Записка [Ольга Андреевна Муравьева] (fb2) читать онлайн

Ольга Муравьева Записка

Дверь кабинета завуча, откуда последние минут пятнадцать доносились крики и ругань, с треском распахнулась, и в коридор вылетела маленькая женщина в распахнутом светлом пальто, с рассыпавшимися по плечам белокурыми волосами и чёрными потёками туши на мокром от слёз лице.

— Имейте в виду! Если с моим ребёнком что-то случится, я от вашей школы камня на камне не оставлю! — надрывно прокричала она, обернувшись и потрясая маленьким костлявым кулачком в сторону двух застывших в дверях педагогов, которые молча, опустив руки, с раскрасневшимися от долгого спора щеками смотрели ей вслед….

Примерно за неделю до этого дня, наводя порядок на письменном столе в комнате сына, Ирина случайно наткнулась на сложенный вдвое тетрадный листок, который она, прежде чем выбросить в мусорную корзину, машинально развернула… Быстро пробежала глазами похожие на поваленный забор строчки:

«Я так устал. Я больше так ни магу. Что бы я ни сделал, она всё равно паставит мне «2»… Мне кажится, мне лутше умереть. Думаю, если я умру, она наканец успакоится. Ей будит легче».

Ирина почувствовала, как холодок пробежал по спине. Она перечитала записку ещё раз, медленно сложила её и, минутку поразмыслив, сунула в карман своего домашнего костюма.

А сегодня она трясла этим тетрадным листком перед лицом учительницы математики и с глазами, полными слёз, повторяла:

— Вам что, «тройки» жалко? Жалко несчастной «тройки», да?!

Инна Викторовна, учительница математики, вся прямая, холодная и безупречная, словно Снежная Королева, не меняясь в лице и почти не повышая голоса, упрямо твердила о том, что Богдан ничего не умеет решать, и аттестовывать его по математике она не будет. Однако даже она к концу разговора разволновалась, и её белоснежное лицо стало ярко-розовым, а льдисто-синие глаза словно начали оттаивать…

— Ирина Вадимовна, пожалуйста, успокойтесь! — снова вступила в разговор завуч, стараясь перекричать вопли доведённой до отчаяния мамаши. — Послушайте меня! Учитель не имеет права ставить удовлетворительную оценку, если ребёнок не осваивает программу. А ваш сын не может её освоить, просто не может, поймите вы! Сколько раз мы вам говорили — пройдите специальную комиссию, и мы будем обучать Богдана по облегчённой программе!

При этих словах мать вся будто ощетинилась, лицо её искривила гримаса боли, и она заговорила уже негромко, отчеканивая каждое слово:

— Нет. На это я никогда не пойду. Можете меня не уговаривать. Мой ребёнок нормальный. И он будет учиться, как все дети.

— Он не может учиться, как все дети, — снова холодно и спокойно возразила Снежная Королева, хотя щеки её всё ещё пылали.

— Может. И я вам это докажу. Он занимается с репетитором, каждый день. И репетитор говорит, что он всё умеет решать, просто по-своему… А вы нарочно гнобите его, нарочно придираетесь! Видите, до чего вы его довели?!! — она опять сорвалась на крик, опять ткнула записку в лицо учителю математики, и уже не выдержав напряжения, бросилась вон из кабинета.

***

— Как твой день, дорогая? — муж обнял жену за плечи и нежно поцеловал в белокурую макушку.

— Ужасно устала, как обычно, — улыбнулась Ирина со вздохом, затягивая потуже на талии пояс льняного фартука.

— Тебе помочь с ужином?

— Нет, спасибо, дорогой, всё уже почти готово… Ты сходи за Сонечкой, она у себя, рисует… Помойте руки и приходите сюда. Богдан минут через десять закончит с репетитором, и будем все вместе ужинать.

— Хорошо, мой ангел. …В школу ходила?

— О, да! И это был кошмар, даже вспоминать не хочу… Представляешь, они снова намекали мне, что Богдан — умственно отсталый, и что его нужно учить по программе для идиотов. Да не намекали даже, уже прямо говорили! Они думают, что я сдамся… Но нет.

— Ириша, а знаешь, что я подумал! Давай купим Богдану гитару!.. Он уже не раз говорил, что хочет научиться играть. Я уверен, что занятия музыкой только на пользу пойдут… в плане общего развития. — Андрей забрал из рук жены узкую стеклянную банку с оливками и ловко открутил крышку.

— Конечно, музыка это очень хорошо… Но… Если он будет заниматься гитарой, не хватит времени на учёбу. У него два-три репетитора каждый день, а потом ещё уроки… Он просто не будет успевать! — изящной ложкой с длинным черенком Ирина выкладывала оливки в хрустальную вазочку.

— Нда, жаль, конечно, что парень не может заниматься тем, к чему его тянет…

— Что поделаешь, дорогой! Мы не можем жертвовать учёбой, сам понимаешь. У Богдана уже седьмой класс, через два года первые экзамены, а там и ЕГЭ не за горами. А чтоб поступить на экономический, нужна математика, никуда мы от этого не денемся…

— Так, может, он не захочет на экономику?

— Как, Андрюша? А кому же ты передашь свой бизнес?!

— Ну, ты меня раньше времени-то не списывай в утиль, Ириша! — рассмеялся Андрей. — Это во-первых… А во-вторых, не всем дано бизнес вести. Впрочем, как и не всем дано получать высшее образование… Да и не всем это нужно, на самом деле.

— Ой, нет, нет!.. Не говори так! В нашей семье все с дипломами, все построили карьеру, мы не можем снижать планку и скатываться с этого уровня… — Ирина с озабоченным видом заглянула в духовку, где золотилась поджаристой корочкой индейка, окруженная разноцветными овощами.

— Ты, конечно, права, дорогая, но… — Андрей не договорил, потому что в дверях кухни появилась его пятилетняя дочь, которая уже сама спустилась из своей комнаты, сама вымыла руки в ванной и теперь бросилась со всех своих маленьких ног к любимому и долгожданному папочке.

Ирина с гордостью и умилением смотрела на то, как её высокий, статный и сильный муж легко поднял на руки их общую драгоценность, их юную принцессу, и как та, нежно воркуя, прижалась бело-розовым личиком к смуглой папиной щеке. Какое же это счастье — видеть их, таких красивых, таких любимых!

Резкий, неприятный звук прервал её умиротворённое созерцание и заставил обернуться. Тонкий металлический лязг и скрип доносились из полутёмного коридора, где стоял, не заходя на кухню, её сын и наигрывал какую-то, ему одному понятную мелодию, водя линейкой по транспортиру… Оба «инструмента» были алюминиевые, — Богдан почему-то не любил канцелярские принадлежности из пластмассы, — и поэтому музыка получалась довольно пронзительная и била Ирине по нервам.

— Ради Бога, перестань, пожалуйста! — раздражённо бросила она и сама же сразу устыдилась своего тона. — Сынок, не надо, ладно? Все уже устали, так хочется тишины!.. Вы уже закончили с Максимом Борисовичем?

— Ага. — Богдан сунул свои музыкальные инструменты в карман широких мягких штанов и как-то боком, словно с опаской, вошёл в ярко освещённую, наполненную аппетитными ароматами кухню.

— Иди вымой руки и будем ужинать! — улыбнулась Ирина сыну, доставая из посудного шкафа тарелки.

— Да, мама… — отозвался мальчишка, искоса глядя на льнущую к отчиму сестру.

Андрей, заметив его взгляд, приветливо протянул руку и мягко потрепал подошедшего пасынка по волосам:

— Как дела, студент? — спросил он весело. — Даются тебе уравнения?

— Ну так… — пожал плечами Богдан. — Немножко…

— Немножко! — вздохнула Ирина устало. — Тебе завтра снова к Инне Викторовне идти на пересдачу. Ты помнишь?

— Ага.

— Ну, так ты сможешь решить?

— Ага, наверное…

Мальчишка подошел к матери и робко боднул лбом её руку чуть выше локтя. Ирина хорошо знала этот жест, и он всегда вызывал в ней двойственные чувства. Нежность и жалость к сыну смешивались с раздражением и недовольством: вон, у подруг сыновья — ровесники Богдана уже выше матерей, а её мальчик едва дотягивается макушкой до её плеча, хотя она совсем невысокого роста…

— Нет, — сказала она сухо. — Обнимать я тебя не буду. Вот сдашь завтра математику, получишь оценку за четверть, тогда и пообнимаемся.

— Да, брат! Объятья некоторых девушек надо ещё заслужить! Надо постараться! — засмеялся Андрей, добродушно похлопав Богдана по спине. — Давайте-ка садиться есть, я уже просто умираю с голоду!

***

Каждый раз, встречая Богдана Смирнова в школьном коридоре, Елена Константиновна старалась ободряюще улыбнуться ему и иногда даже спрашивала, как у него дела. И каждый раз, несмотря на то, что она знала этого ученика далеко не первый год, она чувствовала, как её сердце сжимается, когда этот маленький, худенький и бледный мальчишка поднимал на неё свои огромные серые глаза. Взгляд, сначала внимательный, немного испуганный и удивлённый, очень быстро ускользал… Нет, глаза по-прежнему смотрели прямо на неё, но было понятно, что видят они уже что-то другое. Усугублялось это впечатление ещё и тем, что один глаз заметно косил. И всё-таки не в этом была главная причина ощущения, что этот ребёнок (подростком его и язык не поворачивался назвать) постоянно увлечённо наблюдает смену кадров кинофильма, который крутит его отстранённый от реального мира мозг…

Елена Константиновна проработала в школе почти тридцать лет, последние десять из них — завучем, так что повидала на своем веку всякое, и, казалось бы, ничто уже не должно её удивлять или шокировать. Но, видимо, прививка от сострадания для некоторых сердец совершенно не эффективна.

Проходя мимо кабинета математики, завуч невольно замедлила шаги и остановилась. В открытую настежь дверь был виден почти весь класс, залитый ярким солнечным светом, чистый и пустой, — шёл третий день осенних каникул, — и только за одной из парт сидел худенький мальчишка, склонив свою густую тёмно-русую шевелюру над тетрадкой. Массивные очки сползли с искривлённого у переносицы носа, большой рот был беспомощно приоткрыт…

Инна Викторовна, в идеально сидящем на её стройной фигуре серебристо-сером костюме, с безупречно уложенными волнистыми светлыми волосами, вся подтянутая, ровная, прямая, точная, как математическая формула, стояла рядом с партой и пристально глядела сверху вниз на раскрытую исписанную страницу.

— Нет. Неверно. Посмотри ещё раз внимательно. Думай. Исправляй. — Голос учительницы звучал холодно и невозмутимо, и Елена Константиновна поймала себя на мысли, что видит ожившую иллюстрацию к великой сказке Андерсена. Несчастный Кай никак не мог сложить из ледяных осколков проклятое слово «Вечность», а беспощадная Снежная Королева бесстрастно наблюдала за его мучениями из-под длинных и острых, как иглы, ресниц.

Елена Константиновна негромко окликнула коллегу, и та, оставив своего пленника наедине с неподдающимися решению уравнениями, вышла из класса и прикрыла за собой дверь.

— Ну, что там у вас, Инна Викторовна? Аттестуем мы его сегодня? — мягкие светло-карие глаза завуча, окруженные тонкими лучиками морщинок, смотрели взволнованно.

— Ничего пока не могу сказать, Елена Константиновна. Он не справляется. Не понимает. Я уже три раза объяснила способ решения. И он всё равно делает всё неправильно.

— Ох…ну что же нам делать? Видите, его мать упрекает нас в том, что по остальным предметам у него всё-таки есть оценки, а по каким-то даже и «четвёрки»…. Одна математика портит всю картину.

— «Четвёрки»? По музыке и ИЗО? Может быть. По остальным предметам девочки просто рисуют ему «тройку», чтобы не усложнять себе жизнь. Я не буду рисовать. Он придёт после девятого класса на экзамен и не напишет ни-че-го. И тогда эта же мамаша будет кричать, что я не научила её сына, а просто ставила оценки. И поэтому он завалил экзамен. Нет, я этого не допущу, — Инна Викторовна поправила серебряную брошку на груди и нетерпеливо переступила с ноги на ногу.

— Здесь я с вами полностью согласна… Но что же нам делать?… Как будто нет никакого выхода. Ещё и эта записка, которую она вчера показывала.

— Ой, записка… Он написал, и тут же про неё забыл. Если он простейшую формулу, которую ему только что дали, не может удержать в голове!..Не моя вина в том, что ребёнка с особенностями развития отдали в обычную школу.

— Безусловно, это не наша вина, — кивнула Елена Константиновна. Улыбнулась с грустью. — Идите, не буду вас больше задерживать. Может быть, сегодня что-то и нарешаете. Общими усилиями.

Когда учительница снова заходила в свой идеальный кабинет, можно было увидеть, как тёмно-русый чуб по-прежнему уныло и безнадёжно свисает над тетрадкой, заполненной неидеальными, неверными вычислениями.

***

Субботнее утреннее шоссе было совсем пустынно, когда Смирновы, по давней своей традиции, выехали на семейную прогулку и шопинг. Ирина, в светлом пальто, с небрежно накинутым на плечи бледно-розовым кашемировым палантином, сидела на переднем пассажирском сиденье рядом с мужем и то и дело бросала взгляд на его красивый профиль: Андрей, со своими аккуратными тёмными усами и бородой, в мягком сером пальто и клетчатом кашне выглядел, как голливудский актёр. Правда, несмотря на актёрскую внешность, этот человек был очень надёжным, честным и верным, и Ирина чувствовала, что любит его всё больше и больше… Как же ей повезло, что они встретились! Почему этого не случилось раньше? Если бы Богдан был его сыном! Их Сонечка — идеальный ребенок: хорошенькая, умная, общительная, в пять лет она занимается танцами, живописью, английским, и как будто создана для того, чтоб радовать родителей и всех вокруг. Будь у них с Андреем сын, каким бы он мог быть парнем! Все подруги завидовали бы ей, а не сочувствовали…

Порой Ирина ловила себя на мысли, что ей безумно, больше всего на свете хотелось бы прокрутить киноплёнку своей жизни назад, и вырезать из этого фильма эпизод, который был до их с Андреем встречи. Теперь ей хотелось бы забыть тот буйный студенческий роман, бешеную, неуёмную страсть, которая захватила двух юных, неразумных людей, и их скоропостижную свадьбу. Хотелось не вспоминать, как буквально сразу начались дикие, отвратительные ссоры с отчаянными, бурными примирениями… И как вскоре случилась её внезапная, нежданная беременность, и как она даже радовалась этому, пока не стало известно, что муж изменял ей и «наградил» очень опасной болезнью. Опасной прежде всего для будущего ребёнка. Ей бы хотелось никогда не возвращаться мысленно в то время, измеряемое бесконечными клиниками, капельницами, судебными заседаниями по поводу развода, ночами без сна в метаниях, раздумьях, попытках понять, как же ей быть дальше….

Ей предлагали сделать аборт. Потом предлагали оставить ребёнка в роддоме. Она не согласилась. Жалела ли она об этом сейчас? Если и жалела, то никогда бы не призналась в этом никому, даже себе самой. Она всегда знала, что сильная, всегда умела справляться с трудностями, она не привыкла отступать, не привыкла сдаваться. И сейчас, когда её сына хотят записать в идиоты, она тоже не отступит. Как ей сказала завуч в школе? «Зачем вы мучаете себя и ребёнка?» Но разве она мучает? Она просто хочет, чтобы он был счастлив, чтобы у него было будущее. Сдаться? Получить справку и наблюдать, как он деградирует, потому что не нужно уже ни к чему стремиться? Нет. Не для этого она столько лет боролась, столько сил и денег потратила на врачей, целителей, психотерапевтов, логопедов… Припадки у Богдана сейчас стали очень редкими и не такими сильными, а возможно, когда-то они пропадут совсем. И она вытянет его, он будет как все дети, закончит школу, поступит в университет… Иначе зачем было всё это?

Ирина оглянулась: на заднем сиденье в детском кресле, как принцесса на троне восседала Соня, одетая вся в кремово-розовое в тон с маминым нарядом, а рядом с ней уютно устроился среди подушек Богдан. Он смотрел в окно на проплывающий мимо пейзаж и рассказывал что-то — то ли сестре, то ли себе самому. Ирина вынырнула из глубины своих мыслей и прислушалась. Сын говорил что-то про котиков, которых он видел вчера, когда они были в гостях у друзей семьи. И как всегда, говоря увлеченно, он просто захлёбывался слюной.

— Тот, что серый…он большо-о-ой…такой огромный…смотрит вот так. Я его хотел погладить. Он кусается. Не больно. Но если кот царапает, это больно будет, царапины вот такие будут. Наш кот царапается…. Я его хочу на руках подержать, а он когти — вот так… А второй у них рыжий. Серый первый, рыжий поменьше. Может, это кошка. Глаза зелёные. Она не кусается. Наш тоже не кусается. Но ест много. Прямо вот он ест, ест всё время… Ему дашь, он вот так… раз. И снова мяучит… А у них…

Ирина не выдержала:

— Богдан! Прекрати! Ты можешь нормально объяснять? Как я тебя учила? Сначала подумай, что ты хочешь сказать, а потом уже говори…

Богдан, умолкнув, во все глаза смотрел на мать, но скоро его серый взгляд снова уплыл.

— А давайте-ка музыку включим! — весело предложил Андрей. — Что будем слушать? Радио Европа плюс? Радио Дача? Или диск какой-нибудь поставить?

— Радио Дача, папочка! — закричала принцесса из детского авто-трона.

— А мы купим сегодня, что ты обещала? — Богдан нетерпеливо заёрзал среди подушек.

— Разумеется, нет. Я обещала при условии, что ты сдашь математику. Но ты не сдал. Двойка в четверти. Ни о каких подарках и речи быть не может. Нужно больше стараться, сынок.

— Я стараюсь. Я просто не могу.

— Ты можешь. Ты всё можешь, сынок.

— Я думаю, раз двойка всё равно уже стоит, то можно и купить обещанное! — вмешался Андрей.

— Нет, в понедельник он снова пойдет к учителю, — возразила Ирина. — Она взял задания, которые нужно прорешать с репетитором, и потом она даст аналогичное.

— Что такое «ана-логич-ное»? — Богдан высоко поднял брови и приоткрыл рот.

— Это значит — почти такое же.

— Н-е-ет… Такое же она не даёт… Всегда всё разное.

— Это тебе так кажется, что разное! — смеясь, отозвался Андрей. — Потому что ты гуманитарий!

— Что такое «гума-нитарий»? — брови Богдана снова поползли вверх.

— Человек, которому не даются точные науки, — объяснил отчим, кладя левую руку на колено жены. — Так что ты, брат, за математику особо не переживай. Не твоё это.

— Андрей, ну зачем ты такое говоришь! — с упрёком посмотрела на него Ирина.

Но супруг уже не ответил ей и стал, дурачась, громко подпевать Стасу Михайлову, распинающемуся на Радио Дача.

***

Зеркальный лабиринт. Длинные-предлинные коридоры, и со всех сторон — твои отражения. Смотрят большими серыми глазами, кривляются. Поворот, ещё поворот. Тупик. Снова назад. Снова отражения — справа, слева, над головой… Пол скользкий, и вдруг он перестает быть ровным, и начинает уходить круто вверх. Лестница. Ступеньки скользкие. На них — лёд! Ночью все лужи замёрзли, и эта лестница тоже обледенела. Наверное, её кто-то полил водой. А, нет! Это уборщица мыла лестницу, и не вытерла её насухо. Уборщица кричит на детей, когда они бегают по мокрому. А теперь не мокро. Теперь скользко. И ступеньки — вверх, вверх, вверх, и даже не видно, где они заканчиваются. Стены с двух сторон тоже ледяные. Или нет. Зеркальные. Из отражения смотрят большие серые глаза. Надо подняться на самый верх. Скользко. Ноги соскальзывают. Надо встать на четвереньки. Вот, так удобнее. Одна ступенька, две. Третья. Соскользнул. Держаться руками за стены? Вот, так лучше. Пол снова ровный. А стена холодная. Лёд. Коридор. Поворот, поворот. Тупик. Из зеркала снова смотрит лицо, но другое… Синие-синие глаза с длинными ресницами. На груди серебряная брошка. Протягивает руку из зеркала, указывает длинным пальцем: «Нет. Неверно. Думай. Исправляй». Куда же? Назад? А потом? Отражение в зеркале идёт рядом. Не смотри, не смотри туда. Смотри вперёд. Но голова сама собой поворачивается и напротив — снова синие-синие глаза. «Нет. Думай». Он думает, думает изо всех сил. Больно в глазах. «Ты сможешь. Надо больше стараться. Ты сможешь», — синие глаза становятся светлее, они теперь небесно-голубые, вокруг — белокурые локоны, бледно-розовый шарф на плечах. «О подарках не может быть и речи. Ты снова не сдал». Что ему нужно сдать? Поворот, еще поворот. Снова тупик. Из зеркала смотрят зелёные кошачьи глаза. Это кошка соседская. Открывает рот. Ну и зубы у неё! Но она не кусается. «Мау! Как я тебя учила? Мау! Сначала подумай, потом говори». «Думай. Исправляй» — на груди у кошки серебряная брошка. Я хочу взять тебя на руки! Ты мягкая и тёплая, а мне холодно. «Мау! Вот получишь оценку за четверть, тогда и пообнимаемся». Снова лестница. Вверх. Я придумал, я пойду по-другому. Я бочком пойду. Бабушка учила ходить бочком, когда скользко. Где бабушка? Бочком. Но это если вниз с горки. А мне надо наверх. Можно попытаться всё равно. Вот так. И не смотреть на зеркальные стены, только вперёд. Вот, получается. Ступенек мало. Что это? Лестница закончилась, площадка — белый и синий кафель на полу, и теперь — снова лестница, но вниз. Как это может быть? Она шла вверх, а теперь почему-то вниз. «А-на-ло-ги-чно. Думай». Аналогично — это то же самое. Но это совсем другое. Вверх и вниз — это другое? Или то же самое? «Тебе не понять, ты — гу-ма-ни-та-рий! Мау!» Почему она мяукает? Глаза синие смеются. Она дразнится. «Мау!» Лестница — лабиринт — лестница.… Я больше не могу. «Ты можешь, можешь». Не могу. Не могу. Не могу. Не могу. Не могу! Мама!

Богдан проснулся, словно его толкнули в плечо. Сердце колотилось где-то прямо в горле. Дышать было трудно. Во рту всё пересохло так, что язык казался огромным и шершавым. Мокрые волосы липли ко лбу, промокшая насквозь пижама холодила тело. Он начал дрожать. Мама учила, что надо снять пижаму, переодеться в сухое. Чистые пижамы — в шкафу на средней полке. Попить воды. Бутылочка на тумбочке. Как хочется к маме! Но нельзя. Надо всё сделать самому. Он всё умеет сам. Он сможет. Вчера он снова не сдал математику. Не смог. Но сейчас он сможет. Богдан сел на кровати, спустил босые ноги на пол. Мягкий ворс ковра приятно коснулся ступней. Плотные шторы на окне чуть-чуть колыхались от слабого потока воздуха из приоткрытой рамы. Его комната. Он в безопасности. Ни лабиринта, ни лестницы. Всё хорошо. Как давно он не видел бабушку! Раньше он проводил у неё все каникулы. А теперь не получается. Теперь все каникулы он решает уравнения с репетитором.

У бабушки дома растёт большой фикус. Ему хотелось бы быть этим фикусом. Тепло, тихо, спокойно. И никто тебя не трогает. Никому ничего от тебя не нужно. И тебе — ни от кого — тоже ничего не нужно. Только чтобы поливали иногда. … Кот, правда, иногда кусает нижние листочки. Но это даже приятно.

***

Мобильный Андрея зазвонил во время вечернего совещания. Жена. Она никогда не тревожила его, если знала, что он работает. Значит, что-то очень важное. Он извинился перед коллегами, вышел в коридор офиса.

— Андрей, срочно приезжай! Богдан пропал… — он слышал, что Ирина изо всех сил старается говорить спокойно, но у неё это плохо получалось.

— Так. Ириша, без паники. На телефон не отвечает, да?

— Его телефон дома, в его комнате. А его нигде нет, нигде. Я уже сбегала в школу, вахтер сказала, что никого нет в здании, он недавно делал вечерний обход. У соседей нет. Одноклассников обзвонила всех. Я не знаю, где ещё искать.

Было слышно, как дрожит её голос. Андрею даже казалось, что он слышит, как бьется у неё сердце.

— А он не мог поехать к бабушке?

— Нет. Мама уже здесь. Я ей первой позвонила, и она сразу же взяла такси и примчалась.

— Понял. Всё, через пару минут выезжаю.

Увидев мужа, Ирина, которая до этого момента стойко держалась, сразу же разрыдалась в голос. Он обнял её, прижал к себе крепко. Усадил на диван.

— Тебе нужно выпить чаю. Светлана Петровна, — обратился он к тёще, — сделайте нам крепкого чёрного чаю, пожалуйста. Всем нам.

Пожилая женщина послушно кивнула и удалилась на кухню. Андрей с болью смотрел на плачущую жену.

— В полицию не заявляла ещё?

— Нет….

— Правильно. Постарайся вспомнить весь сегодняшний день. С какого момента ты потеряла

с ним связь?

Ирина вытерла глаза тыльной стороной ладони и начала припоминать все события дня, с самого утра. Андрей всегда поражался её организованности, её умению находить время на сотни самых разных дел, её прекрасной памяти… Выяснили, что Богдан позвонил ей после того, как закончил заниматься с Максимом Борисовичем, и сказал, что сходит в магазин купить своего любимого попкорна с банановой карамелью. Вероятность того, что его сбила машина, была совсем мала, потому что магазин находился в соседнем с их домом здании, и Богдану не нужно было переходить улицу. Разве только, если он захотел прогуляться со своим попкорном до парка… Но в то время уже начинало смеркаться, а Ирина запрещала сыну гулять одному по темноте.

— Мне так страшно, так страшно, дорогой… Я боюсь, что он… — Ирина запнулась, посмотрела на мужа долгим, каким-то странным взглядом.

— Боишься, что он — что?

Ирина сунула руку в карман и протянула мужу сложенный вдвое тетрадный листок. Андрей развернул его, пробежал глазами три неровные строчки.

— Так. Ира… Ты это сейчас нашла? Сегодня?

— Нет… С неделю назад. Даже больше, — она глядела на мужа, не отрываясь, теперь уже дрожа всем телом.

— Почему ты мне не сказала? У нас с тобой ведь нет друг от друга никаких секретов.

— Я не знаю. Не знаю, не знаю, почему. …Мне так страшно! Господи, почему мы сидим! Надо бежать, искать его… Каждую минуту может случиться что-то ужасное.

— Сейчас мы выпьем чаю и сразу отправимся на поиски. Держи, — он протянул жене чашку, взял с подноса, принесённого тёщей, вторую для себя. — Ровно три минуты. Я не хочу, чтобы тебе стало плохо. Надо успокоиться и набраться сил. Всё будет нормально, я обещаю тебе.

***

Чёрное небо раскинуло свой мерцающий звёздами шатёр над головой. Справа нежно светился полупрозрачный тоненький серпик луны. «Луна растёт или убывает? Как папа учил? Надо к серпику мысленно пририсовать палочку: если получается буква «Р», значит, растёт. А если «У», то убывает… Мысленно — это так трудно! Но можно поднять руку и приставить палец… Вот так. Ага. Значит, сейчас растёт. Но она ещё совсем маленькая…»

Где-то далеко-далеко внизу автомобили шуршали шинами по асфальту, откуда-то доносилась приглушённая оконными стёклами музыка… «Гитара? Да, это на гитаре играют. Как красиво». Рука потянулась за очередным крошечным облачком попкорна, и пальцы ткнулись в дно картонного стакана. «Пусто?» Он даже не заметил, как всё съел. И только теперь он почувствовал, что стало очень прохладно, и поглубже надвинул шапку. «Мне гитару не купят, пока вот так всё с математикой. А я её никогда не пойму. Все эти цифры, иксы и игреки скачут перед глазами, и никак не хотят слушаться… Зато по лестнице я смог подняться. На самый-самый верх. Сам. На лифте любой дурак может доехать. А попробуй дойди своими ногами до последнего этажа. Их сколько? Я же считал… Пятнадцать? Или шестнадцать? Я сбился…снова сбился со счёта. Но главное, что я дошёл»

Какой-то шум и голоса, раздавшиеся вдруг совсем близко, вывели его из состояния мечтательной умиротворённости. Кто-то приближался к его укромному местечку по тёмной крыше, и яркий, назойливый свет фонарика бесцеремонно прорезал окутывающий его мягкий мрак.

— Богдан! Богдан! Ты здесь? Богдан?

«Мама! Мамочка!» Он совсем забыл про время! Мама не разрешала быть не дома, когда стемнело. Он совсем забыл. Мама…

— Это он! Богдан! Господи!

Он не успел ещё подняться на ноги, как оказался в тёплых, судорожных объятьях. Она обнимала его, стоя на коленях, прижималась мокрым от слёз лицом к его щеке. Потом, отстранившись, крепко, до боли сжала его плечи, посмотрела в глаза.

— Богдан? Всё хорошо? С тобой всё в порядке, сынок? Почему ты здесь? Что случилось?

— Я…я просто… шёл и шёл наверх. По лестнице. Надо было подняться…

— Господи…Зачем? Как ты так мог? Ты же знал, что я буду переживать… Да я чуть с ума не сошла!

Андрей подошёл к ним, опустился на корточки, одной рукой обнял жену за плечи, другую протянул пасынку.

— Пойдёмте домой. Здесь холодно. Дома бабушка ждёт, волнуется. Вставай, сын.

— Бабушка! Бабушка приехала?

— Да. Видишь, как ты всех на уши поднял!

Богдан послушно встал, взял его за руку. Потом, встрепенувшись, как птица на ветке, показал на небо:

— Смотри! Буква «Р». Луна растёт. Правильно?

— Конечно, правильно. Пойдем, звездочёт.

***

— Всё равно, я это так не оставлю. Я на неё в суд подам. Таким людям нельзя работать с детьми!

— Ириша… Всё в порядке, всё хорошо. Мальчишка просто забрался на крышу, чтоб помечтать под звёздами… Многие подростки так делают.

— Сегодня он забрался, чтобы помечтать под звёздами, а завтра он заберётся, чтобы прыгнуть! Почему у него вообще возникла эта мысль — подниматься на крышу? Может быть, он и хотел прыгнуть, просто испугался, или передумал. Сегодня — передумал! А в следующий раз сделает. Нет, дорогой, ты меня даже не уговаривай! Это всё она виновата. Садистка, бессердечная и жестокая самодурка. А знаешь, почему она так себя ведёт? Я слышала, что у неё сын не мог нормально школу закончить, даже аттестат ему давать не хотели… Вот теперь она на чужих детях и отыгрывается!

— Ира… Где вы только берёте все эти сведения? Сорока на хвосте приносит?

— Не сорока. Другие родительницы рассказывали. Нет, нет, я больше терпеть не собираюсь!

Я завтра же заявлю, куда следует, и эта записка будет вещественным доказательством!

— Что такое «вещест-венное дока-за-тельство»? — Богдан появился на кухне, словно ниоткуда. Взъерошенный, в клетчатой фланелевой пижаме, босиком, он, приоткрыв рот, смотрел на родителей, сидящих за своим ночным кофе.

Ирина не успела спрятать измятый, развёрнутый тетрадный листок с каракулями. Сын стоял прямо перед ней и смотрел во все глаза.

Андрей спокойно взял записку из рук жены, кивком подозвал сына поближе к себе.

— Богдан, раз уж ты здесь… Посмотри-ка. Мама случайно нашла на полу, когда наводила порядок. Твоё сочинение?

Мальчишка удивлённо уставился на неровные, пляшущие строчки.

«Я так устал. Я больше так ни магу. Что бы я ни сделал, она всё равно паставит «2»… Мне кажится, мне лутше умереть. Думаю, если я умру, она наканец успакоится. Ей будит легче».

Опустил голову, русый чуб коснулся кончика носа. Голос прозвучал хрипло:

— Моё.

— Понятно. А о ком это? Про кого ты писал? Кому «станет легче»?

На кухне стало так тихо, что можно было различить, как падают капельки в кофе-машине. За окном ночной осенний ветер насвистывал свою унылую песню. Мальчик поднял голову, огромные серые глаза встретились взглядом с другими, нежно-голубыми.

— Тебе, мама…

2023