Жизнь после жизни [Сергей Семенович Монастырский] (fb2) читать онлайн

Сергей Монастырский Жизнь после жизни

Бесконечно и безнадежно тянется осенняя ночь. Стекает струйками мелкого дождя по окнам, листья, сорванные порывами ветра, прилипают к стеклам, где-то там, за забором больницы мерно стучит на стыках проезжающий грузовой поезд, тусклым светом прорываются сквозь дождь редкие фары машин.

Я, дежурный врач городской нейрохирургической клиники, лежу на медицинской кушетке процедурного кабинета. На столике часы равнодушно отсчитывают оставшееся до утра время, и лишь осторожное шуршание ночной медсестры напоминает, что здесь есть жизнь.

Жизни здесь нет. Она или была, а сейчас уже в прошлом для одних пациентов, или может быть, еще будет, для других.

Вместе с ними надеюсь и я, иначе для чего я здесь!

А сейчас жизни нет и каждый день, вот уже почти десять лет, я, молодой еще, здоровый мужчина, прихожу в этот дом скорби, с безысходно сломанными судьбами, и отчаянной борьбой за жизнь.

Уйду я отсюда! Страшно провести здесь всю жизнь! А они останутся.

Николай. Инсульт.

Глухо и бесконечно тянется эта ночь. За восемь лет, за две тысячи девятьсот двадцать ночей, похожих друг на друга, я так и не могу привыкнуть, что это теперь и есть и будет дальше моя жизнь, и утро ничего не изменит. Ждать нечего. Самое страшное понимать, что ничего больше не будет, ничего не произойдет, кроме того, что я буду лежать.

Не обернется ко мне, улыбнувшись, случайная девушка, и я не познакомлюсь с ней, и не возникнет у нас счастливый короткий роман, и не буду я ждать утра, чтобы принести ей цветы, и не проведем с ней невозможную ночь. И не сядем мы с друзьями за руль своих авто и не прокатимся по Европе! Я слышал: сейчас дают визы на пять лет!

И не буду я ждать в новогоднюю ночь какого-нибудь подарка судьбы…

И много еще чего не буду, не смогу.

Потому что я — никто!

У меня парализована речь, обе руки и одна нога.

Я не человек. Я ничего не могу сказать, не могу написать то, что хотел бы сказать, а остальное — не так важно.

Важно, что я не могу общаться, и со мной никто. Какая уж тут девушка!

Время от времени меня кладут дней на десять в эту больницу, чтобы произвести кое-какую манипуляцию. А потом в своих четырех стенах в однокомнатной квартире, в которой только я и мама.

Когда мамы не станет, меня отдадут в дом инвалидов.

Вот и вся жизнь, из которой я пока прожил тридцать шесть лет.

Инсульт!

Иногда я проживаю свою жизнь в фантазиях, устраиваю себе простое человеческое счастье.

Иногда, мама с помощью соседей спускает меня с коляской на улицу. И мы едем в ближайший парк.

Был летний день. На скамейке, мимо которой мы проезжали, сидела девушка. Простая милая девушка, крошила булку скопившимся вокруг ее ног голубям.

Мне правда сейчас любая девушка казалась красавицей.

И вдруг коляска споткнулась о какой-то камень, и мама остановилась, чтобы его убрать.

Девушка соскочила со скамейки, чтобы помочь.

Потом забрала сумку со скамейки и сказала:

— Давайте я вас провожу, там дальше тропу зачем-то перекопали.

И мы пошли.

— Вам удобно? — спросила она меня, нагнувшись, отчего в середине выреза мелькнула ее грудь.

У меня аж все зажглось! Я даже забыл, что инвалид!

— Он не говорит! — объяснила мама.

— Как это? — девушка испуганно взялась за ручку коляски.

Мама рассказала.

Так мы шли, мама зачем-то рассказывала, девушка молчала.

Когда мы подошли к выходу из парка, она неожиданно сказала:

— Извините меня. Я просто в шоке! И помолчав, добавила:

— Вы каждый день гуляете?

— Нет, — сказала мама, — только когда могут помочь!

— Знаете, я под таким впечатлением, — сказала девушка. — Можно я завтра приду с братом, мы вам поможем, и я с вами погуляю?

— А как же работа? — спросила мама.

— Каникулы же. Лето, — засмеялась девушка.

Я в институте учусь, — и как бы похвалилась, — на последнем курсе.

И протянула, опять склонившись ко мне, руку:

— Маша!

И опять в разрезе мелькнула грудь. И спохватилась:

— Ах, да! Вы же не можете! — и просто положила ладонь на мою руку.

— Николай! — ответила за меня мама.

Так мы познакомились.

Я что-то забылся, я забыл, кто я такой, забыл, что я не человек, что я не могу хххх ей что-то сказать…

Ночью мой роман продолжался.

Нет, конечно, ночью я был один. Маша почти сразу ушла, пообещав прийти завтра с братом, чтобы он помог вынести меня на улицу.

Но я был с ней. Я утром проснулся чуть свет. Нет, я не спал вообще! И с первыми лучами солнца я побежал.… Нет, как это побежал?! Я вскочил на велосипед, вырвался в поля за ближайшей окраиной, рвал и рвал, рвал все цветы, которые росли на этом поле. И с этим огромным и рассыпающимся по пути букетом понесся к дому, где жила Маша…

Стоп! Откуда я знал, где ее дом? Да ладно, я понесся к ее дому, сел у подъезда на лавку и стал ждать…

Утро никак не наступало! Ну, никак не наступало утро!

И вот распахнулась дверь подъезда и в своем легком невесомым сарафанчике появилась она!

— Ты! — удивленно воскликнула она и уткнулась со счастливой улыбкой в полевой букет!

И мы взялись за руки, и шли, не зная куда, и говорили, говорили…

— Коля! — мама наклонилась надо мной. — Пора принять лекарство. А что это ты?

Мы научились друг друга понимать.

— Тебе плохо?

Я отрицательно повел глазами.

— Пойдем умываться.

Она с помощью веревочек перекинула меня с постели в инвалидное кресло.

Сегодня должна зайти Маша, она не обозначила время, но сказала, что утром.

Утро шло почти до обеда.

И вот в дверь позвонили.

Мама пошла открывать.

— Привет! — радостно поздоровалась Маша. — Брат придет примерно через час. Я просто с тобой посижу, ладно?

— Конечно, ладно! — перевела ответ с моих глаз мама. — Коля вас ждал!

Мама села рядом с коляской на диван.

— Машенька! — вдруг сказала мама, — можно я минут на двадцать отлучусь. Здесь на первом этаже магазин, надо кое-что купить!

— Не беспокойтесь, я посижу!

Хлопнула дверь, и мы остались одни.

Маша наклонилась ко мне и взяла мою руку.

— Хочешь, я расскажу о себе? — спросила она. — Ты будешь моей подружкой!

И она начала рассказывать. Об институте, о том, куда бы она хотела поехать после получения диплома…

— Но не могу! — вздохнула она. — Год назад у нас с моим другом случилась любовь. А его, как он только окончил последний курс, забрали в армию! И вот, понимаешь, я зачем-то пообещала его ждать!

А пока ждала, — засмеялась она, — любовь-то и прошла! А он через полгода возвращается. Что мне делать, как ты думаешь? И вдруг спохватилась.

— Ах, да, ты же мне не ответишь!

Помолчала, потом внимательно посмотрела на меня:

— Коля, я давно заметила, что ты, как только я наклоняюсь, ловишь взглядом мою грудь. В этом нет ничего стыдного! Все мужики так делают! Иначе, зачем грудь!

И стала медленно спускать лямки сорочки.

— Хочешь посмотреть?

И маленькая, нежная, с набухшими сосками грудочка выскочила из-под спущенного сарафана.

Бюстгальтер, как я давно догадался, она не носила.

Я чуть с ума не сошел!

Конечно, до инсульта у меня было несколько коротких романов, и грудь я видел, и не только грудь. Но это было давно, а сейчас мне казалось, что никогда и не было! Что есть только она! Самая женственная из всех девушек на свете.

— Жаль, что ты не можешь ее поцеловать, — тихо сказала она. — Мне так тебя жалко, Коля!

И все прошло! Все кончилось. Так будто все это приснилось во сне. Но я проснулся и увидел. Перед Машей сидел инвалид, который не может ничего — ни сказать ей, ни поцеловать ее, ни любить ее в постели, ни рвать ей цветов … Ничего!

И все, что могло бы произойти, и весь этот несбывшийся роман, происходит только в моей голове.

Человек к счастью, или к горю, да, скорее к горю, живет!

… Маша еще раз ненадолго пришла и растворилась в той жизни, которая текла за окном.

Как растворились и друзья, которые первый год-два после инсульта заходили, потом все реже и вот теперь совсем их нет. Сколько мне еще так жить?!

Деменция

Луна заглянула и в одну из немногих отделений палат клиники под номером двенадцать. Залила своим не ярким желтым светом тесно прижавшиеся друг к другу женские фигуры, с трудом умещающиеся на односпальной кровати. Пустой стояла возле кровати ни кем не занятая разломанная раскладушка.

В ожидании утра дремали на ней несколько мягких игрушек и сохраненная из прошлого века потрепанная кукла Таня, переходящая от ребенка к ребенку и вот, видимо, досталась последней из девочек этого отделения.

Но девочки в палате не было. На одной кровати в палате лежали две почти одинаковые пациентки.

Так в лунном свете увидела я свою палату и не потому, что я проснулась, а потому что совсем не спала! Потому что не хочу пропустить эти редкие часы, когда снова, как в далеком детстве лежали мы с маленькой Любкой так же в ночной постели, прижавшись, друг к другу, и еще не знали, что с нами случится.

Она по-прежнему маленькая девочка, смотрящая днем восхищенными глазами на меня, на свою маму.

А ей уже тридцать шесть лет!

Она, правда, этого не знает, и не узнает никогда. И потому она счастлива.

Я, как любая мама, хотела всю жизнь только одного — чтобы моя дочь была счастлива.

И вот, наконец, она счастлива. Не дай бог ни кому! Четыре года назад моя девочка попала под троллейбус.

Пешеходный переход, лобовой удар, добавило и при падении на асфальт и вот…

Черепно-мозговая травма, три месяца в коме. И, слава Богу! Начала постепенно выкарабкиваться. Слава Богу? Может быть, не нужно было врачам так уж стараться? Господи, что я говорю!

Но что же делать?! Прости меня, Господи, это не я жестока, а ты жесток!

Она впала в детство, и в ее сознании она маленький ребенок, не знаю уж в пятилетнем или четырехлетнем возрасте! И никто не знает. В том числе и врачи.

… После выписки из клиники, я попыталась оставить ее дома одну.

Куда было деться, ведь нужно было зарабатывать. Хорошо, что на работе меня понимали, и руководство закрывало глаза, что я по три раза в день бегала в больницу, ходила полоумная, ничего не соображала!

Но когда ее выписали, пришлось возвращаться к рабочему режиму. А это сделать трудно. Потому что час на дорогу, магазин и, наконец, я открываю дверь квартиры.

Боже, что там было! Все раскидано, еда, которая оставалась, размазана по стенам и постели! И это несмотря на то, что каждые два часа, старенькая соседка, добрый души человек, приходила смотреть, ничего ли с Любой не случилось!

Но и она сдалась!

— Знаешь, — сказала она дней через десять, — я заметила в обед, что газом просто воняет! Хорошо, что форточки были открыты!

Это Люба решила приготовить сама обед и включила конфорку! Зажечь огонь она не смогла, а газ включила.

— Ты что хочешь, чтобы весь дом на воздух взлетел? — сказала старушка.

И я поняла, что так мы не проживем.

Врач, который выводил нас из комы, дай бог ему здоровья, был очень опытным.

И вывод его на первый взгляд был очень страшным! Это был вывод на всю оставшуюся жизнь.

И так — дочь оставлять одну, было невозможным, нанять сиделку — нет денег. Сдать в детский дом, или в детский неврологический интернат — дурдом, проще говоря, где годами лежат Дауны и другие особенные дети — возраст не позволяет.

Просто в дур дом не возьмут, потому что там лечат, а лечения для моей дочки не существует!

Остается страшное — отделение психушек, куда переводят уже безнадежных, у которых нет родных, или родные отказались, но где лежат до конца жизни.

Их короче, безнадежных не лечат. Их там подлечивают, под надзором содержат!

— Не все так грустно, — уточнил доктор, — можно договориться, чтобы это было своеобразным стационаром. То есть, на выходные Любку забирать под свою ответственность. Это противоречит законодательству, но и случай такой особый.

… Психушка для пожизненных больных располагалась на окраине города, в заброшенном когда-то деревенском парке, от ближайшей автобусной остановки — километра два.

Глухой забор, проходная с охраной и два двухэтажных корпуса. Один корпус для пациентов буйных. Такие больные всегда находятся под видео наблюдением санитаров.

И для обычных Наполеонов, космонавтов, преследуемых врачами и тому подобных.

Все взрослые. А к концу жизни деменция.

И Люба вполне от них не чем не отличалась.

…— Вас, мамочка, сразу предупреждаем, — заявил после оформления главный врач, — придется вашей дочке для безопасности сделать небольшую операцию, на всякий случай, чтобы не забеременела!

— Да что у вас здесь происходит! — усомнилась я, это что публичный дом?!

— Пойдемте, — пригласил врач, — небольшая экскурсия!

И мы пошли.

— Вот здесь она будет лежать, — показал он две небольшие палаты, где стояли по двенадцать коек, на которых и лежали и сидели на вид нормальные тетки и девушки разных возрастов.

— А дальше, — повел меня под руку врач, — вот этот длинный коридор с туалетами, душем, который ведет в общую столовую. Вход в столовую — под закрытым замком.

А вот и столовая, — он повел в общий зал. — Она же комната отдыха с телевизором и небольшой сценой.

— Да, пояснил он, — устраиваем иногда концерты и другие мероприятия. Это общая зона. Когда она открыта, здесь находятся два человека из персонала — медсестра и нянечка. Извините, но на больший персонал денег нет!

А вон там, — он указал в окно на большой запушенный сад, — общий двор для различных занятий спортом. Для всего корпуса — мужчин и женщин.

Здесь находится вообще один охранник, да какой он, собственно, охранник?! Какой-нибудь старичок. Из вооружения — только резиновая палка. Все!

Он еще что-то долго говорил, объяснял, успокаивал, что, мол, это нечасто бывает…

Но я уже приняла решение!

— Нет, — ответила я, — я согласие не дам!

Ну, как же! Я в глубине души надеялась, что Люба выздоровеет, и у нее будут дети!

— Ну, что? — вздохнул врач, — пишите отказ и берите всю ответственность на себя!

Но я еще не знала нашей будущей жизни!

… Как-то недели через две ко мне зашел мой давний знакомый, почти друг, с которым до этого случая дружили семьями.

Жена его была в отъезде, был выходной, вот он и зашел меня проведать. Принес гостинцы.

Я воспользовалась случаем.

— Посидишь с Любой полдня? — спросила я, — нужно сходить в магазин, да и нам к чаю тортик куплю. Как же я тебя, родного, без чая отпущу!?

— Иди, конечно, — улыбнулся он, — куда мне спешить? Никого дома все равно нет!

Уже подходя к магазину, я спохватилась, что кошелек-то я в сумку забыла положить.

Побежала домой.

Открываю дверь и уже из коридора, вижу, дверь в спальню открыта, на постели задранные Любины ноги и из спущенных штанов голая задница моего друга!

А Любка выглядывает из-под гостя и с увлечением сосет ледяшку на палочке.

Я даже не помню, как я кричала, подбегая к спальне, как я стаскивала эту сволочь с моей девочки!

Я стаскивала, а Любка кричала, билась в истерике.

— Мамочка, мамочка, не ругайся, мы просто в письки играли!

— Какие письки!? — Я вдруг увидела и, по-моему, впервые все осознала, что писька моей малышки, это вполне взрослый, заросший волосиками половой орган зрелой женщины!

… Согласие врачу я дала.

… Ужасно мне было привыкать к этой жизни!

Но было в ситуации этого дурдома и хорошее.

Сокамерницы по палате — так я про себя стала называть этих женщин, с которыми потом немного познакомилась, со временем и вправду стали воспринимать Любу, как ребенка.

Инстинкт материнства у большинства из них еще сохранился, стали с ней соответственно обращаться. Играть, бегать, сюсюкать!

В общем, Любке с ними жилось, как дома.

А в выходные я забирала ее домой.

Конечно, мы не ходили с ней на детские площадки, не играли в песочнице! Можно себе представить, как бы на нее смотрели!

Мы гуляли в парке. И это выглядело так, будто идут две женщины, подруги и, наверное, что-то обсуждают!

Но в основном были дома.

И больше к себе домой я никого не пускала! Я оборвала все связи. Моя жизнь была работа — дом!

И была и есть!

Страх у меня только один: что будет, когда я умру?

У меня ведь из родных никого нет. У меня не было мужа — Любка родилась от случайной и очень короткой любви. Потому нет родни со стороны не случившегося мужа.

Родители мои не перенесли пандемии, поэтому в их квартире мы с Любкой и живем.

Сестер и братьев не было ни у кого!

Хотя мне только пятьдесят четыре, но кто знает, все мы под богом ходим!

Жизнь моя теперь состоит, и будет состоять только из одной моей доченьки, взрослой женщины, которая останется на ее счастье вечной девочкой!

Останется. Мне врач сказал.

А счастье ребенка, это мое счастье!

С этой мыслью я засыпаю.

Мария. Медсестра.

Ночное дежурство для медсестер — самая легкая для нас работа. Только спать к утру очень хочется! А так — ничего. Раз в два часа обойти палаты, просто на всякий случай. Или кто-то тревожной кнопкой вызовет…

Сегодня дежурить моя очередь.

Серые сумерки вползают в окно медицинского поста. Лежу на жесткой кушетке и думаю. В принципе-то мне жалко их всех. И все больные в нашем отделении — тяжелые.

О том думаю, что мое счастье, что я нахожусь не с той стороны палаты, а с этой и какими бы не были мои проблемы, а с той стороны больничной палаты, не дай бог, господи, оказаться там за этими дверями. Там, где лежит этот немой, безучастный ко всему парень, там, где лежит дородная с сиськами пятого размера тетка, думающая, что она живет в своем счастливом пятилетнем детстве, и прижавшаяся к ней щекой мать, вынужденная поддерживать эту игру.

И где лежит еще много полулюдей, и самое страшное для них начинается не здесь, где они проведут несколько недель на легальном положении при очередном обследовании, а там, за стеной больницы, где они будут проводить всю оставшуюся им жизнь!

… Ночь успокаивает, лечит, дрема начинает смыкать глаза, но я уже знаю привычное от этого спасение. Я иду и открываю кран в процедурной, промываю холодной водой глаза, и возвращаюсь на место. Наш сегодняшний дежурный врач, увидев меня в рамке открытой двери кабинета, улыбается и показывает на часы. Мол, осталось всего два часа! Держись!

А утром я открою дверь своей квартиры, и опять встретит меня эта девица, в полураспахнутом халате, откуда будут торчать ее ненавистные мне молодые грудки:

— Здравствуй, мама!

Какая я ей мама! Еще полгода назад я её знать не знала. И вот, пожалуйста, она здесь хозяйка, а я, оказывается, ее мама!

Мама твоя в ста пятидесяти километрах в деревеньке «Дурнево», откуда только такие как ты в город к нам и приезжают!

Нет, это конечно моя вина!

… Когда наш папа благополучно исчез, сначала на время — вроде уехал на заработки, а оказалось навсегда, я сказала себе: мой сын, пусть и безотцовщина, пусть жить будем небогато, — но он будет самым лучшим, самым успешным парнем всегда и везде!

В моем понимании, это значило: хорошо учиться, поступить в институт, он был начитанным, мы будем ходить с ним по театрам и выставкам…

И уж, конечно, это будет самый воспитанный мальчик. Никого мата, никаких компьютерных стрелялок!

В общем, вот такая программа.

И она все эти девятнадцать лет выполнялась!

И какой результат?!

Начиная с детского садика, а уж, в школе, особенно, его, били постоянно! Над его «Здраствуйте, пожалуйста, будьте добры … смеялся весь класс!

С ним никто не дружил.

В общем, благодаря моему воспитанию, на которое умилялись учителя и знакомые, провел эти годы в депрессии и одиночестве.

Дважды я отводила его от суицида.

… Жили мы бедно. И это тоже, видимо, его унижало. И если я не могла защитить его от сверстников, то от бедности, как могла, защищала.

Так, конечно, чтобы он этого не сильно замечал. Ну, мама работает, платят, видимо, хорошо, и слава богу!

А как доставалось это «слава богу»?

Зарплата медсестры — пятнадцать тысяч. Это при одной смене. А смена с восьми до двух.

Выходила на вторую, с двух до восьми с двумя выходными.

В выходной готовила еду на неделю, бегала по магазинам, стирала — гладила!

Потом нашла подработку: по субботам делала уколы, ставила капельницы разным старикам, которые не могли или не хотели ходить для этого в поликлинику.

Капельницу купила сама и носила по больным.

В общем, тысяч под сорок набегалось. Ну, по тем ценам жить было можно.

А потом один старичок — ну, не старичок на самом деле, было ему под шестьдесят, попросил убираться в его квартире раз в неделю.

Жена у него лет пять назад умерла.

— Сколько будете платить? — спросила я.

Сторговались полторы тысячи за один раз.

Время каждую субботу это занимало часа два, а шесть тысяч в месяц совсем не помешало.

Стала сына одевать так, как ходят его ровесники.

И где-то через месяц произошел такой разговор.

— А вы еще какие-нибудь услуги оказываете? — спросил мой больной.

— А какие нужны?

Он улыбнулся и как бы в шутку сказал:

— Ну, скажем, сексуальные?

Я от неожиданности чуть не треснула его шваброй, которую держала в руках!

— Я что проститутка?! — заорала я.

— Ну, пошутил, пошутил, — стал оправдываться мой старичок. — Я считаю за платную услугу, а не за распутство!

Меня всю трясло!

А перед очередной субботой, когда пришла очередь убираться, я как-то спокойно подумала.

— Ну, если и, правда, услуга, то четыре раза в месяц по полчаса полежать — нехилая работа.

Если, конечно, за хорошую плату.

Пришла и чуть ли не с порога спрашиваю:

— Сколько?

— Что сколько?!

— Ну, вы мне намекали на сексуальную услугу!

— А! Он даже в лице изменился, покраснел и начал оправдываться:

— Вы меня поймите, я ведь еще не старый мужчина. Физиология берет свое. Проституток я не знаю здесь. Да и круг моих знакомых ….-

Я прервала его философствование:

— Сколько?

— А сколько вы хотите?

— За четыре раза в месяц, пятнадцать тысяч! — почему-то у меня эта фраза получилось категоричной и твердой! И уже как бы, оправдываясь, добавила:

— Три с лишним тысячи за раз — не такая уж большая плата! Но это же не пол мыть!

— Да, это труднее! — усмехнулся он.

— Буду приходить по субботам на час раньше.

Материальное положение моей семьи стало выправляться.

И я стала вот эти пятнадцать тысяч откладывать на учебу в институте.

На бюджет поступить было не реально. А коммерческое отделение института, куда сын хотел поступить, я узнавала, стоило двести тысяч в год.

… До окончания школы сыну оставалось два года. На воспитание сына оставалось только воскресенье, да и то час-полтора перед сном.

— А личная жизнь у тебя есть? — спросила как-то подруга.

— Какая личная жизнь!? Я о ней даже не думала. Вообще забыла, что я женщина, что есть такое слово как «любовь»!

Ну, не считать же личной жизнью, полчаса секса по субботам. И то за секс услуги.

Летом после девятого класса, я поняла, что все не зря!

— Мам! — меня берут в стройотряд!

— Какой стройотряд, тебе же только пятнадцать!

— Да я работать уже имею право. А стройотряд меня берет учитель физики, он тоже хочет подзаработать!

— И зачем тебе это, сынок? — спрашиваю.

А ответ меня просто потряс!

— Мама, я разве не вижу, как ты горбатишься, как ты откладываешь эти копейки на институт?! Давай договоримся — ты зарабатываешь на жизнь, а я — на институт!

— И сколько ты там заработаешь?

— Сколько заработаю, столько и заработаю!

И подошел, и поцеловал.

Я не спала всю ночь. Я плакала от счастья. Я гордилась своим сыном и собой.

Кстати, заработал он вполне не плохо — шестьдесят тысяч. И все. На этом наше счастье закончилось.

На следующее лето сын стал вполне взрослым. Самостоятельным парнем.

Научился постоять за себя. За этот год он вырос на целую голову, раздался в плечах, то ли от возраста, то ли от работы в стройотряде. И стал бить в морду любому, кто пытался подмять его под себя.

От вежливого, невзрачного мальчика ничего не осталось.

Матом, правда, не ругался и пиво с водкой не пил. А перед выпускным экзаменом, когда я пыталась найти по некоторым предметам репетитора, сказал:

— Мам, ты не траться зря. В институт я поступать не буду!

— Почему?

— Ну, нет у нас возможности. По двести тысяч в год, да еще на аренду квартиры и питание — это минимум полтора миллиона за обучение!

Даже если ты себе на жизнь будешь оставлять по пятнадцать тысяч каждый месяц, нам не хватит! А до пенсии тебе далеко! И вообще, не хочу я, чтобы у тебя не было никакой личной жизни!

— Ты, что, на завод пойдешь? Для этого я горбатилась?

— Нет, мам, окончу айтишные курсы, сам себя выращу. И еще и тебя буду содержать!

— А высшее образование?

— Да зачем оно мне! Все, я решил, ты будешь жить сама по себе, я сам по себе!

Вот так и закончилась моя жизненная программа. Нет. Еще не закончилась!

Через год после окончания школы, он привел в дом эту девицу.

— Мам, она будет жить у нас!

— Зачем?

— Я ее люблю. Своей квартиры у нее нет. Она из деревни.

— Вы что женитесь?!

— Пока нет. А потом посмотрим!

.. Что будет потом, я знала. Ловкая деревенская девка, никуда не отпустит моего мальчика. И чтобы не потерять свой шанс, может забеременеть!

Ну, дальше понятно, пеленки, распашонки, где взять деньги и все такое!

И прощай все, что могло быть, да так и не получилось!

… Как сложится его жизнь, не знаю. А моя — псу под хвост!

… Доктор тормошит меня.

— Вставай, пора на обход!

Спросонья, еще не понимая, где я нахожусь в своих ночных мыслях, я вдруг спрашиваю:

— Скажите, а у вас счастливая семья?

— Не знаю, — улыбается он, — я не спрашивал.

— Почему?

— Боюсь, не так ответят!

***

В восемь утра я прихожу на работу.

Я заведующий этим отделением. Потом будет обход, выслушивание жалоб, вопросы, операции, изучение анализов…

Каждого из них я вижу один раз в год, дней десять, иногда — пару — тройку месяцев.

Потом они выписываются и исчезают. Их кровати занимают другие. И так уже много лет.

Сколько их проходящих через этот дом скорби!? И у каждого из них только одна, такая простая, такая замечательная мысль — быть здоровым!

Я привык к этой боли, к этим человеческим страданиям, все притупилось.

Днем в делах я уже об этом никогда не думаю. Жизнь, как жизнь, идет и идет!

Я боюсь только пока дежурств! В этом доме, в тишине ночи, в тяжелом запахе палат приходят все эти мысли, тяжело становится от этой чужой скорби!

Я отвлекаю мысли на свою семью, на своих друзей, коллег, на те проблемы, в которых они живут, которые не дают им жить, думаю:

— Да что ваши проблемы перед теми, кто здесь лежит!

Хотите быть счастливым — проведите один день со мной в клинике, и выйдя отсюда будет вам счастье!

… Но, впрочем, уже утро. И медсестры раздвигают жалюзи, открывают шторы.

И утреннее солнце врывается в больничные окна. Все живы! И это еще один день.