Фантомики [Евгений Бугров] (fb2) читать онлайн

Евгений Бугров Фантомики

Альтруист.

Вот есть же такие люди, которые всех раздражают своими суждениями. К счастью, таких людей немного, иначе бы они весь мир поставили с ног на голову. Они начисто лишены разума, нормального человеческого рассудка, отчего спорить с ними совершенно невозможно. Даже логика у них какая-то поперечная! Вроде дурит тебя, а уцепиться не за что. И так это бывает обидно, что руки сами к топору тянутся. Словом, раздор из-за таких людей и народное возмущение.

Вот и у нас в деревне появился один такой философ: ни за хвост, ни за жабры его не поймаешь. Причем не откуда-то приехал, где возможно у всех мозги набекрень, а наш, доморощенный, что тоже обидно. Мы его с пеленок знали: все молчал, молчал, не высовывался, вроде даже не человек, а трава полевая, а тут взял и заговорил! И откуда что взялось? Обсуждали как-то мужики теорию Дарвина. Не так что бы эта теория сильно интересовала, однако шутка шуткой, а признавать себя потомком обезьяны не очень-то кому хочется. Мы не мутанты! Однако и Богу бить поклоны как-то неприличным кажется: простые мужики, а соображение имеем. Если Бог есть, то зачем же нас бросил? Живем только маемся: все равно умирать. Либо Бог, либо Дарвин, других-то и нет объяснений. Вот так мы и сидели в перекуре, вынужденный простой в работе случился, и высказывали свои осторожные сомнения, не ученые все-таки, а тут наш философ возьми и ляпни ни к селу, ни к городу:

— Если хотите знать, не человек произошел от обезьяны, а совсем наоборот: обезьяна от человека…

Мы все на него так молча и уставились. Ну и загнул ты, братец! Или дурак, или шутит, никто и спорить-то не собирался, а он вдруг серьезно продолжает:

— Мы смотрим на эволюцию через призму времени, то есть, видим искаженно, а вот если время убрать, то получим истинную картину. Вот, выслушайте такую притчу.

Мы переглянулись: совсем мужик сбрендил. Куда он лезет? Машешь топором с утра до вечера, ну и махай себе. Чего тут философа из себя строить? А он, как ни в чем ни бывало, продолжает:

— Некий человек, сильный в своем деле, решил родить сына, наследника, и к делу подошел основательно. Вначале купил добрый участок земли, построил дом, завел хозяйство и скот, нанял работников, чтобы возделывали землю и собирали урожай, и только после этого по осени женился, привел жену в дом, она зачала и наконец родила сына, задуманного наследника.

Философ замолчал.

— Ну! И что дальше? — спросил один из нас.

— А дальше: судите сами. Если смотреть по времени, то получается, что сын того человека появился позже, чем жена, его родившая, чем работники, скот и хозяйство, чем дом и земля, на которой он и родился.

— А разве не так?

До нас не доходило его рассуждение.

— Не так, — он говорил подчеркнуто терпеливо, словно мы младенцы какие-то. — Если смотреть в суть вещей, то увидим следующее: вначале человек решил родить сына, наследника, а все остальное призвано к этому событию, то есть, появилось позже.

— Чушь! — авторитетно сказал бригадир. — Ты перепутал причину и следствие.

— Нет, это вы путаете, — возразил «философ». — Скажите, что бывает раньше: причина или следствие?

— Разумеется, причина, — воскликнули мы, начиная сердиться.

— Вот и получается, что именно сын послужил причиной появления жены, дома, хозяйства и всего остального, а также был следствием, то есть целью: по сути он больше, значительнее, хотя на свет появился позже.

— А при чем здесь обезьяна, — тупо спросили мы.

— Обезьяна, как весь животный мир, и вообще вся вселенная, — и есть тот самый дом, жена и хозяйство, заведенное ради Сына, наследника.

— Это все притча, — возразили мы. — В жизни все не так.

— Почему не так? Вы вскапываете огород и садите в землю картофель, чтобы к осени снять урожай. Именно урожай причина и цель огорода, а не наоборот. Не земля родит картофель, а картофель возделывает землю. Урожай значительнее, но иллюзия времени мешает нам понять это. Человек причина и следствие мироздания, а значит, он был раньше и, по сути, значительнее.

— Получается, если человек главный, то делай что хочешь? — усмехнулся один из нас. — Гуляй, ребята!

— Нет, не получается. Младенец в люльке в глазах отца дороже дома и работников, всего хозяйства, земли, и даже дороже жены, его родившей, однако до времени, пока не вырастет, ребенок, он хоть и наследник, не может заменить хозяина и не допускается к управлению, ибо по недомыслию может погубить все, с немалым трудом созданное для него же.

Озадачившись, мы промолчали, не зная, что возразить. Вроде бездоказательно, а опровергнуть невозможно. Вот так и получилось, что этот выскочка верх одержал, хотя мужики-то мы грамотные. С того дня и повелось: каждый день споры да разногласия. О чем ни заговори, наш «философ» опять выдаст что-нибудь такое, что переварить трудно, а пока мы вникаем, время спора проходит, и мы вроде как в дураках остаемся. А кому это приятно? День за днем пытались мы уловить его на пустом слове, но никак не получалось. Бригадир ходил злой, да и в нас копилось раздражение. Однако, и любопытно тоже, иногда даже не до работы. И вот однажды наш «академик» заявил, что самое главное, что отличает человека от животных, вовсе не интеллект, и не способность производить что-нибудь полезное, а совершенно неуместное в наш век качество: альтруизм. Нет, я спорить не собираюсь, качество красивое, однако, извините, чересчур наивное, даже глупое. Если я, например, или кто другой этим качеством не обладаем, то мы уже не люди, а те самые обезьяны? По глазам мужиков я видел, что их посетили похожие мысли, некоторых даже передернуло, однако напрямую высказаться никто не хотел, ему деликатно намекнули, что такое качество, как альтруизм, во главу угла ставить нельзя. Себе выйдет дороже. А он, как баран, тут и уперся. Дескать, только благодаря альтруизму, человечество движется вперед, а не деградирует и не вымирает подобно пещерным ящерам, мол, это единственное качество, за которое человеку прощаются его собственные грехи, грехи других людей и даже грехи его врагов, которые по сути не враги, а более темные души. Такие речи даже слушать невозможно! Не себя ли он записал в альтруисты, а нас в «более темные души»? Но мы все же удерживались в рамках интеллигентного спора, и даже пытались доказать, что человечество выживает не благодаря той или иной морали и развивается не по законам альтруизма, слово-то какое противное, а по законам науки и технического прогресса. Ну и так далее, что нормальному человеку вовсе объяснять не надо. А этому горе-философу — хоть кол на голове теши. Видит, что мы не в себе, горячимся, руками машем, а руки у нас — лучше не попадайся. И говорит:

— Во все века человечество только и делало, что уничтожало своих лучших мыслителей, тех самых альтруистов, которые вопреки житейскому рассудку, часто ценой собственной жизни, двигали общество вперед.

— Например? — внутри мы уже клокотали от ярости.

— Джордано Бруно. Галилео Галилей. Или тот же Иисус. Его распяли? Им же и спаслись.

— А ты вроде как Его ученик, апостол, — сказал один из нас и лениво поднялся, поигрывая плечами. — И если я двину тебя в челюсть, ты спасибо скажешь и подставишь другую щеку?

Этот мужик был крут на расправу, недаром ходил в подручных бригадира, и, признаться, мне очень хотелось, чтобы альтруист наш струсил и отступил, тогда бы мы рассмеялись и дело с концом. Так нет!

— Спасибо не скажу, однако заранее вас жалею. Ударив без причины, вы не остановитесь, пока не убьете. А когда убьете, убедитесь, что я был прав, только поздно будет.

— Что же? Это надо проверить, — бригадир кивнул подручному и взялся за топор…

В общем, не стало альтруиста. Честно говоря, мне его жаль. Перекуры сократились, работаем как проклятые, хорошую деньгу зашибаем, бригадир доволен. Мы все, соучастники, стали недоверчивей друг к другу и еще злее к посторонним, к нам теперь не подходи. По ночам мне ужасно совестно, однако поделиться не с кем, бригадники в момент зароют. А я, простите, не альтруист! И все же? Он был прав.

Сестры-двойняшки.

У некоего царя были две дочери, двойняшки, внешне похожие, но разные по характеру. Где одна молча уступит, там другая будет слезы лить, пока своего не добьется. Одна настоящая рукодельница, без дела не сидит, а другая только и знает, что перед зеркалом вертеться. И во всем остальном, что ни возьми, они разнились, как огонь и вода, как лед и пламень, а внешне ни за что ни различишь, но царь безумно любил обеих, души не чаял. Дочери есть дочери, пришла пора выдавать их замуж. От женихов поначалу отбоя не было, понятно, невесты красавицы, да за каждой, как говорится, полцарства в придачу. Но вот незадача! Одна дочь, хоть и не прекословила батюшке, поскольку любила его, но так горевала по предстоящей разлуке, что с лица спала. Зато вторая дочь готова была и сама, и вместо сестры замуж выйти. Поскольку скромница занемогла, на смотрины выходила сестра-двойняшка, только переодевалась. Видимо, из вредности лукавая сестрица решила подобрать себе жениха покрасивее, да побогаче, а над ломакой-сестрой вздумала позабавиться. После длительных церемоний она выбрала себе заморского принца, а для сестры — бедного путника, который здесь оказался случайно. Объявили двойную помолвку и сестры на время разъехались, каждая со своим женихом, чтобы ознакомиться с их владениями и ближайшей родней. Скромница так была огорчена, что из-за слез ничего не видела, и решила покориться судьбе.

Царь с нетерпением ждал возвращения ненаглядных дочерей, вскоре они вернулись, и обе счастливые: одна будущими владениями, другая бедным путешественником, с которым нашла любовь и согласие. Стали готовиться к двойной свадьбе, тут-то и начались неприятности. Дочь-интриганка позавидовала чувствам сестры, чьей судьбой сама же и распорядилась, и, пользуясь сходством, прогнала путешественника со двора. Тот уехал без объяснений. Оскорбленный царь и безропотная сестра горевали, не понимая причины такого бегства. Тем временем и вторая свадьба расстроилась, заморский принц застал невесту в объятиях собственного конюха, и тоже уехал. С тех пор и повелось. Приедут какие женихи, посватаются, и снова интриганка за двоих выступает, и сама же все нарушит. А сестра ее все грустит в своей девичьей светелке и ждет бедного путешественника, который в дальних странствиях, небось, и думать о ней позабыл. Кто знает, может, он еще вернется, если не ослеп от обиды. Да, двойняшки очень похожи, но совершенно разные, кто их спутает? Их и зовут по-разному, хоть умеет одна подменить другую. Но кто имеет сердце, тот не обманется и счастлив будет, да еще полцарства получит. А зовут их Похоть и Любовь! Сестры и сейчас на выданье.

Фома неверующий.

Жил на свете человек, который ни во что не верил, пока не убедится, звали его Фома. Все бы ничего, таких людей много, но вот беда: он был очень любопытен. С таким характером одно мучение. Например, его никак не отпускал вопрос: есть Бог или нет? С одной стороны, поверить в Бога хотелось, поскольку за это обещана загробная жизнь и все такое, однако, как верить, если нельзя проверить? Вот если бы знамение или чудо какое случилось, тогда другое дело, можно и праведником быть и посты соблюдать. А если обман, то какой резон поститься и поклоны бить? Глупо. И так он этим вопросом страдал, что однажды заболел и слег. Вот так он лежал на кровати и думал, как бы так умереть, чтобы не насовсем, а чуть-чуть: посмотреть одним глазком, убедиться, что да, Бог есть, и назад. Тогда и с верой будет все в порядке и любопытство успокоится. А если Бога нет, тогда, конечно, жалко, зато и покутить можно, не оглядываясь на разные поповские выдумки. Лежал он так, лежал, ничего не ел и не пил, думая, что вот-вот и начнет умирать, но ничего не происходило. День прошел, другой, третий. Фома начал молиться: очень просил Бога явить Себя, а иначе, дескать, он только зря умрет и никакой пользы не принесет ни себе, ни людям. И вот, после очередного забытья очнулся он на краю глубокой пропасти и сразу понял: свершилось. Однако не успел ни обрадоваться, ни испугаться.

— Фома, Фома, — услышал он призывный голос, но никого вокруг не увидел.

— Вот я, — ответил он не вслух, а как бы мысленно.

— Загляни в пропасть, Фома.

Он заглянул, но и там ничего не увидел и спросил:

— А что там?

— Шагни, тогда узнаешь, — ответил голос.

Наверно, Бог его испытывает, подумал Фома. Ему было страшно, очень страшно, однако и любопытно тоже. Он понимал, что. если отступит, ничего больше не узнает. Зачем и затевать все было? Нога словно сама шагнула, Фома и опомниться не успел, как начал падать. И уже когда падал, вдруг сообразил, что не Бог это был вовсе, а сатана, который заманил его любопытством. В глазах потемнело: он как будто разом ослеп. Уши заложило ватой, а сердце словно в кипяток бросили. Фома не летел, не падал, он ухнул. И эта проклятая пропасть не приближалась, а прыгнула из темноты, накинулась, как зверь, и тут же растворила на атомы. В последнее мгновение Фома задрожал мелкой судорогой, сморщился где-то в переносице, и мертвое тело шмякнулось на кровать.

Искушение Луки.

Некий человек возвращался из храма, где каждое утро молился, и по дороге думал о себе так. Вот, я бедный человек, не ропщу, доволен тем, что имею, соблюдаю все заповеди, не грешу, а все же обидно. Вот! Сколько вокруг злых и недобрых людей, Бога не боятся, что хотят, то творят, живут богато, бедняков презирают, и почему Господь меня не вознаградит, ни грешников не накажет? Наверно, Он вознаградит меня после смерти, но все же хотелось бы и в этой жизни что-то иметь, иначе получается: греши не греши, никакой разницы? Это очень несправедливо! Не успел Лука повернуть к дому, как увидел на земле толстый кошель, поднял, заглянул, а он полон золотых монет. Не удержавшись, спрятал кошель за пазуху и подумал: наверно, какой-нибудь богатый грешник потерял, а Господь услышал мою молитву и решил вознаградить за труды праведные. Хотел он поначалу нести кошель в полицию, но сам себя остановил: а вдруг скажут: украл? И Лука пошел домой, чтобы как следует все обдумать. Только он спрятал кошель за иконой, как в гости зашел его старый отец, но Лука был сам не свой, и выпроводил отца без объяснений, а сам поспешил в трактир, чтобы послушать, что люди говорят, и стаканчик вина пропустить для успокоения. Однако в трактире было безлюдно, время раннее, и молодая хозяйка, жена трактирщика, сама его обслужила. Он поинтересовался, не слышно ли что в городе. Она ответила:

— Да как не слышно! Если минувшей ночью царского казначея ограбили и убили?..

Он так испугался, что она заметила, и начала расспрашивать, подливая ему вина. Лука, конечно, сказал, что ничего не видел и не знает, но ухватистая хозяйка по его смятению догадалась, что он лжет, и пригрозила, что позовет полицию. Он испугался еще сильнее и согласился все рассказать. Она тут же закрыла трактир, и повела его в дальнюю комнату, там выслушала, как он нашел потерянный кем-то кошель, полный золота, после чего затянула в постель. От вина и молодой женщины закружило голову, он не устоял. Потом она сказала без всяких обиняков:

— Старика моего убьем, а когда все утихнет, поженимся.

Он понял, что она приняла его за лихого человека, казначейского убийцу, потому и не стесняется. Да и кто ему поверит, если кошель спрятан дома, за иконой!? И еще он понял, что от этой бессовестной женщины теперь никогда не отделаться. Сказав, что зайдет попозже, Лука вернулся домой, помолился перед иконой и, не находя успокоения, взял и удавился. Представ перед Господом, спросил Его: за что Он ввел его в такое страшное искушение? И Господь отвечал:

— Слабый ты человек! Ты сетовал, что не отличаю тебя от грешников: их не наказываю, а тебя не благодарю. А за что благодарить? Вот, оставил тебя, и ты сразу нарушил все заповеди. Присвоил чужое, сотворил золотого кумира, не почтил отца своего, прелюбодействовал, возжелал жены и дома ближнего своего. И остался один шаг до убийства. А все отчего? Ты тайно завидовал богатым и гордился праведностью. Глупые вы люди. Я удерживаю вас от грехов, а если кого попускаю, то к его же наказанию. Сколько бы кто ни грешил, придет его час.

— Как?! — вскричал Лука, заливаясь слезами. — Я столько лет не грешил и все погублено в один час!?

Он пал наземь и вдруг проснулся в поту и слезах. Долго не мог понять, что с ним: то ли на этом свете, то ли уже на другом? Посмотрел за иконой: пусто. Взглянул на часы: время идти в церковь. Только тут и сообразил, что ничего этого не было, но повод для покаяния все же был.

Эмбрионы.

Собрались как-то эмбрионы, человеческие зародыши, в одном месте, и устроили симпозиум на тему: есть ли жизнь на том свете? В смысле на этом, но им-то откуда знать! Вначале выступил докладчик, который утверждал, что жизнь со смертью вовсе не кончается, а переходит в следующую стадию, поскольку там, на том свете, зародыш вообще становится другим существом: не плавает в плаценте, как рыба в воде, а дышит неким эфиром, который называется воздухом, передвигается на собственных ногах и даже обходится без пищи. Точнее, питается как-то иначе, не через пуповину, и вообще после смерти он с этим миром никак не связан, поэтому доказать трудно. В подтверждение тезисов докладчик привел свидетельства очевидцев, переживших состояние клинической смерти. Все, как один, описывали черный коридор, в конце которого их встречал сияющий свет и загадочные существа в белых халатах, со скальпелями в руках, так называемые ангелы смерти. Если бы, дескать, ангелы пуповину перерезали, то они, эмбрионы, назад уже не вернулись, а остались бы там, в загробном мире. А вообще очевидцам там было хорошо и возвращаться назад, в материнскую утробу, им совсем не хотелось, однако по некоторым причинам они все же вернулись, срок не вышел.

— Это бездоказательно! — выкрикнул кто-то из атеистов. — Вы еще о существовании Бога заявите! Это не научно!

— Ох, говорят, акушерки лютуют, — делился кто-то с соседом.

— Вы что, верите в загробную жизнь?

— У меня сестра медиум. Все время с тем миром сообщается, голоса слышит. Но сам я не очень-то верю, глупая она.

Симпозиум вышел из-под контроля, началась бурная полемика. Кто кричал, что никакого Бога нет, поскольку никто его никогда не видел, а все россказни про загробную жизнь не что иное, как предсмертные галлюцинации эмбрионов. Ему возражали, что ни отца, ни мать увидеть невозможно, пока не родишься в следующей жизни. Скоро полемика перекинулась на другие интересные темы: как возникла жизнь, случайно или чей-то злой умысел, научный эксперимент, что было до сотворения мира и что будет потом, есть ли параллельные миры, антимиры, ну и так далее. Каждый отстаивал свою точку зрения и постепенно разорались так, что никто уже никого не слышал.

Бардак продолжался, пока в палату не зашла медсестра и не повезла их на кормежку. Откуда им было знать, что они уже родились и находятся в родильном отделении городской больницы, однако спорили меж собой по старой эмбриональной привычке, не подозревая, что пуповины давно перерезаны и назад пути нет. Приникнув к материнским титькам, бывшие зародыши умолкли, есть дела поважнее.

Народ и депутат.

Встретились однажды народ и депутат на рыбалке. Как водится, депутат был сытым, а народ голодным. Раскинули снасти, сели на речном берегу, смотрят на воду.

— Как поживаешь, дорогой народ? — участливо спросил депутат.

— Живу в бараке. Дорог нет, образования нет, медицины нет. И работы нет.

Депутат укоризненно покачал головой.

— Это потому, что водку пьешь! Не беда, дорогой народ. Скоро примем закон, чтобы по выходным дням тебе водку не продавали. И цены поднимем, акцизы на водку и на табак. Вот будешь меньше пить и курить, и работа найдется. Станешь ты сильным, молодым и здоровым, жить долго-долго будешь. И пенсионный возраст поднимем, тебе лет на пять, жене сразу на десять. А то, понимаешь, живут они дольше нас, бабы. Они выносливые.

— Что же ты делаешь, — народ налил полный стакан. — Будешь?

— Выпьем, — депутат выставил бутылку виски. — Реформы предстоят. Потерпишь?

— Миллиардами воруете, и все мало вам, — народ от виски отказался, выпил водку, занюхал рукавом. Депутат свернул пробку, глотнул виски.

— Только водку жрать умеешь! Ты же лентяй, работать не хочешь. А зарплата у тебя какая? Никакой нет. Бери пример! У меня 400 тысяч. Обещают 800, потому что тружусь в поте лица. Недвижимость по всему миру. Акции, проценты. Жизнь прекрасна и удивительна. А ты сидишь тут, рыбу ловишь и ворчишь, вечно всем не доволен! Так и скажи, повод ищешь водку жрать, жаловаться. Эх! Не повезло нам с народом. Будем воспитывать. Минфин придумал, как тебя, дорогой народ, работать заставить. Министры у нас с европейским образованием. На них вся надежда, что экономику вытащат.

— Не вытащат. Сбегут вместе с миллиардами. А хорошо бы сбежали, и не жалко. Уезжайте все, а нас воспитывать не надо. Трава растет, рыба водится, зверь бегает, не мешайте. Вот и вся экономика.

— Ничего ты не понимаешь. Надо мыслить масштабно! — депутат вынул из портфеля вареную курицу, отломил крылышко, с сомнением понюхал, протянул. — Угощайся, дорогой народ, я не жадный. Мы вас кормим, заботимся, пропадете без нас. Пенсии надо платить? А ты завидуешь. Мы с тобой в одном классе учились. Бери пример, я тебя жить научу. Как это мы уедем? В Европе умников полно, а таких дурней, как здесь, нигде нет. Ты не бойся, дорогой народ, мы страну не бросим, что ты, что ты. Тут нефть и газ, полезные ископаемые, дары природы. А ты говоришь, уезжайте! А давай, дорогой народ, мы с тобой искупаемся? Все равно не клюет. Скоро назначат меня министром, а я вот с тобой запросто сижу и разговариваю, — депутат отложил удочку, начал раздеваться.

Народ качает головой.

— Ты же двоечник. Какой из тебя министр?

— Подумаешь! И бандитом был, и бизнесменом, теперь вот депутат. И министром смогу, потому что мыслю рационально. Зато сегодня три диплома имею, на все случаи жизни. Пока не знаю, какую диссертацию заказать. Возьму экономику, там прибыль. А где прибыль — там все кормятся. Это высшая экономика, — депутат засмеялся, сделал ручки домиком и нырнул с берега рыбкой, прямо в омут угодил. Очень неудачно попал, головой стукнулся, начал тонуть. Руками машет из воды, кричит, захлебывается.

— Спаси меня, дорогой народ! Спаси!

— Не слышу. Что говоришь? — народ уже сматывал удочки, еще пригодятся.

— Дорогой народ! Денег дам! Миллионы, миллиарды!.. В Швейцарском банке, спаси!

— Три образования, а два слова связать не можешь. Курицу хочешь?

Нет, не понял народ. Сытый голодного не разумеет, а бывает — и наоборот. Народ махнул рукой, и пошел себе по берегу прочь, искать место, свободное от министров и депутатов.

Скупой.

Жил на свете человек, про которых говорят: зимой снега не выпросишь. О чем бы ни шла речь, он сперва переспросит, откажет, а потом глаза щурит, соображает, какую бы выгоду с чужой нужды поиметь, с ним предпочитали не связываться. Однажды к нему заявился черт и сказал:

— Послушай, человек! Я знаю, что ты скупой, и все знают, поэтому нет тебе никакой выгоды. А вот хочешь: я сделаю тебя богатым? Очень богатым!

— А что взамен, душу? — сощурился тот.

— Зачем мне твоя душа, — хмыкнул черт. — Я сделаю тебя везучим. И ты будешь всех обыгрывать в карты. Тебе выгода, другим разорение, вот с них-то я и возьму.

— Хитро, — протянул скупой. — А чем я буду обязан?

— А ничем. Только одно условие: ты будешь играть и выигрывать до тех пор, пока однажды не проиграешь, тогда шабаш. Ты должен на этом остановиться и никогда больше не играть.

— Почему? — Скупой силился понять, где кроется подвох.

— Потому что твое везение кончится. Но к тому времени ты будешь богат, очень богат, и нужды в картах не будет. Ты ничего не теряешь! Если, конечно, соблюдешь договор и остановишься.

Долго думал Скупой и, наконец, согласился. В карты он до этого сроду не играл и после не будет, а между тем успеет разбогатеть! Действительно, тут прямая выгода. Как сказал черт, так и вышло. Новичку отчаянно везло и он, как в сказке, богател не по дням, а по часам. Все дивились небывалому везению, а он только посмеивался, складывал деньги в кубышку, как говорится, на черный день, и все ждал, когда проиграет, чтобы остановиться и больше не играть. Но ему все везло и везло, так что он стал привыкать, но однажды проиграл, причем, деньги небольшие. Он подумал, что это случайность, и решил сыграть еще один раз, чтобы убедиться наверняка, и снова проиграл. Он понял, что везение кончилось, но не мог остановиться: было очень жаль проигранных денег! Кончилось тем, что он проиграл все свое сказочное богатство, а также все, что сумел занять. Как только ему перестали давать в долг, он вызвал черта и заложил свою душу, уверяя, что только отдаст долги и тут же завяжет. Ему снова начало везти, деньги появились, но от жадности расстаться с ними не мог, и не остановился, пока не проигрался в пух и прах, а потом удавился.

Ох, и потешался черт.

В поисках истины.

Решил как-то один человек познать истину. А как ее познавать? Вначале надо найти. Ходил он по свету, ходил, спрашивал, никто не знает. Некоторые пытались объяснить, еще больше запутали. Кто говорил, что истины никакой нет, да и быть не может, у каждого, дескать, своя правда, а значит, нет никакой. Монахи говорили, что истина есть, но она сокрыта за семью печатями, и знать ее может только один Бог. Он даже не спорил, поскольку богословы всем известные спорщики. Разные философы и ученые дела тоже не прояснили. Постепенно искатель истины уходил от городов и заметил, что чем дальше от суеты и людских мнений, тем легче думается и даже дышится: он поднимался в гору. Хотя никакой истины даже близко не предвиделось, он решил поразмыслить в одиночестве, незаметно поднимаясь все выше и выше. То ли задумался, то ли он просто забылся, однако забрел так далеко, что заблудился. Гора, куда он шел, поначалу пологая, покрылась глухим лесом и кустарником, ни начала, ни конца не видно. Выхода два, либо возвращаться назад, к людям, но непонятно куда идти, либо продолжить путь к вершине и сверху осмотреться.

Подумал-подумал, и выбрал второе, поскольку вернуться назад никогда не поздно. И снова пошел в гору. Но чем выше поднимался, тем неприятней становилось. Места дикие, нехоженые, сплошь камни да расщелины, того и гляди, оступишься и совсем пропадешь.

А тут еще туман приключился. Гора стала прекрутой, трудно карабкаться, одна надежда, что вершина скоро. Продираясь через колючий кустарник, обходя по краю страшные обрывы, он и думать забыл про истину, живым бы выбраться. А конца пути нет, и не предвидится. Что за гора, проклятая! Туман так сгустился, что только ползком двигаться, неровен час, в пропасть сорвешься. И только подумал, так оно и случилось, кубарем покатился под гору, но повезло, уцепился за терновый куст. Руки шипами насквозь, кровь струится, а под ногами тьма бездонная. Камни падают, а стука не слышно, так высоко. Кое-как выполз, весь исцарапанный, кровь ручьем, слезы, одежда висит разодранными клочьями. Какая уж тут истина, если плакать хочется. Пошатываясь от усталости, побрел наугад и совсем заблудился: не знает, где верх горы, где низ, где направо и где налево. Сел на камень и взмолился, в отчаянии взывая к Господу, но Тот не откликнулся. Не погибать же тут!

Собрался с силами, и снова полез в гору, все выше и выше. Назад пути нет, только вперед и вверх, вершина одна, а вниз направлений много, кругом ямы да пропасти. Покатишься под гору, костей не соберешь. Долго он карабкался, потерял всякий счет времени, но вот понемногу стало светлеть, туман рассеялся, валуны да рытвины исчезли, и он заранее радовался, еще немного, и конец мучениям. Тут проглянуло солнце, он поднял голову и остолбенел. Гора пирамидой уходила в самое небо, теряясь далеко за облаками. Вершина, как и прежде, была недосягаема. Он повернулся, чтобы окинуть взглядом пройденные пути-дороги, и увидел далеко внизу россыпь городов, всю землю от края самого до края, и понял, что сделал правильный выбор. Вершина горы одна, а подножие теряется в бесчисленных пропастях, во мгле и тумане, бродить там бессмысленно. Внизу истины нет, там только смерть и заблуждение, хотя вниз идти всегда легче. А истина проста: вот она, под ногами, крепкая как гора, и такая же надежная. И человек продолжил свой бесконечный путь. Только вверх, и вперед! Не ошибешься.

Купец.

Жил за океаном Купец, который промышлял странами и государствами, не брезговал и отдельными городами. Приезжал, скажем, в какой-либо зажиточный город, под видом торговли высматривал государственных мужей, и соблазнял их золотом и дорогими подарками. Когда начинали зависеть, он их порабощал. При его содействии они подкупали городскую стражу и освобождали из тюрьмы преступников, начинались беспорядки, грабежи и разбой. Мирные граждане возмущались, требовали навести порядок, а когда начальство не справлялось, к власти приходили те самые люди, что от Купца зависели.

Они-то мечтали, что станут править по-своему, не тут-то было. Купец, угрожая разоблачением, их нещадно шантажировал, выгребая городскую казну до отказа. Чиновники погрязали в воровстве все глубже и глубже, и скоро зависели от него больше, чем от самой смерти, поскольку родственники также приобщались, и в случае разоблачения несдобровать было всем. Купец разорял тот город и тем временем подыскивал новое владение, которое постигала та же участь. Его власть распространилась по всему миру, и однажды настал момент, когда Купец подумал: если я князь мира сего, то почему должен выступать тайно? Кроме денег, ему нужна была мировая слава, чтобы все языки и народы поклонялись ему как Богу. И он воцарился открыто, люди увидели, что это не купец вовсе, а прихвостень сатаны. Пока он правил обманом и подкупом, худое дело выглядело добрым, а ложь сходила за истину, но как только тайное стало явным, обманывать стало невозможно. Если зло правит миром, кто будет работать? И кого винить, если сами выбрали? Скоро весь мир пришел в негодность, и погиб. Купец — он и есть купец, ничего более.

Юродивый.

Жил-был в некой деревне человек, который все делал наоборот. На улице зима, а он в летней рубахе ходит. На дворе лето, а он тулуп и шапку наденет. Спросят его: зачем так делаешь? А он: вы сегодня живете, а я завтра. Юродивый, что скажешь! Как-то пришел на свадьбу, вся деревня веселится, а он стоит и плачет. Ты чего плачешь: обидел кто? Нет, говорит он, молодых жалко: разведутся! На другой раз похороны, а он стоит, радуется. Человек умер, а ты смеешься? А в ответ: потому смеюсь, что ему сейчас хорошо, а вы плачете. Ну что тут скажешь. Однажды его родные приходят в церковь, праздник, а он уже на паперти сидит, руку тянет. Да как тебе не стыдно, ты что тут делаешь?! А то, говорит, делаю, что завтра все делать будут! Рассердились родные, что он их позорит, будто они его прокормить не могут, и сдали юродивого в приют. В деревне все шло своим чередом, женились и умирали, только стали замечать, что все сбывается. Молодые, про которых говорил, развелись, страна обнищала, после зимы действительно наступало лето, а после лета зима, и устыдились: кому мешал юродивый? Решили родные исправить дело, кинулись в приют, а там сказали: помер. Пожалели-пожалели, да и забыли. Однако деревню словно проклял кто. То пожары, то наводнения, то засуха или еще какая напасть. Кто уехал, кто умер, кто здесь обнищал, и тянет руку на паперти, кто по миру пошел. И последний человек, который умирал в том самом приюте, вспомнил, что говорил юродивый: вы сегодня живете, а я завтра! Можно выразиться иначе: что со мной случается сегодня, то с вами будет завтра. Он опережал время.

Труд и капитал.

Пришел Труд устраиваться на работу, а Капитал сидит в кабинете. В углу мешки с деньгами сложены, половину помещения занимают. Труд тощий явился, с лопатой в руке, а Капитал толстый сидит, важный, сигара во рту, размышляет, места мало для денег, пора кабинет менять.

— Ты чего пришел? Видишь, некогда мне, переезжать собираюсь. В другой раз приходи, на прием запишись, месяца через два, не раньше. И резюме вначале.

— Так я помру через месяц. Может, найдешь работу, хотя бы временную. Тебе нужны работники надежные. Меня давно знаешь, сто лет знакомы. Забыл? У Форда работали. Ты клерком на посылках, а я на конвейере стоял, неплохо зарабатывал. Были времена!

— Вспомнил, — капитал усмехнулся. — Вот именно, времена другие. Есть место для тебя, если согласишься. На кладбище могилы рыть. Ты как раз с лопатой пришел. Мрет народ, а где работу взять? У меня станки, киборги нефть качают, прибыль сама идет. Вон, видишь? Мешок к мешку, все равно места не хватает. Бухгалтер и тот не нужен, киборги деньги считают, в мешки складывают, сами носят, сами охраняют, пить-есть не просят. Работяги не требуются, ваше время прошло. Хлопоты лишние. Детские садик, пенсию вам плати, не рентабельно. Будешь могилы рыть?

— Куда деваться. Где рыть?

— А где хочешь, — капитал засмеялся, взялся за телефон. — Выроешь, и ложись. Шутка! Работать будешь бесплатно, зато кормить будут. Но только в рабочее время. Звонить, пока место не заняли?

— А как жить без денег? Жена, дети. Их кормить надо.

— Жена есть, надо же! И как терпит? Добрый я человек, все для народа. Уборщицей устрою, но работать тоже бесплатно, испытательный срок. Кормить будут. Она симпатичная? Если не ревнивый, секретаршей возьму, оденется красиво, деньги появятся.

— А дети? У меня их трое.

— Дети-дети. Вечная морока! Что вы плодитесь, нищету разводите, — Капитал небрежно полистал календарь. — Повезло тебе. Так и быть, есть путевка в лагерь, как раз на троих.

— Какой лагерь?

— Раньше пионерский был, для малолеток. Со сталинских времен остался, коммунизм строили, строили, да ничего не вышло, только воровать научились. С детьми вопрос решен? Но учти, церемониться с ними не будут. Феликс Эдмундович мужчина строгий. Зато с гарантией. Не пить, и не курить, иначе каюк. Материться разучатся. Ты их потом не узнаешь, еще спасибо скажешь. Согласен?

— Нет, — проситель закинул лопату на плечо и повернулся к выходу.

— А работа? — удивился Капитал. — А деньги! Зачем приходил?

— Я зашел убедиться. Прощай! — Труд вышел из кабинета…

А ночью Капитал вдруг умер, не стало его. Убили, и закопали. Сидит Труд на его могиле, курит сигареты трофейные, водку пьет, и жена рядом пьяная. Поминают покойника.

— Полный грузовик денег, куда все складывать? — жена вздыхает. — Какой ты смелый, не испугался. Из-за меня, да? Мы теперь богатые.

— Нет, дорогая, деньги зло. Просто надоело скотиной жить. Призрак коммунизма бродит по Европе: помнишь? В детстве учили. Пролетариат — могильщик буржуазии. Начнем новую жизнь. Без клерков и капиталов.

— А я мечтала. Секретаршей устроиться.

— Мало ли, о чем мечтала. Теперь ты Мурка, там посмотрим…

Они сели в грузовик, полный денежных мешков, и поехали на свалку, принадлежавшую когда-то Капиталу, и сожгли деньги. И началась новая жизнь! Он так думал во сне. А утром проснулся и про сон ничего не помнил, пошел устраиваться на работу, а жена стала секретаршей. Детей только жаль, в том лагере утонули.

Не родина.

После долгого отсутствия возвращался он на родину, где оставил когда-то доброе хозяйство, дом и красавицу-жену с малыми детьми. Долгие годы мечтал о радостной встрече и вот, совершив на чужбине великие ратные подвиги, вернулся, однако ждало его горькое разочарование. Ныне здесь был вертеп не вертеп, притон не притон, а некий проезжий трактир, где веселились сомнительные женщины с лихими молодцами и разный сброд. Хозяйство запущено, земля заросла, на дорогах ямы да колдобины. Он отыскал хозяйку трактира, разбитную женщину в золотых украшениях, в которой узнал бывшую жену. Она не столько удивилась, сколько обеспокоилась, и повела на задний двор, чтобы поговорить без помех.

— Явился, — сказала она недовольно. — Чего надо?

— Да вот, вернулся.

— И зря! Мне сказали, ты умер. Как я объясню твое появление? Повсюду твои портреты, иконы в рамке, на кладбище часовня, почитаем, молимся за тебя, свечки ставим, чего еще? Пусть остается как есть.

— Что вам мои портреты, если вот он я, живой. Разве я бросил вас, чтобы стыдиться? Прими меня надлежащим образом и забудем старое. Разве не лучше дому при хозяине, жене при муже, а детям при живом отце.

— Ты умер! — отрезала она. — С домом сама управляюсь, а кавалеров у меня без тебя хватает, не беспокойся, я женщина привычная.

— А дети?

— Что дети, — она махнула рукой. — Выросли, разбрелись. Они к торговому делу не годные. Сплошь проститутки да пьяницы.

— А в доме сейчас кто, мои или чужие?

— Тебе, скорей, чужие, — она усмехнулась. — Ну все! Иди, пока в шею не вытолкали.

— Опомнись, жена? Здесь мой дом, моя родина.

— Я тут родина! И дом не твой, не докажешь. Проваливай, пока цел!

— А если не уйду?

— Убьют, — пригрозила она. — Здесь до этого дела охотников много, только свистни. Знаешь, сколько у меня защитников? Не доводи до греха.

— Жена! Когда-то мы любили друг друга. Ради дней нашей юности прошу, опомнись. Что с тобой стало? Ты была девушкой славной, откуда столько злобы.

— Иди-иди! Здесь не подают, не церковь, — собираясь уходить, она поставила ногу на крыльцо, и вдруг заголила юбку. — А, впрочем, если хочешь, возьму в работники, полы мыть! Или официантом, гостей обслуживать. Но учти! Без всяких там претензий, я женщина вольная, сама себе хозяйка. Ну что, согласен?..

И только тогда он вынул меч, и предал трактир огню, а обитателей его смерти. И страшен был крик, но не дрогнула рука, и не смягчилось сердце. Покидая пепелище, он был суров и печален, скитался, а потом вернулся. И начал все заново. Женился, завел хозяйство и родил детей, как иначе.

Горшки.

Некий Хозяин дома затеял переезд, и все глиняные горшки, чтобы нечаянно не побить, бережно составил в одном месте, сам отвлекся. Тем временем горшки, оставшись без присмотра, меж собой расхвастались. Один говорит:

— Я горшок самого торжественного назначения! Когда случится праздник, Хозяин наливает в меня чистую воду, ставит цветы и показывает гостям! Я самый красивый горшок на свете и стою на самом видном месте.

— Подумаешь! — сказал другой. — Зато я самый веселый. Во мне Он держит отборное вино, ставит на стол и веселится с гостями! Я тоже люблю праздники.

— А я люблю и праздники, и будни! — встрял еще один. — Пусть я не такой важный, стою на кухне и не в центре внимания, зато без меня Хозяин никогда не обходится, поскольку держит во мне оливковое масло, а готовить надо и в праздники, и в обычные дни.

— Это все ерунда! — заявил четвертый. — Я хоть мал, зато самый необходимый, поскольку храню в себе ценное лекарство, и когда Хозяин заболеет, то про вас забывает и бежит ко мне.

— А я ночная ваза, — тихо прозвучало в стороне. — Меня рядом с вами не поставили, но я предмет самый необходимый.

Раздался смех и скабрезные шуточки.

— Ничего смешного, — вступился горшок, в котором держали святую воду. — У каждого из нас свое предназначение. Тут нет ни наших достоинств, ни проступков, так что, гордиться и стыдиться нечем.

— Как это нет достоинств!? А форма, а содержание? А чистота?! — зашумели горшки.

— Форму не мы себе придавали, содержанием наполняли, и в чистоте не сами себя содержим.

— Значит, можно делать что заблагорассудится! Никакого спросу?

— Слуга не может распоряжаться, но обязан исполнять. Особенно должен хранить себя от небрежности, а то нас перепутают, и вместо одного содержимого Хозяин употребит совсем другое, тогда горе нам всем, никого не пощадит.

— Пока вроде заботится, — обеспокоился кто-то.

— Что-то долго Его нет. Может, забыл про нас?

— Или решил купить новые горшки.

— А нас бросил! Зачем на новом месте старье!?

Горшки уже чуть не плакали.

— Успокойтесь. Мы Хозяина не подводили, служили верно. Мало ли у Него дел неведомых? Имейте терпение.

— Тебя не поймешь! — усмехнулся цветочный горшок. — То одно говоришь, то другое, лишь бы себя показать. Тоже мне, святоша нашелся. Друзья! Может, пока Его нет, выпьем понемногу? А то я в жизни вина не пробовал. Все цветы да цветы! Надоело нюхать.

— Я тоже вина хочу! — прощебетала ночная ваза.

Горшок со святой водой пытался возразить, но больше его не слушали. Скоро все с непривычки перепились, потом передрались, и переколотились вдребезги. Когда вернулся Хозяин, то решил, что в доме побывали воры, повздыхал над разбитыми горшками, из которых уцелел один «святоша», его забрал, остальное смел в кучу и выбросил в выгребную яму. Хоть содержали в себе хорошее, но что теперь проку? Жалко, конечно.

Выборы Мисс.

Собрались как-то ценители женской красоты, чтобы выбрать Мисс всех времен и народов. А как выбрать, если вкусы у всех разные. Поначалу каждый ценитель настаивал исключительно на своем эталоне и приводил веские аргументы. Первым выступил Юлий Цезарь.

— Клеопатра! — заявил он. — За ее любовь платили головой.

— Любовь измерить головой, — проказник Дон Гуан положил руку на эфес шпаги. — Сказал бы яйцами или, скажем, помидорами, так посмеялись! Я предлагаю черную вдову, что на могиле мужа отдавалась. Страсть — вот оценка красоты, и ничто иное.

— Верность — вот символ и непременный атрибут красоты, — промычал Отелло, вынув золотое кольцо из уха, и прицепил его к носу. — Дездемона!

— Я тоже Нину погубил, и что с того? Все без толку. Женщины неверны по природе, — Арбенин перетасовал колоду одной рукой. — Уж лучше пиковая дама!

— Джульетта умерла невинной, — Ромео держал в руке граненый стакан с водкой. — Я за нее готов еще раз отравиться. Невинность — вот измеритель красоты!

— Невинности предпочитаю формы, — Рубенс пришел со складным мольбертом. — Требуется натура, пишу баталию. Здесь есть борцы сумо?

— Есть! — из подвала возник тощий сантехник. — Дворничиха Клава! Очень крупная женщина, и страстная, любого мужика завалит. За бутылку водки. Приведу хоть сейчас. Идеальная женщина!

Его зашикали.

— Ева, — молвил Адам. — Она мать всех народов, всех женщин на земле. Ей принадлежит пальма первенства.

— Почему же тогда не обезьяна, — Дарвин поймал блоху в своем парике, раздавил ногтем, понюхал. — Вошь какая, а сколько жизни. Может, инфузория-туфелька?

В общем, долго они спорили. Пробовали выбирать по именам, росту, фигуре, расовой принадлежности, исторической значимости, количеству любовников, но все было тщетно, к согласию прийти не могли. Хотели бросать жребий, но вдруг кто-то предложил: если найдется такая женщина, от которой ни один из присутствующих отказаться не сможет,она и есть! Мисс Единственная и Неповторимая. Только они ударили по рукам, как на сцену вышла Костлявая с косой, задрала юбку и сказала:

— А теперь посмотрим: кто от меня откажется?..

Ценители красоты бросились врассыпную.

Выборы Мистера.

На этот раз собрались женщины. А чем они хуже? Эмансипация. Не то что бы хотели отомстить, а на примере показать, чего мужчинам не хватает и какие они все ничтожества. Поначалу все было чинно. Съезд открыли феминистки, которые были хорошо организованы. После обычных заявлений в духе того, что все мужики сволочи, перешли к делу. Процедуру начали не с выдвижения достойных кандидатур, а с определения тех качеств, которые каждая из женщин хотела бы видеть в своем избраннике. Все сошлись на том, что Мистер должен быть смел, умен и не то что бы обязательно физически развит, но и не тюфяк какой-нибудь, богат. Тут и началось.

— Юлий Цезарь, — Дездемона зарделась от собственной смелости. — А что?

— Ты видела, как пала Римская Империя?! — закричали феминистки. — Разврата захотела? Не зря тебя задушили! Шалава.

— Мужчин надо кастрировать, для порядка, — высокомерно заявила Индира Ганди. — И одного оставить для разведения. А кто он будет, неважно, воспитаем.

— За это тебя и убили. 300 тысяч отборных самцов кастрировала. Лучше головы рубить, честнее и приятней. В крайнем случае, можно травить ядом. Да, Джулия? — Клеопатра улыбалась Джульетте. — Это не больно. И потом! Как единственный мужчина может удовлетворить всех нас? Или оплодотворить? Ему миллиона жизней не хватит. Будем в очереди стоять?

— Ленин, — неожиданно предложила Крупская. — Он и сейчас живее всех живых.

— Ты кого нам подсовываешь? — феминистки снова оживились. — Он же сифилитик. У вас и детей не было! Революционеры вообще не нужны. Выберем подкаблучника и клонируем, мужчины будут послушные.

— А я верю в любовь, — Джульетта не отступала, и была хороша.

— Любить можно не только мужчин, — тут же встрепенулись амазонки, которых было немного, но держались дружно. — Главное, это поставить самцов на место. Кастрировать или травить не обязательно, но пусть работают: воды принести, дров наколоть, полы помыть, кофе в постель. Как без этого?

— Выберем олигарха! — предложили проститутки. — Пусть всех эксплуатирует, а денежки нам несет.

— Мы мужчину выбираем или кошелек, — сказала Мария Кюри, которая присвоила изобретения мужа и считалась очень умной. — Может, Альберт Эйнштейн?

— Витя сантехник лучше всех, — авторитетно заявила дворничиха Клава. — Он изобретательный, только ему лучше не наливать, буйный во хмелю.

Начались беспорядочные выкрики, но феминистки еще удерживали ситуацию под контролем, и перевели полемику в продуктивное русло. Неожиданно все сошлись на том, что каждой из женщин для полного счастья требуется, как минимум, три мистера: один для дома, другой для души, третий для финансового обеспечения. Потом выяснилось, что и того мало. Никто не хотел мириться, что слесарь будет пить, олигарх расслабляться в саунах, а влюбленный поэт мотать нервы и кончать с собой. Мистеры должны быть взаимозаменяемы или, во всяком случае, иметь дублеров. То есть, каждой нужен был гарем из мистеров разных склонностей и направлений. Съезд затянулся до поздней ночи. Амазонки раскинули палатки, развели костры, устроили охоту на ведьм, поймали Керенского в женском платье, кого-то либерала, потом не разбирали, казнили всех подряд. Ночь выдалась душной, слабые дамочки падали в обморок, вдруг одна женщина родила, раздался неистовый крик новорожденного, требующего к себе немедленного внимания.

— Кто это, кто?! — раздалось со всех сторон. — Девочка, мальчик?

— Мальчик, — отвечала счастливая мамаша, открывая грудь.

И все закричали:

— Мистер!! Мистер родился!!

Два опыта.

Жили два человека в одно и то же время, но по-разному. Один всю жизнь искал удовольствий, другой искал трудностей. Первый рассуждал так: скоро конец света, все равно умирать, поэтому буду жить так, чтобы перед смертью не жалеть, что каких-то радостей в жизни не испытал. А второй думал так: всего в жизни не успеть, времени мало, буду страдать и бедствовать, зато, когда настанет час испытаний, буду твердо знать, на что способен. Так и жили, каждый по-своему, а конца света все нет и нет, и вот пришла пора умирать. Первый говорит в себе:

— Бедный я человек! Всю жизнь гонялся за удовольствиями, каких только не испытал, а всех так и не узнал. Пришла пора умирать, а я стар и немощен, ничего не могу, а душа распалена и жаждет большего. Что проку в удовольствиях, если за них ответ держать, а радости никакой? Ибо было и прошло. Нет утешения в прошлом, потому как миновало, и нет надежды на будущее, ибо меня не будет, и нет спокойствия в настоящем, потому как жажду, и не могу. Вот мучение. А что в аду будет?!

А другой говорил так:

— Я все в жизни испытал: голод и нужду, зной и холод, знаю цену стакану воды и солнечному свету, спать доводилось в снегу и на голой земле, сыт одной картофелиной и радуюсь всему, что вижу: солнцу и дождю, красивым девушкам. Мир прекрасен. Покой в душе моей, ничто не страшно ни сейчас, ни в жизни будущей. Благодарю судьбу за такое счастье.

Разве несправедливо? Каждый получил, чего желал.

Маленький Принц.

Военный летчик летел над пустыней, его подбили, попал в плен к моджахедам-боевикам. На допросе признался, что француз, зовут Экзюпери. Антуан де Сент-Экзюпери. Переводчик был человеком образованным, доложил по начальству, так и так, сбили очень известного француза, великого писателя. Это удача, весь мир содрогнется, тут миллионами пахнет. Даже миллиардами. Очень известный писатель. Что написал? Повести и рассказы, самый известный «Маленький Принц». Командир заинтересовался.

— Принц? Наследник, значит. Попал в заложники?

— Нет, сэр. Это сказка: Маленький Принц. У него была своя Планета, тоже маленькая, он воспитывал глупую розу. Она была очень красивой. Мы в ответе за тех, кого приручаем. Очень известная фраза!

— И что, женился?

— Это цветок, сэр. С шипами. Роза, понимаете?

— Писатель, француз? Совсем они с ума сошли! Казнить.

— Сэр, — переводчик пытался возразить. — Деньги большие! Миллионы.

— Тем лучше, шум обеспечен.

— Это хороший писатель. Мир плакать будет.

— Гут, гут! Он нас бомбил.

— Но, сэр! Это военный летчик. Он выполнял приказ.

Переводчик вспомнил детство, сам чуть не заплакал. Но командир был человеком не менее образованным, даже учился в Америке, только скрывал.

— Экзюпери давно умер! Это простой однофамилец. Но шум будет! Казнить.

Военного летчика казнили. Мир вздрогнул, и заплакал от горя. Это был настоящий Экзюпери! Маленький Принц живет в каждом человеке, только мы об этом не помним. И давно не в ответе.

Пророк.

Встретились на одной дороге дурак и мудрец. Дурак говорит:

— Я знаю! Ты ударишь меня по лбу.

— Зачем, — удивился мудрец.

— Здесь великая мудрость. Когда ударишь, тогда скажу!

Мудрец его легонько стукнул и спрашивает:

— И какая тут мудрость?

— Нет, ты ударь сильнее, иначе не поймешь!

Мудрец ударил еще раз, но тот потребовал посохом. Пришлось ударить посохом. Дурак потер лоб и говорит самодовольно:

— Как видишь, я пророк! Заранее знаю, что будет, и сбывается. Вот, хожу по людям и прорекаю, кто ударит меня по лбу, и бьют. А потом смеются. Вот и ты! Три раза ударил, а не веришь, думаешь, я дурак. Правильно?

— Правильно, — согласился мудрец. — А может, тебе лучше отказаться, не быть пророком, тогда и по лбу получать не будешь?

— Нельзя, — вздохнул дурак. — Такова участь пророка, что его считают за дурака, и бьют, а потом сбывается. Вот, и ты принял меня за дурака, смеялся. Однако мы с тобой идем по одной дороге и одинаково терпим от людей. Какая меж нами разница?..

И действительно, подумал мудрец. В глазах многих людей очевидная глупость и большая мудрость выглядят одинаково. Разве люди, смеясь над дураком, сами не набивают шишки на одном и том же месте, и все равно потом повторяют ошибки, и поступают так же. А дурак-то прав! Он действительно пророк и учит людей по-своему. Видимо, так и должно быть. С тех пор они ходили вместе.

Султан и рабыня.

Жил на Востоке некий султан, у которого был большой гарем. Но вот однажды слуги доставили новую рабыню, иноземку, которая показалась ему прекрасней всех на свете, и он влюбился. Он проводил с красавицей дни и ночи, позабыв не только свой великолепный гарем, но дела государственные. Начались мятежи, потом война за войной, а султану тому дела нет. Подданные тревожились, шептались, судачили втихомолку, но не смели высказаться прямо. И вот нашелся храбрый царедворец, который сказал:

— О, величайший из царей, сын Аллаха! Выслушай раба твоего, не спеши гневаться. Если ты любишь одну женщину, ты уже не султан. А если султан, то будь велик до конца и полностью: спроси, чего она действительно хочет, и пообещай, что желание ее исполнится. Однако помни! Это женщина коварная и жаждет власти над тобой и всем нашим государством, что равносильно измене.

Султану эти слова не понравились, однако ему было любопытно. По его знаку доставили злополучную рабыню, и султан заговорил с ней ласково

— Ты заслужила благоволение в моих очах. И вот тебе мое слово. Проси, чего захочешь, и будет тебе, клянусь Аллахом. Итак, слушаю.

— Я ничего не хочу, мой господин, — рабыня преклонила голову. — Я довольна своим положением. Как я могу желать чего-то еще!

— Может, ты хочешь свободы? Если так, ты свободна.

Иноземка блеснула синими очами и тут же притупила взор.

— Нет свободы без тебя, мой господин! Я люблю только тебя.

Султан улыбнулся в сторону и сказал:

— Хочешь быть моей женой?

— У тебя много жен, мой господин! А счастлива я одна.

— Неужели у тебя не найдется сокровенного желания? Я его исполню.

— О, мой повелитель! Хочу, чтобы ты мне верил. Я люблю тебя больше жизни!

Султан развел руками и жестом подозвал к себе визиря, того самого царедворца.

— Спрашивай сам. Я ничего в ней не нахожу.

Визирь сказал:

— Женщина! У тебя есть ум, у тебя есть красота. Но у султана есть джинн, который может умножить и твой ум, и твою красоту. Что скажешь?

Она отвечала:

— Да, я красива, но что с того? Придет время, и господин мой скажет: зачем мне старая кляча, когда рядом молодая кобылица? И он забудет меня в своем гареме. Женский ум без красоты тем более ничего значит. Но если угодно моему господину, то вот мое сокровенное желание: чтобы я никогда не старилась. Возможно ли это?

— Джинн для этого не требуется. Палача! — тут же закричал визирь. — Твое желание исполнится, женщина. Ты никогда не состаришься. Плаху! Топор!

И султан не мог прекословить собственному обещанию.

Хитрый карась.

Некий человек, от природы будучи осторожным, когда-то делал так. Согрешит в чем-нибудь, а потом ждет, чем этот грех отзовется. И показалось тому человеку, что никакого наказания за грехи не следует. Сделал он вывод и освободил душу от напрасной заботы. Зачем зря тревожиться, и жил в полное свое удовольствие, ни в чем себе не отказывая. Но однажды снится ему такой сон, будто пришел он на берег реки, сел и рыбачит на червя. И поймал он карася, очень во сне ему обрадовался, большой карась, жирный. Хотел убрать добычу в садок, а тот ему говорит:

— Отпусти меня, добрый человек, пожалей!

— Какой хитрый, — рассмеялся он во сне. — Если я и добрый человек, то и ты добрый карась! Зачем же я отпущу тебя, если специально охотился. Копал червей, готовил снасти, место на реке заранее прикармливал, чтобы такие дурни, как ты, здесь водились. А если вас отпускать, то я, пожалуй, без ухи останусь…

Проснулся он, и вдруг понял, о чем сон, и больше не грешил.

Хитрая жена.

Некая жена подпоила мужа, чтобы крепко уснул, ребенку наобещала сластей, сама нарядно оделась и пошла на свидание, думая про себя: вот какая я хитрая и умная, все мне удается, и к тому же молодая и красивая, иду на свидание, захочу, другого мужа найду, даже не одного. Тем временем, пока муж спал, ребенок баловался с огнем, начался пожар, оба задохнулись и умерли. А хитрая жена попала в руки злых насильников, с нее содрали украшения, надругались и убили. И вот, избитая и опозоренная, в компании прелюбодеев и блудниц, она шла по одну сторону Леты, а по другую сторону шли бывший муж с сыном. Мальчик увидел ее, узнал и закричал:

— Папа, папа, смотри! Наша мама идет!

Муж посмотрел, все понял и сказал сыну:

— Нет, сынок, это не она. Наша мама сейчас дома и радуется, что мы с тобой в раю. Это похожая на нее тетя, видишь, она даже не смотрит, — и отвлек мальчика от тягостного зрелища.

Богач и бедняк.

В одной деревне жили по соседству богач и бедняк. Богатому везло, за что ни возьмется, и дом у него большой, сам нарядный, и работников много, и земля родит, и жена ему под стать, удачливая, и дети чистенькие, хорошо одеты и обуты. А у бедного соседа все наперекосяк, вроде бы и работник на все руки, но не везет и все тут. Дом у него простенький, жена хоть и не лентяйка, а все из рук валится, дети чумазые, хозяйство худое, участок каменистый. И не то что бы они дружили, а все же сообщались, соседи все-таки. И вот как-то в праздник они устроили общее застолье, и богач говорит бедному с притворным участием:

— Смотрю на тебя, сосед, и удивляюсь. Мы с тобой с одного села и одного года, ровесники, вместе росли, в одно время женились, а посмотри какая разница! Мое хозяйство справное, а ты еле концы с концами сводишь. Не понимаю. Если бы ты не здесь жил, а за границей, тогда понятно, разные условия. Но мы-то с тобой соседи, на одной земле родились. Ты человек не глупый, знаю. Или мало стараешься? Объясни.

Бедняк ему отвечал так:

— Ты своею жизнью доволен, счастлив торговлей и всем, что имеешь, большим домом, хозяйством, но душа твоя обременена. А я счастлив тем, что ничего не имею, зато душа моя свободна.

— Как это, — не поверил богач.

— Представь себе такую картину: зима, река подо льдом, санная дорога с одного берега на другой. Многие тут проехали и многие проедут, зима была долгой и морозной. Однако скажи, будешь ли ты строить дом на льду, посреди реки, да еще украшать его резными ставнями да заборами, радоваться и быть счастливым? Ты на крепкий дом надеешься, а я на Бога.

— Ты мне просто завидуешь! — рассердился богач.

На этом разговор закончился, соседи раздружились. Но вот наступила лихая година. Засуха, неурожай год за годом, тут еще война, смута, начался голод. Богач некоторое время держался запасами, но однажды его дом разграбили и сожгли, едва семья уцелела. Бедняк предоставил погорельцам свой кров, старые распри были забыты. Перебивались с хлеба на воду, но все же выживали. И вот как-то бывший богач вздыхает:

— Бедный я человек, несчастный. Все у меня было, а теперь нет, жена плачет, дети голодные. Ты был прав тогда, но и ты не знаешь, что будет завтра, может, по миру с сумой пойдем. Я вот думаю, чем пропадать, может и нам разбоем заняться? На-пару сподручней. Как думаешь?

Бедняк отвечал ему:

— Одумайся, сосед! Зачем допускаешь дурные мысли. Ты видишь, я спокоен, жена улыбается, дети беспечны, хотя нам живется не легче. Это не потому, что мы к беде привычны, а потому, что надеемся.

— На что надеяться, если завтра помирать будем! — воскликнул богач.

— Завтра проживем, послезавтра, а там видно будет. Ты представь себе такую историю. Некий очень богатый человек имел двух взрослых сыновей, которые все время ссорились меж собой. Однажды он притворился умирающим, призвал их к себе и говорит: я уже при смерти, хочу оставить вам наследство, но не знаю, как разделить, потому как враждуете, а после и вовсе передеретесь, поэтому решил так. Если до завтрашнего утра не помиритесь, то останетесь вообще без наследства. Завещание под подушкой! Завтра я приглашу поверенного и передам все в приют. Идите и думайте! Уже вечер, времени мало осталось: миритесь, пока не поздно!

Бедняк умолк.

— И что? — подтолкнул его богач.

— Сыновья удалились, один говорит другому. Мы все равно не помиримся, а притворяться бесполезно. Давай, сделаем так. Ночью, когда старик забудется, пойдем к нему и выкрадем завещание. А если проснется, то мы его подушкой придушим, все равно помирает. Другой отвечает: нет, брат, так не годится! Давай лучше и в самом деле помиримся: бери себе все наследство, а я ни с чем останусь.

— Ну-ну, и что?

— А ничего, — отвечал бедняк. — Старик все слышал, он за дверью стоял. Они думали, он при смерти лежит, а он на цыпочках подошел и все услышал.

— Вот же пройдоха, — вполголоса восхитился богач, и даже обернулся на дверь. — Так ты думаешь, что Бог есть, и все слышит? Тогда давай мириться!

— Вначале выслушай конец истории. Старик незаметно вернулся в постель, будто ничего не слышал. Сын, что замышлял недоброе, для вида примирился с братом, а сам подумал: не может быть, чтобы человек отказался от наследства! И решил сделать по-своему. Ночью пробрался к старику в спальню, а тот встретил его в добром здравии, да еще с охраной. Злого сына выгнали из дома, он долго скитался и умер на чужбине.

Больше богач о разбое не заговаривал. Трудное время миновало, все выжили, отстроились и вскоре жили по-прежнему: один дом богатый, другой — бедный, все счастливы по-своему, как будто ничего и не изменилось, те же самые соседи.

Всемирный потоп.

Вначале он бегал вместе со всеми по белым мраморным лестницам, устланным красными ковровыми дорожками. Некое важное Учреждение, явно Государственное. Что тут делает, он и сам не помнил. Потом скользил, словно на лыжах, по коридорам, часто двигаясь наискосок, чтобы избежать встречных столкновений. Обитатели сего Учреждения, посетители и чиновники, все спешили. И он делал вид, что спешит, хотя спешить было некуда, просто опасался, что начнут спрашивать, а сказать нечего. Скоро убедился, что не один такой, некоторых начал узнавать по встречным взглядам, и они его узнавали, подмигивали. Бездельников тут хватает! И вдруг все разом изменилось. Словно в муравейник бросили палку. Обитатели Учреждения на мгновение замерли, и кинулись кто куда. Он ощутил тревогу, но не понял причину, а как бы заразился от общей паники.

Коридоры и лестницы быстро опустели, люди исчезали за бесчисленными дверями, а ему деваться некуда. Он тут чужой и не понимал, в каком направлении надо спасаться, и что происходит. Неровной трусцой он побежал по лестницам наверх, все выше и выше, не сразу заметив, что за ним увязались еще двое беглецов. Они думали, он знает, куда бежать?! Стайкой они выбежали на самый верх, оказавшись на террасе, и оцепенели. Повсюду, куда хватал глаз, от горизонта, как горы до неба, высились водяные валы, обрушиваясь могучими потоками. Они находились не в городе, как он полагал, но посреди бушующего океана. Незыблемое здание, на крыше которого они стояли, накренившись, медленно оседало в пучину. Это было страшно! И неизбежно. Не выдержав жуткого зрелища, один из попутчиков кинулся обратно внутрь здания, другой совершенно обезумел и с короткого разбегу, заломив руки над головой, прыгнул через парапет в самую бездну.

Стремнина посреди бушующего океана мчалась от горизонта вниз, вбирая водяные валы и горы. Оставшись один на один со стихией, он подошел к парапету и глянул вниз, словно с высокого моста, закружило голову. Внизу беспорядочно и густо мелькали ноги и руки, фигурки увлекаемых пучиной людей. Вдруг он понял, что это не море вовсе и даже не океан, а бесчисленное население планеты. Водяные валы и потоки, несущиеся с небес, это нации и народы, сметаемые с лица земли великим ураганом. Здание кренилось и оседало, так гибнут большие корабли. Завороженный масштабами катастрофы, он доживал последние мгновения. Суетиться и раньше было бессмысленно, а теперь и глупо. Он стоял и смотрел в упоении. И все же! Стихия была прекрасна.

Не царский сын.

У некоего царя был сын, единственный наследник, и вот, когда тому исполнилось достаточно лет, отец призвал его к себе и сказал:

— Сынок, я уже в почтенных годах, ты еще молод, посему хочу испытать твои способности. Зачем тебе ждать, пока я умру? Вот тебе часть твоего наследства, распоряжайся по своему усмотрению. Если справишься, передам остальное, а сам отойду от дел. Дерзай, сынок!

Через некоторое время царь опять призвал его к себе, и поинтересовался:

— Ну, сын, как ты распорядился своим наследством?

— Пока никак, отец. Все думаю, как бы не оплошать!

— Это похвально. И что решил?

— Думаю разделить всю сумму пополам. Одну часть оставлю про запас, а другую отдам торгующим, чтобы вернули с прибылью.

— Что же, мудрое решение, — улыбнулся царь. — Действуй!

Целый год не спрашивал сына, решив предоставить свободу, пусть привыкает к самостоятельности, а потом опять призвал для ответа. Сын сказал:

— Знаешь, отец! Все твои деньги целы, я ничего не потратил, потому что боюсь ошибиться. Сам знаешь, торговые люди ненадежные, могут обмануть или нечаянно разориться, поэтому я думаю отдать им для начала четвертую часть, а там посмотрим. Как считаешь?

Царь нахмурился.

— Пойми, сын, я не требую отчета. Ты волен распоряжаться, как тебе заблагорассудится, все мое будет твоим. Действуй, время идет!

Через год история повторилась. Сын сказал:

— Понимаешь, отец, я не могу решиться. Боюсь, сделаю что не так, ты прогневаешься, а я сын послушный и ничем не хочу сердить тебя. Но как я могу быть уверен, что верну деньги с прибылью, если кругом все крадут, и даже тебя, своего государя, обманывают: от казначея до последнего приказчика. А меня и подавно обманут! Разве десятой частью рискнуть?

Но царь все понял, и не дал ему продолжать.

— Хватит лукавить, сын. Если бы ты что-то предпринял и ошибся, я бы помог советом, и научил, как следует поступать. Разве не для того я выделил тебе часть твоего же наследства, чтобы ты набирался опыта, пока я в силе и могу помочь. Ты говоришь, будто могут обмануть, поскольку меня самого сплошь и рядом обманывают, но разве наше государство не процветает? Разве я такой глупый царь, что и собственный сын надеется меня обмануть? Лучше бы ты промотал всю сумму или проиграл ее в карты, я бы решил, что ты еще молод, и через время снова допустил к делам. Но ты хотел показаться в моих глазах рачительным и бережливым, чтобы я уже сейчас передал тебе все царство. Но как ты надеешься управлять большим, если и малым распорядиться не можешь, не умеешь или боишься. Как доверить твое целое, если ты в малом и чужом был неверен?

Царь покачал головой и добавил:

— Не говори, что ты послушный сын, ибо сын царя учится царствовать, а не лукавить подобно холопу. Посему я лишаю тебя царского звания и будущего наследства. Что получил, оставь при себе, и ступай, живи, как знаешь. И не надейся на прощение, пока не выправишь мысли свои, и не научишься истинному послушанию. А если ты явишься и вновь попытаешься обмануть, то останешься холопом до конца дней своих, а наследников я сыщу, ибо царство дороже крови!

Наследник опустил голову и вышел.

Деньги.

Пока Хозяин дома был в отлучке, к Нему домой заявился некто лукавый, и хитро молвил, обращаясь к домочадцам:

— Просто не знаю, как вы живете! Вот, я принес вам деньги! Смотрите, какая прелесть.

— Что это? — удивились они, разглядывая купюры.

— Это для удобства торговли и простоты расчетов. Как без них? Введете в обращение и сразу увидите, кто чего стоит. У кого больше денег, тому почет и полное уважение. Очень даже справедливо!

— Да зачем нам это, — домочадцы переглянулись. — Мы и так друг про друга все знаем.

— А вы попробуйте, еще лучше узнаете!

Черт хихикнул, подсунул деньги, вильнул хвостом и исчез.

Через какое-то время возвращается Хозяин дома и видит пепелище, а на пепелище домочадцы ссорятся, деньги делят, так увлеклись, что и Хозяина не заметили. Он спрашивает:

— Что тут произошло?

А они как кинутся жаловаться друг на друга, да кто кому сколько должен, да кто кому не заплатил, да кто нечестно деньги заработал. Хозяин понял, кто здесь побывал, и говорит сердито:

— Пока был дома, вы себя помнили, и был порядок. Но стоило отлучиться, как вы соблазнились пустыми фантиками, дом сожгли и сами все перессорились. Еще немного — дойдет до драки, а там и до убийства недалеко? Я даже разбираться не буду, кто прав, и кто виноват. Если не забудете про деньги, всех предам смерти!

Домочадцы тут же раскаялись, и кинулись друг другу на шею просить прощения.

Иезуит-воспитатель.

Жил на свете иезуит, который ревностно исполнял все посты и молитвы, считая себя образцом для подражания. Только вот беда, видел он вокруг много грешников, пытался их воспитывать, обещая райскую жизнь, а то грозил адскими муками. Но люди его не слушали, дескать, кто знает, что будет потом. Надо жить сейчас! И они только смеялись. От праведного гнева он возненавидел весь мир, и однажды догадался. Если не страшно людям, что будет потом, надо испортить им жизнь сейчас! И он сделал завидную карьеру, стал великим инквизитором: пытал грешников в подвалах, вешал на дыбе, топил в воде, сжигал на кострах, работы всегда хватало, еще и долю с имущества получал. Теперь он был счастлив, по-прежнему считая себя праведником. Темные времена как будто миновали, ныне нет инквизиторов? Это пока они власть не получили! А лицемеров таких полно.

Маленький Бог.

А как вы думали! Бог тоже был маленьким. Настолько маленьким, что его как бы не было вовсе, одна невидимая точка в сером мраке небытия. Ни времени, ни пространства, ничего нет. И движения нет. А куда двигаться, если некуда? В гости не пойдешь, соседи спят. Их вообще не было, соседей. Ну и тоска тут, подумал Маленький Бог, скучно. Впрочем, думать тоже не мог, только чувствовал, что так быть не должно, неинтересно. Что это за жизнь такая, если ее как бы и нет. Прошлое не вспомнишь, о будущем не помечтаешь. Да и мечтать, собственно говоря, не о чем, поскольку ни головы нет, ни ножичка перочинного. Умирать оно, конечно, плохо, а не жить еще хуже. Если бы Маленький Бог читал Достоевского, то сказал бы, мир спасет красота. Но Достоевский еще не родился и понятия о красоте не имел, как не было и самого мира, но стремление уже было. Если двигаться некуда, то почему не вращаться внутри себя, никто ведь не запрещает? Некому запрещать, так как, родителей тоже нет. А если даже они есть, кто знает, где их черти носят. Маленький Бог собрался с силами и повернулся один раз. Мама дорогая! Это что сейчас было? Вот только что ничего не было, совсем ничегошеньки. И вдруг точка вспыхнула и погасла. Ух ты!

Ничего не понятно, но уже появилось знание, что есть свет. Да это красота? Серый мрак заиграл красками. Если был свет, то что сейчас? Тьма. Некрасиво жить впотьмах, если есть свет. Маленький Бог стал вращаться юлой, как будущая, когда еще изобретут, динамо-машина. Все школьники знают, что сила действия равна противодействию, а Маленький Бог не знал, поэтому не ленился. Точка вспыхивала и гасла, вспыхивала и гасла. А это что такое, как называется? Да это пульс, биение сердца. Он сам придумывал и создавал нечто новое, неизведанное, и сам давал названия. Вначале было Слово. Вот здорово! И кто двойку поставит, если некому. Учителей тоже не было, то-то и оно! Сам себе хозяин. Поначалу было трудно. На какой-то миг, на самое короткое мгновение, возникало время и пространство, но движение подавлялась массой. Но он боролся! Все равно лучше, чем не жить. Самое смешное, что и тьме эта игра понравилась. Если нет ничего, то и подавлять нечего, и обманывать некого, а тут жизнь и свет, штука великолепная! Жизнь и смерть, вечный круговорот и воплощение душ. И подумал однажды Маленький Бог, который вырос и стал большим, что пора родить Сына. А как? Без мамки не обойтись. Пришлось засучить рукава и творить Вселенную. Красавица получилась, глаз не оторвать. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. При чем тут большой взрыв? Это любовь, которая движет миром. Разве это не прекрасно? Так вот оно все и было, что тут непонятного. А вы говорите, Маленький Бог! Это вы пока маленькие.

Кадить всем богам.

Жил на свете человек, который в сердце рассуждал так. Хоть не верю я ни в черта, ни в Бога, но и знать не могу, поэтому буду кадить всем богам понемногу, а когда умру, глядишь, кому-нибудь да угожу. А если там, на небе, вообще никого нет, то и здесь немного теряю, ибо грешить я не грешу, а помолиться лишний раз или в церковь сходить нетрудно. Так он и жил, то на мечеть молится, то в синагоге побывает, заодно костел посетит, а то даже к гадателям забредет. И была у того человека жена, писаная красавица, которую он очень любил, но вот беда, никак не могла забеременеть. И вот однажды ему снится такой сон: будто зашел он в свой дом, ходит по комнатам, ищет, зовет свою жену, а ее нигде нет, и вдруг находит ее в объятиях многих любовников, будто всех она любит и ласкает, а его видеть не желает. Кричал он во сне, что вот он, ее муж любящий, стоит и зовет, но она не слышала. И такой сон явственный, что проснулся в величайшем расстройстве и решил, что жена его должна родить, а то в неге да безделье и в самом деле изменять начнет. Верный своим принципам, он помолился всем богам, заплатил много денег разным лекарям и колдунам, и вот случилось: жена понесла. Он еще больше утвердился в своем правиле, принес богам положенные жертвы, и стал ожидать рождения сына. И опять снится сон, опять явственный. Будто жена родила, он заходит в дом, а там шум-гам, комнаты полны, бегают дети, причем все разные? Белые, желтые, черные, стриженные и кучерявые, одетые и голенькие. Тут якобы к нему выходит жена и говорит:

— Чему ты удивляешься? Это наши дети.

Он рассердился на нее, закричал, затопал ногами, и опять проснулся в величайшем смятении. Снова молился всем богам, но жена его родить не смогла, выкинула, после чего мужа совсем разлюбила, и он дал ей развод при полном обеспечении. Однажды узнал, что стала блудницей, умолял вернуться, не захотела. Потом началась война, страну разграбили, его среди прочих увели в плен, продали в рабство. Перед смертью он понял, о чем были сны, только поздно.

Изгнание из рая.

Вызвал Господь Адама к Себе, и тот предстал, заранее потупив голову.

— Да. Папа, слушаю.

— Весь день из кустов не вылезали, разврат устроили. И не стыдно? На глазах Господа.

— Пап, не сердись! Мы жениться думаем.

— Вот порадовал. И на что жить будете?

— Тут всего полно, рай все-таки.

— Какой умный ребенок, умнее всех. Говорил вам: не ешьте с дерева? Смертью да умрете.

— Пап? Сам сказал: плодитесь и размножайтесь. Что тут еще делать!

— Отца слушать. А ты Еву слушаешь! Поубиваете друг друга.

— Пап. Как поубиваем?

— От ревности, сынок. Жена тебе изменит.

— С кем? Тут нет никого. Она меня любит!

— Тот же змей соблазнит, потом титаны прилетят. Рай, говоришь? Не для того ли щука в озере, чтобы карась не дремал? Счастья на земле нет, и быть не может! Даже не надейся. Собирайся.

— Куда, пап?

— В школу пойдешь, учиться пора. Будешь добывать хлеб в поте лица своего, и жену забери. Мне нужен сын, а не бездельник. Водку начнешь пить, на машинах гонять, людей давить! Заранее знаю.

— Пап! — взмолился Адам. — Это не справедливо. За что?

— Разве для того мир сотворил, чтобы змей вами помыкал!

— Пап.

— Раз обещал, так и быть, плодитесь. Жить тебе лет девятьсот! Книгу начни писать, вечерами делать нечего. Моисей продолжит. Все понял?

— Понял, — Адам понурил голову и вышел.

Господь усмехнулся себе в бороду, и вызвал архангелов, чтобы стражу выставить.

Волки и овцы.

В некоем царстве, овечьем государстве, к власти пришли волки в овечьих шкурах. Государь волк, министры волки, и все чиновники тоже волки. Хоть и притворялись они овцами, однако — установили в овечьем государстве волчьи порядки, поскольку интерес у таких правителей один: губить народ, пока не переведется, но лучше не всех сразу, поскольку вперед не наешься. Вот и сидят волки во главе государства и рассказывают, какие они добрые пастухи и умные правители. Однако, как зубы ни заговаривай, результат налицо: где раньше было пастбище, там ныне погост и кладбище. Где поили водой родниковой, там стоит грязь и болотина, а где раньше — стригли раз в году по сезону, там теперь со шкурой снимают. Да и в самой овчарне постоянный голод, мор и болезни. И дивились овцы. Как же так, такие добрые у нас правители, а живем все хуже и хуже, наверно, сами виноваты, мало шерсти даем. А волки только зубы скалят, что им шерсть. Им лишний день-другой у власти продержаться, вот и говорят глупым овцам: потерпите, мы все устроим, заживете скоро припеваючи. А сами нет-нет, и резню учинят, побоище кровавое, еще оправдываются, что это козлы спровоцировали, не дают жизнь наладить. Но вот настал день, когда обманывать стало невозможно. Да и зачем притворяться? Подумали волки, и сбросили овечьи шкуры. Овцы ужаснулись, но было поздно.

Сокровище.

Жил на свете человек, которому во всем не везло. За что ни возьмется, ничто не получится! Куда только ни пойдет, везде споткнется. Что же это мне за наказание такое, огорчался он. Наверно, я сильно провинился, но не знаю в чем, и догадаться не могу. Или родители что не так сделали или предки далекие нагрешили. Потому что не бывает так, чтобы ни в чем не везло. Вот, сколько вокруг знакомых, находят свое счастье, а он как проклятый. Несчастный я человек! Чем так жить, сказал он себе, лучше пойти и пропасть. Сказал так, и пошел неведомо куда. И вот что странно! Ноги перестали запинаться, он даже выпрямился, а раньше словно камень на плечах носил, и глаза, будто знали куда, выбирали единственно верное направление. Он шел не быстро, но сосредоточенно, предчувствуя удачу, и даже думать забыл, что собирался пропасть. И в самом глухом лесу, где сроду никогда не бывал, и вообще никто не ходил, вдруг наткнулся на Сокровище, которое в огне не горит и в воде не ржавеет. Возрадовался и понял, что раньше ходил не там и не туда, потому и спотыкался, и валилось все из рук. Получается, он самый везучий из людей, поскольку никто, кого знал, счастья такого не удостоились. И пусть себе люди думают, что неудачник: с тех пор жил для Сокровища и ради него. Скажете, что за Сокровище? Царство Небесное! С ним ничто не сравнится.

Скука.

Скука — это серая такая маленькая скотинка. Выходным днем она ходит кругами по комнате, слоняется из угла в угол и бубнит: чем бы заняться, чем бы заняться? Эта подлая скотинка всегда готова пакостить, но ждет, пока человек сам созреет и скажет в себе, что да, надо чем-то заняться, но чем? Тут она оживляется, ее мутные желтые глаза вспыхивают и мигают злым огоньком, но она себя сдерживает, чтобы не испугать раньше времени, а только подбрасывает угольку. Да чем так жить, в петлю легче! Тоска беспросветная. И это жизнь? Если скука завладела ребенком, она подскажет сломать что-нибудь или спрятать, все веселее. Если попалась жена, скука посоветует ей накрасить губы и прогуляться. Если муж, то почему не выпить, не пообщаться с друзьями? И вроде бы ничего зазорного не предложено, но человек встрепенулся, а скука повизгивает от удовольствия, сучит ножками: то-то сегодня будет потеха! И если родные что-то подозревают, куда это он или она засобиралась, да еще так внезапно, он или она сердятся: что, из дома нельзя выйти! А если ребенок, которому уйти некуда, он молча забирается под стол, отгораживается от родителей баррикадами и тихо что-то курочит: игрушку подороже или электрический прибор. К вечеру дело сделано.

Приходит возбужденная жена с размазанными губами, прокуренная и что-то рассказывает про случайную встречу с подругой: выпили вина, давно не виделись, посидели. Если уходил муж, то возвращается далеко за полночь и уж точно на бровях, воротник в помаде, какая-то тетка в метро прислонилась. А если ребенок, то к вечеру получен полный набор истерик, родители в ужасе: игрушки переломал, бабушке нагрубил, что еще сделал — неизвестно, потом откроется. Если сын подросток, то вернется со двора с подбитым глазом, а если дочь девица, то заявится под утро с заплаканным лицом. И что тут думать? Если следующий день начнется со скандалов и ругани, то кончится хуже вчерашнего. Дочь уйдет из дома, папа загуляет на недельку, жена заявит, что встретила настоящего мужчину, а подросток впервые попробует алкоголь. Нет, со скукой лучше не шутить! С ребенком поиграть, с женой пойти на концерт, да всем все известно.

Царица-служанка.

В некоем царстве правил добрый царь, которого все подданные называли отцом родным, поскольку всех он любил и обо всех заботился, ему отвечали тем же. Но однажды овдовел. Он и не думал жениться, но словно бес попутал: согрешил с собственной служанкой. Была она молодой и красивой, царь женился. Все бы не беда, но он так увлекся молодой женой, что, помимо титула, все государство отдал ей в распоряжение. Новая царица скоро вошла во вкус, освоилась, начала командовать, заводить свои порядки, требуя от подданных подчинения. Да и самого царя словно подменили. Желая угодить жене, стал он суров и поступал безрассудно, верные слуги оказались в опале, а при дворе стали заправлять фавориты новой госпожи. Кто по старой дружбе пытался доложить или усовестить, был нещадно бит, вплоть до самой смерти: так он верил экономке. Государство пришло в упадок, интриганы перессорили царя со всеми соседями и развязали затяжную войну. Пришлось ему оставить двор и идти воевать на долгие годы. А царица распоясалась, поощряла воров, блудниц и блудников, устраивала оргии, царских детей кого заточила в тюрьму, кого казнила, а кого изгнала прочь. Но и того мало! Оскорбляла царицу нелюбовь честных граждан, которые помнили царя прежнего, взревновала к любви народной, и объявила указ, требуя называть ее не иначе, как мать родная. А царь тем временем терпел лишения, вдалеке от жены закалился, одерживал славные победы, заключал мирные соглашения и постепенно навел порядок на подступах и далеких рубежах. Пришла пора возвращаться, а когда вернулся, застал картину всеобщего воровства и разорения. Прозревшими глазами посмотрел он на жену. Если царь при служанке, как раб при госпоже, впереди погибель. Он обнажил меч и прошелся по государству, очищаясь от непотребства, а бывшую царицу снова сделал служанкой: кем она и должна быть.

Натура такая.

У некоего человека была неверная жена, которая постоянно ему изменяла. И бил ее, и ругал, стыдил, увещевал по-плохому и хорошему, ничего не помогало. Она плакала, каялась и клялась, уверяла, что любит его и никого больше, никогда такого не повторится, и он видел, что она говорит искренне, поэтому верил, прощал и надеялся, только все тщетно. Стоило отлучиться, как она тут же изменяла ему с первым встречным. И так он измучился, что перед сном воззвал к Господу.

— Господи, за что мне такое наказание! Вот, я человек благоразумный, верный муж, никакой вины за собой не замечаю, наоборот, несмотря ни на что, люблю свою жену и прощаю бесконечно, живу ради нее, но разве она ценит? Почему она так вероломно поступает, словно я не муж ей вовсе и нисколько о ней не забочусь. Стоит отлучиться, как она соблазняет первого встречного и делит с ним супружескую постель. Чем я заслужил такое к себе отношение?

— Глупый ты человек, — отвечал Господь. — Вот, я пекусь о каждом из вас из года в год, из века в век, но разве бываете вы благодарны? Вовсе нет. Подобно жене, которая пользуется от мужа и нисколько не ценит, так и вы пользуетесь, и забываете, что ничто ниоткуда не берется. Жена твоя прелюбодействует, но разве ты сам, называя себя благоразумным, помнишь обо Мне? Ты занят суетными делами, корыстными мыслями. Разве тем самым не прелюбодействуешь? А если не можешь не изменять, чем ты лучше неверной жены. Исправь прежде себя.

Понял человек свою вину, раскаялся, обещал, что впредь такого не повторится, что отныне он будет блюсти себя, все мысли и дела посвятит Господу, с тем и уснул. Однако настало утро, затем наступил день с житейскими заботами, ночное раскаяние было отброшено и забыто, все потекло по-прежнему. И снова жена изменяла, а он прощал. Что поделаешь, если натура такая.

Два голоса.

Кто не знает эти два голоса? Идешь, скажем, по дороге, жара полуденная, пыль на зубах скрипит, вдруг некто гнусавый говорит:

— Сколько можно! Надо отдохнуть, я устал.

А некто другой сипло, но твердо отвечает:

— Ерунда, дойдем. Немного осталось.

Или делаешь что-нибудь муторное, терпения не хватает, и опять тот, гнусавый, канючит:

— Да так сойдет, чего зря мучиться.

А в ответ:

— Делать — так делать, чтобы потом стыдно не было.

Или совершишь что-нибудь недостойное, с кем не бывает, суровый голос:

— Нехорошо, брат, как же так.

А черт гнусавый по плечу хлопает:

— Авось, да небось, никто не узнает!

Суровый не сдается:

— Исправь, пока не поздно, признайся, повинись.

А лукавый шепчет в другое ухо:

— Позору не оберешься! Молчи, кривая вывезет.

Если действительно обходится, гнусавый усмехается:

— А я что говорил, братан! Все путем, со мной не пропадешь.

И если тот, суровый, отступил, или мы его не слышим, плохо дело, хоть и скрыто до поры. А гнусавый всегда рядом, жалуется на судьбу, хвалится не своими успехами, просит выпить, поспать подольше или поесть повкуснее, побаловать себя любимого. Он глуп и ленив, только и может, что подставить ногу или толкнуть под руку. Если это наши голоса, разве поступали бы вопреки, слушали по настроению то одного, то другого. Тут и надо выбирать, кто нам друг, и кто опора. Недаром говорят: бес попутал или ангел сохранил. Кто не знает эти два голоса, тот лжет себе и другим.

Осада.

Некий сын приехал в гости к отцу, тот жил бобылем. Давно не виделись, обрадовались встрече, выпили и закусили, все хорошо, только стал сын высказывать, будто отец живет грешником. В доме беспорядок, окна грязные, белого света не видно, решетки не выкрашены, на кухне батарея бутылок, и все такое. Отец не спорил, все смотрел на сына и радовался, такой взрослый стал, правильный в суждениях, а вслух отшучивался, что не может себя переделать, да и так устраивает, привык. Главное в доме, надежные запоры. А все остальное сойдет. Так они сидели за столом и разговаривали до глубокой ночи, как неожиданно в доме погас свет, за окнами тоже, и наступила нехорошая тишина. Отец прошел на кухню, отодвинув занавеску, выглянул на улицу. Где-то мигнул прожектор, и тут же погас, наступила темнота. Авария? И как раз во входную дверь постучали условным стуком, каким стучат стражи порядка, но как-то чересчур аккуратно. Сын, будучи навеселе, хотел открыть дверь, но отец запретил и снял со стены ружье. Тогда в дверьзабарабанило множество кулаков, за окнами раздался разбойничий свист и вопли:

— Открывайте! Сколько можно?!

Началась осада, но дом выдержал. Сын опустился в кресло и сидел, пока ночной тарарам не кончился. Потом дали свет, все успокоилось. Оказалось, взбунтовались городские преступники, и на время взяли верх. Многие дома были разграблены, хозяева убиты. Для отца и сына, по счастью, все кончилось хорошо. Да, подумал сын, крепкие запоры важней всего.

Обезьяны.

Обезьян было много. Очень много! Целое море обезьян простиралось до горизонта. Они шли колоннами. Нет, показалось, что колоннами: они шли шеренгами, а где плотными рядами, обтекали пригорки и взбирались на них. Холмы шевелились, словно загривок громадного медведя, только то была не шерсть, а сплошной лес, но не зеленый, а почти коричневый, морды бежевые, макушки темные, издалека казались плюшевыми игрушками. А ближе обезьяны превращались в крупных особей, размером с человека. Они и шли как люди, на задних лапах. И лапами не назовешь, на ногах идут, во весь рост, как в атаку белогвардейцы, не все люди так ходят. А тут не люди, и одежды нет. Море обезьян, словно цигейка стриженая, сейчас сомнут! Не будут же обезьяны расступаться перед одним человеком. Либо вместе с ними топай, либо на себя пеняй, сомнут. Они молча идут, а как им еще идти? Разговаривать-то не умеют.

Откуда он тут взялся?.. Как откуда. Это его деревня, тут родился. Только жителей не видно, все попрятались, ему бы тоже куда нырнуть. Угораздило его! Пошел на электричку, из деревни выходить мимо огородов, дальше был лес. Вот они оттуда и вышли, и потекли. Вначале подумал, что люди, так бывает, что много. Электричка высадит за лесом, сама уйдет, и все тихо минут десять, потом целая демонстрация появляется, кто по дороге, кто из леса, идут люди домой, по деревне расходятся, а тут? Обезьяны. Вот именно, это и страшно! Когда люди из леса выходят, это нормально, а когда обезьяны? Они живут в лесу, это их дом? Тут не Африка, не савана и не джунгли. Откуда тут обезьяны, с ума сойти. Тысячи, нет, миллионы обезьян. Мелькнула мысль, что это все-таки люди, одетые под обезьян, актеры загримированные, кино снимают, не предупредили, массовка. Кино? Нет, никакого кино, никакой массовки. С этой судорожной и тут же угасшей надеждой, вскарабкался на забор, с него на крышу сарая, спасение! Плоская крыша, рубероидом покрытая, тут переждет нашествие, и пойдет на электричку. Чего думать? Случилось. Обстоятельства, бывает. Цунами случаются, тоже никто не ждет. Он стоял на крыше сарая, словно на острове, а вокруг пучилось море обезьян. Это звучит. Цунами обезьян! Стихийное бедствие. Саранча размером с человека? Он посмотрел в сторону леса, сверху далеко видно. Не было никакого леса. Море обезьян до самого горизонта, направо и налево, во все стороны, куда глаз хватает! Деревню накрыло, им самим деваться некуда.

Толпа приматов втягивалась в проулок. Обезьяны толпились, сжимались теснее, и тоже лезли, как паста из тюбика, прыгали через забор, они ловкие. Огороды потопчут, огорченно подумал он и тут же понял, что плевать на огороды. Три обезьяны, пока только головы, показались над краем крыши. Один забрался, выпрямиться не успел. Нельзя! Если уступит крышу, тогда не устоять. Он спихнул первого, сразу другого, опомниться не давал. Метался по крыше, сталкивал вниз. Зачем вам сюда? Чего разговаривать, все равно не поймут. Обезьяны не сердились, не обижались, просто падали, исчезали за краем, смотреть некогда, он их спихивал, вроде как играл с плюшевыми мишками, но то были не мишки, а живые обезьяны. Вот же твари бестолковые! Зачем вам сарай, что тут делать? Идите своей дорогой. Одни падали, их уносило потоком, тут же появлялись все новые, новые головы, шерстяные плечи, бока и макушки, уши круглые, как пельмешки магазинные. Руки и ноги ватные, хорошо, не сопротивлялись. Он освоился в борьбе, рассмотрел. Одинаковые, прямо клоны из пробирки. Грудь палевая, морды симпатичные, животины покладистые, только глаза тусклые. Что там у них на уме? Если рассердятся, разорвут. Бежать-то ему некуда, надо обороняться. И вдруг все замерло, море разом застыло. И он застыл. Обезьяны подняли головы и уставились все разом.

Никто не шевелился! Они смотрели на него молча, выпучив бестолковые глаза, а он стоял на крыше сарая, понимая, что миг решающий. Вот сейчас все решается, либо порвут, либо что?.. И он, по ходу понимая, что это единственный выход, начал прыгать и скакать, размахивать руками, свирепо кричать на них. Они стояли и смотрели молча. Первой мыслью было напугать! Как будто зверей криком напугаешь. Говорят, что и медведи не связываются, если человек припадочный или кричит, руками машет: мишка повернется и уйдет, только его и видели! И тут же сообразил, что обезьяны не уйдут: стоят и смотрят. Он сменил тактику. Выпрямился, вскинул руки к небу и начал хрипло выкрикивать: то ли Боже царя храни, то ли Вставай проклятьем заклейменный, все гимны сразу. Обезьянам слова и музыка без разницы, по барабану, однако понравилось! Наверно, безумный вой на зверином языке что-то значил. Морды стали радостными, глаза вдруг поумнели, головы и тела пришли в общее движение, в толпе начались завихрения, водовороты, что это? Сарай дрогнул, накренился, и поплыл. Обезьяны приподняли дощатое строение без усилий и понесли. Зачем? И вдруг он понял! Его приняли за своего парня? Не так, наоборот. Приняли за посланника небес, именно, за человека. Конечно, он им и был, но они, обезьяны, об этом не знали, а тут вдруг поняли и решили сделать своим вождем: выборы прошли молча, в смысле, единогласно. Теперь это его толпа, он повелитель могучего племени обезьян! Ничего делать не надо, они сами все сделают. Он стоял на плоской крыше, как на палубе корабля, стараясь сохранять невозмутимый вид, словно индейский вождь, стоит себе на носу пироги, убор из перьев, а воины гребут, так и надо. Женят его, наверно, невесту найдут. Или даже двух? Черт знает! Вождь обезьян? И чего только в жизни не бывает! Он был поклонником Дарвина, этот человек, и в Бога никогда не верил. Сарай шел по морю в неизвестность.

Преисподняя.

Как он здесь оказался? Очнулся, сидит на стуле в темноте, но знает, что это баня общественная, в какой он сто лет не бывал. Кругом люди. Сидят рядами, посреди прохода железная печь раскаленная, в темноте малиновым светом проступает. Все молчат, сидят неподвижно, только силуэты угадываются. Кажется, мужчины и женщины сидят вперемежку. Так молча все сидят и ждут чего-то, каждый вроде как собой занят. Он поначалу зашел, с краю у входа сел, только овладело им беспокойство. Если это не моечное отделение и не парилка, то зачем здесь печь. Почему все молчат? И зачем темнота? Если это очередь, то почему никто не входит и не выходит? Очень странно. Да и куда выходить? Почему-то он знал, что выхода из этого помещения нет. Нет? А вход-то есть. Он сидел с краю прохода, вот она дверь, рядом, через нее и зашел, только руку протянуть. Между дверью и косяком видна слабая полоска света: за дверью жизнь, слышны голоса обслуги. Обслуги? Какой обслуги. Ну да, кочегары. Вон как бодро перекликаются, а посетителям не до смеха. Где-то там, за дверью, осталось прошлое: все они родом оттуда, а вернуться назад не могут, нельзя.

Нельзя? Поддавшись внезапному порыву, он вскочил, приоткрыл дверь. Наружный свет мгновенно погас, словно его и не было, голоса смолкли, а по ногам потянуло холодом и пустотой. Он только и успел заметить, что стоит абсолютно голый, и понял, что одежда уже сгорела. Так вот для чего печь! Осторожно прикрыв дверь, он сел на место пристыженный. Теперь он знал, где находится: это не просто баня, это чистилище. Выход из помещения есть, но не там, где вход, а только через печь. И обслуга — это не просто обслуга, нетрудно догадаться — кто. Теперь понятно, почему все молчат.

Злой отец.

Некий отец учил своего сына жестокости, рассуждая про себя так: если он и причинит кому зло, зато сам в обиде не будет, времена сейчас такие, что иначе не проживешь. И казался сей муж себе отцом заботливым и прозорливым. Однако все его дальние расчеты привели к печальному итогу. Вначале, действительно, его маленький сын обижал других и только смеялся, когда другие плакали, но вот однажды обидели самого, да такие люди, что и отец не мог заступиться. И тогда он начал учить сына изворотливости и коварству, как ударить или отомстить, чтобы на кого другого подумали. Сын освоил и эту науку, но всякий раз получалось, что одерживал верх, пока не нарывался на более сильного или коварного противника, тем временем вырос, и отец уже влиять на него не мог. Однажды сын связался с дурной компанией, воровали и грабили, потом убили кого-то, их поймали и заключили в тюрьму. А когда сын вышел, то принялся за старое еще злее и беспощаднее. Однажды отец не выдержал, попытался образумить сына кнутом, но сам оказался жестоко бит. Отец купил Библию, много читал и понял, что в свое время соблазнил малого, раскаялся и решил, что искупит свою вину, обратив сына к Богу, и все приставал к нему со Святым Писанием, пока тот однажды не вышел из себя. А когда вышел, отец понял, что это не сын вовсе, но было поздно. Бес убил его.

Не путаница.

Жил на свете человек, который от природы знал, что хорошо и что плохо, но в той стране царила путаница, и люди называли черное белым, а белое черным, принимали ложь за истину, а истину ни во что ни ставили, поэтому жили наперекосяк. И вот, этот человек, что отличал добро и зло, начал говорить: разве не видите, вот это надо делать так и так, а вот это наоборот. Над ним смеялись, отвечая, что весьма заблуждается. Он не стал спорить, а устроил свой дом, как оно и должно быть, и был у него свет светом, тьма темнотой, и получилось хорошо, и многие позавидовали, хотели сделать так же, но не смогли, поскольку привыкли жить неправдой. А тут еще люди, которые той страной заправляли и которым путаница была выгодна, начали обвинять честного человека во лжи и государственной измене. Многие понимали, что он прав, но промолчали, всякий за себя боялся. Наконец, человека того объявили преступником и казнили только за то, что называл вещи своими именами. Но не все захотели жить по-старому, успели заметить, что хорошо и что плохо, стали поступать как надо, и других учили, и все больше прозревали истину. Последователей того человека тоже казнили, и смеялись над глупцами, но вот наступил конец света, явились на суд клеветники, которые стали дружно оправдываться, кивая друг на друга, мол, была путаница, они думали, что поступают хорошо, а делали плохо, не ведая, что творят. Все так жили, откуда им было знать? На это Господь сказал:

— Все на земле знают, что белое, что черное, что воровать и убивать не хорошо, но воровали и убивали. Поэтому судитесь не за путаницу, как надеетесь, а за убийство и воровство.

Благодарение.

У некоего отца был маленький сын, которого он решил приучить к благодарению. Однажды ребенок получил редкое для себя лакомство, забыл сказать спасибо, и съел как должное. Отец ничего не сказал, но перестал давать даже простую воду. Через пару дней сын взмолился:

— Отец! Ты хочешь, чтобы я умер?

Тот сделал вид, что не понял:

— А что такое?

— Как! — вскричал сын. — И ты еще спрашиваешь? Я уже третий день без воды, а тебе и дела нет. Вот, я уже при смерти!

— Извини, сынок, я забыл. Разве у тебя нет языка, чтобы напомнить, — он подал ему стакан воды, тот схватил, выпил и потребовал:

— Еще!

— Извини, сынок, — отец сделал вид, что уходит. — Сейчас мне некогда, подожди до вечера.

— Отец, — взмолился сын. — Я не напился!

— Да ну, не может быть, — отец медлил. — Ты, наверно, шутишь?

— Пожалуйста, прошу тебя!

Отец пожал плечами, подал еще немного. И опять тот выпил, и спасибо не сказал, попросил еще.

— Нет, — сказал отец, пожимая плечами. — Если бы ты действительно хотел пить, то сказал бы не только пожалуйста, но и спасибо.

— Прости, отец, я забыл.

— Хорошо, больше не забывай, — сказал он сыну и подал достаточно воды. Тот поблагодарил, выпил медленно, с чувством, получая наслаждение от каждого глотка. Выпив, поблагодарил еще раз, и сказал:

— Ничего вкуснее в жизни не пробовал!

— Вот теперь вижу, что напился, — улыбнулся отец. — С благодарением и вкус другой, и малого глотка бывает достаточно.

Непутевый сын.

У некоего зажиточного крестьянина был непутевый сын. Не то что бы он хулиганил или воровал, а любил шумные компании, без меры напивался, водил непотребных девиц, а если отец ему высказывал, то и пропадал на время. Сын единственный, и отец не знал, как его наставить, только урезонивал:

— Ну что вот ты вчера напился. Из дома ушел чистым, а вернулся хуже свиньи. Опять, наверно, в кабаке всю компанию поил. Ты пойми, мне денег не жалко, но там ведь тебя за дурака держат, смеются за глаза. Сами они люди никудышные, воры да проходимцы, а тебя и таковым не считают. Пошел бы по хозяйству поработал, со скотиной управился, по грибы сходил или на рыбалку. Польза не польза, а все же не бесчинство какое. Случись завтра умереть, ты же весь дом по ветру пустишь.

На это сын отвечал:

— Опять наставления, каждый день. Неинтересно мне рыбачить, глаза в воду пялить. Что я, реки не видел и в лесу не бывал? Да мне в кабаке милее во сто крат. А насчет скотины ты меня уволь. Чтобы я в навозе копался? Ни за что! Девки засмеют. У тебя работники есть, ты им деньги платишь, а меня не позорь. Кстати, я тут поиздержался, ты мне ссуди. Как наследник прошу, а то воровать пойду, — пригрозил он, заметив, что отец не расположен и вообще не в духе.

Родитель выдал ему крупную сумму и сказал:

— Даю деньги в последний раз. Если пропьешь, домой не возвращайся. Лучше никакого сына, чем дурак такой непутевый, посмешище на всю деревню.

Получив деньги, сын, конечно, сразу побежал в трактир. Отец переоделся, взял пару работников покрепче и вместе пошли следом. Он заранее знал, что добром дело не кончится. Поскольку сумма была чересчур большой, то худые люди случая не упустят. И действительно, вскоре он увидел своего бесчувственного сына, которого под руки вывели из трактира разбойного вида люди и поволокли до ближайшей подворотни.

Отец, конечно, вмешался, отбил сына, и полуживого доставил домой. Раны промыли, перевязали, побои смазали, и он уснул, а наутро ничего не помнил и рвался в кабак. На этот раз терпение отца кончилось, он взял и закрыл сына в хлеву со свиньями. Вначале тот кричал и буйствовал, потом просил и умолял, но ничто не помогало, отец был непреклонен, потому что знал: все повторится, а там либо убьют, либо покалечат, либо окончательно с пути собьется, из дома уйдет. Так и жил его сын в хлеву, мучаясь от запаха и нечистот, а потом догадался, попросил скребок, вилы и щетку, и так все вычистил, что любо-дорого. Но все же отец его там держал, пока сын совсем не смирился и не стал доволен тем что есть, могло этого не быть. А когда отец его наконец выпустил, когда сын увидел солнце, и вдохнул свежий воздух, то не мог даже слова сказать, только вдруг расплакался и бросился отцу на плечо. А потом они пошли на рыбалку и молча радовались, ибо отец обрел сына, а сын — отца. Оказывается, кабак для счастья совсем не нужен.

Скиталец.

Некий человек так уверовал в Бога, что решил оставить дом, жену и малых детей, чтобы проповедовать Евангелие. Родные посчитали его намерение прихотью, пустым сумасшествием, хотели запереть, но он бежал из дома, зная, что поминают его недобрым словом. Время шло, он скитался, бродяжничал, жил на подаяние или подрабатывал, нигде не задерживался и везде уверенно проповедовал: Царство Божие не за горами. Ему мало кто верил, больше смеялись. Иногда встречал старых знакомых, которые говорили: вот, жена твоя одна, дети растут без отца, времена ныне трудные, семья бедствует. Горько ему было слышать, однако уповал на Господа. И вот, когда прошло много лет, он тяжело заболел и, не в силах уже скитаться, примкнул к приюту, где готовился окончить дни свои. Царство Божье никак не наступало, и он возроптал, поскольку устал от жизни и от своих так и не сбывшихся предсказаний. Погубил он свою жизнь напрасно. Перед самой смертью, когда уже каялся в грехах, кто-то сообщил его жене, что бывший муж там-то и там-то, умирает. Она приехала с детьми и внуками, они успели застать его живым, и он тут же умер успокоенный, что повидал-таки своих близких и дорогих сердцу людей, которых когда-то оставил, и которые, как ему казалось, никогда его не простят. И предстал он перед Господом, и сказал:

— Вот, Владыка, суди раба Твоего! Боюсь только, мало оказался полезен. Оставил жену и детей, выросли без меня, и они бедствовали, а я скитался, бродил по свету, проповедовал, но меня не слушали, все только смеялись, бывало и били. Заболел и умер, пропало даром. Ничего не сбылось! Как же так? Не лучше ли было жить с семьей и трудиться? Спрашиваю не потому, что жалею себя, но за них.

И Господь отвечал:

— Человек. Ты был молод, когда оставил дом. Много претерпел, а теперь скажи. Разве зерно, падая в землю, надеется пережить колос, который из него вырастет? Ты умер, но зерна дают всходы. Ты покинул семью, но разве Я бросил их на произвол судьбы? Все живы и здоровы, и нет среди них пьяниц или злодеев. Или ты хотел, чтобы опекал их кто-то другой? Не думаю, что ты одобрил бы такую заботу. Приехали проститься. Разве это не значит, что они простили и полюбили тебя более, чем если бы жил с ними всю жизнь? Вспомни, ты уходил и тебя хулили вслед. Разве они стали хуже? А если бы остался, вряд ли сейчас был доволен, тогда бы и сошел с ума. А разве Мне легче? Люди слушают не слово Божье, а похоти свои и ложь. Как ты терпел в скитаниях своих, так я терплю, и гораздо больше, но нельзя ускорить, ибо не все созрели.

Не праведник.

Некий человек считал себя праведником, мечтал попасть в рай, и все делал для этого. Постился, носил тяжелые вериги, жил отшельником, бодрствовал ночами, усердно молился, сохранял себя от соблазнов. И вот, под старость занемог и умер, как ему казалось, праведником, и в предвкушении заслуженной награды явился на Высший суд. А ему говорят:

— Несчастный, кого ты хочешь обмануть? Разве не знаешь, что здесь судят не только дела, но и помыслы. Ты радел о себе, заботился о душе своей, а для других ничего не делал, поэтому ты не праведник, как мечтал о себе, а самый настоящий грешник. Ты потерпишь наказание не за то, что сделал, а за то, что мог, но не сделал. Посему вот, ступай в чистилище!

Тот пошел, и горько заплакал.

Царь желаний.

Некий муж был очень беден и очень несчастен, потому как мечтал разбогатеть и не мог. Он обратился с молитвой к Господу, просил Его о богатстве, но Бог ответил:

— Не знаешь, о чем просишь! Я не делаю людей ни богатыми, ни бедными, но решаю так, чтобы они жили для своей же пользы. Чего тебе еще?

— Да какая же польза в бедности! — вскричал сей муж. — Одно несчастье. Ибо у меня много желаний, но все невыполнимы за отсутствием денег. — Он даже заплакал. — Вот был бы я богатым, тогда другое дело!

— Я знаю, что для вас лучше, а что плохо. Поскольку зла причинить не хочу, живи по-прежнему.

Бог оставил его в великом расстройстве, но тут же явился сатана и сказал:

— Зачем тебе плакать? Я выполню все, что ни пожелаешь! И богатым тебя сделаю и сильным, и знаменитым, нет невозможного. Однако, сам понимаешь, как я тебе послужу, так и ты послужишь.

— Как это? — муж насторожился.

— Я выполню все твои желания, сколько бы их ни было, а когда умрешь, будешь выполнять мои, только и всего.

— Что же, это справедливо, — вздохнул муж. — Но учти: я попрошу долгую жизнь!

— Твое право, никаких проблем. Но, чур, счастья не заказывать: не моя епархия. Поэтому помни! Если раскаешься, значит, шабаш, ты проиграл. Идет?

— Договорились! — воскликнул муж, и они ударили по рукам.

И вот, сатана сделал его богатым, богаче самого царя. Но этого мужу показалось мало, и он захотел стать царем. Сказано — сделано. Сатана женил его на дочери царя, который вскоре умер, воцарился муж. Он стал не просто царем, а царем желаний! Но что за радость царствовать, если нет подвигов? Муж заказал войну и покорил ближние и далекие государства, везде ему пели хвалу и платили дань, могущество его стало беспредельным. Чего еще? При такой славе иметь одну жену глупо. Он заказал гарем и получил. Заказал много детей, и тоже получил. Но скоро наскучили и женщины, и дети. Денег, почестей, всего было вдосталь, но ничто не радовало, стал он мрачным и раздражительным, поскольку боялся, что все желания выполнил, а значит, может умереть, и тогда придется служить сатане. Расчет держать не то что бы не хотелось, а было страшно! Кто знает, что черт рогатый выдумает.

И стал муж придумывать желания, которых раньше в помыслах не было. То затребует никому не ведомых яств, закатит пир на весь мир, то гробницы себе строит, пирамиды египетские, то дворцы мраморные, а то затеет, чтоб все языки и народы в его честь гимны пели и кланялись, наземь падали. Но и того мало, начал бесчинствовать: сам на себя заговор придумает, обвинит людей невиновных, пытает их, и казнит. Или через подставных людей устроит беспорядок и сам же его жестоко подавит. Всех своих подданных задушил налогами, и вот настоящие бунты вспыхивают, а он заливает их реками крови. Но и того мало! Заказывал то голод, то чуму, еще какую-нибудь проказу. Сатана с удовольствием все прихоти выполнял. Весь мир стенал, проклиная тирана, и вот однажды народы восстали и началась последняя война. И муж понял, что натворил, и раскаялся, и заплакал. Теперь он был гораздо несчастнее чем когда-то, потому что не только себя, но весь мир погубил. И позвал он сатану и сказал:

— Все, я готов! Желаний больше нет, жить не хочу. Забирай меня, только поскорей.

Сатана в ответ только рассмеялся:

— Нет, царь желаний. Покаянный ты не нужен. Должок остается за тобой. Приду, когда пожелаю, а пока живи и царствуй! То-то будет потеха, когда тебя на кол посадят, вот тогда и свидимся. Все, я тебе ничего не должен.

Сатана исчез, а муж несчастный только тут понял, что, выполняя свои желания, с самого начала сатане служил. Что слава, если была и нет, кругом проклятия. Что богатство, если много имел, но скоро отнимут? Что яства и пиры, если сегодня сыт, а завтра снова голоден? Что женщины, если хороши, пока имеешь, а наутро одно бессилие. Что почести и лесть, если нож за пазухой? Купил его сатана за фантики.

Яйцеклетка.

Жила-была яйцеклетка. Она была молодой и красивой, имела великое множество поклонников и думала, что так будет всегда, поэтому не спешила связывать себя семейными узами, прекрасно зная, что стоит уступить одному, как остальные разбегутся, а какой без этого интерес? За праздничным столом время летит незаметно, юная красавица превратилась в перезрелую дамочку, но продолжала вести себя по-прежнему, замечая, правда, что кавалеры ее стали немногочисленны и вялы, скоро и они пропали. В одиночестве она много и часто плакала, сетовала на судьбу, от этого заболела и неизбежно состарилась. Однажды посмотрела на себя в зеркало, и решила, что пора умирать. Одела свое девичье платье, нарумянилась и ушла из дома. Долго и бесцельно бродила по улицам и, наконец, умерла. А могло быть иначе. Если бы вышла замуж, то потеряла ветреных поклонников, зато понесла бы в себе новую жизнь, потом родился бы маленький человек, который рос и познавал мир. А потом? Кто знает, что будет потом. Не узнаешь, пока не проживешь. Она не захотела знать.

Мусорщики.

В одном городе пришлого мудреца спросили:

— Если Бог такой всемогущий, то зачем допускает в мир сатану и бесов? От них получаются болезни и прочие разные неприятности. Разве не лучше для человека и вообще для жизни, чтоб не было никаких соблазнов, ни искушений? Или получается, что Бог желает людям зла. Какой же Он тогда Бог?

Мудрец ответил такой притчей:

— В одном городе жили люди, которые роптали на государя и говорили: зачем он держит мусорщиков на государевой службе, от них, дескать, одни расходы. Если бы их не было вовсе, то городу лучше: мы бы на них не надеялись и сами следили за чистотой. А так дети их боятся и даже многие взрослые совращаются, потому как известный народ эти мусорщики. Пьянки от них, ночные грабежи, воровство и прочее непотребство. Нет, лучше бы их вообще не было, город чище будет. И вот эти почтенные горожане написали письмо государю с просьбой освободить их город от мусорщиков, которые служат источником нечистоты, а законопослушные граждане чисты от природы и сами о себе позаботятся. Царь получил письмо, очень разгневался и отменил в строптивом городе всю санитарную службу, однако, приказал выставить стражу, чтоб никто не мог ни войти, ни выехать из города. Первые дни казалось, стало чище, граждане из домов мусор не выносили, и ходили воодушевленные, что одержали победу над государем. Однако в одном доме не выдержали, и ночью, тайком выбросили мусор, прямо на дорогу. На следующий день граждане возмущались, но никто не признался, а чужое добро убирать всем казалось зазорным. Куча осталась лежать до вечера, а наутро вся мостовая была завалена отходами. Возмущались граждане еще больше, соседние дома перессорились, тыкали пальцами, указывали друг на друга, а мусор убирать никто не захотел из принципа. Следующей ночью никто не спал, караулили нарушителей чистоты, а завершилось тем, что граждане перестали стесняться, валили мусор на мостовую днем и ночью, еще и с ухмылкой: все выбрасывают, а я чем хуже? Скоро помои летели прямо из окон, по улицам от мусора нельзя было ни пройти, ни проехать, и вот уже дома утопают по самые крыши, город превратился в сплошную свалку, всюду шныряли крысы и бродячие собаки, начались эпидемии, моры и прочие болезни. Жители опускались все ниже и думать забыли, что жили иначе: хоть и с мусорщиками, но было чисто. Затем случились пожары, начался бунт, грабежи с убийствами, гражданская война скосила всех остальных. И все, города не стало.

— А что государь? — спросили мудреца. — Мог снять стражу, послать мусорщиков, и все исправить. Получается, злой царь?

— Нет, это люди злы, — сказал мудрец и отошел от того города.

Икона.

Некий монах задумал написать чудотворную икону. Загодя приготовил все необходимое: материалы, кисти, компоненты для красок и тайком пронес в келью зеркало. Чтобы писать с натуры и соответствовать образу, он постился более десяти дней, и наконец исполнился вдохновения. Он затворился в келье и приступил к молитве, прося Господа освятить предстоящий труд. И вот, когда он уже взял в руки покрытую левкасом доску, вдруг услышал Голос:

— Монах! Зачем ты это делаешь?

— А! Кто здесь? — испугал он и огляделся, но келья была пуста. Он отложил доску и перекрестился, собираясь встать на колени и снова творить молитву, но Голос его остановил:

— Не надо, не делай этого.

Монах повертел головой и сел на табурет.

— Вот он я, слушаю, — сказал он трепеща.

— Монах, ты Бога видел когда-нибудь?

— Нет.

— А Иисуса Христа?

— Тоже нет.

— Как же ты собираешься Его рисовать. Доверишься воображению?

Монах вспомнил про зеркало и смутился.

— Как получится.

— Как же вы, люди, делаете иконы своими руками, а потом им же и молитесь? Или думаете, что деревянные боги заменяют Бога живого?

Монах заторопился:

— Нет, конечно, икона не может заменить Бога, это только образ, чтобы легче было настроиться на молитву.

— Скажи, монах. Не стыдно ли становиться перед деревяшкой на колени, когда Отец рядом, но вы поворачиваетесь к Нему спиной, и усердно молитесь. Разве Богу не обидно такое отношение? Самое сокровенное, что у вас есть, свои мечты, любовь и надежду, что должно быть обращено к Богу, вы доверяете деревяшкам и на них надеетесь.

— Так-то оно так, — монах растерялся. — Бог живой, но Его трудно представить, никто Его не видел и даже не разговаривал.

— Почему же, вот. Я говорю с тобой. Зачем тебе икона?

Монах истово перекрестился.

— Теперь действительно ни к чему, — восторженно прошептал он. — Но мне ведь никто не поверит.

— А сам ты себе веришь?

— Конечно, верю, — воскликнул монах. — Господи, какое счастье!

И он словно раздвоился. Тело его по-прежнему находилось в келье, а сам он воспарил над грешной землей и увидел ее вначале с высоты птичьего полета, а потом оказался выше, за облаками, и Земля виделась под ним, как громадный шар, покрытый облаками. За короткое время он побывал во всех уголках земли и даже видел всю вселенную целиком, звезды вспыхивали и гасли на его глазах. Восхищенный, он спрашивал и получал ответы на самые загадочные вопросы, откуда взялся человек, какой смысл, какая в жизни цель и задача. Все было понятно и не было ничего недоступного, но не все он мог охватить и вместить разом, но самое главное, он был счастлив как дитя, чего с ним отродясь не бывало, а тут!? Такое счастье. Наконец все закончилось, и монах очутился в своей полутемной келье, но ощущал себя другим человеком, душа в нем пела и светилась, она все еще парила.

— Ну вот, — сказал Голос. — Теперь ты сам видел, от чего отказывается человек, обращаясь к своим деревяшкам. Не надо, не твори икону.

— Не буду, — заверил монах. — Только что настоятелю сказать? Я обещал ему.

— Ты ему расскажи про геморрой и экзему. Геморрой оттого, что сидит не на своем месте, а экзема, потому что на послушников руки распускает. Если сделает выводы, само пройдет. Не бойся, про икону он забудет.

— Понял! — воскликнул монах, подумав про себя, что отныне у него начнется совсем иная жизнь. Какая, он не мог представить, но прежней она быть не может. Голос тем временем пообещал, что общаться они могут каждую ночь, и незаметно удалился, растаял. Монах задремал и уснул.

Утром он пошел объясняться с настоятелем, однако вчерашнее воодушевление его оставило, и он не решился прямо сказать про экзему и геморрой, а только промямлил, что будет молиться за его, настоятеля, здоровье, после чего заикнулся, что не может пока писать икону, нет, дескать, нужного настроения. Но тот так грозно посмотрел, что монах не решился сказать твердое нет, и молча вернулся в келью. Там он подумал: не приснилось ли ему все вчерашнее, а может и вовсе от голода слегка тронулся? Маялся он, маялся, сомневался, а потом начал писать чудотворную икону. Больше он Голоса не слышал.

Ночной поезд.

Он ехал в ночном поезде, сидел возле окна и смотрел в ночь. Странный поезд. Судя по сиденьям, это не поезд, электричка. За окном мелькнули фонари и осветили на мгновение пустой вагон. Он ехал один. Куда? Непонятно, внутри был страх. Возможно, он боится контролеров, денег не было, билета тоже, это он знал точно, можно не проверять. Он прыгнул в поезд на бегу, спасаясь от кого-то, и поехал незнамо куда. Не до билета было, в таком состоянии только бежать. Покурить? Надо покурить, пока его нет. Кого нет? Он придерживался правил, даже если нужды не было. Встал и пошел в тамбур. Поезд катился неслышно, но он ощущал скорость по качанию пола под ногами и за окном мельканию редких фонарей, по скользящим косым теням и отблескам. Скорый поезд, идет без остановок. И только тут сообразил, что сигарет тоже нет, все равно вышел в тамбур. Стоял там и смотрел за окно, не забывая в моменты освещения окинуть взглядом пустой вагон. Куда идет поезд? Неизвестно. Он попытался узнать местность за окном по очертаниям темных строений, оглянулся. Вот он! Дверь в другом конце вагона открылась, там показалась тень, и свет погас, это он. Так бывает во сне. Бежишь, бежишь, а убежать не можешь, ноги как ватные. Или наоборот, вдруг вываливаешься из одного места в другое. Так и тут. Он не стал убегать по вагонам и тамбурам, открыл наружную дверь и спрыгнул, как раз поезд замедлил ход. Нет, не электричка. Там двери раздвижные, а тут поезд. Повезло! В жизни бы не стал рисковать, а тут деваться некуда, угадал прямо на платформу, пробежал по инерции несколько шагов, все. Под ногами асфальт, поезд умчался, увез Контролера. Кто он такой? Стоп-кран не дернул, видать, не догадался, это очень хорошо, уехал. Он проводил взглядом хвост поезда. Странно, никаких фонарей.

Ночной поезд, идущий неизвестно куда. Он ехал один в целом поезде? Поезд ушел, и страх ушел. А что это за станция? Небольшое здание на перроне, и тоже никого, ни одного человека. Заходить внутрь не стал, пошел вокруг, за угол. Это его родной город? Где он родился и вырос. В темноте сразу не узнал, не был тысячу лет, но ощущение детства накатилось. Бегали тут пацанами, окрестности знакомы. Так птицы узнают родные края, вибрацией души. Все изменилось, и все равно знакомо. Запах шпал, ночные звуки, даже кусты. Асфальт под ногами щербатый. Когда ходишь в детстве, каждую выбоину ноги знают. Он вышел на площадь. Вокзалы одинаковы в провинции. Он оказался в центре. И вспомнил! В родном городе вокзала не было, поезда не ходили, он перепутал с похожим городом, где тоже когда-то жил, и тоже помнил хорошо. Чувства не подвели, ошибка во времени. Здесь на углу должен быть магазин? Когда-то был обычный магазинчик, а теперь ночной. Работает, внутри свет, люди, и он решил зайти. Поговорить, узнать. Он уже подходил, но задержался, заглянул внутрь через витрину, увидел стеллажи с яркими упаковками, в каждой дыре супермаркет. Да это налет? В магазине было трое парней, один бритый наголо, трясли за грудки пожилого мужчину в очках. Продавец? Отступая, тот навалился спиной на стеллаж, сыпались разноцветные упаковки, леденцы веером поскакали по полу. Да это отец!? Он ворвался, растолкал парней.

— Вы что моего батю бьете!?

Закричал, и бандиты отступили, не ожидали. Видать, хозяева в этом городе, опешили, и стояли. Он тоже не знал, что ему делать. Мужчина не был отцом! Только показалось снаружи. Он оглянулся и замер. За окном стоял тот, кто уехал в поезде. Контролер. Только темный силуэт, слабое отражение, тень за окном, но это точно он. В надежде, что тот его не разглядел, он спрятался, встал за стеллаж с кухонной утварью. Сковородки, ножи, рука нечаянно легла на тесак. Надо же! Принял за отца постороннего человека? Вступился. За чужого бы не стал, вообще не зашел, не до этого сейчас, спасаться надо. Он стоял за стеллажом и наблюдал. Бандиты оправились и даже не подозревали, кто сейчас заходит в магазин, они повернулись к мужчине, тот оправдывался. А в руках что? Ножи, кастеты. Игрушки в общем. Контролер зашел, но он на него не смотрел, нельзя. Это не человек, это зверь. Именно зверь. Не медведь, не обезьяна, просто похож, шерсти много. Это тьма! Само ее воплощение. Где стоит, идет или находится, там просто тьма. Налетчики понять ничего не успели, кусками падали на пол, их рубили мачете, как в джунглях. Зверю оружие не требовалось, он рвал и рубил руками, впрочем, рук не было. Зачем тьме руки, они не нужны. Парни развалились кусками. Одна голова бритая, как голова поросенка, угодила на прилавок, легла как на продажу. Все яркое, цветное, все пестрит. Пожилой мужчина стоял в ужасе, его очередь. Вдруг узнал! Это все-таки отец? Изменился. С улицы узнал в общих движениях, а вблизи обманулся, много прошло времени. Он оставил тесак, вышел из-за стеллажа.

— Здравствуй, папа, — про зверя он вдруг забыл. Это же папа! Тот смотрел на сына, тоже не узнавал. Решил, что это он сейчас разделал парней. Объяснить невозможно, папа в джунглях не был. А где Контролер? Он повернулся. И снова оказался в ночном поезде. Сидит, где раньше сидел, в пустом вагоне. Смотрит в окно, опять мимо плывут далекие огни, мелькают полустанки. Куда он едет, кто его преследует? И понял. Никто не преследует, он бежит от самого себя, от прошлого. Не было никакого Контролера, это он и есть. И не бежит. Он умер недавно. Или спит? Бритый поросенок, смешно. Он достал носовой платок, начал вытирать руки. Он ехал в ад.

Лень в галстуке.

Кто думает, что Лень — это она, тот ошибается. Лень — это он, потому что чиновник. Иногда люди думают, что Лень толстый, а на самом деле он хитрый, это главная примета. Насчет внешности можно спорить, вкусы-то разные. Бывает, например, кот в доме толстый, потому что ленивый, и что? Хозяйка души в нем не чает, и даже любит сильнее мужа. Какие мыши, какое молоко? Что вы, забудьте. В молоке Лень может разве что купаться, чтобы шерстка под рукой хозяйки трещала искорками. Дура она, женщина, хорошо. Помурлыкать может, это в лучшем случае. А чтобы мышей ловить? Увольте. Мыши могут под мышками щекотать! Лень только зажмурится, самому лень себя обслуживать. Не барское это дело, за мышами гоняться. Он важно ходит по дому, лапу — и ту не сразу поднимет, если сам себе от неловкости на причинное место наступит. Орать будет благим матом, пока хозяйка не кинется на крик, и не спасет несчастного, а ногу поднять — лень. Что касается людей? Лень не бывает толстым, разве что упитанным. Иначе все поймут, что он не только ленив, но и глуп, этого нельзя допустить, очень ответственный работник. У него даже тренажерный зал есть, чтобы костюмчик сидел с иголочки, галстук и часы на нем за много-много тысяч долларов, ручка золотая, эксклюзивная, миллионы стоит, вид очень деловой, а как же, обязательно, имидж называется. Вызовет Президент к себе такого министра.

— Докладывайте! Почему экономика не работает?

Лень разводит руками:

— Все делаем, товарищ Президент. С инфляцией боремся, показатели лучшие в мире.

Президент недоумевает, перебирает листы с графиками.

— Может, народ ленив?

Лень соблюдает осторожность.

— Никак нет, народ у нас работящий. Тут, понимаете, стимула не хватает. Экономика, она как работает? На прибыли, чтобы человек в погоне за хорошей жизнью трудился, не покладая рук.

— Какие будут предложения? — Президент морщит лоб. — Я вас слушаю. Конкретно.

— Фонды надо выделить на развитие малого и среднего бизнеса, и дело пойдет! Футбол неплохо стимулирует, стадионы построить, домашний чемпионат провести, очень желательно…

Президент доверчиво подписывает бумаги. Нет, конечно. Ни на какое дело те фонды не пойдут. Они потекут из бюджета на личные счета где-нибудь в Швейцарии или в Америке. А народ? Он привычный, пояса затянет потуже. Лень выйдет и скажет с лицом труженика, не спящего дни и ночи.

— Денег нет! Но вы держитесь.

Народ только рукой махнет, ничего и не ждал: разойдется по баракам водку пить. Лень радуется, все ему с рук сходит, он очень умен, очень, даже самому противно. И похвалится по телевизору:

— Денег у нас много, очень много, складывать некуда!

Это он к тому, что высокие технологии суеты не терпят, тут тонкий и длинный расчет. Если деньги есть, еще и много, значит, зарабатывать умеет, рачительный менеджер, о завтрашнем дне думает, и в ценные бумаги США миллиарды вкладывает, на черный день. И сам этот день устроит, чтобы растащить запасные и резервные фонды. Банки спасать надо! Нефтяные компании в убытке, им кушать нечего, триллион дайте, товарищ Президент, иначе крышка экономике. Форс-мажор, кризис…

Какие мыши, какое молоко, что вы?! Это же Лень! Так оно и тянется из года в год. Президент рассердится, с ревизией проедет по стране, пару бараков залатает, несколько канав закопает, больных из реанимации вытащит, добрый он, но строгий: для острастки пару чиновников в тюрьму посадит. Они боятся его страшно, хозяин все-таки, только воз и ныне там. Украдут и на бараках, и на дорогах, и на тюрьме, это даже забавно, лихость воровская. И на футболе украдут, дело святое. Лень поправляет очки и смотрит на таких же, как он сам, чиновников.

— Что у нас сегодня? Борьба с курением. Что, на пенсии не хватает? Поднимем пенсионный возраст, и вопрос решен: они передохнут все, пенсионеры, сколько денег сэкономим. А нам надо с коррупцией бороться. Кто долю не заслал? Президенту нажалуюсь, ужо он вас…

Лень хитрый, и подруга у него есть, корысть называется. Они грабят народ, точно бандиты американские, только грабят без крови. Зачем кровь? Лень в галстуке, и костюмчик на нем с иголочки, вдруг бежать придется. А он сыт и ленив, виллы у него и яхты, клубы футбольные, жаль терять.

Мама. Мамочка.

— Мама, — говорил он, просыпаясь.

— Мамочка, — говорил он, засыпая…

Говорил, не задумываясь, это как первый вдох или выдох. Разве думаешь, когда рождаешься? Просто кричишь и все:

— Мама! Мамочка!

Слов не знаешь, откуда. Но выражаешь то же самое. Страх и боль. Или радость встречи. Кричишь издалека, чтобы маму порадовать, бежишь, бросаясь со всех ног, не сомневаясь. Вы вместе, вы одно целое. Коленку поцарапал, ерунда, подумаешь. Мама переживает за тебя, и ты дозволяешь себя лечить, ты герой. Или пятерку получил, тоже мелочь, но знаешь, что мама обрадуется, и ты сообщаешь, словно подарок делаешь, вот, пятерку получил. Заработал. И мама радуется. Никто и никогда так не радовался, и радоваться не будет. И огорчаться тоже. Это же мама, мамочка.

— Мама, — говорил он, отправляясь в путь.

— Мамочка, — говорил он, возвращаясь домой…

Мамы давно нет, и сам он не молод, но мама всегда рядом. Открывает глаза, как в детстве, видит маму, или закрывает, она тоже рядом. От колыбели до гробовой доски. Мама всю жизнь рядом, это как первый вдох или выдох. И когда умирать, он тоже выдохнет, и бросится со всех ног.

— Мама! Мамочка…

И будет радость долгожданной встречи. Словно пятерку получил.