Еше раз по поводу мокрого снега [Полина Охалова] (fb2) читать онлайн

Полина Охалова Еше раз по поводу мокрого снега

Глава первая

Отхлебнув из чашки кофе, Ксения Петровна, как и вчера, вспомнила Достоевского — «мокрый снег без ветру и у всех прохожих бледно-зеленые, больные лица», — все, как Родя Раскольников любил. Федор Михайлович настойчиво напрашивался в компанию во время утреннего кофепития, потому что стоял ноябрь и за окном в утренннем белесом питерском мороке постепенно проступали очертания двора-колодца. Даже и не двора, а просто колодца, образованного четырьмя стенами домов. Взгляд упирался в окно напротив, всегда наглухо задернутое выцветшей занавеской. Голубь примостился на подоконнике, какое-то время посидел неподвижно, посмотрел гипнотически-хищным взором и вдруг взмыл, оставив на стекле серый, глинистый прощальный привет. Птицы мира, как водится, гадили исправно.

«Ну что ж, это Питер, детка, — сказала вслух Ксения Петровна, — не о том ли ты мечтала, дорогуша!».

В странной квартирке на 14 линии Васильевского острова с длинным коридором, кухней, размером со спичечный коробок, какой-то кособокой гостиной и маленькой спаленкой-кабинетом Ксения Петровна оказалась благодаря своей давней знакомой, риэлторше с филологическим анамнезом. Квартира пустовала, скучая в ожидании результата сложного многоступенчатого обмена, и хозяева согласились ее сдать за вполне умеренную цену — но не дольше, чем на три месяца. А больше Ксении и не надо, именно на три месяца и была рассчитана ее работа в Питере по гранту.

Повезло старушке, — не раз думала Ксения, — обычно в грантовые компании берут своих или молодых, амбициозных, крепкозубых, которым нужны «очки, голы, секунды», то есть международные конференции, престижные публикации, конвертируемые в современном вузе в презренный, но вожделенный металл, а тут, пригласили ее, преподавательницу из провинции уже пенсионного в общем-то возраста. Каким образом так звезды сошлись и карты легли, она и выяснять не хотела. Свезло, так свезло. И на старуху бывает везуха.

Оторвав взгляд от окна, где мокрый снег в безветренном замкнутом пространстве колодца скользил, как по натянутым нитям, из ниоткуда в никуда, Ксения вздохнула и начала собираться в библиотеку. Впрочем, какие теперь сборы — раньше на одну оторочку ресниц и полировку губ уходило полчаса, а сейчас — все в сумку покидать, да и в путь. Главное в сумку-то все покидать, не оставить дома кошелек или читательский билет или, не приведи господь, очки. Да, настают последние времена, матушка, последние: перед уходом надо себя охлопывать да ощупывать все ли при тебе и на тебе, и в себе ли ты сама-то, вообще говоря. «Ладно, не преувеличивай, мать, — постаралась приободриться Ксения. — Какие наши годы, еще и шестидесяти нет, молодость нашей старости, порох в пороховницах, бабка-ягодка опять и все такое». Шестидесяти на самом деле еще не было: до юбилея почти три месяца.

Проведя сеанс оптимистической подзарядки, Ксения довольно бодро спустилась с пятого этажа (дом был построен на заре прошлого века и лифтом не обзавелся) и направилась в Публичку, которую она так и не привыкла величать Российской национальной библиотекой. С 14 линии «Васьки» до Садовой, до «Катькиного садика», как говорили те же, кто называл Васильевский остров Васькой, идти было около часа, а то и больше, но Ксения любила ходить пешком и старалась каждый раз придумать новый маршрут. Перейдя через Малый проспект, она нырнула в анфиладу проходных дворов, которую разведала накануне и потому сегодня шла быстро и решительно, ощущая себя чуть ли не питерским старожилом, вспоминая студенческие годы, проведенные на филфаке ЛГУ, тогда еще имени людоеда А. А. Жданова. Пыталась припомнить, ходили ли они в молодости этими маршрутами? Тут вроде где-то на углу была забегаловка, бар что ли? Нет, какой, к черту, бар в советское-то время: кафешка или рюмочная. Или пельменная? Пытаясь избавиться от нахлынувших горлом воспоминаний о липких пластмассовых столах и слипшихся мучных пельмешках, Ксения Петровна прибавила шагу, споткнулась и неловко повалилась на правый бок. Она еще не успела, чертыхаясь, приземлиться на грязный мокрый снег, как слева свалился с крыши здоровенный кусок спрессованного снега. Несколько дней назад на город обрушился неожиданный для конца ноября снегопад, потом подморозило, а теперь потеплело, — все эти природные сюрпризы горожанам — как снег на голову — и в самом буквальном смысле. Ксении почему-то припомнились достославные матвиенковские сосули, и она рассмеялась. Со стороны, наверное, замечательное зрелище — валяется тетка на боку в грязной мокроснежной жиже и нервно смеется. «Сумасшедший дом на прогулку вывели», — вспомнилась цитата из фильма «Пять вечеров». Ксения была набита цитатами, как мешок деда Мороза подарками.

— Женщина, Вам плохо? Вам помочь? — услышала над собой мужской голос.

— Нет-нет, спасибо, я просто споткнулась неудачно! — Но мужчина средних лет уже протягивал ей руку, помогая подняться.

— Все в порядке», — спросил он? — Повезло Вам, можно сказать.

Ксения посмотрела на обледеневший снежный пласт, расколовшийся на несколько плотненьких кусков причудливых форм, и запоздало испугалась, поняв, что, не завались она на правый бок, этот природный гнев обрушился бы прямехонько на ее макушку. А так она отделалась только мокрым и грязным пятном на брюках и рукаве куртки. Но попытавшись идти вперед, она поняла, что, судя по всему, подвернула лодыжку, и каждый шаг давался с болью. Теперь уж не до пеших прогулок. Не полюбоваться ей, как Родиону Романовичу, на прекрасно-зеленые лица петербуржцев. Прикрывая предательское пятно сумкой, Ксения поковыляла к троллейбусной остановке. По дороге ее задел плечом, почти вытолкнув с тротуара, какой-то веселый молодой атлет, а когда она, прождав почти двадцать минут, влезла в троллейбус, то обнаружила, что забыла купленный накануне проездной, и пришлось долго ковыряться в сумке в поисках мелочи под презрительным и нетерпеливым взором девушки-кондуктора.

«Ну будем считать, что это последняя неприятность на сегодня, кошелек-то хоть не забыла и не потеряла при падении, — попыталась подбодрить себя Ксения, впрочем, без особого успеха. Она знала за собой такую особенность — если начались какие-то мелкие пакости, то они будут сыпаться из рога изобилия, пока рог не опустеет. Но зато уж после полосы невезения обязательно последует череда удач. Так что надо просто перетерпеть и не придавать значения всей этой чепухе.

Глава вторая

За чтением журналов позапрошлого века в тишине старомодного читального зала Ксения Петровна не только забыла об утренних неприятностях, но и вообще потеряла счет времени. Но «желудок — верный наш брегет» напомнил, что пора бы и подкрепиться. Ксения отложила пахнувший книжной пылью том «Библиотеки для чтения» и отправилась в столовую. Поставив на поднос набор еды с питерским акцентом «кура, греча, суп», Ксения Петровна, окинув взглядом наполненный сосредоточенно жующими людьми зал, сильно прихрамывая, и еле удерживая в руках поднос, направилась к дальнему столику. Вдруг она услышала за спиной молодой женский голос: «Вы позволите помочь Вам?». Вообще-то Ксения этикетную услужливость не жаловала, но в данный момент была даже рада демонстрации похвальных манер подхватившей ее поднос женщины, которая выглядело несколько старше своего голоса — лет под сорок. Довольно стильно, но не вульгарно одетая блондинка с короткой стрижкой и хорошо очерченным миловидным, но немного жестким лицом. Спасительница поставила поднос с едой Ксении на столик и удалилась. Но через пару минут Ксения Петровна снова услышала ее низкий молодой голос: «Я могу здесь присесть?» «Разумеется, — кивнула Ксения. Некоторое время обе молча орудовали ложками и вилками, но, добравшись до чая с пирожком, Ксения решила, что подобное угрюмое молчание выглядит как-то не комильфо, а благородной девице, видать, безупречные манеры не позволяют первой представиться старшей по возрасту сотрапезнице.

— Меня Ксения Петровна зовут, — решила она взять инициативу на себя.

— Людмила, — охотно и даже как-то поспешно представилась соседка.

В завязавшейся слово за слово беседе выяснилось, что Людмила журналистка, фрилансер, пишет большую статью на тему семейных отношений для одного женского — но не дамского! — подчеркнула Людмила, — журнала. Про то, как складывается по-разному жизнь в браке — как это было, как есть, что будет и чем сердце успокоится.

— Про прочные семейные скрепы и традиционные ценности что ли? — заскучала Ксения

— Да нет же, нет, — горячо возразила Людмила. Мне бы хотелось, чтоб все это было как-то разнообразно, живенько, не просто размышления и поучения, а много примеров, семейных историй о том, что и все несчастные семьи несчастны по-своему, и счастливые счастливы совсем не одинаково. Вот, например, Лев Толстой и Софья Андреевна…

— Ну их-то сейчас только ленивый не обсуждает? «Соня, уйди!», «Соня, приди!» и прочее и прочее, — перебила Ксения Петровна, — а я вот занималась письмами Натальи Александровны Герцен — там такая интригующая семейная история, просто, круть, как сейчас подростки выражаются. Ну, Герцен, конечно, об этом в «Былом и думах писал», гениальная книга, кстати, жаль, что Герцен и его воспоминания мало кого сейчас интересуют, разве что для мемов про то, как его декабристы будили на революционной заре. Но ведь в мемуарах вся эта история показана с точки зрения мужчины, а женская версия другая, для женского журнала, наверное, интересно было бы, да?

— А Вы филолог? — поинтересовалась Людмила.

— Да — занимаюсь автобиографиями, мемуарами, письмами — эготекстами, как сейчас все это называют.

— О, как это интересно, — воскликнула Людмила. — Это именно то, что я ищу для своей статьи. Расскажите мне, ну хоть в двух словах, плииз! — сложила она умоляюще красивые ухоженные ручки. Я потом еще что-то сама почитаю — если посоветуете что.

Новая знакомая нравилась Ксении Петровне, особенно нравился ее голос низкий и в то же время женственный, летучий. Она говорила, чуть растягивая гласные, с какой-то немного странной, своеобразной интонацией. В очень современном, стильном облике было одновременно нечто неуловимо нездешнее, старомодное. Неподдельный интерес Людмилы льстил Ксении, да и вообще было неплохо развеяться от скучного ноябрьского одиночества в приятной компании.

Взглянув на часы, Ксения Петровна спросила, как долго еще Людмила собирается работать в библиотеке и не хочет ли она немного погодя продолжить разговор за чашкой чая или кофе в каком-нибудь более уютном месте.

Так они и сговорились, а пару часов спустя сидели за столиком в Метрополе на Садовой, и Ксения Петровна поедала заварные булочки с кремом, подсчитывая в уме во сколько ей выльется эта кулинарное ностальгическое путешествие в «Север». Но Людмила предложила купить еще по пирожному и большой чашечке экспрессо, добавив поспешно: «Я Вас угощаю, конечно!» Пару минут они посоревновались в любезностях, но Ксения Петровна быстро сдалась — уж очень зазывно выглядели пирожные в витрине, тем более что Людмила сказала, что «долг» можно отдать обещанным рассказом про семью Герценов.

— «Вы «Былое и думы» читали? — осторожно прощупала почву Ксения.

— Конечно, читала и даже перечитывала, — заверила Людмила, заработав еще пару очков в свою пользу.

— Ну тогда Вы знаете версию самого Герцена о семейной их драме. Он там в главе «Кружение сердца» изображает свою умершую жену Наталью Александровну невинной жертвой коварного соблазнителя, романтического позера и политического авантюриста Георга Гервега, немецкого поэта. Герцен после смерти Натальи даже пытался организовать суд чести над Гервегом, вовлек в эту семейную драму эмигрантскую и европейскую общественность — на радость некоторым любителям покопаться в чужом грязном белье.

— А разве Наталья не была жертвой? Ведь, этот Гервег вроде и правда был сомнительных достоинств?

— Ну по крайней мере Герцен был в этом уверен, хотя раньше считал Георга своим лучшим другом, называл в письмах братом-близнецом. Но мне-то интересна версия Натальи, как она все это себе представляла

— Но она ведь ни былого, ни дум не написала, — засмеялась Людмила.

— Ну да, зато писем написала тома, тогда люди охотно писали длинные письма. Одна только ее переписка с Герценом еще до свадьбы — чуть не с «Войну и мир». Они ведь были двоюродными братом и сестрой, вы знаете? Наталья, как и Герцен, была незаконнорожденной. Их отцы были родными братьями. Но если Герцена мать любила до одури и в образовании ему не отказывали, то Наталья жила до 20 лет воспитанницей-приживалкой у богатой тетки, и чувствовала себя никому не нужной мебелью. задвинутой в дальний угол. И единственной отрадой в этом углу была для нее переписка с кузеном, который ей три года про свои мысли, искания и романы в письмах подробно рассказывал, а она ему многостраничными, в тайне от тетки написанными восторженными посланиями отвечала. В письмах Герцен Наталью называет и небесным ангелом, и мадонной, и прелестным ребенком, и пречистой девой, а уж она-то его числит едва ли не божеством, избавителем, мечтает жизнь за него отдать. Три года они переписываются, а потом организуют с помощью друзей ее побег из теткиного угла прямо под венец с обожаемым Сашей.

— Ну просто хэппи-энд, как в старомодном английском романе, — вставила словечко Людмила.

— Да, почти, хотя в общем-то не энд, да и не хэппи. Наталья так в образе пречистой девы и старалась дальше пребывать, на романтические цыпочки для него поднималась, да и склонность у нее была к романтической экзальтированности и к депрессиям, тоске. А Герцен человек был широкий, страстный, с порывами, завел романчик со смазливой горничной. Натали узнала и готова была руки на себя наложить, а неверный муж пребывал в полном недоумении — он ведь поддался только телесному желанию, типа пустяки, дело житейское, он же по-прежнему жену всей душой любит, ну а тело — другое дело. Да тут правда много было и других обстоятельств. У них после рождения первенца, сына Саши, за четыре года еще шестеро детей родилось, четверо умерли почти сразу после рождения, а сын Коля родился глухонемым. А потом, во время очередной беременности честный до тупости врач сообщил Наталье, что скорей всего роды закончатся смертью матери и ребенка. Представляете, она 9 месяцев пребывала в уверенности, что вынашивает собственную смерть. Она за это время такой, знаете, глубокий ужас пережила, сколько мыслей о жизни и смерти передумала — писала об этом подруге своей Татьяне Астраковой, которая сама только что мужа потеряла. А Герцен видел во всем этом только капризы беременности, женские болезни, и с удовольствием ездил забыться от вечно тоскующей жены к друзьям, попировать за разговорами о высоком и социально- значимом.

— Как-то это совсем не по-человечески. Какой-то зверский мужской эгоизм.

— Да нет, ничего особо зверского и злодейского тут и не было. Он ей сочувствует, любит ее, о женской эмансипации думает и пишет, Жорж Санд почитает, но как-то во всех этих беременностях и родах не видит ничего значимого — это не про жизнь и смерть, а так, про женские недомогания, о чем тут философствовать — то ли дело политика, война — вот тут да, есть где мысли развернуться. Врач, кстати, оказался дураком, а не пророком, никто не умер, ни мать, ни дитя. Но эти девять месяцев дорого ей дались, конечно. А герценовский приятель, литератор Николай Сатин, увидев ее после пятилетней разлуки, удивился, что это Натали так изменилась без всякой, мол, причины. Наталья Александровна тогда начала дневник вести, жаль, что недолго вела, всего несколько недель. Вот там она в одной записи и удивляется высокомерию Сатина, который думает, что в женской маленькой жизни ничего существенного не происходит, а своим умом женщина ни до чего дойти не способна.

— И тут-то Гервег и появляется?

— Да нет, еще не тогда. Они в 1848 году эмигрируют из России, и в Европе Наталья становится жоржсандисткой, пытается отрезать себя от обожаемого Саши, как-то перестать быть его сиамским близнецом, пожить по своей воле и разумению. Тут еще другая Натали появляется — юная Тучкова— между ними дружба прямо любовная возникает. Ну про Тучкову не буду, это отдельная история. Она ведь потом женой Герцена стала, после смерти Н.А., там такие драмы и страсти навертелись. Ну ладно, я вас и так заговорила. Уж полночь близится, а Гервега все нет! Короче, Наталья Николаевна стала взрослой женщиной и перестала быть пречистой девой, которой Герцен ее по инерции числил. Вот тут-то Гервег и подвернулся. И, судя по всему, разбудил в ней страсть. По опубликованным ее письмам и заметкам, можно видеть, что она с ума по нему сходила, все готова была бросить к его ногам. Все, кроме Александра. Как-то она хотела их обоих любить — разными любовями. Тем более, что они были задушевными друзьями. Герцен ни о чем не догадывался, а Эмма, жена Гервега, на деньги которой он жил, была вовлечена в интригу, устраивала свидания мужа с Натали.

— Ага, там и деньги были замешаны? В них все уперлось, как всегда, — предположила Людмила

— Да, и деньги, куда без них. Но в общем-то это история про другое.

— А мне кажется, что в подкладке почти любой истории деньги, если копнуть, — возразила Людмила

— Да нет, эта история все же про другое. Наталья Александровна, хотела как-то обоих любимых мужчин удержать, строила в своей голове какие-то немыслимые идиллические прожекты — как они снимут виллу на берегу моря и будут там жить вчетвером в убежище, Гнезде близнецов на берегу моря, поедая устрицы в какой-то чудесной и чудовищной гармонии, все, включая Эмму, будут близнецами и все будут друг друга любить. Читать ее письма этого времени просто мучительно. В конце концов она призналась Герцену в своей любви к Гервегу, но не в любовной связи с ним, кстати. Ну и начинаются ссоры, разрывы, примирения, вызовы на дуэль, обмен оскорбительными письмами между мужчинами, слухи, сплетни, эмигрантская и писательская общественность возбудилась. Тут еще мать Герцена и глухонемой Коля погибают в кораблекрушении

— И все это плохо кончилось, конечно?

— Ну, да, как понимаете, хэппи энда ждать не приходится. Для Натальи Александровны все кончилось в 1852 году, Она родила сына Володю, восьмого ребенка и сразу после родов умерла от плеврита. Мальчик тоже умер, их в одном гробу похоронили. А для Герцена все кончилось — или не кончилось — тем, что он начал писать «Исповедь сердца» и написал «Былое и думы». Да и после смерти Н. А. там всяких семейных чудес и драм хватало. Не на одну Вашу статью. Вообще это тема бесконечная, семья, семейные отношения, семейные тайны, семейные разборки…У каждого и свой опыт есть. Вы замужем? — спросила Ксения Петровна.

Людмила как-то замешкалась, но ответила: «Сейчас нет»

Ксения хотела спросить про детей, но почувствовала, что о собственных семейных тайнах Людмила, судя по выражению ее лица, не так охотно хочет беседовать, как о чужих.

— А я, прожив с мужем почти тридцать лет, развелась, дочь взрослая уже, живет с мужем и внуком в Финляндии, — решила Ксения Петровна загладить попытку вторжения в чужую жизнь, откровениями о своей.

— А Вы откуда в Питер приехали?

— Я из Петрозаводска, знаете такой город?

— Да, конечно, слышала. И вы всю жизнь там на Севере прожили? Там и родились?

— Нет, я настоящая номада, где только не жила и в детстве, и в юности: и на Волге, и в Узбекистане, и в Питере училась, то есть, в Ленинграде, конечно.

— А родители у вас откуда?

— Родители с Волги, из Куйбышева, но мы все время переезжали с места на место, родители у меня какие-то неусидчивые… Были. … Ну ладно, Люда, заговорила я Вас. И свою автобиографию вам изложила, и о чужих дневниках и письмах разговорами замучила. Но, знаете, чтение и изучение писем, дневников, автобиографий — это такое увлекательное занятие, очень трудно себя остановить. Всегда удивляешься, как причудлива жизнь, какие кундштюки выкидывает. Если в романе об этом прочитаешь — скажешь: вот автор наворотил-то, так не бывает и быть не может, а читаешь дневники или воспоминания, — и видишь, все бывает, такие повороты и извороты, такие немыслимые совпадения— «Санта-Барбара» отдыхает. И так странно память устроена — почему-то человек одно помнит, а другое напрочь забывает». Тут Ксения Петровна заметила, что Людмила косится на экран лежащего на столе мобильника и вряд ли уже слушает ее затянувшуюся лекцию.

— Спасибо за компанию, мне уже пора, да и у Вас, наверное, были свои планы на вечер.

— Да, очень приятно было познакомиться. Давайте обменяемся телефонами, я бы с удовольствием Вам свою статью показала, когда напишу, и вообще была бы рада еще как-нибудь встретиться. А Вы где живете?

— На Васильевском, — ответила Ксения, вылезая из-за стола и надевая пальто.

— А где именно? –

Это еще ей зачем, — удивилась Ксения Петровна. — В гости что ли будет набиваться?

Как ни приятна была ей новая знакомая, но Ксения уже лет десять как разлюбила суету посиделок на своей территории, предпочитая проводить домашние вечера в уютном одиночестве.

Придумывая вежливый уклончивый ответ, Ксения сделала несколько шагов и охнула: наступать на правую ногу было по-прежнему мучительно больно.

— О, плохо дело, — констатировала Людмила, увидев болезненную гримасу на лице своей собеседницы. — Давайте я Вас подвезу. Вы подождите у входа, у меня тут машина недалеко припаркована, я минут через пятнадцать подъеду.

Ксения Петровна забормотала что-то про автобус и трамвай, но представив себе, как, охая и ахая, будет плестись до остановки, а потом еще ковылять по грязи и колодбинам от Малого до конца 14 линии, благодарно закивала головой.

Людмила довезла ее до дома, и даже помогла забраться на пятый этаж, ждала в прихожей, пока Ксения Петровна разденется и пройдет в комнату, а потом твердо отказалась зайти на чай, чем привела хозяйку в состояние благодарного умиления.

Сделав холодный компресс, а потом намазав щиколотку болеутоляющим кремом и замотав старым верным оренбургским платком, Ксения наконец с удовольствием растянулась на диване и засыпая, подумала, что день, начавшийся с череды неприятностей, закончился в общем хорошо. «Симпатичная дама эта Людмила, дай ей Бог здоровья..»

Глава третья

Пару дней Ксения, лелея ногу в оренбургском платке, решила провести дома, за компьютером. В первый день она успела много и плодотворно поработать и рассчитывала на следующий закончить писать подробный план статьи. Но как только в десять утра она уселась за компьютер, за стеной послышался шум, потом стук, как будто в стену колотили чем-то тяжелым, и вдруг раздался отчаянный женский визг, уже не из-за стены, а с лестничной площадки. Открыв входную дверь, Ксения увидела, как до пояса голый мужик волочит за волосы по грязному каменному полу истошно визжащую женщину, пиная ее при этом ногами. Женщина, извиваясь, пыталась вырваться, но мужик, крепко ухватившись за ее длинные нечесаные волосы, утащил ее назад в квартиру, приправляя пинки забористым матом. Дверь в квартире напротив тоже приоткрылась и из нее высунулось женское лицо не первой свежести. «

— Наверное, надо полицию вызвать? — обратилась Ксения к соседке, — он ведь так и убить ее можетю

— Ну вызывай, — зевнув, ответила та — а он потом и тебя убьет. Федька и сам урод, и сын у него урод, наркоман гребаный! С этими словами она захлопнула дверь.

Ксения постояла немного на лестнице, потом вернулась назад в свою комнату, но страсти за стеной не прекращались, Мужской рык при этом все усиливался, а женский вопль, казалось, переходил уже в хриплый стон. Ксения некоторое время попыталась уговорить себя, что это ее воображение, натренированное телевизионными триллерами, сгущает краски, но потом все же не выдержала, набрала 112 и вызвала полицию, сказав, что тут у соседей муж, кажется, убивает жену. Полиция приехала неожиданно быстро. Женщину, у которой на месте лица была что-то багровое, раздувшееся, увезли на скорой, а соседа увели с собой полицейские. Проходя мимо ее двери, Федор дернул головой и прошипел: «Я тебя, сука, запомнил».

Весь вечер Ксения обмирала от страха, долго слушала по скайпу утешения дочери, пила валерьянку, но два следующих дня в соседской квартире было тихо. Возвращаясь из похода в магазин, она столкнулась на лестнице с соседкой из квартиры напротив, и та рассказала, что Надька в реанимации, а Федор, дай бог, опять на нары загремит.

— Надька-то хорошая баба, тихая, и, пока Федька в тюряге был, мы тут горя не знали. Но вот недавно выперся на свободу с чистой совестью, и началось! Ну теперь нам, видать, опять передышку дали».

— А Вы говорили, что есть еще сын-наркоман?

— Серега? Так мы его давно уж не видели. Хрен его знает, где он шляется, а, может, и концы уже отдал от передоза.

Успокоив себя тем, что она здесь птичка временная и через три месяца упорхнет в свое гнездо, Ксения Петровна переключила свои мысли на другое, более приятное. Завтра вечером ей не придется сидеть дома, прислушиваясь к звукам за стеной, так как она приглашена на юбилей к своему давнему знакомому, однокурснику по филфаку Юрочке Красовскому. Собственно, трудно сказать, может ли она назвать Красовского «давним знакомым» — они учились в одной университетской группе сто лет назад, а потом практически не встречались — так временами всплывало его имя в редких фейсбучных перекличках с приятельницами университетских лет. Во время учебы они с Красовским дружны не были, Юрочка — как его все звали — был милым инфантильным юношей, почему-то всегда вызывавшим у нее ассоциации с Павлом Ивановичем Чичиковым с иллюстрации Боклевского. Носик остренький, головка какая-то птичья, улыбка сладковатая. Только Юрочка, конечно, был в те времена юней — не Павел Иванович, а Павлуша. Одно время они соседствовали по этажу в общаге на Новоизмайловском, впрочем, Юрочка уже на втором курсе из общежитской аскетической комнатки, похожей на купе плацкартного вагона, перебрался на жилплощадь к какой-то сердобольной барышне-ленинградке и до конца учебы так и кочевал из одной девичьей кроватки в другую. Любительницы Юрочкиной милоты не переводились, он был всегда ухожен и накормлен, а к выпускному курсу даже и откормлен. На одной из поклонниц его таланта быть приятным во всех отношениях Юрочка женился и пропал с горизонта Ксении Петровны. И вот оказалось, что Юрочка, где-то недолго попахав на педагогической ниве, но быстро утомившись сеять разумное и вечное, сделал в конце концов небольшую административную карьерку и каким-то боком оказался причастен к тем грантовым закромам, из которых немного перепало и Ксении. Они встретились с Юрочкой на одном из собраний, переходящих в небольшой банкет, не без некоторой заминки узнали друг друга, и после пары рюмок вдруг предались сентиментальным воспоминаниям о минувших «златых днях». Юрочка приобрел аккуратный пивной животик, двойной подбородок и залысины, что сделало его еще больше похожим на Чичикова с картинки Боклевского, но теперь уже стареющего. Он по-прежнему, склонял головку к правому плечу по-птичьи и улыбался умильно. Ксению Петровну такая верность себе через годы, через расстоянья даже растрогала.

Их ностальгические экзерсисы довольно грубо были прерваны человеком средних лет, который, дожевывая канапе, начал обсуждать, в каком часу лучше начать официальные мероприятия в честь шестидесятилетнего юбилея Красовского. Ксения ждала паузы в громогласном монологе бесцеремонного Юрочкиного знакомца, чтобы попрощаться и отойти в сторону, но жизнерадостный товарищ все трындел и трындел, все излагал свое видение планируемого торжества в деталях и подробностях. Ксения заметила, что и Красовскому стало неловко и он, перебив так и не представившегося Ксении приятеля, сказал ей: «Ксюша, слушай, приходи и ты. Там будет торжественная часть, а потом небольшой фуршет, я тебя приглашаю, будешь олицетворять собой нашу боевую университетскую молодость. Запиши!» — он продиктовал Ксении адрес Института, где намечалось торжество и номер своего телефона, сказав, что, возможно, у нее будет шанс увидеть кого-то из общих знакомых. «Петр Степанович, дайте Ксении Петровне пригласительный, это моя университетская однокурсница, доктор наук», — попросил Красовский жизнерадостного коллегу и отошел. Петр Степанович скорчил недовольную мину, но спросив у Ксении фамилию, вписал ее в извлеченный из солидной папки красиво оформленный пригласительный.

Ксения Петровна не собиралась тащиться на это официальное мероприятие, куда набьется куча петр степанычей, но потом вспомнила слова Красовского о возможной встрече с общими знакомыми. Да и сидеть одной в кособокой темной квартирке было скучновато и страшновато. Потому в пятницу вечером Ксения приоделась, причесалась и заказала такси, чтобы поехать на официальное чествование юбиляра. Конечно, настоящий праздник будет потом, в каком-нибудь ресторане, но туда ее само собой не позовут, с чего бы вдруг.

Пытаясь, не снимая очки, хоть как-то подкрасить глаза, Ксения чуть прибавила звук в телевизоре. Вообще-то она включала телеящик крайне редко, но сейчас ей хотелось, чтоб хоть бубнение диктора отвлекало от желания вслушиваться в подозрительные шорохи, которые ей постоянно чудились за стеной в соседской квартире

Трамп, Трамп, Путин, снова Трамп, выборы в Грузии, потепление климата, беженцы, первое издание Гоголя ушло на аукционе за 200 с лишним тысяч, умерла жена американского медиамагната, в Вене похитили картину Ренуара, беженцы, Трамп, подготовка к открытию рождественских ярмарок, в Санкт-Петербурге участились нападения на пожилых женщин, допинговый скан…»

Ксения нажала на пульте кнопку — нет, лучше все-таки без телевизора, вряд ли этот мутный поток новостей принесет покой и умиротворение.

Глава четвертая

Торжества по поводу Юрочкиного юбилея были, как она и предполагала, на редкость скучны. Долгие речи, трясение рук, вручение грамот и замечательных по бессмысленности подарков, чичиковообразный Юрочка все время скромно клонивший голову набок… Ксения давно уже пожалела, что приняла приглашение.

На организованном в соседнем зале фуршете она тоже стояла в стороне, одна, не находя ни одного знакомого лица. Выпив пару бокала красного вина и закусив крохотным бутербродом с микроскопическим кусочком сыра, она решительно стала пробираться к выходу. Стоявший у стола бородатый мужчина с рюмкой в руке, беседовавший о чем-то с немолодой полноватой шатенкой, вдруг резко и неловко повернулся, и вино из его бокала выплеснулось на рукав Ксениной светлой блузки. Бородач, воскликнув, «Oh my Got», рассыпался в извинениях уже на русском, с едва заметным акцентом, а его собеседница потащила Ксению в туалет, где, в четыре руки пытаясь замыть свежее пятно, они разговорились и выяснилось, что Лариса в некотором смысле коллега Ксении — преподает в русский иностранцам в одном техническом вузе, где когда-то подвизался и нынешний юбиляр. Ларису делегировали передать Юрию Николаевичу подарок от бывших коллег.

— Лошадь с крыльями»? — вспомнила Ксения замечательный фильм «Служебный роман».

— Нет, — рассмеялась весело Лариса, — но такую же божественно бесполезную вещь — агатовый шар размером с небольшой арбуз, в таких, знаешь, раскрытых позолоченных ладонях. И, тяжелый, зараза, там еще подставка мраморная, из которой руки растут, — если такую вещицу на ногу уронишь, долго ногой-то не попользуешься. А если на голову — то и вообще кранты. Хорошо еще, что ко мне Эндрю приблудился — это тот, с бородой, который на тебя вино пролил. Я его мобилизовала тащить эту хрень памятную. Он американец, социолог, Галка, моя давняя знакомица, мне его навязала, сказала, что он страсть как хотел попасть на торжественное официальное чествование»

— Господи, чего интересного может быть в этой репетиции похорон? — удивилась Ксения. — Наши люди иногда приходят выпить-закусить на халяву, но американца-то, небось, этой осетринкой второй свежести и дагестанским коньячком не удивишь.

— Да черт его, знает, может у него какой-то специальный социологический интерес, Галька сказала по телефону, что он очень настойчиво просил. Ну а Юрию-то Николаевичу все равно, да потом «варяжский гость» все-таки, не двоюродная тетя из Сызрани.

Пятно полностью отмыть не удалось, едва заметный след остался, но его наверняка можно будет вытравить пятновыводителем. Лариса и Ксения вернулись в зал к смущенному и сконфуженному бородачу, который представился вполне себе по-русски: Андрей Денисов.

— В Америке меня Эндрю зовут, но здесь я представляюсь Андреем, — поспешил он объяснить.

— Лариса сказала мне, что Вы очень стремились сюда попасть. Можно спросить — почему, разве есть хоть что-то интересное на таких мероприятиях?

— О, что вы, это очень интересно — возбудился Эндрю-Андрей — все эти рутинные для вас церемониалы, это просто фантастически интересно. Я очень люблю вот так затесаться в средину российской жизни, без словохотных гидов и услужливых официальных помощников.

— Словоохотливых, — по преподавательской привычке поправила Ксения, но тут же прикусила язык, — Извините, Вы прекрасно по-русски говорите, господин Денисов.

— Конечно, — рассмеялся Эндрю-Андрей, — я ведь сын товарища Павла Денисова. Мои родители эмигрировали в начале 1980-х, я был еще совсем дитя. Ну и как многие хэритажники, я пытаюсь извлечь пользу и капитал из того, что папа с мамой дома говорили по-русски, и мой русский языковый остров не потонул полностью в окружавшем меня океане английского.

— А как вашим родителям удалось уехать в то брежневское время?

— О, это длинная и сложная история. — по выражению господина Денисова было ясно видно, что он не расположен ее рассказывать случайным фуршетным знакомым.

Они взяли еще по бокалу вина, и Эндрю сказал, что интересовавшая его ритуальная часть уже завершилась, а русский фуршет, обычно плавно перетекающий при достаточном количестве горячительного в банальную пьянку, он уже не раз имел честь наблюдать, и потому он хотел бы откланяться. Однако, — после некоторой не совсем ловкой паузы продолжил он, — он все еще чувствует свою вину перед прекрасной блузкой (да, вывернулся, насчет «прекрасной» — подумала в этот момент Ксения) и потому хотел бы пригласить дам на чай или кофе в какое-нибудь тихое, но приятное место.

Лариса, посмотрев на часы, сказала, что, к сожалению, ей надо идти, труба зовет, — обещала сегодня посидеть с внуком и отпустить сына с невесткой на ночной киносеанс. Она звякнула на продиктованный Ксенией телефонный номер, оставив ей таким образом свой, и удалилась.

Симпатичная какая толстушка-хохотушка, подумала Ксения Петровна и обернулась к своему новому американскому знакомому. Пройдя метров сто по вечернему темному проспекту, они увидели боковой улочке призывную неоновую надпись «Обычные люди».

— Мы с Вами обычные люди? — спросил Эндрю.

— Более, чем, по крайней мере я, — ответила Ксения.

Они зашли в кофейню, заказали кофе и сели за столик у окна.

Ксения думала, о чем будет вежливо спросить у американца Денисова, чтоб не проявлять досужего любопытства, но как-то получилось так, что расспрашивал в основном Андрей. Он оказался внимательным и легким собеседником. Чем дольше они беседовали, тем меньше слышался в его речи акцент, хотя иногда он подбирал и соединял слова не совсем правильно. Выпившая на фуршете пару бокалов вина, Ксения Петровна вдруг разговорилась, рассказала Эндрю о гранте, о том, что у нее есть три спокойных месяца для занятий любимым делом, для вдумчивой исследовательской работы. Когда Ксения упомянула, что изучает автобиографии, дневники, письма, господин Денисов проявил живой интерес и рассказал, что в семье его кузины хранится школьный дневник девочки-подростка, наверное, какой-то родственницы.

— Она жила маленьком северном городе, Тотьма, знаете такой?

— Конечно знаю, когда-то в молодости даже бывала там, возила студентов на диалектологическую практику!

— Она начала писать в 10 лет, в тысяча девятьсот тридцать пятом году и последние записи про начало Мировой войны в августе тысяча девятьсот сорок первого — Эндрю старательно и четко выговаривал длинные русские числительные, а Великую Отечественную именовал Мировой.

— Дневник относительно короткий, но записи сделаны в такой большой странной тетради, мама моя почему-то говорила, что это «амбарная книга». И на первой странице таким большим почерком написано «Секретный дневник Манефьи Семиковой». Хотя ничего секретного в нем нет. А это нормальное по-русски имя — Манефья? Я больше нигде не встречал.

— Да нет, имя редкое, наверное, на Вологодчине было распространено. Знаете, — увлеклась Ксения — это именно то, что я сейчас изучаю — дневники и воспоминания обычных людей.

— А хотите я покажу вам Манефьин дневник? — спросил вдруг Эндрю

— Как покажете? Вы эту амбарную книгу с собой что ли таскаете?

— Ну что Вы, — улыбнулся американец. Я текст давно уже оцифровал, он у меня в компьютере, на облаке хранится. Я, может, вас о некоторых местах, для меня совсем темных спросил бы. Хотя что я, извините меня, пожалуйста, у вас сейчас своих заданий и занятий много, простите…

— Ну что Вы, — замахала руками Ксения Петровна. — Мне самой это ужасно интересно. Я безумно люблю читать дневники и именно дневники обыкновенных людей. Там так много неожиданных подробностей о людях, о времени. Когда известные люди, писатели или там политики пишут дневники, они знают, что адресуются к вечности, а на кой черт вечности мелкие подробности быта, всякий мусор. А обычные люди не знают «правил», не ведут этих торгов с вечностью и потому в их тексты иногда помимо их воли столько всего любопытного насыпается и набивается. Знаете, это как на любительских фото — иногда самое интересное, то, что кадр случайно попало, какой-нибудь дяденька с авоськой в левом углу затесался, потому что фотограф не смог хорошо выстроить композицию кадра. У всех, кто позирует, такие правильные выражения лица, а этот левый дядька уставился на фотографа, разинув рот и иногда даже можно рассмотреть, что он там в своей авоське несет домой из сельпо в тысяча девятьсот каком-то году. А иногда еще бывает, что люди специально шифруют что-то в дневниках, посылают такие шифрованные послания не вечности, а, думаю, себе будущему. И так хочется этот шифр разгадать! Но, чаще, правда, это невозможно сделать: и шифровальщик умер уже, и код к его шифру вместе с ним. Вот тут мне недавно в руки попался один такой криптографический дневник. Мы его с моими молодыми коллегами пытаемся дешифровать, но пока никак.

— И что же там зашифровано, — усмехнулся Андрей. — Место, где спрятаны фамильные бриллианты?

— А кто его знает — вдруг и бриллианты. Хотя это вряд ли, дневник тот примерно того же времени, что и вашей Манефьи, тридцатых годов. Но мои молодые коллеги прямо возбудились: дешифровка кода Энигмы, «игра в имитацию» и все такое. Предлагают мне на следующей неделе опять принести им этот дневник. Давно бы надо его тоже оцифровать и отправить «на облака» — но пока руки не доходят…

Время за разговором прошло незаметно, на улице было совсем темно, снова пошел мокрый снег. Они договорились созвониться, чтобы посмотреть вместе дневник Андреевой родственницы. Но только дней через пять-шесть, не раньше, — сказала Ксения Петровна. Я завтра или послезавтра собираюсь поехать на несколько дней в Финляндию, у меня там дочь с семьей живет. У меня виза вот-вот закончится, надо успеть использовать шанс.

Разговаривая, они вышли на Большой проспект, направляясь к трамвайной остановке. Вдруг ехавшая по проспекту легковушка, резко вильнула. Ксения не успела ни вскрикнуть, ни испугаться, потому что Эндрю-Андрей вдруг резко и мощно дернул ее на себя. Они оба едва устояли на ногах, сумка Ксении Петровны шмякнулась в снежное месиво, а машина, съехав с тротуара, умчалась в направлении реки. Эндрю поднял сумку и подал Ксении, которая механически поблагодарила и одела ее на плечо, не замечая, как струйки воды потекли по пуховику, оставляя грязные разводы. Запоздало ухнуло сердце и руки мелко задрожали. Спутник мягко коснулся ее руки:

— Успокойтесь, Ксения, все обошлось. Наверное, его занесло. Немудрено в такую погоду. Но вообще-то это совсем свинство — чуть человека не задавил и даже не тормозил. Вы в порядке?

— Да-да, спасибо Вам, Андрей. Выражаясь высоким слогом — я обязана Вам жизнью.

— Да бросьте. Хорошо, что пострадала только Ваша сумка, да и то не смертельно, судя по всему. Давайте я Вас под руку возьму.

— Хорошо, только давайте местами поменяемся.

— Ок. И от тротуара подальше отойдем.

— Ну тогда мы рискуем быть убитыми сосулями, — Ксения уже пришла в себя и смогла даже улыбнуться и продекламировать пафосно: «Не спасешься от доли кровавой, что земным предназначила твердь. Но молчи: несравненное право — самому выбирать свою смерть»

— Сильно! Чьи это стихи?

— Гумилева, знаете такого? Николай Степанович Гумилев.

— Имя слышал, кажется, он как-то с Ахматовой связан был?

— Да, он был ее первым мужем и отцом ее единственного сына. Но вон мой трамвай подходит. Спасибо Вам за все, за разговор и за спасение. Мы, надеюсь, еще созвонимся!

— Ксения Петровна, давайте я Вас до дома провожу!

— Нет-нет, мне от остановки недалеко идти и вряд ли на меня будут покушаться за один вечер дважды. Спокойной ночи! Я Вам обязательно позвоню.

Эндрю галантно подсадил ее на подножку трамвая и помахал рукой на прощание.

До дома Ксении удалось добраться без новых происшествий и нежелательных встреч.

Выпив почти полпузырька настойки пустырника, Ксения улеглась в постель, но тут же с ужасом вспомнила секунду, когда ее ослепил свет фар несущейся прямо на нее машины. Она встала и «заполировала» пустырник двумя таблетками валерьянки. Лекарство подействовало и, засыпая она успела подумать, что про юбиляра-то сегодняшнего она совсем забыла, даже на фуршете, свинья неблагодарная, к пригласившему ее Красовскому не подошла с поздравлением. Но утешившись тем, что Юрочка наверняка не озаботился ее присутствием или отсутствием и вряд ли о ней в этот вечер вспомнил, Ксения заснула.

Глава пятая

Встала она на следующее утро довольно поздно с ватной от валерьяново-пустырниковского коктейля головой. Во время завтрака на мрачной кухне с вечным голубем, вперившим в нее неподвижный взгляд «с той стороны зеркального стекла» — а без поэтических преувеличений — с той стороны грязного окна, раздался звонок мобильника. ЗвонилЭндрю Денисов, узнать, все ли у нее в порядке. Она еще раз пламенно его поблагодарила и пообещала обязательно позвонить после возвращения из Финляндии и встретиться, чтобы посмотреть вместе дневник тотемской родственницы.

Не успела она нажать кнопку отбоя, как мобильник запел снова. На этот раз звонила новая знакомица Людмила, тоже вежливо поинтересовалась, все ли у нее в порядке, и пригласила сходить вместе в Русский музей или в Эрарту, где всегда есть что-то интересненькое, да и постоянная экспозиция шикарная. Ксения Петровна объяснила, что собирается сегодня отправиться к дочери в Финляндию, а вернется скорее всего в четверг, пятнадцатого.

— А Вы на Фейсбуке есть? — спросила Людмила и, получив утвердительный ответ, обещала постучаться в друзья.

Ксения поторопилась распрощаться, ей надо было еще собрать сумку, по дороге купить гостинцев с русским акцентом дочери и внуку и успеть на поезд Аллегро, который отправлялся с Финляндского вокзала в 13.57. Билет она купила по Интернету еще до завтрака, в это время пассажиров не бывает много, разве что иногда высадится десант вездесущих китайских туристов и захватит весь поезд.

Дочь Ксении Петровны Катя с мужем и тринадцатилетним сыном уже четвертый год жила в Финляндии, в городе Тампере, где Игорь работал в Техническом университете. Научно-исследовательские проекты у физиков были долгоиграющими, платили неплохо. Васька ходил в англоязычную школу, а Катя работала по договору редактором в онлайн режиме, старалась изучать финский и скучала по русской жизни. подружкам и посиделкам. Но, слава Богу, Питер близко, можно ездить хоть каждую неделю, да и в другие страны путешествовать — границы все открыты в Европе, было бы время и деньги. Ксения тоже собиралась присоединиться к дочери и у них был прекрасный план путешествий на 2019–2021 годы, — составили маленькое расписание с учетом самых интересных выставок и концертов. Как хорошо, что мир становится все более и более открытым и уже ничто не может этому помешать, — в который раз порадовалась Ксения, глядя в окно вагона на удаляющуюся вокзальную платформу.

Дни в Тампере пролетели быстро, в походах по городу, болтовне с дочерью, попытками разговорить угрюмого, как большинство подростков, Ваську. Ксении Петровне город нравился: бывший рабочий, фабрично-заводской по происхождению, он был зеленым, спокойным, растянувшимся между двух озер. Правда в последние годы началось какое-то лихорадочное строительство, весь город перекопан — прокладывают трамвайные пути, прямо над железной дорогой возле вокзала возводят какой-то гигантский комплекс — и спортивную арену, и казино, и магазины, и жилые квартиры. Почему именно над железной дорогой при том, что в городе пустой земли полно, — Ксения понять не могла. Делала снимки воздвигнутых на вбитых сваях над железнодорожным полотном массивных строений и выкладывала в Фейсбук, накапливая лайки. Повторяя слова дочери, отвечала на недоуменные вопросы фейсбучных френдов, что объясняют, мол, так: —бизнесменам, которые купят там квартиры, будет необыкновенно удобно: встал с кровати и впрыгнул в поезд, не выходя на улицу.

Самой же Ксении было очень неуютно в тоннеле при подъезде к городу ощущать, что прямо над головой у тебя воздвигается минигород. Ну какое ее дело, в конце-то концов. Все местные таблоиды (числом два) были заполнены новостями о будущем скоростном трамвае и превращении Тампере в мегаполис (Нью-Васюки — иронизировала Катя). С этими местными «воспоминаниями о будущем» конкурировали только послесвадебные страсти вокруг Меган и Гарри и гадания о том, кому достанутся миллионы недавно скончавшейся вдовы американского медиамагната Джона Митчелла Айрин. Фото Айрин, Меган и трамвая красовались на таблоидных постерах у магазинных касс. Внук, которого Ксения все старалась расспросить о прогрессивной финской школе, а Вася отделывался комментариями, что учителя некоторые ничего, а так-то все уроды, нашел, что Ксения Петровна чем-то напоминает Айрин. Ну и Меган немного или ее матушку. А как насчет трамвая? — поинтересовалась Ксения. «А, че, баб, у него тоже морда симпатичная». «Василий!» — взревела мать Катя.

— Да брось, Катюша, это он бабке комплимент пытался сказать, — урезонила ее Ксения.

В Васином детстве они с бабой Ксеней были лучшими друзьями, сочиняли сказки в походах за черникой, беседовали часами, в футбол играли. Ксения мечтала, что по мере того, как внук будет подрастать, беседы с ним будут становится все содержательнее, все занимательнее. Слушают же студенты ее лекции о литературе и, кажется, иногда даже с интересом. Но Васин переходный возраст, совпавшим еще с переездом в другую страну и переходом на другой язык, протекал тяжело; общаться со взрослыми, которые приставали к нему с участливыми вопросами и увесистыми от жизненной мудрости советами, Вася решительно не желал. Сидел в своей комнате, уткнувшись в компьютер, или бренчал что-то неразборчивое на гитаре. Ксения попыталась-таки заняться неназойливой (как ей представлялось) пропагандой великой русской литературы, на что Вася ответил, что ничему хорошему эта замшелая классика научить не может. «Вон у вас там в Питере какой-то чувак начитался твоего обожаемого Достоевского, и давай старушек лущить». «Каких старушек? — переспросила Ксения, втайне обрадовавшись, что о «Преступлении и наказании» ее неуч-внук все же слышал, а, может, и читал роман втайне от надоедливых просветителей.

— Да ты, че, бабуль, не в курсе что ли? — спроси у мамы, она целыми вечерами русское ТВ смотрит, а там только и бухтят, что у вас там в Питере маньячина завелся, старушек одиноких приходует. Геронтофил, видать.

— Василий! — опять закричала Катерина, но Вася, не особо отреагировав на воспитательный вопль, скрылся в своей комнате, а Ксения предложила дочери пойти напоследок прогуляться в ближайшем лесопарке.

Глава шестая

Обратно в Питер Ксения Петровна решила ехать на самом раннем утреннем поезде. Зять в три ночи подвез ее на вокзал, чтобы она успела на первый поезд до станции Тиккурила, где Ксения пересела на Аллегро, устроилась на кресле у окна в пустом вагоне и довольно быстро задремала. Проснулась она от того, кто кто-то дергал ее за рукав со словами: «Простите, но это мое место». Ксения спросонья оглядела пустой вагон и стоящую над душой полную даму, которая демонстрировала ей билет. Место Ксении действительно было не у окна, а у прохода, хотя в принципе, дама могла бы устроиться на любом свободном. Но Ксения спорить не стала, пересела на кресло в соседнем ряду, пока дама запихивала наверх сумки. Но спать все равно было некогда, пошли уже по вагону пограничники и таможенники с проверкой, а после переезда границы Ксения решила сходить в буфет, выпить кофе. Плотно устроившаяся в кресле соседка спросила: «Вы в вагон-ресторан? Не могли бы Вы мне стаканчик чаю принести? Зеленого! Ксения хотела возмутиться — ресторан был в соседнем вагоне, что это за барские замашки, но посмотрев на полную, одышливую, осевшую квашней соседку, согласилась.

Попросив чашку кофе для себя и чай для соседки, — Ксения услышала вдруг, как женский голос окликнул ее по имени. Обернувшись, она увидела радостно улыбающуюся Марию Иваницкую, с которой не раз встречалась на научных конференциях. Иваницкая расположилась за столиком, готовясь закусить незамысловатым омлетом, и жестом звала Ксению присоединиться.

Ксения Петровна подошла, приобняла коллегу, поставила свой кофе к ней на столик, и пообещала вернуться через минутку.

— Вот только чай соседке отнесу, она меня попросила.

Вернувшись в вагон, она увидела там только крепко спавшего и похрапывающего молодого человека, а кресло соседки, на котором валялся шарф и шляпа, было пусто. Наверное, она в туалет вышла. Не став дожидаться возвращения грузной дамы, Ксения опустила столик, поставила на него чай и ушла в ресторан.

Полтора часа от Выборга до Питера прошли незаметно в рассказах Иваницкой о конференции в Хельсинки, с которой она возвращалась, в безобидных сплетнях об общих академических знакомых и дружной ругани университетских реформ. За окном уже мелькали в утренних ноябрьских сумерках питерские пейзажи, и Ксения, распрощавшись с коллегой, поспешила в свой вагон.

Уже издали она увидела довольно странную картину. Возле ее кресла столпилось несколько человек в форме проводников. Они наклонились над чем-то лежащим на полу вагона. Подойдя ближе, Ксения разглядела, что на полу бесформенной кучей лежит ее соседка, с которой она так и не успела познакомиться. Женщина в форме таможенницы громко кричала в телефон: «Да, срочно, срочно реанимационную бригаду ко второму вагону. Тут пассажирке совсем худо, мы ничего не можем сделать. У нее пена изо рта идет и дыхания, кажется нет».

Как только поезд затормозил у перрона Финляндского вокзала, в вагон шумно ворвалась бригада медиков. Молодой парень-врач быстро осмотрел даму и велел незамедлительно грузить ее на носилки и тащить в реанимобиль. В вагон набежали немногочисленные любопытные из соседних вагонов. Проводница спросила у Ксении — не знает ли она, какие вещи принадлежат пассажирке, которую унесла бригада скорой помощи. Ксения забрала из-под кресла свою небольшую сумку и сказала, что все остальное, надо думать, соседкино. Проводница, узнав, что ее место было рядом с пострадавшей, спросила, заметила ли она, когда женщине стало плохо.

— Я не знаю, — она в Вайникале зашла, а я потом почти сразу ушла в вагон-ресторан, там знакомую встретила, и мы с ней все время там и проболтали. Я даже разглядеть соседку толком не успела. Мы и не представились друг другу.

Проводница попросила у нее на всякий случай номер телефона. А данные Вашего паспорта у нас есть. Если вдруг понадобится, мы Вас найдем.

— Конечно, конечно, — сказала Ксения, недоумевая, с чего это вдруг она может понадобиться, если незнакомой женщине, с которой ее связывают только выданные автоматом места в поезде, вдруг стало плохо.

Глава седьмая

У вокзала Ксения села в полупустой трамвай, почему-то стараясь вспомнить, как выглядела ее вагонная соседка. Но вспоминалось только что-то неопределенное грузное и дамистое. Припомнился и Булгаков «Плохо не то, что человек смертен, а то, что он внезапно смертен». «Да, господи, — оборвала себя Ксения, — с чего бы это смертен, наверняка какой-нибудь гипертонический криз. Сделают пару уколов, отлежится и будет, как новенькая».

Не без усилий забравшись на свой пятый этаж, Ксения вставила ключ в замок, но ключ отчего-то не желал проворачиваться в правую сторону. Ксения недоуменно повернула его влево, дернула за ручку и поняла, что она только что дверь закрыла.

Что бы это значило — дверь открыта что ли была? Неужели господин Альцгеймер уже пришел к ней на свидание, и она забыла, уезжая, запереть квартиру?! Ксении казалось, что она закрывала дверь, вот помнит же, как закрывала. Но, впрочем, на Библии не поклялась бы. Она и в более молодые годы была рассеянна, и бывший муж любил поржать, когда находил ее очки, которые она — вот точно помню — положила сюда на стол, — где-нибудь в шкафу на полке с постельным бельем, а то и в еще более экзотическом месте.

Провернув ключ еще раз направо, Ксения вошла в темную квартиру и прошла по узкому, как пенал, коридору в кособокую комнатку, притворявшуюся гостиной. Она сняла с себя одежду, накинула халат и направилась в ванную. Ванная в квартирке тоже была крошечная, унитаз и маленькая сидячая ванна были дружески прижаты друг к другу.

В сидячей ванне кто-то сидел! Ксения выскочила назад в коридор и захлопнула дверь.

«Это уже не только господин Альцгеймер предлагает руку и сердце, тут посерьезнее женихи понабежали», — подумала Ксения. — Галлюцинации у меня что ли. Ну ночь не спала, и эта толстуха на полу растянувшаяся — немудрено, что всякая чушь мерещится.

Ксения потихоньку открыла дверь ванной, — сидячая фигура была на месте. И Ксения Петровна с ужасом поняла, что это не надувная кукла или куча трепья, а человек, который сидит в ее маленькой сидячей ванне с настораживающей неподвижностью и в какой-то совсем не банной позе. Впрочем, трудно было и предположить, что странный гость пришел помыться, потому что он был одет и даже в ботинках, и сидел как-то скорчившись, неестественно уткнувшись головой в задранные колени.

— Эй, Вы кто? — тихо, шепотом спросила Ксения.

— Кто вы и что здесь делаете? — сделала она еще одну попытку, уже погромче.

Мужчина (а это был мужчина, как успела понять Ксения) не отвечал и не подавал признаков жизни.

Ксения хотела зажечь свет, но испугалась, что при свете сиротской лампочки под высоким потолком, она окажется вообще внутри какого-то низкопробного, но жуткого триллера.

— Я свет включу, а он как встанет, — подумала Ксения и с воплем, испугавшим ее самое, захлопнула дверь. Она схватила со стола в комнате мобильник и ключи, выскочила на лестничную площадку и заперла дверь. Потом дрожащими пальцами, не попадая с первого раза в цифры, набрала 112 и путанно, задыхаясь и заикаясь, рассказала, что она приехала домой из командировки (чтоб не вдаваться в лишние подробности), а дверь, кажется, была открыта, а ванной кто-то сидит и совсем неподвижно. Довольно долго она не могла вспомнить адрес, несколько раз объясняя, что квартира не ее, она снимает, сейчас вспомнит номер квартиры. И только с третьей попытки догадалась посмотреть на дверь, на которой была прибита табличка с номером. Получив заверения, что сейчас к ней придут, Ксения вздохнула спокойнее и только тут обнаружила, что стоит на площадке в одном халате на голое тело и в домашних тапках. Заходить квартиру было страшно, но встречать полицейских в таком наряде было тоже страшновато, и Ксения все же открыла дверь, прошмыгнула по коридору в комнату, быстро напялила на себя что под руку попало и опять выскочила на площадку.

Телефон в кармане кофты вдруг завел веселую мелодийку: песню юного барабанщика из любимого в детстве кинофильма «Друг мой, Колька!». Бодрая барабанная дробь и задорный пионерский голос телефонного рингтона прозвучали пугающе неуместно и гулко на полутемной лестничной площадке.

— Да, — закричала Ксения в трубку.

— Мама, ты что орешь — услышала она голос дочери. Ты что-то не звонишь, как доехала, я уже волноваться начала. Все в порядке?

— Ну… практически все в порядке. Я по крайней мере жива-здорова.

— Что значит по крайней мере? Мама, что случилось? — всполошилась Катерина.

— Да нет, все нормально, так некоторые осложнения в пути, но это не со мной, я совершенно в порядке. Мне сейчас некогда, доченька, я потом тебе позвоню, все расскажу. Все хорошо, ты не волнуйся, пока!

Она нажала на кнопку отбоя, не дав дочери закончить фразу.

Глава восьмая

Ждать приезда полиции пришлось минут, наверное, двадцать. По крайней мере Ксения успела уже замерзнуть на темной грязноватой лестничной площадке и из лихорадочно-возбужденного состояния перейти к какому-то тревожному оцепенению. В доме было довольно тихо в это позднее утро буднего дня, только пару раз хлопнула дверь этажом ниже и кто-то, наверное, подросток, поскакал вниз по ступенькам, подпевая музыке в своих в наушниках. С шестого этажа доносился запах жареной картошки, а за дверью напротив бормотало радио или, скорей всего, телевизор. Ксения попыталась читать ленту Фейсбука, увидела, что в личку пришло несколько сообщений от Людмилы, но не читать посты, не отвечать на письма она не смогла. Опять облокотилась на перила лестницы и тупо смотрела в провал лестничного пролета. Наконец внизу хлопнула дверь.

— Ебанный Бабай, опять без лифта. Какой этаж? — спросил один мужской голос.

— Пятый вроде, ладно поперлись, — ответил другой.

Шумно топая и коротко матерясь, в знак преодоления очередного этажа, по лестнице поднимались двое полицейских, один довольно молодой, а другой средних лет. Тот, что постарше выглядел сумрачно, будто с перепоя, и был немного похож на покойного артиста Георгия Буркова. Увидев Ксению, они остановились, быстро и неразборчиво представились и велели ей показывать, какие проблемы. По выражению их лиц Ксения видела, что они, как и сама она час назад, думают, что у бабки крыша поехала, наверное, или телевизора насмотрелась, принимает какое-нибудь старое пальто, которое сама же замочить решила, да забыла, за покойника. Ксения по их просьбе предъявила паспорт, сказала, что снимает эту квартиру вторую неделю, а сама работает в университете Петрозаводска. Мужики зашли в узкий коридорчик, забив его своими плотными телами, как трубу в водостоке. Открыли дверь ванной, включили свет. Но нет, это было не замоченное пальтецо, — действительно в ванной, уткнувшись носом в колени, сидел тощий мужик, стриженный ежиком. На затылке под волосами была видна какая-то размытая татуировка. Ноги его в грязных ботинках были согнуты под не совсем естественным углом. Мужик или, скорее, парень был худ и невысок, но в эту ванну хорошо влезал только пятилетний ребенок. Молодой полицейский проверил у сидящего пульс и присвистнул: «Ебанный бабай, жмур по ходу, Максимыч».

— Кто это? Вы его знаете? — Спросил он у Ксении, которая боязливо высовывалась из-за его плеча, все еще не решаясь посмотреть внимательно на нежданного гостя.

— Нет, не знаю, первый раз его вижу. Но я вообще в этом доме никого не знаю, да и в городе у меня знакомых не так уж много. Я ведь вам сказала уже, я сама не местная, я в командировке здесь.

Пытаясь говорить спокойно и вразумительно, Ксения рассказала, что возвратилась сегодня от дочки, из Финляндии, обнаружила дверь открытой, но подумала, что сама по рассеянности забыла запереть. Пошла сразу в ванную, чтоб помыться, и вот, обнаружила его.

— Что-то пропало у вас? — Спросил «Бурков».

— Нет вроде. Впрочем, я не знаю, я ведь не смотрела. Пришла, разделась и в ванну сразу.

Все вместе они направились в другую, смежную комнату, где стояла тахта, на которой Ксения спала, рабочий стол с большими массивными тумбами, куда Ксения распихала все свои бумаги. Ксения открыла ящики — ей показалось, что бумаги лежали как-то иначе. Но кому нужны материалы к статье? Научные тайны что ли красть? «Смерть плагиатора» — хорошее название для романа. Но скорее фантастического.

— А документы, драгоценности?

— Документы у меня с собой, собственно, это только паспорт. Ну, еще свидетельство о рождении — мне тут надо было для оформления одной бумаги. Вот оно тут. Драгоценностей у меня нет, вот одно серебряное колечко, но я его не снимаю.

Ксения предъявила билеты, дала адрес и телефон дочери в Тампере. Сказала и про Иваницкую, с которой разговаривала утром в вагоне-ресторане, продиктовала ее телефон.

Пока он с «Бурковым» беседовали в спальне, молодой вызвал следственную бригаду. Осмотр показал, что незваный гость убит тупым предметом скорее всего круглой формы, ударили его сзади и сверху не в ванне, в ванную его потом перетащили. Следы хорошо замытой крови обнаружились на тесной кухне и на плинтусах в коридоре, по которому тело проволокли, прежде чем усадить в ванну.

— Вы точно помните, что дверь не закрыли?

— Да нет, наоборот, я теперь точно припомнила, что закрыла, еще ключ запихнула не с первого раза, здесь довольно капризный замок.

— А у кого еще были ключи?

— Я никому не давала. Но у хозяев квартиры, наверное, были, у риелтора тоже, наверное. Может, они еще кому-то давали. Не знаю, надо хозяев спросить.

— А кто хозяева?

— Да я их не знаю лично, сама с ними не встречалась, мне сдали квартиру через риелтора, мою знакомую Мокиенко Зою Михайловну. Ксения продиктовала номер телефона Зои, и следователь начал звонить. Покойника чертыхаясь и толкая друг друга в тесноте, вытащили из ванной, взгромоздили на носилки и стали выносить.

Мужики, мужики, погодите! — услышала Ксения женский крик на площадке.

— Едрена вошь, это же Серега? Куда вы его тащите: Он окочурился что ли?

— Какой Серега? — следователь направился на голос. Санитаров с носилками остановила соседка с мышиным хвостиком из квартиры напротив, которая решила видно, что в непосредственной близости разыгрываются события поинтереснее, чем по телевизору, и выползла на площадку. Через открытую дверь был слышен орущий телевизор, где доблестные менты вязали тех кого-то, кто кое-где у нас порой»

Но не менее доблестные менты, оказывается, тоже обнаружили жмура и прямо в квартире напротив. Возможность включиться в сериал, почти не сходя с дивана, возбуждала соседку не на шутку.

— Да Серега это, вот из той квартиры, — она махнула рукой на дверь рядом с Ксениной. Надьку Федька неделю назад в больничку спровадил, сам, видать, опять на нары, прямым ходом. А это их сынок, Серега, Сергей Никаноров, он тут всю жизнь свою живет, только последнее время не видно его было, он вообще-то нарик со стажем, я думала уже передозанулся и загнулся, а он видать домой пришел умирать-то.

— Да не совсем домой, мы его в ванне вот в квартире у гражданки Морозовой обнаружили.

— Че там и умер что ли, в ванной? Помыться решил? Да он вроде одетый? А че он к соседке-то в ванну поперся, у них же своя, чай, есть?

Мышиный хвост подозрительно посмотрела на Ксению, которая почувствовала себя бандершей или наркодилершей.

— Да я в отъезде была, приехала, а он там, — торопливо стала она оправдываться, ненавидя себя за это.

Следователь велел соседке, которая представилась Серафимой Серебряковой (Серебрякова! Серафима! — подумала Ксения, глядя на помятую соседкину физономию и жидкий мышиный хвостик) — еще раз внимательно посмотреть на покойника и подписать протокол опознания.

После того, как несчастного Серегу санитары, беспрерывно чертыхаясь на узкой лестнице, вынесли из подъезда, следаки еще около часа посуетились в квартире, пошатались из комнаты в комнату, постоянно задевая сидевшую на стуле у окна Ксению Петровну. Молодой человек, копавшийся на кухне — судя по вынесенным из детективов знаниям, снимавший отпечатки, а может, искавший ДНК, теперь, судя опять же по детективным сериалам, чуть что — ищут ДНК — позвал оттуда следователя. Они что-то бурно обсуждали на кухне, потом позвали хозяйку. Ксения встала с насиженного стула и, как сомнамбула, поплелась на кухню.

— Ксения Петровна, у Вас тут на газовой плите все конфорки были вывернуты на полную. Вы не могли ведь сами это сделать перед отъездом?

Ксения покачала отрицательно покачала головой, но поняла, что она уже ничего не может утверждать наверняка. Может, кроме шуток, у нее какие-то проблемы с головой, и она уехала, открыв все конфорки и не закрыв квартиру?

— Но кран, слава богу был перекрыт, — попытался успокоить ее парень в перчатках и с чемоданчиком. — Я проверил, утечки нет, но Вы все же будьте с плитой поосторожнее.

— Наверное, этот жмур открыл конфорки. Ну или тот, кто его оприходовал, — это более вероятно, пальчиков на вентилях нет, но в других местах полно.

Они заговорили о своем, а Ксения поплелась обратно в комнату и примостилась опять на не очень удобном, но уже обжитом стуле.

Где-то через полчаса следователь, сказал, что они сейчас уходят и попросил ее в ближайшее время не уезжать никуда и прийти в отделение полиции сразу, как только ее пригласят по телефону.

— Запишите мне вот тут — Ксения протянула блокнот, — адрес отделения и Ваше имя-отчество. И фамилию.

Алексей Максимович Филимонов, если она правильно разобрала его каракули, несколько раз спросил, в порядке ли она, все ли она поняла, найдет ли она отделение. Ксения почувствовала, что производит впечатление ополоумевшей бабки и заверила, что умеет пользоваться Интернетом, да и язык, как известно, до Киева доведет (хотя в нынешней политической ситуации такой язык нам вряд ли нужен, — почему-то успела подумать Ксения сразу же, как произнесла поговорку). Но товарищ — не расслышала кто по званию — политической бдительности не проявил и на украинский след не среагировал.

Глава восьмая

После того, как люди из полиции удалились, затоптав все, что можно, Ксения осталась сидеть на стуле, с каким-то тупым ужасом оглядывая свою сиротскую и ставшую не только чужой, но даже враждебной квартирку.

Нераскрытая дорожная сумка стояла у стула и рядом с ней на грязном полу валялись Ксенин пуховик и шапка. Ксения подняла их, отряхнула, положила почему-то на стол.

Она до сих пор не могла прийти в себя. Каким образом в квартире оказался Серега? Что ему здесь было надо? Вспомнив Серегу, а точнее его тело, скрючившееся в сидячей ванне, Ксения вдруг впервые со всей отчетливостью поняла, что гораздо важнее задать вопрос — кто, кроме Сереги был в квартире? Кто ударил его в висок тяжелым предметом, предположительно круглой формы, который в квартире обнаружить не удалось? Как попал в квартиру этот другой? Что ему-то, другому здесь было надо? Или они вместе пришли и что-то не поделили? Но почему и зачем они вломились в ее квартиру, когда рядом была абсолютно пустая жилплощадь, на которой Серега прожил все свою незадачливую, судя по всему, жизнь?

В коридоре заскрипела дверь и раздались шаги. Послышался вопль и только через секунду Ксения поняла, что вопит она сама. Шаги в коридоре приближались и перед вопящей Ксенией Петровной предстала Серафима — мышиный хвост — Серебрякова.

— Это я, не ори ты, у тебя дверь была не закрыта. Я это пришла спросить, ты как, не надо чего тебе?

По любопытному взгляду соседки, обшаривавшем квартирку, Ксения поняла, что вряд ли ей двигали альтруистические мотивы и любовь к ближнему.

— А в ванне кровищи полно, да? Можно посмотреть?

— Нет, нельзя, полицейские велели там ничего не трогать и никого не пускать.

— Ничего не трогать? А ссать ты куда будешь ходить, ну это, мочиться, то есть?

Ксения вдруг поняла, что действительно не сможет себя заставить зайти и сесть на унитаз, который интимно терся боком об оскверненную ванну.

— Да, я как раз хотела попросить воспользоваться вашим туалетом, можно?

— Ну давай, — неохотно сказала Серафима, которой совсем не хотелось возвращаться из нтвшного сериала в серенькую ноябрьскую реальность

Но Ксения уже встала и направилась в коридор, в котором вдвоем было не разойтись, и потому Серебряковой пришлось развернуться и выйти на площадку.

Серафимина квартира была чуть побольше, но еще сумрачнее и запущеннее. Туалет, который. казалось, не ремонтировался с момента возведения здания в начале века, оброс серой паутиной по углам. Но в Ксенином положении было не до чистоплюйных капризов. Спасибо, что пустили пописать, добрые люди.

Соседка была настроена еще поговорить, обсудить судьбу Сереги и прогнозы на развитие детективного сюжета, но Ксения извинилась, сказала, что она с трех ночи в дороге и после таких бурных событий еле стоит на ногах и не в силах разговаривать.

Вернувшись в свою квартиру, она поколебалась — закрыть дверь или оставить открытой: неясно было, где таится опасность — снаружи или внутри.

Но все же повернула ключ в замке и села опять на тот же стул, который казался ей как-то уже обжитым и потому более безопасным. Вдруг, испугав ее до дрожи, мобильник звонко заголосил: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше, только утро замаячит у ворот!» Звонила риелторша Зоя Мокиенко. Ксения еще раз пересказала ей все события утра, которое, как ей казалось, началось уже неделю, если не месяц, назад.

— И что ты дальше намерена делать? Ты можешь в этой квартире теперь жить-то? — поинтересовалась Зоя.

— В принципе могу, — так полицейские сказали, но на самом деле, Зоинька, не могу, конечно. Сейчас соберу вещи и съеду.

— А куда? — спросила Зоя. — И знаешь, я тебе очень сочувствую, но должна предупредить, что деньги хозяева тебе точно не вернут.

Ксению поселили в эту квартиру за относительно умеренную плату только при условии, что она заплатит за три месяца сразу и вперед.

— Ну и бог с ними с деньгами. Зоя, неужели ты могла бы остаться в квартире, из которой утром труп вынесли и мыться в ванной, где убиенный сидел?

— Да, вздохнула Зоя, — это вряд ли. Теперь как бы вообще обмен не сорвался. А тебе-то есть куда съехать? К знакомым или в гостиницу?

— Надо подумать, — ответила Ксения.

— Ну подумай. Если хочешь, я попробую тебе что-то подыскать, хотя в центре, на три месяца — очень нелегкая задача. Ну звони, если что. Я буду думать о твоей проблеме. Вдруг что подвернется, как вот в этот раз. Ключ от квартиры пусть пока у тебя будет, мы потом созвонимся. Я так полицейским и сказала, что, если им нужен будет ключ, пусть со мной свяжутся, я им открою. Мне важно знать, что с квартирой все в порядке.

Распрощавшись с Зоей, Ксения задумалась — куда же ей на самом деле переехать. Гостиницу, конечно, можно найти. Но это же недешевое удовольствие. А она уже попрощалась с немалой для себя суммой за аренду этой «нехорошей квартиры».

Ксения стала перебирать в уме питерских своих знакомых. Их вроде и немало, но тех, к кому можно было бы на три месяца в гости набиться… У кого тесно, у кого внуки, да у всех не то, так другое. И все это хорошие знакомые, но не такие задушевные друзья-подруги, к которым можно было бы экспромтом завалиться со своей раскладушечкой на три почти месяца. Да и прошли уже те времена, когда считалось в порядке вещей, если друзья и родственники наезжают в гости и спят вповалку на полу на старых воняющих нафталином пальто.

Юный барабанщик в телефоне опять забарабанил и заголосил высоким пионерским голосом. Ксения вздрогнула и решила, что сегодня же сменит рингтон на телефоне.

— Добрый день, Ксения Петровна! — Не узнав голоса в телефоне Ксения молчала.

— Ксения Петровна, это Вы? Вы в порядке? Это Людмила говорит, помните, мы в библиотеке познакомились дней десять назад.

— А, Людмила., — Ксения поняла, что она не в силах слышать встревоженный голос новой знакомой и вести бессмысленную светскую беседу и уже хотела, извинившись, отключиться, как вдруг, неожиданно для себя бурно разрыдалась в трубку.

— Ксения Петровна, что случилось? Я могу Вам помочь? Вы дома? Я могу приехать к Вам, если нужно?

Ксения рыдала уже почти истерически, ничего не отвечая.

— Ксения Петровна, я на машине и как раз тут недалеко от Вас. Я скоро подъеду, я помню, где Вы живете.

— Нет, не приходите сюда, давайте встретимся где-то в кафе, — удалось Ксении выдавить сквозь рыдания.

— Хорошо, подождите я сейчас посмотрю, что тут поблизости есть. Вот какое-то кафе на углу Малого и пятнадцатой линии — подойдет?

— Да, подойдет, — прорыдала Ксения.

— Ксения Петровна, может, все-таки заехать за Вами?

— Нет, — попыталась успокоиться Ксения, — я дойду. Давайте в этом кафе через полчаса, Вы успеете?

— Да, конечно, я тут совсем недалеко от Вас. Я буду Вас ждать в кафе «Лугела» через полчаса в 16.30. Вы найдете?

— В 16. 30? — Переспросила Ксения. — Ладно. Дойду, найду. Она нажала на кнопку отбоя и уставилась на экран телефона. 15 часов 56 минут. Боже, а ей казалось, что все еще длится утро. Хотя, конечно, поезд пришел почти в 11.

Поезд. Неужели еще сегодня она ехала на поезде из Финляндии, разговаривала в ресторане с Иваницкой довольно бодрая и даже веселая, несмотря на бессонную ночь. Теперь Ксения чувствовала себя старой, совершенно обессилевшей и разбитой.

Она взяла со стола пуховик, натянула шляпку и перчатки, достала из большой дорожной сумку поменьше, в которую влезал телефон, кошелек, пара книг, блокнот для записей и всякая дурацкая мелочь, нащупала в кармане ключи и покинула квартиру, которая теперь, вероятно, должна была именоваться не иначе. как «место преступления».

Глава девятая

На улице было сумрачно, почти темно и опять с неба что-то мокрое то ли падало, то ли капало. Ксения вспомнила, как дочь рассказывала, что в финском для такого дождеснега есть очень выразительное слово räntä. Рянтя — звучит омерзительно и безнадежно. Такая беспросветная рянтя сейчас у нее и снаружи, и внутри.

Пробираясь в сумерках по снежной жиже, Ксения начала сомневаться, правильно ли она делает. Зачем надо обременять малознакомого человека своими нешуточными проблемами. Зачем вообще она обрыдала Людмилу по телефону и заставила ее тащиться в какое-то невразумительное кафе. При мысли о кафе Ксения неожиданно ощутила зверский голод. Она не ела ничего уже почти сутки, если не считать едой чашку кофе в поезде. Подходя к Малому проспекту, она решила, что расскажет Людмиле коротко о ситуации, раз уже ничего нельзя отыграть назад, извинится перед ней за беспокойство, а потом поест и спокойно обдумает, что ей делать дальше.

Войдя в кафе, она сразу увидела Людмилу, которая сидела за столиком у окна и смотрела на экран мобильника. Заметив вошедшую Ксению Петровну, та убрала телефон в сумочку и приветливо помахала рукой. Ксения сняла пуховик, повесила его на спинку стула и села напротив Людмилы.

— Ксения Петровна, дорогая, — как Вы меня испугали. Что у Вас случилось? Вы так безутешно плакали, я ничего не поняла. Поняла только, что Вам помощь нужна. Да?

— Извините меня, Людмила, я действительно была не в себе, когда Вы позвонили. Видите ли, в квартире, которую я снимаю, произошло убийство.

— Убийство? Боже, Вы стали свидетелем убийства?

— Нет, но я обнаружила в квартире труп. Утром, когда вернулась из поездки.

— Труп? Чей труп? Почему в Вашей квартире?

— Дорогая Людмила, спасибо Вам огромное за сочувствие и готовность помочь, но я совсем не хочу обременять Вас своими проблемами, да еще такими неординарными.

— А полиция была?

— Да, конечно

— А что они сказали? Они установили, кто этот убиенный? А как его убили и кто? Что-то удалось выяснить, найти какие-то следы?

— Нет-нет, дорогая Людмила, я не хочу и не могу больше об этом говорить. Я уже, слава Богу, успокоилась, спасибо Вам и еще и еще раз извините меня, что я Вас напугала и заставила сюда приехать. Я надеюсь, у Вас все в порядке и статья Ваша успешно продвигается — Ксения из последних сил старалась закруглить этот бесполезный разговор. — Вы не беспокойтесь за меня, я уже в порядке. Вы идите по своим делам, а я закажу себе чего-нибудь, на меня после всех этих страстей напал жуткий голод.

Ксения подозвала официанта и заказала стейк и салат, Людмила попросила принести еще одну чашку кофе и, судя по всему, уходить не собиралась.

— А знаете что, — сказала она. — Давайте закажем по бокалу вина, наверное, это будет невредно в Вашей ситуации.

— А давайте, — согласилась Ксения. Бокал вина действительно не помешал бы.

От выпитого вина, у Ксении немного затуманилось в голове, но зато эта рянтя, которая грязной жижей стояла в груди и, казалось, подступала к горлу, как-то растеклась теплом по телу. Ксения с почти непристойной быстротой закидала в себя салат и принялась за стейк, который, к счастью, не заставил себя долго ждать. Людмила все это время деликатно молчала, изредка поднося к губам чашку с кофе. Дождавшись, когда Ксения Петровна расправиться с мясом и закажет чайничек мятного чая, Людмила наконец возобновила беседу.

— Ксения Петровна, хотите я Вас после чая провожу до дома? Или подвезу, как лучше?

— До дома? Ксения поперхнулась чаем и закашлялась. — она с ужасом вспомнила о главной своей проблеме — возвращаться в квартиру, где в коридоре на плинтусах следы замытой крови, комната затоптана полицейскими, а в ванной сидит призрак покойного Сереги, она была совершенно не в силах. Но куда же пойти? На вокзал и домой. Нет, уезжать ведь нельзя, завтра, наверное, следователь позвонит, надо будет идти в отделение. Так, надо полистать адресную книжку в телефоне, хоть на одну ночь-то можно будет к кому-нибудь на ночлег напроситься.

Ксения принялась копаться в сумке в поисках мобильника, совсем забыв о своей собеседнице.

— Ксения Петровна, так как, — проводить или отвезти? — напомнила о себе Людмила.

— Нет-нет, я туда не пойду ни за что не пойду. Сейчас попробую поискать кого-то из знакомых. Ну или гостиницу на ночь. Люда, Вы не знаете где-то поблизости недорогую гостиницу? Хостел какой-нибудь. На сегодняшнюю ночь, а потом видно будет.

После вина и сытного ужина Ксении хотелось упасть в кровать, выпить пузырек пустырника и заснуть. А утром проснуться и обнаружить, что все это кошмарный сон, — размечталась Ксения.

— Слушайте, Ксения Петровна, зачем хостел. У меня есть ключ от пустой дачи в Горелово, это недалеко, можно сказать почти в городе, на окраине, правда. Мои дальние родственники уехали, а ключ мне оставили, чтобы присматривала, проверяла регулярно все ли в порядке.

— Дача? Разве в ноябре можно на даче жить?

— Ну, это они так называют дачей, а вообще это можно сказать коттедж, дом с газовой плитой, водопроводом. Отопление там только надо включить, но дом быстро нагревается.

— Нет, Людмила, что Вы, это неудобно. Да и как хозяева дома к этому отнесутся.

— Нормально отнесутся, не бойтесь, это моя троюродная сестра с мужем, они сейчас за границей, я им все объясню, Вы об этом не беспокойтесь. Я Вас туда отвезу, тут ехать минут сорок. Давайте заедем за Вашими вещами, и я Вас отвезу. Там станция железнодорожная в пяти минутах ходьбы. На электричке до Балтийского вокзала 25 минут езды, так что Вам будет удобно ездить в библиотеку. Пешком-то, конечно, не дойдешь, как отсюда, но все же. Соглашайтесь, Вам там удобно будет.

— Нет, но как же я буду — одна в этом доме или Вы тоже там живете?

— Нет-нет, я там не живу, но вы всегда можете мне позвонить, в любое время. Ну кроме того вокруг люди, хотя тут люди в основном за высокими заборами живут, вряд ли друг к другу за солью ходят. Я уже сказала Вам, это только говорится так — дача, поселок, а это можно сказать, уже Петербург. Раньше были садовые участки, а теперь кто продал землю тем, кто побогаче, а кто и сам вместо халупы дом добротный построил. Вот и живут— как бы и в городе, и за городом одновременно.

Ксения не знала, хорошая ли идея — поселиться в доме незнакомых родственников полузнакомой женщины, но никаких сил сопротивляться и искать на ночь глядя что-то другое у нее не было и потому она покорной овцой села в машину Людмилы, буквально за руку с ней вошла в оскверненную квартирку на 14 линии, побросала в сумку и чемодан свои вещи, книги и бумаги, и опять уселась в машину. Людмила включила какую-то спокойную блюзовую музыку, и Ксения, пока они колесили в темноте то по каким-то переулкам, то по шоссе среди окраинных человейников, задремала или точнее сказать, заснула и проснулась от того, что Людмила тронула ее за руку

— Мы приехали.

В темноте она звенела ключами, громыхала засовами, скрипела металлическими воротами. Когда они зашли во двор, загорелся свет над крыльцом небольшого дома с террасой и мансардой. Людмила включила отопление, показала ей, где душ и где кухня, провела в узкую комнату с кроватью, достала из шкафа и застелила белье. Ксения опять, как утром на 14 линии, сидела сиротой на стуле, даже не сняв пуховик.

— Ксения Петровна, Вы сейчас ложитесь, отдыхайте, я завтра утром позвоню, скажу, когда смогу приехать и все Вам толком показать. Кухню Вы видели, там чай, печенье какое-то есть, чтобы утра хоть как-то перекусить. Но все завтра. Вот ваш ключ, это запасной, в меня свой есть. Закройте за мной дверь и ложитесь. До завтра.

Кажется, Ксения даже не сказала «до свидания». Она закрыла за Людмилой дверь, добрела до туалета, а потом, сняв пуховик и платье, упала в постель и заснула неожиданно для себя даже без валерьянки с пустырником.

Глава десятая

Проснувшись, Ксения Петровна довольно долго не могла понять, ночь сейчас или утро. Или, может, все еще вечер. И где она вообще находится, почему кругом как-то непривычно тихо. Черт, она же на какой-то даче или в загородном доме Людмилиных родственников. Названия места Ксения вспомнить не смогла, зато хорошо вспомнила вчерашний день и сидящего в ванне беднягу Серегу.

Она посмотрела на мобильник. Не было еще и шести. Тишина в доме была пугающей, так же, как и непроглядная темь за окнами, но почему-то включить свет и оказаться лицом к лицу с чужими вещами в доме совершенно неизвестных ей безымянных людей было еще страшней. Ксения залезла обратно под одеяло и стала обдумывать ту странную ситуацию, в которой неожиданно оказалась.

Что же ей делать дальше? Во-первых, надо дождаться утра, хотя бы часов восьми и позвонить Людмиле, пусть даже это будет верхом беспардонности. Но сидеть одной в пустом доме, ожидая у моря погоды, просто невыносимо. У Людмилы надо все на свежую утреннюю голову порасспросить, уточнить, где именно находится этот дом, как она сможет добраться до центра Питера. Потом надо наконец решить, не стоит ли все же переехать в гостиницу и пожить там несколько дней, пока все не прояснится и следователь не позволит ей уехать. Ну а потом придется, наверное, ехать-таки домой. Боже, а как же обязательства по гранту? Ведь ей нужно кровь из носу хоть месяц поработать в библиотеке. И еще она в архиве собиралась покопаться… Черт возьми, что делать? Что делать? Кто виноват? Когда же придет настоящий день? Чего же ты хочешь? Память услужливо длила список русских литературных вопросов, но это не помогало ответить на реальные, совсем не литературные.

Поворочавшись еще с полчаса в постели, так ничего толком и не решив, Ксения спустила ноги с кровати и ощупью передвигаясь по стенке, нашла выключатель. Осветивший комнату неяркий свет, не обнажил тех ужасных картин, которые рисовало ночное воображение. Комната была обставлена скупо, но со вкусом. По недлинному коридору Ксения добрела до гостиной, где все тоже было вполне функционально: удобный диван, камин, телевизионная панель на стене, большой обеденный стол и в углу кухонная секция: двухкомфорочная газовая плита и шкафчик, в которых Ксения нашла электрочайник, чашки, чай в жестяной коробке и пачку печенья, срок существования которого подходил к концу, но роковая черта еще все же перейдена не была. Заварив себе чая и закусив пожилым печеньем, Ксения взглянула на часы: 7.25. Рановато еще. За окном ноябрьская темнота, только вдали, на чьей-то, видать, обитаемой даче горит фонарь. А в доме даже часы не тикают. Ксения опять включила чайник, чтоб хотя бы он издавал дружественное кряхтение и шипение, напоминая, что она еще не в том мире, где пребывает убиенный Серега.

Вдруг из соседней комнаты послышалась барабанная дробь и призыв «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше!» Сегодня же поменяю рингтон — уже в который раз поклялась себе Ксения и поспешила на зов мобильника. В трубке послышался встревоженный голос дочери, которая, как и Ксения, дожидалась пристойного времени для звонка, но больше терпеть не смогла. Ксении Петровне пришлось кратко и последовательно рассказать про приключения вчерашнего дня и про то, что временно живет взагородном доме одной знакомой. Как она ни старалась включить чувство юмора и самоиронии, дочь испугалась за нее не на шутку. Внук Вася прокричал на заднем плане: «Мам, спроси бабушку, — это че, тот подражатель Раскольникова в ее квартиру залез?» «Васька, я тебя сейчас сама убью, придурок малолетний!» — закричала на сына Катя и запричитала о том, что умной маме хватит ума игнорировать дурацкие речи идиота-внучка.

Но ум Ксении Петровны заработал в прямо противоположном направлении. А что если это действительно старушколущитель прознал про то, что она арендует квартиру? Ну а Серега тут при чем? И как этот недоделанный Раскольников в квартиру на пятом этаже проник? Он же не Карлсон в конце-то концов! Ксения Петровна ощутила себя героиней романа Дарьи Донцовой, которой нужен настоящий полковник, на последних трех страницах романа бойко рапортующий о разрешении всех противоречий и отвечающий на все вопросы любопытной любительницы. Но, впрочем, ей было не до смеха. Над романами Донцовой хорошо потешаться, но не в той ситуации, когда тебя принуждают в них переселиться в качестве героини второго плана.

Телефон опять забарабанил. Людмила позвонила сама (вот высшая степень деликатности!), извинилась (деликатность зашкаливала!), что приехать не сможет, но очень внятно объяснила, как запереть дверь и ворота и как добраться до платформы, с которой утром довольно часто идут электрички из Гатчины до Балтийского вокзала. Днем, правда, бывают довольно большие перерывы между электричками, — предупредила Людмила, но Ксения Петровна не намеревалась сидеть на пустынной даче до обеда. Она пообещала перезвонить, как только окажется в центре Питера и уговориться о встрече.

Ксения только успела одеться и почистить зубы, как юный барабанщик опять заголосил. Солидный мужской голос осведомился говорит ли он с гражданкой Морозовой Ксенией Петровной и, получив положительный ответ, представился оперуполномоченным Николаевым Иваном Ивановичем. Он спросил, не сможет гражданка Морозова сегодня приехать на опрос в Линейное отделение полиции для дачи показаний в качестве свидетельницы по делу о смерти гражданки Петровой Маргариты Михайловны.

Ксения слушала в полном замешательстве. Какая Маргарита? Ведь труп в ванной точно был мужским, да и Серафима-мышиный хвост уверенно опознала в нем соседа Серегу. Да и следователя вчерашнего, который обещался вызвать ее для допроса, звали как-то иначе, по крайней мере точно не Иван Ивановичем.

— Ксения Петровна, Вы у телефона? — переспросил солидный баритон. В 16 часов Вас устроит? Я Вас пришлю смской повестку и адрес отделения.

— Извините, я совсем не понимаю, о чем идет речь. Может, Вы ошиблись номером,

— Но ведь Вы только что подтвердили, что Вы Морозова Ксения Петровна? Это так?

— 1959 года рождения, так?

— Так, — пришлось признать Ксении.

— Вы ведь ехали вчера 16 ноября в поезде Аллегро во втором вагоне место семь?

— Да, ехала, — снова согласилась Ксения.

— А на месте 8 ехала гражданка Петрова, которая скоропостижно скончалась прямо в поезде. Мы опрашиваем свидетелей происшествия. Я сейчас вышлю Вам повестку смс-сообщением.

— Хорошо, я приду, обреченно согласилась Ксения.

Когда она уже стояла на крыльце, закрывая дверь, телефон опять звякнул и посмотрев, она обнаружила еще одну смс повестку, которая предлагала ей к тринадцати часам явиться на допрос к следователю Филимонову А.М. в Следственный отдел СК РФ по Василеостровскому району.

Ксения Петровна готова была разрыдаться. Вместо того, чтобы мирно сидеть в библиотеке над старыми журналами, ей нужно жить на чужой даче и бегать, раздавая свидетельские показания, по следственным комитетам и отделениям полиции! Она чувствовала себя втянутой в какой-то криминальный водоворот.

Глава одиннадцатая

Усевшись в электричке у окна, она перезвонила Людмиле, и сказала, что неожиданно стала очень ценным и востребованным человеком и может встретиться с ней или сейчас утром или уже вечером, наверное, не раньше шести и что, вероятно, ей придется по крайней мере еще ночь переночевать на даче в Горелово.

Ксения решила, что раскисать и жалеть себя она не будет, бояться ей тоже нечего, ибо она ни в чем не виновата, никого она не ограбила и не убила. «Надо было жить и выполнять свои обязанности» — услужливо всплыла банером в ее голове подходящая к случаю утешительная цитата. Правда из романа с неутешительным названием «Разгром», ну да Бог с ним. Не всякое лыко в строку!

Ксения добралась на метро до центра, провела пару часов в библиотеке, сдав одни журналы и заказав новые, договорилась с молодыми коллегами, работавшими с «криптографическим дневником», о завтрашней встрече на квартире одного из них, и отправилась на встречу со следователем Следственного комитета Филимоновым А.М.

Алексей Максимович принял ее довольно любезно и после ритуальных протокольных вопросов сообщил, что, во-первых, выяснилось, как покойник из ванны проник в ее квартиру и, во-вторых, есть обоснованные предположения, зачем он туда полез, скорее за чем — пишем это раздельно. Опрошенная в больнице мать покойного Надежда сказала, что у них с давних пор хранился ключ от соседской квартиры. Старые жильцы, которые давно уже там не жили, оставили ей ключ на всякий пожарный случай, и он всегда лежал в одном месте, в ящике кухонного стола, о чем знал и ее непутевый сын.

Во время вчерашнего осмотра квартиры в кухне под подоконником был обнаружен самодельный тайник, а в нем следы порошка. Словом, короче говоря, скорее всего пустующая квартирка использовалась для хранения наркотиков, и возможно, Серега с товарищем по увлечению пришли за своим «лакомством» и что-то не поделили: может, наркотик не нашли и один обвинил другого в его исчезновении или просто убивец решил не делить закладку с Серегой. Стукнул «сошприцовника» чем-то круглым и тяжелым по голове и отбыл с добычею. В общем, скорее всего это наркоманские разборки. Может, убивец уже укололся и забылся и догоняет своего убитого приятеля по дороге в лучший мир. Мы его еще, конечно, поищем — без всякого энтузиазма закончил Алексей Максимович, так что Вы на всякий случай побудьте еще недельку в пределах достижимости.

— А куда это круглое и тяжелое делось? — зачем-то поинтересовалась Ксения.

— Ну, вероятно, с собой прихватил и выбросил — ну вот хоть в Смоленку или еще куда. Тут полно кругом строек и строительного мусора — весь не переберешь.

— Вы, если пожелаете, можете в квартиру вернуться, мы там уже все закончили, а злодей вряд ли туда теперь заглянет.

— Спасибо, но вряд ли это у меня получится, — помотала головой Ксения.

Перекусив в каком-то кафе с грузинским акцентом, Ксения на трамвае отправилась на свидание к следующему Порфирию Петровичу, то бишь, Иван Ивановичу.

Подойдя к указанной в смс-повестке двери, Ксения Петровна, постучала, но красивый баритон велел ей минутку подождать. Его обладатель разговаривал по телефону. Через неплотно прикрытую дверь Ксения довольно отчетливо слышала, как он жалуется собеседнику, что приходится возиться со смертью какой-то престарелой тетки, которая отдала концы в поезде Аллегро. Тетка оказалась не просто теткой, а теткой депутата ЗакСобрания, который вбил себе в голову, что его бесценную тетушку отравили — так ему кто-то из врачей в больнице сказал, куда даму из поезда доставили. Кому нужно травить эту престарелую курицу? — возмущался баритон. — Теперь возись с этим тухляком, будто нам делать больше нечего. Ну ладно, — закончил он разговор, тут как раз у меня пришла свидетельница, такая же, наверное, бестолковая тетка-курица, как покойница»

— Гражданка Морозова, проходите — послышалось из кабинета.

Обладатель оперного баритона оказался еще довольно молодым человеком выразительной наружности: из-под густых, каких-то ухоженных бровей сверкали темно карие глаза. Прямо парубок из «Сорочинской ярмарки» Мусоргского.

Уже второй раз за день Ксения отчиталась о своей фамилии, имени, отчестве, годе и месте рождения, и отвечая на вопросы, рассказала, когда, зачем и почему она ездила в Финляндию. Подтвердила, что да, действительно она возвращалась в Питер 16 ноября утренним поездом «Аллегро», второй вагон место семь. На вопросы о соседке она рассказала, что помнит, что та села в Вайникале, но они даже не представились друг другу, а после пересечения границы, проверки паспортов и таможенного досмотра она сразу ушла в вагон-ресторан, где встретилась со старой знакомой, провела в разговорах с ней время до самого Питера, а, возвратившись в вагон, застала свою соседку лежащей на полу. Вероятно, той стало плохо.

Маргарита Михайловна Петрова, ваша соседка, скончалась, не приходя в сознание, как зафиксировали врачи скорой помощи, — сообщил следователь

— Мне очень жаль, — сказала Ксения, — но я не понимаю, чем я могу быть полезна.

— Мы обязаны опросить всех свидетелей происшествия. — пояснил кареглазый парубок. — прочитайте протокол и подпишите здесь.

Ксения подписала протянутую ей бумагу, попрощалась и вышла. Уже стоя на остановке трамвая, она вспомнила, что не рассказала следователю о том, что по просьбе Маргариты приносила ей чай из вагона-ресторана. Ксения уже почти решила вернуться, но потом вспомнила, как парубок Николаев презрительно называл и покойную Маргариту и ее тетками-курицами и решила не возвращаться. Тем более, что о чае Николаев вопросов не задавал. А без вопроса нет и ответа. Не чаем же вагон-ресторанным отравилась одышливая Маргарита. Разберутся и без нее. Она и так потратила кучу времени на исполнение своего гражданского долга.

Глава двенадцатая

Ксения позвонила Людмиле и испытала чувство глубокого удовлетворения, когда та сообщила, что сегодня вечером очень занята и, если Ксения Петровна помнит дорогу на гореловскую дачу и справится со всеми замками, то они могли бы встретиться завтра часа в два дня у входа в библиотеку и обо всем спокойно поговорить.

На извинения и благодарности Ксении Петровны Людмила еще и еще раз заверила ее, что все в порядке, никаких неудобств она никому не доставляет, напротив, радостно помочь хорошему человеку, попавшему в беду.

Сев в вагон электрички на Балтийском вокзале, Ксения смотрела на в окно толпу приезжающих-отъезжающих, почти задремывая. Она очень устала, хотя в общем-то ничего особенного за весь день и не сделала. Ничего особенного и ничего полезного. За окном повалил снег, густой-густой, «Снег идет густой-густой, в ногу с ним стопами теми, в том же темпе, с ленью той или с той же быстротой, может быть, проходит время» — сразу вспомнилось Ксении. Сквозь завесу снега она увидела на платформе мужскую фигуру, которая показалась ей знакомой. По крайней мере походка, то, что человек не размахивал руками, когда шел, вызывала смутные воспоминания. В мозгу тут же прозвучала цитата из «Героя нашего времени» — про то, что такая походка верный признак скрытости характера. Ксения подумала, что совсем недавно вроде вспоминала уже такую же цитату по схожему поводу. Она попыталась вглядеться, угадать кто это, но в это время поезд дернулся, и платформа быстро отъехала назад, а с ней так и не узнанный «удивленный пешеход». Ксения достала телефон, чтобы почитать новости или фейсбучную ленту, но связи не было. Ехать, ничего не читая, было как-то непривычно, Ксения, сколько себя помнила, читала везде и всегда — это просто стало уже неотвязной привычкой — водить глазами по буквам, складывая их в слова. Раньше она готова была читать хоть надписи на обертках конфет, но в нынешние времена обычно выручал мобильник. Однако сейчас он мог предложить для чтения только список контактов. Но на сидении возле себя Ксения обнаружила оборванную страницу из какого-то журнала и принялась за привычное занятие. На странице, выдранной, вероятно, из глянцевого журнала и оборванной сверху, был кусок из какого-то, как можно было понять, воспоминания о детстве. «А в доме был подвал, такое подвальное помещение, типа склада что ли, с маленьким окном и входом со двора. Там всякие ведра хранились, всякий инвентарь для уборки. И вот мы залезли в этот подвал и там заигрались, и не заметили, как началась страшная метель и снегом завалило и дверь в этот подвал, и окно. Стало темно и страшно, но выйти мы не могли, долго плакали, а потом заснули. И никто не знал, где мы, искали нас, наверное, везде, но не нашли. А наша собака, большая белая такая у нас была собака, стала лаять возле этой заваленной снегом двери в подвал и снег начала лапами копать. Взрослые ее прогоняли, а она не уходила. Тут и они начали лопатами снег разгребать и так нашли нас в этом подвале, зареванных и спящих. Собака нас спасла»

Ксения, зачитавшись, чуть не проехала свою станцию, слава богу, услышала, как объявили, что следующая остановка «платформа Горелово», кинула на сидение журнальную страницу, подхватила сумку с продуктами, купленными на ужин и завтрак, и вышла на перрон.

Глава тринадцатая

К своему удивлению, она провела вечер довольно спокойно и даже смогла немного поработать над статьей. И уснула довольно быстро. Но посреди ночи она вдруг проснулась — ей приснился сон о том, что она лежит с каком-то постепенно темнеющем помещении и слышит откуда-то собачий лай. От этого лая она проснулась и вдруг ясно увидела эту большую лохматую белую собаку. Мишку. Собаку так звали — Мишка.

Ксения села на кровати. На экране мобильника высветилось время — 4 часа. Самое глухое время ночи. Говорят, что большинство смертей происходит именно в этот предрассветный час. Хотя в ноябре трудно назвать этот час предрассветным.

Ксения, как и прошлой ночью, зажгла свет, пошла в комнату с камином и включила чайник, который заурчал умиротворяюще. Накинув кофту и заварив себе чаю, Ксения уселась на диван и стала думать о причудах сновидений. Почему ей вдруг приснились чужие воспоминания? В ее детстве никаких снежных метелей не было и быть не могло — все детство прошло в южных местах: сначала они жили на Волге, а потом в Узбекистане, в маленьком городишке в горах, возникшем рядом с шахтой. Помнит она себя лет с шести, и ее детские воспоминания связаны с жарой, а не холодом и снегом. Помнит, как каким-то летом они с подружками почти весь день проводили, сидя в мелкой запруде горной речушки, кажется, местные называли ее саем. Мама туда даже еду приносила. Какая-то немыслимая жара стояла. Еще помнит, как рядом с домом была больница, мама там медсестрой работала. А она, шестилетняя, наверное, еще до школы, ходила на зады больницы, где на обрыве над горой была свалка бинтов, гипса и использованного и прочего больничного мусора. Вот возле этой свалки Ксения, чтоб никто не видел, взяв какую-то палку, изображающую микрофон, пела что-то такое антирасистское «мы тоже люди, и тоже любим. Хоть кожа черная у нас, но кровь чиста. та-та-та». Ни слуха, ни голоса у нее никогда не бывала, но сладко было представлять себя артисткой. А вместо публики на нее смотрели горы. И никаких белых собак.

Ксения решила, раз уже все равно проснулась, поработать над статьей, тем более что материалом для нее были как раз женские дневники и воспоминания. Так что Ксении хорошо было известно, насколько причудлива и обманчива может быть память. Человек пишет мемуары с чистой совестью, уверенный, что все так и было, как он или она помнит, а на самом деле память с ним шутки играет, морочит и глючит. Какие-нибудь собаки Мишки прибегают из чужих воспоминаний.

Глава четырнадцатая

В десять утра Ксения Петровна уже звонила в дверь квартиры своего коллеги, у которого собрались молодые исследователи из их гранта, чтобы поколдовать над криптодневником, как они его между собой прозвали. Этот дневник аспирант Володя Крючков купил на Уделке, на питерском блошином рынке за символическую цену в 200 рублей вместе с несколькими семейными фотоальбомами. Вернее сказать, дневник, представлявший собой не очень толстую тетрадь с оторванным переплетом, был заложен между страницами одного из фотоальбомов. Начинались записи, сделанные вполне разборчивым, почти каллиграфическим почерком, записью от 1 ноября 1934 год, а и сначала содержание их было вполне обычным для подросткового дневника. Автор, которому, судя по всему было лет 14–15, писал о почитанных книгах, ссорах и примирениях с одноклассником-другом, мечтал, о том, что в Ленинграде построят метро еще почище московского, что удастся через одного пацана раздобыть два билета в «Титан» на «Чапая» (и тогда уж Ритка ни за что не откажется с ним пойти — это ж только запредельная идиотка могла бы от такого отказаться!). 3 декабря автор делает запись прописными буквами о том, что убит Киров С. М., а 5 декабря о том, что город Вятка теперь будет носить имя Кирова. А все следующие записи сделаны уже каким-то шифром, то есть, буквы автор использует обычные, кириллические, но ставит их в другом порядке, так что получается полная абракадабра. Такими закодированными сообщениями заполнены еще 15 страниц, а последние листы в тетради, вероятнее всего остались незаполненными, и кто-то вырвал их для других, вероятно, более прозаических нужд. Страницы оборваны неровно, и на оставшихся обрывках бумаги нет никаких следов букв, потому и можно сделать вывод, что эти листы остались чистыми. Так как обложка дневника, на которой, обычно автор писал свое имя, тоже отсутствовала, то имя и фамилия того, кто вел дневник, осталась неизвестна. Из первых записей можно было узнать только, что жил он в центре Ленинграда на Васильевском острове в Тучковом переулке, где-то недалеко от Екатерининской церкви.

Володя Крючков просто заболел желанием расшифровать дневник и выяснить, кто его автор, и заразил этой криптографической горячкой своего приятеля айтишника Вадима и подругу Вадика, Лену, учившуюся на историческом факультете в универе. Крючков как-то показал дневник Ксении Петровне, и она тоже увлеклась «тайной дневника неизвестного», как она иронизировала, немного стесняясь своего вовлечения в эту «операцию Энигма». Впрочем, у самой Ксении возникали ассоциации скорее с любимыми ею в далеком детстве историями про кортик и бронзовую птицу.

Историк Лена высказала предположение, что переход на шифр связан с так называемой операцией «бывшие люди», когда из Ленинграда были выселены больше 10 тысяч людей дворянского и «буржуазного» происхождения. Чекисты просто брали телефонную книгу 1917 года и выбирали из нее «аристократические» подозрительные фамилии. Но это правда было в 1935 году уже, но в закодированной части дневника непонятны и даты, может, автор начал заполнять дневник зашифрованными записями после довольно длительного перерыва?

Неделю назад Ксения Петровна взяла дневник неизвестного, чтобы показать одному специалисту, знакомому с кодами и кодированием, которого нашла по «наводке» своей давней питерской приятельницы. Специалист непременно хотел подержать оригинал дневника «во всей его материальности», — так передала его слова приятельница Татьяна. Собирались договориться о встрече, но тут Ксении пришлось уехать в Финляндию, чтоб не пропала виза, а последние два дня ей было и вовсе не шифров и экспертов, так дневник и пролежал у нее в сумке. Засунула его в средний отдел, застегнула на молнию и забыла выложить, — так что тетрадка пропутешествовала с он с ней в Тампере и обратно.

Ребята уже ждали ее в квартире, где Володя жил с родителями. Ксения Петровна повинилась, что не успела повидаться с экспертом по шифрам и кодам до своей поездки в Финляндию, а теперь он уехал и вне достижимости. Собственных догадок насчет расшифровки кода никто с собой не принес, но Лена, поработав с источниками, попыталась выявить людей, которые жили в Тучковом переулке и были выселены во время чисток 1935 года. Она нашла семью Таубе, которая проживала на углу Среднего проспекта и Тучкова переулка и в которой был мальчик Феликс1921 года рождения.

«По возрасту подходит», — сказала Лена. Можно попробовать поискать, куда эта семья была сослана, хотя это, конечно, потребует времени.

«А что это нам даст, — ну узнаем мы, допустим, что это Феликс Таубе и выслали их в какой-нибудь Свердловск, но как это поможет нам его записи расшифровать? — спросил Вадим.

«Таубе» — немецкая фамилия, может, код надо искать в немецком языке — высказала предположение Ксения Петровна.

— Ленка, а ты выяснила, кем они до революции были, эти Таубе, может, у них несметные богатства были, и этот Феликс пишет, где они эти фамильные драгоценности спрятали, — двадцатипятилетний Владимир, говоря это, сам выглядел пятнадцатилетним подростком.

— Да тут даже в архивах не надо преть. Напиши запрос в Википедию, и сразу выходит инфа и об инженере-путейце Таубе, и о баронессе фон Таубе, владелице зданий и отелей, словом, были среди Таубе очень даже состоятельные люди. Если, конечно, наш Феликс — из тех Таубе.

— И если вообще наш дневник написан этим самым Феликсом Таубе, — урезонила Ксения Петровна.

— И что еще можно сделать с этим шифром, я просто не знаю, — сказал Вадим. — Все эти известные способы кодирования всякие перестановки букв, согласных и гласных, атбаш там или код Цезаря и т. п. — все это я уже попробовал, ничего не получается. Ну попробую еще поиграть немецким алфавитом, как Ксения Петровна сказала, или там с французским еще повертеть-покрутить.

— Конечно, если Феликс, ну будем его так условно называть, использовал, как Штирлиц какую-то книгу для шифрования, то, не зная, какую именно, ничего не расшифруешь, — уже с оттенком безнадежности протянул Володя.

— Подождите, давайте еще внимательно посмотрим на те книги и тех авторов, которых он в первой части дневника упоминает, — предложила Ксения Петровна. — Попробуйте по этому пути пойти, Володя. Вдруг он взял, например, первую страницу в какой-то из названных книг в качестве ключа. Заменял там первую букву своего сообщения на первую букву в слове на странице и т. д.

— Ну да, если первую страницу, а если сто двадцать седьмую, например?

— Тогда, конечно, миссия не выполнима. Но попытка не пытка, — попробуем до конца использовать то, что мы можем использовать. И все же вряд ли наш условный Феликс был Исаевым-Штирлицем, здесь какой-то довольно простой ключ должен быть.

Договорившись созвониться через пару дней с ребятами, Ксения Петровна наконец направилась на встречу со своей спасительницей Людмилой. Встретившись у дверей библиотеки, они решили поговорить за обедом, а потом разойтись по своим делам.

Глава пятнадцатая

Людмила долго и участливо расспрашивала о визитах Ксении Петровны в полицию и следственный комитет, удивлялась тому, как быстро доблестные менты раскрыли убийство и, казалось, искренне радовалась за Ксению Петровну, которую не только не числят в подозреваемых, но и от свидетельских обязанностей практически уже освободили. Она сказала, что Ксения Петровна совершенно спокойно может продолжать жить на даче в Горелово сколько угодно, ну, по крайней мере до Нового года совершенно бесплатно, а, если ей совестно жить бесплатно, то может заплатить за месяц за отопление, воду и электричество. Пообещав на днях навестить Ксению в ее загородном уединении и показать свою статью о семейных отношениях, судьбой которой из вежливости поинтересовалась Ксения, Людмила откланялась, а Ксения направилась наконец в библиотеку, продолжать свои мирные бдения над журналами позапрошлого века, так неожиданно прерванные бурными событиями в детективном жанре, который Ксения любила, но, как оказалось, только вприглядку, а не в прикуску.

Несколько следующих дней прошло вполне мирно и даже скучновато. Каждый вечер возвращаясь на электричке в Горелово, Ксения думала о том, что в один прекрасный день ей надо бы добраться до конечного пункта назначения поезда — Гатчины, где она была последний раз чуть ли не четверть века назад. С тех пор, как ей говорили, и дворец и парк заметно похорошели. Погода правда не располагала к экскурсиям на свежем воздухе, но когда еще предоставится возможность…

Во вторник, позанимавшись с утра за компьютером и перекусив, Ксения Петровна направилась на станцию, и села на поезд, уходящий с другой, чем обычно, платформы. Добравшись до Гатчинского дворца, она с удовольствием сняла и повесила на крючок в пустом гардеробе промокший от мокрого снега пуховик, и долго бродила по залам дворца в блаженном одиночестве, только пару раз набредя на чем-то похожих на нее немолодых посетительниц — любительниц исторической старины. В гардероб она спустилась уже в сумерках. Ее пуховик одиноко висел на вешалке: пенсионерок, которые обычно подают пальто посетителям в таких музеях, не было видно. Наверное, отправили в неоплачиваемый отпуск в несезон, соблюдая режим экономии. Надев пальто, Ксения подумала, что от волнений последних дней она, судя по всему, немного похудела. Оно, конечно, и неплохо, но вообще постоянный стресс и сидение за компьютером — не лучший образ жизни. Надо заставлять себя побольше гулять на воздухе! Понукаемая такими «зожными» мыслями, Ксения Петровна, несмотря на сумерки и сыплющейся с неба снежок, отправилась гулять по гатчинскому парку. Но довольно быстро совсем стемнело, и Ксения решила направиться к электричке. Засунув руку в карман пальто, чтобы проверить там ли билет на поезд, она вместо билета обнаружила в кармане красную книжечку с гербом — пенсионное удостоверение старого образца. Подойдя к фонарю, Ксения раскрыла книжечку и прочитала имя владелицы: Владлена Семенова Симбирцева. Тут Ксения Петровна поняла, почему пуховик показался ей немного просторным. Дело совсем не в похудении, а в том, что она надела чужое пальто. Вернее, женщина — вот эта самая Владлена Семеновна — одела ее пуховик, а свой, точно такой же, синего цвета и размера примерно того же, оставила на вешалке в гардеробе. Ксения Петровна поспешила к дворцу, который, согласно расписанию, вот-вот должен был закрыться. Однако возле входа в здание толпилась небольшая кучка народу и среди них долговязый человек в форме полицейского. Господи, что опять случилось-то? — подумала Ксения. В последнее время она притягивает полицейских так, как будто специально намагничена. Подойдя поближе, Ксения с удивлением услышала собственную фамилию, которую кричал в мобильник долговязый полицейский. Да, Морозова Ксения Петровна. Упала с Горбатого моста, да. Расшиблась насмерть. Ксения почувствовала, как ноги ее ослабли, она тихо вскрикнула и, к своему стыду, начала оседать на мокрую землю. Стоящий рядом мужчина подхватил ее, не дав упасть. Вам плохо, женщина? — спросил он. Ксения открывала рот, как рыба на суше, и не с первого раза пролепетала: «Это я Ксения Петровна Морозова, живая». Полицейский, не расслышав ее бормотания, стал удаляться, но поддержавший ее мужчина, крикнул ему в спину: «Погодите, тут женщина что-то вам сказать хочет». Полицейский развернулся и подошел к Ксении.

— Вы сказали, что какая-то Ксения Морозова упала с моста,

— Да. упала неудачно, головой на камни нырнула, непонятно как. А Вы что, знали ее?

— Это я, Морозова Ксения Петровна, — выдохнула Ксения

— То есть как вы? — полицейский был в явном замешательстве.

— Так я, вот мой паспорт, — Ксения достала из сумки документ и протянула долговязому. Тот внимательно поизучал паспорт, потом долго разглядывал Ксению и снова паспорт.

— А та, что с моста упала кто тогда, — спросил он неизвестно у кого.

— Это, наверное, Владлена Симбирцева, вот пенсионное удостоверение. Мы с ней, судя по всему, перепутали наши пуховики в гардеробе. Я только недавно это поняла, когда нашла в кармане вот это.

— Да, дела, — протянул полицейский, которого хотелось назвать дядя Степа-милиционер. — А пальто у вас одинаковые и шапки, да и лица вроде похожи, хотя в темноте не разглядишь. И в кармане у нее был читательский билет на имя Морозовой, потому и решили, что она Морозова и есть. Придется Вам, гражданка Морозова пройти со мной в отделение полиции.

Ксения поплелась за дядей Степой, успев подумать, что в последние дни она таскается в отделения полиции, как на работу.

Уже почти с заученностью автомата ответив на вопросы в полиции и подписав протокол, Ксения поехала с дядей Степой в больничный морг, откуда вынесли ее пуховик, грязный и мокрый, снятый с несчастной Владлены, в темноте неудачно упавшей с Горбатого моста.

Долговязый полицейский, которого звали не Степаном, а Сергеем Александровичем, довез ее до станции и посадил в электричку. Ксения положила грязный пуховик рядом с собой на сидение и еле сдерживалась, чтоб не заплакать, вернее, не заскулить. Сквозь грязное стекло и набегающие слезы она смотрела на перрон и ей показалось, что там кто-то опять идет, не размахивая руками, как герой давнего времени Григорий Александрович Печорин.

Глава шестнадцатая

Добравшись до дачи, Ксения битый час застирывала пятна и разводы на пуховике, прилаживала его сушиться и потом, дождавшись, когда газовая колонка нагреет воду, долго стояла под душем. Улегшись в кровать и накрывшись поверх одеяла еще и покрывалом, она стала вспоминать всю череду своих приключений: то чуть машина ее не сбила, то рядом с ней Маргарита концы отдала, то в ванной обнаружился убитый наркоман Серега, то дама в ее пуховике упала с моста башкой вниз. Что-то многовато будет. Неужели это мне одной?

Если бы дело происходило на страницах романа любимой ею Агаты Кристи, то вся эта катавасия означала бы одно — на нее идет охота. Тогда бы, в романе Кристи, и Маргарита с Владленой были отправлены на тот свет по ошибке, вместо нее, и ручки газовых конфорок были бы вывернуты не случайно.

Но жизнь ведь не роман Агаты Кристи, — попыталась успокоить себя Ксения. — Кому я нужна-то, чтоб на меня охотиться, пытаясь убить. Двухкомнатная квартира в панельной многоэтажке в Петрозаводске — та еще ценность — и все равно дочери достанется по наследству. Никаких фамильных бриллиантов у нее в помине нет, на иностранную разведку она не работает, наркодилером не является. Ну а кроме денег, какие еще могут быть мотивы — ненависть, ревность? Представив себе в роли ревнивого убийцы бывшего мужа, который последние годы их совместной жизни любил новый диван гораздо более страстно, чем старую жену, Ксения чуть не расхохоталась в голос, хотя вообще-то смешно ей совсем не было, а было даже страшновато, Она вспомнила шуточки внука Васьки о маньяке a’la Раскольников, но тут же осадила себя — вряд ли убийца старушек так упорно гоняется именно за ней.

Нет, скорей всего все происходящее цепь нелепых и дурацких совпадений.

Но несмотря на утешающую логику рассуждений, уснуть Ксении удалось только под утро. И опять ей приснился подвал, завывание метели, лай собаки (Мишки?) и детский плач внутри подвала, с ней рядом. Это не она плакала во сне, а кто-то другой, кто тоже был в этом подвале, рядом с ней и с плачем прислушивался, как и она к собачьему лаю сквозь шум ветра…

На следующее утро она позорно проспала почти до десяти утра, чего с ней уже несколько лет не случалось. Но, плюнув на все дисциплинирующие практики, она не спеша, нога за ногу, пошла в гостиную, сварила крепкий кофе, налила его не в кружку, а в красивую маленькую чашечку ломоносовского завода, которая стояла как украшение в старомодной горке. Чашечка была вся из себя аристократическая, невесомая, с тонкими изящными ребристыми стенками — и кофе из нее показался особо ароматным. Прихлебывая кофе маленькими глоточками и глядя на сиротливый ноябрьский пейзаж за окном с голыми березами, которые при порывах ветра обнимали себя руками-ветками и дрожали от холода, Ксения почувствовала выпавшей из времени и пространства.

Что она делает здесь, в этом безмолвном сумраке чужой дачи, почему на душе так одиноко и тревожно, почему будущее представляется ей таким же смутным, неуютным и печальным, как этот пейзаж за окном?

— Да, ладно, попыталась она себя успокоить — XXI век на дворе, миновали уже времена войны и мора, мир открыт и безопасен, самое страшное, что может ждать впереди — это скучная, бесцветная старость. Но с этим придется как-то справляться, не ты первая, не ты и последняя.

С этой «утешительной» мыслью Ксения встала из-за стола и решила все же поехать в библиотеку, несмотря на охватившую ее лень и меланхолию. Она вспомнила, что вчера не позвонила Людмиле, как обещала. Да, Людмила Вязмитина (при последней встрече Ксения Петровна догадалась наконец узнать фамилию своей благодетельницы) — спасительница ее и защитница. Повезло ей тогда в библиотеке — вовремя ногу подвернула и тем самым обратила на себя внимание этой матери Терезы.

Все забываю расспросить, как у нее со статьей дела движутся, — подумала Ксения, — все о только о моих делах беседуем. Эх, эгоистка я старая. Может, она уже и опубликовала статью-то!

Ксения открыла компьютер и набрала в поисковике «Вязмитина Людмила» (Людмила произносила свою фамилию твердо, явно без мягкого знака после «з»). Яндекс выдал небольшой список каких-то «вконтактных» девиц в одинаковых сельфи-позах, рекламу юридического агентства, информацию о блоге про вязание на спицах и еще кое-что по мелочи. Ксения ввела «Вязмитина Людмила журналист» — ничего. «Людмила Вязмитина статьи» — тоже ничего. Было много ссылок на известную критикессу и поэтессу Людмилу Геннадьевну Вязмитинову, а Людмилы Вязмитиной как автора статей не попалось ни разу. При попытке добавить в фамилию мягкий знак Яндекс выдал информацию об авторе двух задушевных стихов, но это явно была не та Людмила

Ну, наверное, она еще не раскрутилась как журналист или вообще под псевдонимом пишет, — решила Ксения и открыла файл со статьей, над которой работала.

Посидев за компьютером пару часов и пообедав салатом с полуфабрикатной тощей котлеткой, Ксения решила все же не идти на поводу лени, и поехать в библиотеку, посидеть там до вечера над своими журналами.

Глава семнадцатая

В электричке, которая заметно задержалась, Ксении пришлось сесть рядом с могучим мужиком, от которого немыслимо разило смесью здорового рабочего пота и нездорового перегара. Увидев, как на соседнем сидении встала и пошла к выходу женщина, сидевшая у окна, Ксения бойко вскочила и заняла освободившееся место, подняв с сидения оставленную пассажиркой газету. Это была желтенькая газетка с фантастическим для такого издания названием «Комсомольская правда». Правдивые комсомольцы изощрялись в искусстве шокирующих заголовков: «Британия — на выход с вещами!» «Топливо топит французскую экономику», «Беспризорные миллионы «Айрины Родионовны», «Кому переложили допинга, а кому — яда», «Кровавый геронтофоб — современному Раскольникову одной старухи мало». Ксения принялась читать статью, где расписывались злодеяния убийцы питерских старушек, которого журналист называл маньяком и серийным Раскольниковым. За прошедший месяц с небольшим в Питере было убито пятеро пожилых женщин, причем первой жертвой была довольно состоятельная сотрудница банка, сразу прозванная в СМИ «старухой-процентщицей». Убита она, правда, была не топором, а ударом в висок. (Тут Ксения сразу вспомнила про тяжелый предмет круглой формы). Но, судя по всему, современный подражатель Раскольникова не забивал себе голову социальной арифметикой и не имел намерения, убивая богатых старух, облагодетельствовать униженных и оскорбленных, потому что следующими его жертвами стали обычные одинокие старушки — работница бухгалтерии и три пенсионерки. У последних, получавших жалкую пенсию, и вовсе ничем, кроме похоронной заначки, при всем желании было не разжиться. Все старушки были убиты ударом по голове. Про орудие убийства автор ничего не писал. И статьи было неясно также, пытался ли убийца ограбить своих жертв, а, если нет, то что же было мотивом преступлений. Комсомольский журналист с гнусным подмигиванием намекал на нечто пряно эротическое — на особое, губительное влечение маньяка к старушкам, хотя никаких доказательств в пользу такой версии не приводил. Но зато, какой простор для полета фантазии: в следующей статье «современный Раскольников» как пить дать превратится из геронтофоба в геронтофила и пойдет писать губерния, — подумала Ксения.

Автор статьи сообщал, что по некоторым данным и предположениям, убийца — довольно молодой мужчина приятной, располагающей к себе внешности, с хорошими манерами. Каким образом этот обаятельный преступник проникал в квартиры жертв, из статьи невозможно было понять. Кажется, они сами открывали ему дверь. Небось, представлялся волонтером, разносящим подарки от кандидатов в какие-нибудь депутаты. Депутатов всех мастей и уровней развелось, как собак нерезанных, и перед очередными выборами все они начинают испытывать пламенную любовь к старушкам — знают, что эта часть электората, влекомая воспоминаниям о праздничном советском буфете и чувством гражданского долга, с утра поплетется к выборным участкам. Ксения поймала себя на мысли о том, что она все еще обличает каких-то комических старушек, используя местоимение «они», хотя, наверное, пришла уже пора говорить в этом случае «мы». Внук Васька вон не раз уже призывал ее остерегаться «маньячину» Раскольникова.

Может, действительно к ней в квартиру влез «Раскольников» и там поджидал ее с тяжелым предметом округлой формы, а вместо вожделенной бабушки туда на свою беду вломился наркоман Серега? Ксения начала всерьез вспоминать не встречался ли ей в обозримом прошлом молодой привлекательный мужчина с хорошими манерами. Ну вот Володя Крючков вполне себе симпатичный и манеры прекрасные, немного старомодные. Или американец Денисов — тоже подходит с точки зрения манер. И молодой. Ему, наверное, под сорок, — с точки зрения Ксении, — это где-то на грани перехода молодости в зрелость, но для комсомольского правдиста, наверное, это уже старый хрыч. Ксения попыталась представить Володю, раскалывающего череп старушке-бухгалтерше или Эндрю Денисова, бьющего по голове бабушку-пенсионерку — но поняла, что для этого у нее не хватает воображения. Кастинг на роль серийного раскольникова и тот, и другой, провалили.

— Ну и кроме с чего бы этому маньяку устраивать засаду именно на гражданку Морозову К.П., как будто мало в Питере других старушек, — включился в голове у Ксении голос разума, остановив полет ее детективных фантазий.

Ксения пробежала глазами другие статейки — про очередной допинговый скандал, про скандал вокруг наследства жены медиа-магната, про скандал вокруг Брексита, про скандал, про скандал и еще раз про скандал. Относительно спокойным был только метеопрогноз, да и то могли бы написать, что «россияне в шоке от ожидаемой в ближайшие дни скверной ноябрьской погоды». Но, к счастью, для метеопрогноза не хватило словесной пиротехники и обошлись скромным сообщением про снег с дождем и ночные заморозки.

Глава восемнадцатая

Отложив газету, Ксения посмотрела в окно и поняла, что электричка уже подъезжает к Балтийскому вокзалу. Она полезла в сумочку за расческой и вдруг услышала, как ее окликнули по имени: в проходе рядом с ее сидением стоял только что примеренный ею на роль убийцы старушек Эндрю-Андрей, а рядом с ним симпатичная стройная женщина под шестьдесят. Она странным образом выглядела и на свои годы, и одновременно моложаво, совсем не по-старушечьи.

«Дорогая Ксения Петровна, как я рад Вас видеть! — с легким, почти незаметным уже акцентом сказал Эндрю. — Познакомьтесь, это Галина, мы с ней сегодня ездили в Гатчину»

— Галина Сергеевна, можно просто Галина, — сказала женщина хорошо поставленным голосом, который Ксения сразу определила как «преподавательский» — Я хотела отвезти Эндрю на машине, но он все твердит про «страноведение», хочет окунуться в гущу российской повседневности. Что может быть интересного в поездке на электричке, не понимаю

— Не скажите, Галина — все интересно: как люди общаются друг с другом или не общаются, что они делают в пути — читают, вяжут, в мобильнике сидят.

— Вот именно — все в мобильниках сидят — что здесь, что в Италии, что, наверное, Америке, — разницы теперь никакой. Мир стал открыт и одинаков, — сказала Ксения.

— Или только кажется таким, — возразил Эндрю.

В это время электричка остановилась и народ потянулся к выходу.

Ксения хотела уже попрощаться, но вдруг вспомнила разговор с Эндрю в кафе и сказала: «Вы, насколько я помню, хотели мне показать дневник своей родственницы, у Вас какие-то вопросы были. Я чувствую себя Вашей должницей, Вы ведь прямо из-под колес меня выхватили».

— Из-под колес? — удивилась Галина.

— Да это Ксения Петровна преувеличивает. Просто машину занесло на тротуар, и я немного помог даме в этой неловкой ситуации.

— Не неловкой, а реально опасной, можно сказать, что я Вам жизнью обязана.

— Да бросьте, не смущайте меня.

— Вы прямо как Чичиков с Маниловым в дверях, соревнуетесь в любезности, — звонко расхохоталась Галина.

При упоминании Чичикова Ксении сразу вспомнился Юрочка Красовский, держащий в руках тяжелый шар из агата на мраморной подставке, подарок Ларисиного вуза юбиляру. И слова Ларисы о том, что, если таким по голове заехать, то сразу кранты — ясно прозвучали в голове. Она тут же представила себе Юрочку с благообразным пивным брюшком и склоненной к плечу головкой, который бьет пенсионерку или наркомана Серегу в висок тяжелым предметом округлой формы, — и еле удержалась, чтоб не рассмеяться вслух.

Настроение у нее вдруг решительно переменилось, и на душе стало легко и почти весело.

— Знаете что, Ксения, — сказала Галина, — а пойдемте ко мне в гости, я тут недалеко живу, на Измайловском. А Андрею мы вызовем такси, он съездит в гостиницу за дневником и к нам присоединится. Или у Вас другие были планы на сегодня?

— Были планы, но все это легко переносится на завтра. Я не откажусь посидеть в приятной компании, честно говоря, устала уже от скучных разговоров с внутренним голосом.

— Ну вот и славненько. Эндрю, а Вы как, не возражаете?

— О нет, я прямо сейчас возьму такси, съезжу за ноутбуком и минут через сорок буду у Вас, Галина. Адрес я помню.

— Отлично, договорились

— Галя, надо, наверное, по дороге в магазин заглянуть, купить бутылку вина или что-нибудь в чаю — спросила Ксения Петровна.

— У меня дома все есть, не беспокойтесь, — ответила Галина, махнув рукой Эндрю и увлекая Ксению за собой.

Дом Галины действительно оказался совсем недалеко от вокзала. Через двадцать минут они уже входили в уютную квартиру на втором этаже добротного здания позапрошлого века. Две комнаты были невелики, а кухня и вовсе крохотная, но высокие потолки и большие окна создавали эффект простора. Галина усадила гостью на кресло, а сама принесла из кухни две бутылки вина, фрукты, орешки, соорудиладежурный салатик, все это быстро и одновременно неторопливо, без суеты. Усевшись в такое же удобное, насиженное не одним, видать, поколением кресло, Галина стала расспрашивать Ксению, откуда она и что делает в Питере. Слово за слово выяснилось, что Галина, как и Ксения, тоже закончила филфак ЛГУ, только немецкое отделение и на несколько лет раньше, в 1975. И — более того — выяснилось, что и та, и другая жили некоторое время в общежитии на Мытнинской набережной, Мытне — там, где сейчас роскошный дорогой особняк горделиво и свысока посматривает на Петропавловку и на ухарь-купецкий корабль-ресторан. А во времена равенства в бедности в этом здании была общага университета. Ксения на первых курсах пожила в новом (быстро, впрочем, ветшающем) студгородке на Новоизмайловском, а потом ей повезло попасть на Мытню, откуда ходьбы до филфака пешком было 15 минут, а из окна «учебки» открывался вид на Петропавловку и Зимний. Повезло в этом смысле и Галине.

На верхних этажах общежития на Мытне жили геологи, студенты геологического факультета. Галина с ними дружила. На этаже всегда воняло подгорелым подсолнечным маслом, за обшарпанными столами геологические мужики резались в карты и обязательно кто-то в несвежих носках, провалившись почти до полу в кровати с растянутой до состояния гамака панцирной сеткой, насиловал фанерную гитару.

— О нет, у нас нам втором этаже все было очень даже прилично, — возразила Ксения, никаких панцирных сеток.

— Так там же жили иностранные студенты вперемешку с нашими. «Мир, дружба, жвачка — метод включенного обучения. Я тоже жила на втором, в комнате с венгерскими девушками.

— А я с финскими!

— Кстати, — улыбнулась Галина — а знаете, как со второго этажа исчезли железные кроватные монстры? Это при мне было. К нам тогда на этаж заселилась группа студентов из университета Западного Берлина. Они взрослые все ребята были, под тридцать и, как я теперь понимаю, закаленные в идеологических битвах бойцы. Задавали нам вопросы на засыпку, якобы для написания домашних сочинений по-русски. Помню, одна, Рената, кажется, ну, забыла в общем, как ее звали, пристала ко мне: «А вот, если у Вас тут в СССР парень и девушка любят друг друга, но не женаты, что они делают, как проводят свободное время?» Я что-то бормотала насчет театров и музеев, а она показала на парочку, которая только что юркнула в пустую комнату и заскрипела ключом в замке. А вот эти, допустим, Олег и Лариса, — они чем будут сейчас заниматься?» И я пропищала, чувствуя себя пионером-героем на допросе у врага: «Будут читать и обсуждать прочитанные книги». Потом это, как бы сейчас сказали, «мемом» стало. Мой тогдашний бойфренд притаскивался вечером со словами: «Слушай, Галка, так что-то почитать книжки хочется, где бы нам местечко для обсуждения прочитанного нарыть». Да, о кроватях. Тогда и у нас на этаже стояли в комнатах эти железные гамаки. И вот наши западноберлинские друзья в один прекрасный день все свои кровати повытаскивали в коридор, а сами стали спать на полу. Тут же прибежала комиссия из университета — из комитета комсомола, из администрации люди закудахтали, что да почему. А Дитрих — высокий такой красивый немец был — говорит: «Мы не можем спать на этой сетке, она искривляет позвоночник. Разве вы хотите, чтобы, когда мы вернемся в Берлин со сколиозом, люди показывали на нас пальцем и говорили — смотрите, вот эти кривоспинные вернулись из поездки в СССР». Ну и через два дня на всем этаже не только кровати заменили, но и столы, и тумбочки, и занавески. Прям не общага стала на нашем этаже, а гостиница «Советская». Ходили слухи, что весь годовой бюджет университетских общежитий вбухали в наш этаж.

— Мы, наверное, в начале восьмидесятых на тех кроватях и спали. Но они уже были не первой молодости и жутко скрипели. Особенно при обсуждении прочитанных книг, — Ксения и Галина дружно расхохотались.

— Извините, Ксения, мне надо отлучиться по державинскому вопросу. Это я недавно в одной современной книжке вычитала, мне понравилось, — объяснила Галина в ответ на недоуменный взгляд Ксении Петровны. — Помните Пушкин, когда вспоминает о визите Гаврилы Державина в лицей, пишет, как трепещущий Дельвиг вышел встречать кумира, но был крайне разочарован, когда услышал, что небожитель спрашивает у щвейцара «Где тут нужник?» Вот это и называется в книге, «державинским вопросом». Но в нашей квартире ответ на него прост, долго искать не придется. Так что я покину Вас лишь на пару минут.

Галина вышла, а Ксения, чтобы занять себя, взяла в руки книжку, лежавшую на подоконнике. Это был сборник стихов Юрия Кублановского «Перекличка».

— Любите Кублановского? — спросила Ксения у вернувшейся хозяйки. — Он вроде такой традиционалист — православная Русь, березки и все такое.

— Да нет, не совсем так, его поэзия сложнее, интереснее. Он хороший поэт. Нельзя сказать, что я его фанатка, это мне для одной статьи нужно было. А знаете, — оживилась Галина, — я ведь была с ним знакома в молодости. Мы с подругой Верочкой были после четвертого курса на музейной практике в «Мураново», усадьбе Тютчева подмосковной, и он там тоже работал. Тогдашний директор Кирилл Васильевич Пигарев привечал диссидентов. Он такой замечательный был, Юрочка, как все его звали, такой большой ребенок, и при этом страшно умный и талантливый, хотя последнего мы с Верочкой по молодости и глупости не понимали толком и над его восторженной наивностью (как нам, «умудренным жизнью» пигалицам казалось) посмеивались. Он нам стихи свои иногда вечером читал. Одно я запомнила, но никогда потом найти его не могла. Может, это и не его стихотворение было, но мне помнится, что его. Совсем не про святую Русь, а напротив про «вавилонскую блудницу» Анну Петровну Керн. Я и сейчас его помню. Хотите, прочитаю?

— Хочу, — сказала Ксения

Галина прикрыла глаза и своим прекрасным грудным голосом продекламировала, но просто, без пафоса и поэтических подвываний:

Анна Петровна, в замужестве Керн,

Это исчадие сплетен и скверн,

Снова царит, восхищает и манит,

Мысли волнует и чувственность ранит.

Как хороша она в этот момент!

Около спальни в конце анфилады

К ней приближается дерптский студент.

Как в полутьме выразительны взгляды!

Анна Петровна горячей рукой

Властно загривок его пригибает.

Губы смыкаются, свечка мигает,

Скрылись порывисто в спальный покой…

Если не кончить этой строкой,

То ли их в будущем подстерегает!

— Какое хорошее, какое молодое стихотворение! — искренне похвалила Ксения Петровна.

— Да вот еще про Мураново вспомнилось..

Глава девятнадцатая

Но вечер воспоминаний был прерван звонком в дверь. Эндрю пришел с бутылкой красного калифорнийского вина (это Зинфандель — только в Калифорнии такой виноград растет, эксклюзив!) и набором дорогих сыров. Все это богатство водрузили на стол, выпили Зинфанделя за мир и дружбу и покатилась обычная застольная беседа — обо всем и ни о чем. Эндрю-Андрей с необидным юмором рассказывал о своих наблюдениях над русской повседневностью, о том, каких интересных людей он встретил в Питере, о том, что большинство из них критикует российское правительство, ругает Запад, да, впрочем, и Восток и считает, что ничего особо хорошего впереди не светит.

— Да и действительно, вряд ли светит: только начнем куда-то выруливать, как снова команда «стоп машина» и разворот на 180 градусов, телевизор хоть не смотри — там опять с пеной у рта обличают загнивающий Запад, просто передача «Их нравы» из моей советской юности, — заметила Галина.

— Знаете, я тут у Тургенева нашел, даже выписал одну мысль, которая всегда мне приходит в голову, когда я думаю о своих прекрасных русских друзьях и знакомых, — Эндрю полез в телефон и зачитал: «Да, да все это люди отличные, а в результате ничего не выходит; припасы первый сорт, а блюдо хоть в рот не бери». Роман «Дым», очень модерный, можно сказать текст, хотя иногда много-многословный. Как вся русская классика. Один Чехов у вас умел писать коротко.

— Эндрю, а Вы дневник-то принесли? Если хотите что-то спросить, давайте сейчас посмотрим, а то еще пара рюмок и я потеряю все свои экспертные кондиции, — сказала Ксения.

На самом деле, ей не хотелось предпринимать никаких умственных усилий — милая, ни к чему не обязывающая болтовня под хорошее вино в уютной галининой квартире была так приятна, что Ксения совсем расслабилась и забыла про все свои неприятности. И про дела тоже хотелось забыть. Однако, ведь именно обещание посмотреть дневник Андреевой тотемской родственницы и привело Ксению в это удобное старое кресло, которое как будто заключило ее в свои успокаивающие дружеские объятья.

— Безусловно я принес, текст у меня здесь, в компьютере, — сказал Андрей, доставая из сумки ноутбук. — Там, если точно сказать, ничего общеинтересного нет, обычные маленькие новости девочкиной жизни. Про учителей, мальчиков и погоду много больше, чем про историю. Но вот несколько мест нашлось мне непонятных, про них хотел у Вас спросить, хотя, может, лучше спросить специалиста по истории города Тотьма. Но Вы сказали, что знаете этот город, да? Вот смотрите, она тут часто упоминает какой-то Входосулимский храм. Что это за странное название? Потом еще пишет про Входосулимский винзавод

— О, это я, кажется, могу объяснить. Ваша девочка так сокращает, наверное, название Входоиерусалимского собора. Дивной красоты храм в Тотьме, сейчас, к счастью, восстановленный. А в 1930-е годы был закрыт и там действительно ликеро-водочный завод был. Известный, известный храм, можете в любом поисковике забить название — вам вывалятся сотни картинок. Давайте прямо сейчас и посмотрим.

Ксения с разрешения Денисова написала название в поисковике «Яндекса», который тут же развернул перед ними букет фотографий.

— Видите, какой красавец? А вот он в 1930-е годы, без куполов и крестов.

— Вот, это прояснили, спасибо. Еще тут она пишет где-то в записях тысяча девятьсот тридцать восьмого года о своем бойфренде или не знаю, как правильно сказать — ухажере, — так говорят? Его зовут Гриша Нетреба. Она пишет, что он из Печенжицы — так я понял, что это место рядом с Тотьмой — и у них там в этих Печенжицах — с трудом выговорил Эндрю — украинские хатки и украинские песни хором поют. Откуда там эта украинская диаспора, я совсем не пойму.

— Надо, конечно, проверить, но я думаю, что речь идет о раскулаченных с Украины, о крестьянах-кулаках, знаете? — Эндрю кивнул. — О так называемых спецпереселенцах. Их с Украины на Север ссылали, наверное, и в Тотьму тоже. Вы посмотрите, наверняка об этом информация в Интернете найдется.

— Ок. Ну еще слов много тут мне непонятных — вот я их выделил болдом.

— Ага, некоторые знаю «оклематься» — это выздороветь, «отпазгнуть» — отрезать, «трёкать» — это говорить, болтать. Ох, да тут у вас выделенных жирным шрифтом слов, больше, чем обычных, не выделенных. Это все, я думаю, даже уверена, — вологодский говор. Есть же словари говоров, вологодских, тотемских, там наверняка все найдется.

— Благодарю Вас, это сейчас достаточно, надо мне действительно сначала самому в Интернете смотреть, а потом уж обращаться за консультацией к специалистам. Извините, что взял Ваше время. Вы хорошо знаете про Тотьму. Ваши родители из этих мест?

— Нет, мы все мое детство, наоборот, на юге жили, сначала на Волге, под Куйбышевом, а потом в Узбекистане.

— А кто были ваши родители?

— Папа электриком работал, мама медсестрой.

— У вас были еще дети? То есть, в семье? Ваши сестры и братья?

— Нет, я была единственным ребенком, очень любимым.

— И Ваши родители уже не живы?

— Да они умерли уже довольно много лет назад, до глубокой старости не дожили.

Увидев, что Ксения отвечает на его вопросы коротко и не очень охотно, Андрей сменил тему разговора.

— А как Ваш конспирологический дневник? Что Вам удалось расшифровать на Вашей встрече в понедельник? Там действительно рассказывается, где спрятаны бриллианты?

— Нет, пока не удалось расшифровать, но мы предположили, кто может быть автором дневника. Хотя, может, это только наши фантазии.

— И кто же? Вы имя установили автора дневника? И узнали про его судьбу?

— Да рано об этом еще говорить. Если действительно что-то получится узнать и расшифровать я Вам обязательно скажу.

— Это мы с моими молодыми коллегами отыскали дневник, часть которого записана каким-то кодом, вот пытаемся дешифровать, — пояснила Ксения Галине, вдруг резко протрезвев и поймав себя на том, что расспросы Эндрю-Андрея кажутся ей почему-то неприятными. Она взглянула на часы на стене и сказала, что, к сожалению, ей уже надо идти. Ксения с Галиной обменялись телефонами в надежде продолжить знакомство, Эндрю помог ей одеть пуховик, предварительно осведомившись, не обидит ли ее таким патриархатным жестом. «Да нет, мой феминизм не столь демонстративен», — заверила Ксения, но в рукава пальто попала не сразу — отвыкла уже от такой старомодной галантности.

Оставив Галину и Эндрю-Андрея допивать вино, Ксения побрела в сгустившихся сумерках назад к вокзалу. Торопиться ей на самом деле было некуда: в библиотеку идти уже поздно, а домой (домой!!) в Горелово вроде еще и рано. Зачем она наврала про неотложные дела, Ксения и сама не знала. Что-то неприятное и навязчивое послышалось ей в тоне Эндрю, когда он стал расспрашивать о родителях, о встрече их группы в понедельник. А кстати, откуда он мог знать про понедельник?! Ксения даже остановилась так внезапно, что шедший за ней прохожий налетел на нее и чертыхнулся. Она вроде ему в прошлый раз об этом не рассказывала, да и не могла рассказать, потому что о встрече именно в понедельник они сговорились позже, после ее приезда из Финляндии и всех этих ее криминальных похождений. Странно. Ксения заметила, что притормозила она у входа в небольшой магазинчик и решила зайти купить зубную пасту. Выходя с покупкой из магазина, она увидела, что из подъезда галининого дома вышел мужчина. В сумерках трудно было разглядеть, кто это. Человек направился по проспекту в противоположном от вокзала направлении. Силуэт его был едва различим в свете тусклых фонарей. Но походка, походка показалась знакомой. Мужчина шел энергично, быстро, но руками при этом не размахивал, прямо как Печорин Григорий Александрович.

Глава двадцатая

Ковыляя от электрички по разбитой и дороге к гореловскому дому, Ксения вдруг остановилась и посмотрела на вечернее ноябрьское небо, затянутое темными тучами. Луна с отъеденным боком, иногда выглядывавшая во внезапном просвете, едва успевала блеснуть сиротским неярким светом и опять пропадала за темной пеленой. Где-то заполошно и отчаянно лаяла собака, незакрытая калитка билась о забор с глухим металлическим уханьем, раскачивались ветки жидких придорожных берез, отбрасывая в свете редких фонарей тени, с мышиной быстротой пробегающие по дороге. Ксении Петровне стало вдруг жутко и безнадежно одиноко.

Сейчас приду и позвоню Кате и Ваське, — попыталась она себя успокоить. За спиной послышались шаги и шорохи. Ксения прибывала шагу, почти побежала, поскользнулась, больно упала и, поднимаясь с земли, краем глаза с облегчением различила в темноте приблизившуюся женскую фигуру с тяжелыми пакетами в обеих руках. Женщина притормозила, раздумывая, наверное, не надо ли предложить помощь, но, увидев, что Ксения уже поднялась и успокоительно замахала рукой, двинулась дальше.

Добравшись до дачи и сняв пуховик, Ксения включила все светильники в гостиной и подошла к настенному зеркалу. Зеркало висело высоко и в нем отражалась только сбившаяся на бок шерстяная шапка. Ксения стянула ее и зеркало отразило вставшие дыбом спутанные волосы. Она принесла из прихожей низенький пуфик, забралась на него и уставилась на свое отражение. Картина была неутешительной. Усталые глаза выцветшего серо-голубого цвета, почти провалившийся рот, глубокие носогубные складки, морщины у глаз. Волосы тусклые, как будто сто лет немытые, похожее на кляксу родимое пятно возле правого уха, которое она всегда старалась прикрыть волосами, бесстыдно и уродливо лезло в глаза. Словом. настоящая Старуха Изергиль. Но в той хоть эротические воспоминания тлели, а в тебе одна труха, — сказала своему отражению Ксения и пообещала на следующей неделе, кровь из носу, выбраться в какой-нибудь косметический салон. «Кровь из носу, может, и будет, а салон-то вряд ли, — тут же возразил ее вечно скептический внутренний голос.

Телефон дочери не отвечал, и Ксения заварила чай и стала намазывать масло на хлеб, то и дело возвращаясь мыслью к Эндрю-Андрею Денисову. Он ли это шел от галининого подъезда печоринской походкой? И не его ли она уже пару раз видела сквозь снег и ноябрьский сумрак? По крайней мере человека с такой походкой видела же, точно. А если это был Эндрю, то как так получается, что в огромном, многомиллионном городе, она все время на него натыкается? Или он на нее? Вот откуда он знал про понедельник?

Телефонный барабанщик звонко заголосил — Ксения так и не удосужилась сменить мелодию рингтона. Звонила дочь из Финляндии. Переключившись на видеозвонок, Ксения, тяжело вздохнув, решилась рассказать Кате о происшествиях последних дней, стараясь сохранять ироническую и отстраненную интонацию. Впрочем, ей самой трудно было избавиться от впечатления, что она повествует не о реальных событиях, происходивших с ней, а пересказывает какой-то маловнятный нтвшный детектив. На лице Кати она тоже замечала временами выражение удивленного недоверия. А это еще Ксения решила опустить побочную линию про американца Денисова с печоринской походкой. Не хватало еще шпионов, «пришедших с холода», — тогда уж Катя точно подумает, что мамаша кукукнулась, и надо, чтоб «главврач Моргулис телевизор отключил»

— Ну вот, теперь у тебя не мать, а натуральная мисс Марпл или, как ее, Виола Тараканова, — закончила Ксения Петровна с кривоватой улыбкой.

Катя ошарашенно помолчала и потом переспросила: «А ты где сейчас-то находишься? На этой даче за городом? Одна? У тебя дверь хоть заперта?»

— Ой, подожди, Катюш, я пойду проверю, — Ксения с телефоном в руке пошла к входной двери и с ужасом обнаружила, что, устремившись по приходе к зеркалу, она благополучно забыла закрыть входную дверь.

— Повернув ключ в замке дважды и для верности подергав за ручку, Ксения вернулась в комнату.

— Ну ты даешь, мама! — в Катином голосе послышались нотки истерики. — Вот что. Во-первых, продиктуй мне адрес и имя хозяев этой твоей дачи. Во-вторых, я завтра улаживаю дела и завтра же вечером или самое позднее послезавтра на утреннем поезде выезжаю к тебе. Никаких возражений, — дочь мобилизовалась и, как водится, назначила себя начальником штаба.

— Да ты хоть с мужем посоветуйся, — робко предложила Ксения.

— Что он мне может посоветовать толкового. Все, я уже все решила, Диктуй адрес и фамилию хозяев коттеджа.

— Адрес Ксения продиктовала, она нашла его на квитанции на оплату электричества, которая была выписана на имя Петровой С.С.

— Кто такая Петрова С.С., где она сейчас? — строгим командирским голосом спросила Катерина.

— Да я не знаю, за границей, кажется, так Людмила сказала.

— Диктуй имя, отчество и фамилию Людмилы. Ты у нее паспорт проверяла?

— Катюша, ты в своем уме? Малознакомый человек так меня выручил в беде, а я буду паспорт требовать к нее?

— Вот именно что малознакомый. Как ее ФИО?

— Какое еще ФИО? Я не СНИЛСА, не ИНН у нее не спрашивала!

— Фамилия, имя, отчество, что ты мама, как маленькая, ей Богу! — было видно, что Катя вошла во вкус и уже получает удовольствие от роли начштаба и решателя всех проблем своей никчемной матери.

— Ее зовут Людмила, Людмила Вязмитина. Отчества не знаю.

— А кто она вообще такая?

— Она журналистка, пишет для глянцевых журналов. Вроде, — уже менее уверенно сказала Ксения Петровна, вспомнив свои безуспешные поиски в Яндексе.

— Так. Слушай меня внимательно! Во-первых, запрись и никому не открывай! Во-вторых, регулярно заряжай телефон и всегда будь на связи! В-третьих, я завтра или послезавтра приеду и переселю тебя в гостиницу! Про деньги не думай, я этот вопрос решу! В-четвертых, может, тебе стоит обратиться в полицию и рассказать о своих подозрениях. Ну, по поводу, возможных покушений на твою жизнь.

Ксения вспомнила бравого парубка и похожего на похмельного Г. Буркова следователя и представила их реакцию на приход старушки с преподавательским окладом, которая рассказывает о цепи покушений на ее драгоценную жизнь: сначала задавить хотели, потом отравили чаем вместо нее горемычную соседку, потом пытались газом душить и заодно Серегу пристукнули, потом с моста пытались скинуть, да обознались на ее счастье и на беду несчастной пенсионерки, как ее, — Владлены какой-то. Хватит на хороший четырехсерийный сериал, а можно и серий на восемь растянуть. А мотив? И он имеется — завладеть десять лет не ремонтированной двушкой в панельном доме на окраине Петрозаводска! Ну тут сразу, конечно, организуют спецгруппу — женщина следователь на высоченных каблуках и с безупречным макияжем и два оперативника — один бодрый, другой ленивый, оба в нее влюблены. Ну и, конечно, бригада экспертов, анализ ДНК, сложные манипуляции на компьютере… Ксения не выдержала и засмеялась.

— Мама, я просто поражаюсь твоему легкомыслию! Нельзя же быть такой не от мира сего! Я постараюсь приехать завтра на вечернем поезде или даже на дневном. Посылай мне смс каждые два часа!

— Катя, это ты, по-моему, не от мира сего. О чем я тебе каждые два часа буду сообщать? Шифровки слать Алекс — Юстасу?

— Ну ладно, каждые три часа. Просто пиши «все ок», — чтоб я была спокойна. — А сейчас выпей успокоительного и ложись спать! У тебя есть валерьяна?

— Все у меня есть. — Ксения уже начала уставать от Катиного командирского напора. — До завтра! Надеюсь, ночью я могу тебе не докладываться каждые три часа?

— Да, жду смс утром. Спокойной ночи. — на заднем плане в Катином телефоне возник силуэт внука Васьки. Если он подслушивал их разговор, то и у него теперь появилась прекрасная тема для разговоров с приятелями.

Ксения решила закончить на сегодня с переживаниями и пережевыванием одних и тех же мыслей, заправиться спасительной валерьянкой, которую дочь всегда уважительно именовала полным именем (кстати красивое имя — Валерьяна Артуровна, например! Звучит!) Она уже переоделась в пижаму, когда телефон снова забарабанил. В трубке послушался приятный моложавый голос Людмилы, которая интересовалась, как ее дела.

Ксения Петровна набралась решимости и сказала, что она бесконечно благодарна за приют, но больше не будет обременять Людмилу и неизвестных ей любезных хозяев, переночует здесь еще максимум две ночи и потом точно съедет». «Вы уезжаете в свой родной город? — Поинтересовалась Людмила.

— Не знаю, скорее всего нет, переберусь в гостиницу

— Но Вы же, кажется, говорили, что это для Вас тяжело в финансовом отношении?

— Дочь обещала помочь, она собирается завтра-послезавтра приехать в Питер, вместе мы справимся

Людмила некоторое время молчала, а потом спросила:

— А на завтра у Вас какие планы?

— Я в библиотеку собиралась с утра, а потом нам, наверное, надо встретиться, я хочу с Вами рассчитаться.

— Бог с Вами, Ксения Петровна, какие счеты, Вы так недолго пожили, да и на даче-то бывали только по вечерам, так что не будем даже говорить об этом. Но встретиться и поговорить хотелось бы. Вы сможете завтра быть в Горелово в 16 часов? Я приеду туда. Только давайте встретимся ровно в 16, у меня напряженный день.

— Так, может, в центре где-нибудь назначим встречу?

— Нет-нет, мне удобно именно в Горелово. Тем более, что завтра с утра должен прийти газовщик для профилактических работ. Вас ведь не будет в первой половине дня, после 9 утра?

— Конечно, конечно, я подстрою свои планы под Ваши, уеду до 9, а ровно в четыре приеду, чтоб увидеться с Вами и поблагодарить Вас за все.

— Договорились. — Людмила положила трубку раньше, чем Ксения решилась спросить, как ее отчество и пишет ли она статьи под своим именем или под псевдонимом.

Спрошу завтра, решила Ксения. И надо еще уборку сделать перед приходом Людмилы. Ксения прошлась по дому и поняла, что достаточно будет протереть пыль и пропылесосить, следов ее присутствия в коттедже действительно почти не наблюдалось.

Глава двадцать первая

Ксения встала рано, прибралась в комнатах, сложила свои вещи, принесла чемодан в спальню и, взяв сумку с документами и компьютером и отправилась уже привычной дорогой на станцию. Утренняя погода мало отличалась от вечерней, было так же темно и тоскливо, разве что небо было полностью затянуто тучами, беременными мокрым снегом.

Не успела она пристроиться на свободное местечко в электричке, как в утробе телефона буркнула смска.

— Черт, это Катька, — виновато подумала Ксения Петровна

— Действительно, сообщение кричало капсом «МАМА. ТЫ ГДЕ????!!!!» — вопросительных и восклицательных знаков Катерина насыпала щедрой рукой.

— «Все ок» — Ксения решила быть краткой.

Подъезжая на метро к станции «Гостиный двор», Ксения получила еще одну смску, на этот раз от Эндрю Денисова. Он писал, что им непременно нужно встретиться в ближайшие дни и переговорить по очень важному делу. Было бы удобно, — писал он, если бы Вы загодя прочитали один материал из журнала «Дамы и джентльмены» за этот год, номер 3, страницы 46–57.

— Интересно, — подумала Ксения с любопытством и некоторой опаской, — это уж совсем какой-то шпионский роман начался, — и ответила, что журнал попытается купить, а встретиться можно, допустим, завтра во второй половине дня.

— Завтра в 16 у Галины, Вас устроит? — мгновенно брякнул телефон

— Хорошо, договорились, — ответила Ксения.

Подойдя к газетному киоску в вестибюле метро Ксения высмотрела среди журналов нужный номер «Дам и джентльменов» и спросила крашенную блондинку, занятую чтением светских новостей из деревни «Грязь», как та думает, будет ли журнал в продаже через несколько часов. Продавщица, зевнув во весь рот, сказала, что есть еще два номера и вряд ли их купят — больно уж дорогой, как будто золотой нитью страницы сшивают.

Усевшись за «свой» стол в библиотеке, Ксения еще раз проверила телефон, прежде чем отключить звук и убрать трубку в карман. В группе «Энигма» было сообщение от Лены. «Люди, кажется, я нащупала ключ к шифру! Ждите известий!»

От Кати пришла смска, состоящая теперь только из вопросительных и восклицательных знаков. Господи Иисуси, кажется, ведь еще положенных трех часов не прошло, — вздохнула Ксения. Но она знала, что, если Катя принялась о ком-то тревожится, то может и задушить в заботливых объятьях.

«Ок» — она тоже решила двинуться в сторону гиперлаконизма.

Несмотря на все усилия по интеллектуальной мобилизации, научный поиск двигался вяло, и Ксения не без удовольствия заметила, что наступило расчетное время выдвижения в обратный путь. Она за завтраком все строго рассчитала и составила «график движения», чтобы прийти на дачу незадолго до 16 и не подвести Людмилу.

Купив в киоске «шитый золотыми нитками» журнал, она хотела начать чтение уже в метро, но народу в вагоне было много, пришлось стоять, почти уткнувшись лицом в пахнувший псиной промокший воротник куртки какой-то габаритной тетки, так что журнал она раскрыла только в электричке. На страницах с 46 по 57 было большое интервью недавно скончавшейся в Нью Йорке жены медиамагната и известной благотворительницы Айрин Митчелл. Муж ее умер несколько лет назад, оставив ей гигантское состояние. Сама Айрин последние годы боролась с раковым заболеванием и интервью дала незадолго до смерти, зная, что ее состояние безнадежно. Российский журнал с разрешения американского издания публиковал перевод интервью и целый ряд фотографий Митчелл. Лицо Айрин на самой большой из фотографий, вероятно, последней прижизненной, выглядело усталым, но моложавым, ухоженным и почему-то довольно знакомым.

Ксения принялась читать интервью. Собственно говоря, это даже было не интервью, а рассказ Митчелл о своей жизни, редко перебиваемый краткими уточняющими вопросами интервьюерши.

Но начался разговор с вопросов о благотворительных фондах, которые щедро спонсировали супруги Митчелл. Помогали они в основном детям, попавшим в тяжелые жизненные ситуации, до принятия закона Димы Яковлева оказывали всяческую поддержку американским родителям в процессе усыновления детей из России. «Потому что я сама такой усыновленный ребенок из России, — сказала вдруг Айрин Митчелл, и разговор принял другой поворот. Миссис Митчелл начала рассказывать, что она тоже приемный ребенок: ее в двухлетнем возрасте удочерили, правда, не американцы, а русская, точнее российская семья, Софья и Иосиф Выгодские. Иосиф Выгодский был известным в 1960-е годы пианистом, лауреатом многих международных конкурсов; Софья тоже была музыкантом и неплохим, но в отличие от мужа, не получила такого широкого международного признания, играла на виолончели в оркестре, где ее муж был солистом. В 1970 году во время гастролей в Великобритании, куда им, неожиданно для них самих разрешили поехать вместе с двенадцатилетней дочерью Ириной, Выгодские попросили политического убежища и, спустя два года, переехали жить в США. Иосиф продолжал довольно успешно карьеру пианиста, а Софья занялась семьей, обустройством жизни в Америке и воспитанием дочери, которую теперь стали называть на американский манер — Айрин. Дальше в интервью миссис Митчелл рассказывала о годах своей счастливой американской молодости, музыкальных пристрастиях, недолгом увлечении чирлидерством, о знакомстве с Джоном Митчеллом — парнем из богатой семьи, который и сам был не промах: одним из первых понял выгоды кабельного ТВ и умножил доставшееся ему в наследство состояние. Ксении стало скучно, все эти подробности американской жизни были ей совершенно неинтересны. Ну жизнь у девушки удалась, и прекрасно, а зачем ей-то об этом читать, почему Эндрю Денисов порекомендовал ей познакомиться с этим интервью, непонятно. Она уже хотела захлопнуть журнал, но зацепилась за следующий наводящий вопрос интервьюерши:

— Вы чувствуете себя стопроцентной американкой или для вас важны ваши русские корни?

— Русские корни для меня безусловно важны, — подробно отвечала на вопрос миссис Митчелл. — Мама много мне рассказывала про Россию, то есть, тогда Советский Союз, конечно. Она говорила со мной дома только по-русски, никогда не скрывала, что я приемная дочь. Рассказывала и не однажды, историю о том, как музыканты оркестра, гастролировавшего в северном городе Вологда, пришли с подарками в детский дом, и она увидела меня, четырехлетнюю, белокурую (мама говорила «белобрысую») девочку с очень грустными глазами, Все дети кинулись к подаркам и гостинцам, а я одна сидела в углу, очень печальная. Мама подошла ко мне, а я ее обняла и тоненько заплакала (мама говорила «заскулила»). И вскоре они меня удочерили и увезли в Москву.

— Но Вы и сами, наверное, многое помните о жизни в СССР?

— Конечно, я же прожила там до 12 лет. И школу помню, и пионерский лагерь. Мне там нравилось, между прочим. Я даже помню, как мне кажется, свою жизнь до детского дома, хотя тогда я совсем маленькая была. Одну историю вспоминаю, она иногда мне снится даже еще и теперь. Помню, как будто мы жили в таком темном деревянном доме с мамой, но, кажется, не с этой моей мамой Соней, а с другой, и с каким-то еще малышом, который всегда за мной ходил, как на веревочке, и мы с ним играли вдвоем. А в доме был подвал, такое подвальное помещение, типа склада что ли, с маленьким окном и входом со двора. Там всякие ведра хранились, наверное, всякий инвентарь для уборки. И вот мы залезли в этот подвал и там заигрались, и не заметили, как началась страшная метель и снегом завалило и дверь в этот подвал, и окно. Стало темно и страшно, но выйти мы не могли, долго плакали, а потом заснули. И никто не знал, где мы, искали нас, наверное, везде, но не нашли. А наша собака, большая белая такая у нас была собака, стала лаять возле этой заваленной снегом двери в подвал и снег начала лапами копать. Взрослые ее прогоняли, а она не уходила. Тут и они начали лопатами снег разгребать и так нашли нас в этом подвале, зареванных и спящих. Собака нас спасла»

Ксения вздрогнула, узнав тот отрывок из журнала, который она несколько дней назад читала вот в такой же электричке. Как и в тот раз, история про собаку показалась ей очень знакомой. И она почти уверена была, что собаку из детских воспоминаний этой американской пенсионерки звали Мишка. Откуда-то она это точно знала.

Она открыла разворот с фотографиями. Девочка- подросток с родителями у фонтана на ВДНХ, в косички вплетены ленточки с пышными бантами. Вот она уже повзрослевшая с модной стрижкой гаврош во дворе американского дома, вот они с избранником улыбаются, демонстрируя безупречную работу стоматолога…

Поезд затормозил и остановился. Ксения глянула в окно и увидела приземистое белое здание, на котором в свете фонаря можно было прочесть «Тайцы»

«Мама родная! — Ксения схватила сумку и стремглав выбежала на платформу. Она с ужасом поняла, что, зачитавшись, проехала уже две лишние остановки и вытащила из сумки мобильник, чтоб посмотреть, который час и есть ли у нее шанс успеть на встречу с Людмилой. Мобильник зиял черным безмолвным экраном. Она забыла утром зарядить телефон! А еще злилась на дочь с ее подробными инструкциями по поведению для престарелых матерей!

Глава двадцать вторая

Часы внутри станции показывали 15.32, а из расписания на стене следовало, что следующая электричка на Питер ожидалась только через сорок пять минут. А телефон, как назло, сдох! И Людмилу не предупредить, что опаздывает, и дочери не послать успокоительное смс! Ну что делать, остается только ждать, хорошо еще, что можно посидеть внутри станционного домика, а не стоять сорок пять минут на ветру под мокрым снегом.

В интервью Айрин Митчелл больше ничего интересного для себя Ксения не нашла, попыталась читать другие материалы журнала, но быстро поняла, что вероятно, она не джентльмен и даже не дама, потому что «комменты» об «ивентах», подробно обсуждающие в платье от какого модельера появилась светская львица Лена Ленина или Мотя Молотова, ее совсем не увлекали, как, впрочем, и пространные диалоги кулинарных экспертов, рассуждавших на языке, половины слов которого Ксения не понимала, и сыпавшие названиями блюд и ингредиентов, опознать которые Ксении не помогали даже прекрасно сделанные фотоиллюстрации. Но все же это вызывавшее ежеминутное раздражение чтение помогло скоротать время до прихода электрички.

Выскочив на платформу в Горелово, Ксения Петровна с максимально доступной ей скоростью направилась к ставшей почти уже своей даче. Однако что-то странное виделось впереди — всполохи огня, столбы дыма и суета людей, крики, гудки машин. Довольно быстро до Ксении дошло, что горит именно тот коттедж, в котором она находила приют последние дни. Пожарные уже приехали и пытались потушить огонь, в переулке перед забором собралась толпа любопытных. Ксения в полной растерянности глядела на горящий дом и слушала версии о причине пожара. Большинство сходилось на том, что это был взрыв газа. Дородная дама в сапогах с не застегнутыми до конца молниями с почти радостным возбуждением сообщала, что кажется, в доме кто-то был и сгорел, вроде тело выносили. Другие возражали, что ничего подобного не было, никого не выносили, что вы мелете. Сзади напирали новые зеваки, почти все снимали происходящее на камеры телефона, а некоторые делали сельфи на фоне зарева и выкладывали их в соцсети. Какая-то девица уже сообщала рядом стоящей подруге, что лайков пришло немерено.

Ксения решительно не знала, что ей нужно делать. Подойти к пожарным и сказать, что она жила в этом доме и там сгорел ее чемодан? Она представила, как ее опять потащат в полицию, и ей придется рассказывать о случайной встрече в библиотеке с Людмилой Вязмитиной, про которую она толком ничего не ведает, даже отчества ее не знает, про сидящего в ванной убиенного наркомана Серегу, про то, как она с перепугу согласилась жить на чужой даче и в общем неплохо там устроилась, но именно сегодня собиралась распрощаться с гостеприимным приютом, а он возьми да и сгори аккурат накануне расставания. Любому эта история покажется продуктом воспаленной фантазии какой-нибудь сочинительницы женских детективных романов. Тем более полицейским, хотя они вряд ли читают женские детективы…

Кляня себя за трусость и предательство, Ксения, работая локтями, продралась сквозь толпу пироманов и направилась к платформе, не отвечая на вопросы бегущих навстречу любителей острых ощущений. Надо было придумать, где побыстрее зарядить мобильник, и позвонить дочери и Людмиле.

Электричку опять пришлось ждать минут тридцать. Люди на платформе обсуждали пожар в коттеджном поселке, свидетели возбужденно делились впечатлениями, число жертв пожара в рассказах множилось, причины его возникновения выдвигались самые фантастические, но с преобладающим отрывом лидировали версии взрыва бытового газа и теракта. Какой-то низкорослый мужчина рассказывал, что он часто видел тут людей мусульманской наружности, они изображали из себя разнорабочих, но мы-то знаем, зачем они к нам сюда прутся… Огня над дачным участком уже видно не было, но дым продолжал клубиться и запах гари явственно ощущался даже на платформе.

В электричке стоял гул голосов — народное вече продолжалось. Сидящая рядом с Ксенией Петровной юная девица не участвовала в разговоре, уставившись в телефон. Но взглянув искоса на экран, Ксения увидела там знакомую картину горящей «ее» дачи. Она несколько раз извинилась и даже потрогала девушку за рукав, прежде чем та вынырнула из мобильника и услышала ее вопрос о том, где можно было бы зарядить телефон. «Ну, в едальнях можно, в Макдональсе, например», — и девушка вновь погрузилась в пучины Интернета.

Выйдя из здания вокзала, Ксения решила двинуться в сторону Московского проспекта, где наверняка полно едален. Выйдя на проспект, она остановилась в растерянности — прошла какое-то расстояние в сторону Электросилы, потом повернула обратно — к Техноложке. Ни одной едальни ей на глаза не попало.

Она решилась остановить молодого человека в ярко-оранжевом пальто. Юноша вытащил наушники из ушей и на ее вопрос ответил, что ей лучше всего пойти на Балтийский вокзал, там есть стойки для зарядки гаджетов. Чертыхнувшись вместо того, чтоб поблагодарить удивленного такой невежливостью хипстера, Ксения поплелась по снежной жиже обратно к Балтийскому вокзалу, чувствуя, что сапоги начали тяжелеть и промокать. Она уже не меньше часа болталась под мокрым снегом, как дерьмо в проруби. Ей было холодно, на душе было гадко, и абсолютно непонятно было, как жить дальше.

Действительно на вокзале имелись стойки для зарядки гаджетов и, найдя свободную, Ксения быстро сунула вилку в розетку, похвалив себя за то, что хоть зарядку не забыла на несчастной даче. Через несколько минут телефон ожил и, конечно, обнаружилась куча пропущенных звонков и сообщений от Кати, из которых стало ясно, что Катерина уже добралась до Питера. Последняя смска, засиженная вопросительными и восклицательными знаками, вопрошала в очередной раз, «ты где????!!!!» и сообщала, что Катя взяла такси и едет в Горелово. Сообщение было отправлено в 15.10 и после этого смсок не было, но насчитывался с десяток неотвеченных звонков.

Ксения Петровна с ужасом поняла, что Катя доехала до гореловской дачи, видела пожар и с ума сходит от мысли, что мать погибла в огне. Она нажала на кнопку «перезвонить» и кажется, в ту же секунду услышала Катин крик «Мама!!!» «Да это я, это я, Катюша, у меня телефон разрядился, вот я и не могла позвонить. Со мной все в порядке, не беспокойся». В ответ она услышала, как Катя просто завыла в телефон, потом бурно разрыдалась и только через пару минут, придя в себя, начала сквозь слезы сбивчиво рассказывать, что она знает о пожаре на даче, что сообщили, что был взрыв газа, в огне погибла женщина, личность устанавливается. Она как раз сейчас собиралась с силами, чтобы позвонить к полицию и уже готовилась мысленно к процедуре опознания. «Мама, ты меня в могилу загонишь!» — уже почти счастливым голосом проревела Катя. — Ты где была? Ты сейчас где? Я к тебе еду. Куда к тебе приехать? — вопросы наталкивались друг на друга, как катящиеся с горы камни.

Катя велела Ксении найти на вокзале билетные кассы, встать возле них и никуда не уходить, ждать ее, она сейчас уже вызывает такси. «Мамочка моя, родная, мамочка, — вдруг по-детски заскулила Катя и снова заплакала. У Ксении тоже неудержимо хлынули слезы. Шедший мимо мужчина, недоуменно взглянул на рыдающую в голос даму у стойки зарядки.

Глава двадцать третья

Ксения Петровна едва держалась на ногах. Она простояла какое-то время у стойки, пока телефон не накушался электричеством досыта, потом поплелась к кассам, возле которых тоже негде было присесть и пришлось стоять, привалившись к стене. Сумка с компьютером на плече, казалось, весит добрый пуд, но Ксения не решалась поставить ее на пол рядом с собой. Внутри у нее все дрожало мелкой, противной неостановимой дрожью, и от каждого прохожего исходил тошнотворный запах опасности. Ксения попыталась проделать трюк, который ей обычно помогал сосредоточиться — для этого ей надо было попытаться посмотреть на себя со стороны. Тогда обычно включался иронический внутренний голос, трезвое звучание которого успокаивало, помогало выйти из панического оцепенения и начать разумно размышлять и действовать. Но зрелище пожилой тетки с глазами затравленной зверюшки в сбившейся на глаза мокрой шапке, судорожно прижимающей к груди сумку, было слишком даже для иронического внутреннего голоса.

Наконец в полупустом зале послышался дробный стук каблуков — к кассам бежала Катя с перекошенным лицом, в расстегнутом пальто. Концы длинного шарфа волочились почти по полу, чемоданчик сзади визжал колесиками. Ксения Петровна упала в объятия дочери, как неопытный ныряльщик валится в воду. Какое-то время они сопели друг другу в ухо, потом Катя поправила на матери шапку, а Ксения завязала дочери шарф и обе заулыбались сквозь слезы. «Пойдем сядем где-нибудь перекусим и поговорим», — предложила Катя.

Поблизости от вокзала оказалось довольно много «едален» — зря Ксения таскалась на Московский. Но Катя, быстро погуглив в телефоне, пресекла попытки матери приземлиться в Бургер-Кинге или Теремке и потащила ее в ближайший приличный ресторан «Кон-Коронель». В ответ на робкие материнские протесты Катя отрезала: «Мысейчас не в том положении, чтобы экономить на своем здоровье». Хотя несколько претенциозная помпезность «элитного кафе» не пришлась Ксении по душе, здесь было тепло, комфортно, официанты улыбались доброжелательно, меню обещало вкусную еду — по «элитным», правда, ценам, ну да Бог с ним. Тот факт, что она не сгорела в Горелово, можно в конце-то концов. отпраздновать на широкую ногу.

Они выпили горячего чаю, который Катерина попросила принести прежде всего, и Ксения Петровна, пытаясь быть спокойной и логичной, еще раз по просьбе дочери пересказала всю свою занимательную историю, пытаясь не растерять в ходе рассказа последние остатки благоразумия и юмора.

— Странная роль у твоей Людмилы во всей этой истории, — протянула Катя.

— Людмила! — спохватилась Ксения. — Надо же позвонить Людмиле!

Впервые ей пришло в голову, что женщиной, погибшей при пожаре (о том, что это была женщина, уже насплетничали в желтых газетках), могла быть Людмила. Хотя именно эта версия и должна была бы, казалось прийти в голову первой: ведь Люда назначила ей встречу в гореловском коттедже, и, значит, скорей всего была в доме как раз в момент взрыва и пожара.

Ксения Петровна лихорадочно нашарила в сумке мобильник и позвонила Вязмитиной. «Абонент не доступен или находится вне зоны сети», — сообщил строгий голос.

— Боже мой, Катенька, как же нам узнать, вдруг это действительно Людмила там погибла?!

— Мама, ну а что это изменит, ты же ее не воскресишь

— Ну как же, доченька, ведь она так мне помогла и не раз, как-то не по-человечески теперь даже не поинтересоваться ее судьбой.

— А как ты поинтересуешься? Пойдешь в полицию вот эти невероятные истории им рассказывать? Тебя же еще и арестуют как подозреваемую. Жила на даче, могла что-то с газом нахимичить при желании

— Да не было у меня такого желания! Что я безумная что ли с суицидальными помыслами и террористическими замыслами?

— А им-то откуда знать, что ты не такая. Они тебя сцапают, посадят и дело закроют. Еще и медаль заслужат.

— Ну, это ты, Катя, сериалов насмотрелась.

— Это ты, мама, сериалов насмотрелась про всяких добродетельных МарьСергеевных. Я думаю, в реальности такие редкие птицы там не водятся.

Телефон снова проснулся и буркнул смской. В этот раз Эндрю Денисов интересовался, как ее дела, все ли в порядке

— Спасибо, у меня все хорошо, — быстро ответила Ксения

— Я очень рад, что Вы не страдали в этих печальных происшествиях, — немного не по-русски писал Денисов в ответ, — Состоится ли наша встреча завтра в 16 у Галины, это очень важно.

— Не могли бы мы перенести встречу хотя бы на день? Я очень устала и ко мне приехала дочь. — набрала Ксения Петровна.

— Ок, надеюсь, дочь Вам помогает, встречаемся тогда послезавтра у Галины, но с утра, хорошо? Часов в 10, подходит? Это очень важно! Берегите себя!

— Договорились, — ответила Ксения и повернулась к Кате.

— Вот с этим Эндрю-Андреем тоже не все понятно. По-моему, я ему не говорила, что в Горелово живу на этой даче, которая сегодня сгорела, а он вроде намекает на эти печальные происшествия… Или говорила, да забыла.

От выпитого и съеденного, от мокрого тепла в сапогах и Катиных любящих глаз напротив Ксения совсем рассиропилась и осоловела. Она уже не в состоянии была думать и анализировать. Хотелось снять сапоги, переодеться в пижаму и забраться в кровать. Но ведь и пижама сгорела вместе с чемоданом на гореловской даче.

— У меня и зубной щетки-то своей нет, — последние слова Ксения произнесла вслух.

— Ничего, мама, пойдем в какой-нибудь Торговый центр и купим тебе самое необходимое. Я заказала номер в гостинице, правда, на себя одну, но там две кровати, думаю, не будет проблемы за тебя доплатить.

Дальнейшие свои передвижения вечером этого бесконечного дня Ксения Петровна помнила плохо. Она тащилась за Катей, как сомнамбула, что-то отвечала на ее вопросы в магазине, соглашалась со всеми ее предложениями насчет цвета пижамы и формы тапочек, караулила Катин чемодан в холле небольшой гостинички, потом долго, бездумно стояла под душем и заснула почти сразу после того, как улеглась в постель и дочь, поцеловала ее в лоб, как маленькую, и накрыла одеялом.

Глава двадцать четвертая

На следующий день с самого раннего утра Ксения Петровна несколько раз пыталась дозвониться до Людмилы — но все напрасно. Сначала строгий голос с учительской интонацией информировал о недоступности абонента, а потом и вовсе стал сообщать, что набранный ею номер не существует. Ксения сломала голову, придумывая, как можно выйти на Людмилу, но так ничего и не изобрела. Поиски в Интернете даже с Катиной помощью тоже не дали никакого вразумительного результата. Не сидеть же в столовой Публички, ожидая появления Людмилы с подносом. Если, конечно, ее чудесная спасительница и помощница уже не вкушает райские или адские обеды.

Пришло еще несколько смсок от Лены, которой не терпелось поделиться результатами расшифровки конспирологического дневника. Вадим и Володя соглашались встретиться сегодня же, но Ксения Петровна написала им, что сегодня она никак не может, пусть встретятся без нее, а потом — завтра-послезавтра посвятят ее во все разгаданные тайны «таинственного дневника»

Катя, пришедшая в себя и успокоившаяся после вчерашних страстей, предложила ей сесть и спокойно еще раз проанализировать ситуацию.

— Давай мобилизуем свои маленькие серые клеточки, как говаривал наш с тобой любимый Эркюль Пауро, подключим дедукцию и индукцию и попытаемся все же понять, что к чему. Когда с тобой вся эта байда началась, как ты думаешь?

— Когда начались странности? Ксения призадумалась. Может, с того момента, когда после приезда из Финляндии, когда она беззаботно направилась в ванную помыться и обнаружила, что банное место уже занято покойником Серегой? Высказав это предположение вслух, Ксения тут же себе возразила: «Нет, до этого еще было происшествие в вагоне с грузной соседкой-чьей-то тетушкой. Попила чайку и окочурилась, бедняга.

— Мама, а ты ей в руки чай отдала? — спросила Катя.

— Да нет, ее на месте не было, она, наверное, в туалет вышла. Я откинула столик перед сидением у прохода, поставила и ушла.

— А чье место было у прохода — ее или твое?

— Мое, — Ксения даже побледнела. Ты думаешь кто-то решил, что этой мой чаек? Но там же никого не было, только один молодой человек храпел далеко, на другом конце вагона.

— Но ты ведь сразу ушла, откуда ты можешь знать, что никого не было? Или что этот молодой человек только имитировал храп, чтобы убедить тебя, что он мирно спит

— Ага, а как только я вышла, тут же прибежал и сыпанул в чай пару ложек яда.

— Мама, зря ты иронизируешь. Ничего нельзя исключать. Факт тот, что соседка выпила чайку из кружки, которая стояла на твоем месте, и отдала концы.

— Ксения призадумалась и сказала: «Да, а до отъезда к тебе, на меня чуть машина не наехала. А до этого еще снег мне на голову с крыши упал, когда я шла проходными дворами по Васильевскому. Чуть не задавило.

— А ты каждый день так в библиотеку ходила?

— Да нет, я пыталась все время новые маршруты осваивать, этим путем шла впервые

Катя вдруг некстати рассмеялась.

— Доча, ну что смешного-то в том, что твою мать чуть не убило, да еще не однажды.?! Я, между прочим, обо всем этом уже не раз думала. Пыталась убедить себя, что это смешно, да не очень получалось

— Мам, я просто представила человека, который сутками сидит на крыше, поджидая, когда тебе придет в голову мысль пойти этими проходными дворами, и зорко всматривается в сумрак, чтобы в подходящий момент скинуть глыбу снега старушке на макушку.

— Ну да, звучит фантастически, — вынуждена была согласиться Ксения Петровна.

Не менее фантастическими при ясном свете дня и мобилизации серых клеточек показались предположения, что и с моста в Гатчине ее хотели скинуть, и дачу в Горелово ради нее подожгли.

— Да и на кой черт на меня покушаться-то, я уже много раз задавала себе этот вопрос. Что с меня можно поиметь? Ищи, кому выгодно — как говорят умные следователи в детективных романах. Ну и кому выгодно? Разве что тебе, Катюша! Получишь в наследство наш двухкомнатный, десять лет не ремонтированный «особняк» на петрозаводской окраине. Готова ради этого на крыше сидеть в засаде? Твоего отца я тоже исключаю, он для всего этого слишком ленив, да я и точно знаю, что его нет сейчас в Питере, мне два дня назад Мария писала по электронке, что столкнулась с ним в магазине. Пеняла мне, что он выглядит запущенно, как будто я и через годы после развода отвечаю за его некондиционный вид. А кто еще заинтересован в моей погибели? Твой Игорь или, упаси Бог, Васька?

— Ну, Остапа понесло, — почти обиделась Катя. Знаешь, мама, мне кажется гораздо более перспективной версия о том, что кто-то, зная о твоем отъезде, залез в квартиру на 14-й линии и что-то там искал, а твой злополучный сосед некстати зашел в квартирку по своим наркоманским делишкам, ну и получил по голове тяжелым предметом.

— Круглой формы, — зачем-то уточнила Ксения Петровна. — А что можно было у меня искать? Мои убогие тряпки никого не заинтересуют, бриллиантов у меня нет и никогда не было, компьютер был с собой. Там только бумаги всякие оставались, черновики моих записок про дневники для грантовой статьи.

Ксения вдруг остановилась. Что-то в только что сказанной ею самой фразе царапнуло ее сознание. Про бриллианты она с кем-то недавно разговаривала. С кем? Почему о бриллиантах? Как-то были связаны бриллианты и дневники. Про дневники она с ребятами своими разговаривала и с Людмилой. И с Эндрю про дневник его тотемской родственницы. А про бриллианты?

Тут вдруг Ксения явственно увидела, как они сидят с Эндрю Денисовым в кафе «Обычные люди», она рассказывает ему про закодированный дневник, найденный Володей, и Андрей шутит: «Может, там зашифровано, где бриллианты фамильные спрятаны?»

Да, а где был этот дневник, который они условно приписали подростку Феликсу … Дневник был у нее в сумке, она забыла его вынуть и так и свозила в Тампере и обратно.

— Катя, — а, может, убийца Сереги дневник Феликса искал?

— Какой дневник, какого Феликса?

Ксения Петровна рассказала дочери о конспирологическом дневнике и разговоре с Эндрю Денисовым про бриллианты.

— А этот Денисов знал, где ты живешь и что дневник у тебя?

— Не помню точно, говорила ли я ему. Кажется, нет. Мы же только что познакомились, с чего бы я стала ему всякие подробности сообщать.

— Но про дневник-то вы все же говорили!

— Слушай, а ведь ребята сегодня приглашали меня прийти на нашу «конспирологическую встречу», Лена написала, что там расшифровала что-то или догадалась, как декодировать дневник.

— То есть они узнали, где бриллианты.

— И где ключ от квартиры, где деньги лежат! Какие бриллианты, Катя, что за детская чушь у тебя в голове.

— А когда они встречаются?

— Да вот прямо сейчас, через полчаса, я им написала, что сегодня не могу приехать, что завтра позвоню им и все узнаю.

— Мама, мы не будем ждать до завтра. Одевайся, звони им, что ты передумала и едешь на встречу!

Через полчаса с небольшим Ксения Петровна с Катей входили в подъезд Володиного дома.

Лена торжественно усадила их вокруг старинного круглого стола, сохранившегося в квартире Володиных родителей с незапамятных времен, положила на средину стола дневник и сообщила, что ей — тут была выдержана драматическая пауза — удалось найти ключ к шифру.

Важнейшей оказалась догадка про то, что автор дневника мог быть двуязычным и, если, например, автором был подросток Феликс Таубе, его родным или вторым языком был немецкий.

— И вот, — торжественно и театрально сообщила донельзя гордая собой Лена — я подставила вместо кириллических букв буквы немецкого алфавита — в том же порядке: первая буква русского алфавита замещает первую букву немецкого и т. д. Там, конечно, не все полностью на свои места встало, остались лакуны и темные места, но в общем и целом получился связный и осмысленный текст на немецком. Я его восстановила, насколько могла, и перевела.

— Там про бриллианты было, ну про фамильные ценности? — вырвалось у Кати.

Лена посмотрела на нее с упреком, как учительница на ученицу-выскочку.

— Нет, все проще и трагичнее. Автор дневника исповедуется в том, что он на допросах у следователя НКВД рассказал много лишнего о своем дворовом друге Николае и его семье. Колю с родителями арестовали и след их пропал. Автор дневника с ужасом думает, что в этом была его вина, его грех и страшное предательство. Он пишет эту исповедь и покаяние, собираясь покончить с собой.

— Он убил себя? Это был Феликс Таубе? — спросил Володя.

— Этого мы не знаем и вряд ли узнаем. Он нигде не называет своего имени и фамилии, и дневник на этих записях обрывается. Может, автор покончил самоубийством, а, может, смог после этой отчаянной исповеди продолжать жить. Возможно даже, что и сейчас еще жив.

— Ну, это вряд ли, иначе дневник не попал бы на Уделку. Или, может, он недавно умер,

а родственники или соседи все выкинули на помойку, многие продают на блошином рынке вещи, найденные на помойках, — высказал предположение Володя.

— Тогда ему повезло прожить очень длинный век, что тоже не исключено, хотя и маловероятно. Или он все же не смог жить, считая себя предателем, недаром же не только по-немецки свою исповедь пишет, а еще и зашифровывает, таким, наверное, страшным ему кажется собственный грех.

— А если не убил себя, то ведь ему в 1941 году было лет 20, из мальчиков того поколения мало кто выжил, — сказал Вадим.

— Но, если он был этническим немцем, его вряд ли бы в армию взяли, — с сомнением произнесла Лена.

— Но все-таки дневник остался, и он не пропал совсем бесследно, мы с вами о нем думаем, с ним разговариваем, — сказала Ксения.

— Даа, — протянула Лена, — а я все-таки еще немного поищу в архивах или еще где-то, надо подумать. Как-то хочется этого нашего Феликса довоскресить.

— Попробуй, Леночка, попытка не пытка. А мы с Катей с вашего позволения откланяемся.

— Хорошо, Ксения Петровна, — созвонимся.

Чувствовалось, что молодой троице не терпится начать строить планы дальнейших поисков и архивных раскопок.

Глава двадцать пятая

Да, читая дневники, — подумала Ксения, — обычно сродняешься как-то с автором, с трудом иногда заставляешь себя вспомнить, что автор-то давно уже мертв: такой обманчиво длящейся, незавершенной жизнью веет со страниц…

«Мама, значит, фамильные бриллианты как мотив отпадают, — вывела ее из меланхолических раздумий Катерина. — Впрочем, потенциальный преступник мог ведь этого не знать…»

Они шли по направлению к метро в ранних ноябрьских сумерках. Опять с неба капало-падало что-то невнятное, а под ногами чавкало. «Рянтя» == вспомнилось выразительное финское слово. И у Достоевского в Записках из подполья было «По поводу мокрого снега». Чего хорошего можно сказать по поводу мокрого снега…

— Нет, ну все же это возможно, — Катя никак не могла выйти из роли Эркюля Пуаро, — пришел искать дневник, думал, что сам декодирует и узнает про бриллианты, а тут Серега твой…

— Да-да, элементарно, Ватсон. Катюша, перестань, звучит это все совершенно нелепо, особенно если ты отводишь роль преступника Эндрю Денисову. Он на дурака совсем не похож и уж не стал бы грабить и убивать из-за каких-то мифических закодированных бриллиантов.

— Ну а покушения на тебя ведь были? Были!

— Или они были только в моем воспаленном воображении.

— Слушай, а вот еще этот Раскольников — серийник-геронтофоб.

— Катя, уймись! Думаешь этот твой Раскольников ходил за мной с топором в петле по Питеру и всяческими способами на меня покушался, чтобы потом вытащить из петли топор и добить? Мало ли в Питере старушек, чем ему я-то так могла приглянуться. Да такой сюжет даже для третьесортного иронического детектива не сгодился бы. Давай лучше перестанем играть в Анастасию Каменскую — или кто-там у тебя в любимицах.

— Мисс Марпл, — проворчала Катя.

— Ну пусть старушка Марпл в тебе отдохнет, давай сходим куда-нибудь, где тепло, светло и приятно. В Русский музей, например. Давненько я не припадала к высокому искусству.

Они доехали на метро до Невского проспекта и провели несколько прекрасных, спокойных часов в Русском музее. Катя, которая любила ставить амбициозные цели и выполнять их с настойчивостью отличницы, решила осмотреть все в хронологическом порядке, а Ксения Петровна пошла в свои любимые залы искусства конца девятнадцатого — начала двадцатого века, долго стояла перед врубелевской головой Демона, вспомнив, как в молодости, она просто заворожена была его обреченно-тоскливым и одновременно каким-то гипнотическим взглядом. «Богоматерь Умиление Злых Сердец» Петрова-Водкина умилила бы и Демона, — подумала Ксения. Хотя было ли у демона злое сердце, это еще вопрос.

Потом она пошла к полотнам Павла Филонова и долго разглядывала его харизматических уродцев и лошадей с глазами нимф. В университете она всегда показывала филоновские картины на лекциях об Андрее Платонове — не как иллюстрации к его текстам, конечно, а как что-то невероятно родственное. Филонов тоже был странноязыким и тоже пугал и завораживал одновременно. Русские литературные классики, народники, философы-интеллигенты всегда хотели понять, что в голове у «простого человека» — и вот Филонов с Платоновым — каждый своими средствами — это им показали: «вскрыли череп» простому человеку, солдату и строителю новой жизни. И открылось что-то, о чем интеллигенты и не подозревали, чего они и в самых буйных и страшных фантазиях представить себе не могли. Это было не чудовищным и не прекрасным, — это было что-то бесконечно другое и непредсказуемое, непостижимое — это были существа как будто с другой планеты. И вид их был странен, и язык странен. И смерть у них была инопланетная, и жизнь, впрочем, жизнь как-то перетекала в смерть, срасталась с ней, становилась от нее неотличимой. На картинах Филонова живое было частью механического и наоборот, целое распадалось на части, но части не могли существовать отдельно, и обрубки лепились друг к другу, создавая новые монструозные единства…

Почти запыхавшаяся Катя, тронув мать за плечо, вырвала ее из философских дум и воспарений в мир высокого. Ксения начала было делиться с дочерью своими размышлизмами, но быстро поняла, что Катерина ее лекции не внимает, а думает о чем-то своем, и замолчала. Так в спокойном молчании они добрались до гостиницы, перекусили в кафетерии и рано улеглись спать.

Перед сном Ксения еще несколько раз пыталась позвонить Людмиле, но бесстрастный голос сообщал, что «набранный вами номер не существует»

Глава двадцать шестая

Утром, когда Ксения с Катей завтракали в ресторане гостиницы, неожиданно забарабанил юный барабанщик в мобильнике. Катя вздрогнула и сказала: «Ответь, а потом мы сменим тебе рингтон, прямо сейчас, не откладывая». Звонила Галина. Она извинилась за ранний звонок и сообщила, что Денисов просит перенести их встречу на пару часов и еще — он спрашивает: нет ли у Ксении Петровны случайно с собой свидетельства о рождении.

— Совершенно случайно есть, — с удивлением ответила Ксения. — Так-то я его с собой в поездки не беру, но сейчас оно мне было нужно для оформления одного документа. А почему это интересует нашего американского друга?

— Об этом он мне не сообщил, передал только, что, если это свидетельство при Вас, не составит ли Вам труда принести его на нашу встречу. Еще раз прошу меня извинить за ранний звонок и все эти просьбы, но я в этом случае только медиатор, выполняю поручение Эндрю. Он сейчас занят чем-то неотложным и не мог позвонить сам. Так что мы ждем Вас у меня не в 10, а в 12, договорились?

— Хорошо, — сказала совершенно изумленная Ксения Петровна.

— Чем это тебя так озадачили, мам? — спросила Катя. — Давай телефон, я быстро тебе новую мелодию звонка поставлю. Что-нибудь не такое бодро-пионерское.

— Это, между прочим, Окуджавы песня!

— Ну давай я тебе из твоего Окуджавы что-нибудь другое поставлю. — Катя порылась в мобильнике — Вот «Виноградная косточка» годится? Я не помню что это, но, наверное, там не барабанят.

— Не барабанят, прекрасная песня, стыдно ее не знать!

— Мам, но мы уже под другие песни росли. Ну вот. Сейчас позвоню тебе.

Мобильник Ксении Петровны затянул про виноградную косточку и теплую землю.

— О, вот это другое дело, меланхоличненько. А кто звонил-то тебе только что и чем тебя так удивил, у тебя прямо челюсть отвалилась во время разговора.

— Челюсть моя на месте, а звонила моя приятельница Галина, в доме которой мы должны были в 10 встретиться с Эндрю Денисовым. Он переносит встречу на два часа.

— И в чем тут прикол?

— Прикол в другом — он просит, чтоб я взяла с собой свидетельство о рождении.

— А оно при тебе?

— При мне, как ни странно. –

— И не сгорело вместе с чемоданом?

— Нет, я все документы в сумке сейчас ношу, оно здесь вместе с паспортом и карточками.

— А на кой черт американцу твой матрикул?

— Катюша, матрикул — это вообще другое, это старое название студенческой зачетки, нечего щеголять словами, которых не знаешь.

— Ну мать, включила училку. Ну свидетельство твое зачем?

— Понятия не имею. «Все страньше и страньше» — как говаривала Алиса в стране чудес. Но зато мы можем не торопиться. Вернее, я могу не спешить, а ты займись своими делами, еще в какой-нибудь музей сходи, раз уж приехала в Питер.

— Нет, матушка, я тебя в этой стране Чудес должна страховать, я пойду с тобой!

— Еще чего не хватало, тебя кстати в гости и не звали!

— Ну хорошо, провожу тебя до подъезда и буду где-нибудь поблизости пастись, а ты обещай мне, что, если что, — сразу позвонишь.

— Если что, например?

— Ну мало ли что…. В шпионы тебя вербовать начнут…

— Умная ты у меня девка, но дура редкостная. Какой от меня прок, где я шпионить буду, в студенческом буфете что ли?

— Ну ладно, мама, я просто за тебя волнуюсь, как-то все вокруг тебя турбулентно.

Они неспешно позавтракали, долго пили кофе, смотря в окно на темную улицу в желтом сиротском свете фонарей. Ноябрьский мрак, сырость и слякоть навевали какую-то беспробудную печаль. Ксения Петровна вдруг пожалела, что сменила рингтон. Все же оптимистический пионерский голос, который призывал «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше, только утро замаячит у ворот, ты увидишь, ты увидишь, как веселый барабанщик в руки палочки кленовые берет!» — как-то побуждал жить, действовать и внушал оптимизм. А теперь будет печальный Окуджава петь про то, как в теплую землю зароет косточку. Меланхоличненько, как сказала Катя.

Ксения Петровна оторвала взгляд от окна и заметила, что из дальнего угла зала на нее пристально смотрит прилично одетый, привлекательный молодой человек. Смотрит и взгляда не отводит. «Манеры так себе, — решила Ксения Петровна, — значит не маньяк, можно не беспокоится».

В номере она молча сидела и смотрела, как Катя причесывается, наводит марафет, выбирает одежду, потом долго разговаривает по телефону с Васькой. Ксении было слышно, как на длинные материнские тирады, внук отвечает короткими «ну», «ладно», «само собой», «оки». Единственный вопрос, который задал сам Васька был о маньяке-геронтофиле, нашли ли его уже и не съел ли он до этого нашу бабушку. Катя сообщила, что бабушка жива, относительна здорова и даже может с ним сейчас поговорить. Но Васька решил, что утренних уроков жизни с него хватит и ограничился передачей пламенного привета бабуле. Катерина попросила передать трубку отцу и все повторилось по новой: длинные рассказы и наставления Катерины и лаконичные мужские ответы: «угу», «так точно», «ладненько». «Когда ты приедешь? — удалось изобрести вопрос и Игорю. «Не знаю, может, еще на пару дней задержусь. Сам видишь, тут все как-то непросто». «Ну ладно, пламенный привет теще», — закруглил разговор Игорь. Ксения Петровна подумала, что после пожара в Горелово, пламенные приветы звучат немного двусмысленно.

За всей этой суетой незаметно пролетело время. Они доехали на метро до Балтийской, Катерина проводила мать до подъезда Галининого дома, поцеловала ее и еще раз наказала, если что, звонить незамедлительно. Немного подумала, и неумело перекрестила Ксению Петровну. Ну ты с ума сошла, Катерина. Прямо как в бой провожаешь или на казнь. Иди гуляй с богом, ничего со мной не случится.

Глава двадцать седьмая

Галина усадила ее в то же уютное кресло, что и в прошлый раз, и предложила чаю или кофе. Денисова еще не было. Ксения не стала приставать к Галине с расспросами, ведь та же ясно дала понять по телефону, что только выполняет поручение своего американского приятеля.

Они пили кофе, ругая ноябрьскую погоду, бездарные реформы высшей школы, вопиющую безграмотность блогеров, — перескакивая с одной темы на другую. Ксения видела, что Галину, как и ее самое, уже начало утомлять это старушечье брюзжание, в котором они барахтались, как мухи в паутине.

Наконец, минут через двадцать раздался звонок и в комнату вслед за хозяйкой вошел запыхавшийся Эндрю Денисов. Он долго и церемонно извинялся за опоздание, сославшись на то, что ему пришлось ждать одной важной информации, без которой сегодняшний разговор был бы невозможен. Человек, который ею располагал, задержался и вот…

Галина в это время заварила на кухне кофе и поставила чашку и сахарницу изящной формы перед американским гостем.

Дорогая Ксения Петровна, — как-то торжественно начал Денисов, не притронувшись к кофе. Я вам сейчас буду предлагать некоторых странных вопросов, не удивляйтесь и ответьте, если Вам это возможно.

Ксения заметила, что, наверное, от волнения, акцент в речи Эндрю-Андрея стал слышнее и с грамматикой…Впрочем, о чем она, дура, думает. Какие еще странные вопросы. Все страньше и страньше, все чудесатее и чудесатее..

— Хорошо, я попробую. А в чем собственно дело?

— С Вами в последнее время не произошло ничего необычного?

— В последнее время необычного-то хоть попой ешь, — подумала Ксения, — а вслух спросила: что Вы имеете в виду, что значит «необычного»?

— Какие-то странные события, эксцессы..

— Был такой эксцесс на днях, Вы, кажется, о нем уже знаете — сгорела дача, вернее коттедж в пригороде, в Горелово, где я жила. Вместе с моим чемоданом.

— А почему Вы там жили?

— Меня одна знакомая пригласила туда пожить, это дача ее родственников.

— Хорошая знакомая? Давно знакомая?

— Нет, недавняя знакомая. А почему Вас, собственно, интересуют подробности?

— А где сейчас эта Ваша знакомая? Как ее имя?

— Понятия не имею, где она сейчас. Зачем Вам ее имя? Что это за допрос, я ничего не пойму.

— Дача сгорела, и Вас чуть не раздавила машина.

— Чуть не задавила, — механически поправила Ксения.

— Да-да, едва не задавила, я в этом был свидетель.

— Ну и что из этого следует, я ничего не понимаю.

— Ладно, оставим пока это. Теперь другой странный вопрос. Можно посмотреть Вашу метрику?

— Метрику?

== Свидетельство о рождении. Галина попросила Вас иметь его с собой?

— Да, вот оно. А зачем? — недоумение Ксении Петровны росло в геометрической прогрессии.

— Денисов раскрыл свидетельство о рождении

— Значит, Вы родились 2 февраля 1959 года.

— Ну да и что из этого следует?

— И Ваши родители Морозов Петр Николаевич и Морозова Надежда Викторовна?

— И это там написано черным по белому. Господин Денисов, я не понимаю, в чем дело, Ксения начала уже терять терпение.

— А вы прочитали тот номер журнала «Ledies and gentlemen» (в денисовской англоязычной версии название журнала сильно похорошело), что был рекомендован? — американец снова резко перескочил на другую тему.

Ксения Петровна уже не на шутку рассердилась и забыла о правилах хорошего тона

— Послушайте, господин Денисов, мне эти загадочные расспросы и допросы порядком надоели. Я не понимаю, какое право Вы имеете пытать меня этими вашими многозначительными вопрошаниями. Не могли бы Вы сразу и прямо сказать, в чем собственно дело. В противном случае, спасибо за кофе и за прелестную компанию, и разрешите откланяться. Ксения засунула свидетельство о рождении в сумку и начала вставать с кресла.

— Ксения Петровна, дорогая, не торопитесь, пожалуйста, сядьте, — мягко проговорила Галина.

— Ситуация действительно странная и запутанная, и я понимаю Эндрю, который не знает с чего начать. И все его вопросы взаимосвязаны и не случайны. Пожалуйста, выслушайте спокойно, это очень важно прежде всего для Вас.

Ксения опустилась назад в кресло и поставила на колени сумку, демонстрируя своей позой, что она пошла на компромисс, но остается в предстартовой позиции.

Эндрю — Андрей сделал большой глоток кофе, вздохнул и сказал: «Ну что ж, скажу прямо и главное. Вы Ксения Петровна — не Морозова, ваши родители не Петр Николаевич и не Надежда Викторовна, хотя родились вы 2 февраля 1959 года.

— ЧТОООО? Что Вы несете господин Денисов, это какой-то идиотский розыгрыш что ли? Психологический эксперимент? Галина, а Вам не стыдно принимать участие в таких экзерсисах? Вы замеряете мою реакцию для какой-то статьи что ли?

— Ну вот, потому я и не хотел сразу все выложить прямо, — удрученно сказал Эндрю.

— Но я Вас и дальше буду фраппировать. Мы с вами в некотором роде родственники.

Ксения уже ничего не могла выговорить и только открывала рот, как задыхающаяся в полиэтиленовом пакете свежепойманная рыбешка.

— И вы имеете еще родственников в United States, точнее имели. Айрин Митчелл, чей перевод интервью напечатал журнал «Ledies and gentlemen», — Ваша сестра Ирина, родная сестра and my cousin, не совсем родная cousin. Эндрю от волнения начал временами переходить на английский и оглянулся на Галину, прося ее помощи.

Галина с несколько виноватой улыбкой обратилась к Ксении: «Ксения Петровна, должна перед Вами покаяться. Я немного привирала, когда говорила, что я ни о чем не знаю и только связная, передающая просьбы Эндрю. На самом деле на днях Андрей Павлович посвятил меня в перипетии этой сложной и действительно странной истории. Я могу попробовать сейчас ее связно пересказать, а Эндрю меня поправит, если что-то подзабуду или перевру. Рассказ будет длинным и местами, почти неправдоподобным, но тем не менее он правдив, и практически все факты проверены и подтверждены документально. Тут на господина Денисова работала целая команда. Но об этом он Вам сам расскажет попозже, если Вас это заинтересует, а пока нам тут предстоит в некотором роде пересказ индийского фильма о разлученных сестрах.

В этот момент неожиданно откуда-то, как показалось Ксении, из ее живота, раздался хрипловатый голос Булата Окуджавы: «Виноградную косточку в теплую землю зарою»… Ксения подумала, что она окончательно сошла с ума или попала на какой-то немыслимый перформанс с сеансами чревовещания и раздачей слонов.

— Это, наверное, Ваш телефон, Ксения Петровна, — кивнула на сумку, которую Ксения все еще судорожно прижимала к себе, Галина.

Звонила, конечно, Катерина, чтобы справиться все ли у матери в порядке.

— Да все… все совсем не в порядке, Катя. Твоя мать в полном шоке и ауте.

Катя тревожно закудахтала в трубке, а Галина, переглянувшись с Эндрю, сказала: «А Вы зовите свою дочь сюда, ее эта история тоже непосредственно касается. Можно я ей сообщу адрес?». Галина мягко взяла из рук все еще пребывающей в ступоре Ксении мобильник и пригласила Катю прийти, назвав номер дома и квартиры и сообщив, что здесь идет очень важный для Ксении Петровны и всей ее семьи разговор, и Катя может и даже должна на нем тоже присутствовать.

Катерина появилась буквально через семь минут, наверное, караулила у подъезда.

Во время недолгой церемонии знакомства, усаживания Кати на принесенный из кухни стул, приготовления для всех кофе Ксения Петровна сидела в своем уютном кресле как на электрическом стуле, ожидая чего-то жуткого, но неизбежного, и не могла понять, хочет ли она оттянуть момент «истины» или уж перед смертью не надышишься..

Галина, взглянув еще раз на Денисова, кивнувшего ей с облегчением и одобрением, начала свой рассказ, который действительно чем-то напоминал сюжет индийского фильма, только в советских декорациях, без песен и танцев.

Глава двадцать седьмая

Началась эта история в 1950-х годах на севере России, на Вологодчине, где жила женщина с обычной в общем-то для тех лет судьбой: военная молодость, работа на износ, женское одиночество и стремление хоть к кому-то прислониться. В результате недолгих, а, может, и вовсе случайных связей у нее родились две девочки-погодки: в 1958 году Ирина и в 1959 — Ксения. Тыкалась-мыкалась бедная женщина с двумя малышками на руках и в конце концов все кончилось печально: она заболела тяжелым гриппом, потом воспалением легких и умерла. Младшая дочь заразилась от матери и, когда ее привезли в районную больничку, была уже почти безнадежна. Может, ее бы вместе с матерью оттащили в морг, если бы не молодая медсестра Надежда Морозова. Она буквально вытащила трехлетнюю белобрысую Сенечку, как ее называла мать, с того света и, едва та пошла на поправку, забрала из больницы домой и так привязалась к девочке, что уговорила мужа Петра удочерить сироту. Муж не возражал тем более, что своих детей у Морозовых не было. Больше всего на свете Надежда боялась, что «добрые люди» просветят ребенка о том, что она приемыш и приблуда, и потому Морозовы быстро подхватились и уехали сначала к родителям Петра на Волгу, а спустя довольно короткое время, — в Узбекистан. Высококлассные электрики и хорошие медсестры требовались везде.

А четырехлетнюю старшую сестричку Ксении Ирину сначала взяла к себе дальняя родственница, женщина сильно пьющая и бестолковая, которая нередко оставляла малышку одну, привязывая ее за ногу к столу, и не скупилась на тумаки, когда та начинала хныкать. Вскоре соседи по коммуналке не выдержали, обратились к участковому и девочку передали в детский дом, где спустя недолгое время ее увидели и удочерили супруги Софья и Иосиф Выгодские. В 1970 году известный пианист Выгодский попросил политического убежища во время гастролей в Великобритании, и еще через два года Выгодские переехали в Соединенные Штаты. Ирина Выгодская во время учебы в Иллинойском университете познакомилась с парнем из очень состоятельной семьи Джоном Митчеллом, который со временем стал миллионером и медиамагнатом, а Ирина или Айрин Митчелл — известной благотворительницей.

В отличие от семьи Морозовых, которые хранили тайну удочерения Ксении как зеницу ока, Выгодские никогда не скрывали, что Ирина — приемная дочь и, более того, сообщили ей всю информацию о ее настоящей матери и о том, что у женщины был еще один ребенок, документов о котором в вологодском детском доме не было, а четырехлетняя Ирина вспоминала то и дело о Сенечке, потому Выгодские думали, что у Ирины был младший братик. Чем старше становилась Ирина, тем сильнее ей хотелось что-то узнать о своих русских родных. А когда она заболела раком, эта идея стала просто маниакальной. Хотя все вокруг убеждали ее, что рак давно уже не является смертельным заболеванием, а лимфома, которую выявили у Айрин, излечивается в 80 процентах случаев, тем не менее Айрин твердила, что в счастливый исход она верит, но все же хотела бы в любом случае успеть завершить все дела, а найти младшего брата и узнать о своих корнях — это одно из важнейших дел. Верным и надежным помощником в этих раскапываниях корней стал для Айрин ее троюродный брат Андрей-Эндрю Денисов. Дед Андрея и отец Софьи Выгодской были сводными братьями. Андрей Денисов и Ирина Выгодская познакомились после того, как родители Андрея, Павел и Ревекка, эмигрировали и в 1982 оказались в Америке. Несмотря на значительную разницу в возрасте Андрей и Ирина, точнее уже Эндрю и Айрин стали друзьями и единомышленниками. Именно своему second cousin Айрин Митчелл поручила разыскать следы своего младшего брата и других русских родственников, если они существуют и живы.

Целая бригада разных специалистов по поручению Эндрю и на деньги Айрин занималась разысканиями и перепиской с российскими архивами и институциями.

Упуская подробности этих кропотливых и почти детективных исследований, можно сразу огласить их главный результат: выяснилось, что из всех родственников жив только Сенечка, вернее, не жив, а жива, потому что это совсем не мальчик, а девочка, Ксения.

Эндрю успел сообщить об этом Айрин Митчелл незадолго до ее смерти. К сожалению, Айрин, несмотря на все старания врачей и ее собственные усилия, победить болезнь не удалось, и она ненадолго пережила своего мужа. Но перед смертью она успела изменить завещание и включить в него свою родную сестру Ксению, которая, согласно воле покойной, имеет право на приличную часть наследства. Речь идет о нескольких миллионах долларов.

Ксения Петровна слушала рассказ Галины со все возрастающим изумлением, но молча, тогда как Катя все время пыталась прервать рассказ какими-то безумными восклицаниями и вопросами. Но в тот момент, когда речь зашла о миллионах долларов, — они обе чуть ли не в один голос сказали: «Сколько-сколько?!! Не может быть!» «Чушь какая-то,» — добавила Ксения. «Вы нас разыгрываете?» — с красными пятнами на щеках почти возопила Катя. — Это прямо какой-то идиотский женский роман — братик, оказавшийся сестренкой, умирающая богатая вдова, «приваловские миллионы».

«Бред какой-то, — присоединилась к Кате Ксения. — И почему Вы уверены, что я та самая Сенечка и есть? Мало ли на свете Ксений»

— Да, в этом и была проблема. Искать Вас пришлось не так уж долго, но собрать безукоризненные доказательства, необходимые в этом случае, — вот что потребовало времени. И при этом пришлось поторапливаться, чтоб нас не опередили «конкуренты», — вступил наконец в разговор Эндрю.

«Господи, — еще и конкуренты! — Катя закатила глаза. — Только соцсоревнования в сюжете не хватало».

«Вы напрасно иронизируете, — возразил Денисов. — У Джона и Айрин Митчелл не было детей, но имеются родственники со стороны Джона. Не слишком близкие, но в некоторых обстоятельствах они могли бы иметь основание предъявить права на наследство.

— При каких обстоятельствах, что Вы имеете в виду? — спросила Ксения Петровна.

— Ну, если бы мы не нашли Вас, или если бы наши доказательства были небезупречны, или если бы нашли и Вас, и доказательства, только к моменту всех этих находок Вас уже не было бы живой.

— В живых, — автоматически поправила Ксения.

— Да, если бы Вы были мертвы при безупречных доказательствах, что Вы и есть упомянутая в тестамент сестра. Тогда дальнейшие поиски не имели бы смысла, и Вы зачеркивались из завещания.

— Как? — Вдруг заявила свои права Катя, — но у нее же самой есть наследники по прямой, мы с Васькой, например!

Ксения с изумлением посмотрела на дочь, которая, кажется, уже согласилась считать ее покойницей и начать борьбу за митчелловские миллионы.

— Нет, это не представляется возможным, потому что в завещании оговаривается, что получить свою долю наследства может только сестра Ксения, но не другие возможные родственники.

Катерина поймала на себе укоризненный взгляд матери и стушевалась.

— Так вот, о конкурентах. Они, как я не без оснований подозреваю, тоже потратили денег, чтобы следить бы за тем, как у нас идет поиск доказательств, я имею сведения, что они платили некоторым русским, работавшим на нас, за информацию. Один честный человек не взял деньги и рассказал об этом мне. Но, может, были и те, кто взял деньги и не рассказал. И я думаю, что, когда они поняли, что доказательства нами собраны, они начали действовать.

— То есть Вы полагаете, что все эти странности вокруг меня в последнее время — не случайности, что меня реально пытались убить.

— Да, так я думаю. И важно было не только убирать Вас, но имитировать несчастный случай. Потому как, мы представляем все документы, подтверждающие, что Вы именно та самая Ксения, что упомянута в тестамент, но тут выясняется, что, увы, эта вновь обретенная сестра погибла по нелепой случайности — от приступа кишечной болезни, или упала с моста, или под машину попала, или в пожаре погибла от неисправности газовой плиты. Со всяким может случиться и так невовремя, или, вернее, так вовремя для некоторых людей.

— Ужас какой, мамочка, — Катя, прямо вместе с завизжавшим под ней стулом подвинулась к креслу, где сидела Ксения Петровна и схватила мать за руки. «Боже мой, какое счастье, что ты жива и здорова!»

Катерина от избытка чувств начала целовать у матери руки. Ксения почувствовала себя совсем неловко от этой сцены, которая напоминала дурную мелодраму. Она вообще никак не могла поверить, что речь идет о ней самой, а не о героине какой-то среднего качества детективной повестушки; что неудавшиеся покушения на ее жизнь — реальность и что, вообще говоря, они могли бы и удасться; что все, о чем идет речь, не ноябрьский питерский морок, который растает вместе с американцем Денисовым, покойной миллионершей, сочувственно глядящей на нее Галиной, плачущей Катери… О, нет, Катерина пусть все же не исчезает, — одернула себя Ксения.

— А кто эти Ваши — наши конкуренты? Вы их знаете, видели их?

— Да я думаю, что и Вы видели, — ответил Эндрю.

— Людмила? — озарило Ксению догадкой.

— Да, Ваша Людмила выглядит весьма подозрительно.

— Ксения вспомнила случайное библиотечное знакомство, участие Людмилы, ее настойчивое гостеприимство, неудачи поисков в Интернете.

— Но где она сейчас? Она погибла в пожаре? Там ведь нашли женский труп, как писали желтые газетки.

— Да, труп нашли и идентифицировали. Это была хозяйка дачи.

— Петрова С.С., — вспомнила Ксения фамилию на счете за электричество.

— Да, Петрова Светлана Степановна.

— Но ведь она сейчас за границей, так Людмила говорила, это ведь какая-то ее дальняя родственница.

— Нет, она была не заграницей, а уезжала в Самару, ухаживать за больной матерью. Но мать внезапно скончалась, и Светлана Степановна вернулась и, к сожалению, в самый неудачный для себя момент. И очень сомневаюсь, что мы обнаружим Вашу знакомую Людмилу в числе ее родственников.

— Но откуда же у нее был ключ от дачи?

— Откуда взялась Людмила, откуда у нее были ключи, куда она делась, как на самом деле звали эту особу, — всё это вопросы, на которые, возможно, мы и не получим ответов. Но мне кажется, именно так называемая Людмила стоит за всеми этими покушениями на Вас. И Вы очень удачный человек, Ксения.

— Удачливый, — опять поправила Морозова. Преподавательский инстинкт продолжал работать даже в экстремальной ситуации, хотясама-то Ксения Петровна сидела в кресле бесформенно, как мешок. Она изо всех сил старалась взять себя в руки, но получалось очень плохо. В глазах был какой-то туман, сердце стучало неровно, и ей казалось, что внутри она наполнена какой-то дрожащей субстанцией вроде густого киселя или студня. Все, что она только что услышала, не вмещалось в сознание.

Катя продолжала держать ее за руки, Галина сходила на кухню и принесла крепкого сладкого чаю, а Эндрю Денисов (тоже родственник получается что ли или нет, не совсем родственник или совсем не родственник??), подождав, когда она оттолкнув руку Кати, которая пыталась напоить ее с ложечки, сделает пару глотков, сказал: «А вы хотите узнать про свою родную мать?»

Ксения хотела сказать, что у нее одна родная мать — ее мама Надя, ее прекрасная любимая мама Надя — и Денисов, как будто поняв это, поправился «про свою кровную мать, которая умерла, когда вы с сестрой были совсем маленькими».

Ксения набрала побольше воздуха в легкие и кивнула.

— А Вы уже, можно сказать, встречались с ней, — сообщил Эндрю.

Увидев ужас в глазах Ксении, сознание которой уже отказывалось вместить еще и встречу с давно покойной женщиной, — Денисов опять поспешно добавил: «Не буквально встречались, а виртуально, — вы держали в руках ее дневник».

И, отвечая на безмолвный вопрос Ксении Петровны, закивал: «Да, девочка из Тотьмы Манефья Семикова Ваша мать. Мы мало знаем о дальнейшей ее судьбе. Судя по всему, родители ее умерли в конце войны, она осталась совсем одна, тяжело жила, тяжело работала, голодала, как большинство тогда. Женскую судьбу свою не устроила, но двух девочек родила.

— А отец девочек кто? — удалось выдавить из себя Ксении.

— Этого мы не знаем. Не знаем даже один ли был у Вас с Ириной отец. Вот такие дела. А дневник этот был в вещах Ирины, которые передали удочерившим ее Выгодским. Хотите на него посмотреть — не в компьютере, а в руках подержать?

Денисов достал из своей сумки большую, размеров в лист А4 тетрадь в твердом переплете с грязной вытертой обложкой. Разлинованные листы плохой серой бумаги были заполнены записями, сделанными нетвердым и круглым детским почерком. Девочка делала записи перьевой ручкой, которая иногда цеплялась за шероховатую бумагу и оставляла царапины. На некоторых страницах были чернильные кляксы, которые автор дневника превращала в цветочки и рожицы.

На первой странице было выведено «Секретный дневник Манефьи Семиковой». Не смотря на видимое старание автора, конец фамилии сбился со строки и полез вниз, а на одной из последних букв перо зацепилось и сделало дырочку прямо в кривоватом животе буквы В.

Ксения Петровна открыла первую страницу. Записи были коротенькими и не очень содержательными.

12 апреля 1935

«На дворе слякось. Ходили с девками на реку. Там еще ледно. С завала дивья глядеть. Мамка варила гороховицу».

15 апреля 1935.

«Давечь кура наша на задах снисла голыш. В классе миня не вызывали. Учительша жулила братанов Петровых Кузьму и Ваську, они всю перемену дикасили. Базлили с девками в зауке о вчерашнем гостевье у тетки Анны. Я высусала там целу стекляшку квасу. Так забаились, что батя с вицей пришел».

Ксения перелистнула страницы и прочитала одну из последних записей, написанную уже не детским, а девичьим, быстрым небрежным почерком

20 августа 1941

«Три дня дожжило, а нынче вёдро. Мы с Манькой по грибы наладились. Поблудили, упетались, но волнух и гладушек насшибали. Находя о парнях базлили. Она все Саньку своего выхваливала. А по мне так ейный Санька мазуристый парень и трёкало. Мне Гриша Нетреба больше глянется. Он затейный, ловкой и до работы наложливый. А Манька говорит, что жердина и мастолыга, да еще и хохол печенжицкий. А я его все одно больше всех жалею. Он на войну идти хочет, его не берут, а он допирает, хочет в Вологде доткнуться, если тут посупорствуют.

Странный язык, понятный, но в тоже время какой-то нездешний, сказочный, делал эти записи почти столетней давности иноязычными, если не инопланетными. Хотя почему же инопланетными — все знакомо: подружки, родители с вицей, первая любовь, ягоды-грибы. Капля, упавшая на серую страницу амбарной книги, размыла начало последнего слова записи, превратив экзотическое «посупорствуют» в банальное «упорствуют». Денисов осторожно взял дневник из рук Ксении Петровны.

— Я Вам оставлю его на несколько дней, только, пожалуйста, будьте осторожны. Все же это раритет и фамильная ценность.

— Да-да, конечно, — ответила Ксения, продолжая крепко держать тетрадь.

— Я оставлю вам дневник, оставлю, — еще раз повторил Денисов, и Ксения разжала пальцы.

— Давайте договоримся о встрече, нам предстоит долгий и серьезный деловой разговор. Я приглашу на него юриста, с Вашего позволения. А сейчас отдыхайте, я позвоню Вам завтра, надеюсь Вы не против. Нам нужно еще очень большое количество формальностей уладить. Тестамент — это много формальностей.

— Да, да, конечно, — почти механически кивала Ксения Петровна.

Она попрощалась с Галиной, которая несколько раз поинтересовалась, все ли с ней в порядке и несколько минут шепталась в маленькой прихожей с Катей.

Поддерживаемая дочерью, Ксения Петровна вышла на улицу. Было уже темно. С неба опять падал противный мокрый снег.

— Räntä taas, — по-фински сказала Катя. «Слякось», — вспомнилось Ксении выражение из дневника Манефьи. Ксения Петровна покатала на языке имя «Манефья Семикова. Манефья Семикова — моя мама. Как странно. «Когда судьба по следу шла за нами, как сумасшедший с бритвою в руке», — припомнилось ей из Арсения Тарковского. «Как сумасшедший с бритвою в руке»…

Свалившееся ей на голову наследство — миллионы американской сестрички, о которой она ведать не ведала, казались абсолютно нереальными и никакой радости не вызывали. Но почему собственно сестричка неведома — это ведь с ней, наверное, они, заигравшись, заснули в подвале деревянного дома, где, видать, жила их мать Манефья Семикова. Заснули, и их снегом занесло. Они там сидели в подступающей темноте и плакали, а потом услышали лай, и собака начала лапами снег отгребать от двери и лаять до тех пор, пока люди не пришли и не взялись за лопаты. А другая девочка, сестренка, обнимала ее, плачущую, мешала свои слезы с ее, и гладила по голове повторяя «Не плачь, Сенечка, не плачь». И их откопали и вынесли на руках. И женщина в платке плакала горько и большая белая собака лаяла — Мишкой собаку звали.

Шедшая рядом Катя прервала молчание и сказала: «Ну поздравляю, мать! Ты, наверное, уже в списке Форбса.

— Что? — не поняла Ксения.

— Ну ты теперь того — миллионерша. Не жмет?

— Да я пока не верю и не чувствую

— Нет, ты представляешь, мам — мы теперь можем путешествовать, куда захотим. В круиз поехать на крутом лайнере, на какой-нибудь «Алмазной принцессе»! В кругосветное путешествие! Квартиру в Киеве купить — как ты когда-то мечтала»! На Крещатике! Или в Ирпени дачу, как Пастернак! Катерина развеселилась, убыстряя шаги!

— Мам, ну че ты такая грустная — весь мир нам открыт, все в нашей власти, представляешь! Закончишь с грантом, отпразднуем новый, 2019 год, потом твой юбилей и пустимся во все тяжкие!!!! Вот свезло, так свезло, мама!!!

— «если не кончить этой строкой, то ли их в будущем подстерегает», — прозвучало в голове Ксении Петровны.