жизненном пути.

И о ее добром супруге, старом вузовском преподавателе, большом знатоке великой

русской литературы и ее богатейшего языка, с которым я много лет назад, когда на свет

появилась моя дочка, советовался, какое ей выбрать имя покрасивее: Анна-Мария, например, или звучное — Регина? И был неприятно удивлен, когда уважаемый педагог

вскользь осведомился:

— А у вас, что, Виталий, маму зовут Марией? Ведь вторая часть двойного имени, как правило, имя родственника, которое хотят в семье увековечить. Что до слова — Регина,

— продолжал он, — то оно, действительно, звучит звонко, только вот, знаете, отдает

немножко чем-то рвотным…

Мне бы закончить на этом, но самые страшные испытания ожидали Марию

Максимовну впереди. Она так и не успела поставить на могиле памятник. Жестокие

приступы атакующего полиартрита в считанные месяцы скрючили ее когда-то роскошное

тело. Она потеряла способность ходить, сутками маялась в безмолвной опустевшей

квартире. Какое-то время соседи из жалости приносили ей, всеми забытой, продукты из

магазина. А потом на горизонте появились потенциальные наследники: старшие сыновья

Ивана Федоровича от предыдущего брака. Они потихоньку спровадили Марью

65

Максимовну в интернат для престарелых, где она и завершила свои дни в полном

забвении.

Сегодня вряд ли кто-нибудь найдет могилы членов семьи Задирко. Они ушли в

полную безвестность. А я иногда вспоминаю эту цветущую, солнечную, элегантно одетую

женщину из моей студенческой весны, и никак не могу представить ее жалкой, всеми

забытой и беспомощной старухой, проведшей свои последние годы на не очень чистой

кровати, в дурно пахнущей комнате среди четверых, таких же, как и она, несчастных…

Мне почему-то кажется, что ей было там тяжелее всех. Угодить в такое скорбное

прибежище после долгих лет счастливой жизни — кто мог когда-нибудь предугадать

подобный финал?!

Недаром говорят, что определить, счастлив ли был человек, можно лишь после его

смерти, когда уже ничего в его судьбе не может измениться к худшему.

Что впереди — никто не знает.

…Когда она входила в аудиторию, все смолкали…

Конец.

===========

ГЕРОИЧЕСКАЯ ВДОВИЦА

(Заранее прошу прощения, если кого-то покоробит эта невыдуманная история. Издавна

неравнодушен к талантливым лжецам. Может, и вам понравится) Есть люди, которые всех вокруг считают дураками. Врут напропалую и думают, что кто-то в состоянии поверить их недалеким фантазиям, не отдавая себе отчета в том, что их безудержная ложь — прекрасная характеристика как мелкотравчатости их

мышления, так и крайне низкого интеллекта. Яркий пример тому — рассказ Нины

Еременко, вдовы маршала Андрея Ивановича Еременко, из газеты «Факты» № 207 от

8.11.2002.

Многоопытная рассказчица познакомилась с будущим супругом в январе 1942 года, когда

шестнадцатилетней (?) выпускницей военно-фельдшерского училища стала его личным

врачом (???). Сорокадевятилетнему генералу понравилось, очевидно, как бережно

перевязывает симпатичная девчушка раненую ногу. Как вам такая врачиха?

Дальше — больше. По ее словам, она была столь боевой и отчаянной, что даже, лично

участвуя в сражениях (надо понимать, попутно с выполнением своих медицинских

обязанностей!), взяла в плен 22 немецких солдата и одного офицера. За что чуть было

Героя не получила… (Похоже на «Коня на скаку остановит…» — не правда ли?) В общем, фантазирует бабуля с боевым прошлым, сопровождала она своего маршала, как

«ангел-хранитель», пользуясь огромным уважением других военачальников. Тот же

Хрущев, например, подарил ей любимый аккордеон Паулюса (шестнадцатилетней девке!), а ее Андрею — фельдмаршальский пистолет. (Ну и мародеры — если это действительно

так!) Кстати, Хрущев, по ее словам, перед полководческими талантами Еременко

буквально трепетал. Он говорил:

«Ну, какой из меня, Андрей Иванович, военный?! Я умею только кукурузу сажать, поэтому любой твой приказ подпишу!» (Это тогда, когда он еще не побывал в Америке и

о кукурузе слыхом не слыхивал!)

Распри между Еременко и Жуковым она поясняла так: «… у них обоих были сильные

характеры!». Нашла кого и с кем сравнивать…

66

Далее она приводит целый ряд мелких, но многозначительных подробностей. В начале

50-ых Паулюс изъявил желание встретиться с генералом, который взял его в плен. Здесь

интересно, что Еременко ехал на эту встречу аж из Новосибирска, где командовал

округом. Не пленный — на поклон к своему победителю, а наоборот!

Оказывается, Паулюс при встрече с примчавшимся по его первому зову маршалом якобы

сказал: «Я благодарен судьбе за то, что меня взял в плен такой русский генерал!» (А как

там, интересно, трофейный аккордеон: вернулся ли он к хозяину?) Броз Тито подарил ее мужу позолоченный (?) портсигар, их детям — золотые швейцарские

часы, а ей жена Тито Иванка преподнесла браслет из кораллов в золотом обрамлении.

Вообще, Еременко, по ее мнению, обладал массой достоинств. Не слишком грамотный, он любил Шиллера и Гете (!!!) и лично написал изумительную поэму о Сталинградской

битве на 150 (!) страницах:

«Мы надеемся, что со временем (сколько его еще надо?) это произведение увидит

свет…»

Что там поэзия! «Не раз сражался на равных с нашим знаменитым гроссмейстером

Смысловым и даже выигрывал у него!» (Интересно, знал ли об этом сам Смыслов?) Показательно, что дочь маршала Татьяна не сильно отстает от словоохотливой мамаши:

«Мама была настоящий законодательницей мод — на многих официальных встречах и

раутах даже жены послов первыми бежали (!) взглянуть на жену маршала Еременко, чтобы сравнить, насколько модно они одеты». Не знаю, так это или нет, хотя и думаю, что

любая Дунька, даже если ее назвать Ниной, не станет от этого модно одеваться…

Благородная вдова с удовольствием продолжает: «Вспоминаю случай в Сталинграде. Я

как раз делала мужу перевязку. Обычно он сидел на одном стуле, раненую ногу клал на

другой, я обрабатывала рану, а он продолжал командовать: гонял адъютантов и

посыльных, отвечал на телефонные звонки, отдавал приказы. И все это на повышенных

тонах да с крепким словцом. Сами понимаете, война. И тут заходит адъютант и говорит, что на проводе Жуков и Василевский — едут с инспекцией. Тут Еременко аж подскочил:

«Передай этим… что я их на порог не пущу!»

Это — Жукова-то он на порог не пустит?! Впрочем, ненависть Еременко к высоким

инспектирующим, толкавшим его в гущу боя через Волгу в Сталинград, вполне можно

понять. Недаром в своих мемуарах Жуков описывал, как трудно было сдвинуть Еременко

с насиженного места и погнать в бой…

«Я взяла в плен 22 немецких солдата, а генерала Еременко в плен уж точно возьму!». Что

касается последнего утверждения из этой реплики, то надо признать, что это ей удалось.

По поводу несостоявшегося награждения: «Через неделю от Хрущева пришло

сообщение: меня вызывали на награждение. Награждали тогда многих бойцов, а двух

танкистов — Золотыми Звездами Героя Советского Союза. И тут Хрущев сказал, что еще

одним героем должна была стать фельдшер Нина Ивановна Гриб (ее девичья фамилия).

Представление он подписал, но самолет с документами, перевозивший раненых, к месту

не добрался — его сбили. Поэтому мне вручили орден Великой Отечественной войны 1

степени. А после этот вопрос замяли. Зато мне присвоили внеочередное звание майора

(1943 год — ей 17 лет!), а войну я закончила подполковником» (???)

…«Еременко задерживали присвоение Героя, потому что воевал он «не по-советски» — с

минимальными потерями» (!)

И это жена советского маршала…

Заканчивая тему, со всем вышеизложенным могу сравнить лишь бред, который несла в

последних интервью престарелая народная артистка СССР Нонна Мордюкова о своем

младшем братце, столь, по ее словам, умном, что его, четырнадцатилетнего (!), приглашали в местный райком партии, чтобы он делал там доклады по текущему

международному положению…

Вот что делает с нормальными людьми любовь к близким, неуважение к далеким и

желание прославиться

67

Это фото передает весь авантюрно-хвастливый характер баловницы судьбы, берущей в

плен немцев пачками и "браслеты из кораллов в золотом обрамлении" от жен лидеров

других стран. Повезло все-таки маршалу…

============

К НЕМУ ПРИЛЕТАЛА КОРОЛЕВА

(памяти поэта)

Его уход зимой 2007 года прошел многими незамечено. О похоронах мне стало

известно слишком поздно, и знаю о них я разве что понаслышке. Несколько друзей и

знакомых, сын, жена, брат, — вот, пожалуй, и все. Холодная промозглая погода, переезд на

Голопристанское кладбище к месту упокоения его родителей и — прощай, Сережа!

А между тем, мы и сейчас не полностью отдаем себе отчет, кого с его уходом

лишилась убогая на настоящие таланты, не слишком уютная для незаурядных людей

Херсонщина. Понимаю, что написанное мной многим не понравится. Но зная Сергея

Пасечного много лет, не входя, правда, в круг его близких друзей, а так сказать, наблюдая

со стороны, не будучи в чем-либо должником перед ним (не автору этих строк он

посвящал свои удивительные стихи!), думаю, что имею моральное право писать о нем, придерживаясь правды и собственного понимания этой незаурядной личности.

И последнее, о чем, во избежание лишних вопросов и претензий, я не могу не упомянуть.

В своих скромных заметках автор категорически отказывается от принципа: «о мертвых –

или хорошо, или ничего». Это по нраву лишь всяким подонкам, а приличный человек, пусть и совершавший в своей жизни ошибки, имеет посмертное право на полную

открытость. Хотя бы для того, чтобы его судьба не канула в лету, а стала для других

добрым уроком.

68

Мы познакомились осенью 1970, в пригородном «Винрассаднике», на уборке винограда.

В те времена было принято ежегодно на месяц-полтора направлять студентов ВУЗов на

помощь сельскому хозяйству. Я перешел на третий курс, уже отслужил в армии, был

комсоргом литфака Херсонского пединститута, Сергей только поступил. Студентов

разместили в огромных комнатах, где жило по 10–12 человек. Так случилось, что мы

оказались вместе. Все обитатели нашей комнаты были постарше Сережи, мы чуть

подтрунивали над ним, а иногда просто разыгрывали. Надо сказать, что внешне (он был

чуть выше среднего роста, голубоглаз, кудряв, улыбчив и совершенно очевидно — наивен!) Сережа идеально подходил для этого.

И вот как-то вечером, ближе к ночи, когда мы уже расположились на кроватях и

выключили свет, зашел перед сном разговор ни о чем. Слово за словом, поддергивали

друг друга, кто-то уже «смежил» усталые очи. Первую скрипку, помнится, вел я. И чисто

для розыгрыша спросил у пылкого новичка, который ужасно хотел вписаться в нашу

«взрослую» компанию, не поэт ли он.

— Да, да, — поэт! — готовно согласился Сережа, и стал рассказывать, как любит поэзию, и

что с детства сам пишет довольно приличные стихи. Такая нескромность нас позабавила, и я, еще не догадываясь, что будет дальше, небрежно бросил:

— Тогда почитай!

Уже готовые ко сну ребята (между прочим, студенты литературного факультета, то есть в

той или иной мере знакомые с поэзией) заметно оживились в предвкушении получения

порции дешевых бредней сельского рифмоплета. И тогда в темной комнате неожиданно

прозвучали слова, которые я уже больше сорока лет помню наизусть:

Этой ночью королева прилетала.

Королева Снежная, из сказки.

Окна льдинкою она разрисовала,

Подобрав похолоднее краски…

Сергей продолжал читать, не замечая, какая в комнате установилась тишина, и не отдавая

себе отчет, чем она вызвана… Потом, когда мы обсуждали этот эпизод с ребятами, оказалось, что эти стихи мы все восприняли одинаково: пацан нас просто дурит, читает

стопроцентную классику, смеется над нами, а мы, великие знатоки, сами тайно

крапающие неумелые стишки, развесили уши, вместо того, чтобы немедленно одернуть

зарвавшегося салагу… Надо ли говорить, как мы лихорадочно перебирали в мозгу всех

нам известных поэтов, пытаясь с ходу установить авторство! Ничего тогда у нас не

получилось. И потом — тоже. Его стихи, как это нынче выдает популярная компьютерная

программа «Антиплагиат», стопроцентно уникальны. Поэт! Больше никто и никогда не

69

насмехался над русоволосым «вьюношей» из Голой Пристани. Ведь это к нему по ночам

прилетала королева…

***

Помню другой занятный случай. Был я по каким-то делам в деканате и застал такую

картинку. Заходит молодая преподавательница, с треском бросает курсовой журнал на

стол и начинает бурно рыдать. К ней тут же бросаются коллеги, пытаются успокоить, а у

девицы — слезы в три ручья:

— Как это все-таки несправедливо… — всхлипывая, произносит она. — Столько лет учиться, знать вроде свой предмет, и вот — какой-то сопляк, при всем курсе делает меня дурой!

Из ее дальнейших, прерываемых плачем разъяснений становится ясно, что на лекции, где

шла речь о принципах софистики, поднялся этот «пресловутый» Сергей Пасечный и стал

глумливо расспрашивать ее о какой-то «второй» софистике, спекулируя именами Герода

Аттика и Элия Аристида, которых она то ли «забыла», то ли вообще не знала… В общем, скандал. Педагоги внимали ей с озабоченными лицами, чувствовалось, что никто не хотел

бы оказаться на ее месте. Я вышел из деканата.

***

Перед самым окончанием института мне довелось побывать в доме Сергея в Голой

Пристани и даже переночевать там. Об этом расскажу чуть погодя, а сейчас лишь замечу, что, созерцая в их домашней библиотеке все тома Большой Советской Энциклопедии

(которая, при всей своей заангажированности, никогда не выйдет из моды в семьях нашей

интеллигенции), я из рассказов его мамы понял, что все эти фолианты тщательно

проработаны им с раннего детства. Вот откуда его энциклопедический уровень развития.

Между тем, сельский мальчик не был лишен некоторых недостатков. Прежде всего, это

склонность к алкоголю. Через много лет я узнаю, как у него это начиналось. Оказывается,

«процесс пошел» с четвертого — пятого классов. Родители его, о которых речь пойдет

дальше, были убежденными противниками спиртного, но сынок завел обычай заходить со

школьными дружками после уроков в гости к своей бабушке, матери мамы, которая

проживала отдельно. Старушка радовалась внуку и хлебосольно угощала его с друзьями

вареньем и красным домашним винцом. Кто б мог подумать, во что это выльется…

С уровнем развития Сергея и его способностями он мог быть не просто отличником, а

именным стипендиатом или достичь еще каких-то учебных вершин, но занимался лишь

тем, что его интересовало. Не был приверженцем системного труда и учился средне, лишь

бы получать стипендию. Здесь проявляется еще одно его качество: он жил для себя. По

сути, это был убежденный гедонист, считающий главным в жизни — исключительно

получение собственных удовольствий. Не хочу, чтобы у читателя сложилось убеждение, что я его осуждаю. Сейчас поздно ругать или хвалить Сергея, в его судьбе ничего уже не

изменишь. Тем более, разве не всем нам, в той или иной степени, свойственно стремление

к удовольствиям?! Просто большинство готово платить за радости жизни: своим трудом, например, или отказом во имя одного от другого; а Сергею, не желавшему излишне

напрягать себя, в конце концов, за полученные радости жизни пришлось не платить, а

расплачиваться. Так тоже бывает.

***

70

С 1972 года наши пути расходятся. Сергей остается в институте, а я уезжаю работать в

пригородную сельскую школу. Мы с ним изредка встречались в городе, кажется, были

интересны друг другу. От кого-то я узнал, что у него были неприятности в институте. С

несколькими такими же шалопаями он, тогда уже без пяти минут выпускник, заходил к

абитуриентам и произносил пламенную речь в защиту голодающих детей Африки, завершая ее предложением «скинуться материально на хлебушек черным страдальцам».

Наивная, как и сам он в свое время, абитура, стремясь показать свою душевную щедрость, охотно раскошеливалась. Кажется, Сергея заложил кто-то из тех, кто таскался с ним по

общежитию в поисках дармовой выпивки. История тогда нашумела.

***

Несколько слов о его семье. Отец, Петр Иванович Пасечный, ветеран-фронтовик, прошел

всю Отечественную, получил после войны высшее художественное образование в

Ленинграде. С ним была связана история, вызвавшая когда-то серьезный резонанс в

художественных кругах. Молодой фронтовик отличался уверенной манерой живописи, был талантлив и дерзок в своих поисках. Накануне окончания академии его работа

(название не помню, что-то связанное с татаро-монгольским игом), победив в

региональном ленинградском конкурсе, была отправлена на всесоюзный, который

проходил, кажется, на ВДНХ. Ей прочили ошеломительный успех. К сожалению, она

действительно всех ошеломила, правда, в другом плане. Разумеется, я ее не видел, да и

вообще после конкурса ее уже никто никогда не мог увидеть, но, по рассказам Сережи, это было огромное полотно, рисующее страшную действительность татаро-монгольского

нашествия на древнюю Русь.

В картине доминировали темно-багровые тона. Через все полотно на фоне тусклых

отблесков багряных пожарищ шествовала бесконечная колонна понуро сидящих на

небольших степных лошадках монгольских всадников. Грозовую тревожную атмосферу

произведения подчеркивали тщательно выписанные фигуры двух отдыхавших невдалеке

от дороги людей. Сидящий у ствола чахлого деревца старик с бандурой, невидяще

уставившийся ослепительно белыми глазами в затянутое тяжелыми свинцовыми облаками

небо, и привалившийся к его плечу мальчишка-поводырь с поникшей головой. Рука

старца тормошит юношу, им пора в путь, вот-вот пойдет дождь, но слепому неведомо то, что с ужасом сразу замечает зритель: глубоко вонзившуюся в грудь подростка стрелу с

хищным опереньем…

Ночь, смерть, витающая поблизости, и глубинное одиночество бедного старика, не

знающего о своем горе. А всадники все идут и идут мимо, не оборачиваясь на несчастных.

Судя по предварительному обсуждению членов жюри, произведение ленинградского

художника уверенно лидировало, открывая молодому талантливому мастеру путь к

вершинам признания и известности.

Но вот к полотну подошел график Орест Верейский, известный своими великолепными

иллюстрациями книг Толстого, Пришвина, Хэмингуэя. А еще — меткими, сочными

фразами, емко характеризующими все, попавшее в поле зрения этого остроумца.

Например, о своем приятеле Твардовском он говорил: «Санина внешность напоминает

смесь красного молодца с красной девицей». Или о портрете Брежнева кисти художника

Глазунова: «Портрет императора, выполненный парикмахером».

Верейский, подобно самонаводящейся торпеде, прошел по залу, замедлив свое движение

лишь у картины Петра Пасечного. Там он задумчиво постоял минуту и другую, дожидаясь подхода своих клевретов, жадно внимавших каждому его слову, а затем

негромко сказал: «Что ж, это действительно серьезное явление… Наверняка останется в

истории отечественной живописи как серьезный сигнал необходимости широкого

кругозора и системных знаний для начинающих художников. Обратите внимание, друзья, на инструмент в руках слепого. Сдается мне, в те времена бандуристов еще не было. Они

появятся спустя несколько столетий. Не знаю, не знаю… Возможно, стоит заменить

71

бандуру на кобзу, что будет ближе к татарским набегам. Впрочем, какая разница. На

картине — слепец, но и автор, увы, не зряч…».

Рассказываю эту историю со слов Сережи, не в курсе разницы между бандурой и кобзой, допускаю, что здесь что-то переврано, но после того злополучного конкурса художник

уничтожил свое детище. Не желая оставаться дальше в столицах, он решил удалиться на

периферию и прожил всю последующую жизнь в нашем регионе. Что-то рисовал. Мне

лично попадалась на глаза его картина «Воспоминания и размышления», на которой был

изображен раскрытый томик маршала Жукова со старческими очками с оправой из

облупившегося от времени белого металла. Какое-то время он возглавлял херсонское

отделение Союза художников, принимал участие в оформлении зала «Юбилейный».

Думается, после такого унизительного столичного фиаско в их небольшом домике и

появилась Большая Советская Энциклопедия. Чтобы его дети не оказались когда-нибудь в

положении своего родителя.

***

В семье Петра Ивановича воспитывалось трое мальчиков. Старший, Василий, я с ним не

был знаком, Сергей и младший — Борис. Сегодня никого из них нет в живых. С этой

семьей, на мой взгляд, вообще связана какая-то роковая мистика. Обычно поколения

уходят одно за другим. Так устроен наш мир. С семейством Пасечных система дала сбой: все ушли, практически, одновременно, в течение нескольких лет. Первым трагически

погиб младший, о котором все отзывались, чуть ли не как о гении. Школу окончил он в 15

или 16 лет, затем — Киевский госуниверситет. Опять-таки, энциклопедическая

образованность. В университете этот несмышленыш вел кружок истории русского

оружия, на котором нередкими гостями была университетская профессура. Дружил с

Юрием Шаповалом, который сегодня заслуженный академик-историк. Такая же судьба, если не еще ярче, ожидала Бориса, если б не подружился он вдруг с московской элитой, приехал в гости к внуку Кропоткина, да-да, того самого, и угодил под колеса электрички.

Его привезли в гробу в Голую Пристань аккурат на день рождения Сережи, 31 марта. Те

похороны, говорят, до сих пор помнят старожилы райцентра. Из Киева приехал весь курс

погибшего, руководство университета. Набирающая в те годы всесоюзную известность

элитарная писательница Алла Боссарт отозвалась на смерть «юного гения» большой

статьей в модном журнале «Даугава». Где называла Бориса «потомственным

интеллигентом с холодным пристальным взглядом врожденного мыслителя». Я знавал

Борю, помню, как восхищался им Сережа, но ничего особенного в юноше не видел.

Честно говоря, статья Боссарт меня тогда серьезно впечатлила.

***

72

По поводу матери Сергея, учительницы украинского языка Натальи Федоровны, то

помнится мне, она была не простого происхождения, а в отдаленном родстве с

адмиралами: то ли Макаровым, то ли Сенявиным. Понимаю, сколь приблизительным

выглядит такое утверждение, но это я лично слышал той незабываемой ночью, которую

провел у них дома. Жаль только, не запомнил фамилию ее предка.

Как она попала в Голую Пристань, тоже не ясно. Подозреваю, что эта женщина прошла

хрестоматийный путь отпрысков российской аристократии, разлетевшихся после

революции, спасаясь от классовых преследований, по всем периферийным уделам

великой империи. Дети в школе ее уважали и любили, считали умной и справедливой. В

какой-то мере такое отношение к ней помогало ее сыновьям: им удавалось оставаться в

стороне от местных хулиганских разборок. Все трое получили высшее образование. На

голопристанском кладбище только Боря лежит рядом с могилой матери. Она умерла через

несколько лет после него, и было кому подселить ее к сыну. Все остальные — так уж

сложилось — лежат в разных местах: отец, Сергей и Василий.

***

Я где-то выше обмолвился о мистике, сопровождавшей трагический род Пасечных.

Некоторые находят ее причины в том, что в их доме хранились сокровища, привезенные

старшим Пасечным с войны. Расскажу лишь про то, что видел собственными глазами.

Незадолго до окончания института мне довелось побывать у них в гостях, там я провел

одну из интереснейших ночей в своей жизни.

Теперь я понимаю, что Сережа, не один месяц приглашавший меня к себе в гости, делал

это, чтобы показать родителям, что он не вовсе уж законченный шалопай, вот какие у него

есть взрослые серьезные друзья: комсорг факультета, член партии, что там еще… Не

знаю, достиг ли он своей цели, но его отец, встретивший меня поначалу суховато, спустя

некоторое время увлекся беседой и даже стал угощать меня домашней наливкой, а после

того, как мы плавно вошли в русло темы условности ценообразования художественных

произведений, стал почему-то демонстрировать семейные раритеты. Для начала он

поинтересовался, что мне известно о живописце Ива́нове. После моего затянувшегося

молчания Петр Иванович показал небольшую, сантиметров 40 на 40, картину, пояснив, что это фрагмент головы Иоанна Крестителя, Предтечи, из известной картины этого

художника. Удивляясь моему вежливому равнодушию, он сообщил, что одна лишь

экспертиза подлинности этой картины, произведенная в специальной лаборатории в

Ленинграде, обошлась ему в три тысячи рублей.

— Сколько же тогда стоит сама картина? — не сдержался я, и старший Пасечный, довольный, что, наконец, пробудил интерес к своему шедевру, многозначительно покачал

головой. Отец и сын переглянулись. Мне стало обидно, что голопристанские

интеллектуалы, переведя разговор на доступную для гостя тему денег, тонко подчеркнули

мой жалкий уровень восприятия прекрасного. Вот с этого момента и пошел у нас

разговор, затянувшийся почти до утра.

Конечно, в плане образованности мне до этой парочки было далеко. Но находить слабые

звенья в свободной полемике я умел тоже. Поэтому небрежно поинтересовался: почему

стоимость подлинника в изобразительном искусстве в сотни раз превышает цену

подделки? Странно как-то: эксперты с помощью спектрального анализа и других научных

изысканий с огромным трудом (и не всегда верно!) определяют подлинность

произведения. По сути, подлинник и подделка — абсолютно одинаковые картины, но тогда

почему одна стоит целое состояние, о чем даже не мечтал художник при жизни, а другая –

пшик, дешевая поделка?! Честно признаем, что мастерство художников, как в первом, так

и во втором случае, абсолютно одинаково. Труда для изготовления картины у

фальсификатора тоже пошло не меньше, даже, скорее, больше, так как он был наверняка

скован заданными настоящим творцом параметрами, да еще и требовалось решить

проблему древности холста, на чем чаще всего спотыкаются имитаторы. Значит, все эти

навороты — тра-ля-ля… Так себе, красивые слова. За которыми ровным счетом ничего не

73

стоит. Просто люди сговорились считать кого-то классиком, его творчество — бесценным, и пошло — поехало. Концов уже не найти. А если хотите, можно объяснить по-другому.

Разница между двумя работами, настоящей и поддельной, заключается в том, что в

первом случае — картина выполнена согласно творческому замыслу маэстро, во втором –

всего лишь копия. Пусть и совершенная. И вывод: разница в стоимости — это платаза

идею! Другими словами, цена произведения искусства — это условность, условность и еще

раз условность. Вот почему мне неинтересны эти игры, пусть простят хозяева мою

бестолковость. Эта голова мне говорит лишь о том, что на деньги, вырученные от ее

продажи, можно прожить несколько лет. Простите…

Боже мой, что тут началось! Сережин отец пришел в необычайное волнение. Он, аки лев, защищал высокое искусство, но я стоял на своем. Тогда он принес еще пару работ. Как

сейчас помню: маленькая картинка, чуть больше ладони, на ней зеленый лужок, на

котором пасутся небольшие коровки, да на заднем плане крестьянское строение, мыза, что

ли. Голландская живопись, 16 век, стиль точечного рисунка маслом. Назвал и художника, но имя опять мне ничего не сказало. А еще через час в ход пошла тяжелая артиллерия: отец велел Сереже принести какие-то «инкабулы».

Таких книг, которые принес мой товарищ, я никогда не видел. Две или три из них были в

старинных кожаных переплетах, громоздкие тяжелые фолианты. Он открыл застежку, и я

увидел пергаментные желтые листы, исписанные ломким готическим почерком вручную.

Я подумал, откуда у них такое богатство, но промолчал. Сейчас, когда я пишу эти строки, снова спрашиваю себя: зачем мне все это показали? Какой смысл был открывать

семейные сокровища постороннему человеку? Впрочем, сегодня, когда я лет на 15 — 20

старше Сережиного отца в 1972 году, и вспоминаю себя пятидесятилетнего — пацана

молодого (!), начинаю понимать, что у меня тоже бы вызвал возмущение гонористый

наглец, который, походя, развенчал всю систему ценностей, выработанную художником

за десятки лет соприкосновения с миром прекрасного.

Слушая наш спор, Сережа был счастлив. Его глаза горели. Гость оказался на уровне: сумел «завести» отца. Вот какие нынче у него друзья…

На шум разговора несколько раз выходила из спальни, кутаясь в халат, сонная Наталья

Федоровна. Она щурила глаза на яркий свет, приносила нам кофе. В комнате стоял

страшный дым, все курили. В общем, та еще ночь.

***

Между тем, семейные ценности Сереже в жизни не помогли. После института он много

лет перебивался с хлеба на квас. Занимался литературной поденщиной. Работал в

областном Доме народного творчества. Писал сценарии для сельских праздников. Он

блестяще рифмовал и делал это играючи. И пил, пил, пил…

С женой ему повезло. Ей с ним — меньше. Наталья, тезка его мамы, имела высшее

техническое образование, работала инженером в быткомбинате. Стройная, умная, красивая. Чуть склонная к полноте, по своей природе — добрячка. Прекрасно пела и

аккомпанировала себе на гитаре. Влюбилась в Сережку «на слух, головой». До поры до

времени прощала ему загулы. У них родился сын. Читатель легко догадается, как они его

назвали — Борисом. Смышленый, красивый мальчик. Голубые глаза, роскошные вьющиеся

волосы. Но над Пасечными продолжал витать рок. Во втором или третьем классе в

течение, буквально, трех дней Боря совершенно облысел. Так и вырос — абсолютно

лысым. В чем там было дело, узнать не удалось. Медицина оказалась бессильной.

В годы перестройки Наташа Пасечная закрутила пыль столбом: с двумя подругами

основала фирму по реализации горюче-смазочных материалов. Гоняли эшелоны с нефтью

из России. Долго просуществовать на этом рынке им не удалось, через несколько лет их

вытеснили. Но за это время дамы успели встать на ноги: Наталья приобрела квартиру и

автомобиль. Единственные годы в жизни Сергея, когда он ни в чем не нуждался. Наташа

даже «командировала» его на пару недель отдохнуть заграницей.

***

74

Его сорокалетие Наталья отметила широко: сняла кафе «Аскания-Нова» на проспекте

Ушакова, пригласила новых приятелей. Моих знакомых среди них почти не было, в

основном, «новые русские». Какие-то потертые дамы в роскошных платьях с перьями, холеные господа с тусклыми улыбками. Гостей встречала хозяйка, ей же вручали подарки.

Я обратил внимание, какие имениннику дарят прекрасные альбомы живописи, кожаные

портфели, дорогие авторучки в эбонитовых футлярах. С деньгами у меня, на тот момент, завуча городской средней школы, было туго, и я робко передал ей конверт с тысячной

купонной купюрой (я получал тогда где-то 5 тысяч в месяц). При этом что-то промямлил: мол, зарплату дают не вовремя… Наташа, умница, крепко взяла меня за руку и душевно

сказала:

— От тебя, Виталик, нам дорогих подарков не надо. Я никогда не забуду, как ты подарил

Сереже печатную машинку, когда у тебя была такая возможность. Он до сих пор печатает

на ней свои стихи. Спасибо тебе, проходи в зал, ты настоящий друг!

Это был чудесный день рождения, кажется, первый и последний, который отмечался

Пасечными с такой помпой.

***

Потом Наталья застала мужа в пикантной ситуации, и они расстались. Не захотела

прощать его. Мне рассказала, как тяжко даются ей деньги, как жмут со всех сторон ее

фирму, и что от нервных срывов у нее постоянно наливаются водой ноги.

— И если к тому же меня предают дома, мой тыл не благодарен и не надежен -

резюмировала она, — зачем мне такая семья?!

При разводе Наташа повела себя благородно: не мстила мужу и сделала ему

однокомнатную квартиру. Дальше он жил уже один. С 1995 года, после кратковременной

работы в пресс-центре горсовета, куда я его устроил, пользуясь тем, что какое-то время

был на полставки советником председателя, он уже официально нигде не трудился. При

встречах говорил, что увлекся японской поэзией, продолжает писать стихи. Заканчивал

неизменной фразой: — Дай трояк на бутылку пива… Если занимал деньги в долг, потом

обязательно возвращал.

***

Татьяна Кузьмич, согревшая его последние годы, говорила, что он серьезно повлиял на

формирование ее взглядов и отношение к жизни.

— Сергей открыл мне новый мир, перевернул взгляды на все, до него я как будто ходила в

темных очках… — рассказывала она. Особо запомнилась ей такая деталь. Оказывается, Сергей часто говорил, что его мозг — это клубок копошащихся змей, которые своей

75

непрерывной возней не дают ему покоя и иногда приводят в шоковое состояние. Он плохо

спал, его рука постоянно тянулась к перу. Стихи он писал на клочках бумаги. Иногда с

трудом разбирал свой же почерк, переписывал набело и удивлялся, что это он сам

написал. Подходил к Татьяне, читал ей, и в его глазах стоял вопрос: «Неужели это

сочинил я?!». Говоря о нем, Таня привела мысли Марины Цветаевой о настоящей

интеллигенции, которая ведет «жизнь духа, а не жизнь брюха». Так-то оно так, подумал я, но к этому духу надо непременно прибавить легкий запах дешевого алкоголя, сопровождавший Сережу до самого конца…

— С его уходом я потеряла праздник, который много лет был со мной… — завершила

словами Хемингуэя она.

***

В его жизни принимал участие Николай Островский, в свое время работавший

помощником губернаторов: Вербицкого, Кравченко, Юрченко. Помогал, когда мог, материально, поддерживал морально, пытался если не полностью прекратить его пьянки, то хоть как-то их ограничить.

Сережа был легким человеком, и все, кому он не составлял в творческом плане

конкуренции (т. е. не местные стихослагатели), любили его. Правда, жена одного моего

приятеля, тоже давно знавшая Сережу, говорила, что испытывает к нему сугубо

отрицательные чувства, более того, ненавидит его.

— Безвольная шваль, — сказала она. — Похоронить такой талант, за это убить его мало!

— Ты говоришь так, будто тебе он что-то должен, — не сдержался я.

— Да, должен, — безапелляционно ответила она. — Только не мне, а всем нам, кому не

досталось его гения. Прожил, как хотел, исключительно для себя. Мудак.

***

Как ему жилось последние годы, — известно только ему. Носил старые вещи, но был

аккуратен, смотрел за собой. Только у него появлялась копейка — тут же находились те, кто помогали ее спустить. Родители вели войну с его пьянством, но ничего не могли

поделать: он попал в серьезную зависимость от алкоголя.

Сережа часто встречался с сыном, пытался влиять на него интеллектуально, привить Боре

любовь к настоящей литературе, изобразительному искусству. Сильно переживал его

облысение. Мне кажется, между ними была большая близость. Наталья никогда этому не

препятствовала, считая, что отец, встречавшийся с мальчиком в абсолютно трезвом

состоянии, хорошо на него действует. Так, по крайней мере, говорила она мне сама.

У нее недаром наливались ноги. Рискованный бизнес быстро разрушил ее здоровье.

Фирма прогорела, подруги с головой ушли в другие дела. Цветущая женщина сгорела за

несколько месяцев, в лежащей в гробу старушке ее было невозможно узнать.

***

Сергей был известен городским интеллектуалам. Он постоянно посещал дискуссионный

клуб просмотра альтернативного кино, блестяще выступал, пользовался неизменным

успехом. Но только не любовью. Местные поэты, к которым королева по ночам не

прилетала, по вполне понятным причинам, его на дух не переносили. Не стану здесь

распространяться на тему зависти в среде творческих людей, надеюсь, читателю и так это

хорошо понятно. Пойдем дальше.

Накануне выборов 2004 года мы встретились на Суворовской. Купив тут же бутылку пива, он первым делом спросил, за кого я собираюсь голосовать. В мягкой форме пришлось

ответить, что такой вопрос, после стольких лет знакомства, явное неуважение. Сережа

немного смутился и сказал, что просто его интересует, как в этой ситуации будут

голосовать евреи, и он подумал, что я, играя определенную роль в общине (к тому

времени я уже давно работал директором еврейской школы), мог бы ему прояснить этот

вопрос. Меня удивила его избирательность: разве он не понимает, что евреи, как и все

прочие, очень разные люди, и будут, естественно, голосовать, точно так же, как украинцы, 76

русские и даже узбеки, если такие здесь водятся. Правда, замялся я, некоторое отличие все

же есть…

— Какое? — заметно оживился Сережа.

— Ни при каких условиях мы не будем голосовать за фашистов…

***

Завершая свои зарисовки о Сереже Пасечном, скажу, что, на мой взгляд, для оценки этой

личности мало приемлемы диаметральные подходы типа: что ему удалось сделать

хорошее за свой краткий пролет от одной тьмы — к другой (так он определял слово

«жизнь»), и чего никогда он не делал плохого. Если начинать с последнего, а это мне

легче, то он не обидел ни одного человека, кроме себя и своих близких. Он не участвовал

в разворовывании страны, не стремился попасть в паразитарный класс олигархов, не

рвался в наши ненасытные политики, имел то, что сейчас встречается крайне редко: чувство стыда. Он был честным человеком — пусть читатель сам скажет: много это или

мало. Сергей рассказывал, как его вербовали в осведомители. Доносчиком он не стал, что

потом причиняло ему немало сложностей. Но после каждого такого вербовочного

подхода, он, к сожалению, искал утешение в вине.

Как и любого нормального человека, его многое в стране возмущало. Под занавес я даже

замечал у него некоторые антисемитские нотки. Мне было жаль его и не до обид. На моих

глазах пропадал хороший человек.

***

Остановлюсь на его стихах. Так получалось, что он не проталкивал их в печать. Рисуясь, болтал, что для выхода в свет есть у них целая вечность — особенно, после его смерти. У

Сережиного творчества имелось немало латентных поклонников. Только не среди

местных сочинителей, которые отказывались читать после него свои стихи. Как-то в

одной компании я обратил внимание на немолодого господина богемной внешности, который читал Сережины стихи наизусть. А после, поднимая тост за поэта, неожиданно

сказал, что когда он читает Пасечного, то въявь представляет себе, как в эти высокие

мгновения пропеллером крутятся от зависти в гробах великие классики отечественной

поэзии (назвав, разумеется, парочку известных читателю имен). Одного херсонского

стихотворца при этих словах, буквально, перекосило. У бедного Сережи с лица не сходила

полупьяная улыбка, а мне почему-то стало его ужасно жалко.

Впрочем, не думаю, что Сергея надо жалеть. Он жил, как хотел. Был свободен, не скован

регламентом трудового дня, настоящий кот-интеллектуал, который ходит сам по себе. За

это расплачивался одиночеством, нищетой, неприкаянностью. Кстати, коль речь зашла у

нас о стихах, могу предположить, что хотя сегодня многим и не известно его творчество, это вовсе не значит, что не придет час, когда некоторые королевы станут навещать

школьные хрестоматии. Так в жизни тоже бывает.

***

А беды семьи Пасечных продолжались. Через полтора года после смерти Сережи

бесследно исчез его сын Борис. Как его ни искали — безрезультатно. В городе его

друзьями были развешены сотни фотографий юноши в кепке, скрывающей отсутствие

волосяного покрова. Поздно. Надо понимать, сегодня он там, где его папа и мама. Семья в

сборе. А мне это дико: как черный ворон небытия за что-то наказывает близких людей…

Если в своей жизни я и сделал два — три собственных открытия, то одно из них мне помог

совершить Сергей Пасечный. Знаете расхожую фразу: «талант не пропьешь», которой

тешат себя интеллектуалы, не чуждые этого порока? — Ерунда. На Сережином примере я

убедился, что пропить можно все, даже то, что авансом отпущено Богом.

Я поинтересовался знатными людьми Голой Пристани. Их немало. Герои войны и труда.

Летчики, комбайнеры, даже один капитан-директор знаменитой китобойной флотилии. Их

имена увековечены на Аллее памяти, и это правильно. А вот на райцентровском кладбище

до сих пор нет пристойного памятника на могиле того, кто, достигнув подлинных

интеллектуальных вершин, тихо ушел в безвестность. Прощай, Сережа, ты получил от

77

жизни куда больше удовольствия, чем доставил ей. А нам оставил лишь жалкую горстку

своих бесценных стихотворных жемчужин. Жаль.

***

ДОН-ЖУАН

Донна Анна, донна Анна,

Я искал Вас, я искал Вас.

Над Кастилией туманы

Как фата над Вашим станом.

А мои глаза как раны.

Я искал Вас,

Донна Анна.

Донна Анна, донна Анна,

В небе звезды, в небе звезды!

Душный день в забвенье канул,

Я Вас ждать не перестану,

Вас обманывать не стану,

В небе звезды,

Донна Анна.

Донна Анна, донна Анна,

Как тоскливо, как тоскливо.

Все герои и титаны

Меньше листьев от платана.

Всюду серость и обманы.

Как тоскливо,

Донна Анна.

Донна Анна, донна Анна,

Дайте руку, дайте руку.

Я пришел, наверно, рано,

В трезвость мира слишком пьяным…

КТО СТУПАЕТ ЗА ТУМАНОМ?!

Дайте руку,

Донна Анна!

***

Этой ночью королева прилетала.

Королева Снежная, из сказки.

Окна льдинкою она разрисовала,

Подобрав похолоднее краски.

Утром льдистым чудом распустились

На стекле замерзшие соцветья,

По-волшебству окна расцветились

Зачарованным, холодным светом.

А потом заплакались слезами

Распустившиеся листья ледяные,

78

И печально-синими глазами

Королева плакала над ними.

И от слез внезапно потеплела

И девчонкой веснушчатой стала….

Так исчезла Снега Королева –

На дворе весна затрепетала.

Конец 60-десятых.

***

Всю ночь шептался с небом дождь,

Текли по стеклам слезы,

Стучал в окно ко мне всю ночь

Дрожащий сук березы.

А утром в маленьком саду,

Как будто в страшном сне,

Стояли в грустнозвонком льду,

Стучавшие ко мне.

Уже не в силах говорить

В звенящей тишине

Тянули ветви с жаждой жить

Стучавшие ко мне.

Хрустели льдисто пальцы их,

Промерзнув до корней,

Стояли как убитый стих,

Стучавшие ко мне.

Ко льду ствола лицо прижав,

Я плакал в тишине…

И о весне мне зашептал

Тот, кто стучал ко мне.

***

Да, все меняется на свете:

Уходит день, приходит ночь,

Уходим мы, приходят дети

Все ту же воду потолочь.

Да, все меняется на свете.

Уходят годы без следа,

Взамен, не заменяя этим,

Придут почтенные лета.

Да, все меняется на сете,

На возраст юность заменив,

Меняем гнев на добродетель,

На успокоенность — порыв.

79

Ключи от сердца — на отмычки,

Незаменимость на обмен:

Неизменима лишь привычка

Ждать перемен. Ждать перемен.

15.04.78

Снова под вечер — зеленый, речистый,

Шумный и пыльный встает предо мной

Маленький город — Голая Пристань,

Тот, где я вырос и стал сам собой.

Будто гнездо заплутавшее в кроне

В устье Днепра над великой рекой

Город — да город ли? — в зелени тонет

Там, где находится дом мой родной.

Время уходит как лист по теченью,

Годы уплывшие, где вас догнать?

В городе этом — а может селеньи –

Все не дождется меня моя мать.

Лист виноградный падет на колени,

Тень от заката плывет по стерне,

И задрожит паутина сирени

Над свежей могилою памятной мне.

Город… Маслины, да ягода волчья,

Плавни да степь, осока — камыши…

Где-то меня дожидается молча

Голая пристань моей души.

29.10.1978

________________

ТЯГА К КРОВУШКЕ

Тайны человеческого мозга. Прочитал в «ЛГ» рассказ о добром, полном человеке, который взволнованно спрашивал у прохожих:

«У меня каких-то два часа назад пропала собака, моя любимица, я ищу ее. Вы не видели

поблизости скопления собак?».

Он вызывал сочувствие, ему говорили и он уходил. После видели его, доброго, у стаи

собак, он бросал им еду. А потом на этом месте лежало 8 собачьих мертвых травленых

тел. Что это?

80

Я пытался поставить себя на место этого человека: что могло бы меня подвигнуть на

такое? И не нашел. Может быть, просто есть люди, которые испытывают неутолимую

потребность убивать? Все эти охотники, добытчики, зверобои?

С точки зрения религии (иудаизма, например), умерщвление животных, в целом, не

приветствуется. Оправданным считается лишь деятельность профессиональных

охотников, которые тем кормятся и живут. Или забойщиков, которые исполняют важную

социальную функцию, обеспечивая других мясными продуктами питания. Не знаю, прав

ли я, но вывод для себя сделал такой: любой, кто получает удовольствие от убийства ни в

чем не повинного животного — мразь, человеческое отребье. Если холодильник дома

ломится от продуктов, а тебя все равно тянет к ружью — ты кровожадный подонок!

Который спит и видит, как дрожит в смертельной судороге забитое им животное, как

медленно угасает его бессильный — еще минуту назад живой! — взгляд. И сладостно

замирает черствое сердце: я — человек, я — царь природы, я всех сильнее!

Только не надо пояснять, что на охоте процесс убийства составляет лишь малую долю

события, а большую часть его занимают элементы приятного мужского

времяпрепровождения: многокилометровая прогулка на свежем воздухе, выпивка, костер

и доверительные неторопливые побрехеньки. Все это можно делать без ствола. Вот

только того удовольствия не будет…

Человек — я имею в виду нормальную личность — убивает любое живое существо только

по необходимости. На войне. В случае опасности. Для пропитания. Спасая людей и

животных от хищников. Но — не для удовольствия! Как это делал бывший президент

Российской федерации Ельцин.

Прочитал как-то в газете о его царских охотах и был буквально потрясен. Этот

жизнелюбивый упырь, сдавший со временем власть Путину, с условием не возбуждать

против него или членов его семьи уголовного преследования (знала, видно, кошка, чье

сало съела!), большую часть свободного времени проводил на охоте. По утверждению

Александра Коржакова, бывшего руководителя его охраны, у Ельцина было несколько

роскошных поместий, но больше всего любил он дачу в Завидово, где находится самое

большое и богатое охотничье хозяйство России (120 кв. км, недалеко от Москвы в

Тверской области, огромное поголовье оленей, маралов, кабанов, лис и зайцев). К нему

приезжали охотиться Гельмут Коль, Брайан Малруни, Мауно Койвисто. Они страшно

завидовали, глядя, как российскому президенту прямо под колеса бронированного

«Мерседеса» егеря выгоняют оленей, кабанов, лосей, и пахан этот палит сладострастно во

все стороны из раритетных ружей, бережно подаваемых угодливой обслугой. У садиста, говорят, даже план был: убивать в день не меньше 30 крупных животных. Охотился

трижды в сутки: утром, днем, ночью.

«За один выход шеф как-то убил 9 лосей — расстрелял все стадо, в том числе совсем

маленьких»

Если охотились на пернатых — убивал не меньше 100 штук. Ездили по

асфальтированным дорожкам на машинах с люком на крыше. Стреляли прикормленных

животных при помощи цейсовской оптики из люка или окна. Автор умилялся, мол, нежадным человеком был этот охотник: отдавал туши егерям, не забывая при этом

отрезать для личного пользования лосиные языки и губы.

Сделал, кровосос, микроосвенцим из правительственной дачи. Ему б еще для

интенсификации процесса завести там газовые камеры… А ведь рядом, как правило, находилось немало людей — и ни одного человека, который сказал бы:

— Оно тебе надо, Боря… Посмотри, какие они красивые — тебе их не жалко?! Оставь

их, от греха подальше, в покое…

Раз не нашлось того, кто ему так бы сказал, значит, круг его — одни холуи и шестерки.

Псы кровожадные!

У испанцев — одним из видов национального искусства является всемирно известная

коррида. Такие зрелища, кроме местного люда, стремятся, в первую очередь, посещать

81

туристы, алчущие экзотики. Один знакомый, с мнением которого я считаюсь, говорил, что

в содержательной основе корриды, зрелища впечатляющего и в высшей степени

поучительного, лежит философское отношение к понятиям жизни и смерти. Он даже

называл это торжественным актом перехода от состояния бытия к глобальному небытию

на глазах десятков тысяч случайно-неслучайных зрителей. Так это или нет — судить не

берусь, лично для меня подобные зрелища чужды. Но все же разница между тем, что

происходит на испанских корридах, и неприкрытым садизмом, который творят над

беззащитными животными отечественные выродки, несомненна. Тот же тореодор, по

крайней мере, не ведет по быку огонь из автоматического оружия, находясь под

надежным прикрытием бронированного автомобиля. Он рискует собой и рискует

достаточно серьезно. Конечно, стороны в такой схватке не равны, но все же… На стороне

животного здесь — мощь и сила. У тореодора — реакция и ловкость, понимание ситуации и

ясная голова. А чем рискует людское отребье с огнестрельным оружием и живым щитом

из телохранителей и егерей?!

Развивая эту тему, мы обязательно придем к вопросу: почему власть имущие так

неравнодушны к крови животных, и — только ли к их крови? Не с той ли же легкостью они

проливают человеческую? Вопрос не праздный. И вспоминается сразу череда звучных

фамилий. Иван Грозный, любивший до самозабвения травить зверье с собаками и попутно

проливавший целые реки людской крови. Мягчайший Николай Второй… Во всем другом

мягкотелый и нерешительный, охотничий карабин он, однако, держал в руках твердо.

Незабвенный интеллектуал, добрый дедушка Ленин тяготел к чужой кровушке до такой

степени, что, судя по ностальгическим воспоминаниям его жены и соратницы Крупской, не погнушался во время ссылки в Шушенском набить веслом пол-лодки тушек

несчастных зайчат, прибившихся к небольшому островку в ходе ледостава. Так сказать, любимый народный персонаж — дед Мазай, только наоборот. Радовался Ильич, потирая

руки: добытчиком ощущал себя знатным — завалил окровавленным заячьим месивом все

днище! Только кто потом ведрами холодной речной воды смывал ручьи крови с лодки, не

сама ли автор этих веселых воспоминаний? Вот откуда, наверное, столь частые призывы в

его письмах-инструкциях к нижестоящим товарищам: надолго устрашить кулачье и

священников, расстрелять каждого десятого, решительней репрессировать, уничтожить

как класс, и в том же роде далее.

…Говорил на эту тему с женой, она считает, что стремление к охоте — физиологический

инстинкт человека, желающего испытать сладкое чувство риска, развеяться от серых

будней мощным впрыскиванием в кровь адреналина.

Сейчас, правда, того же достигают любители экстремальных видов спорта, но охота по-прежнему остается изысканно-аристократическим удовольствием для публики, пресыщенной житейской монотонностью. К тому же, удовольствием безопасным.

Хотя здесь я, возможно, не прав. Гибнут, часто гибнут в наше время на охоте люди.

Политики, например, перешедшие кому-то дорогу… Бизнесмены, перекрывшие кислород

чужому бизнесу… А так как наши политики в большинстве своем и есть бизнесмены, то в

их сплоченных рядах подобные потери весьма ощутимы.

Адреналин-адреналином, но не думаю, что в его поисках нужно обязательно кого-то

убивать. Что же касается риска в ходе охоты, то он сведен до минимума наличием

мощного огнестрельного оружия и численностью охотящихся. Сейчас поодиночке никто с

ружьем не шастает, в наших широтах это чистое развлечение, а не промысел.

Любопытно, что женщины к таким увлечениям относятся достаточно прохладно, я что-то не слышал, чтобы среди них были любительницы. Это, в общем, понятно: по своей

природе они призваны дарить жизнь, им не до блажи с пальбой и водкой. Тогда что

получается — предназначение мужчины нести смерть?!

Называть поименно высокопоставленных любителей охотничьего смертоубийства: хрущевых и брежневых, пол-потов и герингов, — дальше не стану, им несть числа.

А между тем, правление душегубов дорого стоит их странам.

82

В завершение маленький пассаж. Читал недавно дневниковые записки Варлама

Шаламова. Давно неравнодушен к этому автору. Его мудрая жесткая проза многолетнего

страдальца тюремных архипелагов подкупает мужеством, правдивостью, выстраданным

фатализмом. Не повезло доброму человеку родиться в определенной стране в

определенное время. Не повезло — и жизнь оказалось выброшенной коту под хвост: десятки лет в неволе, огромный опыт отрицательных состояний, нужда, одинокая

старость, и главное — несправедливость во всем, что касается его высокого творчества, статуса в писательской среде, непростых отношений с такими мэтрами отечественной

литературы, как Пастернак, Солженицин и другие. Непруха…

Но одно место из его воспоминаний поражает особенно. Подводя итоги своей жизни, он

счел главным достижением не то, что многолетние лагеря и ссылки его не сломили и он

по-прежнему ненавидит как воровскую масть, так и власть подонков, независимо от того

по какую сторону колючей проволоки они находятся; не свои изумительные книги и в

высшей степени доброжелательные отзывы читателей; а уже на излете, находясь в доме

престарелых, ненавязчиво отмечает, что отец его был охотником, а он — никогда, ни разу!

— не обидел в своей жизни ни одно животное…

Читал это, и у меня сжималось сердце. От радости и гордости за него, и от стыда за

себя: вспомнил, как много лет назад, в бытность мою студентом одесского холодильного, я с группкой таких же идиотов с интересом наблюдал у памятника Неизвестному солдату, как трещат иглы и корчится в пламени Вечного огня маленький, безобидный, не

сделавший ничего плохого ежик, брошенный туда безжалостной рукой мерзавца-сокурсника. А ведь я мог не дать ему это сделать. Я был сильнее и имел репутацию.

Хватило бы, наверное, и одного моего слова. Но молча стоял и смотрел. Мне было

интересно…

С тех пор прошло больше сорока лет. Мне не верится, что тот я — это я сегодняшний.

Будто два разных человека. Сегодня я бы самолично разорвал на части любого мучителя

живности. И, тем не менее, могу Шаламову только позавидовать: на чистоту и на доброту.

Сказать о себе так, как сказал он, мне уже не дано. Жаль…

А теперь вопрос: сравнимы ли по своим нравственным качествам такие личности, как

живодер Ельцин, с ежедневным планом обязательного умерщвления десятков братьев

наших меньших, и скромный, честный, добрый человек — Варлам Шаламов?

К сожалению, в истории принцип «подонкам — забвение» не действует. Их помнят, и

помнят долго. А вот приличных людей почему-то быстро забывают. Разве это

справедливо?

==============

ПОДЛИННЫЕ ПРИОРИТЕТЫ

Мимо моего дома часто проходит многодетная соседская семья. Симпатичная

молодая пара да куча детишек мал-мала меньше. Он — высокого роста, подтянутый, с

редкими кучерявыми волосами на начинающей лысеть голове. Любит свободные одежды: футболки, батники, шорты. Жена его — хорошо сложенная, под стать ему ростом, белокожая, внешне медлительная, с иконописным страдальчески-открытым лицом. Дети

аккуратны и чистоплотны, на них приятно смотреть.

83

Кажется, они члены какой — то религиозной секты из тех, коих пруд пруди развелось в

последнее время.

Сказал недавно, указывая на них своему молодому другу: как это здорово, что люди

смогли себя реализовать в браке, создать прочную семью, достойно выполнить

репродуктивную функцию. Привел в пример молодую мать, как дивно отлаженный самой

природой механизм для продолжения рода: широкие, чуть низковатые бедра, полные

налитые грудные железы, легкие жировые отложения на намечающемся животике.

И услышал в ответ:

— Не думаю, что вы правы. Слов нет — самка хороша, но муженек ее — вот кто

действительно подлинный мастер воспроизводства: я его знаю много лет и с

уверенностью могу утверждать, что именно он сумел реализовать на все сто свою

главную жизненную функцию…

— Что ты имеешь в виду? — спросил я.

— Мы учились на одном курсе, и в то время, когда другие ребята увлекались разным: стихи писали да в походы ходили, занимались спортом и зубрили ночами, — Валека

интересовало другое…

Как-то на уборке винограда наша группа — одни парни! — после ужина устроила в

совхозной столовой конкурс анекдотов. Ребята подобрались остроумные, было весело, а

когда очередь дошла до Валека, ему, наверное, не чего было сказать, и он предложил

исполнить смешной танец.

— Вы такого еще не видели! — самоуверенно заявил он сокурсникам.

И вот появился транзисторный приемник, раздались ритмичные звуки веселой самбы, танцор наш тенью метнулся к двери пищеблока, а через мгновение вернулся, держа в руке

какой-то блестящий стеклянный предмет, и громогласно попросил всех на минутку

отвернуться, чтобы он «вошел в форму».

Мы, весело смеясь, отвернулись, а когда друг наш, наконец, позволил себя лицезреть, у

большинства отвисли челюсти…

Высокий гориллоподобный Валек — совершенно голый! — отплясывал на столе, вихляясь

всем телом, зажигательный канкан. Но удивление публики вызвал не столько танец

нагишом, хотя из раздаточного окошка уже дружно выглядывали девушки-посудомойщицы, а простая скромная вещица — двухсотграммовая баночка из-под

майонеза, плотно надетая изобретательным студентом, будущим педагогом, на головку

своего трубоподобного члена и отбрасывающая веселые блики от яркого света

электролампочек…

— В общем, — завершил рассказ мой приятель, — сокурсник наш уже тогда, много лет

назад, понял, наверное, что для него в этой жизни главное и, вполне естественно, именно

этот свой предмет он потом и использовал по полной программе.

…Наверное, у меня не очень здоровая психика. Когда мимо моего балкона идет на

молитвенную службу эта дружная многодетная семья, я мгновенно отключаюсь и уже не

замечаю ничего: ни зрелой женской красоты достойной матери семейства, ни упруго

шагающего, держащего за руки младших детей, ее заботливого супруга.

В моей голове мгновенно рассыпаются сотни блестящих искорок от небольшого

стеклянного предмета — той самой баночки из-под майонеза, которая раз и навсегда

определила жизненный путь настоящего мужчины, сумевшего найти в этой жизни

подлинные и, самое главное, надежные приоритеты.

===========

ГЛАВНОЕ СЛОВО

84

На конкурсе «Журналист года», подведение итогов которого проходило в

двухтысячном году в кафе «Микон», я поднял тост за главное слово русского языка –

любовь. (Пушкин, в активном словаре которого было сто пятьдесят тысяч слов, таковым

считал глагол «любить»). И пожелал присутствующим всегда находиться в атмосфере

любви — и своих близких, и коллег по работе — ибо именно такая атмосфера всемерно

содействует повышению результатов творческой деятельности.

Все были приятно тронуты и дружно подняли бокалы, лишь владыка Ионафан, глава

областного христианского православия Московского патриархата, сидевший со своим

секретарем за соседним столиком, довольно громко произнес:

— «Ну, слово «любовь» — главное у нас… А у вас, на иврите, — какое слово считается

главным?»

В зале установилась тревожная тишина. Мне было четко показано, что я — чужой, все ждали, что я скажу в ответ. Обычно у меня в таких случаях реакция, как и у многих

других людей, несколько заторможена. Я даже подумал, что надо просто достойно

промолчать, уже этим вызвав сочувствие окружающих. Но тут что-то со мной произошло, будто в голове высверк какой-то, и я в полной тишине, медленно чеканя слова, негромко, но так, чтобы было слышно всем, ответил заносчивому попу:

— «У моего народа, владыка, главное слово на иврите: «Бог». Адонай».

В глазах помощника епископа мелькнули довольные искорки, в зале облегченно

зашевелились, наступила разрядка. В перерыве ко мне подходили председатель

областного совета Третьяков, мэр Ордынский, заместитель губернатора, жали руку, говорили, что им было неловко за владыку, высказывали одобрение, что удалось так

осадить его. Ионафан посидел еще несколько минут и затем, с лицом человека, который

потерял в одночасье всех своих родственников, покинул уважаемое собрание. Ведь это

для него, высокого религиозного деятеля, слово «Бог» должно было быть главным…

===============

ОБРАЗОВАТЕЛЬНЫЕ КАЗУСЫ

Если бы был жив незабвенный Остап Бендер, к сотням его комбинаций несомненно

прибавилась узаконенная нынче продажа листков высококачественного картона, удостоверяющих наличие у их счастливых обладателей высшего образования. Открытие

в Украине массы частных высших учебных заведений, среди которых сотни, так

называемых, периферийных факультетов, действующих под крышей государственных

вузов, — легальный, высокорентабельный и весьма респектабельный бизнес современных

торгашей от образования. Лет пятнадцать назад открылись такие вузы и в Херсоне.

Если сегодня для многих не секрет, сколь низкий уровень образования получают

выпускники государственных вузов, обучающиеся на платной основе (где еще

сохранилось хоть какое-то подобие требований к качеству знаний), — то нужно ли

говорить, как и за что выдают сейчас дипломы в частных?!

Хозяева их неплохо устроились. Важно надувают щеки, подчеркивая свою

значимость в кругах местной интеллигенции. Не брезгуют государственными наградами и

требуют признания своих великих образовательных заслуг от доверчивых сограждан, неискушенных в образовательном шулерстве. Сколько тысяч бедняг, родители которых

тянулись изо всех сил, чтобы оплатить учебу своих отпрысков, получили никому не

нужные бумажки, свидетельствующие о непроходимой глупости имевших несчастье

поверить, что диплом за деньги и знания за деньги — это одно и то же. Плуты довольно

потирают руки, качая денежку за сомнительные услуги, дураки кручинятся, не в силах

устроиться работать по полученной специальности.

85

Здесь я позволю себе небольшое отступление. Ранее в своих записках я уже

рассказывал о случае, который открыл мне глаза на частные институты. Лет пять назад, в

середине сентября, ко мне явился выпускник моей школы, крайне слабый ученик, сын

одного рыночного деятеля, ни разу не сдававший в школе экзамены по причине плохого

состояния здоровья, и всегда обеспеченный для этого всеми необходимыми

медицинскими документами, в точном соответствии с инструкциями Минпроса. Мой

выпускник, цветущего вида юноша, похвастал тем, что уже поступил на юридический

факультет местного частного вуза и попросил… выдать ему аттестат зрелости, который он

так и не удосужился получить летом: во время выпускных экзаменов, как всегда, болел, потом ездил куда-то отдыхать, в общем, пришла пора получать заслуженный аттестатик!

Сказать, что я тогда был удивлен — ничего не сказать… Что же это за высшие учебные

заведения, куда принимают даже без наличия каких-нибудь документов о среднем

образовании?!

Наверное, здесь будет уместно упомянуть еще одну историю, красноречиво

характеризующую уровень наших вузовских педагогов.

Дело было в конце восьмидесятых, когда наш пединститут еще не назывался

университетом, а я был консультантом-референтом депутата Верховного Совета СССР

В.Череповича. Который регулярно принимал в здании горсовета избирателей, алчущих

его высокого вмешательства для решения своих бед и проблем. Приемы проходили

вечером, и обычно выстраивалась длинная очередь людей, готовых покорно ждать часами

желанной аудиенции.

Честно говоря, немолодая полная женщина, жалующаяся на то, что ее внука не

приняли в пединститут, у меня сразу же вызвала невольное раздражение.

— Постыдилась бы идти сюда с такой чушью, это уже вообще переходит всякие рамки, -

подумалось мне. Похоже, подобные чувства испытывал и сам народный слуга.

— Поставить нашему Эдичке «двойку» по английскому… — причитала не по возрасту

ярко одетая дама, — да свет не знает такой несправедливости! Вы как депутат просто

обязаны немедленно вмешаться!

— Если депутат станет разбираться с каждой «двойкой», где он тогда возьмет время, чтобы помочь сотням людей, толпящихся сейчас в коридоре с более важными

проблемами? С такими вещами следует идти в приемную комиссию! — мягко предложил я.

— Если я иду к депутату, значит, мне и нужно идти к депутату! Когда в этом несчастном

педине ставят «двойку» такому мальчику — не грешно и обратиться к самому

Генеральному секретарю!

— Тысячи абитуриентов не справляются с вступительными экзаменами, тем более, иностранный язык у нас действительно знают немногие… Я, например, тоже им не

владею, и жаловаться, если бы мне поставили «неудовлетворительно», никогда бы не

стал, — вступил в разговор мой депутат.

— Это ваше дело — жаловаться или нет, — отрезала недовольная бабушка, — но ставить

«два» моему Эдику — я никому не позволю! Если бы так оценили его русский — я бы не

возмущалась, он действительно его не очень хорошо знает. Но английский… Разве

ребенок виноват, что преподаватели не понимают его речь? Это, скорее, не его, а их

проблема — что они его не понимают! Ответил им на все вопросы, рассказал, что надо — а

они ему «двойку»! Ничего себе, педагоги…

Мой сын с невесткой, между прочим, дипломатические сотрудники, много лет работают в

Вашингтоне, там Эдик и родился. Мальчик закончил посольскую школу и, к вашему

сведению, у него родной язык — английский, и знает он его, как любой американец, к тому

же имеет по нему высший балл… А они его не понимают!

Я посмотрел на депутата, депутат посмотрел на меня. Затем он взял небольшой

служебный телефонный справочник, нашел нужную фамилию и позвонил. Вкратце

передал бабушкин рассказ ректору института Ницою, а затем отодвинул трубку от уха: такие громкие вопли неслись оттуда. Выслушав, поблагодарил за верное решение вопроса

86

и предложил бабушке подойти завтра с внуком в приемную комиссию: ее мальчик будет

зачислен.

— Что там тебе кричал ректор, что ты даже подальше отвел трубку? — спросил я, когда

бабушка с довольным видом вышла из кабинета.

— Крыл матом во всю ивановскую своих злосчастных педагогов, — ответил мне депутат.

— Представляешь, какой бы скандал наделала эта история, если бы стала достоянием

местных газет?!

==============

ЧТО ПОСЕЕШЬ

У каждого учителя — если он настоящий учитель! — есть свои педагогические находки, разные штучки-дрючки, которые тепло окрашивают рутинное школьное бытие и надолго

запоминаются всем свидетелям и участникам. До сих пор помню, какой восторг вызвала

когда-то у меня, молодого директора школы, статья в «Литературке», где рассказывалось

о педагогическом новшестве одного школьного руководителя, который в своем кабинете, с целью решения сугубо воспитательных задач, повесил на видном месте картину: «Иван

Грозный убивает своего сына». Теперь любой проштрафившийся ученик, вызванный к

нему на ковер, становился участником содержательной беседы:

— Ты знаешь, что изображено на этой картине? — негодующе вопрошал директор, — Это

Иван Грозный (слышал, поганец, такую фамилию?) убивает своего непутевого сына… А

знаешь, за что он его порешил?!

И тут провинившийся ученик, в четкой зависимости от своего прегрешения, узнавал, что грозный царь, оказывается, убил непослушного сыночка за то, что он плохо вел себя

на уроке физики, или курил на переменке у дворового школьного туалета, опять

пропустил воскресник по сбору металлолома…

Мне тогда это настолько понравилось, что даже (неудобно в этом признаться!) такой

портрет какое-то время красовался и в моем служебном кабинете…

Ну, это так, к слову, но были и у меня любопытные находки. Захожу однажды на урок

русского языка в пятый класс и вижу на полу возле учительского стола новенькую

блестящую монетку — 10 копеек. Спрашиваю, чьи деньги — никто не признается. Что ж, попробуем малость развлечь заторможенную публику. Говорю им:

— Слышали, ребята, такое выражение: что «посеешь — то пожнешь»? Сегодня кто-то из

вас "посеял" здесь десять копеек, хотите проверить, что можно из них "пожать"?

Под одобрительный ребячий шумок подхожу к окну, прощальным жестом показываю

классу монетку и с усилием вталкиваю ее ребром в угловой цветочный вазон. Затем

присыпаю бугорок рыхлой землицей, разглаживаю пальцем, мою руки под краном и, наконец, оборачиваюсь к ребятам. На их лицах безмерное удивление. Объясняю, что с

этого дня мною проводится в их классе эксперимент под названием: «что посеешь».

Сейчас на дворе сентябрь, дождемся окончания учебного года и тогда проверим, что из

наших десяти копеек уродилось в этом вазоне. Только не забывайте его поливать…

Прошел год. 25 мая, в День последнего звонка, подходит ко мне молоденькая

учительница, классный руководитель 5-го класса, и сбивчиво говорит, что ребята

рассказали ей, будто я провожу в их классе какой-то интересный эксперимент; все очень

оживлены и просят меня заглянуть к ним. Долго не могу сообразить, о чем идет речь, и

вдруг в голове мелькнуло: 10 копеек!

87

Прошу ее немедленно под любым предлогом вывести класс на улицу, провести, например, с детьми беседу об уходе за зелеными насаждениями и только по моему

сигналу завести класс опять в школу.

Не теряя времени, посылаю секретаря в ближайший ларек, и… через минут пятнадцать

захожу в пятый класс.

— Вы, наверное, забыли, Виталий Абрамович, — кричат ребята, — помните, как нашли у

нас десять копеек и закопали их в вазоне? Еще сказали, что это эксперимент будет: что из

них родится через девять месяцев!

Делаю удивленный вид: что за вазон? Какой еще эксперимент?! Дети выходят из себя, вскакивают, несут злополучный цветок к учительскому столу. Смотрю на них

подчеркнуто недоумевающе, говорю, что не помню ни о каком эксперименте, но если

подобная чушь могла взбрести в их глупые головки, то я не возражаю: пусть поищут свои

десять копеек в этом вазоне. И с интересом наблюдаю, как Вовочка Лазаренко начинает

карандашом рыхлить вазонную почву. А уже через мгновенье в земле появляется что-то

блестящее, рассыпается серебряными острыми лучиками, и под горящими взглядами

притихших детей одна за другой появляются на столе десять новехоньких копеечек…

Урожай — один к десяти!

Представляю, о чем тем вечером говорили в тридцати белозерских семьях… И как мне

приятно, когда эту историю с удовольствием вспоминают сейчас, через столько лет, мои

постаревшие ученики.

=================

УКОЛ

«Есть вещи, которые не хочется помнить, но и забыть нельзя: они таят в себе укол, когда-то пронзивший твое сердце и отдающийся острой болью при любом невольном

воспоминании.

…Я опишу одно раннее зимнее утро, а вы попробуете ответить: есть ли что-нибудь

такое на свете, что могло бы это прекрасное, свежее, колючее от сухих снежинок, бьющих

прямо в лицо ветром-низовиком, утро — вдруг безнадежно испортить? Конечно же, нет, -

скажете вы, — и будете совершенно правы.

На первый в том сезоне подледный лов рыбы я собирался две недели. Давным-давно подготовил все снасти, но каждый раз что-нибудь мешало. Наконец, пришло

долгожданное воскресенье, и вот я, тепло одетый, в зимних сапогах и с рюкзаком за

плечами, с острой, как бритва, блестящей пешней для колки лунок, иду по хрусткому

речному ледку.

Преодолевая встречный ветер, заметно сгибаюсь. Впереди пляшет цепочка быстро

заносящихся снежной крупой чужих следов: кто-то проходил здесь пару минут назад, приятно ощущение, что ты не один.

Первым делом я пробью две лунки и заброшу удочки-донки, после приготовлю

снасти для ловли на живца: здесь водятся крупные щуки и окуни. Часам к одиннадцати

подтянутся друзья-приятели, в рюкзаке неслышно булькает "заветная", а какой чистый, пробирающий холодком до самого нутра воздух шевелит здесь, на речной ледяной глади, мои слежавшиеся в городском тепле легкие!

Принесу с рыбалки пару хороших щучек, да десятка полтора окуньков, жена сразу

поумерит пыл: где тебя носит по воскресеньям?!

Хорошо идти так, наперекор ветру и зимней колючей пороше, холить в себе

предвкушение удачной рыбалки, радости от того, что ты силен, здоров, идешь бодро, цепко, не чувствуя усталости.

88

Только вдруг ты что-то теряешь из виду, что — не понимаешь еще сам, но ухнуло

тревожно сердце, и — сперло в груди дыханье, и мгновенная испарина покрыла вмиг

побелевшее лицо…

И ты мгновенно, будто натолкнувшись на стену, останавливаешься, и медленно, по

мере прихода понимания, осторожно, на негнущихся ногах, отходишь назад…

Чужие следы исчезли! Виден последний, и видны до него, но впереди ничего нет.

Это с трудом усваивается сознанием: как же так, лед вроде крепкий; в темноватых, щедро

усеянных снежной крошкой разводьях, ни прорубей, ни трещин не видно, а следов — нет…

Еще пять минут назад здесь шел человек, опередивший меня на какую-то сотню метров.

Его я не видел, но подсознательно следовал за этими четкими, в глубокий косой рубчик

следами. А сейчас здесь все внезапно опустело. Ветер, поземка, снежные заряды и

больше ничего. А мой предшественник, скорее всего, тут же, рядом, но только — внизу…

Какую-то минуту стою, не дыша, с трудом гашу желание сделать несколько шагов

вперед: может, ему можно чем-то помочь? А потом медленно поворачиваю и иду назад, к

берегу. Настроение испорчено, рыбалка тоже. В те времена мобильной связи не было. Так

что лишь дома звоню по телефону в милицию. Даю приблизительные координаты места

происшествия. Нашли его или нет, не знаю. Со мной никто по этому поводу не

связывался. Был человек…»

(Не помню уже, кто мне рассказывал эту историю, но заноза в сердце осталась навсегда).

===================

ЖЕСТОКАЯ ПРФЕССИЯ

Так получилось, что большую часть своей жизни я был равнодушен к нашим

братьям меньшим. Но потом вдруг влюбился в жалкого маленького котенка, который двое

суток плакал у моей двери и своего добился — стал полноправным членом нашей семьи, а

я с тех пор весьма близко принимаю проблемы бедных животных, их страдания, вызванные людской черствостью и жестокостью. Так что, пройти безучастно мимо

полемики в «Аргументах и фактах» о том, как жестоки с животными дрессировщики, я

просто не мог.

…Инициатор темы, дрессировщик Владимир Дерябкин, решил уйти из дрессуры. Его

подопечных медведей «списали». Их не стало. В поезде он написал стихи: Опустели медвежьи клетки.

Нет в живых моих близких друзей.

Лишь на стенах, как росписи, метки

От медвежьих остались когтей…

Вот что рассказывает по этому поводу Игорь Кио:

«Когда я был ребенком, мы с мамой приехали на гастроли в Киев с цирком Дурова.

В труппе у Владимира Григорьевича был дрессировщик Исаак Бабутин. Однажды он

поссорились, и Дуров его уволил. А заодно списал своего старого слона, который потом

попал в Киевский зоопарк.

Бабутин тоже решил остаться в Киеве, устроился в зоопарк и доживал рядом с

этим самым слоном…

Мама привела меня туда и сказала: пойдем к Бабутину, увидишь знаменитого

дуровского слона. Бабутин встретил нас и привел в вольер. И тут он совершил ошибку: 89

подошел к слону сзади. Хотя полагается всегда подходить к слону так, чтобы он тебя

видел. Но у Бабутина были с ним такие домашние отношения, как с собакой или кошкой, что он без страха подошел «с хвоста». А слон уже был стар, глуховат, не услышал

шагов, испугался, схватил его хоботом и отбросил в сторону. Бабутин упал навзничь.

Слон повернулся и — я навсегда запомнил эту сцену — с ужасом увидел, кого бросил, с кем

так обошелся! Он опустился на колени, стал трубить, качать Бабутина на хоботе, а

затем принялся трюк за трюком исполнять программу, которую делал в цирке всю

жизнь, — только бы вымолить прощение…»

Недаром символ дрессуры — крюк на конце стека, которым цепляют за ухо слона, чтобы он шел, куда следует. Крюк скрыт от зрителей бутафорской розой. Это символ

жестокости профессии. Люди, люди…

===============

КАК АУКНЕТСЯ

Жена главного инженера учебного хозяйства Валя Коркина была красивой

женщиной и хорошо это знала. Когда я открывал новую школу в Белозерке, Коркин

попросил меня взять свою красавицу на должность медсестры — у нее было среднее

медицинское образование. Так что нашему с ней знакомству уже больше сорока лет.

Чистенькая брюнеточка с нежным меловым лицом и в отутюженном, подогнанном

по стройной фигурке белоснежном халатике, она обращала на себя внимание мужской

части школьного коллектива и наслаждалась, когда представители сильного пола

оборачивались ей во след, жадно разглядывая округлые сильные бедра, плавно играющие

на высоких, чуть плотноватых, как правило, на высоком каблуке ногах. Ай, да Валя…

В то время я был разведен, и когда на каком-то школьном сабантуе она пригласила

меня на белый танец, танцевал с ней охотно, демонстративно сжимая в руках ее гладкое, мне запомнилось — чуть текучее скользкое тело.

— Что, — насмешливо глядя на меня всепонимающими глазами, поинтересовалась она, -

хотели бы, Виталий Абрамович, иметь такую? Лишь на секунду я задержался с

чистосердечным ответом холеной прелестнице:

— Спасибо, Валя, такую я уже имел…

Работала она в школе недолго, пошла учиться в педагогический и со временем

получила высшее образование. Через несколько лет неожиданно овдовела: мужа ее

зарезали в районной больнице, не вовремя прооперировав запущенный аппендицит.

Характер у этой вдовицы был такой, что она так и не вышла больше замуж. А

может, просто очень любила первого мужа. Он был красив, высок, статен и умен. За пару

лет перед смертью он уволился из учхоза и стал преподавать в Технологическом

институте. Это была видная пара.

К тому времени, когда я перешел работать в «Городний велетень», Валя уже

трудилась в районо на должности инспектора. Вела она себя нормально, каких-нибудь

слухов, обычно сопровождающих любую красивую свободную женщину, о ней я не

слышал.

Как-то она позвонила мне в школу и попросила о встрече по личному вопросу. Я

назначил ей время и уже на следующий день выслушал слезную мольбу: дать несколько

часов в неделю домоводства, потому что после смерти мужа они с дочкой сильно

нуждаются.

Собственно говоря, Людмила Береговская, немолодая учительница, читающая этот

предмет в моей школе, сама была мало нагружена, но мне так жалко стало эту несчастную

90

красавицу, что я согласился. Думаю, в школе учителям не очень понравилось, что я

бесцеремонно ущемил их коллегу, которая пользовалась у всех уважением и как педагог, и как хороший душевный человек. Кстати, она даже не сопротивлялась. Сказала:

— Ну, раз так надо…

Мне было очень неудобно, но чего не поделаешь для молодой красивой женщины, попавшей в беду… Тем более, думалось, свой человек в районо тоже не помешает.

Инспектор районо Валентина Коркина взялась за преподавание в сельской

десятилетке весьма уверенно. Прежде всего, настояла, чтобы завуч поставила все ее часы

в один день, кажется, в субботу. Видите ли, так ей удобнее… Приезжая утром, не

здороваясь, проходила через учительскую, раздеваясь исключительно в моем кабинете.

Как же, из района начальница…

Не ошибусь, если скажу, что учителя возненавидели ее лютой ненавистью, да и я, пожалуй, уже не слишком был рад тому, что взял ее в школу.

Все поломалось в один миг. Уже не помню, почему я не присутствовал на

районном совещании руководителей школ, которое проходило в райцентре в начале

третьей декады декабря. Кажется, выезжал с директором совхоза в Каховку за

документацией на строительство новой школы. Вечером мне позвонил один приятель и

рассказал, что на совещании, в числе прочих, выступала инспектор Коркина и вылила

ушат грязи на организацию питания в моей школе. Сказала, что читает сейчас там часы и

не в силах спокойно наблюдать, как в раздаточном пункте (в здании школы не было своей

столовой), грубо нарушая требования сангигиены, разливают детское молоко. Причем, возмущалась в столь резкой форме, что директора, зная мой статус руководителя — я был

членом коллегии образования — не на шутку удивились: кажется, конец приходит

Бронштейну…

Разумеется, эту информацию я тут же перепроверил, чтобы не нарубить сгоряча

дров, и продумал свою линию поведения. Честно говоря, я и теперь, спустя много лет, не

могу понять: на что рассчитывала Валентина? И зачем она это сделала? Просто хотела

показать свою крутизну директорам школ? Что она мало празднует даже директора, в

школе которого получила возможность дополнительного заработка? Не знаю. Была

заинтересована в том, чтобы поправить дело? Тогда почему ни разу не сделала замечания

раздатчице или хотя бы сказала мне? Ведь это же можно было решить, не дожидаясь

такого представительного совещания: поставить, право, еще один бидон, да приобрести

дополнительно сотню граненых стаканов…

Рассказал об этом учителям. Не заметил, что бы они были сильно удивлены.

Оказывается, наоборот: их удивляло, почему я терплю эту самодовольную выскочку. Они

даже было подумали, что нас с ней связывает нечто большее, чем просто

производственные отношения. Потому как чем-то иным мое поведение объяснить было

трудно. Я сказал, что дело поправимо, и ждать моей реакции долго не придется.

С каким нетерпением дожидался коллектив Велетенской средней школы

наступления следующей субботы! Наивные люди, они предвкушали вспышку с моей

стороны, что я начну гневно укорять злополучную инспектрису в неблагодарности и

необъективности, что было бы, строго говоря, вполне естественно и справедливо. Как бы

ни так! К тому времени я уже прекрасно знал правила игры на номенклатурных широтах и

потому, когда разгоряченная, с морозца, Коркина, в длинной каракулевой шубе, горделиво

шествовала в субботу по замершей учительской к моему кабинету, дружески обратился к

ней, всем видом показывая всяческое расположение к милой начальнице:

— Доброе утро, Валентина Николаевна! Как, однако, мороз разукрасил ваши

щечки…Что новенького? Да, кстати, чтобы не забыть: заканчивается первое полугодие, и

в школе несколько изменилась обстановка: ряд учителей имеют малую нагрузку, поэтому

после Нового года от ваших услуг мы отказываемся. К сожалению…

91

Услышав это, она не поверила собственным ушам и даже оглянулась: к ней ли

обращены мои слова, а так как я уже стал нарочито оживленно говорить о чем-то с

учителями, медленно прошла к моему кабинету…

Все было потом: и ее слезы, и попытки узнать, в чем дело, и хватание меня за руки

с мольбой разрешить ей преподавать дальше. Я был вежлив, корректен и тверд. На этом

мы с ней распрощались.

На следующий день учителя школы по поводу увольнения Коркиной высказывали мне

недовольство: мы думали, что вы скажете ей, какой она непорядочный человек, дадите

хорошенько этой зазнайке! А вы ей ласково так: изменились условия работы, мы

вынуждены расстаться с вами…Эту гадюку нужно было гнать сраной метлою!

Мне стоило немалых трудов объяснить, что хоть учителей-почасовиков дирекция

принимает и увольняет по своему усмотрению, скажи я ей настоящую причину, то дал бы

тем возможность жаловаться на меня районному руководству за расправу с ней за

критику, сведение счетов из-за того, что она бескомпромиссно выполняет свой служебный

долг. И работала бы Валюха в нашей школе до скончания века. А так — я ни перед кем не

должен отчитываться за свои производственные решения. В конце концов, свою задачу я

видел не в воспитании взрослого человека, а в выдворении этой барышни из школы.

Говорят, себя не переделаешь. Когда инспектору районо Валентине Коркиной

исполнилось 55, ее тут же отправили на пенсию. С облегчением. Хотя в районном отделе

образования остались работать бабушки намного ее старше. Когда человек не может сам

себе сложить цены, ему ее быстро определяют другие. Точно и нелицеприятно.

=================

НОГА БЕЗЫМЯННАЯ

В свое время Белозерским руководством было немало сделано, чтобы замять эту

историю, но и сегодня, мне кажется, ее кое-кто помнит в моем бывшем райцентре.

Кстати, ко мне она имеет прямое отношение, ибо именно с тех пор меня стали выжимать

из райцентра как человека ненадежного, представляющего определенную угрозу для

местных властителей.

Итак, теплый осенний денек 1984 года, Белозерская школа № 2, время — ближе к обеду, и

какой-то заметный повсюду рокот, гул, что ли: нога, нога, человеческая нога…

Учащихся будто подменили. Они стремглав носятся по школе с возбужденными, заговорщнческими лицами.

— Что происходит? — спросил я в коридоре у первой, попавшейся мне на глаза

учительницы.

— Да, вот, дети говорят, что нашли во дворе какую-то ногу!

— Что за чепуха, какая еще нога здесь появилась?

— Они говорят, что человеческая… — растерянно отвечает учительница.

— Что вы, детей не знаете! Мало ли что наговорят эти фантазеры. На сто процентов уверен: нашли или муляж какой-то, или фрагмент демонстративного скелета, мало ли что нашей

детворе на глаза попадется, а они тут же и рады — шум, крик, паника по всей школе!

Мимо несется малышка-третьеклассница. Хватаю ее за руку:

— Подожди, куда ты так спешишь?

— Ой, вы знаете, — взволнованно отвечает она, — там, у котельной валяется нога, честное

слово!

— Прекрати выдумывать глупости! — успокаивающе говорю я, — ты что, своими глазами

видела?

— Да я только оттуда…

92

— Тогда пойдем вместе, покажешь мне эту дурацкую ногу…

Детей я хорошо знаю. Таких мастеров придумывать разные нереальные истории еще надо

поискать. Но здесь главное, если начинаются элементы паники, пресекать их на корню.

Вести себя невозмутимо и твердо. Можно даже чуть насмешливо — это ребят быстро

отрезвляет.

Выхожу с ней во двор, и вдвоем мы поднимаемся через спортплощадку к школьной

котельной, которая находится здесь же, за оградой. Гляжу, а там уже собралась группка

учеников, человек 8 — 10. Подходим туда, они расступаются, и я вижу перед собой нечто

серо-лиловое, легко узнаваемое, и уже через мгновение, после выброса порции

адреналина в кровь, четко приказываю всем немедленно вернуться в классы и про

увиденное никому не болтать.

Оставляю на месте находки старшеклассника — никого не подпускать близко, а сам, чуть

ли не бегом, возвращаюсь в свой кабинет и вызываю милицию.

Никак не втолкую дежурному по райотделу, что здесь произошло, и откуда на школьном

подворье появилась нога. В конце концов, предлагаю ему поскорее прислать сюда своих

работников, а то, боюсь, мы здесь скоро сделаем и другие находки: ведь появление в

каком-нибудь месте любой части человеческого тела предполагает нахождение по

соседству чего-нибудь схожего. Например, другой ноги или рук, а там и до бесхозной

головы недалеко. Мне, вообще, такие находки не сильно нравятся, в особенности, когда

они всплывают в местах скопления детей…

Сидеть в кабинете не могу и возвращаюсь к чертовой кочегарке. Отправляю

старшеклассника в школу, а сам рассматриваю находку и ожидаю милицию. Назвать то, что лежит сейчас передо мной, ногой — кажется, слишком громко. Скорее, это только

небольшая часть ее: галошевидная стопа, разношенная, с опухшими грубыми пальцами, бледно-синюшного оттенка. В голову лезут всякие мысли: еще пару дней назад эта стопа

гуляла по белу свету, интересно, где ее вторая подружка, неужели где-то поблизости?

Через полчаса прибывает молоденький лейтенант милиции, садится на корточки, внимательно рассматривает стопу. Сокрушенно качает головой.

— Нам только расчлененки не хватало, — жалуется он, — и уходит вызывать транспорт для

перевозки злополучной находки.

Удивительно: чтобы перевезти несчастную стопу, милиции понадобился грузовик с

металлическим ящиком, наполненным песком!

Наконец, пришли еще два милиционера. Они долго обходят котельную

концентрическими кругами, ищут что-то, затем, несолоно хлебавши, уходят восвояси.

Кроме нашей стопы в районе котельной ничего не обнаружилось.

Рассказал об этом вечером маме, она поохала:

— Боже мой, неужели изувер у вас появился, людей убивает да тела расчленяет…

Да и у меня неприятное осталось какое-то чувство: это ж надо, в детском учреждении –

неопознанные человеческие останки! Дожили…

***

Главное началось на следующий день. Утром ко мне позвонил секретарь райкома партии

Саша Стасюк.

— Что, Бронштейн, — злорадно прошипел он, — крови жаждешь? Так мы ее тебе пустим, не

сомневайся!

Честно говоря, я даже вначале не понял в чем дело. Растерялся и переспросил, что он

имеет в виду. Мне и в голову не могло прийти, что это связано со вчерашней находкой.

— Да не валяй дурака, будто не понимаешь, о чем я говорю! — отмахнулся Саша. — Ты же

специально поднял на весь район шум, вызвал милицию из-за какой-то хрени, чтобы как

можно больше людей пострадало… Почему не позвонил вначале в райком? Чтобы мы

тебе рот не заткнули раньше времени?!

93

Стараясь говорить спокойно, я сказал, что как-то не знал до сих пор, что о подобных, из

ряда вон выходящих случаях, следует первым делом сообщать в партийные органы, а не

непосредственно тем, кто ведет практическую борьбу с преступностью.

— Какая еще преступность?! — изо всех сил завопил Стасюк, — Да это в райбольнице

позавчера больному операцию делали, да не туда ногу бросили… Новенькая санитарка

перепутала контейнеры, и вместо того, чтобы сжечь, стопу кинули в мусорный ящик, а

оттуда, видно, ее достали собаки и стали гонять, как футбольный мяч, по всей Белозерке.

А теперь у уважаемых людей из хирургического отделения из-за того, что ты поднял шум, будут неприятности. Ну, ничего, мы тебе это так не спустим!

И только тут до меня дошло: ведущий хирург нашей больницы Гаран — Сашин кум, вот

откуда такой накал страстей этого пламенного революционера районного разлива…

С тех пор прошло много лет. Уже давно нет в природе районных комитетов партии, как и

их секретарей-кумовьев, но я по-прежнему уверен, что как бы ни любили играть в футбол

бродячие животные, все-таки сообщать о подобных ужасных находках надо не на

деревню дедушке или в местную мацепекарню, а туда, куда звонят в таких случаях в

цивилизованных странах.

===========

ПИАР НА РОВНОМ МЕСТЕ

Есть люди, умеющие извлекать выгоду из самой обычной, более того — заурядной

ситуации. Делающие себе рекламу, буквально, на ровном месте. Где-то обронят лишнее

словечко, другой раз — недоскажут что-то, а там, глядишь, история обретает другой смысл

или наполняется совсем иным содержанием. Если говорить откровенно, то другого такого

умельца делать подобные вещи, как мой хороший знакомый Шурик Лейбзон, в прошлом

директор Музыковской средней школы, я даже не припомню. Вот кто, действительно, знает толк в самопиаре.

Невысокого росточка, заметно полноватый, с типично еврейским лукавым, чуть

настороженным лицом, он весьма общителен и разговорчив.

Поговоришь с ним десяток минут и многое узнаешь. Что ему сказал недавно

первый секретарь райкома партии и как с ним советуются перед принятием судьбоносных

решений

в отделе образования обкома. В общем, роли он играет исключительно на

авансцене…

Но это все пустяки. Я приведу другой пример, с виду более мелкий, но

характеризующий его, по моему мнению, заметно полнее.

Стоим как-то перед совещанием у входа в районо, и он все время поглядывает на

часы, стараясь, чтобы все увидели их и оценили. Часы, действительно, красивые, на

модном в те времена полированном металлическом браслете. Кто-то спрашивает, какой

они марки, и Шурик охотно дает развернутый ответ. Мол, это японский аппарат, по имени

«Сейко», вещь крайне дефицитная, да и стоят, примерно, директорскую месячную

зарплату — 320 рублей. Подаренные ему на прошлой неделе, ко дню рождения, дорогими

гостями, друзьями-коллегами, директорами соседних с Музыковкой школ — Баевским и

Никулькиным, вскладчину с его супругой. Такой вот ценный подарок.

Все невольно умолкают, осмысливая услышанное. Кто б мог подумать, что такие

директора-ветераны, как Баевский и Никулькин, лучшие руководители учреждений

образования района, столь уважают своего молодого соседа, что отрывают от своих семей

половину месячной зарплаты, желая сделать ему приятное. Да, Шурик — это фигура!

94

История, однако, имеет свое продолжение. Не думайте, что краснобай Лейбзон

кого-нибудь обманул. Он говорит обычно святую правду, но, как и все, что он говорит, она нуждается в некоторой коррекции.

И когда через какое-то время в доверительной беседе с Баевским я восхитился их с

Лейбзоном высокою дружбой, убедительно подтвержденной столь ценным подарком, то

заметил в глазах его полное непонимание. Он с трудом вспомнил тот день рождения, а по

поводу японских часов сказал только, что они с Никулькиным внесли по десять рублей, а

остальные триста добавила жена Шурика, она же и покупала этот заветный хронометр.

Сей ларчик просто открывался…

===============

ВАСЯ ЛАГИН С СУВОРОВА ОДИН

Мой старый приятель Вася Лагин с детства обладал аналитическим складом ума. Его

отец Яков Васильевич Лагин, кандидат филологических наук, преподавал в нашем

пединституте; мать, домохозяйка, умело управлялась в трехкомнатной квартире на улице

Суворовской, в доме № 1, расположенном по-соседски в одном дворе с филологическим

факультетом. Вася, как и я, был в семье единственным ребенком, правда, ему повезло

воспитываться в полной семье, а не как я — одной мамой. Он был меня старше ровно на

год.

Пишу о нем, а в голову лезет всякая чепуха. Его имя мне почему-то всегда

нравилось на вкус, оно и впрямь как-то по-особенному тепло звучало: Вася, Васюня, Василек, Василио, Василико… В детстве, чтобы Васенька не потерялся, родители

заставили его вызубрить наизусть крылатую фразу: «Я — Вася Лагин с Суворова один».

Вот и вырос уже Василий давно, подрастают собственные внуки, ушли навсегда родители, и на улице Суворова его семьи давным-давно нет, а так и остался в глазах своих друзей — с

улыбкой! — «Вася Лагин с Суворова один»…

Одно время жизнь нас развела: Вася поступил в военное училище, а я после

Одесского холодильного пошел в армию. Потом у него что-то там не заладилось, и он

вернулся домой. Старший Лагин занимался диалектами, у него была лучшая на Украине

картотека говоров Правобережья, и он мечтал, чтобы сын пошел по его стопам: закончил

украинское отделение филфака и на базе отцовой картотеки устремился в большую

языковедческую науку. Но друг мой Василио к диалектам был равнодушен, поступил на

физмат и к моей демобилизации его закончил.

Через несколько лет в Херсон приехала его двоюродная сестра Валя Лагина, целеустремленная усидчивая особа, прислушалась к советам уважаемого дядюшки, закончила филфак и после смерти родственного наставника унаследовала знаменитую

картотеку. Сегодня она доктор наук, заведующая кафедрой, а профессиональная судьба

Васи, к сожалению, сложилась не столь удачно.

После окончания пединститута ему удалось устроиться в Херсонский филиал

Николаевского кораблестроительного. Сначала работал лаборантом, а через несколько лет

стал старшим преподавателем. Я не раз слышал о нем добрые слова от студентов. Они

хвалили Васины лекции, говорили, что у физика Лагина несомненный дар делать сложное

понятным, особенно важный при изложении точных учебных дисциплин в высшей школе.

В эти же годы я вынужденно путешествовал по цепочке руководства сельскими

школами: Понятовка, Белозерка, Городний Велетень. Работал в селе — жил в городе, где

для директоров-евреев места не находилось. Естественно, с Васей мы по-прежнему

95

продолжали общаться. А потом пришло время расстаться: моего друга направили в Киев в

целевую аспирантуру.

Хорошо помню, как он устроил для своих приятелей отходной вечер. Мы пили и

веселились, болтали о разном, были очень рады за своего товарища, которому, наконец, удалось "прорваться". В те годы поступить в целевую аспирантуру означало, практически, стопроцентно защитить через три года кандидатскую диссертацию и

вернуться в свой институт на должность доцента или заведующего кафедрой со всеми

сопутствующими благами — высоким ученым статусом и зарплатой.

И как-то незаметно, в ходе веселья, стали даже подсмеиваться над виновником

торжества; я, может быть, чуть более активно. И был страшно удивлен, скорее — оглушен

даже, когда Вася понимающе бросил:

— «Ты думаешь, я не понимаю, чего ты так насмехаешься?! Я же знаю, как ты мне

сейчас завидуешь!»

Сначала у меня в голове мелькнуло, что это шутка, но за столом притихли, и я был

вынужден спросить, почему он так думает.

— «Не надо притворяться, Виталий, мы же свои люди, — усмехнулся Лагин, — через

несколько лет я поднимусь так, что тебе это и не снится… А ты будешь по-прежнему

прозябать в своих сельских школах! Общаться с задрипанными селянами… Ты, надеюсь, понимаешь разницу между элитой и сельским людом?

Можешь взглянуть на это и с другой стороны: ты разведен, дочка воспитывается

бывшей женой, а у меня прекрасная семья, двое чудных детей… Разве это не повод для

той же зависти? Так что молчи уж…»

Мне было обидно и больно, ведь я действительно радовался успехам своего

близкого друга, а зависти — даже малейшей — к нему не испытывал: разве не у каждого из

нас своя дорога? Но тот вечер до сих пор помню, видно осталась какая-то заноза.

Кстати, о зависти. О том, что это такое, я, разумеется, знал всегда. Но как-то не

уделял этой скверне должного внимания. Жил без нее, был так воспитан, что чужие

успехи большого волнения у меня не вызывали. И оказался не прав. Лишь несколько лет

назад я по-настоящему стал понимать, что это такое — зависть, насколько это мощное

базовое чувство, как она может менять судьбу человека, и чаще всего — в плохую сторону.

В народе о ней говорят: жаба давит. И некоторых она давит так, что буквально глаза

затмевает: порождает ненависть, злобу, желание растоптать, уничтожить удачника.

Толкает, чтобы с кем-то сравняться — а еще лучше превзойти! — на воровство, наушничество, всевозможные мерзкие интриги. В общем, то еще чувство!

Жизнь моего друга после его отъезда в аспирантуру сложилась непросто. Он сдал

кандидатские минимумы, изготовил на Херсонском судозаводе специальный прибор для

проведения экспериментов по теме своей диссертации, но тут в дело вмешалась роковая

случайность: его жена Галя, работавшая кассиром в том же Кораблестроительном

институте, перевозя из Николаева зарплату сотрудников, попала в дорожную катастрофу.

Последствия ужасны: перелом позвонка, полная неподвижность. И это — с матерью двух

маленьких детей…

Первое время Гале помогала ее мать, жившая с ними. Но увидев, что дело пахнет

керосином — несчастная, кажется, прикована к постели навсегда, быть служанкой у

недвижной дочери и внуков не захотела и уехала в свое село. Родная мать.

Аспирант Василий Лагин повел себя по-другому. Он взял годичный академотпуск

и приехал домой. Вел себя в высшей степени достойно: ухаживал за женой и детьми, добился обследования пострадавшей в лучших клиниках Союза, делал все возможное и

невозможное, чтобы поставить ее на ноги. Ей сделали несколько операций, укрепили

позвонок металлическими скобами, провели ряд реабилитационных курсов и болезнь, наконец, отступила.

Галя стала ходить. Сначала понемногу, выпрямившись жердью, после — все лучше

и лучше. Получила инвалидность, вновь стала матерью-хозяйкой своей семьи. Но за то

96

время, что Вася ставил ее на ноги, в аспирантуре произошли неблагоприятные изменения: умер его престарелый научный руководитель. На судозаводе разукомплектовали ценный

экспериментальный прибор. В общем, научная карьера Лагина полностью накрылась, и он

вернулся в свой институт на должность старшего преподавателя.

Клянусь читателю, я никогда не злорадствовал по поводу сбоя в научной карьере

друга, хотя его проводы в аспирантуру вычеркнуть из памяти не смог. Зарплата старшего

преподавателя, без степени и звания, небольшая, прокормить семью трудно. Мне удалось

устроить Васю в моем районе на должность директора Загоряновской средней школы. Дал

ему самые лестные характеристики в районо и райкоме, сказал, что сельскую

директорскую палитру достойно украсит вузовский преподаватель, пообещал, что быстро

введу его в курс дела. Таким образом, мы стали коллегами.

Но жизнь не уставала преподносить Васе новые сюрпризы. Пришла перестройка, демократия и гласность, стала быстро разваливаться сельская инфраструктура, резко

сократилось количество рейсов автобусов в пригородные села. Директору школы Лагину, проживавшему с семьей в городе, добираться на работу в село с каждым днем

становилось труднее. Да и проезд подорожал настолько, что ездить туда стало

материально невыгодно. Пришлось Васе кататься до Загоряновки на велосипеде — и это за

20 километров! Потом упал, повредил ногу и с тех пор хромает.

К тому времени я уже работал в Херсоне завучем 51-ой школы, но друга детства не

забывал: договорился с директором, что она возьмет его на должность заместителя по

хозяйству, с часами физики в старших классах. Так Вася стал завхозом.

Когда через год я открыл еврейскую школу, то предложил ему перейти на такую

же должность ко мне. Опять-таки с часами по физике в старших классах. Вася перешел и

вряд ли жалеет: здесь у него зарплата повыше, чем если бы он оставался в Загоряновке. И

вот уже 15 лет мы работаем вместе. Несостоявшийся ученый и директор городской

средней школы, которому в молодости его нынешний завхоз предвещал унылое

прозябание с задрипанными селянами. Так в жизни тоже бывает.

На старости Василий Яковлевич Лагин, сын педагога-украиниста, стал

убежденным националистом. Побаливает поврежденная в бытность его работы на селе

нога. Теперь он никогда не расстается с палочкой. Ковыляет по городу потихоньку, охотно здороваясь со своими бывшими студентами. Расспрашивает их об успехах. О себе

говорит, что работает заместителем директора. Очень не любит Россию. Считает, что она

виновна во всех наших бедах. Часто спорит по этому поводу с персоналом школы, своими

подчиненными, которые его сознательно заводят; тогда он выходит из себя и начинает

кипятиться. Люди довольно переглядываются, им это нравится — спорить с украинским

националистом, который, как и они, русские и украинцы, трудятся в еврейском учебном

заведении.

Дети его живут в Киеве. Дочь, красавица Ирочка, мать двоих детей, окончила

Киевский институт культуры, работает учителем музыки в частном детском саду. У нее

хороший муж, бригадир строителей. Как-то она, еще студенткой, приехала погостить

домой, шла по улице, к ней подлетели двое хорошо одетых мужчин. Расхвалили ее

внешность, предложили роль в фильме, который они якобы снимают в Херсоне.

Прекрасно воспитанная Ирочка без мамы принять такое судьбоносное решение не могла.

В общем, состоялась встреча мамы с руководством киногруппы. Галя посмотрела — люди

серьезные, и дала свое материнское согласие. Фильм, кстати, получился прекрасный.

Один из первых отечественных кинобоевиков, построенный по законам жанра

американских вестернов. Герой-одиночка, детдомовец, бывший афганец, прибывает в

гости к армейскому другу в тотально криминализованный город и в одиночку уничтожает

целую банду. Название фильма «Амэрикан-бой», он с успехом прошел на киноэкранах и

по телевидению. Васина дочка действительно сыграла там заметную роль: пусть

маленькую, зато хорошо всем запомнившуюся — валютной проститутки, волоокой

изысканной красотки. Заметьте, в жизни — очень чистая и порядочная девочка, на сцене –

97

проститутка выше всяких похвал! Как это у наших женщин получается, ума не приложу.

Вот наоборот — было бы понятно. Как в реальной жизни, где роли порядочных женщин

часто играют на сцене широко известные в актерской среде проблядушки.

Насколько я знаю, это ее первая и последняя роль в отечественной кинематографии.

Скорее всего, потому что она не пошла на то, чего от нее ожидали. Зато родители свято

хранят кассету с фильмом, гордятся творческими успехами доченьки.

Васин сын, Саша, живет под Киевом, работает в строительной бригаде своего

шурина, хотя имеет высшее образование: как и папа, учитель физики. По специальности

он, правда, никогда не работал, пошел сразу после института в милицию, дорос до

старшего лейтенанта и уволился. Одно время Саша вел в моей школе уроки физкультуры.

Имел проблемы в отношениях с учениками. Они его не слишком праздновали. Сегодня

этот сорокалетний мужчина, с красивыми серыми глазами, нежно очерченными крупными

девичьими ресницами — уязвимое место своих родителей, они за него очень переживают.

Кажется, он несколько склонен к алкоголю. К нему в Бровары часто наезжает мать из

Херсона и живет у него месяцами. Пытается контролировать ситуацию.

И тогда Василий остается в херсонской квартире один. Сам себе хозяин. Убирает, готовит и стирает. Помогает Киеву деньгами. Ждет свою Галю.

Однажды утром я сделал в своем кабинете странную находку: в темном уголочке

рядом с системным блоком компьютера лежала тоненькая, чуть обгоревшая церковная

свечка. Долго не мог понять, что это значит. В общем-то, на своем рабочем месте я до сих

пор свечами не пользовался. Ясно одно: ее мне кто-то подбросил. Зачем, с какой целью, неизвестно. Опросил техничек — никто ничего не знает. Рассказал жене, она расстроилась: может быть, кто-то тебе хочет пакость сделать, ворожит что-то? Неприятно.

Человек я, в целом, не суеверный, но рассказал об этом раввину: а он что думает?

Иосиф посоветовал не придавать странной находке особого значения. Наверное, действительно, есть в моем окружении кто-то завистливый, стремящийся накликать на

меня беду, но мне не стоит волноваться: все эти штучки на евреев не действуют.

На досуге я попытался вычислить: кто в школе имеет доступ к моему кабинету, и у

кого из этих, допущенных, есть личные основания завидовать мне в такой степени, чтобы

ненавидеть? Думал, думал и не нашел. Врагов вроде у меня нет, а вот завистников — не

знаю. Впрочем, вспомнил почему-то ту старую историю с проводами Васи в аспирантуру, но тут же отбросил эту непрошеную мысль подальше: как я мог такое о своем старом

друге подумать…

Конечно, любая многолетняя дружба со временем приобретает несколько иные

очертания. Если посмотреть, что между нами сейчас общего, то на первое место я бы

безусловно поставил… диабет. Он поразил нас примерно в одно время. Слава Богу, пока

не инсулинозависимый. Вася любит о нем подолгу судачить. Читает разные пособия. Кое-что проверяет на себе. Живет своей болезнью, — как сказала бы моя мамочка. А недавно он

меня вообще поразил. Рассказал, что у него врачи нашли десять заболеваний. И с

удовольствием перечислил: диабет, гипертония, ишемическая болезнь сердца, атеросклероз, гепатоз, фурункулез, артроз тазобедренного сустава, начинающаяся

катаракта и конъюнктивит (периодически).

Каждое заболевание он уважительно четко проговаривал, вроде раскланивался с

могущественным другом-покровителем, снизошедшим к нему в унылые будни. В его

мечтательном тоне робко сквозила надежда, и чуть прищуренные глаза замерли в одной

точке, будто наблюдая что-то заветное на дальнем горизонте. Десять болезней…

Я знал, что Вася частый гость медицинских учреждений, но о таком внушительном

шлейфе разнообразных недугов даже не догадывался. И тут, довольный произведенным

впечатлением, Василий не удержался и сделал еще одно ошеломляющее признание.

— Ты знаешь, у меня есть склонность к системному мышлению… Вот я и решил

подойти к своим болячкам, используя традиционно научный подход. Завел на каждую по

толстой тетради, куда и заношу все, что мне становится известным из специальной

98

медицинской литературы, а также из других источников. Скажу тебе честно: я уже больше

пяти лет, кроме медицинских книг, ничего не читаю. Даже газет не держу в руках. Зато о

своих заболеваниях знаю больше любого врача!

— Зачем же ты тогда ходишь по больницам?

— Как зачем? Ну, консультируюсь с ними, совместно вырабатываем подходы к лечению

моих заболеваний, исходя из индивидуальной картины и развития каждого конкретно в

моем организме. Потом, у них же и аппаратура кой-какая имеется… Конечно, они

нервничают, но худо — бедно общий язык находим.

— А почему нервничают?

— Потому что мне приходится их постоянно поправлять: они же по крупному счету ни

черта не понимают. И не хотят в этом, собаки, признаваться! А я о своих болезнях знаю, практически, все. Потому что для врачей — это обычные чужие болезни, которых в своем

институте они изучали сотнями. А для меня — это собственная десятикратная беда, которая мне, а не кому-то другому, болит и лично меня, а не кого-то другого, хочет

извести со свету. Я скажу тебе больше: если бы все больные были такими, как я, то и

врачи у нас были б совсем другие. А так, каких заслуживаем — таких и имеем…

Ты никогда не обращал внимания, какие у них равнодушные сонные рожи во время

приемов? Оживляются, гиппократы хреновые, только когда им кто-нибудь звонит по

мобильному телефону. Мне на прошлой неделе было назначено у эндокринолога в

поликлинике, и я по пути туда зашел в магазин и купил подарок на день рождения дочери.

Ирка с детьми должна была приехать вечером. Взял комплект столовых приборов, попросил упаковать покрасивее, обвязать ленточкой.

Так моя докторша вдруг такая внимательная стала: и осматривает меня, и

расспрашивает участливо, а сама глаз от пакета не отрывает…

Мой старый друг, обладающий столь ценным системным подходом к своим болезням, недавно поделился сокровенным: что смерти он совершенно не боится, но вот умереть

рано — ни за что не хочет, ведь тогда насмешит всех близких, знающих о его десяти

тетрадках. Какая чепуха, правда?

Когда-то в молодости, хитро улыбаясь, Вася поведал мне немудреный жизненный прием.

— Хочешь знать, что о тебе думают другие, притворись, что плохо слышишь. Жалуйся на

плохой слух, постоянно переспрашивай,вроде ты чего-то не расслышал, и через самое

короткое время все начнут говорить, в том числе и о тебе, не обращая внимания на твое

присутствие, то есть довольно откровенно. Поверь, услышишь много интересного. По

крайней мере, не будешь заблуждаться, кто твой друг, а кто — враг. Вот моего батю все

считают глухим, а он, молодец, всегда знает, кто и как к нему относится.

Я этот разговор запомнил, а Вася видимо забыл. И когда со временем он стал все чаще

переспрашивать, невольно вспоминал его дружеский совет и смеялся в душе. Но прошли

годы, и он действительно стал терять слух. Такое в старости со многими случается. Вот

мне недавно рассказали смешной казус, связанный с его легкой нынешней глухотой

Встречаются на автобусной остановке Василий и Света Лехтер, роскошная дама

пенсионного возраста, учительница, с которой они некогда вместе работали. Зима, промозглая погода, люди, стремясь укрыться от пробирающего насквозь ветра, сбиваются

в небольшую кучку, транспорт как сквозь землю провалился. Светлана явно рада встрече, говорит Васе, что он прекрасно выглядит, коллеги чуть ли не целуются.

Тем не менее, довольный Василий замечает, что у Светланы уставший вид, заботливо

интересуется, не больна ли она. При этом его визави говорит негромко, рассчитывая на

приватный характер встречи, а тугой на ухо Вася, понятное дело, изо всех сил старается, чтобы она его услышала… В общем, слушателями этой содержательной беседы невольно

становятся все ожидающие автобуса.

Такая гласность Свете, похоже, претит, но разве Василия удержишь, если он разойдется?

А автобуса все нет и нет. И что, вы думаете, делает в такой ситуации мой давний друг?

99

Естественно, как человек, усвоивший целый ряд медицинских пособий, тут же пытается

поставить ей точный диагноз.

— Ну, признаки изнурения явно налицо, — начинает он с умным видом размышлять. –

Скажите, быстро ли вы устаете? Много ли потребляете жидкости?

— Даже не знаю, — теряется Света, — устаю я действительно быстро, наверное, это все же

возраст… Ну а воду пью — как когда. Если поем соленого, действительно, многовато…

— Вот-вот, очень может быть — диабет. Кстати, у вас родственники не страдали этой

болезнью? У меня лично — диабет, и все его симптомы я прекрасно знаю.

— Кажется, бабушка болела диабетом, — неохотно припоминает Света. — Но я не думаю, что

у меня эта пакость. Да и сладкое я не люблю с детства.

— Это еще ни о чем не говорит, — компетентно обрывает ее самозваный эскулап. Есть еще

один признак, стопроцентно свойственный этому коварному заболеванию…

— Какой же? — вяло спрашивает расстроенная пенсионерка. Пассажиры с интересом

прислушиваются к их высоко профессиональной беседе.

— Здесь главный показатель — ваше влагалище, — громко говорит он. Толпа тревожно

замирает.

— Как это? — робко лепечет вмиг покрасневшая женщина.

— Очень просто: оно у вас часто зудит?

— Что вы такое говорите? — пытается уйти от прямого ответа бедная Светлана.

— Я спрашиваю: как дела с вашим влагалищем? Часто ли оно у вас чешется? Не бывает ли, что хочется расчесать до крови, вроде началась менструация?

— Я не знаю, вот мой номер, кажется, — облегченно говорит Света и сломя голову бросается

по направлению к так кстати подошедшему автобусу.

— Если зудит влагалище, — громко летит ей вдогонку, — обязательно идите к врачу, на худой

случай, можете позвонить мне домой. Телефон есть в городском справочнике!

… Ходит-бродит по херсонским клиникам пожилой человек в темном старого покроя

плаще и с неизменной палочкой в руках, обидевший меня когда-то до слез своим нелепым

предположением. Мой старый друг Вася Лагин, который с легкой руки своих родителей

остался навсегда «с Суворова один». Хорошо представляю себе, как ненавидят его врачи, как замирает сердце у любого из них, когда он направляется к его кабинету, и как потом

этот эскулап облегченно вздыхает, когда сверхэрудированный пациент проходит мимо.

Десять тетрадей — это вам не шутка…

А может, раз я пишу об этом сейчас, я действительно тогда ему позавидовал?!

==========

Я И ОНИ. ОНИ И Я

Говорят, в жизни каждого мужчины присутствуют, в основном, три женщины: первая, последняя и одна. Имя первой за давностью лет я давно и прочно забыл, единственную –

хочешь — не хочешь, забыть трудно, ну а последняя — сама не даст о себе забыть, на то она, слава Богу, всегда рядом…

Но это — в основном.

На деле же, у меня было немало женщин. Разумеется, меньше, чем мне бы хотелось, но

куда больше, чем я того заслуживал. Я бы не против указать их количество, но не буду, 100

потому что знакомые женщины могут обидеться, что не попали в этот мартиролог, а

мужчины станут врагами от зависти…

Впервые влюбился я в пять лет в детском садике завода Петровского. Зоя Вульфсон –

так звали девочку с пышными ржаными волосами, которая смотрела на меня прямым

взглядом, глаза в глаза, будто задавала вопрос: ты ли это?

Я всемерно хотел показать ей, что да, но не знал, как это сделать. Наши пути

разошлись, когда я пошел в одну школу, а она в другую, потому что какое-то время после

войны мальчики и девочки учились раздельно. Считалось, что это делает юношей более

мужественными.

Впервые овладел я женщиной, когда мне было семнадцать. Имени ее я не помню, потому что никогда не знал его. Уверен, она до сих пор не подозревает не только о нашей

близости, но и, вообще, о моем существовании. Судьба.

Тот день я помню, будто это было вчера. Одесса, лето, жара, битком набитый

троллейбус и полная женщина впереди, к которой меня прижимает людская масса. От нее

остро пахнет потом и дешевыми духами. Из декольте выглядывает несвежая бретелька

лифчика. Моя нижняя половина, буквально, впивается в ее бесчувственный зад.

Почему я говорю: бесчувственный? Потому что, если бы она ощутила, что у меня

делается внизу, и заметила мои бесплодные попытки отстраниться, то возможно, сделала

бы одно из двух: или придвинулась еще ближе, или просто обернулась и дала мне

пощечину…

Увы, она вышла на какой-то остановке и пошла по своим делам дальше, ну а мне, так

некстати ставшему мужчиной, пришлось возвращаться, чтобы привести себя в порядок.

Имея немало женщин, я никогда не знал их. И как-то решил теоретически подковаться, почитав, что говорят по этому поводу классики.

* Женщина — в т о р а я ошибка Всевышнего. (Фридрих Ницше) __________

* Женщина — это человеческое существо, которое одевается, болтает и раздевается.

(Вольтер).

__________

* Женщина всегда играла роль зеркала, наделенного волшебным и обманчивым

свойством: отраженная в ней фигура мужчины была вдвое больше натуральной величины.

(Вирджиния Вульф).

__________

* Женщиной не рождаются, ею становятся. (Симона де Бовуар) __________

* Так как писать в древности умели главным образом мужчины, то и все несчастья на

свете были тут же приписаны женщинам. (Сэмюэл Джонсон).

__________

* Женщины для меня как слоны: смотреть на них — удовольствие, но свой слон мне не

нужен. (Уильям Клод Филдс).

__________

* Оставьте женщине царствовать — править все равно будем мы! (А.Браун) __________

* И нашел я, что горше смерти женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки

ее — оковы. (Экклезиаст,7,26).

___________

* О себе мы судим по своим идеалам; о женщинах — по их поступкам. (Гаролд Николсон).

___________

Почитав эти вещи, я в очередной раз убедился, что понимаю женщин еще меньше, чем

до этого. Ладно, как-нибудь обойдемся без классиков…

101

===============

ПОДВОДНАЯ ЧАСТЬ АЙСБЕРГА

В мире много вещей, в которых, если приглядеться, может нежданно проявиться

совсем иная, подлинная суть. И тогда нас охватывает оторопь: как же мы могли годами

проходить мимо и не замечать того, что — чуть изменив угол зрения — просто бросается в

глаза? Хотя никакой загадки в этом нет. Подводная часть айсберга всегда надежно укрыта

в глубинах…

Материал под названием «Первое семейное фото», на первый взгляд, носит явно

развлекательный характер. Четыре пары новобрачных, нехитрая текстовка. Собственно, речь идет о близких родственниках: о трех сестрах и их брате, бракосочетавшихся со

своими вторыми половинами в одной и той же одежде, свадебном женском платье и

мужском костюме, привезенными женихом старшей сестры после Победы из Германии.

Безымянный автор даже умиляется:

— «Эти наряды переходили по наследству в течение долгих 20 лет, и каждая невеста

считала за счастье надеть платье и фату своей сестры (какой по счету? — В.Б.), а каждый

жених считался очень модным в прекрасно сшитом немецким портным костюме».

Смотрю на свадебные фотографии и думаю: как же это страшно — традиции, рожденные нищетой… Четыре пары новобрачных, по сути, люди разных поколений, объединены отсутствием средств для приобретения свадебной одежды. Венчаются в

краденом и счастливы — чужое пришлось впору…И если для немалого количества людей

употребление вещей сэконд хэнд является проблемой, то здесь мы имеем дело уже со

шмутьем четвертой-пятой руки.

А между тем, на снимке не хватает еще одной пары: настоящих хозяев этих свадебных

нарядов, тех, для кого они шились и кто надевал их впервые. Не знаю, как сложилась

судьба их после войны, в одном лишь уверен: чужого они не носили.

…Носим прошеное, едим брошенное, живем краденым.

===================

102

УМНЫЕ И НЕ СЛИШКОМ

Нельзя сказать, что глупых всюду любят, но то, что умных не любят нигде — точно.

Когда-то одного моего знакомого никак не хотели назначать на должность директора

школы. Не знаю, что тому было причиной, допускаю даже, что кому-то мог не сильно

нравиться его крючковатый еврейский нос, но секретарь горкома партии свое нежелание

видеть его на руководящем посту формулировал всего двумя словами: — «Слишком

умный…»

Честно говоря, этого человека я неплохо знал и думаю, что, по сравнению с тем

секретарем, о тупости которого в городе ходили легенды, он действительно был гигантом

мысли. И потому в качестве компенсации избрал своеобразную линию поведения: стал

рассказывать эту историю каждому встречному и поперечному, в конце горько вопрошая:

— Как вам это нравится? Во всем мире умных людей только приветствуют, назначают на

самые высокие посты, а у нас, оказывается, это плохо…

Конечно, мы сочувствовали ему, но только сейчас, по прошествии значительного

времени, я понял, что тот секретарь, возможно, был в чем-то и прав. Ведь он никогда не

выступал против назначения на руководящие посты умных людей, он только не любил

«слишком умных»…

Вот и я недавно прочитал про экс-президента Штатов Джорджа Буша, которого

американская пресса считает самым глупым из всех бывших президентов этой страны, основываясь на некоторых не самых удачных выражениях из его публичных выступлений

и целом ряде ситуаций, в которые он постоянно попадает. Между прочим, еще в ходе его

первой избирательной компании психологи не стали скрывать крайне низкий

коэффициент интеллекта претендента — 91 балл IQ, что, хоть и позорно мало, не помешало

ему заручиться поддержкой большинства американцев. Вообще, глупость Буша, мне

кажется, в значительной мере мифизированна: только умница мог заявить, что низкий

интеллект Америка ему как-нибудь простит, куда было б хуже, если бы он показал

слишком высокий!

И, тем не менее, Буш — ежегодный номинант и постоянный лауреат разного рода

премий, вручаемых особо отличившимся в проявлении глупости. В 2005 году он был

номинирован на Всемирную премию тупости сразу по трем категориям: «Самый тупой

человек года», «Самое тупое высказывание года», и «Почетный приз человеку или

правительству, абсолютно тупо решившему подвергнуть опасности жизнь на планете» (в

2004 году Джордж Буш уверенно выиграл главную награду).

В июле 2005 года в канадском Монреале «комиссия экспертов» из Главной

организации по выявлению явных тупиц присудила Бушу «Золотой колпак болвана» (с

такими колпаками — только бумажными — на головах раньше отбывали наказание

ученики в младших классах американских школ, не желающие прилежно учиться) в

номинации «Глупейшее высказывание года» за фразу, сказанную в адрес террористов:

«Они никогда не перестают думать о том, как навредить Америке, как и мы». Правда, в

номинации «Дурак года — 2005» Джордж Буш вопреки прогнозам занял лишь третье

место…

Американцы пишут: «Судя по всему, далеко не случайно и, как говорится, не от

большого ума, Джордж Буш-младший регулярно попадает в курьезные ситуации. Как ни

один другой мировой лидер».

Конечно, все это пустяки, но в начале 2002-го все потешались над «крендельгейтом»: при просмотре футбольного матча по телевизору Буш подавился сухим крендельком, потерял сознание, расшиб лицо и чуть не погиб от удушья. Он отреагировал на эту

ситуацию громким восклицанием: «Мама, я всегда должен был тебя слушаться. Когда

ешь соленые крендели, всегда жуй, прежде чем глотать!»

В мае 2002-го во время визита Буша в Россию Владимир Путин рассказал

американскому президенту о том, как в России добывают икру: достают этот деликатес из

103

рыбины, которую затем зашивают и отпускают назад в Волгу. «Все смеялись, а поверил

мне лишь один президент США», — чистосердечно поведал журналистам Путин во время

совместной с Бушем экскурсии по Эрмитажу. Так сказать, российский тест на IQ…

А вот и некоторые «звездные» высказывания американского лидера. «Господь вас любит, и я вас люблю. И вы можете положиться на нас обоих…»

«Америка — это страна, которая любит свободу и любит нашу страну…»

«Наша страна ежегодно тратит миллиард долларов на то, чтобы накормить

голодных. Когда дело доходит до этого, мы по своей щедрости далеко обгоняем все

остальные страны мира — я с гордостью докладываю вам об этом. Это не соревнование

в том, кто самый щедрый. Это я вам говорю как бы между прочим. Мы очень щедрые.

Конечно, негоже этим похваляться, но мы щедрые. Очень щедрые…»

«На мой взгляд, если Соединенные Штаты говорят, что будут серьезные последствия, и если эти серьезные последствия не появляются, то это вызывает негативные

последствия…»

«В Америке бывают трудные времена. Но мы переживали трудные времена в прошлом

и, как я надеюсь, обязательно постараемся пережить их в будущем…»

«Если вы устали от политики цинизма и опросов и моральных принципов, то

присоединяйтесь к моей кампании…»

«Работа у меня такая — думать дальше собственного носа…»

«У нас состоялось хорошее заседание кабинета, поговорили о многих вопросах.

Госсекретарь и министр обороны ввели нас в курс относительно нашего желания

распространять свободу и мир по всему миру…»

«Полагаю, что мы стоим на пути к еще большей свободе и демократии, с которого

невозможно свернуть. Но все может измениться…»

«Понимаете, свободные страны — это мирные страны. Свободные страны не

нападают друг на друга. Свободные страны не создают оружия массового

поражения…»

«Крайне важно понять, что существует гораздо больше торговых отношений, чем

торговли…»

«Я думаю, молодым рабочим — прежде всего молодым рабочим были обещаны пособия

правительства — обещания были обещаны. А пособия мы не можем выплачивать. Такие

вот дела».

«Я потрачу много времени на программу соцобеспечения. Мне это дело нравится. Мне

нравится этим делом заниматься. Думаю, это во мне говорит материнское чувство…»

«Слишком много хороших докторов остаются не у дел. Слишком много хороших

акушеров и гинекологов не могут заниматься любовью к женщинам по всей стране…»

«Их цель должна быть война и военные победы, и таким образом они предотвратят

войну…»

«Наши враги изобретательны и находчивы, но и мы не хуже. Они постоянно

придумывают новые способы навредить нашей стране и нашему народу, и мы тоже…»

«Требуется время, чтобы восстановить хаос…» (по поводу ситуации в Ираке).

«Мы готовы вести работу с обеими сторонами, чтобы снизить уровень террора до

уровня, приемлемого для обеих сторон…»

«От рук убийц погибло больше мусульман, чем — я сказал, больше мусульман? — погибло

много мусульман — сколько именно, не знаю — в Стамбуле. Посмотрите на все эти места

по всему миру, где была такая ужасная смерть и разрушение, потому что убийцы

убивают…»

«В интересах нашей страны отыскать тех, кто готов причинить нам зло, и послать

их куда подальше…»

«Идея о том, что Соединенные Штаты готовы напасть на Иран, просто

смехотворна. К этому могу добавить одно: мы рассматриваем любые возможные

варианты…»

104

«Откровенно говоря, преподаватели — это единственная профессия, представители

которой преподают нашим детям…»

«У вас тоже есть негры?» — вопрос Буша к президенту Бразилии.

«Я хотел сказать, что этому парню палец в рот не клади, но это, наверное, в переводе

будет выглядеть не очень. Ничего, если я скажу, что я вам палец в рот не положу?» —

обращение Буша к премьер-министру Люксембурга Жан-Клоду Юнкеру на совместной

пресс-конференции.

«Кроме того, мы с президентом подтвердили нашу готовность решительно бороться

с террором, укоренять наркоторговлю и отдать должное тем, кто портит нашу

молодежь» (о беседе с президентом Чили Риккардо Лагосом).

«Окружающей среде угрожает не загрязнение, а нечистота воды и воздуха…»

«Я уверен, что люди и рыбы могут вести мирное сосуществование…»

«Я думаю, мы все можем согласиться — прошедшее уже прошло…»

«Хочу поблагодарить присутствующих здесь астронавтов — смелых разорителей

космоса, подающих такой замечательный пример молодежи нашей страны…»

«Для меня большая честь пожать руку храброму гражданину Ирака, чью руку отрубил

Садам Хусейн…»

«У нас была возможность поздороваться с Терезой Нельсон, которая одновременно

родитель и мать или отец…»

Подобного рода примеров можно, наверное, привести множество. И хотя сами по себе

они достаточно курьезны, сдается мне все же, что американские грамотеи, позиционирующие своего президента на основании подобной ерунды, как самого тупого, глупого и бездарного за всю историю своей сверхдержавы, исподволь угодили в плен

собственных мелкотравчатых представлений: тот дурак, кто попадает впросак!

Действительно, Джордж часто мелет все, что угодно, но повод ли это обвинять его в

глупости? Если человек с такой богатой политической карьерой — дурак, как тогда

охарактеризовать многомиллионную армию американцев, отдавших ему предпочтение

перед интеллектуалом Гором?!

Не следует сбрасывать со счетов феномен элементарной зависти. Псевдоинтеллигенция

всегда утешалась соображениями типа: пусть я никто и нет у меня ничего, но я — умен, а

мой начальник, хоть и имеет все, зато — признанный дурак!

К этому можно прибавить, что Буш-младший, судя по всему, не так сильно уважает

своих политических партнеров, чтобы шибко напрягаться в общении с ними. Чувствует

себя настолько выше и сильнее, что плевать ему на то, что и кто о нем думает. Ну и потом, нужно отдать должное его сногсшибательному юмору, так до сих пор неоцененному

наивными критиками. Человек, который на вопрос: какое достижение прошлого года

президент считает для себя наиболее весомым? — бросил небрежно:

«Поимка окуня весом в 7,5 фунтов!» — далеко не так прост и глуп, как это кажется

некоторым…

================

КТО ЕСТЬ НАСТОЯЩИЙ ХОЗЯИН

Константин Семенович Кириченко, директор совхоза «Батумский» в Белозерке, был не самым типичным руководителем своего времени. Он занимал «горячее» место, и

это забирало у него много дополнительных усилий и нервов. Его хозяйство располагалось

в райцентре, а это значит, совхоз находился в зоне повышенного внимания районных

руководящих структур: райкома партии, райисполкома, милиции, прокуратуры, 105

санстанции и прочих. Кроме того, в числе его подчиненных было немало родственников

лиц, игравших в жизни района серьезную роль. Информация о жизни его хозяйства, любой «пук» руководителя — широко расходились по вертикали и по горизонтали. В таких

условиях обычно все известно всем. Не говоря уже о том, что каждому райцентровскому

сверчку было куда удобнее получать за бесценок свежайшие продукты сельского

хозяйства к собственному столу здесь, в Белозерке, а не гонять за ними водителя

служебного автомобиля в сельскую глубинку. С таким, как он, директором совхоза им это

было непросто.

Константин Семенович, преждевременно располневший от сидячего образа жизни

и обильного, не всегда регулярного питания, с виду интеллигентный сельский дядечка, умел решительно отшивать любителей дармовщинки. Был беспощаден к лодырям и

пьяницам. Его не любили.

Начинал рабочий день с рассветом. В семь утра проводил со специалистами наряд.

Летом — на току, зимой — в конторе. Мотался на своем вездеходе-«газике» повсюду. Его

можно было встретить в поле и на ферме, на совхозном консервном заводике и в

стройцехе, в кабинетах нужных для хозяйства районных и областных начальников.

Завершал свой рабочий день не ранее 21–22 часов. Полностью отдавая себя делу, никогда не уходил в отпуск. Принадлежал к тому типу руководителей, которые стремятся

всем руководить лично.

В совхозе работало более тысячи человек. Я наблюдал его в разных видах, и у меня

сложилось впечатление, что простые работяги боялись своего директора куда меньше, чем

руководители разного звена. С рядовыми тружениками он был прост и доступен, с

пониманием относился к их нуждам, возможно, сознавая, что жизнь их так же накрепко

связана с хозяйством, как и его. Дочь его, Светлана, не очень удачливая в личной жизни, возглавила со временем совхозный детский садик. Как и отец, имела выраженную

руководящую жилку. Чувство хозяина своего дела.

Честно говоря, наблюдая этого «перпетум-мобиле» руководителя, я не понимал, в

чем для него заключается смысл жизни, во имя чего он ежедневно трудится по 14 — 16

часов, а в остальное время — спит. Зачем ему это? Что это за жизнь — ведь так проходят

годы и тают десятилетия?

Хозяйственником Кириченко считался крепким: совхоз давал неплохие показатели

по мясу и молоку, имел мощную кормовую базу, бурными темпами шло строительство

жилья для работников. При нем было пущено в строй консервное производство, построен

огромный холодильник на окраине райцентра. Совхоз из своих прибылей финансировал

строительство моей школы, в общем, был на хорошем счету, прочно стоял на ногах.

Я далек от мысли идеализировать этого человека. Конечно, он что-то брал в

совхозе за мифическую оплату или вообще бесплатно, но по сравнению с нынешними, обезумевшими от жадности "кэривныками", был истинным праведником.

…Прочитал недавно в местной газете о жене председателя сельхозкооператива из

Цюрупинского района, некой Нюрке. Эта барыня, в прошлом — кладовщица, на зависть

простому люду, глумливо хвалится, что из дому не выходит без «штуки» долларов в

сумочке, потому что серьезно увлеклась "атиквариятом". Сразу вспомнил директора

совхоза Кириченко и его скромную спутницу жизни. Все-таки, те времена были честнее…

Константин Семенович имел репутацию большого труженика и приличного

человека и наивно полагал, что эти качества надежно гарантируют его пребывание на

руководящем месте.

Более того, к делам своего хозяйства он относился так неравнодушно, столь

переживал по малейшим пустякам, как это обычно делают многие люди исключительно

по отношению к своей собственности, к своему добру, а не к безликому «народному»

достоянию.

Словом, главное его достоинство — было его же главным недостатком: он считал

себя хозяином дела, которым занимался.

106

Теперь, когда я сам достиг — и даже превзошел! — тот возраст, в котором он был во

времена нашего знакомства, мой взгляд на эти вещи (не без урока, преподанного им мне

своей жизнью) — куда прохладнее и реальней. Ибо я давно понял, что настоящий хозяин –

это не тот, кто распоряжается трудом и временем других людей, а кто умеет, прежде

всего, верно распорядиться своей судьбой, собственным временем, не загоняет себя

«интересами дела» в добровольное рабство.

Что, собственно, представляла собой его жизнь? Работа, работа и еще раз работа.

Нервотрепка во взаимоотношениях с начальством, непонимание со стороны подчиненных.

Какие удовольствия знал он в своей жизни? Книг не читал, изредка, правда, просматривал

газеты, не пил и не курил, по бабскому делу не был замечен, хотя в селе все обо всех

хорошо известно. Ел вкусное? Так не мог же сразу пять тарелок или десять шашлыков!

Ну, смотрел 20–30 минут телевизор, пока глаза не смыкались…

Отдавая всего себя делу, имел глупость полагать, что он — незаменим. Какая

наивность! Зрелый, состоявшийся, порядочный мужик, он в этой жизни ровным счетом

ничего не понимал! Считал, что интересы общего дела для его начальников что-нибудь

значат…

Когда ему исполнилось 60, точь-в-точь в день рождения, к конторе совхоза

величаво подрулила блестящая черная «Волга» первого секретаря райкома. Он собрал

управленцев в просторном кабинете директора, тепло поздравил именинника, подарил

недорогие наручные часы, поблагодарил за самоотверженный труд и пожелал «в ходе

заслуженного отдыха» непременно восстановить силы и здоровье, отданные родному

хозяйству.

У Константина Семеновича, держащего в одной руке часы, в другой — аляповатый

букет ярких роз, выражение лица было таким, как у человека, бежавшего во всю мочь и

вдруг врезавшегося в каменную стену… А первый секретарь уже представлял нового

директора. Им оказался агроном из Станислава, более угодный районному руководству, как личность, прекрасно знающая жизнь во всех ее человеческих проявлениях, и даже

имеющий в своем активе судимость за кражу государственного имущества в особо

крупных размерах, и в силу этого — вполне управляемый и прогнозируемый. Естественно, с этого дня поток начальственных автомобилей в совхозную кладовую, на поля и фермы, резко возрос.

Новый директор, не в пример старому, был с людьми вежлив и приятен.

Доброжелательно здоровался и норовил целовать сельским дамам ручки. Ходил по

коридорам управления чуть ли не в обнимку с подчиненными. Был энергичен: стал

немедленно возводить для себя за казенный счет огромный особняк в центре Белозерки.

Кто-то написал в ЦК анонимку о нескромности нового руководителя. Да так ловко, подлец, подгадал время, что к самому вводу здания в строй в райцентр нагрянула

комиссия из области, сочла аппетиты директора совхоза чрезмерными и распорядилась

передать новое строение на баланс райбольницы под стоматологическое отделение, которое благополучно функционирует по сегодняшний день.

Сглотнув горькую пилюлю, неприятно отрезвленный директор стал к своим

работникам еще мягче и внимательнее. Осознав ошибку, он тут же занялся

строительством другого особняка: на этот раз, уже одноэтажного, чтобы не сильно

бросался в глаза. Домище получился объемный, со скрытыми переходами, разросшийся, как раковая опухоль, среди совхозных домишек на окраине райцентра.

Хозяйство при новом энергичном, грамотном и безупречно воспитанном

руководителе стало быстро хиреть. В коллективе, привыкшем к командно-административному стилю руководства, к тому, что от бдительных глаз директора не

ускользнет и мелочь, все как-то пошло наперекосяк. В общем, произошло то, чего каких-то десяток лет назад никто себе и в самом кошмарном сне не мог представить: совхоза

«Батумский», славы и гордости райцентра Белозерки, сегодня нет. Все приватизировано, растащено, разворовано. Угроблены, практически, все цеха и производства. Сотни

107

человек остались без работы. Даже совхозная красавица-контора в счет долгов

сельхозпредприятия конфискована и передана под районный отдел народного

образования. В бывшем директорском кабинете, где когда-то решались производственные

дела крупного коллектива землеробов, сегодня сидит бесправная прирученная птичка, очередная заведующая районным отделом народного образования. Постаревший директор

заболел диабетом, возит на своей легковушке в спортивном костюме овощи на продажу на

Николаевское шоссе. Говорят, он активно слепнет. Его сыну из-за этого же заболевания

отрезали ногу. В их шикарном доме нет счастья. В общем, жизнь идет…

Она идет, а Константина Семеновича Кириченко давно нет. Нет ни его, ни его совхоза.

Зато есть повод задуматься: чего на самом деле стоят наши производственные заботы, когда мы начинаем вкладывать в них не только голову или руки, но и свою душу?.. Что и

кому доказал Кириченко, отдав себя без остатка делу, которое после было другими

благополучно загублено? Должен ли человек непременно чувствовать себя хозяином

своего дела? И на что становится похожей жизнь такого хозяина…

===========

108

ИННОЧКА КАЗЕИНОВА

Как все-таки интересно устроен этот мир…

Еще лет 30–40 назад Забалковская красавица-церковь была полуразрушенным жалким

строением. По-моему, там не было тогда богослужений, а внутри даже находилась

москательная лавка, где торговали керосином.

А всего в сотне метров отсюда звучали веселые детские голоса, всеми красками

бурлила жизнь: здесь была одна из самых крупных по тем временам

общеобразовательных средних школ.

Вот, посмотрите, что сегодня от нее осталось…

Голые стены, развалины, сгоревшая крыша, полный упадок, мерзость и запустение.

А между тем, еще живы и те, кто здесь учился, и те, кто их учил. Уже немолодые

бывшие ученики и их состарившиеся учителя сегодня стараются избегать этого места, как

можно реже здесь появляться. Потому что от одного взгляда на это зрелище больно

сжимается сердце.

Вот и я смотрю сейчас, не могу оторваться, от этих трех угловых окон на втором

этаже, выходящих на улицу Пионерскую, да еще двух — с видом на церковь. Ведь здесь

когда-то сидел мой 8-А класс…

_______

В одной из своих первых маленьких киноновелл под названием «Был у меня друг»

я уже рассказывал о Валере Черкасове, с которым сидел за одной партой.

Вот здесь мы и учились, спешили сюда каждое утро, а как же — это был когда-то наш

второй дом…

А в свободное время мы часто приходили к зданию музыкального училища и играли в

придуманную моим другом игру: пытались определить по доносящимся оттуда звукам, кто играет на инструменте — ученик или мастер? И радовались, когда это у нас получалось

и мнение совпадало. Хорошая была такая игра…

После была моя неудачная учеба в Одесском холодильном институте, затем служба в

армии.

А Черкасов поступил в высшее военно-морское училище, а потом во время ночной

вахты, на практике, когда его корабль находился с визитом вежливости в турецком порту, неожиданно исчез…

109

Такая вот грустная история.

_______

Говорят, в нашей жизни не бывает простых случайностей: все имеет свое время, место

и свой смысл. На иврите это звучит: Ашгаха пратит! — что-то типа: не верь в случайность

совпадений!

В общем, тот сюжет снимал я весной прошлого года, а уже осенью эта история

получила и свое продолжение, и завершение сразу. Но об этом чуть погодя.

А сейчас я расскажу о том, о чем в новелле «Был у меня друг» я умолчал. Дело в том, что когда мы учились в восьмом классе девятнадцатой школы, нас было не двое, а трое

друзей. Валерий, я и третий — вернее, третья — наша одноклассница Инночка Казеинова.

И время это, честно говоря, было для меня самым трудным в моей жизни. Потому что в

тот день, когда в нашем классе появилась новая ученица, высокая девочка со стройною

ломкой фигуркой (ее отца перевели из Москвы, из Министерства легкой промышленности

в Херсон организовывать работу хлопчатобумажного комбината), — в тот самый день, когда в классе появилась Инночка, я заболел. Заболел тяжело и надолго. Внешне все вроде

было нормально. Но вдруг исчез аппетит, куда-то пропал сон, и я даже съехал на

«тройки».

Диагноза моей болезни не было ни в одном медицинском справочнике. Потому что он

назывался: "Инночка Казеинова"… Вот так.

_______

Интересно, я рассказываю эту историю сейчас, когда прошло так много лет, и вдруг

поймал себя на мысли, что мой голос начинает дрожать… Что же, спрашивается, было в

этой девочке такое, что не отпускает, мучает меня по сей день? Хотя я, видит Бог, старался прочно забыть и ее, и все в моей жизни, связанное с ней.

В общем, заболевание мое усугублялось тем, что прекрасная москвичка из всех

мальчишек нашего класса замечала только одного. И, как вы уже, наверное, догадались, не меня.

Инночка Казеинова всему на свете, кажется, предпочитала общение с нашим

интеллектуалом и мечтателем, романтичным Валериком Черкасовым. А так как мы с ним

были друзьями, то терпела она в своих приятелях и меня. Вот такой у нас сложился

неравнобедренный треугольник.

_______

110

По аккуратным аллеям парка при сельхозинституте мы часто бродили вместе. И, думаю, многие деревья, возможно, хранят до сих пор память о нашей неразлучной

тройке…

Конечно, я все, вроде, понимал и отдавал себе отчет в том, что мне не светит, но — как

это говорится — надежда умирает последней. А у меня получалось еще хуже: надежда моя

умирать не хотела, зато от Инночкиного равнодушия иногда я сам не хотел жить.

А более всего меня угнетало, что в то время, как мои друзья — Валерий и Инночка –

были интересными личностями, людьми увлеченными и одаренными, я как-то ничем

особенным не выделялся.

Правда, увлекались они вещами разными, и это, казалось, давало мне — пусть

минимальный! — но все же какой-то шанс привлечь внимание к себе.

Валера любил свою географию, дальние моря и страны, книги о путешествиях и

путешественниках, а Инночке в школе не было равных в поэзии. К тому же, на городских

и областных олимпиадах по биологии она неизменно занимала первое место.

Хуже было со мной. Как назло — никаких тебе увлеченностей или особых

способностей. Так себе, серединка на половинку или, как любила говаривать моя старшая

сестренка — просто гриб-сыроежка…

Вот и решил я, чтобы от них не отставать, записаться в городскую библиотеку, и, к

удивлению мамы и бабушки, в один прекрасный день в нашем доме вдруг появились

сборники стихов самых разных поэтов.

Только не смейтесь! Вы же не знаете, что это такое: не имея ни малейшей склонности к

изящной словесности, заучивать наизусть десятки стихов…

И все это лишь для того, чтобы во время совместных прогулок по этому парку втроем, с замиранием сердца (оценят ли?) — как бы невзначай наизусть прочитать: Какие бледные платья

Какая странная тишь

И лилий полны объятья

И ты без мысли глядишь…

— произнести эти строки, чтобы словить удивленный взгляд той, которая казалась мне

дороже всего на свете.

Так мы и гуляли втроем: я с фальшивым пафосом читал ненавистные вымученные

стихи; Инночка Казеинова, в пол-уха слушая меня, щурила свои прекрасные табачно-медовые глаза, пытаясь разговорить Валеру Черкасова; а он отвечал все больше невпопад, находясь одновременно и с нами, и где-то очень-очень далеко.

И возвращался я вечером сюда, в этот дом, где я жил много лет назад, проклиная

себя за безволие, не имея сил делать уроки на завтра и понимая, что выброшен насмарку

еще один день. Вот такая полоса была в моей жизни.

Эта болезнь с безнадежным диагнозом, наверное, могла для меня плохо кончиться.

Если бы не моя мама. В девятом классе она забрала меня из девятнадцатой школы, отдала

работать на консервный комбинат и послала учиться в вечернюю.

Бабушка плакала: ему не место среди хулиганов! Но мамочка, как всегда, оказалась

права.

В те далекие времена девочки еще любили поэзию, а я знал наизусть много стихов, чем выгодно отличался от других учеников вечерней школы, не всегда трезвых, зато

достаточно грубых и невежественных.

Где-то года через полтора ко мне домой вдруг заявилась в гости… Инночка

Казеинова. Ее отца снова забирали на работу в Москву, и она приглашала нас с Валерой

на прощальный вечер.

После ее ухода я долго стоял на балконе. Стоял и курил. Помню, как сейчас: был

поздний вечер, сквозь редкие облака слабо просвечивались неяркие звезды. Кончились

сигареты, и мне ужасно хотелось курить. А потом на балкон вышла мама и молча стала

рядом.

111

На прощальный вечер я не пошел.

Инночку Казеинову больше не видел.

________________

— А теперь, Валера, я хочу поговорить с тобой. Знаешь, прошло столько лет, но я до

сих пор помню все наши разговоры и твою заветную мечту: любыми путями вырваться из

Союза. Поэтому у меня так гулко забилось сердце, когда в шестьдесят седьмом я узнал, что ты бесследно исчез с вахты в иностранном порту. Кстати, услышал я об этом впервые

от нашего армейского особиста, который специально несколько раз после этого приходил

для бесед со мной в наш погранотряд.

Честно говоря, я был тогда сильно напуган, но где-то в душе рад за тебя. И желал

тебе удачи — и попутного ветра в твои паруса.

Но странное дело, Валера, шли годы, а ты все не объявлялся. Это непонятно, Валера…

Давным-давно пришло время перестройки, демократии и гласности, стало

возможным говорить буквально обо всем, а ты по-прежнему молчишь…

Так получилось, что нас с тобой воспитывали мамы. Валера, сегодня их нет: ни

твоей, ни моей…

А знаешь, как бедовала Ольга Ивановна, когда после твоего ухода ее уволили с

полупроводникового завода? Тогда моя мама заставляла меня ходить и помогать твоей…

И еще — я, грешник, каюсь, что много лет не верил Ольге Ивановне, когда она

говорила мне, что не знает, где ты и что с тобой…

Не верил и все. Не мог заставить себя поверить, что тебя больше нет.

Моя мама ушла в 92-ом году, а твоя — в позапрошлом. И все эти восемь лет она называла

меня твоим именем, я ей был сыном вместо тебя, Валера…

_______

— Ну что, дружище, жизнь прожита, сегодня мне пятьдесят пять. Я выучился, Валера, на учителя русского языка и литературы, ты веришь мне, друг мой?! И нет у меня

уже ненависти к стихам — я, Валера, учу детей любить их… Странно, правда?

И знаешь, Валера, чего я сегодня боюсь больше всего? Раньше, в минувшие годы, я

боялся, что ты умер, а сейчас я очень-очень боюсь, если ты окажешься живым. Потому

что тогда я не знаю, ни что мне думать, ни как с этим вообще жить дальше… Ведь если ты

сегодня, как и я, пятидесятипятилетний, где-то и с кем-то жив, то это значит, что 34 года

назад, на злополучном Стамбульском рейде ты сразу убил всех нас вместе: свою и мою

маму, меня — незадачливого учителя, не любящего свой предмет, и несчастную Инночку

Казеинову, которая, по слухам, так и не вышла замуж, потому что имела несчастье

полюбить, прости, не твоего друга, а тебя.

Разве дальние моря-океаны стоят всего этого, Валера?

_______

— И все-таки, друг мой, если ты наперекор всему — жив, и совесть твоя по-прежнему чиста, желаю тебе я здоровья и сил, и новых удач, и ярких цветов, — и прими от

меня на добрую долгую память маленький сувенир из моей последней командировки в

Москву, вот этот скромный видеокадр…

И пусть завершит эту историю памятник одной нашей общей знакомой, который я

случайно обнаружил на Ваганьковском, любуясь истинными шедеврами погребального

искусства…

112

Узнал ли ты это задумчивое милое лицо? Помнится ли тебе ее, оставшаяся

навсегда девичьей, фамилия? Рад ли, что она посвятила себя не тебе или мне, а своей

биологии, став в 26 лет кандидатом наук?

…Вы видите эти три угловых окна на втором этаже? Здесь когда-то сидел мой 8-А

класс. А мне кажется, что это было совсем недавно…

___________

Конец.

===============

ЗИМА МОЕЙ ВЕСНЫ, СИМФЕРОПОЛЬ.

Ехать на курсы повышения квалификации директоров школ при Крымском

госуниверситете мне не хотелось. Южная зима, слякоть, скучные лекции старых

профессоров…

Лекции, действительно, были не очень, но я познакомился там с одним интересным

парнем, директором школы из Николаева Владимиром Доценко, и мы наловчились

неплохо проводить лекционные часы: усаживались назад, чтобы не сильно светиться, и

спокойно, в свое удовольствие, играли в шахматы. Слава Богу, дорожный комплект я

догадался захватить из дому. Хорошее было время.

На курсах нас было человек тридцать, в основном, из Николаевской, Херсонской и

Крымской областей. Женщин и мужчин, примерно, поровну.

Наши дни делились на две части: будни, что проходили с 14 до 19 часов на

опостылевших лекциях, и праздники — все остальное время.

113

Директора школ, в основном, люди среднего возраста, хорошо знали, зачем едут на

трехмесячные курсы, надолго отрываясь от семей и насиженных мест. Страсти кипели

нешуточные, вполне сопоставимые с времяпрепровождением в домах отдыха или на

курортах. Разве что, более длительные.

Честно говоря, одна пылкая руководящая красавица разбила там, походя, и мое

сердце, но, увы, как в омут, бросилась не в мои объятия, так что, хотел я того или нет,–

попасть в поле ее зрения мне так и не удалось. Кстати, шахматы неплохо снимают

любовное томление. Проверено на себе. Жаль…

Даже сейчас, через много лет, я вспоминаю те курсы с невольным удивлением: как

же опрометчиво, бездумно, вроде с цепи сорвавшись, зрелые люди, занимавшие в

обществе достаточно высокое положение, бросались навстречу друг к другу.

Причем, все происходило совершенно открыто, безкакого-либо стеснения, как

нечто само собой разумеющееся, будто по-другому и быть не может.

Тут и там уступали свои комнаты «на часок», сплошь и рядом две пары ночевали

вместе, развеселая атмосфера курсов порождала пьянящее ощущение бардака и

вседозволенности. О нравственности директоров школ — воспитателей учителей! –

говорить не будем: просто люди, выпав на какое-то время из своей основной социальной

роли, впадали в беззаботное студенчество.

Конечно, долго так продолжаться не могло. Все понимали, что рано или поздно, должно что-то произойти. Нечто такое, что мигом прекратит вакханалию, отрезвит всех, вернет людям человеческое лицо. Я, например, почему-то ожидал, что в любой момент

сюда нежданно заявится кто-нибудь из оставшихся дома супругов и закатит такой

небывалый скандалище, что чертям тошно станет.

Но шли дни и недели, многие уже стали уставать от разгула, а ничего не

происходило и все продолжалось по-прежнему.

***

ЧП пришло, откуда его никто не ожидал. Однажды, холодным зимним вечером, одна такая парочка влюбленных курсантов — между прочим, самая, яркая! — возвращаясь с

концерта, попала в беду. Надо сказать, общежитие наше располагалось на одной из бурно

обустраивавшихся в то время окраин Симферополя. Вокруг — заброшенные пустыри, ограды строящихся объектов, кромешная темнота, лишь яркие звезды на небе.

…Владислав и Ирина на курсах внешне выделялись. Он — высокий рыжий

здоровяк, из тех, кто по жизни идет уверенно, считая, что весь мир — на правах победителя

— принадлежит только ему, директор сельской восьмилетки из Николаевской области. И

его землячка Ирина, руководитель одной из крупнейших николаевских школ, особа в

городе уважаемая и широко известная, депутат горсовета и член бюро местного райкома

партии, склонная к полноте чувственная брюнетка со слегка заметными усиками на

молочно-белом холеном лице.

Не удержусь и повторю: это была заметная красивая пара.

…Тем злополучным вечером они медленно шли по утоптанной снежной тропинке, изредка останавливаясь у дощатых заборов, чтобы в очередной раз обняться и прильнуть

друг к другу. В такие моменты Владислав расстегивал свое пальто, меховую шубку

спутницы и крепко к ней прижимался, остро ощущая волнующую прелесть крупного

женского тела и жарко томясь захлестывающим мутное сознание желанием. Ее дыхание

тоже было неровным, все слабее отрываясь от глубоких долгих поцелуев, она жадно

хватала ртом холодный воздух…

Какое-то время за ними, наверное, следили. Подонки выбрали момент, когда они

были так охвачены страстью, что ничего вокруг уже не замечали.

Его чем-то ударили по голове, и он упал, потеряв сознание. Затем чьи-то грубые

безжалостные руки сорвали с плохо соображающей, доведенной до любовного экстаза

женщины, шубу и кофточку, стали рвать на ней юбку и белье, умело и быстро забили в

рот матерчатый кляп, как оказалось после — ее же влажные трусики. А через мгновение, 114

потеряв от шока всякую волю к сопротивлению, она, уже голая, оказалась на своей

разметанной на снегу шубке под сопящим, судорожно пляшущим на ней чудовищем.

Что было дальше, она не помнила. Тошнотворный спиртной перегар, глумливый

похабный смех, жуткое ощущение шарящих по ее телу грязных рук…

С нею, настроившейся тем дивным вечером на сладкую чувственную волну, происходило невообразимое. Провальный звериный напор, сильная боль в сжимаемых, как в тисках, пышных бутонах расползшихся по сторонам мягких грудей, — в какой-то

момент ей показалось, что ее раздирают на части.

Когда этот кошмар кончился и негодяи ушли, предварительно вырвав шубу из-под

недвижно лежавшей женщины, она от холода стала приходить в себя, с трудом поднялась

и медленно подошла на негнущихся бесчувственных ногах к лежащему без признаков

жизни Владиславу. Долго и безуспешно пыталась поднять его, затем замерла на какое-то

время, тупо глядя перед собой, и, наконец, побрела домой. Двести метров от места

трагедии до общежития Ирина преодолевала около часа. Вызвали милицию и скорую

помощь, но Владиславу уже ничего не могло помочь. Экспертиза установила наступление

смерти в момент удара: били с такой силой, что у несчастного, несмотря на меховую

шапку-ушанку, был провален нижний свод черепа.

В последующие дни слушатели курсов притихли. Разгул как-то сам по себе

прекратился, директора школ вдруг поняли, что приехали сюда учиться. В деканате

выделили отдельную комнату для двух следователей, они по очереди вызывали курсантов

на допросы.

Шаркая ногами, бродил по коридорам, пытаясь дознаться, что все-таки произошло

с сыном, отец погибшего, прибывший в Симферополь с несколькими односельчанами.

Ирина, с сотрясением мозга, повреждениями половых органов и множеством

ушибов, попала в больницу. К ней приехал и несколько дней не отходил от ее кровати

супруг из Николаева, солидный дяденька, начальник цеха судостроительного завода.

Декан факультета переподготовки кадров доцент Новиков попросил меня отвезти ей в

больницу справку-диплом об окончании курсов, чтобы она могла дома отчитаться и

получить зарплату за время, проведенное в Симферополе. В палату меня не пустили.

Пожилая медсестра сказала, что больная никого не желает видеть и забрала справку.

Когда Ирину выписали, она уехала с мужем, не заходя на факультет и ни с кем не

попрощавшись.

На парткоме университета был поднят вопрос о морально-нравственной

обстановке, сложившейся на курсах повышения квалификации руководящих кадров

народного образования. Несколько человек из самых отъявленных гуляк и прогульщиков

получили выговоры. Материалы на них были немедленно отправлены в райкомы партии

по месту работы.

Курсы продолжались. В общежитии теперь по вечерам дежурили закрепленные

кураторы, а вскоре общественность всколыхнуло другое событие: на факультете романо-германской филологии, самом элитном и престижном в университете, где учились, в

основном, детки крупного местного руководства, была вскрыта четко отлаженная система

взяточничества и даже арестованы одновременно шестеро преподавателей во главе с

деканом.

Профессорско-преподавательский состав был подавлен. Ректор чуть ли не каждые

полчаса выходил со своими заместителями и деканами в парк, предпочитая вести общение

на свежем воздухе, медленно прогуливаясь. Поговаривали, что это было вызвано

разумными мерами предосторожности: опасением звукозаписывающей аппаратуры в

помещениях. Студенты шушукались, искоса поглядывая на незадачливых наставников.

***

Недели за две до окончания курсов в моей жизни произошло знаменательное

событие, прямо связанное с названием этой книги. В один прекрасный день я узнал, что

115

обладаю некоторыми особыми способностями. Сразу оговорюсь: я и до этого не сильно

жаловался на работу своего мыслительного аппарата; как говорится, каждый еврей вполне

доволен своей головой и не очень — своим положением. Правда, здесь все произошло

несколько иначе. Если можно так выразиться, я получил этому факту весомое

подтверждение.

Мне почему-то запомнился и день накануне, когда мы с Володей Доценко

увлеченно играли в шахматы на лекции по психологии. И по установившейся в аудитории

тишине вдруг поняли, что что-то не так, встрепенулись, но спрятать шахматы не успели –

профессор Додонов, заведующий кафедрой психологии, уже стоял рядом.

Обиженным хриплым фальцетом старый преподаватель заявил, что отвлекаться

посторонними делами на его лекциях — дерзкий вызов, что сам он тоже любит эту игру, но

почему-то не позволяет себе такого удовольствия на работе. А после, пройдя к доске, поделился со слушателями непреходящей болью: оказывается, прошлым воскресеньем на

университетском шахматном турнире ему пришлось уступить законное многолетнее

первенство наглецу-второкурснику и, что особенно обидно, жалкому троечнику.

В заключение, уважаемый лектор, с издевкой — «ежели вы такие умные!» — предложил

нам с Володей пройти на следующий день на его кафедре квалифицированное

тестирование на предмет определения коэффициента интеллектуальности «IQ».

Отказаться от такого предложения, сделанного перед всем курсом, было практически

невозможно. Все равно, что признать себя добровольно умственно неполноценным.

Завкафедрой психологии оказался лично хорошим психологом: мы, естественно, были

вынуждены согласиться. А уже к вечеру, выяснив, на всякий случай, что это за

тестирование, очень расстроились.

Оказывается, тесты Айзенка по определению коэффициента интеллектуальности

давно общепризнанны, и именно на их основе выявляются сегодня способности к учебе у

поступающих в ведущие университеты большинства развитых стран. Неудачники, набравшие менее 90 баллов (при потолке — 160!), лишены и малейшего шанса получить

высшее образование по причине отсутствия природных данных для элементарной

умственной деятельности. Рыдай, жалкий паяц!

Ночью перед испытанием мне не спалось. Лезла в голову всякая чепуха, а больше

всего угнетало, как будет интерпретировать мой неминуемый провал дома, в родном

Белозерском районе, находящийся на этих же курсах земляк, остроумнейший Коля

Кравченко, директор соседней школы.

И только к утру, твердо решив под предлогом плохого самочувствия отказаться от

предстоящей рискованной процедуры, я, наконец, с облегчением заснул. А в 9 уже

проснулся — меня тряс за плечо жизнерадостный Кравченко, дружески напоминая, что на

кафедре психологии нас ждут «великие дела»…

Вначале я сделал вид, что не понимаю, о чем идет речь, затем нарочито небрежным

тоном заявил, что плевать хотел на всякие тестирования, плохо себя чувствую, простудился, наверное, накануне, так что, пусть он меня оставит в покое. Коля

внимательно выслушал, понимающе улыбнулся, участливо заметил:

— Я так и знал, старик, выздоравливай! — и, насвистывая что-то залихватское, аккуратно

притворил за собой дверь.

Надо ли объяснять, что после этого, ровно в 11, мы с Володей были на кафедре. Не

буду описывать, как все происходило. Тестирование проводится в течение

фиксированного времени, кажется, 30 минут. Так как брошюрка с тестом была на кафедре

одна, нас с Володей усадили рядом. Неожиданно на «огонек» зашли еще несколько

любопытствующих коллег — директоров, слушателей курсов. Естественно, среди них был

вездесущий Коля Кравченко. Меня не покидало тревожное предчувствие.

Немолодой лаборант четко проинструктировал: время ограничено, отвечать нужно

в темпе, если что-то не получается, тут же переходить к следующему вопросу. Итак, время пошло, вперед!

116

Уже к концу первой страницы я стал отрываться от Володи. Чтобы не задерживать

меня, ему предложили подождать. Дальше с тестом работал я один. Через полчаса

лаборант дал сигнал остановиться, забрал мои ответы и передал брошюру Владимиру.

Коля Кравченко выглядел несколько разочарованным, остальные с интересом наблюдали, что будет дальше. На кафедру зашел профессор Додонов, поздоровался со всеми, взял у

лаборанта мои ответы, быстро проглядел. Его лицо стало подчеркнуто равнодушным. Он

сел за стол и с помощью карандаша и линейки стал строить диаграмму тестирования.

Рядом толпились директора. Коля Кравченко, шумно сопя, нависал над Додоновым, как

утес над морем; я, затаив дыхание, стоял в стороне. Несколько раз я ловил на себе беглый

взгляд лаборанта. Мне показалось, что он удивлен.

— Ну что ж, — снимая очки, сказал профессор, — поздравляю, коллега! Если учесть, что мой айк-ю — 145, высший на кафедре, то ваш — 160 — совсем не плохо…

На Колю Кравченко, который через полтора года станет моим заврайоно, было

больно смотреть: он выглядел, как человек, потерявший в один день всех своих

родственников. Другие директора пришли в совершеннейший восторг, обнимали меня и

хлопали по плечам. Не подкачал и Доценко: его 130 единиц тоже выглядели вполне

убедительно. Когда мы выходили, профессор дал мне знак задержаться.

— Я хочу объяснить вам, что означает ваш результат, — сказал он. — Прежде всего, к этим

160-ти единицам смело можете добавить еще пяток, с учетом того, что тестировались вы

впервые, да еще и, как я понимаю, в обстановке повышенного внимания, весьма близкой к

ажиотажу. Так что, в вашем случае, мы имеем уже свыше 160, или — то, что принято

скромно называть гениальностью. Вот так, ни больше и ни меньше.

Профессор несколько отстраненно оглядел меня, чуть помолчал, а затем

продолжил:

— Проще изъясняясь, молодой человек, вам природа подарила уникальную

возможность решать, практически, любые задачи неограниченно широкого диапазона

умственной деятельности. Неплохо звучит, правда?

Только никакой эйфории: если вам уже хорошо за тридцать, а вы с таким

мыслительным аппаратом всего лишь директор деревенской школы — не многого же, согласитесь, удалось вам добиться в этой жизни!

Мне почему-то вдруг захотелось перебить профессора и поправить: не деревенской

школы, а райцентровской, но, слава Богу, я тут же сообразил, как это будет мелко

выглядеть. А Додонов продолжал:

— То, что вы сегодня о себе узнали, будет теперь вас преследовать всегда. Потому

что, чего бы вы дальше ни добились, каких бы сельских высот ни достигли, — все это будет

абсолютно неадекватно вашим возможностям. Честно говоря, я вам не завидую. Иметь

такой потенциал и разбазаривать его ни на что… Использовать вас в роли директора

школы — все равно, что забивать в стену гвоздь цветным телевизором!

Ну да, что это я… Не обижайтесь на меня, голубчик, пожалуйста! Стройте впредь

свою жизнь хотя бы в каком-то соответствии с вашими природными задатками. И знайте: за три последних года, что мы используем этот тест, только в одном случае результат был

подобен вашему. Называть имя того человека не буду. Он — позор нашего университета, ученый-невозвращенец, решивший свой потенциал реализовать на Западе.

… Перечитал этот отрывок и грустно задумался: как же редко я вспоминаю тот

день, а ведь он казался тогда лучшим в жизни! Хорошо помню, как возвращался вечером

по чужому холодному городу в общежитие, смотрел на снующих по своим делам

прохожих, и мне ужасно хотелось кричать во весь голос:

— Люди добрые! Видели ли вы когда-нибудь живого гения?! Не спешите, остановитесь, глядите — вот я иду! Вот он я, вот, вот, вот!

И послесловие. У меня еще было несколько бесед с Додоновым. Однажды я

пригласил его поужинать в ресторан и был очень рад, когда он согласился. Был четверг, мы ели рыбные блюда в «Океане», и он немного рассказал о себе.

117

Семья из четырех человек, верный многолетний друг — жена, неудачно сложившаяся

личная жизнь единственной дочери, больная диабетом внучка.

Он предложил мне место на кафедре, сказал, что с его связями и под его научным

руководством защита кандидатской через пару лет гарантирована.

Я обещал подумать. Но резко изменить свою жизнь не смог. Думаю, так сказать, до

сих пор…

На память о профессоре Додонове у меня осталась прекрасная монография

«Эмоция как ценность», изданная Политиздатом в 1977 году. Значительно позже я узнал, что по индексу цитирования (ссылок на труды наиболее известных ученых) в зарубежной

научной литературе Борис Игнатьевич Додонов в Крымском университете, известном

своими высококвалифицированными научными кадрами, уверенно лидировал среди

многих профессоров и академиков. А его классификация типов эмоциональной

направленности личности под названием «Шкала эмоций по Додонову» теперь принята во

всем мире. Так что, повезло мне когда-то на знакомство с такой неординарной личностью, хотя и какой-то особой роли в моей жизни это не сыграло. Так как в самореализации не

сумел оказаться на уровне своих способностей. Не сумел! Быть — был, но не состоялся…

***

Сегодня я ни о чем не жалею. Ни о том, что не решился тогда принять предложение

серьезного ученого, ни о давным-давно вычеркнутой из памяти тягостной странице

влечения к пренебрегшей мною женщине, желанное тело которой в тот страшный зимний

вечер ласкал безвременно погибший счастливчик. Правда, история эта имела свое, неожиданное для меня продолжение.

Несколько лет назад, на съезде одной общественной организации в Киеве, я

обратил внимание на немолодую статную женщину со следами, как это принято говорить, былой красоты. Она была в модных свободных одеждах, скрывавших хорошо развитую

грудь; скромный маникюр подчеркивал изящество ухоженных длинных пальцев, украшенных модной россыпью современной бижутерии. Несколько раз я замечал, что и

она исподволь внимательно разглядывает меня. В какой-то момент я даже испытал

странное чувство встречи с когда-то знакомым человеком.

В тот же день вечером мы сидели в ней вместе в гостиничном ресторане. Честно

говоря, я был в некотором смятении: не верилось, что она — это она, а я — здесь, рядом с

ней, и мы говорим обо всем, и то, что давно ушло, может нахлынуть так внезапно и

сильно…

Не знаю, куда бы могла завести нас эта встреча, если бы не одна ее фраза, брошенная мельком, но мгновенно меня отрезвившая:

— А знаешь, Виталик, — сказала она, — ведь тогда, на курсах в Симферополе, ты

нравился мне, и я понимала, что это взаимно. Но ничего не хотела в своей жизни менять, была настроена только на легкий флирт: мои отношения с покойным ныне супругом, а он

был старше меня на 15 лет, зашли тогда в тупик. И как была счастлива, что удалось

вырваться из дому на целых три месяца! А тебя я боялась. Вернее, опасалась себя: что не

смогу с собой совладать…

Я и Владика, беднягу того, выбрала только потому, что с ним было легко и

бездумно. Добрый деревенский мачо — идеальный партнер, чтобы закрутить дым столбом!

А тебя потом не раз вспоминала и благодарила Бога за то, что в тот ужасный вечер была

не с тобой. И даже ловила себя на мысли: если все, что с нами тогда случилось, было мне

суждено — то я спасла тебя!

…Из Киева я уезжал с чувством, что мне, кажется, сильно повезло: удачно пройти

по минному полю в опасной близости от того, что может внезапно бесповоротно взорвать

твою жизнь. В равной степени — швырнуть вверх или разбросать по сторонам, а скорее

всего — вогнать вниз. Даже теперь, через столько лет, в этой женщине было нечто роковое.

***

118

* Кажется, Моэм говорил, что умные мужчины не женятся на милых женщинах. Добавлю

от себя — дураков этих почему-то влечет исключительно к роковым…

* Кто-то спросил: — Что есть женщина в жизни мужчины: жена? Любовница? Друг?

Кормилица-служанка? Источник наслаждения или причина всех несчастий?

Дам свой ответ: судьба или не судьба…

* Годы пройдут, пусть несчастья нас минут, но кто одинок — тот не будет покинут…

* Если бы я писал Талмуд, то обратился ко всем, кого женщины не любят, но кто

мужскую любовь не приемлет принципиально. Нам с вами, друзья, в этом холодном мире

остается одно: научиться пылко и преданно любить себя!

И еще совет из грустной практики пилигримов:

Бесцельные поиски твердой почвы

Рождают стремление стать всех ниже

И к цели идти исключительно ночью

Чтобы в слиянии с тьмою выжить…

Конец.

==============

ДЕЛАТЬ ИЗ ПЛОХОГО ХОРОШЕЕ…

Семен Климович Непейпиво, 1972 год.

_________________

Оглядываясь назад, благодарно замечу, что в поворотные моменты моей

биографии мне везло на хороших людей. В армии — командир части, относившийся ко мне

как настоящий батя; после окончания института — мой первый директор школы, человек

со звучной украинской фамилией — Семен Климович Непейпиво.

Хорошо помню нашу первую встречу. В село Велетенское я попал случайно. У

меня было направление в другое место, Загоряновку, завучем старших классов. Но

директор той школы, человек пенсионного возраста, увидев меня и ознакомившись с

моими документами, впал в панику: зачем ему, без пяти минут пенсионеру, такой

заместитель?! Молодой мужчина, после армии, член партии, который через год, а то и

раньше, займет его место! Стал при мне звонить в районо, сбивчиво пояснять, что вышла

ошибочка: его школа полностью укомплектована, и заместители есть, даже целых два…

Желания настаивать на работе с ним у меня не было. Вернулся в районо, получил

новое направление и отправился в другое село, Велетенское, на должность заместителя

директора местной школы по воспитанию.

Село Велетенское, в переводе на русский — Гигантское, находится в 20-ти

километрах от Херсона и свое звонкое название не очень оправдывает: довольно

скромных размеров, компактное, затерявшееся в море разливанном плодовых деревьев.

Приехал я после полудня, день жаркий, тучи пыли, первое ощущение — тотальная

замшелость и безлюдье. В двухэтажной школе послевоенной постройки звенящая тишина, 119

окна открыты настежь, засиженные мухами стенды. Секретарь сказала, что директор еще

в отпуске, и посоветовала пойти к нему домой, это поблизости.

Прошелся по селу, легко нашел его скромное жилище, стал звать хозяина. На

тонкий визг захудалой собачонки вышел пожилой дядька в мятых спортивных брюках и

отвисшей на небольшом животике не первой свежести маечке. В дом не пригласил, облокотился на деревянный штакетник, достал старенькие очки и стал читать

направление. В ходе короткого разговора глядел по сторонам с ленцой, привычно

разминал в прокуренных желтых пальцах дешевую папиросу, вел себя, будто я –

случайный прохожий. Домой я уезжал с некоторым разочарованием.

А между тем, этот невзрачный дяденька оказался одним из интереснейших, встреченных на моем жизненном пути людей. Человек тяжелой судьбы, боевой офицер, он в 42-ом попал в плен, трижды бежал (и самое главное — сумел доказать это, иначе бы

после войны попал в сталинские лагеря, а не тихо директорствовал, восстановившись в

партии); ко времени моего прихода в Велетенское ему было 56 лет.

Семен Климович любил поболтать, а я — развесить уши в беседе с интересным

человеком, в общем, мы подружились. Более того, через пару месяцев он предложит

перенести мой стол из учительской, где в тесноте, но не в обиде, работали его

заместители, завуч и я, в просторный директорский кабинет. Завуч, втайне метившая на

его место, несколько приуныла.

Семен Климович читал математику. Несмотря на свое трудное прошлое, а

возможно, и благодаря ему, он был человеком мягким и доброжелательным, наделенным

прекрасным чувством юмора, смешанным с легким лукавством и простонародной

хитринкой. Когда дети весной изготовили в школьной мастерской роскошные, пахнущие

свежей древесиной скворечники, он посоветовал классным руководителям закрепить их

на высоких стройных тополях, обрамляющих школу с трех сторон. На мое замечание: не

лучше ли развесить птичьи домики по селу, чем только в одном месте, вокруг школы? –

житейски умудренный директор с улыбкой заметил, что, по опыту прошлых лет, если

сюда и залетают какие-нибудь скворцы, то в основном свои, «райцентровские». Вот их-то, всевозможных проверяющих, и призваны, на самом деле, радовать своими деревянными

изделиями добрые сельские детишки, пекущиеся о благополучии и здравии птичек

небесных. Учителя тонко переглянулись…

Другой раз, когда на районном активе председатель райисполкома Сокорин, многозначительно обведя всех взглядом, горделиво заметил, что его мало трогает мнение

чистоплюев, считающих, что «у Сокорина власти много, а совести мало», Семен не

сдержался и в сердцах бросил: — «Лучше бы — наоборот!»

Я не был там, но хорошо представляю, как тихо стало в зале. Разумеется, подобные

реплики, обрастая веером надуманных деталей, легко доходили до районного

руководства, и реакция его была вполне прогнозируемой: начальство Семена Климовича

не любило.

Хуже другое. Педколлектив Велетенской средней школы, взращенный

предыдущим директором Сыроедовым, демагогом и интриганом, в прошлом матерым

партаппаратчиком, тоскуя по привычному командно-административному стилю

руководства, мягкость и человечность Семена Климовича принимал за слабость и

безволие. А так как в селе он был чужаком, праздновали его здесь не сильно.

В школьных коллизиях я разобрался быстро и впредь во всех негораздах и сварах, присущих, к сожалению, этому коллективу, неизменно принимал сторону директора, положение которого из-за множества жалоб, анонимок и постоянных разбирательств

было довольно шатким.

Небольшое отступление. Сейчас, когда я пишу об этом близком для меня человеке, мне больше лет, чем было тогда ему. Что там возраст — моему личному директорскому

стажу уже за тридцать… Странно. Руководил людьми я всегда твердой рукой и никогда не

сталкивался с проблемами дисциплины своих работников, склоками и дрязгами, которые

120

так омрачали когда-то жизнь моему доброму старшему другу Семену Климычу

Непейпиво. До сих пор не пойму: почему велетенские учителя не хотели его принимать?

Подчинялись нехотя, писали доносы… Чего им не доставало? Разве не понимали, что ими

руководит порядочный человек? Ведь это любому было видно невооруженным глазом.

Наверное, людской природе естественнее признавать над собой власть зла и насилия, чем

порядочных людей. То есть вынужденное рабство оправданнее добровольного. Отсюда -

слабому пытаемся сесть на голову, сильному — подставляем шею!

Тогда почему же, когда через много лет сюда вернусь директорствовать я, лицо

здесь многим хорошо знакомое, то по отношению к себе застану совершенно другую

картину: тишь, гладь да божью благодать, отсутствие жалоб и мало скрываемую

угодливость? И мудрая мамочка скажет на это:

— «Плохо. Плохо, сынок… Кажется, это характеризует не коллектив, а тебя».

Семен Климович! Простите своего бывшего заместителя, мне стыдно…

***

Под руководством Непейпиво мне довелось проработать всего два года. Пишу

«всего», потому что работалось мне с ним так интересно и даже весело, что время это

прошло удивительно быстро. Хорошие, теплые были годы.

А потом мне предложили самому стать директором и даже предоставили на выбор

одну из трех сельских школ. Когда я сообщил об этом Семену Климовичу, он, ни минуты

не сомневаясь, сказал:

— Рад за тебя, давай!

Сказать, что я был удивлен — ничего не сказать! Мне казалось, что я, активно его

поддерживавший, снимавший по молодости и дерзости целый ряд проблем, отягчавших

его взаимоотношения с учителями и частыми здесь проверяющими, так необходим ему, что он станет уговаривать меня остаться, подождать пару-тройку лет, пока он выйдет на

пенсию, чтобы сменить его. Как все-таки я не разбирался в своем директоре!

Семен Климович знал жизнь и людей достаточно, чтобы понимать: если человеку

становится тесно, он изжил себя на своем месте, его нельзя держать на привязи, а, наоборот, надо помогать вырваться на простор. К тому же, он никогда не был эгоистом.

Со временем, так поступать буду и я: никогда не стану удерживать того, кто решил

уйти, каким бы нужным для меня не был этот человек. А если он захочет вернуться, и

будет возможность принять его обратно, всегда это сделаю без нареканий и издевок. Хоть

мне и известна многочисленная категория руководителей, придерживающихся — и даже

гордящихся этим! — другого житейского правила: — Хочешь идти — хорошенько подумай: назад хода нет!

Психологический портрет таких начальников, как правило, достаточно прост: это лица

с комплексом скрытого рабовладельца — мое никому не отдам! Не завидую тем, кто имеет

несчастье находиться у таких в подчинении.

***

Каким легким, подвижным человеком был старый Непейпиво! Узнав, что мне

предложили на выбор одну из трех школ, он тут же изъявил желание проехаться по этим

объектам, чтобы помочь выбрать лучшую. Захватил с собой своего закадычного приятеля, учителя математики Гармаша, с которым когда-то учился в пединституте. Сей сельский

педагог славился тем, что, проживая в соседнем селе и приезжая на велосипеде за час до

начала уроков, со вкусом усаживался в широком холле второго этажа за блестящее черное

пианино и, вдохновенно запрокинув седую голову, блестяще по памяти исполнял

музыкальную классику.

В таком составе в погожий августовский денек мы отправились втроем на рейсовом

автобусе определять место моей будущей педагогической деятельности.

Скажу сразу, хорошие школы без директоров в природе встречаются не часто, так

что легко представить себе, какие «дворцы» мне предложили. Тем не менее, приехав в

очередное село и рассматривая со всех сторон очередную халабуду, мои пожилые

121

спутники с видом больших знатоков начинали многозначительно рассуждать, пытаясь

учесть множество разных факторов: расстояние до города; местоположение села — в

глубинке или на оживленной трассе; внешний вид строения и его состояние; печное или

водяное отопление.

И только приехав в Понятовку и застав там настоящий развал, старики заметно

оживились. Заросший метровым бурьяном двор с покосившимся забором; обшарпанное

одноэтажное здание с мутными от дождевых разводов окнами; учебная алюминиевая

граната, забытая на спортивной площадке, да старые ржавые кусачки, валяющиеся у

висящей на одной петле двери школьной мастерской, завершали целостную картину

вселенской гибели и запустения.

Но мои спутники-школоведы были другого мнения:

— Это то, что надо! Пойдешь сюда — не пожалеешь!

Я глядел на них и не верил своим ушам: предыдущие школы, по сравнению с этой

развалюхой, были куда лучше и ухоженнее. Что я, с ума сошел, идти на такую помойку?!

Видя мое недоумение, старики довольно переглянулись: мол, дело сделано, ездили в

такую глушь не напрасно. Семен Климович, доставая папироску из мятой пачки

«Беломора» и чиркая о коробок ломкой спичкой, смачно затянулся.

— Учись, пока я жив, салага! — сказал он, — эта школа, действительно, прилично

запущена. А вот шифер на крыше — обратил внимание? — почти новый, значит, проблем с

затеканием в ближайшие годы не будет. Село находится на бойком месте, у трассы, добираться тебе из города будет просто. Это хорошо. Зато из райцентра сюда можно

попасть только через Херсон, ехать далеко и долго, так что залетные «скворцы» часто

радовать тебя своими посещениями не будут. Отлично. Места здесь красивые, рядом река, почва глинистая, сохнет быстро, после дождей в грязи не потонешь… Село большое, дома

богатые — будущее у этой школы есть.

А теперь главное. Вся эта бросающаяся в глаза запущенность — чисто внешняя. За

неделю — другую приведешь все в порядок. Отмоешь, почистишь, покрасишь. Выбелишь

стены пульверизатором, поставишь через пару месяцев новое ограждение — пусть селяне

любуются, какой рачительный появился хозяин. И вообще, сведущие люди тебе

подтвердят: идти на хорошо отлаженное дело всегда рискованно. В лучшем случае, будешь чьим-то продолжателем. Запомни, парень: поднимать заваленное — всегда

перспективнее. Здесь что ни делаешь — всем видна твоя работа. Недаром умные люди

говорят, что сделать из плохого хорошее — значительно проще и легче, чем из хорошего

— отличное. И ценится это куда выше. Проверено неоднократно.

Я принял этот совет и после никогда не раскаивался. Более того, следовал ему в

самых разных ситуациях и по сей день считаю наиболее универсальным. Спасибо вам, Семен Климович, вы знали толк в таких вещах!

***

Возможно, по своей натуре Семен Климович был немножко авантюристом. С виду

спокойный, он иногда проявлял явную несдержанность. И то понятно: когда люди с такой

биографией работают в образовательных учреждениях, у них, как правило, доминируют

отцовские качества. Батькуют. И если видят что-то не то, поправляют положение твердой

рукой. Другими словами, наш директор изредка позволял себе, как бы это помягче

выразиться — рукоприкладствовать…

Помнится, был у нас такой восьмиклассник Федя Шулика, сын совхозного

зоотехника. Высокого роста, вечно расхристанный, довольно наглый хлопец. На уроках

вечно болтал, пререкался с учителями, приставал к ребятам послабее. Получая отпор, выл

на гнусной плаксивой нотке, в общем, вел себя, как сынок начальника, которому все

дозволено. Его родители по поводу и без повода бегали в школу, выгораживали

непутевого отпрыска, во всех его бедах винили учителей. Сегодня деток такой породы

называют словом «мажоры».

122

И вот однажды здоровенный Федька словил в школьном туалете несчастного

второклассника из бедной сельской семьи, безбатченка, заставил его раскрыть брючный

карман и помочился туда вволю.

Плачущего ребенка остановил дежурный учитель, расспросил и привел к

директору. Когда Семен Климович услышал эту историю, он, буквально, затрясся. Его так

колотило, что малыш, видя такое с директором, растерялся и перестал плакать. Он стоял, в

захудалой одежонке, с мокрыми пятнами на правой штанине, испуганно вжав голову в

худенькие детские плечи, боясь, наверное, что его сейчас за что-то накажут.

А Семена Климовича будто пружина подбросила — через мгновение он уже

ворвался в 8-й класс, подскочил к парте Шулики и при всем честно́м народе нанес ему

сильнейшую оплеуху. Федька испугался, скукожился, забился под парту, выставив над

головой, защищаясь, крупные в юношеских цыпках руки. Я с трудом увел разъяренного

директора, попросив учительницу продолжать урок. Дети, не веря своим глазам, ошеломленно сидели, не понимая, что стряслось. У Федьки из носа шла кровь, он умело

зажал его двумя пальцами и с надрывным ревом, схватив портфель и запихнув туда свой

скарб, убежал домой.

На следующей перемене, понимая, что надо что-то делать, я вернулся в 8-й класс и

пояснил ребятам, что произошло. Сказать, что они были возмущены поступком Шулики –

ничего не сказать: если бы он сейчас появился в классе, его бы, наверное, порвали в

клочья. Только тут я понял, как его ненавидят одноклассники.

А уже через час в школьный двор ворвался газик зоотехника, и этот здоровущий

краснорожий мужик, со своей дородной, семенящей мелкими шажками половиной, бросились, сбивая всех на своем пути с ног, выяснять отношения с обидчиком. В общем, скандал.

Я был при этом разговоре, не давал зоотехнику распускать руки, советовал, чтобы

они лучше, чем бегать с жалобами, привели по-семейному в чувство своего подонка. Они

с напором, как люди, потребляющие много дармовых мясопродуктов, отгавкивались сразу

на две стороны. На оскорбленного униженного малыша дружным выродкам было

наплевать, зато: «Как вы посмели ударить нашего Федзеньку? Вас всех завтра

повыгоняют — мы немедленно едем в прокуратуру!». После их отъезда у Семена

поднялось давление, и он ушел домой. А я, на всякий случай, снова вернулся в 8-й класс и

провел с детьми некоторую работу на опережение.

На следующий день Семен Климович первым делом попросил меня, чтобы я был

начеку: если приедут из прокуратуры, немедленно, не теряя ни секунды, предупредил его.

Я сказал, что дети не подтвердят избиение Шулики, но он только махнул рукой — да будь

он неладен, этот пащенок!

В тот день у меня не было уроков, и свое рабочее место я соорудил у окна второго

этажа, откуда хорошо просматривалась прилегающая к школьным воротам улица.

Естественно, когда появилась у ворот прокурорская «Волга», я тут же сообщил об этом

Непейпиво. А дальше события стали развиваться непредвиденным для меня образом.

Семен Климович заскочил в 8-й класс, выдернул из-за парты Федьку, выволок его в

коридор и дал ему несколько хлестких пощечин. Тот завыл с перепугу и бросился, держась рукой за щеку, к лестнице на выход. А директор, проворно для своего возраста, юркнул в класс, где проводил урок, и аккуратно притворил за собой дверь.

Уже через минуту на второй этаж поднялись двое мужчин в темно-синих

форменных кителях, один из которых придерживал рукой горько плачущего Федьку.

— Побыв, побыв, ой, як побыв! — верещал он, — дыректор мэнэ знову побыв, хиба вы

не бачите?!

На этот шум открылись двери нескольких классов, и в коридоре появился явно

удивленный такой суетой директор.

— Что здесь происходит? — спросил он.

123

— Це вин мене побыв, вин побыв! — захлебываясь в слезах, орал здоровенный

обормот.

Семен Климович обескуражено глядел вокруг, потом обернулся на работников

прокуратуры, и тут до него, видимо, что-то дошло:

— Ну и пидло́та! — с заметным восхищением воскликнул он. — Это ж надо: увидел с

окна вашу машину и тут же рванул из класса навстречу! Первый раз в жизни встречаюсь с

таким хитрым негодником… Знал же, что вы приедете; родители, наверное, рассказали, и

тут же решил удумать такую штуку… Ну и стервец, однако! Подумайте сами, что я –

совсем из ума выжил: зная, что вы вот-вот появитесь в школе, буду бить эту мерзость?!

Вот же господь послал мне наказание — эту склочную семейку…

Я тоже внес в эту историю свою лепту: предложил гостям пройти в 8-й класс и

переговорить с детьми — пусть сами убедятся в невиновности уважаемого директора…

Так и закончилось это ничем: прокурорские работники, несолоно хлебавши, уехали

в Белозерку, а слухи и рассказы о находчивом директоре в который раз пополнили

районную педагогическую копилку.

***

Никогда не забуду мой «отходняк» из Велетенского. Из благодарности за

дружеское общение с этим человеком и в соответствии с неписаной традицией, я

предложил отметить мой уход небольшим холостяцким бордельеро. Набрал выпивки и

закуски и, опять-таки втроем с неизменным математиком-пианистом, мы отправились на

лодке на тот берег Днепра.

Стояла прекрасная летняя погода. Гармаш лихо управлялся с моторкой, Семен

Климович был в хорошем настроении и оживленно шутил. Я обратил внимание, как

нарядно одет директор: белоснежная сорочка с короткими рукавами, хорошо

отутюженные брюки, удобные импортные мокасины. Помнится, старики слегка

пикировались на счет своих жен. Семен подчеркнуто соболезновал коллеге по поводу его

старушки, советовал побольше помогать ей «наверное, устает бедняжка…». Гармаш, парируя, просил закадычного кореша поделиться бесценным опытом: признаться, как

удается ему на старости лет ублажать молодую пылкую супруженцию? Не болят ли белы

рученьки, не потому ли заметно скрючило указательный палец на правой кисти?

— Чего ты всё болтаешь — «пылкая-страстная», — наигранно возмущался Семен Климович, -

неужто у нее тоже отметился? Смотри, погоню в три шеи обоих: тебя — из школы, ее — из

дому!

— Сэмэнэ, Сэмэнэ, — удрученно отвечал Гармаш, — кому мы с тобой, пердуны

старые, нужны?! «Наша Маня, как орех: так и просится на грех!» — ерничая, пропел он, -

да она, скорее, тебя самого нагонит, хиба не бачишь, как эта молодуха на чужих мужиков

глядит? Готова заглотать их вместе с башмаками!

Мудрый Семен сидел на корме, дышал полной грудью, и с морщинистого лица его

не сходила лукавая усмешка: уж он-то хорошо знал, ни для кого в селе это не было

секретом, как верно и преданно любила своего «Сенечку» пухленькая, невысокого

росточка, его цветущая женушка.

Марья Кирилловна работала медсестрой в совхозном гараже. Водители ее боялись: проводила по утрам тест на алкоголь, была требовательна и неуступчива. Жили они с

Семеном вдвоем, их взрослые дети давно устроились в городе. Ходили слухи, что до

войны у Семена Климовича была другая семья, но молоденькая выпускница медучилища, безоглядно влюбившись в интересного офицера-отставника, нечаянно разбила ее.

Говорят, ни он, ни она об этом никогда не жалели.

Мы высадились на узеньком песчаном бережке, вытащили из воды лодку и после

недолгого купания приступили к поглощению захваченных с собою припасов.

Крепко выпили, весело болтали, затем Семен сагитировал меня немного понырять

на мелкоте: наловить раков для его Мани, большой до них охотницы, чтобы оправдать

свое долгое отсутствие.

124

Я наловил с полсотни раков, довольный Непейпиво уложил их в холщовую сумку, и ближе к вечеру мы стали собираться.

Здесь произошла непредвиденная задержка. Собирая вещи, Семен Климович

обнаружил отсутствие одного туфля. Вначале мы с Гармашом не могли удержаться от

смеха, наблюдая, как наш подвыпивший дружок чуть ли не ползает под лодкой в поисках

злополучного мокасина. Степан Николаевич, падая от хохота, подхватил мою сандалию

46-го размера и стал предлагать ему взамен, «главное, чтоб не была маловата, Сема!».

Видя, что побагровевший Непийпиво на юмор уже не реагирует, к поискам подключились

мы. Для начала, выгрузили все из моторки. Потом подняли ее — напрасно. Буквально, перерыли все кругом — ничего нет. Обыскали приличную часть берега, хотя с песчаного

прибрежного пятачка мы, вроде, не отходили. Безрезультатно.

На Семена Климовича было жалко смотреть. Свою пропажу он воспринял крайне

серьезно, недоумевая, как такое, вообще, могло с ним случиться.

— Какие мокасы были, — безутешно горевал он, — импортные! Я их привез в прошлом

году из Болгарии, пару раз всего надевал — мягкие такие… И зачем я, дурак старый, сегодня на речку так вырядился!

В общем, мы ничего и не нашли, настроение у всех было испорчено. Наконец, Семен взял себя в руки, хлебнул добрый глоток водки из недопитой бутылки и с

осиротевшим оставшимся мокасином в руках подошел к самому краю берега. Какое-то

время он с отрешенным видом глядел прямо перед собой, видя там, очевидно, что-то

неведомое нам, затем, размахнувшись, забросил ненужную теперь вещь в воду как можно

дальше и, утерев тыльной частью ладони вспотевшее лицо, решительно произнес: — Ну и

хрен с ней!

— Что он имеет в виду? — тихо спросил я у Гармаша.

— Не что, а — кого, — отвечал тот, — Маню свою, наверное. Она нашего директора –

босым и пьяным! — пожалуй, давненько не видела,то-то сегодня порадуется…

Учитывая, что на последний автобус из Велетенского я уже опоздал, мои старшие

товарищи решили взять курс на Белозерку, находящуюся в каких-то шести километрах, откуда транспорт курсировал на город до самой ночи.

Быстро стемнело. Мерно рокотал малосильный движок, летели в глаза холодные

брызги, бедный Семен Климович отрешенно сидел, погруженный в безрадостное горькое

раздумье. Где-то с нетерпением ожидала своего любимого пылкая Манечка… В такт

движку дрожал дюралюминиевый корпус лодки, мерно плескалась под пайолом

(деревянными решетками на днище) темная водичка.

В райцентр мы попали к десяти вечера, попрощались, но в последний момент

Гармаш попросил меня помочь поставить лодку на борт, чтобы избавиться от

набравшейся воды. Для этого он стал вынимать валяющиеся на дне вещи и снял

деревянный пайол. Я принимал всё из его рук и клал на берег, В холщовом мешке грустно

шевелились раки. Семен Климович безучастно стоял рядом. Не помню, кто из нас первым

заметил внизу блестящий мокрый предмет, зато и сейчас, спустя столько лет, я явственно

слышу, как глухо крякнул пораженный увиденным наш бедный директор.

…На дне лодки, в полной целости и сохранности, болтался в водичке, отражающей яркие августовские звезды, загадочно исчезнувший импортный мокасин.

На растерянного Семена было больно смотреть. Он поднял туфлю и, тупо глядя на

неё, неверяще выдавил из себя:

— Как же так, везде смотрели, все перетряхнули… А я, поц, своими руками такую

вещь выбросил…

Не берусь передать, каким многоэтажным матом, потрясая над головой

злополучной туфлей, покрыл всё на столь облыжном свете наш добрейшей души

руководитель: ни в чем не повинное небо, веселящиеся в выси звезды, высокомерную

луну, да нас, своих незадачливых друзей. А еще через мгновенье была вышвырнута

далеко-далеко в камыши треклятая находка.

125

Избегая смотреть друг на друга, мы немного помолчали; я кусал губы, чтоб не

обидеть невольным смехом своего шефа, испившего в тот день до дна полную чашу

позора. Гармаш, наконец, завел двигатель.

…Недаром говорят: кто-то теряет, а кто-то находит. Когда моторка растаяла в

темноте, сделал свою находку и я, обнаружив под ногами шуршащий холщевый мешочек

с раками.

Тем же вечером, занимаясь варкой густо пахнущих раков, я рассказывал эту

историю маме и умирал от смеха, представляя, что делается сейчас в Велетенском, в

уютном домике моего директора. И не подозревал, что это еще не конец — наша история

имеет достойное продолжение.

Когда на следующий день я приехал в село за оставшимися вещами, ко мне с

показным равнодушием подошел Гармаш, осторожно оглянулся по сторонам и, предварительно вынудив поклясться, что никому об этом я не расскажу, скорбным

голосом, но с искорками в глазах, сообщил, что, когда они вчера, в конце концов, попали

домой, и он ставил на берегу лодку на цепь, Непейпиво вдруг истошно заорал.

— Он вопил так, будто сошел с ума! — возбужденно говорил Гармаш. — Честное

слово, я испугался! Истошно, будто у него отобрало речь, Семен выл на одной ноте: — Аааааааа-аааааа! Ааааааааааа! Ааааа! — указывая при этом рукой на что-то в воде у самого

берега…

— Виталий! Я в самом деле прошу тебя никому об этом не говорить… Мне так

жалко Семена, он человек самолюбивый, мы ведь дружим с ним столько лет…

Представляешь, к самому бережку, именно в том месте, где мы причалили, прямо под

ноги бедному Семену прибило волной тот самый, первый, выброшенный им сгоряча

мокасин…Представляешь?

Видел бы ты, как он, тяжело дыша, поднял его двумя пальцами вровень глаз, долго

разглядывал, затем, грозно взглянув на меня, прижал к груди, как ребенка, и, не прощаясь, отправился босиком домой…

Я живо представил себе эту картину: село, готовящееся ко сну, звонко брешущие

неугомонные дворовые собаки и наш отрезвевший ветеран войны и труда, бесшумно

скользящий к родному подворью… Не думаю, чтобы Маня его сильно ругала. Все-таки

одну туфлю, несмотря ни на что, ее муж сберег. Бедный Сенечка!

***

… Через 12 лет я вернусь в Велетенское на ту должность, которую при мне

занимал Семен Климович. Войду в его бывший кабинет и сяду за его стол. Все я найду, как при нем, и даже по-прежнему будет громоздиться в углу тяжеленный сейф, который

много лет назад мы с физиком Васей Белобровым затаскивали с помощью автокрана через

окно.

Все будет так, только пришел новый хозяин. В школу, которая внешне почти не

изменилась. Разве что стала еще обшарпанней.

За эти годы здесь сменилось несколько директоров. Давно ушел на пенсию

Непейпиво. Коллектив вначале торжествовал, но склоки со временем пошли пуще

прежнего.

Пришедшая ему на смену директриса немножко загуляла. То есть гуляла не

сильно, зато пила много. Выгнали.

Затем директором был назначен человек из другой, кажется, Винницкой области.

Педагог со знаковым для учителя истории именем: Владлен (Владимир Ленин!) Кавура.

Хороший школовед, он имел лишь один недостаток, перечеркивающий для местных

учителей все его другие несомненные достоинства — слишком мягкий, уступчивый

характер. Кролик в царстве матерых хищников…

Владлен часами простаивал в приемной молодого наглеца-директора совхоза, обращался к нему как проситель с улицы, робко жаловался на обстоятельства: нет того, 126

другого, третьего… В общем, вел себя с нашей жлобской руководящей публикой

неадекватно, по-интеллигентски. Учителя его и ухом не вели.

Когда от меня захотели избавиться в Белозерке, эту школу, помня, что я здесь

когда-то начинал, предложили первой.

Приехал ко мне тогдашний заведующий районным отделом народного образования

Николай Петрович Кравченко, помялся немного, а потом честно признался:

— Ты уж прости, дружище, мне и самому это неприятно, но есть вот такое мнение -

только пойми меня правильно — что тебе пора уходить из райцентра…

— Почему? — пересохшим голосом поинтересовался я.

Коля на мгновение замялся, испытующе посмотрел мне в глаза, решая, стоит ли

говорить правду, и, будто смахнув с себя невидимую тяжесть, четко пояснил:

— Национальная политика, старик… Секретарь райкома ставит вопрос так: в

Белозерке три школы. И два директора из трех — евреи. Для небольшого райцентра это

чересчур. Первый секретарь с ним согласен. Смотри дальше: директор школы № 1

Печерский работает здесь уже 20 лет, ты — только 10, получается, идти надо тебе…

— Уходи, откуда гонят, и иди — куда зовут, — спокойно, тем же вечером, изрекла

библейскую истину моя мудрая мамочка, и я вновь очутился в Велетенской средней

школе.

Поставил, правда, перед районным руководством несколько условий. О передаче

части имущества моей райцентровской школы (с целью укрепления материальной базы) в

Велетенскую. На радостях, что я ухожу добровольно, с этим охотно согласились. После

двенадцатилетнего отсутствия я пришел в Велетень, как невеста с приданым.

Прошли годы. Об этом переходе я ни разу не пожалел. Более того, по сей день

благодарен райкомовцам: если бы не их стремление выжить меня из райцентра, вряд ли

сегодня я бы сделал все то, что мне удалось сделать, распрощавшись, наконец, с сельским

пригородным районом.

Друзья сочувствовали: как же тебе, наверное, тяжело уходить из Белозерки, бросать школу, которой ты отдал десять лет жизни, да еще такую школу!

И не верили, когда я говорил, что ушел без каких-либо особых переживаний. Ведь

я работал не на общественных началах, а получал за это зарплату, кормил свою семью.

Слава богу, мне всегда хватало разума не рассматривать себя — как неотъемлемое

приложение к своему месту работы. И в словосочетании «я — директор школы» для меня

на первом месте слово «я», на втором — «директор» и только потом — «школы», как бы

эгоистично это не выглядело.

Конечно, о вкусах не спорят; людей, для которых собственная работа дороже

собственной семьи, да и самой жизни, на свете немало. И, слава Богу — пусть трудятся

себе так дальше, кто против!

***

Вернувшись в Велетень, я буквально на второй день пришел в гости к Семену

Климовичу. Ему уже было известно о моем назначении. От учителей я узнал, что он

серьезно болен и дело близится к концу. Поэтому отправился к нему без особой охоты, а

как бы по обязанности.

Пишу это и ловлю себя на мысли, что есть у меня такая особенность, возможно, свойственна она не только мне, чувствовать себя в присутствии больных неловко и

скованно. Вроде бы, стыдно мне, что здоров, а человек напротив — нет.

…Семен Климович сильно сдал. Похудел, был не брит, глубоко ввалившиеся глаза

уже не радовали собеседника лукавыми искорками.

Жена его обрадовалась моему приходу, накрыла стол, стала подробно

расспрашивать. Семен Климович больше молчал. Курил, не переставая. Дышал с

видимым усилием. Голос его тоже изменился, звучал глухо и хрипло.

127

… На кладбище его провожало много людей. Я выступал и обращался к нему, как к

своему учителю. Говорил то, что чувствовал. Помню, какая стояла тишина. Гробовая…

Земля пухом этому прекрасному человеку — вечная память!

***

Время, время… Нет уже еще одного участника этой истории. Года через два после

моего перехода в Велетенское, постучала беда в двери бывшего заврайоно Коли

Кравченко. Ехал он за рулем служебной «Волги» по личным делам в село Александровку.

Говорят, хотел достать свежей рыбки. К тому времени он уже сделал неплохую по

местным меркам карьеру: стал первым заместителем председателя райисполкома.

…Ему не повезло на обратном пути. Что-то мелькнуло в свете фар, раздался глухой

удар и резкий, леденящий душу скрежет. Сбил насмерть сельского мотоциклиста. С места

дорожного происшествия он скрылся, оставив там своего спутника — учителя

физкультуры моей бывшей райцентровской школы Славу Грамма. Машину бросил в

гараже исполкома, позвонил в больницу, чтоб вызвать на трассу «Скорую», а сам

отправился домой.

Почему так поступил — не знаю. Возможно, выпил в дороге и не хотел попадаться в

нетрезвом виде на глаза к гаишникам.

На следующий день он пытался уговорить своего водителя взять ответственность

за наезд, обещал замять это дело, сулил большие деньги. Тот, семейный человек, ни сном

ни духом не ведавший о преступлении, наотрез отказался.

На период следствия Колю отправили в отпуск. Он сутками сидел дома, переживая

случившееся. Стал жаловаться на боли в голове, «затуманивание», потерю «чувства

реальности». Это воспринималось многими как желание избежать наказания.

Медэкспертизу он проходил в Киеве, где его брат занимал какой-то пост в милицейском

главке. Результат ее, освобождавший виновника дорожно-транспортного происшествия по

причине тяжкого заболевания головного мозга от уголовной ответственности, был всеми

воспринят, как сфальсифицированный. Вернувшись в Белозерку, он получил

инвалидность. С работы его тут же уволили.

Обиды на бывшего заврайоно за свой вынужденный уход из райцентра в сельскую

школу я не держал. Понимал, что его использовали. Однажды, проезжая мимо на

мотоцикле, я увидел Колю во дворе его дома и решил зайти.

Он очень обрадовался, не знал, куда усадить, принес бутылку домашнего вина. Его

пожилая, вся в темном, безмолвная матушка быстро соорудила нехитрую закуску. Внешне

Коля не сильно изменился. Правда, мне показалось, что этот стройный, высокого роста

мужчина стал немного горбиться. Голова его, похожая на удлиненный помидор, с двумя

длинными залысинами, заметно поседела. Бросался в глаза унылый, далеко вытянутый

вперед нос, с широкими крупными ноздрями, который за это время стал заметно краснее, пористее, напоминая грушевидную опухоль.

Выпив вина, Коля оживился. Мы сидели в ухоженном дворике, в небольшой

уютной беседке. Он живо расспрашивал о новостях в по-прежнему небезразличной для

него системе образования, говорил, что хочет вернуться в школу, готов работать рядовым

учителем, лишь бы не сидеть дома. Жаль только, нигде не берут, ссылаясь на его

инвалидность. А когда разговор стал иссякать, после длительной паузы поделился

наболевшим. Рассказал, как год назад был на пятидесятилетии первого секретаря райкома

партии Олега Борисовича Ласкавого, вел у него дома торжество в качестве тамады.

Веселье длилось двое суток, какое славное было время!

А как поразил всех присутствующих его подарок: пятьдесят собственноручно

написанных четверостиший, в которых, с присущим ему добрым юмором, описывалось

достойное «житие» районного руководителя…

— Представляешь, 50 четверостиший — по одному на каждый год! — возбужденно

говорил Кравченко. — А когда позавчера отмечали его очередные именины, — потухшим

голосом продолжал он, — меня даже не пригласили… Ну, хорошо, с работы сняли, из

128

партии исключили — это понятно, шуму тогда моя история наделала немало, но не

пригласить даже на день рождения… Я что — ему лично что-то плохое сделал, или хотел, чтобы так все случилось?.. — с болью завершил он.

***

…Я вспоминаю сейчас эту встречу и от души благодарен Николаю за хороший

жизненный урок. Ведь, разделяя с ним незаслуженную обиду, я с холодком внутреннего

отторжения подавленно размышлял:

— Ты, ты сам во всем виноват! Разве просил тебя руководящий именинник малевать

ему эти 50 хвалебных виршей? Не просил!

Ты их сам, Коля, написал… Хотел доставить ему удовольствие — и напрасно.

Строчить шефу 50 куплетов никому не возбраняется. Но лишь тогда, когда на твои

собственные именины он сочинит для тебя — хотя бы пяток!

Не посвящал бы боссам стихи, не обижался б на то, что в недобрые для тебя часы

все твои высокопоставленные «друзья» вдруг оказались бывшими.

***

Перечитал это и снова задумался… Когда делаешь благо для тех, кто об этом не

просит, а после, естественно, не получаешь никакой благодарности, то чувствуешь себя в

какой-то мере обманутым и даже униженным. Хотя знаешь, что в природе человеческой

подлинная благодарность редко встречается.

Так что думай, дружок, хорошенько, прежде чем стать дураком по собственной

инициативе. Тебя и так им люди добрые сделают. А если уж решился на что-то хорошее, особенно под влиянием минутного порыва (именно порывы души считаются подлинным

лицом человека!) — не жди за это благодарности. Зачем тебе она? Ведь все доброе, что мы

делаем для других, по крупному счету, делается для себя. Зачтется. Точка.

***

Спустя много лет мой раввин Иосиф Вольф поведает мне мысли своего папы по

поводу людской благодарности. Из горького собственного опыта.

— Еврей без добрых дел — не еврей, — любил говаривать покойный Берко Вольф. — Но

делая кому-нибудь что-то хорошее, следует непременно дарить ему мешочек с мелкими

камешками. Чтобы, когда придут «времена благодарности», он не швырял в тебя

крупными камнями — не так будет больно…

А ты как думаешь, уважаемый читатель? Даришь ли стихи своему руководству?

***

Как я уже говорил, в райцентре считали, что Коле Кравченко, сбившему насмерть

человека, столичная справочка помогла ловко выкрутиться. Но на дворе шла

«перестройка», и долгожданная гласность давала первые плоды.

На районном активе с протестом против «безнаказанности высокопоставленных

негодяев» выступил директор школы Печерский, единственный, оставшийся в райцентре

после моего ухода, еврей-руководитель.

Его «кровожадность» понять было нетрудно. Несколько месяцев назад при

странных обстоятельствах погиб в дорожной катастрофе его старший сын Юрий, милый

славный парень, пошедший по стопам отца — директор учебного комбината. Ночью на

большой скорости, находясь за рулем автомобиля, потерял управление и врезался в дерево

в районе моста через речку Кошевую. Ходили слухи, что в машине он был полуодет, и за

ним гнались. То есть вынудили превысить скорость, что и привело к катастрофе.

Милиция, как это у нас водится, дело закрыла. И Алик Печерский, безумно сына

любивший и гордившийся первенцем, винил во всем продажность органов и тотальную

коррупцию, позволяющую виновникам уходить от ответственности.

***

Время шло, и не все оказалось так просто. Коля Кравченко стал слегка

заговариваться. Я его несколько раз встречал, а потом даже стал избегать: он говорил

129

странные вещи. Ходил по белозерским улицам, искательно заглядывая в глаза прохожим: помнят ли его, поздороваются? Каждого, имевшего неосторожность его приветствовать, останавливал и начинал назойливо рассказывать про свои творческие достижения: мол, пишет стихи и отсылает их на радиостанцию «Голос Америки»:

— Вчера вечером их читали по радио — вы не слышали? — с надеждой спрашивал он,

— очень хорошие стихи, всем нравятся… Хотите, я вам сейчас почитаю?

Мне он тоже пытался их читать. Отказываться слушать галиматью было неудобно.

Все-таки это был мой бывший товарищ и начальник. А прилюдно общаться с ним, явно

больным, безостановочно выплевывающим десятки горячечных фраз, было неудобно.

Теперь его нос все больше напоминал раздавшуюся до необъятных размеров

красную грушу. Причем, он не пил, и этот цвет, наверное, вводил людей в заблуждение.

О его смерти я узнал случайно, года через полтора. К тому времени я уже жил и

работал в Херсоне, связи с Белозеркой почти не имел, а жена не захотела меня

расстраивать (я сам серьезно болел тогда) и ничего не сказала.

…Интересно было бы почитать сейчас его стихи. А вдруг?!.

***

Александр Яковлевич Печерский ушел задолго до смерти Николая Петровича

Кравченко, так и не узнав, что был не прав в своих предположениях о фальсификации его

болезни с целью уйти от наказания. О его кончине, думаю, стоит рассказать отдельно, как

о ярчайшей примете, характеризующей нашу медицину.

Александр Яковлевич много лет страдал астмой. Постоянно пользовался

ингалятором. Ежегодно несколько раз лечился в стационаре. Когда начинался очередной

приступ, близкие вызывали «Скорую», благо от районной больницы до его дома было не

более трехсот метров. Медики приезжали, делали укол, в сложных случаях забирали

больного с собой.

Человек он был в районе известный, выпустил в свет сотни белозерчан, как

руководитель пользовался большим уважением. Был добр и отзывчив. Имел массу

достоинств и только один маленький, но для директора школы, воспитателя, серьезный

недостаток: очень любил женщин. Причем, ситуацию отягчало то, что он не умел

сдерживаться.

О его любовных похождениях не болтал в районе только ленивый. Даже я, относящийся к подобным слухам довольно прохладно, был немало удивлен, когда он, рассказывая мне об устраивавшейся к нему в школу моей бывшей сокурснице, принесшей

ему пару часов назад свои документы, заявил, что она всем хороша, только… у нее мягкие

сиськи! Незнакомая женщина по официальному делу впервые посетила его кабинет — и он

тут же проверил на ощупь её груди!

Расскажу легенду-быль, связанную с Печерским и веселившую белозерчан долгие

годы. Дело было 23 февраля, в День Советской Армии и Военно-Морского флота, к

которому, по определению, имели отношение все советские мужчины, независимо от

былой или будущей службы в армии. Школьниками этот праздник был так же любим, как

8 Марта — Международный женский день. В общем, как и в других учебных заведениях, в

этот день в Белозерской № 1 на большой перемене дети поздравляли учителей-мужчин.

Одним — читали наизусть стихи, другим дарили искрометный танец, а в честь Александра

Яковлевича, любимого директора, выпускники-десятиклассники исполнили песню. Пели

красиво, но уже после первого куплета в зале установилась тревожная тишина, дети и

взрослые стали переглядываться. Жена Печерского, тоже учительница, внимала

песенному подарку с побелевшим, как мел, лицом.

Бестактные выпускники пели песню, слова которой поражали глубиной и

соответствием облику одариваемого столь ценным подарком. «Ты куда, Одиссей, от

жены, от детей? — Шла бы ты домой, Пенелопа!», — многократно звучало в ее припеве.

Можете себе представить, как досталось потом классной руководительнице этого класса…

130

Безусловно, ученицы тоже не оставались без взыскательного внимания своего

директора, и я, честно говоря, до сих пор не пойму, что заставляло чадолюбивых

родителей молчать долгие годы: ведь райцентр — большое село, где все и обо всем знают.

Впрочем, что бы и кто ни говорил, Печерский был сильной личностью. Приятель-врач рассказывал, как Алика, мучившегося от удушья и посиневшего, привезли однажды с

жесточайшим приступом в больницу. Его несли на носилках по коридору, но проходила

мимо сестричка с удивительно пышной попой — и герой наш, презрев боль и страдания, задрал голову вослед и проводил её долгим, тревожным взглядом…

— Только тот, кто знает, что такое астма, какие она причиняет адские муки, может

по достоинству оценить женолюбие и силу этого человека! — с восторженным пафосом

закончил свой рассказ доктор.

Еще одна хорошая черта Печерского — он не отказывался от своих детей. В семье у

него было два сына. Прекрасно.

Родила от него незамужняя девица, организатор его школы, и Алик часто навещал

мальчика в Цюрупинске, куда уехала от чужих глаз незадачливая мать-одиночка.

Появился сын — его копия! — в Загоряновке, и папа регулярно приезжал к нему и

его маме, учительнице местной школы, впоследствии благополучно вышедшей замуж и

записавшей ребенка на мужнину фамилию.

Не стыдился признавать своих детей. Интересовался их жизнью, поддерживал

материально, привозил подарки, и даже принимал участие в воспитании. В общем, отцом

был образцовым. Если б еще и мужем…

…В ту зимнюю ночь приступ случился ближе к одиннадцати. Жена дала лекарство, но ему становилось все хуже и хуже. Вызвали «Скорую». На дворе было холодно, машину

не могли завести, долго прогревали двигатель. Короче говоря, к приезду нескорой

«Скорой» он уже был мертв.

Разумеется, медики знали, к кому едут. Не могли не понимать, как опасны

подобные приступы. Имели все необходимое для оказания действенной помощи. Не

хватило только совести. До его дома было меньше пяти минут ходьбы, он умирал так

близко…

Скандальное дело быстро замяли. Гиппократа просим не беспокоиться…

Если так отнеслись к директору крупнейшей райцентровской школы, чего ж тогда

стоила жизнь рядовых членов нашего несчастного общества?

***

…Это были огромные похороны. Провожать Александра Яковлевича пришли

тысячи людей. Из Херсона приехал заведующий областным отделом народного

образования Анатолий Зубко, районное руководство присутствовало в полном составе.

По-моему, это было сразу после Нового года. Стоял промозглый январский день, люди

кутались в теплую одежду.

Тело Печерского в добротном, богато украшенном гробу, высилось на постаменте

из ученических парт перед парадным входом в школу. Погода была слякотная, все вокруг

было уставлено десятками траурных венков. Поговаривали, что гроб были вынуждены

вынести из просторного школьного холла на улицу, потому что тело периодически

издавало странные хлюпающие звуки и уже явственно попахивало. Учителя его школы

были подавлены, людей становилось все больше и больше, площадка перед школой уже

не вмещала желающих отдать покойному последний долг. Лица многих женщин были

романтично задумчивы… Немногочисленные мужчины на их фоне как-то терялись.

К этому времени я уже полгода работал в Херсоне. Узнав о смерти бывшего

коллеги, прибыл незамедлительно.

На кладбище творилось что-то неописуемое. Столько народа бывало здесь разве

что на День поминовения. Правда, в такие дни люди рассредоточиваются по всему

кладбищу, находятся у могил близких, а тут тысячи белозерчан собрались в одном месте.

Было боязно, что толпа сомнет близлежащие захоронения.

131

Начальство явно отбывало номер: говорило казенными словами. Учитывая, что

кончина произошла из-за нерасторопности медиков, опасались эксцессов.

Я был легко одет, в нейлоновой куртке и без головного убора. Сильно замерз, и

когда выступал, понял, что означает выражение «зуб на зуб не попадает». Помню, как

стало тихо, когда я своим зычным «левитановским» голосом предложил одну из

райцентровских улиц назвать именем Учителя Печерского. Сказал, что покойный много

лет жил по улице Кооперативной, почему бы ее теперь не переименовать?

— Скажите, люди добрые, что хорошего сделала для Белозерки или для ваших семей

кооперация? — вопрошал я, — а вот Александр Яковлевич Печерский двадцать пять лет -

четверть века! — учил ваших детей и внуков… Неужели такой человек не заслужил нашей

благодарной памяти?!

Начальство встревожилось: такой оборот дела был чреват нежелательными

последствиями. Назвать улицу именем какого-то директора, еще и еврея в придачу — не

слишком ли будет жирно… Меня стал тянуть за рукав секретарь райкома: пора, мол, закругляться.

Я отнял руку и, видя одобрение в глазах сотен людей, подумал: как, каким образом

можно окончательно закрепить согласие их с этой идеей? Да сделать это не только

словами, а лучше — действием, наглядным для каждого, чтобы оно долго не забывалось, по

крайней мере, пока не будет приведено в исполнение.

Обычно, быстрая реакция — не мой конек, но тут меня осенило. И уже в следующее

мгновение я, четко чеканя слова, предложил:

— Сегодня, друзья, здесь находятся, практически, все руководители района. Давайте

покажем им свое отношение к человеку, которого мы сегодня провожаем. Поднимите

руку: кто за то, чтобы в Белозерке появилась улица имени Учителя Печерского?

— Что ты делаешь? — шипел сзади меня секретарь, — это что — митинг?!

Но дело было сделано: повсюду, сколько доставал взгляд, стоял целый лес рук. Мне

даже показалось, что наступил момент просветления, так это было прекрасно: первое в

истории этого кладбища (а скорее всего — всех кладбищ мира!) открытое народное

волеизъявление, всепогостное голосование!

Ко мне подошла и признательно обняла Тамара Всеволодовна Печерская, жена

покойного. Начальство понуро горбилось рядом.

— Теперь никуда не денутся, — подумалось мне. — Будет Алику достойная память!

***

С тех пор прошло много лет. В Белозерке я бываю редко. Похороны Печерского

помнят многие, но улица его имени в райцентре так и не появилась. Правда, Белозерская

средняя школа № 1 стала со временем носить его имя. Всего через 20 лет!

Интересно, что им хорошего сделала кооперация?!

***

Конец

НЕ ТОРОПИТЕСЬ СТАВИТЬ ТОЧКУ (записки бывшего директора школы) По мессенджеру получил письмо бывшего ученика. И вспомнил давно забытое.

Расстроился. Потому как у каждого своя правда, а в этом случае моя оказалась мельче и

даже постыднее в своей мелкости. Ведь это он, тогдашний строптивый восьмиклассник, с

которым я сражался далекой осенью 1970 года, оказался неизмеримо выше меня в своей

нестандартности, хоть мне и казалось всегда, что этим качеством я наделен сполна, и

132

даже, признаюсь сейчас со стыдом, что долгие годы оно служило предметом моей

гордости. Как говорится, тот случай, когда маяк оказался фальшивым.

Той осенью у нас, студентов Херсонского пединститута им. Н.К. Крупской, утратившего

сегодня имя жены вождя, зато приобретшего статус университета (я так и не знаю, что

лучше!) была полуторамесячная педагогическая практика в 10-й школе. Нас было три

практиканта с третьего курса филфака.

Попал я к хорошей учительнице, Яне Исааковне Койрах, с которой через пару десятков

лет мне еще предстоит работать, будучи ее руководителем в еврейской школе. Практика

шла ни шатко, ни валко, но через две недели меня пригласила завуч школы Татьяна

Ковалева, сказала, что ей предстоит длительная операция в Харькове, кажется, из-за

варикозного расширения вен (опасная, кстати, штука) и предложила заменять ее штатные

уроки в восьмом классе.

С учениками (читай, с дисциплиной на уроках) у меня проблем не было. Провел для

начала диктант, чтобы узнать уровень класса, и столкнулся с нелепой странностью.

Русоволосый высокий мальчишка, довольно грамотный, решил надо мной посмеяться: в

тексте диктанта, в конце предложений, не было ни одной точки. Нет, все было

грамматически оформлено верно: следующие предложения начинались с прописной

(заглавной) буквы, но где точки в конце предложений?!

Посмеялся он — посмеялся и я: аккуратно красным цветом испещрил текст точками, их

недоставало пару десятков, вынес вердикт: в числителе — ноль орфографических ошибок, в

знаменателе — двухзначная цифра пунктуационных, а в результате — 2!

На следующем уроке, анализируя результаты диктанта, посочувствовал неудачнику. Мол, вот к чему лень приводит: трудно, что ли, было расставить точки? — получай теперь свою

законную двойку!

Реакция класса удивила. Некоторые переглянулись, другие углубились в свои тетради. Я

понял, что случилось что-то не то. Мне бы на этом закончить, но захотелось выяснить, что

это было — насмешкой здесь явно не пахло.

— Тебе что, неизвестно, что в конце предложения ставят точку? — спросил я.

— Известно. Впрочем, иногда ставят вопросительный или восклицательный знак, -

спокойно ответил он.

— Тогда в чем же дело? — раздраженно сказал я, понимая, что затронул что-то необычное. В

классе зашумели: да он просто не любит ставить точки, причуда у него такая, наша

учительница это знает…

— Как это — не любит ставить точки? — не поверил своим ушам я. — Ведь все ставят точки, так принято, он что, издевается? А разве вы ставите точки, потому что их любите? –

обратился я к классу.

Чего там, любите, — нестройно зазвучали голоса. — Какая нам разница — раз надо, так

надо… — Тогда почему не ставит он?

Я смотрел на мальчика, он смотрел на меня; класс занимался своими делами; ощущение

было, будто буксую, и чтобы не срывать урок, сказал, что разберемся позже, и с

испорченным настроением вел урок дальше.

Так продолжалось больше месяца. Много раз я заводил с ним разговор. Абсолютно

нормальный парень, хорошо развитый, даже с чувством юмора, но добиться внятного

объяснения не смог. Вызывал даже родителей. Пришла хорошо одетая мама, посоветовала

мне, практиканту, не лезть в это дело, не давить на ребенка. Они не желают устойчивый

каприз сына переводить в плоскость психики, в школе их понимают, вот и ладно.

Поговорил с Яной Исааковной. — Да оставь ты его в покое, — сказала она. — Фишка, значит, у человека такая; мало ли как бывает, у него это с первого класса. Вот взялся как-то и

отказался, и с тех пор точка для него — нон грата. Тебя что, это сильно волнует?

А двойку ты ему, кстати, поставил неправильно. Пунктуационная ошибка на одно и то же

правило, в той же позиции, сколько бы ни повторялась — тянет на снижение оценки разве

на балл. Не мешало бы тебе исправить свою оплошность…

133

На следующем уроке набрался духу, вернулся к злополучному диктанту и принес ему

извинения. Исправил двойку на четверку. Думал, все придут в восторг от моей

справедливости, но классу как-то все было по барабану, да и самого пострадавшего это не

сильно порадовало.

Этот ученик и мое неумение убедить его отказаться от нелепой прихоти стало для меня

чем-то вроде занозы, и осталась в памяти, как первая педагогическая неудача, с годами

вспоминавшаяся все реже и реже. Причем, с гадким оттенком, что так и не смог додавить

мальчишку следовать установленным правилам.

Лет через двадцать встретил его в купе, ехали по делам в Киев. У меня плохая память на

лица, но он узнал меня и даже почему-то обрадовался. Рассказал, что работает

начальником конструкторского бюро на полупроводниковом заводе, предприятие на

грани развала (следствие перестройки), у них большие сокращения. Сказал, что был рад, узнав, что я директор еврейской школы.

— Почему? — удивился я. — Да просто вы единственный за все мои школьные годы так

близко приняли моё отрицание точки, всё пытались меня переубедить, то злились, то

мягко уговаривали в надежде исправить меня, сделать таким, как все.

Осторожно поинтересовался: не изменил ли он своему правилу не соблюдать

общеустановленных правил. Оказывается, нет. Для него точка — это конец всему, так он

прочел когда-то в одной детской книжке, и с тех пор стал избегать этого простейшего

пунктуационного знака. Любит жизнь и не любит, когда она ставит свои точки.

В Киеве его ждала машина, он любезно предложил подвезти меня к Министерству

образования, и на этом мы расстались навсегда.

***

Если вы заметили, я нигде не назвал его имени. Психологии известен механизм

вытеснения чего-то отрицательного, вызывающего у нас неприятные ассоциации. Тогда, после практики, оно выпало из мой памяти, будто провалилось в бездонный колодец. Как

жаль, что я вспомнил его только теперь, когда получил такое письмо:

«Уважаемый Виталий Абрамович! Встретил Вас в фэйсбуке и очень обрадовался Стал

читать Ваши статьи и вновь убедился, что мне повезло, пусть и короткое время, быть

Вашим учеником Запомнил навсегда Ваш разговор о личности Помните, в нашем 8-а

висела у доски большая карта СССР? На уроке русской литературы зашел разговор о

роли человека во многомиллионной стране Кто-то сказал, что мы — всего лишь песчинки, а Вы подошли к карте, постояли минутку и спросили, есть ли у девочек булавки? Вам

сразу предложили несколько, но вы взяли только одну и прокололи в центре маленькую

дырочку И сказали: правда, эту дырочку издалека не видно? Так вот, представьте себе, что это человек, любой из нас И если его не станет, на карте останется этот

малюсенький прокол Вроде и карта та же, но в ней чего-то не хватает Чего-то такого, без чего утрачена ее цельность

В эти дни я подбиваю итоги, завершаю неоконченное, мои часы спешат Наши

специалисты после развала полупроводникового оказались в России Я неплохо делал свое

дело, Лауреат Государственной премии Нахожусь в Новосибирской онкологической

клинике Вы уже поняли Впереди то, чего я всегда избегал — точка, но поставлю ее не я, а

Тот, Кто единственный в мире обладает правом ее ставить Раз и навсегда

Спасибо Вам, и не ругайте учеников, которым не нравятся некоторые правила

Ваш Дмитрий Костиков»

16.4.2021

(и снова отсутствие точек…)

=============

134

БЕЗДАРИ У ВЛАСТИ

Сказать, что секретарь райкома партии Саша Стасюк меня не очень любил — это

вообще ничего не сказать. Не думаю, что виной тому — национальная нетерпимость.

Внешне он, с характерным горбатым носом, горячими глазами и крупными, рвущимися

изо рта кроличьими зубами, скорее выглядел евреем, чем я, но и с такой показательной

внешностью сумел, тем не менее, сделать партийную карьеру, прислуживая вышестоящим

товарищам на каждом этапе своей деятельности. Начинал пионервожатым в школе, затем

комсомольским инструктором, а после пробился в райком партии. Учился заочно. Это о

нем остроумный Коля Кравченко говорил, что из всех его знакомых, самый

высокообразованный человек в нашем районе — это Саша Стасюк, который учился в

сельскохозяйственном институте свыше десяти лет, что при пятилетнем курсе обучения

является непревзойденным рекордом периода застоя.

Работу в комсомоле Саша умело сочетал с обеспечением вкусными домашними

пирожками своей шефини — секретаря райкома партии Силюковой.

Услужливый молодой человек, охотно выполнявший любые ее поручения, не очень

удачливый в семейной жизни (первая жена его оставила и ушла с ребенком), пришелся ей

по вкусу, и она охотно помогала ему прописаться в коридорах районной власти. За что и

получила сполна, когда вышла на пенсию и передала Саше свою должность. Ей дали

возможность оставаться на плаву, возглавив районное общество охраны памятников

истории и культуры. Непыльное себе такое местечко. Теперь уже она была в подчинении

Стасюка, и он к ней быстро переменился. Сам слышал, как этот свежеиспеченный

секретарь, болтая у входа в райком перед началом рабочего дня со своими инструкторами, ее глумливо приветствовал:

— «Куда спешите, памятники охранять? Ну-ну, давайте…» И тут же, пока она еще

далеко не отошла, насмешливо бросил собеседникам:

— «Что это бабе Гале дома на персональной пенсии не сидится, ох уж эти мне

пенсионеры…»

Баба Галя уходила с улыбкой, делая вид, что ничего не слышит, но каково у нее

было на сердце, можно было только догадываться…

Сашина вторая жена работала в моей школе. Когда ее услужливый партиец стал

секретарем, а в особенности, когда он поднялся еще на одну ступеньку — занял пост

второго секретаря райкома партии, Лариса вошла в роль второй дамы района и стала вести

себя соответственно: садилась на педсоветах за последний стол, демонстративно болтая с

соседями и вызывающе поглядывая в мою сторону. Показывала, кто в доме хозяин.

Так было и раз, и другой, и третий, пока я не собрался и вкрадчиво, но чтобы всем

было слышно, нарочито оскорбленным тоном вежливо к ней обратился:

— «Ну что вы, Лариса Семеновна, себе позволяете? Вы же мешаете нам работать.

Если вам скучно или неинтересно — вас здесь насильно не удерживают…». А когда она, широко раскрыв глаза, замерла от такой неслыханной дерзости, неожиданно жестко

завершил:

— «И зарубите себе на носу: вы всего лишь вторая жена второго секретаря, рядовой

член педагогического коллектива — не более! Надеюсь, для вас этого достаточно?».

Саша обижался, что я не представляю к награждению его благоверную. Как-то

даже вызвал меня в райком и прямо спросил:

— «Почему ты не награждаешь Ларису? Назло мне? Она что — хуже Фениной или

Ковязиной, которых ты представил к «Отличнику»?

Пришлось ответить, что она их не хуже, пусть не волнуется, но чтобы награждать

жену районного руководителя, она должна быть, на мой взгляд, их лучше… Не объяснять

135

же, что его Лариса на фоне других учителей настолько бесцветна, что если начинать ее

выделять, то ко мне станут относиться, как к подхалиму.

С Сашей Стасюком связано и несколько любопытных историй. Как-то на

совещании он завел речь о плохой работе директоров школ с педагогическими кадрами.

Упрекал нас за то, что воспитателями групп продленного дня часто назначают учителей-предметников, и они через некоторое время теряют квалификацию.

— «Вот взять меня, — привел он близкий и всем понятный пример . — Как вам

известно, я закончил гидрофак сельхозинститута, но по специальности никогда не

работал: шесть лет протирал штаны в комсомоле, теперь тружусь в райкоме партии.

Ну, и что я помню теперь о своей профессии? Только то, что вода бежит сверху вниз…

Какой я теперь специалист?!» — с праведным возмущением заключил он.

Конечно, Саша несколько лукавил, забыв упомянуть, что закончил двухлетние высшие

курсы совпартшколы, что дало ему возможность неплохо ощущать себя в кресле

партийного секретаря, так сказать, уже на новой профессии, не связанной с водными

потоками «сверху вниз».

Я не выдержал и рассмеялся. Это же каким надо быть идиотом, чтобы о себе

сказать: «шесть лет протирал штаны» и во всеуслышание признаться: «какой я сейчас

специалист?».

Боже, как вспыхнул второй секретарь:

— «Вы бы, Бронштейн, меньше с меня смеялись, а то как бы не пришлось вам еще

заплакать… Лучше сами доложите сейчас, как работаете с кадрами!»

— «Вроде нормально работаю…» — пытался я отвечать с места, но Сашу уже

понесло:

— «А Крысаленко вспомните, водителя Крысаленко, которого вы мне подсунули

полтора года назад. Дали ему положительную характеристику, а он за это время уже

трижды попадал в аварию! Причем, когда я находился в автомобиле… Вот как вы

работаете с кадрами, а тут еще насмехаетесь… Скажите правду: вы его специально

подсунули, чтобы меня угробить?!»

Неприятно удивленный таким поворотом дела, я медленно поднялся и сказал

секретарю, что его упреки директорам школ в том, что они используют учителей не по

специальности, безосновательны.

— «Судите сами, — обратился я к присутствующим, — разве это стандартная

ситуация, когда приходит в село новый главный специалист, агроном или зоотехник с

женой-учительницей, которую надо устроить в школу, но этот предмет уже ведет

местный учитель. Не лишать же его работы! Вот и приходится подыскивать место

руководящим дамочкам, чтобы дома не маялись. Кстати, воспитателей групп

продленного дня специально в пединститутах не готовят, а должность педагогическая.

Так что же плохого в таком подборе кадров? Или пусть лучше ездит на работу за 50

километров в город?

Что же касается упреков по поводу водителя Крысаленко, то и здесь я вины своей

не вижу».

Я внимательно посмотрел в глаза секретарю и при общем гробовом молчании

пояснил:

— «Когда вы мне позвонили насчет Крысаленко, разве спрашивали меня, какой он

водитель или как смотрит за автомобилем? Вы мне задали только один вопрос — умеет

ли он держать язык за зубами, и я ответил «да». И еще удивился, почему именно это вас

так интересует. Удивилась и моя старушка-мама, когда я рассказал ей о вашем вопросе.

Даже поинтересовалась: ваш секретарь, что — собирается бюро райкома проводить в

легковой машине?..

Что же случилось, что вы так нервничаете: подвел вас в этом отношении

водитель Крысаленко, разболтал что-то?»

136

Если б вы видели в тот момент лицо секретаря Стасюка, вы бы многое поняли в

наших взаимоотношениях…

Вместе с тем, он был достаточно наивен. Никогда не забуду, как он бесхитростно

делился со мной впечатлениямиоб отдыхе в санатории для партработников, особенно

восторгаясь одним отдыхающим, с которым там подружился — таким же партийным

секретарем из Узбекистана, свободно манипулировавшим пачками сторублевок и

тратившим деньги без счета.

— Живут же люди, — с придыханием говорил Саша.

Теперь, когда прошли годы, я его лучше понял. Возможно, он в чем-то был прав.

Напрасно я боялся награждать его жену. Беспокоился, чтобы коллеги не сочли меня

подхалимом. Директор, который пришел после меня, Гриша Заднепряный, в течение года

дал ей все, что только душа пожелает: грамоту министерства, звание старшего учителя и

значок Отличника образования в придачу. И ничего, никто его за это не осудил, всем было

как-то фиолетово. Только жена моя переживала, когда он грозился учителям навести

после меня «русский порядок». Представляю, как это ей было приятно…

Впрочем, порядок после меня в школе действительно навели. Да такой, что можно

им и через двадцать лет любоваться: разбитыми стеклами да обшарпанными стенами, заботливо выкрашенными густо-синей краской. И это в школе, которая не один год

побеждала в районных и областных конкурсах эстетики учреждений образования.

Оставим это. По жизни я Стасюку должен быть только благодарен. Прежде всего, за то, что он несколько лет выживал меня из Белозерки, пока я, в конце концов, не плюнул

и убрался восвояси директором Велетенской средней школы, утешаясь первое время ее

необычным названием: в переводе с украинского «велетенская» означает «гигантская», что само по себе должно быть приятно любому руководителю, которому выпала честь

возглавить гигантский объект.

Как знать, если бы я и дальше оставался в Белозерке, вряд ли со временем стал

директором еврейской школы, открыв для себя новый мир. Так что, спасибо ему. Сейчас

он уже на пенсии. После развала СССР и конца Коммунистической партии ему пришлось

немало испытать. По прежним связям устроился директором совхоза, откуда его вышибли

селяне, когда он отказал кому-то в просьбе выделить доски на гроб, а все село знало, что в

стройцех пару дней назад прибыло два вагона пиломатериалов. Знали в селе и то, как он, вояжируя по личным делам с женой, разбил в аварии служебный автомобиль и

ремонтировал его потом за счет хозяйства. То есть для себя лично досок на гроб не жалел.

Работники совхоза собрали внушительную делегацию и отправили ее в райцентр. Человек

тридцать ходоков заявили руководству района: не уберете директора — поедем в Херсон и

станем бессрочно пикетировать облгосадминистрацию! Стасюка тут же уволили, и он

какое-то время получал пособие по безработице, числясь на учете в ведомстве по

трудоустройству.

Судьба выписывала с ним занятные кренделя! Этот безработный упрямо не хотел

тонуть: через год-полтора им уже можно было любоваться на должности заместителя

губернатора…

Как любила говаривать моя любимая матушка: «До нашого берега нічого путнього

не припливе: або гівно, або тріска!» Так оно, видно, и было…

Все это конечно приятно вспомнить, да вот одно удручает: если люди такого сорта

играли важную роль в моей жизни, заставляли переживать по пустякам, надолго портили

настроение, определяя, где и кем мне работать, — то это в целом и свидетельство моего

убогого уровня, как бы я ни пытался здесь себя приукрасить. Спасибо вам, пенсионер

Стасюк!

_________________

137

ДОРОГАЯ КУРТКА

Конец семидесятых, выходной день, херсонский вещевой рынок «толкучка».

Торгующие стоят рядами, мимо них проходят тысячи людей, разглядывают товар, примеряют, торгуются, покупают. Молодой шустрый цыган стоит с красивой импортной

курткой в руках, эластичная черная кожа переливается под солнечными лучами. К нему

часто подходят, интересуются ценой, а узнав, разочарованно отворачиваются.

— А ну дай примерить! — говорит крестьянского вида парубок в стареньком выцветшем

ватнике. Он глядит на куртку завороженным взглядом, раскрыв рот от потрясения такой

роскошью. Рядом с ним стоит пожилая женщина, похоже, его мать.

— Ходи мимо! — лениво отвечает цыган, — откуда у тебя такие деньги!

Парень обиженно лезет рукой в карман ватника, оглядывается вокруг и тайком

показывает торговцу краешек толстой пачки сотенных купюр в фабричной упаковке.

Глаза у цыгана загораются, с него вмиг слетает сонное оцепенение, и он уже быстро

тараторит:

— Давай, давай мерь, дорогой, вещь — высший класс, размер — прямо на тебя, все девки

твои будут!

Покупатель, не отрывая глаз от вожделенной куртки, снимает ватник, передает его

цыгану, услужливо протянувшему руку, и бережно надевает на себя понравившуюся

вещь. И тут происходит что-то непонятное. Продавец с ватником в руках незаметно

пятится назад, рывком оборачивается и что есть духу бежит прочь. Люди вокруг

удивленно переглядываются: ай да мерзавец… Такую сумму спер в ватнике… Ищи его –

как ветер в поле!

Один только покупатель, кажется, не расстроен. Он лезет в карман пиджака, затем

довольно кивает матери, и они бесшумно растворяются в огромном рынке. А через пару

минут на этом месте появляется взъерошенный цыган и дрожащим голосом спрашивает у

торгующих, куда подевались колхозники с курткой.

— Зачем они тебе? — интересуется женщина с мохеровыми мотками, — ватник с

бабками остался-то у тебя?

— Какие бабки, какой ватник… — рыдающе вопит сконфуженный цыган, — видишь, тут

не карманы, а сплошная дырка…

=============

«

ПЕРИФЕРИЙНЫЙ ПРОЕКТ.

20-ый век: запах крови.

Откуда берутся тираны.

Адольф Гитлер».

–

Мои друзья говорили: брось эту тему, не загоняй себя в тупик. Кому это нужно?

Центральный замысел — снять несколько сюжетов о любви — всем, вроде, нравился. Не

что-то там супер, просто жизненные истории людей, которых уже нет. Разумеется, не

простые, а способные нас тронуть или хотя бы заинтересовать.

138

И ряд уже выстроился занимательный: любовь адмирала Колчака и Анны Васильевны

Тимиревой, стоившая ей сломанной судьбы и многолетних преследований, автора

потрясших меня когда-то стихов, посвященных любимому:

Полвека не могу принять -

Ничем нельзя помочь:

И все уходишь ты опять

В ту роковую ночь.

А я осуждена идти,

Пока не минет срок,

И перепутаны пути

Исхоженных дорог…

Но если я еще жива

Наперекор судьбе,

То только как любовь твоя

И память о тебе.

***

Безысходное чувство Николая Второго и Александры — чем не поучительный рассказ

под условным названием: «Любовь и власть несовместимы»?

И даже необычная история нашей землячки, медсестры поликлиники «Водников» Веры

Ивановны Золошко, которая жила когда-то в доме с мезонином, а в последнее время, вплоть до смерти в прошлом году, тосковавшая по любимому в недоброй славы местном

интернате для престарелых. Кстати, по некоторым сведениям, главный мужчина ее жизни

сейчас безмятежно нянчит любимых правнуков в далекой Америке.

А еще задумал для колорита рассказать о любви какого-нибудь нелюдя… Из числа

тиранов и извергов. Правда, не был уверен, знакомо ли им это чувство: ведь любовь –

главное свойство счастливых людей, а тираны, наверное, самые несчастные на свете. Так

сказать, и себе в тягость, и другим — помеха. В личной жизни им, как правило, не везет, впрочем, как и в главных деяниях, принесших мировую известность. Ибо в историю

человечества они входят исключительно с отрицательной стороны. Со знаком «минус».

И хоть эта публика мне как-то по жизни не особенно интересна, история любви одного

из самых злых гениев человечества и тихой, мечтательной девушки меня почему-то давно

занимает.

_______________

В последнее время о нем стали часто вспоминать. Новые книги, киносериалы. Его

жизнь препарируют известные историки и искусствоведы. Что случилось? Почему эта

тема снова витает в воздухе? И имею ли право я — не историк и не политолог — заниматься

этим не профессионально: описывать одного, вырванного из контекста эпохи человека, Адольфа, но не гитлеризм в целом, как порождение его идей, взглядов, отношения к

действительности?

Я хотел назвать свою киноновеллу просто и звучно: «Адольф и Ева». Но с каждым

днем стало появляться все больше и больше вопросов, и рамки скромного киноопыта

пришлось значительно расширить. Итак:

Адольф Гитлер — вопросы…

«Моим родственникам и соплеменникам — шести миллионам ушедших, познавшим о

нем полную истину: нечеловеческие страдания, глумление подонков, массовые расстрелы, 139

и с дымом адских печей вознесенным в небесные райские уделы — если они есть —

посвящается».

Автор

Мудрые люди говорят: нельзя долго смотреть в пропасть, а то она тоже начнет

вглядываться в тебя, а это опасно.

Я все же предлагаю заглянуть в притягательную бездну, не боясь последствий. Мы

— нормальные люди. И просто так затянуть туда себя не дадим.

Если бы люди, игравшие с этим малышом много лет назад знали, что принесет он

человечеству… Хотя, что бы они сделали? Убили, что ли? Чепуха! А как реагировал бы

его отец, Алоис Шикльгрубер, если бы ему было дано знать будущее его любимца, подарка судьбы уже в немолодом возрасте?!

Детство Гитлера — нормальное детство нормального ребенка из приличной семьи. Его

отец был женат трижды, все не складывалось. Мать Адольфа — урожденная Клара

Пельцль — его последняя третья жена.

Моложе супруга на 23 года. Возможно, из-за такой разницы в возрасте стать своему

сыну другом отец уже не смог.

Алоис Шикльгрубер сменил фамилию на Алоис Гитлер в 1876 году. Вот у него-то как

раз и было тяжелое детство. Своего дома он не знал. Всего, чего достиг — а занимал он

достаточно высокую должность в таможенной службе — добился благодаря собственному

труду, воле и способностям.

Мать и отец

В семье он был требователен, но и сын был послушным. Все, как у людей. Подрастала

младшая сестра Паула — любимица матери и предмет ревности брата. Особой дружбы

между детьми не было, как и, впрочем, каких-то разногласий. Просто в их доме с

небольшим садиком на окраине города Линца — Леондинге — они не пересекались.

140

А вот свою единокровную, от предыдущего брака отца, сестру Ангелу Адольф любил с

самого детства. Она была большая, к ней всегда можно было прислониться — настоящий

островок покоя в бушующем море не всегда понятной жизни. Когда он станет тем, кем в

конце концов стал, Гели — по мужу фрау Раубаль — будет самым доверенным лицом в его

жизни: экономкой и домоправительницей. Но все это еще впереди.

____________

Черты характера будущего фюрера… Здесь я, рискуя навлечь на себя общее

негодование, расскажу некоторые вещи, которые не очень вписываются в общепринятые

представления об извергах, убийцах и садистах. Так, зрительницам-женщинам будет

интересно узнать, каким Гитлер был сыном. Внешне он был очень похож на мать, гордился этим и всегда утверждал, что черты характера матери передаются сыновьям.

Вообще, их взаимоотношения заслуживают отдельного разговора. Он мать любил, жалел, с болью ощущая, как ей, такой нежной, доброй, беспомощной, непросто

существовать в мире острых углов ее старого жесткого супруга.

Хотя, по правде говоря, Алоис по своей натуре злым никогда не был. Просто он

понимал, как мало времени отпущено ему ставить на ноги новую семью. А без него им

будет ой как несладко…

В 1903 году он потеряет сознание в ресторане и умрет, пока его будут нести домой. Его

похоронят в Леондинге. На похоронах Адольф будет безутешно рыдать у гроба. Клара

внешне безучастна.

Писатель Джон Толанд, опросивший более двух тысяч людей, лично знавших Гитлера, приводит рассказ доктора-еврея, лечившего мать будущего фюрера, умершую от рака.

Уже после войны, когда с фашизмом было покончено и можно было не бояться

говорить правду, доктор Блох вспоминал:

— «За всю свою почти сорокалетнюю практику я никогда не видел молодого человека, который так бы страдал, как Адольф Гитлер. Полтора месяца этот юноша буквально

не выходил из дому. Он сутками сидел у постели умирающей матери, страдавшей от

болевых приступов, держал в своих руках ее слабую руку и тихо, ласково говорил

успокаивающие слова, и… снимал боль!»

Доктор Блох

Молодой доктор тогда не потребовал платы за свои услуги. Напротив, видя, как они

нуждаются, стал украдкой передавать Пауле деньги на продукты и лекарства. Узнав об

этом, Адольф, отведя глаза, сухо сказал, что имеет хорошую память и, как только у него

появятся деньги, свой долг обязательно вернет.

141

А через пару месяцев после смерти матери к доктору пришла Паула, передала слова

благодарности от старшего брата и положила на стол конверт с деньгами. Ее брат умел

держать слово.

И — такой штрих: Адольф купил для матери за 110 крон, а по тем временам это были

немалые деньги, великолепный гроб с металлической внутренней обшивкой. На это

многие обратили внимание.

Давным-давно я где-то прочитал — и у меня дрогнуло сердце — краткую надпись на

скромном памятнике Кларе Пельцль, который еще несколько лет назад можно было найти

на заброшенной Восточной аллее старого кладбища в городе Леондинге:

«Спасибо за то, что ты была в нашей жизни. Твои Адольф и Паула».

Говорят, именно эта могила в течение многих лет — зимой и летом — утопала в цветах. У

Клары Пельцль были любящие дети.

Она умерла в 1907 году, а через тридцать с лишним лет эта история неожиданно

получила свое продолжение.

В самый разгар антисемитской вакханалии домой к доктору Блоху пожаловали гости, предъявившие удостоверения весьма грозной и уважаемой на то время организации.

Несмотря на то, что на окнах квартиры доктора красовались звезды Давида и жирные

надписи «юде» — еврей, гости вели себя сдержанно и корректно.

Они сообщили, что находятся здесь по поручению одного высокопоставленного

частного лица, желающего по личным мотивам оказать господину доктору всемерную

помощь для организации немедленного отъезда его семьи в любую страну мира.

Практически, молниеносно, в течение двух дней, гости сумели продать за неожиданно

крупную сумму медицинскую практику врача, оформить необходимые для выезда семьи

документы и вручить билеты на океанский лайнер. А через некоторое время, уже в Нью-Йорке, доктор Блох с ужасом узнал, что репрессии против евреев в Германии вошли в

новую фазу: их стали арестовывать и заключать в концлагеря.

У юноши, который много лет назад прощался с любимой матерью, действительно

оказалась хорошая память.

А вы хотели бы иметь такого сына, милые женщины?

_____________

С 18 лет у Адольфа начинается взрослая жизнь. В Венскую художественную академию

с образованием четырех классов реального училища — что вполне, кстати, для этого

приемлемо — его не принимают. Обидно. Разве он бездарь?

Придет время, его рисунки пойдут нарасхват, появится даже возможность вести

сносный уровень жизни. Но обида на несправедливость при поступлении в академию

останется в нем навсегда.

А знаете, его можно понять. Будь они неладны, эти рафинированные венские

профессора: если бы тогда они были чуть добрее к угловатым парням из провинции… Как

знать, возможно, 20-ый век был бы куда милосерднее к миллионам безвинно

пострадавших.

_______________

Вена — красивейший и богатейший европейский культурный центр. С наступлением

сезона знаменитая Опера мощным магнитом притягивает знать высших репродукций.

Жизнь бьет ключом, кругом музыка, блеск и веселье. Мир создан для наслаждений, все

остальное — не стоит и малейшего внимания.

Той осенью безденежный Адольф ночует на скамейках дивных венских парков.

Перебивается случайными заработками: выбивает ковры, подносит чемоданы на Западном

вокзале, убирает снег на улицах — и регулярно отсылает Пауле мизерные суммы.

142

Люди добрые! Бойтесь романтических юношей, вынужденных ночевать в холодных

осенних парках и имеющих время задуматься о природе вечных праздников, царящих для

богатых и избранных!

_____________

Есть и сегодня кафе, где он когда-то появлялся ежедневно. Чашка горячего кофе и

маленькая свежайшая булочка — весь его дневной рацион. Ближе к зиме ему перестают

давать в долг. Сюда мучительно тянет, но без денег появляться стыдно. Что ж, запомним и

это. Придет время — предъявим счет. Подождем.

Спустя десятки лет, сразу после аншлюса — присоединения Австрии — здесь появится

скромная пара. Аккуратно одетый господин средних лет и молодая дама с улыбчиво-ясным лицом. Не глядя в меню, господин заказывает кофе с булочкой. Просит официанта

пригласить старую хозяйку. Кладет на стол четыре купюры по 50 крон, говорит, что он –

давний должник, но все как-то не получалось наведаться, очень рад, наконец, рассчитаться. Смеет надеяться, что теперь его не прогонят…

У хозяйки дрожат губы и руки. Молодая дама скучающе глядит в сторону. Это его

день. Одной обидой меньше.

_______________

Его Вена — это обшарпанные ночлежки, «Мужской дом для бедных» на берегу Дуная, изготовление рекламных плакатов и красочных картинок с изображением венских

архитектурных памятников. Здесь, не успев узнать жизнь с парадного фасада, он за

четыре года прозябания среди воров, мошенников, бродяг и проституток — вдоль и

поперек узнает ее грязную изнанку.

Но, кажется, грязь к нему не пристает. Он не становится одним из них. Он остается

самим собой.

___________

У него мало товарищей. По своей натуре он, как это принято нынче говорить, самодостаточен.

А мне кажется, именно в период венской юности в его сердце поселилась ненависть. И

к суперэлите буржуазного круга, которую с тех пор и навсегда он станет презирать, и к

асоциально-преступному элементу, коим он впредь будет нещадно забивать свои

концлагеря.

Другими словами, ненависть к обществу, которое его в свое время отвергло, и стойкая

неприязнь к несчастным обитателям ночлежек, париям и изгоям, единственным, кто его

тогда принял. Странно, правда?

_____________

Принято считать, что нелюди ненавидят весь мир, и мне бы очень хотелось щедрыми

мазками описать вам, как с самого детства мальчик Адольф мучил все живое, что

попадалось ему под руку. Душил соседских котов, обливал бензином и поджигал

недрогнувшей рукой жалких дворняг… Наверное, это неплохо бы вписалось в то, что по

его вине творилось после. Увы, подобные стереотипы, к сожалению, здесь мало

приемлемы. Все обстояло с точностью — до наоборот: известно, как он жалел бродячих

животных и, ночуя на улице, постоянно держал наготове краюху хлеба, чтобы делиться с

бездомными собаками. Впрочем, нас с вами вовсе не должна умилять чья-то любовь к

бедному зверью, правда?

Нас должно интересовать, в первую очередь, почему он так не любил людей. А это –

непростой вопрос.

_____________

143

Адольф Гитлер в Первую мировую. Фронт. Окопы. Рядовой солдат. Ефрейтор.

Гитлер крайний справа

Должность — посыльной полка. Звучит не очень убедительно. Что-то типа служки, обслуги, и полученная им награда — Железный крест — воспринимается несерьезно и даже

с внутренним подтекстом: ну и ловчила…

Да еще в его воинском звании — ефрейтор — нам тоже слышится некоторая

насмешка. Как будто все мы — генералы.

_____________

Та война унесла 10 миллионов, из них — 2 миллиона немцев. Сотни тысяч калек, вдов, сирот. Разруха, голод, горькое похмелье…

Тридцатилетний, травленный газами ветеран, совершенно ослепший, находится в

лазарете в Пазевольке.

Ни одной близкой души рядом. У слепого воруют паек. В измученном депрессией

мозгу тяжко шевелятся обидные мысли:

— За что он воевал? За кого? Кто должен за это отвечать? Как жить дальше, и стоит

ли жить вообще?

Его организм выдержал. Слепота отступила. Впредь он будет считать, что войну знает, ненавидит и получил от нее хорошую прививку. Вот, надолго ли?

____________

А между тем, давно существует и живет своей печатной жизнью поддельная история

болезни ефрейтора Гитлера из того самого лазарета в Пазевольке. В ней значится, что

будущий фюрер страдал сифилисом, и этим была вызвана временная слепота. Сегодня

известно, что эту фальшивку изготовили те, кто готовил на него покушение в 1944 году.

Чтобы обнародовать после убийства и тем вызвать протест нации к погрязшей в грехах

фигуре бывшего кумира.

Когда Гитлеру показали подделку, он, внимательно ознакомившись с мерзким

диагнозом, надолго уставился невидящим взглядом в зашторенное окно. Интересно, о чем

он думал?

______________

В ноябре 18-ого Гитлер выписывается из лазарета, а через год он делает важное для

себя открытие:

«То, что я в себе раньше не знал, хотя и ощущал по простому наитию, оказалось

правдой. Я мог говорить».

144

Гитлер-оратор — особая тема. Все эти бредни типа:

— «Толпа — женщина, она любит только силу и принесет себя ей в жертву с

радостью!» Или: — «Кнут всегда слаще любого пряника!» — полная чепуха.

На самом деле, он обладал удивительным талантом. Как это следует называть, не знаю: магнетическим ли влиянием или просто сверхмощным гипнозом, — но его речь

завораживала сотни тысяч людей, увлекала простотой, ясностью, отсутствием

сдерживающих барьеров, вызывала учащенное сердцебиение и восхитительное чувство

полета над бездной… После таких выступлений его противники становились его

соратниками. Фантастика! Он давал маленькому человеку ощущение силы, а люди, оказывается, готовы за это идти на многое.

_______________

Есть и еще одна деталь, скажем так, не самая приличная. Его современники

утверждают, что речь фюрера настолько опьяняла слушателей, что немалое количество

особо впечатлительных женщин под воздействием его мощного мужественно-волевого

посыла испытывало сильнейшее чувство, завершающееся полноценным оргазмом. Вот

откуда такое количество дам на его митингах…

… У них подкашивались ноги и кружилась голова, сладостно слабело податливое тело

— и крики из бушующей толпы, истеричные выкрики, невероятные для цивилизованной

европейской страны конца второго тысячелетия:

— «Хочу отдаться фюреру! Хочу ребенка от фюрера! Адольф — возьми меня!»

Интересно, что думал он, пятидесятилетний, об этих женщинах, млевших от одного его

голоса, жеста, слова? Что виделось ему в их восторженных лицах?

______________

Гитлер — оратор. Невероятно, но нацию Гете и Шиллера он пленил самой дешевой

демагогией. Вдумайтесь:

«Сотни лет всякие умники засоряли наш мозг научным мусором. Моя непосильная

задача — помочь вам прорваться сквозь эту завесу!

…Великая Германия не может существовать без великой национальной идеи! Плывя

по течению — крайне малый шанс добраться до цели, зато большой — прочно сесть на

мель, как это бывало с нами уже не однажды…

…Я верю в германский гений, я верю в свою миссию, но полезна лишь та голова, что

имеет длинные руки!

…Любой немец дороже для меня, чем весь мир, весь мир для меня дешевле одного-единственного арийца!

…Не беда, если кровь наших врагов зальет всю эту гнусную торгашескую планету, зато мы, достойные наследники гордых викингов, стряхнув с колен прах коммуно-большевистской заразы, возродимся на тысячелетия! Громкое эхо тяжкой поступи

наших сапог заполнит Вселенную…

145

…Моя педагогика тверда. Слабость должна быть изничтожена.

В моих орденских замках подрастает молодежь, которая ужаснет мир. Нам нужна

смена, жаждущая насилия, власти, никого не боящаяся, страшная… Свободный, прекрасный, хищный зверь должен сверкать из ее глаз. Нам не нужен их интеллект.

Знания могут только в который раз все погубить! Слышите, как трепещет старый

мир? Это новое поколение несет новому миру новый порядок!

…Я не берусь предлагать моей грозной нации жалкое сюсюканье… Пусть старые

профессора учат историю — мы с вами будем ее делать! Тот, кто не понимает, что

жизнь — это борьба, уже ее проиграл! Идея борьбы стара, как мир, и жизнь сохраняет

только тот, кто умеет смело растаптывать чужую!

…Кто мы? — Раса господ! Кто они? — Раса рабов! В наших жилах бродит хмельное

вино — голубая кровь рыцарей-нибелунгов. Она хищно бьется в аортах и белоснежною

пеной орошает горные эдельвейсы в Австрийских Альпах!

Их кровь — разжиженная вода, что не в силах утолить страшную жажду

сверхчеловека! Так держать — армия господ!»

______________

А теперь оставим ненадолго этого оратора. Пока Германия с восторгом внимает его

пылким речам, надеясь найти в нем Спасителя, посетим фотосалон известного мастера

Гофмана, где трудится лаборанткой милая светловолосая девушка со спортивною

стройной фигуркой и символическим именем — Ева.

Ева Браун. Ей всего 17. Конечно, она далека от политики. Дочь обычных

добропорядочных родителей. Мать — портниха. Отец — уважаемый школьный учитель.

Хорошая, дружная семья. Работа в фотосалоне — необходимость. Нужно помогать семье.

Помогать — и надеяться на лучшее. Лишь один человек на свете — любимая сестра Ильза, смешливая старшая сестренка, знает ее сокровенную мечту: во что бы то ни стало

вырваться из серой повседневности, стать любимицей миллионов — великой

драматической актрисой…

Забегая вперед, скажем: актрисою ей не быть. Зато судьба ее ждет необычная и в

высшей степени драматическая. Мне трудно судить: несчастная или счастливая, но то, что

— особая, не такая, как у миллионов других женщин — это точно.

_______________

146

Об этом невзрачном человеке средних лет — по словам мастера Гофмана, восходящем

политическом светиле — ей известно не очень много. Хотя и в последнее время он

появляется у них достаточно часто.

По правде говоря, подобный тип мужчин Еве не нравится. К тому же он значительно

старше. Но… почему ее так смущает ищущий взгляд этого человека? Откуда в его глазах

— такое редкое в их циничный век — сочетание боли, затравленности и надежды? И

вообще, чего ему от нее надо? Того же, что и другим?

Но тогда почему он отводит глаза, когда их взгляды невольно встречаются? А ее

сердце начинает учащенно биться…

Как бы то ни было, он ей совершенно не нужен. Это не герой ее романа. Кругом масса

молодых энергичных мужчин. Правда, они наглы и циничны, а их руки начинают

действовать еще до того, как они надумают узнать твое имя. Но что тут поделаешь, такие

времена, такие нравы…

________________

Однажды он все-таки решится предложить ей встретиться вечером следующего дня.

Его голос дрожит, и отказать почему-то неловко.

И вот они встречаются наедине впервые. У Евы подавленное настроение. Она

понимает, что теряет время впустую: этот господин ей не нужен.

А он откровенно счастлив, что-то говорит ей, и его лицо светится мальчишеской

улыбкой.

А слова… Боже мой, что это были за слова, которыми он сумел одарить ее в первые

минуты встречи! Их она уже не забудет никогда.

Потому что именно в тот миг произошло чудо: она вдруг поняла, кто есть для нее на

самом деле он, Адольф, а кто — они, все остальные мужчины мира, которым, может, и

дано изредка будить ее тело, но никогда — ее скрытную, пылкую, неистовую душу.

А между тем, по воспоминаниям ее сестры Ильзы, Адольф говорил тогда самые

обычные слова. Взяв ее ладошки в легких лайковых перчатках в свои горячие руки, он

произнес:

— Какой сегодня необычный чудный вечер! Не удивляйтесь, для вас он наступает

только сейчас, Ева, а для меня — начался в четыре утра, когда я проснулся от ощущения

предстоящего счастья и… больше уже не смог уснуть…

Что тут можно сказать? Только то, что женское сердце — настоящее чудо, если его

можно покорить такими простыми словами.

______________

Внимательно изучая начало жизненного пути будущего злого гения человечества, я

встретил одну общеизвестную, но, по-моему, до сих пор никем не исследованную деталь.

Меня поразила странная откровенность и прямота его устных и письменных

высказываний.

В своей книге «Майн кампф» — моя борьба — он, уже взрослый, немало повидавший

человек, дважды раненный и вдоволь хлебнувший отравляющих газов, находясь в тюрьме, роняет об учителях и об их роли в его жизни обидные слова.

— Кто такие наши учителя? — спрашивает он, и сам же отвечает, — это обезьяны и

тупицы! Вместо того, чтобы дать поколению ключ от будущего, они забивают дерьмом

наши головы! Зачем? — Чтобы сделать из нас таких же обезьян!

Что кроется за этими словами? Откуда такая озлобленность? Неужели Адольф, запойный книгочей, книгоман, поглотивший за свою жизнь тысячи томов, действительно

считал, что у него не было достойных учителей? Что его настоящие учителя — это

безмолвные книги?!

А как вам еще одна его реплика об образовании:

147

— Зачем парню, который хочет изучать музыку или стать художником, захламлять

голову физикой, химией, геометрией? Что он запомнит из этого — ничего!

Признаем честно, что так, или примерно так, сегодня считает немало самых разных

людей. И во многих развитых странах педагогика накопления массива второстепенных

знаний уходит в прошлое.

_________________

Вернемся к Еве. Она делает ряд важных открытий. Оказывается, Адольф умеет красиво

и трогательно ухаживать. Посещения оперы и театра. Пикники в окрестностях Мюнхена.

Респектабельный ресторан «Остария Бавария». Ужин при свечах. Все это воспринимается

как нечто старомодное и даже немножечко смешное. Ее больше интересуют его рассказы, мысли, все, что для него дорого, и то, против чего он восстает. В фотосалоне ей вдруг

становится тесно. Однажды она узнает, что у Адольфа есть, кажется, другая женщина, родственница, немного старше ее. Сестра пытается утешить:

— Если ты любишь — в мире вас двое: ты и он. И больше никого!

Звучит неплохо, но на сердце тяжело. Ева посещает массовые сборища, где сердца

десятков тысяч людей сладостно бьются в унисон. Она глядит на него издалека и не верит

своим глазам, и жуткое волнение спирает ее дыхание, и она вдруг физически ощущает ту

ношу, что добровольно взвалил на себя он, и что отныне должна с ним разделить она.

Интересно, если на таких мероприятиях даже посторонние люди испытывали

невиданный подъем, что же должна была ощущать на них она — избранница лидера, властителя, бога!

_____________

Однажды он расскажет Еве любимый миф об андрогинах, об этих жено-мужьях в

одном существе, которых, по Платону, всесильный Зевс, боясь их скрытой мощи и того, что они могут посягнуть на власть богов, велел рассечь надвое. Но когда их, несчастных, рассекали, они не хотели расползаться, а наоборот, каждая половинка устремилась к

другой. Они обнимались, сплетались, стремясь срастись и ничего не желая делать

порознь. Ибо друг без друга были несчастны и знали это. Вот откуда у нас, людей, любовное влечение и слова: «моя половина».

И ищут столетиями с тех пор миллионы людей свою половину, вплоть до 19 века, когда исподволь, под влиянием так называемых прогрессивных литераторов и философов, получила распространение другая точка зрения. Что у человека может быть не одна, а

несколько половин…

Как это — несколько половин?!

Очень просто: интеллигентные, образованные, равнодушные к легендам и мифам люди

должны любить исключительно тех, в ком более других воплощен их идеал. А это значит, повезет тебе встретить лучшего — смело люби его, решительно отказываясь от

предыдущего! И никаких проблем.

Адольф был старомодно предан платоновскому мифу, а посему не уставал призывать

германскую молодежь:

— Не ищите свой идеал, ищите свою половину… И будьте счастливы!

______________

Мифологию Гитлер прекрасно знал, любил и ценил, а потому всегда настороженно

относился к случайностям, подозревая в них волю Провидения и боясь вовремя не

распознать их скрытую сущность.

Он расскажет Еве миф о Купидоне — что ее, наивную, страшно развеселило! — а

ведь его по-настоящему пугал этот толстый малыш, внушавший людям слепую любовь и

стрелявший для этого из своего лука только с завязанными глазами, чтобы не видеть, куда

и в кого попадут его роковые стрелы.

148

Она слушала, смеялась, но незаметно усвоила: свою половину нельзя искать

вслепую…

Кстати, а вы не смогли бы припомнить: где и когда впервые увидели свою

половину? Не влюбились ли в случайного человека? А как бы могла сложиться ваша

судьба, не будь той случайной встречи? И не поразила ли вас слепая стрела, пущенная

чьей-то равнодушной рукою?

…Все это было, в общем, не смешно. Он мечтал любить только предопределенную

судьбой. А Ева была не из женщин, что могли, смеясь, дерзко заявить:

— Не волнуйся, твоя судьба — это я!

______________

Немаловажно и то, что Гитлер разделял философские воззрения Шопенгауэра о

том, что в чувствах мужчины и женщины нет ничего ни высшего, ни личного — просто в

природе действует всесильный закон продолжения рода.

Он исповедовал эти взгляды, а сам не имел детей. Не мог исполнить главный

закон… В чем тут дело? Последствия газовой атаки в Первую мировую? Элементарная

насмешка судьбы или — нечто другого порядка?

Обращаться по этому поводу к врачам — считал постыдным, осквернить себя

экспериментальной связью с посторонней женщиной — аморальным.

К чужим детям относился наигранно добродушно, сохранились видеокадры, где он

демонстративно гладит по головке милых деток. Свою несостоятельность в продолжении

рода предпочитал хранить глубоко в себе.

Хотя и по этим нескольким снимкам — смотрите, как восхищенно он смотрит на

маленького арийца, или (это уже самый конец войны) гладит по холодной щеке юного

воина вермахта — можно все же предположить, что дети как-то смягчали его сердце…

Я смотрю на эту улыбку, на ласковые движения дрожащей руки в тугой кожаной

перчатке, и не хочу думать, за что этим ребятам вручают награды. Что сделала, чтобы

попасть в заснеженный двор рейхсканцелярии, эта темноглазая девочка с крестом на шее, и не их ли неокрепшие руки уверенно разворачивали мощными фаустпатронами грозную

броню наших "тридцатьчетверок", живьем сжигая экипажи таких же наших мальчишек…

А он, Адольф, их вождь и учитель, так и не сумел научить их, как надо жить и

любить. Он их учил, как надо убивать.

_______________

Меня озадачило мнение тысяч опрошенных Толандом людей, которые в один голос

заявляли, что ближайшее окружение фюрера: все эти машинистки, секретари, стенографистки, шифровальщики, офицеры связи и сотрудники охраны, — его необычайно

любили, восхищались им и были преданы ему до самого конца.

И если Сталина, его духовного собрата, ближайшее окружение панически боялось

и ненавидело, а любили лишь те, кто с ним лично не был знаком, скажем прямо — вся

Советская страна! — то с Адольфом это не так: более других его любили именно те, кто

знал лично. Что бы это могло означать?

Думаю, только одно: в быту этот великий губитель человечества умел представить

себя личностью высоконравственной. Хотя это достаточно сложно. Ведь любой диктатор

имеет лишь одну пару собственных глаз, в то время, как его повсюду окружают сотни

других, от которых что-то укрыть, практически, невозможно.

И если эти сотни внимательных глаз ежедневно убеждаются в том, что все, что их

фюрер декларирует вслух, к чему денно и нощно призывает нацию, он сам же

неукоснительно соблюдает, а его личная жизнь — есть реальная практика на деле его

взглядов и идей, то лишь тогда можно представить себе подлинную природу их

отношения к своему кумиру.

149

Гитлер пропагандирует скромный образ жизни? Так он и сам не взыскателен к

пище, довольствуется, кроме формы, одним — единственным костюмом, далеко не новым

цивильным плащом, парой-другой хорошей обуви…

Его не волнуют ни загородные дома, ни дорогой табак, не ослепляет блеск

драгоценностей, ему и в голову не придет разворовывать достояние страны. Имея все — он

довольствуется малым. Его никто не упрекнет, что он познал власть, дабы пожрать

всласть либо погрязнуть в роскоши.

В 41-ом, в очередной раз, по настоянию врачей переменив свою диету, он

ненадолго пристрастился к сардинам в масле и с удовольствием стал поглощать яйца с

зернистой икрой, но когда случайно узнал цену на нее — раз и навсегда запретил ее

подавать.

Для сравнения, не мешает припомнить, чем занялись русские революционеры, буквально, на следующий день после Октябрьского переворота. Они сразу же

подготовили на всякий случай так называемый «чемоданчик с бриллиантами» и другие

ценности, чтобы при необходимости уехать далеко — далеко и жить там долго-долго… и

счастливо.

______________

Продолжим. Гитлер призывает молодежь вести здоровый образ жизни? Так он и

сам не курит и не пьет, убежденный вегетарианец — то есть принципиально отказывается

употреблять в пищу мясо убитых животных.

Любит прогулки на чистом воздухе, использует для этого любую свободную

минуту. Обычно вначале они идут молча. А потом приходит тема. Ева, в общем-то, человек комнатный, но такие прогулки ей по душе. Особенно — его монологи.

Между тем, они живые люди, и их удручает масса досадных несоответствий. Она, например, имеет склонность к танцам. Пластична и грациозна. А он отказывается

принимать логику танца в целом. Видя в этом всего лишь искусственно созданную

ситуацию, пользуясь которой, люди получают желанную возможность средь бела дня

обнимать друг друга, совершая при этом целый ряд игриво-похотливых движений.

Ева много курит. Адольф страдает от дыма сигарет. И молчит, считая себя

неправомочным ограничивать близкого человека от вещей, способных доставить ему

удовольствие. Не раз уговаривает Ильзу поговорить с сестрой, которая сознательно

убивает себя никотином. Ведь это так вредно…

Курить Ева не бросит. Ну а Гитлер, что Гитлер — теперь он при случае станет

обращаться к своим дипломатам с личной просьбой: раздобыть заграницей блок-другой

неплохих сигарет.

____________

На одном популярном телеканале мне довелось недавно увидеть передачу известного

телеведущего, в которой он, опять-таки, популярно, освещал эту достаточно спорную

тему. По его словам, Гитлер, как только возглавил Германию, немедленно купил для

сестер Браун шикарный особняк, два классных лимузина и усыпал Еву с головы до ног

драгоценностями. И хоть мнение мэтра для меня вполне компетентно, я усомнился: как-то

не очень в стиле Гитлера подобные поступки, и поработал с материалами дополнительно.

И выяснил, что действительно был такой дом, где сестры жили вместе, но, как и

автомобили, Гитлеру он не принадлежал: это был особняк хозуправления

рейхсканцелярии. За Евой и вправду был закреплен автотранспорт, но к этому времени

она официально работала личным секретарем фюрера.

Так что, тему эту можно закрыть: секретари наших генсеков тоже не пешком ходили.

Что же касательно подаренных Еве бриллиантов, то их, кажется, никому, кроме нашего

телеведущего, увидеть так и не повезло.

150

Разве что, одну скромную блестящую ниточку, но об этом чуть погодя. Сдается мне, мой столичный коллега так и не смог выбраться из плена расхожих совковых

представлений: мол, если большой начальник, то уж вор и стяжатель — непременно.

И серьезно. Гитлер совершил так много преступлений, принес человечеству столько

горя, что в дополнительной напраслине явно не нуждается. Вполне достаточно и того, что

он сделал на самом деле.

_______________

Я уже упоминал имя госпожи Гелены Раубаль — сводной сестры Адольфа, любимой

сестрицы, которая много лет вела домашнее хозяйство фюрера. С ней связана одна

трагическая история. Ее дочь и полная тезка, Гелен Раубаль-младшая, в возрасте 23 лет

покончила с собой. А тогдашние средства массовой информации, боясь, чтобы к

безупречной репутации новоявленного мессии не прилипла и капелька грязи, поспешили

сообщить, что «любимая племянница Гитлера ушла из жизни, потому что провалилась на

экзамене по пению»…

Это — политика. Больно и стыдно. Советским людям такое и вовсе непонятно: у нас

родичи высшего руководства на экзаменах двойки не получают. Очевидно, старательны и

талантливы, всем пошли в руководящих папочек…

Существует две версии ее гибели. Общепринятая, согласно которой Гитлер питал к ней

особые чувства и даже ревновал к своему водителю — якобы ее любовнику. И она, в

отчаянии, решилась на такой шаг.

И другая, малоизвестная, которой делилась мать покойной с близкими. Гели была

влюблена в своего дядю безумно. Когда ей было 13, она тонула, а дядя Адольф, сам не

умея плавать, бросился в воду и спас ее, серьезно рискуя.

— Знаешь, — сказала ему она тогда, — а я тебе обязана жизнью…

Лучше б она так не говорила… Любовь родственницы-ребенка — это прекрасно, но

когда она выросла и дядя стал кое-что замечать, то был вынужден резко ограничить с ней

общение. Вот тогда-то его любимая племянница решилась уйти навсегда.

Честно говоря, я не знаю, какая из этих версий достоверней, но меня обычно

интересуют детали.

После трагедии отношения между ее мамой и дядей не изменились. Гели-старшая

продолжала служить у брата домоправительницей. И они вдвоем часто навещали могилу

несчастной девочки.

Пусть каждый делает свой вывод.

________________

Меня иногда занимают зряшные вопросы. Например, почему и когда произошли

главные перемены в характере Адольфа Гитлера, каким образом человек, не чуждый в

молодости идеалов добра и справедливости, вдруг стал менятьсяпрямо на глазах, становиться таким, каким он, в конце концов, стал.

На эту тему можно говорить много, но мне, кажется, повезло найти ключ.

Общеизвестно, что Гитлер не любил скабрезности, пошлости, недвусмысленных

анекдотов. И в его присутствии, как правило, от подобных высказываний старались

воздерживаться. Ибо реакция фюрера была непредсказуемой.

Когда в одной высокопоставленной компании его заместитель по партии Гесс, обидевшись на злые насмешки по поводу своего холостячества, высокомерно вздернув

подбородок, ответил известному своими многочисленными любовными похождениями

Гиммлеру словами Омара Хайяма: — Лучше быть одному, чем — с кем попало! — и в зале

мгновенно установилась звенящая тишина, Гитлер решительно направился к Гессу, импульсивно расцеловал его и возбужденно выпалил: — Боже мой, Рудольф, как я вас

понимаю, какой вы умница!

151

На сникшего Гиммлера все избегали смотреть.

Другой раз и в другом месте кто-то, желая блеснуть эрудицией, выразительно

процитировал поучения сыну из писем госпожи де Вильде:

— О себе говори только с царем, а о своей жене — ни с кем, потому что всегда рискуешь

говорить о ней с кем-нибудь, кто знает ее лучше, чем ты.

Присутствующие рассмеялись, но Гитлер, резко поднявшись, громко сказал Еве:

— Дорогая, пора собираться, здесь так душно, какая загрязненная среда… Прямо нечем

дышать!

Завершая тему об отношении его к распущенности и цинизму, не могу не привести

мнение известной актрисы Ольги Чеховой, изумительный талант которой всегда приводил

фюрера в восхищение. По ее словам, как-то в теплой беседе с Гитлером, в присутствии

сестер Браун, она позволила себе неловко пошутить. Речь шла о разных видах брака: по

любви и по расчету.

И она, смеясь, сказала, что после десяти лет семейной жизни в браках по любви

остается столько же любви, сколько и в браках по расчету… Но там хоть расчет остался!

А здесь — что?!

Сказала — и тут же пожалела: в глазах фюрера мелькнула такая неприкрытая детская

обида, непонимание — как же это она, такая красавица и умница, может себя так унизить, не уважая само понятие любви…

______________

Я привел эти несколько эпизодов лишь с одной целью: чтобы вы могли

представить себе, как были удивлены, да что там удивлены — просто потрясены люди из

окружения Гитлера, когда он, кажется, в 1938-ом году, в достаточно широкой аудитории

позволил себе пошутить в несвойственном ему стиле:

— Конечно, эта публика, — речь шла о сельхозпроизводителях, — человеческий бурьян, но

она нас кормит! А из всякого свинства, как известно, всегда можно извлечь кусочек

ветчины!

Честно говоря, лавры первооткрывателя меня не сильно влекут, но, на мой взгляд, именно эти слова, сказанные то ли в шутку, то ли всерьез, и есть тот переломный момент, когда появляется на свет другой Гитлер, новый Гитлер, и ближайшие люди из его

окружения, известные, скажем так, не самыми высокими моральными качествами:

— Юлиус Штрейхер — изнасиловавший в молодости 8-летнюю девочку, за что был

впоследствии осужден;

— Специалист в области культуры — наркоман Эккерт;

— Широко известный своими сексуальными проказами Генрих Гиммлер;

— Руководитель «Трудового фронта» — Роберт Лей, конченый алкоголик;

— Мартин Борман, совершивший в 20-ые годы зверское убийство, -

все они, и многие еще, рангом пониже, с этого момента окончательно стали для Гитлера

своими. Своими — до конца. Как и он, впрочем, именно теперь стал по-настоящему своим

для них.

До сих пор, до этого момента, к нему шли люди, неудовлетворенные собой и своей

жизнью — вечный двигатель перемен, революций, движения вперед… или назад.

К новому Гитлеру потянутся уже те, кто имеет много, но хочет иметь еще больше.

Люди не обаяния, а обоняния: чьи носы чуют силу и власть, именно то, чего недостает, когда титул и статус есть, а положения — как не было, так и нет. Не самая надежная

публика. Такую он ненавидел, ночуя когда-то в венских парках…

_____________

152

А как все славно начиналось… Я долго сомневался, стоит ли приводить здесь

отзывы о Гитлере его ближайших сподвижников. А потом подумал: почему нет? Вот

каким они его видели:

Главнокомандующий авиацией маршал Геринг:

— «У меня нет никакой совести. Моя совесть — Адольф Гитлер!»

Министр пропаганды Геббельс:

— «Он как ребенок: добрый, хороший, милый. Как кот: хитрый, умный, живой. Как лев: ревущий, великий, гигантский. Друг. Человек».

Я специально интересовался: говорили ли нечто подобное о своем вожде

соратники Сталина? Разумеется, не писатели и поэты, тем бог велел сладко петь, а

партийная и военная элита. И ничего, кроме — «наш вождь и учитель, великий

последователь великого Ленина», и — «смело вперед под его мудрым руководством!» –

ничего более яркого не нашел. Хотя и, скажем, несомненное сходство в становлении

культов этих лидеров, безусловно, есть.

______________

С декабря 35-ого Ева работает штатным секретарем Гитлера с месячным окладом –

450 марок. Узнать что-либо о ее служебных обязанностях мне не удалось. Гели Раубаль, сводная сестра и экономка Гитлера, говорила о Еве, что она охраняет покой фюрера. Что

это такое — я не совсем понял, но, очевидно, что-то серьезное, если рейх готов платить за

это совсем неплохие по тем меркам деньги. Не полагать же, что человек таких высоких

моральных качеств (по крайней мере, декларируемых!), рассчитывается со своей

любовницей по перечислению…

Вместе с Адольфом, в качестве его секретаря, но не супруги, Ева появляется в

берлинском свете на мероприятиях, требующих присутствия вождя. Национальная опера

и дипломатические приемы, мелькание лиц, платьев, обрывки слов и мыслей… Гитлер

ведет себя с ней подчеркнуто сухо, как с помощницей. В своем дневнике Ева пишет:

— «Теперь изо дня в день меня мучает главный вопрос: кто я ему? Кто он мне — я

знаю, а кто я — ему? Жена — нет, любовница — разве боги имеют любовниц?! Только друг –

и это все за столько лет?! Или вообще — просто персонал?»

Она начинает задавать неуместные вопросы:

— «К чему эти постоянные — везде и всюду — «Хайль Гитлер!»? В начале и конце любой

встречи должностных лиц? На любой официальной бумажке? Не кажется ли ему, что это

— признак дурного вкуса?»

Нет. Ему так не кажется. Это не признак, это — признание…

Она жалуется сестре, что отдала бы полжизни за то, чтобы он оставался таким, каким был, когда они познакомились.

— «Я не могла обмануться: он принадлежал тогда мне, а сейчас… сейчас я ревную

его к Германии. Ко всем этим истеричкам, которые орут во все горло: — Хочу ребенка от

фюрера!

Я, может, тоже хочу, так что — бежать и орать на улицу?! А он? Ему скоро 50, а он

глядит на них, как кот на масло… Разве можно так дальше жить!»

______________

Рабочий день Евы начинается в 10, Гитлера увозят в 7.30 утра. Она любит в сером

утреннем сумраке заходить в его опустевшую комнату, наблюдать из окна

пробуждающийся в зыбком мареве блеклых красок Берлин, чувствовать легкий озноб, заметный холодок по всему телу от одного понимания — где она теперь, и с кем…

В его комнате мало вещей. Все аккуратно разложено. Скромно и чисто. Из ценных

вещей — всеволновый «Телефункен».

Такую обстановку ее любимый писатель Оскар Уайльд считал первым признаком

бедной духовной жизни.

153

— Если Адольф беден, то кто же тогда духовно богат? — спрашивает сама себя Ева и

почему-то на цыпочках выходит из комнаты.

_______________

У поэта Евтушенко есть стихи:

— «Не понимать друг друга страшно. Не понимать и обнимать. Но как ни странно, так же страшно во всем друг друга понимать».

Со временем Ева поймет, что ключ от не всегда ясных для нее мотивов поведения

Адольфа, и ряда некоторых других вещей, которые она иногда принимает за невинные

чудачества, глубоко кроется в далеком детстве этого человека.

Его нелюбовь к ходьбе по магазинам она вначале относила к отвращению, которое он

всегда питал к торговле, коммерции, а более всего — к спекуляции. Хотя и мог при

необходимости скупиться в любом магазине. Вот только почему-то упрямо отказывался

заходить туда, где торгуют дорогой тканью. Наотрез…

А как-то в день годовщины смерти матери он мимоходом расскажет, что дал ей в

детстве честное слово набрать с первой же получки, когда пойдет на работу и станет

зарабатывать, материал на самое дорогое, роскошное платье — панбархат или что-то

подобное. И ею, его любимой мамочкой, все будут любоваться. Такое вот воспоминание.

Обещание он не выполнил, и никогда уже Кларе не довелось надеть сыновний подарок.

А он с тех пор не может спокойно глядеть на безадресные, равнодушно ждущие своей

участи, рулоны дорогой ткани в ярко освещенных магазинных залах.

_______________

Человек так устроен, что обязательно хранит в своей памяти — вплоть до глубокой

старости — наиболее яркие воспоминания детства. Я, например, почему-то хорошо

запомнил, какие чудные, сочные груши приносила мне мамочка в больницу, когда я чем-то болел в первом или втором классе. И надо же: сколько лет прошло, где я только не был, чего только не повидал в своей жизни, а те далекие, давным-давно съеденные груши так и

встают, иной раз, как живые, перед моими глазами…

В молодости Адольфу нравилась красивая модная одежда, хотя и, по крупному счету, к

своему внешнему виду он был достаточно равнодушен. И даже забыл фамилию мальчика, своего одноклассника, к которому когда-то случайно попал домой, но навсегда запомнил, как отец его разговаривал с ним, сыном таможенника, уважительно и всерьез.

Он подводил юного гостя к объемистым шифоньерам и, отворяя широкие дверцы, говорил:

— Смотрите, Адольф, здесь четыре моих костюма, видите? А рядом — четыре костюма

моего сына… Вот мои пять пар обуви, а вот — шесть пар этого бездельника…. Я для него –

все, а этот лодырь не хочет учиться!

Адольф внимательно смотрел на обувь и костюмы и думал: зачем, зачем он мне это

показывает? У меня тоже хорошие туфли, но мне их покупают обычно тогда, когда

полностью изнашиваются старые…

Я уже говорил, что отец будущего фюрера был таможенником. Остается только

добавить: таможенником честным. Каких, увы, очень мало в наше постсоветское время.

_____________

Занимаясь этой темой, мне так и не удалось ответить на вопрос: было ли вообще в

лексиконе Гитлера слово «любовь»? В понимании — не к матери, сестре, фатерлянду, а

именно та любовь, что означает единение сердец, торжество духа, праздник тела…

Кажется, с этим словом у него были связаны совсем другие ассоциации.

На вопрос известного журналиста:

— Что есть главное в немецкой семье? — он отвечал:

— Уважение. Понимание. Доверие. Дети. Жилье. Любовь.

154

А когда журналист удивленно заметил: если любовь только на шестом месте, есть ли

она тогда вообще? — Гитлер жестко отчеканил:

— Есть или нет — без разницы. Здесь важен сам поиск. И пояснил: — Ищите то, чего

нет, и найдете то, что вам надо!

Возможно, поэтому на полях книги известного философа и писателя будущий фюрер

во время своей первой и последней тюремной отсидки собственноручно начертал:

— «Душа, бессмертие, любовь… легче всего найти любовь в статистике преступлений

и самоубийств. А то, что нет ничего на свете крепче любви — полная чепуха. Ненависть, например, куда как сильнее…»

Много лет назад автору было созвучно определение любви, сделанное одним

безымянным писателем:

«Любовь — это когда один человек дороже нашим чувствам, чем весь остальной мир».

Все, что мне сегодня известно о Гитлере, собственно, воспоминания многих людей, хорошо его знавших, свидетельствует определенно: так он не любил. На первом месте для

него всегда было что-то другое.

___________________

Я мог бы еще много чего рассказать об Адольфе и Еве. Но боюсь, это уже ничего не

прибавит и не убавит к пониманию их взаимоотношений. Типичная связь, где он –

значительно старше, а она — влюбленнее и восторженней. С точки зрения психологии, он –

выраженный холерик, она — достаточно флегматична, чтобы сгладить разницу в возрасте.

Он ее как бы возвышает, поднимает до уровня человека-Бога (в ее понимании), она же –

мощное сдерживающее начало, мягко приземляет его, привносит в их совместное бытие

редкие очеловечивающие краски.

Конечно, все это — теория, на практике Гитлер всегда относился к женщинам без

особого почтения. Любил? — возможно, восхищался — часто, но не уважал.

В 1942 он говорил:

— «Если женщина начинает размышлять о вопросах бытия, это плохо, она начинает

действовать на нервы. Мир мужчины — значительно больше мира женщины. Мир

женщины — это мужчина. Обо всем остальном она думает лишь время от времени.

Женщина может любить глубже, чем мужчина. Об интеллекте у женщины не

может быть и речи».

Несмотря на столь пренебрежительные высказывания о женщинах, в быту он пытается

убедить каждую, что находит ее привлекательной и достойной всяческого восхищения.

Целует дамам ручки, даже своим замужним секретаршам. Никогда не кричит на них, даже

если они делают грубые ошибки. Часто называет их — «красавицы мои». Всегда

уважительно с ними здоровается, пропускает впереди себя. Никогда не садится первым в

их присутствии, хотя порой позволяет себе это, принимая иностранных деятелей. Он

любит, когда его любят.

В январе 42-ого года Гитлер рассказывал:

— «Мы сидели в ресторане «Ратскеллер» в Бремене. И тут вошла женщина.

Можно было подумать, что Олимп разверзся! Просто ослепительная! Посетители

побросали ножи и вилки и уставились на нее.

А еще был случай в Брауншвейге! Я потом так упрекал себя, да и мои спутники

чувствовали себя не лучше. К машине подбежала светловолосая девушка, чтобы вручить

мне букет цветов. У каждого из нас это осталось в памяти, но никому не пришло в

голову поинтересоваться, кто она, откуда, где живет. Крупная красивая блондинка.

Просто чудо! Но так всегда и бывает: кругом толпы народа. Я сейчас жалею об этом.

Она могла изменить мою жизнь…

Эх, женщины, женщины… Я и сейчас знаю одну даму, у которой голос становится

хриплым, если она замечает, что я обмениваюсь парой слов с другой…»

155

У него была одна любопытная привычка. Где бы он ни был, чем бы ни занимался, несколько раз в день он обязательно звонил домой. Еве. (Автор не очень понимает, как

последнее согласуется с тем, что она работала его секретарем. На дому, что ли?) Когда лидер итальянских фашистов Бенито Муссолини ехал на встречу с ним в Берлин, то говорил с явным пренебрежением:

— «Разве можно верить человеку неженатому, без детей и даже без любовницы?

Разве это мужчина и неужели такими бывают серьезные политики?»

А возвращаясь, под впечатлением нескольких невольно подслушанных разговоров

Гитлера с Евой, в беседе с графом Чиано удивленно заметил:

— «Он говорил с этой нимфеткой не так, как говорят с женой или подругой… Так

молодые воркуют с любимыми! Нет, все-таки несерьезный человек… Как такому могла

поверить Германия?..»

Итальянского фашиста я не приплел к этой истории просто так. Все, что касалось

любви, дуче волновало необычайно и было преисполнено для него вещим смыслом. Он и

сам в это время переживал страстные любовные романы с многочисленными римскими

прелестницами. А одна из них — зажигательная Кларисса Петаччи — подобно нежной Еве, разделила с ним последний путь. Похоже, у этих вождей было что-то общее и помимо

идеологии.

_____________

Отдельная тема — любовь к диктаторам. Как им удается внушать это чувство

миллионам простых людей — одному Богу ведомо. Странная любовь… Ее

разрушительный заряд несет страшные беды и несчастья. За нее не платит никто, зато

расплачиваться приходится всем. И совращенным в недобрый час народам, и самому

близкому родственному окружению. Причем, если народы расплачиваются

исковерканной на долгие годы, а то и столетия, судьбой в мировом пространстве, то

близкие, как правило, — своей жизнью. Ведь именно на них после гибели злодея

изливается всенародный гнев и ненависть. И что интересно, больше других их ненавидят

как раз те, кто когда-то безоговорочно, как в омут, бросались в магнетические объятия

своего кумира…

Очевидно, мы так устроены, что своих ошибок не прощаем никому. И в первую

очередь тем, в кого имели несчастье поверить.

_____________

В апреле 45-го года жизненное пространство лидера фашистской Германии и его

секретаря-любовницы сужается до размеров правительственного бункера. Берлин плотно

окружен славянскими недочеловеками. Дожили.

В двухэтажном бункере, на глубине 10 метров под двором имперской канцелярии, находятся начальник генерального штаба Кребс, Геббельс с семьей, секретари, офицеры

оперативных служб, охранники.

Еще за месяц до развязки Ева донимает врачей просьбами стимулировать

лекарственными препаратами сексуальное влечение Гитлера, заметно снизившееся после

пятидесяти в результате болезней, переутомления, груза забот, поражений. Ее и здесь не

покидает навязчивая мысль о ребенке от фюрера. Не суждено.

____________

Вечером 26 апреля в бункере появляется лучшая из лучших летчиц Германии

полковник Люфтваффе Хана Райч, фанатично преданная фюреру. На предложение

покинуть столицу: в надежном месте ожидает спортивный самолет с доверху

заправленными баками, Гитлер отвечает отказом. Советует использовать эту возможность

Еве. Она возмущена до предела: как, как он может даже на мгновение заподозрить в ней

156

предательницу… Разве она за все их годы совместной жизни дала ему хотя бы раз

основание так о ней думать?

____________

На этом месте я хочу остановиться. Для наших людей ярким символом беззаветной

женской любви и преданности уже на протяжении почти двух столетий является

беспримерный нравственный подвиг славных декабристок, без колебаний оставивших

свои семьи, цивилизованную европейскую часть страны, и отправившихся вслед за

своими мужьями-бунтарями в страшную сибирскую ссылку.

Настоящие женщины и настоящие русские жены, они это сделали добровольно, мечтая

хоть как-то облегчить участь любимых.

Вот оно, жизненно утверждающее, подлинное чувство любви!

И как ни хотелось бы мне обойтись сейчас без каких-либо неуместных сравнений, но я

воочию представляю себе наших пылких, гордых, неукротимых славянок и… на их фоне –

с трудом, но все же не могу упустить бледный образ тихой мечтательной немки, верной

подруги изверга всех времен и народов.

Странно, правда? Декабристки — и Ева Браун… Благородные, уважаемые, отправившиеся за мужьями в Сибирь — чтобы там с ними жить, и — оплеванная и

презираемая Ева Браун, оставшаяся в подземном бункере, чтобы со своим Адольфом –

умереть…

Вот вам и Ева!

________________

Знаете ли вы, что такое — брак по расчету? Это когда один человек бьется за место в

сердце другого человека с тем, чтобы, в конце концов, тихонько пробраться в его

квартиру…

Вот здесь, в правительственном бункере управления и связи разворачивались

последние события этой драмы.

29 апреля — момент истины. Ранним утром в покоях Гитлера неизвестно почему — само

по себе — треснуло зеркало. Фюрер, обреченно разглядывая тонкую паутину трещин на

шлифованной поверхности венецианского стекла, мрачно изрекает: — Это конец…

Еву это не трогает. Она приподнято-восторженна — сегодня день, к которому она шла

много лет, вечером они с Адольфом станут мужем и женой. Господи, наконец-то!

Бои идут по всему Берлину, глухие взрывы сотрясают подземелье, после обеда

приходит известие из Италии: дуче Муссолини и его последняя любовница Кларисса

Петаччи растерзаны разъяренной толпой в Милане, их тела вывешены на всеобщее

обозрение вверх ногами.

Глядя на документальные кадры издевательств над их телами, я почему-то испытываю

раздражение. Ну, хорошо, надо убить — убили, но зачем такое кощунство — трупы вверх

ногами?! И причем здесь женщина? И еще: что означают эти счастливые улыбки на лицах

добродушных итальянцев? Праздник, что ли?

Гитлер невозмутим. Еву это известие омрачает лишь на минуту: зачем лишний раз

думать о плохом, разве их ожидает не то же? Да и потом она занята, впереди столько дел, надо получше подготовиться к долгожданному событию. Церемония проходит в

соответствии с законом: составляется брачный контракт и совершается обряд венчания.

Фамилия священника и его дальнейшая судьба мне неизвестна. В качестве свидетелей на

бракосочетании присутствуют Геббельс и Борман. Жена Геббельса Магда сияет от

гордости за своего супруга — свидетеля. Жених в штатском. На лице принужденная

улыбка.

Брачные бумаги оформляют ближе к полуночи. На невесте прекрасное платье, роскошные плечи украшает скромная бриллиантовая нить…

Ева с удовольствием ловит завистливые женские взгляды — теперь она жена!

157

Кроме начальства в застолье принимает участие свободный от боевого дежурства

персонал. Настроение портит подвыпивший немолодой офицер-планшетист. Хвалясь

математической сметкой, он заявляет, что по его подсчетам, каждые семь секунд гибнет

один немец. Публика неловко переглядывается.

— Не верите? Уже больше трех лет — каждые семь секунд! — доказывает свое не на

шутку разошедшийся офицер.

На мгновение устанавливается гнетущая тишина. Ее тут же пытаются заглушить

звоном бокалов. Но с этого момента Гитлер вне застолья. Задумчив. Периодически

поглядывает на круглые часы, висящие на стене. Несколько раз Ева мягко касается его

руки, наконец, позволяет себе завладеть его неподвижной кистью. У присутствующих это

почему-то вызывает неприятие и тревогу.

Ближе к утру Адольф и Ева уходят в апартаменты.

______________

Я много раз пытался представить себе эту свадьбу — и ничего не получалось. За три дня

до этого Гитлер произносит ужасные слова:

— «Если война проиграна, немецкий народ не должен существовать. Нечего

заботиться о том, чтобы этот народ пережил свое поражение. Уничтожайте все

заводы, мосты, продовольствие. Мой народ оказался слабым и, значит, будущее

принадлежит народу Восточному, который показал себя более сильным!

Арийская нация должна или господствовать над миром, или прекратить свое

существование!»

В ходе свадьбы, и когда Гитлер с женой покинули ее, гости уже знали, что утром

следующего дня новобрачные уйдут из жизни.

____________

А накануне Гитлер прощался со своей любимицей — овчаркой Блонди. Только тот, у кого есть любимое животное, может себе представить, каковы они, эти минуты

прощанья.

Конечно, у меня нет тех, настоящих кадров из бункера, но мне кажется, это могло

выглядеть примерно так…

Боже мой, чувствует ли она, верная и любящая, что это их последняя встреча? Как же

ему жаль эту красавицу… Собственноручно ее уничтожить — нет сил, и он попросит

адъютанта дать собаке яд. Слава Богу, хоть животное не понимает, что это уже конец.

Я всей душой ненавижу этого человека, но мне почему-то особо неприятна и тягостна

эта сцена…

158

И снова я возвращаюсь к той необычной свадьбе. Не думаю, чтобы на ней звучали

привычные пожелания счастья, здоровья, детей и внуков, долгой совместной жизни. Все

происходило как-то не по-людски.

Обычно жизнь двух разных людей под одной крышей, одной семьей — с этого дня

только начинается, так сказать, все впереди. Здесь же — финальная сцена, прощальный

аккорд. Интересно, за что пили, над чем смеялись, чего желали той ночью новобрачным?..

Мужем и женой они пробыли меньше суток. Сохранилась комната, где они покончили

с собой. Он и она. Два пистолета, лужица крови, Ева в подвенечном платье со счастливой

улыбкой на обескровленных губах.

Через несколько дней их, полусожженных и слегка присыпанных рыхлой землей, найдут во дворе рейхсканцелярии. Счастливая находка, какое веселье отражают кадры

военной кинодокументалистики!

Когда я смотрю, как наши фото и кинооператоры роем кишат вокруг этого, простите, уже не свежего тела, меня берет оторопь. Это ж надо, никто из них, радостных, не боится

сделать неловкое движение и упасть прямо на мертвеца, над которым так дружно все

нависают…

Наверное, я не прав, но все-таки нормальные люди обычно испытывают к покойникам, если это только не их родные, некоторую брезгливость. А здесь что-то ее не видно.

_______________

Почему он выбрал смерть, всем понятно. Так же поступили и другие люди из его

ближнего окружения. Свидетель памятного бракосочетания Геббельс собирает в

бункерном зале для совещаний свою большую семью. Торжественно, заглядывая каждой в

глаза, вручает капсулы с ядом своим шестерым доченькам, а добрая мамочка тоже рядом

— заботливо протягивает стакан воды…

Смотрите, это все, что осталось в архивах кинохроники от семьи главного германского

пропагандиста. (Кадр, где рядком лежат шестеро детских и два взрослых трупа).

С собой покончили: куратор гестапо и министр внутренних дел Генрих Гиммлер, рехйсмаршал Герман Геринг и десятки других чиновников рангом пониже. Еще одно

подтверждение: несмотря на всю напыщенную риторику о германской исторической

миссии — а все они очень любили красивые слова — каждый из них на самом деле

прекрасно понимал, что натворил он, в частности, и все они вместе — в целом. Что их

преступления и зверства — непростительны, и впереди их ничего хорошего не ожидает.

Гитлер, например, опасался, что его, в назидание другим, будут возить по европейским

городам в средневековой клетке, которую, по слухам, уже выковали на родине русских

самоваров в городе Туле. Как дикий степной волк, угодивший в западню, он сумел

отгрызть свой прищемленный хвост, чтобы уползти подыхать на воле… Но вот зачем он

забрал с собой на тот свет женщину, любившую его больше своей жизни — понять трудно.

_____________

Идефикс Гитлера о еврейском присутствии во всех мыслимых и немыслимых бедах

человечества стоил жизни миллионам ни в чем не повинных людей. Детей, стариков, женщин. Ничего более дикого и кровавого мировая история до сих пор не знала.

А вот то, что я собираюсь вам сейчас рассказать, известно куда меньше. И, честно

говоря, в голове укладывается не очень. А чтобы меня, еврея, не упрекнули в

антисемитизме, я первым долгом укажу источники этой информации.

Передо мной несколько номеров «Еврейского обозревателя». Это информационно-аналитическое издание Еврейской конфедерации Украины, уважаемой и престижной в

еврейских кругах организации. Здесь часто можно встретить и свои, и зарубежные

материалы, в частности, израильские. Посмотрим.

Статья Шимона Бримана «Еврейские солдаты Гитлера». Как вам название? На первой

странице фото полковника Вальтера Холландера, кавалера Железных крестов двух

159

степеней и Золотого немецкого креста (это крайне редкий знак воинского отличия, я, например, о нем ничего раньше не слышал). В июле 43-его он был награжден высшей

наградой империи, Рыцарским крестом, за то, что противотанковая бригада, которой он

командовал, в одном бою уничтожила 21 советский танк на Курской дуге.

Такой вот воин. И, между прочим, еврей. Но… обладатель личной грамоты Гитлера, удостоверяющей его чистое арийство. Несмотря на маму-еврейку. То есть школа, которой

я руковожу, распахнула бы двери для такого ребенка с радостью. Еврейская школа…

А я смотрю на этого уверенного в себе офицера и пытаюсь отбросить прочь ужасную

мысль о том, что в июльском кровопролитном бою, когда все вокруг заволокло

удушливым черным дымом, плотно укрывшим землю от солнца, и лишь редкие

пулеметные очереди завершали начатое противотанковыми орудиями, тут и там полыхали

жаркими костерками грозные боевые машины отдельной танковой бригады другого еврея

— полковника Давида Драгунского, дважды Героя Советского Союза. Хотя, что здесь

такого? Разве не сражались советские войска с братьями по крови — власовцами?!

Еврейские солдаты Гитлера… Одни публикаторы настаивают, что их было 150 тысяч, другие — снижают эту цифру в десять раз, а мне важен сам факт, волосы встают дыбом: среди гитлеровцев мои соплеменники?

Невероятно, но лично Гитлером были подписаны сотни так называемых удостоверений

о немецкой крови для целого ряда высокопоставленных или заслуженных офицеров

еврейского происхождения. А главнокомандующий немецкой авиацией рейхсмаршал

Геринг, летчик — ас, герой Первой мировой, держал у себя в начальниках штаба

фельдмаршала Эрхарда Мильха, еврея. И даже прославился, в ответ на упреки по этому

поводу, крылатой фразой, молчаливо поддержанной фюрером:

— «В своем штабе я сам решаю, кто у меня — еврей, а кто — нет!» Оказывается, было и

такое.

Здесь же, в газете, фотопортрет рядового вермахта. Гитлеровская пресса помещала это

фото на всех обложках и развертках. Как иллюстрацию настоящего арийца. Голубоглазый

блондин в каске. И подпись: «Идеальный немецкий солдат!»

Как он мог быть идеальным арийцем с папой-евреем — не понимаю! Не объяснять же

все это "фашистским интернационализмом" — такого термина в природе не существует.

Материал украшает портрет одной из самых зловещих фигур нацистского Олимпа, любимца фюрера, главы РХСА, контролирующего гестапо, криминальную полицию, разведку и контрразведку рейха — обергруппенфюрера СС Рейнхарда Гейдриха, еврейские

корни происхождения которого несомненны.

160

Как на это все смотреть, я не знаю. Как, впрочем, и на эти три фото рядом, где

запечатлен один человек в разных ракурсах, рядовой Антон Майер, внешне — вылитый

еврей…

И неожиданно страшный вывод: из материалов, опубликованных в еврейской прессе, неопровержимо следует, что от пятнадцати до ста пятидесяти тысяч солдат и офицеров

вермахта, люфтваффе и кригсмарине могли бы хоть сегодня репатриироваться в Израиль

согласно Закону о возвращении.

Напоследок не будет лишней еще одна мало известная история. Недоверчивых сразу

отправляю к уже указанным еврейским источникам. 1940 год, Берлин, более шестисот

евреев-мужчин власти готовят к депортации в концлагерь. Их немецкие жены проводят в

районе вокзала демонстрацию протеста с требованием немедленно вернуть мужей в

семьи. Скандал. Решение принимает гауляйтер Берлина Геббельс, наш давний знакомец, лично: всех вернуть по домам! Говорят, многие из тех людей дожили до конца войны.

Точка.

И глупый вопрос: как бы поступило в подобной ситуации славное ведомство ГПУ –

НКВД, догадываетесь?

Гитлеровский режим имеет свои отличительные особенности. Он страшен. Непонятен.

Последователен. Дважды непоследователен. Алогичен. Созидателен в малом.

Разрушителен в большом. Вопросы, вопросы, вопросы…

К сожалению, все, что я сообщил по еврейской тематике, интересно, но

малосущественно. Не отменяют и не смягчают ни одного нам известного преступления

нацистов против человечества. Ни в коей мере не служат оправданием фашистского

геноцида против евреев, цыган, других пострадавших народов и народностей. Цифры

чудом спасенных, или скрытых, или укрытых — пусть это тысячи или десятки тысяч — не

идут ни в какое сравнение с миллионами уничтоженных. Это аксиома.

А вопросы все равно остаются…

__________________

Не верьте, что Гитлер был сумасшедшим. Английский историк Дэвид Ирвинг, тщательно изучивший все медицинские заключения, карточки и истории болезни фюрера, утверждает, что он:

— не был импотентом;

— не страдал сексуальными отклонениями;

— не болел болезнью Паркинсона;

— не был ни параноиком, ни шизофреником.

Конечно, последнее время он был ослаблен, раздражителен, подавлен, но все эти годы — с

33-его по 45-ый — Германией руководил душевно здоровый человек, и это страшнее всего.

Ибо то, что он натворил, может быть объяснено только сумасшествием, временным

или постоянным помутнением рассудка. Если же дело обстоит не так, то тогда должен

начинаться другой отсчет. Я боюсь и не хочу говорить на эту тему, но от нее нам не

деться никуда.

_______________

У того, кто решил говорить правду и только правду о гитлеровском режиме, ничего

не искажая и ни о чем не умалчивая, положение незавидное. Вон президент Лукашенко

неловко обмолвился — сказал, что Гитлер наводил порядок, дороги строил, автобаны — что

тут только началось, вплоть до обвинений в фашизме…

Чтоб не оказаться в таком же положении, мне остается одно — быть во всем

предельно точным. Вначале сошлюсь на Анатолия Рыбакова, роман «Прах и пепел»:

«За шесть лет Гитлер поднял Германию из руин, победил хаос, восстановил

порядок, достиг промышленного подъема, ликвидировал безработицу, создал и вооружил

161

мощную армию, авиацию, флот. Порвал цепи Версаля. Присоединил Австрию и

Чехословакию; не потеряв ни одного немца, увеличил население страны на 10 миллионов».

Неплохо для душевнобольного, правда?

_______________

Несколько слов о борьбе с коррупцией. Близкий мне человек, прочитав сей пассаж, посоветовал воздержаться от этой темы.

— Говорить в нынешней насквозь коррумпированной Украине о борьбе с

коррупцией в гитлеровской Германии, — сказал он, — это значит пропагандировать методы

и приемы Гитлера…

Тем не менее. Никогда не думал, что в такой полицейской тоталитарной державе, как тысячелетний рейх, могла существовать коррупция. Оказывается, была. Но с ней

боролись. На зависть гражданам некоторых современных европейских государств.

При Гитлере прокурор Морган возбудил 800 дел о коррупции и убийствах без

приговора суда. Из них 286 закончились судебными приговорами.

Были расстреляны (заметьте, какие фигуры!) комендант Бухенвальда Карл Кох, за

то, что посылал заключенных на работы по найму и присваивал деньги, комендант

Майданека и его первый заместитель.

Минимальное наказание за взятку — 10 лет. Должностное преступление — 10 лет.

Ошибки в служебной деятельности, повлекшие значительный ущерб государству — 8 лет.

Никаких условных сроков наказания. Дети и родственники должностных лиц подлежат

ответственности на общих основаниях и в первую очередь. Судебные процессы широко

освещались. И самое интересное: население против такой жестокости не протестовало. Им

нравилось слово орднунг (порядок).

______________

У каждого из нас свое отношение к Второй мировой или, как мы ее называем, Великой Отечественной войне. Одни воевали на фронте — их с каждым днем становится

все меньше и меньше, другим она знакома понаслышке: из рассказов родных, книг и

кинофильмов. Те — не могут о ней забыть, эти — не очень хотят о ней знать. Такова жизнь.

А как бредили войной мальчишки моего послевоенного поколения: не пропускали

ни одного фильма, взахлеб читали «Сильных духом» Медведева, спрашивали друг у

друга: А ты, ты бы смог, как Олег Кошевой или Матросов?

И когда мой приятель детства с ухмылкой ляпнул:

— Смотря, сколько бы мне за это заплатили! — я так растерялся, что даже забыл его

ударить… Сегодня это процветающий бизнесмен, траченный молью новый русский. Его

ресторан находится в самом центре города.

Все это так, но лично мое отношение к войне сформировано не без помощи одного

потрепанного листка, маминого письма отцу на фронт. Сейчас их обоих давно уже нет, и я

думаю, они простят, если я открою одну маленькую семейную тайну.

Как письмо, посланное на фронт, попало ко мне?

Это сама по себе тоже интересная история. В жизни членов нашей семьи немаловажную

роль сыграли цыганские гадания. Моим родителям, папе и маме, во время войны гадали

порознь, и оба гадания сбылись. Мне в детстве тоже цыганка нагадала, что быть мне

большим человеком, генералом — вот я и жду все, надеюсь…

…Каждый вез с фронта, что мог, а мой отец — все мамины письма. Потому что еще

в 1942-ом, в Крыму, ему нагадала молоденькая цыганка с тремя детьми мал-мала меньше:

— Сбережешь, офицер, весточки из дому — вернешься целым и жданным!

И когда мне перед уходом на службу в армию попал на глаза этот внушительный

короб с письмами, я понял, как мама его любила…

Вот несколько строк из того письма:

162

— "Ты знаешь, Бума, твоя выходка с подарком оказалась обидной и глупой… О Цюпе и

Мише у нас до сих пор ничего не слышно, и теперь мама часами смотрит на черный

футляр подаренного тобой мыла. Смотрит и плачет…"

Я никогда не видел этого прекрасного футляра, меня еще вообще тогда не было на

свете, но я его представляю так, будто он, черный, с золотыми разводьями дивных

сказочных рисунков, находится сейчас перед моими глазами. Интересно, правда?

А суть дела в том, что мой папа, фронтовик-окопник, командир батареи тяжелых

гаубиц капитан Бронштейн, сумел после ранения, в июле 44-го вырваться на побывку

домой, в освобожденный от немцев Херсон, куда уже вернулись из эвакуации в

Узбекистан моя мама, бабушка и старшая двоюродная сестра, родители которой в 41-ом

не успели отсюда бежать, оказались в оккупации и, как тысячи других евреев, были

замучены.

Мой папа, хоть и ушел от нас после войны в другую семью, был неплохой человек, добрый, из тех еврейских шутников, что часто шутят невпопад, и иногда, совсем того не

желая, невольно причиняют боль другим.

Он привез всем роскошные подарки. Мамочке — пуховый серый платок и отрез на

пальто, сестре Инне — блестящие, на толстом белом ватине узконосые резиновые ботики, а

бабушке — тот самый футляр со сладко пахнущим, необычайной красоты, узорчатым

брусочком прозрачного розового мыла…

В те времена с предметами личной гигиены было туго, бабушка пришла в

совершеннейший восторг, разглядывая и нюхая чудный подарок. Пока наш воин-артиллерист не молвил загадочно:

— А вы прочитайте, что там написано, мама…

Бабушка, улыбаясь, взяла очки и… раздался страшный, неслыханный никогда

здесь крик, ей стало плохо, время спрессовалось в сжатые ужасные мгновенья, в комнату

вошло горе.

На подарке немецким готическим орнаментом было начертано: «Продукт произведен из

чистого еврейского жира».

Летним вечером далекого 44-го года из дверей дома по улице Суворовской, 10, вышла скромная похоронная процессия: моя сестра Инночка, мама, закутанная в темный

платок, бабушка и офицер действующей армии, на лице которого легко читалась обида и

недоумение: как же так, он только хотел пошутить, и вот, на тебе…

Где-то в дальнем углу двора под тусклым светом керосиновой лампы вырыли в

земле жалкую ямку — моя семья хоронила мыло.

Вот о чем это письмо моей мамочки в действующую армию.

_______________

А я с тех пор, как узнал эту историю, стал относиться к минувшей войне как-то по-другому.

Можно понять — понять, но не оправдать — как люди, по каким-то идейным, религиозным или экономическим соображениям, потеряв рассудок, начинают убивать

друг друга.

Но чтобы варить из стариков и детей мыло или набивать их курчавыми волосами

тугие матрасы… я до сих пор не понимаю, что это такое?!

Венец немецкого практицизма — не пропадать же добру! — или тотальное

сумасшествие?

И главные мои вопросы о той войне лежат теперь не в плоскости военно-мемуарной литературы. Меня мало интересует, кто и куда наступал или отступал…

Я пытаюсь и не могу представить: что чувствовали те, кто мыл себя роскошным

мылом из чистого еврейского жира? Хорошо ли оно мылилось? Как после него пахло

тело? Не попадала ли случайно душистая пена в глаза или рот?

163

А какие сны навевали матрасы, плотно набитые человеческими волосами? Не

появлялись ли в комнате после полуночи робкие тени их хозяев? Или, и вправду, беззвучны были их сжатые стоны?

И, наконец, самый страшный главный вопрос: кто на самом деле закрутил тот

ужасный механизм?

______________

Сколько бы мы ни задавали себе вопросов о Гитлере и гитлеризме, сколько бы ни

искали ответа, что и почему произошло, дело не сдвинется с мертвой точки, пока нам не

удастся устранить главное противоречие: вопиющее несоответствие между маленьким, пусть и способным, человечишкой, каким был Гитлер — и невиданным масштабом бед, несчастий и злоключений, что принес он человечеству.

Потому что один человек закрутить такой гигантский механизм, принести в мир

столько зла — не мог. Вы скажете, у него были соратники? Все равно, главной спицей

этого колеса был он.

Вторая мировая война, 50 миллионов погибших, костры Треблинки, печи Дахау, — и

все это — Адольф, друг нежной Евы?!

Если он был всего лишь сумасшедшим — то тогда сошел с ума весь мир! Если же

был здоров… — мы рискуем сделать ужасное открытие, хуже которого не может быть

ничего.

Вот что по этому поводу считает главный раввин Юга Украины Авраам Вольф, журнал «Лехаим», двенадцатый номер, 1996 год. Статья «День всеобщего Кадиша»

(поминовения):

«Что касается темы Холокоста, то наиболее простые вопросы: за что?

Почему? Как мог Бог такое допустить? — все они до сих пор остаются без ответа.

Хотя… Хотя все мы прекрасно понимаем, что если в этом мире все — решительно

все! — подконтрольно Ему, в руках и во власти Его, что даже мельчайшая веточка не

шелохнется на ветру без воли Его, то уже из этого свой вывод каждый из нас может

сделать самостоятельно.

И если наш горький крик: — «Где Ты был в тот час, Господи, почему допустил

страшные мучения миллионов невинных детей своих, отдал их в руки врага рода

человеческого?» — до сих пор остается без ответа, то это означает только одно: Он не

хочет или не считает нужным давать нам этот ответ.

В таком случае, выход у нас один: набраться мужества и смиренно признать

ограниченность человеческого познания, невозможность постижения человеком ни пути

Бога, ни Его

помыслов и, в конечном счете, прийти к пониманию того, что трагедия

Холокоста — во всем ее ужасе и величии — была дана нам Свыше».

Вот так! И все. Раввин указал подлинного Автора Катастрофы 20-го века. И если

это так, а с точки зрения верующего человека иного и быть не может, то главный злодей

минувшего века сыграл на авансцене мировой истории роль, ниспосланную Свыше, вел

предписанную ему партию от начала и до конца, и озвучивал не свои речи и идеи. А это

значит, полностью выполнил свое предназначение!

И человеконенавистническая душа его сегодня, возможно, ликует безмерно в

райских уделах, рядом с безвинно загубленными им на земле душами…

Кто, кто допустил в своих посылах ошибку? Раввин? Я? Бог Всемогущий — или все

мы вместе?!

Будь он проклят, Гитлер!

164

Постскриптум.

Часть вторая.

В связи со вновь открывшимися в последних публикациях материалами о жизни, деятельности и смерти Гитлера, научно доказанными и имеющими характер

окончательных оценок, автор считает свои долгом:

— принести искренние извинения читателям за невольное введение их в заблуждение,

— произвести необходимые изменения и дополнения по следующим вопросам: _______________

Отношения Гитлера с женщинами — оказались более сложной темой, чем это

представлялось автору ранее.

Ученые-гитлероведы, заранее прошу прощения за введение такого термина, единодушны в том, что женщин он знал немало, но любил одну — свою племянницу Гели

Раубаль. Увы. И красивая история, прозвучавшая здесь ранее: дескать, его убеждения, воспитание, боязнь кровосмешения, — напрочь исключали наличие близости между ними

и привели несчастную к самоубийству от безысходности, — реального места в жизни не

имела. Сегодня установлено и не подлежит и малейшему сомнению, что они были близки, и не один год. К трагедии привело то, что дом, в котором они вместе жили, стал для

девушки золотой клеткой, куда угодила она легко, зато выбраться уже никак не могла.

Если поначалу дядя-холостяк брал ее с собою повсюду, то со временем он перестал это

делать. И стал часто появляться в обществе с другими женщинами, например, с Евой

Браун.

Можно только гадать, как воспринимала племянница новую расстановку фигур в

дядином переменчивом сердце.

Ее самоубийство Гитлер перенес тяжело, депрессия продолжалась длительное время.

Был момент, когда он хотел застрелиться, но Рудольф Гесс схватил его за руку и вырвал

оружие. На похоронах племянницы Гитлер отсутствовал, но в наказание себе — и в память

о ней! — с тех пор стал последовательным вегетарианцем, разработал собственную диету, отказался от животных белков, жиров и мяса.

______________

Между тем, многие беды Гитлера, оказывается, были предопределены от рождения.

Сейчас доподлинно установлено, что и сам он — яркий продукт обильного, густо

переплетенного кровосмешения. Изучая его родословную, трудно отказаться от мысли, что бабушки и дедушки будущего фюрера сознательно путали следы, охотно блуждая по

домам и постелям близких.

И если нормальные люди обычно не вступают в кровосмесительные связи –

срабатывает внутренний механизм отторжения, отсутствие полового влечения к близкому

человеку, то у тех, кто сам появился на свет в результате подобной связи, такой барьер

отсутствует, наоборот, у них повышенное влечение к родственникам. Таким образом, взаимоотношения Гитлера и его племянницы становятся более понятными.

165

Как бы то ни было, Адольф Гитлер на протяжении своей жизни решительно избегал

связывать себя узами брака. Он боялся иметь детей, его мучили опасения, что родится

ненормальный ребенок. Вполне естественная реакция для человека, родившегося в

результате инцеста и знающего об этом.

И все же ребенок у него был. Сегодня доказано, что в 1918 году, во Франции, в

маленьком городке Секлене простая француженка Шарлота Лобжуа (сохранились

рисунки, какой ее видел, любил и рисовал немецкий солдат-художник Адольф Гитлер) родила от него мальчика Жана Мари Лоре.

В тех местах в периоды «на Западном фронте без перемен» долгое время квартировал

полк Гитлера, и он познакомился и стал встречаться с будущей матерью своего ребенка. О

том, что у него во Франции растет сын, Гитлер знал, интересовался им и даже хотел в 41-ом году забрать к себе в Германию, но так и не увидел его никогда.

В селении, где Адольф жил несколько месяцев в 1917, его хорошо запомнили и даже в

40-ом, при посещении Гитлером этих мест, один из его бывших квартирных хозяев на

вопрос, помнит ли он его, ответил:

— «Да, ты тот, кто все время рисовал!»

Долгие годы Жан Мари Лоре, французский полицейский, на этом снимке ему 59 лет, не

знал, кто его настоящий отец. После того, как Гитлер в 1918 году оставил Шарлоту

Лобжуа с ребенком, ей пришлось немало испытать. Известно, что она долгое время

работала танцовщицей в Париже. Когда ее бывший любовник оккупировал Францию, она

от стыда, страха и отчаяния стала спиваться и умерла в возрасте 54 лет.

Своему же взрослому сыну на вопрос, кто его отец, сказала в 1948 в Париже:

— «Тебе не надо его стыдиться и упрекать себя. В моей жизни, ты знаешь, было немало

спутников, но только твой отец придал какой-то смысл моему существованию, подарив

мне тебя…»

______________

Многолетние отношения Гитлера с той, кто стала, в конце концов, его женой, тоже не

так идилличны, как это было описано мной ранее. Влюбленная в Гитлера безумно, Ева

стремилась во всем ему угодить. Не обладая пышными формами, подкладывала платки в

бюстгальтер, чтобы придать видимость большой груди. Хотела видеть его чаще, мечтала о

ребенке и страдала от одиночества. Ревновала к другим женщинам. Мятущаяся, дважды

пыталась покончить с собой: 1 ноября 1932 года, через каких-то 15 месяцев после

самоубийства Гели Раубаль, выстрелила себе в шею; в мае 1935-го, думая, что Гитлер ее

оставил, приняла 35 таблеток снотворного, но поздно вечером ее навестила сестра Ильза, 166

чтобы вернуть взятое у нее бальное платье, обнаружила Еву без сознания, прочитала в

раскрытом дневнике прощальную запись и вызвала врача.

Этот дневник сохранился. Запись 6 февраля 1935 года, день рождения Евы:

— «Если бы у меня была хотя бы собака, я бы не была так одинока. Но я, пожалуй, требую слишком многого…»

14 марта этого же года:

— «Я нужна ему только для определенных целей, по-другому, наверное, и быть не

может. Когда он утверждает, что любит меня, то говорит правду, но только в данный

момент. Это точно так же, как с его обещаниями, которые он никогда не выполняет.

Почему он так мучает меня?»

29 апреля: — «Мне плохо. Даже очень. Похоже, что любовь в данный момент

вычеркнута из его программы. Опять мне нельзя к нему…»

10 мая: — «Как мне мило и бестактно сообщила фрау Хофман, у него есть для меня

замена. Зовут ее Валькирия, и выглядит она соответственно имени, включая и ноги. Ему

ведь нравятся такие размеры. Если это верно, то он ее скоро доведет до похудания, если

она только не обладает способностью толстеть от огорчений. Если фрау Хофман

говорит правду, то я считаю низостью с его стороны ничего не сказать мне об этом. В

конце концов, он же достаточно меня знает, чтобы понять, что я никогда не встану у

него на пути, если его сердце займет другая. Ему ведь все равно, что будет со мной…»

28 мая: — «И что же это за такая сумасшедшая любовь, в которой он мне так часто

клянется, если он за три месяца не сказал мне ни одного доброго слова. Ну, хорошо, голова у него была все время занята политическими проблемами, но разве сейчас не стало

легче? А как было в прошлом году? Тогда Рем и Италия доставляли ему так много забот, но он все же находил время для меня…»

__________________

Женщину, которая любит и страдает, что у любимого нет для нее времени, понять

можно. Понять и посочувствовать. Неясно другое.

Что за роковые чувства умел внушать этот человек, если множество прекрасных

женщин — каждая моложе его на 20 и более лет! — разбивали свои пылкие сердца о его

равнодушие, не находя для себя впредь и малейшей возможности существовать без его

любви дальше?! Вот эти бедняги:

— Мария Рейтер, пыталась повеситься в 27-ом году, после войны жила у сестры Гитлера

Паулы воспоминаниями о покойном фюрере;

— Жена руководителя «Трудового фронта» Роберта Лея — красавица Инга Лей, выбросилась из окна в 43-ем, предварительно написав Гитлеру письмо, которое его

сильно озадачило;

— Леди Юнита Валькирия Митфорд, англичанка, в сентябре 33-го пустила себе в голову

две пули, осталась жива;

— Марта Додд, дочь посла Америки в Берлине, попытка самоубийства, когда отец хотел

увезти ее из Германии;

— Гели Раубаль, племянница Гитлера, застрелилась в 31-ом, будучи беременной от

своего дядюшки, по мнению исследователей — единственная настоящая любовь диктатора;

— И, наконец, Ева Браун, жена Гитлера, две попытки самоубийства…

Этот ряд, кажется, можно продолжить, но впечатление уже не изменить: на любовном

фронте вокруг Гитлера жизни не слишком много, зато смерти — хоть отбавляй, или

попыток обрести ее…

______________

Представляют интерес и уточненные сведения о его сводной сестре Гелене, матери

несчастной Гели Раубаль, которая с 28-го года вела в Берхтесгадене личное хозяйство

фюрера. Оказывается, их тридцатилетняя дружба прекратилась осенью 35-го года, когда

167

он дал ей ровно 24 часа, чтобы упаковать чемоданы. За то, что Гелен, пользуясь его

именем, помогла Герингу приобрести земельный участок для строительства дома.

Он поступил так, хотя ее дочь всего 4 года назад застрелилась в его мюнхенской

квартире. Не терпел проявлений любых эгоистических интересов, заклятый противник

блата. Никогда не ставил своих родственников в особый ряд для получения каких-либо

привилегий. Такой характер.

_______________

Гитлер в годы Первой мировой. Помните, насмешливое: ефрейтор, посыльной, Железный крест — непонятно за что?

Настоящая картина совершенно иная: прямое участие в 32-х сражениях на поле боя, самые лестные характеристики однополчан, 2 ранения.

Краткий перечень его боевых наград: зима 1914 — Железный крест 2 степени; осень

1917 — Крест с мечами за боевые заслуги 3 степени; май 1918 — Полковой диплом за

выдающуюся храбрость в боях при Фонтене; август 1918 — высшая солдатская награда –

Железный крест 1 степени; а через три недели — Знак служебного отличия 3 степени…

Достаточно?

И выдержки из его характеристики весной 22-го года, когда еще не могло быть нужды

его особенно восхвалять. Отзывы о нем командира полка Фридриха Петца, подполковника

Люнешлосса, полковника Спатни, подполковника графа Антона фон Тубефа:

«В плане самопожертвования и личной храбрости Гитлер представлял для всех

окружающих образец. Его энергия, поведение в любых ситуациях боя оказывали сильное

содействие на товарищей. Скромен и неприхотлив. Вызывается добровольцем на самое

трудное и опасное дело. Порядочен и честен во взглядах. Хладнокровный и бесстрашный

человек. Имеет большой опыт поведения в боях».

Как вам этот «ефрейтор»?

_____________

Ева Браун мечтает о собаке и тоскует без домашних животных. Верно, но не совсем. У

нее был свой дружок — кот Петер, которого Гитлер сначала не любил, так как он не

поддавался дрессировке, подобно его любимым собакам. Зато после, когда кот к нему

привык, он не только с удовольствием ласкал его, но и проявлял ревность, если кот шел к

другим людям.

И еще. Маленький домик он Еве действительно купил, так что в этой части я был не

прав по отношению к своему столичному коллеге.

________________

Заслуживает упоминания и маниакальное стремление Гитлера к чистоте. С детства не

мог заставить себя есть с кем-нибудь из одной тарелки или пить из одного стакана. В

квартире — ни пылинки. Всегда свежие сорочки. Повышенное внимание к отсутствию

пятен на прозрачной посуде, потеря настроения из-за любого пятнышка на одежде.

Обязательное протирание рук спиртовым раствором после рукопожатий. Говорить о нем

"грязный тип" можно исключительно в переносном смысле. Женщины называли его

чистюлей. Им это нравилось.

______________

Отдельный штрих — скромность фюрера. Из наград надевал только Железный крест 1

степени — предмет его солдатской гордости. Имел родственные отношения с известными

людьми: историком Рудольфом Коппенштайнером и писателем Робертом Хамерлингом, но разговоров на эту тему избегал. Свои знания и умения демонстрировал только при

необходимости и никогда — из хвастовства.

_____________

168

К сожалению, трогательной надписи на могиле его матери: «Спасибо за то, что ты

была в нашей жизни. Твои Адольф и Паула» — на самом деле не было. Есть другой

памятник, который стоит по сей день. Его отцу и матери — совместный. И — никаких

щемящих душу слов. Фамилии, имена, даты. Еще одна красивая легенда… Интересно, у

нас сохранился бы памятник родителям такой одиозной личности?

______________

Еще одна неточность. Ева Браун никогда не работала в фотосалоне Гофмана

лаборанткой. Она была продавщицей в его фотомагазине. У личного фотографа Гитлера

своего фотосалона не было.

________________

И последнее. Пора раз и навсегда исключить из оборота ложную версию о том, что это

был бесталанный, неумный, никчемный человечек. Недоучка и неуч. Абсолютно

беспринципная личность и полный невежда. Это не так. Разговоры о его бесталанности

вообще не выдерживают никакой критики.

Он читал и писал в пятилетнем возрасте, обладал прекрасной памятью, моментально

усваивал новые знания, в начальных классах получал только отличные оценки. Правда, несколько погодя, наступает охлаждение, но по учебным дисциплинам, которые его

интересуют, он неизменно выявляет блестящие знания. Его часто подводит неуживчивый

характер. Он не умеет владеть собой и считается строптивым, самовольным и

вспыльчивым юношей. Ярко выраженный индивидуал.

В конце первого года учебы в Государственном высшем реальном училище в Штайре

(заметьте — в высшем!) он у директора Алоиза Лебеды имеет репутацию одного из лучших

учеников. И это при далеко не отличной успеваемости. Правда, одно серьезно

настораживает: не усидчив, не способен к системному труду. Физически хорошо развит.

По физкультуре — только отлично. Уверенно владеет своим телом. Отличный спортсмен.

А нам долгое время внушали — хилый заморыш… Интересно, правда?

В 17-летнем возрасте он берет уроки игры на фортепьяно, регулярно посещает местный

театр, смотрит все постановки Вагнера, рисует, пишет стихи, сочиняет музыку, разрабатывает проекты театральных декораций, мостов, городов и улиц, в беседах со

своим товарищем Кубицеком обсуждает великие и фантастические планы. Нынешние

специалисты считают их интересными. А его идея придать форму майского жука

автомобилю «Фольксваген»? Как же тогда возражали создатели модели…

Он всегда находил время для чтения, и в самых разных областях его познания были

достаточно убедительны, хотя бы для того, чтобы вызывать удивление и зависть

серьезных специалистов.

Это касалось: философии, истории, медицины, архитектуры, судостроения. Более того, в публичных выступлениях и частных беседах он проявлял поразительное знание Библии

и Талмуда.

И все же особая тема — Гитлер-художник. Будем считать, что и здесь точки над «і»

уже расставлены.

Лучшие специалисты того времени, такие, как известный художник Мак Цепер, профессор-искусствовед Фердинанд Штегер, мировая знаменитость профессор Альфред

Роплер в один голос утверждали, что в лице Гитлера имеют дело с совершенно

необычным талантом.

Но, как нам известно, приемная комиссия Венской художественной академии имела по

этому поводу другое мнение. И спустя годы Гитлер объяснит это своей знаменитой

фразой:

— «Гения может оценить только другой гений!».

169

А я добавлю от себя: так сформулировать свою жизненную трагедию может

только действительно одаренный человек.

Конечно, история не приемлет сослагательного наклонения, но если бы он не попал во

власть, в ту власть, которая исковеркала его судьбу, то стал бы, скорее всего, полезным

членом общества, видным художником или архитектором, прожил немало лет, восторгал

ценителей талантливой живописи да влюбленных в него женщин. Если бы не власть…

_______________

А теперь несколько слов о бездарном, как это принято считать, полководце Адольфе

Гитлере.

Вот что писал о нем перед смертью генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель:

— «Гитлер просто с невероятной интенсивностью изучал труды Генерального штаба, военную литературу, технические, оперативные и стратегические материалы. Его

познания в военной отрасли были поразительны. Он был настолько осведомлен в

организации, вооружении, вопросах управления и снабжения всех армий и флотов мира, что было невозможно уличить его хотя бы в одной ошибке. Он учился даже ночами во

время войны по трудам Мольтке, Шлиффена и Клаузевица… поэтому у нас сложилось

впечатление: на такое способен только гений».

А вот что говорит о нем Альфред Йодль — генерал-полковник, начальник штаба

вермахта:

— «Гитлер был вождем и личностью невероятного масштаба. Его знания и ум, в

конечном счете, одерживали верх в любом споре. В нем странным образом сочетались

логика и трезвость мышления, скепсис и безудержная фантазия».

Ну как тут не удержаться от ответа на наш родной извечный вопрос: такие отзывы — о

человеке, который даже не имел высшего образования?!

А вот так, друзья: в мире крупных фигур формула «без бумажки ты букашка, а с

бумажкой — человек!» — недействительна.

Талантливый самоучка всегда превзойдет среднего, пусть даже и крепкого

профессионала. Запомним это.

_______________

Из 13 лет, которые Гитлер возглавлял Германию, 5 приходится на период ведения

боевых действий.

Это значит, прививка от войны, полученная им во время 1-ой Мировой, оказалась

слишком слабой. Армия при нем — боеспособна. Фюрер отдает предпочтение

высокотехнологичным военным отраслям: авиации, надводному и подводному флоту, бронетанковым войскам.

Регулярно просматривает военную хронику, восторгается взращенным им страшным

поколением.

Мне удалось достать несколько видеосюжетов, которые он просматривал с особым

удовольствием, чувствуя себя, находящегося за кадром, подлинным творцом

иллюстрируемых событий.

_______________

… Не знаю почему, но при виде мерцающих кадров кинохроники военных лет у меня

всегда сводит дыхание.

И я представляю себе эту старую кинопленку в проржавевших жестяных бобинах –

настоящим чудом, той живительной влагой, что лишь одна сегодня в силах воскресить

тех, кого уже давным-давно нет с нами. Кто когда-то, как и мы, любил и мечтал, хотел

жить и строил планы на будущее, думал, что у него все впереди. А впереди оказалась

лишь нечаянная память в громоздких железных коробках.

170

Я знаю, прекрасно знаю, что старая хроника — давно свершившийся факт, который

никто и ничто не может изменить. Но как же болезненно тянет меня воспользоваться

сейчас, за мгновение до конца, — пока летчик этого истребителя еще жив и

плексигласовый фонарь его кабины еще не покрылся ажурной росписью пулевых

пробоин, — как же мучительно тянет меня нажать на спасительную клавишу стоп-кадра, чтобы оставить все как есть: летчика — живым, а самолет — невредимым!

Хотя, что это я — разве от меня что-то зависит? Разве я хоть в малейшей степени

властен над этим последним, финальным мгновением чьей-то прерванной жизни?!

И что может изменить жалкая кнопка стоп-кадра, если чьи-то холодные глаза уже

цепко держат цель в перекрестии прицела и, повинуясь резкому нажиму на чуткие

гашетки приборов ведения бортового огня, скорострельными пулеметами уже вычерчены

пока еще невидимые в свинцовом небе губительные трассы.

Вот этот момент на ваших экранах: когда обратного хода — нет, самолет на глазах

разваливается на куски, а пилоту, раненому в голову, шейный позвонок и левую руку –

уже не выброситься с парашютом…

И… начнется новый отсчет времени: где-то далеко, в Курской области или пригороде

Манчестера, безутешной матери до самого конца своей сломанной жизни предстоит

горько плакать, вспоминая любимого мальчика.

Плакать и проклинать того, кто не захотел вовремя включить стоп-кадр. Вечная

память…

______________

171

Командиру подводной лодки U-101, прильнувшему к перископу, 27 лет. Уроженец

земли Северная Вестфалия, в его руках сейчас жизнь 23-ех членов собственной команды

да тех нескольких десятков бедолаг с транспортного английского судна, которые даже не

подозревают, что их атакует одна из самых удачливых субмарин немецкого подводного

флота, Кригсмарине.

Сейчас на ваших глазах развернется подлинная драма — настоящая атака подводной

лодки.

Итак, до цели — 12 кабельтовых, штурман уже рассчитал угол атаки и сжал в потной

руке точный хронометр, старшина торпедного отделения держит кисть на податливом

рычаге механизма сброса, а молодой командир, обняв перископ крепче любимой девушки, затаив дыхание, медленно совмещает вилку захвата цели в цейсовской оптике прицела.

В момент совмещения он, одновременно с командой: «Фойер!», — даст отмашку правой

рукой, старшина дернет рычаг на себя, а штурман включит хронометр, отсчитывая

секунды от пуска торпеды — до взрыва.

До пуска — 6 секунд, 5, 4, 3 — вот он, пуск!

Пошла торпеда …

А на обреченном транспорте размеренно идет своя жизнь, и никому неведомо, что

дивная красавица — Смерть — уже распростерла над ними свои ласковые объятия.

В это время года воды Атлантики холодны и прозрачны…

_________________

Когда самолет-бомбардировщик попадает в прожекторную вилку, его фюзеляж

мгновенно заливает мертвящим, немыслимо-белым светом.

И сразу слепнут все члены экипажа: командир, бортовой стрелок, бортмеханик и

второй пилот — он же штурман.

172

Им хорошо известно, что интервал от начала прожекторного захвата и до первых

губительных пробоин бортовой обшивки 10–12 секунд.

Но… сильные руки командира рефлекторно рвут штурвал на себя, и многотонная

махина тупо проваливается в спасительную темноту…

Слава Богу, на этот раз, кажется, повезло.

______________

Ночь. Бомбежка. Последние дни войны. На командном пункте германской ПВО кипит

работа. В планшетно-навигационном зале операторы, аналитики и связисты. Молодые

мужчины и женщины. Единомышленники, товарищи, коллеги. Спят здесь же, в

подземелье. Среди них, наверное, имеются пары, склонности и привязанности.

В бункере спертый воздух, вентиляционные шахты гудят с перегрузкой. Сан-гигиена

оставляет желать лучшего, но молодые люди готовы превозмочь любые трудности.

Сегодня они — боевое братство. Через несколько дней — обычные военнопленные, побежденные и растерянные, станут проходить проверку в фильтрационных лагерях

союзников.

А после — для большинства — физическая работа по расчистке завалов разрушенной

столицы и — строительство новой Германии.

Через 15 лет, в 1960, каждый из них получит в дар от своего государства, Федеративной республики, новенький «Фольксваген». Так сказать, в плане компенсации

за исковерканную войной молодость.

В наши дни они — уважаемые граждане уважаемого государства. С нормальными

пенсиями, вполне достаточными для достойного человеческого существования: проживания в хороших условиях, качественного питания, лечения и туристических

поездок в гости к своим бывшим победителям.

ПРЕКРАСНОЕ ЛИЦО

В который раз просматривая кинохронику 39-го года, я вдруг обратил внимание на

прекрасное женское лицо, мелькнувшее среди множества других лиц.

173

Обратил внимание — и тут же включил чуткий механизм покадрового просмотра.

Глядел и не мог наглядеться на эту незнакомку, из глаз которой струилось неподдельное

счастье.

Смотрите: оно, буквально, переливается через края дивных глаз-блюдец… Почему?

Откуда этот неземной восторг? Потому что — молода и красива? Или виною — прекрасная

погода первого дня осени? Или то и другое — вместе? Но рядом с ней так же ликуют

тысячи других людей… и над всем этим — вождь счастливого поколения — Гитлер.

Что за день? Что за праздник?

И тут меня бросило в озноб: я понял истинную причину веселья в тот день на улицах

германских городов… Я так залюбовался молодою красавицей, что упустил из виду

главное: на пожелтевшем листке старого календаря стояло первое сентября 1939 года –

день, который сегодня мы называем началом 2-ой Мировой войны…

Только что немцы узнали по радио, что непобедимые войска вермахта железными

рядами вошли в Польшу, и тут же были организованы парады и демонстрации поддержки.

И — все были безумно счастливы, и — не дрожала камера в крепких руках молодого

кинооператора, и — любимый фюрер был сказочно возвышен — открывая новую эпоху в

истории человечества, но…

Но кто-то невидимый и страшный уже включил точный часовой механизм –

безотказный хронометр ужасной гибели миллионов людей…

А где-то далеко-далеко, в Небесной диспетчерской, сидела в тот день другая

прекрасная Дама — в перламутрово-белом одеянии и чуть постарше той, что была на

вашем экране.

И скажу честно: с нею — доброй и милой — я знаком лично, правда, видел ее только во

сне, зато совсем недавно.

И не заметил у нее никакой косы…

И была она не уродлива, а наоборот — прекрасна…

Вот только, думаю, в тот день, получив наряд на работу, она долго грустно смотрела вниз, на далекую землю, мысленно прикидывая масштабы и размах предстоящих действий…

Но это так, кстати. Лучше вернемся к нашей земной прелестнице из берлинской

праздничной толпы.

Ее будущее — неясно. Возможно, погибнет через пять лет в горящем Дрездене, или

найдет свой конец под падающими стенами берлинских зданий. А может — ей суждено

уцелеть, чтобы встречать такой же восторженною улыбкой новых друзей — американских

и английских солдат, по слухам, особенно щедрых…

174

И тогда это ее я увидел прошлым летом с группой бодро снующих по улицам

моего города аккуратных старушек-туристок, чистокровных берлинок с ясными

старческими глазами.

А что — прошло всего 70 лет!

Но в этом кадре — она молодая.

Дай ей Бог счастья!

***

Эти молодые ребята — японские летчики-смертники, камикадзе

.

Мне удалось с помощью стоп-кадра остановить тот миг, когда тележка-шасси

отделилась от взлетающего самолета. Она останется на земле, куда уже нет обратного

хода пилоту, а самолет-снаряд взмоет в холодное весеннее небо…

С этого мгновения летчик-камикадзе не существует.

Нет-нет, он еще наберет высоту, в последний раз окинет тоскливым взглядом

голубое безмятежное небо, но ему сегодня выпал билет в один конец: старая модель

класса зеро-ноль, груженая до отказа взрывчаткой, без шасси уже не приземлится, а

парашют остался в прокуренной каптерке. Так что — предельное внимание — и поиск, поиск, поиск! Время пошло, до встречи с целью остается 27 минут…

А на авианосце «Миссури» свободный от вахты сержант Джон Гефтер, Маленький

Джонни, дописывает весточку маме в свой штат Небраска:

— До свиданья, мамочка!

==============

У надменной красавицы, что разглядывает мир через всевидящий объектив

прославленной «Лейки» — удивительная судьба.

Перед нами автор и режиссер германской пропагандистской киноленты «Олимпия» -

признанного в этой отрасли шедевра всех времен и народов, блестящий фотограф, а по

крупному счету — и человек-легенда, близкая приятельница фюрера, знаменитая Лени

Рифеншталь.

175

Она прожила 101 год, оставаясь, пожалуй, единственной женщиной на свете, которая

могла бы сказать: да, я знала Гитлера, любила его и, что скрывать, мечтала о близости с

ним, как впрочем и 90 % других женщин Германии. Он снился мне, и я сожалею, что этого

не случилось…

Она не раз фотографировала Адольфа, её снимки широко известны, и до конца своей

жизни Лени уверяла, что этого грустного человека в открытом автомобиле просто

невозможно было не любить.

— «Сегодня его нет в моем сердце, — делилась с друзьями Лени, — прошло так много

лет… Но в одном я уверена. Даже будь он кровожадным монстром — Германия все равно

должна навсегда сохранить о нем память. Мы просто обязаны поставить ему

памятники в самых видных местах центральной части наших городов…

Потому что для немцев, он сделал больше, чем кто-нибудь другой за всю нашу

историю.

Своими ошибками и преступлениями Гитлер преподал нам страшный урок: новое

понимание нашего национального бытия. И суть его в том, что нам, немцам, пусть мы

по своей природе немного и агрессивны, чтобы хорошо жить — не обязательно воевать и

грабить, как это делалось в старину. Наши национальные качества: трудолюбие, дисциплина, скромность и честность, — лучше всего проявляются в мирное время.

Посмотрите, как живется сегодня народу проигравшей войну Германии, и как плохо —

в некоторых странах-победителях!

Вот почему нужно ставить памятники Гитлеру!

И не думайте, что Лени Рифеншталь на старости лет выжила из ума… Просто я

хочу, чтобы мы смотрели на эти памятники, помнили, что с нами было, и знали, как

жить нельзя!»

***

Безусловно, подлинные корни и причины того, что принес 20-му веку человек по

фамилии Гитлер, находятся в сфере морали и нравственности. А так как признанными

экспертами в таких вопросах принято считать профессиональное духовенство, то я и

спросил у приятеля-раввина: видит ли он различия, а если да, — то какие — между

176

массовым уничтожением людей, скажем, во времена средневековья и тем, что

предложили человечеству германские нацисты в середине 20-го века?

— «Конечно, разница есть, — ответил раввин, — и начинать нужно с того, что нацизм —

современен и взял на вооружение все самое современное: философию, идеологию и даже

способы умерщвления людей.

Не просто — палкой по голове, а душегубки, крематории, губительные

медэксперименты. Еще бы, в роли заурядного убийцы здесь выступила

интеллигентнейшая европейская нация. Вот и вся разница…

Так получилось, что бросив вызов человечеству, свой главный удар нацисты направили

против моего народа. Они присвоили себе право решать, кто имеет право жить на

свете, а кто — нет.

Но прежде провели своеобразную разведку: как отреагирует мир на уничтожение

больных и слабых — людей с умственными или психическими недостатками.

Немецкие генетики изобрели формулу: «Жизнь, не стоящая жизни, должна быть

прекращена»!

В 1940-ом погибли первые тысячи душевнобольных и калек. И мир промолчал! Были, значит, дела поважнее: шло очередное первенство по футболу. А на очереди уже были

другие категории несчастных. И снова — молчание, молчание, молчание… А как же: проходила международная парусная регата.

Для нашего небольшого народа 6 миллионов погибших — это цифра, которая не

укладывается в сознании. Наше тело имеет рану, которая уже шестьдесят лет не

может зажить, а может быть, не заживет никогда. Ведь мы потеряли часть себя, немалую часть…

Вот почему после войны эти шесть миллионов отовсюду гонимых и никому при жизни

не нужных мучеников, сгоревших в Катастрофе, решением Кнессета получили

посмертно израильское гражданство.

Так что, нас, израильтян, сегодня целых двенадцать миллионов. Правда, большая

часть, свыше шести миллионов уже давно на Небесах. И нам, оставшимся, не надо

напоминать, что мы живем и за себя, и за них. И не хотим, чтобы подобное повторилось

ни с нами, ни с каким-либо другим народом. Гарантом тому — наша память.

Такая страна и такой народ. Недаром мудрец сказал:

— «Ничто на свете не бывает таким целостным, как разбитое сердце».

Мне кажется, это сегодня очень подходит к нашему народу.

А в завершение скажу: чем дальше от нас эта вселенская трагедия, тем больше

непонятных вещей смущают сознание ее исследователей.

Наступило время странных подсчетов. Неутомимый преследователь уцелевших

палачей Симон Визенталь лет десять назад, после осуждения очередного нацистского

преступника, взял калькулятор и разделил несколько цифр. И получилось, что гуманный

европейский суд определил в наказание преступнику — по полторы минуты тюремного

заключения за каждого загубленного им человека…

Вообще, фашизм — это весьма емкая человеконенавистническая система. Мне не

забыть шок, который я испытал, прочитав документ о том, что нацистское

руководство специально собиралось более десяти раз с целью выбора газа для

умерщвления несчастных, так сказать, проводило своеобразный тендер. Требования к

газу: чтоб был бесцветен, без запаха, убивал быстро и без мучений. Мол, долг наш, конечно, очищать мир от всяких недочеловеков, но мы же — цивилизованные люди, европейцы, зачем причинять лишнюю боль этим насекомым!

Вот как появился и сразу попал в мировую историю газ Циклон-Б.

О Холокосте можно говорить много, но к одному придем обязательно: нет в нем для

верующих каких-то особых вопросов, как, впрочем, не дано и неверующим обрести

утешительные ответы.

177

А убийца, как бы он ни убивал — с болью или нет — все равно убийца! И тех, кто сумел

избежать наказания на земле, оно непременно ожидает на небе…»

***

Всё это так, но для полноты картины ознакомлю читателя с другой точкой зрения

на Холокост, так как немало людей видит проблему всееврейской Трагедии не столько в

насильниках, сколько в их жертвах. Умудренный жизнью христианский

священнослужитель отозвался о ней так:

— «Конечно, Холокост — особая тема, — признал он, — да вот те, кто много говорит о

нем, как правило, на нем и спекулируют, хотя и замалчивать его тоже не стоит, чтобы

он, упаси Господь, опять не повторился. Так что здесь очень важно чувство меры —

золотая середина, которая многим дается, увы, с большим трудом.

Мне кажется, вы, евреи, размышляя о своей исторической судьбе, делаете это с

неоправданно высоким элементом гордыни, пытаясь быть ее выше и больше, что для

нас, христиан, принципиально неприемлемо и чуждо…

Не спорю, у вас действительно богатая и славная история — не лучше ли ей просто

соответствовать, разве этого мало?

Я внимательно ознакомился со сценарием вашего фильма, со многим согласен, но

некоторые вещи вызывают недоумение.

В первом приближении у вас в массовых жестокостях и безумствах середины

прошлого века виновны фашисты и их духовный лидер Гитлер. Согласен. Но чуть погодя

вы идете дальше: определяете подлинного — так вы говорите! — Автора Катастрофы.

Спорить с вами не хочу и не буду, раввин в своих формулировках был достаточно

точен — пути и помыслы Всевышнего нам действительно неведомы…

Но почему, сказав «а» и «б», вы не пошли дальше? Разве Холокост 20-го века — первый

Холокост в истории вашего народа?

Испанская инквизиция средневековья, избиения во времена гетмана Хмельницкого, страшные погромы дореволюционной России и гражданской войны, это что — события

из другой оперы?!

Я искренно уважаю вашу нацию, не сомневаюсь в ее мудрости и величии, но всегда

удивляюсь: почему вы столь упорно избегаете установления причинно-следственной связи

подобных явлений?

В конце концов, это же так естественно: когда тебя бьют, спросить — за что?

Не претендуя на истину в конечной инстанции, скажу все же, что первое и главное, чего вы никак не хотите ни понимать, ни принимать, это то, что живя в рассеянии, вы

стали невольными жертвами жестокого принципа коллективной ответственности, как, впрочем, и другие нации и народности, живущие не у себя дома.

Я думаю, еврейские общины никогда не должны забывать об этом прискорбном

факторе… Другими словами, перестать выдавать желаемое за действительное: считать себя хозяевами там, где вы гости. Пусть уважаемые, но гости. И, находясь в

странах рассеяния, не у себя дома, избегать вещей, к которым местное население

относится отрицательно или с предубеждением.

Так, например, испанские евреи «прославились» в свое время ростовщичеством. Давали

деньги под процент, как сейчас это делают банки. Никого, конечно, не заставляли, но

люди попадали в долговременную кабалу, и это многим не нравилось.

Таким бизнесом занимались единицы — но пострадали все. Не нашлось среди евреев

никого, кто бы вовремя остановил ненавистных ростовщиков.

На Украине еще хуже: польские шляхтичи обычно назначали управляющими своих

маетков, а это значит, сборщиками налогов и податей, грамотных евреев. Они же и

сообщали хозяевам, где и что происходит. Так сказать, глаза, уши и руки… К тому же, им часто давали ключи от сельских церквушек, и православных не сильно радовало, что

178

проведение в их храме службы часто зависело от настроения управляющего-иудея. Как

вы думаете, сильно ли любило их местное население?

А корчмарей и содержателей кабаков-вертепов, тоже в большинстве своем евреев, спаивающих, по мнению многих, простой народ?

И не было на таком фоне никому дела до того, что основная масса евреев влачит

жалкое существование трудами праведными. Чудовищные погромы буйной

Хмельниччины — свидетельство тому и подтверждение.

Рассматривать ситуацию начала прошлого века в Германии не стану. И так хорошо

известно, в чьих руках находились там финансы, промышленность, торговля, литература, пресса… И в то же время — неудачная для немцев 1-ая Мировая, гиперинфляция, массовая безработица, болезни и голод.

И что, мыслящим людям было не ясно, на кого правые возложат за все

ответственность? Конечно же, на тех, кто преуспевает, чьи довольные лица мелькают

повсеместно. И пусть таких несколько тысяч, снова пострадают все — вот что такое

коллективная ответственность!

А между тем, в вашем Талмуде — черным по белому! — начертано: если человек, находясь в лодке в бушующем океане, вдруг захочет сверлить дырки в днище — пусть

вначале подумает о том, что с ним рядом другие люди…

Вот такое пожелание. Но здесь, мне кажется, ваши мудрецы сильно ошиблись: никогда — такова уж природа человека — никогда идиот, что готов сверлить свое днище, не станет думать о тех, кто рядом. Он и о себе-то не шибко печется, так пусть уж

лучше, наоборот: о нем позаботятся все остальные, да вовремя его остановят. Иначе —

тонуть им вместе: и единицам виновных, и тысячам ни в чем не повинных, — закон

коллективной ответственности в действии!

Конечно, все это теория, но выход видится в одном: весьма желательно, чтобы

народы, находящиеся, вы уж простите, не у себя дома, избегали своих усилий на тех

сомнительных поприщах, где быстрое обогащение одних общественное мнение

связывает напрямую со стремительным обнищанием всех остальных, прямо скажем —

хозяев этого дома. И вообще отстранились от всяческих комбинаций и махинаций. Уж

слишком чужаки бросаются всем в глаза… Вы спросите, чем вам тогда заниматься? —

да всем, что у вас хорошо получается и идет не только вам на пользу! Например, медициной, где вас, с вашею добротой и редким искусством врачевания, будут, буквально, на руках носить! Или научной деятельностью самых разных направлений —

теми же наукоемкими технологиями, разве этого мало? Искусство, культура, простые

ремесла — но не публичная политика и временная прописка в чужих коридорах власти!

— Губернатор Чукотки Абрамович; секретарь Совета Безопасности России — с двойным

гражданством! — Березовский; стремящийся стать мэром матери городов русских

футболист Суркис; загадочно непотопляемый Рабинович; тихий зять-олигарх Пинчук…

Их единицы, но — помните принцип коллективной ответственности, его еще, кажется, никому отменить не удавалось!

Чтобы избежать его разрушительного воздействия, нужно иметь настоящих

духовных лидеров. Людей непререкаемого авторитета и значимости. Слово которых

было бы для других законом. Способных остановить любого, кто взялся в лодке за

сверло…

О моих коллегах, ваших священнослужителях-раввинах, я умолчу. С подобной задачей, судя по вашей истории, они еще ни разу не справились. Уж слишком влечет их, как, впрочем, и многих христианских пастырей, запах желтого металла, вкус власти да

стремление прислужиться власть имущим. Горе всем нам, когда светская власть

затмевает собой облик Всемогущего…

Недавно читал я, что в немецком Берлине еврейская община требует вернуть

название улице, которая в гитлеровские времена была переименована. А жители ее

собираются на митинги протеста: не хотят жить на улице со звонким именем —

179

Юденштрассе… Не хотят, и все тут! Говорят, что они не антисемиты, но название им

не нравится. Что не желают они в своем немецком городе жить на демонстративно

еврейской улице… Община стоит на своем, а они — на своем.

Дело передано в суд. Я не

знаю, какое будет принято решение, да это и не суть как важно. Судом любить себя не

заставишь… Неужели это еще кому-нибудь не понятно? Бедные мы все люди!»

***

Этот опус я писал как сценарий, который сам же хотел воплотить в жизнь, собрав

массу видеоматериала и проведя предварительные переговоры с руководством местной

телекомпании. Чуть позже мне сказали, что сей проект в Херсоне не пройдет: еще не

пришло время для такого осмысления, и тому подобное. Решил делать сам, но работа на

домашнем оборудовании получилась технически беспомощная. Сегодня имеется в

наличии фильм продолжительностью 3 часа. Ждет и видно уже не дождется своего часа.

Завершал я его так:

«Фильм «20-ый век — запах крови» — окончен.

Главное, что осознал автор из этих вселенских событий, так это то, что мы, люди, по своей природе — заложники, как тараканы, которых обильно поливает кипятком на

кухне неумолимый хозяин…

Уроков из своего прошлого — не делаем, думать о завтрашнем дне — не хотим. Важно

для нас — уцелеть сегодня, и по возможности, комфортно. А между тем, жизненный

опыт сто раз подсказывает, что быть равнодушным к тому, что происходит вне нас

или не с нами — нельзя! Что за это миллионы наших предшественников уже поплатились

самым дорогим — своей жизнью или жизнью своих близких. Тем не менее, бороться со

злом мы по-прежнему не спешим, ибо это требует усилий, мужества, чревато потерями

— уже сегодня.

Так что уроков не будет. Человечество из своего прошлого делает выводы крайне

неохотно. Так устроен наш мир.

Мы остаемся в плену детских представлений, что плохие дела совершают

исключительно плохие люди, а добрые дела — хорошие. И не допускаем, что иногда они

меняются местами.

Мы торопимся жить, а еще больше — судить.

И потому в завершение простенький тест, выуженный недавно из Интернета — на

логику и выдержку.

Вопрос первый. Выберите лидера державы, достойного Президента из таких трех

кандидатур:

Один — очень умен, обаятелен, но тяжелобольной инвалид, практически, не

передвигается, к тому же — любит выпить.

Другой — трезвенник, бывший военный, часто замкнут, деньги для него не важны, на первом месте — идея. Личность сложная, но честен.

Третий — сибарит, много ест и пьет, встает после обеда, любит женщин и

власть, курит много и всласть, ловкий политик.

Вопрос второй. Прерывание беременности — большой грех, и вы, как порядочный

человек, разделяете это убеждение.

На сей раз беременна 35-летняя сифилитичка. У нее уже есть дети — слепые, глухие и слепо-глухие. Итак: делать аборт или нет?

И вопрос третий. Вам предстоит совершить серьезный океанский круиз. Каким

бы кораблем вы воспользовались: построенным опытными судостроителями-профессионалами или идейными дилетантами?

***

180

А теперь ответы. Если в лидеры державы вам подошел честный военный — вы

выбрали Гитлера. Примите поздравления!

Инвалид — Президент Америки Франклин Делано Рузвельт.

Политик-жизнелюб, любитель сигар — Черчилль. Вот так.

По второму вопросу. Вы смирились с абортом? Хватит сирых и убогих?! Тогда

считайте, что вами вынесен смертный приговор великому Людвигу Ван Бетховену. Это

о его несчастной матери шла у нас речь.

И вопрос третий. Дай Бог, чтобы океанский круиз прошел для вас благополучно, но

учтите: корабль, построенный высокими профессионалами, в нашем случае — «Титаник».

Дилетант в судостроении Ной спасался в собственноручно изготовленном ковчеге.

Желаю больше верных выводов. И меньше ошибок.

Конец.

_______________

ЛЕТАЛ НЕВЫСОКО, НО ПРИЗЕМЛИЛСЯ КРУТО (о Новом годе, не изменившем мою

жизнь)

Приближается очередное новогодье, и, так как у людей моего возраста будущие

Новые года в критичном тумане, почему-то вспомнилась встреча 1976 (шутка ли — почти

полвека назад!), ставшего для меня бифуркационной точкой жизненной развилки, приведшей к нынешним дням.

Тогда я работал директором Понятовской восьмилетней школы, снимал в селе

комнату, на выходные приезжал домой в Херсон. Об этой прекрасной сельской школке и

ее учителях, представителях типичной сельской интеллигенции, в лучшем понимании

этого слова, я уже писал. Напомню лишь, что в огромном — целых тринадцать членов! –

педколлективе моложе меня была только старшая пионервожатая. Ей через много лет я

посвящу очерк «Быть украинкой», который вы можете прочитать на моей странице

фейсбука и, поверьте, оно того стоит!

Работалось мне хорошо: добрые, отзывчивые люди, послушные ученики, редкие

налеты проверяющих, не сильно утруждавших себя посещением отдаленных школ. И вот

решили мы с вожатой сделать на новогодний утренник подарок для детишек. Построили

из десятка скромных елочек одну большущую, купили электро-гирлянды, ребята на

уроках труда изготовили красочные елочные игрушки, развесили на цветных нитках

недорогие конфеты и, наконец, главное: достали костюмы Деда Мороза и Снегурочки.

Наверное, вы понимаете, кто замаскировался под этих добрых героев.

Надюша выглядела настоящей Елочкой, а ваш покорный слуга пугал деток

ботинками сорок шестого размера, нагло выглядывавшими из-под халата. Меня тяготил

огромный мешок, наполненный подарками, которые я вручал детям, выступавшим с

номерами художественной самодеятельности.

В помещении было жарко, с лица то и дело слезала огромная борода, смертельно

набрыдшая мне к концу праздника. Мы проводили разные игры и викторины, в общем, всё, как у нормальных людей. В зале было полно родителей, они угощались в дальних

181

рядах. У меня это не вызывало дискомфорта: к свободным сельским нравам за два года

работы я уже привык. Так что изредка не забывали привечать меня, и к концу утренника я

прилично нагрузился. Чтобы читатель не принял автора этих строк за пьяницу, честно

признаюсь, что я тогда переживал непростые времена развода с первой женой, и потому

лишняя рюмка самогона в тот день мне ничуть не мешала.

В общем, я веселился сам и веселил других, как только мог. Дошло до того, что не

помню, как добрался домой, а наутро меня порадовали коллеги рассказом о том, что я так

щедро раздавал подарки, что подарочный мешок быстро опустел, и мне пришлось, являя

образец душевной щедрости, одаривать отличившихся ребятишек собственными

сигаретами, что вызвало восторг присутствующих, при полном их понимании и

одобрении, разумеется. Как мне потом говорили, еще никогда в этом селе не было такого

Деда Мороза и, смею надеяться, не появился такой и после.

Но это лишь предыстория моего рассказа. Теперь главное. Перед началом того

учебного года в моем кабинете появился рослый дядечка в молодецких, по тем временам, джинсах и попросил принять в восьмой класс на первое полугодие своего сына без

документов. — Оценки нас не интересуют, — сказал он, — просто хотелось бы, чтоб парень

не прогулял целых полгода.

Оказывается, мой гость — отпускник, приехал в Понятовку, на малую родину, с

Крайнего Севера, несколько лет не брал отпуск. Я, недолго думая, согласился: в жизни

бывает всякое, пусть это и нарушение — почему бы не пойти навстречу доброму человеку.

Довольный родитель, раскланиваясь, положил на мой стол блок сигарет «Camel».

Конечно, я отказался, но после с удовольствием курил заморские сигареты. Сын его был

воспитанным мальчиком, каких-либо проблем с его учебой не было.

А его папа стал частенько заходить в школу и даже пару раз пригласил меня к себе, в дом его родителей. В ходе наших бесед сложилось впечатление, что он ко мне почему-то

присматривается, похоже, ему было интересно наше общение. В селе нас не раз видели

вместе, и как-то управляющий отделением попросил меня познакомить его с приезжим

гостем и предложил организовать знатную рыбалку.

— Зачем тебе это? — спросил я. Он объяснил, что в селе гостит крупная шишка союзного

значения — сам руководитель объединения «Воркутауголь», и ему бы хотелось построить

с ним нужные отношения для сельского блага. Рыбалка состоялась, но сближения одного

управляющего с другим Управляющим не случилось.

Вернусь к празднованию Нового 1976 года. На следующий день, когда у меня еще не

остыла после вчерашнего гуляния голова, ко мне зашел прощаться Николай Григорьевич

Аникин — так звали нашего угольного короля. Сказал, что ему нужен толковый директор

школы, вернее, директор школьного объединения: там, на Северах, есть такие учебные

центры, куда свозят детей со всей округи; они живут в специальных школьных

общежитиях в течение всего учебного года, а на летние каникулы их развозят по домам в

ненецкие, эвенкские и другие северные поселения малых народов. В таких центрах

обучается несколько тысяч человек; генеральный директор — в прямом подчинении

министра образования РСФСР, минуя районы, край и область. В общем, власть

безграничная. Пообещал сразу по приезду выделить хорошую квартиру, рассказал о

зарплате и доплатах. Просил долго не раздумывать, взялся сразу оформить вызов — там

закрытая зона.

Тридцатого декабря катил я на своем мотоцикле с коляской домой в Херсон, стоял

сильный мороз, градусов пятнадцать — и это с ветром! Страшно мерзли руки в кожаных

крагах. А у меня в голове сверкало всеми цветами радуги полярное сияние; я представлял

себе дружбу на Северах с таким значительным человеком; мои карманы были набиты

деньгами, а холодильник — гусями, которых там, по рассказам Аникина, били без счету в

начале осени… Я ласкал дружелюбных моржей и тюленей, и присылал маме большие

посылки с дивными северными деликатесами…

182

Рассказал ей об этом предложении и всех его мыслимых и немыслимых выгодах.

Она только спросила: — А меня ты оставишь?..

Я мигом представил ее, одинокую-одиношенькую, давно не выходившую из дома, и

себя, её счастливого сыночка, командующего в дальних северных, простите, ебенях, тысячами учащихся, сотнями учителей и обслуживающего персонала. Ай-да молодец, ай-да генеральный директор!

Заказал разговор с Аникиным, поблагодарил за доверие. Точка бифуркации была

пройдена, впереди — Белозерская школа № 2, Велетенская средняя школа, Херсонская СШ

№ 51 и, наконец, еврейская СШ № 59.

Передо мной в том году стоял выбор: Крайний Север или южный Ближний Восток.

Я сделал его и не жалею. Хоть и снится мне иногда Полярное сияние, которого так и не

пришлось увидеть во всей его красоте. Пусть я летал невысоко, но приземлился круто. С

Новым годом, друзья!

_______________

ОТНОСИТЕЛЬНАЯ ЧЕСТНОСТЬ

Директором своей первой школы, Понятовской, я был назначен через два года

после окончания института. Хорошее было время. Как руководитель сельского учебного

заведения, пользовался рядом серьезных льгот: приобрел даже дефицитнейший в те годы

тяжелый мотоцикл МТ-10 с коляской. Ежедневно катался из города в село на работу. 30

километров туда и столько же обратно. Использовал мотоцикл для школы полным ходом.

Возил в коляске и краску, и разные другие хозяйственные товары. Конечно, мотоцикл — не

машина. Комфорта маловато, особенно, если дождь — приезжаешь домой в грязи по самую

шею.

Однажды получил в районо под расписку две поллитровых бутылки технического

спирта для лабораторных работ по химии на весь учебный год. Помнится, в тот день

купил я по дешевке десяток арбузов в сельмаге. Упаковал их в два мешка и заботливо

уложил в коляску. Сверху пристроил бутылки со спиртом. Возвращался в свое село через

город, решил заехать домой разгрузиться и пообедать. Чтобы достать арбузы, вынул эти

бутылки и поставил спереди на корпус коляски. Вынимая первый мешок, неловко

183

нагнулся, подтолкнул мотоцикл, и бутылки упали на асфальт, одна тут же разбилась. В

общем, настроение испорчено: что подумает учительница химии, получив вместо двух –

одну бутылку со столь популярным продуктом?

Приезжаю в школу, вызываю химичку. Заходит она в кабинет, старенькая уже, пенсионерка, и я начинаю рассказывать ей историю про арбузы: как стал вынимать их из

коляски, да не туда бутылки поставил — и не довез спирт, извините… Вот, только одна

осталась!

Она, конечно, удивлена: надо же, какая незадача! Все пытается меня перебить, а я, дурак, с еще большим пылом оправдываюсь. На душе как-то муторно, чувствую себя

вором без причины.

— Хотите — верьте, — говорю, — хотите — нет, но бутылка действительно разбилась, вы

уж не обессудьте!

А старушка в ответ:

— Да что вы, Виталий Абрамович, вы же честнейший человек, чтоб я на вас плохое

подумала?! Да ни в жизнь! Скажу вам правду святую: я в Понятовке тружусь 30 лет, сколько директоров на своем веку перевидала… И вот только один вы, впервые за все эти

годы, привезли мне для лабораторных опытов пускай одну, но все же полную бутылку

спирта… Да другие директора даже не говорили мне, что нам на школу спирт выделяют…

Так что честнее вас — я просто никого не знаю!

С тех пор прошло много лет. Но история эта по-прежнему хранится в моей памяти.

И даже сегодня, когда мне уже давно за 60, я не могу понять: почему в тот далекий день

бесхитростные утешения старой учительницы устыдили меня еще больше?..

_______________

НЕ ПЕРЕСТАВАЙ ОХОТИТЬСЯ

Чем большим обладаешь — тем беднее становишься… Как много, несчастный, я потерял за

последнее время! Купил недавно электронную читалку. Средних размеров блокнотик с

матовым экраном. В Интернете масса библиотек — закачивай сюда любую книгу в

электронном виде, в текстовом формате, да читай себе с удовольствием!

За каких-то пару недель я заимел более четырехсот книг. Наконец-то получил

возможность читать мемуары Иванова-Разумника и Мариенгофа, Гуля и Берберовой, Ардова, Нагибина, Чуковского, Герштейн, — и так далее, несть им числа. В общем, все то, о чем мечтал долгие годы.

И что — наполнился мир пением райских птиц? Как бы не так!

Каким счастливым я был когда-то, когда ждал с нетерпением конца рабочего дня в

Белозерке, чтобы после сорваться на мотоцикле в Херсон — да объехать пяток-другой

книжных магазинов! А как у меня трепетало в груди, когда нападал на нечто стоящее и

приобретал вожделенную находку!

Практически, вся моя жизнь прошла в условиях жесточайшего дефицита. Не

только литературы, но и качественной одежды и обуви, бытовой аппаратуры, продуктов

питания. Что такое было раньше приобрести импортный костюм, хороший телевизор, японский магнитофон или радиоприемник?! А растворимый кофе по два рубля банка или

доступный лишь для избранных сервелат! Тот же импортный шампунь…

Было, правда, в те времена и нечто недефицитное, которое странным образом

исчезло теперь, когда материальные блага (при наличии средств, разумеется!) доступны

всякому.

Куда вы нынче подевались, полузабытые приметы того времени: дружеское тепло

и участие, уверенность в завтрашнем дне и надежды на справедливость, гордость за свой

народ и свою страну?..

184

В семье висельника не говорят о веревке. Поэтому упростим для ясности и скажем

так: дефицит на материальные ценности обладал и своими прелестями. Например, сладостным чувством добытчика, свойственным, наверное, каждому человеку. Одни

удовлетворяют его охотой на бедных животных, другие — грешат ловлей рыбы, третьи –

тихо собирают грибы в лесочке. И я, когда метался в поисках тех же книг, был и тем, и

другим, и третьим.

Между тем, мудрые люди знают, что когда ты перестал охотиться — охотиться

начинают на тебя… В общем, ничего мы стоящего, пожалуй, не нашли, зато все хорошее, кажется, благополучно растеряли.

_________________

КОГДА КИНО КРУТЯТ НЕ КИНОМЕХАНИКИ

Не помню, кто сказал: «Чем меньше городок, тем интереснее в нем люди». Вряд ли это

так, но если судить по моему Херсону, очень похоже на истину.

У меня даже когда-то было желание стать летописцем родного города, но как-то

незаметно прошло: зачем кропать про чьи-то времена и деяния, когда меня больше

трогают люди-людишки да их мелкие делишки, что куда занятнее.

Так что предложусь читателю не в роли Нестора-летописца, а Бронштейна-людописца, посмотрим, что из этого получится.

Начну с бессмертных обликов наших руководителей. Лидер Крестьянской партии Сергей

Довгань ни до своего назначения на пост хозяина области (2004), ни после — ничем особым

не прославился. Правда, его листовки на парламентских выборах многим показались

занятными. На них была надпись: «Надоїла морда панська — голосуй за партію

Крестьянську!», что заметно диссонировало с грубым, заносчивым лицом на фото, потому

как более подходящую к надписи «панскую морду», чем глава этой партии, представить

было невозможно.

Возглавив область, Довгань стал активно формировать свою команду. Один

товарищ из его близкого окружения, желая подсобить своему не шибко искушенному в

местных делах сюзерену, вознамерился подвести меня к нему, насколько я понял, в

качестве так называемой «умной еврейской головы» при губернаторе. Встреча состоялась

в облгосадминистрации. С первых слов стало ясно, что хозяин кабинета не сильно

доволен навязыванием моей персоны и, как ни нахваливал ему меня мой приятель, ощущалось, что пошел он на знакомство исключительно, чтобы не обидеть своего

помощника.

Секретарь принесла чай с бутербродами, Довгань всё поглядывал на часы, а мне

хотелось выйти на свежий воздух: в комнате для отдыха была затхлая атмосфера. Между

тем, правила приличия требовали поддерживать вялую беседу. Губернатор поведал о

своих планах возродить ХБК, судозавод и что-то еще. Я поинтересовался сырьевой базой

для Хлопчато-бумажного комбината, он сказал, что есть планы выращивать хлопок на

Херсонщине. Незаметно беседа перешла на его вчерашнее выступление по местному ТВ.

Мой товарищ сказал, что я неоценим в плане подготовки к таким выступлениям.

Мол, для работы со СМИ нужен опытный человек, дока, чтобы избежать разных

недоразумений.

Губернатор оживился и, обращаясь ко мне, с усмешкой промолвил:

— А разве я говорил что-то не то? Мне сразу после передачи многие отзвонились, сказали, что прекрасное выступление, всем очень понравилось. Так интересно еще никто до меня

не говорил…

Я тактично отвел взгляд, губернатора, похоже, это немного задело.

185

— А вы, господин, Бронштейн, смотрели мое выступление? Ведь те вещи, которые я

говорил, должны были показать широкой публике, что мы пришли надолго, и перемены к

лучшему не за горами. Что лично вы можете сказать по поводу озвученной мной

информации?

В его взгляде читалось пренебрежение: чем может помочь ему этот старик, который

явно напускает тумана, а на деле, хочет того же, что и все — положения, денег, возможностей…

— Видите ли, — отвечал я, — вы, наверное, сказали все, что надо, и никаких особых

замечаний у меня нет. Разве что…

— Ну-ну, я вас внимательно слушаю, — скептически бросил Довгань, с упреком

взглянув на помощника (кого ты сюда привел?!).

— Да так, сущий пустячок… Понимаете, вы сидели с ведущей по разные стороны

стола. Вы — слева, она — справа, и обращались друг к другу. Так вот, было бы лучше, если

бы вы поменялись с ней местами. Она села б на ваше, а вы — на её. Вот и всё. Примите мой

совет и впредь делайте так! — с неожиданной для Довганя жесткостью, завершил я.

— Что за чушь он мелет? — взорвался губернатор, обращаясь к помощнику. — Поменяться

местами… Да какая разница, кто — где сидит! Забыли, наверное: «А вы, друзья, как ни

садитесь, все в музыканты не годитесь!» — глумливо произнёс он.

— Понимаете, — покладисто отвечал я, — бывают случаи, когда место сидения как раз имеет

значение. Как вчера. Вы уж не обижайтесь, ваши подчиненные этого вам не скажут, но

большинство телезрителей вообще ничего не услышали из вашего выступления. Из чисто

природного любопытства они пытались разглядеть татуировку на вашей правой руке.

Четыре буквы на пальцах, наверное, чье-то имя… А если бы вы сидели с другой стороны, татуировка бы не бросалась в глаза, и все внимательно вас слушали.

В кабинете воцарилась благоговейная тишина. Губернатор мрачно разглядывал

татуированную кисть. Говорят, в молодости он был киномехаником. А когда клубные

работники начинают руководить миллионными областями, случаются всякие курьезы…

Больше с Довганем мы не встречались, через несколько месяцев он отбыл в Киев.

Чем он занимается сегодня, мне неизвестно.

_______________

ДРУЗЬЯ И НЕДРУГИ

Не знаю, так ли это у других, но, оглядываясь назад, я почему-то прихожу к

грустной мысли, что на каждом этапе моей жизни среди добрых порядочных попутчиков

всегда случались люди, которых я всей душой ненавидел. Не мог их терпеть, считал

своими злейшими врагами, возможно, так оно и было, но… проходило время, наступал

новый этап — и все они, один за другим, куда-то из моей судьбы исчезали, растворялись на

минувших жизненных горизонтах, оставляя слабые следы в памяти да затянувшиеся

зарубки на сердце.

И нет у меня уже давно к ним ненависти, так, легкое недоумение: как я мог этим

людям, которые в моем сегодняшнем понимании — пшик! — ровным счетом ничего собой

не представляют, уделять так много чувств, терзаний и боли… И, вообще, со мной ли все

это было?

…Мой одноклассник Жора Заинчевский, сын зубного техника, швырявший

направо и налево легкими папиными деньгами, наглый удачник и признанный школьный

сердцеед, небрежно хвалившийся своими любовными похождениями с Той, Которой

тогда навеки было отдано мое сердце. Кстати, как я теперь это понимаю, говоривший

чистую правду…

186

Не помню уже какой это был праздник, когда нашу школу катали на пляжном

трамвайчике, но никогда не забуду невольно подсмотренного мгновенья: любимая, в

белой наглаженной сорочке с развевающимся на ветру ярко-красным пионерским

галстуком, облокотившись на перила, отстраненно наблюдает за проплывающими мимо

прибрежными плавнями, разглядывает красочные днепровские виды с таким

неподдельным интересом, что кажется даже не замечает, как цепкие руки ловеласа

Заинчевского гладят ее оформившиеся девичьи груди. И лишь пунцовые щеки да

раздувающиеся ноздри выдают участие красивой пионерки в этом процессе…

Сегодня профессор Заинчевский, мой в прошлом счастливый соперник, заведует

кафедрой одного из столичных вузов. О нем мне известно немного: имеет несколько

взрослых детей от разных жен, живет в гражданском браке с одной особой, лет на сорок

его моложе. В прошлом году я его случайно встретил. Как узнал — сам не пойму: слюнявый рот, в уголках мутных глаз старческие слезинки, заметно сгорблен, а ведь ему

нет еще и семидесяти — здравствуй, дружище Игорь!

Ну а она осталась в Херсоне, много лет работала на полупроводниковом заводе

технологом. Давным-давно бабушка. Медленно ходит. Очевидно, больны ноги. Ее завод

закрыт, пенсия маловата, иногда вижу ее на рынке в торговых палатках, трудится

реализатором. Интересно, помнит ли она ту давнюю прогулку на катере?

Я — помню…

***

… Младший лейтенант Зелинский, сверхсрочник, командир взвода управления, бродивший поблизости кругами, когда узнавал, что кто-то получил из дома посылку.

— Покажи, что там у тебя! Нет ли лишнего? А зачем тебе эта колбаса? Небось, домой пишешь, что здесь плохо кормят?

— А чего это она такая твердая? Как это — сырокопченая?! Ага, сырая, значит, тогда

давай ее сюда… Еще отравишься, салага!

Конечно, типаж сей был мелким подонком, а вот за столько лет фамилия его не

забылась. Сам не куривший, он не забывал отбирать из солдатских посылок по несколько

пачек сигарет с фильтром, говоря при этом:

— Курить, хлопцы, вредно! Ой, как вредно!

А попробовал бы кто-нибудь, получивший денежный перевод, не одолжить ему

трояк с десятки!

Честно говоря, кормили нас в части плохо, единственный просвет — это посылки да

редкие денежные переводы. А этот вечно глумящийся, с отвратительной ухмылкой шакал, разыгрывающий вершителя наших судеб…

Я вспоминаю сейчас этого худого, нескладного верзилу и ничего, кроме жалости и

презрения к нему, не испытываю. Но когда-то…

Интересно, где он сейчас? Жив ли? Все такой же упырь? Или отнятое когда-то у

наших солдатиков — таки стало комом в горле?

***

Профессор Губенко, завкафедрой психологии… Сегодня, на основании

многолетних наблюдений, могу утверждать: люди, подобные ему, — особое явление в

педагогике. Их, слава богу, не очень много. Но если вам знаком учитель, которому

доставляет удовольствие ставить своих учеников в трудное положение, получающий

истинное наслаждение от ощущения своей всесильности, — значит, вы знакомы с

профессором Губенко.

Никто не знает, почему губенки так склонны упиваться своей властью над теми, кто имел

несчастье угодить в сферу их профессиональной деятельности. Возможно всякое: унижения, испытанные в далеком детстве, выраженный комплекс неполноценности, понимание своей ущербности или — на уровне подсознания — стремление к

самоутверждению. Как правило, такие люди внутренне очень одиноки. Внешне они

187

выдержанны и немногословны, в достаточной степени дистанцированны от окружающих.

Но этот цепкий, оценивающий взгляд…

Студент, бойко отвечающий на экзамене на все вопросы своего билета, тут же

получает от губенок целый веер дополнительных. Но стоит испытуемому сказать, что

«этого мы еще не проходили», то — можете в этом быть уверены! — все остальные

экзаменуемые неминуемо обречены отвечать на тот же злополучный вопрос.

Обычно студенты быстро наводят справки об интересующих их преподавателях.

Профессор Губенко был разведен. Жена ушла от него лет пять назад, оставив на память о

счастливо прожитых годах сына-второклассника, похожего на папу, как две капли воды.

Возможно, потому и оставила…

Окружающий мир был для профессора чужд и враждебен. Не исключено, что он

просто мстил всем за свою безрадостную судьбу. Ребенка он холил и лелеял, не давал

сесть на него и пылинке, мальчик был для него всем. И когда студенты решили проучить

ненавистного педагога, выбор самого уязвимого места был легко предопределен.

Разумеется, делать что-то плохое дитяте никто не собирался. Поэтому поступили

проще: однажды в зимний гололедный день во время экзамена в деканате раздался

телефонный звонок. Дежурная сестра приемного отделения областной больницы просила

передать профессору Губенко, что его сын, ученик 7 класса 30-ой школы, играя во дворе

на переменке, поскользнулся, упал и попал под колеса автомобиля, завозившего продукты

для школьной столовой. Ребенок в реанимации, положение крайне серьезное, и было бы

хорошо, если бы родитель постарался успеть к сыну в больницу.

Я как раз отвечал профессору, когда в аудиторию ворвалась встревоженная

секретарша и стала что-то сбивчиво шептать на ухо нашему экзаменатору. Его лицо прямо

на глазах залилось меловой краской, он вскочил и на негнущихся ногах, спотыкаясь, оставив на столе экзаменационные ведомости и журнал группы, вышел из помещения.

Дальше экзамен уже принимал несколько растерянный ассистент. И хоть продолжался он

еще несколько часов, но Губенко в этот день на факультете больше не появился.

Наверное, это был самый счастливый день и для наших студентов, без придирок сдавших

нелегкий экзамен, да и для самого профессора, который заново обрел любимого сына, здорового и невредимого. Говорят, из этого урока он сделал верные выводы.

***

А сколько кровушки попил у меня гнусный секретарь райкома, жена которого

работала в моей школе?.. О нем я, кажется, уже рассказывал в этой книге, и вспоминать

всуе его особу мне не сильно хочется. Вознесшись до должности секретаря, он вообразил

себе, что я, сломя голову, начну награждать его благоверную. Видите ли, ей сильно

хочется стать отличницей образования и старшим учителем. Не тут-то было… Поняв, что

тянет пустышку, стал выжимать меня из райцентра. Женушка его тоже подсуетилась: стала плести в школе мелкие интриги налево и направо. Про таких китайская народная

мудрость гласит: только чиновник, наконец, получает желанное повышение — начинают

взлетать под облака все его домашние, включая кур и собак…

В конечном счете, я был вынужден уйти из райцентра директором в Городний

Велетень, но от этого только выиграл: отныне в Белозерском районе меня ничто уже не

удерживало. Через несколько лет я перешел в Херсон, где со временем и открыл главную

школу своей жизни — еврейскую, № 59, где и проработал почти два десятилетия.

… Вспомнился показательный штрих: этот секретарь чтением книг особо не

увлекался. Собственно, это его личное дело. Но домашнюю библиотеку, пользуясь своими

возможностями, он комплектовал избирательно: видное место в ней занимали сотни

специфических фолиантов из серии «Пламенные революционеры». Считал, видно, что так

ему надлежит поступать по должности — престижно, показательно и со вкусом.

188

Интересно, что он делает сейчас, когда революционеры вышли из моды, со своей

компартийной макулатурой? Или революцию собирается делать, чтобы опять прийти к

власти?

________________

ЛУЧШИЙ ТОСТ КАРЬЕРИСТА

Знаете ли вы, что такое социалистическое соревнование? А что означает звание

«ударник коммунистического труда»? Если не знаете — не беда, все равно теперь это уже

никому не пригодится. А когда-то…

Осенью 1977 года я, тогда молодой директор Белозерской школы № 2, был

включен в межрайонную комиссию по подведению итогов социалистического

соревнования между школами Белозерского и Цюрупинского районов. В комиссии было

порядка 10 человек: представители партийных органов, областного отдела народного

образования, института усовершенствования учителей, проверяемого районо и по одному

директору школы из соревнующихся районов. Нас разделили на две бригады. Я

участвовал в проверке школ Цюрупинского района, а директор школы из Цюрупинска –

нашего.

Сегодня можно уже признаться: своему тогдашнему назначению в столь

ответственную комиссию (в мои обязанности, как я это понимал, входила защита

интересов своего района, то есть выявление всяческих недостатков в работе школ наших

соперников) я был несказанно горд. Но заврайоно Марина Коробец предупредила, чтобы

я не слишком усердствовал: посмотрим, как будет в нашем районе вести себя их директор, и будем поступать адекватно.

Скажу пару слов о том, чем было для нас тогда социалистическое соревнование.

Проверялись разные показатели. Подготовка школ к учебному году (уровень

проведенного ремонта); наличие новых учебных кабинетов и как содержатся прежние; есть ли в школе музеи (тогда было очень модно иметь Ленинские музеи и даже Музеи

хлеба); ухожен ли школьный двор; что представляет собой спортивная площадка и так

далее, и тому подобное. Не учитывались только вещи второстепенные (!): как школа

обучает и как воспитывает своих питомцев. Впрочем, здесь я не совсем прав: если за

учащимся числилось правонарушение, и это фиксировалось детской комнатой милиции, то возможность школы занять в соревновании призовое место существенно снижалась.

Конечно, директора учебных заведений старались показать товар лицом. Школы

были выдраены и вычищены, все блестело, ученики при виде незнакомых гостей чинно

здоровались. Мы посещали за день одну — две, в лучшем случае, три школы. Везде нас

пытались усадить за стол, угощение было обильным, выпивка лилась рекой. В течение

первой недели у меня настолько все смешалось в глазах, что я уже не помнил, где и в

какой школе мне довелось побывать.

По Белозерскому району моталась другая бригада, и меня очень тревожило, какие

результаты покажет моя школа, которую, в связи с отсутствием директора, представляла

завуч. Мама, кажется, тоже стала всерьез беспокоиться, причем, не столько о результатах

проверки моей школы, сколько о том, чтобы я ненароком не спился от такой бурной

общественной деятельности.

Парень из Цюрупинска вел себя в нашем районе лояльно. Так же поступал и я, и

потому моя роль в проверке наших соперников свелась к чисто номинативной функции: пить, гулять и подписывать акты проверок.

Из посещенных двух десятков школ мне запомнились две. Вернее, не школы — они

все были мне на одно мое пьяное лицо — а их директора. Один из них, крепкий хозяин, пожилой полный мужчина с протезом левой руки, кажется, по фамилии Кудря, привел нас

189

обедать к себе домой. Жил он в метрах тридцати от школы. Убранство жилища сельского

директора впечатляло: ковры, цветной телевизор, хрусталь.

— Умеет мужик жить, — подумалось мне. А в самый разгар застолья, когда

заведующий Цюрупинским районо, тоже принимавший участие в проверке, попросил

хозяина рассказать, как еще в шестидесятые годы ему удалось приобрести для школы

новенький грузовой автомобиль, вещь по тем временам крайне дефицитную, тот

поделился с нами историей, которая его умение жить полностью подтверждала.

— Воевал я на Южном фронте, а после — на Третьем Украинском, — охотно стал

рассказывать он. — Был связистом, дважды ранен. Вот, в конце 43-го оторвало руку, отвоевался, значит. После учился в пединституте, работал в школе, с 1954 года –

директором. Так что, руководящий стаж у меня самый большой в районном образовании, скоро 23 года. Ну, школа, сами видели, неплохая. Коллектив хороший. Свое дело знаю –

не мешать людям работать. Обеспечивать всем необходимым для процесса. Война до сих

пор дает себя знать: как фронтовик, не стыжусь требовать льгот, особенно, для своей

школы. Спасибо райкому и районо, — кивнул он в сторону заведующего, — дают нам все в

первую очередь. И мебель новую, и деньги на ремонт, и лимиты на дефицит открывают…

А вот машина для сельской школы — моя давняя мечта! Чего я только ни делал, куда ни обращался — везде от ворот поворот, не положено…

Где-то в году, кажется, 1966-ом отмечали мы в райцентре День Победы. Сидели

компанией фронтовиков-ветеранов в вестибюле дома культуры, там обычно для нас столы

накрывали, ну и поделился я с Никитенко, нашим первым секретарем, он тоже успел

хлебнуть фронтового лиха, своей проблемой. Тот стал расспрашивать: где я воевал, на

каком фронте, кого обслуживал связью. А как узнал, что пришлось мне и на КП маршала

Малиновского побывать, тянуть к нему катушки, сразу встрепенулся:

— Да машина у тебя, друг, считай, в кармане! Тут только надо не оплошать: катай

ему письмо, напомни о себе, расскажи, как воевал и без руки остался, пусть человеку

будет приятно, что его бывший солдат, инвалид войны, трудится директором школы, воспитывает сельских детишек, рассказывает всем про любимого маршала, как он, герой

наш, сражался доблестно да тебя на гражданку напутствовал! И не забудь в конце сделать

приписку маленькую: мол, так и так, нуждается позарез сельская школа в грузовом

автомобиле; да не скромничай, парень — не для себя же лично легковушку просишь…

Только подумай хорошенько, как сделать, чтоб послание твое ему лично в руки

попало: таких писем министр обороны, наверное, в день сотни получает. Читают их

помощники, писаря всякие, и надо ввернуть туда такую хитрую штуку, чтобы они не

могли отвертеться — показали маршалу.

И вот запал мне этот совет в голову, приезжаю домой, а сам все думаю: чем бы

мне зацепить его помощников, чтобы им самим захотелось показать мое письмо

министру?

Честно говоря, не спал пару ночей, пока меня не осенило…

Итак, пишу в Министерство обороны, отсылаю и начинаю ждать. А у самого от

нетерпения поджилки трясутся: как там, пройдет мой план или очередной поворот от

ворот?

…Вы не поверите: все получилось, да еще как! На пятый день вызывает меня

областной военком, звонит лично, требует срочно явиться. Приезжаю, спрашивает, откуда

знаком я с министром, с какой стати надумал писать ему, а потом достает из ящика стола

заполненный бланк, протягивает мне и говорит, что это разнарядка на получение в

местной ракетной части грузовика для школы. Вот так мы и разжились машиной.

— Да вы лучше расскажите, что такого написали, что письмо попало прямо к

маршалу! Что же вас тогда так осенило? — желая удивить присутствующих, попросил

заврайоно.

— Скажу правду, пришлось чуток подлукавить… — смущенно протянул

подвыпивший ветеран. — Я смикитил, что нужно написать что-то такое, чтобы обслуга

190

министра осознала, что письмо это не должно затеряться среди другой писанины. Чтобы

поняли, что шефу будет приятно в их присутствии прочитать его, глядишь, хорошее

настроение босса и на челядь прольется…

Таких, как я, связистов за войну у маршала были сотни, где уж тут было ему упомнить

незаметного хлопчика из Херсонщины… Поэтому, рассказывая в письме о себе, я рискнул

напомнить ему, как зимой 42-го на его НП разорвался снаряд, и все попадали рядом, присыпанные снегом с землею, а он один остался стоять у бруствера, чуть согнувшись, и

продолжал руководить боем… Так я и есть тот сержантик, который тогда отряхивал его

шинель и продолжал передавать команды на позиции. Такое письмо было просто

невозможно не передать маршалу в руки, а остальное — вы, наверное, понимаете сами.

— А что, на самом деле был такой случай? — спросил я.

За столом почему-то замолчали и даже переглянулись. Мне почему-то стало неловко.

Действительно, какое мое дело: человек поставил перед собой задачу — человек задачу

выполнил. Машина получена. Чем и как, кроме подобной истории, мог он еще

заинтересовать маршала?! Надо понимать, за годы войны Малиновский не раз попадал

под обстрел противника и вряд ли помнил каждый наблюдательный пункт, где его

подстерегала смертельная опасность. А тут наш полководец получил в мирное время

самое простое, бесхитростное подтверждение своей боевой доблести. Неужели после

такого будет жаль какой-то машины?

Второй, запомнившийся мне, директор был интересен тем, что в своей школе завел

настоящий живой уголок. Школа была так себе, но всех гостей непременно водили на

экскурсию по школьному подворью, где кого только из наших братьев меньших не было: в специально построенных детьми деревянных домиках-конурах жили молодой ручной

волчонок и старая грязноватая лисица, несколько серых кроликов возилось неподалеку от

дружной семьи грациозных аистов. Конечно, такое зрелище вызывало у гостей

неизменное восхищение. Как и автор этой красоты — директор-природолюб. Но

подлинным украшением живого уголка был, несомненно, небольшой, метров десять на

пятнадцать, бассейн, вырытый в самом углу двора, в котором плескалась дивная пара

задумчивых белых лебедей.

Чудные птицы, занятые исключительно сангигиеническими личными заботами, медленно перемещались по небольшой акватории искусственного водоема, полностью

игнорируя зрителей. За ними можно было наблюдать часами. Они чистили свои перья, лукаво прятали головы в крыльях друг у друга, плескались у небольшой плетеной

корзинки, установленной в виде домика в центре бассейна. Эта прекрасная парочка жила

своей насыщенной птичьей жизнью, не обращая внимания на тех, кто наблюдал за ней

или проходил мимо.

Не знаю почему, но, глядя на них, я испытал ощущение легкой тревоги, как это бывает, когда мы еще не в состоянии четко сформулировать непрошеную мысль, но неосознанный

сигнал уже мозгом получен, и странное беспокойство начинает постепенно овладевать

нашим сознанием.

И только уезжая из школы, я, наконец, понял причину этой тревоги и, прощаясь, спросил директора: охраняют ли они лебедей от поползновений сельских хулиганов? И, вообще, не опасаются, что птицы могут когда-нибудь просто улететь? Или подрезали им

для надежности крылья?

Директор, снисходительно улыбаясь, как говорят с людьми, слабо разбирающимися в

подлинных реалиях жизни, охотно пояснил, что остерегаться сельчан не стоит, так как

«вси у за́хвати» от белоснежных красавцев. Тем более, по вечерам на школьном подворье, где разбиты цветники и установлены удобные скамейки, обычно гуляет сельская

молодежь, и вряд ли найдется среди них такая "нелюдь".

А вот насчет улететь — тут несколько иная картина… Крылья птицам никто, конечно, не подрезает. Да и это излишне. Потому что взрослые лебеди, действительно, умеют

191

летать, и не просто летать — а на очень большие расстояния. Но есть тут одна заковыка, которая сводит к нулю любой риск утраты этих бесценных экспонатов школьного живого

уголка.

— Вы обратили внимание на размеры бассейна? — спросил он. — Они гарантируют нас от

всяких непредвиденных случайностей пуще любых подрезанных крыльев. К вашему

сведению, коллега: для взлета взрослых лебедей надо 150 метров чистой воды…

С тех пор прошло много лет, но эти слова мне запомнились надолго. И когда я в одной

компании, где было несколько народных депутатов и первые лица области, предложил

тост за то, чтобы у каждого из участников банкета всегда были свои 150 метров чистой

воды — для несомненного взлета и служения обществу на более высоком уровне, в

помещении наступила тишина. Все встали, как встают, когда звучит тост «за дам», и

молча посмотрели в глаза друг другу. Думаю, губернатор после этого, возможно, стал

чуть меньше доверять своим заместителям, охотнее других откликнувшимся на этот тост.

А мой сосед, полковник милиции, опрокинув рюмку, сказал тихо, только для меня:

— Ваш тост не плох, но есть одна деталь: когда стремишься к хорошему взлету, не грех

подумать и о безопасной посадке…

__________________________________

БЕРЕЧЬ СВОЮ ГОЛОВУ

Все-таки мой Херсон — необычный город… И даже дело не в его названии, вызывающем у

некоторых игривые ассоциации. Что-то есть в нас такое, чего у большинства других

людей не может быть по определению. Возьмем милый пустячок — день рождения города.

Каждый город отмечает эту дату — с уважением к своему прошлому и надеждами

на достойное будущее. Другое дело — Херсон. Даже в такой мелочи он выделяется не в

лучшую сторону. При нынешнем мэре, например, наш город сделал необычный для

большинства других городов кульбит: «отвязался» от жесткой привязки к твердой дате

своего рождения — 18 июня 1778 года, когда был подписан Указ императрицы Екатерины

Второй о возведении крепости и верфи, названной ею в честь древнегреческой колонии

Херсонес звучным именем «Херсон».

Вот и плывем мы в бурном житейском море, отмечая последние годы эту дату то в

июле, то в августе, а то и, как в нынешнем году, в середине сентября.

Конечно, есть здесь со стороны мэра некоторое неуважение к городу и его

жителям, имевшим несчастье оказаться под его, скажем мягко, не самым мудрым

руководством. С другой стороны, чего коренные херсонцы вообще могли от него, уроженца других краев, ожидать?

Впрочем, многое здесь взаимосвязано. Только у города по имени Херсон может

быть мэр по фамилии Сальдо. И честно скажем: только мэр с такой интересной фамилией

может позволить себе подобные вольности в обращении со святыми для любого херсонца

датами.

Объективности ради, надо признать, что он праздники любит и умеет красиво их

отмечать. Как ни странно, для народных гуляний в нищем городском бюджете всегда

находятся средства. Правда, злые языки болтают, что процент чиновничьего «отката» с

таких мероприятий удивительно высок, а количество фейерверков иногда превышает

количество залпов, позволяя списать на воздух приличные деньги. Да и приглашения

именитых деятелей искусства иногда обходятся непомерно дорого для захолустного

областного центра, но что тут поделаешь — красиво жить не запретишь!

Вот и мне, из всех мероприятий нынешнего Дня города, которые состоялись в

субботу 19 сентября, больше всего запомнились показательные выступления взвода

192

спецназовцев, привезенных для услаждения некоторых агрессивно-кровожадных

херсонцев из соседнего Николаева.

Описывать кровопролитное сражение, с автоматными и пулеметными очередями, взрывами шумовых гранат и густым дымным шлейфом от специальных дымовых шашек, устроенное гостями рядом с моим домом, на площади Героев Сталинграда, я не стану.

Остановлюсь только на двух вещах, которые вызвали у меня грустные размышления.

Во-первых, нужны ли современной армии те сомнительные военные новшества, которые продемонстрировали николаевские армейцы: крупнокалиберные пулеметы, установленные на базе легковых открытых УАЗиков? Использовать в бою такие

пулеметные экипажи, выделяющиеся на местности и совершенно незащищенные, практически, невозможно. Их легко подавит любой автоматчик из наспех отрытого окопа.

Всем известно, что украинская армия финансируется плохо. Правда, генералов у

нас почему-то становится с каждым годом все больше и больше. Зато высота их фуражек

надежно скрадывает кубические фигуры доморощенных полководцев, вытягивая их ввысь

до чемпионских баскетбольных размеров.

Впрочем, эту животрепещущую тему лучше трогать не будем: как любил говаривать

знакомый ротный старшина, это политика не ротного масштаба…

Вернемся к грозным УАЗам. Что стоит за этой имитацией? Сколько ни думал, появление такого странного гибрида — пулеметов-вездеходов — объясняется, пожалуй, только удивительной преемственностью украинских вояк: ведь это не что иное, как

пулеметные тачанки начала прошлого века! Помните, незабвенного батьку Махно? Вот и

наши вооруженные силы, ввиду отсутствия средств на современное техническое

переоснащение, становятся потихоньку модернизированными махновцами. Еще бы и

воевать, как те, научились… Но, глядя на наших мордатых генералов, с испитыми

багровыми ряшками, я в этом сильно сомневаюсь.

И второе, более серьезное, поскольку связано со здоровьем наших воинов. Надо

признать, николаевские спецназовцы творили в тот день просто чудеса. Я не напрасно

вначале назвал это показательное сражение кровопролитным. Если в современных армиях

головы военнослужащих, в основном, используются по назначению: для овладения

сложной техникой (не пулеметами-тачанками, разумеется!) или тщательного

продумывания тактики и стратегии боевых операций, то для наших военных собственная

голова, скорее всего, является подручным средством повышенной крепости. Спецназовцы

продемонстрировали это, разбивая о свои головы все, что подвернется под руку: стопки

кирпичей и толстые доски, а кое-кто был не прочь разбить о свою башку вдребезги и

бутылку от шампанского…

Дошло до того, что один 23-летний богатырь, красуясь пред разинувшими рты

девчонками, так грохнул себя по кумполу стопкой красных огнеупорных кирпичей, что

тут же, потеряв сознание и залившись кровью, упал навзничь.

Это был тот редкий в украинской армии случай, когда кирпичи — выдержали, а

голова — нет…

Его сразу забрала скорая, а легкий переполох на площади быстро затмили взрывы

шумовых гранат и ярая рукопашная схватка, напоминающая детективные телесериалы.

Итак, солдат попал в госпиталь, будем надеяться на хороший конец этой истории.

Но вопросы остаются.

Во всем мире при боестолкновениях используются разные виды оружия. И в

армии, прежде всего, обучают умелому владению ими. Почему же у наших солдат

предметом особой боевой доблести и повышенной крепости — является, исключительно, голова?

Разве в наших войсках нет квалифицированных медиков? Или не ясно им, что

каждый мощный удар по «чердаку» с архиважной целью разрушения кирпичей или досок

— это, как минимум, микросотрясение мозга? Кто будет нести ответственность, если в

связи с подобными манипуляциями отважный боец станет инвалидом? Пусть, не сегодня, 193

а через несколько лет? Объясним родителям калеки, что он пострадал за милое

Отечество? Или найдется, наконец, порядочный человек, который поставит вопрос

ребром: немедленно запретить опасные для жизни глупости!

А всякие басни, что без крепкой головы украинскому воину никак не обойтись, оставим для детей наших депутатов и военачальников. В середине прошлого века другая

нация, восточная, тоже хвалилась рукопашными умениями своих самураев. И чем дело

кончилось? Когда в 1945 году Советский Союз открыл боевые действия на Дальнем

Востоке, знаменитая Квантунская армия, солдаты которой прекрасно владели всякими

джиу-джитсу и прочими экзотическими боевыми искусствами, была полностью

разгромлена, буквально, в течение недели.

Русский Ваня, нажрамшись любимой картошки, безо всяких рукопашных умений, с одним лишь автоматом ППШ в руках, просто не подпускал к себе близко грозных

противников — сек их, как капусту.

Он берег свою голову…

______________________

СЛЕДИТЬ ЗА БАЗАРОМ

2 октября 2009, в пятницу, отмечали День учителя. Был утром приглашен в

горисполком, где состоялся, так называемый, праздничный «диалог с мэром».

Это был еще тот «диалог»! Присутствовало человек тридцать, в основном, заслуженные работники образования. Среди них 5–6 директоров школ и лицеев, учителя, спортивные тренеры, несколько сотрудников городского управления образования.

Нарядные, гордые, оживленные, а как же — удостоились высокой чести!

Мэр, со своей вечноприклеенной улыбочкой местечкового шлимазла, с ложным

пафосом произнес приличествующий моменту спич, типа: спасибо вам за то, что вы есть, и что в былые времена научили нас читать, слагать и вычитать, что помогло нам в

непростом деле дерибана общенародной собственности и становлении наших

миллионных состояний. Кем бы и где — мы были без вас, родимые?!

Затем публику поздравил в нормальных умеренных тонах, как умный человек, который понимает, с кем и на чьей свадьбе гуляет, начальник управления образования

Никонов, а далее пошли выступления «алаверды» заслуженных «образованцев».

Боже, какие трели несли они по отношению к мэру и его помощнице, тоже из

бывших «образованок», как благодарили за то, что они «нашли время» и пригласили их на

такое ответственное мероприятие, и, более того, удостоили бокалом шампанского и

сиротской гвоздичкой каждого. Понятное дело, на конфеты или фрукты денег из

разворованной казны не хватило — но разве до обид тем, кто безмерно горд от оказанной

чести встречи с высоким городским руководством!

Какие все-таки мы рабы! Вот, несчастная директор лицея культуры, с

перекошенным в нервной судороге лицом, ну кто заставил ее, уважаемую труженицу, посвятившую всю жизнь служению детям, так раболепствовать перед этими упырями!

Ведь скоро выборы, а это значит, что сегодня она куда нужнее им, чем они — ей…

А директор технического лицея Бабенко! Ведь, на самом же деле, это серьезная и

значительная фигура, куда выше, скажем, того же мэра, мало кем уважаемого, по причине

болезненной страсти к презренному стяжательству.

Николай Иванович создал лучшее в городе среднее учебное заведение, известное

всей Украине. Сотни его воспитанников получают высшее образование в лучших

университетах. Да и самому ему немало лет пришлось трудиться заграницей. В той же

Центральноафриканской Республике, например, где в то время правил диктатор-людоед

194

(настоящий!) Жан Бокассу. Говорят, однажды этот деятель решил пригласить на званый

обед специалистов из Советского Союза, помогавших становлению человеколюбивой

африканской демократии. Среди приглашенных был Бабенко. Сколько я ни пытался

расколоть его на вопрос: чем их там кормили? — Коля упорно молчал… Сказал только, что

сотрудники нашего посольства предупредили их, что отказываться от еды нельзя. Это

может быть истолковано как неуважение к диктатору. Поэтому на торжественном приеме

все советские граждане, как загипнотизированные, не отрывая глаз, наблюдали, что ест

Бокассу и… усиленно избегали этих блюд. А сам Бабенко ел только салаты и фрукты.

И вот этот уважаемый человек на сегодняшнем приеме у жалкого городского головы

тоже почему-то нахваливает наше всенародное городское несчастье…

Со мной рядом сидела директор тридцатой школы, внучка знаковой фигуры в истории

нашего города — бывшего директора судозавода Заботина, при котором был отстроен

огромный комфортабельный микрорайон «Корабел».

Мадам энергичная, но жизнью несколько обиженная. Собственно, не жизнью, а своим

знаменитым дедушкой. Который безвременным уходом в мир иной любимую внучку

страшно подвел. Жил бы этот старик сегодня — пробивная директорша (с его-то связями!) давно бы уже стала депутатом или министром. А так, жаль, не обломилось. Приходится

крутиться на местечковом уровне…

Глядя по сторонам критически сощуренными глазами, она с сожалением промолвила:

— Ничего себе, как много у нас заслуженных…

А я — ей в унисон — коварно заметил:

— Хотелось бы знать, из каких щелей они повылезали…

Она улыбнулась, и мне почему-то захотелось ее чуток омрачить:

— Думаю, на следующий год здесь прибавится еще одной руководящей персоной.

Кстати, женщиной…

— Кто это? — заинтересовалась она.

— Да так, милая дама такая, недавно получила «отличника», так что и с «заслуженным»

не задержится. Ее известность, что тоже похвально, имеет двоякий характер: в городе ее

знают, как сильного руководителя, значительно укрепившего за последние годы

материальную базу одного из самых старых в нашем регионе учебных заведений. А в

школе ее известность, пожалуй, еще звонче…

— Что вы имеете в виду?

— Исключительно, манеру общения этого педагога со своими учащимися. Если кто-нибудь на ее уроке говорит не то или затрудняется с ответом, она раздраженно

вопрошает: — Ты что, б…, не понял? Сколько можно тебе объяснять?!

— Вы что, шутите? — удивленно произнесла моя соседка.

— Я очень похож на шутника? — грустно парировал я.

Конечно, внучка Заботина напрасно сделала вид, что не понимает, о ком идет речь. О

педагогических новшествах этой директрисы, гнущей матом на уроках, как одесский

биндюжник, известно многим. Ну и что? Зато она умеет ладить с начальством и

родителями учащихся. Тем более, в ее школе учатся, в основном, дети нынешних

нуворишей: бывших мясников, рэкетиров и банковских воришек, которые в своих

интеллигентских семьях слышат брань и покруче. Так что, никого и ничем она своей

руганью не удивляет. Хотя и, бросить небрежно на уроке: — Да забеги ты наh! — может, согласитесь, не каждый…

А между тем, когда-то ее школой руководили известные в царской России деятели

народного образования. Тот же действительный статский советник барон Корф или его

преемник — профессор Якубовский.

Скажите: кто из них (даже в самом страшном сне!) мог представить себе, что их

достойные последователи, педагоги будущего, опустятся до подобной низости?

…А как бы приятно удивились в прошлом веке родители юных гимназистов, узнав о

таком уровне общения их благородных отпрысков с уважаемой дирекцией…

195

__________________

КРАТКИЙ СПИЧ

на пятидесятилетии моей первой жены Люси в шахматно-шашечном клубе в ночь на

Новый 2001 год:

«Одни люди с годами становятся старше, другие — умнеют. А есть такие — их очень

мало — которые делаются мудрее, а старше — не становятся. Вот, полюбуйтесь на мою

бывшую жену в день ее юбилея…

Кто я здесь? — Видите значок «50-летие Израиля»? Мне его вручил посол как другу

Израиля, а здесь я друг своей первой жены…»

Твой прекрасный юбилей –

Праздничная дата.

Шлет привет тебе еврей –

Бывший муж когда-то…

В твоем доме пусть уют

Будет выше крыши

И пусть все, кто в нем живут

наш привет услышат!

Для купюр и для монет

(и документов тоже)

Дарим мы сей портмонет

Из натуральной (!) кожи.

Будь счастлива –

И с деньгами

И всегда

Любима нами!

____________

Виталий и Алла

***

Получил из Новой Одессы (Николаевская область), где у меня никого нет, странное письмо, адресованное некой Бронштейн Л.И. Учитывая, что инициалы моей

жены Аллы — А.И., а не Л.И., с интересом вскрываю и узнаю, что послание для первой

супруги Люси, с которой мы расстались много лет назад. Ее бывшая сокурсница

сообщает, что их курс будет отмечать в конце лета сорокалетие окончания пединститута, и просит откликнуться и подтвердить участие в намечаемой встрече.

Звоню Люсе и рассказываю о письме. Она надолго задумывается. Меня это молчание

настораживает.

— Так ты пойдешь на встречу? — не выдерживаю я.

— Пожалуй, нет, — твердо говорит бывшая благоверная.

— Почему?

— А что мне там делать? — вопросом на вопрос отвечает она.

— Как, разве это не интересно — встретиться через столько лет? — удивляюсь я.

— Какое там интересно, да они же все для меня сегодня чужие люди. Ведь я и узнать из

них никого, наверное, не узнаю. Меня они, конечно, узнают все, — на всякий случай, поправляется она, — а вот я их — никого… Так что мне там с ними делать?..

Спрашиваю Аллу, что она думает по этому поводу.

— Твоя первая жена — настоящая женщина, — задумчиво отвечает она.

196

— Почему ты так считаешь?

— Видишь ли, она справедливо полагает, что за минувшие сорок лет все неузнаваемо

изменились. Все — но только не она…

Ай, да Люся!

________________

ГОЛУБАЯ МИНУТКА

Как-то приводил в порядок свой архив, пересматривал бумаги, уничтожал лишнее и

нашел в глубине стола старую картонную коробку, когда-то красного цвета, а теперь

ржаво-выцветшую, в которой мама хранила мои письма с армии. Десятки лет они лежали, заботливо перевязанные старенькой бечевой, присланные мной за три года армейской

службы. Мама почему-то берегла их до самого конца, хотя мы жили вместе, а после с их

присутствием мирился я, как-то неудобно было уничтожать, что-то мешало.

В общем, поглядел я на эту коробку и решил, что пришло время от них избавиться –

кому они нужны сейчас, а тем более, зачем, чтоб кто-то читал их после моего ухода?

Попросил Аллу их уничтожить, не захотел сам брать в руки пожелтевшие конверты с

моим когда-то угловатым неровным почерком — к чему лишние воспоминания, тревожащие душу и сердце?

А вчера вечером, буквально через сутки, читал мемуары выдающегося ученого

Вячеслава ИвАнова (ударение на втором слоге), по-домашнему — Комы, из семьи, близкой

к Пастернаку, Ахматовой, Либединскому и многим другим выдающимся личностям, в

которых он приводит целые тексты из писем своей мамы — отцу, друзьям, близким. И в

душе у меня защемило: зачем я уничтожил те письма? Теперь уже никогда не смогу

прочитать, как она ко мне обращалась, что писала. Так больно стало… Непоправимо до

слез. Кто меня тянул это сделать?!

И только через несколько минут сознание пронзила страшная мысль: а ведь я

уничтожил не письма мамы, а — свои наивные послания, всего лишь ОТВЕТЫ на мамины, которые рвал сразу после прочтения и ни одного, даже самого маленького, не сохранил!

С этим муторным чувством долго не мог уснуть: какова же разница между мной и мамой

— как она любила меня, и как я черство не ценил этой любви…

Так что давно следовало уничтожить эту единственную ниточку, которая нас

соединяла в далекие годы — она не память, а укор мне! Наверное, хорошо, что я раньше не

понимал этого…

Чтобы не завершать на грустной ноте, скажу, что эта история имела продолжение.

Когда я наутро рассказал Алле, как вначале пожалел об уничтоженных письмах, а после с

облегчением понял, что правильно сделал, она посмотрела на меня, на секунду

задумалась, и сказала, что, в любом случае, ничего страшного не произошло бы, так как

она их не порвала, а спрятала подальше… Зачем? — спросил я. — Чтобы не жалел, если тебе

придет в голову когда-то перечитать их, устроив себе очередную "голубую" минутку…

Сентябрь 2013

_____________________

197

«ВОЛГА» ЕГО МЕЧТЫ

Грустная история. Мой закадычный корефан Жорж Бойсфельд, знойный южный

красавец и дамский угодник, был тот еще мудозвон.

(Мудозвон — дословно, гуманоид, имеющий яйца внушительных размеров, издающие монохромный звук, богатый обертонами, в диапазоне частот, различимых

человеческим ухом без специальных устройств «Абсурдопедия») Наша крепкая мужская дружба строилась на чуде отечественного автопрома -

легковом автомобиле «Волга-21», советском шлюхен-танке, подаренном ему отцом, директором комбината, в честь поступления в Одесский технологический институт

пищевой и холодильной промышленности, сокращенно ОТИПиХП. Собственно, и

погнали меня из Южной Пальмиры, а попутно и из института, из-за его славного авто и

всего, с этим чудным автомобилем связанного.

Жорин папа, старший Бойсфельд, провел всю войну не на ташкентских базарах, как любят отзываться про евреев записные антисемиты, драп которых останавливали

пулеметы заградотрядов, а в специфически-комфортных условиях просторной кабины

ИЛ-2, прозванного пилотами люфт-ваффе «бетонным самолетом», а немецкими солдатами

— «черной смертью» или «чумой». За два года пребывания в негостеприимном к летчикам-штурмовикам военном небе, вплоть до тяжелого ранения и комиссовки в 1943 году, он

сменил три боевых машины, раз за разом покидая с парашютом полыхавший и

разваливающийся в воздухе гроб, то есть был человеком огромной живучести, которого

никакая зараза не брала, ни в небе, ни на земле. Однажды, сбитому над вражеской

территорией, ему даже довелось переходить с раненым бортстрелком линию фронта, чтобы давать потом длинные пояснения полковому особисту, вменявшему им в вину, что

они выжили.

Жорина «Волга» ничем не отличалась от других таких же красавиц, кроме одной

пикантной особенности: мощной сирены MF-Z, оружием устрашения пикирующего

бомбардировщика Юнкерс Ю-87 «Штука», в виде серебристого рожка с черной грушей, привезенной отцом с фронта и заботливо установленной моим приятелем рядом с

окошком на водительской дверце.

Возможно, моя учеба в ОТИПиХП сложилась более удачно, если бы не наши

частые поездки на Каролино-Бугазские пляжи. Как там было прекрасно в те далекие годы!

Длинная песчаная коса уходила за горизонт, и мы располагались в дивных пустынных

местах, где никого, кроме нас с двумя — тремя девочками, не было.

Каких-то 50 км шальной езды с неимоверным ревом сирены, включаемой на

скорости 120–140 км и заставлявшей все обгоняемые машины немедленно прижиматься

к обочине, а пассажиров хвататься за сердце и открывать дорожные аптечки в поисках

валидола, производили на наших спутниц такое сильное впечатление, что, по прибытии в

пункт конечного назначения, они уже полностью созревали до всего того, зачем мы туда

катались.

Конечно, беда была не в девочках, а в том, что для таких поездок требовались деньги. И

немалые. Горючее для машины. Горючее для сплоченной команды. Эксклюзивное

угощение. Импортные сигареты. И многое еще, скрашивавшее студенческие будни

будущих инженеров, королей пищевой промышленности.

А в это время Страна Советов развернула обширные программы помощи братской Кубе, и

в Одесском порту тут и там красовались высоченные бухты скатов для «Побед» и

«Москвичей», поставляемых нашим щедрым правительством на Остров Свободы. Так что

грех было разок в неделю туда не наведаться и погрузить четверку шин в обширный

багажник «Волги», чтобы загнать их на следующий день и тут же рвануть на всех парусах

куда надо.

Жаль, но всё хорошее рано или поздно кончается. Лично я из тех, у кого оно

заканчивается рано. В общем, одной злосчастной ночью потртохрана протрезвела, 198

проснулась, нас с Жорой приняли за «руци белые», и на том элегические вояжи на

Каролина Бугаз раз и навсегда завершились.

От тюрьмы меня спас Жорин папа, вынужденный из-за непутевого сынка выручать и

будущего Почетного гражданина города Херсона. Дело замяли, но последствия все равно

были. Мы оба вылетели из института, а я, в придачу, в суточный срок был изгнан из

Одессы. Кстати, те 24 часа были самыми насыщенными в моей жизни. Потому что за

столь малое время мне никогда уже не удавалось делать такую массу полезных и, главное, нужных вещей.

Так, на специально собранном комсомольском собрании механического факультета

меня в тот день исключили из комсомола. Правда, комсомольского билета я не отдал, заявив, что верну его тем, кто меня принимал. Затем забрал в деканате свои документы, выслушав от декана профессора Красотова, что из меня не только приличный инженер, но

и просто порядочный гражданин никогда не получится. Потому что «всунуть кинжал в

спину кубинской революции» может только отъявленный негодяй и мерзавец. Получил в

милиции уже «распрописанный паспорт». Позвонил с телефона-автомата Жоре, но

напоролся на его маму со странной фамилией Зильцер-Шпанская, произнесшую

несколько оскорбительных для моего города слов. Купил за 5 рублей билет на ракету на

подводных крыльях. Рассчитавшись с хозяйкой, стал собирать вещи и чуть не подрался с

ней, обнаружив пропажу синего нейлонового плаща.

Старая курва, видя, что я спешу, сделала обиженный вид и стала, поднимая

выщипанные мышиные бровки, многозначительно вертеть в руках телефонную трубку. С

горя побрел в универмаг на Пушкинской и случайно наткнулся на дефицитный японский

зонтик. Тут же отбил чек, желая скромным подарком смягчить горечь мамочкиных

утраченных надежд по высшему образованию для любимого сыночка. Поехал на трамвае

к девушке Миле, на которую еще две недели назад имел виды по части романтического

путешествия на море с сиреной. Добился клятвы, что «мы еще встретимся». На том и

отбыл на «ракете» домой, где вместе с японским зонтиком выгрузился в речпорту.

Разговора с мамой по поводу моего скоропалительного возвращения почему-то не

помню. Может, ей зонтик не понравился. Особенно на фоне преждевременного

завершения одесского проекта. Зато в памяти по-прежнему свежа стройная барышня

Вика, в широкой ворсистой юбке в крупную шотландскую клетку, с которой я

познакомился этим же вечером на танцплощадке в клубе кораблестроителей ДКС. Тот

еще был денечек!

Так получилось, что с Жорой я встретился только через 10 лет. За эти годы я отслужил в

армии, окончил пединститут, стал работать директором Понятовской восьмилетки. Мой

приятель внешне почти не изменился, но какая-то метаморфоза с ним произошла. Я долго

думал, в чем дело, и лишь после понял, что мне мешает воспринимать его как раньше. Из

глаз моего товарища исчез былой блеск. Он стал апатичен, медлителен, напоминая своим

обликом снулую рыбу.

Мы посидели в ресторане, с трудом удалось его разговорить. Никогда не думал, что

можно сломаться на такой чепухе, как он.

Оказывается, после исключения из института Жора устроился на папин комбинат, чтобы выждать время, пока все уляжется и можно будет восстановиться в институте. Но

неприглядная история сыночка подкосила здоровье отца и через полгода его не стало. А

еще через несколько месяцев мадам Зильцер-Шпанская, не выдержав тягот вдовства, снова захотела замуж. На ее сочные прелести и неплохую квартиру покусился майор из

высшего Одесского артиллерийского училища.

Мама решила забрать автомобиль и дала сыну недельный срок привести его в

порядок и сдать ключи от гаража. Жора с остервенением принял новость и бросился к

знакомому из автосервиса на Пересыпи. За несколько суток ими была проведена огромная

работа: все более — менее новое и исправное, включая двигатель и рабочие узлы

трансмиссии, было поменяно на еле живое, с весомой доплатой за неравноценный обмен.

199

Возможно, читатель помнит, в каком дефиците были тогда автозапчасти, так что

заработанное позволило Жоре приобрести новенький чешский мотоцикл CZ-350.

На нём катался он недолго. С матерью не разговаривал. Меж ней и папиным

преемником случился разлад. Лишь старые связи помогли безутешной молодухе выписать

его из квартиры и отправить обратно в казарму.

Не найдя счастья на стороне, она решила строить мир дома, и в один несчастный

день отдала сыну ключи от «Волги»: — Забудь, что было. Пользуйся — она твоя!

Вот тут-то Жора и сломался: с ним произошел нервный срыв, даже пришлось

лечиться. Образования он так и не получил. Где-то работает снабженцем. Не любит

вспоминать Каролино-Бугаз. Потух. Несколько раз женился.

Недавно совершенно случайно узнал, что семья Георгия Бойсфельда давно живет в

Германии. Вспоминает ли он «Волгу» своей мечты, предавшую его так вероломно?

____________

ИЗ ОТКРОВЕНИЙ КОМПОЗИТОРА ВЛАДИМИРА БЫСТРЯКОВА

— Хемингуэй говорил: «Половой акт с утра стоит страницы хорошей прозы!»

— Некоторые джентльмены брюнеткам предпочитают блондинов…

— Поговорим о крепкой мужской любви имени Бори Моисеева…

— А у Региночки (жены Быстрякова) хватило еще ума прийти знакомиться с будущей

свекровью в школьной форме с косичками. (А ему было 36 лет).

— Над мамой я тоже любил пошутить. Провожает она меня на вокзал во Владивосток, я

смотрю в ее глаза проникновенно и говорю:

«Посмотри на меня внимательно. Запомни меня таким. Долго в твоих ушах будет

звучать мой одинокий смех…»

— «Сволочь! Он еще издевается!» — хваталась за сердце мама бабушке.

Быстряков любил бабушку, называл ее «Степан», и у них была любимая шутка: когда приходили гости, он в апофеоз пьянки по-хозяйски хлопал в ладоши и выкрикивал в

пустоту:

— «Степан!». Открывались двери, заходила бабушка с подносом, на котором стоял

графинчик ликера и стопочки, и кланяясь, говорила:

— «Барин, как вы велели».

— Мы представители самой древней профессии. Спим за деньги.

— ??? — Сторожа мы…

На вопрос: «Как вам красавицы?» на конкурсе «Мисс Европа» польский режиссер

Ежи Гофман ответил по-русски:

— «Очень красивые. Такие глаза, ноги, груди… Е-ть некого!». Повисла пауза. Я

переспрашиваю:

— «Мы не ослышались? Может, это что-то по-польски другое означает?»

— «Нет-нет, вы все правильно поняли. Любоваться есть кем, е-ть некого. У них

вместо чувств — цифры в глазах».

— (О Давиде Яновиче Черкасском). Если человек в 69 лет по-прежнему работает в

активном сексе — это вызывает восторг. Плюс хорошо пьет. Однажды Регина уехала.

Додик узнал, что хата свободна, и пришел ко мне в гости с девушкой на очень высоких

каблуках. Я им уступил спальню, и через некоторое время оттуда понеслись такие крики, которые не снились и Броневому в гестапо в «17 мгновений весны». В общем, орали так, будто он ее трахал расческой. Спустя время он пошел мыться, а я вижу в дверном проеме: на кровати лежат голые ноги в тех же каблуках. Меня это несколько задело. Захожу и

говорю:

200

— «Дамочка, вы вроде не на улице». На что она отвечает: — «Понимаете, Давид

Янович — эстет. А если я сниму туфли, мои ноги будут казаться короче». Я подумал: «Ого, даже так?!»

***

Я прочитал эту веселую галиматью и, в свою очередь, подумал: классная

самохарактеристика! Еще и успевает сочинять музыку …

_______________________

В ДРУГОМ РАКУРСЕ

_____________

* Древняя мудрость (например, моя собственная) гласит: найти ваше счастье может

любой, вот потерять его способны только вы сами…

* Моей Алле посвящается:

Чем твоя жена умнее,

Тем тебе с ней жить труднее…

* От неразделенных поисков большой человеческой любви многие уходят в огромный

мир бескорыстных чувств к животным. И находят там во сто крат больше добра и тепла, чем у собратьев по разуму. Не верится? Тогда попробуйте представить, что вам предстоит

сделать серьезный выбор: кому даровать жизнь — вашему любимому котенку или нашему

всенародно избранному президенту? В 90 % случаев ответ однозначен. Страшно…

(За президента в этой схеме лишь тот, у кого нет кошки).

* Недавно, приобретая билет на самолет, я поинтересовался у кассира авиакасс, молодой

приятной женщины: доводилось ли ей оформлять билеты на рейс, который бы кончился

катастрофой?

Она сначала не поняла, потом побледнела и, оглянувшись по сторонам, тихо сказала:

— Но я же не виновата… И вообще, мы продаем билеты не на свои самолеты, у нас своих

нет…

* В эти дни Израиль ведет войну с террористами Хезболлы. Ряд городов Ливана, где они

укрываются, в сплошных руинах. Корреспондент российского ТВЦ удивляется, что в

Ливане никто не грабит брошенные жилища:

— Наверное, потому что идут частые бомбежки, — предполагает он. Ему и в голову не

может прийти, что где-то есть просто честные люди…

* По поводу недавнего выступления профессора Н. из Киева в институте

усовершенствования. Целую ночь трястись сюда в поезде, потом так же добираться

обратно, и все это лишь для того, чтобы еще пара сотен людей могла убедиться, что ты

дурак…

* Мой хороший знакомый часто говаривал, что не верит никому. Никому на свете — даже

своей руке он не верит. Потому что, когда ложится спать, кладет ее под голову справа, а

201

просыпается — она где угодно: на подушке, под одеялом, еще где-то… И это собственная

рука! Что говорить тогда о чужих людях?!!

* Мне всегда было трудно ладить с начальством. Честно говоря, я этому так и не

научился. Выступал против — меня, естественно, ненавидели. Пытался смиренно

соглашаться — ненавидели еще больше, понимая, что такой, какой есть я, никогда не

сможет искренне сотрудничать с такими, какие есть они. Плохо.

* Существует болезнь, которая, мне кажется, могла быть открыта только в нашей стране и

нашим врачом. Т. н. болезнь Бехтерева, когда по причине деформации позвонков, человек

может стоять, только низко согнувшись. Любая попытка выпрямиться причиняет ему

жесточайшую боль. Поза эта именуется «позой просителя». Похоже, целая страна болеет

этим заболеванием. Конечно, эта болезнь известна во всем мире, но только у нас такой

позой страдают вполне здоровые люди…

* В разные периоды жизни категория времени воспринимается по-разному. Время

тягостно медлит, а то и вообще, кажется, стоит на месте для тех, к кому все только

приходит, кто находится в самом начале жизненного пути. И как же тогда хочется нам, несмышленышам, чтобы оно шло побыстрее, чтобы скорей наступил завтрашний день!

Еще бы: тебя все любят, мама и папа — вечны, вся жизнь впереди!

Но вот приходит пора, когда мы с удивлением замечаем, что время начинает

спешить… Что годы уходят, как месяцы, а недели мелькают, как дни… Казалось бы, старая мечта сбылась, да только теперь это нас уже не радует. Ибо учат седые мудрецы, видевшие на своем веку много, а еще больше знавшие: время идет быстро у тех, от кого

уходит, с кем прощается навсегда. Их часы сегодня спешат, а у детей их — будут спешить

завтра. Берегите большие стрелки: они замирают последними!

* Все мы связаны невидимыми, но прочными нитями… Когда я слышу мелодию давно

ушедшего композитора, упорядоченные музыкальным строем звуки-символы других эпох

или столетий, то воочию представляю себе, как сквозь огромные расстояния и временные

толщи доносится до нас крик его сердца, зов души, попытки найти бессмертие, робкая

надежда на сочувствие и благодарность:

— Люди добрые! Слышите — это я! Не верьте, что меня давно нет! Хоть изредка — но

слушайте меня! Не забывайте и не гоните в безмолвие! Я так хочу оставаться с вами…

* Телепередача «Скифии». Место действия — Скадовск. Празднуют сорокалетие местного

интерната. Играет музыка, звучат песни, много умиротворенных улыбающихся лиц. На

встречу с воспитанниками интерната, брошенными на произвол судьбы несчастными

мальчишками и девчонками, пришли их бабушки и дедушки, тоже в свое время

проживавшие в этом интернате, его первые обитатели. Меняется время, неизменны

судьбы. Или: время другое, судьбы те же…

* Как-то, гуляя с приятелем на набережной, я наблюдал, как молодая овчарка потеряла

своего хозяина. Боже, как она металась по берегу, как жалко заглядывала в лица людей, сколь тревожен и несчастен был весь ее облик… А он, бездушный, оказывается, прятался

за скульптурой «Парусника», изредка выглядывая: как там его питомица? Мне не описать

их встречу, когда он вышел из-за укрытия и подозвал ее окриком…

Как она вскинулась, как бросилась к нему, дрожа всем телом, как жарко стала лизать

своими собачьими поцелуями его чуть растерянное лицо! И не было в тот момент

счастливее этих существ на всем белом свете.

А я стоял, смотрел и думал: что — деньги? Что — машина? Что — дом? Какое, вообще, обладание может сравниться с таким всеобъемлющим счастьем?!

202

* Старые наручные часы имеют «потенциал отстраненности»: способность показывать

точное время на разных руках.

Когда-то в детстве мой закадычный дружок любил хвастаться трофейными часами

своего отца. Часы мне нравились, но я молчал. Не говорить же ему, что если папа снимал

их с живого, то он — вор, с мертвого — мародер…

После войны прошло более шестидесяти лет. Отец его находится там же, где и тот, с

которого он снял в свое время часы. Они почти не изменились: лежат, облезшие, на

потерявшем цвет иссохшемся ремешке, в том же старом трюмо на верхней полке, вечно

готовые — по первому прикосновению к заводному ключу — начать отсчитывать новое

время для новых хозяев. Они — остались прежними, а мы с другом стали за эти годы

стариками…

* В моей школе учился сын банкира Н. Обычно ученики дают у нас в залог за получение

бесплатной ученической формы и учебников — скромную сумму, кажется, 60 гривен.

Чтобы бережно с ними обращались. После окончания школы, или ухода по другой

причине, деньги мы возвращаем. Когда этот мальчик уехал продолжать учебу заграницей, отец его, банкир, неоднократно звонил в школу, осведомлялся: когда можно, наконец, получить эти деньги обратно?

Это ж надо: так уважать деньги, и так не уважать себя…

* Как-то жена пошла затачивать ножницы с округлыми краями, особенно удобные для

резки ногтей. Я их повредил случайно, о чем она и поведала уже немолодому

точильщику. Тот внимательно осмотрел принесенный инструмент и важно промолвил:

— Да, у вашего супруга повидла в голове маловато…

Алла пришла домой и с видимым удовольствием об этом рассказала.

— Что тут поделаешь, — смиренно подыграл я, — так оно, наверное, и есть… А сам со

злостью подумал:

— Профессор сраный… Ножи точит, с хлеба на квас перебивается, зато повидла у него –

полная голова, уже изо рта и ушей течет!

Теперь прохожу мимо этого точильщика и с интересом его разглядываю. Все-таки, зомбирующая какая-то фраза: настроение испортила и надолго в голове засела…

* Когда человек в детстве или юности становится сиротой — это беда. Беда и судьба… Но

впереди — вся жизнь, сложится семья, пойдут дети. Твое сиротство отступит на второй

план, а после и вовсе уйдет куда-то… Значительно обиднее, когда к нам, невзначай, приходит сиротский возраст. Когда мы — есть, и люди вокруг нас — тоже, но из тех, кто

мог бы назвать нас детским именем, спросить:

— Как дела, Витенька? Покушал ли ты? Ничего ли у тебя не болит? — нет уже

никого… Ни одного человека на целом свете, кто был бы тебе близок сверху, вот что это

такое — сиротский возраст!

Как это жутко: нет никого, кто мог бы тебя от души пожалеть, кому твоя боль была бы

больнее собственной, вот что это такое — сиротский возраст!

* Интимная жизнь зверей при ближайшем рассмотрении богата переживаниями. Чего

стоит, например, «секс-социализация» в стаях горилл! Альфа-самец (главный в стае) имеет целый гарем самок, самец рангом пониже — чуть меньше, и так далее. А низший

персонаж на социальной лестнице, омега-самец, самок не имеет вообще, посему вступает, бедняга, в гомосексуальные связи с такими же горемыками… Другими словами, у них –

это с горя, а у нас, людей — с жиру.

* Странное мнение украинских телекомментаторов в разгар чемпионата мира по футболу: 203

— «В четверг Бог внезапно забыл украинский язык и не услышал мольбу пятидесяти

миллионов украинских болельщиков… Мало того, что в субботу мы получили хорватский

инфаркт, так через неделю не задержался и словацкий инсульт…»

(Конечно, все это весьма остроумно, но… всуе, всуе… Как бы амнезия на украинцев

не привела Его к чему-нибудь для нас более ощутимому: например, хорошенькой войне

или землетрясению).

* 28 августа, 5 канал ТВ, 19.10. В Финляндии проходит чемпионат мира по метанию

мобильных телефонов. Немец бросил на 95 метров. Чемпион! Комментатор считает, что

участниками подобных соревнований движет сладостное чувство свободы, которое они

испытывают, избавляясь от своих опостылевших мобильников. Любопытная мотивация: не проще ли вообще не приобретать это компактное средство связи?! И почему, в таком

случае, нет до сих пор, допустим, чемпионата швыряния наручных хронометров — чтобы

таким образом избавиться от гнетущего чувства нехватки времени? А между тем, кажется, настоящий ответ прост, как пареная репа: людям нехрен делать! Ехать из Германии, чтобы

выбросить в Финляндии свой мобильный телефон — нет слов!

* В этот же день, канал 1+1, ТСН. Говоря о реприватизации, диктор с деланным

возмущением восклицает:

— Забирать «Криворожсталь» у украинца Виктора Пинчука, чтобы отдать русскому

Виктору Ваксельбергу! Как это непатриотично…

* 31 декабря 1999 года, вечер, двое пожилых людей, муж и жена, встречают у себя дома

миллениум. Дата, конечно, крутая: конец десятилетия, века, тысячелетия, — но я поделился

с Аллочкой не к месту пришедшей мыслью, что мы с ней в наступающем веке

обязательно прекратим свое существование, но… Скорее всего, один из нас уйдет первым, другому предстоит дальше жить одному. И предложил выпить за этого неудачника: как

же ему или ей будет плохо. Сколько слез было в глазах моей жены, когда я произнес этот

тост… Время покажет, кого ей было жалко: себя или меня.

* Недавно слушал интересную передачу радио «Свобода» о пошлости. Говоря о

безнравственности царского режима, один из участников привел в подтверждение не

очень, на мой взгляд, удачный пример:

— "Как мог царь-самодержец простить за какой-то «камешек» (бриллиант) гибель в

Иране гениального Грибоедова? — с пафосом восклицал он. — Простить убийство такого

великого писателя…"

Интересно, а что еще оставалось делать царю: начинать кровопролитную войну за

своего, скажем прямо, негожего дипломата, спровоцировавшего погром разрешением

укрыться в здании посольства евнуху, сбежавшему с драгоценностями из шахского

гарема? Или потребовать не один, а несколько бриллиантов?

* Посмотрите на тех, кто ездит на шикарных дорогих иномарках, живет в роскошных

многоэтажных хоромах, наряжается в тысячедолларовые одежды, владеет стройными

телами прекрасных молодых девушек, — не про них ли это персидская поговорка: самый

вкусный виноград всегда достается шакалам…

* «Причисленные к лику святых» — что известно об их учителях? Сохранились ли здания

школ, где они учились? Как сложились судьбы их друзей, благополучно канувших в

безвестность, — а ведь они формировали друг друга…

Школа не взращивает святых, святые делают школу — школой.

204

* Понятие «надежность» — одно из самых относительных понятий в мире. Как-то зимой в

холодном подземном переходе я встретил странного нищего. Он стоял на цементном полу

почему-то босиком в легкой рваной куртке, сквозь которую просвечивалось голое тело, и

прижимал к груди небольшую серую кошечку — пожалуй, единственное в этом мире

близкое живое существо. Может быть, она его согревала…

Так они и стояли: человек, который молча просил подаяние, и доверчиво прижавшееся к

нему несчастное животное. Несчастное — потому что для нее этот больной, слабый, разуверившийся во всем человек — был островком надежности в бушующем чуждом мире.

Жалким гарантом ее существования. Однохорошо: вряд ли она это понимала.

У каждого есть свой «островок надежности». Для одного — это близкий человек. Для

другого — любимое дело. Для кого-то — привычный быт, соседи, старая квартира, любимое

домашнее животное. Горе тому, кто теряет этот островок. Теперь он никому не нужен –

ему не нужен никто. Его одиночество глобально: его ничто не связывает ни с чем. Это –

или конец, или начало конца. Самолет, угодивший в штопор, выходит из него редко: его

ожидает скорая встреча с землею…

* Как мудро устроен мир! В конечном счете, те, кому нужны мы, для нас и оказываются

важнее всех тех, кто когда-либо казался нужен нам. А те, кому мы не были нужны, как

правило, оказывались не слишком необходимыми и для нас. Понимать бы только это

раньше…

* Некий человек ввел себе за обычай совершать ежедневно утреннюю прогулку. И каждое

утро его встречала жалкая беспородная дворняжка. Искательно вертела хвостом, сопровождала несколько десятков метров, глядя голодными глазами и ожидая, видимо, того, что он мог дать ей: еды и участия… А он всегда равнодушно проходил мимо, думая

о чем-то своем; в его огромном человеческом мире не находилось места для маленькой, никому не нужной бродяжки. И за все это время, почти за два года, он ни разу не дал ей

того, что она ожидала, а она, бедняга, ни разу не опоздала на их утреннюю встречу, на

что-то все же надеясь. В общем, ситуация, которая характеризует и человека, и собаку…

А однажды она не пришла. И вдруг человеку стало чего-то не хватать. Несколько дней

он искал ее с пакетиком еды в кармане. И не нашел. Откуда ему было знать, что она

лежит в канализационном колодце с парализованными задними лапами. Не было еды, она

понимала, что это конец, но больше всего мучилась от тоски, что больше никогда не

сможет увидеть Его — царя ее жизни, который каждое утро проходил мимо неспешной

походкой…

Если бы она знала, что он ее ищет, то может быть, собрала последние силы и смогла бы

выбраться из сырого колодца, чтобы поползти к нему навстречу. У собак лучше всего

получается любить, у людей — ненавидеть…

* Если бы можно было добиться бессмертия, то его в первую очередь обретали бы

сильные и богатые, так как именно они сегодня потребляют лучшие продукты, лекарства

и многое другое, полезное и приятное для организма. Поэтому я за — Смерть, Смерть и

еще раз Смерть, — как лучший в мире Единственный и Великий Уравниватель.

* Драгоценности имеют одно не очень хорошее свойство: они живут дольше своих хозяев.

Другими словами, они меняют нас, а не мы — их. А раз так, то по-настоящему нам никогда

не принадлежат.

Так что, взгляни на них, вспомни, кого они украшали до тебя, и подумай, кого будут

украшать после. И тогда, наконец, сделай вывод: чего они стоят на самом деле.

* У меня был товарищ, который страшно не любил губернатора Вербицкого, и у которого

в то время безнадежно болела любимая жена. И вот, когда он в какой-то день узнал, что

205

губернатора, наконец, сняли, то был так счастлив, что я с ужасом подумал, что вряд ли его

так же обрадовало бы выздоровление матери его двух детей… Пишу это не в плане

осуждения, а единственно, с мыслью: Боже, какие мы дураки! И как странно сплетены

наши ценности: подлинные и мнимые…

* 12 марта, воскресенье, Артем Кияновский рассказал о необычном служении епископа И.

На ступеньках храма — паства. Вначале — встреча архиерея. После 40-минутного ритуала –

проповедь: «Странная у вас в Херсоне, однако, администрация… Нет, нет, я не

жалуюсь: за 4 месяца выполнили все мои просьбы, предоставили дополнительно

помещения, вроде, уважают… Но я говорю: — Мало!

Они мне: — Что же еще батюшка?

— Почему в храм не ходите?

— Так вы же не приглашаете…

— Интересно, — говорю, — что, я вам должен приглашения писать, по почте

посылать? Какое еще приглашение в церковь?! Нас всех Иисус 2000 лет назад пригласил, с тех пор никаких приглашений не надо… Как вам это нравится, люди?!»

Не знаю почему, но мне показалась странной такая прыть батюшки. Бывший

таксист, строго придерживающийся профессиональной этики (пассажир всегда прав!), на

церковной службе он, однако, не по чину распоясался…

Будет со временем и еще одна его любопытная служба, когда он, подражая Отцу и

Учителю в смирении своем, станет мыть ноги напуганным местным батюшкам, так

сказать, херсонским мини-апостолам… Мыть, да в глаза им зорко заглядывать: преисполнились ли величием момента?!

* О годах с Ельциным его бывший пресс-секретарь Вощанов сказал:

— «Я потерял иллюзии — и не обрел веры». Текст краткий, а солгал он дважды: во-первых, во властные российские кабинеты обычно идут не за верой, а за чем-то другим; а

во-вторых, люди с иллюзиями туда вообще не попадают.

* Две маленькие ситуации, раскрывающие наш менталитет:

1. Президент Украины Кучма приехал в Николаевскую область, Первомайский район в

связи с опасной эпидемией в тех местах. Погибли десятки людей. Его встречали хлебом-солью, на лицах улыбки, женщины в национальных костюмах запели народные песни. Он

милостиво улыбался. Неужели ни до кого не дошло, что человек приехал на похороны?

2. Президент Путин проводит встречу с родственниками личного состава затонувшей

подводной лодки «Курск». Прошло только несколько дней, возможно, в лодке еще кто-то

жив, но ее не спешат поднимать. О чем говорят президенту родственники: требуют

спасать своих близких? Или наказать виновных в отсутствии помощи? Щас! Одна

верноподданная мамаша предлагает деньги, которые собирают для них по всей стране, передать на строительство нового атомохода вместо затонувшего; отец офицера-подводника возмущается тем, что на ТВ часто звучат не те песни — беспокоится папаня о

патриотическом воспитании молодежи. Это ж надо: его сын — в холодных глубинах, спасенья — нет, а он про песни!

Путин слушал всех с глубоким вниманием, но что он о них думал?..

* На могиле мудреца Григория Сковороды эпитафия: «Мир ловил меня, но не поймал».

Мысль прекрасная, жаль, написать так я не могу, потому что со мной все наоборот: не

меня мир ловил, а я — его. Ловил, ловлю и еще, наверное, сколько Бог позволит, буду

ловить. Никак он мне не дается…

* Прочитал об одном не очень чистом на руку деятеле заказную хвалебную статью, подчеркивающую его деловую активность и решительность:

206

«Для него не принципиально, с какой стороны разбивать яйцо. Ему нужна яичница».

Из-за таких непринципиальных, зато целеустремленных сволочей, у нас яйца бьют

одни, а яичницу едят другие.

* Январь 2008, званием «Герой Украины» награжден ректор Донецкого национального

медицинского университета им. Горького, доктор медицинских наук, академик АМН

Украины Валерий Казаков.

(Прочитал это сообщение и от души удивился: я еще понимаю — «Медицинский

университет им. Чехова», или Вересаева, или… но какое отношение к медицине имел

Горький, кроме того, что болел туберкулезом?!)

* Человек должен уважать свою профессию, если она у него есть. Не обязательно любить, но уважать непременно. Тот, кто этого не понимает, сам не может рассчитывать на

уважение.

Как-то я встретился случайно в районе рынка со своим приятелем фермером

Николаем Халупенко, хозяином кафе «Казацкий курень», где обычно шатается разная

публика, приехавшая сюда торговать, а не покупать.

Мы давно не виделись, и Коле, как человеку не чуждому политики, очень хотелось

поговорить. Он взял две кружки пенистого пива, и тут к торговой витрине подошли две

среднего возраста цыганки, сделавшие такой же заказ. В эйфории от нашей встречи, и

желая показать себя рубахой-хозяином, он весело бросил смуглолицым дамам:

— Ну что, девчата, погадаете нам на счастье?

Женщины внимательно посмотрели на него, переглянулись, узнали, наверное, а потом та, что постарше, густым баском ответила:

— Своих не дурэмо!

Такого неуважения к своей профессии еще не встречал.

* Есть водители, которые любят давить собак, но большинство это категорически не

приемлет. Мне известен врач, который выгуливает огромную бойцовскую собаку и

иногда, с целью сброса излишней агрессивности, натравливает ее на беспородных

дворняжек, причем она, зачастую, их буквально разрывает на части.

Я рассказал об этом своему соседу, тоже врачу и тоже владельцу собаки, и спросил, как на это смотреть? А он, подумав, ответил:

— «Наверное, этот парень мог бы работать в Дахау…».

Это ж каким надо быть нелюдем, чтобы о тебе так говорили… Интересно, какой

он врач?

* Услышал на семинаре в Москве занятную историю о том, как скупой, всеми

ненавидимый директор французской парфюмерной фирмы предложил своему

руководителю отдела рекламы подумать, как провести без денег громкую PR-компанию, чтобы об этом заговорил весь Париж, и чтобы она особо порадовала всех сотрудников их

фирмы. — Ничего нет проще, — ответил тот, — спрыгните, пожалуйста, с Эйфелевой башни, все узнают, а наши обрадуются…

* Почему-то вспомнил недавно одну родительницу, дочь которой училась у меня в

Белозерке. Кажется, Мурадова.

Она не имела образования, нигде не работала, ездила торговать в город. В беседе со

мной, желая повысить свой статус, спросила, сколько я зарабатываю, а узнав, довольно

рассмеялась:

— «Я столько имею за полмесяца…» И пояснила, что обладает способностями к

коммерции: едет утром в Херсон на рынок с рублем в кармане, что-то там покупает, потом

продает, затем все повторяет — и к концу дня возвращается домой с 20 рублями.

207

Я, пристыженный, с минуту молчал, а потом робко попросил: не может ли она брать с

собой утром еще один рубль:

— «Какая тебе разница — где один, там и два, а вечером будешь мне приносить мои 20…»

Она посмотрела в ответ с неприятным удивлением.

* 4 декабря 2004 года, суббота, в утренней передаче радио «Свобода» шла беседа о

судебной реформе. Гость говорил о том, что за рубежом судьи столь уважаемы, что их

даже не досматривают в аэропортах при таможенном контроле:

— «Что вы, проходите, пожалуйста, как можно, вы же судья!» И когда речь об этом

зашла на каком-то высоком приеме, один из присутствующих первых лиц государства

удивленно заметил:

— «Так что — он, значит, бомбу запросто пронести может?!»

Тем, наверное, и отличается нормальное государство от нашего, что там и в голову

никому не придет, чтобы судьи проносили в самолет бомбы…

Я слушал эту передачу, а сам вспоминал, как пару лет назад у приятеля в дворике, вечером, за столами, накрытыми белыми скатертями, шла беседа между его друзьями –

судьями о том, что в ряде стран запрещено даже возбуждать против них уголовные дела.

И одна из миловидных барышень — пожизненная судья, кстати, удивленно

воскликнула почти теми же, что в передаче, словами:

— «Так они же могут тогда полным ходом брать взятки?!»

Она, очевидно, не могла, бедная, даже представить себе, что кто-то может устоять

от получения «хабаря», если будет уверен, что избежит наказания.

* Сюжет, подаренный мне по телефону Светой Санько, мамой Артема Кияновского, за

полгода до ее ухода.

«Глубокая осень, ветер порывами гнет деревья, с дачного причала на

Потемкинском острове уходит последний в этом сезоне катер. Дачниками и их нехитрым

скарбом плотно набиты трюм и палуба. Они стоят, прижавшись друг к другу, и мечтают

поскорее попасть домой. Старик-матрос, в выцветшей от солнца бескозырке, бросает трос

с причала на палубу и прыгает вслед за ним. Его провожает тоскливым взглядом десяток

дачных псов, которым предстоит коротать голодную зиму вдали от хозяев на пустынном

острове. Мерно гудит двигатель, и катер медленно отходит от берега. Полметра, метр, еще

три … И тут, перебивая гул движка, раздается щемящий собачий вой… Боже, как воют

несчастные животные! На душе — ни приведи, Господь! А впереди еще более страшное

испытание. Когда катер уже прилично отходит от берега, люди на палубе, изумленные, застывают в оцепенении: в воду бросаются и молча плывут вослед удаляющимся

хозяевам, захлебываясь в белых гребешках волн, брошенные на произвол судьбы братья

наши меньшие. Эта картина не раз будет вспоминаться предстоящей холодной зимой, и

название у нее есть — предательство…»

* 26 апреля 2005 года, 19.40, канал «Один плюс один», корреспондент ведет в пафосном

тоне речь о съезде «Всеукраинских представителей местного самоуправления» во дворце

«Украина»:

«В этом престижном Дворце номер один нашей страны собрались сегодня 3200

депутатов разных уровней, мэров, губернаторов, представителей всех ветвей власти и…

если бы сюда упала бомба (!), Украина осталась бы без своего руководства, представляете?!»

Я слушал, смотрел и задавал себе вопрос: «Что это? Проговорка на уровне

подсознания или замаскированный инструктаж для террористов?»

208

* В этот же день по каналу «Интер» ответственный за интеграцию в Европу вице-премьер

Олег Рыбачук выразился еще любопытнее. Дословно:

— «Украинских свиней и кур пора интегрировать в Европу!»

Ну, что на это скажешь? Наверное, кур действительно можно куда-нибудь

интегрировать, а вот украинские «свиньи», пожалуй, и так интегрируются в Европу

довольно успешно. Судя по растущим, как грибы, элитным поселкам повсюду. Беда…

* 7 марта по новостным блокам украинских телеканалов крутили один и тот же

природоохранный сюжет. Как новые демократические и справедливые власти

организовали на Киевском вокзале работу спецпатруля.

Здоровые мужики задержали немолодого грузного лесника из Крыма с

несколькими ящиками нежнейших подснежников (к 8 Марта). Дивные букетики нелюди

вытряхивали из ящиков прямо на снег и давили блестящими черными сапогами. С

удовольствием топтались по такой красоте!

Говорят, евнухи охотно убивали провинившихся наложниц и делали это лучше других, так как не могли ими сами воспользоваться. Какое странное сходство…

А ведь можно было — если уж была такая необходимость — конфисковать эти цветы

и подарить женщинам в больницах, магазинах, школах, просто на улице. Какая низость…

* Если бы моего кота Раву избрали мэром:

— Он бы немедленно прекратил разворовывание государственного и коммунального

городского имущества.

— Перестал разбазаривать средства городской громады на приобретение дорогих

иномарок и перманентный ремонт бесчисленных чиновничьих кабинетов. Его бы вполне

устроило передвижение в кошачьей корзинке.

— Решительно отказался от взяток и запретил бы их брать своим кошачьим

заместителям.

— Немедленно прекратил бесконечную череду фейерверков и прочих звуковых

излишеств (громкую музыку увеселительных заведений в ночное время), ибо, как любой

нормальный человек (а кот — тем более!), не переносит громких звуков.

Уверен, что большинство горожан восприняли бы такие перемены с большим

одобрением. А мы говорим: нет достойных кандидатов…

* Вы никогда не видели, как летают палочки Коха? Сядьте в любую маршрутку в нашем

Херсоне, где уже несколько лет свирепствует эпидемия туберкулеза, прислушайтесь к

специфическому глухому кашлю слева и справа, закройте глаза — и сразу все увидите…

В общем, платим рубль за поездку, зато заразу хватаем бесплатно! Спрашивается, какого черта многие, вместо того, чтобы пройтись пешочком одну — две остановки, теряют

время в ожидании маршрутки?!

И в продолжение этой темы: с официантами, которые в наше время проходят

обязательный медосмотр, в основном, заочно, я предпочитаю не выяснять отношений и, вообще, не связываться. Мне рассказывали об одном туберкулезнике, который имел

удовольствие незаметно смачно плевать на шницель, если ему чем-то не понравился

посетитель.

Себе дороже…

* Во времена советского тотального дефицита рассказывали байки о том, как хорошо

получается «черная икра» из глаз тюльки, весьма схожих с этим ценным продуктом.

Сидят гости за столом, пируют, и вдруг кто-то говорит:

— А у вас тюлька без глаз куда вкуснее, чем глаза без тюльки…

209

* Март 2008 года, телепередача о выборах Президента России. На избирательном участке

появляются Алла Пугачева, Максим Галкин, Кристина Орбакайте с сыном. Мадам дает

интервью, сказать ей нечего, и она — из пустого в порожнее! — гонит на камеру общие

слова: — «Мы будем голосовать за то, чтобы наши внуки жили лучше, чем мы»…

Интересно, сколько миллионов телезрителей при этом подумали: «еще лучше»?!!

* По радио рекламируют «Биоактивизатор». Медоточивая женщина вовсю расхваливает

этот ценный прибор: и ту болезнь она им излечила, и эту…

— "Наверное, пойду и куплю еще один… ", — завершает дама.

Это, видно, чтобы ей совсем хорошо стало… Не знаю, как у нее со здоровьем, но что

стыд потеряла, безусловно.

* Знал одного доктора педагогических наук, который в молодости несколько лет работал в

интернате воспитателем, и дети над ним издевались всяко: и голову в голландскую грубу

засовывали, и подушками под настроение забрасывали. И так ему было там плохо, что он

с горя занялся научной деятельностью, и со временем достиг серьезных успехов в этой

отрасли. Детей воспитывать не умел, а вот студентов — сподобился.

Он умер доктором наук,

Издав пред этим тихий пук…

* 2 октября 2003 года, теплый безветренный осенний денечек. Я иду пешком через весь

город в Днепровский райсуд на судебное заседание. В районе областной больницы присел

на скамеечке отдохнуть, благо время позволяло. И тут…

Давным-давно я забыл тот день: не помню, в чем был одет, что за вопрос

рассматривался тогда в суде, какие школьные заботы волновали меня. Одно лишь

впечаталось навсегда — маленький глупый листочек, который осторожно, медленным

желтым пропеллером, тихо приземлился мне прямо на колени… Странное впечатление, что это чудо появлялось из почки на свет, раскрывалось, зеленело, потихоньку усыхало, -

и все это лишь с одной целью: прилететь ко мне!

Здравствуй, дружочек!

(Прочитал этот пассаж жене, а она с улыбкой в ответ: — Хорошо помню, как ты его

принес домой…)

* Характерные приметы нашего времени — научные возможности манипулирования

человеческим сознанием. Когда мы испытываем желание что-то совершить, нельзя быть

уверенным, что нас влечет к действию собственная воля. Вполне вероятно, что мы имеем

дело с чем-то умело навязанным и выгодным для осуществления чуждых для нас целей. В

городах масса разных антенн. Что это за антенны? Зачем они? С какой целью и кто их

установил? Влияют ли они на человеческий организм, а если да — то как? Вопросы, вопросы, вопросы…

* Много лет назад я был на пионерской практике — старшим вожатым в пионерлагере в

Кизомысе. Выделил почему-то девочку лет семи из Николаева, наполовину сироту, подкармливал ее, она ко мне привязалась. Имени ее уже забыл, помнится лишь, как она

просила меня познакомиться со своей мамой, просыпалась каждое утро задолго до

подъема — ждала со мной встречи… Интересно, вспоминает ли она меня сейчас, когда ей

за пятьдесят?

* Гитлеровский лагерь смерти Треблинка имел подъездные пути, куда каждое утро

подходил и разгружался эшелон с людьми. Их уничтожали в течение нескольких часов в

тот же день. По теории вероятности, у одного из 365 несчастных этот день совпадал с

днем рождения. Таких в составе было 5–6 человек. Приходило ли им в голову, раздеваясь

210

догола на перроне, что они сегодня именинники, вспоминали ли, как и с кем отмечали

этот день в предыдущие годы?..

* При съемке фильма «Гладиатор» на руке главной героини красовалась подлинная вещь: кольцо, которому было около 2000 лет. Интересно, какие мысли вызывало оно у актрисы, и вообще, не было ли ей страшно: где, где теперь те десятки прелестниц, которые считали

это кольцо своей собственностью?

* Этот сюжет для моего друга Артема Кияновского, который зачем-то хочет стать мэром, чтобы лучше понимал, в какую скверну его тянет.

Старушка-учительница, 82 года, приходит в горсовет жаловаться на

прохудившуюся крышу. Она здесь уже не в первый раз, но ее под любыми предлогами

отшивают. Заместитель городского головы, умело отфутболивающий старуху (-Я же вам

сказал, чтобы вы пришли завтра, а вы всё приходите сегодня!) — ее бывший ученик.

Когда она видит на двери его кабинета табличку со знакомой фамилией, то не может

сдержать слезы.

— Еле учился, такой слабенький на головку был, — недоумевает она, — и вот, на тебе –

стал большим руководителем! А как он ко мне ластился, чтобы поставила хорошую

оценку. Теперь жду…

* 7 июня 2005 года, на уроке, который давали в моей школе для участников

международного семинара воспитателей детских садов и учителей начальных классов

еврейских школ СНГ и Балтии, для меня произошло знаменательное событие.

Учительница поставила перед детьми задачу прочитать небольшой отрывок текста

одновременно (но вразнобой!) вслух. И я впервые убедился, как была права моя покойная

мамочка, утверждая, что детская речь, крики играющих детей, похожи на голоса птиц, птичий щебет…

Дети читали вразнобой — точно тихо, переливчато пели дивные птицы.

В общем, моя мамочка не была учителем, зато была великим педагогом! Моя же

личная трагедия (заслуженного работника образования, между прочим!) в том, что я

впервые услышал и понял, что голоса детей схожи с птичьими трелями, когда мне

исполнилось 60… Сколько же лет я потерял!

*Никогда не забуду урок в 9-ом классе, посещенный мной, практикантом, у учителя

истории Аронова. Речь шла об ужасах папской инквизиции. Проклятое средневековье.

Живо описав изощренные пытки, приводившие невиновных к самооговору, он

мягко перешел к осуждению церкви вообще, вступив в привычное для советского

педагога русло воинствующего атеизма. И в тот самый момент, когда учитель заговорил о

«величайшем обмане в истории человечества», насквозь фальшивой придумке правящих

классов — религии, вдруг прямо над его головой с яркой вспышкой и резким хлопком

вдребезги разлетелась электрическая лампочка…

Класс испуганно вздрогнул, осколки густо усеяли учительский стол, пиджак и голову

Насонова, а он, остолбенев, почему-то опустил глаза, будто разглядывал что-то на полу, и

погрузился в длительное раздумье. Прошло, наверное, не менее минуты, пока он пришел в

себя и, продолжая урок, сказал, обращаясь неизвестно к кому:

— «Да, нет Бога — нет стыда…»

Урок — уроком, но мне почему-то кажется, что все тридцать учеников этого класса

со временем станут верующими. Такие вещи запоминаются надолго.

* Оксфордский университет. Среди его выпускников: 6 причисленных к лику святых, 4

британских короля, 25 британских премьер-министров и 47 нобелевских лауреатов.

Херсонский педагогический институт… …За что мне такое?!

211

* В селе Плавье, Свалявский район Закарпатья, погибает 700-летний дуб. Дерево это

занесено в каталоги Венгрии, Чехии, Германии, Австрии. В обхвате возле корней — 11

метров, обхватить его могут не менее 5–6 взрослых мужчин. Верхушка кроны — почти 40

метров. Ему бы еще жить и жить, но местный механизатор повредил по пьянке корневую

систему древнего красавца, потом жители охотно распилили на дрова его самый большой

ствол. И мы претендуем с такой духовностью на лучшую жизнь?!

* Мы любим слушать песни новые, а петь — старые…

Многим не нравится слоган: «Все евреи ответственны друг за друга!». Говорят, какие

евреи хитрые! Я спрашиваю: — А как вам фраза «Все украинцы ответственны друг за

друга!»? Мне отвечают: — «А что, неплохо, тогда бы мы жили совсем по-другому!». Здесь

срабатывает психологический феномен: мы видим то, что хотим видеть. Покажите фото и

скажите, что на нем опасный преступник. Любой, кто посмотрит, тут же согласится, воочию увидев заявленные качества. Вот почему я против любых подобных обобщений, тем более, об ответственности. Почему порядочные люди должны отвечать за плутов и

воров?! Думаю, никто ни за кого, кроме себя, не должен отвечать. Или отвечать друг за

друга должны только порядочные люди, а не воры. У тех и так есть круговая порука.

***

В Интернете на одном сайте вдруг всплыла фотография молодой женщины, даже

девушки, с огромными грудями и удивительно тупым лицом. Внизу написано:

— «Меня зовут Света, поболтаем?»

Обычно я на такие штуки не ведусь, но тут не выдержал и ответил:

— «Я бы еще поболтал с твоими сиськами, а с тобой, подруга, мне что-то не сильно

интересно разговаривать…»

***

Показатель степени свободы личности (а ещё — её востребованности) — количество

телефонных звонков, получаемых в течение дня. Мой телефон молчит, как проклятый.

Что ж, будем утешать себя абсолютной свободой…

Мой телефон уснул и не звонит

Похоже, все забыли этот номер

А может быть, ослаб его магнит

Хотя как будто я еще не помер…

***

Как мне созвучны слова Сенеки:

— «Денег на дорогу осталось больше, чем сама дорога».

По отношению ко мне — все верно. Только денег все-таки не больше. Точь-в-точь, кажется…

***

11 февраля 2010 года был Всемирный день больного. Я знаю, что есть и более

конкретизированные праздники: День диабетика, День онкобольного и т. п. Вопрос: кому

и зачем нужна эта херня? К чему лишний раз напоминать несчастным об их беде?

Неужели кто-то на самом деле радуется, отмечая эти дни? Или для врачей праздник — что

работы хватает? Так носите транспоранты: «Дол#оёбы на марше — нехай смерть зачекає!»

212

***

Если бы космические пришельцы, незнакомые с земными делами, решили судить о

населении Москвы по обитателям Новодевичьего кладбища, то они непременно пришли

бы к выводу, что бывшая столица СССР населена исключительно маршалами и

генералами, крупными деятелями культуры и искусства, видными политиками и учеными, и евреями, евреями, евреями…

Это все равно как по Рублевке судить о материальном положении среднего

россиянина.

***

Кому и что хочет показать чиновник, рассекающий пространство на автомобиле «Бентли»

в шестьсот лошадиных сил и стоимостью свыше 200000 евро? Что он такой умный и

богатый, или мы — бедные и глупые, оттого что не убираем этого упыря с насиженного

места? Что он лучше всех овладел искусством брать и давать взятки, и прокуратура у него

в левом кармане, а судейский праведный люд — в правом?!

Вспомните российских олигархов, лишь в тюремной камере открывших известное: в

жизни купить можно многое, продать — еще больше, но головы ты не купишь…

Забывают старую истину: плохо умереть с голода, но куда обиднее — сдохнуть от

обжорства…

***

Недавно прочитал, что в Японии еще в 1964 году была создана первая скоростная

магистраль, по которой поезда курсировали со скоростью 300 км. в час. Другое дело — у

нас. У меня есть несколько дореволюционных почтовых открыток со штампами

отправления и прибытия. Так вот, сто лет назад такие открытки из Киева в Феодосию шли

чуть более суток — меньше, чем в наше время! Как это понимать, не знаю: то ли наши

предки были более организованными, то ли мы — в эпоху сверхскоростей! — докатились до

ручки… Впрочем, не будем забывать, что еще в 1904 году в Стране Восходящего Солнца

было всеобщее среднее образование. А сейчас — высшее. У них — восходящее солнце, зато

у нас — восходящие цены! Тоже есть чем гордиться.

***

Счастье — не от того, в какой шикарной сидишь машине, а какой болезнью не болеешь! И

какую стерву не любишь. И в какой стране не живешь. И с какими скотами не имеешь

дело. Боже, как я счастлив!

***

А это я посвятил редактору «Гривны» Боянжу, трусливо избегавшему темы возрождения

фашизма в нашем регионе, закрывавшему глаза на антисемитские фортели радио «ВИК».

Представляю, как ему было приятно прочитать это и знать, что текст доступен для всех

херсонских журналистов:

Мерзавцы тоже человеки.

Вот Боянжу — всю жизнь дрожит.

Путь сделал из евреев в греки,

А все равно остался ж#д.

А у ж#да, как у ж#да,

В газете сплошь одна вода.

В общем, тот еще ПЕЙСАТЕЛЬ,

Своих статей один читатель!

213

***

Слова «честь и достоинство» нередко применяются в словосочетании, хотя взращена

целая порода людей, которые ведут себя с необычайным достоинством, не обладая при

этом элементарной честью. Всякое титулованное ворье, которое хорошо научилось только

одному: находить то, чего другие еще не потеряли.

***

Поздравление с праздником:

Пусть не сука — а Суккот

В дом ваш счастье принесет,

И здоровье, и богатство,

А не нынешнее блядство!

***

Важно не сколько лет ты проживешь, а сколько настоящей жизни было в прожитых тобой

годах; любили тебя — или боялись и ненавидели; уважали — или презирали; прислушивались к твоим словам — или пренебрегали ими; тянулись ли к общению с тобой

— или избегали тебя, как нечто навязчивое и обременительное. Загорались ли глаза

слушателей в ходе твоих выступлений — или они потерянно вздыхали и часто смотрели на

часы.

***

Суверенности Украины исполнилось 30 лет. Ура! За это время мы многое успели. Мы

знаем, какие у нас случаются президенты: их биографии, трудовой стаж и сроки отсидок, материальное положение и присвоенная недвижимость. Нам известно, чего стоят наши

народные депутаты, причем, в прямом смысле. Их зарплаты, сексуальные наклонности, клички, миллионные состояния. Все знаем, но главное нам все-таки неведомо: сколько же

надо еще лет, чтобы мы, наконец, проснулись, к е#ени матери, и взорвали с потрохами эту

мерзкую лавочку!

***

Вычитал у А. Франса: «Смерть — это единственная награда за жизнь». Ну и что? Какую

мудрую истину открыл он этой чушью? А вставил бы туда два словечка (или убрал) — и

как бы все заиграло! Например: «Легкая смерть — это единственная награда за трудную

жизнь». Или иначе: «Смерть — это жизнь. Только не сейчас, а потом…».

Ох уж мне эти великие! Другой раз такие глупости мололи, а поспорить с ними нельзя –

все давно ушли. Да и я в последнее время что-то хвораю…

***

Не побоюсь открытого хвастовства, но, как говорят мудрые люди — сам себя не

похвалишь, кто вместо тебя это сделает?!

Эти три эпизода прошли в июле 2014 и, на мой взгляд, представляют собой явления

одного порядка, а так как то, что не единично, представляет закономерность — как тут не

обобщить их для вывода, который для меня особенно ценен.

Совет крупному бизнесмену: делиться не с теми, с кем ему хочется, а с теми, с кем надо.

Конкретно.

Совет депутату областного совета — не идти в ПРУ, будущее которой в тумане.

Совет губернатору — уйти по собственному желанию с занимаемой должности и лишь

тогда стартовать с выборами.

Все три совета исполнены, прошло время — на меня никто не в обиде.

Каково это — быть глубоким колодцем со студеной чистой водой, к которому тянутся

уставшие путники?

214

***

* И пусть Бог помнит: наказывая меня, негодяя, Он омрачает безгрешные души моих

близких!

* Молю Бога только об одном: чтобы у Него когда-нибудь нашлась свободная минутка

заняться и моими делами…

* Нельзя смеяться над уБОГими, ибо в них и есть Бог!

* Тот, кто всю свою жизнь, с отрочества и до старости, искусно притворялся хорошим

человеком, де факто не притворялся — он им был. Не стыдитесь притворяться — быть

хорошими казаться!

* Снежной зимой или осенним ненастьем меня умиляет половой акт среди уличной стаи

собак. Холодные и голодные, одичалые и никому не нужные, они тратят последние

остатки жизненной энергии на благородный инстинкт продолжение рода. Это не люди, которые бесятся исключительно с жиру…

* Самым мощным огнетушителем для любого сердечного пожара испокон веков являлись

время и расстояние.

* Температура внутри помещения всегда зависит от температуры снаружи.

* Важны все части автомобиля: двигатель и коробка передач, руль и колеса. Но с

неисправными тормозами можно попасть совсем в другое место. В любом жизненном

процессе важно не только то, что придает ему движение, но и то, что его может быстро

прекратить.

* В настенных надписях: «Петя + Катя = Любовь» — нет и капли хулиганства или глупости.

В них — крик сердца, неосознанная попытка обессмертить свое чувство. Жаль только, надписи эти значительно долговечней и самих чувств, и людей, стоявших за ними.

* Жаловаться на низкую оплату своего труда имеют право все, кроме учителей. Потому

что им зарплату назначают их бывшие ученики, которых они учили любить свой предмет, но не научили уважать свою профессию. Таким образом, наша зарплата — это наша

расплата за подвижничество.

* Во взаимоотношениях с женщинами, мужчины в молодости более всего стремятся к

тому, чего женщины, не всегда успешно, добиваются от них в зрелом возрасте. Как

остроумно мир устроен…

* Своя рубашка…

В мае 2012 года в Италии случилось землетрясение и к удивлению местных жителей по-доброму прославились украинские заробитчанки, сиделки при престарелых, которые, вместо того, чтобы спасаться из сотрясающихся от сильных толчков зданий самим, в

первую очередь, бросились выносить на руках своих подопечных. Думается, после этого в

итальянском обществе к ним будет совсем другое отношение.

А я вспоминаю случай, о котором мне как-то рассказывала коллега, директор

общеобразовательной школы. Какой-то дурак позвонил в милицию и сказал, что школа

215

заминирована. Сыграли тревогу, и началась эвакуация учащихся. Все выбегали налегке, с

портфелями, и лишь одна девчушка лет 15-ти тащила с собой тяжеленный стул. Когда ее

спросили, зачем она это делает, рачительная школьница ответила, что в начале учебного

года ей в классе не хватило стула, и пришлось родителям покупать его за свои деньги.

Очень бы не хотелось, чтобы он пострадал при взрыве…

А не были ли для сиделок-украинок их подопечные такими стульями? Ведь найти

там работу ой как непросто…Вещи, приобретенные на свои средства, всегда дороже и

милее, купленных на чужие или доставшихся даром. Один и тот же дорожный ухаб в

салоне собственного автомобиля отдается значительно сильнее, чем в чужом. Иногда

даже дух захватывает…

* Есть интересная птица, кажется, колибри, которую наделяют свойством лететь задом

наперед. То есть, не зная куда, зато хорошо видя — откуда. Это чем-то напоминает

нынешнюю еврейскую эмиграцию в Германию.

* Чтобы не обижаться на нас сегодня утром, не надо было с нами ничего иметь вчера

вечером…

* Мне не хватает последнее время красавиц,

Чтобы созвездьем цветов вкруг меня увивались.

Чтобы в глаза мне глядели тревожно и робко.

Чтобы вертелась поблизости чудная свежая попка…

* Прочитал где-то, что цыганка нагадала герою смерть от птицы. Тот всю жизнь их

остерегался, а столбняком его наградила курица. Кто б мог подумать…

* Почему на кладбищах знать почивает ближе ко входу? Неужто для того, чтобы в случае

воскрешения вернуться домой первыми?

* Объявление по телевидению: «Завтра, 28 октября, Майдан Незалежности с девяти утра и

до восьми вечера будет для автотранспорта закрыт в связи с празднованием Дня

автолюбителя».

* Как-то я рассказал приятелю об одной семье, хозяин которой предупреждал гостей:

— «В этом доме не рассказывают политические анекдоты!». На что мой друг, оказывается, тоже знавший эту семью, заметил по секрету, что анекдоты они, действительно, не рассказывают, зато выслушивают внимательно …

* Славу периферийных городов обычно составляют не те, кто в них живет, а те, кто давно

и благополучно их покинул…

* На территории больницы Тропиных открыли магазин ритуальных услуг. На вопрос, как

он мог такое безобразие допустить? — главврач мудро отвечал:

— «Исключительно в психотерапевтических целях: когда больные видят, сколько все

это стоит, их тянет немедленно выздороветь».

* Объявление в газете: «Продаю квартиры: 2-х, 3-х, 4-х комнатные; автомобили

престижных марок. Тел. 28-28-28, позвать Витю».!

*У нас, друзья, такой народ:

Специалисты по услугам

Всегда идут на шаг вперед

216

Специалистов по заслугам.

А лучше бы наоборот — но это б был не наш народ…

* Нет ничего хуже случайных людей у власти. Таких, которые неизвестно откуда взялись, а после — неведомо куда исчезли. О которых еще вчера мы ничего не знали, а сегодня

вдруг узнали так много хорошего…

* Я лично знаю несколько женщин, которых, если бы они жили в 1577 году в Тулузе, обязательно сожгли в числе других четырехсот ведьм.

* Хорошо, когда человека переживает его дело, а не его вещи.

* Не дело школы из дураков делать умных. Её задача не допустить, чтобы умные

становились здесь дураками.

* Нет счастья дешевле, чем когда кто-нибудь молится на тебя, и нет подарка дороже, чем

если молятся за тебя.

* Не возвращайтесь туда, где вас любили. Это больно и тягостно. Идите туда, где любили

вы. И думайте: каким же я был глупцом…

* Авторские размышления на заброшенном Забалковском кладбище: Моя давнишняя беда

Мне стала, кажется, наградой.

Всю жизнь шагал я в никуда

А вышел — куда надо…

И доминантный вывод: Куда мы ни идем — приходим куда надо. Даже если летим на

самолете…

* При подборе кадров следует учитывать аксиому химиков: холодная колба выглядит

точно так же, как горячая.

* Владелец пса-рекордсмена не должен сам носить его медали.

* Удачное реформирование системы образования должно отвечать, минимум, двум

требованиям: проводиться не дураками и не для дураков.

* Не торопитесь осуждать педагогов, изменивших своей профессии. Хороший учитель, вынужденный торговать сегодня на рынке, менее опасен для общества, чем его бездарный

коллега, оставшийся в школе калечить детей.

* Не отчаивайтесь, когда вам нечего терять. Теперь вам остается лишь находить!

* Наша наивная публика считает, что если дети их будут владеть английским, то за

дальнейшую судьбу своих чад можно не беспокоиться. Забывая при этом, что сотни

миллионов американцев свободно общаются между собой по-английски. Вот только с

хорошей работой далеко не у всех складывается…

* Работница лаборатории пищевкусовой фабрики узнала, что муж ей изменяет. Не

выдержав такого глумления над своей женской честью, принесла с фабрики флакончик и

плеснула обидчику в лицо кислотой. В итоге — пятьдесят лет живет со слепым, ухаживает

217

за ним, по сути, испортила жизнь и себе, и ему, швырнула ее псам под хвост, зато –

своего не отдала, знатно за себя постояла…

* Многие недооценивают людскую зависть. Между прочим, это одно из базовых чувств, которые правят миром. Чтобы понять, кто завидует вам и откуда ожидать подвоха, неплохо посмотреть на себя глазами людей из своего окружения. И подумать, кто из них

имеет основания полагать, что вы преуспели более его…

* Настоящий капитан идет ко дну только со своим кораблем. С чужими пусть тонут их

капитаны…

* Хорошенькая женщина всегда немножко гипнотизер, особенно когда поворачивается к

вам задом…

* Мудрые считают, что возрастные потери сил, здоровья, зрения, слуха, сексуальной

активности, — ничто, по сравнению с потерей аппетита. Особенно, если это аппетит к

жизни…

* Серьезные руководящие посты не должны занимать люди, которые не перенесли смерть

близких. Ибо тот, кто не видел Смерти, не знает и Жизни…

* Ученые считают, что в жизни мужчины 4000–4200 совокуплений с женщинами.

Продолжительность оргазма — 20 секунд. Таким образом, за всю свою жизнь человек

находится в состоянии животного удовлетворения высшей степени на протяжении 1330

минут — менее суток. А какую роль этот жалкий фактор играет в нашей жизни!

* Приставке «без» в русском языке отведена особая роль: она лишает нас иллюзий.

Безумие, безразличие, безденежье, безнадега…

* Два вида счастья: когда человек осознает себя счастливым, или когда он не понимает, как несчастен. Желаю всем первый вид счастья, хотя, на худой конец, не помешает и

второй…

* Солеными бывают только чужие слезы. Свои, как правило, горькие.

* Теория смесей в философском плане утверждает: конечный итог определяется по

худшему компоненту. Если смешать сто килограммов варенья с одним килограммом

дерьма, получится сто один килограмм гадости.

* Удача — это когда ты нашел то, о чем мечтал. А счастье — когда при этом ничего не

потерял…

* Человек — до исполнения своих желаний и после их исполнения — это два разных

человека…

* Есть вид находок, который регламентируется исключительно уголовным кодексом. Это

когда находят то, что хозяева еще не потеряли…

* Почему мат в обиходе мужчин звучит не так грязно, как в устах женщин?

* Психологи утверждают, что женщины стыдятся накладной груди больше, чем мужчины

— вставной челюсти.

218

* Неприличные жесты воздействуют сильнее бранных выражений. Потому что наглядно

демонстрируют готовность перейти от слов к делу.

* Самое страшное — когда тебя любит народ, и больше — ни одного человека на свете…

* Родители всегда отвечают за своих детей. Даже когда приходит время детям нести

ответственность за своих родителей.

* Сам не заметил, как мое будущее стало моим прошлым…

* Подлинное богатство — это то, что принадлежит только вам и не может переходить из

рук в руки. Его нельзя украсть. Его невозможно отнять. Обычно оно идет в комплекте: или с вашей головой, или с руками.

* Лгу подчиненным из любви к искусству, начальству — исходя из прозы жизни…

* Люблю жену — а что еще осталось!

* Не люблю женщин, которые говорят невпопад, зато кричат всегда к месту.

* По нашим временам легче войти в контакт с куриным яйцом, чем с некоторыми

курицами…

* Листовки в ходе предвыборной борьбы на стенах городского туалета — это еще понятно.

Но развесить их на кладбище…

* Все-таки, интересно, другой раз, складывается судьба человека. За те сорок лет, что я

работаю вшколе, ситуация в образовательной отрасли коренным образом изменилась к

худшему. Любопытно, каков здесь мой личный вклад?

* Характерно: на областной педагогической конференции звучали имена президента, министра образования, губернатора, завоблоно. И ни разу не прозвучали слова: Ушинский, Песталоцци…

* Лучше всего самому с собой играть в шахматы — черными, потому что прекрасно

знаешь, как пойдут белые…

* Блаженны те, у кого в потаенных уголках памяти осталось местечко, где еще можно

согреться…

* Говорят, таксист, проработавший двадцать пять лет в Манхэттене, пять лет стоит у

светофора на «красный свет». Как можно за это время возненавидеть все красное!

* Эфиопская пословица: «Когда мимо проезжает важный господин, умный крестьянин

низко кланяется, тихонько испуская при этом ветры…» Думаете, ваши подчиненные -

глупее эфиопа?

* У сильных хороший слух, поэтому общаться с ними следует тихо…

* Театральный парадокс: роли дураков лучше всего играют умные актеры, а мыслящих

героев — дураки. Очевидно, срабатывает принцип «кому чего не достает».

219

* Мы любим Родину, потому что она у нас одна, а она плюет на нас, потому что нас

много…

* Быть умным — не заставишь, дураком — не запретишь. Остается одно — быть самим

собой!

* В слове измена — корень мен, от глагола «менять». В этом и суть измены — менять одно

на другое.

* Не обижайтесь, когда вашему интеллекту не дают высокой оценки. Умный начальник не

любит тех, кто его умнее, а дурак — тех, кто его глупее.

* Обращаться с молитвой к Богу следует не в свое, а в Его свободное время!

* Чтобы узнать, с каким человеком вы имеете дело, с верующим или нет, достаточно

провести простенький эксперимент: предложите ему дать вам денег в долг, с условием

отдачи их на том свете. Берёте на этом, отдаёте — на том… Я где-то читал, что у

некоторых народностей вера в загробную жизнь столь крепка, что такие сделки они

практикуют часто.

* Как приверженец здравого образа жизни, я категорический противник езды. Человек

должен или ходить, или летать…

* Когда люди разводятся, то теряют все, найденное совместно, и ожидают их отныне

безрадостные находки того, что потеряли другие…

* Если бы я знал свою жену, как она знает меня, я бы и одного дня не прожил с ней

вместе.

* Страшно не то, что мы не знаем, кого завтра будем любить, а то, что духом не ведаем, кого станем ненавидеть.

* В учительском коллективе, как, впрочем, и в любом другом объединении творческих

профессионалов, должны быть свои гении и таланты. Ибо трудно работать с теми, от кого

ничем нельзя заразиться. Даже насморком…

* Недавно я услышал об одной паре: — «Они ничего не имеют, кроме друг друга». И

подумал: раз так, значит, они имеют все!

* Время не спешит и не отстает. Просто, когда ему хочется, оно чуть забегает вперед, не

хочется — малость задерживается. Когда мы смотрим на часы, время идет медленно. Когда

они смотрят на нас — быстро.

* Умные молодые люди не любят иметь пожилых подчиненных. Ибо те, в силу своего

возраста и опыта, видят их, какими они есть на самом деле, а не такими, какими хотят

казаться.

* Если рядом нет умного человека, смело пользуйтесь советами глупцов. Только делайте

наоборот.

220

* Человек может не проверять, куда и кому достались деньги, отпущенные им на

благотворительность, только в одном случае: если он передал их из рук в руки Богу. Во

всех остальных — надо не лениться.

* Закон жизни: все люди — братья. Закон выживания: человек человеку — волк.

* Наивность в старости — синоним слова «глупость».

* Мой друг! В день Вашего рожденья — привет примите от Бронштейна!

* Меня всегда удивляло, почему наши врачи после операции моют руки тщательнее, чем

перед ней. И только недавно был просвещен приятелем-медиком:

— «Что здесь, друг, непонятного: после операции мы моем руки для себя…»

* Когда находишься в самом низу, все дороги ведут вверх. И наоборот.

* Я никогда не мечтал о власти. Я только хотел, чтобы как можно большее количество

людей подчинялось мне, и как можно меньшему количеству людей — подчинялся я.

* Скорость движения по отношению к его направлению — второстепенна. Может ли

хромой старик обогнать скачущего на породистом рысаке юнца? Вполне. Если хромает

куда надо.

* Когда завтра проблематично, особую ценность приобретает сегодня.

* Плохо, когда склонность к подвигам одних, принуждает совершение подвигов другими.

* Есть знания полезные, а есть — не очень. Вот в армии меня учили всяким вещам: например, делать яичницу, не разбивая яйца, или мести лестницу снизу вверх. Прошло

столько лет, а мне ни одно, ни другое — так и не пригодилось.

* Когда говорят: большому кораблю — большое плаванье, часто забывают другую сторону

этой медали: большому кораблю — большое кораблекрушение…

* Судьба может нам многое дать. Это хорошо. А мы можем себя всего лишить. Это

плохо…

* Бойся топора в руках не плотника…

* Больше всего ценят прошлое те, у кого нет настоящего…

* Почему глупые люди вызывают больше доверия, чем умные?..

* Ничего нет выше и мудрее библейского напутствия родителям: «Сеющие со слезами –

будут пожинать с ликованием».

* Не бросай — и будет цело!

* Говно не стоит пробовать на вкус, хоть и бывает дьявольский искус…

* Нас бьют по морде, не когда этого хочется нам, а когда это надобно им…

221

* Сказать, что Бронштейн испортил ему жизнь, не может ни один человек на свете. Кроме

самого Бронштейна. (И его жены, отчасти…)

* Боже мой, боже мой! Сколько на улицах бродит несчастных собак с немым криком в

глазах: «Ищу хозяина, ищу хозяина, ищу хозяина…» И сколько на этих улицах женщин с

тем же выражением лица…

* Часы — предмет подлинной многофункциональности. Одним они показывают точное

время, другим — уровень состоятельности владельца, а своим отсутствием у третьих –

насколько они свободны от времени, имея возможность не жить по часам…

* На столбе реклама автошколы «Светофор»: «Один месяц — и вы шофер». И приписка от

руки сбоку: «А еще две недели — и вы покойник!»

* Чтобы сделать свое присутствие незамеченным, следует: а) не опаздывать; б) не

садиться рядом с людьми, которые вызывают всеобщее внимание, а еще лучше — в) не

ходить куда не надо…

* Скромное заявление заместителя председателя сельского райисполкома, ведущего

официальное мероприятие в присутствии высоких гостей в президиуме (губернатора и

председателя областного совета). Представив их, зампред сказал: «Ну, а себя я

представлять не буду, меня и так здесь все знают…»

* Наша школа проводит конкурсный отбор учителей, готовых за скромную оплату любить

чужих богатых детей, как своих бедных…

* Секретарь: «Вы не ЛОЖЬТЕ трубочку, он сейчас подойдет…» Имидж фирмы сразу

ниже плинтуса.

* Прочитал страшную фразу: «Аборт — как убийство. Причем, родного человека, который

не в силах сопротивляться». Теперь, гуляя по городу, ловлю себя на мысли, какая масса

встреченных — убийцы…

* Человек любит собаку, когда знает, что она — ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК. И не любит

человека, если знает, что этот человек — паршивая собака…

* Нет ничего более унизительного, чем правление лилипута в стране гулливеров.

* Принцип разумной достаточности предполагает, например, что любовь к деньгам не

обязательно должна толкать человека любить тех, у кого есть эти деньги.

* Если живые закрывают глаза мертвым, то мертвые, наоборот, — на многое открывают

глаза живым.

* Чиновники бывают честные, очень честные и те, которых мы с вами знаем…

* Моя знакомая говорила: Лучше побыть 15 минут дурочкой, чем всю жизнь — дурой…

* Над Пиренеями воют ветры,

Штормы гонят пугливых птиц и пену.

В черном доме, в сотне от моря метров

222

Кто-то ночью вскрыл себе вены…

* Образчик антирекламы: два красивых чувственных парня нежно целуются, а потом, чуть

отстранясь, один говорит другому: «Так кто из нас пойдет в мэры?».

* Лучший рецепт от одиночества — хорошее, в полстены зеркало. Надоело быть одному –

посмотри на своего двойника в зеркале. Видишь, вас уже двое…

* Что должна делать девочка, чтобы иметь хорошее будущее? — Избегать мальчиков с

плохим прошлым.

* Ведущий 5-го канала Данила Ясинский — обращаясь к политологу Владимиру Фесенко:

— «Страна спорит: сколько евреев сожгли во время войны: 6 миллионов или только 2.8

млн?» Интересно, что он этим имел в виду: что 2,8 миллиона — слишком мало?

* Две подруги. Одна называет своего мужа «Мой вибратор». Другая своего нежно: «Мой

банкомат!». Странно, что при этом они почему-то ужасно завидуют друг другу.

* Добровольные ограничения всегда воспринимаются легче вынужденных. Поэтому

лучше взять себя в руки вовремя, чем дожидаться, пока это с тобой сделают другие.

* Когда находят угнанный автомобиль и хозяин впервые после вынужденного простоя

садится за руль, большинство испытывает неприятное чувство, вроде того, что его верная

красавица, ласточка ненаглядная, осквернена. «Возвращение домой супруги от

насильника…» Машину тщательно чистят, моют и как-то не очень ей потом доверяют.

Как легко чужим рукам покорилась…

* Вычитал недавно в одном журнале интересную шутку:

«В американском учебнике по психологии есть злая карикатура. К диктатору, увешанному медалями, входит пара людей в белых халатах и сообщает: «Эксперимент

закончен. Ваше превосходительство, на самом деле вы — Эдвард Белчер из Лонг-Айленда, и пора идти домой, Эдди…»

Шутка шуткой, но так бывает не только за океаном. Эксперименты проводят везде.

Вот и наш уважаемый экс-губернатор, который ездил на автомобиле красного цвета со

скромной надписью на номере «Патриот», — не участник ли такого же, только местного, эксперимента?!

Написал недавно стишок, рассказал приятелю, а тот — по секрету всему свету! — в

общем, я и не ожидал, что стану в чиновничьих кругах столь популярным…

На машине «Патриот»

Ездит главный идиот.

Он не мэр и не сенатор

Он Херсонский губернатор

* Случайно узнал, что умерла безумная старуха, разгуливавшая в поисках подаяния в

рваных черных лохмотьях по проспекту Ушакова, и время от времени, жалобно

восклицавшая:

— «Ива́нович, Иванович, одна на свете я! Иванович, Иванович, одна на свете я!»

Обычно встречал ее, когда шел утром на работу. Всегда подавал ей. Она меня, кажется, даже узнавала. Несколько месяцев ее не видел, и вот вчера расспросил дворничиху, которая убирает в этом районе.

…Что это был за «Ива́нович», к которому — единственному на свете — она так жалко

взывала о своем одиночестве? Жив ли он, или теперь они вместе?

223

* Хозяин автосалона, торгующего «Фордами», не должен сам ездить на «Шкоде».

* Первого апреля 2006 года меня впервые в жизни никто не попытался разыграть. Вот это

и есть, наверное, то, что мы называем словом «старость», когда никто не хочет

связываться с тобой, даже шутя. И получается, что весь год тебя каждый стремится в

своих интересах поиметь, а когда приходит 1 апреля — оставляют, б…, в покое! Старость…

* Есть люди — ходячая иллюстрация того, что Бога нет, потому что если бы Он был, то

никогда не допустил существования таких мерзавцев! Наблюдая их, некоторые поневоле

становятся атеистами.

* Не забуду, как на меня когда-то подействовал этот некролог из какой-то газеты.

Дочь — матери: «Пусть листья осыпались,

Смыты и стерты на траурных лентах слова.

И если для целого мира мертва ты, —

Я тоже мертва…»

Слегка перефразированные стихи Марины Цветаевой. Назвать прямым плагиатом — вроде, нельзя. Но все же — использовать чужое на родном погосте…

* Любимая поговорка моей жены: «Сколько живу, не могу понять двух вещей: откуда

пыль берется, и куда деньги деваются». Непонятливая…

* За годы независимости украинские «образованцы» добились впечатляющих успехов: дружно переименовали ПТУ в вузы, а захолустные институты в университеты, но почему-то Нобелевских премий не прибавилось…

* Человека можно лишить жизни, заставив его выпить ведро воды. (Разжижение крови, почки не справляются с такой лавиной). Стакана поваренной соли — тоже для этого

хватает. Как много надо человеку для жизни, и какой малости достаточно для смерти…

* Из анекдотов нашего просвещенного времени:

«11-летняя девочка в магазине: — Отпустите мне, пожалуйста, 10 бутылок водки. — А

донесешь ли ты? — Да вот я и сама думаю: может, прямо здесь парочку хлопнуть?!»

* Охранная система автомобиля не должна стоить дороже самого автомобиля…

* К достоинствам учительской профессии относится долголетие учителей. Учитель

(память о нем!) умирает только тогда, когда умирает последний из его учеников. А

хороший учитель — еще позднее, лишь с уходом детей своих учеников, а то и их внуков.

* Достоинство бриллианта перед льдом — его блеск и крепость. Преимущество льда перед

бриллиантом — он не бывает фальшивым.

* Евгения Гинзбург, мать писателя Василия Аксенова, репрессированная в годы культа

личности, при перевозке в автозаке на допрос: — «Увидела я в окне комиссионного свою

мебель из Аничкова дворца — и расплакалась…»

Сколь многозначительная психологическая проговорка: чужое имущество — без тени

сомнения! — считала своим.

224

* Моя любимая по емкости и образности фраза из «Жития Ванюши Мурзина» Виля

Липатова: «Сколько бы раз ни выходила замуж Любка Ненашева, столько раз и звала бы

на свадьбу Ивана Мурзина». Это — любовь!

* В.Бронштейн:

Шахматные правила все знают:

Пешка ли, ладья ты — наплевать.

Жаль, конечно, что тобой играют

Зато ты не можешь проиграть.

В жизни все, увы, наоборот

Вряд ли это может нас утешить.

Делает игрок неверный ход —

В проигрыше остаются пешки…

*Если бы космические пришельцы, незнакомые с земными делами, решили судить о

населении Москвы по обитателям Новодевичьего кладбища, то они непременно пришли

бы к выводу, что бывшая столица СССР населена исключительно маршалами и

генералами, крупными деятелями культуры и искусства, видными политиками и учеными, и евреями, евреями, евреями…

Это все равно как по Рублевке судить о материальном положении среднего

россиянина.

=============

ПРАВДА РУКОВОДИТЕЛЯ ОБРАЗОВАНИЯ НИКОНОВА

На установочной августовской конференции начальник городского управления

образования Юрий Никонов делился мыслями о том, что директора школ должны уметь

поддерживать среди членов своего коллектива психологически нормальный микроклимат.

— Вот, школу № 3 который год лихорадит, — привел любопытный пример начальник:

— учитель физики Чижиченко наотрез отказался дежурить на переменах… Другие учителя

надевают повязки да дежурят себе спокойно, а злополучный физик — ни в какую…

Выговоры ему выносили, на профкоме рассматривали, коллегам обидно: чем они хуже? А

Чижиченко непреклонен: я учитель, а не надзиратель, не пойду — и баста!

Беда еще и в том, что директор школы сам до сих пор не определился: принимает то

одну, то другую сторону. Нет, чтобы заявить твердо:

— Уважаемые коллеги, простим нашему вздорному Чижиченко его глупое нежелание

дежурить! Скажите честно: разве плохой он учитель? И не его ли ученики уже много лет

занимают призовые места на городской и областной олимпиадах? Давайте будем к нему

справедливы. Просто жизнь наша педагогическая так, наверное, устроена, что одни

учителя хорошо учат, а другие — хорошо дежурят… Хотя и было б неплохо, чтобы

качества эти у них совмещались. Поэтому будем взаимно терпимы, пусть каждый

занимается своим делом. И не забывайте, пожалуйста, что когда перегораживают улицу, возникает сразу два тупика, а не один…

P.S. К сожалению, строптивого Чижиченко, который умел хорошо учить, уже давно нет.

Сначала во время фейерверка какого-то праздника его жена вышла на балкон

225

полюбоваться красочным действом и у нее ракетой оторвало голову. Не знаю, кто пришел

ему на смену и дежурит ли он.

==============

НА КОЛЕНИ, МЗДОИМЦЫ!

Все у нас перевернуто с ног на голову. Был как-то в суде по пустяковому делу. В

общем-то, человек я не судейский: отвечал на вопросы сидя, и судья, молодая женщина, сделала мне замечание. Конечно, я принес извинения, дальше исправно вскакивал, но, честно говоря, было обидно. Разумеется, я понимаю, что в суде встают не перед каким-то

судьей, а в знак уважения к Закону. Так действительно должно быть в странах, где судьи –

уважаемые люди, судопроизводство — справедливо, простые люди вправе рассчитывать на

непредвзятость и объективность со стороны представителей этой достойной профессии.

У нас же, где суд насквозь коррумпирован, цинично узаконены миллионы

самовольных строений, успешно осуществлены тысячи рейдерских атак на объекты

всенародной собственности — разве это уважаемая профессия? Когда любой знает, что

большинство судей живет не по средствам, и попадаются они, буквально, на каждом шагу.

Чего стоят, например, недавние местные события: одна херсонская вершительница

Фемиды берет у американца тысячу долларов за усыновление детдомовского ребенка, попадается на горячем и все равно продолжает судействовать; другой судья, в споре из-за

наследства, стреляет из автомата, ранит родственницу и ее ребенка, и уже длительное

время безнаказанно пытается замять дело с помощью должностных связей; а третий судья

— всем судьям судья! — свободно разъезжает то ли на ворованном автомобиле, то ли на

машине с ворованными номерами, — и перед такими людьми тоже надо вставать? Причем, уважаемым членам общества?!

Что-то, друзья, здесь явно не так… Да это не мы должны перед ними вставать, а они

перед нами — становиться на колени за то, что мы терпим в стране такой бардак!

===========

Недавно у меня была интересная беседа с Мишей Жаровым. Он возглавляет

департамент в горсовете (вопросы землеустройства, рекламы, архитектуры и пр.), до этого

был директором «Морского банка».

В 2014 мы довольно часто встречались, он советовался по разным вопросам.

Обычно мы или гуляли по городу, или пили чай в кафе «Дон Марко». Я хорошо знаком с

его мамой, она читает историю и пишет учебники, которые печатаются крупными

тиражами в России, Прибалтике и некоторых европейских странах. Работает Жарова с

Мишиной из Института усовершенствования. Когда-то они предлагали мне соавторство.

Моя задача, по их мнению, заключалась в придании учебникам развлекательной

компоненты, в частности, обсуждению разных исторических событий детьми и их

родителями. Я тогда отказался по причине того, что не историк. Мне казалось постыдным

ставить свою фамилию, не будучи специалистом в предлагаемой изучению отрасли.

Как я понимаю, она хорошо обо мне отзывалась, вот Миша и решил обращаться ко мне

как к советнику, тем более, он знает, что я «дружу» с Кияновским в той же роли.

Когда зашел разговор, почему он именно меня избрал для доверительных бесед, он сказал, на первый взгляд, странную вещь. Пишу здесь, потому что на меня она произвела

впечатление сразу двумя качествами: нестандартностью и завуалированной

комплиментарностью.

226

— Понимаете, вы, как бы это поточнее выразиться, имеете длинный пробег, куда

больше, чем у меня… Являетесь старой, но очень надежной и престижной машиной… И

вроде ко мне неплохо относитесь. К кому же еще здесь обращаться за советом?

Так еще мне никто не льстил. Мелочь, а приятно…

=========

ПОГОВОРИМ ПРО СЧАСТЬЕ

В фильме «Доживем до понедельника» счастье — это когда тебя понимают. На

первый взгляд красиво и даже безоговорочно, а на деле — понимание важно только для

того, кого не понимают. Меня, например, понимают, и даже больше, чем надо…

Как на мой взгляд, счастье — это быть кому-то нужным. И чтобы кому-то было нужно то, чем ты занимаешься, что делаешь, чем живешь.

У каждого возраста свое понимание счастья. Счастье молодого человека — когда ему очень

хорошо, счастье пожилого — когда ему не очень плохо.

Счастье для стариков — когда легко какается, писяется и хорошо спится, а для молодых –

когда хорошо высыпается, и быстро восстанавливаешься после бессонной ночи.

Впрочем, есть счастье общее для любого возраста. Когда мимо тебя проносят тело

твоего врага, а не твое — мимо него, это счастье для молодых и старых.

Что тебя волновало вчера и позавчера, и чем эта дрянь, в конце концов, закончилось?

Счастье — это то, что тебя радует сегодня и, даст Бог, не оставит завтра. Это — удар

молнии по неприятностям, луч солнца в пасмурный день. Гумилев, сын Гумилева и

Ахматовой, говорил, что не помнит дня, когда он был бы счастлив. Врет по-черному! Я

интересовался его биографией — низкий тип, нравственная пародия на своих благородных

родителей, делавший пакости близким и бывавший счастливым лишь тогда, когда другим, рядом с ним, было еще хуже.

Материальные трудности — плохо. Избыток материального — еще хуже. Не к чему

стремиться, особенно когда далек от духовной стороны жизни.

Когда умирает мама, мы понимаем, как были счастливы, когда она была жива.

Собственный опыт — чаще всего мы понимаем свое счастье, когда его теряем. Найти твое

счастье — может любой, а вот потерять его — только ты.

Счастье надо ценить и не проходить мимо, даже когда оно малюсенькое и еле

брезжит на горизонте. Главное, распознать его вовремя. Пока оно не испарилось.

Немножко получишь сегодня, потом — завтра, а после Бог, наконец, расщедрится — и как

даст тебе по заслугам! Мало не покажется…

Наиболее счастливые периоды: первые 10 лет после войны. При Брежневе был

застой — не понимали своего счастья!

Кто счастлив сегодня — разная бестолочь, рискованная и всеядная, которая в

стабильные времена не имела шанса прорваться.

Добившись потолочных результатов, вернее, понимая это, человек деградирует.

Отсюда вывод: ты счастлив на пути к чему-то, но только не по достижении цели.

Уровень притязаний личности зависит от её развития и интеллекта. Если пришло

понимание, что стать счастливым тебе не дано — осчастливь другого! Это один из верных

способов испытать хотя бы минимальное, рикошетное счастье.

Вспоминаю историю, описанную одним эмигрантом. Про безнадежно больного

миллионера, который в инвалидной коляске, в сопровождении охранников, разъезжал по

Нью-Йорку, раздавая встречным по 100 долларов. Брали не все, лишь те, кто нуждался. И

никто не пытался отхватить побольше купюр. У людей был счастливый день, а миллионер

оставил по себе вечную память — такие вещи не забываются и про них рассказывают

своим близким.

227

Представил себе: а если бы кто-то решился так сделать у нас? Его бы с коляской

мгновенно перевернули — никакая охрана не помогла бы!

Билл Гейтс, который отдал на благотворительность половину своего состояния и

подумывает так же поступить с другой. Мэр Бломберг — 100 млн. долларов на борьбу с

курением, а шире — с раком. Вот оно счастье — иметь возможность так делать!

Есть и другие определения счастья. Например, когда ты почувствовал облегчение.

Разродившаяся женщина. Вернувшийся к нормальной жизни наркоман. Кончился

трудный период жизни — тюрьма, армия, ты свободен! Огромное счастье — известие о том, что поставленный тебе или твоим близким диагноз оказался неверным — вы здоровы!

То есть счастье — когда прекратились несчастья!

В детстве я был счастлив, когда мама после долгих уговоров купила мне

блестящий перочинный ножик.

Кстати, мысленно проведите эксперимент: вспомните, сколько раз в жизни вы

были счастливы? Очень может быть, что нормальному человеку мало чего в этом плане

есть вспомнить.

И последнее. Иногда счастье в том, чтобы не понимать и не отдавать себе отчет, насколько ты несчастлив. И люди, которые тебе это охотно объясняют, берут большой

грех на душу. Отсюда все революции и другие массовые волнения и смуты.

============

На сайте «Наша Канада» прочитал интересный материал: «Неполиткоректный пожар».

Насладитесь и Вы:

«В южном Лос-Анжелесе четырехэтажный дом сгорел дотла.

На первом этаже жила нигерийская семья из 6 человек, занимающаяся подделкой

магазинных чеков. Вся семья погибла.

Группа из семи нелегальных иммигрантов, исламистов из Кении, сумевших

обмануть муниципальных работников, жила на втором этаже. Все они погибли.

Шесть членов латино-американской шайки, занимавших третий этаж, тоже

погибли.

Из жильцов дома в живых осталась лишь семейная пара белых, занимавшая

четвертый этаж.

Представители различных правозащитных организаций были возмущены этим

фактом и отправились на встречу с начальником местной пожарно-спасательной службы, где в резкой форме потребовали ответа, каким образом все черные мусульмане и

латиноамериканцы погибли, и лишь белая пара осталась в живых.

Ответ начальника был краток: «Потому что они были на работе».

===========

Случаются ситуации, когда чем тебе лучше — тем тебе хуже… Со мной в одной палате

лежал известный в городе бизнесмен, тоже диабетик. Человек состоятельный, он

стремился свои материальные возможности реализовать в комфорте повышенного уровня.

Причем, в достаточно широком смысле.

Массажные процедуры в областной больнице проводились в отдельном корпусе, в

специальном блоке, но к нему пожилая массажистка бегала прямо в палату — за каждое

посещение он платил 20 долларов, примерно столько, сколько по тем временам она

зарабатывала за неделю.

228

Немолодая женщина поднималась на наш этаж, задыхаясь, с выпученными глазами.

Забегала в палату и устремлялась к вечно лежащему пациенту с руками, дрожащими от

жажды потрогать хрустящую двадцатку…

Собственно, я её понимаю — чего ни сделаешь для благополучия своей семьи. А вот соседа

по палате — не очень. Прошло несколько лет, и я встретил его: сахар серьезно бахнул по

глазам, почти полная потеря зрения, в общем, не приведи Господь — жалкое зрелище.

А ведь мы с ним лечились у одного врача, который призывал диабетиков как можно

больше двигаться — нашему брату надо сжигать лишние калории. Если бы у него не было

денег, то не массажистка к нему бегала, а он — к ней. И для него это было бы куда лучше.

…Я уже не говорю, как он своей неуместной щедростью развращал других массажисток.

============

За последнее время я купил себе несколько понравившихся ручных часов. Вот так, просто

взял и выписал через интернет-магазин! Между прочим, очень красивые, у меня таких

никогда не было. И не сильно дорогие. Так сказать, в пределах разумного.

Жена говорит: — Да ты явно заболел, повредился умом на этой почве — зачем тебе сразу

столько часов, на ВСЕХ руках носить собираешься?!

А я ей покладисто: — Ну, заболел, так заболел… Слава Богу, есть лекарства лечить эту

болезнь (показал ей парочку купюр) — а представляешь, каково б это было: мучиться без

таких сильно действующих лекарств…

=============

Есть люди, в жизни которых мы играем определенную роль. А есть и такие, которые

занимают уже в нашей судьбе заметное место. Интересно, что в первом и втором случае

чаще всего — это не одни и те же люди. Когда я был директором школы, то входил в сферу

жизненных интересов немалого количества людей, в основном, моих подчиненных. Кто-то мудрый сказал, что подлинная цена сложившегося человека — это то, что он

представляет собой в глазах других людей — минус занимаемая им должность.

============

На вопрос: куда идти? — есть только один ответ: — А куда ты хочешь попасть?

===========

Студент на экзамене (показывая на промежность скелета):

— А вот тут был половой член…

Профессор:

— Не "был", а "бывал" — это женский скелет.

===========

Честно признаюсь, мне долгие годы был непонятен феномен патриотизма. Оказывается, многие люди согласны любить свою страну, независимо от того, любит ли она их.

==========

229

По уровню доходов наши чиновники могут сравниться с американскими безработными, а

по уровню расходов — с арабскими шейхами.

Когда билет на «Титаник» уже куплен, не важно, умеешь или не умеешь плавать.

Спасались не пловцы, а сумевшие попасть в шлюпку.

============

Если ваша машина и едет медленно, то это еще не означает, что к вам никто не

приближается слишком близко…

==========

Любой из нас пройдет когда-то,

Беззвучный издавая крик,

Грань, за которой нет возврата,

Финальный кадр. Последний миг.

Но лишь того фортуна греет,

Кто, не теряя жар и пыл,

Вплоть до конца не разумеет,

Что час его уже пробил.

Пусть в мутных блеклых отраженьях,

Что робко пляшут в зеркалах,

Уж мало жизни… лишь виденья,

Что завтра превратятся в прах, -

Мне бы дождаться до рассвета,

Чтобы подать всем весть:

Не верьте в то, что меня нет.

Я здесь. Я здесь. Я еще здесь…

===========

Нынче принято над «совком» глумиться. Считать его глупым и бездарным. На самом

деле, это далеко не так. Совку вполне доставало ума жить, не шибко перетруждаясь, не

очень напрягаясь, и уже в силу этого быть, возможно, самым свободным человеком на

свете. А еще — он никому, никогда и ничего не был должен, хотя на словах и декларировал

охотно: «долг перед Родиной, партией, правительством, перед трудовым коллективом».

Словом, скользил он по жизни безответственно — т. е. вел такой образ жизни, который

никогда не было дано вести умникам Запада, живущим в постоянном напряге. И вообще, свободней хомо советикуса мог быть только ветер в поле. А мы этого не ценили…

=============

Тамара Катаева, вызвавшая всеобщее возмущение своей «Антиахматовой» -

большая умница! Она проделала огромную работу — спасибо ей! Я считаю Ахматову

талантливым поэтом, но нельзя забывать, что у нас люди такого ранга и уровня

претендуют на роль небожителей, властителей дум и помыслов целых поколений.

Это нормально, но чтобы лишний раз не обманываться, хотелось бы знать насколько

образ жизни этих сверхличностей, их поведение в быту и в обществе, соответствуют тем

230

высоким идеалам, безусловным императивам, которые они декларируют своим

творчеством. Другими словами, живут ли они сами так, как призывают жить нас? Если нет

— то все их призывы не что иное, как высококвалифицированный обман с определенной

долей цинизма. Лично я всегда был поклонником Ахматовой "Реквиема", но мне чужды ее

хитрости и мелкие уловки, чтобы безгрешной остаться в веках. И ненавистна она, пьянствующая с Раневской в эвакуации…

Такие книги нужны, чтобы люди учились реально смотреть на вещи и не гробить свои

жизни, свято блюдя призывы интеллигентствующих плутов, какими бы талантливыми или

даже гениальными они не были. Целеполагание Катаевой считаю полезным для общества.

Мои наилучшие пожелания!

==========

Из книги Г.Чхартишвили (Акунина) «Писатели и самоубийство» следует, что только в

1861 году английский закон о смертной казни за однополую любовь был заменен

пожизненным заключением. Он пишет, что когда Англию покинул из-за претензий в

низкой нравственности Байрон, «приличное общество проводило великого барда вздохом

облегчения, поношениями и проклятиями. Газета «Морнинг кроникл» напечатала по

этому поводу брезгливую балладу:

Он едет прочь, дабы искать в заморской мути

Разврат под стать своей порочной сути».

Любопытно, что в России в том же году тоже произошли некоторые смягчения –

пришел конец крепостному праву. В этом свете неясно: кто и насколько отстает друг от

друга? Там — в какой-то степени произошло раскрепощение сексуальное, а здесь –

гражданское. До вольного секса свободным гражданам Российской империи оставалось

полтора столетия…

==========

Когда-то мудрая Голда Меир сказала: «Арабы — наши враги, а левые — наше проклятье». Я

бы только добавил: «А вот дураки — это наша радость, ибо без них мир бы был пуст и

скучен».

==============

Мой дом расположен между двумя особо значимыми для херсонских молодоженов

местами: городским Дворцом бракосочетаний и Потемкинским сквером, где так любят

фотографироваться на фоне памятника признанному гиганту секса и любовных отваг

наши новобрачные. Иногда мы с женой наблюдаем с балкона интересные сценки.

В прошлую субботу, например, меня впечатлила отколовшаяся от своей свадьбы

одинокая парочка. Лысоватый жених не первой свежести, с явно наметившимся пивным

брюшком, сопровождал свою хорошо беременную невесту в поисках дворового туалета.

Вся в непорочно-белом, девица тяжело дышала, смахивая полной рукою бисеринки пота, обильно орошавшие ее апоплексическое от жары и желания побыстрее опорожниться

лицо. Я было им даже посочувствовал и поглядел вопросительно на находящуюся рядом

Аллу, но моя жена не изъявила и малейшего желания пригласить страждущих и

поделиться с ними прелестями нашего домашнего туалета.

Они судорожно рванули в следующий двор, а жена, предупреждая ненужные

вопросы, жестко заявила:

231

— Ты заметил, какой у невесты живот? Она, по-моему, уже давно на десятом

месяце! И надо же, с такими очевидными доблестями — вырядиться во все белое! Символ

чистоты и непорочности… Что и кому она хотела этим показать? Всем — что у ее ребенка

будет законный отец, или себе — что она не хуже других? Лучше б ребята тихонько

расписались в районном загсе и не вызывали насмешек по поводу их первой брачной

ночи, которая, небось, стряслась, когда они еще и имени друг друга не знали.

Молодожены!

— Алла — ханжа?! — подумал я. — Однако, это новая реальность…

* Хочу в подтверждение того, что нам сегодня абсолютно неведомо, что с нами будет

завтра, рассказать такую историю. Несколько лет назад областной Антимонопольный

комитет возглавил один довольно молодой, способный и энергичный чиновник. Не знаю, как показал он себя на профессиональном поприще, но, как и многие другие херсонцы, помню сообщения в прессе о том, как он, возвращаясь в Херсон из Крыма с водителем и

своей мамой в служебном «Фольксвагене», попал в страшную дорожную катастрофу.

Которая унесла жизни всех участников с одной и другой стороны. Всю свою молодую

жизнь этот человек был весьма удачлив, не повезло лишь один раз, который и стал

последним. Печально. Но после мне рассказали такое, что сделало эту аварию в моих

глазах глубоко символичной и наполнило совсем иным содержанием. Дело в том, что его

автомобиль столкнулся со своим единоутробным братом, тоже «Фольксвагеном». Причем, в ходе проведения страховой экспертизы изувеченной в аварии техники, было

установлено, что заводские номера двигателей следуют один за другим, а это значит, во

время сборки эти автомобили находились рядом. Задумайся, читатель, какие штуки

случаются в жизни: эти машины, когда-то вместе прошедшие весь путь своего

конвейерного рождения, испытывали, наверное, меж собою столь неотвратимое влечение, что не могли не встретиться через годы в далекой стране, на южной запыленной трассе, чтобы взаимоуничтожить друг друга…

С точки зрения теории вероятности, такая встреча (и результат ее на дороге) — большое

чудо и с трудом подлежит какому-либо объяснению. А нас в который раз учит, что мы

уязвимы, зависимы от слишком многих обстоятельств, в том числе, мистического

свойства.

* Знаком с петербургским еврейским деятелем Марком Грубаргом. Он там и председатель

еврейской общины, и директор школы. Необычайного остроты ума человек, с бегающими

глазками и постоянным обкусыванием ногтей на руках.

Как-то в Израиле он позволил себе пару раз подшутить надо мной, уж слишком его

развлекало название моего города. Смаковал его Марк по-всякому и никак, бедняга, не

мог остановиться. Дошло до того, что он стал с живым юмором отзываться о херсонцах.

Учитывая, что на тот момент знаком он был лишь с одним — со мной, это мне быстро

перестало нравиться и пришлось в присутствии других директоров и раввинов мягко

одернуть его. Напомнил ему, что мы — коллеги, несмотря на регионы нашего проживания, и если действительно какая-то разница между нами есть, то она весьма не значительна: я

надеваю кипу, когда надо, а он — снимает ее, когда не надо, как я вчера заметил, когда

зачем-то зашел к нему в номер. Надо было видеть, как он при этих словах растерялся, как

встревожено забегали по сторонам его глазки…

* Когда-то мудрая Голда Меир сказала: «Арабы — наши враги, а левые — наше проклятье».

Я бы только добавил: «А вот дураки — это наша радость, ибо без них мир бы был пуст и

скучен».

* В моем городе птицы не вьют себе гнезда

Тех, что есть, очевидно, с избытком хватает

232

Все зашло далеко и теперь уже поздно

Улетающих сдерживать стаи…

Их дома заколочены, окна разбиты

Из подполья доносится запах металла

На кладбищах валяются мертвые плиты

Жизнь отсюда сбежала

Ощутимо слабеет магнитное поле

Стало легче душе от земли отрываться

Правда, ты понимаешь, что жизнь — неволя

И лишь смерть — шанс подняться…

Тот, кто с миром ушел в необъятные дали

Кто не смог утром встать из остывшей кровати

Тот, кого мы не удержали

В своих лживых объятьях

Нас еще навестит темной ночью беззвездной

И шепнет: собирайтесь, уже слишком поздно

И под грохот сердец поманит черным пальцем —

Ваши кончились танцы…

Из серии: «ПРИЛИЧНЫЕ ЛЮДИ»

* Приличные люди маленьких не обижают, а больших — тем более…

* Приличные люди не помнят обид, они помнят только обидчиков!

* Приличные люди начальников уважают, а подчиненных любят. Но не наоборот.

* Приличные люди не находят того, чего другие еще не потеряли!

* Приличные люди подают милостыню, даже если сами просят!

* Приличные люди ценят репутацию человека больше, чем его статус или известность.

233

* Приличные люди не ищут честных среди политиков. Они находят политиков среди

честных.

* Приличные люди не уклоняются от налогов, а наоборот… (следят, чтобы налоги не

уклонялись от них).

* Приличные люди своего не отдают, а чужое — не приватизируют…

________________

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР — 1

Так получалось, что, куда бы меня не заносило, везло мне на хороших людей.

Любимая классная руководительница, учитель русского языка и литературы Елизавета

Андреевна Жалнина, сказавшая при встрече, спустя много лет, когда я вел радиопередачи

«В системе кривых зеркал», что гордится мной.

Командир части Борис Алексеевич, из дома которого я таскал книжки, оправдывавшийся на обвинения армейского особиста: «Как вы додумались назначить

кодировщиком единственного жи@а в погранвойсках СССР?» — «Ну, так, евреи ж — тоже

люди…».

Преподаватель педагогики Сергей Иванович Орлов, дававший советы, пригодившиеся не только в работе, но и в жизни: «Не бойся села. Но помни: каждый твой

шаг — в перекрестии сотен глаз. Первое дело — гони доносчиков, стремящихся

задействовать директора школы в своих, как правило, корыстных интересах! Сразу

прекращай разговор, приглашай тех, на кого клепают, и требуй повторить при них.

Одного раза обычно хватает, чтоб в коллективе установился правильный климат и

уважение к руководителю».

Но мне бы хотелось рассказать о человеке, тоже сыгравшем в моей жизни важную

роль, правда, из тех, про кого сегодня не принято хорошо говорить, а наоборот, модно

ругать, сваливая на них все невзгоды и горести нашей жизни. Пусть не обидятся его

близкие, но опишу его без умолвок, каким он представлялся мне тогда, и как я понимаю

его сейчас.

Здоровенный сельский дядька в вечно помятом от сидения в машине костюме, с

грубоватым властным лицом и жестким взглядом. Мясистый нос и полные губы.

Прическа бобриком чуть седоватых волос. Коричневая кожаная папка в руках.

Недовольно поджатые губы. Способность выделяться в любой кампании. Прошу любить и

жаловать — Григорий Иванович Вихров, первый секретарь Белозерского райкома партии, член бюро обкома (то есть, в фаворе высшего руководства области!).

Сразу скажу, мы не были друзьями. И не со мной он гулял на пьянках, о которых

тогда ходили разговоры. Хоть от такого друга я бы не отказался и даже счел для себя

большой честью. И вовсе не потому, что меня тянуло к начальству. К тому времени я уже

был вооружен максимой писателя Симонова: «Никогда не поддерживать слишком

близкие отношения с руководством, так как может прийти момент, когда вам

предложат нечто сомнительное, и вы не сможете сказать «нет». Просто от этого

234

человека на версту несло одним из самых любимых мною качеств — надежностью. Если он

говорил «да», так это было «да». Если «нет», то хоть кол на голове теши — вопрос закрыт.

Однажды он даже побывал у меня дома, в селе Понятовка, когда я работал

директором местной восьмилетки. В тот день в соседнем селе Никольском, базовом для

парторганизации нашего региона, было отчетно-выборное партсобрание. Отчитывался

освобожденный парторг совхоза им. Тельмана, зряшный пустой человечек с высоким

самомнением, которого здесь не очень жаловали. Как-то приехав ко мне в школу, он стал

ни с того ни с сего делать замечания учителям. Мне не хотелось с ним связываться, но

пришлось его осечь: — Вы привезли с собой приказ? Покажите, пожалуйста! — Какой

приказ? — не понял он. — Что вы назначены директором школы и вольны распоряжаться

тут, как у себя дома!

Он тупо посмотрел на меня, сказал: — Посмотрим… — и уехал. С тех пор мы не

только не смотрели друг на друга, но даже не здоровались. Директор совхоза Герой труда

Ивановский, к которому я тут же помчался на мотоцикле, стремясь предупредить кляузы

секретаря, услышав мой сбивчивый рассказ, стал почему-то так громко смеяться, что в

дверях показалась пожилая секретарша.

Потом я узнал, что для райкома не были секретом напряженности в

парторганизации совхоза.Потому и приехал на партсобрание первый секретарь, чтобы

освоиться на месте, понять, поддерживать ли кандидатуру парторга на следующий срок.

Хорошо помню, как это происходило.

В зале, где собралось полторы сотни партийцев, было мрачновато. То ли лампы

горели вполнакала, то ли что-то еще, но атмосфера казалась затхлой, как в погребе.

Первый секретарь, грузно нависая над столом, уткнулся взглядом вниз. Если бы

это не происходило полвека назад, можно было подумать, что он углубился в гаджет. Так

получилось, что героем собрания стал не парторг, а я. Выступая от понятовцев, плел

какие-то банальности, типа «человека судят по его делам, а не словам», а потом не

выдержал и рассказал, как парторг приезжал в мою школу. И закончил, блеснув, как мне

казалось, отменным остроумием, что уже прошло полгода, а приказ он так и не показал.

— Еще покажу! — встрепенулся на смешки в зале парторг из президиума. Теперь хохотали

так, что проснулись доярки, не терявшие время перед ночной дойкой.

Выступил Вихров и на волне смеха сказал, что райком подумает, показывать или

нет приказ директору школы Бронштейну. В зале снова засмеялись, но теперь стало не до

смеха мне. Найдя контакт с залом, первый поблагодарил всех за откровенный разговор, сказал, что учтет мнения селян, и завершил тем, что райком поддержит любую

кандидатуру, которую они предложат. Ему аплодировали. В парторги выдвинули

немолодого бухгалтера, ветерана войны. Люди были довольны.

Сразу после голосования объявили перерыв для подсчета голосов. Ко мне подошел шофер

Ивановского и сказал, что меня ждут на улице. Первый секретарь в черном кожаном

пальто, топорщившемся на его груди, спросил: — Не против, если, пока работает счетная

комиссия, мы с директором совхоза подъедем к тебе в гости? Хочу посмотреть, как живут

молодые директора наших школ.

В машине уже сидела жена Ивановского, немолодая женщина в овчинной дубленке.

Вихров впереди, мы втроем сзади, через десять минут были уже в Понятовке.

Квартировал я в небольшом домике старушки за сотню метров от школы. Длинная, как

пенал, низкая комната с единственным, наглухо закрытом окошком. Старая

металлическая кровать, стул и табуретка, большой обеденный стол с несколькими

стопками книг. Здесь же магнитофон «Яуза» и предмет моей гордости — новенькая

«Спидола». Смотрел на это убожество и готов был сквозь землю провалиться, так стало

стыдно. Поневоле начал бормотать, что живу здесь несколько дней в неделю, остальное

время в Херсоне. Мол, там у меня всё в порядке. Гости индифферентно молчали.

Извинился и сбегал к хозяйке, упросил ее дать спиртного.

235

Гости переглянулись. Жена директора совхоза, отодвинув мою бутылку самогона, запечатанную кукурузным початком, стала вынимать из клетчатой сумки шампанское, коробку шоколадных конфет, баночку шпротов. Не из чего пить, не на чем сидеть…

Пришлось снова бежать к хозяйке. Ивановский с женой пили шампанское, Вихров

посмотрел сначала на них, потом на меня, и стал разливать мутный первач. Мне почему-то показалось, что этим он как бы стал на сторону незадачливого хозяина. О чем

говорили, не помню. Через десять минут уже садились в машину. На столе остались

шпроты, конфеты, почти полная бутылка шампанского и самогон. Спасибо за мой стыд.

Рассказал потом это маме. Она долго молчала, а после как-то бросила невпопад:

— Ничего…

Другая встреча с Вихровым перед летними каникулами в конце мая 1976 года носила

официальный характер. Заврайоно Марина Коробец позвонила, чтобы завтра на десять

утра я был в приемной первого секретаря. На вопрос, в чем дело, ответила — сами узнаете.

Тон её мне не понравился. Дома лезли в голову разные мысли. Несколько раз ходил на

балкон курить.

В приемной меня уже ждала заведующая районным отделом. Полная, яркая дама средних

лет, с копной непокорных рыжеватых волос. Довольно энергичная особа, с которой у меня

были непростые отношения. То она пыталась показывать мне власть, то навязывалась в

опекунши — приятельницы.

Вихров произнес несколько дежурных фраз, спросил, как дела, пошутил — пью ли я по-прежнему самогон, а потом в том же темпе предложил директорство в райцентровской

новостройке. Говорил, что это будет первая школа в области, имеющая свои

канализационные поля, котельную поселкового типа на 16 человек штата, причем, с

химической водоочисткой (!), отдельную электрическую подстанцию и даже собственную

водокачку — башню Рожновского.

— Представляешь, как это здорово вести такое мощное хозяйство? — напористо рассуждал

он. — Конечно, отпуска у тебя не будет — осталось лишь три месяца до открытия, но мы

всем поможем, чтобы райцентровские дети пошли в новую школу 1 сентября.

Сегодня смешно, а тогда я испытал необычайный подъем, меня буквально распирало от

радости, и я еле сдерживался, чтобы не показать этого. Сказал, что для меня это большая

честь и я сделаю всё, чтобы справиться с поставленной задачей.

Но тут довольный моим согласием Вихров зачем-то спустил меня с заоблачных высот.

Желая подчеркнуть значимость своего предложения и перейдя на «вы», он напыщенно

произнес: — Представляете, какую ответственность берет на себя бюро райкома партии, доверяя вам такую школу?

Лучше бы он этого не говорил. Пока я переваривал услышанное, чуткая Марина видимо

что-то поняла и затаила дыхание в ожидании моего ответа.

— Не знаю, о каком доверии идет речь, — заставил себя выговорить я. — В тюрьме я, вроде, не сидел, в армии отслужил, образование высшее, коммунист, работаю директором

школы, мне даже как-то неудобно — подвергать риску бюро райкома…

Вихров замялся и, откинув голову, внимательно посмотрел на нас. У него был вид

человека, споткнувшегося на ровном месте. Возникла неприятная пауза. Спасая

положение, заврайоно заговорила о подборе кадров, предложила закрепить за новой

школой инспектора, который поможет разобраться с этим вопросом.

Когда мы выходили, первый секретарь, сам того не желая, наверное, сказал огорченно: — А

мне говорили, что ты умный…

Между тем, говоря мне о новой школе, руководитель района о главном умолчал. Во-первых, такое предложение уже получили до меня шестеро. И все, как один, отказались.

Сведущие люди, они сразу поняли, что достоинства новостройки, вызывавшие восторг

секретаря, на самом деле, её же недостатки. Котельная поселкового типа со штатом из 16

человек для обслуживания только одной школы, хотя рассчитана на две трети райцентра –

236

кто обеспечит её углем и будет оплачивать кочегаров? Башню Рожновского без

автоматики, то есть с частыми переливами волы, а зимой и с аварийным замерзанием –

осилит единственный школьный сантехник? А как придется прыгать вокруг

электроподстанции бедному школьному электрику? Да и педколлектив, собранный «с

бору по сосёнке» из двух местных школ — разве не ясно, кого попытаются сплавить сюда

ушлые райцентровские директора?

Так что, спасибо, товарищ Вихров, за ваш щедрый дар молодому придурку, которому

придется годами разруливать эти прелести, выведя, в конечном счете, красавицу-новостройку в такие школы, возглавить которые никто не отказывается.

На открытии моей школы он не был. В 1976 году в районе открылось сразу две школы, и

секретарь поехал в Киселевскую среднюю, стремясь не обделить руководящим вниманием

село. Пишу это, а сам думаю: прошли, канули в Лету времена, щедрые на строительство

новых школ и больниц! Сегодня на всю суверенную Украину открывается в год какая-то

пара учебных заведений. Кто б мог подумать…

В первый же год открытия школы в Белозерке, я cтoлкнулcя c досадным cлучaeм.

B тe вpeмeнa былo пpинятo пpиглaшaть в учeбныe зaвeдeния вeтepaнoв вoйны и тpудa, чтoбы знaли дeти, c кoгo бpaть пpимep. A тут нa пopoгe 7 нoябpя — дeнь Beликoй

Oктябpьcкoй coциaлиcтичecкoй peвoлюции,

Шкoлa нoвaя, дa и я здecь — чeлoвeк пpишлый, в oбщeм, пpeдлoжил клaccным

pукoвoдитeлям пpиглacить дocтoйныx людeй, пopaдoвaть peбятишeк oбщeниeм c лучшими cынaми и дoчepьми paйцeнтpa.

Пocлe пpaздникa звoнoк из paйкoмa пapтии, пpиглaшaeт нa бeceду ceкpeтapь Cилюкoвa, бывшaя учитeльницa, куpиpующaя шкoлы. Cпpaшивaю — зaчeм? Oтвeчaeт: пpиeзжaйтe, пoгoвopим, paзгoвop нe тeлeфoнный…

У мeня был мoтoцикл c кoляcкoй, МT-10, ceйчac тaкиx нeт, дa и тoгдa былo нeмнoгo, зaтo кaк мoй гpoмкo тapaxтeл! Kтo живoй c тex пор ocтaлcя — нaвepнякa пoдтвepдит.

B oбщeм, пoдъeзжaю к дoму c кoлoннaми, cнимaю шлeм, зaxoжу к pукoвoдящeй дaмe, oнa пpocит минутку пoдoждaть, звoнит пepвoму ceкpeтapю и cпpaшивaeт: -

Гpигopий Ивaнoвич, Бpoнштeйн явилcя, мoжнo к вaм?

Pядoм c кaбинeтoм пepвoгo ceкpeтapя — кaбинeт втopoгo. Гaлинa Гpигopьeвнa Cилюкoвa, cуxoщaвaя дaмa пpeдпeнcиoннoгo вoзpacтa, c вeчнo пoджaтыми губaми, кoтopую в paйoнe нaзывaли бaбa Гaля, oткpывaeт двepь и c тeми жe cлoвaми, чтo Бpoнштeйн пpибыл, пpиглaшaeт и eгo к пepвoму.

— Oгo, — пoдумaл я, — coбиpaютcя cpaзу тpoe, не иначе пoблaгoдapят, чтo cумeл oткpыть

шкoлу в cpoк, вoпpeки пepeчню нeдoдeлoк из шecти cтpaниц мaшинoпиcнoгo тeкcтa…

Уceлиcь. Мнe пoчeму-тo пoкaзaлocь, чтo у xoзяинa кaбинeтa нeдoвoльнoe лицo, кaк у

чeлoвeкa, кoтopoгo пpиглacили пляcaть нa чужoй cвaдьбe, a у нeгo в дoмe пoxopoны.

Cкopбнo пoдняв бpoви, нaчaлa бaбa Гaля: — Bитaлий Aвpaaмoвич, дoвepяя вaм cepьeзный

пocт — диpeктopa paйцeнтpoвcкoй шкoлы-нoвocтpoйки, мы пoлaгaли, чтo имeeм дeлo c oтвeтcтвeнным чeлoвeкoм, кoммуниcтoм нa дeлe, a нe нa cлoвax, нo, увы, кaжeтcя, oшиблиcь…

— Пoяcнитe, пoжaлуйcтa, — вpaз пepecoxшим гoлocoм пpoбopмoтaл я.

— Этo вы нaм лучшe пoяcнитe, кoгo пpиглaшaeтe в шкoлу для вocпитaтeльнoй paбoты c дeтьми, — бeзaпeлляциoннo пoтpeбoвaлa чинoвницa. — Я имeю в виду 7-oe нoябpя.

У мeня в гoлoвe вce пepeмeшaлocь. Я cкaзaл, чтo пpиглaшeны были тpи вeтepaнa, двoe мужчин и oднa жeнщинa. Личнo я пpиcутcтвoвaл нa бeceдe в 8 клacce, гдe выcтупaл

зaвeдующий paйoнным apxивoм Copoкa (имeни ceйчac нe пoмню). Этoт пoжилoй гpузный

мужчинa увлeчeннo гoвopил пpo уcпexи coвeтcкoй влacти в cтaнoвлeнии ceлa, paccкaзывaл

o мaccoвoм тpудoвoм гepoизмe бeлoзepчaн. Ничeгo cтpaшнoгo вpoдe нe былo…

237

— A извecтнo ли вaм, чтo Copoкa пpи нeмцax диpeктopcтвoвaл в мecтнoй шкoлe? И чтo oднa из пpиглaшeнныx дaм coжитeльcтвoвaлa c гeбитcкoмиccapoм, кpacуяcь нa вecь paйoн

в eгo «Oпeлe»? Пoнимaeтe, чтo вы нaтвopили: oбщecтвeннocть нeгoдуeт, жaлoбы идут co вcex cтopoн! Мы вac пpиглacили c цeлью выяcнить: cлучaйнocть ли этo, или

cплaниpoвaннaя идeoлoгичecкaя дивepcия? B любoм cлучae, гoтoвьтecь к cepьeзнoму

пapтийнoму взыcкaнию!

Ceкpeтapи-мужчины в paзгoвop нe вмeшивaлиcь, oжидaя мoeгo oтвeтa нa тяжкиe oбвинeния. Зaвepшив cвoй cпич, Cилюкoвa гopдeливo тpяxнулa гoлoвoй, кaк чeлoвeк, пoкoнчивший c тяжкoй, нo нeoбxoдимoй paбoтoй. Бeднягa, oнa нe знaлa, чтo мoй

apмeйcкий мaйop пo бoeвoй пoдгoтoвкe в тeчeниe тpex лeт нacтoйчивo пpививaл нaм

жизнeнный дeвиз: «Нa удap — тpoйным удapoм!».

Нeмнoгo пoмoлчaв, я пpизнaл, чтo дeйcтвитeльнo пpoизoшлa бoльшaя оплошнocть.

Paбoтaя здecь нecкoлькo мecяцeв, мнe и в гoлoву нe пpиxoдилo, чтo из тpex пpиглaшeнныx

— двoe oкaжутcя пocoбникaми вpaгa! Чтo жe тут пpoиcxoдилo пpи нeмцax, вeдь этo, в

кoнцe кoнцoв, нe зaпaднaя Укpaинa…

Нacчeт cepьeзнoгo пapтийнoгo взыcкaния тoвapищ Cилюкoвa тoжe, пo-мoeму, пoгopячилacь. Нaдo будeт, я oбжaлую этo вплoть дo ЦK пapтии, вeдь зa cлучившeecя нeceт

oтвeтcтвeннocть, пpeждe вceгo, oнa! Пoтoму чтo ecли paйцeнтp буквaльнo кишит вpaгaми, тo пpямoй дoлг ceкpeтapя paйкoмa — cocтaвить и дoвecти дo pукoвoдcтвa шкoл cпиcoк, кoгo мoжнo и кoгo нeльзя тудa дoпуcкaть. Гдe тaкoй cпиcoк, Гaлинa Гpигopьeвнa?!

Kaк и cлeдoвaлo oжидaть, дeлo зaкoнчилocь ничeм. Co вpeмeнeм я узнaл, чтo Copoкa дeйcтвитeльнo пpиcлуживaл фaшиcтaм. Бывшиe учeники вcпoминaли, чтo в пepвыe дни

пpиxoдa нeмцeв Copoку видeли бpoдящим пo шкoлe c тaбуpeткoй. Зaйдя в oчepeднoй

клacc и cнимaя пopтpeт вoждя, oн вoпpoшaл: — Bи думaєтe, дiти, щo Cтaлiн дpуг

укpaїнcькoгo нapoду? Нiкoму нe вipтe — цe нaш нaйзaпeклiший вopoг!

Зaтeм, пoвecив пopтpeт дpугoгo уcaчa, убeдитeльнo гoвopил: — A цe, дiти, cпpaвжнiй дpуг

укpaїнcькoгo нapoдa, нiмeцький фюpep Aдoльф Гiтлep, який пiклуєтьcя пpo кoжнoгo мaлeнькoгo i дopocлoгo укpaїнця!

Ocтaeтcя вoпpoc, кaк и зa чтo нaзнaчили eгo зaвeдующим paйoнным apxивoм, нo этo ужe нe кo мнe, a к дpугим бдитeльным гpaждaнaм.

Года через два после открытия моей школы Вихров все-таки посетил сию обитель знаний.

К тому времени у нас была репутация показательного учебного заведения, к нам

привозили гостей, о школе было неплохое мнение в райцентре.

Приехал и сказал: — У меня мало времени. Давай! — Что давай? — не понял я. — Зови

секретаря парторганизации и показывайте школу, посмотрю, какие вы хваленые.

Послал за учительницей младших классов, парторгом Ксенией Александровной Шейко, сухонькой, пожилой участницей войны; пошли по учебным кабинетам с автоматикой (из

единого пульта поднимаются и опускаются шторы, включаются иллюстрационные

техсредства); показали школьный музей Ленина, прекрасно оборудованный спортзал, начальные и старшие классы, хорошо оснащенную мастерскую.

Обратил внимание первого на теплую окраску панелей в коридорах: бежевые, кофейные

светлые цвета. Аккуратные рельефные стенды. Крупные зеркала в коридорах. Много

зелени и цветов.

За всё время секретарь не проронил ни слова. Меня это немножко напрягало. Вышли на

двор. Не глядя на меня, Вихров обратился к секретарю парторганизации:

— Хорошая работа! Передайте благодарность коллективу, школа на уровне.

Ксения довольно раскланивалась. Я стоял как лишний на этом празднике жизни. Но

секретарь райкома продолжил:

— А тебе, Бронштейн, скажу так… Ты думаешь, что герой? Знамена, аплодисменты, президиумы? Перевернул мир, развесив разные цацки и кнопки в кабинетах, и теперь тебе

нет равных… Всё это чепуха! Конечно, красиво, школу можно показывать, и мы будем

238

делать это. Но главное, сам, наверное, не понимая, ты упустил, а я увидел сразу и мог бы

даже не заходить в школу — мне всё стало ясно.

Я удивленно молчал, не понимая, к чему он ведёт.

— Строители построили здание, стоять ему теперь десятки лет — чем не добрая память об

их трудах? — напористо продолжал секретарь, — а что останется через пятьдесят лет от

тебя? Не задавал себе такой вопрос? Твои кабинеты устареют, автоматика сломается, наглядное оформление обветшает, придет другой — сделает то же. Ну, что останется после

тебя — молчишь?

Его логика казалась мне примитивной, но и сказать тогда мне было нечего.

— А я знаю, что останется после тебя на многие годы! — торжествующе заявил он. Ксения

Александровна напряженно слушала.

— Ровные ряды подрастающих туй и тополей по всему периметру школы, где до тебя была

мертвая земля, заброшенный пустырь — вот что останется после тебя! — широко развел он

руками. — Тут я могу сказать только одно — молодец! Поверь, придет время, и ты

вспомнишь эти слова, — снизил тон руководящий гость. Пожал мне руку и сел в «Волгу».

— Вот, дурак, — сказал я Ксении Александровне, ошеломленный таким напором. — Как

знать… — задумчиво ответила она.

Сейчас, когда прошло почти полвека с тех пор, видя густой лес стройных тополей вокруг

моей бывшей школы, мне трудно не признавать правоту руководителя района. Но если бы

я, нынешний, был тогда, то легко нашел бы ответ на его слова: — Уважаемый Григорий

Иванович, после людей остаются не только дома, книги, пароходы и самолеты.

После директоров школ, которые на своем месте, остаются сотни и тысячи учеников.

Остаются их дети и внуки, которым они говорят о тебе добрые слова.

Еще один незнакомый Вихров предстал передо мной 7 марта 1979 года. Накануне у меня

был сложный день. Потерял несколько часов на совещании в районо, а на 16.00 была

назначена встреча с директором областного треста совхозов Туркотом и главным

инженером треста Врищом.

В свое время путем сложных переговоров они помогли мне приобрести для школьной

столовой (читай — лично директора школы!) легковой Москвич-пирожковоз с

вместительным кузовком. Радости моей не было границ — в районе только три или четыре

школы имели автомобили. Это был как бы переход в элитный дивизион.

Надо было их как-то отблагодарить. Долго тянулось оформление документов, кажется, даже через Киев; они уже сами были не рады, что со мной связались, в общем, договорились встретиться в ресторане "Херсон".

Но тут случилось неожиданное: в конце совещания новый заведующий отделом

образования Коля Потеряйко (его предшественницу Марину Коробец сняли за

постоянные свары со своей заместительницей Евгенией Зинченко-Малтобар, склочной

теткой с розовым лицом и заметными усиками над губами, наушничавшей секретарю по

школам Силюковой) объявил, что сегодня вечером ожидается проверка райцентровских

школ обкомовским руководством — и чтобы всё было в порядке!

Зная этого недалекого пьяницу и болтуна, я подумал, то он просто набивает себе цену в

глазах директоров, мол, с какими людьми имеет дело — знай наших! Потом, что это за

проверки вечером? Кого, что и почему нужно проверять после работы?

В общем, плюнул я на это дело и посидел вечерком со старшими товарищами, внимая за

рюмкой чая их мудрым речениям, да пытаясь показать себя опытным школьным

управленцем.

У меня был обычай приезжать на работу пораньше и встречать учителей и воспитанников

на пороге. Следующим утром ставлю мотоцикл с коляской под окном своего кабинета, захожу в школу и вижу, что что-то не так. Уборщицы моют полы, хоть у нас заведено

239

убирать после уроков, учителя бредут смурные, вроде здороваются, но лица воротят.

Похоже на траур, только в чем дело?

Заходит ко мне парторг Шейко и говорит, что вчера, когда детей уже провожали, в

школьный двор заехали две "Волги". В одной — секретарь райкома Силюкова и новый

заврайоно, в другой — заведующий отделом обкома партии с говорящей фамилией

Стецько: — Где директор?

Все бегают, ищут, вдруг вспоминают, что он уехал на совещание в районо, и тут выходит

из себя Потеряйко: — Какое совещание, да оно в два часа дня закончилось, я же его лично

предупреждал, что мы сегодня заедем!

— Ну, пошлите за ним домой, — вежливо предлагает завотделом обкома, — далеко он живет?

Хочу лично познакомиться с таким забывчивым товарищем.

— Да не здесь он живет, в Херсоне, — досадливо брякнула мрачная Силюкова.

Между тем, как назло, в тот день после обеда в школе не было воды, что-то сломалось на

водонапорной башне. Полы не мыты, по двору ветер гоняет тучи бумажек, грязь…

— Ну, так зачем его держать, — интересуется ответственный гость, — такую антисанитарию

развели, трудно найти подходящего человека? Могу помочь. Пишите приказ, пусть ищет

себе работу ближе к дому.

Рассказ Ксении Александровны мне не понравился, к тому же она вдруг вздумала

учить меня: — Вы сами, Виталий Абрамович, виноваты! Вроде взрослый уже, а ведете себя

как дитя неразумное, все-таки руководите большим коллективом, думать не только о себе

надо…

— Смотри, как осмелела, — расстроился я, видать и вправду дела мои швах…

Через час позвонила приятельница из районо. Сказала, что приказ о моем

увольнении подписан. Стала сочувствовать. В одиннадцать пришла телефонограмма из

райкома: директору немедленно прибыть к секретарю по школам Силюковой.

Приезжаю, а там уже сидит Потеряйко. Как говорится, все друзья в сборе.

Силюкова, без лишних слов: — Пошли к первому!

Потеряйко послушно встает, но она велит подождать её в кабинете.

Вихров пил чай. На блюдечке бутерброд со шпротинами, колечко лимона.

Недовольно буркнул: — Что у вас там стряслось? Не предложил сесть.

Галина Григорьевна взахлёб: — Да с Бронштейном давно пора решать! На работе

его не найдешь; вот вчера такое случилось (рассказывает), а ведь знал, был предупрежден; я уверена, что специально район подставил; сколько можно это терпеть?!

Вихров потребовал объяснений. Я сказал, что был занят по личным делам, виноват.

— Что значит — по личным делам? — взревел секретарь. Его лицо стало покрываться

бурым налетом. — Скажите честно — пили?

Я знал, что, как человек крепко пьющий, он от всей души ненавидел пьянство, считая его корнем всех бед. Недаром на районных активах Вихров начинал и кончал тем, что бичевал этот страшный порок. Но что я ему мог сказать, ведь действительно пили…

— Да что ты молчишь, скажи честно — пили?

— Да, — отвернулся в сторону я.

— Вот, видите! — радуясь своей проницательности, вскричал секретарь. — А с кем

пили?

— С Туркотом и Врищом (обоих он прекрасно знал), — помолчав, сказал я.

Хозяин кабинета поднял брови. Пришлось рассказать про школьный пирожковоз.

Силюкова несговорчиво вскинулась: — Какое это имеет отношение к вашему

вызывающему поведению, кто вы такой — и что вообще себе позволяете?

Вихров внимательно оглядел её, и она вдруг сникла, как воздушный шарик.

— Идите, и делайте для себя вывод! — велел партийный босс.

— Куда идти, на меня уже есть приказ об увольнении…

— Какой приказ? — взглянул секретарь на Силюкову. Она открыла рот и прижала

руки к груди.

240

— Идите, работайте… пока, будем думать, что с вами делать…

В вестибюле встретил Потеряйко, вышедшего покурить из кабинета Силюковой.

Невысокого роста, он любил делать надменное лицо, типа Муссолини: — Зайдите в

районо, получите приказ!

Ничего не сказав, я сел на мотоцикл и поехал в школу. По пути встретил замначальника

райотдела милиции майора Славу Пожернюка, моего доброго приятеля, дочь которого, отличница, училась в нашей школе. Машет рукой. Останавливаюсь.

— Старик, да на хрен тебе эта школа, иди к нам, у нас как раз есть вакантное место

замначальника по политчасти! Завтра сведу тебя с подполковником Щербиной

(начальником райотдела), у нас и зарплаты выше…

— Не райцентр, а село, — подумалось мне, — уже все знают про мой облом. Но на душе

полегчало.

В школе бурлила подспудная жизнь. Учителя кучковались меж собой, переговаривали новости. В кабинете у завуча раздавался смех. Тот день стал для меня

моментом истины. Я видел тех — их было большинство — кто смотрел на меня с

сожалением, не выражая это словами. Парторг Шейко ходила с гордо поднятой головой, будто её это заслуга, что меня сняли. Некоторые были безучастны, и верно: какая разница, кто директор, если ты честно тянешь свою лямку?

Была в школе и молодая учительница, очаровательная партийка, которой все

прочили руководящее будущее. Это она с подружками смеялась у завуча. Я чувствовал

себя в подвешенном состоянии, ни за что не хотелось браться.

В этот же день, в 14 часов, в райцентровском Доме культуры на торжественном

собрании актива района, посвященном Восьмому марта, чествовали представительниц

слабого пола. Явка руководителей — обязательна. В полвторого во дворе школы

появились «Жигули» мужа завуча, зоотехника Василевского. К нему сели его жена, милая

учительница с видами на будущее, и еще кто-то, кому сегодня весело.

Возле Дома культуры много людей. Видя меня, некоторые переглядываются. Что

тут скажешь, понятно. В вестибюле подбегает озабоченный Гриша Заднепряный, инструктор райкома, с бумажкой в руках.

— О, Виталий Абрамович, — глядит он в листок, — вам в президиум!

— Какой там президиум, Гриша, — удивляюсь я. — Это ошибка…

— Я вас предупредил! — бежит он дальше.

Вход в президиум через кулисы. Там собралась группа женщин. Среди них

известные орденоносцы. Врачи, доярки, работницы полей, учителя. Подходят первый

секретарь и председатель райисполкома Чаус. Занимают места в президиуме. Я скромно

устраиваюсь во втором ряду, за Вихровым. Он с нарочито строгим видом оборачивается, но в глазах его пляшут искорки: — Что, Бронштейн, мордой в грязь?!

Открывается занавес. Мне кажется, в зале замешательство. Всем всё ясно.

Григорий Иванович, вы умеете удивлять!

Позже узнал, что школьный парторг Ксения Шейко, распекавшая меня перед

уроками, сразу после нашего разговора посадила в своем классе пионервожатую Женю

Воронич, а сама побежала в райком партии к Вихрову и стала высказываться в духе:

— Какое вы имеете право решать кадровые вопросы без мнения коллектива! Сейчас

не те времена, мы требуем считаться с людьми!

Он еле её успокоил и отправил восвояси, а сам вызвал Силюкову: — Чем там опять

Бронштейн прославился? Прибегала эта вздорная старуха, его парторг, чуть не довела

меня до инфаркта…

А Ксения Александровна мне так и не рассказала о своем походе к секретарю.

Фронтовичка…

Помощница первого секретаря, сын которой тоже учился в нашей школе, изредка

позволяла себе секретничать со мной, разумеется, в рамках допустимого. Оказывается, Вихров лично звонил заведующему отделом и в жесткой форме рекомендовал решать

241

кадровые вопросы в обкоме, а у себя, в районе, он будет сам решать, кому работать, а

кому нет.

***

Райком проявлял открытую религиозную нетерпимость. Перед Великой

Пасхальной субботой секретарь райкома Силюкова собрала директоров райцентровских

школ и потребовала организовать возле церкви дежурство учителей, и с помощью

милиции отправлять учеников, идущих в храм с дедушками и бабушками, домой.

Дежурство продолжалось с вечера и почти до утра, учителей делили на несколько смен.

Контролировать их должны были директор и завуч.

У меня с ней разгорелся спор. Я сказал, что учителей организую, но считаю

неэтичным участвовать в этом самому. Потому что в глазах людей это будет явным

кощунством: еврей, мешающий христианам исполнять свои религиозные потребности.

— Какой еврей? — удивилась Силюкова, — вы, прежде всего, коммунист!

— Какой я коммунист, вам виднее, а вот евреем я должен быть таким, чтобы не

возбуждать в людях антисемитизм.

Силюкова повернулась к директору первой школы Алику Печерскому, тоже моему

соплеменнику: — Как вам это нравится? — возмутилась она.

— Мне это не нравится, но думаю Бронштейн прав, — сказал Печерский. Вы нас

ставите в сложное положение.

— О, уже звучит «нас»? — подозрительно сказала секретарь по школам. Будем

решать этот вопрос с Григорием Ивановичем!

— Не буди лихо, пока оно тихо, — обронил на прощанье Печерский, когда мы вышли

из райкома. Он был недоволен этой темой. Сказал, что иногда лучше помалкивать: здоровее будет. Разве нельзя было просто не пойти на дежурство, сослаться на

температуру или давление? А теперь пойдет волна…

Между тем, мать первого секретаря, что было всем хорошо известно, посещала

церковные службы. На него даже писали анонимку в обком по этому поводу. И нашлись

«доброжелатели», которые довели этот вопрос до заседания бюро обкома. Мне говорил

Василий Рылеев, ставший с годами если не другом, то добрым товарищем, что Григорий

Иванович спросил членов бюро: вы что, хотите, чтоб я родной матери что-то запретил? А

как я могу запрещать другим матерям?

Члены бюро растерянно переглядываясь, выжидая точку зрения первого секретаря

обкома Мозгового, чтоб определиться: нападать дальше или отстать. В общем, старушка

продолжала ходить в церковь.

Был я знаком с белозерским батюшкой. Тем более, не хотелось гонять его паству, как райкомовская шестерка. Он даже мечтал «покрестить» меня, но не срослось: я честно

признался, что любая религия мне безразлична. К тому же одна вещь меня сильно

смущает…

— А именно? — живо заинтересовался батюшка.

— Народное присловье «Жид крещеный, вор прощеный, конь леченый — одна цена!».

Батюшка вздохнул грустно и оставил совестливого иудея в покое.

А Силюкова всё не унималась: требовала объяснительную записку, почему я

отказываюсь бороться с «опиумом для народа». Я не выдержал и сказал, чтоб она не

морочила голову — мне есть и без того, чем заниматься. Потом переживал, было стыдно за

грубость, ведь она меня намного старше.

Помощница первого секретаря говорила, что «бабушка» жаловалась на меня шефу, мол, подмываю ее репутацию, отказываюсь писать объяснительную, слезно вопрошала:

— Разве евреи у нас особом счету, что им можно отлынивать от антирелигиозной

пропаганды?

— Евреи евреями, — поморщился первый секретарь. — Кстати, а вы? Принимаете

личное участие в дежурстве у храма? — Я же организовываю… — Так разрешите ему тоже

организовывать, раз так болеет за свою нацию, что не хочет вмешиваться в дела других…

242

И несколько кратких зарисовок, связанных с Вихровым.

К концу лета 1976 г. открытие новой школы стояло под угрозой (не буду

перечислять количество недоделок, нерешенных вопросов и прочих неурядиц, включая

недостроенную котельную и отсутствие внутренних работ в здании). Я стал понимать, что, кроме меня, эта школа никому не нужна и, кажется, нашел верный выход: приехал

пораньше утром к райкому партии, дождался Вихрова, выложил ему прямо на улице свои

беды и сказал:

— Черт с ним, что я потерял отпуск, скажите спасибо за все, что мной сделано, а я

вернусь в Понятовку. Там место свободно, директор еще не назначен.

Он осмотрел меня с головы до ног и со значением произнес: — Смотри, какой

прыткий, на свободу ему захотелось… Рано тебе, парень, бездельничать. Понятовку еще

заслужить надо!

От такой неслыханной наглости я онемел: ведь еще недавно там работал, а теперь –

надо заслужить… На следующий день первый секретарь собрал в школе планерку. Дело

оживилось.

В те времена какому-то дураку пришла в голову идея с целью решения

государственной Продовольственной программы (помните еще, что это такое?) заставлять

сельские школы разводить кролей и сдавать в потребкооперацию мясо и шкурки. Мол, пусть юннаты пользу приносят, а не по улицам бегают. Дело это было весьма хлопотным.

Отнекиваясь от бедных животных, сколько хватало сил, я имел глупость на педсовете

сболтнуть:

— Если уж решать Продовольственную программу по-настоящему, так надо

разводить не кролей, а слонов. И мяса больше будет, и яйца сдавать можно. Так что, пока

я директор, кролей здесь не будет!

Учителя порадовались моему остроумию, но уже завтра мне позвонила Силюкова и

с удовольствием сказала, что Вихров велел передать: если Бронштейн собирается

отстаивать свою позицию, этот вопрос будет решен в пользу кролей…

Уже не помню, в какой школе проходило совещание директоров школ района, на

котором присутствовал первый секретарь, что бывало крайне редко. Обычно партию

представляли на таких мероприятиях фигуры на пару ступенек ниже.

И вот в своем выступлении Вихров почему-то завел речь о том, что ряд директоров

умудряются жить вдали от своих рабочих мест. Надо понимать, служат в селе, а почивают

в городе. Нельзя, мол, руководить через подзорную трубу!

Когда он стал называть фамилии, я похолодел, но нет… мою, кажется, забыл. И тут

из притихшего зала раздался четкий вопрос: — А Бронштейн?

Вихров сделал вид, что не расслышал и даже потянулся рукой к уху…

— Да, да, Бронштейн! — оживленно зашевелились в зале.

— Бронштейн? — спросил расслышавший, наконец, мою фамилию первый секретарь.

— А, да, Бронштейн, ха-ха-ха Бронштейн, — стал громко смеяться он. И даже протер от

такого веселья носовым платком уголки глаз от слез. И… перешел к следующей теме.

Когда мы расходились после совещания, коллеги избегали встречаться со мной глазами.

К своим пятидесяти у него стало садиться зрение. И этот крупный, зрелый человек

страшно стеснялся выявленного физического недостатка. И несколько первых месяцев, когда он только начинал носить очки, можно было наблюдать такую картину: перед

выступлением где бы то ни было Григорий Иванович стеснительно раскрывал футляр, доставал очки и с неловкой улыбкой спрашивал: — Ничего, если я их одену?

243

До сих пор не пойму, что это значило. То ли стыдился показать, что у него что-то

не в порядке, то ли считал людей, носящих очки, недостойными высоких постов. Как

может несовершенный человек учить других совершенству?

***

Его жена работала медсестрой в районной поликлинике. Достойная женщина.

Несколько раз сталкивался с ней: проста, доброжелательна, не кичилась положением

супруга, что в наши времена большая редкость. Как-то пришел в регистратуру за

больничным листом. Она удивилась: зачем вам, вы же директор школы? Пришлось

объяснить, что меня не было на работе, мои уроки заменяли другие люди, им надо

платить.

— А мой муж никогда не берет больничных, — сказала она. И улыбнулась: — Правда, он и не болеет…

Я знал, что порядки во 2-й Белозерской школе живо обсуждаются среди

райкомовцев. Интересная штука, они возмущались тем, что многие в Белозерке одобряли.

Помню, какие шли по райцентру споры, когда я запретил девочкам надевать в школу

золотые украшения. Некоторые барышни так щеголяли в маминых боевых доспехах, что

впору было открывать классные ювелирные магазины. А то и вип-бордель. Зато другие на

их фоне сникали, переживая свое материальное несовершенство.

Сказал родителям на общешкольном собрании, что хвастать социальным

положением и состоятельностью их отпрыски успеют во взрослой жизни. Пускай хотя бы

в юности царит равенство. Кому-то это, конечно, не понравилось, жалобы дошли до

районной верхушки. Но на этом дело застопорилось. Первый распорядился внедрить

социально уравнивающее новшество во всех школах района.

А меня, глупого, жаба давила: никто не упоминал мою школу как инициатора

славного почина…

Отделом пропаганды и агитации в райкоме завотдельствовала громоздкая, как танк

Т-34, Наталья Степанова, с красноречивой девичьей фамилией Дырявая, удачно

перекрасившаяся со временем в рьяную националистку, сторонницу майданной

демократии. Она всё пыталась засунуть в мою школу учителем труда своего супруга-инженера Степанова, закрывшего дырку в ее фамилии более благозвучной своей, которого гоняли как махрового бездельника со всех мест, где б он ни проявлял своих

трудовых усилий. И нагло требовала, чтобы для этого я уволил школьного учителя труда, заведующего мастерской Юру Соколова. Это ж надо было так меня не знать, правда?!

Были там и несколько молодых инструкторов, как тут их называли «знаменосцев», потому как единственная польза от этих козлов, не дающих молока — гордое ношение на

праздники красных знамен в райкомовской жиденькой колонне.

По сути, он был одиночкой на этом Олимпе, другие ему заглядывали в лицо, боясь

сказать лишнее слово. Трудно подсчитать сегодня, сколько школ, домов культуры, других

социальных объектов было построено за годы, когда он возглавлял район. И можете

поверить, он ко всему имел прямое отношение. Если бы сегодня от меня что-то зависло, я

б обязательно назвал одну из улиц Белозерки (причем, не самую худшую!) его добрым

именем.

Особенно следил он, чтобы не обижали простых людей. Помню, как Вихров орал

на председателя райпотребсоюза Ефименка, требуя немедленно завести водку, так как

завтра в совхозах и на предприятиях будет нечем платить зарплату. Сейчас это может

казаться диким, но он ни разу не допустил задержки хотя бы на один день. Заведующая

банком Рассуждай в те дни бегала, как ошпаренная, но люди получали деньги за свой труд

вовремя.

В те времена партийных работников назначали громко, а снимали тихо. Говорят, официально причиной его ухода считается свадьба сына, которую ему организовал у себя

244

в Чернобаевке дважды Герой труда Моторный, умевший ладить с руководителями.

Свадьба охранялась постом милиции, что было тогда сочтено за страшный грех –

использовать правоохранителей в личных целях. Болтали, что гулянье на четыреста гостей

обошлось Вихрову, как за сотню — для любого обычного человека. Вполне допускаю, такие вещи в те времена были не редкость. В дело вмешался Партконтроль ЦК, и Вихрова

отправили зоотехником дальнего совхоза.

Через какое-то время я встретился с ним на районном активе. Сельские делегации

подвозили автобусами. Я обратил внимание на здоровенного мужика, разминавшего

члены после дальней дороги. Так и есть, Григорий Иванович. Мне почему-то показалось, что приехавшие держатся от него поодаль. Из массы людей, толпившихся у районного

Дома культуры, к нему тоже никто не подходил. Похоже, он ощущал некоторую

неловкость: еще полгода назад вокруг него суетился бы добрый десяток желающих

привлечь внимание первого секретаря.

Я подошел и демонстративно громко сказал: — Сколько лет, сколько зим — как дела, Григорий Иванович? Без вас у нас что-то пустовато…

Не сочтите за самопохвальбу, но такого довольного выражения его лица я раньше

не видел. Он даже приобнял меня, и я, в общем, тоже не маленький, ощутил добрую силу

и мощь этого человека.

Больше мы с ним не виделись. До меня доходило, что в нынешние времена он

прочно вписался, не остался на обочине жизни, как все эти стасюки, которых после

райкома гнали, как осенние листья в ненастную погоду, по службам трудоустройства; или

безработные дырявые, подметавшие полы по заграницам; да прочие бездари, ничего за

спиной, кроме руководящего кресла, не имевшие. Организовал крепкое животноводческое

фермерское хозяйство. Создал рабочие места с хорошей зарплатой. Политикой не

интересовался, занимался делом.

Тот, что пришел после него, всем нравился. Никуда не лез, ни во что не

вмешивался. Как говорится, ни Богу свечка, ни черту кочерга. Говорящая фамилия -

Ласкавый. Маленького росточка, с поникшей на бок головкой. Разница между ним и

Вихровым — что меж болтающимся на волнах речным буксиром и атомоходом «В.И.

Ленин».

Уже несколько лет моего первого секретаря нет. Вечная ему память и позор

руководящему отребью, пришедшему после.

==========

ПОЛИТИЧЕСКИЙ ХАРАКТЕР -2

Говорят, у каждого Макаренко есть своя "Педагогическая поэма". У одних -

педагогическая, у других — антипедагогическая, это уж как повезет. Хочу поделиться с

вами воспоминаниями, впечатавшимися в память навсегда. Интересно это или нет, судить

вам. В предлагаемом отрывке — из самого начала моего педагогического пути — пожалуй, вся суть меня, как человека и как директора. Так что знакомьтесь с молодым выпускником

Херсонского пединститута, полвека назад получившим направление в сельскую школу.

Все фамилии подлинные.

В общей сложности, я проработал в Велетенской средней школе шесть лет. Два

года в начале своей деятельности в Белозерском районе, и четыре — в конце, и благодарю

судьбу, потому как в учительском смысле и для понимания жизни ВСШ мне многое дала.

Прекрасные учителя, обладатели удивительных судеб. Расскажу о некоторых, дабы не

канули в лету их добрые имена.

245

Начну с завуча Лилии Павловны Белобровой, с которой ладили мы далеко не

всегда. Отличный учитель физики, что среди женщин встречается не часто, она была

наделена природным даром: при среднем знании своего предмета, умела преподнести его

на полновесную пятерку! Такое в педагогике тоже бывает.

Женщина волевая, жесткая, ни с кем не церемонящаяся, она имела от первого

брака дочь Иру, миловидную умницу, романтичную барышню, гордившуюся матушкой и

немного стыдившуюся отчима, Васю Белоброва, тоже учителя физики. Жена им, естественно, помыкала, тем более, в профессиональном плане он до нее серьезно не

дотягивал, что служило предметом насмешек детей и взрослых.

— Если Вася — учитель, — наматывал ус на прокуренный палец старый Егорыч, охранник плодового сада, — то я министр обороны СССР!

Учительская пара имела общего сына, грубоватого малого, доставлявшего им

немало хлопот. В селе говорили, что, когда умирала матушка Лили, простая деревенская

женщина, железная завуч, желая доставить старушке приятное, дала зарок обязательно

стать директором школы, по сельским меркам, человеком значительным и уважаемым.

Наверное, отсюда мои негоразды с Лилией, почуявшей во мне опасного

конкурента. Она возглавляла парторганизацию школы, в которой было целых семь

коммунистов, и разумеется, самым бдительным членом педколлектива. Поэтому уже

через неделю моей работы сделала в учительской строгое предупреждение — не оставлять

без присмотра документы, потому как «международная обстановка сейчас сложная, некоторые вострят лыжи прямо в Израиль, а там наши паспорта, военные и

партбилеты пользуются большим спросом…».

Честно говоря, я не знал, как реагировать, и промолчал. Таким образом, для

коллектива первый раунд я проиграл. Но наш армейский майор по боевой подготовке

недаром учил «На удар — тройным ударом!» — через несколько дней, когда Лилия

Павловна захотела закрепить свой успех, я отыгрался.

— Я до вас зараз іду на урок! — громко заявила она на большой перемене в

учительской. — Хочу подивитися, що і як ви читаєте нашим дітям!

В учительской на миг воцарилась неловкая тишина. Заместитель директора школы

решила проконтролировать другого заместителя, показав тем, кто хозяин в доме. Я

смиренно кивнул, подошел к расписанию, посмотрел, есть ли уроки у ее мужа, и так же

громко обратился к нему:

— Василий Федорович! Иду к вам на четвертый урок в восьмой класс, проверю

наличие воспитательного момента на уроке!

Лилия постояла пару минут у своего стола, вертя в руках какой-то журнал, затем

недовольно повернулась ко мне:

— Тут у мене з'явилися невідкладні справи, перевірю вас якось пізніше…

Учителя делали нейтральный вид. Я повернулся к её мужу:

— Василий Федорович, извини, но я вспомнил, что в районо ждут моего отчета, так

что загляну к тебе на урок как-нибудь после!

Учителя понимающе переглядывались. В учительской снова стало шумно.

Расскажу еще один эпизод. Кажется, весной 1974 года, перед выпускными

экзаменами, директор школы Семен Климович Непейпиво (умнейший и благороднейший

человек!) получил путевку в санаторий. Перед отъездом он собрал учителей и зачитал

приказ, которым на время своего отсутствия возлагал обязанности директора на меня.

Лиля была в шоке: ее, заместителя по учебной части, парторга, задвигают на второй план!

Я же витал в облаках, сам дивуясь своим невиданным успехам…

Непейпиво уехал, а через несколько дней Лиля собрала совещание, даже не

поставив меня в известность. Но я случайно узнал и, к неудовольствию завуча, она

увидела меня среди собравшихся.

Тот день мне запомнился навсегда, потому что принял рискованное решение и

сумел настоять на своем. В селе такие вещи не держатся в секрете, и дальнейшую приязнь

246

сельчан, сопровождавшую меня там последующие годы, яотношу именно к этому

случаю.

Завуч сказала, что на золотую медаль идет пять учеников, но районо решительно

против, полагая подобное изобилие немыслимым для сельской школы. Поэтому аппетиты

надо умерить, больше двух медалей нам не дадут. А если мы подадим всех — школу ждут

серьезные неприятности. Так что будем определяться: как и кого отсеять, а кому дать

золотую дорожку в будущее…

Совещание проходило в кабинете физики, почему-то было душно, и я сказал

открыть окна. Они с зимы не открывались, в общем, с трудом удалось оторвать намертво

прилипшую форточку, но лучше от этого не стало.

Все понимали, что предстоит выбор без выбора. Среди претендентов сын

директора совхоза и дочь завуча. Значит, речь пойдет о том, кто и по какому предмету

поставит «четверку» оставшимся ребятам, обделенным влиятельными родителями. Я

сидел за задним столом. На меня все время оглядывались. Белоброва избегала смотреть в

мою сторону.

Когда стало ясно, что люди смирились и сделают всё, что требует районо, пришла

моя очередь сказать свое слово.

— Принимать экзамен будем по знаниям и по совести! Если вы десять лет ставили

этим детям справедливые пятерки, то я, как председатель экзаменационной комиссии, считаю, что на выпускных экзаменах они должны получить такие же оценки.

Ошеломленная Белоброва негодующе вскинула голову:

— Не базікайте дурниці! На іспитах буває всяке — хто вам дав право наказувати

вчителям ставити п'ятірку?!

— Хорошо вас понимаю, Лилия Павловна, — покладисто сказал я, — но, чтобы не

«трапилось всяке», поставлю вашу дочь и сына Лымаря сдавать экзамены последними, и

если будет «срезан» хотя бы один из «безбатченковской» тройки, то лично отвечу

рикошетом по вашим отпрыскам!

Представляю, что говорили потом в домах велетенцев… Сказать, что я был собой

доволен — это ничего не сказать. Особенно хотелось поделиться своей удалью с мамочкой, но ее это почему-то не сильно впечатлило.

— Искать приключения ты умеешь, — задумчиво сказала она, накрывая на стол. — С

работы тебя, конечно, не выгонят, но и жаловать впредь не будут, готовься к серьезному

разбирательству…

Она как в воду глядела — на следующий день меня вызвали в райком.

— Что вы себе позволяете? — проскрипела секретарь по школам Силюкова, дама

предпенсионного возраста, с тугой «бабеттой» седых волос. — Без году неделя в школе, а

уже мутите воду. Пошли к первому секретарю!

Новый первый секретарь Григорий Иванович Вихров, здоровый мужик с крупного

замеса волевым лицом, долго не мог понять, зачем мы пришли.

— Столько медалей не получает ни одна сельская школа! — горячилась худая, как

спичка, Силюкова. — Районо требует «задробить» лишних, а этот упирается… Нам только

не хватало, чтобы район склоняли по всей области!

— Изложите свою позицию, — велел мне Вихров.

Я видел его лицо, недовольный, нетерпеливый взгляд, и почему-то подумал, что он

меня поймет. Такие, с виду, простоватые, но неглупые и с жестким характером личности, должны, хотя бы в малости, тяготеть к справедливости. Посмотрим. Правда, мешала явная

скоротечность беседы — нам даже не предложили сесть. Он, видимо, понял это и резким

жестом руки указал на стулья за столом.

Стараясь говорить как можно короче, объяснил, что такое может случиться в

любой школе — необычайно сильный класс. Пятеро способных, быть может, талантливых

ребят, все десять лет своей учебы показывали отличные результаты. И вот подошли к

выпуску, но для сельской школы оказалось слишком много — пятеро медалистов…

247

— Для меня это вопрос не образовательный, а политический, и считаю, что нужно

отнестись к нему именно так! — неожиданно для самого себя, выпалил я.

Вихров удивленно поднял брови. У Силюковой начался нервный тик, и она

невольно прикрыла рот рукой.

— Как воспримут жители села, что из пяти отличников получат медаль только двое: сын директора совхоза Лымаря и дочь завуча школы Белобровой? А ничем не

уступающие им, а может, и превосходящие: умница Гена Калашников, сирота, впроголодь

живущий со своей несчастной бабушкой; красавица Танечка Т., эрудитка и насмешница, из многодетной семьи рядовых тружеников; да тихая скромница Нина Н., у которой мама

— доярка, а отец — инвалид детства, — остались за бортом?

Не хочу, чтобы в селе, где я работаю, люди сомневались в справедливости

советской власти, не верили ей, считали, что начальству — всё, а другим — ничего…

Боязнь чиновников районо терять насиженные места не должна заставлять учителей

кривить своей совестью!

— Ну, и что ты предлагаешь? — после некоторой паузы перешел на «ты» первый секретарь.

— Или медаль всем, или никому, — понимая, как это глупо звучит, выдохнул я.

Мне предложили подождать за дверью. Минут через пять появилась Силюкова, на

лице которой были красные пятна.

— Делайте, что хотите, — обозленно бросила она, — но помните, что вы всех нас

подставляете!

В итоге, я не подставил никого, а все пять отличников получили медали.

Позже я узнал, что Вихров звонил заведующему облоно Беньковскому и предупредил, что если будут какие-то препоны для медалистов Велетенской средней школы, то он, как

член бюро обкома партии (из 25 сельских районов только три первых секретаря были

членами бюро обкома, что считалось великой честью и свидетельствовало о прочности

вхождения в партноменклатуру), будет вынужден обратиться в бюро, так как этот вопрос

приобрел в селе политический характер.

А через много лет, когда я опоздаю на первый утренний рейс «ракеты» в Одессу, и

стремительное судно отчалит от причала и удалится на десятки метров, вдруг прозвучит

певучий звук корабельной сирены и «ракета» вновь устремится к берегу.

— Наверное, что-то забыли, — обрадовался я. Но оказалось, что забыли… меня.

Шустрый парнишка в тельняшке предложил мне пройти в рубку, где русоволосый

мужчина в белом кителе, стоящий у штурвала, стал неожиданно упрекать:

— Ай-яй-яй, Виталий Абрамович! Как вам не стыдно — учили нас порядку, ругали за

опоздания на уроки, а сами…

— Здравствуй, медалист Гена Калашников!

______________

Когда я появлюсь в Велетне после двенадцати лет кочевки по Белозерскому району

уже в должности директора, то застану странную картину. Запущенность школы меня не

пугала — «делать из плохого хорошее», по совету Семена Климовича Непейпиво, я уже

научился. Но я ходил по школе, смотрел классы, учебные кабинеты, библиотеку — и чего-то все время не хватало. Вроде, всё есть, и все же чего-то необходимого нету. Чего?

И только через неделю до меня дошло: где раздевалка? Нет ни общей, в коридоре, ни в

классах — обыкновенных вешалок. Что это значит?!

Спросил в учительской, коллеги переглянулись, а мой предшественник Кавура, пряча глаза, сказал, что зимой в школе холодно, дети и взрослые не раздеваются, чтобы не

простудиться, руки у бедных замерзают, писать не могут, так зачем раздевалка — занимать

лишнее место?

Мне показалось, что я ослышался: двенадцать лет назад, когда директорствовал

Непейпиво, в школе зимой было тепло и уютно, что случилось? И что это за учеба в

школе, где дети не пишут?

248

Оказывается, голландские грубы, стоявшие в классах и коридорах, со временем

прохудились, их много лет не чистили, да и с углем последние годы плохо: что ни завезут

в школьный двор — всё раскрадывается, ведь охраны нету, так что перебиваемся

потихоньку, закаляем детишек…

Пошел к директору совхоза, чьи дочки процветали в школе, и через несколько дней

у нас появилась бригада стройцеха. За пару недель привели в порядок грубы и построили

во дворе здоровущий каменный ангар для складирования угля и школьной техники -

грузовика и трактора. В коридоре, недалеко от входа, разместили компактную раздевалку

на три сотни одежных крючков, а тут и холода подоспели…

Надо ли объяснять, как после всего этого ко мне относились и дети, и их родители, и учителя-коллеги?!

Правда, в природе не бывает, чтобы все были чем-то довольны. Радость одних

нередко несет горе другим, и здесь правило одно: стараться, чтобы первых было больше, а

вторых — меньше. Случайно услышал в сельском продмаге разговор покупательниц про

то, как бедуют две старушки, живущие рядом со школой. Оказывается, раньше, когда в

школьном дворе под небом валялись груды угля, они потихоньку таскали его домой, тем и

согревались. А теперь беда — мерзнут…

Старушек этих я знал, худенькие, бесплотные божьи одуванчики, тени, скользящие

мимо школьного забора. Зашел к ним. Не буду описывать, что там увидел. Сильно

расстроился. Две бабушки-одиночки сбились в семью, чтоб как-то выжить. Нищета, голод, холод…

Дома выложил это маме.

— А ты? — спросила она.

Сказал, что велел учителю труда, отвечавшему за организацию ежедневного

подноса топлива к грубам со старшеклассниками, заносить уголь старушкам пару раз в

неделю, чтоб не замерзли. И попросил директора совхоза Николая Кулиша помочь им

продуктами. Слава Богу, у него доброе сердце, так что старушкам повезло.

Между тем, когда меня назначали на Велетень, завоблоно Беньковский поставил

передо мной главную задачу. Вы никогда не догадаетесь, какую. Не вывести школу в

передовые, создать хорошие условия для учителей и учеников, добиться побед в

ученических олимпиадах и подобное. Он коротко сказал: — Твое дело — чтобы эта школа

перестала вонять! Да — да, вонять! Оттуда хлещет поток анонимок больше, чем из иного

района. Пишут, чертовы шкрабы, в райком, обком, самому Брежневу — всё им не

подходит, на всё клевещут! Редкое партсобрание в этом гадюшнике обходится без гостей

из области или даже республики. Сделаешь, чтобы эта вонь прекратилась — считай с

главным ты справился.

Конечно, после таких добрых слов мне хотелось послать его матом, но пришлось

сделать вид, что я усвоил ценное напутствие и, несолоно хлебавши, раскланяться.

Напомнил это маме, сказав, что из-за этих бедолаг у меня могут быть проблемы: если кто-нибудь из коллектива или сельчан напишет, как я распоряжаюсь школьным углем, мне не

поздоровится. Та же Лилия Павловна, недовольная тем, что я отлучил ее мужа от

преподавания физики…

— Будь что будет, — сказала она. — За доброе дело не грех и пострадать…

Страдать не пришлось. В селе знали все — и никто не продал. Какой дурак сказал, что

велетенцы — жалобщики и доносчики!

______________

За годы моего отсутствия моральный климат в школе сильно изменился. Хотел — не

хотел, но пришлось кое-что менять. В первый же День учителя узнал, что техработников

не пригласили за общий стол. Спросил, в чем дело? — Как можно, мы же учителя, кто на

что учился!..

Я сел на мотоцикл и поехал домой. В селе эта новость живо обсуждалась.

Работники конторы и прочая сельская элита была на стороне учителей. Но когда со мной

249

здоровались люди, их лица светлели. Следующие праздники коллектив отмечал вместе.

Конечно, всё это мелочи. Но теперь вы понимаете, почему за все годы моей работы в

Велетенской школе руководство района, области, страны — не было осчастливлено ни

одной анонимкой?

Между тем, пошли годы гласности, демократии, горбачевской перестройки. На

очередном совещании в райкоме партии директорам школ предложили провести в своих

коллективах анонимное анкетирование: хотят или нет они работать с действующими

директором и его заместителями?

Директора отказывались, всячески волынили. Тогда в школы для проведения

анкетирования стали приезжать представители районо и райкома. Не помню, кто заскочил

к нам, зато в памяти сохранился разговор с руководящей гостьей: — А вам не страшно, Виталий Авраамович, ведь если проголосуют против, можно без работы остаться?

— Могу на спор: не более двух — трех против! — самоуверенно заявил я. — Вы так уверены? –

удивилась она. — Все руководители считают, что их любят, но я не раз видела, как люди

прокатывают своих боссов всухую.

Всем раздали листки с двумя фамилиями — моей и завуча. Требовалось всего лишь

перечеркнуть или оставить. Я смотрел, как люди разбирали листочки, уединялись, чтобы

не видно было, что они там черкают, и возвращали в опущенном виде на стол перед

специальной комиссией: парторгом, профоргом и гостьей.

Меня никто не зачеркнул, завуча — три или четыре человека. Значит, остаемся работать.

Рассказал дома маме. — Ты сомневался? — поинтересовалась она.

— Всякое бывает, — отвечал я. — Думаешь, нет на меня обиженных? — За что? — Некоторые

недовольны, что я не даю им вволю высыпаться…

— Ты хочешь сказать, что так требователен в работе? — Ради Бога, — отвечал я, — не

преувеличивай мои несуществующие достоинства! Я не даю им спать в буквальном

смысле. Вернее, не я, а мой мотоцикл с прохудившимся глушителем. Его треск ежедневно

будит село ровно в 6.50 утра, когда я приезжаю на семичасовый утренний наряд, проводимый директором совхоза в центральном гараже. В это время, за пару минут до

наряда, лучше всего решаются производственные школьные дела.

Вопрос к читателю: должен ли опасаться директор сельской школы, приезжающий

из города в село за двадцать километров, когда еще спят его учителя, что они его

прокатят? А если бы и прокатили — с легкой душой устроился работать где-нибудь

поближе. Насильно мил не будешь.

Немного про учителей.

Лиля Павловна уже не была завучем. Ее резкость и неуступчивость, склоки в

коллективе, сделали свое дело. Они с мужем читали физику, а для души (и выгодно

материально) завели дома парничок и выращивали цветы. По выходным Лилю в

скромном сельском платочке можно было видеть на Центральном городском рынке у

цветочного павильона.

Она еще проработала в школе два года, но после пришла и сказала, что хочет

выйти на пенсию — возраст подходит. Предложила передать свою учительскую нагрузку

её мужу, Василию Федоровичу. Я отказался, мне не хотелось терять хорошего учителя. И

даже стал уговаривать ее. Но Лиля со школой распрощалась.

О Неониле Петровне Никитиной особое слово. Высокого роста, лет пятидесяти

седоватая шатенка, чуть полноватая, близорукая, всегда в роговых очках, в темных

одеждах вольного покроя, с отечными ногами, ее было в школе не видно и не слышно –

всегда с детьми и редко в учительской. Она преподавала химию, ее муж, безропотный

Костя, работал секретарем школы. Вспоминаю ее, пишу, а сам до сих пор удивляюсь: скромная учительница сельской школы… В селе знали, что почтальон носит ей журналы

по химии на английском и немецком. К этому надо что-то добавить?

250

В школьные дела она не вмешивались. На педсоветах ее голоса не было слышно, сидела сзади и что-то писала. Ни с кем ни дружила, не ругалась.

Мое директорское отношение к учителям ее статуса (специалисты такого уровня

мне встречались редко, хотя были среди них кандидаты и доктора наук) — не мешать и не

вмешиваться; по мере сил, облегчать их достойную ношу.

Не помню, чтобы когда-то говорил с ней больше трех минут. Жаль. Был бы тогда

поумнее, непременно расспросил: как такая неброская, но поистине жар-птица, залетела в

пригородное село?

Как понимаю теперь, ее учительское кредо не соответствовало общепринятым в

советской педагогике нормативам: учить всех. Завучу Белобровой, истовой коммунистке и

стороннице всеобщего «опыления» нужными и не очень знаниями, это не очень

нравилось, но она, понимая, что за бриллиант достался школе, была вынуждена терпеть.

Никитина учила тех, кто мог и хотел. Работала с пятью — шестью учениками в классе; от

остальных требовалось одно — тихо себя вести и не мешать. Ставила им тройки и не

морочила голову — ни себе, ни им, ни их родителям. Наверное, поэтому целый ряд ее

воспитанников стал учеными-химиками, говорят, есть среди них и профессура.

Проходя мимо ее двора в Велетне, часто видел белье на длиннющих веревках. И

Неонилу, с ожерельем прищепок на шее, то развешивавшую его, то снимавшую. И ни разу

— ее мужа Костю. Занят был, видно.

Помню занятный штрих. Когда дочь Белобровой Ира, выпускница-отличница, сдала собеседование по химии в Киевский университет им. Шевченка на высший балл, преодолев серьезный конкурс даже среди медалистов, Лилия Павловна принесла в школу

дорогой чешский обеденный сервиз, разложила на своем столе, дождалась стечения

учителей, любующихся выставленной красивой посудой, а когда в учительскую зашла

Никитина, подозвала ее и сказала:

— Це вам, вельмишановна Неоніла Петрівна, від вдячної сім'ї Білобрових!

Неонила, на лице которой проступили красные пятна, растерянно смотрела на Лилю

Павловну, а учителя, смущенные невиданной щедростью завуча, разошлись по рабочим

местам.

Вернувшись после двенадцатилетнего отсутствия, семьи Никитиных я в школе не

застану. Неонилу высмотрели в соседнем Николаеве, дали квартиру в центре города и

пригласили читать химию в школе для одаренных детей. Сельская учительница…

Русский язык и литературу в Городнем Велетне читали колоритные дамы — Анна

Павловна Примиренко и Лидия Яковлевна Московченко. Примерно, одного возраста.

Когда я начинал там работать, им было чуть за пятьдесят. Анна Павловна грузная, величавая матрона, с легкой одышкой и в светлых накрахмаленных блузках, представляла

собой выраженный тип сельской интеллектуалки. Была неравнодушна к людям. Весьма

коммуникабельная, легко входила в контакт. В первые же минуты знакомства выяснила: женат ли я, есть дети, где собираюсь жить — в Херсоне или Велетне.

— А я вас видела на автобусной остановке у рынка с красивой девушкой. Наверное, ваша жена? Нет? А кем она вам приходится?

Она много читала, любила щегольнуть в разговоре чьей-то цитатой. Ее супруг

Василий (не помню отчества), высокий худощавый мужчина, умевший носить фетровые

шляпы, внешне чем-то напоминавший актера Вицына, был начальником совхозного

отдела кадров. Слегка выпивал, так сказать, на тихом подсосе. Жена его держала на

коротком поводке, а если он пытался взбрыкнуть — мстя была громкой и неотвратимой, и

он ходил тише воды — ниже травы. Милый представитель сельской элиты…

Когда сослали в Горький академика Сахарова, Анна Павловна недоумевала:

— Трижды Герой труда, небось, все у него есть, зачем ему эта фронда?

251

И еще штрих. Если она хотела хорошо отозваться о другой представительнице

слабого пола, то лучший комплимент из ее уст носил гигиенический характер: — Такая

чистоплотная женщина! Или восхищенно: — Она большая чистюля!

Таким образом, доброта, порядочность, щедрость и отзывчивость отходили на

второй план. Главное в женщине — чистота и чистоплотность. А что, может, и правда?

Вернувшись в Велетень в 1986 году, я узнал, что накануне её с Московченко тихонько

выпроводили на пенсию. Молодой плеяде учителей они мешали одним своим

присутствием (сторонились разных гулянок, процветавших в школе, плюс старомодные

представления о долге, чести и миссии учителя, разделявшиеся далеко не всеми).

Пришлось идти к ней домой, уговаривать вернуться хотя бы на несколько часов нагрузки.

Она согласилась. Лидия Яковлевна осталась дома. Моя инициатива была воспринята

коллективом без особого воодушевления.

Лидия Яковлевна в молодости была красавицей. Белолица, прекрасные волосы, невысокого роста, но с выразительной фигурой, типа «всё при ней». Немногословна, с

шляхетскими повадками женщины, знающей себе цену.

Долгие годы была первой дамой школы. Ее супруг Сыроедов (имени — отчества не

помню), на пару десятков лет её старше, был в 50-ые годы на Западной первым

секретарем райкома. Жил — поживал, сражался с бандеровцами, ночевал каждый раз в

другом месте и доночевался до того, что бросил семью, сойдясь с красивой девчушкой из

педучилища. В те времена такие вещи не прощали, и Сыроедов очутился в пригородном

херсонском селе в кресле директора школы.

Был крепким хозяйственником, при нем построили новую школу, простоявшую полвека.

Преподавал в старших классах историю; учитель был никакой, объяснял новый материал, читая параграф из учебника. Дети на его уроках и в ус не дули, занимаясь кто — чем.

Родная дочь, например, открыто играла в шахматы с приятелем, не обращая внимания на

папу, с трудом осиливающего учебник.

Как это часто бывает в таких случаях, женский расцвет Лидии Яковлевны пришелся на

мужской закат Сыроедова, и отношения супругов настолько разладились, что он на

старости уехал прозябать в пансионате бывших партработников под Киевом. Она

доживала свой век с престарелой матерью в небольшом домике. Дочь выучилась и

появлялась в Велетне крайне редко.

Учителем она была неплохим, могла дать хороший урок, но системы не было и

создавалось впечатление, что дети мало ее интересовали. Считала себя городским

человеком, волею судьбы прожившим всю жизнь в селе. Вела себя безупречно, но я видел, как загорались у нее глаза, когда в учительской вспоминали бывшего директора совхоза

красавца Якоденка, трагически погибшего, купаясь в ванне.

_________________

252

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Наверное, мне в жизни везло на встречи с интересными людьми. С яркими

личностями, выделяющимися на общем фоне. Один из них — Марк Михайлович Штыкель, начальник ПМК — 163 (передвижной механической колонны) треста «Каховсельстрой».

Его организация базировалась в Белозерке, строила дома, фермы, клубы, школы.

Именно у него я принял в 1976 году Белозерскую школу № 2, к нему обращался за

устранением всяких неполадок и неудивительно, что мы стали приятельствовать, тем

более, был он интересной личностью, способной на в высшей степени неординарные

поступки.

Невысокого роста, полноватый, с водянисто-серыми глазами, обрамленными

пушистыми ресницами, с копной курчавых седеющих волос, он умел удивлять. Прежде

всего, крепко пьющий еврей всегда редкость, а Марик закладывал, практически, ежедневно. — Работа такая, — говорил он, — не выпьешь с поставщиками стройматериалов, разного рода начальством, контролерами качества — хрен построишь!

Так получилось, что потом его назначили шефом новостройки, и он, по мере сил и

возможности, помогал мне в решении хозяйственных вопросов. Разумеется, все наши

встречи оканчивались пьянкой, и я даже стал побаиваться такой крепкой дружбы.

Расскажу, как он строил. Уже через две недели начала работы в школьной

столовой, в районе кухонного оборудования, обвалился пол. Слава Богу. это случилось

ночью, и в трехметровый (!) провал никто не попал. Я воспринял это как знак судьбы, что

на новом месте работы можно ожидать всякого и, скорее всего, не очень хорошего.

Поэтому все последующие годы я побаивался своей двухэтажной красавицы, томясь в

ожидании, как бы не произошло чего-нибудь более существенного. Особенно после того, как на одной новехонькой ферме обвалилась стена, по слухам, из-за того, что поблизости

дети играли в футбол, и то ли у одного игрока оказался слишком сильный удар, то ли

стена держалась на соплях. Эта история наделала много шума в районе. Моя тревога

усилилась.

Тем не менее, ему всё прощали. И не потому, что он плохо строил, а из-за того, что

при плановом строительстве ему ничего не доставалось и приходилось приобретать

материалы низкого качества. А тут еще в Белозерке выделили на окраине большой

участок земли под дачи и, надо понимать, значительная часть цемента уплывала в

частный сектор. Утешение было одно: дачи, построенные на краденном цементе, держались куда крепче, чем государственные строительные объекты.

Рабочие Марика почему-то любили. Он накручивал им неплохие зарплаты, сквозь

пальцы смотрел на воровство, и они были готовы за него в огонь и в воду. И даже

прощали необычные шутки. Так, провожая работников по утрам на объекты, он

частенько, для ускорения процесса, кричал «шнель», и они, смеясь, расходились по

автобусам. Не уверен, что я бы сильно смеялся, если бы мое начальство подгоняло меня

подобным образом.

253

Иногда он заказывал в школьной столовой ужин на трех — четырех человек (всегда

расплачиваясь при этом!), и после работы в моем кабинете собирались его дружки: майор

Пожернюк, славный парень, замначальника райотдела милиции, дочь которого, отличница, училась в моей школе, председатель поссовета наглый пузан Черныш и еще

кто-нибудь из приглашенных. Как-то, уже в десятом часу вечера спохватились, что

поздно, пора домой, и тогда Марик сказал, что без подарка, чтоб успокоить жену, не

уйдет, и предложил присутствующим взять по вазону цветов из моего кабинета. Я был

столь ошеломлен, что не нашелся, как реагировать на такую щедрость, и наутро избегал

смотреть на техничек, удивленных пропажей цветов из директорского кабинета.

Думается, до сих пор они считают, что обесцветил свой кабинет сам директор…

Тот вечер мне запомнился еще и по другой причине. Приехав в школу, Марик, проживавший в Херсоне, отпустил своего водителя, и когда пришла пора собираться, попросил, чтобы я его подвез — ты же все равно в город едешь!

При въезде в Учхоз нас остановил патруль ГАИ. Молодой гаишник потребовал у

меня документы, нагнулся к окну, принюхался и спросил: — О, тут что — водку пили или

просто разливали?!

Марик сидел индифферентно, с вазоном в руках, типа принюхиваясь к цветам, вроде его

это совершенно не касалось.

Надо было спасаться, и я дружески сказал гаишнику, что все в порядке, просто я

отвожу домой пьяного дружка, в жизни всякое бывает, отпустите… И тут Марк

неожиданно встрепенулся: — Ты, ты — предатель! — взревел он. — Лживый негодяй, вместе

весь вечер пили, а теперь — отвожу пьяного дружка… Я пытался его утихомирить, но

совладать с пьяным Мариком было непросто. Он рывком открыл дверцу кабины, выбрался, не выпуская вазона из рук, и закричал, что никуда со мной не поедет, потому

что «не успели петухи три раза прокукарекать, как ты уже предал меня этим карателям в

форме ГАИ!» и стал просить патрульных отвезти его домой, предлагая за эту дорожную

услугу пять рублей.

Сказать, что гаишники были удивлены — это ничего не сказать. С Мариком они в

разговоры не вступали, зато ко мне обратился один постарше и сказал: — Виталий

Абрамович, вы в порядке, ехать дальше сможете или мне сесть за руль?

Оказывается, меня узнал и пожалел родитель моего ученика. Я ответил, что, конечно, доеду, извинился и стал звать Марика в машину. Возмущенный тем, что

патрульные его игнорируют, Марик заявил, что с предателями никуда не ездит, и в знак

полного ко мне презрения открыл одной рукой ширинку и с неизменным вазоном в другой

стал мочиться на переднее колесо школьного «Москвича».

Гаишники смеялись, а мне было обидно, будто не железного школьного коня, простите, обсцыкали прилюдно, а самого водителя, которым по злой превратности судьбы

оказался я…

В общем, с горем пополам Марка уговорили, он уселся в машину и, чувствуя

неловкость от напряженной тишины, вновь стал обнюхивать злополучные цветы.

Со стыдом признаюсь, что мы еще дважды останавливались: Марка тошнило, и он

орошал остатками пиршества, на этот раз, заднее колесо. Видно, ему было стыдно, и

испражняться при свете фар он счел неуместным. Интересно, что и за столь интимным

занятием он не выпускал из рук цветы, то ли боялся, что их отнимут, то ли ощущал мое

желание разбить вазон на его голове.

Я вел автомобиль, и в моей голове бились обидные мысли. Особенно угнетало, что

даже ни в чем не повинная школьная машина в ходе этого безумного вечера оказалась

дважды обосцанной: и сзади, и спереди, а мне оставалась только роль безмолвного

водителя, не смогшего защитить свою драгоценную любимицу.

При въезде в город Марика обуяли сомнения: куда ехать — к Нине или Мане? Я не

знал ни ту, ни другую, молчал и мне больше всего хотелось швырнуть его добрым пинком

на дорогу. Женой оказалась Нина, к ней мы и направились. В конце пути, Марик немного

254

протрезвел и стал оправдываться: мол, он неправильно меня понял, ему показалось, что я

хочу его выставить перед гаишниками пьяницей, а стерпеть такое унижение ему не под

силу… — Пойми, Виталий, — заговорил он, — я тебя уважаю, ты меня уважаешь — значит, мы

с тобой уважаемые люди, давай забудем эту дурацкую историю…

Подъехав к его дому, я уже успокоился, предвкушая быстрое расставание. Но

Марк, глядя на меня невинными глазами, стал говорить, что ему плохо и попросил

провести его до двери. Отказываться было неудобно, поднялись на третий этаж. Он не

успел позвонить, как дверь шумно открылась и разъяренная фурия — именно такой

предстала передо мной заждавшаяся супруга — громко выкрикнула: — Что, мудила, явился

не запылился, еще и бомжа-алкоголика прихватил с собою!

— Нина, Ниночка, — залепетал Марик, — Бог с тобою, разве это алкоголик — это мой

подшефный, директор школы, которую я построил! Знакомься, это Виталий Абрамович, про которого я тебе столько рассказывал. Смотри, какие прекрасные цветы он тебе

подарил! А как они пахнут, понюхай! Только не забывай поливать, пусть растут у нас

долго, напоминая нашу с Виталием крепкую дружбу…

Нина нюхать не захотела, но он всучил ей вазон, и она пропустила нас в квартиру.

Марик стал уговаривать ее попить вместе чаю и спросил, не осталось ли дома чего-нибудь

более крепкого. Я стал отказываться, но хозяин, освободивший от вазона руки, стал меня

усиленно заталкивать в гостиную.

Мрачная Нина накрыла стол, выпили за здоровье хозяйки, не помню о чем

говорили, но когда стали прощаться, Марк выкинул новый фортель. Он вышел в

соседнюю комнату, принес какую-то книгу и сказал: — Друг мой, Виталий! Ты сделал нам

подарок, я тебя тоже не отпущу с пустыми руками: держи на память о нашей встрече эту

прекрасную книгу! Знаешь, о чем я мечтаю больше всего? Хочу, когда мне будет плохо, чтоб ты приходил к нам в гости, садился в это кресло, а я присаживался у тебя в ногах и

слушал, как ты своим левитановским голосом читаешь мне эту книгу…

Эта идиллическая картина меня так впечатлила, что я сдуру принял его подарок и

направился к выходу, лишь бы вырваться поскорее. И уже в коридоре расслышал, как

Нина горестно стенала: — Как ты мог, Марик, ведь эту книжку мне принес почитать мой

брат Володя…

Услышав это, я было остановился, но Марк, не принимая возражений, решительно

меня выпроводил. Уже приехав домой, я рассмотрел щедрый дар Марка — последнюю

томик мемуарного цикла Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь». Между прочим, мой

любимый. Сколько потом я ни уговаривал Марика забрать его обратно, он не хотел и

слушать.

Запомнился мне и еще один эпизод, характеризующий неуёмных характер этого

человека. Как-то приехал в ПМК высокий гость — главный инженер треста

«Каховсельстрой». Провел на базе ПМК совещание, наградил передовиков грамотами и

премиями, а после, как это было принято в те времена, начальник ПМК устроил своему

шефу знатный сабантуй на берегу озера, где уже варилась уха, жалились шашлыки и

томилась пара ящиков спиртного.

В пээмковский автобус набилось человек пятнадцать передовиков и передовиц, к

берегу на «Волгах» подкатило райкомовское руководство, на это пиршество был зван и я.

Пьянка как пьянка, тосты за производственные успехи, купание в озере, легкий

флирт начальства с передовичками женского пола. Я не заметил, как началась драка.

Сначала раздались какие-то крики, а потом пошло — поехало. Выпившему Марику

показалось, что высокий гость повел себя непочтительно к какой=то передовице. То ли

сказал что=то не то, то ли уж сильно прижимал к себе предмет неуместной страсти.

Короче говоря, вспыльчивый Марик так избил своего начальника, что их еле

разняли. Наступал вечер и громадный бланш на лице незадачливого инженера сиял всеми

цветами радуги. Праздник был испорчен. Все грустно разъехались.

255

В общем-то ничего страшного не произошло, редкая пьянка в сельской местности

заканчивается без дружеского мордобоя. О драчливости Марика знали все. Так сказать, пацанское благородное дело. Но избить непосредственного начальника — что-то в этом

всё-таки было…

А через пару недель стало известно, что отведавшего штыкельских кулаков

главного инженера назначили руководителем треста. Вот тут-то и началось самое

интересное. Марик загрустил и стал пить еще больше. — Кажется, пора сливать керосин, -

жаловался он, — придется, видимо, искать другую работу…

Я пытался его утешить, но понимал, что дни моего шефа сочтены. Через несколько

дней новый управляющий трестом собрал совещание руководителей мехколонн. С

Мариком мы встретились накануне, на нем лица не было. Что Марк — на следующий день

у меня всё с рук валилось, ждал, чем этот пердимонокль окончится.

Неожиданно всё завершилось благополучно. По рассказам Марика, совещание

проходило обычно. Управляющий заслушал отчеты начальников ПМК, дал ценные

указания, Марик сидел тише воды, ниже травы, а когда все уже расходились, бросил

фразу из идущего в те времена сериала «Семнадцать мгновений весны»: — А вас, Штыкель, прошу остаться!

И сказал Марику, стоявшему с повинной головой: — Мы с вами, Марк Михайлович, всё-таки мужчины. Поэтому, считайте, никаких недоразумений между нами не было!

Идите, работайте, старайтесь не подводить трест, спрос с вас будет такой же, как и со

всех. Будет результат — награжу, нет — расстанемся подобру-поздорову, вы уж не

обессудьте.

Счастливый Марик в тот вечер пил за здоровье своего нового руководителя.

***

После моего перехода в Херсон, видеться с Мариком мы, практически, перестали.

Он был занят своими делами, я — своими. Дружба по профессиональным интересам — не

самый долгий вид дружбы.

Знаю, что через несколько лет его уволили, пошел на пенсию. О нем долго ходили

легенды в Белозерском районе. На память белозерчанам остались школы, выстроенные

его ПМК. Стоят до сих пор, и никакие футболисты им не помеха.

Его давно нет. Царствие небесное этому удивительному человеку.

=============

Когда остаются жалкие пять минут

Ты понимаешь, что там, где надо, уже ждут

И с нетерпеньем глядят на Небесные часы

Кто-то невидимый шепчет: давай, не ссы!

Сделай решительный и упругий шаг

Смело начни последний свой аншлаг

Зрителей много, смотрят радостно вниз

Ждут, когда под твоей ногой рухнет карниз…

===============

256

А ВЫ СБЕРЕГЛИ СВОЮ МУЗУ?

Говорят, у каждого творческого человека своя Муза. Долгое время моей Музой -

вы не поверите! — был кот. Назло жене, с которой мы конкурировали за внимание наглого

котофея, ставшего моей любимой фотомоделью, я снимал про него фильмы, писал стихи и

даже мяукал дивные кошачьи песни. Когда его не стало, другого дружка мы уже не

заводили, полагая это подлой изменой. Горжусь — так поступают настоящие однолюбы!

Сейчас он покоится под ТРК Суворовский, мы похоронили его в скверике, на месте

которого потом построили это чудище. Уверен, что нашему Равке тоже не нравится, что

над ним высится такая громада. Возможно, именно поэтому ТРЦ не везет долгие годы и, пожалуй, уже навсегда. Мстительный, видно, был наш котик. Единственное, о чем жалею

до сих пор, что не приобрел для этого умницы диплома о высшем образовании. В наши

веселые денечки, когда образуются за деньги, это вполне возможно. И был бы

дипломированный педагог или врач (после нашего Херпедмедуниверситета), приносил

пользу обществу, а не только парочке Бронштейнов. Как вам стихи, которые я посвящал

нашему любимцу:

Наш мир земной так странно создан,

257

Что трудно что-нибудь понять.

Мы часто в небе ищем звезды,

А счастье — вот, рукой подать…

Сначала крохотный комочек,

А после — чудо из чудес.

Наш самый преданный дружочек,

Как жить могли мы раньше — без?!

А гений, ведь, воспел когда-то —

Спи, наш хороший, сладко спи —

Ученого кота-собрата

На длинной золотой цепи.

Налево — песнь ты не заводишь,

Направо — слов не говоришь,

Но сердце все равно тревожишь,

Когда загадочно молчишь.

Не верю тем, кто утверждает,

Что кот — беспамятен и глуп.

Коты обиды не прощают

И не едят из чуждых рук.

Они заботливы и нежны,

И мысли их хранит чело.

И их пушистые одежды

Сияют — всем врагам назло!

==============

ОСТАВИТЬ ПО СЕБЕ ПАМЯТЬ

В Велетенской средней школе, где я директорствовал перед переходом в Херсон, моя жена работала лаборантом кабинета физики. И к ней часто приходила в подсобку

маленькая девочка с добродушными наивными глазами, пятиклассница Света Сотник.

Рассказывала о себе, о своей семье, делилась мечтами. Хотела видеть в Алле старшую

подругу. Девочка училась неважно, зато хорошо рукодельничала, была чистоплотной, всегда наглаженной, с крупными бантиками. Каюсь, я думал, что такое стремление

подружиться с моей женой вызвано тем, что я директор. Кажется, я себя сильно

переоценивал. Прошли годы, я перебрался в Херсон, Света Сотник стала привлекательной

барышней с милым лицом, на котором выделялись доверчивые добрые глаза, но она по-прежнему, хотя бы раз в год, старалась встретиться с Аллой.

Было время — я взял ее к себе в школу секретарем. Чувствовала она себя среди

учителей неуверенно, дичилась, сказывалось, очевидно, чувство некоторой

258

неполноценности, внушенное ей в детские годы из-за неважной успеваемости. Спустя

какое-то время она ушла.

Насколько я знаю, Света вышла замуж, родила мальчика. В общем, хороший добрый

человек. Была общительна и доброжелательна, имела много подруг. Казалось бы, обыкновенная жизнь, таких, как она, тысячи, но это только на первый взгляд.

Однажды она поехала в город на рынок и пропала. Не вернулась домой ночевать.

Такого никогда не было. Ее искали и не нашли. Лишь через несколько дней ее увидела и

опознала в больной, лежащей без сознания в реанимации больницы водников, медсестричка-односельчанка.

Молодой женщине не повезло: оторвался тромб и произошла закупорка жизненно

важной артерии.

На похороны Светы Сотник пришли тысячи людей. Оказывается, эта милая

приветливая девушка, не обладающая какими-то званиями или наградами, не очень

образованная, зато отзывчивая и скромная, чем-то сумела вызвать расположение всех, кто

ее знал. Ее смерть множество людей восприняли как личную утрату. По крупному счету, несмотря на свою молодость, она в полной мере состоялась как личность. Честно говоря, в

жизни бывает так редко, для меня это большая загадка. Я знаком со многими людьми, по

местным меркам, высокого полета. Среди них — депутаты разных уровней и профессура, мэры нынешние и бывшие, чиновники и военные, священнослужители и бизнесмены.

Амбиций у некоторых — выше крыши! И что? Я желаю всем долгих лет жизни, но почему-то уверен, что умри любой из нас — никогда его смерть не вызовет такое людское горе, как

смерть Светы Сотник. Горевать будут близкие. Остальные — разве что, любопытствовать.

=============

ПОЧЕМУ ЛЮБОВЬ МЕШАЕТ НА ВЫБОРАХ

Невольно вздрогнул, увидев на странице ФБ пост известного в Херсоне человека, умершего в прошлом году. Увы, это не он ожил, а его вдова поздравляла с этого света

своего любимого. Теплые, грустные слова, наполненные неизбывной болью. Похоже, её

чувства остались свежи, как утренние розы, покрытые бусинками блестящих слез.

В Херсоне сейчас идет референдум, что сродни выборам, и я почему-то вспомнил

давнюю историю, связанную с покойным.

Дело было лет двадцать назад, когда мой герой Виктор Б. баллотировался в

народные депутаты. Бывший комсомольский работник, прошедший трудовой путь от

директора Дворца текстильщиков, директора областного Дома учителя, директора

Дворца культуры комбайнового завода, наконец, понял, что культура — это не его, и ушел

в частный бизнес, основав крупную транспортно-экспедиторскую компанию «Олимп», занимающуюся грузовыми перевозками по воде, рельсам и дорогам.

Меня, в то время директора еврейской школы, попросил оказать кандидату пару

услуг начальник городского управления Виктор Трамбовецкий, которого я люблю до сих

пор, несмотря на некоторые детали. Оказывается, Б. помогал управлению материально, так что отказать своему шефу я не смог, тем более, репутацию номинант имел неплохую, что в наше время среди бизнесменов случается редко.

Познакомились мы в его офисе. Приятный в общении человек, разумеется, пытался

меня расположить, познакомил со своей красивой молодой женой, которую он взял

начальником штаба. Сославшись на занятость в школе, я отказался работать на

постоянной основе, но пообещал подбросить им пару идей.

259

Побывав несколько раз в его конторе, постоянно встречал там несколько

подтянутых молодых людей, не скрывавших военную выправку, как оказалось потом, личных секьюрити.

Собственно, я дал ему только два совета, но они не были выполнены. Может, не

так их оценили, но самый главный все-таки использовали, правда, не так, как предлагал я, а как захотелось его жене, что, в целом, погубило дело.

Первый совет — я был категорически против, чтобы в базовой листовке разместили

фотографию его семьи, и вовсе не потому, что она была некрасивая, наоборот, да и все

члены семьи на ней выглядели чудесно. — В чем же дело? — спросите вы, и я объясню.

Представьте себе стол, уставленный яствами, с шампанским, водкой и мясо-рыбопродуктами, за которым красуются кандидат в отличном костюме, его красавица-жена, двое детишек и дедушка в пиджаке, увешанном боевыми наградами. Все красивы, веселы, чувствуется, что жизнь сложилась, как надо. Может, для глянцевого «Огонька»

или VOGUE она бы и подошла, но на листовке для десятков тысяч херсонцев, заметно

нуждавшихся в те времена, когда царил бартер, вместо зарплаты, это было не совсем

подходяще.

Впрочем, если любящая жена не просто жена, но и начальник штаба, как отказать

ей в праве показать свою семью в наиболее выгодном свете? В общем, херсонцы смогли

радоваться тому, что не у всех всё плохо, а у некоторых даже очень хорошо. Вы скажете, мелочь? Не думаю. Именно такие мелочи имеют свойство губить любую кампанию.

Со вторым предложением получилось еще хуже. На нем кандидат просто потерял, а вот пишущий эти строки понес репутационные потери, что, как вы понимаете, заставило

меня расстаться с этой любящей семьей.

Я предложил иллюстративный вариант типа «против лома — нет приема»: большой

полуплакат, на котором вверху задавался вопрос: «В чем сила, брат?» (с портретом Сергея

Бодрова из фильма «Брат»), а под жирной чертой, шел ответ: «В уме и правде!» И подпись

«Виктор Б.». То есть, визуально связал народного героя с шефом грузоперевозок, что на

уровне подсознания воспринимается прямолинейно. Думаю, это могло прилично помочь

его компании. Предложение было с радостью принято, и я с интересом ждал, когда оно

будет воплощено в жизнь.

Увы, любовь поистине творит чудеса. К сожалению, не только хорошие. Когда

плакат появился на витринах магазинов и в прочих подходящих местах, к моему

удивлению, реакция на него была не просто насмешливой, но и озлобленной. Любящая

жена вновь проявила свою любовь. Она заменила Сергея Бодрова — на фото своего мужа, причем, имевшее сходство с «братками», которых тогда развелось меряно — немеряно.

Можете представить себе, реакцию избирателей…

Отсюда я сделал вывод и дарю его будущим кандидатам: не назначайте любящих жен

начальниками избирательных кампаний.

.

==============

ЛЕНИН ЗАСЛУЖИЛ

Никогда не забуду шестидесятилетие Советской власти — 7 Ноября 1977 года. В тот день

я, молодой директор райцентровской школы, находился на трибуне среди партийных и

советских руководящих работников, принимавших праздничный парад трудящихся

районного центра. Собственно, «находился среди них» — слишком громко сказано. Моя

роль была не принимать парад, а вести это мероприятие зычным командирским голосом

да еще и с мощным радиоусилением.

260

Это был большой праздник. В центре Белозерки собрались тысячи людей. Много красного

цвета — повсюду транспаранты, знамена, пионерские галстуки. Погода как по заказу: тепло, ярко, солнечно.

Гвоздем программы было появление на площади грузовика, замаскированного под

броневик, на котором возвышался с характерным ленинским жестом — протянутой вперед

рукой! — маленький человечек в кепке и с красным бантом на пиджаке. Оркестр бодро

заиграл «Смело, товарищи, в ногу…». Аккурат напротив трибуны броневик-грузовик

остановился, оркестр стих и человечек, обращаясь к районному руководству, фальшиво

грассируя, произнес что-то типа:

— Товарищи! Эсэры — политические пгоститутки и враги рабочего класса… Наше дело

пгавое, мы победим! Пусть сильнее грянет буря народного гнева! Коммунизм шагает по

планете!

Толпа на площади пришла в восторг. Актер облдрамтеатра, нанятый районным

отделом культуры для праздничного действа, снял кепку и стал махать нею, приветствуя

собравшихся. Первый секретарь райкома партии Вихров, стоявший в самом центре

трибуны, негромко поинтересовался у председателя райисполкома Чауса:

— И сколько вы заплатили этому Ленину?

— Пятьдесят рублей, — отвечал тот.

— Добавьте еще двадцатку, заслужил…

Бедняга забыл, что прямо перед ним установлен микрофон, мощные динамики

разнесли по всей площади эту беседу, толпа от неожиданности вздрогнула и, как мне

показалось, заметно оживилась. Обрадованный услышанным, Ленин стал низко

раскланиваться со щедрым секретарем. Броневик тронулся, а актер, обернувшись, еще

долго размахивал кепкой по направлению к трибуне…

В моем районе любили и умели праздновать

=============

НАХОДИТЬ, НЕ ТЕРЯЯ

Сегодня нехватки каких-либо товаров практически нет, но большая часть жизни людей

моего поколения прошла в условиях жесточайшего дефицита. На все, что угодно: качественную одежду и обувь, бытовую аппаратуру, продукты питания, хорошие книги.

Что такое было раньше приобрести польский или финский костюм, штатовские джинсы, двухкамерный холодильник, японский магнитофон или радиоприемник?! А растворимый

кофе по два рубля банка или доступный лишь для избранных сервелат! Тот же

импортный шампунь…

Это время ушло, и будем надеяться, навсегда. Сегодня всяких товаров — на любой вкус и

цену, лишь бы у тебя были деньги. И, тем не менее, все чаще приходишь к странной

мысли: чем большим обладаешь — тем беднее становишься… Как много, несчастный, я

потерял за последнее время! Купил электронную читалку. Средних размеров блокнотик с

матовым экраном. В Интернете масса библиотек — закачивай сюда любое произведение в

электронном виде, в текстовом формате, да читай себе с удовольствием!

За каких-то пару недель я закачал туда более восьмисот книг: тут тебе и

разнообразнейшие мемуары — от Иванова-Разумника до Мариенгофа, Гуля, Берберовой, Ардова, Нагибина, Герштейн, — и так далее, несть им числа; и философская литература, и

духовная, и научно-историческая. В общем, все то, о чем я мечтал долгие годы.

И что — наполнился мир пением райских птиц? Как бы ни так!

Каким счастливым я был когда-то, когда ждал с нетерпением конца рабочего дня в

Белозерке, чтобы после сорваться на мотоцикле в Херсон — да объехать пяток-другой

261

книжных магазинов, в которых красовались в отделах обмена желанные томики! А как у

меня трепетало в груди, когда нападал на нечто стоящее и приобретал вожделенную

находку!

Объективности ради, признаю, что были в те времена ныне подзабытые, приятные и

совершенно недефицитные вещи, находящиеся вне сферы материальных благ, но от этого

ничего не проигрывающие в сравнении с ними и, к сожалению, неоцененные тогда по

достоинству.

Куда вы нынче подевались, полузабытые приметы того времени: дружеское тепло и

участие, уверенность в завтрашнем дне и надежды на справедливость, гордость за свой

народ и свою страну?.. И что надо делать, чтобы эти утерянные качества, в конце концов, возвратились?

Конечно же, ряд наших приобретений последних двух десятилетий воистину несомненен.

В частности: демократия, свобода вероисповедания, гласность, возможность заниматься

предпринимательством и многое, многое другое. Этого не отнять. Но что касается былого

дефицита на материальные ценности, то парадоксальным образом приходит понимание, что он обладал и своими маленькими прелестями: например, сладостным чувством

добытчика, которое свойственно, наверное, каждому человеку. Одни удовлетворяют его

охотой на бедных животных, другие — грешат ловлей рыбы, третьи — тихо собирают грибы

в лесочке. И я, когда метался в поисках тех же книг, был и тем, и другим, и третьим…

Между тем, мудрые люди знают, что когда ты перестал охотиться — охотиться начинают

на тебя. И жизнь представляется более полной, когда у тебя чего-то не хватает, чем когда

ты обладаешь всем. В общем, надо учиться жить в новых условиях, чтобы приобретенное

не только компенсировало утерянное, но и превосходило его. А вы как думаете?

==============

НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В ЛЫСОГО МАЙОРА

Возможно, кто-то воспримет этот текст как непрошенный совет издалека — не

обижайтесь, я никого не хочу учить жить, просто прочтите и постарайтесь не попасть в

ситуацию, из которой выхода нет, потому что закрыли его для себя вы сами.

Идет война. Какой ужас творится сейчас в социальных сетях, вы знаете. Массовые

проклятия, пожелания смерти знакомым и незнакомым, все эти «гореть им (тебе) в аду!»,

«когда уже попадешь на концерт Кобзона!», «пошел с русским кораблем подальше…» и

прочее, столь же безумное в своей жестокости, но вполне понятное: идет война, и люди

ищут отдушину в своих бедах пожеланиями самого худшего тем, кого считают

виновными в этом нежданном апокалипсисе.

Не буду банально вспоминать принцип бумеранга, который — хотим мы того или

нет — работает, и то, что мы делаем и желаем другим, так или иначе возвращается к нам.

Расскажу недавно прочитанную историю, потрясшую меня свой простотой, глупостью и

жестокостью.

Рассказал ее человек, знакомый многим в Чечне, русский офицер Вячеслав

Измайлов, о котором в свое время ходили легенды, тот лысый майор, по поводу которого

на передовой с разных сторон звучало: «В лысого майора не стрелять!».

Войну он знал не понаслышке, довелось ему побывать с оружием в руках и в

Афганистане, а в Чечне он выполнял совсем другую миссию — вытаскивал людей из плена

или рабства. Там эта тема была особым бизнесом, ей занималась куча общественных и

государственных организаций, разные комитеты матерей, искавших своих детей, страдавших в подвалах. Как правило, за пленников требовали крупный выкуп, далеко не

262

все могли достать такие деньги, в общем, многое зависело от случайностей и везения.

Кстати, Измайлов за деньги не выкупал, он, как правило, занимался чистым обменом.

Однажды ему повезло договориться с полевым командиром, имевшим четырех

пленников. С боевиком установился прочный контакт, в штабную землянку привезли трех

солдатиков. — Где четвертый? — спросил Измайлов. Чеченцы переглянулись, Измайлов

понял, что что-то пошло не так.

— Его мы не отдадим, — сказал старший. — Но мы же договорились о четырех? — удивился

русский офицер. — Да, договорились про четырех, а вчера кое-что нашли, так что заберешь

троих…

— Так дело не пойдет, — стоял на своем русский переговорщик. Ты сказал — будь мужчиной, держи слово!

Чеченец распорядился привести четвертого. Завели невысокого роста юношу, избитого, с

опущенной головой, и Измайлов понял, что произошло что-то ужасное.

Чеченец протянул офицеру мятую бумажку. — Мы у него нашли это письмо, прочти! –

сказал он.

Короткое письмецо, написанное округлым женским почерком, и страшные, кем-то

подчеркнутые красным фломастером слова: — Бей этих черно@опых, сынок, не давай им

спуску, возвращайся с победой!

— Поэтому я возвращаю троих. А этого — убила собственная мать! Так ей и передай! С

этими словами он вытащил пистолет и в упор застрелил несчастного.

Так что, друзья, думайте, что и кому вы пишете в интернете. Старайтесь снизить

градус ненависти хотя бы из соображений собственной или ваших близких безопасности.

Плохая погода всегда проходит.

==================

УХОДИТЬ ОТКУДА ГОНЯТ

(не держаться за должность, как вошь за кожух)

Когда от меня захотели избавиться в Белозерке, мне предложили на выбор четыре

школы. Как говорится, одна другой лучше, только никто туда не хочет.

Приехал ко мне тогдашний заведующий районным отделом народного образования Коля

Кравченко, помялся немного, а потом честно признался:

— Ты уж прости, дружище, мне и самому это неприятно, но есть вот такое мнение -

только пойми меня правильно — что тебе пора уходить из райцентра…

— Почему? — упавшим голосом поинтересовался я.

Коля на мгновение замялся, испытующе посмотрел мне в глаза, решая, стоит ли

говорить правду, и, будто смахнув с себя невидимую тяжесть, четко пояснил:

— Национальная политика, старик… Секретарь райкома ставит вопрос так: в Белозерке

три школы. И два директора из трех — евреи. Для небольшого райцентра это чересчур.

Первый секретарь с ним согласен. Смотри дальше: директор школы № 1 Печерский

работает здесь уже 20 лет, ты — только 10, получается, идти надо тебе…

— Уходи, откуда гонят, и иди — куда зовут, — спокойно, тем же вечером, изрекла

библейскую истину моя мудрая мамочка, и я вновь очутился в Велетенской средней

школе.

Поставил, правда, перед районным руководством несколько условий. О передаче

части имущества моей райцентровской школы (с целью укрепления материальной базы) в

263

Велетенскую. В том числе, грузовой автомобиль. На радостях, что ухожу добровольно, с

этим охотно согласились. После двенадцатилетнего отсутствия я пришел в Велетень, как

невеста с приданым.

Прошли годы. Об этом переходе я ни разу не пожалел. Более того, по сей день благодарен

райкомовцам: если бы не их стремление выжить меня из райцентра, вряд ли сегодня я бы

сделал все то, что мне удалось сделать, распрощавшись, наконец, с сельским

пригородным районом.

Друзья сочувствовали: как же тебе, наверное, тяжело уходить из Белозерки, бросать

школу, которой ты отдал десять лет жизни, да еще такую школу!

И не верили, когда я говорил, что ушел без особых переживаний. Ведь я работал не на

общественных началах, а получал за это зарплату, кормил свою семью. Слава Богу, мне

всегда хватало разума не рассматривать себя — как неотъемлемое приложение к своему

месту работы. И в словосочетании «я — директор школы» для меня, простите за

нескромность, на первом месте все-таки «я», на втором — «директор» и только потом –

«школы», как бы эгоистично это не выглядело.

Конечно, о вкусах не спорят; людей, для которых собственная работа дороже

собственной семьи, да и самой жизни, на свете немало. И, слава Богу — пусть трудятся

себе так дальше, кто против. К делу, которое тебя кормит и держит на плаву, надо

относиться серьезно, но без особого фанатизма. Чтобы не стать слугой у самого себя.

================

НЕПОНЯТНАЯ ИСТОРИЯ

Не знаю, кто сказал: «Школа — это огромный мир!», но за четыре десятка лет

работы в школьных пенатах свято убежден в этом. Заметил, что многим нравятся

невыдуманные школьные истории. Наверное, об этом стоит написать книгу, но когда еще

она будет! — а я пока просто поделюсь с вами тем, что когда-то удивило меня или просто

оставило след в памяти.

Эта история началась где-то в 1994 году, на второй год работы еврейской школы. Кто

помнит те времена, знает, какие трудности переживали тогда граждане распавшейся

советской страны. Невовремя выплаченные зарплаты, оплата бартером, дорогущие

продукты питания… Учителя, особенно незамужние и с детьми, просто недоедали.

Еврейская школа в этом чуть отличалась: община, опекавшая своих питомцев, давала, по

возможности, гуманитарную помощь и детям, и взрослым. Питание для учеников и

персонала было бесплатным. Это прекрасно, но каково родителю прийти сытым домой, где твои детки и вторая половина слегка подголадыают?!

И вот, в один прекрасный день, на нашу улицу пришел праздник. В виде папы ученицы

пятого класса, основательного коренастого мужчины, протянувшего нам братскую руку

помощи. Не каждой школе так повезло — иметь среди родителей столь состоятельного и

щедрого человека. Как оказалось, он был сельхозпроизводителем, хозяином огромного

крупноголового стада из трех тысяч отборных красавцев и красавиц с рогами.

264

Зашел он ко мне в кабинет с председателем школьного профсоюза Мариной Твердохлеб; оказывается, это она провела разведку и узнала кто есть кто из родителей (можете себе

только представить, как ей были потом благодарны наши работники!), и предложил для

любимой школы пару сот килограммов свежайшей телятины по себестоимости, примерно, раза в два с половиной дешевле, чем на рынке. Честно признаюсь, когда я услышал об

этом, то — прямо по Павлову! — ощутил обильное слюноотделение от будущих вкусностей

и даже сглотнул невольно, чтоб это не заметили гости.

От нас требовалось одно: объявить о предстоящем празднике вкусной и здоровой пищи

сотрудникам, собрать деньги из расчета пять — шесть кг мяса на брата, подготовить место

с клеенкой и человека, способного аккуратно разрубить щедрый дар скотовладельца.

Разумеется, в ближайшие полчаса все было сделано, ажиотаж коллектива не передать

словами; через недельку другую, когда на зооферме будет плановый забой, придет наш

час вкусить кулинарных радостей.

Жену почему-то будущее обилие мяса не порадовало: она имела скверную привычку

гестапить за мной, чтобы я не переедал.

Два слова о доченьке местного Креза. Хорошая ученица, светловолосая и голубоглазая, спокойного нрава, но чуть нелюдимая, в классе она как-то проходила обиняком.

Возможно, потому что девоньке в жизни не повезло: несколько лет назад умерла мама, они жили вдвоем с отцом, который сутками пропадал на работе. Ребенку было одиноко, учителя ее жалели.

Прошла неделя, за ней вторая. Как медленно идет время, когда ждешь чего-то вкусного!

Но и через месяц мясо в школе не появилось. В хозяйстве проводилась ревизия и

планового забоя не было.

А дальше пошли непредвиденные помехи. То впал в запой забойщик скота, то слег с

микроинсультом хозяин. Время остановилось. Уже ползли месяцы, а всё как-то не

получалось встретиться с долгожданным мясом. Пару раз звонил скотопромышленник и

предупреждал, чтобы были в готовности принять ценный груз завтра или послезавтра. Но

странным образом парная телятина избегала нашей школы, как заколдованной.

Учителя стали роптать, но почему-то не на инициатора выгодной сделки — профсоюзную

руководительницу, а на меня. Ну как же, за всё в школе отвечает директор…

Навел справки через свои каналы: да, такой бизнесмен есть, стадо у него отменное, в

финансовом плане всё порядке. Сказал Марине позвонить ему и сообщить, что мяса у нас

уже навалом, сыты по горло, люди нуждаются, пусть вернет деньги. Он возмутился: — вы

что, мне не доверяете? Я стал готовиться к худшему развитию событий и позвонил

знакомому прокурору.

Родитель тут же перезвонил мне: денег в наличии нет, будут послезавтра.

И что вы думаете? Послезавтра он самолично доставил кучу купюр, потребовал все

пересчитать и с сожалением сказал, что вчера был забой, но раз мы требуем деньги — вот

вам! Что это было, я долго не мог понять. Зачем он брал деньги, десятки раз обещал, а

теперь вот вернул?

Эта история быстро забылась, но продолжение имела к концу лета. Перед началом

учебного года дети получают в школе учебники. Ученикам из малообеспеченных семей их

дают бесплатно. И вот приходит ко мне классный руководитель шестого класса и молча

кладет бумажный листок.

Спрашиваю: что это?

— Прочтите сами!

Я прочитал и надолго замолчал. Учительница смотрела на меня, я на неё.

Каллиграфическим почерком, с изящным нажимом заглавных букв, видный

скотопромышленник требовал, чтобы его дочери, как сироте, учебники выдали бесплатно.

И прилагал номер приказа министерства, предписывающий относить расходы в таких

случаях на бюджет школы.

Так любить деньги и так не уважать свое имя…

265

Как ещё это всё понимать?

В настоящее время герой этой истории давно проживает в США. Там ему место. Судьбу

его дочери я не знаю.

============

ПАМЯТИ ГЕРОЯ НЕВИДАННОГО ЭКСПЕРИМЕНТА

Преждевременный уход одного из самых богатых людей планеты вызвал громкий

резонанс погрязшего в двойных стандартах общества. Впервые в истории человечества

само понятие продолжительности жизни стало неоднозначно-двойственным. Если многих

из нас 80 или 90 лет земного бытия вполне удовлетворяют, то смерть миллиардера Дэвида

Рокфеллера на 102-м году жизни была воспринята суперэлитой с легкой оторопью и даже

разочарованием.

Профессионально-трудовые успехи усопшего, мягко говоря, невыразительны — он всего

лишь один из наследников великого финансового магната. Героем века он стал как

единственный землянин, в груди которого устало биться семеро чужих сердец (по счету

проведенных ему пересадок).

Кто-то скажет: вот, что делают деньги! А я бы подчеркнул другое: вот, на что способна

современная медицина!

Наверное, для самого Рокфеллера смерть на собственной кровати и в безмятежном сне

была полной неожиданностью. Он так привык в любой момент получать любой нужный

орган, что прекрасное земное существование, наполненное глубоким содержанием как

выжить, казалось ему поистине бесконечным.

Он пережил всех своих врагов. Он пережил всех друзей. Он пережил всех любимых

женщин. Он пережил кучу президентов, несомненно, его добрых знакомцев, которые уже

не один десяток лет выставляли ему прогулы на том свете. Его жизнь — подлинный Гимн

человеческой Жизни! Сам Господь Бог любовался, наверное, этим Своим творением, обретшим человеческое бессмертие за счет минимум восьми других Его созданий (с

учетом пересадок почек, которыми его тоже изредка баловали). Но вот вопрос: сколь

справедливо такое искусственное долголетие? Нельзя ли было отпустить ему 101 год, не

трогая органы других?!

Разумеется, это зряшная риторика. Любому ясно, что в ход шли органы погибших, так

что, к чужим смертям он не причастен. Правда, масса людей, и в том числе медики, не

верят, что Рокфеллер получал новые сердца в порядке очереди на трансплантацию. Ведь

даже повторные пересадки, с учетом нехватки донорских сердец — довольно редкое

явление, а если нечто дефицитное получаешь ты, значит, его не получил кто-то другой. Не

так ли?

Впрочем, не надо о плохом, лучше о хорошем. Например, каково было чужим сердцам в

гостеприимной к ним груди миллиардера? Комфортно ли, не тесно? А почкам?

Радовались ли они, обретя новую жизнь? Тосковали ли, исправно функционируя в чужом

теле, по своим бывшим хозяевам? Вопросы, вопросы…

Врачи определяют сердце как «кровяной насос», рассылающий по организму потоки

крови. Но мудрые люди, не без оснований, считают его главным «вместилищем» наших

истинных чувств, и в первую очередь, любви, радостей и печалей жизни. Великий

эксперимент, проводимый медиками с пересадкой разных сердец миллиардеру, похоже, подтверждает это. Близкие к нему люди отметили бурный всплеск благотворительности

266

при третьем сердце, а заметный спад её — при пятом. Что неопровержимо свидетельствует

о том, что третье сердце было экспроприировано у доброго человека, а пятое — у, сами

знаете, какого.

К сожалению, смерть богача, открывшая нам, что купить можно много сердец — но ни

одной лишней жизни, вызвала в сети неоднозначную реакцию. Не обошлось без

конспирологов, повсюду видящих тайные происки человеконенавистников. Так, некий

пользователь ФБ написал: «На 102-м году жизни умер Дэвид Рокфеллер. Уверен, его

Ротшильды убили, сам не мог. Ужас, что творится — такой молодой, такой молодой)))».

Некоторые дошли в махровом цинизме до выражения сочувствия родственникам

покойного, состарившимся в ожидании этого дня…

Граждане вольнолюбивой Украины, где с пересадками сердца так же трудно, как и с

посадками коррумпированной знати, задаются глупым вопросом: сколько надо обокрасть

украинцев, чтобы попасть на прием к врачам, лечившим Рокфеллера? И даже называют

конкретные фамилии тех, что уже созрел для этого.

Интересно, что смерть нашего героя пришлась на 20 марта — Международный день

счастья, учрежденный пять лет назад для бедных, не ведающих про свое несчастье. Мне

кажется, пришла пора дополнить уже имеющийся День донора крови новым праздником –

Международным днем донора общей юрисдикции, то есть всего, что можно забрать у

одних и отдать другим. Пусть радуются все, добровольно или не очень уступившие части

своего тела. Согласны?

И, наконец, последнее. Учитывая, что головы еще не пересаживают, считаю, что никаких

денег не жалко на то, чтобы рокфеллеровские врачи сделали нашим высшим

руководителям по две пересадки сердца: сначала — честное, а затем — умное. Пусть живут

на благо не только собственного кармана, но и бедного Отечества.

==============

ДАБЫ СОВСЕМ НЕ ОСКОТИНИТЬСЯ

Смею надеяться, что моему интеллигентному читателю (других прошу не

беспокоиться!) тоже претит площадная брань, прописавшаяся в последние годы на улице, в бытовом общении и даже средствах массовой информации.

Что же случилось, что густопсовый мат стал приниматься, как нечто обыденное, разве что придающее некий накал произносимому? Знакомая дама, лингвистка-профессорка, матует так, что шах некуда ставить… Видать, профессиональные навыки

сгодились. Так не учить же ее, хвойду престарелую, павшую ниже двоечника- студента, у

которого во рту меньше пакости. Возможно, за неимением ее богатого университетского

опыта.

Шутки — шутками, а между тем, гнусная нецензурщина весьма опасное явление. Потому

как, при внешней незначительности, сквернословие негативно сказывается на будущем

любого общества, опрощая его и низводя с нравственных высот на уровень мерзкой

подворотни.

Учительствуя в школе, всегда старался изживать эту скверну, понимая, что детишки

малые не разумеют, что говорят, ссорясь меж собою, а лишь повторяют услышанное при

домашних конфликтах или на улице.

Не хочу никого обидеть, но из школ, где мне довелось работать, ненормативной лексикой

более других отличались дети райцентра Белозерка. Может, оттого что райцентры иногда

впитывают в себя самое плохое: и из села, и из города. Особенно славились глупой

руганью несмышленыши — детишки начальных классов. Помнится, как я велел собрать их

267

в актовом зале, человек под двести, и внушал, что некоторые слова надо забыть, иначе их

ждут большие неприятности. Кто-то спросил: какие слова? Другой: а какие неприятности?

Видя, как тонко переглядываются учителя, я поёжился, но честно глядя в детские глаза, настойчиво продолжал:

— Понимаете, ребята, у тех, кто произносит плохие слова, за которые вас ругают учителя, начинается страшная болезнь: сначала чернеют зубы, а потом и весь рот, превращающийся в черный провал. И никакая зубная паста не поможет. Берегитесь, дорогие, у вас впереди целая жизнь, и я не хочу, чтобы наша школа выпускала уродов, с

которыми стыдно пройтись по улице…

Конечно, коллеги посмеялись, но, если кто помнит, в коридорах Белозерской школы № 2

когда-то было много зеркал, чтобы воспитанники и их наставники имели возможность

следить за своей внешностью и, кстати, хорошее украшение школьных рекреаций.

Особенно часто вертелись возле них наши красавицы; мальчики, правда, были

равнодушней. И вот, спускаясь после воспитательного часа с завучем со второго этажа, мы увидели забавную картину: там и там, возле зеркал, толпилось мальчишки, широко

раскрывая рты в надежде разглядеть что-то…

В еврейской школе, где публика была вроде интеллигентнее, меня угораздило

столкнуться со случаем, где воспитательная работа помочь уже не могла, а радикальная не

помешала. Ученик 9 класса, отлично сложенный крепыш и хороший боксер, которому

немолодая учительница велела не лузгать семечки на уроке, послал ее матом. Примерно, на тот русский пароход, куда сегодня шлет оккупантов храбрая нынешняя молодежь.

Я попросил его собрать вещи, идти домой и прислать родителей за документами. Такого

не напугаешь — ухмыльнувшись, он гордо вскинул голову и ушел. А через час в мой

кабинет вошел его папа, оказывается, хорошо известный в неких кругах. Замечу: шли

девяностые годы, и он красовался в спортивных штанах с широкими, «бригадирскими»

(если кто еще помнит!) лампасами…

Родитель предложил мне поинтересоваться у знакомых, кто он, а затем в мягкой форме

посоветовал вернуть его отпрыска в класс и извиниться перед сыном за неудобства. В

свою очередь, я попросил его все-таки забрать документы, а из уважения к гостю в таких

красивых штанах, сделаю всё, чтобы устроить его любимца в вечернюю школу, несмотря

на то, что учебный год через месяц кончается, и это довольно трудно.

— Посмотрим, — с улыбкой сказал он, — скорее не будет здесь вас, чем моего сына. И, не

прощаясь, удалился. В те годы исключить ученика из школы было, практически, невозможно. Только через детскую комнату милиции, психиатрическую экспертизу, решением педсовета. Это занимало месяцы, если не годы. Я, конечно, расстроился, и

пришлось позвонить одному человеку. Из тех же кругов, что и мой гость с лампасами, только из боссов. Еще через час вновь появился папа матерщинника, только теперь он

сослался на какую-то «непонятку», мол, я неверно истолковал его, и попросил помочь

устроить мальчика в вечернюю школу. Мы расстались если не друзьями, то добрыми

знакомыми, а его сын, хотя уже прошли годы, при встречах всегда здоровается.

Особенно переживал эту историю раввин, трепетно относящийся к каждому

воспитаннику еврейской школы. Пришлось пояснить, что если б конфликт был погашен

мягче, то школа превратилось бы в уличный шалман, где правит бал не заведенный

порядок, а сила учащихся и влияние их родителей, что, к сожалению, не редкость в других

учебных заведениях. Ребе горестно согласился.

После мемуарной части перейду к главному. Сегодня гражданское общество пропитано

самой мерзкой руганью. Мат на улице, в магазинах, на телеэкранах, на транспарантах и

биг-бордах, — когда такое было слыхано? Заполонившая нас похабщина имеет свои

психологические особенности. Прежде всего, она затягивает. Вы не замечали, когда в

приличной компании кто-то заводит «мать-перемать», остальные, робея делать ему

замечание, являются заложниками, как бы соглашаясь с услышанным и становясь с

матерщинником на одну доску? Страшно не терплю такие ситуации.

268

Даже когда по отношению к врагу (из лучших патриотических соображений!) звучит грязная ругань, это делает всех группой грязных гопников, а не борцов за правое

дело! Ведь это не легкий маток в исключительно мужской офицерской кают-компании, а

бездумное осквернение святых для нравственного человека понятий: женщины-матери, физиологических органов, участвующих в воспроизведении потомства, и многого, столь

же значимого для нормального общества.

Когда в фейсбуке учительница из Скадовска посылает, кого душа ее просит, на женский и

мужской органы, это мощный сигнал для ее учеников брать пример со школьной босявки-воспитателя.

Похоже, мы перешагнули нравственную красную черту, сами того не заметив. Впасть в

скверну легко, вот выбираться оттуда трудно и потребует много времени. Только не

верьте, что мат — язык войны, как заявляют некоторые. Лозунг воевавших со Штатами

стран, даже невысокой социальной культуры, обходился без мата, типа: «Янки, гоу хоум!»

— и этого, при наличии воли и решительности, было достаточно.

===================

НЕ ВЕЗЕТ СО СЧАСТЬЕМ — СТАНЬ ЕГО ИСТОЧНИКОМ ДЛЯ ДРУГИХ

Помните фильм "Доживем до понедельника"? В нем идет речь о главном — простом

человеческом счастье. И четко звучит: счастье — это когда тебя понимают. На первый

взгляд красиво и даже бесспорно, на деле — понимание важно только для тех, кого не

понимают. Меня, например, дома понимают, и даже больше, чем надо…

Как по мне, счастье — это быть кому-то нужным. И чтобы кому-то было нужно то, чем

занимаешься ты, что делаешь, чем живешь.

У каждого возраста свое понимание счастья.

Счастье молодого человека — когда ему очень хорошо, счастье пожилого — когда ему не

очень плохо.

Счастье для стариков — нормальный стул и хороший сон, а для молодых — быстрое

восстановление после бессонной ночи.

Впрочем, есть счастье общее для любого возраста. Когда мимо тебя проносят тело твоего

врага, а не твое — мимо него; это счастье для молодых и старых…

Счастье — это то, что тебя радует сегодня и, даст Бог, не оставит завтра. Это — удар молнии

по неприятностям, луч солнца в пасмурный день. Гумилев, сын Гумилева и Ахматовой, говорил, что не помнит дня, когда он был бы счастлив. Врал по-черному! Я интересовался

его биографией — низкий тип, нравственная пародия на своих благородных родителей, пакостивший близким и бывавший счастливым лишь тогда, когда другим, рядом с ним, было хуже.

Материальные трудности — плохо. Избыток материального — того хуже. Ты у всех на

прицеле как возможный донор. Утрачивается вера в бескорыстие близких. Апатия, уныние… Не к чему стремиться, особенно, если далек от духовной стороны жизни.

Когда умирает мама, понимаешь, как был счастлив, когда она была жива. То есть, чаще

всего осознаёшь свое счастье, когда его теряешь. Потому что найти твое счастье — может

любой, а вот потерять его — только ты.

Счастье надо ценить и не проходить мимо, даже когда оно малюсенькое и еле брезжит на

горизонте. Главное, распознать его вовремя. Пока оно не испарилось. Немножко

получишь сегодня, потом — завтра, а после Бог, наконец, расщедрится — и как даст тебе по

заслугам! Мало не покажется…

269

Наиболее счастливые периоды: первые годы после войны. При Брежневе был застой — не

понимали своего счастья!

Сегодняшние "счастливцы" — всякая бестолочь, рискованная и всеядная, которой в

стабильные времена даже не снилось прорваться.

Дойдя до потолочных результатов, вернее, понимая это, человек деградирует. Отсюда

вывод: ты счастлив на пути к чему-то, но не по достижении цели.

Уровень притязаний личности зависит от её развития и интеллекта. Понял, что стать

счастливым тебе не дано — осчастливь другого! Это один из верных способов испытать

хотя бы минимальное, рикошетное счастье.

Вспоминаю историю, описанную одним эмигрантом. Про безнадежно больного

миллионера, который в инвалидной коляске, в сопровождении охранников, разъезжал по

Нью-Йорку, раздавая встречным по 100 долларов. Брали не все, лишь те, кто нуждался. И

никто не пытался отхватить побольше купюр. У людей был счастливый день, а миллионер

оставил по себе добрую память — такие вещи не забываются и про них рассказывают даже

внукам.

Представил себе: а если бы кто-то решился так сделать у нас? Его бы с коляской

перевернули — никакая охрана не помогла бы!

Билл Гейтс, который отдал на благотворительность половину своего состояния и

подумывает так же поступить с другой. Мэр Бломберг — 100 млн. долларов на борьбу с

курением, а шире — с губительным раком. Вот оно счастье — иметь возможность так

делать!

Есть и другие определения счастья. Например, ощущение облегчения после

благополучного завершения жизненных тягот. Разродившаяся женщина. Вернувшийся к

нормальной жизни наркоман. Выход из тюрьмы. Демобилизация — ты вновь свободен!

Огромное счастье — известие о том, что поставленный тебе или твоим близким диагноз

оказался неверным — вы здоровы!

То есть счастье — когда прекратились несчастья!

В детстве я был счастлив, когда мама после долгих уговоров купила мне блестящий

перочинный ножик.

Кстати, мысленно проведите эксперимент: вспомните, сколько раз в жизни вы были

счастливы? Беда, когда нормальному человеку мало чего припоминается.

И последнее. Иногда счастье в том, чтобы не понимать и не отдавать себе отчет, насколько ты несчастлив. И люди, которые тебя "просвещают" по этому поводу, берут

большой грех на душу. Отсюда все революции и другие волнения и смуты.

Считается, что счастье трудно измерить и взвесить, но вот у акушеров это обычно

получается…

Не стоит искать счастья, когда оно уже и не ищется. Не поленюсь повторить: Не

получается со счастьем — стань его источником для других! Поверь, это еще как здорово!

==============

270

ЧТО БЫ СКАЗАЛИ ГИППОКРАТ И АВИЦЕННА НА ЭТО?

С человекообразным красавцем на фото произошла странная история. Если кто не

узнал, это пан Владимир Бондаренко, пятижды нардеп, "Батькивщиновец", руливший

Киевом после Майдана гидности в должности главы КГГА. Рулил так, что выгнали с

треском, зато вписал в бесцветную биографию советского чиновника четырехмесячное

руководство столицей суверенного государства.

Как и другие уважаемые люди, тяжко пахал в комсомольских и партийных органах, воспитывая молодежь в духе объединительного интернационализма. И лишь на закате, осознав всю правду жизни, ступил на стезю патриотичного национализма, так не

хватавшего украинскому народу, закабаленному преступным советским режимом

строительством школ, больниц, дорог и запуском спутников куда надо и не надо.

Так вот, с пожилым адептом идей Бандеры и Донцова случилась беда, ставшая

достоянием широких кругов патриотичного сообщества. Пана экс-мэра, явившегося в

частную клинику "Добробут", обслуживающую любимцев денежной фортуны, физически

оскорбил врач. Причем, в изощренной форме. По словам потерпевшего, утром 8 ноября

ему удалили жировик на спине, назначив прибыть к 15.30 на перевязку:

"Я прибыл на манипуляцию вовремя, — пишет в ФБ дисциплинированный пациент, — врач

Елизаров Вадим Валентинович начал снимать повязку, а медсестра, которая его

ассистировала, говорила только на русском языке. Я попросил соблюдать требования

Конституции Украины в лечебном учреждении и получил ответ о том, что они будут

говорить так, как захотят", — написал Бондаренко.

Как патриот избранного дивизиона, типа старой Фарионши, вкупе с молодой Ницойшей, политик не мог вынести такого глумления… Отбросив всякие мысли о жировике, он

271

захотел покинуть скорбную обитель "русского мира" в украинской поликлинике, но не

тут-то было…

"Я не захотел терпеть это, поднялся с места и пошел к двери. В спину я почувствовал

оскорбления, выкрики, а потом удар ногой и ругательство, чтобы я шел прочь. Вслед в

коридор была выброшена моя одежда…"

Потрясенный экс-мэр обратился в полицию, в меддепартамент КГГА и Ассоциацию

медиков Украины. Хотя достаточно было излить душу в ближайшей мацепекарне, а не

отвлекать людей, занятых битвой с ковид-19. К его разочарованию, выяснилось, что 49-летний хирург Вадим Елизаров был участником событий Майдана, пошел добровольцем

на Донбасс и полтора года служил в составе 59-го мобильного госпиталя, так что

чиновнику, отращивавшему в те времена жировики на спине, обвинить офицера-атошника

в отсутствии патриотизма трудно. Но разве это снимает вину с защитника Украины, поднявшего руку — простите, ногу! — на насиженный зад защитника украинской мовы?!

Оставим языковые проблемы для мовознавців, но в этой истории впечатляет другое.

Человек пришел за оказанием медицинской помощи. Казалось бы, его должен

интересовать собственный жировик и болезненные ощущения при снятии присохшего

бинта, ан нет — он прислушивается, на каком языке говорит сестрица с доктором и, вместо

"спасибо" за перевязку, учит их, как общаться на рабочем месте! Это ж какая сорняковая

популяция взросла в Украине за годы суверенности! Одна швыряет мелочь в лицо

кассиру, другая пугает детишек в детсаде, третий — вообще, получает пинок в зад за

скромное замечание… Люди добрые, вы верите, что это происходит с нами, в нашей

стране и в наше время? Может, пора проснуться?!

Конечно, в жизни бывает всякое, но автор этих строк на стороне любых страдальцев за

притесняемую мову. Независимо от того, русская она или украинская. Мне даже кажется, что, знай Бондаренко военный путь доктора, он бы простил его горячность в виде удара

по загривку или холке. Но отхватить за многолетнее служение "Батькивщине" жалкий, простите, поджопник — выше нравственных сил любого, уважающего себя, националиста, и я его понимаю.

Как понимаю и хирурга-атошника. Квалифицированный медик счел, что голова пациента, забывшего, что он в больнице, а не в кресле городского головы, сидит в его заднице, по

коей и нанес вразумительный удар нижней конечностью. Не пачкать же руки в перчатках

битием по отхожему месту!

=============

УРОКИ ПЕДАГОГИКИ

(чтобы дети не оказались за решеткой)

Уже много лет, как нет со мной моей любимой мамочки, Рахили Абрамовны Бронштейн.

Царство ей Небесное и земля — пухом, но за это время не было ни одного дня, чтобы я ее

не вспомнил. По профессии она была агрономом, но в душе — великим педагогом…

272

Честно говоря, насколько я любил маму, настолько же не переносил своего

старшего брата Бертольда… Правда, я лично его не знал: он умер от воспаления легких

задолго до моего рождения, когда был с мамой и бабушкой в эвакуации. Но, Господи, сколько же раз, когда я делал что-то не то, мамочка в сердцах упрекала меня: — Бертик бы

так не поступил никогда!

Когда я приносил из школы «четверку», то тут же узнавал, что Бертольд

(который умер пяти лет отроду!) учился бы, разумеется, только на «пять» …

Но самый страшный случай со мною произошел, когда я стянул на горпочтампте

прекрасную пластмассовую ручку с блестящим металлическим пером, принес домой и

наивно рассказал маме, где ее взял. Что тут началось! Не хочу вспоминать, как она меня

впервые в жизни побила, но никогда не забуду, что было потом…

Мама взяла меня за руку, повела на почту, заставила вернуть злополучную ручку и

при этом сказать женщине в окошко:

— Тетя, извините меня, я — вор, и возвращаю вам то, что я у вас на почте украл!

Если бы вы видели выражение лица моей мамы, горестно отвернувшейся при этом

в сторону, и изумление «тети в окошке», то вы бы многое поняли в мамочкиной

педагогике.

На обратном пути мы плакали вместе, мама и я. И уже придя домой, мама все-таки не

удержалась, и я узнал… что мой старший брат, бессмертный Бертик, такого бы не

позволил себе никогда!

Знаете, что такое настоящая старость? Это когда ты вдруг перестаешь ненавидеть своих

обидчиков. Прости меня, бедный Бертик, упокоившийся на давно снесенном кладбище

Ферганской долины. От тебя осталась лишь эта незатейливая история. Но ты мне очень

помог. Прости!

Ты говорила:

— проходя мимо нищего, не отворачивайся, подай, если можешь. Не твое дело, куда и как

он потратит. Человек унизился — помоги ему. И радуйся, что у тебя есть возможность

давать, а не необходимость просить;

— закон любого организма: все органы хотят писять, а выставляют только один. Старайся, по возможности, не быть им, но если надо — значит, надо;

— что нам по-настоящему необходимо, умещается в фибровом чемоданчике: документы, ценности, ложки-вилки, с чего есть-пить, гигиен-принадлежности, теплая одежда, фотографии (человеку без прошлого тяжко ориентироваться в настоящем), да пара

памятных вещичек. Всё остальное: дома, книги, мебель, шикарные авто и всякие штучки-дрючки, —украшает наш быт и комфортирует его, но принципиально — третьестепенны. В

погоне за ними часто теряется и то, что было. А в итоге: тюрьма, стыд, позор.

— богат не тот, у кого много, а тот, кому хватает. Он не только богат, но еще и свободен, что значительно дороже;

— уходи от тех, кто тебя гонит, и не бойся идти туда, где зовут;

— умей определять главных лиц своей жизни. Это не те, без которых тебе трудно, а те, кто

не может без тебя. Они не обманут и не предадут. Будь их достоин;

— не бойся порывов души, спонтанных поступков. О них иногда жалеют, но никогда не

стыдятся;

273

— избегай пользоваться советом твоего армейского командира: «На удар — тройным

ударом!». Звучит хорошо, но лучше быть адекватным. Справедливость — в равенстве двух, а не в торжестве одного;

Сегодня, мама, седьмое декабря, и я переношусь опять в далекий 1992 год, когда тебя не

стало здесь, но почему-то уверен — навеки обрела покой Там.

Прости, что мне было часто не до тебя, ведь я был такой стра-а-шно умный и постоянно

занятый… Как оказалось, вовсе не тем, чем надо бы.

Да разве мог я тогда, мятущийся по своим школам, друзьям и подругам, осознавать, насколько ты меня лучше, выше, благороднее, и что после твоего ухода ты станешь

занимать места в моей жизни куда больше, чем до него?!

А когда понял, было уже поздно. Прости.

На твоем памятнике скромная надпись, но при заказе приемщица почему-то

переглянулась с мастером.

«Спи спокойно, родная! Нам без тебя плохо. Сын, невестка, внучка».

За прошедшие двадцать девять лет, мама, не было ни одного дня, чтобы я не вспомнил

тебя.

===========

КОГО ОБИДЕЛ — ИЗВИНИТЕ

Пишу это для людей моего возраста, но очень хотелось бы знать, что думают по этому

поводу молодые.

Недавно встретил бывшую однокурсницу, в прошлом первую модницу славного

литфака нашего пединститута. Не стареют душой ветераны — на семидесятилетней

прелестнице дырявые джинсы, фиксирующие в рваных прорехах усохшие бледные

коленки… У, неисправимая чертовка!

А как вам новояз, типа: шарить, стримить, клёво, жесть, походу, заценить, прикинь, тащусь и прочие задроты с зашкварами и девайсы с гаджетами, — из уст

траченных молью, с научным и карьерным прошлым джентльменов?

Раньше слово «набить» означало, в основном, морду, а сейчас этот грубый глагол

поставлен творческой молодежью на службу благородному искусству, в сочетании с

«тату», разумеется… Глаз не оторву, вплоть до ссор с ревнующей женой, от одной дамы-бочонка, вернее, кучи острых иероглифов, снующих по ее заросшему жиром хребту и

аэродромного типа плечищам. Объясняю своей второй половине, что ничего личного –

просто мне это чудо в диковинку, ведь не девушка же из Нагасаки — наша перезревшая

соседка с синими пауками? И не в Японии, чай, живем, чтобы старухи красовались

татуировками?!

При этом, уверяю, что ничего не имею против порывов мятежной юности, стремящейся выделиться хотя бы внешне. Сам был таким, и понимаю тех, у кого все

впереди. Но молодящиеся старики, попытки остановить время, а еще лучше — обратить

его вспять, как на это смотреть?

Мне их жалко. А вам?

Представляю себе, что бы подумали мои бывшие ученики, встретив меня всего в

"татухах", да в рваных джинсах, и базлающего: "походу, клево и зацените"!)))

============

274

ЧТОБЫ НАЙТИ УМНУЮ ЖЕНУ, БОЛЬШОГО УМА НЕ НАДО

Честно говоря, люблю умных людей, и всю жизнь меня к ним тянуло, чего, к

сожалению, не скажешь про них. Не беда, с дураками тоже можно получать удовольствие.

Но всегда старался познать природу их успеха в личной жизни. Вот, к примеру, возьмем сатирика Михаила Жванецкого. Имел пять жен (из них три брака

незарегистрированных), одаривших его шестью цветами жизни — двумя девочками и

четырьмя мальчиками. Как говорится, мир им всем да любовь, если бы не проблемы с

дележкой наследства, разумеется…

Говорят, знаменитый одессит долго торил женоискательные пути, надеясь, в конце

концов, выйти на по-настоящему умную спутницу жизни. Наконец, это случилось

промозглой осенью 1990 года на открытии Всемирного клуба одесситов, где 24-летняя

Наталья Сурова, выше ростом на голову алчущего свежих чувств импозанта, разносила

гостям кофе. Как тут не обратить внимание на эффектную брюнетку в черном мини-платье и на каблуках, да к тому же на тридцать два года моложе пятидесяти шестилетнего

соискателя?

Хорошо, когда умные люди находят друг друга. Глубокий ум Натальи, перебивающейся с

хлеба на квас, не нуждается в доказательствах. Об этом свидетельствует ее выбор и

готовность подставить преданное женское плечо великому сатирику, нашедшему в ней то, чем долго пренебрегали её глупые сверстники.

Что касается писателя, то высшее проявление женского ума обрел и он, ведь его

последняя избранница охотно взяла на себя обширное домохозяйство, избавив труженика

пера от всяких бытовых забот.

После ухода в 2020 сюзерена она стала вести замкнутый образ жизни, общаясь лишь со

взрослым сыном, а на любые наследственные претензии мудро изрекала: «Зачем взрослым

детям, имеющим профессии и способным заработать себе на хлеб, рассчитывать на

материальные преференции от покойного папы? Ведь он с ними не жил даже, не

унизительно ли это?». Что тут скажешь, умная женщина — есть умная женщина.

А еще мне нравится супружеская пара Макронов, Эмманюэль и Брижит.

Оказывается, любовь со школьной парты и учительского стола, с точки зрения полевой

педагогики, бывает необычайно продуктивной. Мне, как учителю в запасе, это особенно

близко. Судите сами: сначала она учила его, выучила президентом, а теперь продолжает в

его лице учить всю Францию! Могут ли профессиональные успехи быть выше? Вот это

учительница — всем училкам училка! Разница в годах (прелестница старше своего

совратителя на двадцать четыре года) играет положительную роль — как можно

ослушаться любящую мамочку, отдавшую самое дорогое своему воспитаннику?! Умные

люди — есть умные люди.

Написал я это и думаю: может, и мне заняться такими поисками? Жена моя, как у

Макрона, старше меня на целых полтора года. К тому же, она прабабушка и меня таким

сделала. Конечно, в школе она меня не учила, зато наверстывает это в семейной жизни.

Правда, слишком уж недоверчива. Вот, говорю ей, когда у меня хорошее настроение: давай, Алла, делать всю домашнюю работу вместе! Она соглашается, а после делает всё

сама. Не доверяет мне, боится, что из нашего семейного гнезда получится казарма или

275

общественный туалет. Почему так? Потому что она или неумная, или слишком хорошо

меня знает.

Умных женщин в Израиле искать не трудно — они все здесь умные. Причем, чем

моложе, тем умнее. Мой трех четвертьвековый возраст и новенькая палочка, которую я

ношу для украшения, здесь не помеха. Раньше на костылях топал, и то не оглядывались.

Главное, что в Израиле проводятся честные лотереи. Покупаешь билеты. Ждешь.

Выигрываешь пару миллионов шекелей, а к ним непременно приз в комплекте — местная

красавица. Где, где вы, молодки, падкие на старые лодки? Иду за билетами.

========

ЭВАКУАЦИЯ

Четвертое августа 2019 года, день в день два года назад, запомнится мне навсегда. Это

дата моей эвакуации туда, где могут спасти жизнь.

В четыре утра под нашим балконом появился мощный джип с самым лучшим водителем

в мире. Он же оказался по совместительству грузчиком: не дал двум старикам

надрываться чемоданами, снес их с лестницы и уложил в автомобиле.

Весь путь в Одессу водитель пытался нас веселить, хотя последние недели мне было не до

смеха. В мое мужское естество специалисты урологии областной больницы внедрили

огромную занозу — гибкий катетер, спаситель почек и недруг страшной аденомы. С тех

пор я ощущал себя распятой бабочкой, пришпиленной к другим трупам насекомых.

Поэтому хотелось только одного: чтоб всё быстрее закончилось и меня оставили в

покое…

Не скажу, чтобы у меня что-то болело. Но слабость была неимоверная. Давила огромная

опустошенность и как ее следствие — полное безразличие. За неделю до этого доктор

Заболотный, лучший оперирующий уролог области, отказался делать мне операцию.

Сказал, что она ерундовая: надо вырезать кусок разросшегося мяса, но с моими

показателями (работа почек, давление, бешеный креатинин) он ее делать не берется. И

может помочь лишь одним: поставить постоянный катетер к почкам, с которым и

предстоит жить до конца.

Эту операцию сделали в Израиле, куда мы прилетели в 00.05 пятого августа 2019. Про

израильскую медицину не буду. Скажу лишь, что медицинские услуги, предоставляемые в

Израиле рядовым пациентам, на порядок выше того, что может получить в Украине, простите за бахвальство, любая вип-персона. Например, заслуженный учитель или даже

почетный гражданин, как ваш покорный слуга…

Палаты на четыре — пять боксов, каждый из которых за несколько минут претворяется в

реанимацию. Никаких бахил даже в предоперационной — везде стерильная чистота.

Отмечу такую деталь. Если после пересадки почек, легких или нейрохирургического

вмешательства здесь выписывают через 5–6 дней, то на пустяковое изъятие «куска мяса»

из моего грешного тела — ушло девять (!!!) дней… Вот почему, наверное, мне отказались

делать операцию в Херсоне.

Перейду к благодарностям. Спасибо доктору Заболотному, что отказался делать

операцию. Подумал обо мне, а не о том, как на мне заработать. Лучший коньяк и мое

почтение Вам, уважаемый доктор!

Спасибо израильскому врачу, завершившему операцию поздно вечером, а уже в

полседьмого утра явившемуся в мою палату. У него легкая рука, но когда меня

выписывали, доктор сказал, что благодарить надо не его, а мою жену, дни и ночи

276

находившуюся рядом. Которую не только не гнали из больницы, но даже подкармливали

добросердечные сестрички.

Спасибо моей дочери и зятю, на головы которых мы свалились нежданно на долгие

месяцы! Навсегда запомню, как она заплакала, увидев жалких, бредущих к выходу из Бен-Гуриона стариков…

И, наконец, спасибо прекрасному водителю, грузчику и просто другу, который два года

назад привез нас в Одессу, провел к консулу, объяснил ситуацию, и наши паспорта

украсила красивая израильская виза. Потому что без помощи главного раввина города

Херсона и Херсонской области Иосифа Вольфа, сидевшего за рулем, моя стремительная

эвакуация не состоялась. Шолом, Иосиф! Дай Бог счастья тебе и твоей семье!

===========

БЫТЬ УКРАИНКОЙ

Когда заходит речь об украинцах: не шпаны, натянувшей по случаю вышиванки и

ненавидящей всё русско-язычное, мне вспоминается сельская школа моей первой любви, когда, двадцатисемилетний, я возглавил большой педколлектив в тринадцать человек (!), и повел полторы сотни учащихся в бушующий океан Знаний, где только нас не хватало.

Понятовская восьмилетка, ты, может быть, лучшее, что было в моей

школьной жизни! Во всяком случае, те два пролетевших года я не забуду никогда.

Учителя были немолоды, а некоторые откровенно стары. Теперь я понимаю, как

встретили они экспансивного до́бра мо́лодца, навязанного райкомом партии и рушащего

устои привычной, размеренной жизни. Тем не менее, всё вокруг стало бурлить: немедленно рухнул (с помощью старшеклассников!) старый каменный забор, которому

было под сотню лет, грозивший обвалиться на умные головки алчущих знаний, и вместо

него появился новый металлический, ажурный. Был построен вместительный склад, где

средь нехитрого скарба школы прятался мотоцикл с коляской директора. В младшем

корпусе, располагавшемся неподалеку, забила струя — вы не поверите! — настоящего

водопровода, чего там не было от начала и до конца советской власти. А в школьном

дворе появились аккуратные дорожки из бетонных канальных плит, добытых после бесед

с начальником областного Укрводстроя, желавшим любым путем избавиться от общения с

назойливым директором, ловившем его везде, вплоть до уборной.

Мне очень хотелось украсить подворье розами, но учителя настойчиво

отговаривали: мол, разве что сутки они нас порадуют — их тут же растащат по домам

эстетствующие понятовцы. Но после беседы с учительницей биологии, скрепя сердце

одобрившей мой гениальный замысел, мы привезли розы, собрали учеников и показали

маленькое чудо: как теперь будут высаживаться цветы в родных пенатах. Сдирали с

верхней части саженца 10–15 см коры, метили это место быстро сохнущей эмалевой

краской, поясняя удивленным мелким, как теперь просто будет искать школьные цветы в

любом сельском доме. И что вы думаете — ни одной розы у нас не украли!

Так что можете представить себе, как ко мне относились селяне. Хвастать — так хвастать, скажу честно: меня там любили. И вот, прошла жизнь, а я, когда — никогда вспоминая те

дни, пытаюсь ответить на зряшный вопрос: а много ли бы я потерял, оставшись навсегда в

Понятовке? И потерял — или выиграл, живя с простыми надежными людьми, без всяких

интриг и подсиживаний, вне поля завистников, да еще на лоне чудной природы?

Моложе меня в этой школе были только супруги Чернышенко. Володя — учитель труда, и

Надя, заочница пединститута, молодая мать, воспитатель группы продленного дня.

Высокая, стройная, красивая. Говорила на украинском, но легко переходила на русский.

Мы часто разговаривали. Широко распахнутые глаза, улыбчивая, любила поэзию, знала

много стихов. Я почему-то относился к ней чуть насмешливо — наивная сельская девочка!

277

— но именно чуть. Восторженная натура, как говорят, дитя полей и лесов, она боготворила

отца и была любимой дочкой сама. Из хорошей украинской семьи. Не знаю, можно ль

назвать это дружбой, но вот взаимопонимание между нами было.

Возможно, обладала она повышенной эмпатией: чувствовала, что у меня не всё в

порядке; жил я в селе, жена — в городе. Иногда присылала по вечерам своего мужа с

домашней снедью: жареной рыбой или куском вареной курятины, что меня сильно

смущало.

В общем, были добрые и даже очень отношения, нет — нет, вовсе не то, что вы

подумали, и когда я убыл в долгое плавание по другим школам, она изредка появлялась на

моем горизонте. Со временем её семья покинула Понятовку, Надя долгие годы работала

завучем сельских школ, муж преподавал труд. Сегодня у них взрослые сыновья, оба

моряки, старший комсостав флота, есть внуки. — Но причем здесь украинцы, с которых я

начал свой рассказ? — спросите вы. Сейчас поясню.

Бывая в Херсоне, Надя изредка заскакивала ко мне. Изредка — это раз или два в год.

Рассказывала о себе, детях, интересовалась делами. Моей жене она нравилась, но

предпочитала приходить на работу, типа мимоходом. Никогда не предупреждала, возникала в кабинете, как улыбчивое светлое облако. При ее появлении, я откладывал все

дела, старался явить уважение, как говорится, старая дружба не ржавеет.

И вот как-то она приходит, разговариваем, секретарь принесла кофе. Прощаемся. А через

минуту она заходит с растерянным видом и говорит:

— Знаешь, совершенно забыла, я же пришла к тебе с важным вопросом! Ты работаешь

директором еврейской школы, наверное, в курсе дела… Я слышала, что тем, кто спасал во

время войны евреев, дают звание Праведник мира. Наверное, это и премии, и еще какие-то

привилегии…

— Зачем тебе это, Надя? — интересуюсь я.

— Да мама моя спасла одну девочку-еврейку,,

Пришлось объяснить, что получить Праведника трудно, практически, невозможно. Надо

документально доказать свое участие в спасении человеческих жизней, а это редко у кого

получается.

— Да пустяки, — легкомысличает она, — запросто докажем, только куда обращаться?

Позвонил директору благотворительного «Хеседа» Александру Вайнеру, сказал, что от

меня придет посетительница, дал ей адрес.

Уходит Надя, а у меня на сердце что-то тяжелое, вроде, как потерял себя частичку:

— Надя, Надя, милая украиночка, возвышенная Надюша, вот как оно в жизни бывает –

укатали Сивку крутые горки… Узнала, что можно поправить материальные дела, пользуясь нашим знакомством, станет теперь продвигать маму в Праведницы…

Между тем, с этой темой я уже не раз встречался. Немало людей интересовалось. Были

среди них и лица известные в городе. Как-то долго меня пытал краевед Вирлич, заглядывая в глаза в поисках единомышленника, делясь тем, как его близкие спасали

несчастных, виновных лишь в своей национальности. А когда я прохладно объяснил, какие нужны доказательства, заметно сник и больше к этому не возвращался. Трудно

дается это звание. Достаточно сказать, что в Херсонской области нет ни одного

Праведника мира. Как бы то ни было, Надя ушла, и я напрочь забыл о ее глупой затее

облагодетельствовать матушку за счет Израильского Яд-Вашема.

Прошло время, не помню уж сколько, год или полтора, снова появляется Надя. Разговор

как разговор, дети, внуки и даже положение в Украине, попили кофе, конфет отведали, прощаемся.

И снова, как в прошлый раз, возвращается моя забывчивая подружка и в своей вечной

манере говорит:

— Ой, Виталий, я снова забыла — ну просто из головы вылетело…

278

Достает из сумки пакет, развертывает и дает мне. Я долго рассматриваю, остолбенело

гляжу на нее, не веря своим глазам. Спрашиваю, можно сфотографировать? — Конечно!

(читатель увидит это фото в первом комментарии).

Надина мама, Татьяна Денисенко — первый и единственный Праведник народов мира в

нашей области! А ларчик просто открывался: спасенная девочка давно выросла, гражданка Израиля, хорошо помнит и благодарна своим спасителям. Всё тютелька — в

тютельку, доказано и признано. «Хесед» помогает Праведнице лекарствами и чем там

еще, не знаю.

===========

СОБАЧЬЯ ИСТОРИЯ

Прочитал в газете статью о самом большом состоянии, оставленном животному:

«Миллионер и кинопродюсер Роджер Доркас все свои 65 миллионов долларов оставил

любимому псу Максимилиану. Суд признал такое решение законным, поскольку при

жизни миллионер выправил Максиилиану совершенно человеческие документы.

Жене Доркас оставил 1 цент. Но она, по тем же собачьим документам, через некоторое

время вышла замуж за пса и, после его смерти, спокойно вступила в права наследства, поскольку пес, естественно, завещания уже не оставил».

Что можно сказать об участниках этой истории? Миллионер, оставивший жене цент, а

все остальное — собаке… Жена его, женившая на себе пса во имя получения наследства…

Похоже, выведена новая порода людей-животных, готовых на все, чтобы унизить другого, растоптать или просто надсмеяться. Три героя, а порядочный персонаж один — ничего не

подозревающая собака! Собачья история…

===========

279

ПРОЩАЙ НАВЕКИ, НЕЗАБВЕННЫЙ ТОВАРИЩ!

Ровно день в день тридцать лет назад, 26 декабря 1991 года, в тяжких предродовых муках

почил грозный и могучий Советский Союз, оставив после себя полтора десятка

республик, жалко барахтающихся с тех пор в безбрежном океане рыночных отношений.

Три «прибалтийские пуговицы» — устроились лучше всех, прильнув к щедрому

вымени еврососедей. Что скажешь — викинги! Правда, и там сейчас спальная зона, а все

производства советского времени (ВЭФы, РАФы и пр) накрылись медным тазом, как и

многие на материке.

Занятное дело, всего трех мерзавцев, перепивших в Беловежской пуще, хватило, чтоб развалить огромную машину, худо — бедно (но с каждым годом всё лучше!) преодолевавшую ухабы мировой истории на пути к заявленному всеобщему братству.

О покойниках — либо хорошо, либо никак, а лучше бы правду, но в кратком

некрологе много не скажешь. Ограничусь мнением лишь одного человека, которому

безусловно доверяю — математика-философа Александра Зиновьева, автора потрясших

меня когда-то «Зияющих высот» и «Катастройки». Ведь даже он, высланный из СССР и

долгие годы живший на чужбине, кого не упрекнешь в любви к советскому режиму, считал бедой и преступлением развал Союза. Нельзя было рушить здание, фундамент

которого замешан на крови миллионов, погибших в революциях, войнах и мясорубке

сталинского режима, нуждавшееся всего лишь в системных косметических и

экономических улучшениях.

Поэтому лучше о другом, более поучительном и почти забытом, и хоть

нормальные люди учатся на чужих ошибках, поговорим о собственных. Вспомним наших

кумиров того времени и обязательно расскажем своим детям, кому за сорок, чтоб делали

выводы и не клюнули на тот же крючок, что и их родители.

Как мы переживали за оппозиционера Ельцына, брошенного чей-то безжалостной

рукой в Москва-реку, а после бродившего по магазинам и заглядывавшего в метро! Целых

семеро помощников просили его не пить и не буянить, когда он освоился в Кремле и неча

было скрывать свою суть, на самом деле. Боровшийся с привилегиями (а попутно

наращивавший их для близкого окружения), он оставил после себя алчную семейку, пропив всё, что можно, и даже многое — чего нельзя…

Любимые мальчики из телепрограммы «Взгляд», открывшие нам море правды, к

которой мы не были готовы, умея лишь жадно внимать, но только не рассуждать.

Погрязнув в ней, мы возненавидели свое прошлое, без чего, как известно, проблематично

будущее. А все они, сеятели интересного и запретного, неплохо устроились. Кого-то, конечно, сжили со свету, как Листьева и Боровика, но прочие Любимовы, огрузнев от

прожитых лет и обильной пищи, по-прежнему живут и процветают.

Шустрые Шустеры и Киселевы с Ганапольскими, абортированные теперь в

Украину и нашедшие здесь рай, вместо утерянного в нынешней России…

А славные депутаты ВС, явления которых мы ждали на экранах, сражавшиеся за

нас с коммунистической гидрой и вырывавшие сладостные победы из её жадной пасти!

Блестящие златоусты Анатолий Собчак и Галина Старовойтова, Юрий Афанасьев и

Гавриил Попов, Егор Гайдар и Григорий Явлинский … Конечно, тридцать лет — это

большой срок, и много светочей демократической мысли ушло туда, где нет политических

баталий. Но все — без исключения! — успели за свою земную бытность насладиться новым

качеством жизни и вкусить спелых плодов своего участия в бескомпромиссной борьбе за

счастье трудового народа.

Отсюда вывод: меньше верить тем, кто, на словах, нас любит больше себя, и

думать собственной головой, чтоб не остаться у разбитого корыта, как миллионы наших

сограждан после кончины великого Отечества.

Спи спокойно, дорогой товарищ! Может, твоя жалкая судьба станет кому-то

ценным уроком.

280

=============

КОРОНОЙ навеяло…

В моем городе птицы не вьют себе гнезда

Тех, что есть, очевидно, с избытком хватает

Все зашло далеко и теперь уже поздно

Улетающих сдерживать стаи…

Их дома заколочены, окна разбиты

Из подполья доносится запах металла

На кладбищах валяются мертвые плиты

Жизнь отсюда сбежала

Ощутимо слабеет магнитное поле

Стало легче душе от земли отрываться

Правда, ты понимаешь, что жизнь — неволя

И лишь смерть — шанс подняться…

Тот, кто с миром ушел в необъятные дали

Кто не смог утром встать из остывшей кровати

Тот, кого мы не удержали

В своих лживых объятьях

Нас еще навестит темной ночью беззвездной

И шепнет: собирайтесь, уже слишком поздно

И под грохот сердец поманит черным пальцем –

Ваши кончились танцы…

================

ПРОГУЛКА ПО НОВОДЕВИЧЬЕМУ

281

В погожий день, в осенний день среди чужих могил

Я, под собой не чуя ног, подавленно бродил

И понял я простую вещь — проблему из проблем

Не важно, жить где, в землю лечь, а очень важно с кем

Никто из тех, кто здесь почил и нежится окрест

Хоть этот день воскресным был, по-моему, не воскрес

Мы обретем с тобой покой на кладбище ином

Где будет суждено найти нам свой последний дом

Но, как и здесь, там будет листьев желтых наст

Там будет всё — не будет только в мире этом нас

И будет вечно душу рвать глухая тишина

Зимою выпадут кругом обильные снега

Весна проснется невзначай и вновь всё зацветет

И может кто-нибудь сюда случайно забредёт

И бросит в изголовье мне увядшие цветы

Мне так хотелось бы, мой друг, чтоб это была ты…

И пусть кружится где-то рядом стая черных птиц

Хранящих в памяти земной тепло угасших лиц

==============

ЕВРЕЙСКАЯ КОМПОНЕНТА

_____________

282

«И окропит чистый нечистого, но не наоборот…» В.Б.

Вчера раввин почему-то вспомнил в разговоре свою последнюю поездку в

Америку. Он сидел в самолете рядом с господином средних лет, уверенным в себе и

коммуникабельным. Разговорились. Раввин осведомился у американца о причине его

посещения Украины. Тот ответил, что он — прокурор из штата Майями, и приехал по

международной программе оказания Украине помощи в построении правового

государства. Командировка его длилась больше месяца и вот, переполненный

впечатлениями, он летит домой.

Раввин, шутя, поздравил соседа, сказав, что по этой теме американскому

правоохранителю в Украине хватит работы до конца жизни. Однако прокурор шутливый

тон не захотел принимать, пояснив, что все им увиденное — сплошной ужас, который надо

пресекать самыми жесткими мерами.

— Понимаете, — стал он втолковывать раввину, — если я в своем штате проезжаю

мимо дома судьи и вдруг вижу, что у него появился дорогой автомобиль, я тут же

возбуждаю следствие: откуда у него с его зарплатой появилась роскошная машина? В тот

же день! И никаких отговорок, что это машина не его, а тещи, или что он взял ее у кого-то

покататься, я не принимаю. А ваши прокуроры таких вещей почему-то упорно не

замечают… В чем тут дело?

— Может быть в том, — предположил раввин, — что наши прокуроры сами катаются

в машинах не хуже? Мой брат, он раввин в Одессе, как-то говорил, что один хозяин

крутой фирмы по торговле автомобилями рассказывал ему, что некий прокурор местного

района (всего лишь районный прокурор!) приобрел у них на протяжении немногим более

года супердорогих лимузинов на полтора миллиона долларов! И вы хотите, чтобы после

этого он замечал, на чем ездят судьи, которые с ним явно в доле?!

***

Прочитал в газете Херсонского еврейского благотворительного центра «Хесед

Шмуэль» № 34 за апрель 2006 года чудный материал ко Дню Победы, посвященный

памяти отца некоего Леонида Финкеля. Привожу его (без согласия автора!) полностью:

«Отцы ушли в бессмертие» (а дети — в плагиат!)

«В 1942 году, за несколько месяцев до Сталинградской битвы, мальчишкой, я

оказался в маленьком городке неподалеку от Сталинграда, в больнице. Город немцы

бомбили нещадно. Рядом со мной лежала моя ровесница, девчонка с голубыми глазами и

смешными косицами. Не знаю уж по какому поводу, я спросил ее, что она любит. Ну что

она могла любить в своей до смешного короткой жизни: мороженое, конфеты, плюшевого Мишку? И она мне серьезно ответила:

«Я люблю маму, папу и отбой воздушной тревоги…»

Проще и страшнее о войне не скажешь…

Позже сосед-фронтовик рассказал мне схожую историю. Фашистские самолеты

разбомбили хутор. Погибли все, кроме 3-летней девчушки. С ожогом и глубоким рваным

ранением она сидела в грязи, гладила волосы мертвой матери и все просила:

«Мама, мамочка, проснись…»

Эти воспоминания много лет я ношу в себе, как старые раны носят в своем теле

пули, которые должны были убить, но не убили.

Свое стихотворение я посвящаю светлой памяти моего отца Наума Финкеля и его

боевых друзей, солдат и офицеров 515 стрелкового полка, 134 стрелковой дивизии, погибших на подступах к Москве.

Леонид Финкель».

283

______________

Когда на смерть идут — поют,

А перед этим можно плакать.

Ведь самый страшный час в бою –

Час ожидания атаки.

Снег минами изрыт вокруг

И почернел от пыли минной.

Разрыв — и умирает друг.

И значит, смерть проходит мимо.

Сейчас настанет мой черед.

За мной одним идет охота.

Будь проклят 41-ый год

И вмерзшая в снега пехота.

Мне кажется, что я магнит,

Что я притягиваю мины.

Разрыв — и лейтенант хрипит,

И смерть опять проходит мимо.

Но мы уже не в силах ждать.

И нас ведет через траншеи

Окоченевшая вражда,

Штыком дырявящая шеи.

Бой был коротким. А потом

Глушили водку ледяную,

И выковыривал ножом

Из-под ногтей я кровь чужую.

Честно говоря, этот материал меня тронул до слез… Какой чудный, щедро

усыпанный ярчайшими метафорами текст! Трогательная история о малышке-сверстнице, любившей отбой воздушной тревоги… Потерявшая всех родных трехлетняя крошка, гладящая волосы мертвой мамы…

Какие же талантливые люди живут рядом с нами! — думалось мне. А изумительное

стихотворение, которое сын ветерана посвятил своему покойному отцу?! Как мне, учителю русского языка и литературы, не откликнуться на этот подлинный шедевр! Ведь

должен же кто-то оценить по заслугам такое в высшей степени достойное литературное

событие?

И я сел и написал свой скромный отзыв. Но редактор почему-то не сильно хотела

его публиковать, так что он вышел лишь в № 36 через два месяца. Вот как он выглядел на

странном сером фоне:

Реплика.

_______

«К сожалению, чудные стихи «… Мне кажется, что я магнит…», опубликованные

в материале «Отцы ушли в бессмертие» в 34-ом номере «Хесед Шмуэль» и посвященные

неким Леонидом Финкелем своему отцу и его боевым друзьям, погибшим в боях на

подступах к Москве, на самом деле принадлежат не ему, а прекрасному поэту-фронтовику Семену Гудзенко.

Жаль покойного отца плагиатора и стыдно. Чужое не дарят».

В.А.Бронштейн.

____________

284

Между тем, эта история не так проста, как кажется на первый взгляд. Разумеется, текст «Отцы ушли в бессмертие» тоже украден где-то. Уровень наглости плагиатора

потрясает, но будем снисходительны: к чему ни приводит безотцовщина…

А вот оправдывать редактора газеты, даму с высшим образованием, труднее. Ведь

это стихотворение — не просто одно из сотен тысяч о Великой Отечественной. Оно

общеизвестно и, по праву, входит в десятку лучших, где: «Ты помнишь, Алеша, дороги

Смоленщины…», или прославленное «Жди меня»; его вообще стыдно не знать, а уж

литературному работнику — и подавно. Назвать его своим — сродни тому, чтобы

попробовать изменить авторство «У лукоморья дуб зеленый…» или «Буря мглою небо

кроет». Короче говоря, имеем с одной стороны — вопиющую наглость, с другой — такое же

невежество.

Хуже другое, что подействовало на меня больше всего. За два месяца ни один из

полутора тысяч читателей этой газеты не заметил явного плагиата! Где же он, уровень

хваленой еврейской интеллигентности?! Неужто полностью переместился географически?

***

На теме

возвращения улицам их исторических названий

, в частности, о том, как

это делалось в Одессе, стоит остановиться подробнее. Считаю уместным привести

выдержку из интервью Одесского городского головы Э.Гурвица еврейскому журналу

«Лехаим», февраль 2008 года:

«… КГБ на Еврейской улице оказался по судьбе. Эта улица была Еврейской до

революции, а потом как только она ни называлась, — мы же вернули ей старое название.

И оказалось, что на этой улице находятся, во-первых, городская прокуратура, во-вторых, областное управление милиции и, в-третьих, областное управление КГБ. Об

этом доме так и говорили: «Со второго этажа видно Колыму».

Руководству КГБ это переименование не понравилось, и они на бланках написали:

«переулок Грибоедова», где у них был вход в отдел писем. Когда мне это доложили, я

переименовал переулок Грибоедова — в Шухевича! И когда управление КГБ оказалось на

улице имени человека, который убил кучу кагэбистов, они сразу поняли, что на Еврейской

лучше. Видите, бывает что-то хуже евреев…»

Что тут скажешь?! Ключевые слова: «я переименовал». Не будучи сторонником

теории, согласно которой каждая нация имеет некоторые только ей присущие качества, я

все же не думаю, что так уж был неправ писатель-демократ Короленко, большой друг и

защитник евреев, когда уже после революции, вдоволь налюбовавшись поведением

евреев-чиновников на руководящих должностях, скрепя сердце, назвал это «еврейской

наглостью».

Когда один еврей, мэр Одессы Гурвиц, самолично переименовывает улицы

украинского города, а другой еврей, мэр Херсона Сальдо, уже вторую каденцию никак не

решится вместе с депутатами горсовета вернуть херсонским улицам их исторические

названия, — вот это и есть, на мой взгляд, типично еврейская наглость.

_____________

ПИСЬМО ДОЧЕРИ

Посылаю тебе шесть старых семейных фотографий. В Каббале цифра 6 — необычная

цифра. Так что…

285

Я предлагаю тебе (когда делать будет нечего)

Немножко заняться мистикой (но — переходящей в явь)

Итак, дорогая, дождись наступления вечера

Зажги свечу и на стол ее поставь.

Соберись, успокойся, будь, моя доченька, умницей

И этот листок осторожно перед собой положи.

Кстати, заметила ль ты, что в комнате стало темней, чем на улице, И пламя свечи отчего-то странно дрожит?

Перед тобою шесть снимков. Такие разные лица

Всего их четырнадцать. Тринадцать навеки спит

А вот девочка, что слева внизу, твоему папе часто снится

Помни, Раечка — ты звено в этой вечной цепи.

Знаешь, я тоже долго разглядывал эти фото

Грустные лица, в которых было когда-то немало огня

И в какой-то момент меня будто бы озарило что-то

Понял я, что и ОНИ ВНИМАТЕЛЬНО ГЛЯДЯТ НА МЕНЯ.

Между прочим, этих людей жизнь основательно била

Ты не поверишь: лишь трое в своей постели остыли

286

Да и у остальных давно с землею сравнялись могилы

Если могилы у них вообще когда-нибудь были…

Но бояться их все же не надо. Еще раз в снимки вглядись

Ты видишь, как проступают на каждом родные черты

А это значит, что в них ТЕПЛИТСЯ ПО-ПРЕЖНЕМУ ЖИЗНЬ

Потому что залог их бессмертия — это, Раечка, ТЫ!

Вот и вечер прошел. Канули сумерки в ночь

Я не верю, что этой истории будет когда-то конец

Просто в далеком Израиле живет почему-то дочь

И морочит ей голову ее неумный отец…

=============

БЫТЬ ЕВРЕЕМ. ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

Дорогие друзья! Сейчас, накануне Рош га-Шана, еврейского Нового года, который

у многих вызывает недоумение: почему евреи отмечают его ранней осенью, а не зимой, как это делают нормальные люди, � поделюсь с вами мыслями, что отличает моих

соплеменников от граждан других национальностей.

А отличия такие действительно есть. Еще в детстве я узнал, что евреи пишут

справа налево, и когда спросил мамочку, почему? — услышал легкомысленный ответ: -

наверное, им так нравится…

Потом был немало удивлен, что у евреев нет заглавной буквы — представляете! Все

имена собственные и географические названия пишутся с маленькой. Оказывается, для

евреев не существует деления на большие и маленькие понятия. Все равны в своей

малости — не в этом ли подлинное величие?! Даже Всевышний — Бог всемогущий — тоже

пишется со строчной. Что вы думаете по этому поводу? А мне это даже начинает

нравиться — не надо учить правила кого возвышать, а кого нет. (шучу, конечно).

Да и сегодня, мы ведем свое летоисчисление не от рождения человека, пусть и очень

хорошего, а от Сотворения Мира, встречая свой 5782 (а не 2021!) год.

Честно говоря, еврейство приносило мне некоторые неудобства. Быть евреем было

немножко стыдно, потому что это делало тебя как бы не таким, как все. Так что в детстве

и юности я немного стеснялся, чтоб не сказать — стыдился, своей национальности. Евреев

некоторые считают хитрыми, готовыми обмануть или подвести, трусливыми и жадными, и, соответственно, относятся к нам с легким презрением и опаской.

В армии фамилия Бронштейн и отчество Авраамович, которое у многих звучало -

Абрамович, меня иногда тоже напрягало, во всяком случае, знакомясь с девушками, я как-то избегал ненужных подробностей…

И если б мне кто-нибудь предложил стать русским или украинцем, грузином или

литовцем, я был бы на седьмом небе от счастья.

За пару десятков лет работы в сельской местности, руководя школами, я вроде

смирился с "пятым" пунктом, тем более, относились ко мне неплохо. Я имею ввиду

коллег, а не начальство, которое, как стало потом понятно, меня вынужденно терпело. А

потом я создал первую на юге Украины еврейскую школу, и еврейство, наконец, органически вписалось в мою биографию. Началась новая жизнь, не то чтобы полностью

еврейская (я до сих пор не знаю, что это такое!), но и не такая, как раньше.

287

Так, я узнал, сколько Нобелевских лауреатов — евреев, и перестал жалеть, что

родился от мамы-еврейки. А когда прочитал, сколько евреев, оказывается, были Героями

Советского Союза, то стал гордиться своим трижды орденоносным папой.

Но вот, благодаря прекрасному доктору Заболотному (не еврею), отказавшемуся делать

мне операцию (спасибо ему за порядочность и откровенность!) мне пришлось отправиться

в Израиль на лечение, и эти отличия я увидел в новом свете.

Например, в тамошних больницах не знают, что такое бахилы, без которых у нас не

пускают, хотя чистота поддерживается идеальная. Несколько раз в день моют полы

специальными машинами. Аптеки находятся в аптеках, а не в больницах. То есть, главврачи не наживаются на аптечной отрасли.

Заводить речь с лечащим врачом о сумме, которой вы готовы поощрить его

профессиональные услуги, не рекомендуется. Самые легкие последствия такой

откровенности — перевод к другому врачу.

Боксы в палатах за несколько минут переоборудуются в реанимацию, так что, если

больному поплохело, его далеко везти не надо.

Определенного времени посещения больных близкими нет. Можно приходить в

любое время, даже поздним вечером или ранним утром. А если пожелают, могут с вами

ночевать. В боксах есть для этого специальное место. Вот только во время врачебных

обходов их попросят выйти, но мою жену это не обижало. Не говоря уже, что персонал

спрашивал, не голодна ли, и предлагал откушать больничного.

О больничном питании говорить не буду. Тебя сегодня спрашивают, что

приготовить на завтрашний обед. Мясные и рыбные блюда, салаты. Может, и не ресторан, но уже не столовая.

Домашних врачей здесь не вызывают на дом, когда стал чихать или запершило в

горле. А домашними они называются, потому что с их зарплатой у многих прекрасные

дома.

Скорая помощь здесь действительно скорая. Если вызвали по пустяку — к вам тоже

приедут, но с парой сотен долларов придется расстаться. Впрочем, если повод серьезный, не платишь ни копейки — страховая медицина.

Понятие "контрафакт" в плане лекарств здесь неизвестно. Слишком большой

тюремный срок, дураков нет…

Пару слов про армию. Быть Зоей Космодемьянской или Олегом Кошевым здесь, практически, невозможно. И киборгом тоже. Так как, в случае опасности, солдат

немедленно эвакуируют. Кровью землю не поливают: земли мало, но и кровь дорога.

Солдаты пачками не сдаются, хоть и проинструктированы: если попал в плен, отвечай на

все вопросы. Твоя задача остаться жить. А наша — вызволить тебя из плена и всё, что тебе

известно, изменить, чтобы противник не получил преимущества.

Дорожное движение прекрасно организовано. На остановках электронное табло: сколько минут до твоего рейса. Маршруток не видно, они не засоряют дороги.

Общественный транспорт — большие автобусы с кондиционерами, оплата специальной

карточкой.

Многое по уму, но попадаются грязные уголки, как в нашем Херсоне. Это

особенно обидно, так как в красивой стране такие "оазисы" невольно бросаются в глаза.

Коронавирус свирепствует, более 5000 зараженных в сутки. Это в стране, где в пять раз

меньше населения, чем в Украине. Разгадка секрета — здесь в сутки проводится более

50000 тестирований. В эти дни второй раз за последние месяцы объявляется тотальный

карантин.

Все неработающие по причине Ковид-19 уже полгода получают примерно 80 % своей

бывшей зарплаты. Некоторым это даже нравится.

И наконец отличие, которое меня радует больше всего: евреи, возможно, единственная

нация, которая имеет даже то, чего она не имеет. Золотые слова Голды Меир на

Ассамблее ООН:

288

— Мы мирная нация, которая живет во враждебном окружении стран, мечтающих нас

уничтожить. Так вот, ответственно заявляю: конечно, атомного оружия у нас нет, но если

кто-то решится на нас напасть — термоядерный удар будет обеспечен!

==============

ПЯТЬ ПОХОРОНОК

На братских могилах не ставят крестов,

лежит в них, как видно, немало жидов

Братья Сокорянские

Евреи бывают разные. Одни видят среди нас исключительно плутов, богачей и

олигархов, но прикоснувшиеся к нашей нации знают, что гордится она другими своими

сыновьями — умными, добрыми, честными. Евреями по Торе, а не по изворотливости. Это

про них мой рассказ…

Работая над этой публикацией, я опросил нескольких сверстников-евреев и

убедился, что рана, полученная при изучении творчества Гоголя в 60-х годах, не зажила

до сих пор: никто из нас так и не смог забыть острое чувство жалкой беспомощности и

стыда, когда в классе зачитывалась веселая сценка еврейского погрома из "Тараса

Бульбы", а наши русские одноклассники, как нам тогда казалось, во всю смаковали

обильно встречавшееся в тексте слово "жид" и все эти "болтающиеся в воздухе еврейские

ноги в задравшихся панталонах". И, кажется, никому в голову не приходило, что речь

идет не о травле беззащитных насекомых, тех же тараканов на кухне, а о жуткой гибели

ни в чем не повинных людей…

Так было во времена моего детства, именно на таких примерах я постигал свою

национальную принадлежность и вот почему — сегодня я стыжусь этого! — на протяжение

многих лет я как-то пытался избегать при знакомстве называтьсвои отчество и фамилию.

289

Прошли годы, в нашей жизни и в жизни детей наших многое изменилось: канул в небытие

государственный антисемитизм, исчезла печально известная процентная норма для

поступающих в высшие учебные заведения и даже куда-то пропала пресловутая, "пятая

графа" из наших анкет и паспортов.

Графа исчезла, а люди остались: и те, кто привык носить ее как клеймо, и те, кто скучает

по полюбившейся роли верховного судии и вершителя еврейских судеб. Вот и

вспомнилась мне история, передававшаяся когда-то в еврейской среде шепотом, из уст в

уста и, в конце концов, ставшая легендой. Об известном ректоре медицинского института, изрекшем крылатую фразу:

— В моем институте будет учиться столько евреев, сколько их трудится в шахтах

Донбасса!

И о том, как зачислили в этот институт еврейского паренька, не набравшего на экзаменах

нужного количества баллов, но пробившегося на прием к ректору и предъявившего

трудовую книжку шахтера. Рассказывавшие эту историю почему-то дружно умилялись: и

находчивости незадачливого абитуриента, и порядочности ректора, выполнившего данное

когда-то для красного словца обещание. Но сегодня это умиление, похоже, рассеялось, и

осталась одна только жалость. Нет, не к тем даже еврейским мальчикам-умницам, папиным и маминым вундеркиндам, обладавшим блестящими разносторонними

познаниями, но не поступившим из-за пятой графы в институт, а к нам с вами, уважаемый

читатель, рискующим попасть в руки того доктора-шахтера, пускай и еврея…

Действительно, сегодня в жизни нашей переменилось многое: уже давно из школьного

варианта текста "Тараса Бульбы" убраны наиболее одиозные места, оскорбляющие честь и

достоинство моего народа, но сказать, что успешно разрешены и все другие проблемы, связанные с национальной самоиндификацией, по-прежнему нельзя. Просто на смену

одним — пришли другие, но оттого не менее злободневные, болезненно воспринимаемые и

учениками, и учителями еврейской школы.

Возьмем преподавание еврейской литературы. Представить сегодня этот предмет без

творчества выдающегося еврейского поэта Хаима Нахмана Бялика — нельзя, как и весь его

литературный вклад — без ныне широко известного "Сказания о погроме".

Что ж, посетим урок в 11 классе и послушаем учителя, читающего вслух взрослым

юношам и девушкам горькие слова:

Бесчестили пред тем, как их убили,

И в самый миг убийства… и потом.

И посмотри туда: за тою бочкой,

И здесь, и там, зарывшися в сору,

Смотрел отец на то, что было с дочкой,

И сын на мать, и братья на сестру,

И видели, выглядывая в щели,

Как корчились тела невест и жен,

И спорили враги, делясь, о теле,

Как делят хлеб, — и крикнуть не посмели,

И не сошли с ума, не поседели

И глаз себе не выкололи вон

290

И за себя молили Адоная!

Или вот эти:

И загляни ты в погреб ледяной,

Где весь табун, во тьме сырого свода,

Позорил жен из твоего народа –

По семеро, по семеро с одной.

Над дочерью свершалось семь насилий,

И рядом мать хрипела под скотом…

Может ли представить себе читатель, какой стыд, какой ужасный стыд и за свой народ, и

за себя — его современных представителей — испытывают наши юноши во время чтения

этих строк, почему они так опустили головы и избегают встречаться взглядом со своими

одноклассницами, какое всепожирающее пламя бушует в их неокрепших душах, сколь

унизительны для них тихое понимание и безропотность в глазах сверстниц…

И если стыд, по своей природе, чувство очищающее и со временем преходящее, то сила и

мощь эмоционального накала этих стихов могут и вовсе довершить то, чего не смогли

сделать даже погромщики: породить у молодых людей навсегда чувство

неполноценности. Отбросить их назад на тысячи лет, туда, откуда с таким трудом вышли

их предки — в духовное рабство…

Но как работать учителю с такими текстами: читать с ребятами на уроке или выносить на

внешкольное ознакомление? Следует ли предварять изучение "Сказания"

уравновешивающей, щадящей информацией, всеми этими статистическими выкладками

типа: сколько среди евреев было Героев Советского Союза или среди Героев Советского

Союза — евреев?

А может, просто окунуться в историю темного средневековья и напомнить ученикам

старательно забываемые сегодня нашими земляками-славянами массовые насилия татаро-монгольских орд над несчастными россиянками, а не менее агрессивных крымских татар -

над безутешными украинками? И все это — за редким исключением! — на том же фоне

катастрофического бессилия их мужей, отцов и сыновей защитить своих близких, оказать

хоть какое-то организованное сопротивление…

Но не будет ли такая информация воспринята как стандартная, вневременная и

общенациональная модель поведения личности в экстремальных ситуациях? Мол, так

всегда было, есть и будет дальше, и не нам менять устоявшийся порядок вещей, и вообще, ничего постыдного нет в том, что нормальный человек прячется, когда грубая сила губит

и оскверняет все вокруг, ведь главное — самому остаться живым, не так ли?

В этом свете унизительная пассивность еврейских мужчин в погромах, описанных

Х.Бяликом, весьма вероятно, имеет не столь простую мотивацию, как нам это

представлялось ранее: ведь более энергичные действия с их стороны, несомненно, явились бы ничем иным, как тем же самоубийством, строжайше запрещенным религией.

Все это, оговорюсь сразу, я привожу вовсе не для оправдания своих несчастных предков, ведь с точки зрения нашей Главной Инструкции никаких прегрешений они не совершили, наоборот, именно их мучители своими злодеяниями преступили все грани человеческого, мыслимые и немыслимые.

291

Скажу правду, в своих раздумьях о "Сказании о погроме", я чуть было с самого начала не

смалодушничал: принял, как мне тогда казалось, единственно верное решение — не

изучать это произведение вовсе, делать вид, что его вообще не существует в природе. И

даже поделился этим со своим духовным наставником-раввином, рассказав ему о том, что

ненавижу некоторые стихи Бялика, в которых он просто-напросто оскорбляет наш народ, и зачитав при этом вслух ранее приведенные строки.

— "Сказание о погроме"? — равнодушно поинтересовался раввин, — ну и что же здесь

оскорбительного?

Я не находил слов. Неужели молодой человек так легко смирился с подобной

самохарактеристикой своего народа?

— Все это было, и все это правда, — довольно спокойно продолжал он. — Просто наш народ

— это такой народ, в истории которого было все, и это тоже…

Не помню, о чем мы говорили после. Но чувство неудовлетворенности меня еще долго не

покидало.

Прошло время. И однажды раввин сам вернулся к этому разговору. Он попросил меня

встретиться с человеком и описать историю его семьи. Сказал, что это, возможно, будет

полезным для всех, кого обидели или могут обидеть стихи еврейского поэта.

Так в нашей школе появился гость. Пожилой, невысокого роста человек, с удивительно

доброжелательным лицом, на котором выделялись по-молодому живые, до сих пор не

выцветшие глаза, кажется, чувствовал себя здесь как-то неуютно. Поначалу он даже снял

в помещении головной убор — серую, устаревшего покроя кепку, потом, увидев наших

шумливых мальчишек, традиционные кипочки на их ершистых головках, неуверенно

надел ее вновь. Он вел себя, как человек, которому довелось попасть снова туда, куда он

уже не надеялся попасть никогда. Позже я узнаю, что, действительно, лет 70 назад он

учился в хедере, и вот снова — не та ли родная атмосфера, ну как тут не растеряться?

Я не тороплю его в свой кабинет. Пусть он рассматривает портреты, размещенные у нас

на самом видном месте. Слава Богу, это не портреты членов Политбюро, которые когда-то

красовались в каждом учебном заведении и моментально убирались в случае смерти

"партайгеноссе" или его преждевременного ухода в политическое небытие. Вы помните

тех людей с портретов, живых людей с мертвыми, как стершиеся монеты, глазами?

В нашей школе дети видят родные лица цадиков, великих праведников своего народа, выдающихся представителей разных времен, но одного могучего племени, живые глаза

которых знают все и видят все: и то, что было когда-то, и то, что происходит сейчас, и

даже то, что еще у нас с вами впереди. Если не верите, приходите к нам в школу, посмотрите сами, и вы мне скажете, что я прав.

А вот не прав я, возможно, буду в другом. Если рассказанную мне гостем историю начну

не с начала, а с конца. Представлю себе, например, мысленно карту юга Украины, проведу

условную прямую между двумя точками: бывшим селением Калининдорф (ныне село

Калининское) и моим любимым Херсоном; чуточку продолжу линию, так, километра на

два, и как раз выйду на грустный конец этой истории — к городскому кладбищу в

Камышанах.

Собственно, это кладбище — на самом деле самостоятельный маленький городок. Правда, на его тихих улочках вас не собьет быстрая машина, здесь легко дышится чистым

292

степным воздухом. Как и в любом живом городе, здесь есть свои районы, престижные и

не очень, В первых навеки поселилась благородная публика: крупные руководители, совпартработники, известные врачи и неизвестные мафиози, в последних — люди

попроще.

Именно здесь и получила свою последнюю прописку скромная супружеская пара –

Шулим Гершевич и Фейга Вольфовна Сокоряиские. Прожили они вместе, как говорят, душа в душу, ни много ни мало — 63 года и 5 дней. Очень везучие были люди. Когда-то до

войны имели большое хозяйство: кур, уток, гусей, крупный рогатый скот. Фейга была

образованным человеком, учительницей. Шулим — беспрекословным работягой, тружеником земли, покладистым и добрым. В свое время довелось ему хлебнуть лиха: воевал в первую мировую, помыкался в немецком плену. Оба они были из Винницкой

области, переехали в Калининдорф уже в 30-е годы.

Здесь следует немножко рассказать и об этом самом Калининдорфе. Говорят, селение это

было основано евреями-землепашцами еще в начале позапрошлого века. Жили люди, трудились, собирали урожай, молились в своих синагогах, растили детей. Несколько

позже появились там и немецкие переселенцы. Так что, селение было

многонациональным: евреи и украинцы, немцы и русские, — все жили здесь дружно, во

всяком случае, не мешая друг другу.

После революции — странное дело! — там почему-то создали сразу три сельсовета: еврейский, немецкий и украинский, начиналась новая национальная политика. В селе

были хедер, еврейская школа и даже два еврейских техникума, словом, учись — не хочу!

После 22 июня 1941 года, первым делом, выселили в Сибирь большинство немцев. Лишь

немногим удалось избежать этой горькой участи и остаться дома. Всех мужчин призвали в

армию, в селе оставались женщины, старики, инвалиды и дети.

Когда пришли фашисты, наступил новый орднунг: в один дождливый летний день более

тысячи евреев длинною колонной вывели из села, и больше о них никто и никогда ничего

не слышал. Просто были люди — и их не стало…

Внешне в селе вроде ничего не изменилось. Правда, еврейские дома охотно разграбили

соседи, но солнце по-прежнему всходило по утрам и медленно заходило уже

прохладными вечерами. Зима безмятежно сменила печальную осень.

Все шло, как и надо, некто Погалий, завотделом пропаганды и агитации райкома партии, оставленный для организации сопротивления, лично сам сопротивлялся не слишком

долго: в первый же день встретил оккупантов хлебом и солью, а после — служил им не за

страх, а за совесть, выдавая потихоньку уцелевших "юде". Это для нас, так сказать, информация к размышлению по поводу личной преданности официальных жрецов

большевистского режима. А вот из оставшихся в селении немцев как раз никто и не

замарался грязным пособничеством, не пошел служить в полицию, не выдал ни одного

несчастного. Так нужно ли было вообще гнать ни в чем не повинных людей на верную

смерть в холодные края? Помолчим немножко и мы в их добрую память…

Добрый украинский парубок — Семен Головченко, верный муж и всякой власти

законопослушный гражданин, самолично — подальше от греха! — отвел свою любимую

жену-еврейку с двумя малолетними детками прямиком в комендатуру и, уже выходя

оттуда (теперь холостой и бездетный), облегченно вытирал пот со лба натруженной

ладонью. Интересно, что сказал бы по этому поводу наш Хаим Бялик? Может быть, шкурничество и животная трусость мерзавцев все-таки вненациональны?

293

Как после выяснилось, наиболее активное, добровольное участие в массовых расстрелах

евреев принимал бывший шофер председателя райсовета Афанасий Ивченко, дети

которого до войны учились в еврейской школе, дружили с еврейскими ребятишками. Да и

папаша их славился по селу своей любовью к малышам и домашним животным. Так что и

здесь далеко не все ясно. Что это: паталогия или глубоко замаскированное сильнейшее

личностное чувство?

Не забудем и то, что в подвале дома местного записного антисемита-жидоеда Миколы

Бутейко более двух лет укрывалась другая еврейка с тремя детьми. И если в лихую годину

друзья на поверку оказывались далеко не друзьями, то иной раз и враги менялись с

точностью до наоборот.

Но это, пожалуй, уже к вопросу о нашем понимании или, точнее, о полном непонимании

природы человека и тайн людских взаимоотношений.

А теперь вернемся, дорогой читатель, из Калининдорфа — ныне Калининского — к нашим

супругам Сокорянским.

Совсем забыл упомянуть, что у них было шестеро детей. Не дал Господь им ни одной

девчонки, зато парни были — хоть куда! Умные, трудолюбивые, сильные, красивые, да что

я, собственно, вам рассказываю — посмотрите сами на эти снимки и скажите: разве я не

прав? (Смотрите фото!)

А лица-то у них какие разные — и это у детей одних и тех же родителей! На мой взгляд, трое из них — Владимир, Лев и Исаак — вылитые славяне, а вот Рувим и Михаил — чем не

ученики моей школы? Ну а старший, Григорий, — не пойти ли мне самому поглядеться в

зеркало?

Милые мальчики! На этих снимках вы, учившиеся в сельском хедере, в форме советских

офицеров, и пусть навечно улыбается Лева, и что-то плохое, кажется, уже предчувствует

Рувим, но сегодня лишь один из вас, мой гость, может навестить на кладбище покойных

папу и маму и прочитать на мраморной табличке скромного памятника горькие слова:

"Здесь похоронены родители пяти офицеров Советской Армии, погибших на фронтах

Великой Отечественной войны".

Эх, ребята, ребята… Разве не о вас всегда говорили, что вы хорошие сыновья? Зачем же вы

так огорчили своих несчастных родителей, прислав им не одну, не две… а целых пять

похоронок! Что ж это понесло вас, евреев, не отсиживаться в глубоком тылу, как

утверждают сегодня мордатые активисты российской "Памяти" и украинского УНА-УНСО, а отлеживаться в сырых фронтовых окопах?

И не дано вам теперь уже узнать, что самую тяжкую дорогу прошел тот из вас, кто остался

жив, вернулся с фронта, сумел согреть и обустроить всех ваших вдов с детьми, доглядеть

престарелых родителей.

Ведь вам было суждено всего лишь достойно сражаться и умереть, а ему предстояло жить

и заставить выжить ваши семьи…

И все-таки какими везучими оказались Шулим и Фейга! Судите сами, не жизнь, а

сплошное везение: во время коллективизации их не раскулачили, не сослали в Сибирь, а

всего лишь все отобрали!

А каких прекрасных сыновей воспитали, целых шестеро!

294

Война есть война, конечно, горе народное, но ведь один же вернулся живым — значит, опять везение: будет кому забрать стариков из полуразрушенного войной дома в

Калининском в свою маленькую херсонскую квартирку, приютить осиротевших

родителей.

А то, что вовремя сумели вырваться с женами и детьми своих мальчиков в дальнюю

эвакуацию, — разве не везение? Иначе и памятника не было бы на Камышанском

кладбище.

А разве не настоящая удача то, что ни один из пяти погибших сыновей не умудрился, навлекая подозрения на родителей, "пропасть без вести", будто оттуда, куда они на самом

деле попали, известия приходят по военно-полевой почте…

Слава Богy, все как надо: и похоронок ровно пять, и каждый "погиб смертью храбрых".

Одно лишь жаль: все попытки престарелых Сокорянских получить в Херсоне хотя бы

однокомнатную квартирку заканчивались неудачно.

Не смогли местные власти дать жилье родителям командира Льва Сокорянского, павшего

в 1941-м в боях на Западной границе.

Не сумели предоставить они кров отцу и матери капитана Владимира Сокорянского, участвовавшего в сражениях под Москвой и Сталинградом, освобождавшего наш Киев и

нашедшего свою гибель в недоброй к евреям Польше с выколотой бандеровцами на

высоком лбу пятиугольной звездою.

Так сложилось, что своего жилища не заслужили бедные родители ротного политрука

Михаила Сокорянского, не удосужившегося по примеру одного своего фронтового

соратника воспеть собственную "Малую Землю", зато успевшего на этой самой Малой

Земле отдать свою жизнь в неравной схватке с жестоким врагом.

К сожалению, проморгали местные начальники и с жильем для родителей 18-летнего

командира пулеметного взвода Рувима Сокорянского, младшенького, навсегда

упокоившегося в свинцовых водах литовского Немана во время его форсирования.

Вот и остается нам утешать себя мыслью, что если бы не погиб в наступлении под

Харьковом 35-летний командир дивизии полковник Григорий Сокорянский, а вернулся с

фронта и зашел на минутку к секретарю горкома партии, глядишь — и появились бы у

стариков собственные стены.

Всё, всё, всё… Понимаю, читатель уже утомлен совковой жилищной тематикой, пора и

сообщить главное: а между тем, настоящая справедливость в конце концов

восторжествовала! Где-то году в 1988-м, через много лет после смерти наших бездомных

стариков, великая держава таки не выдержала и воздала им полной мерой, присвоив имя

Сокорянских одной из улиц Калининского.

Вот ведь как у нас порой бывает: при жизни не могли выделить даже комнатки, зато после

смерти — на тебе целую улицу!

И еще вот загадка: ни одна из вдов Сокорянских после войны не вышла снова замуж. Что

это? Тотальное отсутствие женихов? Так вроде красивые были женщины… А может, просто иррациональная вера в то, что мужья живы и рано или поздно, но все-таки

вернутся домой? Ведь только один из пяти погибших на фронте братьев Сокорянских

295

похоронен в, так сказать, персональной могиле, все остальные лежат в братских, безымянных…

Не хотел бы, чтобы меня упрекали в национализме, но послевоенное одиночество вдов

Сокорянских, скорее всего, подтверждает то, что и так не нуждается ни в каких

доказательствах — верность еврейских жен.

Единственный из братьев, вернувшийся с фронта домой, Исаак Шулимович (на фото -

нижний ряд, третий справа) рассказывает о своем боевом пути, о тысячах километров

изъезженных фронтовых дорог, о горьком хлебе генеральских водителей, и я удивляюсь

вслух:

— Как, еврей — шофер командующего Говорова?

— А что здесь особенного? — щурятся в улыбке по-прежнему молодые глаза бывшего

старшины, — разве вам не известно, что у многих боевых генералов, особенно в первые, самые тяжелые годы войны, были водители — евреи?

И видя мой недоуменный взгляд, уже серьезно продолжает:

— В водителе-еврее командир, по крайней мере, мог быть уверен, что тот его не завезет, не

сдаст немцам. А ведь такие случаи бывали…

Что ж, опять мне есть о чем подумать.

Живет Исаак Сокорянский с детьми и внуками, жена часто болеет. На материальное

положение не жалуется, хотя я прекрасно знаю, как живется сейчас в Украине

пенсионерам. Вес послевоенные годы работал он рядовым шофером.

— Разбогатеть, — смеется Сокорянский, — никогда не мечтал, ставил задачу попроще: как бы

выжить.

Много лет назад, когда у нас процветали лотереи, увлекался ими и он. И до сих пор

удивляется, почему ни разу не выиграл. А я перевожу взгляд с фотографий братьев на

своего гостя и думаю, что в своей главной жизненной лотерее он все-таки вытянул

счастливый билет…

Исаак Шулимович бережно развертывает пожелтевший от времени пакет и показывает

мне фотографии своих родителей. Я долго всматриваюсь в старое выцветшее фото Фейги, и в моем воображении медленно, как фотобумага в проявителе, выплывает другое, самое

родное лицо…

Уже много лет нет со мной моей любимой мамочки, Рахили Абрамовны Бронштейн.

Царство ей Небесное и земля — пухом, но за это время не было ни одного дня, чтобы я ее

не вспомнил. По профессии она была агрономом, но в душе — великим педагогом…

Честно говоря, насколько я любил маму, настолько же не переносил своего старшего

брата Бертольда. Правда, я лично его не знал: он умер от воспаления легких задолго до

моего рождения, когда был с мамой и бабушкой в эвакуации. Но, Господи, сколько же раз, когда я делал что-то не то, мамочка в сердцах упрекала меня:

— Бертик бы так не поступил никогда!

296

Когда я приносил из школы "четверку", то тут же узнавал, что Бертольд (который умер

пяти лет отроду!) учился бы, разумеется, только на "пять"…

Но самый страшный случай со мною произошел, когда я стянул на горпочтампте

прекрасную пластмассовую ручку с блестящим металлическим пером, принес домой и

наивно рассказал маме, где ее взял. Что тут началось! Не хочу вспоминать, как она меня

впервые в жизни побила, но никогда не забуду, что было потом…

Мама взяла меня за руку, повела на почту, заставила вернуть злополучную ручку и при

этом сказать женщине в окошко:

— Тетя, извините меня, я — вор, и возвращаю вам то, что я у вас на почте украл!

Если бы вы видели выражение лица моей мамы, горестно отвернувшейся при этом в

сторону, и изумление "тети в окошке", то вы бы многое поняли в мамочкиной педагогике.

На обратном пути мы плакали вместе, мама и я. И уже придя домой, мама все-таки не

удержалась, и я узнал… что мой старший брат, бессмертный Бертик, такого бы не

позволил себе никогда!

Дорогой читатель! Я не даром так внимательно рассматривал старые фото родителей

Сокорянских. И знаете, что мне открылось? Их фотографии не нужно помещать в

журнале. Если хотите их увидеть, нет ничего проще: представьте себе на минутку

любимые лица своих родителей, папы и мамы, и можете мне поверить, это будут точь-в-точь они — главные герои этой истории.

Старики Сокорянские честно прожили долгую жизнь. Они тяжко трудились и воспитали

прекрасных детей. Их сыновья были веселыми ребятами. В памяти своих верных жен они

навсегда остались молодыми галантными ухажерами с улыбчивыми открытыми лицами, в

роскошных кожаных пальто.

— Какие состоятельные женихи, — уважительно думали родители невест. И невдомек им

было, что кожаное пальто у братьев — одно на всех! И ничего, не ссорились, носили по

очереди. Так это пальто и переходило от одного брата к другому, пока не попало к

неженатому Рувиму, которого, как оказалось, ожидала не большая любовь и мирная

семейная жизнь, а мутные воды чужого Немана.

Вот и подходит к концу эта грустная история, которая помогла мне найти новые подходы

к изучению творчества Бялика. Конечно, не в каждой семье погибали пятеро из шести

сыновей, но мне кажется, что судьба семьи Сокорянских все же в чем-то типична. Уже

много лет в определенных кругах продолжается полемика: какая нация как воевала, сколько у кого Героев Советского Союза, дважды Героев и.т.д. Честно говоря, мне

неприятно обилие на эту тему материалов в украинской еврейской прессе. А поскольку

антисемитам мы все равно ничего не докажем, стало быть, снова доказываем сами себе?

Есть вещи, которые трудно или вообще невозможно осмыслить. Суровая статистика

войны, например, показывает, что офицерский корпус, по сравнению с рядовыми

солдатами, имеет больше шансов сохранить жизнь в ходе ведения боевых действий. А в

семье Сокорянских как раз остался живым старшина, а пятеро офицеров — погибли. Но

297

что это доказывает? Ровным счетом ничего. Или — что братья Сокорянские не знали

статистики…

А заметил ли читатель, что в свое время все братья учились в хедере? Каюсь, лично я

всегда относился к хедерскому образованию несколько насмешливо, как к чему-то

довольно убогому. Но чтобы молодой полковник, командир дивизии — с хедерским

средним?! Кстати, по отзывам боевых сослуживцев Григория, он был талантливым

командиром с полководческим будущим. Наступление немцев под Харьковом это

будущее перечеркнуло. А нам осталась на память лишь его фотография.

Мне думается, и об этом я рассказываю своим ученикам, судьба семьи Сокорянских

воочию свидетельствует о том, что поэт Хаим Бялик был все же не прав. Потомки

Маккабеев не исчезли. Они есть и будут в нашем народе всегда. Но каждая нация имеет

своих героев и своих подлецов. И наш народ, увы, не исключение из этого правила.

Думаю, следует признать, что братья Сокорянские оказались куда лучшими сыновьями

для своей социалистической Родины, чем она для них — матерью. Настоящая Родина-Мать

обязательно позаботилась бы о родных и близких тех, кто отдал за нее самое дорогое -

свою жизнь.

После всех бед и несчастий средневековья, после издевательств над нашим народом уже в

сравнительно недавние времена, вклад Хаима Бялика в возрождение еврейского духа и

мужественности — трудно переоценить. Ведь именно он, поэт Хаим Бялик, открыто

противореча традиционным взглядам на самоубийство, четко назвал дальнейшую жизнь

прятавшихся и тем спасшихся — постыдной и бессмысленной! Вот они, ключевые слова

этого произведения, авторский призыв и пожелания всем, кто: Рассыпались, бежали словно мыши,

Попрятались, подобные клопам,

И околели псами…

Сын Адама,

Не плачь, не плачь, не крой руками век.

Заскрежещи зубами, человек,

И сгинь от срама!

Автор "Сказания о погроме" считает — и нам передается гражданственный пафос и

эмоциональный накал его стихов — что жить далее человеку, не защитившему свою

семью, а по крупному счету — свой род, свой народ — нельзя. И даже, более того, призывает его не просто умереть, а умереть в наиболее унизительной, животной форме:

— Сгинь, — говорит он, а это значит: — сдохни, пропади, провались! И сделай это не из

жалости к изнасилованным или убитым близким, не от боли безвременных утрат и потерь, а — от стыда, от срама — ибо с таким чувством порядочные люди не живут.

Вот это и есть главная мысль произведения и, как учитель, я стараюсь и делаю все для

того, чтобы довести до своих учеников непреложную, неразрывную связь между

"Сказанием" и появлением в нашем народе братьев Сокорянских и множества их боевых

побратимов.

298

Я дал почитать эту статью моему раввину. Через несколько дней он предложил вместе

навестить могилу супругов Сокорянских.

И вот мы на кладбище. Солнечный осенний день. Кругом желтая листва. Могила ухожена, все вокруг прибрано. С громким хлопаньем крыльев срывается с деревьев стая ворон.

Говорят, эти птицы долго живут. Но почему они так любят кладбища? Что влечет их

сюда: тишина, покой, медленное течение времени? А может, они прилетают навестить

тех, кого знали когда-то живыми?

Пусть меня простит мой читатель, я специально пишу здесь о кладбищенских птицах. Я

просто затягиваю время, потому что мне трудно рассказать вам, что мы увидели…

Наверное, кому-то помешала мраморная табличка с последним упоминанием о павших в

боях офицерах Сокорянских. Она грубо сорвана, ее больше нет.

Простите нас, Фейга Вольфовна и Шулим Гершевич! Если кому-то спустя столько после

войны мешает память о ваших мальчиках, значит — они все еще живы и им суждена долгая

жизнь в нашей благодарной памяти. А вот тот, кто сделал эту подлость и спокойно живет

среди людей, — вот он-то как раз и мертв. И нет ему места среди живых, как вашим

сыновьям-героям среди мертвых!

Весь обратный путь мы проделали молча. Лишь перед въездом в город раввин спросил, почему я пишу о конце этой истории, разве она завершена?

Он прав. Фамилии Сокорянских суждена долгая жизнь. В последний раз, пожалуйста, присмотритесь к фотографиям братьев-героев. И теперь, если вы попадете в Израиль и

случайно увидите на улицах Иерусалима или Хайфы молодых ребят в форме Цахала с

короткоствольными автоматами узи, и их лица почему-то покажутся вам знакомыми, не

удивляйтесь — так и есть, это — правнуки Сокорянские.

Что ж, у Вооруженных Сил Израиля неплохое пополнение… Эти погромов не допустят

Конец

==============

ТРУДНАЯ ТЕМА

Горький осадок оставила у меня беседа в кругу политических единомышленников, где, среди прочих, были два народных депутата: один действующий, а другой прошлой

каденции.

Странное дело, почему-то при мне в дружеских компаниях или товарищеском

застолье часто всплывает еврейская тематика. Неужели директор еврейской школы –

такая экзотика?

Один товарищ, поглядывая на меня, завел речь, что после поездки президента

Ющенко в Израиль новые обороты стала набирать тема Холокоста.

— Хотя я бы на месте евреев так много не уделял этому внимания, — сказал он. — Тем

более, по крупному счету, тема Холокоста для евреев невыигрышная, показывающая их в

истинном свете: как нацию не слишком смелую, скорее даже — трусливую…

299

За столом сразу замолчали. Присутствующие ощутили некоторую неловкость. Это

заметил и говорящий, поэтому, как бы поясняя свои слова, он продолжил:

— Что это за люди, какой еще народ позволил бы себя уничтожать, как скот на

бойне, не оказывая и малейшего сопротивления? Я как-то читал об одном концлагере -

одном из сотен! — где евреи, в конце концов, восстали, перебили немногочисленную

охрану, сожгли все вокруг и разбежались…

Так что, не надо сильно щеголять Холокостом, а нужно подумать, — тут он

посмотрел на меня, — как лучше воспитывать свою нацию, подрастающее поколение, чтобы впредь оно не было таким беззащитным, могло достойно за себя постоять.

Это я говорю не с целью, Виталий Абрамович, вас обидеть, а чисто по-товарищески, как

человек, который в жизни много общался с евреями, неплохо знает вашу нацию и

относится к ней вполне положительно. Вы согласны со мной?

Обстановка за столом несколько разрядилась, и хоть мне не очень хотелось

вступать в какую-нибудь полемику, особенно на не вполне трезвую голову, как-то

отреагировать следовало: я ощущал, что от меня ждут ответа.

Куда деваться, пришлось корректно поделиться соображениями о том, что

вопросы национального характера — материя достаточно тонкая, и прежде чем делать

какие-то выводы, следует серьезно и предметно отнестись и к самому обсуждаемому

вопросу, и к его предыстории.

Честно говоря, мне не очень понравились в устах известного политика слова

«щеголять Холокостом» и обобщения типа: «что это за люди, какой народ такое

позволит…»

С историей, когда еврейские узники восстали, я знаком, может быть, глубже, чем

об этом здесь говорилось. Речь шла, очевидно, о Треблинке, которая никогда не была

концлагерем, в понимании концентрационный лагерь — как место, где сконцентрировано

множество людей. Треблинка — это одна из известнейших в мире фабрик смерти, куда на

протяжении нескольких лет ежедневно приходил утром поезд с полутора — двумя

тысячами несчастных. Их строили на плацу, заставляли догола раздеться под предлогом

предстоящей банной процедуры, а затем вели длинной километровой колонной к месту

уничтожения.

Немецкие психологи хорошо рассчитали: голые люди обычно теряют способность

к сопротивлению, плюс вооруженная охрана, которая подгоняет их штыками и окриками.

От момента выгрузки до смерти проходило чуть больше часа. Требование раздеться

догола своей дикостью и неожиданностью людей деморализовало, многие впадали в

шоковое состояние, у них не было времени, чтобы осмыслить свое положение и что-нибудь предпринять. По разным подсчетам в Треблинке погибло от восьмисот тысяч до

миллиона людей. Так продолжалось до тех пор, пока в 1943 году один из прибывших, польский еврей, человек физически сильный, по профессии — кузнец, осознав, что

происходит, вырвал винтовку у стоящего рядом охранника, заколол его и тут же

набросился на другого. Люди мгновенно протрезвели, пришли в себя, и в течение

нескольких минут весь персонал был перебит. Восставшие сожгли все помещения, уничтожили сторожевые вышки и разбрелись по лесной округе. Отстраивать Треблинку

фашистам было экономически не выгодно, так что на этом фабрика смерти прекратила

свое существование.

Не знаю, стоит ли делать вывод о трусости еврейского народа на основании того, что среди сотен тысяч загубленных в Треблинке нашелся только один настоящий бунтарь.

Не стоит забывать, что еврейский контингент фашистских лагерей состоял в основном из

стариков, женщин и детей, о действенном сопротивлении которых говорить вообще, на

мой взгляд, не очень этично. Немногие отдают себе отчет и в том, что, с точки зрения

фашистов, любой бунтарь, заколовший штыком солдата вермахта, безусловно, преступник. Они, убийцы, действовали по приказу, то есть по закону, а он, ставший их

300

убивать самовольно, вместо того, чтобы подать на них в суд и отстаивать свое право на

жизнь, — настоящий преступник!

— Я вижу, друзья, что вы смотрите на меня, как на сумасшедшего… Ничего, сейчас

все поймете. Об одном народе мы уже поговорили, перейдем к другому.

Как назвать то, что происходит в Украине с 1990 года? Тотальное разграбление

страны? Не совсем так. Вспомните многомесячные задержки зарплат и пенсий. Кучка

мерзавцев, которая присвоила общенародную собственность, не просто всех обобрала.

Они сознательно, в самой неприкрытой форме и с особым цинизмом приняли участие в

уничтожении собственного народа, миллионов несчастных, которые из-за этих пиявок

ненасытных были лишены возможности нормально питаться или приобретать

необходимые медикаменты. Вспомните матерей-самоубийц, которые, прижав к себе

голодающих детишек, уходили из жизни, выбрасываясь из окон многоэтажек или травясь

газом. Безвинно загубленные… Зато у нескольких тысяч подонков появилась

возможность покупать дворцы заграницей или вести дома райский образ жизни. Причем, вся эта сволочь — настоящие преступники, игнорирующие и нагло попирающие

действующие законы!

А посмотрите на наш Верховный Совет! Недавно была обнародована информация, что из нынешних 450 депутатов — 423 миллионера! Скажите: откуда у них, еще десять лет

назад бычки стрелявших на улице, или вонючие колготки штопавших понезаметнее –

взялись миллионы? Откуда?!

А миллионы украинцев, которых нищета вынудила искать счастья заграницей?

Десятки тысяч Наташек — русских проституток украинского происхождения, запрудивших

Западную Европу и известных всему миру своей дешевизной и беззащитностью? Так как

же все это называется, что творится с людьми здесь почти два последних десятилетия?

Коммунисты говорят, что это геноцид, а вы как думаете?

И, наконец, главный вопрос. Здесь говорилось о том, что евреи, как скот, позволяли

безропотно вести себя на убой… Допустим.

Не будем вспоминать о том, как крымские ханы вели с наших мест караваны

украинских полонянок, ваших пра-пра-прабабушек, в свои средневековые гаремы… Как

русские бесстрашные князья, приезжая в Бахчисарай за ярлыком на княжение, спиною, полусогнувшись, вползали в татарские шатры, демонстрируя безоговорочное подчинение: вот тебе мой зад, делай со мной, что хочешь!

Возьмем то, что нам ближе. Кто восстал среди украинцев против воровского

геноцида своей нации сегодня?! Кто понес эту мразь по кочкам? Ведь у вас было не

полтора часа, как у прибывших поездом в Треблинку, чтобы осмыслить ситуацию и

понять, что происходит. Ведь не голые же вы шли все эти годы к погребальной яме!

В Херсоне некий гражданин Кульбеда (здесь слово «гражданин» я применяю в самом

высоком благородном смысле), поджег себя в знак протеста и сгорел у здания областного

Апелляционного суда. Заметьте, не взяточника судью убил, а покончил с собой…

Вот и я сейчас, в ответ на ваши вопросы, мог бы задать свои, например: что вы за

нация, которая, протестуя против преступника, убивает себя, а не его? Это что –

классическая форма украинского сопротивления: убить себя, чтобы стало стыдно

обидчику?!

Народ, с которым подонки уже десятки лет творят все, что угодно; в землю вогнали

тьмы-тьмущие, но что-то никто из вас не взял в руки топор, ружье или вилы! Ни разу не

швырнул увесистый булыжник в лобовое стекло «Мерседеса»! Не поджег ни одной

многомиллионной виллы! Не шевельнул даже пальцем в сторону своих обидчиков!

Или завезти к вам на расплод польского кузнеца — еврея?

Это очень трудная тема. Давайте не будем.

_______________________

301

ПОГОВОРИМ ОБ УВАЖЕНИИ (маленькая зарисовка с натуры).

31 июня 2005 года, Школьный двор, нарядно одетые ученики, их родители, учителя. Праздник Последнего звонка. Много ярких цветов. Четыре человека робко стоят

в стороне, жмутся друг к другу в непривычной для них обстановке

Эти никому не интересные здесь люди — дарители четырех компьютеров, евреи-предприниматели, которых сумел привлечь раввин к награждению победителей конкурса

«Год Знаний», сгоряча объявленного им девять месяцев назад на празднике Первого

звонка.

Тогда красиво получилось: я, выступая перед школой, назвал Первое сентября — Днем

званий, а раввин, как бы полемизируя со мной, провозгласил предстоящий учебный год –

Годом Знаний, объявил конкурс и пообещал победителям компьютеры.

Была создана специальная комиссия, и каждую неделю мы подводили итоги. Хотели

сделать хорошо, а получилось, как всегда — очередная глупость.

В итоге остались недовольны все, кроме четырех победителей. Одни не поверили в

справедливость результатов, другие, дышавшие победителям в затылок и ничего не

получившие, тоже были разочарованы, третьи — ученики слабые, изначально понимавшие, что им ничего не светит, были удручены весь год, понимая, что они лишние на этом

празднике жизни и знаний…

Но главная ошибка была в другом. Выраженный непедагогический характер конкурса.

Потому что любое учебное заведение по своей природе относится, прежде всего, к

духовной сфере, то есть дети должны получать здесь не материальные, а духовные знаки

внимания.

Это забота родителей, если они имеют такую возможность, дарить своим любимцам

ценные вещи. Школа в своем арсенале располагает другими способами показать свое

уважение лучшим: благодарности, грамоты, участие в выборных органах самоуправления

и пр.

Вернусь к дарителям. Они вручили компьютеры, выслушали благодарственные слова, но, по-прежнему, ни у кого интереса не вызвали. Так себе, люди, которых подписал на это

дело священнослужитель. И хоть один из награжденных старшеклассников произнес

наизусть ниже приведенный текст, они все равно были здесь лишними.

— «Есть один вечный вопрос, на который существует только один верный ответ, — с

чувством обратился счастливый обладатель новенького мощного аппарата к унылым

бизнесменам.

Вопрос этот: — Кто больше всех любит детей?

И ответ: — Конечно же, больше всех на свете любят своих детей их родители.

Вот поэтому я обращаюсь к вам, наши добрые дарители, не словами: «Уважаемые

господа, или шефы, или, как это сейчас принято говорить, спонсоры, а — Дорогие наши

родители! Уважаемые и благородные члены Херсонской еврейской общины!

Мудрые люди — это те, кто живет в настоящем, но заботится о своем будущем. Вы —

мудрые люди!

Добрые люди — это те, кто думает не только о себе, но и не забывает о других. Вы —

добрые люди!

А те и другие вместе — и мудрые, и добрые — это опять-таки вы, потому что вы —

щедрые люди. Спасибо вам!

Настоящее нашей общины в ваших надежных руках — а мы уж постараемся

обеспечить ей достойное будущее.

Добра вам, здоровья и счастья — и до 120-ти! Лехаим!»

____________

302

Слова были хорошие, тем более — сам писал, но публика вряд ли их оценила: люди

были заняты своими делами, оживленно переговаривались, особой признательности по

поводу невиданной доселе щедрости местных меценатов никто не проявлял.

Я долго думал: что это такое? Махровая неблагодарность? Бесчувственность?

Привычное равнодушие ко всему и вся? И только после дошло: иначе и быть не может –

разве у нас уважают богатых?! Большинство считает, и не без оснований, что все их

благополучие — краденое, получено нечестным путем, не благодаря своему труду, уму и

сметке, а в результате разных гнусных делишек, спекуляций и взяток, за счет того же

обворованного ими общества. В общем, становятся они богаче, делая всех других –

беднее, такая вот прижилась у нас примитивная формула.

И сколько б эта публика ни жертвовала на благотворительность, ощущение того, что все

это из нашего же кармана, как-то не проходит. Откуда тут уважение?

***

А вот что сказал автор этих строк после вручения победителям компьютеров, и его

выступление было выслушано при полном молчании. Я сказал:

«Дорогие друзья! Я смотрел на ваши лица, слышал обрывки разговоров, мне

невольно передалось ваше настроение, и я сделал вывод: никогда больше таких конкурсов

не проводить! Потому что, хотя мы и подводили итоги еженедельно, очень трудно, я бы

даже сказал — невозможно, определить истинных победителей. Наверное, потому что в

условиях конкурса нами была допущена серьезная ошибка. Стремясь, чтобы в нем

приняли участие все ученики, а иначе и проводить его не стоило, мы объявили, что шанс

выиграть имеют не только те, кто обычно отлично учится, а любой, кто сумеет в ходе

учебы обеспечить наибольшее продвижение согласно своим способностям, кто наглядно

изменит свое отношение к учебе в целом. Вот и

получилось, что лучшие ученики школы, наши отличники, остались как бы в стороне, а победителями стали те, кто дал новый

неожиданный для всех результат, сумел стать в плане учебы другим…

Конечно, мы рады, что из-за этого конкурса такие ребята у нас появились. Цель

его, вроде, достигнута, но теперь наши уважаемые отличники, у которых в плане учебы, естественно, ничего не изменилось (они так же прекрасно делают свое дело, как и год

или два назад), могут с полным на то основанием считать себя незаслуженно

обиженными.

Ценные призы у нас по итогам Года Знаний, согласно правилам конкурса, получат

не те, кто этими знаниями обладает в большей степени, а лишь те, кто показал

наибольшую волю и стремление к знаниям…

Стремясь уйти от такой несправедливости, я принял решение, в качестве

некоторого утешения, сделать нашим отличникам, обделенным материальными

результатами конкурса, небольшие скромные подарки: вот эти прекрасные книги-энциклопедии из разных отраслей знаний.

А теперь главное. Дорогие друзья, наши любимые воспитанники! Эти книги — не

просто эрзац-заменитель главных призов-компьютеров, призванные подсластить вам

горькую пилюлю несправедливости…

Я дарю их вам и одновременно включаю четкий, бесперебойный, долговременный

механизм высшей справедливости!

Пройдут годы. Много лет — 30 или 40. Компьютеры, полученные сегодня вашими

одноклассниками, давным-давно выйдут из строя или моды, а эти красочные, богато

иллюстрированные энциклопедии станут для вас дороже — даю вам в этом честное слово

вашего директора! — не только любых, пусть и самых современных электронных

приборов будущего, но и чего-то материально более ценного: например, тех же легковых

автомобилей.

Не верите? Напрасно! Я твердо, со всей ответственностью заявляю: эти книги

станут когда-нибудь для вас дороже всяких «Мерседесов» или «Вольво»!

303

Потому что, когда вы их снимите с полки и передадите своим детям или внукам, они прочитают такую надпись:

«Ученику 10-го класса Мише Зингеру — на добрую память о твоей школе. Во

всем, что касается знаний, прилежания, достоинства — ты был самый лучший!

Школа тобой гордится. Так держать!» — и внизу подписи: директор еврейской школы

В.Бронштейн и главный раввин Херсонской области И.Вольф.

Вы можете представить себе, ребята, как будут смотреть на вас ваши дети и

внуки, прочитав такую надпись?! Ведь машинами будущие поколения вряд ли удивишь…»

Когда я вручал пяти ученикам такие энциклопедии, глаза у них горели. Наоборот, родители обладателей главных призов были неприятно поражены.

— Почему бы не сделать такую же надпись хотя бы на инструкции к компьютеру

моему сыну? — мрачно поинтересовалась при мне у раввина мамаша одного счастливчика,

— мне кажется, своей демагогией директор принизил полученные настоящими

победителями высокие призы. Мы тоже хотим что-нибудь показать нашим внукам!

Раввин посмотрел на меня. Я был сдержан:

— Ваш мальчик хорошо поработал в этом году. Компьютер — прекрасная за это

награда. Думаю, этого вполне достаточно.

Учителя после торжественной линейки оживленно переговаривались в

учительской. Часто звучало слово «компьютер».

— А что бы вы выбрали для своих детей? — поинтересовался я у коллег.

— Конечно, компьютер! — уверенно бросила молоденькая англичанка. Зрелые

педагоги тонко переглянулись.

=============

* ЧТО ТАКОЕ ХАБАД

Из моего выступления на торжественном открытии семинара директоров еврейских школ

в Москве 9 октября 2002 года:

Мудрые люди считают: тот, кто находится в долгом пути, обязательно должен

находить время для небольших остановок. Чтобы внимательно оглядеться по сторонам и

увидеть: где ты, туда ли идешь, в той ли, что надо, системе координат существуешь, и

вообще — движешься ли по пути, который выбрал ты, или по пути, который выбрал тебя?

И, если все в порядке, смело идти дальше.

Вот и для меня такое, как сегодня, высокое собрание — это остановка на том пути, по которому и я, и моя школа, идем без малого десять лет.

Тогда, в самом начале, на всем постсоветском пространстве было всего лишь

четыре — пять школ Хабада. А сегодня в этом зале находятся директора, посланники и их

жены из более 60-ти учебных заведений нашего движения.

Вот что такое — Хабад.

И вот что такое — верно выбранное направление движения.

А теперь я расскажу небольшую историю из жизни нашей школы. Вообще, проработав много лет в образовании, считаю школьные истории весьма поучительными.

В них, как в капле воды, отражается все: жизнь детей и взрослых, их ожидания — и

реальность, то, чем мы дышим, и то, чем дышать не хотим…

Эта история случилась совсем недавно, в конце сентября. Но вначале маленькое

отступление. В нашей школе, да и, наверное, в других, существует одна неприятная

проблема. Как только дело доходит до 9 класса — часть детей уходит в лицеи при

университетах. Причины вы знаете: автоматическое поступление через два года в

304

высшую школу на бюджетную, т. е. бесплатную форму обучения, углубленные программы

по ряду учебных дисциплин, есть и кое-что еще…

Так вот, именно сейчас, на десятом году работы школы, мы, кажется, вплотную

подошли к решению этой проблемы: ввели по ряду учебных дисциплин лицейские

программы обучения, пригласили для этого лучших преподавателей местных гимназий и

лицеев и даже решили вопрос дальнейшего сопровождения наших будущих выпускников

в высшие учебные заведения. В общем, всю кухню я вам сейчас раскрывать не буду, лучше расскажу, как месяц назад в нашей школе городское управление образования

проводило семинар директоров общеобразовательных школ города по теме:

«Функционирование учебно-образовательной модели по схеме: «Еврейское среднее

учебное заведение — школа, гимназия и лицей в одном месте!»

Тема семинара заинтересовала многих, директора разошлись по группам, работающим по лицейским программам, а одна руководящая дама средних лет, всегда, на

мой взгляд, мрачная и чем-то недовольная, ушла по школе в «свободное плавание», явно с

целью поиска каких-нибудь «жучков».

Когда все снова собрались для подведения итогов, она выступила со слезами на

глазах, и это выступление, наверное, запомнилось многим. Постараюсь передать его

дословно.

«Честно говоря, — заявила она, — я не большая поклонница этой школы. Меня всегда

возмущало: зачем евреям с в о я школа, разве их кто-то гнал из тех школ, где они

учились? Или мало получали они золотых и серебряных медалей? Да и все эти восторги: ах, эта школа, ох, какая это еврейская школа! Чем она лучше наших? Компьютеры у них

хорошие? Так и у нас немало школ с хорошими компьютерами! Отличные учителя? А

разве в наших школах мало прекрасных учителей?

В общем, углубленное обучение, которое здесь внедряют за счет еврейской

общины, меня интересует мало. И пошла я по классам с единой целью: посмотреть, что

у них делается на самом деле. В 8-ом классе идет воспитательный час. Ладно, посмотрим, какое оно, еврейское воспитание… Дети как дети, разговор на самые

разные темы. Но вот встает маленькая девчушка и дрожащим от обиды голоском

рассказывает, как ее мучает история, описанная в последних местных газетах. О том, как в Херсонском аэропорту совершил незапланированную посадку какой-то грузовой

самолет. Конечно же, он был сразу досмотрен пограничниками и таможенниками, и

среди прочего груза обнаружили клетки с неописуемой красотой: волшебными, дивной

расцветки африканскими попугаями. Вот какое доброе чудо нежданно залетело в наш

город!

Самолет спешил дальше, но его не выпускали: на птиц не было сопроводительных

документов. То ли они потерялись, то ли их просто забыли, да так, что невинные

красавцы-попугаи стали одновременно и нарушителями госграницы и контрабандой.

Кстати, птицы это редкие и стоят дорого: более тысячи долларов за штуку.

Сопровождающего груз не было, он находился в Николаевском аэропорту, куда, как

оказалось, следовал самолет. Это совсем рядом, 60 километров от Херсона. Словом, что

там произошло на самом деле — никто не знает, возможно, просто некому было дать

взятку, и херсонские таможенники позавидовали николаевским… Во всяком случае, факт

остается фактом: прямо на летном поле клетки с попугаями облили бензином и бедные

птицы, издавая страшные крики, горели ярким факелом, затмевая лучи солнца… И это

произошло в цивилизованном государстве, в центре Европы, в начале третьего

тысячелетия!

Обращаясь к классу, девочка сказала, что не верит, что люди, совершившие

такую подлость и дикость, действовали во исполнение наших законов. Потому что тот, в ком с самого детства не воспитано уважение к чужой жизни, никогда не станет

уважать какой-то закон. И между терактами на Востоке и случаем в Херсонском

аэропорту есть общее: и там, и здесь действовали нелюди…

305

Я слушала эту девочку, смотрела на лица ее одноклассников и думала: вот оно —

главное отличие еврейской школы от других! Скажите, кто у нас еще с таким

сопереживанием обсуждал эту историю? И вообще, тронула ли она кого-нибудь из

детей в наших школах?»

Вот такой, уважаемые коллеги, произошел у нас случай, а рассказал я его вам, чтобы показать, что реакция на низость, подлость и жестокость у нас, евреев — одна, где

бы мы ни находились: в России или Латвии, в Казахстане или Узбекистане, или в далеком

Херсоне, где не сильно жалеют ни птиц, ни людей.

И если нас начинают так понимать неевреи, наше окружение в диаспоре, то это

значит, мы хорошо выполняем свой еврейский долг и главную задачу нашей нации: нести

людям свет и делать мир вокруг себя лучше. Желаю всем вам добра и счастья — мы на

верном пути!

Надо было видеть реакцию людей, находящихся в зале: их бурные аплодисменты, страстный порыв, сделавший всех единым целым, гордость на лицах участников

праведного дела… А как подходили они ко мне в перерыве, пожимали руку, высказывали

свое безусловное одобрение! В общем, я был счастлив, но без капли дегтя, увы, не

обошлось. Когда вокруг меня стих ажиотаж, подошла жена одного раввина и с мягкой

усмешкой сказала:

— Странные все-таки люди, как на них подействовала эта история! Я, например, к

животным совершенно равнодушна, выступление ваше прозвучало красиво, но понять их

чувства мне трудно…

Мне надо было, наверное, поговорить с этой молодой женщиной, матерью

нескольких детей, о любви к животным. Рассказать об обычной человеческой способности

сопереживать им, помогать в трудную минуту, нести ответственность за тех, кого

приручил. Объяснить, что человек должен любить животных, своих братьев меньших, чтобы в его сердце было обязательно местечко, которое болело, когда им плохо. Потому

что естественное рабочее состояние человеческого сердца, главный показатель его

нравственного здоровья — боль в каком-нибудь его уголке. Как говорил один философ:

— Плохо, когда сердце сильно болит. Еще хуже, если оно не болит вообще…

Я почувствовал, что она меня не поймет и промолчал. Неловко улыбнулся в ответ. И

даже немножко ее пожалел. Хочу надеяться, что у нее все впереди.

Здоровое сердце не болит. Оно только немножко побаливает…

__________________________

МОЛИТВА У МОГИЛЫ РЕБЕ

Когда заходит речь о здешней медицине, я почему-то вспоминаю свою бывшую ученицу, маленькую Аню Флейшер, которая давно уже стала взрослой женщиной, но, наверное, всегда будет помнить о своих, к счастью, редких встречах с отечественным

здравоохранением.

Почему я говорю — редких? Потому что девочке не повезло родиться в стране, где

ее послеродовые травмы считаются несовместимыми с жизнью ребенка. Зато повезло с

родителями: они сумели вывезти ее на лечение в США. С какими при этом они

столкнулись трудностями — говорить не станем, отметим лишь, что их вопрос решался на

уровне Председателя Совета министров СССР. Так что, лечили ее, в основном, там, где

это умеют делать.

306

Когда состояние здоровья ребенка перестало у медиков вызывать беспокойство, родители вернулись с ней в Херсон. Конечно, девочка росла слабенькая, но, говорят, именно таких детей родители любят больше всего.

Кстати, ее отец, зная с какими трудностями сталкиваются у нас родители с

больными детьми, одним из первых в Херсоне основал для таких случаев

благотворительный «Фонд Анны Флейшер».

В мою школу Анечку отдали, когда она уже училась в 6-ом классе. Девочка хилая, болезненная — как ей непросто приходилось в коллективе здоровых детей. Она часто

болела. Учителя поддерживали с семьей Флейшеров постоянную связь, давали домашние

задания по телефону.

А однажды она заболела особенно тяжело. Подозрения были на дифтерит, который

ослабленные дети переносят с большим трудом. Раввин в это время был в Штатах, ему по

телефону рассказали про Аничкину болезнь, и он обнадежил нас, что будет молиться о ее

здоровье на могиле Любавического Ребе. Девочка выздоровела. Перелом в течении

болезни произошел на следующий день после молитвы раввина на могиле Праведника

(!!!)

А теперь несколько слов из рассказа мамы Ани — банкира Ирины Гитиной:

— Мне трудно словами описать все это: Анечка чувствовала себя просто ужасно, ее

состояние ухудшалось с каждым часом… В тот день после обеда я была вынуждена

вызвать «скорую помощь». Она приехала быстро. Врач, пожилой еврей с каплей на

кончике длинного лилового носа, долго осматривал ребенка, мерил температуру, водил

фонендоскопом по маленькому горячему тельцу, а затем изрек:

— Да, скорее всего, дифтерит… Я сейчас напишу вам, что делать с ребенком

дальше, затем возьму у нее с горла соскобы и отвезу в лабораторию на анализ, а завтра

утром позвоню и будем решать вопрос госпитализации.

Вечером приходит с работы муж, рассказываю ему, что завтра получим анализ

подтверждения дифтерита и повезем Аню в больницу, советуемся, как все организовать

получше, а он берет в руки с буфета оранжевую пластмассовую коробочку, наподобие

мыльницы, и спрашивает: что это?

Гляжу — и глазам своим не верю: это та самая коробочка, в которую доктор брал

соскобы… Забыл, старый пердун, очевидно… В общем, мы так с мужем переколотились: поздний вечер, лаборатория уже, конечно, не работает, что теперь делать?! Смотрим, Аничке, вроде, стало лучше, дышит ровно, без хрипов, да и температура спала. Дождемся

утра, думаем, а там уж станем решать, что делать дальше…

Утром Анечка явно пошла на улучшение. Исчезла апатия, загорелись глазки. А в 9

часов звонит телефон. И старый засранец-доктор, без малейшего смущения говорит нам, что диагноз подтвердился и надо Аню вести в инфекционную больницу, где он уже

договорился и нас примут без промедления.

Я поблагодарила его за заботу и мягко попросила вернуться к нам за оранжевой

коробочкой, которую он забыл вчера на буфете. И добавила, что с ним очень хочет

говорить по этому поводу мой супруг, ждет его — не дождется. Доктор помолчал и повесил

трубку. Коробочка эта по сей день хранится у нас дома, как память о его визите. Честно

говоря, в Америке такое нереально.

Похоже, раввин не напрасно молился…

___________________

* В 1096 г. «Крест объявил войну Полумесяцу» — христиане Европы выступили в 1-ый

крестовый поход с целью освобождения Иерусалима от власти мусульман. В 1099 году

отряды воинов Иисуса захватили Иерусалим, «освободили гроб Господень». Так боролись

307

с мусульманами, что попутно всех евреев сожгли в синагоге. Вообще, убийство еврея для

христианина уже в средние века стало если не похвальным, то, во всяком случае, извинительным поступком. Вроде убийства вредного насекомого или бешеной собаки. В

православном «Житии Нила Калабрийского» серьезно утверждается, что жизнь одного

христианина равноценна жизни семи евреев. Более того, уж на что враждебны меж собой

протестанты и католики, а в одном пункте всегда сходились: в ненависти к евреям.

Чтоб далеко не ходить, маленький пример из практики современного православия. В

1990 году, уже в демократической России, проходила выставка, посвященная Анне Франк, еврейской девочке, погибшей в гитлеровской Германии и оставившей после себя

необыкновенно яркий, переведенный на многие языки мира дневник. Архиепископ

Смоленский Кирилл выразил мнение Московской патриархии, заявив, что гибель евреев в

Катастрофе имеет искупительный смысл. Что тут можно сказать? Кроме того, что после

войны Ватиканский собор специальным эдиктом провозгласил, что евреи больше не

«проклятый Богом народ» и с них отныне снимается ответственность за смерть Христа. То

есть кровью 6 млн. жертв Катастрофы мы, наконец, «расплатились за кровь Иисуса»…

* Честно признаем, что в утверждении «евреи — умный народ» — всегда

есть некоторое преувеличение. Ряд вещей, которые действительно меняли мир, придумали не мы. Например, прощение грехов за деньги (индульгенцию); автомат

Калашникова, нашедший достойное место в гербах более 30 современных держав

(представьте себе, что это за государства!); самовозжигание свечей на христианскую

Пасху в Храме Господнем в Иерусалиме — так называемое «чудо по расписанию»; день

рождения Сына Божьего, который отмечается почему-то разными конфессиями в разное

время (дважды в году!)…

Китайский порох и компас, украинский борщ с пампушками, итальянские спагетти, -

что могут противопоставить этому несчастные евреи? Единобожие, безвкусную мацу да

водородную бомбу?!

*Этот памятник находится на старом городском кладбище в почетнейшем месте

Херсонского некрополя для знаменитых и выдающихся лиц нашего края. Под ним

покоятся тела трех партизан-соратников, погибших в 1941 году в неравной схватке с

фашистами. Двое из них — признанные Герои, их именами названы улицы.

Угадайте с трех раз: кто здесь — не Герой и почему?

308

И не ошибетесь, если скажете — Носков, а не награжден — как Абрам Львович.

Вместе дрались, вместе погибли, спят вечным сном в одном месте, а наградной табачок –

врозь… Беда.

Из обращения к выпускникам школы:

«Хочу верить, что здесь вы узнали, что в жизни главное. Это:

— не на каком месте ты сидишь, а как стоишь в глазах людей;

— не сколько у тебя денег, а сколько людей тебя уважает;

— другими словами: не столько КТО ты, сколько — КАКОЙ ты…

Окружив вас атмосферой тепла, мы не забывали требовательно вглядываться в

себя, дабы никогда не подавать вам дурной пример распространенной нынче скверны: отношения к учащимся в зависимости от крутизны и статуса их родителей.

Мы никому не давали липовых медалей.

Мы никому не продавали, а вы не покупали здесь оценки.

Наша школа никогда не была ни магазином, ни офисом. Она была вторым домом.

_________

КРАСИВАЯ КОРОБОЧКА

7 сентября 2005, среда. Сегодня в школе давали на полдник импортный йогурт в

жестких прозрачных пластмассовых коробочках. В специальной нише — ярко-красное

варенье и маленькая ложечка. Дети любят красивые штучки — что тут только началось!

Быстро расхватали лакомство, с удовольствием съели. Некоторые даже умудрились

измазаться. Взрослые тоже отведали красиво упакованный продукт. Пришли к выводу, что содержание вполне соответствует форме. Вкусно.

Еду после окончания рабочего дня в школьном автобусе, смотрю: худенькая девочка, ученица 3 класса, держит в одной руке — сумку с ученическими принадлежностями, в

другой, заботливо прижимая к груди — заветную коробочку с йогуртом.

309

— Куда везешь? — спрашиваю. — Домой, маме.

Уточняю состав семьи, материальное положение. Вроде все в порядке, не бедствуют: папа

— моряк загранплавания, мама работает, есть еще маленький братик. — Чего ж ты сама его

не съела, — говорю, — не нравится тебе, что ли? — Да нет, нравится, — отвечает девуля, — но

мама так его любит…

Сидящая рядом со мной учительница тихо говорит:

— Боже мой, как я завидую ее маме! Так воспитать свое дитя… Вы только подумайте, Виталий Абрамович, сколько в нашей школе детей, сколько работников — а о своих

близких подумал только этот ребенок! Какая сейчас пошла жизнь — никто никому не

нужен, каждый сам за себя, а вот ее мамочке очень повезло: есть на свете человек, который о ней думает, более того — готов во имя нее отказаться от чего-то нужного

самому …

Я сидел, слушал ее, смотрел в окно и молчал. В моем нарядном кожаном портфеле, щедром подарке жены раввина на шестидесятилетие, в нижнем уголочке была заботливо

уложена точно такая же красивая коробочка. В этот день презенты своим близким везли

из школы два человека. Девочка из 3-го класса — для мамы и пожилой директор — для

жены…

===========

ИСК «СУПРУГИ БРОНШТЕЙН ПРОТИВ ГОСУДАРСТВА ИЗРАИЛЬ»

Наблюдая за полемикой на телеканалах, внесу и свои пять агорот про вакцинацию.

Споры о действующих и недействующих вакцинах привели к научному феномену, где

политологи разбираются в таких вопросах лучше вирусологов.

Поделюсь с тверийскими земляками своей болью: мы с женой глубоко раскаиваемся, что

пошли на поводу агрессивного израильского минздрава и, как большинство здесь, сделали

прививку «пфайзером». Вчера были на приеме у известного адвоката, и он взялся за

юридическое сопровождение иска: «Супруги Бронштейн против государства Израиль».

Сказал, что имеем все шансы выиграть и поиметь приютившую нас страну на пару сот

тысяч шекелей.

Когда нас пригласили на первую прививку, мы очень обрадовались, ведь ничто не

предвещало такого исхода. Лишь после второй, внимательный к местной прессе автор

вычитал, что у «пфайзера» могут быть отдаленные последствия: снижение половой

функции и ограниченная способность к деторождению, начиная с 75-летнего возраста…

Тут я-то и встрепенулся: как же нас не поставили об этом в известность раньше?! Ведь мы

и приехали сюда с единственной целью: заиметь чудного еврейского ребеночка, а то и

парочку сразу, так как наши украинские, по месту рождения, отпрыски давно выросли, а

здесь нам бы хотелось тоже обзавестись прочной корневой системой. Увы, не срослось…

Ну и, строго по секрету: только прочитал про ослабление функции — вы не поверите –

сразу его и ощутил, жена не даст соврать! Так что ж это Израиль с нами, бедными, сделал, причем, без должного оповещения и подготовки к столь скорбным последствиям!

В общем, подаем иск на хаци-мильйон шекелей (500 000 морального ущерба) и

дополнительные преференции, в виде оплаты виагры, исходя из потребности на каждый

день недели, без субботы, естественно. Плюс, стесняюсь признаться, коварное

государство должно взять на себя оплату дорогущих местных путан, единственно

способных вызвать прилив физиологического энтуазизЬма у приехавших издалека

старцев, попавшихся на крючок бесплатной вакцинации…

Держись, Израиль, мы не дадим тебе соскучиться!

310

===========

ЭФФЕКТ СЛОВА

* «Вначале было слово…». Боюсь, оно будет и в конце, потому что сильнее его ничего

нет на свете.

Слово обладает уникальными качествами: информационными, коммуникационными, эмоциональными (вызывающими те или иные эмоции), — в общем, ряд этот можно

продолжать и продолжать дальше.

А какой завораживающе-мистический эффект имеют некоторые слова…

Давно заметил, что если любое высказывание, пусть даже самое бесцветное, приписать

знаковой для нас личности, оно мгновенно преисполняется новым значением и более

глубоким смыслом. Приобретает повышенную достоверность, подавляет волю человека

к малейшему сомнению в услышанном. Примеры? За ними далеко ходить не надо.

Если кто-то из родственников или близких вам людей невзначай расскажет, как ваша

любимая покойная матушка была к нему добра, помогала в трудную минуту, гордилась

своим сыном (вами, естественно), то вы, помимо своего сознания, мгновенно

преисполнитесь добрыми чувствами к рассказчику; более того, когда через какое-то время

он попросит оказать ему какую-то услугу, отказать вам будет куда как непросто…

Ну, это всего лишь одна грань нашего восприятия. А как воздействует на нас все, имеющее высокоавторитетное авторство!

Могу смело утверждать: большая часть вещей, высказанных великими людьми, нами

воспринимается с пониманием. Если эти люди, на наш взгляд, соотносятся с понятием

«враг», то все их утверждения встречаются в штыки. При этом, особое влияние

оказывают на нас не столько мысли, сколько фамилия автора.

Мне не раз приходилось для пущей убедительности подписывать собственные

высказывания фамилиями известных людей. Впервые так сделал я еще в армии, когда

готовил для командира доклад на армейский семинар о роли и месте офицера в

современных вооруженных силах. Тогда я взял эпиграфом слова А.В.Суворова из «Науки

побеждать»:

«Хороший офицер мне даст хорошего солдата. Хороший солдат — победу!»

И никому из присутствующих старших офицеров — от майора до генерала! — и в

голову не пришло усомниться в авторстве высказывания, наоборот, начальник

политотдела попросил моего командира повторить эту бесценную мысль, чтобы

присутствовавшие могли записать ее для более глубокого осмысления и дальнейшего

применения. Уверен, что все они читали Суворова, но услышав из уст моего

подполковника подобную банальщину, никто в ней и не посмел усомниться. Всех

гипнотизировала фамилия фельдмаршала. Если бы мой шеф произнес те же слова, но

прибавил, что так считает его кодировщик, с двумя курсами высшего учебного заведения

за плечами, вряд ли они бы произвели на всех такое впечатление. Во всяком случае, начальник политотдела, скорее всего, не заставил бы убеленных сединой ветеранов

Великой Отечественной, как послушных школьников, тут же заносить их в рабочие

тетради.

Кем я только не подписывался с тех пор! В институте милая преподавательница

зарубежной литературы Светлана Беляева чуть ли не плакала от моей лжеэрудиции, когда

я читал ей "малоизвестные" стихи Эдгара По (сварганенные мной под бессмертного

«Ворона»!):

311

…Что-то с шорохом и стоном

Прошептало угнетенно:

Не иди, остановись ты,

Видишь, ветер носит листья,

Слышишь, как со страшным свистом

Плывут в небе облака?..

Не иди на эту встречу,

Путь твой роком не отмечен,

Ты не виден, но замечен

И она так далека…

… Пес вскочил и мертвой хваткой

У ограды старой, шаткой

Впился черными зубами

В белое пятно лица…

И нашли наутро в склепе,

В дьявольском зеленом свете

В крови хладной и тягучей

Плавал чей-то свежий труп…

Правда, эпитет «свежий труп», ее несколько насторожил, но я так грустно и задумчиво

глядел в ее доверчивые глаза, что мои импровизации были немедленно оценены высшим

баллом…

В Белозерской школе № 2 в каждом учебном кабинете, вплоть до музыки и пения, на

видных местах были бережно размещены звонкие цитаты по поводу данной учебной

дисциплины, причем, не кого-нибудь, а лично Владимира Ильича Ленина. Уже не помню, что он у меня говорил о рисовании и астрономии, но пусть поверит читатель: все было

вполне правдоподобно и наполнено, учитывая тогдашний гипноз этой фамилии, высшим

смыслом, во всяком случае, никто из массы проверяющих ни разу ни в чем не

усомнился.

В кабинете русской литературы вождь с восторгом хвалил бессмертного Пушкина, в

украинской — во всю превозносилось рабоче-крестьянское происхождение Кобзаря, в

мастерских воспевался труд, который сделал из обезьяны человека, в кабинете географии

мысль Ильича скользила по дальним странам, где еще только предстояло развертывать

мировую революцию…

Другие директора охотно переписывали мысли гения и так же использовали их в своих

школах. Особенно восхищались и ставили меня в пример работники райкома партии. Они

любили Ленина больше всех…

Когда я стал работать в еврейской школе, столь ценный опыт не мог, разумеется, остаться без применения. Особенно сгодились мои труды на республиканской

конференции «Хабада», подготовкой к которой я занимался по поручению досточтимых

раввинов. В статье одессита М.Штернберга: «Под крылом самолета о чем-то поют… на

иврите», в газете «Шомрей-Шабос» от 24.9.99, о приподнятом духовном климате

конференции говорилось так:

«Все это прекрасно соотносилось с двумя цитатами Ребе, висевшими над столом

президиума: «Раздвинем границы, возьмемся за руки и дверь отворим мы для пятого

сына» и «В области духа понятия «периферия» не существует».

Кстати, под этими высказываниями, получившими высшее одобрение членов

республиканского раввината (более 30 раввинов!), сидели в президиуме известные и

уважаемые в еврейском мире люди: политик Натан Щаранский, миллиардер Леви Леваев, ваш покорный слуга — автор…

312

Надо ли удивляться, что фраза «В области духа периферии не существует!» стала со

временем крылатой?!

А я вернулся с конференции домой, и меня мучили угрызения совести… Ведь для

меня Любавический Ребе, глава поколения, всегда был фигурой в высшей степени

достойной. Имел ли я право писать что-нибудь от его светлого имени?

И тогда я сел и занес в свой дневник покаянные слова:

— «Прости меня, Ребе, за слова, которые Ты никогда не писал, не говорил и уже никогда

не скажешь. Твоему ничтожному ученику из периферийного Херсона почему-то очень

захотелось выйти, на этот раз, под Твоим флагом, и оправдание у него одно: ведь Ты же

сам знаешь, что без помощи Того, к кому Ты сейчас так близок, ничего бы у него не

вышло…»

Ну, это я, кажется, слишком отвлекся. Вернемся к нашим баранам, то бишь, ничего не

ведающим о моих дешевых литературных проделках великим. Вот пример нескольких

подобных фраз с корректированным мной авторством. На спор: прочтите их своим

друзьям или знакомым — с высокой степенью достоверности беру на себя смелость

утверждать, что ни один из них — ни один! — не усомнится в подлинности первоисточника.

Итак:

«Рабочий класс должен не только быть хозяином своих рук, но и распоряжаться

плодами своего труда!» В.И.Ленин.

_____________

«Слово «рабочий» в государстве, построенном на принципах социальной

справедливости, никем и никогда не будет восприниматься по сути своего корневого

смысла — «раб».

В.И.Ленин.

_____________

«Шаг вперед и два шага назад» — нас, настоящих большевиков, конечно же не

устраивает. Но это лучше, чем просто топтание на месте. Партия вполне способна

обеспечить верное направление перемен». Бухарин.

____________

«История человечества не ждет от нас каких-то ложных добродетелей, а только

одного — высшей справедливости» И.В.Сталин.

____________

«Забрать у ненасытных капиталистов, у куркульско-мироедского отребья все

неправедно нажитое — вот наша главная задача!»

И.Сталин.

____________

«Нам не нужны их лживые заверения в преданности с пожеланиями всяческого

добра… Пусть отдадут это добро полностью и немедленно!»

И.Сталин

____________

«Я оставил профессию лесоруба лишь потому, что она не отвечает моим

представлениям о нравственности. Рубить лес, посаженный не тобой — не для меня!»

Авраам Линкольн.

____________

313

«Наши отношения с компьютером — далеко не адекватны: чем больше мы его

осваиваем, тем больше он нами овладевает».

Билл Гейтс.

___________

…Дорогие великие! Я открыт для дальнейшего плодотворного с вами

сотрудничества.

В.Бронштейн.

____________

НАЦИОНАЛЬНЫЕ ОСОБЕННОСТИ

Фрагменты из моего выступления на конференции директоров школ в Херсонском

институте последипломного образования.

* В первом блоке я говорил о некоторых национальных особенностях. Например, об

отношении к деньгам. Зачем вести речь о такой прозе? Потому что они стали играть у нас

ведущую роль — помогали выжить. Многим стало казаться, что если деньги и не все, то уж

главное в нашей жизни — наверняка.

Одни — как-то уж очень легко для бывших пионеров и комсомольцев — выстроились с

протянутой рукой у входа в магазины. Другие — тоже бывшие пионеры и комсомольцы –

не менее легко, можно даже сказать, играючи, стали раскрадывать народное достояние. В

хорошем темпе и безостановочно. Причем, это было далеко не то элементарное воровство, которое случается в других странах. Здесь обездоливали стариков и детей: у них забирали

не просто какие-то абстрактные денежные знаки, а нагло лишали еды и лекарств, а это

значит — буквально убивали во имя собственной наживы.

Мы оказались полностью неподготовленными к реалиям сегодняшнего дня, когда

человек, за 75 лет Советской власти не сумевший стать другом и братом другому

человеку, зато смог быстро, в считанные годы, превратиться во врага ему и хищного

волка. Деньги оказались для большинства слишком мощным фактором ломки, и

неудавшийся роман с ними нас деградировал духовно, как эскимосов — физически

деградировала водка, которую этим несчастным, не имеющим от нее иммунитета, массово

завозили когда-то на Север матерые дельцы-душегубы.

Не имея такого иммунитета от денежных знаков, многие из нас пустились во все тяжкие.

Правда, не ясно, почему так легко, в одночасье, рухнула советская, как нам казалось

тогда, целостная система воспитания. Ведь, по сути, слабину дали не отдельные люди, а

целые поколения.

А ларчик просто открывался. Наша система воспитания была построена на

положительных примерах. Эти примеры были непременно героического свойства. Если

взять Павлика Морозова, пожертвовавшего отцом во имя эфемерного блага трудового

народа; Павла Корчагина — бессмертного персонажа ослепшего героя гражданской войны

Островского; Зою Космодемьянскую и Олега Кошевого, растерзанных фашистскими

извергами; директора совхоза из Херсонской области, погибшего, спасая урожай на

горящем поле (здесь еще надо хорошенько подумать: стоят ли 5 — 10 центнеров пшеницы, чтобы отдавать за них самое дорогое — жизнь), — все они своими героическими судьбами

314

учили нас, как умирать или жертвовать собой. Не мудрено, что подобная система

оказалось малодейственной: ведь люди, по природе своей, любят жизнь, и если их надо

чему-нибудь учить, то достойной жизни, а не героической смерти.

Конечно, если глядеть в корень, положение усугублялось отсутствием нравственного

стержня, который в цивилизованных странах обеспечивается нормально

функционирующей системой религиозного мировоззрения, предлагающей личности

вечные ценности. У нас это поле выжигалось многие десятилетия и не пользовалось

сколько-нибудь заметным вниманием и влиянием. Возможно и потому, что, как стало

известно уже в 90-ые годы, большая часть церковных иерархов, попутно с высоким

духовным наставничеством, прилежно исполняла некоторые побочные функции, являясь

осведомителями карательных органов. Словом, положительные героические примеры в

условиях чистогана жестких рыночных отношений оказались нежизнеспособными и, практически, не сработали.

Другое дело сейчас. Гласность и открытость разных сфер нашего бытия дают богатый

информационный материал, позволяющий формировать мировоззрение подрастающего

поколения на более емких и продуктивных жизненных примерах — от противного. Мы

учим детей, не только какими им нужно быть, но и какими быть нельзя — ни в коем

случае. И полностью уверены, что в наших условиях воспитание на отрицательных

примерах, как правило, более действенно.

По пятницам — день встречи Субботы — я обязательно перед началом уроков провожу

беседу с учениками средних и старших классов. Выбираю темы, которые представляются

наиболее удачными для выработки устойчивых нравственных стереотипов. Стараюсь

работать на сравнениях, естественных параллелях, использую интересный для учащихся

материал. Охотно обращаюсь к резонансным событиям общественной жизни. Все это, на

мой взгляд, неплохо пополняет личностную копилку каждого.

Вернемся к теме денег, особо актуальной в наше время. Ставлю перед воспитанниками

проблемный вопрос: какое применение денег из нескольких предложенных случаев

кажется им наиболее разумным?

Рассказываю о том, как несколько дней назад по телевидению прошла информация о

некоем Рустаме из Москвы, купившем в Брюсселе мобильный телефон за миллион евро.

Наверное, очень хороший и щедро украшенный бриллиантами телефон. Нужная вещь в

любом хозяйстве… А вот мэр Нью-Йорка Бломберг, наш человек, между прочим, уже

много лет борется с курением, не желая, по его словам, видеть, как молодые люди уходят

из жизни от резко помолодевшего рака. В 2003 году он запретил курить в барах, вызвав

тем самым волну протеста заядлых курильщиков. Такое нарушение их прав

демократичные американцы простили беспокойному мэру, когда узнали, что он, подтверждая слова свои делом, выделил из личных средств на пропаганду здорового

образа жизни и борьбы с курением… 120 млн. долларов! Неплохое использование личных

средств, не правда ли?

Но люди все разные: другой еврей, губернатор Чукотки Абрамович, немыслимо

разбогатевший, когда миллионы россиян стремительно обнищали (по совпадению, наверное!), тоже вызвал немалый общественный резонанс, приобретя за 170 млн. евро

такую необходимую для каждого русского еврея вещь, как лондонская футбольная

команда «Челси»…

Понятное дело, у каждого собственные ценности, но свою воспитательную задачу, как

директор школы, я вижу даже не в том, чтобы мои ребята хотели быть похожими на

Бломберга (хотя и в душе мечтаю об этом!), — пусть они, для начала, не захотят походить

на двух других, воспетых здесь персонажей.

Воспитательная работа, наверное, самая сложная грань педагогической деятельности.

Человеку, к сожалению, свойственно попадать в плен общепринятых стереотипов. Так, если продолжать ту же тему денег, у христиан и иудеев отношение к ним диаметральное.

Славяне считают, что деньги — это зло, они создают множество проблем, но со злом этим, 315

так или иначе, приходится мириться, ибо оно заложено в природе вещей и, следовательно, необходимо. Евреи же, гонимые на почве расовой и религиозной

ненависти по белу свету, имеют свой многовековый опыт, когда только деньги помогали

выходить из самых трудных ситуаций. То есть, деньги для них не столько причина

возникновения проблем, сколько безотказный инструмент для их разрешения и, более

того, возможность совершать с их помощью массу добрых поступков.

Легко проследить, как такое мировоззрение отражается в литературе. Русская

интеллигенция к деньгам относится подчеркнуто свысока, как бы смиряясь с тем, что они

занимают в жизни такое серьезное место. У Льва Толстого, например, когда Вронский

описывает свои долги, то делает это, испытывая некоторую неловкость: ему стыдно, что

приходится отвлекаться на такие прозаичные, недостойные внимания благородной

публики вещи. Достоевский постоянно пишет о нищете, но никогда — о деньгах. Правда, интеллигенция западная, декларируя пагубность денег, уделяет им больше внимания. В

«Человеческой комедии» Бальзака все, вообще, крутится вокруг денег, как основной

мотивации людских поступков. У Диккенса в герои выходят банкиры. Водораздел разных

кругов цивилизованного сообщества, по отношению к деньгам, заметно контрастен: для

одних — богатыми быть весьма почетно, для других — оставаться бедными уже становится

стыдно.

Но все же понятия — интеллигенция и деньги — у нас по-прежнему плохо сочетаются.

Для общества важно, чтобы нашлись люди, которые не постыдятся говорить о таких

значимых вещах прямо.

Не буду далеко ходить — расскажу о себе лично. О том, как я вдруг захотел стать

богатым. И хоть прошло уже с тех пор немало, день тот я запомнил надолго. Потому что

просто сказать «захотел стать богатым» — для того момента мало. Мне захотелось

разбогатеть — до колик в желудке, до того, что сперло дыхание в горле…

Это случилось, когда я прочитал о том, какие подарки любил делать своей жене

Иегудит английский предприниматель Мозес Монтефиоре. Великий филантроп, он

жертвовал на разные программы деньги заработанные, а не краденые, как это делают в

наши дни отечественные олигархи. Он выделял средства на приведение в порядок

памятных захоронений праотцов в Израиле, на многое другое, но потрясло меня не это, а

тот скромный подарок, который он сделал жене в ознаменование двадцатипятилетия их

супружеской жизни. Он подарил ей не роскошный лимузин или шикарную виллу на

Карибах, не бриллиантовое колье с мини-подвеской в виде массивного сейфа (для пущей

сохранности), а нечто такое, о чем вы — бьюсь об заклад! — без моей дружеской подсказки

ни за что не догадаетесь. Сэр Мозес Монтефиоре подарил своей Иегудит в день их

семейного счастья — 25 домов (!) для еврейских невест-бесприданниц!

Ему бы и в голову не пришло покупать футбольную команду «Челси»! Вот когда я

впервые в жизни испытал острое чувство зависти на чужое богатство и сам — до боли под

селезенкой! — захотел иметь возможность совершать такие же поступки…

Тем более, по странному совпадению, я вычитал накануне из воспоминаний Галины

Вишневской, какой подарок ей преподнес на юбилей ее супруг, маэстро Растропович.

Вручению его предшествовала некоторая интрига. Когда Слава протянул ей в

гостиничном номере дешевенькое — за пару тысяч долларов (!) — бриллиантовое колечко, певица с негодованием оттолкнула его руку: как смеет он оценивать их отношения столь

мелко! И злополучное кольцо укатилось куда-то за диван. Бедный супруг с трудом

успокоил разгневанную примадонну, акогда стал шарить под диваном, пытаясь найти

свой неудавшийся подарок, госпожа Вишневская, уже остыв от нанесенного ей

оскорбления, снизошла до того, чтобы помочь ему в поисках. И — неожиданно нашла в

закутке совершенно другое украшение: роскошный перстень с великолепным изумрудом

стоимостью свыше миллиона долларов. Надо ли объяснять, что это и был настоящий

подарок. Умиротворенная матрона тут же простила именитому музыканту его

неуместную шутку…

316

Эта история не вызвала тогда у меня никакой реакции, разве что чувство легкого

презрения к игрищам богемной элиты, позиционирующей себя в качестве властителей

дум и помыслов своего поколения. Как-то это не очень в благородном русском

нравственном стиле — тешить себя миллионными побрякушками в то время, когда дома

тысячи соплеменников, влачат жалкое существование, погибая из-за отсутствия

медикаментов и продуктов питания. Конечно, я отдаю себе отчет в том, что эта

супружеская чета свое состояние заработала собственным трудом, талантом и

способностями, но все же, все же…

А по вечерам, после бесед на такие темы с учениками, мне иногда звонят родители.

— Мы полностью разделяем ваши взгляды, спасибо вам! — говорят одни.

— Ты что — коммунист? — возмущаются другие, — человек имеет право купить на свои

деньги все, что пожелает!

Дошло до того, что в дело, как третейский судья, был вынужден вмешаться раввин.

— Ты понимаешь, Виталий, — мягко сказал он, — нельзя смешивать вопросы расходования

денег их владельцами с благотворительностью. Это разные вещи. Бог посылает человеку

деньги, и хозяин вправе делать свой выбор: на что их тратить. Вот у тебя есть новый

цифровой фотоаппарат. Аппарат неплохой и стоит он немало. Разве не мог бы ты купить

на эти деньги что-нибудь подешевле, а оставшиеся — отдать нуждающимся?

С раввинами у евреев не принято спорить. Каждый из нас остался при своём и даже

прав, по-моему. Раввин — потому что, действительно, богатство, доставшееся людям

свыше, они вольны использовать по своему усмотрению. Моя правота в другом. Я

категорически не согласен, что всяким рустамам, абрамовичам, рабиновичам и прочим

ахметовым, — деньги дал Бог! Он им ничего не давал и не мог дать по определению.

Потому что природа их состояний не столько в религиозной, сколько в криминально-финансовой сфере. Пользуясь коррупционными связями, выстроив хитроумные схемы, кучка комбинаторов сумела сделать нищей страну.

Почему такое стало возможным? Вероятно, не в последнюю очередь, потому, что

народ у нас несколько, как бы это помягче сказать, пофигического направления.

Предпочитает смеяться, где надо плакать. Пример — целая куча анекдотов периода

повального разграбления народного хозяйства. У нас давно уже поселилась чужая рука в

кармане, а нам все смешно:

«Идет мужик и на ходу пересчитывает мелочь на хлеб. Перед ним останавливается

«Мерседес», и из него выходит мэн в малиновом пиджаке. Мужичок удивленно:

— «Федя, ты ли это?! Глазам своим не верю. Такая крутизна. Вот ведь как

бывает: я окончил школу с золотой медалью, институт с красным дипломом, проработал 20 лет в ракетном КБ — и вот. А ты… Никогда не знал, сколько будет

дважды два. И теперь такая крутизна. Как это тебе удалось?»

— «А я тебе, Вася, объясню на примере. Еду я, значит, в Германию и покупаю

бочку пива за тысячу баксов. Привожу домой и продаю за две тысячи баксов. Вот на эти

два процента и живу…»

Конечно, смех над туповатым новым русским — приятная вещь в смысле

психологической самозащиты. Пусть они богатые, зато мы — умные. К сожалению, это

далеко не так. Действительно, по мелочам страну разворовывали разного рода придурки, сумевшие вовремя найти свою крысиную норку. Но по-крупному — дерибанили

исключительно умники. Медалисты-комсомольцы. Процветающие сейчас в дальних

странах, со смехом вспоминая милое, глупое и — их попечительством — нищее отечество.

Когда я вижу плутоватые лица Абрамовича и Березовского, насмешливые глаза

Ахметова и — довольно грустные — отсидевшего свое Ходарковского, мне почему-то

вспоминается одна поучительная история, вычитанная много лет назад из мемуаров

Витте. И я задаю себе сакраментальный вопрос: — А стоит ли?

Витте писал о двух высших сановниках-мандаринах китайской императрицы Цыси, которые, получив крупную взятку от страдающих имперской ментальностью россиян

317

(один — двести, другой — триста тысяч золотых царских рублей), дали своей

властительнице совет: безвозмездно, во имя будущей дружбы, передать России

Ляодунский полуостров, который, якобы, совершенно не нужен Китаю. Она

воспользовалась их советом, что позволило Николаю Второму незамедлительно

приступить к строительству стратегической Китайско-Восточной железной дороги.

Недовольные таким поворотом событий англичане предоставили китайской императрице

полную информацию по поводу взяточников, полученную ими через своего шпиона в

российском министерстве финансов.

Императрица Цыси была человеком своеобразным, часто говаривала:

— «Кто мне хоть раз испортит настроение, тому я его испорчу на всю жизнь!»

Наверное, советники-мздоимцы настроение ей все-таки испортили сильно: после

непродолжительного следствия, когда факты подтвердились, оба были умерщвлены при

огромном стечении народа, кажется, в Шанхае. Их имущество было конфисковано, семьи

— выброшены из своих жилищ на улицу, в нищету.

А я читал и думал: разве эти мандарины так уж нуждались, когда решились –

пусть и во имя крупных денег — на государственную измену? Или им чего-то жизненно

важного не хватало? Ведь были ж богатейшими людьми маньчжурской империи!

Интересно: о чем они думали перед плахой? Или когда их головы покатились, как

спелые дыни, по жухлой осенней траве? Физиологи утверждают, что человеческая голова

после ее отсечения еще живет около тридцати секунд. Видит, слышит, соображает…

Вроде обезглавленной курицы, которая еще какое-то время бегает по двору, оставляя

повсюду жирные кровяные следы, а широко открытые на осиротевшей голове глаза ее

медленно мутнеют…

Хочу знать: о чем думали эти поверженные головы, с ужасом взирающие вокруг со

столь необычного для живых людей ракурса — от земли? Как были бы счастливы

распроститься со всеми несметными богатствами (тем более, и так у них все отобрали!), только чтоб их не казнили! Тогда, стоило ли?..

Мне кажется, было бы прекрасно, если бы наши олигархи прочитали мемуары

Витте, или, вообще, что-нибудь читали…И помнили, что пресловутый средневековый

принцип коллективной ответственности еще никто, кажется, не отменял. Уж кто — кто, а

еврейский народ за свою многовековую историю страдал от него не единожды. Менее

процента евреев сосредоточили в своих руках финансовую мощь Испании, давая деньги в

рост. Следствие — гонения, инквизиция. Десятая доля процента содержала в Украине

времен Хмельницкого пресловутые корчмы (народ спаивали, по мнению простолюдья), да

служили управителями маетков польской знати на украинских землях (налоги выбивали, ключами от сельских церквей распоряжались, глазами-ушами панов своих были, как

принято говорить сейчас — пятой колонной!). В итоге — из-за нескольких сотен

оборотливых соплеменников пострадали все. Тогдашние массовые погромы вполне

сопоставимы с масштабами Холокоста, разве что технология зверств была проще.

Неужели трудно раз и навсегда запомнить: только мы где-нибудь начинаем себя слишком

вольготно чувствовать, считаем, что погода уже полностью в наших руках — беда не за

горами! Это правило, из которого до сих пор, практически, не было исключений — есть ли

у нас основания думать, что нынче что-то решительно изменилось?

Если Пинчук, пользуясь родством с президентом, позволяет себе приватизировать

одно из прибыльнейших украинских предприятий — «Криворожсталь» за смешные деньги, и это приобретает широкую огласку, на какое отношение со стороны простых сограждан

могут рассчитывать другие евреи?!

В настоящее время в Москве проживают десятки тысяч чеченцев. 99 % из них -

ведут честный образ жизни, занимаются общественно полезной трудовой деятельностью.

Имеют детей и семьи. Но из-за нескольких сотен подонков, связанных с криминалом, все

кричат: вон из Москвы черно*опых, от них все наши беды! Вот он — принцип

коллективной ответственности в действии.

318

Мне иногда возмущенно говорят: — А чем мы, евреи, хуже других, почему мы не

можем делать то, что делают они? Ведь писал же Жаботинский, ратовавший за

равноправие наций, что евреи, как и все прочие народы, имеют право на собственных

негодяев!

Оспаривать Жаботинского трудно, тем более, я уверен, что говоря так, он имел в

виду евреев, проживающих в собственном государстве, а не где-то еще, в затянувшейся

исторической командировке. Только дуракам и преступникам до сих пор не ясно, что

если что-либо, по мнению общественности, предосудительное делает представитель

коренного населения, русский, например, или украинец, — он лично за это отвечает. Если

не так ведет себя еврей — неумолимо вступает в действие принцип коллективной

ответственности, а это значит — жиды виноваты! Кем надо быть, чтобы это не понимать?!

Только не надо углубляться, хорошо это или плохо, справедливо или нет. Так есть, и мы с

этим не можем не считаться, ПКО — это когда за грехи единиц, особо жадных до сытой

жизни, роскоши и прочих утех, страдать должны тысячи — ни в чем не повинных.

Вот почему, когда говорят, что евреи — умная нация, мне, проработавшему много

лет в национальной сфере, хочется горько рассмеяться… Конечно, если судить по

количеству нобелевских лауреатов, поэтов и писателей, композиторов и художников, выдающихся философов, — мы вне всяких сравнений. Но так ли уж на самом деле умен

народ, который с роковой неотвратимостью на протяжении своей многовековой истории

неизменно наступает на одни и те же грабли — и умывается кровью, сталкиваясь с

ненавистью ближнего нееврейского окружения, выливающейся в погромы и

смертоубийства, когда приходится давать отчет и держать ответ за деятельность жалкой

кучки собственных ненасытных отщепенцев?

Неужели за тысячи лет жизни в рассеянии мы так и не поняли, что нам можно, а

чего ни в коем случае нельзя?! Что, находясь не у себя дома (где евреям, если им это так

нравится, никто не запрещает иметь собственных негодяев!), мы не должны: а) сновать по чужим коридорам власти, вызывая озлобление своими довольными лицами

и принимая на себя ответственность за чужие управленческие ошибки; б) лезть в карательные структуры (все эти: суды, прокуратуры, ЧК, ГПУ и НКВД); в) захватывать командные высоты в масс-медиа, финансово-промышленных отраслях и

искусстве;

г) заниматься бизнесами, имеющими в глазах населения предосудительный оттенок: промышлять торговлей алкоголем, табачными изделиями, наркотиками; участвовать в

воровской приватизации, то есть, в тотальном разграблении народного достояния.

Чтобы не перечислять это до бесконечности, сформулирую кратко: если мы с вами

неглупые, порядочные люди, то просто обязаны отказаться от всего, что ведёт нас к

быстрому обогащению за счет стремительного обнищания других. И — точка.

А чем же тогда нам заниматься? — спросите вы, и я с удовольствием отвечу: всем, чем угодно, кроме! Евреи — хорошие врачи? Добрые и сердобольные люди? — нас с

радостью будут приветствовать на медицинском поприще другие народы, доверят нам

самое дорогое — свои жизни! Среди нас много ученых? — Добро пожаловать в анклав

высоколобых, нас там уже заждались нобелевские премии! Кого-то влечет высокое

творчество? — В добрый путь в страну искусства, но только не руководить — а создавать

его! Портные и сапожники, сметливые мастеровые, хорошие учителя, высококвалифицированные инженеры, изощренные компьютерными премудростями

программисты — разве этого мало?! Но только не банкиры — олигархи, сделавшие за

считанные годы состояния, на которые у Ротшильдов и Вандербильдов уходили столетия.

Потому что люди по природе своей более внимательны к чужому богатству, чем к

собственной бедности. И когда по телевидению показывают московскую школу, подарившую человечеству Абрамовича, где с верхнего этажа до самой земли свисает

огромный портрет, на котором наивное лицо плута прижимается к доверчивой российской

березке, и группа скромно одетых молодых людей, имевших счастье учиться с ним в

319

одном классе, поднимают за его здоровье прозрачные пластмассовые стаканчики с

дешевым красным, мне, как и другим, наверное, зрителям, хочется умилиться от такой

нежной школьной дружбы. Он — за бугром, они здесь — у березок, и милая девушка, подняв стакан, задорно кричит:

— Ромка? Ты видишь нас? Слышишь? Мы пьем за тебя — будь счастлив!

А чуть погодя, восхищенно скажет:

— Все-таки молодчина наш Ромка, каких высот достиг. Стать олигархом с твердой

тройкой по математике! Кто б мог подумать…

_____________

Мои дорогие евреи! Уважаемые соплеменники! Не идите в олигархи — это может

не понравиться тем, кто был сильнее вас в математике…

Конечно, все это слова, но как быть с теми, из-за которых нас ненавидят? С

Березовскими-Гусинскими-Блюмкиными-Троцкими… Можно ли их вовремя остановить, пока они еще не проявили свою пагубную суть?

Твердо скажу: можно. Если бы мы были действительно умной нацией, то давным-давно этому научились. Создали бы свой настоящий, сильный координирующий центр.

Если не всемирную, то, по крайней мере, мощную региональную структуру. Не десятки и

сотни нынешних еврейских общественных организаций, каждая из которых тянет одеяло

на себя, а главный директивный уровень, который мог бы заявить каждому:

— Стой! Ведомо ль тебе, приятель — ты без пяти минут предатель своего народа, и мы

требуем от тебя немедленно прекратить заниматься махинациями, наглыми гешефтами и

комбинациями. Не хочешь? Твое право! Но не обессудь: в таком случае мы вынуждены

громко заявить через средства массовой информации, что не считаем тебя отныне членом

еврейского сообщества, не одобряем твоей деятельности, снимаем с себя всякую

ответственность за твое поведение. И станешь ты тогда лицом без роду-племени, что в

который раз подтвердит известную истину: преступный мир национальности не имеет!

Выбирай.

Думаю, подобные заявления могли бы остановить многих, еще не потерявших

стыд и разум. Впрочем, проблема, кажется, в другом: кто возьмет на себя смелость

озвучить это? Ведь руководители нынешних еврейских организаций предпочитают не

давать оценки нуворишам, а дружить с ними и пользоваться их щедротами. Включая

сюда, к сожалению, и религиозных деятелей.

Слышал рассказ одного раввина о том, что в Днепропетровской синагоге

существует добрая традиция: перед Судным днем выходец из этих мест олигарх Пинчук

ежегодно вручает своему раву за почетное право стоять справа от Торы — 100 тысяч

долларов. Желает, наверное, таким образом умаслить Всевышнего, на всякий случай…

Денег этому зятю президента, владельцу миллиардного состояния, не жалко: они для него

— цифры. Но станет ли после таких подношений Днепропетровский раввин требовать от

столь щедрого спонсора прекратить мошеннические приватизационные схемы, вызывая

тем самым бешеный рост антисемитизма в Украине?

Для неразборчивых в морально-нравственном плане людей деньги как перестали

пахнуть еще в Древнем Риме, так до сих и не пахнут.

Разве с такими духовными лидерами мы — умная нация?

______________________

320

СЪЕСТЬ СВОЮ СОБАКУ

* В «Еврейском обозревателе» № 10 (101), май 2005 года, впечатляет статья

Владимира Тольбы «Где зарыта собака?» о книге профессора Г.Д.Бердышева «50 лет на

арене генетики» (Киев, «Фитосоциоцентр», 2004)

Автор книги, профессор Киевского университета своим объемным трудом

достойно пополнил ряды украинских антисемитов. Боролся всю жизнь, сражался с

«проклятым племенем» и вот, наконец, разразился печатной работой, название первой

части которой говорит само за себя: «Моя жизнь и гладиаторские бои»…

Теперь по сути. Измышления автора типа: «Ельцин служит мировому сионизму и

Америке» (стр. 80), «еврейские финансисты … сметают и назначают правительства и

президентов Америки» (стр. 134), «евреи захватили власть в Чехословакии, СССР и РФ»

(стр. 135), «руководители еврейского народа Иисуса Христа осудили на смерть» (стр.

135), — оставим на совести этого «гладиатора». Не будем обращать внимание и на явные

несоответствия:

— «Население России уничтожается со скоростью миллиона человек в год» — пишет

он на стр. 5, и та же мысль, но уже со скоростью «полтора миллиона» — на стр. 137.

Освобождение Киева от фашистов у него почему-то произошло в октябре 1944

года (вместо ноября 1943).

Основателя скаутского движения полковника Баден-Пауэлла он называет

физиком. Перечислять все это — нет ни желания, ни возможности. Не станем удивляться и

общей грамотности профессора, попирающего с легкостью пэтэушника-двоечника

элементарные нормы правописания: две ошибки в слове «выкрест» (стр. 134), маССон — с

двумя «с», проблеММа — с двумя «м», учаВствует — с «в» после «а» (стр. 199), путаница с

частицами «не» и «ни», удивительная пунктуация…

И это при том, что книга издана в авторской редакции, то есть, ссылки на

корректоров не уместны. Но более всего — из-за чего я пишу сейчас эти заметки — меня

потряс один, на первый взгляд, малозначительный пассаж, который наглядно раскрывает

подлинную суть этого человека.

Вот что он, с откровенностью законченного нравственного урода, повествует

лично о себе на стр. 139:

— «В дни, когда нечего было есть и моя семья голодала, я решил пустить свою

собаку Рекса на мясо. Когда ее убивал, она укусила меня за палец, который долго болел.

Семья есть собачатину отказалась, питаясь одной кашей и лапшой. Я же каждый день

вкушал кусочек Рекса, жалея в душе веселого пса».

Он жрал, мерзавец, своего веселого ласкового «дружочка» и в душе жалел его…

Тем более, нам с тобой, читатель, впору пожалеть наше несчастное, безнадежно больное

общество, в котором на поприще формирования личности, на преподавательской работе в

высшем учебном заведении пригрелись подобные живоглоты!

Причем, заметь: это происходило не в тяжкие времена голодомора начала 30-ых

годов, когда я не решился бы осуждать за подобное несчастных, терявших от голода

человеческий облик, а в 1992 году, в столичной профессорской семье, где «каша и

лапша» никому не дали бы умереть от голода.

Интересно, что думали о нем другие члены семьи, как презирали в душе этого

подонка и были запуганы им, если не смогли отстоять бедное животное, лишь отказались

пожирать мясо семейного любимца. Думаю, из таких, как этот профессор, о́собей

формируется позорная когорта современных каннибалов. Мне даже кажется, пусть Бог

простит за такое кощунство, что самым падшим людям все-таки проще съесть мясо

незнакомого им человека, чем своего родного животного…

Кстати, по мнению моего соседа, работника милиции, которому я рассказал эту

историю, мясо собак и кошек употребляют в пищу не более 10–12 % людей без роду-321

племени, бомжей бездомных. Остальные — и то брезгают… А тут — благородный

профессор!

Видел недавно, как два бомжа рылись в мусорных ящиках по улице

Краснофлотской. И один из них, жуя сам что-то, протягивал найденную в ящике

обглоданную куриную косточку приблудной, как и он, никому не нужной собаке…

Для меня этот человек, имеющий сострадание к животным, на голову выше любого

чрезмерно отягченного научным багажом университетского вурдалака. Впрочем, нет худа

без добра: нам, евреям, не сильно страшны зоологические антисемиты, особенно из тех, которые пожирают своих братьев меньших, прирученных домашних животных.

Куда хуже, если их ряды пополнятся приличными людьми, которые станут

относиться к нам, как киевский интеллектуал-собакоед.

… Моя мудрая жена сказала:

— Не верю, что нормальный человек мог в 92-ом году так сделать… Может, он

написал так специально? Или больной на голову? Не расстраивайся сильно, Витенька, было бы хуже, если бы он написал, что ЕВРЕИ ЕДЯТ СВОИХ ДОМАШНИХ

ЖИВОТНЫХ…

_____________________

РАЗНЫЕ МЕНТАЛИТЕТЫ

Практически одновременно получил две взаимоисключающие в плане

нравственности информации. В газете «Гривна» № 31 (342), 2001 года, был напечатан

возмутительный случай, когда энергетики (без предупреждения!) отключили больницу

«Тропинку». И в реанимации сразу появились два кандидата в покойники: 63-летний

мужчина с отеком головного мозга и еще один, 74 лет — с легочно-сердечной

недостаточностью. Реанимационная бригада перешла на режим ручной вентиляции и

полчаса (!) через специальный мешок закачивала воздух (читай — жизнь!) в легкие и без

того дышащих на ладан людей. Такой же «физкультурой» занималась и другая бригада

медиков, проводивших в это же время срочную операцию по поводу язвы с желудочным

кровотечением.

Сразу успокою читателя: это не современная технологическая катастрофа или

длинные руки Аль-Каиды, дотянувшиеся до Украины. Это просто рядовые разборки

между энергетиками и медицинским ведомством, задолжавшим им за электроэнергию. В

дальнейшем из этой же статьи мы узнаем, что через «каких-то 30 минут» больнице снова

дали ток, так что ничего особенного не случилось. Правда, главврач возмущен:

— «Как же можно было не предупредить об отключении? — возмущается он, — ведь

люди могли погибнуть?»

Вот такая история произошла сегодня в цивилизованной европейской

христианской стране. Кстати, никто, насколько мне известно, за случившееся не наказан, да и разве — в этом дело?! Главное, что такое могло произойти в принципе, И общество –

не вздрогнуло! И тысячная толпа людей не бросилась на улицы с гневным протестом

против прогнившего режима, где это допустимо. Кажется, социопсихологи, характеризуя

подобные явления, применяют современный термин: «несолидарное общество».

Вторая история короче. Писательница Дина Рубина в нашумевшем «Синдикате»

описывает встречу в израильском лечебном заведении с незнакомой женщиной, рассказавшей ей о смерти своего «старенького, но очень любимого» папы. Честно говоря, Дине, занятой в ожидании приема у врача собственными проблемами, не до чужих

322

праздных откровений: каждый считает свою судьбу неповторимой, по крайней мере, непохожей на другие, но тут прозвучало нечто такое, что она стала прислушиваться.

Оказывается, умерший «любимый папочка» страдал от диабета, и ему отрезали обе ноги.

Бывший чемпион Таганрога по бегу на дальние дистанции — можно только представить

себе, какие душевные муки испытывал этот человек, оставшийся без самой сильной и

надежной части своего тела, которая его раньше выгодно отличала от всех других и

никогда не подводила…

Папа умер, и женщина в беседе с представителем компании ритуальных услуг уже, кажется, все оговорив, вдруг, как бы сама себе обмолвилась:

— «Бедный папочка! Как он мучился с тех пор, как потерял свои ноженьки… Хотя, что там, — теперь они ему уже не нужны, не ходят покойники на кладбище своими

ногами…»

Услышав это, гость насторожился:

— «У вашего папы нет ног? Ему их отняли в России или здесь?»

А когда дочь подтвердила, что ампутацию делали в Израиле, немедленно достал

мобильный телефон и стал с озабоченным видом куда-то звонить. Поговорив с

несколькими абонентами, он, облегченно вздохнув, спрятал телефон и сказал:

— «Слушайте меня внимательно! Достаньте машину и поезжайте в Халон. Найдете

там центральный морг и получите ноги своего папы. Только не забудьте прихватить с

собой его документы…»

Уже через два часа дочери выдали в Халоне аккуратный целлофановый пакет из

холодильника, и ее папа лег в гроб человеком с полноценным телом.

— «Боже мой, — заплакала женщина, завершая свой рассказ, — если мой папочка

видел все это сверху, как ему, наверное, было приятно: не уходить из этого мира жалким

обрубком… А для себя я, наконец, поняла, что это такое — наш Израиль. Почти два года

хранить в холодильнике чьи-то ампутированные конечности!»

Вот такие истории. Здесь — одна жизнь, там — другая. Непонятно только: откуда

такая разница? Почему в одном месте — наплевательское отношение к человеческой

жизни, в другом — уважительный подход не только к ней, но и к тому, что приходит после

нашего земного бытия. В чем тут дело?

Я далек от мысли сравнивать, допустим, религии, доминирующие в этих странах.

Тем более, оспаривать репутацию христианства, позиционирующего себя как религию

доброты…

И все же: почему у нас всегда найдется рука, готовая бездумно взяться за

рубильник? Что делать, чтобы наше общество хотя бы когда-нибудь стало солидарным?

________________________

РОКОВАЯ ДАТА

* Все дни, пока мы находились в маленьком селении Кфар Ситрин на севере Израиля, была прекрасная погода. Это же надо — разгар зимы, а здесь ясные солнечные дни и

можно обходиться без верхней одежды.

Как всегда, на таких семинарах директоров еврейских школ образовательная часть

была не ахти, зато почти каждый день прогулки по историческим местам, возможность

отвлечься от повседневной рутины, в общем, отдых есть отдых.

323

Не знаю, кто подбирал состав лекторов, но попадались и удивительные о́соби.

Левитов из Москвы, доказывая ценность общей эрудиции учащихся, вышел на новый

уровень понимания проблемы, сформулировав это вопросом: зачем кому-то надо уметь

писать без ошибок, если ему не о чем писать?

Я пытался полемизировать с ним, заявляя, что «о чем писать» может со временем и

появиться, а нормальный человек должен быть грамотным вне зависимости от того, есть

ли у него желание или необходимость заниматься письменами. Разве этому москвичу

докажешь…

Потом он стал демонстрировать слайды, на одном из которых было сразу две

ошибки: «БраТь на воротАХ не виснет!» (Брань на вороту не виснет!). И я мысленно с

ним согласился: с ошибками писать или нет — какая для ученых москвичей разница!

Затем выступал раввин с выпученными глазами из Иерусалима, доктор философии, пропагандируя нестандартное мышление. Его борода торчала на все стороны клочьями, когда он учил стандартных людей нестандартности. Лекцию он вел на иврите, и молодая

переводчица не столько переводила, сколько вступала с ним в полемику по поводу

применяемых им терминов. Как после выяснилось, она тоже была дипломированным

философом.

— «Нестандарт» проявляется там, — вещал взволнованный раввин, — где есть умение

увидеть проблему в необычном ракурсе, под другим углом… Вот, даю вам такой посыл:

— «Рыба обнаружит воду последней!». Что на это скажете? — торжествующе заявил

он и стал в ожидании потирать морщинистые руки.

Директора школ от такой гениальности застыли в оцепенении. Переводчица стала

что-то доказывать раввину, но он поднял ладонь, как бы отмахиваясь от нее.

Мне надоел этот цирк, и я решил немного поразвлечься:

— Я не согласен с вами, что рыба обнаружит воду последней… Нормальная рыба

воду не замечает. Она может только обнаружить ее отсутствие. Причем, сделает это

первой!

Переводчица быстро заговорила. Раввин бросил какую-то фразу и уставился на

меня так, что я испугался, что его выпученные глаза вылезут из орбит.

— Что вы имеете в виду, говоря «нормальная рыба»? — перевела с искорками в

глазах переводчица.

— Нормальная рыба — это та, которая плавает в воде, а не в головах нынешних

мудрецов… — скромно сказал я. — Вот она-то и обнаружит воду последней, ее отсутствие –

первой, а присутствие на берегу рыбака — всегда!

До конца лекции раввин-философ почему-то все время пялился в мою сторону. Он

глядел на меня так, как малолетняя детвора в селе — когда бежит за новехонькой ярко-красной пожарной машиной…

Другой профессор говорил о порочности системы обретения «лишних» знаний. Что

перед экзаменом ученики обычно отбрасывают те разделы учебника, которых нет в

экзаменационных билетах, и не учат их, чтобы не терять времени зря.

— Так что, сдача экзамена — вовсе не доказательство того, что ученик знает

предмет. Это означает, что он всего лишь… сдал экзамен, — грустно завершил он.

Я даже посочувствовал ему, как автору учебника, которому хотелось бы, чтобы

каждую строчку его бессмертного творения учащиеся заучивали наизусть, как отче наш. А

они, неблагодарные…

Перейду к главному. Потому что оно начиналось после лекций и никому не

нужных дискуссий, где каждый хотел показать себя, и никто не хотел смотреть на других.

Кфар Ситрин расположен километрах в шести от Хайфы, лекции заканчивались

поздно, и вечера мы проводили в небольших передвижных домиках, караванах, состоящих

из двух спальных комнат и между ними — небольшого общего зала со столом и мягкой

мебелью. Телевизоров или радио там не было, так что мы коротали время в чаепитии и

ленивых беседах.

324

Так сложилось, что в наш караван, где кроме меня жили два одессита и москвич, стали по вечерам приходить другие директора. С собой приносили спиртное, мы же

обеспечивали из столовой закуску.

Тот вечер я помню, будто это было только вчера. К нам пришли гости: человек 5 –

6, директора еврейских школ из Украины и России. У меня было неважное настроение, я

никак не мог вырваться к дочери в Тверию. Но не закрываться же в своей комнате…

Шел разговор о каких-то зряшных вещах, а потом заговорил самый старший из нас

— семидесятилетний Семен Шойхет из Харькова.

Невысокого роста, крепко сбитый, с годами несколько погрузневший, в прошлом

тяжеловес — чемпион Украины по боксу, Семен задумчиво рассматривал свой

пластиковый стаканчик, на четверть наполненный водкой, и, будто прислушиваясь к себе, делился с нами сокровенным:

— Чего только не бывает в нашей жизни, ребята… А какие другой раз случаются

вещи: если бы с кем-то другим — никогда б не поверил! Вот смотрите, — продолжал он, -

были у меня два брата. Красавцы, богатыри… Когда они ушли на фронт, мне было шесть

лет, но как я хорошо их помню! Служили они в одной части, хорошо служили, у меня

хранятся их награды, там всего по две штуки: две медали «За отвагу», две — за участие в

Сталинградской битве, два ордена «Красная звезда»… И вот получают мои родители на

двоих — одну похоронку, что гвардии сержанты Шойхеты погибли в одном бою 15 января

в Польше.

Это же надо — в одном бою! Вот так прятались в тылу евреи… Давайте выпьем, друзья, за их добрую память!

Мы выпили, закусили, помолчали немного, и Семен повел разговор дальше.

— Остался я единственным ребенком в семье, старался, конечно, родителей не

разочаровывать, но все пошло как-то наперекосяк: связался одно время со шпаной, стал

часто драться, мы еще в таком районе жили, что без этого было просто нельзя… Ходил

такой еврейский паренек со скрипочкой, у любого чесались руки его «приголубить», вот я

и откладывал ее в сторону и показывал им класс игры на другом инструменте, — сжал Сема

свои огромные кулачищи и даже немного полюбовался ими.

— Гибель старших братьев подкосила отца, и через восемь лет он умер. И что

удивительно — в этот самый день, 15 января 1953 года… Какое совпадение, правда?-

спросил он, и предложил: — Давайте, ребята, выпьем глоток за моего папу, он был очень

хорошим человеком…

Мы молча выпили, раздумывая о таком странном совпадении, но наш коллега, оказывается, на этом не кончил:

— А еще через пятнадцать лет после папы — умерла мама… Вы никогда не поверите: ровно день в день — пятнадцатого января! Что вы на это скажете? А ведь это святая

правда: такая несчастливая для нашей семьи дата — будь оно проклято, это злополучное

пятнадцатое января!

Я сидел и внимательно слушал Семена, понимая, что такими вещами не шутят, и от

души соболезнуя этому немало испытавшему человеку. Все это время у меня вертелась в

голове какая-то мысль, неприятно отвлекая от разговора, как это бывает, когда ты идешь

на работу и вдруг тебе кажется, что ты забыл что-то нужное: закрыть входную дверь, например, или выключить утюг…

Мне что-то мешало сосредоточиться, что-то очень важное, не вполне осознанное, но почему-то очень тревожное, ведь это… это… это… И тут во мне буквально что-то

пробило, и впервые в жизни я вдруг испытал… приступ настоящей истерики!

Я смеялся и плакал, задыхался от судорог и не мог промолвить ни слова, все

страшно испугались, хлопали меня по плечам, брызгали в лицо водой, но какое-то время

ничего не помогало. И только через пару минут я смог прийти в себя и хрипло выдавил из

онемевшего горла:

325

— Вы что, бараны, не поняли,?! Он же называет 15 января — день, когда мы вместе с

ним летим одним рейсом домой… Дошло до вас, наконец??

Все мгновенно умолкли и стали переглядываться, а Сема побледнел и сбивчиво

заговорил:

— Ну что ты, Виталий, какая чепуха, как тебе такое могло прийти в голову…

Не помню уже, как окончился тот вечер, но по своим караванам все расходились

несколько подавленные.

На следующий день я сумел попасть к дочке, за обеденным столом рассказал ей с

мужем эту историю, и был неприятно поражен, когда они вдвоем стали смеяться.

— Я вас понимаю, — покладисто сказал я, — лететь-то с Шойхетом 15-го — не вам…

Они стали смеяться еще громче, а потом Сережа, вытирая салфеткой рот, меня

успокоил:

— Ничего, не надо волноваться, что-нибудь придумаем…

Я провел в гостях у Раечки три волшебных дня, и все было бы, как нельзя лучше, если б в самое неподходящее время то и дело не приходила в голову неприятная мысль о

роковой для семьи харьковских Шойхетов дате — 15 января. И скорбные опасения, что она

может стать роковой не только для этой уважаемой семьи…

Вернулся от дочери в Кфар Ситрин я 13 января. И в этот же день решил сделать

доброе дело: осветить эту ситуацию женам раввинов, которые тоже принимали участие в

нашем семинаре. Ход моих соображений был прост и практичен: если директора школ, которые прибыли в Израиль по разовой групповой визе, ничего уже не могли изменить в

плане предстоящего полета 15-го января, то жены раввинов, а их на семинаре было

человек 10–12, имели возможность задержаться здесь на день — другой. Переоформить

билеты и избежать ненужного риска.

Честно говоря, была здесь и личная заинтересованность. Я понимал, что если они

последуют моему совету и полетят другим рейсом (а наш — «накроется»), то милые дамы, не осиротившие многочисленных деток, навсегда запомнят доброе имя их спасителя и до

конца дней своих (вместе с мужьями, детьми и будущими внуками!) будут молиться за то, чтобы ему было хорошо Там, куда он попал по причине несчастливой для семьи

Шойхетов даты…

Выслушав меня, жены раввинов озабоченно заговорили на иврите. По их

встревоженным лицам я понял, что, кажется, достиг цели, но самая старшая ребецн (в

таком возрасте, очевидно, уже мало чего боятся!) твердо сказала:

— Все в руках Божьих — летим своим рейсом! Не гоже нам, женам благочестивых

раввинов, бояться каких-то суеверий. Я лечу пятнадцатого!

Ее совет был воспринят беспрекословно, хотя и, мне показалось, несколько

женщин недовольно переглянулись. Наверное, те, кто в поступке своей пожилой товарки

не нашел и капли героизма: пусть она и летела 15-го, но другим рейсом, в Россию. Смелая

женщина…

Ранним утром 15-го, когда нас уже привезли в международный аэропорт имени

Бен-Гуриона и мы проходили таможенный контроль, вдруг ожил мой мобильный телефон.

— Все будет в порядке, папочка, лети спокойно… — вежливо сказала моя девочка и

на этом связь оборвалась. Я долго гадал, что она имела в виду, пока не увидел, как к

нашей группе подошли двое мужчин в форме цвета хаки и попросили нас предъявить

документы. Они задавали ничего не значащие вопросы, но когда у одного из них в руках

оказался паспорт Семена, они переглянулись и попросили нашего товарища пройти с

ними. Старший группы встрепенулся, но его успокоили: какая-то накладка с документами, их проверят на центральном пункте контроля и наш товарищ сразу вернется.

С документами Семена действительно оказалось не все в порядке, пока их

проверяли, началась посадка, и как ни волновался старший группы, но в утреннее небо мы

взлетели без нашего харьковского друга.

326

Как стало после известно, он от этого только выиграл: когда разобрались, наконец, с его бумагами, перед ним извинились, отвезли в хорошую гостиницу, оплатили

прекрасное питание и туристическую поездку по Тель-Авиву и вручили билет на рейс 16-го января.

Говорят, израильские пилоты не то, чтобы суеверны, но и рисковать даром не

любят.

===========

СВЕТОЧ ИУДАИЗМА

Странный мы все-таки народ, евреи: чтим не места, где нам радостно и приятно, а те, где

проливаем столетиями обидные, горючие слезы…

Эта стена — единственное уцелевшее место разрушенного когда-то Храма, его

западная часть. Три другие стены история сравняла с землей. При желании, с нашим

финансовым, архитектурным, творческим потенциалом новый Храм, ничем не

уступающий внешне — красотой и величием — прежнему, мог бы быть построен в

считанные годы. Как, например, в Москве знаменитый Храм Спасителя.

И все было бы там: великолепное убранство и драгоценные старинные книги, толпы молящихся, наверное, да праведные раввины. Лишь одного бы не доставало –

Божественного присутствия, ибо традиция гласит: новый Храм может быть отстроен

только Мессией — Спасителем — Мошиахом…

И то верно: ибо Храм — не подаренная Израилю олигархом из нищей Украины

золотая Менора… Как знать, может, из-за нее, краденой, боится там появиться Спаситель?

Ведь Храм — есть Святость, а не — Телец заблудший!

Вот и остается нам молить Всевышнего простить наше небрежение к дурному

запаху воровских денег, да призывать запоздавшего Мошиаха явиться к нам поскорее.

Если можно, в этом году, еще лучше — сейчас прямо…

***

В подземелье, под Стеной Плача — колонна. Я ее трогаю украдкой и пытаюсь

представить себе того, кто обтесывал и шлифовал тысячи лет назад ее теплое тело…

О нем ничего не известно: был он стар или молод, полон сил или ослаблен годами

— кто знает? От него ничего не осталось: даже горстки праха, пыли жалкой — и то нет.

327

Но… стоит уже много веков эта колонна, хранит тепло давно истлевших рук. Я

тихо касаюсь ее — и круг замкнулся: мы пожали друг другу руки через тысячелетия.

От него осталась колонна — безвестный каменщик работал на вечность! А что

останется от меня?

***

В Тверии мне довелось посетить странную металлическую конструкцию, вернее, то, что под ней находится — место трепетного поклонения евреев со всего мира.

Форма ее, по известному преданию, строго соответствует секретному паролю

выхода в открытый Космос и растворению в Вечности, вычисленному с помощью

мистических бездн нашей Каббалы — тайного знания евреев.

Здесь покоится тело великого Рамбама, который и тысячу лет назад знал то, что

вряд ли будет — еще через тысячу лет! — ведомо нам. Он был врачом египетского султана, лечил его семью, а также холеных девок из роскошного гарема, а в редкие часы и минуты, не занятые врачеванием тел, Моше бен-Маймон, которого мы называем Рамбамом, занимался врачеванием душ. И создал то, что в последующие столетия будет признано

бесценным: Кодекс еврейского права «Мишнэ Тора» — философский манифест иудаизма; книгу «Наставник заблудших», название которой говорит само за себя, а также полный

комментарий ко всей Мишне. И это не считая многочисленных книг по медицине!

Целитель душ и тел…

Шептались мудрецы, что его мудрости и уму тайно завидовал сам Всевышний, вздыхая украдкой о своем творении, превзошедшем в чем-то Создателя…

Это место, продуваемое всеми ветрами, без всяких чудодейственных икон и

драгоценной утвари, в духовном плане неизмеримо выше любого другого духовного

заведения, ибо уже сотни лет здесь идет непрекращающаяся молитва — в режиме нон-стоп! — безостановочно, зимой и летом, осенью и весной.

И не было еще той минуты, когда бы не нашлась еврейская рука, готовая

подхватить молитвенник. Оглянись: рядом братья!

___________________________

328

ВЫСОКИЙ ГОСТЬ

Осенью 1999 года в Херсоне встречали высокого гостя — министра по делам

религий Израиля. Конечно, «в Херсоне встречали» — слишком громко сказано: в моей

школе его ожидали раввин Иосиф Вольф, зампред горисполкома Яценко, курирующий

гуманитарную сферу, и начальник профильного управления облгосадминистрации

Панченко. Кроме них подтянулись по просьбе раввина несколько местных бизнесменов

(иллюстрация влиятельности общины!). Ближе к полудню во двор школы проскользнули

две иномарки — прибыл министр в сопровождении одесского консула и охраны. Ученики

и учителя школы образовали дорожку и встречали высокопоставленных визитеров

пением: «Яасэ шолом!».

Министр оказался худеньким человечком маленького роста, и когда раввин

предложил ему — в знак уважения — протрубить в шофар (как раз шли дни Великого

Трепета), гость выдал рыдающие звуки лишь после нескольких попыток. Легких ему явно

не хватало. Местные чиновники смотрели на него понимающе, полагая, очевидно, что у

такого маленького государства, как Израиль, и министры могут быть только маленькие и

никчемные…

Высокий гость маленького росточка с интересом осмотрел школу, обратил

внимание на современные компьютеры и хорошо оборудованные учебные кабинеты и, судя по всему, остался доволен. В школьной столовой был накрыт роскошный стол, принесли музыкальный центр, и слух обедающих тихо услаждали еврейские мелодии.

Пили за Израиль и наших там родственников, за здоровье гостей и удачу хозяев. Мне

почему-то это действо показалось каким-то неестественным и напыщенным. Впечатление

было такое, будто каждый играет отведенную ему роль. Когда пришла моя очередь

произнести тост, я решил несколько смягчить обстановку и сказал так:

— Дорогие гости! Рад приветствовать вас на этой земле и, пользуясь случаем, хочу

высказать несколько скромных соображений. Сейчас здесь, впрочем, как и во всем мире, готовятся к выдающейся, по мнению христиан, дате: миллениуму, окончанию второго и

началу третьего тысячелетия, до которого осталось несколько недель.

Эта круглая цифра связана с чуждым для нас, евреев, событием — рождением

досточтимого Христа на нашей исторической родине. Лично я — коренной херсонец, прожил здесь большую часть своей жизни, за исключением службы в армии и учебы в

одесском институте. Я это к тому, что не знаю, был ли когда-нибудь в наших тихих

местах Иисус, зато твердо уверен, что никогда за два истекших тысячелетия в

Херсонской еврейской школе не было такого высокого зарубежного гостя, такой крупной

политической фигуры, как полномочный член Кабинета министров государства Израиль, который сидит сейчас с нами за этим столом… Выпьем за это историческое для нас и

нашего города событие, за господина министра и за ту страну, которая сделала для нас

такой праздник!

Я сказал это и тут же пожалел. Переводчик скороговоркой перевел министру мой

спич, все встали с наполненными бокалами шампанского, а с министром от услышанного, похоже, произошло чудо: он стал буквально расти на наших глазах! Конечно, я всегда

знал, что есть люди напрочь лишенные чувства юмора, но кто мог подумать, что

израильский чиновник окажется из их числа?

Судя по напрягшемуся выражению его малоподвижного лица, по горячим дьявольским

огонькам, вдруг загоревшимся в прищуренных глазах, по заметно раздувающимся

ноздрям хрящеватого еврейского носа — это был лучший день его жизни, долгожданное

общественное признание, несомненное свидетельство его величия!

Кто знает, возможно, человечек этот ждал такого момента всю жизнь, но когда он, гордо

подняв голову, стал говорить мне в ответ какие-то приличествующие случаю слова, мне

стало не по себе…

329

В общем, с горем пополам, встреча завершилась; мы благополучно распрощались, но… главное произошло после.

Есть у меня привычка слушать радио, когда я иду на работу, тем более, ходить мне

приходится много и не хочется терять время зря. И вот однажды, месяца через два после

рассказанного, уже после встречи третьего тысячелетия, я шел на работу, слушая, как

всегда, «Свободу», и вдруг у меня почему-то забилось сердце. Диктор рассказывал о

визите в Израиль Римского Папы. Его встречал и сопровождал в поездках по Израилю тот

самый министр по делам религий, который совсем недавно гостил в Херсоне. И возле

Стены Плача, в присутствии нескольких сотен журналистов, этот министр сказал Папе, что, по его мнению, за два последних тысячелетия здесь, у Стены наших слез, не было

еще такой крупной фигуры, как Римский Папа, и приезд сюда христианского лидера

действительно для его страны большое событие.

Я слушал и не верил своим ушам: как мог этот государственный человек так

«лопухнуться»? Неужели он так и не понял, что между Херсоном, которому отроду чуть

больше двух столетий, и исторической Стеной — есть все-таки некоторая разница? И если

залетный израильский чиновник на фоне жалких херсонских улиц, возможно, и впрямь

крупная фигура, то Римский Папа, при всем к нему уважении, перед лицом вечности, олицетворяемой Стеной Плача — жалкая человеческая пылинка…

Слушал я эту передачу, а сам думал: если из всего приветствия незадачливого

министра журналисты особо выделили только одну эту убогую мыслишку, заимствованную политиком из глупых приколов старого шутника-директора в далеком

Херсоне, то, значит, ничего другого, более-менее достойного их внимания, в его

выступлении не было. Мог бы взять меня, бездарь, на полставки писать нестандартные

тексты! Жаль маленькое государство, в котором на высоких постах такие маленькие

министры…

________________________

УЧИТЬ РИМСКОГО ПАПУ

В одной из московских телепередач главный раввин России Берл Лазар (хабадская

версия) на вопрос, как он смотрит на не слишком корректное высказывание Римского

Папы по поводу террористов-мусульман, вызвавшее протестные настроения в

мусульманском мире, сказал, что если бы Папа понимал, как отзовутся его слова, он бы, наверное, не говорил их (то есть, не ведает Папа, что говорит).

На мой взгляд, лучше бы этот «итальянец» (рав Берл Лазар — выходец из Италии), поразмыслив, рассказал старую притчу о льве, желающем проверить, пахнет ли у него изо

рта, и задающем этот вопрос всем встреченным зверям. Медведь ответил, что пахнет

прекрасно — и был, как подхалим, немедленно задран. Глупый осел, видя такое дело, сказал горькую правду — и тут же был за нее наказан. И лишь лиса оказалась всех умнее:

— «Ты уж прости, властелин мира, но у меня вторую неделю насморк и я ничего не

чую», — молвила она и убежала восвояси.

Так вот, в заключение этой притчи, раввину бы следовало лукаво сообщить

ведущему, что у него плохо со слухом, и он не расслышал этот вопрос… — а не давать

оценку Римскому Папе. Потому что мы, евреи, имеем собственный «огород» для работы, а

если кто-то хочет ссориться, пусть разбираются между собой сами. Для евреев плохо, не

когда Римский Папа учит мусульман, а когда евреи начинают учить Римского Папу.

Пусть они учат себе друг друга и дальше, а у нас — плохо со слухом…

330

*Спросил у продавщицы в магазине на Суворовской: свежий ли хлеб «Подольский»? Она, не отвечая, взяла булку и повернулась ко мне. Повторил вопрос. Так же, не отвечая, она

положила хлеб в целлофановый пакет и поставила передо мной на прилавок.

— Я вас спрашиваю в третий раз: свежий ли хлеб, — еле сдерживаясь, сказал ей, -

почему вы молчите?

— А чё мне с вами разговаривать? — равнодушно бросила она, — так что, берете?

Покупатели молча стояли у прилавка, на их лицах читалось раздражение: ну чего

это он время здесь отнимает? Брал бы себе, да шел дальше…

Взяв себя в руки, я громко обратился к продавщице:

— Видите ли, девушка, если бы я сошел с ума до такой степени, чтобы

интересоваться у вас, замужем вы или нет, или что делаете сегодня вечером — вы

действительно могли промолчать. Но я задал вам вопрос по делу: спросил о качестве

товара, и вы обязаны ответить. Что ж, мне остается лишь одно: сказать, что вы должны не

хлеб продавать здесь, а подметать улицу там, за окном, где вас, скорее всего, никто ни о

чем не будет спрашивать, и общаться при желании вы сможете исключительно с метлой…

Вот где вам место!

Она невольно съежилась от моего громкого голоса, на лице ее появилось

выражение обиды: чего это он так расходился?!

Покупатели по-прежнему молчали, и я вышел. Ну и стервоза! Коль ты такая тварь

безучастная, чего у прилавка ошиваешься? Ладно, люди тебе неинтересны, тем более, старики, понятно, но ты же не на общественных началах корячишься, зарплату за это

получаешь! Небось, недовольна, что мало платят!

По дороге домой лезли в голову всякие мысли. Раньше в торговле было много

евреев. — Ишь, жиды, окопались! — говорили люди. Но могла ли продавщица-еврейка

сказать покупателю: — А чего мне с вами разговаривать?..

А нынче такая тварь (своя тварь!), при случае, пошлет любого матом, и ей никто

даже замечания не сделает.

***

* Перед человечеством уже не раз стоял вопрос: можно ли обойтись без евреев? И народы

разных стран всегда давали на него один и тот же ответ: погромы и изгнание… Что за

этим стоит? Одно из двух: или мы такие хорошие, или они такие плохие…

* Еврейская традиция не признает возврат долга с процентами, хотя и призывает на добро

отвечать еще большим добром, а на удар — тройным ударом. Непонятно только, что

банковское дело — изобретение евреев.

* В истории еврейского народа, по словам классика, меняются только палачи, зато жертва

всегда одна и та же…

* Вклад евреев в советскую русскую культуру обычно проходил по формуле: песня

«Русское поле» — музыка Яна Френкеля, слова — Инны Гофф, исполняет — Иосиф Кобзон.

За то, кажется, нам и благодарны…

* Кому принадлежит фраза: верующему или атеисту? — «Нельзя полагаться на чудо, нужно и самому что-нибудь делать!»

(Из выступления профессора-теолога на семинаре директоров школ Хабада).

* Мир создан для людей, рай — для ангелов, а ваша организация — сами знаете, для кого…

331

* Вопросы, которые нас ожидают на Небе:

— был ли ты честен в деловых отношениях?

— выделял ли ты время для изучения (чтения) Торы?

— оставил ли после себя потомство?

— ожидал ли спасения, прихода Мессии?

— старался ли понять одно из другого?

Будь моя воля, я бы добавил сюда:

— любил ли ты людей?

— помогал ли им, когда мог?

— любил ли ты животных, болело ли у тебя сердце, когда им было плохо?

— любили ли они тебя?

* Иудаизм сумел сохранить еврейский народ. Хотя евреи оберегали иудаизм хуже, чем он

— евреев…

Сюжеты: "МОЯ СПАСИТЕЛЬНИЦА — ЕВРЕЙСКАЯ ОБЩИНА"

__________________

ПИСЬМО ГЕНЕРАЛУ МИЛИЦИИ

Уважаемый г-н генерал!

Пишет Вам бывшая жена сотрудника милиции и мать его ребенка. Я попала в

ситуацию, из которой, кажется, по законам Украины выхода нет, и вы — моя последняя

надежда и спасение. Я работаю учительницей, живу с мамой-пенсионеркой и сыном-школьником. У моего бывшего супруга уже давно другая семья, а мы живем трудно.

Два года назад у нас появилась возможность выехать на постоянное место

жительства в Германию, и все это время я пыталась уговорить бывшего мужа дать

разрешение на выезд сына. Он долго держал нас в подвешенном состоянии: то отказывал, то обещал подумать. По-моему, это делалось с целью дотянуть до истечения срока

разрешения на въезд в Германию. Последнее, что он сделал: сказал, что отпустит со мной

ребенка, если будет уверен, что он там не пропадет, и я смогу это как-то подтвердить.

Я была вынуждена обратиться к человеку доброй души, нашему раввину Иосифу

Вольфу, он связался с раввинатом Германии, и там, учитывая необычность ситуации, впервые, в порядке исключения, дали гарантийное письмо (его копию я прилагаю), что

будут оказывать нам всестороннюю помощь помимо государственной программы приема

эмигрантов. А мой бывший муж в очередной раз сказал, что он передумал…

Вот-вот закончится срок нашего разрешения на въезд в ФРГ, счет уже идет на дни, а меня, как заколдованную, преследуют одни несчастья.

Тяжело заболела мама и уже два раза попадала в реанимацию. У нас нет денег на

лечение, у нас нет денег платить за чужую квартиру, у меня нет сил сделать страшный

выбор: или бросать моего мальчика и уезжать спасать маму в Германию, или оставаться

здесь с ребенком — ценою жизни своей матери…

Я не могу жить, постоянно чувствуя, как у меня проваливается почва под ногами.

Я не могу смотреть на своего недоедающего ребенка и не хочу видеть, как медленно

угасает без лекарств моя старенькая мама — помогите мне!

Мой мальчик — очень хороший и чуткий. Он все видит и понимает. Последнее

время он сидит по вечерам и часами молча смотрит в темное окно. А недавно, когда к нам

332

приходили из ЖЭКа и грозились отключить газ и тепло, он зашел в кухню, увидел, что я

плачу и тихо спросил:

— «Это все из-за меня, мама?».

Дорогой товарищ начальник милиции! Я боюсь, чтобы мой мальчик чего-нибудь

не натворил с собой, я уже стала бояться сама себя, услышьте, пожалуйста, мой крик! Вы

же добрый человек, вы спасаете других людей — спасите меня!

Поговорите с моим бывшим мужем, ведь он старший офицер милиции, неужели в

нем не осталось и капельки человеческого? Разве можно, мстя своей бывшей жене, так

больно бить по собственному сыну? Может быть, он прислушается хотя бы к Вам, своему

генералу?

Я знаю, что во всем виновата сама: зачем я выходила за него замуж? Но если бы

Вы знали, как я его любила…

Не обижайтесь на меня — еще я во многом виню Вашу проклятую милицию. Когда

муж был простым оперативником, это был совершенно другой человек: добрый, душевный и открытый. А потом его повысили: назначили «курировать» Кузнецкий рынок, в доме появились хорошие деньги, и даже близкие друзья перестали его узнавать.

Вот и ушел он от меня к этой женщине — тогда она была директором рынка, — а

сейчас стала удачливой предпринимательницей, владелицей двух дорогих кафе. А я

долгими месяцами хожу, уговариваю своего бывшего мужа, майора милиции Дмитрия

Ивановича Собко отпустить нас с сыном, дать нам волю… Больно говорить, но знали бы

Вы, как мне было стыдно, какой я была униженной и оплеванной, когда прошлым летом я

пришла у нему и просила выйти из дому на минутку для разговора, а он нарочно, чтобы

мне было слышно из открытого окна, громко сказал своей жене: — «Смотри, опять

пришла эта грязная жидовка!».

А потом они оба, сытые и холеные, настоящие новые господа, прошли мимо меня, в дешевом платье и старых туфлях, презрительно отворачиваясь, как от назойливой мухи.

Вот и все. Мне — 36 лет, моему мальчику — 13, неужели это конец? Неужели во всем

таком большом мире до нас никому-никому нет дела? Неужели мы, евреи, действительно, так прокляты вашим славянским богом, что с нами можно так поступать? И если сегодня

этот хозяин жизни, называет меня «жидовкой», то кто заставлял его жениться на мне и

приживать ни в чем не повинного ребенка? Ведь дитя не выбирает себе национальность, а

вот его несчастная мать должна была в свое время сто раз подумать, прежде чем выйти

замуж за его отца…

Сегодня у меня одна боль, один мучительный вопрос: что нам делать, как нам

быть — мне, моей маме и сыну?

Мне советуют оставить сына отцу, но если бы вы только видели, какими глазами

он смотрит на меня: он же так надеется, так верит, что я его не брошу…

Он говорит

мне:

— «Мамочка, не обращай на меня внимания, мне ничего не надо, я все выдержу, лишь бы не плакала ты…».

Он мне это говорит, и я перестаю соображать, мне хочется кричать на весь мир: -

Люди добрые! Умоляю вас: дайте нам волю, не губите невинные души!

(С этим письмом раввин Иосиф-Ицхок Вольф посетил милицейского начальника и

имел с ним долгий разговор. А потом генерал вызвал своего подчиненного.

В настоящее время мать с ребенком проживают в Германии, ее мама недавно

умерла там в больнице. Все, что с ними происходило в Херсоне, она вспоминает, как

дурной сон).

_____________________

СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО УЧЕНИКА ЕВРЕЙСКОЙ ШКОЛЫ № 59 ВОЛОДИ ПАНИНА

333

Восемнадцатое ноября.

Классная работа.

Сочинение на тему: «ГЛАВНОЕ В ЖИЗНИ — ЭТО ДОБРОТА!»

Наверное, мне очень повезло с добрыми людьми. Если бы не они, моя жизнь была

бы совсем плохой.

Я хорошо помню тот день, когда начались мои беды. Тогда во дворе поднялся

шум, люди говорили: «Какое горе!», а тётя Лида, которая живёт в квартире напротив, пришла к нам, прижала меня к себе и сказала, что всё будет хорошо. Но я почему-то, хотя

мне исполнилось только 6 лет, понял, что хорошо уже больше не будет.

В этот день моя мама, которая работала на Херсонском судозаводе, упала в трюм

корабля, сильно разбилась и её отвезли в больницу. Выписалась она только через три

месяца, а за это время наш папа ушёл от нас, и больше его мы уже не видели.

А у моей мамы, слава Богу, ничего не переломалось, но она иногда меня не очень

понимает и говорит странное, и ей дали инвалидность, чтобы она больше не работала.

Сначала я учился в обыкновенной школе, не еврейской, но в третьем классе стало

совсем плохо, и дети меня немного обижали, но не потому, что я еврей, а потому что я

несколько раз просто так брал еду, которую их мамы давали им в школу. Учительница

сказала, чтобы пришла мама, но я не мог маме это передать, потому что к тому времени ей

стало немного хуже, и я стал иногда закрывать её в доме, когда шёл в школу.

Тогда ко мне пришла соседка тётя Лида, которая с нами делится, сказала, что мне

повезло, что я еврей, и у нас в Херсоне есть хорошая еврейская школа, и отвела меня.

В еврейской школе № 59 сначала было хорошо, но тоже немножко тяжело, потому что я там кушал и был сыт, а мама дома была не очень. Тогда я взял две баночки

из-под майонеза и принёс в столовую, и женщины мне стали наливать немножко первого

и второго, как для кошечки. А потом наш раввин увидел, как я несу, и со мной хорошо

говорил, и я сказал, что беру домой для кошечки, потому что она совсем одна и её жалко.

Я не знаю, что раввин сказал в столовой, но женщина тётя Нина сказала мне, что ей

тяжело наливать в такие маленькие баночки из-под майонеза, и стала наливать в две

большие поллитровые банки. Это была доброта. И тогда нам с мамой стало совсем

хорошо, правда, несколько раз она лечилась в больнице, а когда она себя хорошо

чувствует и всё понимает, то она почему-то начинает плакать, хотя вокруг нас доброта и

нам все помогают.

И ещё была доброта, когда дети из нашего класса стали смеяться, что они знают, для какой кошечки я беру, и мне стало стыдно, и я стоял в коридоре и немножко плакал, а

мимо шёл директор Виталий Абрамович. Он тоже хорошо говорил со мной, а потом

пошёл без меня в мой класс. Я не знаю, что он им говорил, но теперь в нашей школе никто

надо мной не смеётся. Это тоже была доброта. И вообще, за 4 года с тех пор, как я учусь в

Херсонской еврейской школе, я никогда не просил ничего ни у кого на улице, и меня

никто уже не называет нищим.

Сейчас у меня вообще всё хорошо. Я не хочу ехать по программе в Израиль, потому что не хочу оставить маму одну, а ей, наверное, и здесь со мной хорошо.

Я никогда не забуду тех людей, которые мне помогали, и если кому-нибудь из них

когда-нибудь будет что-то нужно, я отдам и последнее.

А пока я могу только по вечерам молить Бога, чтобы Он дал всем этим людям

счастье и здоровье, и их детям тоже за то, что у них такие родители, которые вокруг себя

сеют только доброту».

____________________

334

ЕДНСТВЕННОЕ СПАСЕНИЕ

Знаете, что это такое — длинная жизнь? Это когда людям приходится, как нам с

Левой, за свои долгие годы пережить три голодовки. В 1931 году, после войны в 1946, и

вот теперь, на старости, уже в наше время.

Мы с мужем всю свою жизнь работали. Он — врачом в Больнице водников, я -

бухгалтером на фабрике «Большевичка». Единственный наш сын, Боренька, молодой

врач, попал в автокатастрофу в 1964 году и через три месяца умер. Такое вот с нами

случилось горе.

С тех пор мы живем одни. Когда — то у нас было много друзей, дом всегда открыт, потому что после потери сына мы боялись и избегали тишины. И думать не думали, что

придет время, когда мы станем форменными нищими. Ведь наших обеих пенсий, если

вычесть за квартиру и коммунальные, даже на хлеб не хватит. А ведь мы живые люди, давнишние пенсионеры, сил у нас уже нет, и на работу нигде не берут…

Честно говоря, единственное, что нас еще связывает с жизнью, это та хрупкая

ниточка помощи, которую нам протянула еврейская община: ежедневные бесплатные

обеды, а по праздникам — и чудная продуктовая посылочка. В нашей благотворительной

общинной столовой мы обычно садимся где-нибудь в дальнем уголке, потому что очень

боимся встретить кого-нибудь из давних знакомых — нам стыдно, что мы сюда ходим

кушать бесплатно. С одной стороны, это, наверное, большое счастье, что у нас есть такая

возможность, с другой — страх и стыд на старости лет не суметь самим себя прокормить.

Столовая от нашего дома далеко, на маршрутку денег нет, вот и идем мы, прижавшись, опираясь друг на друга, и в душе боясь, что если кого — то из нас не станет, то вряд ли другой дойдет до бесплатной еды без родного надежного плеча. Получаем мы

с мужем от общины и другую помощь: недавно приходил к нам мастер, отремонтировал

на кухне канализацию, а то она не работала почти два года. Большое спасибо всем добрым

людям, которые нас не знали, но когда к нам пришла беда, оказались рядом!

Интересная все — таки штука жизнь… Когда-то мы с мужем очень любили зимний

период. Ездили в санаторий на Закарпатье, лечились там, катались на лыжах. А сейчас

боимся наступления холодов: квартира почти не отапливается, а если вдруг прохудится

обувь, не сможем попасть в нашу спасительницу — столовую… Что тогда? Остается только

надеяться на лучшее, и с нашей общиной мы верим в это.

Р. 8. А недавно мы все-таки встретили там одну нашу знакомую — бывшую

заведующую отделением, в котором трудился мой муж, Софью Михайловну Гец. Мы

даже отпрянули друг от друга, а потом долго плакали. Два старых несчастных доктора и

бывший главный бухгалтер.

Боже мой, что же это такое у нас делается?!

Семья Блювштвейн, Зиновий и Алла, Херсон.

_____________________

КОЛИНА ТАТУИРОВКА

В пятом классе Коля Винницкий понял одну простую, но важную вещь: бить

нужно стараться только первым, чтобы противник, ошеломленный, уже не смог

опомниться.

В седьмом классе его поставили на учет в детскую комнату милиции, затем была

неприятная история, когда с одним товарищем они «бомбанули» уличный ларек, и взяли

335

всего — ничего, да вот всю недостачу расторопная продавщица сумела списать на

непрошенных гостей…

Служить Николай попал в стройбат. Что это — вам рассказывать не надо, государева

служба не для слабонервных. Дедам не поддавался, слыл отчаянным и справедливым, в

свободное время накачал себе нехилую мускулатуру. В знак понимания советской жизни

и протеста — сделал себе на среднем пальце правой руки знатную татуировочку, с нею и

вернулся на мирное поприще.

Здесь надо остановиться на Колиной семье. Мать его умерла, когда ему было пять

лет, отец сошелся с другой и как-то незаметно тоже канул в безвестность. В общем, воспитывали его дедушка с бабушкой, мамины родители. Конечно, на гражданке тоже не

обошлось без пары — другой неприятных ситуаций: работы не найдешь, учиться нет

возможности да и охоты, словом, понятно, чем пришлось ему теперь заниматься. В нашем

Херсоне, к сожалению, немало других молодых людей тоже грешат криминалом.

А под Песах двухтысячного года наш Коля сделал главное открытие своей жизни.

Спросив у деда, откуда ему принесли объемную продуктовую посылку, и узнав, что

гостинец от еврейской общины, он, будто от удара по голове, остолбенело замер:

— Так что ж это значит, мы что, эти самые… евреи?

…В прошлом году в ешиве появился новый студент, физически крепкий парень с

жестким прищуром цепких глаз. Он долго ко всему присматривался, в разговоры не

вступал, все больше слушал, кипу поначалу носил с заметным усилием — и так, шаг за

шагом, становился тем, кем является сегодня: одним из самых старательных, вдумчивых и

прилежных учеников. А когда другие ешиботники узнали, что Иосиф Винницкий — так

теперь все называют Николая — решил, чтобы избавиться от своей татуировки, отрубить

средний палец правой руки, наш раввин (и его тезка — Иосиф Вольф) решительно

выступил против.

— Я никогда не допущу такой дикости, — твердо заявил он, — мы обязательно

придумаем что-нибудь другое…

Хотя, по правде, эта татуировка раввина очень беспокоит. И в самом деле, где еще

в мире можно увидеть на среднем пальце правой руки прилежного ешиботника жирную, отвратительно выколотую мерзкой иглой паучью свастику?..

_____________________

СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ!

Посмотрел видеоролик о работе благотворительной службы еврейской общины

города Херсона. Присмотрелся к персонажам этого фильма, получающим гуманитарную

помощь. У них было разное прошлое. Одни были бедны, другие — состоятельны, кто-то

имел семью, а кто-то нет. Сегодня их объединяет общее настоящее: старость, болезни, неустроенность, вакуум. Так сказать, конечный результат.

Не могу сказать, что знаю, почему они попали в такое положение. Скорее всего, просто судьба. Именно это страшит более всего: значит, каждый из нас может в конце

концов оказаться в их числе. Пусть убережет нас Господь от такой участи.

Дождливая осень, дождливая осень…

Судьба, у тебя мы немногого просим:

Чтоб ты к нам чуть-чуть милосердней была

И вновь подарила немножко тепла.

Дождливая осень…

336

Предлагаю несколько сюжетах про тех, с кем знаком лично.

_______

ЛЮБИМАЯ УЧИТЕЛЬНИЦА

Хочу обратиться к выпускникам 62-го года 19 школы. Ребята! Ваша бывшая

классная мама, заслуженный учитель Украины, сегодня бедует. У нее на руках

девяностолетняя мать и дочь-инвалид.

Она всегда поддерживала вас в трудную минуту, учила быть сильными, никогда не

сдаваться. Сегодня раз в месяц она получает скромную гуманитарную помощь. Она могла

бы быть в этот день счастливой, но очень боится, что пойдет дождь, а ей нечего тогда

надеть на ноги. Во все другие дни месяца помощи ей ждать неоткуда.

Вспомните, пожалуйста, как вы когда-то встречали ее у ворот школы, как по-детски мечтали, чтобы она, немножко приболев, пригласила вас к себе домой, попросила о

какой-нибудь услуге. Как бы вы были счастливы ей помочь — ведь вы тогда были готовы

ради нее на все.

Она учила вас вести с трудностями борьбу, но вот-вот готова сдаться сама. Потому

что сегодня для нее, отдавшей 50 лет своей жизни работе в школе, наступил самый

трудный час.

Вспомните ее.

Придите к ней.

Не пожалейте потерять несколько минут. И будьте счастливы!

________

СТАРУШКА, КОТОРУЮ КОРМЯТ С ЛОЖЕЧКИ

Уважаемая Фирочка! Простите, что я отвлекаю вас от вашего бизнеса, говорят, ваш

магазин на Брайтоне процветает. Мы очень рады за вас!

Одно лишь плохо, что за последние три года вы так и не нашли минутки написать

вашей мамочке письмо в Херсон. Именно написать, а не позвонить, потому что телефон у

нее отключили за долги еще в прошлом году.

Нет, нет, не волнуйтесь, ей живется неплохо, особенно с тех пор, как ей стала

помогать община. Она больше не голодает, появились кой-какие лекарства и даже, кажется, возвращается интерес к жизни.

Правда, сотрудники патронажной службы переживают, когда она ежедневно, в час

дня пополудни, порывается встать и идти встречать вас, свою бесценную доченьку из

школы.

Она вновь, как и много лет назад, стала бояться, чтобы с ее деточкой что-нибудь не

произошло на обратном пути.

Фирочка! Когда патронажная сестра дважды в неделю приходит по утрам к вашей

мамочке, она всегда застает на старом, потрескавшемся от времени обеденном столе — вы

помните его? — небольшую порцию еды на чайном блюдечке, заботливо отложенную

вашей мамой из скудного пайка, чтобы вы не проголодались, вернувшись домой…

Так что, смело возвращайтесь — для вас здесь, в нищей Украине, всегда найдется

кусочек хлеба.

Будьте счастливы, Фирочка, в далекой Америке!

И не забывайте нас в Херсоне.

___________

ЭТИ ДВОЕ — НЕ МУЖ И ЖЕНА

337

Это мать и сын. Пятидесятипятилетний сын, страдающий острыми приступами

астмы, и его несчастная, бессильная чем-нибудь помочь ему, когда он хрипит, задыхаясь в

удушье, мать.

Впервые служба милосердия появилась у них месяц назад. И застала обоих в

крайнем возбуждении: мать почему-то все время плакала, а сын отводил в сторону, будто

пряча, свое лицо.

И оказалось, что помощь общины запоздала всего лишь на один день: накануне он

забил, освежевал и сварил единственное небезразличное к ним существо — старого

добродушного кота, знававшего когда-то вместе с ними лучшие времена. Так сильно ему

хотелось есть. Мама отказалась.

Мать и сын неразговорчивы, и в ходе принужденной беседы удалось лишь

установить, что в молодости был он женат, уже много лет с женою и сыном они живут

врозь; что с ними, где они — он не знает.

От жизни они давно ничего не ждут. Разве что, чтобы благополучно завершился

сегодняшний день и пришел завтрашний.

За последние 30 лет они ни разу не отметили какого-нибудь праздника: ни Нового

года, ни дня рождения. Да они и забыли, видно, об этих днях. В доме нет ни радио, ни

телевизора. С наступлением темноты здесь просто укладываются спать. Зимой — раньше, летом — попозже.

Такая семья и такая жизнь.

__________

ЕЁ ЛУЧШИЕ ГОДЫ

Женщина, которая, не поднимая глаз, обедает в благотворительной

столовой, много лет назад во время войны попала в концентрационный лагерь Дора, была

там стерилизована. Под правою рукой, ближе к подмышке, у нее прекрасно сохранилась

старая татуировка — шестизначное число. Просить ее позировать перед камерой с

поднятой рукой — я не решился.

Она всю жизнь работала в больнице рентгенологом. Одинока, замуж никогда не

выходила. В беседе со мной говорила удивительные вещи. Что лучшей порой своей

жизни, например, она считает молодые годы. Когда находилась в концлагере. Потому что

тогда у нее была настоящая жизнь, наполненная борьбой за выживание. Настоящие друзья

и настоящие враги. Все было настоящим… Тогда что же — сейчас?!

____________

СТАРЫЙ ПРОФЕССОР

Третий слева в этой очереди за гуманитарной продуктовой помощью, высокий

мужчина в желто-коричневой кепке — доктор наук, профессор аграрного университета.

По его учебным пособиям учились будущие агрономы всего Советского Союза.

Сегодня на его иждивении пенсионерка-жена, в прошлом врач-терапевт, тридцатилетняя

неудачница-дочь и восьмилетняя внучка — инсулинозависимая диабетичка.

Он любит ее больше всего на свете, она — единственная отдушина в его

безрадостной жизни, но что за унизительное бессилие — делать инъекции родному

беззащитному тельцу, ежедневно наблюдая, как безжалостная глюкоза слизает

неокрепшие суставы ребенка…

338

___________

ВЕСЁЛАЯ ШАХМАТИСТКА

Благотворительную столовую ежедневно посещает и эта улыбчивая, сравнительно

молодая женщина, у которой, похоже, всегда и все ладится. Она прекрасно играет в

шахматы — мастер спорта по мужским нормативам. Не имеет образования, никогда не

работала. Живет тем, что сдает комнату в своей квартире (вместе с собой!) приезжим

кавказцам.

Любимый вид развлечения — прогулки по городским рынкам с непременной

дегустацией всяческих деликатесов. Ее везде знают и повсюду гонят.

С этою своей победной улыбкой она еще в молодости загнала в гроб обоих

родителей, с ней же фланирует утром по рынку, регулярно обедает в столовой для бедных, терпит унижения и побои от своих горячих квартирантов.

Внешне уверена в себе и как личность — абсолютно свободна и беспринципна. А

между тем, от рождения обладает уникальными аналитическими способностями, жаль, никем не востребованными. Судьба.

__________

МЕНТ В ОТСТАВКЕ

Можете ли вы поверить, что этот опустившийся старик — старший офицер

милиции, в прошлом начальник райотдела, подполковник?

На сотрудников службы милосердия смотрит с недоверием. Вскользь интересуется, на чьи деньги проводится благотворительность. Боится, что ли, чтобы его не

завербовали?!

О себе говорит крайне мало, приступам искренности явно не подвержен. Пускает

ночевать к себе бомжей, для них он свой человек. После десятиминутной беседы я уходил

от него униженным и оплеванным. Какими-то странными маловразумительными

репликами и намеками он дал мне понять, что все благотворительные организации, в

целом, и такие личности, как я, в частности, живут исключительно за его счет и должны

ему, так сказать, по гроб жизни. При этом, большую часть нашего краткого общения он

изучал мои документы и даже расстроился, не будучи в силах к чему-нибудь придраться.

Его взрослые дети живут в соседнем районе, в Скадовске, но никаких отношений с

ним не поддерживают.

Объективности ради, следует добавить, что, по мнению его земляков, когда он

руководил милицией, в райцентре был полный порядок.

____________

СИНИЙ ПЛАТОЧЕК

Певица. Уже давно эта бедная женщина не выходит из дому: подводят ноги, больное сердце, общая слабость. Приглядитесь, пожалуйста, к ее лицу: ну что, вспомнили?

339

Да-да, пятидесятые годы, кинотеатр «Коминтерн», маленький оркестрик, услаждавший зрителей до начала сеанса, и она — его бессменная солистка, томная

красавица с прекрасною фигурой, манящим голосом а-ля Клавдия Шульженко и

бездонными голубыми глазами.

Ах, какие то были дивные времена! Цветы — горой, мужики — наповал, да вот

бдительный супруг всегда на страже, ни на секунду не отводит горящего взгляда…

Что ж, прошли-пролетели они бесследно, и дети где-то далеко-далеко, и его, друга

верного, давно нет, и вообще уже, кажется, ничего нет, ведь все последние годы она живет

в иллюзорном, вымышленном, только ей понятном мире.

В этом мире она каждый вечер по-прежнему приходит в свой кинотеатр, не зная, к

счастью, что он уже давно сгорел; выходит на маленькую сцену и, зябко поводя

белотелыми крутыми плечами, поет «Синий платочек»…

Она поет для всех, но видит только его глаза, и что с того, что они погасли

двадцать лет назад — в ее вымышленном мире-убежище он будет с ней всегда.

Вот только, что это за люди приезжают к ней домой, говорят о какой-то помощи, лезут в душу, портят прическу…

Пустите ее! В зале вот-вот наступит тишина: скоро ее выход на сцену!

___________

СЧАСТЛИВЫЙ ДОЛГОЖИТЕЛЬ

Этот старик — уникальнейшая личность! Осенью 41-го года немцы расстреляли его

в Зеленовке. Он выжил.

В шестидесятые годы его — главного бухгалтера крупной оптово-торговой базы

приговорили к высшей мере за огромную растрату. Через 15 лет он вышел на свободу.

С точки зрения физиологии — он давно уже не жилец: длительное время потребляет

пищи ежедневно не более шестисот калорий.

С точки зрения медицины — у него за последние годы было четыре (это официально

установленных!) инфаркта — он не жилец, тем более.

Посмотрите, как ему открывают рот, чтобы влить ложечку супа. Он давно уже не

хочет жить — его заставляют жить насильно.

Все это смахивает на какой-то дьявольский фарс, но ведь он жил, жив, и даст Бог –

будет жить дальше — просто такой у него оказался долгий завод жизненных часов. Такой

долгий, что, кажется, они не остановятся никогда.

А ведь те, кто его расстреливал, уже давно погибли сами… Вот судьба, а?

___________________

340

А ВАМ ВСТРЕЧАЛСЯ ПЕРВЫЙ ПОСЛЕ БОГА?

Увидев в толпе стремительную фигуру доктора Аарона Либерзона — в коричневой

кожаной курточке и с благородным фэйсом немолодого байкера, намотавшего кучу

километров жизненных троп, не сразу поймёшь, что перед тобой ортопед экстра-класса, представитель высшего дивизиона израильской медицины.

У здешних медиков есть неприятная особенность: они неохотно вступают с

пациентами в личный контакт, то есть им безразлично, кто ты, а интересует лишь, что

привело тебя на прием. Другое дело у нас, где, если ты значительная фигура и с тебя

можно что-то поиметь, теплые отношения с врачом налаживаются автоматически…

К сожалению, в маленьком Израиле не все ортопеды — Либерзоны, поэтому мне

удалось попасть к шефу "Клиники д-ра Аарона Либерзона" в Хайфе лишь после

полуторамесячного ожидания.

В холле с приглушённым освещением я было преисполнился почтением к двухметровому

амбалу, гордо вышагивающему между кабинетов, и был даже несколько разочарован, когда знаменитым Либерзоном оказался господин, что на этом снимке, к которому нас с

Аллой привела незаметная секретарша.

У доктора, кажется, особого расположения не вызвали ни я, ни моя бедная нога; наверное, поэтому он задавал вопросы, причем, странного свойства, моей жене, а не

хозяину главного предмета этой долгожданной встречи.

Потом Алла сказала, что два жалких посетителя (бедная старушка, поддерживающая

бредущего с помощью элехона когда-то грозного, а ныне растерянного, с заплетающейся

речью старца) не могли не вызвать у любого доброго человека желание помочь. А так как

из этой пары единственным внятным посетителем казалась она, то и общаться он

предпочел с ней.

Устроив меня на кушетке, покрытой бумажным одеялом, и проводя тщательный осмотр

правой стопы, он тихо, но четко, вопрошал: — Ваш муж ест мясо и рыбу? Каждый ли

день и сколько? Понятно… Был ли осмотрен местным ортопедом? Ложили его на топчан, как здесь?

Мне эти вопросы не очень нравились. Какое ему дело до честно купленных двумя

пенсионерами мяса и рыбы? И что значит "осматривал ли меня его периферийный коллега

в положении лёжа", — он что, должен был взирать в полете на стопу, напоминающую

перебитый нос боксера?

Вердикт ошеломил: срочная операция по ремонту стопы — или пришла пора с ней

распроститься, в целом. Ближайшей клиникой Израиля, где у него было окно для срочной

операции, оказалась больница в Нетании, в центре страны. Так мы с Аллой появились 3

января в медицинском центре "Ланиадо".

Перед операцией мы пару раз мельком говорили. Разногласия по поводу оплаты с

больничной кассой Маккаби были им быстро улажены. Алла обратила внимание на

341

занятную деталь: доктор говорит тихо, но почему-то в его присутствии все говорят ещё

тише…

Про израильские больницы (чистоты в палатах, технической оснащённости, питании, отсутствии даже малейшего намека на поборы, вышколенности медперсонала) я здесь не

буду, чтоб любящий меня читатель сгоряча не брякнул: вот, мудила! Попал в рай и

квакает про свои беды!

Коснусь лишь национального вопроса. В ходу иврит, арабская речь, в случае непонимания

— мгновенный переход на английский. Объявления в больнице на этих языках. Русский

значительно реже. По поводу неправильного языка никто и никого не гнобит. Как

говорится, их батька не Бандера, а с матерью Хавой (или Евой) давно все разобрались.

Среди врачей много арабов и бывших граждан СССР.

Полное отсутствие дискриминации по национальному признаку. В команде Либерзона нет

только эскимосов. Там важны знания, умения и ответственность, а не заразная наци-вавка

в чьей-то глупой голове.

***

Вы не поверите, в первый же день появления в больнице с моей ногой произошло чудо!

Последние месяцы она заметно пухла и была темнее своей более удачливой коллеги.

И вот зашёл Либерзон с каким-то легкомысленного вида (он почему-то все время

улыбался) невысоким крепышем средних лет. Они говорили о чем-то весёлом, и все это

время по очереди трогали моё бедное копыто, поворачивали туда и сюда, мяли, даже

чуток поддергивали; вволю посмеялись, потом пару минут посовещались. Доктор

Либерзон участливо коснулся моего плеча, и оба отправились восвояси.

— Что это было? — изумленно уставившись вниз, спросила Алла.

Мы не поверили своим глазам: опухоли как не бывало, а по цвету выглядела нога, как

здоровая!

И вот прошло время, а объяснение такому чуду я вижу одно: увидев, с какими страшными

деятелями ей предстоит столкнуться, моя стопа так испугалась, что пошла на попятную, лишь бы не трогали ее эти безжалостные к любым болезням эскулапы…

Операция продолжалась более четырех часов. Как рассказала Алла, доктор выходил

из операционной багровый, мокрый, уставший, будто вагон разгружал, а не штрикал

ножиком беззащитную ножку. Странно, правда?

***

Лежал я в палате на трёх человек, каждое место огорожено шторой, хочешь — откройся

всем напоказ, хошь — прозябай в одиночестве. Рядом с кроватью мягкое кресло, на

котором Алла провела пять ночей после операции. Либерзон, увидев такие дела, организовал ей комнату в волонтерской службе, где один раз она переночевала, а дальше

не захотела.

***

Занятный эпизод. В палате появились две прекрасные еврейские девочки. Худенькие, стройные, с чудными овечьими глазками и красивыми пакетами в руках.

Наверное, волонтерки с ближней ешивы, здесь учат человечности с детства.

Девушки русскоязычные, и говорит одна другой: смотри, какой старенький дедушка; наверное, скоро совсем умрёт… Давай дадим ему пакетик, пусть перед смертью

полакомится чем-нибудь вкусненьким…

Посмотрел, а там разные сладости с предупреждением красным "много сахара". Спасибо, милые, от старого диабетика…

***

А теперь главное. В далёкой молодости на меня произвела впечатление традиция

английских подводников считать в походе командира своей ПЛ "первым после Бога".

Теперь, когда красивые штучки меня мало трогают, я вдруг понял, по аналогии с

доктором Либерзоном, что это правда. И для этого вовсе не обязательно быть командиром

подводной лодки. Потому что в любом профессиональном деле: в области производства, 342

науки, госуправления, обороноспособности, медицины и образования, литературы и

искусства — всегда есть свои "Первые после Бога"! Потому что, скажу кощунственную

вещь: без Первых после Бога, нет и Самого Бога, ибо кого Ему вести, если нет даже

самых ближних?!

***

Когда нам при выписке отдавали документы, немолодая дама-менеджер сказала: специалисты клиники признали операцию доктора Либерзона блестящей: всё сделано

выверенно, точно, без малейших упущений. Но у вас высокие сахара. А это значит, заживление будет происходить медленно. Так что теперь всё будет зависеть только от вас: держите строгую диету и контролируйте сахара. Будет очень жаль, если такая работа

сделана зря.

***

Завершу маленьким секретом. Эти заметки — не реклама известному специалисту. К

Первому после Бога хирургу стопы Израиля доктору Аарону Либерзону такая очередь, что он бы еще приплатил, дабы она стала на пару неделек меньше,чтобы найти время для

любимого занятия: чтения новых книг. Ведь, по его словам, он может уделить этому не

более двух — трёх часов в субботу.

От всей души желаю своим читателям, где бы вы ни проживали и какой медициной не

пользовались, чтоб в трудную минуту (спаси и отведи ее от вас Господь Всемогущий!) рядом с вами появился Первый после Бога, фамилию и имя можете проставить сами.

_________________

Ж#ДЫ ВОЗДУХ ВОЗЯТ…

О том, как работают благотворительные религиозные организации, я узнал в 1993, в

самом начале общения с раввинами. Посланники Любавического Ребе организовали тогда

в пригороде Херсона оздоровительный лагерь для еврейской молодежи. Что это за лагеря, и почему наш, херсонский, санстанция закрыла уже на пятый день его бурной

деятельности, я расскажу как-нибудь в другой раз, и ручаюсь — рассказ будет интересным.

А сейчас немного о другом.

Однажды утром мне позвонил раввин Аврум Вольф и взволнованным голосом

сообщил, что его друзья, руководители американских религиозно-благотворительных

организаций, прислали весомую гуманитарную помощь для обеспечения бесперебойной

работы оздоровительного лагеря. А так как действующие в Херсоне посланники — не

граждане Украины, то он передал щедрым спонсорам мои данные и просит меня прийти в

синагогу к двум часам дня. К этому времени туда прибудет фура с гуманитарной

помощью и подъедут представители херсонской таможни, присутствие которых

необходимо для законного оформления полученного из-за рубежа груза.

По правде говоря, мне это не особенно хотелось. С таможней до этого дел я не имел, про

повадки таможенников, как и все, был наслышан, и боялся попасть в какую-нибудь

неприятную историю. Вдруг потребуют за груз какой-нибудь налог, или обнаружат там

что-нибудь запрещенное. Не придется ли мне потом шляться по разным фискальным

организациям — доказывать, что гуманитарная помощь не пошла налево? Все-таки это

наглость — без моего согласия давать черт знает кому мою фамилию и адрес…

В общем, без пяти минут два я с тяжелым сердцем и паспортом в кармане подошел к

синагоге, где, оказывается, еще с ночи томился в ожидании разгрузки грузовой

автомобиль с огромным девяти или десяти тонным контейнером. Евреи, снующие по

своим делам в синагогу и обратно, с интересом оглядывали гигантскую фуру и

343

спрашивали друг у друга, что это такое, куда, кому и зачем. Пробегавший мимо завхоз

синагоги, увидев меня, радостно воскликнул:

— Вот, хорошо — уже хозяин прибыл! Здравствуйте, Виталий Абрамович!

Услышав это, евреи заволновались и немедленно окружили меня со своими вопросами.

Самое обидное, что новоявленный хозяин не знал, что и как им отвечать. Пришлось

сделать серьезный вид и нарочито важным тоном пояснить, что прибыли жизненно

необходимые для функционирования молодежного оздоровительного лагеря вещи. Между

прочим, благодаря нашему раввину, который, используя свои обширные связи, обеспечил

прибытие такого ценного груза. Все восхищенно ахали и охали. Один старик подошел ко

мне поближе и доверительным шепотком поинтересовался:

— Как вы думаете, здесь же всего, наверное, очень много, если от лагеря что-нибудь

останется, нам, неимущим, может быть тоже дадут?

Таможенники опоздали почти на час. Один худой, другой толстый. Позвали раввина.

Аврум явился оживленный, долго жал мне руку, чувствовалось, что он весь в нетерпении.

Водитель машины передал таможенникам документы. Они попросили мой паспорт, долго

сверяли с ним сопроводительные бумаги. Худой оказался старшим и приказал толстяку

снять пломбы. Тот, задыхаясь, поднялся по металлической лесенке, внимательно

рассмотрел пломбу и стал, наконец, срывать ее кусачками. Все это время он грязным

носовым платком вытирал пот с лица. Аврум слегка подтолкнул меня локтем и взглядом

обратил мое внимание на то, как обильно промокла у таможенника форма под мышками.

Затем он спустился, а на его место поднялся водитель и начал возиться с замками. Потом

стал дергать металлическую дверь. Несмотря на снятые замки, она никак не хотела

поддаваться, видно где-то заело. Тогда водитель достал из кабины небольшой ломик-фомку, поддел дверь снизу, и с противным лязгом она открылась. Раввин потянулся

лицом в темноту раскрытого контейнера, но его решительно отстранил худой таможенник

и стал подниматься туда сам. Любопытные старики невольно придвинулись поближе. Я

тоже заглянул в контейнер, но там было темно и ничего не видно. Худой таможенник

растерянно позвал напарника:

— Иди сюда, Вася…

Тот снова вытер пот и стал подниматься. Водитель раскрыл двери пошире.

— А ну, давайте сюда хозяина! — громко велел старший таможенник. — Начнем приемку

груза.

Я залез в контейнер, за мной, не спрашивая разрешения, поднялся раввин.

— Что это значит? — показывая рукой внутрь контейнера, спросил таможенник.

Я осмотрелся. Впечатление такое, будто контейнер абсолютно пуст. Сделал несколько

шагов вперед и только тут узрел, что прибыло к нам из далекой Америки. В самом конце

огромного металлического ящика, у кабины водителя, виднелась жалкая серая кучка.

Десяток ящиков с бутылками питьевой воды, столько же упаковок с запрессованными в

целлофан туалетными рулонами и несколько двадцатикилограммовых бумажных мешков.

Таможенники подняли один из них, стали его трясти, а затем предложили мне открыть

его. В нем оказался сушеный горох. Вскрыли, на всякий случай, остальные. То же самое.

— Как это понимать? — спросил у меня старший таможенник.

— Что вы имеете в виду? — вопросом на вопрос отвечал я.

— Вы что, не видите, что контейнер пустой? — стал заводиться таможенник.

Я молчал, не зная, что ему сказать. В дело вмешался раввин. Понимая глупость ситуации, он увещевающим тоном обратился к таможенникам:

— Ну, пустой, так пустой… Какая вам разница. Главное, ничего незаконного нет, правда?

Распишитесь, господа, в документах, и разойдемся с миром…

Толстый таможенник, надеясь что-то еще увидеть, стал перебирать груз снова. Попросил

вскрыть одну бутылку воды и достать рулон туалетной бумаги. Они внимательно

оглядели их и мрачно переглянулись.

344

Мы с раввином стояли ближе к дверям и стали выходить первыми. Спускаясь, я уловил, как один таможенник тихо сказал другому:

— Ж#ды воздух возят… Говнюки!

Старики, удивленные заморской щедростью, потихоньку разошлись. Я спросил у

раввина, сколько стоит посылка такого контейнера из Америки. Он посмотрел на меня и

молча пошел в синагогу.

Конечно, дареному коню в зубы не смотрят. Питьевая вода, туалетная бумага, не

говоря уж о сушеном горохе, нужные вещи. Но настолько ли, чтобы для пересылки

нескольких сот килограммов такого ценного груза платить огромные деньги за конвейер?!

С тех пор прошли годы, но я и сейчас не могу понять, что это было. Скорее всего, религиозные «деловые» люди получили 5200 долларов для гуманитарной помощи нашему

оздоровительному лагерю. Заплатили 5000 за пересылку контейнера, а на остальные 200

долларов приобрели эти кошерные товары. Слава Богу, ничего не украли…

=======

ПРОСТИ, ПРОСТАТА

Любой доктор подтвердит, что болезни бывают мужские, женские и общие. Вот

для мужчин — типична, особенно, в зрелом возрасте, аденома простаты. Как для женщин –

аномалия в области матки. Сам не пойму, почему найти простату у женщины так же

трудно, как у мужчины проблемы с маткой. Зато мы не рожаем. Про общие болезни типа

алкоголизм или клептомания говорить не будем, а вот про свою любимую простату пару

слов я скажу.

Начну с того, что злостный простатит — это когда ни пос#ать, простите, в охотку, ни поспать вволю. Потому как бежишь ночью в туалет, спешишь, а всё равно в итоге в

тебе больше осталось, чем вытекло. Но я расскажу про редчайший в отечественной

медицине случай, когда лег спать ты с простатитом, а проснулся — без. Причем, без

всякого медицинского вмешательства! Во всем мире такое случилось только с одним

человеком — со мной. Недаром, говорят, родился с двумя макушками.

А дело было так. Когда меня, действительно, прижало, пришел я к известному

херсонскому урологу, опытному операционисту, проситься на избавление от гадкой

напасти. До этого один уважаемый человек сделал ему звонок, и доктор, основательный

мужчина средних лет с седой бородкой, принял меня как лучшего друга. Я даже вначале

забыл, зачем пришел. Показал ему свои бумажки, он с ними ознакомился и, удивляясь

размерам моей простаты, дружески обмолвился, что такого огромного чуда еще не

встречал. Он так улыбался, что я на минутку возгордился владением такого уникального

хозяйства. Дал мне направление в частную клинику на анализы и посоветовал готовиться

к благополучному прощанию с неблагополучной простатой. Обрадованный, я летел на

крыльях в клинику на УЗИ и что-то там еще.

Как хорошо, что у нас, наконец, появилась частная медицина! В полутемном

кабинете современное оборудование мерцало зелеными и желтыми огоньками.

Обстановка напоминала кабину авиалайнера, осталось только полететь. Приятная дама

расположила меня на кушетке, и в полной тишине началось обследование. Она водила

чем-то горбу славы над павшим героем и тихо диктовала какие-то цифры медсестре, сидящей за компьютером. Стояла такая тишина, что даже я, лежащий рядом, с трудом

внимал ее голосу. — Ну, как? — спросил я. — Всё прекрасно! — порадовала она меня. Я

радостно осознал, что все мои беды уже позади. Хвала тебе, современная медицина!

На следующий день мы с женой сидели перед урологом, внимательно

просматривавшим анализы, и ожидали даты назначения операции.

345

Доктор долго разглядывал бумаги, потом внимательно посмотрел на меня и

спросил: — что это такое? Похоже, вы абсолютно здоровый человек! Простата у вас в

полном порядке. Нас с женой охватил прилив счастья. Надо же, как всё хорошо обошлось.

Но доктор почему-то стал надевать медицинские перчатки, завел меня за ширму, велел наклониться и провел некоторые манипуляции средним пальцем, после чего

порядочный человек должен бы на мне жениться. Мне это активно не понравилось. Мы

вернулись к докторскому столу. Жена сидела с горестным видом, догадываясь, что чуть

ли на ее глазах со мной сделали то, что настоящие мужчины (а не врачи!) делают с

любимыми женщинами, только не пальцем.

После этого доктор снял перчатки и взялся за трубку телефона. Как я понял, звонил

он в кабинет УЗИ, потому что назвал мою фамилию и спросил, что это было. На другом

конце линии установилась пауза, видно, искали в компьютере мои результаты, а потом

врачиха-УЗИшница стала что-то сбивчиво объяснять. Он выслушал и, не отвечая, повесил

трубку. Потом, помолчав, сказал только два слова: человеческий фактор. И предложил

готовиться к операции.

Кстати, после, уже ознакомившись с новыми исследованиями состояния моего

здоровья, делать операцию он, с извинениями, отказался. Сказал, что положение столь

зловеще, что за это дело он не берется. За что мы с женой по сей день ему благодарны.

Потому что эту операцию уже через семь месяцев моего хождения с катетером, как

пришпиленная за самое уязвимое место бабочка, мне сделали в Израиле, и лежал я в

больнице девять дней. Хотя там быстро выписывают, например, с заменой почки

попадаешь домой через пять суток.

Прости, простата, человеческий фактор тебя сильнее!

_______________________

ГОРОДСКИЕ ИСТОРИИ

Этот город я любил всегда. Ровно столько, сколько мне лет. А иногда, кажется, еще

больше. Хотя друзья мои из ближних и дальних столиц иногда удивляются: как можно

жить в наше время на периферии, ведь у вас же ничего не происходит?

И я, зная столичную круговерть, их понимаю. Но молчу. Не объяснять же всерьез

им, умным и тонким, что шум и суета — не самые верные критерии продуктивного

существования.

И бурлит обычно лишь на поверхности. Ибо главные факторы нашего бытия

требуют безмолвного созерцания, тишины и раздумий, а раз так, то и проистекают в

прохладных донных глубинах. Тех глубинах, что не являются географическим понятием.

Другими словами, поклонники первой и второй софистик — будьте внимательны!

Периферия — везде, и дух — также повсюду. Следовательно, в области духа периферии не

существует, пусть даже область эта — Херсонская…

Но это я так, к слову. А серьезно могу утверждать одно: мой город — не мал и не

велик. И численно превосходит любое селение неподалеку ровно настолько, насколько

сам уступает центрам-конгломератам. Участь — не очень завидная, но… его старые дома

живут уже столетия, а я открыл правило: если дом простоял 100, 150 или больше лет, в

нем непременно за это время происходило нечто интересное. Это закон, и по-другому не

бывает.

Не верите? Тогда примите простенький совет: не стоит увлекаться историей старых

строений. Лучше интересоваться судьбою тех, кто в них жил когда-то или их строил. И

тогда…

346

Если вы просыпаетесь ранним утром, и странное желание влечет вас на только

проснувшиеся улицы, где уже бойко заводят свои трели беззаботные птицы да

хозяйничают дворники, и ваши легкие замирают от дуновения свежайшей чистоты — это

значит, у вас есть собственный город.

В моем городе более пятисот улиц и тысячи домов. Самые красивые из них, архитектура которых своею плавностью линий согревает любое чуткое сердце, построены

в прошлом или позапрошлом веке.

Старые стены этих домов несут на себе едва уловимые следы незримого

присутствия бывших хозяев. Сегодня эти дома, пожалуй, единственные свидетели

странных историй, неожиданных жизненных поворотов, безумных и бездумных сюжетов, где ломанных линий почему-то всегда больше, чем прямых, а подлинных параллелей

почти нет, и непонятно что и кому хотел всем этим сказать всемогущий Автор.

Вот лишь некоторые.

ВИЗИТ ИМПЕРАТРИЦЫ

Когда-то в студенческую бытность, работая в архиве, мне попались на глаза

материалы о приезде в Херсон Екатерины Второй.

Дело было так. Много лет назад, а точнее, более двухсот, к городским воротам

подъехала длинная кавалькада карет и конных всадников. Роскошная дверца второй

кареты отворилась, появилась прекрасная, в богатых украшениях, рука, и на землю

неспешно ступила статная, уже немолодая женщина.

Офицеры сопровождения мгновенно спешились и застыли в почтительном

ожидании.

Стояла летняя тишина, лишь звонко чирикали вольные воробьи. По свидетельствам

очевидцев, стареющая императрица выглядела явно уставшей от длительного пути.

Она повела плечами, пытаясь размяться, недоверчивым взглядом повела вокруг и

чему-то тяжко вздохнула…

Через минуту царские экипажи въезжали в Херсон.

А вот и сухая архивная справка.

Визит императрицы стоил херсонцам:

— почти трех тысяч рублей (тех рублей!) для приведения города в надлежащий порядок;

— отстранения от занимаемых должностей двух чиновников, случайно попавшихся при

внеплановом аудите;

— предания суду, лишения чести и гражданских прав казначея дворянского собрания;

— одного гипертонического криза и двух инфарктов, по свидетельствам медиков.

Этого было вполне достаточно, чтобы в городе на несколько лет воцарился

порядок.

Вот она, матушка-красавица, в любимом варианте — на знаменитой денежной

купюре «катеньке», любуйтесь!

_______________

347

ПРИКОСНОВЕНИЕ К ВЕЧНОСТИ

Утром и вечером, днем и ночью, летом и зимой неторопливо катит свои тяжелые

валы задумчивый Борисфен.

Кто сказал, что нет на свете вечного двигателя?!

Вот он, вечный двигатель, перед вами: ни на секунду не прекращающий свой

размеренный бег на протяжении дней и недель, месяцев и лет, столетий и тысячелетий…

И если, действительно, движение — есть жизнь, то он — поистине бессмертен.

То, что видел наш Днепр, чему был безучастным свидетелем — нам не дано знать, и

лишь в толстых учебниках истории описано то, что он сам захотел вспомнить, но нет и

слова о том, чем был он столь возмущен, что решил об этом навеки забыть…

Он жил сам и давал жить другим: кормил и поил бесчисленные поколения наших

предшественников, давно растворившихся в призрачной дымке исторического небытия.

Его глубокие чистые воды по-прежнему вкусны и прохладны, но вот заборы для

питья сегодня ведутся лишь в нижних зеленых толщах, потому что у берегов его влага

ощутимо солоновата.

Многие считают причиной тому — горькие слезы беззащитных полонянок, угоняемых тысячами от родных белых хат в татарские и турецкие гаремы, а может быть, миллионов невинных жертв уже нашего времени: опухших селян, забытых пасынков

советской власти, принявших в тридцатые годы ужасные муки голодной смерти…

Мудрые люди говорят: хочешь жить долго — прикоснись к вечности!

И вот уже более двух столетий к Днепру прикасается, вернее, расположился на его

берегах мой город.

_______________

КТО ОН — ДЖОН ГОВАРД?

Давным-давно, в мои школьные годы, жил-был один учитель истории, который не

уставал повторять своим ученикам, что мыслящий человек отличается от всех прочих

критическим отношением ко многим вещам, как бы лежащим на поверхности. И в том

числе, к общеизвестным фактам и явлениям, подвергая их здравому сомнению и искусно

формулируя вопросы, которые проясняют их подлинную сущность.

348

Теперь, по прошествии стольких лет, я абсолютно равнодушен к этой чепухе, но

чего мы только, глупые, не делали тогда, дабы понравиться нашему школьному кумиру…

И вот однажды, дождливым осенним вечером, я — ученик 7-го класса, у которого

если и существовали какие-нибудь проблемы, то разве что неодолимая тяга к своим

недоступным сверстницам, взялся, стремясь прослыть «мыслящим», подыскивать более-менее известные явления из истории родного края, чтобы подвергнуть их критическому

осмыслению.

Но, как назло, все, что только ни приходило в голову, было и просто, и до слез

ясно, не вызывая и малейшего сомнения.

И тогда я сказал себе: какого черта ты переживаешь?! Твое дело — задавать

вопросы, отвечать-то на них все равно будут другие… Так бери любую известную тему

да, знай себе, спрашивай!

Темы я не нашел, зато мне подсказала ее мамочка, которой я весь вечер морочил

голову своими придумками. Разведя огонь в грубе и забросав углем занявшиеся ярким

пламенем дрова, она вымыла на кухне руки и, тщательно вытирая их полотенцем, небрежно бросила, явно желая от меня отделаться:

— Да займись ты хоть этим, Говардом, — чего ему дома не сиделось, что искал здесь на

старости?

Вот и осталось мне только придумать сверхумные вопросы, и на следующий день на

заседании краеведческого кружка, с замиранием сердца и внутренним торжеством, я

огласил их во всеуслышание. И на всю оставшуюся жизнь был потрясен ответом

любимого педагога, который, внимательно выслушав, глубокомысленно сообщил

заинтригованным кружковцам, что… иной дурак может за минуту задать столько

вопросов, что умному не хватит и целой жизни, чтобы ответить на них!

Конечно, все ребята и, в том числе, зеленоглазая девочка, которой я хотел

понравиться больше всего на свете, громко рассмеялись. Острое чувство стыда, испытанное в тот миг, памятно мне до сих пор.

Надо ли говорить, что занятий этого кружка я больше не посещал.

Но по сей день благодарен за полученный урок, потому что именно тогда, раз и

навсегда, я осознал, что надо учиться не только задавать вопросы, но и уметь самому на

них отвечать. Только со временем ко мне придет более высокое понимание проблемы: есть вопросы и вопросы, есть ответы и ответы, а есть такие вопросы, которые не столько

требуют определенного ответа, сколько порождают вопросы новые…

Ну что ж, на этом теоретическая часть моего сюжета закончена, а теперь, друзья, попробуем раскрыть эту тему на практике.

Для начала — небольшое предупреждение. Будьте предельно внимательны: речь

пойдет о вещах общеизвестных, но под несколько иным углом зрения, и ваше право

подвергать все изложенное жесткой, но, желательно, конструктивной критике.

Многим херсонцам нравится памятник, воздвигнутый в честь именитого

иностранца, британского гражданина сэра Джона Говарда. В прошлом — шериф графства

Бэлфорд, известный всему миру гуманист и филантроп, он пребывал в конце 18 века в

нашем городе. Лечил бедняков в местном госпитале, боролся с эпидемией тифа, изучал

условия пребывания заключенных в только построенном остроге, делал другие нужные и

полезные вещи.

К сожалению, в один недобрый январский день 1790 года он поехал в имение

Дофинэ, ныне село Садово, лечить семнадцатилетнюю дочь тамошнего помещика, подполковника Комстадиуса. Вылечить ее не смог, зато заразился сам, и через несколько

дней умер в Херсоне, поставив себе перед смертью неутешительный диагноз.

Скончался он в возрасте 65 лет, предварительно завещав похоронить себя в другом

селе, Степановке, и пожелав, чтобы на месте его упокоения не возводили памятников или

монументов, но, по возможности, установили солнечные часы, чтоб и после смерти мог он

пригодиться другим людям, хотя бы с целью определения точного времени…

349

Такой памятник с солнечными часами и был сооружен в 1827 году архитектором

Стасовым, дедушкой личного секретаря Ленина — Стасовой, несколько раз с тех пор

реконструировался и стоит по сей день в центре нашего города.

На трех сторонах памятника надписи на латыни (в переводе):

«Жил для других».

«Жил благожелателен другим».

«Других здоровыми делал».

Что тут скажешь — достойная жизнь, достойная судьба, какие могут быть вопросы?

Или попробуем?

Начнем с простеньких. Общеизвестно, например, что род Говардов в Англии был

не очень богат…

Тогда откуда брались деньги на его экспедиции в Россию? В 1783 году — в

Астрахань, в 1789 — в Херсон, и везде он приобретает для бедных продукты и

медикаменты, помогает заключенным. Есть ли здесь проблема, или нет, как вы считаете?

Идем дальше. Свое последнее путешествие Говард предпринял в возрасте 64 лет, по тем временам, да и по нашим, достаточно преклонном. Наверное, у него для этого были

весомые основания. Интересно, какие? Неужто причиной тому — одно лишь

прославленное человеколюбие великого филантропа?

Попытки мотивировать его выезды в далекую Россию желанием участвовать в

ликвидации эпидемий, на мой взгляд, малоубедительны, хотя бы потому, что он не имел

медицинского образования, был, так сказать, лекарем-самоучкой. Кстати, в те же самые

годы эпидемии бушевали и в многочисленных британских доминионах. Или там человеку

без диплома практиковать возбранялось? В чем тут дело?

Продвинемся далее. Действительно, последний вояж Джона Говарда в Херсон, где

на самом деле свирепствовал тиф, а кроме того, совсем неподалеку, в Измаиле и Кили, велись кровопролитные бои с турками, на первый взгляд, лишен внутренней логики, ибо

можно было найти немало других мест, где оказание помощи страждущим было не столь

рискованным и, скажем прямо, более продуктивным мероприятием. Не говоря уже о том, что Херсону тогда было чуть более 11 лет: совсем маленький городок, нет даже

приличной тюрьмы для пенитенциарных исследований, да и медицинских учреждений –

кот наплакал…

Но это — на первый взгляд. Другое дело, если принять во внимание, что в конце 18

века именно юг нынешней Украины, развивающийся наиболее динамично, стал

представлять угрозу для стратегических интересов Британии. Естественно, отсюда –

повышенное внимание к нашим местам. Судите сами: идет интенсивное строительство

крепостных сооружений Херсона, закладывается Николаев, и вот уже — как старая

350

фотография в проявителе — медленно выплывают знакомые очертания Одессы. И совсем

рядом — полуостров Крым, ключ-отмычка к южным пределам Российской империи, как

это принято сейчас говорить, «непотопляемый авианосец».

С учетом этого, экспедиции Джона Говарда в Астрахань (тоже имеющую выход к

морям) и Херсон вполне укладываются в концепцию вечных интересов «владычицы

морей», что бы мы по этому поводу ни думали и как бы это ни называли.

Или вы иного мнения? Такая прямота вас несколько коробит? Тогда чуть по-другому: было ли на юге России другое, кроме нашего Херсона, место, более удачное в

качестве базы пребывания представителя заинтересованного зарубежного государства, с

точки зрения выполнения им некоторых специфических функций в 1790 году? Назовите, пожалуйста, если вам такое известно!

Конечно, ответ на такой вопрос не сильно хотелось бы связывать с благородным

именем Говарда, но что тут поделаешь: на то она истина — чтобы быть всего дороже!

И лишь теперь можно озвучить то, что уже давно вертится на кончике языка: досточтимый сэр Джон Говард в своей всемирно известной гуманитарной деятельности

руководствовался не одними лишь интересами высокой благотворительности и

гуманизма. Скорее всего, его еще интересовали, если можно так выразиться, попутно, и

несколько иные задачи, прямо совпадающие со стратегическими устремленностями

родного британского отечества.

А если вам кажется такой вывод не очень корректным, то право, поверьте на слово: и в мыслях не имел я чем-то порочить этого благородного человека. Мы с вами взрослые

люди и благоразумно признаем: скромно совмещать столь разные, но по-своему

необходимые вещи — благотворительность и стратегическую разведку, вполне возможно.

Если делать то и другое в высшей степени достойно, приносить пользу разным людям в

разных странах — одновременно. Чем это плохо?

Кстати, взаимные интересы Англии и России в конце 18 века, как, впрочем, и ныне, общеизвестны. Другой вопрос, неплохо бы при этом разузнать имена российских коллег

шерифа-врачевателя, выполнявших в те далекие времена подобные поручения России в

Британии. Уточнить, сооружались ли им аналогичные памятники, или все-таки

деятельность этих особ проходила более безвестно?

Существуют, однако, и другие занятные вещи, связанные с нашим героем. В

Лондонском музее хранится одна необычная бумага. Подлинный диплом Екатерины

Великой, выданный Джону Говарду, с поручением местным российским властям

выполнять все его просьбы и указания, как прямые распоряжения императрицы. Честно

говоря, в истории России — это нечто новое… И сразу вопрос: неужели Екатерина так

возлюбила своих страждущих от тифа сограждан, что смело выдала такой необычный — ни

для того времени, ни для нашего — документ?

Еще интереснее, каким образом эта бумага попала в Англию? Ведь вещи

заболевшего тифом Говарда были, по официальной версии, после его кончины

уничтожены, или сей диплом был выполнен в нескольких экземплярах?!

Я думаю, все это свидетельствует о том, что Екатерина была прекрасно

информирована о настоящей миссии Говарда и стремилась любой ценой показать

уважаемому гостю и его правительству, как бурно развивается и надежно обустраивается

на южных морях ее империя. И что Россия — та страна, которой суждено играть

важнейшую роль в мироустройстве новой Европы, и с этим всем нужно считаться.

Тогда многое из того, что нам теперь известно, действительно находит свое

логическое объяснение.

Как бы то ни было, это всего лишь мои догадки и предположения. Так что, давайте

лучше оставим в покое дело Говарда и перейдем к его телу. А с телом этим, как вы уже

понимаете, тоже далеко не все ладно.

Принято считать, что в завещании он распорядился похоронить себя в

пригородном селе Степановке. Чем ему так понравилась эта Степановка, понять и по сей

351

день не очень просто. Допустим, в те времена именно там хоронили умерших от тифа, придерживаясь определенных санитарно-гигиенических правил, в специальном общем

захоронении. Но сэра Джона Говарда, как мне поведал известный херсонский историк и

краевед Август Вирлич, погребли почему-то не в массовом захоронении, а

индивидуально, в специально построенном склепе.

А между тем, за несколько лет до описываемых здесь событий, в Херсоне уже

существовал (в пределах Екатерининского собора — первого местного культового

сооружения) весьма привилегированный погост для наиболее титулованной знати. Там

были погребены люди, со многими из которых англичанин мог быть знаком лично, по

крайней мере, имена их в то время были у тавричан на слуху. Это дядя и племянник –

генерал и полковник — Меллер-Закомельские, павшие в одном бою; наместник

Екатеринославский генерал-майор Синельников, погиб в 1788; молодой полковник, 21-го

года отроду, Петр Мартынов; генерал-поручик Вюртенберг-Штутгардский и многие, не

менее именитые, прочие.

Краевед Вирлич полагал, что здесь хоронили тех, кто погиб в ратных баталиях, защищая родное Отечество. Это не совсем так. Здесь находятся и почившие своей

смертью. Как наиболее титулованный и известный среди них исторический деятель и

основатель края, князь Потемкин-Таврический, склеп которого оборудован в самом храме.

К нему мы еще тоже вернемся.

Отсюда вопрос: почему Джона Говарда не захоронили в престижнейших пределах

Екатерининского собора, где нашли свое последнее прибежище люди его уровня и

положения? Чем ему так полюбилась безвестная Степановка? Кто вообще видел, слышал

или читал его завещание? Вирлич, например, утверждает, что оно было сделано в устной

форме. Так это или нет, сегодня установить трудно. Но лично у меня поступок сэра

Говарда, сознательно пренебрегшего возможностью обретения хотя бы какого-то

исторического бессмертия, гарантированного погребением на территории самого

известного в крае храма, вызывает некоторые сомнения: ведь, как человек многоопытный, не понимать этого он не мог. По-моему, здесь мы вторгаемся в область совершенно иных

причинно-следственных мотиваций.

По словам нашего краеведа, прах Говарда не слишком долго покоился в

персональном склепе в Степановке. Менее чем через два года специальная экспедиция, организованная графиней Софьей Потоцкой, пылавшей к филантропу нежными

чувствами, провела под покровом ночи необычную операцию: подпоив стражника, выкрала из гроба тело Джона Говарда, после захороненное в ее имении в Тульчино.

Впрочем, если кто-нибудь вздумает навестить его там сегодня, вряд ли что-нибудь из

этого получится: на месте его повторного погребения уже много лет настоящее болото.

Так что, если благородное дело сэра Говарда живет и поныне, то тело его, кажется, исчезло навсегда. Такая, вот, жизнь, и такая судьба…

Собственно, на фоне других подобных вещей, это не должно нас особенно

удивлять. Я уже говорил, что в Екатерининском соборе находится гробница другой, более

известной исторической личности — князя Потемкина-Таврического, фаворита

императрицы и основателя нашего края, умершего через год после описываемых здесь

событий, в возрасте 52 лет. Усыпальница эта расположена в самом центре храма, в

маленькой подвальной комнатке, и за десятки последних лет, любопытства ради, ее не

вскрывал разве что ленивый. Здесь я на минутку остановлюсь и открою небольшой

секрет.

С полвека назад автору довелось с группой сокурсников, студентов местного

пединститута, отрывать траншею для проведения в храм электричества (тогда здесь был

городской Музей научного атеизма). Наш декан, по совместительству, председатель

областного общества охраны памятников истории на общественных началах, посулил

заплатить каждому по 15 рублей, а так как перед Новым годом любые деньги были для

нас не лишними, мы приняли это предложение, как подарок судьбы, и с радостью

352

согласились. Итак, мы рыли траншею, стоял сильный холод, и женщина-сторож, сжалившись, несколько раз пускала нас внутрь погреться. В храме было темно, но не так

промозгло, как на улице. Мы быстро обследовали помещение и не смогли удержаться от

искушения спуститься по шаткой лесенке в гробницу князя, где стояла кромешная

темнота, и даже открыть крышку его гроба.

Не стану интриговать тебя, читатель, но хоть и принято считать, что прах

светлейшего покоится именно здесь, в дымном свете зажженного кем-то куска газеты мы

ничего, заслуживающего внимания, не обнаружили. Так, несколько обветшавших клочков

старого сукна, кучка каких-то небольших косточек, скорее всего, домашних животных, да

еще лохмотья неизвестного происхождения. Ни черепа, ни других крупных человеческих

костей.

Словом, при жизни Потемкин сумел сделать многое. Снискать славу и почет, стать

фельдмаршалом и светлейшим, найти дорогу к любвеобильному сердцу матушки-императрицы, но только не к собственному гробу… Так сказать, разминулся с ним во

времени или пространстве. Зато память о нем не ограничена ни темным подземельем

усыпальницы, ни крепкими стенами старейшего в регионе храма. Спи спокойно, великий

гражданин и преданный любовник!

Да, тело высшего сановника отсутствует. Не могу знать, кому и когда оно

понадобилось. Но местные власти, считая интересы края (то бишь, развитие туризма) превыше тьмы низких истин, до сих пор настаивают на наличие здесь именитого трупа, упрекая в необъективности и некомпетентности несговорчивых краеведов. Причем, вменяют им не отсутствие в усыпальнице конкретного тела, а низкий уровень местного

патриотизма, как они себе его представляют. Тема эта звучит год от году глуше, и лишь

одно в ней неоспоримо: что в воздухе нашем, херсонском, разлито нечто такое, что

содействует бесследному исчезновению тел знаменитых земляков, — вечная им память…

К стыду своему, признаюсь, что я даже стал сомневаться в захоронениях на самом

церковном подворье. А там погребены непростые люди: элита высших репродукций, наиболее титулованная знать, достойнейшие граждане губернии. При жизни они имели

все: громкие фамилии, украшавшие историю империи, огромную власть, богатство, почет, славу.

Ушли они, а с ними — десятки, сотни, тысячи людей, которые их окружали; и нет

на свете ни одного человека, который бы о любом из лежащих здесь мог сказать: — Да, я

был с ним знаком. Достойный был гражданин…

При жизни они принадлежали империи, были любимы или ненавистны. Как и всех

прочих, их одолевала мирская суета: навязчивость окружения или происки недругов, болели зубы или голова, докучали переживания за своих детей или родителей, а как иной

раз не хватало любви или понимания близких…

Каждый из них был лично знаком с первыми лицами империи, мечтал произвести

на них хорошее впечатление, ведь чтобы попасть на этот привилегированный погост, гарантирующий историческое бессмертие, одних звучных фамилий было недостаточно.

Нужна была еще и карьера. Все они — молодые и старые — сумели ее сделать.

Любопытно и то, что здесь нет ни одной женщины. На этом знаменитом погосте

отдыхают от трудов праведных, пережидая столетия в гордом одиночестве, лишь одни

достойные мужья. Странно, правда: при жизни — вместе, а после — врозь, как-то не очень

справедливо.

Впрочем, что это я — разве плата за историческое бессмертие не стоит посмертной

разлуки с близкими?! Это был общий семейный выбор.

___________

Вернемся к нашему британцу. Есть одна вещь, о которой умолчать не имею права.

Несколько слов о роде Говардов в Британии.

353

Известная английская исследовательница Мариам Мэррей после тщательного

изучения истории этого рода определила его, как жертвенный род так называемых

«заместителей». Что это значит?

В средневековой Англии существовали пережитки язычества, согласно которым

залогом доброго здравия, всяческих успехов в жизни и в державных делах властелина

являлось принесении искупительной жертвы, для чего использовались исключительно

представители жертвенных родов, как бы искупавшие раз в семь лет накопленные за это

время грехи сюзерена. Мэррей приводит известные слова французского посла Фенелона о

таком роде. Он говорил, что:

— «Говарды, как мужчины, так и женщины, в силу какого-то ряда обстоятельств

подвержены тому, чтобы их обезглавливали, и не могут избежать этого, ибо происходят

из племени, предрасположенного к такой участи».

И до Джона Говарда, и после него, именно такая ужасная судьба постигла целый ряд

его сородичей. Вот наиболее известные из них:

Анна Болейн — супруга короля Генриха Восьмого. Из рода Говардов. Была казнена по

вымышленному обвинению.

Екатерина Говард — следующая супруга этого короля. Тоже казнена, но уже через 7 лет.

Есть и другие Говарды — заместители, но их имена менее известны.

Между прочим, Вирлич тоже обращал внимание на то, что экспедиции Джона Говарда

в Россию совершались раз в семь лет: 1783 год — Астрахань, 1790 — Херсон. Интересное

совпадение, не правда ли?

И вывод: может быть, представителю жертвенного рода Говардов, действительно, раз в

семь лет было целее находиться где-нибудь подальше от своего жестокого отечества?

Знатоки средневековых традиций утверждают, что если представители жертвенных

родов умирают своей смертью, то в год, кратный семи, после их ухода начинают

происходить странные события, например: пропадает что-то существенное или где-нибудь проступают кровавые пятна…

К этому мы еще вернемся, а теперь о главном.

Оставим скрупулезным историкам заниматься анализом фактических материалов

биографии подвижника-иностранца. Что он делал и как, чьи распоряжения выполнял и

почему. Отчего неприкрыто интересовался фортификационными колодцами крепости и

возмущался начальством, которое его туда не пускало, несмотря на известную грамоту.

Мы-то с вами прекрасно разумеем, что можно одновременно заниматься разными делами, решать и ориентироваться на целый ряд различных задач и целей.

Мне кажется, для нас, прощающихся с двадцатым стремительным веком, более важной

является другая особенность его жизни — глобальная, всеобъемлющая тема человеческого

одиночества…

Экспедиции в далекую страну, отсутствие друзей и близких, длинные темные вечера в

осеннем Херсоне, когда тусклое пламя свечей с трудом разгоняет тьму в чужом доме.

Опасливая настороженность к нему — владельцу грозного диплома императрицы — со

стороны местных властей…

Что наполняло его дни, мы можем только гадать, но вот какие мысли, отрывки

воспоминаний, угасающие с возрастом желания, охватывали его по ночам, — об этом

никому уже не узнать, как и не разделить с ним его трудную ношу.

Какое одиночество и заброшенность ощущались им, стариком, пленником то ли идеи, то ли интересов своего отечества, в самые последние месяцы, недели и дни в чужой

стране, в чужом городе и в окружении чужих и чуждых ему людей?..

Но и это не все. Настоящее одиночество, в виде коварного полузабвения, пришло к

нему все-таки не до смерти, а после нее, и продолжается оно уже больше двух столетий. А

странная возня вокруг его имени? То в честь столетия со дня его смерти стержневую

магистральную улицу города называют «Говардовской», то сразу после революции

354

переименовывают ее. Проходят годы и опять, уже во время немецкой оккупации, имя

Говарда этой улице возвращается, а в 47-ом году — снова уходит в небытие…

Что это: осколки холодной войны или наши вековечные безалаберность и

неблагодарность? Хотя, какая ему сейчас разница!

Памятник стоит. Солнечные часы на нем показывают время, а это значит, жизнь идет, и

ему в ней по-прежнему есть место.

Вот только, что это за красное, похожее на кровь пятно, периодически появляющееся

на его памятнике? На дворе двухтысячный год, прошло 210 лет со дня его смерти, так-так-так — число кратное семи…

Неужели?!

_______________

Конец

ДОМ С ФОНАРЕМ (Из забытых городских историй)

Хозяин этого дома был в городе известным человеком, почтмейстером, как если бы в

наше время — начальником областного управления связи.

Он очень любил свою жену. Много лет у них не было детей. И когда они уже почти

разуверились, жена сообщила, что беременна. Он был на седьмом небе от счастья.

А потом у нее, женщины в возрасте, были тяжелые роды. Она их не выдержала. Почему-то последними словами ее были:

— «Наказал меня Господь…»

Осталась девочка. Долгие годы отец был безутешен. Всю свою душу, боль и отчаяние он

вкладывал в дочь, к которой привязан был безмерно.

Подрастая, она становилась все больше и больше похожей на мать. Казалось, происходит

какое-то горькое чудо…

На этом балконе они сидели за чаем долгими летними вечерами. Со временем стали

замечать, что ночью свет горит только в одной комнате, затем сразу гаснет. Кто-то полез

посмотреть. По городу поползли слухи, что они живут как муж и жена.

355

Оба были крайне нелюдимы и всех избегали. Дочь — смуглолицая высокая брюнетка, внешне тяжеловата, с полными стройными ногами. Всегда молчалива, в глазах — вызов.

Ушла с последнего класса гимназии, рассчитала прислугу, стала сама вести домашнее

хозяйство. Когда шла скупиться на рынок, ее провожали глазами.

Так продолжаться долго не могло, но шли годы — и ничего не происходило. На старости

отец тяжело болел. Преданно и беспрекословно ухаживала за ним. После его смерти ушла

сестрой милосердия на санитарно-медицинский поезд. Вернулась после революции — в

доме уже жили несколько семей, ее не пустили.

Пошла жаловаться в ЧК, ей дали жилье в другом доме, взяли работать машинисткой. Ей

было за 40, когда она родила от кого-то ребенка.

Этот кто-то был, очевидно, влиятелен и хорошо снабжал их материально. Она, а потом и

ее дочь, скрытно подторговывали ювелирными изделиями, которые потом некоторые

опознавали, как личные украшения горожан, исчезнувших в чекистских застенках.

В городе мать и дочь не любили и боялись. Я был знаком с ее дочерью.Она работала

учительницей, сейчас — старуха, нелюдимостью пошла в мать, никогда не была замужем.

В этой истории более всего меня смущает одна деталь: последние слова умирающей

роженицы. Их рассказывала моя бабушка, Млода Исааковна Эльзон. Она была акушеркой, принимала те ужасные роды.

И я думаю: а ведь действительно, у почтмейстера и его жены так много лет не было

детей… Что она имела в виду, прошептав: — «Наказал меня Господь…?» Неужели

происхождение несчастного ребенка?

Тогда все последующее было не так страшно…

================

СТАРЫЙ ПЛЯЖ

На той стороне Днепра, где сейчас все заросло камышом, где сегодня, пожалуй, не

осталось и следа от прекрасного рукотворного намывного песчаного берега, совсем

недавно, каких-то тридцать лет назад, располагался Центральный городской пляж.

Летом ежедневно, с интервалом в 10 минут, тысячи херсонцев сразу от двух причалов –

Речпорта и Ушакова — перевозились на этот пляж. Пляж, которого сейчас уже нет…

Масса загорающих, толпы фланирующих по берегу, десятки ларьков и киосков, мощная

спасательная служба, от которой осталась сейчас разве что эта смотровая вышка. Вы

видите ее, полусожженную?!

356

В те времена советским людям, как принято сейчас говорить, не было ведомо понятие

«секс», но ведь были же здесь завидно обнаженные прекрасные молодые тела, ни с чем не

сравнимая атмосфера ожидания встречи, той самой встречи, которая перевернет и

изменит твою жизнь.

Здесь знакомились и влюблялись, пили вино и резались в карты, выясняли отношения и

дрались, готовились к экзаменам и воровали небрежно брошенные вещи…

Здесь находилось место для всего: для смеха и слез, радости и отчаяния, а неумолимая

статистика утонувших — ежегодно показывала количество тех, кому столь нравились эти

дивные места, что у них даже пропадало желание возвращаться отсюда домой, в город…

Здесь наши родители вспоминали в беседах прошлое, а мы и наши сверстники строили

планы на будущее. И наверное, никому и в голову не могло прийти такое будущее, в

котором не найдется места нашему любимому Центральному пляжу.

А вот удивительнее всего, пожалуй, то, как быстро, на протяжении всего лишь жизни

одного поколения, природа отвоевала свое, вернулась в первозданный вид, стерла и

малейшие следы пребывания здесь тысяч людей. Вроде бы никогда нас там и не было, да

и вовсе не ступала нога человека. Какая сила, какая бессмертная вечная мощь!

И вот по-прежнему размеренно катит Днепр свои величавые воды, а наших родителей –

давно уже нет, а мы — стары, и дети наши уже не знают грустной истории этого клочка

земли…

Прощай, прощай, наш умерший Пляж!

==============

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ

Этой фотографии совсем немного — каких-то 90 лет. На ней компания молодых людей, собравшихся по поводу дня рождения одного из них, и запечатленных — теперь уже

можно сказать навеки — цейсовской оптикой мощного объектива в Александровском

парке.

357

А у меня ушло почти три года, чтобы ответить на вопрос: кто они, эти люди на

снимке, и как сложилась их дальнейшая судьба.

Сразу признаюсь: удалось мне это не полностью. Следы одного из них, увы, затеряны безвозвратно, и мне так и осталось неведомо ни имя его, ни фамилия, известно

лишь, что он — не херсонец, попал в эту компанию случайно, приехав из военного

училища погостить к другу.

Попробуем теперь, как это модно нынче, провести небольшой психологический

тренинг. Говорят, есть такая наука — физиономистика, которая, по одному внешнему виду, а точнее — лицу человека, позволяет распознавать характер его, а то и определять

дальнейшую судьбу.

Давайте проверим свои психологические способности. Узнаем, дано ли нам свыше

умение увидеть суть другого человека, понять, что он собой представляет и вообще –

вступить с ним в виртуальный контакт, вызвав его хоть на мгновение из небытия, из той

легкой загадочной дымки, куда ушел он давно и навсегда. Попробуем?

В нашем случае, для этого нужно окунуться в начало прошлого века. Нет, нет, не бойтесь, нет ничего проще. Оглянитесь по сторонам, видите: куда-то исчезли телевизоры и

холодильники, пропало электричество и сложная бытовая техника, а в доме откуда-то

появилась громоздкая мебель ручной работы. Мужчины в котелках и дамы в дивных

шляпках на улице… И в завершение картины: чей это звонкий детский крик доносится до

нас из подъезда? Не ваша ли это прабабушка расшалилась после гимназии, играя с

милыми подружками в "классики"?

А раз так, поздравляю: цель достигнута, что там у нас на календаре?..

И дополнительная информация: на этом снимке семеро молодых людей, примерно, одного возраста. Они расслаблены и чуть усталы. Уже общались несколько часов, посетили кондитерскую на Ришельевской, долго гуляли по Суворовской и лишь после

этого зашли в парк сделать фото на память.

А теперь внимательно вглядитесь в их лица. Хорошо ли они видны вам? Четкое ли

изображение на экране?

И первый вопрос: — У кого из них сегодня, 25 сентября 1909 года — день рождения?

И маленькая подсказка: именинник смотрит прямо в объектив и несколько

озабочен. Вечером он должен отбыть поездом в свой учебный отряд в Севастополь, и его

уже поджимает время… Вы нашли его?

Есть здесь и будущий активный участник Ледового похода, отчаянный командир

офицерского ударного батальона смерти, легендарная личность.

Но как же он молод на этом снимке, в будущем грозный полковник!

А вот одна из молодых дам, что сейчас перед вами, выйдет через пару лет замуж за

дальнего родственника, подающего надежды скромного немецкого летчика-офицера, станет со временем счастливой матерью троих детей и уважаемой в обществе

генеральшей. В жизни, как и на фото, она на все смотрит сдержанно и чуть

высокомерно… Вы узнали ее?

Запечатлена здесь и молодая пара, к новому 1910 году они станут мужем и женой.

Он — помощник казначея городской управы, она — единственная дочь председателя

уездного суда. Конечно, вы уже догадались: эти двое — справа, не так ли? Сегодня их

будущее кажется нам безоблачным, но что их ожидает на самом деле? Об этом вы узнаете

чуть погодя…

А что впереди у дочери купца первой гильдии, милой девушки с крепко сжатыми

ладошками?

В октябре начнутся занятия на медицинском факультете города Ильменау. Скажу

больше: ровно через неделю она навсегда — так уж сложится — покинет наш город. Так

что, получше, пожалуйста, вглядитесь в прекрасное лицо той, кто свою жизнь посвятит

358

спасению других жизней, и хоть не суждено иметь ей своих детей — сколько чужих она

вернет, буквально, с того света…

Ну что, друзья, знакомство с героями этой фотографии в первом приближении

состоялось.

А теперь: кто есть кто — или попробуем расставить точки над і.

Первая слева — романтическая поклонница любовной лирики г-жа Елизавета фон

Экке, в будущем — фрау Эльза фон Патник, супруга начальника операвтивного управления

штаба Люфтваффе генерала Эриха фон Патника. Она погибнет в бомбежке в начале 45-го

года в Дрездене с женою и детьми старшего сына. Ее тело так никогда и не будет найдено.

Еще раз вглядитесь в это властное лицо. Своим невесткам она говорила, что очень

счастлива. Вот такая судьба.

Ей на плечо возложил руку ее младший брат — будущий командир офицерского

ударного батальона смерти полковник Николай Иоганнович фон Экке. Он достойно

выдержал все выпавшие на его долю военные испытания, но не вынес суеты и

бесцельности эмиграции: погряз в злачных кварталах Стамбула, по слухам, крупно

проигрался, и был по пьяной лавочке застрелен товарищем. Предан земле на чужбине

безвестно…

Рядом его друг и именинник — Андрей Павлович Гвоздецкий, влюбленный тайно и

явно в неприступную Лизочку фон Экке, но вот беда — она старше его на целых три года…

По правде говоря, Лизочку уже тяготит пылкость чувств молодого кавалера.

Впрочем, ничего страшного: скоро вечер, дома ждет ее увлекательнейший роман

Мопассана, а что говорить — любовь в книжках куда как заманчивее, чем в жизни…

Вот и женится Андрей Гвоздецкий на другой, будет иметь двух сыновей, сложится

и личная жизнь, и служба на флоте, но в 1916-ом году на подводной лодке «Сивуч», которой он будет командовать, взорвутся аккумуляторные батареи.

И по сей день, уже более восьмидесяти лет, покоится невезучая субмарина в

Балтийском море на предельных глубинах.

Лишь по архивным данным Моргенштаба России известны сухие цифры координат

ее гибели. Вот они:

59 градусов, 56 минут и 17 секунд Северной широты и

23 градуса, 10 минут 41 секунда Восточной долготы —

где в точке пересечения, в ржавеющих останках подлодки, в свинцовых Балтийских водах

нашли вечное упокоение все 24 члена экипажа.

А тело нашего именинника почти столетие бодрствует на центральном посту, в

командирской рубке, у разбитого, ослепшего перископа.

Покой и безмолвие, безмолвие и покой… Лишь иногда их нарушают робкие тени

диковинных рыб…

Вечное погружение — вечная память!

…Тот, кто в центре фотографии, мне неизвестен. И боюсь, что сегодня на всем белом

свете вряд ли есть кто-нибудь, кто его еще помнит и смог опознать.

Но смотрите: как он глядит на нас, с каким желанием прервать свое безмолвие, назваться — и хоть на минуту ожить!

… Девушка со сжатыми руками провела ими тысячи операций. Анфиса Прохорова, более тридцати лет — ведущий кардиохирург национальной клиники Буржет в Алжире.

Одна из немногих женщин — граждан Французской республики, награжденная орденом

Офицера Почетного легиона.

Похоронена в возрасте восьмидесяти двух лет в Париже. Похоронную процессию

возглавлял Президент де Голль.

… И, наконец, будущие супруги Мищенко: Александр Евгеньевич и Валентина

Егоровна, урожденная Мельникова. Единственные на этой фотографии, они остались до

конца преданы своему городу.

359

Прожили вместе долгую жизнь. Страдали в гражданскую, голодали в 30-ые и 40-ые

годы. Оставались в немецкой оккупации, получили в 47-ом странную похоронку на

единственного сына, погибшего в 43-ем на фронте.

Александр Евгеньевич прослужил всю жизнь бухгалтером, всячески скрывая

происхождение работавшей библиотекарем в пединституте супруги.

Вели они крайне скромный образ жизни, всего опасаясь и ничему не веря. Говорят, он немножко выпивал, но относился к своей Валечке всегда бережно и с любовью. Им бы

жить в другое время…

Она ушла первой, а без нее он зачах в считанные годы. Я пытался найти их могилы

на центральном городском кладбище, но сейчас там такое творится, что, скорее всего, это

уже невозможно.

Вот и оканчивается история старой фотографии…

А я смотрю на молодых людей, золотую молодежь начала прошлого века, и думаю, как это странно: здесь, на снимке, у них — давно и безвозвратно ушедших — есть будущее, а есть ли оно у меня, для них — старика, но по возрасту годящегося им разве что во внуки,

— это еще вопрос…

И снова я вглядываюсь в эти лица

Полные когда-то уверенности, надежд и огня

И кажется мне, что в них жизнь опять теплится

И они выжидающе глядят сейчас на меня…

Но, к сожаленью, часы их уже стали

Подкараулила каждого своя беда

Мечтали о будущем, свою правду искали

Стремились в вечность, а ушли в никуда…

… Старая фотография, старая фотография…

Мне остается только просить у вас прощения, мои незнакомцы, за это сладостное

погружение в тот год, месяц и даже тот самый день рождения, на который я не был

приглашен, но почему-то пришел — спустя столько времени и без спроса!

Я опоздал всего на 90 лет, но никого из вас уже не застал: ни именинника и ни

гостей, ни скамейки и деревьев, под которыми вы сидели, и даже не нашел той тенистой

аллеи, где когда-то фотограф остановил мгновение вашей молодой жизни.

Но если ничего этого уже нет, то что тогда останется — после нас?

Неужели только фотографии?!

_________________

ЗОЛУШКА

Холодной ранней весною двухтысячного года по этой улочке долго ходил

худощавый старик, явно приезжий, одетый не по сезону — в дорогом светлом плаще.

Он несколько раз подходил к этим воротам, но войти так и не решился. Что-то, видно, мешало.

Но вот оттуда вышла старушка с непоседливою внучкой, он подошел к ним и стал

о чем-то расспрашивать, показывая рукой на дом с мезонином. Малышка тянула бабушку

гулять, старушка нервничала, и их разговор продолжался лишь несколько минут.

А потом старик ушел.

360

Он шел подчеркнуто ровной походкой, глядя прямо перед собой и, казалось, ничего не

замечая вокруг.

Его лицо было спокойно, глаза ничего не выражали. В них не было ни боли, ни

радости, ни любви и ни печали. Так, ледяная, стылая, безответная пустота…

Последний раз он был на этой улице десятки лет назад, в июне 41-го года. Странно, как мало здесь что-нибудь изменилось…

В тот день молодая жена, с которой они прожили меньше года, провожала его на

фронт.

Вот такой была Вера Золошко, которую детдомовские подруги за доброе сердце

называли Золушкой, когда залетная цыганка сказала ей вещие слова: — Будет, будет, девка, в твоей жизни любовь! Да такая, как ни у кого больше — навсегда!

А Золушка в ответ только усмехнулась: — А как же, только так!

Не знала, не ведала тогда Вера, что ее ожидает…

Боевая судьба ее суженого, Алексея, в первые месяцы войны была сломана: горел

в танке, попал в окружение, затем — плен.

А она получила извещение, что муж пропал без вести, но сердце ее беды не чуяло, она верила, что он жив и обязательно вернется.

Спустя какое-то время ему вновь довелось повоевать, но уже во власовской армии.

Затем лагеря перемещенных лиц, после — Америка.

Новый мир был открыт и приветлив. В газетах писали о том, как дома поступают с

изменниками, и Алексей стал понемногу свыкаться с мыслью, что назад пути нет.

Оказался способным к языкам. Много и тяжело работал. Долго искал себе место

под солнцем, исколесил всю Америку, пока не обосновался в Сан-Франсиско.

Встретил добрую женщину и раскрыл ей свое сердце. Затем дети и внуки. Хорошая

семья.

Когда выпадало время остановиться-оглянуться, делал себе голубые минуты, вспоминал далекий город своего детства и ту, что осталась в прошлом…

А Золушка продолжала ждать. Окончилась война, вернулись, казалось, все, кто

только мог и хотел вернуться, но его все не было.

В конце пятидесятых она снова вышла замуж. За ветерана-фронтовика. Знала, что

он тяжело болен, но уж очень хотелось к кому-нибудь прислониться, стать любимой и

нужной.

361

Не сложилось. Маялась по ночам на негнущейся деревянной спине, в стылой

бессоннице, с широко раскрытыми глазами, погруженная в какие-то мысли или обрывки

воспоминаний.

Новый супруг, кажется, все понимал, больше молчал, а через два года его не стало.

А дальше пошли длинною чередой долгие дни, месяцы и годы одиночества. В

послевоенные годы было немало женщин с похожей судьбой, но ей, бывшей детдомовке, было как никому одиноко: во всем мире — ни одной близкой души…

Работала она медсестрой в больнице водников. Пыталась какое-то время найти

себя в компании разбитных сестриц-разведенок, но ничего из этого не вышло: была по

жизни однолюбкой, свою душу застегнула наглухо и в сердце уже никого не пускала.

Говорят, ее очень любили больные. За отзывчивость и душевную щедрость –

именно те качества, что лучше всего произрастают на чахлой детдомовской почве.

Больше она замуж не выходила.

А у меня эта история никак не идет из головы. Я даже не знаю, как оценить судьбы

этих двух незнакомых мне людей.

В тот весенний день приезда в Херсон Алексей узнал, что Золушка находится в

интернате для престарелых, а это значит, слава Богу, жива и все в порядке. И неведомо

ему, прожившему большую часть своей жизни на чужбине, что это на самом деле такое –

наши скорбные дома для одиноких, никому не нужных, брошенных всеми людей — вот

перед вами настоящие видеокадры с этими несчастными…

Так что, Алексей уже никогда не узнает, где, в какой нищете и безысходности

пропадает последние годы та, которая любила его всю свою жизнь.

Он долго ходил по весеннему Херсону. Что-то вдруг узнавал, с тревогой

всматривался в незнакомые лица чужих людей, пару раз доставал нитроглицериновые

капсулы, стремясь умерить бешеное биение неспокойного сердца, пока понял главное: чужие здесь не они, эти люди, среди которых за несколько часов он, коренной херсонец, не встретил ни одного знакомого. Здесь чужой — он сам.

В тот же день он уехал.

А здесь Вера Ивановна Золошко в день женского праздника — 8 Марта 2000-го

года. Узнаете ли вы черты лица той далекой Верочки Золошко, которой мудрая цыганка

нагадала большую любовь, но ни слова не сказала о чем-то другом, не менее важном: о

счастье, которого ей досталось лишь на один год такой длинной трудной любви?

И живет она сегодня в комнате на четверых со своей надеждой и главным

богатством, на которое безумно завидуют ее несчастные соседки: большой фотографией

задумчивого парня на своей тумбочке.

Его фотографией…

362

Жаль только, она уже никогда не узнает, что он все-таки приходил к дому, где они

когда-то были так счастливы. Приехал к ней из далекой Америки.

А мне интересно: что за люди живут сейчас в этом доме с мезонином? Что это за

люди, и как сложатся их судьбы…

_______________

ТАНЦЫ НА ЗАКАТЕ (грустное эссе)

Есть в моем городе, в центре Александровского парка, необычный островок. Весною, летом и осенью здесь появляются немолодые люди, назвавшие свое общественное

объединение словом «Оптимист», и старающиеся во что бы то ни стало соответствовать

этому названию. И пусть они здесь — дважды в неделю — общаются между собой, веселятся и танцуют, быть оптимистами им очень непросто.

Потому что возраст их — возраст утрат и потерь; родные, близкие, друзья большинства

ушли туда, откуда нет возврата. Конечно, у некоторых есть дети и внуки, но они, хотя и

часто близко, давно уже не рядом. Так что, если называть вещи своими именами, на этот

прекрасный островок прибивает людей зыбкой волною выпавшего на их долю

одиночества.

Я расскажу о некоторых из них, а вы попробуйте узнать их среди танцующих. Я

специально держу в поле зрения камеры несколько пар и думаю, сделать это вам будет не

очень трудно.

Иногда в кадре будет появляться женщина, делающая резкие движения в ходе танца. Это

бывшая работница ХБК, знатная прядильщица, муж которой несколько лет назад сгорел

от пьянства. Кстати, при его жизни она никогда так, кажется, не веселилась… Раз в месяц

ее можно увидеть у городской тюрьмы, куда она приносит передачи единственному сыну.

Среди танцующих легко заметить худощавого подтянутого мужчину, бывшего

фронтовика, однорукого инвалида, командира полковой разведки. Когда он надевает на

праздники свои боевые награды, оглядываются даже видавшие виды ветераны.

Два года назад умерла его жена Валентина, бывшая медсестра разведроты, с которой они

прошли вместе всю войну, и душа в душу — более пятидесяти послевоенных лет.

Вообще-то, человек он серьезный, основательный и, несомненно, пользуется среди

женской части танцующих повышенным вниманием.

363

Сегодня после танцев он проводит даму, с которой танцевал, до остановки троллейбуса, вежливо простится, закурит папиросу и направится к своему дому на улице Советской. Он

будет идти спокойно, не глядя по сторонам. Он будет идти и стараться не думать ни о чем.

Хотя это получается не всегда. Потому что в мыслях своих вновь и вновь возвращается к

ней. К тому, что судьба обошлась с ним несправедливо. Валентина была хорошей женой и

верным другом, на нее во всем можно было положиться. А она взяла и подвела. Пусть

один раз в жизни, но — подвела. По крупному. Непоправимо. Оставила одного в самую

трудную пору жизни. Ушла…

Вот такие дела. Значит, одну войну, войну за жизнь, когда-то он выиграл. Но сейчас идет

другое сражение. Против одиночества, а значит, и смерти. И хотя времени между этими

главными войнами прошло всего ничего, каких-то 50 лет, кажется, пришла пора

выбрасывать белый флаг… Никто и никогда Валюху ему не заменит. Подвела… Жаль.

Приходит сюда одна интересная пара. Когда-то они долго находились в служебном

конфликте. Так сказать, пили кровь друг у друга. Он — бывший прокурор города, она –

первый заместитель председателя областного суда.

Сегодня их движения неторопливы и замедленны, они не столько танцуют, сколько

обозначают элементы танца. Чувствуется, что им физически трудно, зато как много общих

тем, сколь о многом им есть поговорить…

Они оба — вдовцы, им очень бы хотелось быть вместе, да вот дети обеих сторон, опасаясь

чего-то, решительно против.

Вот и встречаются они два раза в неделю на этом островке, и только эти встречи –

единственные робкие лучи заходящего солнца в их меркнущем призрачном царстве.

А я смотрел на них и думал: еще недавно они вершили судьбы других. А сегодня не

могут в полной мере распорядиться своими. Зато как бережно поддерживает седовласая

судья своего давнего друга-прокурора…

Можно здесь встретить и одну мрачного вида темноволосую высокую даму. Ей уже

довелось пережить трех супругов, и в присущую островку атмосферу оптимизма она

ощутимо вносит элемент зловещей неотвратимости. Ее новый избранник чуть пониже

ростом и уже готов, кажется, бросить вызов судьбе: может, именно он станет

исключением, кто знает?

Я избегаю наводить камеру на невысокую полную женщину, но она каким-то странным

образом вновь и вновь появляется в объективе. Она много лет работала фармацевтом, изготовляла лекарства, а жизнь ее кончилась одиннадцать лет назад, когда в печном угаре

погибли на даче ее муж и дочка с семьей. С тех пор и появилось на ее лице постоянное

выражение растерянности и непонимания…

А как красиво танцует со своею прекрасной дамой невысокий худощавый старец! Глядя

не него, не поверишь, что бывший начальник крупного ЖЭКа перенес четыре инфаркта.

Интересно, что думает об этом его визави — в прошлом, заведующая отделением

областной больницы?

Здесь часто появляется и обхаживает дам ухарскими повадками бывший директор

хлебозавода. Его жена, разбитая параличом, третий год лежит дома. Очевидно, он уже

активно готовит себя к будущему: томно танцует с пожилой манерной девочкой, в

прошлом директором вечерней школы…

Наблюдая за парами, я думаю, что их влечет сюда, наверное, надежда. Надежда разорвать

свое одиночество, встретить настоящего друга. Вот что заставляет их держаться бодро, хоть на часок-другой забыть про боли в ногах и пояснице, тревожные покалывания в

области сердца и старческую одышку. А вдруг?..

Жизненные часы тех, кто здесь собирается, показывают существенный разброс: от девяти

вечера и до без четверти двенадцать ночи. Конечно, они понимают, что их часы спешат, но мне кажется, главная проблема не в этом.

Беда этих пар — не в отсутствии совместного будущего, а в неимении общего прошлого.

Потому что, если свои лучшие, дееспособные годы они прожили с другими людьми, то

364

теперь, когда стрелки часов грустно показывают вечер, начинать новую жизнь для

большинства уже поздно.

И все-таки, как странно устроен наш мир. Самые близкие, родные и необходимые для

нас люди — наши старики — по крупному счету, никому не нужны. Но собирающихся здесь

отличает от сверстников, покорно сидящих и ожидающих своей участи дома, по крайней

мере, то, что они нужны сами себе. А этого уже немало, чтобы чувствовать себя живым

человеком.

И пусть никого не обманывают улыбки на их лицах, деланное веселье: занавес этого

театра закроется к восьми вечера, а после — утомительная дорога домой, в другой район

города, неухоженные, со старой мебелью квартиры, в которых их давно и никто не ждет.

Разве что, висящий у зеркала в спальне портрет покойного супруга или жены, безмолвно

вопрошающий:

— Ну как, дружок? Не устал? Как прошел вечер? А помнишь, мы когда-то…

И книги на полке, которые в свое время были милы, а сегодня почему-то не хочется их

открывать.

Ну что, люди… Желаю вам доброго вечера, пусть вам повезет!

==================

ВОЗВРАЩАЮ ВАМ ИМЯ

Где еще, кроме моего родного Херсона, можно встретить могилу неизвестного генерала?

История, которую я хочу рассказать, о любви. Большой. О том, что за неё надо

платить. И как тяжело, иной раз, дается один шаг — всего один последний шаг! — чтобы

навсегда быть вместе. Всего один шаг.

Мне неизвестен день, когда всё это происходило; знаю лишь, что зима только начиналась, зато год могу указать точно: тысяча девятьсот восемнадцатый. А если тогда вьюжило и

365

пуржило, как сегодня, то куда, куда подевался белейший снег того далекого года, что

осталось от него, слепящего и изменчивого?

Я знаю, по крайней мере, трех наших краеведов, которых в разные времена

занимала эта история; и она для каждого из них превращалась в наваждение, потому как

постоянно в ней что-то менялось и не сходилось. То возраст главного героя, то детали его

биографии, а иногда просто незримо протестовал город. Старые открытки покажут, каким

был Херсон в начале прошлого века. Наслаждайтесь.

Но вот уехал мой друг Саша Карп, великий подвижник открытия в Херсоне первой

еврейской школы на юге Украины, на ПМЖ в Германию, копнул в тамошних архивах — и

всё вдруг заветным образом сложилось. До сих пор не верится.

Сразу признаюсь, что здесь не обошлось без авторских предположений. Поэтому, если кто-то отнесется к этой истории как к художественной, ничего не имею против. Ведь

авторский вымысел, завершающийся фактом, право на жизнь тоже имеет.

А теперь приглашаю вас в потерянный рай начала девятисотых годов! Его

сиятельство граф Алексей Сергеевич Лишневский — какое значительно, умное лицо на

старом фото! — впервые появился в Херсоне, в доме своего однокашника по военному

училищу, председателя Казначейской палаты Андрея Григорьевича Сочеванова в 1901

году.

Хроникер местной газеты «Юг» писал: «Генерал в отставке, граф Лишневский

недавно посетил солнечную Таврию, найдя своего старинного друга и приятеля господина

Сочеванова в полном здравии и порядке. В беседе же с губернатором, имевшей место

быть в дворянском собрании, его сиятельство сообщил, что охота на зайца-русака в

окрестностях обширного имения потомственного дворянина и кавалера господина

Саламатина, гостеприимно принявшего их с Сочевановым, была на удивление удачливой

и во всех отношениях приятной. Таким образом, наш край приобрел еще одного

влиятельного и высокопоставленного друга».

По-видимому, именно к этому времени следует отнести знакомство

шестидесятилетнего графа с Евгенией Павловной Саламатиной, супругой хозяина

поместья.

366

То ли красота здешних мест, то ли хорошая охота, а может что-то и еще, но

отставной генерал отныне стал навещать Херсон ежегодно.

Он подружился с семьей Саламатиных и теперь львиную часть времени своих

приездов проводил в их имении. Они часто приезжали в город, где Николай Ильич

Саламатин, инженер путей сообщения, служащий Одесской железной дороги, играл в

Дворянском собрании со своею компанией в карты, а в это время старый генерал, ссылаясь на духоту в помещении, охотно бродил по ухоженным аллеям Александровского

парка, ведя долгие беседы с сопровождавшей его Евгенией Павловной. Сегодня

единственным на всём белом свете свидетелем их задушевных бесед остался старый

красавец-дуб в центре парка, знакомый многим поколениям херсонцев. Как много он мог

бы поведать за два с лишним века своего существования, имей хоть малейшую

возможность с нами чем-нибудь поделиться…

Не знаю, о чем они говорили, но думаю, пожилой граф был человеком интересным.

Свою первую медаль за личное мужество он получил на огненных редутах Севастополя в

пятнадцатилетнем возрасте, вписав свое имя навечно в истою Крымской войны. После

сорока — много лет служил заграницей на дипломатическом поприще. Был вдов, а его

взрослые дети давно жили своими интересами и семьями в разных уголках великой

империи. Сам же граф имел особняк в Петербурге, пустовавший большую часть времени.

Глядя на старый снимок госпожи Саламатиной, можно понять, что влекло его к

этой чувственной породистой красавице, но меня, странным образом, занимает другое: что, несмотря на тридцатилетнюю пропасть меж ними, могло тянуть её к этому

невзрачному, битому жизнью и годами генералу?

Женское сердце, мягкое сердце — из какого горючего материала ты создано, если

высечь в тебе ответную искру может не только сила и молодость, но и робкое очарование

усталой мудрости и увядания?..

Как бы то ни было, но их история длилась долгие годы, а это значит, что и на

зыбкой почве странного притяжения столь разных во многом людей, нежданно может

сложиться нечто долговременное и даже прочное, несмотря на кажущуюся беззащитность

и внешнюю безысходность.

К сожалению, фотографии супруга Евгении Павловны, человека по тем временам

передовых взглядов и убеждений, не сохранилось. Так уж сложилось, что он больше был

занят собственными делами и личная жизнь жены в его душе не занимала значительного

места. Честно говоря, об этой семье мне мало известно. Знаю только, что у них был сын

Валерий, с которым до революции была связана какая-то темная история, и Евгения

Павловна даже выезжала в столицу, ища заступничества у старого графа. Кажется, ему

удалось благополучно выпутать Валерия из скверной ситуации. Но интересно, почему не

отправился в Петербург его отец? Иль понимал, что тонкие дела в руках жены –

надежнее?

Перейду к главному. С годами герои этой истории не молодели. После начала

войны 1914 гола граф Лишневский в Херсоне уже не появлялся. Они переписывались. По

крайней мере, пока работала почта. А годы пошли непростые. Первая мировая, потом

революция. В 1918 году по Брестскому соглашению Херсонская губерния перешла под

германский протекторат. Вот здесь наша история и подходит к концу.

В начале декабря генерал Лишневский получил веточку с юга о том, что умер муж

Евгении Павловны инженер Саламатин.

Не знаю и видно уже не узнаю никогда, что заставило его, человека преклонных

лет, бросить всё и отправиться в мятежную Украину к Евгении. Через всю страну, с севера

на юг, сквозь границы и разруху, гражданскую безжалостную войну и безбрежную

российскую смуту.

Что гнало его: боль и тоска, докучливые спутницы мужского увядания? Или

призрачная надежда, что в его незадачливой судьбе еще может всё перемениться? Или –

на самом деле — последняя любовь пьянит сильнее всего, что было прежде?

367

Действительно, на что мог рассчитывать семидесятивосьмилетний старец, затеявший неведомо зачем такое опаснейшее по тем временам мероприятие?

Я завидую мужеству, решительности и любви графа Лишневского. Это был

настоящий мужчина.

Генерал не видел Евгении четыре года. Сердце билось от мысли, что через

несколько часов они, наконец, встретятся. Что утро нового дня станет для них началом

новой совместной жизни. Жизни вместе — навсегда. Сколько лет он ждал этого дня — и

вот, он пришел — ему остался всего один шаг! Только один шаг, но как же медленно

плетутся кони…

Много позже в своих показаниях германской полиции извозчик так и не смог

рассказать о нападавших ничего существенного. Сказал лишь, что скорее всего — это были

шатуны, мародерствующие дезертиры из отступающей армии. Его ударили по голове и

отбросили в сторону, а на старика-пассажира набросились скопом. Били кольем и ногами.

Сняли драповое пальто и высокие шнурованные ботинки. Забрали тощий баул и

ободранный фибровый чемодан. Оставили истекать кровью и растворились в темноте.

Бричку и коней не тронули. Извозчик с трудом пришел в себя, погрузил тело пассажира и

— делать нечего — решил вернуться назад.

Проезжая через темный город, заметил тусклый свет в окнах Екатерининского

собора. Калитка была открыта, долго стучал в дубовые двери. Наконец, их отворили.

Понятливая братия без лишних вопросов помогла занести тело. Голова старика, редкие

пегие клочки волос были в крови. Он еще хрипел. В тусклом свете лампад с трудом

разглядели генеральскую форму. На кителе зияла дыра: многочисленные награды были

вырваны с мясом. Случайно уцелела лишь медаль «За оборону Севастополя». Та самая

медаль, которую он получил пятнадцатилетним мальчишкой. Так его первая награда

оказалась последней. Ни бумажника, ни документов при нем не было. Имя — неизвестно, фамилия — тоже. Ему пытались помочь, но к рассвету, не приходя в сознание, он

скончался.

Учитывая высокое воинское звание покойного, предполагавшее немалые заслуги, настоятель принял решение похоронить его на церковном погосте. Дознание по факту

убийства проводила германская администрация. Времена были смутные, среди других

забот это дело закрыли.

В имении под Дарьевкой его ждала женщина. Ждала и не дождалась. Она так и не

узнала, что зимой восемнадцатого года их отделял друг от друга всего один шаг. Шаг, который им сделать было не дано.

И все-таки в этой необычной могиле покоится счастливый человек. Который и в

старости нашел в себе силы и страсть броситься сквозь все ветры и бури навстречу

любимой. И не его вина, что так и не смог увидеть ее в последний раз. А ведь его Евгения, Женечка, Женя, ж е н а — была, кажется, совсем рядом.

От времени, когда мы есть

До времени, когда мы были

Лишь шаг, одной ногой мы здесь,

Другой — в могиле

И не ищи в том шаге суть

Своих проблем

Куда, зачем ты держишь путь

И — с кем…

Ваше сиятельство, граф Лишневский!

Простите мой любимый Херсон, где Вы утратили всё: жизнь, любовь и даже фамилию!

368

Досадная невстреча с любимой на земле — давно состоялась на Небе, и сегодня, взирая со

своих высот на наши грешные уделы, Вас разве что веселит, как более ста лет любой, попавший на подворье Екатерининского собора, с изумлением разглядывает

единственную в мире могилу неизвестного генерала, задаваясь вопросом: кто это?

Хотел закончить словами «Спите спокойно, генерал!», но вовремя спохватился: ведь

спим, наверное, все мы, коль должно было пройти столько лет, чтобы с Вами

познакомиться.

===============

ДОКТОР В.З. ЗИЛЬБЕРШТЕЙН

Расскажу об одном из главных действующих лиц в истории Херсонской больницы имени

А. и О. Тропиных (в народе — «Тропинка») — докторе Владимире Зиновьевиче

Зильберштейне. Краткая справка об этом человеке: родился в 1886 году в купеческой

семье, закончил Новороссийский (Одесский) университет в 1910 году, врач-окулист.

Десятки лет руководил Тропинкой. Умер в 1955 году в возрасте 69 лет.

Вот что написано о нем на больничном сайте:

«…Линейка, запряженная лошадкой, каждое утро привозила Владимира Зиновьевича с

улицы Суворова, где он жил, в больницу, расположенную тогда на далекой окраине

Херсона. Свой обход главный врач начинал с родильного отделения, справляясь о

количестве родившихся и состоянии их здоровья. Затем он обходил все корпуса, непременно заглядывал на кухню, не забывая и о конюшне, осматривал и оранжерею -

здесь готовились букеты для отделений. Дело в том, что по заведенным тогда правилам

утром садовник разносил в отделения приготовленные букеты цветов. Наиболее красивые

и пышные Владимир Зиновьевич рекомендовал относить в детское и родильное

отделения. Вспоминает буфетчица хирургического отделения Финенко: "Будучи на

сносях, я продолжала работать. Схватки начались у меня во время раздачи обеда. Анна

Васильевна Кузьменко сообщила об этом Владимиру Зиновьевичу. Он сказал:

"Немедленно в родзал!" Но я все-таки продолжала раздавать обед, а когда обед

закончился, пошла в родзал в сопровождении Анны Васильевны. Владимир Зиновьевич

при родах присутствовал. А утром пришел ко мне с огромным букетом темно-красных

роз. Разве такое можно забыть?"

369

Владимир Зиновьевич был оперирующим окулистом, вдумчивым врачом, знал

акушерство, слыл искушенным терапевтом, действительно, образцом земского врача, который "и швец, и жнец, и на дуде игрец". Он сплотил коллектив и так организовал

работу в больнице, что в послевоенные годы. "Тропинка" постоянно занимала первые

места в смотрах лечебных учреждений города.

Скорее всего, только поэтому уже на следующий день после начала Великой

Отечественной войны на базе больницы организовали эвакогоспиталь № 1959, который

возглавил майор медслужбы В.З.Зильберштейн. Все 1418 дней войны госпиталь

действовал как медицинское учреждение Красной, а затем Советской Армии».

А теперь я расскажу о том, что запомнилось лично мне об этом человеке. Во времена

нашего знакомства он знал обо мне куда больше, чем я о нем: ведь к моменту его смерти

мне только исполнилось 10 лет. Насчет пролетки, то мне действительно врезалось в

память, что каждое утро, независимо от погоды, стояла ли зимняя тьма или начинался

погожий летний денек, ровно в 6.30 раздавался цокот копыт — доктор уезжал на работу.

Интересно, в те послевоенные годы у главврача городской больницы не было служебного

автомобиля, и иметь свой персональный конный выезд было вполне престижно. А какой

автомобильный парк сегодня в любом медучреждении… Наверное, лечат лучше. Он жил

в доме № 10, по улице Суворовской, принадлежащем его отцу, купцу 1-й гильдии, Зиновию Зильберштейну. Дом был большой, просторный, в нем умещался и ювелирный

магазин хозяина, и 7 или 8 больших жилых комнат.

После освобождения Херсона несколько комнат в его доме заняло Международное

общество Красного Креста и Красного Полумесяца, которое возглавляла моя бабушка, Млода Исааковна Эльзон. Доктор вернулся с фронта, вновь возглавил Тропинку, а на

бабушку за уплотнение не обижался, они даже стали друзьями. Иногда он заходил по

вечерам к бабушке, чаще — она брала меня и приходила пить чай к нему. Они вели по

вечерам долгие беседы, мне было скучно, и я просматривал книги в его огромной

библиотеке. Все они были украшены одним рисунком, который встречается сегодня в

некоторых книгах уже моей библиотеки, доставшейся мне по наследству от бабушки.

Хорошо помню, как она радовалась таким подаркам, и всегда старалась тоже

отблагодарить его взамен чем-то.

В.З.Зильберштейн уже много лет был вдовцом. За его хозяйством приглядывала

чистоплотная сельская женщина, она же имела там свою комнату. Помню, как он всегда

вежливо и корректно обращался к ней только на «вы»: — Дуся, будьте любезны, принесите, 370

пожалуйста… Через несколько месяцев после его смерти из Ленинграда приехал его сын, известный ученый, с которым они не поддерживали каких-либо отношений, и просил

домработницу дать ему на память несколько книг из отцовой библиотеки. Та отказала, он

зашел к бабушке, представился и попросил помочь ему. Бабушка пошла, о чем-то громко

говорила с той женщиной, делала упор на то, что «профессор приехал из самого

Ленинграда», и сын доктора получил, наконец, разрешение взять на память книги. После

этого бабушка пригласила его к себе, накормила, расспросила, а уже вечером (я почему-то

запомнил этот разговор) возмущенно рассказывала моей маме, что служанка доктора

Зильберштейна называет себя его женой и панически боится возможных наследников.

И еще я запомнил, что доктор Зильберштейн в свои последние годы почему-то увлекся

произведениями Ленина и говорил бабушке: — «Боже мой, Млода, здесь же сплошная

склока… Все у него плохие: Плеханов — такой, Аксельроде — сякой, тот — ренегат, этот –

безмозглый дурачок, а вся интеллигенция чохом — г…». Бабушка оглядывалась на меня, просила его прекратить, а потом строго наказывала мне не распространяться об этих

разговорах, отчего, наверное, и запомнил я это. Теперь, спустя годы, когда мне примерно

столько же лет, сколько тогда было им, я понимаю, что доктор Зильберштейн был в

высшей степени порядочным, достойным человеком, и то, что он так доверял моей

бабушке, говорит в ее пользу, и мне очень приятно.

***

И еще одна странная история, связанная с этим человеком. Его отец был купцом первой

гильдии, владел ювелирным магазином, где впоследствии жила моя бабушка. После его

смерти магазин был закрыт. Доктор наследовал состояние отца. В послереволюционные

годы у него была жена, к сожалению, душевнобольная, месяцами лечившаяся в клинике, и

сын, приезжавший в Херсон и получивший в память об отце несколько книжек. Многих

интересовало, куда делись ценности, находившиеся в ювелирном, ведь в те времена, можно не сомневаться, власти проводили в таких местах массовые обыски.

Мое предположение: об этом мог знать только доктор Зильберштейн. Душевнобольной

супруге, вскоре умершей, он вряд ли мог довериться, а сын был еще маленьким. Как бы

там ни было, ничего не нашли.

Уже после Великой Отечественной, когда туда вселялась бабушка, на стенах здания были

надписи саперов: проверено — мин нет.

Мне, по детской романтике, всегда казалось, что клад все-таки есть, и очень хотелось

разыскать его, но взрослые только смеялись. После смерти бабушки там жила моя

двоюродная сестра с семьей. Я несколько раз предлагал ей попробовать его разыскать, даже предлагал достать миноискатель. Такая возможность была, когда я работал в

Белозерке и имел хорошие отношения с милицейским начальством. Так это дело и

заглохло. Но вотсестра уехала в Израиль, и ее квартиру купил мой хороший знакомый и

открыл на этом месте магазин «Урсус».

Однажды я поделился с ним мыслями о кладе и посоветовал сделать то, чего не сделали

мы. Услышав меня, он побелел.

— Ну почему, почему ты не рассказал об этом раньше?

Оказывается, когда он делал перестройку помещения под магазин, у него работала целая

бригада, рабочие нашли в метровой толщине стены большой металлический сейф.

Открыть его не смогли и, боясь, что там может быть что-нибудь взрывчатое, позвонили в

милицию. Мой знакомый, хозяин магазина, в это время находился в командировке.

Вернувшись, он узнал, что сначала приехала милиция, осмотрела сейф и вызвала военных

саперов из Николаева. Те приехали, с трудом погрузили сейф в грузовую машину и

отбыли восвояси. После нашей беседы мой приятель связался с ними, и ему сказали, что в

сейфе ничего не нашли. Может, это и так, но после нашей беседы хозяин был очень

расстроен. Интересно, зачем и кому надо было хранить пустой сейф?

***

371

В нашем городе сегодня более 500 улиц. Масса всяких Восточных, Северных, Текстильных. Думаю, было бы справедливым, если бы одна из них, в знак благодарной

памяти тысяч херсонцев, была названа добрым именем этого подвижника. А ваше

мнение?

_______________________

ДВА БРАТА

Когда плывут осенние туманы, и с каждым днем становится холоднее, я стараюсь еще до

работы, улучить минутку, чтобы заскочить на набережную, и увидеть своими глазами, как

зарождается новое утро. Противоположный берег еле просвечивается сквозь молочную

завесу. Так было, есть и будет.

Как и наше прошлое, что уходит с годами в безвестную даль. Но как же хочется хотя бы

что-нибудь сохранить… Хочу рассказать одну странную историю, случившуюся с

нашими земляками много лет назад.

История эта начиналась в старом, вполне добротном здании, рядом с Потемкинским

сквером, где в последние годы располагался один обанкротившийся банк. Когда-то жила

здесь дружная семья известного в городе человека — потомственного дворянина, председателя Казначейской палаты, Андрея Григорьевича Сочеванова.

Послал ему Бог на старости, ну, лучше, скажем так, в зрелые годы, жену молодую, да двух

мальчиков-погодков, кстати, очень похожих внешне.

Здесь, на этой удобной веранде, коротая ленивое летнее время, они частенько сиживали за

самоваром знойными южными вечерами.

По утрам детей отводили в губернскую гимназию, которая жива и поныне, а после обеда

они садились делать уроки.

Но, как изрёк известный классик, все счастливые семьи похожи меж собою, зато в

каждой, не очень удачной, имеется что-то своё, особенное и больное.

Семья Сочевановых была бы, без преувеличения, счастливой, если бы на пятом — шестом

году брака не обнаружилась одна малость, которая это счастье существенно омрачала.

Дело в том, что иногда Клавдия Ильинична уходила… Ну, выходила из дому по каким-то

обычным делам, такая же, как всегда, спокойная и невозмутимая, но обратно являлась не

сразу. Родом она была из Екатеринбурга, и только значительно позже муж узнал, что эта

372

болезнь появилась у нее еще в детстве; чем она была вызвана — неизвестно, и врачи перед

этим недугом были бессильны. Чтоб не томить вас, скажу сразу: иной раз она исчезала на

день — два, но бывало, что несчастному супругу с безутешными малышами приходилось

дожидаться ее значительно дольше. Что происходило в такие дни в доме, как страдали без

мамы бедные мальчики, передать словами мне не под силу.

У Андрея Григорьевича всё падало из рук, подчиненные по службе относились к его

терзаниям с благоговейным состраданием, а домашняя прислуга, глядя на притихших

Бориса и Глебушку, изо всех сил сдерживала непрошеные слезы.

Как бы то ни было, но неожиданно приходил день, когда в доме появлялась их заблудшая, исхудавшая, изможденная матушка, ее родные нежные руки трепетно прижимали к себе

плачущих мальчиков, а виноватый взгляд потухших молодых глаз стыдливо обходил с

трудом сохранявшего кажущееся спокойствие супруга.

И снова над домом восходило яркое солнце…

Увы, пришел день, когда это солнце закатилось навсегда. Десятого марта 1908 года

Клавдия Ильинична в очередной раз ушла. Ушла и больше не вернулась. Ее долго искали.

Везде. Сначала еще на что-то надеялись. Наводили справки и рассылали запросы. Не

спали по ночам. Семья как бы замкнулась в своем несчастье. Вздрагивало, а потом гулко

билось сердце от каждого стука в двери.

Все напрасно. В опустошенных душах отца и сыновей мало — помалу поселились безверие

и обреченность.

Все-таки как ужасно, когда вдруг исчезает самый близкий и родной для тебя человек.

Воображение поминутно рисует всяческие картины мыслимых и немыслимых бед, а ты, 373

будто в холодном оцепенении, ничем не можешь помочь, и хочется громко, на весь свет

кричать, но сжимается горло и крика нет, а есть одна боль. Страшная, тупая, не

преходящая утром и вечером, днем и ночью боль. Боль, тоска и обреченность.

Первым не выдержал отец. Вначале — легкая простуда. Хрипы в горле. Скачущая

температура. Обильно потоотделение. Ураганное течение инфекционного заболевания

забрало его в считанные дни.

Перед смертью отец, приходя в сознание, глядел — не мог наглядеться на своих добрых

мальчиков, будущих сироток, и плакал, плакал, плакал… Он не боялся умереть, он очень

не хотел их оставлять.

Доктор посоветовал вызвать кого-нибудь из близких. Отправили телеграмму тетке, сестре

отца, в Майкоп. Она приехала. Тетка взяла на себя хлопоты, связанные с похоронами и

распродажей имущества. Бестужевская курсистка, она не умела торговаться, продала всё

за бесценок, и увезла мальчиков в Майкоп.

В тот злополучный год Глебу исполнилось пятнадцать, Борис был на год моложе. Могила

Андрея Сочеванова находится в пределах церкви старого городского кладбища, красивым

мраморным памятником можно до сих пор любоваться.

А теперь приготовьтесь к небольшому потрясению, проще сказать — шоку. В 1918 году, в

смутные времена начального становления на Херсонщине Советской власти, в городе

после многолетнего отсутствия объявилась… Клавдия Ильинична.

Учитывая царящую разруху, голодные и холодные будни, прозябание горожан в

небывалой разобщенности, ее появление было мало замеченным. Во всяком случае, на то, что она даже не сочла нужным посетить могилу бывшего супруга, никто не обратил

внимания. Людям было не до нее.

За это время в их доме сменилось несколько хозяев. Теперь в нем располагались какие-то

хозяйственные службы новой власти. Здесь же занимала две небольшие комнатки Пелагея

Устиновна Забиякина, в прошлом — прислуга семьи Сочевановых. Она работала

дворничихой, начальство неплохо к ней относилось, не возражали, когда старуха, по

старой памяти, приютила у себя бывшую хозяйку.

Жили они скромно, незаметно. Клавдия Ильинична большую часть времени проводила

дома. Пелагея на службе получала продуктовую карточку. Мне не хотелось бы чего-либо

домысливать, но, скорее всего, у бывшей хозяйки имелись какие-то ценности. Как она их

сохранила за столько лет, или откуда взяла, мне неизвестно. Сведущие люди утверждали, что Пелагея Устиновна изредка появлялась на Забалковском рынке, делала там украдкой

покупки хорошей дорогой снеди.

…Осень 1920 года была необычно дождливой. Сильные заморозки чередовались с

оттепелями. В ноябре вдруг набухли и стали отбивать маленькими листочками почки

сирени. Зачастили небывалые для тех мест поздней осенью густые утренние туманы.

В самом конце декабря по улице Витовской, в некотором отдалении от дома Сочевановых, медленно, казалось, бесцельно, прохаживался высокий молодой человек в видавшей виды

солдатской шинели.

Подметая улицу, Пелагея Устиновна почему-то обратила на него внимание, присмотрелась, и вдруг, охнув, упустила метелку и прижала ко рту руку в штопаной

варежке. Не стану описывать то, чего не видел: сцену встречи безвестно пропавшей

матери с невесть откуда взявшимся сыном. Судя по тому, что произошло дальше, вряд ли

она была слишком теплой. Но то, что мне стало известно из документов, расскажу.

Итак, в конце декабря 1922 года в свой старый херсонский дом вернулся с фронта и

встретился с матерью старший из двух братьев, Глеб. Клавдия Ильинична узнала от него, что после смерти отца братья недолго прожили у тетки в Майкопе, затем прошли

ускоренный выпуск Екатеринодарского пехотного училища и были произведены в

офицеры. Застали Первую мировую, затем, в гражданскую — служба у генерала Слащова.

Вначале братья служили в одном полку, потом их военные судьбы разошлись. В

последнее время младший брат, подполковник Борис Сочеванов командовал отдельным

374

пантонно-саперным батальоном. Ну а Глеб служил в штабе 16-й общевойсковой армии

старшим офицером оперативного отдела.

С трудом подбирая слова, Глеб сообщил матери, что в ходе Перекопско-Чонгарской

операции Борис с большей частью своего батальона навеки остался в Сивашских гнилых

топях. Об этом ему рассказал один из немногих уцелевших офицеров, личный адъютант

командира и невольный свидетель его гибели.

Самом Глеб со штабом армии в то время находился в Севастополе, но эвакуироваться на

судах союзников он не успел. Ему повезло — или Бог помог! — избежать массовых

расстрелов офицеров по приказу Бела Куна и Розалии Землячки, прокатившихся по всему

Крыму. Вначале эти большевики, уговаривая офицеров сложить оружие, клятвенно

гарантировали сохранить им жизнь, но своего слова не сдержали. Как потом говаривала

Землячка, это была маленькая военная хитрость. Хитрость на самом деле была маленькая, но погибло из-за нее более тридцати тысяч человек. Такие дела.

В общем, когда Глеб понял, что происходит, осталось только идти куда глаза глядят.

Решил искать приюта в своём городе детства. Пробирался темными ночами, и вот пришел.

Мать его слушала отстраненно, несколько раз почему-то уточняла: кто он на самом деле –

Глеб или Борис? Действительно — Глеб? Он уверен, что Глеб? Или все же — Борис?

Эти вопросы были непонятны, порождали какую-то тревогу, он не понимал, чего мать

хочет, переводил разговор, но, когда стал ей рассказывать о смерти отца, Клавдия

Ильинична не захотела его слушать и ушла в комнату Пелагеи.

О себе она сыну так ничего и не рассказала, да и он после столь длительной разлуки

держался с матерью несколько отчужденно.

Жить в одной комнате им было не очень удобно, но разве родные люди после долгой

разлуки обращают внимание на удобства?

Вместе их жизнь продолжалась недолго. Через пару недель поздно вечером, ближе к ночи, на улице остановился мотор и к ним постучали. Зашли четверо. Странное дело, обыска не

было. Глеб собрался по-военному быстро. Пелагея неловко отводила лживые глаза, сразу

стало ясно, кто навёл. Мать куталась в черную узорчатую шаль, дрожала и молчала. Мне

удалось достать фотографию того, кто лично проводил первые допросы задержанного

офицера. Это Витольд Лацетович Лангенс, председатель уездной Чрезвычайной комиссии

собственной персоной. В прошлом — пекарь. За долго до революции по уголовному делу

за изнасилование и убийство малолетней был осужден и пожизненно сослан на каторгу на

остров Сахалин.

Витольд Лангенс

После смуты объявил себя политкаторжанином и вот каких достиг высот. Через некоторое

время он пойдет на повышение в Одессу. В 30-м году, уже в должности замнаркома, будет

валяться в ногах у молодого, опьяненного властью следователя, целовать ему сапоги и не

применять к нему пыток допроса третьей степени. Но всё это еще впереди.

В 1020 году Чрезвычайка находилась в здании бывшего областного архива. О том, что

слышали и видели его стены лучше не говорить. Здесь же, на исходе третьих суток

375

пребывания (пролетарский суд суров и справедлив!) Глебу объявили приговор — высшую

меру социальной защиты, отвели в подвал и расстреляли.

Мечтая о справедливости, мне пришло в голову попытаться выяснить, кто привел

приговор в исполнение, другими словами, узнать имя палача. Попробовал через товарища, помощника губернатора. Напрасное дело. Секретная служба по-прежнему хранит свои

тайны. Хотя, в частном порядке мне намекнули, что при мудром большевике Лангенсе для

поддержания высокого духа и братского единства боевого коллектива расстрелы

проводили все сотрудники ЧК. Без исключения. Включая трех негласных оперативных

работников: двух секретарей- машинисток и буфетчицу.

Наверное, поэтому комиссар Лангенс, обмениваясь передовым опытом с коллегами из

других городов, не уставал гордо повторять: — Мы с вами не какие-нибудь карательные

органы, мы настоящее боевое братство, вот кто мы!

Итак, невезучего Глеба Сочеванова расстреляли, а в доме с верандой продолжалась своя

жизнь. На протяжение последующих лет Клавдия Ильинична — даром, что интеллигентка

и хрупкого сложения — крепко избивала свою соседку, дворничиху Пелагею. Однажды, после очередного выяснения отношений Пелагея Устиновна утром не встала. Ее отвезли в

больницу Тропиных, где через пару дней она скончалась. Похорон не было. Больничные

хозяйственные службы отвезли ее тело на кладбище, где и зарыли без гроба и

поминовения. А Клавдия Ильинична лишь жестко бросила: собаке — собачья смерть!

Эти слова повторяли в городе. Люди были на стороне несчастной матери. Со временем

она устроилась в регистратуру областной больницы, работала там много лет. Никогда

ничего не боялась. Говорила, что думала. Новую власть ненавидела всей душой. Бог ее

хранил. Вокруг многих карали и за меньшие прегрешения, люди исчезали бесследно, а ее, казалось, сама смерть боялась и избегала.

Все считали, что от жизненных потрясений тяжкая болезнь бродяжничества ее покинула

навсегда. Оказалось, не так.

Октябрьским утром 36-го года она ушла на работу, но в больницу не попала. Больше ее

никто и никогда не видел. Правда, некоторые узнавали ее уже в 1944 году нищенкой с

поводырем-старцем. Но это, пожалуй, не бесспорно.

На этом мне б завершить историю несчастного рода Сочевановых. Но не могу не привести

два небольших фрагмента, вызвавших у меня мистическое недоумение. Мне стоило

больших трудов и помощи друзей заглянуть в папку:

«Дело № 124/12 активного участника контрреволюционного подполья, белого офицера

подполковника 14 общевойсковой армии Глеба Андреевича Сочеванова».

В этом деле всё, как в других подобных делах. Вопросы. Ответы. Ничего особенного. Во

враждебной деятельности признался — значит, вражина, не раскаялся. Смерть ему, гаду

подколодному!

Но есть здесь один листок, я вам сейчас приведу его. Хотя дорого бы отдал, чтобы его

никогда не видеть. Снова повторю: я никому не судья. Моё дело — факты. Ваше — оценка.

Вы готовы?

«Глубокоуважаемый господин и товарищ Чрезвычайный комиссар!

Как человек глубоко преданный советской власти и трудовому народу, с болью в душе

сообщаю, что ____ декабря, в доме № ___ по улице __________, появился и уже две

недели скрывается, избегая регистрации в уездной канцелярии белый офицер, дворянин и

классовый враг всех трудящихся — подполковник Сочеванов, который выдает себя за

Глеба, но, на самом деле, являясь его братом Борисом.

Прошу Вас разобраться, что заставило его скрываться под чужим именем. Из его слов

следует, что он служил в штабе генерала Слащева, расстрелявшего в Николаеве десятки

рабочих корабельного завода, избежал наказания в Крыму и пробрался в Херсон

нелегально.

За время пребывания его по вышеуказанному адресу с ним дважды встречались его

бывшие гимназические друзья-одноклассники: Георгий Мишин и Василий Михненко, сын

376

бывшего земского судьи Петра Никитича Михненка. Эти встречи сопровождались

длительными беседами.

При необходимости, могу дать показания по всем интересующим Вас вопросам. С

уважением и готовностью и впредь оказывать свое посильное содействие трудовому

народу и карающему мечу пролетарского правосудия — ЧК»

Дата.

Имя.

Фамилия.

Подпись.

Что ж, здесь вполне можно поставить точку на этой истории. Теперь, наконец, некоторые

вещи становятся понятнее: почему, например, всех болтунов и недоносителей из

окружения несчастной матери ожидала горькая участь, а нашей Клавдии Ильиничне все-таки удавалось избегать преследований.

Всё это так. И ее поведению тоже можно дать какое-то объяснение. Чего от нее ждать –

больной человек. Да еще с непонятными причудами. С ее бродяжничеством.

Кстати, вы тоже заметили, как грамотно был написан донос? Смотрите, какие когда-то

были у нас образованные дворники! Вот только одно я, простите, забыл указать. Чья

подпись стоит под этим листком. Потому что о Глебе или Борисе, кто он там есть на

самом деле, доносит в Чрезвычайную комиссию… его мать, Клавдия Ильинична

Сочеванова.

Всё, больше мне говорить не о чём.

Хотя в этой папке подшит — пусть и значительно позже — уже в шестидесятые годы еще

один интересный документ:

Начальнику Управления КГБ СССР

по Херсонской области

полковнику Брыкину П.И.

Во исполнения запроса DERTEKS 271152. США, штат Иллинойс, согласно Директиве

Совета Министров СССР 236 от 15.12.1958 г. «Об имущественных правах наследования

граждан по ТЭН/линии Юнюрколлегии СССР» прошу предоставить в полном объеме

данные о ВСЕХ, проживавших до Великой Октябрьской социалистической революции в

городе Херсоне членах семьи Сочевановых. Отец — Андрей Гриорьевич Сочеванов, потомственный гражданин, 1859 г.р., умер в 1912 году.

Обращаю ваше внимание на представление информации в развернутом виде, по форме

12-а, не только по прямым, но и по косвенным линиям наследования.

Напоминаем об установленным Законом месячном сборе затребованной информации.

Заместитель Председателя Инюрколлегии СССР

Государственный советник юстиции 1 класса

Аникеев Д.К.

***

Остается по-прежнему непонятным: если запрос пришел по наследованию состояния

Глеба Сочеванова, проживавшего в США, кого же тогда и почему предала их мать?

Впрочем, сейчас это меня уже не интересует.

Над Днепром, как и много лет назад, осенние рассветы окутаны густым туманом…

================

377

Я ПОДАРИЛ ЕЙ ПАРОХОД В 1972 ГОДУ…

Хотя прошло много лет, приятно вспомнить, что доводилось и мне делать щедрые

подарки. Как я любил свою рыжеволосую сокурсницу! С каким трепетом ловил взгляд ее

— до сих пор не пойму, какого цвета — глаз… А так как заинтересовать ее моя скромная

персона шансов не имела, выход был только один: покорить щедростью подарков. Ее

звали Ольга, и с тех пор это имя всегда со мной. И однажды я, несмотря на критическое

финансовое положение, все же решился — и сделал такой подарок. И к чести своей, не

пожалел об этом никогда.

В 1972 году я подарил своей любимой… пароход! Настоящий корабль, кажется, контейнеровоз, с огромными, заставленными деревянными ящиками палубами.

Отсутствие для такой покупки материальных средств не стало для меня непреодолимой

помехой. Когда я впервые увидел этот корабль — то обомлел! Сбегал домой и захватил с

собой фотоаппарат. А уже на следующий день скромно вручил ей в полупустой аудитории

свой бесценный подарок: черно-белую фотографию парохода, на борту которого

красовалось любимое женское имя — «OLGA». С тех пор я знаю, как это приятно — делать

дорогие подарки…

=================

ПИСЬМА БЛИЗКИМ-ДАЛЕКИМ

Здравствуй, Оленька!

Шолом тебе и увраха от далекого друга херсонской молодости!

Никогда тебе раньше не писал, а жаль: иногда письменная речь предпочтительнее

устной — дисциплинирует мысли и отсеивает ненужное. И вообще, что написано пером…

Мне рассказала Ада при случайной встрече о твоей болезни, зачитала по телефону

твое письмо, и я, честно говоря, всполошился. А так как мое убеждение, что после

пятидесяти лет каждый серьезный мужчина должен иметь свое серьезное заболевание, не

изменилось и, слава Богу, такая болезнь у меня уже есть, то и обратился к своей

докторице, кстати, специалисту по «кровушке», за разъяснениями.

Явился к ней грустно-задумчивый, весь в темном, с благородною тревогой в глазах, как человек, готовящийся потерять в одночасье всех своих родственников, и даже уже

смирившийся с этим… А от нее уходил в совсем другом настроении и даже несколько

разочарованный, как болван, задействовавший тяжелую артиллерию в рукопашном бою.

Об этом чуть погодя.

378

Сначала несколько слов о моей врачихе. Ей где-то под сорок. Внешне крупна, стройна и величественна, ни дать, ни взять — царица Савская. Опытный практик, она

всегда в курсе медицинских новинок, имеет высокий профессиональный рейтинг, в

общем, барышня в городе известная.

Так вот, всем она хороша, только имеет два недостатка: во-первых, замужем, а во-вторых, — по любви. Но это я так, к слову. Как большинство современных медиков, она ни

в грош не ставит человеческую жизнь: Бог дал, Бог взял — и никаких проблем! Все, что на

свет рождается, рано или поздно умирает…

Двадцатью годами больше — десятью меньше, какая разница?

Когда пять лет назад я попал к ней впервые (в то время процесс саморазрушения

проходил у меня особенно активно), эта красавица равнодушно осмотрела меня, полуслепого и без зубов, и твердо сказала: — Не переживайте, жить будете, — и уже

обращаясь к медсестре, заполнявшей карточку, вполголоса добавила, — но не долго…

А когда я, несчастный, поинтересовался, буду ли ходить, мягко успокоила:

— Безусловно… Правда, недалеко и, в основном, под себя…

Такой, вот, понимаешь, циничный юмор прорезался у моей эскулапши. Что же

касательно твоих дел, то она, внимательно выслушав меня, задала только один вопрос:

— Где?

Я сначала даже не понял, что ее интересует, а это, оказывается, с твоим японским

диагнозом — главный вопрос: место действия, как решающий фактор развития или

подавления этого заболевания. Потому что в Африке, например, или Украине эта болезнь

творит с человеком все, что хочет, а в развитых странах, типа Германии, Англии, Израиля

или той же Америки, наоборот, врачи делают все, что хотят, с ней. Делай выводы!

Так что, жить будешь, милая Оленька, но недолго: даже в Штатах с таким диагнозом

еще никто до ста пятидесяти не дотягивал, ты уж прости меня за откровенность!

А теперь, Олечка, шутки в сторону. Ты жаловалась в письме к Аде, что устала

бороться, делать анализы еженедельно.

Как тебе не стыдно! Моя докторица по этому поводу сказала, что ей известна масса

людей, которые исследования крови (с последующей коррекцией) делают ежедневно. И

достаточно быстро к такой жизни привыкают. Нормальные люди, они рады, что живут на

белом свете, и не огорчают своих близких глупыми мыслями. Делай выводы, Олечка!

Другое дело — работа. Если тебе действительно трудно, брось ее к чертовой матери! Не

омрачай себе жизнь, расслабься и постарайся хорошенько отдохнуть. В конце концов, вокруг тебя полно близких, неужели они допустят, чтобы их мама или сестренка страдала

материально? Тем более, еще Аристотель во времена седой древности мудро заметил:

— «Как много, оказывается, в мире вещей, без которых можно обойтись».

Чем тебе не правило и руководство к действию?! Кстати, ты не задумывалась, например, чего стоят мне ежедневные полуторачасовые прогулки (в быстром темпе и с

больными ногами, лишь бы не остаться без них!)? Тем не менее, надо — делаю. И точка.

Без рефлексий и переживаний. И стараюсь еще от этого получать удовольствие. Заметь, это пишет тебе человек, который в молодости, чтобы проехать пятьсот метров, мог

полчаса ждать троллейбус на остановке. Интересно, правда?

В общем, Оленька, жизнь может с нами делать все, что угодно, это ее право

сильного, зато мы с ней — ничего, разве что просто жить и стараться радоваться. Делай, пожалуйста, выводы!

А теперь немного о себе. В августе был в Израиле на совещании. Потом неделю

гостил у Раечки в Тверии. Если бы знала, как меня она встретила! Каким вниманием и

заботой окружила… А меня постоянно мучила мысль, что я этого не заслужил, потому

что, наверное, никогда не был хорошим отцом.

Честно говоря, я ехал к ним с тяжелым сердцем: боялся, что ей там плохо, а я, как

отец, не сделал ничего, чтобы они нашли себе место дома, а не среди чужих людей. И, слава Богу, оказался не прав.

379

Ребята — молодцы! У них прекрасная новая 140-метровая квартира в лучшем

районе города, где нет парникового эффекта и совсем не жарко. Дружат с соседями, познакомили меня с ними, очень приличные люди. Раечка работает в хорошей фирме, связанной с туризмом. Правда, в связи с террором этот бизнес несколько пошатнулся, но

сейчас опять все установилось. Они уже было думали уезжать к моим двоюродным

братьям в Австралию или Штаты, а теперь твердо решили оставаться. Вообще, Тверия –

чудесное курортное место. 365 дней в году — погода для богатых.

В городе много русскоязычных, приветствуется здоровый образ жизни. Немало

достопримечательностей: склеп-усыпальница великого Рамбама, неподалеку Назарет, рядом Иордан, где уже тысячи лет происходят интересные события.

Моя девочка оказалась способной к языкам, владеет английским, ивритом, немецким, французским и учит восточные. Ей это нужно для работы. В фирме к ней

прекрасно относятся, правда, платят не очень. Но так, видно, повсюду принято: если

работник доволен своей работой и не скрывает этого, значит, ему можно меньше платить.

В то время, когда я был у Раи, в Израиле находился второй раввин из Херсона –

Аяль Барак, очень приличный и умный молодой человек из хорошей семьи. С ним мы в

Херсоне как-то сблизились, вроде неплохо понимаем друг друга. Так вот, он хотел

приехать в Тверию и забрать меня погостить к своим «на один день» с ночевкой. Сказал

об этом Раечке по телефону, а она ему ответила на иврите: — Я папу давно не видела и

никому не отдам!

Он ей: — Ну, тогда — на один день без ночевки…

А она: — Бронштейны папами не торгуют!

Мне было приятно, а Аяль после, уже в Херсоне, сказал мне, что никогда не думал, что олим могут так владеть ивритом, причем, на «высоком» — т. е. академическом уровне.

И посоветовал мне тоже начинать учить иврит, заметив при этом, что если способности

передаются по наследству, а ученые утверждают, что это действительно так, то от дочери

мне вполне может передаться склонность к языкам и, значит, я смогу быстро справиться с

задачей.

Так что, учу иврит!

Знаешь, Оля, не очень хотелось бы казаться смешным, но Раечкины соседи и

друзья, оказывается, со мной уже давно знакомы заочно: видели мои фильмы. И даже

были весьма тронуты моей несчастной любовью к Инночке Казеиновой… А дочка просто

гордилась своим безутешным страдальцем-папочкой! Приличным людям и в голову не

могло прийти, что это всего лишь художественный вымысел.

Раечка устроила для меня классную программу и все эти дни не работала, а только

находилась со мной. Мы разъезжали по всему северу страны, я снимал очередной фильм

из славного цикла: «Где я только ни бывал, чего только ни видал!». С Сережей, ее мужем, мы общались, в основном, вечерами. Хороший, достойный парень. Я очень бы хотел, чтобы их брак был долговечен. К сожалению, у них до сих пор нет детей, но я тебе уже

говорил, что жизнь делает с нами все, что хочет, и надо учиться принимать это без

лишних переживаний и волнений.

В последний день моего пребывания там Сережа позвонил из части и что-то сказал

Рае. Она ответила:

— Ты что, сошел с ума? Нет — нет, я не против, но ты потом не будешь жалеть?

А после разговора достала из кожаной шкатулки массивную, полированного золота

цепь с крупной звездой Давида и сказала, что это мне подарок от Сережи. И сколько я ни

говорил ей, что такие вещи не в моем стиле, что я и без того тронут их приемом, заставила

меня забрать это украшение с собой. В общем, я уезжал из Израиля с ощущением, что

меня там любят.

Приехал домой, а здесь во всю идет подготовка к празднику — 222-летию Херсона.

На работе у меня все нормально — гаколь бэсэдер, занимаюсь получением лицензии на

380

следующие десять лет. Пишу книгу, которая, по моим планам, должна «изменить мир».

На меньшее, как человек скромный, я решительно не согласен. На этом письмо завершаю.

Шалом, увраха! Древние говорили:

— В здоровом теле — здоровый дух!

Твой друг, Бронштейн из Херсона, утверждает:

— В здоровом теле нет ничего, кроме здорового тела. Зато здоровый дух может

вселить подлинное здоровье в любую оболочку!

Олечка, у тебя всегда был здоровый дух — дай Бог здоровья твоему телу! Если

можешь, звони в любое время домой или на работу.

В октябре я был в Москве, в начале декабря снова туда еду на неделю (с 8 по 13).

Пиши, жду, Виталий.

================

ИЗ ПИСЬМА ПОДРУГЕ ЮНОСТИ ДАЛЕКОЙ…

… Окончился день моего рождения. Поздно вечером, когда разошлись гости, а

Алла устроила зачем-то генеральную приборку, я сделал для себя «голубую минутку».

Такой, знаешь, элемент «остановиться — оглянуться», подумать над тем, где я нахожусь и

чего стою.

Моя первая жена Люся, поздравляя меня с днем рождения, сказала, что таким

людям, как именинник, нельзя желать спокойной жизни, это не их стихия, и пожелала мне

всяческих беспокойств, которые, по ее мнению, помогут скрасить мою и так далеко не

бесцветную жизнь. Но дальше она заговорила про то, что ценность любого человека

зависит от совершенных им добрых дел и предложила каждому мысленно подсчитать

свои подлинные заслуги. К чему она заговорила на моем празднике о ценности личности –

непонятно. Учитывая мою периферийную невостребованную сущность, это все равно, что

говорить о веревке в доме висельника. Честно говоря, она и раньше не отличалась

большим тактом, но озадачить людей подобной лабудой в час застолья?!

Тем не менее, эта глупая мысль засела занозой, и во время «голубой минутки» я

подумал и пришел к не очень приятным выводам.

Количество моих добрых дел оказалось катастрофически малым. Неоспоримы, вообще, только два, и это — за всю жизнь, представляешь?! Вспомнилось, как я добирался

вечером в Антоновку, где мы студентами собирали виноград, и пожалел подростка-цыганенка, дрожавшего на троллейбусной остановке от холода и прижимавшегося к своей

несчастной немолодой матери. Я снял с себя черную, из кожзаменителя, курточку и отдал

пацану. Его мать заплакала, а я так возгордился своим благодетельством, что даже сейчас

вспоминать неловко. А утром следующего дня, вспомнив, что во внутреннем кармане

куртки остались мои последние 15 рублей, очень расстроился. Такие, вот, перепады

чувств…

Припомнилось еще, как я, уже работая в Белозерском районе, зашел в аптеку за

лекарствами маме и увидел аккуратно одетую сухонькую интеллигентную старушку, которая назвала продавцу лекарство и, услышав непомерно высокую для нее цену, что-то

около трех рублей с лишним (по тем временам — полтора кг вареной колбасы), стыдливо

отказалась от покупки. Я вышел из очереди, догнал ее у входа, извинился и сунул в руку

бумажные деньги. Она растерялась, стала несмело отказываться, но я уже вернулся к

прилавку, довольный. Вот и все, Оля. Больше никаких добрых дел в моем активе не

оказалось. Даже ни одного слепого старика не перевел через дорогу, все как-то не

складывалось. Так что, милая Люсьена меня все-таки достала…

381

О своем грустном открытии я сообщил, последовательно: Алле — тем же вечером, и

своим учителям — на следующий день в учительской, когда я угощал их сладостями: кошерным тортом и некошерными конфетами и пирожными. Интересное дело: все

почему-то были ужасно возмущены, и эти, по сути, посторонние люди, стали уверять меня

в обратном. Причем, с таким пылом, что я устыдился: не выглядит ли это кокетничаньем с

моей стороны, вот, мол, глядите, какой я скромный и хороший.

Так что, по мнению коллег, мои главные добрые дела заключаются не в том, что за

мной много хорошего, а что я не делаю плохого: избегаю подлостей и пакостей, держу

слово и вообще — порядочный человек. Не маловато ли? (Меня, кстати, это несколько

уязвило: где же конкретика?).

Алла, правда, тут же вспомнила, сколько лет я помогал ее детям, да и сейчас, вроде, не избегаю это делать.

Жена раввина сказала, что община может гордиться, что есть у нас люди, которые

не боятся выступать против негодяев и во всеуслышание называть мерзавцев –

мерзавцами (имея в виду одного профашистского депутата).

В общем, тему эту я раз и навсегда решил закрыть, так как подсчетом добрых дел

должен заниматься не их «делатель», а люди, которые его знают. Что скажешь по этому

поводу? Много ли сделала добрых дел?

Ты, наверное, удивляешься, что я пишу тебе такие длинные письма. Напрасно. Я их

пишу на работе. Они наполняют мой долгий рабочий день высоким смыслом и

креативным содержанием. Так что — спасибо тебе!

Поделюсь сокровенным. Если б ты знала, какой это адский труд — быть директором

учебного заведения. Конечно, каждый понимает, как это непросто, но чтобы до такой

степени…

Я директорствую уже больше 30 лет. Ужас, и только! Ты не представляешь, как это

нечеловечески трудно — целыми днями, на протяжение десятков лет, ровным счетом

ничего не делать! Вернее, делать вид, что чем-то все же занимаешься…

Сейчас, конечно, все значительно проще: у меня на столе компьютер, подключен

Интернет. Знала бы ты, по скольким любопытнейшим сайтам путешествует твой

херсонский друг в рабочее время; на каких форумах кружит своей взыскательной мыслью; с кем вступает в длинные бесплодные дискуссии с одной только целью: понадежнее и

побыстрее убить время!

А первые два десятка лет все было не так. Я мог позволить себе только украдкой

почитать понравившуюся книгу или толково разыграть на миниатюрных шахматах какой-нибудь дебют. Как же медленно и тоскливо шло для меня тогда время! Не спасали

положение даже любовные шашни, которые я умудрялся творчески вести с лучшей

половиной вверенного мне трудового коллектива. Трудные это были годы…

Заметь, при этом, что я никогда не был худшим из худших директоров

общеобразовательных школ. Некоторые даже считали — одним из лучших! А какие

дивные переходящие знамена получали мои школы… И вот вопрос: если ничего не делал

я, то чем же тогда занимались другие директора?!

Оставим прошлое, поговорим о настоящем. Сегодня мне 64, я добездельничался до

"заслуженного", таких в городе среди директоров еще 7–8 человек. Интересно, что сейчас

делают на работе они? Кому пишут откровенные письма?

Как ты уже поняла, я этим письмом устроил себе подлинную «голубую минутку»

на работе. А ты так можешь?

Тепла тебе, здоровья, хорошего настроения, радости от близких!

Пиши, жду. Виталий

===============

382

ЭССЕ-ПИСЬМО ОТ БОЛЕЗНОГО ДРУГА

Здравствуй, Олечка! Наконец-то получил возможность написать тебе. По твоему

письму понял, что ты знаешь о моем легком недомогании. С конца апреля у меня были не

самые лучшие дни. Началось, вроде, с пустяка: стала болеть шейная мышца. Врачи

сказали: остеохондроз. Что ни делали — как мертвому припарка. Решили проверить по

полной программе, начали с давления. Прибор показал им что-то такое, что они

переглянулись (врач и медсестра со стройными ножками!) — и пулей вылетели из

кабинета. Через минуту явилась уже целая бригада, пошли реанимационные мероприятия.

Оказывается, причина их бегства проста: прибор так зашкалило, что они испугались, как

бы от такого давления у меня голова не разорвалась, как граната. Дезертиры чертовы…

Итак, мои года — мое богатство: сердечно-сосудистый криз, наложенный на ущемление

или воспаление шейных мышц.

Честно говоря, в свои 64 я до сих пор был лишен подобных гнусных ощущений. Врачи

назвали это поздним старением и объяснили, что нормальные люди такие вещи начинают

чувствовать после пятидесяти. Что ж, буду довольствоваться своей ненормальностью.

На работу вышел только вчера. Собрал совещание и после рабочей части мрачно

поинтересовался, кто прислал мне ту злополучную эсэмэску. Все замерли: какую?

Пояснил, что все равно найду автора, так что лучше пусть признается сам. Долго держал

паузу. Дамы изнывали от любопытства: что это, что это за эсэмэска?!

И тогда я медленно, с прищуром своих серых выцветших глаз, достал из широких штанин

мобилку и гневно зачитал: «Сообщите точное время похорон — шьем красивые черные

платья!»

Если бы ты, Оленька, слышала, какой хохот подняли эти бесчеловечные дуры…

А Алла сказала мне вечером: «Боже, когда уже ты прекратишь свои глупые шутки!».

Живет, коза, со мной больше тридцати лет, а так и не поняла, что народ должен

радоваться, когда начальство выходит после больничного.

Вчера у самого известного антисемита был день рождения. Повесил на его сайт

анонимное приветствие:

«Поздравляю с днем рождения и — до скорой встречи с Бандерой!».

И скромно подписал: «Рак. Инфаркт. Инсульт». Каково?

Учебный год завершается, скоро Последний звонок. Очень бы не хотелось, чтобы он стал

действительно последним в моей педагогической биографии. Если я за лето не отойду от

своей ситуации с дурацкими мышцами, такое вполне может статься.

Пиши, что у тебя слышно.

20 мая 2009

______________________

ГРУСТНЫЕ ИЗВЕСТИЯ

Несколько строк из мессенджера, апрель 2018:

— Миша, как Оля? Что-то не видно её в ФБ, да и на письма не отвечает

— Привет. Оле плохо. Принимает химиотерапию, очень ослабла, говорит — сил нет, в

основном все время лежит. Настроение и у нее и у нас невесело

— У меня было чувство, что ей плохо… Передавай привет, буду молиться за неё, Бог ей в

помощь!

— Не знаю, говорила ли она тебе, что серьезно больна. Но сейчас резкое ухудшение

— Что больна, знаю. Но думал, это уже позади…

— Передам обязательно от тебя привет — завтра утром. Но у нее нет сил общаться. Даже с

местными подружками говорит по телефону буквально пару слов.

383

— Понятно, удачи!

— Спасибо.

15 апреля 2018

***

–

Michael Perelmuter. Привет Виталий

— Привет

— Наверно, впервые за много лет Оля не поздравила тебя с Днем Рождения.

— Да

— Она со вчера в госпитале. У нее осложнения. Шансов нет. Но пока в сознании.

Повторяет: перестаньте меня мучить. Наверно дети так и решат. Вот такие у нас

невеселые дела.

— Нет слов…

— За числами она не следит, так что прости ее за недосмотр. Пока.

— Извини меня, держитесь, может, еще что-нибудь изменится…

— Здоровья тебе и всех благ твоим близким.

— Спасибо

17 апреля 2018

Конец переписки

Введите сообщение…

Из мессенджера:

— Здравствуйте, это дочка Оли Мироненко. Я хотела вам позвонить и сообщить о мамином

уходе, но не могу нигде найти телефон. Ада сказала, что вам уже известны наши

печальные новости. Если хотите, поделитесь со мной вашим телефоном. 20 апреля 2018

— Здравствуйте, Нина! Мой тел. **********

***

Виталий, нам очень понравилась фотография мамы, которую вы поставили на Facebook.

В ней — вся сущность мамы. Спасибо. Мы эту фотографию во много раз увеличили, и

завтра она будет стоять в зале проводов. Так что через своё творчество вы

поприсутствуете на прощании и проводите её в последний земной путь. Думаю, эта

витиеватая деталь маме бы очень понравилась. 21 апреля 2018

Конец переписки

Введите сообщение…

_______________________

384

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ДРУГЕ СЕРДЦА, УШЕДШЕЙ В ВЕЧНОСТЬ

Мы познакомились летом 1968 года, когда поступали в Херсонский пединститут.

Четыре года учились вместе. После было всякое. Мои два брака, ее один — раз и навсегда.

У нас не сложилось, но что-то мне говорит, что все эти 50 лет мы были в жизни друг

друга.

Добрая, умная, щедрая; по своей природе — не предательница и не сплетница; по

самобытности и талантливости — лучшая студентка курса; глубоко честный и порядочный

человек. Прожила недолго, но достойно: оставила после себя благополучных детей и

внуков, а не руины и враждующих родственников. Увы, теперь все в прошлом… Вечная и

добрая память!

_____________________

385

«ИЗ ЖИЗНИ ВЛАСТИТЕЛЕЙ» (слова, мысли, действия).

Недавно прочитал великолепную иллюстрацию того, что в природе есть свой порядок

вещей.

«Анастасия Цветаева в компании интеллектуалов рассказывала, как спасла муху из

тенет паука. А один из слушателей «вспомнил» историю паука, у которого было много

паучат, и он долго плел сеть, чтобы их, голодных, накормить. И вот чья-то клешня

вырвала жирную муху, отняла у них хорошую еду… Ведь это Бог их создал такими, что

они ничего другого, кроме мух, не едят. Паук забился в уголок и плакал об участи своих

деток. Цветаева поджала губы и умолкла».

А между тем, муж ее сестры, поэтессы Марины Цветаевой, похищал в Париже русских

генералов-эмигрантов и увозил их на расправу в Советский Союз. Зато она мух спасала…

Кстати, к столетию со дня рождения ее великой сестры Русская православная Церковь, наконец, официально разрешила молиться о спасении ее души, потому что решили

считать ее не самоубийцей, а убиенной. Конечно, спасибо за такое разрешение, вот только

молиться, пожалуй, из ее близких уже некому. И еще одна интересная деталь. На книге

«Воспоминаний» А.Цветаевой дарственная надпись внучке Оле: «Не бросай никогда

музыку, трудись у рояля, и если взгрустнется, что меня уже нет на свете, — помни, что я

продолжаю любить тебя, и сыграй мне вслед — я услышу».

Такие вещи на меняпочему-то сильно действуют.

***

Марина Цветаева

— шепотом из бессмертия:

…Нерассуждающая доброта…

…Посредственность ума всегда ограничивает доброту сердца… Только сердцем можно

увидеть истину: то, что существенно, — невидимо; то, что видимо, — так ограничено и

ничтожно, а невидимое — чудесно и огромно…

… Жму руку ему и не жму руки вам…

…Мечтаю о новом платье, но глубже вдумавшись, понимаю, что это бессмысленно, потому что оно тоже станет старым…

…Там нас будут судить не по платью, которое у многих было лучше, чем у меня, и из-за которого надо мной в жизни часто насмехались, а по сущности, которая здесь мне и

мешала заняться платьем…

…Привлечь, кроме себя, мне Вас здесь нечем…

…Вот они, очертания настоящей дружбы: понимание, доверие, действенность, преданность на годы…

…Все понимающий и ничего не могущий…

…Вечная любовь двух душ без пристанища…

…Чтобы принять, нужно не меньшую силу, чем дать. Только боги не боятся даров.

Встретьте бога. Бог есть пожирающий, сыты только люди…

… Русалочье — не горит… Я игнорирую нашу разлуку. Ее нет. Нас и разлучить-то

невозможно…

…Разбужена самым верным из будильников — сердцем…

…Эренбург — подпадение под всех, бесхребетность. Кроме того, циник не может быть

поэтом…

…Все палачи — братья…

…Сложное понятнее. Оно состоит из частей, которые могут существовать отдельно

друг от друга. Сложное — разложимо. Тайна простоты — в ее неразложимости. Все цельное

— просто. Все простое — цельно и требует цельности от нас…

386

…Есть две стороны единого бытия: тот, кто дышит, и тот, кем дышат…

…Безоглядная любовь — это порыв добра сквозь зло…

… Единственный не бывает первым. У неповторимого нет второго…

В 1911 Марина Цветаева уехала в Коктебель «не любить другого, а не любить этого»…

Она всегда хотела быть «даром», никогда — долгом.

***

М.Цветаева:

— Где лебеди? — А лебеди ушли

— А вороны? — А вороны остались

— Куда ушли? — Куда и журавли

— Зачем ушли? — Чтоб крылья не достались.

— Я отродясь больше любила убаюкивать, а не лишать сна; кормить, а не лишать

аппетита; образумливать, а не заставлять терять голову. Мне отродясь было дороже

давать, чем лишать; давать, чем получать; давать, чем иметь.

***

Из беседы сестры Марины Цветаевой

с ее дочерью:

— «Так вы все-таки поехали в Елабугу… Так знайте же, я никогда не поеду в Елабугу.

Мамы для меня там нет. Мама для меня в ее творчестве, в ее книгах».

Я ответила Але:

— «Как жаль, что у твоей матери были такие необыкновенные дети: сын не был

на похоронах, дочь никогда не поедет на могилу. Лучше было бы ей иметь обыкновенных

детей, которые принесли бы ей на кладбище полевых цветов»

***

"Сибуи" — япон.

— Если платье вульгарно, оно не может быть "сибуи", если букет цветов аляповат и

безвкусен — он не может быть "сибуи"…

Объяснение японца-эстета:

— Представьте себе вечерний закат, озеро, вода совершенно неподвижна… И вот

тишину и покой нарушает всплеск: лягушка прыгнула в озеро. На поверхности воды

медленно расходятся круги — шире, шире…

Это и есть "сибуи".

Подкладка на верхней одежде японцев всегда красивее, чем верх (она ведь для хозяина, а не напоказ). У самураев, например, не было принято выставлять напоказ ценные лезвия, они прятали их в ножны, и называлось это — «скрытая красота».

***

Гумилев об Ахматовой:

387

— «Анна Андреевна почему-то всегда старалась казаться несчастной, нелюбимой. А на

самом деле — Господи! — как она меня терзала, как издевалась надо мной. Она была

дьявольски горда, горда до самоуничтожения. Но до чего прелестна, и до чего я был в нее

влюблен! Как-то я купил у Александра на Невском большую коробку, обтянутую

материей, и цветы, и наполнил ее доверху, положил в нее шесть пар шелковых чулок, флакон духов «Коти», два фунта шоколада Крафта, черепаховый гребень с шишками — я

знал, что она о нем давно мечтает, и томик: «Желтая любовь» Тристана Корбьера. Как она

обрадовалась: она прыгала по комнате от радости. Ведь у нее в семье ее не особенно

баловали.

Когда я женился на А.А., я выдал ей личный вид на жительство и положил в банк на ее

имя две тысячи рублей. Я хотел, чтобы она чувствовала себя независимой и вполне

обеспеченной.

…Наш брак был ошибкой. Впрочем, как всякий брак. Счастливых браков не бывает. Это

уже Ларошфуко заметил. Сразу же выяснилось, что у нас диаметрально противоположные

вкусы и характеры.

…Ей по-прежнему хотелось вести со мной «любовную войну» по Кнуту Гамсуну, -

мучить, терзать меня, устраивать сцены ревности с бурными объяснениями и бурными

примирениями. Все, что я ненавижу до кровомщения. Для нее же игра продолжалась, азартно и рискованно. Но я не соглашался играть в эту позорную, ненавистную мне игру.

Мы оба были разочарованы. Недаром я уже в первый год написал: Из города Киева

Из логова Змиева

Я взял не жену, а колдунью…

А она, правда, позже, уже после рождения Левушки:

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье белых павлинов

Истертые карты Америки

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

… А я была его женой.

— А казалось бы, кому, как не ей, быть счастливой. У нее было все, о чем другие только

мечтали. Но она проводила целые дни, лежа на диване, томясь и вздыхая. Она всегда

умудрялась тосковать и горевать и чувствовать себя несчастной. Я шутя советовал

подписываться не Ахматова, а Анна Горенко. Горе — лучше не придумать. И все-таки я

продолжал любить ее не меньше, чем прежде. И никогда, если бы она сама не

потребовала, не развелся с ней. Никогда! Мне и в голову не приходило.

А.А.:

Муж хлестал меня узорчатым

Вдвое слаженным ремнем.

Ведь и с Шилейко у нее все то же продолжалось:

От любви твоей загадочной

Как от боли в крик кричу

Стала желтой и припадочной

Еле ноги волочу…

388

Слава Богу, это уже от его, а не от моей любви. И это уже ему, а не мне, она любезно

предлагает:

Но когти, когти, неистовит,

Мне чахоточную грудь!

И это в доме Шилейко, а не в моем:

И висит на стенке плеть

Чтобы песен мне не петь…

Это уже о нем, а не обо мне:

Мой муж палач и дом его тюрьма.

Конечно, Шилейко катастрофа, а не муж. И все-таки я не могу не посочувствовать, не

пособолезновать ему. Но и я в свое время немало потерпел от высокой чести быть мужем

Ахматовой, от ее признаний вроде:

Любовникам всем своим

Я счастье приносила…

Мне не очень-то весело гулять по Петербургу этаким ветвисторогим оленем!

===============

Рассказы об Анне Ахматовой Анатолия Наймана.

«Однажды в разговоре всплыло имя жены Н, которая была задумана природой, как жена

заслуженного артиста, и три года, пока Н. был заслуженным, она была счастлива.

Потом ему дали народного, и она растворилась в небытии. Ее место заняла другая, приспособленная быть женой народного артиста. Прошло время, Н. оклеветали, посадили, сняли с него звание, и он остался один.

— На эту роль дамы не нашлось! — жестко проговорила Ахматова».

===============

Корней Чуковский,

из дневников:

— Богатство не в том, чтобы много зарабатывать, а в том, чтобы мало тратить.

— Издательство «Просвещение» — Лучше бы «затемнение»…

— Горький был слабохарактерным. Легко поддавался чужим влияниям. У Чехова был

железный характер, несокрушимая воля. Не потому ли Горький воспевал сильных, волевых, могучих людей, а Чехов — слабовольных, беспомощных?

— Евтушенко — доминантная фигура.

— В этом океане пошлости купается вся полуинтеллигентная Русь, а те, кто знают и любят

поэзию — это крошечный пруд.

— Невежество лошадиное.

389

— Женщины, бабье говорят мелко: полезен ли кефир, кому идет голубое, как жарить карпа

— ни одного человеческого слова.

— За хорошие формы берут на содержание. (В его понимании, единство формы и

содержания).

— Речь Тынянова — каскад острот, крылатых слов. Одна женщина сказала ему: «Как вы

могли не быть ни разу в Тифлисе и написать о нем роман?»

«А как вы можете все

время жить в Тифлисе — и не написать о нем роман?

— Ромен Роллан — очень глубокий, подлинный человек. Потрясающая житейская

пройдошливость…

— В качестве мебели: стол, стул, кровать. Попользовались и оставили безмолвными…

— Сыпь на теле — внешнее проявление внутренней болезни.

— Умеет склочничать, интриговать, подставлять подножку, действовать за кулисами…

— Положить конец этой затянувшейся любви. Она бесцельна, значит, неприлична.

— Холодная уравновешенная натура, которая знает, чего она хочет.

— Чай — как поцелуй испанки: крепкий, сладкий и горячий.

==============

Какие разные поэты:

А. Пушкин:

Самовластительный злодей

Тебя, твой трон я ненавижу

Твою погибель, смерть детей

С жестокой радостию вижу.

Г. Иванов:

Какие прекрасные лица

И как бесконечно близки.

Наследник. Императрица.

Четыре великих княжны.

===============

Натан Эйдельман:

— «А у меня все схвачено, за все, про всех оплачено».

— Хроника объявленной смерти интеллигенции идет строго по часам.

390

— Более всего интеллигенты заботились о собственных интересах, представляя интересы

всего общества.

— Интеллигенция — комплекс превосходства и комплекс неполноценности.

— Сегодня то, чем так гордилась интеллигенция, оказалось не то, что невостребованным…

Оказалось попросту глупым.

— Кто не успел, тот опоздал… Интеллигенция перестала быть брезгливой. Побежала туда, куда зовут.

— Как не отрекаясь от Пушкина и Достоевского приблизиться к выгоде?

— Черты пещерной идеологии: хорошо — это когда мне хорошо. Плохо — это когда мне

плохо. Больно, ежели мне больно.

— Счастье не может быть объектировано. К нему неприменимы никакие измерения

количества. Оно не может быть сравниваемым.

— Лучше быть недовольным Сократом, чем довольной свиньей.

===============

Гоголь, «Владимир 111 степени»:

— «У нашего заседателя вся нижняя часть лица баранья… Когда покойница-мать

рожала, подойди к окну баран и нелегкая подстрекни его заблеять».

Олег Борисов в «Без знаков препинания» по этому поводу заметил: «На всех русских

лицах есть несмываемый отпечаток того барана».

(Что тут можно еще добавить?!)

=================

Древние китайцы:

— «Если вдруг вас покинуло счастье, живите проще: не отталкивайте того, что

приходит, не удерживайте того, что ушло, и счастье снова к вам вернется…»

==============

"Государство — это я"

–

Людовик X1Х

"Государство — это не я!" — В.Бронштейн

===============

Военоначальник Цао-Цао, 155–220 г. г:

«Я скорее предам весь мир, чем позволю миру предать меня!». (Психология

законченного негодяя, помешавшегося на мотивах верности и измены.

391

Человек, который воспитан поступать наоборот: «Пусть меня предадут все — я не предам

никого!» — без сомнения, покорил бы сердца многих).

==============

Мэр

Москвы Лужков

на презентации книги Попцова о правящей «семье» Ельцина и его

приближенных:

«Спасибо вам за эту работу, лично я желаю вам от всей души, чтобы эту книгу

прочитали все россияне, кроме тех, о которых вы пишите в ней».

Как бы и моя книга такой не получилась…

================

В «ЛГ» № 6, 2000, вице-премьер РФ Михаил Касьянов (дословно): «Может быть, мы

не до конца понимаем, что нужно иностранным инвесторам…».

(Здесь я вижу одно из двух: или, действительно, плохо понимаем мы их, или они –

слишком хорошо понимают нас!)

===============

Один

лизоблюд-украинец

славил гениальность вождя мировой революции в 20-ые годы

такими аргументами:

— „Тепер відомо, товариші, що у т. Леніна тільки одна четверта мозку була нормальна.

І ось п, ять років цей чоловік правив Росією тільки четвертиною мозку… Хіба ж не

геніальний?!”

==============

Светлана Хоркина,

гимнастка, двухкратная Олимпийская чемпионка, выдавала в

программе «Пусть говорят» такие перлы:

— «Я — великая спортсменка», «Я — самая великая!» «Мы — мастера великих

достижений!»

(Стыдно за воспитателей такой скромницы. Что она о себе возомнила?). Там же она

самоуверенно заявила:

— «У меня невозможно выиграть! Я могу только сама проиграть…»

==============

А.Кузнецов в «Бабьем яре»:

— Стоило ли переться а такую даль, чтобы в конце концов гнить под ржавой каской? И

есть ли вообще в мире что-нибудь такое, ради чего стоит гнить под ржавеющей каской?

Столетия идут за столетиями и убитые гниют то за одно, то за другое, а потом

оказывается, что все это было напрасно, а нужно было совсем за третье.

=============

Ж. Бенцонни: — Иногда случается, что долг, признательность становятся тяжким

бременем, но это не причина, чтобы от них отказываться.

===============

392

Святой Августин: — Мера любви — это любовь без меры…

================

Жена писателя, Вера Набокова, после смерти мужа сказала сыну: «Давай купим

билеты на самолет и попадем в авиакатастрофу!». О ней говорили, что: «за всю их

совместную долгую жизнь Вера ни разу не потеряла веру в мужа».

=============

На крупной книжной выставке журналист спрашивает известную сочинительницу

модных детективов Маринину:

— «Ваша аудитория — 17 миллионов читателей. Какое духовное послание вы им

адресуете своим творчеством?» На что та дает гениальный ответ:

— «Я вам что — Достоевский?!».

Спасибо, девушка, за откровенность, но если не Достоевский — не лезь в

литературу, сиди дома!

================

Галина Волчек,

декабрь 2003, накануне юбилея:

— «Я не умею быть второй. И даже первой не умею. Только единственной…»

И это с такой внешностью?! И еще:

— «У меня было два мужа, несколько романов и одно заблуждение».

Ненаучная фантастика…

================

Шварц:

«Какие счастливые и легкомысленные люди! Имеют смелость любить друг

друга. Как будто они собрались жить вечно»…

=============

Анна Ахматова:

«Я была в великой славе, испытывала величайшее бедствие — и убедилась, что в

сущности это одно и то же».

«Ко мне приплывала

Зеленая рыба,

Ко мне прилетала белая чайка,

А я была дерзкой, злой и веселой

И вовсе не знала, что это — счастье»

Ее сын Лев Николаевич Гумилев был воспитан бабушкой, отца его расстреляли, прожил без собственного крова, вынес 13 лет сталинских лагерей, вышел — защитил

кандидатскую, снова был посажен без предъявления обвинения. Большую часть жизни

писал в стол.

После лагеря, когда ему шел уже пятый десяток, вернулся с рукописями двух книг, одна из которых стала его докторской. Популярность пришла после смерти: массовые

тиражи. Казахский университет в Астане был назван его именем, но он этого уже не

узнал…

393

Повторил путь матери, которая прожила жизнь нищей королевы. У Левы не было

детей, а у Анны — внуков.

Я был поражен, когда прочитал в каком-то интервью его ответ на вопрос: можете

ли вы назвать самое счастливое событие вашей жизни?

Выдающийся ученый 20 века, после некоторого раздумья ответил:

— «Не получается что-то припомнить… В моей жизни не было радостей».

Это ужасно, особенно, если вспомнить стихи его матери:

«Но я предупреждаю вас,

Что я живу в последний раз…»

Между прочим, из мемуаров Эммы Герштейн, подруги Левиной юности, следует, что

был он неплохим жизнелюбом и в погоне за мирскими удовольствиями не пренебрегал

делать близким гадости. Так что в своем интервью он несколько, скажем мягко -

поскромничал.

================

Из воспоминаний о Блоке

— «Чествование почему-то всегда похоже на поминки. Бенедикт Лифшиц жаловался на

то, что Блок одним свои существованием мешает ему писать стихи. На это Блок не

засмеялся, а ответил вполне серьезно: — «Я понимаю это. Мне мешает писать Лев

Толстой».

(Странный ответ. Наличие в русской литературе Пушкина и Лермонтова, Тютчева и

Фета, — чувствительного Блока почему-то не смущало, а вот Толстой, который мог мешать

ему писать только прозу, чем Блок занимался крайне редко, такой высокой чести

неожиданно удостоился).

===============

Виктор Некрасов,

из цикла «Маленькие портреты»:

— «Ты знаешь, почему я много прощаю умным людям — кроме подлости, конечно. — Это

потому, что они многого не знают и никогда этого не скрывают. А дурак — ты заметил

это — всегда все знает. Всегда и все», — говорил Твардовский.

Дураков он не любил. Физически не переносил. И особенно за то, что всегда

поучают. Это первый признак дураков.

— «Остерегайся советов, — говорил он. — Почти всегда дают их дураки… Они очень

это любят… И людей, которые ссылаются на здравый смысл, тоже остерегайся. Знай —

дураки. Это их главный довод. Ведь они самые положительные, самые серьезные в мире

люди. Серьезнее всех, да-да! Запомни это на всю жизнь».

(Со всем здесь, наверное, можно согласиться, да и звучит мудро, но все же один нюанс

есть: Твардовский сам себе противоречит. С одной стороны, советует и поучает, с другой

— называет тех, кто так делает, дураками и предостерегает против них. Как-то не очень

вяжется…)

===============

В. Тендряков в «Хлебе для собаки» писал: «…совесть просыпается чаще у сытых, чем

голодных. Ибо голодный испытывает бремя голода и принужден больше думать о себе, о

394

добывании хлеба насущного. Голод побуждает многих к эгоизму. У сытого больше

возможностей оглянуться вокруг, подумать о других. Большей частью из числа сытых

выходили идейные борцы с кастовой сытостью — Гракхи всех времен».

(Тендряков, пытаясь разобраться в вопросе, у кого чаще просыпается совесть — у сытых

или голодных — не учел, кажется, одного: совесть может проснуться только у того, кто ее

имеет. Независимо от материального положения или социального статуса. Меня, например, как педагога, больше волнует, не как ее разбудить, а как сделать, чтобы она не

засыпала).

==============

«На дворе, моя подруга, снег летит и воет вьюга…

« Марина Цветаева настолько

любила Пушкина, что всерьез доказывала, что: «Пушкина убили потому, что своей

смертью он никогда бы не умер!»

(Возможно, и она покончила с собой, чтобы не утруждать своих

деток-эгоистов бессмертием незадачливой матери…)

===================

Петр Чаадаев

, объявленный по приказу царя сумасшедшим, был на самом деле

мудрым человеком.

— «Прекрасная вещь, — писал он, — любовь к Отечеству… Лучше и выше ее может

быть лишь одно: любовь к правде!»

(А я бы понятие «любовь» все же больше применял по отношению к родным и

близким…)

================

Прочитал «Содом тех лет»

Нины Воронель,

в частности, место, где она, наивная, пришла за рекомендацией в Союз писателей домой к поэту Межирову, известному своими

похождениями, и очень удивилась, что на столе ее ждет выпивка и закуска.

Конечно, писатель, имеет полное право считать себя сколь угодно наивным. Вот только

не надо при этом представлять своих читателей дураками… Как говорил один мой

армейский дружок: «е@-ть — можно, ная@ы-ть — нет!»

===============

Сестрам Цветаевым

давала совет их гувернантка:

«Церемоньтесь, барышни, церемоньтесь… И тогда с вами тоже будут

церемониться».

=============

У матери Яна Табачника на кладбище: «Цените матерей живыми». Вывод о том, как

лично он ценил свою матушку, напрашивается сам собой.

=============

395

Скромный рабочий кабинет министра Фурцевой украшал портрет королевы Елизаветы с

лаконичной надписью: «Екатерине от Елизаветы». Близким она рассказывала, что

Елизавета ей говорила:

— «Екатерина, не называйте меня Ваше Высочество, зовите просто товарищ

Елизавета».

(Каков гонор, однако, у пролетарской проблядушки!)

==================

Жена

Юлиана Семенова о Татьяне Егоровой

, любовнице Андрея Миронова, написавшей книгу «Андрей Миронов и я»:

— «Ведь Таня — бл-дь. Так чего же вы от нее хотите?»

(Эти слова характеризуют, кажется, саму вдову мастера детективного жанра не

меньше, чем любовницу актера).

==============

Раневская:

«Играть в таком театре — все равно, что в дачном сортире плыть стилем

баттерфляй»

(Судя по ее богатому жизненному пути, она умела делать и то, и другое).

===============

Виктор Некрасов

записал воспоминания своего друга-писателя, который хорошо знал

Горького:

— «Г. был большой писатель и помог многим людям, но как человека, я его не

любил».

— «Почему?».

— «Он не пил, а я к таким отношусь недоверчиво… А когда все-таки выпивал, забывал окать…»

==============

Китайский философ Лао-Цзы:

— «Бойтесь желаний своих — ибо они исполняются».

(На мой же взгляд, несбывшиеся желания куда большее зло, чем сбывшиеся).

================

Ленин

признавал за интеллигенцией массу достоинств и отмечал только один

недостаток, что она — говно.

(При этом, сам, безусловно, принадлежал к этой «прослойке»)

================

Лидер Ливийской Джамахерии

Муаммар Каддафи

на встрече с 80-летним

Калашниковым сказал, что самое большое открытие 20-го века — автомат Калашникова.

(Занятно: для одних наибольшим открытием века является пенициллин и

компьютер, для других — автомат…)

396

==================

Писатель Моэм, «Луна и грош»:

— «Зарабатывать себе на жизнь, не весьма пристойное занятие для женщины».

(Эти слова читали миллионы женщин. Моэм — провокатор: что после этого думают они

о нас, своих мужьях?)

===================

Андре Моруа:

–

«Этот мир создан не для мелких чувств».

(А может, именно для них? Разве они не надежнее?..)

=============

Генерал Драгомиров:

«Никогда не выделяться,

Больше значить, чем казаться».

(По сути, здесь не одна, а две мысли. Лично меня больше привлекает вторая).

================

Есть два способа преодолеть трагедию жизни: религия или ирония.

(Странно, что автор

этих слов упустил третий, наиболее надежный способ — самоубийство…)

=============

Томас Манн

считал, что немецкому народу свойственно решать свои проблемы за счет

всего мира.

(К этому можно только добавить, что для русского народа свойственно, кажется, наоборот: решать мировые проблемы за собственный счет).

=================

Ромен Гари, «Воздушные змеи»:

— «Я тебя люблю, но я не хочу стать твоей половиной. Знаешь, это ужасное

выражение: — Где моя половина? Вы не видели мою половину? Я хочу, встретив тебя

через год, через 10 лет, почувствовать удар в сердце. Но если ты будешь возвращаться

домой каждый вечер целые годы, удара в сердце не будет, будут только звонки в дверь».

(С красотой этого блестящего утверждения может сравниться только его очевидная

глупость: с любимыми нужно ЖИТЬ ВМЕСТЕ, а не стремиться к сердечным ударам!)

===============

Ф.Незнанский,

«Операция «Фауст». Страшная история о крысе, которую тренировали

находить выход из лабиринта, а потом загнали в лабиринт без выхода. Так эта бедняга

сначала металась, а после легла и сжевала от недоумения и расстройства свои лапы…

397

(Читая это, мне почему-то подумалось о школе, которая должна учить детей не столько

уметь находить выходы из трудных ситуаций, сколько — не попадать, вообще, в

безвыходные положения).

=================

Сенека

:

«Мы живем так, что внезапно увидеть нас — это поймать с поличным».

(Боже милосердный, неужели те далекие времена были так похожи на наши?!)

================

Исайя Берлин:

— Интеллектуалы — это люди, чей интерес состоит в идеях, мыслях, стремлении сделать

их более интересными.

— Великие люди это те — чье воздействие необратимо.

— Великий человек может быть очень плохим человеком.

(а ничтожный — очень хорошим! В.Б.)

=================

Мария Белкина в «Скрещении судеб»:

– Глупо требовать от графа, чтобы он читал стихи, а тем более еще понимал их…

(Странное утверждение в устах образованной женщины, тем более, пишущей о

М.Цветаевой. Так мелко мыслить более пристало темной кухарке, околдованной после

курсов ликбеза открывшимися интеллектуальными перспективами).

================

Нина Берберова

(о своем муже Ходасевиче):

— Я иду за ним, как ходят женщины на шаг позади мужчины в японском кино…

… он знает, что не имеет права опустить передо мною шлагбаум.

… он знал все Эвересты и все Мертвые моря моей биографии.

… но так случилось, что мы не уступили друг другу. Были оба из неуступающих — и один

унес добычу. Это была я.

…я дорого заплатила за свою победу, а может быть, заплатила бы меньше за свое

поражение. Добыча через несколько лет превратилась в груз, который нести не было ни

сил, ни желания. И я бросила эту тяжесть и осталась одна: без него, то есть с тем же, с чем остался он: без меня.

… из всех страстей (к власти, к славе, к наркотикам, к женщине) страсть к женщине —

самая слабая.

… честь дороже жизни. Если нет жизни, то нет и чести.

(Совершенно верно! Без жизни никакой чести, естественно, быть не может, а вот жизнь

— без такой зыбкой условной материи, как честь, — вполне возможна. Так нужно ли

забивать людям голову разной чепухой: за что стоит отдавать жизнь, а за что — нет?) 398

==================

Чехов о славянском менталитете: обожают прошлое, ненавидят настоящее, боятся

будущего.

(К этому можно добавить, что евреи ненавидят прошлое, недовольны настоящим, надеются на будущее. Так что, хотя бы в одном, в настоящем, мы со славянами совпадаем.

А общее настоящее — это уже немало, почти совместная судьба…)

=================

А.Беляев

:

«Всякий пройденный участок пути по сравнению с бесконечностью равен

нулю».

(Вывод, к сожалению, отсюда можно сделать такой: все, чем мы занимаемся, по

крупному счету — ерунда. Не стоит лишний раз радоваться, как и не надо слишком

горевать: все идет по плану, который нам не ведом, ибо не мы его авторы).

===============

Сенека

: — «

Избежать этого нельзя, но это можно презирать».

(Эти слова, на мой взгляд, более всего подходят всем честным гражданам, которые

имеют несчастье проживать в наше время в Украине).

===============

Марина Цветаева

называла своего супруга Сергея Эфрона человеком величайшей

чистоты, жертвенности и ответственности. Так относиться к гэпэушнику, организовывавшему заграницей похищения людей и их убийства… Что это: глухота, слепота, самообман — или все вместе?

===============

Мирза-Шофи

писал:

«Игрок, что ставит все на карту,

На карту ставит слишком много».

(Сюда не мешало бы добавить: когда чего-то слишком много, цена ему чрезмерно

мала).

==============

О.Уайльд: «Настоящий артист никогда не замечает публики»

(И мое продолжение: …кроме тех случаев, когда публика не замечает его).

===============

«Иногда нужна большая отвага, чтобы бежать»

М.Эджворт.

399

(… а еще большая — чтоб оставаться… В.Б.)

===============

Н.Бради:

«

Человек, бесполезный для семейства, будет всегда бесполезен и для

общества»

(Думаю, наоборот: чаще всего люди, полезные для общества, увы, бесполезны для своей

семьи…)

==============

«Чтобы судить беспристрастно, следует обо всем иметь собственное мнение».

Климент Х1V.

(Я бы выразился несколько иначе: «Беспристрастность — это наличие собственного

мнения при отсутствии собственных пристрастий»).

==================

Эзоп: «Благодарность — признак благородства души».

(Особенно материальная…)

===============

Цицерон:

«

Ошибаются те, которые во время благополучия думают, что навсегда

избавились от невзгод».

(Хочешь, чтобы твое благополучие было постоянным? Относись к нему, как к

временному! И еще: к твоему благополучию будет меньше претензий, если оно

достигнуто не за счет благополучия других).

==============

П.Буаст: «Нет человека благороднее человека честного».

(Если честность показатель благородства, то не нищета ли — показатель честности?)

=================

Цицерон

: «Ничто так не сближает, как сходство характеров».

(И так не отдаляет, как разность интересов В.Б.)

=============

Еврипид: «Богатство порождает скупость и наглость».

(Богатые имеют выбор: быть хозяевами своих денег или сейфом для них. Многие

предпочитают последнее)

=================

400

Н.Бердяев: «Взятка — самая действенная русская конституция на все времена»

(При этом нельзя часто повторять, что не берешь взяток, а то и впрямь перестанут

предлагать).

=============

Сенека:

«

Иные кажутся великими, потому что их меряют вместе с пьедесталами».

==============

Ж.П.Сартр: «Владенье — дружба между человеком и вещами».

(Понятие «собственности» по отношению к вещам носит несколько спорный характер.

Ибо владеть тем, что тебя переживет, можно только теоретически. На деле же мы имеем

дело с другим феноменом: когда вещи владеют нами. И это случается значительно чаще, чем мы себе можем представить или позволить).

==============

А.Кони: «Власть не может требовать уважения к закону, когда сама его не

уважает».

(Здесь есть нюанс: закон и власть связаны неразрывно — чем больше одного, тем

меньше другого!)

=============

П.Буаст: «Возвышенность души спасает ее от рабства»

(И моя версия: возвышенность души ЗАКАБАЛЯЕТ ее надежнее любого рабства…)

=====================

Элиас Канетти:

«

Ничто не изменилось во мне, но порою я медлю, прежде чем

выговорить имя врага»

(А я с годами задумываюсь, прежде чем вымолвить имя друга… В.Б.)

===============

Историки знают загадку

индийского падишаха Акбара

(17 век), который, желая

испытать своего советника Бирбала, провел на земле прутиком ровную линию и спросил: может ли его мудрый советник уничтожить или укоротить эту линию, не прикасаясь к

ней?

Бирбал молча поднял прутик и начертил рядом с линией падишаха другую линию, значительно длиннее.

С тех пор прошло много лет, но мудрость эта неизменна: большое рядом с маленьким

его еще больше умаляет или уничтожает вовсе. А мне иногда кажется, что человеческая

жизнь — это вернисаж множества параллельных линий, где, дай Бог, чтобы твоя была

если не самой ровной, то самой длинной.

401

================

Солон: «Называть счастливым человека при жизни, пока он еще подвержен

опасностям, — это все равно, что провозглашать победителем и венчать венком атлета, еще не кончившего состязания: это дело неверное, лишенное всякого смысла».

(Сказать, была или нет жизнь человека счастливой, действительно, можно только после

завершения его жизненного пути. Зато признать его несчастным — можно и при жизни).

================

А.Дюма-сын: «Особенно обидно, что ум человеческий имеет свои пределы, тогда как

глупость человеческая — беспредельна».

(Тут не грустить, а радоваться надо…)

=================

Пифагор: «Не гоняйся за счастьем — оно всегда находится в тебе самом»

(Но и на месте не сиди, а то будешь всех несчастнее, и при этом — сам виноват, что

НЕ ШЕВЕЛИЛСЯ).

=====================

Пифагор: «Если не можешь иметь верного друга, будь сам себе другом».

(Быть самому себе другом, наверное, неплохо. Но главное — не стать самому себе

врагом… В.Б.).

=================

Пифагор: «Старайся прежде быть мудрым, а ученым, когда будешь иметь свободное

время»

(С таким подходом мудрым не станешь, а уж ученым — тем более).

====================

Пифагор: «Берегите слезы ваших детей, дабы они могли проливать их на вашей

могиле».

(Детей надо воспитывать так, чтобы они проливали слезы на вашей могиле, а не вы — на

их. В.Б.).

===============

Протагор, древнегреческий философ и ритор:

«То, что ты не потерял, ты имеешь. Ты не потерял рога. Значит, ты имеешь

рога».

(С чем и поздравляю читателей! Правда, мы еще не потеряли и денег…)

=============

402

Протагор: «Эта собака имеет детей, значит, она — отец. Но это твоя собака.

Значит, она — твой отец. Ты ее бьешь, значит, — ты бьешь своего отца и ты — брат

щенят».

(Собака — отец, это еще куда бы то ни шло. Между прочим, по Протагору, ей ничто не

мешает стать и твоей матерью… В.Б.)

===============

Демокрит: «Ничто не происходит случайно. Например, причиной нахождения клада

является вскапывание земли или посадка дерева»

(А тот, кто его зарыл — ни при чем? Кто же он: причина, следствие или так просто, прохожий с улицы?!)

==================

Чжуан-цзы:

«

Миру присущ «закон сатанинской диалектики». Согласно ему любая из

человеческих затей и любое из начинаний будут по результату диаметральны и очень-очень в стороне от преднамерений. Потому легче попасть в цель, если не будешь

целиться, найти, если не станешь искать, получить, если не жаждешь иметь, и т. д.»

(И все же труднее всего попасть в цель не тому, кто плохо целится, а тому, кто не имеет

цели. В.Б.).

=================

Чжуан-цзы: «О Дао можно рассуждать, но его нельзя потрогать; его можно

постигать, но его нельзя видеть. Дао — корень и основа самого себя. Оно было прежде

неба и земли, и оно существует вечно»

(Внимая рассуждениям разных людей, я всегда удивлялся: почему вещи, которые

нам трудно потрогать, так трогают нас?!).

================

К знаменитому тезису

Тита Лукреция

: «

Из ничего ничто не возникает»,

дарю

человечеству свое дополнение: «зато с уходом в никуда все исчезает…»

Где ваше спасибо?!

===============

Известно, что на старости

Цицерон

стал проникаться презрением к наукам, что дает мне

право сказать:

— «Умные люди презирают науки в старости, а дураки — в юности!»

===============

Цицерон: «Приятно вспоминать невзгоды, если они миновали».

(Почему-то получается, что свои невзгоды приятны в прошлом, а чужие — в настоящем

и будущем…)

403

================

Странно, что Плутарха волновала тема: следует ли старику заниматься

государственными делами?

(А какими еще?)

=================

Эпиктет: «Не требуй, чтобы совершающееся совершалось по твоей воле, но желай,

чтобы совершающееся совершалось так, как оно совершается, и проживешь счастливо».

(В твоей воле не так много, как тебе хочется, но и не так мало, как тебе кажется.

Поэтому: не можешь управлять событиями — позволь им управлять тобой!)

================

Эпиктет

: «Посмотрите на меня. У меня нет ни права гражданства, ни дома, ни

денег, ни рабов. Я сплю на голой земле. У меня нет жены, детей, постели. Только земля и

небо и вот этот единственный плащ. Чего же мне еще не хватает?! Разве я не

свободен? Я сам себе и царь, и господин…»

(Если у тебя нет хозяина, это еще не означает, что ты — не раб. Если у тебя нет денег, это

еще не значит, что ты — нищий. Но если единственный плащ твой — земля и небо — кто в

этом мире тебя богаче?!)

===================

Августин Аврелий: «Из чего мы состоим? Из духа и тела. Что из них лучше? Конечно,

дух».

(Лучшее из них то, что на этот момент меньше болит).

===============

Августин Аврелий

: «Люди сотворены не для того, чтобы владеть так называемыми

хорошими вещами, но, если люди сами стали хорошими, они делают и вещи хорошими по-настоящему, используя их ради добра».

(Высшая несправедливость — не когда плохие люди владеют хорошими вещами, а

когда хорошие люди не могут себе их позволить…)

=================

Аврелий Августин: «Семь таинств поддерживает человека в семи его добродетелях,

противостоя власти семи главных грехов (зависти, скупости, блуду, обжорству,

гордыне, унынию, гневу)»

(А где: трусость, неблагодарность, жестокость, подлость?!)

================

404

Александр из Гэльса, философ-схоластик, профессор богословия Парижского

университета, исследовал вопрос:

«Мог ли Бог воплотиться в корову?», на который сам же и ответил: «Мог».

(Не станем комментировать важность и целесообразность такого открытия, которое

свидетельствует, что разница между Всевышним и коровой состоит в том, что Бог мог бы

перевоплотиться в жвачное животное, а оно в Него — нет. Видно богословы того времени

сильно сомневались…)

==================

Сенека в своих «Нравственных письмах»

Луцилию

писал:

— «Так уйдем из этих игр, уступим место хватающим. Пусть они зарятся на эти

ненадежные блага, чтобы вся их жизнь стала еще более ненадежной».

(Звучит красиво, но по сути — классический образец непротивления злу насилием: а кто будет давать хватающим — да по рукам?!)

===============

В 1621 году лорд Ф.Бэкон был признан виновным во взяточничестве. Палата лордов

лишила его права занимать государственные должности и находиться на расстоянии

ближе 12 миль от королевского двора.

(Страшное наказание! Наших чиновников нельзя и за 100 километров подпускать к

государственным кормушкам — они не лорды!)

================

Френсис Бэкон: «Хромой, бегущий по дороге, опережает того, кто бежит без

дороги».

(При столкновении слепого со зрячим, виновник определяется автоматически. В

нормальных же условиях хромой опережает только безногого)

==================

Френсис Бэкон

: «Многие, думая, что они смогут все купить за свои богатства, сами

прежде всего продали себя».

(Богатые продаются так же, как и бедные, только дороже. Причем, часто за свои же

деньги…)

==================

Френсис Бэкон: «Наиболее частой внешней причиной счастья одного человека является

глупость другого, ибо нет другого такого способа внезапно преуспеть, как

воспользовавшись ошибками других людей».

(Все же, думается, чтобы преуспеть, мало уметь пользоваться ошибками других людей.

Нужно еще и научиться не совершать своих).

==============

405

Френсис Бэкон: «Несомненно, что самые лучшие начинания, принесшие наибольшую

пользу обществу, исходили от неженатых и бездетных людей…»

(Как, впрочем, и самые худшие — от них же…)

=====================

Гассенди Пьер: «И по сей день от множества мудрецов и философов не осталось

ничего, кроме споров».

(От дураков, правда, еще меньше!)

================

Исаак Ньютон (1643–1727),

английский физик, открыл закон всемирного тяготения.

(Умен Ньютон был — или так…

Мне главное, что он — Исаак!)

================

И.Ньютон:

«Природа человека состоит в том, чтобы все время идти вперед…».

(Пока не придешь в начальную точку…)

================

Паскаль Блез: «Нехорошо быть слишком свободным. Нехорошо ни в чем не знать

нужды».

(Слишком свободной личность никогда не бывает. Даже в сумасшедшем доме есть

целый ряд ограничений. Поэтому скажем скромно:

Свободы много не бывает.

Ее всегда чуть не хватает.

А жизни тот не понимает,

Кто нужды ни в чем не знает…)

==================

Паскаль Блез

: «Мы всегда любим не человека, а только его свойства. Не будем же

насмехаться над людьми, которые требуют, чтобы их уважали лишь за чины и

должности, ибо мы любим человека лишь за свойства, полученные им взаймы».

(Люди, которые требуют, чтобы их уважали за чины и должности, по-своему правы: за

что же их еще можно уважать?)

==================

Конфуций

: «Горе тому, кто живет во времена перемен…»

406

(Если бы мне разрешили ответить на это от имени еврейских мудрецов, я бы честно

сказал: «Без перемен нет будущего, а это значит, никогда вчера не станет завтра! Евреи за

перемены. Возможно, поэтому мы одарили мир революционерами в самых разных сферах: науки, бизнеса, финансов, искусства, религии. Так сказать,

«от Иисуса — до Эйнштейна и…

привет всем от Бронштейна!»)

===============

Вольтер: «Если чернь принимается рассуждать — все погибло!»

(Как и тогда, когда знать начинает разглагольствовать).

====================

Вольтер: «И нет такого зла, которое не порождало бы добро».

(На всякий случай, перечислим: нищета, болезни, голод, увечья…)

====================

Луиджи Гальвани

— знаменитый итальянский анатом и физиолог (1737–1798). Он

первым исследовал электрические явления при мышечном сокращении. В опытах с

отчлененными лапками лягушек Гальвани открыл так называемое «животное

электричество».

Думается, с тех пор он проклят навеки родом лягушек, которых уже более двух столетий

кто ни попадя безжалостно препарирует. Как тот же великий Павлов — проклят собаками, над которыми проводил свои эксперименты.

==============

Король Людовик ХV1

(1754–1793) был казнен во время Французской буржуазной

революции. До нас дошло, что голосование по поводу его судьбы длилось два дня и одну

ночь. 16 января к королю пришел адвокат и со слезами прошептал: «Сир, они

проголосовали за смерть».

(Ужас, не правда ли? При Сталине пресловутые «тройки» выносили такие решения за

пять минут!)

=================

Франклин Бенджамин

— американский философ, ученый, политик, дипломат. Изобрел

устройство для отвода ударов тока, которое символически назвал«громоотводом».

Интересно, что его громоотвод за всю свою историю не отвел ни одного грома, зато

молний — сколько угодно!

==============

Кант Иммануил: «Разум никогда не удовлетворит себя, если не решит вопроса: как

возможна метафизика вообще?»

407

(Большинство моих знакомых никогда не задавали себе подобных вопросов и при этом

неплохо прожили. Возможно, их разум и не удовлетворял себя, зато вполне удовлетворял

их. Зануда есть зануда!).

===============

Кант И.: «Мне пришлось потеснить знание, чтобы освободить место вере…»

(Может

быть, в том, что он не сделал наоборот, — его самая большая научная и житейская заслуга).

================

В.Швебель: «Злые люди — это часто добрые люди, ставшие богатыми

«.

(А злые вдвойне — это богачи, ставшие бедняками).

==============

В своем письме мадам Брийон 10 ноября 1779 года Бенджамин Франклин рассказывал:

«… Когда мне было семь лет, как-то в праздник мои друзья подарили мне горсть

медяков. Я сразу отправился в магазин игрушек и, будучи очарован звуком свистка, который я видел по дороге в руках одного мальчика, охотно отдал все свои деньги за

свисток. Затем я пришел домой и начал свистеть на весь дом, раздражая родных, но

страшно довольный своим свистком. Мои братья, сестры, кузины, узнав о моей покупке, сказали мне, что я заплатил за него в четыре раза больше, чем он стоит, объяснили мне, какие хорошие вещи я мог бы купить на оставшиеся деньги, и так долго смеялись надо

мной, над моей глупостью, что я плакал от досады; и это переживание доставило мне

огорчения больше, чем свисток — удовольствия.

Это, однако, потом пригодилось мне, потому что запечатлелось в моей памяти; так

что часто, когда у меня есть искушение купить какую-нибудь ненужную вещь, я говорю: не давай слишком много за свисток, и тем самым сберегаю свои деньги.

Когда я вырос, вступил в большой мир и стал наблюдать за действиями людей, то я

встретил многих, очень многих людей, которые давали слишком много за свисток.

Когда я видел человека, слишком честолюбивого, жертвующего своим временем для

посещения утренних приемов при дворе, своим отдыхом, своей свободой, своей

добродетелью и, возможно, своими друзьями, чтобы добиться этого, я говорил себе: этот человек дает слишком много за свой свисток.

Когда я видел человека, который слишком любит славу, постоянно занят в

политической суете, пренебрегая своими собственными делами и этим губя их, я говорил: действительно, он платит слишком много за свой свисток.

Когда я видел скрягу, который отказывается от всяких удобств, от удовольствия

делать добро другим, от всякого уважения со стороны своих сограждан и от радостей

чистой дружбы, и все это для того, чтобы копить деньги, я говорил: несчастный, ты

слишком много платишь за свой свисток.

Когда я встречал сластолюбца, который приносил в жертву ум, состояние только

ради чувственных наслаждений и подрывал этим свое здоровье, я говорил: ты

заблуждаешься, ты получаешь не удовольствие, а боль; ты даешь слишком много за свой

свисток.

Если я вижу человека, который следит за своей наружностью, любит красивые

наряды, красивые дома, красивую обстановку, красивые экипажи, а все это ему не по

средствам, он влазит в долги и кончает жизнь в тюрьме, то, увы, я говорю: он заплатил

дорого, очень дорого за свой свисток.

408

Когда я вижу, что милая, красивая девушка выходит замуж за отвратительного

негодяя, я говорю себе: как жаль, что ей пришлось заплатить так много за свой свисток!

Короче говоря, я считаю, что большая часть человеческих несчастий проистекает

оттого, что люди неверно оценивают вещи и платят слишком много за свои свистки…»

(Я восхищен этим письмом — в нем мудрость, суть и светоч мира. И я невольно

окидываю взглядом свой жизненный путь и вспоминаю сборник диктантов, который я

приобрел летом 1972 года, сразу после окончания педагогического института. Пухлая, потрепанная, салатного цвета книжица, цена — 69 копеек.

Я вспоминаю ее с удовольствием, так как с нею, единственной, я прошел весь свой

сорокалетний маршрут работы в школе. Не изменил ей ни разу с другими сборниками

диктантов, читал ее тексты сотням классов на тысячах контрольных работ. Не скажу, что

знаю ее наизусть, зато уверен в другом: мне этот «свисток» стоил значительно меньше, чем то удовольствие, которое я получал от него в течение долгих десятилетий…)

====================

У Лауры был супруг и 11 детей, тем не менее, она неплохо вдохновляла великого

поэта. У Петрарки тоже были дети: сын и дочь от неизвестной. Странно, но он их матери

не посвятил ни одного сонета…

==================

Петрарка

: «В изгнании не благоденствуют».

А я бы скромно добавил: «И не

бля@ствуют».

==================

Английский король Эдуард V111

(взявший в жены ту, на которой, как король, не имел

права жениться) подписал акт об отречении от престола, став первым английским

монархом, добровольно отказавшимся от власти. По радио он заявил своему народу и

всему миру, что не может нести тяжкое бремя ответственности и выполнять обязанности

короля без помощи и поддержки женщины, которую любит.

(Могу быть не прав, но мне кажется, что на алтарь любви несостоявшийся король

положил неизмеримо больше, чем его избранница. Если бы она его по-настоящему

любила, допустила ли бы, чтобы ее возлюбленный отказался от высшего в империи

статуса и власти? Она приняла его жертву, не принеся в жертву себя — уже этого было

бы достаточно, чтобы Эдуард прежде, чем отречься от короны, хорошенько

задумался).

====================

Ариадна Тыркова

:

«Аничка, я никогда не говорю одним моим гостям, что о них сказали

другие».

================

У Джона Уиттьера

есть такие слова:

«Сохраните только память о нас, и мы ничего

не потеряем, уйдя из жизни».

Конец.

409

======================

ЗАЧЕМ НАМ АТОМНЫЕ БОМБЫ?

Если вы пропустили центральное событие вчерашнего дня — подъем Флага

Украины (в День флага Украины!) президентом Зеленским на Софийской площади и

последующие показательные выступления курсантов военных училищ — вы много

потеряли.

К сожалению, мероприятие носило камерный характер, там были, в основном, военные. И

то понятно: не приглашать же на такой пир духа порохоботствующих национал-радикалов, готовых испортить любую четко спланированную обедню. Попов, кстати, я

тоже там не заметил. Из гостей — дипломаты да группка новоявленной элиты, где

бросалась в глаза милая особь женского пола в ярко розовом платье, наверное, чтобы

издалека ее видно было.

Чтобы читателю был яснее мой восторг по поводу минувшего мероприятия, скажу

несколько слов про идеологию торжеств, называемых "Днями флага".

Из сотен держав мира такой праздник имеет всего четырнадцать, так сказать, самых

продвинутых, большинство из которых славного СССР-овского происхождения, типа: Азербайджан, Белоруссия, Литва, Туркмения, Таджикистан, Россия и Украина. Вот что

это такое — вовремя сориентироваться, чтобы из глупых ферзей понадежнее угодить в

сметливые дамки!

Пишу и сочувствую Франции, Германии, Великобритании, Китаю, Израилю и десяткам

других стран, лишивших своих граждан столь феерического торжества. Скажу честно, меня не столько впечатлили в тот день марши с желто-голубыми стягами в Одессе, Харькове и Херсоне, сколько те немыслимые пируэты, что вытворяли будущие защитники

Отечества в присутствии президента на Софиевской площади.

Как говорится, жизнь прожил, а такого не видел! Бедные парадные трехлинейки Мосина, образца 1891 года, с начищенными штыками, так летали из рук в руки, что становилось

страшно за дрессированных курсантиков — а вдруг кто-нибудь нерасторопный упустит

летящее к нему грозное оружие и оно воткнется в бок несчастному соседу!

Курсанты прыгали, подпрыгивали, целились в небо, затем друг в дружку, потом вершили

грозные выпады "во все боки" и, наконец, уничтожив любого вероятного противника, а

скорее — всех разом! — прекратили сей скоротечный бой, уверенно доказав, что умелый

физический контакт губительней любого огнестрельного.

А как любовно наблюдал за ними президент Зеленский! Мне даже показалось, что он с

трудом сдерживает себя от желания достать из карманов пару яблочек и начать ими

жонглировать, что на фоне курсантских фокусов выглядело б весьма уместно.

Примерно, догадываюсь, что думали послы зарубежных стран (кроме той марухи в ярко-розовом!), наблюдая за необычными эскападами боевых украинских курсантов. Да с

такими отменными вояками ни атомное, ни водородное оружие не нужно! Ведь они

разгромят любого супостата еще на дальних подходах к своей трехлинейке!

Думается, такие прогрессивные страны, как Замбия, Нигерия, Малавия, Бурунди и

Острова Ку-ку-незии, знающие толк в представлениях пляшущих человечков с ружьями, по достоинству оценят выступления наших будущих киборгов и к следующему Дню

флага не замедлят прислать к нам на вышкол своих боевых танцоров, ведь передовой

опыт везде и всегда востребован.

=================

410

ЛЮБОВЬ БЕЗ РАДОСТИ БЫЛА — РАЗЛУКА БУДЕТ БЕЗ ПЕЧАЛИ

Поделюсь скромными соображениями по поводу первого дня работы нового

Парламента. Прежде всего, порадовало большое количество молодежи. Даже чисто

технически, эта публика вряд ли успела прогнить до дна, как большинство их

предшественников.

Внешний вид депутатов тоже на уровне: мужчины в костюмах, женщины в строгой

одежде, без разного рода маечек, супер-мини или квази-макси. Разумеется, сиськи есть, но

не напоказ. Так уважающие себя люди приходят на уважаемую ими работу.

Бросалось в глаза отсутствие славных комбатов, бравых пузанов в камуфляже, оставивших поле боя во имя наведения порядка в стране. С задачей справились, порядок

навели, теперь впору наслаждаться мирным бытом с тучными пожизненными пенсиями.

С ними исчезло большинство героев Майдана. Как говорится, пришли ниоткуда — ушли в

никуда. Впрочем, возможно, отправились устраивать какую-нибудь новую бузу.

Даже в первом приближении видно, что в Раде поубавилось количество психопатов и

душевно больных. Без радикал-ишака, боюсь, будет скучновато. Сколько ни

приглядывался, так и не заметил коллекционерку квартир панночку гопку; международного афериста бля-березу; львовского хулигана, бившего старика-генерала по

голове с носка, и братишку добкина, прятавшегося за колоннами с анашовыми окурками.

Правда, осталась та, что "не подстилка", но разве здоровое общество обходится без

подстилок?!

Говорят, средь новых политиков есть такие, у кого запись "народный депутат" — первая в

трудовой книжке. Начав трудовую карьеру с таких вершин, нетрудно достичь и вовсе

несбыточного, например, Председателя земного шара. Завидую!

Если б меня спросили о разнице между депкорпусом старого и нового созывов, я бы

сказал, что прошлая Рада, в основном, состояла из участников громких деяний: войны и

Майдана, и, как это водится, примкнувших к ним прилипал-приспособленцев, освоивших

ниву фальш-патриотизма — веры, мовы и столь же необходимого прочего. Другое дело

пришедшие им на смену. Это, в большинстве своем, неизвестные обществу лица, большинству из которых повезло вовремя оказаться в нужном месте. Не думаю, что это

плохо, так как после авантюристов, аферистов и прочих любителей ловить рыбку в

мутной водице всегда должны приходить к власти простые нормальные люди, пусть

некоторые из них этого не очень заслуживают. Их задача — выполнять запросы общества, а

не геройствовать к месту и не к месту. Справятся — честь им и хвала. Нет — через год

отправятся по домам.

В завершение, не удержусь, чтобы не отметить большое количество красивых депутатш.

Вижу, какими взглядами обмениваются с ними коллеги верной ориентации. Нет-нет, искры еще не летят, но будущие любови уже не за горами…

Глядя на развертывание этого праздника жизни, трудно не посочувствовать женам

народных слуг, оставшимся дома и придирчиво рассматривающим на экранах телевизоров

файных политикесс — на предмет возможной конкуренции. Небось, любой, по-настоящему любящей своего супруга, хотелось бы, чтобы "наша була самой кращей". Тем

более, предыдущие созывы свидетельствуют, как крепки междепутатские браки, построенные на развалинах старых, оставшихся позади, как использованные ступени

рвущейся ввысь ракеты.

Хотелось бы, чтобы члены новой Рады не повторяли ошибок и преступлений

предшественников. Не делили людей по национальным и религиозным признакам, а

делали все, чтобы народу жилось лучше и легче.

=============

411

ВСЕГО ОДНА СТРОЧКА

Интересное это все-таки дело: искусство создания важных государственных

символов, выражающих общенациональную идею и полностью приемлемых для

разнородных групп населения. Не открою секрета, если скажу, что: флаг, герб, гимн, –

лицо любого государства и, на мой взгляд, любая уважающая себя держава кровно

заинтересована, чтобы лицо это было как можно более достойным и привлекательным.

Вопрос непростой — ведь о вкусах не спорят, а чисто визуальное восприятие тех же

рисунков государственных гербов во многом зависит от эстетического и художественного

воспитания людей, знания и понимания ими общеисторических процессов и явлений. Для

кого-то значимыми в этом плане являются изображения разных инструментов созидания: молотков и молотов, гаечных ключей и благородных серпов. Других же больше

привлекают хлебные колосья, многоглавые сильные птицы, волчьи оскалы или кленовые

милые листочки. Каждому свое на этом красноречивом вернисаже. Кто-то украшает герб

мирным микроскопом, а кто-то не брезгует другими, более грозными вещами. Живут же

десятки стран, в гербах которых красуется автомат Калашникова, их самое большое

техническое достижение, и ничего себе — воюют потихоньку, процветая, в своем

понимании…

Флаг и Герб Украины особых вопросов не вызывают, воспринимаются нормально, вполне соответствуют международному уровню подобных символов.

А вот с нашим Гимном — дело иначе. Попробую объяснить свою точку зрения, стараясь не обидеть людей, неравнодушных к таким вещам. Изучая гимны других держав, я пришел к выводу, что их авторы руководствуются рядом неписаных, но ясных для

любого интеллигентного человека правил. Прежде всего, они стремятся, чтобы высокое

содержание этого документа вызывало у сограждан неодолимое желание встать при его

исполнении, а не напротив, демонстративно усесться в знак протеста.

Другими словами, Гимн должен быть таким, чтобы его не стыдились ни

слушатели-сограждане, ни зарубежные гости. И должен вызывать явную гордость, а не

скрытый дискомфорт, согласны?

И в случаях, когда прошлое конкретной страны было богато событиями

планетарного значения, их избегают воспевать в своих гимнах, если они приносили беды

и горе другим народам. В этом плане показателен Гимн нынешней Монголии. Страна, которая в прошлом поставила полмира на колени, сегодня декларирует ценности, которыми может гордиться любое цивилизованное общество. Как вам: Славный народ отважной Монголии

Победил все страдания и обрел счастье,

Ключ к радости и дорогу к прогрессу -

Величественная Монголия, наша страна, живи вечно!

Наша страна будет развивать отношения

Со всеми праведными странами мира.

И давайте развивать нашу любимую Монголию

Со всей своей волей и мощью…

Какой гражданин Монголии, независимо от своей религии или национальности, с

этим не согласится?

***

А вот Гимн Германии:

Единство и право и свобода

412

для немецкой Отчизны!

Давайте все стремиться к этому

братски, сердцем и рукой!

Единство и право и свобода —

Залог счастья.

Процветай в блеске этого счастья,

процветай, немецкая Отчизна!

Заметьте, знакомые нам слова: «Дойчланд, Дойчланд — юбер аллес!» (Германия, Германия

— превыше всего!), — давным-давно из него исчезли, как несоответствующие духу времени

и новым демократическим идеалам. Зато среди украинских националистов бытует точная

калька: «Украина — понад усе!». Достойная смена, что ли?

***

Гимн процветающей Швейцарии, «Швейцарский псалом», вообще, восхваление

Всевышнего, хребта Альп, алеющего в утренней заре, и ее мудрого народа. Никому не

обидно, все красиво и благостно.

***

Англичане по-прежнему славят свою царствующую, но не правящую королеву: Боже, храни нашу великодушную Королеву,

Да здравствует наша благородная Королева,

Боже, храни Королеву.

Дай ей ратных побед,

Счастья и славы,

И долгого царствования над нами,

Боже, храни Королеву.

Однако слова: «Правь, Британия!» — тоже остались в прошлом…

***

Гимн нынешней России — меда майского слаще:

Россия — священная наша держава,

Россия — любимая наша страна.

Могучая воля, великая слава —

Твоё достоянье на все времена!

Славься, Отечество наше свободное,

Братских народов союз вековой,

Предками данная мудрость народная!

Славься, страна! Мы гордимся тобой! –

— чем не подлинное воплощение достоинства и толерантности?!

***

Сколько же еще нужно привести примеров, чтобы показать, что вторая строчка

припева нашего Гимна: «И покажем, что мы, братья, казацкого рода», — далеко не всеми

гражданами нашей страны воспринимается одинаково положительно?!

Учитывая неоднозначную международную репутацию украинского казачества, и

даже то, как была вынуждена решительно покончить с ним Екатерина Вторая, думается, для немалого количества граждан многонациональной Украины бесхитростное

413

предложение вести свое происхождение от «казацкого рода» достаточно сомнительно.

Неужели история украинского казачества — это то, единственное, чем может гордиться

современная Украина?

Посмотрели бы вы, как реагируют на эту строчку старшеклассники, углубленно

изучающие историю и хорошо знающие, чем занималось казачество, и отношение к нему

в цивилизованном мире. Что-то никакой гордости от столь знатного происхождения на их

лицах не видно…

Чтобы было еще понятнее, о чем идет речь, позволю себе напомнить читателю, знакомому еще со школьных лет с бессмертным произведением Н.В.Гоголя «Тарас

Бульба», его незамысловатый сюжет. Полковник Тарас, авторитетный казак того времени, желает проверить стойкость и мужество своих сыновей, Остапа и Андрия, для чего

отправляется с ними на Сечь. Там они застают благостную мирную картину –

пьянствующих казаков. Войны в ближайшее время не предвидится, но у полковника

чешутся руки, и он пускает слух, что «ляхи» убили плененного ими украинского гетмана, причем, сделали это с особой жестокостью: зажарили в медном «быке». То есть, этот

уважаемый человек брехал в собственных интересах, как птица пела, разве что не сказал

доверчивым пьяницам, что поляки съели бедного гетмана заживо.

Надо ли доказывать читателю, что в настоящей истории Украины о

«поджаренных» гетманах никому и ничего неизвестно? Тем не менее, такого зряшного

повода хватило, чтобы поднять Сечь на губительную войну, в ходе которой пострадало

множество людей, а жители польских городов и местечек, осажденных запорожской

«братвой», будут умирать от голода, но только — не сдаваться, хорошо зная, как с ними

расправится жестокая казацкая вольница. Нетрудно догадаться, кем были для них

нападавшие — бандитами и мародерами, что, честно говоря, не так уж далеко от истины.

Так что, будем продолжать гордиться столь «высоким» происхождением, или все-таки пришла пора привести украинский Гимн в соответствие с современными

стандартами толерантности?

Я говорил о «казацком роде» с известным народным депутатом. И он, подумав, промолвил: — Нет, ничего у вас с этим не получится… У нас с националистами твердое

соглашение: мы им дали на откуп идеологию, они нам — денежные потоки. Что же –

лишать их святого?!

А ты что скажешь, читатель?

=============

В ШКОЛЕ Я УЧИЛ ДЕТЕЙ МЫСЛИТЬ,

То есть разбирать ситуацию с разных сторон. Это помогает делать верные выводы

и тренирует мозги (если они есть, разумеется).

Конечно, мои читатели не дети, но приведу показательный пример, как говорится, на злобу дня.

Уже год продолжается кровопролитная война. Вспомните, как в первые дни в Сети

разгонялся страшный ролик. На нем через село шла вражеская танковая колонна. Вдруг

из небольшой группки людей, скорбно наблюдающих за этим, выскакивает невысокий

мужичонка и преграждает путь головному танку. Становится перед ним, хватается за

броню руками и… не дает пройти!

И что вы думаете? Грозная боевая машина останавливается перед маленьким

человечком, а вслед за ней, как вкопанная, становится вся колонна!

Я бы спросил детей: что они думают об этом? И мои мальчишки и девчонки, выскакивая из-за парт, восторженно б кричали: герой, настоящий мужчина, Рэмбо!

414

Безоружный, без джавелинов и даже перочинного ножика — бросился под танки, чтобы

отстоять Родину!

Я б с ними согласился и мягко, ненавязчиво, прояснил им эту ситуацию с другой

стороны. Что в этом ролике не один, а два настоящих человека: тот, кто рискнул стать

перед движущимся металлическим монстром, и тот, кто за рычагами боевой машины не

полоснул по герою из пулемета или задавил его.

Потому что, остановившись, он тоже рисковал. Во-первых, тем, что нарушил

воинский Устав, а во-вторых, потому что среди зрителей могли найтись люди с

коктейлями Молотова и превратить его танк, на время недвижный, в пылающий факел, как это мы уже не раз видели в последнее время. А потом, вместе с ним, поджечь всю

замершую колонну.

Вы спросите: зачем славить человека, пришедшего на нашу землю с мечом?

И я честно скажу: не славлю я его, а учу ребят мыслить! Потому что учитель, в моем

понимании, должен думать не только о настоящем, но и про будущее своих учеников.

Пройдут годы, много лет, двадцать или тридцать, и, если эти двое встретятся: тот, который остановил колонну, с тем, который остановился, не наехав на него, — они смело

смогут пожать руку друг другу. Пусть шла война, но они оставались людьми! Такой

скромный эпизод, преподнесенный детям в двух разных ракурсах, — потенциальный залог

будущей мирной жизни двух исторически близких соседей.

Разве не так?

=================

На волну ненависти, охватившую в связи с войной русско-язычный и украино-язычный сегменты интернета, даю свой ответ: никогда не буду ненавидеть русского за то, что он русский; украинца — за то, что он украинец, или любить еврея — только за то, что он

еврей. Единственный для меня показатель отношения к человеку — это душа его и

поступки его. Любить надо не абстрактные народы, а их достойных представителей, как, впрочем, и презирать недостойных…

===================

Неприятная новость

Интересная штука: Украина, которая просит у Израиля оружие, проголосовала

вчера в ООН за запрет атомного оружия в Израиле. Так же, как и ее противник Россия. И

это при том, что только атомная бомба — единственное, что обеспечивает существование

Израиля среди ненавистников-соседей! Отсюда вывод, с которым надо жить дальше: как

бы ни ненавидили и воевали между собой славянские "братья", а евреев они не любят еще

больше. Так было, так есть и так, видимо, будет. Хорошо бы, чтоб это понимали

израильские политики. И поступали соответственно, без лишних иллюзий.

=====================

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СКАНДАЛЕ в благородном семействе (в прошлом 2022 году) На светском приеме с герцогиней Корнуоллской, женой принца Чарльза, присутствующие были поражены, услышав характерный звук «испускания ветров», которым одарил изысканное общество американский президент. Участники беседы

переглядывались, не веря собственным ушам, и лишь виновник пикантной рулады

оставался аристократично вежлив и невозмутим. Пахло духами.

415

Смущение внимательных слушателей хозяина Белого дома можно понять. Одно

дело армейская среда, где молодые тела исторгают жизнеутверждающие канонады в

ожидании дембеля. Другое дело — Королевский дом Великобритании, согласитесь. Хоть

здесь и пахнет неплохими духами…

Бедная Камилла, впервые попавшая под молодецки-шквальную раздачу, густо

покраснела. Ни в ходе встречи, ни после неё, ни у кого не нашлось слов, чтобы

прокомментировать злосчастный момент. Поголовная немота. Лишь запах хороших духов

— на долгую память.

Казалось бы, на этом всё. Но есть некоторые детали, исключающие элементы

физиологической случайности. Похоже на заведомо оскорбительный характер, так как

Президент США и большой друг украинского народа Джо Байден, простите, пернул не

просто на встрече одноклассников, привыкших к его залпированию, а в ходе вежливой

светской беседы по вопросам глобального изменения климата в Глазго. Представляете, что творится с загрязнением окружающей среды в мире, если даже лидеры великих стран

не гнушаются вносить в неблагозвучное дело свою посильную лепту?! Здесь и запах

духов не поможет…

Аналитическая справка МИ-6, представленная вечно взлохмаченному премьеру

Джонсону, трактует происшедшее как четкий вызов Нового Света — Старому (один -

ноль), требующий адекватного ответа, например: приглашения Байдена в Палату лордов, где каждый из семисот восьмидесяти членов, исключая, разумеется, женщин, должен

подойти к дядюшке Джо и издать тот звук, которым он поверг в смущение венценосную

особу в Глазго. И лишь после этого считать инцидент исчерпанным, не забывая, конечно, обработать помещение стойкими духами.

Свое слово сказал и благородный украинский политикум — Лучше раз геройски

пернуть, чем многажды бздеть потихоньку! (И никаких духов не надо!).

А если называть вещи своими именами, то открытый пердеж в присутствии лиц

королевского дома — не что иное, как новый вид победоносной американской экспансии, открывшей возможность королям дышать испражнениями простых, но газовитых

граждан. Украинский парламент тоже желает вкусить плодов американской демократии.

Запасемся духами.

==================

Ко Дню Победы 9 Мая 2023

Накануне праздника решили с женой бросить взгляд в прошлое: вернуться к

"Семнадцати мгновениям весны". Вчера смотрели первую серию. Краткие выводы: ВСЕ ПРОШЛО. Давно ушли в мир иной, вслед своим прототипам, большинство

актеров. Простите и прощайте: Тихонов-Макс Отто фон Штирлиц; Броневой-Мюллер; Табаков-Шелленберг; Евстигнеев-Плейшер; Ростислав Плятт — Фриц Шлаг; Градова-Кэт; Визбор-Борман; Лановой-Вольф; Куравлев-Айсман; Дуров-Клаус…

Нет гениального режиссера Лиозновой, автора произведения Юлиана Семенова, читавшего закадровый текст Ефима Копеляна, композитора Таривердиева, певца

Кобзона…

НО ОСТАЛИСЬ: прекрасный текст Семенова, музыка Таривердиева, голоса

Кобзона и Копеляна, блестящая работа Лиозновой и ее личные придумки, расстраивавшие автора текста, но полюбившиеся зрителям: пьяная дама с плетущейся по

полу чернобуркой — в любви я Эйнштейн!; безмолвное свидание Штирлица с супругой; Броневой, дергающий ящички стола; и многое другое.

ОСТАЛОСЬ ГЛАВНОЕ — ПРЕКРАСНЫЙ ФИЛЬМ! В этом году старику 50 лет, круглая дата, полвека. Уверен, что найдется немало людей, которые в 2073 году будут

отмечать столетие этой выдающейся ленты!

416

…Тогда, полвека назад, когда мы были молодыми, никто не думал, что наступят

нынешние времена с жестокой войной между народами-победителями… Что поделаешь, дошли до ручки, такая судьба. НО! Плохая погода всегда кончается. это правило в

истории человечества не знает исключений. Будем ждать, верить и приближать!

***

Не все знают, как окончилась литературная судьба Штирлица. В 1990 году, спустя

много лет после создания фильма, Юлиан Семенов дописал отдельное произведение, конец этой истории, роман "Отчаяние", где погибает и сам Штирлиц, и его жена, и сын -

все замучены своими — благодарность Родины за их жизнь-подвиг!

Не знаю, чем руководствовался автор, но очень больно так погубить свое детище.

***

Отдельный привет супруге Штирлица по фильму, Элеоноре Шашковой! Долгих

Вам лет жизни, отменного здоровья, радости от близких — и любви многомиллионной

зрительской аудитории как жене близкого нам навсегда человека!

================

"МОЯ шНОБЕЛЕВСКАЯ РЕЧЬ"

15 апреля 2005 года на праздновании собственного 60–летия.

Дорогие друзья!

Видит Бог, не хотел я отмечать эту дату, потому что радоваться, когда приходят

такие рубежные дни, честно говоря, нечему, но заставили меня это сделать два

соображения: во-первых, я не нашел лучшего повода, чтобы собрать всех вас, играющих в

моей жизни заглавную роль, вместе; а во-вторых, уж очень не хотелось выслушивать

впоследствии, как успел уже намекнуть на прошлой неделе один из присутствующих в

этом зале, ваших обоснованных упреков в скупости…

Поделюсь личным. Сегодня ночью я почему-то проснулся, сел в темноте в кровати

и стал смеяться. Да так, что даже разбудил жену, которую обычно не будят еженощные

фейерверки — благородное хобби наших бизнесменов, отмечающих поблизости от моего

дома, в кафе «Ностальжи», новые успехи в своих мошеннических сделках. Она

проснулась и испугалась: чего это он средь ночи смеется, неужто и в самом деле сошел с

ума, как это она справедливо подозревает все наши совместные годы?!

А смеялся я потому что, думая о нашей сегодняшней встрече, вдруг зримо — до

просветления — представил себе: 60 — это я??? Еще недавно — самый молодой директор

школы в Белозерском районе? Моложе которого в Понятовской восьмилетке была только

старшая пионервожатая?! Или 60 — это ефрейтор Бронштейн, шифровальщик

Ленинаканского погранотряда? А до того — жизнелюбивый студент-прогульщик Одесского

холодильного института, изгнанный не только из альма-матер, но и из самой Одессы-мамы — за 48 часов?! И это мне — 60?..

В общем, жену я с трудом успокоил, она и сейчас, смотрите, сидит и немножко

подрагивает, а сам грустно задумался. Но об этом после…

Итак, попробуем разобраться, что есть для меня сегодняшний день? Существует, друзья, понятие — магия круглых цифр. Вот, приезжал в Херсон в 1999 году духовный

лидер евреев СНГ раввин Штайнзальц, крупнейший знаток и переводчик Талмуда, и ему

417

на пресс-конференции задали журналисты вопрос: что будет через два с небольшим

месяца, ночью 31 декабря, когда закончится второе тысячелетие?

Раввин Штайнзальц, сухонький старичок с черно-белой бородкой на испещренном

глубокими морщинами лице, на мгновение задумался и грустно сказал:

— Ничего не будет. Кончится 31 декабря — начнется 1 января, и только! Как это

было тысячи раз до этого…

А как мы с вами ждали миллениума, помните?!

Вот и мои 60 лет — всего лишь маленькая круглая цифра, смотря, разумеется, что и

с чем сравнивать.

Конечно, это еще не старость, так сказать, не Мафусаилов век. Ему было –

насколько я помню — 969. Современники писали, что выглядел этот исторический

персонаж всегда очень молодо. Когда ему стукнуло 600 — смотрелся он всего лет на 350, не более. Я это к тому, что есть, слава Богу, брать с кого пример, а уж вам судить, как это

у меня получается…

Вот почему мне очень понравился ваш дружеский коллективный подарок — этот

портрет, написанный, насколько я понял, по моей фотографии (потому что я никому и

никогда не позировал) прекрасным художником. Молодец! Он сумел передать внешнее и

внутреннее сходство с оригиналом еще в большей степени, чем это есть на самом деле.

Глупо скрывать, я и раньше понимал, что это такое — комплиментарная живопись, но

узреть себя на старости таким неотразимым красавцем, честно говоря, большое

удовольствие…

Как на духу, признаюсь: когда этот шедевр вносили, я очень волновался. Нет-нет, не за себя, а за свою любимую супругу — ведь это не мне, а ей с ним жить дальше, но…

услышав ваши восторженные возгласы, а особенно реплику вон с той стороны стола:

— Прямо артист какой-то неизвестный! — я полностью успокоился и

удовлетворился. Это ж надо, так глубоко, верно и четко сформулировать мою сущность: мало нам памятников неизвестным солдатам и матросам, так теперь еще и неизвестный

артист средь нас объявился…

Но, смех смехом, а в жизни каждого человека бывают свои судьбоносные минуты.

Возможно, такой стала для меня встреча в голубом детстве с цыганкой, нагадавшей мне, чего ждать от жизни. В тот летний день, когда в наш двор зашла с ребенком на руках

закутанная в черный платок женщина, мне было лет тринадцать. Она искала попить

водички, а встретила глупых подростков, один из которых, Сашка Бачук, издевательски

ерничая и крича: — Ромалы-ромалы! — стал бросать в ее сторону камни. Я велел ему

перестать, но он разошелся еще больше, и мне пришлось его слегка стукнуть, чтобы

привести в память.

— Ничего, жидяра, — кричал Сашка, убегая домой, — придет с работы папаня, ты еще

свое получишь!

А цыганка, указав рукой в направлении обидчика, негромко сказала:

— Не жилец твой дружок — помрет скоро… от воды, а у тебя — доброе сердце, большим

человеком станешь, генералом…

Я бросился домой и рассказал это маме, а она тут же открыла свою сумочку, вынула сиреневую двадцатипятирублевую купюру, тогда еще были крупные старые

деньги, и строго наказала догнать цыганку и отблагодарить ее за такое гадание. Цыганка, которую я настиг уже в конце квартала, сначала отказывалась брать деньги, но дитя стало

плакать и, вытирая запеченный рот тыльной стороной ладони, женщина сказала:

— Передай матери: она будет тобой гордиться! Спасибо ей…

С тех пор прошло много лет. Я так и не стал генералом, и в моем возрасте ими уже

не становятся. Но к цыганским предсказаниям отношусь серьезно — в жизни нашей семьи

они не раз сбывались. Зимой 1965, когда я служил в армии, во время шторма в бурном

Бискае затонул танкер «Орион», радист которого Сашка Бачук, вышедший в свой первый

рейс после мореходного училища, пошел на дно с десятью другими членами экипажа, 418

подавая до последней минуты сигнал бедствия из наглухо задраенной радиорубки. Вот

тебе и гадание…

Не могу сказать, гордилась ли мной моя покойная мамочка, но очень, очень

хотелось бы в это верить.

Завершая тему, вспомню одного из умнейших людей, встреченных на моем

жизненном пути, покойного Александра Абрамовича Насонова, который на мои стенания, что так и не довелось примерить генеральские эполеты, мудро заметил:

— Нельзя, друг мой, так буквально понимать предсказания ворожек. Она сказала

тебе сущую правду: просто для малограмотной цыганки должность директора школы

ничуть не ниже генеральской…

А теперь расскажу вам, что понял, осознал, открыл для себя я за долгие

предъюбилейные годы. Был у меня когда-то армейский дружок, тбилисский еврей Алик

Найман. Надо сказать, национальное братство в Советской Армии всегда процветало.

Помню, замполит наш, майор Верескун, выступая на партсобрании, призывал командный

состав погранотряда вести непримиримую борьбу с неформальными национальными

товариществами и землячествами: — Армия сильна, когда она монолитна, — вещал он, — а что

у нас получается? Все собираются в свободное время какими-то кучками: молдаване — на

кухне, где шеф-поваром сержант Мустяца; грузины — в каптерке у старшины

Кварацхелия; узбеки — на вещевых складах при вечно небритом Садыкове; даже евреи, которых у нас только два, и те заседают в штабе у Бронштейна. Куда мы идем?..

Мой добрый товарищ Алик Найман имел высшее образование и служил только

год. Он ежедневно получал письма от своей девушки Розы и по вечерам писал ответы в

солнечную Одессу. История их знакомства меня поразила. Выпускник Тбилисского

университета приехал осенью в санаторий на Большом Фонтане и познакомился на танцах

с милой темноглазой толстушкой, которая так пылко с ним танцевала, так нежно

прижималась своею пышною грудью, что он, не беря в голову дурного, овладел ею тем же

вечером на пляже. Это было прекрасно, особенно его порадовало, когда на следующий

день Розочка пригласила его домой познакомиться со своей мамой.

Правда, мать ее оказалась дамой весьма невыдержанной и крикливой. Вначале

беды ничто не предвещало. Роза познакомила его с Симой Соломоновной в прихожей; женщина, любезно улыбаясь, помогла ему снять модный нейлоновый плащ, затем

пригласила дорогого гостя к шикарно накрытому столу. Они ели и беседовали, матушку

явно радовало наличие у Алика высшего образования, все было очень — очень хорошо, тепло и по-семейному. Потом Сима Соломоновна оставила их наедине и вышла по своим

делам. А уже через пару минут она буквально ворвалась в комнату, и ее трудно было

узнать.

— Боже мой, кого привела ты в наш дом?! — заламывая руки, кричала она. — У меня

сейчас разорвется сердце — видишь, с чем он пришел к тебе, к моей бедной невинной

девочке… Смотри, — совала она под нос дочери сжатый кулачок с торчащими по сторонам

розоватыми пакетиками, — у него все карманы набиты этим добром… Боже мой, до чего мы

дожили…

Конечно, будущие тещи не должны шарить без спросу в плащах потенциальных

женихов, но Алику так пришлась по душе пылкая Роза, что он долго плел что-то ее

матери, пытаясь реабилитироваться — не свой, мол, надел в санатории плащ, — пока дело

это, в общем, как-то замялось. Не мог же он честно признаться, что купил презервативы с

единственной целью: не создавать серьезных проблем понравившейся девушке накануне

своего ухода в армию. Только что он собирался с таким их количеством делать?!

Я благодарен Алику за жизненный урок, что он преподнес мне зимним

воскресным вечером в жарко натопленном кабинете шифровальщика. Мы делились

мечтами о будущем, и он, как о давно и твердо решенном, говорил, что главная цель его

жизни — поехать после службы в Одессу, жениться на Розочке, устроиться где-нибудь на

подходящую спокойную работу, чтобы была возможность каждый год, поднакопив

419

немножко деньжат, ездить с ней куда-нибудь отдыхать. Родить двух-трех детей и

воспитать их добрыми людьми. Все остальное — ерунда! Вот что для него главное.

Меня это удивило. Молодой умный парень — и вдруг такое махровое мещанство: а

где же подлинные высоты, к которым каждый должен стремиться?!

— Видишь ли, Виталий, — задумчиво говорил Алик, — на эту тему я тоже много думал, пока не пришел к выводу, что все эти общественные успехи, высокие достижения, слава и

признание современников, по крупному счету — пыль и труха. Всегда найдется кто-то

другой, который хоть на йоту сделал больше или лучше. И все — ты уже на вторых или

третьих ролях.

Свершить нечто такое, чтобы угодить в историческое бессмертие, очень трудно, практически, невозможно. Причем, не только для рядовой — даже для выдающейся

личности! И система доказательств тому — весьма проста. Скажи, кого бы ты мог назвать

прямо сейчас, навскидку, из крупнейших исторических деятелей, скажем, 16-го века? На

спор — ты назовешь одну, две, три, поверь — не больше десяти фамилий. …Генрих IV, Иван Грозный, Леонардо да Винчи, Микеланджело, Коперник, Шекспир — кто еще?

Понимаешь, через три столетия в нашей памяти остается лишь десяток фамилий великих!

Заметь: век — это, примерно, пять поколений. На Земле сейчас проживает 6 миллиардов

человек, умножь на 5 — получишь количество землян двадцатого века, страшно сказать -

30 миллиардов! И из них — только десять имен… Да и из этого десятка 5–7 мест уже, практически, заняты. Ленин, Сталин, Гитлер, Эйнштейн, Рентген, Сальвадор Дали, -

боюсь дальше продолжать. Вот и пришел я к выводу, что преодолеть такой конкурс куда

труднее, чем в мой любимый Тбилисский университет, а раз так — не стану участвовать

впредь ни в каких конкурсах! Это потерянные силы и время, особенно, с учетом того, что

жизнь дается только один раз…

Этот урок, полученный мной от армейского друга, и есть та веская причина, по

которой я отказался от каких-либо карьерных, научных, творческих ристалищ. Как стал

директором школы в семидесятые годы двадцатого века, так и тружусь в том же статусе в

двадцать первом, не обращая внимания и не завидуя тем, кто предпочел нормальной, спокойной человеческой жизни — политические или финансовые стремительные карьеры; звонко пил, ел, гулял, много нахапал, а нынче лежит в сырой могильной яме. Вполне

допускаю, что я не прав и гордиться мне нечем — но это мой выбор. Каждому свое.

Не могу не поделиться с вами и другим мировоззренческим уроком, полученным

мною лет десять назад от глубокого философа и, очевидно, прекрасного человека, писателя Акселя Мунте. Этот урок стал для меня самым значимым из всех, полученных

ранее. Он коренным образом изменил мою жизнь, сделал ее более осознанной и наполнил

новым пониманием сути и смысла явлений.

В кратком виде мировоззренческие постулаты Акселя Мунте крайне просты. Наша

жизнь устроена так, утверждал он, что все самое необходимое мы получаем или

бесплатно, или дешево, доступно для каждого.

Воздух и вода, легкий весенний ветерок, запах цветущих акаций, дивные звезды на небе, -

все это подарено нам уже самим фактом нашего существования. Продукты питания?

Действует то же правило: самые нужные для нашего организма — хлеб и молоко, фрукты и

овощи, крупы и ягоды — стоят недорого, а являются главным гарантом здоровья человека

и его работоспособности. Любой врач-диетолог охотно подтвердит: лучшая модель

продуктивного питания должна отвечать двум требованиям: первое — не приводить к

ожирению, второе — не умереть с голоду.

И наоборот: все, самое дорогое — вредно для нашего организма или, в лучшем

случае, малопродуктивно. Мясо вареное, копченое, разные колбасы, всевозможные

балыки, шоколад и другие сладости, —укорачивают наши дни, ведут на тот свет надежнее

любых врагов. Но — приносят удовольствие! Выбор за нами.

То же относится и к ценностям другого порядка. Для хорошего здоровья человеку

нужно больше двигаться, ходить пешком, что и полезно, и бесплатно. Мы же, в погоне за

420

комфортом и внешней показухой, стремимся покупать дорогущие автомобили

престижных марок. И так многое, многое другое…

В итоге, система взглядов Акселя Мунте, применимо к нашему нынешнему

обществу, означает одно: человек должен уметь разумно определять свои жизненные

приоритеты. Помнить, что дорогие вещи, за которые мы готовы на всякие безумства, идут

нам во вред. Шикарные автомобили и яхты, собственные самолеты, футбольные команды

«Челси» и громадные особняки, да плюс жратва деликатесная, — приводят к тому, что их

хозяев нещадно, как собак, отстреливают из автоматов, или содержат долгие годы в

неволе, или потенциальными угрозами и рисками непоправимо расшатывают их

иммунные системы. А между тем, без этих излишеств умному человеку легко обойтись, и

это будет для него целее и полезней, не говоря уже — спокойнее. Если это понимать, то

можно довольствоваться немногим, а еще лучше — лишь необходимым, советует умница

Мунте, и вместе с ним уже не один год пытаюсь пропагандировать эти идеи среди своих

друзей я.

Поверьте, с такими взглядами удивительно легко отказываться от роскошной

недвижимости и шикарной движимости, от драгоценных украшений и праздно-развлекательного образа жизни. Тем более, денег у меня для этого нет, что также

облегчает мой выбор продуктивной модели существования. Я много хожу пешком и

безумно рад этому. А когда меня обгоняют знакомые и останавливаются, чтобы подвезти, я им делаю благодарственно ручкой и — иду себе с удовольствием дальше.

Теперь общий вывод из этих двух уроков, сделанный мной вполне самостоятельно

и предлагаемый вам, уже как личная жизненная позиция.

Если не посты, деньги и материальные блага — что тогда является более важным в

жизни всякого порядочного человека? По мне, это две вещи: стыд и совесть. Или — совесть

и стыд. Потому что из них слагается третье — главное для благородной состоявшейся

личности — доброе имя. Характерно, и я горжусь тем, что наш выдающийся религиозный

деятель, основоположник хасидизма, мощного современного теологического учения, вошел в еврейскую историю, как Баал Шем-Тов, что в переводе с иврита означает: Хозяин

(обладатель) Доброго Имени.

Что такое Доброе имя? Попробую привести пример. Есть у нас в Украине

крупнейший олигарх Пинчук, зять президента. Все у него в порядке: хорошая семья, масса

денег, тесть именитый, но недавно, когда он захотел по каким-то делам посетить

Соединенные Штаты — американское посольство отказало ему в визе. Без объяснения

причин. Так сказать, сиди дома… Точно такая же история произошла пару лет назад с

прекрасным певцом Иосифом Кобзоном, депутатом Российской Думы, о котором открыто

говорят, что он связан с организованной преступностью. Не знаю, так это или нет, но визы

певцу-политику тоже не дали.

А вот здесь, в этом зале, сидят милые учительницы: госпожа Платинская и госпожа

Агибалова, которые в разное время гостили в Америке, одна — у друзей, другая — у дочери, и ничего: в таком пустяке, как виза, им не отказали. В чем тут дело? На мой взгляд, только

в одном: у этих дам нет и тысячной доли того, чем обладает Пинчук, зато есть другое, чего, по мнению Госдепартамента США, у него нет: доброго имени… Посольские

работники, проверив их документы, увидели, что они всегда честно работали, ни в чем

предосудительном не были замечены, с мафией — стопроцентно не связаны (это даже

видно по их лицам!) — ну разве может цивилизованная страна к таким приличным людям

быть негостеприимной?!

Делайте сами вывод: что может на свете быть дороже доброго имени!

Несколько частных правил, помогающих мне преодолевать житейские трудности.

Сначала — национальное. Еврей должен быть золотым, чтобы сойти хотя бы за

серебряного. Хм, судя по вашей реакции, в этом зале меня не воспринимают даже как

медного… Не беда! Тут мне желают — до 120, значит, есть время исправиться. И, наконец, 421

парочка открытий рангом поменьше: а) нельзя есть больше, чем можешь

поднять, и б) не стоит стремиться все иметь, потому что — куда это положить?! Согласны?

Думаю вас, как моих подчиненных, интересует вопрос, на каких принципах я строю

отношения со своим начальством.

Сидящие в этом зале уважаемые господа: начальник городского управления

образования Никонов, его заместитель, любимая мною госпожа Верещака, бывший

начальник областного управления народного образования Петров, — будут, наверное, удивлены той формулой, что я озвучу сейчас, но, освежив в памяти годы нашего

знакомства, со мной согласятся.

Мудрый человек говорил: старайтесь иметь с начальством хорошие отношения, но

никогда — близкие. Потому что может настать час, когда вас попросят сделать то, чего

делать ни в коем случае нельзя, а вы, в виду тесности ваших взаимоотношений, не

сможете сказать «нет»…

Вот, видите: наши руководители смеются, значит, я сказал правду.

Как директор учебного заведения с многолетним стажем, я, наверное, больше

склоняюсь к авторитарному стилю руководства.

Один великий педагог, имени его не стану называть, чтобы вы не догадались, что

это ваш покорный слуга (скромно, правда?), говорил, что директор школы должен быть

творчески двулик: с одной стороны, хорошим камертоном, чтобы чутко улавливать все

отклонения от заданной мелодии, с другой — жестким корректором, для немедленного

устранения выявленных недочетов. Больше того, на основании своей 33-летней

педагогической деятельности, он нагло уверился, что его жертвенное служение

заключается в исполнении функций самого большого бездельника в школе, отвечающего

только за то, чтобы во вверенном ему коллективе других бездельников не было. Теперь, надеюсь, вы стали лучше понимать, чем я здесь занимаюсь…

Буду всегда благодарить судьбу за то, что она подарила мне встречу с такими

людьми, как Александр Эммануилович Карп, милый, горячий, неукротимый Саша Карп, и

с раввинами Авремием и Иосифом Вольфами. Если первый привел меня в еврейскую

общину и делал все, чтобы в Херсоне открылась еврейская школа, а я ее возглавил, то

Аврум и Иосиф помогли мне стать настоящим евреем, убедительные доказательства чего

я могу предъявить любому сидящему здесь мужчине в нужное время и в нужном месте.

Кстати, я очень рад, что сегодня нет с нами уважаемого раввина Иосифа Вольфа, который сейчас в Америке (куда ему всегда вход свободный!) решает важные вопросы

жизни общины. Рад потому, что могу с вами всласть наговориться, не обращая внимания

на быстро летящие минуты. Знаете, как делает раввин, не любящий пустопорожних

разговоров? Когда кто-то говорит слишком долго, Иосиф начинает подчеркнуто

демонстративно поглядывать на часы. Затем он, как бы не веря собственным глазам, прикладывает их к уху. Чего вы смеетесь: думаете, если бы сегодня раввин был здесь, то

вместо часов глядел бы на календарь?!

И хорошо, что он не слышал того, что я здесь говорил: вряд ли бы рав был со всем

согласен. Правда, как никогда внимательна его жена Хая…

Ничего, должен же человек где-то отвести душу.

Перейду к более серьезному. Мне кажется, моя судьба — в целом, судьба

нестандартная. В свое время я был вообще уникален: единственный еврей в

Погранвойсках СССР! Алик — не в счет: он через год вернулся к Розе. И если мои

доармейские товарищи сумели избежать службы в армии (одни — в тюрьме, другие — как

студенты), то я имел счастье провести там три года. Не жалею.

Педагогический путь мой тоже необычен. Возможно, Валерий Федорович, как бывший

заведующий областным отделом образования, это подтвердит, Он плотно в теме, хорошо

знает директорский корпус и пусть скажет: есть ли среди его знакомых еще кто-то, руководивший пятью педагогическими коллективами — раз; открывший 3 новые школы –

422

два; из них одну даже не только открыл, но и через 10 лет закрыл, будучи, таким образом, ее первым и последним — от начала до конца — директором! — три.

А кого три раза подавали на Отличника образования, а дали только на четвертый, когда он

стал уже ходить и хвастать повсюду, что в стране тысячи директоров — отличники, а он, Бронштейн, единственный — трижды не Отличник!

В личной жизни мне, кажется, тоже грех жаловаться. Дома — повезло на двух

великих педагогов. Первый из них, моя мамочка, десятки лет проверяла ученические

тетрадки, освобождая меня от этой рутины. Она только отмечала ошибки. Но никогда не

ставила оценок — оставляла мне, чтобы я был в курсе знаний учащихся. А как она любила

детей, как была к ним внимательна! Как-то показала тетрадку одной ученицы и спросила:

— Кто эта девочка? Красивая ли она? Аккуратная? Посмотри: она душит тетрадки

прекрасными духами! Хочешь понюхать?

Действительно, тетрадь ученицы 5 класса распространяла вокруг тонкий аромат, но

бедная моя мамочка, она, оказывается, не только проверяла детские работы, она еще и

нюхала их!

Когда дети, балуясь, шумели во дворе, я вечно раздражался: их крики действовали на

меня, как рев стада диких животных, хотелось наорать на них, сделать замечание. А

мамочка всегда успокаивала: ты только прислушайся — разве не напоминают они тебе

птичий щебет? Она, действительно, была прирожденным педагогом, если в адском визге и

шуме ей мог почудиться невинный клекот взмывающих ввысь молодых птиц!

Другой великий педагог в моей судьбе — это признанный мастер результативного

наставничества и, по совместительству, домашний менеджер кризисных ситуаций, моя

жена Алла. Для достижения своих целей она обычно запускает в действие безотказный

механизм, включающий четкий набор продуманных действий: постановку задачи, выбор

средств и психологического инструментария, выявление бреши в обороне противника и –

неуклонное продвижение к достижению искомого.

Как это делается? Приведу маленький пример. Когда жизнь (читай: диабет) потребовала от меня бросить курить, а воли на это — после 40 лет наслаждения табачным

дымом — явно недоставало, дома на видном месте появились странные листовки. В кухне

на стене: ««Не кури! Тебе что — жить надоело?!»; в спальне, напротив кровати: «Ты

мужчина или — тряпка?! Выбрось сигареты!!!»; на буфете в кухне: «Неужели я всю жизнь

прожила с безвольной бабой? Кто курит табак — тот хуже собак!»; и даже в туалете, напротив глаз сидящего, что, кстати, ужасно раздражало (туалетная комната у нас

малюсенькая, отвернуться некуда!) крупными печатными буквами было начертано:

«Брось курить, а то тебе отрежут ногу!». Конечно, поначалу я смеялся. Но видно

содержание надписей постепенно западало в голову. А когда через пару недель я случайно

услышал из кухни обрывок фразы, сказанной женой заглянувшей на пару минут соседке:

«… и пусть даже не надеется, что я ему дам просто так сдохнуть!» — то понял, что против

такого напора мне не устоять и тянуть резину с дальнейшим курением бессмысленно…

С тех пор прошло больше 8 лет. За это время, по мнению ученых, происходит

полная регенерация клеток в организме мужчины (в женском — за 7 лет), и сегодня ни

одна клетка моего организма не знает, что такое никотин. Спасибо тебе, мой домашний

тиран и мучитель!

Не хотел бы, чтобы у присутствующих сложилось ложное впечатление, что

уважаемый юбиляр — жалкий подкаблучник. В своей жизни я был дважды женат, и

каждый раз — счастливо. И если в первом браке последнее слово было чаще всего за

женой, то во втором — исключительно за вашим покорным слугой. Жена подтвердит: стоит ей предложить мне что-нибудь сделать, я, сохраняя последнее слово за собой, говорю «хорошо» и немедленно приступаю к выполнению. Люблю быть хозяином

положения!

Есть у меня дочь Рая. Они с мужем живут в Израиле. Не потому, что там очень

хорошо, а потому что очень плохо было здесь, когда они уезжали. Говорят, судьбы детей

423

часто повторяют судьбы их родителей. Не знаю. Ей, кажется, в свое время нравилась

педагогика. В пятом классе она даже помогала бабушке проверять тетради учеников

своего папы. Но учителем не стала: Раису Бронштейн исключили за прогулы со второго

курса Херсонского пединститута, как когда-то за то же самое вышвырнули из Одесского

холодильного ее папочку… Интересно, правда?

Раечка работает в американской фирме, занимающейся во многих странах мира

торговлей сувенирами для туристов. Подчеркну: очень дорогих сувениров для очень

богатых туристов. Живет она на севере Израиля, в Тверии, где три поры года: весной -

зимой — осенью, — нет отбоя от отдыхающих. У нее склонность к языкам, что весьма

помогает ей в деятельности менеджера по урегулированию конфликтов с покупателями.

К ивриту, который она схватила очень быстро, причем, на академическом уровне, можно

присовокупить английский — беглая речь и грамотное письмо, немецкий, французский, сейчас увлекается восточными языками. Когда после шестимесячных курсов ульпана ей

предложили выступить на сионистском форуме, как представителю новой волны

эмиграции, она удивила многих своим ивритом, а на вопрос, как ей это удалось, сказала, что ее отец — директор еврейской школы в Украине, а она, наверное, неплохая дочь, и тяга

к языкам у нее наследственная.

Все были очень тронуты, а особенно я, когда узнал об этом. Поэтому через несколько лет, когда я сам надумал учить иврит и мой педагог стал удивляться моим успехам, мне, в

свою очередь, не оставалось ничего другого, как заявить, что это у меня наследственное: может же папа пойти в свою дочь…

Не знаю, стало ли для Раечки трагедией отсутствие высшего образования, но

неполучение его в формате Херсонского педина вряд ли ее сильно удручает. Они с мужем

живут в прекрасном курортном центре; имеют квартиру, по сравнению с которой, моя –

жалкая конура; нормально зарабатывают. А если бы она оставалась дома и работала

учительницей, испытывая постоянные удручающие нехватки? И не пришлось ли бы ее

Сереже идти к «браткам», чтобы прокормить семью? Тем более, навыки бывшего

спецназовца привели бы его дома именно к этому. В общем, как есть, так есть. Я рад, что

у моей дочери-нееврейки хорошая наследственность. А какие она пишет прелестные

рассказы-миниатюры…

Стыдно признаться, но эти жемчужины помогли мне узнать себя: никогда не

думал, что я завистлив. Если бы она еще не пошла в меня благородною ленью…

Несколько слов о политике. Сидящие здесь знают, что я какое-то время увлекался

местными политическими игрищами. Иногда в самом жестком полевом варианте: с

мегафоном в местах наибольшего скопления людей. Но чаще — в качестве, не побоюсь

этого словосочетания, мозгового центра шести избирательных кампаний. Выиграл пять, одну — проиграл. С кандидатом, который был самым порядочным и полезным для

общества человеком из всех других, проведенных мной в депутаты и мэры. Вот такие

бывают гримасы судьбы…

Кстати, все, кому я помогал обрести новую политическую жизнь, уже на второй

после выборов день обо мне забывали. Мне было интересно с ними во время нашей

совместной борьбы, они же — теряли ко мне всякий интерес после нее. Ничего страшного в

этом не вижу. Ведь важно не то, каким ты когда-то был дураком, а сумел ли из этого

вынести нужные уроки. Вот почему я несколько лет назад вступил в одну политическую

партию и думаю состоять в ней уже до конца. Моя партия — это я, моя жена Алла и наш

котик Киня. И в том, что они меня никогда не подведут, я уверен, как в себе. По крайней

мере, в нашем коте…

Говорят, в жизни каждого человека есть свой шанс, и важно не упустить его. В

среде литераторов когда-то бытовала притча о функционере от литературы Софронове, которому повезло поймать золотую рыбку, обещавшую, как это водится, выполнить три

его самых больших желания. И что, вы думаете, он сделал? Отнес рыбку в райком партии, считая, что там ему дадут больше. А ведь мог, по крайней мере, попросить у золотой

424

рыбки то, чем не наделяют никакие райкомы: писательский дар, например. Которого, судя

по его произведениям, был напрочь лишен… Не буду осуждать этого инженера

человеческих душ. Возможно, и мне попадались золотые рыбки. Но то ли слишком тихо

они просили меня о пощаде, то ли со слухом у меня было не очень, но я их, кажется, съедал с завидным постоянством, так и оставшись во многих своих начинаниях не

реализованным. Что ж, если мои услуги не понадобились человечеству, разве не оно

потеряло от этого больше?!

И подхожу к последнему. Шестьдесят — это возраст, когда человек может окинуть

трезвым взглядом свой жизненный путь и дать оценку, сложилась его судьба или нет.

Потому что особых изменений (к лучшему, разумеется!) — в нашей жизни после

шестидесяти обычно не бывает. Для такой оценки важно выбрать правильный

инструментарий. Лично мне по душе мнение одного еврейского мудреца (читай: вашего

покорного слуги-юбиляра!), много лет назад (на прошлой неделе, в основном) родившего

очередную бессмертную сентенцию:

«Чтобы понять себя, узнать, сложилась ли твоя судьба, задай вопрос: готов ли ты

променять то, что у тебя есть, на все то, чего у тебя нет?».

Если бы такой вопрос задали мне, я бы только рассмеялся: от добра — добра не

ищут! То, что у меня есть, мое и выстраданное мной, никому я не отдам. И ни на что не

сменяю. Не нужно мне чье-то хорошее, достаточно и своего неплохого. Слава Богу!

А закончу я тем, что понял и осознал сравнительно недавно. Не стоит слишком

суетиться, жить нужно спокойнее. Потому что, куда бы ты ни шел, приходишь — куда

надо. И даже еще дальше — к скорби великой, что всех нас, в конечном счете, ожидает.

Нельзя забывать, что здесь все временно, так что главное — быть человеком.

Спасибо вам, что вы мне высказали уважение и нашли в себе силы выслушать этот

многословный монолог.

===========

МЫ НА ПОДХОДЕ. Небо рядом

Окинем всё прощальным взглядом

Не пожалеем ни о чем

Заждался нас далекий Дом

Где все знакомы и милы

Там буду я. Там будешь ты

Там будут все, кого мы знаем

И даже кто коснулся краем

Там будет чудная погода

Но не понять, какого года

И почему собрались тут

Где в гости никого не ждут.

Мы будем тихо глядеть вниз

Боясь не пропустить сюрприз

Когда родное гаснет сердце

Спеша к заветной в Небе дверце

Поверь, я буду тут как тут,

Где не воруют и не лгут

И только редко, не спеша

Плывет озябшая душа…

В.Б

==================

425

Отзывы читателей.

* «Скажу о нем, как Учитель об учителе: У этого директора в голове масла много, а

повидла — мало».

Иисус Христос

* Когда я говорю: «В области духа периферии не существует», — то как раз и имею в виду

таких парней, как этот выскочка из Херсона. Сидят они в своих дырах, но устраивают

сквозняк свежих мыслей на всю еврейскую улицу».

Любавический Ребе, Менахем-Мендл Шнеерсон.

* «Интересно, не родственник ли этот Бронштейн моему соратнику Троцкому? Впрочем, какая разница… Преступный мир должен покончить сам с собой! Однако, с такими

талантливыми мерзавцами пролетариату следует быть настороже…»

В. И. Ленин — Ульянов, Мавзолей.

* «Он мне не только не родственник, но даже — не однофамилец!»

Экс нарком-военмор. Л.Д. Троцкий.

* «Жаль, что с этим еврейским умником мы немного разминулись во времени…»

Адольф Гитлер

* «Я его книг не читала, как, впрочем, и он моих, но слышала о нем немало интересного»

Пламенная революционерка Роза Люксембург, на улице имени которой находится

Херсонская еврейская средняя школа.

*«А по мне — он живчик-живчиком! В Крыму мы и не таких топили. И внешне ничего, и

соплеменник мой. Я б, конечно, ему дала, так ведь он не возьмет…

Розалия Землячка, крымская прелестница-губительница

426

БРОНШТЕЙН

Віталій Авраамович

Бронштейн В.А. — заслужений працівник та відмінник освіти України, публіцист, член Ради Регаонів Єврейської конфедерації України, Президіума Єврейської ради

України та її представник по Херсонській області, почесний діяч Єврейської ради

України.

Має 35-річний досвід керівництва загальноосвітніми навчальними закладами

м. Херсона та Херсонської області.

У 1993 році Віталій Авраамович за допомогою органів місцевого самоврядування і

єврейської громади міста створив і відкрив у Херсоні першу на півдні України державну

загальноосвітню єврейську школу № 59. З 1 січня 2003 року вона має статус приватної і

називається «Недержавним навчально-виховним об’єднанням «Дошкільний заклад –

спеціалізована школа І-ІІІ ступенів «Хабад» з поглибленим вивченням івриту та

англійської мови». НВО «Хабад» дозволяє національній меншині навчати та виховувати

своїх дітей на рівних умовах з іншими націями та народностями України. Єврейську

школу відрізняє індивідуальний підхід до кожної дитини, повага до її особистості, розвиток її творчих здібностей.

Після залишення посади директора навчально-виховного об’’днання Бронштейн

В.А. очолює прес-центр єврейської громади міста Херсона, має власний блог в

«Обозреватель. UA». його статті на різноманітніші теми жодного з читачів не залишають

байдужим.

Бронштейн В.А. відзначається активною громадською позицією, ініціативністю, великою наполегливістю, невичерпною працездатністю та енергійністю, великими

організаторськими здібностями. Своїми людськими якостями, уважним ставленням до

людей, знанням справи він завоював заслужений авторитет серед єврейської громади

міста.

Плідну роботу Бронштейна В.А. неоднозначно відмічено грамотами обласного

управління освіти, Міністерства освіти і науки України, нагороджено грамотами міського

голови та голови Херсонської облдержадміністрації.

Має публікації з педагогічної та морально-етичної тематики в міській, республіканській та

зарубіжній пресі.

Звання «Почесний громадянин м. Херсона» присвоєно рішенням Херсонської міської

ради від 28.08.2015 № 1995 за особливі заслуги перед Херсоном, вагомий особистий внесок

у розвиток освіти міста, активну громадську діяльність, наполегливу працю, прославлення Херсона творчими здобутками.

427

1.

Обращение к читателю 2

2.

Стать генералом 10

3.

Батистовый нежный платочек 12

4.

Детская коллекция 13

5.

Помидорный король 15

6.

Двое и автомат 18

7.

Люся, Люсенька, Люсьена 21

8.

Гигант периферии 27

9.

Памяти учителя-мучителя 46

10.

В хилом теле 53

11.

Спи спокойно, мой неизвестный благодетель 57

12.

Это жизнь 59

13.

Что впереди — никто не знает 61

14.

Героическая вдовица 66

15.

К нему прилетала королева 68

16.

Тяга к кровушке 80

17.

Подлинные приоритеты 83

18.

Главное слово 84

19.

Образовательные казусы 85

20.

Что посеешь 87

21.

Укол 88

22.

Жестокая профессия 89

23.

Как аукнется… 90

24.

Нога безымянная 92

25.

Пиар на ровном месте 94

26.

Вася Лагин с Суворова один 95

27.

Я И ОНИ. Они и я 100

28.

Подводная часть айсберга 102

29.

Умные и не слишком 103

30.

Кто есть настоящий хозяин 105

31.

Инночка Казеинова 109

32.

Зима моей весны 113

33.

Делать из плохого хорошее 119

34.

Не торопитесь ставить точку 132

35.

Бездари у власти 135

36.

Дорогая куртка 138

37.

ПЕРЕФЕРИЙНЫЙ ПРОЕКТ (запах крови) 138

38.

Летал невысоко, но приземлился круто 181

39.

Относительная честность 183

40.

Когда ты перестал охотиться 184

41.

Когда кино крутят не киномеханики 185

42.

Друзья и недруги 186

43.

Лучший тост карьериста 189

44.

Беречь свою голову 191

45.

Следить за базаром 195

46.

Краткий спич 196

47.

Голубая минутка 197

48.

«Волга» его мечты 198

49.

Из откровений композитора Быстрякова 200

50.

В другом ракурсе 201

51.

Приличные люди 233

428

52.

Политический характер 1 234

53.

Политический характер 2 245

54. Удивительный человек 253

55.

А вы сберегли свою Музу? 257

56.

Оставить по себе память 258

57.

Почему любовь мешает на выборах 260

58.

Ленин заслужил 260

59.

Находить, не теряя 261

60.

Не стреляйте в лысого майора 262

61.

Уходить откуда гонят 263

62.

Непонятная история 264

63.

Памяти героя невиданного эксперимента 266

64.

Дабы совсем не оскотиниться 267

65.

Не везет со счастьем — стань его источником для других 269

66.

Что бы сказали Гиппократ с Авиценной на это? 271

67.

Уроки педагогики 272

68.

Кого обидел — извините 274

69.

Чтобы найти умную жену, большого ума не надо 274

70.

Эвакуация 276

72.

Быть украинкой 277

73.

Собачья история 279

74.

Прощай навеки, незабвенный товарищ 280

75.

Короной навеяло 281

76.

Прогулка по Новодевичьему 281

77.

ЕВРЕЙСКАЯ КОМПОНЕНТА 282

78.

Письмо дочери 285

79.

Быть евреем 287

80.

Пять похоронок 289

81.

Трудная тема 299

82.

Поговорим об уважении 302

83.

Что такое Хабад 304

84.

Молитва у могилы Ребе (Анечка Флейшер) 306

85.

Красивая коробочка 309

86.

Иск супругов Бронштейн к государству Израиль 310

87.

Эффект слова 311

88.

Национальные особенности 314

89.

Съесть свою собаку 321

90.

Разные менталитеты 322

91.

Роковая дата 323

92.

Светоч иудаизма 327

93.

Высокий гость 329

94.

Учить Римского Папу 330

95.

Моя спасительница — еврейская община 332

96.

Первый после Бога 341

97.

Жиды воздух возят 343

98.

Городские истории 346

99 Визит императрицы 347

100.

Прикосновение к вечности 348

101.

Джон Говард 348

102.

Дом с фонарем 355

103.

Старый пляж 356

104.

Старая фотография 357

429

105.

Золушка 360

106.

Танцы на закате 363

107.

Возвращаю вам имя 365

108.

Доктор Зильберштейн 369

109.

Два брата 372

110.

Я подарил ей пароход 378

111.

Письма близким-далеким 378

112.

Грустные известия 385

113.

Из жизни властителей 386

114.

Зачем нам атомная бомба 410

115.

Любовь без радости была 411

116.

Всего одна строчка 412

117. В школе я учил детей мыслить 414

118. Несколько слов о скандале в благородном семействе 415

118.

Моя Шнобелевская речь 417

119.

Мы на подходе. Небо рядом 425

120.

Отзывы читателей 426

121.

Почетный гражданин 427

122. Оглавление 428

430