Он упал на траву... [Виктор Юзефович Драгунский] (pdf) читать онлайн
Книга в формате pdf! Изображения и текст могут не отображаться!
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
tиcrer ArtflH\~ИV1
•
Р'2-'3
А7~1
••• -..
...
чень темная была ночь, когда я, на
груженный разными свертками, уста
лый как черт и голодный, подошел к
своему переулку. Здесь у аптеки я
должен был подождать ее. На улице
уже было тихо и глухо. Москва отды
хала
после
тревожно'!"о дня
перед тревожной
ночью. Все мы, мо•сквичи, знали, что через не
сколько минут обязательно прозвучит ·сигнал возu
душнон
тревоги, фриц опять начнет" рваться к на-
шему городу и мы уведем женщин, детей и стари-
ков в бомбоубежище, а сами побежим на места
в
лестничные
клетки,
в
подъезды
и
на
-
крыши,
3
будем сЛушать надсадный вой чужого мотора и с
надеж;дой смотреть на кинжально перекрещиваю
щиеся лезвия прожекторов. Нетерпел:ивым серд
цем будем подгонять· зенитчиков и будем радо
ваться, когда услышим первые удары наших ба
тарей,
-
они такие сильные,
молодые
и
стучат
полновесно, как весенний первый гром, когда, рез
влея и играя, и- ка:к там дальше?- ах да, гро
хочет в небе голубом! Знал я также, что молодой
командир батареи у зала Чайко•вmrого
будет
командо·вать зя! А то вы узнаете все мои
мысли
...
Ого! Значит, вы~крьrваете свои мысли. Лю
бопытно, 'Какие же это ужаоные мысли, если их
нужно скрывать?
Честное 'Слово, она 1покраснела. Она отверну
-
лась к окошку, и я увидел, что она вся покрас-
нела, у нее шея стала розовой. Я пожалел даже,
что так сказал.
11
-
Слушайте,
-
сказал
.я,
-
только
не
оби
жайтесь. Я сам обиженный. Скажите мне нако
нец, как вас зовут.
Она вся
засияла и благодарно
взгл.янула
на
меня.
- Меня зо·вут Лина ...
Я сказал:
- Знаете что? Тяпнем, Лина. Тяпнем за нашу
с вами муж·скую дружбу.
- Тяпнем!- сказала она.
Я налил себе и кивнул ей.
Она довольно мужественно глотнула и стала
закусывать с таким обыкновенным видом, как
будто делала это на дню три раза. У нее такая
была напряженная мордочка, и вся она такая
была забавная и трогательная- ну сестренка,
просто сестренка моя, которой нет.
Я сказал:
- Вы домой шли, Лина? Вас, наверно, ждут?
Но она махнула вилкой, на которой висела
шляпка белого грибка.
А ... была не была!
- Отчаянная, да? - сказал я. - Сорвиголоэа?
- Оторви да брось, - сказала она и засмеялась, и было видно штук шестьдесят белых зубоВ,
один в один, крепких как орешки.
12
Я налил ей еще совсем немножко, чуть покрыв
доньшrко. Вот уж не стал бы спаивать такую слав
ную девочку, она была просто пр ел есть и такая
забавная, сказать нельзя.
- Вот,- сказал я,- спивайтесь, заблудшая
душа.
И тут она меня удивила. Она окинула туфель
ки, вскочила на стул и высоко подняла свою рю
мочку:
- Я пью за самое большое в нашей жизни, ска·зала Лина, и ее милое юное лицо стало тор
жественным и важным.
Она трезво и строго ~посмотрела на меня:
Я пью за Победу.
Она это так тихо и значительно сказала, что
-
у меня сжалось сердце. Я выпил свою рюмку, и
Лина выпила тоже. Она все еще стояла на стуле
и смотрела на меня трезво и ·сурово. Я nодошел
к ней, взял ее за талию и опустил на nол. Она
все смотре·ла мне в глаза без улыбки. Я крепко
прижал ее к себе и nоцеловал. Нш~огда не забуду
прохладное прикосновение ее губ. Как будто ми
гом меня отбросило назад в детство, и я пробежал
по июньскому росному лугу босиком, и где-то за
зеленым лесом в синем небе звенели :колокола.
Я держал Лину в своих руках и слышал, как
бьется ее сердце, и вдыхал запах ее волос, ее пла
тья, всего ее милого девичьего существа. Я долго
так
стоял,
очень
долго,
целую
вечность,
и
кровь
гудела .во мне, шумела и билась. А Лина все гля
дела
на
меня,
потом
·словно
устала
и
закрыла
глаза. В это время завыла сирена. Я разжал руки.
Лина заметалась по комнате.
- Тревога, - шептала она,
тревога! Что же делать?
Она была
у бедняжки,
-
-
боже мой, опять
бледная, и губы у
нее дрожали,
так иопугалась. И все это росистое
утро на июньском лугу, что сейчас цвело в этой
13
комнате,
отлетело,
дым, поглощенное
ушло
от
нас,
развеялось
как
страшным, рвущим душу воем
сирены. Мне нужно было идти на крышу. Я по
дал Лине плащ.
Ее недопитая рюмка осталась на столе. Мы вы
шли во двор. Ночь была бодрая, свежая, и в небе
ясно блестели небрежно насыпанные звезды. Лина
сказала:
-
Я тетю во·зьму. Отведу в метро, она боль
ная.
Она пошла по двору и исчезла в темноте, толь
ко слышно было, как простучали ее туфельки и
где-то в глубине двора хлопнула наша входная
калитка.
я помчался по черной лестнице вверх,
быстро добрался до седьмого этажа и
сделал
еще
несколько
шагов
по
же
лезным ступенькам маленькой лест
ницы, ведущей на чердак. Пахло ста
14
рой чердачной пылью, все балки были
по·крыты этой мягкой пылью дома, они были
словно замшевые, эти балки, добрые и теплые, я
знал их каждую в лицо. Наш мальчишечий мир
лазил сюда еще в те баснословные года, когда мы
играли в «казаки-разбойники•>, и каждый чер
дачный поворот, каждый каменный уступ был
знаком мне и дружествен, л мог пройти по чер
даку до любого слухового окна, закрыв глаза и
не рискуя ушибиться.
На крыше уже сидел дядя Гриша, дворовый
водопроводчик, мой напарник по посту ПВО. Бре
зентовые рукавицы, щипцJ.l и ~щик с песком были
в полном порядке, мы с дяцей Грпшей считалисъ
лучшими дежурными. Мы горднлисъ этим, осо
бенно дядя Гриша, - он был в нашей паре на
чальником. Сейчас его ·силуэт темнел возле люка,
я окликнул его и ~сел рядом. После чердачной не
проглядной тьмы здесь, на крыше, было совсем
светло, я видел маленькую,
тощенькую фигурку
дяди Гриши, зама·сленную его кепочку с умили
тельной пуговкой и хитроватые круглые соrрочъи
глаза, настороженно поблескивающие в темноте.
Он поднял короткий твердый палец, ткну л им в
небо и сказал :
-Подходит ...
.Я уже давно слышал этот накатный злой звук
и тоже уставился в небо. Прожекторы наши мета
лисъ по небу, толкалисъ, на мой взгляд, без вся
ко·го ·смысла и всячески суетилисъ. Бомбежка еще
не начинала·съ, зенитки молчали, и в этой погоне
прожекторов
за
невидимым
зудящим
звуком,
за
этой личинкой смерти, .соторая его издавала, было
что-то в высшей степени странное, лихорадочное.
Так протянулись несколько томительных минут,
и
вдруг
далеко
на
горизонте,
каi~
мне
показа
лось- г7~;е-то за Самотекой, а то и за Марьиной
Рощей,
прожекторы
вдруг
сбежались
к
одной
точке на ночном небе, скрестилисъ, образовав в
15
центре своего соприкосновения как бы маленький
молочио-голубой экран, и все вместе плавно потя
нули этот экран направо. Мгновенно грянули зе
нитки. Это было в самом деле как музыка, как
весенний радостный гром, и я услышал, как ря
дом со мной засмеялся дядя Гриша.
- Схватили,- сказал он и всхЛJШI~Нул,- по
вели!
Я ничего не :мог разглядеть, волнение ослепило
меня. Но дядя Гриша точно устаВI~л свой ма
ленький твердый
стисну л
мое
палец
плечо,
не
куда-то
отпускал
вверх,
его и
крепко
все
приго
варивал:
- Вот он, фриц, вот он,- гляди же, раз
зява!
Я наконец увидел небольтое серо-металличе
ское пятно, тускло поблескивающее в тисках пр·о
жекторов. Вот когда мне сжало сердце! И хотя чу
деса редко бывают в жизни, но здесь чудо слу
чилось. Немецкий самолет вдруг резко клюнул,
потом
замедленно,
нехотя
данно круто дернулся
пал
вниз
на
крыло,
и полетел,
порядка вертясь и кувыркаясь, как лист,
неожи
уже без
и остав
ляя за собой черный коптящий след. Прожекторы
проножали его за небосклон до земного предела,
зенитки умолкли, и суровая тишина, сладчайшая
тишина
16
первого
отмщения
повисла
над
москов
скими крьПIIами. Я закрыл лицо руками. Дядя
Гриша вынул из кармана краюшку хлеба и разломил ее пополам.
- На, - сказал
Гриша, - покушай
дядя
хлебца.
Я взял хлеб и стал его жевать. Да будь оно
прокл·ято, вот когда я понял свое несчастье! Хро
мой. Хромуля. Хромоног. На призывной комис
сии, когда пришел мой год, меня даже не стали
осматривать. Они сидели все рядом, все в белом,
важные и властные, и, когда увидели меня, сразу
согласно зачиркали карандаша·ми. Один из них
сказал:
-Негоден.
И все неторопливо покивали головами.
Я тогда пошел домой не слишком огорченный.
Я не думал, что будет война. Я не знал, что эта
проклятая нога не даст мне делать самое нужное
дело - бить врага. Я тогда увлекся живописью и
решил стать художником. Я прочитал, наверно,
тыщи
полторы
книг
и
целыми
днями
ходил
по
музеям. Осваивал наслед'ство. А потом высокий
худой человек завербовал меня в театр. Он привел
меня
научил
театр
за
кулисы,
варить
покорил
дал
клейстер
меня,
мне
и
краски,
кроить
поглотив
меня
кисти
полотна,
всего,
и
и
окол
довал и поработил. Я ничего не видел тогда на
свете, кроме кулис и декораций. Я полюбил за
пах клейстера и холста, волшебный заnах грима,
сухой запах париков и терпкий запах дешевого
одеколона. Я знал и людhл запах сырых афиш и
горячий З8Jпах раскаленных ламп. Театр ухватил
меня
крепко,
картонных
и
ничто,
замков,
кроме
писаных
задников,
фанерных Бастилий,
слюдя
ных речек и электрических звезд, не интерес01вало
меня. Там, в театре, я и увидел эту удивительную
женщину. У нее были прекрасные тонкие руки,
2
В. Драгунскнi!
17
и она не
посмотрела, что я хромой.
Нет, она не посмотрела, не сказала
•негоден>>. И когда я сказал ей вче
ра,
что
ухожу
ла головой
в
ополчение,
она
упа
на 'Гримировальный
сто
лик и заплакала. Она здорово плака
ла, - я поверил. И как она спокойно
предала меня сегодня. Как это у нее
просто получилось.
Обещала прийти
и не пришла, только и всего. Мило и
...
... Второй
грациозно
заходит, - сказал
дядя Гриша.
В небе опять nлясали прожекто
ры. Били зенитки. Рычал, словно со
-
бираясь 'Залаять, немецкий мотор.
И вдруг в воздухе что-то завыло,
засвистело
с
ужасающим
нараста
нием. Воздух как бы заколебался,
разорвался, меня вдрут бросило и
втиснуло
в
крышу
и
потянуло
с
си
лой вниз, я распластался, заскользил
и
зацарапал
питься
в
ногтями,
уходящую
nытаясь
жизнь,
вце
но смерч
все несся надо мной, и меня тянуло
за
ним,
ше
к
увлекало
краю
дома. Носки
18
все
крыши
моих
дальше
и
даль
семиэтажного
ног
уперлись
в
водосточный
желоб,
воздух давил
меня в затылок, пихал, чтобы про
ломить
стянку,
мною
а
я
эту
ничтьжную
упирался
ногами
и
же
кри-
чал, и огромный взрыв заглушил мои
крики.
Дом задрожал весь как в
во внезапно наступившей
ознобе, и
тишине
я
услышал
мелодические,
робкие звуки разбивающе['ося стекла.
- В шестьдесят восьмой угоди
ло, сказал дядя Гриша, высовы
ваясь из-за люка, -разбомбило, ви
дать. На палку-то, держись, ай встать
не МQЖешь?
Он протянул ·мне сверху 'багор, я
взялся за него мягкими,
МИ руками :и
секунд,
бескостны
полежал так несколько
набираясь
жизни
от
дяди
Гриши. Это было как переливанис
крови. Потом я сжал пальцы посиль
нее и сказал:
-
Подтяни чуть-чут~!
И дядя Гриша 1вытащил меня.
-
Мог
-
слететь,
сказал он,
-
и
очень просто.
Мы опять сидели с ним рядом.
Уже ·светлело, и мы смотрели на ог
ромный столб пыли и дыма, поды
мавшийся
совсем
недалеко
от
нас.
Везучч.е мы с тобой, - весело
сказал дядя Гриша,- ей-б0['у, везу
-
чие. Ведь эта фугаска полтонны, а то
и тонна, не меньше, ·били небось по
нас, да промазали.
Я сказал:
- Я пойду туда.
19
Но дядя Гриша не пустил меня.
- Мы на посту, парень,- сказал он,- дай
дождаться отбоя. Еще не вечер.
Но все-таки это был конец. Наступил рассвет.
Побелевшие лучи прожекторов словно истаяли в
огромном небе и исчезли один за другим. Снизу
послышал·ся звон клоколов пожарной команды.
Долетели какие-то крики, - видимо, на чинались
спасательные работы.
Было трудно сидеть здесь и ничето не делать,
но приходилось терпеть.
Так прошло еще с полчаса. Когда диктор на
конец объявил отбой, я спустился вниз и побежал
к разбомбленному дому. Он был оцеплен, пожар
ники и милиционеры никого не пускали. Их о·дут
ловатый начальник распоряжался работами. Сбе
жавшиеся со всех концов Москвы машины скорой
помощи стояли с открытыми дверями и включен
ными моторами. Отдельно ·стоял большой черный
фургон. Под ногами хрустело битое стекло. Утрен
ний ветер перегонял с места на место обрывки
газет и легкие ватные хлопья. Го:рький запах пе
пелища,
20
запах
несчастья
и
сиротства
пронзал
душу. Два высоких санитара пронесли мимо меня
носилки. На носилках лежала Лина. Она была
голубая. На левой Лининой ноге не было туфель
·ки. Санитары несли Лину бегом, неосторожно,
не боясь причинить ей боль. Они вошли в боль
шой черный фургон вместе с Линой и почти
мгновенно вернулись, уже без нее. Фургон никуда
не уехал.
Я повернулся и пошел домой.
вошел в маленькую, обитую темной
жестью дверь одной из комнат в
подвале нашего театра. Было девять
часов утра, и кладовщик Борис Фи
лип:пьrч
сидел
уже
на
своем
месте.
Он не оглянулся, когда я вошел, он
барабанил пальцами по аккуратно прибранному
столу. Набарабанившись, старик неприязненно
глянул на меня из-под нависших лысых надбро
вий и протяну л мне новенький, приятно пахпу
щий грецкими орехами защитного цвета ватник:
- Прикинь.
Я надел ватник прямо на пиджак. Но, наде
тый на пиджак, он был мне все равно широковат.
Борис Филиппыч посмотрел на меня и неодобри
тельно качнул головой. Потом он пошарил под
столом и ~ытащил оттуда пару новых яловых са
пог. Он кинул их мне под ноги.
Сапоги упали,
тяжелые как утюги.
- Примерь,- сказал Борис ФилиiШiыч.
Я разулся. Сапоги тоже оказались немного ве
ликоваты, но я не обратил на это внимания и на
дел их прямо на носки. Свои ботинки я оставил
у Бориса Филиппыча, он взял их не глядя, кинул
на стол и протянул мне какую-то ·серую разграф
ленную
бумагу- это
тша,
по-видимому,
ведо
мость. Старик ткнул в нее пальцем:
- Распишись.
Он посмотрел на меня и побарабанил пальцем
по столу.
Потш.!r сказал
-Ну, будь.
21
:
Сапоги стучали и плохо сгибались при ходьбе.
Они касались острыми
краями
голенищ
моих
IПОдколенок. Они ·стучали очень красиво, так, на
верно, стучат голландские сабо. Добротные были
сапоги, громоздкие как рояли.
Волоча их по пустынному фойе театра, я про
шел на сцену. Было очень рано. Сцена была об
ставлена В'Чера ночью, рабочие еще не появля
лись. Артисты приходят позже рабочих, но все
раrвно я не хотел никого дожидаться, потому что
не ·мог себе представить, как я буду себя держать,
если придет Валя. Слишком это было бы трудно.
Я ;вьппел на улицу и постоял у рекламных щитов,
в холодке. Валя смеялась ·мне 'С этих щитов щед
рой солнечной улыбкой. Она 'была здесь в разных
видах, дирекция делала на нее ставку,
-
молодая
звезда. Солнце стояло над городом, оно лило свою
благодать на ,пустынную площадь, оно припекало
во
всю
ивановскую,
и
меня
·совсем
разморило
в
моей ватной кольчуге. Мне стало жарко и не за
хотелось
по
жаре ·стучать
в
тяжелых
cRII!oгax
до
дома, Ч'!'обы •собирать .вещевой мешок, но там на
столе стояла недопитая Линой рюмка и одиноко
тор·чал в стене гвоздик, на который она вешала
плащ.
Из-за угла вьппел Федька, наш молодой ре
жиссер. Он подошел ко мне, ухватил меня своей
мясистой рукой за локоть и сказал, ежеминутно
поправляя роговые очки:
22
_:_ Вот чертова жара. Пошли в Эрмитаж, а?
Там певец какой-то приехал из-за границы. Про
елушивание идет.
Федька хрипло засмеялся,
пел,
г лазки
его
стали
закашлялся, заси
серьезными,
он
поправил
очки и невесело добавил:
-
Фриц прет как скаженный, а нам покадо-
бились интимные песенки. Пошли - 1полюбуемся?
Я сказал:
- Не хочется.
Федька близору ко сощурился и спросил:
- Ты чего это 'В ватник нарядился, как
Чайльд Гарольд? И при сапогах?
Я в пять часов уезжаю.
Куда?
В ополчение.
Так, - сказал Федька.
Он постоял, помаргивая и томясь и ра~стерянна
переступая с ноги на ногу. Потом он решительно
шагнул ко мне.
сик:
Слушай,
а
-
сказал Федька,
не наплевать
ли
нам
на
-
у меня вопро
интимные
песен
ки? Пошли погуляем, пока тихо.
У меня словно ка,мень с души свалился. Я ска·
зал:
- Ну что ж, пошли ..•
И я шошел с Федькой, с этим тюленем, с этим
близоруким бегемотом. Я шел с ним рядом, ски
нув ватник, стуча сапога1.!и, и радостно было мне,
потому что человеку нужен друг, и на войну его
должен правожать друг, а без друга человек не
человек.
Мы пошли с ним вниз по Тверской, вышли на
Красную площа,дь, постояли перед храмом Васи
лия Блаженного. Мы всегда им восторгались. По-
23
том мы перешли через мост, походили по Болоту,
и- снова под мост, на набережную. Москва-река
дьпnала в наши лица, остужая их, и Кр·емль гля
дел на нас своими несказанными куполами,
и зе
леной травы на спуске у Большого дворца было
так много и такого она была изумрудного яркого
цвета, что действовала просто как болеутоляю
щее. Мы перешли еще один мост и 1пошли Алек
сандрооским садом обратно к Тверской. Москва
была красива и широка, и нам, коренным москви
чам, все еще трудно было привыкпуть к новым
ее ма•сштабам и к новым огромным домам, вы
росшим так недавно. Мягкий асфальт таял под
ногами, и мои сапоги уже давали себя знать не
приятной болью где-то над пятками. Мы шли
вверх по Тверской и прошли уже телеграф и Мое
совет. Мы больше помалкивали, но, ког 1да дошли
до елисеевекого магазина и прошли его, Федька
вдруг сказал
-
24
:
А может быть, выпьем?
После,- ответил я,- ближе к отъезду.
Завтра, завтра, не сегодня- так ленивцы
говорят, - сказал Федька. - Никогда не отклады
вай такие дела. Увидимся ли ...
Мы вошли с ним в ресторан, где директором
был знаменитый Борода, седой, кра:сивый, весе
лый человек. В этом ресторане питались почти
все артисты Москвы да и вообще театральный
народ. Я был здесь несколько раз с Федькой, бывал и с Валей.
В дверях нас встретил бритоголовый, с крас
ным склеротическим лицом официант Лебедев.
Он сразу признал меня и показал глазами на свой
столик. Этот старик служил здесь испокон веку,
.всю свою жизнь, и мне было приятно, что вот он,
видите ли, узнал меня. Мы сели за столик, Федь
ка хрюкну л и поправил очки.
Дайте нам водки, - сказал он деловито.
В такую-то жару? - усомнился Лебедев. Может, пивка?
- Не надо нас воспитывать,- отрезал Федь
ка. - Мы уже большие. Мы уже ополченцы. Сего
дня уходим. Последний нонешний денечек. Ви
дите, мы в ватнике! Когда еще достанется? Потом
будешь вспоминать- слезами обольешьея. Да и
-
...
увидимся ли
Мы выпили, поговорили с Федькой о театраль
ных делах, и Федька налил по второй.
- Не стоит,- сказал я.
- После слезами обольешься, - строго сказал
Федька, - надо выпить, куме, тут, на том свете
не дадут!
Мы выпили еще.
- Не удовлетворяют меня театральные фор
мы, - объявил
Федька, - обветшали!
Честное
слово! Все стригутся под Станиславского. А надо,
брат, работать! Понял? Надо искать! Где? В фор
мах,
им
вот где.
ФормалJЮм- великая
правильно пользоваться.
шай, пей, не задерживай.
- Не охота, тебе говорят,
-
-
вещь,
если
Да-да. Давай,
слу
сказал я.
Если ты уверен, что мы увидимся с тобой,
друже, -'СКазал
Федька,
А если не уверен...
-
тогда
не
надо ...
25
М1о1 :выпили.
Федька
откинуJtся
на
спиltку
стула.
- Ты бы хоть рассказал, что такое твой фор
мализм? Как ты его понимаешь?- 'Спросил я.
Федька копалея в своей тарелке, придирчиво
рассматривая
-
каждую
капустинку
сквозь
очки.
Формализм, брат, я понимаю, как формаль
ное отнОIIIение к форме и формалистам!
Он захохотал и стал устанавливать тарелку на
горлышко графина.
- Я, - сказал он надменно, - ищу новые
формы! Довольно бриться под МХАТ! Что когда
то было прогрессивным, может сегодня оказаться
глубоко реакционным. Ты об этом думал?
Он взялся за графин :
- Вот мы сейчас выпьем за то, чтобы нам
увидеться! За чудную нашу землю минус фашизм!
Да·вай!
Тарелка, конечно, вырвалась все-таки из его
толстых пальцев, упала и разбилась.
Лебедев стал собирать осколки.
- Это к счастью, - сказал Федька и полез
под стол помогать Лебедеву.
Я наклонился к нему и тоже помогал.
- Значит, ты, Митька, вернешься в полном ,по
рядке, - сказал Федька под столом и вылез отту
да,
26
пыхтя
и
отдуваясь,- •ЭТо
к
счастью,
уверяю
вас. Лебедев, голубчик, принесите нам еще водки.
- Дудки,- сказал Лебедев,- вы уже.
Что- уже? -удивился
Федька. - Лебедев,- поймите, мы провожаем его в ополчение. Ведь
он у нас ребенок. Он, может быть, там заболеет
или что-нибудь еще. Ведь его же жалко? Лебе
дев, у вас есть дети?
Две персоны, - сказал Лебедев.
Девочки?
Мальчики.
Большие?
Одному сорок два, другому тридцать восемь.
Вот видите,
сказал Федька,
-
принесите
-
выпить.
- Все, - твердо сказал Лебедев, - разрешите
получить. После благодарить будете.
Я сказал:
- Пошли, Федька, собираться надо.
Я заплатил Лебедеву деньги и дал ему пять
рублей на чай.
Когда я встал, Лебедев тронул меня за плечо.
Увидимся,- сказал он,- крепко надеюсь!
-
ы с Федькой пошли ко мне. Дома у
меня все было IПО-'Прежнему непри
брано. Линина недопитая рюмка стоя
ла
на
стол~ и
гвоздик,
на
котором
висел вчера ее плащ, торчал на своем
месте.
Плохо у тебя,
рюмка?
- Не тронь,
-
сказал Федька.
-
Это чья
27
-
ск_азал .я.
Федька отдерну л руку.
Дамы?- сказал он.- Красотки кабаре?
Она уже умерла, - сказал .я.
Федь•ка посмотрел на меня странно увеличив
-
шимис.я глазами.
-
Я пь.яный, да?
ла,
-
-
спросил он.
-
Ничего не
·
nонимаю.
Сетодн.я разбомбило дом, в котором она жи
сказал .я. - Я видел, как выносили ее тело.
Федька отошел от стола.
Хорошая? - сказал он. - Красивая?
Ты не про то, - сказал .я.
Любил. Крепко?
Совсем не любил, - сказал .я.
Пь.яный
.я,
совсем
разобрало, - сказал
Федька. - Жалко как мне тебя, и эту девушку
жалко, всех так жалко, хоть помирай.
Он скрипну л зубами и лег на постель.
А .я быстро стал собираться. Положил в мешо·к
28
полотенце, рубаху, чашку, носки, булку, о·статки
вчерашней колбасы, ножик, галстук, и сахар, и
карандаш. Подпершись локтем, Федька лежал на
боку и смотрел на меня молча и сочувственно.
Ну, а она?- сказал он.
- Кто? - сказал .я.
- Сам знаешь.
Я промолчал.
- Тяжелый ты человек, -пробормотал Федь
·ка, умина.я пo\ZI; себя 1nодушку. - Потому, что хро
мой. Ты думаешь, ты гордый, а ты просто т.яжелый. -Он укоризненно покачал головой. - Может быть, что-нибудь передать на словах?- крик
нуJI он.
-
Не молчи!
Но я все-таки промолчал. Федька сел на кро
вать и стал причесывать прямые волосы толстой
пятерней.
- Вот что, - сказал он неожиданно, - я ре
шил : я с тобой поеду. Нельзя тебя одного отпу
скать. Слышишь? Я еду с тобой!
Это он говорил совершенно серьезно, даю го
лову на отсечение.
- Не смеши народ, Федька, - сказал .я.
Он погрозил мне ·кулаком и снова улегся на
сmину. Кровать прогибалась под ним, он покрях
тывал,
гля·дя
в
потолок,
а
я
встал
у
крана,
раз
делся до пояса, умылся холодной водой и потом
долго стоял не вытираясь, от этого было еще про
хладней и благостней. Опьянение слабело во мне,
выходило через
лось постепенно,
поры
освеженного
тела,
и от этого на душе
выдыха
становилось
все лучше и лучше.
Потом я прибрал на столе, вылил стар•КУ из
Лининой рюмочки в раковину, подобрал с полу
обрывки бумаги, взял мешок, надел и встряхну л
ея, чтобы он улегся на ·спине посноровистей, и
сказал:
-
Пошли, Федька. Пора.
Он вскочил с кровати и тоже побежал к крану.
Я оправил за ним крова!'ь. Федька кончил мыть
ся. Он сказал :
-Пошли.
Мы вышли в мой малею.>кий коридор. Я запер
дверь комнаты и положил ключ в почтовый
ящик.
Федька опросил:
29
- Это зачем?
Я сказал:
- Для ребят. Мало ли кто зайдет, Андрюшка
или Санька Гинзбург, у меня так всю жизнь.
- А может, сдать в домоу,правление?
- У них есть запасной. Да они и про этот
nрекрасно знают.
-Ну что ж ...
Да, - сказал я, - пора. Пошли Федька.
Мы nошли со двора. Солнце уже не палило так
-
нещадно,
хмель
улетучился
из
головы,
и
идти
по теневой стороне было nриятно.
- Далеко нам?- спросил Федька.
- Пять минут ходу, - сказал я:.
Мы уже подходили к углу, когда кто-то оклик
нул нас. Это был наш актер Зубкин. Маленький,
надутый, с большим лягушачьим ртом, этот дея
тель давно действовал мне на нервы. Ставка на
карьеру во что бы то ни стало, nри сером харак
тере дарования, неукротимый подхалимаж и ха
мелеонская способность ежеминутно nерестраи
ваться отталкивали меня от него. Он кричал на
уборщиц и гнул спину nеред первачами.
Зубкии шел за нами, через nлечо у него была
перекинута солдатская скатка - ярко-голубое дет
ское одеяльце. В руках Зубкии держал большую
хозяйственную сумку.
-
Далеко
собрались?- молодцевато
спро
сил он.
30
-
ка. -
Недалеко,
-
сказал я.
Он уходит в ополчение,
Сегодня. Сейчас.
-
объяснил Федь·
А ты, значит, его провожаешь'?
Да.
Ну что ж,
- сказал Зубкин, - все правильно. Ты, Королев, ведь ·сам просился?
- Сам, - сказал я.
- Значит, исполнилась твоя мечта!
Можно было подумать, что он мне завидует,
что у него была такая же мечта. Но она не ис
полнилась.
Мы подходили к залу Чайковского. Там стоя
ла длинная очередь стариков,
детей и женщин.
Они ждали открытия метро. С четырех часов мет
ро от1срывалось как бомбоубежище. Зубкии замед
лил
сту
шаг и
пристроился
к печальному
этому
хво
...
-
Ну, бывай, - сказал
он
браво, - желаю
успеха в борьбе с озверелым фашизмом.
Он протянул мне руку, я не взял ее. Зубкии
покраснел. Мы пошли дальше.
- Подожди, - сказал Федька.
Я остановился. Федька вернулся к Зубкину.
Он тронул рукой свои очки и, уставив толстый
палец Зубкину в грудь, громко сказал:
- Зубкин! Ты сволочь!
Мы пошли дальше.
- Он тебя съест,- сказал я Федьке.
-
Подавится,
-
отве'Тил он.
-
Не мог я себе
отказать в этом. Если бьr я сдержался, я бы сам
был сволочь.
- Не кипятись, - сказал я.
Мы пошли еще веселей, снова мимо нашего
театра, и я еще раз увидел, как смеется на афи-
31
ше Валя. Скоро мы пришли в большую школу
новостройку, стоявшую в маленьком мохнатом от
зелени дворе,
Народу здесь было видимо-невидимо, и особен
но бросалось в глаза, что это в большинстве своем
пожилой народ. Молодых было мало, очень мало,
а вот морщинистых, толстых, седых было вполне
достаточно. Все эти пожилые, толстые и седые
люди были окружены женами и детьми. Во дво
ре стояла та особенная тишина, котора·я часто
бывает в приемных больниц, когда человек знает,
'Что ложиться на операцию нужно, это неизбежно,
тут ничего
не поделаешь
и
все
это
на
пользу,
во
имя здоровья и, может быть, самой жизни. А все
таки внутри у те·бя сиротливо, и боязно тебе и тор
жественно. Близкие люди смотрят на тебя с лю
бовью и страхом, с надеждой. И ты
сам
ощу
щаешь, что ты уже не с ними, а там, за чертой,
ты сел на пароход, плывущий в неведомые суро
вые
края,
rнизко
и
протяжно
запел
гудок,
швар
товые отданы, судно отваливает от дебаркадера
и на берегу осталась твоя ;прежняя милая жизнь
с васильками и веснушками. По мере TOif'O как
пароход
·выходит
на
середину
реки,
струна,
свя
зывающая тебя ·с беретом, натягивается все туже,
становится все тоньше, и от этого больно, но ты
знаешь,
только
32
что
струна
истончается
эта
от
не
лопнет
расстояния
никогда,
и
она
времени
и
пронзительней делается боль.
Я пошел в глубь двора, где стояли столики с
цифрами и буквами, я разыскал ·свою литеру, от-
метился и спросил
у
человека
в железных
очках,
что мне делать дальше. Он сказал:
- Ступай, Королев, за дом. Там котелки вы
дают, получи себе. Ты теперь под моим началом
будешь, я твой командир. Бурин Семен Семено
вич. Жди во дворе команды.
И он улыбнулся мне, но тут же насупился.
Видно, считал, что командиру не к лицу улы
баться.
Я пошел за Федькой, потом мы вместе пошли
за кот.елком, и Федька ни с того ни с сего взял
котелок и себе. Он совсем отрезвел, был уrрюмый
и все время поправлял очки. Мы стояли во дворе
и нИ: о чем уже больше не говорили, а я все ду
мал,
что
во
дворе
много,
очень
много
женщин
и как же это Валя сидит сейчас дома, или репе
тирует,
стою
или
тут
котелок
в
в
слушает
сапогах,
руке,
прости"'Щ>ощай,
понятно
ее
и
интимные песенки,
у
меня
уже
скоро-скоро
прощевай
отсутствие,
но
пока.
я
когда
я
ноги
и
натерты
поезд
..
грянет,
Мне
было
не ругался,
не
и
не
клял,
просто я совершенно ·ничего не понимал.
Так длилось довольно долго. Наконец ко двору
подъехало
несколько
старых
грузовиков,
разда
лась команда : > и «Не
забуду мать роднуЮ>>- литература
не новая.
Длинный, кривой, как турецкая сабля, нос.
Человек подошел к нам и уставился на Те
лежку спокойным и наглым взглядом выпуклых
глаз.
- Доходяга, - сказал он, мотнув носом в сто
рону Тележки,- фитилек. Когда догорит, отдай
те мне его пайку.
- Здесь тебе не лагерь, - сказал Тележка, иди, блатной, я еще тебя переживу.
- Я не блатной, - сказал человек нагло,
осторожней выражайтесь ...
- Каторжан ты, -перебил его Степан Миха
лыч, - самый что ни на есть каторжан. Формен
ная каторга.
- Ну отделенный! - восхищенно засмеялся
Лешка.- Ведь как прилепил! Каторга- каторга
и есть.
54
Человек на гребне, видно, не захотел скандала.
- Наплевать на вас,- сказал он презритель
но, -до следующего раза!
И ушел. А к нам спрыгнул вернувшийся Се
режа Любомиров. Он открыл фляжку и дал ее
пососать Тележке. Тележка устал сосать и сказал,
о'11ворачиваясь:
- Себе оставьте.
Наверху стоял Семен Семеньrч Бурин - наше
высшее начальствQ. Его привел с собой Сережа.
Бурин сказал сверху :
- Обычная история. Работает горячо, вода
ледяная. Пьет эту воду, устал, воЬотел, ветер, а
он грудь растворяет. Чего же тдать? Только вос
паления легких. А ну, подсадите его сюда!
Мы стали подсаживать Тележку, Бурин про
тянул ему руку.
- Сегодня ночуешь в школе со мной, - там
штаб. Таблетки, то да се. Если завтра полегчает,
поставлю на легкую работу: гальюны будешь
рыть. Не полегчает- О'Dправлю в Москву.
- Полегчает, - сказал Тележка, - а что это
за птица - гальюны?
- Это морское выражение, - серьезно ответил
Бурин,- а
nо-нашЕ:му,
nо-пехотному,- значит
отхожие места.
- Но почему же именно я?- вскинулся Те
лежка.- Людей мало?
- Не разговаривать, слабосильная команда! сказал Бурин. - Счасть1!: своего не понимаешь!
Иди за мной!
Он вроде бы улыбнулся, но спохватился, что
командиру нельзя, и насупился.
Сказал - и в темный лес ягненка поволок, вяло пошутил Тележка и поплелся за ним следом.
-
55
то
просто
удивительно
-
до
чего
у
меня болело все тело. То есть не
было буквально ни одного мускула,
ни одного сустава, который не болел
бы. Цирковые артисты называют это
srвление
вом:
странным, царапающим
сло-
креппатура. Это 'Случается, когда, давно не
тренированные,
они
вдруг
сразу,
в
один
прекрас
ный вечер, бросаются в работу. Тут-то их и на
стигает эта самая .
Вот, вот. Это было то самое, что давно уже гло
дало наши души. Сережа Любомиров остервенело
ударил по комку глины,
навалившейся
ему
на
сапог.
- Ах черт его раздери,- он весь затрясся и
стал растирать
себе
шею,- это-то и терзает.
Драться же хочется, драться! Разгромить его в
порошок, в пыль, в тлен и прах, чтобы кончить
раз и навсегда. А где оружие? Я вас спрашиваю,
где оружие, ну?
- У армии есть оружие, - сказал Степан Ми
халыч,- не робь, Серега!
- Да .я тоже хочу, пойми ты! Я что, рыжий,
да?! - Сережка кричал как безумный. Он поднял
лопату над собой и, не в силах сдержаться, вы
махнул на гребень. Он потрясал лопатой.- Вот
она, - кричал он, срываясь и ·захлебываясь, - вот
она лопатка, старый друг! И все! А что еще? Ког
ти, да? Зубы, да? Мало этого, мало!
- Все сгодится,- снова сказал Степан Миха
лыч и покачал головой,- на этот раз, сынка, все
сгодится.
80
Одному
там танк
или,
скажем,
мино-
мет, а нам с тобой лопата. Не впадай ты, Сереж
ка, в панику,
т~1ща,
.без
тебя
тут
не
ай
какой
вечер
Сережка снова спрыгнул к нам и принялся за
работу. Ветер полоснул как ножом, деревья за
выли и стали бить веткой о ветвь в тщетной на
дежде согреться. А мы ра·ботали молча и зло,
и я все время думал, что Сережка тысячу раз
прав.
А к полудню ветер немного расчистил небо,
стало виднее вокруг, и долгий седоволосый дождь
прекратился. Солнце блеснуло, яркое и холодное.
Близилось время обеденного перерыва, и к нам
на участок принесли газету. Номер этот был не
дельной давности, но мы и такому были рады.
Степан Михалыч бережно разверну л газету и пе
редал ее голубоглазому наборщику Моте Суты
рину. Мы встали вокруг Моти широким полукру
гом, закурили, наскребывая остатки махор~и, и
засунули застывшие руки в карманы. Степан Ми
халыч убедился, что мы готовы.
- Давай, Мотя, - негромко сказал он. - По
слухаем наши дела
...
Да, плохие вести читал нам свежим, певучим
голосом Мотя Сутырин, плохие, -не дай бог. Каж
дое слово сводки резало нас как ножом, било беЗ
меном по темени, валило с ног.
. «Отступили>>. . «Поте
ряЛИ>>. И это всё мы ДОJW{НЫ были слышать про
нашу
ляли
армию, про нас? А немцы, значит, гу
по
нашим
полям,
они
топали
и
свистели,
жгли что ни попадя и пытали комсомольцев?!
И все это мы слышим наяву, не в кинофильме,
не в
старой книжке про гражданскую войну,
с е г о д н я,
с е й ч а с,
6 13. Драгуискиl\
а
под Москвой, мы, живые,
81
стоим и слушаем это, засунув руки в карманы?!
Это
было невозможно, нельзя, нельзя понять ...
«В деревне Дворики, -читал Мотя,- фа
шистский ефрейтор изнасиловал четырнадцати
летнюю Матрену Балуеву .. ,>>
- Громче! Не слышно ... -перебил Мотьку
Каторга и стал расчесывать грязные цыпки на
потрескавшихся рvках. . . Мотька остановился и
поднял на Каторгу свои пасхальные глаза. Было
видно, как задрожала газета в Мотькиных ру
ках.- Врут это,- снова сказал Каторга, глу
мясь. - Один на один не изнасилуешь!
Я обошел Лешку, пройдя перед Бибриком и
Киселевым, вышел вплотную к Каторге и прямо
с ходу дал ему по морде. Он зашатался и отско
-
чил.
-
Ну, все!- торжественно сказал Каторга и
выплюнул
длинную
тесемку
крови.
Он все еще отступал, словно для разбега.
- Уж пошутить нельзя человеку?- крикнул
он надрывно. - Шуток не понимаешь, хромая ты
гниль? Теперь все!- Он стал приседать в колен
ках для пущей зловещности. - Теперь пиши ско
рей мамаше, чтобы выписала тебя из домовой
книги!
Каторга выхватил нож и, горлопаня и мате
рясь,
стал
ударить.
исполнять
увертюру
Он жеманничал,
перед
тем,
как
и красовался, и рвал
на себе рубашку, и все время напоминал мне о
82
прощальном письме к мамаше.
Но у меня не было матери. Я побежал к нему
навстречу, нога мешала мне, но я добежал и сно-
ва дал ему изо всех сил.
кинулся ему на горло.
тусклым
своим
ножом
Теперь
Каторга
резанул
Ватник спас меня. Нас
было. Я пошел на место.
вал,
не
отдавая
ножа,
и
я
изловчился
упал,
и
olt
меня, ·где
сердце.
растащили. Шуму не
Каторга кликушество
и
клялся,
что
мне
не
жить.
Я видел, как рв-ется к нему Лешка. Но Байсеи
тов остановил Лешку и вежливо взял Каторгу за
руку. Каторга мгновенно позеленел, руки у Бай
сеитова были страшней волчьего капкана. Байсеи
тов отпустил его.
- Читай, Мотя, дальше,- тихо
пан Михалыч.
И Мотя стал читать дальше.
сказал
Сте
аш учетчик Климов заболел. Он ме
тался
на
соломе,
узнавал и дико
хрипел,
кричал
никого
Последние комментарии
6 часов 22 минут назад
7 часов 3 минут назад
7 часов 4 минут назад
9 часов 4 минут назад
15 часов 9 минут назад
15 часов 21 минут назад