День очищения (СИ) [Павел Сергеевич Иевлев] (fb2) читать онлайн

Annotation

Все события, вещи и явления взаимосвязаны. Если вы этого не видите, то просто не знаете, куда смотреть.

___

Мистический детектив, триллер и просто история о том, что люди – самые жуткие из монстров. И что любое чудовище по сравнению с нами – просто ребёнок.

"Вы просто не знаете, куда смотреть". Часть третья: "День очищения"

Глава 19. Поэт Кампари

Глава 20. Полусладкий Пастор

Глава 21. Шнырь Портвешок

Глава 22. Дамочка Шампусик

Глава 23. Белая Ведьма

Глава 24. Сынок Газировка

Глава 25. Старик Текила

Глава 26. Ромовый Коллега

Глава 27. Копач Сливовица

Глава 28. Ревизор Шерри

Глава 29. Палач Абсент

Глава 30. Роберт Бармен

Глава 31. Свобода Самогонка

Эпилог

"Вы просто не знаете, куда смотреть". Часть третья: "День очищения"

Глава 19. Поэт Кампари

— Отчего твои сверстники сегодня так восхитительно унылы? — спросил я Швабру.

Она собрала заказы, отнесла на столики лимонад, мороженое и пироги, водрузила на стойку радио. Трансляция дневной серии «Отродий» ещё не началась, подростки приглушённо переговариваются друг с другом. Тон этих переговоров и лица переговорщиков отнюдь не исполнены позитива.

— Что-то новое в школе? Ну, кроме твоего платья? Его они бы вряд ли обсуждали с такими лицами.

— Кажется, кто-то пропал, — пожала худыми плечами Швабра. — Пошли слухи. Я не вникала. Как по мне, хоть бы все они провалились.

— Все?

— Ладно, те, кто даёт чаевые, могут остаться.

— И нет никакого мальчика, который заставлял бы быстрее биться твоё чёрное злое сердечко?

— Иди в задницу, босс. Ещё одно слово на эту тему, и меня стошнит.

— Так кто пропал и что за слухи?

— Несколько одноклассников не вернулись с каникул. А слухи… Как всегда. Каждый год одно и то же.

— Я не прожил тут года.

— Но ты же слушаешь радио. Любимая школьная игра «Найди отродье». Осеннее обострение. Однокласснички исподтишка показывают друг на друга пальцами и перешёптываются. Очень увлекательно. А в моём случае не исподтишка и не шёпотом. В том, что я «отродье», все уверены чуть ли не с пятого класса.

— А почему не первого?

— Я пошла в школу с пятого.

— А где ты была до того?

— По семейным обстоятельствам. Болела. Неважно.

— Болела по семейным обстоятельствам?

— Отстань.

Странно, что помощник шерифа ничего не сказал мне про пропавших детей. Я думал, он будет держать меня в курсе.

— …Осталось совсем мало времени, — радиоголос средневекового Директора звучит угрожающе. — Совсем скоро корзинки из озёрной травы окажутся на чьих-то порогах. И то, как люди с ними поступят, зависит от того, как сейчас поступишь ты. Люди ждут, старый друг. Подай им пример. Поступи правильно.

— Не дави на меня, — мрачно ответил трактирщик, — ты не знаешь, каково это.

— Семнадцать лет назад на моём пороге тоже оказалась корзинка. И мне не было легко. Я смотрел и видел спящих детей. Девочек. Таких красивых. Таких славных. Таких беззащитных. Сердце моё разрывалось от желания прижать их к себе, принять, вырастить, полюбить… Такова сила Ведьмы, друг. Но я поступил правильно, и рука моя не дрогнула. Ты поддался слабости, я не осуждаю, никто из нас не без греха. Но ты можешь исправить эту ошибку сейчас. Господь даёт тебе второй шанс. Восемнадцать лет назад это было бы легче, но цена слабости со временем растёт. Тебе придётся сделать это, старый друг. И мы поддержим тебя.

Скрипнула и хлопнула дверь.

— Отец…

— Ты слышала?

— Да. Извини. Я не специально, просто…

— Неважно. Ты слышала. Они не отстанут от нас. Не дадут жить. Не дадут сбежать.

— Я знаю, отец.

— Я люблю тебя.

— Я знаю, отец.

***

— Слы, чел, а это прям в обяз, чел?

— Да, это обязательно. Ты под залогом до суда, тебе надо отмечаться в полиции.

— Говнямба, чел. Я чот сцу, рили. А ну как зайдёшь и не выйдешь? Здешний полис стрёмный.

— Я схожу с тобой.

— Рили, чел? — обрадовался панк.

— Один раз. Чтобы ты убедился, что никто не будет тебя хватать и тащить в застенки. Потом сам будешь ходить.

— Ну блин, чел…

— А ты как думал? Я тебе не мамочка. Пошли, пока в баре перерыв между школотой и алкашами.

— Чел, а, чел? — спросил панк, пока мы шли к участку.

— Чего тебе?

— А чо ты тут забыл, чел?

— В каком смысле?

— Ну, в этом говнобарчике этого говногородишки?

— Но-но, у меня приличное заведение!

— Да лан, чел, ты въехал, чел. Это… как бы, блин, сказать… Не твоё, чел. Плевать тебе на бар. Что тут такого важного творится, чел?

— Без комментариев.

— Во ты обломщик, чел…

— Отмечаться? — спросил Депутатор. — Это правильно. Это важно. Протоколы надо соблюдать. Вот здесь распишитесь, молодой человек. И здесь. Всё, условно свободны. Не забудьте отметиться завтра.

— Больше не доставляет проблем? — спросил он меня, когда панк ушёл.

— Просто ещё не успел. Обязательно что-нибудь отмочит, вопрос времени.

— Спасибо, что взялись за ним присматривать.

— Исключительно из уважения к вам.

— Тем более.

— А что там с новыми пропажами?

— Какими ещё пропажами? — удивился Депутатор.

— Моя уборщица сообщила между делом, что её одноклассники пропадают. Это вызывает брожение нестойких юных умов в сторону местной шизомистики.

— Мне не поступало заявлений о пропавших детях, — покачал головой полицейский. — Странно. Вы не знаете, кто именно пропал?

— Не интересовался. Но очень может быть, что и никто. Подростки склонны к экзальтациям на ровном месте. Вечно выдумывают всякие ужасы, как будто невыдуманных мало…

— Спасибо, я поинтересуюсь в школе. Вы говорили, ваша помощница упоминала какое-то озеро?

— Было дело. Но мы с вами своими глазами убедились, что никаких водоёмов в окрестностях нет. Даже приличной лужи не сыскать.

— Однако жертву где-то утопили, — сказал задумчиво Депутатор. — Вы не могли бы уточнить у девушки, что она имела в виду?

— Попробую, — кивнул я. — Но она иногда непредсказуемо эмоционально реагирует на вполне безобидные вопросы.

— Например?

— Например, про свою блондинистую подругу. Попытки о ней что-то узнать воспринимает крайне нервно.

— Да. Подруга. Ознакомьтесь, кстати, — полицейский передал мне стандартную картонную папку с делом.

Первое, что я увидел, откинув желтоватую плотную обложку, — фотография блонды. Вполне актуальная, в той же школьной блузке и юбочке. Но сделана она почти год назад. Последнее фото перед тем, как девушка пропала.

Я с интересом полистал дело — её искали… Ну, как могли. Депутатор так себе следователь, но все базовые процедуры выполнил. Осмотры, опросы, версии…

— Основной подозреваемый — отец пропавшей? — спросил я, вчитавшись.

В деле это прямо не утверждается, но опытному взгляду достаточно деталей.

— Он вёл себя как виновный, — вздохнул полицейский, — но доказательств не было, а мою встроенную спецтехнику к делу не подошьёшь.

Он постучал железным пальцем по железному виску.

— Косвенно на него указывало многое. Например, он не подавал заявление о пропаже, пока я не пришёл к нему с вопросами. Поиски начались только на пятый день — никто не спешил сообщить в полицию, что девушка не ходит в школу и не появляется в баре.

— В баре?

— Это дочь владельца бара, она помогала ему в работе. Её сложно не заметить, как видите, но почему-то никто не поинтересовался, куда она делась. Если бы не анонимная записка, которую мне подбросили… Да, это она, полюбопытствуйте.

— «Десятого сентября была убита… — прочёл я вслух. — Убийство произошло…» Ого, в моём подвале?

— Так утверждает автор записки. Или авторша. Доказательств этому не обнаружено.

— «Я знаю, кто убийца, но не скажу, потому что он не виноват, его заставили…» — очень драматично, но для заявления об убийстве несколько неожиданно.

— Я тоже сперва не отнёсся достаточно серьёзно. Но оказалось, что девушка действительно пропала, хотя отец не хотел признавать этот факт до последнего.

— Подозрительное поведение.

— Более чем. Увы, я столкнулся с категорическим неприятием открытия дела об убийстве со стороны судьи и городских властей. Меня отговаривали, на меня давили и даже пытались напугать. Это препятствовало предварительному задержанию подозреваемого, а потом он просто исчез. Девушка тоже не нашлась, но для утверждения, что она убита, одной анонимной записки, по всем признакам написанной подростком, маловато. Тело обнаружено не было, а…

— …Нет тела — нет дела, — кивнул понимающе я.

— Судья настоял на том, чтобы дело о пропаже было закрыто. Семья бармена просто… Ну, например, уехала из города. Сначала девушка, за ней — отец…

— Так, может, и уехала?

— Отсюда не уезжают, — мягко сказал Депутатор.

— Возможно, стоило спросить у самой потеряшки? Раз она внезапно занялась декоративным садоводством на моём заднем дворе?

— Видите ли, Роберт, я посмотрел на неё. Из окна кладовки. Очень внимательно.

— И?

— Это она. Девушка, исчезнувшая почти год назад. Но когда я открыл дверь и вышел во двор, то там были только уборщица и ваш подопечный. На то, чтобы переместиться от окна к двери, мне потребовалось меньше секунды, спрятаться там негде. Когда я стал задавать вопросы, ваша помощница начала на меня шипеть, как рассерженная кошка, утверждая, что никого там не было и быть не могло.

— А Говночел?

— Молодой человек сперва выглядел готовым что-то рассказать, но потом был напуган экспрессией девушки и явно передумал. Подтвердил, что во дворике они были вдвоём и он никогда не видел блондинок. Никаких. Ни одной. Ни разу в жизни. Чтобы понять, что он врёт, не требовалось даже спецпрошивки. Тем не менее, я не знаю, что думать по этому поводу.

— Как понимаю, — я похлопал рукой по папке, — дело закрыто. А значит, вы можете смело игнорировать его странности. Кстати, тут есть фотография отца девочки?

— Да, там, в конце.

Я пролистал и посмотрел.

— Вы его видели? — проницательно уставился на меня окулярами своего оптического полиграфа Депутатор.

— Примерно как вы сегодня блондинку. Оба ответа, «да» и «нет», будут верными.

— Подумать только, — вздохнул полицейский, — когда-то мне казалось, что это очень простое, тихое, спокойное место. Мечта раннего пенсионера.

— Уверен, это так и есть. Вы просто не знаете, куда не смотреть.

***

— Что там у вас вышло с полицейским? — спросил я Швабру, когда она принесла со столиков пепельницы.

Посетителей много, дым плывёт волнами, оборот бара отличный. Люди что-то активно обсуждают вполголоса, собираясь за столиками, а вот за стойкой никого. Со мной ничего обсудить не хотят.

— Что-то ему померещилось, отстань, — огрызнулась девушка.

— И мне померещилось?

— Не знаю. Я не слежу за чужими глюками.

— Даже такими симпатичными, как твоя подружка?

— Знаешь, не лез бы ты в это, босс.

— Если делать вид, что проблемы нет, она от этого не исчезнет.

— Это не твоя проблема, босс. Налей лучше тому придурку, он явно хочет тебе что-то сказать.

— Я вижу, у вас есть кампари? — поинтересовался, садясь на табурет у стойки, мужчина с небольшой аккуратной бородкой.

— Имеется, — подтвердил я. — Хотя вы первый попросили.

— Люблю сладкую горечь. Негрони делать умеете?

— Разумеется.

— Будьте так любезны сделать порцию.

— Классический или булливардьер?

— Классический, но апельсин замените лаймом.

— Вижу, вы ценитель, — сказал я, смешивая джин и вермут.

— Да, здесь непритязательная публика, которая предпочитает напитки попроще.

— Но вы не таков?

— Нет. Я поэт. Художник слова. Творец. Романтик.

— И что же вы воспеваете в своих творениях?

— Красоту, разумеется. Что же ещё?

— Ну да, — кивнул я, — логично. Что же ещё. Вот ваш негрони. Приятного вечера.

— Хотите, прочитаю вам своё?

У меня не очень много знакомых поэтов, но достаточно, чтобы я знал, что говорить «нет» в этом случае бесполезно. Я промолчал, но его это не остановило.

«Пусть хлынет кровь по лезвию ножа, вонзится в плоть тугая сталь кинжала! Ведь ты судьбы своей не избежала — раскинув руки, на полу лежать…»

Я протирал стакан и кивал, стараясь не вслушиваться, но рифмы «кровь-вновь», «сталь-жаль» и «смерть-твердь» из него так и сыпались.

— А где воспеваемая красота? — поинтересовался я, когда он закончил декламацию.

— Разве в смерти нет красоты? — возмутился поэт. — Разве сталь ножа блестит недостаточно ярко?

— Наверное, зависит от того, с какой стороны ножа вы в этот момент находитесь, — заметил я философски.

— Только на взгляд обывателя.

— Что поделать, я просто бармен. Ножом я режу лаймы. Они, вроде, не возражают.

— И вам не хочется большего?

— Большего, чем лайм? У меня есть пара грейпфрутов…

— Я про отродья.

— Не понимаю, о чём вы. Ещё один негрони? От декламации часто пересыхает в горле.

— Да, сделайте. Сделайте коктейль, но не делайте вид!

— Видов у меня в меню нет.

— Не делайте вид, что вы не понимаете, о чём я!

— А о чём вы?

— Вы прикормили у себя отродье.

— Тогда уж припоил, это всё же бар. Кого из посетителей вы так невзлюбили?

— Причём тут посетители? Я про неё! — поэт ткнул пальцем в сторону собирающей посуду Швабры. — Все знают, что она отродье.

— В трудовом договоре она подписалась другой фамилией.

— Опять делаете вид? Ладно, я скажу прямо. Девчонка — отродье. Её время пришло. Отца у неё нет, мать не в себе. Понимаете, о чём я?

— Нет.

— Город может потребовать этот долг с вас.

— Не помню, чтобы я что-то занимал у города, но допустим. К чему вы ведёте?

— Я хочу участвовать, — сказал он тихо, наклонившись ко мне через стойку. — Я приезжий, чужак, меня не позовут, но вы, вы — исключение! Вы — бармен. Вы — другой. Вы им интересны. Если вам предложат, то будут настойчивы. И вам наверняка понадобится помощь, вряд ли вы… столько думали о красоте смерти, как я.

— Есть опыт, или вы теоретик? — поинтересовался я нейтрально.

— Увы, нет, — признался он. — Но он мне так нужен! Я певец смерти, она моя муза, моя Госпожа, но мы пока не встречались.

— Рекомендую устроиться волонтёром в хоспис, — сказал я. — Возможно, эстетика смерти откроется вам с неожиданной стороны.

— Вы снова делаете вид, — вздохнул он, — я понимаю. Но имейте в виду, когда момент настанет, я буду рядом. Я буду ждать. Я буду здесь.

— Тогда закажу побольше кампари. Ещё один негрони?

— Да, если не сложно…

— Это моя работа.

***

—…Выборы всегда псевдослучайны. Если бы в культовом старом фильме «Матрица» Нео предложили выбрать между синей и красной таблетками, протянув два сжатых кулака, то это было бы классической «иллюзией пробабилитности». Если не глядя взять разноцветные таблетки и зажать их в кулаки, то, посмотрев и увидев в правой руке красную, вы будете точно знать, что в левой руке синяя. Однако в квантовом мире сами классические характеристики (цвет таблетки или спин электрона) не определены до момента измерения. Они находятся в квантовой суперпозиции альтернативных возможностей. К тому же до момента коллапса суперпозиции мы имеем свободу выбора базиса, то есть самой измеряемой характеристики — это может быть красная или синяя, круглая или квадратная, таблетка или капсула… Существование запутанных состояний позволяет строго математически доказать факт отсутствия классических характеристик до момента измерения…

— Здравствуйте, Роберт, — поприветствовал меня Никто Кальвадос, приглушая звук на телевизоре. В этот момент я вспомнил и его и любимый напиток, хотя секунду назад не имел ни малейшего представления о его существовании.

В кафе сумрачно, верхний свет погашен, Мадам Пирожок получила своего мужа, а я — свой вечерний кусок пирога.

— И вам не болеть. Интересная передача?

— Как всегда, Роберт. Не лишена своеобразной актуальности, если угодно. Если знать, куда смотреть.

— Например? — спросил я без особого интереса. Пирог занимает меня больше, чем научные рассуждения.

— Например, мужчина, которого вы в очередной раз доставили сюда, подставив плечо. Человек, который нашёл оригинальный, хотя и не слишком здоровый способ избежать выбора, что позволяет ему пребывать в состоянии спутанности, не разрушая суперпозиций.

— Да, некоторую спутанность его состояния я наблюдаю регулярно. Пять стаканов есть пять стаканов.

— Осознание есть акт измерения. Фиксация состояния системы. Когда тебе показали две таблетки, придётся выбрать между красной или синей. Но что делать, если обе — яд?

— Не знаю, — сказал я равнодушно. — Что?

— Можно привести себя в состояние невозможности выбора. Выбор совершает наблюдатель, но если перестать им быть, суперпозиция не нарушится. Надежда не исчезнет.

— Надежда на что?

— На третий вариант.

— Разве он бывает?

— Нет. Но осознание этого тоже коллапс суперпозиции. Надежда — самое спутанное из квантовых состояний…

В этот момент Мадам Пирожок принесла папку с нашей бухгалтерией, я отвлёкся и моментально забыл про собеседника.

***

Светловолосая босая женщина в коротком платье заглядывает в окно бара. Швабра давно ушла, Говночел уже спит, так что смотреть там не на что. Но она смотрит.

— Твои туфли у меня, — прошептал я.

Дёрнулась, как будто собираясь бежать, но осталась на месте.

— Это ты, — сказала она утвердительно.

Вечно меня за кого-то принимают.

— Зайдёшь? Или вынести обувь сюда?

— Я не люблю заходить в дома.

— Это всё-таки бар. И я даю тебе разрешение.

— Я не из тех, кому нужно разрешение, — грустно улыбнулась она, — просто не люблю.

— Стены давят?

— Подвалы тянут. Но к тебе — зайду.

Она с интересом оглядывает бар, а я рассматриваю её в свете ламп. Понимаю покойного Калдыря — есть от чего потерять голову. Короткое платье не скрывает идеальной фигуры и ног, к которым падёт каждый мужчина. Лицо полно удивительного, хотя и слегка трагического, очарования. От волос пахнет свежестью, водой, лесом и ванилью. Прекрасное в своём совершенстве существо.

— Выпьешь что-нибудь?

— Ты серьёзно? — смеётся она восхитительным смехом. В такой смех невозможно не влюбиться, но я постараюсь. — Впрочем, почему бы и нет? Что бы ты предложил?

— Хм… — я задумчиво посмотрел в её большие тёмные глаза, — «Белую ведьму», пожалуй. Сливочный ликёр, белый ром, триплсек, немного льда.

— Звучит отлично.

Я смешал напиток в высоком стакане, поставил перед ней на стойку.

— Пей, я принесу туфли.

Когда вернулся с коробкой, женщина отпила треть.

— Вкусно, — оценила она. — Это они?

— Да, примеряй. Должно подойти, делали по образцу.

— Всё равно не то, — она покрутила туфли в руках, — но он старался, я знаю.

Пришла босиком, ноги совершенно чистые. Изящные, хотя и большие, ступни с аккуратными пальчиками, тонкая лодыжка, идеальная форма голени, а про бёдра лучше даже не думать. Обувь села прекрасно.

— Спасибо. Лучше, чем ничего, — женщина прошлась взад-вперёд, прислушиваясь к ощущениям.

— Не меня надо благодарить. Но он…

— Умер, я знаю.

— Убит.

— Смерть есть смерть, никакой разницы, — женщина говорит совершенно равнодушно.

— Тебя это не волнует?

— А должно? Все умирают.

— Но не ты?

— Не будем об этом. Разговоры о смерти не подходят для приятного вечера в баре, — она снова засмеялась своим поразительным смехом, от которого сладко дрожит внутри. — Расскажи лучше о себе. Я слышала, тебя зовут Роберт. Кто ты, Роберт? Что ты делаешь здесь?

— Я бармен. Наливаю напитки.

— Прекрасное занятие. Налей мне ещё один такой же. «Белая ведьма», надо же! — и снова смеётся.

— А как называешь себя ты?

— Ну, поскольку имя «белая ведьма» уже занято, — она поболтала в стакане напиток, — можешь называть меня просто «хозяйка».

— Не могу, — покачал головой я.

— Почему?

— У меня не бывает хозяев.

— Я не твоя хозяйка, — улыбается она, — а хозяйка места.

— Не похоже, что ты тут главная.

— Ты просто не знаешь, куда смотреть. Но я тебе рада. Ты ведь такой же, как я?

— Нет, другой.

— Другой, но такой же, — кивнула она удовлетворённо. — Это интересно. Почему ты здесь? Именно этой осенью?

— Выполняю свою работу.

— А говоришь, нет хозяев. Но ведь кто-то тебе эту работу дал? Кто-то за неё заплатит?

— Можешь считать меня индивидуальным предпринимателем.

— Я не против, — смеётся она, — предпринимай. Не обижай моих детей, и мы не поссоримся.

— Они сами кого хочешь обидят.

— Такова их природа. Наша природа. Ты ведь такой же, хотя и другой. И мне это нравится. Спасибо за туфли. Буду заходить иногда, ты не против?

— Бар работает до последнего клиента.

***

Проводил до порога, постоял, глядя вслед. Волшебная походка, красивая фигура, великолепные ноги. Совершенство.

Закрыл дверь, погасил свет, поднялся в спальню, привычно сдвинул в шкафу пахнущую табаком и одеколоном чужую одежду, повесил свою куртку и заметил, что из кармана висящей на вешалке кожаной жилетки торчит краешек узкого конверта.

Уважение к чужим секретам не входит в список моих профессиональных компетенций и этических принципов, да и конверт не запечатан. Внутри маленький листок, судя по формату, оторванный от карманного блокнота на пружинке. На нём ручкой написано: «Код от сейфа 1309».

Сдержал порыв отправиться в подвал немедленно — время к двум часам ночи, надо хоть сколько-нибудь поспать. Утром, всё утром.

Глава 20. Полусладкий Пастор

Нижнее отделение в сейфе набито пухлыми пачками наличных. Я даже трогать их не стал, чужого не надо. Но на глаз сумма весьма и весьма приличная. В этом городе на такую даже и купить-то, пожалуй, нечего. Наверху — папка с бумагами. Документы на бар, торговая лицензия, пожарный сертификат, договор на вывоз мусора, квитанции электрической компании, страховка на случай пожара… Немалая, однако. Спалить его как бы не выгоднее, чем продать. Да и кто купит?

Завещание. Владелец в случае смерти всё оставляет дочери. Логично. Жаль, пропали оба.

Три пачки с патронами двенадцатого калибра. Пули и крупная картечь. Не на утку ходил этот охотник.

Коробка из-под марципановых конфет. Жестяная, глянцевая, розовая с золотом. Лежит поверх всего, сияет фальшивым блеском, только надписи «Открой меня» не хватает.

Я открыл.

Внутри толстая тетрадь, плотно исписанная мелким почерком, несколько защищённых конвертов — пустых, с напечатанным на принтере почтовым кодом. Анонимный абонентский ящик в неизвестном почтовом отделении — вместо адреса только длинный номер. Без справочника не понять даже город, да это, скорее всего, и неважно. Старомодная, но снова востребованная услуга для тех, кто не любит электронную почту, которую теперь прочитать куда проще, чем бумажную. Спецконверт, в отличие от цифровой криптографии, хотя бы не вскрыть так, чтобы не осталось следов. Даже не будь в коробке фото, я бы и так догадался, чьё это имущество. Но фотография есть — квадратный полароидный снимок, на котором со стаканом в руке сидит у стойки бара грустный и почти трезвый Калдырь. Кажется, эта коробка предназначена мне. Впрочем, если и нет, меня это не остановит.

***

— Привет, босс! — здоровается бодрая и какая-то непривычно незлобная Швабра.

— Здравствуйте, Роберт, — приветствует меня её подружка.

— Что-то вы сегодня рано. А как же школа?

— Занятия отменили! — сообщила уборщица. — Вместо них три дня будут экскурсии на Завод. В рамках профориентации. Моя группа завтра, так что сегодня я совершенно свободна.

— И сразу явилась на работу? Вместо того чтобы… Что обычно делают сбежавшие с уроков школьники?

— Что, босс?

— Э… не знаю, — признался я. — Но вряд ли отправляются убирать туалеты.

— А куда шёл, сбежав с уроков, ты?

— Я не сбегал с уроков.

— Да ладно, не ври! Ни разу?

— Честное слово.

— Ты был такой правильный и скучный?

— Нет. Я не учился в школе.

— Серьёзно? Почему?

— Так вышло. Итак, почему вы тут?

— Это всё она, — Швабра махнула рукой на блондинку, — кажется, запала на нашего засранца. Но я тебе этого не говорила, босс!

— Любовь зла, — пожал плечами я.

— Он забавный, — сказала всё-таки услышавшая наш разговор блонда. — И говорит то, что думает.

— Он просто мало думает, — фыркнула Швабра, — и много говорит.

— Остальные ещё хуже.

— Вау, герла, ты рили тут! — по лестница спускается улыбающийся шире ушей панк. — Я в отпаде, герла! Рили клёво выглядишь!

— Спасибо, я тоже рада тебя видеть, — помахала ему рукой блондинка.

— Рили, без бэ? Сорьки, гёрл, а повторить можешь?

— Что повторить? — удивилась девушка.

— Ну, то, что ты сказала?

— Что я рада тебя видеть?

— Да, блонди, ты не поверишь, но, кажется, я слышу это первый раз в жизни!

— Я. Рада. Тебя. Видеть, — чётко и раздельно произнесла блондинка, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

— Теперь я за тебя умру, блонди. Рили так.

— Какие глупости, — нахмурилась она, — вот этого мне точно не нужно. Ужасно не люблю, когда умирают.

— Сорьки, блонди, рили не прав. Опять наговнил, да?

— Я не сержусь.

— Блин, только скажи, что надо. Я сейчас на склад, за бухлом для бара, потом к полису, показать, что не свалил, потом — что угодно. Рили всё.

— Очень мило, — кивнула девушка, — я прогуляюсь с тобой, если ты не против. А потом поможешь мне пересадить цветы, ладно?

— Да я… Да блин! Да офигеть! Я щас, ван секонд! — панк умчался наверх.

— И ничего смешного, — строго сказала блондинка, глядя на Швабру.

— Я никогда не смеюсь, — ответила та мрачно. — Иначе ржала бы как безумная. От общего идиотизма происходящего.

— Он не так плох, как тебе кажется. Ты просто не знаешь, куда смотреть.

— Сама туда смотри! — фыркнула моя помощница. — Меня от этого тошнит.

— Скажи, — перебил я их пикировку, — это ты снимала?

— Да, — блондинка повертела в руках карточку Калдыря и вернула её мне. — Я.

— А где?

— В баре, конечно, разве не видно?

— Ни разу не видел тебя здесь вечером.

Она ничего не ответила, повернувшись к лестнице, по которой спускается…

— Что ты с собой сделал, придурок? — фыркнула Швабра. — А ведь почти уже стал на человека похож!

— Уди, злая жаба! — отмахнулся от неё панк. — Ты не вдупляешь, рили!

Говночел, лишившись татуировок, в последнее время выглядел довольно обычным молодым человеком. Джинсы, футболка, куртка. Разве что причёска малость неаккуратная. Но сейчас…

Выкопав свой панковский прикид, который не надевал с момента ареста, он поставил волосы торчком, подвёл глаза чёрным и нацепил клёпаные бутсы.

— Пунк нот дед, воу! — показал пальцы козой.

— Это ради меня? — засмеялась блонда. — Как мило!

— Ага, — скептически сказала Швабра, — сейчас сблюю от умиления.

***

— Какая-то ты сегодня странная, — сказал я, когда панк с блондинкой ушли чуть ли не под ручку.

Если бы не тележка для товара, были бы прям парочка.

— Что не так, босс?

— Как будто яда в организме стало меньше, что ли… Почти не глумилась над ними.

— Ой, да пусть развлекается, — отмахнулась Швабра. — Не так уж у неё много радостей в жизни.

— Почему?

— Нипочему, отстань, босс.

— Вот, теперь узнаю свою сотрудницу. А то уж думал, не заболела ли?

— Для тебя я тоже «злая жаба», да? — насупилась Швабра.

— А тебе не всё равно?

— Не знаю. Может, и всё равно. А может, и нет. Мы, девушки, такие непредсказуемые…

— Ладно, раз пришла, помоги подготовить зал. Так и быть, дам сверхурочные.

— Серьёзно? Не похоже на тебя, босс.

— А что ещё делать с человеком, которому, кроме как на работу, и пойти-то некуда?

Швабра принялась, злобно сопя, снимать стулья со столов и расставлять салфетки.

— Уел, — признала она, закончив. — Сама не знаю, как дошла до жизни такой.

— Какой?

— Когда кроме как с начальством и поговорить не с кем.

— А подружка твоя белобрысая?

— Она, конечно, да, но… Знаешь, у неё своих проблем выше крыши. Да таких, что моя жизнь кажется выигрышным лотерейным билетиком. Не хочу её грузить.

— Ладно, что там у тебя стряслось? Вижу, что хочешь рассказать.

— Не твоё дело, босс, не надо лезть…

— …в твою жизнь, — закончил я. — Как скажешь. Принеси кофейные чашки, скоро заявится утренний клушатник. Надеюсь, твоя подружка не заморочит голову Говночелу, и он притащит пироги вовремя.

— Ой, что там морочить, я тебя умоляю! Вакуум между ушами?

Закончив приготовления к утреннему открытию, Швабра уселась на табурет у стойки. Вздохнула, поёрзала. Вздохнула снова. Выпила тоника со льдом. Помыла стакан. Вернулась.

— Что ты маешься? — спросил я. — Говори уже.

— Блин, раз ты так настаиваешь… Маме стало лучше!

— Это же хорошо?

— Надеюсь. Не знаю. Боюсь думать об этом. Она уже несколько лет вставала из кресла перед телевизором только в туалет и на кухню. Еду я ей оставляю в холодильнике или на плите. Поест и обратно уходит. Пялится в телек сутками, без звука, даже ночью не даёт выключать. Там один шум на экране, а она смотрит. Так в кресле и спит. Или вообще не спит, не понять уже. А сегодня вышла на крыльцо, представляешь? И даже как будто меня узнала, что ли… Но, может, и показалось. Посмотрела так, как будто я для неё существую. Пусть даже просто как движущийся объект…

— Ты рада?

— Блин, вот честно? Не знаю, босс. Слишком долго её в моей жизни не было. Что я буду делать, если она вдруг вернётся? Скажу: «Привет, мам?»

— Для начала неплохо.

— Блин, босс, да я без понятия, где все эти годы носило её крышу. Если она со мной заговорит, я, наверное, завизжу и описаюсь.

— Скучаешь по ней?

— Я её почти не помню, босс. Не знаю, какой она была… до того.

— А твой брат?

— Какой брат? — удивлённо посмотрела на меня Швабра.

— Твой старший брат. Он её не помнит?

— Босс, ты чего? У меня нет брата. И никогда не было. Слушай, у тебя-то всё с крышей в порядке?

— Ничего, — отмахнулся я, — проехали. Перепутал что-то. Бывает.

— Блин, босс, ты меня так не пугай! Если у тебя кукуха вылетит, кто мне платить будет?

***

Панк и блондинка успели вовремя, клушатник получил свою выпечку. Я таскаю им кофе, они слушают радио:

— …Отродье должно умереть! Смерть отродью! — это милый звуковой фон к разговору трактирщика с дочерью.

— Отец, они сожгут таверну.

— Не бойся, покричат и успокоятся. Надо просто пережить сентябрь, потом страсти остынут…

— Нет, ты же видишь, с каждым днём всё хуже. Сначала они молча переглядывались, потом шептались, потом бормотали вполголоса, теперь орут. Как скоро появятся факелы?

— Может быть, обойдётся?

— А если нет? Что мы будем делать?

— Не знаю.

— Ты должен сделать так, как они говорят, отец. Убить меня.

— Ты с ума сошла?

— Я не человек. Я отродье ведьмы. Я не рождалась от женщины, я не твоя дочь, я не знаю, что я такое и зачем живу. Не знаю, чего от себя ждать. Скоро мне исполнится полторы дюжины лет, а отродья не должны становиться взрослыми. Что со мной будет? Кем я стану?

— Я готов рискнуть.

— Но почему, отец?

— Я знаю тебя полторы дюжины лет. Если ты не человек, то кто тогда человек? Если ты не достойна жить, то кто достоин?..

Я подумал, что кризис взросления и подростковой самоидентификации в этой постановке подаётся чересчур драматично. Впрочем, может быть, так и нужно. Подростки всё воспринимают чересчур драматично. Во всяком случае, насколько я могу судить со стороны. Личного опыта в этой области у меня по ряду причин нет.

Пока дамы «клушатника» внимают радиодраме, блонда с Говночелом обихаживают растительность на заднем дворе, а Швабра на них шипит и плюётся во все стороны ядом, я неспешно изучаю записи покойного Калдыря. На первый взгляд они выглядят довольно безобидными, представляя собой нечто вроде выжимок заводской логистики. Входящие грузы. Исходящие грузы. Перемещение грузов по складу. Межцеховые транзакции. Цифры, артикулы, техническая нумерация. Мне это не говорит ни о чём, но я легко могу представить, что для кого-то эта информация имеет большую ценность. Достаточную, чтобы за неё убить.

Заметки в тетради черновые. На их основании покойный, скорее всего, составлял развёрнутые отчёты и отправлял их в защищённых от вскрытия конвертах кому-то интересующемуся. Вследствие чего и стал покойным. Как вариант. Если кто-то внедряется на закрытое предприятие в целях промышленного шпионажа, а потом его находят убитым, то связь между этими двумя событиями не обязательна, но весьма вероятна. Профессиональный риск, так сказать.

У меня картина происходящего на заводе из записей Калдыря не складывается. Вне контекста все эти артикулы непонятны. Единственное информативное сообщение представляет собой, вероятно, черновик отчёта:

«Помеченные узлы с номерами GFD876875, KLN7896378 и IKJ098666 обнаружены во входящей партии. Таким образом можно уверенно утверждать, что, по крайней мере часть деталей финальной конструкции, инсталлированных в процессе сборки, возвращаются обратно на сборочное производство. Это подтверждается исследованием входящих модулей — все они имеют следы монтажа, часто неоднократного. Промаркировать все детали технически невозможно, но доказанный невидимой маркировкой процент рециклинга достаточно высок, чтобы можно было с уверенностью предположить, что процесс представляет собой замкнутую производственную цепочку. Собранное и отправленное заказчику изделие через некоторое время возвращается на завод в виде деталей, из которых его собирают обратно…»

Никаких выводов из этого странного наблюдения Калдырь не делал. То ли потому, что не понимал причины, то ли, наоборот, потому что она была для него очевидна. У меня никаких мыслей по этому поводу нет. Пожалуй, идея взглянуть самому выглядит всё более привлекательной.

***

— Роберт, вам определённо стоит на это посмотреть! — радуется Заебисьман, лелея свой бокал пива. — Мы буквально творим будущее!

— Я не очень разбираюсь в новых технологиях, — признаю́сь я, протирая стаканы, — даже как пользователь. Боюсь, меня можно смело записать в аналоговые ретрограды.

— Так вот почему вы выбрали этот город! Чаще всего приезжим тут тяжело, но, надо полагать, вам «синдром отказа от цифровой зависимости» незнаком.

— Абсолютно, — кивнул я. — Так для этого есть специальная причина, а не просто милая местная традиция?

— Ну вы даёте, — Заебисьман чуть не поперхнулся пивом, — нельзя же быть настолько нелюбопытным! Знаете, вокруг самого большого в мире радиотелескопа трёхсотмильная зона радиотишины. Там слушают проводное радио, смотрят кабельное телевидение, слушают винил и не имеют мобильников. Даже машины в тех местах только дизельные, потому что бензиновые дают наводки от зажигания. Там проживает куча людей, вполне довольных своим образом жизни. Один минус — толпы психов, считающих, что их облучают, скрывающиеся там от «зомбирующих волн» и прочих голосов из розетки. Единственное, по их мнению, место, где можно безнаказанно снять шапочку из фольги. По этой причине мы стараемся нашу маленькую уютную «зону цифровой тишины» не рекламировать. Зачем нам тут лишние психи?

— А зачем вам «цифровая тишина»?

— Чтобы не создавать помех в настройке продукции. Цифровая техника, представляющая мир в виде нулей и единиц, имеет своеобразный «битовый фон». Люди, будучи существами преимущественно аналоговыми, не замечают его влияния.

— А оно есть?

— Конечно. Встроенный в нас цифро-аналоговый преобразователь не бесплатный, он потребляет некоторое количество вычислительных ресурсов мозга, что является одной из причин снижения когнитивного уровня Человечества в цифровую эпоху. Наша же продукция чрезвычайно чувствительна к битовому фону, поэтому для корректной настройки его приходится исключать. Местные жители не успели выработать цифровой зависимости, но приезжим иногда бывает нелегко. Поначалу. Это как снять с плеч привычную тяжесть — в первый момент дискомфортно, но потом наступает облегчение и уже не понять — зачем мы это на себе тащили? Я вас заинтриговал, надеюсь?

— В некоторой степени, — сказал я осторожно.

— В таком случае повторяю своё приглашение. Завтра жду вас вместе со школьной экскурсией, как раз у вашей сотрудницы очередь подошла. Проведу вам персональный тур!

— Ещё пива?

— Нет-нет, что вы! Я ещё это не допил…

***

— Хочу поговорить с вами о Господе нашем, — сказал неприятно улыбчивый лысоватый мужчина за пятьдесят.

— Какой напиток вы предпочитаете для таких разговоров? — спросил я.

— Красное вино, разумеется. Напиток причастия.

— Есть неплохое полусладкое, но пресуществление не по моей части.

— Вполне подойдёт. Мне нравится полусладкое. Итак, вас не пугают разговоры о боге?

— Меня вообще не пугают разговоры. Но если вы устроите тут обряд призвания Ктулху, моя уборщица будет против. Он чертовски негигиеничен.

— Нет, ничего экзотического. У нас довольно большая и дружная квакерская община, «Общество друзей», если угодно. Мы решили, что вы уже достаточно освоились в городе, чтобы пригласить вас на наше собрание.

Сегодня что, день приглашений? Заебисьман, теперь этот… Пастор.

— Вы местный пастор? — спросил я, ища взглядом белыйворотничок.

— Мы, квакеры, не придерживаемся пасторского служения, считая всех равными перед богом. Так что, скорее, секретарь и немного организатор. Надо же кому-то вести бухгалтерию?

Все, значит, равны, но мой собеседник равнее. Чуть-чуть.

— Я не религиозен.

— Мы не соблюдаем каких-либо обрядов, просто верим, что у каждого человека есть внутри свет. Немного, но есть. Мы собираемся лишь для того, чтобы помочь друг другу его сберечь, не дать угаснуть в тяготах жизни. Взаимная поддержка, решение бытовых и городских вопросов, просто дружеское плечо в тяжёлый момент. Молиться не обязательно. Мы сторонники молчаливой молитвы. Господу не нужны уши, чтобы услышать. Придёте?

— Зачем?

— Чтобы поговорить. Уже пора, Роберт.

— О чём?

— Конечно же, об Очищении. О чём ещё можно говорить сейчас? Приходите, мы будем ждать. Поверьте, вам будут рады.

Экой он… Полусладкий.

***

— У меня очень хорошая память, — сказал Депутатор. — Я не очень умный, никогда не был особо сообразительным, но память идеальная. Виски, пожалуйста.

Я налил.

— Поэтому, когда мне говорят: «Какой ещё второй ребёнок? У нас всегда был один ребёнок!» — я не просто вижу, что мне врут. Я знаю, что он был. Что у этого дома стояли два велосипеда. Что на крыльцо выбегали по утрам два пацана, запрыгивали на велики и катили в школу. Что во дворе сушились два комплекта детской одежды. Не следил специально, но это маленький город, и я ежедневно хожу по его улицам.

— Кто-то скрывает пропажу ребёнка? — удивился я. — Но почему таким оригинальным способом? Дети довольно заметные. Как минимум, у них есть медкарты, метрики, школьные аттестации…

— Вы мне сказали, что есть информация о пропаже детей. Я проверил. По документам всё сходится. Но у меня чёртова абсолютная память, и я спрашиваю: «А где второй ребёнок таких-то? Что-то не вижу его сегодня…» Мне показывают списки учащихся — там такого нет. И не было. Я иду к его родителям, они заявляют: «Господь дал нам только одного ребёнка, увы. Брата у него не было». Очень религиозная семья, а отреклись как Пётр от Иисуса, трижды.

— Вы не выглядите удивлённым, — заметил я, наливая содовую во второй стакан.

— Прошлой осенью было то же самое. Несколько семей. Заметил, что давно не вижу детей, проверил — та же картина. «Какой ребёнок? Господь не дал нам второго…» Судья не подписал ордер, потому что нет состава преступления — как может пропасть ребёнок, которого не было? В этот раз даже просить не пойду.

— А что говорят соседи? Одноклассники? Доктор?

— Врут, — коротко ответил полицейский. — И даже не очень стараются при этом. Знают, что расследования не будет. В прошлом году я пытался…

— Ничего не нашли?

— Нашёл. Три тела. Два мальчика, одна девочка. Их просто бросили в овраге за городом, и я не уверен, что не ускорил их смерть.

— Какие-то улики?

— Тела были раздеты, и я их нашёл… не сразу. Дикие животные успели раньше. Тогда у нас был ещё старый док, не этот, — он показал на пьющего свой коньяк Клизму, — и он категорически отказался работать за коронера. Я не смог его уговорить, он был стар и упрям. Умер этой зимой.

— Совсем ничего?

— Они были убиты острым цилиндрическим предметом, воткнутым в сердце. Довольно толстым, повреждены рёбра. На руках и ногах, там, где осталось, что осматривать, были следы верёвок.

— Знакомая картина.

— Именно. Но всё ещё надеюсь, что ошибся.

— И вы не ищете?

— Вы помните содержание записки в деле о пропаже подружки вашей уборщицы?

— У меня не такая абсолютная память, как у вас… А, понял. Там сказано, что её убили раньше, чем планировали, потому что вы начали искать пропавших детей.

— Так она пропала вместе с остальными? Простите, у меня не сразу сошлось.

— Да. Её тело не было найдено, но я думаю, что и те трое — случайная находка. От тел избавились второпях, когда я спугнул убийц. Поэтому я боюсь, что, если начну активно искать, то ускорю события.

— Тела тогда опознали?

— Нет. Их родители соврали. Похоронили как «неизвестных бродяг, ставших жертвами несчастного случая». Расследование не проводилось.

— Ох уж эти маленькие тихие городки, — вздохнул я. — В них всегда происходит столько интересного…

— Я надеялся, — тихо сказал Депутатор, — что вы… ну… тайный следователь. Внедрились под прикрытием. Что эта история стала каким-то образом известна… там… снаружи. Что вас к нам прислали… Что вы разберётесь… Это не так?

Я протираю стакан и молчу.

— Можете не отвечать, — вздохнул он, — но я не верю, что вы здесь случайно.

Я не знаю, что ему сказать. Оба ответа: «Да, не случайно», — и: «Нет, случайно», — будут равно и верными, и ложными.

— Не имею права просить у вас помощи в расследовании, — сказал Депутатор, — потому что расследования нет. Но я уверен, что хотя бы некоторые из этих ребят ещё живы.

Глава 21. Шнырь Портвешок

— Мне бы портвешку, — смущённо, но решительно сообщает бывший напарник Калдыря, нервно косясь на «Утренний Клушатник».

Дамы сверлят его такими ледяными взглядами, что можно отморозить жопу, но Шнырь всё равно садится на табурет у стойки.

— Не ожидал увидеть вас в числе клиентов, — признаюсь я, доставая бутылку.

— Да, я человек простой. Но ребята попросили с вами поболтать, типа мы уже знакомы и всё такое. И даже скинулись мальца, чтоб не насухую.

— Ваш портвейн.

— Спасибо, — он отхлебнул и зажмурился от удовольствия. — Да, это вам не самогонка. Редко могу себе позволить, особенно чтобы вот так, в культуре.

— И какую тему вы собирались обсудить со мной под портвейн?

— Знаете, про вас слухи ходят.

— Любопытно. И какие же?

— Ну, что вы… этот… ну, в общем… — Шнырь нервно оглянулся и понизил голос, — …типа дьявола. Уж вы только не обижайтесь, это не я придумал.

— А кто?

— Ну… Говорят. Люди. Ребята рассказывали, вы в шалмане…

— Что?

— Не знаю. Им с перепугу аж память отшибло. Что-то жуткое. Да и сам чую… Есть в вас… такое.

— Дьявол, значит, — усмехнулся я как можно мефистофелистее. Меня постоянно принимают за кого-то другого, но это, кажется, рекорд. — И что же вам нужно от Нечистого?

— Да вы не подумайте, — испуганно заёрзал Шнырь, — мы без предрассудков! У всех свои недостатки, подумаешь, Дьявол… Просто мы с ребятами покумекали и решили, что это наш шанс.

— Шанс на что?

— Ну, понимаете, господин Чёрт…

— Зовите меня просто Роберт.

— Да-да, как скажете, ваше диавольское… то есть, Роберт. Конечно, Роберт. В общем, ловить тут, сами видите, особо нечего. Особенно нам. Кроме самой паршивой работы за самые тухлые гроши, когда концы с концами еле сводишь. Жена смотрит как на дерьмо, дети ни в хрен не ставят, а всей радости — поганой самогонки налакаться. Разве это жизнь?

Я молча пожал плечами, протирая стакан. Вопрос явно риторический.

— И вот мы подумали, если всякая чистая публика, — он осторожно показал большим пальцем за плечо, в сторону «клушатника», — с вами взасос общается, то нам, простым работягам, тем более не зазорно поиметь свой бизнес.

— Бизнес?

— Ну, вы же не просто так здесь под восемнадцатую осень появились? Всякому понятно, зачем.

— И зачем же? — заинтересовался я.

— Хотите, чтобы сказал? — вздохнул Шнырь. — Ну ладно. Чего уж. Вы же скупать приехали?

— Скупать что?

— Ну, что может скупать Дья… То есть такой, как вы? Души, само собой.

— Надо полагать, у вас есть ко мне коммерческое предложение?

— Я понимаю, — вздохнул Шнырь, — что вы чело… дья… покупатель солидный. Оптовик и всё такое. Вы с Директором, Судьёй и прочими шишками дела крутите. Мы вам не в уровень. Но вы не спешите отказываться! Да, по отдельности мы — мелочь. Но ведь нас таких много! И жадничать не будем, почём у Директора берёте — так и нам, небось, сойдёт.

— То есть, — уточнил я, — вы ходите продать мне свои души мелким оптом? Вскладчину?

— Не, — Шнырь аж подпрыгнул на табурете, — божеупаси! Наши-то нам самим пригодятся.

— А чьи?

— Как чьи? Отродий, вестимо. Их сейчас много… освободится. Чего добру зря пропадать?

— А вы считаете, что у отродий есть душа?

— Ну, так-то я точно не знаю, — вздохнул он. — Пастор, вроде как говорил, что у всех есть. Может, не такая дорогая, как у людей, но всё же чего-то да стоит. Не зря же вы сюда приехали?

— А почему вы считаете себя вправе продавать души отродий?

— Да мы с ребятами прикинули, директор-директором, но тут кто первый встал, того и тапки! К чёрту Директора! Сами договоримся!

— И каков размер… партии?

— Да мы пока не знаем, — вздохнул Шнырь. — Осенний праздник вот-вот, там и поймём, кто чего стоит. Но мы с ребятами давно приглядываемся — много их! Как есть много! Так что вы, уважаемый дья… Роберт, подумайте. Наше предложение хорошее, не прогадаете.

— Что же, — кивнул я, — над чем подумать, тут определённо есть.

— Вот и я ж говорю ребятам, — с заметным облегчением выдохнул Шнырь: — «Он, мол, нормальный, хоть и… Небось, мимо выгоды не пройдёт! Поднимемся чуток, не всё ж начальству…» А можно мне ещё портвешка? Типа на удачу?

— Непременно, — сказал я, наливая, — угощайтесь. За счёт Инферно.

— Уф, спасибо… — уборщик припал к стакану. — А вы не такой страшный, как кажетесь. Жутковатый, непонятный, но дело иметь можно.

— Польщён вашей оценкой моих деловых качеств.

— А скажите… Ну, чисто гипотетически… А если свою душу продавать, почём выйдет? Я не себе, друг интересуется…

— «Мене, текел, упарсин», — процитировал я, сделав загадочное лицо.

Шнырь не понял, но переспросить не решился.

***

— Босс, ты серьёзно собираешься на экскурсию? На Завод? Вместе со мной?

— А что тебя так удивляет? Дневного лимонадного стола не будет, твои одноклассники тоже туда идут. Вполне могу прогуляться.

— Что удивляет? Ну, ты даёшь! Да нас всё утро стращали страшными страхами, что будет с теми, кто не пойдёт, а ты добровольно отправляешься?

— А тебе не интересно?

— Мне? Да я бы бежала оттуда впереди своего визга, просто не хочу неприятностей.

— Да что там такого страшного? Это же завод.

— А что там может быть хорошего? Это же Завод! Впрочем, тебе-то они, небось, ничего не сделают…

— А тебе?

— Не знаю. Не хочу проверять. Но, блин, придётся…

— Не волнуйся, я уверен, что тебя не схватят и не прикуют к станку. В конце концов, ты уже трудоустроена.

— Хорошо тебе говорить…

— Обещаю, что прослежу, чтобы тебя выпустили. Не могу же я остаться без уборщицы?

— Ловлю на слове, босс.

— Здравствуйте, Роберт, — сказала вошедшая с улицы блондинка.

— Блонди! Прива! — по лестнице ссыпался, расплываясь в глупой улыбке, Говночел. Наверное, в окно увидел, что она идёт. — Я рили рад! Помочь с клумбой? Я бегом!

— Чуть позже, ладно? — кивнула она приветливо. — Я тоже рада тебя видеть, но у нас тут небольшое дело.

— Я помогу, рили!

— Это только для девочек, не нужно.

— Как скажешь, блонди, я тогда шланг пока размотаю…

— Держи свой шланг в штанах! — рявкнула на него уборщица. — Думаешь, я не знаю, кто там в кустах ссыт?

— Вот чего ты такая злая, жаба?

— А у тебя он из рук ест, — сказала раздражённо Швабра подружке, когда панк умчался на задний двор.

— Показывай чуть меньше агрессии и ты удивишься результату, — улыбнулась та.

— Ещё меньше? Шутишь? Да я его даже почти не бью!

— Я готова, — сказала блондинка. — А ты?

— Иди, я сейчас…

Блонда пошла в сторону туалета, а Швабра, нервно оглянувшись ей вслед, тронула меня за локоть:

— Босс, можешь помочь? Только, чур, не спрашивать!

— В чём дело?

Я очень сильно удивился, но не тому, что у неё есть ко мне просьба. Швабра меня коснулась! Сама, по доброй воле, подошла и дотронулась! До сих пор она даже деньги из рук не брала, я их клал на стойку.

— Ты знаешь, как пользоваться этой штукой?

Она протянула на ладони медицинский набор для взятия крови — стерильная игла и вакутайнер.

— Знаю, — кивнул я.

— Это же не очень сложно?

— Проще, чем шприцом.

— Расскажи, как.

— Перетягиваешь бицепс жгутом… У тебя есть жгут?

— Да, его я тоже спёр… запаслась.

— Несколько движений кулаком, чтобы вены проявились, вводишь эту иглу, затем надеваешь на неё вакуумный контейнер. Задняя часть иглы прокалывает крышку, вакуум всасывает кровь.

— Звучит просто.

— Некоторый навык всё же желателен, иначе можно повредить вену.

— Это очень опасно?

— Как правило, нет, просто больно и синяк потом огромный.

— Чёрт. Чёрт. Чёрт. Ладно, спасибо за консультацию.

— Зачем тебе брать кровь?

— Босс, ты обещал не спрашивать!

— Не обещал.

— Блин, — сказала Швабра с досадой, — и правда, не обещал же. Ну так сейчас пообещай!

— Поздно, я уже спросил.

— Ты сильно обидишься, если я не отвечу?

— С каких пор тебя это волнует?

— Э… чёрт, не знаю. Я как-то странно себя чувствую в последнее время. Как будто я не я, а кто-то другой. Какие-то глупости в голову лезут всё время.

— Типа «поиграть в медсестру»?

— Нет, я не про это. Это просто надо, босс. Я бы сказала, но слишком много всего объяснять.

— Как скажешь. Вату возьми. И водку. Протереть надо кожу перед тем, как кровь брать.

— Да, точно.

Она вздохнула и решительным шагом ушла в туалет.

— Чел, слы, чел, а где блонди? — выглянул из подсобки панк.

— В туалете.

— А жаба?

— Там же.

— Блин, чел, что они там вдвоём столько времени делают?

— Без понятия.

— Слы, чел, они же не того, не этого? Ну, не лесбы? Блин, у меня на блонди лютый стояк!

— Вряд ли. В любом случае вряд ли бы они занимались этим в сортире.

— Успокоил, чел, рили. Ладно, пойду, подожду во дворе.

Блондинка выглянула из двери и помахала рукой, привлекая моё внимание.

— Роберт, — спросила она, когда я подошёл, — можно вас попросить о помощи?

— Не надо, не втягивай в это босса! — задушенно донеслось изнутри.

— Ты блюй, блюй, не отвлекайся, — сказала она, обернувшись туда, потом снова повернулась ко мне:

— Мне надо…

— Взять кровь из вены и не спрашивать зачем?

— Да, мы хотели сами, но…

Из туалета донеслись звуки рвоты.

— У неё с детства реакция на стресс. Ничего не может с собой поделать.

— Я заметил.

— Вы поможете?

— Ты так уверена, что я умею брать кровь?

— Конечно. А разве нет?

— Умею, — признался я. — Но отчего-то мне кажется, что вы втягиваете меня во что-то не очень законное.

— А мне отчего-то кажется, — твёрдо сказала блондинка, — что вас это ничуть не пугает.

Интересно, за кого она меня принимает?

— Может быть, и так, — не стал спорить я, — но я хотел бы понять, что происходит.

— Вам сложно это сделать?

— Не сложно. Но кровь есть кровь.

— К чёрту его! — выдавила из себя Швабра. — В конце концов, я перестану блевать! Мне уже практически нечем. Я справлюсь!

— Ладно, — решилась блондинка, — заходите. Я вам расскажу.

— Не вздумай! — возмутилась Швабра, но новый приступ рвоты обратил её внимание в сторону унитаза.

Я зашёл в туалет — две кабинки, одна из которых занята блюющей девушкой, рукомойники, зеркало. Мы встали возле него, там светлее. На столике лежит распечатанный, но пока неиспользованный комплект вакутайнера, ватные диски, початая бутылка «Столичной». Блондинка села прямо на стол, болтая в воздухе ногами, вытянула руку.

— Сначала объяснение, — покачал головой я.

— Не говори ему! — крикнула из кабинки Швабра.

— Прекрати, — укоризненно ответила ей подруга, — нельзя бесконечно отталкивать всех.

— Ещё как можно… Бу-у-э-э….

— Не обращайте внимания. Она всегда такая. Делайте, я расскажу.

Я затянул пряжку жгута:

— Поработай кулаком.

Девушка послушно несколько раз сжала кисть.

— Достаточно.

У неё тонкая очень белая кожа и вены прекрасно видны. Очень удачно, у меня не так чтобы много практики.

Взял за руку, меня как из душа окатило ванилью и желанием. Но я был готов и справился. Я с чем угодно могу справиться. Если хочу.

— Простите, это от меня не зависит, — тихо сказала она.

— Я понял. Ничего страшного. Сейчас будет чуть-чуть больно. Как комарик укусил.

— На заводе будет медосмотр. Обязательный для всех школьников. Будут брать кровь. Очень важно, чтобы её кровь на анализ не попала. Единственное, что нам пришло в голову, — подменить образец.

— Это так просто?

— Анализы будет брать наш доктор, он не очень внимательный, это как раз его пробирка.

— Я её спёрла, босс, — сказала, выходя из кабинки бледная Швабра. — Ух меня и выполоскало… Но уже легче. Отпустило. Может, ты и права, надо было сразу всё рассказать.

— Готово, — я запечатал вакутайнер и протянул Швабре.

Она убрала его в карман рубашки.

— Прижми ватку. Вот так. Подержи минут десять, чтобы синяка не было. И что не так с её анализом? Что такого он покажет?

— Блин, босс, вот оно тебе надо? — мрачно спросила Швабра. — Договаривались же не лезть. Какое тебе до меня дело?

— Боюсь, что уж влезли. Мне нет дела до твоих секретов, но, похоже, они часть того, до чего мне дело есть.

— Ладно. Я не местная.

— А как же мать?

— Не родная. Отец приехал сюда со мной. Мне было три, и он сразу исчез. Не знаю, куда делся, мать сначала не хотела говорить, а потом не могла.

— Приехал с тобой и братом?

— Да каким братом, о чём ты? С чего ты взял какого-то брата? Мать растила меня одна. Ну, пока не… пока не заболела. Главная проблема была в том, что я старше остальных детей. Мне не семнадцать, босс. Мне двадцать. С половиной. С детства мелкая и худая, но шестилетку с девятилеткой не спутаешь, поэтому в школу пошла с пятого класса, там уже разница не такая заметная. Старый доктор нас покрывал, не знаю почему. Что-то он был матери должен, мне кажется. Так что по документам я просто много болела. Но мать слегла, пришлось как-то крутиться самой, на её крошечную заводскую пенсию по инвалидности. От нового доктора я до сих пор успешно бегала, но анализ меня спалит.

— Почему?

— Здесь у всех первая отрицательная, а у меня три плюс.

— У всех одна группа? — уточнил я.

— Да, прикинь? Не знаю, почему так. В общем, я вчера влезла в кабинет к доктору и спёрла один набор из тех, что у него для завтрашнего медосмотра заготовлены. И, блин, прикинь, попалась! Уже собиралась свалить, а он вдруг вернулся. Я с перепугу соврала, что у меня сильные боли от месячных. Ну, то есть не соврала даже, у меня, и правда… Но прокатило. Дал таблеток, буркнул: «Пройдёт», — и выпроводил. В общем, обошлось. Ты же не расскажешь своему полицейскому приятелю?

— Одного уголовника в баре мне вполне достаточно. Платить залог ещё и за тебя выйдет накладно.

— Спасибо, босс.

— А что будет, если узнают, что ты не местная?

— Как что? Неужели непонятно? — спокойно спросила Швабра. — Сентябрь же.

Она взяла со столика бутылку с водкой, отхлебнула из горлышка, прополоскала рот и сплюнула в раковину.

— Мне не семнадцать, босс, твоя совесть может спать спокойно, — и вышла.

— Спасибо, что помогаете ей, — сказала блонда.

— Я помогаю себе, — покачал головой я. — Ей я просто не мешаю.

— Всё равно спасибо.

— Не за что. Кстати, ты знаешь, что не отражаешься в зеркале?

— Опять? — она расстроенно посмотрела в пустое стекло. — Сама себя всегда вижу, иначе как бы я красила губы? Но верю на слово. Иногда так бывает. Я не вампир, не пугайтесь.

Она поймала на ладошку падающий из окна солнечный луч. Ничего не зашипело, и дым не пошёл.

— Я знаю.

— А я знаю, что вы знаете.

Всё-таки любопытно, за кого она меня принимает? Впрочем, в любом случае ошибается. Все ошибаются.

— Чел, мне, наверное, не стоит спрашивать, что вы делали в сортире втроём, да? — грустно сказал панк.

— Ничего такого, что уменьшило бы твои шансы.

— Блин, чел, я верю тебе, чел, — вздохнул он. — Сам не знаю почему, но верю.

***

Днём на заводе не так мрачно, а главное, гораздо более людно. Куча людей, которые что-то таскают, грузят, катят, а также собирают и монтируют, скручивая детали на столах отвёртками. Никакой автоматизации, ни единого робота, автоматического манипулятора или просто компьютера. «Зона цифровой тишины», называл это Заебисьман. А вот, кстати, и он.

— Рад вас видеть, Роберт! Вы нашли время посетить нас, это заебись. Пока детишки в очереди на медобследование, давайте я быстренько покажу, что тут у нас как. Потом сможете присоединиться к общей экскурсии, если захотите, но она, скажу честно, не ваш уровень.

Я посмотрел на мрачную и бледную, но решительную Швабру, подпирающую стену у медкабинета, и ободряюще ей кивнул. Она зыркнула на меня исподлобья и пожала худыми плечами.

— Вот это у нас цех финальной сборки, — рассказывает Заебисьман, — здесь мы собираем эффекторы в единую систему с динамической топологией. Обратите внимание, всё вручную. Сейчас такое нигде не увидишь, людей вывели из производственного процесса, они дороги и ненадёжны, но наш Завод — особый случай. Оцените иронию, весь мир страдает от безработицы, а у нас вечный дефицит кадров! Впрочем, новое пополнение вот оно, топчется в коридоре, мы на них очень рассчитываем. Всё будет заебись, Роберт!

— И что станет делать эта штука, когда вы её соберёте?

— А что может делать мультиканальный декогерентор? Разрушать суперпозиции на макроуровне, разумеется.

— Разве они не разрушаются сами собой?

— Нет-нет, что вы! Суперпозиции никогда, слышите, никогда не разрушаются сами собой! Непременно нужен декогерентор. Любое событие выглядит случайным только для наблюдателя, потому что именно факт наблюдения является актом декогеренции суперпозиций. Парадокс в том, что типичный наблюдатель не знает, куда смотреть, поэтому склонен к пробабилизму вместо детерминизма. В результате мы имеем то, что имеем, хаос и энтропию вместо порядка и рациональности. Это, Роберт, совсем не заебись, совсем.

— И вы намерены решить эту проблему?

— Уже решаем, и даже успешно. Наши электромеханические квантовые эффекторы буквально творят чудеса. Буквально!

— И как же они это делают?

— Пойдёмте в первый сборочный, покажу процесс в деталях, вам сразу станет понятнее.

Мы прошли несколько дверей, переходя из цеха в цех. В каждом множество людей, совершающих непонятные мне действия с неизвестными мне предметами. Да, похоже на Заводе действительно занят почти весь город.

— Итак, начало техпроцесса здесь, — показал Заебисьман. Здесь идёт приёмка исходных компонентов.

Десятка два мужчин и женщин занимаются тем, что достают из ящиков упакованные в картон и обложенные мятой бумагой детали. Они представляют собой металлические коробки прямоугольной формы, оборудованные электрическими контактами и механическими приводами. Рабочий персонал двух возрастов: большая часть тридцати пяти лет, меньшая — пятидесяти трёх. Первые распаковывают коробки и выкладывают их на длинный стол, вторые идут вдоль этого ряда, вскрывают каждую специальным ключом, заглядывают внутрь, что-то записывают в толстые тетради и закрывают обратно.

— И откуда поступают эти… исходные компоненты?

— Из нашего филиала.

— Он в другом городе?

— Оба ответа «да» и «нет» будут одновременно верными и неверными. Так же как ответ на вопрос: «Через какую из двух щелей пролетел фотон в опыте Томаса Юнга?»

— Ясно, — кивнул я. — И что с ними делают дальше?

— Переснаряжают, перекомпонуют, иногда меняют настройки эффекторов. В итоге они попадают в тот цех, который мы видели первым, где их собирают в единый комплекс, способный исполнять достаточно сложные цепочки команд абсолютно без использования цифровых компонентов.

— Нечто вроде электромеханического компьютера?

— Электромеханического квантового компьютера. Вы ИИ-луддит? Не любите умную технику?

— Мне не нравится то, что она делает с миром.

— Надеюсь вы, в отличие от… некоторых, не являетесь упёртым копенгагенцем и пенроузианином, а способны хотя бы допустить версию де Бройля — Бома. Что нет никакой раздельности, а есть субквантовый детерминизм.

— Я готов допустить что угодно, — ответил я туманно, но честно.

Для меня и то, и другое звучит набором слов, а потому равноценно в своей непонятности.

— Фактически само место, в котором мы находимся, является прекрасным доказательством того, что квантово-целые системы существуют и квантовый потенциал работает. В общем, наш декогерентор является первым квантовым эффектором, позволяющим разрушать суперпозиции постфактум! Разве не заебись?

— Смотря для чего он это будет делать, — сказал я, — и за чей счёт. Можно?

Я протянул руку и остановил работника, собирающегося закрыть и запереть очередную коробку. Тот жалобно посмотрел на Заебисьмана. Научный директор недовольно пожал плечами, но кивнул. Контролёр отошёл в сторону, и я заглянул внутрь. В металлическом ящике размещён некий механизм, медицинская пробирка с багровой жидкостью и антропоморфная куколка размером с ладонь, отлитая из белого воска. Внутри неё что-то есть, но воск недостаточно прозрачный, чтобы понять, что именно.

— «Любая достаточно продвинутая технология неотличима от магии», — процитировал Заебисьман слегка извиняющимся тоном. — Третий закон Кларка.

— И что, ваше квантовое вуду работает?

— Заработает. Осталось всего несколько дней.

Глава 22. Дамочка Шампусик

— До осеннего праздника всего несколько дней, — сказала блонда, — тебе надо решить с платьем.

— К чёрту платье, — ответила Швабра.

— Роберт, скажите ей!

— Что сказать? — отвлёкся я от подготовки к вечернему открытию.

— Что выпускной бывает раз в жизни. И такое платье попадается раз в жизни. Я попросила его придержать до завтра, и, если его продадут кому-то ещё, я ей не прощу!

— Простишь, не ври, — махнула рукой Швабра.

Она остервенело трёт пол. Подружка сидит на стойке, болтая ногами, Говночел нервно сглатывает, глядя на её коленки.

— Иди, пиво притащи из подсобки, — отправляю я его, пока на девушке юбка не задымилась.

— Ну, как прошло? — спросил я Швабру, когда панк ушёл.

— Без проблем, — ответила она. — У одной дурочки очень удачно случился обморок, и пока доктор её приводил в чувство, я переклеила этикетки.

— Вот, это моя, — девушка достала из кармана рубашки заполненный кровью вакутайнер. — Надо выкинуть куда-нибудь.

— Отдай мне! — попросила блондинка.

— Вот ещё, зачем?

— Я же ведьма! Вылеплю восковую куклу, вложу на место сердца твою кровь, и ты будешь в моей власти!

— И что ты со мной сделаешь?

— Заставлю пойти и купить то платье! Нет, ну правда, как ты не понимаешь?

— Это не моё совершеннолетие, — сказала Швабра тихо. — Это не мой праздник.

— Но платье должно быть твоим! Пойми, это не ради кого-то, а ради тебя. Когда все увидят тебя в этом платье и скажут: «Господи, как мы ошибались!» — не они изменятся, а ты!

— Это просто тряпка. Ничего она не меняет.

— «Просто тряпка» — это то, в чём ты ходишь сейчас! Поверь мне, хорошее платье меняет всё!

— Ты ведь от меня не отстанешь, да?

— Ни за что! — твёрдо заявила блондинка. — Роберт, скажите ей!

— Сколько стоит платье? — спросил я.

Девушка назвала сумму.

— Это совсем не дорого.

— Ну, ещё бы, — фыркнула Швабра, — его же привезли по ошибке, перепутав размер. Уже год не могут продать, потому что второй такой доски без груди и задницы в городе нет. Небось раз пять уже уценили. Если подождать ещё годик, хозяйка магазина отчается, наденет платье на огородное пугало, я его сопру, и ты будешь счастлива.

— Нет, — покачала головой блонда, — оно тебе нужно сейчас. Ты пойдёшь в нём на праздник, и я даже слышать ничего не хочу!

— Вот я бы, — сказал вернувшийся с кегой пива Говночел, — что угодно для тебя сделал, только попроси. Но жаба вредная, рили.

— Наряди его в платье, — сказала Швабра, — раз уж тебе так неймётся. А от меня отстань.

— Ему не пойдёт. И я не отстану. Роберт, ну скажите ей!

— У меня есть компромиссное предложение, — сказал я, — поскольку вы всё равно не можете ничего делать, пока не решите вопрос… Ты уже третий раз этот угол моешь, кстати. В общем, сходите и купите платье. Но договоритесь, что вернёте деньги, если не подойдёт. Раз это такой неликвид, продавщица вряд ли будет против. Принесёшь сюда, примеришь, и я скажу, брать или нет.

— Почему это ты скажешь? — возмутилась Швабра.

— Хочешь, чтобы решил он?

— Я решу, рили! — закивал панк. — Я творческий чел!

— О боже, только не это! Ладно, уговорили, чёрт с вами. Пойдём, пусть все убедятся, что мои мослы ничем не украсишь. Ещё одна порция публичного позора, подумаешь. Мне не впервой.

Убрала ведро со шваброй в подсобку, и они с блондинкой ушли.

— Скажи, чел, — спросил панк, — что с жабой не так?

— В каком смысле?

— Ко мне подходили сегодня…

— Кто?

— Без понятия. Какие-то челики. Трое. Сказали, что наша жаба — это… как его… Уродье?

— Отродье?

— Ну, типа, да. Не, так-то она рили стрёмная, факт, но они чот вообще пургу какую-то гнали.

— Типа чего?

— Ну, что она не человек, а в углу насрано, и не рождалась, а… Вот тут я не понял. Не то её черти принесли, не то Ктулху икрой наметал.

— А хотели-то чего?

— Хотели, чтобы я её… В общем, скрутил и им приволок. И меня, мол, тогда без всякого суда отпустят, и буду я невиноватый. Потому что родители тех говнюков заберут заявы. Сами они типа тронуть жабу пока не могут, потому что не по понятиям, а я не местный, мне можно. И ничего мне за это не будет, потому что она не человек, а это самое уродье.

— Отродье.

— Да, оно, чел. Как ты думаешь, чел, назвиздели или рили так?

— Если насчёт отродья, они ошибаются. А если насчёт суда, то всякое может быть. Но я бы не рассчитывал.

— Да я бы полюбас не стал жабу хватать, чел. Во-первых, западло, во-вторых, укусит ещё. Ядовитая ж тварь. А она точно не это самое? А то я чота сцу.

— Точно.

— Верю, чел. Тебе верю, — вздохнул панк.

— Если ещё придут, зови меня.

— Как скажешь, чел. Не завидую им тогда, чел…

***

— …Коллапс суперпозиций наступает, когда мир классических объектов вмешивается в квантовый мир, разрушая его странную магию. Вселенная — это бесконечный набор вероятностей, поле возможностей, которые существуют все разом и одновременно. Являясь наблюдателем, человек становится декогерентором, разрушающим квантовое волшебство, упрощая его до плоской евклидовой реальности линейного времени и трёхмерного пространства… — вещает телевизор.

— Рюмочку кальвадоса? — спросил я.

— Не откажусь, — ответил Никто. — В силу дисфазности моего состояния я могу пить днём, и никто не упрекнёт меня в этом, потому что не вспомнит.

— Всё имеет свои плюсы и минусы, — заметил я философски, наливая.

— Минусов больше, поверьте. Невозможность вмешаться — чудовищное проклятие, иногда я думаю, что лучше бы они меня убили. Жаль, вы не можете оценить квантовой иронии ситуации: я наблюдаю, но не являюсь Наблюдателем.

— Как такое возможно?

— Согласно теории Эверетта, приборы, производящие измерения, тоже находятся в суперпозиции, но мы этого не видим, потому что каждое измерение создаёт новую Вселенную. Это место имеет топологию «бабочка», но я понял это слишком поздно, поэтому уже семнадцать лет нахожусь в суперпозиции к самому себе. Все, что я делаю, похоже на попытку вытащить себя за волосы из болота. Чем больше прилагаешь усилий, тем быстрее облысеешь, но и только.

— А причём тут бабочки?

— При том, что задняя дверь кафе открывается в обе стороны, но не для всех. Милая семейка с пирогами своего рода «демон Максвелла» на этих вратах. Процесс измерения может не приводить к редукции Фон Неймана при условии, что он является обратимым. Однако демон должен быть разумен, чтобы запоминать результаты измерений, ведь забывание придаёт процессу анизотропность. Но память конечна, в определённый момент демон вынужден стирать старые результаты, например, напиваясь до бесчувствия в вашем баре.

— Клиентская политика заведения не запрещает обслуживание демонов, — сказал я.

— Также, к счастью, квантовых привидений, — отсалютовал рюмкой мой собеседник. — Благодарю.

— Это моя работа. Рад слегка скрасить вашу дискогерентность.

— Просить вас о чём-то бессмысленно, — сказал Никто, допивая свой кальвадос, — но я не могу удержаться.

— Ни в чём себе не отказывайте, — щедро разрешил я, — всё равно не вспомню.

— Я знаю, Роберт, что вы такое. Люди для вас делятся на инструменты и препятствия. Вам наплевать, но всё же. Помогите ей, если сможете.

— Кому?

— Моей дочери. Я знаю, что вы по своей природе чувствительны к равновесию. Поэтому я взываю не к совести, а к чувству баланса. Вы уничтожили моего сына. Восстановите баланс, спасите мою дочь. Да, такие, как вы, бесконечно равнодушны, но…

— Таких, как я, не бывает. Я один. Любая классификация ошибочна. Меня постоянно принимают за кого-то другого.

— Пусть так. Это не имеет значения, ведь я не могу ни на что повлиять. Знали бы вы, каким кошмаром было видеть, как из моего сына вырастает мелкий, тупой, злобный монстр, превращающий в ад жизнь моей дочери! Я не хочу говорить вам, что он делал с беззащитной маленькой девочкой… Монстр, медленно убивающий добрую, хотя и не слишком умную женщину, приютившую их обоих! Я ненавижу вас за то, что вы сделали. Он не был чудовищем изначально, просто лишившись сначала матери, а потом и отца, оказался в ситуации этического вакуума, который заполнился… тем, что оказалось вокруг. Ненавижу — и одновременно благодарен. Ведь вы отменили сотворённое им зло, его влияние на их жизнь постепенно развеивается. Может быть, ещё не поздно. Может быть, ещё…

Хлопнула дверь бара, я повернулся ко входу, отвлёкся от собеседника, и, разумеется, немедленно забыл про него.

— …Квантовое самоубийство. Это мысленный эксперимент, не пытайтесь повторить его дома. Представим, что человек сделал ружье, которое стреляет (или не стреляет) на основе механизма распада ядра атома, как в модели Шрёдингера. С точки зрения копенгагенской теории, распад атома происходит или нет, и человек не жив и не мёртв, пока его тело не найдёт Наблюдатель. А вот в версии Эверетта при каждом нажатии курка Вселенная будет раздваиваться. Поэтому мёртвый для этого Наблюдателя самоубийца останется жив для альтернативного… — я, поморщившись, выключил звук на телевизоре.

***

Вместе со Шваброй и её блондинистой подружкой в бар зашла улыбчивая полная женщина за тридцать. Я видел её несколько раз с тележкой в очереди на склад, а значит, это кто-то из местных лавочниц. Судя по пакетам, которые тащит блондинка, и кислому лицу моей уборщицы, представляет магазин женского платья.

— Здравствуйте, — поприветствовала она меня с порога, — Вы Роберт. Всё как-то не было повода познакомиться поближе! У меня магазин дамской одежды, так что вы вряд ли станете моим клиентом, но я вполне могу иногда бывать вашим!

— Рад новой посетительнице, — кивнул я. — У меня, наоборот, преимущественно мужская клиентура.

— Не поверите, но я вам завидую, — весело рассмеялась она. — У меня просто-таки дамский клуб, от их щебетания иногда уши вянут. Только никому не говорите, невежливо так отзываться о покупателях. А ещё они то ли никак не могут запомнить, как меня зовут, то ли считают недостойной имени и называют просто «дамочка». «Дамочка, подайте нам вот эту шляпку!», «Дамочка, принесите платье с той вешалки!», «Дамочка, почему у вас нет такой же, но с перламутровыми пуговицами?» Вот вам бы понравилось, если бы вас называли «мужчинка»?

— Меня и похуже называли, — пожал плечами я, — что вам налить?

— Не собиралась сегодня пить, но, знаете… Раз уж я устроила себе досрочное окончание рабочего дня, это определённо стоит отметить! Гулять так гулять! Налейте дамочке шампусика, Роберт!

Я достал высокий бокал и бутылку игристого.

— О, не надо так грустно смотреть на вино! — улыбнулась Дамочка. — Я не ограничусь одним бокалом, так что оно не выдохнется зря. Не составите компанию?

— Мой рабочий день только начинается, — отказался я. — И бармены не пьют с клиентами.

— Ну и ладно, — ничуть не расстроилась она. — Я и сама прекрасно справлюсь. Не думаю, что вас шокирует слегка перебравшая шампусика женщина. Решила, что хочу лично проследить, как мой товар будет смотреться на покупательнице, потому что она, мне кажется, не понимает своего счастья.

— Тоже мне счастье, — буркнула Швабра. — За такие-то деньги…

— Не капризничай, девочка! Это даже не треть его реальной цены, а ты просто непозволительно пренебрегаешь внешностью для своего возраста.

— Было бы чем пренебрегать…

— Поспорим? — дамочка крутнулась на табурете, повернувшись к ней лицом. — Предлагаю пари! Сейчас мы с тобой, барышня, уединяемся в месте, где есть свет и зеркало, ты отдаёшься на полчаса в мои руки, и если когда ты выйдешь, все не ахнут, то я отдам тебе это платье даром.

— Просто оно всё равно больше ни на кого не налезет… — мрачно сказала Швабра.

— Плевать! — дамочка допила бокал и вернула его за продолжением. — Пари! Роберт будет арбитром. Но если все ахнут, то ты берёшь не только платье, но и бельё, бижутерию, косметику и всё прочее, что лежит в тех пакетах. И купишь туфли, на которые я тебе укажу в обувном. Так и быть, уговорю коллегу на скидку.

— Чушь какая-то! — отмахнулась Швабра, но я вижу, что что-то в ней дрогнуло.

В последние дни она как будто… не знаю, оттаивает, что ли? Как минимум, не бегает поминутно блевать.

— Что ты теряешь? — подначивает её Дамочка.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — присоединяется к ней блонда. — Ради меня!

— Чёрт с вами, — неохотно соглашается уборщица, — очередная порция унижения, подумаешь. Но, чур, потом вы от меня отстанете!

Дамочка подхватила свой бокал, пакеты и они удалились в уборную.

— Не пойдёшь с ними? — спросил я блонду.

— Мне лучше сейчас избегать зеркал, — вздохнула она. — Не все отреагируют так же спокойно, как вы, Роберт. Продавщица меня хотя бы видит. Для большинства тут я вообще не существую.

— А как же твоя подружка?

— С ней особая история. Печальная,как и всё в её жизни. Она пыталась меня спасти, но не успела, поэтому видела то, что случилось, и… Мне пришлось прийти, чтобы она не покончила с собой на заднем дворе.

— Прямо на клумбе с лилейниками?

— Да. Правда же, они отлично смотрятся?

— Не всякому удаётся лично поухаживать за цветами на своей могиле.

— Я пыталась объяснить, но, боюсь, от неё ускользает ирония ситуации. Рада, что вы оценили.

— И как тебе удаётся проходить сюда?

— Владелица кафе разрешила. В порядке исключения. Пожалела её, — блонда показала на дверь уборной. — Она всегда к ней хорошо относилась. Говорит, знала её отца.

— А твой отец? Что с ним сталось?

— Здесь или там?

— В обоих случаях.

— Здесь — не знаю. Но, думаю, ничего хорошего. Он… плохо перенёс то, что ему пришлось сделать. Предпочитаю думать, что его больше нет. Даже, отчасти, надеюсь на это. А там… Там он поступил иначе, и последствия этого вот-вот нас настигнут. Жаль, что лилейники никто не посадит. Они мне нравятся… Ух ты!

— Ух! — повторил я за ней.

— Жаба, это рили ты? — добавил вышедший из подсобки Говночел. — А чо ты всегда так не ходишь?

— Ну-ну, давайте, издевайтесь… — смущённо ответила Швабра и (клянусь, я не поверил своим глазам) слегка покраснела.

Платье, чуть-чуть макияжа. И…

— Слы, жаба, а ты, оказывается, ничо так, блин.

— Смеётесь?

— Налейте мне ещё, Роберт, — попросила Дамочка, — это стоило километра нервов. Барышня просто обеими руками отбивалась от самой себя. Но я превозмогла, как видите.

— Вы совершили чудо, — признал я.

сработала.

— Тем не менее, ваше шампанское сегодня за счёт заведения, — сказал я решительно.

— Ты офигенно выглядишь, — согласилась блонда.

— Да хватит вам.

— Клянусь! Скажите ей, Роберт.

— Так и есть, — подтвердил я. — Как арбитр вашего пари, признаю тебя проигравшей.

Платье сидит крайне удачно, подчёркивая идеальную осанку, длинные стройные ноги и изящную шею, при этом маскируя излишнюю худобу. В нём даже кажется, что у Швабры есть грудь.

— Вы что, сговорились?

Блондинка молча достала из сумочки свой «Полароид», навела на неё и нажала на спуск. Полыхнула вспышка, зажужжал механизм.

— Минуту, сейчас проявится…

— А я говорила, — торжествующе заявили Дамочка, поднимая очередной бокал, — ты вполне симпатичная барышня. Опытному взгляду это заметно, несмотря на все твои усилия выглядеть как можно хуже. А у меня самый опытный взгляд в этом городе! Бельё и косметика твои. Я подберу тона и объясню, как наносить. Подружку не слушай, блондинки ничего не понимают в макияже брюнеток. Моя подруга тебя пострижёт, не сильно, просто подровняем волосы, чтобы они перестали походить на гнездо опоссума. И завтра идём подбирать тебе туфли.

— Это же куча денег! — трагически возопила Швабра.

— Проигрывать надо достойно, — подвёл итог я. — А теперь переодевайся, нам пора открываться.

***

— Это правда я? — Швабра рассматривает квадратную фотографию.

Она снова в вытертых штанах, мешковатой рубашке поверх застиранной футболки, макияж с лица смыт, волосы растрепались, но «полароид» сохранил момент. И в ней что-то изменилось.

— Это ты.

— Не могу поверить.

— Фотофакт.

— И как мне теперь с этим жить?

— Как хочешь. Можешь выкинуть платье и забыть, остаться уборщицей в старых джинсах. Или купить себе ещё одно и стать девушкой, которая носит платья.

— И кто из этих двух я?

— Обе. Теперь у тебя есть выбор. Его не обязательно делать прямо сейчас.

— Я как-то потерялась, босс, — сказала она неожиданно жалобно. — Матери стало лучше, она ходит и смотрит почти как нормальная. Иногда мне кажется, что она меня узнаёт. У меня есть работа. Не лучшая на свете, но всё же не Завод. У меня есть деньги. Немного, но есть, раньше никогда не было. Скоро кончится чёртова школа, и я буду свободна. И вы почти убедили меня, что я не самая уродливая обсоска в этом городе. Ощущение, что с плеч свалилась гиря весом в две меня, а я даже не могу вспомнить, почему её тащила. Мне страшно, босс.

— Почему?

— Не может быть, чтобы было хорошо. Со мной такого не бывает. А значит, это просто подстава. Чтобы я расслабилась, начала надеяться, и вот тут…

— Что?

— Не знаю, босс. Это-то и пугает.

***

— Ну что же, вот и тебе пора, — сказал я, поднимая со стола мужа Мадам Пирожок. — Бар закрывается, супруга заждалась.

— Наконец-то, — буркнула раздражённо Швабра, — что-то сегодня все как с цепи сорвались. Можно подумать, в городе засуха.

Действительно, вечер выдался прибыльным, но утомительным. Впервые зал был полон, ни единого свободного места, и даже табуретов у стойки не хватило, нескольким клиентам пришлось пить стоя. Люди впервые приходили семьями, мужья с жёнами, в зале появились женские лица, в заказах — коктейли. Это не было похоже на общий праздник, скорее, казалось, что всем внезапно стало неуютно дома. В звуковом фоне бара висело какое-то напряжение, разговоры велись либо слишком тихо, либо слишком громко, в интонациях звучала неприятная нервозность.

— Какие-то они сегодня странные, босс, не находишь? — спросила Швабра, ставя стулья на столы. — Сидят, пьют и вроде как веселятся, но друг на друга не смотрят, только в стакан. Как будто гадость какую-то вместе сделали.

— По крайней мере, пили они много, — ответил я. — Чуть ли не недельная выручка за день. Тебе тоже, я смотрю, перепало.

— Угу, что есть, то есть, — Швабра выгребла из кармана фартука смятые купюры, — но, блин, с таким видом…

— Каким?

— Ну, не знаю… Словно откупаются, что ли. Мне аж не по себе стало, правда. Ладно, тащи домой этот балласт, я закрою.

— До завтра.

— Ага, до него.

***

— Надо удвоить заказ, — сказал я Мадам Пирожок, сгружая мужа, — сегодня ёмкости едва не показали дно. Боялся, что не хватит запасов.

— Лучше утроить, — кивнула понимающе она. — До осеннего праздника несколько дней, людям понадобится много алкоголя, чтобы не думать об этом.

— Думаете, потом они пить перестанут?

— Не сразу. Сначала попытаются забыть то, что сделали.

— А потом?

— А потом — забудут. И всё начнётся заново.

— Вас это, я вижу, не сильно волнует?

— В этот раз мне уже нечего терять. А вам?

— Я не знаком с понятием потери, — ответил я честно, — для него, наверное, необходимо что-то иметь.

Глава 23. Белая Ведьма

— Ты что тут делаешь? — удивился я.

Швабра сидит в баре, забившись в угол за стойкой. Свет в зале погашен, и я заметил её не сразу.

— Босс, там какие-то люди, я боюсь идти домой.

— Не видел никого.

— Может, они ушли. А может, и нет. Я собралась закрывать, вышла, обернулась, чтобы запереть, и тут меня схватили. Прижали к двери лицом, так, что не обернуться, держали за волосы, я видела только отражение в стекле. Их было трое, от них разило потом, немытым телом и самогоном, меня сразу начало люто тошнить. Один из них начал, кажется, мне угрожать, говорил, что я отродье и должна сдохнуть, но я не слушала, меня выворачивало. В конце концов, не выдержала и начала блевать, они меня на секунду отпустили, я открыла дверь и ломанулась сюда. Заперлась и сижу, как дура, в заблёванной рубашке. Боюсь даже умыться — вдруг я зайду в туалет, выйду, а они уже тут?

— Думаю, они давно сбежали. В любом случае, я здесь, иди смело.

— Да, босс, я мигом. Прости, дверь входная снаружи вся заблёвана. И крыльцо. Я завтра отмою.

Она скрылась в туалете, послышался шум воды. Я выглянул на улицу — никого. Не нравится мне это всё. Может, Депутатора на них натравить? Вряд ли найдёт, да и в любом случае Судья отпустит, но хотя бы напугает в процессе. Я не могу позволить обижать мой персонал, этак работать некому будет.

— Босс, а босс, — позвала меня Швабра из туалета, — у тебя нет какой-нибудь майки сухой? Эту пришлось постирать.

— Тут твоё платье лежит новое.

— Не, жалко. И холодно в нём ночью.

— Рубашка устроит? — я снял рубашку, оставшись в футболке, и вложил её в руку, высунувшуюся в приоткрытую дверь.

— Я утащу до завтра, ладно? — сказала девушка, выходя. — Майку повесила сушиться.

— Забирай, у меня ещё есть.

— Пахнет начальством, — она подтянула к носу воротник слишком большой для неё рубашки и понюхала.

— Не стошнит?

— Не, нормально. Меня вообще не тошнит в последнее время, только на эту вонь что-то заклинило. А ты не противно пахнешь. Просто собой. И ещё чем-то… — она ткнулась мне носом в плечо. — Как будто сухой травой и мёртвыми цветами немножко. Одеколон что ли такой?

— Просто запах, — не стал уточнять я.

— Они ушли, как ты думаешь?

— Думаю, да. Но я провожу тебя на всякий случай.

— Блин, босс, час ночи! Мне неловко.

— Всё равно не сплю. Прогуляюсь.

— Блин, холод какой! — поёжилась Швабра, пока я закрывал дверь. — Днём совсем ещё лето, а ночами пробирает. Ты в футболочке не простынешь?

— Нет, я не мёрзну. Хорошая терморегуляция.

— Я сразу околеваю, когда не жара.

— Худая потому что.

— Да, наверное. А ты тёплый… — она коснулась моей руки, уже не в первый раз удивив тактильным контактом.

— А у тебя руки-ледышки, — я положил руку ей на плечи, и мы пошли в обнимку.

— Если б нас сейчас кто-то увидел, то точно решил бы, что мы любовники, — фыркнула Швабра, но не отстранилась, а прижалась плотнее, греясь об меня.

— Все давно спят.

— Что со мной творится, босс? Я как будто не я. Вспоминаю, что делала, что говорила, как жила… И не могу понять — почему? Зачем? Как я могла быть такой?

— Может, ты просто выросла?

— Может быть. Вот, пришли. Спасибо, что проводил. Я очень испугалась. Видела, чем кончаются эти истории с отродьями…

— Это ты написала в прошлом году анонимку в полицию? Про убийство дочери бармена?

— Откуда ты… — она резко отстранилась.

— Догадался. Полицейскому не сказал, если тебе это важно.

— Да. Это была я. Не буду рассказывать, ладно? Не хочу вспоминать, не усну.

— Как хочешь. Я и так знаю всё, что мне нужно. Или почти всё.

— До завтра, босс.

***

Увидев беловолосую женщину у двери бара, даже не удивился. Бывают такие ночи, в которые поспать не суждено, и ничего с этим не поделаешь.

— Трубы горят? — спросил я мрачно.

— Что? — не поняла она.

— Выражение, обозначающее потребность срочно выпить. Достаточно срочно, чтобы скрестись в дверь бара в два часа ночи.

— Я не скреблась. И пришла не ради выпивки. Хотя коктейль «Белая ведьма» мне понравился!

— Сейчас сделаю, проходи.

— Как новые туфли? — спросил я, смешивая напиток.

— Старые были лучше. Но я привыкну. Я пришла сказать, что тобой недовольны. Те, которые на заводе. Требовали, чтобы я послала к тебе Палача.

— Они могут требовать? — спросил я. — Ты же Хозяйка Места.

— Думают, что могут. Им кажется, что они тут главные.

— А это не так?

— Чужие пришли и уйдут. Но иногда проще сделать так, как они хотят. Ради детей.

— Они их используют. Твоих детей.

— Пусть. Детей всё равно слишком много. Скоро станет меньше, и чужие уйдут. А я останусь. И принесу новых.

— Их тоже убьют?

— Сначала убивали всех, потом почти всех, потом бо́льшую часть, потом меньшую. Теперь убивают столько, сколько нужно.

— Тебя это устраивает?

— Такова природа. Если не убивать, их станет слишком много.

— А ты не хочешь их просто отпустить?

— Невозможно. Они часть меня. Им нечего делать снаружи.

— А чужаки?

— А чужакам нечего делать здесь. Но я их терплю. Пусть думают, что используют меня, но на самом деле я использую их. Сделай ещё коктейль.

— Ты их недооцениваешь, — сказал я, наливая. — Если у них всё получится, то они не уйдут.

— Я не понимаю, что им надо, но люди вечно выдумывают всякую ерунду, думая, что она изменит мир. Однако не могут изменить даже себя. Очередная сложная игрушка, всего лишь. Сколько их было? Сколько ещё будет?

— Ты сама себя обманываешь. Им достаточно было изобрести колесо и топор. И где теперь твои лес и озеро?

— Спрятаны, — мрачно ответила она.

— Смотри, как бы на этот раз не пришлось прятаться и тебе.

— Сегодня ты как будто специально говоришь неприятные вещи! Почему бы тебе не сказать, что я красивая?

— Ты красивая, — подтвердил я.

А про себя подумал: «Лучше бы ты была умная».

— Вот, уже лучше, — кивнула она удовлетворённо, протягивая бокал за добавкой. — Комплименты и коктейли, вот что нужно. Коктейли тебе удаются, поработай над комплиментами. Пойдём в спальню?

— Зачем?

— Женщина зовёт тебя в спальню, а ты спрашиваешь зачем?

— Ответь.

— Я хочу принять твоё семя. Пусть частица тебя будет в детях. Им не помешает то, что они могут получить от такого, как ты.

— Таких, как я, не бывает, Хозяйка Места. Ты принимаешь меня за кого-то другого.

— Пусть так, — не стала спорить она, — но я чувствую в тебе некую странную силу и хочу получить её для детей. Поверь, я не часто предлагаю себя чужакам.

— А как же мой клиент?

— Который?

— Которого ты утопила в своём озере.

— Это не я, это Палач. Его попросили чужаки. Он им чем-то мешал.

— Но ты разрешила.

— Я получила всё, что мне было нужно. Его семя было… интересным. Но, конечно, не настолько, как твоё. В спальню? Или ты хочешь сделать это прямо здесь? Я уже достаточно выпила.

— Этого не будет.

— Ты мне отказываешь? Серьёзно?

— Новое ощущение?

— Да. И оно мне не нравится. Это унизительно! Я недостаточно хороша для тебя, бармен?

— Я не хочу быть частью детей, которыми ты накормишь их. Ни к чему им знать вкус моей крови.

— Я даже не знаю, что меня больше бесит, — сказала она задумчиво, — то, что ты отверг меня как женщину, или то, что считаешь бессильной как Хозяйку. Думаешь, я не контролирую чужаков?

— Они едят твоих детей. Угадай, кто из вас вершина пищевой цепочки?

— Я глубоко обижена, — женщина встала с табурета. — Меня в жизни так не оскорбляли.

— Мне ждать визита Палача?

— В ближайшие дни он будет очень занят, но я ничего не забываю, бармен.

— К сожалению, я тоже.

***

Утро начинается с «клушатника» — дамы наряжены в развесистые шляпы и обсуждают за кофе наступающий осенний праздник. Вот-вот должны привезти праздничные платья, женщины волнуются. А ну как не подойдут — менять-то уже некогда! Их эмоциональное кудахтанье прерывает только торжественное внесение радиоприёмника. В постановке дело медленно идёт к финалу, слушательницы приникают к динамику:

— …Почему я должен это сделать так… ужасно? — спрашивает владелец таверны. — Разве нельзя дать яд? Чтобы она просто уснула, без мучений?

— Это искупление, друг, — отвечает его собеседник. — Это урок другим. Это послание Ведьме. Но главное — это твоё перерождение. Сделав это, ты изменишься навсегда.

— Я не хочу меняться… так.

— Ты нужен городу, друг. Нужен в новом качестве. Люди стали слабы, им надо будет помочь, и ты облегчишь их ношу. Придёшь к тем, кто не уверен в себе. Придёшь к тем, кто немощен. Придёшь к сомневающимся. Придёшь к одиноким женщинам, у которых не хватит решимости, придёшь к старикам, у которых не хватит сил. Отродий много, люди не справятся сами. Нужен кто-то, кто очистит город от скверны. Кто-то, у кого не дрогнет рука, потому что самое страшное он уже сделал. Тому, кто вырвал своё сердце, не так сложно вырвать чужое.

— Я не хочу быть палачом отродий!

— Кто-то же должен, друг. Кого ты заставишь делать это вместо себя? Кто справится? Это тяжкая доля и неблагодарный труд, люди будут ненавидеть тебя, бояться, отводить глаза при встрече, потому что ты напомнишь им об их слабостях. О том, что они не смогли, а ты — смог. И сделал за них то, что они должны были сделать сами. Тебя будут ненавидеть — и уважать. Уважать, как никого в этом городе. Нам не нужен мэр, не нужен глава стражи, не нужен секретарь городского совета. Нам нужен Палач. И им станешь ты!..

— Слы, чел… — мы с панком разгружаем тележку с бутылками. Последовав совету Мадам Пирожок, заказал напитков с запасом, в расчёте на растущий осенний спрос. — Я вот чего не пойму, чел…

— Чего? — спросил я.

— Вот блонда… Он рили клёвая, так? Личико, фигурка — отвал всего. Я в крэшах, чел.

— Допустим, и что?

— За такой блондой парни должны бегать, как енот за тележкой с сосисками. Но её как будто не видят, чел. Мы сейчас вместе везли бухлишко, я её встретил у склада, так на неё никто головы не повернул, рили. На меня косяка давят, на бухлишко пырятся, на неё — нет. Как так, чел?

— Так тебе же лучше, — удивился я, — что ты переживаешь?

— Слы, чел, я так-то не дофига умный, рили. На помойке вырос. Ну, почти. Но, блин, понять, что я ей не в уровень, у меня ума хватает. Не, чел, я рили хэппи, что такая герла на меня смотрит не как на говно, на меня никто так не смотрел из нормальных. Но я, блин, не понимаю, чел, почему? Я ведь говночел, чел. Всегда был и всегда буду. В чём подвох, чел?

— Не бери в голову, — сказал я, — и не пытайся понять женщин. Говоришь, вместе шли?

— Да, чел, блонда там, во дворе, с цветами возится.

Беловолосая барышня не возится с цветами, а просто сидит на дорожке рядом с клумбой, зажав ладони между коленей. Лицо её впервые выглядит грустным и усталым, плечи поникли.

— Можно? — я присел рядом.

— Да, конечно. В конце концов, это ваш двор.

— Завещание владельца составлено на дочь. Я просто сквоттер.

— Его дочь здесь, — она похлопала ладонью по клумбе. — Я не она.

— Но ведь бар-то один.

— Не совсем. Я не очень хорошо понимаю, как это работает. Специально всё фотографировала, пыталась понять разницу — но она в чём-то есть, а в чём-то нет. У вас здесь всё иначе — клиенты, напитки, атмосфера. Но одежда моего отца висит в вашем шкафу.

— И его деньги лежат в моём сейфе.

— Наверное, у нас я никогда не заглядывала в сейф.

— Ты выглядишь неглупой девушкой, у тебя наверняка есть версия.

— О, у меня их штук сто, — грустно улыбнулась она. — Я год изображала из себя отважную исследовательницу, которая раскрывает тайны этого города.

— Но лишь изображала?

— Да. Для подруги. Для неё это было всерьёз, а я лишь делала вид, что расследую собственное убийство. Зачем? Ведь я и так знаю, кто это сделал.

— А как же остальные тайны города?

— Они слишком омерзительны, чтобы стремиться их узнать. Мне хочется зажмуриться, заткнуть уши и не думать, не думать, не думать о том, что будет через несколько дней… Жаль, это так не работает.

— И всё же, — я осторожно сел рядом. — Почему всё так?

— Я думаю, дело в моём отце, — сказала девушка. — Он сделал неправильный выбор.

— А её отец? — я показал на клумбу. — Правильный?

— Наверное. Я не знаю. Но другой. Поэтому всё пошло иначе. Мы с ней один человек — и два разных. Ваша уборщица была её подругой, не моей. Но я её помню, словно дружила сама. Вот с баром, наверное, то же самое. Словно наш город раздвоился, потому что отец никак не мог сделать выбор. И нас стало две. И бара два. И города два. Но при этом они одно и то же.

— Ваш город раздвоился гораздо раньше, — покачал головой я. — И не один раз. И будет продолжать двоиться, пока это кое-кому выгодно. Но ты всё же жива, это уже что-то.

— Надолго ли? — вздохнула она. — Моему отцу не простили неправильного выбора. Может быть, такой ценой он выиграл для меня всего год. Там у меня даже могилы не будет. Вывезут на свалку, как сбитую машиной собаку. Так что пусть хоть у неё будут лилейники. Ладно, хватит грустить. Как говорит отец: «Пора делать вид, что у нас всё хорошо».

Я поднялся с дорожки и подал ей руку. От девушки пахнет ванилью, и её очень хочется обнять. Но я не стал.

— Мой временный помощник удивляется, что ты в нём нашла.

— Ох, — улыбнулась блондинка, — представляю себе, что он там себе надумал. На самом деле, всё просто: он смешной, нелепый и не очень умный. Но он настоящий. В отличие от нас всех.

— Аргумент, — согласился я.

— А ещё я, скорее всего, очень скоро умру. Это… влияет.

— Понимаю тебя.

— Правда?

— Как никто другой.

— Спасибо. Пойдёмте уже, сейчас придёт из школы ваша уборщица.

— «Пора делать вид, что у нас всё хорошо»?

— Именно.

***

Швабра уже переоделась в джинсы и оттирает крыльцо. Трёт с такой злобой, что, кажется, протрёт дырку.

— Сломаешь инструмент — вычту из зарплаты.

— Серьёзно, босс?

— Нет. Дам премию. За старание. Что случилось?

— О, совершенно Ничего. Обычный день обычной девушки. Для начала кто-то написал на двери моего дома «Отродье». Говном. Так что это не первое крыльцо, которое я отмываю сегодня. Из-за этого опоздала в школу, и после уроков меня вызвали на педсовет. Нашей училки там не было, но были все остальные. Там мне сказали, что я позор школы, выгляжу и пахну как дохлый скунс, тупая и безнадёжная. И при этом ещё смею опаздывать. Поэтому они оставят меня после уроков. Я сказала, что у меня работа.

— А они?

— А они ответили, что раз я так спешу мыть сортиры, то они поручают мне помыть школьные. А они подумают, давать ли мне вообще аттестат или выгнать с волчьим билетом.

— А ты?

— А я захохотала как гиена и сказала, что раз я безнадёжная, то и терять мне нечего. И они могут засунуть мой аттестат себе в жопу, свернув в трубочку, пока я буду подтираться их волчьим билетом. И ушла. Они мне кричали вслед, что я могу не возвращаться, но я и так не собиралась. Знала, что стоит купить платье, оно и не пригодится.

— Перестань, подружка! — к нам на крыльцо вышла блонда. — Отличное платье.

— Мне некуда в нём пойти. На выпускном меня больше не ждут.

— Мы что-нибудь придумаем, поверь! Всё будет хорошо, я знаю!

По блондинке никак не скажешь, что пять минут назад она разве что не рыдала над своей могилой. Делать вид, что всё хорошо, девочка явно умеет. Даже я почти поверил. На секунду.

***

Сегодня «Лимонадики» смотрят на Швабру как-то по-новому. Слухи о конфликте с педсоставом явно разошлись.

— Пырятся, заразы, — буркнула она мне тихо в подсобке, — злорадствуют.

— Может, наоборот, завидуют, — утешил я её, — ты-то уже отмучилась, а им завтра в школу.

— Ой, вот не надо этого, босс. Видишь, сколько их сегодня? Поглумиться пришли, я тебе говорю.

— Тогда надень платье.

— Издеваешься?

— Ничуть. Идти на дно надо с поднятым флагом.

— Я не умею его носить.

— Я подскажу. Декольте должно быть спереди.

— Точно, издеваешься. Я не успела купить к нему туфли.

— Я тебе дам свои, — сказала блонда, — у нас один размер. Фасон походит не идеально, но это точно лучше, чем старые кеды. Разувайся.

— К нему нужна причёска и макияж. Я не умею!

— Слы, жаба, если обещаешь не пинаться…

— Блин, ты-то куда лезешь? — зашипела Швабра.

— Рили, я умею, прикинь. У меня была одна герла, почти цива, она меня научила, пока я у неё вписывался.

— Зачем? — удивился я.

— Ей надо было. Она на работу ходила, нужно было рисовать себе лицо трезвой тёлки. А сама не могла, руки тряслись. Бухала так сильно, что спьяну скинулась, но выжила, этаж был третий. Только спину сломала. Бухать бросила, но краситься опять не могла, парализовало. Я к ней ходил в больницу, наводил красоту, ей хотелось зачем-то. Потом бабки кончились, лепилы её вышвырнули. Хотел ей бабла нарулить с концертов, но наговнял, группа распалась, я забухал с такого, а когда перестал — она померла уже.

— Очень вдохновляющая история, — сказала Швабра зло. — Умеешь мотивировать на позитив. Я просто счастлива отдаться в твои руки!

— Не, жаба, извини, — вздохнул панк, — я ценю, но отдаваться не надо. Ты не в моём вкусе.

— Ах ты…

— Убери её, чел! Она опять пинается!

— Так, — сказал я веско, — делайте что хотите, но, если через пятнадцать минут меня не сменят за стойкой, кое-кто не получит чаевых.

***

Подростков сегодня действительно много. Пять столиков, рекорд. Когда за стойку встал я, по залу прокатился разочарованный вздох. Похоже, Швабра права — не жажда и дефицит мороженого в организме привели их сюда. Впрочем, надежда умирает не сразу, никто не ушёл.

— До начала «Отродий Ведьмы» десять минут, — напомнил я. — Заказывайте, чтобы потом не отвлекаться.

Детишки потянулись за лимонадом и пирогами, потом зачавкали, забулькали, застучали ложечками по креманкам. Чёрт, во что превратился приличный бар? Стыдно смотреть. «Баскин Робинс» какой-то.

— А… помощница ваша где? — спросил самый храбрый или самый глупый из них, забирая со стойки заказ.

— Там, где ей надо быть. Вопросы? Пожелания? Предложения? Делать предложение ты пока маловат, подожди пару дней.

— Нет-нет, я пойду за столик…

Сказать, что её появление произвело фурор, — это вообще ничего не сказать. Швабра нарочито неторопливо спустилась по лестнице, прошла по залу, давая себя рассмотреть, встала за стойкой. Это дефиле сопровождалось гробовым молчанием одноклассников, которые забыли не только пить и жевать, но и просто закрыть рот.

Платье не сделало её красавицей. Девушка всё ещё слишком худая, слишком угрюмая, слишком неухоженная. Но разница между тем, что было, и тем, что стало, настолько разительная, что войди вместо неё в бар Мисс Вселенная, эффект был бы слабее. Говночел отлично справился с её лицом, которое стало немного взрослее и гораздо более… определённым, что ли. Швабра не выглядит школьницей, за стойкой встала интересная молодая женщина, к которой эта школота не знает как подойти. Внезапно перед ними оказалась не забитая одноклассница, а кто-то из другого, взрослого мира.

— А правда, что ты… из школы… ну… ушла? — робко спросил парнишка, забирая мороженое.

— А что, не заметно? — ответила она спокойно.

— Э… да… заметно… — он подхватил посуду и быстро ретировался.

Не знаю, что они хотели сделать, придя сюда: поглумиться, позлорадствовать, просто попялиться на достигшую социального дна парию. Но теперь они смотрят и думают: «Ничего себе, что уход из школы с людьми делает!» Впрочем, это я им польстил. Ничего конкретного они сейчас не думают. Максимум: «Нифига себе!»

Повисшее молчание разбило только внесение в зал радиоприёмника.

Под позывные начала радиопостановки Швабра сказала мне тихо:

— Босс, подмени на пять минут.

— Что такое?

— Пойду блевать. Нервы. Но я вернусь! Пусть выкусят, придурки!

Глава 24. Сынок Газировка

— …Отец, поговори со мной, — просит в радиоприёмнике голос блонды. — Не отводи взгляд, не молчи.

— Я… не знаю, что тебе сказать.

— Нет, пап, ты знаешь «что», ты не знаешь «как», — отвечает она с мягкой укоризной. — Не знаешь, как сказать: «Мне придётся тебя убить». Я понимаю, как тебе тяжело, поэтому не надо говорить со мной об этом. Поговори о погоде, поговори о еде, расскажи, как смешно скакал за птичкой наш кот. Только не молчи. Нам осталось быть вместе так мало… Сколько? День? Два? Или это случится сегодня ночью? Нет, не отвечай, я не хочу знать. Просто не молчи. Я не хочу, чтобы наше время прошло в молчании. Не хочу, чтобы ты делал вид, что я уже мертва для тебя.

— Прости, дочь, я не могу думать ни о чём другом. Не могу прикинуться, что ничего не случится.

— Тогда давай говорить об этом. Это будет больно?

— Да. Прости.

— Не проси прощения. Я знаю, что ты не хочешь, я слышу, как ты кричишь от боли внутри себя. Та боль, что предстоит вынести мне, ничто по сравнению с этим. Я буду плакать, но не от боли, а от жалости. Тебе предстоит с этим жить, а мне — нет. Я отродье, говорят, у нас нет посмертия, поэтому для меня это просто немного боли — и ничто. А для тебя — бесконечная боль на годы и годы.

— Дочь, я…

— Не надо. Я отродье. Кто знает, что это? Вдруг я наврежу тебе или кому-то ещё? Лучше смерть, чем этот выматывающий страх. Страх превратиться в чудовище, ужас непонимания кто ты такая. Я не чувствую себя монстром. Но знаю, что я — он. С этим нельзя жить, отец, поэтому смирись с тем, что тебе надо сделать. Постарайся, чтобы это не сломало тебя. Ты ещё не стар, можешь снова жениться, успеть вырастить новую дочь. Ты всегда говорил, что не женишься снова, потому что у тебя уже есть я, но я не понимала, что это значит. Ты знал, что растишь отродье и не хотел взваливать эту ношу на кого-то ещё. Скоро ты будешь свободен.

— Я так виноват перед тобой…

— Ты ни в чём не виноват. Я прожила прекрасные восемнадцать лет, каждую минуту чувствуя твою любовь. Многие за всю жизнь не получают столько любви, как я. Ты знал, что в корзинке на твоём пороге отродье, и мог утопить её в озере, как остальные. Ты растил меня, зная, что не увидишь взрослой. Что у нас всего восемнадцать лет. Ты ни разу не задумался, стоит ли оно того. Я не всегда была послушна, делала глупости, капризничала и ленилась, но ты ни разу не упрекнул меня. Ты очень хороший человек, отец. Я счастлива, что прожила эти годы с тобой.

— Я виноват в том, что не удержался. Перед твоим… появлением в городе был мор. Дети умирали один за другим, умерла и наша новорождённая дочь. Моя жена не выдержала горя и повесилась. Я подкупил врача и викария чтобы её похоронили как умершую от горячки, а не за оградой, как самоубийцу. Тело младенца положили к ней в гроб. Тогда было столько похорон, что никому не было дело до чужого горя. Мне было очень плохо тогда…

— Представляю… Нет, не представляю. Я не успела потерять ничего столь же дорогого, — сказала девушка. — Бедный, бедный отец.

— А потом пришла она.

— Ведьма?

— Да. Она была прекрасна: беловолоса, стройна, красива, одета в чудесное платье, пахла ванилью и страстью. Ведьма обещала утешение и я… согрешил с ней. А через несколько дней нашёл на пороге сплетённую из озёрной травы корзинку.

— Я правда похожа на неё?

— Да. Не знаю, почему ты. В ту ночь корзинки оказались на многих порогах. Не все избавились от них сразу, но никто больше не был похож на Белую Хозяйку. Только ты. Может быть, ты её любимая дочь, хотя люди говорят, что она мечет своих детей, как икру, подобно жабе. Я слышал, что каждое из отродий — дитя одновременно всех мужчин, которых она соблазнила, но я всё равно всегда верил, что ты особенная. Ты только моя.

— Твоя — и Ведьмы. Значит, отродье. Не человек. Без души. Без права жить.

— Так говорят. Но я всё равно надеялся… Сам не знаю, на что. Что как-то обойдётся. Что будет по-другому. Раз в восемнадцать лет к нам приходит Ведьма, и каждый мужчина в городе скажет, что он устоял, но корзинки появляются на порогах. Значит ли это, что все врут? Не знаю. Я согрешил, не мне судить других. Наши грехи всегда возвращаются к нам, чтобы взять свою плату. Мой вернулся сейчас, и плата эта неподъёмна.

— Ты справишься, отец. Заплатишь за ошибку и будешь чист. Твоя ошибка — это я, и заплатить мной будет правильно…

Впервые одноклассники Швабры, дослушав радио, не загомонили радостно, не принялись ржать и толкаться, не побежали за мороженым и лимонадом, а сидят в молчании. Примерили ситуацию на себя? Говорят, у подростков с сопереживанием не очень, зато с саморефлексией перебор. Не знаю, не был подростком.

Когда они, непривычно тихие и задумчивые, вышли из бара, за столиком остался сидеть сынок Училки. Он смотрел на меня, смотрел на Швабру, отводил взгляд, вздыхал, мялся, но потом решился.

— Можно мне стакан газировки?

— Со льдом? — спросил я.

— Да, если не сложно.

Я хрустнул рычагом, в стакан посыпался лёд.

— Твоя газировка. Малиновая, как ты любишь.

— Вы знаете, какую я люблю? — удивился мальчик.

— Бармены помнят, что пьют клиенты. Такая работа.

— А можно… поговорить с вами?

— Со мной? Мать попросила?

— Нет, я сам, — смутился он, — она не знает. Вы не расскажете ей?

— Если она не спросит, — ответил я честно. — Ты слишком мал, чтобы вступать с тобой в тайные заговоры.

— Хорошо, — сказал парнишка, подумав, — но только если спросит, ладно? Она мне не запрещала, но мне кажется, была бы недовольна, что я говорю с вами без неё.

— Почему?

— Она вас… очень уважает. Часто говорит, что вы хороший человек. Надёжный. Что на вас можно положиться, не то, что на других.

Люди воспринимают меня очень странно и почти всегда ошибаются. Но я не стал спорить, а молча кивнул, подтверждая готовность выслушать.

— Поэтому я решил, что спрошу у вас сам, раз мама не хочет.

— Спроси.

— Скажите, правда, что мы все умрём?

— Люди смертны. Один из видовых признаков. Если что-то не умирает, это не человек.

— Нет, я не об этом, простите, я неправильно спросил. Мне сказали, что нас убьют.

— Кого «вас»?

— Чужаков. Не местных. Приезжих. Меня и маму.

— Кто сказал?

— Многие. Ребята обсуждали после школы. Соседи говорили, я слышал через забор. А сыновья мусорщика так прямо и сказали: «Свалите до праздника. Ты и мамаша твоя. Мы против вас ничего не имеем, но сделаем то, что нужно. Очищение должно свершиться, и кому, как не мусорщикам, об этом заботиться?»

— Так и сказали?

— Да, у меня память хорошая.

— И что ты хочешь от меня?

— Скажите маме, что надо уезжать. Меня она не слушает. Говорит, «глупости». Считает, что её долг доучить детей, а они шепчутся, что «недолго училке нас мучить, отольются кошке мышкины слёзки». Не все, конечно, большинство нормальные, но таких тоже много.

— А почему ты думаешь, что она послушает меня?

— Она… очень хорошо к вам относится, Роберт. Часто о вас говорит. Я думаю, вы ей нравитесь.

— Мне кажется, твоя мама весьма упорная женщина. Боюсь, если она что-то решила, то вряд ли кто-то её переубедит. Даже я.

— Но вы можете хотя бы попробовать.

— Знаешь, что она у меня спросит первым делом?

— Что?

— «А вы, Роберт? Почему вы не уехали? Ведь вы тоже чужой тут…»

— А почему вы не уехали?

— Потому что у меня, как и у твоей мамы, есть важная причина оставаться.

— Какая?

— На этот вопрос я тебе не отвечу.

— Потому что я маленький?

— Потому что тебя это не касается.

— Извините. Так вы ничем нам не поможете?

— Единственное, что я могу сделать, это сообщить твоей маме, что риск действительно есть. Но решение, как поступить, она примет сама. Как взрослая женщина, которая отвечает за себя и тебя.

— А если она ошибётся?

— То получит последствия своих ошибок.

— Это нечестно!

— Только это и честно, пацан.

— Эх, я-то думал, вы хороший… А вы… Вы никакой, вот!

Что ж. Устами, как говорится, младенца.

***

Пастор зашёл в бар, столкнувшись в дверях с расстроенным мальчиком и долго смотрел ему вслед, стоя на пороге. Потом включил улыбку и направился к стойке.

— Полусладкого? — спросил я.

— Может, позже, — отказался он, — я пришёл пригласить вас на наше собрание.

— Когда?

— Прямо сейчас. Все ждут только вас.

— Вы так уверены, что я приду?

— А вы не придёте?

— Зачем бы мне?

— Затем, что ваша миссия требует нашей помощи. Вы не сможете справиться в одиночку, Роберт.

— У меня есть миссия?

— Разумеется, есть.

А этот-то за кого меня принимает?

***

Мероприятие проходит всего в квартале от бара, в большом, заставленном стульями сарае. Никаких религиозных символов в оформлении нет, ассоциаций с церковью не вызывает. Больше похоже на собрание жильцов многоквартирного дома для решения вопроса «скидываться ли на шлагбаум», чем на духовную практику. Впрочем, не мне судить.

Когда я вошёл, разговоры затихли, все повернулись и уставились на меня.

— Я привёл его, — сказал пастор. — Поприветствуйте Инквизитора.

Люди встали и поклонились. Кого-кого?

— Мы собрались, чтобы обсудить то, что должны, — продолжил он. — Вопрос этот простой и одновременно сложный, прошло восемнадцать лет, некоторые из присутствующих слишком молоды, чтобы помнить прошлое Очищение. Мы все люди, людям свойственно колебаться, терять уверенность, совершать ошибки и избегать ответственности. Поэтому сегодня здесь Инквизитор. Мы надеемся на то, что его авторитет укрепит сомневающихся и поддержит павших духом.

— Но разве он сам не чужак? — робко спросил кто-то.

— Инквизитор не принадлежит городу, но он не принадлежит и миру, — назидательно сказал пастор, — к нему не подходят людские мерки, потому что он наделён властью Решения. Не человек, но инструмент Господа, лезвие рассекающее.

Прозвучало глупо и пафосно, но не могу не признать, что в чём-то этот ушлый квакер прав. Ну, кроме Господа, конечно. К нему я никакого отношения не имею.

— Итак, уходя, я просил вас подумать и сформулировать самый важный вопрос. Тот, в котором у вас нет ясности, в котором сомнения, в котором мнения разошлись. Мы не можем надолго отвлекать Инквизитора, поэтому начнём с него. Что нас беспокоит в первую очередь? Кто хочет сказать?

— Я скажу.

Поднялся незнакомый мне мужчина лет пятидесяти… Впрочем, о чём я. Пятидесяти четырёх, разумеется. Без двух дней.

— Мы тут подумали… Некоторые даже пошумели, — он с укоризной посмотрел на сидящих рядом женщин. — И решили, что вопрос на этот раз не в отродьях. С ними всё ясно, они будут очищены. Да, некоторые не готовы признать грех и, так сказать, деятельно покаяться, а многие, наоборот, слишком усердствуют, забывая о том, что мы-то люди. Но так было и в прошлый раз, и в позапрошлый, и всегда. Мы знаем, что с этим делать, и мы сделаем. Поможем, наставим на путь истинный, поддержим и направим руку.

— Тогда в чём проблема? — поощрительно спросил пастор.

— Чужаки, — сказал выступающий. — Не все согласны, что они должны быть очищены. Мнения разделились.

— Из-за чего?

— Мир изменился, — вступила в разговор относительно молодая, то есть, надо полагать, тридцати шести лет от роду, женщина. — Восемнадцать лет назад мы могли обойтись без чужаков. Но сейчас… Наш доктор — чужак. Наша учительница — чужачка. Наш электрик, наш сантехник, наш полицейский… Да что там, в руководстве завода и то чужаки! Очистим их — и что? Ладно, учительница теперь понадобится не скоро, но доктор? Как быть с доктором?

— Вы думаете, мы не слышали этого восемнадцать лет назад? —желчно возразил ей семидесятидвухлетний старик. — Или тридцать шесть, или пятьдесят четыре? Каждый раз одно и то же: «Ах, мир изменился! Ах, как же мы без чужаков!» А вот так! Поте́рпите! Как мы терпели! А потом придут новые. Новый доктор, новый электрик, новый полицейский… А что до Завода — то не наша забота. Директор разберётся, не сомневайтесь. Как разобрались его отец, дед и прадед.

— Что-то он не очень разбирался, пока чужаки не пришли, — сказал незнакомый мужчина в рабочем комбинезоне, — еле концы с концами сводили, вспомните. Склады забиты, сбыта ноль, зарплат на еду не хватает… Директор тогда только речи толкал о терпении и добродетели. А ими семью не накормишь!

— С чужаками завод заработал, факт, — согласился первый оратор, — но это не отменяет Очищения. Оно важнее сиюминутных интересов.

— Покупать еду не сиюминутный интерес, а вполне себе ежедневный!

— Господь управит!

— Детей тоже он накормит? Аки птиц небесных, что не жнут и не сеют?

— Не кощунствуйте!

Собрание начало превращаться в обычный для такого формата дискуссии чаячий базар, но пастор, дав всем прокричаться, вернул его в конструктивное русло:

— Хватит, не надо спорить. Я вижу, что проблема есть. И проблема эта не чужаки, а отсутствие единства. Очищение — дело каждого.

Все разом замолчали и внимательно слушают. Как он там говорил? Все равны перед богом? Ну-ну. Чьё-то слово всегда последнее.

— Мы все равны пред Господом нашим, — повторил мою мысль пастор, — и я не могу вам указывать. Но, как рядовой член общины, хочу сказать следующее — не будьте маловерами. Мы привыкли к чужакам, они полезны, многие кажутся незаменимыми — и это отчасти так. Ведь если бы мы могли их заменить, то зачем бы они нам понадобились? Но вы забываете об одном — грядёт Очищение. И даже если мы не тронем чужаков, то окажут ли они нам такую же любезность? У чужаков уже возникают вопросы. Полицейский везде суёт свой нос, учительница достаточно сведуща в арифметике, чтобы подсчитать учеников, электрик задаёт ненужные вопросы… С Заводом проблем пока нет, но я вас уверяю, тамошние чужаки менее всего руководствуются интересами города. Им нужны наши руки, чтобы набить свои карманы, и только. Помните, полезный чужак — всё равно чужак. Не надо бояться. Чужаков вокруг целый мир, и, когда они понадобятся, то придут сами. Будет и новый доктор, и новый электрик, и новый бармен тоже будет. Я же верно сужу, Роберт? Нам понадобится новый бармен?

— Смотрите, как бы вам не понадобился новый город, — сказал я.

***

— Как прогулялся, босс? — спросила Швабра.

Она переоделась в джинсы и рубашку, смыла макияж и домывает посуду.

— Познавательно, — коротко ответил я.

— Они такие говнюки, как я думаю?

— Хуже.

— Не, — засомневалась девушка, — это вряд ли. Хуже, чем я о них думаю, быть просто невозможно. От такой концентрации мерзости они бы сколлапсировали в чёрную дыру. Точнее дырку. В заднице.

Не знаю, каких именно авторитетных заявлений ждал Полусладкий Пастор от гипотетического Инквизитора, но я вряд ли оправдал его ожидания. Мне нет до них дела, и лучше бы им не иметь дел до меня. Если они этим разочарованы — их проблемы.

Заебисьман пришёл до вечернего открытия, но я уже давно не обращаю внимания на эти мелкие формальности. Каждый, кому приспичит выпить, заваливается в бар, не думая, что нам тоже надо иногда отдыхать.

— Пива? — спросил я, зная ответ.

— Да, налейте стаканчик. И можно… поговорить с вашей уборщицей?

— Если вы не будете делать ей неприличных предложений в рабочее время.

— Исключительно деловой вопрос.

— Сейчас позову, — я заглянул в подсобку и поманил пальцем расставляющую посуду Швабру.

— Барышня, — спросил Заебисьман, — простите за интимный вопрос, но чью кровь вы подсунули вместо своей?

— С чего вы… Не понимаю, о чём речь, — ощетинилась девушка.

— Ой, я вас умоляю, давайте не будем делать из этого драму. Ничего вам за это не будет, нам просто надо знать. В научных, так сказать, целях.

— Идите к чёрту, — фыркнула Швабра, — медосмотр для школьников, из школы меня выперли, а значит, никому я больше ничего не должна. И вообще ничего я не подсовывала, не докажете.

— Доказать было бы несложно, — вздохнул Заебисьман, — потому что кровь в вашем образце принадлежит местному уроженцу. А вы, извините, не он. Но мы же ни в чём вас не обвиняем, вы нам действительно ничего не должны. Просто скажите, кто дал вам свою кровь, и я от вас отстану.

— С чего вы взяли, что я не местная? — взвилась Швабра.

— Альгоменорея. Вы пожаловались врачу на боли при месячных.

— А что случилось с врачебной тайной?

— Доктор так удивился, что не удержался, поделившись с нами. Он очень сожалеет о нарушении медицинской этики, но зато мы сообразили перепроверить образец. Это предотвратило ошибку в расчётах, которая стоила бы нам очень дорого.

— И причём тут мои боли?

— У местных… дам нет месячных, барышня, — вздохнул Заебисьман. — Зачем они существам, размножающимся корзинками? Так чья кровь в образце?

— Моя, — я отвлёкся на разговор и даже не заметил, как вошла блонда.

— Какой интересный расклад… — присвистнул научный директор. — Покойная дочь бармена, если не ошибаюсь?

— Прозвучало не очень вежливо, — ответила она спокойно. — Я выгляжу как зомби?

— Нет, вы, разумеется, живёхонька. Ох уж мне эти парадоксы… Мы всей лабораторией головы ломаем, откуда такие помехи причинности, а у нас, оказывается, коллапс суперпозиции обратно расколлапсировался. Вы понимаете, барышня?.. Впрочем, ничего вы не понимаете, конечно.

— Вот видите, — горестно обратился Заебисьман ко мне, — что бывает, когда в системе вместо вентилей люди? Как бы вы отнеслись к диоду, который пропускает ток в одну сторону, но некоторые наиболее симпатичные ему электроны — в обе? А с людьми такое сплошь и рядом. Самый ненадёжный элемент. Если бы не доктор, то годы труда могли пойти к чёрту! Впрочем, что уж теперь… Выяснили, в чём проблема, и заебись. Учтём при запуске.

— А вы так уверены, что ваш эффектор сработает?

— О, это очень квантовый вопрос, Роберт! Очень!

Он вышел из бара, мы с блондой и Шваброй смотрели ему вслед.

— Не прокатило, — мрачно сказала моя уборщица. — Зря тебя иголкой кололи.

— Мы не могли не попытаться, — пожала плечами блондинка. — И я не боюсь иголок. Но, может быть, идея оставить им мою кровь была не самой лучшей. Кто знает, что они с ней теперь сделают?

Глава 25. Старик Текила

— Я старик, — сказал старик.

Первый раз вижу столь почтенного годами посетителя. Странно, что он вообще пришёл, — на то, чтобы доковылять от двери до стойки, у него ушла пара минут неторопливого переставливания ног.

— Они говорят, мне нельзя пить, — пожаловался он неизвестно на кого. — Идиоты.

— А вам можно? — уточнил я.

— Мне девяносто без двух дней. Мне уже можно всё. Налей шот текилы, внучок.

— Вот, — я выставил перед ним рюмку. — Соль? Лайм? Томатный сок?

— Вот уж нет, — помотал головой старик.

Голова моталась ещё некоторое время, так что он придержал её левой рукой, а правой взял рюмку и опрокинул в рот.

— Ух, — сказал он севшим голосом. — Всё так же хороша. Я уже не тот, но на текилу можно положиться. Они мне запрещали пить… не помню сколько лет. Память ни к чёрту. Не доживай до моих лет, парень. Тебе не понравится.

— На этот счёт можете не волноваться, — ответил я. — Повторить?

— Разумеется, чёрт меня дери! Ну кто, заказывая текилу, ограничивается одним шотом? Уж точно не я.

Я наполнил рюмку снова.

— Тут, вроде, раньше был другой бармен, — почесал он щетину. — Но это нормально. Жизнь пролетает мимо так быстро, что я не успеваю даже удивляться. Живу как младенец, каждый день всё новое.

— В этом, наверное, есть и свои плюсы.

— Может, и есть, — не стал спорить старик, — но их я не успеваю заметить тоже. Такое впечатление, что с каждым годом дни короче. Раньше я работал, пил, гулял, веселился, трахался. Теперь я успеваю позавтракать, просраться, поужинать, просраться и снова уснуть. Полжизни в кровати, полжизни в сортире. Не доживай до моих лет… ах, да, я это говорил. Кажется.

— Говорили, — подтвердил я.

— Ни черта не помню. Точнее, помню я всего дофига, а начну рассказывать, все зевают: «Ты, старый пердун, это тыщу раз уже бормотал». Тут помню, тут не помню. В башке как будто проигрыватель, на котором игла соскакивает. Ты, небось, таких уже не видел.

— Я знаю, как они устроены.

— Налей ещё шот.

— Вам точно не станет плохо?

— Ты дурак? Мне девяносто без двух дней! Мне, чёрт меня дери, плохо всегда! — он прислушался к ощущениям, подумал и поправился: — Но с текилой мне лучше.

Я налил третий.

— Сегодня я намерен выпить столько, сколько успею.

— Это может плохо кончиться.

— Вот тебе не пофиг? Ты бармен, твоё дело наливать.

— Не хотелось бы стать орудием вашего самоубийства.

— Вот вроде старик тут я, а тупишь ты, — сказал он, выпивая. — Мне девяносто без двух дней.

— С наступающим юбилеем.

— Ха, здорово поддел, — покивал он, — Ладно, назовём это так. Но вообще поздравлять человека с тем, что ему два дня осталось, так себе шутка. Даже для бармена. Нас, тихо пердящих свои последние восемнадцать, всего-то пятеро. Я предлагал им отметить вместе, но они не смогли доползти до бара. Двое уже не встают, один не помнит, кто я такой, ещё один не помнит, кто такой он. Два дня, и самыми старыми пердунами тут станут семидесятидвухлетние карапузы. А ты говоришь, «плохо кончится». А что, есть варианты хуже могилы, парень?

Вообще-то есть, но сейчас не лучший момент для споров.

— Ещё шот?

— Я думал, ты никогда не спросишь!

— И каково это, знать, что осталось два дня? — спросил я, наливая.

— Знаешь, парень, такой же вопрос я задал тридцать шесть лет назад своему деду. Он был тот ещё упрямый старый мудила и тоже не хотел помирать ни на день раньше. Он сказал: «Жду с нетерпением». Я тогда подумал, что он врёт. Не то меня успокаивает, не то себя… Мне было пятьдесят четыре, что я понимал в жизни? А сейчас я тебе повторю его слова, парень, — жду-не дождусь. Достало всё. Устал. Когда ты молодой, то устал, отдохнул — снова как огурец. А когда ты старый, то устал — сильно устал — адски устал — совсем устал и помер. Не доживай до моих лет, парень. Да, я это уже говорил, помню, но хорошую мысль не грех и повторить.

— Дед, ты что тут делаешь! — донеслось от входа.

Женщина пятидесяти четырёх… — ах, да, без двух дней же, — лет возмущённо идёт через зал, не обращая внимания на взгляды и смешки посетителей.

— Быстро ещё шот, — свистящим шёпотом говорит мне старик.

Я наливаю.

— Поставь рюмку, старый ты пень! Тебе врач ещё когда пить запретил!

— Это был прошлый врач, — ответил он, зажав посуду в кулаке. — Я считаю, что если врач помер раньше пациента, его предписания автоматически обнуляются.

— Новый повторит тебе то же самое!

— Не успеет, — старик воспользовался паузой в разговоре и намахнул порцию.

— Не наливайте больше! — обратилась ко мне женщина. — Ему хватит!

— Это жить мне хватит, а пить — нет!

— Не вижу причин отказать клиенту, — сказал я примирительно, — он явно совершеннолетний. Хотите, налью и вам?

— Идите к чёрту! — ответила она мне и повернулась к деду.

— Как тебе не стыдно! Мог бы дожить и не позоря семью!

— Всё, что имеет семья, заработал я, — проворчал дед. — Я построил дом, где ты живёшь со своим бестолковым мужем. Я покупал тебе одежду и игрушки. Я кормил тебя, когда об этом забывала твоя бестолковая мать. Я водил тебя в школу, пока пил твой бестолковый отец. Я любил тебя больше своих детей, и что? Ты меня попрекаешь шотом текилы?

— Дед, ты достал своими проповедями. Те времена прошли. Ты о нас позаботился, спасибо. Теперь наша очередь. Пошли домой. Тебе пора в кровать. В твоём возрасте нельзя спать пьяному под забором.

— Не путай меня со своим отцом, внучка, — ответил дед, — я уже не успею спиться, как он. За два дня-то.

— Тебе надо… Ну, не знаю… подготовиться.

— К этому не надо готовиться. Тренироваться тоже не надо. Нет ничего проще, чем сдохнуть. Не слыхал ни об одном человеке, который не справился бы. Даже мои бывшие одноклассники, которые сейчас ссутся под себя и не знают, на каком они свете, — и те не облажаются, будь уверена. Откинут копыта успешно и точно в срок.

— Значит, нам надо подготовиться. Мне надо!

— Тебе надо, ты и иди. Оставь старика в покое. Кстати, я всё оплатил, даже могила уже готова. А то знаю я вас…

— Откуда у тебя деньги?

— Заначка. Я здорово поглупел с годами, но не настолько, чтобы отдать вам всё. Иначе вам бы пришлось закапывать меня в песочнице совочками моих праправнуков.

— Вот ты жопа старая, — сдалась женщина и присела на табурет рядом, — налейте мне тоже.

— Текилы?

— А он текилу пьёт? Тогда да. За его счёт.

— Он пьёт за счёт заведения.

— Эй, парень, ты ничего не путаешь? — спросил старик. — Это у меня из нас двоих маразм.

— Бар может позволить себе обслужить бесплатно самого старого клиента в городе.

— Тогда наливай.

— Вот хитрая старая жопа, — буркнула внучка. — И тут ухитрился лучше всех устроиться. Ладно, лейте мне за наличные. Куплю ему венок подешевле.

Я налил две рюмки. Дед с внучкой покосились друг на друга, очень похоже вздохнули и чокнулись.

— За мои последние восемнадцать, — сказал тост старик.

— Ещё два дня, — возразила женщина, но выпила.

— Через два дня вам будет не до меня. Очищение же. Закопать-то в суете не забудьте.

— Да уж не сомневайся, — фыркнула она, — дети уже трижды подрались, кому достанется твоя комната. Смотри, как бы живым вперёд ногами не вынесли.

— Ещё не знает, что делить не придётся?

— Нет, мы не спешим. Пусть отродье догуляет своё. Не самый плохой парнишка был, даже жаль его немного.

— Но-но, долг есть долг. Наша семья никогда не просила помощи. Палач нужен тем, кто слаб. Не заставляй меня думать, что наша кровь прокисла.

— Ой, заткнись, дед. Ты что, меня не знаешь? Жалко — не жалко, я своё дело сделаю.

— На тебе всё держалось, — признал старик, — после того, как я спёкся. Бармен, два шота, мне и моей бестолковой внучке! Давай, за тебя.

Они чокнулись и выпили.

— Корзинки-то примешь? — спросил он. — Или того… сразу?

— Заткнись, дурень старый! — зашипела женщина, покосившись в мою сторону. — Сдурел, на людях о таком.

— В нашей семье никто не поддаётся соблазну Ведьмы, — заявила она громко, на весь зал. — Мы блюдём чистоту рода человеческого! За Очищение!

— За Очищение! — поддержали её посетители.

Торопливо звякнули друг о друга бокалы, стаканы и рюмки, люди потянулись к стойке за добавкой. Вечер обещает быть прибыльным.

***

Визита Училки я ожидал. Думал, разговор зайдёт про сыночка, из которого она уже, по моим расчётам, должна была вытрясти факт общения со мной. Он не выглядит способным удержать что-то в секрете от матери. Но она, к моему удивлению, потребовала мохито — и Швабру.

— Можете пригласить вашу уборщицу? — попросила она, пригубив напиток.

— Сейчас сама придёт. Или вам срочно?

— Нет, не настолько. Я подожду. Скажите, Роберт, вам не кажется, что люди в городе как-то… изменились, что ли?

— Я недостаточно долго здесь, чтобы делать выводы.

— Точно, — она отпила ещё, — я забываю, что вы тут недавно. Кажется, что родились за этой стойкой.

— Моё природное свойство — выглядеть везде на своём месте, — сказал я, протирая стакан. — Сливаться с пейзажем, если угодно.

— Вот уж нет, — грустно улыбнулась она, — на самом деле, вы довольно заметны. Во всяком случае, для меня. Но я о другом. Знаете, в последние дни местные смотрят и разговаривают со мной… странно.

— В каком смысле?

— Как будто у меня, например, рак в последней стадии. Когда муж умирал, и мы с ним оба знали, что остались неделя-две, разговаривать с ним было настоящей пыткой. Я старалась постоянно быть рядом, ведь нам оставалось так мало времени вместе, но… мы сидели, смотрели друг на друга и не знали, что сказать. Любые слова бессмысленны, если нет будущего. Скажешь: «Хорошая погода», — а потом ляпаешь: «И прогноз на лето хороший». Но лета он не увидит. Нельзя говорить о важном с человеком, который уже не примет никаких решений. Невозможно говорить о ерунде с ощущением, что тратишь время на пустяки. Глядя на таймер, отсчитывающий последние дни, можно только молчать или плакать. Иногда ловила себя на мерзкой мыслишке: «Скорее бы», — потому что это слишком тяжело.

— Соболезную.

— Спасибо. Что-то я разнылась, простите.

— Выслушивать — часть работы бармена. Ещё мохито?

— Да, пожалуйста. Я хотела сказать, что со мной теперь ведут себя похоже. Как будто нет смысла ни о чём говорить. Как будто я не имею больше значения. Как будто надо только дождаться, закопать тело и заняться, наконец, чем-то другим.

— А почему бы вам просто не уехать? — спросил я. — Как я понимаю, досрочный выпуск — вопрос решённый?

— Да, на осеннем празднике все получат свои аттестаты. С моей стороны было глупо с этим спорить. Дети только рады — с каждым днём в классе всё больше свободных мест, многие не считают необходимым посещать занятия, когда остались последние дни.

— Так уезжайте. Прямо сейчас. Зная вас, я уверен, что бумаги учеников давно готовы.

— Разумеется, лежат стопочкой в кабинете. Только вручить.

— Наверняка есть кому сделать это без вас.

— Вы прям как мой сын, — улыбнулась Училка, — тоже уговаривает меня уехать. Но я ненавижу незаконченные дела. Даже если это пустая формальность. О, вот и она…

Швабра отнесла тряпки и ведро в подсобку и подошла к нам.

— Здрасьте, — буркнула девушка, — приятного вечера.

— Я принесла тебе… — женщина достала из сумки папку, — это твоё. Поздравляю с получением среднего образования, желаю успехов во взрослой жизни. Надеюсь, ты прислушаешься к тому, что я тебе много раз говорила, и не закопаешь свои способности тут. Тебе надо учиться дальше. Впрочем, ты это уже слышала, теперь ты взрослая, решай сама.

— Ух ты! — восхитилась Швабра, раскрыв папку. — Аттестат! И табели! И характеристики! И даже водительские права! Я-то думала, раз меня из школы выперли, то дадут только справку «Полная дура».

— Они тоже так думали, — кивнула Училка. — Но бланки и печати у меня, а я считаю, что ты заслужила, как никто.

— Спасибо! Вот правда, спасибо, — внезапно шмыгнула носом Швабра. — Вы даже не представляете, как много для меня сделали.

— Прекрати, это мой долг как учителя.

— Ещё раз спасибо, — поблагодарила она Училку. — Я вас не забуду!

Девушка пошла убирать дальше, а я спросил:

— Она способная?

— Очень. Чрезвычайно цепкий ум, прекрасная память, отличная логика. И это притом, что росла одна. Мать её… ограниченно дееспособна. Чтобы в таких условиях показать такие результаты, надо иметь очень светлую голову. Жаль, не знаю, кто её отец, возможно девочка пошла в него. Хотелось бы верить, что её ждёт какое-то иное будущее, кроме работы руками, но здесь это маловероятно. Как, впрочем, и для остальных детей.

— Так вы не уедете?

— Нет. Не сейчас. Работы у меня скоро не станет, но мне нужно провести выпускной, закончить дела, подумать… Как минимум, — засмеялась она, — я должна получить от города свои деньги! Завод обещал по окончании года большие премии. Это, конечно, отчасти взятка за то, что мы подписали досрочную аттестацию, но я её приму, мне надо как-то жить дальше.

— И какие планы?

— Для начала ещё один мохито!

— Ого, зайдёте на третий?

— Надо иногда совершать глупости. Давайте его сюда!

Потом она пила свой напиток, я обслуживал других клиентов, но, когда мы снова остались вдвоём, спросила:

— Роберт, вы… выглядите наблюдательным и проницательным человеком.

Я мог бы сказать: «А вы выглядите перебравшей», — но какой бы я был после этого бармен. Поэтому промолчал, только кивнул неопределённо.

— И полицейский говорил, что у вас глаз-алмаз. Мы с ним иногда… общаемся.

Надо же, какая коллизия. Не всё, значит, у Депутатора на батарейках? Или, наоборот, всё?

— Вы не могли не заметить, что симпатичны мне, — решилась она, наконец, — однако всегда реагировали подчёркнуто отстранённо. Я вам не нравлюсь?

— Вы очаровательная женщина и прекрасный человек, — сказал я вполне искренне.

— Тогда в чём дело? Ребёнок?

— У вас хороший сын, умный и воспитанный.

— Но?

— Вам нужны отношения, а не интрижка. Новая семья. Кто-то, кто заменит отца мальчику и станет опорой матери. Увы, к моему глубокому сожалению, это не я. Не хотел стать источником разочарования для такой чудесной женщины.

— Неужели правда то, что думает о вас полицейский? — спросила она. — Что вы тут на задании, под прикрытием, а на самом деле никакой не бармен и даже, наверное, не Роберт? У вас есть где-то далеко настоящая жизнь, в которой жена, дети, служба и ранняя пенсия в перспективе… Это так?

— У меня нет жены и детей, — признался я. — Но, поверьте, есть причины, по которым я не составлю вашего счастья. И эти причины не в вас, а во мне.

— Постараюсь поверить, — кивнула Училка. — Спасибо за мохито, я пойду. Или вы хотите ещё что-то мне сказать?

— Если бы была хоть какая-то вероятность, что вы меня послушаете, я бы сказал вам: «Уезжайте прямо завтра». Но вы этого не сделаете, так?

— Может быть, чуть позже. Думаю, однажды мы с сыном соберём вещи, возьмём в дорогу по гамбургеру в здешнем кафе, сядем на автобус и поедем искать новой судьбы. Но я определённо не уеду, если меня выпроваживать. Я очень упрямая.

— Я заметил. Что же, удачного вечера.

— И вам, — она пошла к двери ровно, как будто по невидимой линии, держа спину прямой, а голову высоко поднятой.

Хорошая женщина. Надеюсь, ей однажды повезёт.

***

— Ты отшил её, — осуждающе сказала за моим плечом Швабра.

— А ты подслушивала.

— И мне не стыдно. Она моя училка, это почти родня. По ней не скажешь, но она очень расстроилась. Может быть, даже будет плакать.

— Лучше сейчас, чем потом.

— Так ты, оказывается, тайный агент?

— Нет.

— А кто?

— Бармен.

— И только?

— Ещё твой босс.

— Это одно и то же. А правда, что Роберт — не настоящее твоё имя?

— Правда.

— А какое настоящее?

— Никакое.

— Тьфу на тебя. Мог бы и правду сказать, — она пожала узкими плечами под широкой рубашкой и взялась за швабру.

Какой смысл говорить правду, если ей не верят?

***

— …Модель Пенроуза предлагает «объективистское» разрешение парадокса. Меж тем «причинная интерпретация» Бома полагает, что объекты способны взаимодействовать друг с другом независимо от расстояния не потому, что они обмениваются какими-то таинственными сигналами, а потому, что их раздельность – иллюзия. На каком-то более глубоком уровне реальности они не отдельны, а являются проявлением фундаментальной общности более высокого порядка…

Никто сидит на привычном месте в кафе, рассеянно внимая телевизору. Он поприветствовал меня кивком головы. Муж Мадам Пирожок сегодня не почтил моё заведение своей спящей на столе персоной, и я зашёл лишь заказать товары для бара. Женщина взяла бумаги и удалилась в кабинет, подбивать баланс — пришло время еженедельных расчётов, так что я взял кусок пирога со стаканом молочного коктейля, оставленные мне на стойке, и подсел.

— Вот, послушайте, это интересно, — мужчина встал, прибавил громкости, и сел обратно.

— …Представьте, что вы не знакомы с концепцией аквариума, но наблюдаете за рыбой в нём. Наблюдение ведётся с двух камер: одна смотрит в торец, другая сбоку. Не имея никакой другой информации, вы можете предположить, что это две разных рыбы, ведь их изображения различаются. Одна узкая, вертикальная, с двумя глазами, другая плоская, горизонтальная с одним глазом и хвостом. Наблюдая, вы поймёте, что между этими двумя рыбами существует некая связь, ведь их положение в пространстве меняется синхронно. Логическим выводом кажется предположение об их скрытой координации, однако, на самом деле, на более глубоком уровне реальности — реальности аквариума — существует одна, а не две рыбы. Вы просто не знаете, куда смотреть…

— Я не очень хорошо разбираюсь в рыбах, — сказал я устало.

День был тяжёлым, и что-то мне подсказывало, что он ещё не закончился.

— Я привлёк ваше внимание к этой критически упрощённой иллюстрации постулатов теории де Бройля — Бома, — ответил Никто, приглушая звук обратно, — для лучшего понимания того факта, что чаще всего все события не просто связаны, а являются проявлением одного метасобытия. И объекты, которые кажутся вам подозрительно скоординированными, весьма вероятно являются на ином уровне реальности одним и тем же объектом.

— Как в притче про слона и слепых мудрецов?

— Именно! — обрадовался Никто. — Если слона дёрнуть за хобот, он махнёт хвостом. Но это не два разных явления, а одно, потому что всё это глобальный слон.

— Рад за слона. Быть целым лучше, чем частями. Но всё ещё не понимаю, к чему вы клоните.

— Этот город, Роберт.

— Что с ним?

— Кажется, что их два. Но он один. Топология «бабочка», помните? Два крыла, но одна бабочка.

— Зачем говорить загадками, если я и так ничего не вспомню?

— Вы не правы, — покачал головой Никто. — То, что я скажу прямо, вы не вспомните. Но ассоциативные ряды, порождённые загадками, работают сами по себе. Вы не вспомните меня, не вспомните загадку, но след размышлений о ней останется в нейронах. Это может помочь.

— Помочь в чём? — спросил я. — Знаете, общение с вами очень утомительно. Как вы верно сказали, я его забуду, но усталость останется.

— Я исследователь, — сказал Никто. — Учёный. Приехал наблюдать уникальную топологию этого места. Локальных пространств, которые принято называть «свёрнутыми метриками» очень мало… Точнее, нет, не так. Их может быть бесконечное количество, но сама природа свёрнутых метрик такова, что в норме они ненаблюдаемы. Наблюдение разрушает суперпозицию, потому так ценны редкие исключения, в которых она самовоспроизводится в силу того или иного антропогенного фактора. Здесь в этом качестве выступает череда этических выборов высочайшей эмоциональной напряжённости. Выборов высшего порядка — между жизнью и смертью. Вы слушаете радио?

— «Отродья Ведьмы»? Рад бы не слушать, но клиенты…

— Дело там идёт к развязке, верно? Владельцу таверны предложен этический выбор убить собственную дочь или не сделать этого.

— Да, накал драмы высок, — кивнул я.

— Оба выбора плохие, хорошего выбора нет.

— Так часто бывает в жизни.

— Так вот, в тот момент, когда отец примет решение, должна, по идее, произойти редукция Фон Неймана. Дочь становится жива или мертва. Даже если её сердце пока бьётся, приговор подписан, так?

— Звучит логично.

— Везде, но не здесь! — торжествующе откинулся на спинку стула Никто. — Эта локальная метрика имеет топологию «бабочка», и если на одном её крыле девочка умирает, то на втором остаётся жива! Отец делает оба выбора и оба реализованы! В одном — клумба за баром, в другом — белокурая девица, которой так симпатизирует хозяйка этого кафе.

— И одного решения одного человека достаточно для поддержания такой хрупкой структуры, со всеми её логическими противоречиями и неизбежными артефактами сбоев причинности?

— И да, и нет, — сказал Никто. — Я сильно упрощаю. Да, решение одного человека является триггером. Нет, его бы не хватило надолго. Мироздание не любит парадоксов. «Геометрия Вселенной неизбежно придаёт определённость квантовой суперпозиции», — говорил Дэниелсон. Наблюдение происходит, когда мир классических объектов вмешивается в квантовый, и само Мироздание выступает Наблюдателем.

— И что же оно теряется, Мироздание это?

— Есть расхожее выражение «Божьи мельницы мелют медленно». Оно просто не успевает. Представьте себе, что каждый житель этого города однажды встаёт перед таким выбором, поддерживая эту раздвоенность.

— Разве тогда у вашей бабочки была бы не тысяча крыльев?

— Не совсем. Это, скорее вызывает их нарастающий трепет, размывающий фазу реальности, но потом приходит Очищение, и метрика стабилизируется.

— Роберт, с вами хотят поговорить! — позвала меня Мадам Пирожок из коридора. Я отвернулся и всё забыл.

Глава 26. Ромовый Коллега

— Ну, привет, коллега, — сказал бармен. — Доставил домой мужа нашей любезной хозяйки и решил, что надо поближе познакомиться с человеком, с которым делишь платяной шкаф.

Мужчина протянул руку, я её пожал. Рукопожатие крепкое, уверенное, располагающее.

— Спасибо, что не выкинули мою одежду, — добавил он.

— Ваша дочь попросила. Красивая девочка.

— Лучше бы она была счастливой. Но это уж как вышло. Я тут прихватил, ради встречи… Бармены не пьют в своих барах, но мы вроде как на нейтральной территории, почему бы и не размочить знакомство? Как вы относитесь к рому?

— Без предрассудков.

— Я, признаться, очень уважаю, особенно пряный выдержанный. Вот бутылка лучшего.

Он вытащил из сумки бутыль с тёмно-коричневым напитком. Этикетка незнакома, в моей проекции бара такой бутылки нет.

— Принесу вам закуски и пойду спать, — сказала Мадам Пирожок, — сидите сколько хотите. Когда наговоритесь, погасите свет в зале и захлопните дверь.

— Итак, — продолжил мой коллега, — мы уже один раз виделись, но тогда вы были клиентом, это не считается. Давайте выпьем и познакомимся поближе.

— Ничего не имею против, — ответил я. — Бутылка ваша, вам разливать.

— В кафе нет рюмок, я прихватил из бара, не удивляйтесь недостаче, — он достал из сумки толстостенные стаканчики.

— Я не очень понимаю, как это работает, — признался я. — Ваше здоровье.

— Прозит. Я тоже. Кажется, есть два бара, каким-то мистическим образом связанных друг с другом, но при этом на каком-то уровне он один. Так же, как и весь город. Да и со мной, в общем, та же история.

— Бар пустовал. Я его занял, так сказать, явочным порядком, но не претендую на владение.

— Да, тот другой я куда-то делся. Не знаю, куда. Прости, можно на «ты»?

— Конечно.

— Так вот, я не против, что ты его занял, хотя исчезающая из шкафа одежда и некоторый беспорядок в запасах сначала поставили меня в тупик…

— Беспорядок? — возмутился я. — Это у тебя был беспорядок! Я потратил кучу времени, чтобы всё расставить!

— Ладно, ладно, ты прав, — засмеялся он, — у меня всё никак руки не доходили. Я-то и так знал, где что лежит. Но твоя система удобнее, уже привык к ней.

— Твоя дочь помогла мне разобраться с оборудованием и показала сейф.

— Да, дочь. Про неё я и хотел поговорить. И про сейф тоже. Ты нашёл код?

— Да.

— Я так и подумал, когда записка пропала. Заглянул?

— Решил, что это было приглашение.

— Правильно решил. Там деньги. И документы на бар. Это всё должно достаться ей. Ты выглядишь честным человеком, это я ещё при первом знакомстве понял. Не из тех, кто зажмёт наследство сироты.

— Она твоя дочь, ты её отец, почему сирота?

— Для начала, она отродье.

— И ты это всегда знал?

— Разумеется. Я спал с Ведьмой… Ты её уже видел?

— Да, — коротко кивнул я.

— Тогда понимаешь, что устоять невозможно. Да я и не пытался, мне, в конце концов, было восемнадцать. И когда нашёл на пороге корзинку из озёрной травы, то знал, что в ней.

— И никому не сказал?

— Кому? Я к тому времени уже год как жил один, родители умерли. Может быть, в таком возрасте принимать на себя заботу о ребёнке было опрометчиво, но «уничтожить отродье» рука не поднялась.

— И никто не спросил, откуда у пацана ребёнок?

— Можно подумать, ответ не очевиден, — улыбнулся он. — После Дня Очищения все заняты своими корзинками, не до чужих. Об этом не принято говорить, но я думаю, раз в восемнадцать лет они оказываются на каждом пороге. Не верю, что кто-то ей отказал, хотя каждый скажет, что да.

— И тебя не смущало, что растишь отродье?

— Знаешь, Роберт, между нами, я думаю, что и сам… Может, если родители были бы живы, не пережил бы Очищения, а так про меня просто забыли. Но мне тридцать шесть, я до сих пор никого не загрыз тёмной ночью, может, и нет ничего ужасного в том, что я отродье? Поэтому я не согласился убить мою дочь.

— От тебя этого требовали?

— Не то слово, — он разлил ещё по одной. — Иногда приходилось доставать дробовик… То, что она отродье, слишком очевидно. Как ты верно заметил, ребёнок у неженатого молодого парня сам собой не появится. В какой-то момент я и сам колебался, на меня в жизни так не давили. Я понимаю, почему тот другой сдался, но не понимаю, как он с этим живёт. Если ещё живёт, конечно. Я бы, наверное, не смог.

— Любишь дочь?

— Шутишь? Да в ней вся моя жизнь. Я так и не женился, всё время уходило на бар и на неё.

— Но ведь Очищение только в этом году?

— Только это и спасло, — вздохнул он. — Отродья должны умереть. Город должен быть очищен. Но многие растят до восемнадцати.

— Зачем?

— Не хочу об этом даже думать. Чужая душа потёмки, и не надо туда подсматривать. Те, кому плевать, решают вопрос на стадии корзиночки. Остальные не то тянут до последнего, не то оттягивают удовольствие. А к тем, кто не может или не хочет, приходит Палач.

— Он придёт к вам?

— Да. Уже… — он покосился на часы, — завтра, я думаю. Или раньше, кто знает?

— И что будет?

— Без понятия. Дробовик на месте, но не хочу рисковать. Поэтому прошу — пусть девочка побудет у тебя. Ты же нанял её подружку уборщицей? Вдвоём им будет веселее. А если что-то случится со мной… Ну, код от сейфа у тебя есть, а как распорядиться его содержимым, она пусть сама решает. Согласен?

— Отчего нет? — пожал плечами я. — Мне же ничего не надо делать.

— Вот и прекрасно, спасибо.

— Не за что.

— Ладно, давай ещё по стаканчику и по домам. Хотя дом-то у нас в каком-то смысле один.

Мы погасили свет в зале, и коллега вышел в ночь первым, толкнув дверь от себя. Я за ним, потянув на себя. Не знаю, что ждало за дверью его, но меня дожидался Шнырь.

***

— Ваше диавольское…

— Просто Роберт, — перебил я его.

— Ах, да, простите, вы же у нас неофициально. Забыл. Я, собственно, по вопросу сделки. Хочу товар показать.

— Товар?

— Ну, пока только установочную партию. Из наших, так сказать, личных запасов.

— И велика ли партия?

— Семь штук. Понимаю, не ваш масштаб, но так и Очищение ещё не настало. Будет больше, ваше диа… Роберт. Просто оцените товар, и, может быть, небольшой аванс? Поймите, ребятам надоело пить шмурдяк, хотят встретить осенний праздник достойно. Так что, взглянете на товар?

— Далеко идти?

— Ну, придётся немного прогуляться, факт. Держим в надёжном месте, бережём для вас.

— Веди.

После прогулки по тёмным ночным улицам Шнырь привёл меня к Заводу, точнее, на какие-то его задворки. Лабиринт заборов, мусорка, сараи, ржавая узкоколейка, пересекающая двор и обрывающаяся в никуда, таблички «Склад номер…» и прочая промзона. Пространство имеет полузаброшенный вид, видимо, Завод знавал лучшие времена. Пропетляв между облезлых кирпичных стен, мы пришли к старым деревянным воротам с огромным навесным замком, который Шнырь не без труда открыл не менее монументальным ключом.

— В работе ночным уборщиком есть свои преимущества, — сказал он, — если ты шляешься по территории, всем пофиг. Я тут искал… что-нибудь, чтобы…

— Украсть и обменять на самогонку?

— От вас ничего не скроешь, ваше… Ну да, есть такое дело. Грешен. Вас этим ведь не удивишь, да? Были бы все такие хорошие, как вид делают, ваша контора бы без работы осталась. В общем, это проход в старую шахту. Жутенькое место, но, если чего надо спрятать, то прям как доктор прописал. Проходите, осторожно, не споткнитесь. Тут темновато, но дальше есть свет. Внимательно, порожек… А правду говорят, что у вас копыта? И хвост?

— Не ношу вне службы.

— А, ну да, конечно… Вот, дальше уже светло. Если идти налево, то окажешься в административном здании. Кабинеты начальства, клиника, научная часть. Если взять правее — то в цеха. Но нам прямо и вниз.

Проход прорублен в какой-то мягкой породе типа известняка, обрамлен старой деревянной крепью из толстых тёмных брёвен, на полу дощатый настил. На деревянных поверхностях белый кристаллический налёт. Я ковырнул его, лизнул ноготь — солоно.

— Ага, тут соль добывали. Мне дед говорил, ещё до завода дело было, давно. Если глубже идти, то там всё белое, как чёртова солонка… Извините за «чёртову», само вырвалось. Целые километры этой соли. Но я сам не лазил, чёрта мне в ней? Ой, опять…

— Ничего.

— Ну да, вы привычный, наверное. Это не главный проход, есть другой, где две тройки ломовых лошадей разъезжались. Там рельсы, вагонетки и всё такое. Но тоже давно никто не ходит, шахту забросили. Тут соль грязная, низкосортная, её потом промывали, фильтровали, выпаривали — затратно. Как все леса свели на топливо, все почвы засолили рапой, озеро выкачали на растворы, так и бросили. Невыгодно стало. В корпусах солевой фабрики сделали Завод, так что он на шахте прямо и стоит. Вот, нам сюда, вашество. Тут типа рабочего общежития было, я так думаю. Чтобы отдохнуть между сменами, наверх не бегать.

Широкий проход разделён на дощатые клетушки маленьких комнаток. В некоторых двери открыты или отсутствуют, видно, что внутри деревянные топчаны, вешалки, табуреты и крошечные столы. Такая индивидуальная ячейка на одного. Всё пыльное, мрачное, но выглядит основательно. В сухом просоленном воздухе древесина отлично сохранилась, разве что потемнела. Комнатушки тёмные, но коридор скудно освещён тусклыми голыми электрическими лампочками, висящими прямо на проводах.

— А здесь типа столовки было, я думаю, — Шнырь сделал приглашающий жест, — там ребята вас ждут. Хотят, значит, сами поторговаться, не доверяют. Вы уж им скажите, что я, того-этого, типа торговый представитель, ладно? Удобнее же с одним договариваться, а то базар выходит и суета.

Я неопределённо кивнул.

Внутри большого помещения с длинными столами и сдвинутыми в один угол табуретами стоят четверо мужчин в рабочей одежде. Всем им по пятьдесят четыре, третье поколение, понятно, почему тридцатишестилетний Шнырь у них не в авторитете.

— Вот, привёл, — сказал он.

— Мы тут подумали, — сказал один из них, небритый, с низким лбом, — и решили, что деньги вперёд.

— С какой стати? — поинтересовался я.

— Не на пропой, не подумайте, — выступил второй, худой, сутулый, в краснойбейсболке, — мы тут бизнес-схему придумали. Будем выкупать отродий у тех, кому очищать кишка тонка. Таких хватает.

— Ну да, — сказал низколобый, — сопливый народец. Ручки марать не любят. Им только в радость. И избавятся, и денежек получат. А мы своё на обороте возьмём. Если, конечно, в цене сойдёмся. Скажем, им треть, нам две трети.

— Хрена им треть? — возразил ещё один представитель новорождённого бизнес-консорциума, бородатый кряжистый мужик в бесплатном рабочем комбинезоне. Говночелу такой город выдал, и даже, кажется, того же размера, хотя этот пролетарий его на голову ниже и вдвое шире в плечах. — Четверти за глаза. Я знаю таких, что и сами приплатят, лишь бы кто-то за них работу сделал. Палача дожидаться никому не охота.

— Не грузите уважаемого покупателя, — вмешался Шнырь. — Треть, четверть — это наша проблема, ему не интересно. Давайте обсудим размер аванса…

— Я думаю, — заявил сутулый, — за два десятка вперёд. Это кроме тех семерых, которые по наличию.

— Да, за два десятка отвечаю, — согласился низколобый, — этих я уже пробил предварительно. А там как пойдёт, может, и больше будет. Тогда добавите, а мы, может, скидку от количества сделаем. Типа, опт. Но вы уж слово дайте, что всё будет только через нас, даже если они сами к вам побегут. Мы первые додумались.

— Да, вашество, — закивал Шнырь, — оно вам надо с одиночками дело иметь? Мы вам всё организуем в лучшем виде. Так что там с ценой за голову выходит?

— Я пока не видел товар.

Мужчины одобрительно переглянулись и закивали. Основательность моего подхода им импонирует. Видят, что серьёзный покупатель, не шушера какая.

— Сюда, будьте любезны, — показал в боковой коридор Шнырь. — Мы их разделили и отделили. А то уж больно орали громко поначалу. Отсюда, конечно, наверх не слышно, хоть порвись, но нам слушать надоело. Сейчас уже поутихли, утомились. Поняли, что бесполезно. Отродьям отродьево, всегда так было.

Дверь первой клетушки заложена снаружи засовом, доски толщиной в палец, петли кованые — хорошо сделано, надёжно.

— Карцеры тут были, — пояснил сутулый, открывая, — для провинившихся. Уж не знаю, за что туда сажали, но нам пригодилось.

На деревянном полу, поджав под себя голые ноги, сидит в одной длинной грязной рубашке девчушка с растрёпанными светлыми волосами. Здесь электричества нет, горят свечи, у стен валяется какой-то мусор, тряпки, порванная юбка. Девочка сильно избита, лицо в потёках крови, изодранные травмированные руки как будто кто-то отрывал от себя, ломая её пальцы; окровавленная одежда, потеки крови на бёдрах, пятна на полу. Она не выглядит даже на свои вот-вот восемнадцать. Сидит, бессмысленно глядя сквозь меня, и слегка покачивается, мыча под нос что-то заунывное без слов.

— А почему товар в таком… некондиционном состоянии? — поинтересовался я.

— Так ведь это, — сказал низколобый смущённо, — только тушка слегка пострадала. Вам же она не нужна. Я слыхал, что страдания укрепляют душу. Вот мы и укрепляли, как могли. Опять же скучно было. Это ж отродье, с ними всё можно.

— Пастор говорит, — добавил сутулый, — что грех. Мол, хоть и нелюдь, а всё одно живая тварь. Но я думаю, грех небольшой, как собаку пнуть. Вы лучше скажите, почём сейчас такая?

— Остальные в таком же состоянии?

— Ну, более или менее, — сказал бородач, — с пацанами поменьше возились. Так, насовали по хлебалу, кто сильно орал. Чтобы осознали, что отродье, а то не до всех сразу доходит.

— Они ж думали, что мамкины сладкие пирожочки, — заржал Шнырь, — так что был сюрприз.

— Каждый считает, что Очищение — это про других, — философски заметил сутулый.

— И откуда вы их взяли? — спросил я, задумчиво разглядывая девушку.

— Как откуда? — удивился Шнырь. — Я же говорил, это наши.

— Эта, вот, моя, — пояснил низколобый.

— Твоя дочь?

— Ну, восемнадцать лет думала, что дочь. Но оказалась отродьем. Жена расстроилась, конечно, столько денег зря потрачено. Одних тряпок ей напокупали за столько-то лет! Но ничего, у нас вторая есть, что-то ей подойдёт.

— А она, значит, не отродье?

— Не, два отродья в одной семье не бывает. А я так даже рад, что это она. Всегда была странная, я сразу на неё думал.

— Так это ты её так? — удивился я.

— Не, мы решили, что каждый займётся соседскими, а свою не будет. Как-то не по-людски, всё же. Они-то, дело понятно, отродья, нелюдь, ведьмины высерки, но мы-то люди. Мы нормальные.

— Нормальные, значит, — констатировал я, решив, что услышал достаточно. — Ясное дело. Кто как не вы.

Когда я с ними закончил, девочка уже не раскачивалась и не мычала под нос, а глаза её перестали быть пустыми. Теперь в них плескался чистый дистиллированный ужас. На её глазах только что произошло самое страшное, что может случиться с человеком. То, что хуже смерти. Впрочем, она это забудет. Она забудет всё, что с ней случилось. Точнее, ей нечего будет помнить, ведь тех, кто это сделал, никогда не было. Их воздействие на каскад причинно-следственных связей постепенно исчезнет, медленно разгладятся складки на ткани бытия, Мироздание неторопливо затянет образовавшуюся дыру обычными своими симулякрами: ложными воспоминаниями, архетипическими символами, благословенным забытьём. Всего, что они сделали с этой девушкой и другими, просто не было, потому что никогда не было их. Но это не значит, что с ней не может случиться чего-нибудь другого, а я не могу каждый раз так кромсать мир.

— Ну, что, — сказал я ей, — вставай, безотцовщина.

Она, глядя на меня испуганно и растерянно, взялась за протянутую руку. Морщась от боли, поднялась с моей помощью на ноги.

Посмотрел на часы — полтретьего ночи. Самое время переложить эту проблему на чьи-нибудь широкие крепкие плечи.

***

— Роберт? — Депутатор открыл мне дверь в пижаме. — Который час?

Несмотря на наряд, он выглядит мужественно, внушительно и уверенно, не скажешь, что только проснулся. Наверное, у него система быстро выходит из sleep mode.

— А это что за дети? — спросил он, разглядев подростков.

— Ты интересовался пропавшими школьниками? — сказал я устало. — Нескольких я нашёл. Не в бар же мне их вести? Они ещё два дня несовершеннолетние.

— И что мне с ними делать?

— Что хочешь. Ты тут депьюти, тебе город платит. А я бармен, и мне давно пора спать.

— Они плохо выглядят. Может, в больницу?

— К утру им станет лучше, вот увидишь. Кроме того, доктор всё равно спит.

— Но…

— У них всё и спросишь. Я пошёл, мне открываться в девять.

Светловолосая девчушка вцепилась в мою руку так, что пришлось осторожно отцеплять, стараясь не сделать больно повреждённым пальцам. Надо же, я думал, будет от меня бежать впереди своего визга. Женщины часто парадоксальны в реакциях. Наверное, Очень Страшный Я рядом кажусь ей гарантией, что остальные ужасы не приблизятся. Побоятся.

— Иди, иди, — сказал я ей, — вон, добрый дядя полицейский о тебе позаботится. У него работа такая.

Она забудет. Все они забудут. И это правильно.

***

Подходя к бару, понял, что поспать мне сегодня не светит. Белые волосы, чёрное платье. Ждёт.

— Срочный ночной коктейль? — спросил я, зевая.

— Вы подняли руку на моих детей! — сердито заявила она, проходя в зал. — Но коктейль сделайте.

— Я думал, что их спас.

— Одних спасли, других… Что вы с ними сделали? Сам город содрогнулся!

— Стоп-стоп, — устало попросил я, доставая посуду, — я что-то запутался. Ваших детей, которых тут принято ласково называть «отродьями», избили, изнасиловали и готовились убить. Я пресёк это способом, который счёл уместным. Может быть, он несколько радикален, но тут ничего не поделаешь. Что не так?

— Вы не имели права вмешиваться! А тем более, поднимать руку на моих детей!

— Я спас ваших детей.

— Нет, убили!

— То есть эти продавцы душ тоже были отродьями? Тогда почему…

— Роберт! — вздохнула Ведьма, принимая из моих рук одноимённый коктейль. — Неужели вы до сих пор не поняли?

— Не понял чего? Извините, в это время суток я не очень хорошо соображаю.

— Здесь все, как вы выразились, «отродья».

— Все?

— Каждый. Уже пятнадцать поколений, как умерли последние прямые потомки тех, кто пришёл на мою землю. Кто изуродовал её. Убил ради соли, точнее, ради денег за соль. Нет, я не убивала их в ответ. Я не способна забирать жизнь, только нести её в мир, и я несла — приходила к каждому мужчине и просила его семя в обмен на наслаждение. Вы отказались от меня, Роберт, и не познали, как много я могу дать… Я всё ещё очень обижена, учтите!

— Второй коктейль поможет это сгладить?

— Может быть, немного. Попробуйте.

Я принялся смешивать, а она продолжила:

— Сначала они меня боялись. Я Хозяйка Места, в их дурацкой религии — языческий дух, почти дьявол. Вы знаете, каково быть дьяволом для людей, Роберт?

— Теперь знаю, — кивнул я. — Противно, но выгодно.

— Какой странный вывод. Меня их нелепые шаманы пытались, представьте себе, изгнать! Ходили со скрещёнными палками и брызгали водой. Водой, Роберт! Взятой из моего же озера! На что они рассчитывали, хотела бы я знать? Священники запрещали своим людям «нечестивую», как они выражались, связь со мной, но какой мужчина может устоять?

Она коснулась моей руки, в усталую голову полыхнуло ванилью и страстью, но я отстранился.

— На вас не действует, — пожаловалась Ведьма, — что вы такое, Роберт?

— Вы говорили про «нечестивую связь», — напомнил я, уходя от ответа.

— Да, они сдавались один за другим, мужчины всходили на моё ложе под сенью деревьев на берегу, оставляли во мне своё семя и получали моих детей. Раз в восемнадцать лет. На каждый порог. Вы знаете, как утомительно плести столько корзинок?

— Не представляю даже.

— Маникюр портится, — сказала она грустно, рассматривая свои пальцы. — Кожа грубеет.

— Попробуйте детский крем, — посоветовал я, — с ромашкой.

— Думаете, поможет?

— Не знаю, но хуже не будет.

— Спасибо, я подумаю. Сначала они их убивали. Всех. Сразу. Топили в озере, сжигали на кострах, резали ножами, закапывали живьём. Младенцев. Самые предприимчивые скупали тела и откармливали моими детьми свиней. Они громче всех кричали, что «отродья не люди».

— Какие прекрасные поселенцы вам достались, — посочувствовал я.

— Обычные, — пожала плечами она, — люди как люди. А люди непоследовательны. Поэтому сначала один, потом другой, потом третий… Оглядываясь, скрываясь от соседей, запрещая себе думать об этом. У кого-то умер ребёнок, кто-то был одинок, у кого-то не поднялась рука. Мои дети начали выживать. Их пытались найти и убить потом, многих убили, многих убили по ошибке, но некоторые выжили. Их становилось больше.

— А как они их находили? Я слышал про какое-то «испытание».

— Никак. Мои дети ничем не отличаются от их детей. Просто убивали наугад. Они так любят убивать, Роберт! Я сначала удивлялась, но потом привыкла. А испытания… Все они сводятся к одному: «Пытай ребёнка, пока он не признается. Если не признаётся — пытай дальше. Если умер под пыткой — похорони невинноубиенного на кладбище с молитвой, если признался — убей отродье и скорми тело свиньям».

— Какой интересный народный обычай. Ещё коктейль?

— Да, пожалуйста. Однажды в город пришёл мор. Священники немедленно обвинили в этом меня, но они врали, я не могу убивать. Эпидемию занёс чужак, переночевавший в таверне и уехавший дальше. Он даже не знал, что болен, взрослые переносили болезнь легко, а вот младенцы в тот год умерли почти все. И когда на порогах появились корзинки, люди сказали друг другу, отводя глаза: «Нет-нет, какое отродье? Отродье мы убили, а это наш сыночек! Он вовсе не умер, чудом спасли!» Через поколение моих детей было большинство, через четыре поколения остались только они.

— Тогда зачем все эти Очищения? Почему одни твои дети убивают других?

— Семя их — семя людское, люди любят это больше всего на свете.

— В общем, в папу пошли, — подытожил я. — Коллективного отца. Понятно. Ещё порцию?

— Вы меня совершенно напоили, — засмеялась Ведьма.

— Это моя работа.

— Тогда ещё один, последний коктейль, и я пойду. Раз уж вы не хотите взойти на моё ложе и оставить во мне своё семя.

— Воздержусь, пожалуй. Мне не нравится идея, что люди, которые убивают друг друга просто так, по привычке и для удовольствия, будут как-то связаны со мной.

— Я никогда не покидала это место, но разве в других люди ведут себя иначе?

— Да, — признал я, подумав, — так и есть, пожалуй. Просто в других местах оправдания лучше. Как они могут не знать, что отродья? Празднуя один день рождения на всех? Не рожая, но растя детей? В городе даже родильного дома нет!

— Они знают, — сказала Ведьма, вставая, — каждый из них знает про себя, что отродье. И потому усерден в поиске других. Так заведено, и не надо вам в это вмешиваться. Оставьте моих детей в покое, Роберт. От них ничего не зависит.

Она пошла к выходу, слегка покачиваясь и сбиваясь с шага.

— Не могу обещать, — сказал я ей в спину, — от меня тоже ничего не зависит.

Глава 27. Копач Сливовица

— …Уже пора, отец? — спрашивает голос блонды из радио.

— Да, — мрачно отвечает ей мой средневековый коллега, — день Очищения завтра. Нам надо подготовиться. В отличие от других, у тебя будет время.

— Бедные другие. Они считают себя любимыми детьми, думают, что у них есть семья, строят планы на будущее. Но на самом деле они уже мертвы, просто не знают об этом. Спасибо, что рассказал мне всё, отец. Я успела смириться с тем, что отродье. Что не доживу до следующего утра. Я попрощалась с подругами, искупалась в озере, встретила рассвет. Я готова. Пошли в подвал.

— Ты же понимаешь, что…

— …не выйду оттуда? Да, конечно. Проведу последний день, глядя на пламя свечей. У меня нет души, у меня не будет посмертия, моя жизнь погаснет вместе с ними. Пошли, пока я в силах принять это достойно. Я постараюсь не кричать и не плакать, но если не смогу удержаться, держись ты. Это просто тело, которое хочет жить, оно не всегда меня слушается.

— За что нам такое, дочь? Неужели так дорого стоит мой грех?

— Это плата за восемнадцать лет любви, разве она так велика? Не так уж плохо умереть в восемнадцать, отец. Я не познаю разочарований, не буду стареть, мне не придётся тебя хоронить. Это даже немного эгоистично, уйти так рано, поэтому тебе тяжелее, чем мне. Тебе с этим жить.

— Я не знаю, как жить теперь. Ты лучшее, что было в моей жизни.

— Не мне, отродью, давать советы, но, если на твоём пороге снова окажется корзинка из озёрной травы, знай, дело того стоит. А теперь пошли. Нет смысла тянуть с неизбежным…

Клушатник слушает заворожённо, одна дама даже промакивает украдкой слезу. Может быть, в её доме тоже сегодня проснулся кто-то, ещё не знающий, что это последний день. А может быть, он уже знает. Сидит запертый в подвале, глядя на свечи. Или лежит, привязанный к вкрученным в пол кольцам, и смотрит в освещённый этими свечами потолок, пока та, кого он восемнадцать лет считал матерью, сочувствует чужой драме по радио. Впрочем, может быть, всё и не так. Может быть, она придушила его ещё в корзиночке, решив, что нет смысла восемнадцать лет кормить отродье.

— Знаешь, босс, — спросила тихо Швабра, — на что это похоже?

— На что?

— На аперитив в племени людоедов. Для поднятия аппетита перед основным блюдом.

— Ты слишком кулинаризируешь вопрос.

— Не притворяйся, ты понял. Я не могла понять, зачем они растят их столько лет. Учат, лечат, одевают, воспитывают, тратят время и деньги, терпят все закидоны. Но сейчас посмотрела на клушатник и внезапно поняла.

— И зачем же?

— Ради завтрашнего дня. Им это нравится. Они предвкушали. Восемнадцать сраных лет каждая из них смотрела на ребёнка и думала: «Придёт день!» Как ты думаешь, босс, дело в том, что они их не рожали?

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что нет. Мне кажется, они их даже любят. Причём больше, чем тех, кто останется. И потому убьют с особенным удовольствием. Сладость и горечь, как в кофе с сахаром, которого они уж выпили по полведра. Сейчас в сортир побегут, а мне отмывать потом…

Директриса как будто услышала — встала и красивой гордой походкой направилась к туалету.

— Каждый раз полрулона бумажного полотенца в ведро кидает, — наябедничала Швабра, — что она пытается с себя стереть? Возраст? Знаешь, босс, мне кажется, они все сумасшедшие.

— Клушатник?

— Вообще все. Весь этот чёртов город. Скажи, в других, нормальных городах тоже живут людоеды с говноедами, или это моё сраное везение?

— Мне сложно судить, — признался я, — меньше всего я сталкиваюсь с нормальным.

***

— Слы, чел, — сказал панк, затаскивая ящики с бутылками в подсобку, — ты не знаешь, чего местный пипл такой стрёмный сегодня?

— Здравствуйте, Роберт, — поздоровалась зашедшая с ним блонда.

У неё с собой небольшой расшитый рюкзачок.

— В чём это выражается? — спросил я.

— Ну, типа, прикинь, пырились на нас так, словно мы президенту на стол насрали и флагом подтёрлись. Ну, то есть на меня-то всегда так пырятся, типа норм, но они же на блонди! Как будто она голая идёт, хотя она вообще не голая, что жаль. Ой, прости, блин, опять я…

— Ничего, — блондинка коснулась его руки, и панк заткнулся. — Роберт уже понял, да?

— Ты к нам надолго, — кивнул я на рюкзак. — Я говорил с твоим отцом вчера.

— Рили, герла? — расцвёл Говночел. — Ты будешь жить у нас?

Парень счастлив, как енот в мусорке.

— Ненадолго, — помотала белобрысой головой она, — на пару дней. Пока всё не кончится. Но раньше меня почти никто не видел, а теперь…

— Фаза поменялась?

— Да, Роберт, наверное. Что бы это ни значило. Я буду помогать вам в баре, вы не против? Привыкла работать с отцом. Платить мне не надо.

— Это больше твой бар, чем мой.

— Лучше бы это был бар отца. Я пойду готовить зал к дневной смене, скажите только, куда можно кинуть вещи. Я так понимаю, моя комната занята?

— Немного же их у тебя, — оценил я рюкзачок.

— Пара дней и вернусь домой, — упрямо наклонила хорошенькую головку она. — Отец справится, ведь проблема была во мне.

— Блин, герла, так это твоя комната? — расстроился панк. — Я рили думал, кладовка. Фига у тебя бардак был! Получается, я на твоей кровати сплю? Сорьки.

— Не извиняйся, так вышло. В комнату запихали всякий хлам после того, как… Неважно. Я кину туда пока вещи, ты не против? Потом разберёмся, тут должна быть раскладушка…

— Я? Против? Блин, герла, да я…

Но она уже подхватила с пола рюкзачок и пошла на второй этаж.

— Блин, чел, — сказал панк с чувством, — я спал в её кровати, прикинь, чел! Я бы целовал подушку, если б знал. Я рили запал на эту герлу, чел.

— Бывает, — пожал плечами я.

— Слы, чел, скажи, как мне всё не заговнять в этот раз? Я рили выпилюсь, если будет как всегда. Нафига мне такая жизнь?

— Нашёл у кого спросить, — фыркнул я, — иди лучше ящики затащи остальные.

***

Заебисьман к бару почти прибежал, но на пороге остановился, отдышался, поправил шляпу и сбившийся на сторону галстук. Думает, что я его не вижу.

Вошёл степенным шагом, хотя дыхание сбито. Не с его комплекцией бегать.

— Пива, пожалуйста.

— Уже наливаю, — я приставил стакан к крану, как только увидел его багровую физиономию. Надо срочно восполнить уровень жидкости, а то удар хватит.

— Уф, спасибо, что-то жарко сегодня, как и не сентябрь, — сказал он, располагаясь против обыкновения у стойки. — Как идут дела в баре?

— Боюсь сглазить, но такой выручки ещё не было. Каждый вечер аншлаг, клиенты пьют, как прорвавшийся к оазису караван верблюдов.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал он рассеянно.

Заебисьман не слушает, что я ему говорю, зато ищуще оглядывается по сторонам. При виде спускающейся по лестнице блонды глаза быстро дёрнулись — на неё и сразу в сторону. Лицо сделалось подчёркнуто нейтральным.

— Роберт, — сказал он необычайно задушевным тоном, — не могли бы мы с вами поговорить?

— А сейчас мы что делаем? — удивился я.

— В более… приватной обстановке, — он покосился на протирающую столы девушку. Это важно для вашей миссии!

— У меня есть миссия? Какой сюрприз. Но мы можем выйти на задний двор, там есть лавочка. У меня новая помощница, она присмотрит за баром.

— Поменяешь кеги? — спросил я блонду. — Они уже тут, только переключить и промыть. Твоему приятелю я пиво не доверю.

— Конечно, Роберт, — отозвалась она, — но вы к нему слишком строги, он старается. Как может.

— Хороша, да? — показал пальцем себе за спину Заебисьман, когда мы уселись на лавочке.

— Отличная помощница, — согласился я, — опыт работы в баре побольше моего.

— И такая привлекательная, верно?

— Вы хотели мне сказать что-то конкретное?

— Роберт, её тут не должно быть.

— Вас, строго говоря, тоже. Да и меня.

— Это, конечно, так. Но мы не влияем на картину, так, к раме прилипли. А вот она вносит сильные помехи. У нас с утра все расчёты не бьются, прогон за прогоном материал в мусор! А ведь его не так уж много.

— И причём тут девушка?

— Она прописана в другой части уравнения. И вдруг оказывается здесь. Это как будто в процессоре компьютера возник закрыто-открытый транзистор. Ноль, который единица. Плодит каскад ошибок при каждой операции, и все расчёты превращаются в хаос случайных чисел.

— Она и раньше сюда приходила. За цветочками ухаживала, — я показал на овальную клумбу. Холмик на ней осел, и она выглядит более-менее обычно.

— Не могу сказать, что именно изменилось, — шумно вздохнул Заебисьман, — но раньше девочка так не влияла. Такое впечатление, что она сменила фазу, хотя я не вполне понимаю, как это возможно. Видимо, есть в ней что-то особенное, возможно, она ключевой вентиль.

— Вентиль? — я удивлённо покрутил в воздухе пальцами, изображая закручивающийся кран.

— Не в этом смысле. Я имею в виду резонансный вентиль. Знаете, устройство с односторонним прохождением волны? Ну, то есть не совсем односторонним, так не бывает, но с очень малым затуханием в одном направлении, и очень большим в обратном.

— Нет, не знаю, — признался я.

— Поймите, уникальная топология этого места поддерживается каскадом вероятностных ветвлений, построенных на выборах. Одни дети умирают, другие остаются жить, что является более-менее случайным процессом. Половину младенцев примут, половину нет. Половина подростков встретит свои восемнадцать на городском празднике, вторая половина — в подвале.

— Вы очень спокойно об этом говорите.

— Я вас умоляю, они же не люди, — отмахнулся Заебисьман. — Это всё Хозяйка.

— А откуда взялась эта Хозяйка?

— Да какая разница? Дух места, надо полагать. Языческая недобогиня, фея озера, владычица леса, кикимора болотная — что угодно. Какое-нибудь дикое племя сотню лет поклоняется старому пню, лесному роднику, неприличной формы утёсу, перенося на него свои чаяния, и вот вам результат. Потом племя вымерло, на этом месте поселились другие люди, понятия не имеющие, что унаследовали вместе с озером его Хозяйку. Чаще всего никому не нужный дух места постепенно развеивается сам собой, но иногда возникают вот такие забавные флуктуации. Впрочем, к чёрту историю. Возникли — и заебись. Не важно, из каких динозавров нефть, пока бензин плещется в баке, верно?

— И где тут ваша нефть?

— В уникальной топологии. Место, которое одно, но их два, позволяет создать квантовую систему на макроуровне, компьютер, работающий во множественной метрике. Это открывает фантастические возможности.

— Для чего?

— Для воздействия на реальность. Для снижения уровня хаоса. Для выстраивания исполнительной системы ИИ-взаимодействий. Мы собираем устройство здесь, запускаем, разбираем, перевозим на другую сторону, запускаем, разбираем, возвращаем сюда, собираем, запускаем здесь и так далее. Цикл за циклом.

— То есть там тоже завод?

— Ну, разумеется. Но работают на нём другие люди.

— А Ведьма? Их тоже две?

— Вот даже не знаю, — пожал плечами Заебисьман. — Одна и две разом, я думаю, как и сам город. Комплект детей, во всяком случае, на обоих крыльях тот же, что позволяет использовать их как вентили. Одни закроются, другие останутся открытыми, мы посчитаем нолики и единички, вот и заебись, дело сделано. На тестовых прогонах всё отлично срабатывало.

— Поэтому некоторые не дожили до Очищения? Это были тесты оборудования?

— Роберт, не надо записывать нас в злодеи. Вы путаете причины со следствиями. Мы не создаём ситуацию, мы ей пользуемся. Вот, к примеру, ваша белокурая мамзель, — Заебисьман указал стаканом на клумбу. — Не мы разделывали её в подвале как рыбу-фиш. Но мы воспользовались, сделав очередной прогон. Цинично? Да. Но не настолько, как вам кажется. У местных образовалась прелюбопытная субкультура аутоагрессивного турбофатализма, многие не могут дотерпеть до конца цикла, мы лишь фиксируем это как вычислительный процесс. Блондинка минус, блондинка плюс, тут нолик с клумбочкой, там единичка в юбочке, всё заебись. А вот когда тут то, что должно быть там, у нас сразу синий экран. Пичалька.

— Очень вам сочувствую, — сказал я, даже не пытаясь изобразить искренность.

— Роберт, — вздохнул Заебисьман, — я вас понимаю. Вы думаете, что встали в позицию наблюдателя. Получится у нас, не получится — зафиксируете результат и уедете. Но вы поймите, наблюдатель разрушает суперпозицию. То, что вы увидите, зависит от того, что это увидите именно вы. Я прав?

— В большей степени, чем можете себе представить.

— Ну, хоть с этим заебись. Тогда я прошу вас, уберите её.

— В каком смысле?

— В каком хотите. Девушки не должно быть в городе к полуночи. Я понимаю, что вы вряд ли воспользуетесь уникальной возможностью оттащить её в подвал и безнаказанно дать волю тёмным инстинктам, как это делает ведьмин помёт. Но придумайте что-нибудь! Выпроводите её обратно. Уговорите на суицид. Дождитесь Палача. Просто не смотрите, куда не надо, и за вас всё сделают местные. Они пожирают друг друга, как вылупившиеся головастики доедают икру с неуспевшими, это так экологично!

— Не вижу не единой причины это делать, — сказал я равнодушно.

— О, — сказал Заебисьман, вставая, — об этом не волнуйтесь. Причинами мы вас обеспечим.

***

В зале «детский час». Подростки едят сладости и слушают радио. Если взрослых с каждым вечером в баре всё больше и больше, то школьников с каждым днём всё меньше и меньше. Не хочется думать, что кто-то из постоянных посетителей уже медитирует на потолок подвала, может быть, у них просто настроения нет.

— Нет, я не надену платье! — шипит в подсобке Швабра. — На твоём фоне я буду выглядеть в нём особенно глупо.

— Ну, перестань, — уговаривает её блонда, — я хочу тобой любоваться.

— Собой любуйся. В зеркале!

— Скажите ей, Роберт!

— Что сказать?

— Что она красивая.

— Она красивая, — послушно повторил я.

— Вот, слышала?

— Он просто так сказал, потому что ты его попросила. Я знаю, какая я!

— Никто не знает, какой он, — заметил я философски, — самый непредсказуемый для нас человек — это мы сами. Живёшь-живёшь, а потом раз — и себя в зеркале не узнал.

— …Он согласился, — вещает на стойке радио. — Сделает то, что должен.

— Проследи, чтобы в последний момент не передумал. Он действительно любит это отродье.

— Если б не любил, пришлось бы искать другого. Палача иначе не сделаешь.

— Всё равно, проконтролируй.

— Ни за что не пропущу такое зрелище!

— Извращенец.

— От ханжи слышу. Если ты Судья, это не значит, что тебе не хочется. Просто для тебя репутация — это деньги, вот и кроишь брезгливую рожу. А я, вот, не стесняюсь правды. Двойное блюдо — юная красотка под ножом и чёртов трактирщик, ставший Палачом. Когда у нас будет Палач, остальные возьмутся за ножи сами.

— Не боишься остаться без работников?

— Моя шахта кормит город. Поля засолились, урожая который год нет, а соль хорошо покупают. У них нет выбора. И знаешь, что я тебе скажу? Им понравится. Они ходят в церковь, но возлегают с ведьмой. Они знают, что грешны, и они хотят искупления. Каждый из них скажет: «Ни за что! Никогда! Да как вы могли предложить такое!» — но каждый уже наточил ножи, подготовил свечи и проверил крючья. Им нужно лишь оправдание, и им станет Палач. Они смогут развести руками и облегчённо выдохнуть: «Мы не хотели, доченька, но выбора нет. Пошли уже, наконец, в подвал, не зря же мы тебя восемнадцать лет растили, как родную, чёртово отродье!»

— Ты не очень хорошо думаешь о соседях.

— Я их очень хорошо знаю…

***

— Виски? — спросил я зашедшего в бар Депутатора, но он даже фуражку не снял, задумчиво рассматривая сидящих за столиками подростков.

— Роберт, у вас найдётся час времени?

— У меня теперь на одну помощницу больше, могу себе позволить, — согласился я, показав на девушек.

Блонда всё-таки уговорила Швабру надеть платье, и они стоят рядом как позитив с негативом. Уборщица моя определённо расцвела. Детские психотравмы постепенно растворяются вслед за тем, кто их нанёс. Сейчас ни у кого не повернётся язык назвать её уродиной.

— Это та, о ком я думаю? — спросил Депутатор, глядя на блондинку.

— Да, — кивнул я.

— Пожалуй, мне всё же виски, — вздохнул он, снимая фуражку. — Два. С содовой.

— Уже наливаю.

— Подумаешь, в баре работает мёртвая школьница, — задумчиво сказал полицейский, выпив первую, — обычный день для этого города, верно?

— Её смерть не была зафиксирована, — напомнил я. — Девушка пропала, тело не найдено, могла уехать. Вот, к примеру, вернулась.

— Да-да, разумеется. Интересно, отец её теперь тоже объявится?

— Не хотелось бы. Только-только выручка в баре попёрла… Так куда мы собирались пойти?

— Да, — Депутатор залил в себя второй стакан и вернул головной убор на место. — У вас не найдётся бутылки какого-нибудь крепкого дешёвого пойла, которое не очень жалко?

— Где-то завалялась сливовица. Они бывают неплохи, но эта просто сивуха какая-то, убрал её из бара на всякий случай. Крепкая, сорок восемь градусов.

— То, что нужно. Прихватите с собой, если не сложно. Пройдёмся.

— Дети, которых вы привели ночью, — сказал он, пока мы неторопливо шли к окраине, — они ничего не помнят, представляете?

— Совсем ничего?

— Хуже, чем совсем. Помнят, что отродья, что их хотели очистить, но кто, где, при каких обстоятельствах — полный провал. Они не притворяются, я уверен.

— Травматическая амнезия?

— Возможно, — сказал полицейский неуверенно, — я не специалист. Одна из девочек, кстати, всё время требует вас.

— Меня?

— Да, хотя и не знает, кто вы такой. Видимо, чем-то вы её впечатлили. Не хотите поделиться историей? У меня, можно сказать, профессиональное любопытство.

— Ничего достаточно драматичного для бывшего спецназовца. Это не было силовой операцией по освобождению заложников. Я их, можно сказать, просто подобрал с пола.

— Просто? — скептически переспросил Депутатор.

— Проще некуда.

— И как мне прикажете искать похитителей?

— Их нет.

— Уже нет? Звучит… не вполне легитимно.

— Нет, и никогда не было.

— Тогда кто же похитил детей?

— В некотором смысле никто. Возможно, вам будет трудно поверить, но это чистая правда.

— Не очень трудно, — сказал он. — Учитывая, что вернуть их в семьи у меня не получилось.

— Вы не знаете, чьи это дети?

— Я-то знаю. Не знают их родители. Точнее, они ведут себя странно. Вроде бы не отказываются, но не могут припомнить, когда те пропали, не уверены даже, как их зовут. Производят впечатление не вполне адекватных и наотрез отказываются радостно принять возвращённое дитя в лоно семьи.

— Ну, уже завтра эти детишки станут взрослыми и будут сами решать свои проблемы.

— Я так и подумал, поэтому оставил пока у себя. Тесновато, но сутки потерпим друг друга. Вот, пришли.

Депутатор привёл меня на городское кладбище. До сих пор я тут не бывал и не мог себе представить масштабов. Целое поле могил, уходящее за горизонт. От ворот не видно, где оно заканчивается.

— Смотрю, город действительно старый, — сказал я, посмотрев на даты самых первых обелисков. — Но выглядит довольно уныло.

— Это же кладбище, а не цирк.

— Зелени не хватает. Без неё как будто не место упокоения, а площадка утилизации отходов.

На могилах ни травинки, кое-где торчат сухие обломанные стволы давно мёртвых деревьев, пылит серо-рыжий суглинок.

— Это старая часть, дальше чуть получше, — заверил меня полицейский.

Это «получше» — просто полотна с выгоревшей искусственной травой, прямоугольные пятна которой обозначают могилы. Пластиковое покрытие имеет пыльно-зелёный бледный цвет и местами раскрошилось под действием солнца и ветра. Я бы не сказал, что сильно украшает пейзаж. Тут нет ни памятников, ни обелисков, ни каменных надгробий, только отлитые из бетона одинаковые таблички.

— Здравствуйте, — сказал Депутатор невысокому, но плечистому мужчине в красной рубахе.

Загоревший до черноты, покрытый рыжей пылью поверх пота, он вылез, опираясь на лопату, из крайней из длинного ряда пустых могил.

— Принёс? — неприветливо спросил он Депутатора.

— Роберт, дайте ему бутылку.

Я молча протянул сливовицу, мужчина так же молча ухватил её крепкой жилистой рукой, одним движением скрутил пробку, закинул донышком к небу и припал ртом к горлышку, только кадык запрыгал вверх-вниз.

— Уф, крепкая, хорошо, — сказал он слегка осипшим голосом, ополовинив посуду. — Копач я местный.

— Я бармен.

— Хорошая работа, — одобрил могильщик, — но я бы спился.

— Говори, чего тебе надо, — обратился он к Депутатору.

— Сколько могил вы копаете?

— Так, чтобы могил, так пять. Это со всеми штуками — подстилками-настилками, искусственным газоном, опускной системой и так далее. Под гроб прокопано, все чётко.

— Почему именно пять?

— Ну так старых осталось пятеро. Завтра их отпоют и притащат, надо чтоб заранее готово было, без суеты. За них платят внуки, живая копеечка, самый мой хлеб. Вот, смотрите, как раз заканчиваю. Ровно, как по линеечке, стеночки одна к одной, люди любят, чтобы аккуратно. Да и гроб может зацепиться, это уже косяк, перед клиентом неловко. Но у меня не бывает, рука набита.

— А остальные?

— Какие остальные?

— Те, о которых мы говорили утром.

— А, эти… Да что на них смотреть? Халтура.

— И всё же, если не сложно, — попросил Депутатор.

— Чего сложного полста шагов пройти? — удивился Копач. — Туда, вон.

Он повернулся и зашагал, на ходу делая глоток из бутылки.

За невысоким холмом открылась панорама выветрившейся пустоши с редкими будыльями высохшей травы. Она как по линейке расчерчена пунктирами могил — один из свежих, с кучами рыжей сухой земли рядом, за ним постарше, с осевшими холмиками без табличек, дальше они угадываются лишь по смутным контурам прямоугольных неровностей почвы, а ещё дальше дожди и ветра окончательно зализали рельеф.

— Эти, видите, узкие и неглубокие, — сказал Копач. — Потому что, во-первых, без гроба, а во-вторых, всем плевать. Собаки не докопаются до костей и ладно. А если вы насчёт санитарных норм беспокоитесь, так зря. Тут воды в почве ноль, всё просолено, они не гниют даже. Иной раз подхоранивал, бывает, что жена хочет с мужем лежать, или с родителями кто… Я так-то думаю, что это бред, какая разница? Земли до черта. Но платят всё равно полную цену, так что пусть. Так вот, откопаешь — а он лежит, вообще не разложился. Только высох, как изюм, потому что соль воду из тушки вытягивает.

— И как много этих, халтурных? — уточнил Депутатор.

— Да вот, почитай ещё столько же копать. А то и не хватит. Точно не угадаешь, но прикинуть можно — берёшь у директора список выпускного класса, делишь пополам, вот примерно столько. Если лишние — ну что же, не перетрудился, ямы мелкие. А если не хватит, то, откровенно говоря, бывает и по двое суну, кто худые. Им-то всё равно, не подерутся. За отродий город платит. И платит, между нами, паршиво. Так что пусть радуются, что хоть так закопаю. Это всё, что вы хотели спросить?

— А как давно вы этим занимаетесь? — поинтересовался я.

— Так вот тридцать шесть лет, в аккурат. А до того отец копал, и дед. Сын, вот, школу закончит и тоже за лопату возьмётся.

— Который из двух? — спросил Депутатор.

— А вот этого не надо, — помрачнел Копач, — этот вопрос себе в жопу засуньте и на неё сядьте. Потому что не задают такие и не отвечают. Идите отсюда уже. Бутылка ваша кончилась и моё терпение с ней. Мне сегодня до ночи копать, а то и дальше, трепать языком некогда.

***

— Что скажете, Роберт? — спросил меня Депутатор на обратном пути.

— Скажу, что процесс тут налажен неплохо. Всё продумано, от технологий до финансирования. Интересно, по какой статье бюджета город оплачивает могилы для выпускников? Вносят в бюджет выпускного бала или проводят как вывоз коммунальных отходов?

— Мне это не кажется поводом для шуток.

— Мне тоже. Но боюсь, что общие юридические практики тут малоприменимы. Кажется, это место выпало из федеральной юрисдикции, а по местному неписанному кодексу всё идёт как должно. Как столетиями заведено, от предков. Традиция.

— Вы считаете, это нормально? Или считаете, что это хорошо? Я специально показал вам могилы, чтобы вы оценили масштаб.

— Боюсь вас шокировать тем, что я не шокирован.

— Ну да, — задумчиво сказал Депутатор, — раз сюда отправили вас, то вы, наверное, и не такое видели.

— Так и есть, — признал я.

— И что вы собираетесь с этим делать?

— Ничего.

— Серьёзно? Вы разве для этого прибыли? Чтобы просто наблюдать?

— Да. Всё произойдёт само, вот увидите. Ведь я здесь.

Депутатор долго топал молча, мрачно глядя вниз, на порыжевшую от пыли обувь, но потом сказал:

— Хочется вам верить. Но я так не могу. Я обязан действовать и буду действовать. И не пытайтесь меня отговорить!

— Вот ещё, — пожал плечами я. — И в мыслях не было.

— И я не помешаю вашей работе?

— Не поверите, — улыбнулся я, — именно в этом она и состоит.

— В чём? — не понял полицейский.

— Знать, куда смотреть. И смотреть туда.

— Как долго?

— Пока бездна не моргнёт первой.

Глава 28. Ревизор Шерри

Когда вернулись к бару, Депутатор остановился у крыльца, помолчал и спросил:

— Можно вас отвлечь ещё на полчасика?

— Даже на сорок минут. А в чём дело?

— Небольшой следственныйэксперимент. Тут рядом.

Мы действительно прошли буквально квартал и остановились перед ухоженным двухэтажным домиком. Заборчик, палисадник, газон, цветочки, кустики. На здешних солёных суглинках это требует труда, и им как раз сейчас занята довольно симпатичная восемнадцатилетняя девушка. Она поливает лужайку перед входом, которую, судя по наличию рядом косилки, только что подровняла. Шумит вода, девушка напевает себе под нос. Увидела нас, только когда мы подошли вплотную.

— Ой! — она испугалась, дёрнула шлангом, и Депутатор еле успел отпрыгнуть от струи. — Простите, я вас не заметила!

— Ничего страшного. Родители дома?

— Нет, они… в гостях.

— Можно нам войти в дом?

— Да, наверное, — девушка растерялась. — Проходите.

Обстановка производит впечатление зажиточности — красивая, подобранная в стиль мебель, свежий ремонт, на кухне новенькая бытовая техника — не из самых современных, без «умных» функций, но зато от именитого производителя.

— Сварить вам кофе?

— Не надо, — отказался Депутатор. — Мы хотели бы поговорить с твоей сестрой.

— Сестрой? — девушка побледнела, глаза её забегали. — Какой сестрой?

— А у тебя их разве несколько?

— У меня нет… То есть я не знаю… То есть… Её нет дома!

— А где она?

— Я не знаю! — на лице паника, руки дрожат, глаза непроизвольно косят вправо.

— Что за той дверью? — спросил я, проследив за взглядом.

— Кладовка! Просто кладовка! Там никого… то есть ничего нет!

— Тогда ты не будешь возражать, если мы посмотрим? — ласково спросил Депутатор.

— Нет, то есть да, но… Не знаю! Я родителей позову! Я бегом! — девушка сорвалась с места, ураганом пронеслась через кухню и выскочила во двор, только дверь хлопнула.

— Кто-нибудь поумнее мог бы спросить ордер, — укоризненно сказал я.

— Знал, к кому зайти. Роберт, я не знаю, почему вы выбрали позицию невмешательства. Верю, к тому есть какие-то важные причины, и даже не прошу объяснений. Но просто побыть свидетелем происходящему вы можете?

— Могу даже подтвердить, что мы с вами услышали подозрительные звуки из подвала (Уверен, его люк как раз в кладовке!) и были вынуждены проверить что там. Так что это даже не будет превышением полномочий.

— Благодарю. Я не боюсь служебного расследования, наоборот, я бы предпочёл, фигурально выражаясь, «вызвать огонь на себя», лишь бы сюда прибыла хоть какая-то кавалерия. В идеале — эксгумировав то кладбище за холмом, где мы были сегодня, и открыв по результатам самое громкое дело о массовых убийствах в истории. Но, боюсь, никакого огня не будет, и кавалерии не будет, и дела тоже. У меня была надежда на вас, и она ещё не угасла, но…

— Делайте свою работу. Допустим, из подвала доносится крик о помощи. Будем надеяться, там ещё есть, кому кричать.

— Вторая девочка не появляется в школе уже два дня, а её выпускные документы не поданы на подпись учительнице, — сказал Депутатор, решительно открывая кладовку, — школьная администрация очень настоятельно предложила ей «не беспокоиться» об отсутствующих, а подписывать те, что есть.

— Это она дала вам наводку?

— Да, — полицейский поднял люк в полу. — Давайте спустимся.

Подвал как подвал, они тут все приблизительно одинаковые. На виду никакого криминала. Пусто, тихо, пыльно.

— Роберт, — сказал он внезапно, — наши отношения с учительницей…

— …Никак меня не касаются.

— Нет, дослушайте. Они носят чисто дружеский характер. А вот вы ей очень нравитесь. Я бы не хотел, чтобы вы подумали про нас лишнего. Она хорошая женщина.

— Ничуть не сомневаюсь. Но более неудачного выбора для романтических отношений, чем я, даже представить себе невозможно. Лучше бы ей уехать. Причём ещё вчера.

— Я говорил ей, — вздохнул Депутатор, — но тщетно.

— Тогда давайте сосредоточимся на текущей задаче. Обратите внимание на пыль на полу. И вот на эту стену.

— Здесь ходили. Часто. Но стена глухая.

— Подвал выглядит меньше, чем должен быть под таким домом, — подтвердил я. — Скорее всего, скрытая дверь. Кто-то явно увлекался секретиками в духе Эдгара По, не удивлюсь, если где-то есть тайный рычаг. Будем искать?

— Нет времени, — Депутатор одной рукой нажал на толстые доски обшивки так, что они с протестующим скрипом прогнулись, пальцы второй вбил в образовавшуюся щель и дёрнул, выворачивая массивную панель на себя.

Стена поддалась, заскрежетали выдираемые гвозди и открылся проход.

Девушка совсем не похожа на сестру. Никакого семейного сходства. Она сидит на окровавленном полу в грязном сером платье, вокруг горят свечи, нога привязана цепью к вбитому в стену кольцу. При виде нас подняла голову, посмотрела потухшим безнадёжным взглядом и уронила обратно.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил присевший возле неё Депутатор.

— Скорее бы, — ответила она тихо.

— Скорее бы что?

— Всё закончилось. Делайте со мной, что вы там собирались, и убейте уже наконец.

— Что с тобой сделали? — спросил я. — И кто?

— Что? Всё, что им пришло в голову. Кто? Все, кто захотел. Соседи. Родители. Их друзья. Какие-то ещё люди. Сестра… Никогда бы не подумала, что она меня так ненавидит. Мы даже в детстве из-за кукол не ссорились, а теперь моё тело закопают с её подписью, выжженной сигаретой на животе. Это, наверное, даже справедливо, ведь ей приходилось меня любить. Она не знала, что я отродье. Родители знали, а она — нет. Я её как будто обманула. Вы последние? Это вы меня убьёте? Или придёт кто-то ещё? Или это будут родители? Или они сейчас убивают ваших, в обмен? У вас тоже есть свои отродья, да? Не могу вас узнать, в глаза налили какую-то дрянь, почти ничего не вижу… День Очищения уже пришёл? Не знаю, сколько я здесь…

Закрыла глаза и замолчала.

Депутатор с хрустом выдрал из стены кольцо, намотал цепь на руку и поднял девушку с пола. Она только застонала тихо. Я помог поднять её по лестнице и открывал перед ними двери.

Когда мы вышли на улицу, прибежали родители. Хорошо одетые, ухоженные, с приятными умными лицами, искажёнными сейчас смесью гнева и страха.

— Что вы делаете в моём доме! — закричал мужчина. — У вас нет права врываться в жилище!

Явно не из рабочих, скорее всего, инженер или менеджер. Одежда хотя и повседневного стиля, но не дешёвая. Кожаные туфли. Модные очки в тонкой оправе.

— Это место преступления, — твёрдо ответил Депутатор. — Вы обвиняетесь в издевательствах, нанесении тяжёлых телесных повреждений, а также соучастии в таковых, совершённых в отношении несовершеннолетней. Возможно позже будут добавлены другие обвинения. Технически вы арестованы, но, поскольку у меня заняты руки, наручники я надену на вас позже.

— Как вы смеете! — закричала женщина. — Мы в своё праве! Это отродье! Мы этого так не оставим!

Достойная представительница среднего класса. Кажется, я её видел пару раз в составе «клушатника». Красивое платье, шляпка, ухоженные руки с идеальным маникюром, строгие и правильные черты лица.

— Проклятые чужаки, вы всегда всё портите! Ничего, недолго вам осталось!

— К вашим обвинениям добавятся угрозы в адрес полиции, — спокойно сказал Депутатор. — А теперь освободите дорогу и не пытайтесь покинуть город, пока не будет завершена процедура ареста.

— Ареста? Покинуть город? — расхохотался мужчина. — Это у вас последний шанс покинуть город, потому что День Очищения завтра! Бегите, безумцы!

И только сестра ничего не говорила, смотрела на пострадавшую расширенными глазами на бледном лице. Наверное, при свете дня то, что она с ней делала, выглядит не таким завораживающе-возможным, как при свечах в подвале.

— Мы вам не позволим! — решительно сказала женщина. — Это наше отродье, и мы с ней ещё не закончили.

— Не советую, — сказал я. – В случае нападения на полицейского при исполнении, офицер имеет право вас застрелить. Я подержу девочку, пока он будет целиться.

Они молча отошли с дорожки, натоптав на политом газоне.

— У меня нет с собой оружия, — сказал Депутатор, когда мы отошли подальше.

— А зря, — ответил я, — на вашем месте я бы уже достал его из сейфа.

— Возможно, я последую вашему совету, как только отнесу ребёнка.

— Куда?

— В заводскую больницу. Она определённо нуждается в медицинской помощи. Вас не затруднит пройтись со мной?

— У меня ещё есть время до открытия. Прослежу, чтобы вас никто не обидел, пока руки заняты.

Депутатор, кажется, может нести на руках пяток девушек и не вспотеть. Если он вообще потеет. Так что до завода мы дошли быстро, направившись не к главному входу, а к одной из пристроек. У входа табличка «Клиника».

— Только по записи! — подскочила женщина за окном регистратуры. — Только для персонала!

Полицейский проигнорировал, проходя сразу в приёмное отделение.

— Экстренная ситуация, — пояснил я, открывая перед ним дверь.

— Что вам здесь… — начал доктор Клизма, но узнал Депутатора и опомнился, задав более актуальный вопрос: — Что с ней?

— Вы мне скажите, — ответил он. — Не было времени осматривать.

— Несите в смотровую. Сейчас вымою руки…

Мы с Депутатором уложили потерявшую сознание девушку на стол под бестеневой лампой. Он напоследок взялся двумя руками за металлическое кольцо на ноге, поднатужился, под рубашкой вздулись мышцы, или что там у него, и разогнул, освобождая конечность. Цепь аккуратно положил на стол.

— Не выбрасывайте пока, это улика, — предупредил он доктора.

— Подождите в приёмном, — попросил тот. — Я осмотрю пациентку.

Мы вышли и сели на застеленную клеёнкой кушетку.

— Не знаю, что мне делать, Роберт, — признался полицейский. — Не могу же я арестовать весь город? У меня нет столько наручников.

— Вы сейчас похожи на миссионера в племени дикарей, пытающегося остановить праздник ритуального каннибализма проповедью ненасилия. Обычно в этом случае чужака ждёт роль десерта.

— Я не понимаю, — вздохнул он. — Я прожил тут довольно долго. Я общался с этими людьми, решал их проблемы, поддерживал порядок в городе. Они выглядели… чёрт, да они и сейчас выглядят совершенно нормальными! Прошлой осенью было много странного, но я решил, что это какой-то заезжий гастролёр, возможно, серийный маньяк, но уж точно не эти приличные обыватели. Как это может быть, Роберт? Неужели в каждом подвале?..

— Если не в каждом, то во многих, — подтвердил я.

— Я не понимаю, — повторил растерянно Депутатор. — Они мучат своих детей, ходят в гости помучить чужих… Почему?

— Традиционный вид сентябрьского досуга, как я понял. Аборигены живут так столетиями. Поколение за поколением, каждые восемнадцать лет и ещё понемногу в промежутках, для нетерпеливых и увлечённых. Технически, это не совсем их дети, а они и вовсе не считают их людьми. Для них это чудовища. Нечистые твари. Отродья. Местные традиции и религиозные уложения не просто оправдывают такое поведение — делают его единственно возможным. Тот, кто не убьёт своё отродье, сам будет иметь дело с Палачом.

— А это ещё кто?

— Понятия не имею.

— Вы тут всего месяц, как вы всё это узнали?

— Просто знаю, куда смотреть.

Из смотровой вышел, снимая перчатки, доктор.

— Что скажете? — спросил Депутатор.

— Многочисленные мелкие повреждения, — сказал он устало. — Порезы, кровоподтёки, ожоги. Некоторые воспалились. Признаки грубого сексуального насилия, вероятнее всего, неоднократного. Химический ожог роговиц обоих глаз, затрагивающий веки и кожу лица. Ни одна травма не угрожает жизни, но лечить придётся долго, а что касается зрения, то у меня нет уверенности, что оно восстановится полностью. Кроме того, ей бы весьма не помешала психологическая реабилитация. Жаль, тут нет специалистов.

— Каков текущий прогноз? — спросил я.

— Я дал ей снотворное, обработал раны, отправил в палату. Будем делать перевязки, промывать глаза и так далее. Она, разумеется, выживет, но это заводской медпункт, а не клинический госпиталь широкого профиля, так что чудес не ждите. Я тут единственный врач, местные кадры по квалификации не выше медсестры-парамедика, да и то у меня ощущение, что они самоучки какие-то. Многие не знали элементарных клинических процедур, пока я не показал. Мои заявки на допперсонал и современное оборудование, по-моему, выкидывают не читая.

— У вас ещё много мест в клинике? — поинтересовался Депутатор.

— Не очень. Тут всего четыре двухместных палаты. Местные мало болеют, чаще всего приходится иметь дело с производственным травматизмом, а он редко требует длительной госпитализации.

— Приготовьте все палаты и запасите побольше средств первой помощи, — сказал полицейский.

— Вы меня пугаете!

— У вас был курс медицины катастроф?

— Разумеется. Все врачи проходят.

— Так вот, представьте, что завтра катастрофа, и действуйте соответствующе.

— Тем более, — добавил я, — что это так и есть.

Директор ворвался в приёмный покой, едва не открыв дверь с ноги.

— Немедленно прекратите! — закричал он.

— Прекратить что? — поинтересовался Депутатор.

— Уберите это из моей клиники! Убирайтесь с заводской территории сами! А вы, доктор, не смейте расходовать казённые препараты на то, что они тут притащили, или считайте себя уволенным прямо сейчас!

— Вы меня не нанимали, — ответил удивлённо Клизма, — мне платит город. Вы не можете меня уволить, я на вас не работаю.

— Город это я! — заявил директор. — И вас, чёртов заместитель несуществующего шерифа, это тоже касается! Я вас увольняю! Вы больше не полицейский, сдайте значок!

— Кому?

— Мне! — он требовательно протянул руку.

Депутатор подошёл, посмотрел на неё, потом быстрым ловким движением защёлкнул на запястье браслет наручников. Второй он зацепил за трубу парового отопления, протащив при этом Директора к окну с непреодолимой силой бульдозера.

— Вы арестованы. За препятствие правосудию. Побудьте пока здесь, оформлю вас позже.

— М-да, и правда, катастрофа какая-то, — заметил доктор растерянно. — Но клиника действительно принадлежит заводу.

— Считайте, что она временно национализирована согласно положению о чрезвычайной ситуации и переведена в статус госпиталя.

— У вас нет такого права! — заявил Директор, морщась от боли в руке. — Я этого не допущу.

— Это мы обсудим позже, — сказал полицейский, — а вы, доктор, присмотрите за девушкой и готовьтесь принимать пациентов.

На улице мы расстались. Я пошёл к своему бару, а Депутатор… Не знаю. Наверное, сажать каннибалов на диету. Занятие не хуже прочих, если не задумываться о том, кто же, собственно, варится у них в котлах. Девушку, которую мы принесли в клинику, жалко, но, если бы выбор родителей пал на сестру, та тоже обзавелась бы автографом из сигаретных ожогов на животе. Имя было бы другое, и только.

— Роберт, Роберт! — догнал меня Заебисьман. — Подождите!

Я посмотрел на него не без сочувствия. Судя по виду, ему приходится бегать больше, чем позволяет комплекция.

— Уф-ф-ф, — с трудом отдышался он, — провожу вас, если позволите.

— Будете снова призывать к ликвидации блондинок как класса?

— Да-да, вы не заинтересованы, понимаю. Но посмотрите на это с другой стороны: в провале нашего проекта вы не заинтересованы тоже.

— Я до сих пор плохо себе представляю, в чём он состоит.

— В установлении порядка через контроль нормальности.

— С каких пор для этого недостаточно старого доброго распределения Гаусса — Лапласа?

— Шутить изволите? — поморщился Заебисьман. — С тех пор, как люди стали придавать слишком большое значения краям графика. С маргинализации нормы. С уравнивания ошибки с правилом. С попыток погнуть гауссиану об колено, затоптав пик и задрав края. Но это всё лирика, впрочем. Наша задача конкретна — запустить мультикошачий эффектор. Потом мы уйдём, оставив эту чёртову бабочку в покое. Можете обрывать ей крылья, или что вы там собирались делать.

— Мульти… что?

— Если честно, я ненавижу байку про кота, она только с толку сбивает. Как только заикнёшься про суперпозиции, сразу все такие: «А, кот Шрёдингера!» — как будто что-то правда поняли. Но против коллективного бессознательного не пойдёшь. Какие-то юмористы из младших научных сотрудников и логотип нарисовали — дохлый кот в коробочке. Теперь каждый ЭВТВ — электромеханический вероятностно-триггерный вентиль — называют «котобоксом».

— Но котов же там нет? — на всякий случай уточнил я.

— Ну, разумеется, нет! — возмутился Заебисьман. — Что за чушь! Просто примитивная аналогия. ЭВТВ работает с отродьями, которые и выполняют роль квантового вентиля. Выжил — единица, не выжил — ноль. В отличие от мысленного эксперимента Шрёдингера, мы никого не убиваем, просто фиксируем. Если уж нужны аналогии, то двухщелевой эксперимент Уилера куда ближе. Но котик, разумеется, медийнее, чем «квантовый ластик с отложенным выбором». Даже если котик дохлый.

— И зачем это всё? Вот, сработала ваша установка, получили вы набор нулей и единиц. Что дальше?

— Манипулирование множеством пар запутанных макрообъектов, обладающих сознанием, даёт возможность разрушать или восстанавливать интерференционную картину произвольным образом. Такая манипуляция может быть выполнена до или после эксперимента, потому что временной порядок больше не имеет значения. Квантовый эффект влияния будущих действий на события в прошлом впервые будет выведен на макроуровень! Фантастические возможности, Роберт, фантастические. Вас не устраивает результат событий прошлого? Вы можете отменить их в любой момент будущего!

— А если вас не устраивает человек в настоящем, вы можете отменить его, начиная с зачатия, — понимающе кивнул я.

— Вот не надо этих инсинуаций! — запротестовал Заебисьман. — То, что микроскопом можно разбить башку, не делает его оружием. Чем угодно можно разбить башку. Так что, я вас убедил?

— В чём?

— Не мешать, всего лишь.

— А я мешаю?

— Чёрт побери, Роберт, да! Вы вносите хаос. Не знаю, какая бездна вас изрыгнула, но вероятности пляшут вокруг вас танец святого Витта. Мы думали, дело в блондинке, но нет, дело в вас. Блондинка, спасённые отродья, внезапная активность этого дурацкого полицейского — это симптомы. Болезнь — вы. Скажите, Роберт, что вы хотите за то, чтобы прямо сейчас, не заходя в бар, выйти через кафе, сесть в свою машину и убраться к чёртовой матери туда, откуда вас принесло на нашу голову? Разумеется, я предлагаю не деньги, вы не настолько примитивны. Поймите, после завершения нашей работы мы станем практически всесильны. Предложу такую ставку: любое событие из вашего прошлого. Непростительная ошибка, фатальная глупость, незаживающая травма? Подлость, гадость, преступление? Что-то, что снится вам в кошмарных снах? Что-то, о чём вы мучительно сожалеете? Дайте нам закончить работу, и мы устраним это щелчком тумблера. Ну, что скажете? Разве не заебись?

— Не особо.

— Да в чём проблема, Роберт?

— Вы ошиблись. Я тоже симптом. Болезнь — вы.

— Не договорились, значит?

— Нет.

— Ладно, — Заебисьман остановился, — придётся идти сложным путём. Но вы пожалеете, что отказались. Такой шанс исправить прошлое!

Развернулся и потрусил тяжёлой рысцой обратно к Заводу. Умный человек, но одного не учёл — нет у меня никакого прошлого.

***

Стоило открыть бар, как народ повалил валом. В воздухе повис табачный дым, мест не хватило, люди стоят у стойки и просто у столиков, мы с Блондой разливаем в четыре руки, Швабра мечется по залу как наскипидаренная, опустошая пепельницы и возвращая посуду, Говночел таскает из подсобки бутылки и кеги. Коктейль из истерического веселья, нездорового предвкушения и щекочущих нервы возможностей. Они ждали его восемнадцать лет и теперь не хотят упустить ни единой нотки букета.

— И этот припёрся, поди ж ты, — сказала неприязненно Швабра.

Через зал к стойке гордо шествует Директор. Отвязался, значит, от батареи. Интересно, что ему тут надо? Не выпить же, в самом деле, пришёл. Впрочем, сейчас узнаем.

— Я закрываю ваш бар! — заявил он пафосно. — Как председатель городского совета. За нарушение норм морали и нравственности.

— Односолодовый? — спросил я.

— Вы что, не услышали? Я вас закрываю!

— Если не пьёте, освободите место у стойки, сегодня, как видите, аншлаг.

— Вы слишком много о себе возомнили, бармен. Это мой город.

Он повернулся лицом к залу и закричал:

— Я запрещаю посещение этого заведения! Немедленно расходитесь!

Воцарилась тяжёлая тишина, люди растерянно переглядываются, не зная, как поступить.

— Хотите остаться? — продолжил Директор. — Тогда имейте в виду: каждый из работников завода будет уволен. Каждый муниципальный служащий вылетит с места. Каждый владелец бизнеса лишится лицензии. Я не шучу, вы меня знаете. Я сделаю это.

Он чеканным шагом направился к выходу и покинул бар. Как только дверь за ним закрылась, люди потянулись к стойке. Они расплачивались, глядя в пол, и уходили. Один за другим, пока зал не опустел.

— А мне стаканчик шерри, если можно, — весело сказал единственный оставшийся посетитель.

Раньше я его не видел и, судя по удивлённым лицам Блонды и Швабры, они тоже. Пожилой азиат в дорогом костюме, седой и представительный, с живыми и любопытными раскосыми глазами.

— Только что приехал, — пояснил он. — Остановился пока в мотеле. Его любезная хозяйка подсказала дорогу к бару. Пироги у неё замечательные!

— Что есть, то есть, — согласился я. — Вот ваш шерри.

— Вижу, — он с удовольствием продегустировал напиток, — у вас кипит общественная жизнь.

— Обычно тут куда тише, просто неудачный момент.

— А может, как раз удачный? — улыбнулся он, продемонстрировав мимические морщины весёлого человека. — Было так шумно, людно, накурено, а теперь так хорошо! Можно спокойно выпить, спокойно поговорить.

— Во всём можно найти свои преимущества. Ещё порцию?

— Не откажусь! Я тут, видите ли, в командировке, но пока просто осматриваюсь.

— Не очень большой простор для осмотра, — заметил я. — Город невелик.

— Не скромничайте, он два раза больше, чем кажется. Просто надо знать, куда смотреть, не так ли?

— И в чём же состоят ваши служебные обязанности, если не секрет?

— Я, в некотором смысле, ревизор. Знаете, как бывает? Сотрудники работают в поле, получают зарплату, расходуют фонды, а отчитаться забывают. Настоящие учёные часто беспечны и рассеяны во всём, что не касается предмета их исследований. Мы им, безусловно, доверяем, но иногда приходится отправлять в командировку меня — просто помочь привести отчётность в порядок. Скучные бюрократические процедуры, но кто-то же должен? — он снова солнечно улыбнулся, от глаз разбежались лучики морщинок. — Вы не встречали тут нашего сотрудника? Средних лет, вдовец, борода, двое детей, очень увлечён исследованиями локальных пространств Пенроуза, любит хороший кальвадос. Наверняка он не пропустил ваш бар!

— Знаете, — задумался я, — рад бы помочь, но что-то не припоминаю.

— Так тоже бывает, — ничуть не расстроился ревизор, — чаще, чем хотелось бы. Впрочем, мне не привыкать. Найдётся. Да вот, кстати, уже и нашёлся! Можете прибавить звук?

Я покрутил ручку на телевизоре:

— …Двухщелевой эксперимент Уилера включает частицу, которая выстреливается в барьер, содержащий две щели. Согласно квантовой механике, электрон будет вести себя как волна, которая дифрагирует через обе щели одновременно. Другими словами, электрон находится в когерентной пространственной суперпозиции двух состояний, каждое из которых проходит через свою собственную щель. Этот опыт доказал, что мир устроен существенно иначе, чем нам кажется, устроен абсурдно и контринтуитивно. Для иллюстрации этого часто используют парадоксальный мысленный эксперимент Шрёдингера, но гораздо более нагляден пример «друга Вигнера» с наблюдателем, наблюдающим за наблюдателями. Модель предложена физиком Юджином Вигнером, который предположил, что если двухщелевой эксперимент проводит не он сам, а его друг в изолированной метрике, и он потом спрашивает у него результат, то сам Вигнер становится «привилегированным конечным наблюдателем». Хотя результат измерения был определён задолго до того, как он спросил об этом, и состояние физической системы уже разрушилось, окончательный коллапс суперпозиции не происходит до того, как об этом узнает Вигнер. Так физик приходит к выводу, что линейная эволюция квантовых состояний во времени не может применяться, когда речь идёт о физическом объекте, обладающем сознанием. Экстраполяция модели приводит нас к идее существования наблюдателя, наблюдающего за наблюдающими за наблюдателями, без внимания которого ни одно событие не является действительно завершённым. Супернаблюдателя, всегда знающего, куда смотреть…

— Спасибо, можете выключить звук, — сказал ревизор. — Я услышал достаточно.

— Рад был помочь, — кивнул я, протирая стакан. — Хотите ещё шерри?

— Пожалуй, хватит, — отказался тот. — Мне пора. Удачного вечера.

— Издевается, косоглазый, — фыркнула Швабра, когда он вышел. — Тоже мне, удачный вечер. При пустом-то зале…

— Да лан те, жаба, — оптимистично ответил Говночел, — вечер только начинается!

Глава 29. Палач Абсент

— Пустовато у вас, — сказал вошедший. — Совсем запустили бизнес. А ведь бойкое было место.

Он похож и не похож на того, с кем я общался в кафе. То же лицо с другими глазами. Глаза всё меняют, а эти смотрят как стволы дробовика.

— Вы здешний бармен, — констатирую я.

— Это вы здешний бармен, — качает головой гость, — а я здешний Палач.

Швабра делает два шага в сторону, загораживая собой побледневшую подружку.

— Отец, — тихо говорит блонда.

— Я не отец тебе. Твой отец не смог поступить правильно. Подлый, слабый, эгоистичный человек. Такой же, каким был я. Теперь мне придётся исправлять его ошибку.

— Слы, чел, — тихо спросил меня панк, — эт чо за стрёмный мэн? Типа рили предок блонди или как?

— Всё сложно, — так же тихо ответил я ему и обратился к пришедшему:

— Что будете пить? Ром?

— Ром пусть пьёт тот, другой. Я, пожалуй, выпью абсента. Не надо воды и сахара, мне нравятся крепость и горечь.

— Как скажете, — я налил зелёную жидкость в рюмку.

Он покрутил её в пальцах, понюхал, поставил обратно.

— Зашёл посмотреть на тебя, отродье, — сказал он блондинке.

— Посмотрел? Теперь проваливай! — зашипела на него Швабра.

— Ты дружила с моей дочерью, — кивнул он, — помню. Не всё помню, что было, но тебя — да. Пролезла в подвал, хотела спасти. Дурочка. Понравилось, как она кричала? Я бы ещё тогда спросил, но ты быстро бегаешь.

— Мне понравилось, как ты рыдал.

— Я был слаб. Я был глуп. Я думал, что жалею дочь, но жалел себя. Люди оплакивают не тех, кто ушёл, а свою потерю. Слёзы по умершим — вопль жадности и эгоизма. Они были правы, я должен был пройти через это, чтобы прозреть. Теперь я Палач и помогаю другим. Я думал, что придётся заняться тобой, но Ведьма говорит, ты чужачка. Значит, разберутся без меня.

— Общаетесь с Ведьмой? Я думал, у вас конфликт интересов. Разве вы не убиваете её детей?

— Почему ты думаешь, что это не в её интересах? — Палач взял со стойки рюмку, снова понюхал её, и, помедлив, решительно опустошил. Абсент в чистом виде — та ещё гадость, но он даже не моргнул. — Отродья должны умирать. Иначе их станет слишком много. Силы Ведьмы не беспредельны, она приносит больше потомства, чем может вырастить. Поэтому позволяет нам убивать друг друга.

— То есть ты знаешь, что тоже отродье? — уточнил я.

— Все знают. Но мне, в отличие от них, всё равно. Я не делаю вид, что это не так. Мы похожи на близнецов, пожирающих друг друга в материнской утробе, и каждый, переживший восемнадцатый сентябрь, знает цену.

— У меня не было сестры, — сказала блонда тихо. — Я никого не убила, выжив.

— Ты не выжила, — ответил ей Палач. — День Очищения завтра. Ты избранное дитя, ты похожа на неё, ты могла бы стать новой Ведьмой, наверное. Поэтому у тебя нет сестры и поэтому ты должна умереть. Они — отходы, ты — жертва, цени. Я не буду запирать тебя в подвал, привязывать и мучить. Я просто приду за тобой завтра. У тебя есть ночь, чтобы подумать об этом.

Он поставил пустую рюмку, которую до этого крутил в руках. И встал с табурета.

— Так это вы утащили набор Юного Потрошителя из моей комнаты? — спросил я.

— Это моя комната и мой набор. И он мне нужен. Впереди много работы.

— Слы, чел, — озадаченно спросил панк, когда Палач вышел, — я чот не вдуплил. Он чо, рили хочет порешить блонди?

— Да.

— И он рили ей как бы папахен?

— Нечто вроде того.

— Какой кринж. Блин, я типа против, чел!

— Пусть только попробует её тронуть! — сказала воинственно Швабра.

— Он попробует, — ответила блондинка грустно. — И не только он. И не только меня. Вы чужаки и тоже должны быть очищены, забыли?

— Ага, — почесала нос об швабру Швабра, — юмор в том, что я так хорошо прикинулась местной, что меня порешат не как чужачку, а как отродье. То-то я похохочу напоследок!

— Слы, пиплз, — Говночел совсем растерялся, — если вы так прикалываетесь, то мне чот не по фану совсем. А если не прикалываетесь, то это рили крэйзи. Какой-то стрёмный чел решил нас всех грохнуть, и вы такие типа: «Ну, норм, бывает». Я много говна видел, гёлз, я сам говночел, рили, но это прям конкретно говнямба какая-то. Не верю, что это говорю, но, может, нам полиса позвать? Типа самое то для полиса тема.

— Не думаю, что нам придётся его звать, — ответил я, посмотрев в окно.

Депутатор вошёл в бар стремительно и уверенно, но притормозил, увидев пустой зал.

— А где все? — спросил он с удивлением.

— Директор распугал, — пояснил я. — Виски?

— Некогда. Роберт, вы мне нужны, срочно.

— Похоже, бар сегодня придётся закрыть, — я подошёл к стойке и достал из-под неё дробовик, — кто-нибудь из вас умеет пользоваться этой гром-палкой?

— Я умею, — кивнула блонда. — Меня отец учил. Ну, тот отец, который мой.

— Не уверен, что ты сможешь выстрелить в его ипостась.

— Я его зубами загрызу, босс! — кровожадно сказала Швабра. — Пусть только сунется!

— Он дал время до завтра и вряд ли нарушит обещание, но, если кто-то попробует вломиться в бар, палите смело. Думаю, полиция вас поймёт.

— Я буду максимально снисходителен, — подтвердил Депутатор. — Но только в случае самообороны. Поэтому заприте двери и не выходите.

— Я впишусь за герлиц, чел, зуб даю, — заявил панк. — А ты не боишься идти без этой штуки?

— Без ружья я опаснее.

— Вот рили верю, чел, без бэ.

***

Депутатор шагает так, что еле за ним успеваю.

— Что случилось? — спросил я.

— Дети. Которых вы привели вчера. Они… ведут себя очень странно. Я не знаю, что делать.

— В чём это выражается?

— Проще показать. Почти пришли.

Я впервые у него в доме. Он выглядит не вполне обжитым: никаких личных вещей, никаких предметов быта, кроме самых утилитарных. Уверен, что здесь ничего не изменилось с тех пор, как город выдал ему ключи. Как будто он приходит с работы и выключает себя тумблером. Хотя, может быть, именно так он и делает.

— В подвал, — показал он на люк.

— Тут тоже есть?

— Да. Я не знал, пока они туда не полезли. Просто не смотрел. Тут пять комнат, но в четыре из них я не заходил. Мне просто не нужно столько пространства.

— А зачем они туда полезли?

— Пусть сами расскажут.

Подростки лежат и сидят на полу, горят свечи. Почти то же самое, что я видел в шахте, но никто не привязан и нет крови.

— Это он! — обрадовалась мне светленькая девушка. — Тот страшный человек!

Остальные посмотрели на меня. В глазах их странное выражение — не то страх, не то надежда, не то тоска…

— Вы пришли убить нас? — спросила она.

— Зачем мне вас убивать? — удивился я.

— Потому что мы отродья. Отродья должны умереть.

— Поэтому вы залезли в подвал?

— Конечно. Так заведено. Подвал, свечи, мучения, смерть.

— Мучения не обязательно, — возразил ей чернявый парень. — Я слышал, что можно просто убить.

— Просто всем нравится мучить, — добавил другой. — Если бы отродьем оказался брат…

— И что бы ты с ним сделал? — заинтересованно спросила черноволосая девушка, сидящая на полу.

— Лучше не спрашивай. Стошнит.

— А тебя бы не стошнило?

— Ещё чего. Я столько лет себе это представлял! Каждый момент, в деталях. Ну почему отродьем оказался не он?

— Радуйся, что он до тебя не добрался.

— Это точно, — парень вздохнул так, что пламя свечей заметалось, бросая хаотичные тени на стены, — я почти целый, только рожа разбита. Не помню, кто это сделал, но точно не брат. С ним я бы так легко не отделался.

— Так вы нас убьёте? — спросила снова светленькая. — Или нам как-то самим надо?

— Не планировал, — ответил я коротко.

— Жаль, — сказала она разочарованно, — самим больно, наверное.

— Может, нам того, друг друга? — предложил тот, что переживал насчёт брата. — Попросим нож. Я вас зарежу, а потом себя.

— Чего это сразу ты? — возмутилась лежащая на полу рыжеволосая девица. — Почему не тебя?

— Можно и меня, — не стал спорить тот. — А ты умеешь, ножом?

— А что, сложно разве? — удивилась девушка. — Бери да режь.

— Сложнее чем кажется. Я тренировался на собаках. Вроде ерунда, а чуть не туда ткнул — и ни фига. Просто дырка и кровь. Люди тоже живучие, страсть. Для брата старался, но не пригодилось.

— А я считаю, — сказала брюнетка, — что нам надо пойти и убить их.

— Кого? — спросил парень.

— Мою сестру. Твоего брата. Наших всех.

— Так мы же отродья?

— Вот именно. Значит, терять нечего. И лично я не хочу думать о том, что моя сестричка будет завтра плясать на осеннем празднике, пока меня будут закапывать в яме без гроба. Пусть её тоже закапывают!

— А я думаю, что мы должны умереть, — не соглашается с ней светленькая. — Отродья должны умереть, это все знают.

— Но нигде не сказано, что должны умереть только отродья!

С активной жизненной позицией барышня.

— Что мне делать, Роберт? — спросил меня Депутатор, отводя в сторону. — Они то требуют, чтобы я их убил, то просят оружие, чтобы совершить суицид. А теперь вот новая идея, видите.

— А что вы хотели, вмешиваясь в природный биоценоз?

— Вообще-то вы их привели, — напомнил полицейский.

— Вы их разыскивали, — отказался брать вину на себя я, — я только помог.

— Но что теперь делать?

— Верните родителям, это по правилам. Они ещё часов шесть как несовершеннолетние.

— Это рискованно, их могут убить. В городе какой-то массовый психоз.

— Тогда заприте и не давайте ножей. Может, перебесятся.

— Да, вы правы, — задумчиво покивал Депутатор, — возможно, это просто посттравматическое расстройство. Закрою этих и пойду спасать других. Буду обходить дом за домом, требовать открыть подвалы, вытаскивать тех, кого найду.

— Возьмите пистолет, — посоветовал я. — Становиться на пути естественного отбора чревато.

***

— Это я! Спокойно! — предупредил я импровизированный персонал бара.

Вовремя — блонда уже направила в мою сторону дробовик.

— Уф, босс, напугал, — нервно сказала Швабра.

— Слы, чел, всё норм, чел. Я на стрёме, чел! — успокоил меня панк.

— В городе тоже тишина, — подтвердил я, — как вымерло всё.

— Так, может, уже и вымерло, — зловеще заявила уборщица, — нам почём знать?

— Нет, — покачала головой блонда, — всё начнётся в полночь. Придёт День Очищения.

— Значит, у нас есть время передохнуть. Какие будут предложения?

— Предлагаю втащить пивца! — быстро сориентировался Говночел. — Чтобы не насухую, значит, помирать, если чо.

— Отказать, — постановил я. — Алкоголь плохо на тебе сказывается.

— Во ты рили обломщик, чел! Тогда я пас, сами придумайте.

— Босс, — сказала Швабра, — помнишь, ты просил сводить тебя на озеро?

— Да, как-то не сложилось, жаль.

— А пошли сейчас?

— Все вместе?

— Рили круто, — согласился панк.

— Нет, мы лучше тут останемся, — перебила блонда, коснувшись его руки.

— Тогда рили некруто, — тут же передумал Говночел. — Мы с блонди покараулим тут, будь спок. Встанем на страже имущества, чел.

— И никакого пива, — предупредил я.

— Я прослежу, Роберт, — заверила блондинка. — Идите вдвоём.

— Решила оставить их наедине, — призналась Швабра, пока мы шли по улице.

— У них всё настолько далеко зашло? — удивился я.

— Знаешь, босс, не могу сказать, что одобряю её выбор, но, чёрт побери, вряд ли мы проживём ещё сутки. Едва ли она успеет пожалеть о сделанной глупости, так что пусть развлекается. Да и я хочу искупаться напоследок.

— Как-то ты слишком мрачно настроена.

— Я по жизни унылое говно, босс. Но завтра День Очищения, отродья и чужаки должны сдохнуть. И пофиг, что меня зачистят как отродье, хотя я чужачка. Результат-то один и тот же. И остальных тоже, даже если они считают себя неприкосновенными, как твой толстый приятель с Завода. Разве что ты, может быть, уцелеешь. Ты не такой, как другие, хотя я и не знаю, чем именно.

— Не холодно будет купаться?

— Да пофиг, — пожала она плечами. — Простыть я тоже, скорее всего, не успею.

Мы свернули с центральных улиц, прошли несколько кварталов заброшенных дощатых халуп, нырнули в какой-то овраг, который я днём не видел, и вылезли из него под сенью высоких деревьев.

— Тут недалеко уже, — сказала Швабра. — Люблю это место. Только его и люблю. Прихожу, когда стемнеет, чтобы воображать, что оно только моё. Пока везло, никого не встречала.

— И ты привела сюда меня?

— Прикинь, да. Ты первый. Цени, босс, — грустно усмехнулась она.

— Ценю, — ответил я совершенно серьёзно.

Озеро открылось внезапно — небольшое, окружённое деревьями, освещённое поднявшейся над лесом большой луной.

— Красиво, — сказал я.

— Да, очень. Тихо так. Словно и нет этого говённого городишки с его говёнными людишками. Кажется, что тут ничего не менялось веками. Города не было, а озеро было. Я искупаюсь всё же.

Она разулась, стянула брюки, сняла рубашку и осталась в одних трусах. Зашла в воду по колено, остановилась, глядя на лунную дорожку в воде.

— Вода тёплая, босс. Если хочешь, искупайся тоже.

— Забыл свой водолазный костюм дома.

— Водолазный… Ах, да, — засмеялась Швабра. — Вспомнила. Знаешь, я многое теперь вспоминаю, как будто не про себя, а словно сон или прочитала где-то. Не бойся, меня не стошнит. Меня уже давно не тошнит. Я помню, что тошнило, но не помню, почему.

— Уверена?

— Да, я даже на тебя попялюсь немного. Сделай вид, что не замечаешь.

— Договорились.

Я тоже разделся до трусов и зашёл в воду. Она и вправду тёплая, как будто и не осень. Встал рядом с девушкой.

— Тут глубоко?

— Да, очень. Ещё шаг, и обрыв в бездну. Пойдёшь?

class="book">— Да, с обрыва в бездну — вполне в моём духе. Всегда так делаю.

— Я так и думала, — Швабра пошла вперёд и исчезла под водой почти без всплеска.

Вынырнула двумя метрами дальше и неторопливо поплыла вперёд. Я последовал её примеру.

Девушка плавала долго, ныряя и выныривая, смешно фыркая от попавшей в нос воды, убирая с лица намокшие волосы и ныряя снова. Я вылез первым и сел на берегу, у самой кромки воды. Тут растёт трава с широкими длинными листьями, как зелёно-бурые плотные ленты. Я подёргал, покрутил в руках — да, из таких плести корзинки сложно.

— Эй, мы так не договаривались, — сказала, выходя из воды, Швабра, — это я собиралась на тебя пялиться, а не ты на меня.

— Отвернуться?

— Нет. Не надо. Как хочешь. Я правда не очень страшная?

— Ты красивая, — сказал я.

Сейчас, в полосе лунного света, она выглядит прекрасно. Худая, с маленькой грудью, длинными стройными ногами, тонкой талией, идеальной осанкой и глазами, похожими на озёра тёмной воды.

— Врёшь, — ответила Швабра, но улыбнулась, и эта улыбка удивительно преобразила её лицо. Оно как будто засветилось изнутри.

— Красивая, — уверенно подтвердил я.

Девушка, не одеваясь, села рядом, коснулась голым плечом моего.

— Здесь хорошо, — сказала она. — Я рада, что привела тебя. Сомневалась, но теперь вижу, что правильно. Ты подходишь этому месту.

— Я подхожу любому месту, где оказываюсь.

— Да, наверное. Месту, людям, обстоятельствам. Я заметила. Кто ты, Роберт? Только не отвечай «бармен» и «твой босс». Я не об этом.

— А что ты хочешь услышать?

— Правду, наверное. Здесь и сейчас можно, поверь.

— «Я — части часть, которая была

Когда-то всем и свет произвела.

Свет этот — порожденье тьмы ночной

И отнял место у неё самой», — процитировал я.

— Ха, я знаю, откуда это! Но обычно цитируют другие строки:

«Часть силы той, что без числа

Творит добро, всему желая зла».

— Это не про меня. Я не творю добра и зла не желаю. Но ты и правда хорошо училась в школе.

— И что же ты творишь, если не добро, о части часть? — приняла игру Швабра.

С воды потянуло холодным ветерком, она покрылась зябкими мурашками, но не стала одеваться, а прижалась ко мне плотнее.

— То, что нужно, наверное. Точнее нет, не так, — я задумался, как бы точнее описать моё странное место в картине мира, — то, что я делаю, становится нужным.

— Это как?

— На самом деле, я не делаю ничего особенного. Ты знаешь, что такое «катализатор»?

— Да, вещество, которое ускоряет реакцию, но не участвует в ней. По химии проходили.

— Вот, я, пожалуй, такой катализатор. Я оказываюсь в нужном месте в нужное время, вокруг меня начинают происходить нужные события. Именно нужные — не хорошие, не добрые, не устанавливающие торжество справедливости, не спасающие и не помогающие кому-то.

— Для чего нужные?

— Понятия не имею. Наверное, для восстановления какого-то равновесия в чём-то. Мне так кажется. Это не точно.

— Хм… — задумалась девушка, — а если ты будешь делать ненужное?

— Это, кажется, невозможно. Катализатор не выбирает, какие реакции ускорять. Что бы я ни сделал, это окажется нужным.

— А как ты это определяешь? Что оно именно нужное?

— Просто чувствую. Я ведь никогда не знаю конечной цели.

— Не знаешь?

— Нет. Я понятия не имею, что произойдёт завтра и чем закончится для нас следующий день. Но уверен — произойдёт именно то, что должно.

— Что бы ты ни сделал?

— Что бы я ни сделал.

— А если ты не будешь делать ничего?

— Значит, именно это от меня и требовалось.

— А если ты меня поцелуешь сейчас?

Девушка придвинулась так, что мы сидим вплотную. Я чувствую её дыхание на своей щеке, её бедро своим бедром, её грудь касается моей руки.

— Значит, это будет правильно.

Я повернул к ней лицо, и наши губы соприкоснулись.

***

— Я искупаюсь ещё, — прошептала она, когда всё закончилось. — Чуть-чуть полежу и пойду.

Мы валяемся на траве у берега, но нам совсем не холодно, а уютно и мягко. Её голова на моём плече, её нога закинута на мои, её губы щекочут мне ухо.

— Я слышала, что ты говорил Училке. Про то, что не годишься для отношений. Я и не претендую, не думай. Мне по-прежнему не нужно от тебя ничего. Просто так почему-то было правильно.

— И хорошо, — добавил я.

— Ага. Отлично вообще. Я даже не ожидала. От первого-то раза.

— Я подхожу любому месту, где оказываюсь, — напомнил я.

— Тьфу на тебя, — фыркнула девушка, — прозвучало чертовски пошло.

Мы полежали ещё немного в тишине, и она спросила:

— Так ты, выходит, тоже что-то вроде отродья?

— Тебя это шокирует?

— Нет, ничуть. Моя подруга отродье. И она лучше всех так называемых «людей» в тысячу раз. Просто смешно, что мой первый мужчина — не человек. Хотя чего ещё ожидать от такой нелепой девки, как я?

— То, что выглядит как человек, говорит как человек и убивает как человек и есть человек, — сказал я. — Жители города — самые настоящие люди. Они не рождены женщиной, они порождения древнего духа убитого людьми озера, части Белой Ведьмы, но всё равно они люди, потому что ведут себя как люди. Глупо, жестоко и бессмысленно.

— То есть они все отродья?

— Ты не знала?

— Догадывалась, наверное. Поэтому не покидают город?

— Да, они не могут уехать от Ведьмы, как твоя нога не может уехать от тебя, — я погладил её по худому бедру, она прижалась плотнее.

— Но я же могу, да?

— А ты хочешь?

— Больше всего на свете. Знаешь, зачем мне так нужны деньги?

— Скажи.

— У владелицы кафе есть старая машина, она её продаёт. Недорого, я уже набрала. Куплю, сяду и уеду к чертям. Куда глаза глядят.

— Что же не уехала, раз набрала?

— Не поверишь, уже решилась, но потом поняла, что не могу бросить подругу. Буду всю оставшуюся жизнь думать, пережила ли она День Очищения? Или снова, как в прошлый раз… — девушка вздрогнула всем телом. — Брр. Ужас. И мать… ну, то есть никакая она мне не мать, конечно, ещё недавно я собиралась сдать её в приют для инвалидов при заводе и свалить, не оглядываясь. Но ей становится лучше, она меня почти узнаёт. Вдруг она выздоровеет? Тогда я смогу уехать с чистой совестью. Так что завтра я с вами, и будь что будет. А ты? Ты уедешь? Когда всё закончится?

— Да, уеду.

— А куда? У тебя где-то есть дом?

— Нет. У меня нет даже меня.

— Это как? — девушка поднялась, села и теперь смотрит на меня, лежащего, сверху. Её лицо подсвечено луной, это красиво.

— Однажды я просто еду куда-то. На машине, поездом, самолётом. Иногда пешком. Совсем редко — на корабле. Не знаю куда, не знаю зачем. Куда — узнаю́, когда приехал. Зачем — не узнаю́ вообще. Могу только догадываться, как тут. Никто мне не удивляется, каждый принимает за кого-то другого.

— И я?

— И ты. Тебе нужен был босс, тебе нужны были деньги, тебе нужно было прислониться к кому-то спиной, чтобы в неё не плевали. Ты приняла меня за него.

— Только не развивай эту мысль, ладно? — попросила Швабра. — А то окажется, что эта ночь тоже не то, чем кажется. Не хочу.

— Не буду развивать. Ночь чудесная.

— А что в промежутках? Когда ты не едешь в очередную задницу Мироздания и не изображаешь там бармена?

— Ничего. Наверное, возникаю, только когда где-то нужен. Проявляюсь, как симптом болезни.

— И тебе не обидно?

— Мне не с чем сравнивать.

— Но ты хоть помнишь те места, где возникал?

— Да.

— Значит, и меня запомнишь?

— Ты незабываема.

— Врёшь, — фыркнула она, вставая, — но как приятно! Я купаться, подожди меня. И не одевайся пока, пусть тебе будет что вспомнить.

Я смотрел, как легко и изящно она идёт к воде, и думал, что это действительно стоит запомнить. Я редко вижу что-то хорошее, я симптом плохого.

— Ты отказал мне, но не ей! — укоризненно сказала Ведьма. — Причём на моём озере!

— Спасибо, что согрела и сделала мягко.

— Заметил? Ушлый какой… — она села на траву рядом и принялась беззастенчиво меня рассматривать. — Хорош, слов нет. Красавчик.

Ведьма провела пальцем по моему животу, обводя мышцы пресса.

— Вот, оказывается, что ты такое, — заметила она наконец.

— Подслушивала?

— Мне не нужно. Это место и есть я. Тут мои правила. Так что могла бы получить, что хочу, но не стану. Слишком уж мы похожи. Зачем ты вообще приехал?

— Не знаю. Думаю, из-за той штуки, которой скармливают твоих детей на Заводе.

— Они должны умирать, какая разница? Чужаки давали всякое взамен и не лезли в мои дела, а завтра их всё равно не станет.

— Наверное, то, что они задумали, не должно совершиться, и это настолько важно, что Мироздание высрало им на голову меня. Но это лишь предположение, я никогда не знаю наверняка.

— Фу, как грубо, — поморщилась ведьма, убирая, наконец, палец с моего живота. — Мне нет до них дела. И до тебя нет. Ещё сутки, и вас не будет. Вон, идёт та, которую ты лишил девства. Хочет закрепить результат. Развлекайтесь и проваливайте, скоро настанет новый день. День Очищения. От вас.

Глава 30. Роберт Бармен

— Это же всё из-за завода? — спрашивает Швабра, пока мы неторопливо идём обратно.

Вокруг нас городские задворки, и, если обернуться, то никакого леса там не будет. Как говорят местные, «обманчивый рельеф».

— Наверное.

— Что же за дрянь они хотят сотворить?

— Мне пытались объяснить, но я не очень хорошо понял. Каждый раз я знаю ровно столько, сколько нужно, не более. Видимо, квантовая физика в минимальный набор не входит. Что-то вроде супервычислителя, позволяющего менять события постфактум, влияя на причины через их последствия.

— Зачем?

— Ради денег, наверное. Или власти. Впрочем, это два конца одной палки. Те, кто допускает другие мотивы, обычно слишком слабы и наивны, чтобы устроить действительно масштабную гадость.

— А зачем им отродья?

— Они делают эту штуку из них. Каким-то образом. Смерть как математическая функция.

— Поэтому их убивают?

— Сложно сказать, где тут причина, где следствие. Они говорят, что только пользуются результатом, но с учётом тезиса обратимости процессов всё не так просто.

— Выглядит мерзко.

— Обычное для меня зрелище.

— Слушай, а кровь им зачем?

— Наверное, через неё устройство связано с твоими одноклассниками. Кровь непростая субстанция.

— Угу, — задумчиво почесала нос Швабра. — Знаешь, я очень хочу нагадить им напоследок. Пусть у них ни черта не получится!

— Зачем тебе это?

— Может быть, тогда всё пойдёт иначе? Может быть, твоя миссия завершится досрочно, ты увезёшь нас всех отсюда и всё кончится хорошо?

— Мне кажется, это так не работает.

— Но ты же не знаешь точно?

— Я никогда не знаю точно.

— Я бы попробовала, чесслово. Ты же не против?

— Что бы я ни сказал, это станет правдой. Что бы я ни сделал, это станет верным.

— Тогда помолчи и не мешай.

***

Блонда с Говночелом в баре и лица имеют такие сложные, что сразу видно — провели время с пользой. Девушка раскраснелась, помада стёрта, причёска растрёпана, сидит в халатике. Панк имеет ошалевший вид от внезапно свалившегося на него счастья.

— Слы, чел, — сказал он хриплым шёпотом, когда подружки ушли в туалет приводить себя в порядок. — Ты не поверишь, рили.

— Пусть это останется между вами.

— Да, чел. Ты рили прав, чел, а я опять чуть не наговнял. Я постараюсь не наговнять. Я, блин, не знаю даже как постараюсь. Я за неё, чел, что угодно, вообще. Я в жизни таких не встречал, как она. Хрена с два я её заслужил, но я, блин, в лепёшку разобьюсь, чтобы снова не обосраться.

Швабра вышла обратно в новом платье и встала в свете висящей над стойкой лампы, слегка красуясь.

— Решила, когда ещё, как не сейчас, — пояснила она.

— Отлично выглядишь, — кивнул я.

— Да, жаба, рили кул, — подтвердил панк.

— У нас появилась идея, — сказала блонда. — Насчёт Завода. Скажите, Роберт, сколько крови можно взять, чтобы это было безопасно?

— У кого?

— Допустим, у меня.

— Чуть меньше пол-литра. Донорская норма четыреста пятьдесят.

— Всего-то?

— Больше уже опасно. Литр — почти смертельно.

— А те пробирки, в клинике, там сколько?

— Четыре миллилитра.

— Значит, я могу заполнить больше сотни!

— Вроде того, — подтвердил я, — а зачем?

— Они так не хотели, чтобы моя кровь попала в их устройство, так пусть там будет только она!

— Блин, блонди, — сказал озабоченно панк, — я не сильно вдупляю, но звучит как какой-то кринж. Рили крэйзи. Они чо, вампиры там, как в комиксах? Чел, вон, говорил, что вампиров не бывает.

— Что вы задумали? — спросил я.

— Хотим пробраться в клинику, — заявила решительно Швабра. — И подменить им столько пробирок, сколько успеем. Ночью там никого нет. Поможешь нам, Роберт?

— Ого, — удивилась блондинка, — «Роберт»? Не «босс»? Ночные купания пошли тебе на пользу!

— Отстань, — отмахнулась та. — Поможешь, босс? Это не нарушит твоей концепции «делать только нужное»?

— Что бы я ни делал, оно станет нужным, — пожал плечами я, — почему бы и не ночной налёт на клинику?

— Я с вами, пиплз, — вздохнул панк, — но если заметут, то с вас передачки в тюрягу. Я же, блин, под этим, чёрт его… залогом!

***

— Это проход в старые шахты, — сказал я, открывая ворота. К счастью, их так никто и не запер обратно. — Но, если пойти в эту сторону, как мне сказали, можно попасть в клинику.

— И кто тебе показал эти задворки? — спросила Швабра, оглядываясь.

— Неважно. Уже никто.

— Блин, чел, ты рили стрёмный чел. Я говорил?

— Много раз.

— Блин, круто, что ты с нами, а не с ними. А то я тебя сцу.

Пробирок много, они надписаны, упакованы и явно предназначены для отправки. Честно сказать, я думал, что их давно пустили в дело, но, видимо, ждут финального запуска.

— Давайте, пока я не передумала, — сказала блондинка, садясь в медицинское кресло и пристраивая руку на подлокотник. — Страшновато всё же.

— Ты рили храбрая, — восхитился панк, глядя на неё сияющими влюблёнными глазами.

Я ввёл иглу в вену, показал, как менять вакуумные пробирки. Швабра пристроилась рядом на стуле с упаковкой пустых, а Говночел взялся переклеивать этикетки.

Я оставил их за этим занятием, велев не увлекаться, а сам пошёл дальше. Первое, что увидел, — спящего в коридоре на кушетке доктора. Похоже, он так и не уходил со вчерашнего дня. Заглянув в палату, понял, почему — все стационарные кровати заняты, а несколько школьников лежат на складных. В остальных то же самое. Похоже, Депутатор времени зря не теряет. Сложно сказать, насколько его спасательная активность конструктивна, но он иначе не может, а значит, делает то, что нужно. Почти как я.

Подростки перевязаны, в пластырях и бинтах, резко пахнет антисептиками — видимо, сюда попали самые пострадавшие. Даже под снотворным руки их дёргаются, глаза мечутся под закрытыми веками, некоторые глухо постанывают.

Я тихо прикрыл дверь, оставляя их судьбе. Какова бы она ни была.

Внизу, в приёмном, хлопнула дверь, затопали ноги, раздались раздражённые голоса.

— Устроили тут приют для отбросов, — выговаривает кому-то Директор. — Почему Завод должен за это платить? Выкинуть их, и всё! Пусть полицейский их сам лечит, если ему хочется! Зачем сюда тащить?

— Сюда он несёт только сильно раненых, — отвечает ему незнакомый голос, — тех, кто может ходить сам, собирает в школе. Там уже полно народу.

— Это нам не помешает? Ну, в запуске?

— Научный отдел говорит, что нет. Отродья так или иначе умрут, а какие именно — нам без разницы. То, что он собрал их в кучу, может быть, даже и к лучшему. Расчёт ускорится.

— Где этот чёртов доктор? Где образцы?

— Доктор где-то здесь, а образцы в лаборатории. Они уже подготовлены, осталось загрузить в машину. Через полчаса подойдут лаборанты, заберём, не волнуйтесь.

— Если бы вы знали, что стоит на кону, то тоже бы волновались. Тащите сюда доктора! Чёртов чужак, как он мне надоел…

Я осторожно обошёл спящего врача и вернулся в лабораторию, заперев на всякий случай за собой дверь.

— У вас полчаса, а то и меньше, — предупредил я.

— Босс, мы не успеваем! — нервно сказала моя уборщица.

— Я вам не городской фонтан! — возмутилась блонда. — Я не могу быстрее!

— Может, мне тоже типа стать донором? — спросил панк.

— Нет, не тебе, — отстранил его я, садясь в кресло. — Дай запечатанный комплект. Замешаем им коктейль, или я не бармен?

— Ты уверен, Роберт? — спросила Швабра.

— Я всегда уверен! — ответил я, прицеливаясь иглой в собственную вену. Меня охватило чувство правильности происходящего, а значит, я там, где нужен, и делаю, что нужно. Даже если не понимаю, что и зачем. Особенно, если не понимаю.

Когда в коридоре послышались шаги, мы уже были готовы — всё упаковали как было, пробирки вакутайнеров стройными рядами в кассетах-держателях, наклейки аккурат там, где были. Вряд ли Клизма быстро хватится своего запаса пустых, думаю, ему сейчас не до того.

— Что с этими-то делать? — Говночел встряхнул пакет с образцами крови местных. — Блин, чел, мне сейчас даже жаль, что вампиров не бывает. Мы могли бы неплохо расторговаться, рили.

— Скинем в шахту, — решил я. — Пусть не достанутся никому.

— Ох, как голова кружится! — воскликнула блонда.

— Обопрись на меня, — радостно подхватил её панк, обнимая несколько более фривольно, чем требует ситуация.

— Пошли уже, — нервно сказала Швабра. — Ещё не хватало попасться.

***

В баре я налил блондинке бокал красного — для восстановления крови. Её подружка отказалась, а Говночелу отказал я. Слишком у него реакция на алкоголь непредсказуемая.

— День Очищения начался, — сказала Швабра, когда мы с ней вышли на крыльцо, подышать. — Уже два часа как.

— Пока тихо, — ответил я, и тут же сглазил.

В квартале от нас послышались какие-то крики, с треском взметнулось выше крыш пламя.

— Там мой дом! — вскрикнула в испуге девушка. — А вдруг это он?

«Сдох-ни! От-ро-дье! — скандируют люди. — Сдох-ни! От-ро-дье!»

Деревянная халупа полыхает как костёр.

— Там мама! Там всё! — рвётся из моих рук Швабра.

— Уже поздно, — удерживаю её я. — там уже никого нет.

— Она даже почти не ходит! За что!

Её крики наконец-то расслышали за треском пламени.

— Она здесь! Её не было в доме! — закричал кто-то из поджигателей.

— Где ты шлялась, отродье? — заорал другой. — А ну, иди сюда, как раз разгорелось!

— В огонь отродье! В огонь!

Я аккуратно опустил на землю бьющуюся в истерике девушку и шагнул им навстречу.

***

— Боже, что это было, Роберт? — спросила меня Швабра, размазывая по щекам копоть и слезы.

— Некоторая забавная особенность моей природы. Я не только делаю нужное, но и отменяю ненужное.

— Отменяешь? Так это называется? Я не знаю, что я видела, но это запредельно жутко.

— Отменяю. Как будто оно никогда не случалось. Если верить научному директору завода, они добиваются такого эффекта много лет, ну а я это просто могу. Точнее нет, не то чтобы «могу» – это, скорее, моё свойство. Травматично для Мироздания, но оно и не такое стерпит. Заживёт. Будет шрам на ткани причинности, множество необъяснимых противоречий — ведь у них были семьи, родители, жёны, дети, работа, обязанности… Но постепенно всё сгладится. Люди легко замещают такие лакуны, выдумывая новые связи взамен исчезнувших, а на нестыковки просто закрывают глаза. Тебе легче?

— Да, наверное. Это был такой шок, что я пришла в себя. Я не успела её полюбить. Она превратилась в овощ раньше, чем я толком выросла. Где-нибудь в другом месте меня бы, наверное, отправили в приют, но здесь всем плевать, и я о ней заботилась, как могла.

— Тяжело было?

— Да, наверное. Я почему-то с трудом вспоминаю детство, как будто чего-то не хватает… Словно дырка в прошлом. Может быть, у меня тоже эти, как ты сказал, лакуны?

— Может быть, — не стал спорить я. — Пойдём отсюда. Дом почти догорел, делать тут нечего.

Мы медленно пошли обратно к бару, я поддерживаю всхлипывающую Швабру, обняв её за плечи. От её волос пахнет пеплом и горем. Вдруг она остановилась, уткнулась мне в грудь чумазым лицом, плечи затряслись. Я сначала решил, что она рыдает, но потом понял, что смеётся.

— Что с тобой?

— Прости… кажется… у меня истерика… Но… чёрт, там были все мои деньги! Всё, что я скопила! Всё, что я заработала в баре! Всё, что я хотела потратить на машину, чтобы свалить из этого города! Разве… это… не… смешно? — она снова затряслась в моих объятиях.

— Как-то не очень, — признался я, прижимая её к себе.

Так мы и простояли, пока её не отпустило.

— Мне кажется, за эту ночь я пережила больше, чем за всю предыдущую жизнь, — сказала она, высвобождаясь.

— А мне кажется, ночь ещё не закончилась, — констатировал я, увидев приближающегося к нам Депутатора.

Стальной полицейский выглядит вымотанным, как настоящий, и идёт с трудом, медленно шагая под грузом двух бессознательных тел. Одно на левом плече, другое на правом. Две девушки, и обе довольно полненькие.

— Роберт, — сказал он скрипящим от усталости голосом. — Знаю, что вы считаете это бесполезным. Наверное, вы даже правы. Но я должен хотя бы пытаться.

— Никто из нас не может уйти от своей природы, — согласился я.

— Что там так горело?

— Её дом.

— Кто-то пострадал?

— Её мать.

— Соболезную.

— Благодарю, — сухо кивнула Швабра. Кажется, сил на эмоции в ней больше не осталось, и это, наверное, даже хорошо сейчас.

— Поможете донести их до клиники? — спросил меня полицейский.

— Если завернём в бар. Оставлю там девушку, ей на сегодня хватит впечатлений.

— Конечно, это по пути, — сказал Депутатор, перегружая одну из девиц на плечо мне.

Я сдал Швабру в заботливые руки подруги, шепнул той, что случилось, и она, заохав, повела её к стойке. Блондинка урождённая барвуман, сообразит, что налить, что сказать и как выслушать. Панку строго велел хранить трезвость, запереть дверь и помнить про дробовик. Надеюсь, на бар аборигены не покусятся, всё-таки общественное достояние.

Я не так крепок телом, как железный Депутатор, поэтому до клиники добрел на последнем издыхании. Девушка словно становилась тяжелее с каждым шагом. Мы постучали в дверь, никто не ответил.

— Доктор, эй, доктор! — закричал я. — Просыпайтесь! Пополнение! Надеюсь, у вас ещё есть свободные койки.

— Сюда, я здесь! — послышался слабый голос сверху, из клиники. — Помогите, скорее!

Депутатор дёрнул по лестнице так, словно не перетаскал за ночь полкласса подростков, я побрёл за ним, пыхтя и отдуваясь. Зачем так раскармливать отродье, которое собирались прикончить? Не к столу же её подавать собирались? Хотя с них станется…

Доктор Клизма висит в коридоре на одной руке. Она пристёгнута наручниками к вкрученному в стену крюку. Знакомый крюк, да и наручники тоже. Не полицейские, но крепкие. Впрочем, недостаточно, чтобы их цепочку не разорвал одним небрежным движением Депутатор.

— Кто это сделал? — спросил он грозно, опуская доктора на пол.

— Сказал… что Палач, — тихо ответил тот. — Он что-то сделал там, в палатах… Я не видел. Я ничего не мог сделать, он меня оглушил сзади…

Я осторожно избавился от своей ноши, аккуратно разместив пухлую девицу на полу, и заглянул за ближайшую дверь.

— По крайней мере он их не мучил, — сказал полицейский, посмотрев поверх моего плеча. — Наверное, торопился. Думаю, доктор, ваша помощь там больше не нужна. Вы не пострадали?

— Только шишка на голове и рука затекла, — сказал Клизма, ощупывая затылок.

— Тогда займитесь этими двумя, они хотя бы живы.

— А если Палач вернётся?

— Значит, им не повезло. Вас он вряд ли убьёт, чужаки не его профиль.

— Не очень утешает.

— Чем могу. Пойдёмте, Роберт. Берегите себя, доктор. В первую очередь себя, понимаете?

— Постараюсь учесть.

***

— Как вы думаете, Роберт, куда он направился? — спросил Депутатор, когда мы вышли на улицу. — Раны свежие, вряд ли ушёл далеко.

— Палач-то? Да куда угодно. У него полно работы, как я понимаю.

— Вы с ним знакомы?

— Встречался однажды. Много угроз и пафоса. Но похоже, слова с делом у него не расходятся.

— Что он за человек?

— Вы видели его дело. Бывший бармен. Собственноручно замучил насмерть свою дочь, от чего окончательно повредился рассудком. Теперь предоставляет своё безумие как услугу: «Не поднимается рука на вашу кровиночку? Боитесь крови, криков и кишок на полу? Не умеете правильно перерезать глотку? Палач-надомник вам поможет!»

— Не смешно.

— Ага, ничуть. Простите, нервы.

— По вам не скажешь.

— По вам тоже.

— У меня провода. Но я на грани срыва, вы правы. Так кто его следующая цель? Просто предположите. Даже если не угадаете, то лучше что-то делать, чем стоять.

— Одна его мишень мне известна точно, но за ней он, скорее всего, придёт в последнюю очередь. Финальный, так сказать, аккорд. А пока займётся более крупными заказами. Много вы натаскали детишек?.. Ах, да, им ведь уже восемнадцать, простите.

— Немало.

— Они в школе, я слышал?

— Да, собрал в спортзале, велел разложить маты, отдыхать и ждать, пока всё закончится. Многие из них ранены или просто травмированы, но жизни ничего не угрожает.

— Все там?

— Все… Стоп, — спохватился он. — Есть ведь ещё те семеро, которых привели вы. В подвале под моим домом. Я и забыл про них в суете.

— Вот вам и идеальная мишень. В школе их слишком много для одного убийцы, будет паника, половина разбежится, попрячется, лови потом. А тут всё компактно и кулуарно. Уже заперты, уже подвал — как на блюдце положить.

— Чёрт, вы правы. Вы со мной?

— Прогуляюсь, пожалуй.

***

— Их тут нет, — констатировал Депутатор, оглядев опустевший подвал.

Я ничего не ответил, пытаясь отдышаться. Здоров же бегать этот стальной чёрт!

— Нет следов борьбы или крови, — продолжил он, обводя помещение тем, что заменяет ему глаза.

У него, наверное, и ночной режим там есть. Свечи погасли, в подвале темно. Я пошарил рукой по стене, нашёл выключатель, зажглась одинокая тусклая лампа.

— Есть следы взлома двери. Изнутри.

— Засов настолько жидкий, что я бы это даже взломом не назвал, — возразил я, оглядевшись, — им достаточно было навалиться вместе.

— И куда их понесло?

— Понятия не имею. Подростки со свеженьким ПТСР, имевшие много времени, чтобы, сидя в подвале при свечах, накрутить друг друга разговорами о смерти? Да куда угодно. Я бы проверил, не пропало ли что-нибудь в доме.

— Они открыли оружейный сейф, — сказал полицейский, осмотрев дом.

— Я думал, он в участке.

— Там был только пистолет, он у меня с собой. Ружья я забрал сюда, мне казалось, так надёжнее. Я ошибся. Глупо было хранить ключи от сейфа в столе, но кто мог знать?

— Много было оружия?

— Два дробовика и штурмовая винтовка. Они выгребли все патроны.

— Тогда надо идти на звук стрельбы. Не сомневаюсь, мы её скоро услышим.

***

К месту первой перестрелки мы опоздали. Дробовик гулко бабахнул в паре кварталов, и, хотя я чуть не сдох, пытаясь угнаться за Депутатором, на месте мы наши только тела.

— Похоже, мы услышали последний выстрел, — сказал ровным голосом полицейский, пока я вспоминал, каким местом дышат. — Первые были в доме, окна в другую сторону.

Жертва этого выстрела — фигуристая рыжая девушка — лежит на садовой дорожке. Затылок снесён дробовым зарядом.

— Стрелок вошёл в дом, застрелил сидящих за столом мать и сына, — описывает картину полицейский, — они даже не успели встать. Последняя жертва была в спальне, выскочила в окно, пыталась убежать. Не смогла.

— Интересно, почему именно их?

— Это семья одной из девушек, из числа тех, что вы привели. Той, помните, черноволосой, разговорчивой?

— Кажется, она перешла от разговоров к делу. А где дома остальных?

И мы снова побежали.

***

Наших беглецов мы догнали у третьего дома. Второй был пуст. Кто-то, не найдя жертв, выразил своё негодование, выстрелив по семейным фото на стене, и попытался устроить пожар, запалив занавески. Они сгорели, но и только, на стены огонь не перекинулся.

А вот у третьего настоящая баталия — засевший в доме отстреливался. Похоже, внезапный налёт удался лишь частично — на пороге лежит тело пожилой женщины, ещё одна, на поколение моложе, упала в кусты и дёргается, но дальше что-то пошло не так — на наших глазах из окна высунулся дед предпоследнего поколения «семьдесят два», ловко пальнул из какого-то антикварного пистоля в сторону сарая и тут же спрятался обратно. Картечь ответного выстрела осыпала стекло и сдала нам стрелков.

Их трое — рыжая девица и два парня. Ещё один уже выбыл из весёлой игры «покажи им, кто тут на самом деле отродье» по состоянию здоровья — дедок, похоже, неплохо стреляет. Где трое остальных — черноволосая, светлая и парень, мечтавший разделать на гамбургеры своего брата, — неизвестно. Но один дробовик и штурмовая винтовка ушли с ними.

— Прекратить огонь! Бросить оружие! Полиция! — закричал Депутатор так, как будто у него в глотке мегафон.

— Эй, на нас напали отродья! Застрелите их уже к чёрту! — ответил ему из-за окна дедок.

— Сами вы отродья! — заорал из-за угла один из парней. — Мы всё поняли! Отродья захватили город и теперь убивают нормальных! И меня хотели убить! Застрелите его!

— Бросайте оружие! Все! — убеждает их Депутатор. — Потом будем разбираться, кто тут кто!

— Да как же! — задорно кричит рыжая девица. — Не дождётесь! Вы на их стороне, они вас подкупили!

— Прекратить огонь! Я во всём разберусь, обещаю! Никто не пострадает! Это просто недоразумение! — полицейский пошёл к дому, поднимая руки примирительным жестом, и в него выпалили с обеих сторон.

***

— Чем дело кончилось? — спросил Депутатор, открывая голубые глаза.

— Тебя пристрелили, — пояснил я.

— Это не так просто, как кажется, — он приподнялся, ощупывая руками грудь. Поковырял пальцем дырки на рубашке, сел, прислонившись к садовой скамейке. — Просто травматическая перезагрузка. Серьёзных ранений нет.

— Прекрасно.

— А где подозреваемые?

— Оправдали худшие подозрения.

— И что с ними случилось?

— Я.

— Наверное, мне лучше не спрашивать.

— Да, пожалуй.

— Что-то ещё случилось?

— За те пятнадцать минут, что ты тут валялся? Назрел вопрос.

— Задавай.

— В городе много оружия?

— Немало. В степи полно сурков, зимой приходится прореживать диких собак. Охота — популярный досуг, дробовик в каждом втором доме, наверное.

— Тогда у меня для тебя плохие новости. Кажется, этот День Очищения пошёл не по плану.

Глава 31. Свобода Самогонка

В школе мы их не нашли. Депутатор осмотрел опустевший спортзал с разбросанными по нему матами, и спросил:

— И где все?

— Ушли, — сказал робкий девичий голос. — Я здесь, в раздевалке прячусь.

— Выходи, — велел полицейский, — тебя никто не обидит.

Их боковой двери вышла та самая светловолосая девушка, которую я нашёл в шахте. Умытая, она выглядит не так драматично, но на меня смотрит как на постер фильма ужасов — со страхом и предвкушением.

— Сказала, что нас обманули, — пояснила она.

— Кто сказал?

— Ну, помните, чёрные волосы, красное платье… в подвале сидела с нами! Она сказала, чтобы отныне будет зваться Свобода, и нам велела так её называть, но это глупо совсем. Как в комиксах. По-моему, она просто сумасшедшая.

— Ах, да, активистка-революционерка, — припомнил я. — Жанна-д-Арк подвальная. И каков лозунг этой акции гражданского неповиновения?

— Когда вы ушли, она сказала, что всё поняла. Что никакие мы не отродья, это обман. Настоящие отродья — это наши братья и сёстры, они сговорились и обманули наших родителей. А некоторые родители, наверное, и сами отродья, поэтому встали на их сторону. Остальных подкупили, обманули или запугали чужаки, которых отродья впустили в город, и они теперь всем заправляют. Поэтому мы должны бороться за нашу жизнь и свободу. Она уговорила ребят сломать дверь, потом они нашли оружие и отправились доказывать, что не отродья. Я сначала пошла с ними, думала, что они просто уговорят родителей разобраться, но Свобода зашла в свой дом и сразу принялась стрелять. Убила мать и брата, сестра пыталась убежать, она застрелила её на улице. И сказала, что мы так должны поступать со всеми. Освобождать тех, кто в подвалах и убивать тех, кто не там. Тогда мы победим отродий и спасём город. А я сбежала.

— Почему? — поинтересовался я.

— Потому что я знаю, что я отродье. И умереть должна я, а не другие. Умирать мне страшно, убивать не хочется. Услышала, что освобождённых собирают в школе, и пришла сюда.

— Знаешь, что ты отродье?

— Конечно. И Свобода знает, я уверена. Она всем врёт, а может, и себе врёт. Но знает. А потом они пришли сюда и стали рассказывать то же самое. Что те, кто тут сидел, не отродья, даже полиция это знает, поэтому их спасла. Но полицейский не может спасти всех, надо спасаться самим. Она совсем с катушек слетела — говорит без умолку, как безумная, но так, что ей все верят.

— Типичная картина травматического психоза, — сказал Депутатор. — Девушка пережила сильнейший стресс на фоне угрозы жизни и впала с психопатическое состояние.

— Она ещё и пьёт всё время, — пожаловалась светловолосая. — Из дома прихватила бутыль самогонки. Не расстаётся с ней, то и дело хлебает прямо из горлышка. Но ей почти все поверили. Тех, кто был несогласен, избили, а я спряталась в шкафчике. Я мелкая, помещаюсь.

— И куда эта нетрезвая Орлеанская Дева повела своё воинство?

— Искать оружие. Громить отродий. Убивать чужаков и предателей рода человеческого.

— Хороший план, — одобрил я, — многообещающий.

За окном послышались отдалённые выстрелы.

***

— Как вы тут? — спросил я Швабру, подметающую осколки стекла на полу.

— Мы лишились одного окна, босс. Но оно того стоило!

— И при каких обстоятельствах мы его лишились?

— Припёрлась толпа моих драгоценных одноклассничков! Рыл двадцать, не меньше! Заявили, что хотят выпивки, причём даром, и если мы не откроем, то сломают дверь. И тогда нам будет плохо — они подробно объяснили, как именно, но я не буду повторять, ладно? Меня уже не так тошнит, как раньше, но лучше не рисковать. Размахивали какими-то мотыгами и палками, орали, ругались. Кажется, они уже где-то крепко выпили и собирались добавить.

— Судя по направлению на ближайший пожар, — заметил Депутатор, — там горит самогонный шалман. Наверное, часть топлива в огонь не попала.

— Я выстрелила, — сказала блондинка. — Два раза. Так что окно запишите на мой счёт.

— Блонди рили крутая, — подтвердил Говночел. — Те челы сразу сдриснули, хотя она поверх башки палила.

— Молодцы, — похвалил я. — Держите оборону, я скоро вернусь.

— Куда вы, Роберт? — спросила блондинка.

— Прогуляемся до клиники, проверим, как там наш доктор. Боюсь, как бы не попал под горячую руку революционных масс.

— Что там вообще творится, босс?

— Отмена выбора постфактум, обратный расколлапс суперпозиций. Совмещённые с народными гуляниями. Косплей сипайского мятежа в горящем борделе в Варфоломеевскую ночь. Хотя уже утро.

— А кто в кого стреляет? — спросила Блонда, прислушиваясь.

— Все во всех, как обычно. Так что не высовывайтесь.

***

— Отродья!

— Сами отродья!

— Сдохните!

— Сами сдохните!

Претензии с обеих сторон идентичны, а вот поколения разные. Бывшие школьники и их, условно скажем, родители. Линия конфликта отцов и детей проходит перед проходной Завода.

— Выдайте нам чужаков! Они вас обманывают!

— С отродьями переговоров не ведём! С чужаками и без вас разберутся!

В центре постановка классической картины «Свобода на баррикадах», только что бюст прикрыт. Самозванная лидерша протеста кричит охрипшим голосом с пирамиды ящиков:

— Слушайте меня! Отродья захватили всё! Отродья убивают нас! Отродья везде! Очистим город! День Очищения! День Очищения!

— День Очищения! День Очищения! — скандирует за ней экзальтированная молодёжь.

Сама Свобода держит в руке бутылку и вид имеет абсолютно упоротый. Ружей в толпе мало, но всякого импровизированного дреколья хватает. Охрана Завода торопливо сооружает у входа завал из офисной мебели. Оружия у неё не видно, но, вполне возможно, оно ещё появится.

Мы с Депутатором обошли этот цирк стороной и постучали в двери клиники.

— Кто там? — спросили изнутри.

— Полиция, — строго сказал полицейский, и нас впустили.

— А вы тут что делаете? — удивился Заебисьман.

Он сидит в смотровой, морщась от боли, а доктор заклеивает ему пластырем порез на скуле.

— Производственная травма? — спросил я. — Фотон неудачно синтерферировал? Коллапсом суперпозиции зацепило? Или кот Шрёдингера поцарапал?

— Побочные следствия массовой истерии, — отмахнулся он. — Один придурок слишком всерьёз принял идею Очищения города от чужаков. Хорошо, что охрана успела, у него был нож. Обошлось, и заебись.

— Как ваши глобальные вычисления?

— В самом разгаре, — развеселился он. — Вы, наверное, думаете, что сорвали наши планы, устроив это нелепое представление там, на улице? Ничего подобного! Наоборот, мы имеем целые каскады коллапсов. Освобождённые нашей доблестной полицией из подвалов отродья сейчас запихивают туда своих братьев и сестёр, возвращая, так сказать, око за око. Попутные эксцессы только ускоряют процесс.

— Ничего не устраивал, — пожал плечами я. — Мне не нужно. Значит, посчитаете быстрее?

— Да, скорее всего.

Доктор закончил, Заебисьман кивнул ему и вернул на голову шляпу.

— Мы рассчитывали, что пик загрузки эффектора будет к вечеру, когда горожане закончат праздновать совершеннолетие детей и вернутся в подвалы, чтобы закончить с отродьями, но теперь планируемзагрузить второй пул образцов уже в полдень. Думаю, результат будет часам к трём. Наконец-то я смогу уехать из этой дыры и вернуться к семье!

— У вас же тут жена, — напомнил Депутатор.

— Она местная, — отмахнулся научный директор. — Надо было как-то организовать быт и досуг на время такой длительной командировки. Не повезу же я сюда своих? Кроме того, она ужасно много говорит, это так утомительно.

— То есть её вы с собой не возьмёте? — уточнил я.

— Это технически невозможно. Отродья — часть местного экоценоза и нежизнеспособны сами по себе. Мало где принято размножаться корзинками. Ладно, пора мне обратно на рабочее место. Скоро эта шумная молодёжь поймёт, что Завод ей не по зубам, и разбежится устанавливать справедливость локально, и в этот момент мне лучше держать штурвал в руках. Фигурально выражаясь. Какие перспективы открываются, Роберт! Какие перспективы!

— Как пострадавшие? — спросил Депутатор доктора.

— Держу на снотворном. Жизненные показатели стабильные, но не хотелось бы, чтобы они, проснувшись, присоединились к этому безумию, — он кивнул в сторону окна, откуда доносятся истеричные выкрики и шум толпы.

— Когда безумие закончится, у вас будет много работы, — напомнил полицейский. — Тупые и резаные травмы, ожоги, огнестрельные ранения. Так что ещё раз повторю — берегите себя.

***

— Как планируете провести этот осенний праздник? — спросил я Депутатора, глядя как рассасывается толпа молодёжи перед проходной.

Заебисьман прав, надолго их запала не хватило. Теперь они, разбившись на небольшие решительные компании, выдвигаются в разных направлениях по прилегающим улицам. Будут вершить справедливость в индивидуальном порядке. Контингент в подвалах сменится на альтернативный, а старшее поколение либо примет это как есть, либо пострадает в процессе. Ставлю на первый вариант, ведь в глубине души каждый из них знает, что разницы нет. Отродья должны умереть, а какие именно — неважно.

— У вас есть предложения?

— Я всё ещё бармен. Виски?

— Пойдёмте, — Депутатор снял с головы фуражку и сунул её подмышку. Как тазик, в котором умыл руки Пилат.

— Серьёзно, ты хочешь это слушать? — спросила Швабра блондинку, приволокшую из подсобки радио.

— Почему нет? Всё равно делать нечего. Вряд ли сегодня будет наплыв клиентов. Как раз время утреннего выпуска.

— Мне подвинуться? — спросил Депутатор, допивающий второй стакан.

— Нет-нет, не беспокойтесь, тут есть ещё одна розетка. Вот, сейчас, прогреется…

Приёмник долго шипел и пощёлкивал чем-то внутри, потом внезапно из динамика, сразу на максимальной громкости, прорезался истошный крик:

— Не-е-ет! Боже, как больно! Я больше не могу, не могу, не могу! Не надо, отец, не надо, а-а-а! — девушка взвыла от невыносимой боли. Побледневшая Швабра в панике защёлкала кнопками, но крик не умолкал, пока Блонда не выдернула шнур из розетки.

— Плохая была идея, — признала она дрожащим голосом.

— Рили говняная, — согласился панк.

— Знаете, — сказал Депутатор, надевая фуражку, — я всё же, пожалуй, пойду.

— Уверены? — спросил я.

— Да. Я всё понял про размер популяции. И что всё бесполезно, понял тоже. И что не мне решать. Но я не могу просто сидеть и пить, когда там вот так, — он кивнул на радиоприёмник. — Берегите себя.

— Не знаю, — задумчиво сказала Швабра, глядя ему вслед. — Как тут выбрать сторону?

— Думаю, он не станет отделять овец от козлищ. Будет спасать каждого, на кого напали, чтобы тот, в свою очередь, напал на следующего. Как говорится, «у самурая нет цели, только путь».

— Глупо, — сказала Швабра.

— Но красиво, — добавила Блонда.

— Рили крэйзи, — подытожил панк.

***

— Босс, ты чего-то ждёшь? — спросила Швабра, заметив, что я покосился на часы.

— По инсайдерской информации с Завода, в полдень будет перезагрузка образцов. Наша кровь попадёт в их машину. Хочу посмотреть, что будет.

— А что может быть? Это же просто кровь.

— Самому интересно. Может, ничего. Может, что угодно. Моя кровь — это немножко я, а я и сам не знаю, что я такое. Спать только вот хочется ужасно.

— Ага, — душераздирающе зевнула она, — не спали же ночью. Но это хорошо, хожу оглушённая и не принимаю ничего близко к сердцу. Наверное, потом накроет. Если будет это потом.

— Пойду умоюсь, — сказал я. — Может, взбодрюсь. Спать нам сегодня, похоже, не светит.

В зеркале туалета усталый человек неопределённого возраста. На лице пятна копоти, на рубашке брызги крови. Кто я такой?

— Что я такое? — спросил я вслух.

— Явление природы, — ответил Никто.

— Чёрт, вы теперь и в туалете меня караулить будете?

— Случайность, извините.

— Что значит «явление природы»?

— Когда возникает опасность разрушения линии причинности, появляется что-то, что её устраняет.

— Что-то?

— Или кто-то.

— То есть меня как бы нет? Просто судорога Мироздания, которое лупит мной себе по заднице, как укушенная корова хвостом?

— Зависит от точки зрения. Может быть, вы забытый недобог, мобилизованный на борьбу с хаосом. Недаром Ведьма видит в вас что-то сродни себе. Или просто человек, оказавшийся не в то время не в том месте. А может быть, завтра вы проснётесь в своей постели, поцелуете жену, умоетесь, побреетесь, выпьете кофе и поедете на работу, удивляясь, какой странный сон вам приснился, и забывая его с каждой минутой…

— Босс! Босс! Сюда! — завопила из зала Швабра. — Скорее!

Я кинулся к двери, немедленно забыв всё услышанное.

— Ты не выстрелишь, — говорит спокойно Палач, бестрепетно глядя в ствол дробовика.

— Выстрелю, отец, — голос Блонды дрожит, ствол гуляет.

— Не выстрелишь, — в руке у Палача большой нож, когда-то так восхитивший нашедшего его в сундучке панка. — Это работает в одну сторону. Я должен убить тебя, ты не можешь убить меня. Так устроен наш маленький мир.

— Слы, мэн, ты гонишь, — голос Говночела срывается, — убери найф, мэн, давай перетрём!

— Ты избранная дочь, — Палач говорит медленно, спокойно и размеренно, — в тебе чиста её кровь. Ты не можешь пережить этот день, потому что это её место.

— Я выстрелю!

— Нет, ты не сможешь. Так говорит она, и она знает. Ты одна из поколения. Одна чистая. Одна избранная. Одна жертва там, одна жертва здесь, и бабочка снова раскинет свои крылья.

— Мэн, ты не вдупляешь, мэн! — панк шаг за шагом сдвигается, пытаясь закрыть собой блондинку, она тоже отходит, чтобы он не оказался у неё на прицеле. — Слы, мэн, ты ж её папахен! Не надо так!

— Сейчас мы закончим то, что начато год назад, — палач делает шаг вперёд, панк делает шаг ему навстречу, Блонда делает шаг в сторону, я осторожно стараюсь одновременно подойти со спины и не попасть под выстрел, если она всё-таки решится.

— Мэн, ты рили крэйзи мен, тебе бы кукуху лечить! Слы, я в твою дочку втрескавшись! Зять из меня говно, рили, но любовь правит миром, мэн! Мэйк лав, мэн, убери найф!

Панк делает шаг вперёд, Палач делает шаг вперёд, их траектории пересекаются. Говночел пытается схватить его за руку, грохает выстрел.

— Я его убила? — дрожащим голосом спрашивает Блонда. — Или нет?

— Ты промахнулась.

— Тогда где он?

— Там, где хранятся неслучившиеся события. Если такое место, конечно, есть. Может быть, Мироздание записывает их в специальную книжечку, чтобы не забыть. Но это не точно.

— Какой кошмар… Я чуть не умерла от страха! Ой, что с тобой? Ты ранен?

Блонда кинулась к оседающему на пол панку.

— У него кровь! Надо нести в клинику!

— Уже не надо, — сообщаю я, присаживаясь рядом с телом. — Мои соболезнования.

Один удар. Точно в сердце. Палач знал своё дело. Покойся с миром, Говночел.

***

— Но почему он мёртвый, босс? — спросила меня Швабра, когда мы вышли и сели на крыльцо, оставив Блонду рыдать над панком.

— Потому что его убили.

— Но ты же отменил Палача!

— Некоторые события необратимы. Твой дом не возникнет из пепла, Говночел не оживёт, а под клумбой всё так же лежат кости твоей подружки. Хотя её отец не то что её не убивал, а даже и не рождался. Сейчас ты не можешь понять, как это возможно, но скоро поймёшь. Вспомнишь, что отцом её был кто-то другой, убил кто-то третий, а панк споткнулся и упал на нож. Или всё было как-то по-другому, не знаю. Мироздание грубо залатает дырку, остальное вы сделаете сами. Но мёртвые не вернутся, а рождённые не исчезнут. Не знаю, почему так. Спроси учёных на Заводе.

— Босс, а что с Заводом? Смотри, смотри!

С крыльца бара старые кирпичные корпуса видны не целиком — угол одного здания, крыша другого, труба котельной, окно цеха… Всё это мерцает и переливается, пульсирует и размывается.

Я посмотрел на часы и кивнул.

— Они загрузили образцы.

— И что теперь, босс?

— Не знаю. Давай посмотрим. Уверен, будет интересно, — предположил я.

И не ошибся.

***

Заебисьман бежит молча, багровея апоплексичным лицом, придерживая левой рукой шляпу и правой — портфель. Он промчался мимо бара, держа курс на заднюю дверь кафе.

— Пивка? — крикнул я ему вслед. — Для рывка?

Научный директор ничего не ответил, дыхания не хватило, наверное.

— Крысы бегут с корабля? — спросила Швабра.

— Пытаются.

Заебисьман добежал и остановился, отдуваясь. Двери в стене нет, как никогда не было. Ровная пустая штукатурка.

— Сюрприз, — прокомментировал я.

— А как же?.. — спросила девушка и сама себя перебила: — Впрочем, пофиг, денег на тачку у меня один чёрт нет.

Зебисьман, тяжко отдуваясь, побрёл к нам. Мы смотрели молча и без сочувствия.

— Что-то пошло не так? — спросил я, когда он доковылял и с тяжким вздохом сел на ступени.

— Фатальная ошибка. Причины понять не успели, всё стало исчезать, начиная с установки. Сам эффектор, кабели, генераторы, устройства ввода-вывода, за ними стапели, выгородки, склады, новые стены — всё, что строилось и делалось под него. К счастью, сами корпуса довольно старые, они продержались достаточно долго, чтобы я успел выскочить.

— Вы? А остальные?

— Не знаю. Не было времени объяснять. Я бы крикнул «Караул», но берёг дыхание. Такое впечатление, что эффектор сам себя отменил, начиная с проекта. Никто не приезжал, никто не строил, никто не потратил годы на всю эту чёртову метрику… Я думал, что и сам отменюсь, если из неё не выберусь. Выбраться не успел, но почему-то ещё тут.

— Некоторые события необратимы, — важно заявила Швабра.

Заебисьман посмотрел на неё долгим мрачным взглядом, потом спросил:

— Кто это вам сказал?

— Один рыбак, — ответил я.

— Какой ещё рыбак?

— Не важно.

— А что вы сидите снаружи? Я бы сейчас не ограничился одним стаканом.

— Там девушка оплакивает возлюбленного. Обстановка не та.

— Понятно. Ну, что же, посижу с вами. Идти мне некуда.

— У вас тут жена, — напомнил я.

— Ой, я вас умоляю. Я считал дни до отъезда! Кто знал, что со временем милая болтовня превращается в осточертелый трындёж? Кроме того, в городе, кажется, небезопасно.

— Уже нет, — Депутатор ведёт под руку Училку, та сжала ладошку сына. — День Очищения закончился досрочно. Как отрезало. Только что все орали друг на друга «Отродье! Сдохни!», а потом раз — остановились, пожали плечами, побросали колья и факелы и пошли по домам. Сейчас уже обсуждают программу праздника и разводят огонь для барбекю. Те, у кого осталось барбекю, конечно. С пяток домов сгорело, а сколько всего жертв, мы, скорее всего, никогда не узнаем.

— Ровно столько, сколько нужно, — сказал я. — Раз всё закончилось. Популяция вернулась к нужной численности. Мы немного ускорили события, и только. Утром они найдут на порогах корзинки, и начнётся новый цикл.

— Было очень страшно, — сказала Училка. — Мы спрятались в подвале и просидели там всю ночь. Почему я вас не послушалась и не уехала вчера?

— Чтобы сегодня вручить аттестаты выжившим? — предположил Депутатор.

— Почему я раньше не видела, какие они чудовища?

— Они просто люди, — покачал головой я. — А вы не знали, куда смотреть.

***

— Я буду его помнить, — сказала Блонда, выходя из бара. — Он был смешной. Не очень умный, но милый. И пытался меня защитить. Как жаль, что всё так кончилось.

— Наверное, надо что-то сделать… Ну, с телом? — спросила Швабра. — Не может же он лежать там на полу.

— Можно устроить во дворе ещё одну клумбу, — предложил я. — Ему нравилось возиться с цветами.

— Ему нравилось заглядывать мне в лифчик, пока с ними возилась я, — возразила Блонда. — Но идея хорошая. Вы поможете мне копать?

— Я могу, — сказал Депутатор, — у меня сильные руки.

Мы встали и зашли в бар.

— Да уж, убирать тут и убирать, — задумчиво осмотрелась Швабра. — Как ты думаешь, босс, у нас ещё остались клиенты?

— Уверен, они придут как ни в чём не бывало к открытию. Твои одноклассники захотят отметить совершеннолетие первым легальным бокалом пива. Их родители — погордиться взрослыми детьми. Деды и прадеды — выпить за старые добрые традиции. У нас будет тот ещё аншлаг.

— А мы будем им наливать и улыбаться?

— Улыбаться не обязательно. Но ты пойми, на самом деле, ничего не изменилось. Они всегда были такими. И в глубине души ты это знала.

— Давайте выпьем за него, — сказала Блонда. — Он бы хотел, чтобы мы выпили.

Она встала за стойку и потянулась к стаканам, но, вскрикнув, отпрыгнула.

— Что случилось? — кинулась к ней Швабра.

— Обожглась!

— Обо что?

— Не знаю! Ой, смотрите, огонь! Откуда он?

Над стойкой взметнулись языки пламени. Сначала полупризрачные и беззвучные, но быстро набирающие жар и силу. Треснула и потекла в огонь первая бутылка, он загудел и ударил вверх синими всполохами горящего спирта.

— Все наружу! — скомандовал Депутатор и потащил за руки к дверям Училку с сыном.

Огонь распространился моментально, вспыхнув десятком очагов, пытаться тушить бесполезно. Мы еле успели выскочить.

— Что это, босс? — спросила Швабра, стряхивая искры с рубашки. — Откуда пожар?

— Это не здесь пожар, — догадалась Блонда, — а там. Они подожгли бар отца. Значит, его больше нет. Я осталась одна.

— Может, он спасся?

— Нет, его убили. Я знаю.

— Мои соболезнования, — сказал Депутатор.

— И Говночела мы не похоронили, — добавила Швабра.

— Огненное погребение в озере горящего алкоголя — самый панк-рок, — прокомментировал я. — Жаль, что нечего выпить. Мне теперь можно, я уже не бармен.

— Пойдёмте ко мне, — пригласил Депутатор. — У меня есть пара бутылок.

***

— Сегодня мы вступаем во взрослую жизнь. Это важный день для нас, важный день для наших родителей, важный день для города! — Свобода вещает с трибуны на школьной площадке, её голос, усиленный колонками, разносится над улицами.

Образцовая выпускница — платье, туфли, причёска, макияж. Ни винтовки, ни бутылки, ни призывов убивать. Её слушатели выглядят столь же прекрасно — костюмы, платья, банты, белые ленты через плечо. Молодые красивые лица. Чистые вдохновенные глаза.

— Мы благодарны нашей школе. Мы благодарны нашим родителям. Мы благодарны нашим учителям и особые благодарности нашей классной руководительнице. Давайте попросим её подняться на эту трибуну!

— Про-сим! Про-сим! Про-сим! — скандируют выпускники.

Училка идёт к трибуне, перед ней расступаются, ей аплодируют.

— Они же ничего не сделают маме? — тихо спрашивает меня её сын.

— Нет, не волнуйся, — успокаиваю его я. — До чужаков в этот раз руки не дошли, слишком всё быстро случилось.

Это не совсем правда — в холодильнике морга лежит тело поэта, желавшего воспевать смерть. Его вытащил из какого-то подвала Депутатор. Парень оказался не с той стороны ножа, на которую рассчитывал. Но Доктор Клизма цел, хотя слишком занят, чтобы прийти на праздник — пациентов с различными травмами полная клиника. Командированный персонал завода по большей части исчез, но они, скорее всего, сюда просто не приезжали.

— Поздравляю с окончанием школы, — сказала Училка в микрофон. — Ваши аттестаты здесь. Забирайте.

Она положила на край трибуны папку и пошла по ступенькам вниз. Воцарилось неловкое молчание — от неё явно ждали речи, — но Свобода быстро сориентировалась и перехватила инициативу.

— Ещё раз поблагодарим нашу учительницу! Я возьму вручение на себя, если никто не против! Итак, первым приглашаю…

— Давайте уйдём отсюда, — предложила Училка, вернувшись к нашей компании. — Я так ужасно устала. У нас есть свободная комната, Роберт, если хотите…

— Мы лучше пойдём к нему, — я показал на Депутатора. — У него большой запас виски.

— Как вам угодно, — она посмотрела на меня внимательно и строго, потом пожала плечами, взяла сына за руку и ушла.

***

В гостиной у полицейского мы выпили по стаканчику. Молча, потому что говорить сил не было.

— Босс, а босс, — спросила Швабра, когда все разошлись спать. — А что теперь будет-то?

— Я тебе больше не босс, для начала. Твоё место работы сгорело. А что будет, узнаем завтра.

— Я пойду к подружке спать, ладно? Ей не помешает дружеское плечо, чтобы на нём хорошенько поплакать.

— Конечно.

— Ты не обидишься?

— Нет. У тебя впереди жизнь. У меня что-то другое.

— Спокойной ночи, Роберт.

— До завтра.

Эпилог

— Ваш пирог неизменно прекрасен, — сказал я Мадам Пирожок. — Буду скучать по нему.

— Я просто с ног сбилась! — пожаловалась она. — Кажется, что весь город решил у меня завтракать! Похоже, надо срочно нанимать персонал. Зато муж больше не пьёт, это большое подспорье.

— Теперь это центральное городское кафе, привыкайте.

— Не хочешь поработать у меня? — спросила она Швабру. — В баре, я слышала, ты отлично справлялась.

— Нет, — помотала та растрёпанной головой, — я уезжаю. Заверните с собой пару кусков.

— Набрала на машину?

— Нет. То есть да, но всё сгорело. Но ведь есть автобусы.

Трасса теперь проходит через город, рассекая его на две части, так что он немного похож на бабочку, попавшую под колесо велосипеда.

— Не нужен автобус. Прижми палец вот здесь, — я подвинул к ней ключ-карту.

— Здесь?

— Да, к этому кружку.

— Вот. А зачем?

— На парковке моя машина. Теперь она твоя.

— Босс… То есть Роберт, — поправилась она, — это как-то дофига для прощального подарка.

— Мне больше не пригодится. Когда я снова понадоблюсь Мирозданию, оно даст мне всё, что нужно.

— Спасибо, бо… Блин, слушай, а тебе не нужна… ну, не знаю… Что бывает у таких как ты? Приспешники?

— Я не Доктор Зло, а это не комикс.

— Я в курсе. Но ты подумай, из меня могла бы выйти отличная приспешница, я считаю. Мне нравится называть тебя боссом.

— Тебе просто страшно остаться одной, — сказал я. — Ты не знаешь, как тебе жить, вокруг незнакомый мир, а во мне видишь хоть какую-то определённость. Но это не так. Нет ничего более неопределённого, чем я.

— Ты не останешься одна, — заверила её Училка. — Мы с сыном тоже уезжаем, и если тебе не сложно нас подвезти…

— Конечно, — кивнула Швабра, — буду рада.

— Ну вот, — я похлопал её по костлявому плечу, — у тебя уже есть компания.

— И всё же, босс, — упрямо сказала она. — Если ты, возникнув из очередного ничто, решишь, что тебе одиноко, — найди меня. Ты сможешь, я знаю.

— Договорились. Ты с ними? — спросил я Блонду. — Бар сгорел, что тебе тут делать? Думаю, ты, в отличие от других местных, в полном праве уехать.

— Бар горел сто раз, — покачала головой она. — Но подвал всегда остаётся. Там сейф, в нём документы, страховка, деньги. Отстроюсь заново. Это моё место, Роберт. Оно в моей крови. Если ваш странный путь когда-нибудь проляжет неподалёку, заезжайте. Найдёте меня за стойкой.

— А ты? — спросил я Депутатора. — В машине есть ещё одно место.

— Мы с доктором решили пока остаться тут.

— Серьёзно? Почему?

— У него недолеченные пациенты, и все тащат на обследование младенцев. Они здоровенькие, но родители переживают.

— Родители?

— Не придирайся. Они искренне так думают. Здешние жители отлично умеют игнорировать любые странности и верить в то, что всё идёт как надо.

— И что ты тут забыл, зная, чем всё кончится?

— У меня будет восемнадцать лет, чтобы что-нибудь придумать. Да и ехать мне некуда.

— А мне — есть! — заявил Заебисьман. — Из головного офиса уже выслали машину. Надеюсь, она приедет быстрее, чем спохватится моя тараторка.

Он нервно оглянулся через плечо на дверь.

— Продолжите свои труды? — спросил я.

— Это не единственное место с локальной метрикой, — ответил он, с удовольствием вгрызаясь в пирог. — Надо просто знать, куда смотреть. Прогресс не остановишь!

***

— Пора прощаться, босс.

— Удачи.

Мы неловко обнялись и немного постояли так. Швабра всё ещё слишком худая, но уже не сутулится и смотрит в глаза.

— Спасибо тебе за машину… Ну, и вообще. За всё.

— Счастливого пути.

— До свидания, Роберт! — помахала мне в окно машины Училка.

— Ладно, а то я так никогда не уеду, — девушка отлепилась от меня, чмокнула в щёку блондинку, кивнула Депутатору и уселась за руль.

— Справишься?

— Я хорошо училась, забыл? И-э-эх-х! Погнали!

Красное спортивное купе взвизгнуло колёсами, чуть вильнуло, но выправилось и умчалось в даль.

— Уехала, — констатировал Никто.

— Что ж вы не попрощались?

— А кто я ей? Она выросла на моих глазах, но без меня. Я словно вуайерист какой-то, а не отец. Снова могу влиять на события, но нужно ли ей моё запоздалое влияние?

— Мне кажется, стоило попробовать. Но не мне советовать в этих вопросах.

— Может быть, я однажды наберусь смелости и найду её. Всё, меня зовёт коллега, мне пора. Учитывая ваш способ существования, Роберт, мы можем однажды встретиться снова. Но можем и не встретиться, так что прощайте.

Он пожал мне руку и пошёл к трассе, на обочине которой стоит чёрный тонированный микроавтобус. Пожилой азиат за рулём опустил стекло и помахал мне рукой.

Я вернулся в кафе и подсел за столик к старому дальнобойщику.

— Мне будет не хватать этих гамбургеров, — пожаловался Водила. — Но ехать-то надо. Это моя жизнь — ехать. Хотя я теперь и не знаю, куда.

— Я тоже не знаю, так что нам по пути. Подбросите?

— Конечно. Только купите гамбургер, я своим не поделюсь.

— Уже запасся. Куда двинемся?

— Вперёд по дороге, — ответил он.

— Направление не хуже других, — сказал я, вставая. — Поехали?

И мы поехали.

—

Конец