Разлом [Николай Фридрихович Олигер] (fb2) читать постранично, страница - 2

опускал глаза книзу и отвечал неуверенно, даже не пытаясь выдать свою ложь за правду:

-- Нет, это опять почки. Вы знаете...

-- Да, да...

Замолкали, -- и было очень хорошо, что не надо искать темы для разговора и развлекать друг друга, насилуя мысль.

Сидели долго молча и думали, а потом кто-нибудь из двоих случайно произносил вслух последний обрывок мысли.

-- ...Или не вызывать его домой, а поехать к нему, за границу... Как вы думаете?

Иван Ильич знал, о ком идет разговор, но не опешил ответить. Спускал кота с колен, дул на обшлага, к которым прилипли желтые шерстинки.

-- Да, конечно. Поживете с ним вместе в курорте. Отдохнете. И ему не будет так скучно, как у вас в имении, в Чумаеве.

-- Там и дом, кажется, совсем развалился. А ремонтировать не стоит.

-- Пожалуй... Будет дуть от окон, в полах -- щели. Я не люблю старых домов.

Иван Ильич откидывался на спинку кресла, так что из-под коротко остриженной бородки выставлялся худощавый кадык. Что-то начинало щекотать его по темени, но он звал, что это не муха, а острый лист пальмы, -- цикаса, -- которая стоит за креслом. Слегка морщился и поднимал одну бровь выше другой.

-- А помните, как тогда, в июле... Все было, совсем, как новое, и пахло краской...

Софья Борисовна смотрела, на него добрыми глазами и улыбалась.

-- Тогда только что кончился ремонт... Я помню. А дальше мне не хочется вспоминать. Правда?

-- Да... А тогда было хорошо. И волосы у вас были не седые, а совсем черные, черные... Мальчика вы взяли на руки и убежали с ним вместе в сад, к пруду.

-- Как давно... Теперь уже он студент. Может быть, он сам... Вы не чувствуете, как это давно?

-- Не всегда.

Софья Борисовна переставала улыбаться и лицо у нее принимало деловое выражение.

-- Вот мы кстати, дорогой, заговорили об имении... Управляющий прислал мне письмо и отчет. Ну, и мне кажется, что там есть какое-то плутовство. Посмотрите, пожалуйста... Я сейчас принесу вам.

Уходила к себе в спальную, где хранила бумаги, а в комнате оставалось после нее что-то такое невидимое, но почти осязаемое. Комната не казалась пустой. И легкий запах дорогих, но старомодных духов оставался висеть в воздухе -- прозрачный остаток, признак прежнего кокетства.

Иван Ильич закрывал глаза и видел заросший акацией угол помещичьего дома, потом нервный смех, запах тех же духов и -- поцелуй, внезапный, к которому не готовились и который, поэтому, обжег пламенем.

Да, это давно. Может быть, столько дней назад, сколько седых нитей... седых серебряных нитей в черных когда-то волосах.

-- Видите: это -- письмо, а это -- отчет.

Раскладывала, возвратившись из спальной, бумаги перед Иваном Ильичом и нагибалась к нему так близко, что задевала его щеку своим платьем. И по этому прикосновению, и по тому спокойствию, с каким он сам начинал рассматривать бумаги, Иван Ильич чувствовал, что то, действительно, было очень давно и что в старом помещичьем доме теперь должны быть большие, гнилые щели в полах и окнах. И сквозь щели дует холодом.

-- Здесь у него написано: от продажи леса выручено восемьсот сорок два рубля семнадцать копеек, а в другом месте он говорит...

Разбирались, считали, немного спорили. Затем Иван Ильич аккуратно складывал бумаги и прятал их в боковой карман сюртука.

-- Я посмотрю дома... Он развел у вас такую сложную бухгалтерию, что сразу не разберешься.

Софья Борисовна опять садилась на диван, подкладывала под локоть подушку, вышитую стручками красного перца. Лампа на столе горела светло и ровно, и тень от обшитого кружевами абажура делила комнату на две равные части: верхнюю -- розоватую, и нижнюю -- светлую, белую. На стене висел большой старый портрет Софьи Борисовны и то, что голова его оказывалась в темноватой розовой половине, очень шло к нему.

-- А как вы сами думаете насчет лета? -- спрашивала Софья Борисовна, кладя руку, -- длинную и бледную, без колец, но с массивным золотым браслетом, -- на сонетку.

-- Конечно, я хотел бы, как всегда, поехать с вами вместе... Но все зависит от того, как пойдет дальше процесс Тер-Матусова. Возможно, что мне нельзя будет...

-- Наташа, готовьте чай!

-- ...нельзя будет отлучиться. Тогда я запоздаю.

-- Нужно захватить хотя осенний сезон... А еще лучше -- вместе...

-- Да, я не могу представить себе, как буду без вас переезжать границу. Мне кажется, что я растеряюсь, смалодушничаю и вернусь обратно.

Горничная в соседней комнате звенела чашками. Иван Ильич знал, что сейчас будет чай и к нему печенье, такое, какое он любит -- бисквиты, песочники с миндалем и маленькие сладкие крендельки, густо обсыпанные кристалликами сахара. А у самовара немножко продавлен один бок, и его давно уже хотят отдать в починку, потому что это некрасиво, но никак не соберутся.

-- Вы у кого берете теперь чай? Мне утром подают такую гадость, что нельзя пить. Пахнет березовым веником.

-- Это потому, что перестаивается. Нужно только залить кипятком, а не кипятить. Я даже на самовар не ставлю. Получается не так густо, но аромат лучше.

-- Да, у вас очень вкусный чай. Доктор говорил, что нельзя пить крепкий, и мне ужасно