Тень [Елена Черткова] (fb2) читать онлайн

Елена Черткова Тень

Пролог

Гранатовый город на пороге войны. Набеги варваров на периферию учащаются, но в сердце столицы дождей все еще течет обычная жизнь. В клу́бах, пропахших сладким дымом и терпким вином, вальсирует Уна-Жанел Онри. Дочь известного хирурга, она вошла в пору совершеннолетия и в поисках будущего супруга принимает приглашения на свидания. Несмотря на неравенство социального положения, она выбирает фаворитом полукровку. Однако выясняется, что мужчина, пославший в ее сердце стрелу, владеет тенью. И Уна даже не знает, что сильнее задевает ее. Это беспощадное рабство, которое у людей по этическим соображениям объявлено вне закона? То, что навсегда привязанный к ее избраннику слуга – чистокровный нелюдь? Мало того, холоднокровный! Святая Церковь до сих пор приравнивает таких к животным! А может быть, Уну раздражает прежде всего острый ум и не менее острый язык этого мальчишки, который ведет себя совсем не как смиренный раб?..

Судьба решает все сама. Начинается война, и отца Уны отправляют на линию постоянных столкновений. Единственный способ выжить в городе без покровительства отца – это сделать выбор и встать под крыло мужа. И девушка делает отчаянный шаг, становясь женой тахиса и его загадочной тени.

– Ну как, вы видели его? Расскажите все, милейшая! – ее гувернантка Ру́ми почти подпрыгивала на месте, и косые оборки на юбке трепетали в нетерпении вместе с ней. Вот уже много лет эта внимательная и бесконечно преданная женщина заменяла Уне мать.

У́на-Жане́л устроилась на кровати, подобрав под себя ноги. Сняла шляпку, украшенную живыми цветами, что согласно традиции сообщало окружению о готовности юной леди к замужеству, и со вздохом бросила на край стола. Поток воздуха взволновал пламя в лампе – и тени затанцевали на точеном личике, особенно выразительном из-за игравших на нем чувств.

– Красивый? – шепотом спросила ее собеседница и присела рядом, на край кровати.

Уна уверенно кивнула. Но за годы, проведенные в этом доме, Руми изучила свою подопечную слишком хорошо, чтобы не угадать: та несчастлива. Нет, может быть, и счастлива, но на дне этого чувства прячется что-то еще.

– Что-то не так, милейшая?

– У него есть тень…

Эта фраза, вылетев во внимательную тишину комнаты, будто заморозила в ней все.

Гувернантка тихонько ахнула. Даже в ночном полумраке можно было разобрать, как побледнело ее лицо.

…Уна-Жанел О́нри была старшей дочерью известнейшего хирурга в Цида́д-де-Рома́. Известного в первую очередь тем, что оперировал не только людей, но и нелюдей, и даже полукровок. От последних большинство врачей отказывались, ведь смешение крови могло давать самые непредсказуемые мутации. И неудивительно, что, когда живые цветы появились в волосах Уны, свататься пошли не только люди. Сама она была достаточно терпима к этому и могла бы выбрать кавалера с серьезной примесью нечеловеческой крови. Куда сложнее, чем различия физические, давались культурные особенности: девушка готова была принять многое, но что-то ударялось о ее картину мира, как муха о стекло, и не могло попасть внутрь.

Все развлечения, которые только можно отыскать в Гранатовом городе, прятались под крышами клубов. Крупнейшим и популярнейшим из них был «Ка́лигла». Уна давно мечтала побывать в нем, однако понимала, что роскошь «Калиглы» их семье не по карману. К тому же это место славилось как территория, свободная от предрассудков, а значит, публика и программа могли не прийтись леди по вкусу.

И все же несколькими часами ранее она с трепетом вертела в пальцах блестящее глянцем приглашение. Его доставили еще вчера в красивом винно-красном конверте с золотым тиснением. Бумага пахла пряностями и фруктовым табаком. Девушке мнилось, что это его запах. Того, кто долго держал приглашение в руках перед тем, как отправить. Может быть, волнуясь, а может, сомневаясь…

Карла́й Ва́кхари владел фармацевтическими фабриками, расположенными на севере от Гранатового города. Там же было несколько шахт и ферм, где добывались и выращивались ингредиенты. С отцом Уны Вакхари сотрудничал давно, а если называть вещи своими именами – господин Ри́ган Онри был в восторге от Карлая. Девушка не раз слышала о его честности, достоинстве и необычайной простоте, которые так редко идут в компании с серьезными деньгами и связями. А когда господин Вакхари заговорил о своем желании познакомиться с Уной поближе, отец просто потерял покой.

Карлай видел ее несколько раз, но представлены они не были. Лишь однажды они танцевали вдвоем на городском карнавале, но лицо мужчины скрывала блестящая маска. Возможно, так повлияло отношение отца, но, признаться честно, девушка тоже была приятно впечатлена, даже слегка влюблена – так, как может влюбиться совсем юная особа в построенный фантазией образ. Теперь же, то и дело покрываясь мурашками с головы до пят, она спешила к нему на самое настоящее свидание. И это были не целомудренные смотрины с чинной прогулкой и чаепитием, а приглашение в «Калиглу»! Сам Карлай столь экстравагантный выбор объяснил тем, что узнать друг друга проще, если быть самими собой. А быть им значит заниматься делами до заката, а после отправляться в клуб.

Возразить на это было нечего.

Экипаж остановился около узенького мостика через нулевую артерию, как звались мелкие, несудоходные городские каналы. Дождь прекратился всего четверть часа назад, и мокрый кирпич мостовой, освещенный огнями необычайно высокого здания, переливался, словно драгоценные камни. Клу́бы строились в форме башен, ибо в центре всегда располагалась арена, а над ней несколько ярусов балконов, доступных гостям разного достатка. Стены почти сплошняком состояли из окон. По традиции, сложившейся в Цидад-де-Рома, стекла калились со специальным раствором, придающим желтоватый, а то и бордовый оттенок. Такое стекло скрашивало бесконечную серость небес, ведь в этой части континента дожди шли, почти не прекращаясь. Благодаря цвету и трапециевидной форме окон в темноте здания и вправду напоминали сияющие изнутри гранаты, в каждом семечке которых уютно устроились живые фигурки. Они ели, пили, беседовали, танцевали, играли в карты и вырезанных из кости солдатиков. Иначе говоря, сюжеты за стеклами манили скрыться от забот в приятной компании.

Мостик подвел к украшенным мозаикой дверям верхних лож. Остальных же гостей пускали через подъезды нижнего яруса…

– У входа меня встретил лакей, судя по впечатляющему росту и слишком широко посаженным глазам – не совсем человек, – полушепотом начала рассказывать гувернантке девушка. – С вежливым поклоном принял зонт и пальто, а потом обменял приглашение на опаловый браслет. Он открывает владельцу все двери и тайны клуба. Внутри было шумно, но на удивление уютно. Стены сплошь затянуты тканью с шелковой вышивкой. Цветы, птицы, словно бы это дворцовая спальня, а не лестничный пролет. Несмотря на полумрак и густой от курений воздух, везде горшки с цветами. Причем явно не из наших земель. Клянусь, я чуть не забыла, зачем пришла, – усмехнулась Уна, закатывая большие серые глаза. – Если бы не служащий, обещавший проводить меня к нужной ложе, я бы осталась разглядывать их. С ним мы поднялись на предпоследний этаж. Там в кольце бархатных диванов стояли низкие столы. Над ними висели массивные медные люстры. Воск со свечей свободно тек вниз, образуя небольшие горы. Их недра, вероятно, благодаря скрытому внутри приспособлению, обильно курились благовониями. В гуле голосов и грохоте доносившейся с арены музыки эти конструкции казались миниатюрными вулканами. Из завитков дыма навстречу мне поднялась фигура. И я просто застыла на месте. – Уна закрыла лицо руками, пряча от гувернантки вмиг запылавшие щеки. – Я знала, что господин Карлай тахис. Но… Ожидала, что он чуть больше похож на человека, чем… На птицу. Странную человекоподобную птицу. Слишком острые черты лица, слишком высокий лоб, нос с горбинкой. Даже волосы растут какими-то отдельными прядями, словно перья. А глаза?! – Она на секунду затихла, пытаясь подобрать слова. – Они светятся изнутри. Знаешь, как будто смотришь на свечу через бокал красного вина. Этот огонек вместо темноты зрачка пугает и завораживает. Но стоило этому образу ожить – заговорить, начать двигаться, смеяться… Руми, он становится гипнотически привлекателен! Сначала господин Вакхари отвел меня к балкону, чтобы мы могли немного побыть вдвоем. На арене начинались копытные бои. Визг животных и вой толпы заставляли наклоняться друг к другу, чтобы разговаривать. Я была настолько смущена, что еле находила слова, чтобы отвечать на вопросы. Самые простейшие, в сущности, но каждый раз они почему-то обезоруживали меня. С каждым ударом сердца я все меньше понимала, что происходит вокруг. Голоса, музыка, движения слились, будто мы стояли на карусели. Четкими оставались только мерцающие вишни глаз тахиса и голос, ведущий меня за собой к какой-то неведомой мне ранее… Слово «раскрепощенности» кажется здесь слишком вульгарным. Открытости… К неведомой ранее открытости незнакомцу. Ведь я едва знаю его! А потом он пригласил меня танцевать. И это было красивее и волнительнее самых волшебных снов… Мелодия развивалась, будто описывая полет птицы вокруг горы. Всё выше и выше к вершине… Мы кружились. Он вел так уверенно, что скоро я словно перестала контролировать свое тело. Оно сделалось совершенно послушным ему, я порой откровенно падала на его руки, на широкую грудь. Это было почти преступление против морали. Но мне это нравилось! И особенно легкость, с которой это преступление совершалось! А когда музыка поднялась на максимальную высоту, задевая самые нежные чувственные струны, за его спиной вспыхнули малиновые полосы. Эти всполохи по форме напоминали полураскрытые крылья. Огромные, но изящные. Словно сотканные из огненного кружева. И мои ноги оторвались от пола. Оказалось, что сила тахиса позволяет ему летать! Может быть, не как птице, но… Он прижал меня к себе и, продолжая кружиться, мы поднимались над танцующими парами, над позолотой перил.

Руми замерла, прижав руки к груди, словно ее собственное сердце сейчас готово было вырваться навстречу чувствам. Сияющие сопереживанием и умилением глаза гувернантки ловили каждое слово, убеждая рассказать все-все. Даже то, о чем обычно юные леди и вздыхают-то тайком.

– Где-то там, спрятавшись в лабиринте хрусталя огромных люстр, я позволила себе прильнуть к нему так, что коснулась губами его лица. Практически целуя. И готова поклясться, что в этот момент он закрыл глаза и нежно улыбнулся. Когда музыка начала стихать, мы опустились вниз. Смущенная, я попросила игристого, и Карлай проводил меня к своему столу. Там нас дожидались девочка-полукровка, пара откровенных нелюдей, совсем молодых, и двое мужчин постарше. Разговор, конечно же, шел о нападениях на периферию и предстоящей войне. Несмотря на острые темы, друзья Карлая излучали легкость и дружелюбие. Кроме, пожалуй, того парнишки. Ри́са по имени Лесэ́н. Практически обнаженный, как все холоднокровные, только пара тряпочек на причинном месте. Зато украшениями увешан, словно продажная танцовщица. Дорогая продажная танцовщица! – ядовито поправила она сама себя. – Потому что побрякушки сплошь золотые. На темной коже аж горят! Даже когти на руках и ногах – и те покрыты позолотой! – Пухлые губки сжались, выдавая откровенное пренебрежение. – Но самое главное… Если бы я не знала, зачем пришла, клянусь, сочла бы их любовниками! Он Карлаю и бокал нальет, и трубку прикурит, и еду выберет. Причем ту, которую хозяин, – она особенно выделила это слово, – более всего предпочитает. При этом ни звука не проронит, словно кроткая супруга. Аж противно! Хотя нет. Противно мне стало, когда мой кавалер вновь повел меня к балкону, посмотреть на акробатку, глотающую огонь. Считая, что мы снова остались вдвоем, я набралась храбрости и справилась у Карлая на ушко о том, кто этот молодой человек. «Это моя тень», – ответил он будничным голосом, будто речь шла о карманных часах. Человек, который словом и делом продвигает свободу и равенство, имеет не просто раба, а тень! Тень, которая физически не может ослушаться даже в совершенном пустяке. Марионетка, покорная чужой воле, не способная даже отойти от своего хозяина. Пожизненно! До последнего вздоха преданный слуга, ничего не получающий взамен! Полагаю, на моем лице отразилось все, что я думаю!!! И тут прямо за моим плечом раздался еще один голос: «Нет необходимости в приватном обсуждении, госпожа Онри. Тень – это не постыдное обстоятельство, вроде нежеланного ребенка или венерического заболевания, о чем неприлично спрашивать прямо. Наоборот, в некоторых кругах обладание тенью является поводом для уважения и показателем истинного достоинства ее хозяина». Я повернулась и… Лесэн стоял так близко, что я практически ничего не видела, кроме его пугающих желтых глаз с черными надсечками зрачков. Я оторопела, отпрянула и налетела на Карлая. Тот поймал меня за плечи и весело рассмеялся. А потом добавил: «Тебе придется примириться с этим, если хочешь стать частью нашей семьи». Нашей семьи, Руми! – Уна снова закрыла лицо руками, но теперь этот жест был полон горького драматизма. – Фактически мне предлагается стать женой не одного мужчины, а двух! И хорошо, если он относится к этому мальчишке как к взрослому сыну или брату. А если нет?!

Уна наконец замолчала. Руки безвольно упали на колени. Плечи опустились, взгляд потух.

Гувернантка без слов понимала, что ее воспитанница влюбилась. Иначе бы вежливый отказ оставил эту историю в прошлом – и дело с концом. А теперь разум девушки, воспитание и взгляды болезненно спорили с порывом юного сердца, впервые опаленного романтическими чувствами. Руми показалось, что Уна в действительности жаждет найти хоть какой-то способ оправдать сложившееся положение вещей, чтобы дать избраннику шанс, но то ли не может, то ли не смеет. И гувернантка попыталась протянуть ей эту соломинку.

– Вы же не отказали ему, милейшая? – вкрадчиво спросила она. – Конечно, тень – это рабство. Тут не поспоришь. Но добровольное! Может быть, вам стоит встретиться с ними вновь и узнать у этого юноши, почему он решил стать вечным слугой? А у господина Карлая – зачем ему Лесэн. Ведь по закону тень не вещь, которой можно распоряжаться по своему усмотрению, когда хочу пользуюсь, а не хочу – оставлю в чулане или выброшу в сердцах. Хозяин связан со своей тенью в чем-то даже больше, чем с собственными отпрысками. Разговор прольет свет на их отношения. Конечно, это не одно и то же, но… Я служу вашей семье много лет. Вы с Моррисом для меня словно родные дети. Когда ваш брат возьмет себе жену, я смею надеяться, что она доверит мне заботиться об их малышах тоже и будет рада, что рядом уже есть тот, кому можно доверять. А мне можно доверять! Ведь сейчас вы делитесь этим со мной, а не пошли, к примеру, будить папеньку. Возможно, тот молодой человек тоже на что-то годится.

– Спасибо, Руми… – закивала Уна. – Ты совершенно права.

Она проспала почти до обеда. Спускаясь в гостиную, Уна услышала холодный мужской голос, а следом звук закрывающейся входной двери. Слов девушка не разобрала, но что-то в этом голосе мгновенно напугало ее. Показалось, что в доме пахнет смертью. Возможно, потому, что как-то так же звучал голос, сообщивший когда-то о кончине матери.

Уна побежала вниз по скрипучей лестнице и застала в гостиной отца с письмом в руках. Он был одет в уличное, похоже, только пришел из госпиталя, чтобы пообедать вместе с семьей. Руми, бледная, как свежепостиранная простыня, оперлась на стол.

– Что случилось?! – выкрикнула девушка.

– Война… – тихо сказал господин Онри. – Началась война. Набеги участились настолько, что периферия не выдерживает их. Губернатор отправляет помощь из города. Меня срочно призывают в госпиталь на линию нападений.

Девушке показалось, что пол гостиной наклонился, и она машинально начала искать рукой стену.

– Когда?

– Безотлагательно. – Риган чуть тряхнул письмом, видимо, цитируя его.

Реальность билась в нее, словно тяжелая гиря, подвешенная на цепь. Отец будет в опасности. Саками, нападавшие кланы варваров, не щадят никого. Удар! Поэтому он, конечно, не возьмет их с младшим братом с собой, а оставит здесь одних. Удар! Ей придется взять на себя заботу об их маленькой семье, но Уна сама только вошла в пору совершеннолетия. В этом городе их непременно сожрут, стоит им остаться без покровительства мужчины. Еще удар! Отец не может не поехать. Ему просто не дадут иного выбора, но он обязательно обвинит во всем себя…

– Как жаль, что я не смогу поехать с тобой… – произнесла она, стараясь скрыть дрожь в голосе. – Я сделала свой выбор. Ты был совершенно прав, Карлай великолепен. Надеюсь, он не будет против, если мы проведем скромную церемонию до твоего отъезда.

– Но… – лицо Ригана Онри, и без того от природы довольно узкое, вытянулось еще сильнее. – Ты уверена? Так быстро… Разве ты не хотела…

– Я хотела, чтобы в этот день самый дорогой для меня мужчина был рядом. И чтобы наши вкусы совпадали. Во втором уже повезло, осталось организовать первое. Я распоряжусь подготовить экипаж и поговорю с Карлаем немедленно…

Она выскользнула из гостиной, понимая, что еще мгновение – и слезы брызнут из ее глаз, обличая истинное положение вещей. С одной стороны, она была в ужасе от собственного решения. С другой – понимала, что в данной ситуации ей стоит благодарить небеса за эту возможность.

Уже у двери в комнату ее догнала Руми. В полных любви глазах тоже стояли слезы.

– Вы же обманули отца, милейшая! – зашептал она. – Или вы…

– Нет, я действительно собираюсь это сделать. Пойми, папеньку и так ждет ад. Еще не хватало, чтобы вдобавок к этому он сходил с ума от беспокойства за нас с Моррисом и проклинал себя за то, что его работа сломала мне жизнь. Он будет счастлив благословить наш союз. Я знаю, что более всего отец хотел, чтобы выбор пал на Карлая. Он позаботится о нас. Теперь главное, чтобы Карлай пошел мне навстречу.

– Но как же его тень?

– Ничего не поделать. В жизни не всегда происходит все так, как я хочу. И не всегда так, как я понимаю. Стало быть, в моих интересах постараться принять происходящее таким, какое оно есть.

Уна толкнула створки узкого окна, и те с шумом распахнулись. В комнату ворвались гул и свежесть улицы. Девушка надломила растущую в горшке розу и рванула на себя. Цветок, будто защищаясь от грубости, вонзил шипы в тонкие пальцы. Алая капля проворно сбежала вниз и чуть испачкала кружевной манжет рубашки.

– Плохой знак, – охнула гувернантка.

Ничего ей не ответив, Уна устроила цветок в чернильных завитках своих волос и направилась к двери.

Карлай второй час беседовал с кем-то в кабинете. Девушка наотрез отказалась от предложения секретаря предупредить о ее визите и теперь проводила время в мучительном диалоге с собственными чувствами. Они тянули ее в разные стороны и рвали на куски. Несколько раз Уна готова была бежать – неважно, куда, неважно, что ждет ее завтра… В очередной такой момент она даже встала, но тут внешняя дверь приемной распахнулась.

Девушка вздрогнула. Почему-то она совершенно не была готова к встрече с Лесэном. Особенно наедине. Стушевавшись, Уна сделала кривенький реверанс, опустилась обратно на сиденье и начала мысленно отчитывать себя за то, что не сбежала раньше.

Юноша же выглядел деловым и крайне уверенным в себе. Он нес подмышкой свернутые в рулон бумаги и теперь ловко перехватил их кончиком хвоста, отчего поклон вышел достойным циркового артиста. Зрительница невольно улыбнулась, а поймав улыбку в ответ, немного расслабилась.

– Карлай не знает, что вы здесь? Уверен, он бросил бы все, будь у него в кабинете хоть губернатор.

– Вы так считаете? – удивилась она.

– Знаю наверняка.

Лесэн устроил свою ношу на столике у дивана Уны и присел на мягкий подлокотник.

– Вы с ним близкие друзья? – девушка заглянула в лицо собеседнику.

Сейчас, в дневном свете, стали видны чернильные веснушки, разбросанные по щекам и носу рисы. Заправленные за уши волосы частично выбились и добавляли виду простоты. Уне вдруг показалось, что черты лица тени даже более человеческие, чем у Карлая. И это позволило ей впервые заметить красоту Лесэна. Совсем юношескую. Но это впечатление быстро растаяло.

– Мы одно целое. Вы вряд ли сможете это понять, госпожа Онри. У вас на лице написано, что все мы слишком разные…

От неожиданности девушка даже открыла рот, но слов подобрать не успела. Двери кабинета распахнулись, и в светлом прямоугольнике показалась фигура Карлая.

– Почему вы не сообщили мне о своем визите раньше, госпожа Онри! Если бы я знал…

Двое мужчин, появившихся следом, поспешили откланяться, и вскоре звук их шагов затих в коридоре. Уна бросила вопросительный взгляд на Лесэна. Девушка была уверена, что это он каким-то образом дал знать своему хозяину о ее появлении, но как?!

Молодой риса только лучезарно улыбнулся, подал бумаги Карлаю и тоже покинул приемную.

Волнение, граничащее с ужасом, накрыло Уну удушливой волной. Оступаясь, она последовала за своим избранником в кабинет. Сидя в приемной, она сотню раз повторила слова, которые собиралась сказать, а теперь не могла их вспомнить.

– Что-то случилось? – обеспокоенно спросил тот. – На вас лица нет!

Девушка только помотала головой. А потом выдернула цветок из волос и протянула руку так, чтобы он упал к ногам Карлая. Этот старомодный ритуал, говорящий о согласии женщины принадлежать избранному мужчине, ныне использовали все реже – слишком унизительным он казался. Но сейчас Уна-Жанел предпочла его, чем попытку подобрать слова. Однако она не успела разомкнуть пальцы: Карлай задержал ее запястье. Девушка подняла глаза.

– Вы передумали? – прошептала она в абсолютном смятении.

– Ни в коем случае, – тихо ответил тот. Взял с письменного стола хрустальный бокал, налил в него воды и подставил так, чтобы стебель цветка вошел в него, словно в вазу. – Только так… Не иначе…

Под грохот сердца Уна отпустила розу, позволяя ей остаться в стакане. А потом, задыхаясь от вихря чувств, шагнула вперед и прильнула губами к губам Карлая. Мгновение его замешательства чуть не уронило небо ей на голову. А потом девушка услышала стук второпях поставленного на стол стакана – и сильные руки обняли ее. Прижали жадно и жарко. И вряд ли могло быть что-то слаще и волнительнее этого поцелуя. На короткие мгновения прошлое и будущее словно отломились и рассыпались, оставляя лишь крошечный кусочек тверди настоящего под ногами. Настоящего, в котором все показалось легким и правильным. Но стоило Уне отстраниться, как волшебство растаяло – и тяжелая реальность снова отравила все необходимостью что-то объяснять.

– Уна, – он впервые назвал ее просто по имени, и она словно бы заново услышала его; как-то особенно нежно и мелодично оно прозвучало. – Я обещаю, что не передумаю, что бы ты ни рассказала. Но мне не хотелось бы, чтобы наш союз начинался с тайн. Я чувствую горечь в твоем взгляде. Ты пришла в страхе и сомнениях. Что терзает тебя?

– Моего отца забирают на войну. На линию нападений, – она говорила, глядя в пол, и голос ее предательски срывался. – У меня всего несколько дней. Я хотела попросить вас… тебя… Чтобы церемония произошла так скоро, как это возможно. Завтра… Я хотела бы, чтобы он был рядом в этот день… Понимаешь… те…

Девушка умолкла. А потом почувствовала, как его пальцы ложатся ей на подбородок и поднимают так, чтобы их глаза снова встретились.

– Хоть сегодня. И я рад, что смогу лично дать обещание господину Ригану, что позабочусь о вас с Моррисом.

Без сомнения, он все понял. Понял и отреагировал с такой деликатностью и достоинством, каких Уна не смела ожидать. И она с восхищением и благодарностью почувствовала, как соскальзывают с ее сердца несколько тяжелых камней, оставляя больше места чувствам.

Город был расписан каналами, словно старческая ладонь – линиями. Два из них образовывали недалеко от дома Онри небольшой треугольник с зеленым сквером, в центре которого стоял храм. Тесный и столь древний, что богатое убранство в нем заменяла история столетий, застывших в грубо обработанном камне. Здесь всегда было пусто, тихо и промозгло. Пахло дешевыми благовониями, свечами и живущими под потолком птицами. Уна выбрала это место не случайно. Ее мать, когда еще была жива, любила ходить в эту церковь. Но не на служения. Словно с добрым другом, она делилась с молчаливыми сводами своими трудностями и радостями. И сегодня девушке казалось, что стоит обернуться – и она увидит, как мама сидит рядом с отцом и Моррисом на скрипучей лавке.

Слова клятв были простыми и мудрыми. Уну часто удивляла эта парадоксальная особенность поистине глубоких вещей лежать на поверхности. Сочетающиеся браком обещали слышать, а не слушать друг друга, беречь, а не баловать, подставлять плечо, а не тянуть, а еще – короновать друг друга по очереди, чтобы каждый в нужный час был господином, а в нужный – слугой. Слова были красивы, но, не достигнув сердца, они словно застревали, оставаясь на какой-то призрачной мембране. Ей казалось, что она всех обманывает. Даже себя. Без сомнений, она любила каждого в этом зале, и все происходящее было в первую очередь продиктовано именно любовью. Тогда почему ей так стыдно смотреть в эти ласковые рубиновые огоньки глаз Карлая?!

Когда пожилой церковный старейшина вложил ледяную ладонь Уны в горячую руку ее избранника, девушка опустила глаза и невольно вздрогнула. Носки туфель были испачканы темно-багровыми брызгами, будто запекшейся кровью. Это произошло по дороге в храм. Согласно традиции невесту сопровождает подруга, Уна же предпочла опираться на локоть Руми. И почему-то в этот день хотелось быть максимально незаметной. Прозрачной. Оттого платье ее было простым, почти повседневным. А элегантную диадему из белых цветов и жемчуга, на которой настоял отец, она вставила в волосы, уже подходя к церкви. И чуть не споткнулась, вдруг встретившись глазами с Лесэном. Он стоял у мощеной тропинки, ведущей к высоким деревянным дверям храма. Пожалуй, впервые она видела рису более-менее одетым. На нем было что-то вроде плотного черного халата с широким алым атласным поясом и такими же яркими отворотами и манжетами. В его руках в плетеном блюде полыхали того же цвета ягоды. На фоне небесной серости и старого камня он казался неуместной кляксой.

Девушка сбавила шаг, заметив, что риса двинулся ей навстречу. Остановившись в метре, он поклонился. Темно-сиреневые пальцы с золотыми когтями сомкнулись, зачерпывая целую горсть ягод, и бросили на камень дорожки у ног Уны. Красные бусины запрыгали, будто разбегаясь от нее в страхе, пытаясь спрятаться в невысокой траве. Девушку передернуло, ибо этот символический ритуал в грубой своей интерпретации подразумевал капли крови мужа. Ступая по ним, невеста как бы входила в род своего избранника. И если не сам муж бросал их, то самые близкие его родственники. И конечно, Уна никак не ожидала увидеть в этой роли Лесэна. И все же, взяв себя в руки, она учтиво поклонилась и сделала шаг по алым горошинам. Сочные ягоды лопались под ногами, оставляя до тошноты правдоподобный след.

Так они дошли до дверей, но дальше риса не пошел.

– Традиции вашей церкви разрешают переступать этот порог зверью и птицам, но не холоднокровным, – развел руками Лесэн и слегка усмехнулся. – Поэтому я вынужден ждать вас здесь.

Уне почему-то стало неудобно, будто это она выставила его за дверь. Щеки запылали. Девушка хотела что-то сказать, но юноша остановил ее небрежным жестом.

– Это всего лишь ритуал. Главное, что я буду рядом тогда, когда это действительно нужно…

Мурашки побежали по ее телу. С одной стороны, ее брала оторопь от того, что риса говорил так, будто он станет ей мужем, а не Карлай. С другой стороны, в его словах читалось нечто такое, что западает в любое живое сердце. Обещание опоры и защиты в трудную минуту, готовность быть рядом во что бы то ни стало. Не этого ли она хотела более всего, стоя на пороге будущего, в котором ее семья разлетается на осколки? Пожалуй, впервые в ее голове мелькнула мысль, что имеющий тень никогда не будет одинок. Кротко улыбнувшись Лесэну, она толкнула тяжелые створки – и сразу утонула в багряных огнях глаз своего избранника.

Деликатность Карлая и тот уровень понимания, с которым он отнесся к ситуации, превосходили все ожидания. После церемонии вместо того, чтобы забрать с собой отныне принадлежавшую ему женщину, он сердечно извинился за то, что не успел достойным образом подготовить дом. Так Уна получила время побыть с семьей до самого отъезда отца и хотя бы как-то примириться с новой жизнью, которая вот-вот перешагнет из неизбежного будущего в настоящее.

Экипаж с ее вещами, гремя колесами о мокрую брусчатку, слился вдали с силуэтами зданий. Девушка же, скрываясь под широким зонтом с кружевной кромкой, не спеша направилась к ближайшей городской пристани. Часы на церкви хрипло пробили восемь. Уна опаздывала, но ускорять шаг не хотела. Пусть холодный ветер кусался, забираясь в рукава и под воротник, но ей были дороги эти последние минуты свободы. Еще не требовалось играть по чужим правилам, подстраиваясь под чуждый и слишком быстро обрушившийся на нее «взрослый» мир. Десятки раз она пыталась представить, что чувствовала бы, не будь у ее избранника тени или хотя бы отмерь ей судьба больше времени. Летела бы она сейчас к нему на встречу легкой бабочкой, почти не касаясь мостовой?

Частные лодки в Цидад-де-Рома были обычным делом. Поскольку жители проводили на них довольно много времени, некоторые корабли походили скорее на дома. И остроносая «Легато», трущаяся белоснежным боком о маленькую, заросшую плющом пристань, как раз была одной из таких лодок. Она казалась неуместно большой и яркой, будто вырезанной из какого-то помпезного полотна и вклеенной в эту мрачную городскую картину.

На палубе суетилось несколько помощников. Карлай сошел на пристань встречать свою избранницу. Крупные капли сыпались с краев зонта, словно тахис стоял в столбе света. Порхнув сквозь эту водяную вуаль, девушка оказалась к супругу так близко, что от волнения задержала дыхание. И следующий полноценный вдох смогла сделать, лишь когда спутник, поцеловав ее руку, бережно подтолкнул Уну к трапу.

Они спустились вниз, в довольно просторный зал с плюшевыми диванами и как бы коренастым столом, льнущим деревянным брюхом к полу. Початая бутылка вина в хороводе щедрых закусок поджидала пришедших.

Лодка вздрогнула и приятно заурчала мотором. Девушка робко присела на край дивана, совершенно не зная, как вести себя.

– Смелее! – усмехнулся Карлай, наливая ей вина. – Теперь это вторая твоя гостиная. Я довольно много времени провожу здесь, а стало быть, это продолжение твоего нового дома.

За спиной раздался резкий звук, и Уна подпрыгнула на месте. В каюту ворвались ворчание мотора, плеск воды и грохот дождя о дерево палубы. Через широкое раздвижное окно в каюту забрался Лесэн. Вновь почти обнаженный. И абсолютно мокрый. Оставляя темные следы на обивке мебели и мягком ковре, он подошел ближе и поклонился. Черные мокрые пряди почти закрыли лицо, спрятав от Уны его выражение. Но почему-то девушке казалось, что ничего хорошего на нем она все равно бы не увидела.

– Не любите зонты? – поинтересовалась Уна, принимая бокал из рук своего новоиспеченного супруга.

– А вы даже купаетесь под зонтом? – усмехнулся юноша, открыл деревянную панель в стене и извлек оттуда пышное полотенце. Вытирался он с задором и удовольствием домашнего пса, которого наконец-то выпустили поваляться на зеленой лужайке.

– Вы купались?! – не веря своим ушам, переспросила девушка.

– В ближайших районах нет производств. Эти каналы самые чистые в городе… – Лесэн вытирал лицо и волосы, отчего его голос сквозь полотенце звучал глухо, но девушка готова была поспорить: ее собеседник улыбался. – Сейчас пора цветения белого вьюна. Может быть, вы не обращали внимания, но на пару метров от воды здесь все заросло им. Невзрачные звездочки цветков не больше горошины, но их аромат прекраснее любых благородных цветов.

Он небрежно бросил полотенце на диван и выглянул во все еще открытое окно. Пошарил за краем – и повернулся к собеседнице с крошечным букетиком в пальцах. Действительно, удивительный сладковато-терпкий аромат улавливался на расстоянии. С хлопком задвинув раму, риса подошел к Уне и вручил ей мокрый шарик соцветий. Девушка залилась краской.

Они немного посидели за столом, закусывая легким ужином повисшую неловкость.

– Нет смысла делать вид, что у нас праздник, – наконец со вздохом произнес Карлай. Игла боли и стыда мгновенно прошила сердце Уны. Она открыла рот, чтобы что-то сказать, рассыпаться в извинениях, но теплая рука тахиса накрыла ее вмиг похолодевшие пальцы, останавливая. – Семья – это о другом… – серьезно сказал он. – Это о реальной жизни, о помощи и поддержке, о том, чтобы разделить между собой все таким, какое оно есть. Что бы ни происходило: сладкое и горькое, доброе и злое. Оставаясь с семьей, каждый должен чувствовать себя так, словно остался сам с собой.

– Конечно! – выдохнула девушка, сжимая его сильную руку в ответ. – Я согласна с каждым словом и благодарна всем сердцем, что не нужно натягивать маску…

– Вот и замечательно! – прервал ее супруг. Тепло улыбнулся и освободил руку. – Этот вечер требует от меня закончить еще пару дел, а вам с Лесэном как раз не помешает узнать друг друга получше.

Сквозь неустанно сбегающие по стеклу гибкие струи можно было различить причал старого городского госпиталя. Мужчина с фонарем, закутанный в плащ так, что был виден только его подбородок, снова и снова показывал на боковой док, остальные были заняты. С легкой и быстрой патрульной лодки, подпрыгнувшей на пригнанной «Легато» волне, сняли кого-то на носилках, но даже не внесли внутрь здания. Некто в белом склонился над своим пациентом, не обращая внимания на сильнейший дождь.

– Это совсем короткая встреча. Я скоро буду, – пообещал Карлай и, на ходу накидывая пиджак, исчез за дверью.

Скоро в окне его темный силуэт скользнул по скрипучему помосту, задержался на секунду, будто оценивая, не нужна ли помощь, но кто-то подхватил его под локоть и потянул в госпиталь.

Формы и цвета разбивались и преломлялись вьющимися по стеклу тропинками воды, делая суету по другую его сторону как будто немного ненастоящей.

– Не хочешь носить масок – так снимай! – раздался колючий голос за спиной.

Девушка резко обернулась. Риса полулежал на диване, одной рукой подпирая голову, а другой вращая в пальцах хрупкую ножку винного бокала. Желтые глаза смотрели так, будто заметили грязное пятно на безукоризненно белой стене.

– Что вы имеете в виду?! – выдавила Уна-Жанел, стараясь заставить голос звучать как можно спокойнее.

– Для вас это неприятно, потому что ненормально…

– Что? – на этот раз искренне хлопнула ресницами девушка.

– Я. Но вы силитесь делать вежливый вид, будто ждете, когда неприятный гость выйдет из комнаты и можно будет наконец расслабиться. Но он не выйдет.

Девушка шумно выдохнула, глядя на носки своих сапожек, и решительно начала вскрывать карты:

– Да, мне действительно многое кажется странным. Например, купание в городских каналах, когда в вашем доме наверняка даже не одна ванна. Или эта постоянная нагота…

– И почему вам кажется это странным? – Лесэн чуть наклонил голову набок.

– Ну… Холодно, негигиенично и… Вокруг вас воспитанные люди, в конце концов!

Юноша неспешно поднес бокал к лицу и посмотрел на собеседницу сквозь покачивающийся рубиновый напиток.

– Воспитание – это точка отсчета. И точки эти могут быть очень разными. Как и понятие нормы. – Он сделал большой глоток и поставил бокал на стол. – Конечно, проще всего брать за норму себя самого. С этим субъектом мы хорошо знакомы, он вызывает у нас доверие. – Звериные желтые глаза ухмылялись. – Однако если попробовать встать на место другого, окажется, что ваши удобные сапожки ему не впору.

– Позвольте, личное здесь ни при чем, существует некий общий порядок! – поджала губки собеседница.

Какое-то время Лесэн бродил взглядом по затихшей каюте, будто искал в ее полумраке нужные слова, а потом спросил:

– Уна, а вам никогда не приходило в голову, что вы здесь гость, а не я?! – Девушка даже открыла рот от такого заявления, но риса невозмутимо продолжил: – Я не имею в виду эту лодку и маленькую компанию, что на ней собралась. Смотрите шире. Гораздо шире! Мне не холодно, поэтому мне не нужна одежда. Мне не мешает дождь. Вы вынуждены прятаться от него, мне же его прикосновения приятны. Вам нужны теплые ванны, мне же кажется странным вариться в лоханке, словно птичья тушка в супе. Тереть себя собственной грязью. Не гигиеничнее ли позволить живой проточной воде омыть мое тело? Вы эгоистичны, потому что привыкли быть хозяйкой. Я – нет, потому что привык быть слугой. Мое дело – угадывать желания хозяина. Мне привычно смотреть на вещи чужими глазами.

Уна прикусила губу. Гнев разбирал ее, но семя правды в словах оппонента было! Надеясь остудить свой пыл, девушка встала и подошла к окну. Карлай только появился из дверей и уже сделал кому-то на «Легато» знак отплывать. Запрыгнув на ходу, он скоро вошел в каюту, усмешкой оценив – и разрядив – напряженную тишину. Растрепал руками волосы, сел на край стола и начал раскуривать трубку.

Мимо проплывало ощетинившееся башенками здание городского совета. Почти все окна были погашены, и массивный силуэт его напоминал уснувшего зверя, за спиной которого мигал огнями Гранатовый город. Сотни светящихся зернышек, инкрустированных в темные оправы домов. Один из них скоро станет ее новым приютом. Холодным или теплым – она не знала, но уже считывала узор этого квартала. Еще пара поворотов – и корабль нырнет под мост, а там уткнется в узкий причал резиденции Вакхари.

– Дождь шел здесь всегда, милейшая, – вдруг совершенно иначе, чем раньше, произнес Лесэн. Его слова, теплые и мягкие, как клубы дыма от трубки Карлая, доплывали из темноты комнаты к ней, к разукрашенному каплями окну. – Чистейшие ледяные реки были насильно одеты в эти каналы теми, кто пришел сюда. Пришел со своим взглядом на то, какая роль отведена воде. И вода сопротивлялась, отстаивая свои границы. Но проиграла. Теперь некогда свободная стихия омывает задницы жителей города.

– Полагаю, ей и раньше приходилось, – парировала девушка. – И вы наверняка не отстегиваете свою, когда купаетесь в каналах!

Веселый смех мужчин прогнал прочь тяжесть состоявшегося разговора. А мгновение спустя к ним присоединилась и Уна.

Однако, поднимаясь по лестнице к парадному входу поместья, юноша негромко, но внятно бросил через плечо:

– Не возьму никак в толк, что именно вам не нравится: то, что у Карлая есть тень, или я лично.

Пока новоиспеченная хозяйка хлопала глазами, силясь придумать, что можно на это ответить, риса, картинно махнув хвостом, скрылся за высокой деревянной дверью. Сам же Карлай, ведущий в этот момент молодую супругу под локоть, остался невозмутимым. Лишь самые уголки его губ были игриво вздернуты вверх, выдавая, что происходящее его скорее забавляет. Оставшись наконец с ним вдвоем в полумраке передней, Уне-Жанел до смерти захотелось сцеловать эту ухмылку. Словно бы читая мысли, Карлай сильнее сжал ее пальцы и плотнее привлек к себе. А потом ударил плечом в ближайшую дверь.

То был второй выход из кабинета, и они буквально провалились в его тишину. Девушка только и успела выхватить взглядом освещенный квадратик на поверхности стола. Будто луна-плутовка специально раздвинула шторы из облаков, чтобы подсветить толстый хрустальный стакан с ее хрупкой розой, по-прежнему стоявший здесь.

…А дальше луна, роза, все ее страхи и тот дурацкий разговор – все утонуло в прикосновениях тахиса.

Впервые Уна почувствовала, как много на них одежды. Какой глупой и ненужной может она казаться. Как смешны эти спрятанные от всех кружева. Кричащие о своей красоте, когда в реальности от них хочется избавиться поскорее. И вот, когда между ее гладкой кожей и необычно горячим, словно от лихорадки, телом Карлая оставалась лишь тонкая вуаль шелка, девушка заметила слегка светящийся розовым браслет на запястье мужчины. Это не было украшением. Просто шрамы и складки на коже собирались в узор, обхватывающий руку. И каждая деталь этого узора источала еле уловимое сияние.

Будто отвлекая на себя внимание, вторая рука скользнула по тонкой талии девушки и прижала ее крепче. Уна охотно прильнула к широкой груди. Но стоило ее ладоням лечь тахису на спину, как девушка невольно вздрогнула. Кожа его была сплошь испещрена жесткими буграми и впадинами, будто жуткое растение запустило под нее свои корни.

Пожалуй, впервые Уна заметила смущение на лице Карлая. Ощутила, как дернулись и скруглились его плечи, словно пряча от нее только что распахнутое настежь сердце. Только сейчас девушка поняла, что это тоже шрамы. Давно зажившие, но, должно быть, эти рваные раны были невозможно глубоки. «О небо, кто или что могло оставить их!» – метнулось у нее в голове, но Уна только крепче прижалась к своему избраннику. Целуя его так жарко, как только способна женщина, впервые горящая пламенем страсти, она шептала, как тот прекрасен, как нужен ей, в каком блаженстве он вы́купал ее, и все же… Неустанно скользящие по его телу, ее пальцы то и дело натыкались на жесткие веревочки шрамов. На руках, на бедрах и животе. Ее сознание еле уловимо подпрыгивало на них, как экипаж на неровностях дороги. И на долю мгновения в жаркий любовный танец падала ледяная капля не то страха, не то боли, не то стыда. А затем огонь желания съедал ее, сжигал без остатка. Пока ощущения не стали столь интенсивными, что в них исчезло все: все города, реки и безмолвная земля под ними, небесные светила и правила, по которым те двигались…

А потом накрывшая Уну волна отступила, возвращая реальность, но словно бы уже другую. По-своему пустую и чистую, лишенную мыслей, ожиданий и опасений, будто их выпололи хорошенько, а новые еще не успели вырасти. Хотя и переполненную по-своему: тело всеми органами чувств как никогда интенсивно и объемно улавливало симфонию текущей вокруг жизни, ее тысячеликое многоголосие. По-иному пах воздух и обвивала обнаженное тело ночная прохлада. Молча слушая эту музыку, ритм которой, как казалось, задавало теплое дыхание тахиса, девушка провалилась в уютную темноту…

…а оттуда в следующий день.

Когда Уна проснулась, то даже несразу поняла, что за волшебство разбудило ее. И только открыв глаза и ослепнув от летящих к ней из окна лучей, поняла: солнце! Такое редкое здесь солнце тянуло к ней свои теплые руки. А потом среди отливающих радугой золотых струй проступил и силуэт Карлая. Он стоял у окна и придерживал плотную штору так, чтобы лучи падали точно на лицо жены.

– Дарю! – раздался его голос, в интонациях которого явно звучала улыбка.

– Самый лучший из возможных подарков… – промурлыкала Уна, потягиваясь и упиваясь тем, как солнце гладит ее лицо, обнаженную грудь и плечи.

– Тебе не кажется, что Лесэн поддерживает сторону противника? – спросила девушка, когда они спустились в столовую и приступили к завтраку.

– Бред, – усмехнулся Карлай, отправляя в рот горсть маринованных орехов.

– Почему ты так уверен? Ты не слышал всего, что он говорил вчера.

– Я знаю все, что он говорит и даже что думает. В чем-то его слова могут быть излишне горячими, в чем-то по-юношески романтизированными, но во многом они не лишены логики. С этим сложно не согласиться.

Он протянул ей розеточку с темным медом, и Уна-Жанел вежливо кивнула.

– Да, пожалуй. Но они так остры, что за их колкостью уже сложно рассмотреть суть.

– Я называю это «оскалом мудрости опыта». Тяжелый опыт в сочетании с мудростью заставил его заточить свое оружие. А в цивилизованном обществе лучшее оружие – это слова.

Уна снова кивнула и принялась за еду, но вскоре продолжила:

– Послушай, могу я спросить… – Она еще не успела договорить, а заалевшие щеки уже выдали ее мысли собеседнику. Карлай игриво приподнял бровь. – Вы знаете все друг о друге. Не можете друг без друга. Но все же у вас разные тела, разные желания. А… Что будет, когда Лесэн встретит девушку… Ну…

Карлай рассмеялся.

– Лесэн женат, – ответил он наконец; Уна-Жанел распахнула глаза. – На тебе. Потому что на тебе женат я.

– Но как же?! – даже чуть привстала она. – А свобода выбора?! Любовь, в конце концов?!

– Угомонись, милая! – все так же весело, чуть снисходительно отмахнулся Карлай. – Он влюблен в тебя даже сильнее, чем я.

Кажется, Уна даже услышала, как что-то хрустнуло у нее внутри. Как каленое стекло от хорошего удара. И будто два его куска с острыми краями крайне неудачно встали друг относительно друга. С одной стороны, только что прозвучало признание в любви. Его признание! Первое! Даже такое, брошенное вскользь, оно выдергивало землю у нее из-под ног. Но… с другой стороны, она слышала то, что слышала. И понятия не имела, как на это реагировать. Чувства Лесэна, как и он сам, решительно не вписывались в ее представления о семейной жизни и взаимоотношениях с Карлаем.

Тахис же смотрел на замешательство супруги со своим неизменным обезоруживающим теплом и с нескрываемым любопытством. От этого, пожалуй, девушке еще сложнее было подобрать слова.

– И я должна ответить на эти чувства? – робко уточнила она.

– Единственное, что ты должна, милейшее создание, – он ласково коснулся пальцами ее щеки, – это быть самой собой. Чувствовать то, что чувствуешь. И делать то, что чувствуешь. Как бы и кем бы оно ни называлось. Смыслы врут, притворяются и переигрывают, как бесталанные актеры…

– Но разве не врут чувства? – прошептала в ответ она, в очередной раз задыхаясь от его близости, от необъяснимой притягательности его необычных, слегка гротескных черт.

– Чувства не врут, они заблуждаются… Они всегда честны в своем заблуждении и прозрении. Оттого и невинны. Будь со своими чувствами, прошу, так будет проще для всех. И… – На короткий миг он опустил глаза, будто колючая крупица сомнения все же царапала его сердце. Подозрения, что собеседница его не та, какой он видит ее. Не способна понять. Пройти открытой перед нею дорогой. И все же Карлай продолжил, столь же нежно и проникновенно: – В правде, какой бы она ни была, гораздо больше любви, чем во лжи, какой бы она ни была. А еще так много любви в том, чтобы выдержать правду…

Уне, подавшейся к нему вперед, слышащей уже практически только грохот собственного сердца, хотелось закричать «Я та! Я буду той! Верь в меня, как веришь сейчас. Я хочу стать ею!». Но она лишь выдавила:

– Обещаю…

…уверенная, что пока не способна и день соблюсти собственное обещание.

В ответ он легко коснулся ее губ. И еще раз, будто пробуя это обещание на вкус. И прошептал, словно ощутив, как оно горчит:

– У тебя есть время. Столько, сколько нужно.

Вечерело. Хигер, бородатый неразговорчивый мажордом, уже зажег несколько ламп, чтобы новая хозяйка могла продолжить читать в гостиной. В поместье было тихо и почему-то холодно. Будто холод специально сгущался вокруг нее, как слетаются москиты, учуяв теплую кровь. Уна даже хотела попросить развести огонь в камине, но не успела. В дверях возник Лесэн. Вне ожидаемого – одетый в полный уличный костюм, вплоть до шелкового шейного платка. В таком виде он напомнил Уне-Жанел детские кубики, неверно собрав которые, можно приладить к рыбьей голове птичье оперенье.

Заканчивая абсурдный образ, когтистая лапа Лесэна сжимала надкусанный румяный фрукт.

– Карлай просит вас составить нам компанию на одной важной встрече сегодня.

Голос рисы показался девушке таким же промерзшим, как чужая гостиная. «Составить нам компанию…» – мысленно фыркнула она. Но кивнула и попросила немного времени привести себя в порядок.

Экипаж ждал их у главного входа. Колеса поблескивали свежей позолотой. Занавески на окнах – шелковым шитьем. Этот подчеркнутый лоск насторожил Уну.

– Что за встреча? – поинтересовалась она, принимая протянутую тенью руку, прежде чем встать на подножку. Кожа Лесэна оказалась неприятно холодной, но при этом мягкой и гладкой, какая бывает разве что у младенцев.

– Партия в «Мосты», – хмыкнул юноша. А потом добавил: – С губернатором.

Девушка чуть не промахнулась мимо подножки.

– Смелее, госпожа Онри, – поддержал ее риса. – Учитывая, как вы ко мне относитесь, сегодняшний вечер придется вам по вкусу.

Он уселся напротив, экипаж тронулся, а время остановилось.

Уна-Жанел украдкой взглянула на спутника. Риса смахнул шелковым платком испарину со лба. Девушке показалось, что золоченые коготки ее спутника подрагивают. Она задумалась – списать происходящее на дурное самочувствие, предстоящее мероприятие или на то, что они остались наедине? Последнее заставило ее решиться.

– Желая избежать некоторой неловкости в будущем, – нарушила она тишину, – я хотела бы сказать, что мои чувства к твоему хозяину принадлежат только ему. Но это не значит, что к тебе я отношусь плохо.

Лесэн повернулся. В его взгляде начиналась гроза.

– Нет никакой неловкости в том, чтобы называть вещи своими именами, но если продолжить играть в вашу игру, госпожа Онри, то главное, чтобы эти чувства охватывали его полностью, а не по частям, – риса говорил, и его синие губы нет-нет да и обнажали звериные клыки. Заметно длиннее, чем у людей. И слова казались такими же гладкими, но острыми, как зубы. – Скажем… Что если бы в прошлом ваш супруг потерял ногу и вместо нее опирался на холодный, но весьма функциональный протез?

Уна закипала тоже.

– Знаешь, – стараясь копировать его интонацию, ответила она, – даже если обвешать этот протез золотыми побрякушками, я вряд ли смогу полюбить его.

И Лесэн взорвался:

– Вы не должны любить протез, вы должны любить его хозяина! Таким, какой он есть! Вместе со всеми достоинствами и изъянами. Вместе с уродливыми шрамами! Потому что это не только уродство! Это его история! История поражений и побед! Побед над злом! Над равнодушием, жадностью и тщеславием! У большинства из нас есть такие шрамы. У кого-то на коже, у кого-то под ней. Мы стараемся любить вас вместе с вашей историей. Вы же изволите срезать потемневший бочок, которым плод ударился о землю, падая с ветки.

– Потому что плод от этого гниет… – процедила сквозь зубы девушка.

– Иногда, – пожал плечами юноша, с явным трудом снова натягивая игриво-равнодушную маску. – А иногда это делает его только сочнее.

Дальше они ехали молча, но сказанные слова продолжали звучать в голове Уны. Они растворялись постепенно, но не исчезали, а окрашивали своим горьким вкусом все ее существо. Лесэн же, наоборот, с каждой минутой выглядел все более свежим и радостным. А когда у причала «Калиглы» стал различим нос их лодки, совсем засиял.

Карлай с губернатором сидели в уютной нише над ареной. От глаз публики их отделяла шелковая ширма, на которой танцевали стройные белокрылые птицы. На краю стола с легким угощением покоился конверт из тонкой кожи, в каких обычно хранили важные бумаги. На столешницу было нанесено игровое поле, в центре дожидались стопка карт и мешочек с костяными фишками.

Тахис встал, освещая нишу теплой улыбкой. Вслед за ним поднялся и губернатор, издав звук, с каким иногда вздыхает паровой котел. Взгляд скользнул по девушке – дежурный кивок, – а потом добрался до Лесэна.

– Твоя зверушка тоже будет играть с нами? – хрипло усмехнулся губернатор. – Тебе можно показывать это на площади, вместе с фокусниками. Я слышал, там одна циркачка научила собаку сидеть с газетой в лапах и даже нацепила на нее пенсне для убедительности. Только вряд ли пес от этого начал интересоваться свежими новостями.

– Учитывая, что советник Джозеф, которого вы пригласили, не осчастливит нас своим присутствием, предлагаю начинать с теми, кто есть. Можете считать это везением, так как, кроме меня, у вас сегодня нет серьезных противников.

Губернатор сощурился на вновь прибывших, будто чуял изъян в лошади, которую ему предлагают купить, а потом решительно придвинулся к столу. Кресло под ним испуганно скрипнуло. Пламя свечей вздрогнуло, и готовый к игре стол будто задышал под танцем теней.

В тот же миг, прервав напряженную тишину, возник служитель «Калиглы». Руки в белых перчатках взметнулись над игровым полем и сдали карты на четверых. По углам стола выросли пирамиды из костяных фишек удачи и судьбы. Свет мерцал в их отполированных боках.

Игроки вскрыли верхние карты. Первый ход выпал Карлаю.

– А вы отправляйтесь на площадь лично и спросите, куда этот пес планирует инвестировать заработанное на шоу. Если ответит, что в фабрики периферии, значит, новости он точно не читает, – заговорил Карлай тоном, подобающим светской беседе. На карту с узенькой торговой улочкой легла первая часть моста. Потом тахис снял фишку с вершины пирамиды судьбы, где они лежали картинками вверх. Ему досталось «Прошлое».

Переход хода.

У Уны подходящих карт не оказалось. Она сняла фишку удачи, лежащую обратной стороной вверх, и тяжело вздохнула, показывая, что и теперь ходить не будет.

– Сегодня любая собака знает, что вкладывать в периферию рискованно, – парировал губернатор, разглядывая карты в своих руках. – Но тот, кто рискнет, может получить хорошее местечко за копейки.

Мощные пальцы губернатора впечатали в стол весьма удачную карту, закладывая первую часть моста к главной площади игрового поля.

– Хорошее местечко где? На кладбище? – оскалился Лесэн. Выложил на поле свою карту. Подцепил фишку удачи. Звонко бросил ее изображением вверх и сделал еще один ход.

– Твой птенец не верит в нашу победу?! – сощурился губернатор.

– В победу недостаточно верить, господин Тенталь, – мягко ответил Карлай, достраивая картой свой первый мост. – За нее нужно бороться. Ваше инвестиционное предложение могло бы заинтересовать собственников бытовых производств, имеющих свободные средства для долгосрочных вложений. Возможно, они и вправду «выстрелят» в будущем. В моем же случае речь идет о том, что необходимо прямо сейчас. Необходимо не только мне. Всем нам!

Уна сделала свой ход молча, начиная выстраивать небольшой мост рядом с картами мужа. Скорее подсознательно стремясь быть к нему как можно ближе, чем из желания перейти дорогу в азарте игры.

– Не пытайтесь выставить себя благодетелем. Опытному глазу видно, что вы хотите использовать войну в своих целях! – Очередные две карты легли на стол. Звякнули фишки судьбы и удачи. Губернатору сегодня везло, и он явно был этим доволен. – Это не просто некрасиво, Карлай, это преступление!

– Опытному взгляду! – сжал губы риса, подхватив положенную фишку судьбы, которая не обещала ему в этой игре ничего хорошего. – Не потому ли, что вы более многих преуспели в заработке на начавшейся войне. Не к вам ли сползаются все, кто постр…

Голос Лесэна оборвался так резко, будто его схватили за горло. Карлай резанул по нему жестким взглядом и снова вернулся к картам и фишкам. Молча достроил еще один мост, уже крупнее.

Уна продолжила свой и волею судьбы удвоила полученный игровой капитал.

– Вам стоит почаще одевать намордник на своего пса, Карлай! Чтобы не смел кусать руку, которая обоих вас кормит, – прошипел губернатор, продолжая с жадным огоньком в глазах захватывать подходы к главной площади. – Не боитесь ли вы, что за такие слова и внутренние ваши мощности вылетят за периметр Гранатового города?

Игра вынудила Лесэна выставить на торги свой мост, чтобы не выйти совсем из этой партии. Уна поторговалась за него с Карлаем, он быстро уступил.

– И кого вы накажете этим? Меня? Я не нуждаюсь так в деньгах, как жители города в медикаментах. Раненых все больше. В безопасности лишь сердце города. И оно должно биться, снабжая всем необходимым для жизни свое измученное нападениями тело! Не так ли? Ведь без тела не будет и сердца.

– Красивая метафора, Карлай, но далекая от жизненных реалий.

Фишка удачи лишила губернатора хода, и он, скрипнув зубами, откинулся в кресле, не способный скрыть досаду.

Риса молча начал строить новый мост на периферии. И вдруг Уна заметила, что буквально несколько ходов – и они втроем полностью возьмут главную площадь в кольцо.

– А кто кормит руку, которая, как вы выразились, кормит нас? – спросила девушка у напряженной тишины над полем. Потом сделала свой ход. Крайне удачный и вполне подчеркивающий ее намерение.

И супруг подхватил его, почти замыкая круг.

– Да поймите же вы! – в словах губернатора зазвучала нотка волнения. – Центральная часть Цидад-де-Рома – сплошь и рядом частные особняки. Владения влиятельных господ. Я им не указ. Скорее слуга. Слуга города и закона… – он говорил, будто пятился. Глаза его в это время судорожно обшаривали игровой стол в поисках решения. – Принадлежащей муниципалитету земли очень мало, и все идут за ней ко мне. Все, кто уже пострадал от войны на периферии или только боится пострадать.

Наконец он сделал свой ход. Положил карту на узенький канал, еле видимый на игровой доске. И практически в то же мгновение на его карту легла когтистая лапа Лесэна. Так резко, что губернатор даже отпрянул.

Общая картина игры была такой: оппоненты зажали губернатора в кольцо своих владений. Если последний мост не достанется ему, то проигрыш будет лишь вопросом времени. Они с рисой сейчас в равных правах, а значит, им вслепую тянуть по фишке удачи.

Костяные дощечки брякнули о стол. Губернатор шумно выдохнул и перевел взгляд на фишки судьбы. Удача не желала решать их спор.

Значит, каждый из спорщиков возьмет еще по одной фишке.

Судьба лежала на вершине пирамидки картинкой вверх. Обнаженная перед всеми. Риса взял верхнюю – ход был его – и злобно оскалился. Так злобно, как Уне еще не приходилось видеть. Под его фишкой лежала та, которая и в менее щекотливой ситуации оставила бы игрока за бортом.

Губернатор швырнул карты на стол.

– Полагаю, теперь вы рассмотрите мое предложение? – спросил Карлай, делая возникшему за спиной слуге знак принести всем вина.

– Дайте мне пару недель посмотреть, что я могу вам предложить, господин Вакхари, – буквально прорычал губернатор.

Он нехотя взял со стола конверт с документами и встал.

– Вам не интересно, чем закончится партия? – пролепетала Уна самым вежливым и наивным голосом, каким только смогла. – Мы могли бы начать новую, чтобы вам не пришлось скучать…

– Благодарю, мадам, у меня сегодня еще много дел. Всего наилучшего!

Он холодно кивнул Карлаю, проскреб неприятным взглядом по его тени и скрылся за ширмой.

Лесэн наполнил бокалы, и несколько мгновений все сидели молча. А потом Карлай рассмеялся. Весело, счастливо и совершенно беззлобно. Рассмеялся и потянул Уну за запястье, бесцеремонно усаживая к себе на колени.

– Спасибо, милая! Ты была прекрасна! Ты просто прекрасна! – продолжал смеяться он, целуя ее руку.

И желтые глаза Лесэна напротив сияли так же тепло и радостно.

– Кажется, я не все знаю… Не все понимаю… – смутилась девушка, отхлебывая вина.

– У нас была договоренность. Неофициальная. Что если он проиграет, то рассмотрит мое предложение. Какая удача, что его старый приятель сегодня не смог прийти, а у меня вас целых двое!

Пожалуй, впервые подобная фраза не кольнула девушку, а наоборот – внезапно возникло ощущение общности, родства и… Чувство, будто это единство много больше и сильнее, чем представлялось ей раньше.

Смех Морриса, долетевший из гостиной, заставил девушку открыть глаза. Этот веселый колокольчик радовал ее слух больше, чем пение птиц или треск огня в камине. Вчера они пришли из клуба так поздно, что Уна не только не заметила, как осталась под тяжелым одеялом одна, но и проспала долгожданный приезд брата.

Кое-как приведя себя в порядок, она поспешила вниз, но прямо у порога споткнулась обо что-то тяжелое. Девушка ударилась коленом и растянулась на полу на всеобщем обозрении. К знакомому смеху Морриса присоединилось еще чье-то сдавленное хихиканье. Потирая ушиб, она обнаружила сидящего подле брата Лесэна. По-видимому, до ее драматического появления риса пытался приладить бумажный парус к модельке роскошной двухпалубной лодки. Катушка ниток, перочинный ножик и стружка от карандаша, выполнявшего роль мачты, валялись рядом, вокруг подобранных рисой под себя ног. Смеясь, юноша прикрыл рот ладонью, и испачканные в грифеле пальцы оставили на щеке забавный след, похожий на кошачьи усы.

Моррис сорвался с места, разметав игрушечный строй по паркету. Уна еле успела поудобнее сесть, прежде чем брат повис у нее шее. Когда теплое приветствие перетекло в рассказ о походе за ковровое море, девушка наконец извлекла из-под складок юбки то, что стало причиной ее падения.

– О! А я потерял его! – выкрикнул мальчик, принимая из рук сестры игрушечный экипаж с заводным мотором, до последнего завитка копирующий городских извозчиков, и потянул Уну к эпицентру игровых действий.

Из книг, ваз, шкатулок и столовой утвари на полу гостиной вырос целый город. По его улицам расхаживали хорошо знакомые фигурки солдат, в прошлом году подаренные Моррису отцом. Однако встречались среди них и риса. Не столь аккуратно выточенные и раскрашенные, но все же приковывающие взгляд тонкостью деталей и живостью поз.

– Лесэн подарил мне их! – похвастался мальчик. – Сказал, что когда-то их было больше, но сохранились только эти.

Уна взяла ближайшую фигурку в руки и заметила, что согнутая в локте лапа и идущий дугой хвост опалены. Кое-где краска пошла пузырями, оставляя неприятные язвы.

– Прошу меня извинить… – услышала она за спиной голос Лесэна и по наступившей тишине догадалась, что тот вышел.

Девушка вернула Моррису фигурку, и тот принялся устраивать ее в лодку.

– За кого ты играешь? – осторожно спросила она.

– За отважных исследователей.

– А люди? Их враги? – уточнила Уна, вспоминая, какие сражения ее младший брат устраивал в детской. Поле брани бывало усеяно лежащими на боку солдатиками.

– Нет врагов! Они вместе строят корабль, который сможет уплыть далеко-далеко от города, потому что нуждается лишь в ветре. Мы преодолеем ковровое море и заберемся на белую гору. – Пальчик указал на крашеный секретер в другом конце гостиной. – Лесэн сказал, что в ее недрах можно отыскать настоящие сокровища.

– Замечательно! – покивала девушка и начала машинально собирать карандашную стружку с пола.

В зале снова возник Лесэн с небольшой шкатулкой в руках.

Уна подошла к нему и бросила любопытный взгляд на покрытую лаком коробочку в когтистых пальцах. Тот на мгновение приоткрыл ее. На зеленом бархате блестела золочеными фантиками горсть конфет. Риса весело подмигнул и захлопнул крышку. Радость от встречи с братом и общее настроение игры, висящее в зале, словно запах сладкого печенья, как-то сами собой заставили девушку просиять в ответ. А потом этот свет отразился в желтых глазах тени, приумножаясь. На пару мгновений они просто застыли друг напротив друга, будто два зеркала, в которые вдруг ударил солнечный свет. Потом Уна смутилась и перевела взгляд на пряжки своих туфель.

Под тихие шаги Лесэна, несущего шкатулку к секретеру, девушка вспоминала, как еще вчера они ехали в «Калиглу». Как ей хотелось вцепиться ногтями в это прекрасное лицо цвета грозового неба. Какими острыми и горькими были слова, которые они швыряли друг в друга.

– А это для вас, госпожа Онри!..

Уна вздрогнула, возвращаясь обратно. Растерянно заморгала, не сразу разобравшись, что именно протягивает ей когтистая лапа.

– …Сегодня же городской праздник, совсем забыли? И лучшее место, куда можно отправиться в этот день, – это парк Кристалл.

Это были приглашения для нее, Морриса и даже Руми. Восторженный вздох замер в груди Уны-Жанел.

Парк Кристалл представлял собой огромную стеклянную оранжерею, которая тянулась вдоль дворцового канала от здания Сената до Большого театра. Высокие потолочные своды напоминали огранку драгоценных камней, и оправа была соответствующей. Тонкие бронзовые рамы всегда были начищены до блеска. Пущенные по ним кованые кружева идеально обрамляли кусочки грозового неба, стучащего в гранатовое стекло. Внизу благоухал розарий, звенели фонтаны, из просторных беседок лилось пение скрипок.

Карлай, привыкший совмещать отдых с работой, попросил Лесэна присмотреть за их небольшой компанией, и его силуэт слился с силуэтами господ, что-то увлеченно обсуждающих в облаке табачного дыма.

…Стоило сделать буквально несколько шагов по центральной аллее, как Моррис учуял запах карамели. Потеряв покой, он решил лишить его и Руми. Уна-Жанел, глядя, как брат буквально подпрыгивает на месте, отпустила его с гувернанткой искать сладости. Они же с рисой продолжили брести среди неторопливого движения нарядных гостей.

На одной из развилок девушка услышала прекрасное птичье пение. Для жителей Цидад-де-Рома оно всегда было в диковинку, ведь птицы не поют в дождь… Скоро открылась небольшая поляна. В середине на золоченом дереве висело несколько изящных клеток. Их обитатели, красуясь длинными яркими перьями в хвостах, исполняли для гостей свою прекрасную симфонию. Уна прильнула к прутьям, рассматривая, как приподнимаются перышки на тонкой птичьей шейке, как вздрагивают крылышки, как отражают свет полупрозрачные крохотные коготки. И тут камнем в спокойную воду в ее восторг влетел знакомый голос:

– Сегодня ваша очередь выгуливать зверюшку Карлая, госпожа Онри?

Девушка обернулась. Стоящие на поляне мужчины сами напоминали стаю собак. По-бульдожьи оплывший складками губернатор. Над ним возвышается медлительный… пожалуй, сенбернар, страдающий одышкой даже после небольшой прогулки, разве что язык не свисает изо рта. Щурится подслеповатыми маленькими глазками, подобно бультерьеру, альбинос. Вертит головой господин трусливая такса, глядя то на одного своего спутника, то на другого…

– Это вы так его раба назвали? То-онко… то-онко… – заметил белобрысый, и вся стая разразилась сиплым смехоподобным лаем.

Уна почувствовала, как нарастает в ней гнев. Такой, что, казалось, даже фонари на поляне на всякий случай втягивают свои огненные головы в плечи. Дождавшись тишины, она швырнула прямо в песьи морды:

– И вам добрый вечер, господа! Если здесь кто-то и ведет себя, как животное, то это вы! Ни приветствий, ни представлений. Только грубость за спиной вашего же компаньона. Грубость и невежество!

– Ах, простите, госпожа Онри. Для меня вы все еще маленькая дочурка отличного хирурга. Я много наслышан о нем. Кажется, он пару раз ставил на ноги моих слуг, – растянул в улыбке слюнявую пасть губернатор.

Девушка почувствовала, как ледяная ладонь рисы осторожно сжимает ее задрожавшие пальцы.

– Простите, милочка, а что вы имели в виду под невежеством? – высунула нос такса.

– Лесэн не раб! – выдавила Уна, но почувствовала, как голос ее сбился. Еще один звук – и она расплачется, как дитя. А значит, они были правы – она все еще маленькая дочка своего отца. Отца, который сейчас был так далеко, не способный защитить ее от подобных зубастых тварей. Тех, кто набрасывается кучей, чтобы подрать кого-нибудь ради забавы. Тех, кто знает, что их собственные лоснящиеся шкуры не пострадают.

Словно услышав ее внутренний плач, риса выступил вперед.

– Я тень, а не раб Карлая!

– А в чем, простите, разница? – не то усмехнулся, не то кашлянул альбинос.

– Рабов выбирают хозяева, а в случае с тенью – я выбираю хозяина, а не наоборот. И это показатель глубокого доверия и уважения!

– Какая преданная зверюшка! – оскалился губернатор. – Может, мне тоже завести такую? Днем она будет рассказывать всем, как я хорош, а по вечерам играть со мной в мосты. Вот только молодую супругу я бы ему не стал доверять… Вдруг она, как и ее отец, зверюшек любит больше, чем людей…

Уна стояла бледная как полотно, а громогласный хохот летел в нее, словно камни.

Лесэн бросился вперед, и острие его когтя практически воткнулось в губернаторский нос.

– Уверен, – прорычал он, – никто и никогда не выбрал бы вас своим хозяином!!!

Бульдожья лапа с размаху ударила юношу по лицу. С такой силой, что риса упал на одно колено.

Но тут же поднялся.

Уна выставила руки, силясь сделать что-то. Остановить. Но гулко прыгающее внутри сердце мешало думать и говорить. В этот момент на поляну влетел Карлай. Голоса закипели: «Возмутительно!», «Неслыханно!», «Карлай, вы рискуете!..» Девушка услышала, как ее супруг металлическим голосом приказал ей найти Морриса и Руми. Как загипнотизированная, она ушла с поляны и еще долго блуждала по парку, в действительности ничего не видя вокруг. Она будто смотрела странный сон. Странный и жуткий.

И вдруг цветущая изгородь расступилась – и она снова увидела своего супруга. Они с Лесэном стояли в укромном закутке сада. Уна даже представить себе не могла столь жуткой гримасы на любимом лице. Его ярость испепеляла стоящего напротив мальчишку. Глаза рисы застыли, глядя в одну точку. Казалось, нечто ужасное пожирало его изнутри. И тут тахис наотмашь ударил своего покорного слугу. Лесэн упал на траву как подкошенный.

– За себя ты получил от губернатора, а это за нее! – донеслось до ушей девушки. Карлай повернулся и столкнулся с Уной взглядами. – Мне нужно закончить дела, – холодно произнес он. – Лесэн, закажи экипаж для Руми и Морриса. И через три четверти часа встречаемся с вами обоими на «Легато».

Высокий и статный, он зашагал прочь по аллее.

Риса уже поднялся и держал у губы платок.

– Простите меня… – прошептал он и тоже выскользнул в зеленый проем.

Уна пришла первой. Дождя не было, и она осталась на палубе. Волны колыхались, по каждой будто кто-то сделал мазок золотом. Неподалеку возвышались своды оранжереи, за стеклом которой двигались фигурки, словно куколки в детском театре. Уна смотрела на них и видела детальки огромного мира. Неосознаваемо огромного и пока совершенно непонятного. И мир смотрел на нее в ответ. Они еще не знают друг друга… Вот эти двое, что скоро придут сюда, – знают. Знают что-то такое, что позволяет им быть смелыми, верить и бороться за то, во что они верят. Не разрушаться ни от острых слов, ни от мерзких поступков, ни от трудных обстоятельств, ни даже от удара любимой руки. А она этого еще не знает…

Скоро на помосте появился Карлай. Поманил ее в каюту, на ходу слегка притянув к себе за плечо, возможно, проверяя, не замерзла ли она. Внутри тахис небрежно стряхнул что-то с рукава пиджака, не спеша снял его и кинул на край дивана.

– Почему ты ударил его? – практически взвыла Уна, ощущая, как мучительно было удерживать этот вопрос в себе.

– Он подставил нас! Тебя! Меня!

– Наоборот, он пытался защитить меня! И защититься самому! Ты бы слышал, что говорил губернатор!

– Поверь, я слышал и не такое. Но защита может быть разной. Есть время, когда защищаться нужно когтями и зубами, а есть время, когда лучшая защита – это закрытый рот.

– Мне казалось, что он поступил смело!

– А раньше тебе так не казалось! – усмехнулся Карлай, и девушка прикусила губу. – Нет, на этот раз он поступил глупо. За нашими плечами длинный путь. Путь по качающемуся канату, с которого можно сорваться в любой момент, если не быть осторожным.

За спиной раздался еле слышный вздох. Девушка обернулась. Она уже привыкла к тому, что Лесэн, если захочет, может двигаться абсолютно беззвучно. Юноша мрачной тучей появился в самом темном углу каюты, и только свет, отражающийся в золотых украшениях, выдавал его присутствие. Наконец он вышел чуть вперед, сел прямо на пол, опершись спиной на стену, и тут же превратился в неподвижную статую.

Вода за окном вздрогнула, и девушка непроизвольно вздрогнула вместе с ней. Тронулись. Атласная поверхность канала начала вздыматься и прогибаться, в ее черной бездне покачивались, словно в колыбели, раздробленные световые силуэты зданий.

Карлай ослабил на шее шелк и замер тоже, глядя на ползущие мимо гранатовые зерна городских окон.

– Каждое из них – это история, – произнес он негромко не то в продолжение их разговора, не то, наоборот, пытаясь уйти от него. – Порой настолько невероятная, что именно это и доказывает ее правдивость.

– Расскажи мне ВАШУ историю… Пожалуйста! – попросила Уна-Жанел. – Мне нужно знать…

– Нужно, – подтвердил супруг, даже не дав ей закончить.

Тахис достал из винного шкафа бутылку и начал открывать ее. Налил всем вина, но пить не стал. Вместо этого забил трубку и молча раскурил ее, все так же глядя в окно. Огонек, то разгораясь, то прячась глубже в отверстие трубки, отражался на стекле и в без того сияющих глазах Карлая. И каждый раз, освещаясь, его лицо становилось немного другим – так много чувств проступало на нем.

– В тот решающий день Лесэн был еще совсем мальчишкой… – Голос плыл по каюте вместе с полупрозрачными узорами душистого дыма и оттого казался еще более вкрадчивым. – Его семья заправляла одной из моих фабрик. Отец Лесэна был моим давним компаньоном и другом. Уверен, он всегда делал лучшее из возможного, чтобы не происходило, но такого никто не мог ожидать. Столь крупных налетов, как тогда, этот уголок периферии не знал давно. Большая удача, что дела заставили меня приехать в тот самый момент…

Краем глаза Уна заметила, как на слове «удача» рису передернуло, и вскоре ей стало понятно, почему.

– Его семья, даже мать бились, как сошедшие с древних полотен свирепые драконы, – продолжал рассказ Карлай, и текучий голос его становился все тверже, словно застывал от сквозившего из памяти холода. – И этот мальчишка вместо того, чтобы прятаться, вылетел неизвестно откуда, словно бес, и разбил вдребезги стул о голову того, кто напал на меня со спины. А отлетевшую ножку вогнал этому верзиле в глаз с такой точностью, что даже мне стало не по себе.

Карлай описывал еще что-то, и с каждым словом его слушательнице казалось, что она перестает чувствовать свое тело, будто кровь, согревающая его, бежит все медленнее, остывая. И словно вторя ее чувствам, на несколько мгновений комнату заполнила тишина. Кажется, оба участника той чудовищной битвы опять оказались на далекой фабрике среди криков и бессвязного крошева, сделавшегося из того, что было привычной обыденностью. Их лица были полны чувств, но глаза… пусты. Пугающе пусты, потому что не было сейчас в этой комнате ни добросердечного и безупречно воспитанного Карлая, ни его покорного слуги. Где-то там среди шелеста сотен перевернутых страниц календаря они все еще сражались с тем, что уже невозможно было победить.

И Уна неподвижно стояла там за их спинами. Услышанная история медленно и безвозвратно пропитывала ее. Чувства, мысли, все стеклышки, через которые она смотрела на свою новую семью, да, впрочем, и на весь окружающий мир, еле уловимо менялись. И вдруг резкий звук колокола выдернул девушку из оцепенения. Она повернулась к окну.

«Легато» вынырнула из-под горбатого моста и скользнула к причалу одного из клубов. Невысокая башня, будто флиртующая с прохожими теплым светом из окон, вросла в деревянную платформу, на которой было тесно от цветочных горшков и ящиков. И все же найдя свободное местечко около перил, на помосте курил служащий. Увидев, что лодка прижимается к берегу, он оживился и замахал руками.

– Еще одно короткое дело. Мне нужно подняться наверх. Закончи пока за меня историю, – попросил Карлай и вышел.

Уна покосилась на юношу, по-прежнему сидящего на полу. Плечи ссутулились. Смоляные локоны упали на лицо. Руки с золотыми когтями были сцеплены на коленях.

– В этой битве погибла вся моя семья, – донеслось из-под черных прядей. Лесэн оставался абсолютно неподвижным, только самый кончик длинного тонкого хвоста совершал еле уловимые движения, вздымаясь над полом и снова ложась на него. – Наш дом располагался буквально за стеной фабрики. Просторный, уютный. У меня была своя комната. Небольшая, но достаточная, чтобы поставить там стеллаж для солдатиков и расставлять их на фоне самодельных бумажных декораций. Для таких, как я, – это запредельная роскошь. Горел наш дом тоже роскошно… Быстро и ярко, словно тоже был из бумаги… Когда налетчики поняли, что не смогут вынести все, что хотят, просто подожгли его. Родители, дядя, старшая сестра – все погибли в этой безумной свалке. Но… – Лесэн коротко выдохнул. – История не об этом… У Карлая было много охраны. Сильной и верной. Он мог уйти с самого начала. Его бы прикрыли – и ни один волос не упал бы с головы хозяина. И позже, когда уже стало понятно, что нападавших слишком много, что фабрике конец и всем, кто в ней останется, тоже… Он все еще мог бежать, но вместо этого дрался не просто наравне со всеми – впереди всех! Но самое главное, он бился не за фабрику, не за деньги. Он сражался за каждое живое сердце, бившееся рядом с ним, и за то, чтобы показать этим выродкам, что здесь их не боятся. Карлай считает, что если бежать, то нападений будет больше. И мой отец считал так же. Что необходимо давать максимальный отпор, иначе они будут подгрызать края, пока не доберутся до сердцевины. Еще раз повторю – Карлай мог уйти, его звали, умоляли… А он даже не повернулся в их сторону. Видела шрамы на его теле?..

Уна вздрогнула, будто снова ощутила их под пальцами.

– Это удары от их когтей.

– К-когтей? – не узнавая собственный голос, спросила девушка.

– Да, хотя саками не обязательно животные, – он выделил это слово и натянуто ухмыльнулся, – вроде меня. Среди них много людей, у которых нет когтей. Поэтому они надевают на руки специальные кастеты. Шипы на них заточены так, что рвут плоть, словно старое тряпье. Я своими глазами видел, как кровь пузырилась на груди Карлая, потому что воздух выходил наружу из грудной клетки. До сих пор не понимаю, как он выжил. Сам я уцелел только потому, что от очередного крепкого удара потерял сознание. Очнулся много позже, уже в лазарете. На соседней кровати лежал Карлай. Сестры сказали, что он притащил меня, хотя сам еле держался. Когда выяснилось, что я остался один, Карлай, не задумываясь, забрал меня в город. Он хотел дать мне образование, работу, сделать полноценным членом общества. Но я риса! – Юноша развел руками. – Мало того, еще сирота и потенциальный бродяга. Благодаря Карлаю и тому, что моя семья держалась вместе, мы могли противостоять гонениям со стороны общества. Но теперь у меня не было никого. Скажи, какие я имел перспективы? Меня ждал детский дом, причем самого паршивого пошиба. На периферии даже человеческих беспризорников содержат хуже, чем зверье в зоопарке, а про нелюдей и говорить нечего. Ты такое даже представить себе не сможешь… Бетонные норы, дырка под потолком без стекла, в которую стекает грязь с дороги, когда дождь идет слишком долго… То есть почти всегда.

С каждым предложением слова Лесэна, пропитанные ядом чудовищных образов, атаковали застывшую напротив девушку. Она вся сжалась под их ударами и даже хотела бы расплакаться, но не смела и моргнуть.

– …Я провел там некоторое время, пока Карлай искал способы вытащить меня из «заботливых» лап закона. Когда от гнилой еды, которой нас кормили, мы дружно пачкали пол своего вольера, я молился о том, чтобы сдохнуть поскорее. Но увы, мама родила меня крепким парнем и у меня были все шансы дотянуть там до совершеннолетия. А дальше? Меня отправили бы в какие-нибудь далекие северные шахты, где теплокровные просто не выживают. Конечно, не спрашивая, хочу я этого или нет. И если безмолвие за дверью в нашей детской тюрьме в ответ на мольбы о помощи еще не было рабством, то мытарства в ледяных копях точно им стали бы!

Юноша умолк. Потом со вздохом встал, взял со стола бокал и одним глотком отпил сразу половину. Тонкая струйка сбежала по подбородку, темно-красная, будто кровь из разбитой губы. А потом почему-то риса сел у самых ног Уны-Жанел.

Ее сердце отсчитывало одно мгновение тишины за другим. В каждое из них пальцы просились коснуться гладких черных волос, изогнутых кончиков ушей с поблескивающими золотыми бусинами сережек. Но даже чуть более глубокий вдох казался чем-то слишком вольным рядом с только что услышанными словами…

Наконец риса продолжил:

– Выход оставался лишь один: апеллировать к уходящей в прошлое традиции нелюдей. Карлай полжизни положил на то, чтобы доказать Гранатовому городу, что он почти человек. А теперь ему пришлось заявить о том, что он тахис. Не просто заявить, а повесить светящееся клеймо на свое запястье. Но если его можно скрыть рукавом, то меня-то не скроешь!..

Вернулся Карлай. Похоже, ничто так не успокаивало его, как погружение в дела. Рубиновые всполохи в глазах тахиса, казалось, нежно погладили молодую жену, а потом обратились на Лесэна.

– Знаешь, когда я рассказал ему о своем предложении, он рассмеялся. Мальчишка, годившийся мне в сыновья. Мне! Покровителю его семьи, живущему, можно сказать, в другой вселенной… – начал мужчина рассказ так, будто все это время слушал их разговор за дверью. – Мне казалось, что я предлагаю ему потерять что-то. Отдать мне свою свободу. Вероятно, многим, как и тебе, именно так и представляется наша связь. Лесэн же видел все куда яснее, чем я. Он уже ничего не мог потерять…

– Потому что у меня ничего не было… – развел руками юноша. – Кроме всего прочего, я чувствовал столько уважения и преданности, что и без браслета уже был его тенью.

– Прибыв в Цидад-де-Рома, Лесэн взялся за учебу с таким усердием, что мне приходилось заставлять его ложиться спать. Хотя бы иногда. Думаю, сегодня я уже безнадежно глуп в сравнении с ним, просто наш друг не кичится успехами и в разговоре старается спускаться на уровень собеседников. Одно наслаждение говорить с ним! Мы проводили за этим занятием бесчисленные часы, и в один момент я действительно понял, что нас словно бы ничего уже не разделяет. Радость, горе, непонимание общества снаружи и полная открытость и преданность внутри сделали нас практически единым целым. И это слияние углубляется с каждым днем. Оно давно вышло за рамки того, что мы могли бы объяснить. Так что мне не совестно за сегодняшний удар, а Лесэн не будет держать на меня зла. С таким же успехом я мог бы отвесить пощечину себе самому, чтобы поскорее привести в чувство. И вряд ли сожалел бы о содеянном, даже если бы лицо какое-то время горело от удара. И если у тебя хватит смелости и доверия разделить с нами эту жизнь такой, какая она есть, ты начнешь чувствовать это так же. Себя, как нас. И нас обоих, как себя…

– Я постараюсь… Я… хочу… – произнесла одними губами Уна. Прежде она, словно вора за руку, ловила себя на том, что, давая подобные обещания, лжет. Раньше она скорее желала, чтобы изменился мир вокруг, а в ней самой все вроде как было правильно. Теперь же девушка ощущала, что внутри, в ее сердце, в смешении чувств, что-то провернулось, совсем немного не дойдя до ключевого щелчка.

Уна-Жанел дотянулась до своего бокала, сделала глоток. Неприятно громкий в повисшей тишине. Потом несмело спросила:

– А как это происходит?

– Соединение с тенью?

Девушка кивнула.

– Я слышала, что в этих браслетах заточены кусочки ваших душ…

Карлай по-доброму усмехнулся.

– На западе ближе к периферии есть Собор Незримого. Для людей соединение с тенью – необъяснимая магия. Для нас – просто один из религиозных ритуалов, не более особенный, чем венчание или похороны. Пару столетий назад ритуал был сложным, с проверками и богатым символизмом оформления, хозяина и его будущую тень долго готовили к тому, что их ждет. У нас в этом не было нужды. Мы оставили лишь суть, вершину горы. Со стороны это выглядит так: жрец впадает в состояние транса, а потом берет обоих за запястья. Там, куда легли его пальцы, проступают символы, которые ты видела.

– Кажется, будто изнутри всплывают на поверхность раскаленные докрасна металлические обручи, – вставил Лесэн. – Только поверхность эта – твоя собственная кожа. Ощущения соответственные. И все же происходящее завораживает настолько, что способно отодвинуть боль в сторону.

– Если бы существовали хирурги, способные пришить одну душу к другой, то браслет был бы шрамом от этой операции. И все же это не кандалы, как может показаться. И не клеймо. А в определенном смысле звучание наших душ в проекции материального мира. Как записанные ноты. Только в партитуре появляется партия для еще одного инструмента. Да, можно сказать, что жрецы запирают в браслетах кусочки душ, но не ради лишения свободы, а чтобы перемешать умы и судьбы. А для единых естественно быть рядом и не противиться самим себе, не так ли? Вот почему тень не имеет ничего общего с рабом. И дело не только в том, что стать моей тенью – добровольный выбор Лесэна. Он часть меня. Он внутри меня. Мы чувствуем друг друга. Не читаем мысли, но всегда знаем, что происходит. Расстояние терзает нас, терзает совершенно по-особенному…

– Но ты же можешь приказывать ему все, что угодно! И он не смеет ослушаться. Но не наоборот. Если речь идет о смешении, то оно должно быть обоюдным.

Это неравенство, словно колющая глаз соринка, все время мешало Уне с доверием смотреть на их союз. Как будто на тончайшей хворостинке держится изрядная доля мировой справедливости, и стоит девушке принять положение дел, как та надломится. И тогда живые существа начнут творитьдруг с другом все, что им вздумается, по принципу «кто сильнее, тот и диктует правила». Нетрудно догадаться, что сама она себя к сильным мира сего не причисляла и никак не могла обрести это внутреннее согласие.

– Посмотри на свое собственное тело. Тебе наверняка кажется, что ум приказывает руке. Но не наоборот. И рука не смеет ослушаться. На самом же деле ум не приказывает. Когда ум знает, знает и рука. Она повинуется, не обсуждая приказ и не оценивая правильность содеянного, но не потому, что лишена воли, а потому, что ум и тело заодно. Потому что если больно руке, то ум страдает тоже. Выходит, что, действуя в своих интересах, ум также действует в интересах руки. Заботясь о ней, заботится о себе. Разве не так?

– И все же это не одно и то же… Моя рука не думает, не чувствует, не имеет своей отдельной истории и культуры. Вы две самостоятельные личности! Вы такие разные!

– Не переживай. Ты поймешь. Есть кое-кто очень убедительный, – улыбнулся Карлай.

Девушка подняла на супруга вопросительный взгляд.

– Время. Оно красноречивее нас обоих. Позволь ему расставить все по местам.

Они часто завтракали вдвоем: Лесэн вставал рано. А ужинали почти всегда вместе. Дома, в клубе, на «Легато», иногда даже на бегу. Но эта традиция уже стала привычной даже для Уны. Поэтому сегодня пустая тарелка напротив ощущалась как дыра, в которую постоянно норовила провалиться их беседа.

– Когда выдается свободный вечер, я стремлюсь провести его дома. И раньше любил, а теперь, когда у меня есть с кем разделить его… – объяснял Карлай, но, казалось, скорее себе самому. – Лесэн же в такие дни предпочитает побродить по городу. Особенно в непогоду, когда улицы пусты, а каналы кипят от сильного дождя. Обычно это всего несколько кварталов от дома. Мы не можем находиться слишком далеко друг от друга. Нам становится некомфортно.

Девушка подняла глаза и внимательно посмотрела на своего супруга. Тот медленно гонял жаркое по тарелке. Ей показалось, что лицо тахиса бледнее обычного.

– А сейчас ты чувствуешь, что он отошел слишком далеко?

Карлай ответил легким кивком. Сделал глоток вина и затих, будто прислушиваясь к своим ощущениям.

Тарелки пустели медленно, но еще медленнее шли часы. Мажордом пришел зажечь еще ламп и распорядиться, чтобы подавали десерт. Но Карлай остановил его жестом и решительно встал.

– Лесэн, – будто прочитал вслух по его лицу управляющий. – «Легато»? Экипаж?

И Уна заметила на немолодом лице под бородой и очками то же неподдельное волнение.

– Экипаж. В центре есть места, куда не добраться на лодке. Возьми оружие.

Эта фраза буквально оглушила девушку. До настоящего момента ее жизни оружие всегда было как бы не совсем настоящим. Конечно, Уна видела мушкетоны на перевязях жандармов, патрулирующих улицы, и даже на стене собственной столовой. Но все эти орудия казались нарисованными хищниками, чьи оскаленные пасти разглядываешь с интересом, а не со страхом. И тут пугающей молнией в руках Карлая блеснула настоящая шпага. Блеснула и спряталась в ножнах.

А потом супруги прыгнули в экипаж, и только веера брызг разлетелись из-под его колес.

Тахис сидел с закрытыми глазами. Губы посинели, будто от холода, но на лбу, наоборот, проступила испарина. Иногда он резко вскидывался и кричал вознице, куда править. Бывали моменты, когда он просил остановиться вовсе, выбегал на улицу и словно прислушивался, только что можно было услышать в этом грохоте дождя?

Стук капель о крышу, их суета на стекле, струйки, сбегающие с плаща на пол экипажа, – все это доводило общее волнение почти до невыносимого.

И вдруг Карлай взвыл. Взвыл, как раненый зверь. Сжал запястье, прижал к груди. Дрожащие пальцы тахиса рванули манжет белой рубахи так, что пуговица цокнула, отлетая в стену. Манжет алел от крови, а под ним прямо поверх шрамов браслета кровила рана. Странная. Практически ровным кругом толщиной в палец, а рядом еще один, не менее странный след: полукруг и отходящие от него две изогнутые линии.

– Похоже на какой-то инструмент… – прошипел Карлай.

– Что это?! Что происходит?! – взмолилась Уна, выхватывая платок и прижимая к запястью супруга.

– Это не моя рана. Это рана на теле Лесэна. Что? Что это может быть? – рычал он.

И тут девушка поняла: этот образ что-то ей напоминает. Она заставила себя сделать несколько глубоких вдохов, но эта попытка успокоиться только быстрее понесла ее куда-то туда, где пахло кварцевой лампой и идеальной чистотой. Туда, где родители еще были вместе. Туда, где мама давала ей безопасные инструменты – играть, пока они с отцом были заняты с пациентами. Уна вспомнила, как приподнимает золотые кудри любимой кукле и подносит к ее уху блестящую воронку.

– Отоскоп! – вскрикнула она. – Ушное зеркало. Или носовое, не важно… упал на него, может…

– Старый госпиталь! – заорал Карлай, и экипаж рванул с места: было ясно, что это приказ.

След на руке стремительно исчезал, рана необычно быстро затягивалась. Да и по мере приближения к темному скелету полуразрушившегося здания тахис будто оживал. Оживал и наливался яростью.

Экипаж не успел до конца остановиться, а Карлай уже выпрыгнул наружу. Хигер затормозил повозку и спрыгнул в лужу следом за хозяином.

– Беги за жандармами! Два квартала вниз от часовни. – Палец тахиса указал на темный шпиль, торчавший над просевшей крышей.

– Но что если… Я могла ошибиться.

– Ты могла, но я нет! – бросил он уже из-за плеча, и мужчины побежали к перекошенной пасти старого госпиталя.

Секунду она еще смотрела, как смывает их силуэты стена дождя, а потом рванула сама. Так, как не помнила когда бежала последний раз. Мокрая одежда мешала двигаться, волосы – смотреть по сторонам. Спуск был довольно крутым, и подбитые подковками сапоги то и дело поскальзывались на мостовой. Пару раз Уна ободрала руки, цепляясь за грубую кладку зданий, чтобы не упасть. Но все происходящее снаружи меркло по сравнению с беснующейся внутри мыслью: Карлай там! Там, в непонятной западне! Только небо знает, кем и для чего устроенной! Там, где Лесэн уже был ранен! Там, где нет никого, кроме Хигера, кто мог бы помочь… Мажордома, в чьих руках она привыкла видеть посуду, но не оружие!

Она рванула на себя дверь небольшой постовой жандармерии, практически висящей над перекрестком двух каналов. Рокот утопающей в дожде улицы ворвался в прокуренное помещение и заставил всех повернуться к вошедшей.

Она кричала, потому что плохо слышала собственный голос за грохотом сердца. Двое хмурых парней накинули плащи и, не задавая лишних вопросов, вынырнули из своего убежища.

Конечно, она за ними не поспела.

Подъем давался еще сложнее. В груди жгло от каждого вздоха, будто кто-то швырял Уне в горло раскаленные угли. Наконец она увидела часовню, за ней заросший зеленью забор старого госпиталя и прямоугольник их экипажа напротив. Неподвижный, пустой.

Влетая в приоткрытые ворота, она услышала крик и выстрел. Из чудом уцелевшего окна второго этажа полетели осколки, присоединив звон к дождевой дроби. Вряд ли она отдавала себе отчет в том, что кричит не Карлай. Все в ее теле превратилось в чувство, в инстинкт. Она не думала, но знала. Будто в грудь ей воткнут крюк и тащит ее вперед по заваленным рухлядью коридорам, через опустевшие дверные проемы туда, где за очередным поворотом…

Уна увидела их.

Когда-то в этом зале был стеклянный купол, сейчас через дыру, тянущуюся вниз изломанными кусками профиля, падал хоровод серебряных капель. Город отбрасывал на пол тусклый круг света, и посреди этой пугающей арены сидел Карлай. На его коленях лежал Лесэн. От раскинутых по грязному кафелю рук разбегались пугающие темные дорожки. Дорожки, которые жадно съедал вездесущий дождь.

Она бросилась к Лесэну тоже.

Пульс. Дыхание. Раны.

– Жив… – выдохнула она, поднимая наконец глаза на мужа.

Тахис закивал ей. Стянул с шеи платок. Они вместе перетянули самую опасную рану. Второй девушка занялась сама, искоса наблюдая, как Карлай прижимает Лесэна к груди. Как шепчет что-то ему в ухо. Как слегка сотрясается его ссутуленная спина. И ей хотелось так же прижать к груди этого безвольно лежащего паренька. Такого юного и красивого. Ни за что раздавленного жерновами чьих-то амбиций, жадности и тщеславия. Хотелось обнять и завыть, умоляя, чтобы тот открыл глаза. Чтобы подарил хотя бы тень улыбки. Улыбки, которую она еще недавно так не желала видеть.

…Служители жандармерии опускали глаза, объясняя, что точную причину похищения установить так и не удалось. Одни пытались скормить Карлаю версию об ограблении его тени, ведь нападавшие имели давнюю сомнительную историю, а риса всегда носят на себе драгоценности. Другие ссылались на расовую неприязнь и участившиеся беспорядки в городе на фоне войны. Все, конечно, обещали, что виновные будут наказаны по букве закона, но дело быстро закрыли. Лесэну же пришлось провести некоторое время в частном госпитале неподалеку. Его возвращение домой ощущалось как настоящий праздник. Уна даже представить не могла, как этот холоднокровный согревал собой весь дом. Как любила его обслуга. Как сама девушка успела привязаться к нему.

Она навещала рису в госпитале каждый день и, сидя на широком подоконнике его палаты, тайком от персонала кормила юношу любимым ореховым печеньем. И клятвенно обещала, что, когда тот вернется домой, сама спустится на кухню, чтобы приготовить пряные рогалики по семейному рецепту.

Но когда этот день настал, оказалось, что они просто не могут расстаться, чтобы выполнить это обещание. Не на полу же кухни сидеть втроем под одним пледом, то и дело опрокидывая бокалы с вином от неловкости движений или смеха, забыв, что вокруг вообще есть еще что-то…

Первым от их урчащего трехголового существа вынужден был отделиться Карлай. Он и так почти на сутки бросил все свои дела. Теперь они настойчиво призывали его оказаться по другую сторону гранатовых окон.

– Я так хочу в воду… – шепнул чуть позже Лесэн, глядя, как танцуют на стекле серебряные дождевые змейки. – Река зовет меня… Река зовет меня…

И он выбрался из-под пледа и, на ходу освобождаясь от халата, начал открывать окно.

– Куда ты?! – запротестовала Уна. – Ты еще не поправился до конца!

– Она оближет мои раны, и те затянутся быстрее, – произнес риса, прикрывая глаза и мечтательно улыбаясь. Толкнул створки, пуская в дом шум и холод. Пока еще приятный в сравнении с комнатой, где от свечей и камина давно стало душно.

Вода бежала здесь так близко, что, если хорошенько высунуться в окно, можно было коснуться ее рукой. Лесэн залез на подоконник и соскользнул вниз с легкостью мыши. Только кончик его длинного хвоста тихо звякнул золотым колечком – и риса слился с темнотой за окном.

Уна села на край, свесив вниз босые ноги.

Канал, неустанно омывающий торец дома, называли Жасминовым. На пике цветения кусты, высаженные по всей его длине, пускали по воде полчища белых корабликов. Девушке нравилось наблюдать за этим шествием с узких мостиков и вдыхать пьянящий аромат, густой настолько, что, казалось, даже одежда успевала пропитаться им. Сейчас он уже оставался лишь одной из нот в симфонии ночного воздуха. А редкие лепестки на водном бархате создавали ощущение летящего под ногами ночного неба.

Лесэн вынырнул и устроился напротив, будто в воде ему была приготовлена удобная лавочка. Темная кожа прятала его среди мрачного камня и зелени кустов. Но желтые глаза рисы сияли, будто освещая все вокруг. Он смотрел, как Уна, чуть смущаясь, допивает вино. Его взгляд не звал, не оценивал, не ласкал любованием. В этих глазах играло счастье, и она была его частью. Частью целого. Наравне с водой, ночью, свободой и жизнью, которую риса только что чуть не потерял. И давно Уна не чувствовала себя такой драгоценной. Девушка потянула за пояс халата и, сбросив его, словно грубую старую шкуру, тоже скользнула вниз. Холодная вода обожгла практически обнаженное тело. Она ощущалась необычно густой. Казалось, толща реки разделилась на потоки, и Уна плывет меж ними, как между спинами гибких змей. Они не опасны. Они ласкают кожу. Лесэн нырнул ей навстречу, и к прикосновениям этих змей присоединились и другие прикосновения. Нежные и сильные. Ледяные и горячие. Уна обнимала тело рисы, но будто обнимала саму реку, саму суть воды. Ее силу, ее грацию, ее мудрость, ее всепроникающее присутствие. Вечность, живущую в каждой капле. Такую хрупкую и непостоянную и вместе с тем совершенно бессмертную. Она целовала это бессмертие, эту вечность, растворяясь, сливаясь с нею. Становясь такой же холодной, но настолько живой, насколько не была раньше.

– Любовь повсюду… – выдохнул возле ее уха Лесэн.

И повинуясь этому заклинанию, любовь действительно проступила всюду. Она будто начала лучиться и сочиться из всего, что окружало их. Ею были полны вода и притихшее над головами небо. Она сияла теплом из каждого красноватого окна. Она была вкусом губ. Она заполняла доверху сердце.

В мире, где один так легко может убить другого, где так много жестокости и лжи, любовь была повсюду…

Неприятное ощущение дежавю повисло в воздухе. Ароматами тревоги и какого-то пугающего бессилия оно преследовало Уну-Жанел в каждом начатом деле, в каждой, даже самой отстраненной мысли. Откуда оно взялось? Источник был заперт в кабинете Карлая. Час назад, когда дверь особенно звонко хлопнула, пропустив влетевшего вихрем Лесэна, истеричное эхо разнесло эти споры волнения по всему дому, и он замер, прислушиваясь.

Наконец риса появился в гостиной. Огонь в камине дрогнул.

Юноша еле заметно качнул головой в сторону кабинета. Уна вспорхнула с софы, а когда проходила мимо Лесэна, почувствовала, как легонько легли ей на плечо холодные пальцы. Они вроде бы показывали направление, но было в этом что-то еще. Будто риса украдкой прошептал: «Держитесь! У нас плохие новости!». И как же вкус новостей исказил лицо Карлая! Нахмуренные брови, сжатые губы, тяжелый взгляд – все это сделало обычно такое теплое и располагающее лицо свирепым и пугающим. Он листал записную книжку, делая пометки на лежащих в беспорядке листах. Руки его дрожали от злости. Чернила капнули и испачкали край манжеты.

– Нам нужно будет ненадолго уехать, – начал он, явно стараясь не поднимать глаз на супругу, застывшую, не дойдя до него нескольких шагов. – Необходимо доставить партию медикаментов в один госпиталь на периферии.

– На линии нападений? – спросила она, чувствуя, как непроизнесенный ответ уже колючим льдом забирается ей под кожу.

– Да. Губернатор настаивает, – слова давались ему с ощутимым трудом, – что этот груз необходим там немедленно.

– Губернатор!!! – выкрикнула она сквозь калейдоскоп совсем свежих воспоминаний о звериных рожах, ядовитых словах и крови Лесэна, размазанной по расколотым плиткам пола.

Карлай попытался не то улыбнуться, не то глубоко вздохнуть, но получился скорее звериный оскал.

– Хорошо, но зачем везти самому?!!

– Это рядом с одной из моих фабрик. – Карлай снова опустил глаза на бумаги. Кулаки его сжались. – Я давно не получал оттуда никаких сообщений…

– Откуда?!

– Ломбре-де-Эста, – бросил риса. Да, именно бросил, как швыряют вещь, которую силишься починить, а она не дается, лишь обдирает пальцы. Уна обернулась на него, обнаружив, что тот шел за ней следом.

– Но это же… – Дыхание девушки перехватило. – Но… Ты же говорил, эта фабрика хорошо охраняется! И там рядом была база регулярной армии…

– Защита была пробита, и ее недавно перебросили ближе к центру. Люди гибнут. Им нужна помощь.

– Но это же…

– Это не просьба!!! – заорал Карлай, и его крик на пару мгновений будто заморозил всё и всех в комнате.

Оттаивая с трудом, почти шепотом Уна спросила:

– Когда мы едем?

– Мы?! – птичьи брови Карлая взлетели вверх, вишневый огонь полыхнул в распахнутых глазах. – Ты останешься здесь!

– Нет! Я должна быть с тобой! Потому что это… честно!!! А еще это возможность увидеть отца… наверное, последняя возможность… Ты не посмеешь запретить мне…

Но супруг только продолжал качать головой.

– Но как же?! Разве не ты говорил мне, что семья – это о реальной жизни, о помощи и поддержке, о том, чтобы разделить между собой все таким, какое оно есть. Что бы ни происходило! Это тот самый момент! Та самая реальная жизнь, в которой нам нужно держаться вместе!

Она бросила взгляд на Лесэна, безмолвно наблюдающего за их спором. И, к своему удивлению, обнаружила, что лицо юноши обращено к хозяину с тем же вопросом, что светится в глазах самой Уны. «Как ты можешь отказывать ей в этом?!»

Карлай выдохнул согласие и вышел из кабинета. В коридоре послышался его голос, отдающий указания мажордому и курьеру.

Они отправлялись с караваном специальных грузовых судов, ползущих друг за другом сначала по узкому городскому каналу, потом по реке, которую в простонародье называли Горлом. Берега ее были столь круты и высоки, что выступы скал иногда нависали прямо над крышами лодок. Из-за этого проход по Горлу считался самым небезопасным отрезком пути. Основная часть жилого массива оставалась в стороне. В то же время ландшафт позволял отлично прятаться и беспроигрышно атаковать. Поэтому на каждой палубе день и ночь дежурили часовые. Каждое звено каравана представляло собой неторопливую самоходную платформу, на которой под навесами покоился груз. На судах не включали моторы, шли на буксире за мощным головным кораблем, чтобы лишний шум не проглатывал подозрительные звуки.

Под палубой их лодки ютилось несколько тесных кают. Несмотря на мореную и покрытую лаком мебель и обитые тканью стены, даже лучшая из этих комнатушек скорее пугала, чем дарила ощущение уюта. Уна села на край откинутой от стены кровати и взяла на колени вышитую подушку. Та махнула декоративными кистями на уголках. Пахнуло плесенью.

Карлай с Лесэном суетились наверху, распоряжаясь, как складывать и упаковывать ящики. Одни из них не должны были промокнуть, другие – оказаться на солнце, третьи приходилось обкладывать льдом и сеном, а потом оборачивать в плотную материю. Уна слушала скрип и грохот в сопровождении ругани матросов и солдат и чувствовала себя невероятно маленькой даже в этой крошечной каюте.

Когда корабли тронулись, девушка долго смотрела в окно. Городские кварталы уползали вдаль. Ей не хотелось прощаться. Не от уверенности, что они вернутся. Она понимала, что, возможно, и нет. Ей было жалко Морриса, но даже его светлое лицо и тихая улыбка Руми, всегда стоящей у него за спиной, не создавали ощущения, что она покидает дом. Прежнее чувство дома уползало от нее вместе с этими башенками и мостами в какое-то теплое, но уже совершенно недостижимое прошлое. Новый дом она носила с собой. Он был всюду, где они втроем могли вести свои обычные неспешные беседы или вовсе молчать. Не было разницы. И этот призрачный дом, без стен и крыши, казался куда более крепким, чем столетние, потемневшие от сырости камни Цидад-де-Рома.

Еда была скромной, поэтому поужинали они довольно быстро и спать легли непривычно рано. Уна затихла между ними и долго еще чувствовала, как Лесэн смущен ее присутствием, как не может устроить ни ноги, ни руки. А еще ей казалось, что она лежит в объятьях солнца и луны. Тело Карлая казалось горящим от жара в сравнении с кожей его тени, холодной и гладкой, словно галька из ручья. Широкая грудь тахиса под ее пальцами поднималась и опускалась. Ей было приятно чувствовать это движение жизни. Как и приятно было ощущать прохладный лоб, прижавшийся к ее плечу. И нежные пряди, легко щекочущие шею. Девушка слушала эти ощущения, свои мысли, звуки дыхания. Карманные часы Карлая, оставленные у изголовья кровати, царапали тишину, выступая неторопливым дирижером этой внутренней пьесы. Вчера все, что происходило сейчас, показалось бы возмутительным. Возможно, завтра тоже. А сегодня… А сегодня она чувствовала себя невероятно богатой…

Вдруг наверху раздался какой-то шум. Уна попыталась предположить, что это могло быть, но ничего не шло в голову. Еще шум. Удар и скребущий звук. Потом крики матросов. Очень нехорошие крики.

Карлай дернулся и сразу сел. На миг застыл, прислушиваясь, а затем соскочил с кровати, на ходу хватая одежду. Следом из постели выпрыгнул Лесэн. Желтые глаза ударили в девушку горящим в них ужасом и одновременно пугающей пустотой, будто сам риса уже находился не здесь. Может быть, на палубе. А может быть, далеко в прошлом на горящей фабрике.

Темные руки с блеснувшими когтями рванули панель на стене. Металл проскрежетал по металлу. Внутри были какие-то инструменты. Вооружившись одним из них, Лесэн бросился к выходу, но Карлай ухватил его за шкирку, словно щенка, и отбросил назад. Только сейчас Уна заметила в другой руке мужа длинноносый кремневый пистолет. Дуло с потемневшей вязью указало тени: иди сзади. А потом малиновые огоньки глаз обратились к девушке. В них был страх, но не перед тем, что происходило снаружи, а перед тем, что могло случиться внутри, когда эти двое уйдут.

Снова раздались крики. Крики боли, боли сильной и страшной. И тогда хозяин и его тень без промедления исчезли за дверью.

Одну. Две. Три вечности Уна-Жанел сидела в темноте. Неподвижно. Вся превратившись в слух. Она пыталась понять по пугающим звукам, что происходит наверху. Корабль качался, грохотал, кричал и стонал. А потом из этого жуткого звукового месива вырвался вперед вопль Карлая. Это был вой и рык раненого зверя. Сердце девушки остановилось.

Наспех она натянула верхнее платье и схватила из открытого Лесэном ящика какой-то инструмент с крюком на конце. Древко было испачкано чем-то вязким и резко пахнущим. Девушка взвесила оружие в руках, чтобы понять, сможет ли с ним управиться, и решительно вышла наружу.

Крохотный коридор был пуст. Но стоило Уне сделать по нему пару шагов, как ведущая на палубу дверь распахнулась. То ли от ветра, то ли от беснующейся за ней битвы. Первым, что девушка увидела, была широкая спина. Темно-бордовая рубаха прилипла к ней, мокрая не то от дождя, не то от крови. Затем из-за плеча незнакомца она разглядела вскинутую им руку. Ладонь была продета в металлическую конструкцию, от которой вверх отходили три приваренных толстых гарпуна. А потом сквозь эту смертоносную ограду проступило перепуганное до оцепенения лицо молодого матроса, возможно, ровесника Уны. Короткой вспышкой в памяти возникла сцена, как он подавал девушке руку, когда та ступала с шаткого трапа на корабль. И она с воплем вскинула вверх свое орудие и бросилась вперед. Она не целилась. Она вообще не совсем понимала, что делает. Крюк вошел в основание шеи, куда-то рядом с ключицей. Раздался хруст и булькающий звук. А потом незнакомец полетел вперед, увлекая за собой в ужас происходящего Уну, не способную разомкнуть пальцы на рукоятке.

Матрос, придя в себя, помог ей встать, а потом его окрикнули – звали на помощь. Девушка обвела глазами палубу, пытаясь найти в этой мясорубке Карлая и его верную тень. Тщетно. Зато стало понятно, что напали не только на их корабль. Впереди полыхало одно из звеньев каравана. С соседней лодки кто-то упал в воду. Крики кружились в отходящей ночи, как стая обезумевших ворон.

А потом два алых всполоха разрезали небо. Карлай взмыл вверх из темноты и, словно мистическая хищная птица, обрушился вниз, в самую гущу схватки. Непонятно, был ли в его руках нож или тахис справился голыми руками, но безвольное тело нападавшего саками с грохотом покатилось по наклонившейся палубе. И новые вспышки взметнулись вверх, к ползущим над головой скалам Горла.

– Уходи, прячься!!!

Уна дернулась, узнавая голос Лесэна, и начала судорожно искать его глазами.

В руках юноши уже был короткий меч, грубый, скорее всего, самодельный, вероятно, отобранный у кого-то из грабителей. Напротив возвышался громила, весь словно сложенный из крупных овальных камней. Риса пригнулся с разворотом. Хвост его ударил противнику по коленям – и тот, крякнув, чуть согнулся. Следующее движение Лесэна – сталь мелькнула у лица противника. Верзила жутко улыбнулся темным ртом, вероятно, уже лишенным передних зубов в драке. Неестественно широко. А потом из этого разреза по подбородку вниз потекло темное.

Девушка почувствовала, как приступ тошноты подступает к горлу. Очередная алая вспышка от крыльев тахиса будто умышленно подсветила на грязном полотне сражения лицо Лесэна. Он был ужасом. Он был болью. Он был стремлением. Метнувшись взглядом туда, куда он смотрел, Уна закричала. И вопль Лесэна слился с ее. Страшный, хрипящий.

Карлай стоял на уступе, медленно плывущем над палубой. Они сцепились клинками с крепким, необычайно высоким мужчиной. Вероятно, чистокровным тахисом. Ноги ее возлюбленного дрожали. Рубаха на животе была черна от крови. При этом Карлай хватал ртом воздух, словно его душили.

Не зная, как, но она готова была дикой кошкой броситься вверх по скалам… Вдруг кто-то сбил ее с ног. Раздался выстрел. Запахло порохом. Все смешалось и спуталось. Она трясла головой, пытаясь прогнать гул в ушах, а потом вдруг увидела ясно, невыносимо ясно: Карлай, сраженный своим противником, сначала осел на край уступа, будто у него закружилась голова, а потом безвольной куклой повалился на доски палубы – в шаге от застывшей супруги. Вместо винных искорок из его глазниц смотрела на Уну беспощадная темнота. Девушка, как в бреду, повела взглядом по сторонам, будто надеясь, что рядом есть кто-то, способный помочь ему. Хотя что-то внутри нее уже понимало: ничто не вырвет Карлая из темноты…

В этой смазавшейся картине спасенный ею молодой человек уложил кого-то из саками тем самым багром, который она взяла из каюты. А потом Уна споткнулась вниманием о лежащего рядом Лесэна. Шрамы на запястье, там, где был его браслет тени, теперь напоминали черные язвы, словно кто-то тушил о кожу юноши головешки. Риса не то захрипел, не то застонал, а потом закашлялся. Жутким булькающим кашлем. Темные брызги, слетевшие с его губ на светлое мокрое дерево, начали расплываться. Картина произошедшего вдруг соединилась из осколков в ужасающее целое.

Девушка бросилась вперед, к своему плюющемуся кровью спасителю. Просунула руку под шею, пытаясь приподнять верхнюю часть тела, чтобы тот не захлебнулся.

– Почему?! Почему я, а не он?! – всхлипывала она, пытаясь зажать рану от выстрела… очевидно слишком глубокую. Рану от выстрела, который предназначался ей, а не Карлаю!

– Потому что тень делает то, чего хочет хозяин… – хриплым шепотом ответил Лесэн.

Веки его начали опускаться, но, не сомкнувшись до конца, остановились.

Эпилог

Молодой губернатор поднялся на небольшую сцену, установленную посреди круглой ротонды холла. Зашумел зал. Захлопали вспышки фотоаппаратов, отпуская к стеклянному куполу потолка клубы едкого дыма. Мужчина сдержанно улыбнулся и произнес:

– Сегодня мы собрались на торжественном открытии Старого госпиталя. На данный момент крупнейшего госпиталя в Цидад-де-Рома! Реконструкция здания заняла много лет, и вот город получил этот долгожданный подарок. Причем подарком этим смогут воспользоваться даже самые незащищенные слои населения. И всё благодаря усилиям и щедрости уже хорошо известной нам госпожи Вакхари. Эта уникальная леди стала первой женщиной, возглавившей крупную фармацевтическую компанию, и создала благотворительную образовательную программу «Двери», затронувшую как женское образование, так и образование представителей расовых меньшинств. Особое внимание всегда уделялось детям-сиротам и семьям, потерявшим кормильцев в ходе так называемой Дикой войны, которая почти три года терзала периферию, но все же не добралась до Гранатового города. Не покривив душой, скажу, что без поддержки этой удивительной женщины я сам, ваш верный слуга, мог бы и не оказаться на своей должности. Итак, встречайте: леди Уна-Жанел!

Зал взорвался аплодисментами и заскрипел стульями. Под каждый ее шаг все больше гостей вставали со своих мест. Но вместо хлопков в ладоши Уна слышала только шум дождя. Когда-то под этим куполом Карлай держал на руках Лесэна. Столько лет прошло. Сотню раз она бывала здесь. Какой только не представала перед ней эта ротонда… Тяжелее всего было в первый раз: ей даже показалось тогда, что она все еще распознает пятна крови на полу. Потом мусор разгребли, а полы отмыли. Позже она любовалась восстановленным потолочным витражом. Пришлось долго копаться в архивах, чтобы найти хотя бы примерное изображение, и оказалось, что это были морские глубины. Когда шел дождь и его потоки сползали вниз с купола, плавники диковинных рыб и тончайшие водоросли будто оживали.

А застывшие в воспоминаниях госпожи Вакхари фигуры посреди ротонды – нет.

Уна-Жанел поправила уже выбеленную временем прядь и наконец подняла на публику глаза. И первым, что встретил взгляд, были вишневые огоньки. Теплые, чуть озорные, любящие. Огоньки глаз Силиины – их с Карлаем дочери. Полтора десятка лет эти огоньки на тех местах, где у людей темнота зрачков, освещают Уне путь. Не позволяют падать и напоминают о главном: семья – это о реальной жизни, о том, чтобы разделить между собой все таким, какое оно есть. Что бы ни происходило: сладкое и горькое, доброе и злое.

Уна рассказала публике о том, как несколько лет отстаивала права на эту землю и какие препятствия встречались на ее пути после. О том, что она всегда знала, что не сдастся и доведет работу до конца.

– Простите за такой вопрос, госпожа Вакхари, – расплылся в приторной улыбке один из газетчиков, которые во время ее речи подобрались ближе к сцене. – Как вы считаете, поддержал бы подобные начинания ваш покойный супруг? Насколько я понимаю, он был в первую очередь бизнесменом, а все ваши благотворительные проекты выросли ни на чем ином, как на его средствах.

Зал загудел, но быстро затих, прислушиваясь к ответу.

– Карлай многому меня научил. Я бы даже сказала, что все эти годы он продолжает жить во мне. В разных ситуациях, мучимая вопросами и противоречиями, я снова и снова слышу то одни его слова, то другие. Так что он не просто был бы доволен… Мы сделали это вместе. Карлай совершил движение, а я просто бесконечно продолжаю его…

– Но вы тратите деньги, ничего не получая взамен.

– О, вы ошибаетесь! – улыбнулась Уна. – Однажды мой супруг привел в пример ум и руку. Он объяснял, что ум и части тела действуют заодно. Действуя в своих интересах, ум действует в интересах руки. И наоборот. Обслуживая тело, рука фактически обслуживает сама себя, свое благополучие. Тогда он говорил о семье… – Она еле слышно вздохнула. – В те темные времена многие лишились своих близких. Но послушайте, можно же расширить этот принцип – включить в него не конкретных людей, а… Например, весь город. Заботясь о благополучии города, его жителей, мы так или иначе заботимся о себе. О своем будущем. О будущем своих детей.

– А разве к вашей дочери не приезжает семейный врач, когда ей нездоровится? – ядовито сощурился газетчик.

Уна совершенно спокойно смотрела на него сверху вниз. Сотни раз ей уже приходилось смотреть в подобные лица. Подобные и еще более уродливые. Не внешне, конечно. Уродство проступало изнутри. От таких издалека тянуло гнилью. И им нравилось искать гниль в других.

Она просто улыбнулась. Улыбнулась той честной и чистой улыбкой, которая выжигает все дурное. Людям, которые чувствуют себя вправе улыбаться так, не нужны слова оправдания. Им не требуется отмывать себя. Их невозможно испачкать.

– Я вам больше того скажу, – хмыкнул кто-то в зале. – Он приезжает не только тогда, когда юной Вакхари нездоровится. Они же состоят в родстве.

Слушатели рассмеялись. А Силиина захлопала в ладоши – и следом, вторя ей, шум аплодисментов снова затопил ротонду. Девушка повернулась к Моррису, сидящему на соседнем стуле. Что-то шепнула, тот улыбнулся уголком губ и кивнул, не отрывая восхищенных глаз от сестры.

Уна давно уже не чувствовала себя одинокой. Ее собственная семья росла. Вот-вот мир услышит первый крик ее очередного племянника. Да и Силиина скоро украсит волосы живыми цветами. И, кроме этого, у госпожи Вакхари были все те, кто связан с ней судьбой. Ученики, пациенты и ее подопечные.

А когда-то ей чудилось, что в целом мире больше нет и не будет никого, кто мог бы защитить ее. Дрожа от ужаса, каждый день она просто пыталась хоть как-то жить дальше. А потом однажды поняла, что мир вокруг кусается, но клыки его недостаточно велики для того, чтобы отобрать у нее саму себя. И тогда Уна-Жанел нашла в себе силы не только защищаться, но и продолжить дела тех, кого любила. Каждый раз она спрашивала себя: что бы сделали Карлай, Лесэн, родители, если бы были рядом? Чего бы хотели? Чему были бы рады? А позже она уже не могла и не желала отделять то, что делала сама, от того, что шептали ей призраки прошлого…

Внезапно оказалось, что, включая в свою жизнь кого-то еще, ты не беднеешь, вынужденный отдавать больше. Наоборот, Уна чувствовала, как становится богаче, сильнее, устойчивее и бесстрашнее. Когда понятие «я» включало только ее саму, девушка ощущала себя песчинкой, которую швыряет о камни равнодушная волна. Когда же «мое» включило в себя сотни жизней, разных, самостоятельных, но накрепко связанных друг с другом, Уна почувствовала, что такое не по зубам даже смерти.

…С открытия они с дочерью вернулись уже к полуночи.

Ноги гудели от туфель. Голова – от голосов. Силиина поцеловала мать и скрылась за дверью своей спальни. У себя же Уна с благодарностью обнаружила горящий камин – мажордом знал, что хозяйка все чаще мерзнет по вечерам, даже если до настоящих холодов еще далеко.

Женщина сменила верхнее платье на уютный халат и села у огня. Часть поленьев уже прогорели, и красные угли приятно потрескивали. Вот и закончился еще один день. Еще один день и еще одно большое дело. Дело, в которое она верила, которому отдала столько лет… Она вздохнула.

– Надеюсь, я не ошиблась.

«Мы все во что-то верили. В чем-то были правы, но и в чем-то ошибались. Я ужасно ошибалась… О небо, как сильно я заблуждалась! Но и ты ошибался, Карлай! Разве что Лесэн всегда был честен. Может, потому, что не принадлежал сам себе. Смогу ли я когда-нибудь простить тебе, что ты заслонил им меня? Понимаю, что это был не приказ, не расчет. Искреннее желание. Желание, рожденное любовью… Но, Карлай! Ты ошибался! Слышишь? Ты, столько сделавший ради других, ради их свободы, в самый главный момент лишил ее Лесэна и меня…

Или я все же не успела стать настолько единой с вами, чтобы понять, почему все произошло именно так?..»

КОНЕЦ

Автор текста: Елена Черткова

Редактор: Татьяна Шарая

Обложка: Willem Wisten

Внутреннее оформление: Gordon Johnson

Оглавление

Пролог

Эпилог