Странная дружба (СИ) [Вера Вкуфь] (fb2) читать онлайн

Странная дружба

Глава 1. Смена в середине лета

Максим без особой надежды воззрился на высокие, сходящиеся полукругом створки ворот. Тонкие прутья сразу показались ему бессмысленными — между ними было такое внушительное расстояние, что не протиснуться через них может только очень толстый или очень мускулистый человек. А субтильным зачастую школьникам ничего не стоит встать боком и просочиться на территорию спортивно-оздоровительного лагеря «Юннат».

Название, конечно, не ахти — но чем хуже всяких «Буревестников» и «Ласточек»? По глубокому Максимовому убеждению уныло-официозной сути это не меняет. А значит, ближайшие три недели ему, вместе с гомонящей толпой, предстоит имитировать что-то вроде пионерского прошлого. Но то прошлое, которое не застал даже в родительских воспоминаниях — имитировать сложно вдвойне.

С воспоминанием о родителях на мысли будто набежало облако. Вроде и несерьёзное, но ясности в голове сильно поубавилось.

Будто синхронизировавшись с его внутренней переменой, на дорогу налетел тёплый летний ветер. Он протащил по истоптанной тропе волны пыли и принёс с собой запах бензина и раскалённого металла — автобусы ещё не успели уехать. Их сейчас проверяли вожатые — на случай, если кто-нибудь особо умный решил спрятаться под сиденьем. Это же так весело — уехать в автобусный парк.

От порыва ветра одна из воротных створок со скрипом отползла в сторону. Совершенно не в приглашающем жесте — скорее о чём-то предупреждая своим длинным, надрывным скрипом.

Погода стояла хоть и тёплая, но не солнечная — небо надёжно закрыли низкие, буроватые облака. Словно густой сигаретный дым. Максиму даже почудился фантомный запах гари, и он машинально оглянулся в поисках источника. Но увидел только длинную просёлочную дорогу и бесконечно далёкие леса у самого горизонта. Да уж. Бежать особо и некуда. Наверное, потому никто и не меняет явно декоративные ворота.

Стараясь перекричать шум толпы, вожатые в ярко-жёлтых галстуках призывали строиться парами. А от толпы будущих лагерников дружно исходили страдальческие флюиды — все явно надеялись, что хотя бы вдали от школы не придётся ходить двойным строем. Дальние же ряды всё ещё пребывали в неведении — у практикантов, назначенных вожатыми, явно не успели закалиться учительские голосовые связки.

Кое-как толпу будущих спортивных и здоровых воспитанников удалось организовать в более-менее приличные колонны. И даже двинуть самую мелкую — на вид пятиклашек — в сторону входа. Колонна Максима двинулась в самом конце — после них шёл только самый старший отряд: семнадцатилетки с тенденцией к совершеннолетию.

Не успел Максим толком проникнуться торжественностью момента — всё-таки, первый раз в подобном месте — как его настиг тяжёлый толчок в плечо. Больно. Обернувшись, Максим упёрся взглядом в растрёпанную, поблёскивающую потом макушку. Макушка была направлена в другую сторону, и обладатель её продолжал что-то со смехом договаривать. Видимо, толчок этот был случайностью, и Максим успел расслабить инстинктивно поджавшуюся челюсть. Но когда обладатель макушки развернулся к нему, улыбка быстро покинула его острое, с удлинённым носом лицо. Он сразу насупился, окинул Максима взглядом и на пару секунд задумался, продолжая держать со всеми не слишком ровный строй.

— Извини, — наконец буркнул он, недобро глядя на Максима.

Тот только кивнул:

— Проехали.

Особой злости Максим не испытывал. Да и разбираться с парнем желания совсем не имел. Но Максимова взгляда почему-то многие не любили, даже если сам Максим смотрел безо всякой задней мысли.

«Просто у тебя иногда такой вид, будто ты уже распланировал убийство и свою последующую смену личности», — подшучивала иногда мама. Явно лукавила — на них-то с отцом никакие его взгляды не действовали.

Дёрганый вожатый, за которым их отряду пришлось идти, неожиданно скрылся в воротах. Вернее, его голубая кепка продолжала чуть ли не взлетать на каждом шагу, просто он перестал выделяться своей белой рубашкой и жёлтой петлёй вокруг тощей шеи. И смешался со стайкой ему подобных — ожидающих, когда невысокая женщина обойдёт их на своим коротких ножках и выдаст каждому по связке ключей.

Максимовскому отряду присвоили девятый номер и стали провожать в корпус. Судя по всему, находился он где-то на полпути между Марсом и Венерой. И был, конечно же, тайным — иначе зачем вести всех такими вихляющими тропами, временами проверяя отряд на прочность — то низкой и очень упругой веткой, то обманчиво ровной, а на деле усеянной кратерами дорожкой. Максим уже даже начал подозревать поблизости наличие живого аллигатора. До которого, впрочем, всё равно не дошли — их уже ждало что-то вроде перекрашенной в жетло-красной избушки-без-курьих-ножек. Вместо ножек — столбики на углах, приподнимающие домик примерно на полметра над уровнем земли. У домика было две деревянные лестницы, и к одной из них флегматичная даже со спины вожатая увела пяток девушек. Интересно, когда она успела прибиться? Не иначе прилетела из иного «венерского» измерения.

Вожатый же мужеска пола представился Ильёй и торопливо сообщил, что девятый старший отряд будет жить здесь. Видимо, боялся, что без этого пояснения девятый отряд примет «избушку» за тайный разведывательный штаб или что-то такое. Кажется, Илья был весьма скромного мнения об интеллектуальных и иных способностях своих подопечных и мысленно отсчитывал часы до окончания смены.

Пятёрка парней без его указания выстроилась гуськом, потому что иначе на узкой дровяной лестнице не разойтись. И принялась штурмовать подступы.

Первым волею случая оказался толстый, красного цвета парень. Вразвалочку, склоняясь под весом огромного чёрного рюкзака, он стал перебирать ногами по скрипучим ступенькам. И тут же подвергся словесной критике менее уставших и более расторопных товарищей. Вернее, одного товарища.

— Резче, толстый! — крикнул взъерошенный парень, толкнувший недавно Максима. Он всё ещё шёл позади него, и Максим слышал, как тот шуршит за спиной, нетерпеливо перехватывая ремень сумки.

Парень на ступеньках насупился и стал, кажется, ещё более неуклюжим. Реплики лохматого никто не поддержал. А Максим предположил, что толстого отправили в спортивный лагерь худеть. Вполне здравое и объяснимое решение родителей. Если они, конечно, страдают амнезией и не помнят, какими бывают подростки и можно ли среди них жить тому, кто от них отличается.

Максим оказался у лестницы предпоследним. За ним — только лохматый. Который уже наверняка посчитал толстого метеором — потому что Максим замедлился так, словно за порогом избушки его ждёт вечный урок литературы с разборами психологических портретов старых дворян как образов революции. Но несмотря на это, следующий по пятам парень не возражал.

Переступив деревянный порог, Максим попал в небольшой коридорчик вроде фильтра с поблёскивающими будто глазурь в свете появившегося солнца стенами. Зачем он был нужен — неизвестно, потому что ничего в нём не было — только высокая распахнутая дверь в небольшую комнату и длинный плакат во всю стену, который Максим не стал разглядывать. Сразу зашёл в комнату.

Внутри было, как ни странно, свежо и даже немного уютно: две двухэтажные кровати, стоящие друг к другу углом с резными лестницами, низкий кофейный столик со стилизованными под нечто вроде спортивных кубков табуретками и аккуратный ночник над каждой койкой. Над потолком общая лампа в виде полусферы. И ещё одна кровать в том же стиле, что другие, только одноэтажная. В противоположном углу комнаты. Её Максим и занял.

Свалил прямо на аккуратно свёрнутое покрывало свою дорожную сумку и сел рядом. Тело неожиданно загудело — всё-таки полдня пути не прошли даром. Очень захотелось шевелить утомлённой спиной. А ещё лучше — бухнуться на кровать. Но ещё не время.

Зашедшему последним лохматому парню пришлось занять нижнюю койку прямо напротив окна — через широкий проём только на неё сейчас попадал яркий солнечный свет. Максим постарался прикинуть — если сейчас вечер, значит окно выходит на запад или юго-запад. И утром солнце бить в глаза не будет. Значит, кровать не такая уж страшная. Но лохматому всё равно явно не понравилось это место — то ли от незнания школьного курса природоведения, то ли просто по недоброте душевной. Он нахмурился и бросил в сторону Максима короткий взгляд, будто говорящий: «если б не ты…». Который тот без труда выдержал.

На второй нижней кровати уже сидел толстый парень, а обе верхние заняли чем-то похожие долговязые светловолосые парни в тёмных спортивных костюмах. Может быть братья.

— Б…, я думал ё…ся в этом автобусе, — сообщил тот, что расположился над лохматым.

Он запихнул под голову подушку и вытянул ноги в бело-синих носках почти до самой косой спинки. Кстати, упасть ни ему, ни его «брату» с верхотуры не грозило — ненавязчивой трапецией по бокам обеих кроватей возвышались небольшие ограничители.

— Чё, кормить когда будут? — вторил ему второй со своего места, оглядываясь по сторонам, будто ожидая, что еда выплывет прямо из бежевых стен.

Максим своим расположением был весьма удовлетворён — с его кровати было сразу видно пространство комнаты и входную дверь. А вот со стороны двери его видно сразу не было — одиночная кровать располагалась чуть наискосок, поэтому вошедшему сразу хотелось смотреть на двойные «постройки» из-за их размера и скученности. И не обращать внимания на одинокое пристанище в углу.

Поэтому, наверное, вожатый, появившийся в двери, преувеличенно бодро махнул рукой именно в тот угол.

— Ребят, идите сюда! — высоковатым голосом велел он.

Ребята стали перемещаться к вожатому. Максим тоже подошёл.

— Меня зовут Саша, ко мне на ты, — представился вожатый. — Вы теперь девятый отряд, давайте познакомимся, — почти без пауз отрапортовал Саша и первым посмотрел на Максима.

Тот представился, и вожатый сразу перевёл взгляд на долговязого парня слева.

— Даня.

— Вадим, — лохматый тоже обрёл имя.

— Олег, — «брат» Дани при ближайшем рассмотрении оказался и не братом — сходство в лицах у них полностью отсутствовало.

— Дима, — последним представился толстый.

— Хорошо, — кивнул вожатый, судорожно запоминая имена подопечных и от того забывая их в мгновение ока. Он и сам не ожидал, что будет так нервничать от простой встречи с шестнадцатилетними пацанами. Но пацаны, как оказалось, мало чем отличались от него, двадцатидвухлетнего. Ему бы в первый год отряд помладше — он и сам настраивался на десятилеток. Но к ним поставили ещё более юных вожатых. Так что стараясь настроить себя на взрослый лад, Саша торопливо отрапортовал:

— Сейчас строимся на линейку, а потом я вам всё здесь покажу.

Он развернулся и пошёл через предбанник на улицу. И немало обрадовался, когда услышал нестройные шаги за спиной. Его послушались, а значит первую победу он уже одержал.

Площадка для построения не была такой уж большой и всё равно оказалась в состоянии вместить в себя все вновь прибывшие лагерные отряды. Их девятый прибыл почти последним — ждали только самый старший, десятый. Который, возможно на правах старшего, не торопился.

Максим от нечего делать стал осматривать неровные ряды по краям асфальтового поля.

С самого края гужевались пятиклашки, шумя и пихаясь. И не представляя особого интереса — что интересного может вытворить младший отряд? Ну, если ты, конечно, не вожатый этого отряда.

Отряды постарше вели себя спокойнее — девушек пропустили вперёд и те теперь, недовольно переминаясь с ноги на ногу, о чём-то переговаривались друг с другом.

Максим зацепился взглядом за одну из них. Если не знать, то можно принять её за пятиклашку, ошибочно отбившуюся от своих — настолько она была небольшого роста. Хотя, наверное, только подслеповатый мог не знать, что пятиклассницы обычно не отличаются особым телесным рельефом — если они, конечно, не героини аниме.

А эта была вполне реальной. И одетой не как пятиклассница — та стайка девочек предпочитала яркие заколочки, туфли с милыми перепонками и лёгкие платица, в которые их одевали ещё дома. Эта же была в короткой джинсовой юбке и светло-бежевой футболке с поблёскивающим в солнечных лучах загадочным принтом. Стояла она чуть впереди от основного строя, скрестив не слишком длинные ноги и периодически перекатываясь на рёбра стоп, напрягая, видимо, крепкие сухожилия. Была она примерно по плечо основному «составу» — и это только девушкам — но, судя по независимому виду и ровной спине, её это не сильно волновало. В ожидании торжественной речи она ни с кем не разговаривала, а, как и Максим, оглядывалась по сторонам.

У неё были тёмные волосы, отливающие серебром, если она поворачивала голову. И та странная стрижка, когда у лица волосы длинные, а сзади — короткие, и линия волос образовывает что-то вроде треугольника. Максим успел рассмотреть, пока девушка отвернулась к пустующей пока сцене с установленной на ней длинным микрофоном.

Несколько раз она пересекалась взглядом и с Максимом — и тот мог окончательно убедиться, что это не приблудившаяся малолетка, а вполне себе его ровесница — у малолеток не бывает обычно таких острых глаз, да и лица больше округлые. А у этой уже какое-то по взрослому рельефное — с острыми скулами, высокой переносицей и впалыми щеками. А вот фигура, напротив, обладала мягкостью и резкими перепадами между грудью и бёдрами. Да и ноги были хорошо очерчены, как у спортсменки. Плохим зрением или отсутствием наблюдательности Максим никогда не страдал.

На его лице взгляд девушки так ни разу и не остановился, только проскальзывал, словно по неинтересной картине. Да и вообще облик её транслировал такую независимость, что за всю смену она наверняка заговорит с кем-нибудь, только если её начнут пытать.

Общий ненавязчивый гомон проредился сухим близким стуком. Максим инстинктивно повернулся. Рядом с их отрядом строился последний, опаздавший. И ближе всех к нему оказалась высокая блондинка, которая усиливала свой рост ещё и тонкими, как гвозди, каблуками — это они процокали по ровному асфальту. Короткие шаги заставляли длинную светло-розовую юбку с узкими складками развеваться у самого подола. А белая блузка, казалось, отражала слепящий солнечный свет. Длинные волосы был собраны двумя прядками за ушами и подколоты заколкой в виде металлического красного бантика. Так волосы можно было оставить распущенными, и они не лезли в глаза.

Девушка была у своего отряда крайней, поэтому она ближе всех встала к девятому. И, по всей видимости, привлекла внимание не только Максима.

— Как она тут, по лопухам, будет на своих каблуках шастать? — пробормотал тихонько Вадим, ни к кому не обращаясь. Наверное, собирался он насмехнуться, как над полным Димой. Но талантом насмешника он, по всей видимости, не обладал, так что получилось у него как будто и с восхищением.

Девушка его явно не услышала, так что никак не отреагировала. А потом раздался противный звук проверки микрофона. Лагерное население, не сговариваясь, поморщилось, и дружно развернули головы к сцене. Первый акт всеобщего единения.

Который, впрочем, так уж долго не продержался — монотонная речь директора достаточно быстро всех усыпила. Впрочем, возможно, это был другой акт единения — единения скукой. Вряд ли задуманной выступающим в галстуке директором, но хорошо выходящий у любого должностного лица.

А может, всё дело в школьниках, самые молодые из которых уже вышли из возраста, когда учителей стараются безоговорочно слушаться и верят всему, что те говорят. Что-то вроде защитного рефлекса — не тратить байты памяти на то, что всё равно придётся забывать.

То, что директор пытается настроить на позитивный лад, рассказать о важности взаимоподдержки и командной работы, надеется на юношеское участие — понятно, даже если особо не вслушиваться в его голос, усиленный мощным динамиком. Но что ещё сказать тем людям, которых через три недели, если пронесёт от инцидентов, забудешь навсегда?

Максим скосил глаза влево и упёрся взглядом в высокую светловолосую девушку. Та стояла ровно, вполоборота глядя на трибину. И сравнение со стройной берёзкой приходило на ум само собой. Разве что из-за затянувшейся речи старшего воспитателя берёзку будто начало незаметно заваливать в сторону — тонкий каблук, по всей видимости, не добавляет навыков удержания равновесия. А высотные здания всегда шатаются на ветру.

Максиму вдруг подумалось, что если она вдруг потеряет равновесие, то можно будет героически её поймать. Даже торс непроизвольно напрягся в ожидании возможной команды. Но, несмотря на свой неустойчивый вид, падать девушка явно не собиралась. Да и ближе к ней стоят не-братья Даня и Олег. Которые тоже посматривают в её сторону. И, наверное, тоже мечтают о том, чтобы она начала падать. Или о чём-то более конкретном.

Максим снова посмотрел перед собой — та девчонка, которая была меньше остальных, всё так же выделялась из строя, стоя впереди. Она будто не хотела сливаться с толпой, среди которой у неё не будет преимуществ. Видимо, она из тех, кто не подвержен стадному чувству. Её вожатая не делала замечаний, а просто скучала в сторону выступающего воспитателя. А мелкая стояла ровно, как оловянный солдатик. Только ветер, будто нехотя шевелил тёмные прядки, периодически бросая их на маленькое лицо. Но девушка, будто она стояла на присяге, и не думала шевелиться, чтобы поправить причёску. Словно, как солдат на посту, со всей серьёзностью ждала подъёма знамени. И это немного повеселило Максима — видимо, такой палец в рот не клади.

Флаг, кстати, действительно стали поднимать под торжественную музыку. Отрядам отдали команду кричать «Ура!», которую все дружно и выполнили. Кричать — это ведь лучше, чем скучать. Третий акт всеобщего единения.

Потом отряды отпустили в «вольное плавание», разрешив знакомиться с территорией до полдника — обед всё равно уже пропустили.

Солнце окончательно перестало прятаться за полупрозрачные облака. Воздух стал нагреваться и как-то что ли прореживаться, становиться лёгким. Откуда-то вылетели две мелкие капустницы и примостились на аккуратно оформленный куст, будто они — цветы.

Максим обвёл взглядом корпуса. Все они напоминали избушки, робко выглядывающие из лесных зарослей. Словно стайка избушат на первом выгуле в большой мир. Покинутая всеми сцена — как ожидающая своего конферансье во фраке и с маленькой бабочкой. А спортивная площадка в отдалении поблёскивала, как леденец, свежей краской, и приглашала поиграть.

Максим глубоко вдохнул тёплый воздух. Может, первой впечатление и обманчиво. Но ему определённо начинает здесь нравиться.

***

Женька вытянула из-под кровати некогда школьный рюкзачок — хорошо хоть без мультяшных героев и нейтрально-персикового цвета. Пластиковая ручка уже наизготовку торчала, будто маленькая пушка, из-за отошедшей от края собачки молнии. Крайне удобно и вовремя.

Женька расстегнула тряпичное отделение и вытянула наружу массажную расчёску. Та металлическими щетинками звякнула о собачку и застряла большой круглой головкой. Женька по инерции дёрнула снова, не догадавшись расстегнуть молнию побольше. Но и этого усилия хватило, чтобы извлечь, наконец, целую расчёску на суд женской спальни десятого отряда.

К сожалению, расчёска была не так проста, и, пребывая в рюкзаке, успела сцепиться страстью с небольшой пухлой косметичкой — прямо за удлинённую петлю ручки, с помощью которой можно при необходимости повесить куда-нибудь эту самую косметичку. Которая, описав в воздухе параболу, бухнулась на столик, а потом и вовсе соскользнула под стул.

Милана и Вероника с кровати напротив вздрогнули, синхронно посмотрев сначала на материализовавшуюся на полу косметичку, потом — на всё ещё сидящую с массажкой в руке Женьку. Но прокомментировала действо только-только устроившаяся на самом крае подоконника Танька.

— Раз-зява, — флегматично сказала она, поудобнее упираясь плечом в оконную раму.

Вообще-то, членом десятого отряда она не была — её зачислили в более младший восьмой. Но на правах Женькиной сестры и малого количества народу в комнате просочилась внутрь заняла подоконник. А ещё на правах той самой мелкой, которую вроде как стыдно обижать — не столько по возрасту, сколько по росту. Настолько невысокому, что позволял ей с комфортом помещаться под не слишком широким и длинным окном.

Милана с Вероникой безмолвно согласились и снова вернулись к прерванному разговору. А Женька полезла под стол доставать пропажу.

Стол был очень низким, поэтому высокой Женьке пришлось покряхтеть и пару раз наступить-таки грязным каблуком на подол длинной юбки.

Наконец, вернув косметичку, Женька снова могла усесться на кровать. И приняться за то, что запланировала — за расчёсывание волос. С их длиной и структурой это тот ещё квест.

Сначала нужно было снять заколку — папин подарок ещё классе в пятом. Которая пока не потеряла актуальности: красный металлический бантик со стразами вполне уместно смотрелся и на молодой девушке. Потом нужно было перекинуть волосы через плечо и, сжав их в кулаке чуть ниже шеи, начать расчёсывать кончики. Постепенно продвигаясь всё выше. Убедившись, что все «пуки» побеждены, снова откинуть их за спину и расчесать уже с макушки. А потом снова перекинуть всю копну уже на другое плечо и снова пройтись по ней расчёской.

В семнадцать уже мало кто носит такие длинные волосы — в том числе, из-за сложностей ухода. Но Женя всё равно не спешила в парикмахерскую. К себе с длинными волосами она за всю жизнь привыкла, и перспектива увидеть на себе что-то вроде каре, как у Таньки, её пугала.

— А ты волосы каким номером осветляешь? «Девяткой»? — спросила Милана, которая, оказывается, следила за всеми хитрыми манипуляциями.

Женя на автомате опустила взгляд на свой светлый хвост.

— Нет, — честно ответила она. — Это мой натуральный.

Милана, больше ничего не сказав, отвернулась обратно к Веронике. И сделала вид, что не заметила насмешливого Танькиного прищура, которая будто вместо сестры провозглашала: «Не то, что у некоторых!».

В отсутствие Миланиной реакции, Танька приуныла. Опустила стряхнула с короткой юбки невидимую пыль и изменила перекрёст ног, едва-едва дотягиваясь носочками до ближайшей табуретки. Женя упаковывала обратно косметичку, а Танька вытянула шею — так, чтобы её лицо отразилось в зеркале на стене.

— Блин, надо было дома подкраситься, — она наклонилась голову, исподлобья глядя на собственный пробор. Который был уже не чисто чёрного цвета — если приглядеться, то вполне можно различить медно-рыжеватую линию волос.

— Зачем? — флегматично спросила Женька, глядя зачем-то в дальний угол, где не было абсолютно ничего интересного.

Таня покосилась на неё, как на идиотку, но ничего не ответила. Только спросила:

— Ты в какую команду будешь записываться?

На линейке им велели до завтра решить, кто и чем спортивным будет заниматься ближайшие три недели.

Женька пожала плечом. О командах думать отчего-то не хотелось — если уж вспоминать линейку, то больше хотелось думать о том темноволосом парнем с очень светлыми глазами, который на неё пялился. Хотя не сказать, чтобы Женька любила, когда на неё кто-то там пялится.

— А я на баскетбол, наверное, — задумчиво протянула Танька. И, вольготно потянувшись, едва-едва не нырнула спиной прямо в распахнутое окно. Но в последний момент успела уцепиться в край подоконника. Громогласно и неразборчиво выразившись по этому поводу. И очень сильно округлив глаза.

Женька засмеялась. Кажется, прыснули даже Милана с Вероникой. Чем Таня осталась вполне себе довольна. Она сложила руки под грудью и прислонилась щекой к оконному косяку.

— Ты там как Вождь из «Пролетая над гнездом кукушки» будешь, — съязвила Женя, намекая на скромные габариты сестры в рамках баскетбола. Да и не только там.

— Да, — с готовностью не расслышала сарказма Танька. — Он там самый умный был. И в конце один и освободился.

***

Максим глазел в серо-зелёный потолок. Если память ему не изменяет, то днём он был белым — это глубокая лесная ночь окрасила его в более приемлемые для себя цвета. На тёмной поверхности заплаткой лежал параллелограмм света — не лунного, как могла подумать особо романтичная душа. Всего лишь бледный свет напоминающего жирафа фонаря. Очень яркого, призванного победить любой намёк на вселенскую тьму. Ну, или не дать малышне уписаться от страха в первую же ночь.

Темнота Максима не пугала уже давно. Примерно с того момента, как до него дошло: в жизни есть вещи, намного страшнее. Пока, к счастью, понял он это не на личном примере, но представления кое-какие имел. Так что электрические сумерки не рождали в душе суеверных страхов. Зато не мешали рождаться всяким разным мыслям.

Соседи по палате уже заснули — всё-таки длительный переезд и смена обстановки мало кого оставляет полным сил. Так что Максима никто не отвлекал.

Он то ли где-то читал, то ли просто слышал, что в каких-то кадетских корпусах или около того плакать по родителям после заселения можно было только в первую ночь. Но вторую ночь за это били.

Плакать ему и не хотелось. Но кое-какие воспоминания всё-таки толкались в его голове.

В тот день было скучно. Дома никого не было — каникулы уже начались, а отпуска нет. Электричество отключили, как нередко бывало в их доме. И гулять идти не хотелось. Оставалось только слоняться по квартире и немного переживать, как бы не потёк холодильник — очень уж не хотелось его разгружать и вытирать полы.

Пока этого не произошло, Максим, всё так же от нечего делать, зашёл в родительскую комнату и бездумно выдвинул ящик подзеркальной тумбочки. Нет, ничего конкретного или компрометирующего он не искал — просто маялся дурью. Нитки-иголки, какие-то пластиковые папки, документы… В нижнем ящике ему, наконец, улыбнулось что-то вроде удачи. Большая красная книга формата «А4», покрытая меховой обложкой. В самой середине — что-то вроде фольги с оттиском из четырёх наклонных букв — «ФОТО».

Фотоальбом. Из прошлого века, не иначе. Максим взял в руки тяжёлую книгу. Страницы её были сделаны из очень толстого серого картона. И чтобы вставить туда фото, нужно было сначала сделать прорези для уголков — белые треугольники как раз торчали с изнаночной стороны. А на лицевой — чёрно-белые многоугольники.

Максим принялся их рассматривать. Никого из этих людей он не знал, или просто не узнавал молодыми. Но всё равно пробегался взглядом по серым фигурам. Вот маленький мальчик держит у телефона трубку старого телефона — ещё с витым шнуром. Вот девушка с завивкой типа лапши и густо накрашенными глазами томно смотрит в камеру. А вот другой мальчик сидит на качелях, очень сильно наклонившись вперёд — ещё секунда, и свалится. Но мальчику всё равно — исследовательский интерес так и сквозил в его затылке.

Максим был не из тех, кто любит додумывать чужие жизни, так что просто скользил взглядом по матовым поверхностям, изредка заостряя на чём-нибудь взгляд.

Он пролистал примерно треть и собирался уже закрывать альбом. Но с очередной страницы ему на колени сполз белый прямоугольник. Сначала Максим подумал, что этому фото не хватило места. Но, подняв его и перевернув, сразу сообразил, что оно из другой эпохи — в которую уже был изобретён цвет.

Максим поднёс фото ближе к глазам. Как же меняется атмосфера, если с налёта сравнивать цветное фото с чёрно-белым. На чёрно-белом все будто замирают, выглядывая в этот мир из вечности. На цветном же сразу считывается какое-то движение, драйв.

Да и на этом были знакомые Максиму лица.

Фото было сделано явно где-то в кафе — на заднем плане мешались тонконогие столики. А сверху торчала громоздкая, даже по виду очень тяжёлая люстра. На стенах в витиеватые узоры складывались разноцветные шарики. То и дело мелькала парочка голубей, сросшихся клювами.

Это была свадьба. И жених на ней — папа. По виду не слишком довольный, натужно улыбающийся. Но Максима тоже сложно сфотографировать, чтобы в его взгляде не читалось желание уничтожить мир. Рядом с папой — дядя Витя. Вот уж кто и на фото, и в жизни всегда сияет, как шайба. Он закинул папе руку на плечо и вот-вот подмигнёт фотографу. По всей видимости — фотограф был женского пола.

А рядом с папой в пышном свадебном платье… не мама. Какая-то женщина с высокой тёмной причёской и резким, волевым лицом. Которого не смягчала даже довольно крупная улыбка. Максима кольнуло внутри. Он пригляделся внимательнее — нет, папа явно жених, а эта женщина — явно невеста.

Ему захотелось положить фото на место и убрать альбом на место. Но кто и когда исполнял подобные желания? И Максим продолжил шариться глазами по фотографии. И среди других незнакомых лиц… нашёл там и маму.

Он стояла с самого края, глядя в сторону от камеры и будто пытаясь стать ещё незаметнее, чем была. Но не узнать её было сложно — тот же острый вздёрнутый профиль, небольшой рост, некомпенсированной даже каблуками и практически не изменившаяся фигура. По фото казалось, что мама здесь ещё младше, чем сейчас Максим.

Только теперь ему в глаза бросилось сходство между мамой и папиной невестой на фото. Одинаковый оттенок волос, схожие брови и форма глаз…

Максиму окончательно стало не по себе.

Он медленно вложил фото как было — между страниц альбома. Осторожно закрыл и очень аккуратно опустил альбом на место. Задвинул ящик и несколько раз надавил на него пальцами — чтобы убедиться, что действительно закрыл его. И чуть ли не на цыпочках вышел из родительской комнаты.

С подлым ощущением, что, сам того не желая, влез в какую-то неприличную семейную историю.

Максим повернулся на бок. Кровать скрипнула. С улицы раздался негромкий собачий лай. Он тогда ничего никому не сказал и не спросил. Просто согласился поехать в лагерь, как предлагал до этого папа. И от которого до этого Максим уверенно отбрыкивался.

Глава 2. Вперёд, к спортивным победам!

— Макс, ты не засланный казачок, случаем? — улыбнулась вожатая Марго. И тут же прищурилась от света, бьющего ей прямо в глаза из-за зарешёченного окна спортзала. Она чуть наклонила голову к плечу, и солнечный квадратик лёг ей прямо на округлую щёку, подчёркивая ровный, персиковый оттенок кожи. А каштановые вьющиеся волосы тяжёлой копной свесились ниже плеча.

— Я? — Максим опешил, приземлившись на ноги и замерев перед сеткой, разделившей игровое поле прямо посередине.

— Ну да, — весело кивнула Марго. — Слишком ловко у тебя для новичка выходит.

От внезапной похвалы Максим почувствовал тепло на ушах и даже не обратил внимания, что девушка назвала его самой нелюбимой формой имени — Макс.

Макс — это, по его глубокому мнению, кличка для собаки. Или ник какого-нибудь рэппера со сползающими штанами и бейсболкой козырьком набок. Но никак не имя Максима. Поэтому с детства он спорил и с детьми, и с воспитателями, пытавшимися его так обзывать. Воспитатели за это жаловались маме с папой. Но родители то ли не имели педагогических талантов, то ли просто не считали нужным ничего с этим делать. Поэтому со временем все просто привыкли. Школьные учителя уже не питали страсти к краткости, которая не всегда сестра таланта, а некоторые даже обращались к ученикам на «вы». А одноклассники уже не считали Максима вредным — с возрастом начинаешь проще относиться к чужим заскокам. Поэтому Максом его никто обозвать не пытался. Да даже тут, в лагере, к нему почему-то чаще обращались не по имени, а по фамилии.

Вожатый Саша, который явно не имел предрассудков по отношению к любым и формам собственного имени, глянул в экран планшета. Несколько раз ткнул и перелистнул что-то пальцами, будто сверяясь. А потом поднял на Максима торопливый взгляд.

— Саянов, чего тормозишь? Смена позиций!

Действительно — Дима уже подошёл к Максиму и теперь топтался рядом, как неприкаянный. И Максим двинулся по часовой стрелке, оказавшись уже не по центру поля, прямо перед сеткой, а правее. Подавать очередь настала противника — восьмого отряда.

Максим следил глазами, как высокий парень с очень серьёзным лицом ждёт свистка, а сам краем сознания думал о словах Марго.

Спортом он особо не увлекался, а на уроках физкультуры часто ментально отсутствовал — то есть, пребывал в зале или на площадке и даже выполнял указания учителя, но мыслями был совершенно не там. Уроков он не прогуливал — зачем, если это прекрасная возможность отключить голову? Да и особо сложных упражнений им старались не давать — в школе жутко боялись травм, поэтому все зачастую только бегали, отжимались или качали пресс. О том, чтобы заняться гимнастикой на уличных спортивных прибамбасах даже и речи не было. И очень редко школьникам, скрепя сердце, выдавали мяч на какую-нибудь подвижную игру.

Как оказалось, зря — у Максима совершенно неожиданно для него самого обнаружилась способность к высоким прыжкам. Да и предугадать траекторию летящего мяча оказалось не так сложно — он часто буквально сам летел к нему в руки. Доверчиво ложился в ладони, а потом послушно летел, куда надо — другому игроку или прямо через сетку.

Их девятый отряд определили как пионерболистов. Кто и по какому праву — тайна, покрытая мраком. Просто всех пятерых парней отправили на площадку и наскоро объяснили нехитрые правила игры. Что сделали с женской половиной отряда — даже думать было страшно.

Центральным игроком после смены позиций стал Дима. Который, несмотря на недавнее начало игры, уже был очень красным и старался скрывать, что ему тяжеловато отдыхиваться. А ещё он старался не прыгать и вообще, кажется, шевелиться поменьше — потому что при активном движении тело его не слишком эстетично тряслось, чего не скрывала даже размашистая футболка. Но он не жаловался и на скамейку не уходил — хотя вожатые в начале игры разрешили брать тайм-ауты. И за это Максим начинал Диму немного уважать.

Раздался свисток, и серьёзный парень с другого поля сделал подачу. Не слишком сильную — мяч, на взгляд Максима, полетел даже очень медленно. Стоявший параллельно Максиму Даня без труда его принял, но сам бросать мяч обратно не стал — сделал пас Максиму. Тот, с секунду подумав и поймав Димин настороженный взгляд, всё-таки бросил мяч именно ему, а не через сетку, на готового противника.

Глаза Димы стали круглыми. Он сжал пухлыми ладонями принятый мяч. Правила, конечно, забыть не успел — не больше трёх касаний внутри одной команды, иначе очко уйдёт сопернику.

Диме придётся делать пас самому. Сетка вдруг стала необыкновенно высокой, чуть ли не под самый потолок. Дима поднёс мяч к груди. Остановился взглядом на верхней, самой толстой верёвке. Которая совсем немного провисла вниз под собственной тяжестью. Будто улыбка. Нет. Насмешка. Насмешка на совершенно неспортивным Димой, который за каким-то лешим припёрся в спортивный лагерь.

Так было всегда. В школе любой спортивный инвентарь будто считал своим долгом незаметно посмеяться над Димой. Будто намекая, что удел толстяка — это булки да учебники. А к такому важному снаряду — перекладины для пресса или теннисной ракетке — подходить не стоит. И Дима не подходил. Пока была возможность.

Сейчас возможности не было. И Диме, чуть ли не против воли и всего мироздания пришлось сделать замах и выпустить этот несчастный мяч.

Он сейчас всё равно бухнется рядом. Или, как рыба, запутается в дырчатой сетке.

Но… Мяч, будто заговорённый, как-то неловко вскарабкался по воздуху вверх, буквально на секунду завис на невидимой вершине и… шумно грохнулся на другой стороне поля.

Центровой восьмого отряда заподозрил что-то, только когда мяч начал движение по убывающей параболе и кинулся вперёд. И не успел, чтобы его перехватить, на какую-то долю секунды.

Но спорт не спрашивает причин и оправданий, даже самый любительский, поэтому очко ушло девятому.

Он смог. Он справился. Он забил. Ну и что, что это просто ничего не значащая первая игра?

Долгой и яркой радости у Димы не вышло — фанфары всё равно не зазвучали, и никто не стал выражать дикого восторга по поводу очка, как ни выражал и дикого горя, если вдруг удача оказывалась на стороне соперника. И ещё много раз потом Дима не докидывал до сетки, или не мог взять какой-нибудь неожиданной подачи. Но на всю жизнь впечаталось ему краткое, не до конца пережитое ощущение триумфа. Ощущение, которое подпитывало его и придавало сил, когда всё казалось безнадёжным.

Тогда уже взрослый Дмитрий, столкнувшийся со взрослыми проблемами, вспоминал себя шестнадцатилетнего. Находящегося перед ликом Харибды. И безотлагательно побеждающий её. От этого образа у него не то, чтобы прибавлялось много сил. Но снижалось какое-то внутреннее напряжение, подпитываемое неразборчивым голосом, утверждающим, что всё равно ничего не выйдет. И Дима снова и снова делал рывок. Иногда — удачный. Иногда — нет.

Но ощущение некоторой фартовости и вера в себя — вот что оставалось с Дмитрием до самой старости.

А пока их команде пришло время менять игровые позиции. И молодой пока Дима встал на среднюю линию. А на подаче оказался Максим.

Но свисток, на который навострились все без исключения «играющие» уши, прозвучать не успел. Вместо него раздался резкий дверной «бух», и посторонний шум, как стая весенних птиц, залетел внутрь, растворяясь в решётчатом свете и яркой краске пола.

В зал залетела звонкая стайка смеха. И радости. Потому девушки всегда приносят с собой радость. По крайней мере, пока это просто девушки, а не твоя конкретная.

Их было штук восемь и все были чем-то похожи. Не чертами лица или спортивной формой — просто какая-то общая стать, навроде моделей с подиума. Вроде и разные, даже отличить одну от другой можно. И всё равно проскальзывает что-то общее. Потому что все — модели.

Эти девушки моделями не были, хотя стать позволяла — стройные, вытянутые фигурки. Хотя у молодых девушек они чаще всего такие и есть, так что ничего удивительного. Но среди них была какая-то своя, вытянутая и тонкая пропорция, которую не достичь диетами и спортом — только природой.

На продолжении игры никто не настаивал. Все просто глазели на обворожительных созданий, которые, будто лани, засмущались и сбились в кучку у самой двери.

— О! Долетел десант! — оживилась Марго и поспешила навстречу.

Она что-то сказала им и махнула рукой, призывая, видимо, следовать за собой. Девушки, обнаружившие себя в центре внимания, примолкли и друг за дружкой прошлись вдоль края игрового поля. Кто-то смущённо прятал глаза, а кто-то и с явным интересом стрелял глазами по пионерболистам.

— Это наша группа поддержки — болельщицы, — бойко представила Марго подтянувшуюся группу. — Чтоб повышать морально-боевой дух.

Кажется, по залу пронёсся групповой вздох. А вожатый восьмого Лёва даже присвистнул, хотя до этого лишь прикидывался ветошью, развалившись на амфитеатром уходящих к потолку сиденьях.

— Как в лучших домах Европы, — протянул он и одним рывком встал на ноги, после чего незамедлительно направился в сторону болельщиц.

— Садитесь пока, за игрой смотрите, — велела Марго. — А они закончат, мы тогда связки поучим.

Притихшие девушки как одна опустились на нижнее сиденье.

— А за кого болеем? — поинтересовался Лёва, подходя чуть ли не вплотную к Саше и намеренно его игнорируя.

— Ну… не знаю… — замялась Марго. — За всех, наверное.

— Не, это не спортивно, — решительно отмёл идею Лёва. — Пусть половина за ваших, а половина — за наших, — он кивнул назад, в сторону восьмого.

— Ладно, — пожала плечами Марго. — Мы тогда после игры распределимся. — И, не давая Лёве вставить слова о своём желании поучаствовать в распределении, кивнула Саше: — Ну, что, дальше играем?

Тот нетерпеливо кивнул и, двинув плечом Лёву, загораживающего обзор игровой площадки, дунул в металлический свисток.

Который Максим расслышал не сразу. Вернее, он прозвучал для него долго, медленно и будто отдалённым фоном. Потому что глаза и внимание его было приковано к занятой теперь линии сидений. Но не ко всем девушкам, а только к одной.

Белокурые волосы обрамляли тонкие черты лица. Узкие плечи то и дело неуловимо шевелились в поисках более удобного положения — сидеть девушке было не слишком удобно, потому что её светлые коленки тонко маячили на уровне груди, чуть ли не у этих самых плеч.

Приступка для сиденья была низкой, а девушка — высокой, не в последнюю очередь благодаря длине ног.

Максим узнал её сразу, как только группка болельщиц в полном составе появилась в зале — это она стояла рядом на линейке, покачиваясь на своих каблуках.

Сейчас на каблуках она не покачивалась, потому что каблуков на ней не было — странно это было бы в спортивном зале и в спортивной форме. Вместо туфель — лёгкие жёлтые кроссовки с квадратными мысами, напоминающие кеды. Длинной розовой юбки тоже не было — и это хорошо, потому что теперь ничто не скрывало форму её ног.

Ноги у неё красивые. Длинные — это само собой. Но ещё и красивой формы, когда узкие места где-то плавно, а где-то резко расширяются, порождая собой наверняка что-то вроде золотого сечения и стандарта женских ног. Лишенные и излишней мышечной массы, и торчания костей. Такие ноги часто можно увидеть на картинках в соцсетях после фильтров и редко — в обычной жизни.

Девушке бы, как остальным, вытянуть ноги вперёд, тогда сидеть станет удобнее. Но то ли она стеснялась, то ли боялась задеть игровое поле. Так что продолжала сидеть, словно на насесте. И неторопливо обводить глазами пространство зала.

А потом с зарешёченного окна она вдруг переметнула взгляд на Максимово лицо. Не успел Максим различить цвета её глаз, как они уползли куда-то в сторону. А потом, без лишней спешки, снова посмотрели на него.

Вроде бы без кокетства — девушка ему даже не улыбнулась. Но у Максима всё равно зажгло где-то в области темени. И замахивался для удара по мячу он какой-то одеревеневшей рукой.

Возможно, эту подачу он бы начисто слил и даже не докинул до сетки. Но гормональная система сделала своё дело — кровь побежала по телу быстрее, и тело за долю секунды обрело привычную чувствительность. И даже, кажется, большую. Поэтому замах, а потом и удар получились какими-то плотными, чувствительным. И у мяча простоне оставалось шансов остаться на месте или взлететь куда-то не туда.

Максим торопливо покосился в сторону трибуны. И не без внутренней радости заметил, что глаза той самой девушки повторяют амплитуду его подачи.

Игра продолжилась с небольшим очковым перевесом восьмого. И девятый, надо сказать, это немало злило. Вадима даже чуть не отстранили за неспортивное поведение — тот весьма артистично показывал соперникам неприличные жесты. Хотя и слишком экспрессивно — Саша заметил и сделал внушение.

Игра становилась всё яростнее. По крайне мере, так казалось самим игрокам. И мяч всё злее бился о чьи-то ладони, оставляя на них красные, как свёкла, следы.

Максим уже стоял на самой ближней к зрителям позиции — слева. И старался на них не смотреть, только на мяч. Который был на стороне противников и теперь, резко изменив свою траекторию, нёсся на расставившего руки Олега. Но тот, видимо, устал, потому что отбитый снаряд полетел на вперёд, а куда-то вбок и, не успевший перехватить его Даня обеспечил восьмому ещё одно очко. Мяч бухнулся по пол.

Но заряда движения не сильно растерял, потому что отчаянно подскочил вверх и, сметая невидимые препятствия, понёсся в сторону следящих за игрой девушек.

Раздался нестройный писк. Взлетели к головам руки. Кроме одной. Именно той, которой следовало бы взметнуться выше других.

Мяч, лишенный разума, явно метил в белокурую девушку. Которая, вместо того, чтобы метнуться хоть в какую-то сторону, вяло и явно не слишком много соображая, смотрела на него. И маска ужаса проступила на побледневшем лице, которое явно смирилось с неизбежностью грядущего удара.

И удар бы определённо случился, если бы у разгорячённого игрой Максима были такие же вялые рефлексы самосохранения.

Не помня как, он подскочил почти к самой скамейке и следующее, что почувствовал — боль. Боль в запястье, которое слишком сильно врезалось в неизвестно когда успевшее закаменеть тело мяча.

Расколоть камень у него, конечно, не получилось, но вот послать обратно на поле — вполне.

Произошло всё за какие-то секунды. После которых игра продолжилась дальше. А девушка, судя по её ни капли не изменившемуся лицу, вообще, кажется, не поняла, что случилось. Или поняла, но потом.

А на зрительниц Максим больше не смотрел. И всё равно был страшно доволен собой. Не испортило ему настроения даже то, что игра закончилась в пользу восьмого. И Саша сбивчиво пытался объяснить девятому его промахи.

— Но к итоговым соревнованиям подготовимся! — закончить он решил на позитивной ноте.

— А чо соревнования эти в середине смены-то? — не преминул возмутиться Вадим. — В конце во всех нормальных местах…

Что в нём было хорошего, так это то, что свой дрянноватый характер парень демонстрировал всем, а не только избранным, не делая разницы между полным одноотрядцем или вожатым. Наверное, будь у него такая возможность, он и у директора бы поинтересовался, чего лагерь находится в лесу, а не на побережье Майами.

— Потому что нам тоже отдохнуть надо, — резонно отозвался на его претензию не Саша — Лёва, решивший держаться поближе к болельщицам, пока его отряд бесился от радости победы. — А не всё вас… — он явно в последний момент проглотил что-то вроде «дебилов», — сторожить.

Если Вадима сей ответ и не устроил, то возражать вслух он не стал. Ещё одно его позитивное качество — умение не лезть на рожон там, где лучше не надо.

— Ладно, пошли, — велел Саша. — Пусть девушки тренируются.

Взмыленные отряды не спеша, потому что спеша всё равно с непривычки не получилось бы, стали выходить на улицу.

В самых дверях Максим обернулся. Торопливо, чтобы не вписаться в идущего впереди Олега. Но даже этого короткого оборота хватило, чтобы не без внутренней радости узнать — светловолосая девушка, недавно спасённая от нападения мяча, тоже смотрит на него.

А в другом спортивном зале, расположенном метрах в пятидесяти, тренировка и не думала заканчиваться. Хотя и прямо тренировкой её назвать было нельзя — слишком нестройные и разрозненные движения выполняли девушки. Но у них было оправдание — шёл второй час, и основной тренировочный процесс, запланированный по какому-то графику, был позади. Болеть будет завтра — а сегодня только лёгкость из-за разогнанной по телу крови, волны дофамина и чувство собственного величия.

Зал был оборудован множеством мягких матов, напоминающих синие, хорошо упакованные плитки шоколада. Предназначены они были для спасения тренирующихся от травм. Или для отдыха особо уставших девушек, которым, по большому счёту, хватало только гордого звания — «гимнастки». Не всем гормональный коктейль будоражил головы.

А Таньке — очень даже. Вообще проблем с гибкостью и растяжкой она не испытывали никогда — как у многих невысоких девушек, запаса её мышц на коротких костях с лихвой хватало, чтобы не только коснуться пола, не согнув коленок, но и положить на него локти. А высоты она не боялась по умолчанию — ещё в детстве доводила до белого каления родителей. Под шумок она могла вытащить на незастеклённый балкон стул, поставить его у самого ограждения и залезть на него прямо ногами. Чтобы лучше видеть, что происходит во дворе — тем более вид с девятого этажа открывался прекрасный.

Голова у Таньки не кружилась и ноги не шатались, как пугала мама. Как это вообще? Она искренне не поминала, чего все кипишуют и втайне считала их дураками. Ведь стоя на полу она не падает. Так и с какой стати ей упасть, точно так же стоя на табуретке? Но созерцать городские пейзажи всё равно приходилось в тайне. Пока она не подросла и не перестала ими интересоваться.

Сейчас же Танька без страха и малейшего сомнения в себе вышагивала по узкому гимнастическому бревну. Видимо, предназначалось оно для совсем начинающих, потому что высотой не превышало сантиметров тридцати — настоящие-то гимнастки выступают на метровых. Но настоящие и занимаются в других местах, а не в спортивно-оздоровительном лагере.

Высоко вытягивая напряжённые мыски, Танька представляла себя то цаплей, то одной из этих девочек в блестящем купальнике.

Вот купальники им надевать не разрешили, даже закрытые. И многих это сильно расстроило — ни бревна нормального, ни антуража. Только «ласточки» и «мостик» с пола.

Танька остановилась примерно на середине бревна. Развернулась лицом к окну, напрягая разведённые в стороны руки. И с выдохом опустилась вниз, изо всех сил принимаясь тянуться кончиками пальцев к бирюзового цвета полу. Ладони ушли гораздо ниже поверхности бревна, но так и не коснулись пола. Танька машинально втянула живот, чувствуя, как упирается деревянная поверхность в стопы, будто на них и нет чешек. Ещё немного…

— Молодец, Солдатеева, — от неожиданности Таня вздрогнула, и даже начала кривиться попой назад — так резко Мария Семёновна возникла на узком горизонте. Таня могла видеть только её спортивные с серебристым блеском штаны.

А потом тяжёлая рука уверенно легла ей на поясницу и так резко придавила, что сопротивляться силы тяготения не оставалось никакой возможности. Но пальцы уверенно упёрлись в твёрдую лаковую поверхность пола.

Мария Семёновна пошла дальше, а Таня моментально дёрнулась вверх — под коленками неприятно затянуло, будто там кто-то резал шнуры.

«Завтра будет болеть», — не без грусти констатировала Танька, сгибая коленки в правильном направлении. И, снова разведя руки в стороны, развернулась и стала вышагивать к окончанию бревна.

Тем временем вожатая Марго, которой поручили самую лёгкую работу — готовить команду болельщиц — готова была махнуться не глядя с последним шахтёром. Потому что шахтёр отвечает только за себя и ему не надо добиваться синхронности от восьмерых совершенно неспортивных девиц. Марго запоздало поняла, почему их не взяли на другие секции — видимо, намётанным взглядом тренеры или кто там этим занимался сразу просекли полную неспортивность оных. И, во избежание, решили отправить их на «танцульки».

— Ещё раз, девочки. С правой! — скрепя сердце, скомандовала Марго и нажала на магнитофоне кнопку воспроизведения. Как и ожидалось, примерно половина сделали шаг левой.

Марго похоронила последнюю надежду разучить с ними хоть самую простую пирамиду. Но, чего у девах не отнять, так это позитива — никакого напряжения в лицах, только открытые, располагающие улыбки, о которых даже не нужно напоминать. И то, с каким удовольствием девушки прыгали и разводили руки в стороны, ощущая себя, наверное, чирлидершами из кино. Особенно артистично смотрелась та блондинка с кукольным лицом, которую едва не прибило мячом. На фотографиях, в статике наверняка будет смотреться как в инстаграмме. А пока надо хоть что-то сделать с динамикой.

«Ладно. Будем брать харизмой», — решила Марго и в третий раз отмотала музыкальную запись на начало.

Глава 3. Макс

Вообще-то среди кустов Максим привычки шататься не имел — ещё не хватало, чтобы его приняли за подглядывающего или ещё какого извращенца. Но больно интересный образец растительного мира попался ему. Особенно если учесть то, что как любой нормальный молодой человек, Максим флорой интересовался не очень. Вернее, не интересовался совсем.

Но этот куст, притулившийся у самых входных ворот, привлёк его чем-то неуловимым и необычным. А может, ему просто было слишком скучно — на лагерь обрушилось свободное время, а не запароленный вай-фай не обрушился.

Так или иначе, бродя на приятно ноющих после тренировке ногах, Максим сошёл с тропы и остановился около этого самого куста.

Было в нём что-то, навевающее мысли о южных широтах, где растениям не нужно тянуться к солнцу и можно вольготно расползтись в ширину, не заботясь о том, какому листку и когда не хватит света. Оттенок этих самых листьев напоминал изумруд — своим холодом и будто затаившейся в глубине недоброй искрой. И сами листья имели тонкую, продолговатую форму, порождая ассоциацию с северной, дымчато-свежей елью.

Максим протянул одному листку палец, словно жертву, ожидая твёрдого укола. Но, против ожиданий, изумрудный листок прохладным бархатом скользнул по подушечке и с готовностью примялся, будто уступая человеку.

Среди зелени затерялись на ветках и небольшие цветы — пришлось нагнуться, чтобы лучше их рассмотреть. Размером с девичью серёжку и её же напоминали хитрым, каким-то неприродным переплетением. Будто три совершенно разных бутончика срослись друг с другом, превращая неровный узор лепестков в непривычный орнамент. Один бутончик напоминал фиалку, если бы её поместили под фэнтезийный фильтр — прожилки на тонких лепестках отливали платиной, а тычинки, как серебряные струйки, аккуратно высовывались наружу, будто проверяли температуру. Вторая головка — пухлая бело-розовая маргаритка, вся сплетённая из сахарной ваты. С мелким солнечным желтком, который казался пуховым, словно спинка цыплёнка. Третий же элемент необычного соцветия был чёрным и поблёскивал, как жучок. Издалека его и можно было принять за жучка, случайно подползшего к двум нежным бутонам и замершего перед их красотой. Лепестки его выглядели гофрированными, плотно окружающими глазки коротких тычинок.

Не зная зачем, Максим осторожно протянул руку и дёрнул за тонкий стебелёк. Уничтожать природу, конечно, такое себе. Но Максим оправдывал себя тем, что таких соцветий ещё много, а в «Гринписе» он вроде как не состоит.

А сунув в карман честно добытое соцветие, он обнаружил, что больше не один. На основной тропе из-за поворота показались две фигуры. Одна — высокая, другая — нет. Они, хоть и двигались неспешно, как-то очень быстро оказались вблизи Максимова импровизированного убежища от «безвайфайного» мира. И тот их сразу узнал — это были высокая болельщица, которая едва не получила вчера мячом, и та мелкая девчонка, которую на линейке можно было принять за пятиклашку и которая гордо, как буревестник, реяла впереди основного строя.

Они шли рядом и о чём-то переговаривались на повышенных тонах. Та, что ниже, бросала на вторую такие злобные взгляды, что имей зрение физическую силу, из них двоих уцелела бы только одна. Вторая же предпочитала брать жёсткими, настойчивыми интонациями, как если бы пыталась без любого оборудования распилить лист стали. И у неё это получилось бы.

Самого разговора Максиму слышно не было. И, несмотря на то что девушки вроде как ругались, он почему-то порадовался. Просто от осознания того, что эти две друг друга знают. Хотя, возможно, и не любят.

Тропа уже подходила к своему логическому концу — запертым на висячий замок воротам. Поэтому девушки, не сговариваясь, остановились. Друг против друга. Мелкая сложила руки под грудью, чётко выделив её под свободной футболкой. И Максим невольно отметил, что не каждая девушка может похвастаться таким размером. В цифрах он, конечно, не разбирался, но ассоциация с грейпфрутами родилась сама собой.

Вторая устало и немного картинно поднесла ладонь ко лбу, невольно позволяя рассмотреть свой силуэт. Если и был где-то в мире образец, где были прописаны идеальные пропорции фигуры, то, даже не зная о них, можно было догадаться — девушка им соответствовала. И лёгкий сарафан, вроде как струящейся тканью их совершенно не скрывал. Наоборот, узким пояском даже подчёркивался прогиб в спине и рюмочно-впалый живот. Красиво.

Обе, на самом деле, красивые.

Максим присел ниже. Выходить теперь было бы глупо, а застигнутым в кустах — ещё глупее. Он и чувствовал себя дураком. Но ничего, абсолютно ничего не мог с этим поделать. Оставалось только ждать и надеяться, что девушки не будут прерывать выяснение отношений, чтобы рассмотреть какого-то там Максима. Или что у них обеих не такое уж хорошее зрение.

А конфликт, кажется, нарастал. Та, что ниже, буквально подпрыгивала на месте, рьяно стараясь что-то доказать. На икрах её от каждого движения появлялся красивый рельеф, на который было очень легко засмотреться. Вторая же, будто расставшись с последней надеждой доказать что-то всяким дуракам, бессильно махнула рукой и крутанулась на месте. Подол её сарафана от этого сделал красивый круг и по инерции на секунду обмотался вокруг стройных бёдер. А потом бессильно повис.

Собиралась она уходить или просто эффектно показала своё фи — неизвестно. Но на вторую это подействовало, как красная тряпка на быка. Кажется, внутри неё произошёл мини-взрыв — так яростно она отшатнулась назад. А потом тоже крутанулась. Не так эффектно, потому что юбка на ней была короткая и узкая — кажется, та же самая, что на линейке. Поэтому она даже не шелохнулась. А шелохнулась сама девушка, упорно, как ледокол, шагая к воротам.

Вторая, почуяв неладное, развернулась и что-то сказала. Но слова её, какими бы они ни были, эффекта не возымели.

Та, что оказалась более рьяной, подошла вплотную к воротам. С секунду посмотрела на замок. А потом из-за плеча что-то запальчиво выкрикнула подруге. Или уже не-подруге.

Максим с самого начала подозревал, что не слишком полному человеку эти ворота никогда не станут препятствием для побега. А теперь воочию в этом убедился.

Девушка повернулась к нему спиной, а к воротам — боком. Схватилась руками за решётку, ближайшие прутья которой расставились на весьма приличном расстоянии. И, не дрогнув душой, перекинула ногу через низкую поперечную перекладину. Видимо, сделанную для толстых, но высоких — чтобы при необходимости можно было махнуть по верхам.

В боевом запале девушка растопырилась, как морская звезда — и Максим машинально отвёл глаза в землю. Просто юбка её оказалась слишком короткой и узкой для подобной акробатики. Поэтому в процессе выполнения элемента как раз в его сторону мелькнуло белым то, что принято обычно скрывать.

Хвала небесам, много времени торчать между прутьями девушке не понадобилось — уже через секунду она полностью и бесповоротно оказалась за пределами «Юнната». И победно глянула на вторую, которая, как принцесса, оставалась «заточена» внутри.

Та, даже на торопливый взгляд Максима, стала бледнее. И, будто растерявшись, сделала несколько бездумных шагов к разделяющей их ограде.

Неужели тоже полезет? Вторая, видимо, в этом сильно сомневалась, потому что принялась её по-обезьяньи поддразнивать и подначивать. И даже сделала несколько решительных шагов в сторону запылённой дороги. Но, не дойдя до неё нескольких шагов, как по команде, замерла. Машинально припав на колени и втянув голову в плечи.

Максим посмотрел в ту же сторону, куда указывала её тёмная голова.

Вдоль высокой ограды снаружи стихийно разрослись кусты. Не такие непривычные, в которых теперь по своей воле или нет пребывал Максим, а совершенно обычные типа шиповника или чего-то такого. Достаточно высокие, за такими тоже можно было спрятаться.

Чем кто-то и воспользовался, потому что среди зелени прошлось ощутимое шевеление.

Максим инстинктивно напрягся, вглядываясь в ставшие очень чёткими очертания листьев. И неприятель не заставил себя долго ждать.

Мужчина в тёмной, похожей на мешок одежде, не торопясь, вылез из укрытия. Выпрямился во весь рос. И окинул хозяйским взглядом близлежащие окрестности. В которых не было никого, кроме двух дев.

Лицо его Максим разглядел сразу. И первое, что бросилось в глаза — это какие-то по-животному хищные глаза, блестящие нехорошим блеском даже на большом расстоянии. Смотрел он прямиком на покинувшую, и уже наверняка пожалевшую об этом, территорию лагеря девушку. Неотрывно. Без тени эмоций. Будто в его голове уже давно вызрел одному ему известный план. Который теперь, несмотря ни на что, всё равно развернётся.

Что-то жуткое и тёмное кольнуло Максима в груди. Будто кадр из криминальной хроники развернулся и перехлестнулся с привычно-безопасной реальностью. Мерзкое, до одури неправильное чувство.

Мужчина коротко оглянулся и, окончательно в чём-то уверившись, по-хозяйски упёр руки в бока. А обе девушки, как овечки, продолжали стоять на месте.

Тут Максима стрельнуло. Не заботясь боле о своей репутации, он подскочил на ноги и напролом кинулся к воротам. Так же грациозно, как несчастная беглянка, перемахнуть через них у Максима не получилось — ободрал он себе и живот, и левое плечо. Но это было чем-то совершенно несущественным.

Оказавшись снаружи, он в два прыжка, не отводя взгляда от тёмной угрозы, оказался рядом с девушкой. Ни слова не говоря, схватил её за локти и потянул обратно к воротам.

Он бы справился с ней, даже начни она от страха или ещё от чего сопротивляться — макушкой она едва доставала ему до солнечного сплетения, и по общему телосложению была достаточно компактной: локти легко обхватились чуть ли не в кулак. Но физической силы ему особо не понадобилось — тело девушки с лёгкостью крутанулось в нужную сторону и почти само подскочило к решётке. Максиму осталось только упихнуть его обратно, в недра ставшего таким родным лагеря.

И сделать это хоть сколько-нибудь щадящим способом у Максима не вышло. Кажется, к железной решётке со всей силы приложило и её череп, и парочку рёбер. И даже попу пришлось дополнительно утрамбовывать. Сузились, что ли, дурацкие решётки?

Наконец, вся девушка, вроде без серьёзных потерь, оказалась на территории зря покинутого «Юнната». А Максим, не переводя духа, глянул на мужчину.

Всем своим видом он напоминал взъерошенного пса. У которого изо рта зверски вытянули лакомую кость. Казалось, ещё немного, и он двинется на Максима.

Чувство лютого презрения охватило того. Если и было сейчас в мире материальное выражение всей мерзости бытия, то оно сошлось именно в этом хмыре. Максим почувствовал жжёную волну, поднимающуюся из глубин бытия и сливающуюся с чем-то в его собственной груди. И готов был почти разорвать кого-нибудь одной её силой.

Маньяки часто обладают отменной интуицией и хорошо чувствуют людей — поэтому довольно редко попадают в тщательно организованные засады. Если сей субъект и не был маньяком, то людей чувствовал. По крайней мере, состояние Максима. Который сам ощущал, каким тяжёлым и выматывающим стал его взгляд.

Хмырь немного опал. Наклонил голову и, воровато оглянувшись, зашуршал сминаемым кустарником. А Максим, чувствуя спиной непонятные иголки, тоже стал перелезать на территорию лагеря, который, даже с ажурными воротами, казался сейчас оплотом безопасности.

И нервно засмеялся — припомнил сказку о Винни-Пухе. Потому что наружу вылезать было проще, чем теперь рваться обратно. Грудная клетка, словно глотнув воздуха свободы и опасности, ну никак не желала становиться прежней и пролезать внутрь.

Наконец, при помощи скрытых резервов организма и какой-то матери, Максим смог преодолеть решётчатое препятствие.

Две девчонки, как это ни странно, были ещё здесь, а не наводили ужас и панику на весь лагерь. Теперь стояли они рядышком и ругаться даже не думали. Только молча во все глаза взирали на Максима, будто он монстр из канализации.

— Блин! — прервала тишину та, что минуту назад была снаружи. И обращалась она явно к Максиму. — Бли-ин! — в этот раз вопрошала она явно свою подругу. — Тут маньяки, что ли водятся?

Ответа на вопрос не смог дать ни Максим, ни бледная девушка.

— Охрене-еть! — возмутилась она тёмными глазами в небеса. После чего возмущённо оглядела собравшихся. — Да я пожалуюсь сейчас пойду!

Прозвучало с такой экспрессией, будто жаловаться она собралась именно на Максима и на собственную подругу — с исчезновением стрессогенного фактора в лице страшного мужика она явно обрела смелость и жажду бурной деятельности. И, решив, видимо, не тратить жизни зря, сразу подорвалась по тропе в сторону корпусов. Только пятки по-заячьи засверкали над короткой юбчонкой.

Максим только проводил её долгим взглядом — голова будто распухла и начинала побаливать. И только через пару минут он сообразил, что вторая-то девушка так и осталась с ним. И с лёгкой улыбкой взирает на его профиль. Стало жарковато.

— Спасибо, — неожиданно бодрым голосом сказала она. — Не знаю, что могло случиться, если бы не ты.

Цвет уже вернулся на её лицо, сделав его светло-розоватым и вполне здоровым на вид.

— Да не за что, — кажется, получилось какое-то мямлянье.

— Меня, кстати, Женя зовут, — представилась девушка и неуловимым жестом отвела длинную светлую прядь за ухо — тем самым, который обычно показывают в кино. — А это была моя сестра — Таня. И ты её, кажется, спас.

— Да ладно… — на автомате откликнулся Максим. И торопливо добавил: — Макс.

Что-то внутри у него надломилось. Наверное, это было крушение принципов, не позволявших обзывать самого себя всякими укороченными кличками.

Женька кивнула и снова улыбнулась — какой-то лёгкой, фарфоровой улыбкой. Если вообще улыбку можно так назвать.

— А ты ведь и меня спас, — неожиданно смешливо припомнила она. — От того мяча, помнишь?

Признаться, в данный конкретный момент Максим об этом подзабыл. И теперь в его голове лампочкой зажёгся ответ — остроумный или нет — о том, что это его хобби — спасать красивых девушек.

Но ответить так он почему-то не решился — наверное, степень самоуверенности ещё не доросла до такого уровня.

— Ты, по-моему, сама в последний момент отскочила, нет? — а вот на откровенное враньё силы очень даже нашлись.

— У меня реакция плохая, — безнадёжно махнула рукой Женька. — У Марго, наверное, скоро слёзы кровавые пойдут — так она смотрит, когда я в музыку не попадаю.

Максим засмеялся. И быстро натянул на лицо приличное выражение:

— Может, вам просто музыку сменить?

Женька благодарно улыбнулась. А потом поёжилась, торопливо оглянувшись на ворота.

— Пойдём, может?.. А то Танька сейчас народ с вилами приведёт — ещё под раздачу попадём.

Переживала Женька, конечно, не столько о возможности попасть на вилы, сколько от осознания, что безопасный мир стал чуть менее безопасным. Максим и сам ощутил неприятный холодок, глядя на редкие зубцы ворот. Только что — у него заныло потянутое плечо — он пролезал через них. А кто может пролезть ещё? В конце концов, не каждый преступник обладает крупным телосложением.

— Я провожу… — вырвалось у него. А потом, будто уточнив, спросил: — Можно?

Секунду, что Женя молчала, Максим видел, что на щеках её мелькнул насыщенно-розовый. А потом она кивнула. И уже второй раз заправила прядку за ухо.

Они двинулись по тропе в лагерной цивилизации. Её тонкие ноги мелькали совсем рядом с Максимовыми — кряжистыми и тёмными по сравнению с ними. Шла Женя будто по ровной линии, которую видела только она, торопливо перескакивая с одной ноги на другую. Максим сбавил шаг.

— А ты раньше была в лагерях? — спросил Максим, чтобы спросить хоть что-то — тишина подзатянулась.

— Давно, лет в восемь, — кажется, охотно отозвалась Женя. — Но у меня там через неделю отит начался, и меня домой забрали. Кстати, я только в машину села, и ухо проходить начало. К дому когда подъехали — уже ничего и не было.

— А меня так решили к спорту приобщать, — истинную причину его здесь пребывания Максим озвучивать не стал. Тем более, сам её пока только смутно чувствовал. — Поздновато, наверное.

— Да ну, — не согласилась Женя. — Поздно — это когда маньяк уже нападает. Ой…

Фраза про маньяка вырвалась у неё совершенно случайно — как альтернатива фразы вроде «поздно — когда акулы ноги доедают».

Тут они рассмеялись вдвоём, решив не углубляться в тему. И пошли, не сговариваясь, чуть быстрее. И уже почти вышли к одному из старших корпусов. Там было тихо. В отличие от корпуса административного, куда уже давно успела заскочить Таня.

Виталий Викторович был замом по воспитательной работе. И, так как воспитываться современное поколение не любит (интересно, какое-нибудь любило?), то очередей из воспитанников к нему не выстраивалось. Поэтому эта девчонка, шаровой молнией залетевшая в душное пространство, в первые секунды напугала его до чёртиков.

И всё же трезвость мысли не до конца покинула Виталия Викторовича — в её бессвязном вопле он явственно различил слова «маньяк», «опасность» и «охренеть».

— Погоди, погоди, — Виталий Викторович бессознательно вынес перед собой раскрытую ладонь в надежде притормозить словесный поток. — Кто маньяк?

— Да я откуда знаю? Мужик какой-то! — накал Танькиной экспрессии не уменьшался, но мельтешить она стала меньше — отвлеклась тёмную линию, уходящую на ладонь зама по воспитательной работы из-под металлического ремешка часов.

В голову сама собой пришла мысль о тюремных наколках, поэтому Танька и решила притормозить.

— Где мужик? — напрягаясь, вопросил Виталий Викторович.

— Да за воротами стоял!

— И что делал?

— Ну… на меня смотрел…

Повисла многозначительная пауза. Во взгляде зама так и читалась мысль о том, мало ли кто куда смотрит.

— А ещё что делал?

— Он в кустах сидел! И из кустов на меня вылез!

— А ты где была?

Танька, конечно же, сообразила, что сообщать о том, что вылезала за территорию лагеря, не стоило. И стала на ходу сочинять:

— Да с сестрой гуляла! Идём, никого не трогаем, а тут он перед воротами. Из кустов, в смысле вылез. Вот чего ему в кустах перед лагерем делать? Тут ни деревни, на остановки рядом нет! И в лесах ещё не созревало ничего! Да и нет тут лесов — кусты одни. А он нас увидел и через забор лезть стал! — увлёкшись, Танька наглядно продемонстрировала, как маньяк перелезал через забор, используя личный недавний опыт. — И на нас всё смотрит. Вот так, — изобразила бычий взгляд. — А потом в карман за чем-то полез. И улыбаться стал! — Таня растянула губы в крокодильей улыбке. — Да жирный оказался. Застрял там, как свинья! — она сама себя осекла, понимая, что даже для неё сейчас изображать свиные визги будет излишне. — И здоровый весь такой! А если это педофил? И ночью теперь вернётся? А тут дети! А он, между прочим — псих!

Танька наскочила на стол, упираясь в него обеими руками и во все глаза глядя на зама. Который всё же воспитательной работой занимался и вполне себе угадать некоторое преувеличение в Танькином изложении. Но, надо признать, излагала девка складно. И насыщенно в эмоциональном плане. И если от такой сейчас отмахнуться, то, распалённая отказом, сейчас же понесётся сеять панику среди неокрепших умов, на ходу привнося в историю акты каннибализма, геронтофилии и убийства одноногих щенков. Так что взять зарождающуюся панику под контроль.

— Подожди, а ты точно всё это видела? — вот тут профессионализм Виталия Викторовича здорово дал маху. Потому что оскорблённая недоверием Таня вышла на очередной виток истеричности.

— Нет, блин! Мне просто внимания не хватает и делать нечего — только по кабинетам вашим бегать! Вот прояви, называется, ответственность! Что, промолчать надо было? Чтоб потом какого-то ребёнка убили? И виноват-то кто будет — я?

Скрипнув зубами, Виталий Викторович сдался. Точно сейчас понесёт не только про маньяка, но и про бездействие, а то и беспредел властей. Так что, вяло махнув Таньке на стул, он снял с рычага потёртую телефонную трубку и нажал несколько клавиш.

А Танька, довольная собой, плюхнулась на разогретый скрипучий стул и разглядела, что на ладони у зама следы не татуировки, а шариковой ручки. Что её окончательно успокоило.

А вот весь «Юннат» до самого отбоя не успокаивался. Все каким-то образом обо всём узнали, и в мельчайших подробностях. Несмотря на то, что всему административному и педагогическому составу не велели ничего никому говорить, а Таньку предусмотрительно таскали с собой. Проверяли внутренние и прилежащие территории, искали тайные ходы и всем велели сидеть по отрядам, каждые полчаса пересчитываясь.

В пылу упустили, конечно, что Танька говорила про свою сестру. Но сестра и сама никому ничего не рассказывала. Тем более не знала, что там наговорила Танька. Сначала нужно сверить показания.

Максим же, которого Саша вместе со всем отрядом действительно пересчитывал, вынул из кармана добытый недавно цветок. Тот, хоть и пообтрепался в недавних событиях, не рассыпался и сохранял весьма пристойный вид. Правда, начал уже подвивать.

Тогда Максим достал сумку и принялся в ней рыться.

То, что летний список чтения Максим уже закачал в телефон, родители, конечно же, не поверили. Папа тогда, ни слова не говоря, подошёл к книжному шкафу и взял с полки книжку в потрёпанной зелёной обложке. Хорошо хотя бы не слишком толстую — явно не «Тихий Дон» в одном томе. И сам засунул её в Максимовскую сумку.

— Нечего глаза о телефон портить, — многозначительно сообщил он, в упор глядя на Максима. И у того даже мысли не возникло не только спорить, но и даже тихонько выложить «лишний груз» из сумки, когда никто не увидит.

А мама только фыркнула:

— Детям надо доверять.

Но возражать против «лишнего груза» не стала.

Поэтому сейчас у Максима была вполне себе подходящая для гербария штука.

Максим раскрыл книгу на середине и уложил в центр печатного листа необычное соцветие. Выровнял головки и расправил поникшие листики. И захлопнул книжку. А потом засунул её обратно на дно сумки.

Даже если он решит вдруг её почитать, то до середины вряд ли скоро доберётся. Так что цветку пока ничто не угрожает.

Максим откинулся на спину, подминая под лопатки края пухлой подушки. И подумал о том, что скоро у них будет матч. На котором Женя будет болельщицей. И Таня наверняка придёт смотреть.

Глава 4. Очко!

Заниматься в зале было душно, несмотря на раскрытые настежь окна. Свет, будто путаясь в защитных решётках, от злости нагревался и сочился среди запахов краски, пота и усталости повышенной тепловой насыщенностью. И адреналин буквально витал в воздухе.

«Спортакиада» неукоснительно приближалась, одаривая неврозом ожидания даже самых спокойных и неспортивных вроде Димы. Который отталкивал от себя мяч так, будто он был пушечным ядром, а сам Дима — железным человеком.

Но не только дух нагнанной конкуренции заставлял резче биться мужские сердца. Просто болельщиц поставили репетировать свой танцевальный номер не после, как обычно, а прямо во время игры.

«Чтобы понять механику совместного движения», — как заумно объяснил Саша. Или, проще говоря, чтобы девушки не выпрыгивали прямо в игровую зону, а юноши — не затоптали их в пылу схватки.

О культуре болельщиц знали все мало и совершенно этим не парились. Поэтому девушки должны были в основном прыгать и кричать что-то ободряющее прямо во время матча, выстроившись по краям площадки. Судя по подёргивающемуся глазу Марго, сложной хореографии всё равно не будет. Так зачем тратить «эфирное время», позорясь в перерыв? Лучше уж под шумок…

И если Марго надеялась проскочить на том, что никто на команду поддержки смотреть не будет, то она явно упускала из вида, что эта самая команда поддержки — весьма привлекательные, пусть и не самые моторно скоординированные, девушки. В коротких шортах или юбочках и длинных гольфах. Как ни странно, гольфы нашлись у каждой — видимо, все длинноногие девушки знают, как подчёркивать свои достоинства. И теперь в милых кроссовочках и с подчёркнуто аккуратными икрами они подскакивали на каждый музыкальный бит — не важно, нужный или нет.

Максим стиснул зубы. Такая тренировка ему не нравилась. Данька с Олегом то и дело отвлекались на болельщиц, дырявыми руками подавая пасы неизвестно куда. Вадим уже второй раз чуть ли не попадал мячом Максиму в затылок, и тот не был уверен, что это случайность. Только Дима являл собой образец стойкости и воли к победе. К сожалению, ему больше не везло, как на первой игре — его пассы больше не приносили очков — а игроком он был весьма посредственным.

От позора спасало только то, что восьмой отряд тоже не отличался особой сплочённостью и выверенной игровой стратегией. Они так же лупили мимо и не добрасывали, как девятый. Лёва, видя это, орал, по чистой случайности не переходя на матерный язык. А глядя на него и Саша терял самообладание и откровенно злился на своих.

Если так будет и на матче… Нет, зрителям, конечно, будет весело — смотреть, как позорится кто-то, если это не ты, всегда душевно приятно. Но непосредственным участниками придётся замуроваться в отрядных спальнях и держать глухую оборону до конца смены. А это даже больше недели.

Максим, не выдержав, улучил момент, и локтем заехал в грудь бестолковому Вадиму, в рьяной суматохе оказавшемуся поблизости. Ибо задолбал. А слишком внимательный Саша за это посадил Максима на скамейку.

Пылая гневом и чувствуя себя дураком, тот вскарабкался на самый высокий ряд и уже оттуда стал наблюдать за светопреставлением. Дыша гневом и чистой яростью. Впрочем, тут было посвежее, и все горячие субстанции неизменно понижали свою температуру.

Как ни странно, «с верхов» всё это не казалось таким уж комичным. Девушки прыгают, уже без музыки, и выкрикивают что-то ободряющее. Игроки, как могут, передают друг другу мяч. Не как на спортивном канале, конечно, но здесь и не школа олимпийского резерва. «Тренеры» зорко следят, чтобы играли по правилам.

Это всё Максима немного успокоило. Скорее всего, на игре никто и не будет ждать чудес.

Тренировка, наконец, подошла к концу. Этим фактом все без исключения остались довольны и потянулись к выходу, тяжело дыша и подсвечивая красными лицами окружающее пространство.

Максим выходил последним. Ноги приятно гудели, а тело ощущалось большим от бурлящей по венам крови. Покинув зал, он с удовольствием вдохнул прохладный воздух — кажется, собирался дождь: ветер торопливо наносил на небо сизые, похожие на мочалку облака. И едва не поперхнулся, когда повернул за угол.

Там он едва не налетел на Женю, которая, оказывается, не ушла. Она спешно отшатнулась в сторону, уходя с траектории Максимова движения. И несмело улыбнулась, посмотрев сначала себе под ноги, и только потом на Максима.

— Извини, — поспешно произнёс он, хотя физического касания и не случилось.

— Это всё я, — отозвалась Женя и замерла, будто собираясь с мыслями.

С полминуты они стояли друг напротив друга, на двоих судорожно соображая, что бы ещё сказать.

В конце концов сообразительнее оказалась Женя.

— Вы здорово играете.

— Ну, да, — на автомате согласился Максим. И поспешно добавил: — А вы — здорово поддерживаете.

И, коротко глянув друг другу в глаза, сдавленно хихикнули: оба знали о себе, что это не совсем правда.

Теперь нить разговора ухватил Максим:

— Как твоя сестра?

— Таня? — Женя оживилась. — Кажется, она впечатлилась. Теперь её знает весь лагерь, а она, кажется, с каждым днём выдумывает всё новые подробности. Скоро это будет не маньяк, а клоун с ножами вместо пальцев и на гоночном болиде.

Максим засмеялся. Они, как-то не сговариваясь, пошли по тропе рядом, очень близко друг к другу. К Жениному лёгкому шагу было очень просто приспосабливаться.

— Ты где-то уже занимался спортом?

— Я? Нет, а ты?

— Тоже.

Незаметно они подошли к её к корпусу, из которого во всю раздавалась музыка — что-то лёгкое, по-летнему тёплое. Несмотря на то, что ветер задувал уже вовсю.

— Спасибо, что проводил, — развернулась к Максиму Женя. — А то мало ли, что со мной могло случиться…

На секунду Максиму почудился в её голосе сарказм, и он настороженно вцепился глазами в её лицо. Но, обрамлённое светлыми волосами, оно выражало такое спокойствие, а на губах играла такая открытая улыбка, что думать о возможной стервозности не хотелось.

— Пожалуйста, — тоже улыбнулся Максим. — Всегда рад возможности тебя спасти.

Фраза вырвалась у него сама собой. И тут же вернула его лицу ощущение только закончившейся тренировки — в него ударил стыд. Слова показались какими-то слишком откровенными и глупыми.

Женя смущённо потупилась.

— Ладно, я пойду, — уже едва слышно пробормотал Максим и торопливо развернулся. Пылали не только щёки, но уже вся голова. Он ускорил шаг.

И вдруг до его ушей донеслось весьма бодрое Женино:

— Пока!

Он ещё больше ускорил шаг, но общая температура пылания, кажется, снизилась.

А Женька смотрела ему вслед, прикусывая изнутри нижнюю губу, чтобы улыбаться не совсем уж как дуре. Его слова эхом повторялись у неё в ушах и почему-то отдавались где-то в сердце.

Женька прикрыла глаза и потрясла головой, чтобы хоть немного отогнать это чувство и прийти в себя. И сразу вспомнила, что заготовила для встречи с этим парнем насущный вопрос: как назывался тот странный кустарник, который изучал Макс?

Не то, чтобы её сильно это интересовало, но другого повода завязать разговора что-то не находилось. А потом неожиданно и этот повод к слову не пришёлся.

Женьку вдруг настигло неумолимое желание прямо сейчас этот вопрос задать. Конечно, интереса в местной флоре у неё спонтанно не отросло. Но жгучая потребность догнать Макса стала покалывать ноги, из которых мигом испарилась вся тренировочная усталость. И плевать на начинающий накрапывать дождь.

Макс, конечно, уже давно из вида скрылся. Но шанс нагнать его оставался. Женька ускорилась. И если бы не оклик из проскакивающей мимо беседки, то непременно нагнала бы.

— Эй!

Женька машинально остановилась. У неё вообще будто в крови была привычка слушаться, которая, кажется, сильно не нравилась маме даже в детстве.

В витой беседке, покрытой лазурной краской и навевающей мысли о симпатичной птичьей клетке, стоял Лев — вожатый восьмого отряда. Сначала Женька радостно подумала, что обращался он не к ней собралась было дёрнуться дальше. Но его внимательные, тёмные глаза устремлялись прямо она неё, а в округе ни души.

Дураков не было шляться под вполне осязаемым уже дождём — тяжёлые капли противно шлёпали по лицу, бухали в голову и холодом оставались на желтой футболке, оставляя после себя большие круги на ткани — словно следы пуль.

— Куда это ты? Дождь уже вовсю… Иди сюда.

И Женя… пошла.

Не потому, что боялась растаять. Просто когда кто-то взрослый приводил какие-то аргументы, Женьке автоматически хотелось с ними согласиться. А под дождём действительно ходить нельзя — можно и простыть.

Она пошла по направлению к беседке. По мере приближения лазурная краска переставала казаться ровной, а сама конструкция беседки ажурной. То тут, то там проступали облупившиеся плеши, а кривизна деревяшек отдавала общей небрежностью.

Лев стоял, упираясь локтем в беседочный угол выше головы. Ноги его образовывали диагональ с телом, скрестившись стопами к нижнем углу. Лев надёжно перекрывал вход в беседку, одновременно демонстрируя весьма атлетичную фигуру — он-то со спортом дружил и вообще учился на физрука. Хоть в «Юннате» и не особо стремился к педагогической работе.

Женька остановилась, не доходя пары шагов до порога беседки. Дождь уже рисковал перерасти в ливень. Разочарованно подумала, что уже в любом случае не догонит Максима. И подняла на Льва взгляд со следами раздражения.

Тот, не спуская с лица лёгкой улыбки, окинул её взглядом сверху вниз. А когда встретился глазами, его брови заметно дёрнулись вверх.

Он оттолкнул себя от деревянной конструкции, становясь ровно. Женя ожидала, что он сейчас сделает шаг назад — всё-таки не мокнуть же перед беседкой до конца дождя. Но Лев вдруг протянул ей свою большую раскрытую ладонь с очень чётко очерченными линиями судьбы.

В первую секунду она не поняла, что Лев хочет у неё забрать. А потом в голове всплыл образ.

Что-то вроде книжного Петербурга с его вечными дождями и туманами. Большая карета, в дверях которой появляется дама в бархатном платье и муфточкой на уровне груди. У кареты стоит джентльмен в высокой шляпе цилиндром и, протянув руку, ждёт, пока дама её примет.

В таких сценах — на картинах, в книгах или кино — Женьке всегда виделось что-то возвышенное. И ей нравилось наблюдать подобное даже в «современной аранжировке». Когда мужчина подаёт руку женщине, помогая.

И жаль, что с мамой обычно такого не прокатывало — она имела способность выскочить из машины первой, иногда даже в процессе парковки и унестись куда-нибудь, оставляя семейство самим решать мелкие вопросы типа нормального закрывания дверей. А вот со Светой такое получалось часто. И папа галантно подавал ей ладонь.

А теперь ладонь подавали Женьке. Лев. Она на секунду уставилась на неё — бугристую и на вид тяжёлую. С длинными пальцами, каждый из которых напоминал рукоятку отвёртки. А потом будто кто-то в голове начал её подгонять —что стоит сейчас Женя как дура, мокнет и вообще по всем параметрам напоминает остолопа. Так что её ладонь сама собой дёрнулась вверх и торопливо легла в предложенную руку.

Отвёрточные пальцы в мгновение ока обхватили её, и ладонь потерялась среди смуглого оттенка чужой кожи. Женьку потянули вперёд, и она по инерции зашагнула на низкую ступеньку — беседка стояла на небольшом фундаменте.

Лев, двинувшись спиной вперёд, исчез внутри, утягивая за собой внутрь беседки и Женьку. Там она быстро огляделась — ничего необычного, только скамейка вдоль многоугольной стены и круглый столик в середине, на который облокотился Лев.

Руку её он уже выпустил, и Женя почувствовала, как разлепляются пальцы.

— Ты Снегурочка, что ли? — с лёгкой ухмылкой спросил Лев, уже не стесняясь оглядывая Женьку.

— Что? — не поняла та, мельком косясь глазами вниз в попытке понять, о чём говорит чужой вожатый.

— Она вроде под дождём весенним таять собиралась, — уточнил Лев, и Женя припомнила кадры из старого мультика.

— А… нет, — смущённо засмеялась она, не зная, что ещё ответить. И просто посмотрела на него.

Женя ещё не знала, но взгляд в подобных ситуациях у неё получился какой-то быстрый и воздушный, прямо из-под стрелок ресниц. Если бы кто-то попросил его повторить, то девушка ни за что не поняла бы, о чём они. И изобразила бы, скорее всего, что-нибудь жалкое. А вот если не думая, спонтанно…

Лев как-то протяжно хмыкнул, и Женька не поняла, с чем это связано. И тупо посмотрела в дощатый пол.

Неизвестно почему, но при беседе со взрослыми на неё зачастую нападал ступор. Несмотря на то, что сама она уже почти взрослая. Начался этот ступор примерно лет в двенадцать, когда дети окончательно выходят из детского возраста. Тогда Женька и начала ловить на себе эти взгляды…

Обычно от мужчин сильно старше, но иногда и от старшеклассников. Когда чужие глаза выцепляют, будто спотыкаются об тебя в толпе. Вроде уже и скользит дальше, но что-то притягивает его обратно. Глаза становятся сосредоточенными и внимательными. Будто смотрят не столько на тебя, сколько насквозь. Прямо через одежду. И будто вокруг тебя и смотрящего начинает появляться прозрачный кокон, ненавязчиво отделяющий вас ото всех. Иногда мужчина начинал расплывчато улыбаться. Но чаще взгляд его становился злым. Будто он ненавидел и презирал Женьку. Или даже хотел её убить.

Женьку это ужасно пугало. Начинало стучать сердце и холодеть коленки. Даже после того, как зрительный контакт разрывается. У Женьки оставалось ощущение своей неправильности и смутной вины.

Именно тогда она стала побаиваться ходить куда-то одна. И стала повсюду таскать с собой Таньку, которая поначалу вредничала, но быстро привыкла. А вместе с Танькой то ли взгляды становились обычными, то ли Женька переставала быть такой трусихой.

А чем старше Женька становилась, тем реже уже натыкалась на эти колючие, как спицы, глаза. К её семнадцати всё это прекратилось. Да и за всю жизнь ничего опасного или угрожающего с Женькой ни раз не случилось. Но нет-нет, а отложившееся где-то опасение временами всплывало в совершенно обыденных ситуациях.

— Меня Лев зовут, — представился вожатый, хоть Женя и так знала его имя. — Да садись, чего стесняешься.

— Женя, — отозвалась та. — Я постою.

Лев пожал плечами. И сам поднялся на ноги. Сделал несколько шагов ко входу в беседку и привалился на неё плечом прямо около Женьки. Хорошо хоть смотрел уже не на неё, а на свежеющую, мокрую улицу. Женя тоже повернула голову.

Песчаные дорожки потемнели, приобретя глиняный оттенок. Трава неслышно жужжала, поднимаясь и уступая напору дождевой стены. Хорошо, хот бы не было ветра, и внутри беседки было сухо.

— Хорошо ты болеешь, Женя, — вдруг сказал Лев. — Плохо, не за меня. Значит, Сашок этот победит.

Женя налилась краской, не сразу сообразив, о чём ей говорят. А Лев, кажется, искося видел её зарозовевшее лицо. И, не сделав толком паузы, спросил:

— Пошли завтра на дискотеку?

Смысл сказанного опять не в полной мере дошёл до Женьки. Да, завтра вроде будет дискотека. И на неё можно пойти.

— Ну… пошли, — ответила она.

Лев развернулся, и на лице его была победная улыбка.

Вообще-то, лицо у него симпатичное — достаточно крупные и выраженные черты. Почему-то напоминающего лицо мушкетёра, хоть стереотипной бородки у него и не было. Но если бы была, ему бы пошло.

— Тогда до завтра, — подмигнул он и резким прыжком вылетел прямо под дождь. И, как ни в чём не бывало выпрямившись, зашагал прочь от беседки. Не оборачиваясь, будто он герой боевика, а за его спиной — масштабный взрыв.

А Женя, глядя на его широкую спину, с запозданием поняла, что идти на завтрашнюю дискотеку Лев предлагал с ним. И покраснела ещё сильнее. Так, что разом высохла.

***

Женя…

Звучит очень мягко и мелодично. И всё равно что-то ретивое и шумное проскальзывает в этих звуках. Наверное, всё дело в первом «ж», который даже по написанию похож на суетного жука.

А в Жене совершенно ничего от жука нет. И озорства тоже, которое подспудно предполагается у всех Жень и Саш, если они девочки.

Евгения… Ева…

Ей больше подошло бы Ева. По крайней мере, на слух Максима. Которому, к слову, медведь на ухо наступил.

Но сегодня предстоят соревнования не певческие, а спортивные. И у Максима с самого утра было хорошее предчувствие. Команда вроде бы «сыгралась» — да и у пионербола весьма простые правила, не то, что в каком-нибудь бейсболе: сколько на смотри в кино, всё равно ничего не понятно.

Из мужской половины девятого отряда больше всех волновался из-за предстоящего матча его вожатый. Даже неуклюжий Дима чувствовал себя вполне уверенно — на игровом поле, будучи членом команды, некогда было думать о комплексах. А если о них не думать, то они не сильно и мучают. И, если что, всегда можно прописать кому-нибудь мячом и сказать, что это случайность.

Саша заскочил в спальню сразу после подъёма. Не стал даже желать, как обычно, доброго утра — судя по его помятому виду, у самого Саши ночь была неспокойной, а утро — не добрым.

Вожатый, стремящийся всё равно казаться спокойным, устроил перекличку, будто со вчерашнего дня словил приступ амнезии и подчистую забыл имена собственных воспитанников.

Потом высоким голосом спросил, готовы ли они. К чему именно — уточнить не хватило дыхания. Но, несмотря на это, не-братья Даня и Олег низким дружным басом громогласно заявили, что да. Кажется, Сашин нервоз это немного поумерило.

Он даже разрешил отряду не ходить на зарядку, чтобы не растерять сил. Хотя на взгляд Максима нужно было, наоборот, разогреться перед игрой. Но возражать он не стал — не хотелось перечёркивать какую-никакую заботу вожатого.

До игры было ещё с полчаса, а девятый уже сидел в раздевалке, переодетый в выданную по такому случаю одинаковую форму: чёрные шорты с полосками и синюю футболку, которую будто поцарапал дракон — от левого плеча по диагонали падали косые острые линии.

В соседней раздевалке было ещё тихо.

— Интересно, а девки уже пришли? — прервал затянувшуюся тишину Вадим.

— Чего им в такую рань тут делать? — вопросом на вопрос ответил Даня. — Это наш…

Он не стал продолжать про вожатого — по большому счёту, особых планов он на это время не имел. В отличие от Олега, который договорился встретиться перед игрой с девчонкой из восьмого, но был загнан в раздевалку. Поэтому он то и дело подскакивал к приоткрытой двери, через короткий коридор выглядывая на улицу. И беспокойно перебирал носками кроссовок. Но бежать, если и думал, то всё не решался — в «Юннате» всё же царил спортивный дух, а в спорте ослушиваться тренера нежелательно. По крайней мере, если уж решили играть в спортивный лагерь.

Никто не знал, но «девок» уже давно заставили переодеться и теперь они скучали в пустом спортивном зале. Там уже всё было готово к игре, только Марго возилась с магнитофоном — настраивала нужную последовательность треков. Женька устремила на неё внимательный взгляд, но на самом деле не видела абсолютно ничего. Потому что мысленно повторяла последовательность связок и надеялась не запутаться в собственных ногах. А потом отдалённую фигуру Марго перекрыла фигура гораздо более близкая. И крупная.

Это была София, которую ни в коем случае нельзя было называть Соней. Она болела за восьмой и теперь стояла прямо перед Женькой. У той взгляд сам собой зацепился за икры Софии, которая та украсила высокими гетрами. В частую красно-желтую полоску. Так сильно натянутыми поперёк, что Женя видела белые нити микроскопических резиночек.

— Твоя команда проиграет, — тоном, не терпящим ни малейших возражений, заявила ей София.

София и раньше выражала ей лёгкое неприятие, так что Женя не удивилась.

— Или твоя, — пожала она плечом в отчет, нарочно глядя на Софию максимально бесстрастно.

Раздался издевательский смешок, и остальные девушки повернули к ним головы.

— У тебя в команде толстяк, и вообще дерутся — одного уже на тренировке с поля удаляли. Хотя чего ожидать, за них же ты болеешь.

Женьку бросило в жар. Даже не из-за замечания по поводу своей болельности… Во-первых, говорить о чьём-то лишнем весе, когда сама не образец «кипарисности» — так себе смотрится. Но делать замечания по поводу Максима… Женьке нестерпимо захотелось вцепиться гадине в оба коротких хвостика.

— Девятый хотя бы играет, а не от мяча бегает, — парировала она, слыша, как голос отдаёт лёгким звоном. — И у нас хотя бы никто из команды не сбежал перед самой игрой.

София издевательски отмахнулась и с видом победительницы стала удаляться к своим. Женя, глядя ей вслед, не удержалась и сквозь зубы процедила:

— Пол смотри не проломи…

Такие, как София — шумные и крупные, часто не любили Женьку с первого взгляда. Та уже привыкла и мало обращала внимания на подобные попытки сказать ей что-то обидное. И сама научилась не втягиваться в конфликт. Но иногда просто поколачивало изнутри.

Другие болельщицы, по крайней мере из тех, кто болеет за девятый, тоже не оценили выпада Софии.

— Вот стерва, — буркнула Вероника, когда та уже окончательно отошла. Женя кивнула.

Наверное, Олег бы всё-таки сбежал. Окрылённый безмолвной поддержкой команды. Но как только он готов был решиться, с улицы налетел гвалт вышедших на тропу войны соперников. И общий адреналин злостью взметнулся по раздевалке.

— Так чего, у нас какая стратегия? — неожиданно задал вопрос Вадим. Возможно, предназначался он Саше, но за неимением оного смотрела Вадим почему-то на Максима. И, как по сигналу, остальные три пары глаз тоже устремились к нему.

Максим попробовал собрать в голове все Сашины наставления и кое-как придал им нормальную речевую форму:

— При подаче все закрывают первый номер, кроме пятого. После пасующий выходит под сетку между вторым и третьим. При приёме пасующий старается держаться ближе к центру. Остальные стоят полукругом.

Он обвёл команду внимательным взглядом. Возражений, как ни странно не было, хотя Максим и не мог поручиться, что высказал хоть сколько-нибудь жизнеспособную стратегию. Но неявные кивки немного подняли его самонадеянность.

Наконец, в раздевалку забежал Саша и, пытаясь отдышаться, сразу перешёл к делу:

— У них замена — Матюшов ногу повредил. Новый, скорее всего, игрок слабый. Начинаем с «эшелона», защищаемся «углом назад». Ну, готовы?

Он взволнованно обвёл глазами команду, словно они были на чемпионате высшей лиги, и от исхода игры зависело дальнейшее мировое господство. И видя, его искреннее радение, как-то не хотелось его подвести.

До раздевалки стал доноситься разрозненный, но связанный неуловимо-общей атмосферой звук собирающихся зрителей. Из колонок басами стала рассыпаться бодрая мелодия. И, в последний раз взглянув на девятый, Саша махнул рукой на выход.

Трибуны оказались засиженными с обеих сторон. На самых нижних сидели девочки-болельщицы, уже вошедшие в роль и приветливо машущие, оборачиваясь по сторонам. У них даже были те блестящие мохнатые махалки — сине-красные у тех, что должны были болеть за девятый и сине-зелёные у соперниц. Соперники — восьмой — как и девятый были в двухцветной форме, только их, в отличие от девятого, расцарапал зелёный дракон.

Когда команды оказались на поле, по зале разнёсся приветственный гвалт, перекрывающий музыку динамика. Один из игроков восьмого действительно был незнакомым, вместо него стоял парень из более младшего седьмого. Максима это даже порадовало — шансы на победу совершенно невообразимым образом выросли.

А когда он проходил мимо выстроившихся в ряд болельщиц. Женя коротко клюнула его пальцами в плечо. Тот на автомате повернулся.

— Выиграй, пожалуйста, — полушепотом попросила она, проникновенно заглядывая ему в глаза. Всё-таки, Софии очень хотелось отомстить.

Максим, чувствуя жар на щеках, только кивнул ей.

Команды встали на позиции. И заполненные трибуны перестали существовать. Нет, их шум и мельтешение всё ещё доносилось до сознания, но было каким-то приглушённым и неважным. Не имеющим значения. Даже весёлые юбки болельщиц скорее раздражали, чем поднимали дух соперничества. Не отвлечься бы на них, вместо слежения за мячом.

Жеребьёвку выиграл восьмой.

Первый проигрыш вызвал лёгкое раздражение, но Максим постарался убедить себя, что это просто случайность, которая ничего не значит. Хотя и знал, что каждый случай — выверенная закономерность.

Мяч в игре.

Вот уже над полем девятой, и Вадим с Димой одновременно дёрнулись к нему. Но Дима оказался быстрее и с силой перебросил мяч на другую сторону. Там он попал к новенькому, который запулил его так сильно, что мяч долетел до самого Максима, стоящего на второй линии.

Максим раньше схватил его, чем осознал, что новенький-то непрост. И сделал пас Вадиму.

Тот, как-то слишком сильно перегнув руки в локтях, сделал чуть ли не истеричное движение и…

Очко!

Грохот трибун и музыка оглушили. И ход перешёл к девятому.

На подаче стоял Олег. И его пас округлой свечкой разрезал спортивный воздух.

На той стороне его поймали, торопливо передали вперёд.

Мяч двигался как-то медленно, а игроки, наоборот — быстро.

Кое-как припоминая Сашины инструкции, Максим отгонял шальные мысли. Те почему-то превратили обычную до сегодняшнего дня, не самую оригинальную игру во что-то важное. Едва ли не самое важное в жизни.

А в голове, мешая следить за мячом, вдруг всплыла фотография. Та самая, со свадьбы. Там, где папа. И мама… Которая не в роли невесты. И по виду ещё моложе Максима сейчас.

Он схватил летящий на него мяч и с остервенением, даже не задумываясь, запустил его на поле противника.

Очко!

Сладкое чувство триумфа перебило неприятное воспоминание. И то, как пенка на молоке, сползло куда-то в сторону, снова уступив место более важным вещам.

Наверное, больше всех на трибунах радовалась Танька. Возможно, она представляла себя зайцем, изо всех сил подскакивая на месте и крича что-то одобрительное. На ход игры ей было на самом деле всё равно — поддерживала Танька Женьку. Которая зачастую себя будто стеснялась и не участвовала в массовых мероприятиях.

Болеть за болельщицу… Это что-то непривычное. Хотя у Таньки с Женькой и вся жизнь с рождения немного непривычная…

Когда Даня делал очередной пас, то очка не вышло — мяч вышел за пределы поля. Правда, пола так и не коснулся, потому что поймала его ловкая болельщица, грациозно подпрыгнув, а потом держа его у подбородка, будто позируя невидимым камерам. Кажется, звали её Милана. И она принимала такие смелые позы, что судья подал ей предупреждающий свисток. Но и он не смутил артистичную Милану. Взяв мяч под локоть, она вдруг засунула руку под футболку и, глядя в упор на судью, стала имитировать ускоренное сердцебиение. Кажется, окончательно влюбив в себя впечатлительного судью.

Но, так или иначе, мяч был возвращён в игру. А вскоре фарт покинул девятый. Следующие два раза очко уходило восьмому. С каждым разом делая всех злее. Но когда счёт стал 3:2 в пользу восьмого…

Шум трибун, поддерживающих соперников, стал напоминать рёв Колизея. Который вдруг напомнил, что спорт — это не только игра. Когда-то он вышел из необходимости выживать и нужен был, чтобы натренировать силу и ловкость, необходимые для охоты. Победитель в соревновании скорее нагонит дикого кабана. Проигравшего кабан сам запорет.

У Максима хрустнула челюсть. Хорошо, хоть зубы у него всегда были крепкими. Хотя возможно и не настолько, чтобы выдержать удар волейбольным мячом. Это усилило мотивацию Максима перехватить рушащийся прямо на него по наклонной линии снаряд. И, не задумываясь и будто и не тормозя его энергию, послал с новой силой обратно. Там мяч легко перехватили и снова подали девятому.

В этот раз в сторону Димы, который со второй линии сделал передачу Олегу. И тот, как-то по-деревянному согнувшись коленками, пасанул.

3:3!

Секундная радость и осознание, что матч скоро закончится. А учитывая любовь взрослых к «победе дружбы», дополнительного времени им назначать не будут.

Дружба — это, конечно, лучше поражения. Но хуже победы. Так что оголённые нервы напряглись ещё сильнее. Возможно, скоро начнёт искрить. И мяч стал особенно долго кочевать, не способный коснуться пола. Буквально чуть-чуть, ещё… Но замотивированный игрок той или иной команды наперерез кидался против неизбежного поражения. А время всё уходило…

Максим уже несколько раз делал пасы с тайной уверенностью, что вот этот… И каждый раз обламывался, ощущая, как от этого нарастает внутри чувство злой беспомощности.

Вадим, Олег, Даня, Дима… Каждый из них вдруг ощутился не просто временным одноотрядцем, но и тем, от кого сейчас зависит общая польза. Общее дело. Странное и чуть ли не животное единение.

Олег в очередной раз передал мяч Максиму и тот, уже не задумываясь послал его через сетку. Сейчас его опять отобьёт этот новенький, который оказался едва ли не лучшим игроком в команде. Вот он уже тянет невообразимо длинные руки, пылая лицом. И… мяч вдруг проскользнул между ними. Стоящий позади игрок уже кинулся к нему. Но вдруг болезненно присел, будто споткнувшись о невидимую преграду. И… мяч бухнулся на блестящий крашеный пол. Насмешливо, будто Колобок из сказки, подскочил и торопливо стал скатываться в сторону замерших болельщиц. Будто отсчитывающий секунды до финального свистка.

Вот и он! Как подтверждение того, что всё это не было коллективной галлюцинацией.

Девятый победил… Они победили…

Кто-то вдруг выкрутил на максимум звук, свет и все цвета. И такой желанный триумф стал и реальным, и полностью неожиданным.

Видимо, только для девятого. Потому что остальные просто радовались. А Саша, кажется, даже как-то сдержанно. В отличие от команды болельщиц.

Самая первая добежала до всё ещё стоящего на подаче Димы и напрыгнула на него, обнимая тонкими руками за весьма внушительную шею. Бедный Дима так растерялся, что прикинулся просто большой скалой, совершенно не имеющей ничего общего с восторженным визгом впечатлительной девчонки. Хотя впечатлительная девчонка совершенно не растерялась, и не убирая маленьких ладоней с больших плеч, продолжила веселиться, уже подскакивая на месте. Возле Дани тоже веселилась болельщица с длинными прямыми волосами каштанового цвета, которые, словно покрывало, окутывали всю её спину — наверное, в процессе болельщицких прыжков смотрелось очень даже эффектно. Но больше всех повезло Вадиму — он не растерялся и обнял за талию кудрявую смуглую брюнетку и теперь его рука и не думала соскальзывать с девичьего стана. Олег же кому-то истово махал на трибуне.

Максим машинально сделал полшага назад, чтобы внезапная пассия Вадима на смела его ходящим ходуном бедром — кажется, она была совсем не против, чтобы Вадим и дальше её держал и всё норовила устроиться поудобнее.

Как Максим различил негромкое «ой!» за всеобъемлющим шумом, он не в курсе. Но в секунду обернулся и наткнулся на светло-голубой взгляд расширенных глаз. Обладательница которых только-только заканчивала уходить от возможного столкновения. Уже второй раз они едва не сталкиваются.

Встретившись взглядом с Максимом, она улыбнулась. И лицо её сразу преобразилось, будто Максим попал в сказку и встретил зачарованную Царевну-Лягушку.

Нет, лягушкой Женю не назвал бы даже самый искусный тролль, если бы не хотел быть преданным анафеме в своём тролльском окружении. Просто то, как преображалось Женино лицо от улыбки… В нём сразу появлялось что-то русалочье, а даже не обладай оно правильными чертами, Женя вполне могла бы зазывать морских путников на счастливую погибель. Какая-то глубокая хитрость, обещание чего-то, сужающиеся к вискам уголки глаз. Наверное, умей какая-нибудь Баба-Яга делать такую мину, никто бы не заметил ни того, что она бабка, ни того, что она Яга.

А Женя вдруг опустила глаза. Только для того, чтобы сразу поднять их и с уже обычным, просто приятным лицом сказать:

— Спасибо.

Кажется, она уже сделала движение к Максиму, но в последний момент передумала и не стала его касаться.

— Пожалуйста, — ответил Максим, изо всех сил стараясь скрыть своё разочарование.

А потом Женя пошатнулась. Максим уловил только, как глаза её становятся по циркулю круглыми и теряются, уходя от его взгляда и внутренне и внешне. И тело её на долю секунды дёрнулось в сторону.

К счастью, реакции Максима в этот момент не понадобилось. Женя не собиралась падать, а её никто не собирался ронять. Всего лишь налететь сбоку, не заботясь о возможных эффектах.

Танька вцепилась в тонкую талию и преданно задрала к Женьке голову. Вот уж у кого глаза были круглыми и без циркуля, и без необходимости эффекта неожиданности. Глядя на её довольную моську, пропадало всякое желание устраивать выговор. Женька улыбнулась ей — вышло уже не по-русалочьи — и, будто извиняясь, посмотрела на Максима.

Таня тоже посмотрела. Но, пользуясь тем, что была сестре ниже плеча и та при всём желании не могла видеть её лица, издевательски высунула Максиму кончик остренького языка. Для пущего эффекта даже сощурилась и стала неотличима от капризного ребёнка из кино. Разве что вполне себе изгибистая взрослая фигура, которую совершенно не скрывала ни поблёскивающая футболка, ни короткие шорты, нарушала стройное впечатление.

Максиму пришлось сильно напрячь губы, чтобы сдержать рвущуюся наружу улыбку. Мелкая будто дразнила его, что ей-то можно безнаказанно обнимать Женю, а ему — нет. Но так необидно и выпукло, что ему самому хотелось состроить ей рожу. Но его-то лицо Женя точно увидит.

Но у Максима всё равно, возможно в духе протеста, мелькнула самонадеянная мысль, что ему тоже скоро будет можно. Тем более не за горами дискотека.

А пока Триумф.

Глава 5. Дискотека

Максим думал, что под дискотеку приспособят большую крытую площадку, на которой в дождливую прогулку выгуливали младшие отряды. И она, наверное, подошла бы — крытое пространство, огороженное с трёх сторон. Защита от ветра и осадков. Удобство наблюдения. Возможность организовать хорошую иллюминацию.

Но что-то в головах администрации пошло не так — странно, учитывая недавний случай со вроде как маньяком — и танцы решили организовывать прямо под открытым небом. На площади, где недавно проходило открытие смены.

В центре так и стоял флагшток, который днём вожатые и воспитатели не меньше двадцати минут проверяли на устойчивость — ещё бы, свались такая махина на кого-нибудь, то случай с возможным маньяком покажется просто весёлой и безобидной хохмой. Но металл стоял прочно, не гнулся и не шатался ни с какой стороны. И если никому в голову не придёт разбудить глубинную память и, как на ярмарке, залезть по столбу за подарком, то всё должно быть нормально. Поэтому надо особенно следить, чтобы никто не пронёс алкоголь. Взять его здесь, конечно, неоткуда, но когда и кого это останавливало?

Фонари и гирлянды развесили по всему периметру, усиливая иллюминацию. В ней пока нет особой необходимости — только начинают сгущаться сумерки. Но сумерки здесь не имеют обыкновения затягиваться, так что обманчивый, только чуть приглушённый свет очень скоро затянется длинной ночью.

Пока что дискотечная площадка изображала полнейшее спокойствие. Но педагогический состав как-то напряжённо переговаривался и хихикал. Возможно, в прежних сменах были прецеденты.

С самого утра настроение у Максима было отличным. Чем-то похожее на предчувствие праздника, которое накрывает в детстве аккурат тридцать первого декабря.

В спальне мужской половины девятого отряда после победы в соревнованиях стало как-то весело. Возможно, на общее настроение повлиял небольшой кубок под золото, стоящий теперь на специально освобождённом столике. Правда, награда была переходящей и после окончания смены останется в лагере — для награждения других победителей. Зато металлические медальки на длинной трёхцветной ленте навсегда окажутся в собственности девятого. Даже тогда, когда смена в «Юннате» останется далёким воспоминанием.

Но случится это ещё нескоро, так что девятый продолжал жить своей жизнью. Вадик балагурил во всю и даже шутки его стали более остроумными. Димка, кажется, более или менее себя принял и с насмешливым превосходством взирал на Вадика, который временами пытался его подколоть.

— Ты во сне разговариваешь, — в очередной раз беззлобно попытался Вадик. — Мамку зовёшь?

— Нет, — невозмутимо отозвался Димка, который действительно периодически бормотал что-то по ночам. — Я просто говорю: разбудите меня, я хочу есть.

Под коллективный смех никто не стал развивать тему про мамку.

— Эй, Макс, дай книгу свою! — Данька уже протянул Максиму руку, не сводя глаз с огромной, раздражающей своим монотонным жужжанием мухи.

— С хрена ли? — Максим и не подумал отдавать пусть и не любимую книгу на благие цели. — Башкой бей — звенеть будет.

Конец доброй беседе друзей, а заодно и мушиной жизни, положил Олег, метко запустивший в нужное место кроссовкой. Жужжание стихло, а на стене под потолком остался рельефный след подошвы.

Кроссовка, выполнив задачу, тяжело бухнулась на пол. И Олег не стал её поднимать — снова уткнулся в экран смартфона, быстро-быстро щёлкая по экрану и почти не скрывая широкой улыбки.

Вечер надвигался с неукротимой силой. Со всеми своими ожиданиями и опасениями. Дискотечная площадка уже была готова — вожатые теперь проверяли качество звучания музыки. Кажется, всё должно было быть нормально.

Наконец, вечер окончательно сгустился.

Корпус девятого дальше всех от площадки. И чтобы хоть немного срезать путь, приходилось пробираться окольными тропами, а местами и получать ехидными ветками по лицу. Растения слишком бездушны, чтобы понимать человеческие устремления.

Шёл Максим один — Данька с Олегом уже успели по очереди улизнуть, а Вадик с Димкой вроде и не выказывали особого намерения идти. Да и вообще — не ходить же теперь строем с песней всё время. Максим себя больше относил к индивидуалистам, и одна командная победа не в состоянии этого изменить.

Сначала он увидел свет. Не в конце тоннеля — тот красным и синим переливался на потемневших от времени суток листьях, делая их резкими и на вид почему-то острыми. Как если бы они были стеклянными. Потом раздался звук. Очень резкий и оглушающий. И громкий. Наверное, тише настраивать не имело смысла, но всё равно первое касание ушей — не очень.

Максим машинально замер. Площадки ему видно всё ещё не было. Да и вообще ничего не видно — даже соседних корпусов, настолько густые заросли.

Он вдруг почувствовал, что остался один. Совершенно нелогичное и непонятно с чего возникшее ощущение. Как можно быть одному, если буквально за поворотом во всю закипает жизнь?

Чтобы избавиться от этого чувства, Максим тряханул плечами. И, уйдя с тропы, дальше пошёл прямо по мокрой от росы траве. Чтобы быстрее выйти из природной пустоты.

Ощущение одиночества с него разом слетело. Глаза обожгло цветомузыкой, и звук то ли успели отрегулировать, то ли Максим привык.

Народу ещё было немного, и в основном кучковались по краям танцплощадки. Даже младшие отряды, которых должны были в десять разогнать по спальням, не спешили отрываться. Наверное, ждали примера старших.

Максим вдруг почувствовал себя глупым. Не сказать, чтобы обычно он ощущал себя гением. Просто только сейчас, стоя пока ещё поодаль от танцевального пространства, он вдруг понял, что так никого и не пригласил.

Вернее, не пригласил Женю.

Для него это было как-то самим собой разумевшемся. Будто между ним и этой девушкой успела установиться ментальная связь. Которая теперь, когда он в одиночестве вышел из какой-то чащобы, будто рассеялась.

Он торопливо огляделся по сторонам. Ни Жени, ни её сестры. Может, самому пойти ближе к десятому корпусу?

— Эй, Макс! Давай к нам! — неожиданно окрикнули его.

Это был Олег в компании седьмого отряда и явно стесняющейся девушки.

Максим подошёл. И попав в компанию, почувствовал себя увереннее. А тем временем, привлечённые звуком и цветом лагерные обитатели всё теснее сбивались на подступах к танцполу.

Наконец, парень из десятого, которому велели диджеить, догадался, что некоторым нужно особое приглашение и двинул какую-то бессмысленную, но ободряющую приветственную речь.

Народ, как стайки разномастных рыбок, потянулся ближе к центру. Какое-то общее движение, общий порыв незримо пронёсся, подхваченный мощными басами.

Максима тоже вынесло. Или он сам был рад вынестись? В любом случае, движения становились всё смелее и всё больше попадали в такт. Максиму даже ненадолго показалось, что он снова на спортивном поле и ловит что-то незримое, будто исходящее от мяча. Энергию.

Удивительно, как легко было танцевать даже под те песни, которые всегда считались чисто девчачьими. Главное — ритм. Становилось жарко, несмотря на вечернюю прохладу. Сердца бились быстрее, будто срощенные единой мелодией. И даже те, кто не умел танцевать, становились частью обоюдного движения.

Максим бездумно повернул голову и то, что он увидел, заставило разгорячённое сердце зайтись с новой силой. Тело, кажется, без малейшего участия со стороны сознания двинулось в нужную сторону.

На краю площадки стояла Женя. Разглядеть её было достаточно легко — благодаря высокому росту, дополнительно удлинённому каблуками. Обуви Максиму видно не было, но разум сам как-то отметил, что в кроссовках Женя смотрелась ниже. Светлые волосы её отливали голубовато-зелёным — именно этот цветовой режим включился на лампе. И были собраны в две косы почти что до пояса. Не пионерских колосков, а объёмных, каких-то витых прядок, то тут то там скреплёнными разноцветными резинками. Максим не знал, но Женя потратила на подобное сходство с молодой фройляйн не один час. И была вполне собою довольная. Особенно когда всё-таки смогла отвоевать утюг и выгладить ядовито-розовый пиджак, который смотрелся, только если ткань почти стояла. Под него можно было просто надеть короткую чёрную юбку и топ и выглядеть красиво. Что Женька и сделала.

Максим почувствовал, как улыбка сама собой растягивает лицо. Возможно, окажись рядом зеркало, то оно отразило что-нибудь похожее на клоуна-убийцу из фильма ужасов — когда захлёстывает радость, мимические мышцы как-то перестаёшь контролировать.

Женя его ещё не видела и продолжала аккуратно стоять с самого края, чуть выставив вперёд ногу и будто покачиваясь в такт музыке. Она тоже улыбалась, но никому конкретному, будто просто миру. И вечеру, наполненному всеми цветами и звуками.

Максим уже преодолел половину площадки. Женя становилась ближе и ближе. Пока резкая волна холода не грохнулась ему на плечи, оглушая.

Нет, конкурса мокрых маек или чего-то подобного на этой дискотеке не предполагалось. Предполагалось гораздо более гадкое и ожидаемое.

Женя пришла не одна.

Непередаваемо противная рука легла ей на плечо и скользнула ниже — к ярко-розовому локтю. Там наглые и смуглые пальцы сделали сминающее движение — заломы на ткани было видно даже при не самом хорошем освещении. Женин нос в секунду указал прямо на эту ладонь. И она по-паучьи исчезла, уползла куда-то за пределы человечьего зрения.

После победы девятого Максим подспудно считал восьмой посрамлённым. И от того появление вожатого восьмого отряда на арене было для него полной неожиданностью.

Лев, нисколько не сомневаясь в своей неотразимости, наклонился к Жене и что-то ей сказал. Где была его вторая рука, Максим до сих пор не знал. А Женя потупила взгляд и улыбнулась.

Лев совершенно не по-львиному, а скорее по-змеиному нырнул вперёд, заходя на танцпол. И рука его, поддерживая Женю за предплечье, уверенно потянула её за собой. Женя не сопротивлялась.

У Максима запищало в ушах. Сначала показалось, что накрылась музыка. И только через несколько секунд Максим понял, что писк этот раздаётся где-то внутри головы. А в затылок ещё и стало давить будто пушечным ядром. Мельтешение цветов перед глазами стало раздражать до тошноты. И скачущих вокруг бегемотов захотелось перешибить огромной мухобойкой.

Возможно, в этот момент Земля решила сменить свои полюса. Это объяснило бы то, что Максима как по щелчку перестало тянуть в сторону Евгении и будто даже начало отталкивать.

Надо уйти. Подальше от этого места. Перед глазами даже мелькнула картинка, как он перелезает через забор и уходит в ночь. Но в сознании она не прижилась — всё-таки от отца ему досталась большая доля основательности, и ночные побегушки даже сейчас казались глупыми. Но как тогда справиться с навалившейся пустотой мира?

Сделав над собой усилие, Максим даже не ушёл с танцпола, а стал мужественно пытаться поймать музыкальный ритм. Который отказывался ловиться. И ощущение спортивного подъёма осталось где-то там, очень далеко.

Тут ещё, как на зло, включили медляк…

По крайней мере, у Максима появился повод отойти с площадки. Приглашать он всё равно никого не собирался.

Танцующая толпа стала редеть, расплываясь, будто все — рыбки в навороченном аквариуме. Максим не удержался и машинально глянул через плечо. Конечно же, взгляд сам выцепил эту самую Женю. Конечно же, она уже танцевала с этим Львом. Положив руку ему на плечо и улыбаясь.

Она всем, что ли так улыбается?

Максима снова разобрало зло. А потом его настигла боль.

Правда, уже не моральная, а вполне себе физическая, затрагивающая живот и немного левый бок.

Максим машинально развернулся и недовольно упёрся взглядом в тёмную макушку. На него так же недовольно посмотрели снизу.

Это была Таня — Женина сестра. Она, видимо, тоже делала отходящий манёвр и неловко врезалась в Максима.

Когда их глаза встретились, Танькино лицо не выражало ничего хорошего. Из-за разницы габаритов ей может досталось больше, чем Максиму. Но она ничего не сказала. А когда в её лице мелькнула тень узнавания, оно заметно смягчилось.

Таня коротко глянула в сторону от плеча Максима — туда, где были Женя со Львом. А потом опустила взгляд. А Максим отчего-то не спешил отходить в сторону.

В отличие от сестры Таня решила косплеить японскую школьницу. На ней была симпатичная матроска с полосатым воротничком, завязки которого торчали вниз кроличьими ушками. А складчатая юбка заканчивалась сильно выше колен.

— Извини, — Таня неожиданно подняла на Максима большие глаза. В них больше не было ни намёка на раздражение или злость. Только что-то вроде смущения и гораздо большей, чем выражала интонация, просьбы.

— Это я виноват, — ответил Максим, особо не разбираясь, за что именно Таня просит прощения.

Повисла пауза, заполненная только мягким мужским голосом, приятно и мелодично растягивающим слова. Таня не делала попытки отойти. Максим тоже.

И тут она протянула ему правую руку. Не предлагая что-то на ладони, а будто дама протягивает руку рыцарю для поцелуя тыльной стороны или чего-то такого. Только Таня не дама, а Максим — совсем не рыцарь. Поэтому он просто принял предложенную ему руку и инстинктивно отвёл её чуть в сторону. Как полагается для танца.

Ладонь Тани была лёгкой. Наощупь она казалась ещё меньше, чем на вид. Сжимать её было страшновато, так что Максим максимально ослабил хватку. Придерживая только, чтобы тонкие пальцы не выскользнули наружу.

Раньше Максим не танцевал — школьные дискотеки проходили мимо него. Но смущения он сейчас не испытывал. Возможно, потому что на ещё одно чувство в его душе просто оставалось маловато места.

Танина рука осторожно скользнула ему на плечо — вес её почти не ощущался, только если специально заострять на нём внимание. Максим машинально положил руку Тане на талию.

Наверное, разница для танца в росте у них была великовата. Но сравнивать Максиму всё равно не с чем. Поэтому он просто начал двигаться. Движения эти отдалённо напоминали круги и пока что не попадали в такт музыки. Таня пыталась подстраиваться под его движения, но с небольшим опозданием. Наверное, она тоже не была звездой танцпола. Но то, что обходилось без оттоптанных ног, уже немного радовало.

Постепенно Максиму удалось сосредоточиться на движениях и музыке. И мысль о том, что где-то рядом танцует Женя хоть и не исчезла из сознания, но перестала ощущаться такой острой.

Немного расслабившись и приноровившись, Максим смог сфокусироваться на своей неожиданной партнёрше. У той щёки были красноватого оттенка, но это можно было списать на издержки освещения. Максим видел длинные, изогнутые ресницы, торопливо то взлетающие, то опускающиеся — Таня всё ещё предпочитала смотреть вниз, на ноги. Возможно, опасалась, как бы её белые лакированные туфли не пострадали. Белые туфли — это ещё ответственные, чем белые кроссовки. Максима вдруг куснуло желание на зло наступить ей на самый мысок — в голове совершенно не кстати всплыло воспоминание о том, как она поддразнивала его, вцепившись в талию Жени. Которую тогда Максим уже начал считать почти что своей девушкой.

Но это будет подлостью. Тем более, по отношению к девушке. Тем более, такой как Таня. Это, может быть, Женя сделала бы вид, что ничего не заметила. А Таня наверняка психанёт и, обиженная, ускачет с танцевальной площадки. Будет, наверное, права. А Максим останется в ещё худшем положении — Женя со своим конечно же всё увидят, хоть их самих и не видно. Так что надо аккуратнее.

Таня на сестру совсем не похожа. Если не знать, то никогда не догадаться об их родстве. И Максиму хотелось думать, что Таня бы никогда не пришла на танцы с другим парнем. Хотя знать наверняка он, конечно, не мог.

Тем временем Таня немного осмелела. Она, наконец, подняла глаза на Максима и даже улыбнулась ему — коротко и ободряюще. В глазах её отражалась россыпь мелких огоньков. Сузившись от улыбки, они стали формой напоминать миндаль. И у Максима отчего-то возникло ощущение, что между ними какая-то тайна. И он, повинуясь инстинктивному порыву, коротко подмигнул Таньке.

Та вдруг коротко прыснула, отчего её впадинка между ключицами очертилась ещё сильнее. И, кажется, стала смелее двигать бёдрами. И пару раз даже вписалась коленкой в его ногу. Не сказать, чтобы Максим остался этим недоволен.

Двигаться стало легче. Таня уже не стеснялась отстраниться, тяня Максима за руки, и при сближении совершенно не чуралась физического контакта. Наверное, будь эта песня чуть зажигательнее, она бы в конце концов решились на какое-нибудь гимнастическое па. Не даром же она ходила на гимнастику вот уже третью неделю.

Но песня мало того была медленной, но и не бесконечной. И Максим вдруг подумал, что его первый танец скоро закончится. А его чувства уже стали скорее приятными, чем какими-то ещё. И у Таньки оказалось очень гибкое, послушное тело. И пропорциональная, изгибистая фигура. И вообще она чем-то напоминала куклу. Не Барби, но тоже очень интересную модель.

Максим вдруг подумал, что и весит она, наверное, как кукла. Несмотря на то, что веса кукол он не знал. Но мысль эта всё равно никуда не делась. И очень захотелось проверить, так ли это на самом деле.

Голос солиста начал угасать. Ещё немного, и больше шанса, скорее всего, не представится. С другой стороны, Таньке это может и не понравиться. Может, её радость, с которой она пока что смотрит на Максима, не такая многообещающая, как ему кажется. И вообще доподлинно неизвестно, на что способна эта «кукла» и с каким она сюрпризом. И всё же этот костюмчик так и располагает к легкомыслию…

Будто бесёнок стал кусать его за левое ухо. И в солнечном сплетении защекотало ожиданием шалости. Максим снова заглянул в глаза, заполненными точками разноцветных звёзд. И что-то в них, возможно кажущееся, заставило его выбросить Танькины руки из ладоней. У той за секунду переменилось лицо: из приятно-добродушного оно вытянулось растерянностью. Даже что-то детское, вроде обиды и непонимания несовершенств этого мира, укором воззрилось на Максима. Но он не стал никак отвечать на безмолвный вопрос. А просто наклонился и, пока не поздно, схватил Таньку повыше талии. Руки на автомате дёрнули её вверх, а глаза наблюдали, как опять меняется выражение её лица: в этот раз на нём проступает неожиданность, переходящая в крайнюю степень офигевания. Кажется, глаза Таньки стали размером с хорошее блюдце, если не с небольшую тарелку.

Максиму стало весело. И желая усилить эффект, он крутанулся вокруг себя, увлекая за собой и замершую на его руках Таньку. Та не успела ничего сказать, только схватилась за чужие и неизвестно, надёжные ли, предплечья.

Веса в ней, конечно, было больше, чем в игрушке. Да ещё инстинктивно напрягшиеся мышцы не способствовали лёгкости. Но Максим в это короткое движение ощутил себя сильным. Способным выдерживать любые неигрушечные вещи.

Музыка затихла, и Танькины ноги снова крепко упёрлись в землю. Твёрдая опора позволила ей окончательно понять, что только что произошло. Восклик удивления прорезал Максиму уши.

— Хам! — Таня взметнула руками, и её тонкие брови сошлись на переносице. — Ты что делаешь?!

Она отшатнулась назад и, метая глазами молнии, попыталась пригвоздить Максима к тому месту, на котором он стоял. И улыбался. За что, кажется, получил порцию невысказанного проклятья до седьмого колена. Решив дополнить его ещё и выраженным презрением, Таня волчком развернулась к нему спиной и стала спешноудаляться, каждой мельчайшей мышцей спины демонстрируя свою злость.

Максим проводил её взглядом, пока короткая юбка не скрылась во вновь собирающейся на площадке толпе. А Таня, злобно уходя, изо всех сил кусала губы. И верхнюю, и нижнюю. Проталкивала их между зубами, но те всё равно, несмотря на все усилия, норовили вынырнуть на своё законное место. И мало того вынырнуть — ещё и растянуться в улыбке до самых ушей.

Сердце отчаянно колотилось, а подмышками всё ещё ощущались чужие крепкие руки. От этого по бокам бежали мурашки. И щеки болели от напряжения в бессильной попытке скрыть истинное настроение своей хозяйки.

Ускорив шаг, Танька соскочила с площадки и, не останавливаясь, понеслась к своему корпусу. Пылая лицом, она решила, что хватит на неё сегодня впечатлений.

А Женька, наблюдавшая всю сцену, бездумно отошла ото Льва, плечо которого загораживало ей обзор. И видела напрочь покрасневшую Таньку, и то, как сильно и упорно она топала, изображая обиду. И Максима…

Она поспешила отвернуться, пока тот стоял спиной и не видел её. Что-то вроде оборванной струны промелькнуло в её душе. Торопливо сказав Льву, что натёрла ногу, она поторопилась к скамейке, на которой предполагалось отдыхать. Внутри насвистывало чувство, что она упускает сквозь пальцы что-то важное.

А из динамиков уже другой исполнитель просил:

— Save the last dance for me!*

* «Оставь последний танец для меня». The Drifters «Save the last dance for me»

Глава 6. Родительский день

Парило. Духота, притаившись, поднималась от обманчиво свежей растительности.

Ночью прошёл дождь, а утро ознаменовалось бездонным синим небом и слепящим жидкими кругами солнцем. Наверное, их бы сегодня повели на речку — купаться. Но на сей день было запланировано мероприятие гораздо более редкое, чем просто хорошая летняя погода.

Максим не стал после завтрака возвращаться в корпус. Остановившись возле дальней скамейки, с которой было видно входные ворота, он замер. И потёр правую голень носком левой кроссовки. Со стороны входа пока никого не было, хоть ворота и были открыты. Охранник уже сидел в своей будке — её после недавнего инцидента с неудачливым маньяком возвели буквально за вечер.

Постояв, посмотрев немного по сторонам, Максим присел на скамейку, которая сразу начала отдавать накопленное тепло — ощущалось даже через шорты.

Над самым ухом прожужжал голубой аэропланчик стрекозы, задевая крылышкам волосы Максима. Стрекоза, наверное, сама испугалась своей решительности и усвистала куда-то, едва Максим перевёл на неё взгляд. А в воротах уже появилась пара.

Максим замер, щурясь от солнца и в попытке усилить остроту зрения. Сказать, что по родителям он прямо скучал, было, конечно нельзя — смартфон и хороший вай-фай этому делу сильно мешали. Но всё равно картинка на экране и дежурные «как дела?» полного присутствия не создавали.

Поэтому у Максима подтянуло сердце вверх, когда он смотрел на входящих на территорию людей. Пара, где мужчина намного выше и крупнее женщины. Уже почти рядом. Вот они уже стали узнаваемы… Нет, это не его родители.

Максим сам удивился, как грустно ему от этого стало. Он даже минут пять не смотрел в сторону входа. Вместо этого разглядывая нацепленную на шею медаль — знак победы в соревнованиях по пионерболу. Она была из жёлтого металла, с оттисками лавровой ветви по краю. А в середине на красной блямбе — жёлтый кубок. Отсвечивающий, если повернуть его на солнечный свет. Брелок, крепящий медаль к ленте-триколору, позвякивал, когда задевал металлическую поверхность.

Ничего нового Максим не увидел — всё было внимательно изучено в первый же победный день. Но какое-то время скоротать у него получилось.

Родительская общественность, оживляясь, начинала пребывать. Кто с сумками, а кто и налегке. Переговариваясь между собой, мужчины и женщины скользили глазами по окружающему пространству, выглядывая собственных чад. И то и дело цеплялись взглядами за Максима. Доля секунды — понимание, что этот не их — и мгновенная потеря всякого интереса.

Максим сам не заметил, как начал постукивать по тропе кроссовной пяткой.

Вообще мама не говорила, что они не смогут приехать. Хотя и про то, что приедут — тоже. Максим не спрашивал. Может, они там решили, он не хочет их видеть?

Он спешно припомнил, давал ли он что-нибудь такое понять. Вроде нет. Но мало ли…

Максим достал из кармана телефон. Чистый экран. Ни вызовов, ни сообщений. А самому набирать: «Вы приедете?» как-то глупо и стыдно… Тем более звонить.

Максим поднялся на ноги. Лагерь уже оживился. Особенно малышня бойко таскала родичей за руки, подробно рассказывая о прошедшем лагерном быте. Гомон стал нарастать. И немного раздражать.

Максим неспеша двинулся против основного движения. К воротам.

И движение наказало его за то, что он против. Метеор с горящим пламенем головой со всей силы космического ускорения вписался в неожидавшего такого, погруженного в собственные мысли парня. От последствий столкновения этого самого парня спасло только то, что метеор был очень юн и лёгок. Отскочив по касательной, мелкий мальчишка, не придав на малейшего значения инциденту, пронёсся дальше. Ноги его продолжили взлетать и опускаться на бренную землю так резко, что рябило в глазах.

— Вов, блин! Осторожнее! — среагировала идущая следом женщина с такими же рыжими, как у метеора волосами. — Ещё людей тут поубивай!

Слышал её Вова или нет — неизвестно, потому что уже унёсся далеко в пространствах солнечной системы. Женщина — видимо Вовина мать — возвела очи долу и сделала губами выразительное движение. И вообще всем видом походила на человека, который и вопрошает небеса на предмет «за что мне такое?». И одновременно смиряется с неизбежностью. Выразив свою позицию, женщина послала Максиму короткий лисий взгляд. С полуулыбкой. И тому вдруг стало жарковато на щеках. Он инстинктивно глянул на её спутника — видимо, отца Вовы-метеора. У того было открытое и благодушное лицо. И очень светлые волосы. Почти как у Женьки.

— Извини, — сказал Максиму мужчина, когда пара поравнялась с ним. И очень ободряюще улыбнулся, явно предлагая зарыть воображаемый топор войны. — Нормально?

Максим кивнул. И если у него в первую секунду и была злость на буйного ребёнка, то от неё не осталось и следа. В конце концов, он тоже был маленьким. А Вова, кажется, ещё и до школы не дорос.

Пара уже прошла дальше. Максим ненадолго глянул им вслед. Вова снизил космические скорости, вернулся к родителям и теперь бодро шагал за руку с матерью. И красный рюкзачок за его спиной вздрагивал в такт его прыгучим движениям.

Тревожные мысли от Максима отступили, словно их выбило неожиданное столкновение. И к воротам он стал шагать уже бодрее.

Их, кстати, тоже заменили и сделали более маньяко-устойчивыми. Перелезать через них или протискиваться между решётками уже не представлялось возможным. Но сейчас они никого не останавливали, приветливо раскрывшись настежь. Сидящий на посту охранник вперился в Максима, будто подозревал его в чём-то. А тот всё-таки сделал несколько шагов наружу, к информационному стенду.

Стенд этот тоже установили недавно — как раз после того, как поспиливали наружные кусты. Воистину, эта смена наполнила «Юннат» многими новшествами.

Солнце слепило глаза, но, если присмотреться, около самого стенда можно различить невысокую фигуру, будто углубившуюся в чтение повестки.

Максим, чувствуя, как замирает сердце, поднял руку. Приставил ко лбу козырьком. И на душу само собой, как солнечный свет, легло облегчение.

— Мама… — кажется, пробормотал он вслух. Но вокруг всё равно никого не было, так что наплевать.

Мама развернулась к нему, и лицо её тронула довольная улыбка. Потом она глянула в другую сторону и сказала кому-то, кого не было видно за стендом:

— Я же тебе говорила: лучше полчаса подождём, чем два часа его по всему лагерю искать.

Мама засмеялась и поторопилась навстречу счастливому Максиму. Чтобы его обнять, ей пришлось вытянуть руки и подняться на самые мысочки. Но и этого уже не хватало — Максиму и самому пришлось нагибаться.

Если сильно не приглядываться, то маму вполне себе можно принять за ровесницу Максима или чуть постарше. И дело не прямо в моложавости или особой сохранности — просто маленькая собачка до старости щенок.

— Привет, — тихо сказала она у самого Максимового плеча. Будто хотела, чтобы услышал только он. Хотя и вряд ли у неё было намерение скрывать что-то от подошедшего следом папы.

Тот первым делом протянул ему ладонь, и только после крепкого рукопожатия обхватил его за плечи. Максим почувствовал запах отцовского крепкого одеколона.

— Чего это у тебя? — он конечно, первым заинтересовался Максимовской медалью.

Тот почувствовал, как непроизвольно выпячивает грудь — жестом молчаливой гордости. А отец приподнял пальцами золочёный жетон и чуть отклонился головой назад — у него начинались возрастные изменения зрения.

Папа просто кивнул, но Максим всё-таки заметил его короткую улыбку. Грудь сама собой выпятилась ещё сильнее, а сам Максим почувствовал себя выше ростом.

— Ну что, пошли? — мама взяла Максима под локоть и ненавязчиво подтолкнула к воротам. Папа подхватил с земли объёмистую сумку и неторопливо зашагал по другую руку от него.

Кажется, воздух стал наполняться свежестью. По крайней мере Максим почувствовал, что дышать стало легче. В голове проявилась приятная лёгкость и спокойствие. Будто на время короткого пути к лагерным воротам он погрузился в детство. Когда можно было просто шагать между мамой с папой и ни о чём не переживать.

А юный метеор Вова в это время снова набирал космические скорости. И в этот раз у него, кажется, появился реальный объект для притяжения.

Танька увидела родителей первой. Сощурилась, отчего лицо её приобрело лисьи черты: нос и подбородок заострились, а скулы поднялись вверх. Отчего стала очень напоминать мать. Женька тоже оглянулась по направлению Танькиного взгляда, но в ней ничего лисьего не появилось — только зрачки чуть лучше отразили солнечный свет.

Теперь в спортивно-оздоровительном лагере «Юннат» находились уже целых два метеора. Набирая скорость и выходя на пределы человеческих возможностей и космических скоростей, Танька с Вовкой мчались друг к другу. И горе той силе, что попытается встать на их коротком пути.

Вот до пересечения траекторий остаются считанные наносекунды. Сейчас, сейчас произойдёт контакт цивилизаций! Хорошо, если не сопроводится межгалактическим взрывом…

Спортивно-оздоровительному лагерю «Юннат» повезло. Ни межгалактического, ни какого иного взрыва на его территории не случилось. Оказывается, при всей внешней схожести, траектории двух комет не планировали пересекаться. И они, словно поезда из школьной задачи, уже удалялись друг от друга.

Танька — к родителям. Вовка — даже не к Женьке — к малой архитектурной форме, выполненной в виде Кота в сапогах. Тот украшал собой газон перед корпусом младшего отряда и приветливо поднимал вверх длинную шпагу. Чем, наверное, и заинтересовал Вовку, который принялся деловито обхаживаться вокруг.

А Танька уже успела наскочить на Леру. Вытянувшись на цыпурках, будто она балерина, Танька обхватила женщину за шею. И — та едва успела коснуться ладонями Танькиной спины — тут же отскочила в сторону. Требовательно глянула на отца.

— Заберите меня отсюда! — возмущённо велела она, переводя взгляд с одного он другую. — Она меня тут обижает!

Танькин указующий перст направился аккурат в сторону подошедшей Женьки. И та так забавно оторопела, что стала мало отличима от молодого оленёнка.

Ни Лера, ни Стас наглому навету, конечно, не поверили. Но, признаться, обоим было забавно наблюдать, как Женька испуганно и безмолвно пытается мимикой убедить родителей, что ни о чём дурном она и не помышляет.

Хмыкнув, Стас притянул к себе всё ещё растерянную Женьку и успокаивающе потрепал по худому плечу. Своей доверчивостью дочь иногда напоминала ему бабку — Леркину мать.

— Чего, уши больше не болят? — полушутя-полусерьёзно спросил он, припоминая, как в прошлый раз её пришлось спешно увозить домой уже через несколько дней смены.

— А… нет, — Женя быстро улыбнулась и голос её зазвучал привычно-вкрадчиво. — Всё хорошо.

Способностью быстро переключаться она тоже пошла в Машку. И уже обнимала мать, чуть нагибаясь на своих козьих шпильках. У Танька тем временем обхватила отца сбоку, поднырнув ему под локоть, и затихла, прижимаясь головой к его боку.

Вовка уже потерял особый интерес к Коту в сапогах — всё равно он не был интерактивным, не разговаривал, и безмолвно отказывался от в дуэли. Так что самый мелкий член семьи осторожно крутился возле своих.

Перед культурной программой, представленной в виде концерта, семейство расположилось в беседке, и Танька неумолимо трещала обо всём — важном и не слишком. Вот ещё одна причина, по которой Женька предпочитала быть в её компании. С Танькой вместе можно было просто сидеть рядом и только изредка подавать какие-то реплики.

— Как Света? — привычным полушепотом спросила она, коротко скосив глазами в сторону.

Здесь, конечно, никто не мог знать, кто такая Света — но привычка к осторожности за долгие годы успела въесться в душу.

— Нормально, — кивнула мама. — Велела тебе передать, чтобы не давала Таньке себя доставать.

Таня же, которая непроизвольно прислушалась к разговору, показательно фыркнула, и закатила глаза.

— А тебе велела не скучать и радоваться жизни, — обратилась уже Лера к Таньке. И та ненадолго притихла, потеряв, видимо, канву повествования.

А потом быстро вспомнила, что не рассказала ещё одну новость.

— У нас же здесь маньяк был! — выпалила она, разгорающимися глазами глядя на Стаса и Леру. Те полностью оправдали её ожидания, вытянувшись лицами. А Стас коротко перевёл взгляд на Женьку, ожидая подтверждения или опровержения. Которая коротко кивнула, предоставив сестре рассказывать сию драматическую историю, о которой все уже успели забыть. Чем Танька и воспользовалась, окончательно стряхивая с себя остатки нахлынувшего сплина.

— Короче тут раньше заросли были, — Танька развела руки в стороны, будто растягивала ими невидимый резиновый шар. Возможно, будь она мальчиком, то любила бы ходить на рыбалку, а потом хвастаться нереальным уловом. — А мы с Женькой у ворот гуляли, — о том, что они тогда ещё и ругались, Танька решила умолчать. — Они тогда другие ещё были. И открытые… — о том, что сама перелезала между решетками, тоже не сказала. Даже не посмотрев на сестру — знала, что та не будет «закладывать». — И тут из кустов выходит… Знаешь в плаще такой, и в шляпе. В очках, а в руках — чемодан. И очки на нём такие дурацкие… И улыбается, как психбольной!

Таня в красках изобразила мимику наполовину придуманного маньяка. На что Лера не сдержала улыбки, а Стас всё-таки ухитрился сохранить озабоченное выражение лица.

— И — ко мне! — Танька уже вошла в раж. — Женька верещит чего-то, а тот аж облизывается. А знаешь, рукой делать начинает: цыпа-цыпа-цыпа, — в доказательство Танька тоже сделала Вовке приглашающий жест, на что тот машинально потянулся к сестре. — И хвать меня за воротник!

Обманом завлечённый Вовка тоже был схвачен за футболку, и от неожиданности икнул.

— И говорит мне: «Раздевайся, а то зарежу!»

Видя, что родители понемногу начинают бледнеть, Женька всё-таки решила вмешаться:

— Не было такого, — сообщила она Таньке. — Он на тебя просто смотрел. Издалека.

Таня обиженно вскинула на неё брови.

— Ну, и сама тогда рассказывай! — она скрестила руки на груди и отвернулась, поджав губы.

Стас с Лерой умоляюще уставились на Женьку, безмолвно прося рассказать хоть горькую, но правду. И, чувствуя себя предательницей, та выговорила:

— Он просто за воротами стоял. Мужик какой-то. И на нас смотрел. Ничего не делал и ничего не говорил.

— А потом ушёл? — напряженно уточнила Лера.

— Да, его парень один прогнал, — Танька уже успела простить «предательство» сестры и снова подключилась к разговору. — Так зыркнул на него, что тот и сдриснул. А у нас теперь охрану поставили.

Вроде бы Стаса с Лерой это немного успокоило. И они почти не обратили внимания, что на словах «парень один» Женька коротко опустила глаза.

— Я тоже буду драться с маньяком! — это подал голос Вовка, впечатлённый историей.

Драться он, видимо, захотел в данный конкретный момент. И за неимением маньяков решил попрактиковаться на том, что имеется. В данном случае — на скульптуре Кота в сапогах.

Подбежав к нему, Вовка принялся махать на равнодушное животными мелкими кулачками, сопровождая каждое движение голосовым сигналом. Бил он может и сильно, но осторожно — движения замирали, так и не доходя до гипсокартонного тела.

Но один удар хитрая зверюга всё же «пропустила». Вовкин кулак съездил как раз в довольную крашеную морду. Раздался противный хруст, что-то внутри посыпалось, и противник тяжело покачнулся. Чем неимоверно напугал удачливого спарринг-партнёра.

Коротко пискнув, Вовка ветром сдулся обратно к беседке и в несколько прыжков оказался под отцовской защитой — схватившись руками за его бедро.

Кот выстоял и даже не настаивал на реванше. Ругаться тоже никто не стал — наоборот, начали смеяться. Так что Вовка, обрадованный, забрался на отцовские коленки и, пыхтя, стал вылезать из лямок рюкзака.

Тихо прожужжав молнией, Вовка задумчиво глянул на Женьку. Потом в тёмное нутро рюкзака. Потом опять на Женьку. И, вздохнув, всё-таки залез туда ручонкой и протянул сестре конфету.

Та, поблагодарив, приняла подношение, а Вовка уже зыркнул на вторую сестру. И нахохлился, явно не спеша повторять жеста невиданной щедрости.

— Не жидись, — посоветовала ему Лера, и Вовка, скрепя сердце всё же протянул конфету и Таньке.

— Давай ещё, — издевательски велела та вместо благодарности.

К такому детская душа явно не была готова. Округлив глаза и накрепко прижав к себе рюкзачок, Вовка поглубже нырнул к отцовской груди в надежде, видимо, на мужскую солидарность.

— Жадничать не хорошо, — проинформировал его Стас, но руководств к действию не оставил. Так что Вовка перестал серьёзно опасаться за сохранность своего багажа. И, устав вскоре сидеть на одном месте, снова выскочил из беседки.

Кажется, судьба в этот раз была к Вовке благосклонней. По крайней мере, по вопросу физического спарринга. Потому что пока внутри беседки текла неторопливая беседа о семейных делах, Лера вдруг вытянула шею и громко, поставленным голосом окрикнула его так, что Танька от неожиданности вздрогнула.

— Вова! Нельзя мальчика львом бить!

Семейство, как по команде, посмотрело в ту же сторону. И воочию убедилось в смелости маленького Вовки. Как иначе, если не смелостью объяснить то, что в этот раз противника он себе выбрал одушевлённого и серьёзно превосходящего его по габаритам?

Вовка игрушечным львёнком лупил по ноге взрослого парня, который явно не знал, что ему делать и вроде как улыбался, но улыбка его была кривой и явно не обещающей ничего хорошего мелкому шкету.

Услышав своё имя, он вместе с Вовкой вздрогнул. И не сразу догадался, что женщина мальчиком назвала его. Женщина же, обладающая стопроцентным зрением, хмыкнула про себя реакции этого лося. Вовка, преданно глядя на мать, трогательно сжал игрушку и ткнулся носом в смятую гриву. Но ошиблись те, кто поверил бы его покаянному виду.

Потому что буквально через несколько минут Лере пришлось снова вернуться к теме приличного поведения единственного сына:

— Вова! Кенгурой мальчика тоже нельзя бить! И вообще — откуда у тебя эта кенгуру?!

Решив не выдавать тайны, Вовка наскоро засунул игрушку в рюкзачок и от греха подальше убежал ото Льва. А родительский день плавно приблизился к концерту и постепенно перетёк к вечеру. Наполненному скомканными прощаниями и натужными, неестественно широкими улыбками.

А Максиму потом почему-то очень сильно запомнились задние номера родительской машины, освещённые красными фарами. Удаляющиеся в плотнеющей темноте. Стало прохладно, и он поспешил к своему корпусу. До дома оставалось чуть больше недели.

Глава 7. Купание "красной" Таньки

Женя подозревала, что грядёт нечто неладное. Но совершенно ничего не могла с этим поделать. Только смотреть на Милану, которая с неподдельным ехидством наслаждалась, растягивая момент.

Она скосила аккуратно подведённые глаза в сторону. Потом опустила их вниз. Не прекращая очаровательно улыбаться. Будто флиртовала с Женькой по каким-то старым женским методичкам. Но на самом-то деле просто наслаждалась грядущим триумфом. Не каждый день оставляешь в дураках Самую Красивую в отряде.

— Вот тебе, Солдатеева — на погоны! — время Миланы, наконец-то, пришло, и она с удовольствием водрузила на Женькины плечи две игральные карты.

Женя дежурно улыбнулась и, положив собственные ненужные уже шестёрку пик и валета крестей — приняла «погоны». Два туза. Пик и червей. Черви — козыри. Женя, к своему стыду, даже не знала, что именно за карты остались в игре. Вот папа всегда следил за вышедшими из кона и догадывался, у кого и что может быть. Он и Славку так научил, а её не смог.

К счастью, очередного вкуса поражения Женька распробовать не успела. От этого важного занятия её неожиданно отвлекло напряжённое, как закипающий чайник, шипение из открытого настежь окна.

— Же-е-ень…

Женя инстинктивно дёрнулась на зов и увидела глаза. Большие и круглые. Внутри которых плескалось всё отчаяние этого мира. Танькины.

Побросав карты, Женбка устремилась на зов, перевесившись животом через узкий подоконник. Танька стояла снаружи и весь её растерянный вид намекал на то, что без крайней необходимости она бы ни за что не нарушила тихого часа. Но сестра взирала на неё с неподдельной, почти детской надеждой и молчала. Уже начиная переживать что-то неизвестное, но очень страшное, Женька сдавленно спросила:

— Что случилось?

— Жень… я голову покрасила, — всё-так же полушепотом ответила Таня.

— И что? — не поняла Женя. И только сейчас заметила прилизанную чёрной краской сестринскую шевелюру.

— Воды в кране нету! — как на духу выпалила Танька и новая надежда мелькнула в её тёмных глазах.

Женька опешила. И постаралась скрыть набухающую на губах улыбку. Сестре просто нечем смывать краску. Значит, мир всё-таки не рушится.

— Придумай что-нибудь! — Таньке же явно было не до смеха и она едва не топнула ножкой. — Мне уже всю голову щиплет!

— Что?! — вслед за сестрой Женька тоже зачем-то перешла на громкий шепот. — Надо было дома краситься!

Таня в «своевременных» родственных советах не нуждалась и мгновенно среагировала:

— Жень, иди в пень!

И стразу инстинктивно оглянулась.

Авторство предложения о том, куда Женьке надо идти, принадлежало Вовке. Тот любил отбиваться так от сестры, когда она, по его мнению, к нему приставала. Но матери это не нравилась, и она не ленилась каждый раз шлёпать мелкого полотенцем между лопаток. Если слышала. И Женьку тоже не ленилась шлёпать. Так что у той успел сформироваться почти условный рефлекс.

А Женька судорожно начала соображать, что же делать. Не бросать же своих в покрасочной беде. И в условиях ограниченных условий и времени смогла выдать только:

— Пошли к нам в душевую.

Танька со своим отрядом обитала в другом корпусе. Вполне возможно, что воды нет только у них.

Та кивнула и опрометью бросилась ко входу. А Женька — к выходу из спальни.

Права старшая и умная Женя оказалась ровно на половину.

Вода в их корпусе действительно была.

— Блин, что делать-то… — Женька разочарованно стукнула ладонью по начинающему запотевать крану. — Холодная…

Танька протянула ладонь под тугую струю, бьющуюся о белое дно раковины. Действительно, холодная.

— Ладно, пофиг, — махнула она рукой, и несколько капель попали Женьке на нос. — Давай хоть так, а то у меня скоро волосня отвалится.

Женька в сомнении замерла. Моржевания в их семье принято на было, и особо закалёнными никто не считался. Но и передерживать краску опасно.

— Ладно, — нехотя согласилась она, не видя для себя и Таньки иных вариантов.

Она отошла к ближайшей душевой кабинке.

— Иди сюда, раздевайся.

Проявлять строптивость Таньке было не выгодно, так что она подчинилась, тут же скидывая футболку и юбку.

— Да трусы-то ты зачем снимаешь! — с чувством великого офигевания вопросила Женька, берясь за гладкий душевой гусёк.

— А, точно! — сориентировалась Танька и шустренько натянула обратно розовую ткань. Медвежья морда, расположенная аккурат на причинном месте, от этого карикатурно растянулась. А Танька ловко закинула руки за спину и стала возиться с крючками бюстгальтера. Тот быстро ослабил своё напряжение в ловких руках и провис, сминаясь, на ослабевших лямках.

Женька полу-пристыженно отвела глаза в сторону. Заниматься сестринской гигиеной ей ещё не приходилось в силу малой разницы в возрасте и повышенной концентрацией взрослых в доме. А уж со взрослой сестрой… Женька всё-таки скользнула глазами по практически оголившейся Таньке.

Фигура у той, конечно, зашибись. По крайней мере на предвзятый Женькин взгляд. Которая особыми формами похвастаться и не могла. Не две спины, конечно, но второй размер по сравнению с Танькиным… Какой у неё? Женя никогда не интересовалась, но по виду что-то ближе к «D». Или даже к «Е». Вот куда такое богатство на такое мелкое тело? У которого, к тому же, резкий перепад талии и округлые бёдра. Разве что ноги коротковаты, но всё одно — ровные и с красивыми мышечными переходами.

Женька сама себе велела не завидовать и засучила повыше длинные рукава. Таня меж тем окончательно разоблачилась и покорно склонила тёмную голову над душевым смывом. Вид у неё от этого стал немного беззащитный и даже покорный. Хотя на деле-то ни беззащитности, ни уж тем более покорности в Таньке отродясь не было. Но сейчас она была будто готова ко всему и ждала своей участи.

Женька выкрутила кран и стала машинально ждать, пока вода нагреется. Когда же этого не произошло, она виновато шагнула ближе к сестре.

— Холодная… — извиняющимся голосом зачем-то сказала она. Таня только кивнула и взялась рукой за стенку, чтобы не потерять равновесия.

Тёмная шапка волос мгновенно набухла от водяного потока. Краска вспенилась, идя мелкими пузырьками и скатываясь вниз, оставляя непередаваемо тёмные следы на Танькиных плечах. И ниже.

От силы гравитации Танькины груди приобрели конусовидную форму, а от холода соски заострились, резко выделяясь красными кончиками на бледно-розовой коже. Струи воды рассеивались, скользя и обволакивая их светлеющим потоком. Бирюзовая венка на левой груди очертилась, словно кровь внутри неё бежала в унисон с водой. Живот Таньки максимально подтянулся, отчего на нём проступил мышечный рисунок, а по бокам — тонкие рёбра. От торопливого дыхания живот то и дело западал ещё сильнее, а грудная клетка коротко приподнималась. Танька фыркала и старалась убрать от лица налипающие прядки. И не думала перехватывать у Женьки инициативу. Аккуратные лопатки только вздрагивали всякий раз, когда струя воды попадала ниже плеч. И её, кажется, совершенно не смущал собственный весьма откровенный вид. Да и с чего бы?..

Женька выключила воду, усилием воли отгоняя из головы некстати выплывшие в памяти картинки. Уже почти стёртые из памяти за ненадобностью и некоторой… постыдностью. Но ведь у всех в детстве случались всякие… недетские эксперименты?

Женька взяла с полки тюбик с шампунем. Тот на последнем издыхании извергнул из себя скопившийся внутри воздух, несколько мыльных пузырьков и, наконец, тягучую жидкость. Танька не стала сопротивляться, когда Женька сама намылила её жалостливо повисшие недлинные прядки. И только сопела, если вдруг сестра слишком резко задевала её ногтями по коже.

Может быть, Танька была и права, норовя в начале раздеться полностью. Потому что как Женька не аккуратничала, некоторые брызги всё-таки попадали на розовую ткань, делая её тёмно-багровой. Коленки Таньки забавно поджимались «иксиком», безжалостно сминая постепенно намокающую бельевую ткань, а кожа бёдер собиралась крупными мурашками. Надо бы побыстрее заканчивать холодовую экзекуцию.

Вода уже избавилась от своего красочного оттенка, окончательно став прозрачной на светлом теле.

— У тебя так скоро волосы отвалятся — будешь их постоянно перекрашивать, — пошутила Женя, чтобы разбавить сгущающуюся тишину, нарушаемую только плесками воды.

Танькина рука инстинктивно взметнулась вверх, к голове, словно желая проверить, не отвалилась ли ещё шевелюра. И случайно наткнулась на запястье сестры. Женька не почувствовала холода — только упругость чужой ладони и торопливые пальцы.

— А у тебя сами повылезают, — отозвалась Танька, убедившись, что всё на месте. — Уже дома вся квартира в них.

Женька только хмыкнула, даже на секунду не допуская подобного развития событий. Да, длинные и светлые волосы заметнее коротких и тёмных, но меньше их уже несколько лет не становится, а значит всё нормально. Но для профилактики всё-таки дёрнула Таньку за мочку уха.

— Эй! Ты чего? Первая же начала! — возмутилась та, поднимая на сестру полные возмущения глаза.

— Ну и что? — пожала плечами Женька. — Я старше, а значит — мне можно.

— Славка ещё старше, — мстительно прошипела Танька в ответ. — Приедем, я ему на тебя пожалуюсь.

— Ладно, глаза закрывай, — отмахнулась Женька, снова открывая вентиль воды. Хотя ей и очень не хотелось, чтобы Танька жаловалась на неё старшему брату. Он, конечно, ничего не сделает, но сам факт… Хотя Танька вряд ли на самом деле ему что-то расскажет — она не ябеда.

Водные потоки унесли с собой остатки пены. А Танька, кажется, окончательно замёрзла — когда она подняла голову, то судя по мелкому движению челюстей, очень хотела застучать зубами.

Женька торопливо бросила гусёк на рычаг и метнулась за полотенцем. Когда его белая махровая поверхность скрыла Танькино тело с головой, Женьке стало непередаваемо спокойнее.

Она принялась спешно растирать полотенцем Танькину голову, не скупясь на интенсивность движений. Так что сестра периодически фыркала и шипела. Наконец, Женька осторожно прошлась по её лицу. Сделала полшага назад и стала осматривать результаты совместного труда.

Спутанные волосы стояли дыбом, словно в роду у Таньки был домовёнок Кузька. И глаза преданно ждали вердикта. Один, кстати, покраснел — всё-таки попал шампунь.

— Ну, вроде нормально, — Женька придирчиво оттянула тёмную прядку в сторону. — Ровно.

Танька улыбнулась. От этого её подбородок стал островатым, и щёки собрались «яблочными» бугорками. И выражение лица стало очень напоминать материнское. Губы и нос её поалели, а слипшиеся ресницы добавляли какой-то милоты. Женька бездумно щёлкнула сестру по кончику носа.

— Одевайся быстрее и сушись иди, — велела она, отходя, наконец, от душевой кабинки. С чувством выполненного долга.

А Танька наскоро прошлась полотенцем по озябшему телу и начала залезать в одежду.

Наверное, Женьке уже можно было идти обратно в палату, но она не спешила. А Танька, одевшись, вроде бы начала согреваться и только лениво трусила полотенцем по влажным волосам, которые, вроде бы, не повыпадали. И почему-то пристально посмотрела на Женьку. И та примерно через минуту всё-таки кивнула ей, вопрошая этим жестом — чего ей надо.

— А он тебе нравится? — без обиняков спросила Танька.

— Кто? — Женя от неожиданности вздрогнула.

— Ну… этот… Лев, — Танька так выразительно показала мимикой, как к этому Льву относится, что не будь Женька так смущена, она бы посмеялась.

— Лев?.. — переспросила она, чтобы потянуть время и уложить хотя бы в голове более-менее приличный ответ. — Не знаю… Вроде… Но не знаю…

Танька насупилась.

— Если не нравится, чего гулять с ним ходишь?

Женьке стало жарко щеками. С одной стороны, хотелось рявкнуть, что это вообще не дело этой мелкой. С другой, эта мелкая задавала весьма интересные вопросы.

— А что, ты с ним ходить хочешь? — Женька почувствовала в собственном голосе неприятные металлические нотки.

Танька закатила глаза и сделала беззвучное движение губами, явственно показывая неприличное слово.

— Дура ты, Женя. Хоть и красивая, — разочарованно протянула Таня, глядя ей прямо в глаза и одновременно с силой забрасывая полотенце на перекладину для сушки.

— Ты зато умная… — буркнула Женька в ответ и направилась к выходу из душевой. Никто её не останавливал.

Оказавшись в палате, она бухнулась на кровать и отказалась дальше играть в карты.

Не везёт в картах, повезёт в любви…

А Женьке, кажется, просто во всём не везёт.

***

Стрелки опять получились разными. На левом глазу — такая, как надо: с остреньким кончиком и постепенным утолщением к веку. На правом же… просто карандашная линия, неловко изогнутая прямо посередине. Да ещё и слишком сильно опущенная вниз, будто карандаш в Женькиной пытался оттолкнуться ото дна, чтобы взмыть вверх.

Женька взяла было ватный диск и даже машинально дёрнула его к лицу — чтобы исправить безобразие. Но с секунду посмотрев на себя в зеркало, всё-таки положила вату на место. Чего-то совсем не хочется рисовать новую стрелку.

Идти, если честно, тоже не очень хочется…Может, сказаться больной, как Танька? Да ну… Танька может и на самом деле заболела — холодная помывка с бухты барахты мало кому иммунитета прибавляет. Но Женька буквально попой чуяла, что сестра просто не хочет встречаться с ней.

И от этого было вдвойне обидно собираться на вроде-как-свидание.

Танькины слова всё не шли у Женьки из головы. И вызывали в груди смутное томление, которое Женя никак не могла ухватить словами.

«Умри, но не давай поцелуя без любви».

Женька не помнила, откуда взяла эту фразу. И не могла понять, согласна она или нет.

Лев, конечно, хороший… Но в книжках и на девчачьих каналах того, кто нравится, описывали совсем не этим словом. И хоть Женька и не могла толком знать, но в груди у неё ничего не горело.

Но может ведь оно загореться позже? Истории от девчонок, которые сначала не любили своих ухажёров, а потом любили, она тоже слышала. А если сразу отказать, то будет уже поздно…

И всё-таки Женька не стала перерисовывать стрелку. Будто с тайной надеждой считала: пусть смотрит так. И вообще Женька, наверное, не очень расстроится, если он сегодня не придёт.

Но Лев пришёл. Уже ждал на дальней скамейке, уверенно расставив коленки и щёлкая что-то в телефоне. Женька чуть не запнулась о дорожную неровность.

Увидев её, Лев вальяжно поднялся и ухватил под локоть, будто боясь, что Женька сама не сможет ступить пары шагов.

Вообще все эти киношные жесты вроде бросания куртки на лужу или зажигания свечек внутри деревянной беседки начинали Женьке надоедать. Но она машинально улыбнулась, кивнув, и рука Льва сжалась на её локте сильнее.

— Куда пойдём? — спросил он, и в голосе промелькнул едва заметный сарказм. Потому что выходить с территории всё равно было нельзя, а внутри ходить можно было разве что вокруг корпусов. Ну, или на речку, куда Женя идти со Львом совершенно не хотела.

— Давай здесь посидим? — как обычно предложила она.

Лев кивнул и даже сделал вид, что не ждал именно такого ответа.

Спокойная прохлада уже спустилась на окрестности «Юнната» и вечерние сверчки завели свои успокоительные песни.

Лев сел рядом и завозился. Женя не без интереса покосилась на него, машинально одёргивая юбку. А Лев развернулся к ней и улыбнулся, протягивая что-то.

На его большой, как лопата, ладони лежал клочок бумаги и карандаш.

— Оставишь мне свой номер? — подмигнул Лев.

Опять. Опять этот показушно-киношный жест, который, очевидно, должен сразить Женьку наповал. Не проще ли было защёлкать цифры сразу в телефон, в который Лев втыкал буквально минуту назад?

Но Женя взяла с тёплой ладони и карандаш, и вырванный из блокнота клетчатый листок с перфорацией по краю.

Не то, чтобы ей очень хотелось оставлять номер… Но и обижать Льва не хотелось — он всё-таки старался.

Вывив восьмёрку, Женькина ладонь машинально замедлилась. Может, написать наобум?.. А вдруг наберёт? Или «ошибиться» в одной цифре, или переставить парочку?..

Нет.

Это подло.

Лучше уж прямо сказать.

Вечерние сверчки будто сделались тише. Что-то влажное легко полоснуло Женьку по голой щиколотке — будто быстрые крылья стрекозы. Где-то в далеке раздался неясный треск, как если бы кто-то пытался пробираться через кусты.

И Женька, положив ногу на ногу для удобства, принялась выводить правильные цифры, скользя грифелем практически по ткани собственной юбки.

***

От неожиданного толчка в бок Максим чуть не упал. И с наскока вернул его Димке тычком в плотный живот. Димка со ржачем попытался сделать захват Максимовой шеи, но тот уже был готов и легко ушёл от крепкой, но не слишком шустрой руки. Тогда тот быстро сориентировался и переключился на Вадика, который зашипел:

— Б…, жирный…

Но шансов против более мощного Димки и того не было — из захвата он смог освободиться, только после того, как попросил прощения за «жирного».

— Тихо! — машинально рявкнул Максим, когда завидел в зеленеющих зарослях вожатого. Пусть вожатый и не его, но всё-таки время, проведенное в лагере, научило его держать субординацию перед всеми вожатыми.

Димка с Вадиком действительно притихли, а потом, напустив на себя приличного вида, чинно пошли дальше, к танцплощадке. Всё-таки игра в приличных людей засасывает.

Дискотеки сегодня не было, но там всё равно можно было собраться.

А Максим от них отстал. Потому что кроме Льва в древесных просветах он разглядел Женю.

В вечернем свете, оттенённая изумрудными кронами, она напоминала древесную нимфу. Хоть Максим и никогда не интересовался нимфами. Но если он когда-нибудь станет художником, то наверняка рисовать сможет только что-то похожее.

Лёгкое, вытянутое тело на пределах естественной худобы. Чуть замедленные движения, будто Женя не только нимфа, но и немного марионетка из кукольного театра. И перед тем, как до шарнира по верёвочке дойдёт сигнал, должна пройти доля секунды. Кажется, ещё немного, и Женя улетит в невесомом порыве лесного ветра.

Димка и Вадик уже давно скрылись. Надо бы идти и Максиму. Но почему-то он не мог. Внезапная страсть к вуайеризму его, конечно, не накрыла. И вообще в душе больше скрипело раздражение, чем что-то ещё. Но схожее напряжение с тем разом, когда у входа в «Юннат» возник маньяк, зацарапало Максиму в горле.

Лев держался от Жени на расстоянии, приближаясь к ней будто кругами. О чём они переговаривались, слышно не было, да и Максим не хотел ещё и подслушивать. Хватало того, что он подглядывает.

Максим видел Женино лицо. И оно ему не нравилось. Она, конечно, улыбалась. Но только одной половиной лица. Нижней. Глаза же застыли неподвижно, только зрачки выхватывали что-то из окружающего пространства.

Лев перестал кружить и стал уже напрямую приближаться к Жене. Та, не переставая что-то рассказывать стала показывать в левую сторону. Но Лев не стал туда смотреть. Расстояние между ними сокращалось. Женя начала жестикулировать сильнее и одновременно пятиться полушагами. Ровно до тех пор, пока не упёрлась спиной в могучий древесный ствол. А спина Льва закрыла её от взгляда Максима.

На этом моменте постороннему зрителю стоило бы покинуть место действия, если он не является ментально озабоченным. Но зритель даже через широкую спину видел Женину бледную ладонь. Которая не коснулась Льва, как можно было ожидать, а вжалась в древесную крону. А потом и вовсе собралась в кулак. И Максим очень хорошо видел наливающиеся красным пальцы. И то, как кулак начал мелко подрагивать. Совсем не по-нимфски.

Максима вдруг захватила злость. И напряжение, копившееся в горле, разом загорелось в голове. Которая, видимо, и дала сигнал двинуться вперёд.

— Эй! — получилось у Максима куда громче, чем нужно было. Он даже успел заметить, как по спине Льва прошла волна дрожи.

Тот воровато оглянулся, но, увидев всего лишь Максима, кажется едва удержался, чтобы не сплюнуть презрительно.

— Чего тебе? — через губу поинтересовался он.

А Максим смог увидеть, как вспыхнуло алым лицо Жени и как стеснительно она потупилась. Но почти сразу снова подняла глаза на Максима.

— Тебя Пал Игнатьич зовёт, — на ходу придумал Максим, всуе понимая имя директора лагеря.

Лев, конечно, дураком не был и Максимов обман прочухал.

— Скажи, что щас приду, — осклабившись, велел Максим и начал снова разворачиваться к Жене. Максим заметил, как её затылок от этого вписался в деревянный ствол.

— Сам скажи, — Максим постарался придать голосу даже больше презрения, чем вышло изо Льва, хоть это и было сложновато. — Я тебе шестёркой не нанимался.

— Че-го? — низко протянул Лев, нарочито медленно разворачиваясь к Максиму.

Тот рассудил, что драка сейчас совершенно не нужна — тем более, что Лев явно физически крепче. Так что умерил свой тон до вполне уважительного и заговорил тише:

— Если я пойду к Пал Игнатьичу, то скажу, почему ты сам не пришёл… Что ты пристаёшь к малолеткам и вообще…

Что вообще, Максим договорить не успел — по телу Льва уже пошла волна для замаха. Правда, не настолько сильная, чтобы он её не сдержал.

Сквозь сжатые зубы Лев процедил литературное, но не самое культурное слово, означающее собаку женского пола и размашистыми шагами двинулся к тропе. По пути обдав Максима всем презрением, на которое был способен.

Максим не верил, что всё вышло так просто и напряжённо смотрел в удаляющуюся спину. А когда та окончательно удалилась, перевёл взгляд на Женю.

Нет, он, конечно, не ждал, что та в порыве благодарности бросится ему на шею. Но и такого острого, недоверчивого взгляда тоже не ожидал.

— Зачем ты так? — очень тихо и очень недружелюбно спросила она. Тёмные зрачки заострились на нём.

Знатоком женской психологии Максим не был. И не догадался, что Женькин тон — лишь реакция на высшую степень смущения, ощущения себя «малолеткой» и вообще стыдомза то, что её пришлось в прямом смысле спасать от навязчивого ухажёра как в тупом кино.

— Что зачем?! — завёлся Максим с полоборота. И сразу притупился — не ругаться же с ней. — Хотя… можешь идти вернуть.

Максим сдержался из последних сил, чтобы не сказать что-нибудь более обидное. И поторопился уйти с поля «проигранного» боя.

А Женьку потряхивало и было жарко. И воздух почти не пролезал в лёгкие.

Кое-как, заставив себя считать листики на ветке, она заставила себя успокоиться. Руки вроде перестали трястись.

В сущности, ничего страшного не случилось. Хотя и очень неприятно…

Она разжала кулак. Бумажка, на которой она выцарапала свой телефон, начала морщить от пота. Лев так её и не забрал — когда Женя протянула ему номер, тот вдруг так резко подался вперёд, что мог бы подмять её. Если бы Женя не ухитрилась соскочить со скамейки за секунду до этого.

И, говоря какую-то ерунду, инстинктивно уходить ближе к людям.

Женька уже хотела швырнуть бумажку в траву, но отчего-то решила повременить. И положила номер в нагрудный карман.

И, пытаясь держать ровную и лёгкую походку, ступила на тропу и пошла к своему корпусу.

Глава 8. Королевская ночь

Танька возникла на площадке, как чёрт из табакерки. Женька даже вздрогнула, наткнувшись глазами на её невысокую фигурку. На секунду ей показалось, что сестра сейчас приподнимется над бренной землёй и, как в фильме ужасов, полетит на неё — настолько она выглядела решительной. Но Танька подошла к ней вполне человеческим способом.

Остановившись ровно на том расстоянии, чтобы сильно не задирать голову для зрительного контакта, Танька протянула ей раскрытую ладошку.

Женькина рука на автомате дёрнулась навстречу. Чтобы пожать?

Танька протягивала ей несколько разноцветных, выгнувшихся круглыми гусеницами резинок для волос.

— Поможешь мне волосы собрать? — спросила Танька чуть тише обычного. И в несмелом взгляде её читалась лёгкая нотка извинения.

Женька обрадовалась, и теплота из груди вышла через непроизвольную улыбку. Со дня той холодной помывки они ещё не разговаривали.

— Конечно, давай, — голос её прозвучал мягко, и Женька с готовностью накрыла маленькую ладонь сестры. Та на долю секунды прихватила её пальцы и тут же крутанулась к Женьке спиной.

Волосы у Таньки непослушные, особенно после недавнего окрашивания. Легко пушатся и лезут в глаза, особенно передние удлинённые прядки. Их Женька и начала осторожно собирать назад. Наощупь прошлась вдоль линии роста волос и, отделив несколько самых тонких, соединила их повыше Танькиных ушей. Завязала микроскопическую резиночку и повторила манёвр, ловко формируя вторую «мальвинку». На Танькиной шее проступили мелкие мурашки.

— Не больно? — на всякий случай поинтересовалась Женька.

— Неа, — отозвалась Танька, и плечи её чуть приподнялись, когда Женька завязывала третий хвостик.

Теперь шевелюра собрана сзади импровизированной сеточкой и не будет пушиться и мешать.

— Участвуешь в весёлых стартах? — поинтересовалась Женька, когда сестра снова развернулась к ней.

— Ага, — Танька кивнула.

Её гимнастическая карьера закончилась так же резко, как и началась. Просто она, как говорила физкультурница, быстро дошла до своего предела и дальше — никак. Вот если бы начать лет в пять, а лучше и раньше…

Танька махнула головой, отгоняя не самую радостную мысль. «Весёлые старты» вместо небольших соревнований по гимнастики — так «Весёлые старты». Нет, её никто не заставлял, но Танька и сама не захотела участвовать, заранее зная, что шансов на победу у неё нет.

«Весёлые старты» проводили в последний день. В основном для тех, кто иначе не смог найти в себе ничего спортивного, кроме этих дурацких стартов. Наверное, чтобы им было не обидно покидать спортивно-оздоровительный. А может с иными околосадистскими целями.

В последний день весь педагогический состав был напряженнее обычного — видимо, в преддверии «королевской ночи» струхнули. Хотя внешне всё было едва ли не чиннее и благороднее, чем всю смену. Недобрый знак…

Мимо Женьки с Танькой торопливо прошёл в сторону административного корпуса Лев. На Женьку он даже не покосился, а она уже даже не покраснела. Несколько дней взаимного избегания устаканило противную щекотку в горле. И теперь думать о нём совершенно не хотелось. Танька с Женькой, не спеша, стали отходить в сторону теннисной площадки. Там как раз был дружеский (или не совсем дружеский) матч между Миланой и Вероникой.

Обе они счёта не вели, больше пользуясь возможностью повыше прыгнуть в развевающейся вокруг бёдер юбке и с голосовым сопровождением выдохнуть при отбивании упругого мяча.

— Выпендрёжницы, — констатировала Танька, усаживаясь на скамейку. Но за игрой следить не перестала. Как и основная мужская половина зрителей.

— Завтра уже домой… — неожиданно печально вырвалось у Женьки.

— Ну и хорошо, — без особой уверенности, рассеянно отозвалась Танька.

А Женька чувствовала не только предвкушение возвращения домой, но и какую-то незаконченность.

И незаконченность эта силилась с каждой минутой, будто сквозь её пальцы утекает песок, а Женька всё никак их почему-то не сжимает. Она вздохнула, откидываясь назад, и едва не ухнулась — у скамейки не было спинки. Кажется, Танька в первый день почти навернулась так же. Как же это было давно…

Танька машинально дёрнулась к ней. Поняв, что падение сестре не грозит, насмешливо сощурилась. Но тему развивать не стала — они в конце концов только примирились. А без Женьки — плохо.

— Ты тут посидишь немного — я скоро? — вдруг торопливо спросила её Женька. Судя по виду сестры, её куда-то клюнул жареный петух.

Танька, хоть и не поняла причины столь быстрой перемены настроения, кивнула. А потом, когда Женька удалилась и стала размером не больше куклы, только сама себе пожала плечами и упёрлась локтями в коленки — матч «верзил» большого тенниса продолжался. Вместе со станами и укороченными юбками.

А Женька по заученным уже тропкам направилась к корпусу девятого отряда.

Оказалось, что он очень близко и дойти до него можно всего за пару минут. Особенно если вышагивать под аккомпанемент ускорившегося сердца. У самого домика Женьке пришлось искусственно себя замедлить. Потому что что делать дальше — она не знала. Заходить в корпус было как-то боязно. А ждать на улице, наверное, как-то глупо.

По закону жанра сейчас должен был кто-то появиться и как-то разрешить Женькино замешательство. Только жанр был, видимо, не тот, потому что никто появляться не спешил. И Женьке пришлось навязчиво бродить неподалёку, считая про себя деревья. Когда она сбилась со счёта в третий раз, решила, наконец, что хватит страдать ерундой.

И всё-таки подошла к ведущей ко входу лестнице.

Туфли сухо цокали по деревяшкам, а Женя ощущала себя крадущимся тигром. А когда дошла до двери — ещё и затаившимся драконом.

Вдохнув, она переступила порожек и подошла по короткому коридору к ещё одной раскрытой двери. Было тихо и в открывающемся пространстве никого не видно. Женька подошла ближе и постучала о дверную коробку. Ей никто не ответил. Заглянув внутрь спальни, Женька убедилась, что внутри никого нет.

Сердце медленно опустилось вниз, вместе с Женькиной ладонью. И чтобы хоть как-то смягчить разочарование, пришлось сказать себе, что значит не судьба.

Женька вышла на улицу, чувствуя что-то вроде стыда и очень скрытого раздражения. И пытаясь убедить себя, что всё нормально.

— Они в столовой — дежурят сегодня, — вдруг раздалось у неё за спиной, и Женька вздрогнула. Обернувшись, увидела вожатого девятого отряда, который, не обращая на неё больше никакого внимания, шагал в сторону спортивного зала.

— Спасибо, — вслед ему пробормотала она, чувствуя, как по телу снова разгоняется кровь.

Может, жанр всё-таки тот. И она пошла в сторону столовой.

Максим с отсутствующим видом раскладывал на столах ложки. Ровными, будто небрежными движениями, столовые приборы ложились аккурат под предполагаемую правую руку будущего обедающего. Вошедшей Женьки он не замечал.

— Привет, — ей пришлось подойти ближе и самой завести разговор.

Максим дёрнулся, впиваясь в неё глазами. Быстрая тень узнавания в них — и снова взгляд вниз, на несчастные ложки.

— Привет, — ответил он.

Женька, чувствуя, как начинает охлаждать сердце, улыбнулась и постаралась придать голосу бодрости.

— Можно тебя на пару минут?

Секунда, что Максим задумчиво смотрел на оставшиеся у себя в руке ложки, показалась ей минутой. Но он, наконец, кивнул, положив их скопом прямо на скатерть. Ложки от этого разъехались и образовали что-то вроде веера.

Они вышли на улицу. Женька — чуть впереди, Максим за ней. Глядя на севшую на ветку берёзы ворону, она сделала глубокий вздох. Обернулась.

— Слушай, извини меня за тот раз, — с места в карьер начала она. — Я протупила… И да, спасибо тебе — ты был очень кстати.

Максим удивлённо на неё уставился. А потом его светло-серые глаза чуть сузились:

— Ты, значит, не хотела?..

Чувствуя, как на щеках проступает предательский жар, Женька коротко мотнула головой и опустила взгляд. А когда решилась поднять его, то в лице Максима, наконец, мелькнуло что-то доброе.

— Ну… ладно… — неловко отозвался он и, кажется, его лицо тоже немного зарозовело.

Повисла неловкая пауза, которую оба торопились чем-то занять. Но когда слишком сильно торопишься, то получается ещё медленнее.

— А пойдём сегодня «Весёлые старты» смотреть? — Женьке удалось первой подыскать хоть какую-то тему. — Там Танька будет участвовать. Хотела, чтобы ты поболеть пришёл, — на ходу выдумала Женька и тут же испугалась — как бы Максима это не отпугнуло.

— Хорошо, пойдём, — но Максимова улыбка стала только шире.

Женьку это и обрадовало, и насторожило одновременно. И сразу припомнилось, как на дискотеке он танцевал и кружил именно её. Но Женьке удалось этого не показать.

— Давай тогда после обеда встретимся? — предложила она.

Максим кивнул.

— Давай, — он, кажется, хотел ещё что-то сказать, но в этот момент двери столовой заскрипели и наружу вылезла лохматая голова Вадика.

— Макс, долго ты будешь… — наткнувшись глазами на Женьку, он не стал продолжать и даже, насупившись, скрылся обратно. Но Максим, коротко засмеявшись, извинился и пошёл обратно, к трудовым подвигам. Шаг его был крепок и бодр. А когда у самого входа в столовую он обернулся, Женьки уже не было — убежала, уносимая потоком чувств.

Дежурная работа пошла быстрее. И вообще — это очень здорово, быть дежурным. Правда, разговаривал с Женей Максим, конечно, как дурак. И это немного злило. Но всё равно хорошо.

***

На победу Танька особенно не рассчитывала. Просто хотелось отыграться за несбывшиеся гимнастические начинания и доказать самой себе, что неуспех в чём-то — это ещё не повод сидеть в уголке и переживать. Поэтому бодро проходила змейкой между обручами, без страха и упрёка метала мячи (временами в трибуны) и без зазрения совести скакала, наполовину засунутая в мешок.

На скамейке болельщиков она выцепила взглядом Женьку и махнула ей рукой. А тому парню, что спасал её от маньяка и танцевал с ней на дискотеке, махать не стала. Просто из вредности. Но всё равно была рада, что Женька и Максим вроде помирились. Так что стала ещё активнее перепрыгивать верёвку, когда играли в «Хищника в море». И в итоге осталась последней не-выбывшей, принеся команде очко.

Очки эти набегали незаметно — не на них обращаешь внимание, когда выполняешь очередную эстафету. А только о том, как бы обогнать соперника. Или вести себя спортивно, если обогнать всё-таки не удалось. Поэтому Танька быстро сбилась со счёта.

И для неё стало некоторой неожиданностью, когда по результатам подсчёта выигрыш присудили именно их команде — а не дурацкой «дружбе». Но гордость на грани с тщеславием пробудило. Так что аплодисменты победителям она приняла как свои собственные. И всё-таки махнула Максиму.

***

В этот раз Женя танцевала с ним. В таких случаях принято хвалить грацию партнёрши и её лёгкость, но Максим при всём желании сделать этого не мог. Он, конечно, и сам был не ахти каким танцором. Но движения Женьки беспросветно запаздывали, отставая и от ритма музыки, и от Максимовых па.

И Максима это нисколько не печалило. Потому что, направляя её, можно было без стыда и под приличным предлогом задерживать на талии или предплечье так и норовящую стиснуться ладонь.

Эта дискотека нравилась Максиму больше прежней. По крайней мере до тех пор, пока не припомнилась мелкая фигурка Таньки, кружащейся куда легче. Наверное, из-за того, что после короткой музыкальной паузы по танцплощадке стали расползаться звуки медляка.

Женя, будто почувствовав в Максиме перемену, приблизилась почти вплотную. И от острого запаха её духов из Максима вылетели все лишние мысли.

Но приглашать его на танец Женя не собиралась.

— Извини, — настолько тихо, насколько можно было перекрыть жалостливый голос солиста, сказала она. — Я что-то устала. Может, передохнём?

Стараясь не показывать разочарования, Максим кивнул — он-то только вошёл в раж.

Около скамеек (не иначе как для запасных) Женя, как ни странно, не остановилась — пошла дальше. Уходя из-под мерцающего, подёрнутого дымкой дискотечного освещения в непонятную темноту. Максим ускорил шаг, чтобы не потерять её в редеющей, затихающей толпе.

Остановилась она только у самого своего корпуса, где сейчас было тихо, а от мрака ночи спасал только голубоватый свет высокого фонаря. На свет слетелись ночные мотыльки, и их подвижные тени теперь копошились на земле.

— Здесь вроде поспокойнее, — извиняющимся тоном произнесла Женя.

— Ага, — отозвался Максим, неволей прислушиваясь к стрёкоту ночных сверчков.

Те, казалось, бросали шумовые ниточки из тихой травы, чтобы подать звуковой маячок друг другу и тем, кто их слышит. Очень тонкие и будто дрожащие на холодеющем воздухе. Которые вот-вот оборвутся.

Наверное, Максиму очень этого не хотелось. Потому что, прерывая сливающуюся со светом тишину, он неожиданно для себя выпалил:

— А пойдём на речку?

Женя подняла на него больше глаза, и сердце Максима укололо ужасом: рехнулся он что ли? Она же сейчас откажет…

— Пойдём…

Как-то странно прозвучал отказ. Будто согласие.

Максим недоверчиво уставился на Женьку, и щёки той мгновенно заалели. И тень мотылёчного крыла мгновенно легла на лицо.

Дурацкие паузы. Дурацкая неловкость.

Не зная, что ещё сделать, Максим потянулся к Женькиной ладони. Та оказалась холодной и замерла. А в следующее же мгновение осторожно сомкнулась тонкими пальцами поперёк его руки. Как бы не стиснуть…

До речки шли молча. Женя, чуть покачиваясь на высоких каблуках, с каждым шагом всё увереннее опиралась на его ладонь. А Максим на автомате замедлял шаг.

Женя протянула в бок свободную руку. Высокие стебли трав осторожно принимались, оглаживая её, соскальзывали тёмной зеленью с пальцев.

У речки было прохладно, и Максим пожалел, что не захватил с собой джинсовки. К тому же, сидеть было не на чем. Но Женю это совершенно не смутило. Аккуратно выскользнув из его хватки, она, придерживая юбку, опустилась прямо на не успевшую распрямиться с утра траву. Максим последовал её примеру. И рука его как-то сама собой оперлась позади Жениной спины с небольшими аккуратными изгибами талии. Конечно, не коснувшись её.

— А я так плавать и не научилась, — чуть виновато сказала Женя, глядя на тёмную, спокойную гладь воды.

— Ну, ничего — мы же не в Венеции живём, — немного натужно отозвался Максим — близость Жениной спины мешала голосу звучать в полную силу.

Женя тихо засмеялась.

Откуда-то издалека ветер принёс весёлые голоса. Какие-то приглушенные и будто взрослые, никуда не спешащие. Наверное, речным течением привлекло разговор из окрестных посёлков. По-вечернему уютный.

Женя подтянула к себе коленки и сложила на них ладони. Они забелели на фоне тёмной ткани. Максим несмело посмотрел на Женино лицо.

Лишённое дневного цвета, оно приобрело лунный оттенок. Нос ровно, как по линейке, выступал на тонком профиле. Губы пухлыми бугорками нарушали гладкость овала. Подбородок обратной волной устремлялся к впадине шеи.

Женя всё так же смотрела вперёд, не мешая Максиму себя рассматривать. Глаза её не двигались и взгляд, наверняка расфокусировался. Максим помнил, что радужка у Жени светло-голубая, с тонкими поперечными вкраплениями. Но сейчас был в этом совершенно не уверен. Потому что свет ложился так, что надёжно прятал их — Максим видел только темноту, как если бы на Жене были линзы-склеры. А чуть вытянутая к вискам форма глаз только усиливала ощущение.

На миг в его душе возникла мысль, что такие глаза в сказках всегда утягивают в себя… Но они ведь не в сказке, и всё это — просто игра светотени.

Речной ветер недобро налетел на них. Женя едва заметно поёжилась, и Максим снова пожалел, что не захватил с собой джинсовки. Снова почувствовал запах цветочных духов и, будто ободрённый им, всё-таки поднял одеревеневшую ладонь и коснулся Жениного плеча.

Она не вздрогнула, не засмеялась и не завертелась. И Максим позволил себе опустить ладонь полностью.

Чужое плечо было очень тёплым. Сердце от этого ускорилось раза в два, а в голове не осталось ни единой мысли. Только какая-то глупая, совершенно неощутимая мелодия, бьющая по мозгам.

Женя вдруг ожила, развернулась к Максиму, и щеки его коснулось лёгкое, щекочущее дыхание, от которого по шее побежали мурашки.

Мгновение предвкушения, отозвавшееся очень длинным ударом и сердца, и… ничего не произошло.

Вернее, не произошло того, на что Максим подспудно настроился. Женя отстранилась. А потом и вовсе высвободилась из его хватки, оставив после себя в правой части тела самый неприятный вид холода — тот, который ощущается на контрасте с недавним теплом.

Женя одним движением поднялась на ноги и развернулась к нему.

«Сейчас предложит идти обратно…» — безнадёжно пронеслось у Максима в голове.

Но неожиданно весёлый голос сделал совсем иное предложение.

— А ты ночью купался когда-нибудь?

Максим оторопел, решив, что у него начались слуховые галлюцинации. А, возможно, и зрительные — потому что Женя, не дожидаясь ответа, вскинула стопу вверх и, схватившись за тонкий каблук, сняла правую туфлю. Аналогичным образом избавилась и от левой. И, став немного ниже ростом, босиком направилась к речке.

Максим торопливо поднялся, так резко оттолкнувшись от земли рукой, что запястье противно заныло. Но сейчас ему было совершенно не до запястий. Он, почему-то стараясь ступать потише, направился вслед за Женей.

А она остановилась у самой кромки воды. Темная, обманчиво-ровная гладь едва-едва не касалась пальцев её ног.

Максиму ненадолго показалось, будто всё это нереально и происходит не с ним. Но видение всё никуда не девалось, и от этого в крови с каждой секундой разгоралось что-то непонятное.

Женя вдруг отстранилась. Максим мельком заметил, как она руками накрест схватилась за свою футболку и как-то очень медленно потянула её вверх. Кажется, в около-водной тишине он услышал, как шуршит мягкая ткань.

Хоть Максим себя и не видел, но сразу понял, что лицо у него покраснело — потому что мгновенная волна жара нахлынула откуда-то из недр организма. А уж когда Женя сбросила длинную, пышную юбку… Та, словно пена морская, воздушными буграми легла у её ног. Но Максиму не было никакого резона думать об этой самой пене. Потому что очертания Жениной фигуры, скрытые только проклятой темнотой, надёжно въелись в его мысли.

А Женя, как ни в чём не бывало, сделала широкий шаг, и будто и не замечая Максима, прошла мимо него прямо к воде. С несколько секунд задержалась, будто в задумчивости, а потом стала очень медленно скрываться в неспокойной уже, тёмной воде.

Движения её стали плавными и осторожными — дно в реке было не очень-то песчаным и таило в себе немало твёрдых камней. По всё равно с каждым покачивающимся шагом вода поднималась на её теле. Чтобы удержать равновесие, Женя инстинктивно приподняла руки в стороны, и теперь локти её беззащитно покачивались около изгибов талии. А округлые, по-женски расширяющиеся бёдра короткими, почти неуловимыми движениями балансировали на фоне сливающейся с небом воды.

Решив, что ещё немного, и Женя, словно в мифе-наоборот, скроется от него, Максим торопливо вылез из кроссовок. Со спины дёрнул вперёд футболку и прежде услышал звук расходящейся молнии, чем понял, что снимает джинсы.

Холод остро ощутился на разгорячённом теле, кожа на груди натянулась мурашками. Максим запоздало вспомнил, что не в плавках, а в обычных трусах. А Женя, интересно, в купальнике? Или в лифчике и трусах? Или вообще без всего? Не разглядел… Однако только от подобных размышлений внизу живота начало ощутимо тянуть.

Максим поспешил шагнуть вперёд — холод должен помочь сохранить статус кво. Но вода-предательница была даже теплее, чем днём. Хорошо хоть на её фоне ночной холод ощущался острее, что и помогло немного успокоиться.

Женина фигура уже никуда не удалялась — зайдя примерно по пояс, девушка обернулась к нему. Кажется, сквозь плеск неспокойной реки Максиму почудился её очень тихий зов. Он поспешил, не обращения внимания на мелкие, впивающиеся в стопы каменюшки.

Когда до Жени оставалось не более полуметра, ноги сами собой остановились, а громкий пульс начал мешать дыханию. Женина ладонь легла на воду и прошлась, разгоняя невысокие волны. И вдруг стая безжалостных ос впилась во всего Максима. Вздрогнув, он едва удержал себя от дурацкого: «Не брызгайся!». И вместо этого от души окатил Женьку в ответ.

Та коротко вскрикнула, сжимаясь и вкидывая в защитном знаке растопыренные ладони.

— Всё-всё, на надо! — смеясь, попросила она. И Максим перестал.

— Холодно, — изменившимся тоном — более низким и тихим — сообщила Женя.

Максим шагнул к ней вплотную и нашёл под водой её ладони. Чужие пальцы без промедления стиснули его руки.

— Надо окунуться, — со знанием дела сообщил он. — Давай на счёт три?

— Давай, — в Женином голосе почувствовалась игривая улыбка.

— Раз, два, три, — просчитали они хором, не отпуская рук друг друга.

И никто из них не двинулся с места, ожидая, что другой занырнёт первым.

— Раз, два, три…

На этот раз повторилась та же ситуация, в этот раз сопровождаемая смехом.

— Ладно, давай по-нормальному, — предложила Женя. — Три!

И ушла под воду по плечи, утягивая с собой и Максима.

В воде было ощутимо теплее, и «выныривать» совершенно не хотелось. Но не будешь же до утра сидеть на карачках, даже рядом с Женей.

— Пошли на глубину, — не отпуская её рук, потянул Максим.

— Ты меня только держи! — не без опаски попросила Женя, сильнее стискивая его пальцы. Будто кто-то собирался её отпускать…

Когда ей стало по грудь, Женя остановилась. Хотя Максим и надеялся утянуть её на глубину, где держаться ей придётся исключительно за него, настаивать он не стал. И припомнил, как его самого в детстве родители учили плавать.

— Ложись вперёд и вытягивай ноги, — велел он, словно был тренером в бассейне.

Женя замешкалась в нерешительности, но всё же вытянулась на воде.

— Не, ты в эту сторону ложись, — поправил её Максим разворачивая за плечо перед собой.

И, пользуясь моментом, подхватил Женьку и под грудь и под талию. Тело в воде казалось невесомым и очень упругим. Но ученицей его хозяйка оказалась аховой — команды понимала плохо и вообще, иногда пыталась Максима, по всей видимости, притопить.

Хотя, надо признаться, это только добавляло в процесс веселья и серьёзно снижало степень смущения. Ну, и возможности «случайно» коснуться друг друга в интересных местах добавляло.

— Ладно, хватит, — Женька выдохлась и опустилась ногами на дно. Дыхание у неё сбилось, как и у Максима. Но, надо признаться, страх перед водой, который мешает всем неумеющим плавать, поуменьшился. Настолько, что она даже решилась с вскриком подсечённого бегемота бухнуться назад. Руки Максима тут же обхватили её поперёк лопаток. Женька засмеялась, с полным правом берясь за плечи своему учителю и спасителю.

И вдруг смеяться расхотелось. Близость Максима ощутилась как-то особенно остро. Совсем не так, как ощущался напор Льва, не к ночи он будет помянут.

Просто совершенно не хотелось ни отпускать, ни отдаляться. И Максим стал восприниматься каким-то крупным и что ли надёжным. Его отяжелевшее вмиг дыхание не пугало, а наоборот — привлекало. Настолько, что Женя шагнула ближе к нему.

Вода колыхалась вокруг, а между ними было всё меньше физического пространства. Пока оно не исчезло совсем — в грудную клетку Максима упёрлась мокрая ткань и то, что под нею. И кожа к коже…

Сердце будто лопнуло у Максима за кадыком. А когда Женины руки аккуратно обвились вокруг его шеи… Чужой вес, многократно облегчённый водой и полностью доверенный ему. А если…

Тёплое, мягкое касание… Которое не перепутаешь ни с чем, даже если происходит оно в первый раз.

Женька, не обращая внимания на звон в ушах, двинулась вперёд, ещё ближе. И когда её языка коснулся чужой, на мгновение захотелось испугаться. Но тело, не слушая разума, само повлеклось навстречу и углубило поцелуй. Руки крепко сжали напрягшиеся мышцы чужих плеч.

Неизвестно, когда и чем бы это всё закончилось, но вмешалось нечто из вне. В прямом смысле нечто — совсем рядом с ними по воде раздался плюх, окативший Максима с Женькой неприятными брызгами. Те машинально дёрнулись друг от друга, будто застигнутые за чем-то постыдным. А буквально через минуту с берега раздались недовольные голоса и безжалостный свет фонаря ударил Максиму и Женьки в глаза.

Кажется, их всё же хватились…

Уличённые, они шли под конвоем из троих человек — двух вожатых, среди которых была недовольная Марго, и воспитательницы.

Воспитательница активно стыдила Женьку, которая, понурив голову, уныло вышагивала рядом с ней и смотрела исключительно себе под ноги. Максиму очень хотелось громко послать эту старую грымзу, но он боялся вывести её на ещё больший гнев, поэтому до поры до времени просто стискивал зубы.

— Всего семнадцать лет — и такое… — сетовала недобрая Екатерина Васильевна. — Ты хоть представляешь, что с тобой могло случиться?..

Воспитательница многозначительно покосилась на Максима, и у того сжались кулаки от злости. Его ругают, как нашкодившего ребёнка. И за что?..Да и кому понравится чувствовать себя бестолковым ребёнком в шестнадцать-то лет? И будто он собирался сделать Жене что-то плохое… Раздражение стало закипать сильнее.

— Об этом, Солдатеева, завтра же узнают твои родители, — с каким-то мстительным удовольствием подытожила Екатерина Васильевна, победно глядя на Женю из-под узких очков с толстыми линзами.

Видимо, так она пыталась отыграться на красивой девчонке — красивые девчонки таким, как Екатерина Васильевна, не нравились никогда. Но вместо того, чтобы окончательно пасть духом, Женя вдруг распрямилась плечами и недобро зыркнула на воспитательницу.

Кого-кого, а родителей она не боялась, и это придало ей сил для отпора:

— Тогда ещё они узнают, что ваши вожатые занимаются растлением несовершеннолетних, — как на духу выпалила она.

Марго и второй вожатый с любопытством обернулись на Женьку, а Екатерина Васильевна будто получила пощёчину. Слухи до неё, конечно, доходили, но она предпочитала им не верить, считая это фантазиями девочек. Но, в любом случае, развивать эту тему не хотелось, да и было опасно.

— А ещё у вас около лагеря пешком разгуливают маньяки, и об этом наши родители тоже пока не знают, — подключился Максим.

Екатерина Васильевна зыркнула на него глазами, в которых читалось плохо скрываемое поражение, прикрытое излишним раздражением.

— Ты, Саянов, вообще помалкивай, — попробовала она вернуть себе бразды правления. — После такого-то…

— А что? — окончательно осмелел Максим. — И моим родителям сообщите? Так мой отец за меня только порадуется.

Женя на это поспешила закашляться и только бросила короткий одобрительный взгляд на Максима. Который настолько придал ему уверенности, что ему даже захотелось, чтобы воспитательница на него наябедничала.

— Вот завтра и посмотрим, — твёрдо произнесла Екатерина Васильевна. И больше ничего не говорила до самого Женькиного корпуса.

По пути Женя с Максимом успели попереглядываться, скрывая хитрые улыбки и явно одобряя друг друга. Разогнали их, конечно, без права прощания. Но Максима это не слишком расстроило.

Улёгшись на кровать, он упорно не отвечал на вопросы девятого и только чувствовал, как по кровотоку бежит чистая радость.

А вот Танькины чувства радостными назвать было нельзя.

Ворочаясь с боку на бок, она всё никак не могла убежать от дурацких мыслей.

Зачем она попёрлась за Женькой с Максимом? В момент, когда они уходили с танцплощадки, Танька была уверена: чтобы понять, что сестре ничего не угрожает.

За этим же она издали следовала за ними до самой речки. Ведь там этот псих мог Женьку и утопить… А поняв, что топить её никто не собирается…

Танька и тогда не ушла. А продолжала сидеть за кустами, наблюдая. Конечно, было толком ничего и не видно, но фантазия у неё всегда была хорошая. И что-то вроде злости — или радости? — билось у неё в ушах. И она не могла перестать подглядывать и представлять, представлять…

Голоса тех троих она услышала первой. Ужас сковал её тело и сознание. Надо было что-то сделать…

Сейчас-то Танька понимала, что нужно было кинуться им наперерез, попытаться отвлечь чем-нибудь. Но тогда она сообразила только схватить с земли камень и запустить в нужную сторону. Не в идущих, конечно, а в сторону Женьки с Максимом.

Теперь она убеждала себя, что так они хотя бы успели отпрыгнуть друг от друга, и это хоть немного спасло их от возмездия.

Но всё равно чувствовала себя Танька не только глупой, но ещё и бесполезной. Такая себе королевская ночь.

Глава 9. Ж

Когда кто-то старается не шуметь, то шума от него всегда становится ещё больше.

Через поверхностную утреннюю дрёму Максим расслышал осторожную возню в коридоре. Была суббота и, судя по бледной серости окна, ранее утро. Поэтому шуметь в коридоре было некому. Разве что барабашке.

Барабашек Максим не боялся, поэтому повернулся на другой бок. Резко и коротко ударило об стену — как если бы вешалка описала полукруг и врезалась в твёрдую поверхность.

Возможно, это не барабашка, а грабители. Но с грабителями должна разбираться полиция. Или, по крайней мере, взрослые.

Максим открыл глаза и проморгался. Кажется, собственное сознание сыграло с ним злую шутку: потому что он тоже вроде как взрослый.

Поэтому, презрев сонливость и всякий страх, Максим поднялся с кровати и тихо приоткрыл затворённую на ночь межкомнатную дверь.

Ни барабашек, ни грабителей в квартире не оказалось. Максим не без предательского облегчения обнаружил в коридорном проёме маму, занятую утренними сборами.

Не видя его, она подошла к зеркалу и стала красить губы, внимательно глядя на собственное отражение. Максим уже собирался ложиться обратно, но тут из соседней комнаты, не спеша, вышел отец. Вид его полностью соответствовал виду только поднявшегося человека — растрепанные волосы, пижамные штаны и домашняя футболка. Кстати, стиль его, только вставшего, как-то неуловимо гармонировал с маминым, собирающейся на люди.

— Ты куда?.. — приглушённым и хриплым голосом вопросил он.

— Я? — Лиса рассеянно отвела взгляд от зеркала. — На субботник. Я разве не говорила?

Она посмотрела на Игоря удивленно-круглыми глазами, отчего лицо её каким-то неимоверным образом скинуло разом пяток лет.

— Какой ещё субботник в конце сентября? — явно не поверил Игорь.

— Тот, который мы весной прогуляли, — не повела бровью Лиса и, не глядя, забросила в сумку тюбик помады.

Игорь долго и с явным недоверием продолжил на неё смотреть. Лиса была настроена выиграть эту игру в гляделки, но примерно на середине партии махнула про себя рукой и сказала:

— Куда я ещё могу так вырядиться?

Для наглядности она развела руки в стороны, демонстрируя свой наряд. Который очень гармонировал с пижамой мужа. Признаться, даже Игорь с его пониженным восприятием имиджевых тенденций видел, что вид у Лисы совершенно непрезентабельный. Совершенно не соответствующий обычному строговатому костюму преподавателя английского в университете.

Эти джинсы она, кажется, носила, когда Максим ходил в начальную школу, и с тех пор они претерпели все возможные изменения. Лисиных ног они больше не облегали, а висели наподобие шаровар, безбожно складываясь гармошкой на щиколотках и уходя в золотистые ботинки на шнуровке. Ботинки те тоже были из разряда, что если вдруг увязнут в болоте, то все только порадуются. Футболка так же не выбивалась из общего «гранжевого» стиля — бежевая, с вытянутым горлом, украшенная рисунком горделивой кошки. В общем-то, у футболки вид был самый приличный, если бы не скатавшаяся мелкими бусинками ткань на кошачьем бантике.

Положа руку на сердце, в таком виде можно было либо наниматься на работу огородным пугалом, либо действительно идти на субботник.

— Ладно… — рассеянно согласился Игорь. И всё-таки уточнил: — И что вы там делать будете?

Лиса сделала вид, что не заметила лёгкого оттенка подозрения в его голосе.

— Не знаю, — легко пожала плечами она. — Окна мне всё равно мыть не доверят — я до верха не достаю, и они наполовину грязные остаются. Наверное, буду что-то красить или листья со двора сгребать. Хотя, по-моему, желтые листья во дворе альма-матер — это очень романтично и по-английски. Не знаю, чего этим завхозам не нравится.

На последней фразе она закатила глаза, выказывая своё отношения к старомодным завхозам и всем, кто их до такого довёл. На что Игорь хмыкнул и вроде бы окончательно успокоился. А потом опомнился:

— Давай я с тобой съезжу? Помогу там…

— Вот ещё! — фыркнула Лиса. — Мою субботнюю душу они получили, но твою мы должны уберечь!

В подтверждение слов она победно сжала кулак над головой и со всей своей серьёзностью кивнула Игорю. А потом, не выдержав, всё-таки засмеялась. Тем самым смехом, на который у Игоря ещё ни разу не получилось не улыбнуться в ответ.

— И вообще, ты вон наследника разбудил, — Лиса кивнула в сторону Максима, который так и стоял в дверях и сам не понял, когда начал улыбаться, глядя на родителей. — Иди, укладывай.

Игорь машинально обернулся, а Лиса завернулась в лёгкую ветровочку и, встав на цыпочки, чмокнула его в щёку. После чего подхватила сумку и, выскользнув за дверь, щёлкнула замком. Игорь на секунду глянул ей вслед и снова сосредоточился на наследнике, решая, видимо, что делать с ним дальше.

— Спать иди, — вынес он отцовское решение. — Рано ещё.

И сам, не спеша, через зевок направился к себе, машинально приглаживая тёмные, растрепавшиеся волосы.

Не то, чтобы Максим был слишком послушным, но дел у него на самом деле не было, так что он бухнулся обратно на диван и возвёл глаза к белому «небу» потолка.

Никогда он в этом не признается, но родителей Максим любит. И ему нравится наблюдать за такими вот сценками между ними — когда папа делает вид, что чем-то не слишком доволен, а мама — что его переубеждает. Хотя, Максим знал, папу просто так ни в чём не переубедить.

И всё же та находка — свадебная фотография, где папа жених, а мама не невеста — будто не давала окончательно успокоиться.

После возвращения из лагеря Максим всеми силами пытался разглядеть в отношениях родителей что-нибудь не то. И, несмотря на всё своё упорство, ничего не находил. Но что-то на границе сознания всё равно мешало и будто бросало тень недосказанности на родителей. Особенно на отца. Отчего Максим чувствовал себя подлым. И всё равно не мог ничего с собой поделать.

Снова заснуть у него так и не получилось. В голову, как обычно, когда он думал о той фотографии, влезали воспоминания о лагере. Ведь именно из-за неё Максим и согласился туда поехать. А там…

Сердце сладко сжимало, когда он вспоминал о Жене.

Родителям никто так ничего и не рассказал. И Максим не знал, радоваться этому или огорчаться — была в нём какая-то гордость собой. Хотя если это могло повредить Жене, то лучше не надо.

Женя…

На следующий день встретиться у них не получилось — их с Таней родители увезли чём свет. Тогда Максима это не сильно расстроило — он был уверен, что легко найдёт Женю в соцсетях. И не нашёл.

Солдатеевых Евгений и Жень оказалось пруд пруди. И ни одной, которая бы хоть отдалённо напоминала его ту самую Женю, которую он среди ночи учил плавать. И целовал.

Даже Татьяны, Тани или Таньки с той же фамилией найдено не было.

Или они какие-то спецагенты-конспираторы, или являются коллективной галлюцинацией. Максим очень надеялся на первое. И с этой надеждой всё-таки поднялся — жить свою субботнюю жизнь.

Уроков задали немного, так что, сев за них сразу после завтрака, он освободился уже к одиннадцати.

И уже думал, кому бы написать, но у отца оказались на него свои планы.

— Иди сюда, поможешь мне, — он заглянул к Максиму в комнату, уже выбритый и переодевшийся.

Максим поплёлся следом, в зал, где окна зияли серой пустотой осеннего дня. Штор здесь не было, так как комната была нежилой — только для ночёвки непрошенных гостей. Но Лиса в последнее время стала намекать, что без тюля и штор ей здесь не уютно. Вдруг кто-то с улицы будет на неё смотреть. Кто будет смотреть на восьмой этаж, она не уточняла. Но всё равно — шторы, тюль и даже карниз были куплены. И сейчас, пока Лиса отсутствовала, была неплохая возможность его повесить.

На полу лежал отцовский чемодан с дрелью. По краям окна на полу уже стояли стулья. На один из них Игорь загнал Максима и протянул ему рулетку, напоминающую чёрную улитку с любопытной головкой на вытянутой жёлтой шее.

— Держи сантиметров на десять выше окна, — велел он.

Максим прижал пальцами ленту рулетки и почувствовал, как она натягивается от уверенного отцовского рывка — Игорь уже забрал чёрную «раковину». Присев на корточки, он дотянул ленту до пола и задрал голову, посмотрев на Максима. Тот посмотрел в ответ. Игорь вопросительно кивнул. Максим непонимающе хлопнул глазами.

— Долго тупить будешь? — не выдержал Игорь. — Сколько?

Максим покосился вверх на рулетку. Потом снова воззрился на отца, который, кажется, постепенно терял терпение. И, выдержав театральную паузу, всё-таки ответил:

— Ноль.

Теперь главное не засмеяться. Что угодно, только не засмеяться. Не дрогнуть ни единым мускулом лица.

Игорь глянул на конец рулетки в собственной руке. Грудная клетка его коротко дрогнула. И лицо не смогло сохранить серьёзного выражения — пытаясь удержаться, Игорь всё равно сдался. Плечи его затряслись, и он рассмеялся сам над собой.

Всё. Теперь можно.

Максим перестал сдерживаться.

Если над отцом начать смеяться первым, то он обижается. Но вместе с ним вполне себе можно.

— Ноль, — передразнил его Игорь, отчего Максиму стало ещё смешнее.

Примерно через полминуты оба угомонились. Но, встретившись глазами, засмеялись снова, будто переговариваясь без помощи слов.

— Ладно, хватит, — через улыбку велел Игорь, глядя на циферблат рулетки и отмечая его значение. — Отметку поставь.

Игорь вынул из-за уха простой карандаш и протянул сыну. Тот поставил точку на уровне ноля.

С другого конца внизу уже стоял Максим, а отмерял нужное расстояние Игорь. И обошлось без эксцессов.

Держать карниз на нужной точке — то ещё испытаньице. Хоть он и лёгкий, но от длительной статичной нагрузки бицепсы начинали предательски подрагивать. Надо бы снова начать отжиматься.

Отец дрелил стену и прикручивал шурупом крепление, загоняя его в дюбель. А Максим мужественно считал про себя секунды. У отца-то руки не дрожали, несмотря на тяжёлый инструмент.

Наконец, дело было сделано, и оба отошли подальше, любуясь плодами совместного труда. Синхронно склонив головы влево.

Погода разгуливалась — вместо туч и даже облаков осеннее небо синело насыщенным цветом, явно скрывая солнце углом зрения, а не белым слоем. Вместо с погодой и само собой разгулялось настроение. Игорь, довольный спорой работой улыбался и даже потрепал Максима по затылку.

И Максим вдруг почувствовал — сейчас или никогда.

Отец уже засовывал дрель под ремешок чемодана, когда Максим начал.

— Па-ап…

— М? — отозвался Игорь, кивая в его сторону.

— Я тут… Фотографию недавно нашёл… — отец всё ещё слышал его вполуха, и говорить Максиму стало сложнее. Но раз уж начал… — Там ты с мамой. Только мама мелкая, а ты на ком-то другом женишься.

Выдохнув, Максим выпрямился, во все глаза глядя на отца. Он ожидал, что тот разозлится. Или переведёт тему. Или вообще его проигнорирует. По большому счёту, Максим ко всему этому был готов и, наверное, даже не обиделся бы. Просто в душе осталась бы холодная пустота, которая по прошествию времени непременно заполнилась бы. Просто одна недосказанность, подумаешь…

У отца обе брови синхронно дёрнулись вверх. Он торопливо глянул Максиму прямо в глаза, будто испытывая. Тот не отвёл взгляда. Тогда Игорь едва слышно хмыкнул и оставил в покое инструменты.

Поднялся с корточек. Только для того, чтобы пересесть на диван. И приглашающе хлопнул Максиму по диванной кожзамовской обивке. Максим тихо опустился рядом, слушая, как приминается её поверхность.

— Я действительно сначала женился не на маме, — говорить отец старался ровно, но вся интонация из его голоса пропала начисто, так что в спокойствии его заподозрить было непросто. — А на её маме. Твоей бабке.

Игорь покосился на сына. Спина его сама собой сгорбилась, а пальцы сцепились на коленях, будто он проштрафившийся школьник.

Максиму обожгло затылок. Чего-то такого он и ожидал, но всё-таки надеялся. В желудке неприятно заныло. Но у отца был настолько непривычно робкий вид, что под его взглядом тот не смог ничего сказать. И даже не отвернулся в сторону.

Кажется, отца это немного ободрило — плечи его чуть распрямились, и продолжил он немноголовчее:

— Не могу сказать, что у нас была прямо любовь. Или хорошие отношения. Мы развелись.

— А мама? — уточнил Максим.

— А маму я любил, — вырвалось у Игоря с оттенком теплоты. Но понимая, как это можно трактовать, он собрался и, откинувшись на спинку дивана, продолжил уже суше. — Это было не так, как ты сейчас думаешь.

Он покосился на сына, и тот пристыженно опустил голову.

— Она к тому времени была уже взрослой. И вообще… Там всё было сложно. Ну, не у нас, а с матерью её потом. В общем, об этом можно было бы написать книгу. И совсем не ту, о которой ты сейчас подумал.

Игорь криво усмехнулся, и Максим сдавленно фыркнул. То, что отец просто разговаривает с ним на такую щекотливую тему, хотя явно и не горит желанием, заставляло Максима ощущать что-то вроде гордости. За то, что он уже взрослый и от него не пытаются ничего скрывать. Но всё-таки кое-что прояснить нужно. Чтобы уж окончательно разогнать тучки в груди.

— А тебе всегда… моложе нравились? — осторожно спросил он, снова ожидая какой-нибудь не такой реакции.

Отец посмотрел на него, как на дурака, и Максиму уже от этого стало легче.

— Нравились бы всегда моложе — чего бы я на её матери стал жениться? — чуть раздражённо ответил Игорь. Но почти сразу смягчился, пытаясь перевести всё в шутку. — Я ж велел тебе не думать о той книге.

И, чуть помедлив, добавил:

— Мне, по-моему, до мамы вообще никто по-настоящему не нравился.

Отчего Максиму стало жарковато лицом. Но тут уж сам виноват. И, осмелев, раз уж зашла такая откровенность, задал последний вертящийся в голове вопрос:

— А… ты всё начал?

На этом Максиму окончательно стало жарко, особенно под серьёзным взглядом отца. Наверное, это был совсем уж интимный вопрос, и задавать его не стоило — нельзя же слишком сильно злоупотреблять откровенностью. Но Игорь смог ответить и на него:

— Не совсем. Я бы, думаю, тогда вообще ничего не смог начать.

Он легко улыбнулся, видя, что сын расслабляется и явно становится веселее. Кажется, он смог подобрать правильные слова для не самой простой ситуации. И от этого испытал гордость.

— А что потом было с её матерью?

Оказывается, вопрос всё-таки был не последним, но его Максим задал абсолютно спонтанно и ответ для него был не так, чтобы важен. Обычное праздное любопытство.

— Анька-то? — Игорь, как и сын, не спешить называть Лисину мать бабушкой. — Кажется, замуж опять вышла и в другой город уехала. Но лучше у мамы спроси — она, может, больше знает.

Максим машинально кивнул и не подумал что-то спрашивать у мамы.

Которая, кстати, уже вернулась — в прихожей зазвенел открываемый родным ключом звонок. Игорь встал с дивана и, касаясь Максимова плеча, легонько двинул его вперёд.

Вид у зашедшей Лисы был бодрый и весьма довольный жизнью. Швырнув сумку на тумбу, она принялась вылезать из ботинок, которые так и не завязли в болоте.

— Как дела? — поинтересовался Игорь, опираясь на дверной проём.

— Нормально, — ответила Лиса. — Из окна не выпала.

Коротким резким зи-ип она расстегнула ветровку.

— Что это у тебя? — спросил Максим, глядя на засохший красный след там, где недавно была кошачья морда.

Лиса растерянно опустила голову, не сразу поняв, о чём он.

— А… это… Мы убили ректора, — она подняла на Игоря с Максимом до пронзительности честные глаза. — Но это ерунда. Нам уже назначили нового.

И сама перешла в наступление:

— А вы чего оба такие довольные? Натворили чего без меня?

Она подозрительно сощурилась сначала на мужа, потом на сына. Но те дружно помахали головами. Лиса сделала вид, что не поверила и заглянула в зал, где ещё оставались следы ремонта. И был готов настоящий карниз.

— Ого! — вырвалось у неё. — А говорите не натворили.

Прямо в ветровке она прошла в комнату, оглядывая с высоты своего невысокого роста чудо строительной мысли. И сказала, что сейчас же пойдёт вешать тюль.

Максим решил не мешать родителям договариваться, кто и когда будет вешать шторы и с чувством выполненного долга ушёл к себе. Бухнувшись на диван, который по ночам раскладывался в кровать, он вперился глазами в книжную полку. Душу тут же шатнуло напоминанием — надо бы почитать заданное к следующей литературе. Как же не хочется… Но и иметь бледный вид на уроке тоже не хочется. Так что, скрепя сердце, Максим поднялся и подошёл к книжному пристанищу.

Эту самую книгу он брал с собой в лагерь. Как выяснилось, абсолютно зря — читать он её так и не стал. Или не совсем зря — всё-таки в ней он засушил тот странный трехглавый цветок. Который, скорее всего, оценит только биологичка, но никак не русалка. И тем не менее, Максим решил оттянуть текстовый момент и поискать там свой гербарий.

Страницы одна за другой перескакивали в его пальцах с коротким бумажным треском. Текст, чёрный мелкий текст… Как вдруг что-то, нарушающее монохромное единство. И это совсем не цветок…

Максим, отчего-то замирая, отлистал несколько страниц назад и обнаружил что-то вроде закладки. Явно не его — в виде небольшого листа в клеточку. Он таким не закладывает, а предпочитает варварски загибать страницы.

Листок свёрнут посередине. Отложив книгу, Максим взял бумажку. Развернул её. И сердце его окончательно ёкнуло.

На листке, чуть сморщенном, как бывает, если на нём засохла влага, были цифры. Выцарапанные карандашом. Очень неровные, как если бы писать их было неудобно.

Телефонный номер, разбитый короткими тире на две и три цифры.

И буква.

Одна.

Похожая на разлапившегося жука.

Или на правильную снежинку.

С точкой после. Скрывающей от Максима продолжение слова.

Но он и так знал, что дальше. Радостный молоточек застучал в голове, раза в два ускоряя движение крови по телу.

Сейчас это была его любимая буква алфавита. И любимая книга. И вообще всё любимое.

Потому что это была буква «Ж.»

Глава 10. Дела семейные

Проснулась Танька рано — видимо, школьный режим принёс свои плоды в восстановлении графика. Правда, что делать с этим графиком в семь субботних утра, Танька не знала. И режим тоже не знал.

Она повернулась на другой бок и уставилась в Женькину спину с соседней кровати. Та, свернувшись клубком, уткнулась носом в закрытую штору, через которую пробивался сероватый свет, становясь через ткань желтоватым.

Женька казалась мелкой. Даже накрытая до самой шеи толстым одеялом. Изгиб талии, переходящий, как у скрипки, к ягодицам. Словно трамплин для начинающих велосипедистов. Танька рассеянно опустила глаза на себя. Естественно, ничего не увидела, кроме бугорков груди под голубой тканью пижамы. Коснулась талии и защипнула кожу. Многовато.

Танька перевернулась на другой бок. И глаза упали опять на причиндалы сестры — на стуле, аккуратно сложенные, висели Женькины джинсы. С узкими и длинными штанинами, словно их шили на ствол молодой берёзки.

Странная мысль посетила Таньку.

Она развернулась к сестре. Дрыхнет.

Села на кровати. И воровато оглядываясь, поползла прямо на коленках к стулу. Встала с кровати и взялась за брюки. Наверное, она застрянет в них примерно в районе бёдер. Или колен. Надо бы проверить. Чтобы оценить масштабы собственного бедствия.

Присев на краешек кровати, она стала натягивать на себя стоящие колом штанины. Как ни странно, они проскользили до самого верха бёдер. Чуть ободренная Танька тихонько встала на ноги, снова оглянулась на Женьку — не хватало ещё, чтобы та наблюдала за ходом примерки. Танька в этом случае просто сгорит со стыда. Но эту, видимо, и из пушки не разбудишь.

Джинсовый пояс обнял Танькину талию. Это было выше ожидаемого. А если попробовать ещё и застегнуть? Пояс растянулся, когда Танька его потянула, но пуговица легко просунулась в петлю и даже не давила на живот. Танька, не веря, глянула вниз.

Ткань плотно обхватывала бедра, колени и икры и даже не растягивалась, демонстрируя белые резиночки. Но ходить бы в таких она всё равно не смогла — разве что по ним, потому что стояла прямо на штанинах. И те ещё уходили далеко вперёд от её стоп. То есть, Танька не толстая. Просто короткая.

Классно!

Если укоротить, вполне можно присвоить себе.

Танька снова развернулась к Женьке. В этот раз уже с победой и чуть ли не злорадством во взгляде — дрыхнет и не знает, что её штаны сейчас могут стать не её. Где там ножницы?

Ладно, пусть живут.

Таньке и без них не плохо.

Она стянула с себя предмет чужого гардероба, повесила обратно на стул и довольная, залезла обратно под одеяло. Свернулась на манер сестры.

Однако спокойно провести это утро, несмотря на то, что Танька успокоилась, не вышло.

Дверная ручка сама по себе поползла вниз. Дверь приоткрылась. Очень медленно и без единого звука, словно кто-то включил перед ней запись немого кино. В полоске коридорного света никого не появилось. Сквозняк? Но сквозняк не мог повернуть дверной ручки…

На Таньку уставились два горящих глаза. На высоте чуть выше метра. И некстати напомнили фильмы обо всех этих куклах-убийцах, в которых вселялись демоны.

Дверь отошла дальше… Её увидели…

Чувствуя смесь облегчения и раздражения, она узнала в пришедшем не-демона. Но почти демона — Вовка иногда демонил. А теперь просто выжидающе заглядывал в комнату. Уже собираясь рявкнуть на мелкого, Танька всё-таки передумала подавать признаки жизни. Потому что у мелкого в руке был, оказывается, немелкий нож.

Но Вовка заметил её сам и вперился тёмно-карими глазами. Такой фильм Таня тоже видела, и закончилось там всё очень грустно.

Так… Когда она в последний раз задирала мелкого? А не задирала?.. Н-да… Ей крышка.

— Та-ань… — донёсся до неё братский шёпот. — Та-ня…

Наверное, этого утра ей не пережить. Успеть бы раскаяться в грехах… Которые, как на зло, в голову не идут. Мелькают только мысли о святой воде и высоте этажа — может, удастся выскочить в окно?

— Та-а-ня, — продолжил звать вестник смерти, стоя в дверях. И смотря на неё. И держа в кулаке огромное серое лезвие.

— Чего? — ощущая себя Скруждем из «Рождественской песни», вопросила Татьяна.

— Тань, порежь мне колбаски, пожалуйста.

Она едва не чертыхнулась. Сердце сначала расслабилось, а потом ускорило свой бег. Танька выразительно глянула на братца, но тот по доброте душевной ничего не понял.

Ему по малолетству действительно запрещали пользоваться ножами, а ждать, пока все нормальные люди встанут, он устал. И сам пошёл на поиски взрослых.

Чувствуя, как остатки страха покидают тело, Танька встала и поплелась на кухню. Там на столе уже лежала разделочная доска, а на ней — батон колбасы. Вовка явно успел подготовиться. Таньке осталось только забрать у меньшого резательный агрегат и откромсать несколько кусков мясного тела.

Довольный Вовка залез на стул и, схватив коляску колбасы обеими руками, откусил приличный кусок и принялся с удовольствием его жевать.

— А спасибо? — Таня вспомнила, что мелкого надо приучать к культуре.

— Спасибо, — согласился мелкий.

Это утро они провели, смотря мультики по мелкому телевизору кухни. Больше идти было всё равно не куда — комнату, где спал Вовка, занял приехавший на выходные Славка. Который, как и все нормальные люди, не страдал «жаворонкизмом».

Звук пришлось ставить на минимум — когда живёшь в большой семье, автоматически учишься уважать чужой комфорт. Когда же один из её членов работает сутками и отсыпается днём, это становится вопросом нормального выживания. Так что слух и Таньки с Вовкой, как у младших, был крайне хорошим. А Танька ещё и хорошо умела скрывать, что эти мультики нравятся ей не меньше, чем Вовке. А может даже и больше.

Потому что в детстве все эти милые персонажи и хорошие концовки воспринимаешь как должное, а вот с возрастом, когда тихонько узнаёшь, как бывает на самом деле…

Наконец, дом начал оживать — послышался нестройный топот всяких ног.

Зевая, на кухню зашла Лера и поинтересовалась у молодёжи, какой петух клюнул их попы в такую рань.

Вовка принялся радостно смеяться над «попами», а Танька попросила не мешать познавать тайны анимешного бытия. Лерка, приняв такую просьбу за хамство, только выключила телевизор. На что Танька закатила ей глаза и вышла с кухни. В коридоре уже образовалась небольшая пробка из страждущих посетить ванную — кажется, на правах дамы как обычно победит Света, а Стас со Славкой останутся решать вопрос дальше, скидываясь на «камень-ножницы-бумагу». Вовка с ними не скидывался, потому что в ванну идти не хотел, но за ходом состязания следил внимательно.

Танька зашла к себе и обнаружила Женьку, которая возилась с джинсами, перекинув их через предплечье и вытягивая застрявшую в самой себе штанину. В этой семье всё определённо очень синхронно — или все дрыхнут, или подрываются, как по свистку.

— И чего мои джинсы таким комком висели? — в пустоту посетовала Женька, уже аккуратно перевешивая предмет гардероба на положенную спинку стула.

— Как повесила — так и висели, — на всякий случай буркнула Танька и принялась под шумок собирать свой диван.

Вообще-то процесс утренних сборов был давно автоматизирован, так что ничего особенного не происходило. Разве что, когда подошла Лерина очередь на банные процедуры, раздался её чеканящий глас:

— Же-ня! Иди сюда!

Судя по тому, что имя дочери она произнесла с расстановкой и по слогам, ничего хорошего Женьку не ожидало. Но, зная материнский характер, игнорировать, или упаси боже опровергать призыв было непозволительно.

Женька подошла к ванной и заглянула в открытый дверной проём. Увидев её, Лера пошла в наступление:

— Это что?

Указующий перст она направила на полку над раковиной. Вернее, то место, где обычно была полка, потому что самой полки было не видно. Из-за многочисленных тюбиков, склянок и пузырьков различных размеров и модификаций. Сбоку, будто и не при делах, маскировалась раскрытая косметичка с желто-зелёным рисунком. Из которой и высыпалось всё косметическое содержимое. Видимо, никому из ранее посетивших ванну сей бардак не мешал. Покуда туда не пришла вездесущая Лера.

— Я сейчас уберу, — Женька подошла к раковине и принялась складывать тюбики обратно, внутрь предательского косметичного нутра.

Лера выжидающе посторонилась в сторону. От неловкого движения тюбик с тональным кремом загрохотал о дно раковины, крышка его отскочила в сторону, и на воде остались светло-бежевые разводы.

— Жень, блин, вечно у тебя всё из рук валится! — пробурчала Лера и принялась сама закручивать крышку тюбика, пачкая пальцы плотным покрытием.

— Ты чего развыступалась? — эта фраза принадлежала, конечно же, не Женьке. Это на звуки семейных дрязг явилась Света и выжидающе остановилась в дверном проёме. Если не знать, то можно было подумать, будто в нём появилось ещё одно зеркало, которое отражало Леру — с сестрой они родились близняшками и даже с возрастом не утратили сходства.

— Чего-чего? — переключилась Лера уже на сестру. — Шагу негде ступить от её причиндалов.

Она кивнула на дочь, которая уже закончила убираться и не без любопытства наблюдала за матерью и тёткой. По совместительству — матерью Славки и Таньки. Та неспешно глянула на целую уже косметичку, перевела взгляд на Женьку и пожала плечами:

— Ни так уж их и много. К тому же красивые девушки всегда используют косметические средства.

Она коротко подмигнула улыбнувшейся Женьке. А Лера, как и ожидалось, зацепилась за слово «красивые».

— Ты сейчас на что намекаешь? — сощурилась она на сестру.

— Ни на что, — та наивно тряхнула головой, отчего рыжие волосы выбились из заколки и непослушными прядками легли на плечо. — Я тебе всё прямым текстом сказала.

Лера насупилась, но всё равно не смогла скрыть короткой улыбки.

— Ой, идите отсюда! Обе! — она махнула рукой в изгоняющем жесте и отвернулась к раковине.

Света и Женька решили не перечить и исполнить её просьбу. В коридоре они коротко и понимающе переглянулись.

Наверное, в больших семьях между её членами всегда устанавливаются стихийные и прочные связи. Как, например, у Светы с Женькой. Не сказать, чтобы остальные были менее любимы. Просто им двоим всегда было крайне просто найти общий язык.

Света помнила тот день, когда было положено начало их крепкой дружбе. Она тогда осталась одна с мелкими Танькой и Женькой. Лерка была на работе, а Стас повёз Славку на прогревание — тот как раз восстанавливался после бронхита.

Женьке тогда было пять, а Таньке — четыре. И последняя крайне хорошо выучила слово «нет» и использовала его по любому поводу и в любых ситуациях. Особенно если дело касалось еды.

В тот день у дочери было особенно плохое настроение, и смотрела Таня на мать взглядом, полным презрения. И начисто игнорировала тарелку с кашей. Хорошо, хоть Леркина Женя всегда была смирной и тихо расправлялась со своей порцией.

А Света играла с Танькой в гляделки. Нужна была ментальна ловкость и повышенное внимание, чтобы заметить, что Танькина челюсть чуть-чуть, едва-едва расслабляется. В этот момент нужно было со спринтерской скоростью зачерпнуть ложкой кашу и отправить её в детский рот, пока челюсти не успели сомкнуться. И так очень медленно, черепашьими шажками, Танькина каша убыла на четверть.

Свете бы напрячься и заметить, что глотка дочь не делает, а только тупо набивает рот… Но она была уже утомлена и родительская зоркость притупилась. Так что плевок каши прямо в материнскую грудь вышел для Светы крайне неожиданным.

Брезгливой она не была — можно ли быть брезгливой, работая врачом? — но сам факт настолько обескураживал, что Света едва-едва сдержала грубое слово, глядя, как слюнявая овсянка стекает вниз, к столешнице.

Со смесью раздражения и отчаяния она взглянула на дочь, которая совершенно не раскаивалась и всем своим детским видом показывала, что при малейшей возможности манёвр повторит.

И тут в жизнь их вмешалось провидение. Вернее, тихая и смирная Женя.

Крепко зажав в кулачке черенок своей ложки, она отважно стукнула выпуклой лопастью прямо в центр Танькиного лба. Ибо нефиг.

Повисла немая сцена. Офонарели и мать, и дочь, потому что до сего момента Женя в своей жизни не обижала даже мухи.

Таня вылупилась на сестру совершенно круглыми глазами. Такого в её детском опыте ещё не было, так что решить, как реагировать, она не могла. И только-только приоткрыла рот, ещё даже не поняв, что будет говорить.

Женя воспользовалась и этим. Зачерпнув собственной ложки из Танькиной тарелки, она моментально заткнула ей рот кашей. И та… Сделала несколько жевательных движений и проглотила! Женя повторила манёвр. И Таня снова съела кашу.

Света сидела, боясь пошевелиться, и запачканная футболка её совершенно не волновала, хоть кожу и начинало противно холодить. Бог с ним. Лишь бы е спугнуть момент.

А Женька, как заправская нянечка, очень скоро скормила сестре весь её завтрак и как ни в чём не бывало принялась за свой.

— Спасибо, Женя, — по-взрослому поблагодарила её Света, когда Танька как ни в чём не бывало взялась за кружку с какао. И Женька почти по-взрослому улыбнулась ей в ответ.

С тех пор между ними у становилась необъяснимая симпатия, хотя и Женька, и Танька тот эпизод благополучно забыли. Разве что Танька с тех пор смутно признавала авторитет сестры.

В эту субботу в доме было куда более шумно, чем обычно. И не в последнюю очередь из-за приехавшего в гости Славки. Тот жил в студенческом общежитии соседнего города. Но пока ещё частенько наведывался в родительский дом. Но шумел вообще-то не он.

Всё дело было в Вовке, который с недавнего времени обрёл особую страсть ко всем видам борьбы. И если с отцом он по каким-то причинам пока не связывался, а в детском саду его достаточно быстро призывали к порядку вездесущие воспитательницы, то уж на Славке он отрывался сполна. Правда, без вреда для последнего вследствие очевидной разницы габаритов.

Вот и сейчас Вовка ракетой взлетал вверх и приземлялся на руки брату, уверенно хватающего его подмышки. И если поначалу мелкий и пытался изобразить что-то вроде гнева, то примерно к третьему запуску растерял все его остатки и только восторженно попискивал в высшей точке своего полёта.

— Слава! Ты его сейчас головой ударишь! — предостерегла Света, взглядом следящая за запуском нового спутника.

Славка снизил амплитуду движения, чем вызвал недовольство младшего.

— У меня крепкая голова! — запротестовал он то ли для брата, то ли для Светы.

— Голова-то крепкая — полы у соседей не железные, — флегматично заметила Лера, которую ситуация волновала явно меньше, чем тётю Свету.

Славка, видимо, решил не рисковать и всё же перешёл на обычные кувырки Вовки. А потом тот и вовсе повис на его вытянутой руке, покачиваясь, словно обезьяна на ветке.

Лера даже хотела назвать его обезьяним сыном, но вовремя осеклась — самой матери такого говорить не полагается. Потому что в этом семействе кто-нибудь обязательно уточнит, что же за обезьяна его рожала.

Наконец, все уселись завтракать. Места за столом не то, чтобы хватало с размахом. Танька отказалась сидеть на краю, потому что тогда не выйдет замуж. Тогда на край сел Славка, потому что для него проблема не актуальна. А Вовка начал теребить за локоть Женьку, вопрошая, «альтуальна» ли эта проблема для него.

Взрослые вроде бы молчали, так что молодёжь бесстрашно усиливала активность. Пока Славка, намазывая тост маслом, как бы между делом не сказал:

— А мне предлагают стажировку в Швеции.

Тут звук как-то сам собой затих, и все без исключения посмотрели на Славку. Который, будто этого не замечая, откусил от бутерброда и принялся его расслабленно жевать.

— А ты что? — задала вопрос, вертящийся у всех на языке, Света.

— Не знаю… Я ж шведского не знаю.

— Ты и русского не знаешь, — отозвался Стас. — Больше тройки никогда не было.

Это как-то разрядило обстановку — Славка начал спорить и говорить, что на русском программы не пишутся. Вовка начал хвастаться, что у него по русскому будет пятёрка. Женька — рассуждать, что алгебра и геометрия куда сложнее русского. А Лерка явно планировала, когда малышня покинет территорию, ввернуть что-нибудь про шведскую семью.

Возможно, подобная мысль посетила и Танька — уж слишком ехидно она улыбнулась, торопливо засовывая в рот краешек чайной чашки.

Вдруг аура над столом неуловимо изменилась — будто похолодела и приобрела тревожные нотки. Неприятный хруст услышали все. Звук, который рассекает твёрдую ткань поломкой.

Теперь все смотрели на Таньку. Которая неестественно замерла и взгляд которой расфокусировался — уплыл куда-то внутрь. Словно глаза пытались увидеть поломку внутри организма. Все без исключения приобрели более светлый оттенок кожи — даже Вовка, который ничего особо не понял, по неосознанно присоединился к общему настроению.

Подрагивающими руками Таня отодвинула от лица чашку. Сидевшие рядом Славка и Лерка увидели, что на чашечной стенки не хватает внушительного куска — как раз под размер девичьей челюсти. С некрасивого обломанного края капал чай, который оттенком почему-то напоминал кровь.

Таня, всё так же ни на кого не глядя, не спеша, зажала губы раскрытой ладонью. Почему-то именно этот жест привёл немую сцену в движение. Все повскакивали со стульев, бездумно подаваясь в её сторону.

Светка отточенным врачебным жестом оттеснила в сторону и Лерку, и Славку. Стас вцепился ладонью в Танькин затылок, чтобы та не запрокидывала башку. Вовка крепко и испуганно обхватил Женьку вокруг пояса.

Светка уверенно убрала Танькину руку от лица и заставила открыть рот. Та не сопротивлялась.

Слюнявый белый осколок быстро вынырнул в руку матери. Но её это не успокоило, и Светка принялась придирчиво осматривать освободившуюся ротовую полость. Женька гипнотизировала осколок — вроде бы совпадает очертаниями с чашечным боком.

— Не глотай! — рявкнула Светка, подскакивая к столу и хватая Славкину кружку и заливая чай Таньке в рот. — Полоскай!

Танька послушно принялась гонять жидкость во рту, преданно глядя на мать. И явно не зная, что делать дальше.

— Плюй!

Таня выплюнула прямо на пол, но это абсолютно никого не смутило. Таким макаром Светка заставила Таньку перевести весь Славкин чай. И снова придирчиво оглядела её ротовую полость.

— Ну… Вроде ничего… — не слишком уверенно произнесла она, но у всех всё равно отлегло.

Славка ещё приложил осколок к разбитой (разгрызенной?) чашке. Тот сел как влитой. И все сразу о чём-то загономили, снова наливаясь человеческой краской. Та же офигевшая Танька пыталась что-то сказать.

Кажется, обошлось. И теперь весёлый адреналиновый дух захватывал многочисленное семейство Солдатеевых. Светка ругалась на Таньку, Танька доказывала свою невиновность, Лерка под шумок вытирала пол прямо столовой тряпкой, а Славка потихоньку начинал надо всеми подтрунивать. Кажется, Вовка даже задумал на него подлую атаку исподтишка. А Стас не слишком настойчиво призывал всех успокоиться.

Решив, что впечатлений на неё сегодня хватит, по крайней мере на утро, Женька тихонько ушла в свою комнату. Думала, что её отсутствия никто не заметит, но буквально через минуту с кухни раздался мамин голос:

— Жень! Ты нормально?

— Да, — отозвалась она, усаживаясь на диван и беря в руки телефон.

Столько шума для неё явно многовато.

Она разблокировала экран. Как она и думала. Ничего.

Женька откинулась головой на диванную подушку.

Ждать она перестала. Почти.

Может быть, её телефонного номера Максим не нашёл. Может, он вылетел из книжных страниц и уборщица «Юнната» давно замела его вместе с остальным мусором. А может Максим и намеренно его проигнорировал. К последнему Женька и склонялась. Потому и не искала его, считая в этом случае данный процесс жалким.

Ох, уж её стремление к киношным жестам… Если бы не оставляла ему ту самую бумажку, которую написала для Льва, может сейчас и можно было с ним списаться. По-дружески. А теперь — стыдно. Будто Женька собирается навязываться равнодушному парню.

Ладно. Это на самом деле не страшно. Страшнее, например, было бы, если бы Танька подавилась этим дурацким осколком.

И вдруг непонятная стрела ударила Женьку в самую грудь. Ничего не имеющая с описанием сердечной боли — уж об этом-то она от Светы слышала много. Просто будто какая-то радость ударилась и расцвела в солнечном сплетении. И сердце то ли ускорило, то ли замедлило свой ритм. Как предвкушение чего-то…

Зажегся экран телефона. Раздалась привычная мелодия. Женька подняла его к глазам. Номер незнакомый. Но радость внутри не унималась. Сердце подпрыгнуло ещё выше. Потому что она чётко, безошибочно знает, кто скрывается за этими цифрами.

И всё стало неважно и радостно. И можно идти обратно на кухню и обсуждать дурацкий эпизод — потому что Женьке стало очень весело. Но вместо этого она, нажав кнопку приёма вызова, поднесла телефон к уху. И постаралась сделать голос нейтрально-приветливым.

— Алло. Да, это я. Привет. Помню… Макс.

Глава 11. Ерунда

Наверное, диван можно было считать смешным и старомодным. С высоко приподнятыми деревянными подлокотниками, со вмятинами и потёртостями со всех сторон. Возможно, Максиму должно было стать за него стыдно. Но он, как оказалось, был не из стыдливых. А Женька, сидящая на этом самом диване, не выказывала ни малейших признаков дискомфотра. Возможно, она их и не видела — после совершеннолетия, ближе к двадцати у неё вдруг начало падать зрение. Но до такой степени, чтобы постоянно носить очки, но в автобус нередко приходилось садиться на удачу.

У Максима со зрением всё было в порядке. Но он предпочитал тратить оптическую силу глаз не на какой-то диван на съёмной квартире, а на саму Женьку. Тем более, когда она в таком первозданном виде.

Вид начинался у самого пола, на древесную поверхность которого спускались Женькины носочки, чуть изогнутые в подъёмах стоп, чтобы аккуратные пальцы смогли достать до пола. Левая стопа — справа, правая — слева, потому что Женя перекинула одну ногу на другую. Максим немного запутался и не знает, какая выше. Да и какая разница?

Тонкие икры чуть-чуть похожи на бутылочки, потому что упираются в край дивана. Видно мышечное сечение. Вершиной для Максима становятся мелкие и округлые коленные чашечки, потому что он сидит в кресле как раз напротив. И пытается продолжить свой рассказ о теории струн. Но рассказ не хочет продолжаться. Да и вообще — как они заговорили об этих дурацких струнах?

Изгиб её бёдер от Максима прячется, за коленками сразу виднеется напряжённая ямочка пупка, едва-едва шевелящаяся в такт Женькиному дыханию. А узкая талия чуть расширяется к рёбрам. И здесь начинается самое интересное.

У Максима перехватило в горле.

Совершенно, абсолютно не перекрытая ничем девичья грудь. Напоминающая аккуратные капельки, полнеющие к низу. С вершинками яркого, вишнёвого цвета — что само по себе необычно для общего светлого колорита Женькиного кожи. Одна «вишенка» смотрит прямо на него, а вторая — чуть в сторону, потому что сидит Женька немножко с оборотом к нему.

Груди её даже не ощупь кажутся мягкими — хотя почему кажутся? Будто бы Максим не знает доподлинно… Кожа именно в этих местах у Женьки, кажется, самая нежная. Чуть что — покрывающаяся мурашками, которые приятно щекочут пальцы. Или ощущаются губами.

А соски — плотные и упругие. Собирающиеся остренькими конусами, покрывающиеся микроскопическими налитыми бороздками от прикосновений. И не только от прикосновений. Например, сейчас им достаточно только зрительного контакта — зоркие глаза Максима как раз замечают, как правый сосок из кнопочки уверенно превращается в стрелочку. И Женька ёжится, как от холода. Хотя на улице — двадцать три выше нуля.

Она собирает руки под грудью, обхватывает сама себя за локти. От этого между грудей её не остаётся ни малейшего расстояния, их притискивает друг к другу. Кажется, от этого они наливаются ещё сильнее, из капелек превращаясь в шарики.

Женька прикрывает глаза. Вернее, опускает голову одновременно с речницами, отчего глаза её перестают быть видны — они явно устремляются на собственное тело. Аккуратные губы с остатками розовой помады коротко изгибаются в улыбку.

— А ты чего так далеко? — она поднимает на Максима игривый взгляд, хотя всё лицо её пытается хранить серьёзность. — Иди сюда…

Вроде, попросила обычным голосом. Но от него по телу Максима прошлась однозначная волна, которая не позволила ему не послушаться и остаться на месте.

Он в два шага преодолел расстояние и пересел на диван. Обивка коротко и недовольно скрипнула под ним — но неужели она надеялась его этим остановить?

Опустился Максим не на свободный угол дивана, а как можно ближе к Жене. Так, чтобы их колени почти соприкасались.

Угол Максимова зрения изменился, и теперь он мог видеть то, что раньше было скрыто. Мягкий треугольник уходил между перекрещёнными бёдрами. Только линия светлых полупрозрачных волосков выбивалась на общем гладком фоне.

У Максима получился сухой глоток.

— Всё равно далеко, — проворковала Женя, опуская ладонь ему на бедро и наклоняясь ближе.

Максим будто каждой клеточкой ощутил её тепло. Сзади шеи приподнялись волоски. И кое-что другое тоже приподнялось.

Женины губы аккуратно ткнулись в его. Мягкие в середине, твердеющие только к своим краям. Максим разомкнул собственные, двинувшись вперёд языком. Женькины резко потянулись навстречу, сжали его кончик. И только после этого разомкнулись, податливо пропуская язык Максима дальше.

Наверное, если бы ребёнком он знал, как много чужой влаги в поцелуе, он бы никогда не смог смотреть все эти мультфильмы, где принц целует принцессу. К счастью, детей в это и не посвящают. А вот взрослые просвещаться только рады.

Вторая Женина ладонь осторожно, будто испуганно коснулась торса Максима. Тренированные мышцы инстинктивно подтянулись, напрягаясь до рельефа. И её ладонь полностью легла на пресс, кончиками пальцев очерчивая поперечные линии кубиков — Женя ничего не говорила, но ей явно нравилась его спортивная форма. А Максиму нравилось то, что ладонь не останавливалась, а спускалась всё ниже и ниже.

Её край уже защекотал, задевая и оттягивая лобковые волоски. Максим мягко отстранился, разрывая поцелуй и тут же прихватывая губами Женин подбородок. Чтобы оттуда на полных правах двинуться, вниз, по шее. К бирюзовым венкам.

Женя прерывисто вздохнула, дёргаясь и отстраняясь от мурашащего прикосновения. И сильнее сжала рукой бедро Максима. Двинулась по нему вверх, переходя границы ноги и устремляясь к его ягодице.

И тут же вся изменилась. Резко подалась вперёд, перебивая Максиму дыхание. Обвила руками его за шею и пальцами зарылась в волосы. Потянула, заставляя его отстраниться от собственного плеча, которое он уже во всю ласкал губами и языком. Максим послушно подчинился, чувствуя острую волну возбуждения. Машинально прикрыл глаза и ощутил на себе весь резкий, неизвестно откуда взявшийся Женин напор. Она вдруг оказалась выше него — просто успела сменить позу и теперь стояла на диване коленками.

Нависла — Максим чувствовал лицом её торопливое, шумное дыхание. Инстинктивно потянулся навстречу. И едва не задохнулся — ему в прямом смысле перехватило дыхание от того, как резко и властно чужие губы впились в его собственные. Неожиданно сильные пальцы впились ему в спину, оставляя за собой фантомные полосы. Его всё ближе прижимали к стройному, податливому телу. Женина грудь до предела вжалась в совершенно не протестующее тело Максима. Наоборот, хотелось стать ещё ближе, поэтому Максим с силой стиснул Женину талию, сам себе думая, как бы не сплюснуть её. Женя будто сделала попытку навалиться на него — но с их-то разницей в весе это была совершенно обречённая попытка. Максим легко удержал её тело. Нырнул ладонью под длинные волосы, оглаживая узкую спину, бродя пальцами по ложбинке позвоночника.

Короткое Женино движение — и она уже на коленях Максима. Вернее, опирается собственными по обе стороны от его бёдер. Настойчиво упирается животом в его торс. А как же хочется, чтобы упёрлась ещё пониже… Тело её ощущается крепким и уверенным, будто это уже и не совсем Женя, а немного амазонка — настойчивая и требовательная. Самоуверенная и заражающая своим желанием.

Длинных ногтей у Жени нет, но Максим всё равно зашипел, когда ему под лопатку упёрлось острое. И Женю это будто охолонуло. Теперь она уже не амазонка, а будто испуганная лань. В мгновение ока соскакивает с Максима и, кажется, если бы не его руки на талии, то вообще убежала бы не только с дивана, но и из комнаты.

Но так и Максим — уже не несмелый мальчик, так что манёвр у Женьки не прокатывает. Его руки ещё плотнее обхватывают талию — будто без слов говорят: моё! И Женьке это очень нравится. Что-то кто-то предъявляет права на её тело. Что оно кому-то нужно. По крайней мере, в такой момент. И она уже мягко оглаживает плечи Максима — как раз по тем местам, где минуту назад пыталась оставить бороздки. И нежно ловит его губы, которые обдают влажным жаром — Максим дышит через рот.

Из его прикосновений нежность почти уходит — остаётся только порывистая настойчивость. Его ладонь по-хозяйски сжимает, даже стискивает её ягодицу. Вторая хватается за грудь, ощутимо приподнимая её вверх. Максим делает движение вперёд, и Женькиного бока касается влажная и горячая головка. А через секунду — уже и ствол.

Женя никогда никому не признается, но в такие моменты её распирает гордость. Потому что именно она — Женя Солдатеева — стала причиной чужой эрекции. Именно на неё, а не на кого-то другого у Макса поднялся такой стояк. Её пальцы сами собой скользнули по горячей, гладкой поверхности. К вершине. Туда, где уже выделилась смазка.

У Макса сбилось дыхание — Женя почувствовала кончиком уха. И её мочку прикусили. Не сильно. Но так, что по шее побежали мурашки. Женя услышала, как серёжка стукнулась о зубы Макса. Надо будет в следующий раз снять. Или нет. Макса это вроде не останавливает — язык аккуратно обходит металл, лаская чувствительную кожу. Отчего по всей Женьке проходит очень острая щекочущая волна. Она дёргается и всем телом напрягается — хочется ещё такую же. А руки Макса тем временем ложатся ей на плечи и откидывают от себя. Не для того, чтобы отстранить. А чтобы Женя улеглась на спину.

Максим нависает сверху, отчего у Женьки сначала замирает, а потом с утроенной силой навёрстывает упущенное сердце. Женя ловит его взгляд. Он тёмный, почти чёрный — так сильно расширился зрачок, что практически не видно серой радужки. И вообще вид у Максима очень сосредоточенный, будто он относится к делу со всей ответственностью, которая есть в мире. Женьке это нравится.

Взгляд Максима теряется — он наклоняется, и Женя чувствует подбородком прикосновение взъерошенной шевелюры. А губы Макса ласкают ключицу и очень медленно, практически мучительно двигаются вниз. Блуждают по груди, но так и не подходят к самому чувствительному месту, а кружат около него.

Женя зарывается рукой в чужие волосы. Не для того, чтобы направить — просто от избытка чувств. Второй обняла поперёк спины, прижимая ближе.

Рука Максима всей пятерней накрыла «свободную» грудь, а губы, наконец, сомкнулись на соске. Женя протяжно выдохнула, теряясь в ощущениях. Рука Максима уже оглаживала её живот, ставший вдруг очень мягким и податливым. А потом скользнула ниже.

У Женьки всё затрепетало, когда пальцы Макса прошлись по лобку и скользнули внутрь. Ноги сами собой поджались, но сдвинуть их у Женьки всё равно бы не получилось между бёдрами как раз расположились чужие коленки.

А пальцы, тем временем, скользнули глубже, отчего Женя ощутила внутри себя маслянистую влагу.

Движения Максима — дразнящие и распаляющие, от которых всё внутри поджимается и отдаётся непривычным пока ощущением. Будто тело обретает собственный разум, собственные желания и начинает стремиться только к одному — к страсти. К сексу. К слиянию и единению.

Губы Максима накрыли её собственные. И Женя, почти себя не контролируя, ответила резко и властно, сама затягивая в будто забирая у Максима этот поцелуй. Снова сдавила его спину, притискивая его вес на себя. Плевать. Не тяжело. Главное — чтобы ближе.

Но тут Максим, будто не чувствуя её порыва, отстранился. У Женьки сами собой обиженно поджались губы, но тот на неё не смотрел.

Тяжело дыша, Макс с очень напряжённым видом возился с ярко-жёлтым квадратиком. Тот всё никак не хотел подчиняться скользким рукам. Кажется, ещё секунда, и он начнёт ругаться. Женя сдержала предложение открыть по киношному зубами — в такие моменты Макс иронии совершенно не любил.

Наконец, поблёскивающий кружок был победоносно извлечён наружу. А вскоре и занял своё законное место. У Женьки всё подвело в предвкушении.

Движение у Макса получилось слишком резкое. Несмотря на обильно выделившуюся смазку, Женя вздрогнула — очень разительной была разница между прошлой пустотой и настоящей наполненностью. Прикрыла глаза, чувствуя, как от дыхания наполняется грудная клетка. И ощутила напористое, очень влажное и тёплое прикосновение к шее.

От этого по телу начала скатываться вниз приятная волна, смягчающая ощущения.

Максим начал двигаться. Сначала нарочито медленно и тягуче. Будто исследуя открывающиеся горизонты. Женя почувствовала напряжение. Чувство заполненности уже стало своим и… почти прекрасным. С каждым движением — до предела — всё тело изнутри начинало отзываться, разгораясь и будто опадая. Женя инстинктивно сжала ноги, упираясь в Максимовы бёдра, желая усилить контакт.

Тот стал дышать будто через раз, но очень сильно — Женя чувствовала плечом. Рука, которая до этого упиралась в диван слева от неё, схватилась за грудь. Сначала сдавила сверху, попадая между пальцами на плотный сосок, потом соскользнула набок, к месту, где грудь уходит в плечо. Женя непроизвольно выгнулась — это место было у неё особенно чувствительным. Максим сжал зубами второй — «свободный» сосок.

В промежности начало ощутимо бухать. Женя не сдержала стона на очередное, какое-то особенно приятное движение Максима. Вот уже весь мир сжимается. До них двоих. Ну, может быть ещё мягкого дивана, который собственным жаром упивался в лопатки.

Ближе. Сильнее. Глубже.

Женя схватилась Максиму за шею. Сзади. Туда, где ритмично проступает и скрывается за мышцами позвонок.

Макс, будто чувствуя что-то изменил ритм. Движения его стали реже. Но сильнее. И на каждое проникновение внутри замирало и напрягалось. И хотелось ещё.

Слишком приятно. Слишком остро. Слишком хорошо. Просто слишком… Настолько, что избыточные чувства зажгли в глазах. Защипало. А потом горячая дорожка пробежалась к уху, щекотно скрываясь внутри раковины.

Максим остановился. Открыв глаза, Женя увидела над собой его сосредоточенное лицо. Настолько, что между бровями пролегла складка.

— Больно? — угрюмым шёпотом спросил он, внимательно глядя на Женьку.

У той сами собой губы растянулись в улыбку. Неровную, оголяющие ряд зубов с одной стороны. Улыбка эта очерчивала скулы, заостряла подбородок и вытягивала Женькины глаза к вискам. Наверное, именно такую называют шальной.

— Неа, — выдохнула Женя ему в лицо и торопливо прикусила нижнюю губу. И прошлась зубами по ярко-алой коже.

У Максима по спине прошёлся озноб. Кажется, даже плечи передёрнуло. И он, будто получивший разрешение, продолжил фрикции. Для компенсации технической задержки — ещё быстрее.

Женькины стоны стали громче и окончательно ритмизовались с его движениями. Звук влажного соприкосновения стал громче. От него шумело в ушах. Максим опустился ещё ниже, до предела, сгибая руки в локтях. Подминая под себя Женькино тело. Которое уже скорее не Женькино, а его… Уже почти.

Жарко. Влажно. Хорошо.

Максим вошёл полностью, насколько позволяло её тело. Замер, пытаясь раствориться в ощущениях нежнейшего, ребристого пространства, плотно сжимающего его и будто не желающего выпускать.

Судорога, заставившая проникнуть глубже. Хотя куда уж глубже? Ещё одна…

Кажется, всё тело разом сковалось в напряжении. Мышцы задеревенели, и кости под ними едва не расплющились. Вот он… Предел… Пик… Освобождение…

Бессильнаявлага и расслабление. Обнимающий его по всеми стволу пульс… Чужой. Женины ноги, до боли сжавшие его. И её приглушённый, протяжный вскрик.

Она отпускает не сразу — с минуту ещё вжимается в него. Её тело потряхивает, особенно внизу — в промежности. Пульсация окончательно закладывает уши. И только через пару минут можно блаженно откатиться к краю. Чтобы зажать Женечку между собой и спинкой дивана и ещё долго никуда не выпускать.

Чуть-чуть прийти в себя и выудить из-под плеча длинную светлую прядку — оказывается, Максим придавил. Но Женя не обращает на это внимания. Только смотрит на него мутными светлыми глазами, пытаясь перевести дыхание. И осторожно опускает ладонь Максиму на грудь. Будто тоже просит не уходить. Максим машинально сжимает её пальцами.

Становится прохладно. Не только из-за того, что с разгорячённого тела испаряется пот. Но и погода за окном изменилась — августовское солнце беспросветно затянуло лиловыми тучами. Серые дома на контрасте стали мелового цвета. Наверное, будет гроза.

— А пойдём гулять? — вдруг оживляется Женя и привстаёт на локте, отчего Максимов взгляд сам собой цепляется за налитые, плотно сдвинувшиеся груди.

Вообще-то, гулять ему не очень хочется. Но такая погода — преддождевая и тёплая — любимая Женина. Так что приходится сделать над собой усилие, поднять глаза и встретиться с её тёплым, голубым взглядом. И согласиться. Чего не сделаешь ради любимой девушки. Тем более, когда это — сущая ерунда.

Глава 12. Перед грозой

На улице тихо. Природа замирает в тревожном ожидании: начнётся ли гроза или всё же отойдёт стороной? Даже немногочисленные прохожие будто неосознанно притупляют голоса и то и дело быстро и осторожно поглядывают вверх. Но не Женя.

На неё такая погода, наоборот, нагоняет что-то весёлое и подвижное. Наверное, это что-то из детства. Когда дневная жара, наконец, сменялась свежестью, солнце переставало печь голову. Становилось темновато для дня. И нужно было быстрее-быстрее искать себе укрытие. А лучше — бежать домой. И можно соревноваться с Танькой, кто быстрее. Быстрее будет, как обычно, Женька, потому что у неё ноги быстрее работают. А Танька обидится. И если маленькая — заревёт. А более-менее взрослая непременно обзовётся цаплей.

Кстати о Таньке… Это не она мелькнула в переулке?

Квартиру Максим снимает не так далеко от их с Женькой дома. Так что встретить тут Таньку не мудрено. Хоть она этой встрече, кажется, и не слишком рада.

Танька, когда Женя начала встречаться с Максимом, кажется от неё вообще отдалилась. Без скандалов и претензий. Просто между ними вдруг пролегло что-то вроде очень тонкого стекла, через которое можно видеть и слышать человека, но не чувствовать его тепла.

Женьке это не очень нравилось. Но что делать, она не знала. Повода для серьёзного разговора или даже ссоры с сестрой не было. А по-другому выйти на разговор у Женьки не получалось. Тем более, что основное свободное время она проводила с Максимом. И чувствовала некоторую вину за это. Так что машинально потянула Макса в сторону Таньки. Хотя та попыталась уйти дворами.

— Привет! — Максим машинально обернулся в Женькину сторону, когда она с кем-то поздоровалась. И увидел её сестру, зачем-то залезшую на каменное изваяние забора, отделяющего мир от детского сада или чего-то такого.

— Привет, Тань, — он тоже поздоровался, с улыбкой глядя на неё.

Вообще, каждый раз, когда он видел Таньку, он вспоминал их танец на дискотеке «Юнната». Как она подошла к нему именно в момент душевного раздрая. И не позволила погрязнуть в неприятных мыслях, пока тогда ещё не его Женя была с другим. Это до сих пор рождало в его душе чувство особого приятия к этой девушке. Пусть у неё и не самый милый характер — вон как щурится на него, ограничившись только вялым кивком вместо ответа.

Другой бы на его месте стушевался. Да и Максим, возможно, стушевался бы. Если бы знал Таньку чисто как сестру девушки. Однако для Максима Таня была ещё и той, кого он два года назад спасал от маньяка (даже если это был и не маньяк). И той, кого было легко кружить на руках. И сильно смутившуюся этого.

— А ты чего тут стоишь? — поинтересовалась Женька.

— Я? Просто, — беззаботно отозвалась Таня и машинально сделала движение в сторону, меняя позу и скрещивая ноги. Юбка её от этого почему-то очень сильно натянулась и стала короче.

Это была юбка такого фасона, который широкий в бёдрах, но сильно сужается в коленях. И теперь узкий подол неиллюзорно впился своим поблёскивающим краем сильно выше колен — Танька по-прежнему предпочитала укороченные юбки.

Танька заметно напряглась, явно желая спросить, когда сладкая парочка уже свалит. Но Женька начала что-то подозревать.

— Погоди, — хитро прищурившись, спросила она. — Ты чего, застряла что ли?

Судя по тому, как обиженно сжались её губы и на щеках проступил несвойственный посвежевшей погоде румянец, Женька оказалась совершенно права.

— Нет, — как мелкий характерный ребёнок запротестовала она. И в доказательство ломанулась на невысокой каменной подставке вперёд. От этого раздался треск, глаза Танькины округлились, а подол соскользнул так высоко, что показал маленькую голубую полоску ткани, которая никоим образом не соотносилась со светло-бежевой юбкой. А скорее относилась к тому предмету гардероба, который в приличном обществе принято под юбкой прятать.

Не замечая этого, Танька попыталась оглянуться назад, балансируя на каменном крае. Правда, падать она не собиралась — что-то явно держало её сзади.

— Порвала? — сочувственно спросила Женька.

Танька не ответила, только торопливо завела руку за спину и принялась что-то дёргать.

Женька с безмолвной просьбой перевела взгляд на Максима. Тот опасливо глянул на мелкого киборга, лицо которого уже всё залилось краской, но делать нечего — тоже зашагнул на каменный фундамент.

Танька недобро зыркнула на него, когда он оказался совсем рядом. Но, подумав немного, всё- таки благосклонно махнула рукой позволяя ему продвинуться ближе к её «хвосту».

Оказалось, что край её юбки, ближе к нижней части плотно застрял на стыке между двумя перекрёстными балками — шли они не одна в другую, одна оказалась выше. Отчего ткань очень «удобно» намоталась на другую. Отцепиться самой, не имея глаз на затылке и в условиях ограниченного движения нереально. Да и без него… Не то, чтобы нереально. Просто придётся усилить физический контакт. Максим вдруг почувствовал томление где-то пониже солнечного сплетения. Которое только нарастало от осторожного круглого взгляда на него из-под чёрных, сильно загнутых тушью ресниц.

С такого ракурса Танька опять напоминала оленёнка — с заострённым носиком и какой-то тонкой округлостью лица. Ниже Максим старался не смотреть — фигура Танькина за эти два года не претерпела серьёзных изменений и была всё такой же пропорциональной и изгибистой. Что в сложившихся обстоятельствах только усиливало давление где-то внутри. И чего практически не получалось — Таня была не из тех, кто станет это скрывать.

— Извини, — сдавленным голосом попросил Максим и, подойдя почти вплотную, протянул руку к прицепленной юбке. Хоть он и старался отстраниться подальше, но локоть всё равно прошелся по напряжённым мышцам чужой талии. Танька на это никак не прореагировала. Как и на то, что, возясь с тканью, предплечье Максима нет-нет да и задевает округлые, чуть спущенные вниз ягодицы.

Делал Максим это не специально — на самом деле получалось само собой. И мозг даже пропускал эти тактильные сигналы мимо — перед ним стояла иная задача: отцепить злополучный подол стало делом чести. И не порвать его.

Пальце заныли от напряжения и передавливающего их юбочного давления. Танька старалась подойти ближе к забору, чтобы хоть как-то ускорить процесс, отчего физические касания происходили чаще. А с низу за всем этим наблюдала Женька.

Ни один из факторов не способствовал успокоению. И Максим готов был уже взвыть, когда на очередной свой манёвр ткань, наконец, соскочила со злосчастного штыря. Он не сразу этому поверил. Как и Танька. Которая, ощутив снижения напряжения, осторожно сделала полшага вперёд, на край приступки. И её ничто не удержало! Обернулась, чтобы убедиться в этом воочию. «Привязанной» она тоже больше не была. Радостная, Танька в мгновение ока соскочила со злосчастного парапета и, видимо по инерции, сделала ещё несколько полупрыжков вперёд. Её прыгучесть с годами никуда не исчезла.

Женька, наблюдая за ней, засмеялась — всё-таки, в сестре есть что-то лёгкое и очаровательное, даже когда она вроде как отдаляется. А Максим, ощущая себя победителем, в один шаг спустился на землю.

— Спасибо, — Танька успела напустить на себя серьёзного вида, разворачиваясь к нему, но в уголках её глаз всё равно мелькали смешинки. И Максим невольно отметил про себя, что несмотря на разные черты лица и фигуры, она чем-то очень сильно напоминает Женьку.

— Не за что, — не без гордости отозвался Максим. И запнулся.

На языке вертелся вопрос от том, как Танька оказалась привязанной к ограде, но Макс каким-то не тем органом ощущал, что сейчас лучше не надою. А в разговор вступила Женька:

— Может, с нами немного прогуляешься?

Признаться честно, предлагала она больше из вежливости. Не от того, что не хотела с сестрой гулять — наоборот. Просто заранее знала, что сестра наверняка откажется. Она ведь кажется, последнее время, старается отдалиться.

Но против всех ожиданий Танька посмотрела на неё так… Удивлённо, отчего личико её вытянулось как у говорящей куклы. Будто предложение Женьки стало для неё полнейшей неожиданностью. И не сказать, чтобы неприятной. Потом Танькины губы тронула лёгкая улыбка, а взгляд сполз вниз, к земле, словно она застеснялась. А потом… Женька раньше слышала что-то про звёздочки, которые выпрыгивают из-под ресниц. Но в живую никогда не видела. Пока на неё так не посмотрела Таня.

— А можно? — в голосе её стало куда больше теплоты, и она машинально посмотрела на Максима. Который, тоже видимо такого не ожидал, инстинктивно сделал полшага назад. Словно от удара в самое сердце.

— Ну… да, — неловко кивнул он, когда понял, что от него действительно ожидают ответа.

— Хорошо, — Танька кивнула и встала по другую руку от Женьки с видом полной готовности двинуться куда угодно.

Женька ощутила себя штурманом. Не то, чтобы у неё в голове был готовый маршрут. Но то, что с одной стороны идёт Максим, а с другой — Танька — неожиданно придало ей сил и уверенности в себе. Так что она гордо косилась то в одну сторону — на Таньку — которая вышагивала будто по ниточке, держа равновесие исключительно движениями крутых бёдер. То в другую — на Максима — который двигался нарочито медленно, неспешно, но всё равно оказывался чуть впереди неё за счёт более широкого шага. Возможно, задумавшись, он ушёл бы далеко вперёд. Но сам себя притормаживал.

— Блин, душно, — Танька замахала на себя ладонью.

Воздух действительно лишался кислорода несмотря на то, что солнце всё ещё скрывалось за плотными грязно-серыми слоями туч.

— А вдруг в нас молния попадёт? — ни с того ни с сего спросила она. Хотя ещё даже дождь не начал накрапывать.

— Не попадёт, — флегматично ответил ей Максим. — Молния бьёт в высокие объекты.

Сказал он это безо всякой задней мысли, но Танька тут же впилась в него своими тёмными глазами.

— Ну, тогда я в безопасности, — нарочито весело отозвалась она. — Сначала будешь ты, потом — она.

Жестом Танька указала на сестру и гордо задрала короткий нос по ветру.

— Потом всё равно тебе достанется, — пожала плечами Женька. — Ты ж носиться начнёшь, как угорелая.

Максим удивлённо покосился на Женьку. Кажется, за два года их отношений настолько насмешливым голосом она заговорила впервые.

— Ничего я не начну! — возмутилась Танька. — Ногой попинаю да дальше пойду.

Тут в небе коротко блеснуло. Не электрической стрелой, а просто широкой яркой вспышкой. Танька машинально схватилась за Женькин локоть. И почти сразу его выпустила в надежде, что Максим не успел заметить. Но он успел.

— Давайте ближе к дому разворачиваться? — предложил он, решив не провоцировать судьбу прогулкой с истеричкой во время грозы на открытой местности.

Женька закивала и послушно развернулась на сто восемьдесят градусов. За ней последовала и истеричка. Где-то далеко раздался, наконец, очень мягкий раскат грома. Почти осторожное касание о свинцовые тучи. Значит, эпицентр ещё далеко.

Если свернуть в ближайший переулок, а потом немного поблуждать огородами, то можно выйти к Солдатеевскому дому. А вот к Максимовской квартире нужно проходить дальше.

Танька явно взяла курс на родные пенаты.

— Ладно, давайте… — начала она, отходя в сторону с дороги.

— А ты не зайдёшь, что ли…? — Женя хотела сказать «к нам», но постеснялась.

Танька удивлённо на неё воззрилась. А потом неуверенно глянула на Максима.

— А можно?

Спрашивала она явно Максима, который почти сразу сориентировался. Разве что предварительно глянул на Женьку.

— Пошли, конечно.

Танька пронзила его коротким рентгеновским взглядом. Что она увидела, для Максима так и осталось неизвестным. Но Танька весело кивнула и очень легко изменила траекторию движения.

Шла она вполне уверенно, так что дорогу явно знала. Несмотря на то, что приглашения раньше не удостаивалась. Как-то не было повода.

Вдруг девушка встала как вкопанная, замерев буквально на середине шага — левая нога так и осталась стоять на носочке.

— Я мороженого хочу, — сообщила она. И, не дожидаясь реакции, развернулась к ближайшему магазину. — Пошли.

Максиму с Женькой осталось только пойти следом.

В магазине их обдало холодом — работал кондиционер. Танька направилась к ванночкам с мороженым, придирчиво приглядываясь к ассортименту и совершенно не обращая внимания на продавца, пронзившего острым взглядом её фигурку сверху-вниз. Максиму этот продавец как-то сразу не понравился. Он пропустил Женьку вперёд, машинально стараясь закрыть её от липковатого взгляда.

Сёстры о чём-то переговаривались в полголоса, Максим не очень прислушивался. И, открыв морозильную камеру, нащупал первое попавшееся мороженое. Потом подошёл ближе к спутницам.

Женька, уже тоже определилась с выбором — в её тонкой ладони был огромный треугольный рожок. В прозрачном пакетике и с богатой разноцветной посыпкой сверху. Таня скептически на него глянула.

— Это не очень марка, — сообщила она. — Почитай — там в составе на первом месте вода. И вкус соответствующий.

Женька тоже недоверчиво посмотрела на рожок. Искать состав она не стала. Но пока сестра выуживала покрытую инеем баночку, положила рожок на место. Максим думал, что Женька повторит выбор сестры, но так, ещё раз окинув взглядом ассортимент взяла эскимо, туго перетянутое серебряной фольгой, словно это ёлочная игрушка. Этот вариант Танька уже не комментировала.

Они выложили мороженое возле кассы и продавец, сильно суетясь, но как-то по мнению Максима, нарочно затягивая процесс, принялся пикать штрихкодами. Пока Макс внутренне оценивал процесс, Танька успела достать пластиковую карточку. И уже чуть ли не пикнула ею для оплаты — продавец на ломаном русском объявил итоговую цену за все три порции.

Их с Танькой руки столкнулись — Максиму пришлось накрыть девичий кулачок своей кажущейся на его фоне огромной ладонью. Острые фаланги уперлись ему прямо в то место, где начинаются пальцы. Максиму инстинктивно захотелось накрыть чужую ладонь покрепче, но он сдержался. Танька удивлённо посмотрела на него, а тот уже успел достать из кармана собственную карту и поднести её к терминалу оплаты. Тот приветственно пикнул и зашуршал чеком. Таня неожиданно благодарно ему улыбнулась и, не задавая вопросов, убрала карточку.

— Спасибо, — тихо и почти смущённо сказала она, когда компания отходила от кассы с добычей.

— Не за что, — с напускным безразличием отозвался Максим, хотя внутренне был крайне горд собой. Да, из-за такой ерунды.

Запоздало бросил взгляд на Женьку — мало ли, как она отреагировала. Повышенной ревности в ней вроде не было, но… Однако Женька ответила ему явно одобряющим взглядом, так что Максим продолжил скрытно гордиться собой.

Обстановка в квартире была не то, чтобы богатой или очень стильной. Но Танька, как и Женька в первый раз, не обратила на это совершенно никакого внимания. Скинув свои белые туфли почти кукольного размера, она смело прошла в комнату и, не дожидаясь приглашения, села на диван. Тот самый, на котором не более часа назад Максим с Женькой занимались сексом.

Скрестив ноги по-турецки, она укусила свой бело-розовый стаканчик. Не слишком удачно — подтаявшая розовая масса коротко капнула ей на коленку. И та коротко вздрогнула — всё-таки мороженое холодное.

— Блин, я вам сейчас тут всё уделаю, — засмеялась Танька, вытирая пальцем мороженое.

Максим, устроившийся напротив в кресле, тоже засмеялся. Правда, больше не слишком приличным ассоциациям, а не самой Танькиной шутке.

А Женька, сидящая рядом с сестрой, только смущённо хмыкнула. Потому что с её ракурса была очень хороша видна жёлтая упаковка от средства предохранения на диванной спинке. Забыли выкинуть. И если Танька немного поменяет положение, то наверняка тоже обратит внимание. Тем более на коричневом фоне рваный квадратик хорошо выделяется. Так что Женька против воли ёрзала и напряжённо поглядывала на Таньку, неосознанно стараясь прикрыть «запрещённую зону».

Танька окинула глазами пространство комнаты и, остановившись взглядом на Максиме, спросила:

— А чего ты её сюда не забираешь?

Кого «её» было, конечно, понятно. И Максим стушевался, не зная, что отвечать. С Женькой у них, конечно, всё серьёзно… Но, кажется, не настолько, чтобы съезжаться.

Ему на помощь пришла Женька:

— А ты что, уже на всю нашу комнату губы раскатала? — с выраженной иронией спросила она сестру.

— Да тут раскатаешь… — разочарованно протянула Таня, догрызая мороженое почти до дна. — По-моему, нас скоро станет больше.

А Женька перестала есть своё.

— В каком смысле? — почти испуганно поинтересовалась она. Весть о возможном пополнении семейства звучала для неё вновику.

— В каком, в каком? — передразнила Таня. — Славка же в отпуск приезжает. Поубивают, наверное, с Вовкой друг друга.

— А-а, — облегчённо выдохнула Женя и бездумно облизала деревянную палочку мороженого. — Ну, ничего, выживет сильнейший.

Максим прыснул, чуть не подавившись своей «Лакомкой».

— Харе смеяться, — велела ему Таня. — Это будешь явно не ты.

— Почему это? — обиженно вырвалось у Максима.

Танька окинула его придирчивым взглядом с ног до головы. Потом выдержала с полминуты драматическую паузу, в течение которой Макс ощущал, как рушится его симпатия к этой мелкой.

А мелкая неожиданно примирительно пожала плечами.

— Ладно, вполне возможно, что это будешь и ты — больно ты здоровый в последнее время.

Она откинулась на диванную спинку и коротко глянула на сестру. Правда, взгляд её скользнул мимо её плеча.

Вера в мелкую для Максима была восстановлена.

За окном тем временем прояснилось — свинцовый оттенок покинул воздух, заменившись светлыми облаками. Кажется, гроза прошла стороной.

Танька доела свою порцию и поднялась с дивана.

— Пойду я, наверное, — не дожидаясь ответа, она вышла в коридор.

— Подожди, давай хоть чая попьём, — Женька торопливо выскочила за сестрой в коридор. Максим машинально последовал за процессией.

— Не, спасибо, — вежливо отказалась Таня, влезая в свои туфли. — Я ещё Вовке обещала оригами с ним поделать. У самого нифига не получается.

— Да ладно, оставайся — ты ж только пришла, — присоединился Максим. Ему действительно хотелось, чтобы Танька задержалась подольше.

А та как-то хитро глянула на него.

— Я потом ещё могу зайти, — отозвалась она. — А пока не хочу мешать… — она вдруг переменилась в лице — оно стало просто физическим воплощением хитрости. И последнее слово прозвучало как пуля: — Голубки!

И Макс, и Женя отчего-то синхронно покраснели. А Танька, радуясь получившемуся эффекту, быстренько распахнула дверь и перепрыгнула порог.

— И вообще, — весело продолжила она уже с лестничной клетки. — Покупайте нормальные г*****ы, от «Д*****а» у вас точно дети народятся. Тогда тебе точно придётся её к себе перевозить!

Последняя фраза явно персонально относилась к Максиму.

Не давая никому опомниться, Таня выпустила дверную ручку и молнией понеслась к лестнице, словно ожидала преследования. На каменных ступенях зазвучали её весёлые удаляющиеся прыжки.

Максим с Женькой переглянулись. Встретились одинаково комично-круглыми глазами. И, не сдержавшись, одновременно засмеялись.

Женька прикрыла дверь и щёлкнула замком.

— Извини, у неё иногда юмор странный, — улыбаясь, обратилась она к Максу.

— Да ничего, — машинально отозвался он. — Я, может, и не против.

Он обхватил Женьку за талию и привлёк к себе. Та, ещё чуть смущаясь, встретилась с ним взглядом. И, чтобы прервать смущение, первой ткнулась ему в губы.

Максим уверенно спустил руку ниже, подхватывая Женьку под ягодицы и плотнее прижимая к себе.

Отчего-то настроение поднялось ещё выше, чем было. С чем бы это могло быть связано?

Гроза сегодня так и не разошлась.

Глава 13. Бедная Таня

То ли футуристическое кресло, то ли простенький аттракцион — так можно было описать похожую на яйцо оранжевую установку во дворе. Из ребристого пластика и полое внутри — чтобы кому-то не очень большому можно было расположиться в нём. С круглыми окошками-иллюминаторами, через которые можно видеть внутреннее пространство. И на высокой «ножке», прикреплённой к «яйцу» так, чтобы оно могло вращаться.

Площадка эта построена под космический антураж: вытянутые к небу конструкции со множеством шаровых элементов. Горки в виде извилистых замкнутых труб и небольшие качели на толстенных пружинах в виде самолётов, раскачивающихся туда-сюда. Так что оранжевое яйцо — скорее всего корабль инопланетян. Который сейчас на правах самого молодого гуляющего заняла Танька — время было обеденное, так что малышню поукладывали спать. А подростки почему-то обходили именно этот двор стороной — видимо, для них он был слишком детским. А вот для взрослой компании из Максима, Женьки и Таньки — в самый раз.

«Корабль» сделал очередной виток вокруг себя, и в прямоугольном проёме мелькнула Танька. Правда, её габариты были всё же крупнее детских, поэтому дабы расположиться с комфортом, ей пришлось ссутулиться и подтянуть коленки к груди. Что, судя по её безмятежно-отрешённому виду, её это совершенно не волновало. А Максим невольно проследил её движение — как Таня неспешно отталкивается от мягкого покрытия ногами и продолжает центробежное движение.

Таня — она необыкновенная. Инопланетянка. Нет, не так… Инопланетянка — это как фрик. Тот, кто привлекает к себе внимание глупым поведением и несуразным внешним видом. У Максима напряглись челюсти — даже во внутренние объяснения самому себе проскальзывала риторика его отца. С которым, как Максим начал понимать, они серьёзно отличались.

Сам он вместе с Женькой сидел на качелях-балансире — достаточно больших и прочных для того, чтобы выдержать двух взрослых. На одной части вытянутой доски он, на другой — Женя. Качаться получается весьма условно — Женькиного веса совсем не хватает, чтобы перевесить Максима, так что опускается она только в процессе Максимова прыжка, так и не долетая амортизатором о землю. А Максим, наоборот, почти сразу пятками встречается с искусственной травой. Вот если бы посадить вместе с Женей ещё и Таню, тогда катание вышло бы вполне гармоничным.

Женя в очередной раз подлетела к земле, но очень быстро снова повисла «в безвременье», едва касаясь носочками кроссовок земли и держась обеими руками за качельную ручку. Кстати, удивительно, что сегодня она надела обувь на плоском ходу — обычно предпочитала шпильки. Да и брюки носила не часто.

Таню, видимо, всё-таки укачало — она резко выскочила из своего импровизированного кресла и, не успев сгруппироваться, шатнулась в сторону. Максим машинально напряг бицепсы, но нестись ловить её всё же не пришлось — к балансиру она подошла достаточно твёрдо. Скептически глянула на Максима, пытающегося изобразить покатушки с сестрой. И подошла ближе к её «рычагу».

Коротко глянув на Женьку, она схватилась ладонью за ручку, останавливая движение агрегата. Максим машинально встал стопами сильнее и почему-то почувствовал напряжение во всём теле, когда Таня, словно она гимнастка, высоко перекидывала ногу через перекладину и усаживалась впереди Женьки.

Ладонями она взялась за качели на манер ведьмы на метле. Даже ноги подогнула, скрестив лодыжки, похоже. И выжидающе вперилась в Макса.

Тот только сейчас обратил внимание, что та сторона стала основательно перевешивать, и больше не нужно самому держать качели.

Он оттолкнулся от земли, и качели плавно, почти сами по себе ушли в сторону девчонок. А у Максима от неожиданности немного подвело живот, когда качельное сиденье устремилось к своей высшей точке.

С той стороны Женя, наконец, смогла «принять удар на себя» и оттолкнулась, отчего Максим заскользил почти что по воздуху вниз.

С подобной расстановкой сил качаться оказалось куда проще и веселее.

***

Наверное, их с Женькой комната — единственное тихое пристанище в этом густонаселённом доме. Поэтому в последнее время Танька всё чаще обосновывалась там. Особенно по вечерам. Когда день почти что прожит. И всё остаётся так, как остаётся. Танька невольно поёжилась, упираясь спиной в ребристую стенку. И глядя, как в окне одинокая птица лениво машет крыльями, пролетая мимо.

Раздался аккуратный стук в дверь, вырвавший Таньку из неясных размышлений. И Женька, приоткрыв дверь, осторожно заглянула в комнату.

— С ума сошла? — возмутилась Танька, непонятно глядя на сестру. — Ты уже в собственную комнату стучишься?

Женька виновато улыбнулась, заходя внутрь и снова притворяя дверь.

— Я думала, ты может одна побыть хочешь… — объяснила она.

Танька отправила ей долгий взгляд. Нет, ни следа хоть небольшой иронии. Женька действительно готова была предоставить ей такую возможность.

С одной стороны — хорошо. С другой — Танька не была уверена, что эта возможность ей нужна. И что покладистость сестры её не раздражает, тоже не была.

— Я могу найти для этого возможность, — пространно отозвалась она.

Женька зашла и опустилась на собственную кровать — как раз напротив Танькиной.

— Ты сегодня здесь ночуешь? — как бы между делом поинтересовалась Танька.

Пару-тройку раз в неделю она оставалась у Макса. И родители, хоть лично с ним знакомы почему-то не были, не возражали. Да и на знакомстве не настаивали — всё-таки необычный семейный состав рождает некоторые социальные сложности.

— Ага, — кивнула Женька, но Танька не могла не заметить, как та напряглась. И, наверное, в знак сестринской солидарности решила напрячь её ещё больше. Чтобы дважды не вставать:

— Я, наверное, к вам с Максимом леплюсь, потому что у меня своей компании нет, — задумчиво, будто самой себе, произнесла Танька.

— Да ладно — нет… Допоздна с ними шастаешь, — возразила Женька, используя больше родительский сленг, чем собственный.

Танька поморщилась. Компания у неё, конечно, была. И она с ними шастала. Но всё равно упоминать об этом было как-то странно. Это как напоминать маленькому ребёнку, что он до сих пор иногда писается в постель. Да и компания это была по принципу лучше хоть какая, чем никакой.

— Какие-то они… Тупые. Нет, вроде, когда по отдельности, то ничего. Но вместе… Это стадо обезьян, честно…

Женька послала ей сочувственный взгляд.

— Я не против, что ты с нами гуляешь, — пожала она плечами. — Мне даже нравится.

«Ты-то — конечно», — чуть не вырвалось у Таньки. Но вместо этого она произнесла:

— Спасибо… Но ты ж там не одна…

Женька в свою очередь послала ей долгий и не очень понятный взгляд. Настолько, что той стало немного не по себе.

— Не я — тоже не против, — наконец, чётко отозвалась Женька. — И вообще, ты зря думаешь, что он такой покладистый, что не может возразить на то, что ему не нравится.

Женька торопливо скосила глаза в сторону, будто припоминая что-то.

— Если бы ты ему не нравилась, он бы дал тебе это понять. Так что перестань париться из-за всякой ерунды, — с деловитым видом подытожила Женька. И Танька благодарно улыбнулась в ответ.

— Ладно, спасибо, — произнесла она уже бодрее. — Но, если что, не строй из себя мать Терезу.

Женька совсем не по-женьски сощурилась на Таньку.

— Ты зря считаешь мать Терезу доброй — она была весьма корыстолюбивой и жестокой. Но я её строить не собираюсь, — с нарочито ангельским видом Женька откинулась на подушку и взяла с тумбочки свой телефон. И Танька видела, что она пытается скрыть улыбку, явно довольная своей репликой.

— Язва, — решила добавить сестре удовольствия Танька. Той почему-то нравилось, когда её считали хуже, чем она есть.

Танька вроде бы успокоилась — теперь был повод верить, что третьим лишним она не считается. Хотя ближе к ночи эта уверенность и начала рассеиваться. Будто спускающаяся на мир темнота не скрывает, а только обнажает тайные душевные помыслы.

Женька как обычно уснула раньше — спокойно сопела, отвернувшись к окну. Её фигура почему-то казалась Таньке маленькой, хотя и не ей говорить что-то о чужих размерах. Просто считывалась в ней какая-то беззащитность, прикрытая только лёгкой простыней — совсем раскрытой сестра спать не могла, а под одеялом было жарко.

Танька перекатилась на спину и, глядя в потолок, попробовала ото всего отключиться. Не вышло. Совсем.

Дурацкое сознание намертво зацепилось за одну Женькину фразу.

«Если бы ты ему не нравилась…»

Танька прокручивала её в голове с разными интонациями и даже разными голосами — не только Женькиным, но и маминым, папиным, Лериным… Да даже Славкиным и Вовкиным. В попытках найти в ней скрытый смысл.

И смысл находился.

«То есть… я ему… нравлюсь…?»

Танька с досадой перевалилась на бок. Ничего из этого не значит. И то, как поджимало сердце от того, что в душе рождалась надежда, Таньку злило. Хотелось надавать себе по щам.

Она всегда считала, что все эти сильные влюблённости — чушь собачья. И что если это парень сестры или кого-то столь же близкого, то симпатии к нему не может возникнуть просто по определению. Только из желания отомстить «подруге» или показать, что ты лучше неё.

Ничего такого у Таньки к сестре не было. И всё же её парень ей нравился…

И это ужас.

Танька с жалостью посмотрела на ничего не подозревающую Женьку. Спит себе и не знает, какие мысли терзают её бедную Таню…

Бедная Таня начала просчитывать варианты. Как бы переманить Максима на свою сторону.

И тут же разочарованно едва не стукнула саму себя. Она ощутила себя подлой. И мерзкой. Ещё и вдобавок сердце защемило от жалости.

Женя… Нет, она не будет мстить, ругаться и вообще выносить мозги. Даже, может, сама тихо растворится, как только что-то поймёт, уступая дорогу сестре — с неё станется. Даже ничего не расскажет родителям. И не напишет гневного поста в соцсетях. Просто будет перемалывать всё в себе. Не для великой жертвы, а просто потому, что Женя — такая. Изнутри. Всё понимающая беззлобная нимфа. Даже если иногда хочет казаться стервозной.

Она просто улыбнётся и пожелает счастья. Настолько искренне, что от одного этого вида у Таньки разорвётся сердце.

Вот, оказывается, в чём стервозность Женьки. В своей слишком большой правильности. Которая связывает окружающих по рукам и ногам — только последний подлец будет её обижать. Так она связывала Таньке руки и лишала возможности любого манёвра. Лучше бы уж была злобной истеричкой.

Танька бессильно вздохнула. Наверное, слишком шумно. Потому что Женька на своей кровати начала возиться. Танька зачем-то зажмурила глаза — в темноте ведь всё равно не видно. И подавила очередной вздох.

Она ничего не сможет сделать. И ей остаётся только смириться. Как же это тяжко.

***

В общем-то, Матвей хороший. Но что ещё сказать про Матвея, кроме того, что он хороший, Танька не знала.

Симпатичный внешне. Со светлыми, пшеничными волосами. И очень голубыми глазами. И вообще во всём его облике прослеживалось что-то детское. Кому-то такое нравится. Таньке — нет. Потому что она сравнивает. И считает, что волосы у парня должны быть тёмные. А глаза — светлые. И в глазах должно быть что-то жёсткое и решительное. И чтобы только в самой глубине горел светлый огонёк. И вообще овал лица должен быть очерчен чётко, чтобы прямо чувствовалось что-то мужественное. А не как у Матвея.

Тот протянул ей кружку — улыбающееся солнц на её стенке встало перед глазами. Оно просто радовалось Таньке и не знало, что она думает про хозяина этой чашки. Да и всей пустующей квартиры. Таньке стало стыдновато, и она преувеличенно бодро порадовалась приготовленному Матвеем чаю. Поторопилась отхлебнуть и едва не взвыла — кто вообще заваривает крутой кипяток? Она, в конце концов, не ящерица.

А Матвей, ничего не замечая, сел рядом с ней и принялся помешивать свой чай — как ни странно, мужественно-тёмной.

— А у тебя какой фильм любимый? — спросил он. В который раз. Танька помнила, что он уже спрашивал, и, кажется, не один раз. И не помнила, что отвечала.

— Подменыш, — машинально ответила она. Матвей кивнул.

На диване не слишком комфортно. Он вроде обычный, но пружины почему-то впиваются во все неудобные места. Или просто Танька не может нормально усесться. Да и за сюжетом фильма не следит, несмотря на то, что раньше его, вроде бы, не видела.

А Матвей, кажется, принимает её ёрзанья по-своему. Сосредоточенно глядя в экран, он закидывает руку и опускает её Таньке на плечо. Ту сразу обдаёт чужим влажноватым жаром. А ещё она чувствует запах пота, смешанный с «освежающим» дезодорантом. Не слишком неприятный, но и не прямо располагающий к себе. Чужие пальцы начинают поглаживать её плечо. Очень робко и осторожно.

Танька не против. В принципе, она сюда за этим и пришла. И вообще с Матвеем начала встречаться для этого. Но всё же в её представлениях всё должно было происходить по-иному. Как — Танька сама не в курсе. Но по-иному.

Компьютер продолжил что-то навязчиво бормотать, когда Матвей потянулся к ней. В неудачном движении как-то зажал её волосы между локтем и диванной подушкой. Танька от боли шикнула, но Матвей, кажется, не обратил на это серьёзного внимания.

— Извини, — буркнул он, и Таньке в лицо дохнуло химозной смородиной — ароматизатором чая.

Танька не успела ответить что-то вроде: «Ничего». Потому что её нижнюю губу накрыло слюнявое прикосновение. Впрочем, таким оно было всегда — ничего нового. Так что Танька по привычке двинулась губами вперёд.

Сегодня дело явно не ограничится тисканьем её груди.

От предчувствия Танька закрыла глаза и почувствовала зашедшееся сердце. А Матвей сделал неожиданно сильное движение в её сторону, обхватывая за талию. У Таньки от этого перехватило дыхание, а внутри что-то бухнулось вниз. И она, машинально хватаясь за чужие плечи, почувствовала лопатками диванный валик. И чужую тяжесть на себе.

Матвей становился нетерпеливым, движения его — всё менее осторожными, а дыхание — сбитым.

Его рука сжала ей бедро и нетерпеливо деранулась вверх — под юбку. Вторая сильно вжала за плечо в поверхность дивана, будто Танька собиралась сопротивляться. А потом кожа живота ощутила прохладу — её бесцеремонно оставляли без прикрытия футболки.

Наверное, Матвей делал всё правильно. Все эти ласки, насколько возможно осторожные движения. И всё равно Таньке было больно. Что-то инородное и совсем для того не приспособленное продиралось в неё. Встречая препятствия и преодолевая их всей своей силой.

Танька знала, что может быть больно. Но потом же должно было стать приятно? А было просто склизко. И тяжело.

Матвей сильно впился ртом в её рот, и Танька машинально схватилась за его плечо. Напряженное и влажное. Вроде бы, вывернувшись тазом, удалось «оптимизировать» проникновение. Хоть внутри всё ещё щипало, как если бы там была ссадина. Да и неловкие, дёрганые движения как-то ощутимо разворачивались внутри. Настойчивые и почти навязчивые. А когда Танька к ним более или менее приноровилась, движения вдруг стали резче и пронзительнее. Опять до напряжённой боли. Танька зажмурилась. Матвей тяжело задышал ей в самое ухо, сильно сдавливая пальцами грудь. Начал буквально впиваться и вдалбливаться в неё. А потом вдруг протяжно застонал и замер, полностью наваливаясь на неё.

Танька, несмотря на это, ощутила холод. Особенно между ног, где всё ещё был чужой член. Впрочем, это ощущение быстро прошло.

Матвей, счастливый, порывался пойти с ней вместе в душ.

— Я стесняюсь, — Танька сама не поняла, как смогла сказать это настолько игриво — будто кто-то просто произнёс это чужим голосом. Но Матвей ничего не заметил и только рассмеялся — по принципу, чего там теперь стесняться.

Но Танька, подмигнув ему, всё же ускользнула в ванну в одиночестве. Идти было непривычно-больновато. Опершись ладонями на раковину, она заглянула в зеркало. Чтобы узнать, как она себя чувствует. Потому что внутренние ощущения всё начисто от неё скрывали.

Укладка на голове растрепалась — что, в принципе, было ожидаемым. И предательские рыжие корни начинали опять просвечивать сквозь ставший уже почти родным чёрный цвет. Кожа лица покраснела — как если бы Танька долго сидела над паром. А само выражение лица… Какое-то непонятное даже для самой Таньки.

С расширенными, очень внимательными глазами. И напряжённой линией подбородка. Что-то растерянное проскальзывало в её облике. А потом она опустила взгляд на раковину в чужой квартире. И от этого отражение её стало разочарованным.

Выкрутив ручку душа, она перелезла в резервуар ванной. Внизу живота от этого движения что-то напряглось. А от мыла засаднило внутри. Красноватая полоска под звук стекающей воды убегала к сливному отверстию.

Танька всё ещё пыталась понять, что с ней. Ей не было грустно. И она не жалела. Просто… Просто думала, что у Женьки с Максимом всё было совсем не так. Интересно, а Макс был у неё первым? А она у него? И о чём она только думает в Матвеевской ванне?..

Танька с досадой зажмурилась и выключила воду. Наскоро вытерлась галантно принесённым Матвеем полотенцем. И, завернувшись в него, вышла.

Матвей и не думал одеваться — так и сидел голым, поигрывая левой ступнёй в воздухе. И смотрел в монитор, где всё ещё показывали фильм. Увидев Таньку, машинально протянул руку к полотенцу, но та успела с хихиканьем ускользнуть, торопливо подхватывая с дивана свою одежду и прижимая её комом к груди.

— А зачем ты одеваешься? — насмешливо поинтересовался Матвей, без тени смущения многозначительно глядя на Таньку.

Она показушно закатила глаза.

— У меня от твоих размеров, вообще-то, всё болит, — «возмущённо» пробурчала она. И стала натягивать трусы, прямо не вылезая из полотенцевого шалашика.

Кажется, её отговоркой Матвей остался доволен.

Таня ещё для приличия посмотрела кино, даже не пытаясь вникнуть в сюжет и на автомате отвечая на комментарии Матвея. А по окончании стала спешно прощаться. Матвей всё порывался сначала её задержать, а потом и проводить, но Таня решительно отказалась.

— Тебя мой папа теперь убьёт, — серьёзно сообщила она. А видя растерянность на лице парня, поспешила засмеяться.

Матвей рассеянно улыбнулся, и Танька решила «успокоить» его получше.

— Не переживай, я шучу. Ему не за что тебя убивать.

Улыбка Матвея стала увереннее. А Танька, коротко чмокнув его на прощание в губы, вышла на лестничную клетку.

Подъездная прохлада прошлась по спине — оказывается, Танька не слишком хорошо вытерлась. Немного не комфортно. Ну и что.

На улице доброе вечернее солнце сразу приняло её в свои лучистые объятия. Ему было всё равно и светило оно для всех. Танька огляделась по сторонам. Слои приветливой зелени расползались между дворами и бодро освещёнными многоэтажками. Безоблачное голубое небо очень гладко лежало над головой. И неторопливые прохожие проскальзывали мимо, как нарисованные. Танька распрямила спину и пошла домой.

Во дворе она увидела Вовку, активно штурмующего импровизированный скалодром детской площадки. Выгуливала его Лера, не спеша приходящаяся вдоль границ мягкого площадочного настила. Чем-то напоминающая одинокую птицу. Танька подошла к ней.

— О, какие люди без охраны, — обрадовалась ей Лера. — Ты чего-то сегодня рано.

— Мы облазили все подвалы и нам стало скучно, — пространно отозвалась Танька, памятуя, как Лера одно время примерно этими словами ругалась на поздние Танькины возвращения.

Лера хмыкнула. И в этот момент им под ноги кубарем скатился Вовка — видимо, успешно забравшись на вершину скалодрома, он решил закрепить триумф съездом с высокой горки, присобаченной именно к этому скалодрому. Но что-то пошло не так.

Растянувшись у горочного подножия, он глубокомысленно воззрился в небесную красоту. Возможно, в прошлой жизни он был Андреем Болконским и теперь его накрыло вьетнамскими флэшбеками. Впрочем, довольно скорострельными, потому что ни Лера, ни Танька не успели хоть как-то среагировать, а Вовка тут же вскочил на ноги. Серьёзно кивнул сначала матери, потом Таньке и, плотно сжав подбородок, заново отправился на штурм практически покорённой высоты. Некоторых трудности только закаляют.

— Ты ща вывалишься! — крикнула Лера. И эта её фраза относилась совершенно не к сыну. А к сестре, которая мелькнула с тряпкой в открытом окне пятого этажа.

— Даже не надейся на это, — серьёзно ответила ей Света. С очень конкретным выражением лица. Возможно, не будь во дворе Таньки с Вовкой, ещё бы добавила какой-нибудь жест. И принялась с уверенным видом пшикать на стекло из пульверизатора.

— Ладно, пойду домой, — махнула Танька и направилась знакомой тропинкой к подъезду.

Пешком поднялась на пятый этаж — при напряжении всё ещё саднило — и зашла вквартиру. Кроме мамы никого не было — папа ещё не пришёл с работы, а Женя как обычно тусовалась с Максимом.

— Давай помогу, — предложила она, подходя к подоконнику, на котором расположилась родительница. Движения её были угловаты и несмелы. Как у каждого человека, который стоит у открытого окна и не слишком уважает высоту.

Мама протянула ей было бутылку с насыщенно-синей жидкостью. Но, пересекшись с ней взглядом, не стала отдавать, а только внимательно посмотрела Таньке в лицо.

Та почувствовала себя, будто она на допросе и её сканируют на детекторе лжи. Стеснённо отвела глаза. У неё вдруг возникло стойкое ощущение, что мама сейчас узнала обо всём. Вообще обо всём.

— Не надо, — мягко сказала она. — Ты какая-то уставшая. Иди лучше отдохни. Я справлюсь.

От этого заботливого тона Таньке стало очень тепло. И желание помочь только усилилось, хотя к чистоте она и была равнодушна.

— Да всё нормально, — попыталась протестовать она. — Вдвоём быстрее. Да я и высоты не боюсь.

Мама сощурилась на неё. Похоже она обычно щурилась на Леру. И после этого обычно выдавала что-нибудь едкое. Но сейчас ответ её прозвучал так же мягко, как и до этого.

— Ты всё равно до верха не достанешь. Придётся перемывать.

Она улыбнулась очень доброй улыбкой, чтобы Танька не обиделась. Но Танька бы и так не обиделась. Развела руками с видом «я сделал всё, что мог» и с успокоенной душой ушла к себе в комнату.

Там бухнулась животом на кровать и развернулась к окну. Тёплый, ничего плохого не предвещающий летний вечер. Глядя на такой, совсем не хочется размышлять о чём-то. Поэтому Таньростока п перевернулась на спину и уставилась в потолок. Вот он своей бездушной бледностью как нельзя лучше подходил для внезапной рефлексии.

Матвей хороший. Но Таньке он не нравится. Даже после первого секса. От которого другие девчонки были в эйфории. Никакой особой связи от этого не возникло. Танька невольно вздохнула. Потому что надеялась.

Матвея было немного жалко. Танька, получается, им воспользовалась. Для личных целей. И целей этих не достигла. И принялась мысленно убеждать себя, что она Матвею тоже не очень нравится. Совсем не как Женька Максиму. А Максим Женьке.

Ну вот. Опять он. Они.

Таньке стало стыдно. Хорошо, хоть во время секса Максима себе не представляла — это, по мнению Таньки, было вообще подло.

Из глубины квартиры раздался щелчок дверного замка. Вернулись Лера с Вовкой. А судя по голосу, ещё и папа. Света начала им что-то говорить — за закрытой дверью Танька не разобрала, что именно. Да это и не важно.

Неприятной радостью кольнула надежда. В конце концов, их семья тоже не образец классической. Но всё же нормально… Просто есть некоторые издержки — в основном, в общественной презентации.

И тут же надежда погасла. Исключение всё-таки подтверждает правило. Да и они с Женькой совсем не близняшки. Это у близняшек, наверное, слишком много общего. Почти генетическое клонирование. Как там в генетике? Если пара близняшек выйдет замуж за пару близнецов, то их дети генетически будут не двоюродными, а родными братьями и сёстрами. Так что там всё сложно.

А среди обычных людей третий — лишний.

Придя к совсем невесёлым выводам, Танька рывком села на кровати. И печально посидев так с минуту, всё-таки сползла. И вышла к своим. Потому что в тёплом семейном кругу печаль имеет свойство рассеиваться.

***

Женька проснулась одна. Разложенный край дивана пустовал смятой простынёй, подсвеченный утренним лучом. Вообще-то ощущение не слишком приятное. Тем более в чужой квартире. Хоть и не совсем чужой.

Женька не любила сразу вскакивать, едва проснувшись. Но сейчас бодрость настигла её неожиданно быстро, и она, на всякий случай стараясь не шуметь, соскочила на пол. Приоткрыла дверь в коридор. Прислушалась.

С кухни явственно доносился шум. Вроде бы даже от одного человека. Значит, Максим не бросил её на произвол судьбы. И не притащил какого-нибудь приятеля на утреннее пиво. Хотя последнее за ним обычно и не водится.

Женька, поправив короткую ночнушку — голой она спать на могла — потихоньку пошла к кухне. На шум. И не пожалела, что не стала с порога голосить.

Максим стоял к ней спиной. В одних джинсах. Около плиты. Судя по тихому шкворчанию масла и запаху яиц — готовил завтрак.

Мышцы его спины перекатывались под плотной кожей, собирая её в красиво очерченные бугорки. У всех этих мышц есть названия. И Света, как медик, наверняка их знает. Но, ей-богу, не будешь же ей звонить и спрашивать. Поэтому Женька просто смотрела на длинное углубление по самому центру спины — под ним прятался позвоночник. У плеч — крупные крылья, прикрывающие лопатки. Они живо шевелились, когда Максим делал что-то на плите. На предплечье сзади можно было различить надутую вену, стремящуюся к широкому запястью. А выпуклый треугольник стремился к крестцу и прятался под широким джинсовым поясом.

— Привет, — тепло поздоровалась Женька.

Первым порывом её было сделать сюрприз и молча обнять парня со спины. Но получать какой-нибудь лопаточкой не хотелось — а с испугу можно сделать и не такое. Так что Женка сначала подала голос, и только потом обхватила Макса сзади.

Тот обернулся на её голос, но увидеть Женьку не успел — она уже прижалась к нему. Плечо защекотало мягкое дыхание, а где-то в районе широчайшей мышцы спины через тонкую ткань он различил упругое прикосновение грудей. И едва не ошпарился и край сковородки.

— Ты, оказывается, умеешь готовить, — проворковала Женька, и Максим ощутил на плече её короткий поцелуй.

— Никому не говори, — заговорщицки посоветовал он в ожидании, когда уже эту яичницу можно будет оставить в покое.

— Ладно, — легко согласилась Женя. И потёрлась щекой о его лопатку. Максим решил, что на пару минут яичницу можно оставить и без присмотра.

Выпустив кухонные орудия труда, он круто развернулся и сгрёб вскрикнувшую от неожиданности Женьку в объятия.

— Ай! Раздавишь! — притворно вскрикнула она, обвивая его шею своими руками. И размыкая губы для поцелуя.

Яичница едва-едва не подгорела.

— А у Таньки скоро день рождения, — как бы между делом произнесла Женька, делая глоток чая и глядя в тарелку с яиченной половинкой. — Восемнадцать лет.

— Здорово, — на автомате отозвался Максим, внутренне подбираясь. С чего бы Женька заговорила про сестру?

— Макс… — Женька сделала короткую паузу, и Максим начал подозревать недоброе. — А ты как смотришь… Ну, если мы с ней его отметим?

— Я? Нормально… — растерянно и одновременно с облегчением отозвался Максим.

— Хорошо, — Женька облегчённо улыбнулась, бодрее отпиливая подрумянившийся яичный край. — А то мне кажется, ей одиноко. Спасибо!

— Да не за что, — Максим всё ещё не мог поверить, что вопрос был только в отмечании дня рождения.

Потому что Танька ему нравилась. Как и Женька. Не настолько, чтобы бросать её. Но всё же. И Максим подспудно ждал, когда Женька всё поймёт и припрёт его к стенке. Поэтому по возможности старался уходить от разговоров о Таньке.

А теперь с ней предстоит отмечать её день рождения. Но Женька же будет с ними. Поэтому надо держать ухо в остро. Но это, скорее всего, будет не сложно. Всё должно быть нормально.

Максим заставил себя расслабиться и ответить, наконец, Женьке, что они будут дарить Таньке. Ответить, что он не имеет ни малейшего понятия.

Глава 14. Третий — не лишний

Танька явно смущается. Пытается это скрыть, демонстрируя самоуверенность на грани развязности. Но по рваным движениям и постоянным поправлениям то причёски, то платья всё становится понятно.

Прическа у Таньки — тщательно завитые широкими пружинками локоны. Дерни — и они сами вернутся в исходное положение. Хотя лучше не дёргать. Танька завивала их не меньше часа, в процессе которого не стеснялась во всех доступных выражениях. Так что у того, кто попытается испортить залитый лаком причесон, будут немалые проблемы.

Платье на ней непривычное — спокойного зелёного цвета, с нежными очертаниями роз и собранное широкой резинкой на талии. С рукавами колокольчиками и ажурным воротничком. Разве что как обычно короткое — Таня из принципа не признаёт вещи ниже колена. И цветастый подол она то и дело на коленки натягивает — тот так и норовит уползти на середину бедра. И вообще пытается держаться ближе к Женьке.

То, что они с Максом предложат праздновать её день рождения вместе — она не ожидала. И даже поперву отказалась. Но мама, узнав об этом, поинтересовалась причиной.

Танька тогда пожала плечами и сказала, что не хочет вроде как мешаться молодым. А мама как-то серьёзно на неё посмотрела и сказала, что молодые обычно не зовут тех, кто им мешается. Тогда Танька решила озвучить более правдивую причину:

— Я думаю, они меня из жалости пригласили. Вроде как пожалели глупую сестру, которая в противном случае будет сидеть в одиночестве.

У мамы поползла вверх левая бровь.

— С чего это ты должна быть в одиночестве? У тебя, если что, есть большая семья. Да и компания — да, я знаю, что ты о ней думаешь. Но у меня, например, не было и такой. Так что одиночество тебе не грозит. А Женя… — мама сделала паузу. — По-моему, она по тебе немного скучает. Ты, конечно, не обязана идти к ним только из-за этого… Просто, решая, учитывай все обстоятельства.

И Танька учла. Кроме самых потаённых. Но, в конце концов, нельзя же бегать от Максима всю жизнь. Когда-нибудь ведь её должно отпустить.

Так что, сидя за небольшим столом в чужой квартире, Танька насильно приучала себя к его присутствию. И это вроде даже начинало получаться.

Наверное, она просто запомнила, как попала в опасность, а Макс её спас. Как рыцарь. Но ведь рыцарей уже давно нет, и влюбляться в них нельзя.

Но когда Таньку отправили в комнату, она, конечно, для порядка, поворчала. Но внутренне испытала облегчение. Всё-таки в процессе привыкания надо делать паузы.

Оставив, наконец, подол платья в покое, она уселась на диван и подтянула колени к подбородку. Странное чувство — детской радости — защекотало внутри. И предвкушения.

Уже вечерело. Танька машинально глянула на выключатель — можно было бы уже зажигать свет. Но не успела она об этом подумать, как свет и не понадобился.

В дверном проёме показался новый световой источник. Его на уровне груди несла Женька. И Танька машинально прищурилась, желая получше его рассмотреть.

Маленькие, будто детские искорки, несмело подрагивали ровными рядами. Огоньки робко выглядывали друг у дружки из-за спин и тут же прятались обратно. Чтобы выглянуть на Таньку снова.

Максим и Женька нестройно заголосили что-то вроде «Happy Birthday to you»*. Макс отчаянно не попадал в ноты, но был так воодушевлён процессом, что отсутствие слуха его совсем не портило. Женькин голос на его фоне звучал тише и мягче. И вдвоём у них получалось что-то такое, что Таньке пришлось закусить щёку, чтобы не прослезиться. Ну, и не засмеяться.

Процессия подошла к ней на последнем разношерстном куплете. Танька уставилась на кремовый прямоугольник, чтобы не смотреть на них. Плотный слой бело-розовой мастики намекал на таящуюся внутри сладость. Мелкие тонкие свечки аккуратно вонзались в него невидимыми ножками. Танька не стала пересчитывать — просто поверила, что их восемнадцать.

— Загадывай желание, — радостно велела Женька. — Подожди, я сфотографирую.

Танька едва успела протянуть руки, как немалый, оказывается, вес торта опустился ей на ладони. Возможно, она бы его даже уронила. Если бы Максим не продолжал поддерживать его снизу.

Женька, схватившись за свой телефон, отошла к окну, глядя на его экран. Максим присел на диван рядом, и его колено соприкоснулось с Танькиным. Их разделила только тонкая ткань тёмных брюк. Танька почувствовала чужое тепло. Максим не стал отодвигаться. И Танька тоже не стала. Несмотря на прицел Женькиного телефона.

— Загадала? — радостно спросила её Женька. — Тогда задувай!

Танька только тупо посмотрела на тёплые, стройные огоньки свечек. И так и не смогла ничего сформулировать. Хотя что-то в голове явно вертелось. Сделав глубокий вдох — Максим не ожидал, как резво поднялась её грудь — Танька дунула на торт.

Как ей самой показалось — слишком слабо. Свечные головки только нежно пошатнулись назад.

«Не исполнится», — с досадой поняла Танька примерно на середине выдоха.

Как вдруг огоньки изменили своё намерение. Вздрогнув, они резко заострились своими головками и, испуганно мигнув, погасли. А Женька отложила телефон и радостно захлопала в ладоши.

Потом, когда та вышлет ей сделанные фото, Танька увидит, как Макс склонился над тортом. И пойдёт, почему до своего затухания, огоньки вильнули вправо — от него.

— Исполнится, — вынесли вердикт Женька, присаживаясь по другую сторону от сестры. А Танька пока не знала, что именно. Но была рада.

— Ну? И как тебя есть? — спросила Танька у торта, оглядывая его даже на вид сладкие бочка.

— Пошли на кухню, — спохватился Максим, поднимаясь и продолжая придерживать за дно тортовую тарелку.

Танька не стала ерепениться и просто позволила Максу нести её самому. Не съест же он, в конце концов, ничего по дороге.

Хвала небесам, Женька с Максимом не стали делать праздник на уровне детского сада, и на столе среди нарезок и прямоугольных мисок с роллами стояли две высокие стеклянные бутылки.

Усевшись, Танька на правах именинницы сразу взялась за одну. Женька же, которая принялась аккуратно резать торт — свечи она вытаскивать не спешила — фыркнула в её сторону:

— Алкоголичка.

— Ой, ты из себя не строй цел… — взъерепенившаяся было Таня спешно прикусила язык. Макс успел тихо хмыкнуть, принимая у неё вино и раскручивая железную проволоку.

Когда рубиновая жидкость разлилась по бокалам, повисла неловкая пауза. Которую взяла на себя смелость прервать хозяйка именин.

— Давайте не как старпёры. Без громких тостов, — она первая подняла бокал. И Максим с Женькой, безмолвно соглашаясь, коротко звенькнули об него своими.

Вино на вкус оказалось обманчиво мягким. Настолько, что никто и не заметил, как именно исчезла целая бутылка. Зато когда Женька встала, чтобы убрать со стола опустевшую от роллов тарелку, мир явственно подпрыгнул и закружился ей навстречу. Так что ничего страшного в том, чтобы тарелка осталась на своём месте, она не увидела. Только опустилась обратно на место. Над чем-то хихикая.

Танькины движения, а заодно и речь стали плавными и даже замедленными. А вот Максим оставался по-прежнему бодр и, опустив на пол пустую бутылку, как ни в чём не бывало потянулся открывать вторую.

— А вы чего мне подарили-то? — Танька вдруг окинула Максима с Женькой растерянным взглядом. Судя по её лицу, в голове той шла активная и настоящая работа по припоминанию.

Максим с Женькой переглянулись. Они-то сразу вспомнили, что подарка имениннице так и не преподнесли.

Женька торопливо встала. Максим тоже поднялся и успел на всякий случай подхватить её под локоть — кажется, без этого она могла бы крутануться градусов на семьдесят вокруг своей оси. Вместе они вышли в коридор.

А Танька, довольная, услышала звук открываемого шкафа. И, предвкушая, развернула стул к двери, в которой должны вот-вот появиться дарители.

Странно. Такого ожидания она, наверное, даже в детстве не испытывала. Даже когда была почти уверена, что ей подарят того самого единорога-робота со светящимися в виде сердечек глазками. Но всё-таки до последнего сомневалась.

Сейчас Танька села ровно, в очередной раз натянула подол платья пониже и как примерная девочка сложила ладони на коленках. Заранее напустила на себя благостный вид. На всякий случай.

Из коридора послышалась возня. Кажется, Женька с Максимом без слов спорили о том, кто будет вручать подарок. Таньке стало даже интересно. Но больше весело — алкоголь в крови будоражил её и без того не тяжёлый нрав. Она заёрзала, когда в дверях появились хозяева праздника жизни.

Подарок нёс Максим. Хотя он и был крайне небольшим — и легко вмещался в одной его ладони. Коробочка, обтянутая глянцевой розовой бумагой. И с бантиком сверху.

Танька подхватилась со стула и приняла коробку — в ней взыграло любопытство, и она даже не поблагодарила за подарок.

Коробка оказалась неожиданно тяжёлой. Бумага рваться отказывалась. А бантик вообще кололся. Но разве это может остановить восемнадцатилетнюю женщину, которую гложет любопытство?

Наконец, картон сдался. И Танька извлекла наружу пластмассовую коробку с тёмным круглым глазком, поблёскивающим на свету.

— Это фотоаппарат мгновенной печати, — пояснила Женька чуть настороженным тоном — она до конца не была уверена, что сестра оценит подарок.

Но Танька загорелась, будто это в неё воткнули именинные свечи.

— Кру-уто! — выдохнула она сквозь широкую улыбку, сузившую её тёмные глаза.

Фотоаппарат как-то крайне удачно лёг ей в ладонь. Он теперь её, Танькин. Это отчего-то вызывало в ней чувство крайней гордости.

От избытка радости она дёрнулась вперёд, поднимаясь на цыпочках так высоко, как это было возможно и, плотно сжимая в руке подарок, всё равно с чувством обхватила одного из дарителей за шею.

И это была не Женька. Танька сама не заметила, как повисла на шее у Максима. Ей в нос сразу ударил резкий запах мужского парфюма. Крепкие плечи очень удачно подставились под её руки. И вообще всё тело у Максима показалось ей очень уверенным и сильным. И на секунду в собственном возникло старое воспоминание — как Макс кружил её на той самой дискотеке.

Ей вдруг стало тесно. И не от стеснения, а вполне себе физически — хватка у Максима оказалась очень внушительной, а она с непривычки почувствовала себя ещё меньше, чем была на самом деле. А ещё сердце в груди будто замерло, а потом увеличилось в размерах.

Чтобы избавиться от внезапно нахлынувшего на неё жара, Таня поспешила вывернуться из объятий Максима. И, как в спасительный круг, нырнула в Женькины.

Это касание ей было куда более знакомым. Очень мягкое и хрупкое, в котором нужно быть осторожным. И непередаваемо нежное, согревающее собственным, ни с чем не сравнимым теплом.

Таньке стало легко и приятно. Захотелось быть доброй и милой. И она, поддавшись этом порыву, выпорхнула из объятий сестры и, пока никто ничего не сообразил, навела на Женьку с Максимом камеру и щёлкнула кнопкой.

Фотоаппарат действительно оказался с мгновенной печатью — фото вылезло из него сразу после щелчка.

Наверное, зафотай Женьку хоть после трёх бессонных ночей из-за угла и предварительно напугав, она бы всё равно вышла классно. Как на портфолио. А вот Максим выглядел рядом с ней растерянным и будто по-детски удивлённым. Кажется, даже моложе своих лет.

У Таньки, глядя на фото, отчего-то защемило сердце. И, чтобы это скрыть, она поспешила сообщить Женьке с Максимом, что натурщики они ужасные. И даже сделала вид, что не хочет показывать результаты своего фотографического труда.

Двое на одного — это не честно. Но сильно. Поэтому Максим с Женькой смогли отобрать у неё фото. Особенно после того, как Макс надежно зафиксировал её, вертящуюся, за плечи. И расфиксировываться Таньке совершенно не захотелось.

Потом с кухни они переместились в комнату. Вместе с тортом — не оставлять же его, неопробованного, в одиночестве.

— Теперь если ты кого-то убьёшь, то отвечать будешь по всей строгости закона, — сообщил вдруг Максим.

На него вино тоже подействовало, хоть и не так сильно, как можно было бы подумать. Но он почему-то заговорил выражениями отца. Хотя и засмеялся совершенно не его смехом.

Танька в это время успела сесть на диван вместе с тарелкой, на которую положила три куска торта. На правах именинницы немного обнаглела и устроилась как раз между Максимом и Женькой.

— Моя сестра не собирается никого убивать, — каким-то слишком обиженным голосом ответила Максу Женька. — Даже если она не полностью се…

— С ЧЕГО ТЫ ВЗЯЛА! — громко и чётко отчеканила Танька, спеша перебить сильно по всей видимости опьяневшую Женьку. — Я вообще опасная тётка!

Она как могла постаралась перевести всё в шутку и торопливо сунула Женьке в руку разваливающийся бисквит.

— На вот — лучше закусывай, — посоветовала Танька, косясь на Максима. Который вроде бы не обратил внимания.

— Кстати, именинников положено макать лицом в торт, — тот действительно ничего не заметил и продолжил «юморить». — Давай её макнём.

Он заговорщицки перемигнулся с Женькой из-за Танькиного тёмного затылка.

— Там свечки! — запротестовала Танька.

Максим как ни в чём не бывало принялся их вынимать. Испуганная этим Танька поспешила убрать от него тарелку Женьке на коленки. Но тот, раззадорившись, потянулся следом. А не сохранив равновесия, упёрся локтем Таньке прямо между бёдер. И откинулся обратно, сразу потеряв интерес к несчастному торту. А Танька натянула сильно задравшееся платье обратно на коленки.

Женька внимательно проследила за этим манёвром. И так выразительно глянула на обоих, что те, как по команде, притихли. Потом чётко положила на тарелку третий кусок торта и угрожающе взяла её на растопыренную ладонь.

Танька с Максимом машинально отпрянули — Танька настолько резко, что впечаталась плечом Максиму в грудь. А Женька, с явным удовольствием глядя на их испуганные лица, примирительно опустила «орудие» и засмеялась.

— Испугались? — издевательски спросила она.

— Нет, — как ни в чём не бывало соврал Максим.

— Ты уже давно совершеннолетняя — так что будешь отвечать за разбой, — отозвалась Танька.

За разбой отвечать никому не хотелось. Так что было единогласно решено торт съесть. Он, кстати, на вкус оказался не очень. Но кому какая разница до какого-то-там торта в неожиданно тихой, душевной обстановке.

Танька почувствовала, что отяжелела. Думать ни о чём не хотелось. Хотелось стать ленивой попой.

Она откинулась на диванную спинку. Рядом глубоко дышал Максим — его живот методично опускался и поднимался под свой собственный внутренний ритм.

С другой стороны сидела Женька. Та дышала грудью, которая поднималась высоко вверх, перетянутая розовой тканью и схваченная ровным рядом чёрных пуговиц. Пространство между ними расщепечивалось — особенно хорошо это было видно с Танькиного ракурса.

Лифчик на Женьке белый. С чуть лоснящейся чашечкой. Танька однажды примеряла Женькины джинсы. И те были ей как раз, хотя выглядели маленькими. Интересно, с лифчиком не может произойти той же фигни?

Танька глуповато захихикала. Её вдруг от тепла начало кренить в сторону. В сторону Женьки. И она сама не заметила, как голова её упёрлась в чужое плечо. Но голове стало очень уютно. Танька прикрыла глаза.

Женька сидела ровно, даже не думая сестру сгонять. Она вообще сама по себе казалась ровной и всегда стремящейся вверх. И крепкой. Как высотные здания, которые на самом деле шатаются, но сами по себе не падают.

Танька обхватила сестру поперёк талии. Мягкий бугорок живота через тонкую ткань согрел нежную кожу предплечья. С Женькой тепло и уютно.

Рядом зашевелился Максим. Оказывается, он своим боком всё это время прижимался к Танькиному. А теперь, когда отодвинулся, кожу под платьем закололо неприятным холодком. Та недовольно дёрнула плечом — хотелось, чтобы Максим вернулся на место.

Танька приоткрыла глаза и, не оставляя плеча Женьки, развернулась к нему. В нём — почему-то особенно сильно именно сейчас — считывалось что-то непередаваемо мужское. Поза, осанка, даже профиль, хотя ничего выдающегося в нём для Таньки и не было. И даже улыбка, с которой Макс поглядывал в их сторону.

У Таньки опять задралось платье. Зелёная ткань отползла на середину бедра. Поправлять его было лень.

А вот Максу — нет. Он потянулся и кончиками пальцев сжал Танькин подол. С видом эстетствующего аристократа приподнял «щепотку» повыше, нарочито замедляя свои действия. И… вместо того, чтобы опустить его пониже, буквально отбросил в сторону Танькиного живота!

Лёгкая ткань починилась порывистому движению и наглядно продемонстрировала, что трусы на Таньке сегодня чёрного цвета.

— Ах так! — томность с той как по команде слетела. Встрепенувшись, она соскочила с Женьки и угрожающе воззрилась на Максима. Тот явно угроз её не боялся и только выжидающе-издевательски улыбался своими до неприличия ровными и белыми зубами.

И Танька решила отомстить ему нетипично.

— Вот тебе! — грозно заявила она и, не глядя, дёрнула кофту на груди сестры. Судя по её воплю, блузка расстегнулась с первого же рывка. Но Танька, с удовольствием глядя на не ожидавшего такого Максима, дёрнула на всякий случай ещё раз. И только тогда развернулась к ругающейся сестре.

Блузка расстегнулась до самого её пупка, оголяя гладкое, подтянутое тело, цветом почти сливающееся с тканью бюстгалтера.

— Да успокойся, кто тебя тут не видел, — не без удовольствия отмахнулась Танька, наблюдая, как сестра неловко пытается зачехлиться обратно. И совершенно пропустила момент, как та злобно пульнула глазами в её сторону.

К сожалению, одним взглядом Женька не ограничилась. И не успела Танька как следует насладиться «смущательным» триумфом, как сама оказалась весьма видимой в зоне декольте — широкий ворот платья на слабоватой резинке легко позволил Женьке полностью заголить Танькин кружавчатый лифчик.

— Тебя теперь тоже все видели, — мстительно сообщила ей Женька.

Неизвестно, какой бы степенью оголения закончилось это всё, но внимание воинствующих сестёр переключилось на Максима. Потому что тот забыл об осторожности и не сдерживал смеха. А уж когда обе заметили его в высшей степени довольное лицо… Сестринские дрязги тут же были забыты — сёстры объединились против общего «врага».

Женька, сидящая от Максима дальше, подскочила и лёгкой ланью бросилась к нему. Тот не ожидающий атаки, запоздало выставил вперёд руки в защитном жесте.

Двое на одного — это, конечно, не честно. Но только не в ситуации, когда два муравья воюют с одним слоном. Так что Танька, не раздумывая, бросилась на помощь сестре.

А помощь ей была нужна — Макс уже скрутил её и почти усадил к себе на колени. Правда, от Танькиного напора пострадал не он. А бедная опустевшая тарелка.

Никем не замеченная и никому не нужная, она окончила свои дни столкновением в полом и противным, обвинительным звяком — Танька попой случайно смахнула её с дивана.

Все трое инстинктивно замерли, глядя на белые осколки. Те во всю напоминали о бренности бытия и скоротечности жизни.

— Ну и ладно. На счастье, — пожал плечами Максим, окончательно усаживая Женьку себе на коленки.

Таньке от этого жеста вдруг стало обидно. Они, конечно, парочка, но нельзя же демонстрировать это так явно.

Повинуясь порыву непонятной злости, она толкнула Максима в плечо.

— Прояви уважение к почившей тарелке, — обвинительным тоном потребовала Танька.

Но Максим уважения не проявил. Вместо этого он как-то ловко перехватил её подмышку, и Танька в мгновение ока оказалась зажата между ним и Женькой.

— Пусти, — ради приличия заголосила она. Но, к её вящей радости, Максим не пустил, а наоборот — за голое бедро прижал её ближе.

Стало приятно и тесно. И что-то странное вдруг как по команде заставило всех троих замереть.

Танька почувствовала руки Максима неожиданно крепкими на своём теле. А Женькина грудь приминалась о её плечо. Максим ощутил непомерно сильное желание стиснуть объятия до медвежьих — настолько, что напряглись предплечья, а пальцы сами собой вжались в тела Таньки и Женьки. А Женька вдруг ощутила себя так, как надо — и именно с Танькой и Максимом.

Наверное, по нормам приличия пора было бы Максиму и выпустить девушек. По крайней мере, одну. Но он не выпускал. Сердце стало заходиться от их, именно двойной близости. И что-то начинало мешать разуму трезво соображать.

А Танька вдруг совершенно точно ощутила всю близость Максима. Его крепкую грудную клетку. Его шевелящийся от дыхания живот. Его стальное бедро. И ей даже почудилось, что она ощущает какое-то не такое тепло от его паха.

Таньке сразу жар ударил в голову и рассыпался по щекам. Первое желание — дёрнуться в сторону. Возможно, Танька это инстинктивно и сделала, потому что Максимов сгиб локтя вдруг сильнее сомкнулся у неё на талии. Повинуясь неловкому и не до конца понятному порыву, она задрала голову вверх. С трудом уткнулась глазами в чужой подбородок — слишком он был близко. Сильное дыхание взъерошило ей чёлку. Стало щекотно. Танька машинально ушла от тёплого воздушного потока. И вдруг, совершенно для себя неожиданно, наткнулась на сильное и твёрдое касание прямо к губам.

Её как бухнуло по голове. Сердце подпрыгнуло. И в груди очень сильно затянуло. Почти одновременно с осознанием того, что она целуется с Максимом. Прямо на глазах у Женьки, тело которой ощущается рядом.

Сладкое и опасное чувство оглушило почти до звона в ушах. Замирая всеми фибрами, Танька отстранилась, и сердце сделало резкое пике — в неизбежном ожидании дальнейшего.

Боязливый взгляд её наткнулся на светло-голубые Женькины глаза. В которых она была готова увидеть что угодно — удивление, неприятное осознание, гнев и даже брезгливую ненависть.

Женькин взгляд был долгим и внимательным. Танька даже успела сравнить оттенок её глаз с летним, чуть облачным небом. Странно, что раньше она о таком не думала. А потом… Танька не поверила глазам, когда выражение Женькиного лица изменилось. Глаза вдруг по-лисьи вытянулись к вискам, а губы полумесяцем заострили подбородок. Танька рассеянно заморгала. А Женька, не сводя с неё заговорщицкого взгляда, стала наклоняться к Максиму. Пока их губы не соединились в поцелуе.

У Таньки всё внутри замерло, когда она увидела, как это смотрится со стороны. Нет, она, конечно, и раньше всё видела. Но не догадывалась, что всё может быть настолько чувственным. Когда Максим начинает заводить, а Женька подхватывает. И это уже немного не-Максим и не-Женька. А кто-то не очень знакомый. Слившийся любовной волной воедино. Танька ощутила счастливую радость от того, что её будто пускают в их личный мир.

Она ощутила, как собственное дыхание стало медленнее, но грудь стала подниматься сильнее. И сердце из неё едва не выпрыгнуло, когда Максим, медленно оставив Женьку, снова потянулся к ней. В этот раз влажное, нежное касание пришлось ей на скулу. И щекотно опустилось на щёку. Очень хотелось ответить, но Танька отчего-то замерла, чувствуя только собственное сердцебиение и мурашки, бегущие по шее сзади.

Ей на плечо легла Женькина ладонь. Как-то непередаваемо легко и нежно коснулась кожи через тонкую ткань. Пальцы, разбредаясь, провели щекотные дорожки сначала к спине, потом обратно. К самому шву ворота. И ненавязчиво остановились на самой лямке лифчика. Максим тем временем успел подобраться к Танькиным губам и затянуть их в глубокий поцелуй.

Танька плавилась. От Максимовой настойчивости и Женькиной дразнящей нежности. Женька уже ненавязчиво сдвигала в сторону и ткань Женькиного воротника, и плотную резинку лямки.

Максим немного отстранился, продолжая задевать Танькин кончик носа своим. Он был всё ещё слишком близко, но Таня хотя бы могла дышать, выпуская воздух между раскрытыми губами. И потянуться руками одновременно к его животу и Женькиной талии тоже смогла.

Стало очень жарко. Как на вулкане. Хотя и когда и кто из них бывал на вулкане? И вообще — какой есть способ совладать с жарой? Только раздеться…

Женька сама сняла с себя блузку. Пуговицы расстёгивать уже не было надобности. Только непередаваемо медленно оголить тело. И было в это медленном оголении что-то запретно-волнующее — совсем не такое, как шутливое дёрганье Таньки сразу всего пуговичного ряда.

Рука Максима стала беззастенчиво проходиться по Танькиной талии, норовя нетерпеливо сжать плоть. А потом Максим и вовсе взялся за её подол, свернувшийся комом у самых ягодиц, и дёрнул вверх. Таньке оставалось только ощутить животом мурашки от внезапной комнатной прохлады и задрать руки. И остаться совсем без платья.

Взгляд Максима расстроился — будто он не мог решить, на кого из девушек смотреть и решил на время уйти в себя, чтобы не перегрузиться. Но руки-то помнили. Сами собой прошлись по девичьим спинам, особенно чётко останавливаясь на прогибах, переходящих в ягодицы. И, дабы не терять лишнего времени, дёрнули со спины вверх футболку. Свет на короткий миг погас, а мышцы живота по инерции сократились от прикосновения — Женькиного или Танькиного, непонятно.

Два полностью обнажённых тела прильнули к нему с обеих сторон. По всему телу подступила нетерпеливая, жёсткая волна. Женькины губы знакомо сомкнулись на мочке уха, вызывая физическое желание наклониться к ней ближе, пока резкая волна не уляжется в теле. Танькины губы робко и влажно легли на его щёку.

Максим почувствовал себя большим. А двух девушек, ласкающих его — очень маленькими. Если сжать объятия чуть сильнее, то кажется, будто можно и раздавить от большой любви. Но Максим не будет этого делать.

Поначалу касания к своему телу разделить сложно — они сливаются в единую волну, несущуюся по телу и поднимающую член эрекцией. И то, что узкая Женькина ладонь легла ему на глаза, закрывая от комнатного света, задачу не облегчала.

Но постепенно Максим смог настроиться. Плавные и ровные движения — Женькины. Её рука уже много раз исследовала и знала всё его тело. А вот рваные и будто пугливые, зайцами перескакивающие с одного места на другое — Танькины. Очень заметные, на самом деле, на Женькином фоне. И очень волнующие. Будто скромные.

Тело нагревалось всё сильнее. Чтобы не задохнуться от этого жара, Максим сгрёб Женькину ладонь с лица. И упёрся в её очень близкий, очень шальной взгляд. Заставивший приятно приподняться волоски на затылке. Максим раньше не припомнил у Женьки такого.

Будто бы для того, чтобы он не успел его запомнить, горячая рука Таньки скользнула по его щеке и осторожно, но требовательно развернула его в другую сторону. В сторону Таньки. Её лицо показалось Максиму тоже не слишком знакомым. Такое напряжённое. Серьёзное. Сосредоточенное. Почти злое. И потому нежное и торопливое касание к своим губам оказалось для Максима неожиданным. Но от того не менее приятным. Захотелось сразу получить всю её нежность. И Женькину тоже. Наверное, Женькину даже сильнее. Максим приник губами к её шее. К ключице. К груди. Не переставая одновременно поглаживать грудь Танькину. Ощупью оценивая её размер и тяжесть. А когда он потянулся к самой Таньке, лицо той уже изменилось.

Приоткрыв покрасневшие губы, она смотрела на него снизу вверх. Ресницы её чуть опустились, отчего в радужке исчез блеск, только тень манила к себе. Максим инстинктивно потянулся ей навстречу, но Танька неожиданно отстранилась. Потому что, продолжая неотрывно смотреть ему в глаза, стала опускаться на спину.

Крупные груди колыхнулись, расползаясь чуть по сторонам. Живот на вдохе запал. А складка между бёдер очертилась особенно ярко. Максим на автомате перевёл взгляд на Женьку, оглаживающую его живот, но так обидно не спускающуюся к напряжённому паху. А вторая её рука настойчиво и сильно легла на затылок. Секундой вжалась в него, заставляя наклонить голову вперёд, а потом змеёй-искусительницей как ни в чём не бывало скользнула вниз, к напряжённым лопаткам.

Та рука, что оглаживала живот, коротко прикоснулась к головке и до раздражения быстро скрылась где-то вне недр Максимова сознания. И всё внимание его волей-неволей сосредоточилось на Таньке.

Всё её тело вздрогнуло, когда Максим склонился сверху. Она замерла, поднимая на него глаза. Теперь в них появился свет. Вместе с нетерпеливым блеском.

Бёдра Таньки автоматически не разъехались, когда Максим надавил на них коленом. Только чуть расслабились, оставляя между собой узкую полоску свободного пространства. Вроде бы и не хотела его останавливать. Но и не спешила подчиняться.

Впрочем, таким Максима и не остановишь — он легко расставил собственные ноги, сжимая коленками Танькины бёдра. Так тоже можно войти. Тем более, когда светлая Женькина ладонь мелькнула из-за спины и обхватила пальцами ствол, чуть потягивая и скользя то к основанию, то к головке. И размазывая влажным звуком смазку. А потом, не спрашивая, эта ладонь перелегла на Танькино бедро, вжимаясь в плоть тонкими пальцами.

Вдох у Таньки получился рваным, как если бы лёгкие заполнялись воздухом частями. И будто заполнялись они, координируясь с Женькиным нежным движением к животу.

У Таньки внутри что-то вопило, словно от неправильности. И в то же время что-то другое, гораздо более сильное, разливалось по телу сладостью и ожиданием. И почему-то именно её присутствие будто расслабляло и снимало с Таньки всю ответственность. И она потянулась к губам Максима. Которые так резко накрыли её собственные, что Таньке пришлось вжаться затылком в ткань дивана. По телу её прошла дрожь. И стало странно холодно. Вроде кожа ощущает жар, а внутри всё сжимается от озноба.

Она не сразу поняла, что Максим уже в неё вошёл. Просто напряжение в промежности вдруг отпустило. Или не отпустило, просто получило вожделенную наполненность. Которая очень быстро прошла — Максим вышел. Чтобы погрузиться в неё снова.

У Таньки замирало сердце и всё остальное. И почти сразу начало бухать. Там, где они соединялись с Максимом. Радость стала подниматься и струиться по всему телу. Волнами через кровоток.

Таня зажмурилась, пытаясь сосредоточиться на дыхании, чтобы сохранить остатки разума. И почувствовала очень ласковое, мягкое прикосновение к своей щеке. Не Максимово.

Тонкие пальцы изгибами фаланг и подушечек прошлись по губам. Почти электрическими разрядами — кожа стала очень чувствительной. А Максим стал двигаться быстрее.

Со вздохом Таня открыла глаза и увидела перед собой Женьку. Та успела лечь рядом с ней, а сама Таня — развернуться к ней. Максим двинулся особенно резко и приятно, и Таня инстинктивно сжала чужую ладонь, глядя в очень голубые глаза. Которые её почти загипнотизировали. А потом глаза исчезли. Потому что Женька ткнулась влажным поцелуем ей в губы.

От этого всю Таньку потянуло куда-то вниз. Навстречу Максиму. Она сжалась, плотнее обхватывая член и чувствуя каждое его мельчайшее движение. Такое острое и приятное. Такое нужное. Почти как рука Женьки между ними, оглаживающая её напряжённую грудь и плавно скользящую к животу. Чтобы потом вернуться обратно.

Таньке вдруг резко не захотелось выпускать Максима. Захотелось стать ещё ближе к нему. Сжать. Стиснуть. Слиться. Она машинально вцепилась в его плечи и застонала. А тот вдруг стал двигаться медленно, почти остановился. Отчего Таня почувствовала резкий толчок во влагалище. Потом ещё один, какой-то мучительно-протяжный. А потом Максим, ко внутренней её радости снова возобновил движения.

Дыхание перебило. Внутри напряглось абсолютно всё. Замерло. А потом между ног взорвалось так резко, что пульс стал отдаваться в ушах. И каждая клеточка тела будто перевернулась, а потом заняла нужное положение.

Таньке стало расслабляюще-жарко. А Максим уже отстранился от неё, встав на колени и очень резко и шумно дыша. Глаза его были открыты, но вряд ли он кого-то видел. Губы хватали воздух.

Потом взгляд его зацепился за тонкое, лежащее рядом тело, кокетливо закинувшее ногу на Танькино бедро. А успокаивающе-ласкающая ладонь переползла с Танькиной талии на свою грудь. Сжала её, отчего розовый сосок мелькнул между пальцами. А когда ладонь разжалась, то оставила после себя красноватые следы.

Женька стала казаться ему чуть ли не развратной — с этой её шальной улыбкой и манящими, полуприкрытыми глазами. И с тем, как светло-розовый язык размыкает набухшие губы. Наверно, особенно ярко для Максима это оттенялось тем, что рядом с ней лежала, тяжело дыша, Таня, в которую он только что едва не кончил.

Женька была уже сильно возбуждённой. По крайней мере, войти в неё получилось легко и почти сразу до конца. Женька застонала, прикрывая глаза и упираясь ладонями ему в грудь. Не отталкивая, но будто стараясь почувствовать его тело. И сильно сжала ноги вокруг его бёдер. А у Максима сама собой взялась высокая скорость — напряжение после Таньки ещё не успело спасть — только затаиться. И теперь снова набирало мощности, когда попало в знакомое лоно.

Максима дёргало и трепало. Наверное, сильнее, чем за всю его жизнь. Женька казалась ему лучше всех. И Танька тоже. И вообще всё, абсолютно всё внутренне трубило о своей крутости. О том, что всё в этом мире прекрасно, и ещё прекраснее быть просто не может.

Женька обвивала его руками. Влажно дышала в шею. Щекотала его по спине и хваталась за пояс. Стискивала ягодицы. Целовала в ухо, отчего по телу шёл жаркий озноб. Или всё это была Танька?

Хотя какая уже разница — когда плотный узел в паху наливается и грозит лопнуть в любую секунду? Предупреждающие волны уже начинают накрывать тело. Женька стонет подозрительно в такт с ними — наверное, у Максима изменился ритм. Он сам не чувствует. Только напряжение. Только маяту. Только…

Кажется, его оглушило. Это вся внутренняя сила, вся энергия разом и бесповоротно покинула его тело. Оставив после себя только щемящее блаженство и разливающееся счастье.

Оказывается, не самого широкого дивана вполне себе может хватить на троих. Особенно если забить на любое личное пространство и просто прижиматься друг к другу. Чтобы тела стали немного общими. Чтобы общей стала тишина. Чтобы мысли беззвучно, но всё же текли бы в одну сторону.

Уже темнело. На квартиру опускалась ленивая тишина. И вставать не хотелось. Очень скоро и время было узнать невозможно — настенные часы рассеялись без солнечного света. Оставалось только слушать общее дыхание и погружаться, растворяться в нём.

***

Ещё никогда в жизни Танька не была такой осторожной и тихой. Даже когда мама приходила с тяжелого ночного дежурства и всем своим видом, что было ей совсем не свойственно, демонстрировала намерение отправить в мир иной того, кто потревожит её сон. Даже тогда Танька вполне могла себе позволить наступать на полную стопу и передвигаться с высокой скоростью. А сейчас нет. Сейчас можно только делать по несколько шагов в минуту и только на цыпочках — пол в этой квартире очень скрипучий. И очень холодный.

Стиснув зубы, Танька как канатоходкапробиралась по коридору. В руках, словно для равновесия, ком собственной одежды. По крайней мере, Танька надеется, что ком именно её, потому что в ночи не сильно видно. А включать свет нельзя — свет сразу же разбудит Максима с Женькой. Как и скрип. Поэтому скрипа Танька очень старается не допускать.

Одеваться приходится в прихожей и тоже в темноте. Танька только надеется, что не напялила платье наизнанку. Хотя, по большому счёту, какая разница — всё равно на улице ночь.

Главное препятствие — дверной замок, который может громко щёлкать. Поэтому пару минут, прежде чем открыть его, Танька прислушивается к тишине и настраивает внутреннюю скорость. Наконец, задерживает дыхание и одним махом дергает ручку, выскакивает на лестницу и, кое-как захлопывает дверь. Внутренне надеясь, что воров сейчас поблизости нет, и они не будут красть ни Максима, ни Женьку.

Не чуя ног, несётся по лестнице вниз — хорошо, что она освещена и можно не бояться сломать себе что-нибудь. Или сломать кого-нибудь. Хотя последнее Таньку и не очень заботит. У неё колотится сердце и кажется, будто её преследуют.

Оказавшись на улице, она тяжело дышит. От бега. И от радости.

Но на неё тут же накидывается холод. Он же и освежает голову и сердце.

В освещённой фонарном свете ночи Таньке становится чуть спокойнее. Все мысли и чувства отступают на второй план. Сейчас надо просто идти домой. Просто. Идти. Домой.

И Танька идёт. И как-то странно смотрятся обычные кусты, деревья и тропы. Словно из параллельного, словно фантастического мира. Который стоит вокруг Таньки стеной и движется вместе с ней. Хочется быстрее домой. Быстрее к себе. Зарыться под одеяло и уткнуться носом в стенку. Одной. И чтобы уличная темнота оставалась за дверью. Как и все мысли.

Просто. Спать.

* С Днём Рождения тебя.

Глава 15. «Тройственный союз»

Ролик ей не нравился. И предыдущий тоже. И тот, что был до него. Но всё равно Таньке приходилось каждый раз принимать телефон Матвея и выдавливать из себя что-то одобрительное. Хотя с каждым разом делать это было сложнее и всё меньше энтузиазма звучало в её хмыканье. Но Матвей этого, кажется, не замечал. Только на последнем, когда у Таньки просело всё терпение и она позволила себе более-менее честную реакцию, вырвал собственный телефон из её рук. Так, что Танькина ладонь беспомощно повисла в воздухе.

Танька со злостью глянула в сторону парня. Тот, что-то бормоча, злостно тыкал в экран. Танька захотелось психануть на него. Ещё бы — заставить её смотреть абсолютно скучные и несмешные ролики, а потом беситься с того, что они ей не нравятся. Она обязана что ли любить то же, что и он? И вообще, с какой стати он не спрашивает, что ей самой интересно, а только долдонит своё?

Всё это, наверное, Танька и высказала бы. Если бы волну злости не сдержало то, что дальше последует.

Нет, насилия она не боялась. Матвей был совершенно не из тех, кто выглядит милым, а на деле — домашний тиран. Но вот того, что Матвей может её прогнать — вполне себе возможно.

И тогда ей будет абсолютно некуда будет деться. Домой идти — не вариант, там может быть Женька. А больше некуда…

С Женькой они избегали друг друга с того самого дня. Просто, проснувшись утром в их комнате дома, Танька обнаружила пустоту. И фотоаппарат на столе. Около которого та самая фотка — Женька и Максим.

Наверное, Женька так хотела показать, что они с Максом — пара. И нечего Таньке чего-то там думать. Это всё просто последствия алкоголя. Так что забирай подарок и вали.

Дома, конечно, начали замечать их с Женькой разлад. Не то, чтобы сильно докапывались, стыдили или старались мирить. Просто чувствовать, как все чувствуют «не то» — такое себе удовольствие. Поэтому Танька старалась проводить там поменьше времени — не хватало ещё родственных расспросов. Да и что на них отвечать? Мне нравится парень сестры, и вообще у нас троих был секс?

Почему-то Таньке был особенно стыден этот момент. Слишком уж проклятая калька на родительские отношения. Будто кривое зеркало и абсолютно никакого личного выбора.

Так что Таньке пришлось улыбнуться Матвею и сказать, что она просто хочет заняться уже чем-нибудь другим. Тот вроде оттаял, отложив телефон в сторону. А Танька не уставала убеждать себя, что она и в Матвея сможет влюбиться. И даже сама в это в какой-то мере верила.

***

С Женькой они в этот день всё-таки пересеклись. Несмотря на позднее возвращение Таньки, сестра ещё не спала. И даже не лежала в кровати, как обычно, делая вид, будто спит. А сидела за столом, склонившись в свете ночника над книжкой.

Танька от неожиданности вздрогнула и машинально дёрнула дверь комнаты на себя. Но не закрываться же, в самом деле, убегая обратно в подъезд. Да и время уже позднее — в квартире все улеглись спать. Куда податься? Не будить же. Ладно. Это должно было однажды произойти.

Напустив на себя независимого вида, Танька зашла в комнату и, бросив рюкзачок-сумку на свой диван, принялась в нём рыться. Телефон, конечно, как обычно был в специальном кармашке. Но Женька-то этого не знает. Так что можно его немного поискать. А она пусть уходит, если хочет.

Найдя, можно сделать вид, что набираешь на нём крайне важное сообщение. Даже если на деле просто тыкаешь пальцами куда душа прикажет. Главное — собрать волю в кулак и не коситься на сестру. Если ей приспичило читать дурацкую книжку в ночи, то пусть читает.

— Тань… — вдруг раздался её голос.

Танька сама не ожидала, с какой готовностью она подняла взгляд на Женьку. А мозг принялся сотни раз за долю секунды повторять это её «Тань», пробуя его на вкус и пытаясь уловить все оттенки звучания.

Судя по предварительным, и возможно ложным выводам, злости или обиды в нём не прозвучало. И сердце Танькино против воли зашлось в радостном скаче.

— Что? — с готовностью выпалила она, во все глаза глядя на Женьку и боясь рассмотреть признаки злости в её образе. Их не было. Но мало ли.

Женька потупилась, поглаживая пальцем стопку вроде как прочитанных книжных страниц. И перетирая их между собой.

— Ты как? — тихо спросила Женька, несмело возобновляя зрительный контакт.

— Вроде ничего, а ты? — на автомате отозвалась Танька, будто ей задали чисто дежурный вопрос о состоянии.

Женька, не ответив, снова потупилась. Танька ощутила себя глупой. И стала судорожно подбирать слова, которыми можно было бы прервать паузу. И которые совершенно отказывались подбираться. Даже Женька ничего не ответила. Только опустила глаза и взяла в руки несчастную книжку. Стала поглаживать корешок и подцеплять ногтями книжные странички. Танька от этих её неспешных движений немного загипнотизировалась.

Наконец, Женька хлопнула ладонями так, будто собиралась поаплодировать, но тонкая книжка помешала. Но шлепок всё равно получился громковатым. Танька от неожиданности хлопнула глазами.

— Ты очень злишься? — решительно выпалила Женька, как если бы она ныряла в воду. И подняла на сестру чистые, почти прозрачные глаза.

— Я? Нет! — кажется, Танька успела даже вытянуться по струнке, отвечая.

Честно говоря, она была растеряна. Потому что ждала от сестры ревности. Или демонстративного игнорирования. Или попытки «поставить на место». Но никак не тихих, извиняющихся ноток.

— Тогда почему ты меня избегаешь? — с горечью и грустью поинтересовалась сестра, всё ещё вертя в руках книжку. И Таньке очень сильно захотелось хлопнуть её об стену. Не сестру. Книжку.

— Я не избегаю… — беспомощно пробормотала она, опуская глаза. Ей-то казалось, что они с Женькой друг друга избегают взаимно.

Женька, наконец, отложила несчастную книжку и подняла голову. С минуту молчала, глядя на сестру. И той почему-то было боязно встречаться с этим взглядом. Что он в себе принесёт? Но природное любопытство победило, и Танька всё-таки подняла глаза.

Взгляд Женьки показался ей очень взрослым и серьёзным. Даже у мамы не всегда такой получался. И Танька против воли почувствовала себя мелкой.

— Просто меня… нас… — вдруг сказала Женька, и слова совершенно не увязались с её независимым видом.

— За что?.. — растерянно выдохнула Танька. Хотя со стороны по её тону и могло показаться, что она издевается этим вопросом. Танька умела.

Женька закусила губу и торопливо зажала её большим пальцем — ладонь очень быстро метнулась к лицу. Таньке показалось, что глаза у неё неестественно блеснули влагой. От этого её будто дёрнуло током.

Она подскочила на ноги, не обратив внимания, как рюкзак коротко бухнулся на пол. И даже сделала к Женьке шаг. После которого растерянно замерла.

Теперь она была выше сестры — в кое то веке. И не важно, что лишь потому, что Женька сидела.

Они снова встретились глазами. Слезинка у Женьки так и не выкатилась. А Танька, ощутив на себе прилив нежной жалости, обняла её.

Руки легли на лёгкие, прохладные волосы, лежащие по спине и плечам. В Танькино плечо уткнулся покатый лоб. И чужое дыхание защекотало кожу возле горла. А потом Женька обняла её в ответ, очень сильно стиснув руки на талии.

По телу разлилось приятное тепло. И его перестало сковывать. Оказывается, всё это время Таньку будто изнутри стягивали холодные оковы. А она даже не замечала. Пока не почувствовала, какого это — оказаться без них.

Расцепляясь, они неловко и больно столкнулись запястьями. Танька поморщилась, а Женька ощутила неприятную лёгкость освободившегося запястья — резинка, сдерживающая порыв бусин, безнадёжно лопнула. Долю секунды круглые бусинки ещё держались на честном слове, но, ощутив всю прелесть свободы, сразу посыпались на пол короткими тихими очередями. Женька разочарованно вздохнула. Браслет был двойным, и вторая часть была у Максима. Ещё подумает, что Женька специально от него избавилась. Хотя если только заметит. Да и, по большому счёту, это небольшая заноза в согревающейся душе.

Они сидели на Танькином диване. Рюкзак так и валялся на полу, и никому не было до этого никакого дела. Вместе с раскатившимися весёлыми бусинками. Стемнело окончательно, и свет в комнате рассеивала только настольная лампа. Которая сама была не очень яркой, а украшала мир только желтоватым, ленивым светом. Из-за его неровных теней комната стала казаться меньше. Уютно.

Через окно можно смотреть на тёмное небо и представлять, что там сейчас происходит что-то интересное. Например, за ними подглядывают инопланетяне и фиксируют что-то на своих приборах. Или затягивают кого-то — но не их — в свои космические корабли.

Обе сидели, подтянув коленки к груди, и молчали. Но уже не тем напряженным молчанием недосказанности. А скорее общей на двоих тишиной.

— Ты, значит, не обижаешься? — в очередной раз спросила Женька, искоса поглядывая на сестру.

Та едва успела прикусить себе язык — психовать совершенно не хотелось, но и убеждать Женьку в том, что никто на неё… на них никто не злится — утомило.

— А ты? — вдруг, неожиданно для самой себя спросила Танька. И запоздало подумала, что Женька могла и напрашиваться на такой вопрос.

Они встретились серьёзными взглядами. И Танька отвела глаза первой.

— Я? — задумчиво ответила Женя. — Ты знаешь… Я, по-моему, даже рада.

Танька вскинула на неё удивлённый взгляд. А Женька только с улыбкой повела плечом.

— Я, конечно, ни на чём не настаиваю… — она вдруг покраснела и стала теребить край шортиков, закатавшийся толстым жгутом.

— Подожди… — попыталась Таня уложить в голове разрозненные слова сестры. — Ты меня к вам зовёшь, что ли?

— А почему тебя это так удивляет? — сразу насторожилась Женька чужой интонации.

— Ну… не знаю… — растерялась Танька. — Ты мужика-то своего сначала спроси.

За дурашливым несерьёзным тоном она попыталась скрыть крайнюю степень смущения. Но Женька, кажется, не обратила на эту фразу никакого внимания. А вот на тон обратила.

— Почему тебя это так смущает? — «взяла быка за рога» она.

Под пристальным взглядом Танька догадалась, что отшучиваться и юлить не получится. И постаралась придать разрозненным мыслям в голове хоть какое-то подобие порядка.

— По мне это всё равно странные отношения! — в конце концов выпалила она.

У Женьки заметно поползли вверх светлые брови. Танька смутилась. Повисла тишина. Которая будто снова отдаляла их друг от друга. Чувствуя её звон, Танька снова испугалась. Что навсегда так и останется в этой тишине. Одна. Совсем одна.

— Тебе ведь нравится Максим, — Женька не спрашивала, а констатировала. — И ты ему тоже. Так в чём проблема?

— В том, что он — твой парень, — пробурчала Танька.

— Я в курсе, — издевательски холодно отозвалась Женька.

Тишина стала колоть ещё сильнее. Танька всё бы отдала, лишь бы она исчезла. И в то же время понятия не имела, что для этого нужно сделать. Женьке, как старшей, снова пришлось брать инициативу в свои руки. Как бы опасно это ни было.

— Тебе не нравятся отношения как между нашими родителями?

— Не в этом дело, — тихо пробормотала пристыженная холодным тоном Танька. — Просто… Их же надо скрывать, — она большими глазами посмотрела на сестру. — Ты вспомни, как всё детство нас только и делали, что дрессировали, кого нужно называть мамой. Я лет до шести вообще путалась, что такое «мама». И почему дома мама одна, а в других местах может быть и другая. Мне иногда казалось, что если мамы две, то и меня тоже две… А потом нам нельзя было приводить домой друзей. И опять же — в разговоре следи, чтобы не сказать «Лера»… И как вообще её для других обозначать? Не знаю как тебе, а мне всё время приходилось фильтровать, что, когда и кому говорить. По-моему, меня от этого долго считали тормозом…

Танька наткнулась на сочувственный Женькин взгляд и выдохнула. Женька помолчала. Но уже не тяжело, а больше давая сестре шанс продолжить. Но та вроде высказала всё, что лежало в груди.

— Не знала, что ты так всё это переживала, — извиняющимся голосом отозвалась Женька. — У меня было по-другому. Для меня это всегда была какая-то игра, секрет, который приятно хранить от чужих… Наверное, тяжко?

От сочувствия, скользнувшего в её взгляде и голосе Таньке захотелось плакать. Не из-за обиды. Просто от пронизывающего её чувства принятия и понимания.

— Да нет… — торопливо отозвалась она, чуть смущаясь. — Уже нет…

Женька кивнула. А потом бодро продолжила, накрывая Танькину ладонь своей.

— Давай так, — подытожила она. — Пока эту тему оставим. Недели на две. А там просто говори: да или нет. В любом случае на тебя никто в обиде не будет. Но прими это решение сама.

Танька посмотрела на сестру и внутренне восхитилась. Когда она научилась так выруливать сложные вопросы? А сестра тем временем улыбнулась.

— И мой «мужик» против не будет. Но если захочешь его у меня просто увести… — Женя сделала многозначительную паузу. — Я тебе глотку перегрызу.

Такая милая улыбка и такие страшные слова. Танька против воли прыснула. И, собравшись, ответила — всё-таки юморить тут можно не только Женьке.

— А ему что — не перегрызёшь?

— Ему — не перегрызу, — не моргая, согласилась Женька.

Обе заговорщицки хихикнули. И подспудно поняли друг друга.

Танька упёрлась головой в стенку. Женька вытянула ноги и принялась дёргать тонкими лодыжками. Комната всё сильнее наполнялась ночной свежестью и отдалённым уличным гулом. И почему-то мягким трением сверчков. Хотя откуда им взяться в городской черте?

***

Женька никогда не считала себя активной или инициативной. Предпочитала передавать бразды правления кому-то другому. Маме с папой, Лере, Максиму, да даже младшей Таньке. Она бы и сейчас лучше так сделала. Но… Если ничего не делать, то ничего и не произойдёт. И в некоторых вещах нужно находить внутреннюю смелость. Поэтому Женька, попереживая внутренне, всё-таки развернулась к Максиму.

Они сидели на скамейке в парке. Поодаль возле фонтанов гомонила малышня. Зной палил в голову — хорошо ещё у Женьки светлые волосы. Они хоть немного отталкивают солнечные лучи. Как греет тёмную макушку Максиму, не хотелось даже думать. И, кстати, когда уже Таньке надоест краситься в цвет вороньего крыла? У неё уже волосы, кажется, пересыхают.

Так, надо перестать думать о волосах. И начинать смущательный разговор.

— Ты по ней скучаешь, — без обиняков пошла в атаку Женька, в упор глядя на Максима.

Судя по тому, как стушевался, сразу понял, о ком ему говорят. Они и между собой тот вечер ещё не обсуждали. Уж слишком там… много всего наслоилось. И в эмоциональном, и в физическом плане.

Максим лицом сровнялся цветом со своей красной футболкой. Женька бы засмеялась, если бы сама не испытывала внутреннего смущения. Но надо продолжать.

— По Таньке, — уточнила она на всякий случай.

Наверное, будь Максимова воля, он бы сейчас с разбегу нырнул в фонтан, словно был уже август, а Максим успел послужить в ВДВ.

— Ты ей нравишься, — стала торопливо продолжать Женька. Наверное, если ускориться, то всё это пройдёт быстрее.

— Жень… — вдруг прервал её Максим. — Я не знаю, что на меня тогда нашло. Просто алкоголь и всё такое… Прости, ладно?

Он проникновенно посмотрел на неё своими серыми глазами. Вот же странность — когда у человека тёмные волосы и светлые глаза. Есть в этом что-то драматическое. Особенно когда человек смотрит на тебя с такой мольбой.

Женька смогла удержать в себе умильную улыбку — наверное, Максиму она сейчас совсем не в тему. Кажется, у него сейчас что-то вроде раскаяния в голосе и взгляде. Или Женьке просто кажется? Ей бы, возможно, хотелось потянуть этот момент. Не со злости. Просто не так часто чувствуешь себя вершительницей мира. Но Женька быстро отогнала это желание — заставлять кого-то нарочно страдать было совсем не в её природе.

— Я не о том, — мягко улыбнулась она. И откинулась на спинку скамейки. Чтобы говорить больше не Максиму, а будто в жаркую пустоту. Просто потому, что сама смущалась и не до конца понимала, что нужно говорить дальше.

— Слушай я… Я спокойно отношусь к таким отношениям. Ну, в смысле, когда у одного парня две девушки. Честно, не вижу в этом ничего плохого или странного. Не знаю, как ты… — она сдавленно хихикнула. — Но, наверное, тоже нормально. Так что… как ты смотришь на то, чтобы попробовать отношения втроём?

Странно, но по собственным ощущениям Женька говорила что-то очень запретное и неприличное. Или ей так казалось из-за волн смущения, чувствующихся от Максима.

После примерно полминуты тишины она развернулась к нему. Краснота успела с него немного сойти. Теперь оттенком он напоминал не рака, но цвет заходящего солнца. И на лице его, чуть опущенном к коленкам бродила то ли очень глупая, то ли очень мечтательная улыбка. Женька приняла её за хороший знак.

— Ну… — глухо отозвался Максим, всё ещё внимательно изучая свои джинсы. — Давай…

Женька решила не портить момента предупреждениями о том, что отношения предполагаются исключительно только между ними тремя. На это ещё будет время. Тем более, Танька своего решения ещё не озвучивала. Но, глядя на поблескивающий брызгами воздух, слыша оживлённый голос и чувствуя рядом присутствие Максима, хотелось верить в положительный исход дела.

***

Женька чуть не обожглась, когда заваривала чай. Не то, чтобы она была особенно неловкой в этом плане — просто под руку совершенно неожиданно раздалась трель дверного звонка.

— Я открою, — крикнула Женька Максиму, машинально прихватывая губами фалангу указательного пальца — ожога хоть и не было, но организм всё равно решил обезопаситься от повышенной температуры.

Максим, видимо, Женьку не услышал — всё равно вышел открывать, они столкнулись у самой двери. Он инстинктивно чуть оттеснил Женьку, прикрывая её собой от неожиданного вторженца. И Женька инстинктивно отошла на полшага назад, выглядывая из-за его широкой спины на открывающееся лестничное пространство.

Сначала ей показалось, что за дверью никого нет, только зеленоватые подъездные стены. Пока Максим не отступил в сторону, освобождая Женьке полную версию подъездного вида.

Там, робко переминаясь с ноги на ногу, стояла Таня. Носки её туфель стояли на плиточном полу по линейке. Коленки то и дело поочерёдно меняли своё положение, ныряя то вперёд, то назад. А руки спрятались за спиной.

Пытаясь то ли скрыть улыбку, то ли наоборот улыбнуться, она робко поглядывала сначала на Максима, потом на Женьку. Потом обратно на Максима.

Женька с Максимом, не сговариваясь, и ничего не говоря Таньке, синхронно отступили назад. Чтобы Танька смогла переступить порог их маленькой квартиры. Которая теперь станет ещё меньше. Впуская Таньку и в квартиру, и в жизнь.

Дверь будто сама собой захлопнулась за её ровной, как струнка, спиной. Скрывая ото всего мира то, что последовало дальше.

Глава 16. Гроза

Сегодня холодно. Особенно резко похолодание прочувствовалось после вчерашней иссушающей жары. В такие дни солнце кажется чуть ли не врагом, норовящим опытным путём проверить, сколько градусов способно выдержать человеческое тело. Хотя чего там проверять — наукой давно доказано, что это сорок два градуса. Впрочем, какое солнцу дело до каких-то там градусов, если оно само — чистый эфир? Просто эфиру нет никакого дела до иных субстанций — будь они людьми или воздухом.

А вот Таньке до воздуха дело вполне себе было. Он для неё был холодноват. Надо было одеться потеплее. Хотя бы надеть носки — а то ноги, свешенные с дивана, начинают замерзать. Особенно пальцы. И Танька то и дело ими дёргает.

У себя дома она бы, конечно, решила эту проблему — переодеться не сложно. Но она пока у Максима с Женькой.

Эту квартиру ей пока было сложновато считать своей, хоть она и не показывает вида.

Танька посмотрела на Максима, сидящего рядом с ней на диване. Тот тоже был одет легко — в серую футболку и тёмные шорты. Скрестив ноги, как парни делают только в случае крайнего увлечения, он с умным видом зачитывал ей статью из интернета. Тёмные его брови почти сошлись на переносице. Если не знать, то можно принять это мимическое движение за злость или даже ярость. Особенно в паре с поблёскивающими серыми глазами. Можно, если бы Танька не знала, что такое лицо у него бывает в момент крайнего увлечения. Причём что какой-нибудь статьёй, что другими вещами.

Вообще таких глаз Танька у людей ещё не видела. И, признаться, тогда, когда Максим спасал её в «Юннате» от маньяка, она испугалась именно Максима. Взгляд у него тогда стал белёсым и очень угрожающим. И на долю секунды Танька даже забыла об «основном» маньяке.

Надо же было так ошибиться…

От Максима всегда исходило что-то суровое и мужественное. На викинга он, конечно, похож не был, но Танька именно так его внутренне и считывала. Признаться, никто похожий на него ей ещё не встречался. А уж Матвей теперь и подавно казался тряпичной мягконабивной куклой.

Таньку не удивляло, что Максиму понравилась Женька. Женька всегда и всем нравилась. Ну, в детстве — вокруг неё в школе всегда был хоровод подружек и друзей, из-за которого к ней на перемене было не подобраться. Танька тогда скучала и от этого злилась. За это доставала Женьку дома. Правда, ближе к классу седьмому ситуация вокруг той изменилась. Теперь девчонки её недолюбливали, а мальчишки — сторонились. Танька прекрасно понимала, отчего — просто на фоне живой Барби кто угодно будет чувствовать себя так себе. Даже Танька одно время чувствовала. Пока не стала замечать, как уголки глаз сестры стали уверенно сползать вниз, даже когда та улыбалась. Наверное, тогда Танька и начала понимать, что красота — совсем не синоним внутреннего счастья. Но в том, что она может наравне с Женькой нравиться Максу, пока сомневалась.

Зябнуть начали уже не только пальцы ног, но и руки. Почему-то в районе локтей. Так что Танька, подобрав их, осторожно привалилась к тёплому боку Максима. Тот чуть запнулся. Но всё равно продолжил читать дальше. Правда, уже чуть более сдавленным голосом.

Танька, чувствуя, как тело начинает окутывать мягкое тепло — и не только от Максимова тела — крикнула:

— Ты скоро там?

Конечно, не Максиму, хотя тот всё равно от неожиданности вздрогнул, а Женьке. Та как раз заваривала на кухне чай. Не потому, что её туда нарочно отправили. Просто Женька действительно любила возиться с чаем. Специально раздобыла чайник, который мог нагревать воду разной температуры. И зелёный чай всегда заваривала на второй раз. Естественно, презирая всеми фибрами своей души чаи в пакетиках.

Женька вопрос к себе проигнорировала. Просто потому, что Танька задавала его не из реального интереса к чаю, а желая показать, что та нужна им здесь, в комнате.

Подумав, Женька решила всё-таки не заморачиваться с выдержкой заварки, а нести то, что есть.

Танька с неподдельной благодарностью потянулась к пузатой кружке, над которой причудливыми узорами извивался влажный дымок. Толстые стенки надёжно удерживали тепло внутри.

Максим окончательно отложил в сторону телефон и принял свою — откровенно мужественную чёрную чашку, на которой от кипятка проступала недовольная рожа. Которая в корне отличалась от его собственного настроения.

За окном блеснуло. Тем самым коротким блеском, который осознаётся уже после того, как исчезает. Скорее запечатлевается в памяти светлым осколком. Женька моргнула. И почти не обратила внимания на раскат грома — тот был очень тихим и практически аккуратным. Женька больше за компанию поднесла к губам чашку — маленькую и с очень тонкими стенками. С резной ручкой, через которую мог проскользнуть только один палец.

Согревал её сейчас не чай с молочным привкусом — а скорее тишина и пасмурная погода. Такую Женька любила именно за то, что под дождевыми каплями никому в голову не придёт ломануться куда-нибудь развлекаться. А значит можно спокойно сидеть дома, из которого без крайней необходимости никто не уйдёт.

Странно… Только сейчас Женька назвала эту квартиру домом. И сама догадалась, что дело в простом присутствии Таньки. Прямо как в детстве. Когда можно было запихнуть её, мелкую, под стол, завешенный одеялом и играть, что они в домике. А теперь будто получилось заманить в этот домик кого-то третьего.

Тяжёлая капля, как птица, бухнулась на подоконник. От этого остальные, словно по команде, начали облеплять окно. Будто какой-то хулиган швырялся в них чем-то, но волею высших сил это что-то превращалось в безобидную воду и не могло не малейшим образом никому повредить.

На этот раз громыхнуло почти одновременно со световой стрелой, порезавшей небо страшноватой рогаткой. Громыхнуло опасно и длинно, будто природа пыталась на чём-то настоять. И злилась тому, что её не слушают. В стекло ударился столп ветра — кажется, оно даже дёрнулось в раме. Но, конечно, не треснуло — современные окна худо-бедно рассчитаны на погодную немилость.

Танька почувствовала тепло. Из груди учащённое сердцебиение плавно перетекло в голову и ноги. Руки даже начало жечь через стенку кружки, так что Танька встала и поставила её, ещё не опустевшую, на стол. И зайчиком метнулась обратно на диван — в отсутствие Максима и Женьки это самое тепло будто прицельно покидало бренное тело.

— Что, замёрзла? — улыбнулся Максим, когда Танька нырнула ему обратно под бок. С каких пор он стал таким догадливым?

Но вместо того, чтобы галантно закинуть руку ей на плечо, Максим отстранился. Ему, чтобы избавиться от злобной чашки, вставать на пришлось — стол стоял ближе к парню, так что он только приподнялся и бухнул чай на стол. Остывающий напиток заплясал по самому краю и всё-таки выплеснулся на поверхность столешницы.

А Максим, усаживаясь обратно, одновременно закинул руку за голову, будто у него вдруг резко зачесалось не ниже лопатки. А в следующую секунду его футболка неровно поползла вверх, оголяя крестец и пряча тёмную голову в недрах горловины. Следующим движением ткань напрочь исчезла с его тела. С верхней его части.

Женька машинально проследила это короткое движение. И, не отводя глаз от крепкого торса, почти наощупь поставила свою чашку на столешницу. Практическим на самый его край. Но никто этого не заметил.

А Максим, пряча во взгляде довольную хитринку, глянул сначала на одну девушку, потом на другую. Которые были совершенно разными что внешне, что внутренне. Но сейчас очень похоже замерли. Практически в идентичных позах. И с одинаково расфокусированными взглядами.

Женька моргнула почти одновременно со вспышкой. И её почти сразу накрыло мощной волной грома.

Гром, конечно, не опасный. Но слишком уж громкий и неожиданный. Так что Женькино тело машинально дёрнулось к тому, в ком можно найти опору. К Максиму.

Танька вроде подобных вещей не шугалась, но, видя Женькину реакцию, тоже решила не отставать. И схватилась Максиму за живот, на который уже скользнула ладонь сестры. И, для верности, просунула руку ещё и между Максимовой спиной и спинкой дивана. У того резко и непроизвольно дёрнулись мышцы. И Танька не смогла этого не заметить.

— А, так ты щекотки боишься! — победоносно заявила она, загораясь глазами. И, не дожидаясь ответа, принялась Максима щекотать — самыми кончиками тонких твёрдых пальцев и немного короткими ногтями. Проходясь по очертившемся линиям пресса, будто она учится играть на гитаре. Не имея к этому ни малейшего таланта, и потому движения её лишены изящества. Хотя изящество тут вполне могло и осложнить дело — особенность щекотки в лёгких, невесомых прикосновениях, дразнящих самые кончики нервов. Если же не дразнить, то и щекотки нет. Что Максиму в данный конкретный момент весьма и весьма на руку. Потому что отвлекающим манёвром можно засмеяться, а когда Танька этому обрадуется, сгрести её, тёпленькую, в охапку. Во всех смыслах тёпленькую. И которая начинает задорно извиваться, подставляясь самыми чувствительными местами под ладони Максима. А когда Танька сжимается замирает — видимо, понимая, что, шевелясь, нагнетает на себя ещё больше внимания, можно переключиться и на Женьку. Которая явно этого не ожидает, а потому, когда Максима хватается за её локоть, взвизгивает и смешно растопыривает ладошки.

Оказывается, держать в охапке двух девушек совсем не сложно. А ведь Максим когда-то переживал, что не сможет удержать и одной. Хотя тут ещё, наверное, всё дело в том, что девушки не сопротивляются.

Женька неловко двинулась, и от этого Максиму в бок упёрлось что-то острое. За время их отношений Максим поднаторел в женский вещах и прекрасно знал, что это — косточка бюстгалтера. Но не знал, как женщины их сами терпят. Зато окончательно перестал робеть перед самими бюстгалтерами — и наловчился их расстёгивать если не одной рукой, то двумя — почти наверняка.

Танька начала возиться первой, всячески показывая, что хватка Максима ей начинает надоедать. Но при этом продолжая прижиматься к его торсу — просто орудуя локтями. Вот у неё лифчик явно был без косточек, так что можно не опасаться и прижиматься к ней всем телом.

Вообще девичья хрупкость Максима завораживала. Вроде Таня и Женя — совсем разные, что внешне, что по характеру. И всё же проскальзывает в их телах что-то неуловимо общее. И что доступно только Максиму. От этого ощущения в паху у него подвело. Но пока терпимо — скорее предупреждающе.

Женино дыхание защекотало самый сгиб между шеей и плечом. Танины тёмные волосы тепло легли на грудную клетку, будто защищая её от чего-то. А потом очень мягкое и тёплое прикосновение возле самого солнечного сплетения. Долгое. Женины руки, не спеша, обвили его за шею и продолжили изучающие движения по плечу. Будто заново знакомились с ним.

Очередной раскат грома грянул страшно неожиданно. И Максим сначала ощутил, как два тела синхронно прильнули к нему, а потом только расслышал сильный удар. Наверное, теперь он будет ценить грозы.

Таня выпрямилась, почти выскальзывая из-под его локтя и поднимаясь на колени. И, наклонившись чуть сбоку, прильнула к уголку губ Максима. И не успел тот ответить на касание, тут же отстранилась. И касание симметрично повторилось уже с другой стороны — уже Женей. Максим машинально прикрыл глаза, о ощущения жара, холода, влаги и нежности стали захлёстывать его с обеих сторон.

Он уже наловчился различать их безотносительно того, с какой стороны тела эти ощущения чувствуются. От Жени — нежные и аккуратные, со скрытой внутри манящей чувственностью. От Тани — резкие и порывистые, как освежающий мятный ливень в разгар летней жары. И смешивающийся между собой в непонятный коктейль, который отзывался внутри тела волнительным буханием.

Его руки, повинуясь инстинктивным порывам, стали искать с девичьими телами большей близости — под Таниной футболкой, около самого пояска лифчика и под Жениной юбкой, возле тонкой тесьмы на подрагивающем и покрывающимся мурашками под самыми пальцами бедре. Мыслей в голове становилось всё меньше. А вот чувства — внутренние и внешние — наоборот, обострились. И отчего-то стали очень слышны капли, бьющиеся о подоконник и мелкими слезинками падающими на стекло. Будто дождь очень сильно переживал, что не может попасть внутрь — к ним.

Женя провела руками по тёмной шевелюре Максима. На вид волосы казались жесткими, словно щетина, на стоило только ладони прикоснуться к ним, как причёска покорно приминалась под ними, словно молодая, свежая поросль на лугу. И легко позволила коснуться нежной кожи головы.

Женина ладонь двинулась чуть вниз, к шее, и наткнулась на неожиданное препятствие — пальцы толкнулись в аккуратную, мелкую руку, принадлежащую Тане. Женя остановилась, и сестра не стала напирать, а торопливо ускользнула с дороги, позволяя чужим волосам свободно ложиться на Женины пальцы. И Женя машинально скользнула ниже. Без желания расчистить себе дорогу, скорее в попытке вернуть себе лёгкое прикосновение. И Танин большой палец осторожно накрыл Женино ребро ладони. И ласково прошёлся туда-сюда, посылая по ладони мягкие, расслабляющие волны.

Таня не смогла сдержать резкого вздоха, когда губы Максима сомкнулись на её шее. Язык коротко скользнул по коже, и мягкое прикосновение будто расширилось, становясь жадным. От этого по телу пошли напряжённые канатики, которые напрягли, заостряя, соски. Танина ладонь сама собой впилась в живот Максима, желая прочувствовать все его плотные мышцы. И сжимая пальцы, будто стремясь себе что-то присвоить. Она приткнулась к Максиму ближе, чувствуя, как влажная дорожка его языка настойчиво стремился вверх, к щеке. И как он впивается, закрывая, в её губы.

Женины руки умело скользнули к его ширинке и быстро справились с молнией — до Максима только донёсся её «вжик» и по члену прошло ощущение свободы. И почти счастья. Если не считать ткань трусов, которая хоть и мягко, но всё же натянулась на влажной головке.

Женя — лёгкая. И всё же её вес приятно ощутился на собственных бёдрах, когда та легко его оседлала. Приятная, тонкая ткань юбки сдувшимся парашютом легла ему на живот, закрывая собой и его, и Женины интимные места. Но для Тани складчатая ткань не стала препятствием — её рука, не раздумывая, скользнула под неё и издевательски замерла прямо на резинке Максимовых трусов. Хорошо, что издевательницей Таня по природе своей не была и, к радости Максима, быстро подцепила её и потянула вниз, высвобождая и стараясь не задеть стоящий орган.

А Женя в это время подцепила за нижние края свою майку и одним движением избавилась от неё — так светлым комом повисла в собранных щепоткой пальцах. А потом и вовсе исчезла, когда Женина ладонь раскрылась. Женя выгнулась к нему грудью — руки завела за спину, в мгновение ока расстегивая замок лифчика. Лямки его тут же ослабели, а чашки перестал обтягивать груди, даруя им свободу. Максима резко подвело снизу.

Хвала небесам, всё ещё скованным грозой, Женя не имела привычки дразнить его или применять иные формы интимного произвола. Так что, глядя на Максима потемневшими глазами и вдыхая через приоткрытые пересохшие губы, она ловкими пальцами отодвинула ластовицу в сторону, оголяя пухлый розоватый бугорок со светлыми волосками. И, осторожно перебирая коленками, стала двигаться ближе.

Руки Максима машинально дёрнулись вперёд — ещё непонятно куда конкретно, просто к Жениному телу. Но их остановило неожиданно сильное и уверенное касание. Даже хватка.

Танины руки плотно вдавили их с обеих сторон в мягкую обивку дивана. До тех пор, пока эта самая обивка не стала казаться твёрдой. А руки Максима расслабились и перестали удерживать напряжение. Только тогда маленькие ладони перестали быть властными и снова стали тёплыми и нежными. Они симметрично скользнули на крупные запястья и остановились там, не в силах полностью обхватить их пальцами. Замерли, будто ещё ожидая, что Максим будет сопротивляться. И только через несколько секунд двинулись дальше, оглаживая предплечья и безжалостно поднимая волосы на них дыбом.

Стало жарко. Очень. От Жениной и Таниной близости. От того, как Женин лифчик сминается, елозя по его грудной клетки — кроме него между их телами больше ничего не было. Да и тот быстро сполз к животу, позволяя девичьим грудям беспрепятственно его ласкать. От того, как Таня сильно сжимала его плечи и не давала перевести дыхания своими поцелуями. Её жадно дыхание так и норовило забрать собственное. Её твёрдые зубы сошлись на мочке уха, отчего Максим зашипел, резко втягивая очень холодный на фоне разгорячённого нёба воздух.

Движения Жени стали уверенными — она только начинала в таких случаях, как лесная нимфа, почти скромно и по возможности невесомо. Дальше же нимфа неизменно взрослела, если не до уровня валькирии, то где-то близко.

Влажная вагина плотно и влажно обхватывала его член — Максим чувствовал ребристые жаркие стенки. Давление их то усиливалось, то опадало, мажа всё вязкой влагой.

Таня притиснулась ближе. Движения её рук стали теряться на коже и уже плохо получалось разобрать, что именно она трогает. Но плавные, настойчивые прикосновения всё равно отзывались в голове и ещё больше сбивали дыхание.

Рук его больше никто не держал. Так что он смог притиснуться к себе Женино тонкое и живое тело. Её лицо на пике движения оказалось выше. Рассмотреть его толком не получилось — Женя тут же накрыла его тонкими губами. Её поцелуй был до ломоты в зубах жадным. А накрывающее движение тазом таким сильным и каким-то сладким, что Максим едва не кончил. Но секс втроём накладывает определённые требования к выносливости. К которым Максим учится приспосабливаться. Так что следующее Женино движение уже ощущается спокойнее.

Она вдруг отстраняется. Не полностью, только верхней частью, и замирает. Глаза прикрыты. Покрасневшие губы судорожно хватают воздух. Прогибаясь в спине, она наощупь хватается за Максима. И попадает одной рукой ему на плечо, а второй — на локоть Тани.

Даже в таком состоянии — когда Максим чувствует набухающий пульс внутри её промежности — она не может не чувствовать, что держится не только за Максима. Но и не думает «исправлять» положение.

Таня инстинктивно подвигается ближе к ней. Ей, распалённой, с буханием внизу живота, влагой между бёдрами и почти с исступлением в груди, хотелось слиться с «предоргазменной» Женей.

У той на теле выступил мелкий пот. Поблёскивал, как серебро, на заострившейся груди. Подчёркивал гладкие изгибы талии. Лежал на подрагивающих мышцами бёдрах. Таня, поддавшись порыву, потянулась навстречу и погладила напряжённый живот, по пути сталкиваясь с рукой Максима, обнимающего Женю за ягодицы.

Тёплый, живой живот. Подчиняющийся неровному, сбитому дыханию. Чуть подрагивающий под рукой от Жениных елозящих движениях на Максиме.

Женя приоткрыла глаза. Голубой свет внутри них прошиб Таню насквозь. И лёгкое, совершенно кошачье движение, обдало её теплом.

Женины губы накрыли её собственные. Дыхание от приятной неожиданности перебило, и Таня пришлось инстинктивно разомкнуть губы. Но дышать, конечно, всё равно не получилось — зато Женин юркий, остренький язык, скользнул внутрь. Увлекая собственный, он затеял короткую, но сильную игру, вовлекающую губы.

Не прошло и минуты, как Женя отстранилась. С коротким стоном, прикрытыми глазами и покорно опавшими плечами. Бёдра её последний раз сжались и тоже блаженно расслабились.

Такой стремительности от разомлевшего было Максима Таня не ожидала. Тот ринулся к ней так быстро, что она, кажется, даже не успела уловить его движения. Женя, в отличие от неё, сориентировалась быстрее и уже сидела на диване, бездумно поправляя волосы — заводя непослушные прядки за уши.

Первое, что Таня почувствовала — плотная ткань джинсов. Внутренними частями бёдер — Максим уже накрыл его сверху. Его стоячий орган, влажный и горячий, упёрся ей вниз живота. Таню зажгло изнутри и снаружи. И она уже было намеревалась стиснуть тело Макса своими ногами, но тот вдруг отстранился, унося с собой львиную долю тепла.

Разозлиться Таня не успела — расплывающийся взгляд всё же уловил, как Макс зло дёргает с себя джинсы между с бельём. Хорошо, что сама она успела разоблачиться гораздо раньше — когда он был занят Женькой, а саму Таню очень сильно бесила собственная одежда, от которой ужасно хотелось избавиться.

Глядя на крепкие оголяющиеся ноги Максима, она машинально сжала собственную грудь — та отозвалась упругим сопротивлением и приятными волнами по телу. Но не настолько приятными, как если дотрагивается кто-то другой. Прикосновение к лобку и ниже, к набухшим складкам, вышло приятнее — под пальцами раздался влажный звук прикосновение. Но всё равно это лишь распаляло, а никак не удовлетворяло. Так что в промежности ожидающе, и почти зло бухнуло, когда Максим, наконец, голый, навалился сверху.

Его крепкое тело прижало Таню к дивану. Совсем как она недавно чужие руки. Зубы плотно прикусили кожу на плече, отчего тело защекотало жаркими мурашками. Член упёрся ей в промежность, но ещё не вошёл. Танька машинально стиснула зубы и едва не скрипнула ими от того, как предвкушающе всё сжалось внутри влагалища.

Влажная головка скользнула ей по лобку, оставляя на нём прохладный след. Таня прикрыла глаза, пытаясь удержать сознание, стучащее и в голове, и между ног одновременно. В груди горело, отзываясь на кончиках сосков почти болезненным напряжением. Танька сглотнула и закусила нижнюю губу. И рефлекторно сжала бёдра, чувствуя ими влажную смазку.

Максим наклонился. Подбородком Таня почувствовала его лёгкие,густые волосы. Они защекотали кожу. По телу вниз побежали редкие мурашки, чуть-чуть усиливая ждущее напряжение в паху. А вот нежное, осторожное касание к соску усилило это напряжение сильно — Таня ощутила внутри первый сладкий спазм. Чужой язык проходился по её коже, на секунду согревая, а дальше — оставляя прохладные следы. Куда они вели Таня уже не чувствовала. Чувствовала только жар внутри. И рассыпающееся напряжение.

Наконец, стало очень комфортно и приятно. Будто сбылась мечта и Таню наполнило ощущением счастливого удовольствия. Это Максима, наконец, проскользнул внутрь.

Таня открыла глаза. Лицо Максима было сверху и очень близко. Тёмные брови почти сошлись на переносице. Кожа стала почти красной, и через поры выступили микроскопические капельки пота. У Тани зарябило в глазах. А потом смотреть на этот бисер стало вообще невыносимо — Максим начал двигаться внутри неё, и от этого все внутренние чувства обострились. А внешние — наоборот, будто испарились.

Он двигается ровно и чётко. Именно так, как надо. Ритмично? Таня не знает. Только ощущает, как с каждым приятным толчком всё внутри поджимается. И хочется стать с Максимом ещё ближе. Ещё. Ближе.

Максиму стало трудно дышать. Просто его вдруг сцепило в объятия сродни змеиной хватке. Это Таня обхватила его своими тонкими руками. Тонкими, но какими, оказывается, сильными. Максим инстинктивно опустился ниже, упираясь своим животом в её мягкий и наполненный.

Танина хватка быстро исчезла — так же резко, как и появилась. Но объятия остались — чужие ладони всё ещё чувствовались на плечах.

У Тани дрожали ресницы. А на переносице появилась микроскопическая складочка. Такая нежная, что сразу захотелось её поцеловать. Таня выдохнула ему прямо в шею. Влажно коснулась кадыка. И Максим замер, проникая поглубже и будто состредотачиваясь там, внизу.

Наверное, головка от напряжения подрагивала. Посылала в мозг резкие и острые сигналы. Влага и нежность обволакивали всю поверхность ствола, сокращаясь в ритме пульсации. В животе предупредительно сжало и, чтобы не кончить слишком рано, Максим сделал движение назад. Ощущение внешней прохлады резко сменило всесторонний комфорт. Тяжесть в животе стала меньше. Максим смог сосредоточиться на дыхании и том, как испаряется со спины пот.

Таня открыла глаза. Поймала широкими зрачками его лицо и замерла. Ничего не говоря и не спрашивая. Только шумно вдыхая приоткрытым ртом. Язык скользнул по уголкам губ, разлепляя их. Влажная тёмная прядка волос блестела, беззащитно прилипшая к шее. Заострившаяся грудь коротко вздымалась и опадала, повинуясь сбитому дыханию.

Тут Танины глаза сощурились, и во взгляде её мелькнуло что-то хищное. Но не успел Максим этого понять, как её ноги плотно прижались к его бокам и сильно, как канатами, сдавили тело, увлекая вниз.

Таня почти что сама насадилась на его член. Тот, не успевший забыть нежнейшего касания, будто ожил, посылая по телу тройные волны радости и удовольствия. А Танино тело пришло в движение. Максим вязким взглядом мог видеть, как появляются едва заметные полосы рельефа на её животе. Слышал, как чужое дыхание подстраивается под ритм движений. Чувствовал, как притупившееся было возбуждение захлёстывает его с утроенной силой. Если сейчас к движениям подключится ещё и он, то конец наверняка наступит меньше, чем за минуту.

А Таня тем временем ускорялась. Надавливая ногами на его ягодицы, всё сильнее и всё ближе двигалась на нём. Уже не сдерживая стоны и не глядя на Максима — взгляд её, затуманенный, бродил где-то не здесь.

Максим бездумно коснулся напряжённого живота, завороженно глядя, как от ускоренного движения крупные груди соприкасаются друг и другом и тут же отталкиваются. Только для того, чтобы снова начать движение навстречу друг другу. Тёмные соски быстро-быстро рисовали мелкие круги. Танины руки закинулись за голову и сжали диванную подушку. Спины выгнулась, усиливая соприкосновение их тел. Таня стала чуть ближе. И тело её изнутри ощущалось сильнее и жарче. Ноги её уже не давили на ягодицы, лишь касались бёдер Максима. Движения становились медленнее, чувственнее.

Короткий стон, и Танина голова откинулась набок, демонстрируя Максиму ровный профиль. Веко опустилось, но через него можно было разглядеть ускоренное движение выпуклого зрачка.

Максима накрыла пульсация молоточков. Не своя — окружающая его всё ещё возбуждённый член. Короткие непроизвольные сокращения мышц, чередующиеся с сильным, уверенным буханием.

Танино тело ослабело. Движения внутри стали затихать. Только ноги всё ещё плотно прижимались к его бёдрам. Но уже без прежней настойчивости.

Максим будто увидел, как теряет напряжение каждая клеточка её тела. Будто поверженное на охоте сильное существо. Оказавшееся в подчинении у «охотника». Сделал непроизвольное движение бёдрами, упиваясь «победой».

По спине, от самых плеч до напряжённого крестца прошлось медленное, вдумчивое движение. Чужое дыхание тепло и одновременно прохладно подняло волоски на затылке. Чужие пальцы непонятными узорами огладили напряжённые ягодицы. Над ухом раздался тёплый смешок.

Женин подбородок осторожно лёг ему на плечо, а ладони скользнули к груди, накрывая её и оглаживая. Стройное тело прижалось к нему сзади, отчего шум в ушах усилился, а напряжение в паху резко усилилось. А уж когда влажные губы сомкнулись на его ухе, на Максима будто что-то обрушилось.

Исполненный чувства счастья, он почти навалился на Таню и принялся двигаться. Теряясь в ощущениях двух тел, между которыми он оказался. Руки девушек гладили его тело, и было уже не разобрать, где и чьи. В груди стучало предвкушением, а каждое движение ягодицами приносило всё больше удовольствия.

Воздуха в груди стало слишком много, и он начал прорываться наружу стонами. Тело вдруг потеряло чувствительность, и все импульсы будто сосредоточились между ног. Сладкая волна ненадолго перекрыла кислород. Всё тело очень сильно потянуло вперёд. Сердце будто взорвалось пульсом. И Максим блаженно почувствовал, как кончает. А потом — как на него наваливается чувство беспрекословной усталости. Как же хорошо, что можно просто улечься на мягкий диван и больше ни о чём не думать.

Дыхание у них троих началось восстанавливаться. И, кажется, синхронизироваться, подстраиваясь под общий вдох и выдох. Постепенно, очень медленно, силы возвращались. Как испуганные сильным дождём цветы после его окончания снова раскрывают лепестки.

Настоящая гроза тоже закончилась. Небо из свинцово-серого стало легким и почти белым. А уличная тишина начала прорезываться нестройными голосами птиц. Которые пережили непогоду. И которые будут делать это снова и снова.

Грозовой воздух рассеивался. Комната наполнялась скрытым солнечным светом. Весь мир намекал на то, что скоро выглянет солнце.

Женя пришла в себя первой. Потянулась, протирая глаза будто после долгого сна. И отодвинулась чуть к краю дивана, чтобы дать притихшей Тане побольше места. Та, кажется, ещё подрёмывала, закинув ногу назад на Макса. Который оказался плотно вжат в диванный валик — видно было по глубоким складкам, испещряющим его ткань.

Надо бы, наверное, одеваться — всё-таки, несмотря на ушедшую непогоду, ещё прохладно. Но Танина ладонь легла Жене на плечо, остановив наметившееся было движение. Получалось, будто Таня чуть приобнимала её и не желала отпускать. Нос её упёрся в подушку, подминая округлую щёку и делая половину лица какой-то детской. Пальцы несильно сжали Женино плечо, будто проверяя, на месте ли сама Женя.

Таня так даже в детстве, кажется, не делала. И Женя решила ещё немного полежать и не тревожить чужую руку. В конце концов, летом простудиться сложновато.

Глава 17. Речная прогулка

— Я тебя вчера с девушкой видела, — как бы между делом сообщила Лиса, прежде чем сделать глоток из огромной кружки, которую для удобства приходилось держать двумя руками.

— С какой? — на автомате уточнил Максим, прежде чем сообразить всю суть материнской фразы. И то, как он бездарно на неё палится.

— Ну, с твоей, видимо, — усмехнулась Лиса, приняв вопрос сына за игру в дурачка. И не заподозрив, что девушка-то у сына на самом деле не одна.

Игорь с интересом глянул на Максима, забывая о печенье, которое он только-только взял из вазочки и не успел донесли до рта — ладонь так и зависла в воздухе, словно змея перед заклинателем.

Семейные чаепития пару раз в месяц становятся, наверное, почти единственным досугом, который ещё можно назвать семейным. В смысле, когда собирается вся семья. Так-то папа периодически приходит помогать с мелким ремонтом в съёмную квартиру. А мама всё грозится прийти убираться, иначе чужая квартира превратится в Нарнию. Но потом обычно сообщает, что «щас тебе — убирайся сам» и ограничивается телефонными звонками. Так что у Максима нет причин отлынивать от выходных в родительской компании.

Лиса поставила чашку на стол и задумчиво посмотрела в окно.

— Она красивая, — будто свету вечерних фонарей сообщила она.

Раз «красивая», значит видела мама его с Женей. Просто Таня в глазах общественности, а иногда и в собственных — обычная. И Максиму за неё немного обидно. Но сейчас этого лучше не показывать — наверное, не время полемики о том, что такое красота.

— Как её зовут? — с интересом подключился Игорь, откусывая, наконец, несчастный крекер.

— Таня, — непонятно кому назло соврал Максим.

И дальше подвергся небольшой вопросной экзекуции на тему где учится, как познакомились и вообще, почему раньше не сказал.

— У нас пока несерьёзно, — пробурчал Максим и тут же почувствовал боком взгляд отца с оттенком упрёка. Он, не скрывая, был из тех, кто против несерьёзных связей. И, наверное, Игорь собирался свою позицию непременно озвучить и привести весомые аргументы в её пользу, если бы не вмешалась Лиса.

Обращаясь вроде к Максиму, но хитровато поглядывая на Игоря и медленно помешивая ложкой уже остывший чай, она проговорила:

— Оно сначала у всех несерьёзно… А потом — бах! — и сидишь в машине. И ждёшь, пока любовь всей твоей жизни сбежит к тебе от злобного дракона.

Максим не понял смысла сказанного, а вот Игорь — очень даже. Пару секунд они переглядывались с Лисой, словно решили устроить беззвучную и безжестовую дуэль. Победителей в которой не было — оба почти одновременно расцепили зрительный контакт и уткнулись себе в кружки. Синхронно и очень похоже улыбаясь чему-то своему.

И Максим не признался себе, но немного позавидовал этому умению вести диалог даже не взглядами, а чисто мыслями.

— Ну… в итоге ведь дожидаешься, — пытаясь сдержать рвущуюся наружу улыбку отозвался Игорь. И развернулся к Максиму:

— Ладно. Но не затягивай со своей несерьёзностью.

Тот кивнул. И сдержал рвущийся наружу вздох. Если отец так себе относится к несерьёзным отношениям, то как он может отнестись к нестандартным?..

***

Солнечный свет ровной полоской ложился Таньке на щёку и волосы, рождая в них тёплый, почти каштановый перелив. Она щурилась, встряхивала головой, но пересаживаться даже не думала. Уж слишком ей нравилось именно это место в электричке — у окна, лицом по ходу движения. Чтобы по правую руку сидел Максим, а напротив — Женька. Правда, не совсем напротив. Танька всё-таки оттеснила её чуть дальше от окна. Не из душевной вредности. Просто из соображений личного комфорта.

Сидеть с опущенными ногами Таньке никогда не нравилось — всё время хотелось задрать их куда-нибудь повыше. Поэтому в школьные годы за домашним заданием её любимой позой всегда была «американская» — чтобы боком к столу, а скрещенные ноги закинуть на угол. За что она вечно получала от матери-медика нагоняй и обоснованную лекцию о том, почему из-за подобного сидения можно заработать сколиоз, склероз и лёгкое слабоумие. Но привычка — вторая натура, а шибко «сильноумной» Танька не была никогда, так что эти лекции проходили безвозвратно мимо.

И теперь она, наступая носками на задники ботинок, скинула туфли — всё равно сегодня жарко. Настолько, что они с Максом и Женей дружно решили ехать загород на речку. Танька потрясла начавшими было затекать лодыжками и приподняв их, уперлась пальцами в сиденье напротив. На котором сидела Женька. Плотно упёршись правой лодыжкой в чужое голое бедро — на сестре сегодня сверхкороткие шортики, которые вполне сойдут и за низ купальника, если вдруг Женька забыла облачиться в трусы.

Женька глянула на неё неодобрительно. Она всегда так смотрела, если, по её мнению, младшая делала что-то не так. Но и в детстве Женька для неё особым авторитетом не была, а с возрастом у неё и вовсе, кажется, не осталось авторитетов. Так что Танька начала ещё и подталкивать Женьку, намекая, что той на мешает и подвинуться. Всё равно на их «шестёрке» сидений никого больше нет. Но Женька в ответ только двинула бедром, сильнее вжимая чужие стопы в пластик поезда.

Танька решила не сдаваться, а наоборот, усилить физическое воздействие. И, набравшись наглости, закинула обе ноги Женьке на коленки. Очень, кстати, удобно. Лицо той непередаваемо вытянулось, а возмущение, кажется, застряло на подступах к горлу. Только розовые губы собрались небольшой буквой «О». Но Танька не успела толком этому порадоваться. Потому что совершенно неожиданно почувствовала, как теряет опору.

Нет, кое-какая оставалась. Но это было больше не мягкое, нагретое Танькиной попой сиденье электрички. А чужие руки под коленками и на спине. Ладно, не совсем чужие — это были руки Макса. Которые совершенно против Таниной воли забирали её с насиженного места. Коротко вскрикнув, она замерла, группируясь. От неожиданности даже не сразу сообразив, что в их с Женькой «разборки» до этого никто особо не лез.

Вообще Максим планировал пересадить Таню на крайнее сиденье — около себя. Но с непривычки не рассчитал силы, и пришлось усадить её к себе на коленки.

Танька, поняв, что её больше никуда не перемещают, развернулась к Максиму. И послала ему полный предельного возмущения взгляд. Возмущаться вслух не стала — в вагоне всё-таки был народ. Но постаралась двинуться у Максима на коленях так, чтобы в отместку задеть его чувствительное место. У неё этого не получилось, но попытку Максим оценил, так что за талию зафиксировал её на месте.

Женька победоносно на неё посмотрела, отчего у Таньки прилила к лицу вся кровь. Надо же, Максим встал на её сторону, а не на Танькину. В принципе, конечно, объяснимо. Но всё равно не очень приятно. А Максим ещё, как назло, начал прикалываться, покачивая её на коленках, как покачивают малышню, играя в «лошадку». Ещё бы языком поцокал, придурок.

— Перестань, — сквозь зубы шикнула Танька.

Видимо, по её тону Максим понял, что продолжать игру бессмысленно, и остановился. И даже выпустил из рук разом как-то задубевшую талию. Почувствовав свободу, Танька не стала ни на секунду задерживаться на чужих коленках и, собрав в кулак всю свою ловкость, переместилась на свободное сиденье около Максима. Может, надо было бы уйти вообще на соседний ряд — там было как раз свободно. Но Танька решила подождать и использовать этот приём в крайнем случае. А пока просто сидела рядом с прямой спиной и гордо демонстрируя всем своим видом недовольство.

Женька с Максимом тоже ничего не говорили, косясь на неё. И Таньке это очень даже нравилось — иногда приятно поиграть в обиженку. Что она несколько минут и делала. Даже демонстративно не закидывая ног на впереди стоящее сиденье, а держа их плотно и чопорно сжатыми.

А потом вспомнила, что до сих пор так и осталась разутой, и в случае вынужденной капитуляции шлёпать по вагону ей придётся босиком. Что по большому счёту не радовало — всё-таки мама-медик смогла привить некие нормы гигиены.

Танька глянула вниз, на свои голые ноги. Шевельнула пальцами с блестящим синим лаком на ногтях. И коротко глянула в сторону Женьки с Максимом. Которые синхронно отвели от неё глаза. Потом посмотрела обратно на голые стопы. И выцепила под окном свои одинокие туфли. В голове начали созревать варианты, как бы их достать и не запачкаться. Не прося помощи Макса с Женькой. Один вариант, конечно, краше другого.

Решив, что по спинке сиденья она всё-таки не пойдёт, Танька решительно глянула в сторону цели. Максим с Женькой снова переменили направления взглядов. А Танька, внутренне осенив себя знамением, решительно встала на прохладный пол. И, приподнявшись на цыпочки, двинулась к брошенным обуткам. По пути толкнула коленки Максима. Потом коленки Жени. Не будут отращивать свои ходули и выставлять их в проход.

Добравшись до цели и стоя лицом к окну Танька, глядя только на своё суровое отражение, обулась. И, встав на полную стопу и делая вид, что налипший сор ей совсем не колется, развернулась и решительно двинулась обратно. Сначала пихнув Женькины коленки. Потом Максимовы. И, наконец, победно усевшись на край последнего в ряду сиденья.

Всё это в полной тишине.

Первым не выдержал Максим. Предательский смешок вырвался из его горла в попытке хоть как-то осмыслить ситуацию. За ним засмеялась Женька. Тихо и сдавленно, чтобы не привлекать излишнего внимания полупустой электрички. И последней, наконец, не выдержала Танька. Глядя на смеющихся Макса с Женькой, она против воли попыталась представить всё их глазами. И не смогла не развеселиться. Наметившаяся было обида растворилась в этой картинке. А ещё она почти решила, что ведёт себя глупо. И от этого ещё сильнее рассмеялась.

Максим выдохнул. Кажется, начинающаяся было ссора растворилась в мелькающих за окном пейзажах и солнечном свете. Признаться, она взбодрила его — как если бы кто-то пощекотал спокойные до этого нервы. Всё-таки, когда всё ровно, гладко и почти идеально — это временами скучно. Не те, чтобы Максим был поклонником эмоциональных качелей, но иногда кровь хочется и взбудоражить.

Женька так не умеет — от неё хоть каких-то вспышек за два года отношений ещё не было. Видимо, не её формат. Это формат Таньки. Который, наверное, уже успел свести бы Максима с ума, не будь в этих отношениях третьей «уравновешивающей» стороны.

Голос из динамика равнодушно объявил, что следующая остановка — их.

Женька потянулась и заранее привстала — мышцы немного сковало от однообразной позы, ведь в отличие от сестры она метаниями между сидений не занималась. Так что Женя не преминула возможностью по приличному поводу встать и, не спеша, двигаться к в сторону выхода. Конечно же, качнувшись от толчка притормаживающей электрички и цепляясь за спинку сиденья. Координация у неё с возрастом не улучшилась, а вот любовь к обуви на каблуке осталась — даже если это лёгкие летние босоножки. Мама до сих пор удивляется, как при таких вводных Женька ещё не переломала себе ноги. На что папа флегматично отвечал: тот, кому суждено быть повешенным, не утонет. А Женька просто привыкла к приподнятой пятке и не могла представить, как Таньке было удобно ходить на плоском ходу — назад ведь заваливает.

Электричка плавно остановилась и механически лязгнула дверями. Максим, закинув на плечо их общий рюкзак, уже нагнал девчонок в едва не закрывшемся прямо перед носом тамбуре. Но девчонки выходить не спешили, даже бойкая Танька, которая уже могла бы быть на полпути к речке. И Женька никуда не спешила, только держалась рукой за поручень. На него девушки не смотрели, а судя по положению их голов, взгляды устремлялись куда-то вниз. Максим начал догадываться, в чём дело. И подошёл вплотную к Танькиной спине — за Женькой всё равно ничего толком не разглядишь.

Так и есть. На станции нет платформы.

Судя по мятой и редкой траве среди обширного тёмного пятака, она когда-то была. Но то ли провалилась под землю, то ли её просто хотели менять и в процессе перехотели. Так или иначе, путь до земли был не близким. А время стоянки ограничено.

Чувствуя себя незаменимым спасателем, Максим протиснулся между Танькой и Женькой, тихо переговаривающихся и явно не решающихся ступить на не слишком надёжные, судя по виду, ступеньки. Кажется, Танька предлагала поискать парашюты. Что ж, Максим справится и без них.

Отважно дойдя до нижней ступени, он на всякий случай схватился за лямку рюкзака, болтающегося за спиной. Расстояние до земли небольшое — по виду не больше метра. Хоть Максим и никогда не мог похвастаться хорошим глазомером. Но грунт выглядит не так, чтобы надёжно. И вообще Максим не слишком уважает высоту, так что в лётчики его, скорее всего, не возьмут. Но нельзя же показывать этого перед двумя девушками, с надеждой — Максиму хотелось в это верить — глядящих ему в спину. Так что Максим сделал тихий вдох и, сгруппировавшись, ринулся вперёд.

Опоры не было неожиданно долго, Максим даже неприятно поймал телом ощущение свободного падения. А потом земля неожиданно резко ударила его по пяткам. Больновато. Ещё и рюкзак противно ухнулся вниз. Надо было его, конечно, просто сбросить. Но может, так его полёт в глазах Таньки и Женьки выглядел эпичнее.

Он развернулся, изобразив на лице победную улыбку. И уловил, что Женькино лицо, хоть и хочет оставаться спокойным, всё равно лучится приятием — видно по светло-голубым глазам, которые улыбаются будто собственной улыбкой. А Танька покачивает головой, закатив глаза, будто хочет сказать: «не выпендривайся». Но всё равно посылает ему довольно-хитроватый взгляд.

От этого ноги перестают ныть в мгновение ока. И Максим, недолго думая, протянул к дверям раскрытую ладонь. Не самим дверям, конечно, а замершим перед ними девушкам.

Первой за неё взялась стоящая ближе Танька. Маленькие пальцы глубоко легки Максиму на руку и скрылись внутри, когда тот сжал её. Танька в мгновение ока, ловко перебирая аккуратными ногами, оказалась на нижней ступеньке и остановилась, с сомнением поглядывая на Максима. Прыгать ли ей — чего не очень хотелось — или у Максима было иное решение вопроса.

И оно у Максима было. Подхватив Таньку под круглые коленки и прижав её к себе, Максим оторвал девушку от опоры. Теперь она полностью была в его власти, беспомощно повиснув, вцепившись в его плечи и сопя где-то около макушки. Хотя беспомощность эта, скорее всего, кажущаяся — попробуй Максим сделать что-то не то, Таньку не остановит даже высота и риск грохнуться. Так что он просто аккуратно поставил её на землю и сразу потянулся к Женьке.

Та уже сама дошла до нижней ступеньки и теперь в нерешительности замерла, очень сильно сжимая далёкий поручень. Лицо её напряглось, а взгляд рассеянно уставился непонятно куда в пространстве. Колени, кажется, чуть подрагивали одно о другое.

Максим поспешил перехватить её за талию. И прежде, чем что-то сделать, крепко прижал к себе. Та коротко и смущённо улыбнулась ему и заставила себя выпустить металлическую опору. Женьку Максим тоже подхватил под коленки, но не как Таньку — солдатиком — а по-рыцарски, сидячим образом. И Женька преданно обхватила его за шею. Максим почувствовал лёгкий, немного пряный запах духов. Странно, что он раньше его не ощущал.

У Максима чуть дрогнули бёдра, когда он приседал, высаживая Женьку. Но он не подал вида. Женькины босоножки коснулись земли и она, чуть замедленно поднялась на ноги. И сделала несколько «проверочных» шагов, прежде чем почувствовала себя уверенно.

А Максиму очень хотелось снять со спины рюкзак. Но Танька уже, не спеша, двинулась к затерянной в высокой, густой траве тропинке. Женька пошла следом. И обе ожидающе развернулись к нему. Наверное, они были бы не против дать Максиму немного передохнуть. Но Макс решил не портить сильный и благородный образ. И, кивнув, двинулся следом за девушками.

Пристроились они следом за небольшой разношёрстной толпой, сошедшей на этой же станции. Толпа уже успела уйти далеко, и на светло-синем горизонте, соединяющемся со спокойным салатовым люди виднелись уже размером не больше кукол. И Максим легко взял равнение на этих кукол — хоть те и становились всё меньше и меньше.

Танька явно и не думала никуда спешить и ровно, почти по ниточке вышагивала по самому краю тропы. Зелёные головки растений охотно шлёпали её по лодыжкам, а сама Танька с интересом крутила головой по сторонам. Не сказать, чтобы открывающиеся пейзажи были чем-то для неё удивительным — обычные кустарники-деревья средней полосы России. Просто в компании Женьки и Максима всё смотрелось невообразимо радостным.

— Тяжело? — «сочувственно» спросила она Максима, который мужественно пёр их единственную поклажу и приноравливался к её шагу.

— Неа, — отозвался Максим, уже приноровившийся к рюкзаку.

— Странно, — заметила Танька. — Женька туда столько косметики напихала, что крокодила можно будет накрасить и на подиум выпустить.

Максим сдержал смешок, а Женька развернулась к сестре через плечо. Острые стрелки на её глазах будто подчеркнули полнейшую уверенность в том, что всё было сделано правильно.

— Крокодил — это ты про себя? — с издевательским оттенком поинтересовалась она. И придирчиво окинула ненакрашенное личико Таньки. — Нет, не поможет. Настоящий крокодил всё равно красивее тебя окажется.

Видимо, отсутствие посторонних и спокойная природа снизили Женькино напряжение, и она начала позволять себе едкие комментарии.

Танька преувеличенно вытянулась в лице, но на Максима даже не глянула — его помощь явно была сейчас без надобности.

— Настоящий крокодил подавится твоей пудрой и сдохнет, — «по-живодёрски» сообщила Танька. — Твоя мама уже грозилась всю эту штукатурку с балкона повыкидывать!

— А твоя мама… — начала, запаляясь, Женька, но вовремя прикусила язык. И обе они спешно покосились на Максима.

Который, к счастью, то ли не прислушивался, то ли не придал особого значения их «мамканью» и упорно шёл вперёд, почти не глядя на удаляющиеся впереди человеческие фигуры — дорогу-то он не знал, так что немного опасался заблудиться без зрительных ориентиров.

А между сёстрами повисла короткая неловкая пауза, наполненная обоюдным безмолвным вопросом.

Песчаная насыпь возле пруда перемежалась с травяными наростами. Расположившись на пляжном полотенце, Танька сразу зарылась стопами в разогретый песок, шевеля пальцами, отчего песчиночья поверхность забурлила. А вот Женька сразу начала разоблачаться до насыщенно-розового купальника.

Начала она, как ни странно, с босоножек. Привстав на одну ногу, потянулась к микроскопической застёжке на чёрном ремешке, держа баланс свободной рукой. Избавившись от босоножки, она голой стопой переступила на полотенце, край которого бездумно поправлял Максим, глядя на балансирующую в нагретом воздухе Женьку. Та стала чуть ниже, оказавшись на полотенце без обуви.

Теперь она стала стягивать футболку, скрестив руки и ухватив по бокам ткань, не спеша оголяя не очень загорелый живот — к Женьке вообще плоховато лип загар. Живот начал непроизвольно напрягаться, будто помогая движению рук. Ровно по середине обозначилась вертикальная полоска. А когда футболка скользнула выше — оголились тонкие рёбра. Которые, впрочем, пропали, как только из тела ушло напряжение. Футболка была скинута комком рядом с Максимом, и верхнюю часть тела теперь прикрывал только небольшой купальник со множеством каких-то ленточек и тесёмочек, покачивающихся от Жениного неугомонного движения — та уже, втянув немного живот, принялась возиться с пуговицей на шортах.

Увы, низ от купальника Женька надеть на забыла. Не отличающимся дизайном от верха, он мелькнул высокой посадкой пояса, создавая иллюзию абсолютно бесконечных Жениных ног. Правда, кожа на бёдрах немного пошла мурашками, и это портило вид.

Максим ревниво глянул по сторонам. По счастью, никого особо пялящегося на его девушку поблизости не было. Да и вообще пляж был, как ни странно, не слишком густо населён — несколько немолодых семейств с мелкими детьми. И в отдалении стайка примерно их ровесников. Штук пять девушек и трое парней. Но каких-то на взгляд Максима скучноватых — тихих, прикрытых панамами и полупрозрачными накидками на плечах или вокруг талий (Максим так и не смог запомнить, как эта штука называется). Девушки в закрытых купальниках тусклых цветов, как если бы им было что скрывать. Парни, периодически будто одним глазом залипающие в смартфон. Вроде ничего особенного. Всё мирно, чинно, благородно. Может, отношения среди этой компании даже чисто дружеские. И представители этой самой компании даже помыслить не могут, что у Максима-то как-то сама собой сложилась «lamour de troyes»*. И это как-то незримой стеной отделяет их троицу от всего остального мира.

Женька, разоблачившись, глянула на них с Танькой. Наверное, ей уже хотелось идти купаться. Но хотелось не одной. А Максим, погрузившись в свои размышления, этого не заметил. А Танька вообще не смотрела в их сторону — только на несмешно текущую водную гладь, своей сероватой синевой сливающейся с зелёной прослойкой противоположного берега и редеющим уже голубым небом. Так что Женька тоже села на полотенце, изящно вытянув вперёд ноги.

Максим с оттенком грусти окончательно понял, что никого на пляже они не интересуют. Это, конечно, неплохо. Но когда хранишь небольшую тайну, иногда хочется пощекотать себе нервы её возможным раскрытием.

Думая об этом, Максим зачерпнул ладонью чистого песка. Тот, поблёскивая разными оттенками бежевого, послушно пересыпался на ладони, словно представляя, что это не ладонь, а песочные часы. Повинуясь непонятному порыву, Максим сжал горсть в кулаке и поднёс её к стройной Жениной икре. И, видимо представляя себя кем-то вроде Хроноса, тонкой струйкой выпустил песок на бледную, чуть розоватую кожу. Лёгкие ветерок рассеял его в сторону, как только светлая пыль коснулась Женькиной ноги. Та хихикнула над ухом, поджимая от щекотки коленку. А вот Танька на подобный же жест отреагировала куда острее. В отличие от сестры, она замысла Максима не уловила — всё ещё рассеянно смотрела на развернувшийся перед ними нехитрый пейзаж. Поэтому вздрогнула, когда её лодыжку защекотало. Подумав, что какое-то насекомое решило по ней побегать. Встретившись со смеющимся взглядом Максима, она нахмурилась и шлёпнула ладонью по его запястью. Но, сделав это, торопливо сжала его предплечье, насколько позволяла длина пальцев. И снова отвернулась к реке.

Но гипнотизировать её больше не стала, а тоже стала разоблачаться. У неё, в отличие от сестры, это получалось безо всякого кокетливого оттенка. Просто рывком избавилась от блузки и, скакнув ягодицами по полотенцу, прямо сидя стянула с ног складчатую юбку. И осталась в купальнике, радикально отличающимся от Женькиного. Если у той лёгкая ткань будто и не особенно стремилась что-то спрятать, то Танин плавательный костюм будто починялся негласному правилу: ничего, никогда и нисколько. Не паранджа, конечно, но игривости минимум.

Плотный топ на толстых лямках, закрывающий декольте чуть ли не до шеи. Впрочем, всё равно ничего толком не скрывающий — при Танькиных объёмах что-то скрыть можно разве что бандажом, да и то останется достаточно пространства для фантазии. Да и о нижней части, несмотря на завышенный пояс трусов, можно много фантазировать — так упруго раздаётся таз на фоне неширокой талии.

Таким девушкам надо, конечно, соответствовать. Поэтому и Максим не забывает о культуре тела. Благо, данные позволяют. Не качок, конечно, но пропорции и небольшой рельеф когда надо имеется. Так что Максим не стал отставать от пассий и тоже остался в одних плавках.

— Ну что, пошли? — предложил он, чувствуя, что плечи уже начинает печь.

Танька с Женькой синхронно кивнули, поднимаясь.

Короткий путь к воде, и ног коснулся неожиданный холод — вода почти не нагрелась за тёплый день. Видимо, где-то в течении били холодные ключи.

Максим зашёл в воду первым и старался двигаться быстрее, несмотря на ускорившееся и как-то затревожившееся сердце — видимо, сосуды слишком быстро сжались. Но не хватало ещё прыгать от этого на месте, как кто-то из девчонок за спиной — до Максима донёсся шум и небольшие волны стали бить в район крестца. Не очень приятно. И чтобы этого избежать, Максим набрал в грудь побольше воздуха и дёрнул себя вперёд, вытянув руки и бухнувшись грудью на воду. И, торопясь привыкнуть к холоду, поплыл вперёд.

Танька злилась. Дно оказалось недостаточно гладким — какие-то камешки и прочие мусор, о происхождении которого даже не хотелось задумываться, всё время попадался под ноги и не давал нормально почувствовать сырой песок. Да и вообще вода холодила и была какой-то стеклянной и чужой наощупь. А тут ещё Максим, как ни в чём не бывало, просто поплыл по ней, словно модифицированный посланник божий. И ему хоть бы хны. Супермен.

Разозлившись достаточно и дойдя примерно до пояса, Танька сделала глубокий вдох. И, кулаком стиснув нос, назло всему миру бухнулась под воду. Та бездушно сошлась над её макушкой, погружая бедную Таньку в пучину холода и темноты. Сердце инстинктивно зашлось, норовя устроить организму панику. Которую пришлось купировать резким толчком вперёд, который в воде всё равно показался слишком слабым и плавным. Но ото дна Танька всё равно оттолкнулась и, доверившись умениям, поплыла вперёд, расталкивая руками непослушные водные потоки. И, проплыв насколько хватало дыхания, вынырнула, отплёвываясь и убирая с лица отяжелевшие волосы — собрать их Танька не догадалась.

Женька, в отличие от остальных, всегда побаивалась того, что может таиться в водной глубине. Там, куда не достаёт солнца. Поэтому если под водой её касалось что-то вроде водоросли (а точно ли это была водоросль?), то Женьку неизменно настигал приступ брезгливого страха. И лавкрафтовские монстры в миниатюре неизменно представали перед внутренним взором. Собственно, поэтому Женька до сих пор и не умела плавать.

В детстве папа, как и всех, пытался её научить. Но стоило ей оказаться на его руках и понять, что дно под ногами нет… Наверное, слыша её визги, можно было прийти к выводу, будто ребёнка топят или иным способом истязают. Непроизвольная реакция организма, за которую Женьке потом, на берегу, становилось очень стыдно. Особенно когда Славка или Танька начинали её подкалывать. Или, ещё хуже — когда мелкий Вовка начинал утешать. Но преодолеть себя так и не получалось. Так что при необходимости Женька всегда паслась на уровне «лягушатников». Примерно, как сейчас. А вот Максим, наверное, преодолел уже две трети расстояния до противоположного берега. Танька же, не подплыв до середины, бодро и по-собачьи бултыхалась назад.

Внутренние страхи удалось немного унять тем, что всех водяных крыс давно распугали эти два гребца. А монстры посерьёзнее наверняка сожрут сначала Максима, потом Таньку. Так что самой Женьке пока ничего не грозит. И можно всё-таки окунуться — иначе зачем вообще было сюда ехать.

Скрестив на плечах руки, Женька присела, погружаясь до шеи в воду. Зажмурилась. И волевым усилием заставила себя не подскакивать обратно, а привыкать. И, хвала небесам, достаточно быстро привыкла. И так и осталась сидеть на корточках, выглядывая из воды, словно лягушка.

Смешно подёргивая перед собой руками к ней подплыла Танька. С явным намерением обрызгать. Так что Женьке пришлось спешно выныривать и торопливо дрыгаться от неё в сторону. Едва не завалившись, запинаясь о собственную ногу.

Довольная тем, что сковырнула сестру с места, Танька передумала её брызгать. А вместо этого легла спиной на воду, растопыривая руки и ноги, словно она — морская звезда. На зависть Женьке, которая, видимо, боялась утонуть. Танька этого страха не понимала — по природе своей была «поплавком».

— Что, долго ещё будешь пузом по дну елозить? — нагло поинтересовалась она у Женьки, лениво проплывая на течении мимо.

Убедившись, что вокруг нет никого, кто бы решил их подслушать, Женька сообщила сестре, по чему животом она собирается елозить конкретно этим вечером. И та, от неожиданности хлебнула воды — так непривычно было слышать от Женьки пошлую шутку. Хотя Женька в последнее время делала много чего непривычного. Танька машинально провела рукой по губам, словно прогоняя телесное воспоминание.

Максим, видимо, продемонстрировав всю силу, что хотел, вернулся обратно. И очень вовремя вспомнил, что плавать Женька так и не научилась. Поэтому и предложил покатать её на спине. Возможно, по пути планируя научить. Либо не скидывать в воду в обмен на исполнение какого-нибудь желания. Но Женька становится и хитрой тоже. Так что от щедрого предложения она отказалась.

— Да ладно тебе, — подключилась Танька. — А вдруг наводнение? Или мы поедем в Венецию? Нельзя же бояться шагнуть дальше лягушачьих домиков.

Почему-то «лягушачьи» домики Женьку обидели — из них двоих лягушкой больше была определённо Танька. Но и она без страха плескалась на речной поверхности. Так что Женька, презрев малодушие, всё-таки поднялась на ноги и сделала независимый шаг вперёд, на глубину. Потом ещё один. И ещё. И так, пока вода не поднялась до тяжёлых чашек купальника.

Поняв, что она не знает, что делать дальше, Женька обернулась. И наградила Максима с Танькой выразительным серьёзно-призывным взглядом. Танька подавила желание поднырнуть и дёрнуть сестру за щиколотки. Всё-таки она не настолько жестока. Хотя о своём намерении и сообщила вслух.

— Мы сейчас тебя утопим, — буднично сказала Танька. — И я одна буду встречаться с Максом.

Женькины глаза сощурились до очень узких щёлочек. Которым она подозрительно глянула на Макса, как если бы это нерациональное предложение исходило от него. Тот же, борясь со смехом, мотнул головой и пожал плечами, подчёркивая, что к Танькиной идее он не имеет никакого отношения. И даже на всякий случай брызнулся в неё водой.

— Ещё чего! — запротестовал он. — Я не буду с тобой одной встречаться. Мы найдём себе ещё кого-нибудь.

Танька едва не захлебнулась от возмущения и, дабы выместить его, торпедой ринулась в нему. Макс успел только выставить вперёд ладони, на которых Танька и повисла, о чём-то бессвязно ругаясь. Пока Женя громким голосом не призвала их к порядку. И к тому, что надо решать более актуальную проблему — учить её плавать. Утопить друг друга можно будет и позже.

Максим, оказавшись рядом, простым и уверенным движением уложил Женю на воду. Округлые ягодицы, перетянутые ярко-розовой тканью и длинными бантиками, выступили над водной гладью. Не удержавшись, Максим вроде как случайно и ненавязчиво прошёлся по ним ладонью. На что Женька вроде и не обратила внимания. А вот Танька очень даже обратила и ехидно сообщила, чтобы Максим придержал руки — тискать чужую попу надо без посторонних. А в воде, пусть и на расстоянии от них, было уже полно народу.

Сама Танька пристроилась рядом с сестрой и, рассекая лёгкую воду, без перерыва давала Женьке советы о том, как можно не тонуть. Советы эти, надо сказать, временами противоречили сами себе. И, наверное, хорошо, что Женька к ним особенно не прислушивалась, а сама, лёжа на руках у Максима, пыталась установить водные контакты. Самому Максиму оставалось только следить, чтобы Женька ненароком не соскользнула. И только временами забираться пальцами под ткань её купальника.

Кажется, минут через двадцать Женьку перестало непреодолимо тянуть ко дну морскому, и она даже начала удерживаться несколько секунд на поверхности без чужой поддержки. И даже не очень громко орать от этого. Но дальше заходить она наотрез отказалась — и так слишком много впечатлений для человека, недолюбливающего плавание. И уже почти научившемуся. Так что, покачиваясь на нетвёрдых ногах, Женька двинулась к берегу. Как если бы она была рождающейся из пены богиней. Максим даже непроизвольно залюбовался, глядя как ровные ноги по очереди поднимаются, меняя угол обзора на мокрые ягодицы. Пока на него не наплыли сзади, крепко обвивая вокруг шеи.

— А меня на спине покатаешь? — в самое ухо шепнула Танька, отчего по хребту побежали мурашки. Чувствуя толчок где-то пониже солнечного сплетения, Максим ловко развернулся и перехватил девушку за талию. И коротко коснулся мокрых губ, что должно было быть жестом согласия.

Максим опасался, что Танька ненароком, либо по злому умыслу, будет его придушивать. Но та, памятуя миф о лебеде и скорпионе, вела себя смирно. Только прижималась грудью к его спине чуть сильнее, чем было необходимо. И мокрый бюстгалтер задрался вверх, отчего двойное прикосновение осталось без малейшей преграды между ними.

Выгадав место, где было примерно по грудь, Максим остановился. И Танька наивно расцепила руки, забывая, что в воде объекты только кажутся легче. А на деле не меняют своих физических параметров. Так что, отцепившись от Максима, почти сразу ушла под воду. Правда, настолько ненадолго, что даже не успела испугаться. Но на всякий случай снова вцепилась в Макса. Уже спереди.

— Ну? Чем займёмся? — напустив на себя светский вид, она мокрыми пальцами стряхнула с его плеча несуществующую соринку. И, сощурившись на солнечный свет, оказалась очень близко с его лицом. Лёгкая волна бултыхнула по его груди. И Максим впился губами во влажный подбородок. Чужие пальцы с силой впились в его плечи. А потом резко расслабились, уже оглаживая его кожу.

Танькины губы тоже оказались сначала резкими, почти лишающими дыхания. А потом смягчились, позволяя ласкать и проникать вглубь себя. А язык пытался угадывать и подчиняться его движениям.

Накрыв его рот своим, Танька с тихим плеском вынырнула наверх, оказываясь выше Максима. И вплотную приникла к его телу. Опираясь на его предплечья. И прижимаясь коленками к бокам. Отстранилась лицом. И потянулась к его уху.

Максим инстинктивно обхватил её за талию. Не столько для усиления физического контакта, сколько чтобы ненароком опять не занырнула. Над ухом раздался тихий смешок. А потом Танька всем телом сделала движение вниз. И резкая волна прошила его пах.

Танины ноги пришли в движение, отпуская бока Максима. Чтобы сойтись, сжимая с обеих сторон его поднявшийся член. Прямо через ткань плавок.

— Тебя не перевесит? — с тенью насмешки, прямо в его губы спросила Таня, не давая ответить — закрывая рот поцелуями. — Не лишишься опоры от счастья? А то оба потонем…

Максим сзади вцепился в её шею, крепче притискивая к себе и сжимая в кулаке ткань лямок от лифчика. Жаль, что от них сейчас нельзя избавиться — всё-таки пляж со всеми обитателями не слишком далеко. Но хотя бы нырнуть под них, прикасаясь к голому телу. Которое скрыто ото всех. Кроме него.

Танькина рука тоже пришла в движение. И тоже уверенно, к удовольствиюМаксима, двинулась в сторону единственной на его теле ткани.

Отстранившись, Танька замедленными из-за воды движениями нащупала резинку его плавок. И, стараясь не задевать чувствительную головку, стала спускать их вниз. Чтобы обнажившийся орган сразу попал в упругое тепло — его плотно обхватили Танины бёдра.

Чувствуя, как они начинают двигаться, Максим вцепился глазами в Танькин бюстгалтер. Который сверху был чуть суше, чем снизу. И наполненный крупными, вздымающимися от дыхания грудями. С заострившимся через потемневшую ткань сосками.

Таня сдвинула бёдра плотнее. Дыхание её чуть ускорилось, и она сглотнула. После чего разомкнула губы. Грудь стала колыхаться чаще.

Вот бы сорвать сейчас с неё этот купальник. Вместе с низом. И, вцепившись в бёдра, развести их в стороны и войти уже по-настоящему. Но нельзя. Общественное место. Да ещё с людьми неподалёку. Интересно, кто-нибудь из них подозревает?

От мысли, что кто-то догадывается, Максима ещё сильнее бросило в жар. Стиснув под водой Танину ягодицу, он сильнее привлёк её к себе, ощущая, как нарастают в теле приятные волны. Если верх трогать и нельзя, то отсутствие «купального» низа уж точно никто не заметит. Так что руки сами собой и по-хозяйски оголили округлые места, плотно сжимая их.

Танька выгнулась, упираясь в него и запрокидывая голову. Тихий, очень хорошо сдавленный стон сорвался с её губ. И Максим впился в беззащитно подставленную ему шею.

От трения ткань купальника снизу отошла, и теперь Максим мог ощущать не только Танькины мышцы, но и нежные, податливые складки между ними.

Танька прижалась к нему крепче, так что Максим почувствовал её пульсирующий лобок. И то, как крепко она обхватила его за шею.

Максим плотнее прижал к себе её тело, путаясь в его ощущениях. Жар. Трепет. Любовь. Секс. Всё это накрыло его с головой. И Танькино пророчество практически сбылось — он едва не потерял опору. Голова немного закружилась. Пришлось волевым усилием заставлять себя дышать и возвращать в этот мир. А вот Таньке, кажется, хоть бы хны.

Отстраняется. Смотрит на него прищуренными глазами. На щеках — румянец. Зубы прихватывают пухлую, ещё красную нижнюю губу. И улыбаются. Такая улыбка будто сама собой намекает на второй раунд. Но Танька будто живёт отдельно от неё — ловко изогнувшись, девушка выскальзывает прямо из его рук, в процессе натягивая низ как надо. И, не оборачиваясь, рыбкой уплывает к берегу. Будто ничего и не было.

Максима в грудь колет смешок и лёгкая обида. Вместе с желанием тут же догнать и… Но его уже накрывает гомон с пляжа, который на интим совершенно не настраивает. И как его не было слышно пару минут назад?

Так или иначе, одному тут торчать совершенно нет причин. Так что у самого берега Максим всё-таки настигает Таньку, когда она уже уверенно шагает по дну.

Оглянувшись через плечо, Танька игриво ему улыбается и начинает шутливо убегать, поднимая вокруг себя столпы разноцветных брызг. И Максиму остаётся только догонять. Зная, что никуда особо Таньке и не деться. Дальше пляжа не убежит. Тем более, когда Женька и вся её одежда ещё здесь.

Бухнувшись рядом с сестрой, Танька сразу старается замотаться в край полотенца. Максим тоже чувствует холод. Но мужественно не подаёт вида и даже не старается занять места на полотенце, которое Танька с Женькой шутливо не могут поделить.

В конце концов, уступив младшей, Женька изящно поднимается с него, позволяя Таньке заворачиваться, будто она играет в шаурму. По её хитроватому взгляду и резкой улыбке Максим понимает, что Женька обо всём догадывается. Но ничего не говорит. А только подходит ближе и коротко целует его в губы. Куда совсем недавно целовала Танька.

— Вот бы мне скорее научиться плавать, — говорит она ему в самое ухо, отчего по телу опять идёт волна мурашек. Несмотря на то, что косметичка находится в их рюкзаке, у Женьки нет следов макияжа на лице. Разве что ресницы по-прежнему тёмные — тушь её явно не боится воды. И вот всё остальное — чистая кожа, которая местами темнее, и местами светлее. И которую Женька старается никому не показывать, несмотря на то, что стесняться там на самом деле нечего. Но сегодня она не спешит накладывать смывшийся макияж.

И Максиму уже быстрее хочется оказаться дома, за закрытыми дверями. Где не нужно думать, что прилично, а что нет. Но они всё равно задерживаются на пляже до самых сумерек. И под стрёкот невидимых цикад отправляются обратно на станцию. Уставшие, но довольные.

В ожидании электрички Максим отходит, и Танька с Женькой остаются наедине. И переглядываются, стоя прямо под самым фонарём платформы. В их взглядах проскальзывает напряжение. И та, и другая явно устали от постоянных недомолвок.

— Что, может пора ему сказать? — озвучивает Женька, но о том же явно думает и Танька. Которая пожимает плечами. В тайной радости, что не ей пришлось поднять эту тему.

— Давай, — кивает она. — Только без меня, ладно?

Она с надеждой смотрит на сестру, у которой по лицу пробегает едва заметная судорога недовольства. Будто её одну бросают разбираться с общей проблемой.

— Просто… Я фигни какой-нибудь могу ляпнуть, — стесняясь, Танька смотрит только на пустые рельсы и поправляет волосы за ухо.

И Женька смягчается.

* «Любовь на троих».

Глава 18. Не паук

С этой фразы начинаются все проблемы. Всегда. По крайней мере — в отношениях. У Максима это, видимо, вшито в подкорку. Пусть фраза лично для него никогда и не звучала. Но когда Женя её произнесла, холодом сразу подвело что-то в Максимовом нутре.

«Нам надо поговорить».

Хоть Макс и не слышал такого раньше, но какие тут могут быть варианты? Глядя на уверенно подбирающую подол платья, чтобы присесть, Женю, он машинально начал припоминать все свои большие и малые косяки. К несчастью или к счастью ничего хуже забытых в стиралке носков в голову не приходило. И от этого становилось тревожнее вдвойне. Тем более ещё и Таньки не было — с самого утра ушла домой. Чувствуя себя от этого ещё беззащитнее и подозревая, чего может коснуться разговор, Максим механически кивнул, усаживаясь в кресло. И рука его сама нащупала на подлокотнике пачку сигарет в глянцевой бумаге. Не его. Это Женя с недавних пор начала курить. Что ж, вполне возможно, теперь начнёт и Максим. Только узнает, где зажигалка.

Женя тревожно глянула на него из-под длинной светлой чёлки. И Максим, кажется, уловил все белые вкрапления в её голубых зрачках. Инстинктивно сжал в ладони пачку сигарет.

— Максим… — начала Женя с его имени, взяв долгую паузу. За время которой Макс почти что возненавидел собственное имя. — Понимаешь… Ты о нас с Танькой не всё знаешь…

Ох, уж эта неизвестно откуда взявшееся стремление брать театральные паузы. И чудовищно медленно подходить к сути вопроса. Максим успел зло прокрутить несколько вариантов, чего он о них не знает, пока Женькины пальцы сминали ткань подола на её коленках. Они с Танькой на самом деле актрисы бродячего цирка? Или были рождены мужчинами?

У Максима явно было не очень с чувством юмора в моменты напряжения.

— Понимаешь… У нас с ней… разные мамы…

Максим несколько раз непонимающе хлопнул глазами. Разные мамы должны что-то сказать ему о Таньке с Женькой? Вообще-то такой термин как «сводные сёстры» он знал. Ерунда и чушь, не стоящая внимания. Но почему тогда Женька так тушуется?

— Ну и что? — сдавленно спросил Максим, поняв, что Женька ждёт его реакции. — У людей же бывают разные отцы. Так почему не быть разным матерям?

— Нет… — безнадёжно прервала Женька. — Ты, кажется, не понял…

Сделав, глубокий вдох, она выпрямилась. И уже твёрдо, почти смело посмотрела на Максима. А тот уже был готов начать жевать сигарету, как жевательный табак. Наконец, Женька вздохнула и, словно она перед школьной доской, начала отвечать заученный урок.

— Мою маму зовут Лера, а Танькину — Света. Они — сёстры-близняшки. И папа у нас один, — Женька запнулась, уводя взгляд к полу. Но решила пока не говорить, кем ещё приходится Лере со Светой её папа. — И мы живём все вместе. Ну, есть ещё Славка с Вовкой… Ну, они тоже с нами.

Уточнять, кто и кого рожал из мальчишек Женька не стала. Наверное, это сейчас лишнее. Тем более, что Максим и так хлопает перед ней глазами.

— Подожди… — Макс постарался ухватить за хвост сумбурные, разбегающиеся в стороны мысли. — То есть у тебя что-то вроде шведской семьи?

— Ну… да… — такого названия по отношению к семье Женька не употребляла. Но, наверное, оно было самое точное.

Максим задумался. Потому что почувствовать, что творится внутри, было сложновато.

С одной стороны, вроде ничего страшного — это известие не самое жуткое, могло быть и что-нибудь похуже. С другой… Всё-таки такой формат семьи отличается от других. От нормальных. И в голове волей-неволей мелькнуло что-то пошлое, связанное с развратом и всякими извращениями.

Хотя с какой стати? У Максима ведь с девчонками то же на то же практически. Только у них не семья… Поэтому данное известие ещё и вроде как угрожало Максиму — будто ему намекают на такую же семью. А кто задумывается о семье в девятнадцать лет? Это слишком серьёзно. Да и тайна… Всё-таки, не очень приятно, когда от тебя держат что-то в тайне. И неважно, насколько эта тайна мала или велика — скрыли одно, скроют и другое. А кроме того, Максим считал себя кем-то эксклюзивным, если две девушки согласились на отношения с ним. Чем-то лучше других парней, возвышающих его над остальными. А, оказывается, для этих девушек в таком формате нет ничего необычного. И на его месте вполне мог бы оказаться кто-то другой.

И какую сейчас реакцию надо выдать Женьке? Сказать, что всё в порядке и это даже классно? Попросить познакомить с семьёй? Наверное… Но почему-то не только язык, даже губы не двигались, чтобы натянуть на себя хоть какое-то подобие улыбки. А Женька между тем ждала, внимательно глядя на него. И с каждой секундой её ожидания Максим чувствовал себя всё хуже. Но всё равно не мог выдавить из себя никакой реакции. Даже пачку сигарет выпустить не получалось.

— Ладно… — Женька первой прервала тишину и улыбнулась. Одними губами, отчего лицо её приобрело непривычно жалкое выражение. И которое неприятно кольнуло Максима. — Я думаю, тебе нужно это переварить.

Голос её звучал тихо и заботливо. Женька поднялась с дивана, машинально поправив юбку. И попыталась напустить на себя весёлости:

— Я пока пойду домой.

Она будто ещё что-то собиралась сказать, но передумала и сама себе кивнула. И лёгкой походкой направилась в коридор. Максим сообразил подняться, только когда Женька почти обулась.

Он стремительно вышел в прихожую. Женька подняла голову. Их взгляды пересеклись. Но Максим всё ещё не знал, что хочет говорить.

Женька коротки кивнула и, не спеша, вышла за порог, не закрывая двери. Максим взялся за дверной косяк и только смотрел, как Женина высокая фигура останавливается возле лифта.

Сколько-то времени она прождала, периодически поправляя сумку на плече и не глядя на него. И только когда металлические двери лязгнули, глянула на Макса.

— Пока! — будто ни в чём не бывало улыбнулась она и шагнула в невидимую Максиму кабину. А тот ещё с минуту хлопал глазами на пустую лестничную клетку.

***

Женька себя ругала. И шла, почти не видя дороги, домой.

Наверное, не стоило ему говорить. Пока. Надо было ещё подождать. Или обронить как-нибудь случайно. Или вообще не доводить отношения до такого. Кто его знает…

У Женьки перед глазами стояло его лицо. Серьёзное. С очертившимися скулами. С как-то отяжелевшими бровями, отчего в глазах явственно проступил металл. Наверное, теперь он считает их семью сборищем извращенцев. И от этой мысли Женька злилась — кто он такой, чтобы судить? И что он вообще знает? Да и вообще — как он мог согласиться на такие отношения, если их не приемлет?

Но эта злость перемежалась с приступами отчаяния: да любой бы, наверное, отреагировал так же… Иначе зачем их всех с детства приучают врать и скрывать? Для нормальных людей это не норма. Но зачем тогда нужно было соглашаться на отношения втроём?.. Из сексуального интереса?.. В таком случае всё объяснимо — сексуальный интерес удовлетворён.

Женька беспомощно поёжилась. И уже почти подошла к подъезду. Интересно, он теперь так и останется жить в этом районе? Тогда они наверняка будут пересекаться… Ладно… Хорошо хоть родители ничего не знают.

Женька поднялась на свой этаж и, вставив ключ в замочную скважину, почувствовала усталость и тупую головную боль. Хотелось бухнуться на кровать и просто полежать.

Она открыла дверь. Тишина. Непривычная тишина. Значит, дома никого нет. Какое счастье. Но, почти сразу, как только Женька защёлкнула дверь, ей на плечи навалилась тоска. Почти что захотелось взвыть. От одиночества.

Короткие, тихие шаги. Значит, дома всё-таки кто-то есть. Женька не спешила оборачиваться.

— Ну? Как? — осторожный, с тщательно замаскированным напряжением вопрос.

Женька обернулась. Наткнулась на почти олений взгляд Таньки. И непонятно повела плечом. Танька одним движением отвела глаза. И, к счастью, больше не стала ничего спрашивать.

— Ты одна? — на всякий случай уточнила Женька, разуваясь и убирая туфли с пути.

— Ага, — немного чужим голосом отозвалась Танька. — Папа с Лерой и Вовкой уехали в парк, а маму вызвали на смену.

Повисла пауза. Вроде бы обычная фраза. Если не уточнять, кто такая Лера. И как бы всё сложилось, будь это всё по-другому.

— Что-то есть хочется. Пошли перекусим? — тихо предложила Женька. На что Танька быстро кивнула и двинулась на кухню.

Правда, за большим столом сидеть на захотелось — как-то он напоминал об их общем и глухом одиночеством. Так что вместе с чашками и тарелкой пирожных сёстры переместились в свою комнату. Хорошо, что в этом доме всегда есть пирожные. Света их вроде бы с первой беременности полюбила, и теперь они не переводились.

Песочные полоски завлекательно поглядывали на них богатым и аккуратно уложенным кремом, образующим витиеватые розочки и чуть ли не подмигивающим яркими мармеладками. Правда, недолго — Танька со всей решимостью впилась ложкой в мягкую кремовую поверхность. На ребре ложки остался гладкий маслянистый след.

Что ни говори, а сладкое всегда улучшает жизнь. Даже когда кажется, что она просто пролетает мимо, и ты не в силах хоть как-то на неё повлиять.

Женька откусила пористый бочок, мягко прошедшийся по губам. И слизнула с уголка губ сахарную крошку.

Пирожное свежее, мягкое. И не слишком приторное — как раз, чтобы только подсластить горький, перезаварившийся чай. Мягкая масса во рту как раз пропиталась его пряным, гвоздичным вкусом. А после глотка осталось приятное кремовое послевкусие и сладковатая плёнка на кончике языка. Который буквально сам потянулся к очередному укусу.

Танька расправлялась с пирожными ещё быстрее — уже дожёвывала первое и не без приятия посматривала на второе. Женьке даже захотелось спросить, куда в неё лезет. Но рот был занят розовой розочкой плотно-воздушной консистенции. А Танька меж тем начала расправляться с тяжёленькой «картошкой». Молочный крем с которой так и остался на кончике её носа. Но та этого не замечала. И нырок в чайную кружку ничего не изменил — кремовая пенка так и мозолила Женьке глаза.

Та уже машинально потянулась, чтобы смахнуть её, как Танькин нос вдруг виртуозно и шустро убрался с траектории Женькиной руки. Вместе с практически всей Танькой — потому что та, зачем-то дёрнув вверх коленками, мотнулась назад и впечаталась спиной в стенку. Чашка, оставшаяся в её руках не удержала чая внутри и выплеснула его на не успевшую прикрыться Женьку. Перепуганную. Пока неизвестно чем.

Круглые, как «Киндер-сюрпризы» глаза Таньки, не мигая, смотрели вперёд. И, кажется, с каждой секундой «киндер» становился всё «сюрпризее». А Женька всё не горела желанием смотреть, что же так впечатлило сестру. Может, если Женька притворится статуей, оно просто исчезнет? Чем бы оно ни было…

Но, судя по не меняющемуся выражению Танькиного лица, никуда оно деваться не собиралось. И, поняв, что не имеет выбора, Женька посмотрела в ту же сторону. Мысленно перекрестившись и готовя себе какую-нибудь крутую прощальную фразу.

Честно, она не поняла, в чём сыр-бор. Никаких призраков, зомби или скелетов в комнате не материализовалось. Но Танькин ужас не проходил — та была всё такой же бледной. И Женька сощурилась. И, наконец, поняла, что крупное пятно на обоях — это вовсе не элемент узора. А паук. Паучок.

Весьма симпатичный. С длинными ровными лапками и аккуратным пузырём на попе. Совершенно обычный, даже не размером с футбольный мяч. Но на Таньку это не влияло. Она до одури боялась любых пауков, даже самых мелких. Видимо, поездка в Австралию ей не грозила.

Переводя дух и стараясь не смеяться, Женька подошла к членистоногому и бесстрашно взяла его на ладонь. Сзади раздался испуганно-благоговейный вздох. Напустивший на Женьку непривычного куража.

Развернувшись, она протянула раскрытую ладонь сестре, словно собиралась добродушно продемонстрировать ей милого бельчонка. «Бельчонок» тем временем сестру не порадовал.

Наверное, не будь эта стена несущей, Танька продавила бы в ней дыру к соседям. Кажется, у неё даже рыжие корешки волос — пора краситься — приподнялись. Наверное, задержись Женька ещё на секунду, в неё бы полетели и чашка, и пирожное, и чьи-то трусы. Но Женька всё же не была кровожадной и вполне насладилась испугом младшей. Так что, обходя сестру по параболе, двинулась в коридор.

Убивать пауков нельзя. Но и разводить в квартирах нежелательно. Лучше выпустить гостя на лестничную клетку, и пусть он сам дальше разбирается.

Жизнь в душу Таньки вернулась. И она даже успела на проводы, когда Женька собиралась закрывать дверь. Убедившись, что паук выдворен с ареала её обитания, Танька перевела дух.

— Фу, ну и гадость, — дар речи к ней тоже вернулся. — Откуда они только берутся?

Женька не стала читать ей лекцию о происхождении видов. А вместо этого, улучив момент полной для Танюхи неожиданности, щекотнула её по плечу, имитируя пальцами паучьи лапки. Та натурально взвизгнула, выразительно посмотрев на Женьку, и ушла обратно в комнату. Сестра пошла следом.

Там вдруг стало грустнее. И будто холоднее. Женька машинально подтянула коленки к груди и положил на правую локоть. Танька сунула стопы под диванный валик.

— Как думаешь… Он ещё выйдет на связь?

Женька задумалась. Вроде бы сейчас надо подбодрить сестру. Сказать, что всё будет нормально и Максим обязательно передумает… Мысль навалилась тяжестью ей на грудь. Нет, она явно не умеет врать о том, во что не верит. Поэтому Женька честно пожала плечами. А Танька кивнула — она и не ждала иного ответа.

Женька заметила, что клочок крема так и остался на кончике Таниного носа. И даже ментальная схватка с пауком ему не повредила — только размазала по чуть загоревшей коже. Женька протянула ладонь и кончиком большого пальца убрала белёсую «шапочку», машинально растерев её подушечками.

Танька вздрогнула — видимо, настолько погрузилась в свои мысли, что не ожидала такого жеста от сестры. Сфокусировала глаза на Женькином лице. Та невольно улыбнулась — в этот раз уже по-настоящему, хоть и не сильно.

У Таньки сейчас был очень наивный вид — большие карие глаза, в которых радужка почти сливалась цветом со зрачком придавали лицу детскости. Высоко вздёрнутые тонкие брови подрагивали на каждый взмах пушистых ресниц. Аккуратно собранные губы с острыми уголками будто немного по-пчелиному потянулись к Женьке.

Которая чему-то хихикнула. Танька тоже.

Они одновременно разорвали зрительный контакт. И так же одновременно встретились глазами снова.

Женька снова растёрла пальцы — на них оставался липкий след. И фантомное прикосновение к чужой коже.

Какая она была? Тёплая? Или прохладная? Гладкая или бархатистая?

Женька сама не заметила, как взгляд её сполз вниз по Таниному лицу. И остановился на губах. Розовых. Покрытых мельчайшими продольными заломами. Через которые, если присмотреться, можно различить тень бирюзовой венки.

Танька вдруг двинулась к ней. Не совсем. Как-то наполовину. И теперь она сидела на коленях, опираясь обеими руками на кроватное покрывало около Жениного бедра.

Спина её прогнулась, образуя маленький трамплинчик. Теперь Женька смотрела на неё снизу, отчего лицо приобрело какое-то наивно-просящее выражение. Глаза стали ещё круглее, а подбородок — уже. Тёмные волосы аккуратно и мягко свесились вниз, прикрывая по бокам шею. Всё это делало Таньку похожей на куклу. Очень симпатичную. И интересную.

Губы Таньки дрогнули, изгибаясь уголками вверх. И кукольное лицо приобрело какое-то не самое приличное выражение. Распутное. Наглое. Красивое…

Женька хотела было отпрянуть, чувствуя, как закипают щёки — сестра наверняка прочитала все её мысли. А о чём она думала?

И вдруг Танька стала ещё ближе. Всем телом подалась вперёд. По Женькиной щеке скользнуло тёплое дыхание. А потом — торопливое прикосновение. К самым кончикам губ. Которое почти сразу исчезло. Но которое было сразу же воскрешено памятью.

Такое нежное и мягкое… Такое, которое мечтается ощутить снова. И Женька, не успевшая опомниться и себя остановить, инстинктивно двинулась следом за ускользающим теплом. И, будто стараясь удержать его, схватилась за Танькины твёрдые плечи.

Лицо сестры — близко. Настолько, что его не различить — глаза теряют фокус, отчего Танька становится похожа не на себя, а на кого-то другого. Кого-то, кому можно коснуться ладонями Жениной талии, перебрать по ней пальцами и гладко скользнуть по спине, согревая своим движением.

Это соприкосновение губами оказалось плотнее. И шло с обеих сторон.

Погрузиться в чужую нежность, слиться мягкими касаниями… От этого сердце может сначала замереть, а потом усилить бег. Сделать телу ещё жарче. Настолько, что начинает чувствоваться ткань одежды.

Танька отстраняется, но не сильно. Так, чтобы ещё можно было ощущать непонятные флюиды, будто исходящие от её кожи, волос и даже одежды.

Гладкая, шелковистая прядка щекотнула Женьке скулу, послав ниже по телу дорожку мурашек. Потянувшись, она осторожно положила ладонь на её макушку. Волосы там немного спутались, но позволили пальцам скользнуть почти до самой тёплой кожи. А потом ненароком двинуться вниз, к изогнутой подрагивающей под её прикосновением шее. И нырнуть под тканевый воротник, самыми подушечкам потягиваясь к лопаткам.

Танька резко вздохнула, отчего грудная клетка её приподнялась, легко задевая Женькино тело. Осторожные руки накрыли её плечи. И в этом касании Женьке почудилась защита. Не от страшных монстров, а скорее от внешней непогоды. И плечи от этого расслабились и чуть опустились вниз.

Танька коротко хихикнула и снова прижалась к Женькиным губам поцелуем. И даже чуть подалась вперёд.

Вроде мелкая, а вес её весьма ощутим. По крайней мере для Женьки. Которая машинально подхватывает её где-то пониже лопаток. Чтобы не упала?

Танино тело теперь ощущается совсем близко. Оно соприкасается с Жениным, будто даря напряжение каждой своей клеточкой. И Женя инстинктивно прижимает её к себе. Ближе. Отчего сердце ухает и будто увеличивается в размере. Делая всё пространство между ними очень тёплым. И напряжённым.

Ощущение чужих губ исчезло, оставляя Жене ощущение покалывания. И Танин лоб упёрся в её, лишая любой возможности нормально рассмотреть лицо перед собой. Вынуждая закрывать глаза. Лишая возможности и желания думать. И погружая чисто в телесные ощущения и желания.

Жар стал ощущать слишком сильным. Будто бы резко и мучительно поднялась температура. И снизить его можно было, только избавляясь от одежды.

Кожу жгло наружной прохладой. Она собиралась точечками мурашек, отдалённо колющими сознание. О том, что вроде как нельзя и неправильно. О том, что дальше всё может поломаться… Но пульсация внутри и какое-то животное ожидание близости откидывали тени этих мыслей куда-то на край сознания. Откуда они никак не могли повлиять на происходящее.

Женя с раннего детства казалась Таньке куклой. Просто ожившей куклой из сказок. И была для неё образцом и мерилом всего. Поэтому взрослеющей Таньке все остальные потом казались неправильными. Выглядящими и ведущими себя не так, как Женя. И она сама себе казалась неправильной. Потом психика совершила кульбит, и был период, когда Женька казалась ей сплошь кривой и бестолковой. Хорошо, что это со взрослением тоже прошло. И теперь Танька может просто любоваться небольшой, бодро торчащей вперёд грудью с маленькими, очень розовыми сосками. Если их коснуться, то по Жениному телу пойдёт дрожь. И Таня хочет то ли отстраниться, то ли стать ближе.

Впалый живот, позволяющий видеть симметричное расхождение рёбер, едва-едва очерчен тонкими полосами мышц. Зато кости таза выделяются очень хорошо. Женя, видимо от напряжения, начинает дышать животом, когда ладонь Тани скользит по нему вниз. К пухловатому бугорку, покрытому редкими светлыми волосами. Таня чувствует ладонью её торопливое, сбитое дыхание. И останавливается, буквально пару миллиметров и не дойдя до линии волос.

Женины длинные пальцы, не спеша, проходятся по её бёдрам. От коленок и выше. Ноги сами собой подрагивают, почти как от щекотки. Но Таня не желает прекращения контакта. А, наоборот, сама льнёт вперёд. Ласкает губами чужую шею и останавливается пальцами на ярёмной впадинке.

Всё внутри уже горит и чуть ли не бьётся током. Всё кричит о том, что одними прикосновениями дело уже явно не окончится.

Женя с неожиданной силой и чуть ли не властностью притискивает её к себе. Оглаживать линию позвоночника, не стесняясь отходить в стороны, ища чувствительные точки. И находит самую «яркую» в самом низу крестца — там, где только-только начинаются ягодицы. Таня поджимается. И чувствует между ногами влажную пульсацию. И подаётся ещё ближе, чтобы упереться чувствительным местом в Женино колено. Отчего по телу пробегает волнительная дрожь.

У Жени замерло всё внутри живота и вверх, когда она, влекомая инстинктами и Таниными настойчивыми ладонями, откинулась назад. Кроватное покрывало приняло её спину очень мягко.

Всякое движение остановилось после того, как Таня опустилась на бок рядом с ней. Их лица снова стали очень близко. Но уже так, что друг друга можно было разглядеть.

Танино лицо — спокойное. Только дыхание сбитое. Поалевшие губы разомкнуты, по ним проскальзывает воздух. Щёки ярче, чем обычно. Женя машинально прикрывает глаза. И вздрагивает всем телом, когда ощущает прикосновение между бёдер. Такое вроде бы лёгкое и незначительное, но от него тело прокалывает остротой и почти сбивает дыхание. Женя, не открывая глаз, тянется вперёд. Нащупывает Танино тело. Изгиб бока. Если двинуться ниже, то непременно попадёшь на расширение таза. А потом снова на спад бедра. Как американские горки.

Танины движения явно отточенные и умелые. Где только отточилась? Хотя догадаться, конечно, не сложно. Женины бёдра машинально стискивают узкую ладонь, будто затягивая её ближе в себя.

А собственная рука уже во всю оглаживает Танино бедро, то опускаясь к колену, то поднимаясь выше. И норовя нырнуть туда, где ноги соприкасаются между собой. И чувствуя, какое оттуда идёт тепло.

Пальцы проникают внутрь легко — помогает вязкая влага. И те самые губы наощупь кажутся куда больше, чем на взгляд. Хочется двинуться глубже. Но Женя не спешит.

Сердце начинает подскакивать. Мелкие волны, разбросанные по всему телу, постепенно сливаются в одну. И собираются как раз там, куда сейчас направлено основное воздействие.

Таня резко выдохнула и отстранилась — видимо, Женя задела что-то не так, как надо. Извиняясь, Женя потянулась к ней и захватила губами мягкую щёку. И Таня в ответ накрыла рукой её плечи. И перехватила поцелуй, жадно проникая языком глубже.

Движения её становились всё настойчивее и быстрее. И всё сильнее давило в паху. Вроде и казалось, что слишком резко… Но замирание внутри и нарастающий пульс давили всё желание снизить темп.

Таня двинулась ещё ближе. Так сильно, что их напряжённые груди упёрлись друг в друга. Перемежаясь своей податливой мягкостью.

Реагируя на особенно сильный внутренний толчок, Таня приподнялась. И почти оказалась сверху. Над Женей.

Тело той больше не казалось привычно бледным и чуть ли не прозрачным. В нём розовела кожей жизнь. Напрягшиеся тонусом тонкие мышцы демонстрировали наполненность и какую-то особую внутреннюю подвижность. А то, как Женины ноги сжимались на каждое её движение, подтверждало скрытую внутри силу. Силу, которая позволяет вести неприятные разговоры и избавляться ото всяких паучьих монстров безо всякой посторонней помощи.

Таня опустилась ниже и прижалась к сестре плотнее. Между пальцев свободной руки попались длинные белокурые волосы. Цвета небесных звёзд. Наверное, они должны оставлять на пальцах следы звёздной пыли. Но на них не осталось ничего. Поэтому Таня бездумно стиснула прядку в кулак. Видимо, слишком сильно, потому что Женя шикнула, коротко обнажив крупные белые зубы. И Таня поспешила, извиняясь, накрыть её рот очередным поцелуем.

Какое же у Тани мелкое тело. Вроде по виду и не скажешь, а как только начнёшь трогать — компактное и лёгкое. И такое юркое одновременно. Таня дышит с ней в унисон. Или это она подстроилась под чужое дыхание? Да какая разница, если между ними двумя вытесняет все остальные ощущения?

Пальцы уже движутся самостоятельно, поймав какой-то свой внутренний ритм. Тело будто становится мало под нарастающую волну, вот-вот грозящую перелиться через грани сознания.

Таня будто стала тяжелее, придавливая Женю к кровати. И ладонь её твёрже, ощутимее. Будто норовившая подчинить себе. Женины пальцы тоже инстинктивно сжались, утопая в ощущение горячей, влажной мягкости. Такой приятной и много обещающей.

Танина ладонь стала почти ребром — это Женя, теряясь в накрывших ощущениях, стиснула её так, что в ином случае могла и переломать. По крайней мере, ей самой так казалось, когда что-то внутри будто треснуло, и по телу стал разбредаться поток расслабления, перемешанного с удовольствием.

А Таня протяжно всхлипнула и замерла, дыша Жене прямо в губы. И сильно-сильно двигая бёдрами. Пока не сжала их в последний раз и не успокоилась. Вяло соскальзывая на бок и на кровать.

Взбудораженная кровь успокаивалась крайне медленно, крупными толчками молотя будто бы во всё тело сразу. Немного подгоняло её только то, что вообще-то белый день, и в любой момент могут нагрянуть родители с мелким. Вот уж была бы сцена: а вы чего тут голые валяетесь? Всю одежду постирали? А уж если бы кто-то зашёл прямо в процессе…

Женька судорожно хмыкнула и без желания стала втискиваться в лифчик. Разгорячённое и всё ещё влажное тело активно сопротивлялось, цепляя ткань. Но что делать — быть совсем голой Женьке как-то не комфортно. В отличие от Таньки, которая только-только приоткрыла глаза и с ленивым кошачьим интересом наблюдала за судорожно мечущейся в своих тряпках сестрой. Ещё и закинула ногу коленом поперёк кровати, явно демонстрируя, что обратно Женьку она уже не ждёт. Раз уж той приспичило быстрее поскорее одеваться. Ей-богу, невинная девственница.

Но Женьку подгоняла даже не скромность, а всё-таки некоторая тревожность. Она же и накинула на Таньку свободный край одеяла, чтобы хоть не светила на всю комнату оголённой попой. И всем остальным.

Наверное, как раз наступило время для осознания произошедшего. Нарушение табу, запрета и что там ещё подразумевает подобный контакт? Хотя после «тройственного союза», наверное, интенсивность подобных переживаний смазывается. Это само по себе как-то сильно раскрепощает.

Женины опасения не были напрасными. Потому что стоило ей нормально облачиться и почти успокоиться, как раздался звонок в дверь. Который взвинтил страх и ужас в Женькиной голове до предела.

Хорошо, хоть не стали открывать дверь своим ключом.

Нега тут же слетела с Таньки и она, ужаленным во все места петухом подорвалась натягивать на себя не без удовольствия потерянные вещи. Кое-что задом наперёд. Дополнительно подбадриваемая Женькиным шипением.

Та уже на низком старте припрыгивала в дверях их комнаты, глядя то в прохожую, то на мелькающую по кровати Таньку.

— Быстрее давай! — в очередной раз недобро фыркнула она, ловя себя на желании уже ринуться к входной двери. Неприятно было заставлять семью ждать.

— Да успокойся, может это просто паук вернулся, — деланно спокойно отозвалась Танька, с третьего раза попадая пуговицей в петлицу шортов.

Решив, что за пару минут Танька всё-таки влезет в свою майку, Женька всё-таки унеслась в коридор.

Натягивая на лицо самое бодрое и радостное выражение из доступных, она едва не свернула от натуги дверной замок. И уже почти выпалила вопрос о том, как они покатались на каруселях. Который застрял у неё в горле, как только она увидела пришедшего.

Это были не родители и не Вовка. Даже не Славка, которого здесь быть и не могло — тот ещё нескоро вернётся со своей учёбы. Но и Славке, и Деду Морозу Женя удивилась бы меньше.

Хлопая глазами и догадавшись прикрыть рот, она молча смотрела на Максима. Который, глядя на неё, робко улыбался и будто норовил что-то обнаружить на дверной коробке — так внимательно её осматривал.

Не говоря ни слова, Женька шагнула назад, выпуская дверную ручку. А Максим, робко глянув в квартирное пространство, всё-таки переступил порог. Всё это в полной тишине. Которая продлилась ровно до того момента, пока в прихожей, хвала небесам нормально одетая, не появилась Танька.

Она глянула сначала на несмело замершего Максима. Потом на робкого истукана, которого изображала Женька. И вынесла свой вердикт:

— Н-да. Это не паук.

А потом конкретно Максиму сообщила:

— Да выдыхай уже. Нет никого.

И Максим выдохнул. Одновременно с Женей. И с Таней. Которая тщательно этого не показала.

Глава 19. Знакомство с родителями

Максим в очередной раз провёл гребнем по тёмным волосам. Сразу после расчёсывательного прикосновения волосы ещё имели гладкий, отдалённо напоминающий дэнди, стиль. Но стоило шевельнуться и отойти от зеркала, как они поднимались неструктурными волнами. Обычно Максима это не парило, но сегодня день предстоял ответственный, и проштрафиться уже на начальном этапе причёски совершенно не хотелось. Так что Максим дольше обычного задержал взгляд на вытянутой синей баночке. Танькин (или Женькин?) гель для укладки волос.

Но не успел Максим толком задуматься, в коридоре показалась сама Женька. Не обратив ни малейшего внимания на его причёску и только коротко скользнув взглядом по одежде — белая футболка и джинсы без малейших опознавательных знаков типа брендов, нашивок или хоть каких-то надписей. Чистый минимализм. Максимально выгодный в ситуации серьёзной неопределённости. Такой, как знакомство с родителями.

— Классно выглядишь, — дежурно сообщила Женька. И Максим почувствовал себя чуть увереннее.

— Но может, всё-таки перенесём? — чуть неуверенно предложила она. — В конце концов, нигде не горит и торопиться смысла особенного нет.

Дома новость об общем женихе для Женьки и Таньки восприняли, по большому счёту, спокойно. По очень большому счёту. А так-то Света шикнула на всех о том, какой пример они подали подрастающему поколению. Лера сразу ушла в психологическую защиту, начав выведывать у сестры, чего ей вообще не нравится и чем она недовольна в их примере. А Стас с автоматическим подозрением задумался об этом парне, который ему уже понемногу начинал не нравиться. И не сразу смог успокоить нарастающий поток энергии от Светы с Лерой. А заодно и от Таньки, которая на пустом месте начала докапываться до мелкого — спонтанно решила позаниматься с ним в преддверии учебного года. Мелкий Вовка старания её не оценил и принялся пререкаться, чем только подливал масла в огонь Таниного раздражения. Женька же, как обычно, старалась не отсвечивать где-нибудь подальше и тихо ждала, пока всё не уляжется. И всё постепенно и местами кое-как, но улеглось. И все стали не против знакомства. А какие ещё были варианты?

— Нет, — твёрдо сообщил Максим. — Сегодня — значит сегодня.

И не только из-за нежелания снова готовиться ко встрече. Скорее от нежелания убегать от неизбежного.

Со своими родителями Максим пока не говорил. Но на этот особенно счёт не переживал — сейчас перед ним стояла первостепенная задача произвести хорошее впечатление на чужих. И, если честно, Максим весьма смутно представлял, как это нужно делать. И даже чтение статей в интернете не сильно помогло.

Идя по асфальтированной дороге, Максим не заметил лужи и со всего шага бухнулся туда прямо подошвой ботика. Благо лужа была не слишком глубокой, и поднявшиеся брызги не задели идущих рядом Женьку с Танькой. Кстати, те немного напоминали телохранителей, тщательно выполняющих свой долг по хранению в безопасности его, Максима, тела. Или охранников, следящих, чтобы это тело не сбежало.

Максим тихо хмыкнул. И на всякий случай загадал про себя, чтобы эпизод с лужей остался глупым недоразумением, а не стал приметой, согласно которой Максим совсем скоро сядет в лужу.

Девчонки, выходя из лифта, тихо о чём-то переговаривались. Таньке явно было над чем-то смешно, и Максим на автомате улыбнулся. Хотя чему именно — не знал. Женька вдавила кнопку светлого звонка. Кнопка, к сожалению, работала, и до Максима донёсся приглушённый колокольный звеньк.

По ком звучат колокола?..

Тихая пауза, заполненная робкой надеждой, что никого нет дома. И безнадёжно разрушающий её грохот тяжёлого дверного замка. Максим получше наполнил воздухом грудь, чтобы смотреться посолиднее.

Женщину он узнал сразу — в голове за долю секунды, как из карточной колоды, выпало нужное воспоминание.

Лето. Лагерь. Эта женщина со своим мужем и мелким сыном идёт мимо него по тропинке «Юнната».

Короткое узнавание придало немного сил, и улыбка у Максима получилась даже немного живая. А женщина тем временем открыла дверь настежь, и Максим понял, что ошибся. Это не та женщина.

Та, которую он вспомнил, стоит рядом и уже окидывает Максима придирчивым взглядом. Длинная рыжая чёлка от наклона головы почти закрывает глаза, не давая прочитать эмоций. Но подтянувшиеся к щекам уголки губ — совсем как у Жени, когда та улыбается — вселяли робкую надежду.

— Ну что… заходи… зятёк, — вместо приветствия велела женщина, встречаясь, наконец, с ним глазами. Почти такими же, как Танины.

— Лер, — тихо шикнула на неё та, которая открывала дверь.

Перепутать их было совсем не удивительно. И даже обязательно. Потому что женщины явно были близняшками, хоть и одевались по-разному и делали разные причёски и макияж.

Лера, которая продолжала насмешливо смотреть на Максима, предпочитала яркие острые стрелки и тёмную губную помаду, отчего её черты лица смотрелись резкими и чуть ли не острыми. И распущенные по груди рыжие волосы будто намекали на взрывной характер. Который будто стремилась скрыть одежда — песочная длинная юбка и такого же оттенка блузка.

Света же — мать, как Максиму вроде говорили, Тани — предпочитала более спокойные цвета макияжа, отчего лицо её казалось совершенно не накрашенным, просто таким свежим. Волосы не цепляли взгляд, а были собраны в аккуратный хвост на затылке. А вот футболка имела яркий радужный принт, как-то витиевато переходящий в узор джинсов.

— То есть нас ты не приглашаешь? — проворчала Танька, обиженная, что Лера говорит исключительно с Максом.

— Вы и без приглашения налетите, — беззлобно отмахнулась Лера, делая шаг назад и пропуская в квартиру всю компанию.

На этом инициативу перехватила Света. Обращаясь к Максиму, она представила их обеих, хоть этого уже и не требовалось и деликатно уточнила:

— А вы ведь Максим?

Хотя явно знала его имя. И не стала уточнять статус — кто и чей парень. Видимо, вежливость у Светы в крови. И это здорово расслабило Максима — как мелкого ребёнка, с которым вдруг начали общаться как со взрослым. И даже «на вы».

Кстати, настоящий ребёнок тут тоже был — мелькнув в недрах коридора, он равнодушно глянул на Макса из-за мелких стёклышек очков и целенаправленно зарулили на кухню. Оттуда пахло его любимым вафельным тортом. Этого парня Максим бы точно не узнал — настолько детское лицо исказили прозрачные окуляры. Да и скорость передвижения у метеора явно снизилась — видимо, возраст даёт своё.

В кухонных дверях Вовка разминулся с высоким. Едва завидев гордый профиль которого Максим инстинктивно напряг спину — мужчина был сильно выше него. Хорошо, хоть телосложения он был достаточно скромного, и Максим ощутил небольшой прилив уверенности, ощущая свои широкие плечи.

Мужчина тем временем развернулся к нему, а Макс разочарованно понял, что это не мужчина, а парень. Чуть постарше него. Значит, брат девчонок. Который отчего-то не спешил двигаться ближе, а предпочитал оставаться в стороне, даже не делая к нему шага. И смотреть на него острыми глазами из-под мощных бровей.

Максим почувствовал, как поднимаются на затылке волосы, смешавшись и не зная, что делать. К счастью, заминка долгой не вышла — следом за парнем появился уж явно отец Жени и Тани (Максим смутно припомнил и его по лагерю), которого, оказывается, взрослый парень и пропускал вперёд.

У Максима немного отлегло. Он бы тоже пропустил отца первым. Наверное, этим они схожи.

Мужчина, очень похожий на парня, только ростом примерно с Макса, подошёл и протянул крепкую сухую ладонь.

— Стас, — широко улыбнулся он, и Максим сразу узнал на нём Женину улыбку. И глаза. И цвет волос.

— Максим, — в тон ему постарался ответить Макс, так и не дождавшись отчества Стаса.

А его руку уже перехватил брат девчонок.

— Слава, — деловито сообщил он и, отклонившись в сторону кухни, словно собирался встать на мостик прямо держась за Максима, но вовремя передумал, крикнул: — Мелкий!

Мелкий, не слишком довольный, вышел на зов — его как раз оторвали от любимых конфет с ореховой начинкой. Он напряжённенького официоза явно не разделял и, даже не глядя толком на Макса, явно больше интересовался всем, чем угодно. Но руку, как взрослый, пожал. И параллельно спросил у Таньки, зачем онанакрасила себе глаза.

Все взгляды машинально переметнулись на Таньку, которая, как назло, сегодня решила навести марафет поярче, и теперь её и без того крупные глаза чем-то отдалённо напоминали павлиньи перья. Красиво, вообще-то. Просто непривычно.

Смущённая таким вниманием Танька стала розоватой и нахмурилась — слова для ответа отчего-то покинули её обыкновенно островатый язык. Видимо, незримым образом переместились к Женьке, которая против обыкновения сильным и уверенным голосом сообщила:

— Это я её накрасила, — чистая неправда. — И, по-моему, ей идёт.

То, что Женька является авторитетом в макияже никто сомнению подвергать не собирался, даже непосредственный Вовка. На том и порешили, прежде чем отправиться к накрытому столу.

Там Вовка уже «насидел» себе место, притащив самый высокий стул в зону прямой досягаемости большой вазы конфет. И подальше от чайника — он был из тез людей, что никогда не понимали смысла в чае. В отличие от смысла того, с чем его пить.

Вообще-то стол оказался маловат для такой внушительной компании. Даже в разложенном состоянии — Максим видел, как его длинные тонкие ножки бесконечно далеко от краёв столешницы, едва-едва прикрытой белой тканью. С размером скатерти тоже не рассчитали. А сам Максим не рассчитал с тем, с какой стати он вдруг любуется столовыми ножками и, тем более, столовой скатертью. Видимо, представление о собственной стрессоустойчивости у парня завышенное. И это в ситуации, когда ничего страшного, по большому счёту не происходит. Интересно, что было бы, начни принимающая сторона метать громы и молнии, причитать и клясть небеса при его виде?

Неожиданно живо представив себе эту картинку Максим не удержался и прыснул — чего с ним тоже, кстати, обычно не бывало. И тут же напоролся на недовольный Вовкин взгляд. Он как раз подвергся «гонениям» с насиженного места — под предлогом тесноты Слава сместил его стул на самый угол стола, и теперь бедный ребёнок был ещё дальше от почти осуществившейся мечты в виде доступных сладостей. А тут ещё какой-то хрен с горы над ним смеётся. Мироздания явно было против этого рыжего, веснушчатого создания. Максим, несмотря на внутренне напряжение и внешнюю весёлость, почувствовал себя виноватым. И постарался загладить воображаемую вину:

— Ты вроде бы динозаврами увлекаешься? У меня есть с ними альбом. С наклейками. Почти заполненный. Хочешь — могу отдать.

По возрасту Вовке, конечно же, не полагалось знать, что такое «альбом с наклейками» и чем он ценен. Но, видимо, какой-то мальчишеский бог, раздающий детям интересы, подсказал ему заинтересоваться предложением. А может, это была простая детская жадность.

— С динозаврами? — уточнил он, с лёгким недоверием глядя Максима. Он был достаточно взросл и закалён общением со Славкой, чтобы не доверять взрослым без оглядки. — И там кентрозавр есть?

— Есть, — кивнул Максим. — И даже компсогнат.

Видимо, чужие познания о динозаврах несколько усыпили Вовкину подозрительность. И он даже согласно кивнул, примиряясь со столовым перемещением. Но всё равно глянул на Максима так, будто мысленно говорил: «Только попробуй не принести. Я вызову тебя на дуэль». И Максим невольно припомнил, как мелкий Вовка в лагере безжалостно лупил гадского Льва игрушкой. Хороший мальчик. Максиму он уже почти нравился.

Все расселись, движения стульев по паркету стихли. И всем даже хватило места. Хоть локтями особенно не размашешься. Но вроде и не надо — не по этикету. Кстати, по этикету ведь полагалось принести что-то к столу. Или цветы? И сколько букетов? Только на мам? Или Женьке с Танькой тоже полагалось? О, боги, сколько вопросов без ответов… Пусть только это будет последний раз, когда Максиму приходится знакомиться с чьими-то родителями.

— Так, где вы учитесь? — весело, будто продолжая уже начатый разговор, спросила его Света, пока Лера вроде как с отсутствующим видом, разливала по чашкам чай. А на самом деле прислушивалась.

Максим оттарабанил название своего универа — бессмысленную аббревиатуру, которую учишься выпуливать на задумываясь ровно до того момента, пока там учишься. И приготовился уже расшифровать название, но этого не потребовалось: оказалось, Стас прекрасно знал, что это и где находится.

— Кажется, это заведение не меняется с самого сотворения мира. Сколько ни ходи мимо, а одни и те же каменные колонны, который вот-вот упадут на головы юным студиозисам, — лёгкий, чуть ли не развязный тон мужчины едва ли сочетался с его внимательными, умными глазами, направленными на Максима.

И во всём лице ни капли подсказки — ни тени улыбки, ни сведённых бровей — намекающих, какого ответа от него ожидают. Что ж, придётся импровизировать в меру своих скудных соображений. И Максим усмехнулся шутке, которая и в самом деле показалась ему забавной.

— Это точно — я видел старые, ещё черно-белые фотографии, и кажется, там были те же самые трещины, что и сейчас. И колонны уже тогда угрожали грохнуться. Но, кажется, их специально не исправляют — чтобы была дополнительная мотивация не торчать на крыльце, а забегать внутрь, — Максим не слишком успевал фильтровать, что он говорит и есть ли в этом хоть какой-то смысл. — Но на качество преподавания это, кажется, не влияет. Знаете, там такие преподаватели, что поймёт даже тот, кто не хочет. Серьёзно, чтобы сессию не закрыть, нужно с закрытыми глазами и ушами на паре сидеть. Ну, это если посещать, конечно. Хотя на посещении у нас не слишком и настаивают — как-то спокойно относятся к прогульщикам, не как в других местах. Но на зачётах, конечно, потом по полной гоняют.

— А ты из прогульщиков или из зубрил? — с интересом подключилась Лера, даже не дав Максу перевести дыхание. И только блеснула в него милой улыбкой, совершенно не вязавшейся с почти издевательским вопросом.

У Максима снова не оказалось времени, чтобы подумать над вопросом, и отвечать пришлось опять по наитию:

— Думаю, не с теми и не с этими. Сильно надрываться над учебниками обычно не надо — всё как-то само запоминается. Ну, кроме теории искусства, которую нам тоже читают. Но я и не слишком понимаю тех, кто тупо числится в универе — работу ведь так не будешь прогуливать.

— С работой вообще интересно, — это подключился Слава. — Многие ведь работают не по специальности. Да и на работу вообще-то не ходят — фриланс всё больше захватывает рынок.

В возникшей паузе все взгляды медленно, но непрерывно потянулись от Славы к Максиму. И тому снова пришлось высказываться. Кстати, на третий раз получалось уже почти само собой.

— Фриланс, мне кажется, предполагает ещё лучшую организацию собственного времени — чтобы и не отпинать дурку, и не свалиться с инфарктом. Как раз во время учёбы этот навык и можно натренировать. Даже если потом работать в другой сфере — софт скиллс всё равно везде нужны примерно одинаковые.

— А что такое эти софт скиллс? — неожиданно подключилась Танька, до этого тихо сидящая по левую руку от Максима и терпеливо макающая овсяное печенье в кружку. За что и получила предупреждающий взгляд из-за Максима — от Женьки. Которая подумала, что не хватало ещё той присоединиться ко всестороннему «обстрелу» Макса. Но Танька ничего не заметила. И вообще спросила чисто по инерции, услышав знакомо-незнакомое слово.

— Это такие навыки, которые вроде как не являются профессионально необходимыми и которым не учат специально. Но без которых решить реальную задачу будет невозможно, — Максим явно вошёл в раж. — Например, вот ты учишь таблицы умножения, — он с азартом глянул на Таньку. — Тебе для этого нужна развитая память. Усидчивость. Воля — чтобы не бросить на половине. Планирование — чтобы не учить её за пять минут до урока. Всё это и является софт скиллсом.

Танька деловито покачала головой и тут же развернулась к Вовке:

— Запомнил? Теперь будешь нормально уроки учить, а не как пень и под ремень. Развивай эти скиллсы.

— Он, вообще-то, нормально учится, — встала на Вовкину защиту Женька. — В отличие от тебя…

— А ну тихо! — чётко ясно велела всем Лера. — Хватит перед гостем ругаться. А то догадается, что мы тут все… ненормальные. И сбежит.

— Поверь мне, догадаться об этом он мог и раньше, — пространно сообщил Стас и с серьёзным видом отправил в рот очередную конфету.

Улыбка, идущая изнутри солнечного сплетения, в сопровождении машинального взгляда вниз — на случай, если всю остроту ситуации осознал только ты — коснулась всех, кроме Вовки, который уже осоловел от количества съеденного варенья. И этот общий смешок, кажется, протянул через стол тонкую ниточку сопричастности. Ещё совсем слабую и почти незаметную, но надо же с чего-то начинать.

Остаток вечера прошёл спокойно. Если не считать, что в момент Славиного воодушевлённого рассказа о шведских реалиях ни с того ни с сего с окна свалилась штанга, полностью оголив окно и сиротливо оставив на полу и шторы, и комок тюля. Оценив ущерб, Лера сделала вывод о том, что нечего за семейным сборищем обсуждать басурманские обычаи (и это «семейное сборище» здорово порадовало Максима). Более прагматичная Света сделала вывод, что просто эта квартира требует нормального ремонта.

Максим, конечно, вызвался помочь, когда Стас под её насмешливым взглядом сообщил, что займётся им прямо сейчас. И, не слушая двойных возражений, действительно притащил инструмент.

Втроём дело пошло быстро — Максим со Славой держали тяжёлую перекладину, а Стас орудовал инструментами (видимо, относился к ним ревностно и не разрешал другим трогать). Даже вчетвером — Вовка во всю лупешил на процесс. Вряд ли ему было что-то понятно, но очень интересно.

Так или иначе, уходил из квартиры Солдатеевых Максим с лёгким и приятным чувством, мысленно оставляя заметку об альбоме с динозаврами. Женька с Танькой тоже ушли вместе с ним, видимо, оставляя родителям и братьям обсудить жениха со всех сторон без посторонних.

На улице Танька вдруг подорвалась и почесала прямо по зелёному, начавшему уже подсыхать к осени газону к проезжей части. Нет, антивитальне настроения были не при чём, да и машин на узкой едва ли двухполосной дороге не было. Просто на границе проезжей и пешеходной частей был бордюр, по которому можно было ходить, словно ты канатоходец. Видимо, после стресса Таньке требовалось пространство для «подвига». И она, ставя ноги аккуратно, «по ниточке» стала двигаться параллельно Максиму с Женей в направлении его квартиры.

— По-моему, ты им понравился, — доверительно сообщила Женька, когда они дошли до поворота и Танька медленно, по диагонали, приближалась к ним, едва ли не подскакивая на каждом шаге. Казалось, будь ветер посильнее, он бы вполне мог её унести — настолько лёгкими и порывистыми казались её движения. Сзади послышался тяжёлый и медленный грохот — какая-то спецтехника спешно нагоняла их компанию.

— Они классные, — отозвался Максим, рассеянно глядя на неё и путаясь мыслями о семье девчонок и её походкой. — Наверное, у вас дома всегда весело.

Неосознанно, Женька вдруг стала имитировать походку топ-модели по подиуму. С этими их прямыми и неподвижными плечами, идущими из стороны в сторону бёдрами и чуть ли не выписывающими кресты стопами. Странно, учитывая что в модельном бизнесе Женька никогда не работала и об этом не думала. Но получалось красиво. Настолько, что идущие мимо прохожие то и дело заостряли на ней свои взгляды. Кто заинтересованный, а кто и осуждающий — всё-таки сексуальность многими считывается как провокация, направленная лично на него. Но Максим предпочитал сейчас не думать о таком, только посылать мысленные лучи поносы и жёсткие взгляды особенно беспардонным.

— Серьёзно, где ты всего этого нахватался? Про трещины эти и скиллсы? — смеясь, вопросила поравнявшаяся с ними Танька.

— Не знаю… — честно признался Максим. — Как-то само собой получилось.

— Блин, ты больно умный, оказывается, — ворчливо отозвалась Танька. И сделала было несколько шагов в сторону, будто не желая с такими водить. И о которых почти сразу пожалела. Потому что поливальная машина, ворчащая по дороге, совершенно не предполагала такого её манёвра. Не сбавляя напора воды, она без зазрения совести забрызгала Таньку чуть ли не до самого её пояса. Досталось и Максиму, хоть и меньше. Сухой осталось одна Женька, сообразившая спрятаться за него.

Мокрая Танька безмолвно проследила равнодушно покидающую улицу машинную заразу. Обернулась к своим, всем своим видом намекая, что лучше им воздержаться от комментариев.

От комментариев — можно. А вот от рвущегося наружу смеха — не очень. Даже не столько над Танькой, сколько вообще — радуясь удачно завершающемуся дню и выпуская остатки напряжения.

Глаза Танькины автоматически щурились, и от этого становилось ещё смешнее. И Таньке в том числе — потому что как можно не радоваться тогда, когда радуются те, которых ты любишь?

Решив больше не «откалываться», Танька подошла к ним и на всякий случай отошла от проезжей части подальше — за Женю — и так и шагала до самого дома. Но поливалок больше всё равно не было.

Только весело испаряющиеся, прозрачные облачка тёплого асфальта, стремящегося к бесконечно близкому, ярко-жёлтому солнцу.

Глава 20. «Мой путь не простой, но я всё равно иду»

Ключи, конечно, ни в чём не виноваты. Наверное, поэтому они особенно обиженно, блямкнули, когда улетели за тумбочку в прихожей. Вина джинсовки тоже не доказуема. Но и её постигла схожая участь — а ещё из-за неё едва не сорвался со стены крючок, на который вещи полагается вешать.

На звук в коридор выглянула Танька. И, встретившись с Максимом глазами, нырнула обратно в комнату. Наверное, всё поняла. Что ещё больше разозлило Максима. Потому что он-то вообще ничего не понял.

Сегодняшнее утро не предвещало ничего плохого. Даже цифры на электронных часах совершенно случайно показали ему 11:11. Хорошая вроде примета.

Теперь Макс больше никогда не будет верить в приметы.

В этот воскресный день Максим собирался просто поискать дома тот самый альбом с динозаврами для Вовки — обещания нужно выполнять. И неожиданно быстро нашёл — в той самой стопке книг, которую аккуратно складывал на столе с тех самых пор, как приучился читать. На краю письменного стола она никогда никому не мешала, и поэтому хранилась там до сих пор — родители не спешили наводить свои порядки даже в опустевшей комнате. Да и забирать их Максим посчитал глупым — не будешь же почти в двадцатник перечитывать «Путешествия Гулливера».

Вытянув из стопки чуть помятый, местами пошедший волнами альбом, Максим сразу принялся придирчиво выискивать в нём кентрозавра и компсогната. И — очередная удача — нашёл. Жизнь явно налаживалась. По всей видимости, чтобы дальше полететь ко всем чертям.

— Что, в детство впадаешь? — не без иронии спросил Игорь, заставший Максима за этим важным занятием.

— Это Вовке, Таниному и Жениному брату, — на автомате отозвался Максим. И только потом понял, что ни одно из этих имён отцу ещё не знакомо.

Что ж… Возможно, это знак, что всё достаточно серьёзно и пора раскрываться. В конце концов, не слишком честно, что родители девчонок в курсе, а его — нет. Да и тот вечер весьма приятно отозвался внутри. Значит, пора!

Как же…

Они устроились на диване — Игорь рядом с Лисой с одного края, Максим — у другого на угловом повороте.

Родительские воодушевлённые, внимательные лица до сих пор виной стояли у него перед глазами. Они, конечно, догадывались, о чём он хочет сообщить. Но ещё не догадывались, что конкретно. Но Максим, усыплённый их благодушием и ни о чём не подозревая, просто и радостно выложил им всё, что до этого стремался сказать. И, как оказалось, стремался не зря.

Мамино лицо в мгновение ока стало меняться. Из него будто поспешно выдохнули всю жизнь, и оно стало кукольным. Не мило-очаровательным, что обычно считают кукольностью, а в самом плохом смысле. Мама стала похожа на одну из тех страшных кукол, в чертах которых вроде и ничего особенного, но от которых всё равно хочется отвести глаза.

Но даже такое её лицо было не сравнимо с папиным — его вполне можно было принять за посмертную маску. Даже не за само мёртвое лицо.

— В смысле — с двумя? — его губы двигаются, задавая вопрос. А глаза и будто сам безжизненный голос уговаривают сказать, что всё это не правда, и у Максима просто дурацкие шутки.

Последний секундный шанс всё переиграть. Но разверзающаяся между ними пропасть беззвучно утягивала всех внутрь себя.

Лицо отца вскоре ожило. Но перестало быть лицом отца. Теперь это был незнакомый человек, мимика которого никогда в жизни не напрягалась, чтобы выразить радость. Он весь ушёл в себя, оставив на поверхности чью-то жалкую тенб.

— И ты так весело об этом говоришь? — голос его остался сильным, но потерял всякий цвет. А верхняя губа некрасиво подтянулась, изображая брезгливое чувство.

И Максима в самое солнечное сплетение долбануло холодом. Потом жаром. Он что-то говорил, доказывал, но даже ему самому все аргументы казались смешными и жалкими. И даже мама… Которая обычно пыталась встать на его сторону. Просто смотрела. Ничего не спрашивала и не окорачивала отца, который уже почти не сдерживался в выражениях. А на прямой взгляд просто отвела глаза, бездумно склоняясь в отцовскую сторону головой.

Ясно.

Ещё никогда в жизни Максим не уходил из этого дома с настолько изодранной душой. Мысли, чувства, воспоминания — всё слепилось в непонятный противный ком, лупящий по затылку и мешающий дышать. Этот же ком ничуть не ослаб, когда Максим зашёл в комнату к девчонкам.

Там стояла тишина. И в воздухе струился душноватый горячий запах.

Женя показалась ему на себя не похожей. Сидела она не на диване, как обычно, а в кресле напротив. Дважды скрестив ноги — на уровне коленей и лодыжек и держа в руке длинную, на самом кончике красную сигарету. И хотя внешность её совсем к этому не располагала, у Максима сам собой всплыл в голове образ старого чёрно-белого фильма. С не очень позитивным сюжетом.

Лицо её будто потеряло мягкость, а глаза стали внимательными и отстранённым одновременно. И она особенно резко возвышалась на фоне съёжившейся на диване Тани. Вот уж кто растерял остатки былой прыти и теперь напоминал стреляного воробья своей будто в вине опущенной головой. Это отчего-то ещё больше разозлило Максима. Но он не подал вида, а просто с размаху бухнулся на диван.

— Что?.. — глухо спросила Таня, коротко выглядывая на него из-за тёмной шторки волос. Будто сама не знала, что…

— Они против, — резко выдохнул Максим, ни на кого не глядя.

Странно, но вся родительская реакция только сейчас утрамбовалась в два этих слова. Таких простых и холодных. И таким не удивительным.

— Ты же говорил, они адекватные, — без надежды, севшим голосом пробормотала Танька, уже даже не выглядывая из-за своих крашеных волос.

— Они и есть адекватные! — чуть ли не выкрикнул Максим, толком не понимая, почему его всё злит.

Таня от неожиданности ещё сильнее вжалась в диван. А над Максимом кроме дымного облачка простёрся спокойный, властный голос.

— Не ори на неё, — он не сразу понял, что голос этот принадлежит всегда тихой и сдержанной Жене. Удивлённо приподнял глаза. И будто оказался пригвоздённым уверенным взглядом. И вообще Женя в первый раз в жизни стала очень похожа на своего отца.

— Не ори на неё, — после паузы уже суше повторила она. — Если тебе надо беситься — то бесись. Но один.

Максим пристыдился. И почувствовал себя воздушным шариком с проткнутым боком. Который, демонстрируя растянутые бока, умирает.

— Ни Танька, ни я тут не при чём. Да и твоей вины нет, — Женя стряхнула в пепельницу пепел и снова затянулась. Потом буднично спросила:

— Тебя теперь отсюда выселят?

Максим почувствовал себя ещё хуже. Почему Женька сохраняет самообладание и ясность мысли, а он нет? Гнев внутри стал явственно перемешиваться с растерянностью.

Пожал плечами. А Женька тем временем атаковала его следующим вопросом:

— Нам уйти или остаться? — так резко, словно добивая и без того нарушенное сознание.

Танька испуганно глянула на неё, будто побаиваясь внезапно решительной сестры. И обрываясь в душе от мысли, что та спрашивает не только про данный конкретный момент.

— Я про сейчас спрашиваю, — будто прочитав её мысли, чуть смягчилась Женя. И в её глазах промелькнул, наконец, оттенок печали.

— Останьтесь, — голос Максима вроде бы прозвучал сильнее. — Пожалуйста…

***

Сидеть в квартире было невыносимо. А идти куда-то развлекаться — в то же кино — ещё невыносимее. Они вроде бы переговаривались — о грядущей осени и начале учёбы. О том, что надо бы купить колбасы — та уже засыхает. И даже зачем-то о способах содержания «карманных» собак. Но тень чего-то тёмного и неизбежного всё равно и не думала рассеиваться.

Помаявшись, Максим всё-таки предложил дамам совершить лёгкий променад. И те без особого энтузиазма согласились. Правда, и предлагал Максим без оного.

На улице, как на зло, погода стояла прекрасная — на небе ни облачка, и августовское солнце будто на прощание согревает весь мир особенно ласковым светом. От такого свою печаль ощущаешь особенно полно, даже если она разделена на троих. И будто смотришь на радостный, беззаботный мир через прозрачное стекло. Вроде ничего и не мешает. Но ходу туда нет.

По району бродить не хотелось, и было решено уехать куда-нибудь. Туда, где ещё нет личной истории.

Народ в автобусе рассосался быстро. И уже через пару остановок все смогли усесться на двойной ряд сидений лицом друг к другу. Правда, перед этим какой-то противный парень пытался усадить Женю на своё место. На что вместо обычно вежливого отказа получил такую тонну презрения во взгляде и голосе. Настолько, что, кажется, больше никогда не захочет уступать девушкам места. А жаль — Максиму подспудно хотелось вмешаться и в лице этого тупака выместить всё недовольство этим миром. Словесно, в основном. Но там как пойдёт. Не зря же он занимается спортом. Да и у Тани, кажется, возникли к этому парню некоторые претензии — чего это Женьке он место уступает, а ей — нет? Но всё-таки любовью к публичным скандалам эти трое не страдали, так что продолжения так и не случилось.

Городские виды постепенно сменяли друг друга на всё менее и менее знакомые — и в конце концов окончательно перестали узнаваться. Дома становились всё ниже, постройки всё более деревянными, а зелени всё больше. И тоски будто бы становилось меньше. Поэтому Танька, привалившись плечом к гудящему стеклу, всё-таки вполголоса спросила Максима:

— И что… Будешь мамку с папкой слушаться?..

Наверное, в её голове вопрос прозвучал более насмешливо и издевательски. Но на деле же в Танином голосе прозвучал звенящий страх. Особенно к концу фразы. Но несмотря на него голос Жени прозвучал безо всякого к нему сочувствию:

— Перестань. Каждый имеет право на выбор.

Таня под её голосом поджалась. Но почти сразу заставила себя выпрямить спину и напустить на себя независимого вида. Даже принялась бормотать какую-то песенку себе под нос.

Честно, Максим был им благодарен. Жене — что пытается снять с него будто навьюченные со всех сторон безмолвные обязательства. Тане — что сдерживает эмоциональную натуру и не устраивает истерик. И им обеим — что остаются рядом и переживают вместе с ним. Живут.

— Давайте уже выходить, — предложил Максим. — А то нас скоро обратно в «Юннат» увезёт.

Танька с Женькой слабо рассмеялись может быть не слишком удачной шутке. Но Максиму сейчас хотелось казаться хохмачом. И это ещё один повод для благодарности — когда тебя видят тем, которым тебе хочется.

На этой остановке было мало асфальте — только колея вдоль дороги и площадки перед домами. Остальное — жёлтые тропы через зелёные травы.

Растения здесь не были ограничены газонами и клумбами, как в более центральных районах. Скорее жилые дома и магазины ютились, под шумок отвоёвывая себе небольшие пятачки у природы.

Впереди, за крышами домов, виднелись густые, пока не тронутые жёлтым, кроны деревьев. Лесополоса. В ту сторону Максим и взял.

— Ты нас закопать в лесу решил? — уже привычно-насмешливо поинтересовалась Танька, когда коричневая тропка увела их за первые клёны.

— Ага… Одну из вас… — само вырвалось у Максима.

Он переглянулся с Женькой. Потом с Танькоц. И все трое прыснули. А потом и захохотали в голос — всё-таки внутреннее напряжение и нестандартная ситуация сильно искажают восприятие чёрного юмора.

Когда все просмеялись, Женька притворно строго вынесла вердикт:

— Нет. Нас больше. Мы тебя сами…

Договорить, что они сами, Женька не успела — была прижата сильной рукой Максима к Максиму же. А пока не опомнилась Танька, и она тоже.

— Но я сильнее, — сообщил Максим то, что и так было ясно.

Девушки, попискивая, попытались повырываться. Но не тут-то было — сложно вырваться от того, от кого не хочешь вырываться.

Лес имеет какие-то свои, особые успокаивающие свойства. Солнечный свет, звуки, запахи — всё рассеивается через кроны деревьев. Всё наполняется какой-то внутренней силой, как стволы деревьев, искривляющиеся, но всё равно уверенно стремящиеся в высь.

— Слушайте, — припомнил Максим то, что понемногу рождало в душе дополнительное скрипучее беспокойство. — Я своим кажется… ну… про ваших рассказал…

Он боязливо глянул на напрягшихся Таню и Женю. Сейчас-то Макс понимал, что, наверное, не стоило… Но очень уж хотелось доказать, что это нормально и бывает. А девушки ждали, что будет дальше.

— Вам… за это ничего не будет? — что конкретно он имел в виду, Максим и сам не знал. Получат ли Таня с Женей родительский нагоняй за раскрытие тайны? Да нет — не они же, в конце концов, проговорились.

— Вряд ли, — пожала плечами Женя. — У нас же полиции нравов пока нету.

Она явно рассудила вопрос с точки зрения законности. И улыбнулась. Максим немного успокоился.

Лес не был пуст — на хоженых тропках то и дело возникали прохожие, не дающие забыть, что так или иначе все среди людей. У которых тоже были и есть свои горести и радости. И которые всё равно продолжают жить.

Женька сорвала травинку и сунула горький стебелёк в рот. Хорошо, что её не видела Света — для медика подобное поведение было бы верхом гигиенического безрассудства. Но ведь не всегда и не во всём родители бывают правы.

Танька то и дело ногами прибивала толстые стебли неизвестных растений, старательно обходя крапиву. Возможно, надеялась, что какой-нибудь стебель всё таки даст ей сдачи, и с ним можно будет не иллюзорно поквитаться. Но скорее всего делала это бездумно и по врождённой потребности деть куда-нибудь ноги.

Максим немного расслабился. Несмотря ни на что, мир не спешил рушиться. И не менялся в одночасье, как ему сначала показалось.

Или всё-таки менялся? Иначе чего по привычке ушедшая чуть вперёд Танька несётся обратно? И вообще, будучи самой низкой, как она умудряется ходить быстрее всех?

— А-а! — стараясь сдержать голос, заголосила она, бросаясь за защитой Максима. Отчего её надо защищать, Максим так и не понял: ни маньяков, ни волков, ни даже стаи пчёл-людоедов в прямой видимости не обнаружилось.

— Там клещ! — вцепившись в его локоть, Танька боязливо указала вперёд. И шарахнулась в сторону, когда чёрная жужжащая субстанция явно нацелилась на неё своим полётом.

— Ты что, совсем? — рявкнула на неё Женька, тоже на всякий пожарный прихватившая локоть Максима. — Клещи не летают!

— Н-да? — недоверчиво уточнила Таня, оборачиваясь — не-клещ её уже миновал. — Ну, значит, это была другая опасная хренотень. Радуйтесь, я отогнала её криком.

И дальше она пошла, гордо и ни за кого не держась. Радующаяся тому, что Максим с Женькой над ней хихикают. Всё-таки, уметь кого-то рассмешить, когда не очень весело — тоже искусство.

Максим вдруг почувствовал себя сильным. Наверное, свежий ветер, лесная тишина и Таня с Женей наполнили его разум и душу. Настолько, что захотелось что-нибудь сделать. И это было не столько проблемой Максима, сколько растущей около тропы ничего не подозревающей берёзы. Та замерла, едва Максим соскочил с тропы и направился к ней. Даже листья перестали шевелиться от лёгкого ветерка. Девчонки тактично ничего не сказали — видимо, не поняли, чего это Максима потянуло к деревьям. Вернее, поняли неправильно.

А Максим замер около ствола. Примерился глазом. Потом на всякий случай толкнул ладонью. Крепкий. Значит, можно вспомнить детство, упереться в него стопами и тянуться, тянуться к веткам, не обращая внимания на то, как тело, наоборот, стремится вниз. Побороть силу земного тяготения и собственный вес — вот что сейчас главное. И звенящие в ушах голоса Жени и Тани, сливающиеся в один только ещё больше распаляют в нём азарт.

Мастерство не потерять, и хоть Максим и не помнил, когда последний раз лазал по деревьям — довольно быстро и уверенно упёрся ногами в крепкие ветки. Сердце билось быстрее, а мышцы наливались силой от напряжения. Не король горы, конечно, но тоже выше уровня земли.

Усевшись на ветку, Максим, наконец, глянул вниз — туда, где остались Женька с Танькой, уже подскочившее к дереву. Надо же, отсюда расстояние до земли кажется большим. Женька встретилась с ним напряжённым взглядом и примерно с полминуты не сводила с него глаз. А потом улыбнулась, будто что-то поняла. И Танька, глядя на неё, будто тоже перевела дух.

— Всё понятно, Танька, — напустив на себя серьёзного вида и всё ещё глядя на Максима, сказала Женя. — Он решил от нас смотаться.

— Ну и ладно, — не расстроилась Таня. — Всё равно долго там не просидит. На берёзе есть нечего.

И внезапно ещё больше развеселилась, задирая голову на Максима:

— Или у тебя всё с собой?

— Если ты про еду — то нет, — ответил ей Максим. — Но вообще да. У меня всё с собой.

Он весело глянул сначала на Таньку. Потом на Женьку. И решил, что на высоте, конечно, хорошо. Но внизу лучше. И, ненароком ободрав жёсткой корой коленку, стал спускаться.

Глава 21. Белые стены

Макс обо всём забыл. По крайней мере, в этом он себя убеждал. Смог привыкнуть к тишине телефонного эфира. Звонков от родителей, таких надоедливых раньше, не было. И больше никто не присылал дурацких, совершенно не смешных мемов. Которые теперь, в памяти телефона, почему-то сжимали сердце изнутри и совершенно не давали себя удалить. И эта тишина очень чувствовалась. Хоть Максим и делал вид, что нет.

Он всё рассчитал. Даже если родители перестанут помогать с квартплатой, то накоплений и зарплаты должно впритык, но хватить. А там можно будет найти работу получше. И, если надо, перевестись на вечернее.

Нет, финансовый вопрос Максима совершенно не волновал. И всё было нормально. Всё могло быть и хуже. Но почему чувство перманентной тоски будто поселилось у него за глазами? Их всё время хочется прикрыть. Не закрыть полностью, но будто спрятаться. От света. От радости. От любви.

Туда. Внутрь себя. К тоске и беспорядочным мыслям. Мыслям о том, что он мужчина. Что он должен принимать самостоятельные решения. Что нужно проявлять твёрдость характера. И бороться. Бороться за свои чувства.

Но с кем бороться? С отцом? С матерью? С отцом, который так радостно учил его кататься на велосипеде?

Максим тогда готов был уверовать, что этот агрегат просто не для него и смиренно уползти с позором куда-нибудь подальше. Тяжеленная махина в очередной раз накрыла его, больно придавив ногу. Дорожная пыль навязла на зубах и оседала на глаза, поэтому их очень щипало. Да. Только поэтому. Небо безнадёжно затягивалось тучами. А он не справится.

Отец тогда подбежал к нему легко и быстро. Максиму не хотелось на него смотреть. Наверное, папа в нём разочаровался — сам-то он прекрасно гонял на велике. Не на этом, конечно — этот для него маловат. На соседском. Несмотря на то, что папины коленки торчали едва ли не выше руля. А Максим не может. Он нарочно отвернулся, когда папа снимал с него дурацкий велик. И чувствовал себя посмешищем.

Но папа не смеялся. И даже не ругался, несмотря на то, что научиться Максим не мог уже бесконечно долго — кажется, пошла уже вторая неделя. Надо было бы вставать. Но ни сил, ни желания у Максима не было. И не в последнюю очередь из-за того, что рядом был папа.

Папа пытался его научить. Объяснял что-то, что мгновенно вылетало из бестолковой Максимовской головы, едва руль начинал сам собой вихлять по сторонам. Не ругался. А у Максима всё равно не получалось. И папу было отчаянно жалко — он так старается, а Максим такой бестолковый. Хотелось просто, чтобы земля разверзлась, и Максим под ней исчез. А у папы был бы другой сын.

— Чего, ударился что ли? — не понял папа, почему Максим до сих пор валяется на просёлочной дороге. Тот недовольно мотнул головой и упёрся ладонями в грязную землю. Но всё равно внутри душило слезами. На глазах они, слава Богу, не выступили. Просто комком застряли в горле, напрочь лишив голоса.

Папины руки ловко скользнули ему в подмышки и подняли в воздух, как пушинку. Ну вот. Он сам уже и встать не может.

— А знаешь что? — чуть улыбаясь, папа заглянул посмотрел ему в глаза. Теперь-то Максим понимает, что тот прекрасно видел мокроту его глаз, просто делал вид, что нет. А тогда просто радовался, что папа хотя бы ничего не замечает. — Я тоже не сразу научился.

— Правда? — недоверчиво спросил Максим. Папа не всегда что ли всё умел? Даже глаза от такого негодования высохли.

— Правда, — кивнул папа. — Только я около речки учился. Ну, как речки — пересыхала она. И там уже лягушки квакали. Здоровые такие. С во-от такенным глазищами. — Папа развёл руки в стороны, словно собирался ловить два огромных мяча. — Представляешь, я еду, а они ими хлопают. — Он пальцами показал, как именно хлопали глазами лягушки. — И квакали, как бешеные. Наверное, боялись, что я их зашибу. Ещё и рот открывали. Так вот, я ведь на их домик и рухнул однажды. — Папа сделал многозначительную паузу. — А они ненормальные какие-то оказались. Вместо того, чтоб упрыгать куда, они вокруг меня собрались. Были бы кулачки — ну, точно бока бы намяли! А так прыгают просто. Ругаются, наверное, на своём лягушачьем языке. А одна мне на живот прямо прыгнула. Да ка-ак закатает языком в лоб!

Папа для убедительности щёлкнул самого Максима пальцем по лбу. И это стало последней каплей — больше Максим смеха сдерживать не мог. Живое детское воображение дорисовало уморительную картину — как папа получает длинным лягушачьим языком по лбу.

— Это ещё что, — а папа и не думал останавливаться. — Две лягушки там вообще борзые оказались. Так прыгнули на мой велосипед и так до вечера на нём и катались. А я бегал за ними по всей деревне. Думаю, сейчас в город уедут, так вообще…

У Максима от смеха начал побаливать живот. И он по малолетству даже не поинтересовался, как именно папа в итоге добыл обратно велосипед. Но то, что кататься он всё-таки умеет и без того вселяло веру в то, что всё обошлось. Он ещё долго расспрашивал отца, как именно две лягушки могли кататься на велосипеде. На тот на голубом глазу сообщал, что это были очень длинноногие лягушки.

Максим тогда, конечно, не научился кататься сразу после этой истории. Но потом каждый раз, сражаясь с двухколёсным другом, он представлял себе лягушек. Которые уверенно катаются где-то на папином велосипеде. И ему становилось смешно. И не страшно. Потому что он-то не дурак, и рядом с речкой кататься не будет.

Взрослый Максим почувствовал, как улыбается от нахлынувшего воспоминания. И тоски в груди становится чуть меньше. Но ровно до того момента, как пришло осознание. Что папа-то теперь с ним не разговаривает. И, возможно, никогда не будет.

Или мама…

Он тогда учился в пятом классе. И очень переживал из-за драки — учительница очень хорошо объяснила ему, какой он подлец и вообще лишний общественный элемент. И даже вызвала маму.

Дома Максим ожидал расправы. Он не думал, что оказался таким идиотом, который обидел слабого и имел наглость кого-то ударить. Почти уже даже забыл, из-за чего произошла драка. Только помнил, что тогда пребывал в полнейшей уверенности: мама в нём разочаруется. Сейчас она сидит, слушает учительницу и понимает, какой её сын плохой. А она-то думала, что он хороший. От этого сводило скулы. И холодом нависало ощущение, что больше ничего и никогда не будет как прежде.

Максим был готов к любому наказанию. Если, конечно, его ещё захотят наказывать.

Но мама пришла тогда совершенно нормальной. Ничем не подала вида, что что-то не так. Как обычно бегло просмотрела домашнее задание и приготовила ужин. Максим был ошарашен. И только уже совсем ночью, когда вернулся папа и они с мамой сидели на кухне, Максим не спал и чутко прислушивался к их разговору.

— Ты представляешь, нашего хотела во всём обвинить! А там даже в её изложении видно, что у этого Потапова шариков за роликами не хватает. Представляешь, как там на самом деле было? Я ей популярно всё объяснила, что о ней думаю — на ребёнка моего собак всех вешать! Пусть только попробует ещё примотаться. Пусть сама тогда с этой обезьяной и сидит.

Тогда с Максима будто упало что-то тяжёлое. Мама на его стороне… Несмотря на то, что он подрался, а драться вроде как нельзя. Но мама всё равно за него.

Это чувство родительской поддержки будто с тех пор и навсегда поселилось у него в груди, рождая внутри спокойствие и уверенность в любой ситуации. Даже тогда, когда он вышел из возраста, когда мама с папой за тебя отвечают.

А теперь?.. Где эта поддержка? Снова больно куснуло в сердце.

А может?.. Максим достал из кармана телефон. Одним движением открыл контакты и отлистал к тому дню, когда они ему ещё звонили. Может?..

Сердце забилось чаще. А может всё-таки позвонить? Робкая радость загорелась внутри. Но что сказать?

Пока он думал, подошёл к пешеходному переходу. Зелёный сигнал уже начинал попискивать, но Макс ещё успеет. Только что же сказать?..

Страшный, жуткий грохот раздался будто из другого мира. Возвращая на бренную землю. Ту, где есть железные махины. Тяжёлые, что киты, держащие землю. И не умеющие вовремя тормозить.

Для Максима всё стало игрушечным. И огромная машина. И возвышение перехода. И писк светофора. Да и вообще картинка стала плоской. И Макс будто потерял управление. Вообще всем. Просто почувствовал неожиданно тяжёлый удар в бок. Разве игрушечная машина может так? Наверное, Максиму всё это просто кажется. Или он тоже игрушечный. Иначе почему так легко отлетел от какого-то там толчка? И почему полёт вообще длится так долго? Когда уже?..

Первое, что он почувствовал — резкая боль в локте. Ударился о твёрдое дорожное покрытие. И будто именно она включила для Максима все краски и ощущение реальности.

Он лежит на дороге. Машина впереди тупо мигает фарами. Оказывается, этот мир полон ещё и звуками — гула, ветра, непонятной человеческой речи.

Из него будто выбило весь воздух, и теперь дышать получалось только через боль. Но получалось. Максим машинально приподнялся, чтобы встать. Но резкая, зубодробильная боль в боку оставила его на месте.

И всё-таки он был жив. Мог дышать, слышать и даже чувствовал тепло выглянувшего из-за тучи солнца. Вдруг, совершенно непонятное и необъяснимое ощущение эйфории накатало на Макса. Каким же свежим показался воздух!

Он, наконец, заметил светящийся экран телефона — тот не разбился и даже не вылетел — Макс так и сжимал его в ладони. Чёрные буквы бегущей строкой сообщали, что на вызове абонент «Папа». Значит, Максим всё-таки успел нажать кнопку вызова.

Поднёс смартфон к уху.

— Алло!.. Алло!.. Максим!.. Что с тобой?.. Макс… — надрывался искажённый папин голос. Наверное, он всё слышал — и визг тормозов, и звук столкновения и что там ещё полагается при наезде. И теперь едва ли не срывается на крик.

— Пап… — отозвался Максим. Говорить почему-то было больно. — Всё нормально, пап… Честно…

***

Кто придумал использовать для больничных стен белую краску? Явно кто-то не очень умный… Потому что белый цвет сам по себе ассоциируется со светом в конце туннеля и вообще райскими облаками. Так себе ассоциация для больницы. Особенно в связке со стерильным запахом и этими дурацкими, очень яркими лампами. Словно в операционной.

Операционная, к счастью, Максиму не понадобилась. Да и вообще всё оказалось достаточно терпимо — тормозного пути того «Вольво» хватило, чтобы сделать парню простой ушиб. Без переломов и вроде бы без повреждения внутренних органов. Хотя последнее может выявиться позже.

Но пока, с постельным режимом и обезболивающими уколами Максим чувствовал себя весьма сносно. И даже начинал ощущать скуку в одиночной палате.

Кажется, теперь уже больше переживали родители и девчонки. И даже родители девчонок — Света уже звонила справляться о его самочувствии.

Кстати, забавно было общее пересечение, когда к Максиму в первый день пустили посетителей. Наверное, все дежурили во дворе больницы, потому что ровно в 17:00 раздался стук в палату. Дверь с протяжным скрипом отворилась. Но никто в палату не зашёл. Потому что столпились около самого входа — мама с папой, Женя и Таня. И все смотрели не на больного Макса, а друг на друга. Видимо, безмолвно решали, кого и кому запускать первым. И каждый явно хотел, чтобы это был именно он. Но боёв и потасовок в больнице устраивать не принято, так что Максим просто смотрел, как четыре пары глаз непроницаемо пялятся друг на друга. В конце концов, вопрос решился по старшинству — девчонки отступили, плавно утекая обратно в коридор. В первую очередь, конечно, Женька. Возможно, Таньку ей пришлось тянуть за шкирку — Максим не видел. Так что в палате оказались родители. Конечно, из них двоих первой — мама. И тут же начала возмущаться угнетающей обстановкой дурацкой палаты. Видимо, гены пальцем действительно не размажешь. Отец же сдержанно отвечал ей, что для выздоровления нужен покой, а не весёлые стены. А сам смотрел только на Максима. С той непонятной смесью сдержанности и грусти.

— Всё нормально, — смущённый, улыбнулся Максим.

Кажется, это он уже говорил. Но сейчас звучало по-другому. Кажется, отец немного расслабился. И мать перестала трещать фоном. Даже не стала показывать, что они принесли во внушительном пакете с продовольственным логотипом — просто поставила на пустующую пока прикроватную тумбу.

Отец вдруг сделался весёлым и говорливым. Почти как мама. Чтобыло для него совершенно не свойственно. Зачем-то рассказал о стайке школьников, которые вот прямо сейчас выгуливали в игрушечной коляске огромную морскую свинку. Даже настоящую морскую свинью. И та так злобно смотрела по сторонам, будто безмолвно требовала вернуть её обратно в море. На что мама скептически сообщила, что морские свинки в морях не плавают, а тонут. А папа — просто чурбан, если не знает таких вещей. Причём это «чурбан» она так выразительно выделила и голосом, и движением тонких бровей, что не оставалось никаких сомнений, что говорит она совершенно не о морских свиньях. Кстати, обзывать папу для неё очень несвойственно. Но папа тоже не остался в долгу, и тем же тоном сообщил, что вообще-то так же сомневается в её познаниях морской фауны.

Максим старался не смеяться. Во-первых, потому что было больновато — каждое мышечное напряжение отдавалось мерзопакостным спазмом. Во-вторых, потому что речь явно шла не о свиньях.

Но поднимать серьёзные темы в больничной палате — дурной тон. Так что разошлись на общей беседе о самочувствии, пожеланиях выздоровления и отсутствии хоть малейшего намёка на волнующие темы. Которые до сих пор тихо и безропотно ждали в больничном коридоре.

Мать попрощалась с ним коротким поцелуем в щёку и бодро направилась к выходу. Отец, помедлив, всё же обнял его за плечи и бездумно потрепал по макушке. Прямо как в детстве. Максиму стало тепло.

Скрипнула дверь, и после секундной заминки раздался тихий и нестройный хор голосов.

«До свидания!» — можно было различить на четыре голоса. И — удаляющиеся шаги. Лишь после затихания которых в палате началось движение.

Дверь, явно не ожидающая внезапного порыва, распахнулась с такой силой, что не впечаталась в белую стену только благодаря дверному упору. Но всё равно будто пошла волной всем своим деревянным нутром — настолько Танькино стремление прорваться к Максу отражалось в материальной плоскости.

Женька не отставала, но в отличие от сестры опасливо покосилась, стоя в дверном проёме, будто ожидая, что петли не выдержат нагрузки. Однако, к чести строителей, это была очень крепкая дверь.

А Танька, не давая на себе сосредоточиться и только рябя перед глазами, уже оказалась перед койкой. Вернее, уже на ней — Максима заметно качнуло пришедшим в движение плотным матрасом. Ни слова не говоря, Танька обхватила его за шею и вжалась лицом в плечо. Максим только чувствовал шеей её торопливое дыхание и очень громкий стук сердца. Как у кролика.

Женька возникла следом. Её длинные распущенные волосы свободно лежали на плечах золотистыми слоями и немного кучерявились — видимо, на улице влажно. И бросали тень на осунувшееся лицо. Которая совершенно не скрывала взволнованного взгляда и проступающей сквозь макияж темноты под глазами.

Заметив его взгляд, Женька торопливо улыбнулась. По-нормальному, а не только губами. Максим выдохнул. Значит, всё и вправду нормально.

Женька присела на кровать, параллельно отодвигая Танькину попу в сторону — та заняла слишком много места на чужом лежбище.

Танька и сама отстранилась — Максим почувствовал неприятный холодок, который бывает всегда после потери контакта с чем-то очень тёплым. Даже если воздух не такой уж холодный. А Танька тем временем без смущения отогнула кончик «родительского» пакета и нырнула туда кончиком носа — не иначе проводила ревизию. А может и планировала чем поживиться — стресс съедает немало нервов.

Улучив момент, Женька наклонилась и чмокнула Максима в губы. На языке остался приятный ягодный привкус блеска. И даже микроскопический укол парочки блёсток.

— А, кстати… — смущённо улыбнулась она, отстраняясь. — Мы, кажется, в одном магазине были.

И в доказательство поставила на тумбочку пакет с тем же логотипом. Максим улыбнулся. Удивительное единение.

— Ты как? — всё-таки спросила Танька в лоб. И лицо её стало неумолимо серьёзным. И даже показалось Максиму старше. Женька тоже напряглась за своими бесконечно-длинными волосами.

— Нормально, — он постарался приободриться и заёрзал на кровати, желая занять положение повыше. И расправил пошире затёкшие от долгого лежания плечи — ходить ещё велели осторожно. И, будто решив побахвалиться, откинул с бока одеяло. Где из-за задравшейся футболки виднелся желтовато-зелёный бок.

У Женьки с Танькой раздался синхронный выдох. А на взгляд Максима — очень даже ничего. Гораздо симпатичнее, чем было пару дней назад, когда синяк был красно-синим и вообще напоминал огромное винное пятно.

Женька подскочила с кровати и в мгновение ока оказалась на другой её стороне — там, где около Максима не было Таньки. Несколько секунд возни, и её руки осторожно обхватили парня вокруг пояса. Стараясь не сильно давить на одеяло — опасаясь потревожить больного. А Танька опустилась щекой Максиму на плечо, и до него донёсся лёгкий клубничный запах шампуня.

Женька ухом прижалась к его груди — наверное, инстинктивно желала убедиться в том, что сердце Максима бьётся ровно и крепко.

Макс, ёрзая на кровати, обнял девушек в ответ. Гораздо выше, чем обычно. Не за талии — ближе к плечам. И крепко, насколько позволяла совесть, прижал их к себе.

Когда его привезли в больницу и оставили в палате одного, Максим был уверен, что умрёт. Что врачи нарочно ничего ему не сказали, как из гуманных соображений не говорят диагноза смертельно больным.

Это было жутко. Сверхъествественное, ничем не объяснимое и не перекрываемое чувство. Просто лупешиние по равнодушным стенам и прислушивание к собственному организму. Где закололо? Где потянуто? Двигаются ли ещё ноги? А руки? Или всё это медленно и верно угасает?

Но шли часы (или минуты?), а Максим всё не умирал. И тогда в сердце начинала закрадываться надежда, что всё ещё будет хорошо. От которой сердце неизменно подскакивало, и этот скачок снова казался началом умирательного конца.

И, будто катаясь по этой жутковатой синусоиде, Максим оценивал свою жизнь. Ведь всё было так классно! Две красивые и классные девчонки, которые согласились на отношения с ним. Хорошие родители, на которых — вот четное слово! — просто не за что пожаловаться. Учёба, которая давалась легко. Работа, которая удавалась. И как могло всё закончиться? Погружением в переживания, из-за которых Максим потерял бдительность. Хорошо ещё, попался внимательный водитель, и Макс не окочурился прямо там, на ужасно твёрдой и неуютной дороге.

Даже если родители его не простят… Да ну и что! Главное — что они будут живы и здоровы. Пусть и где-то там… А девчонки… Наверное, Максим в последнее время стал слишком взвинченным и раздражительным. Бедные… Больше никогда он не будет выказывать им ни малейшей критики. Пусть хоть на красных капибарах по дому катаются… Если только… Если только с ним всё будет нормально.

И вот теперь… Страхи вроде отступили. Боли рассеиваются. Все здесь, с ним… У Максима предательски защипало в носу, и он поторопился уткнуться им в Женькину макушку. А собственное сердце по ощущениям будто очень сильно выросло и теперь занимало едва ли не весь организм своим теплом.

Несколько дней назад Максим и подумать не мог о таком счастье.

— Больше никогда не ходи через дороги! — вдруг с полной серьёзностью заявила Женька, поднимаясь с его груди и глядя на него внимательным голубым светом глаз.

Максим едва на автомате не пообещал больше никогда, но вмешалась Танька:

— Ему по воздуху теперь летать, что ли?

Женька запоздало сообразила, что сказала не самую умную вещь и поспешила спрятаться обратно у Макса на груди. А тот серьёзно пообещал:

— Я буду осторожнее.

— А вообще заведи себе собаку-поводыря. Они вроде надрюченные через дороги нормально ходить, — в свою очередь посоветовала Танька. У неё, в отличие от сестры, стресс выходил подобием юмора.

Максим засмеялся. И хоть живот и побаливал на каждое мышечное движение, ему стало очень хорошо. Нестерпимо захотелось приблизить момент, когда его уже выпишут. И можно будет снова окунуться в свою прекрасную жизнь.

Девчонки ушли уже в самом окончании посетительского времени. Порассказав Максиму все новости, которые тот успел пропустить. Особенно ему запомнилось то, мелкий Вовка всё же смог почти случайно зарядить хук растерявшему в своей Швеции боевые навыки Славке. Потом, правда, долго переживал и остался в уверенности, что старший ему просто поддался. Ну, и по мелочи — их квартиру немного затопили соседи сверху, но Женька с Танькой всё убрали. Половицы, правда, немного вздулись, но ходить не очень мешает.

Оставшись в одиночестве, Максим впервые за последнее время ощутил себя успокоенным. И плевать, что бок начал ныть к вечеру — действие обезболивающего просто закончилось. А очень скоро оно вообще ему не понадобится.

С этими мыслями он глубоко и расслабленно заснул. А крепкий молодой организм изо всех сил спешил с регенерацией тканей.

Глава 22. Примирения?

Мать он увидел сразу. И что-то из груди сразу подвело в шею. Зрение Максима резко обострилось безо всяких причин.

После выздоровления и выписки прошло уже несколько недель. И, кажется, их почти политический нейтралитет и время тишины подошло к концу.

Мама выглядела спокойной — сидя за высоким столиком кафе, перелистывала что-то на экране телефона и даже немного улыбалась. Высокие каблуки её упирались в перегородку тонконогого сиденья, а коленки и мыски ботинок уверенно указывали в его сторону. Хоть Лиса сына пока и не видела.

Когда утром на дисплее телефона отразился её номер, Максим одновременно и обрадовался, и разволновался. Всё-таки устоявшаяся между ними тишина на щекотливые темы нервировала своей неизвестностью.

Голос матери был привычно бодрым, даже нигде не дрогнул. И Максим постарался продемонстрировать такой же.

— Привет, ты как? — почти без паузы между словами поинтересовалась она. Максим инстинктивно пытался уловить в материнском голосе… что? Он и сам не знал.

— Нормально, — отрапортовал Максим. — Как ты?

И запоздало сообразил, что надо было спросить и про отца. Но мама уже продолжила разговор.

— Слушай, давай встретимся? — она назвала знакомое кафе.

— Давай, — бездумно согласился Максим, плоховато соображая — всё-таки бодрый тон никак не вязался с воспоминанием о её разочарованной маской вместо лица. Которое снова начинало всплывать в памяти — эйфория от того, что Макс выжил и выздоровел уже давно прошла. Оголяя притупленные гормонами нервы.

— Только пока один, окей? — чуть приглушило её голос. Но это «окей» прозвучало с привычным чисто американским акцентом.

— Оке, — на автомате отозвался Максим, как и всегда нарочито безграмотно.

И, чтобы не загораживать проход, шагнул в зал.

Лиса подняла голову и кивнула, ему, откладывая телефон. Максим неловко подошёл и сел на соседний стул. Тоже заказал себе кофе.

Мама развернулась к нему и, неспешно перемешивая ложечкой внутри чашки с кофе, начала ничего не значащую беседу о конце лета и грядущем универе. И только когда Максим окончательно успокоился, перешла к более важным.

— Ты как? Отсроченные последствия не проявились? — лицо и голос её неуловимо изменились, придавая вопросу оттенок серьёзного интереса. Внимательные серые глаза сосредоточенно впились в лицо Максима.

Решив не врать, тот неопределённо пожал плечами и отозвался:

— Вроде сойдёт. Всё как и раньше. Может, даже чуть лучше, — Максим слабо улыбнулся, но мать предпочла этого не заметить.

— Слушай… — Лиса отодвинула от себя чашку. И, наконец, перешла к главной теме. — Это, конечно, всё очень неожиданно… И не сказать, чтобы я… мы с папой когда-нибудь думали о чём-то таком… Да и вообще… Ну… Знаешь, как это выглядит со стороны? Честно?

Её взгляд стал ещё серьёзнее и чуть не пригвоздил Максима к стулу. Но он мужественно выдержал его и кивнул.

— Это смотрится как разврат и неразборчивость, — решительно вывалила Лиса, и её глаза будто метнули в сына две острые молнии. Попавшие точно в цель. Отчего волна материнского гнева не могла не снизить своего накала.

— Ладно… — она посмотрела на свои ладони. — В конце концов мы тут все не святые.

Лиса, конечно, была в курсе, что Игорь провестил Максима историей их собственного знакомства. И, в общем-то, ожидала от сына пики в эту сторону. Но её не следовало, что автоматом повысило Лисино уважение.

— Просто мы, как это ни глупо звучит, волнуемся. И побаиваемся того, чего не понимаем, — Лиса слабо улыбнулась и снова посмотрела на него. — Но хотим, чтобы у тебя всё было хорошо.

— Ты так говоришь, — хмыкнул Максим — Будто я признался, что гей,

— Этого ещё не хватало! — Лиса испуганно замахала рукой. И с подозрением уточнила: — Ты же не гей?

И облегчённо кивнула, когда сын отрицательно покачала головой. И снова стала серьёзной.

— И, как вообще так вышло? — она явно старалась преодолеть смущение. — В смысле… ну… как вы все… познакомились?

— В лагере. «Юннате». Они тоже там были.

— И прям тогда начали?

— Нет, там мне нравилась Женя. И мы, ну, не встречались даже. Она там вроде даже с другим мутила. Но он ей, она потом говорила, не очень нравился. И я ей тоже вроде нравился. И мы даже ночью сбегали на речку. А там…

— Избавь меня от этих подробностей, — с характерной мимикой попросила Лиса.

— Ладно, — Максим всё равно уже разошёлся. — А, я же их ещё от маньяка спасал. Но мне тогда Таня — ну, сестра Женина. Двоюродная или сводная — не знаю, как это называется. Она вроде не очень нравилась. Какая-то противная казалась. А потом как-то ничего. Весёлая оказалась. Ну, не настолько, чтобы с Женькой расставаться. Но как-то вроде так.

— И они обе не против такого? — уточнила Лиса.

— Неа. Женя даже сама всё это и предложила.

— И, ты говоришь, в семье у них тоже… похожее?

— Ну да. Там мамы их — близняшки. И папа тоже старше.

Всё-таки сказал. Ладно.

— У тебя всегда такое было? — спросила Лиса. — Ну… стремление, чтоб было много девушек? Или нежелание хранить верность.

— Нет, — Максим задумался, вытряхивая память о ранних годах.

Подобных мечтаний, игр или мыслей у него вроде не было. Просто как-то само собой сложилось. Или Максиму так думалось.

— И… у вас что-то вроде свободных отношений? Или ты там ещё кого-то приглядываешь?

Максим непонимающе уставился на мать. Свободными эти отношения он не считал. Да и не испытывал желания кого-то там приглядывать.

— Ладно, ладно, — примирительно улыбнулась Лиса. — Перестаю.

И отхлебнула кофе. Максим тоже сделал глоток. Надо же — вкусно.

— Ладно, — снова повторила Лиса. — Вроде пока звучит не так страшно… Да и… Таня с Женей? Даже к больнице к тебе приходили. Наверное, это что-то да значит.

С смутной надеждой, спрятанной где-то внутри, Лиса глотнула кофе.

Максим обрадовался. И, наконец, спросил:

— Кстати, как папа?

Теперь Лиса пожала плечами:

— Не знаю. Мы не разговариваем.

— Извини, — радости Максима тут же стало меньше.

— За что? — не поняла Лиса.

— Вы же из-за меня поссорились…

— Ну и что, — отмахнулась Лиса. — Да и вообще… Ты думаешь, ссоры это прямо так страшно и плохо? Я раньше тоже так думала. А потом… Вот смотри, копится у тебя злость на партнёра. Думаешь ты, что он такая собака и чучело, а ты прямо лапочка. Если не ссоришься, то всё это остаётся внутри. А вот если ругаешься… Вот рассказала ты ему, какое он чучело. Так он тебе в ответ расскажет, что ты тоже чучело! С примерами. С чувством, с толком, с расстановкой. И, знаешь… как-то легче сразу становится — раз ты чучело, и он чучело… То два чучела друг друга стоят! И как-то проще жить становится. И он тебя уже не бесит. Почти.

Максим прыснул подробному объяснению пользы ссор и насмешливому выражению материнского лица. И червячок его беспокойства стал почти незаметным. Если мама не придаёт этому большого значния, значит всё и вправду нормально.

Выйдя из кафе, они тепло попрощались.

— Будь аккуратнее, — почти шепнула ему Лиса, расцепляя руки на его крупной спине. — Отец тогда чуть с ума не сошёл. Да и я тоже…

— Хорошо, — честно пообещал Максим. И на душе у него стало теплее. Если столько народу так за него переживают, то жизнь определённо идёт в нужную сторону.

Проводив взглядом сына, Лиса глянула на цифры времени. Можно, в принципе, и домой. А можно и в другое место.

К остановке она шла не спеша и так и не смогла решить, куда же именно ей отправиться. Поэтому решила предоставить всё на волю случая.

В сторону дома идёт 37-ой автобус. А в другую — 53-ий. Вот какой раньше подойдёт, так тому и быть.

Лиса ощутила лёгкий азарт сродни тому, какой испытывают игроки у рулетки. Или те, кто подкидывают монетку и смотрят, как она переворачивается в воздухе. И не зависнет ли?

Монетка на самом деле помогает сделать выбор. Потому что пока ждёшь её приземления на ладонь, уже надеешься либо на «орла», либо на «решку».

Вот из-за поворота неспешно выползло синее автобусное тело. Пока далековато — цифр не видно. И Лиса даже бездумно приподнялась на цыпочки, будто это хоть как-то сможет усилить остроту её зрения.

А автобус тем временем подъезжал ближе. И вот…

37.

Лиса разочарованно бухнулась на каблуки. Надо ехать домойю. Она-то надеялась на 53… А стоило ли? И вообще — надо ли туда — к нему — ехать, если дома происходит чёрт знает что?.. Конечно, разговор с Максимом её немного успокоил. Но совершенно не до конца. Поэтому сомнения и растерянность всё ещё мучали бедную душу. Да и обида на Игоря всё-таки осталась — хоть она и недавно просвещала сына о пользе ссор, их негативную сторону игнорировать тоже нельзя. Когда обидные слова партнёра всё крутятся в памяти, а ты подбираешь и подбираешь ответные слова. Да такие, чтобы уесть до самых поджилок. Чтобы ему стало так же больно, как тебе. И чтобы понял… Варишься в этой ссоре.

37-ой автобус тем временем бездушно закрыл двери и уехал. Ему-то всё равно на женские душевные метания. Бездушный… Кажется, теперь вариантов нет — только ждать 53-ий. Хотя… его можно тоже пропустить. И вообще, может тот автобус, уехавший домой, был знаком? И следовало к нему прислушаться? А с другой стороны…

Ай, ладно — столько ломать голову, то так и будешь стоять на остановке до скончания веков. Как буриданов осёл. Который помер с голоду между двумя скирдами. Нет, разделить участь какого-то осла Лисе совершенно не хочется. Тем более «ослом» именнноона обозвала Игоря, а не наоборот. Так что к тому моменту, когда на остановку подъехал 53-ий, она уверенно зашла в салон и смирилась с собственным решением. В конце концов, при конфликтах многие женщины поступают точно так же.

Дорога была почти свободной, и Лиса «с ветерком» домчалась до нужной остановки. Даже рановато — до конца его рабочего дня ещё минут десять. Хорошо, что у Лисы сегодня методический день в универе. Так что можно отойти от остановки подальше и сделать вид, что просто случайно сюда забрела.

Задерживается, что ли? Уже шестой час, а его всё нет. Лиса начала раздражаться. И его появления это, конечно, не ускорило. Да и настроения не подняло. А вот когда Лиса почти смирилась с тем, что, видимо, не судьба…

Вот и он. Или нет? Лиса сощурилась. Точно! Радость узнавания легонько тронула сердце. Идёт, очень серьёзный на вид. Взгляд, строго перед собой. И весь суровый — брови, кажется, напряжены, как у орла. Походка ровная и уверенная. Даже стремительная, хотя в движениях нет ни капли торопливости. Сумка в такт походке покачивается на плече, а руки машинально в карманах.

Губы Лисы сами собой растянулись в улыбку. Наверное, глуповатую со стороны. Но какая разница. Да и он её не видит, чешет себе, суровый и самоуверенный, в нужную сторону. Такой красивый…

Какое-то детское превосходство защекотало горло изнутри: я тебя вижу, а ты меня нет! И всякая обида рухнула, уступив место тёплому приятию.

— Игорь! — завопила Лиса.

Тот, всё ещё на внушительном расстоянии, вздрогнул, будто его окатили ведром воды. И инстинктивно развернулся на позывные. Смеясь, Лиса замахала ему. Игорь сначала очень часто и очень растерянно заморгал, а потом, поймав Лису в фокус, заулыбался так, словно пытался отразить зубами солнце. У Лисы в ответ едва не свело скулы — так усилилась собственная улыбка. И она поспешила к замеревшему, вытащившему из карманов руки мужу.

Несколько шагов, и тот тоже двинулся ей навстречу, что-то говоря — Лиса видела по губам. Но речь Игоря обычно не громкая, так что расслышать пока нереально.

Они столкнулись примерно на середине маршрута. Не буквально — всё-таки затормозили на расстоянии шага друг от друга. На секунду повисла неловкая пауза. Всё-таки, ссору ещё никто не отменял. Мгновенно нахмурившись, Игорь спросил:

— Что случилось?

Некоторые люди по каждому поводу любят думать о плохом. Хорошо, что плохое случается далеко не каждый раз, как они об этом думают.

Лиса поправила тёмную прядь за ухо.

— Ничего. Просто… Вот… «Малолетка» к тебе пришла…

Игорь закусил губу. Но быстро собрался и даже отозвался почти в тон Лисе.

— Надо же… А говорила, что с таким «ослом» больше не будешь… Чего ты там не будешь-то?

В глазах его всё равно плещутся смешинки, несмотря на напускную строгость в голосе.

— Не помню, чего я там не буду! — отмахнулась Лиса, исподволь поглядывая на мужа, с которым не разговаривала вот уже третий день. Как же, оказывается, было фигово. И хорошо, что Игорь не стал обижаться дальше. В воздухе дохнуло теплотой примирения.

— Ты извини меня, — уже серьёзным голосом продолжил Игорь. — Я не со зла — не сдержался просто.

— И ты меня извини. Я просто тоже переживаю.

Игорь сделал шаг вперёд, уничтожая между ними последнее расстояние, и Лиса с готовностью потянулась ему на шею. Тёплый поцелуй окончательно поставил точку в ссоре.

Поднимать тот разговор, из-за которого случилась ссора, никто из них не хотел. Всё-таки, велик риск ссорного «рецидива». Лиса потом ему расскажет, что встречалась с Максимом. Когда Игорь признается самому себе, что очень скучает.

***

Срок настал ещё через пару дней. Когда Игорь наконец заметил торчащий из-за входного пуфика край старого альбома для наклеек — Максим хотел забрать его с собой. Но в пылу, видимо, уронил и забыл.

Игорь подцепил плотный край и вытянул альбом к себе. Конечно, сразу всё вспомнил, ведь именно при нём Максим его и искал. И бездумно раскрыл примерно на середине, пробегая глазами по картинкам несчастных динозавров, и перелистнул несколько страниц.

Лиса, заметившая это, тихо улыбнулась.

— Ну, что? Пережил первичный шок?

Игорь вздрогнул — не ожидал, что жена за ним наблюдает.

— В смысле — первичный?

Понятно. Ещё не пережил. Лиса решила сменить тактику.

— Он по тебе скучает… И вообще, из нас двоих ты всегда был его любимчиком.

Кажется, отцовское сердце это затронуло.

— Ты ему звонила? — Игорь пытался придать голосу жесткости, но в нём всё равно проскочили взволнованные интонации. Лису это обрадовало.

— Встречалась с ним, — честно ответила она. — Тоже переживает. И да, со здоровьем всё нормально. Здоров, как бык.

Кажется, Игоря изнутри ударила волна злости. По крайней мере, лицо его стало краснее. Он явно зацепился за это «тоже переживает». Сейчас явно хочет сказать что-то вроде «так нефиг делать то, из-за чего переживаешь» — Лиса-то за более чем двадцать лет совместной жизни знает. И сдерживает рвущийся наружу вздох. Иногда это упрямство и «белое пальто» Игоря становится просто невыносимым.

Но Игорь ничего не говорит. Уже хорошо. Можно попробовать пойти в атаку.

— Слушай, ну а чего прямо страшного и ужасного произошло? — и, пока не успел объяснить, что именно, продолжить. — И вообще — тебе легче было бы, если бы он одного, но пацана притащил?

Игорь явно был сражён подобным предположением. Потому после секундного замешательства так прошиб её взглядом, что, не будь Лиса уверена в своём эксклюзивном праве подкалывать мужа как угодно, она бы испугалась.

— Ты ещё про смену пола тут заговори, — зло пробурчал Игорь, и глаза его сильно сузились.

— Ладно, согласна, с этим перебор, — сбавила обороты Лиса. — Но подумай сам — кто от этого страдает? Да и вообще…

Она многозначительно замолчала, глядя на Игоря. Но тот, смешанный и распалённый, не мог понять причину такого взгляда в упор.

— Что? — с некоторым вызовом отозвался он.

— То! — вернула ему Лиса. — Ты вообще… С падчерицей-малолеткой спал!

Может, и не стоило задевать этой темы. Но слишком уж Игорь расхорохорился, изображая праведника. И этого аргумента крыть ему было нечем. Только перевести всё на Лису:

— А ты, можно подумать, против была!

— А там-то кто против?! — парировала она, чувствуя, что начинает закипать. И, так и не сдержавшись, выпалила: — И вообще, ты бы предпочёл мёртвого, но монограмного?!

Игорю словно дали пощёчину. Он отвёл от жены взгляд и нарочито аккуратно закрыл альбом. Медленно положил альбом на тумбочку и, так и не глядя на жену, произнёс очень ровным голосом:

— Ладно… Давай попозже об этом поговорим. Я сейчас на работу опаздываю.

Лиса, глядя в пол, кивнула. И не поднимала глаз, пока не раздался хлопок двери. Только после этого она посмотрела на себя в зеркало.

Видок, конечно, не очень — какая-то растерянная и почти испуганная.

Остывая, Лиса понимала, что зря задела Игоря этим «спал с малолеткой». Да и с «мёртвым» вышел, кажется, перебор.

Это действительно прозвучало обидно и как подстава. Но и… Сына ведь нужно было защитить. Учитывая, что тот всегда был сильно привязан к отцу и теперь, несмотря на взрослый возраст, наверняка терзается Игоревым отношением. Нет, Лиса тоже не в восторге, и хотелось бы ей другого. Но мало ли чего бы ей хотелось? Может, топ-моделью быть, вроде Максимовой Жени. Но так чего теперь…

В любом случае, выбор тут делает Максим. И те, кто находятся с ним в интимных отношениях. А остальные… Как это ни прискорбно, но остаётся только стоять в стороне — не запретишь уже и не накажешь… И рвать родственные связи тоже нежелательно.

Никому.

Глава 23. Визит ответной вежливости

Холодок в Игоре остался. Тот, самый опасный — прикрытый стопроцентной тактичной обходительностью. Которые просто отодвигают от себя подальше под самым благовидным предлогом и к которым не подкопаешься. Без малейшего повода прицепиться по пустяку и выяснить всё-таки отношения. Если честно, Лиса предпочла бы очередной скандал — после него, когда сойдёт напряжение, есть хотя бы повод помириться. А такое состояние вполне себе может перейти в вечное безразличие.

И это пугало Лису не меньше, чем напряжённая тишина. Поняв, что терпеть и ждать больше нечего, она решилась и подсела к устроившемуся у телевизора Игоря. Тот рассеянно улыбался, глядя в экран. Хотя ничего весёлого диктор не говорил.

Сделав глубокий вдох, Лиса всё-таки бухнулась в разговор:

— Согласна, я не должна была этого говорить. И да, тогда всё было по-другому. Прости, я была не права.

Высказавшись, она с надеждой посмотрела на мужа. Если сейчас он с натянутой улыбкой скажет, что ни на что не злится и ей кажется… Это будет началом конца.

Игорь оторвался от экрана и перевёл на неё взгляд. Внимательно поморгал. И окинул её внимательны оценивающим взглядом с ног до головы. И Лиса машинально напряглась, припоминая, не забыла ли она ненароком одеться.

— Надо же… — неторопливо молвил Игорь. — Извиняющаяся женщина… Расскажи кому — не поверят.

Лиса, хоть и пыталась, не смогла сдержать смеха. Идёт на контакт. Значит, не всё потеряно.

Особым юмористом Игорь не был, так что каждая его шутка приобретала для Лисы дополнительный смысл. Да и напряжение потихоньку из неё уходило. А, глядя на неё, смеющуюся, Игорь не мог не оттаивать. Хоть холодок в нём был уже и без того рассеивался. Да и не особенно он уже злился — по большому счёту Лиса права. И, в конце концов, она просто тоже волнуется.

— Ладно, забудь и считай, что этого не было. Я не извинялась, — отсмеявшись, посоветовала Лиса. И продолжила уже серьёзно и всё по той же теме. — И я это не к чему-то там, а к тому, что на подобные вещи можно смотреть с разных сторон. А мы, кажется, в одну упёрлись.

Игорь задумался. В общем-то, с Лисой очень хотелось согласиться. Да и молчать с Максимом становилось всё паршивее. И, действительно, не разобравшись, сразу спустить всех собак… Но всё-таки до душевного успокоения и принятия Игорю было далековато. Так что пока сил хватило только на откинуться на спинку дивана и глубокомысленно произнести:

— Может, я действительно чего-то в этой жизни уже не понимаю. Наверное, я просто старый… Дед…

Лиса, довольная, ухмыльнулась. Не над тем, что Игорь — дед, а над его согласием хоть как-то пересмотреть свои взгляды. И обняла мужа поперёк широкой груди.

— Мой дед! — не терпящим возражений тоном сообщила она, утыкаясь лбом Игорю в плечо. И, на всякий случай, ещё и перекинула коленку через его ноги. Чтобы уж наверняка никуда не отпустить.

Может, происходящее не так уж и страшно. И всё могло бы быть гораздо хуже — о подобном даже думать не хотелось. Но пережевывать всё это гораздо лучше с кем-то, чем в одиночку. Даже если этот кто-то смотрит на вещи с иных точек зрения.

***

— Я сегодня иду к ним, — как обычно бодро сообщила Лиса. Только ускоренный темп речи и неровные, лишенный привычной уверенности движения рук и — почти незаметные — всего тела намекали на её волнение. — Ну, к родителям твоих Жени с Таней. Спокойно, всё согласовано, — Лиса ладонью остановила желавшего было задать вопрос Максима. — Отец не знает. Если не вернусь часа через два-три, то… Не знаю, что делать… Делай выводы.

Максиму оставалось только похлопать глазами материному неожиданному порыву. Нет, она, конечно, уже познакомилась с самими девчонками. Те так забавно ожидали её, когда Лисе вдруг внезапно понадобилось заскочить за чем-то к Максиму. И ненавязчиво поинтересоваться, там ли его подружки.

Женька, помнится, металась по квартире ужаленным в попу бурундуком, и Максим то и дело порывался позакрывать окна. Во избежание коллизий. А вот Танька в противовес оставалась спокойной словно танк. Она флегматично предположила, что их с сестрой всё равно не съедят, и уселась читать журнал. Ещё и поинтересовалась, когда Максим принесёт альбом с динозаврами — Вовка уже намекает.

Но когда раздался звонок в дверь, синхронно с сестрой замерла разве что не по стойке смирно. И обе явно не знали, куда девать руки. А заодно и самих себя.

Тогда всё прошло без эксцессов — все старались не подавать вида, что происходит что-то не совсем привычное и что не каждому парню принято иметь отношения с двумя девушками сразу. Поболтали о чём-то — чего у мамы не отнять, так это умения поддерживать ненавязчивую беседу. И, довольные друг другом, раскланялись. Но когда только мать успела раздобыть все нужные контакты? Видимо, как ни открещивайся, а «лисье» имя накладывает отпечаток на владелицу.

Иногда мама казалась Максиму слишком торопливой. Но, с другой стороны, может он сам просто слишком медлительный.

Но сегодня Лиса и впрямь двигалась куда быстрее обычного. И на нужном адресе оказалась куда раньше, чем планировала — примерно на полчаса.

Переться к Солдатеевым прямо сейчас смысла нет — всё равно в голову приходит сравнение с не слишком воспитанным Винни-Пухом. А даже если ты Винни-Пух, этого лучше не показывать на первых порах. Так что Лиса, замедлив шаг, остановилась напротив магазинной витрины. Заодно можно и рассмотреть себя.

Вид, надо признать, у неё весьма удачный. В меру официозный, чтобы не смотреться молодящейся бабкой — с её-то габаритами и не-юным возрастом в такой образ свалиться проще простого. Но в то же время не слишком строго. Чёрная водолазка с серебристым медальоном поверх ворота отвечает за деловую часть образа. А вот брюки цвета хаки, достаточно свободные в бёдрах, но сужающиеся к низу — чтобы не прослыть школьной училкой. И, если кому-то мало цвета хаки, сбоку на них ещё присобачен игривый бантик с блестящей сердцевиной. Которая теперь просто искрится на солнце и так и норовит рассыпать вокруг себя мельчайший блёстки. Надо, кстати, поправить этот бант, а то забивается под водолазку и кажется дополнительным боком. А боков Лисе хватает и своих.

Ладно, вроде можно уже и подниматься. Или ещё попоправлять перед стеклом одежду? Нет, а то какой-то импозантный мужчина начинает на неё таращиться. А если Игорь так сильно переживает историю с Максимом, то её «многомужество» точно спровоцирует его на смертоубийство. Причём кого именно — вопрос открытый.

Не спеша, цокая каблуками по подъездной плитке, Лиса поднялась на нужный этаж. Нашла дверь с изящно вырезанным номером. Кстати, его хорошо видно от самого лифта — не пришлось подходить к каждой двери. Уже удача. И нажала на звонок.

Чертёнок внутри, расслышав движение с той стороны, вдруг очень сильно захотел бежать. Сослаться на внезапно возникшие дела и перенести встречу. Возможно, на никогда. Но Лиса убедила себя, что так делать не нужно. Хоть убеждать себя было и сложновато, а каблуки снизу вдруг будто врезались в пятки.

Дверь открывалась, и на её лице сама собой расползалась самая широкая и приветливая улыбка, на которую она способна. Кажется, даже на первом в жизни собеседовании она так не улыбалась. И будто через зеркало эта улыбка отобразилась на трёх лицах одновременно — лицах встречающих.

— Здравствуйте! — прозвучало у всех четверых практически в один голос.

Две рыжие близняшки и приятный светловолосый мужчина. Как Максим и описывал. Молодец, честный мальчик. И возрастом примерно ровесники им с Игорем. Тоже хорошо.

— Проходите! — пригласила та близняшка, что выглядела спокойнее. Интересно, в паре близняшек всегда одна спокойная, а другая — нет? И интересно, зачем сейчас Лисе об этом думать,

Она перешагнула порог. На всякий случай представилась, хотя её имя тут вроде знали.

— Простите, — лицо второй близняшки тут же немного напряглось, а взгляд стал островатым. Видимо, она действительно не-спокойная. — А вы прям по паспорту «Лиса»?

Её сестра и мужчина (интересно, можно назвать его мужем?) послали ей похожие неодобрительные взгляды. Но Лиса поспешила ответить — не оставлять же в воздухе паузу после первого же вопроса:

— Вообще да. Но это стоило мне больших трудов — в двадцать лет в паспортном столе ошиблись записали меня «Алисой». Я сначала хотела оставить, но потом всё-таки прошла все круги ада и поменяла. Не смогла привыкнуть к «Алисе».

Зачем она всё это рассказывает? Как будто история её имени — это прямо сильно интересная вещь…

— Вот и хорошо, что не смогли, — Лисе показалось, или не-спокойная близняшка очень обрадовалась её ответу? — По-моему, оно дурацкое.

— Не обращайте внимания, — «влезла» вторая близняшка. — У Леры просто свои странные счёты с именем «Алиса».

— Ну, мне оно тоже не очень понравилось, — улыбнулась Лиса. И мелькнула взглядом по обстановке прихожей. Всё весьма прилично и даже мило — не прикопаешься при всём желании.

Члены принимающего семейства тоже представились, и Лиса приложила все усилия, чтобы запомнить их имена — она, как и все преподаватели, лучше запоминала фамилии. А её тем временем снова пригласили войти.

— Простите, а могу я… — Лиса растерянно глянула книзу. До неё вдруг резко и безоговорочно дошёл просчёт её гардероба. Если сейчас она, как порядочная женщина, разуется…

Удлинённые брюки в сочетании с каблуками, конечно, вытягивают силуэт. Но только если работают в тандеме. А вот без каблуков можно попасть и на конфуз. Примерно как сейчас.

— … могу я не разуваться? Просто если я сниму ботинки… то пойду по своим брюкам…

— Конечно! — махнула рукой Лера, почти не сдерживая смеха. — Женька наша тоже без каблуков жить не может, хотя и так…

Стас осторожно коснулся её ладони, давая понять, что про высокий рост дочери пока не стоит. И та вроде как поняла намёк. Хотя и не понимала комплексов некоторых как насчёт высокого, так и низкого роста.

— Проходите же, — в который раз пригласил Стас. И Лиса отметила, что слишком уж много тормозит. — А, если под ноги попадётся деталь от конструктора, то просто попробуйте её раздавить.

Лиса сдержала смешок и даже успела сделать шаг в нужном направлении, но её тут остановил вой раненого бизона. Или боевой клич дикого индийского племени, раздавшийся из недр квартиры. Возможно, не все в этом доме приемлют европейский обычай ходить в помещении обутыми.

Судя по растерянным лицам хозяев, они бизонов и индейцев дома не держали. И вместо них в коридоре возникло растрёпанное, боевое существо в образе мальчика-в-пижаме. Тот, видимо, был разбужен голосами — всё-таки уже позднее, но всё-таки утро — и выскочил на разведку.

Вообще Вовка ожидал приезда Славки — с прошлого визита у него оставались к брату некоторые вопросы. И желание победить, наконец, в физической схватке. А для этого врага лучше запугать и застать врасплох. И отчего бы и не криком?

Но сегодня был не Вовкин день — Славы в квартире не обнаружилось. Вернее, может он где-то и был, но теперь уже потерял для Вовки всякую важность.

Мелкий встал как вкопанный и замер. Очень для него нетипично. Лицо его потеряло весь свой воинственный запал, а рот машинально приоткрылся. Мигом посветлевший, рассеявшийся взгляд стал неспешно подниматься вверх. Держа в фокусе только прекрасную незнакомую тётю с широкой улыбкой на лице.

Вовка моргнул. Тётя никуда не исчезла. Одними губами он выдохнул что-то похожее на «Ва-а-а». А потом, будто опомнившись, стал цвета незрелой редиски до кончиков ушей. И развернувшись на месте, вихрем пронёсся обратно в глубину квартиры. Уже в полнейшей тишине.

От смеха из взрослых не удержался никто — слишком всё было наглядно и понятно.

— Это Вова. Простите, — заговорила та близняшка, которая, вроде бы, Света. — Он просто нечасто видит красивых женщин.

— Ну что вы, — в тон ей отозвалась Лиса. — Он видит их каждый день.

На автомате поддерживая светскую беседу, Лиса всё пыталась отыскать в обстановке чужого дома что-то, что выдавало бы какое-нибудь неблагополучие, проблему или напряжение. И при всём желании не находила. Даже обещанной детали от конструктора, которую нужно было давить.

И всё-таки напряжение присутствовало. Семья явно смущалась Лисы. Её нормотипичности, если так можно было выразиться. Возможно, придя она с Игорем, этого было бы меньше. Но так или иначе, она посчитала своим долгом постараться сгладить всю эту неловкость

— Знаете, — заговорила она через какое-то время. — Чтобы вы понимали… Мы тоже не прямо все из себя правильные. Мой муж — отец Максима — он сначала был женат на моей матери. Вроде как мой отчим. А потом… на мне.

Волны безмолвного понимания проскользнули на трёх лицах. И волна успокоения поползла по воздуху. Когда одна семья с нестандартной историей встречает другую семью с нестандартной историей — это всегда сближает. По крайней мере, на первых порах.

— Иногда пути людей друг к другу весьма необычны, — галантно отозвался Стас, на что Лиса кивнула.

Собеседниками семья тоже оказалась весьма культурными. Как и гостеприимными хозяевами — Стас сразу убрал со стола бутылку брюта и поставил Лисино «Асканели Ахашени». Которое хорошо пошло и вроде бы сняло оставшееся напряжение. Стало тепло, и светский разговор потёк во всё более неформальное русло. Пока, в конце концов, не остановился на детях.

— … а у нас там котёнок был, — Стас во всю посвящал гостью в историю из Женькиного детства. — И как-то он молоком весь заляпался. Женька его мыть вроде побежала. Я говорю: не надо, его мама вылижет. Так знаете, что она сделала? Она к Лерке пошла, — он на всякий случай кивнул в сторону «нужной» Лерки. — Мам, говорит, вылижи котёнка!

Лера и Света расхохотались вместе с Лисой за компанию.

— Это ладно, заботливый ребёнок, — подхватила Лиса. — А мой иногда больно умным был. На Новый год как-то решили ему Деда Мороза позвать. А денег не было, зато артистичный друг был. И вот звонит тот друг, значит, в дверь. Максим открывать понёсся. Ну, Витька, прикинутый — в красной шубе, с бородой, все дела. Говорит ему: мальчик, ты меня узнал? А Максим ему: конечно, дядя Витя, узнал. А ты чего — с ума сошёл?

Все снова засмеялись.

— Твой — наблюдательный хотя бы, а наша не в ту сторону сообразительная была, — подключилась Света. — В детском саду Таньке мальчик понравился. И она решила его в тихий час поцеловать. Только спал он далеко. А вставать не разрешали. Так Танька додумалась — плюнула в него. Воспитательница потом мне весь вечер жаловалась.

— Ну, он-то в неё не плюнул, — посетовала Лера. — Видно, первая любовь была слепа.

Смех постепенно стихал, открывая горизонты для иных бесед, более серьёзных.

— Нам ваш мальчик понравился, — заговорила Света. — Сразу видно — ответственный и целеустремлённый.

— Это у него от отца, — ответила Лиса и тут же постаралась перевести тему. — Ваши девочки тоже хорошие. Милые такие и внимательные.

— Ты их просто мало знаешь, — вставила Лера.

Повисла пауза.

— Как видишь, такая модель семьи тоже жизнеспособна, — подключился Стас. — Но ограничения, конечно, есть. Хотя нам проще — многие Свету с Лерой не различают и думают, что это одна и та же. Но мы не сказать, чтобы прямо скрывались. Просто стараемся лишний раз не афишировать.

— Думаю, не мне мыслить стереотипами, — поддержала Лиса.

Время всё ближе клонилось к прощанию.

— Жаль, что твой муж не смог прийти, — уже в прихожей посетовала Света.

— Да, его на работу дёрнули. Но он хороший мужик. Только серьёзный больно иногда.

Лиса не сразу вспомнила, что не разувалась, так что обуваться не надо.

— Приходи ещё. Уже с Игорем, — радушно предложила Лера.

Но даже без Игоря всё прошло лучше, чем Лиса ожидала. Вроде бы удалось наладить начальную коммуникацию, обходя острые углы. И это вселяло в неё некоторый оптимизм.

Вовка прощаться с тётей Лисой не вышел, как родители ни звали и не пеняли правилами этикета. Он вообще против обыкновения не подавал признаков присутствия, хотя обычно взрослых гостей любил терроризировать.

— Слава Богу, — не огорчилась внезапнымисыновьими переменами Лера. — Может, хоть начнёт вести себя прилично.

— Неа, не научится, — отозвалась Лиса. И спохватилась, как это могло прозвучать. — В смысле Максим мелким тоже гостей шугался, а как они уходили, сразу вразнос шёл.

— В таком случае нам очень не повезло, — констатировал Стас, представляющий обычный уровень Вовкиной активности.

***

Лиса немного успокоилась. По крайней мере пока необычное семейство аморальным не выглядело. И даже показалось Лисе весьма гармоничным. Это, конечно, не значит, что у Максима всё будет безоблачно. Но вариант, по крайней мере, есть. Оставалось только поделиться соображениями с Игорем.

— А я недавно у них была, — Лиса подловила момент, когда Игорь был тих, спокоен и явно не ожидал никаких подлянок. И, несмотря на это, сразу понял, о ком она говорит. Сразу напрягся, но, к радости Лисы, не так сильно, как ей думалось.

— И-и? — уточнил Игорь. А Лиса как ни в чём не бывало плюхнулась около него на диван.

— Они нормальные, — с ходу сообщила она. — В групповуху меня с порога не затянули.

— Надеюсь, — буркнул Игорь.

— И тебя тоже не затянут. Хотя бабы там красивые.

Она заговорщицки улыбнулась. И Игорь, хоть и старался, не смог сдержать ответной улыбки.

Хорошо. Раз не стал голосить, что ноги его в том развратнике не будет, то не всё потеряно.

Игорь вообще в последнее время много об этом думал и терялся в многочисленных догадках, что делать дальше. А Лиса тем временем не тормозила и предприняла активные действия к выяснению обстоятельств. Всё-таки, хорошо, что кто-то смог это сделать. Хотя может лучше было бы ему… Но ладно. Муж и жена — одна сатана.

Лиса в подробностях пересказала все детали визита к Солдатеевым — не от природной болтливости, скорее от понимания, что муж всё равно обратит внимание на что-то своё и, возможно, сделает выводы, отличные от Лисиных.

И так практически и получилось.

— Кстати, очень даже удобно, — пытаясь не звучать насмешливым, сказал он после окончания рассказа. — Помнишь, когда Максим мелким был и отказывался от тебя хоть на шаг отходить? А они же близняшки — оставила ребёнка с сестрой, и он спокойный — думает, что с мамой.

Ничего предостерегающего он тоже не нашёл.

— Ага, — подхватила Лиса. — Только прикинь, приходишь такая, и ребёнок в непонятках: где мама, а где не-мама? И вообще — разыграли что ли? Надо будет, кстати, спросить Женю с Таней — они, может, помнят что-то в этом роде.

Лиса уловила перемену в настроении Игоря и замолчала. Наверное, он чувствует себя лишним во всём этом круговороте жизни. Но и подключаться опасается. Поэтому Лиса потом тихим голосом осторожно продолжила:

— Знаешь, твоя реакция тогда была естественной. Наверное, было бы хуже, будь тебе вообще всё равно. Но сейчас ты, по-моему, начинаешь это всё принимать. Не дрейфь — всё разрулится!

Игорь слабо улыбнулся и сжал Лисину ладонь. Говорила она так уверенно, что очень хотелось в это верить.

Глава 24. Трубка мира

— Кажется, Вовка влюбился в твою маму, — Женька отвлеклась от попискивающего бодрой мелодией телефона, который держала в руках.

— Серьёзно? — засмеялся Максим. — С чего ты взяла?

— Ну, он вдруг стал серьёзным и задумчивым. И всё время рисует «красивую тётю». Правда, так рисует, что больше похоже на крокодила… Но каблуки и чёрная водолазка вполне себе угадываются.

— Ничего, когда-нибудь научится, — настроение у Максима было прекрасным, и мир виделся чем-то интересным и радостным. Как и сам Максим. — Многих великих любовь толкала на творчество.

— Ты поаккуратнее с пророчествами, — предостерегла Танька, отвлекаясь от своего очень важного занятия — лопания той дурацкой пупырки радужного цвета. Где она только её взяла — сама же называла любителей этой игрушки «баклонами». Именно так. Имея в виду явно другое слово. — Нашу семейку ты знаешь. Про Макрона тоже слыхал. Мало ли, чего там и как дальше будет…

Максим снова засмеялся.

— Ну, это будет совсем не моя проблема. Хотя отца предупрежу.

Как раз то, что отца можно будет о чём-то предупредить и было основной причиной хорошего настроения и повышенной смешливости Максима. Именно сегодня отец позвонил ему — первый раз после выписки — и пригласил на встречу. И тон его, насколько Максим мог судить, был вполне нормальным. Отчего теперь стало очень легко дышать. Правда, собирался Максим уже дольше обычного — как-то про третьему раз приглаживал волосы и никак не мог понять, что нужно брать с собой.

— Блин, да где мой телефон? — наконец, он сообразил, что именно ищет.

— Ой! — искренне спохватилась Женька. — Я же в него играю… Извини!

Извиняться ей было не за что — Максим был совершенно не против и не злился. Тем более сегодня.

Запихнув под молнию рюкзака протянутый гаджет, он на прощание чмокнул Женьку, потом — Таньку. И те только понимающе переглянулись, когда за Максом захлопнулась дверь.

— Знаешь, всё-таки хорошо, что у нас с тобой такая семья, — сообщила Танька сестре. — А то представляешь, если бы ещё наши подняли волну?

— Да уж, — согласилась Женька. — Хотя если бы не наши, может и у нас взгляды на такое были бы другие?

Танька равнодушно пожала плечами.

— Кто его знает.

И подойдя к зеркалу, привстала на цыпочки, приближаясь лицом почти вплотную к стеклу. Глянула на себя исподлобья, придирчиво оценивая цвет собственной шевелюры.

— Опять корни длинные стали.

Женька уже знала, что дальше сестра пожалуется на необходимость подкрашиваться. Но та против обыкновения задала совсем иной вопрос.

— Как думаешь… Может мне свой цвет отрастить? А что — буду рыжей.

Женька не сдержала удивления на лице. Красилась сестра с подросткового возраста и собственную рыжину недолюбливала. Наверное, где-то что-то наконец перевернулось. Так что Женька довольно ответила:

— Думаю, будет классно.

***

Рюкзак погромыхивал на плече от быстрого шага. Конечно, это не тот походный, с которым ездили на речку. И почти пустой — только телефон да бумажник. Поэтому идти получается легко и быстро.

Хотя может стоило взять и походный — неизвестно ещё, зачем отец его позвал. Может, хочет сдать ему оставшиеся вещи и забыть навсегда. Хотя Максим в это совершенно не верил — не таким человеком был его отец.

Странные чувства Максим испытывал, подходя к родительскому дому. Вроде он не такой уж и взрослый и самостоятельный. И не так уж давно обитает отдельно. И даже ту квартиру — особенно когда там Танька с Женькой — начал потихоньку называть домом. А всё равно в груди щемит какое-то запечатанное на подкорку узнавание. И в то же время во всём воздухе всё считывается иначе — Максим всё-таки изменился и уже не такой, каким был здесь.

Перемахивая через ступеньку, Максим оказался на своём этаже и, не раздумывая, продавил таблетку звонка.

Открыли ему почти сразу.

В домашнем костюме на пороге стоял отец. Лицо его привычно-напряжённое — так отец всегда и всем открывает двери. Но за доли секунды, нужные для узнавания, оно успевает несколько раз поменяться. Сначала на напряжённое и растерянное, глазами пытающееся считать состояние Максима. Потом будто виноватое. И, в конце концов, дружелюбно приветливое.

— Привет, — кажется, у отца было примерно такое выражение лица, когда он приезжал в «Юннат». Правда, тогда его смазывала своей активностью мама. А сегодня её что-то нет.

— А где мама? — на автомате ляпнул Максим прежде, чем понять не совсем адекватность своего вопроса.

Но Игорь только ухмыльнулся:

— Хорошо быть папой — к маме всегда сто вопросов, а к папе только один — «где мама?»

Максим постарался скрыть смущение — наверное, со стороны он смотрелся сущим ребёнком. А отец серьёзно отозвался:

— Какие-то субботние пары на работе. Ты не находишь, что она слишком часто пропадает в выходные?

— Ну, образование всегда отнимает много личного времени. Учить оболтусов — сложно. Я знаю, потому что сам оболтус, — Максим пожал плечами.

— Не буду тебя в этом разубеждать, — кажется, в отцовском голосе скользнули мамины интонации.

Разговор Максиму определённо нравился. Даже не сам по себе, а скорее тем, что можно просто и непринуждённо беседовать с отцом. Признаться, он до этого уже начал мысленно прикидывать, что отец так и будет хранить молчание. Силы характера явно хватит.

Они коротко и синхронно глянули в пол, а потом так же одновременно встретились глазами.

— Ты как? — чуть тише обычного спросил Игорь.

— Нормально, — кивнул Максим. — А ты?

Они привычно сели на кухне. Удивительно, как все и всегда стремятся ближе к кухне и еде. Наверное, что-то на уровне генетической памяти. Может, дело даже не в самих продуктах питания, а в ощущении мира и покоя. Поссорившиеся люди точно не будут принимать пищу совместно.

Игорь, пока грелся чайник, приоткрыл окно и зашуршал, распечатывая, пачку сигарет. И на автомате протянул Максиму торчащий жёлтыми зубцами-фильтрами блок.

— А, ты же не куришь, — опомнился он.

— Да нет, давай, — Максим потянулся к блоку и подцепил сигарету.

Отец был прав — он не курил. Но сейчас отказываться почему-то не хотелось.

К сигаретному дыму Максим был привычным, хоть Женька и предпочитала что-то сладковато-ароматическое и не такое густое, как отец. Поэтому без стеснения наклонился к отцовской зажигалке, которая подожгла оба сигаретных кончика.

А вот навыка курения у Максима не было, поэтому тот старался не затягиваться, а просто держать дым во рту. Кажется, отец это заметил и про себя посмеивался. Но вслух ничего не говорил.

Дальше разговор потёк в нарочито-безопасное русло. О том, как Максим будет с начало осени совмещать работу с учёбой. И о том, что дома пора бы менять полы — эти действительно слишком сильно скрипели и рассыхались, даже ночью делали вид, будто по ним кто-то ходит.

— Может, по ним действительно кто ходит. Невидимый, — усмехнулся Максим.

— Не будь как мама, Игорь улыбнулся, будто чему-то своему. — Она тоже с юности любила… страшилки всякие. И гадать.

Обсудили, на какой материал можно заменить покрытие. И, когда Максим окончательно расслабился и решил, что той самой темы они касаться уже не будут, отец вдруг стал серьёзным.

Отодвинул подальше чашку с кофе и задушил в пепельнице сигаретный фильтр.

— А по поводу этого… — брови его приобрели суровый вид, а взгляд расфокусировался в направлении стола. Не было необходимости уточнять, по поводу чего именно. — Я думаю, это дело только твоё… и девушек. Конечно, мне такого не понять. Но ты ведь — не я. Наверное, во мне тебе тоже кажется что-то… непривычным. А так… любые отношения без насилия и с обоюдным желанием имеют право на существование.

Игорь поднял глаза. А Максим почувствовал себя очень глупо. Не потому, что отец сказал что-то глупое — просто как дураку хотелось улыбаться и всё прокручивать его слова в голове. И радоваться им.

Не то, чтобы отцовское мнение было для Максима решающим — скорее всего, на основании только его он бы не стал предпринимать каких-то активных действий. Но всегда лучше, когда тебя пытаются принять.

— Нет, — Максим постарался сохранить насколько можно серьёзное выражение на лице. — Я не считаю тебя… непривычным.

Игорь улыбнулся — больше взглядом — и снова заговорил о ничего не значащей ерунде. И Максим с удовольствием поддержал разговор. Иногда это очень важно — просто говорить о ерунде.

Видимо, у Игоря настроение тоже поднялось. Потому что как бы между делом, с самым серьёзным выражением лица он всё-таки поинтересовался у сына:

— И что… у тебя что ли сил хватает?

Максим едва не подавился последним глотком кофе. Но всё-таки сообразил ответить:

— А у тебя уже нет?

Двойной заговорщицки-хулиганский взгляд, сдавленные смешки и взаимное чувство: «вот зараза!». Хорошо, всё-таки, что Лисы нет дома.

Максим уже собирался уходить, когда Игорь торопливо протянул ему толстый журнал:

— Ты в прошлый раз забыл.

Максим тут же вспомнил про динозавров и про обещание Вовке. Надо же, если бы не отец, мелкий опять бы обломался. Нехорошо забывать о своих обещаниях. Даже на радостях.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Максим и решил не углубляться, зачем именно альбом вдруг понадобился. Пусть пока считает, что сын немного впадает в детство. Это вообще выгодная мужская отговорка.

И с лёгким сердцем покинул родительский дом. Сегодня хорошее предчувствие его не обмануло.

***

— Объясните мне, — Женька явно была недовольна и не собиралась этого скрывать — в не слишком громком голосе звучали стальные интонации. — Зачем вам понадобилось лазать по этому болоту среди ночи?

Тут она преувеличивала. Ночи ещё не было — всего-то самое начало одиннадцатого. Да и болотом местность назвать было нельзя — просто небольшой прудик в городской черте. Непригодный для купания, но вполне себе разбавляющий свежестью городской пейзаж.

— Ты же сама говорила, что Вовка ждёт альбом с динозаврами, — примирительно отозвался Максим. У него, в отличие от Женьки, сил было хоть отбавляй.

— И до завтрашнего дня бы подождал, — с оттенком ехидства отозвалась Женька.

Она уже устала и замёрзла — надо было, как Танька, надевать джинсы и ветровку, а не щеголять в колготках и лёгком свитшоте. Даже плотная юбка не добавляла тепла. Красота, конечно, требует жертв, но Женьке уже хотелось начать обходиться без них.

Радостный Максим прилетел сегодня электровеником и потащил их с Танькой отдавать Вовке альбом. А дома они задержались дольше запланированного — Максим со Славкой затеяли какой-то околонаучный спор с оттенками воинственной теологии. Поэтому ушли позже предполагаемого. А тут ещё Танька с Максимом не захотели сразу возвращаться домой и решили погулять. А Женька стеснялась сказать о своей усталости. Но и молчать не могла, поэтому начинала ненавязчиво ворчать. А тут ещё неизвестно откуда взявшийся репейник противными точками усыпал все колготки на коленках. Теперь ещё и его отдирать.

— Если это болото, то тут должны быть болотницы, — Таньку проблемы сестры явно не волновали. — Может, какая-нибудь из них тебя и утащит.

— По-моему, эти болотницы тебя в детстве подменили, — не осталась в долгу Женя. — Так что на самом деле ты не Танька, а демоница.

Таньке такое сравнение понравилось. А Женька не поняла, как так вышло — вроде хотела уесть. Видимо, даже в злобном и утомлённом состоянии она не в состоянии вредить тем, кого любит. По крайней мере, пока.

— А ты чего такая злая? — Максим задал самый тупой вопрос, на который способно человечество. По крайней мере, Женьке так показалось. И, быть может, она бы даже высказалась по этому поводу — в ней неизвестно откуда появилось желание попортить всем настроение.

Но мир неожиданно исчез. Вернее, земля ушла у неё из-под ног. Или как там говорят, имея в виду крайнюю степень потрясения?

К счастью, в Женькином случае никакого морального потрясения не произошло — ощущение было вполне себе физическим. Ощущение внезапного полёта, от которого внутри замирают поджилки.

Короткого и в скорости опознанного. Это Максим, видимо утомлённый её гундежом и недовольством, решил поиграть в рыцаря. И, не спрашивая разрешения, подхватил её на руки, лишая почвенной опоры.

— Не голоси! — велела Танька, воровато оглядываясь по сторонам — не хватало ещё, чтобы кто-нибудь подумал, будто на эту фифу нападают. Сама на кого хочешь нападёт. Или доведёт.

Женька действительно уже успокоилась, поняв, что её просто взяли на руки и вроде бы не собираются скидывать, как ненужный балласт. Но на всякий случай обхватила Максима за шею — доверяй, но проверяй.

Вообще-то смена дислокации повлияла на неё скорее позитивно. Эффект неожиданности заставил сердце колотиться быстрее, даруя организму бодрость. А крепкие руки и грудь, к которой можно прижаться, вселили уверенность в этом мире.

— Только не надо бросать меня в воду, окей? — развеселилась Женька, даже не заметив, как полностью скопировала интонацию Максимовой матери.

— Хорошая идея! — «зажёгся» Максим. — Как раз проверим, как ты научилась плавать.

И Женька ещё крепче вцепилась в его шею. Возможно, с некоторым намерением придушить, если он вдруг не шутит. Но случая не представилось, так что Женька просто покаталась у Максима на руках, позволив на несколько минут вообразить себя принцессой. И вообще-то на руках у Максима было очень даже удобно. Но особенно наглеть тоже нельзя — она, в конце концов, не одна. Так что Женька, ловко перекинув ноги через Максимовы локти, всё-таки потянулась к бренно земле.

— Кстати, жаль, что до следующего года уже не искупаешься, — задумчиво сообщила Танька, загипнотизированная переливами огоньков на тёмной воде.

Всё-таки, есть в ночной воде что-то загадочное. Будто темнота, скрытая под водной толщиной днём, выступает на поверхности. И неизвестно, что или кто выступает с нею вместе. Танька невольно поёжилась. И порадовалась, что она здесь не одна. И что вообще не одна.

— Ну, почему? — возразил Максим. — Можно же в бассейн ходить.

Танька послала ему многозначительный взгляд, над которым мгновенно начала подхихикивать Женька — сумрачного света фонарей вполне хватало, чтобы друг друга видеть.

— Ты что, извращенец? — прошипела Танька, которая явно собиралась купаться не собственно ради купания. — Там места мало и вода прозрачная.

— Почему извращенец? — не понял и чуть ли не обиделся Максим.

Но, глядя на хихикающих девчонок, всё-таки понял и тоже хмыкнул. Какие у некоторых интересные мысли. А Женька на всякий случай глянула по сторонам. Но подслушивать их было некому — народа вокруг пруда было не много, и смысла кучковаться рядом с посторонними не было.

— А помните того маньяка в «Юннате»? — видимо, мысли об извращенцах навеяли Женьке тематическое воспоминание.

— Фу! — сразу же отреагировала Танька. Помнила она на самом деле не очень.

— Но ведь из-за этого маньяка мы с вами и познакомились, — не то, чтобы Максим решил поиграть в адвоката дьявола, просто вечерняя тишина и прохлада навевали на него сентиментальные мысли.

И Танька явно решила эту сентиментальность по возможности рассеять.

— О, а давайте ещё с кем-нибудь познакомимся? — лицо её озарилось надеждой. И, не дождавшись реакции, она побежала вперёд. Явно знакомится. Хорошо, хоть сильно далеко не убежала.

Оглядевшись по сторонам, Танька, видимо, решила себя продемонстрировать во всей красе. Встав в пол оборота и прогнувшись в спине, чтобы попа начала сильно торчать в стороны, она развела руки в стороны в приглашающем жесте. Как если бы она была театральной актрисой. Не слишком хорошей театральной актрисой. Ладони она возвела к небесам. Возможно, со стороны видя себя не меньше, чем Гамлетом. И выпятила вперёд увесистые груди — так резко, что они подпрыгнули плотными мячиками и с силой бухнулись обратно.

Приняв выгодную позу, Танька, сверкнув по сторонам глазами, на распев произнесла:

— Манья-як!

Вышло у неё так завлекательно и призывно, с резким грудным перепадом голоса, что только за него можно было бы простить не слишком хорошей актрисе весь её небольшой талант. Ну, и за увесистые груди — куда уж без них.

Максим с Женькой прыснули со смеху. А Танька тут же настороженно вышла из роли — по закону жанра сейчас около неё должен кто-нибудь появиться. Так что, не тратя времени на ожидание возможных оваций, она деранула обратно к своим. И вообще сделала вид, что это всё была не она.

Маньяк так и не появился. Видимо, отразившееся в воде небо хранило их от новых знакомств.

А по дороге домой Танька самостоятельно решила восстановить чувство вселенской справедливости. И, без предупреждения, улучив момент, всё-таки заскочила Максиму на спину. Плотно вцепившись ему в плечи и ткнувшись коленками в бока.

Тот от неожиданности остановился и едва удержал себя от того, чтобы вскрикнуть — ещё не хватало голосить. Но сердце, конечно, зашлось. Так что Максиму пришлось подавить спонтанный порыв скинуть наездницу в траву. И, закинув руки за спину, на всякий случай подхватить её под бёдра.

— Н-но! — радостно завопила Танька, смеясь Максиму в ухо.

А Женька шутливо шлёпнула её по попе.

— Эй! Ты мне всех женихов отобьёшь! — тут же возмутилась Танька.

— Какие у тебя там ещё женихи? — в свою очередь возмутился Максим, потряхивая Танькой на спине.

А та сильнее вцепилась ему в плечи.

— У тебя таких нету, — ехидно буркнула она Максиму в ухо.

А потом мягкие, тёплые губы коротко ткнулись ему в правую щёку. А с другой стороны — слева — к его плечу осторожно прижалось чужое. Женино. И Максим, наконец, почувствовал себя абсолютно, бесповоротно на сто процентов счастливым.

***

— А Машка тоже, кстати, приёмная была, — Стаса так сильно качнуло вправо, что коньяк едва не перелился через край пузатого бокала. Но, к его чести, удержался на месте. Что коньяк, что Стас.

Игорь на всякий случай покрепче упёрся локтем в барную стойку. Как у него зашёл разговор о собственной семейной истории, он не знал. Да и вообще не стремился об этом распространяться. А со Стасом всё выплыло само собой. И вряд ли тут причина только в алкоголе.

Игорь машинально потянулся к раскорячевшемуся перед стойкой Стасу, но рука его на полпути сама по себе махнула — тот и без его помощи принял более или менее вертикальное положение.

— Да и вообще, — медленно и очень задумчиво продолжал Стас, и взгляд его с каждым словом становился всё менее фокусированным. — Все эти родственные связи имеют очень мало значения…

Он бездумно опрокинул очередную порцию коньяка. И, кажется, окончательно потерял нить повествования. Игорь же, как ему хотелось думать, сумел сохранить трезвость рассудка. И продолжал считать, что этот Стас чем-то напоминает ему друга детства — Витьку. А значит, просто не может быть плохим человеком.

— Ладно… — вдруг неожиданно бодро выпрямился Стас и повернулся к Игорю почти трезвыми глазами. — Предлагаю уже отчаливать. У тебя-то жена одна, а мне, если что, двойная головомойка предстоит.

Стас ухмыльнулся на удивление разумному аргументу — хотя сильно разумным новый приятель не очень казался. И, махнув бармену, нестройно отозвался:

— Хорошо хоть во всей этой истории отсутствуют тёщи.

Стас так яростно закивал, что опять начал терять равновесие и сам схватился за Игорево плечо. Тот зачем-то кивнул.

Вряд ли они, конечно, станут закадычными друзьями. Но пока сгодится и такое не слишком трезвое знакомство. Потому что человека лучше всего узнаёшь под алкоголем.

Уличный воздух был свеж и тёмен. Но где-то очень далеко уже разгоралась розоватая полоска приближающегося утра.

Глава 25. Как в первый раз

Была ли важная причина, почему девчонки вдруг прочно обосновались на кухне, Максим не знал. Но они даже не переругивались между собой, а это уже наводило на некоторые подозрения. Так что Максим, хоть и без особой необходимости, но всё-таки тоже зашёл в кухню и присел на стул. Даже если они решили его отравить… Лучше перед смертью смотреть на что-то красивое. Например, на них.

Женька в это время ловко нарезала овощи — Максиму было видно, как аккуратные локти ныряют туда-сюда около точёной талии. Кажется, ещё немного, и они заденут белоснежный бантик, подчеркивающий тонкий девичий стан — Женька для антуража надела белоснежный фартук. Который, к счастью, совершенно не скрывал своей длиной стройных ног. Да и вообще их ничто не скрывало — Максимова футболка, в которую облачилась Женька, заканчивалась, едва-едва прикрывая выступающую попу. Как будто у неё мало здесь своих вещей — Женька таскает Максимовы… Да и вообще — и у неё, и у Таньки здесь столько шмоток, что Максим уже ютится на самой крайней и неудобной полке шкафа. Хотя, надо признать, вещи на ней всегда выстираны и выглажены. Один из плюсов проживания с двумя девушками — даже если одна психанёт, вторая непременно наведёт порядок. Чисто из принципа.

Кстати, попа у Женьки не просто выступает. Она, подчиняясь слаженному движению всего тела, то и дело мелькает белой тканью, когда серая футболка вдруг удачно собирается на поясничном прогибе. Совсем ненадолго. И белое мелькает, как кроличий хвостик.

Танька сегодня особой страсти к готовке не испытывает. Зато испытывает страсть к чистоте. Настолько сильную, что даже залезла на табуретку и возит теперь тряпкой по верхушке холодильника. Неслыханное проявление чистоплотности. Стопы её выгибаются, высоко-высоко приподнимая пятки над мягкой поверхностью стула — роста даже с учётом его не хватает. Но Танька не сдаётся — упорно делает рывки вверх, не жалея стройных икр и поднимаясь чуть ли не на кончики пальцев. Кто-то явно в детстве грезил о карьере балерины.

Максим в балете разбирается, как утка в апельсинах. Но на балет с участием Таньки определённо посмотрел бы. Особенно если бы на Таньке было балетное трико и эта уверенно торчащая вверх юбочка. Вместо ярко-розовых шорт по самое колено.

Путём неимоверных усилий Танька всё-таки расправляется с холодильником. И явно не собирается на достигнутом останавливаться — разворачивается на девяносто градусов и теперь всем телом вытягивается к люстре. Багровая тряпка с размаху накрывает плафон, который от влаги тут же становится прозрачным. Максим видит, как Танькин живот по инерции втягивается в тело, создавая дополнительное ощущение хрупкости. Но увесистая грудь тут же его компенсирует, ещё сильнее от напряжения плеч подтягиваясь вперёд.

Танька вся вытянуть в сосредоточенную струнку. А Женька продолжает ритмично нарезать салат — толчки ножика мерно ложатся на утомлённое сознание. Эта неделя в Максимовском универе выдалась на редкость тяжёлой. Настолько, что у него гудят ноги и нет никаких сил помогать ни Таньке, ни Женьке. Хорошо, что они об этом и не просят.

За окном мелкая морось — осень в этом году подкралась очень незаметно, сменив серостью и прохладой жаркое солнечное лето. На стекло скользкими мазками ложатся меленькие капли — их прекрасно видно в мягком свете уличных фонарей. Задувает ветер, норовя проникнуть в мельчайшие стекольные зазоры. Но ему это не грозит — внутри слишком тепло, чтобы чувствовать его бессильно-злобные порывы. И все вакантные места уже заняты. А сгущающаяся вечерняя темнота надёжно разгоняется электрическим свечением — особенно после того, как Танька заканчивает протирать плафоны. Максим погружается во что-то вроде дрёмы. И не может стопроцентно сказать, на самом деле всё это происходит или просто грезится. Картинка как-то размывается, словно акварельная. Того и гляди пойдут титры и окажется, что всё это — просто чья-то фантазия.

— Хорошо, что завтра суббота, — Женькин звонкий, живой голос вдруг придаёт всему происходящему объёма. Ощущение грёзы отступает и рассеивается в запахе помидоров и масла.

Это всё — по-настоящему. Это всё — здесь. Это всё — их.

Максим, сам не зная чему, улыбается.

А свет в кухне тем временем неуловимо изменился. Он не стал ни ярче, ни тусклее. Просто по светлой плиточной стене над Женькиной макушкой пробежалась прозрачная тень. Если не присматриваться, то и не заметишь. Но Максим заметил. И машинально глянул на источник света — люстру. Как оказалось, очень вовремя.

Танька ещё не закончила протирать плафоны. Или, скорее всего, уже закончила — потому что люстра под её руками опасливо накренилась ближе к потоку, как если бы Танька её отталкивала. А сама её кукольная фигура вдруг вытянулась по диагонали, как если бы она решила с места выполнять команду «упал-отжался». Вот только ничего такого она не решала — видно по резко выпученным глазам и проступающей на лице бледности, несмотря на несошедший персиковый загар.

Падает Танька нестерпимо медленно. Настолько, что кровь ударяет Максу в голову и вообще во все места. Не чувствуя себя, а будто превращаясь в сплошной рефлекс, он оказывается рядом. А Танька, оказывается, уже у самой земли!

Её тело тяжело бухается ему на руки, с утроенной силой давя и будто норовя их оторвать. Мышцы сами собой деревенеют в попытке замереть и удержать чужой вес. Бесконечная, долгая секунда…

И, наконец, мир снова обретает привычное течение времени. И краски — тени от светильника теперь ходят ходуном, люстра шатается, как ненормальная.

Танька запоздало цепляется Максиму за руки. Тело её становится легче. Максим чувствует чужой учащённый пульс — как раз держится в районе груди. Взгляд его цепляется за порыжевшую макушку, а потом за расширенные карие глаза, радужка которых безнадёжно тонет вокруг белизны и будто посылает прощальные желтоватые салюты — у Таньки глаза с крапинками.

— Офигеть у тебя реакция, — восторженно сообщает она через испуганное дыхание. И пальцы её, будто на всякий случай, сжимают чужие напряжённые сухожилия — бездумно проверяют, выдержат ли.

— Не лазай больше под потолком, — всё, что получается ответить у Максима. Хорошо, хоть голос звучит ровно, несмотря на продолжающее колотиться сердце.

А Женька только сейчас поняла, что в кухне что-то происходит. Обернувшись и не выпуская из руки острого ножа, она окинула взглядом и Максима, и Таньку. И обоим показалось, будто сейчас, как безумный персонаж какого-нибудь триллера, пойдёт с этим ножом в атаку. И они на всякий случай замерли, будто это хоть как-то могло помочь.

Но впечатление оказалось ложным — это просто свет растревоженной люстры не пришёл в нужную кондицию. А когда тени выровнялись, оказалось, что Женька смотрит на них вполне спокойно, пусть даже как на дураков.

— Давай-давай, срывай люстры, — посоветовала она. — В темноте удобнее по ночам есть.

Танька сделала возмущённое лицо.

— Ой, кто бы говорил — салатики-салатики, а потом конфеты пакетами пропадают.

— Не ссорьтесь, девушки, — решил вмешаться Максим, поудобнее перехватывая Таньку. — Мы живём в экономически развитой стране, и перебоев с поставками продуктов не предвидится.

— Причём тут продукты? — разочарованно фыркнула Танька — а ведь начиналась такая приятная дружеская разборка.

— Вот именно, — поддержала Женька. — Избыток питания ещё никому на пользу не шёл.

Она тоже была не против лёгкой перебранки.

— Ну… — Максим уселся на освободившуюся табуретку, одновременно усаживая Таньку на коленки. Задумчиво дёрнул им несколько раз, будто играя в лошадку. — Избытка веса тут ни у кого не наблюдается. Так что…

Танька развеселилась, оседлав Максим сверху и оказываясь с ним лицом к лицу. И нарочно двинулась так, чтобы сходящимися бёдрами задеть район паха.

Ярко-розовая ткань соединилась с чёрной. Так гармонично, что сверху даже казалось, что никакого соединения и нет, и это всё тканевый монолит. В котором, впрочем, всё равно вмешался жизненный дисбаланс — из-за поднимающегося бугорка на чёрном.

— С-с-с! — нет, змей в кухню не проникло — шипела Женька. У которой и в мыслях не было нарушать чёрно-розовое единение. Просто нож соскользнул с мокрой шкурки помидора и прошёлся ровно по фалангам указательного пальца. Но Танька всё равно, как по команде, соскочила с Максимовых коленок и даже будто встала по стойке смирно. Как ребёнок, смутно догадывающийся о своей вине.

Максим тоже не остался на месте и уже держал в руке Женькину, очень тонкую по сравнению с его, ладонь. Где безошибочно читался след от ножа — тонкая красная линия, смешивающаяся со влагой и растекающаяся ниточками. Норовящими заполнить все складочки и мельчайшие бороздки кожи. Беспомощная дрожь пораненного пальца. Ладонь, такая беззащитная, полностью скрытая в его руке. Женькина рука теперь тоже немного его. Поэтому, как и всякий нормальный человек, Максим сделал единственно верное движение — потянул повреждённую ранку к губам.

Женька вздрогнула, и ладонь её инстинктивно сжалась. Но так и не смогла уйти от соприкосновения с осторожным, ласкающим языком. Её щёки стали красными, будто на них остались отпечатки помидоров. А ранку уже перестало щипать.

— Ну вот, до свадьбы заживёт, — весело сообщил Максим, глядя на Женькины пальцы — следа от пореза больше не было видно. А щёки её налились ещё сильнее. Надо будет почаще её смущать.

Вообще-то есть не хотелось. А вот утащить разморенных спокойным пятничным вечером девушек в уютную норку — очень даже. Может, уютной комнату можно было назвать и с натяжкой… Хотя почему с натяжкой?

Девчонки уже практически переселились сюда, и всё реже ночевали дома. Так что части своих жизней они тоже успели тихой сапой перетащить на эту территорию. И теперь несмотря на то, что зима только приближается, широкую стену украшала длинная гирлянда с мигающими огоньками. Реально украшала — придавая помещению нарядной загадочности и будто даже расширяя территорию. Кроме того, на стенах появились по-девичьи светлые картинки с со смешными подсолнухами, авокадками и мотивирующими надписями. Даже диван после согласования с хозяевами был заменён на кровать. Не настолько широкую, насколько надо бы, но в тесноте да не в обиде. А ещё всякие милые безделушки на полках будто заставляли остановиться в дневной суете и начать их разглядывать, придумывая им тайные жизни.

Максиму придумывать какие-то жизни нет ни малейшей надобности — ему вполне сгодится и своя. Если у кого-то две девушки, то значит у кого-то — ни одной. Значит Максим уже — победитель по жизни. Кроме шуток.

Кровать упруго прогнулась, принимая на себя усиленный тройной вес. Потянувшись, Женька выключила свет, оставляя в пространстве только огоньки гирлянды и свет ночничков — ещё одно девичье дизайнерское решение.

Голубые сумерки за окном, чуть-чуть разбавленные зажигаемыми фонарями. Женькин тёплый живот, вплотную упирающийся в Максимов бок. Танькины ноги, перекинутые ему через коленки. И тишина. Космически уютная тишина. Перемежаемая только чужим дыханием у самого уха.

Руки сами собой начинают проползать по девичьим спинами. Макс уже с закрытыми глазами определить где чья — даже через одежду. Будто вытянутая вверх каждым позвонком, неуловимо подрагивающая от каждого прикосновения к себе — Женина. Всегда тёплая, наполненная переливами уверенных мышц и будто раскрывающаяся навстречу — Танина.

Максим, влекомый инстинктами, тянется к тёплым губам. Тонким, но уже пульсирующим от прикосновения. С остреньким языком и торопливыми движениями. Женечка.

Светлые волосы щекочут щёку, переходя к брови. Дыхание сбивается. Рука сама собой сграбастывает футболку, чувствуя под ней твёрдую застёжку лифчика.

Приятная волна в теле усиливается и идёт колючками вдоль всего позвоночника, заставляя почти что выгнуться. Это плотные, влажные губы уверенно прижимаются к сгибу его шеи. Заставляя её расслабиться и полностью подчиниться их хозяйке. Танечке.

Максим почувствовал, как расслабляется плечо, уползающее в её сторону. И готовые, очень тёплые объятия, которыми его окутывало с её стороны.

Руки, такие знакомые, легли на плечи. Но вместо того, чтобы спокойно улечься там, начали будто заново их исследовать, ощупывать. Будто бы там что-то могло измениться… Пальцы через футболку очертили трапеции, прошлись вверх, задевая самыми кончиками каждую вершинку позвонка. Будто пересчитывая и коротко изучая их прочность. Между лопатками сильнее потекла кровь.

С другой стороны его тоже обняли, делясь своим теплом. Правда, Максиму пришлось сделать усилие, чтобы не дёрнуться — синяк уже рассосался, а вот нервы почему-то остались повышенно чувствительными. Но это совершенно не повод дёргаться от Жени.

Её длинные распущенные волосы мягко задели щёку и защекотали в районе ключицы, посылая мурашки на спину. Как раз под Танины, становящиеся всё смелее, ладони.

Одежда вдруг стала очень мешать. По крайней мере, футболка. Безжалостно отделяющая его от Жени с Таней. Несколько осторожных движений — главное, не задеть их обеих руками — и торс, наконец, соприкоснулся с пьянящей свободой. Воспользовавшись этим, Максим залез обеими руками и под чужую одежду. И втянул воздух прямо сквозь сомкнутые зубы.

Непередаваемой ощущение волнующих тел. Здесь, совсем близко. Даже если через ткань одежды. Мягкие, подминающиеся под руками живые объёмы. Которые совсем скоро станут его, Максима.

Чувство предвкушения как в первый раз ударилось о кадык. И потянуло вниз, к паху, по пути захлёстывая счастьем. Настолько, что Максим не удержался в вертикальном положении и бухнулся спиной на пушистое покрывало. Правда, с этим ему с обеих сторон помогли девчонки.

Света в комнате стало меньше. По крайней мере для Максима — Женькины волосы надёжно прикрыли его лицо от окружающего мира. Чтобы никому не показывать. Только Таньке, которая, посмеиваясь, чмокает Максима в нос. И сразу же отстраняется. Чтобы тот не успел поймать.

Женька тоже выворачивается из прикосновения. И даже, совершенно неожиданно отползает в сторонку, усаживаясь, поджав под себя коленки, у самого кроватного края. Почти как примерная, хорошая девочка. А Танька на свой лад зеркалит её позу с другого края. Разве что ноги перекрещивает по-турецки.

Максима зажигает азартом. И он изо всех сил притворяется ленивым и разморенным. Интересно, которая дёрнется первой? Танька — та проворнее. Но Женька ближе к свободному краю и убегать ей сподручнее. Максим внутренне представил себя котом, настраивающимся на прыжок.

— А-а! Пусти! Хам!

Всё-таки, если Танька разойдётся, то ловить её будет сложнее. Так что схватив её в охапку за талию, Максим изо всех сил дёрнулся на другой кроватный конец. И даже почти успел — собственная футболка так и осталась в кулаке. Правда, дальше раздался треск, и вот уже у Максима в руке не футболка, а только её часть. Большая часть.

Ладно, не вся, конечно. Но ниже пояса через дырку открывается весьма интересный и необычный вид. А ещё становится понятно, что спереди на трусах у Женьки нарисована радуга.

Танька, уже не сопротивляясь, а выглядывая из-под Максимовского плеча, начинает веселиться.

— Вот это кино! Вот это любовь!* — напевает она на известный мотив. И Женькино растерянное лицо заражается улыбкой.

Но на всякий случай, чтобы Таньке вдруг не стало обидно — женская натура ведь сложна и противоречива — Максим дёргает и её. За воротник футболки. Тут улов поменьше — всего лишь отлетевшие по пупа пуговицы. Но отрывающийся вид не хуже, чем у сестры. Особенно если учесть, что бирюзовая чашка бюстгалтера почти ничего не скрывает.

Возможно, Максим сделал всё это зря. Потому что сразу же подвергся женскому нападению с обеих сторон. И так как футболки на нём самом уже не было, то предметом атаки стали джинсы.

Хорошо, что девичьих сил, даже в двойном объёме, маловато для плотной синей ткани. Так что обошлось простым стягиванием их с ног. Правда, вместе с трусами.

На этом двойная девичья атака не прекратилась. Но перешла в более хитрую и исступлённую фазу.

Влажные губы, мягкие руки, обволакивающее дыхание не оставляли Максу ни малейшего шанса на сопротивление. И тело само собой стало поддаваться и расслабляться.

Наверное, они победили. Но стоил ли расстраиваться, если любовь — это игра, и проигрывает тот, кто относится к ней слишком серьёзно?

А меж тем двойной девичий вес туго прижал его снова к кровати. И лишил всякого желания и сопротивляться, и продолжать о чём-то думать. Потому что кровь от головы начала приливать к нижней, гораздо более важной сейчас части. Которую Танька с Женькой тоже не обделили вниманием.

Вот где умение разделять их прикосновения Максима подвело. Он больше не знал, где Женькина рука, а где Танькина. Только чувствовал скользкое, очень аккуратное движение по стволу вверх — к пульсирующей головке. Дойдя почти до конца, пальцы кольцом обхватили пространство под ней, но так и не соединились — не хватило длины. Зато плотное касание отголоском прошлось по нервам, отдаваясь где-то в крестце.

Атака губ стала ощущаться гораздо острее. Внутри начало жечь. И всё тело начало превращаться в одно стучащее сердце. А настоящее будто переселилось вниз, к паху. По крайней мере, стучало сильнее всего именно там. И оттуда же по телу струились живительные волны силы. А уж когда чужие ладони скользнули к мошонке…

Осторожные, но такие чувствительные прикосновения. Будто бы и успокаивающие, но на деле только распаляющие, бередящие всё тело.

Мир рассеялся. Перестал существовать. По крайней мере, за пределами этой комнаты. Хотя скорее даже — этой кровати.

Таня… Женя… И он. Вот всё, что сейчас нужно для счастья. А может быть и не только сейчас.

А девушки уже отстранились, оставляя после себя только фантомные касания и возбуждение в теле. Которое ещё больше усилилось, когда они начали раздеваться.

Может, они делали это и с обычно скоростью. Но Максиму всё равно казалось — нарочито медленно. Настолько, что он не вытерпел просто смотреть, как одежда покидает их тела, делая видными все выпуклости и впуклости.

Женькин лифчик расстегнулся легко, ослабев и демонстрируя на голом теле тонкие розоватые полоски. Груди с торчащими уже сосками свесились чуть ниже. И было в этом что-то доверчивое и беззащитное. Как и трусики, жгутиком соскальзывающие с бёдер.

Танька же пошла другим путём. Не расстёгивая, спустила лямки с плеч, позволяя пояску и чашкам самостоятельно поддерживать бюст. Сложноватая задача, учитывая его увесистость. Но кто будет винить бюстгалтер, что его чашки всё-таки опали и безжалостно показали тёмные вишнёвые соски? Ладно, с этим всё-таки Макс постарался.

Полное обнажение. Полное доверие. Поддавшись ему, Максим в очередной раз позволил уложить себя на лопатки. Кто бы ещё смог это сделать, кроме двух лёгких девчонок?

Танька, не спрашивая, оседлала его сверху. К сожалению, не совсем так, как Максиму бы хотелось — просто перекидывая ногу через живот и усаживаясь просто на него. В опасной близости от ствола члена — кажется, Максим даже чувствовал её влажное тепло на лобке.

А Танька, будто и не замечая чужого разочарования, наклонилась к парню, отчего её груди аппетитно мелькнули перед взглядом Максима. Руками она упёрлась ему в плечи и загадочно заглянула в лицо.

— Ну… покатай меня… — с блестящим взглядом попросила она. И, не дожидаясь ответа, сама начала «кататься». Подпрыгивая вверх и вниз набедном Максимовском животе.

Нет, виды открывались прекрасные и подвижные, и физического дискомфорта не ощущалось. Кроме того, что всюду звенело ощущение — кататься Таньке лучше чуть ниже. Хорошо хоть Женька тоже была рядом. Улегшись сбоку от Максима, она нежно обвила его за шею, поглаживая плечи и, не торопясь, целуя его лицо. И её коленка ощутимо поглаживала сверху Максиму бедро.

Танька откинулась назад, упираясь руками и выступы таза. От прогиба на её животе очертилась продольная линия, а головку члена Максима задела быстра, разгорячённая плоть. И Максим теперь мог смотреть только на чужую припухшую промежность, раздваивающуюся в самом низу. И волнующе предвкушать. Не будет ведь, в самом деле, Танька всё время просто «кататься».

Неужели? Она вдруг остановилась. Начала ёрзать. И — ура! — стала потихоньку спускаться ниже.

Пришлось выпрямиться, встав на коленках — иначе до головки на дотянуться. И, наконец, налившиеся губы влажно соприкоснулись с головкой, ненадолго скрывая её из зоны видимости.

Максим не успел толком прочувствовать проникновения, как Танька снова дёрнулась вверх. Хорошо хоть ненадолго. И в следующую минуту опустилась на член уже ниже.

Двигалась она всё ещё осторожно, будто примериваясь. И Максим автоматически задержал дыхание, ощущая Танькину нежность внутри. От которой по телу начинали проступать первые электрические токи.

Наконец — полное «погружение». Танька резко выдохнула. Лицо её изменилось — с него полностью рассеялась любая тень насмешки. Губы покраснели, будто их накрасили помадой. Веки будто устали и опустились очень низко.

Танька дышала ртом. В такт каждому собственному движению. И не сводила затуманенного взгляда с Максима. А тот мог только схватиться за её округлые бёдра и то ли задавать, то ли подчиняться ритму.

Женькины поцелуи тоже стали настойчивее и сильнее. Она уже не стеснялась прикусывать плоть на его плечах и предплечьях. Будто тоже желая заявить о своём присутствии. И Максим, повинуясь порыву, жадно перехватил и впился в её губы. Жалея только о том, что у него нет третьей руки. Густые светлые волосы безжалостно щекотали грудь, ложась сверху. И всё тело двигалось к наслаждению.

И вдруг на Максима навалилась полнейшее разочарование. На физическом уровне. Потому что Танька непонятно с чего резко соскочила с его члена и теперь, неловко согнувшись в плечах, тяжело дышала. До того, как Максим успел понять, в чём дело, та начала решительно двигаться.

Не прошло и минуты, как Танька снова оказалась на нём. С единственной разницей, что теперь он видел её ровную, с мышечным сечением спину.

Округлые ягодицы пришли в движение. Чуть бледнее чем остальная кожа — летний загар сошёл ещё не до конца — колыхались в опасной близости от лобка Максима. Ещё немного — и он сам схватится за них и направит нужное движение. Тем более Женькина рука во всю гуляет по низу живота, посылая в тело дополнительные волны.

Но активных действий Максим предпринять не успел — Танька, наконец, нащупала нужный угол и бухнулась попой вниз. Влажный звук сопроводил проникновение. Танька застонала. И стала двигаться активнее. Так, как надо. Плотно сжимая ствол и утыкаясь в напряжённую головку.

Женьку, видимо, достало просто лежать рядом. И она заняла позицию, как недавно сестра — перекинув ногу через живот Максима и оказавшись сверху. Правда, рассмотреть её толком Макс не смог — она почти сразу склонилась к его лицу и настойчиво впилась губами в его рот.

Максим схватился, за что получилось. Скорее всего — это талия. И привлёк Женьку ближе, заставляя вжиматься твёрдыми сосками в себя. Чувствуя на себе упругую мягкость груди и оглаживая ладонями покатую спину.

Наверное, Женьке стало не хватать дыхания — она разомкнула поцелуй, подбородок Максима окатило тяжёлым дыханием. Максим снова потянулся навстречу. В этот раз осыпая поцелуями тонкую шею и плечи.

Хотелось прижать Женьку ещё крепче. И никогда не отпускать. И Таньку тоже. Которую стало будто потряхивать, верхом на его члене — и её дрожь передавалась Максиму.

Сжало очень сильно. Как будто Танька — осознанно или нет — пыталась слиться с Максимом воедино, каждой клеточкой. И резко начало постукивать нетерпеливым пульсом. Который будто оглушал и лишал всех иных ощущений. Оставляя только чувство распирающей волны, мчащейся вдаль.

На несколько секунд всё отключилось. Как торопливая тишина перед бурей. Которая, со счастьем разразилась.

Максим кончил. Излившись прямо в пульсирующую вагину и одновременно ощущая себя и обессиленным, и полным сил. А Женина грудь продолжала елозить по нему. И на животе, где сама Женя сидела, явственно чувствовался влажный след.

Таня слезла с начавшего опускаться члена и бессильно упала рядом на кровать. Глаза её, ничего не выражая, устремились в потолок, наполовину прикрытое. Воздух она ловила ртом, а грудь часто-часто поднималась от сбитого дыхания. На запавшем животе поблёскивали капельки пота.

Максим почувствовал, как начавшая было опадать эрекция снова крепнет. А Женька, как на зло, с несвойственной ей торопливостью, соскочила с Максима и теперь сидела рядом. Рассеянно улыбаясь и бездумно оглаживая ладонью собственную грудь — сосок ярко торчал между пальцами. Хорошо, что у Максима появились новые силы — как раз хватило, чтобы рывком сесть и прижать Женьку к себе.

Всё её тело вжалось в его, отзываясь повышенным пульсом и жаром. И руки судорожно, словно Женька была утопающей, вцепились в Максима. Бёдра напряжённо сжались совсем близко с напряжённым членом. А короткий смешок в самое ухо отозвался дополнительным толчком в паху.

Женька торопливо отстранилась и покладисто улеглась на живот. Опираясь на ладони, отчего по ровной спине прошлись слабые мышечные перекаты. Ягодицы её приподнялись вверх, явственно выделяя ямочки поясницы и демонстрируя влажные линии половых губ.

Приподнятая попа стала казаться круглее и больше, а вход во влагалище, наоборот, уже. Глядя на него, Максим поторопился расположиться между разведённых коленок. И инстинктивно сжал правую ягодицу, отчего на ней остался красноватый след.

Увлажнённые губы разомкнулись перед ним сразу, и Максим скользнул членом вниз, ощущая их волнующее тепло. И толкнулся внутрь, постепенно проникая внутрь.

Женя застонала и прогнулась в спине, ловчее насаживаясь на эрекцию. Максим сжал её напряжённые бёдра, оглаживая вниз. И двинулся глубже.

Чувствительная мягкость пропустила его легко и ненапряжно, обволакивая, как нежным маслом.

Женя уткнулась щекой в подушку, раскидывая рядом локти и прикрывая глаза. Лицо её было розовым, а пальцы нащупывали подушечный край. Максим двинулся. Ещё раз. И стал ускорять ритм. Женины пальцы ощутимо стиснули наволочку.

Двигаться хотелось резче и сильнее. Погружаясь глубже, насколько возможно. Максим снова стиснул Женину ягодицу, и влагалище сильнее сжалось вокруг его члена. Лёгкий шлепок получился с почти таким же эффектом.

Максим схватился за Женину талию, наваливаясь сверху чуть сильнее. Женины стоны стали ярче. А Максим, как загипнотизированный, смотрел на ямочки на спине. Которые из круглых становились чуть продолговатыми от каждого его напора.

Женино лицо становилось всё алее. И выдохи становились громче и почти совпадали с Максимовыми движениями. Максим подхватил её ладонью под живот. Спустился ниже. Средний палец как раз лёг на чувствительную складку.

Женя дёрнулась головой вверх, теперь сминая подушку подбородком. И плечи её сильно напряглись. А бёдра стиснулись, усиливая контакт.

Внутри Максима уже всё горело, начиная с затылка. Жар перекатывался по всему телу. Вторая ладонь скользнула с Жениного живота вверх и нащупала примятую к одеялу грудь. Стиснула её, отчего внутри Жени ощутился новый толчок.

Чувствуя, как на него накатывает новая волна, Максим резко подался вперёд, припадая грудью к чужой спине. Тело уже двигалось само, в собственном нарастающем ритме, повинуясь исключительно собственным желаниям.

В нос пахнуло жаром Жениных волос. Максим закрыл глаза и почувствовал, как сильно сжимаются брови. Как ломит от напряжения челюсть. И как волна, вдалбливаясь в самую глубину Жениного тела, стремительно покидает его, отдаваясь в ушах ватным пульсом.

Женины бёдра в последний раз стиснули его. Сильнее всего. А потом бессильно разъехались в стороны, опускаясь под его весом. Тело под ним ослабело. И пришлось почти против воли прерывать контакт и перекатываться на бок. Потому что руки и ноги самого Максима тоже не держали.

Воздуха лёгким не хватало — никак не мог надышаться. Но блаженство всё равно струилось по венам. Выступивший пот начал испаряться, посылая по телу неприятные мурашки. Хорошо, что два тела, с одной и с другой стороны не дадут Максиму замёрзнуть.

Танька прижалась к его спине. Женька зарылась лицом в грудь. Сердце успокаивалось. На них медленно опускалась вечерняя темнота и тишина.

Танька заворочалась, устраиваясь на кровати повыше.

— А я ведь проект для универа должна была сегодня делать, — притворно разочарованно прошептала она в макушку Максима.

— Извини, — притворно раскаялся Максим. — Но, скорее всего, в эти выходные с учёбой тебе будет сложновато.

— И вообще — в жизни есть проекты важнее учебных, — сообщила Женька, переворачиваясь на спину и с блаженной улыбкой глядя в потолок.

*Из песни гр. «Иванушки Int» — «Билетик в кино»

Эпилог

Танька удалялась всё дальше. Не то, чтобы специально. Своими незаметными шажками, которых вроде и не видно, она пошатывалась, будто влекомая декабрьскими ветрами в сторону. И вроде как пыталась ускорить приближение автобуса. Все же знают эту примету: решил в ожидании транспорта закурить или психанул и пошёл пешком: и вуаля — автобус тут как тут. Но нет, Таньку влекли в сторону не суеверия. Скользкий, чуть коричневатый снег проскальзывал под зимними ботинками, но Танька не обращала на это никакого внимания. При таких долгих и частых зимах на автомате учишься передвигаться и по сугробам, и по льду, и по остаткам асфальта. И даже почти не скучаешь по лету. Некогда. Слишком долго приходится укутываться перед выходом за границы тёплого дома.

Максим и Женька уже понял, что и к чему, но пока что не подавали виду. А Танька тем временем всё ближе и ближе подбиралась к небольшому загончику, ярко раскрашенному и похожему немного на купол цирка. В это время года практически всё ярко напоминает о празднике, хочешь ты этого или нет. Вот и сейчас над ажурными решётками гордо красовалась завитушками надпись: «Ёлочный базар».

Танька в детстве никогда не канючила перед родителями на предмет покупки игрушек. Ей достаточно было подойти к нужной магазинной полке и сделать глаза чуть круглее обычного. А если этого вдруг не замечали, то можно было глубоко вздохнуть. Но если и этого было мало, то уж приходилось пускать в ход всё очарование и изображать на лице мечтательную улыбку. Обычно после этого нужная игрушка отправлялась за мелкой Танькой на кассу. Видимо, осознанно или нет, но сейчас Таня решила провернуть похожую историю. Пусть нужна ей и не игрушка.

Но и Максим, и Женька, по-видимому, даже вдвоём были морально крепче, чем Стас и Светка с Леркой вместе взятые. Так что упорно не замечали Танькиного манёвра и продолжали беседовать о грядущей сессии. И против ожиданий, Таньку это не расстроило. И в разрез со всеми законами природы и мироздания, автобус тоже не подошёл быстрее. Так что никто не мешал изучать ёлочного многообразия.

Первое, что попадает во внимание — это запах. Какой-то особенно-ёлочный, который не сымитировать никакими ароматизаторами или духами. Он будто даже носом ощущается как исключительно зелёного цвета — и как такое может быть? Какой-то терпкий, полный морозца и посторонних примесей, но сливающийся в безошибочный аромат хвои. И, несмотря на свежесть, будто с примесью янтаря и солнечных лучей, навсегда застрявших в живой кроне.

Оттенок у раскидистых веток был голубоватым, и особенно крупные напоминали пушистые беличьи хвосты. Так и хотелось их потрогать, чтобы убедиться, что на ветках всё-таки иголки, а не пушистый мех. Или украсить, чтобы подчеркнуть их красоту и богатство. Танька сама себе улыбнулась. А когда напоролась на взгляд скучающего, не самого симпатичного продавца непонятного возраста, торопливо состроила недовольную максимально мину.

— Хочешь в этом году живую ёлку? — неожиданно над плечом возникла Женька. Голос её звучал глуховато из-за того, что нижнюю половину лица надёжно закрывало вязаным шарфом.

— Да ну, — против обыкновения наморщила нос Танька. — Пару недель постоит, а потом иголки начнут опадать. Будут ноги колоть.

— Да и вообще, наряжать ёлку — это языческий обряд, — подключился с другой стороны Максим. — И знаешь, чем её наряжали? Внутренностями и кишками животных.

— Фу-у! — ещё сильнее наморщилась Танька. — Тебе бы разоблачения всякие в тик-токе снимать.

— А Снегурочка — это на самом деле принесённая Карачуну в жертву, замёрзшая насмерть девушка, — продолжил ликбез Максим.

— Ты ещё скажи, что Деда Мороза не существует, — хихикнула Женька.

— Нет, ну я не настолько жесток, — усмехнулся Максим.

— Пошли, а то мама с папой нас самих в жертву принесут, — Танька первой заметила приближение автобуса. А родители уж слишком не любили ждать и вполне могли не дождаться, пока их троица соизволит вернуться из кино. И без них уйдут на каток. Не сказав, на какой именно.

А покататься очень хотелось. На коньках и в специально отведённом месте. А не по городским тротуарам.

***

Ёлку они всё-таки купили. Несмотря на то, что совсем скоро она начнёт сыпать на пол острые зелёные колючки. И несмотря на то, что пока Максим тащил её домой, раз десять поклялся больше ни за что и никогда. И ещё столько же, покуда тащил её по лестнице — лифт, конечно же, приспичило отключить на профилактику именно сегодня.

Но когда девчонки, суетясь, принялись разматывать толстые верёвки, опутавшие ствол и, несерьёзно переругиваясь, перемешивать влажный песок в ведре, Максим решил быть не столь категоричным. Несмотря на то, что плечо неприятно тянуло изнутри назад.

В квартиру вместе с живой ёлкой тут же проник запах зимы и свежести. И Максим с удовольствием вдохнул его, перемешанного с лёгким флёром женских духов и привычной уже никотиновой ноткой.

Потом Женька тщательно обмотала тёмный пластик ведра серебряной мишурой, и в её искристости от шевеления воздуха казалось, что ёлка вырастает из ледяной горки.

Дерево было не слишком высоким — всего-то около метра семидесяти. Но из-за пушистости поперёк себя казалось шире. Удивительно, как среди длиннючих иголок не затерялись разноцветные игрушки, которыми они украшали ёлку. Кстати, иголки оказалась совсем не колючими, а очень даже эластичными.

Накинув на ёлку парочку гирлянд — одной оказалось маловато — Максим выключил свет.

— Ва-ау! — получилось у Таньки с Женькой почти одновременно. Переливчатые огоньки, то потухающие, то снова разгорающиеся, отразились в их глазах.

— Теперь осталось только рассказать стишок, — довольная, произнесла Женька. И ткнула сестру в бок. — Тебя поставим на табуретку — чтоб Дед Мороз увидел.

— А тебя Снегурочкой сделаем, — не осталась в долгу Танька. — Макс, как там Снегурочек раньше делали?

— Ничего не знаю, — примирительно пожал плечами Максим, врубая электричество и ненавязчиво обхватывая девушек за талии.

Танька щурилась, и свет будто путался в рыжих волосах. Максим ещё не до конца привык к перемене в её образе — и подсознательно ожидал увидеть перед собой брюнетку. Но природная рыжина больше из принципа не закрашивалась тёмным цветом. Только на самых кончиках ещё сохранился тёмно-каштановый — стойкая краска не спешила покидать волосы.

— Ладно, пойдёмте на кухню, — велела Женька. — Оливье сам себя не порежет, не съест и в холодильнике не прокиснет.

Танька начала прикалываться, что Женька стареет, раз собирается готовить на Новый год оливье. Но следом за сестрой на кухню всё же просочилась. А Максим задержался.

С ёлкой в комнате стало теснее. Но в тесноте ведь не в обиде? Главное, решить, кого положить теперь на диване с краю — он ведь наверняка будет царапаться о нижние ветки. Что-то Максиму подсказывало, что этим кем-то будет именно он. Ну и ладно.

Год кончается. Жизнь продолжается.

Повинуясь непонятному романтическому порыву, Максим взял с полки книжку. Ту самую, в которой когда-то нашёл Женькин телефон. Там ведь было кое-что ещё, напоминающее о смене в лагере «Юннат».

Быстро перелистнулись плотные бумажные страницы. Вот и он. Странный, неизвестный науке цветок. Из трёх совершенно разных соцветий, которые непонятной силой природы объединились в одно.

Цвету не сделалась абсолютно ничего. Если не считать, что он начисто лишился влаги, превратившись в гербарий. Но что делать, если иного способа сохранить сорванные цветок не существует?

Повертев его в пальцах, Максим пристроил цветок на красную шапку снеговичку, украшающего еловую ветку. Цветок легко зацепился за бархатистую ткань и принялся усиленно имитировать брошь.

Максим подмигнул снеговичку. И со спокойной душой ушёл к девчонкам. Будто доверив ёлочной игрушке какое-то важное задание.

Оглавление

Глава 1. Смена в середине лета

Глава 2. Вперёд, к спортивным победам!

Глава 3. Макс

Глава 4. Очко!

Глава 5. Дискотека

Глава 6. Родительский день

Глава 7. Купание "красной" Таньки

Глава 8. Королевская ночь

Глава 9. Ж

Глава 10. Дела семейные

Глава 11. Ерунда

Глава 12. Перед грозой

Глава 13. Бедная Таня

Глава 14. Третий — не лишний

Глава 15. «Тройственный союз»

Глава 16. Гроза

Глава 17. Речная прогулка

Глава 18. Не паук

Глава 19. Знакомство с родителями

Глава 20. «Мой путь не простой, но я всё равно иду»

Глава 21. Белые стены

Глава 22. Примирения?

Глава 23. Визит ответной вежливости

Глава 24. Трубка мира

Глава 25. Как в первый раз

Эпилог