Сильный [И. Лири] (fb2) читать онлайн

Лири И Сильный

Зинаида сидела на одной из лавочек в пристанционном ряду среди маленьких магазинчиков и закусочных — забегаловок и равнодушно наблюдала за тем, как толпа на тротуаре и площади то нахлынивала, то схлынивала. В голове — никаких мыслей. На дорогом плаще, утратившим все свое былое достоинство после полугода жизни в этом захолустье, пятно от соуса из шаурмы, купленной тут же — в киоске, у обшарпанной двери которого она сидит уже целую вечность. Она пропустила свой автобус, а до следующего еще час с четвертью. Ноги, в некогда элегантных сапожках, намокли и замерзли еще час назад. Но это уже привычно. Как и мелкий противный дождик, словно поставленный на таймер «5 минут через каждые 15 минут». Зинаида, до приезда в эти болотистые места, даже не догадывалась, что где-то может быть столько дождя. И слякоти. И серости. И тоскливости…

А ведь еще полгода назад не было человека, счастливее ее. Неожиданное знакомство, головокружительная любовь, красивые ухаживания и предложение руки и сердца. А потом скромная уютная свадьба с немного старомодной белой фатой и кольцами на атласной подушечке. И венец над головой… И счастье. И радость. И любимый муж с ней под руку… Куда все это могло так быстро исчезнуть? «Смыло дождем», — ответила она подруге, когда та задала ей этот риторический вопрос.

Вспомнила о муже — и сердце тоскливо заныло. «Сердечная изжога, — говорила когда-то ее мать. — У сильных бывает сердечная язва и инфаркт, а у слабых — только горькая изжога и вялая слезливая отрыжка». Она никогда не была сильной — не было нужды. Сначала были сильные родители, теперь вот сильный муж.

Валера… Она подумала о муже, и кончики пальцев потеплели, словно прошлись по его шелковистой густой шевелюре. Когда ее руки замерзали, она всегда зарывала их в его темные волосы и держала там, пока он грел своими губами ее щеки, губы… Пока ее душа не вспыхивала и не начинала пылать… Но это было тогда… До их «нового дома». Зинаида мысленно провела пальцем по его щетинистой щеке, подбородку, жиле на шее. Тронула колечки на груди и опустилась до ямки под грудиной…

Она поняла, что он — ее Долгожданный Суженный — сразу, как только он улыбнулся ей на остановке. Она всегда будет помнить, как сердце встрепенулось в ответ на его улыбку и, словно беспечная птаха, перелетело к темноволосому здоровяку. И она тогда не сомневалась, даже мысли не могла допустить, что он отпустит ее, не войдет за ней в маршрутку, что они потеряют друг друга. И сейчас эта мысль наводила на нее ужас ночными кошмарами. Потерять его — потерять свое сердце, которое так и осталось у него за пазухой.

Грубый тычок в бок вернул ее в реальность — в дверь магазинчика, толкаясь ранцами, втиснулись два школьника. Вот и жизнь так же толкнула ее в грудь, когда она без всяких колебаний согласилась переехать в дом к любимому мужу. И его матери. Но разве это было не естественно для любящего сердца? Но потом… Вот уже полгода ее любимый муж каждый вечер после работы уходил «на стройку» и приходил затемно. Да и то только для того, чтобы, чмокнув ее в губы, уйти на полчаса в ванную, а потом, проведя еще полчаса за столом с набитым ртом отчитываясь о «продвигающейся стройке», уйти в спальню. И, пока она со свекровью убирают со стола, провалиться в сон.

«Их будущий новый дом» стал его смыслом жизни, его страстью. А тот, в котором они сейчас жили, наполнился вереницей чужих людей в спецовках всех мастей, кучами самых разных инструментов и материалов. И постоянными разговорами о «сильном характере», «настоящем мужчине», «хозяине своей жизни».

В редкие минуты уединения он, с блеском в глазах, делился мечтами о том, как они счастливо заживут в «своем новом доме». Какие у них будут большие окна, какой прекрасный вид из них будет открываться летом и зимой, как просторно в нем будет всей их большой семье…

Зинаида никогда не участвовала в этих монологах, а он не замечал этого… Ей было до слез больно от мысли, что она, любящая и любимая жена, не разделяет его мечты и чаяния делающие его таким счастливым. Что ее глаза не сияют радостью, а сердце не горит нетерпением. Она молчала. Но не могла же она сказать мужу, что его самые светлые мечты пугают и наполняют ее жизнь мраком и тоской? Что она почти ненавидит их…ненавидит свое будущее здесь.

Римма Юрьевна, свекровь, видела больше, чем ее сын. Пару раз она попыталась заговорить с ней о подавленном настроении, но… Зинаида не решилась с ней об этом говорить. Да и что она могла сказать? Что она начала сомневаться в своих чувствах к ее сыну после шести месяцев совместной жизни? Или что ей чужды, и ее страшно злят их бесконечные разговоры о ценах на древесину, раствор и кирпичи? Или что она почти забыла, как выглядит ее муж в домашних шортах? Свекровь отстала, не стала настаивать, но и отношения заметно охладели. И это делало ее тоску еще тоскливее.

А может она просто ветреная девка, не способная на истинные чувства и длительные отношения? Или коварная расчетливая девица, окручивающая хороших парней ради своих меркантильных целей и выгоды? Или это у нее такая подсознательная страсть: уводить у мамочек их золотых сыновей и ломать им жизнь? Такие мысли тоже приходили. И Зинаида была уверена, что подруга хочет задать ей в трубку именно эти вопросы, а не очередное «Ну ты как, привыкаешь к своему болоту потихоньку?»

Нет! Она не привыкает! Она не может к этому привыкнуть и не сможет никогда! Как можно привыкнуть к этой слякоти, к этому вечно хмурому небу, к этому унынию на одних и тех же лицах, в одном и том же вагоне, в одной и той же электричке? Как можно привыкнуть к одним и тем же разговорам за ужином о стоимости шифера, рабицы, вагонки, шпона, щебня и еще бог знает каких неведомых ей вещах! Ей говорили, что все эти бесконечные разговоры касаются «их будущего нового дома», но, как она не старалась, они никак не могли коснуться ее сердца. Ее душа не могла представить, что в этом унылом, богом забытом месте у нее может появиться «дом».

И вот как-то, за редким свободным воскресным завтраком, кажется тогда не успели привести кирпичи и дела на стройке встали, ее свекровь завела необычный для нее разговор о значении имен.

— … вот Римма, например, описывается как непринужденная и коммуникабельная особа. И Риммы, почти никогда не страдают лишним весом, — беззаботно сообщила она им тайну своего имени. — А Валера, — Римма Юрьевна перевела разговор на сына, — как и следовало ожидать, означает «сильный».

Зинаида понимала, что этот разговор затеян не зря, хоть о ее имени свекровь и промолчала. Поэтому, как только выдалась минутка, она залезла в интернет и прочитала, что думают о Зинаидах другие люди. В том числе и ее свекровь. Получалось, что ничего хорошего о ней она не думала и ничего доброго от нее не ждала. А он ничего не сказал. Не обнял ее, не улыбнулся ей, не назвал все это «ересью» и «глупостями», как раньше называл ее страхи и тревоги. Словно знал о «смысле» ее ни в чем не повинного простого имени.

А тем временем подкрался ноябрь. Дни стали еще короче и сырее, а вечера еще длиннее и унылее. Не спасала даже работа. Люди в этой суровой сырой местности были такими же суровыми и мрачными.

Что я здесь делаю? Эта мысль озарила ее на этом месте, может быть, только, у двери другого киоска, неделю назад и больше не уходила. Эта внезапная мысль словно сдернула с ее глаз серую пелену и приоткрыла завесу в другой мир — мир, из которого она пришла. Там, вечные полгода назад, было высокое синее небо, и на нем светило ласковое солнце. Временами там тоже шел дождь, но был он теплее и добрее. В окно ее кухни на втором этаже панельки там заглядывал старый добрый клен, а в окно спальни — кроткая рябина. Ее кот Мурзик осторожно переходил с балкона на одну из ее ветвей и устраивался там почти на всю ночь если она была теплой и сухой. Днем, похоже, он тоже коротал время там, но всегда встречал ее на пороге, когда она возвращалась домой. А теперь… Зинаида поежилась, тщетно пытаясь стряхнуть с себя промозглость и серость ее нынешних дней. Теперь она не торопилась на автобус, а ее любимый кот, в ответной любви которого она была так уверена, почти не казал носа в своем новом доме. Словно мстя за свой разрушенный уютный мир, он мотался где-то по улице целыми днями и ночами, а когда грязный и мокрый на полчасика возвращался чтобы быстро опустошить свою миску, даже не смотрел на свою хозяйку. Его, некогда любимая и ревностно охраняемая, а теперь пустующая корзина, служила ей немым пыльным укором о разбитом ею чьем-то счастье. Зинаида чувствовала вину перед всем миром: перед мужем, перед свекровью, перед собой… и перед котом. И понимала, что еще месяц — другой, и кот уйдет насовсем. Как Рыжа, навсегда ушедший по той самой рябине после похорон матери четыре года назад. И тогда она останется в этом чужом мокром и холодном мире совсем одна…

— Противный дождь. Да?

— Да. Точно.

— Здесь, согласно официальным данным, в среднем 56 солнечных дней в году, а количество дней с отрицательной и положительной среднесуточной температурой почти пополам.

— Пятьдесят солнечных дней в году…

Повторив чьи-то слова, Зинаида не сразу поняла, что разговаривает с соседом по лавочке. А когда сообразила, то какое-то время колебалась, не в силах выбрать, что ей делать: вежливо откликнуться на разговор или продолжить осмысливать услышанное. Зинаида, не прерывая своих грустных размышлений, повернула голову в сторону собеседника и усилием воли сконцентрировалась на нем.

Рядом с ней сидел немолодой, но и не старый священник, кто их разберет за бородой. Промокшая куртка и ряса, с которых стекала вода, подсказали Зинаиде, что подсел тот совсем недавно.

Видимо, она слишком явно удивилась, потому что собеседник поторопился бодро представиться:

— Отец Виталий. Предстоятель Воскресенского Храма. Тоже вот жду автобус, чтобы вернуться к теплу. Вы тоже домой?

Зинаиде никогда не приходилось заводить разговоры со священниками. Да еще на вокзальной площади под дверями хинкальной, и она растерялась.

— У вас, может, и тепло, а у нас холодная квартира. Тепло еще не дали, и неведомо когда дадут, — ответила она, чтобы хоть что-то ответить и со стыдом призналась себе, что брюзжит.

— Дадут скоро, — как-то уж слишком уверенно заявил собеседник. И сразу спросил: А вас как зовут?

Было немного непривычно вот так, под дверью забегаловки, в заляпанном соусом плаще знакомиться с мужчиной в рясе, но, с секунду подумав, Зинаида представилась:

— Зинаида.

— Очень приятно. Хорошее имя. Сильное.

— В имениннике написано, что носители этого имени своенравные и чересчур настойчивые люди. Что они хотят, чтобы все было по-ихнему…

Она хотела добавить, что Зинаиды часто пытаются переделать других людей и из-за этого не могут наладить личную жизнь, но отец Виталий отвлекся на шум в толпе, вырвавшейся с вокзала. И Зинаида тоже посмотрела туда.

Прибыла очередная электричка. Люди, груженные сумками, пакетами, рюкзаками, тележками высыпали на площадь и стали быстро рассредоточиваться в надежде успеть занять места в отходящих маршрутках и ближние очереди в автобусы. Какая-то девочка, лет четырех, громко и настойчиво чего-то требовала от своих уставших и раздраженных родителей. Зинаида про себя отметила, что ребенок, должно быть, устал и раздражен никак не меньше взрослых, проделав тот же путь в душной электричке, но родители об этом, похоже, не задумывались. Мать крепко держала дочь за руку и силком тащила ее, двигаясь за сосредоточенным мужчиной с двумя большими сумками в руках. Девочка плакала и настойчиво требовала: «Сейчас! Сейчас!».

Зинаида решило было, что это очередная сцена капризов плохо воспитанного ребенка плохо воспитанных родителей, но слишком твердым был голос девочки и слишком настойчивыми ее требования, и Зинаида заинтересовалась происходящим.

Девочка изо всех сил упиралась ногами и била мать по руке свободной рукой, пытаясь вырваться. Наконец, ей это удалось. Крохотная ладошка выскользнула, и ребенок с глухим шлепком повалился в лужу. Мать, не оборачиваясь, замерла. Зинаида почти услышала ее тяжелый усталый вздох. Девочка, оказавшись в холодной луже, тоже на мгновение замолчала, но, осознав случившееся и испугавшись неминуемого наказания, заревела во весь голос. Отец, не видевший всего происходящего, уже успел отойти метров на сто, но, узнав голос своего ребенка, тоже остановился. И, как и мать, не торопился обернуться и посмотреть на то, что там могло произойти. «Как же ты надоела!» — явно выражали их позы и лица.

— Как она? — повернулся к ней улыбающийся отец Виталий?

— Что? — не поняла Зинаида.

— Своенравны и настойчивы. Как она? — пояснил священник.

— Похоже на то, — пробормотала Зинаида, продолжая следить за происходящим.

Бросившаяся на помощь ребенку какая-то бабка, вывела мать из оцепенения, и они в четыре руки подняли перепачканного и промокшего ребенка и поставили на ноги. Теперь ребенок уже ничего не просил, он громко всхлипывал и жалобно повторял: «Больно… Больно…»

Сердце Зинаиды сжалось: как мать может игнорировать такую серьезную жалобу крохи? «Где больно?» — хотелось ей спросить у заплаканного ребенка и подуть на это место, как делала ее мать, когда она показывала ей прищемленные, ушибленные или ободранные руки и ноги. Или по неосторожности порезанные пальцы, уже будучи взрослой.

— Где больно? — спросила чужая бабка, присев перед ребенком на корточки и, тем самым преградив путь матери на случай, если той вздумается снова насильно тащить ребенка.

— Там больно, — с надеждой в голосе быстро отозвалась девочка и с готовностью указала рукой на ногу. И, в доказательство серьезности проблемы, снова захныкала. — Там больно…

Бабка посмотрела на мать, но та, устало вздохнув, отвела взгляд в сторону.

— До дома недалеко, там поправим! — попыталась она не то внушить дочери, не то оправдаться перед чужим человеком, пожалевшим ее ребенка.

— Нет! Сейчас! — закричал ребенок, срываясь в истерику, которую ненадолго погасила было надежда на помощь.

— Сейчас… Конечно сейчас, — засуетилась бабка и потянулась к застежке туфельки.

Та, уже зная, что следует сделать чтобы избавиться от боли, подняла и вытянула ножку.

Зинаида затаила дыхание и замерла. Что сейчас сделает мать? Имея опыт общения и наблюдения за разными людьми с разными характерами, она могла допустить любую ее реакцию: вплоть до самой грубой. Но все обошлось. Бабка, похоже, имела опыт не меньший чем у нее и потому своевременно посторонилась, уступая место законному хозяину положения. Но осталась стоять рядом. Зинаиде показалось, что просто из любопытства — узнать, что там может у ребенка болеть.

Мать, не расстегивая застежки, стала сдергивать туфлю с ноги. Получилось не сразу. А когда наконец туфелька была снята, на мокрый асфальт развернулась и выпала добрая половина чулка колготы.

— Как же она ходила? — вырвалось у Зинаиды.

— Бедный ребенок, — согласился отец Виталий.

Все остальное прошло рутинно, тихо и мирно. Привычными движениями мокрые колготы были натянуты по самую грудь, грязные носочки расправлены и надеты на пострадавшие ножки, а ставшие на размер больше туфельки, туже пристегнуты к ногам. Слезы высохли, и обида забылась. Глава семейства, не проронивший за все это время ни слова и не сдвинувшийся с места ни на сантиметр, сурово взглянул на своих замешкавшихся женщин, рывком поднял тяжелые сумки и двинулся дальше, прокладывая сквозь мелкий моросящий дождь курс к теплому дому.

И только бабка еще некоторое время смотрела вслед уходящей семье, задумавшись о чем-то о своем. Толпа рассосалась, и площадь опустела до следующей электрички.

— Ну вот! Оказывается, не всегда плохо настаивать на своем. Главное знать, что тебе нужно.

Жизнерадостный голос священника вывел Зинаиду из летаргии. — Несчастный человек никому не может принести счастье. Поэтому, я считаю, в первую очередь, нужно стремиться обрести свой душевный покой и довольство, а потом и остальные подтянуться.

— Да. Вы, наверное, правы, но в жизни…

Но священник не дослушал е брюзжание. Увидев подъезжающую маршрутку, он стремительно вскочил с лавочки и взялся за пакеты, стоявшие под ногами.

— Так что, сначала сделайте себя счастливой! — крикнул он ей на ходу, устремляясь к маршрутке.

Остальное Зинаида помнила, как дурной сон.

В тот же вечер, спрятавшись за остановкой, она, обливаясь слезами, рассказала эту историю подруге по телефону. Рассказала, понимая, что оправдание это весьма слабое.

— Ну что ж, — на удивление спокойно ответила та, — раз четырехлетний ребенок справился, то и ты сможешь.

— Ну что ж… — дрожащим голосом ответила Римма Юрьевна, когда она сообщила о своем решении. — Если наша жизнь тебе невмоготу… Не все способны на серьезные достижения…

— Что ж… Если так ты станешь счастливее… — сказал ее любимый и ушел в ванную.

А Мурзик молча ушел из дома еще до этого ужасного разговора.

А она … Как бы ей хотелось, чтобы ее знакомые с нотками драматизма в голосе говорили про нее, что она «ушла в себя». Но это было не совсем так. Зинаиде совсем не хотелось уходить в себя. Потому что там было мрачно и невыносимо стыдно за боль, которую она причинила очень хорошим и успевшим стать близкими, людям.

Но, в то же время, ей было хорошо Дома. В уюте и тишине привычных вещей, в окружении знакомых улиц и магазинчиков. Наблюдать, как меняется цвет травы на газоне у тротуара. Следить за тем, какой абрикос и апельсин привезли в магазинчик у подъезда. Или какие новые конфеты появились на витрине киоска «сладости» у остановки. Ей нравилось разговаривать за тихим одиноким ужином со своим старым знакомым — облетевшим на зиму стариком Кленом. Нравилось здороваться по утрам с верной подругой — доброй Рябиной. Она, даже принесла с улицы, отмыла и откормила нового Рыжу. И он уже поглядывал на заснеженный карниз и ветви рябины за окном, а по вечерам ждал ее возвращения на коврике под дверью и от нетерпения и радости при ее появлении, мелко тряс хвостом.

— Если ты смогла пережить болезнь и похороны матери, то и любовь сможешь достойно похоронить в своем сердце, — сказала подруга, когда Зинаида все же заболела от переживаний, и решила было уже просить мужа принять ее назад «до самой смерти». — Долго ему ждать не придется. Твоя смерть в твоем тамошнем состоянии, не заставит себя долго ждать, — «успокоила» ее подруга.

И она осталась в своем тихом мире в маленьком родном городке, где солнце светило чаще, а дождь шел чуть реже. Осталась, готовая прожить всю оставшуюся жизнь в одиночестве, оплакивая любовь, которую не смогла укрыть от вечно моросящего холодного дождя. «Просто я недостаточно сильная для счастья» — ответила она своему грустному отражению в зеркале.

Дверной звонок прозвенел так громко и неожиданно, что Зинаида подпрыгнула в кресле и выронила книгу из рук, а котенок, высоко подпрыгнув, кубарем скатился с ее колен и забился под шкаф. Она сегодня никого не ждала. Она вообще уже никогда никого не ждала. Тем более, в десять вечера во вторник.

Зинаида не стала подходить к двери. Вдруг, это кто-то случайный. И, может быть, убедившись, что ему никто не откроет, он оставит ее дверь в покое? Но звонок прозвенел второй раз. Настойчивее и дольше.

— Кто там?

Зинаида, на всякий случай, несмело задвинула второй «запасной» засов.

— Я.

Зинаида не поверила ушам. И усомнилась в происходящем.

— Валера?

— Да. Открывай уже! Я замерз, как собака в этой чертовой электричке!

Зинаида, вжавшись в стену, пропустила здоровяка, груженного целой телегой сумок и рюкзаков, которую он сбросил прямо посреди прихожей.

— Ну, здравствуй, жена. Рада ли встречать мужа?

Зинаида растеряно стояла у стены, а по щекам без всякого разрешения текли слезы. Ей хотелось броситься на шею любимому и бесконечно целовать его в щеки и губы. Хотелось зарыться под его заснеженное пальто и прилепиться навсегда, стерев из памяти все, что было После. И начать снова. По другому… Но вместо всего этого она только промямлила сквозь щемящую боль в груди:

— Я и забыла уже, какой ты у меня большой…

Уже ближе к утру, понимая, что пытаться заснуть не выяснив главного, бессмысленно, Зинаида, осторожно тронула мужа за плечо.

— У…у..? — откликнулся тот сквозь сон.

— А ты навсегда вернулся? — спросила она, и сердце замерло на самом краю обрыва, готовое сорваться вниз и разбиться.

— Угу

Зинаида не смогла сдержать всхлип, но муж, похоже, уже снова спал.

— А как ты… Как ты решился приехать? А мать?

Валерий всхрапнул, но сонно отозваля.

— Она с Мурзиком осталась… а решиться помог батюшка Виталий. Мать его пригласила освятить квартиру и нажаловалась о наших пробле…

Послышалось тихое посапывание.

— Отец Виталий? — удивилась Зинаида и привстала на локти. — Это такой бодрячок с черной бородой?

— Угу… бодрячок…

— И снова посапывание.

Но Зинаида не отставала.

— И что он такого сказал?

Муж уснул, и Зинаиде пришлось его легонько толкнуть в плечо.

— Так что он такого сказал, что заставило тебя вернуться ко мне?

— Сказал, что мое имя означает «сильный», а сильные и любить должны сильнее… — и, уже засыпая, пробубнил, натягивая одеяло на голову: — Завтра балконную дверь надо подправить, дует страшно…

Зинаида, поправила на муже одеяло.

— Да? Не замечала…

И прижала ледяной нос к его теплому плечу. — Подправишь. Ты же у меня сильный.

Уже засыпая, Зинаида вдруг вспомнила, что в магазинчик у подъезда обещали завести, теперь уже сегодня, свежую партию красного винограда и его любимое слоёное печенье.