Силач Мирек [Александр Белочкин] (fb2) читать онлайн

Александр Белочкин Силач Мирек

Атмосфера в кафе была веселой, громко играла музыка, бармен только и успевал наполнять бокалы пивом, а официантка, словно колибри, быстро порхала от стола к столу. Кто-то сказал бы, что в этот вечер здесь было слишком шумно, но для здешних обывателей это была райская симфония. Нет криков, взрывов, плача и смерти – эти люди, пережившие ужасы войны, старались захватить часть своей безвозвратно растоптанной молодости. В зале кафе почти все евреи, многие из них узники варшавского гетто, они не понаслышке знают, что значит страдать. Но и веселятся они так, словно это последний день их жизни, так они приучены, делать все немного быстрее остальных, чтобы у них этого не отобрали.

В дальнем углу кафе расположилась компания из пятерых человек: трое девушек и двое мужчин. Они что-то бурно обсуждали и жестикулировали, впрочем, как и все здесь. Но было в этой компании что-то необычное, они горели духом состязательности. Женщины, хотя их сложно назвать женщинами, скорее это послевоенные девушки, со впалыми глазами и морщинами на висках. У них уже проступает седина, но они аккуратно ее закрашивают. Никто даже не посмотрел бы косо на них, особенно здесь, в старом городе Варшавы. Но они, прежде всего, девушки, им хочется выглядеть хорошо, ведь война закончена и жизнь нужно продолжать явно не с сединой на висках.

Девушки обступили парней так, что я видел лишь две короткостриженых головы. Они были красные словно вот-вот и сейчас взорвутся. Вены выступили по всему лицу, и я стал догадываться чем они занимаются. Подойдя ещё ближе мои предположения оказались верными – эти молодцы боролись на руках. Наверняка читатель сейчас ожидает прочесть описание двух мускулистых мужчин, которые давят на руки друг друга с такой силой, что у них лопаются сосуды в глазах. Два худых парня, особенно тот, что слева от меня вообще казался просто высушенным абрикосом, цвет тела ещё сохранился, но он был невероятно скукожен. Здесь и к гадалке не ходи, все становится ясно – бывший узник. Второй был немного полнее товарища, но пот, обильно выступающий по его сморщенному лбу, говорил о том, что у него силы уже на исходе. И действительно, узник, как я его назвал для себя с неимоверной силой давил на руку оппонента, тот не сдавался, но понимал, что инициатива безвозвратно утеряна. Ещё несколько десятков секунд он поборолся и громко крикнув уронил руку на стол.

– Мирек, ну ты даёшь, где ты этому научился так! – восторженно прокричал мужчина справа.

Мирек смущённо улыбнулся и обратил внимание на мужчину, стоявшего рядом с ними. Он прищурился и сконфузился, тогда уже и вся компания обратила на меня свое внимание и замолчала.

– Добрый вечер, я не хотел вас ни в коем случае отвлекать, просто я заинтересовался вашим поединком, это было очень захватывающе – быстро, словно оправдываясь, проговорил я.

После моей речи компания явно расслабилась, быстро спали оковы страха. Как не крути, но даже сейчас, спустя год после окончания войны в их глазах ещё тлел ужас того времени. Но как только все поняли, что я не несу зла, то сразу же расслабились.

– Желаю здравия, ну вы видели сколько мощи в его руках, это невероятно! –восторженно воскликнул соперник Мирека. Меня зовут Якоб, а это три моих сестры Элоиза, Агнешка и Каролина. Ну а этот силач – это Мирек. После этих слов сам силач вновь засмущался как ребенок и стал искренне улыбаться и отнекиваться. Сестры Якоба изредка украдкой поглядывали на меня, а потом и вовсе оставили нас, мужчин наедине.

– Как к Вам обращаться – спросил Мирек.

– Меня зовут Петр Рудковски, я местный репортёр, работаю в газете «Известия Варшавы». – ответил я.

– Ого, а как вы туда попали? – удивленно спросил Якоб.

– Я был детским писателем до войны, а сейчас не то, что журналистов, а мужчин почти не осталось, поэтому мне и дали работу. А вы, если не секрет сейчас кем работаете?

– Я каменщик, кладём сейчас плитку возле Warszawska Syrenka (Варшавской Сирены) – сказал Якоб.

– А что на счёт Вас, Мирек, чем вы занимаетесь?  – поинтересовался я.

Наш разговор прервали сёстры Якоба, которые принесли нам каждая по два бокала пива. Вот почему они так быстро ретировались.

– Вы не против составить нам компанию, журналист Петр? – добродушно спросил Якоб.

– Конечно, с радостью, я думаю, нам будет о чем поговорить – ответил я.

Сестры, вновь улыбаясь упорхали ближе к барной стойке, где собралось с десяток женщин, которые что-то обсуждали.

– Скажите, а что они там обсуждают? – спросил я у мужчин.

– Ищут своих мужей и рассказывают успехи за прошедшее время. Женщине важно чтобы ее поддержали такие же, как и они, оставшиеся одни. Впрочем, эта поддержка нужна сейчас всем нам – задумчиво проговорил Мирек.

– Это точно, Мирек, так вы не ответили кем вы работаете сейчас, или это секрет? – я продолжил расспрашивать.

Мирек вновь засмущался и закурил сигарету. К пиву до сих пор он так и не притронулся, казалось, что он был чем-то сильно озабочен и эти мысли не давали ему покоя. Я заметил, как несколько раз, когда мы с Якобом замолкали он открывал рот, в надежде что-то сказать, но быстро конфузился и продолжал безмолвие. Но мое журналистское чутье подсказывало мне, что как раз таки Мирек может мне рассказать что-нибудь интересное.

Сейчас редакция разрывалась от писем с историями от людей, которые пострадали от нацистов во время войны. Но, не преуменьшая их значимости и полученной боли, мы не могли публиковать такие письма. Мы искали как раз таки историю человека, которого муки и лишения сделали сильнее и позволили ему стать совершенно иной личностью. Мы искали героя, который своим подвигом вдохновил бы людей и помог им восстановиться, а не вспоминать лишний раз об всех ужасах, что закончились совсем недавно.

И вот кафе, где я встретил молчаливого и худощавого силача было уже третьим за сегодня по счету. Сколько историй я не выслушал, но не одна мне не подошла. И вот я решил, что эта компания станет последней на сегодня и уж как будет так будет.

– Если вы действительно журналист, то вы должны обязательно написать о Миреке в газете. Он парень скромный, но в его руках страшная сила. Все, кто сидят в этом заведении уже были повержены Миреком и не раз. Если не верите мне можете спросить любого попавшегося вам посетителя – похлопывая товарища по плечу сказал Якоб.

Действительно, обойдя несколько столиков и узнав о способностях Мирека я убедился в том, что никто так и не смог его победить во всем старом городе. Но в виду его характера об этом он не любил распространяться, поэтому и слухи о таком силаче вяли на корню. Вернувшись к столику Мирека и Якоба, я заметил, что первый выпил все два бокала, видимо он готовился к чему-то и набирался храбрости.

– Мирек, ты не хочешь говорить, чем ты занимаешься сейчас, хорошо, а до войны чем ты занимался? – поинтересовался я.

– Я работал на ферме – как будто стыдясь ответил он.

– Здесь, у нас? – переспросил я.

– Да, тут недалеко – сухо ответил он.

И вновь повисло неловкое молчание. Мирек ломал пальцы и волновался. Его большой лоб покрылся испариной, и я решил сам навести его на разговор.

– Мирек, мне кажется, что вы хотите мне что-то рассказать?

– Да, но я не знаю стоит ли, вызовет ли у вас это интерес.

– Конечно вызовет, работа у меня такая – с улыбкой ответил я.

– Вот-вот Мирек, поговори с журналистом, расскажи ему о своей силе и о тебе напишут в газетах – порекомендовал Якоб.

– Если можно, я бы хотел поговорить с вами в более тихом месте. – неожиданно заявил Мирек.

– Намек понят, я пойду послушаю девчонок, но ты лишнего ничего не ляпай. Ну, бывайте! Если что, Мирек, я буду здесь до полуночи. – сказал Якоб и попрощавшись с нами направился к девушкам.

– Идемте за мной – сказал Мирек, мы вышли из заведения и направились к замковой площади. Вечерняя, июньская Варшава была прекрасна. Даже после войны она сохранила свой невероятный дух. Мы молча прошлись по площади, и я уже заволновался не передумал ли Мирек рассказывать историю.

– Давайте присядем здесь – сказал он и мы уселись на лавочку под газовым фонарем.

– Я расскажу вам чистую правду и ни раз не солгу. Верить мне или нет решать только вам, но мы, люди прошедшие, Мирек замялся и продолжил: мы не можем врать и приукрашивать о тех событиях.

– Мирек, не волнуйтесь, я верю в вашу искренность и внимательно вас слушаю.

– Вы будете записывать?

– Да.

Хорошо. Меня зовут Мирек Шмиленьски, я родился в пригороде Варшавы в 1921 году. В школу не ходил, знаете, было не до этого. Мать растила меня одна, братьев и сестер у меня не было, поэтому я часто был предоставлен сам себе. Все время уделялось нашей небольшой ферме, которая приносила хоть малый, но постоянный доход. А в эти сложные времена, это было очень важно. Мама волновалась, что я не получаю школьного образования, поэтому по воскресеньям я ходил к нашему местному ксендзу, который учил меня минимальному курсу грамоты. Но учеником я был слабым, да и все это мне было неинтересно.

– Знаете – Мирек закурил сигарету и продолжил, к учебе нужно привыкать с детства, а когда у тебя день начинается в пять утра с кормёжки скота, то вечером как бы ты не хотел, но об учебе ты думать просто не можешь.

Поэтому я быстро забросил хождения к ксендзу и просто уходил на это время к реке, где гулял в одиночестве. Иногда я доходил до небольшой фермы семьи Шиманьских. О них ходили слухи, что они были настолько скупы, что даже своим детям запрещали гулять в обуви, чтобы она лишний раз не изнашивались. Знаете, Мирек задумался над словом и замолчал. Это как собиратели, они тянут все в дом, но этим не пользуются. И вот когда я подходил к их двору, то часто видел такую картину: родители с детьми тащат со свалки какие-то обломки старого стола и ведра, банки. Кажется, ну зачем им все это? Тогда это вызывало у меня лишь смех, но, как бы это странно сейчас не прозвучало – это спасло мне жизнь.

Мама умерла в 1937, она не застала всего того ужаса, о котором вы сами прекрасно знаете. Вся работа по хозяйству легла на мои плечи, и знаете, я не мог справиться. Хоть опыта и желания у меня хватало, но вот я был крайне, как это сказать… Он уставился на фонарь и замолчал.

– Мирек, вы со мной? – встревожено спросил я.

– Да, простите, просто я часто ухожу в себя по привычке, это от, впрочем, я ещё расскажу – сказал собеседник и продолжил рассказ.

Мне пришлось продать несколько коров и одну свинью чтобы облегчить работу. Средства от них мне здорово помогли продержаться, у меня даже получилось прикупить немного мебели. Но, как оказалось, все это было зря. 39-ый год – пришли немцы и день за днём у нас отбирали все больше и больше. Я начинал солить и прятать мясо, но пытливые немецкие собаки находили и его. Нацисты часто бывали у меня и заставляли им давать мясо, молоко, яйца. Тогда ещё к нам относились как к людям, каким никаким, но людям.

Но, я все понимал, к чему идёт это дело. Все чаще и чаще ночью звучали выстрелы, а утром немцы собирали трупы по дороге. Мы жили в состоянии беспрерывного страха, многие бежали, но я не мог бросить хозяйство, которое в наследство мне оставила мама. Начались чистки евреев, многих увозили в лагеря, а здоровых на работы, но и там их потом убивали. Помните, я говорил, что к нам тогда относились как к людям, теперь же мы были словно назойливые комары, которые жутко мешали жить нацистам. Они жутко возненавидели нас и убивали всех, кто даже просто давал нам стакан воды. Все местные, кто имел право не носить белую полосу на рукаве, при виде нас начинали вопить и звали местную полицию. Я уже оставил свой дом и прятался в лесах, благо тогда была не сильно холодная осень, но вот зима нагрянула очень неожиданно.

Я жил в землянке под огромным корневищем выломанной сосны, огонь разводить было нельзя, еды не осталось, даже корешки откопать не было возможности, все замёрзло. Это были ужасные дни, ночью и днём постоянные выстрелы. Немцы усиленно искали нас, и лес, в котором я был, не стал исключением. Они рыскали с собаками и предлагали сдаться взамен на тепло, еду и поездку рабом (работу) в Германию. Они прекрасно знали, что нас в лесу много, поэтому искали с особым остервенением. Тех, кого находили не расстреливали на месте, а привязывали к деревьям, где бедолаги замерзали насмерть.

Миреку тяжело было об этом говорить. Он весь словно прирос к лавочке, курил сигарету одну за другой, трещал пальцами и тревожно поглядывал на меня. Если бы я увидел впервые этого человека я посчитал бы его скорее сумасшедшим нежели силачом, победившим всю старую Варшаву. Мирек сам понимал это, поэтому иногда брал паузу и приходил в себя. В это время я делал пометки в своих записях. Я все ждал чего-то необычного.

– Извините меня, об этом сложно говорить. С вашего позволения я продолжу – попросил Мирек.

– Конечно, я дальше слушаю вас – сказал я максимально располагающим тоном.

Находиться в землянке было крайне опасно. Немцы нашли почти всех, меня спасало лишь то, что над моей землянкой был разбросан порох, а это сбивало овчарок с толку. Но у меня не было еды, можно было бы пережить все, но голод, он сводил меня с ума. Иногда в долгие темные ночи, когда я слышал пробегающее животное я мечтал, как словлю его и съем живьём. И так каждый день, да, вода была, но на ней долго не протянешь. На шестой день без еды я обезумел окончательно и, я отрезал себе волосы и съел их. Мне неважно было что я буду жевать и глотать, я практически полностью обезумел и был готов воткнуть себе нож в горло и закончить на этом. Но, меня нашли, точнее, меня сдали мои из последних соседей. Они продали меня за сигарету и чашку горячего чая от немцев. Я не виню их, тяжелое было время.

Когда меня вывели на свет, то я моментально потерял сознание. И очнулся я у дерева, привязанный к нему веревкой. Знаете, в тот момент я испытал самый сильный страх за всю свою прожитую жизнь. Я слышал, как вопили замерзающие насмерть и звали на помощь. От этого и так холодная кровь холодела в жилах, а тут я оказался на их месте. Мороз начал греть меня, и я понял, что это конец, он стал обжигать мои ноги, словно я сидел на раскаленной сковородке. Мне сильно хотелось спать, но я понимал, что тогда точно не выберусь. Но мне повезло, немец, что привязывал меня оказался пьян и не смог сильно меня привязать. Спустя час я смог освободиться.

Вы не представляете, насколько я был счастлив, я забыл, что не ел шесть дней и провел практически голышом больше часа на морозе. Но радоваться было рано, ведь что-то нужно было делать дальше. Одежды в землянках не оказалось. Оставаться в лесу я не намеревался, да и первое что мне взбрело в голову это пойти на ферму Шиманьских, у нас их называли «шимы». Она находится не так далеко от моей землянки и если я буду быстро бежать, то возможно доберусь туда, не успев отморозить себе конечности, думал я так тогда.

Мне казалось, что я бежал вечность, наверное, не меньше десятка раз я падал в ледяной снег. Силы уменьшались настолько стремительно, что я уже после получаса бега не смог даже стоять. Меня мучала сильнейшая одышка, безумно хотелось спать. Если бы я продолжил стоять, то погиб бы, но превозмогая себя я побежал дальше.

– Петр, вам точно это интересно слушать? Я ещё рассказываю все это как-спонтанно так – виновато спросил он.

Мирек, я вас уверяю, все отлично, мне очень интересно, что было дальше, продолжайте – попросил я.

– Я постараюсь меньше прерываться – сказал Мирек. А тем временем наступила глубокая ночь, на небе появились облака и застелили собой звёзды. Оставшуюся часть историю Мирек смотрел только на них, словно меня не было с ним и в помине.

Всё-таки я сумел добраться до фермы «шимов». Я не знал есть ли хозяева на месте, так как они не были евреями, то я боялся, что они могут меня сдать местной полиции. А вы знаете, она вела себя хуже нацистов. Я перелез через забор и забрался в сарай к корове. Укрывшись сеном, я провел там всю ночь, прячась за огромной тушью коровы и благодаря этому я не замёрз. Поэтому теперь я не ем говядину, это животное спасло мне жизнь, и я никогда не притронусь к его плоти как к еде.

Как только начало светать я перебрался в дальнюю часть сарая и спрятался за ящиком с отходами. Но время шло, и никто не приходил доить корову. Я боялся самолично начать доить ее ночью, так как она могла бы начать шуметь, поэтому, уже ждал утра. Но, как я уже говорил, никого не было. Солнце уже поднялось к десяти часам, и я не выдержал. Нашел какую-то консервную банку, подоил туда корову и выпил это теплое молоко. Этот вкус, он не сравниться ни с чем! Оно было такое обжигающе вкусное, лучше этого молока я ничего в жизни не пил. Я принялся раз за разом доить эту несчастную коровку пока полностью не насытился. Я подбросил ей сена и решил выйти на улицу, ведь я всё ещё был нагим и мне было очень холодно.

На улице не было никаких следов, на снегу виднелись лишь мои у сарая и маленькие следы, наверное, от собаки. Я пробрался в дом, двери были открыты, и это было странно. Пройдя немного дальше, я очутился на кухне и от увиденного меня резко стошнило. Трупы были навалены друг на друга, на полу замёрзла лужа крови. Там было все семейство и ещё двое человек. Я попытался найти хоть что-нибудь из одежды, но не нашел вообще ничего. Видимо они продали все до последней нитки, чтобы было чем кормить корову и детей. Не считайте меня мерзавцем, но мне ничего не оставалось как снять одежду с хозяина, она то ему все равно не нужна. Я обыскал дом и нашел лишь спрятанных в двери два кусочка сахара, я не стал их есть и положил себе про запас.

Я помню все это, поймите, я помню словно это было сегодня утром, я бы хотел стереть это из памяти, но так и не смог. В одежде я стал чувствовать себя немного лучше и даже позволил себе немного поспать на хозяйской постели. Но как же мне в очередной раз повезло, что я не заснул окончательно. Я услышал немецкую речь за окном. Сначала отдаленно и я не поверил этому, думая, что это сон. Но когда я высунулся в окно то увидел пятерых немцев с собакой. Собака, боже, как же я тогда ненавидел и боялся их. Я принялся метаться по дому как обезумевший. Я хотел прикинуться трупом и лечь вместе со всеми, но меня настолько сильно тошнило от них, что я не мог долго подавлять в себе эти позывы. Я продолжил метаться как загнанный зверь и случайно зацепился за что-то в полу и упал. Немцы были совсем рядом, но видимо, они этого шума не услышали. Это был подпол и тут я понял, почему трупы были как раз у него. Евреев нашли там, заставили вылезти и расстреляли вместе с хозяевами. Срочно, нужно лезть туда, мелькнула у меня мысль, и я начал пытаться открыть люк. Трупы придавили его так словно не хотели меня пускать. Я приоткрыл его немного, просунул в проем бляху от ремня и принялся открывать дальше. Я отломал ручку, точнее вырвал ее вместе с гвоздями, но не теряя надежды, я всё-таки смог поднять ещё немного этот люк и просунуть туда ногу. Потом я как змея, пролез туда полностью и свалился во что-то мокрое и вязкое. А буквально через секунд десять в дом уже зашли немцы.

Мирек взял паузу и попросил меня немного пройтись. Мы шли по ночному городу, и я вглядывался в лицо этого человека, какой же он всё-таки смельчак. Он так отчаянно боролся за свою жизнь и победил, интересно, что же он расскажет дальше. В любом случае я твердо решил, что этот рассказ уж точно подойдёт для публикации. Только нужно будет его явно подсократить, потому Мирек слишком детально всё описывает. А он все шел, курил и молчал, он явно пролистывал в памяти эти моменты. Это было отчётливо видно, иногда он съёживался, словно от холода и дёргался от любого минимального шума.

– Я забился на ощупь в угол этого подпола как мышь и старался даже дышать очень тихо – продолжил Мирек. Немцы зашли в дом и начали что-то громко обсуждать. Я немного знаю немецкий и понял, что сюда кого-то нужно поселить. Они долго ходили по дому, видимо что-то искали, потом подошли к трупам и ещё раз их расстреляли. Я чуть было не закричал от страха, пули рикошетили и в подпол, но меня не задели. Зато после себя они оставили много дырочек недалеко от люка, и туда пробивался свет. По ощущениям полчаса стояла тишина, но я не решался вылезти наружу. Наоборот, я забаррикадировался, во внутреннюю ручку люка я вложил найденную на земле доску, и теперь снаружи только руками люк открыть было нельзя. Я решил осмотреться, ну это сказано, наверное, неправильно, я просто двигался на ощупь, и иногда свет в отверстиях мне помогал кое-что разглядеть. Это оказался бетонный подпол, который уже понемногу разрушался, потому что в его левом углу я чуть не ушибся от толстую торчащую из стены арматуру.

Вдоль это стены шли деревянные стеллажи с закрутками, многие банки разбили пули, и вся эта каша была на полу. Было опасно передвигаться по битому стеклу, поэтому я наощупь все его перенес в другой угол. Положив доски на пол, я соорудил себе что-то наподобие лежака, на котором лежал пока в доме не стемнело. Хорошо, что я взял шинель хозяина, она, конечно, невероятно воняла, но была очень теплой. Так лёжа на полу, я и заснул, это был мой первый день заточения в подполе, хотя его называл добровольной тюрьмой.

– Почему же заточения, разве вы не могли выбраться из него по своей воле? – спросил я.

– Если бы все было бы так просто, то я и не рассказывал бы вам эту историю.

Утром меня разбудили немцы, которые гурьбой волокли что-то тяжелое. Они быстро убрали трупы с пола и начали его заколачивать новыми досками. И тогда я понял, что они готовят дом для какой-то важной немецкой персоны. С болью в груди я слушал как они колотят с немецкой педантичностью гвозди, тем самым строя мне гроб. К полудню они закончили, да, пахло теперь приятным сосновым лесом. Это был для меня единственный плюс, хотя нет. Если бы они обнаружили ручку в полу, то я был бы наверняка в той куче трупов, а так очередная случайность помогла мне выжить. Целый день сверху все таскали, пилили, переносили и лишь к ночи завершили работы.

Ночью дом драили польки, которых под утро изнасиловали, но отпустили. Я все это слышал и, знаете, лучше бы я был глухим. На следующий день надо мной цокала дорогая обувь оберштурмфюрера Фридриха Гильтмана. Он поселился здесь вместе с охраной и тремя служанками. К нему так часто обращались, что я до сих пор помню его звание и имя. Мирек процитировал обращение к немцу с достоверной точностью и нам обоим стало неловко от такой речи.

А вот я продолжал находится в темноте, холоде, но вокруг меня было достаточно еды, хоть и не первой свежести, но тогда для меня это были деликатесы. Мне повезло, что Гильтман, большую часть времени проводил у себя в кабинете, что располагался в дальней части дома. На кухне он же бывал редко, там были лишь служанки, две сестры и старая женщина. Сестры были украинками, Алеся и Наталка, а имя старухи я так ни разу и не услышал. Забегая вперёд, я скажу, что сестры пропали и осталась лишь одна старуха. Да, я вновь сбился и не рассказал про еду. Я насчитал 15 литровых и 7 трехлитровых банок закаток. В большинстве своем это были огурцы и помидоры, лишь в трёх банках был вишневый, яблочный и сливовый компот. Потихоньку я стал оборудовать свое новое жилище, но делал это крайне медленно и аккуратно, чтобы не вызвать лишнего шума. Я разобрал стеллаж для банок, сами банки поставил вдоль стены и накрыл их самыми толстыми досками. Ел я скудно, но трижды в день. По четным дням были огурцы, а в остальные помидоры. Иногда служанка сметала со стола крошки и некоторые из них падали ко мне. Так за неделю я мог насобирать себе немного-немало хлебную лепешку.

Знаете, жилось мне нормально, но самое главное, что я страдал от одиночества и темноты. Порой я часами сидел возле отверстий в полу, но они ничтожно малыми, а потом и вовсе положили ковер, и я очутился в кромешной темноте. Я тихо говорил сам собой, пересказывая истории, иногда слушал, что происходит в доме, но всего этого мне было мало. Я не мог нормально спать и вздрагивал от малейшего шороха. У меня начали выпадать зубы, благо, не передние, но все же. Сложнее всего дело обстояло с туалетом, куда девать продукты жизнедеятельности? Сначала я складывал все это в пустые банки, но потом от этого стала подниматься ужасная вонь и я начал скоблить пол. Делал это я пряжкой ремня, которую согнул вдвое и получился своеобразный коготь. Благо, что бетон в полу был не везде крепкий и мне удалось найти уязвимое место. За три недели мне удалось добраться до почвы, куда я стал все сливать.

Вони стало меньше, но мое состояние от этого лучше не становилось. Я уже находился в заточении больше двух месяцев и ужасно страдал от безделия. Мне просто не было чем заняться, голы стены, банки, древесина и шинель на мне. К тому же от такой пищи у меня появились проблемы с пищеварением. С каждый днём я чувствовал себя отвратнее. И когда я понял, что у меня остался только компот и по банке огурцов и помидоров я решил, что нужно разработать план побега. Выбраться наверх было точно не вариантом, я наделал бы шуму и меня расстреляли бы на месте.

Помните я рассказывал вам про торчащую арматуру из стены? По моим расчетам стена, где она находилась должна была выходить на заднюю часть двора. И я решил, что нужно копать туннель. Но делать это пряжкой было невозможно, нужно было что-то больше. И с этого момента началась моя битва с арматурой. Я не знаю кто ее делал, но она оказалась настолько неподатливой, насколько это можно представить. Каждый день я боролся с нею, пытаясь выгнать ее то в одну, то в обратную сторону. Я гнул ее по несколько часов правой рукой, потом левой. После этого час я отдыхал, потому что руки гудели страшно. И потом повторения вновь и вновь.

Оставалась последняя банка компота, а я так ее и не сломал. Я гнул ее месяц напролет, но все безрезультатно. Я не чувствовал рук, мышцы ужасно болели, по утрам сил не было чтобы просто встать с досок. И со временен я понял, что теряю рассудок. Я разговаривал с ней, целовал ее, просил поддаться мне, угрожал ей – поймите, Петр, я стал видеть в ней человека. Я мог вместо того, чтобы гнуть ее разговаривать с нею шёпотом часами. Мой воспалённый мозг не отличал ее от человека, и я был счастлив говорить с нею. Иногда меня все же отпускало, и я продолжал ее гнуть, но с каждым днём я делал это все меньше и меньше. Даже руки перестали так сильно болеть. Я прекратил спать и есть, я лишь сутками напролет разговаривал с торчащей из стены арматурой, которая, как мне казалось, не сдвинулась вообще.

И вновь произошло чудо. Одним утром немец был очень чем-то раздосадован. Он пришел на кухню к служанке, долго и громко на нее кричал и ударил ее, да так, что она уронила кастрюлю с супом прямо на пол. Он потек прямо с потолка! Понимаете, прямо манна небесная, я принялся как сумасшедший облизывать доски и безумно ликовать. Это помогло мне немного прийти в себя. К тому же я вспомнил о запрятанных кусочках сахара в шинели и стал их делить по крошкам. Сахар и суп вновь запустили мой мозг, я перестал говорить с арматурой и принялся ее нещадно гнуть. У меня получилось ее сломать, она сдалась, когда уже наступила весна, я думаю, это был апрель. Уже было немного теплее и как раз земля начала прогреваться. С помощью арматуры мне гораздо быстрее удалось проделать дыру в стене нежели пряжкой от ремня. Я ощущал как мои мышцы стали твёрдыми как камень, я ощущал в них силу. За три дня я пробурил дыру в стене, сквозь которую я мог бы пролезть. Потом я начал аккуратно копать землю, подставляя все доски, что у меня были.

Мне оставался лишь путь наверх, к долгожданной свободе. Но тут, меня ждало самое сложное испытание. Позвольте, мы сядем, мне сложно так долго ходить. Разговор настолько затянулся, что уже начинало светать. Мирек щурился от света, словно боялся его, это я заметил ещё в кафе. Он сел на лавочку, попросил у меня сигарету, затянулся и начал говорить.

На самом деле история почти закончена, как раз к рассвету я вам ее и до расскажу. Немец наверху все чаще и чаще кричал, я слышал все больше и больше ног – видимо что-то шло не так. И в один день, когда с самого утра принялся рыть свой тоннель, тогда я уже немного начинал копать его вертикально, я услышал, что из дома начали уходить люди. Они кричали «schneller, schneller» (быстрее, быстрее) и я был не в себя от радости, наконец-то я смогу выбраться! Но правда оказалась куда прозаичнее – немцы решили сжечь дом со всем, что в нем было. Дом начал гореть снаружи и дым ещё не попадал ко мне, я боялся рыть, опасаясь, что немцы стоят как раз надо мной. Но когда дым стал пробираться через щели в мой дом, то я стал сильно паниковать и принялся как крот усиленно рыть вверх. Я закрывал себе рот куском шинели, я ее сбросил, потому что было невероятно жарко. Я копал одной рукой, а второй закрывал рот и это очень замедляло процесс. Глаза ужасно слезились, я был весь в земле, я глотал все больше и больше дыма. Но в один момент с силой пнул арматурой вверх и пробил дыру!

Представляете, там был воздух! Я как обезумевший стал бить арматурой по земле, меня придавил ее огромный ком, но я всё-таки смог выбраться.

– Посмотрите на мои глаза – неожиданно приказал Мирек.

Я ужаснулся. В кафе это было совсем не заметно – он был слепым! Эти зрачки просто были серой массой, видимо он ещё немного видел, но совсем самую малость.

– Вы ослепли? – обескуражено спросил я.

– Почти да, я немного вижу, этого хватает чтобы жить – грустно ответил собеседник.

Я допустил большую ошибку, – печально проговорил он. Я сразу же посмотрел на солнце, и оно тут же ослепило меня. После этого все смешалось, я выбрался наружу и так и остался лежать. Не знаю, сколько времени я так провел, пока меня не нашли русские и доставили в госпиталь. Там я ещё не видел совсем, но со временем зрение немного вернулось.

Теперь я понимаю откуда у вас такие исключительные способности! Вот почему вы стали таким силачом! – восторженно проговорил я.

– Знаете, я просто не вижу своих соперников, и мне всегда кажется, что я нахожусь в темном подполе и передо мной эта арматура. Поэтому я и давлю ее так, словно мне нужно ее сломать немедленно – улыбаясь проговорил он.

– Поразительно, это превосходная история, Мирек, позвольте я пожму вашу руку! – радостно попросил.

Я пожал ему руку и ощутил на себе эту железную хватку. Он улыбался, но так крепко держал мою руку, словно он увидел во мне арматуру.

– Мирек, вот что я Вам скажу. Мы обязательно опубликуем вашу историю, пусть о ней узнает вся Польша. Вы человек поразительной силы, как и духовной так и физической. Я обязательно запишу ваши контакты и свяжусь с вами, как только появится возможность! – отрапортовал я.

– Я рад, что вы выслушали меня. Надеюсь, моя история поможет тем, кто оказался в тяжёлой ситуации. Я, пожалуй, пойду, я плохо чувствую себя на солнце – договорив Мирек поднялся и быстро ушел в направлении восходящего солнца.

Я ещё долго сидел на той лавочке, находясь в полнейшем удивлении. Как только открылась редакция я пулей влетел в нее и начал пересказывать историю Мирека. Уже через неделю о Мирике знала вся Польша. Его пригласили принять участие в выставочном поединке с чемпионом мира по рукоборью в Париже. Соперник, крепкий бразилец стал для Мирека арматурой, которую он тоже сумел победить. Эта новость шокировала весь мир и Мирека приняли в национальную сборную Польши по рукоборью. И именно благодаря ему поляки трижды подряд стали чемпионами мира. Но все-таки здоровье дало о себе знать и Мирек в возрасте 40 лет покинул большой спорт и вернулся в свои родные края, где вновь завел ферму в память о своей матери.

Мы ещё долго поддерживали дружеские контакты с Миреком, я любил слушать его истории и вспоминать моменты его триумфов. О тех временах мы больше не говорили ни разу. Я думаю, что эта история, длинной практически в три месяца, отпустила Мирека и он не стал ее держать. Этот невероятный человек прожил долгую жизнь и умер в 98 лет. На его похоронах кто-то из присутствующих положил к нему в гроб кусок арматуры, кто знает, может быть это именно та самая.

Вместо эпилога пусть здесь будет мудрость, которую Мирек рассказал мне незадолго до смерти:

«Момент, когда жить страшнее всего – это лучшее время чтобы начать все сначала».