This War of Mine (Ремейк) [vagabond] (fb2) читать онлайн

This War of Mine (Ремейк)

Цельнометаллическая оболочка. Часть I

Алексис Антонеску или Себастьян Антонеску (протагонист) — мужчина выше среднего роста и выдающегося телосложения (шесть футов и один дюйм, масса — сто семьдесят шесть фунтов). У него довольно длинные белые (пепельные?) волосы, вплетенные в объемную косу, окаймляющую боковые стороны лица; на его щеках красуется тонкий, неясный первобытный символ. Обладает шрамами в центре лица и на левой щеке. У него есть необъяснимая науке особенность: его глаза выглядят так, как будто страдает катарактой, из-за которой его радужки являются полностью серыми, хотя видит очень хорошо. У него также есть татуировки, ожоги на спине и плечах. Носит военную форму, головной убор разительно отличается в привычном понимании этого слова. Голова прикрыта чем-то, что очень напоминает противомоскитную масочную сетку, но чересчур длинная (доходящая до границ последних ребер) и чёрного цвета.

Обращение автора

Дорогой Друг. Мне будет приятно, если Тебя заинтересует это произведение. Поэтому постараюсь сделать всё, чтобы произведение стало живым и интересным, чтобы что-то захватило и повлекло за собой, чтобы эта история могла чему-то научить и читателей. Не скрываю, буду стараться достаточно вдумчиво обсуждать каждую часть, каждый эпизод, давая таким образом Тебе, мой уважаемый коллега и возможный соавтор, почувствовать себя участником не только событий, но и соучастником в творчестве. Сразу оговорюсь, предполагаю, что в дискуссиях ожидаю увидеть уникумов с хорошим воображением. Не стоит сбрасывать со счетов возможности виртуального мира, создающего новые и интересные массовые формации. Возможно, мне и в повествовании понадобится обращаться к Тебе за советом, как бы сквозь время и пространство, насколько мистически это не прозвучало. Мысль переписать старую новеллу возникла у меня с момента окончания работы над оригиналом. В нем проскальзывали изъяны, недочеты и так далее. Весь акцент ушёл на внутренний мир и общий портрет отталкивающего от себя главного героя, усыпив бдительность при разработке сюжета. Ключевой фигурой постоянно был он, основное действующее лицо, но без четкой формулировки и конкретизации при временном сдвиге из реальности «А» в реальность «Б». На этот раз герой претерпевает радикальные изменения, хотя внешность практически не изменилась. Его мировоззрение, взгляды на что-либо и другие инструменты, пытающиеся передать лейтмотив локомотива истории, намеренно остаются нераскрытыми вначале, так как рушится целостность структуры при попытки воссоздать эффект полного погружения. На сей раз должное внимание уделяется персонажам второго и третьего плана, а 'Гэ-гэ, словно сам читатель, наблюдает за окружающим миром, не забывая принимать в нем активное участие. Сама история будет протекать от первого лица, хотя при прочтении у вас возникнет временное и ложное ощущение того, что вы читаете от третьего лица или вовсе копаетесь в чьем-то дневнике, как было с печальным оригиналом. Эта непостоянная мера сделана специально в дань уважения первоисточнику. Но помните: она от первого лица! Если вы заметите, что главный герой творит вещи нелогичные и не свойственные его характеру, то это не повод говорить об ошибке. Жестокость будет, но она не несёт в себе в цели намеренно вызывать отвращение. Наоборот — показываются условия и то, что приходиться пережить человеку в экстремальных условиях. Ну, по машинам!

Пролог. «Оккупанты».

Где-то в закоулках параллельной вселенной…

Джордж Буш-младший объявил в прямом эфире:

«Дорогие сограждане! По моему приказу войска коалиции начали наносить удары по объектам военного значения с целью подорвать способность Саддама Хусейна вести войну. Это лишь начало широкой и мощной кампании. Более сорока девяти государств предоставляют нам значительную поддержку. Я обращаюсь ко всем мужчинам и женщинам в армии Соединенных Штатов, которые находятся сейчас на Ближнем Востоке. От вас зависит мир, на вас возлагаются надежды угнетенного народа! Эти надежды не будут тщетными. Враг, с которым вы боретесь, скоро познает на себе, насколько вы храбры и мужественны. Кампания на территории, сравнимой по величине с несколькими Колорадо, может оказаться более долговременной и сложной, чем предсказывали ранее. Военные вернутся домой не раньше, чем миссия будет выполнена. Мы отстоим нашу свободу. Мы принесем свободу другим. И мы победим».

Не очень значительное количество времени спустя…

Давайте, познакомьтесь с морпехами — самодовольными, закаленными профессионалами, которые занимаются самым специфическим видом американского экспорта: сверхнасилием.

Оккупанты едут в «Хамви» через иракскую пустыню на север. Они едят конфеты, жуют табак и распевают песни. На горизонте горят нефтяные пожары, вспыхивающие у очагов концентрации ожесточенных иракских солдат во время перестрелок с американскими силами. Четыре морпеха в машине — из первых американских частей, пересекших границу с Ираком — возбуждены от комбинации кофеина, недосыпа, волнения и скуки. Осматривая пространство на предмет возможного огня противника и одновременно горланя песню двадцатидвухлетний водитель, капрал Брэдли Эдвардс, и руководитель группы Чекмейт 3−3, двадцативосьмилетний сержант Кевин Уокер — оба ветераны афганской войны — уже достигли глубокомысленного вывода об этой кампании: о том, что зона боевых действий, которой является Ирак, напичкана этими «чертовыми даунами». В батальоне есть даун-командир, который неправильно повернул рядом с границей, задержав вторжение как минимум на час. Есть еще один офицер, классический даун, который уже начал прочесывать пустыню в поисках сувениров, брошенных бегущими иракскими солдатами: касок, фуражек Республиканской гвардии, винтовок. В отделениях технической поддержки батальона есть безнадежные дауны, которые напортачили с радиостанциями и не взяли достаточно батарей для тепловизионных устройств морской пехоты. Но, по мнению морпехов, есть один даун, который переплюнул всех остальных — это Саддам Хусейн.

— Мы уже как-то надрали ему задницу, — запел Эдвардс, сплевывая через окно плотную струю табачного сока. — Потом оставили в покое, и весь следующий год он еще больше е*ал нам мозги. Мы не хотим быть в этой сраной стране. Мы не хотим в нее вторгаться. Что за чертов даун.

Война началась несколько часов тому назад серией взрывов, которые прогремели в пустыне «Ноль-Два» около четырех утра девятнадцатого марта. Морпехи, спящие в окопах, вырытых в песке в пятидесяти шести километрах южнее границы с Ираком, садятся и всматриваются в пустое пространство, вслушиваясь в отдаленный грохот с лицами, лишенными всякого выражения. В зоне ожидания в пустыне разбили лагерь триста шестьдесят четыре солдата, все мы — бойцы разведбатальона, которому предстоит прокладывать путь на значительных этапах вторжения в Ирак, часто действуя за линией врага. Морпехи с нетерпением предвкушали этот день с того момента, как покинули свою базу в Колорадо, более семи недель тому назад. Их боевой дух зашкаливал. Позже в тот первый день, когда над их головами проревели несколько боевых вертолетов Белл AH‑1 Кобра, уносясь на север, предположительно к месту сражения, морпехи вскинули в воздух кулаки и прокричали: «Порви их»!

«Порви их»! — это неофициальный одобрительный возглас морской пехоты. Его выкрикивают, когда собрат-морпех пытается побить свой личный рекорд в фитнес-тесте. Им прерывают ночные истории сексуальных похождений в публичных домах Таиланда и Австралии. Это крик возбуждения после стрельбы очередью из пулемета M2 «Ma Deuce» калибра 0.50 дюйма. «Порви их!» в двух простых словах выражает восторг, страх, ощущения власти и эротического возбуждения, которые возникают в результате соприкосновения с предельными физическими и эмоциональными нагрузками под угрозой смерти, что, несомненно, и является сутью войны. Практически все морпехи из тех, кого успел повстречать, надеялись, что эта война с Ираком даст им шанс порвать их.

Преувеличенные выражения энтузиазма — от выкриков «Порви их!» и размахивания американскими флагами до нанесения татуировок на свои тела — морпехи называют «мотиваторами». Вам никогда не застукать сержанта, одного из самых уважаемых морпехов в разведбатальоне и руководителя группы, с которым проведу войну, за демонстрацией каких-либо «мотиваторов». Он — мускулистый и светловолосый, и делает саркастические замечания гнусавым подвывающим голосом. Несмотря на то, что он считает себя «убийцей из Корпуса морской пехоты», он — еще и зануда. Он увлекается разными устройствами — собирает винтажные игровые видеоприставки и носит массивные наручные часы, которые можно правильно настроить, только подключив их к его компьютеру. Он — последний человек, которого вы можете себе представить на острие вторжения в Ирак.

Подавляющая часть войск доберется до Багдада, взяв курс на запад, чтобы попасть на современную супер-магистраль, построенную Хусейном как памятник самому себе, и доехать по ней, не встречая никакого особого сопротивления, до самых окраин иракской столицы. Группа сержанта из разведбатальона достигнет Багдада, пробивая себе путь через самые убогие, самые вероломные части Ирака. Их работа будет состоять в том, чтобы прикрывать продвижение боевых сил морской пехоты — полковой боевой группы численностью в восемь тысяч бойцов — по сельско-городскому коридору длиной сто пятьдесят девять километров, который тянется между городами «R» и «N», кишащими тысячами хорошо вооруженных партизан-федаинов. Во время большей части этого продвижения бравый разведбатальон, организованный в группу из семидесяти легковооруженных Хамви с открытым верхом и грузовиков, будет мчаться впереди группы RCT 1, обнаруживая позиции и точечные засады врага, буквальным образом заезжая прямо в них. После того как эта фаза операции будет закончена, соединение переместится западнее и продолжит выполнять свою роль охотников на засады во время нападения на чертов Багдад.

Морпехи-разведчики считаются самыми подготовленными и выносливыми в Корпусе. Генерал-майор или «Гэ-эм», командующий наземными силами морской пехоты в Ираке, называет ребят из разведбатальона «дерзкими, надменными ублюдками». Они проходят примерно такую же подготовку, как морские котики и армейский спецназ. Это физически одаренные люди, которые способны пробежать тридцать километров, нагруженные рюкзаками весом в семьдесят килограммов, затем прыгнуть в океан и проплыть еще несколько десятков километров, не снимая ботинок и камуфляжа, при оружии и с рюкзаками. Они обучены прыгать с парашютом, погружаться с аквалангом, ходить в снегоступах, лазать по скалам и спускаться по веревке с вертолетов. Многие из нас закончили школу выживания по специальной программе, программу обучения на секретной тренировочной базе, где морпехов-разведчиков, пилотов истребителей, морских котиков и другой военный персонал на работах с высоким риском помещают в импровизированный лагерь военнопленных и запирают в клетки, избивают (в предусмотренных пределах) и подвергают психологическим пыткам под надзором военных психиатров. Все это делается с целью обучить и оказывать сопротивление при захвате в плен. Парадоксальным образом, несмотря на все боевые курсы, которые проходят морпехи-разведчики (чтобы пройти весь цикл требуемых курсов во всех школах, у них на это уходит несколько лет), практически никто из нас не умеет управлять Хамви и воевать в них всем подразделением. Традиционно наша работа заключается в том, чтобы маленькими группами незаметно пробираться за линию врага, издалека вести наблюдение и избегать контакта с противником. То, чем теперь занимаемся в Ираке — отыскивать засады и с боем идти напролом — это нечто новое, чему начали обучать где-то с Рождества, за месяц до того, как отправить в «Ноль-Два». У капрала — основного водителя группы — даже нет военной лицензии оператора Хамви, и он всего пару раз пробовал вести машину ночью в конвое. Гэ-эм, у которого в распоряжении были другие бронированные разведподразделения — обученные и снаряженные, чтобы прорываться через засады врага на специальной бронированной технике, — говорит, что выбрал данный разведбатальон для одной из самых опасных задач во всей кампании потому, что «то, что я ищу в людях, которых хочу видеть на поле боя — это не какие-то особые названия должностей, а смелость и инициативность». Уверен, мистер Гэ-эм похвалит разведбатальон за «ключевую роль в успехе всей кампании». Морпехи-разведчики будут сталкиваться со смертью практически каждый день на протяжении месяца и убьют много людей — о смертях некоторых из них сержант и его сослуживцы, несомненно, будут вспоминать и, возможно, даже сожалеть всю оставшуюся жизнь.

Первое впечатление Уокера об Ираке — это то, что он выглядит как «х*евая дыра». Это через несколько часов после того, как его группа на рассвете пересекла границу с Ираком. Мы едем через отвалы мусора в пустыне, изредка испещренной глинобитными хижинами, маленькими отарами овец и кучками тощего, костлявого скота, пасущегося у низкорослого кустарника. Иногда мы видим покореженные машины: выжженные остовы автомобилей, возможно, оставшихся здесь со времен войны в заливе, и лежащий на осях грузовик без колес. Время от времени нам попадаются люди — босые иракские мужчины в платьях. Некоторые стоят у дороги и рассматривают нас. Один или два нам машут.

— Эй, уже десять утра! — орет капрал в сторону одного иракца, мимо которого мы проезжаем. — Не пора ли переодеть пижаму, с*чара?

Взгляда Эдвардса саркастический, а его зеленые глаза расставлены так широко, что собратья-морпехи называют его «Джокером». Ему часто кажется, что движущей силой за решением этого некогда худощавого, прыщавого паренька вступить в Корпус и войти в одно из самых элитных мачо-подразделений была возможность глумиться над всем окружающим миром. За несколько дней до того как его подразделение должно было выдвинуться из лагеря в пустыне «Ноль-Два» и начать вторжение, бойцам вручили письма от американских школьников. Капралу досталось письмо от девочки, которая писала, что она молится за мир. «Эй, дырка с мясом, — прокричал Эдвардс. — Что написано на моей рубашке? Американский морпех! Я родился не в коммуне хиппи-пе*иков. Я — убийца и имею дело со смертью. На досуге отжимаюсь до крови на костяшках пальцев. А потом точу свой нож».

Пока конвой продвигается на север по пустыне, Эдвардс беззаботно поет глупую песню.

— Заткнись, придурок, — сразу дал о себе знать Уокер, напряженно всматриваясь в запыленные просторы с выставленным в окно карабином М‑4.

Сержант и капрал разговаривают друг с другом словно старая супружеская пара. На звание ниже, чем Уокер, Эдвардс вынужден обуздывать свою злость в его адрес, но иногда, когда первый слишком резок и ранит чувства последнего, траектория Хамви внезапно становится непредсказуемой. Эдвардс делает резкие повороты и без причины бьет по тормозам. Такое случается даже в боевых ситуациях, и тогда вдруг можно увидеть, как Уокер вновь пытается завоевать расположение своего водителя, отказываясь от своих слов и принося извинения. Но, в общем и целом, кажется, они испытывают взаимную симпатию и действительно уважают друг друга. Уокер высоко ценит Эдвардса, в чьи обязанности входит обеспечение работы радиосвязи — поразительно сложная и жизненно важная работа для группы, — называя его «одним из лучших радиооператоров в разведке».

Завоевать уважение сержанта не так-то просто. Он сам придерживается высоких стандартов в личном и профессиональном поведении и ожидает того же от окружающих. В этом году его избрали руководителем группы года в разведбатальоне. В прошлом году он заслужил Медаль Благодарности ВМФ за помощь в уничтожении вражеской ракетной батареи в Афганистане, где руководил одной из первых полевых групп морпехов. Он опрятен, аккуратен и проворен абсолютно во всех мелочах. Он вырос в ультрасовременном доме, построенном по проекту его отца-архитектора. В той части гостиной, где располагался мягкий уголок, был ворсистый ковер. Он рассказывает, что одно из самых его любимых воспоминаний — о том, как родители позволяли ему приводить в порядок этот ковер специальными граблями. Уокер — это ходячая энциклопедия радиочастот и протоколов шифрования, и может рассказать вам во всех подробностях практически о любом оружии в арсенале США или Ирака. Однажды он чуть не купил излишний британский танк — даже договорился о ссуде через кредитный союз, — но потом передумал, когда осознал, что одна его парковка может пойти вразрез с правилами районирования в его родном штате — «коммунистической республике Колорадо».

Но есть еще одна грань его личности. Его спина покрыта кричащими татуировками в стиле хэви-металл. Он выплачивает около десяти тысяч долларов в год за авто-мотострахование из-за вопиющих штрафов за превышение скорости и регулярно гоняет на своем скоростном мотоцикле на скорости двести десять километров в час. Он признается, что в нем есть глубоко укоренившаяся, но контролируемая бунтарская жилка, которая побудила его родителей отправить его в военную академию, когда он учился в школе. Он говорит, что его жизнь подвластна простой философии: «Никогда нельзя показывать страх или отступать, чтобы не позволить себе осрамиться перед стаей».

С места пассажира спереди Уокер контролирует ситуацию с правой стороны машины, безопасность слева обеспечивается капралом Марком Хоффманом — девятнадцатилетним парнем с пулеметом SAW на заднем пассажирском сиденье. Хоффман — высокий, темноволосый и бледноватый паренек. Он говорит мягким, но звучным голосом, который плохо сочетается с его мальчишеским лицом. Один глаз у него сильно покраснел из-за инфекции, вызванной постоянными песчаными бурями. Последние несколько дней он все время пытался это скрыть, чтобы его не исключили из группы. Технически он — «морпех-разведчик на бумаге», потому что до сих пор не закончил базовый разведкурс. Но не только молодость и недостаток опыта держат Хоффмана в аутсайдерах, дело скорее в его сравнительной незрелости. Он гладит свою пушку и говорит что-то вроде: «Надеюсь скоро пустить ее в ход». Другие морпехи смеются над этими его фразами из военных фильмов категории «Б». Они также с подозрением относятся к небылицам, которые он травит. Например, он утверждает, что его отец был сотрудником секретной службы и что большинство мужчин из семьи умерли насильственной смертью при загадочных обстоятельствах — подробности этих историй очень расплывчаты и каждый раз меняются. Он с нетерпением ожидает начала боя «словно одну из тех фантазий, которые, как ты втайне надеешься, рано или поздно сбудутся». В ноябре, за три месяца до своей отправки в Ирак, Хоффман женился. (Он говорит, что отец его невесты не присутствовал на церемонии, потому что незадолго до этого погиб под огнем случайной «уличной перестрелки»). В свободное время он составляет списки возможных имен для сыновей, которые должны у него родиться, когда он вернется домой. «Только я могу продолжить род», — утверждал оператор пулеметного гнезда. Несмотря на сдержанное отношение других морпехов, Уокер чувствует, что потенциально он может стать хорошим морпехом. Уокер всегда дает ему какие-нибудь наставления — учит его, как пользоваться разными средствами связи, как лучше всего сохранять в чистоте свое оружие. Хоффман — внимательный ученик, иногда — почти любимчик своего учителя, и изо всех сил старается тихо оказывать мелкие услуги всей группе, например, каждый день набирать всем воду во фляги.

Еще один боец группы в машине — это капрал Бун Карлсон. Ему двадцать один год. Он наполовину высунулся из машины — его тело находится в башенном люке, от талии и выше. Он управляет автоматическим гранатометом — самым мощным оружием на этом транспортном средстве, установленном сверху Хамви. Его работа — вероятно, самая опасная и требовательная во всей группе. Иногда он на ногах по двадцать часов подряд и должен постоянно следить за горизонтом для выявления возможной угрозы. Морпехи считают его одним из самых сильных бойцов во всем батальоне, — хотя по его внешнему виду этого не скажешь, — а физическая сила среди них высоко котируется. Он скромно поясняет свою репутацию человека сверхъестественной силы шуткой: «Да, я силен. Как умственно отсталый».

Группа сержанта входит в состав взвода из двадцати семи бойцов в роте «Хаос» (Х). Имея в распоряжении две других линейных роты разведбатальона — «Мародёр» (М) и «Смерч» ©, а также вспомогательные подразделения, задача батальона — разыскивать в пустыне иракское оружие, пока остальные морпехи захватывают нефтяные месторождения на востоке. Во время этих первых шестидесяти семи часов вторжения, группа Уокера не обнаруживает никаких танков и встречает сотни сдающихся в плен иракских солдат — которых сержант всеми силами старается избегать, чтобы на него не возложили бремя их поиска, задержания и раздачи им провианта — его подразделение совсем для этого не подходит. Солдаты-дезертиры — некоторые из них до сих пор с оружием, — а также группы гражданских семей вереницей проходят мимо машины, припаркованной у канала на время второй ночевки его группы в Ираке. Уокер дает указания Буну, который остается на страже со своим гранатометом:

— Ни в коем случае не стреляй в гражданских. Мы — армия вторженцев и должны быть великодушны.

— Велико-что? — спрашивает Бун. — Что это к черту значит?

— Горделивыми и царственными, — отвечает Уокер.

Бун обдумывает эту информацию.

— Не вопрос. Я, сэр, хороший парень, если не провоцировать.

Уокер и капрал большую часть времени отслеживают грехи, совершаемые офицером разведки по кличке «Маллиган». Сержанты и другие морпехи в подразделении обвиняют Маллигана в том, что он бросает людей на сумасбродные затеи под прикрытием разумных миссий. Маллиган — довольно приятный парень. Если вы попадетесь ему в лапы, он вам все уши прожужжит о бесшабашном времени, которое провел в колледже, работая телохранителем в рок-группах. Его люди чувствуют, что он пользуется этими историями в жалких попытках их впечатлить, а кроме того, половина из них никогда не слышали об этих группах.

Еще до завершения кампании разведбатальона Маллиган потеряет контроль над своим подразделением и попадет под следствие из-за того, что склонял своих людей к совершению военных преступлений против вражеских военнопленных. Следственная комиссия батальона оправдает его, но здесь, в зоне военных действий, некоторые из бойцов мечтают о его смерти. «Одного тупицы в руководстве достаточно, чтобы все разрушить, — шептал один из них. — Каждый раз, когда он выходит из машины, я молюсь, чтобы его пристрелили».

Помимо заскоков Маллигана, в группе Уокера присутствует неизбывное ощущение, что это будет унылая война. Все меняется, когда мы добираемся до города «R» в свой очередной день в Ираке.

«…»

Двадцать первого марта группа Уокера в конвое со всем разведбатальоном съезжает с захолустных пустынных троп и направляется на северо-запад к городу «R» — городу с населением около четыреста сорок тысяч жителей на реке.

К вечеру батальон вязнет в массивной пробке из машин морской пехоты примерно в тридцати километрах южнее города. Морпехам ничего не говорят о том, что происходит впереди, хотя для них кое-что проясняется, когда перед заходом солнца они начинают замечать постоянный поток вертолетов медэвакуации, летящих в город «R» и обратно. В конце концов, всякое движение останавливается. Морпехи выключают двигатели и ждут.

Последние четыре дня бойцы группы спали не более двух часов за ночь, и ни у кого не было возможности снять ботинки. На всех надеты громоздкие костюмы химзащиты и все экипированы противогазами. Даже когда удается поспать — в окопах, которые роем на каждой стоянке, — не разрешается снимать ботинки и защитные костюмы. Питаемся сухими пайками (готовой к употреблению пищей), которые упакованы в пластиковые пакеты размером где-то с половину телефонного справочника. В них входит примерно полдюжины обернутых фольгой упаковок с основным мясным или вегетарианским блюдом — например, мясным рулетом или пастой. Более половины калорий в сухом пайке содержится в батончиках и нездоровой пище вроде сырных кренделей и полуфабрикатной выпечки. Многие морпехи дополняют эту диету большими количествами лиофилизированного кофе — часто они едят кристаллы прямо из пакета, при этом жуя табак и продаваемые без рецепта стимуляторы, включая эфедру.

Уокер постоянно долдонит своим людям не забывать пить воду и пытаться прикорнуть при любой возможности, и даже допрашивает их о том, желтая или прозрачная у них моча. Когда он возвращается из туалета, Хоффман отвечает ему тем же.

— Хорошо просрались, сержант? — без интереса спрашивает.

— Отлично, просто замечательно, — отвечает Уокер. — Просрался что надо. Не слишком твердым и не слишком жидким.

— Паршиво, когда жидкое и нужно пятьдесят раз подтираться, — странно подметил Хоффман в поддержание разговора.

— Я не об этом, — Уокер принимает свой строгий тон наставника. — Если оно слишком твердое или слишком жидкое, значит что-то не в порядке. И, возможно, у тебя какая-то проблема.

— Оно должно быть слегка кислотным, — комично промямлил Эдвардс, вставляя свое собственное медицинское наблюдение. — И немного жечь, когда выходит.

— Может быть, из твоего блудливого заднего прохода, после всего того, что там побывало, — отрезает Уокер.

— Тебе, похоже, давно никто не проводил ректальную терапию, — решаюсь встать на сторону ответившего.

Услышав этот обмен репликами, другой морпех из подразделения говорит:

— Черт побери, морпехи такие гомоэротичные. Это все, о чем мы говорим.

Другая большая тема — это музыка. Уокер пытается пресечь любые упоминания «дешевой» музыки в своей машине. Он утверждает, что от одного упоминания чего-то «дешевого», которое он считает «паралимпийскими играми в музыке», ему становится физически плохо.

Морпехи глумятся над тем, что многие танки и Хамви, которые стали вдоль дороги, украшены американскими флагами или слоганами-мотиваторами вроде «Сердитый американец» или «Порви их». Эдвардс замечает Хамви с расхожей фразой 9/11 «Вперед!», нанесенной по борту.

— Ненавижу эту слащавую патриотическую ху*ню, — поделился особо важным мнением водитель; вспоминает одну песню про летающих гомо-орлов. — Вот поет тот х*есос на фоне всех этих видов страны в духе белой швали. Дерьмо! Мама пыталась поставить мне эту песню, когда вернулся из Афганистана. А сам говорю: «Что за хрень, ма. Я — морпех. Мне не нужно цеплять флажок на машину, чтобы показать, что твой горячо любимый сын — патриот».

— Да, эта песня — гомосексуальная музыка, параолимпийское гейство в чистом виде, ненавижу, бл*ть, всё гейское, — произнес сержант с отвращением.

Группа Уокера проводит ночь у шоссе. Поздно ночью мы слышим грохот артиллерии далеко впереди, в направлении города «R». Когда мимо проезжает массивная колонна танков M1A1, — на некотором расстоянии от того места, где отдыхают морпехи, — дрожит земля. Прямо из темноты кто-то кричит:

— Эй, если лечь ничком, чл*ном на землю, это так приятно.

Через несколько часов после восхода солнца следующего дня они настраиваются на ВВС на коротковолновом радио, которое есть у Уокера в Хамви, и слушают первые сообщения о боях в города «R», впереди по дороге. Чуть позже лейтенант Сэмюэл, называемый всеми «Иманом» из-за того, что он единственный верующий на весь состав роты, командир взвода Уокера, проводит брифинг для трех других руководителей групп во взводе из «20+» человек. «Иман», которому двадцать пять, имеет приятную внешность бывшего служки, которым он, и правда, когда-то был. Считается одним из лучших воспитанников кадетской школы. Это его второй срок на войне. В Афганистане он командовал пехотным взводом морской пехоты. Но так же, как Уокер и шесть других морпехов во взводе, которые тоже служили в Афганистане, он видел очень мало перестрелок.

«Иман» говорит своим людям, что морпехи понесли серьезные потери в городе «R». Вчера объявили, что в городе безопасно. Но затем на армейское подразделение снабжения, которое передвигалось вблизи от города, напал иракский партизанский отряд верноподданных Саддама Хуссейна под названием фидаины. По словам «Имана», эти боевики одеты в гражданскую одежду и обустраивают свои позиции в городе среди обычного народа, ведя обстрел из минометов, реактивных гранатометов и пулеметов с крыш домов, квартир и переулков. Они убили или захватили в плен шестнадцать солдат из армейского подразделения снабжения, в том числе женщин. Ночью боевая группа морской пехоты из оперативной группы попыталась войти в город по главному мосту через реку. При этом девять морпехов погибли и шестьдесят были ранены.

Разведбатальону приказали переместиться к мосту для оказания поддержки оперативной группе, которая с трудом контролирует подход с юга. «Иман» не может точно сказать своим людям, что они будут делать, когда доберутся до моста, так как планы до сих пор еще обсуждаются на высшем уровне. Но говорит им, что правила их действий изменились. До этого они позволяли вооруженным иракцам проходить мимо, иногда даже раздавали им еду. Теперь, говорит «Иман», «любой, у кого есть оружие, считается врагом. И если от вас отходит женщина с оружием на спине, стреляйте в нее».

В час триста с чем-то морпехов из разведбатальона распределяются по дороге и выдвигаются на север, в направлении города. Учитывая новости о тяжелых потерях за последние сутки, разумно предположить, что у всех бойцов в машинах шансы погибнуть или быть ранеными в городе «R» — выше средних.

Воздух отяжелел от мелкой, рассыпчатой пыли, которая повисла, словно густой туман. Кобры тарахтят прямо над головами, устремляясь вниз с изяществом летающих кувалд. Они облетают конвой разведбатальона, тычась в бесплодный кустарник по обе стороны дороги в охоте на вражеских стрелков. Вскоре мы остаемся один на один друг с другом. Вертолеты отзывают, потому что горючее на исходе. Большая часть конвоя морской пехоты удерживается на месте, пока иракские силы впереди не будут подавлены. Один из последних морпехов, которого мы видим у дороги, вскидывает свой кулак, когда мимо проезжает машина Уокера, и выкрикивает: «Порви их!»

Мы заезжаем на ничейную землю. Горящий склад горючего изрыгает пламя и дым. По обе стороны дороги, везде, куда достигает взгляд, валяется мусор. Конвой замедляет ход и крадется, и в Хамви залетает черный рой мух.

— Вот теперь это похоже на ту самую х*евую дыру, упоминаемая тобой ранее, — справедливо поставил точку Эдвардс.

— И на этот раз займусь тем, чем всегда хотел в той дыре, — отвечает ему рассерженный положением Уокер. — Выжгу все до земли.

Совсем рядом, справа от машины нас оглушает серия взрывов, от которых стучат зубы. Нам досталось поровну с расположенной у дороги батареей тяжелой артиллерии морской пехоты, которая стреляет по городу «R», в нескольких километрах впереди. На дороге видно покореженный Хамви. Ветровое стекло изрешечено дырами от пуль. Рядом — погнутые обломки военных транспортных грузовиков США, дальше — взорванный бронетранспортер морской пехоты. По всей дороге разбросаны рюкзаки морпехов — из них вываливаются одежда и скатанные постельные принадлежности.

Мы проезжаем череду иссушенных фермерских дворов — грубые квадратные хибары из глины, с голодающим скотом у порога. Местные жители сидят рядом как зрители. Мимо проходит женщина с корзиной на голове, словно не замечая взрывов. За десять минут никто не произнес ни слова, и капрал-водитель не может удержаться от глупой реплики. Он с улыбкой поворачивается ко мне:

— Эй, Алексис, как ты думаешь, наездил достаточно часов, чтобы получить водительские права на Хамви?

Отвечать клоуну нет смысла.

Мы добираемся до моста через реку. Это длинная, широкая бетонная конструкция. Он простирается примерно на километр, а арки изящно закругляются ближе к середине. На противоположном берегу виднеется город «R». Спереди город выглядит как сумятица из разноформенных двух- и трехэтажных строений. Сквозь дымку дома кажутся лишь набором неясных, косых очертаний, похожих на ряд сгорбленных могильных надгробий.

Пока две роты разведбатальона получают указания закрепить позиции на берегах реки, рота «Мародер» ожидает у подножия моста, в двухстах метрах от кромки воды. Не успеваем мы обосноваться, как территорию начинает прочесывать продольный пулеметные огонь. Летящие на нас снаряды издают свистящий звук, точно как в комедийных мультфильмах. Они попадают в пальмовые деревья поблизости, измельчая листья и окутывая стволы облаками дыма. Морпехи из оперативной группы справа и слева строчат из пулеметов. Роты «Хаос» и «Смерч» из всеми любимого разведбатальона начинают подрывать цели в городе из тяжелых орудий. Вражеские мины теперь разрываются по обе стороны нашей машины, не далее чем в ста пятидесяти метрах от нас.

— Будьте готовы к тому, что эта заваруха выйдет из-под контроля, — прошипел Эдвардс, и в его голосе слышится обычное раздражение. — Знаете это чувство перед дебатами, когда вам нужно в туалет и у вас появляется такое странное ощущение в животе, а потом вы заходите и даете всем чертей? — Хитро улыбается. — Сейчас этого попросту не ощущаю. Прикиньте!

Вертолеты морской пехоты летят низко над пальмовой рощей через дорогу, стреляя ракетами и ведя пулеметный огонь. Выглядит так, будто мы попали в кино о Вьетнамской войне. Словно по сигналу, Эдвардс начинает петь очередную песню. Он говорит мне, что этой войне нужна своя собственная музыкальная тема.

— Этот пе*ик Джастин Бибер, зуб даю, Ал, напишет для нее саундтрек, — ещё одно ненужное обращение ко мне, добавляя с отвращением. — Я как раз недавно прочитал, что все эти слащавые гомики-звезды вроде собираются записать антивоенную песню. Когда стану поп-звездой, буду петь песни только в поддержку войны.

Прерывая его речь, рядом происходит массивный взрыв. Отклонившийся артиллерийский снаряд морской пехоты попадает в линию электропередач и детонирует сверху, отбрасывая шрапнель в машину перед нами. Осколки также попадают в группу из шести морпехов. Двоих убивает сразу; четверо других ранены. Сквозь дым мы слышим, как они зовут медика. Все пытаются найти укрытие в грязи. Смотрю вверх и вижу, как ругается и извивается морпех, пытаясь выбраться из своего костюма химзащиты. На штанах спереди нет молнии. Нужно сначала отцепить подтяжки и стащить их с себя, что особенно непросто, если ты лежишь на боку. Это морпех из взвода Уокера, один из его самых близких друзей — тридцатилетний сержант Нэйтан Хеллер. С глубоко посаженными глазами, он — один из самых устрашающих морпехов во всем взводе, но Хеллер не устраивает представления, пытаясь прикрыть смехом свой страх. Он с трудом извлекает из штанов свой пенис, чтобы пописать, лежа на боку.

— Не хочу обоссаться, — бормочет уцелевший.

Все морпехи до войны прошли курс по боевому стрессу. Инструктор говорил, что двадцать пять процентов бойцов под обстрелом обычно теряют контроль над мочевым пузырем или кишечником. До начала военных действий многие бойцы попытались достать подгузники — не только для конфузных боевых инцидентов, но и на тот случай, если им по двое суток придется носить костюмы химзащиты после реальной атаки. Подгузники так и не доставили, поэтому они исступленно писают и испражняются при любой возможности.

Другой парень рядом со мной — еще один руководитель группы из роты «Мародер», двадцативосьмилетний сержант Леонард Лоуренс. Он пользуется примерно таким же уважением, как и Уокер. Спрашиваю его, какого черта мы здесь просто ждем, пока вокруг падают бомбы. Его ответ меня отрезвляет. Он говорит, что взвод вот-вот отправят на самоубийственную миссию.

— Наша работа — это как камикадзе входить в город и учитывать потери.

— А какие там потери? — без радости спрашиваю.

— Потери? Так их еще нет. Мы — сила реагирования для атаки через мост. Мы заходим в город во время боя, чтобы подобрать раненых.

Не знаю, почему, но сама идея ожидания потерь, которые еще только предстоят, поражает меня и кажется более жуткой, чем мысль о потерях реальных. Но все равно, несмотря на то, как здесь паршиво — у этого моста, под тяжелым огнем — это еще и будоражит. Почти презирал то, как сослуживцы кичились своими мотиваторами, как кричали «порви их», и с нетерпением рвались в бой. Но дело в том, что каждый раз, когда происходит взрыв, а ты после этого остаешься цел, это однозначно вызывает бурное чувство радости. А другая радость заключается в том, что мы бок о бок друг с другом переживаем одинаковый огромный страх: страх смерти. Как правило, смерть вытесняется за пределы того, чем мы занимаемся в гражданской жизни. Большинство людей сталкиваются со смертью в одиночку, если повезет — в окружении нескольких членов семьи. Здесь морпехи сталкиваются со смертью вместе, в свои юные годы. Если кому-то суждено погибнуть, это случится в окружении самых близких и дорогих друзей, которые, по убеждению человека, когда-либо у него будут.

Вокруг нас все так же рвутся мины, и я замечаю, как Бун роется в своем сухом пайке. Он достает пакетик карамелек и швыряет их в прямо в огонь. Для морпехов эти карамельки — почти что адский талисман. Несколько дней назад, когда мы ехали в Хамви, Бун увидел, как достаю сладости из своего сухого пайка. Его глаза загорелись, и он предложил мне обменять карамельки на пакет популярных сырных кренделей. Причины такой щедрости были непонятны. Думал, ему просто они очень нравятся, пока он не вышвырнул упаковку, которую только что выменял, через окно.

— В нашем Хамви нет места для Charms, — проинформировал Эдвардс, на редкость абсолютно серьезным голосом.

— Точно, — подтвердил Уокер. — Charms — это чертово невезение.

Над нами пролетает пара подоспевших тяжеловооруженных вертолетов морской пехоты, стреляя ракетами по близлежащей роще из пальмовых деревьев. Когда один из вертолетов выпускает противотанковую ракету BGM‑71 TOW, которая вздымает в деревьях огромный оранжевый огненный шар, морпехи роты «Мародёр» вскакивают на ноги и орут: «Порви их!»

Уже около шести часов мы прижаты к этому месту огнем, в ожидании предполагаемого штурма города «N». Но после заката планы меняются, и разведбатальон отзывают от моста на позицию в четырех километрах южнее города, посреди усыпанной мусором пустоши. Когда конвой останавливается, в относительной безопасности и на достаточном расстоянии от моста, морпехи разбредаются от машин в приподнятом настроении. Рота «Хаос» уложила как минимум десять иракцев на противоположном берегу реки от нашей позиции. Они подходят к нашей машине, чтобы развлечь его группу россказнями о бойне, которую учинили, особенно хвастаясь одним убийством — толстого федаина в ярко-оранжевой рубахе.

— Мы прямо изрешетили его нашими пулями 0.50 калибра, — энергично сказанул один.

Это не просто хвастовство. Когда морпехи говорят о насилии, которое учиняют, они испытывают почти головокружительный стыд, неловкое торжество от того, что совершили поступок, максимально табуированный обществом, и сделали это с разрешения государства.

— Ну что же, неплохо справились, — Уокер своему другу.

Эдвардс писает у дороги.

— Черт, спустил штаны, а оттуда пахнет горячим чл*ном. Тот самый потный запах немытых яиц… Как будто только что занимался грязным с*ксом с немытой чуркой.

Несмотря на простуду, тридцатиоднолетний сержант роты «Мародер» Райан Купер сбросил рубашку и протирает грудь детскими салфетками — каждый его мускул блестит в мерцающем свете горящей неподалеку нефти.

Купер не совсем вписывается в образ брутального мачо. Он читает всякие журналы для ухода за кожей и обрабатывает воском ноги и грудь. Другие бойцы подразделения называют его «Се*с-символом», а все потому, что он такой красивый.

— Если тебе кажется, что Купер — горячий парень, вовсе не значит, что ты — гей. Просто он — такой красивый, — предупреждал меня Эдвардс. — Мы все думаем, что он — кекси-мекси.

Морпехам говорят, что на рассвете они будут продвигаться на север через город «R», по шоссе, которое они нарекли «снайперским проездом». В полночь мы с Хеллером выкуриваем на двоих последнюю сигарету. Мы находим укрытие под днищем Хамви и лежим на спине, передавая друг другу сигарету.

— Мужик, у меня сегодня так скакало настроение, — говорит Хеллер. — Наверное, так обычно себя чувствуют женщины, когда из их них течет кетчуп.

Он очень волнуется из-за того, что через несколько часов придется ехать через город «R» и даже признается, что у него есть сомнения насчет того, стоило ли вообще приезжать в Ирак.

— Я спрашивал у священника, можно ли убивать людей на войне. Он сказал, можно, если ты не получаешь от этого удовольствия. До того как мы зашли в Ирак, ненавидел этих проклятых чурок. Даже не знаю, почему. Но как только мы оказались здесь, это все куда-то исчезло. Мне просто их жаль. Так скучаю по своей девчушке. Не хочу убивать ничьих детей.

После полуночи артиллерия морской пехоты громыхает в городе. Вернувшись в Хамви, Хоффман снова говорит о своих надеждах на то, что у него с молодой женой родится сын, когда он вернется домой.

— Никогда не заводите детей, капрал, — поучает его Уокер. — Один ребенок обойдется тебе в несколько сотен тысяч долларов. Тебе и жениться не стоило. Это всегда ошибка. Нет, серьёзно. Женщины после двадцати пяти — отработанный материал. На дворе двадцать первый век, а культ женщины продолжает обрастать новыми идеалами. Бог создал женщину, чтобы мы, добытчики, могли хоть что-то оттарабанить после тяжелой охоты. За женщин всегда приходится платить, но брак — это самый дорогостоящий способ. Если хочешь платить за это, Хоффман, поезжай в Австралию. За сто баксов там можно заказать шлю*у по телефону. Через полчаса она приедет к тебе прямо по адресу, свежая и горячая, как пицца отповара-итальянца с шикарными усами.

Бун подхватил мысль сержанта:

— Да, тоже считаю: большинство женских двуногих бесполезны для нас. Чем же полезны они? Большинство абсолютно бесполезны для общества. Почему? Во-первых, большинство работ, кроме профурсеток, могут очень хорошо выполнены мужиками. Большинство учёных, которые внесли прогресс в науке и в развитии человечества внесли именно мужчины, а не п*зды с ножками. Большинство женщин годятся только для е*ли и обслуживания мужика дома, готовить еду и, например, мыть посуду. И есть те, немногие женщины, которые могут успокаивать своего мужчину, давать ему стоящие советы и не е*ать ему мозги, не манипулировать им. Мужчина никому не должен. Никто никому ничего не должен. Большинство шкур хотят найти пи*долиза, который обеспечит ее всем и вся: машиной, квартирой, деньгами. А что, бл*ть, взамен? Что даёт женщина? Максимум — просто-напросто раскроет ноги и всё. Абсолютно никакой пользы. Дешевле будет нанять слугу и е*ать шм*р с низкой социальной ответственностью. Есть до*уя женщин, которые встречаются или пошли в брак лишь из-за материального достатка, они медленно высасывают из тебя всё, взамен, конечно же, ничего кроме обросшего волосами вареника. Кофетутка обойдется значительно дешевле и не будет рисовать журавлей и не станет пи*деть, мол, любит тебя. Большинство тварей имеют «фетиш» к быдлу, а не к нормальным людям. Плохие парни почему-то привлекают нынешних девок. Ясное дело… они хотят бухать, е*аться, и прочее, но когда дело доходит до семейной жизни, они живут в дерьме и их пи*дит муж-алкаш, потом она жалеет, дескать, неправильно выбрала себе хахаля. Почти все женщины предпочитают быдло, которое обращается с ними, как с мусором. Согласитесь, сегодняшний феминизм борется не за равноправие, а за доминацию женщин над мужчинами. Дело в том, что равноправие уже есть в обществе и закон на стороне женщин, а не мужчин. Например, слыхал, в России если тебя изнасиловала женщина, то это будет считаться хулиганством, вашу мать, и ей не дадут такой же срок, как и мужчине. Среднестатического мужика прессуют по полной, на работе дают преимущество дыркам с мясом, закон тоже служит им. Скажете, женщина слабее, чем мужчина. А где же равноправие, за которое мы боролись? Почему женщина должна быть выше чем мужчина? Наличие пи*ды не даёт ей привилегий, не делает женщину лучше, это лишь репродуктивный орган, который еще и ужасно пахнет. Женщинами нужны мужчины, которые их обеспечивают, даст всё, что она захочет, родят детей, вырастят их и всё. Жизнь удалась. Или же она захочет быть независимой девушкой, жить с котом дома, будет обеспеченной и будет свободно сосать х*й, где и когда захочет. У женщин очень узкое мышление и на что-то великое и новое они не способны. Большинство из них лишь мрази с чувством собственной важности, у которых отсутствует инициатива сделать что-то, кроме эксплуатации мужчины, и использовать его в достижении своих целей. А взамен лишь раскрывает ноги. А потом, когда ты ей надоешь, она найдет себе другой пенис и будет эксплуатировать его. Лох основной и лох резервный, слыхали об этом, парни? Повторюсь, большинство тёлок бесполезны, во всех смыслах этого слова, ничего взамен мужчине предложить не может, кроме пи*ды и обслуживания, отсутствует инициатива. Она лишь контейнер для младенца, манипулирующая тобой, взамен — ничего. Самые мерзкие поступки всегда совершали именно женщины. Жесткую травлю уже вспоминаю с ностальгией и не держу зла на этих ребят, я бы и сам травил такого чм*шника, но никогда не забуду то говно, которое делали женщины. А ненависть к женщинам началась, пожалуй, как и у всех: с мамки. Эта мразь постоянно использовала грязные приемы демагога, любила тонко унизить, когда проигрывала в споре, много раз намекала, что, мол, я чмник, у меня ни девушки, ни друзей, а с мамкой смею спорить. Сначала этого не понимал, но в возрасте семнадцати лет начал активно интересоваться психологией и саморазвитием, как и любой чм*шник, прочитал уйму книг по этой теме, чтобы хоть как-то понять социум. Осознал всю суть мамки и возненавидел ее, потому что меняться она не собиралась, и так и продолжала меня унижать. Урод — это было мое второе имя при любых косяках. Лишь потом понял, ни*уя не нормально оскорблять своих детей, но в то время это слово слышал постоянно, не без причины, но я считаю, что нельзя оскорблять своих детей. Она всю жизнь меня ненавидела. И если кто-то любит своих мам, поздравляет их с праздниками, дарит квартиры и машины, то мне на свою строго пох*й, а если она сдохнет, то лишь обрадуюсь привалившемуся наследству. Скажу лишь о последнем ее поступке. Если все остальное с трудом можно простить, то этого никогда не забуду. Это был удар по самому больному, предательство самого близкого человека. На тот момент с нами один год жил мужик, с которым она познакомилась на сайте знакомств. Сам мужик уе*ок и мразь (субъективно), еще и инвалид (что-то со спиной), ненавижу такой тип людей, тупое говно с «мать — святое» в голове. Жили мы в двушке. Перечислю поводы для конфликтов: «ты не помыл посуду». Да, это не любил, и если до мужика мыл за всех, то за него мне мыть было противно. Мать начала петь караоке, ближе к ночи. На мои жалобы, что мешают спать, ей было по*уй, знаете, что она мне сказала? «Если захотел бы уснуть — уснул бы. Ты мало устаешь». В то время был зависим, слаб. Сейчас бы ей дал по е*алу за такую х*йню, и заодно бы инвалида этого е*аного ушатал, но в то время вообще боялся человека ударить, несмотря на превосходство. Отношения наши совсем испортились, мы уже практически не общались, постоянно сидел в своей комнате за закрытой на щеколду дверью, копил деньги потихоньку, мечтал о всяком. В то время мамка видя, что у меня водится баблишко, перестала варить еду, все покупал сам, варил сам. В какой-то момент она начинает разговор о том, что хочет купить мне квартиру, чтобы мы жили отдельно. Только квартира должна быть хорошей квартирой, не хуже той, в которой живу сейчас. Проходит три месяца и вдруг она мне празднично заявляет: «купила тебе квартиру!» Радоваться не спешил, и не зря. Оказалось, что это квартира в бывшем общежитии, «студия», метров пятнадцать с микрованной, засранный подъезд, соответствующий контингент. Естественно, никого не посылал и вообще — мать ни разу не оскорблял, хотя нет, было дело после книжек всяких, когда мы ссорились, она оскорбляла меня, тупо переводил стрелки. «Как ты можешь» — слышалось из ее еб*ного рта. «Ты меня так же оскорбляешь, то есть тебе можно?» Она: «Я — мать!» Занавес. Отказался от этого клоповника, но квартира-то уже куплена, старался не думать об этом факте. Мать каждую неделю пыталась меня уговорить туда переехать, потом подключался этот пи*орас, который с ней жил. Вежливо посылал иродов. Потом вдруг к этому пи*ору стал заезжать быдло-племянник, который недавно пришел из армии. А потом мамка и сожитель поставили меня перед фактом: «съезжай по-хорошему!» Через месяц этот пи*ор-сожитель привел племянника и еще одного здорового мужика и грубо потребовали грузить все в машину, которая уже стояла у дома. Я ох*ел. Мать натравила на меня грозных мужиков! Мать, которая должна меня защищать, выставляет меня из квартиры силой! Конечно, мог никуда не собираться, отбирать мои вещи, но в тот момент понял одно: если она даже мужиков позвала меня выпроводить, то потом начнется преисподняя, этот племянник будет тут круглосуточно сидеть, е*ать мозг, травить, мешать сычевать, конечно тоже мог мстить потом матери, но это не жизнь. В тот момент мать перестала быть для меня таковой, просто вычеркнул ее из своей жизни, молча собрал вещи и переехал. Дальше началось самое смешное: «Это не я! Я не знала!» А сожитель был каблуком, она такого себе искала и нашла, чтоб быть главной. Он бы это без ее ведома никогда не сделал. Когда предлагал вернуться, раз это не она, то она тут же затыкалась, переводила тему, забавно. Выдержал в той квартире год, у меня начался реальный психоз от быдло-соседей, которые постоянно бухали и слушали громко музыку днем и ночью, потом снял нормальную в центре, но это уже другая история. На своем пути встречал многих плохих людей, но самые мерзкие всегда оказывались женщины. Только женщин искренне хотел убить, особенно это обострилось после того, как понял всю суть их аргументации. С тех пор не считаю женщин за людей и никогда с ними не спорю.

— Интересно, — наш водитель собирается вынести вердикт, — ты стал геем? Или латентный? Давай, колись!

Произошел тот самый эффект в виде «закадрового смеха», но без участия сосредоточенного за наблюдением сержанта и не менее сконцентрировавшегося на плане меня.

Несмотря на все его обидные заявления о женщинах Буна и Уокера, последнего, если поймать в момент, когда он не начеку, он признается, что однажды любил девушку, которая его бросила — это была его возлюбленная еще со школьных времен, с которой он встречался десять лет с периодическими перерывами и даже был обручен до тех пор, пока она не бросила его и не вышла замуж за одного из его ближайших друзей.

— И мы до сих пор все вместе дружим, — говорит он каким-то свирепым голосом. — Они из тех пар, которые любят фотографировать себя на досуге и увешивать этими снимками весь свой чертов дом. Иногда прихожу к ним в гости и разглядываю фотографии, на которых моя бывшая невеста веселится и развлекается так, как когда-то делали мы вместе. Приятно, когда у тебя есть друзья.

Сразу после восхода солнца конвой из девяносто машин пересекает мост через реку и заезжает в город «R». Это один из тех расползающихся городов третьего мира из глины, кирпича и шлакоблоков, которые, наверное, выглядят довольно раскуроченными даже в свой хороший день. В это утро над разрушенными строениями клубится дым. Большинство зданий у дороги выщерблены и изрыты воронками. Над нами пролетают Кобры, выплевывая пулеметный огонь. По развалинам бродят собаки.

Конвой останавливается, чтобы подобрать морпеха из другого подразделения, которого ранило в ногу. Несколько машин обстреливают из пулеметов и РПГ. Морпехи открывают ответный огонь и заново отделывают жилой дом примерно дюжиной гранат из Mark‑19. Через час мы выезжаем за пределы города и направляемся на север. Мертвые тела разбросаны по обочине дороги — в основном, мужчины, вражеские бойцы, некоторые до сих пор с оружием в руках. Также попадаются расстрелянные легковушки и грузовики со свисающими через борта телами. Мы проезжаем мимо разбитого и сгоревшего автобуса, с обугленными останками человеческих тел, как и прежде сидящими у некоторых окон. На дороге — обезглавленный мужчина, а рядом на спине лежит мертвая девочка — лет трех-четырех. Она — в платье и у нее нет ног.

Мы едем дальше, через несколько километров делая остановку, пока батальон вызывает вертолет для удара по иракскому бронетранспортеру впереди. Сидящий рядом со мной Хоффман вскрывает свой сухой паек и украдкой вытаскивает пакетик Charms.

— Только никому ни слова, — разворачивает конфеты и набивает ими полный рот.

В десять утра разведбатальон получает приказ покинуть шоссе № 9 — основную дорогу, ведущую на север из города «R», и свернуть на узкую грязную проселочную дорогу, чтобы охранять по флангам основную боевую силу морской пехоты. В месте, где мы сворачиваем с шоссе, в канаве лежит мертвый мужчина. Через двести метров после трупа мы видим фермерский дом с семьей на пороге — люди машут нам, когда мы проезжаем мимо. Перед следующим домом две старушки в черном подпрыгивают, радостно вопят и хлопают в ладоши. Группа бородатых мужчин выкрикивает: «Хорошо! Хорошо! Хорошо!» Морпехи машут им в ответ. За считанные минуты они переключились из режима убивать-всех-кто-выглядит-опасно на улыбки и приветственные взмахи, словно катятся на платформе во время парада.

— Оставайтесь хладнокровными, джентльмены, — предупреждает Уокер. — Не важно, что у вас перед глазами, мы сейчас находимся в самой глуши и совсем одни.

Дорога слилась в один узкий проселок. Мы крадемся со скоростью несколько миль в час. Через каждые пару сотен метров нам попадаются сельские дома. Морпехи останавливаются и швыряют ярко-желтые гуманитарные пакеты с едой в места скопления гражданских. Когда дети вырываются вперед и хватают их, Уокер машет им рукой:

— На здоровье! Голосуйте за республиканцев!

Он засматривается на «оборвышей», бегущих за сухими пайками и говорит мне следующее:

— Вот уж слава Богу, что я родился американцем. Серьезно — иногда даже заснуть из-за этого не могу. Если реинкарнация существует, то, пожалуйста, Будда или другая неведомая херня, ответственная за это, не превращай меня в грязную чурку.

Внезапно поведение гражданских, мимо которых мы проезжаем, меняется. Они перестают нам махать. Многие вообще отводят от нас взгляд. По радио передают, что боевая группа RCT 1 вошла в контакт с силами врага в городе в нескольких километрах севернее. По мере того как мы продвигаемся вперед по проселку, мы начинаем замечать, что сельчане на другом берегу канала бегут в противоположном направлении. Двое местных приближаются к Хамви, следующему за машиной Уокера, и при помощи жестов предупреждают морпехов, что впереди нас ожидает что-то плохое.

Конвой останавливается. Мы находимся на повороте дороги, а слева от нас — уступ. Прямо перед нами летят снаряды.

— Это стреляет противник, — объявляет Эдвардс.

— Черт побери, — выразился Уокер. — Придется принять это дерьмо на себя.

Вместо этого, сержант берет гранату 203 — для подствольника, целует её в нос и закладывает в камору своего оружия. Он открывает дверь и взбирается на насыпь, чтобы взглянуть на небольшую кучку домов на другой стороне. Он подает сигнал всем морпехам выйти из машины и присоединиться к нему на уступе. Морпехи из другого взвода стреляют по селению из винтовок, пулеметов и гранатометов Mark‑19. Но Уокер не разрешает своей группе стрелять. Он не различает никаких целей. Через два километра дальше по дороге, в месте, где остановилась рота «Хаос», предполагаемые федаины открывают огонь из пулеметов и минометов. «Хаосу» удается избежать потерь. Батальон вызывает артиллерийский удар по позициям федаинов.

Группа забирается обратно в Хамви. Хоффман усаживается на заднее сиденье и ест спагетти прямо из фольги, выдавливая его в рот из надорванного в уголке пакета.

— Черт, застрелил невинного человека, не стоило ему высовываться, — сказал я безэмоционально, имея в виду фермера в хуторе по ту сторону насыпи.

— Рано еще, сэр, рано, да и приказа вам стрелять не давал, — вежливо прокомментировал Уокер. — Держите свое оружие на предохранителе, снайпер. Рапортов на мой задницу еще не хватало.

Минут десять все молчат. Поднимается свирепая песчаная буря. Ветер скоростью семьдесят-восемьдесят километров в час наносит удары по борту машины. Видимость ухудшается, и воздух наполняется желтой пылью. Батальон окружен на узких проселочных дорогах с вражескими стрелками поблизости.

Группа RCT 1 теперь ожидает на подходах к городу где-то в шести километрах впереди. Ее командующий сообщил, что их обстреливают из города, и разведбатальон планирует пойти в обход. Уокер объясняет ситуацию своим людям.

— Почему мы не можем просто пройти через город? — заинтересованно спрашивает Хоффман.

— Я думаю, тогда нас укокошат, — отвечает Уокер.

Через пятнадцать минут мы начинаем перемещаться на север. Все в машине полагают, что мы движемся по маршруту, который огибает вражеский город, город «T». Затем по радио передают, что планы меняются. Мы поедем напрямую.

Машина Уокера едет вдоль стен города, который походит на уменьшенную копию города «R». Улица, на которую мы выехали, — теперь мощеная, — уводит налево. Когда Эдвардс поворачивает, стена дома по правую сторону и не более чем в трех метрах от моего окна взрывается дульным пламенем и треском пулеметного огня. В машину попадает двадцать две пули, пять из них — в мою дверь. Легкая броня, которая покрывает Хамви почти полностью (восьмидюймовые стальные пластины приклепаны поверх дверей), отражает большую их часть, но окна открыты и в броне есть щели. Пуля пролетает мимо головы Уокера и вонзается в корпус за Эдвардсом. Другой снаряд частично пробивает мою дверь.

Мы едва заехали в город, и нам предстоит еще два километра пути через него. Впереди нас пуля попадает в руку морпеху из роты «Мародер», который едет в открытом Хамви.

Перестрелка с двух сторон продолжается. Менее получаса тому назад Уокер рассуждал о реакции на стресс в бою. Кроме конфузной потери телесного контроля, через которую проходит двадцать пять процентов солдат, другие симптомы включают растяжение времени, то есть ход времени замедляется или ускоряется; четкость зрения, чрезвычайно повышенную чувствительность к деталям; хаотичность мышления, фиксацию мысли на несущественной связке событий; потерю памяти; и, несомненно, инстинктивные ощущения безраздельного ужаса.

В моем случае слух практически полностью отделился от зрения. Сам продолжаю видеть дульное пламя рядом с машиной, но не слышу его, а моя снайперская винтовка мечтает пролить кому-нибудь кровь. Рядом со мной Хоффман выпускает триста снарядов из пулемета. Обычно, если кто-то стреляет из пулемета так близко от вас, это оглушает. Мне кажется, что его пулемет шепчет.

У Уокера практически безмятежное выражение лица. Он согнулся над своим оружием, высовываясь из окна, напряженно изучая стены домов, давая очереди из своего М‑4 и стреляя гранатами из подствольника М‑203. Я вижу, как он заряжает новую гранату и думаю: «Готов поспорить, Уокер счастлив, что наконец-то стреляет гранатами 203 в бою». Мне вспоминается, как он недавно поцеловал гранату. Хаотичные мысли, чёрт возьми'.

Изучаю лицо Эдвардса, пытаясь обнаружить признаки паники, страха или смерти. Опасаюсь, что его застрелят или он съедет с катушек, и мы застрянем прямо на этой улице. Но, кажется, всё в порядке. Он ссутулился за рулем и смотрит в ветровое стекло с почти безразличным выражением лица. Единственное, что в нем изменилось — это то, что он перестал болтать о Джастине Бибере или каком-нибудь другом фееричном отсталом гомике, который его занимает.

Хоффман отвлекается от своей стрельбы из окна и оборачивается к нам с триумфальной улыбкой.

— Я прикончил одного, сержант! — орет он.

Уокер игнорирует его. Хоффман бодро возвращается к стрельбе по людям из окна. Серый объект «наезжает» на ветровое стекло и вонзается в крышу. Хамви наполняет царапающий звук металла по металлу, который слышу. Чуть раньше в тот день Уокер обменял Буна на стрелка из гранатомета Mark‑19 из другого подразделения. Парня зовут Флойд Лоутон, капрал, ему двадцать три. Ноги Лоутона поворачиваются боком. На машину упал или бросили стальной кабель. Еще один падает сверху и царапает по крыше.

Уокер кричит:

— Лоутон, ты в порядке?

В ответ — тишина. Эдвардс оборачивается, снимая ногу с педали газа.

Машина замедляет ход и слегка отклоняется влево.

— Лоутон? — зовет Эдвардс.

— В порядке! — не сразу отозвался почти бодрым голосом.

Эдвардс перестал следить за движением машины вперед. Мы практически ползем. Позже Эдвардс говорит, что волновался, что один из кабелей, которые упали на машину, мог опутать Лоутона. Он не хотел, чтобы получилось так, что он разгоняется, а Лоутон останется висеть с петлей на шее на каком-нибудь фонаре в центральном городе «Т».

— Жми на газ, Эд! — воскликнул Уокер.

Эдвардс увеличивает скорость, а снаружи застыла тишина. Мы все еще в городе, но, кажется, по нам никто не стреляет.

— Черт возьми! Вы это видели? Вот это мы отожгли! — Уокер вне себя, смеется и качает головой. — Черт возьми!

Хоффман поворачивается к Уокеру, снова ища его одобрения.

— Я завалил одного, сержант. Его колено взорвалось, а потом я разрезал его пополам!

— Ты разрезал его пополам? Молодец!

— Погодите друг друга поздравлять, — подмечает Эд, — мы еще отсюда не выбрались.

Мы проезжаем мимо покореженной, сгоревшей машины по правую сторону, затем Эдди поворачивает налево, и нас снова обстреливают. Чуть подальше от дороги мы видим несколько приземистых шлакоблочных строений, похожих на промзону. Вижу, как от них отходят белые клубы дыма: еще больше вражеского огня. Водитель вдавливает педаль газа в пол. Хоффман, Уокер и я снова начинаем стрелять.

— Еще одного подстрелил! — завопил Марк.

Вдали мы видим белую дымку: конец города. Мы вылетаем на песчаное поле, которое выглядит почти как пляж. В воздухе носится столько песка — скорость ветра все еще тот же — очень сложно что-либо разглядеть. Со всех сторон раздаются ружейные выстрелы. Хамви проезжает около двадцати метров по песку, а затем вязнет. Эд дает полный газ, и колеса пробуксовывают. Хамви увязает в битуме по самые дверные створки. Это сопочное поле. Сопка — это свойственный Ближнему Востоку геологический феномен. Сверху это поле выглядит как пустыня с твердой коркой из песка толщиной где-то в три сантиметра, по которой человек может ходить, не проваливаясь, но стоит проломить эту корку и под низом обнаруживаются смоляные ямы — зыбучие пески из смолы.

Сержант выпрыгивает наружу и бежит к другим машинам, которые сейчас выстроились по прямой и ведут стрельбу по городу. Он бежит вдоль линий оружия с криком:

— Прекратить огонь! Оценить ситуацию!

У Хамви Уокера кто-то из вышестоящих офицеров стучит по крыше и кричит:

— Покиньте Хамви! Термитам радио!

Имеются в виду термитные гранаты, которые используются для уничтожения важного военного оборудования в случае, если приходится его бросать.

За спиной его вырастает сержант.

— Черта с два! Не буду ничего термитить. Мы выбираемся отсюда на машине! Только так!

Он ныряет под днище с резаком для болтов, рассекая закрученные вокруг оси стальные кабели — подарок от защитников города «Т». Пятитонный вспомогательный грузовик дает задний ход, его водителя обстреливают, а морпехи цепляют буксирные тросы к оси нашей машины. Хамви вызволяют за полчаса, и мы плетемся в лагерь в нескольких километрах отсюда, чтобы стать на ночь.

Морпехи «Мародёра» полчаса подробно обсуждают каждое мгновение засады. Не считая водителя из другого взвода, раненого в руку, никто не пострадал. Они громко гогочут, вспоминая все дома, которые взорвали. В частной беседе сержант признается мне, что абсолютно ничего не почувствовал, когда мы проезжали через город. Кажется, это его почти что тревожит.

— Это было как на тренировке. Я просто заряжал и разряжал свое оружие по мышечной памяти. Даже не думал о том, чем заняты мои руки.

В ту ночь мы вознаграждены наихудшей песчаной бурей за все время в Ираке. Под черным как смола небом песок и галька, подброшенные в воздух ветрами бешеной скоростью, обрушиваются на спальные мешки словно град. После этого начинается дождь. Молния вспыхивает попеременно с артиллерийскими снарядами морской пехоты, летящими на город. Перед тем как вырубиться, ощущаю тошнотворно-сладковатый запах. Во время подготовки по химическому оружию перед войной нас учили, что некоторые нервные агенты издают необычные, ароматные запахи. Надеваю свой противогаз и двадцать минут сижу в темном Хамви, пока Эд не сообщает мне, что то, что учуял — это дешевая сигарилла, которую Хеллер курит под своим Хамви.

На рассвете следующего утра «Иман» в звание лейтенанта говорит своим морпехам:

— Хорошая новость заключается в том, что сегодня мы перемещаемся с большими силами поддержки. Группа RCT 1 будет перед нами почти весь день. Плохая новость — то, что нам предстоит проехать через четыре таких города, как тот, который мы атаковали вчера.

Вдоль шоссе повсюду бродят дикие собаки.

— Нам нужно их слегка отстрелять, — предлагает Хоффман.

— Мы не стреляем по собакам, — констатирует Уокер.

— Я боюсь собак, — бормочет тот.

Спрашиваю его, не нападала ли на него собака в детстве.

— Нет. На отца как-то раз напала собака. Она его укусила, а отец схватил ее за горло и вспорол ей брюхо. На меня один раз бросился здоровый собакен, когда шел по тротуару. Просто отшвырнул ее набок, вышиб из нее дух.

— Где мы взяли этого парня? — с издевательской улыбкой спрашивает Эдди.

Мы едем дальше.

— Я больше люблю котов, — выворачивает Хоффман. — У меня был кот, который дожил до шестнадцати лет. Однажды он когтем выцарапал глаз у пса.

Мы снова проезжаем мимо трупов на дороге — мужчин бок о бок с оружием, затем мимо дюжины сгоревших грузовиков и легковых автомобилей, дымящихся на обочине. У многих из них — сгоревшие тела одного-двух иракских солдат, которые умерли после того, как отползли на пять или десять метров от машины и там испустили дух — их руки по-прежнему тянутся вперед по асфальту. Немного севернее, во время другой остановки, морпехи из машины «Имана» расстреливают из пулемета четырех мужчин в поле, которые якобы к нам подкрадывались. Это ничего особенного. После начала перестрелки в городе «R» сорок восемь часов назад, стрельба из оружия и вид мертвых людей стали для нас практически рутинным явлением.

Мы останавливаемся у зеленого поля с маленьким домом в стороне от дороги. Морпехи из другого подразделения подозревают, что стреляли из этого дома. Морпех-снайпер из роты «Мародер» сорок пять минут наблюдает за домом. Внутри он видит женщин и детей, и ни у кого из них нет оружия. По какой-то причине кучка морпехов из другого подразделения открывает по дому огонь. Почти сразу морпехи по соседству подключаются к ним с тяжелым оружием.

Один из офицеров разведбатальона, которого морпехи прозвали «Амбалом» или «Амбой» (в честь какого-то тигра) потому что телосложением он похож на гориллу, выходит из командной машины. Кажется, он так рвется в бой, что даже забыл снять наушники радиосвязи, и голова его дергается назад, когда натягивается провод, все еще подключенный к устройству на панели. Уокера, который считает, что в доме находятся только мирные жители, начинает кричать:

— Господи Иисусе! В этом доме одни чертовы гражданские! Прекратить огонь!

«Амба» выпускает гранату 203, которая падает, не долетая до дома. Уокер, как и другие морпехи из роты «Мародер», невероятно зол. Мало того, что, по их мнению, этот офицер стреляет по гражданским, так он еще и не знает дальнобойности своего М‑203.

Уокер сидит в Хамви, пытаясь дать рациональное объяснение событиям снаружи, которые явно вышли из-под его контроля:

— Просто все находятся в напряжении. Какой-то морпех выстрелил, а все остальные последовали его примеру.

До того как этому событию будет дано полное объяснение — некоторые морпехи настаивают на том, что из дома стреляли, — разведбатальон отправляют на несколько километров дальше по дороге, к черте другого города — города «S». Группа останавливается в тридцати метрах от внешней стены города. Ветра замерли, но пыль в воздухе настолько густая, что это напоминает сумерки в полдень. Рядом с машиной горит электрическая подстанция, добавляя в воздух собственный едкий дым. Из города стреляют, и группа отстреливается.

Но через несколько машин от нас назревает другой кризис. «Амбал», который час назад попытался выстрелить по дому, в котором, по убеждению Уокера, находились одни гражданские, совершает то, что, по мнению его людей, является еще более опасным промахом. Действуя в убеждении, что рядом — группа федаинов, «Амба» пытается вызвать артиллерийский удар по месту, практически вплотную примыкающему к позиции «Мародера». Несколько морпехов-срочников из роты «Мародер» противостоят офицеру. Один называет «Амбала» «тупым ублюдком» прямо в лицо.

«Иман» пытается вмешаться на стороне рядовых морпехов, и офицер угрожает ему дисциплинарными мерами. Артиллерийский удар так и не состоялся. Но инцидент усугубляет растущее напряжение между офицерами и рядовыми бойцами, которые начинают опасаться, что некоторые из их лидеров угрожающе некомпетентны.

После того как у стен города «S» спускается ночь, еще один плохой день в Ираке заканчивается новым неожиданным поворотом: инцидентом в виде обстрела со стороны своих. Военный конвой США, продвигающийся по дороге в кромешной темноте, по ошибке открывает огонь по машинам разведбатальона. Из своего Хамви сержант видит «дружественные» красные трассирующие снаряды, летящие со стороны подъезжающего конвоя, и приказывает всем броситься на пол. Один снаряд прорезает заднюю часть Хамви — за сиденьем, где сидим мы с Хоффманом.

Позже мы узнаем от «Имана», что по нам стреляли хирурги-резервисты ВМС, которые собирались установить мобильный пункт для оказания помощи при ударных травмах дальше по дороге.

— Это были чертовы доктора-извращенцы, которые втыкают куда попало, — раскрыл тайну «Иман» своим людям.

Через полчаса после инцидента с огнем по своим позициям разведбатальону приказывают немедленно проехать сорок километров по проселочным дорогам до аэродрома, глубоко в тылу врага.

— Сдается, сегодня нам поспать не придется, — буркнул Уокер.

На переезд уходит около трех часов. По пути бойцов информируют, что им нужно будет установить в поле наблюдательный пункт, чтобы подготовиться к парашютному десанту, который британские войска собираются осуществить на рассвете. Но с восходом солнца планы снова меняются. В 6:00, после того как морпехи проспали где-то полтора часа, сержанта будят с сообщением, что у его людей есть десять минут, чтобы перебазироваться на аэродром, в шести километрах отсюда, и начать его штурм.

В 6:15 (да, именно так) группа в Хамви едет в колонне из тридцати других машин по дороге, которую они даже ни разу не видели на карте. По радио им передают, что впереди — танки врага.

— Всё и вся на аэродроме нам враждебны, — не стал скрывать Уокер, передавая прямой приказ от своего командира.

Рядом со мной на заднем сиденье Хоффман заводит такой диалог:

— Я вижу бегущих людей.

— Они вооружены? — настороженно спрашивает Уокер.

— Что-то есть.

Я выглядываю в окно соседа и вижу стадо верблюдов.

— Здесь все объявлено враждебным. Подрежь их.

Хоффман, склонившись перед волей сержанта, дает один или два залпа из своего пулемета SAW.

— Круто — так стрелять по ублюдкам, — хихикнул стрелок, позабавив сам себя.

Хамви залетает на аэродром и обнаруживает, он заброшен — одни только взлетные полосы, изрытые воронками от снарядов. Тем не менее, морпехи опередили в этом деле британцев. Посадка отменяется.

— Джентльмены, мы только что захватили аэродром, — молниеносно добавил сержант с ухмылкой. — Прямо таки в стиле ниндзя.

Через час морпехи разбили лагерь на краю аэродрома. Им говорят, что они останутся здесь как минимум на день. Этим утром сияет солнце, и в воздухе нет пыли. Впервые за неделю многие морпехи снимают ботинки и носки. Они развертывают камуфляжные сетки, чтобы создать тень для отдыха рядом с Хамви. Несколько морпехов-разведчиков подходят к Хоффману и подкалывают его насчет стрельбы по верблюдам.

— Кажется, подстрелил одного из тех иракцев. Я видел, как он упал.

— Да, но, кроме того, ты убил верблюда и еще одного — ранил.

Очевидно, морпехи его задели.

— Я не хотел. Животные ни в чем не виноваты.

Через несколько часов у периметра роты «Мародер» появляются две бедуинские женщины. Бедуины — это кочевое племя, которое скитается по пустыне, живет в палатках, пасет овец и верблюдов. Одна из женщин одета в алое платье, и на вид ей — лет тридцать. Она тащит какой-то тяжелый предмет, обернутый одеялом, в сопровождении пожилой женщины с синими племенными татуировками на морщинистом лице. Они останавливаются сверху насыпи где-то в двадцати метрах от нас и машут руками. Билл Уильямсон, санитар ВМС, который выполняет функции взводного медика, подходит к ним. Позже он скажет, что не уверен, почему вообще подошел к женщинам. В последние дни морпехов стали утомлять иракские мирные жители, которые стали приставать к ним, выпрашивать еду, сигареты, иногда даже напевая одно-единственное английское слово, которое все они выучили: «Деньги, деньги, деньги». Когда он приближается к ним, то замечает, что молодая женщина находится в крайнем смятении, жестикулирует и двигает губами, не произнося ни звука. Ее грудь неприкрыта — покрывало сползло вниз и распахнулось, когда она тащила свой тюк по полю. Когда подходит Уильямсон, она неистово разворачивает его, чтобы показать содержимое, которое оказывается окровавленным телом мальчика, по виду лет четырнадцати. Затем мальчик открывает глаза. Уильямсон опускается на колени и видит четыре маленьких отверстия — по два с обеих сторон его живота.

Уильямсон начинает немедленно оказывать ему помощь. На поле появляется еще несколько мужчин — они ведут семнадцатилетнего парня, у которого по правой ноге струится кровь. В двух бедуинских мальчиков попали снарядами из пулемета SAW морской пехоты. Хоффман — единственный морпех, который стрелял в это утро из SAW. На расстоянии двадцати километров вокруг других морпехов не было. Уильямсон оценивает состояние мальчика, громко ругаясь, когда приближаются другие морпехи.

— Эти чертовы болваны. Ублюдки, которым бы только с оружием поиграться.

Женщина в алом — мать — становится на колени, вздымает вверх руки, продолжая говорить, не издавая ни звука. Пожилая женщина, которая оказывается бабушкой, как и прежде стоит — с губ ее свисает сигарета, — и только прикрывает грудь своей дочери, когда подходит все больше морпехов. Никто из бедуинов — человек восемь, сидящих поблизости и наблюдающих за тем, как Уильямсон осматривает мальчика, — не проявляет ни малейших признаков злости. Когда подхожу, бабушка мне предлагает сигарету, но, увидев мой специфичный головной убор, отпрянула.

Младшего мальчика зовут Мухаммед. Его брата с простреленной окровавленной ногой, который хромает рядом — Абдул. Мальчики вышли присмотреть за семейным стадом верблюдов, которые бросились наутек, испугавшись машин Хамви морской пехоты. Мальчики побежали вслед, когда по ним стали стрелять. У одного из них в руках была палка.

Каждое из четырех отверстий на теле Мухаммеда — это место, где вошла пуля, а это значит, что четыре пули прошили его худой живот и грудную полость, разрывая внутренние органы.

Уильямсон продолжает проклинать своих собратьев-морпехов.

— Мы — морпехи-разведчики, — выплеснул док. — Нам платят за то, чтобы мы наблюдали. Мы не стреляем в безоружных детей.

Морпехи из роты «Мародер» сейчас кружат вокруг, пытаясь чем-нибудь помочь. Они держат над двумя ранеными мальчиками плащи-палатки, укрывая их от солнца. Пожалуй, это — единственное, чем они могут помочь. Уильямсон определяет, что если младшего мальчика сейчас же не эвакуировать на медицинском вертолете, жить ему осталось несколько часов. Но лейтенант-полковник Люк Браун, командующий батальоном, присылает морпеха с новостью, что в просьбе отказано. Как раз в этот момент над нашими головами пролетает беспилотный самолет-разведчик.

— Мы можем позволить себе чертовы беспилотники, — размышляет Уильямсон, — но не в состоянии позаботиться об этом мальчике?

В эту минуту на холм поднимается Уокер. Он видит мать, мальчика, его брата с окровавленной ногой, семью и морпехов, которые держат плащи-палатки.

— Вот, что наделал твой Хоффман, — открывается Уильямсон.

Морпех, который ехал впереди конвоя, говорит, что проезжал мимо тех же пастухов и ему было очевидно, что они не представляют опасности.

— Двадцать морпехов проехали мимо этих ребят, и никто не стрелял!

— Не говори так, — парирует Уокер. — Не сворачивай все на него. Я несу ответственность за это. Это был мой приказ, так что намотали сопли в кулак и вперёд.

— Абсолютно ничем ему помочь, твою мать.

Через несколько минут морпехам приходит в голову план. Они кладут мальчика на носилки, чтобы перенести его в лагерь. С Уокером и Уильямсоном во главе носилок, они проводят всю свиту из морпехов и людей из бедуинского племени под камуфляжными сетками прямо в штаб батальона.

— Что здесь, бл*ть, происходит? — Подходит сержант-майор Джозеф Макнил — самый старший по званию из бойцов-срочников в разведбатальоне. На голове его пульсируют вены, когда он сталкивается с тем, что кажется таким бунтарским нарушением военного порядка.

— Мы принесли его сюда умирать, — оповещает Уильям вызывающе.

— Уберите эту чурку отсюда, — рычит сержант-майор.

Через десять минут после того, как они уносят бедуинского мальчика, у Брауна меняется настроение. Он приказывает своим людям перевезти бедуинов в пункт оказания помощи при ударных травмах в двадцати километрах южнее. Некоторые морпехи думают, что Браун изменил свое решение, чтобы затянуть растущую трещину в отношениях между офицерами и бойцами-срочниками в батальоне. Когда Уильямсон забирается в кузов открытого грузовика с ранеными мальчиками и большей частью их клана, к нему подходит морпех и говорит:

— Эй, док. Порви их.

Уокер отходит от машины, стараясь не показывать, как он безутешен.

— Мне придется взять это с собой домой и с этим жить. Пилоты не видят, что происходит, когда они сбрасывают бомбы. А мы видим.

Он возвращается в Хамви, усаживает перед собой Хоффмана и говорит ему, что он не виноват в том, что произошло:

— Ты выполнял мой приказ, не бери в голову.

Уже поползли слухи о возможном судебном преследовании в связи со стрельбой.

— А все будет нормально — имею в виду, с расследованием этого дела? — взволнованно спрашивает Хоффман.

— С тобой все будет в порядке.

— Нет. Я имею в виду, для вас, сержант, — усмехается, — если честно, мне все равно, что произойдет. Я-то через пару лет уволюсь. Имею в виду, для вас. Это же ваша карьера.

— Со мной все будет в порядке, — таращится на него Уокер. — Можешь не волноваться.

Что-то беспокоило меня насчет Хоффмана день или два, и я не могу не думать об этом сейчас. Никогда не был уверен в том, стоит ли мне верить его утверждению о том, что он подрезал тех двух иракцев. Но он попал в двух пастухов, один из которых был невероятно мал, больше чем с двухсот метров, из Хамви, который подбрасывало на ухабистой дороге на скорости шестьдесят километров в час. Какими бы ни были ужасными результаты, его работа была пулеметной стрельбой по учебнику, и дело в том, что отныне, каждый раз, когда мне доводилось ехать в машине с группой сержанта, чувствовал себя намного лучше, если рядом со мной сидел Хоффман с пулеметом SAW в руках.

«…»

Неважный день для бога в Ираке. Капитан-лейтенант по прозвищу «Бэйн», капеллан в разведбатальоне, пытается читать проповедь боевым морпехам, которые наконец-то в первый раз отдыхают после начала вторжения в Ирак более недели назад. Они разбили оборонительный лагерь у аэродрома, в центральном Ираке. После своего посвящения в премудрости партизанской войны в городских условиях в городе «R» на юге и трех дней непрерывных боевых действий против врага, которого они на самом деле редко видели воочию, тремстам семидесяти четырем морпехам из элитного батальона позволили сорок восемь часов бездействия, чтобы прийти в себя. Их лагерь растянулся на два километра по местности, которая выглядит как фантастический марсианский ландшафт из иссушенных, красноватых грязевых равнин и пустых каналов. Каждая из групп по четыре-шесть человек живет в ямах, вырытых под камуфляжными сетками, расставленными вокруг их Хамви.

Весь день «Бэйн» бродит по лагерю и пытается читать проповеди своей пастве из тяжеловооруженных молодых людей. И хотя морпехи уже убили несколько десятков врагов, случайно ранили гражданских и понесли потери в виде одного раненого (водителя, которому попали в руку), капеллан практически не встречает никого, кого бы беспокоила война.

— Многим молодым людям, с которыми разговариваю, удается вытеснять из сознания ужасные вещи, которые они повидали, — документирует капеллан. — Но многие из них сожалеют о том, что им ни разу не удалось выстрелить. Они волнуются, что плохо выполнили свою работу морских пехотинцев.

«Бэйн» — новичок, и признается, что ему тяжело давать советы этим морпехам.

— Рвение, которое эти юноши испытывают к убийству, удивляет меня, — признается «Бэйн». — Когда впервые услышал, как легко и какими похабными словами они говорят о лишении человека жизни, это наполнило меня чувствами неверия и бешенства. Люди здесь думают, что Иисус — это коврик, о который можно вытирать ноги.

У Хамви сержанта морпехи бездельничают под камуфляжной сеткой, наслаждаясь несколькими ленивыми часами в жаркое послеполуденное время. Капрал, водитель группы, снял рубашку и загорает, пытаясь свести с кожи «чакни» — фурункулы на груди — под палящим иракским солнцем.

Сержант артиллерии Майкл Уинтерс, старший по званию боец-срочник во втором взводе роты «Мародер», проходя мимо, останавливается, чтобы пересказать последние слухи.

— Говорят, — произносит с мягким техасским акцентом, — что нас могут отправить на иранскую границу для сдерживания наплыва контрабандистов.

— Черт, нет! — говорит загорающий. — Я хочу ехать в Багдад и убивать там людей.

Несколько бойцов от нечего делать вспоминают имена знаменитых бывших морпехов — Оливера Норта, Джона Уэйна Боббита и другие.

— … после того как ему обратно пришили член, он снимался в по*нофильмах, где тра*ал карлицу, да? — спрашивает кто-то.

Уинтерс, которому тридцать пять, и он почти как отец для многих бойцов взвода на десять-пятнадцать лет его младше, светится от гордости:

— Да, скорей всего. Морпех может тра*нуть все что угодно.

На то, чтобы добраться до аэродрома, у этих морпехов ушла почти целая неделя, и им осталось меньше чем полпути до пункта своего назначения: города «N», в девяносто километрах севернее, который является штаб-квартирой дивизии Республиканской гвардии.

Кроме того, морпехи нащупывают свой путь по неразмеченной моральной плоскости, охотясь на врага, который не вышел из своего укрытия и одет в гражданскую одежду, ведя по нему стрельбу в населенной местности. Временами будет казаться, что убийства безоружных гражданских превосходят посвоему размаху убийства настоящих боевиков.

Среди офицеров ходит афоризм, что «сварливый морпех — счастливый морпех». По этому стандарту, никто из офицеров не делает морпехов счастливее, чем их командир — лейтенант-полковник Люк Браун. Морпехи обвиняют Брауна в том, что он набрал в офицерский корпус людей, которые им кажутся некомпетентными, в частности — командира взвода, которого они иронически прозвали «классическим дауном» (Маллигана) — именно его вскоре будут подозревать в том, что он издевается над вражескими военнопленными. Они обвиняют Брауна в том, что два дня назад в городе «Т» он завел их в засаду, где одного морпеха ранило, а многие другие почти чудом, совершенно случайно избежали смерти. Мы виним Брауна за то, что он в последнюю минуту отправил их в атаку на аэродром, во время которой капрал Хоффман из нашей группы по ошибке ранил двух юных пастухов. Они ненавидят вояку за его непреклонную одержимость тем, что он называет «стандартом выправки» — его настойчивость в том, чтобы даже во время боевых действий все бойцы носили определенные нормами стрижки, как положено брились и тщательно следили за чистотой своего обмундирования.

В моменты наибольшей паранойи несколько морпехов считают, что их командир пытается их убить.

— С точки зрения психопатологии, — ведает наш старый приятель «Бэйн», — существует вероятность, что командир хочет, чтобы кто-то из нас погиб, а когда он садится вместе с другими руководителями, они почему-то не подшучивают над ним и не интересуются, в каком дерьме он только что побывал. Да, такое у нас есть подозрение.

Часто кажется, что эти нарекания по поводу Брауна служат своеобразным стравливающим клапаном для накопившегося у морпехов раздражения, о котором они замалчивают. Никто из них не спал более трех часов подряд с тех пор, как они покинули «Ноль-Два» на прошлой неделе. Еще хуже — продовольственный рацион сократился где-то до одного с половиной приема пищи в день (после инцидента, в котором иракцы подорвали один из снабженческих грузовиков с сухими пайками). Точно так же они не жалуются на постоянную нехватку воды, которая, по мнению сержанта, на вкус и запах — словно «грязная задница». Многие морпехи, которые впервые за неделю сняли ботинки, когда разбивали лагерь, обнаружили, что из-за грибковой инфекции кожа на их ногах гноится и отслаивается полупрозрачными белыми полосками, похожими на ленточных червей. Они не жалуются на мух, которые наводняют лагерь; постоянный кашель, текущие сопли и слезы, опухшие глаза из-за непрестанных пыльных бурь; или приступы рвоты и диареи, которые донимают около четверти из них. Вместо того чтобы жаловаться на эти страдания, морпехи хохочут.

И мало кто из них признается в каких-либо глубоких опасениях, не говоря уже об откровенном страхе.

— Хватит с меня этого дерьма в духе крутых парней, — заявляет сержант Нэйтан Хеллер. — И в бою мне ничего не нравится. Не люблю стрельбу. Я терпеть не могу боевые действия.

Хеллер, как и многие другие, поступил в морскую пехоту, чтобы что-то кому-то доказать. Он вырос в бурной семье в неблагополучном районе пригорода и, после того как ему стукнуло двадцать, четыре года еле сводил концы с концами, изымая за неплатеж автомобили в южно-центральном районе. Он ненавидел свою работу и одновременно наблюдал за тем, как его друзей и одного близкого родственника посадили в тюрьму за насильственные преступления, которые были в их мире практически обычным явлением. Хотя Хеллер — на четверть англосакс по линии матери, преимущественно он — американский индеец, и говорит, что был воспитан в ненависти к богачам.

Он утверждает, что несколько лет назад умышленно уклонился от получения диплома местного колледжа, хотя ему не хватало всего нескольких баллов, чтобы его заработать, потому что, по его словам:

— Мне не нужен был какой-то клочок бумаги от ректора, говорящий о том, что мог бы пригоден к тому, чтобы функционировать в его мире.

Но после четырех лет изымания автомобилей в беднейших районах у него наступило прозрение:

— В меня стреляли, и я зарабатывал смешные деньги, всего лишь защищая имущество кучки богатых банкиров.

Тогда он поступил на службу в морскую пехоту. Служить можно, рассудил он, но делать это нужно с «честью и достоинством».

Хеллер был среди первых морпехов, которые вступили в Афганистан, и провел там сорок пять дней в окопе, но в ту войну в него едва ли стреляли. По его словам, сейчас он сожалеет, что повторно завербовался на службу после Афганистана.

— И о чем я тогда думал, приятель? — вопрошает вояка. — Каждое утро мне кажется, что я сегодня погибну. Ради чего? Чтобы какой-то полковник мог стать генералом, бросив нас в очередную перестрелку?

В следующую ночь самолет-разведчик сообщает, что к периметру лагеря якобы приближается вооруженная колонна иракцев, и морпехи рядом с позицией Уокера утверждают, что насчитали сто шестьдесят иракских машин, у которых почему-то включены фары. Уокер, который также следит за огнями, высмеивает это донесение.

— Это огни деревни, — успокаивает своих людей сержнт

Другие его мнение не разделяют. На высших уровнях дивизии передается тревога — на разведбатальон вот-вот нападут крупные иракские вооруженные силы. Военная доктрина США в таких ситуациях трактуется довольно недвусмысленно: если существует вероятность непосредственной угрозы — бомбить ее на хрен. Один из офицеров, капитан, говорит об этом так:

— По нам делают несколько разрозненных выстрелов, а мы стреляем в ответ с такой ошеломляющей силой, что сравниваем их с землей. Я называю это приструниванием хаджей, — рассуждает, употребляя распространенное среди военнослужащих США прозвище для иракцев.

В следующие несколько часов волны реактивных штурмовиков и бомбардировщиков сбрасывают вокруг лагеря громадного количества снарядов. На утро отправляет пеший патруль для оценки повреждений от бомбардировки. Бойцы видят множество воронок рядом с деревней, но не обнаруживают никаких признаков оружия. Сержант Хоппер Ли из роты «Хаос», который руководил одним из патрулей, отрапортовал:

— Мы могли пойти дальше. Мы не добрались до всех мест, куда упали бомбы, но полагаю, они и не хотели, чтобы мы слишком глубоко в этом копались и возможно обнаружили, что нанесли повреждения домам или мирным жителям. Или вообще ни во что не попали.

Разведбатальон отходит от аэродрома и воссоединяется с основной боевой силой морской пехоты в центральном Ираке — Полковой боевой группой, которая разбила лагерь у шоссе — основной дороги между городом «R» и городом «N». Группа RCT 1, которая состоит примерно из несколько тысяч морпехов, где-то в двадцать раз больше разведбатальона, и намного лучше вооружена, имея в распоряжении около 200 танков и бронированных машин. Очевидно, чувствуя себя в безопасности с таким большим количеством бронетехники поблизости, командование батальона разрешает бойцам лечь спать просто так, а не в окопах, которые, как правило, защищают их от осколков снарядов в случае нападения.

Около полуночи меня будит серия взрывов, которая превращает поле по ту сторону выстроенных в ряд батальонных Хамви в нечто, похожее на море из сине-оранжевого сплава. Пытаясь закатиться под Хамви и там спрятаться, натыкаюсь на Эдвардса, который спит по соседству.

— Не волнуйся, — кричит он поверх грохота. — Это наша артиллерия. Просто ведут обстрел по близкой цели.

После этого он снова засыпает.

На следующее утро бойцов информируют о том, что им повезло остаться в живых — их почти разбомбила иракская артиллерия, а вовсе не американские снаряды, стреляющие по «близкой цели». Лейтенант Сэмюэль или же «Иман», командир второго взвода роты «Мародер», сообщает новости с отталкивающе довольной улыбкой:

— Эта иракская ракетная система уничтожает все живое в целом квадрате сетки — квадратном километре. Они знали наши координаты, и промахнулись всего на несколько сотен метров. Нам опять повезло.

«Иман» также говорит своим людям, что батальон возобновляет движение на север.

— Мы следуем вдоль канала города «Т», цель перемещения — вступить в соприкосновение с врагом.

Он снова улыбается с мрачным удовольствием через черную флисовую балаклаву. Это значит, что батальон будет перемещаться по открытой местности в направлении предполагаемых засад, пытаясь таким образом «выкурить» врага. Разведбатальон возьмет на себя западную сторону канала и будет двигаться впереди группы RCT 1, которая будет ехать по противоположному берегу. Пункт назначения — это город «G», город с населением около сорока тысяч человек. Это штаб-квартира партии и место расположения крупного подразделения Республиканской гвардии.

Около восьми утра отправляюсь в путь вместе с группой Уокера — снова в одном Хамви с пулеметом SAW слева, капралом Флойдом Лоутоном у гранатомета Mark‑19 в башне, Эдвардсом за рулем и сержантом, который командует с переднего пассажирского сиденья. Батальон передвигается единой колонной в конвое по извилистой дороге, которая пролегает через маленькие, обнесенные стенами деревни, травянистые поля, пальмовые рощи и иссушенные болотистые равнины, изрезанные траншеями — отличным укрытием для вражеских стрелков. Через двадцать минут после того, как мы пересекаем канал и сворачиваем на узкую грязную тропу, по морпехам начинают время от времени хаотично стрелять из стрелкового оружия, пулеметов и минометов, но никто не может разглядеть никаких позиций врага. Несмотря на этот периодический огонь, пастухи, женщины и дети высыпают из домов, приветственно взмахивая руками и улыбаясь.

К середине утра морпехи останавливают несущийся через поле грузовик. В грузовике — около двадцати иракцев, которые одеты в гражданскую одежду, но при этом вооружены. Они утверждают, что они — фермерские работники и носят с собой оружие только потому, что боятся бандитов. Во время преследования некоторые из них выбрасывали из грузовика мешки. Когда морпехи подбирают эти мешки, они обнаруживают военные документы и форму Республиканской гвардии, все еще пропитанную потом. Они берут иракцев в плен, надевая на них пластиковые наручники на застежке-молнии и сажая в один из транспортных грузовиков батальона.

Все еще подвергаясь эпизодическому обстрелу из стрелкового оружия и минометов и безуспешно пытаясь выявить хоть одного стрелка, морпехи выбираются из машин и прочесывают деревни, передвигаясь от дома к дому. Уокер проводит своих людей через обнесенную стеной группу из семи домов, в то время как Хеллер удерживает под стражей местных жителей. Мужчин заставляют лечь животом на землю, сцепив на затылке руки, а примерно двадцать женщин и детей гонят к дороге. Мины начинают разрываться в опасной близости. Когда снаряды падают не далее чем в пятидесяти метрах, взрывы вызывают временный всплеск атмосферного давления, от которого дыбятся волосы на теле, как будто вас поразило небольшим ударом электротока. Старуха в черном начинает кричать и трясти кулаками в сторону морпехов, которые удерживают ее под стражей.

— Как это напоминает мне дни, когда отбирал автомобили, — заводит шарманку Хеллер, глядя на меня. — Женщины всегда самые агрессивные. И не важно, кто это — нищая с*чка или богатая су*ка. Они всегда бросаются на тебя с криками.

После шести часов поисков ускользающего врага, бойцы из Хамви сержанта обессилены, а их нервы на пределе. Треп, сквернословие и подтрунивание друг над другом прекратились. Даже Эд, который начал это утро с бесконечного повторения припева антивоенной песни теперь безучастно уставился в окно. Тишину нарушает необычный новый звук, повторяющийся пронзительный свист. Красно-оранжевые трассеры проносятся в воздухе и врезаются в грязную насыпь спереди и сзади Хамви.

— Капрал, вон из машины, — приказывает Сержант.

Все до единого выскакивают из машины и прячутся за насыпью. Морпехи из сорока других машин следуют их примеру.

— Черт возьми, да это же ЗУ! — уточняет Уокер, имея в виду мощную счетверенную русскую зенитную установку. Определить, где она находится, невозможно. Эти бойцы, которые, как правило, высмеивают все другие виды орудийного огня, сейчас зарываются лицом вниз в ближайший подходящий клочок матери-земли — все, кроме Хоффмана, который выпрыгивает из машины с биноклем и словно суслик взметается вверх на насыпь, осматривая горизонт. Он садится высоко, возбужденно оглядываясь вокруг, жадно впитывая этот ошеломляющий новый опыт.

— Как это круто, — барабанит низким голосом, когда раздается еще один свистящий залп из зенитной установки и снаряды пролетают мимо. — Мне кажется, вижу ее, сержант.

Уокер и Эдвардс теперь возвышаются над насыпью — несколько осторожнее, чем Хоффман. Они смотрят в ту сторону, куда он с самого начала указывал, и замечают огневую позицию врага на расстоянии километра. Уокер приказывает Лоутону открыть огонь из гранатомета Mark‑19 и, в то время как ЗУ продолжает стрелять, группа методично направляет свой огонь в ее сторону. Подключаются вертолеты огневой поддержки Кобра и попадают в стоящий поблизости пикап с людьми внутри, которые, очевидно, загораются. Огонь из ЗУ прекращается.

Позже спрашиваю, почему он вел себя так бесстрашно и был так удивительно спокоен, когда сидел сверху на насыпи и искал место расположения орудия, которое навело такой ужас на всех остальных морпехов в батальоне.

— Я знаю, что это прозвучит странно, но в глубине души мне было бы интересно узнать, что почувствую, когда меня ранят. Не то чтобы хотел, чтобы меня подстрелили, но, честно говоря, нервничаю гораздо больше, когда смотрю дома какую-нибудь телевизионную игру, чем здесь, делая это.

Он разрывает свой пластиковый пакет с сухим пайком и ухмыляется.

— Вся эта пое*ота со стрельбой жутко возбуждает аппетит, — завершает диалог с бодрой улыбкой.

— Из-за всей этой глупости удавиться хочется, — мрачно противоречит Эд, практически впервые проявляя уныние в Ираке.

Несмотря на триумф от уничтожения ЗУ, батальон из сорока машин все еще подвергается минометному обстрелу. Мины, выпускаемые залпами из трех-шести снарядов с интервалом в пять минут, подбираются все ближе и ближе, следуя за движением конвоя. Упорядоченный ход обстрела говорит о том, что где-то поблизости засел вражеский наблюдатель, который следит за батальоном и наводит мины. Тот, кто стреляет из миномета, вероятно, находится на удалении четырех-восьми километров, а наблюдатель, который ему помогает — скорей всего, в пределах километра. Морпехи рассредотачиваются по близлежащим уступам и высматривают связного среди пастухов и фермеров на окружающих полях.

Двадцать военнопленных, которых разведбатальон взял ранее, — подозреваемые солдаты Республиканской гвардии — теснятся в кузове транспортного грузовика, сидя там на скамейках. Морпехи связывают иракцев по запястьям парашютными стропами. Во время нападения с ЗПУ, когда захватившие их в плен морпехи прятались за ближайшими насыпями, пленных бросили в грузовике, и они перегрызли свои пластиковые наручники, словно крысы. Иракцы толкаются на своих сиденьях, со связанными за спиной руками. Они похожи на маленький передвижной цирк, который состоит из одних клоунов. Некоторые отчаянно гримасничают, чтобы показать, что веревки им больно жмут. Некоторые выводят американцев из себя своими злыми взглядами. Другие корчат рожи, пытаясь завоевать расположение американцев юмором. Один ухмыляющийся иракец, надеясь выслужиться, неоднократно выкрикивает: «F*ck Saddam!»

Сержант Леонард Лоуренс, руководитель группы и снайпер из взвода Уокера, заметил белый пикап с иракцем, припаркованный в нескольких сотнях метров. Кажется, это и есть наблюдатель. Правила доказывания в зоне боевых действий несколько более размытые, чем дома, а это значит, что иракец зарабатывает себе смертный приговор за преступление, которое состоит в том, что нам кажется, будто он держит в руках бинокль и радиостанцию. Лоуренс делает один выстрел, еще несколько секунд наблюдает через прицел и говорит:

— Мужчина уничтожен.

После выстрела Лоуренса из миномета больше не стреляют. Очевидно, он убил того, кого нужно.

«Иман» говорит, что теперь батальону предстоит выполнить последний этап сегодняшней миссии: обогнуть город «G» с западной стороны, затем через мост въехать в город, переместиться по его северному краю и захватить главный мост на шоссе за городом. Основная идея — это отрезать отходной путь из города на север до того, как на рассвете начнется нападение группы RCT 1. Учитывая, что последние восемь часов морпехи батальона провели под обстрелом южнее города, «Иман» отнюдь не рад перспективе заезда в город «G» — в составе теперь менее трехсот морпехов, а им предстоит вступить в город с населением сорок тысяч человек. После короткого инструктажа своих людей, он говорит мне один на один:

— Сейчас займемся дерьмом в духе «Падения Черного ястреба».

Когда конвой трогается, сопровождающие его Кобры выпускают ракеты и стреляют из пулеметов по пальмовой роще по ту сторону реки, Уокер говорит:

— Эта страна — грязна и отвратительна, и чем быстрее мы выберемся отсюда, тем лучше.

Хотя практически никто никогда не говорит о религии, некоторые морпехи тихо повторяют молитвы.

С точки зрения возможной засады, мы проезжаем по наихудшей местности, какую только можно представить. Дорога уводит вниз и вьется между деревьев, что растут по краю деревушек, в стены которых заезжает колонна Хамви. По нескольким транспортным грузовикам стреляют. Одному пробили две шины, но он продолжает ехать на ободе. Мы пересекаем первый мост и заезжаем в промзону с приземистыми домами из шлакоблоков на краю города «G». Хамви из роты «Смерч» попадает под интенсивный пулеметный обстрел. Морпехи перед нами забрасывают здание, из которого ведется вражеский огонь, тридцатью гранатами из Mark‑19, снося огромными кусками фасад и подавляя огонь врага. Когда мы проезжаем мимо руин, Эд орет:

— Чертовы засранцы!

Через дорогу от здания на дороге лежит араб. Он все еще жив и одет в испачканное белое платье, прижатое грудами булыжника. Мужчина лежит на спине, закрывая руками глаза, в каких-то нескольких метрах от места, где проезжают наши колеса. Проведя весь день под огнем врага, мы испытываем прилив какого-то нездорового триумфа при виде другого человека, возможно вражеского боевика, лежащего на спине и беспомощно съежившегося.

Это в какой-то степени придает нам сил, но также угнетает. Все проезжающие мимо морпехи, наводят на него оружие, но не стреляют. Он не представляет никакой угрозы, по-детски пытаясь прикрыть лицо руками.

Несколько минут спустя разведбатальон достигает своей цели: шоссейного моста, который ведет через небольшой канал на выезде из города. Мост представляет собой еще одну странную по контрасту композицию, типичную для Ирака. Целый день проезжая мимо сбившихся в кучу глинобитных домов в окружении тростниковых изгородей, напоминающих о библейских временах, сейчас морпехи стоят на пролете моста, который легко мог бы оказаться немецким автобаном. Это длинная, изящная бетонная конструкция. Морпехи бегут на середину и растягивают армированную колючую ленту. Группы Уокера и Хеллера, а также два других Хамви из взвода паркуются у гребня моста и ждут.

Усмехаясь, подходит «Иман». Даже в свитере, бронежилете и громоздком костюме химзащиты, как сейчас, он умудряется сохранять свою размашистую, прыгающую, такую юношескую походку. А сегодня он сияет даже больше, чем обычно.

— Сдается мне, мы впервые завладели инициативой, — спокойной процитировал своего сержанта-инструктора, осматривая блокпост.

Все как будто слегка покачиваются, когда ходят по мосту. После двух недель с ощущением постоянного преследования, морпехи наконец-то совершили то, что нужно: преодолели сопротивление и достигли цели.

Этот небольшой отряд, оказавшийся сейчас в двадцати километрах от любых дружественных американских сил, контролирует ключевой выезд из города с сорокатысячным населением.

Но единственное, к чему не готовили морпехов и что они даже не продумали как следует — это управление блокпостами. Основная идея довольно проста: установить на дороге препятствие наподобие колючей ленты и направить на него оружие. При приближении автомобиля делать предупредительные выстрелы. Если автомобиль не останавливается, стрелять по цели. Вопрос в следующем: понимают ли иракцы, что происходит? Когда стемнеет, смогут ли иракские водители действительно разглядеть колючую ленту? Даже морпехам случалось проезжать через колючую проволоку ночью. Другая проблема — это предупредительные выстрелы. В темноте предупредительный огонь — это просто серия громких хлопков и оранжевых вспышек. Это отнюдь не международный код, который говорит «Остановить машину и развернуться». Оказывается, многие иракцы реагируют на предупредительные выстрелы, прибавляя скорость. Возможно, они просто паникуют. Следовательно, много иракцев погибает на блокпостах.

Первые убийства случаются сразу после наступления темноты. Несколько машин приближаются к мосту с включенными фарами. Стрелки роты «Мародер» сверху моста дают предупредительные залпы. Машины разворачиваются. Затем появляется грузовик, его дизельный двигатель рычит.

Морпехи делают предупредительные выстрелы, но тягач продолжает ехать.

В этот момент никто не может наверняка утверждать, что это автопоезд. По звуку похоже, но это запросто может оказаться иракская броня или фидаин, который экспроприировал гражданский грузовик и загрузил его оружием и солдатами. Бойцам известно лишь то, что они здесь совершенно одни в темноте. Разведбатальон продвинулся дальше всех на север в центральном Ираке, и между его позицией на этом мосту и механизированной дивизией из двадцати пяти тысяч иракцев, которая базируется в двадцати километрах севернее, нет ничего. Только позже станет ясно, что основные иракские регулярные силы сложат оружие; в ночь на тридцать первое марта это еще не известно. Даже хуже, в результате технического сбоя разведбатальон потерял связь с силами воздушной поддержки. Если на батальон нападут, ему придется отбивать атаку самостоятельно.

Через несколько секунд после того, как грузовик не реагирует на второй предупредительный залп, свет его фар достигает позиции роты «Мародер», ослепляя морпехов. Такое впечатление, что скорость грузовика — не менее тридцати-сорока.

— Расстреляйте его на хрен! — отдаю команду.

Согласно правилам ведения боевых действий, машина, которая не останавливается на блокпосту, считается враждебной, и всех, кто в ней находится, можно обоснованно застрелить.

Почти весь взвод открывает огонь. Но по какой-то причине этим морпехам, которые снимали вражеских стрелков практически с хирургической точностью, не удается даже загасить фары на грузовике после нескольких секунд интенсивного огня.

Красные и белые трассеры и вспышки дульного пламени устремлены на грузовик. Везде вокруг него взрываются гранаты из Mark‑19. Грузовик продолжает ехать, громко сигналя.

Слегка не доезжая до колючей ленты, машина резко стопорится и ее со скрежетом заносит. Водителю отстрелили голову. Тем временем, из кабины выпрыгивают трое. Хеллер видит их в очках ночного видения и, согнувшись, стреляет по ним из автомата М‑4, методически выпуская по каждому из них серии из трех пуль, целясь в грудь. Словно вспомнив о каком-то забытом деле, морпехи расстреливают последнюю фару на грузовике, которая все еще отбрасывает неровный свет.

Времени, чтобы осматривать место стрельбы, нет. Батальон отходит на несколько километров назад и занимает более защищенную позицию. Ощущения триумфа, которые зашкаливали полчаса назад, теперь исчезли.

Внезапно становится холодно, Хамви застревает в грязи, а где-то в одном километре на запад возникает полоса из света фар. При помощи приборов ночного видения морпехи наблюдают за объектами, которые выезжают из города по другой дороге и оказываются грузовиками с оружием.

— Черт возьми, они обходят нас с фланга! — говорит «Иман».

Они видят, как один грузовик останавливается напротив позиции разведбатальона, оттуда появляются люди и разгружают оборудование, возможно, оружие.

Разведбатальон запрашивает артиллерийский удар для уничтожения грузовиков.

Взвод отходит назад для защиты позиции с восточного края. Бойцы роют несколько рядов окопов в твердой, глинистой земле, которая, в придачу ко всему, подтоплена.

Перед тем как задремать в короткой «боевой отключке», несколько морпехов из роты «Мародер» собираются у своих влажных ям, чтобы перекусить в темноте скудным сухим пайком.

— Я был хладнокровен как ублюдок, когда стрелял по тем парням, что выпрыгивали из грузовика, — сказал Хеллер, угрюмо описывая подробности каждого убийства. — Если и было во мне хоть что-то человечное до того, как сюда приехал, все это растратил.

В одном километре севернее с блокпоста, который контролируется ротой «Смерч», постоянно доносятся предупредительные выстрелы. Мы слышим очередь, а затем рев автомобильного двигателя. Морпехи выкрикивают приказы открыть огонь, за которыми следует мощный оружейный залп. Шум двигателя приближается к нам в темноте. Снова стрельба, затем — протяжное визжание шин. В наступившей тишине кто-то произносит:

— Кажется, его остановили.

Почему-то, все начинают смеяться.

Морпехи на блокпосту смотрят, как из машины, махая руками, бегут мужчины. Они безоружны. В ответ на крик морпехов, они покорно падают на землю на обочине.

Двое морпехов осторожно приближаются к автомобилю. Он расстрелян, дверцы широко распахнуты, до сих пор горят фары. Сержант видит маленькую девочку, лет трех на вид, которая свернулась калачиком на заднем сиденье. На обивке видно немного крови, но у девочки открыты глаза. Сержант нагибается, чтобы вытащить ее, — как он скажет позже, думая о том, какие могут понадобиться медикаменты, чтобы оказать ей помощь, — когда ее макушка съезжает набок, и наружу выпадают мозги. Когда сержант отступает назад, он чуть не падает, поскользнувшись на мозгах девочки. Проходит не меньше минуты, пока он может вымолвить хоть слово. Такую ситуацию он способен описать разве что простейшими словами:

— Сквозь дыру в черепе видел ее горло, — поведал Уокер.

Оружия в машине не нашли. Переводчик спрашивает отца, который сидит у дороги, почему он не отреагировал на предупредительные выстрелы и не остановился. Тот просто повторяет:

— Извините.

Затем смиренно просит разрешения подобрать тело своей дочери. Последнее, что видят морпехи — это то, как он уходит по дороге прочь, неся ее тело на руках.

Тем временем, снаряды артиллерийской поддержки, которую рота «Мародер» вызвала сорок пять минут тому назад, начинают падать на шоссе с запада — там, где был замечен поток машин, покидающих город. Снарядами 155-мм стреляют из гаубиц морской пехоты, спрятанных где-то в шестнадцати-двадцати пяти километрах южнее. Они оставляют в небе дугообразные оранжевые следы. На расстоянии, огненные взрывы выглядят красиво и завораживающе, как любое непристойное шоу на четвертое шестое июля. 164‑мм артиллерийские снаряды падают вдоль шоссе, но кровавая расправа над машинами, деревнями и фермами у дороги остается невидимой в темноте.

Разрушения продолжаются и после восхода солнца. Неспешные штурмовики A‑10 Thunderbolt облетают город «G» по северному краю, изрыгая пулеметный огонь. Корпус самолета, по сути, построен вокруг семиствольного пулемета длиной в двадцать один американский фут — одного из самых больших пулеметов этого типа. Когда он стреляет, раздается рвущийся звук, будто кто-то разрывает небо напополам. А‑10 заканчивают свое представление, сбрасывая на город четыре фосфорные бомбы — химические зажигательные устройства, которые разрываются в небе, посылая длинные белые усы искрящегося пламени на цели внизу.

Когда конвой выстраивается утром в колонну, у дороги толпятся гражданские. Батальон направляется на юг, обратно к городу «G», а затем — на север, по другой дороге к следующему городу — городу «V». Большинство в толпе — это мальчики, от двенадцати до пятнадцати лет. Утренняя демонстрация американской воздушной силы привела их в нездоровое возбуждение. Они приветствуют морпехов так, словно они — рок-звезды.

— Привет, друг! — кричат некоторые из них. — Я люблю тебя!

Кажется, не имеет никакого значения, что эти юноши только что стали свидетелями частичного уничтожения своего города. А, может, быть в этом и заключается вся привлекательность морпехов. Одно из обещаний президентской администрации Буша перед началом войны гласило, что иракские массы будут усмирены кампанией воздушной бомбардировки «шок и трепет». Странное дело — судя по всему, эти люди ей забавляются.

— Они думают, что мы круты, — улыбается Эдвардс, — потому что у нас хорошо получается взрывать всякое дерьмо.

Конвой тормозит на дороге у моста. Детишки, собравшиеся у тракторного прицепа, расстрелянного накануне ночью, скачут вокруг и машут руками, не обращая никакого внимания на валяющиеся у их ног тела пассажиров. Чуть дальше — еще одна расстрелянная машина, рядом с которой в грязи валяется труп мужчины. И снова вокруг останков побоища пляшут дети, показывая американцам поднятый вверх большой палец и выкрикивая: «Буш! Буш! Буш!»

Я останавливаюсь у машины Хеллера — Хамви с открытым верхом. Уставившись на ухмыляющихся нищенских детей с грязными ногами, вполголоса мне говорит:

— Меня тошнит от того, как живут эти люди.

Капрал Бун Карлсон, стоящий у гранатомета 0.50 калибра в своей машине, дополняет:

— Да они живут не хуже, чем мексиканцы в своей Мексике.

Бун улыбается детям и бросает им конфеты. Его бабушка из Мексики и, судя по тому, как он усмехается, становится понятно, мексиканцам не так уж плохо живется.

Нэйтан с отвращением отворачивается.

— Поэтому я на хрен терпеть не могу Мексику. Ненавижу страны третьего мира. — Несмотря на резкую критику, которую высказывает Хеллер в отношении белого человека, — он высмеивает английский как «господский язык» — его мировоззрение отражает самопризнанную роль слуги в империи белых. Это что-то, чем он, очевидно, наслаждается с одинаковой долей гордости и цинизма.

— Эти люди живут как в аду, — продолжает обращается ко мне. — США просто нужно войти во все эти страны, здесь и в Африке, установить американское правление и наладить инфраструктуру — с МакДональдсом, Старбаксом, Эм-Ти-Ви, — а затем просто передать это им. Если нам придется убить пятьсот тысяч, чтобы спасти миллион — это того стоит.

Он зажигает сигару.

— Черт, США делали то же самое дома на протяжении двухсот лет — убивали индейцев, использовали рабов, эксплуатировали труд иммигрантов, чтобы построить систему, которая сегодня для всех одинаково хороша. Как это называет белый человек? Предопределение судьбы.

Через полчаса конвой снова ползет на север по проселочной дороге среди полей. Когда Хамви Уокера проезжает мимо затененной деревьями деревушки с левой стороны, там раздается серия взрывов. По звуку это похоже на выстрелы из миномета, возможно, откуда-то из деревенских домов. Если десять дней назад тот факт, что позиция врага находится всего в нескольких сотнях метров, не на шутку встревожил бы группу, этим утром никто не произносит ни слова. Уокер устало берет свою ручную радиостанцию и передает информацию о расположении предполагаемой позиции врага.

Как только проходит первоначальное возбуждение, вторжение в страну становится обыденным и стрессовым делом, словно работа на допотопном заводском сборочном конвейере: задания редко отличаются друг от друга, но если ненароком отвлечься, то можно получить увечье или погибнуть.

Группа останавливается в поле у канала, в нескольких сотнях метров от выезда из деревни. Работа батальона этим утром — наблюдать за шоссе со стороны водоема. Это другая дорога, ведущая из города «G», и разведбатальон должен стрелять по любым вооруженным иракцам, которые попытаются сбежать из города. В этот момент в город вступила группа RCT 1.

Половина группы растягивается на траве и засыпает. Здесь красиво. Поблизости от нас находится роща из пальмовых деревьев с синими и зелеными птичками ярких расцветок, которые наполняют воздух громким, музыкальным щебетанием.

Хоффман пересчитывает уток и черепах в канале, за которыми наблюдает при помощи бинокля.

— Мы — как на сафари, — прошептал довольный Хоффман.

Чары нарушены, когда подразделение разведки в пятистах метрах от нас открывает огонь по грузовику, выезжающему из города. Мужчина с автоматом выпрыгивает из машины вдалеке. Он бежит через поле по другую сторону канала. Мы лениво наблюдаем из травы, как его расстреливают другие морпехи.

Птицы как прежде поют, когда мужчина по ту сторону канала возникает снова, прихрамывая и шатаясь словно пьяный. Никто в него не стреляет. У него больше нет автомата. Правила ведения боевых действий соблюдаются неукоснительно. Несмотря на это, вряд ли они способны прикрыть всю безжалостность этой ситуации.

В нескольких машинах от Хамви, другая взводная группа наблюдает за местностью, откуда, предположительно, стреляли из миномета часом ранее. Эта группа, возглавляемая снайпером, сержантом, наблюдает за деревней при помощи биноклей и через прицел снайперских винтовок. Никаких признаков вражеской активности не заметно, видно только группу гражданских — мужчин, женщин и детей, — которые занимаются своими делами у кучки из трех хибар. Но вполне возможно, что минами стреляли оттуда — федаины часто заезжают в поселок, делают несколько минометных выстрелов и едут дальше.

В любом случае, в этом месте тихо, когда около одиннадцати утра единственная бомба, сброшенная с палубного штурмовика F‑18, разносит его вдребезги. Взрыв настолько мощный, что «Иман» перемахивает через насыпь, пытаясь уклониться от летящих во все стороны обломков, и приземляется прямо на вышестоящего офицера. На месте хибар возникает черное грибовидное облако безупречной формы, и из дыма несется опаленная собака, делая сумасшедшие круги.

Снайпер, который видел, как упала бомба, смертельно побледнел:

— Я только что видел, как на моих глазах семь человек превратились в пыль!

В конце колонны машин Хамви, командиры, которые вызвали воздушный удар, курят сигары и смеются. Позже они скажут мне, что минометный обстрел, несомненно, вели из деревни.

К полудню разведбатальон возобновляет свое движение, направляясь к городу «V» — городу с населением около десять тысяч человек. В нескольких километрах южнее города конвой останавливается в фермерской деревне, где местные жители говорят нам о том, что у моста при въезде в город «V» нас поджидает засада. Это еще одна сцена, которая сбивает с толку. Деревенские жители с энтузиазмом приветствуют морпехов — отцы водружают детей на плечи, юные девушки нарушают религиозные правила, выбегая на улицу с непокрытыми головами, хихикая и приветственно взмахивая руками. Но совсем недалеко от них по той же дороге, их соседей только что стерли с лица земли разрывом бомбы

Рзведбатальон разбивает лагерь в четырех километрах восточнее моста. Перед заходом солнца легкобронированная разведрота из группы RCT 1 пытается пересечь мост и встречает ожесточенное сопротивление. Рота теряет как минимум одного человека и отступает назад. По предполагаемым позициям врага вызывают артиллерийский удар.

Около восьми вечера «Иман» проводит брифинг для руководителей групп в своем взводе.

— Плохие новости — поспать нам сегодня не придется. Хорошие новости — мы будем убивать людей.

Это редкость для «Имана» говорить такими «мотиваторами», вознаграждая своих людей исполненными энтузиазма речами об убийстве. Дальше он представляет своим людям спонтанно созревший амбициозный план командира батальона переместиться севернее города «V» и расставить засады на дороге, по которой, судя по всему, интенсивно перемещаются федаины.

— Наша цель, господа — терроризировать федаинов, — произносит лейтенант оглядываясь по сторонам и выжидательно улыбаясь глазами.

Его люди настроены скептически. Сержант Лоуренс неоднократно спрашивает «Имана» о ситуации с расположением врага на мосту.

— Их весь день обстреливала артиллерия, — отвечает, отбрасывая любые возражения, даже немного бойко, словно торговый агент. — Думаю, шансы серьезной угрозы невелики.

«Иман» ходит со своими людьми по тонкой грани. Хороший офицер должен быть готов пойти на разумный риск. Несмотря на жалобы бойцов на полковника Брауна за то, что он завел их прямо в засаду, тогда пострадал только один морпех, а планы врага остановить продвижение морпехов были сорваны. В частной беседе «Иман» признается, что несколько раз действительно сопротивлялся отправке своих войск в миссии, потому что, по его словам: «Мне небезразличны эти ребята и не нравится идея отправки их в какую-то дыру, откуда кому-то не суждено вернуться». Действуя в соответствии с этими чувствами, возможно, он и становится лучшим человеком, но, не исключено, что при этом страдают его офицерские качества. Сегодня он готов рискнуть, и ведет себя довольно несвойственно, как будто борется со своей склонностью проявлять чрезмерную заботу. Он укоряет руководителей своих групп, говоря им: «Я не слышу той агрессивности, которую хотел бы услышать». Его голос звучит неискренне, словно он и сам не убежден в своей правоте.

Люди, у которых, в конечном итоге, нет выбора в этом вопросе, неохотно выражают поддержку приказам «Имана». После его ухода Лоуренс делится:

— Люди, которые всем этим руководят, вольны как угодно облажаться. Но до тех пор, пока нам везет, и мы проходим через все это, оставаясь в живых, они будут повторять одни и те же ошибки.

Уверенности не прибавляется, когда иракская артиллерия, — которая считалась к этому времени уничтоженной, — всаживает несколько снарядов в близлежащее поле. Как бы красиво не выглядели артиллерийские снаряды, когда они дугообразно летят по небу на позиции врага, когда они направлены на вас, это звучит так, будто кто-то с силой швыряет вам в голову товарняки. Морпехи бегут к ближайшим окопам, чтобы укрыться.

Во время ночной миссии группе Уокера достается честь возглавить конвой, который проедет по мосту. Мы выезжаем около одиннадцати в кромешной темноте. Луны почти не видно, что делает очки ночного видения практически бесполезными, к тому же у батальона закончились специальные батареи, на которых работают тепловизионные приборы — ключевой инструмент для обнаружения позиций врага в темноте.

Пилоты вертолетов Кобра, которые сопровождают нас по воздуху, замечают вооруженных мужчин, которые прячутся под деревьями слева от подножия моста. Но связь обрывается, и эта информация так и не доходит до группы.

Мы видим, как Кобры стреляют ракетами через мост, в нескольких сотнях метров от машины. Взрывы освещают небо. Но никто в машине и близко не представляет, по какой цели стреляют Кобры. Уокер приказывает Эдвардсу продолжать ехать в направлении моста и взрывов.

Жизни всех и каждого зависят сейчас от водителя. Он согнулся над рулем, лицо его закрывает аппарат ночного видения, свисающий с каски. ПНВ напоминают оптический прибор. Две линзы, по одной над каждым глазом, крепятся на едином цилиндре, который выдается вперед на пять дюймов. Ночью очки дают яркое серо-зеленое изображение, но ограниченное, словно туннельное, видение, без восприятия пространства. Чтобы суметь вести в них машину, нужно предельно сосредоточить внимание.

— На мосту препятствие, — повторяет несколько раз шофер глухим монотонным голосом, в котором при этом слышится неотложность.

У въезда на мост лежит на боку взорванный грузовик. Мы останавливаемся где-то в двадцати метрах перед ним. Слева, в пяти метрах от края дороги — роща из высоких эвкалиптовых деревьев. За нами — большой фрагмент сточной трубы. Минуту назад водитель объезжал трубу, думая, что это — случайный кусок развалин, но теперь становится ясно, что труба и покореженный грузовик перед нами были намеренно брошены в таком виде, чтобы направить машину по пути, который в военной терминологии называется «зоной поражения». Мы оказываемся в самом центре засады.

Все в Хамви — кроме меня — уже об этом догадались. Они сохраняют необычайное спокойствие.

— Разверни машину, — мягко отдает команду Уокер.

Проблема в том, что остальная часть конвоя последовала за нами в зону поражения. Все пять машин Хамви из взвода сбились в кучу, а сзади подъезжает еще двадцать. Эдвардс удается частично развернуть Хамви; эвкалиптовые деревья теперь справа от нас. Но труба не дает машине продвинуться дальше. Мы останавливаемся, а Уокер связывается по радио с остальной частью взвода и говорит им отвалить назад.

Одновременно он смотрит в окно через прицел ночного видения.

— В деревьях — люди, — предупреждает, повторяет те же слова, чтобы осторожно поставить в известность остальных во взводе.

Затем он склоняется над прицелом винтовки и открывает огонь.

Под деревьями прячутся от пяти до десяти вражеских бойцов. Еще несколько находятся за мостом, имея в своем распоряжении пулемет, и еще больше — на другой стороне дороги. Они окружили морпехов с трех сторон. Почему они не открыли огонь первыми — загадка. Уокер полагает, что они просто не разгадали всех возможностей американской оптики ночного видения.

Но преимущество морпехов — хрупкое. Как только Уокер начинает стрелять, враг поливает зону поражения огнем из винтовок и пулемета. Кроме того, боевики выпускают как минимум одну гранату из РПГ, которая перелетает через капот нашего Хамви. Двух морпехов из взвода ранят почти мгновенно. Первый падает — ему попали в ногу, а второму — в лодыжку. Оба перевязывают свои раны жгутом (который морпехи-разведчики носят в жилетах) и возобновляют стрельбу.

Учитывая, что Хамви стоят так близко друг отдруга, вести беспорядочный огонь нельзя. Каждый боец аккуратно выбирает свою цель. Командный медик в Хамви за машиной Уокера убирает двух людей выстрелами в голову. Когда над нашими головами раздается очередь из пулемета 0.50 калибра, вибрирующая ударная волна настолько мощная, что у медика из носу начинает литься кровь. Хеллер видит вражеского бойца, который уже ранен в грудь и пытается отползти, и заваливает его очередью из М‑4 в голову. Сержанту Куперу, которого часто подкалывают за то, что он — взводный красавчик, едва удается уклониться от пули, которая разбивает ветровое стекло и проходит в дюйме от его красивой головы.

«Иман» выпрыгивает из машины и бежит прямо в центр потасовки, для того чтобы вывести Хамви, до сих пор жмущиеся в зоне поражения, в безопасное место. Создается впечатление, что он танцует по дороге с девяти миллиметровым пистолетом в руке, когда струи пулеметного огня скользят у его ног.

В нашей машине Уокер как будто ушел в себя. Он напряженно всматривается в окно, дает оч

ереди из автомата и, по какой-то необъяснимой причине, бормочет что-то.

Между тем, Эдвардс, раздраженный затором в движении, открывает свою дверь, в то время как вокруг трещат выстрелы, и орет во всю глотку:

— Отъезжайте, на хрен, назад!

В пылу битвы его акцент еще больше выдает в нем деревенщину. Он снова выкрикивает то же самое и забирается внутрь — его движения кажутся едва ли не апатичными.

— Отъезж… — снова заговорил солдат, но ему не дали договорить. Что-то с огромной силой ударило в Хамви, отчего тяжелая машина завалилась на бок.

— Твою ж! — выругался Уокер.

Транспорт снова перевернулся. И еще. Он с грохотом покатился по дороге, словно игрушечная машинка, которую швырнул ребенок, решивший разыграть жуткую автокатастрофу. Вот только внутри находились не пластмассовые солдатики, а живые люди…

Цельнометаллическая оболочка. Часть II

Наши герои проделали длинный и утомительный путь, чтобы оказаться здесь. Потери, некоторые проблемы с командованием и прочие тяготы бойцов вторжения значительно сказываются на боевом духе солдат разведбатальона, но растущие на дрожжах плоды кропотливого труда созревают в нужном этапе войны. Вектор развития удовлетворяет запросы командования. Значит, победа близка.

Пролог. «Оккупанты» (продолжение).

Отделались простыми царапинами, экипаж не пострадал, так как это не было вражеский снарядом.

У взвода уходит от пяти до десяти минут на то, чтобы вытащить себя из зоны поражения, уничтожив или обернув в бегство большинство из сидящих в засаде.

Следующие пять часов уходят на новую попытку продвинуться к мосту и осуществить нападение с участием танков и дополнительных вертолетов.

На другой стороне, успели сравнять с землей около трех кварталов города «А», прежде чем мост объявлен безопасной зоной, при этом в процессе захвата моста морпехами один из взрывов пробивает в нем огромную дыру, делая пролет практически непреодолимым.

На рассвете морпехи впадают в полусонное состояние. После шести часов боя и второй ночи подряд без сна, им дают несколько часов отдыха перед выездом.

Они паркуют свои Хамви в пересохшем грязевом поле в нескольких километрах от моста. Несколько человек собираются у машины выжившего Уокера, пьют воду, распечатывают свои сухие пайки, чистят и перезаряжают оружие, которое, скорее всего, им снова придется использовать в этот же день.

Все они совершенно по-разному справляются с боевым стрессом. Во время затишья в боевых действиях Уокер становится неумеренно бодрым. В это утро он указывает на птиц, которые пролетают над нашими головами, и восклицает:

— Смотрите! Как красиво!

Не то чтобы он испытывал заряд бешеной энергии оттого, что избежал смерти. Скорее, он переживает более глубокое и тихое удовлетворение, как будто воодушевлен тем, что поучаствовал в чем-то очень стоящем. Он ведет себя так, будто только что разгадал сложный кроссворд или выиграл шахматную партию.

Когда подходит Хеллер, чтобы предложить одну из своих вонючих сигар, гримасничает Уокеру и, с улыбкой во все тридцать два, говорит:

— Вы только посмотрите на этого тонкозадого пижона. Вы бы никогда не подумали, какой он плохой ублюдок.

Хеллер говорит, что, когда они познакомились несколько лет назад, ему стало жалко Уоки.

— Я думал, у него нет друзей — такой он одиночка. Но он просто не выносит людей, даже меня. Я — его друг ровно настолько, насколько вывожу его из себя. Но он — безупречный воин.

Кажется, Уокер бой интересует только в его самые напряженные моменты — когда по нам стреляют. После этого он часто проваливается в глубокий сон.

Во время второго нападения группы на мост, когда мы ехали в сторону перестрелки, окруженные по флангам танками и бронетехникой, на фоне громыхания орудий, Хоффман повис на своем пулемете и захрапел, а проснулся, только когда его растолкали.

Реагирую на страх более традиционным образом. После недавней засады, когда мы отъезжали от моста, у меня стучали зубы, а тело так тряслось, что ноги стучали по полу машины. Скорей всего, это была физическая реакция на избыточное выделение адреналина, который накачивается в кровь до предельного уровня, что нарушает кровоток и приводит к переохлаждению организма.

В поведении хронического оптимиста Эдвардса никаких перемен не заметно.

— Когда я попадаю в засады, — уверенно промолвил Эд, — не волнуюсь о том, что могу умереть.

Хеллер, который после боя всегда выглядит так, словно его глаза запали еще глубже в глазницы, а кожу на черепе натянули чуть потуже, рассказывает:

— Нам промыли мозги и натренировали для участия в бое. Мы должны повторять «Убей!» три тысячи раз в день в лагере для новобранцев. Вот почему это так легко. Тот чудак, который отползал вчера — его заметил и выстрелил ему в башку. Я видел, как снесло верхушку его черепа. Это было неприятно. Меня от этого тошнит.

Уильямсон, на счету которого два подтвержденных убийства в засаде, откровенничает, что не чувствует никакого огорчения из-за того, что лишил двух человек жизни.

— Это странный парадокс, — удивляется, имея в виду свою исступленную попытку спасти жизнь гражданского мальчика, раненного морпехом. — На все был готов, чтобы спасти того паренька. Но мне совершенно наплевать на тех парней, которых только что уложил. Вроде как после убийства людей ты должен чувствовать расстройство. А я не чувствую.

«Иман», который видел, как эвакуируют раненого в ногу бойца, пребывает в болезненном состоянии внутренних раздумий. Он прохаживается среди своих морпехов и почти все время молчит. Они обосновались в нескольких километрах за мостом и собираются маленькими группками вокруг Хамви, обсуждая боевые действия предыдущей ночи во всех подробностях. Некоторые из них хлопают «Имана» по спине, подсмеиваясь над храбростью, которую он проявил, когда в самый разгар засады вышел в зону поражения, чтобы проруководить Хамви.

«Иман» отбрыкивается от их похвалы, отмахиваясь:

— Просто не до конца осознавал ситуацию.

Уединившись, уточняет мне:

— Нам нельзя больше попадать в такое положение. Это плохая тактика.

Придурок «Маллиган» — командир взвода, которого презирают почти все без исключения бойцы-срочники, — судя по всему, справляется со стрессом, при помощи нечленораздельного трепа. У моста под эвкалиптовыми деревьями валяются трупы четырех убитых бойцов врага рядом с кучами оружия и боеприпасов — РПГ, АК и ручными гранатами. «Маллиган» бегает туда-сюда, подбирает их оружие, швыряет в канал поблизости и изо всей силы орет. Никто не знает, зачем и почему он орет, но по заключению другого офицера, который попал на это представление чуть позже:

— Чем бы он ни был занят, он себя не контролировал.

Четверо убитых — это первые бойцы, которых морпехи из разведбатальона видят так близко. На мертвых — складчатые брюки, мокасины и кожаные куртки. Офицер наклоняется и берет одного из них за руку. Между большим и указательным пальцем у него вытатуированы по-английски слова: «I love you». Офицер читает их вслух для других морпехов, которые стоят поблизости:

— Эти ребята выглядят как иностранные студенты какого-нибудь университета в Нью-Йорке.

Самый большой сюрприз — это обнаружение у мертвых бойцов сирийских паспортов. Ни один из них не является иракцем. Двадцатитрехлетний сержант Роберт Джейкобс — руководитель группы во взводе «Маллигана» — одним из первых замечает пятого вражеского бойца, который ранен, но все еще жив, и, приподняв голову, наблюдает за американцами.

Джейкобс опускается рядом с ним на колени и прощупывает его на предмет наличия оружия. Мужчина воет от боли. У него пулевое ранение в правую руку, а из правой ноги вырван кусок мяса размером в два-три сантиметра. Он имеет сирийский паспорт. Ему двадцать два, а в графе «адрес в Ираке» у него указана гостиница в Багдаде — по местным меркам, один из лучших отелей, где останавливаются иностранные журналисты и европейские сотрудники гуманитарных миссий. В кармане рубашки у него американские деньги, пачка обезболивающих по рецепту и въездная виза в Ирак с датой въезда. Он приехал всего неделю назад. В разделе иммиграционной анкеты, где указывается цель поездки в Ирак, у него от руки написано «Джихад».

Новости об иностранной принадлежности вражеских бойцов будоражат морпехов.

— Мы только что сражались с настоящими террористами, — поражается Уильямсон.

После почти двух недель в полном неведении относительно того, кто в них стреляет, морпехи наконец-то могут взглянуть врагу в лицо. Офицеры разведки из дивизии морской пехоты позже прикидывают, что около пятидесяти-семидесяти пяти процентов всех вражеских боевиков в центральном Ираке были иностранцами. В основном, это — молодые палестинские мужчины с сирийскими или египетскими паспортами.

— Саддам предложил этим мужчинам землю, деньги и жен в обмен на то, что они приедут сюда и будут за него сражаться, — уточняет офицер разведки.

Оказывается, война за будущее этой страны преимущественно ведется между двумя армиями вторженцев.

Незадолго до полуночи, батальон достигает окраин города «N». Город «N» — самый крупный город в северо-центральном Ираке, и расположен в двухстах километров севернее города «R». Что еще важнее, это — штаб-квартира дивизии Республиканской гвардии. Но предполагаемая решающая схватка в городе «N» так и не происходит.

Вскоре после достижения городских окраин, батальон получает приказ направиться в Багдад. Захват города «N» никогда и не был истинной целью.

Вся эта кампания была уловкой — обходным маневром, задуманным для того, чтобы убедить иракское правительство, что основное вторжение США осуществляется через центральный Ирак. Стратегия была успешной. Иракцы оставили ключевую дивизию и другие силы в городе «N» и окрестностях, для того чтобы препятствовать вторжению морской пехоты, которого так и не произошло. Учитывая, сколько иракских сил было здесь сконцентрировано, Багдад оказался относительно не готовым к отражению предстоящего нападения объединенных сил Армии и морской пехоты.

Гэ-эм, командующий первой дивизией морской пехоты — ключевой архитектор этого обманного маневра, хвастается мне:

— Иракцы думали, что мы пойдем напрямую через город «N» — что «тупые морпехи» будут пробиваться в Багдад напролом через самую опасную территорию.

И хотя план блестяще сработал, Гэ-эм добавляет с присущей ему скромностью:

— Не такой уж я талантливый генерал. Просто сумел дать отпор другим генералам, которые ни черта в этом не понимают.

Два дня уходит на то, чтобы достичь предместий Багдада. Наспех сооруженные нефтяные трубопроводы тянутся зигзагом вдоль ведущего в город шоссе. Они были построены Саддамом, чтобы залить в прилегающие траншеи нефть и поджечь ее. Теперь повсюду висит дым. Саддам задумывал эти пылающие нефтяные траншеи как некое подобие оборонительных сооружений, но они всего лишь вносят дополнительный вклад в общее загрязнение окружающей среды и отчаяние.

У некоторых канав валяются разбухшие в двойном объеме мертвые коровы. Над взорванными зданиями клубится дым. Вдалеке грохочет артиллерия. Каждые несколько километров можно видеть разбросанные небольшими кучками человеческие тела. Это обычное жуткое зрелище страны, где идет война.

На подъезде к последнему лагерю морской пехоты у самого Багдада, машина Хеллера резко виляет в сторону, чтобы не наехать на человеческую голову, которая валяется на дороге.

Когда машина поворачивает, он выглядывает из окна и видит, как собака грызет тело человека:

— Что может быть отвратнее этого?

Как бы там ни было, ещё живой Эдвардс реагирует совсем иначе. Чуть поодаль от шоссе, поблескивая словно какое-то религиозное сооружение, стоит современное стеклянное здание с яркими пластиковыми вывесками спереди. Это иракский вариант 7‑Eleven. Разоренное и разбитое, это здание вселяет в водителя нового Хамви надежду:

— Черт! Здесь видно даже какие-то признаки цивилизации.

Разведбатальон останавливается в поле с высокой травой рядом с взорванными промышленными зданиями.

Багдад еще слишком далеко, чтобы разглядеть, что там происходит, но достаточно близко, чтобы слышать круглосуточное громыхание артиллерии и взрывов американских бомб. Бомбежка бухает словно монотонный ритм стереосистемы с усилителем басов в припаркованном под окнами автомобиле.

В первый же вечер под Багдадом подсаживаюсь к идиоту «Маллигану». В «Ноль-Два», когда «Маллиган» еще носил усы, он был как две капли воды похож на одного австралийского художника. Сейчас он производит впечатление одного из самых вдумчивых и красноречивых людей в батальоне, и я начинаю гадать, не обманываются ли на его счет рядовые бойцы. Он очень приятен в общении, но ему свойственна какая-то рассеянная напряженность, одновременно харизматическая и изматывающая. Он смотрит на вас в упор немигающим взглядом, и при этом кажется, что зрачки его слегка вибрируют. Он подкрепляет категоричное и неожиданное политическое наблюдение — «в этой части света было бы куда лучше без нас» — ницшеанским размышлением о смертоносной природе битвы. «Мы можем погибнуть прямо сейчас, в любой момент, — наклоняясь вперед. — Из-за этого легко потерять рассудок. Рассудок отступает перед страхом смерти». И добавляет: «Но сохранять спокойствие и оставаться там, где тебя ожидает верная смерть — это еще и признак безумия. Чтобы выжить в бою, нужно сойти с ума».

Когда заговариваю с ним о том, что люди жалуются на него — на его склонность время от времени втравливать их в ребяческую, но опасную «охоту за сокровищами» — иракскими военными сувенирами, он начинает подробно описывать относительные достоинства иракского и американского оружия, открыто признавая, что брал иракские АК. Он даже хвастается тем, что однажды убил из этого оружия одного вражеского бойца.

— Это хорошее оружие ближнего поражения, подходящее для ведения стрельбы из машины, — и с этим утверждением поспоришь.

Сержант Роберт Джейкобс— один из подчиненных «Маллигана» — замечает нас вместе и позже подходит ко мне, чтобы рассказать кое о чем, что его сильно беспокоит.

Джейкобс — ветеран Афганистана, где служил в одной группе с Уокером. Как и он, Джейкобс считает себя чрезвычайно опытным профессионалом.

Мальчишкой он носился по родным лесам, и имеет крепкое телосложение. После увольнения из корпуса морской пехоты он планирует стать профессиональным бодибилдером. В ситуациях, когда «Маллиган» демонстрирует лишь мерцательное присутствие, Джейкобс полностью сосредоточен. Теперь он возглавляет свою собственную разведгруппу, и утверждает, что три ночи тому назад во время патрулирования у города «N», «Маллиган» пытался заколоть штыком вражеского военнопленного. По словам Джея, его группа действовала в полной темноте — морпехи были в очках ночного видения, когда наткнулись на вражеского бойца, который стоял на коленях в окопе, пытаясь от них спрятаться. Он с двумя морпехами приблизился к иракцу, наставив на него оружие.

— На самом деле… мы все были сами не свои, потому что ранили сержанта, и я хотел пристрелить этого парня. Но это бы выдало нашу позицию.

Двое его людей разоружили иракца, а Джейкобс грубо заломил ему руки за спину. В этот момент, по словам Джея, «Маллиган» набросился на пленного из темноты с выставленным вперед штыком.

Задолго до этого инцидента слышал, как рядовые бойцы допекают «Маллигану» за то, что он с напыщенным видом расхаживает со штыком — это что-то вовсе несвойственное другим морпехам в батальоне.

— Он просто чрезмерно все драматизирует, чтобы почувствовать себя героем. Он перепрыгивает через меня и всаживает штык ему в грудь. Он превратил ситуацию в сплошной хаос.

Как говорит Джейкобс, у пленного на груди были пристегнуты магазины для винтовки, которые отразили удар штыка. Джейкобс, «Маллиган» и пленный мужчина повалились на землю. На то, чтобы восстановить контроль над пленным ушло несколько моментов борьбы. Джей утверждает, что как только он усмирил пленного, скрутив ему руки за спиной, буйный «Маллиган» снова бросился на него, пытаясь ударить его в живот.

— Его удар в живот достался мне.

Сержант, к слову, вел дневник.

— Я называю его «журналом своей горечи». Если со мной что-то случится, я хочу, чтоб моя жена знала правду. Потому что из-за таких парней, как «Маллиган», мы сражаемся как дауны.

«Маллиган» оспаривает версию событий, которую излагает товарищ. По его словам, когда он появился, пленного не контролировали. В его версии событий, он взмахнул штыком, когда мужчина оказывал сопротивление захвату в плен.

— Я ткнул его штыком. Если бы хотел его убить, я бы его застрелил. Ранив его, спас ему жизнь.

В этом случае подробности кажутся слишком смутными, чтобы делать какие-либо неопровержимые выводы.

Тем не менее, скоро станет ясно, что этот инцидент — всего лишь зловещий предвестник одного из самых сомнительных эпизодов кампании, когда, несколько дней спустя на подходах к Багдаду во время захвата пленного снова будет драматично фигурировать «Маллиган» со штыком. И на этот раз, по иронии судьбы, там опять будут присутствовать Джейкобс и еще один рядовой, критично настроенный по отношению к «Маллигану».

В эту ночь все выглядит неплохо. Браун наносит визит группе Уокера и говорит бойцам такую редкую похвалу.

— Я слышал, что о разведбатальоне высоко отзывались в штабе дивизии. Генерал думает, мы убиваем драконов.

После того как он уходит, Хеллер высказывает свою собственную оценку ситуации:

— Ты понимаешь, что за дерьмо мы здесь натворили, сколько убили людей? Дома на гражданке за такое сажают в тюрьму.

«…»

Одного из наших убили. Всеми любимый бывший первый сержант из разведбатальона, крепкий и смуглый по имени Гарри Стоун, был ранен под Багдадом вражеской миной или осколком артиллерийского снаряда, когда ехал на бронетранспортере. Он умер в военном госпитале на следующий день. Стоуна, которому было тридцать восемь, до начала войны перевели из разведбатальона в пехотное подразделение. Новости о его гибели серьезно расстраивают бойцов разведбатальона. Сержант Райан Купер — один из первых, кто об этом услышал.

Он обходит лагерь под Багдадом по периметру, пересказывая новости.

— Привет, братишка, — мягко, — просто подошел сказать, что Стоуна скончался прошлой ночью.

Теперь, несколько дней спустя, после короткой заупокойной службы на закате вокруг винтовки М‑4, воткнутой вертикально в грязь в честь их павшего товарища — морпехи из второго взвода роты «Мародер» собираются под своими камуфляжными сетками, чтобы поделиться друг с другом историями о Стоуне.

Купер повторяет фразу, которую Гарри не раз говорил дома. Перед тем как одолжить кому-нибудь свой грузовик с мощным эквалайзером, он говорил:

— Можешь кататься на грузовике. Только держись подальше от моих громкостей.

Почему-то, повторяя эту фразу, Купер хохочет почти до слез.

Вернёмся к делу. Сегодня один из важных этапов. Армия и морская пехота начали свою финальную атаку на Багдад несколько часов назад. Однако для нас, к великому сожалению, еще не время направиться в иракскую столицу. Существуют опасения, что подразделения иракской Республиканской гвардии перегруппируются для контратаки в городе под названием город «Q», в пятидесяти километрах севернее Багдада. Разведбатальон получает приказ выдвинуться на север и атаковать эти силы. Сержант Кевин, группу которого сопровождаю, и остальные морпехи прерывают свои воспоминания о Стоуне и рассаживаются по Хамви.

На это задание выделено около трехсот морпехов. Если наихудшие страхи их командования оправдаются, они будут противостоять нескольким тысячам иракцев на танках. При самом лучшем сценарии, им придется пробиваться вперед по шоссе города «Q» через тридцать километров вероятных засад.

— Мы снова окажемся на самом острие атаки и вступим на неизведанную территорию, — опасается лейтенант «Има», информируя своих людей перед самым выходом на задание.

Большинство морпехов — в приподнятом настроении.

— Это лучше, чем сидеть на месте и валять дурака, когда все остальные развлекаются нападением на Багдад, — говорит капрал-водитель, перед тем как занять свое место на водительском сиденье в Хамви.

Тем не менее, сам Кевин просто уставился в окно на угасающий свет и бормочет что-то невнятное, что не могу разобрать. Прошу его еще раз повторить свои слова, но он лишь отмахивается.

— Ерунда. Я просто думал о Стоуне.

Хамви, во главе колонны разведбатальона из пятидесяти машин, выезжает за пределы колючей ленты лагеря и направляется в восточные предместья Багдада. Мы проезжаем мимо освобожденных иракцев, переживающих муки торжества. Хотя центр города продержится еще сутки, в воздухе витает дух свободы, вместе со смрадом неубранного мусора и забитых канализационных стоков. По обе стороны дороги валяются кучи мусора и стоят зловонные лужи. Иракцы тянутся вереницей сквозь дымовую завесу и тащат на себе случайное награбленное добро — потолочные вентиляторы, детали машин, флуоресцентные лампы, разрозненные картотечные ящики.

Бедлам продолжается до тех пор, пока разведбатальон не огибает город с севера, чтобы соединиться с легковооруженной разведротой, вместе с которой будет осуществляться нападение на город «Q». Радиопозывной этой примыкающей роты, которая состоит где-то из ста морпехов на двадцати четырех легкобронированных машинах — «Свингер». Бронетранспортеры LAV — это шумные, восьмиколесные машины с черной броней, по форме напоминающие перевернутые ванны с установленными сверху скорострельными орудиями. Иракцы называют их «Великими разрушителями».

Несмотря на то, что группа более двух недель практически ежедневно проезжала через засады, первый раз за все время эти морпехи выехали на задание с бронированным конвоем.

— Черт! Да это просто охренительно, — обрадовался Эдди. — С нами едут «Разрушители».

— Нет, конвой — это не охренительно, — спорит Кевин. — Наоборот, это говорит о том, как опасно там будет.

Когда мы отъезжаем, угрюмо-задумчивое настроение сержанта сменяется на неестественно-бодрое.

— И снова большой привет и спокойной ночи, — фальшивым сценическим голосом, а затем цитирует строку из «Юлия Цезаря»: — Криком грянет: «Пощады нет!» — и спустит псов войны.

Согнувшись за рулем, слегка склонив голову под весом прибора ночного видения, водитель в своём репертуаре:

— Черт, когда вернусь домой, парни, я затра*аю свою подружку вусмерть.

— Контакт с врагом, — уже Уокер, повторяя слова радиосообщения из наушников. — Броневики LAV передают — впереди контакт с врагом.

«Свингер» растянулся по шоссе — ближайшая машина примерно в ста метрах перед Хамви, а самая дальняя от нас — где-то в трех километрах впереди.

Автоматические орудия стреляют трассирующими снарядами, похожими на оранжевые шнуры. Они расходятся во всех направлениях — оранжевые линии колышутся и подрагивают над окружающим ландшафтом. Другие оранжевые линии, потоньше — от вражеских пулеметов — устремляются в сторону броневиков LAV.

Войска иракской Республиканской гвардии окопались в траншеях по обе стороны дороги. Вражеские бойцы вооружены всеми мыслимыми видами переносимого оружия — от пулеметов и минометов до РПГ. Конвой останавливается, когда между «Свингером» и иракцами впереди начинается перестрелка. Рядом рвутся вражеские мины, падая с неба хаотичным узором. Бойцы разведроты за нашим взводом открывают огонь из всего имеющегося у них оружия. Это морпехи-резервисты, они приехали в Багдад накануне и состыковались с разведбатальоном всего несколько дней назад. Они постарше, многие из них на гражданке — бывалые копы или агенты УБН. Это их первый значительный контакт с врагом, и создается впечатление, что их беспорядочный огонь — в том числе, в направлении Хамви — вызван паникой.

— Не вижу целей! Не вижу целей! — повторяет Уокер, перекрикивая орудийный огонь, но капрал Флойд Лоутон, стрелок в башне, который управляет гранатометом Mark‑19, открывает стрельбу по ближайшей деревне.

— Прекратить огонь! — орет Уокер. — Полегче, приятель. Ты стреляешь по деревне. Там у нас женщины и дети.

Резервисты, которые едут за нами, уже забросали небольшое скопление домов у дороги как минимум сотней гранат. В окне одной из хибар светится лампа. Через прибор ночного видения сержант может различить только группу женщин и детей, которые прячутся за стеной.

— Мы не стреляем по деревне, ладно?

В такие моменты, как сейчас, Уокер часто принимает тон школьного учителя, который объявляет тайм-аут во время бешеной драки на игровой площадке. Мины разрываются так близко, что чувствуется, как всплески давления ударяют по Хамви. Но Уокер не позволит своей группе поддаться этому всеобщему бешенству и открыть беспорядочный огонь, пока не обнаружит четкие цели или не увидит дульное пламя врага.

По батальонному радио слышится голос «Маллигана», вибрирующий и потрескивающий, когда он возбужденно передает сведения о возрастающем огне противника. Этот офицер разведки, — который заслужил свое презрительное прозвище из-за нелепых и рискованных выходок, — по радио кажется подростком с ломающимся голосом.

— Боже! — реплика водителя. — Он что, плачет?

— Вовсе нет, — Уокер пресекает вероятную горестную тираду по поводу «Маллигана».

В последние дни Эдвардс словно позабыл свою прежнюю ненависть к таким поп-звездам, как Джастин Бибер, который раньше был его любимым объектом для долгих и нудных разглагольствований о том, что не так с современными миром и молодежью, и теперь жалуется почти исключительно на Маллигана'. Недостаток уважения к этому офицеру проявляется среди рядовых бойцов настолько, что кое-кто из его собственных людей открыто называет его «засранцем» — иногда прямо в лицо.

— Он просто нервничает, — предполагает Уокер, и не то чтобы защищал офицера. — Все сейчас нервничают. Каждый пытается делать свою работу.

Следующие двадцать бессонных часов морпехи из разведбатальона и «Свингер» методично продвигаются вперед по шоссе, едва проезжая пятнадцать километров, пешком прочесывая деревни, взрывая вражеские грузовики и схроны оружия, и уничтожая очаги скопления иракских солдат, которые прячутся в траншеях или укрываются в домах мирных жителей.

С точки зрения страха, в его чистом виде, наихудшие моменты сражения происходят после полудня.

Внимание всего мира приковано к телевизионной картинке американских морпехов в центре Багдада, свергающих массивный памятник Саддаму Хусейну.

В это же самое время, севернее города, вражеские мины начинают рваться примерно в тридцати метрах от расположения роты «Мародер».

Когда лейтенант «Има» докладывает по радио о минометном обстреле своему командиру, ему приказывают оставаться на месте.

— Замрите и умрите, джентльмены, — говорит сержант Нэйтан Хеллер, бывший агент по изъятию автомобилей и один из руководителей группы Хамви, которая работает в связке с нашей группой. Двадцать два морпеха из взвода сидят в своих машинам с включенными двигателями, согласно приказам, в то время как вокруг них взрываются мины. Разговоры очень редки. Все смотрят на минные взрывы в небе и на окружающих полях.

Один из взрывов происходит в пяти метрах от Хамви с открытым верхом сержанта Хеллера, и в результате него в земле образуется внушительная дыра.

Выглядываю и вижу, как Хеллер согнулся над своим оружием, его взгляд мечется под ободом каски — он ждет следующего взрыва. За ним — его двадцатитрехлетний водитель, капрал — он схватился за руль, его лицо приобрело пепельный оттенок. За несколько часов до выезда на задание этот парень сидел вместе с ребятами из взвода и рассказывал о том, как когда-то ел рыбу-клоуна — просто так, ради хохмы, — когда подрабатывал в Уол-Марте в школе. Юнец записался в морпехи, чтобы вырваться из своего родного города с бесконечными тусовками.

— Мой мозг словно поджарили на сковороде, — свидетельствует говоривший.

От собратьев-морпехов он получил прозвище «Полтергейст». Это высокий, неуклюжий парень с бледной кожей. У него, как правило, отрешенный, задумчивый вид, словно ему осталась одна затяжка до какого-то глубокомысленного, космического прозрения. Он долго ломал голову над прозвищем для девятнадцатилетнего капрала Хоффмана, которое придумывали общими усилиями.

Перед тем как выехать на задание, многие бойцы из нашего взвода попрощались, пожав друг другу руку или даже обнявшись. Формальные прощания казались странными, учитывая, что им предстояло ехать бок о бок в тесноте Хамви. Это ритуальное расставание казалось своеобразным признанием тех превращений, которые происходят в бою. Друзья, которые в свободное время расслабленно сидят и болтают о музыкальных группах, аппетитных попках своих подружек и рыбе-клоуне на обед, становятся совсем другими людьми, как только попадают на поле боя.

Прежде всего прочего, в бою сразу бросаются в глаза физические перемены. Скачок адреналина в крови происходит с той минуты, когда вылетает первая пуля. Но, в отличие от всплесков адреналина на гражданке — во время автомобильной аварии или прыжка с банджи, когда они длятся всего несколько минут, — в бою это может продолжаться часами. Порой кажется, что тело выгорело изнутри, а, может быть, так иссякают запасы адреналина. В любом случае, спустя какое-то время вы практически утрачиваете физическую способность испытывать страх. Взрывы продолжаются.

Но вы больше не прыгаете и не дергаетесь. В этот момент все сидят неподвижно, тупо наблюдая за тем, как поблизости падают мины. И только зрачки находятся в движении.

Это отнюдь не значит, что страх уходит. Он просто оставляет судорожно подрагивающие мышцы и нервы вашего тела и перебирается в мозг. Если вы питаете его нездоровыми мыслями обо всех ужасных способах, которыми можете покалечиться или погибнуть, все становится еще хуже. Он также усугубляется, если думать о приятном. Хорошие воспоминания или планы на будущее лишь напоминают вам, как вам не хочется умирать или быть раненым. Лучше всего — это отсечь любые мысли, заблокировать их. Но чтобы достигнуть такого состояния, нужно буквально потерять себя. Именно поэтому, как мне кажется, все они попрощались друг с другом. Они все равно останутся вместе, но какое-то время не увидят друг друга, так как каждый из них по-своему перестанет быть собой.

Спустя где-то двадцать минут минометный обстрел на сегодня прекращается.

Сопротивление врага начинает угасать под напором объединенных усилий морпехов, которые продвигаются по земле, и ожесточенных авиаударов.

Если бы иракцы подтянули свою бронетехнику немного ранее, когда тяжелая облачность препятствовала нанесению воздушных ударов, они могли нанести нам серьезный урон. Но, по неизвестной причине, они упустили свой шанс.

Под жарким солнцем тучи рассеялись, и волны реактивных самолетов и вертолетов Кобра стали одновременно сбрасывать бомбы, стрелять во всех направлениях ракетами и пулеметным огнем. Бомбят и поджигают грузовики, бронетехнику и целые деревни. Одновременно с повышением огневой мощи в воздухе, разведбатальон и «Свингер» прорываются на север, преодолевая последние десять километров до города «Q» за пару часов.

Когда иракцы наконец отправляют нам навстречу несколько броневиков, наши штурмовики и морпехи с РПГ делают из них мокрое место.

Иракцы, которые ранее оказывали ожесточенное сопротивление, теперь либо сбежали либо зверски убиты. Обезглавленные трупы — свидетельства прицельных выстрелов из крупнокалиберного оружия — тут и там валяются в траншеях у дороги. Другие обуглены до неузнаваемости и лежат за колесами выжженных остовов грузовых автомобилей. Единственное ранение среди американских сил происходит, когда в морпеха из роты «Хаос» попадает осколок летящей шрапнели из танка Т‑72, после того как этот танк подрывает его приятель с ракетной установкой на плече. Его каска дает трещину, но останавливает шрапнель. Этот морпех почувствовал только ужасную головную боль.

С каждой воздушной атакой, группы разведбатальона продвигаются дальше в пламя и дым, охотясь на бегущих вражеских бойцов. Единственные люди, которых встречает группа — это перепуганные селяне — полдюжины мужчин и одна маленькая, охваченная ужасом девочка, которая прячется в окопе, в то время как их дома, поля и подпорки под виноградник горят в результате штурма Кобры. Мужчины, которые боятся за свою жизнь, кричат: «Нет Саддаму! Нет Саддаму!» — когда приближается группа, с наставленным на них оружием.

После того как Уокер и «Има» хлопают мужчин по плечу, чтобы заверить их в том, что их не казнят, деревенский старейшина начинает рыдать, хватает лицо лейтенанта в ладони и покрывает его поцелуями.

Тем временем, сержант Роберт Джейкобс во главе группы из третьего взвода роты «Мародер» осуществляет прочесывание на ближайшем поле, где сталкивается с другой группой морпехов из резервного подразделения разведки. Около шести резервистов окружают мертвого вражеского бойца — молодого мужчину в окопе, который лежит в луже собственной крови, все еще сжимая свой АК. Пока они размышляют над трупом, Джейкобс — очевидно, единственный, кто все еще смотрит по сторонам, — замечает живого иракца, который вооружен и прячется в траншее рядом.

Когда Джейкобс подает резервистам сигнал, что прямо среди них находится живой иракец, все как один наставляют свое оружие на мужчину и кричат ему, чтоб он встал и бросил оружие. С момента сражения в городе «R» неделю назад, где иракцы атаковали и убивали морпехов, заманивая их в засады, притворяясь, будто сдаются в плен, захват врагов в плен стал очень напряженным делом. Один из морпехов-резервистов на месте событий — первый сержант, тридцатисемилетний инструктор штурмовой группы SWAT из лос-анджелесского отдела полиции — достает пару наручников на застежке — это такая сверхпрочная версия пластмассовой ленты, которой завязывают мешки для мусора, — и связывает руки иракца за спиной.

Он так туго затягивает эти наручники на запястьях пленного, что позже у него на руках появляются фиолетовые полосы от подкожного кровоизлияния до самых плеч. Пленный — доброволец Республиканской гвардии невысокого звания лет под пятьдесят. Он имеет лишний вес, одет в гражданскую одежду — майку и грязные брюки — и носит свисающие усы в стиле Саддама. Кажется, он настолько потерял форму, что не смог бы работать и таксистом в час пик. Окруженный морпехами, мужчина начинает выть и плакать. Теперь им занимается Джейкобс. Роберту двадцать три, он — бодибилдер-любитель и служил вместе с нами в Афганистане. Ему свойственны проявления тихой агрессии, и он любит быть главным. Он передает свою винтовку другому морпеху, надевает резиновые перчатки и достает 9‑мм Беретту.

Он швыряет иракца на землю, приставляет пистолет к его голове и орет:

— Только двинься, и я снесу твою башку на хрен!

По словам Джейкобса, через несколько минут резервист-спецназовец пожал ему руку, поблагодарил его за то, что он заметил иракца, и сказал:

— Вероятно, ты только что спас нам жизнь.

Джейкобс ведет иракца тридцать метров по шоссе и снова сбивает его с ног. Но ничто не предвещает беду, пока на месте событий не появляется «Маллиган». По рассказам большинства, засранец приблизился к пленному, который лежал вниз лицом, крича и размахивая штыком. Иракец заплакал и стал умолять не убивать его. По словам нескольких присутствовавших там морпехов, этот аутист начал колоть пленного штыком и глумиться над ним, угрожая перерезать ему горло.

Дауну тридцать один и он женат. Он говорит, что никому не угрожал.

— Я просто приказал парню заткнуться на хрен, — рассказывает позже.

Также говорит, что никогда не колол иракца штыком. Утверждает, что держал штык в руках исключительно потому, что «когда подходишь к врагу вплотную, это самый лучший способ с ним сладить, не прибегая к стрельбе».

По словам Джейкобса, он волновался, что ситуация вышла из-под контроля. Он приказал одному из морпехов в своей группе — двадцатидвухлетнему капралу — охранять пленного. Капрал наступил ботинком на шею иракца и наставил на него автомат М‑4.

— Мы пытались разрядить ситуацию, — говорит он в свое оправдание. — Я не пинал его и не бил. Черт побери, мы просто хотели убрать оттуда того у*ебка.

На следующий день сержант-спецназовец — резервист, который сначала пожал Джейкобсу руку и поблагодарил его, — подал отчет, обвиняя Роберта, того капрала и «Маллигана» в грубом обращении с пленным.

Позже бывший спецназовец рассказывает мне:

— Мне жаль рядовых, сэр. Проблема была вовсе не в них. Проблема была в офицере.

Один из его резервистов-сослуживцев, старший рядовой, который тоже был свидетелем событий, подтверждает:

— Из того, что я видел — этот офицер ненормальный. С ним что-то не в порядке.

Виновник отрицает любую провинность. Он думает, что его обвинители просто недостаточно знакомы с реалиями зоны боевых действий.

— В тот день они увидели зверя и не знали, как с ним обращаться, — уверяет «Малли» позже. — С пленным обращались, как положено, пусть даже им не понравилось, как это выглядело.

Моя первая встреча с вражеским военнопленным происходит у заднего отсека Хамви лейтенанта, спустя час после инцидента.

Время вечернее, и второй взвод роты «Мародер» обустраивает блокпост с южной стороны города «Q». Пленный ерзает на платформе джипа, только теперь на его голову надет мешок. Несколько морпехов собрались вокруг и глумятся над ним.

— А что бы ты с нами сделал, если бы взял нас в плен, чурка? — говорит, набычившись, девятнадцатилетний морпех.

Подходит «Има».

— Эй, только не надо военных преступлений в багажнике моего грузовика. — Он бросает эти слова легкомысленно, еще понятия не имеет о возникших разногласиях вокруг захвата пленного. — Развяжите его и дайте ему воды.

Когда морпехи срезают с мужчины наручники на застежке, они видят, что его руки опухли и покраснели. Сердитый девятнадцатилетний морпех дает ему бутылку воды и кекс из сухого пайка. Пленный утирает слезы, секунду подозрительно смотрит на подношение, а затем с жадностью начинает есть.

— То, что мы даем тебе пожрать, вовсе не означает, что я перестал тебя ненавидеть, — говорит молодняк в униформе. — Я ненавижу тебя. Слышишь?

Когда беседую с пленным, уже наслышан о грубом обращении с ним во время захвата в плен. На нем не видно следов от уколов штыка. Самые худшие следы на его теле — это ужасные синяки от наручников на руках. Он довольно неплохо владеет английским и говорит мне свое имя. Время от времени, он хватает себя за плечи и вздрагивает от боли. Несмотря на все его страдания, есть в нем что-то шутовское и одновременно хитрое, как в сержанте Шульце из старого сериала «Герои Хогана». Он пытается убедить меня, что он вовсе не воин.

— Вам только кажется, что я солдат.

Когда говорю ему, что его обнаружили в засаде врага с военными документами и заряженной винтовкой, в конце концов, он признает, пожимая плечами и поглаживая свои усы в стиле Саддама:

— Я очень мелкий солдат.

Он рассказывает, что ему сорок семь, у него двое сыновей и пять дочерей. Он утверждает, что раньше был сапожником и вступил в Республиканскую гвардию совсем недавно. Один из морпехов указывает ему на то, что многие другие иракцы бросили оружие и сбежали.

— А ты, немытая чурка, поджидал нас, чтобы убить. Ты не сложил свое оружие, пока мы не заставили тебя это сделать.

— Это неправда. Я боялся. Если бы бросил оружие, пришла бы полиция и избила нас.

Он говорит, что он и другие люди в его отряде не получали никакой информации о том, что происходит в мире. Их командиры говорили им, что Ирак выигрывает войну.

— При Саддаме все молчат. Если Саддам скажет, мы воюем с Америкой, мы говорим «хорошо». Если скажет, мы не воюем с Америкой, мы говорим «хорошо».

Морпехи, которые так сердились на него секунду назад, теперь подобрели.

— Нам тоже нельзя бросать оружие. Он просто делал свою работу.

Теперь они улыбаются ему и дают еще один кекс.

Пленный не улавливает нового праздничного настроения. Он наклоняется ко мне и шепчет:

— Как мне теперь вернуться домой, офицер? А что если мой сержант найдет меня?

Примерно полчаса назад по BBC сообщили, что Багдад пал. Очень коротко пересказываю ему эти новости.

Он начинает плакать.

— Я так счастлив!

Новости теперь все лучше и лучше. Подходит «Иман» и говорит ему, что отвезет его сегодня вечером в Багдад.

— Бесплатно? — спрашивает, не в силах поверить своему везению.

На Хамви мы возвращаемся в темноте в Багдад. Эдвардс заводит малоизвестнуюпесню.

— Погоди-ка, приятель! — кричит Уокер.

После сорока часов без сна, больше половины из которых были проведены в сражении, нервы у всех на пределе, а водитель только что нарушил важнейшее правило сержанта, установленное им как руководителем группы: дешёвая музыка на этой войне запрещена.

— Это ковбойская песня, — говорит Эдвардс.

— Мне не хочется рушить твои иллюзии, но ковбоев не существует, — встреваю в диалог.

— Неправда, сэр, — отвечает мне, одновременно с безразличным и вызывающим выражением лица. — Существует миллион ковбоев.

Мой аргумент не заставил себя долго ждать:

— Ковбой — это тебе не штырь в огромной шляпе и с бляхой величиной с тарелку на ремне. Уже лет сто, как и в помине нет настоящих ковбоев. Разведение лошадей — теперь наука. Выращивание скота — индустрия.

По радио передают, что враг открыл огонь по колонне.

— Подожди, Эд, — просит Уокер, с неохотой отрываясь от прослушивания нашего спора. — Хочу узнать, что там с этой перестрелкой.

«Свингер» и разведбатальон, которые едут на юг по тому же шоссе, по которому прорывались вперед предыдущие тридцать часов, снова подвергаются обстрелу.

Замечаю дульное пламя врага в каких-то пяти метрах от нас с правой стороны машины — прямо напротив моего окна.

Уокер начинает стрелять, его автомат тарахтит. Если прошлые действия являются в этой ситуации хоть каким-нибудь показателем, существует большая вероятность, что он попал в цель. Представляю себе вражеского бойца, истекающего кровью в холодном, темном окопе и не испытываю никакого сожаления.

Следующие десять километров они едут практически в полной тишине, ища другие цели, пока не выезжают за пределы зоны засады. Сержант отводит оружие от окна и возобновляет разговор с Эдвардсом, вспоминая мой ответ:

— Дело в том, Брэдли, что люди, которые поют о ковбоях — деревенщины, надоедливые и глупые.

Рано утром на следующий день разведбатальон пересекает понтонный мост через реку и заезжает в черту Багдада. Встреча в Саддам-Сити — пункте назначения разведбатальона на северной стороне Багдада — это знакомая комбинация энтузиазма с примесью бешенства. В Саддам-Сити живет три миллиона иракцев. Это беспорядочная застройка из низких, безликих многоквартирных домов советского типа, которая тянется на несколько километров. Когда конвой разведбатальона объезжает квартал, на улицы высыпают тысячи людей. Хамви тормозит, и к нему тотчас устремляются молодые люди в поношенной одежде, которые прилипают к окнам, словно зомби. Многие улыбаются, но смотрят на нас голодными, рассеянными взглядами. Некоторые протягивают руки и пытаются что-то схватить, например, фляги или снаряжение, свисающее по борту Хамви.

Конвой снова ползет по улицам. Иракцы стоят на обочине и скандируют: «Буш! Буш! Буш!».

Морпехи сворачивают в ворота промышленного комплекса, некоторые секции которого до сих пор догорают после американских бомбежек.

Наш лагерь сегодня ночью — это гигантская сигаретная фабрика на краю Саддам-Сити. Сотни тысяч, если не миллионы, горящих сигарет выбрасывают в воздух чуть ли не самое огромное в мире облако вторичного дыма. Обустроив позиции у погрузочной платформы, морпехи набивают карманы сигаретами и ложатся, чтобы насладиться завоеванной добычей.

— Я думаю, здесь вполне безопасно, — «Иман» своим людям в свете угасающего дня. — Нам всем нужно сегодня хорошо отдохнуть.

За пару минут до захода солнца морпехов сотрясает мощный взрыв — бомба, заложенная в автомобиле, на расстоянии около ста метров. Повсюду в городе с крыш домов стреляют трассерами. Ко мне с улыбкой подходит лейтенант:

— Я ошибся, — через мгновение с неба падает случайная пуля и отскакивает от бетона, вспыхивая за его спиной. Он смеется. — А это и вовсе плохо.

Это сражение между иракскими группировками, и оно длится всю ночь.

В минуты затишья в городе воют сирены скорой помощи. Большинство морпехов все равно крепко спит.

Сержант Хеллер использует свободное время, чтобы дописать письмо жене. Она работает в конструкторском бюро и воспитывает их восьмилетнюю дочь.

На рассвете орудийный огонь в Багдаде прекращается.

Группу, вместе с остальной ротой, отправляют патрулировать район к северу от Саддам-Сити.

Такое впечатление, что здешние жители рады видеть морпехов.

Оказывается, это район, в котором проживает средний класс. Немощеные дороги ведут к большим оштукатуренным домам, которые и у нас смотрелись бы неплохо. Люди на улицах приветствуют морпехов почти сразу же при их появлении и обращаются к ним на английском, с трудом подбирая слова, но при этом предельно вежливо. Например, «Доброе утро, сэр».

Морпехи останавливаются. Иракцы собираются вокруг Хамви, курят и жалуются на жизнь при Саддаме. Большинство их жалоб связаны с экономической ситуацией — нехваткой рабочих мест, взятками, которые нужно платить за самые базовые услуги.

— Нам нечего делать, кроме как шмалять, трепаться и играть в домино, — поджарый мужчина лет под сорок, который непрерывно курит смотрит на меня. — Саддам был засранцем. А жизнь — очень тяжелая.

Какой-то мальчик, подбегая ко мне, показывает пальцем в мою сторону и ребячески повторяет «Хиджаб». Похоже, головной убор стал объектом интереса ребёнка.

А тот старец спрашивает, не дадут ли ему морпехи немного валиума.

— Я не сплю по ночам, а магазин, где можно было купить выпивку, закрыли еще в начале войны.

Помимо жалоб праздно шатающихся мужчин, другая особенность этого района, которая бросается в глаза — это тяжелый труд, который выполняют женщины. Облаченные в черные платья, они сидят на корточках в пустых садах, срезая ножами урожай, в то время как у их ног ползают дети. Другие устало бредут мимо, взвалив на голову мешки с зерном. Разделение труда существует даже среди детей. Мальчишки носятся по улице и играют в футбол, а девочки таскают воду.

— Черт возьми, женщин здесь используют на манер мулов, — обращается ко мне Эдвардс.

— Их культура вместе с предписаниям основной религии воссоздали мощный инструмент манипуляции над женским населением. Если боитесь завести детей, думая про возможные проблемы с личными качествами, вспомните мусульман. Вот где взаправду нужен феминизм. Не в ту степь воюют наши разноцветные сестрёнки, — делюсь мыслями в пустоту, Нэйтан это хорошо расслышал.

— Да, согласен. Если бы нам пришлось сражаться с этими женщинами, а не с их мужчинами, — замечает Хеллер, — еще неизвестно, кто бы кому надрал задницу. Им есть за что бороться.

В первые же несколько дней патрулирования, морпехи поражены масштабом социального бедствия в Багдаде. Электричества и питьевой воды нет. Улицы затоплены нечистотами. Дети умирают от болезней. Ночью по городу шастают бандиты. Больницы разграблены. Единственный товар, в котором не ощущается нехватки — это АК. Местные жители утверждают, что из-за грабежа на складах с оружием и в полицейских участках в конце войны, АК теперь стоит примерно как несколько пачек сигарет. Каждую ночь между шиитами, суннитами, бандитами, упорными федаинами и даже курдскими «бойцами за свободу», которые наводнили город, намереваясь истребить сторонников Саддама, разгораются жаркие бои. Перестрелки настолько ожесточенные, что морпехам запрещают выходить в город после наступления темноты.

Обходительный мужчина лет за пятьдесят, который раньше помогал управлять одной из основных городских электростанций, а сейчас предлагает морпехам свои услуги в качестве переводчика — мрачно смотрит на будущее Ирака.

— Это бомба, — говорит он о разладе между религиозными фракциями суннитов и шиитов. — Если она разорвется, это будет больше, чем война.

У сержанта Хеллера свое, глядя на меня, свое мнение на этот счет:

— Дайте этим ублюдкам попользоваться недельку американским туалетом, и они сразу забудут обо всей этой суннитско-шиитской галиматье.

Несмотря на общий энтузиазм иракцев по отношению к американским захватчикам, многие из них говорят о каких-то странных теориях заговора. Они считают, что Буш и Саддам втайне заодно. Иракцы подходят к морпехам и спрашивают их, правда ли, что Саддам теперь живет в Вашингтоне. Переводчик утверждает, что девяносто процентов иракцев верят в эту историю. Те, кого доводилось спрашивать об этой легенде — в том числе образованные люди с профессией — уверены, что это правда.

— Мой хороший друг видел, как Саддам улетел с американцами на вертолете, — говорит мне один мужчина, озвучивая распространенную городскую байку.

В следующие несколько дней разведбатальон переезжает с сигаретной фабрики в разрушенную больницу, а затем на ограбленную электростанцию, и все это время морпехов преследует растущий внутренний раскол из-за инцидента с пленным под городом «Q». Первый морпех, действия которого расследуют в связи с происшедшим — это сержант Роберт Джейкобс, которого исключают из группы. Тот самый капрал, который придавил ботинком шею пленного, тоже подпадает под следствие. «Маллигана» временно лишают права командования.

После нескольких дней дознания и желчных бесед с бойцами, командир разведбатальона лейтенант-полковник Люк Браун снимает все подозрения с трех людей, обвиняемых в грубом обращении с пленным, и восстанавливает Джейкобса и «Маллигана» в их правах. Позже встречаюсь с Брауном в его временном, частично разрушенном офисе. Это подтянутый сорокадвухлетний мужчина, который разговаривает скрипучим шепотом после перенесенного рака горла. Браун говорит мне, что, по его мнению, его люди были на грани, но все-таки не нарушили правил допустимого поведения. Но он добавляет:

— Я думаю, если спускать такое поведение с рук, это может закончиться резней.

Затем он перегибается через стол и спрашивает, не считаю ли я, что ему надо было жестче разобраться с «Малли».

По правде, не знаю, что ему ответить. Я был рядом, когда морпехи этого сравнительно небольшого подразделения убили немало людей. Я лично видел, как застрелили трех гражданских — одного из них насмерть, прямым попаданием в глаз. Сам случайно выстрелил в безоружного. И это только верхушка айсберга. Морпехи убили десятки, если не сотни людей в бою, ведя огонь прямой наводкой. И, вероятно, никто никогда не узнает, сколько людей погибло от бомб, сброшенных во время воздушных ударов по наводке разведбатальона, или от ударов артиллерии по городам и шоссе, часто ночью — несколькими сотнями снарядов, расстрелянных по вызову батальона. И в дополнение к этим возможным сотням смертельных случаев, сколько других — тех, кто остался без ног или глаз, или других частей тела? Я не могу представить, как человек, который в конечном итоге отвечает за все эти смерти — по крайней мере, на уровне батальона, — все это объясняет и проводит черту между беспричинным убийством и цивилизованным военным поведением. Наверное, если бы от меня что-то зависело, оставил бы должности, но забрал бы у него винтовку и штык, и дал бы ему взамен игрушечную пукалку для самоудовлетворения.

Этой ночью обычные перестрелки между местными группировками начинаются еще до захода солнца. Морпехи разведбатальона, которые стоят в дозоре высоко на трибунах, вдруг попадают под обстрел. В то время как рядом свистят снаряды, один из бойцов, для которого все это стало большой неожиданностью, оступается, пытаясь вытащить из ограды свой пулемет и спрятаться в укрытие. В попытке восстановить равновесие он машет в воздухе руками. Снова раздаются выстрелы. Морпехи, которые наблюдают за этим снизу, лежа на траве, начинают хохотать. Кажется, будто война превратилась в комедию.

Позже, несколько морпехов из другого подразделения собираются в темном закутке стадиона, чтобы выпить за однорукого иракца, у которого был куплен джин местного производства по цене пять американских долларов за бутылку. В целом, чтобы избавить морпехов от комплексов, не нужен никакой алкоголь. Когда они поднимают тему «боевой др*чки» — кто больше всех мастурбировал с момента попадания в зону боевых действий — никто и не думает скрывать, как, например, дрочил на вахте, чтобы не заснуть и убить время. Пройдя через свою первую засаду в городе «Т», несколько морпехов даже признались, что испытывали чуть ли не маниакальную потребность снять боевое напряжение посредством мастурбации. Но теперь, когда джин однорукого иракца льется рекой, морпех поднимает тему, настолько табуированную и по-своему почти что по*нографическую, что я сомневаюсь, что он когда-либо заговорил бы об этом со своими приятелями на трезвую голову.

— Знаете что, стрелял гранатами М-203 по окнам и однажды в двери. Но есть кое-что, что так бы хотел увидеть — так бы хотел увидеть, как граната попадает кому-то в тело и разрывает его. Понимаете, о чем я?

Другие морпехи, улыбаясь, слушают его в темноте.

С первыми лучами рассвета батальон покидает Багдад по пустынной супер-автомагистрали и разбивает лагерь в шестидесяти километрах южнее от города. В пасхальное воскресенье капеллан проводит специальную службу на голом и бесплодном поле.

— У меня хорошие новости, — начинает, объявляя толпе из пятидесяти человек, что морпех из группы обеспечения разведбатальона выбрал этот день, чтобы принять крещение.

Когда Уоки слышит эти хорошие новости, он не может скрыть ярость. Для него религия, как та самая дешманская музыка— это проявление коллективного идиотизма.

— Да ладно вам. Морпехи крестятся? Раньше это было место для мужчин с незамутненным воинским духом. Капелланы здесь вовсе ни к чему.

На следующий день в разведбатальоне случаются четвертое и пятое ранения, когда сержант артиллерии — сапер, прикомандированный к батальону — наступает на мину. Ему отрывает ногу, а осколок шрапнели попадает в глаз стоящему поблизости морпеху. В путанице, которая следует далее, кроется горькая ирония. Трое морпехов, которых оправдали в связи с инцидентом с пленным, теперь сообща работают над спасением раненых. Один бежит на минное поле, чтобы помочь пострадавшему. Погрузив его в Хамви, второй приказывает морпехам, вопреки их бурному протесту, ехать коротким путем, и машина увязает в болоте.

— Черт, это было ужасно, — вспоминает третий абориген, — когда мы толкали этот Хамви, с парнем без ноги на заднем сиденье.

В конце концов, они перенесли его в другую машину, и ему оказали медицинскую помощь. Через несколько часов его ногу ампутировали ниже колена — это случилось бы и без задержки, вызванной желанием «Маллигана» сократить путь.

Рзведбатальон переезжает в свой последний лагерь в Ираке — на бывшую иракскую военную базу у города «X», в двухсот километрах южнее Багдада. Рота «Мародер» в итоге обустраиваются в одном из самых паршивых мест лагеря. Бойцы размещаются на открытой бетонной площадке рядом с траншеями, где находится сортир, и ямами, в которых сжигают мусор. Песчаные бури не прекращаются. Большинство морпехов были в душе всего один раз за последние сорок дней. Мужчин донимают мухи и дизентерия. Исследуя этот последний адский лагерь почти что с удовлетворенной улыбкой, пулеметчик из второго взвода говорит:

— Куда бы нас не занесло во всем мире, единственное, что остается неизменным в корпусе морской пехоты — это то, что мы обязательно заканчиваем в какой-нибудь случайной, богом забытой дыре.

Старшие офицеры, которые разместились в лагере в казармах поприличнее, окружены ореолом победы. Разведбатальон — один из самых маленьких, легко вооруженных батальонов в корпусе — большую часть времени возглавлял блицкриг морпехов с конечным пунктом в Багдаде.

— Ни одна другая армия в мире не способна сделать то, что сделали мы, — говорит мне Браун. — Мы — американские шоковые войска. — Он не может нарадоваться на мужество и инициативу, проявленные бойцами разведбатальона. Победный успех в этой войне он в значительной мере приписывает им. — Они должны гордиться собой.

Когда возвращаюсь в лагерь второго взвода и докладываю низкоранговым бойцам похвалу генерала, они стоят в пыли и размышляют над этими радужными замечаниями. В конце концов, капрал Бун Карлсон говорит:

— Да? Но, сэр, мы все равно наделали кучу глупостей.

Несмотря на успешный прорыв через дюжину засад и перестрелок, морпехи-разведчики не выполнили работу, для которой их готовили: засекреченную, потайную разведку.

— Как правило, в нашей работе, — рассуждает Уокер, — если в нас стреляют, это значит, что мы провалились. Враг не должен нас обнаружить. Мы — самые обученные морпехи во всем корпусе. А то, как нас с вами, сэр, использовали в этой войне — это все равно, что взять Феррари и пустить в расход в гонках на выживание. Мы неплохо справились, но это не наша работа.

Даже если так, большинство морпехов не скрывают восторга от боевых действий.

— Это ни с чем не сравнится. Сражение — это предельный всплеск адреналина. В тебя стреляют. Ты отстреливаешься, все вокруг взрывается в хлам. Все чувства восприятия перегружены, — врывается в личное пространство Эдвардс.

Несмотря на все неурядицы и дискомфорт, настроение в этом адском лагере приподнятое. Морпехи снова спят по ночам — впервые за несколько недель, каждое утро варят кофе на огне, разведенном при помощи взрывчатки С-4, после обеда бегают по несколько километров при жаре, играют в карты, непрерывно закладывают за губу табак и часами делают жимы с импровизированной штангой, которую они соорудили из шестерен и маховиков разбитых иракских танков.

— Черт возьми, да это же просто потрясающе, — заявляет как-то утром капрал, двадцатидвухлетний морпех-разведчик, подогревая свой кофе шариком взрывчатки С‑4. — Поверить не могу, что мне платят за то, что я качаюсь, потягиваю табак и зависаю с самыми крутыми в мире парнями.

Сержант Хеллер все так же пишет длинные письма жене и иногда делится с морпехами помладше мудростью, которой набрался на родных улицах. Как-то вечером он говорит, что если бы писал мемуары о тех днях, когда занимался конфискацией машин, еще до вступления в морскую пехоту, то назвал бы их «Всем по*уй». По словам Хеллера, идеальные место и время, чтобы изъять или даже украсть автомобиль — это среди бела дня на забитой парковке.

— Запрыгивай и вали, и пусть орет сигнализация — никто тебя не остановит, никто даже не взглянет в твою сторону. И знаешь, почему? Всем по*хй. Для моей работы, это был ключевой момент. Наколоть тебя могут только те, кто любит делать добро. Терпеть не могу этих благодетелей. Слава Богу, их не так уж много осталось.

Многие морпехи, с кем общаюсь, скептически настроены по отношению к целям, которые служат оправданием для этой войны — борьба с терроризмом, изъятие оружия массового уничтожения (которое мы так и не нашли). Немало из них признают, что, скорей всего, эту войну развязали из-за нефти. Осматривая из лагеря взорванные здания на горизонте, старый знакомый (Уильямсон) говорит:

— Война ничего не меняет. Все здесь было хреново, еще до того как явились мы — хреново и сейчас. Лично я не верю в то, что мы «освободили» иракцев. Время расставит все по своим местам.

Уокер — один из немногих, кто каждый день продолжает следить за ходом войны в новостях ВВС. Когда по ВВС показывают репортаж о подразделении Армии США, которое случайно расстреляло мирных жителей, он гневно вскакивает и проносится мимо своих сослуживцев-морпехов, мирно дремлющих на бетоне.

— Они только все портят. Идиоты чертовы. Неужели они не понимают, что мир и так уже нас ненавидит?

Подхожу к нему, ставлю руку на плечо, оба смотрим вдаль пустынного пейзажа Ирака.

— Мы победили. Это важно.

Несколько недель спустя. Поездка к болеющей матери во время отпуска.

Сидел в машине, крутя ключи на пальце, и хмуро смотрел в окно.

Погода была мерзкой, холодной, оголтелый ветер гнул деревья почти до самой земли, и складывалось ощущение, что где-то на небе буянит какое-то божество, а может и наоборот, от души там веселится. В любом случае, здесь на грешной земле все попрятались по домам, и лишь неусидчивому мне понадобилось тащиться в соседний городок за чем-то «важным».

Резво сорвался с места, вливаясь в поток машин. Дождь потихоньку усиливался, крупными каплями падая на лобовое стекло, включил дворники и печку.

Где-то через час выскочил из города и промчался по прямой, набирая скорость. Ни попутных, ни встречных машин почти не было, ну кто ещё в такую погоду рискнет выехать за город, но быстро летел вперёд, омываемый дождём и обдуваемые ветром, как крошечный плот, попавший в настоящую бурю.

Радио пропало почти сразу, и ехал в тишине, лишь изредка перекидываясь редкими фразами с самим собой. Дождь лил всё сильнее, где-то вдалеке уже громыхал гром, и небо затянуло так, что видимость была почти нулевая.

Успел бросить взгляд на дорогу, где в свете фар видны были очертания животного, и резко нажал на тормоз, выворачивая руль вправо. Все правила движения, разумные советы в экстренной ситуации, знания, что нельзя резко тормозить на мокрой дороге, всё это вылетело из головы. Машина скрипя тормозами пошла в занос, скользя по воде, как по льду, они почувствовали удар, сбивая бедное животное, и вылетели с дороги в кювет, начиная кувыркаться, как заведенная игрушка.

Удар, кувырок, ещё удар, ещё кувырок, и остановочка где-то в канаве, зажатый в приплюснутой машине…

Естественный отбор. Часть I

Данный раздел ещё не начавшейся истории — что-то вроде «DLC», разделенная на 3 части в силу объема работы, поясняющая за прошлое главного героя, а то военная кампания в Ираке не особо пролила свет на бэкграунд ключевого персонажа. События в предыстории являются ключевыми в становлении личности Алексиса, которые отразятся в злоключении элитного бойца в мире.

Интерлюдия. «Железное сердце».

Пятнадцать человек, и я в их числе, поднялись в очень старый школьный автобус. Автобус не совсем обычный: белого цвета, в окнах решетки, а по бокам надпись из четырех слов.

Одетые совершенно по-граждански — в шорты и сандалии, мы заполонили своими вещами весь автобус. Некоторые тут же принялись пить кофе из бумажных стаканчиков, кто-то разворачивал купленную газету. Я облюбовал место в самом конце салона и не успел еще толком разместиться, как машина с ревом завелась, из-за чего внутри сразу же почувствовался запах выхлопных газов.

Руководивший нами второй лейтенант сел впереди. Его габардиновая куртка, его форма цвета хаки придавали ему очень мужественный вид. Хотя он, по всей видимости, окончил военное училище совсем недавно, именно ему было поручено сопровождать нас на базу морской пехоты, около часа пути. Как только мы отъехали от призывного пункта, он тут же поднялся в проходе, встал лицом к нам. Я подумал: сейчас скажет что-то типа «добро пожаловать» или пошутит, словом, проявит хоть какую-то доброжелательность.

Однако я не угадал. «Честь, мужество и преданность, — говорил лейтенант, пытаясь перекричать шум мотора, — вот основные принципы морской пехоты. Если вы не можете быть предельно откровенными, как может армия доверять вам вести людей в бой?» Его слова звучали официально и вместе с тем искренне.

Бой. Я окинул взглядом приспособленный для армейских нужд автобус и с неким удивлением заметил, что новоиспеченные солдаты все как один либо читают, либо делают вид, что спят. Никто не ответил на вопрос лейтенанта. А он все стоял в проходе и смотрел на нас, и я автоматически начал выпрямлять спину. Лейтенант был моего возраста, но выглядел как-то по-другому. Волосы были короче, чем у нас, что совсем не удивительно, и в плечах он был шире. И было что-то еще, от чего создавалось ощущение, что он в чем-то нас превосходит. Может быть, это из-за его тяжелой челюсти или из-за густых бровей, но мне было как-то не по себе.

Чтобы не встретиться с ним взглядом, я повернулся к окну. Народ ехал целыми семьями, может быть, на озеро или на пляж. Дети в наушниках таращились на нас, уверен, им было интересно знать, что за неудачники ездят летом в школьном автобусе. Девушка в открытом джипе встала и начала поднимать свою кофту, но вторая, та, что за рулем, смеясь, потянула подругу обратно. Обе помахали нам и, прибавив скорость, умчались вперед. Я думал о моих друзьях, которые на время каникул уехали и теперь днем работали в офисных зданиях-небоскребах, где уж точно есть кондиционер, а по ночам тусовались на вечеринках. Смотря на яркий солнечный день через автобусные решетки, я думал о том, что, наверное, таким же образом людей перевозят в тюрьму. Что я делаю в этой колымаге?

Я поехал в Дартмаус, чтобы поступить на медицинский. Однако провалил экзамен по химии, почувствовал тягу к истории и окончил исторический факультет, специализируясь на классике. К лету определенного года мои одноклассники уже подписывали контракты с пятью нулями, работая консультантами и инвестиционными банкирами. А я все еще не понимал, по каким вопросам можно консультировать в двадцатидвухлетнем возрасте. Другие пошли учиться на юристов или медиков — этим предстояло еще несколько лет читать вместо того, чтобы жить. Ни то, ни другое меня не прельщало. Я мечтал о больших приключениях, хотел испытать себя, служить Родине. Я хотел добиться чего-нибудь действительно стоящего, чтобы ни у кого не возникло повода думать или тем более говорить обо мне дерьмово. Думая о том, что в Афинах или Спарте мое решение было бы воспринято как само собой разумеющееся, я чувствовал, что родился слишком поздно. В нашем мире нет больше места для молодых людей, которые хотят носить броню и убивать драконов.

В Дартмаусе же отхождение от проторенной тропинки не возбранялось только в том случае, если оно приводило к миротворческим организациям или благотворительным образовательным учреждениям. Но я-то хотел чего-то более брутального! Чего-то, что могло или убить меня, или сделать меня лучше, сильнее, выносливее.

В моей семье не было военной традиции, хотя дедушка с маминой стороны, как и многие люди его поколения, принимал участие во Второй мировой войне. Дедушка был офицером военно-морского флота, служил в Южно-тихоокеанском регионе, и его корабль сражался в Новой Гвинее, в заливе Лейте, у Иводзимы и Окинавы. Их команда часто высаживалась на берег вместе с морскими пехотинцами, помогая им в бою. Как повествует наша семейная история, всего лишь за два месяца до окончания войны, японский летчик-камикадзе направил свой самолет на корабль, где служил мой дедушка, и врезался в полетную палубу. Взрыв образовал дыру шириной в шесть метров. При этом тело дедушки изрешетила японская шрапнель. Моя мать помнит, как по прошествии двадцати лет он все еще извлекал из своего тела куски металла. Один из кусков этой шрапнели он переплавил в подкову, которую называл удачливой, и мне, тогда еще маленькому мальчику, с гордостью ее показывал.

Мой отец стал срочнослужащим. Когда большинство его сослуживцев отправились во Вьетнам, он получил приказ о переводе в Управление безопасности. Он провел год в немецком городе, перехватывая радиосигналы Восточного блока и ожидая, что Советский Союз начнет войну. Он окончил Школу подготовки офицеров. Когда президент Ричард Никсон начал вывод войск из Европы, отец, воспользовавшись досрочным увольнением, поступил на юридический факультет. Он всегда гордился тем, что был солдатом.

Когда я учился на первом курсе в Дартмаусе, пришло письмо, в котором мне обещали заплатить за обучение в университете, если я соглашусь послужить в Вооруженных Силах. Военно-Морской Флот и Военно-Воздушные Силы сделали то же самое, обещая к тому же научить меня определенным навыкам. Только морская пехота не обещала ничего. В то время как другие рода войск перечисляли свои преимущества, морская пехота спрашивала: «Есть ли у вас то, что нужно нам?» Я решил: если я собираюсь служить, мне нужно идти именно в морскую пехоту.

Несколько месяцев назад я увидел в столовой плакат, агитирующий прийти на встречу с корреспондентом «Уолл-стрит джорнэл», работающим в Пентагоне. А поскольку незадолго до этого я прочитал его книгу, буквально проглотил ее за одну ночь, решил непременно пойти. В день, когда должна была состояться встреча, встал пораньше, чтобы занять удобное место. Он объяснял культуру морской пехоты и разницу между гражданскими и военными в США. Его точка зрения была такова: морская пехота является последним бастионом чести общества, местом, где молодых американцев учат работать в команде, доверять друг другу и в первую очередь себе, жертвовать ради принципов. Обычно воспринимал подобную информацию довольно скептично, так как чаще всего она звучала из уст агента по найму кадров. Но тут был журналист — совсем другое дело, журналист — это независимый наблюдатель.

На встречу пришли и студенты, и профессорско-преподавательский состав, и выпускники. После его речи одна из женщин-профессоров и задала ему вопрос: «Как вы можете одобрять присутствие службы подготовки офицеров резерва в таком месте, как Дартмаус? Служба милитаризирует студенческий городок, и наша культура терпимости может оказаться под угрозой».

— Неправда. Служба сделает военных более либеральными.

Он объяснил, что при демократии военные должны стать представителями народа. Военные должны отражать лучшее, что есть в американском обществе, и не быть изолированными от него. В своей речи он использовал такие слова как «обязанность» и «честь», без оттенка цинизма, что я совсем не часто слышал в Дартмаусе.

Его ответ помог мне принять окончательное решение: летом, между первым и последним годами учебы, попробую пройти ШЛО (Школу подготовки офицеров). Меня всегда забавляло, когда слышал, что люди идут в армию на спор или после просмотра фильма, но на мой выбор повлияло обстоятельство не лучше. Хотя и принял решение в основном самостоятельно, корреспондент своей часовой беседой в Дартмаусе в конце концов убедил меня стать морским пехотинцем.

Да уж, изъявить желание служить в морской пехоте во времена молодости моих родителей не казалось таким сумасшествием как сейчас. Соединенные Штаты развесили на своих столбах дивиденды мира «холодной войны». Ученые говорили о «конце истории», о свободных рынках, распространяющих свою продукцию по всему миру, и о смерти идеологии: Я буду служить в армии в мирное время. По крайней мере, когда разговаривал с родителями по поводу принятого мною решения, этот довод был ключевым. Они были удивлены, но все-таки поддержали меня: «Морская пехота, — говорил мой отец, — научит тебя всему. Я слишком тебя люблю, чтобы сделать это самому».

Чтобы добраться до базы морской пехоты, сначала нужно двигаться по федеральной автостраде, потом вдоль тысяч акров соснового леса и, наконец, одолеть пятьдесят километров шоссе через болотные топи к югу от Вашингтона. Наш автобус с грохотом вкатился в ворота, затем мы проехали через ряды ангаров с облупленной краской — их, наверное, уже вечность не приводили в порядок; далее следовали унылые кирпичные здания, отличавшиеся друг от друга только номерами. Все это напоминало заколоченные досками мельницы и выглядело как останки какого-то давно вымершего производства.

Мы ехали в глубь базы все дальше и дальше. Невольно в голову закралась мысль, что если нас здесь убьют — никто никогда об этом не узнает. Но тот, кто нас сюда послал, наверно, именно этого и добивался. Наконец автобус остановился, водитель открыл двери, мы вышли и расположились посередине парадной палубы черного цвета, размером в три футбольных поля. Эту палубу, этот своеобразный плац окружали суровые кирпичные бараки. На одном из углов красовалась надпись по-английски: «Школа подготовки офицеров пехоты Соединённых Штатов», и на латинском: «Ductus Exemplo». Я перевел этот девиз, вспомнив уроки латинского: «Руководствуясь примером».

Я думал, что инструктор по строевой подготовке в шляпе медведя поднимется в автобус, прикажет нам выйти и встать на желтые следы — ими поп-культура увековечила солдат-добровольцев, прибывших ранее для прохождения военной службы в рядах морской пехоты. Но он не приказал, и это отсутствие театральности меня несколько разочаровало. Инструктор всего лишь раскрыл свой планшет, выдал каждому из нас по карандашу и сказал, что нас впереди ждет много бумажной волокиты. В течение двух дней нас тасовали и так и эдак: отправляли на стрижку и выдавали одежду, то таскали по многочисленным тестам, проверяя физическую подготовку. Курсанты, провалившие предыдущий экзамен и решившие начать все сначала, объясняли нам, что данная схема была создана для минимизации числа тех, кого придется исключать из ШЛО по причине высокого кровяного давления. На третий день, когда медицинский молоток испробовал колени каждого из нас, оценка наших физических и психических способностей была закончена.

Мы спали в казармах — по пятьдесят спальных мест в каждой. Тут постиг свой первый урок: есть соревнование. В условиях мирного времени морской пехоте необходимо строго определенное количество офицеров, так что если какому-то числу курсантов суждено окончить обучение, то какому-то предопределено отправиться домой ни с чем. Я думал, что это породит конкуренцию в наших рядах. Но и те курсанты, которые в прошлый раз не прошли тест, и те, кто служил срочнослужащим в морской пехоте, делились своими знаниями со всеми остальными.

Наш род войск — военно-морская служба — подразумевает наличие и использование морских терминов. Двери — это шлюзы, стены — переборки, а платформа — это палуба. Отголосками этого был огромный лозунг «Добро пожаловать на борт», хотя море находилось от нас совсем не близко. Старослужащие также обучили нас и сленгу морских пехотинцев. Так, ботинки для бега назывались «быстролетками». Фонари, которые в Морской пехоте носят на груди в ШЛО, назывались «лунатиками». Мы путались во всех этих названиях, что необыкновенно веселило некоторых офицеров. «Посмотрим, что вы скажете, когда попадете на корабль», — говорили они. «Пенисом осла» называли сразу три объекта: радиоантенну, ерш для чистки ствола миномета и воронку для заправки военных «Хаммеров».

Кроме изоляции от окружающего мира, моим самым глубоким эмоциональным впечатлением было время, а точнее, его отсутствие — оно как бы остановилось, исчезло. Все было мрачным, и я, смотря в горизонт, представлял себя на месте Франклина Рузвельта. В Белом доме, как и в ШПО, нет пластика, нет рекламы и нет ярких красок. Зато в ШПО есть койки в два уровня, то есть наши постели, пол, покрытый зеленым линолеумом, кирпичные стены и голые лампы над головой. Единственным украшением комнаты были буквы высотой в две среднестатистические ступни, они занимали всю стену: «Честь, мужество и преданность государству». Мало-помалу укреплялся в чувстве, что морская пехота — это другой мир, совсем не тот, в котором живут все остальные люди.

Когда какой-то курсант ударил ногой о соседнюю скамейку и сел рядом, я был только рад. Общения здесь пока было крайне мало. «Я Дейв Адамс». Он быстро протянул свою руку.

Он улыбался даже в такой атмосфере, и это как-то сразу расположило меня к нему. Мы разговорились. Дейв пытался поступить в колледж. Его брат учился в Дартмаусе.

— Ну что ты обо всем этом думаешь? — Я попытался задать вопрос как можно с меньшим волнением в голосе.

Дейв улыбнулся и сказал:

— Я думаю, это лето для нас будет дерьмовым. Но все детство мечтал вырасти и стать офицером морской пехоты. Как там говорится в пословице? «Боль проходит. Гордость остается навсегда».

Я же ответил, что видел надпись на бампере одного из автомобилей, стоящих на здешней парковке: «В поту еще никто не тонул», — почувствовал, что в глубине души нервничаю. То есть не было страха или беспокойства — это пришло позже, а вот какая-то тревога все не отступала. Трансформация в морского пехотинца — хорошая проверка для американского молодого человека. Репутация морской пехоты всем известна.

Мы прочувствовали это на своей собственной шкуре, получая на складе обмундирование утром третьего дня. Все курсанты построились и зашагали от бункера к бункеру, нам выдавали рубашки и брюки зеленой камуфляжной ткани, нейлоновые ремни с двумя фляжками оливкового цвета, ну и всякую мелочь типа спрея от насекомых с надписью: «Средство, отпугивающее насекомых и членистоногих». Болтавшиеся на складе два молодых морских пехотинца решили воспользоваться предоставленным им шансом и «подставить» будущих офицеров, гаркнув: «Вольно!»

Такую команду мы еще не проходили. Я, мысленно аплодируя им, все же пытался дать понять, что не собираюсь терять собственное достоинство.

— Давайте не будем делать из нас посмешище. Встать по стойке «смирно»?

Курсанты рядом со мной немного выпрямили спины, руки опустили по швам. На что два морских пехотинца сказали, что в ШПО можно стоять только двумя способами: либо по команде «вольно» — при которой ступни солдата находятся друг от друга на расстоянии примерно тридцать сантиметров, руки сомкнуты за спиной, лицо поднято, взгляд устремлен вперед, либо по стойке «смирно» — ноги вместе, спина прямая, руки по швам.

Позже, на обед, нас привели в полуцилиндрической формы ангар из гофрированного железа — так называемый куонсетский ангар, собранный впервые во время Второй мировой войны. Жуя бутерброды с мясом и яблоки — готовые обеды, которые морские пехотинцы называли «мерзкой коробкой», мы буквально испеклись в этой нагретой солнцем алюминиевой печке. Здесь мы познакомились с нашим командиром, который, похоже, относился к нам с таким же омерзением, как к этим обедам. Чисто выбритая блестящая челюсть, нос с горбинкой, седеющие волосы как-то не соответствовали образу полковника-контрактника. Но силы ему было не занимать, он выглядел так, как будто мог уложить на землю любого, властность чувствовалась в каждой нотке его голоса.

— В каждом курсанте мы пытаемся отыскать такие качества, как интеллект, человечность, моральные ценности, которые в дальнейшем помогут ему успешно управлять группой людей. Мы ищем командиров, — сказал он нам. — Поведение курсантов в ситуации давления — это ключевой показатель 'потенциала командира. Пытаясь выявить командиров для морской пехоты, которые впоследствии смогут посмотреть врагу в лицо, мы должны знать, кто может думать и действовать в стрессовой ситуации. Стрессовую ситуацию создают в ШПО многими способами, и вы это еще увидите.

Закончив свой монолог, он представил нам инструкторов школы морской пехоты. Все они были инструкторами строевых учений. Хотя в ШПО их называли «сержантами-инструкторами». Мы должны были обращаться к ним, упоминая должность, чин и имя. Штат инструкторов четким маршем зашагал в нашу сторону и встал перед нами по стойке «смирно». Форма цвета хаки с пятнами разноцветных нашивок. Глаза, сфокусированные на стене, прямо над нашими головами. Улыбок не было. Они были сержантами или штаб-сержантами, или орудийными сержантами, большинство прослужили в Вооруженных Силах лет десять-двенадцать. Я видел шрамы, бицепсы и татуировки. Когда представление инструкторов закончилось, полковник повернулся к ним и произнес десять слов, которые положили конец нашей гражданской жизни:

— С этого момента ситуация должна находиться под вашим контролем, действуйте в соответствии с расписанием дня.

Столы были мгновенно перевернуты, стулья убраны в сторону — даже забыл о полусъеденном яблоке в руке. Теперь мы находились в подчинении своих инструкторов. Мы все, одновременно, начали выбегать из куонсетского ангара. У меня возникло желание рвануть, не останавливаясь, куда-нибудь в лес, выбраться на шоссе и оттуда автостопом добраться домой. Но гордость в молодой душе превосходит другие импульсы, и я, вместе со своими сотоварищами, вскоре стоял в строю взвода новобранцев.

— Хватит смотреть по сторонам, придурок.

Я неотрывно смотрел вперед. Я не думал, что инструктор обращается ко мне. Теплое влажное дыхание на моих щеках. Если он говорит не со мной, то с кем-то в непосредственной близости от меня.

— Застегнуться!

Его слюна была на моих глазах и губах. Инструктор прошелся взад и вперед по нашему неровному ряду. Он говорил со всей группой, но складывалось впечатление, что обращается он к каждому лично.

— Если вы издадите хоть звук, я услышу его — вы*бу вас в рот. Так что молча соберите ваше долбаное барахло и двигайтесь вперед. Сделайте так, чтобы я поверил, что вам нравится быть здесь.

Мы повесили вещевые мешки на плечи. У бывалых курсантов оказались рюкзаки. Им было поудобней, они быстро сложили все вещи и стояли с таким видом, будто готовы хоть сию минуту отправиться по горным тропам. Про себя такого сказать не мог и вообще смутно представлял себе занятия с таким огромным, переполненным вещевым мешком за спиной, как у меня.

Я бросил взгляд на значок с именем инструктора. Олдс. На плечах три полоски. Сержант Олдс. Он орал во все горло так, что аж вены на шее выскакивали наружу, а глаза выкатывались из орбит. Он размахивал руками так, будто пытался отогнать назойливую осу. Я смотрел на сержанта-инструктора сержанта Олдса — официально к нему нужно было обращаться именно так — и чувствовал, что он только что стал одной из вех в моей жизни.

— Курсант, прекрати пялиться на меня. Что, хочешь пригласить меня на свидание? Что, на свидание хочешь пригласить?

— Нет, сержант-инструктор, сержант Олдс.

— Вперед, курсант. И смотреть прямо мне в глаза. Он подходил ближе, и его голос превращался в шепот. Я видел, как пульсировала вена на его виске, и старался не входить с ним в визуальный контакт.

— Клянусь, ты хотел пригласить меня на свидание. Хочешь дать своим болванам-сослуживцам повод посмеяться надо мной? Клянусь, это будет последним, что ты сделаешь.

Я что, в театре? Я видел «Цельнометаллическую оболочку». Но то была шутка. А здесь и сейчас все было совсем не похоже на шутку. Когда Олдс обращался ко мне, меня окатывала ледяная волна выработавшегося адреналина. Начали трястись колени. Но самым худшим во всем этом было то, что Олдс знал, что со мной происходит. Я боялся продолжения.

Олдс развернулся на каблуках и ушел, гордо шагая по парадной палубе.Выбора у нас не было, и мы зашагали за ним. Капли начавшегося дождя разбивались о темный асфальт. Они становились все больше, и вскоре весь асфальт превратился в один сплошной поток. Я Старался тащить свой вещевой мешок по тротуару. Вчера вечером он казался мне намного легче. Я положил туда только самое необходимое: три комплекта штатской одежды, кроссовки, туалетные принадлежности и походные сапоги, которые мне прислали несколько недель назад, чтобы я успел их разносить. Одежда была аккуратно сложена: брюки по стрелкам, а рубашки так, чтобы не помять на груди.

Сержант Олдс позвал нас к канаве протяженностью метров в сорок пять. Он стоял и смотрел на нас, скрестив руки на груди.

— Вываливайте свой мусор из вещевых мешков. Я хочу посмотреть, кто пытался взять с собой фотографию своего голого партнёра.

Я стоял в растерянности, не понимая, — действительно ли он хочет, чтобы мы вывалили свои вещи на грязный тротуар. Потоки дождевой воды становились больше и быстрее.

— Мы что, глухие? Я сказал: вывалить весь ваш мусор из мешков. Немедленно! Двигайтесь!

Как выяснилось, сержант Олдс всегда говорил «мы», он не говорил «вы». Я Расстегнул «молнию» и выложил на грязный асфальт сапоги. Затем аккуратно положил на них одежду и сверху, чтобы хоть как-то спасти вещи от дождя, прикрыл все пакетом с туалетными принадлежностями. Моя конструкция почти сразу привлекла внимание Олдса. Он толкнул ее ногой, оставив отпечаток своего сапога на воротнике моей тщательно выглаженной рубашки.

— Что здесь? — спросил он, схватив пакет с туалетными принадлежностями. — Наркотики? Спиртное? Может быть, вазелин и фаллоимитатор?

Мои зубная щетка, зубная паста, бритва и крем для бритья, одно за другим, попадали на землю.

— В следующий раз, наверное, спрячешь их поглубже, курсант, — прорычал Олдс. — Но я все равно их найду. Да, найду. И когда я это сделаю, то вышвырну твою задницу из морской пехоты быстрее, чем ты успеешь позвонить своему конгрессмену.

Затем он перешел к своей следующей жертве, а я начал быстро собирать все то, что всего лишь несколько минут назад было аккуратно упаковано в моем вещевом мешке: Что я вообще делаю в ШПО? Дейв, стоящий рядом со мной, улыбаясь, поймал мой взгляд и мило произнес одними губами: «Новичок».

Каждое утро, ровно в пять часов, все курсанты дружно просыпались, потому что ночной караул включал флуоресцентное освещение. Это примерно то же самое, что выстрелить над ухом из пушки. Инструкторы буквально высыпали из офиса, концентрируясь у двери длинной комнаты. У нас было пять секунд, чтобы приземлиться с наших полок на пол, нырнуть в черные резиновые хлопушки (в морской пехоте так называли сланцы) и встать по стойке «смирно», причем пальцы ног должны были касаться черной линии, пролегающей вдоль всей комнаты. Никакого предупреждения. Никакого надевания сланцев на ходу. Не стонать и все делать очень быстро.

Самым громким всегда был Олдс.

— Я хочу увидеть лес ранним утром. Я хочу выяснить, кому во сне приходили в голову грязные мыслишки на мой счет.

Он шнырял туда — обратно вдоль линии, немного поворачиваясь в корпусе, пялился на нас, определенно вглядываясь в район паха. Еще два инструктора — штаб-сержант Карпентер и штаб-сержант Баклер — стояли неподвижно, с масками безразличия на лицах. За три недели подготовки мы так ничего о них и не узнали. Мы видели их каждое утро, но наше общение не сходило с нулевой отметки.

Их любимым утренним ритуалом было смотреть, как мы по счету одеваемся. После построения вдоль линии нам предстояло освоение новой версии игры одной старой игры.

— Надеть левый носок, — надрывали свои глотки инструкторы, и мы стремглав начинали исполнять приказание. У нас было три секунды, чтобы снять сланец и нырнуть в черный носок.

— Слишком медленно! Снимайте! — ревел Олдс в такт мерному шагу.

Мы возвращались к исходной позиции, держа по носку в каждой руке. Боковым зрением я видел стоящего рядом с собой курсанта Данкина. После того как Данкин стал громоотводом недовольства и ненависти наших инструкторов, я начал проклинать систему, по которой спальные места распределялись в алфавитном порядке. В то время как вся команда играла с сержантом-инструктором в игру, Данкин, как будто не слыша его команд, медленно одевался. Это заметил, конечно же, не только я, но и Олдс.

— У нас тут, бл*ть, есть индивидуальность.

Олдс произнес слово так, как будто слово «индивидуальность» являлось синонимом слова «маньяк».

— Курсант Данкин, что это вы делаете? — спрашивал Олдс, произнося слова в ритм барабанной дроби, которая, наверное, всегда звучала в его ушах.

Данкин не отвечал.

Не ответил он и сейчас. С отсутствующим взглядом, направленным на противоположную стену, он снял носок и вернулся в исходную позицию. Олдс концентрировал взгляд на пять сантиметров выше носа Данкина, шипя так, что его могли слышать только находящиеся в непосредственной близости:

— Я тебя вышвырну отсюда, щенок. Но прежде чем отправиться домой, я заставлю тебя страдать.

Данкин моргнул, Олдс набрал в легкие побольше воздуха и заорал:

— Правый носок! — В этот раз он даже не посмотрел, как быстро справились все остальные. — Слишком медленно!

После десяти таких раз мы взяли в руки сапоги, встали на колени и маршем потопали на своих четырех конечностях вокруг спальни. Олдс объяснил: медленно приводимые в исполнение приказы приводят к потере преимущества. Мой страх перед ШПО начал потихоньку перерастать в разочарование. Я не понимал правил игры. Все было как в тумане, я ожидал от морской пехоты большего. Я ползал по кругу с сапогами на руках и мечтал о том, чтобы бросить все и вернуться домой. Я бы мог провести остаток лета, работая телохранителем. Боец — это, наверное, не тот социальный статус, который мне нужен.

Когда Олдс объявил об окончании игры, мы оделись и отправились на площадку для занятия физкультурой.

Центром физкультурной площадки был красный деревянный помост. На нем, спиной к восходящему солнцу, стоял цветной сержант из Британской королевской морской пехоты. Он приехал из Соединенного Королевства по обмену, и ему определенно нравилось приводить в форму так жаждущую этого американскую команду.

— А, курсанты, доброе утро. Надеюсь, отсутствие биг-маков и просмотра шоу Джерри Спрингера хорошо сказалось на вашей готовности к утренним занятиям. Помните, ничто так не подтверждает ваших усилий, как рвота фонтаном.

На этот счет у меня тоже есть история. Спустя несколько недель после беседы с корреспондентом я пошел в призывной пункт морской пехоты. Над солдатским металлическим столом висели плакаты с девизами типа «Обдуманные действия всегда превалируют над масштабными силами» или «Мы ищем хороших людей». Лозунги мне, определенно, понравились. Сидящий за столом сержант с резкими чертами лица оглядел меня сверху донизу и, не выдержав, рассмеялся. Он сказал, что может записать меня прямо сейчас, и к концу недели я уже буду сидеть в автобусе, идущем на остров. Но, так как я был студентом, он посчитал более приемлемым для меня воспользоваться программой подготовки офицеров, уточнив, что их офис занимается только набором в морскую пехоту. Клянусь, в тот момент я не понимал разницы между двумя этими предложениями. Он вручил мне визитку и пожелал всего хорошего.

Нужный мне офис был запрятан в недрах центра по профессиональному ориентированию. Девушка, сидящая на регистрации, поздоровалась и предложила присесть на диван. Приемная была выдержана в нейтральных тонах, с мягким освещением, — честно говоря, я ожидал увидеть совсем другое. Когда дверь одного из кабинетов открылась, я встал. Знакомый уже мне капитан Эттейн, в своей синей форме, выглядел очень подтянутым, — прямо как офицеры на рекламных плакатах морской пехоты.

— Так вы решили, что обладаете необходимыми качествами офицера моего рода войск?

Иронии во фразе было больше, чем вопроса.

Моим первым испытанием было прохождение теста на физическую подготовку. Наивысший результат — триста очков; для того чтобы стать курсантом, нужно было набрать не менее двухсот семидесяти пяти. Тест был разделен на три этапа: подтягивание, отжимание и бег на пять километров. Чтобы набрать триста очков, нужно было подтянуться двадцать раз, не срываясь с перекладины и доставая подбородком до верхнего уровня планки, затем отжаться сто раз за две минуты и пробежать, уложившись в восемнадцать минут. Как триатлон: нужно уметь делать хорошо сразу три вещи. Трудно, но зато комбинация позволит верно определить уровень физической подготовки. В школе я играл в футбол и занимался кроссом, а в Дартмаусе считался хорошим велогонщиком, поэтому, покинув их в тот день, я был уверен в успешности прохождения теста.

Капитан, здороваясь со мной во время моего следующего визита, спросил, с чего я бы хотел начать тренировку: с отжимания, подтягивания или бега. Поблагодарив его за то, что он спросил о моих предпочтениях, я ответил:

— Подтягивание, отжимание и затем бег.

— Отлично — ухмыльнулся он. — Тогда мы начнем с бега, потом отжимание и подтягивание.

Это было моим первым знакомством с нравами морской пехоты.

Наверное, я побледнел, и тогда он пояснил, что предложил начать с бега для моей мотивации. Двумя минутами позже я выбегал из парковки, а капитан ехал позади меня на правительственном фургоне, сигналя и крича, чтобы я бежал быстрее. В 17.30 пробежал пять километров, свалился на траву, лег на спину, капитан уже стоял рядом со мной. По свистку я начал отжиматься. Девяносто восемь, девяносто девять, сто. До двух минут осталось десять секунд. Еще один блестящий результат. Меня скрутило. Мы зашагали к перекладине для подтягивания. Каждый вдох образовывал облако конденсата. Мое тело болело от бега и отжимания, но силы в руках были. Я подпрыгнул, ухватился руками за перекладину и начал подтягиваться. Капитан громко считал:

— Тринадцать, четырнадцать, четырнадцать, четырнадцать.

Что я делаю не так?

— Не дрыхнуть — четырнадцать, четырнадцать.

Что значит «дрыхнуть»? Я сделал двадцать подтягиваний, а его счет все еще не превышал четырнадцати. Руки дрожали и, несмотря на холод, капли пота падали мне на глаза. Я сорвался с перекладины, согнулся в коленях и выблевал свой завтрак прямо на траву. Когда рвотный рефлекс отступил, я спросил:

— Что значит «дрыхнуть» и почему вы после четырнадцати перестали считать?

— Ты раскачивал свое тело вперед и назад. Ты должен двигаться вверх и вниз по прямой линии. Думаю дать тебе еще один шанс, но и то из-за того, что тебя стошнило.

Он посмотрел на свою планшетку.

— Двести семьдесят — неплохо. Нужно над этим немного поработать, и ты будешь готов к ШЛО.

Стоя перед цветным сержантом в то утро, я был машиной. Я мог пробежать пять километров за шестнадцать минут и сделать двадцать пять подтягиваний. К сожалению, в ШЛО редко тестировали навыки дважды.

— В это утро вам придется много побегать. Мне нужны добровольцы, чтобы продемонстрировать весь процесс.

Двенадцать курсантов буквально сорвались с места, делая шаг вперед.

— Поднимите бревно.

Курсанты взвалили на плечи настоящий телефонный столб длиной в шесть метров и весом в сто восемьдесят килограмм. От столба очень сильно несло креозотом, на руках и плечах курсантов оставались коричневые пятна.

— Не бежать, — приказал цветной сержант.

Они быстро шагали вокруг поля.

— Видите, это легко. Даже вы, идиоты, справитесь. Каждая группа берет по бревну. Поймайте меня, — сказал сержант, пробегая рысцой вниз по тропинке.

Мы решили распределить свои усилия — встать по росту, в противном случае тот, кто ростом меньше, не сможет удержать бревно. Сначала высокие: они будут сохранять быстрый темп. Дейв и я были самыми высокими парнями в команде, поэтому он стоял первым у бревна, а я — рядом от него.

Дюжина команд по дюжине человек в каждой команде наперегонки бежали по тропинке, мы смотрелись как многоножки, бегающие под бревном. Наши ноги двигались быстро, но не очень результативно. Мы топтались по грязным и скользким тропинкам, пытались пробраться между стволами деревьев. Пару раз столб чуть не свалился с плеч прямо на наши ноги. Я одной рукой держал столб, а другой пытался вытирать пот с глаз.

Впереди курсировал цветной сержант и, не стесняясь, высказывал свое мнение о будущем морской пехоты.

— Ваша морская пехота существует двести двадцать три года? Неплохое начало. Попытка, достойная уважения. Армия сделает из вас людей. — В это время сержант дошел до разветвления тропинки и свернул налево.

— Он направляется к броду. Как мы через него перейдем? — Голос доносился сзади, мы все упорно пытались держать бревно и не поскользнуться на скользкой тропинке.

Точно, тропинка вывела нас прямо к бочагу со стоячей водой, к довольно глубокому броду. Остановившись у края воды, инструктор поднял камень размером в шар для боулинга. Он ждал, пока соберутся все команды, несущие бревна. Бросил в бочаг камень, расплескав воду, оттуда показались четыре змеиных головы.

— Вы хорошо поработали, поэтому я показываю вам, где находятся змеи. Давайте, лезьте в воду.

Ну что ж, мы начали присоединяться к змеям. Зашли в воду, стараясь плыть рядом с бревном, и, наверное, очень сильно напоминали буксиры, тянущие изо всех сил баржу. Я был сильным пловцом, но все равно, перспектива оказаться беспомощным под водой всегда была моим самым худшим кошмаром. Курсант сзади, поскользнувшись в воде, оказался под бревном и начал «подбодрять» нас, крича, что есть мочи, всякие разные интересные словечки, которые, как только его голова погрузилась в воду, превратились в бульканье. Мое же внимание было сосредоточено на удержании рук на бревне, а головы — поверх воды.

— Пошли, пошли, ребята, еще немного вперед. Вот, хорошо.

Дейв передо мной старательно тянул бревно, время от времени оглядываясь на нас. Он окончательно промок, лицо покраснело, он все время щурил глаза. Было видно, ему было больно, он пытался концентрировать всю свою энергию, так как тянул за собой всю команду.

Через час после начала этого мероприятия Дейв повел нас обратно на солнечную площадку, с которой мы стартовали. Он пел под ритм нашего шага, а мы подпевали ему, уже из последних сил.

У Дейва проснулось второе дыхание и он чуть ли не подпрыгивал под бревном.

Мы вместе страдали и разделили нашу ношу на всех, мы были одной командой, и так было намного легче.

— Пока вы не морские пехотинцы, а жалкий сброд.

Мне показалось, что за маской его возмущения промелькнула маленькая тень удовлетворения нами.

— Душ после физкультуры. У вас есть четыре минуты. Мы уже опаздываем. По расписанию вы сейчас должны кушать.

А еще не было и семи утра.

Душевые — это тоже одно из многих унижений, которые нам приходилось терпеть каждый день. Вода была очень холодная, и мыться приходилось с сорока самыми близкими друзьями. Вода в душевой включалась тогда, когда курсанты раздевались. И принимать душ нам приходилось одним потоком — как говорится, «яйца к задницам». Воды всегда хватало, чтобы смыть грязь с конечностей, но никогда не хватало для ощущения чистоты тела. Мы вытерлись, оделись и замаршировали по парадной палубе, все еще задыхаясь после бега с бревном.

Взвод маршировал по три колонны, по дюжине человек в каждой. В ШПО мы ходили от одного объекта к другому только маршем, и все равно, в добавление к этому обычно час или два вечером маршировали на парадной палубе. Олдс называл это «вождением автобуса». Мы должны были маршировать от одного конца палубы к другому, повернуться кругом и промаршировать обратно, а потом еще раз и еще раз… «М-16» мы носили на правом плече, придерживая рукоятку так, чтобы рука при этом была параллельна палубе. Вначале сержант Олдс сам задавал мерный шаг, но постепенно эта ответственность переместилась на нас. Где-то посередине парадной палубы, по пути в столовку, Олдс вытащил меня из ряда и поручил мне задавать шаг.

С первой же ноты я все перепутал. «Левой» стало «правой», а «правой» — «левой». Темп вообще получался то слишком медленным, то слишком быстрым. Взвод, как мог, старался не сбиваться, но я все-таки ужасно растерялся. Закончилось все маршем под названием «кто в лес, кто по дрова», и мы стали похожи на группу туристов во время утренней прогулки. Олдс накинулся на меня.

— Отставить, курсант. Ты знаешь, что случается с лейтенантом, который не может заставить своих солдат правильно маршировать?

Я крикнул:

— Нет, сержант-инструктор, сержант Олдс.

— Благодаря таким их солдат убивают в бою.

Такую судьбу в ШПО пророчили не только тем, которые не могли маршировать, но также и тем, кто не начистил сапоги до блеска, не отполировал бляшку на ремне или не успел достаточно быстро надеть носки.

— Ты хочешь, чтобы твоих пехотинцев убили?

— Нет, сержант Олдс.

И сразу же понял ошибку во фразе, только что слетевшей с моих губ.

Олдс заревел:

— Как ты меня назвал? Мы что с тобой друзья, заглянувшие после работы в кабак? Ты что, хочешь встречаться с моей сестрой?

— Нет, сержант-инструктор, сержант Олдс, — заорал я.

— Курсант, я думаю, ты тюфяк.

Голос Олдса больше не был громким, он рычал, его лицо находилось в нескольких сантиметрах от моего.

— И я вышвырну отсюда всех тюфяков. Морские пехотинцы не должны допускать, чтобы их солдат убивали как мух. Запомните это.

Я был взвинчен. Я вернулся в строй, сослуживцы пытались меня подбодрить, говорили, что у каждого в жизни бывают беспонтовые дни. Но мне все равно было не по себе. Я хотел остаться в ШЛО, я старался — как мог. Впервые в моей жизни желания и усилий не было достаточно. Я понял, единственный легкий день в морской пехоте — это вчера. Успех днем раньше не значил абсолютно ничего, а завтра могло не наступить. Я просыпался каждое утро и удивлялся: неужели я еще в ШЛО?

Столовая для курсантов находилась в невысоком здании на реке, чтобы добраться до нее, нужно было пройти через железнодорожные пути, пролегающие вдоль нашей казармы, и дальше, мимо парадной палубы. Рельсы мы переходили по мосткам, балансируя руками, туда и обратно, три раза в день. Триста семьдесят восемь раз за время летнего обучения. В ШЛО курсантам не разрешалось носить часы, а настенных часов было крайне мало. Мы могли ориентироваться во времени только по часам приема пищи.

В столовке поднос в руках нужно было держать прямо перед собой, параллельно полу, локти прижаты, руки согнуты под углом в девяносто градусов. Сержант настаивал на этой позе — она напоминала ту, с помощью которой зажимают под мышками винтовки во время марша. Он утверждал, что описанный выше способ перенесения подносов — это самая лучшая тренировка мышц. Если, мол, мы этому не научимся, то в армии нам делать нечего. Между очередью и столами стоял ряд орущих инструкторов. После наезда на меня во время маршировки я пытался не выделяться. Я опускал голову и, стараясь не думать о том, что уходит положенное мне на прием пищи время, стоял по команде «смирно» и, ощущая непременное выделение слюны, слушал лекции на тему выносливости и преданности. Агрессия инструкторов, я полагал, не была спонтанной. Они провоцировали курсантов, которых, на их взгляд, нужно было осадить. Поскольку я свою дозу на сегодняшний день уже получил, то добрался до стола без приключений.

Я сидел за столом из огнеупорного пластика — спина прямая, пятки вместе, стопы под углом в сорок пять градусов. Создавалась видимость благородной осанки. Но без хороших манер и без разговоров за столом. Я загребал пищу в рот. Моей целью на ближайшие несколько минут было запастись достаточным числом калорий для оправки от утреннего бега.

Большая часть среднестатистического дня; в промежутке между утренней физкультурой и ежедневной вечерней маршировкой, была заполнена занятиями. Мы маршировали в классы, находящиеся или в куонсетских ангарах, или в бывших ангарах для самолетов. Сесть за парты мы могли только по команде. Когда весь взвод стоял по стойке «смирно», Олдс кричал: «Готовы. Садиться!»

— Убить! — кричали мы в ответ. Усвоение этого ритуала было первым шагом нашей подготовки к насилию. При этом у нас была одна секунда, чтобы упасть на стулья, иначе мы вставали и делали все сначала. У каждого курсанта был блокнот с отрывными листами, там он конспектировал лекций. Занятия проводили по большей части офицеры — капитаны и первые лейтенанты, метод преподавания был един. Мы запоминали имена и даты знаменитых сражений, а также подвиги знаменитых морских пехотинцев. Изучили четырнадцать характерных черт лидеров, восемь способов маскировки и шесть способов сражений в бою.

Поначалу учебный план казался нелепым. В гуманитарных дисциплинах, которым я обучался, всегда ценились дискуссия, дебаты и нюансы интерпретации идей. Но в бою, как нам говорили, редко бывает время на дискуссии и дебаты. Идеи должны быть простыми, а то они останутся идеями, так и не став действиями. Характерными чертами лидеров, о которых нам рассказывали преподаватели, были выдержка, мужество, решительность, надежность, выносливость, энтузиазм, инициативность, честность, рассудительность, справедливость, компетентность, преданность, тактичность и доброжелательность. Мы штудировали этот список, впрочем, как и все остальные, повторяли его снова и снова. Я повторял эти характерные черты в классе, в очереди в столовке и ночью в койке. Целью было, как нам говорили, довести наши знания до уровня инстинктивных. Для того чтобы они, при принятии тех или иных решений, срабатывали бессознательно.

Один из капитанов стоял перед классом и читал цитату Лоренса, лидера арабского революционного движения против турок в Первой мировой войне. «Девять десятых тактических приемов понятны всем, они есть в учебниках, но последняя, десятая доля, она как зимородок, пролетающий над водой и отражающийся в ней то здесь, то там — это нюх полководца. Это интуиция, она обрамляется в мысли только тогда, когда ваш мозг натренирован до такой степени, что при стрессовой ситуации интуиция так же естественна, как рефлекс». Он сказал, что нас обучат одной десятой этих приемов в ШПО, следующим пяти или шести — в Школе основной специальной подготовки (ШОСП). Остальные десятые можно познать только в бою. И познание этих десятых казалось нам очень далекой перспективой.

В течение первых трех недель я успел поспать в пяти разных койках — наши спальные места менялись, так как курсантов отчисляли. И как только кого-то отчисляли, одного из нас перемещали на его койку. Курсантов отчисляли по разным причинам. Двое из трех подпадали под критерий «Не годен по состоянию здоровья». Другие не могли понять концепции теоретических занятий. В этом случае формулировкой было «Неуспеваемость». Пока отчисленные освобождали свои прикроватные тумбочки, инструкторы оскорбляли и унижали их на полную катушку. С другими поступали еще хуже.

Курсант Данкин боролся за право быть морским пехотинцем с первой недели своего пребывания, после того как Олдс определил его как индивидуальность. Обвинение Олдса оказалось полной правдой. На этом примере я понял: наши инструкторы превыше всего ценили энтузиазм и преданность. Они хотели видеть в курсантах сердце и рвение, хотели видеть в них единую команду. Курсант, борющийся за право остаться, мог исправить свое положение усердием и своей деятельностью. Но Данкин выбрал другой курс.

Добавочное питание было строго запрещено. Мы пили воду и ели в столовке то, что давали. Всех курсантов предупредили, что если кого-то поймают при использовании каких-либо неположенных препаратов, то его ждут особые истязания с обязательным последующим отчислением.

Мы построились в казарме вдоль линии, готовые выполнить команду «отбой». У инструкторского же состава было другое мнение — они объявили осмотр прикроватных тумбочек. У Данкина в принадлежностях для чистки обуви нашли бутылку с эфедрином. Он стоял и не скрываясь плакал. Сержант спокойным голосом приказал ему собрать вещи и пройти в коридор. Все это — без криков и театральности, без оскорблений, только констатация факта негодности для рядов морских офицеров. Взвод стоял по стойке «смирно» и в тишине смотрел на сборы Данкина. Когда он повесил на плечо вещевой мешок и пошел между рядами коек, никто не проронил ни слова.

Данкин нарушил основное правило — правило доверия между командирами и подчиненными. Принципы лидерства — это больше чем список, который нужно вызубрить для теста. Надежность. Честность. Рассудительность. В тот вечер я впервые осознал отношения между сержантами-инструкторами и кандидатами в офицеры: учись подчиняться, прежде чем начнешь командовать сам. В первые десять недель команда школы имела нас как хотела. Они орали на нас, каждое утро заставляли по пятнадцать раз снимать и надевать носки, изматывали до предела с ранней зари и до отбоя. Но после получения нами звания офицера отношение к нам должно измениться. Курсанты станут лейтенантами, затем капитанами и полковниками. Они будут командирами, ведущими своих солдат в бой. У инструкторского состава есть обоснованная причина для отчисления курсантов: они не хотят иметь плохих офицеров, которые поведут своих солдат на верную смерть.

Я стою перед строем, и на меня падает свет от прожектора. Я не мог маршировать, я не учел важного фактора: правый угол бляшки ремня должен был находиться над правой крайней пуговицей моих брюк. Моя реакция уже напоминает мазохизм. Я знаю: на меня сейчас начнут орать. Я смотрю в глаза моего истязателя и чувствую приближение очередного раунда оскорблений. Олдс выделял меня столько раз, что уже перестал называть меня по имени. Он говорил: «Так, так, так, и посмотрим, кто это у нас?» Или: «Какой сюрприз».

Надо мной нависает опасность быть исключенным по формулировке «Отсутствие адаптации».

В пятницу, после обеда, мы построились перед казармой, за нами стояли складные табуретки. По команде «Смирно. Сесть» мы сели: спина прямая, руки на коленях. Ждали речи командира нашего взвода. Позже я понял, что команда инструкторов в ШПО — накопительная емкость молодых капитанов, возвратившихся сюда на повышение квалификации. Это тепленькое местечко, где можно расслабиться после службы на флоте: легкая работенка, мало контроля и нет угрозы безопасности. Как я уже говорил, инструкторами ШПО были сержанты, штаб-сержанты и орудийные сержанты, так что тогда, летом, капитан для нас отождествлял почти абсолютную власть. Увидев его, мы вскочили на ноги.

Капитан Фаннинг был пилотом вертолета, он разговаривал мерно и спокойно. Мое внимание привлекли золотые самолетные крылья, прикрепленные слева над грудью. В руке он держал всего один листок бумаги, попросил сесть, посмотрел на нас с сочувствием, перемешанным с пренебрежением.

— Прошло пять недель. Целью ШПО является обучить, оценить и отфильтровать. В основном отфильтровать. Мы хотим увидеть, в ком из вас есть потенциал офицера морской пехоты. Это игра. Вы должны играть по правилам. Наши законы — это законы морской пехоты. Большинство из вас, наверное, в колледже были спортсменами.

Курсанты кивали головами, мы были рады услышать о себе хоть какую-то положительную оценку.

— ШПО ничем не отличается от футбола: чтобы играть в него, сначала нужно выучить правила. Поверьте мне, ШПО — это еще далеко не настоящая морская пехота. Просто выполняйте, что приказывают, и у вас будет шанс сделать карьеру и прожить достойную жизнь. У вас есть еще четыре недели. Потом начнутся по-настоящему серьезные испытания.

До нас уже доносились невероятные слухи о серьезном испытании: три-четыре дня в лесу без еды и сна. Я начал растерянно думать об испытании, Фаннинг в это время посмотрел на свой листок и сменил тему.

— Сегодня я хочу поговорить с вами о лидерстве — о пяти правилах лидерства морской пехоты, которые помогли мне во время службы во флоте.

Я снял с ручки колпачок, думая о бесполезности записей этих фундаментальных принципов в столбик. Но он не только прошелся по пяти правилам. Он рассказал об их значимости, о том, как он, будучи офицером, их использовал.

— Сначала вы должны быть подкованы технически и тактически. Оправдания не принимаются. Нужно уметь разбираться во всем: в оружии, рации, самолетах и так далее. Быть хорошим парнем — это круто, но совсем не круто, когда половину группы, доверенной «хорошему парню», убивают только потому, что он плохо делал свою работу.

— Второе: принимайте своевременные решения и озвучивайте их.

В соответствии с речью капитана одной из самых фатальных ошибок является откладывание принятия решения до наличия ста процентов информации.

— В тумане боя у вас никогда не будет полной информации. Хороший, своевременно приведенный в исполнение план, — предупреждал он нас, — лучше плана самого продуманного, но несвоевременного. Принимайте решение и действуйте, будучи готовыми при необходимости принять другое решение.

Третий совет был прост:

— Будьте примером для солдат. Глаза солдат всегда устремлены на офицеров. Мы задаем тон, и подчиненные выносят свое мнение о нас — хорошее или плохое — в соответствии с нашими поступками.

— Почему здесь и сейчас мы обращаем внимание на вашу форму? — спросил у нас Фаннинг. — Потому что ваши подчиненные будут обращать на это внимание. Расхлябанность порождает расхлябанность, и маленькая невнимательность к себе повлечет расхлябанность подчиненных. Это, в соответствии с опытом морской пехоты, порождает взаимосвязь между моим незастегнутым ремнем и выживанием моей будущей команды. Четвертое: нужно знать своих подчиненных и заботиться об их благе. — Вспоминая морских пехотинцев, своих сослуживцев, Фаннинг всегда улыбался. — Ваши солдаты войдут с вами в ворота ада, если будут уверены в вас и будут знать, что вы их никогда не подведете! Вы пока не офицеры, и это не про вас.

Фаннинг говорил медленно, отчетливо произнося Слово за словом. Он объяснял нам: основной составляющей данного рода войск являются срочнослужащие пехотинцы.

— Все остальные, включая вас, желающих стать офицерами морской пехоты, всего лишь поддержка для срочнослужащих солдат. — И последнее, — говорил Фаннинг, смотря на нас. — Вырабатывайте в своих подчиненных командный дух. Мораль такова: каждый должен чувствовать себя неотъемлемой частью команды. Это относится как к вам, так и к сержантам вашего взвода, — добавил он.

Новый лейтенант и его помощник должны разделить ответственность. Слишком часто, по его словам, командиры взводов фокусируют свое внимание на поручении, а сержанты взвода следят за жизнью отряда.

— Каждый из вас должен делать и то и другое, — Фаннинг перевел теорию в практическое русло: — Какова разница между вами и сержантами вашего взвода?

Он сделал паузу и затем ответил сам:

— Одна пуля.

Он не разбрасывался громкими словами и не размахивал пистолетом в воздухе. Наверное, поэтому его слова резонировали в моей душе. Он приподнял перед нами завесу настоящего мира морской пехоты. Мы начали осознавать связь между игрой и реальностью, между искусственным и настоящим давлением. Капитан объяснил нам предназначение игры.

В тот день четко уяснил правила и начал жить в соответствии с ними. Одеваясь на счет, старался двигаться быстрее, когда нужно было кричать, кричал громче остальных. Когда Олдс приказывал мне отдавать команды марширующим, я старался изо всех сил и никогда не сбивался. И он больше не говорил, что мои команды сбивают наш взвод с толку. Марш на самом деле не имел значения. Было важно уметь концентрироваться в ситуации, где ответственность за действия твоей команды лежит на тебе. Мы должны были развивать способность думать в любых возможных условиях. Не ради себя — ради солдат, за которых мы будем нести ответственность.

На следующий день после обеда начался отсчет нашего выходного, который продлится двадцать четыре часа. Отец встретил меня у ворот. Я попытался описать ему ШПО — возмущение и смех моего отца были слышны на многие мили вокруг. Отец почувствовал то же, что чувствовал и я сам: Школа изменила меня, оставила в моей душе неизгладимый отпечаток. Я мог бы сказать ему в оправдание: ну ладно, это же всего лишь тренировка и ничего больше, можно воспринимать ее как обычную летнюю работу. Но себя ведь не обманешь: это было больше чем летнее развлечение. Патроны были холостыми, но испытания-то настоящие. Как говорили офицеры, нас отбирали по фактору наличия способностей быть командиром. Это был обряд посвящения, своеобразный рыцарский поединок, дуэль моего поколения. Я хотел пройти тест так, как еще ничего не хотел в своей жизни.

Взросление. Я уже проверял себя на спортивном поле. При плохой игре в футбол или проигрыше в кроссе можно было тряхнуть головой, попереживать вместе с командой и начать думать о следующей игре. В колледже я никогда по-настоящему не переживал за результат. Я готовился, готовился хорошо и ответственно и никогда не сомневался в итоге своих стараний. С первого года обучения в колледже я знал, что успешно его окончу. В ШПО я мог не получить офицерского чина. Меня могли исключить в любую секунду.

Будущее исчезло, а с ним и все мои эгоистичные побуждения. Я существовал только в настоящем. Было еще кое-что, заставляющее меня идти дальше — я теперь был частью команды. Я знал: каждая ошибка, совершенная моими товарищами, делает команду немного слабее. Большая часть американского общества избегает применения группового наказания, в ШПО же это было основным средством. Взводы сражались вместе. Вместе жили или погибали. Дисциплинарные взыскания применялись также ко всей группе. Богоявление имело место утром, через неделю. Мое тело находилось в упоре лежа при отжимании от пола. Сержант Олдс приказал всем принять такое положение, в то время как разносил в пух и прах за потертую обувь одного из курсантов. Он требовал, чтобы мы осознали: цель занятий не брать, а отдавать.

Наступил последний месяц лета. Дни пролетали один за другим. День, когда мы въехали в ворота города, казался далеко в прошлом. Я вспоминал свои ранние ошибки уже с улыбкой. Меня очень долго тыкали в них носом, прежде чем я понял суть. Через неделю должно было состояться финальное испытание. Во время тестов нам предстояло показать все свои знания, полученные на занятиях. Ходили волнующие слухи о церемонии после испытания. Нам вручат Орла, Ядро и Якорь — традиционные символы морской пехоты: символ того, что нам удалось «выжить».

В течение той последней недели каждый день заканчивался для нас так же, как и начинался: наш взвод строился в казарме вдоль линии. Мы стояли по стойке «смирно»: футболки, зеленые шорты и сланцы. Сержанты-инструкторы ходили с важным видом, поносили нас на чем свет стоит, но теперь в конце этих тирад мы все-таки слышали о себе и несколько слов похвалы.

— Вы самые худшие курсанты из всех, кого мы знали. Вы самые медленные. Самые тупые. Самые эгоистичные. — Олдс при каждом слове показывал то на одного, то на другого курсанта. Когда он все же не показал на меня, я облегченно вздохнул. — Мы еще успеем отправить большинство из вас в колледж. Вы сможете продолжить играть в теннис, смешивать себе мартини и думать, что вы лучше тех, кто стоит на страже вашей свободы.

Он не блефовал. На этой неделе был отчислен один из парней нашего взвода. На этот раз — из-за низкого уровня строевой подготовки.

— Но у некоторых из вас есть сердце. И этих курсантов мы сделаем морскими пехотинцами. Они выйдут отсюда офицерами и будут убивать коммунистов.

Олдса волновал только один фактор — наша состоятельность при командовании солдатами. И заканчивал он одной из наиболее часто повторяемых сентенций: «Если у вас маленькое сердце, вы, служа в морской пехоте, будете очень медленно продвигаться по карьерной лестнице». Так что слова о том, что у некоторых из нас есть сердце, мы воспринимали как похвалу.

В конце каждого такого вечернего монолога мы «гидратировали». Гидратировать — это еще один термин морской пехоты. В морской пехоте не пьют, а гидратируют. Многие из выбывших курсантов провели свои последние часы в ШПО, лежа на картонной коробке со льдом, с торчащим, сами знаете где, ректальным термометром, носящим в морской пехоте название «серебряная пуля». Жара, стоящая здесь в июле, не щадила ни высоких, ни маленьких, ни черных, ни белых, ни хороших курсантов, ни плохих. Она знала только гидратированность и негидратированность. Поэтому при команде Олдса «Всем спать!» никто из курсантов не медлил. Мы запрокидывали головы и с одного раза опустошали фляжки, потом переворачивали их вверх дном, показывая, что они пусты. Один из нас случайно пролил воду на пол, и она образовала лужу у ног курсанта, стоящего напротив. Тот курсант продолжал смотреть прямо перед собой, чтобы не выдать товарища и, соответственно, не навлечь на него гнев инструктора.

Олдс показал на лужу рукой, он был зол:

— Это мой дом. К восходу лужа должна быть вытерта. И вам, придуркам, лучше сегодня не вставать ночью со своих кроватей. Если вам офицер приказал спать — значит, спать.

По команде «На полки!» мы взбирались на койки. Но даже тогда день еще не был окончен. Мы лежали по стойке «смирно»: руки по швам, пальцы сжаты в кулаки, пятки вместе, носки под углом в сорок пять градусов, взгляд устремлен в потолок.

Олдс стоял в центре казармы, скрестив руки на груди.

— Вни-и-и-ма-а-ни-и-е-е-е! — Слово исходило не из его рта или даже легких, а откуда-то намного глубже. О происхождении этого звука знают только инструкторы и итальянские теноры.

— Петь!

Мы ревели «Гимн морской пехоты». Не гимн каких-то сил морской пехоты, а именно гимн морских пехотинцев — ибо песня эта принадлежала морской пехоте.

В эту секунду, когда гимн был спет, когда звук, отражаясь от потолка, возвращался обратно, я слышал, как все мы, курсанты, затаили дыхание. Это были лучшие мгновения дня.

— Чем больше мы потеем в мирное время, тем меньше будет крови во время войны. Спокойной ночи, курсанты. — Олдс выключил свет, а мы лежали по стойке «смирно» и смотрели на свет прожекторов, блуждающих по стенам.

Когда до окончания обучения оставалась неделя, я встал с первыми лучами солнца — так волновался перед назначенным на предстоящую ночь финальным испытанием. Вспотев после утренних занятий, мы маршировали в столовку. Время обучения не прошло даром: теперь наш взвод функционировал как единый организм. Мы шли по парадной палубе, сами задавая себе ритм марша. Переходя мост, я увидел сержанта, смотрящего на нас с бетонной площадки, находящейся за столовой. Взгляд у него был жесткий.

Подняв руку, тем самым остановив наше движение, он направился к нам.

— Курсанты, послушайте меня.

Я ожидал, что он опять пойдет вразнос, ругая нас за нарушение какого-нибудь вымышленного правила — ну, например, грязь в казарме.

— Террористы атаковали посольства Америки в Кении и Танзании. Взорвали их. Эти посольства охраняла морская пехота. Мои братья — ваши будущие братья — возможно, мертвы. Вы должны порвать врагов. Вы на пороге перемен. А теперь идите есть.

Мы жили в информационном вакууме: нет прогноза погоды, неизвестно, кто кого сделал в бейсболе, нет сведений о разрушении двух американских посольств.

В столовке, стоя в очереди, мы шептались, обсуждая услышанное.

— Что это значит?

— Война.

— Чушь собачья. Это ничего не значит. По крайней мере, для нас. Может, парни с флота и вмешаются, но точно не мы.

— Может, со временем?

— Да нет же. Третьей мировой войны не будет. Может, пора бомбежек… Направим на них наши ракеты, и на этом все закончится… Черт. Они опять пережарили блинчики.

Финальное испытание стартовало в десять часов вечера. После целого дня занятий сержант Олдс, как обычно, заставил нас петь гимн. Только вместо того, чтобы лечь спать, мы повесили на плечи вещмешки и вышли из казармы — нас ждал поход в лес. Мы должны были пройти двадцать километров. Олдс почти не кричал на нас. Он просто говорил, что нам нужно делать, и мы это делали. Сначала, разделившись на две колонны, шли вниз по дороге, посыпанной гравием. Я топал сразу после Дейва. Он улыбался и насвистывал что-то совсем не в такт. Я Был наполовину уверен: он хочет слинять отсюда. Свернув с дороги, взвод пошел уже одной линией, мы начали месить грязь на тропинке. Мы двигались параллельно болоту, которое я видел еще из окон автобуса, прошли посадочную площадку для президентского вертолета. База уже не была для меня тюрьмой.

Рассветало.

Большая часть заданий в ШЛО успешно держалась в секрете, поэтому каждый день нас ждали неприятные сюрпризы, но борозда со скользкой грязью была прямо иконой тренировок. Об этом испытании обычно рассказывают генералы, вспоминая, как все начиналось.

Мы медленно передвигались по канаве. Проходив всю ночь, мы ковыляли со скоростью, вполовину меньше обычной. Уже было тридцать два градуса, и вся моя форма была пропитана потом. Фляжка с глухим стуком ударялась о мою грудь после каждого шага, а веревки от вещмешка впивались в плечи. Курсанты, идя по борозде, начинали натыкаться один на другого. Задыхаясь, я с трудом дошел до перекопанного поля и увидел: наша канава упирается прямо в болото, а там — узкий деревянный мост. Увы, предназначался он не мне. Я должен был лезть в болото, идти рядом с колючей проволокой, ограждающей мост.

Болото было вонючее, серовато-желтого цвета. Я начал входить в него, не раздумывая, и этим хотел поразить инструкторов. Однако топь оказалась глубже, чем я предполагал. Я весь ушел под воду, вернулся туда, где стоял, и медленно, обогнув глубокий участок, продолжил двигаться в сторону противоположного берега.

Передо мной, тоже с трудом, шел другой курсант. Я решил нагнать его. Неожиданно он выпрямился, начал кричать и размахивать руками. На его локте висело что-то длинное и черное: змея.

Боже мой, подумал я, здесь еще и змеи водятся. Я остановился.

Толчок в спину, в область между лопатками, и я падаю в воду.

— Что встал? Ползибыстрее.

— Есть, сержант-инструктор.

Из-за грязи, прилипшей к нёбу, голос получился искаженным, раньше так было только от арахисового масла. Я пошел дальше, прошел курсанта со змеей на локте, чувствуя на себе неотрывный взгляд инструктора.

— Ты не можешь сорвать операцию, твоих людей могут убить, пока ты пялишься — на солдата, которого укусила безобидная маленькая змея. Пусть даже это будет большая ядовитая змея. Дисциплина прежде всего. А теперь убирайся с моих глаз.

Понятно, что Олдс имел в виду. Нужно всегда быть начеку — и прежде всего когда ты устал, голоден и находишься в некомфортных для себя условиях. Следующие два дня я боролся с собой, стараясь всегда быть в боевой готовности, соблюдать дисциплину. Нас разделили на команды, по двенадцать человек в каждой, мы были командирами по очереди и все шли и шли в глубь сырого леса. Тактика была немудреной: дойти до объекта и взять его штурмом, стреляя при этом холостыми, конечно же, из «М-16». Операции в ШПО были направлены больше на выработку духа войны, чем на тренировку наших навыков.

Обе ночи шел дождь, мы спали в походных палатках эры корейской войны. Дождь и изматывающее, непреходящее чувство голода (нас кормили раз в день), объединившись, не давали нам уснуть. На третий день, в обед, лица курсантов, вымазанные грязью, в полной мере отражали все те бесчисленные атаки, предпринятые нами, и весь тот путь, который мы совершили. За несколько часов до окончания нашего финального испытания я тупо рыл яму, чтобы не заснуть.

— Курсант, черт возьми, что ты делаешь? — По голосу Олдса я мог предположить, что делаю не то, что должен был.

— Раскапываю лисью нору, сержант-инструктор, сержант Олдс.

— Раскапываешь что?

— Лисью нору. — Я перестал копать и попытался встать в стойку «вольно», одновременно держа в руках лопату и поднимая каску повыше, чтобы лучше видеть сержанта.

— Лисы роют норы, чтобы в них спрятаться. Пехотинцы роют окопы, чтобы из них убивать врагов. Ты собираешься прятаться в этой яме или использовать ее как средство для уничтожения врагов?

— Средство, сержант-инструктор.

— Правильно. Кто тебя прикрывает, пока ты роешь средство для убийства врагов?

Я посмотрел на кусты, в надежде увидеть трех других курсантов, находящихся в моей группе огневой поддержки. Они храпели.

— Курсант, морские пехотинцы все делают в парах. Мы сражаемся в парах, вдвоем ходим в разведку. Поезжай на нашу базу, и ты увидишь, мы даже тра*аемся в парах. Морского пехотинца-одиночку легко убить. Морского пехотинца с напарником хрен убьешь. Сделай так, чтобы я больше тебя одного не видел.

«Тренируй своих солдат, чтобы они были единым целым, одной командой», — резюмировал я. Ругал себя: ну почему так сильно хочу спать!

Несколько позже мы упаковали все свои походные принадлежности и отправились назад, к парадной палубе, где уже стоял громадный серый вертолет «СН-53 Super Stallion». Это был мой первый полет на вертолете. Мы сели на скамейки и смотрели в окна и вскоре увидели самолетный трап и наши бараки внизу. Пролетая над трассой 1–95, я увидел машины, полные людей — это, скорее всего, были загородные жители, едущие по своим делам в Вашингтон. Они все были чистенькие, хорошо покушавшие, отдохнувшие, свободные в выборе работы и отдыха. И вдруг осознал: несмотря на все вышеперечисленное, не поменялся бы местами ни с одним из них.

При посадке в ШОСП, Школе основной специальной подготовки, нас разбили на группы по четыре человека. Каждую группу встречал второй лейтенант, сопровождавший ее в столовку. Мы положили в тарелки макароны и пиццу, ели медленно. В этот раз ни один сержант-инструктор за нами не следил. Никто не орал на нас за то, что мы смотрим по сторонам, или за то, что мы не поставили пятки вместе. Но через несколько секунд мы уже пришли в себя.

Поев, все пошли на построение. Мы были грязными и откровенно воняли, но тем не менее каждый из нас стоял прямо и уверенно. Ряды и колонны были идеально ровными. Сержант Олдс прошелся по всем рядам, останавливаясь перед каждым курсантом, чтобы пожать его правую руку и положить в левую холодный кусок металла. Я надеялся, Олдс скажет мне что-нибудь воодушевляющее, может, заметит мой большой прогресс в военном деле или скажет, что был рад видеть меня в числе своих курсантов. Вместо этого он посмотрел на меня неморгающим взглядом и процедил:

— Для тебя на этом еще ничего не закончено.

Почему не закончено? Наше обучение подошло к концу. Я держал в руках столь желанные Орел, Ядро и Якорь. Олдс подошел к следующему курсанту. Кусок металла был длиной в два сантиметра, анодирован черным и имел булавку, — наверное, чтобы носить его на форме. Это символ морской пехоты, увековеченный в Америке на бамперных наклейках и бейсболках. С этой булавкой в руках я мог вернуться в колледж, но если я вернусь, то буду уже вторым лейтенантом.

В преддверии нового тысячелетия стоял в библиотеке с поднятой правой рукой и давал присягу в качестве второго лейтенанта морской пехоты:

— Торжественно клянусь охранять и защищать Соединенные Штаты Америки от всех врагов: внешних и внутренних.

Мама прикрепила на мои эполеты золотые нашивки, а отец подарил настоящий меч. Впервые в жизни, надев синюю форму, я чувствовал себя чудаком, заявившимся в гости в костюме, который остался после Хеллоуина.

Окончив ШПО, я мог уйти из морской пехоты без всяких обязательств. Многим очень нравилась эта программа, потому что человек, окончивший ШПО, мог пойти на службу в любое время в течение четырех лет.

Мы могли продолжить обучение в колледже и хорошенько обмозговать: нужна нам морская пехота или нет. Однако мне не надо было ничего обмозговывать: ШПО отложила во мне свое семя. К тому же я не хотел, чтобы мои десятинедельные усилия прошли впустую.

Моих однокурсников по Дартмаусу вскоре ждет построение для получения дипломов, а затем собеседования при приеме на работу. И хотя мы еще маршируем в одной команде, живем в одном мире и вместе прогуливаемся по солнечным улицам, я уже начал чувствовать неминуемый ветер перемен. Начал замечать изменения в собственном мировосприятии. Моя толерантность к абстрактным теориям и академическому знанию напрочь исчезла. Теперь меня не интересовали философия или языки, я хотел служить во благо своего народа и во имя интересов своей страны. Когда морские пехотинцы отправлялись в Косово, Македонию или Либерию, я каждый день пытался отслеживать развитие событий. Мировые проблемы стали ближе, у них было лицо — морская пехота.

Мне было приказано приехать и зарегистрироваться в ШОСП в любое воскресенье.

Ночь была звездно-холодной, за рекой, благодаря освещению прожекторов, были видны вашингтонские памятники. Мемориал Корпуса морской пехоты также освещался прожектором. Американский флаг развевался над пятью морскими пехотинцами и одним санитаром военно-морского флота. Памятник был создан по мотивам фотографии, сделанной Джо Розенталем а 1945 году, на которой были запечатлены пехотинцы, поднимающие американский флаг на горе Иводзима. Лица пехотинцев на памятнике очерчены только рельефно. Нет имен, нет званий, нет каких-либо отличительных особенностей. Ясно одно: эти парни были морскими пехотинцами.

Обойдя вокруг памятника, я прочитал о развитии военных действий — текст был оформлен на граните золотыми буквами. В войне за независимость, как гласила одна из газетных реклам, «нужны хорошие люди» для формирования нового рода войск — морской пехоты. Во время испанской войны корреспондент Ричард Хардинг Дейвис описывал события такими словами: «Морские пехотинцы сошли на берег, и теперь ситуация под контролем». В Бюлау Вудс в 1918 году первый сержант Дэн Дэйли вел своих людей в бой с криком: «Вперед, сукины дети. Вы же не хотите жить вечно?» На Иводзиме погибли около шести тысячи морских пехотинцев во время захвата острова размером в одну восьмую Вашингтона. Адмирал Честер Нимитц резюмировал итог этой кампании: «Необычайное мужество было ожидаемым». При военных действиях в районе Чосинского водохранилища, где первая дивизия морской пехоты боем прокладывала себе дорогу через китайский капкан, погода была такой холодной, что в баках застывал бензин. В Ливане уничтожались первые отголоски терроризма, у бараков с морскими пехотинцами был взорван грузовик с бомбами, в результате чего погиб двести сорок один американец.

Выгравированные названия военных кампаний резонировали в моем сердце. Меня поразило не прошлое. И не выгравированные названия. Меня поразило пустое место ниже выгравированных слов. Оно предназначалось для описания военных действий, которые произойдут в будущем. Я смотрел на текст цвета золота и пытался представить, какими будут следующие названия. В ту тихую ночь года не мог себе даже вообразить, что могу стать участником последующих событий.

Кампус ШОСП был больше похож на старый муниципальный колледж, чем на колыбель корпуса офицеров морской пехоты. В это первое утро понедельника я смотрел на лейтенантов, снующих туда-сюда по классам. В руках они держали портфели и пластиковые кружки с кофе и были похожи на выпускников. Здесь была дюжина зданий: две казармы, несколько классов, бассейн, театр, оружейный склад, и все это было окружено полями, на которых росла трава. У этих полей было двойное предназначение: вертолетные площадки или место для игр.

Примечательностью был Железный Майк, бронзовая статуя морского пехотинца с винтовкой в правой руке, машущего кому-то левой. Имя Майк, пожалуй, неверно, потому что статуя очень напоминает подполковника Уильяма Лефтвича, который в 1970 году командовал во Вьетнаме Первым разведывательным батальоном. Мы, новоиспеченные лейтенанты, не знали о разведывательном ничего, за исключением того, что он считал себя самым лучшим. Затем его присоединили к войскам морской пехоты, и батальон начал называться Первой дивизией морской пехоты. На знамени дивизии изображены череп и две скрещенные берцовые кости на алмазно-голубом фоне с надписью «Молниеносно, безмолвно, смертельно».

В чрезвычайных ситуациях при десантировании подполковник Лефтвич всегда был со своей командой из разведывательного батальона. Эти операции были самыми опасными, сопровождавшимися большими потерями, воевать морпехам приходилось с противником, имеющим большое численное преимущество. Но погиб подполковник не в бою. В один ненастный день вертолет с Лефтвичем и набранной им командой добровольцев под названием «Приставалы» врезался в гору. Погибла вся команда…

Как-то утром наши занятия начались у Железного Майка. Я стоял рядом со статуей и чувствовал общность с историей морской пехоты и ее героями. Вокруг меня стояли шесть взводов из роты «Хаос», 224 человека, каждому из которых недавно было присвоено звание «второй лейтенант». Около меня оказался долговязый парень с кривой улыбкой. Я повернулся, чтобы познакомиться.

Он пожал мне руку и представился: Джим Бил. Теннесси.

В то утро я не мог себе предположить, сколько всего нам с ним придется пережить в следующие два года. Его самодовольная уверенность как-то успокаивала — еще один показатель того, что Школа основной специальной подготовки сильно отличается от Школы подготовки офицеров. В казарме мы с Джимом жили в соседних комнатах. Взводы, состоящие из сорока лейтенантов, были разделены на отряды по тринадцать-четырнадцать человек. Отряды, в свою очередь, были поделены на огневые группы по четыре-пять человек в каждой. Ближайшие полгода мы должны были провести в Кэмп Барретте, изучая все, что может пригодиться офицерам морской пехоты. Нашей мантрой было: «Каждый пехотинец — хороший стрелок». Вследствие этого имеем еще одну мудрость: «Каждый офицер морской пехоты — командир взвода стрелков». В войсках морской пехоты служат пилоты реактивных самолетов, штабные, водители грузовиков, но в первую очередь — бойцы-пехотинцы. В ШОСП нас обучат основным навыкам, законам, положениям, административным нормам, которые могут пригодиться военным в мирное время. Главной темой разговоров в ШОСП был подбор офицеров на ВУС. Военно-учетная специальность — это то, чем человек будет в первую очередь заниматься, служа в морской пехоте. Можно стать летчиком, артиллеристом, заниматься материально-техническим обеспечением, управлять танком, быть пехотным офицером и так далее — и все это на конкурсной основе. Больше всего желающих было стать пехотными офицерами.

Президент Гарри Трумэн однажды сказал, что механизм пропаганды морской пехоты уступает только механизму работы Сталина. Он был прав. Я был в шоке, когда командир моего взвода, капитан Мак Хью сказал, что только десять процентов процентов из нас станут пехотными офицерами. Остальных ждут другие рода войск: артиллерия, морской десант, танковые войска. Можно пойти служить в администрацию или заняться финансовым менеджментом.

Мак Хью предупреждал о том, что сначала нужно изучить все возможные специальности, а потом уже принимать решение. Я кивал головой, но знал: меня устроит только должность пехотного офицера. Я хотел простоты, присущей человеку с оружием, который пешком преодолевает большие расстояния, ходит под парусом, преследует врага, принимает решения и использует знания, полученные во время обучения. Я не хотел, чтобы самолет или танк перешли мне дорогу, и уж точно не собирался делать бумажную работу. Я жаждал испытаний. Морская пехота недавно начала кампанию по привлечению добровольцев, ее лозунгом было: «Никому не нравится воевать, но должны быть люди, которые знают, как это делать». Лозунг не пошел — пехотинцы любят воевать, и в офицерах всегда вырабатывается желание воевать.

Я чувствовал общность со всеми солдатами, даже с теми, кто участвовал в битве при Фермопилах. Изменились оружие и тактика, но это лишь внешняя оболочка. Люди не изменились. При наличии солдат-наемников и военных ударов, часть меня, думающая, что я родился слишком поздно, привела меня в пехоту. Отвага здесь все еще в цене. Морская пехота — это обряд посвящения в общество, ставшее настолько слабым и гомогенизированным, что позволяет себе насмехаться над каждой не вписывающейся в ее рамки идеей.

В первую неделю обучения в ШОСП капитан Мак Хью попросил нас подготовить список военно-учетных специальностей, которые мы хотим постичь. В списке должно быть двадцать четыре пункта. Он сказал, что этот список понадобится ему как при оценке нашей деятельности в период обучения, так и при принятии решения о зачислении на одну из трех первых специальностей, выбранных нами. Основным критерием отбора будет «принцип служебной необходимости». В листке я указал три самые, на мой взгляд, приоритетные специальности: пехотный офицер, пехотный офицер и пехотный офицер.

— Лейтенант Антонеску. — Капитан уже успел пробежаться глазами по спискам. В его голосе звучало недовольство: — Хитрожопые здесь не очень приветствуются. Укажите три специальности.

— Я хочу быть только пехотным офицером, сэр.

— Мы не всегда получаем то, чего хотим, лейтенант. Половина людей, находящихся здесь, хотят стать пехотинцами. Морская пехота определит вас на ту должность, в которой вы ей необходимы. Единственный способ получить работу, которую хотите, — заслужить по этому предмету самую высокую оценку среди всех. Вы думаете, вы сможете это сделать?

Вспомнив о том, как я из кожи вон лез, только чтобы хоть как-то закончить ШПО, я решил выбрать в качестве второго и третьего пунктов моего списка морской десант и танковые войска.

Я любил ШОСП так же сильно, как ненавидел ШПО. Джим говорил шутя, что ШОСП — это акроним «Шею опять свернули пехотинцы». Скорость марша увеличилась, изучаемый материал был интересным и, в конце концов, нас тренировали, а не отфильтровывали. Первый месяц обучения прошел преимущественно на стрельбище, в учении стрелять из «М-16» и «Berretta» с 9-мм пулями. Некоторые парни, казалось, взяли в руки оружие и пошли на охоту сразу после того, как начали ходить, я же стрелял за всю жизнь всего лишь раза два или три. Морская пехота — это оружейный клуб, и прежде всего для пехотных офицеров. Я осознавал не очень успешное свое начало. У меня было три недели для обучения стрельбе. В последнее утро, это «зачетный день», мы должны будем получить оценку за стрельбу. И в соответствии с оценками нам выдадут значки, которые мы будем носить на своей форме. Справившиеся с заданием получат значок «Хороший стрелок», результат лучше даст право носить значок «Меткий стрелок», наилучший результат обеспечит право на значок «Специалист».

Джим сравнивал значки с презервативами и их размерами: L, XL, XXL.

Я смеялся, но в моей голове вертелась четко сформированная мысль: ни один уважающий себя пехотный офицер не может стоять перед взводом своих солдат, если у него значок меньше чем «Специалист».

Курс стрельбы на известную дистанцию предполагал поражение целей, имеющих форму людей, с расстояния двух сотен, трех сотен и пяти сотен значений и отдельными выстрелами. Отдельные выстрелы должны быть сделаны за одну минуту с позиций сидя, на коленях и стоя. Стрельба очередью подразумевала огонь, выбор другой цели — опять огонь, и так десять раз за одну минуту. Мы целились через «механические прицелы», а не оптические, и я очень хорошо уяснил для себя: хорошая стрельба — следствие дисциплинированности. Здесь не нужен дзен-буддизм, и от удачи мало что зависит. Делай что говорят, и ты попадешь в цель.

Морская пехота обучала трем основополагающим компонентам меткой стрельбы: взять под прицел, опираться на кости, ощущать цель физически. «Взять под прицел» — значит сделать так, чтобы мушка, целик и мишень образовали прямую линию, и это довольно легко. «Опираться на кости» означает установить оружие на самую твердую поверхность, имеющуюся в наличии, то есть кость. Мускулы и сухожилия не находятся в состоянии покоя, они могут даже трястись, а кости, опершиеся на землю, — все равно что штатив камеры. Третий элемент, физическое ощущение цели, является самым важным компонентом. Нужно начать физически ощущать яблочко в мишени. Сделайте так, чтобы спусковой крючок и ваше дыхание стали одним целым, и тогда вы попадете в цель.

Две недели, приходя на стрельбище еще до восхода и вплоть до середины дня, мы учили все нюансы этих основополагающих компонентов. Поняв, что постоянность — ключ к меткой стрельбе, я стал просто маниакален: каждое утро один и тот же (легкий) завтрак, одинаково сложенная одежда, тот же метод чистки оружия в конце каждого дня. Погода стояла отличная: прохладное утро, дающее дорогу теплому солнцу, ветра почти не было. Идеальная погода для стрельбы.

Стрельба на очки началась на третьей неделе, но нас предупредили, что считаться будут только результаты стрельбы в четверг. Максимально за курс можно было набрать триста очков; чтобы получить «Специалиста», мне нужно было заработать 220 очков. В среду вечером, лежа в постели, я думал о постоянности. Мне нужно было воспроизвести все идеально, и в нужной последовательности. Единственным элементом выше моей власти была погода.

Я проснулся в четверг в 4:00, потянул веревку, убрал жалюзи с единственного окна в комнате. Дождь хлестал по траве, а голые деревья словно танцевали на ветру. Стояло холодное декабрьское утро. Черт. Получив оружие, мы построились на стоянке за пределами кампуса, нам предстояла пешая прогулка к стрельбищу. Еще и часа не прошло, как я сполз со своей теплой постели, а сейчас мне, пыхтя, приходилось взбираться по склону, носящему название «Кардиак Хилл». Тяжести каждому шагу подъема из бухты добавляла слякоть, мой тяжелый вещевой мешок и струя рвоты лейтенантов, чей завтрак был более основательным.

Когда мы дошли до стрельбища, было еще темно. Я с трудом различал красные флажки, показывающие направление ветра. Флажки наклонило аж параллельно ветру. То был самый сильный ветер во время моей стрельбы. Сидя в темноте на чехле своей «М-16», я дрожал от холода и ждал, когда будет достаточно светло для начала стрельбы. Я думал об основных правилах. Взять под прицел, опираться на кости, ощущать цель физически. Делай то, чему тебя учили, и ты попадешь в цель.

Я трясся от холода. В вещевом мешке лежали свитер и куртка, и я боролся с мыслью, что мне нужно что-нибудь надеть. Постоянность. На этой неделе дни были потеплее, и мне не нужно было надевать куртку. Этот лишний миллиметр ткани на моей руке может привести к негативным последствиям при прицеливании в маленький черный диск, находящийся на расстоянии в пять футбольных полей. Я усилием воли заставлял свой организм не чувствовать холода.

— Магазин с десятью пулями заряжай! — Голос командира стрельбища эхом доносился сквозь туман. Он стоял в башне позади нас.

— Готовься! Когда появятся цели, можно стрелять.

Я заставил себя дышать ровно, от моего дыхания ствол слегка опускался и поднимался. Прислонив локоть к телу, я начал ерзать на мокрой поверхности, пытаясь образовать единое целое с оружием, своими костями и грязью. Естественный ритм дыхания позволил мне почувствовать контроль над ситуацией, цель уже сама оказалась в центре прицела.

Я нажал на курок.

Вправо от цели. Настроил прицел с учетом сноса пули ветром, выстрелил снова.

Опять вправо от цели.

Расслабься. Дыши легко. Нужно вернуться к основам. Нужно не воспринимать отвлекающие факторы. Не холодно, нет дождя, ветра тоже нет. Делай то, чему тебя учили. Выстрой линию. Хорошо обопрись. Легко нажимай на курок.

В яблочко.

Мои следующие двадцать выстрелов попадали прямо в черный круг. Я стрелял механически, почти, рефлекторно. Как нам говорили не один десяток раз, нужно много практиковаться и тем самым довести стрельбу до уровня инстинкта. Нас обучали люди, умеющие это делать действительно хорошо. К тому времени, как я подошел линии, на моем счету уже было 231 очко.

Инструкторам очень нравилось показывать нам на кипы тактических инструкций, которых всегда было полно на наших столах, и говорить: «Эти руководства написаны на крови ваших предшественников: капитанов и лейтенантов. Учитесь на их ошибках, а не повторяйте их». Морская пехота остается верна философскому принципу «ползай-иди-беги», поэтому мы сначала проводили уйму времени в аудиториях, и только затем шли в лес, чтобы на практике закрепить то, чему нас научили. Поначалу основу занятий составляли формулировки.

Мы изучили шесть способов ведения отряда, они значились под аббревиатурой НППООР. Начать планирование. Подготовиться к разведывательным действиям. Произвести разведку. Окончить планирование. Отдать приказ. Руководить. Другой акроним, МВМО-В, мы использовали для оценки ситуации через призму тактики, для того чтобы окончить планирование: миссия (т.е. операция, акция), враг, местность, отряды, наличие поддержки огневой бригады, время. Нас учили правильно отдавать приказы. А это значило не выкрикивать их как полоумному, а оформлять письменно в пятиабзацном формате, который носит название СМВРК: ситуация, миссия, выполнение, руководство и материально-техническое обеспечение, командование и связь. Мы написали дюжину таких приказов.

Обучение в ШОСП идет намного дальше механического запоминания, образовывая некое смешение шахмат, истории, бокса и истории игры. Мы изучали неясность обстановки и несогласованность действий войны, при которых самые легкие вещи становятся сложными. Во время нашего письменного теста по предмету инструкторы врубали на полную громкость тяжелый рок, швыряли в наши головы теннисными мячиками, стреляли прямо в лицо из водяных пистолетов. Мы должны были усвоить урок: нужно уметь концентрироваться в любых условиях, не отвлекаться на посторонние обстоятельства, просто делать свою работу. Нас обучили динамизму ведения боя. Мы будем сражаться не с восковыми людьми в замке. Как говорили наши инструкторы: «У врагов тоже есть мозги».

Мы сражаемся с людьми, в свою очередь, сражающимися с нами. Мы учимся в бою, и они учатся тоже. Их тактика эволюционирует вместе с нашей. Ключевой аспект любого тактического маневра — «повернуть карту на 180 градусов». Посмотреть на свою ситуацию глазами врага. Каковы наши уязвимые места? Куда он может направить свой удар и как мы можем расстроить его планы?

Скорость, учили нас, — это оружие. Будьте агрессивны. Придерживайтесь высокого темпа. Отличительной чертой морской пехоты является маневрирование в бою: обойти стороной хорошо защищенные позиции и бить в слабые места. Нам рассказали о том, что нерешительность — это тоже решение, о том, что бездействие иногда стоит больше каких-либо действий. Хорошие командиры действуют и создают благоприятные возможности. Великие командиры безжалостно используют эти возможности, приводя врагов в замешательство.

Постоянная фокусировка на командирах напоминала о том, что даже в двадцать первом веке войны ведутся людьми, а не машинами. Командиры обязаны командовать там, где они могут повлиять на ситуацию. Офицеры морской пехоты, говорили нам, всегда на передовой. В хаосе они чувствуют себя как дома. Нам говорили о приоритете в приказах морской пехоте: «Скажи мне что сделать, а не как это сделать». Децентрализуйте Командование и позвольте подчиненным, в рамках приказа командира, действовать свободно. Тренируйте их как команду.

Это искусство войны. Нам уже хотелось выйти из леса и применить эти принципы на практике.

В ШОСП нас оценивали по трем параметрам: лидерство, теоретические дисциплины и военные навыки. Самым значимым был последний пункт, первым в списке таких навыков было тактическое командование. Большую часть зимы мы провели в лесах и полях, окружающих Кэмп Барретт, в качестве команд и взводов отрабатывали тактические маневры. Мы атаковали и оборонялись, устраивали засаду и нападали из нее, патрулировали территорию и ходили в разведку. Командиром назначался то один, то другой лейтенант из команды. Перед каждой операцией командиры писали и отдавали официальные приказы. Иногда приказы занимали дюжину страниц, объясняя каждую деталь ориентирования, указывая средства связи, перераспределение снабжения и действия, которые необходимо предпринять при нападении на врага.

При необходимости составления письменных приказов мы жаловались друг другу и матерились. У нас что, во время боя будет на это время? В том-то и дело, что, конечно же, нет. Мы написали так много приказов в формате СМВРК, что все его компоненты прочно впитались в наше сознание. В декабре, когда мне дали тактическую задачу и одну минуту для определения ключевых моментов, я мог назвать пять таких моментов. К марту я называл уже тридцать. В мае — пятьдесят. Оценка нашего обучения набирала свои обороты, наши действия тоже становились быстрее. Мы научились использовать скорость в качестве оружия, находили возможности и использовали их.

Однако нередко процесс обучения был болезненным, иногда даже унизительным. В один снежный день меня выбрали в качестве командира, моей задачей было повести команду в атаку обороняемой высоты. Из-за белых оврагов я был в полной дезориентации, по карте не смог найти наше местоположение и повел двенадцать морских пехотинцев, порученных мне, к другой горе. Затем, вслед за разозленным капитаном, шел с виноватым видом к нужной горе, которую мы впоследствии и атаковали. Несколькими неделями спустя, с данным себе обещанием больше никогда не запутываться на местности, я был выбран капитаном Мак Хью для руководства взводом во время патрулирования. Я выбрал дорогу, по которой наш враг, по моему предположению, обязательно должен был пройти, и разделил взвод пополам, чтобы устроить засаду не по одному направлению, а сразу по двум. Часы проходили один за другим, а мы все сидели в снегу, пристально следя за тропинкой. Ближе к закату показалась огневая группа из четырех человек, медленно шагающая в нашу сторону. Я отдал команду, и лес в ту же секунду наполнился гулом приведенных в действие тридцати пяти пистолетов и автоматов. Меня начинало наполнять чувство удовлетворения, но тут капитан Мак Хью приказал подойти к нему:

— Твое расположение — хрень собачья. Если бы у вас были настоящие пули, та половина взвода, — он показал на оставшуюся группу, стоящую на противоположной стороне дороги, — быстро бы вас всех перестреляла. Я сидел два часа и ждал, когда вы их заметите.

Одной из основных оценок за боевую подготовку считалась оценка за «Неделю ЗН», сокращенно от «Защита и Нападение». Эта проверка проводилась как раз перед отбором на военно-учетную специальность.

Это было завершающее испытание, устраиваемое нашим начальством для отбора лейтенантов в пехотные войска. Капитан Мак Хью был ко мне крайне неравнодушен. Во время наших последних занятий в поле он схватил меня за руку. Мы стояли на холме и сквозь деревья, распускающие свои почки, могли видеть окрестности на сотни ярдов вперед в любом направлении.

— Лейтенант Антонеску, у меня для вас задание. — Мак Хью напоминал мне Джошуа Чемберлейна, героя Гражданской войны — высокого, брутального уроженца Новой Англии. В его улыбке можно было увидеть всю палитру эмоций — начиная со злобы и кончая садизмом. — Морская пехота сражается ночью. Сегодня впервые твой взвод будет воевать ночью. Я хочу, чтобы в этой первой ночной атаке ты был командиром взвода. — Капитан Мак Хью пробежался по плану действий, применяя МВМО-В. По данным разведки, в нашем районе находился вражеский взвод. Он охранял забазированный запас. Моей задачей было до полуночи определить местоположение и уничтожить взвод. Мак Хью улыбнулся и добавил: — Местность будет очень сильно напоминать Квантико.

Эта шутка была весьма распространенной: все наши операции в гипотетических странах мира отрабатывались на местности, похожей на Квантико.

И, конечно же, миссию будет сопровождать инструктор личного состава, капитан Гибсон. Гибсон был пехотный офицер, с какой-то неестественно натянутой кожей лица. Впервые я заметил его сидящим в своей синей парадно-выходной форме в баре. Он носил награду за Храбрость в бою. Один из лейтенантов спросил, за что его наградили.

— Я делал свою работу, — ответил он.

Сейчас Гибсон стоял рядом со мной, наблюдая, за вертолетом, приземляющимся на посадочной полосе прямо за нами.

— Этот запах… этот запах. — Гибсон закрыл глаза, как будто вспомнив об очень вкусной еде. — Запах выхлопов реактивного двигателя вертолета, ожидающего тебя и твоих солдат — морских пехотинцев, для высадки на поле боя. Я люблю этот запах.

Я не очень-то понимал его чувства и старался сфокусироваться на миссии. Ночная атака. Тридцать пять человек. Незнакомая местность. Я просматривал список тактических рекомендаций, которые мы проходили на занятиях. Сначала нужно было определить место расположения врага. Повернуть карту на 180 градусов. Я развернул заламинированный лист, находящийся в кармане. Продовольствие означает пути снабжения, то есть дороги. В нашей зоне было лишь два перекрестка, и сегодня мы уже патрулировали один из них на участке в несколько сотен метров. Он не был оккупирован. Я мог поспорить на что угодно: вражеский взвод располагался на другом пересечении дорог. Я прикинул план своих действий. Начать разрабатывать план операции. Подготовиться к разведывательным действиям. Произвести разведку.

— Сэр, я хочу произвести разведку этого перекрестка, — я показал ему место на карте. — Начинать нужно сейчас, до заката мы должны быть на месте.

Я расположил взвод по узкому периметру. До нашего возвращения он будет охранять вершину горы. Я взял трех пехотинцев, и мы отправились в, путь, к выбранному мною месту, сопровождаемые следующим за нами, словно тень, на расстоянии нескольких метров капитаном Гибсоном. Мы очень торопились. Я хотел быть на том перекрестке еще до заката, нужно было увидеть местность в свете дня и затем вернуться для инструктажа взвода. Тропы и реки, «естественные природные пути», для пехотинцев являются быстрой смертью, использование их в опасной ситуации является тактическим грехом, который нас учили никогда не совершать. Я повел свою команду вниз, к бухте, представляя себе, как капитан Гибсон зачеркивает в своих записях «пехотные войска» и вписывает вместо этого «материальное обеспечение». Но риск был просчитан, это не была игра в рулетку. Мы должны были торопиться, а эта маленькая долина может стать очень удобным местом передвижения взвода в темноте. Туман. Естественный шум природы. Это упростит задачу.

Впервые за всю неделю я был благодарен штату за сырой климат. Влажность воздуха заглушала шепот наших голосов, лязг оружия и звук ломающихся веток. Мокрые листья хорошо утрамбовывались нашими ботинками, и мы шли по ним как по ковру с большим ворсом. Долина заканчивалась у склонов холмов, и дальше нам приходилось взбираться вверх. В соответствии с моей картой третья такая долина должна привести нас прямо к перекрестку. Я пытался сравнить линии на карте с витиеватым пейзажем. Когда мы дошли до третьего ущелья, я встал на колени у дубового дерева и подозвал к себе остальную команду.

— Это наш шанс. Будьте внимательны, запоминайте все, даже мелочи. Я привяжу к этому дереву инфракрасный маячок, чтобы в темноте у нас было на что ориентироваться.

Я вытащил инфракрасную палку, которую можно было увидеть только через приборы ночного видения, и поломал ее на несколько частей. При помощи изоленты, обмотанной вокруг карабина моего разгрузочного жилета, я привязал эти куски на уровне коленей к стволу дерева, располагая их так, чтобы, когда мы будем возвращаться обратно, их было видно, из долины, но не было видно из лощины, находящейся рядом с тем перекрестком, куда мы направляемся.

Мы молчали, медленно передвигаясь вверх по лощине. Не пройдя и трехсот метров от дерева, я опять упал на колени. Чувствовалось какое-то движение, и это не было шумом природы. Сквозь густую листву прямо перед нами было видно светлое пятно. Слишком светлое. Дело рук людей.

Очень медленно, на руках и коленях, мы поползли вперед, передвигаясь диагонально от лощины к высоте, откуда можно было все хорошо разглядеть. Бросалась в глаза свежеперекопанная земля красно-оранжевого цвета. Вражеский взвод рыл окопы. Я лег на живот и начал советоваться с командой о том, нужно ли нам подходить ближе. Мы их нашли. Теперь, присмотревшись, можно было вычислить их размещение, может быть, даже крайние точки обороны. А сделав это, мы могли бы вернуться сюда со всем взводом и напасть с флангов. Это лучше, чем нападать на центральные укрепленные позиции. Мы могли бы обогнуть их и напасть сзади. Маневрировать. На капитана Мак Хью это бы произвело впечатление.

Но сейчас я старался отгонять от себя эти мысли. Разведка уже прошла успешно. Мы обнаружили врага и отметили маршрут, которым ночью последует весь взвод. Корысть может стоить мне всех моих заслуг. Если мы подойдем ближе, нас могут засечь. Самым умным решением будет вернуться и быть благодарным за все, что удалось узнать. Я помнил: «Принимай решение, если у тебя есть восемьдесят процентов Информации». Хороший план сейчас лучше, чем идеальный план позже. Мы пересекли порог срабатывания. Информации достаточно, чтобы сделать работу, теперь нужно ее делать. Мы медленно передвигались назад вдоль одной из сторон лощины. Команда шла вокруг меня в походном порядке, мы поднялись вверх по долине, к ожидающему нас взводу, осторожно, чтобы не оставлять следов.

Были сумерки. Я проинструктировал командиров отделения. Для подробного боевого приказа времени не было. Я был благодарен инструкторам за все эти месяцы тренировок. Операция. Враг. Местность. Схема связи. Возможные потери. Определение местоположения. Поддержка огневой бригады. Я пробежался по плану. Лейтенанты понимающе качали головами, соглашаясь с тем, что мы выбрали самый разумный план действий. Мы выдвинемся через час после заката.

Я повел нас, выпускников военного училища, к нашему последнему заданию. Мы шли среди деревьев, общаясь безмолвными взглядами и жестами. Над головой светила четверть луны, ее света было достаточно, чтобы среди деревьев видеть силуэты морских пехотинцев, но недостаточно для того, чтобы наши силуэты отбрасывали тени. Очки ночного видения помогали мне осматривать местность, я надеялся, что инфракрасная палочка оправдает свою характеристику, указанную в инструкции: восемь часов рабочего времени. Каждый морской пехотинец является, по своей сути, циником, а каждый циник знает: наше снаряжение сделано подрядчиком, запрашивающим наименьшую цену. Я корил себя, что не привязал к дереву две такие палочки. Для циников два — это один, а один — это ничего.

Я начал беспокоиться — не прошли ли мы нужный поворот? Нет, все в порядке — впереди виден свет. Мы остановились. Все морские пехотинцы по команде опустились вниз и так, едва ли не на четвереньках, начали передвигаться по уже разведанному нами ранее периметру. Всматриваясь в холм, я увидел наконец едва заметные очертания вырытой земли. Увидел красный тусклый свет фонарика, прыгавшего в руках человека, который шел по линии вражеской позиции.

Они все еще были там и, по всей видимости, опять не догадывались о нашем присутствии.

Я схватил за руку Джима Била, ответственного за пулеметы.

— Давай пулеметы на вершину вон того холма. Очень тихо. Я поведу взвод в обход справа.

Джим кивнул, и я прошептал:

— Мы начнем с позывным сигналом, с дублирующей его зеленой ракетой, а затем ты начнешь огонь. Стреляй по диаметру, мы будем наступать слева направо. Бей по целям. Понятно?

Джим кивнул. Я планировал начать атаку сигналом по рации. Если это не сработает, я выпущу в воздух зеленую сигнальную ракету. Мы атакуем врага, а пулеметы, в помощь нам, будут обстреливать вражеские позиции. Надеюсь, они сметут всех и вся, как хорошие газонокосилки.

В то время, как Джим подползал к холму с пулеметами, командиры отделений собрали своих бойцов для окончательной корректировки деталей нападения. Нам нужно было спешить, поскольку настало время максимальной опасности: слишком много людей передвигалось сейчас на расстоянии, очень близком от вражеского стана. Концепции ведения войны говорят о необходимости трехкратного численного преимущества атакующей стороны. Соотношение наших сил было примерно один к одному. Если нас засекут, мы потеряем свое единственное преимущество: внезапность. Наши «враги», парни, расположившиеся около пересечения дорог, также были морскими пехотинцами, их обучали тому же, чему и нас. У них должен быть караульный патруль, и если мы не наткнемся на него в темноте, то нам очень повезет. Я надеялся на нашу удачу.

Мы дошли до исходного положения атаки без шума и стрельбы. Я глубоко вздохнул и в последний раз посмотрел на компас. Нельзя допустить, чтобы пулеметы обстреливали одну позицию, а мы начали бы атаку с другой.

— Пулеметы, начинайте обстрел, — прошептал я в рацию.

Ответом было пулеметное «тра-та-та». Патроны были холостыми, но звук стрельбы все равно раздавался очень громко. Тихая ночь превратилась в единую цепь гула и грохота.

— Пошли! — закричал я.

С этой секунды никакого шепота. Я попытался встать в любимую позу подполковника Лефтвича: показал рукой с автоматом на наши цели и повел взвод вперед. Мы рассредоточились по холму, вспышки в воздухе помогали сориентироваться. Наше местоположение было выбрано точно в яблочко. Поддержанные пулеметами, мы атаковали противника прямо по восточному флангу. Целью каждой нападающей стороны и страхом каждой обороняющейся стороны является обстрел продольным огнем: стрельба ведется вдоль всего расположения войск, так, чтобы в цель попадало как можно больше пуль. Мы стреляли продольным огнем прямо по окопам. Морские пехотинцы пытались дотянуться из спальных мешков до своего оружия, а мы тем временем обстреливали их холостыми патронами.

Но не все шло как по маслу. Сквозь дым и шум я увидел капитана Гибсона и капитана Мак Хью, они двигались по холму в нашу сторону и были похожи на ангелов смерти. «Ты уже мертвый. Ты тоже мертвый». Они показывали и на моих морских пехотинцев, и на обороняющихся офицеров, в которых «попадали» холостые выстрелы. «Ложись на землю, ты уже мертвый».

Слева от меня стреляли и стреляли. Заряды были холостыми, а вот огненное пламя, вырывающееся из дула, было настоящим. Стоя в центре вражеского укрепления, конечно же вместе с капитаном Гибсоном, находящимся несколько в стороне, я орал своим морским пехотинцам:

— Укрепить позиции!

Из-за деревьев и окопов появились темные силуэты, они образовывали вокруг холма сужающийся круг. Благодаря огромной удаче и хорошей разведывательной вылазке мы завершили одну из самых сложных пехотных операций: обнаружение и захват в темное время суток укрепленной вражеской позиции. Я был очень горд собой.

— Лейтенант Антонеску, пойдем со мной. — Мак Хью повел меня назад, к траншейным линиям, вниз по холму. — Хорошая атака, быстрая, тщательно продуманная и хорошо организованная. Но я хочу, чтобы ты посмотрел вокруг.

Он потянулся к карману, запустил белую сигнальную ракету. Она просвистела высоко над головой, развернув свой парашют, отбрасывающий на холм движущиеся тени. На земле лежали тела моих морских пехотинцев. Одиннадцать из взвода в тридцать пять человек.

В теории это очень хороший результат. Ты захватил вражескую позицию, превосходящую числом, и потерял меньше трети своих людей. Но это одиннадцать писем одиннадцати матерям, одиннадцать похорон, одиннадцать имен, которые ты не забудешь до конца своей жизни. Сегодня ночью ты сделал хорошую работу, но она тебе досталась дорогой ценой. Если ты выиграл сражение, ты все равно проиграл.

Свет от сигнальной ракеты тускнел, а я все смотрел на тела моих солдат.

Капитан Мак Хью мило улыбнулся:

— Дорогие морские пехотинцы, встаньте. Вы исцелены. Идите дальше и побеждайте.

«Жмурики» встали, отряхнули форму и медленно поплелись к вершине холма.

Мак Хью жестом показал, чтобы я шел за ними… Он положил руку на мое плечо:

— Это была легкая атака. Не нужно было координировать поддержку с воздуха, не было артиллерии, фланги противника тоже были свободны. Это игра, закрепляющая полученные навыки: враг не был рассеян по местности, и вы знали его местоположение. НаКурсах пехотных офицеров задачи будут труднее. — Я стал как вкопанный и посмотрел в глаза Мак Хью. — Официально результаты обучения будут оглашены только в следующем месяце, — сказал он, — но я собираюсь сделать тебя пехотинцем.

Окончание ШОСП было большим событием для всех, кроме пехотинцев. Джим, неразговорчивый житель штата, с которым я познакомился шесть месяцев назад, поехал в Оклахому, в артиллерийское училище, а другие наши однокурсники отправились в Пенсаколу или Сан-Диего. Мы перенесли наши немногочисленные вещи в комнаты на втором этаже казармы. Здание Курсов пехотных офицеров (КПО) было прямо через дорогу. Это одиноко стоящее кирпичное строение обладало таинственной аурой. На нем была надпись «Decerno, Communico, Exsequor» — «Прими решение, сообщи о своем решении, приведи его в исполнение». Ни один из нас не называл это здание КПО, для нас оно было «Кирпичным домом» или «Мужским клубом». Если бы морская пехота была последним бастионом мужества американского общества, то КПО были бы самым святым, что в нем есть. Непосредственно перед окончанием ШОСП офицеры, которые через двадцать восемь часов станут членами роты «Хаос», были созваны в КПО на собрание.

Мы пошли группой, и тут же, у стеклянных дверей, образовался затор. На стенах висели награды от морской пехоты Америки и награды нашим пехотинцам от иностранных войск: боевые ножи, разноцветные нашивки с такими лозунгами, как «Смерть при касании» и «Чего бы это ни стоило». Здание было холодным, темным и тихим. Какой-то рыжеволосый капитан, быстро спустившись по лестнице, буквально впихнул нас в аудиторию. Его грудь и плечи так и порывались порвать камуфляжную форму. Он взошел на кафедру, по-хозяйски обхватив ее руками. Ладони его были настолько огромными, что он спокойно мог бы накрыть каждой баскетбольный мяч.

— Джентльмены, я капитан Новак, ваш куратор. У меня есть для вас задание.

Мы все посмотрели друг на друга, думая-гадая, какой будет наша первая миссия в КПО.

— Класс, который был набран перед вами, собирается на этой неделе на полевые учения. — Мы уже слышали, что наши комнаты в казарме будут чуть больше прикроватных тумбочек. Полевые учения проходили каждую неделю и чуть не всю неделю занимали по времени. — Я хочу, чтобы вы, пока нас не будет, скосили траву с газонов и вымыли все кровати. — Новак повернулся корпусом назад, как будто собирался уходить. — И добро пожаловать в КПО. Здесь совсем не так, как вы думаете.

Задачей КПО было создать самого лучшего командира пехотного подразделения в мире. Добиться этого за десять недель было делом трудным. Если в ШЛО мы ползали, а в ШОСП ходили, то в КПО мы должны были стать идеальными спринтерами. Мы изучали весь спектр операций морской пехоты — не только обычный бой, но и бесчисленные градации поддержания мира, воспитания новой нации, что и делали военные после окончания Персидской войны.

Дело происходило очередным летом, еще до нападения на корабль ВМС США «Коул» в октябре и до событий 11 сентября. Войска США, с нашей, еще зеленых офицеров, точки зрения, были оснащены всем необходимым для военных действий на постсоветском пространстве и в Сомали. Но в военной пехоте происходили перемены, и все работали над подготовкой к следующей войне. Тем летом ходили слухи о «военном конфликте малой интенсивности». Военные интервенции 1990-х годов, как нам рассказывали на занятиях, преподали морским пехотинцам урок: «военные конфликты малой интенсивности» были отнюдь не «легким сражением». Мнение уже окончивших курсы офицеров было таково: взвод, вроде нашего, подготовленный к нападению на укрепленные позиции врага, сможет проявить себя с максимальной эффективностью. Взвод, вроде нашего, имеющий хорошее разведывательное подразделение, действующее методом засад, сможет сам разобраться в том, как лучше строить обучение. Личный же состав КПО (преподаватели) утверждал, что все эти разговоры, по большому счету, лишь не подтвержденная фактами теория; нам пообещали сделать все максимально возможное для подготовки нас к любым возможным вариантам развития военных событий. Преподаватели говорили прямо, и это вселяло в нас уверенность. Тем более что мы понемногу уставали от атаки вершин холмов. Мы знали: мир — это не только местность, похожая на Квантико.

Военные конфликты «малой интенсивности» накладывали на молодых офицеров и их морских пехотинцев особые требования. Мы изучили концепцию «трехблоковой войны». По этой модели морские пехотинцы должны были снабжать рисом один городской квартал, патрулировать и сохранять мир в другом, а в третьем вести полномасштабную перестрелку. Ментальная гибкость — вот ключ ко всему. Вторая концепция, над которой мы работали, — это «оперативно-стратегический базис». Каждое действие морского пехотинца может иметь стратегическое последствие, хорошее или плохое. Ну и, пока военные конфликты на горизонте не маячили, мы отрабатывали действия по пресечению массовых беспорядков, гуманитарные миссии, а также учились работать со средствами массовой информации.

После того как ты напичкан всякой разной информацией, очень сильно начинаешь задумываться о неоднозначности работы. Я понял, что, несмотря на брутальную оболочку, большинство морских пехотинцев являются в душе идеалистами. Капитан Новак, очень сильно похожий на пехотных офицеров, которых показывают по телевидению, честно и искренне говорил о том, что в качестве командиров мы несем ответственность за три аспекта: быть готовыми действовать всегда и везде, всегда побеждать и работать с личным составом так, чтобы по возвращении в общество наши морские пехотинцы стали даже лучше, чем были до того, как попали под наше командование. Командиры морально обязаны быть защитой для своих подчиненных, обязаны действовать во благо своих солдат. Моральные принципы командиров — вот что отличает боевое подразделение от своры вооруженных людей.

Капитан Новак прикрепил кнопкой лист с цитатой к стене аудитории. Это была цитата из книги Стивена Прессфилда «Врата огня», о битве спартанцев при Фермопилах:

«Ничто так не воспламеняет мужество в сердце воина, как те моменты, когда он с товарищами оказывается на грани смерти, на волоске от разгрома и уничтожения — и при отсутствии духа не позволяет поддаться панике, запрещает отдаться во власть отчаяния, но вместо этого заставляет выполнить обычные действия, повинуясь приказу. Мужество, идущее изнутри, но являющееся следствием железной дисциплины и хорошего обучения. Именно это Диэлек всегда объявлял высшим достоинством воина. Выполнять обычное в необычных обстоятельствах. И совершать это не в одиночку, как Ахилл или герой прежних времен, нет, — действовать как часть целого. В мгновения хаоса чувствовать рядом с собой братьев по оружию, товарищей, которых даже не знаешь по имени, с которыми никогда вместе не учился военному делу, но которые заполняют пространство рядом с тобой сейчас — со стороны щита и со стороны копья, спереди и с тыла. У видеть, что товарищи сплачиваются как один, — не в безумной и неистовой одержимости, а в полном порядке, невозмутимо. Понять, что каждый знает свою роль в битве и справляется с ней».

Иногда, во время занятий, Новак останавливал нас жестом, указывающим на листок:

— Джентльмены, все, что вам нужно, — здесь. Мы воюем не с мечами в руках, но во всем остальном ничего не изменилось.

Я переписал цитату в блокнот, так я смогу пробегать по ней глазами, когда буду уже на корабле.

Теоретические занятия в аудиториях были изматывающими, но все же КПО — это прежде всего курсы подготовки к военным действиям. Все три месяца мы в основном уезжали из Кэмп Барретта в понедельник утром и возвращались в пятницу вечером, посвящая недели напролет стрельбе из пулеметов и минометов, учились управлять артиллерией и поддержкой с воздуха. Для обучения бою в населенном пункте нас привозили в специально построенный город со зданиями из шлакоблоков, он носил название «Город сражений». Там, парящим июльским утром, я постиг для себя еще один важный урок.

Я был командиром взвода, получившим задание штурмовать здание в центре города. Противоборствующие военачальник и его кадровый состав находились внутри здания, а улицы кишели бандами вооруженного сопротивления. Было дано десять минут для планирования операции. Я собрал команду. Было решено двигаться методично, от квартала к кварталу, пока не дойдем до цели. Прикрывать передвижение взвода будут стрелки из миномета и бронетанковая техника. К заданию был вполне применим тот метод, который я хорошо отработал еще во время памятной ночной атаки в ШОСП.

Услышав все это, Новак кинул свою планшетку прямо в грязь, крича:

— Твои мозги работают не в ту сторону! Если в вашем мозгу царят неуверенность и нерешительность, вы никогда не придумаете хороший план.

Он замолчал. Он хотел, чтобы я понял: каждую операцию осуществлять максимально быстро. Она должна быть неожиданной. В действиях должна быть жесткость.

Он говорил, американцы, особенно молодые американские мужчины, склонны к некой игре на публику. Два парня в баре сталкиваются лбами, встают лицом к лицу и начинают покрывать друг друга всеми ругательствами, которые знают. Если дело доходит до драки, то, значит, они пытаются защитить свою честь и поступают так зачастую ради своей репутации. Это и есть игра на публику. Морские пехотинцы на поле сражения должны вести себя как хищники. В том баре, хищник бы вежливо улыбнулся в лицо своему противнику, подождал, пока тот отвернется, и затем разбил бы о его голову первый подвернувшийся, под руку стул.

По новому плану мы должны были высадиться с вертолета на крышу нужного здания. Без шума, без пошаговой стратегии. Это и значило: быть хищниками.

Ближе к окончанию КПО внимание инструкторов было сосредоточено на смертельном оружии морского, пехотинца — его мозге. Новак учил нас боевому складу ума — сюда входила и тактическая необходимость быть хищником, и моральный долг вовремя подвести черту. Натасканные таким образом, мы были готовы для действий в условиях самых строгих запретов общества.

Как-то утром мы вместе с еще одним лейтенантом вошли в аудиторию, оставляя за собой следы от мокрых ботинок. До начала занятий оставалось несколько минут. Капли мелкого дождя стучали о стекло окна. Мы громко разговаривали и чувствовали себя очень счастливыми, так как находились в помещении, у нас были кофе в кружках из пенополистирола и датский сыр, и мы не мокли в «Городе сражений». На доске прописными буквами было начертано всего одно слово: «Убийствология».

Однокурсники вокруг меня делали вид, что разговаривают о бейсболе и своих приключениях на выходных, но я видел: глаза всех устремлены на единственное слово, написанное на доске.

Открылась дверь, вошли капитан Новак с каким-то человеком. Мы его раньше не видели. Новак повел этого мужчину прямо к кафедре.

— Доброе утро, джентльмены, — сказал Новак. Вы слышали, как из моих уст выходили слова о том, что операцию нужно приводить в исполнение быстро. Она должна быть неожиданной. В действиях должна быть жесткость. Ожесточенность действий необязательно означает наличие оружия или особой тактики. Она должна быть заложена в вашей голове. — Новак повернулся к мужчине. — Это доктор Клит Ди Гиованни. Здесь мы называем доктора Ди Гиованни «Доктор Смерть» — он психиатр. Прежде чем начать копаться в голове у людей, он был офицером оперативного управления ЦРУ и входил в состав Группы специального назначения, воевавшей во Вьетнаме. Так что мы говорим на одном языке. — Новак повернулся к доктору Ди Гиованни, но потом снова наклонился к микрофону: — И еще кое-что. Лейтенант Антонеску, доктор тоже выпускник Дартмауса. После занятий вы можете посплетничать на общие темы.

— С добрым утром, морские пехотинцы. — Доктор Ди Гиованни говорил официально и сдержанно. — У меня не очень подходящее прозвище, так как моей работой является сделать так, чтобы вы и ваши солдаты как можно дольше оставались живыми.

Он дал определение убийствологии: «Изучение реакции здоровых людей на убийство». Результатом исследования являются факторы, облегчающие стресс после убийства и помогающие организму вернуться в комфортное состояние после продолжительного отрезка времени, когда человек подвергался постоянной опасности быть убитым. Ди Гиованни объяснял: боеспособность для пехотинца намного важнее таких навыков, как стрельба из оружия или способность нести на своих плечах тяжелый груз. Все остальное основывается на психическом здоровье. Он назвал пять пунктов, которые помогут пехотному командиру поддерживать психическое равновесие своих солдат во время боя: необходимо минимизировать утомление сном (спать где и когда это только возможно); между командиром и солдатами должен работать принцип доверия; необходимо поощрять общение; при наличии свободного времени надо практиковаться оказывать друг другу первую медицинскую помощь; после сражения следует производить разбор действий, чтобы шок от боя и/или убийства был хотя бы адресным.

— И поверьте мне, джентльмены, шок будет, — сказал он.

Затрещал диапроектор — перед нами, на экране, появился белый квадрат света. Ди Гиованни объяснил: первым шагом к пониманию темы его лекций является демонстрация насильственной смерти.

— Фотографии, которые вы сейчас увидите, очень образные. На них молодые пехотные офицеры, такие же, как и вы, во Вьетнаме.

На фотографиях действительно были молодые офицеры, но после ужасных травм головы или торса. Мне приходилось прищуриваться и наклонять голову, чтобы понять, где у жертвы глаза, а где рот или скула. Рана от винтовки с высокой скоростью полета пули: разорванные кости и плоть, когда-то живой человек на фотографии практически не обладает отличительными чертами своей особи. Я не мог уложить увиденное в своей голове. Командиры взводов, окончившие те же курсы, что и я, отправились на свое первое боевое задание. Они проснулись утром, надели ботинки, съели завтрак и даже подумать не могли о том, что вечером они уже будут «экспонатом А» для учебной программы по убийствологии.

Основой обучения в морской пехоте был практический опыт. Занятия Ди Гиованни не стали исключением. Самое близкое к Квантико поле сражения оказалось в окрестностях вашингтонского пригорода Анакостия. В пятницу ночью я и два других лейтенанта настороженно стояли у одной из стен находящегося в Анакостии реанимационного отделения Главного военного госпиталя округа Колумбия и ждали, пока внесут человека, пострадавшего от несчастного случая.

Врачи и медсестры приглашали наблюдателей из морской пехоты на ночное дежурство, так как в это время было больше жертв насилия, случаев, связанных с употреблением наркотиков или разборками уличных банд, да и сам персонал чувствовал себя с нами в большей безопасности. Для нас программа была возможностью увидеть огнестрельные и колотые раны в стерильной обстановке, без стресса от боя и лицезрения умирающих друзей.

Нас сопровождала молодой ординатор хирургического отделения. Наверное, мы выглядели так, как будто нам было скучно: подпирая стены, молча наблюдали за нескончаемым потоком пациентов с больным горлом или вывихнутым голеностопным суставом.

— Не переживайте, парни, — сказала она. — Сегодня жаркая летняя ночь. После десятиодиннадцати часов машины «Скорой помощи» будут приезжать одна за одной.

Она оказалась права. Первой пациенткой травматического отделения стала девушка-подросток с дюжиной ножевых ранений в спину. Проколотые легкие. Следующим был парень нашего возраста, ему молотком переломали ноги. Из кожи торчали кости, он мне больше напоминал жареного цыпленка, чем человеческое существо. После полуночи мы увидели, как врачи подбежали к дверям, чтобы быстрее встретить каталку. Раньше они этого не делали. Мы спросили, кого везут.

— Огнестрельное ранение в голову.

Мужчина на каталке выглядел так, как будто был сделан из воска. Около раны виднелось множество маленьких ожогов — выстрел в упор. Оружие было малокалиберным, может быть, 22-й калибр. Рана была не сквозной. Пуля находилась в черепе, мозги превратились в кашу. Он был первым мертвым человеком на моей памяти, и, как обещал доктор Смерть, для меня это стало большим шоком.

В следующий понедельник мы отправились на большое полевое учение. Я сидел на своем рюкзаке на краю посадочной зоны и ждал прилета вертолета, когда внезапно появился капитан Новак, назвал мое имя и имена трех других офицеров. Мы быстро встали и подошли к нему, он повел нас к деревьям, чтобы оставшиеся не смогли нас ни увидеть, ни услышать.

— Джентльмены, когда вы вернетесь к своим, скажете, что мне пришлось поставить вас в известность о провале вашего последнего письменного теста.

Должно быть, я выглядел озадаченным.

— На самом деле вы его не провалили. У меня есть секретное задание для каждого из вас. На этой неделе ваши команды будут действовать независимо друг от друга. Начиная с завтрашнего дня, каждый из вас должен сделать так, чтобы максимально изолироваться от других. С вами должны меньше общаться, вы будете игнорировать друг друга и остальных. Кульминацией миссии станет ночная атака в четверг. Нападение будет запутанным, как сам ад. К тому времени все должны проникнуться к вам полнейшим негативным отношением.

Один из лейтенантов спросил, зачем нам нужно это делать.

— Инсценировка психической неустойчивости. Ваши кореша почувствуют хаос на вкус, исчезнет доверие друг к другу. Они будут думать, что вы полнейшие гон*оны. В пятницу днем мы с доктором Смерть проведем инструктаж о сохранении тайны, и они поймут, что вы всего лишь играли свою роль. — Он посмотрел на приближающийся вертолет. — А вот и птички прилетели.

Я сидел около двери; с одной стороны, мне нравился воздушный поток от винта, с другой — меня приводило в дрожь наше погружение обратно во влажный лес. Наш действующий командир отделения Ви Джей Джордж объявил о двухминутной готовности, и я вставил обойму в свой «М-16».

В первый раз я встретил Ви Джея у брусьев для подтягивания, тогда мы еще обучались в ШОСП. Он был без футболки, руки работали на перекладине как гидравлические поршни. Лейтенант, стоящий рядом со мной, повернулся и прошептал:

— Этот парень самый лучший атлет роты «Хаос». Гордость наших войск.

Ви Джей был необычным морским пехотинцем. Его родители, иммигранты из Индии, хотели видеть его врачом, брат был программистом в «Силиконовой долине». В круг его интересов входила классическая музыка и экономическая программа либертарианцев. Сначала Ви Джей поступил в военно-морское училище, работал над изучением потенциала фиксатора револьвера и выработал отвращение к таким военным традициям, как коротко остриженные волосы и обращение к людям по званию. После КПО нас должны были зачислить в Колорадо в один батальон, планировалось, что мы будем жить в одной комнате.

После нашей высадки на месте назначения в первые два дня дозора командовал Ви Джей. Шаг за шагом я медленно отстранялся от работы нашего отделения: брал в рюкзак меньше боеприпасов и воды, чем остальные, при организации оборонительных позиций копал вполсилы, не принимал участия в диалогах и обсуждениях. В среду, перед закатом, мы сделали привал у склона горы, чуть выше неасфальтированной дороги. Место для остановки ужасное: нас хорошо было видно с дороги, то есть нижней позиции, и с линии хребта, то есть верхней позиции. Голос внутри меня кричал о необходимости подняться выше, найти место, более удобное для обороны, где нас будет меньше видно и где мы могли бы лучше контролировать ситуацию.

— Ну, Ал, — так он сократил мое имя, — я планирую остановиться здесь и немного отдохнуть. Что ты думаешь?

Ви Джей присел рядом со мной, на голове у него была шляпа с широкими опущенными полями, поэтому глаз видно не было.

Я пожал плечами:

— Чувак, я спрашиваю твое мнение.

Он меня проверял. Месторасположение было отстойным. Он это знал. Я это знал. Он знал, что я это знал.

— Как скажешь. Это твой выбор.

Ви Джей выругался почти про себя и пошел назад, к остальному отделению, а я продолжал сидеть в одиночестве рядом с упавшим деревом. Я слышал, Как они говорили вполголоса. Обо мне. О том, каким гон*оном я стал. На меня нельзя положиться. Я эгоист. Мертвый груз. Ви Джей повел отделение на другую, более выгодную позицию, и я молча последовал за ними.

На рассвете дня финального нападения дистанция между мной и остальной командой стала более чем явной. Готов поспорить, все спрашивали себя, как могли так во мне ошибаться, — ведь все были уверены, что на флоте нас зачислят в один батальон. Команда остановилась для проверки возможности безопасного продвижения, все тихо легли на землю и следующие пятнадцать минут лежали смирно: нужно было убедиться, что за нами нет «хвоста»: И тут я отказался идти дальше. Остальные встали и были готовы продолжить движение, а я остался лежать на животе.

— Эй, Ал. — Чей-то изношенный ботинок слегка ударил меня по спине.

Я повернулся, посмотрел, но ничего не ответил.

— Давай, чувак. Нам нужно идти.

Я молчал. Подошел Ви Джей, его рюкзак был настолько тяжелым, что ему приходилось очень сильно наклонять корпус.

— Какого хрена, По? Ты что, заболел? — Я покачал головой. — Тогда почему ты ведешь себя как с*ка? Я, бл*ть, думал что ты морской пехотинец, пехотный офицер, бл*…

С этого момента для меня перестали существовать и капитан Новак, и мое персональное задание. Ви Джей затронул меня за живое, он воззвал к моему долгу и моей гордости. Я не мог подвести своих друзей, не хотел быть слабым звеном, даже зная, что все закончится в пятницу днем. Усилия воли уже не действовали.

— Я играл роль. Доктор Смерть приказал мне стать для вас психически слабым звеном. Я должен был замкнуться в себе, чтобы вы почувствовали на своей шкуре, каково иметь дело со сломавшимся человеком. Но я так больше не могу.

Все посмотрели на меня, как будто совсем не верили моим словам. Эх, нужно было поступать на актерский.

— Черт возьми. Я говорю правду. Я могу нести больше батарей и воды. Дайте мне того и другого. — Я открыл рюкзак, чтобы уложить туда все, что принесут. — И, кстати, Ви Джей, та позиция, про которую ты меня спрашивал вчера, — полнейшая хренотень.

На лице Ви Джея, измазанном черной краской, показалась белая улыбка:

— Хорошо, что ты к нам вернулся, чувак.

Но энтузиазма от этого во мне не прибавилось. Чем больше я думал об этой ситуации, тем больше она меня беспокоила. Капитан Новак дал мне приказ. Я его понял, осознал и не выполнил. Поступая таким образом, я предпочел свой кратковременный эмоциональный комфорт, а не долговременный комфорт в душах своих друзей. Мы с ними больше никогда не разговаривали об этом, но все поняли, чего не нужно упоминать в докладе. И все же проблема грызла меня изнутри. После года, проведенного в Квантико, я все еще поддавался сиюминутным импульсам.

В сентябре, в пятницу утром, мы официально закончили обучение в КПО. Мой отец приехал в Квантико на торжественный завтрак, я гордился тем, что он сидел рядом. На столах вместо скатертей были камуфляжные пончо. Мы ели вареное мясо и яйца, традиционный завтрак перед десантированием. Встав в медленную очередь, каждый из нас, двадцати восьми человек, пожимал руку капитану Новаку, получал заслуженный и долгожданный диплом с военно-учетной специальностью — пехотный офицер, затем поворачивался лицом к присутствующим, чтобы произнести военный лозунг.

Я выбрал кредо спартанских пехотинцев:

— Если ты возвращаешься после сражения, ты должен либо нести свой щит, либо быть покрытым им.

Ви Джей выбрал изречение бывшего военного секретаря и пехотного офицера Джеймса Вебба:

— Я бы не перешел дорогу, чтобы посмотреть, как Джейн Фонда режет свои запястья.

После кофе капитан Новак встал. Он поздравил нас с окончанием одних из самых трудных курсов в мире — курсов руководителей подразделения, и поделился советом:

— Ваши солдаты будут ожидать от вас четырех вещей: компетентности, отваги, постоянства и сочувствия. Принимая во внимание историю статистических данных, примерно четверо из вас дослужатся до подполковника, а ноль целых пять десятых станут генералами. — Новак сделал паузу, посмотрел на незанятое место во главе стола. В столовых морской пехоты всегда есть одно свободное место — это дань памяти морским пехотинцам, погибшим в боях. — Один из вас умрет, выполняя свой долг. С этого момента больше никаких холостых боеприпасов, джентльмены, — продолжал он. — С этого момента, если в этой стране набирают 911 — то это зовут вас.

Смотря на своё отражение в стекле машины, я выровнял значки за отличную стрельбу, висевшие на груди, и стер отпечатки пальцев с золотых нашивок на плечах. Эту форму я надевал только один раз — в швейной мастерской. После окончания КПО я на машине поехал в Кэмп-Пендлтон, он находится к северу от Сан-Диего. Вместе с Ви Джеем мы сняли на двоих дом рядом с океаном и были готовы представиться первому батальону полка морской пехоты, известного как 1/1. «Первый среди первых» звучало очень хорошо, но в душе была тревога. Теперь мы не собираемся на учебу еще куда-нибудь. Мне предстоит в первый раз в Своей жизни командовать на флоте. Я надеялся, что знал достаточно много, мне нельзя было ошибиться и допустить гибель своих солдат.

Прогулявшись по стоянке, засыпанной гравием, я смахнул пыль с туфель. Надпись над дверью в штаб батальона гласила: «Первый батальон. Первые морские пехотинцы — первые готовы, первые идут в бой». Рядом с дверью висел список побед морской пехоты, ряд красных деревянных дощечек с написанными на них желтой краской названиями. Я встал на ступеньки, чтобы просмотреть их. Гвадалканал, Пелелиу, Окинава, Инчхон, Чосинское водохранилище, Дананг, Донг-Ха, Хюе, Куанг Три, Кхе Санх, Дезерт Шилд, «Буря в пустыне». Ниже дощечек находились пустые крючки, приготовленные для новых названий, это напомнило мне о пустом месте ниже выгравированных слов в Мемориале Корпуса морской пехоты.

Морские пехотинцы, обутые в ботинки и поэтому топая, ходили по коридору туда-обратно. Я пытался попасть в волну, но девственного лейтенанта видно издалека. Сначала они осматривали меня с ног до головы, а потом уже смотрели в глаза и произносили стандартное: «С добрым утром, сэр». Я нашел кабинет администрации батальона и положил на стол, стоявший у двери, папку с моей характеристикой.

— Доброе утро, сержант. Я лейтенант Антонеску, недавно зачисленный в батальон.

— Мы оставили для вас местечко в роте «Мародер», сэр. — Он порвал приказы, находящиеся в моей характеристике, и протянул мне характеристику обратно. — Капитан Уитмер. Вниз по лестнице и налево.

Я глубоко вдохнул и три раза постучал в шлакобетонную стену рядом с дверью. На двери была надпись: «Командир роты».

— Входите.

— Доброе утро, сэр. Лейтенант Антонеску, прибыл по приказу. — Я пытался взглянуть на человека, сидящего за металлическим столом, в то время как по инструкции мои глаза должны были быть направлены вперед и немного вверх.

Капитан Уитмер встал и пожал мне руку.

— Добро пожаловать в неизвестность. Садитесь.

Он показал рукой на маленький диванчик напротив его стола. Рядом с этим диванчиком, на полу, лежали каска и бронежилет. Я пытался разглядеть и другие детали комнаты, стараясь делать это, по возможности, незаметно: кружка с надписью: «Штат Мичиган», фотография маленького мальчика, награды с выгравированными надписями от пехотных взводов и подразделений по борьбе с наркотиками из Таиланда.

Характерной чертой капитана было спокойствие. Он говорил медленно, тщательно подбирая слова, спросил о КПО, моей семье, уточнил кое-какие биографические данные. Складывалось ощущение, что его кабинет был звуконепроницаемым, не было слышно суматохи в коридоре. Мне казалось, отвечая на его вопросы, что мой голос звучит громко, но не очень внятно. Вопросы не были допросом. Капитан не стеснялся смеяться, и вскоре мое волнение исчезло. Каждая из трех рот пехотного батальона имеет свои основные силы и средства: вертолеты, сухопутные средства передвижения морского десанта, называемые «тракторами-амфибиями», а также круглые резиновые шлюпки. В КПО нам говорили, болыпинство морских пехотинцев высаживаются на берег с «вертушки» — так в морской пехоте называют вертолет. Мы единодушно решили: при высадке у берегов относительно теплого Атлантического океана лодки совсем непрактичны, но очень забавны. В холодном Тихом океане лодка все равно некстати. Уитмер продолжал:

— Надеюсь, вы не против немного померзнуть — в роте «Мародер» лодки иногда используются.

Затем он сказал мне, что я буду командовать взводом оружия роты «Мародер». В каждой пехотной роте четыре взвода: три пехотных и один взвод оружия. Командование пехотным взводом, то есть сорока морскими пехотинцами с автоматами «М-16», — стандартное первое место работы лейтенанта-новичка. Но взвод оружия — совсем другое дело. Это сорок пять морских пехотинцев, поделенных на отделения: пулеметное, ракетно-десантное, минометное. Одним словом, ротная огневая мощь. Соответственно, руководство взводом оружия — это комплексная ответственность, обычно его командиром назначают старшего по званию, первого лейтенанта, за плечами которого уже есть опыт командования пехотным взводом. Капитан Уитмер спросил, устроит ли меня руководство взводом оружия с первого дня службы во флоте. «Да, сэр, абсолютно». На самом деле меня данный факт абсолютно не устраивал.

Уитмер покачал головой, не скрывая своей понимающей улыбки:

— Идите, вам нужно подготовиться. До обеда рота будет на полевых учениях. — Встав, чтобы пожать мне руку, Уитмер добавил: — Я отношусь ко всему немного по-другому, вы это еще увидите.

Кабинет четырех взводов роты «Мародер» находился немного дальше по коридору от кабинета капитана Уитмера. Стоящие вдоль стен запирающиеся на ключ шкафчики были до отказа забиты тактическими руководствами и спортивной формой. Там, где у стены не было шкафчиков, висели плакаты, рекламирующие морскую пехоту. Запах сильно напоминал кабинет моего университетского тренера по футболу — спертый запах пота, несвежего кофе и дезинфицирующего средства. Восемь парт были придвинуты друг к другу, образуя островок в центре — для каждого из четырех командиров взвода и четырех заместителей командиров взвода. Я перенес свои вещи со склада и вывалил их в свободный шкафчик. Затем взял с полки инструкцию по командованию взводом оружия и начал читать.

КПО готовили в первую очередь командиров пехотных взводов. Взводы оружия, в отличие от пехотных, в бою выступали не как одна команда. Пулеметное и ракетнодесантное отделения зачастую служили подкреплением пехотных взводов, для увеличения их огневой мощи. Минометная секция обеспечивает минометный огонь в поддержку всей роты, и обычно она подконтрольна командиру роты и командирам пехотных взводов. Получается, все солдаты взвода оружия действуют в соответствии с указаниями других командиров, а их командир координирует их действия. Это означает постоянный учет перемещений артиллерии, воздушных боев и бомбардировок, обстрелов с кораблей ВМФ — задача весьма непростая. У меня не было практики в этой области, если я чего-то не учту, может погибнуть много людей. Мне нужно многому научиться. Времени в обрез.

Когда в тот день после полудня рота «Мародер» поднялась на парадную палубу, я вышел из кабинета, хотел посмотреть на солдат. Я надеялся хоть мельком взглянуть на свой взвод, но увидел лишь два ряда солдат, одетых в зеленую пыльную форму. Лейтенант с маскировочной раскраской на лице отделился от основной массы и пошел ко мне. Он остановился у бронежилетов, обильно украшенных дымовыми гранатами, тепловыми ловушками, ножами и фляжками. Его рюкзак был настолько большим, что его было видно, даже когда лейтенант стоял лицом ко мне; над его головой качалась штыревая антенна.

— Ты, должно быть, новый командир взвода оружия, — сказал он, как будто собираясь арестовать какого-то парня, стоящего прямо за мной. И продолжал говорить, не давая мне никакой возможности ответить: — Я Патрик Инглиш, командир первого взвода. Заходи в кабинет. Мне надо оттарабанить снаряжение.

В кабинете рюкзак Патрика с глухим стуком упал на пол, он снял с себя разгрузочный жилет. Под ним вся форма была насквозь пропитана потом.

— Извини. Я не хотел показаться грубым. — Он протянул руку. — Добро пожаловать в роту «Мародер».

Патрик открыл бутылку воды и сел за одну из парт. Он учился в колледже Святого Креста и до ТТТПО работал в Манхэттене в офисе окружного прокурора, был коротко острижен, с острыми чертами лица. Патрик был из Нью-Йорка.

Казалось, мы должны говорить о работе, но я еще не мог сформулировать нужные вопросы.

— Есть какие-нибудь запланированные события? — спросил я, пытаясь настроить голос на непринужденный тон.

Он ответил, что рота посвятит следующие четыре месяца отработке стандартных пехотных навыков, таких, как стрельба и патрулирование. Затем, в феврале, батальон будет присоединен к Пятнадцатой экспедиционной части морской пехоты, способной проводить специальные операции (СПСО) в качестве наземной боевой части. О существовании экспедиционного отряда МП СПСО я знал с занятий в ШОСП — корабельная оперативная группа, состоящая из двух тысяч морских пехотинцев, образующих пехотный батальон и вертолетную эскадрилью. Один из таких батальонов стоит наготове на западном берегу, а другой — на восточном. Мы будем оттачивать свои навыки экспедиционного отряда МП в течение полугода, отрабатывая, по большей части, нападение с лодок. Затем, в августе 2001 года, Пятнадцатая экспедиционная часть морской пехоты отбудет из Сан-Диего на шесть месяцев для учений с иностранными вооруженными силами и отработки действий в кризисных обстоятельствах в качестве службы быстрого реагирования.

Через каждые несколько минут морские пехотинцы подходили к Патрику, чтобы уточнить у него данные об оружии взвода, статусе недостающей боевой техники или спросить, все ли в порядке с документами на присвоение звания и все такое. Он добродушно подтрунивал надо мной и давал указания, не делая никакой паузы. Я был удивлен, узнав, что он находился в 1/1 только два месяца.

Описывая батальон и его ключевые личности, он говорил быстро и начинал с того, что я больше всего хотел услышать: «Капитан Уитмер — чертовски крепкий орешек, он лучший командир в батальоне». Потом он рассказал мне, что «мы с чуваками собираемся недалеко от Капистрано каждый четверг, чтобы выпить кружку пива и съесть лепешку тако». Я знал об этой достойной почитания традиции: в каждой воинской части есть неформальная Ассоциация защиты лейтенантов. «Некоторым партам, — Патрик сказал мне по секрету, со слов командиров другого взвода, — приходится давить на других, так как у них слабые заместители командира взвода. У меня нет такой проблемы, и у тебя ее тоже не будет».

Каждый молодой лейтенант помнит встречу с заместителем командира своего взвода. Отношения между новоиспеченным офицером и его сообразительным вторым по положению чином почти так же значимы, как взаимоотношения со всем учебным лагерем. Мы все еще разговаривали с Патриком, когда штаб-сержант морской пехоты Кит вошел в офис. Первое, что я заметил в нем, это уши — они торчали, как плавники у рыбы, а короткая стрижка делала их еще более заметными. Второе, что я отметил для себя, — его незаурядное имя. Я не стал острить по этому поводу — он, наверное, и так уже много чего наслушался. Наше общение началось со следующего:

— Сэр, вы сидите на моем стуле. — Он настоял на том, чтобы мы сходили за кофе, прежде чем поговорить о тактике и плане боевой подготовки взвода: — У нас традиция: кофе покупают офицеры.

По дороге в столовку мы успели обменяться основными биографическими сведениями.

— Ну, — спросил я, — как ты думаешь, «М-16» лучше по сравнению с другими автоматами?

— Львиная доля морских пехотинцев использует «М-16»-е. Наш род войск воспитывает в морских пехотинцах ревностную, почти чрезмерную привязанность к этому виду оружия. Я не знаю, какой долб*еб придумал «М-16». Не очень приятно, когда у тебя во время перестрелки в руках находится шизоидное оружие.

Я заплатил за наш кофе, потом мы заглянули в киоск. Кит вытащил из кармана железную баночку копенгагенского табака, зажав ее между большим и указательным пальцем. Засунув табак под нижнюю губу, протянул баночку мне:

— Возьмете, сэр?

— Нет, спасибо.

— Я не буду использовать это против вас. — Фраза звучала так, как будто он делает мне большое одолжение. — По крайней мере, вы пьете кофе. Ваш знаменитый предшественник даже этого не делал. Он был ублюдком. — Уйдя в свои мысли, Кит замолчал, затем встряхнул головой. — Дорога в ад вымощена белыми костями вторых лейтенантов, которые не прислушивались к мнению штабных военнослужащих сержантского состава. А тому, который был до него, прострелили оч*о прямо на стрельбище. Так что тебе вроде и не на кого равняться.

Мы пили кофе маленькими глотками, и я попросил его рассказать о взводе, ожидая услышать продолжение саркастического монолога, но он вдруг стал очень серьезным. Вместо того чтобы рассказывать о достижениях и недостатках в обучении, он уделил особое внимание личности каждого солдата, его семье и интересах.

— Вам нужно, ну, по-настоящему заботиться о них, сэр. Если морские пехотинцы вам доверяют, то они по вашему приказу смогут даже выбить Сатану с его трона одним ударом мяча. Вы должны сделать так, чтобы морские пехотинцы хотели делать свою работу хорошо.

Я сидел молча, мне нравились его описания, и я готов был слушать его, пока ему самому не надоест рассказывать. Наверное, он это почувствовал, остановился, окинул меня своим взглядом и прямо спросил, как я вижу свое командование взводом. Я не думал, что мне устроят тестирование командирских навыков, капитан Уитмер мне таких вопросов не задавал. Я задумался на секунду и сказал ему, что не собираюсь действовать, как новый шериф в городе, менять правила прежде, чем разберусь в ситуации. Я сказал ему, что намерен дать людям возможность сомневаться и затем прижму их к стенке, если они будут думать, что могут командовать за меня. Пытаясь не использовать слов капитана Новака, я пытался пообещать ему компетентность, отвагу, постоянство и сочувствие.

Я ожидал ответной реакции: ну, поддержки своих солдат. Он, соглашаясь, кивнул головой. Он был новым штаб-сержантом, но я чувствовал с самого начала, что он человек старой закалки и знал его первичную цель: приземлить меня — это негласная часть его работы. Он как будто читал мои мысли и в качестве подтверждения рассказал мне о Крисе Хадселе, командире его взвода в роте «Смерч» в 1/1 двумя годами ранее. Хадсел, по-видимому, стал примером, масштабной линейкой, которой начальство измеряло всех остальных офицеров.

— Вместе с нами вы вмиг станете круче лейтенанта Хадсела, — заверил меня штаб-сержант.

К тому времени, как дело дошло до третьей чашки кофе, мы с Китом успели распределить работу со взводом. До приезда сюда моим самым большим страхом были возможные стычки с заместителем командира взвода, с которым у меня не будет контакта или которому я не смогу доверять. Но с этим морским пехотинцем у меня есть контакт, я инстинктивно доверяю ему. Я подозревал: масса заместителей командиров взвода боятся суетливых и доминирующих молодых лейтенантов. Я поклялся себе не быть таким. Мы шли назад, и Кит произнес те слова, которые я хотел услышать еще со времен учебы в КПО: «Самое время познакомиться со взводом».

Я думал, буду нервничать. Предполагается, знакомство лейтенанта со своей первой командой очень схоже с первой любовью или потерей девственности. Штаб-сержант вызвал взвод из учебного пункта, где мои морпехи чистили оружие после боевых учений. Они шли по парадной палубе по два-три человека — руки, почерневшие от копоти, на всех зеленые футболки и камуфляжные штаны. Это мой взвод. Я буду их обучать, и может быть, даже воевать с ними. Их выполнение моих приказов напрямую связано с моими командными навыками. Я абсолютно не нервничал.

Сорок пять морских пехотинцев построились в три шеренги, по одной на каждое отделение. Половина из них выглядела не меньше чем на двадцать лет. Мне было только двадцать три, но эта маленькая разница ничего не меняла, я был для них инструктором, «большим братом». Они были моими подчиненными, и для меня это было естественно. Штаб-сержант стоял на расстоянии шести шагов от центра первой шеренги. Он выслушивал доклады каждого командира отделения, но его голова всегда была повернута в мою сторону.

Он отдал мне честь и прокричал:

— Добрый день, сэр. Взвод оружия, все на месте.

Я стоял напротив него по стойке «смирно» и тоже отдал ему честь. Кит, как опытный штаб-сержант, сделал шаг назад, дав мне возможность пообщаться со своей командой.

Меньше всего им сейчас был нужен поглаживающий по головке монолог новоиспеченного лейтенанта, поэтому я представился и сказал, что очень рад быть новым членом взвода. Я предупредил, что на следующей неделе планирую поговорить с каждым индивидуально и спросил, есть ли у них ко мне вопросы. Вопросов не было. Штаб-сержант всех распустил, и парни пошли обратно на оружейный склад. Думаю, когда мы возвращались в кабинет, я услышал в его голосе нотки одобрения:

— Без всякой лишней хрени, сэр. Морская пехота это любит.

Следующие десять месяцев были заняты краткосрочным интенсивным курсом обучения пехоты тактическим приемам. Последние десять месяцев обучения, а потом уже все по-настоящему. Капитан Уитмер был профессором, его стиль отличался от всего пройденного мной, от того, что мы проходили в Квантико. Многие мои приятели из других рот в 1/1 жаловались на своих командиров — те, по их мнению, держали их в кулаке. Они старались, по возможности, не попадаться им на глаза, чтобы какой-нибудь маленькой ошибкой не навлечь на себя агрессию. Преобладающей чертой в 1/1, по крайней мере среди офицеров и старшего сержантского состава, был карьеризм, а это значит смеяться над шуткамиподполковника, не вступать ни с кем в конфликт и оставаться вне поля видимости.

Все вышеперечисленное не относилось к капитану Уитмеру. Стандартный инструктаж перед отъездом на огневые учения начинался словами: «Безопасность прежде всего».

— Если безопасность превыше всего, — говорил Уитмер, — мы останемся в казармах и будем играть в баскетбол с захватом.

Восприятие Уитмером обучения как хорошей тренировки напоминало мне занятия в римском легионе. Я читал, они упражнялись в бескровных сражениях, но все остальное, кроме этого, было как в бою.

Он ехал на машине домой вдоль берега Тихого океана, как говорится, с ветерком. Три стрелковые роты нашего батальона, независимо друг от друга, двигались в направлении шлакобетонного города. Нашей задачей было объединиться около города не позднее часу ночи и захватить его для войск второго эшелона наступления. Они, в свою очередь, смогут использовать город в качестве базы сосредоточения. Разведывательная группа осматривала город, план батальонной атаки продолжал метаться, так как команда получала дополнительные сведения о расположении войск противника.

Рота «Мародер» спустилась на берег — пару часов назад ее доставил военно-морской корабль. Мы, меся густую грязь, медленно шли по линии хребта; до точки объединения батальона оставалась еще миля. Ветер сдувал туман в спирали и вихрем проносился по тропинкам вниз, в темноту, обволакивающую все вокруг. Позади меня пулеметчики и минометчики несли свои тяжелые орудия, стараясь делать это очень тихо, они заглушали лязг метала и задыхались от очень трудного подъема. Каждые несколько минут капитан Уитмер передавал по рации командирам взводов изменения в планах. В темноте, ругаясь матом, я пытался одновременно управлять, следить за меняющимися планами и информировать своих командиров отделений о коррекции плана; мы подходили все ближе и ближе к месту соединения наземных войск с десантом. Штаб-сержант, должно быть, прошел в два раза больше, чем мы, он передвигался по колоннам то туда, то сюда, давая указания и следя за их исполнением. В планах взвода постоянно происходили изменения. Жалоб не было. Никто не мешкал. Мы прибыли на указанное место в 0.45, уставшие, но вовремя для начала атаки. Другие роты рапортовали по рации о том, что находятся в часе пути.

Мы ждали, а в это время лейтенанты Уитмера шли нам навстречу. Капитан Уитмер водил нас по кругу, нас кидало то в пот, то в дрожь. Он преподал нам еще один ночной урок:

Командиры других рот, получив по рации инструкции по изменению плана, каждый раз останавливались. Они созывали своих командиров взводов и показывали на карте скорректированный план. Итог — они чертовски сильно опаздывают:

Он сделал паузу, я взглянул на Патрика, увидев, что урок прочно засел в его мозгу, впрочем, как и в моем.

— Вы, парни, из-за постоянно новых инструкций, наверное, матом меня крыли. — Мы кивнули, признавая истинность его слов. — Но я делал это, потому что вы должны научиться так действовать. Для каждого из вас, — прошептал он, подчеркивая каждое слово, — достаточно одной пули, и вы уже не командуете ротой. Вам нужно усвоить все здесь, а не в Иране, Сомали или где-нибудь еще.

Я посмотрел на часы: другим ротам добираться все еще больше получаса. Капитан Уитмер, должно быть, сделал то же самое, так как далее последовал его вопрос: «Что нам делать сейчас?» Он не искал совета; он хотел раскритиковать процесс принятия решения.

— Надо атаковать, сэр, — сказал я с уверенностью в голосе, которую на самом деле не испытывал. — У нас здесь целая рота. Данные разведки свидетельствуют о наличии в городе всего лишь дюжины людей. Батальон небезосновательно выбрал время для штурма.

Капитан Уитмер ответил:

— Нас, пехотных офицеров, приучали к решительности.

Все закивали головами.

— Но между агрессией и глупостью очень тонкая линия. Хорошие командиры, — объяснял Уитмер, — могут действовать, балансируя прямо на этой линии, но не пересекая ее. Мы должны понимать различия между риском и игрой ва-банк. Рискуют все командиры. Они высчитывают риск, и в опасной ситуации такой подход приносит положительные результаты. Игра ва-банк — это чистая случайность: то же самое, что закрыть глаза и продолжать управлять автомобилем. Атаковать город сейчас, лейтенант Антонеску, — говорил он с новой энергией, — было бы игрой ва-банк. Никогда не спеши убивать своих морских пехотинцев.

Когда подошли остальные роты, батальон атаковал город и захватил его. Я с гордостью наблюдал за своими солдатами во время их уверенного передвижения по сектору шлакобетонных зданий. Они испытывали удовольствие от выполнения задачи. С неодолимой силой трех рот мы избежали все непредвиденные неприятности, а немного сдвинутое время нападения не осложнило общей ситуации. Меня это несколько отрезвило.

Дорога назад, к лодкам, не была столь запутанной и заняла меньше времени: мы хотели к восходу быть далеко от берега. Луна, за облаками, выглядела размытым светлым пятном, ветер поднимал в воздух водную пыль и обдувал нас песком. Волны с шумом разбивались о берег. Когда мы подошли, шлюпки находились уже у самого берега, нам оставалось только в них сесть.

Штаб-сержант и я встали на песке на колени, с усилием напяливая на себя гидрокомбинезоны. Я заметил, что его комбинезон был в два раза толще моего.

— Как полярный медведь, штаб-сержант?

Он выглядел самодовольным и ответил:

— Я успел послужить в роте десантно-высадочных средств, сэр.

Я посмотрел на взбитый ветром океан:

— Я что, сегодня ночью заморожу свои титьки?

— Просто помните: на земле два вида людей, — сказал Кит с умным видом. — Те, кто писает в гидрокомбинезоны, и те, кто лжет, что этого не делают.

Одевшись, Кит побежал от лодки к лодке, считая людей и проверяя, чтобы оружие было привязано к алюминиевым палубным настилам. Он жестом показал мне, что все в порядке.

Экипаж моей лодки, состоящий из шести человек, входил в воду. Вода доходила до уровня груди, мы держались за тросы, другие концы которых были привязаны к трубке планширя. Я тяжело дышал. Каждая волна поднимала воду до уровня шеи. Ноги уже не касались дна, но я все равно изо всех сил старался держать лодку так, чтобы ее нос смотрел прямо на наступающую волну. Если лодка будет находиться к волне боком, она перевернется, соответственно, все наше снаряжение будет в воде, и к тому же нам придется возвращаться на берег и проделать все это еще раз.

Старшина шлюпки сел в лодку, завел мотор и закричал: «Все на борт!» Мы навалились на борта лодки и с чувством облегчения, почти одновременно упали на ее дно, где сразу Образовался какой-то комок из ног и оружия. «Нос лодки нужно утяжелить», — орал старшина шлюпки сквозь шум волны. Впереди, из темноты, показалась белая линия чуть-чуть выше уровня глаз — пенный гребень волны. Нам удалось поймать волну, и вскоре мы были на ее вершине. Я пытался сделать так, чтобы центр тяжести шлюпки приходился на заднюю стенку волны, в противном случае нас могло вынести на берег.

Винт вынырнул из воды, опустился, и мотор снова заревел. Мы справились. Участок с бурунами закончился. Мы вглядывались в очертания других шлюпок нашей роты, и я вытащил рацию из водонепроницаемой сумки.

— Белый Всадник, Белый Всадник, это Один. Тачдаун. Повторяю еще раз, тачдаун.

«Тачдаун» — кодовое слово, сообщаемое кораблю, означающее: «операция окончена».

Если бы что-то пошло не так, мы должны были бы рапортовать: «Мяч вне игры».

Мы услышали ответ:

— Белый Всадник зафиксировал тачдаун. Примите к сведению, у нас штормит, валит со стороны на сторону. Есть вероятность, что мы не сможем поднять вас на борт. У вас есть запас топлива?

Волны становились выше, и экипаж корабля не был уверен, что может безопасно поднять нас на борт. Если они спросили про запас топлива, значит, хотят, чтобы мы плыли сами. А это предполагает долгое, холодное передвижение на лодке вниз по реке по направлению к бухте в Кэмп-Пендлтон. Моя шерстяная фуражка намокла и падала на глаза. Я повернул козырек назад и посмотрел на капитана Уитмера.

Он, щурясь, смотрел на пенящиеся волны. Я воображал, что он слышал песни сирен о тепле и отдыхе, которые ждут солдат на корабле, и об удовольствии рапортовать начальству об успешно выполненной операции. Но это были учения, и капитан Уитмер будет делать все возможное, заставляя роту импровизировать, адаптироваться и превозмогать трудности.

— Использовать резерв, — приказал он.

Мы плыли два часа. Когда волны сталкивались с лодкой, ледяные брызги, словно иголки, кололи незащищенные комбинезоном участки моего тела. Каждый раз, находясь под волной, я думал, что мы перевернемся. Прожекторы показывали, что нам нужно было брать левее. Я представлял себе людей, каждый день ездящих из пригорода на работу и обратно. Они, наверное, в это раннее утро уже сидят за рулем своего теплого автомобиля, слушают радио, пьют кофе маленькими глотками. В передней части шлюпки у одного из морских пехотинцев явно было переохлаждение. Он перестал дрожать, губы стали бледными, с синеватым оттенком. Мы пытались, как могли, обнять его, поделиться нашим теплом и оградить его от холодных брызг. Капитан Уитмер сидел на трубе планширя. Ни дискомфорт, ни увещевания, ни риск не смогли бы заставить его повернуть обратно.

Вскоре после восхода мы заплыли, и я вступил с Уитмером в некое подобие конфронтации: алгоритм его действий оставался мне неясен.

— Сэр, почему вы, по крайней мере, не попытались попасть на борт корабля? Зачем заставлять солдат страдать? Мы все равно, при реальных операциях, никогда не будем использовать лодки.

Капитан долго смотрел мне в глаза, он как будто был удивлен тем, что я не понимаю его намерений.

— Нет, дело не в снаряжении. И даже не в операции. Дело в людях. — Он окинул взглядом солдат, сейчас, в утреннем солнечном свете, они смеялись и мыли лодку. — Когда рота страдает, мы не тратим зря время и не оскорбляем друг друга. Когда дела плохи, наши морские пехотинцы учатся взаимодействию, взаимопомощи, и это вернется нам сторицей. Если этому батальону будет суждено участвовать в настоящей военной акции, «Мародер» даст нам сигнал, и мы тут же будем готовы.

Однажды утром, незадолго до нашей передислокации, я пришел в офис, чтобы найти Джима Била, друга по Квантико, с которым мы сидели вместе за партой. Мы не видели друг друга со времен окончания ШОСП. Я снял вещевой мешок и крепко пожал его руку. Джим объяснил, что его послали в 1/1 в качестве передового артиллерийского наблюдателя. Эти офицеры, экспедиционный отряд МП, работали рука об руку с командирами взводов, обеспечивая их огневую поддержку. Я не мог поверить своей удаче и спросил Джима, как получилось, что его направили в роту «Мародер».

— Я спросил, кто самый хреновый командир взвода оружия, и они послали меня к тебе.

— Да? Вероятно, они хотели хреновому командиру взвода оружия подобрать достойную пару — хренового передового артиллерийского наблюдателя.

Мое счастье было недолгим. В записке на моем столе говорилось о том, что старший орудийный сержант присоединится к моему взводу в конце недели. Я понимал последствия этого события. Мне придется понизить штаб-сержанта Кита с должности заместителя командира взвода до командиров минометной секции. Я пулей влетел в кабинет капитана Уитмера, но он только покачал головой. Вне зоны его командования. Я попытался поговорить с первым сержантом, он был ответственным за кадровые перестановки во взводе. Тот же ответ. Бюрократическая машина. Более опытные морские пехотинцы были очень хорошо с ней знакомы, и чтобы добиться своего, нужно было потратить кучу времени и сил.

Это задевало. Зачем портить отношения с хорошим взводом прямо перед его передислокацией? Почему мнение командира взвода или даже командира роты не берется в расчет? Мы очень сильно сблизились с Китом. Вместе мы делали хорошую работу. Я позвал его в офис, ожидая чего угодно, даже драки в качестве реакции на новость.

Но все-таки я плохо его знал. В конце нашего разговора штаб-сержант начал меня утешать, убеждая, что новый заместитель командира взвода хороший чувак. Кит сказал, что ему нравится работать с минометами, пусть даже у них низкий показатель ТНЭВ.

— Я попался на крючок. «Что значит ТНЭВ»?

— «Телки На Это Ведутся», сэр. Член футбольной команды — высокий ТНЭВ. Член шахматного клуба — низкий ТНЭВ. Заместитель командира взвода — высокий ТНЭВ. Командир минометной секции — низкий ТНЭВ. И не имеет значения, что минометы обладают самой высокой огневой мощью. Жизнь несправедлива. Вам разве не говорили об этом в колледже?

Чувствуя себя актером на съемочной площадке, я стоял в форме цвета хаки у перил корабля. На пристани, далеко вдали, толпа людей ликовала и размахивала американскими флагами, а нас в это время буксировали к причалу. Легкий бриз покрывал рябью воду Сан-Диего.

На полетной палубе морские пехотинцы и матросы выстраивались в шеренгу вдоль перил: руки сомкнуты за спиной, глаза устремлены вперед. Безмолвная тишина, ветер и мы, впитывающие в себя пейзаж линии горизонта города и пляжей Калифорнии.

«Дубьюк» и два других корабля ВМС США «Пелелиу» и «Комсток» составляли дежурную группу Десантно-высадочных средств (ДВС). Три корабля ДВС везли на своем борту Пятнадцатый экспедиционный отряд МП. В экспедиционном отряде МП числились две тысячи морских пехотинцев, включая наш пехотный батальон, эскадрилью вертолетов, получивших в качестве подкрепления четыре реактивных самолета, а также части материального обеспечения. В следующие шесть месяцев мы для половины мира будем американским «боеготовым подразделением».

В то время как я у перил любовался берегом, становящимся все более туманным и серым, ко мне подошел штаб-сержант:

— Мои поздравления, сэр. Для вас это первый шаг на пути к превращению в такого бывалого воина, как лейтенант Хэдселл.

— Прежде чем почувствовать себя опытным воином, мне придется высадиться на берегу некоторых зарубежных стран, — ответил я, но его мыслям не улыбнуться не мог. — Предскажешь что-нибудь этой колымаге?

Он нагнулся к перилам, вытянув руки над водой, на секунду озорство покинуло его глаза:

— Ну, я слышал, как пехотинец из пятнадцатого говорил кое-что стоящее. Мы только вернулись домой спустя месяцы, проведенные в пустыне, после того как Саддам, в 98-м, вышвырнул инспекторов ООН. Пропустили кучу дней рождений, юбилеев, рождений детей и так далее. Морские пехотинцы были раздосадованы своим бездельем. А один из них ответил: «Никогда не сожалейте об отсутствии настоящих операций. Сейчас у вас бесценные воспоминания и нет рядом духов».

«Дубьюк» находится в строю с 1967 года, служил еще у побережья Вьетнама. Водоизмещением в шестнадцать тысяч тонн, корабль вез на своем борту четыреста человек членов экипажа и пять сотен морских пехотинцев со скоростью около пятнадцати узлов. Пятиярусная надстройка занимала переднюю треть судна, полетная палуба — остальные две трети, и она доходила практически до кормы. Ниже располагалась отличительная особенность «Дубьюка» — колодезная палуба, что-то типа гаража для лодок. Вход в колодезную палубу обеспечивала гигантская створка реверса тяги на корме. В соответствии с иерархией ВМФ принятые на военную службу морские пехотинцы и матросы жили за корабельной палубой, в катакомбах с тесными коридорами, напичканными пароподводящими трубами и электрическими проводами. Офицеры флота и морской пехоты жили в каютах на верхних палубах.

Жизнь на борту военного корабля, особенно такого, которому около сорока лет, похожа на жизнь в муравейнике: постоянные передвижения и шум. Корабль то и дело качался и поворачивал, еда падала со столов, люди, в свою очередь, падали с коек. Когда корабль плыл, то был слышен скрежет и скрип стали. Мотор ревел, котлы шипели, корпус корабля рассекал океан. На случай затопления металлические ворота шлюза должны были оставаться закрытыми, поэтому днем и ночью закрытие и блокировка ворот сопровождались скрежетом. Свистки, гудки и звон колоколов оповещали о мероприятиях дня: подъем, завтрак, обед, ужин, учения и отбой. Переговорное устройство корабля и постоянно жужжащие телефоны сливались в единую какофонию. Новоприбывшие быстро понимали, что лучше носить затычки для ушей.

«Дубьюк» был спроектирован как флагманский корабль флота, что означало наличие второго трапа для адмирала и дополнительные спальные места для офицеров. Так как фактическим флагманским кораблем нашей маленькой флотилии был «Пелелиу», «Дубьюк» вез на своем борту меньше офицеров, чем мог бы принять. Поэтому каюта на четыре человека была в моем полном распоряжении. За эту роскошь я платил — у места моего обитания появилось второе назначение: вещевой склад для всех и каждого. Одного взгляда на мою каюту было достаточно для раскрытия намерений морских пехотинцев с судна «Дубьюк»: три доски для серфинга, четыре сумки с клюшками для гольфа, четыре гитары и куча шорт-гаваек. Мы все еще жили в мирном времени.

Каждое плавание по западной части Тихого океана начиналось с испытательного срока — пятидневной парилки на пути на Гавайи. Это время давалось для адаптации к жизни на море, до начала основных учений. Я хорошо справлялся со своими ежедневными обязанностями, вставал в пять тридцать, чтобы оказаться на взлетно-посадочной полосе палубы прежде, чем станет невыносимо жарко. Затем принимал прохладный, солоноватый душ, ел завтрак в офицерской столовой, которая на кораблях называется кают-компанией. Я выделил утро для работы: планирование учений, чистка оружия, а также перелопачивание документов. Больше всего мне нравилось читать лекции своим морским пехотинцам. Я использовал свои инструкции с КПО, чтобы не забывать тактику, а чтобы рассказать о знаменитых сражениях, вернулся к лекциям в колледже. Патрик делал то же самое, но ему было труднее: он учился на экономическом. Кабинеты, закрепленные за нашей ротой, зачастую были переполнены морскими пехотинцами, изучающими эффективный рынок и способность быстро применяться к обстановке или оправляться от удара.

Учения были лимитированы ограниченной территорией, но у нас проводились состязания по скоростной сборке и разборке оружия с завязанными глазами, стрельба с кормы корабля в цели, прикрепленные к вспомогательным помещениям на палубе, а также спуск по канатам с лифтовых шахт на колодезную палубу. Обед был временем максимальной активности, после чего наступало время для короткого послеобеденного сна, чтения, поднятия гирь в маленьком тренажерном зале, расположенном на носу судна. Старая морская пословица гласила: «Спи, пока не проголодаешься, затем ешь, пока не устанешь, и повторяй это шесть месяцев подряд».

Больше всего мне нравилось начало вечера. После спортзала я обычно взбирался на самую высокую палубу, чуть ниже стойки для радиоантенн. Там, на резиновом коврике, Райан Купер проводил свои занятия по физической подготовке: растяжка, пресс, дыхание, еще растяжка. Купер был сержантом разведывательного взвода экспедиционного отряда МП. Разведка — это силы специального назначения, подготовленные для сбора информации за вражеской линией. Но манера Купера держаться в этом мире была настолько невоенной, что его взвод называл его «дружбаном». Даже подполковник перестал называть его сержантом. Он был для него Райаном. Короче, поднимаясь к нему, я просто лежал на спине и смотрел, как небо становится розовым; на качающемся корабле казалось, что и облака качаются.

В утро, когда мы приплыли в Пёрл-Харбор, я встал рано и наблюдал за приближением к Оаху. Я хотел увидеть легендарный порт с палубы военного корабля. Когда солнце начало освещать небо, мы обогнули Даймонд-Хэд и поплыли на запад, вдоль входа в гавань Вайкики.

Ковер из идеальных цветочных клумб и газонов, высокие качающиеся пальмы располагались сбоку от пышной береговой линии авиабазы Хикам. Настоящие учения начнутся после пяти дней практического безделья в море. Я стоял у перил, смотрел на судовую команду, работающую на мосту внизу. К тому времени как «Дубьюк» повернул к острову Форд, стало уже совсем светло. Вчера вечером, в ежедневном докладе оперативного отделения, говорилось об оповещении начала поворота при помощи одного длинного свистка — для предупреждения столкновения с другими судами, находящимися в непосредственной близости.

— Черт возьми, нет! — мгновенно выразил свое недовольство дерзкий офицер. — Адмирал и начальник штаба живут прямо на морской косе. Мудрому капитану, — слова сопровождались сверлением глазами старшего офицера, — лучше бы заранее предупредить о прибытии по рации, тогда канал точно будет свободен.

Обогнув косу и дома спящих адмирала и начальника штаба, «Дубьюк» не стал оповещать свистком о своем прибытии. Повернув, мы увидели мемориал корабля ВМФ США «Аризона». Над ним развевался американский флаг. Мемориал напоминал о внезапной атаке Японии и увековечивал память погибших американских солдат.

Туристы фотографировали не только «Аризону», но и наш корабль. Матросы опустили мостки. Патрик пошутил:

— А что они подумают, если мы пойдем на парковку и начнем фотографировать их машины?

Даже если мы наденем футболки и сандалии и смешаемся с толпой, я все равно не смогу почувствовать себя частью этой толпы.

— Ты чувствуешь изменения в своей личности? — спросил я Патрика.

— Мы другие. Они вернутся в свой отель на Вайкики, а мы еще на шесть месяцев застрянем в этой большой серой коробке. — Патрик затих и окинул взглядом Пёрл-Харбор. — Но мы другие в хорошем смысле этого слова. Особенно здесь.

На следующий день мы отправились в двухнедельное плавание к северному побережью Австралии, местом назначения был город Дарвин. Жизнь опять превратилась в легкую ежедневную рутину на борту корабля: учения, тренировки и чтение. Вечера я проводил с книгой на палубе. Я читал Эрнеста Хемингуэя «Прощай, оружие». «Мир ломает каждого, и многие потом только крепче на изломе, — писал он. — Но тех, кто не хочет сломиться, он убивает. Он убивает самых добрых и самых нежных и самых храбрых без разбора. И если ты ни то, ни другое, ни третье — можешь быть уверен, он убьет и тебя, но не очень быстро».

Мы двигались на юго-запад со скоростью в пятнадцать узлов, то есть совсем никуда не торопились.

В пятницу, в шесть часов, по прошествии двух недель и на расстоянии нескольких тысяч значений от Кэмп-Пендлтона, мы находились к югу от Гуадалканала. Несколько дней я готовился к лекции о первой великой битве морских пехотинцев во Второй мировой войне. Когда я собрал взвод на верхней палубе, над нашими головами светило красноватое солнце. Зеленые горы Гуадалканала брали начало у берегов, а их вершины были скрыты под кольцами облаков.

В конце лета и осенью 1942 года вся Первая дивизия МП, включая 1/1, вела с японцами бой за контроль над Гвадалканалом. Я заметил, во время моего рассказа морские пехотинцы смотрели на остров, вероятно представляя себе картину боя.

ВМФ, и это печально известно, был вынужден, высадить морских пехотинцев на берег после того, как четыре наших корабля были потоплены. Продовольствие и боеприпасы поставлялись нерегулярно, но тем не менее морские пехотинцы освободили остров от японского вторжения, это стоило нам жизней тысячи людей, и в четыре раза больше этой цифры было раненых.

В тот вечер мой взвод еще долго стоял на палубе, облокотившись о перила, и смотрел на исчезающий за линией горизонта остров Гвадалканал.

Через неделю мы пришвартовались на два дня в Дарвине. Нас ждали учения в непривычном климате австралийского континента. Половина взвода присоединилась к роте для отработки боевой стрельбы. Мы, минометная секция, то есть я, Джим и его команда, отправились вглубь острова, на опустошенную тренировочную зону. Мы ехали три часа, планируя заняться там минометной стрельбой, артиллерийской подготовкой и бомбардировкой. Мы вернулись за полночь и были приятно удивлены, обнаружив оперативный центр батальона полностью Оснащенным электричеством, водой, палатками и душевыми кабинами.

Но все же перед сном нам стало как-то не по себе. Дело в том, что хирург батальона предостерег нас, рассказывая о возможной опасности: Австралия — это родной дом девяти из десяти известных змей, обладающих смертоносным ядом, включая шипохвоста австралийского и тайпана. При самом плохом раскладе мы будем, как это говорится, совершенно ухайда-канными. Нас проинформировали о том, что даже малые кенгуру, называющиеся кенгуру-валлаби, могут ухватить человека своими маленькими лапами и попытаться ударить его в голову своими сильными ногами. Морские пехотинцы вокруг нас спали, а мы с Джимом, стоя около военных «Хаммеров», предпочли сну беседу.

После двух дней стрельбы мы вернулись в Дарвин. Перед отъездом у нас должен был быть выходной. Джим, Патрик и я поехали на машине к реке Аделаида и провели там день, кормя с лодки крокодилов и купаясь в водопаде. Вечером мы нашли бар, где можно было выпить и поесть. По расписанию наш корабль должен был отплыть в девять часов следующего утра.

Я пил пиво под названием и посматривал на часы, прикидывая, который сейчас час на западном берегу США. Десять пятнадцать вечера в Дарвине — это восемь пятнадцать утра того же дня в штате Мэриленд. Числа я припомнить не мог, но был вторник — я еще могу застать отца за рабочим столом.

Я перешел на другую сторону улицы и двинулся в сторону телефонных автоматов, стоящих в холле гостиницы. Мы поговорили с отцом минут десять, он спросил, как мне путешествие, а я попросил рассказать, что у них новенького. Интересных новостей не было ни у него, ни у меня. Я сказал, что пошлю ему письмо на мэйл и повесил трубку.

— Какие новости? — спросил Джим, когда я проснулся, и протянул мне холодного пива.

— Что нового в Штатах?

— Ничего. В Балтиморе обычное утро. Ничего интересного для вас.

Я еще не до конца проснулся, когда Патрик вбежал в дверь.

— Какие-то гребаные террористы захватили гражданские самолеты и направили их на Всемирный торговый центр и Пентагон.

— Расслабься, братан, выпей пива. — Мы с Джимом засмеялись. Но Патрику было не до смеха.

Нам стало не до пива, мы выбежали из дверей, перейдя улицу, забежали в гостиничный холл и вместе с толпой уже стоявших там людей уставились в большой экран телевизора.

Мы медленно осознавали, как события в мире влияют на нашу жизнь. Джиму удалось выразить это лучше всего: «Друзья, только что история поставила нас раком». Нам нужно было возвращаться на корабль.

Морские пехотинцы и моряки заполонили улицы Дарвина, людское течение было устремлено в доки. Мы присоединились к толпе, около нас остановилась машина, молодая австралийская пара спросила, не нужно ли нас подвезти. Мы с благодарностью приняли приглашение и упали на заднее сиденье. Через несколько минут машина притормозила у пристани, прожекторы освещали три корабля, а вооруженный караул уже стоял вдоль перил. Молодой человек, сидящий за рулем, пожал нам руки и сказал:

— Есть предположение, что вы, друзья, созрели для войны.

«…»

Архидам нанес великое поражение аркадианцам в битве, известной под названием «Бесслезное сражение», в которой вражеское войско было безжалостно перебито без единой потери в рядах спартанцев… Старые мужчины и женщины… поднимали свои руки и благодарили за то, что Спарта была очищена от позора и оскорблений, царивших — здесь, они снова могли видеть дневной свет.

Плутарх

Морские пехотинцы наводнили полетную палубу. Прошел лишь час после атаки террористов, а матросы и морские пехотинцы нашего корабля, находящиеся на расстоянии в полмира от США, уже были на борту. Взвод роился вокруг меня, солдаты все еще были в сандалиях и гавайских шортах. Никто не проронил ни слова. Из корабельных труб уже валил пар: «Дубьюк» готовился к отправлению.

Я поднялся в каюту капитана Уитмера, отрапортовать, что все его морские пехотинцы находятся на борту. Он сидел за столом, был в спортивном костюме и выглядел совсем не напряженным. Медленно тлела сигара, был слышен звук акустической гитары. Капитан Уитмер поистине олицетворял строки из стихотворения Редьярда Киплинга, говорящие, что нужно иметь трезвую голову, пока все сходят с ума. Да, он знал об атаке террористов. Да, он ожидал нашего возвращения ранее положенного срока. И нет, он не видел повода для беспокойства. В 01:00 будет построение роты на полетной палубе. Стоя в его кабинете в сланцах и футболке, я хотел отдать ему честь, но только покачал головой и закрыл за собой дверь.

В 01:00 полетная палуба была похожа на вечеринку, прекращенную в самый разгар веселья. Почти все морские пехотинцы были пьяны, но вели себя очень трезво. По системе классификации степени террористической угрозы «Среаткон» ситуация подпадала под степень «Среаткон дельта» — это означало, что теракт либо уже случился, либо получены данные о высокой его вероятности. Я сосчитал своих людей, все были на месте. После новостей из США в течение двух часов на «Дубьюк» вернулись все матросы и морские пехотинцы. Когда происходит что-то плохое, все люди спешат домой, чтобы быть со своими родными, мы сделали то же самое.

— Друзья, сейчас всем нам не помешает немного отдохнуть, — сказал я со спокойствием и уверенностью в голосе. — Я думаю, скоро нам на корабле отрубят электронную почту, поэтому поспешите отослать письма своим родным, напишите, что у вас все в порядке. Я не знаю, как данная ситуация повлияет на наши планы, но уверен, что завтра буду обладать более полной информацией.

Спокойствие капитана Уитмера оказалось заразительным. Морские пехотинцы были явно удивлены. Они не ожидали от меня такой реакции. Возбужденность потихоньку исчезала. Прежде чем распустить взвод, я сказал:

— Когда пройдет состояние шока, придет ненависть. Может быть, если удача будет на нашей стороне, именно нам посчастливится отомстить за зло.

Мои слова резонировали в сердцах моих морпехов, на их лицах были решительность и готовность к бою. Я смотрел на них и видел перед собой мальчишек: футбольных звезд школы, отморозков, восемнадцатилетних парней с детским выражением лиц. Белые, черные, с испанской кровью. Они были моим взводом, моими людьми, я нес за них ответственность. Я с грустью вспомнил слова штаб-офицера о бесценных воспоминаниях и отсутствии рядом духов.

— Так что будьте готовы. Разойтись!

Я стоял на палубе, в темноте, и смотрел на огни Дарвина. В моем электронном почтовом ящике было письмо от отца. «Будь стойким, — было написано в нем. — Вернись домой физически и психически невредимым». Когда я проснулся в шесть, острова уже не было видно, хотя по расписанию мы должны были отплыть только через три часа.

Группе срочных действий при чрезвычайных происшествиях (ГСДЧП) было приказано «передвигаться на самой высокой возможной скорости» и присоединиться к Пятнадцатой эскадре ВМФ США в Аравийском море. Вместо пятнадцати узлов мы двигались со скоростью в восемнадцать, а потом в двадцать, было уже не до экономии топлива. Остановки, ранее запланированные в Сингапуре и Гонконге, были отменены. Однако Экспедиционный отряд морской пехоты все же вынужден был на день прекратить свое состязание на скорость. Нам предстояла гуманитарная миссия в Восточном Тиморе, бывшей индонезийской провинции, получившей независимость. Я плыл к берегу Дили на десантном катере, везя с собой домашнюю утварь, зерно, лекарство и все такое. Наверное, кто-то, кто руководит нами, хочет, чтобы мы протянули оливковую ветвь одному народу и вытряхнули все нутро из другого.

На корабле патриотизм рос как на дрожжах. Я уже узнал о том, что один из моих однокурсников из Дартмауса погиб на 103-м этаже Северной башни. У некоторых солдат отцы или братья работали в Управлении пожарной охраны Нью-Йорка, и матросы, обычно носившие бейсболки, теперь надевали шляпы с эмблемой Департамента пожарной охраны города Нью-Йорка и нью-йоркского полицейского управления.

При отсутствии определенной миссии Экспедиционный отряд МП был готов ко всему. Капитан Уитмер большую часть времени проводил на корабле «Пелелиу», тай он всегда оставался в курсе постоянно меняющихся планов. Соответственно мы с Патриком днем и ночью находились в тыловом обеспечении, в радиорубке на корабле, где могли получать информацию из радиосообщений. «Большая вероятность вывода военнослужащих, не принимающих непосредственного участия в боевых действиях. Существует вероятность такой операции и в Пакистане».

Несколько последующих недель мы получали информацию о выводе войск из Пакистана. Девять тысяч американских солдат. Рота «Мародер» получила задание полететь в Исламабад для освобождения посольства Америки и подготовки сотрудников и их семей к посадке на борт корабля. Старший помощник командира корабля спросил нас о том, какое максимальное количество солдат может поместиться на палубе: четыреста? Шестьсот? Что делать, если посол, это женщина, захочет взять с собой свою кошку? Центральное командование обеспечило нас подробным планом посольства, фотографиями с воздуха и земли. Особенностью американских посольств являются футбольные поля и газоны, которые также используются в качестве зон посадки вертолетов. Мы с Патриком штудировали фотографии и план, искали осветительные столбы, электропроводку, что-нибудь еще, способное воспрепятствовать реализации нашей миссии. Мы изучали здания и сады в округе — во время нападения в темноте у нас не будет возможности изучать карты. К концу недели я знал посольство Америки в Исламабаде так же хорошо, как задний дворик дома моих родителей в Балтиморе.

Доплыв до Аравийского моря, находящегося южнее Пакистана, «Дубьюк» начал нарезать круги. Океан был поделен на шесть участков, названных в честь событий, произошедших 11 сентября. Пентагон, Пенсильвания, северное здание Всемирного торгового центра, южное здание Всемирного торгового центра. Полицейское управление города Нью-Йорка, Департамент пожарной охраны города Нью-Йорка. Корабли постоянно передвигались, но, чтобы избежать столкновений, лишь внутри одной из шести закрепленных за ними зон. К началу октября уже дюжина американских кораблей нарезала круги внутри предписанных им зон.

Экспедиционный отряд МП медленно отходил от своего плана эвакуировать мирных граждан из Пакистана. Караульно-конвойная служба консульства рапортовала о контроле над ситуацией.

Был обычный вечер вторника. Мы находились на севере Аравийского моря, после ужина я поднялся на верхнюю палубу и проскользнул через светомаскировочные занавеси к перилам. Корабль шел мягко. Без визуальных контрольных ориентиров казалось, что звезды над головой плывут то в одном направлении, то в другом.

Так много мирных мест в мире. Я вспомнил тот день в ШЛО, когда узнал о бомбежке американских посольств в Африке. Я был таким наивным. В тот день я еще верил в так называемую «квоту на мир». Теперь у моего поколения будет свой Пёрл-Харбор, а я пехотный лейтенант. Я бы мог учиться в медицинской академии или ходить на работу в костюме. Как я мог поступить так со своей семьей? Интересно, сколько пехотных лейтенантов, служивших в декабре 1941 года, выжили к 1945 году?

Я сидел на металлическом стуле в пункте оперативно-тактического тылового обеспечения и изучал данные анализа страны, присланные из ЦРУ. Патрик сидел по диагонали от меня, читая о тактике боя Талибана.

— Послушай-ка это, — сказал я. — Население — двадцать пять миллионов человек, однако всего тридцать одна тысяча телефонов и сто тысяч телевизоров. Тридцать процентов людей, умеющих писать и читать, восемьсот долларов ВВП на душу населения, средняя продолжительность жизни сорок пять лет и самые большие показатели по экспорту опиума, орехов, ковров и овчины. Звучит так, как будто мы будем воевать с людьми, вооруженными палками и рогатками.

— У них, между прочим, есть ракеты ближнего действия. Они обобрали Советский Союз до нитки, — сказал Патрик, не отрываясь от своих бумаг. — Ракеты ближнего действия, при стрельбе их держат на плече.

Патрик оторвался от своих бумаг и поднял один лист вверх.

— Ну-ка, посмотри. Январь 1842 года. Британцы, колонной, выдвинулись из Кабула. 16 500 солдат и гражданских лиц. Войска хотели занять Джелалабад, находящийся на расстоянии в 70 миль. Угадай, сколько они прошли?

— Нисколько.

— Именно. Афганцы безжалостно убили всех, кроме одного. Они оставили его в живых, чтобы он рассказал обо всем остальным. Да приплюсуй еще Советский Союз, — продолжал он. — Они добавили еще пятнадцать тысяч человек в 1980 году плюс в десять раз больше этой цифры раненых и тысячи мертвых из-за вирусных инфекций. Мое мнение таково: это место было кладбищем для огромного количества таких же парней, как ты и я, и для нашей же пользы нам нужно учиться на ошибках предыдущих ходоков.

Я вернулся к обзору тактики Талибана. И прочитал кое-что интересное: воины никогда сами не носили свое снаряжение и оборудование — это было работой женщин или мулов. Если не было женщин или мулов, то они обходились без боевой техники. Рапорт оканчивался замечанием, что уроженцы запада, работавшие с моджахедами в 1980 году, говорили о том, что практически невозможно совместно с ними организовать оборону — они быстро уходят с укрепленных позиций и присоединяются к атакующим.

— Смерть лучше позора.

— Повтори-ка еще раз! — Патрик оторвался от чтения. Я заговорил вслух и не заметил этого.

— Смерть лучше позора. Морские пехотинцы еще только делали себе татуировки с такой надписью на руке, а эти ублюдки уже безоговорочно следовали этому девизу.

Рыцарская бравада, которая, по словам капитана Новака, была мне присуща и которую он называл «демонстративным поведением», совсем улетучилась.

— Джентльмены, долгожданный приказ ждет нас на улице. — Было седьмое октября, я стоял на ежевечернем инструктаже офицеров корабля. Начальник оперативного отдела тряхнул кучей бумаг в руках и продолжал: — Это приказ о ночном театре военных действий. Такой документ обычно вмещает в себя страницу и об обеспечении, и о санитарном рейсе. Но, как вы видите, этот приказ больше похож на телефонную книгу. Этим вечером нашими соседями будут бомбардировщики «Б-1», «Б-2», «Б-52» и все типы воздушных транспортников. Большое множество.

В тот день, чуть раньше, мне сказали, что рота «Смерч» покинула «Пелелиу». Их миссией было освободить аэродром в Джакобабаде, территория Пакистана, аэродром нужен для организации воздушного поиска и спасения в ходе боевых действий. Это могло обозначать только одно: американские пилоты вскоре окажутся в небе над Афганистаном.

Начальник оперативного отдела продолжал:

— Поэтапная авиационная кампания против Афганистана начнется в течение часа. «Томагавки» с Филиппинского моря будут частью первой волны. Сейчас я хочу закончить, и мы все пойдем на палубу и посмотрим на шоу.

Уровнем ниже два моряка бренчали на гитаре и пели песню.

Патрик увидел это первым. Свет вдалеке слепился в маленький оранжевый шар, взметнулся вверх, превратившись в туманный пласт на палец выше уровня горизонта, и затем сплюснулся в горизонтальную черту, в то время как боеголовка «Томагавка» исчезла где-то на севере.

Много недель мы ждали этого момента. Теракт 11 сентября был актом войны. Но до ответа на теракт мы не могли сказать, что вступили в войну и сами. Сейчас неопределенность исчезла. По громкоговорителю объявили об отмене всех запланированных мероприятий на последние два дня, так как «ожидаются оперативные задания». На «Дубьюке» объявлялся военный режим.

Неделей спустя на освещенной светом палубе, под сигнальным мостиком, солдаты моей роты на синем резиновом коврике надирали мне задницу. Я, может, и был командиром взвода, но многие из моих морских пехотинцев были крупнее меня, да и дрались лучше. Свободное время мы посвящали программе обучения морских пехотинцев восточным единоборствам, во всем мире известном как «семпер-фу». Инструктором в этом деле был командир моей пулеметной секции штаб-сержант Ло.

— О’кей, послушайте-ка мета, все вы, киски, никогда не участвовали в сражении. Если вы можете трахаться или играть в бейсбол, то вы можете и сражаться. Все дело в бедрах.

Ло был больше похож на библиотекаря, чем на пулеметчика. Во взводе он был единственным, кто понюхал пороха. Он участвовал во многих перестрелках на Балканах.

И вдруг ко мне подошел какой-то офицер и сказал:

— Лейтенант Антонеску, командиру корабля необходимо ваше присутствие в пункте тактического тылового обеспечения прямо сейчас.

Капитан Уитмер ждал меня около компьютера.

— Ал, меня только что вызвали на «Пелелиу» для планирования операции. Я хочу, чтобы вы с Патриком пошли со мной. Для вопросов времени нет. Положите в вещмешки все необходимое для двух-трех дней, через пять минут я вас жду.

Перечень операций был озаглавлен:

— Будьте готовы к…

И надписи синим маркером: «Подкреплению артиллерийским щитом посольства США в Исламабадде, обеспечению безопасности передового аэродрома при помощи артиллерийского щита на береговом базировании, подкреплению Джакобабада артиллерийским щитом». Эта операция не была похожа ни на одну из описанных. Я побежал вниз по мостику, покидал в вещевой мешок план посольства, треники, положил в водонепроницаемую сумку книгу Уоллеса Стегнера «Угол покоя». Закрыв дверь, я понял, что забыл свою пластмассовую кружку с надписью «Дубьюк», пришлось за ней вернуться. Планирование операции предполагало просиживание за работой до глубокой ночи. Я поднялся на верхнюю палубу и сказал взводу об отъезде на пару дней и о том, что свяжусь со своими пехотинцами, как только буду обладать определенной информацией.

Капитан Уитмер и Патрик уже меня ждали.

— Никаких вертолетов. Мы используем БНК.

Полетная палуба «Пелелиу» простиралась от носа до кормы, как у авианосца. Весь батальон Экспедиционного отряда МП был на борту. Внутри ангара, в приглушенном свете, стояли на своих шасси вертолеты и реактивные истребители «Harrier»,вокруг них роилась команда технического обслуживания; морские пехотинцы на синем резиновом коврике отрабатывали приемы «семпер-фу».

Батальонная десантная группа (БДГ) была сформирована по большей части из пехотинцев 1/1, операцию мы планировали в помещении площадью с однокомнатную квартиру в Манхэттене. Вдоль одной из стен стояли компьютеры, на противоположной от них стене висела большая подробная карта Пакистана и Афганистана. Какой-то остряк прикрепил к двери изображение Усамы Бен Ладена. Под портретом была надпись: «Ты можешь бежать, но тогда ты умрешь уставшим». Офицеры батальона и штабной сержантский состав уселись на раскладные стулья.

Когда капитан Уитмер, Патрик и я вошли, начальник штаба батальона призвал всех к порядку. Он согнал со стульев нескольких морских пехотинцев и предложил им покинуть помещение.

— Информацию по данной миссии мы будем хранить в наших сердцах, джентльмены. Извините.

Они вышли, обиженные, дверь за ними закрыли… Становилось интересно.

— Рота «Мародер», добро пожаловать, — сказал начальник штаба батальона, кивая головой в нашу сторону. — То, о чем я буду говорить, не должен знать никто за пределами этой комнаты. В этих четырех стенах вы будете составлять план действий, здесь же вы будете излагать свои теории и иногда нести чушь. Здесь, а не на жилой палубе, не в офицерской кают-компании и не в спортзале. Это понятно? Мы кивнули головами, и он продолжил: — Как вы знаете, последние девять дней США бомбардирует Афганистан. Он объяснил нам, что на суше находятся несколько сотрудников ЦРУ и войск специального назначения, преимущественно на севере. На юге нет ни одного американского солдата. — Чтобы произвести на нас большее впечатление, начальник штаба батальона выдержал паузу. — Ситуация скоро изменится. 19 октября, в пятницу вечером, Оперативно-тактическая группа «Свод» должна будет осуществить акцию на юге Афганистана. Необходимо захватить аэродром и предпринять попытку взять в плен некоторых высокопоставленных членов командного состава противника. — Пауза. — Нам дали задание, но не дали указаний, кто будет «Белоголовым Орлом» этой миссии. — Пауза… и медленный поворот головы в сторону капитана Уитмера, Патрика и меня: Рота «Мародер» — это вы.

Мы трое одновременно уставились на него. «Белоголовый Орел» — это резервная часть ротного состава, готовая прийти на помощь в любой момент. В наших головах крутился один и тот же вопрос: почему «Мародер»?

Капитан Уитмер был слишком сдержан, чтобы произнести это вслух. В батальоне, среди других командиров роты, он казался бунтарем, он был отвергнутым пасынком, обучающим морских пехотинцев быть хорошими, а не выглядеть хорошими. Он твердо подталкивал нас к действию, требовал ответственности и не мог даже надеть на себя маску подобострастия. Но когда пришло время осуществить первую важную операцию, батальон обратился именно к нему.

— Оперативно-тактическая группа включает в себя войска специального назначения, на данный момент базирующиеся на авианосце «Кити Хоук», — продолжал начальник штаба батальона. «Кити Хоук» использовался в качестве плавучей базы для войск специального назначения, в чью рабочую зону входит Афганистан и его окрестности. — Вот формулировка вашей задачи', — он протянул нам листок бумаги под маркой «Секретно». Это слово было написано большими красными буквами. Начальник штаба продолжил: — Я прочитал внимательно приказ, и мне в голову пришел неплохой план. В пятницу ночью, когда окончательно стемнеет, бойцы Оперативно-тактической группы, преимущественно десантники военно-диверсионных частей, которых в МП называют «рейнджерами», и частей особого назначения вылетят с «Кити-Хоук». Они направятся в Пакистан для захвата маленького аэродрома неподалеку от Далбандина, его кодовое название — Хонда. Аэропорт необходим в качестве пункта дозаправки топливом и пополнения боекомплекта. Из Далбандина часть войск должна высадиться на парашютах на взлетно-посадочную полосу на юге Афганистана, кодовое название — Рино, в то время как другая часть будет искать пристанище лидера Талибана Муллы Омара за пределами Кандагара. Мы будем выступать в качестве резерва — на случай, если что-то пойдет не так на любом отрезке миссии.

Специально для миссии группы ОТ пилоты вертолетов, разрабатывая различные маршруты полета через горы, рассчитали расстояние и количество необходимого топлива. Пехотные офицеры штудировали карты, чтобы максимально запомнить ландшафт Рино и Хонды и решали, сколько людей им понадобится при различных сценариях действий. Все построенные гипотезы в конце концов слились в одну конструкцию, включающую в себя три возможных плана действий: или высадить «Белоголовых Орлов» на территорию Хонды, или придержать их на борту самолета — при необходимости они будут готовы высадиться в любую минуту, или оставить их на «Пелелиу», тогда они будут готовы через несколько минут после оповещения. Командир Экспедиционного отряда МП изучил предоставленные ему варианты и решил оставить «Белоголовых Орлов» в состоянии боевой готовности на борту. Когда был выбран курс действий, Экспедиционный отряд МП продумал остальные детали операции.

Жернова опять заработали. План был разделен на множество участков, все были сфокусированы на разных аспектах операции. Пилоты разрабатывали подробный план маршрутов и выбрали смесь из транспортных вертолетов «Супер стольон» и вооруженных вертолетов «Кобра». Пехотинцы придали плану окончательную форму: распределяли взводы по вертолетам так, чтобы, если один из вертолетов будет уничтожен, с ним вместе разом не погибли все пулеметчики или офицеры.

В итоге, после соответствующих изменений и обновлений, план был оглашен: каждый ключевой игрок пояснял свою роль командиру Экспедиционного отряда МП в письменном виде. В соответствии со стандартами Экспедиционного отряда МП весь процесс подтверждения плана должен занимать не более шести часов.

Только после того как план был одобрен, я почувствовал долгожданное облегчение: наконец могу рассказать все своим пехотинцам. Я хотел оградить их от процесса постоянного изменения деталей миссии.

— Взвод оружия, кругом, — сказал я, стоя в ангаре и держа в руке свою тетрадь и ксерокопии карт.

Морские пехотинцы остановились, перестав загружать оружие и настраивать рацию, они подошли поближе, чтобы не упустить ни слова. Я быстро обрисовал ситуацию, слыша в ответ негромкие свистки и кивки одобрения.

— Важно, чтобы здесь и сейчас мы начали строго придерживаться временных рамок. У нас много проблем. Этот вечер вы можете посветить сбору личных вещей и оборудования взвода. Ночью вам необходимо отдохнуть, завтра будет много дел.

Я выдернул листок из тетради и прикрепил его к переборке судна.

— Вот расписание: 06:00 — завтрак; с 06:30 до 08:00 — погрузка оружия, выписка боевой техники; с 08:00 до 09:00 — вертолетные учения; с 09:00 до 10:00 взводу будет объявлен официальный приказ; с 11:00 до 12:00 — окончательная подготовка экипировки и техники; с 12:00 до 13:00 — инструктаж по правилам задействования сил и средств; с 13:00 до 16:00 — отработка операции; 16:30- проверочные стрельбы; 17:00 — перекличка и финальная отработка операции на борту судна. После 17:30 ОТГ должен находиться на борту самолета, «готовность 10» — это десять минут с момента оповещения до посадки.

Я взглянул на своих солдат, стоящих в шоке.

— Да, друзья. Миллионы американских мужчин хотели бы быть сейчас на вашем месте. Нам выпала честь отомстить за свой народ.

В пятницу я впервые увидел военных в военное время. Пока взвод действовал в соответствии с расписанием, мы с Патриком подготавливали боевую технику для предстоящей операции.

К 17:00 наши рюкзаки, амуниция и медицинское оборудование находились уже в вертолете, который, в свою очередь, был заправлен и стоял на летной палубе. В конце концов я присоединился к офицерам роты, расположившимся в пункте тактического тылового обеспечения.

Начальник батальона прокричал по рации:

— Один из вертолетов группы ОТ упал. Приготовьтесь, от вас требуется находиться в состоянии боеготовности.

Я соскочил с полки, надел ботинки и побежал, шнурки завязать не успел, так что во время моего кросса они болтались по полу. Вбежав в оперативный пункт батальона, я посмотрел на часы. Было 03:45 пополудни.

Миссия группы ОТ еще не была окончена, информация поступала не в полном объеме и была противоречива. Не то в Афганистане был подбит вертолет, не то он сам разбился из-за ужасной видимости при посадке в Пакистане. Нет человеческих потерь, или нет ни одного живого? Подкрепление будет немедленно отправлено на помощь или рейнджеры попытаются выбраться из дерьма сами? Нашей задачей по умолчанию было сидеть и наблюдать за развитием ситуации. Я снял телефонную трубку, чтобы предупредить своих морских пехотинцев, но потом придумал кое-что получше. Каждое выделение адреналина заменяется упадком сил в организме. Каждый раз, когда мы готовимся к высадке, а этого, в итоге, не происходит, наш организм испытывает усталость и разочарование. Я подумал, будет лучше не травмировать бойцов таким образом.

Морские пехотинцы удачно приземлились на парашютах в Рино, и рейнджеры организовали оборону с ограниченными целями. Миссия группы ОТ по захвату Муллы Омара провалилась, так как он не был обнаружен на предполагаемой территории.

Мы опять информировали своих солдат о внесенных в план изменениях, координировали кучу деталей: поддержку с воздуха и средства связи. В 20:30 поток слов закончился. Нам было объявлено, что наша миссии откладывается на сутки.

Командир Экспедиционного отряда МП, полковник Томас Уолдхаузер сказал о том, что окончательный план миссии будет оглашен до четырех часов пополудни. В молодости он служил пехотным офицером и офицером разведки, у него была репутация человека, добивающегося от подчиненных выполнения своих приказов.

Начальник оперативного отдела Экспедиционного отряда МП начал презентацию предстоящей операции, используя слайды и говоря преимущественно с командиром Экспедиционного отряда и капитаном первого ранга, сидящими за столом в первом ряду. У каждого из них было право вето. К концу презентации каждый ключевой и большая часть периферийных игроков рассказали о планах своих Действий в этой миссии. Воздух, разведка, оперативники, системы связи, десантный транспорт снабжения, первая медицинская помощь, погода. Даже судовой священник сказал несколько слов.

Встал капитан Уитмер. Он будет командовать нами на суше. Он выглядел помятым и говорил тихо, в нем не было пафоса, в отличие от ранее выступавших — они-то останутся на борту судна и будут смотреть, как вертолет с нами в чреве летит на осуществление миссии. Он сочувствующе улыбнулся нам с Патриком, понимая неизбежность этого цирка, и начал во всех подробностях рассказывать командирам о плане действий. Его доклад был тщательным, слова — уверенными и доходчивыми.

Когда со всеми деталями было покончено, полковник Уолдхаузер встал, повернулся к нам лицом и сказал:

— Миссия одобрена. Удачи, джентльмены.

Затем капитан Уитмер, Патрик и я были приглашены в каюту полковника Уолдхаузера. Когда капитан Уитмер слегка постучал в дверь, открыл нам ее сам полковник.

— Джентльмены, я пригласил вас на эту личную беседу, потому что хочу, чтобы вы до конца осознали всю важность данной миссии. Наш друг генерал Мушарраф взошел на политический олимп, в первую очередь для поддержания кампании по сохранению независимости. Что для вас самое важное сегодня ночью?

Мы с Патриком переглянулись и хором сказали:

— Спасти вертолет «Блэк Хоук».

— Неверно. Самое важное сегодня — не убить ни одного пакистанца. Пакистанская армия образовала вокруг аэропорта кордон безопасности. Там, вокруг вас, в темноте будут сотни вооруженных людей. Может быть, вы будете их слышать, но вы не должны в них стрелять. Я не хочу, чтобы взвинченные до предела юнцы, знающие, как нажимать на спусковой крючок, потеряли контроль над собой и раздули тем самым международный скандал. Так что спасение вертолета сегодня ночью является не самой важной частью вашей миссии. Но, — добавил он с улыбкой, — я жду от вас также и спасения вертолета «Блэк Хоук».

Я пошел к своему взводу, чтобы ответить на возникшие у них вопросы. Штаб-сержант Ло инструктировал своих пулеметчиков, в который раз повторяя с ними всевозможные пиротехнические сигналы.

— Хорошо, бойцы, давайте еще раз. Красный сигнал — это экстренная эвакуация. Зеленый — отделение отступает, не стреляйте в них. Белый — только для того, чтобы осветить территорию. Дымовая шашка всех цветов — для того, чтобы было легче скрыться. Все поняли?

Облокотившись о стену, я слушал, как он повторял с солдатами радиопозывные сигналы. Командир миссии — это «Гордый тигр», передовой авианаводчик — это «Шея», эскорт вертолетов «Кобра», обеспечивающих прикрытие — это «Пикировка». Когда морские пехотинцы начали смотреть на меня, Ло замолчал и оглянулся.

— Ну, лейтенант, мы, по-моему, максимально готовы. Будем надеяться, что сегодня ночью нас все-таки пошлют на дело. — Ло был в очках, но все равно было заметно, что у него красные зрачки. Слишком часто все меняется, то да, то нет, даже мой острый ум — и тот притупляется.

— Я думаю, на этот раз все точно. Не забудьте хоть немного отдохнуть.

Я уже уходил, когда Ло выкрикнул:

— Эй, сэр. Не волнуйтесь насчет пулеметчиков. Все схвачено. Мы хорошая команда. Мы готовы.

С трудом сдерживая улыбку, я остановился и, кивнув головой, начал подниматься по лестнице.

Я установил будильник на двенадцать тридцать ночи, но все мои попытки уснуть были тщетными. Три часа я ворочался в постели, потом, бросив эту затею, встал и принялся читать журнал, одновременно слушая альбом «Металлики» «Ride the Lightning». Я больше не мог ждать. Схватив свою пластиковую кружку, я пошел в офицерскую кают-компанию.

Взвод построился у трапа, ведущего к летной палубе. Морские пехотинцы стояли в том порядке, в котором они будут садиться в вертолет. Сойдут же они с борта вертолета прямо в противоположном порядке. Группа огневой поддержки и пулеметное отделение обосновались. Мое место — в самом конце, потому что из нашей птички я выйду первым.

Капитан Уитмер, выглядящий просто огромным в своем бронежилете, подозвал к себе всех лейтенантов и сержантов. Я подошел, ожидая услышать сообщение об очередных изменениях в планах или правилах задействования сил и средств.

— Если вы что-нибудь напутаете и хоть один пехотинец во время вылазки будет убит, — сказал капитан без преамбулы, — я самолично пущу пулю вам в лоб.

Штаб-сержант схватил меня за руку и потащил в ангар.

— Вы пожалеете, что не взяли с собой минометчиков, сэр, совсем скоро эти хаджи п

ойдут на ваш периметр.

Тон у него был шутливый, но я-то знал, что он очень хочет поехать с нами. Прежде чем я успел ему ответить, по внутренней связи объявили: «Посадка на вертолет».

Штаб-сержант похлопал меня по плечу:

— Вернитесь живым.

Я повел колонну к ведущему вертолету, на нем краской было выведено название: «Крадущаяся смерть». Сосчитал своих пехотинцев, все правильно — тридцать. Тридцать первое, последнее, место мое. На полетной палубе, чуть дальше, гудели еще два вертолета «СН-53». Один из них повезет еще тридцать солдат, а третий полетит пустым, чтобы вывезти людей, потерпевших крушение на вертолете «Блэк Хоук», и доставить их назад на авианосец.

Наши с Патриком взводы были перемешаны, так что на моем вертолете сидела половина людей Патрика и наоборот. Это было сделано на тот случай, если один из вертолетов будет по каким-либо причинам выведен из строя. Шум двигателя становился все сильней — мы взлетали с палубы «Пелелиу».

Я всегда занимался спортом, и последние годы моей жизни тоже были схожи со спортом. ШПО была игрой. Полевые учения в ШОСП были «игрой в игру». Победа.

Поражение. Кодовые слова — такие, как «тачдаун» и «мяч вне игры». Но в вертолете ощущение игры как ветром сдуло. Мне казалось, что я совершаю самый важный поступок в своей жизни.

Пилот по рации сообщил о своей потовности.

Естественный отбор. Часть II

Интерлюдия. «Железное сердце» (продолжение).

Вскоре вертолет выпустил шасси, трап был опущен. Я выбежал наружу, повернулся налево, чтобы не закрутиться в рулевой винт. Штаб-сержант Ло и его пулеметчики безмолвно двигались в северном направлении. Они встанут по периметру и будут обеспечивать безопасность разбитого вертолета «Блэк Хоук».

Было темно, но, несмотря на это, я увидел группу морских пехотинцев, собравшихся в кучу, и поспешил к ним. Рядом с капитаном Уитмером стоял пакистанский офицер. Они вместе смеялись над чем-то, как будто находились на коктейль-приеме. Я, по сравнению с ними, выглядел агрессивным — в полном походном снаряжении, при оружии.

— Лейтенант Антонеску, это майор Мэгид.

— Рад познакомиться с вами, сэр.

Я кинул взгляд на любезно улыбающегося капитана Уитмера.

Майор был худощавым, его форма была украшена орденскими ленточками и массивными плетеными эполетами.

— Не бойтесь. Мы организовали трехслойную защиту, вы в хороших руках, — сказал майор, слегка кивнув головой. — Как вы относитесь к чашечке чаю?

Чай аккуратно налили в потрескавшиеся фарфоровые чашки. Он явно отдавал козьим молоком. Мои руки были в перчатках, чашку держать было неудобно. Я выпил чай буквально залпом: не хотелось обижать майора, но и к своим обязанностям я должен был вернуться так быстро, как мог. Мои первые боевые деяния никак не могут быть посвящены распиванию чая. Тишина вдруг нарушилась каким-то долгим диким воплем — возможно, это муэдзин призывал правоверных к утренней молитве.

Штаб-сержант Ло со своими пехотинцами уже были на месте, взвод Патрика занял позиции вокруг нас. Команды переговаривались при помощи раций, в основном информируя друг друга о местах расположения пакистанских солдат. Надев очки с ночным видением, я сканировал горизонт, ища вспышки стреляющего оружия. Ничего. Я поговорил с пилотами вертолетов «Кобра», которые могли видеть намного большее расстояние, чем я. Они также не заметили ничего настораживающего.

Группа обезвреживания неразорвавшихся боеприпасов, с ротой «Мародер» по периметру, осторожно передвигалась к потерпевшему крушение вертолету. Они оставляли за собой инфракрасные палочки, чтобы пометить безопасные пути отхода.

Если не удастся поднять «Блэк Хоук», мы планировали использовать зажигательные гранаты, чтобы поджечь кабину летчика и трансмиссию, затем при помощи взрывчатки взорвать хвостовую балку. Но пилоту удалось со второй попытки под тать поврежденный «Блэк Хоук» в воздух, и он медленно полетел на юг. Восточное небо только начало рассветать.

Я подал сигнал по рации, и команда Ло покинула свои позиции по заданному периметру. Медленно отходил и взвод Патрика. Мы направлялись к одной точек взлетно-посадочной полосе. Вертолеты «Кобра» летели на малой высоте, напоминая, что на этой территории мы находимся не одни.

Убедившись в том, что все наши солдаты успешно сели в вертолеты, мы с Патриком сели в них последними — закинули свои рюкзаки в вертолет, когда трап уже поднимался, а потом и сами запрыгнули на борт. Я посмотрел на часы. Было тать часов утра. Мы провели на земле Пакистана ровно сорок две минуты.

Через девяносто минут мы были на взлетной палубе «Пелелиу» — как раз вовремя, чтобы съесть омлет в офицерской кают-компании.

Я проспал практически до вечера, устав больше от выброса адреналина в кровь, чем от бессонной ночи. Около четырех часов пополудни я ощутил на своем плече руку Патрика.

— Военный комендант прилетает на корабль, будет с нами ужинать. Может, ты хочешь отмокнуть и привести себя в порядок?

Я сел, за секунду в моей голове пронесся вихрь воспоминаний о событиях последних двадцати четырех часов. Военный комендант генерал Джеймс Л. Джонс был «четырехзвездным генералом», первым в морской пехоте. Я не думал, что он приехал из Вашингтона специально для поздравления нас с удачно проведенной операцией. Скорее всего, он приехал для напутственной речи. Новая миссия, но какая? Единственная форма, имеющаяся у меня в наличии, это та, в которой я был на задании. Я встал с койки и пошел в ванную — надо было хоть как-то стряхнуть пыль.

До шести часов оставалось несколько минут, когда мы с Патриком вошли в офицерскую кают-компанию.

— Джакобабад — сущее дерьмо, — сказал Ви Джей, вернувшийся оттуда после десятидневной высадки. — Жарко, пыльно, туман, жратвы нет, душа тоже. Везде эти гадские пауки. Состояние безопасности — злая шутка, наша рота выполняла работу, по объему равную работе целого батальона. Если кто-то захочет нас там прихлопнуть, он влегкую справится с поставленной задачей.

Патрик и я придвинулись поближе. Становилось все интересней и интересней. По графику нам следующим нужно было обеспечивать безопасность базы.

— Внимание! Все на палубу! Все вскочили со своих мест.

— Вольно, джентльмены. Садитесь, — сказал генерал Джонс. Они с полковником Уолдхаузером сидели во главе стола. Вместо длинного политкорректного монолога он после ужина просто поднялся со своего стула и рассказал свою историю о войне.

— 226-й день рождения нашего рода войск вы отметите, находясь здесь. Мой самый запоминающийся день рождения я встретил на поле сражения, это было 10 ноября 1967 года во Вьетнаме, в качестве лейтенанта пехотного взвода. Мы раздавили кучу круглых фунтовых кексов из пайка, чтобы сделать торт, сверху покрошили шоколад и пели гимн морской пехоты. К сожалению, тогда был сезон дождей и свечи никак не хотели зажигаться, поэтому мы вернулись в свои окопы и продолжили то, на чем закончили: убивали вьетгонковцев.

Морские пехотинцы одобрительно хмыкали. Прежде чем сесть, генерал Джонс посмотрел на наш стол.

— Помяните мое слово, джентльмены, — сказал он. — Скоро придет ваше время.

В Джакобабаде, сойдя с корабля «С-130», я вспомнил описание предыдущего поколения морских пехотинцев, вступающих на землю Вьетнама.

Настал черед роты «Мародер» обеспечивать безопасность авиабазы Шаба в центре Пакистана, где даже в ноябре солнце не переставало палить.

Я обнаружил за одной из построек черный вертолет «Чинук», подпертый шлакоблоком — одного шасси не было. Я показал его штаб-сержанту.

— Это та «птичка» оперативно-тактической группы ОТ, о которой мы слышали. Потеряли управление при взлете с полевого лагеря Муллы Омара. Выглядит так, как будто припаркована к палисаднику в западной Виргинии.

— Или Мэриленда, сэр.

Одна из разведывательных групп Экспедиционного отряда МП заняла позицию на крыше ангара, а мы поднялись наверх, чтобы осмотреться. Пахло дымом, было такое ощущение, что вокруг жгли одновременно тысячи мусорных куч да плюс к этому разводили костры для приготовления пищи. Вокруг взлетно-посадочной полосы росли низкорослые деревья, но, кроме этих деревьев, ничего не росло — земля вокруг была голой, потрескавшейся от безжалостного солнца. Не было никакого движения. На футболке Райана Купера и других морских пехотинцев были отчетливо видны запекшиеся белые пятна пота. Если бы на этих парнях были солнцезащитные очки, они вполне могли бы сойти за телохранителей. Сегодня разведывательная группа упражнялась в наблюдении.

— Обнаружили что-нибудь интересное? — спросил штаб-сержант, как будто знал заранее, что ответ может быть положительным.

— За нами следят с машины «Скорой помощи», — сказал Купер. Он встал, и я заметил бумагу в его руке. Он сделал набросок аэродрома, помечая азимуты и расстояния между ориентирами — так он мог дать точную информацию бомбометчикам и пилотам, атакующим с воздуха. — У них на двери Красный Полумесяц, альтернатива Красного Креста в исламских странах. Они приезжают каждый день, и каждый день парень с фотоаппаратом делает снимки. Может, это какое-нибудь дополнительное подразделение.

Пакистанское разведывательное управление помогало нам прибрать к рукам Талибан. Мы знали, что они нам не друзья, но все же я не предполагал столь рьяного за нами наблюдения. Официально американских войск на земле Пакистана не было. Мы знали: между поисково-спасательной операцией и обнаружением для уничтожения разница небольшая.

— Они заметили, что вы за ними наблюдаете? — спросил штаб-сержант.

Купер покачал головой:

— За ними надо последить. Днем здесь хватит двух человек. Действовать будем ночью. Надо попатрулировать город по периметру, понатыкать датчики движения и все такое.

Загадочность разведки складывается как раз из таких секретных акций.

Прошла неделя. Этот дремотный полдень не отличался от других. В дверь управления роты постучался пакистанец.

— Я должен поговорить со старшим по званию американцем.

Капитан Уитмер был на совещании, так что отозвался я.

— Сэр, в наш офис поступил звонок. Пожалуйста, пройдемте со мной. — Речь пакистанца была очень правильной, с легким акцентом. Его слова сопровождались легкими кивками головы.

Я последовал за ним в здание, порог которого до этого не переступал.

Вошел — понял: помещение для дежурных летчиков. Свет был тусклым, я на секунду остановился, чтобы глаз, а смогли привыкнуть. На улице-то солнце пекло вовсю. Дюжина пилотов в зеленых летных костюмах, развалившись, сидели на стульях. Курили все. Когда я вошел, все замолчали и дружно уставились на меня. На стенах висели фотографии самолетов «F-16»: в полете, идущих на посадку, взлетающих. Это очень смахивало на спальню восьмилетнего мальчика. Пустовавшие сейчас ангары в Джакобабаде были построены именно для этих птичек. Пилотов специально обучили и привезли сюда для их пилотирования. Но самолетов не было, и, соответственно, пилотам делать было нечего.

Приведший меня пакистанец показал на телефон и деликатно отошел в сторону.

Я поднял трубку. Тишина. Когда я сказал об этом человеку, приведшему меня сюда, он только пожал плечами.

— Из какого вы рода войск? — спросил он, и это не прозвучало как праздное любопытство.

— Морская пехота США.

— Какая именно воинская часть? Сколько у вас пулеметов?

Я быстро повернулся и вышел на улицу.

Прошло почти две недели в Джакобабаде, мы не знали ни отдыху, ни продыху. Рота получила предварительное распоряжение на три различные операции, но они не стартовали. У каждого были свои эвфемизмы, касающиеся Афганистана, — чаще всего говорили «на севере» или «за горами». Мы были зациклены на боевых действиях. Находясь на корабле, мы хотели поскорее сойти на землю. Но в Джакобабаде мы сидели и ничего не предпринимали. Близко, но пусто. Мы чувствовали себя вторым составом и представляли себе, как другие выполняли в Афганистане одну миссию за другой. Наше поколение было взращено на сточасовой войне, и мы боялись, что эта пройдет без нас.

Ранним вечером мы с Джимом сидели на крыльце здания, используемого нами в качестве штаб-квартиры.

Из индивидуального пайка я вытащил большую пачку «LM», разорвал ее упаковку, чтобы можно было прочитать рекламу внутри пачки.

— Я могу зарегистрироваться и выиграть билеты на Олимпийские игры, — прочел я.

— Которые? — Джим решил обойтись без ужина и вместо него пил кофе.

— Летние. Барселона. 1992. Этим хреновым индивидуальным пайкам уже десять лет.

— Лучше наслаждайся омлетом, брат.

Подошел капитан Уитмер. Он возвращался с ежедневного вечернего сбора командиров, и с его лица не сходила улыбка. Поступил приказ: мы должны были покинуть Джакобабад. Приказ неожиданный, впрочем, как и приказ о высадке на этой территории. Завтра утром 101-я воздушно-десантная дивизия доставит нас на корабль — для подготовки к следующей операции в Афганистане.

Мы упаковывали свое снаряжение и боеприпасы всю ночь. Наконец-то мы отправимся «на север», «за горы».

Ура! Мы на корабле.

— Завтра День благодарения, отметьте его по своему желанию', — объявил по громкоговорителю капитан «Дубьюка».

Команда «Дубьюка» устроила нам праздничный ужин. Мы сидели за столом офицерской кают-компании, украшенным бумажными индюшками и пластмассовыми тыквами. Индюшка, картофельное пюре и подливка, клюквенный соус и яблочный пирог. На несколько часов мы сделали вид, что опять живем обычной жизнью. Сидя вокруг стола, взялись за руки и помолились за наши семьи, за тысячи других семей, впервые празднующих День благодарения с пустым стулом за столом, помолились за наших товарищей, чья бдительность позволила нам собраться сегодня и вместе разделить еду. После ужина я отправился к себе, нужно было готовиться к вылету в Афганистан.

В каюте я надел на плечи рюкзак и встал на весы. Я вспомнил исследование, читанное еще во время учебы в КПО: морские пехотинцы могут нести тридцать килограмм и быть эффективными.

Закончив со сборами, я спустился в пункт тактического тылового обеспечения, чтобы послушать, как рота «Смерч» захватывает взлетно-посадочную полосу на юге Афганистана — позже она во всем мире будет известна под названием «лагерь Рино». «Рино» было кодовым названием поля, куда в октябре приземлилась на парашютах оперативно-тактическая группа ОТ; название осталось у всех на слуху. Я постучал в закрытую дверь, меня впустили и ввели в курс дела.

— С «Пелелиу» они отправились точно по расписанию, в 17:00 по Гринвичу. Сейчас они в полете. В соответствии с графиком, — сказал он.

17:00 по Гринвичу — это 21:00 по местному времени. То есть вылетели тридцать минут назад.

Я лежал на своей койке и не мог уснуть, думая о последних новостях. Разведка рапортовала о том, что под давлением афганского Северного Альянса и частей особого назначения США Талибан вел переговоры о капитуляции в Кундузе. К сожалению, не было сказано ничего обнадеживающего о Кандагаре. Кандагар был духовным домом движения Талибан. Нашей миссией было ускорить там процесс распада Талибана. Лагерь из четырех сотен отборных бойцов был разбит к востоку от Рино, а реактивный самолет ВМФ доставил ракеты класса «земля — воздух» к военному аэродрому города Лашкар-Гах, расположенному к северу от Рино. В то же самое время генеральный консул Талибана объявил о том, что «новый фейерверк в США» придется на последнюю неделю Рамадана, в середине декабря, и американцы «будут умирать как мухи». Слыша это, я погружался в неспокойный сон.

На следующее утро наша рота отправилась на берег на катерах с воздушной подушкой.

На берегу нас ждали грузовики и долгая поездка к аэродрому Пасни. Мы сидели на рюкзаках и просто болтали.

— Ну так что, сэр, у нас тут все серьезно? Похоже, наш батальон морских пехотинцев идет в сторону Афганистана. Наши родители, дома, будут читать об этом в газетах? — спросил один из моих морпехов.

Я сказал, что конечно. Это была самая дальняя десантная высадка за всю историю морской пехоты — больше семисот километров миль от корабля до Кандагара. Как если из Бостона отправиться в Балтимор.

Каждый километр или около того мы проезжали мимо грязных перекрестков, дороги на этих перекрестках ответвлялись от нашей и исчезали в темноте. На каждой такой развилке несли караульную службу двое пакистанских патрульных. С винтовками со скользящим затвором, они выглядели как солдаты Первой мировой. Я ежился в своем бронежилете, пытаясь хоть как-то согреться. Пустынная жара исчезала вместе с солнечными лучами, оставляя после себя лишь пронизывающий до костей холод. После получаса постоянных остановок патрулями мы увидели огни взлетно-посадочной площадки и услышали рев моторов двух «С-130». Деревья скрывали в своей листве легкие бронированные машины и «Хаммеры», накрытые камуфляжной сеткой. Мы прибыли на аэродром Пасни — это была последняя наша остановка перед Афганистаном.

Здесь, в Пасни, жизнь шла, подчиняясь своему особому ритму. Некоторая опаска по поводу неприятной встречи с афганскими реактивными снарядами накладывала ограничения на полеты. Они совершались только в ночное время. В Пакистане мы должны были поддерживать иллюзию, что американские войска не будут предпринимать никаких наступательных операций. Соответственно, нам приходилось днем прятаться в каменных ангарах, было скучно, в виски стучал запах пота. Но после заката все кардинально металось, все приходило в движение. «С-130» приземлялись, пилоты даже не глушили мотор на время погрузки, и после погрузки «птички» сразу же улетали. Вертолеты мотались взад-вперед, от нашей базы до корабля.

В ночь нашего прибытия ангары были уже полны, поэтому нам пришлось устроиться на свежем воздухе.

Перед рассветом мы перебрались внутрь. Вокруг места морские пехотинцы играли в карты, спали или стояли кучкой у двери, чтобы вдохнуть свежего воздуха и поболтать.

— Ну вот, вертолет «Кобра» выпустил ракету прямо в здание в центре города, — рассказывал один из морских пехотинцев. — Гражданские мирно сидели, пили кофе, читали газеты. И тут вдруг оглушительный взрыв, гребаным цементом засыпало весь квартал. А мыто одеты в форму. У меня на груди нашивка «Морская пехота США», на вертолете тоже надпись «Морская пехота». И что делать? Что отвечать на вопросы? «Извините, парни, я не знаю, что за гон*оны сидели за штурвалом того вертолета?»

Другой солдат подливал масла в огонь:

— Город Могадишо, брат. Ты не видел дерьма, если ты там не был. Все кишит маленькими худощавыми ублюдками. Они, наверное, шизеют от листьев, которые постоянно жуют. Они называют их кат. А потом начинают палить из своего оружия во все, что движется. Не стой около стен. Вдоль них летят пули.

Со стороны другой горстки пехотинцев доносилось: «Еду я по главной улице Паттайи, в руках по бутылке пива, сзади две шлю*и, а сидим мы на слоне, раскрашенном розовым цветом. Я их, конечно пощупал везде. Так что я бывалый. Это не первая моя передислокация».

Я слушал их и вдруг осознал: да, они много где побывали, но в своих странствиях практически ничего не видели. Морские пехотинцы путешествуют не в общепринятом значении этого слова. Они смотрят на иностранные государства или через пулеметный прицел, или ночью, во время увольнительных.

Мы знали крайне мало о месте, куда собирались. Еще пару лет назад никто и предположить не мог, что мы будем проводить операцию в этой части света. Нас натаскивали для военных действий в Таиланде, Австралии и Кении, Сейшельских островах, Гонконге и Сингапуре, для разрешения долгоиграющего кризиса с Саддамом. Афганистана, в прямом значении этого слова, на нашей карте не было. У нас были только рудиментарные карты. Большая часть американских карт датировалась еще временами советской оккупации.

Стемнело, Патрик подошел ко мне и сказал:

— Вот твой билет. — Он протянул мне путевой лист с именами и группой крови тех морских пехотинцев, которые полетят на самолете. — Мы вылетим в Кандагар в девять тридцать.

Тремя часами позже, сидя на огромной резиновой канистре в грузовом отсеке «С-130», освещенном тусклыми красными лампочками, я вспомнил фразу: «Безопасность прежде всего», и вдруг осознал, что приоритеты изменились. Мои морские пехотинцы делали вид, что абсолютно спокойны. Некоторые притворялись спящими. Но, конечно, было заметно, что их сердца бьются очень часто.

По времени мы должны были уже прилететь. Точно. Самолет начал круто опускаться. Мы вытаскивали снаряжение, пейзаж был безликим, плодородием здесь и не пахло. Полная луна освещала песок серебряным светом. Он выглядел как свежевыпавший снег. Кристально чистый воздух говорил о непосредственной близости гор. Я вспомнил: Рино находится выше уровня моря.

Излюбленной темой разговоров среди морских пехотинцев, служащих в Афганистане, было происхождение нашего лагеря. Сто пятьдесят километров от Кандагара — на моей памяти самое заброшенное место. Рино. Короткая грязная взлетно-посадочная полоса и несколько зданий, защищенных белой кирпичной стеной. По периметру, в четырех углах, сторожевые вышки. Внутри стены складское помещение с высокими потолками, водонапорная башня, еще полдюжины маленьких зданий и одна мечеть. Интерьеры очень даже впечатляли: мраморный пол, гранитные столы, новые осветительные приборы и белые пластиковые стены. Асфальтированная дорога внутри лагеря была оснащена кирпичной дренажной системой, соединяющей здания между собой. Некоторые морские пехотинцы клялись, что строительство комплекса финансировало ЦРУ, еще во время кампании по захвату Бен Ладена. Другие были уверены, что место было пристанищем какого-то арабского принца.

В ту ночь мы спали на полу складского помещения. Ждали, когда взойдет солнце, чтобы занять позиции по периметру. Роте «Мародер» полагался южный угол, по левому флангу будет рота «Смерч», по правому — «Хаос».

Афганистан — самая заминированная страна в мире, поэтому мы всегда смотрели, куда ставить ногу. Я шел, внимательно глядя под ноги, и, заметив клочок бумаги, застрявший в кустах, вытащил его. Это был блокнотный листок размером с небольшую открытку. На нем, видимо, на ксероксе, была воспроизведена знаменитая фотография трех бойцов, водружающих американский флаг над руинами Всемирного торгового центра. Над фотографией прописными буквами были выведены слова: «Свобода выстоит». На оборотной стороне была та же фотография, и тот же самый девиз на языке пушту. Выглядело все это как визитная карточка, оставленная Оперативно-тактической группой ОТ. Я положил листок в карман.

Почти неделю мы несли караул на башне. Наши самолеты продолжали «трамбовать» позиции Талибана, мы часто видели их над своими головами.

Наш патруль выступал каждую ночь, и каждую ночь не наблюдалось ничего интересного. С башен тоже не было видно чего-либо заслуживающего внимания. А ведь нам, чтобы приносить хоть какую-то пользу, обязательно нужно быть там, где плохие ребята.

Было начало декабря. Джим стоял в карауле, я расположился на полу башни и писал письма двум своим младшим сестрам. Написав первое предложение, уснул. Примерно через час меня разбудил топот, кто-то поднимался по железной спиральной лестнице. Показались головы. Три женщины и один мужчина, все врачи военно-морского флота. Как выяснилось, они были анестезиологами и травматологами-хирургами, посланными в Афганистан из военно-морского пункта медицинской помощи Сан-Диего. Было видно, что они смущались наличия оружия в своей экипировке.

— Ребята, что вы здесь делаете? — Взгляд женщины привлекли бинокли, карты и арсенал оружия, сваленный в кучу в углу.

— Даем вам три-четыре минуты, чтобы приготовиться к вражеской атаке, — блаженно произнес Джим.

Она прищурилась, но не улыбнулась.

— Так значит, вы все врачи? — Я пытался придумать как можно больше вопросов, прежде чем задать тот, который волновал меня больше всего.

Мужчина (а он был в перчатках на своих хирургических руках) объяснил, что, поскольку ближайший травмпункт в Омане — а это четыре часа пути на самолете «С-130», — при все увеличивающемся присутствии американских войск в Афганистане вышестоящее начальство решило создать операционную во дворике Рино. Тем более что предполагаются потери в живой силе.

— Мы можем организовать три одновременно функционирующих операционных, — сказал он.

Мы с Джимом мрачно покачали головами, вот только они, наверное, не поняли: качали мы, соглашаясь с ними или просто принимая их слова к сведению.

Посмотрев в последний раз в окна башни, врачи ретировались. Мужчина, пройдя несколько шагов по лестнице, повернулся к нам и сказал:

— Мы слышали, что вы скоро уедете отсюда. Удачи вам на севере. Если мы будем вам нужны, зовите.

Наша рота пойдет на север. Новость для нас. Поэтому мы вызвали штаб-сержанта, чтобы он нас заменил, и пошли поговорить с капитаном Уитмером в управление роты. Мы шли по песку в сторону спрятанной в дюнах оливково-серой палатки, а навстречу нам приближалась какая-то фигура с необычным, ярко блестящим в солнечном свете знаком различия на воротнике. Он не выглядел как прямоугольник или дубовый лист. Это была звезда. Генерал Маттис прибыл для принятия командования Оперативной группой.

— Добрый день, сэр.

Салютовать было нельзя, чтобы не привлечь к себе внимание снайперов.

— Добрый день, юные воины. — Генерал Маттис остановился, чтобы поговорить с нами. Он был худ, носил очки, пистолет держал в кожаной подмышечной кобуре. Без преамбулы он похвалил нашу деятельность в Афганистане. — Вы должны знать, как много вы сделали только своим присутствием здесь. Вы доказали, что у США хватит духа ввести войска на землю Афганистана. Вы придали храбрости Северному Альянсу, и теперь он возобновит свое давление на Талибан и Аль-Каиду в Кандагаре. Вы убедили Америку в правильном выборе именно тогда, когда ей это было крайне необходимо.

Он пожал нам руки. Часть моей души хотела остаться спокойной, но все же мы с Джимом, продолжая свой путь, держали спину ровнее.

Врачи были правы: завтра мы направляемся на север. План был почти готов, командиров взводов вызвали для финального инструктажа.

Капитан Эрик Дилл, командир взвода разведки, постоянно наклонялся к карте всем корпусом и пальцем показывал нам маршрут. Дилл брил голову наголо, имел репутацию прямого человека и хорошего аналитика. Я подошел к нему. Он встретил меня словами:

— Одна машина в минуту.

— Что?

— Наблюдение показало, на этом участке дороги, в промежутке между закатом и восходом, в среднем проезжает по одной машине в минуту. — Он показал на черную линию, извивающуюся на запад от Кандагара и ведущую в Лашкар-Гах.

— Кто в машинах?

— Дилл приподнял одну бровь: — Сколько ты видел афганских фермеров, разъезжающих туда-сюда на пикапах марки «Тойота»?

Я вообще не видел афганских фермеров. Я вообще ни одного афганца не видел. Но я точно знал, что Саудовская Аравия продала Талибану несколько сотен «Тойот». Конечно, они были не так заметны, как танки с флагом Талибана, но тем не менее они у Талибана были.

Специалист по анализуразведывательных данных, одетый в джинсы и фланелевую куртку, поправил очки, подвинув их поближе к переносице, и встал на середину комнаты. Если бы не пистолет, он вполне бы мог сойти за преподавателя, стоящего перед своими студентами. Он предсказывал штурм Кандагара — конечно, в середине декабря. Предполагалось, что Талибан понесет огромные потери и ретируется обратно, к себе. Некоторые уйдут в Пакистан, некоторые в Иран, а многие — в горы, рядом с Кандагаром. Аль-Каида, напротив, будет более жесткой. Многие солдаты предпочтут умереть, но не отступить.

— Эту возможность мы им предоставим, — сказал офицер оперативного отдела штаба и продолжал излагать план.

Нашей миссией было перекрыть движение на трассе и не дать Талибану и Аль-Каиде выскользнуть из рук Северного Альянса после стремительной атаки на Кандагар.

Инструктаж был окончен, комната пустела, нужно было успеть приготовить все к установленному сроку.

Ночью я вышел, чтобы проверить позиции своих пехотинцев. Моей первой остановкой был минометный окоп. Здесь на карауле стоял штаб-сержант, все остальные солдаты спали.

— Добрый вечер, сэр, — сказал часовой.

— Хорошая новость. Послезавтра мы улетаем на север. Только третий взвод, мы — взвод оружия, и несколько частей батальонной десантной группы. Завтра я буду обладать более подробной информацией.

Он быстро покачал головой и выплюнул жевательный табак.

— Хорошо. Чем быстрее мы их поубиваем, тем быстрее вернемся домой.

— А разве не ты мне говорил про «бесценные воспоминания и отсутствие духов»?

— Это в прошлом. Сейчас мы выполняем свой долг. Больше никаких молитв о мире. Сейчас надо стрелять на поражение. Сражаться, чтобы выиграть.

Меня вдруг затрясло. Я очень надеялся, что штаб-сержант подумает, что это от ветра. Я сменил тему.

— Что-нибудь читал в последнее время? — Он был заядлым книголюбом, и мы часто менялись книгами.

Естественный отбор. Часть III

Интерлюдия. «Железное сердце» (продолжение).

— Забавно, что вы спросили, сэр, забавно, что вы спросили. — Он опустил руку в карман и вытащил книгу в мягкой обложке. В свете луны я смог разобрать имя автора: «Редьярд Киплинг».

— Я, вообще-то, не очень люблю поэзию, но благодаря Киплингу почти изменил свое мнение.

— Если меня ранят, штаб-сержант, и вы, ублюдки, бросите меня на афганском поле, я сначала пущу свою пулю вам между лопатками, а потом уж в собственную голову, — ответил я.

Он улыбнулся и выплюнул на песок очередную порцию слюны:

— Думаю, в такой ситуации вы так и поступите, сэр. — Он замолчал, а потом добавил: — Даже Хэдселл мог так поступить.

Один из моих пулеметных расчетов, укрепляя позиции фланга, копал окоп вместе со взводом Патрика. Я подошел к бойцам.

Один из морских пехотинцев, его звали Хеллером, спросил меня:

— Сэр, мы говорим о Линдхе. Эти парни, — он кивнул в сторону других морских пехотинцев в окопе, — думают, что он борец за свободу.

Джон Уокер Линдх, так называемый американский талиб, был посажен на прошлой неделе в тюрьму, расположенную на севере Афганистана. И теперь он сидит в тюрьме, в металлическом контейнере, на некотором расстоянии от окопа Хеллера.

— А ты как думаешь? — спросил я Хеллера.

— Предатель. Самый злостный предатель. Он повернулся спиной к обществу, взрастившему его, это общество дало ему свободу и идеалистические взгляды, чтобы он мог последовать за тем, во что верил.

— А в чем преступление? — подстрекал я Хеллера, было забавно играть адвоката-дьявола.

— Может, он просто был не в том месте и не в то время?

— Перейдя на сторону Талибана? Заявляя, что является членом Аль-Каиды? Черт, сэр, если этого для вас недостаточно, вспомните, что его дружки убивали морских пехотинцев! — Офицер ЦРУ, бывший капитан морской пехоты, был убит вскоре после допроса Линдха. — Если моя бабушка убьет морского пехотинца, она тоже будет в моем черном списке.

На лице Хеллера опять была видна напряженность.

— Мы, молодые американцы, находимся здесь и делаем то, что приказывают нам избранные демократическим путем руководители нации. А он воюет против нас. Это что, так трудно понять? А пресса уже сетует на то, как плохо с ним обращаются. Ему там тепло. Его защищают. Он ест три раза в день и спит всю ночь. А у меня все это есть? А мои солдаты могут этим похвастаться?

— Они вольны высказывать свое тупое мнение, это часть того, за что мы воюем, — сказал я. Было уже далеко за полночь, а мне нужно было обойти еще много позиций, поэтому я выбрался из окопа, в то время как Хеллер и другие солдаты продолжали свой спор.

К стрелковой ячейке я старался подойти сзади, как можно бесшумнее, чтобы услышать очередную словесную перепалку. Это был штурмовой боевой расчет, два солдата, которые должны бодрствовать. Однако в лунном свете я увидел очертания трех голов. Я скользнул в яму, подняв за собой каскад пыли. Генерал облокотился о стену, созданную мешками из песка, — это он разговаривал с сержантом и младшим капралом.

Генерал спросил десантников, есть ли у них какие-нибудь жалобы.

— Только одна, сэр. Мы еще не на севере и никого не убили.

Генерал потрепал сержанта по плечу. Я слышал, он был старой закалки, ценил грубую агрессию больше, чем что-либо еще.

— Поедете, молодой человек, поедете. Когда я узнал о том, что эти ублюдки напали на морских пехотинцев Соединенных Штатов Америки, я решил сделать все возможное, чтобы их ничтожные жизни превратились в ад на земле.

В предрассветной темноте завывали турбины самолета.

Летели мы низко, плавно огибая вершины гор. Наше место назначения было от нас в сотне миль, сразу за Кандагаром. Я прочитал достаточно об Афганистане, чтобы знать: история перемещения вертолетов здесь совсем не впечатляюща. Советский Союз уничтожал здесь моджахедов до тех пор, пока ЦРУ не доставило сюда управляемые ракеты «Стингер», изменившие ход событий в войне. «Стингер» достаточно мал, его можно перевезти на осле. В 1986 году афганский командир, прозванный «Инженер Гаффар», выпустил в воздух первые ракеты «Стингер» и сбил рядом с Джелалабадом три советских вертолета «Hind». Пилоты постоянно переговаривались друг с другом, мониторя ситуацию и рассказывая друг другу о потенциальной опасности — например, холмах или фигурах на земле. Я посмотрел через лобовое стекло на другие вертолеты. Они летели невероятно низко, оставляя за собой шлейф пыли. Так нас было легче увидеть издалека, но вместе с тем низкий полет на высокой скорости давал нам шанс пролететь мимо пулеметчика и не дать ему возможности прицелиться и выстрелить. По крайней мере, я на это сильно надеялся.

Добро пожаловать в Афганистан. В мировом народном фольклоре про него сложено много мифов и легенд, Александр Македонский, он же Александр Великий, Большая Игра, горы Гиндукуш. Глядя на снег в горах, я думал о том, что природа может быть такой же смертоносной, как и любая террористическая сеть. Наши матерчатые ботинки, предназначенные для пустыни, никак не подходили для ходьбы по снежным сугробам. Из вещей у нас были только легкие куртки и тонкие перчатки. Если ночи в Рино были некомфортно холодными, то здесь, в горах, они преобразовались в опасно холодные.

— Пять минут! — крикнул я пехотинцам, сопровождая свое восклицание жестом, — Тридцать секунд!

Два вертолета полетели дальше, за ведущим вертолетом, а мы, еще с двумя, начали высадку. Пустые вертолеты взлетали в небо, я повернулся и закрыл глаза, чтобы в них не попал поднятый вертолетами песок. Шум вертолетов стихал. Они летели на север, а мы оставались здесь.

Разведка с малых высот — несколько разведывательных групп уже заняли свои позиции на скалах, примерно в двух километрах от нас. Два наши пехотных взвода распаковали снаряжение. Мы надели на плечи рюкзаки и пошли к ним. Здесь было холоднее — севернее и намного выше от уровня моря.

Штаб-сержант организовал своих солдат, и они уже рыли окопы, а я присоединился к остальным офицерам — нам нужно было скоординировать действия. Мы собрались в маленькой палатке, служившей передвижным командным постом батальона.

Рота «Мародер», добро пожаловать на базу действий разведывательного подразделения под кодовым названием «Пентагон». Комбат, которого называли «Шейка» в честь знаменитого зулусского воина, ждал нашего появления. Полковник очень хорошо отсортировал информацию, выкладывая нам, в первую очередь, самое важное. Воздушная разведка рапортовала о наличии радиолокационной антенны на юге от нас и реактивной системы залпового огня (РСЗО) на севере. РСЗО — это торпедные трубы, закрепленные на кузове грузовика. Один такой заряд может стереть с лица земли ни много ни мало — квадратный километр. Основной целью батальона было, по словам комбата, узнать все возможное об этой двухсторонней угрозе для нас. Полковник послал Джима вместе с патрулем разведки с малых высот, чтобы собрать информацию по радару, а разведка должна была сделать то же самое по РСЗО.

Следующим по важности приоритетом был ориентировочный план текущих действий. В нескольких километрах к северу от нас была река, ее берег утыкан деревнями и фермами. Автострада от Кандагара до Лашкаргаха расположена параллельно и северней реки. По словам полковника, в эту ночь генерал Томми Франке, командующий всеми американскими силами от мыса Доброй Надежды в Африке и до Центральной Азии, полагался только на нашу небольшую группу морских пехотинцев. Сейчас все глаза были устремлены на нас. Мы должны перекрыть движение по автостраде и поставить об этом в известность Талибан.

— Идите за ними везде, — сказал полковник, обращаясь к молодым командирам в палатке. — До тех пор, пока они не начнут бояться нас больше, чем сейчас ненавидят.

Я еще находился в палатке, когда патруль разведки с малых высот, во главе с Джимом, добрался до радара.

— Шейка, это Казак. Мы на указанной территории. Вместо радиолокационной антенны здесь стоит дерево.

— Отрицательный ответ, Казак. У нас достоверные сведения о том, что там должна находиться радиолокационная антенна. Смотрите повнимательней.

Я очень наглядно представил себе, как Джим сейчас ругается матом и бьет по этому дереву кулаками.

— Шейка, Казак. Мы проверили еще раз. Это дерево.

Разведка показала, что там, где должна была находиться РСЗО, находилась именно РСЗО. Но вот только небоепригодная, вероятно, гнила там со времен вывода Советским Союзом войск. А это было двенадцать лет назад. Так что на данный момент база действий разведывательного подразделения «Пентагон» находилась в безопасности.

Мы с Джимом заняли позицию на самой высокой скале. Выставив в ряд лазерный дальномер, оружие, бинокли и приборы ночного видения, чтобы при необходимости можно было быстро среагировать на ЧП, мы принялись рыть окопы.

— Нас оттуда заметили; — сказал Джим, показав на горный хребет позади, который постепенно переходил в долину.

За валуном, определенно, виднелись фигуры двух людей. Я взял в руки бинокль. Точно. Два парня, предположительно нашего возраста, одетые в традиционную одежду «шалвар камиз». Оружия у них видно не было.

— Вероятно, пастухи или жители деревни. Может, они видели наши вертолеты.

В долине были видны тени: Ветер набирал обороты, температура резко упала.

Мы сидели в окопах, наблюдали за территорией и дрожали. После заката горизонт на севере осветился вспышкой, похожей на вспышку молнии.

— ВВС выбивают из Кандагара душу, началась бомбардировка. — Джим, положив руки под голову, лежал в окопе в абсолютном спокойствии.

Зная, что люди там гибнут десятками, я пытался ощутить угрызения совести, тяжесть в сердце. Но не мог. Вызванные взрывом вспышки желтого цвета были очень хорошо видны в темноте. Самые большие вспышки сопровождались грохотом, который доносился даже до нас.

— Бедненькие ублюдки, — сказал Джим. — Большинство из них наверняка раньше вообще никогда не видели самолетов вблизи, и уж тем более не видели, как управляемые бомбы JDAM падают в трубы их домов.

Что касается нас, то ночное патрулирование не принесло ничего интересного.

Две последующие ночи мы провели с тем же успехом. То есть полный голяк. Пошла третья ночь. Я потряс Джима, была почти полночь.

— Твоя очередь стоять в дозоре, приятель.

Наш новый окоп находился на песочном гребне, в сотнях футов выше уровня моря и шоссе. В течение двух часов мы сидели около шоссе, но интересующих нас объектов видно не было. Еще одна бесплодная вылазка. Однако эта ночь предполагала активное развитие событий. Весь вечер я наблюдал за территорией: видел, как в домах погас свет, видел людей, собирающихся в группы и прячущихся за деревьями у берега реки. Солнце зашло, движение по шоссе оживилось, машины двигались со стороны Кандагара, ехали на запад. И, что примечательно, преимущественно грузовики.

Выбравшись из своего спального мешка, Джим прыгнул в окоп, потер руки, а я вкратце обрисовал ему текущую ситуацию. «Казаки» двигаются по направлению к шоссе, чтобы перекрыть движение. Разведывательная группа «Шоумены» наблюдает за бродом реки. Патруль не хочет возвращаться той же дорогой, пойдет другой. Смешанное отделение вертолетов. «Ньюи» и «Кобра» скоро вылетит из Рино, и оно будет осуществлять поддержку с воздуха. Да, и еще становится очень холодно.

Он взял две рации, а я похлопал его по спине. Встряхнув свой спальный мешок, я запрыгнул в него, застегнул до уровня шеи, закрыл глаза.

Меньше чем через час Джим разбудил меня, активно тряся мой спальник. К тому времени как я проснулся и сел, Джим уже находился неподалеку от меня. Он запрыгивал в другой окоп.

— Одевайся, чувак. Сейчас будет жо*а.

Выбравшись из мешка, я понял, что задыхаюсь от волнения. Было такое ощущение, будто я прыгнул в холодную реку. Так, спокойствие.

На нас надвигалась большая туча, с хребта дул холодный ветер, и, пока я плотно не застегнул куртку, она отхлестала мне все, до чего дотягивалась. Авиация была нашим единственным источником снабжения, и поэтому мы вглядывались в облака, как заправские синоптики. Казалось, они были достаточно высоко, чтобы не помешать нам. Слева направо я изучал изгибы темного горизонта. Никакого видимого света. Нет звуков. Нет внезапной угрозы.

Самолет-разведчик ВМФ США «Р-3» сообщил о приближении к нашей засаде автомобиля со стороны Кандагара.

— Где это смешанное вертолетное отделение? — Нам бы совсем не помешало наличие двух атакующих вертолетов.

— Они сбиты, брат.

— Что?

— Слышал, что, по крайней мере, один из них потерпел крушение во время возвращения в Рино. Так что они не прилетят.

Мы находились достаточно высоко, чтобы увидеть легкие бронированные машины, передвигающиеся по равнине. Фары. Их было уже видно. Они приближались к нам с востока. Да, это были грузовики марки «Тойота». Увидев проволоку, водитель поехал медленнее, затем все-таки прибавил газу. В результате он намотал проволоку на ось, и грузовик отнесло прямо к нашим морским пехотинцам. Наша разведывательная команда подошла к машине, и переводчик приказал всем поднять руки вверх.

Вместо этого из кузова грузовика, из-под одеяла, выскочили две фигуры с «Калашниковыми» в руках. Пехотинцы открыли огонь, убив всех, кто был в грузовике. Тут же загорелись топливо и боеприпасы.

На дороге лежали мертвые тела, а грузовик был объят пламенем, морские пехотинцы поспешили удалиться с места событий. Нужно соблюдать дистанцию. Разведывательная группа и группа, сидящая в засаде, не должны находиться вместе. Батальон передал радиограмму, полученную с «Р-3»: с востока приближались еще две машины. Офицер поста управления авиацией, курирующий шоссе, запустил систему лазерного целеуказания. Микроавтобус и самосвал везли не одну дюжину вооруженных людей. Они остановились на дороге, в нескольких сотнях метров от горящих обломков.

Морские пехотинцы сидели на корточках 'в тени, меньше всего сейчас они хотели честного поединка. Офицер поста управления авиацией прошептал в радио реактивному самолету ВМФ координаты цели. Долго ждать не пришлось. Две бомбы оторвались от крыльев и со свистом упали с черного неба. Звук удара и взрывная волна. Две машины, до упора забитые солдатами Талибана, исчезли во взрыве — были видны лишь ошметки корпусов машин да обугленные части тел.

Наша группа нападения в предрассветной темноте с триумфом вернулась в «Пентагон». Через несколько недель генерал Франке пошлет в Экспедиционный отряд МП письмо, в котором говорилось, что наш отряд показал свою отвагу и что «была наглядно продемонстрирована удачная переброска войск и боевой техники ударной группы». Читая похвальный отзыв, я смеялся так, как давно уже не смеялся. Раньше я и не догадывался, что несколько вооруженных солдат — это «переброска войск и боевой техники ударной группы».

Перед рассветом, считающимся самым холодным временем дня, Джим передал мне по радио: «Не трогай свое оружие без перчаток на руках». Он снял перчатку с руки и показал мне ладонь — с одной четвертой ее части была содрана кожа:

— Вот, попытался взять оружие рукой без перчатки. Кое-как отодрал.

Даже не снимая обуви, я лег на камни и накрылся спальным мешком. В последние двадцать четыре часа я спал всего час. Через тридцать секунд около меня стояла фигура Джима.

— Надеюсь, ты не убьешь гонца? «Шейка» созывает командиров взводов на инструктаж.

— Когда?

— Три минуты назад. Извини, брат. Я по ходу не услышал первого уведомления.

В палатку набилось человек двенадцать.

— Мы смыкаем круг, джентльмены, — сказал «Шейка». Он тоже выглядел усталым. — Карзай рядом с Кандагаром. Ширзаи в одном из районов города.

Разведка полагает, что Мулла Омар улетел в Пакистан, но тем не менее Кандагар все еще является для нас важным стратегическим объектом. Как вы все знаете, это духовная столица Талибана. И нам нужен аэропорт этого города.

Он замолчал на секунду и перевернул страницу в своем блокноте.

— Я вызвал вас сюда не для отдачи боевых приказов, я хотел посмотреть в глаза каждому из вас. Есть офицеры, говорящие о невозможности завершения миссии, так как их солдаты слишком измотаны. Хрень собачья. Вы устали, а морские пехотинцы способны еще на многое. Прошлой ночью по линии атаки был обнаружен непатрулируемый двухсотметровый участок, опасный участок. — Он действительно посмотрел в глаза каждому из нас. — Держите нос по ветру.

Начальник оперативного отдела батальона после кивка полковника начал инструктировать нас по дальнейшим действиям.

Если перевести формальный приказ на язык обычных людей, то получается следующее:

— Джентльмены, нам нужно патрулировать данный участок шоссе и днем тоже, и вы должны вздрючить любого, сделавшего попытку скрыться до того, как ЦРУ выяснит, кто есть кто. По данному участку дороги будут проезжать все, у кого есть транспортные средства. Рота «Мародер», — майор показал рукой на капитана Уитмера, стоящего рядом со мной, — выберет в пустыне посадочную площадку и отправится туда на вертолетах «СН-53».

Поймав взгляд майора, я спросил:

— Огневая поддержка, сэр?

Анализ Дилла был верен: численное преимущество особенно хорошо, если имеешь реактивный самолет над головой.

— Во время полета вас будет сопровождать вертолет «Кобра».

Начальник оперативного отдела в последний раз посмотрел на записи в блокноте, а затем захлопнул его.

— И еще две вещи. Ожидаемая тактика со стороны противника: взрывные устройства, заложенные в автомобиль, террористы-смертники, мины-ловушки, попытки похищения людей. В месте вашей дислокации есть минное поле, оно простирается на три километра к востоку и на четыре километра к западу, сами понимаете, не стоит ходить туда, чтобы отлить.

Прибыли на место. Получили информацию о наличии в округе легких бронированных машин (ЛБМ). Наша миссия совсем не походила на миссию по обеспечению безопасности. Я отправил взвод в глубокую расселину, — там его стрельба не прямой наводкой не достанет. Взводу нужно было время, чтобы привести в порядок оружие, поесть и отдохнуть, а я отправился к начальству, нужны были инструкции по координации следующего шага. Рядом с командирами всегда находится куча радиоантенн, поэтому, найдя глазами самое большое скопление антенн, я пошел туда.

На полпути я заметил двух афганских мальчиков, идущих в сторону наших позиций. Они улыбались и махали нам руками. Помня предупреждение майора о террористах-смертниках, я вызвал переводчика, и мы пошли к ним наперерез. Переводчик, младший капрал, работал на «Пелелиу» коком до 11 сентября. После атаки террористов он поставил нас в известность о том, что родился в Кабуле и говорит на пушту. Ачекзай стал переводчиком для нашей оперативной группы.

На мальчиках были длинные рубашки и мешковатые штаны. У одного были кожаные сандалии, а другой ходил по камням босиком. Босоногий мальчик улыбнулся и, стесняясь, подошел ко мне, чтобы дотронуться до моей руки. Он, на пушту, рассказал Ачекзаю о нашем везении: мы выбрались со своего поста живыми — это большая удача.

— Там все талибы.

Я покачал головой и улыбнулся:

— Те жители деревни сказали нам, что рады видеть американцев и что все остальные вокруг талибы, — сказал я. Ачекзай пожал плечами. — Не говори ему этого, — добавил я. Лейтенант не должен играть в местную политику. Просто поблагодари их за дружеское отношение к нам и скажи: мы поражены красотой их страны.

Мальчики улыбнулись на комплимент и, идя обратно, махали нам рукой. Я уже повернулся в сторону цели моей прогулки, но мне в голову пришла интересная мысль. 'Ачекзай, скажи им, чтобы местные жители не подходили к нашим позициям, особенно ночью. Это небезопасно.

Командир батальона и его личный состав, сконцентрировавшись в центре треугольника, образованного военными «Хаммерами», сидели на складных стульях. У их ног лежала карта южной части Афганистана, холодный ветер быстро рассеивал сигаретный дым. Я встал в нескольких футах от них, ожидая, когда кончится совещание, — тогда капитан Уитмер сможет подойти ко мне.

— Какие указания, сэр?

— Мы остаемся здесь. Нам отрапортовали о талибах, расположившихся в деревне на юго-востоке, и об Аль-Каиде на северо-востоке. Ты задаешь план действий. Создать надежную объединенную систему обороны. Раздели своих людей пополам. Одна половина отдыхает, другая работает, и будьте готовы в любой момент присоединиться к патрулю или пойти на задание.

— Хорошо. Подведем итог: не делать ничего, но быть готовым ко всему.

Капитан Уитмер засмеялся:

— Звучит как достаточно хорошее общее правило.

После заката прошло два часа. Мы только-только заняли наши оборонные позиции, собираясь просидеть в них всю ночь.

Офицер оперативного отдела штаба сообщил нам последние новости:

— Радиоразведка перехватила радиосигналы на пушту. В непосредственной близи от нас, по крайней мере, две группы солдат противника знают о нашем расположении и готовятся стрелять в нас из засады реактивными гранатами.

Из темноты я услышал голос одного из офицеров:

— Ну и что? У нас хорошие оборонительные позиции. Даже если они пустят гранаты в ход, те не пролетят больше километра. Двигатели машин можно легко вычислить при помощи тепловизорных прицелов и валить всех приближающихся ближе чем на километр.

Все предложения, заключающиеся в том, что нужно оставаться и ждать, были забракованы.

— Командир батальона хочет пометать дислокацию. Выдвигаемся через пятнадцать минут, идем на юг. Отсюда меньше десяти километров. Все, у кого есть машины, едут на них. Рота «Мародер» идет пешком.

Я поднял руку:

— Сэр, мы взяли с собой почти две сотни минометов и десять тысяч патронов. Мне нужно погрузить часть оружия и боеприпасов на транспортные средства, лишь в этом случае мы сможем идти.

В ответ я услышал, что транспорт и так перегружен и дополнительный вес может сломать ось.

— О’кей, тогда мы лучше погрузим в них оружие и боеприпасы. Просто некоторые морские пехотинцы пойдут пешком. Для меня было все просто и логично.

— Лейтенант Антонеску, я не хочу смешивать все отделения. Люди в грузовиках останутся в грузовиках. Вы сами решайте, как потащите свои патроны.

Со всей нашей амуницией на плечи каждого моего пехотинца должно было лечь почти по девяносто килограмм.

— Сэр, это хрень собачья. — Я, как мог, старался смягчить слова уважительным тоном. — Мои солдаты разобьют все колени о камни, и мы будем замученными в край. Вы полагаете, я пойду сейчас к моим солдатам и скажу, что мы понесем на себе по сто килограмм, а все остальные поедут на колесах?

Начальник оперативного отдела наградил меня суровым взглядом и произнес фразу на октаву ниже своего обычного голоса:

— Лейтенант, еще немного, и вы почувствуете на себе гнев старшего офицера.

Я шел к своему взводу, спотыкаясь о камни, и крыл матом и начальника оперативного отдела, и морскую пехоту, и Афганистан. После всех разговоров про агрессивность и борьбу с врагом мы сматываем удочки, а не выслеживаем противника и не сидим в окопе, готовые к бою.

Я рассказал штаб-сержанту о плане действий, он только покачал головой.

— Идея плохая, — сказал я.

Колонна была сформирована, и мы пошли через шоссе, подальше от гор. Наш взвод шел рядом с военными «Хаммерами», мы сгибались под тяжестью оружия, бронежилетов, шлемов, боеприпасов, воды, еды, лопат и плохого к себе отношения.

Каждый из моих солдат нес на плечах не менее веса своего тела.

Сильные люди тащили на себе тяжелый груз, дорога была нелегкой. С этим ничего не сравнится: нельзя не идти, нельзя сделать работу завтра, не принимаются никакие отговорки. Настоящее испытание. Вот поэтому-то я и пошел в морскую пехоту.

Незадолго до Рождества каждый диалог начинался с шепота. Главы Аль-Каиды, возможно, включая самого Усаму Бен Ладена, удерживались в пещерах рядом с Тора-Бора. Ходили слухи о том, что нас пошлют захватить его «живым или мертвым», как выразился президент Буш. Через три дня после засады на шоссе-1 оперативная группа «Кувалда» вернулась в Рино. Кандагар был разрушен, вместе с ним пал Талибан. Теперь внимание Америки было сосредоточено только на Аль-Каиде.

Операция «Тора-Бора» должна быть секретной, но говорили о ней все.

— Ты думаешь, нас наградят, если мы поймаем Бен Ладена? Будь он неладен.

По прошествии недели водоворота слухов я начал подозревать: мысли о данном задании были навеяны старшими по званию, которые всегда хотели иметь в нашей игре роль побольше.

Через несколько дней проснулся весь в инее. Обильная роса и температура ниже нуля превратили мой спальный мешок в довольно твердую конструкцию. «Тора-Бора» — уже какое утро подряд это была моя первая сознательная мысль после пробуждения. Я встал и, прихрамывая, от того что отлежал себе ногу, пошел в оперативный центр. Капитан Уитмер был там, он тщательно изучал карту.

Мы откорректировали план. Сначала полетим в Баграм, а затем — в Джелалабад.

С каждым часом наша долгожданная операция переходила из статуса «вероятной» в статус «возможной».

Канун Рождества я провел с Патриком на мессе около взлетно-посадочной полосы. Почти стемнело, около двух дюжин солдат стояли вокруг импровизированного алтаря. Он был сделан из ящиков с патронами и накрыт пончо.

— Полагаю, что многие из вас более грешны, чем мои обычные прихожане, но в данных обстоятельствах это не имеет никакого значения, правильно.

Я закрыл глаза и мысленно отправился за десять тысяч километров отсюда, домой. Я представил, как моя семья тоже сейчас поет со мной эти псалмы. Потом все пойдут в китайский ресторанчик — это наша старая традиция, а затем на вечеринку — больше чем двадцать лет подряд мы встречали Рождество именно таким образом.

Месса закончилась. Было темно. Мы с Патриком вместе пошли обратно. Все время мы были так поглощены операциями и взводами, что редко находили время для простых разговоров.

— Как ты? — Он сказал фразу, как будто хотел получить нормальный ответ, а не какую-нибудь стандартную реплику типа «отвяжись».

— Я весь разбитый.

Я рассказал про все, что у меня накипело на душе, про всю сдерживаемую обиду: рассказал про то, как меня раздражает сидение и ничегонеделание, рассказал, что мне совсем не понравилось, как мы убегали от команд с реактивными гранатами, что мне не понравилось, как командир оперативного отдела обошелся с моим взводом, постоянное недосыпание, неразбериха с миссией в Тора-Бора. Я носил маску мужества на лице перед взводом и капитаном Уитмером так много недель, и было таким облегчением рассказать Патрику про все, что меня гнетет.

— Сейчас лучше себя чувствуешь? — спросил он с улыбкой, хотя отлично знал ответ.

Мы пожали руки, пожелали друг другу счастливого Рождества и пошли к своим взводам.

Рождественский восход был ясным и холодным.

Конфеты и мини-бутылки «Табаско» из индивидуальных пайков свисали с ветвей. Даже подарки были. Всю предшествующую неделю морские пехотинцы откладывали из своих пайков кто сыр, кто круглый фунтовый кекс. Минометная секция с пышной церемонией вручила мне потрепанный порножурнал. Я тоже пришел не с пустыми руками и вложил в руки штаб-сержанта две банки табака.

Когда я вернулся в башню, Джим стоял с коробкой в руках и в его взгляде читалось отвращение. К коробке была прикреплена рождественская открытка от командира ВМФ США на Среднем Востоке. Она была адресована «Взводу морских пехотинцев США, Кэмп Рино, Афганистан». В коробке лежали две дюжины поп-корна для микроволновки, электрический вентилятор и романы Джеки Коллинз с названиями типа «Голливудские мужья» и «Мир полон женатых мужчин».

— Брат, — сказал он, увидев, что я поднимаюсь по лестнице, — у тебя когда-нибудь возникало чувство, что никто понятия не имеет, чем мы тут занимаемся?

На следующее утро меня вызвали в оперативный центр на инструктаж. Наша миссия в Тора-Бора была отменена. Американские войска не будут принимать в ней участия, ею займутся наши афганские союзники.

Вернулся в башню. Рассказал Джиму новость, он бил кулаками о стену от досады.

— Черт, трусливое решение. Человеческие потери? А что тогда, на хрен, произошло 11 сентября? Это наш шанс добраться до ублюдков.

Я был с ним полностью согласен, и штаб-сержант думал так же. Он слышал, как мы орали в башне, и пришел выяснить, что случилось.

— Афганские союзники? У нас нет афганских союзников. У нас есть афганцы, которые сделают то, что мы им скажем, если это принесет им выгоду и если мы им за это заплатим. Бен Ладен пожертвует им козла и убежит.

Нам сказали готовиться к возвращению на корабль.

Первой покинула лагерь рота «Смерч», затем «Хаос», разведка и разведка с малых высот. Рино практически опустел.

Осталась одна рота «Мародер».

Капитан Уитмер дал нам с Джимом указание оставаться в башне и не снимать минометчиков с караула, пока самолет не опустится на землю. Мы сканировали горизонт во всех направлениях — никаких движений.

— Это место мертво, как хренов ад, — сказал Джим и выкинул маленькую бутылку от «Табаско» в песок.

— Ну, не скажи, было бы здорово вернуться как-нибудь и взорвать тут все к чертовой матери, — ответил я, — как было в Нормандии и Монте Кассино.

— Хрен им, я вернусь сюда, только если здесь будет поле для игры в гольф, отель «Хилтон» и прямой рейс из Нэшвилла. А до тех пор пусть сами тут сосут друг у друа.

Когда из темноты возник С-130, мы с Джимом надели на плечи наши рюкзаки, в последний раз посмотрели на Рино и спустились по спиральной лестнице. Двор нашего лагеря, еще недавно набитый солдатами, сейчас был пуст. Мы вышли в ворота и закрыли их за собой. Я опустил задвижку. Посмотрев в последний раз вовнутрь, подумал, что теперь знаю чувства астронавтов, покидающих Луну. Я никогда сюда не вернусь.

Джим спросил:

— Как ты думаешь, когда здесь появятся плохие парни?

— Думаю, завтра, еще до заката они будут рыться в нашем мусоре.

По прибытии на «Дубьюк» нас раздели и провели дезинсектирование.

Горячая вода смывала глубоко въевшуюся грязь с моего лица, бриться пришлось дважды. В итоге, посмотрев в зеркало, я наконец-то смог увидеть свои скулы. Цвет глаз был более размыт, чем обычно, но сами глаза больше спрятались в глазницы, темные круги просто пируют за счет зрительных органов.

И что странно, когда лег в постель, то не смог уснуть.

Я также обнаружил, что не могу оставаться в закрытом пространстве больше нескольких часов.

Именно поэтому в понедельник я стоял у перил корабля, в тумане, и смотрел на очертания пустыни «Ноль-Два».

«Дубьюк» медленно плыл в гавань, но наша стоянка была недолгой.

Террористическая угроза подрыва американских кораблей в Персидском заливе вынудила нас уже через несколько часов выйти в открытое море.

Мы с Патриком собирались вечером на палубе и болтали под шум шуршащих на ветру флагов.

_ Я все еще пытаюсь понять, участвовали мы в бою или нет, — сказал Патрик. Он не подстриг волосы, и они казались мне очень длинными, а лицо его — потрескавшимся от пустынного ветра.

— Если мы спрашиваем друг друга об этом, тогда, вероятно, ответ отрицательный, — Отреагировал я.

— Да, но где тогда мы были и что тогда мы делали… — Его голос стих. — Там же было опасно. Бомбы, мины и реактивные снаряды.

— Официальная оценка — что-то типа: боевые действия наземных войск в условиях угрозы жизни людей.

Патрик вздохнул.

— Это означает, что американцы больше никогда не будут участвовать в настоящем бою? Все будут делать бомбы со спутниковым наведением ЛЭАМ, лазеры, бомбы с лазерным наведением и ракеты «Томагавк»? А что насчет парней на земле, делающих высокотехнологическую подготовительную работу?

«Дубьюк» взял курс на Америку. Домой. Нам предстояло длинное путешествие, с пикником на стальном пляже.

Весь день полетная палуба трансформировалась в большой двор для барбекю. Матросы переворачивали котлетки и жарили на гриле куриные грудки.

Из громкоговорителей доносилась музыка Брюса Спрингстина, «Ю-ту» и Джонни Кэша. Две команды морских пехотинцев превратили корму в футбольное поле. Не знаю, через сколько часов они бы устали играть в футбол, но чей-то длинный пас вскоре отправил мяч в Индийский океан. Самым лучшим угощением в тот вечер было пиво. По две банки на каждого. Я взял в каждую руку по пиву и несколько минут наслаждался видом капель воды на холодной банке. Когда я сидел на солнце, пил пиво и слушал музыку в стереозвучании, холодные ночи неподалеку от Кандагара казались ушедшими далеко в прошлое. Воспоминания уже тускнели.

В начале февраля мы повернули на восток — переплывем Тихий океан, и мы дома.

Мы с Эриком Дриллом каждый день уделяли время для того, чтобы поворочать железо. Собирались в спортивном зале «Дубьюка», под «Американским орлом» — гербом и эмблемой США, тягали штангу, качались на тренажерах. Там-то Эрик впервые и озвучил свое деловое предложение.

— Слушай, Ал, как ты смотришь на то, чтобы перейти в разведку?

— Кто спрашивает?

Эрик объяснил: он разговаривал с новым командиром разведывательного батальона и рекомендовал меня на свое место. Я был польщен, но не был уверен, что предложение реально.

— Почему я? — Прекрасно зная все преимущества разведки, я все-таки решил еще раз услышать это от Эрика.

— Автономность. — Эрик широко открыл глаза так, как будто этот ответ был очевидным. — У тебя будет взвод толковых, зрелых, хорошо натренированных морских пехотинцев. Самое лучшее вооружение и техника. Больше долларов на их тренировки. Свободу вести подготовительные занятия по собственному плану.

— Это выжимка из самого интересного, Ал, — пояснил еще Эрик. — Многим нравится жестокое с ними обращение в морской пехоте. Они им наслаждаются. Я никогда не испытывал похожих эмоций, и ты тоже. Я это сразу понял. Если разведка ни разу не выстрелила — значит, мы сделали свою работу хорошо. Собранная разведкой информация может спасти жизни многих людей. Если ты все-таки выстреливаешь, то это не просто пиф-паф. Это игра думающих людей. Ты должен это осознать.

Эрик замолчал — начал делать повороты со штангой на плечах. И только окончив упражнение, он добавил:

— Твой шеф переходит к нам на должность начальника оперативного отдела. Поговори с ним об этом.

Когда я постучался в каюту капитана Уитмера, он читал «Кодекс самурая». Оторвавшись от книги, капитан показал, чтобы я входил и садился.

— Сэр, капитан Дилл говорит, вы по приезде переводитесь в разведку. Он предложил мне занять его должность.

Посмотрев на меня выжидающе, Уитмер кивнул. Вид у него был такой, будто он предвидел нашу беседу еще за несколько недель до сегодняшнего дня. Для него такое поведение было типичным: он не следовал за новостями, позволяя событиям развиваться собственным ходом.

— Хорошо, сэр, но почему именно я?

Уитмер объяснил: личный состав разведки задавлен рамками занятий, направленных на «высокую скорость и маленькое сопротивление» — таких, как прыжки с парашютом и подводное плавание.

— Наша страна на пороге новой эры, где такие подразделения, как разведка, будут необходимы в первую очередь. И, вероятно, их работа будет выглядеть не так завлекательно и сексуально, как это показывают в фильмах. Понадобятся теоретические знания, которыми вас пичкали в Квантико, — стреляй, перемещайся и общайся. Нам нужны молодые офицеры с высоким уровнем пехотных навыков. Ты один из таких офицеров.

Я не спешил с ответом. Я думал о том, что будет трудно сказать взводу «до свиданья». Но мне ведь по-любому придется уйти — офицеры и так служат командирами взвода только один рейс, потом нужно уступать место новеньким выпускникам ШЛО.

Перевод в разведку обещал все бонусы, о которых поведал мне Дилл, плюс год-два командования и плюс возможность перевестись потом в другое подразделение. Я решился.

— Сочту за честь, сэр, — сказал я.

Итак, по возвращении домой я переведусь в разведку.

Мы прибыли на Родину. Я покинул Америку за месяц до теракта 11 сентября, и разница была налицо. Люди, казалось, стали добрее, внимательней и тревожнее.

Я предпринял необходимое паломничество в «Граунд Зиро», кафе под открытом небом в самом центре Пентагона, и в сам Пентагон, посетил церемонию на Южной лужайке Белого дома в честь полугодовой годовщины событий 11 сентября. Я видел на лицах людей печаль и скорбь, но также и желание отомстить.

Я рад был вернуться в марте в Кэмп-Пендлтон. Я чувствовал себя комфортнее рядом со своими морскими пехотинцами.

Патрика перевели на должность начальника артиллерийско-технической службы роты «Мародер». На моем столе лежали скрепленные степлером приказы: «Вы должны явиться не позднее марта в разведывательный батальон для исполнения временно возложенных на вас обязанностей, что займет приблизительно шестьдесят пять дней». Разведка, но только временно. Сначала мне нужно пройти подготовку.

Каждый морской пехотинец думает, что он самый крутой парень в комнате. Многие с этим согласятся, но все равно, самое крутое звено нашего рода войск — разведка. Из 175000 морских пехотинцев, служащих в регулярных войсках, в разведке служат менее трех тысяч.

Отбор в разведку начинается с изучения личных дел кандидатов, у которых должны быть безупречные данные: звание специалиста по стрельбе, отличная физическая подготовка, прекрасные рекомендации от предыдущих командиров. Прошедших предварительный отбор отправляют на двухнедельную «Учебную программу разведки» (УИР), те же, кто прошел эти курсы, продолжают обучение на «Курсах по основам разведки» (КПР). На КПР учат базисным навыкам разведывательного патрулирования, наблюдения и коммуникации.

УПР и КПР не научили меня практически ничему. Большую часть тактических технических знаний я почерпнул еще в Афганистане, причем на собственной шкуре. Но зато эти курсы наделили нас кое-чем более ценным: легитимностью.

КПР мы окончили в июле. И теперь в качестве новых разведчиков морской пехоты должны были повысить уровень прыжков с парашютом, уровень подводного плавания, пройти школу выживания, специальные курсы по изучению иностранного вооружения, курсы подрывных работ, пройти альпинистскую подготовку.

Один из моих страхов — это угодить под воду и не иметь возможности выбраться оттуда. Утонуть. Кто-то заметил это, и начиная с 04:00 часов утра понедельника из меня будут вытаскивать этот страх.

Это называлось курсы по плаванию и безопасному бою на водных объектах. Инструктор сказал нам во время предрассветной беседы, что курсы были нацелены на внутренний комфорт в воде, но достигнуть вожделенного комфорта нам придется посредством крайнего дискомфорта.

— Мы найдем ваше слабое место и сделаем его сильным.

Инструкторы пообещали отодвинуть рамки нашего восприятия страхов так далеко, что при переходе границ этих рамок мы, вероятно, умрем.

— Вы будете, в полном значении этого слова, нетонущими.

Я слушал их и мне становилось нехорошо. Я так мечтал срулить с этих курсов — наверное, потому-то я и здесь.

Поначалу нас было двадцать. Окончило курсы одиннадцать человек. Эти курсы были для меня тем, чем в свое время была ШПО. Я посмотрел страху в глаза и победил его. Получил свой диплом, был бодр и готов встретиться со своим взводом. Но у батальона были другие планы. Несмотря на заверения капитана Уитмера о том, что разведывательному нужно постараться избегать тренировок, нацеленных на «высокую скорость и маленькое сопротивление», мне был вручен билет и приказано отправиться в Форт-Беннинг, штат Джорджия, где мне нужно будет пройти еще один курс обучения и стать парашютистом десантных войск.

Я должен был провести три недели на Курсах воздушно-десантных войск, работая со своим новымвзводом. Я заметил странную тенденцию в моей карьере: обучен командовать пехотным взводом, но получил взвод оружия; обучен ходить по береговой линии — отправлен воевать в страну, не имеющую выхода к морю; обучен прямо с парашютом нападать на патруль, но в реальной жизни делал это с земли или с кузова грузовика. Это могло свести с ума, но я решил воспринимать подобные обстоятельства как тренинг для умения приспосабливаться. «Импровизировать, адаптироваться и превозмогать трудности» — недаром это мантра морской пехоты.

Курсы воздушно-десантных войск напомнили мне ШПО. Мы оставили рюкзаки у дверей. Каждое утро мы строились, отжимались, нас тоже «имели как хотели» военные инструкторы в черных головных уборах. Мы должны были обращаться ко всем: «Сержант воздушно-десантных войск».

— Сделайте мне тридцать отжиманий! И пятьдесят за ваших морских пехотинцев!

В течение двух недель инструкторы прививали нам мышечную память. Мы прыгали с деревянных ящиков в яму для прыжков. Прыгали с чего-то под названием «тренировочнопарашютная вышка», использовали висящую, от земли имитацию подвесной системы.

Колени болели, бедра были все в синяках — и все это из-за отработки приземления. Вечера я проводил в путешествии к автомату со льдом и горстями пичкал себя мотрином.

Сержант воздушно-десантных войск стоял в двери самолета — самолет был, в свою очередь, высоко над землей — и был готов толкнуть меня в спину. Он ухмыльнулся и крикнул:

— Не волнуйся, если что, я тебя пихну, а гравитация сделает все остальное.

Когда свет фонаря над дверцей стал зеленым, я выпрыгнул. Я не предоставлю ему такой радости: толкнуть меня. При правильном отделении ноги парашютиста должны быть вместе, тело наклонено, а руки с локтями должны быть крепко прижаты к запасному парашюту на животе. Вверх ногами. Небо. Земля. Небо. Земля. Раскрылся парашют, наполнился воздухом. Рывок. Я начал опускаться намного медленнее и стабильней. Шок от рывка окончательно привел мета в чувство.

— Одна тысяча, две тысячи, три тысячи, четыре тысячи. Посмотреть на купол парашюта, и если он раскрылся неполностью или имеет неправильную форму, то нужно постараться устранить недостатки'.

Нас так неистово натаскивали, готовя к прыжкам, что я наизусть помнил, что, как и когда нужно делать при отделении. Я сосчитал громко и вслух. Проверил стропы, убедился, что они не переплелись, посмотрел вверх: парашют должен иметь округлую форму, не должно быть рваных дыр. Все небо вокруг меня было усеяно парашютами. Некоторые парашютисты, попав в термальный воздушный поток, зависли. Тяжёлые курсанты службы вневойсковой подготовки офицеров резерва падали, как осенние листья. Мой маршрут по направлению к земле был более определенным.

Перед приземлением нужно держаться руками за стропы, взгляд должен быть направлен на горизонт, что я, собственно говоря, и проделал. Не надо быть зацикленным на приземлении. Спина ровная. Ноги слегка согнуты в коленях.

Толчок при приземлении выбил из моих легких очередную порцию воздуха. Вместо того чтобы сразу после соприкосновения с землей аккуратно упасть на бок и распределить нагрузку удара более или менее равномерно по всему телу, я откинулся назад — спина и голова не сказали мне за это спасибо. Парашют отказывался сдуваться, да еще и предательский ветер тащил мое расцарапанное тело по гравийной поверхности зоны высадки десанта. Удовольствие не из приятных. В конце концов я дернул за вытяжное кольцо, чтобы освободиться от подвесной системы парашюта. Я лежал на спине. Сержант воздушно-десантных войск встал надо мной.

— Нужно сделать четыре прыжка, курсант. Осталось еще три приземления. При последнем прыжке парашют может не раскрыться. Тогда мы пошлем твоей маме значок в форме крыльев.

Я проходил стажировку по программе подготовки курсантов «Выживание, уклонение, сопротивление, побег», сокращенно ВУСП. Девизом школы было «Вернемся с честью». Это была выжимка уроков, которые преподали американским заключенным в Северном Вьетнаме, во время «Войны в заливе» и при других конфликтах.

Первую неделю ВУСП были курсами джентльменов: полдня мы проводили в аудитории Авиационной базы ВМС Норт-Айленда. В числе инструкторов были люди, которые провели больше времени в иностранных тюрьмах, чем в морской пехоте. Как они говорили, целью курсов является научиться преодолевать «засирание мозгов», связанное с заключением на территории врага. Нас учили правам «Женевского соглашения»: еда, крыша над головой, медицинская помощь и почта, — все это сопровождалось кривой улыбкой. «Не ждите, ничего из этого у вас не будет». Инструкторы требовали от нас недословного цитирования «Кодекса поведения военнослужащего». Кодекс был написан после Корейской войны, — тогда из пленных американцев, не выдержавших физического и психологического давления, враги выпытали много достаточно важной информации.

Кодекс начинался словами: «Я американский боец. Я служу войскам, стоящим на страже своей страны и нашего образа жизни. Я готов отдать свою жизнь за эти ценности». Затем шло торжественное обещание никогда не сдаваться и всегда делать все возможное, чтобы не попасть в плен, а если все-таки попал, пытаться бежать и ни в коем случае не пользоваться особыми благами, предлагаемыми врагом.

Кодекс обязывает американцев поддерживать веру в своих созаключенных и запрещает выдавать имена, должности, серийные номера и даты рождения. На все остальные вопросы нужно давать «очень отдаленные ответы». Кодекс заканчивается так: «Я никогда не забуду, что являюсь американским бойцом, несущим ответственность за свои поступки, и обязуюсь следовать принципам, сделавшим свободной мою страну. Я всецело положусь на Бога и Соединенные Штаты Америки». Во время второй недели в ВУСП нам представился шанс попробовать все это на своей шкуре.

Утром в воскресенье мы сели в автобус. В моем кармане лежало только то, что было разрешено взять с собой: компас, зубная щетка и парашютная стропа.

Первые несколько дней были нацелены на закрепление навыков, полученных в классе, — ориентирование, камуфляж, подача сигналов и поиск пищи.

За шесть дней я съел одну морковку, несколько горстей заячьего ячменя и маленький кусок кролика. ВУСП боялись, прежде всего, из-за голода. И этот самый голод медленно, но верно понижал нашу способность принимать решения, наш рассудок становился более уязвимым.

В середине недели начался наш так называемый выпускной экзамен: симуляция крушения корабля на вражеской территории. Нужно было уйти от преследовавших нас людей и собак, а если нас все-таки захватят в плен — не раскалываться на допросах в лагере для военнопленных. Они поймали всех. Никому не удалось убежать. Нас привели в лагерь. Правда, была одна вещь, которая не поддавалась ни их, ни нашему контролю: это время — курсы оканчивались, когда они оканчивались. В нашем случае вся фишка была в том, что нас все равно поймают, рано или поздно, но лучше скрываться, сколько можно, в лесу, то есть на свободе, чем оказаться в лагере, где все зависит от милости захватчиков.

В плену. День и ночь прошли как в тумане: побои и допросы шли один за другим. Меня раздели до нижнего белья и запихнули в одиночную шлакобетонную тюремную камеру, потолки здесь были настолько низкими, что я не мог встать во весь рост, да и лежа вытянуться во всю длину тоже не мог. Я пытался лечь — ноги начинали сводить судороги, поэтому приходилось вставать на пятки. Затем спину начали сводить судороги, и я лег. Несколько часов подряд повторялся этот немудреный цикл: встал, лег, встал, лег. Изоляция очень жестокая штука, даже если это изоляция на несколько часов. В камере было не на что смотреть, не с кем поговорить, никак нельзя было понять, день сейчас или ночь, восход или закат. Нас заставляли почувствовать себя абсолютно беспомощными.

Вывели из камеры. Повели. Я зашел в комнату — она была теплой и солнечной, на полу лежал ковер. Меня поприветствовал мужчина, сидящий за письменным столом, он посмотрел со снисходительной улыбкой и попросил присесть. Пододвинул ко мне коробку с конфетами и кружку дымящегося кофе. Он сказал, что я могу угощаться. Компостирует мне мозги. Я отказался, но не без долгого взгляда на поднимающийся с кружки дымок. Он сказал, что является уполномоченным представителем Ямайского посольства. Я кивнул. Он спросил, как со мной обращаются. Я ответил; что в соответствии с 25-м пунктом Женевской конвенции меня должны содержать в хороших условиях, а 26-й пункт гарантирует мне рацион из основных продуктов ежедневного питания. На данный момент у меня нет ни того, ни другого. Он улыбнулся и ответил, что подумает, чем мне можно помочь. Потом вдруг посмотрел на меня обеспокоенным взглядом и спросил, каково мое физическое состояние. По его просьбе я поднял и опустил голову, повернул ее вправо, влево. Он также попросил меня поднять сначала руки, потом ноги.

Вежливо подчиняясь, но не принимая подачек, я нанес поражение лжеямайцу. Меня вернули в камеру.

Выпустив меня, наконец, из камеры, охрана загнала меня на один лестничный пролет вверх и заставила встать на колени на деревянный пол. Мне завязали глаза, так что видеть я ничего не мог. Руки были связаны за спиной. Чей-то голос начал быстро, один за другим, задавать мне вопросы: имя, должность, род войск, причина, по которой я прибыл в страну, число американцев в моем самолете. Допрашивающий ходил вокруг меня, и под его ногами скрипели деревянные доски. Я не знал, с какой стороны ждать ударов.

Я, как мог, старался использовать технику противодействия, которой меня обучили: придумал правдоподобную историю, был логичным, сообразительным и легко приспосабливался. Я поочередно то уходил в своем рассказе в никому не нужные дебри, то вдруг начинал говорить о фактах, ну совсем никак не связанных с вопросом.

Закончилось тем, что в мои ступни начали тыкать винтовочным стволом, а потом, когда я, похрамывая, поплелся в камеру, засадили мне им прямо в грудную клетку.

По окончании ВУСП проводился анализ поведения каждого курсанта. Старшина ВМФ сел со мной в пустой аудитории.

— Так, сэр, — сказал он, улыбаясь, — как вы думаете, сколько вы находились в запертой коробке?

— Час, может два, — ответил я.

— Восемь минут.

Два раза меня выводили из камеры, как я догадываюсь, это были мои мягкий и жесткий допросы. Жесткий допрос я выдержал просто на ура — они не получили от меня практически никакой информации, и я настолько хорошо использовал технику противодействия, что производящему допрос и в голову не придет применять пытки. Мягкий допрос был нацелен совсем на другое. Я сидел в безмолвной аудитории и смотрел кассету, которую поставил старшина ВМФ. На ней был я: сидел в теплой комнате, выглядел очень худым и бледным. Оказывается, там была скрытая камера, а я-то ее и не заметил. Голос за кадром задавал вопросы, которые были адресованы вроде как не мне, и потом анализировалась моя реакция на них.

— Ты бы мог взорвать бомбу и убить маленьких детей в своей стране?

Я тряс головой. Как делают все остальные нормальные люди? Они говорят «нет», говорят «нет» и качают головой, просто качают головой. Я, сам не осознавая этого, действовал по третьему сценарию.

— Ты думаешь, Америка — это исчадие ада для нас, мирных людей?

Я кивнул головой.

Старшина ВМФ сочувствующе посмотрел на меня.

— Не волнуйтесь, сэр. Лучше пусть тебе один раз прокомпостируют мозги, зато ты будешь уверен, что этого больше не произойдет.

В утро следующего понедельника я надел свою зеленую форму во второй раз. Почти два года прошло с моего зачисления в 1/1. И я уже совсем не новичок. На моей груди ленточки за военные действия в Афганистане и пришедшее с ними доверие ко мне.

Штаб-квартира разведки называлась Кэмп Маргарита.

Секретарь взял мой приказ и послал меня в офис командира батальона, сказав, что командир любит пожимать руку каждому новому офицеру. Подполковник Люк Браун, хорошо сложенный мужчина с правильными чертами лица, когда я постучался, разговаривал по телефону.

Повесив трубку, подполковник не стал тратить время на любезности.

— Твоя работа заключается в следующем: быть самым крутым перцем в своем взводе, — сказал он. — Просто добейся этого, и все остальное пойдет как по маслу.

Он добавил, что я определен в роту «Мародеров», мой радиопозывной — «Крюгер», и пожелал мне удачи.

Коллеги по курсам поздравляли меня:

— Мои поздравления: ты прошел через огонь, воду и медные трубы, Ал.

— Мои поздравления по присвоению вам воинского звания, сэр. Я надеюсь, вам не делали лоботомию перед тем, как дать звание старшего офицерского состава?

Одной из распространенных шуток среди лейтенантов и капитанов было утверждение, что старший офицерский состав обретает очередные звания при помощи лоботомии.

— Осторожней, лейтенант. Еще чуть-чуть, и вы почувствуете на себе гнев старшего по званию. — Он улыбнулся, я тоже засмеялся, вспоминая предупреждение, полученное от начальника оперативного отдела 1/1 в Афганистане.

Капитан, командующий ротой «Мародер», оказался очень добродушным. Он был бывшим футбольным игроком в жизни, разведчиком по специальности и, по сути, не имел никакого опыта ведения боевых действий в пехоте.

Он пригласил меня и спросил, какую из новостей я предпочту услышать сначала: хорошую или плохую. Я выбрал плохую.

— Ты командуешь вторым взводом — «Крюгер-Два» — в нем три морских пехотинца. Укомплектованный разведывательный взвод состоял из двадцати трех морских пехотинцев. Но, вернувшись из Афганистана, некоторые ушли из войск или перевелись в другие места, некоторые находились на курсах и вернутся только летом и осенью.

— А хорошая?

На следующей неделе мы уезжаем на месяц в Бриджпорт. Надеюсь, вы не планировали взять отпуск после всех ваших курсов?

Учебный центр корпуса морской пехоты по отработке боевых действий в горах находится в Высокой Сьерре недалеко от Бриджпорта, штат Калифорния. Он был открыт в 1951 году, чтобы тренировать морских пехотинцев для войны в условиях корейских снежных пиков. В Афганистане похожая местность, и в 2002 году возвращение в Афганистан кажется очень вероятным.

Так как мой «взвод» был меньше, чем укомплектованный расчет, я проводил большую часть времени в Бриджпорте, в операционном центре разведки (ОЦР), изучая детали планирования разведывательных миссий. Поздними вечерами, при флуоресцентном освещении, я накачивал себя крепким кофе и поглощал кучу теории, но без практики.

Я сказал командиру роты, что хочу пойти со своим расчетом в патруль. Его ответ меня удивил:

— Да, так мы будем лучше выглядеть.

Хорошо выглядеть? Чего-чего, а такого ответа я точно не ожидал.

Один из старших офицеров батальона, позже морские пехотинцы окрестили его «Майором Бенелли», так как он настаивал на том, чтобы взять с собой пулеметы «Benelli», выразил недовольство моим предложением.

— Это не ваша работа, лейтенант. Идите своей тропинкой. — Бенелли не мог разговаривать с младшими по званию без самодовольной улыбки.

Мне на подмогу пришел майор Уитмер:

— Бери свой расчет, и в патруль. Вы там многому научитесь. Еще успеете погнить в штабе, когда станете майором.

Сценарием миссии была секретная батальонная операция во вражеской стране.

— Связник! Вернись в «птичку», — заорал командир группы, едва мы высадились из вертолета. Другая группа морских пехотинцев была в сопротивлении и стреляла в нас. Наш расчет расположился в шахматном порядке: одна половина пехотинцев стреляла, а другая в это время передвигалась. На ребят давил вес рюкзаков — килограммов хоть отбавляй, они целились с колена, а затем вставали и пытались как можно быстрей скрыться. Командир группы, вместе с пилотами, не останавливаясь, выкрикивали свои указания.

— Открыть огонь. Нам пора отправляться.

— Нам нужно еще двадцать секунд, — отвечали ему. — Не взлетайте.

Боец, стреляющий через дверь вертолета, наклонился к пулемету и самоотверженно палил по движущимся и статическим объектам.

После шума и суеты, сопровождающей высадку десанта, глазам и ушам нужно было привыкнуть к тихой жизни леса.

На тридцать минут мы сели и застыли, нам нужно было адаптироваться к природе, а природе, в свою очередь, адаптироваться к нам. Мы встали только тогда, когда птицы вновь начали щебетать свои песни, а белки опять зашелестели в упавших осенних листьях. Трехмильный отрезок горной местности отделял нас от зоны рандеву, от места, где нас заберут. Высаживаться ближе было рискованно. У нас была намечена позиция, до которой мы планировали добраться к закату — там расчет мог понаблюдать за объектом и сделать фотографии, чтобы послать их в оперативный отдел батальона. Затем, под защитным покровом ночи, мы пойдем в разведку в глубь территории, и только потом двинемся к намеченной зоне нашей посадки, известной как «Спэрроу», где нас подберут следующим утром.

Я тенью следовал за помощником командира группы, идя позади патруля. Я наблюдал за движением команды, помечая на карте время и расстояние и как мог старался быть незаметным.

Прямо перед закатом расчет сделал остановку в кустарнике, в самом густом, тенистом кустарнике, который смогли найти — что ж, идеальное место для наблюдательного поста. Трое остались там, а еще трое пошли на осуществление нашего основного задания: на разведку района десантирования.

Пробиваясь через узкую лесистую долину, мы опять вернулись на солнце; нужно было подняться на небольшую открытую скалу.

Пока два морских пехотинца обследовали местность на предмет возможной угрозы, командир расчета достал свое оборудование и принялся за работу. Он вкрутил в фотокамеру объектив размером с бутылку вина и сделал серию панорамных фотографий по длине и ширине заданного объекта. Другим фотоаппаратом он сделал еще фотографий пять.

Ожидая возвращения нашей группы, другая половина морских пехотинцев, находящихся на наблюдательном посту, установила высокочастотную радиосвязь. Ребята готовились отправить результаты разведки обратно в батальон. Это делалось для того, чтобы наша вылазка не прошла впустую, если нас, не дай бог, возьмут в плен или убьют. Командир группы печатал рапорт в своем маленьком лэптопе, а Купер в это время пытался установить связь с ОЦР.

— Роджер, это Крюгер-Два. Они использовали мой позывной.

Помехи.

— Роджер, Роджер, это Крюгер-Даа. Выйдите на связь.

Помехи.

Обычная штыревая антенна плохо ловила — препятствовали горы, поэтому Купер полез на стоящее рядом дерево и намотал на его ветви целую катушку тонкой проволоки, результат не заставил себя долго ждать: дерево превратилось в огромную антенну из подручных средств.

— Роджер, этот Крюгер-Два.

— Крюгер-Два, это Роджер. Готовы к радиообмену.

Команда отослала в батальон сделанные фотографии и текст рапорта с помощью зашифрованной импульсной радиопередачи цифровой информации. Я знал, что морские пехотинцы в ОЦР столпятся у принимающего компьютера и с нетерпением будут ждать почти онлайн изображений местности. Несмотря на то что мы были на учениях, технология все равно впечатляла.

Учения проводились для солдат, но я тоже вынес из них важный для себя урок, который позволит мне в будущем принимать правильные решения. У разведки никогда не бывает достаточно времени или достаточно информации. У разведки всегда слишком много вопросов, ответы на которые все хотят получить, слишком много раз надо устанавливать обязательную контрольную радиосвязь со Штаб-квартирой, и слишком много ртов, которые нужно кормить.

К сентябрю мой взвод все-таки был полностью укомплектован: двадцать три морских пехотинца, поделенные на три группы по шесть и пять человек. Весь батальон собрался на базе в пятницу после обеда в церквушке из необожженного кирпича. На повестке дня был Ирак. Место сбора было совсем не соответствующим для обсуждения военных действий, но это было единственное помещение, где могло поместиться столько людей. Я зашел туда с орудийным сержантом Майком Уинном и сержантом Кевином Уокером.

Узнав, что его переводят в мой взвод на должность сержанта, я позвонил Эрику Диллу на Гавайи, сейчас Эрик служил там.

— Встань на колени и поблагодари Бога, — сказал он, — Ты получил одного из лучших.

В отличие от штаб-сержанта, Уинн не был горлопаном. Он завоевывал уважение своих подчиненных тем, что был с ними честным и справедливым. Мы стали партнерами с самого начала.

Сержант Уокер будет руководить первой командой. Во время наших рейдов в Кандагаре он вел себя как чересчур рассудительный командир разведывательной группы. До начала инструктажа мы сели вместе на деревянной лавочке, мирно болтая.

Недавно президент Буш заявил жителям Америки, что невыполнение Ираком предписанных ему резолюций не оставляет Соединенным Штатам Америки выбора, кроме как полагаться на свои силы.

Еще ни один американский танк никогда не въезжал в Багдад. Полковник, начальник штаба дивизии, поднялся к алтарю, и все затихли.

— Поклоняемся богу войны, — прошептал Уокер.

Полковник познакомил нас с представителями личного состава дивизии, за каждым из которых будет закреплен свой участок. Прыщавый младший капрал, описанный полковником как «знаток иракской армии, ее вооружения и тактики», поднялся к алтарю. Орудийный сержант Уинн наклонился ко мне:

— Если это правда знаток, то мы живем в дерьмовом мире.

Тишина. И только скрежет ручек о бумагу. Вдруг полковник перебил инструктаж:

— Разведывательный батальон, я не слышу мотивации. Давайте крикнем «Убить!».

Он хотел, чтобы мы заорали «Убить!», доказали бы ему свою готовность идти в бой после его инструктажа. Повернувшись к Уинну я спросил:

— Кто этот клоун? Он думает, что говорит с рекрутами на острове Пэррис?

Батальон недовольно цокал и ерзал на стуле, ответ полковник получил очень холодный. Тогда он приказал:

— Встаньте и выйдите отсюда, а когда войдете, я хочу видеть в ваших лицах больше огня.

Я думал, полковник шутит, но он с неприятной миной на лице показал на дверь. Мы зашаркали на парковку, повернули кругом и, возвратившись назад, сели на свои места.

Через несколько минут к нам вошел Гэ-эм, и в одно мгновение разогнал тучи в наших душах. Он был очень динамичен.

Генерала из-за его репутации любили все, но особо его любили люди, знавшие Гэ-эма по Афганистану.

Я поймал взгляд Уинна и наклонился к нему, чтобы спросить:

— Ты знаешь, какой у него позывной?

Он утвердительно покачал головой.

— «Хаос». Правда, это чертовски круто?

Уинн восхищенно кивнул, а Гэ-эм тем временем начал говорить:

— Добрый день, морские пехотинцы. Спасибо за ваше внимание, несмотря на то что сейчас ранний вечер пятницы. Я знаю, женщины южной части Колорадо ждут вас, поэтому не будем зря тратить время.

Генерал не говорил ни о плане предстоящей операции, ни о тактике. Он сказал о том, что успех дивизии в бою будет зависеть от них.

— Будьте готовы к переброске войск через восемь дней после уведомления, но без хаоса.

Я подумал, к переброске мы приготовиться сможем, но вот чтобы без хаоса…

— Всегда сражаться как общевойсковая тактическая группа.

Это еще одна мантра морской пехоты. Ее идея заключается в следующем: поставить врага перед дилеммой — заставить его обороняться от одного вида оружия, поразить его другим.

— Агрессивно настроенный сержантский состав — вот ключ к победе.

Ну, это вообще не проблема в разведке. У меня командиры групп, по большей части сержанты, были основой батальона. Они были хорошо обучены, мотивированы и опытны. Я даже предполагал, моей задачей будет сдерживать их агрессию, а не натравливать их.

— Ошибки простительны, но отсутствие самодисциплины мы не потерпим.

Вспомнив о Бриджпорте, я понял, что в дисциплине-то я уверен абсолютно.

— Будьте уверены в своем ОМП

ОМП означает оружие массового поражения — ядерная бомба, биологическое и химическое оружие.

— Вы должны быть с химическим оружием на дружеской ноге.

Эти разговоры о дружбе меня как-то напугали.

Я видел фотографии газовой атаки Саддама, направленной на курдскую деревню. Зеленые трупы людей, удушенных зарином или Ви-Экс. Уинн резюмировал все вышесказанное так:

— Если нас поразит химия, то мы 'зажмуримся.

— Тренируйтесь выжить в пятидневном сражении.

Предполагалось, что эти пять дней — самые опасные. Звучало хорошо, но я не понимал, как обучение выживанию в первые пять дней отличается от обучения выживанию в следующие или последние пять дней.

— И наконец: подготовьте свои семьи к тому, что вас с ними не будет.

С моим полисом страхования жизни было все нормально, и у меня было приготовлено завещание, но все-таки, на всякий пожарный, я решил написать письма всем, кто мне дорог.

Осень набирала обороты, а вместе с ней и напряжение в отношениях с Ираком. В октябре Конгресс объявил, что США начнет наступление в случае отказа Ирака выдать оружие массового поражения. В ноябре Совет Безопасности ООН принял резолюцию 1441, в которой говорилось, что несоблюдение Ираком требований ООН о разоружении повлечет за собой «серьезные последствия». Но даже тогда моя несколько устаканившаяся жизнь практически не изменилась. По-прежнему мы с Ви Джем жили около пляжа и почти каждый вечер, когда солнце тонуло в Тихом океане, вместе бегали, — говорили о назревающем кризисе. Мы все еще верили, что дальше угроз дело не пойдет. В середине ноября Патрик Инглиш и я отправились на бал в честь дня рождения дивизии корпуса морской пехоты. Офицеры в парадной форме синего цвета кружили своих девушек на площадке для танцев или собирались в кучки, рассказывая друг другу забавные истории. Я смотрел на фотографии 1939 года, и мне было как-то не по себе. Это был последний тихий месяц дивизии.

К началу декабря отвергать военные действия стало бессмысленно, и мы начали полнообъемную подготовку к войне с Ираком.

Батальон закрепил за каждым взводом по пять многоцелевых автомобилей повышенной проходимости: М998 «Хаммер», два автоматических 40-мм гранатомета «Mark 19» и два пулемета калибра 50 мм.

Используя свой афганский опыт, Кевин Уокер и сержант Леонард Лоуренс заменили на закрепленных за вторым батальоном машинах стандартную крышу на складывающийся верх.

Взвод неделями вкалывал допоздна в автопарке, часто мы работали до глубокой ночи.

Сержант Стив Лавелл прочно скреплял болтами полки под каждым рулем, чтобы на них можно было положить как можно больше боеприпасов, пулеметчикам они могут очень понадобиться.

— Снайпером я понял одно, — говорил он мне, прикручивая очередную полку для боеприпасов, — нет в мире более бесполезных вещей, чем боеприпасы, до которых нельзя дотянуться.

Для адаптации машин к военно-полевым условиям мы потратили сотни часов и выложили из своих карманов в общей сложности несколько тысяч долларов. Зато наши транспортные средства были воплощением в жизнь уроков, которые преподал нам Афганистан. Когда команды доложили о готовности транспортных средств, старшина батальона спустился в автопарк, ему хотелось посмотреть, что вышло. Старшина батальона — очень авторитетная должность, если она получена правильным человеком. А вот старшине нашего батальона морские пехотинцы не доверяли, он был зациклен на войне, но не в ту сторону: его больше волновали стрижки и чистые ботинки.

Посмотрев на многоцелевой автомобиль повышенной проходимости, он только усмехнулся:

— Вы всего лишь горстка ковбоев, которые не доверяют морской пехоте и не верят в то, что она может снабдить вас всем необходимым для победы.

Он прав, кроме того места, где он упоминает ковбоев.

Конгресс проголосовал за войну. Президент публично заявил, что при необходимости он будет сражаться один.

Разведывательный батальон получил сотни тысяч долларов, чтобы закупить боевую технику для сражения в пустыне Ирака.

Праздники я провел в Балтиморе. За четыре дня Рождества, в ответ на неподчинение резолюциям ООН Саддамом Хусейном, президент объявил о переброске войск на Средний Восток. Разведка, несомненно, отправится туда одной из первых.

Следующим утром я сделал из парашютной стропы шнурок для подковы, надел ее на шею и поклялся не снимать, пока не вернусь домой.

В последний день января я выехал из офиса пораньше и поехал домой, чтобы насладиться, как я полагал, последними выходными.

Иллюзия была срублена на корню: на моем автоответчике мигала лампочка. Четыре сообщения. Я знал, что это означало. У моего командира и Уинна была для меня одна и та же новость: необходимо быть в батальоне к десяти вечера. Мобилизация.

Мы с Ви Джеем пошли обедать в «Джейс», наш любимый итальянский ресторан. Ви Джей уже был зачислен в экспедиционный отряд МП, так что эту войну он просидит на месте. Мы ждали, когда принесут заказ, а в моей голове в это время созревала мысль: «Меня пошлют на войну. Она будет очень сильно отличаться от Афганистана. Совсем скоро я уеду из этого тихого прибрежного города с вкусными спагетти из Барбареско и пальмовыми деревьями и отправлюсь на войну. На войну. И с этим я ничего поделать не могу, кроме как сесть в тюрьму, если откажусь выполнять приказ».

В батальоне царил полнейший хаос. На парадной палубе, при свете прожекторов, морские пехотинцы ставили и переставляли свои рюкзаки и боеприпасы.

Мы тоже поставили свои вещи в ряд — так будет легче погружать их на борт грузового самолета ВВС «С-5 Гэлакси», который доставит нас на Средний Восток, затем каждый взял с собой «кусок родной земли», в нашем случае это были шлакобетонные камешки, выкрошившиеся из шлакобетонного пола в ангаре. Красный Крест обеспечивал нас в полете кофе, гамбургерами и большим телевизором, настроенным на CNN. Там рассказывали, как в НАСА потеряли связь с космическим кораблем многоразового использования «Колумбия», а утром в полях, по всему Техасу, люди начали находить обуглившиеся куски металла.

— Бл*ть — выругался сержант Хеллер. — Дурное предзнаменование, хуже и придумать нельзя.

Как и меня с капитаном Уитмером, Хеллера тоже перевели в разведку. Сейчас он был у сержанта Уокера помощником командира группы.

По давно сложившемуся военному обычаю наш полет был отложен, а потом отложен еще раз.

Я провалился в сон прямо на полу ангара, в ботинках и с пистолетом на боку, это была первая из сотен похожих ночей. Проснулся я в три утра. Была объявлена посадка на самолет. Напялив бронежилеты, каски, взяв оружие и вещевые мешки, мы потопали на борт «С-5».

Наши «Хаммеры» были уже погружены — двенадцать штук в два ряда в огромном грузовом отсеке. В флуоресцентном освещении, прикрепленные цепями, они выглядели как животные в зоопарке, вне зоны своего естественного обитания.

Пассажирские места в «С-5» располагались выше грузового отсека. В эту пассажирскую кабину мы поднимались по спиральной лестнице, пропихиваясь к ней через кучу нашего снаряжения и оборудования.

В самолете окон не было, поэтому я полагался исключительно на свою фантазию, представляя, как мы пролетаем над нашей страной, над моей спящей в это время семьей, и вот мы уже над Атлантическим океаном.

Кроме этого занятия, у меня было еще одно: я писал в своем дневнике, пока меня не подбросило — это колеса коснулись испанской земли. Была полночь, мы ринулись в автобусы, перед следующим полетом нужно было успеть хорошо поесть.

Я сел за стол вместе с командирами взводов и помощниками командиров взводов. Разговор зашел о последней войне в заливе и воспоминаниях морских пехотинцев, участвовавших в ней двенадцать лет назад.

Генерал начал свой рассказ словами:

— Я помню пожары. Вся чертова страна была охвачена пожаром. Было трудно смотреть, трудно дышать, кто угодно мог напасть на тебя из этого облака дыма.

— А военнопленные? Помните их? Маленькие ничтожные ублюдки. Приходили с поднятыми руками. Никчемные хреновы враги.

— Но у Саддама много оружия.

Командир батальона встал из-за стола, и диалог сошел на нет. Мы тоже встали и пошли за ним.

Из Морона мы вылетели ночью, держа курс на восток. На борту огромного «С-5» мы пролетели через Европу и Средиземное море, и вскоре нам предстояло сесть в Международном аэропорту.

Мы кружили над аэродромом около часа, а самолет все никак не мог приземлиться. На взлетно-посадочной полосе абсолютно не было места.

В конце концов мы сели, нас встретила группа солдат в пикапе. Они просканировали наши пластиковые военные билеты своим портативным компьютером. Их задачей было предоставление Центральному командованию информации о численности сил, противостоящих Саддаму.

Выехав на автобусе за пределы аэропорта, мы были вынуждены закрыть занавеси. Граждане очень злы на то, что вооруженные американцы наводняют их страну и могут попытаться обстрелять нас. Так уже дважды случалось с другими группами.

Местом нашего назначения был «Коммандо Кэмп», временная штаб-квартира экспедиционного соединения МП. Это место было в двадцати милях к северу от «Ноль-Два», у подножия горного хребта, единственного значительного элемента рельефа. Раньше «Коммандо» был военным лагерем, а теперь он кишмя кишит американцами.

Дискомфорт от смены часовых поясов, особенно гнетущий после нашего перелета через множество меридианов, мы выбивали продолжительным послеобеденным бегом, наматыванием кругов по внутреннему периметру нашей базы. Правила предписывали нам везде носить с собой противогазы, так что даже во время бега у нас тоже были с собой противогазы.

Вторую послеобеденную пробежку я совершил с тремя первыми атлетами взвода: сержантом Руди Райаном Купером, сейчас служащим в качестве помощника командира группы сержанта Лоуренса; капралом Энтони Джеком, стрелком из крупнокалиберных пулеметов из Второй команды; и капралом Майком Штайнторфом (мы его звали Штайн), стрелком из крупнокалиберных пулеметов Третьей команды. Из-за военной иерархии большую часть времени я проводил с Уинном и морскими пехотинцами на одну ступень выше или ниже меня по званию — моим старшим офицером и командирами групп. И когда выдалась возможность пообщаться с другими членами моего взвода, я сразу же ею воспользовался.

Как только мы свернули за дальний угол нашей территории, услышали механический свист, становящийся все громче и громче. Сигнал газовой атаки. В наш лагерь летит ракета. Остановились, вытащили противогазы из сумок и надели их. После беге я и так дышал тяжело, а с надетым противогазом дышать, понятно, стало не легче. Даже при более удачном стечении обстоятельств дышать в противогазе — это то же самое, что дышать через соломинку. Тогда мне казалось, что я вот-вот взорвусь.

Купер перешел на бег трусцой. Мы плелись за ним. Из громкоговорителя раздался голос, сообщивший, что это была учебная тревога. Но к противогазам нужно было привыкнуть, и мы решили их не снимать. На следующий день в противогазах бегал уже весь взвод. Иракская химическая угроза была нашим самым большим страхом, и наши занятия бегом наглядно показали, что в случае газовой атаки мы можем сражаться с противогазами на лицах. Мы могли выжить после такой атаки. Значит наши шансы на победу увеличивались.

Третий день нашего пребывания в «Коммандо» подходил к концу, после ужина полковник Браун собрал командиров групп, сержантов и командиров взводов на совещание. На повестке дня стоял вопрос о боевом составе и дислокации иракских войск, а также план маневра дивизии МП. Это было нашим первым ознакомлением с официальным планом войны.

Помощник начальника штаба по разведке начал с обзора сил противника, с которыми нам придется столкнуться. Южная часть Ирака контролировалась Третьим корпусом армии Ирака. Он состоял из трех дивизий: Пятьдесят первой механизированной, рядом с Басрой; Шестой бронетанковой, к северу от Басры; и Одиннадцатой пехотной, она располагалась на реке, к востоку от города «R». Вместе они образовывали войско численностью более чем тридцать тысяч человек плюс триста танков.

Затем полковник в общих чертах рассказал, как американцы планируют начать кампанию. В идеале рассматривается открытие трех фронтов: Пятый армейский корпус пойдет с юго-запада, Первое экспедиционное соединение МП с юго-востока, и Четвертая пехотная дивизия Армии с севера, через Турцию. Поскольку турки все еще отказывались от сотрудничества с нами, полковник предполагал, что, наверное, придется перебрасывать все войска через пустыню. В зоне морской пехоты будет располагаться Седьмой полк МП вкупе с Полковой боевой группой-7 (ПБГ-7) в восточной части предписанной зоны. Они изолируют Басру и уничтожат пятьдесят первую механизированную пехотную дивизию Саддама. На западе от них ПБГ-5, созданная из Пятого полка МП с подкреплением, захватит нефтяные поля Румайлы, чтобы предотвратить их разрушение иракскими силами. Так мы не только предотвратим экологическую катастрофу, но также и гарантируем экономическую жизнеспособность послевоенного Ирака. Первая полковая боевая группа, известная как

ПБГ-1, и Оперативная боевая группа, созданная на базе Второго полка МП из Кэмп Леджуна, Северная Каролина, проследуют через Румайлу на запад и захватят мосты, соединяющие берега реки.

Браун сделал паузу, чтобы мы до конца впитали в себя полученную информацию. Командир группы, сидевший сзади, встал и спросил о роли в этом всем разведывательного. Полковник ответил, что наше конкретное применение еще на стадии обсуждения, однако предположил, что наша деятельность будет включать в себя разведку в полосе перед фронтом, выполнение задач по прикрытию флангов общевойсковых соединений, контроль во время наземных боев по уничтожению вражеских бронетанковых формирований, а также нахождение альтернативных пунктов переправы, если Ирак подорвет главные магистральные мосты.

Иное восприятие. Часть I

Альтернативный пролог к началу истории сочетает в себя взгляд со стороны на события пролога и знакомство с одним ключевым персонажем. Я постарался сделать так, чтобы сюжет, уже известный читателю, показывался цепочкой уже других событий, но для этого пришлось пойти на следующий шаг — минимизировать присутствие главного героя и дать ему здесь роль второго плана. Наш персонаж, как и Алексис, знаком с многими сослуживцами, поэтому его обыденная реакция на их появления обусловлено поставленным известием.

Лейтенант Сэмюэль или же «Иман», командир группы — мужчина высокого роста и крепкого телосложения. Зеленоглазый обладатель черных волос, пострижен в стиле милитари с выбритыми висками и затылком. На верху оставлен достаточно длинный «ирокез», зачесанный назад. Носит военную форму: ботинки, штаны, прочие элементы снаряжения, на голый торс — увесистый бронежилет с кучей подсумок, под защитой всего лишь майка из плотной ткани, локтевые сгибы оформлены налокотниками и короткими ремнями, лицо скрыто темной флисовой балаклавой-шарфом с единственной горизонтальной прорезью.

Альтернативный пролог. «Лисы пустыни» (от лица Сэмюэля).

Спустя несколько дней, при оглашении боевого приказа нашему взводу присутствовал и офицер Алексис Антонеску. Мы пришли с ним к соглашению: разрешаю ему присоединиться к команде сержанта Уокера, а он будет следить за ними, но приказов не раздавать. Я в свою очередь не мешаю ему.

В десять утра зашел в палатку, повесил карту. Мои люди уселись на ящиках с индивидуальными пайками и на свернутых спальных мешках. Тишина, как никогда.

Начал с полномасштабной картины политических и стратегических решений, приведших нас туда, где мы сейчас находимся, в «Ноль-Два». Медленно разъяснял, какие существуют подразделения в иракских дивизиях и чем их формирование отличается от формирования американских полков. Это заняло около пяти минут. Затем вернулся к роли конкретных двадцати трех морпехов, находящихся в палатке, разъясняя задачу каждого ясно и четко.

Полностью показал наш маршрут, начиная с «Матильды» и до границы, а потом от границы и до болот южноцентральной части Ирака. Река, которая текла через Ирак преимущественно с запада на восток, оказывалась естественным препятствием при нашем продвижении от нынешнего района промежуточного сосредоточения в «Ноль-два» в сторону Багдада.

Развединформация поставляла нам все новые и новые сведения. Почти каждый день получал от начальника разведывательного отделения новые данные. Когда инспектор по вооружению ОНИ покинул Ирак, а президент Буш выдвинул 48-часовой ультиматум Саддаму Хусейну и его сыновьям, начальник разведывательного отделения сообщил об открывшемся доступе к новой видовой информации воздушно-космической разведки. Орудийный сержант Уинн, один из товарищей офицера Антонеску, командиры групп и я собрались в палатке разведки, чтобы посмотреть на самые последние фотографии объектов.

Поздоровался за руку со специалистом по анализу видовой информации:

— Мы — разведывательный взвод, собираемся на мост. Вы можете достать самый последний фильм из «U-2»?

Фотографии были сделаны разведывательным самолетом «U-2» пару дней назад. Мы пододвинули два раскладных стула и две коробки с индивидуальными пайками и ждали, пока сержант вернется со снимками.

Разрешение было невероятным. Четко был виден каждый человек, козлы и кусты.

— О’кей, здесь мы отпочкуемся от батальона, — сказал Уокер, показывая на очень маленькое черно-белое изображение перекрестка, о котором мы так долго читали и так красочно представляли в своем воображении уже многие дни. — Потом мы едем сюда, — говорил он, ведя пальцем по карте, показывая маршрут, — и входим в зону, предписанную нашему взводу, перебегаем что есть мочи через эту канаву.

Мы изучали три вещи: пропускную способность, состояние моста через реку и признаки наличия врага. У нас был гусеничный транспорт и машины, было видно, зонабыла полностью пригодна для их движения. Это были иракские болота, где люди жили наполовину обособленно, пока Саддам Хусейн не отвел воду в качестве расплаты за восстание шиитов. Их трагедия была нам на руку: земля, которая раньше была почти непроходимой, сейчас стала твердой и сухой. Сам мост тоже выглядел надежным. Простой бетонный мост в две полосы, около сотни метров в длину с кучей уличных фонарей. Никаких «сюрпризов» видно не было. По мосту ходили люди, проезжали машины, под мостом проплывали рыбацкие лодочки. Ни танков, ни орудий, ни минных полей. Не было никаких признаков того, что жители догадываются о наших планах относительно их города.

К тому времени как мы покинули палатку, у нас возникла твердая уверенность, что мы осуществим, как выражался сержант Уокер, «главную разведывательную миссию нашей жизни».

Следующим утром проснулся от рева майора Бенелли. Он сказал, сегодня дивизия будет мобилизована. В полдень мы должны построиться на гравийке, уже готовые к отъезду. Усталый голос в углу спросил, сколько продлятся учения.

— Шесть месяцев, может, год.

Вот и все. Утро, которого мы так долго ждали. Следующие шесть часов мы погружали вещи и снаряжение в свои «Хаммеры». Топливо, вода, еда и боеприпасы. Мы уже давно рассчитали нужное нам количество, оставалось все уложить. Но зная, что сейчас все по-настоящему, мы все упаковывали и перепаковывали особо тщательно.

Выезжая из «Матильды», машины нашего взвода стонали после каждого ухаба. Немудрено, на каждой было по десять тонн груза. И даже при этом в голову закрадывалась мысль, что я мог что-то забыть.

Мы проехали мимо нескольких американских палаточных лагерей, названных в честь событий 11 сентября: Нью-Йорк, Виргиния, Пенсильвания. Мы держали курс на север, на иракскую границу, и не чувствовал ни страха, ни дурного предчувствия. Чувствовал облегчение. Уже давно ощущал неизбежность войны. Конечно, питал иллюзии по поводу дипломатического урегулирования конфликта, но вместе с тем знал: мы не попадем домой, пока не пойдем в бой и не выиграем войну. Мы были готовы. Взвод был физически и психологически натаскан.

Солнце село, вышла полная луна, озарившая пустыню серебряным светом. Мы приближались к нашей цели.

Одно из основных преимуществ войск США — это умение сражаться ночью, и мы лелеяли надежду предпринять первую атаку при видимости в 20–30 процентов. Но в ту ночь этот коэффициент приблизительно равнялся 100 процентам. Мы переживали разочарование молча. Пусть будет так. Если прикажут — будем атаковать и при полной луне.

На привале, от иракской границы, узнал из «Би-би-си» о начале войны. Узнал, что «Томагавки» и «Стеллзы» уже начали атаку, целью был Саддам Хусейн. В пустыне же вокруг нас было тихо. Ветерок гонял по небу облака, еще летали птицы, и больше никаких движений в пределах линии горизонта. Казалось, мы были в гордом одиночестве. Даже не видел других американских подразделений. В глубине души ожидал большей драматичности в этот момент.

Несколькими минутами позже в нашем лагере раздался пронзительный крик: «Газ, газ, газ!» Надел противогаз, натянул резиновые перчатки и ботинки, схватил рацию и пробрался в свою неглубокую яму. Лежа на спине с трубкой у уха, был уверен, снаряд упадет прямо на меня. Старался успокоиться, зная, что существует вероятность выживания, если буду дышать глубоко.

В четверг мы проделали это три раза. Два раза была ложная тревога, но вот в третий мы услышали звук ракеты, просвистевшей над нашими головами. Сержанта Уокера ситуация достала окончательно и бесповоротно, он был раздражен до предела.

— Мы потревожили гнездо этих правоверных, и вместо того чтобы без толку тут околачиваться, лучше поскорее начать убивать правоверных ублюдков.

Соединился по радио с каждой командой и попросил всех до одного собраться у штабного «Хаммера».

Когда все собрались, прочитал «Послание всем солдатам», пришедшее от Гэ-эма — листок бумаги, вчера переданный командирам взводов.

— Десятилетиями Саддам Хусейн пытал, заключал в тюрьмы, насиловал и убивал народ Ирака; нападал на соседние страны без провокаций с их стороны и угрожал миру оружием массового поражения. Настало время положить конец его террористическому режиму. На ваши молодые плечи возложены надежды человечества. Когда подам вам команду, мы вместе пересечем рубеж перехода в атаку и будем сражаться с теми, кто выбрал войну, мы разобьем их. Мы сражаемся не с народом Ирака, а с солдатами иракской армии, выбравшими сопротивление. Мы будем действовать оперативно и агрессивно против тех, кто оказывает нам сопротивление, к остальным мы проявим должное уважение, обнаруживая рыцарский дух и солдатское сострадание к людям, которые всю жизнь жили под гнетом Саддама. Химическая атака, вероломство, использование невинного живого щита и другие неэтические тактики могут иметь место в этой войне. Относитесь к ним спокойно. Будьте охотниками, а не добычей: ни при каких обстоятельствах не допускайте, чтобы враг прошел сквозь патруль. Принимайте правильные решения и действуйте максимально в интересах своего народа. Вы часть войска, которое больше всего боятся и уважают на этой земле. Используйте мозги, прежде чем использовать оружие. По пересечении рубежа перехода в атаку будьте храбры и отважны. Поддерживайте веру в товарищах слева и справа от вас и в авиации морской пехоты над вашими головами. Сражайтесь с радостью и твердостью в сердце. Во имя миссии, во имя нашей страны и людей, сражавшихся в прошлых боях — боровшихся за жизнь и никогда не терявших самообладания, — выполните свою миссию и не запятнайте честь. Покажите миру, что «нет лучшего друга и худшего врага», чем морская пехота США'.

По молчанию понял, что взвод начал ощущать реальность войны. Я, конечно, тоже. Больше говорить было не о чем, мы с Уинном распустили солдат, им нужно было возвращаться на свои позиции. «Банши» был готов к атаке.

Сержант Уокер отвел меня в сторону:

— Сэр, вы не можете объяснить мне, что командир роты сделал со своим «Хаммером»?

— Он кивнул головой в сторону штабной машины, все ее окна, кроме лобового стекла, были обклеены черной клейкой лентой.

В этот день, немногим раньше, задал командиру тот же вопрос. Он сказал, что хочет изучать карту ночью под светом фонаря и не хочет, чтобы свет был виден всем остальным. Когда я заметил, что так он не сможет видеть, что творится снаружи «Хаммера», он пожал плечами. Я думаю, это означало, что осведомленность в обстановке — дело разведывательных команд.

— Сержант Уокер, вы лучше меня все знаете. Уокер улыбнулся:

— Вас понял.

К проходу мы прибыли около полуночи, остановились, ждали своей очереди, канал был узким.

Майор пробежал мимо меня в конец колонны. Он остановился сказать, что поступают рапорты об иракских танках, они передвигаются прямо перед нами. Смеясь, он сказал, что надеется, что одноразовые противотанковые гранатометы «АТ4» находятся у моего взвода под рукой. Я тоже рассмеялся на несколько секунд и почувствовал противоречащее здравому смыслу возбуждение от надвигающегося боя. Мы неловко обнялись, похлопали друг друга по спине и скрестили наши пистолеты. Майор Уитмер исчез в темноте, и моя улыбка тоже исчезла. Танки.

Стоял на пороге чего-то неизвестного и непостижимого. Всю свою жизнь всегда подсознательно чувствовал, что случится дальше. Люди вносят постоянство в свою жизнь — дома, друзья, цели. Мы идем на работу в понедельник и строим планы на выходные, поступаем в университет, намереваясь закончить его, откладываем деньги на старость. Мы пытаемся контролировать ситуацию, хотим, чтобы наше будущее совпало с нашими ожиданиями. Сейчас был освобожден от ответственности за свое будущее. Она была замещена ответственностью за двадцать два будущих других людей.

Начался рассвет, к нам присоединилась рота разведки легких боевых машин (ЛБМ), и мы двинулись к проходу. ЛБМ будут сопровождать нас при проходе через откос, потом отделятся и пойдут выполнять свои задачи. Их дополнительная огневая мощь здесь больше чем приветствуется, хотя она понадобится только в одном случае: если иракцы будут знать место нашего расположения. Уинн сидел за рулем, дорога к проходу лежала через глубокий песок. На прошлой неделе мы как-то ехали ночью вдоль границы, но так близко я ее еще не видел. Бульдозеры или танки выкопали на границе траншею в сотню ярдов шириной. Следующим препятствием был высокий песчаный откос, за ним ров, потом дорога с патрулем из ООН, после нее ограждение, снова откос и напоследок — ров. Выбравшись из второго рва, мы были уже в Ираке. Было пять утра.

В соответствии с моим компасом, нам нужно было продвигаться на север.

Мы проезжали мимо одиноких домов, где люди влачили убогое существование, живя с козами и другим истощенным скотом. Наши первые иракцы. На них мы настраивали свои бинокли и пулеметы, но они только махали руками. Мы им тоже в ответ махали, в знак благодарности за прием, и продолжали ехать на север. Как гласили разведданные, это был иракский пустой квадрат, огромная, малонаселенная пустыня. К полудню увидел больше людей, чем видел за все свое пребывание в Афганистане. Тогда нам впервые пришло в голову: гражданское население Ирака будет в войне главенствующим фактором.

Мы ехали вдоль песчаного моря в машинах, блестящих в полуденном солнце. Благодаря некоторым особенностям рельефа мне удалось точно определить наше местонахождение на карте.

Смотря в бинокль, видел черные пятна людей у шлагбаума. Под прикрытием вертолета «Кобра» мы отправили к огороженной территории переводчика.

Иракцы сказали, что им приказали охранять пути сообщения от американцев, но единственное, чего они хотят, — это вернуться в свои дома, к своим семьям. Мы проехали шлагбаум, охрана улыбалась нам вслед и махала рукой.

Несколькими минутами позже наши морские пехотинцы, едущие в загруженных до предела грузовиках, засекли три мины, торчащие на каменисто-песчаной поверхности нашей дороги. Или они были там уже давно, или их просто наспех понатыкали. Уокер пометил их.

Дело шло к закату, мы сбавили скорость, так как через несколько километров нужно было пересекать автостраду. Это была современная автострада — шесть полос, ограждения и разделяющая полоса между проезжими частями магистрали — она вела от Басры до Насирии (П/А: теперь больше не будет городов «A», «B», «C» и так далее) и затем в Багдад.

Для разведывательных команд дороги, подобные этой, — зона повышенной опасности, препятствие, которое нужно преодолевать с особой осторожностью.

Мы подобрались к автостраде, планируя послать машины на западный и восточный участки, чтобы всем остальным можно было спокойно пересечь ее под охраной с флангов. Как только мы покинули зону относительной безопасности в пустыне и уже практически подъезжали к автостраде, увидели два грузовика, едущих вверх по дороге, на восток. Они все приближались к нам, поехали почему-то по тротуару. Я посмотрел в бинокль. Машины очень похожи на «Тойоту Лендкрузер», окрашены в светло-коричневый цвет пустыни и с кучей народу внутри. Народ — классический образец иракских военнослужащих. Несколькими днями позже такие грузовики будут исчезать в огненных шарах при приближении к нам на метр по периметру, но пока был только первый день войны. Убийство и разрушение еще не стали нашим ежедневным делом. Мы тренировались в сборе информации и посылали ее командирам боевой части, которые курировали нашу деятельность. Поэтому, когда грузовики переваливали через очередной холм, команда вела наблюдение — вместо того чтобы открывать огонь, мы рапортовали обо всем, что увидели. Я выслушивал тщательные описания грузовиков по радио и удивлялся, почему та сторона не открывает огонь.

Но вообще-то был доволен. И у нас, и у противоположной стороны хватило трезвости ума не начать пальбу.

Мы увидели клубы дыма на востоке и для выяснения причины прибегли к самому лучшему источнику информации. «Би-би-си» говорила о приближении войск к Насирии, расположенной в пустыне к западу от нас; о морских пехотинцах, захватывающих портовый город к югу от нас; и о нескольких нефтяных полях, горящих в Румайле — вот он, вероятный источник дыма вокруг нас. Они также сообщали о заявлении Центрального командования об уничтожении тысячи реактивных снарядов «Томагавк». Мы с Уинном переглянулись. Чем больше оружия уничтожат, тем меньше его будет направлено против нас.

К утру был уставшим, напряженным до предела и вымазанным в красноватую грязь. Полный день с начала миссии.

Наша миссия продолжала претерпевать изменения. Предполагалось наше перемещение через болота для разведки периметра моста, но сейчас единственным директивным указанием была «охрана фланга ПБГ-1».

Восход ознаменовался группой людей, появившихся вдалеке.

Мы еще не привыкли к появлению на горизонте иракцев, особенно солдат, так что двинулись к ним на перехват. Люди увидели нас и сразу же бросили свое оружие.

Мужчина в возрасте стоял в нижнем белье, махал нам рукой и что-то кричал. Через Дэвиса нам удалось узнать, что эти Люди служили в Пятьдесят первой механизированной пехотной дивизии, базирующейся вокруг Басры. Их подразделение сдалось, было разгромлено почти без единого выстрела, и теперь они шли пешком в свои деревни у реки, рядом с Насирией, это еще сотня километров или больше через голую пустыню. У них почти не было воды.

Последнее, что мне было сейчас нужно, — это тащить за собой пленных. Только этого нам не хватало! Разведка — это глаза и уши десантной группы.

— Подкиньте им гуманитарик, — осмелился я сказать.

«Гуманитарик» — это на нашем сленге гуманитарный паек, желтая пластиковая коробка размером с телефонную книжку небольшого города.

Все приближающиеся иракцы видели нас и боялись за свои жизни. Они меняли курс и пытались обходить нас стороной.

Многие размахивали над головами американскими пропагандистскими листовками, как будто те были гарантами безопасного передвижения. Они говорили, что самолеты выбросили миллионы листовок над бараками и базами вокруг Басры. Листовки обещали: американские вооруженные силы отпустят всех сдавшихся иракцев и убьют любого, выбравшего сопротивление. Солдаты еще помнят войну в заливе и понимают всю серьезность угрозы. К вечеру мы успели пообщаться с солдатами трех иракских дивизий: Пятьдесят первой механизированной, Шестой бронетанковой и Одиннадцатой пехотной — все рассказывали одну и ту же историю. Наша психологическая кампания в южном Ираке оказалась успешной.

Приперев к стенке большую группу солдат, мы отбирали у них оружие, обыскивали, стараясь найти все, что может пригодиться разведке, выдавали гуманитарные пайки и пополняли их запасы воды. Многие удивленно таращили глаза: вместо стрельбы мы их кормим. Подросток, одетый в военные штаны и футболку с надписью «Джейнсвилль, Висконсин, Христианская Ассоциация Молодых Людей», засмеялся и с улыбкой крикнул: «Я делаю любить Джордж Буш».

У многих были с собой противогазы. Идя через пустыню, они избавлялись от всех вещей, без которых могли обойтись, но не от оружия, воды и противогазов. Я заметил, что один мужчина, стоящий в сторонке, был гладко выбрит, на нем была военная парадновыходная рубашка. Он всегда поворачивал голову в ту сторону, из которой доносилась наша речь, было ощущение, что он понимает английский. Я представился, мы пожали друг другу руки. Он был командиром батальона, полковником, и большинство солдат были его подчиненными. Он поблагодарил нас за доброе к ним отношение, я ответил, что мы, как солдаты, имеем больше общего с другими солдатами, чем с другими людьми в нашем обществе. Спросил его насчет противогазов — не думает ли он, что американцы будут использовать против Ирака химическое оружие.

— Нет, — ответил он. — Мы думаем, Саддам будет использовать его против вас, а мы в это время застрянем как раз посередине.

В конце концов около трех часов дня мы получили приказ двигаться дальше. Нам было предписано ехать на запад и продолжать разведку северного направления, двигаясь к болотам. Наклонился к карте и, прищуриваясь, пытался найти название русла реки: «Мать истока всех каналов».

Ведущий «Хаммер» неуверенно въехал на железнодорожный мост. Казалось, водитель утратил психологическое равновесие, потому что его «Хаммер» вдруг прибавил скорость и отъехал в сторону, чтобы не наворотить чего-нибудь и уступить дорогу всем остальным. Когда наша машина, с Уинном за рулем, взобралась на мост и колесами нужно было угодить в колею, прижался к спинке сиденья и посмотрел на воду внизу. От наших шин до края моста было по шесть дюймов.

В обволакивающей и успокаивающей темноте мы расположились по обоим берегам Саддамского канала и начали подготовку к грядущей ночи. Нашей миссией было просто наблюдать за северной частью канала и в случае каких-либо движений с иракской стороны против ПБГ-1, расположенной к югу и западу от нас, бить тревогу.

Ночь была тихой, и, когда взошло солнце, выкинул в воду все изъятые у иракцев «АК-47».

Наша миссия полностью изменилась. Во время планирования военных действий в Кувейте и в течение первых дней войны мы постоянно делали одни и те же ошибки: считали, что иракские военные будут поступать так, как мы бы поступили на их месте. Если бы иностранная армия начала атаку Вашингтона с юга, любой американский офицер в любой гипотетической военной игре рекомендовал бы взорвать мосты через реку, превращая, таким образом, реку в естественное препятствие между врагом и его целью. Мы думали, иракцы поступят так же и с основной рекой.

В воскресное утро мы поняли: мосты в Насирию не тронут. Мы возвращались уже изведанной тропой, опять на юг, радуясь нашей удаче и даже не подозревая, по крайней мере, на моем уровне, что иракцы могут на самом деле хотеть, чтобы мы пользовались мостами в Насирию.

На рассвете мы пересекли «Мать истока всех каналов» и на автостраде влились в поток нашей военной техники. Танки стояли вперемешку с квадратными британскими грузовиками и бронетанковой техникой польской армии, сделанной в Советах. Поляки нас всегда пугали, так как иракская армия использовала ту же боевую технику. Весь этот компот отправился в дорогу, передвигаясь с большой скоростью. Автострада сейчас очень сильно начала походить на скоростную автостраду Санта-Моники в фильме «Армагеддон». Мы с Уинном очень сильно удивились, обнаружив через каждые несколько миль дороги зоны отдыха для путешественников — пластиковые столы с разноцветными зонтами и большими картами Ирака.

Через три часа, в тридцати километрах южнее Насирии, мы устроили привал.

Весь, день над нами парили вертолеты. «СН-46» морской пехоты и армейские вертолеты-истребители «Блэк Хоук» летели на север и затем опять исчезали на юге, а потом опять летели на север. Туда-сюда. Туда-сюда. Днем, во время сумерек и в темноте вертолеты не останавливались. Мы знали, чем они занимались. Вертолеты морской пехоты были выкрашены в неприметный шиферно-серый цвет, но на каждом «Блэк Хоуке» были отчетливо видны красные кресты спереди, с боков. Эвакуация. Они увозят раненых и тела мертвых солдат с поля боя до ближайшего реанимационного пункта.

Начал замечать спокойную решительность в морских пехотинцах. Взвод начищал оружие и перепроверял данные на картах. Каждый пролетающий мимо вертолет подпитывал морских пехотинцев энергией. Мы гордились своим профессионализмом, так как мыслили здраво в ситуации, когда все вокруг нас было пропитано духом смерти. Мы могли обернуть насилие и жестокость в свою пользу. Но все равно время от времени по телу пробегали мурашки. Был зол. Хотел мести. Впервые в моих венах вскипала кровь.

Там, на обочине дороги, мы провели ночь под звездами и летящими туда-сюда вертолетами. Офицер разведки передал каждому взводу аэрофотоснимки города Насирии, распечатки шириной в двухэтажный дом, отображающие каждую аллею и каждый дом в мельчайших деталях. Город занимал пять квадратных километров, он спускался к реке на юге и к каналу на севере. Автострада шла на западе, а основная автострада простиралась параллельно восточной части.

Собрал командиров групп под брезентом «Хаммера», и вместе мы изучили фотографии. В понедельник миссией батальона будет поездка в Насирию и слияние со Вторым батальоном Восьмого полка МП на южной стороне восточного моста через реку, это южный конец «Аллеи засад». Мы мало знали об уже произошедших событиях в Насирии. «Би-би-си» сообщала о дюжинах американских пострадавших, но деталей не рассказывала. Были неопределенные слухи о том, что Труппа технического обслуживания по ошибке вошла в город в воскресенье и была встречена засадой федаинов. Оперативная группа «Тарава» вошла в город для освобождения уцелевших и открытия моста, так как ПБГ-1 должна была быстро пройти по городу, она готовила внезапное нападение на Багдад. Теперь все выглядело так, как будто морские пехотинцы были остановлены и нам предстояло увязнуть в тяжелом бою.

Понедельник, мы медленно двинулись на север, ехали по полям, находящимся рядом с дорогой, пропуская грузовики с продовольствием, ждущие захвата Насирии.

За последние четыре дня мы увидели дюжины раздолбанных иракских машин. Танки, разбитые американскими реактивными самолетами, грузовики и взорванные зенитки валялись на обочинах. Теперь на узкоколейках южного направления мы видели намного больше следов разрушения. Но что-то было не так. Я пригляделся.

— Хрень господня, орудийный сержант. Это же «Хаммеры».

На дверях были видны отпечатки окровавленных рук. На лобовых стеклах зияли дыры от пуль. Застывшая кровь, столько крови, даже не мог себе представить, что в человеческом теле столько крови. Это были плачевные останки Ремонтной роты, которая, повернув не в ту сторону, наткнулась на насирийцев и была почти стерта с лица земли федаинскими ополченцами. По крайней мере, девять солдат было убито и шесть взято в плен, включая одного рядового. Но в тот день мы знали только одно: в тех «Хаммерах» были американцы, и выглядело это так, что их убили всех до одного.

Мы были в трех километрах к югу от моста. Казалось, что враг везде: за каждым деревом, каждой стеной, в каждом здании. Боялся. Впервые в Ираке. Кровь приливала к голове, ноги непроизвольно отбивали чечетку на полу машины. Мои колени поднимались и опускались, как механизм швейной машинки. Во рту было сухо и липко.

Где-то впереди стрекотали пулеметы.

— Как так может быть? Еще полчаса назад мы проезжали по тихим, безлюдным полям, — спросил меня Уинн, правой рукой продолжая управлять «Хаммером», а левой целясь сквозь открытую дверь.

Задавал себе тот же вопрос. «Самый южный город на пути к Багдаду. Мы как раз там, где они нас ждали».

Наконец мы проехали выстроившиеся в елочку машины и увидели пехотинцев, растянутых вереницей в окопах вдоль полей. На южном конце моста, ведущего к «Аллее засад», мы повернули влево и угодили в огромную лужу грязи, окруженную пальмовыми деревьями.

Роты «Альфа» и «Смерч» двигались вперед, к берегу реки, а мы слушали оглушительный грохот — наши Обстреливали позиции врага, находящиеся на другой стороне реки. Рота «Мародер» оставалась на месте, мы ждали инструкций. Прячась под пальмовыми ветвями, побежал к морским пехотинцам, роющим окоп на противоположной стороне.

Нашел командира взвода сидящим на корточках в окопе, конечно же, с оружием и рацией. Он сказал, они из роты «Фокс» 2/8, весь день на линии огня, и предупредил меня, что мое хождение, таким образом, совсем небезопасно.

— Они на деревьях, приятель. Они, на хрен, везде, и они, на хрен, умеют стрелять. Вьетнам!

Вернулся к своим, получил приказание облегчить «Хаммеры», выбросив из них всю несущественную боевую технику. Когда Оперативная боевая группа «Тарава» пойдет на штурм Насирии по мосту, мой взвод будет следовать за ней и эвакуировать пострадавших. В этом районе было слишком много реактивных гранат, поэтому вертолеты не могли летать над городом, поэтому эвакуация будут происходить на земле. Отвратительное ощущение — планировать эвакуацию морских пехотинцев, которые сейчас суетятся, болтают со своими приятелями и готовятся к атаке.

Стоял, разговаривая с сержантом Лоуренсом, как вдруг в воздухе просвистел какой-то объект, с лязгом ударился о корпус и угодил прямо в кузов «Хаммера».

— Граната!

Мы все упали на землю, сейчас взорвется! Сейчас! Сейчас! Потом мы с Лоуренсом все-таки встали и осторожно посмотрели в кузов. Внутри валялся острый кусок шрапнели, не совсем безвредный, но и не граната. Мы засмеялись. Из-за сражения мы были настолько взвинчены, что все вокруг воспринималось очень остро. Потом еще несколько раз буду видеть моих морских пехотинцев маниакально смеющимися в самый разгар боевых действий.

На Насирию спустилась ночь. Для нас это значило только одно: будет лучше видно следы. Обещанная атака через мост так и не состоялась, и мы готовились провести ночь там же, где оставались днем — на предмостном укреплении. Я разделил взвод пополам: нужно было обеспечить безопасность и рыть окопы. Мы даже еще не успели начать рыть, как пришло указание стартовать на юг, через три километра присоединиться к ПБГ-1 и перейти к безумному прорыву через «Аллею засад».

Вся дорога была забита сотнями машин. Танки, «Хаммеры» и грузовики с продовольствием и боеприпасами собрались в один поток. Сюда же присоединились и мы — заехали прямо к железнодорожному мосту и попали под импровизированный прожектор — горящую в поле, к западу от дороги цистерну с бензином. Любой двенадцатилетний ребенок с охотничьим ружьем мог спокойно попасть в наши силуэты, подсвеченные «дружелюбным» светом. С трудом выруливая, приблизился к «Хаммеру» командира роты и попросил разрешения отъехать на сто метров назад или, наоборот, вперед, на более подходящую позицию.

— Не могу вам дать разрешение, — ответил он, — не обсудив вопрос с батальоном.

— Так обсудите с батальоном.

— Беспокоить батальон по таким пустякам? Мы будем плохо выглядеть в их глазах. — Он сказал это с преувеличенной миной терпения на лице. — Кроме того, мы скоро тронемся.

Прошло еще шесть часов, а мы как стояли, так и продолжали стоять.

Прогуливаясь по дороге, встретил офицера Алексиса Антонеску. Из-за накидки на голову трудно было понять выражение его лица. Решил спросить про положение дел.

— Как в аду. Днем мы увидели иракцев, они подняли руки, хотели сдаться. Подошли ближе, и эти чертовы хаджи выбросили белый флаг, а потом вытащили спрятанные в одежде «АК» и начали стрелять. Через десять минут некоторые из этих ублюдков держали в одной руке автомат и стреляли в нас, а другой рукой прижимали к себе по маленькой девочке. Парни пытались поступить правильно, но не хотел, чтобы дети погибли в перестрелке. И теперь на дороге в город лежат трупы морских пехотинцев. Когда мы туда вернемся, ты их увидишь.

— Что произошло?

— Засада реактивных гранат. Дружеский огонь из «А710». Черт, если бы знал.

Гэ-эм говорил нам, что нужно выжить в первые пять дней войны, в самые опасные дни. Осталось еще четыре.

На рассвете мы завели моторы.

К тому времени, когда мы приблизились к южному мосту, между машинами появилась дистанция, хоть можно стало маневрировать.

В северном конце «Аллеи засад» мы пересекли другой мост и здесь повернули налево, на перекресток. Легкие бронированные машины поехали по полям рядом с дорогой — так противник их не сразу заметит. Был рад: они смогут нас прикрывать. Прибавил скорость. Поворот направо привел нас на другую автостраду, которой мы должны придерживаться, следуя на север, в Эль-Кут, находящийся на реке Тигр.

Дорога по автостраде между Насирией и Эль-Кутом протяженностью в двести километров займет у нас десять дней. В это время Третья пехотная дивизия, ПБГ-5 и ПБГ-7 пойдут через пустыню на запад, ПБГ-1 и разведывательный пройдут через каждый город, располагающийся по автостраде, занимая эту, как говорили в древности, «землю между двух рек». Нашей задачей было вовлечь иракские войска в слежку за нами и не допустить, чтобы они вернулись для защиты Багдада. Армия и другие ПБГ войдут в столицу, но в следующие десять дней больше всего боев пройдет в населенных пунктах, расположенных вдоль автострады.

Боковым зрением вроде бы видел человеческие тени, но, когда поворачивался, не обнаруживал ничего примечательного. Вон мужчина в окне. Другой прятался за зданием. Третьего заметил у обочины, вдалеке. После Насирии в моем правом ухе — стрелял с правой стороны — всегда была затычка. Хотел бы перестрелять всех и вся, сровнять все с землей. Тогда в этих безжизненных полях мы чувствовали бы себя в безопасности. Но мы не могли этого сделать. Мы могли только сидеть, ждать и наблюдать с красными от усталости глазами.

После трех часов езды батальон свернул с автострады; поставив машины елочкой, мы могли стрелять по флангам. Морские пехотинцы вышли из машин и встали перед ними — так безопасней.

Медленно поднялся по одной из узких тропинок И остановился. Подо мной был окоп. Дно обложено одеялами, а на костре все еще стояла кастрюля. Еда была поделена точно поровну, на две тарелки, но к ней не успели притронуться. Следы на мокрой земле исчезали где-то в кустах.

— Кристенсон, Стэффорд, идите сюда.

Они прибежали и начали ходить вдоль следов по двойной спирали, то туда, то сюда, как собаки, берущие след. Но «окопников» не было. Представил себе парней, вероятно, моего возраста, которым приказали сидеть в окопе и стрелять в американцев, когда те появятся. Они защитят от неверных свою деревню, матерей и сестер. Даже если они умрут, они попадут на небеса в качестве мучеников и будут жить вечно, вместе со своими девяноста девятью девственницами. Может, это и выглядело как хорошая перспектива, пока не увидели, как перед ними остановилась целая колонна морских пехотинцев.

А наши командиры уже планировали следующий шаг. Меня вызвали для получения боевого приказа на конец дня.

Расстелив карту на капоте «Хаммера», слушал и делал пометки. ПБГ-1 будет продвигаться по автостраде, разведывательный пойдет на восток от автострады для патрулирования ферм, расположенных на участке от пяти до десяти километров от дороги. Нашей миссией было наблюдать за флангом ПБГ и предупреждать о грядущем нападении. Взяв синий маркер, я пометил предполагаемый маршрут. Батальон поведет рота «Мародер», а «Мародер» поведет мой взвод.

Такое наблюдение было хорошей разведывательной акцией — задание простое, цель ясна. Но самое лучшее, как подметил сержант Лавелл, «мы будем в сельской местности, где можем сражаться, а не в городе, где стоит нам только отвернуться, и все».

Опять двинулись в дорогу. Колонну возглавлял «Хаммер» Уокера.

Мы с трудом, метр за метром, переехали через узкий мост и обнаружили, что дальше дороги нет. Остановился и передал по рации в роту сигнал тревоги. Наш соседний взвод не стал заезжать на мост, так что теперь батальон вел он. Мы смотрели, как пятится остальная колонна, потом и мы проделали тот же путь. Теперь мы замыкали колонну. Лоуренс с Левеллом развернули свои пулеметы назад. Как говорится, всегда наготове.

Обстановка менялась медленно, но верно.

В бою у меня никогда не было шестого чувства, но мои первые пять очень обострились. Мы начали замечать тревожные сигналы. Когда мы проходили мимо, во взгляде местных жителей читалось нетерпение. Наладил визуальный контакт с мужчиной возраста моего отца. Он медленно провел пальцем через горло. Жест, понятный во всем мире. Дальше. Женщины с узлами, завязанными на спине, шли на север, против нашего движения. Они прижимали к себе детей и украдкой смотрели на нас. Один мужчина прогромыхал мимо нас на тракторе, везущем за собой трейлер, заполненный детьми и домашней утварью. Это не могло быть нормальным. От чего они убегали?

— Банши, похоже, нас вот-вот начнут атаковать. Вокруг куча местных жителей. Стреляйте только по конкретным целям.

В моем предупреждении не было необходимости. Морские пехотинцы замечали сигналы так же, как и я. Все это мы отрабатывали, они знали правила боя. На сердце стало легко. Вытащил из кобуры пистолет. Мы держали оружие наготове и ждали повода к перестрелке.

Как по сигналу спереди раздался огонь, и колонна остановилась. Мы, инстинктивно пригнувшись, начали выбираться из своих машин, через несколько минут она, машина, могла стать нашей посмертной клеткой.

— Рота «Хаос» на связи. Оставайтесь на месте. Колонну возглавляет «Хаос».

Как только мы остановились, начался ветер. Кружащийся вокруг песок урезал видимость до нескольких сотен ярдов. Он лез мне в глаза, пришлось натянуть на лицо защитные очки — видно стало еще хуже. Эти шамалы, или, как они у нас называются, песчаные бури, начинали дуть без предупреждения. Все было в песке — воздушные фильтры «Хаммера», патронники автоматов, наши рты и глаза. Мы сидели в низине, но от ветра и вражеского огня это спасти нас не могло.

Пятнадцать минут мы напряженно ждали. Морские пехотинцы сканировали поля и деревья вокруг нас. Но все, что мы видели, — это деревенские жители, испуганно убегающие с насиженных мест. Мы с Уинном лежали на животах у одной из обочин. Он изучал через прицел своей снайперской винтовки линию деревьев, а сам все время держал около уха рацию.

— Это все из-за города, который там, дальше, — сказал сержант, показывая вперед. — Каждый раз, как мы подходим к городу, в нас начинают стрелять. Но кажется, к счастью, мы обойдем его стороной и опять поедем по пересеченной местности. По крайней мере, мы учимся.

Был с ним полностью согласен. Последнее, чего хотел, так это повторения истории с Насирией, и полагал, наши командиры думают так же. Затем зашипела рация: Банши, наблюдение окончено. Движемся к западу от автострады, через центр города'.

Кольберт перегнал меня и поехал вперед, круто поворачивая влево — за поворотом был въезд в город. Хеллер, верный товарищ по команде, следовал сразу за ним. Пулеметчики группы, в полной готовности, стояли у огневых установок. Справа от дороги — ряд трехэтажных зданий. Из каждого черного прямоугольника окна, из каждой двери засверкало дульное пламя.

Психическая нагрузка меня парализовала. Открывшиеся за поворотом здания были бетонными и выглядели как башни, расположенные с обеих сторон дороги, — враги поймали нас в ловушку этого городского каньона. Вокруг нас мелькали вспышки от стреляющих вражеских орудий, но этого не слышал и не мог разобрать, стреляет мой взвод в ответ или нет. Не было ни страха, ни куража. Ничего не чувствовал, был сторонним наблюдателем, смотрел на засаду, устроенную нам, как на фильм в кинотеатре. Уинн рывком выровнял руль, от этой встряски пришел в себя. Слух восстановился в ту же секунду: грохотали пулеметы, ревели моторы «Хаммеров», увидел улицу, позиции федаинов и мой взвод в пылу сражения. Огонь по нам велся со всех зданий по периметру.

— На связи Банши. Принимаем на себя огонь из орудий малых калибров. Мы вступили в бой.

— У нас та же ситуация. Продолжайте ехать.

Правила выживания и приказ начальства поставили меня в трудное положение.

Нормальной реакцией человека сейчас было свернуться калачиком на дне «Хаммера» и закрыть глаза. Как раз эту реакцию в войсках морской пехоты и пытались всеми средствами подавить. Сработало. После первого шока от засады успокоился и стал абсолютно хладнокровным. Мой взвод выглядел так же. Ребята прицеливались, нажимали на курки и действовали как единый организм.

Поддерживал контакт по рации с Третьей группой, нужно было убедиться, что у них все в порядке.

— Как вы там?

— Бежим и стреляем.

Инстинкт самосохранения отошел на второй план, нужно было стрелять. Первое, чему учат каждого молодого пехотного офицера: если в тебя стреляют, стреляй в ответ. «Вы должны добиться огневого превосходства и поддерживать его», — вот как говорят войска морской пехоты.

Наклонился к своему «М-16» и начал стрелять в окна и двери.

Кроме насекомых и растений, в своей жизни убил всего одно живое существо. Когда был подростком, мне нужно было скосить газон у дома моих родителей, и я лезвием газонокосилки случайно поранил бурундука. Затем, сжав зубы, отрубил ему голову лопатой. Но даже из-за этого умерщвления из милосердия мне было не по себе. Я никогда не охотился, да и желания не было. А теперь бросал гранаты в незнакомых людей в неизвестном городе, и мне это определенно нравилось.

Когда столь долгожданная ясность сознания все-таки появилась, увидел в аллее молодого человека, лежащей' на земле.

Он стрелял из «АК-47». Автомат прыгал в его руках. Человек казался мне очень маленьким, хотя он был от меня на расстоянии меньше чем тридцать метров. Бросил в его сторону гранату, она взорвалась, ударившись о стену прямо над его головой. Видел, как молодой человек ткнулся в землю вслед за своим автоматом. Теперь бросал гранаты в окна и открытые двери.

В конце концов мы прорвались через ворота, добрались до развилки с автострадой и помчались. На юге, выстроившись у дороги елочкой, расположились танки ПБГ-1. Ряды спешившихся морских пехотинцев, притаившихся у обочины, смотрели на нас, не веря в то, что нам удалось на наших «Хаммерах» выбраться из города. Уокер, ехавший слишком быстро, не успел вовремя повернуть на автостраду, и его машина запрыгала по насыпи на внешнем обводе поворота. За спиной еще проносились пули, нам нужно было уезжать, чтобы между ними и нами возникла безопасная дистанция.

Уокер вывернул руль и выскочил на подсушенную корку грязи на обочине. В тумане виднелась верхняя граница леса, до опушки оставалась миля через открытое поле. В тактическом плане вопросов не было, все просто: стреляй, передвигайся, сообщай о своих решениях.

Мы решили, что оторвались. И вдруг все превратилось в ад.

Корка грязи отвратительным скрипом затрещала под «Хаммером» Уокера, нагруженным оружием и боеприпасами, и машина до корпуса увязла в смоле. Поле было «собкой» — этакое большое крем-брюле, хорошо утоптанное на верхушке, но внутри жидкое и глубокое. Нас всех инструктировали по поводу этих иракских «собок», но увидели и реально почувствовали одну из них мы только сейчас. Теперь мы завязли в одном дерьме и подвергались обстрелу другого.

Лоуренс пополз вперед, к краю «собки» и накинул крючок на фаркоп «Хаммера». Купер включил заднюю передачу, машина напряженно взревела, но не сдвинулась ни на дюйм. Бесполезно. Нужно что-то помощнее.

Связался по рации с батальоном и запросил «Гудренч», команду механической поддержки.

Через пять минут после моей просьбы о помощи показался штаб-сержант Бринке на своей дайте-мне-пятитонный-армейский-грузовик со стреляющим глушителем, ему было наплевать на пули, посылаемые вдогонку. Он пришвартовался рядом с насыпью, рядом со Штайнторфом, продолжающим палить из пулемета в сторону наших неприятелей. Выпрыгнув из кабины, Бринке с ухмылкой произнес:

— Как дела, сэр? Что случилось?

Адреналин бил в мозги, с трудом мог говорить и не мог понять, признаком героизма или идиотизма было его веселое настроение. Со временем пойму, что это самый действенный способ справиться со всем на свете.

Бринке окинул «Хаммер» профессиональным взглядом и пробурчал несколько указаний своим морским пехотинцам в грузовике. Они посыпались наружу и быстро прикрепили цепь. Рывок, треск и «Хаммер» Уокера выпрыгнул из «собки». Мы были готовы двинуться дальше.

Наконец мы увидели наш батальон, собравшийся в круг на поле рядом с автострадой, и поспешили занять свое место в периметре.

Остановились, Уинн заглушил мотор, из машины выходить никто не собирался. Несколько минут сидели молча, потом повернулись и посмотрели друг на друга. Бледный Уинн выдавил из себя улыбку, и мы оба засмеялись. Смех был неестественным.

Уинн заговорил охрипшим голосом:

— Вот дерьмо, да? С ума можно сойти.

— Нас чуть не поимели. — Посмотрел на карту. — Эль-Гарраф. Название этого города Эль-Гарраф.

Шел и то тут, то там слышал обрывки историй, которые, наверное, рассказывали уже по десятому кругу.

— Ну вот, Дарнольд едет по этому хренову городу, снаряды жужжат со всех сторон, и вдруг его рука соскальзывает с руля. Он орет: «В меня попали!» — и сержант Джейкобс наклоняется посмотреть. Точно, из предплечья хлещет кровь. Ну, Джейкобс, тот еще чувак, затягивает выше раны жгут и говорит: «Ты в порядке, поехали дальше». Дарнольд заводит машину и едет, и вот мы здесь, со всеми остальными. Черт возьми.

На секунду остановился и посмотрел на первого, раненного в бою солдата разведывательного батальона. На его предплечье была маленькая красная дырка — место, куда попала пуля и где она до сих пор находится.

Выяснив в штаб-квартире роты, что у капитана нет для меня дальнейших инструкций — только устроиться здесь на ночь и быть готовыми утром выдвинуться дальше, — вернулся к своему взводу. Мои морские пехотинцы уже организовали окопы.

И конечно же рассказывали друг другу истории. Каждое сражение потом еще столько раз перемалывается… А если бы мы сделали так… А если бы поехали туда… Иногда это обсуждение происходит спокойно, иногда шумно, иногда со смехом, иногда со слезами. Это очень важно — рассказывать и пересказывать обо всем произошедшем. У взводов коллективная память. Они учатся и метаются. Учатся, в большинстве своем, не во время боя, а после него.

Но кое-что в пересказах меня и нервировало. Доверие в моем понимании — это опора нашего душевного равновесия. Однажды в колледже отправился на катание на лыжах по ровной местности. В метель. В лесу, под деревьями, все было ничего. Но когда пересекал открытую поляну, снежный покров на земле переходил в снег, падающий с неба. Не было горизонта, не было восприятия глубины, и терял пространственную ориентировку. Ветви, торчащие из снега рядом с ногами, выглядели точно так же, как другие лыжники, находящиеся в сотнях ярдов от мета. Кружилась голова, пришлось сесть.

Бой — это одна из форм потери пространственной ориентировки, но никто не готовил меня к тому,что буду подвергать сомнению свои собственные ощущения.

Удача на поле боя базировалась на своевременной инициативе, лежащей в основе всего фундамента работы пехотинцев. Репутация морской пехоты была основана на творческих способностях и индивидуальной импровизации, но горе молодому лейтенанту, который забудет о фундаменте. Если фундамент есть, то остальное приложится.

Штайнторф показал мне длинную рваную дыру в материи рюкзака фирмы «North Face», дырку сделала пуля от «АК-47», а рюкзак находился в дюйме от его тела.

Прострелили и «Хаммер» Уокера. Мы обнаружили в нем двадцать два пулевых отверстия, включая шесть в двери рядом с местом Алексиса Антонеску. Когда подошел, он смотрел на них с благоговейным страхом.

— Как вы, Алексис?

— Впечатлен, — ответил он. — Впечатлен как никогда в своей жизни.

Хеллер обнял его за плечи:

— У него стальные яйца. Он у нас крепкий перец.

Опустилась ночь, поднялся ветер. Звук грома смешивался с громыханием взрывов вдалеке, а молния в небе чередовалась со вспышками артиллерийских снарядов. Мы с Уинном прятались в кабине, слушали новости по радио и уплетали наш первый за день паек. Понял, что был голоден как волк.

— О чем ты думаешь? — спросил Уинна.

— После Насирии и того городка, где нас обстреляли, для меня стала ясна иракская стратегия. Они не будут трогать нас на открытом пространстве, потому что здесь мы вытряхнем из них все дерьмо. Они дождутся, когда мы войдем в черту города, и будут брать нас измором. Если мы начнем стрелять в ответ и раним мирных граждан, они расскажут об этом всему миру, и мы будем выглядеть как последние головорезы.

Посмотрел на карту, ведя пальцем по автостраде от Насирии до Эль-Гаррафа. Потом пошел дальше, на север, по предполагаемому маршруту. Ан-Наср, Аш-Шатра, Ар-Рифа, Квалат-Суккар, Эль-Хай, Эль-Кут — цепь городов, простирающихся до реки Тигр. На севере от Тигра находится Багдад, самый большой город.

— Ну, если так, то нам придется нелегко, — заметил.

Перед рассветом, когда лежал в своем окопе, пошел дождь.

Утром погода прояснилась, казалось, дождь осадил всю пыль, скопившуюся в воздухе.

Когда ты спишь в походных условиях, в полном снаряжении и в ботинках, все, что нужно сделать после того как проснулся, — это встать.

Ни побриться, ни принять душ, ни погладить вещи. Нет сушки для рук, завтрака, газеты или е-мэйла. Просто встал и пошел.

По рации меня вызвали в штаб-квартиру роты, где разрабатывался наш маршрут. Капитан огласил план на день: через тридцать минут быть на автостраде и атаковать в северном направлении. Больше никто из американцев не прошел севернее Эль-Гаррафа, кроме нас, и мы будем передвигаться вверх по автостраде вместе с ПБГ.

И да, чуть не забыл: атаковать и высматривать засады с реактивными гранатами и взрывными устройствами, заложенными в автомобиль.

Уинн и командиры групп ждали меня, собравшись у капота «Хаммера». Схватил свою карту и присоединился к ним.

— Любимая всеми акция: сближение с противником, — проронил. — Мы едем на север по автостраде, и мы прикреплены к ПБГ-1. — Командиры групп сделали пометки на своих картах. — Мы будем двигаться вперед и разведывать местность. Все наши войска на дорогах, вас должно волновать все, что находится по флангам, вероятно, там будет враг. Будет поддержка с воздуха. Вертолеты «Кобра». Вопросы есть?

— Сэр, как вы думаете, грудастые телки в чем будут выглядеть лучше — в белых футболках или в оранжевых?

Усмехнулся, остальные дружно заржали. Да, эти парни правильно выбрали род деятельности.

Как большинство плохих дней, этот день начинался хорошо. Машины загудели.

Мы сделали остановку на южной окраине Ан-Насра, съехали с проезжей части и поставили машины елочкой. Подошел к каждой машине посмотреть, как там мои морские пехотинцы, и сказать, что мы подождем несколько минут — нужно пропустить вперед ПБГ, они войдут в город. Три снайпера расчехлили свое оружие и, просматривая фланги, поджидали иракских стрелков.

Получили приказ двигаться дальше и поехали к мосту. Улицы Ан-Насра были пусты, ворота заперты, ставни закрыты. Никакого движения. Танки встали на всех перекрестках, чтобы напрочь отбить охоту приближаться к нам; вдоль дорог стояли огневые установки. Мы проходили квартал за кварталом и потихоньку начали расслабляться. Может, федаинов в городе нет или их смутила наша огневая мощь. И когда мои плечи были уже не так напряжены, а дыхание стало более ровным, я услышал по правую сторону от себя длинную автоматную очередь.

Все-таки стреляют.

Плечи напряглись, дыхание участилось.

— Банши, принимаем огонь с востока, — передавая сообщение по рации, старался, чтобы голос звучал ровно.

Пока Уинн держал одной рукой руль, а другой пытался дотянуться до автомата, траектория нашего «Хаммера» очень сильно напоминала волну.

— Черт, черт, ничего не вижу.

Еще пулеметная очередь. Какой же противный звук!

— Где стрелки? — Повернул голову, ища глазами источник огня. Мы не могли вести беспорядочную стрельбу, но не мог же допустить, чтобы атакующие подумали, будто напугали нас до смерти. Однако наша задача была четкой и ясной: дойти до Багдада. Мы проглотили ярость и продолжили движение на север, так и не сделав ни единого выстрела в ответ, мы не видели, в кого стрелять. Через несколько минут мы опять оказались в открытом поле, кое-где разорванном небольшими перелесками.

Батальон вела рота «Мародер», а роту «Мародер» вел второй взвод. Над нами разведка с малых высот, и по — звуку в небе было понятно: у них там в разгаре свой бой, воздушный. Но это лучше, чем бесконечное, напряженное ожидание.

В моем мозгу каждое дерево, крыша и тропинка скрывали бойца с реактивной гранатой, и эта граната определенно была направлена на меня. Сначала не мог вести переговоры по рации, боялся, что мой голос будет звучать смешно. Но когда вышел на связь, то был удивлен: мой голос казался ровным и спокойным.

Разведка с малых высот оставила федаинам несколько вариантов действий: спастись бегством, сдаться или умереть.

Повернулся, чтобы сфокусировать взгляд на вспышке света, которую заметил боковым зрением, и увидел мертвую девочку в голубом платьице. Она лежала на дороге и было ей примерно лет шесть. Рядом с ней, обхватив руками голову, сидел мужчина, солдат в форме. Когда мы проезжали мимо, он что-то прошипел нам вслед. Возвращаясь к своему прошлому, вспомнил, что еще давным-давно, учась в подготовительной средней иезуитской школе, как-то поймал себя на мысли, что шепчу под нос двадцать третий псалом: «Я иду через долину смертной тени…»

Мы очень быстро проехали через Аш-Шатру — из наших окон торчало все оружие, которое было в наличии. В то время мы еще не знали, но Аш-Шатра позже станет знаковым городом в этой войне. Как раз на этой дороге в засаду угодит колонна транспорта снабжения. Один из сержантов морской пехоты будет захвачен, искалечен, а по словам некоторых, и распят.

Следующим городом на карте был Ар-Рифа. Штаб-квартира батальона передала нам по рации, чтобы мы придерживались той же схемы, что и при въезде в Ан-Наср, — сначала зайдет разведка и укрепит позиции для ПБГ. Батальон в Ар-Рифу поведет мой взвод.

Мы припарковали наши пять «Хаммеров» под пологим склоном осушительного канала и выставили охрану по всем направлениям. Снайперы благодаря своим прицелам осмотрели все стены, ворота и крыши домов. Пулеметчики наводили оружие на возможные цели — один на северном направлении, другой на южном, третий на восточном, четвертый на западном. Мы с Уинном штудировали карту и, чтобы сократить время реагирования, если нам будет нужно немедленное подкрепление, намечали цели для артиллерии. Мы работали, а остальной батальон с шумом проезжал мимо нас, улыбаясь и махая нам руками.

— У меня тут вооруженные люди, двигающиеся вдоль деревьев! — выкрикнул Кристенсон, и показал на трех-четырех мужчин, пробирающихся сквозь деревья, у них были реактивные гранатометы, и они определенно шли в нашу сторону.

Назначил ответственным Уинна, и он быстренько установил свою снайперскую винтовку «М40» на капот «Хаммера». Он терпеливо смотрел в прицел и никак не реагировал на суматоху, царящую вокруг. Он то плотно прижимал палец к курку, то немного отпускал его, ждал идеального момента. Повернулся, чтобы ответить на сигнал по рации, и тут он выстрелил.

— Не знаю, попал или нет, но теперь они подумают дважды, прежде чем приближаться.

На тропинке показались фигуры двух людей. Кристенсон открыл по ним огонь из легкого пулемета, выстрелов было восемь или десять. Пули пролетели над их головами.

— Ниже, Кристенсон. Слишком высоко берете. — Мой голос звучал спокойно, почти как у инструктора на стрельбище. И это опять меня удивило. Понял, что командование под обстрелом сродни театру. Кристенсон взял ниже, и люди упали на землю.

— Будь начеку, Кристенсон, и убивай любого, кто будет приближаться с этого направления.

Стены Ар-Рифы находились от нас на расстоянии одного футбольного поля. Как и большинство иракских городов, он был олицетворением какой-то безысходности.

Кристенсон наблюдал за деревьями, стоял рядом. Насколько знал, предыдущие выстрелы были для него первыми, выполненными с такого близкого расстояния. И хотел его подбодрить.

— Хорошие были выстрелы, Кристенсон.

Он удивился тому, что с ним заговорил.

— Спасибо, сэр.

Кристенсон был самым младшим членом взвода. Обычно в разведке, где полно старших по званию, младшие являются козлами отпущения. Но Кристенсон мог постоять за себя и настоять на своем. Он получил приглашение от Военно-морского училища США стать их студентом, но после 11 сентября он отклонил приглашение и записался в морскую пехоту.

С юга доносился шум артиллерии. Выстрелы были, а ударной волны не было, Уинн взглянул на меня с удивленно поднятыми бровями. Покачал головой. Не знаю. Над головой проносились снаряды, взрываясь на севере Ар-Рифы.

Нас искренне удивляла «мудрость» этих стрелков: бомбардировали снарядами большой разрушительной силы полный мирных жителей город, и чихали они на наши предписания.

Капитанский «Хаммер» подъехал к нашему маленькому кругу, и капитан подошел ко мне.

— Сэр, мы тут пару раз стрельнули в желающих подойти поближе, по ходу они все поняли, — сказал он. — Мы курируем район, но движущихся целей нет.

— Да, но рота «Хаос» вызывает огонь, и я тоже хочу получить приказ на совершение акции.

Не мог в это поверить. Мы собирались использовать артиллерию только чтобы не отстать от роты «Хаос»!

— Сэр, лучше продолжил заниматься тем, что мы делаем сейчас. Сейчас у нас все под контролем.

— Лейтенант Сэмюэль, следите за работой своего взвода, а я буду мозговать над разработкой акции.

Все, что находилось за зоной в шестьсот квадратных метров, считалось «опасной дальностью» и требовало повышенного внимания из-за соседства с нашими войсками.

— Сэр, этот участок входит в зону опасной дальности. Аннулируйте акцию, — произнес Уинн с возрастающей тревогой в голосе.

— Мы перебьем всех засранцев. Спокойно, — ответил капитан.

— В поле никого нет! — Уже не говорил, а кричал. — Этими снарядами вы и нас прихватите, и ПБГ-1 заодно, поскольку мы не знаем, по какой дороге они пойдут. Аннулируйте эту хренову акцию. — Потянулся, чтобы забрать у него рацию. Он отстранился.

Позже связался по рации с майором Уитмером, он был даже злее меня. Он с возмущением кинул рацию, обозвав капитана «хреновым идиотом», мы же в батальоне называли его просто «Дерьмом». Так как начальник штаба дивизии находился на расстоянии слышимости, полковник Браун попросил майора Уитмера обходиться без лишних эмоций. Но акцию отменил. Старший офицер уехал, но перед этим пригрозил мне припомнить мой поступок.

Сержант Хеллер, пригнувшись, на случай если в нас целятся из снайперской винтовки, подбежал к «Хаммеру»:

— Сэр, у меня шину спустило, нужно немедленно менять, чтобы можно было выехать в любую минуту.

Поступил с этой проблемой так, как нас учили. Что бы сделал, если бы был командиром федаинов и увидел, что «Хаммер» морских пехотинцев стоит на домкрате, а люди бешено меняют спустившее колесо? Воспользовался бы слабостью и атаковал. На худой конец, застав их в состоянии немобильности, постарался нанести потери. И самое лучшее, что мог бы предпринять, это заставить американцев улепетывать, оставив «Хаммер» для меня, а потом сжег бы его как трофей, служащий доказательством американской беспомощности.

— Хеллер, не могу дать тебе на это разрешение. Собери свою команду и поезжай к месту дислокации «Гудренча». У них больше людей, с ними ты поменяешь шину быстрее. Извини. Поднимай своих ребят, и отправляйтесь в дорогу. Наша рота может сорваться с места в любую минуту.

Он кинул на меня взгляд, наполовину доверяющий, наполовину сомневающийся. В следующую секунду до него дошла моя мысль, Хеллер в знак согласия кивнул головой:

— Приказ принят, сэр. Доложу вам, когда будем возвращаться.

Стояли уже три часа, но все еще не видели ни одного морского пехотинца из ПБГ-1. Смотря, как медленно спускается солнце с неба, чувствовал все больший и больший дискомфорт. Мы сидим на одном месте, как наседки: Впрочем, одно неверное решение, как правило, еще не приводит к тактической катастрофе.

Хотя ворота и ставни домов Ар-Рифы были закрыты, местные жители все равно украдкой выглядывали из-за стен. Некоторые махали руками, другие проводили рукой по горлу. Чуть дальше мы увидели несколько дюжин иракцев, собравшихся у обочины дороги.

Связался со штаб-квартирой батальона. Нужен был переводчик. Через десять минут мы услышали рев приближающегося «Хаммера», — это привезли Дэвиса и высадили его около меня.

Наблюдал. Местные жители начали показывать Дэвиса кулаки и бросать в его сторону какие-то фразы. Он пожимал плечами и продолжал слушать. Трое мужчин показывали на нас, их голоса становились громче и отрывистей. Попросил морских пехотинцев Лавелла прикрыть меня и пошел в сторону Дэвиса.

— Что они говорят?

Дэвис сделал паузу, осознавая важность своей миссии.

— Они говорят, что счастливы видеть здесь морских пехотинцев, они признательны вам за свое освобождение.

— Черт возьми, Дэвис. Хватит молоть чушь.

— Они спрашивают, почему вы здесь сидите, и боятся, что вы атакуете город и убьете их. Они говорят, федаины обосновались на другом конце города, на месте бывшей штаб-квартиры партии Баас. Они хотят помочь нам убить плохих парней.

Вот теперь прогресс налицо.

— Хорошо, могут ли они кое-что для нас сделать? — Протянул Дэвису пригоршню инфракрасных палочек. — Попроси их дождаться темноты, а потом кинуть эти палочки на крыши зданий, в которых находятся фидаины. Американские вертолеты увидят их в темноте и смогут атаковать здания.

Это был наш план. Правда, у меня были сомнения насчет его действенности. Ирак славится своей межплеменной враждой. Полагал, что большая часть палочек окажется на крышах тех людей, которые должны нашим помощникам денег и не хотят их отдавать. Хотя, может, и сработает, если мы сможем подтвердить их информацию другими источниками.

Меня вызывала штаб-квартира:

— Уведомляем вас о приближении с юга дружественной колонны снабжения.

Хотел ответить, но в это время раздался пулеметный огонь. Мне показалось, что огонь велся по приближающимся грузовикам с запада и востока от автострады. Смотрел по сторонам, пытаясь вычислить, откуда ведется огонь. Безрезультатно.

— Лечь! Всем лечь!

Взвод уже выбрался из машин и лежал на земле. Лежал под двигателем, плотно прижавшись к грязи, и орал во все горло в рацию:

— Прекратить огонь!

А потом увидел приближающиеся к нам грузовики колонны снабжения — они все еще вели обстрел деревьев и зданий, располагавшихся вдоль автострады. И ни одной пули им в ответ. Осознал всю ироничность ситуации: мы ждем, что в нас начнут стрелять наши же морские пехотинцы.

В темноте раздался голос Уокера:

— Придурки, они приняли наши светлячки за дульное пламя.

Другой голос сказал, что группе снабжения нужно давать в руки дубинки, а не огнестрельное оружие.

Около полуночи на радиосвязь вышел штаб, нам было приказано присоединиться к батальону в северной части Ар-Рифы и затем последовать на север, к аэродрому рядом с Квалат-Суккаром. Мы с Уинном, расположившись под пончо и включив краснолинзовый фонарь, изучали карту, пытаясь понять, как туда попасть. Квалат-Суккар был следующим городом на автостраде. Отправляться предстояло ночью, не включая фар, по территории врага, сознавая, что все американские позиции остаются далеко позади.

Уинн посмотрел на меня безнадежным взглядом и произнес:

— Находиться в этом батальоне, все равно что каждый хренов день выигрывать в лотерею.

На севере от Ар-Рифы мы заметили опознавательные сигналы батальона, поступающие с поля, находящегося на востоке автострады, и безмолвно въехали в периметр. В то время как взвод готовился к длинному путешествию в Квалат-Суккар, мы с Уинном поспешили на ночное собрание по освещению операции.

Генерал говорил о том, что Британский парашютно-десантный полк следующим утром возьмет штурмом иракский военный аэродром в Квалат-Суккаре для использования его в качестве базы сосредоточения и последующего нападения на Багдад. Перед атакой мы проведем разведку аэродромного поля. Были получены рапорты о наличии танков и зенитных пушек, что являлось значительной угрозой для Британских вооруженных сил. Больше никаких деталей не сообщалось. Нужно добраться туда до рассвета и выезжать необходимо немедленно, а то какая от нас там будет польза. Командир взвода, сидящий сзади, спросил генерала, смотрел ли тот когда-нибудь фильм «Они были незаменимыми».

Два часа мы пробирались в темноте и не сказать — что мы ехали быстро.

Мы были уполномочены сами принимать решения — атаковать или отступать, вести шквальный или точечный огонь или требовать подкрепления. Теперь у меня было в полтора раза больше полномочий. Эта мысль меня пугала.

Утро было ясным. Генерал сказал: так как мы на легких транспортных средствах — «Хаммерах» — и нам не нужно времени на подготовку, то атаковать аэродром будем немедленно. Разведка боем.

В первый раз ощутил страх в Ираке при нашем первом въезде в Насирию. Последующие три дня перестрелок произвели на меня мало впечатления. Услышав сейчас о предполагаемом захвате аэродрома, испугался во второй раз. Боязнь не была вызвана иракским сопротивлением и, как следствие, возможностью моей насильственной смерти. Наоборот, страх пришел от осознания того, что мои командиры тоже могут испытывать усталость и стресс. Боязнь образовала маленькие трещины, которые заполнил доверием. Помня заверения Гэ-эма, о том, что нужно выжить в первые пять дней боя, подумал: как бы было иронично и печально умереть утром шестого дня.

К страху присоединились обреченность и уязвимость. Я был морским пехотинцем. Буду отдавать честь и выполнять приказания. Нам приходилось доверять решениям других людей, не зная полной картины происходящего. Мы с моими морскими пехотинцами были готовы отдать свои жизни, но легко сдаваться мы не собирались.

Моторы уже ревели, а сам в это время инструктировал взвод. Оглашение моего боевого приказа заняло тридцать секунд. Мы приблизимся к аэродрому по главной дороге и ворвемся на его территорию через передние ворота.

Какая-то часть меня ожидала открытого сопротивления со стороны взвода. Но нет. Командиры групп лишь покачали головой, сказали солдатам садиться в тачки, и мы тронулись в путь.

Подсвеченные восходом, мы гнали по подъездной дороге к аэродрому. Посмотрел направо и увидел морпеха из ночного патруля, он смотрел в нашу сторону с поднятыми руками, скрещенными над головой — наш сигнал, означающий «свои войска — не стреляйте в меня». Дорога протяженностью всего в несколько километров обросла по краям кустами и небольшими деревьями, отчего все выглядело так, как будто мы здесь одни.

За рулем был Уинн, а сам на пассажирском сиденье жонглировал оружием и двумя рациями. До ограждения из проволочной сетки, которой был обнесен аэродром, оставались считанные секунды, когда всем машинам поступило предупреждение из штаба роты:

— Весь личный состав аэродрома объявляется вражеским.

Здесь, в Ираке, мы были ограничены в возможностях при ведении боевых действий. В качестве самообороны мы могли отвечать только пропорциональной силой огня — «стреляйте, если стреляют в вас»; или, если мы открывали огонь первыми, он мог быть только точечным. Оба варианта зависели от обстоятельств — необходимых для достижения боевой цели или несущих угрозу. «Объявляется вражеским» — эти слова означают, что вышеперечисленные правила аннулируются. Означают, что сначала нужно стрелять, а потом задавать вопросы. Нам рассказывали о вьетнамской зоне свободного огня. Впоследствии эти зоны были признаны аморальными и контрпродуктивными. Однако сейчас Квалат-Суккар был объявлен зоной свободного огня.

Прямо перед нами раздался треск пулеметной очереди. Увидел вдалеке силуэты людей, машин и верблюдов, скрываемых в кустах. Какой-то мужчина держал в руках что-то похожее на автомат или пулемет. Рацию было очень плохо слышно, доносились слова: «…дульное пламя… вооруженные люди». Около людей в кустах что-то взорвалось, но мы уже были далеко впереди, нашей целью была взлетно-посадочная полоса.

Доехали. Встали на взлетно-посадочной полосе полукругом, обеспечивая безопасность по флангам; другой взвод, не останавливаясь, поехал дальше — они должны были прочесать все прилегающие к аэродрому здания. По рации нескончаемым потоком передавали рапорты о наличии в округе танков и артиллерийских орудий. Мы же не видели ничего.

Аэродром был пуст. Он выглядел так, будто не использовался уже много лет. Высшее командование отменило британский штурм, потому что разведывательный уже захватил сектор. Батальон перебрался на северную часть аэродрома и сделал привал. Моему взводу выделили пятисотметровый изгиб оросительного канала, имеющего форму английской буквы «L». Мы припарковали «Хаммеры» через каждые сто метров и начали окапываться. Не знал, пробудем мы здесь час или целую неделю.

Нам опять повезло. Беда обошла нас стороной, но не благодаря нашим навыкам и умениям, а благодаря иракской глупости. Один хорошо замаскированный танк на этом аэродроме мог уничтожить целый взвод, прежде чем его подобьет «А-10».

Морские пехотинцы думали, что полковник, отправив их на это задание, проявил высокомерие, заботясь в первую очередь о своей карьере, а не о своих солдатах. Опять возразил. Напыщенность полковника — это маска. Полагал, полковник чувствует то же самое, что и я, только он не может нам показать своих чувств.

Вскоре мое внимание привлекло движение вдалеке. Встал, пытаясь увидеть как можно дальше. Перед группой Лавелла в нашу сторону шли пять человек. К ним приближались два наших морских пехотинца с оружием наготове. Впрыгнул в бронежилет и пошел вслед за ними. Подходя ближе,увидел, что две женщины в этой группе из пяти человек тащат какой-то объект, укутанный в покрывало. Позади трое мужчин волокли еще один. По всему Ираку жители деревень всегда к нам подходили, часто со своими больными вместе, и просили медикаменты от своих недугов, но тут было что-то другое. Прибавил шагу и увидел доктора Уильямсона с аптечкой через плечо. Он шел к иракцам не спеша, но все равно, от меня до него было расстояние в футбольное поле. Перешел на бег.

К тому времени, как до них все-таки добежал, Уильямсон уже развязал принесенные узлы, в них находились два подростка. Братья. У старшего было пулевое ранение в ногу. Свернувшаяся кровь покрыла коркой его икру и щиколотку. Сначала увидел лицо младшего, а потом и раны. Младший выглядел как то тело, которое видел в военном госпитале округа Колумбия. Бледно-зеленый воск. Цвет показывал, как много жизни уже утекло из четырех отверстий в его животе. Над ними застыли их мать и бабушка. В нескольких шагах позади них стоял отец. Они не выказывали никаких эмоций.

Уильямсон за несколько секунд осмотрел раны и объявил, что они были сделаны пулями 5,56 калибра. Пули такого калибра использовали в Ираке только американские солдаты, а единственными американцами здесь были мы. В ужасе вспомнил наш штурм аэродрома. Мозаика собралась. Мы видели не оружие, а пастушьи палки, не дульное пламя, а солнце, отражающееся в лобовом стекле. Бегущие верблюды принадлежали именно этим мальчикам. Мы подстрелили двоих детей.

Взвод начал действовать. Две группы несли караул, а доктор принялся корпеть над мальчиками. Он разделил пострадавших по степени поражения, и в первую очередь занялся тем, у кого были раны в животе. Быстро открыв свою аптечку, он схватил капельницы, физиологический раствор, ножницы и марлю. Подошел, чтобы помочь, и бессознательно ежился каждый раз, когда кровь просачивалась в мои перчатки. Мальчик находился в критическим состоянии. Вряд ли ему можно было помочь. док мягко напомнил мне, что могу быть более полезен в другом качестве:

— Сэр, у нас здесь все под контролем. Вы не могли бы позвать сюда доктора Обина, а также попытаться организовать воздушную эвакуацию раненых. Скажите: требуется быстрое хирургическое вмешательство.

Я, честно говоря, думал, что все поймут и осознают значимость быстрого реагирования, но ошибался. Когда, задыхаясь, вбежал в штаб роты и объяснил, что случилось, капитан ответил: решение о помощи местным детям принимает не он, а его начальство. Времени вступать с ним в перепалку не было. Пошел дальше. Майор Бенелли сидел в тени палатки штаба батальона и копался в индивидуальном пайке.

— Сэр, у меня двое раненых детей на линии. Мы подстрелили их во время штурма сегодня утром. Мой санитар делает что может, но одному из них нужно быстрое хирургическое вмешательство.

Он пожал плечами:

— И чё?

Объяснил всю историю снова и в подробностях.

— Полковник спит. Скажи иракцам, пусть они отправляются домой. Мы не можем им помочь. — Он вернулся к еде.

Не мог бы сейчас ясно объяснить, что чувствую и что хочу сделать. Хотел сказать майору о том, что мы американцы, а американцы не подстреливают детей, чтобы потом оставить их умирать, что солдаты моего взвода не смогут смотреть в зеркало всю оставшуюся жизнь. Хотел заставить его пойти туда, положить руки на грудь мальчика и остановить кровь, ритмично струящуюся из пулевых отверстий. Хотел схватить руками голову майора и резко повернуть ее в сторону.

Но не сказал, не заставил, не свернул майору шею. Был вынужден смириться с его решением старшего офицера, вне зависимости от их идиотизма, преступности или бесчеловечности. Ушел. Нашел военного врача батальона, лейтенанта ВМФ Обина. Быстро ввел его в курс дела. Он широко раскрыл глаза от удивления, быстро схватил все, что нужно, и пошел к доктору Уильямсону, а я вернулся в штаб батальона. Нам все еще нужно было разрешение на эвакуацию мальчиков, и сам этого сделать не мог. Бенелли, увидев меня, ухмыльнулся:

— Полковник еще спит, лейтенант. Не собираюсь его будить и не собираюсь создавать угрозу безопасности американцам, только чтобы эвакуировать этих раненых. Может, ты поймешь, наконец.

Моя беспомощность, трещины в моей душе становились все больше и глубже, превращаясь в пропасть, заполненную страхом и яростью, горечью и сожалением. И вдруг почувствовал себя хотя и беспомощным, но не бессильным. В руках был автомат. Мог застрелить ублюдка. Мог держать его в заложниках, пока он не вызовет вертолет. Просто у меня пока хватало трезвости этого не сделать. Меня предупреждали о возможности возникновения такой ситуации. Бросали вызов моим навыкам командира. Вернулся ко взводу.

Снова сдался. В итоге наши ценности были опрокинуты, и это угрожало разрушить меня, защитника Америки.

Мое поведение не было внезапной вспышкой высокой морали. За войну. Против войны. Война за свободу. Война за нефть. Философские дебаты были роскошью, от которой не получал удовольствия. Войной было то, что делал. Мы за нее не голосовали, не давали своего согласия и не объявляли о ее начале. Мы просто должны были в ней сражаться. А сражение для меня означает две вещи: победа и возвращение моих солдат живыми домой. Впрочем, сказать «живыми» — значит установить планку слишком низко. Должен был вернуть их домой физически и психически здоровыми.

Эти иракские мальчики могли умереть, но не мог допустить их смерти на наших руках.

Когда подошел, доктор оторвался и посмотрел с надеждой в глазах. Они с доктором Обином добились стабилизации состояния мальчиков, но ясно дали понять, что без немедленного хирургического вмешательства мальчик умрет. Тот, что постарше, вероятно протянет несколько дней, пока его не убьет инфекция.

Уокер стоял рядом со слезами на глазах.

Отвел Обина в сторону:

— Сэр, батальон сказал, пусть, мол, эти дети катятся к чертям собачьим. Они хотят, чтобы мы позволили им умереть. Что вы можете сделать, взяв раненых на свое попечение?

Это было выходом. Военный врач, берущий на попечение раненых мирных граждан, официально и этически несет ответственность за предоставление им всей необходимой помощи. Мы организовали восемь санитаров-носильщиков и пешком пошли через поле, к штабу батальона.

— Вот и мы, сэр. Вы хотите позволить им умереть прямо здесь, перед вашей палаткой? Доктор Брайан аккуратно опустил носилки перед майором Бенелли, которому в первый раз в жизни было нечего сказать. Столкнувшись с маломасштабным бунтом и начиная осознавать последствия, которые обрушатся на головы офицеров морской пехоты, спокойно сидевших и смотревших на детей, умирающих от огнестрельных ран, нанесенных морскими же пехотинцами, он встал, повернулся и пошел будить полковника.

Браун приказал немедленно эвакуировать мальчиков в военно-полевой госпиталь ПБГ-1, там ими займется специальный взвод. Доктор полетел с ними для оказания непрерывной помощи, он передаст их в руки хирургов. Вернулся ко взводу, пытаясь сообразить, что рассказывать парням, а что нет.

Когда доктор вернулся, собрал морских пехотинцев. Взводы — это семьи. Даже в самых плохих взводах морские пехотинцы любят своих сослуживцев. Но и в самых лучших люди любят своих сослуживцев. Наш взвод один из самых лучших. Не хочу, чтобы все это разрушилось. Нужно прояснить конфликт и разногласия, а не то они осядут на дне и будут портить взаимоотношения, и, конечно же, все это в первую очередь отразится на боеспособности. Мы должны были поговорить о происшедшем. Мне пришлось быть психиатром, наставником и отцом; никто об этом не подозревал, но сейчас был кем угодно, только не командиром взвода.

— Друзья, день сегодня выдался дерьмовым. Мы не можем влиять на операции или полностью контролировать их, мы просто должны делать все, от нас зависящее, — объяснил, что у батальона есть обязательство перед генералом, обязательство предоставлять ему информацию, наши извинения ему не нужны. Мы на войне, здесь свои правила. Невозможно предугадать и исключить все риски, касающиеся как нас, так и людей, находящихся в непосредственной близости от нас. — Позволив вам в это утро действовать в соответствии с указанием о «зоне свободного огня», подвел вас. Обстоятельства вылились в трагедию, огонь по двум пострадавшим мальчикам, увы, полностью соответствовал нашим предписаниям. — Первое. Сегодня утром мы совершили ошибку. — Не беря во внимание технические детали, мы являемся морскими пехотинцами США, а морские пехотинцы — профессиональные воины, сражающиеся за величайшую демократию в мире. Мы не стреляем в детей. Если это все-таки происходит, мы признаем трагедию и делаем для себя соответствующие выводы. К сожалению, не могу ручаться, что такого больше не произойдет. Второе. Хочу, чтобы вы остаток дня посвятили прокручиванию данной ситуации в голове. А потом посоветовал им выкинуть ее из своей головы. Эти мысли не помогут им завтра выжить. Хотел, чтобы они сделали для себя выводы, а сделав, убрали бы эту ситуацию подальше от своего сердца. Третье. Никаких если бы да кабы. Мы всегда должны были принимать решения быстро. Иногда они были верными, иногда нет. Мы не можем позволить себе сомневаться завтра из-за ошибки, сделанной сегодня. Тогда нас убьют.

На Квалат-Суккар опустилась ночь, я сидел один.

Душа болела за моих морских пехотинцев, американских парней с добрым сердцем, которые будут нести этот груз всю свою жизнь. Я оплакивал себя. Нет, это не было жалостью к себе, было моей душе жалко ребенка, приехавшего в Ирак. Его больше нет. Размышлял в темноте, далек от своего взвода, потому что боевой командир — самая одинокая работа в мире.

Спал глубоким сном, впервые за несколько дней.

Утром после трех дней, проведенных в Квалат-Суккаре, мы отправились дальше.

Утро было прохладным и солнечным. Я был рад смене места дислокации.

После нашей изоляции командный пункт полка выглядел как крупный город. Сотни танков, гусеничных транспортеров для подвоза боеприпасов, грузовиков и «Хаммеров» растянулись по обеим сторонам автострады. Вертолеты «Кобра» и «Хьюи» сели рядом с автобензоцистернами. Мимо палаток и антенных полей проходили тысячи морских пехотинцев. Мы въехали в этот временный город и припарковались в укрытии, образованном высокой песчаной обочиной, благодаря этому кордону безопасности пехотинцы решили этой ночью не рыть окопов.

Через час вошел в батальонный штаб для инструктажа по операции, ожидающей нас завтра утром. В центре стоял полковник.

До освещения новой операции он подвел итоги боев и всей нашей деятельности за последние десять дней.

— Джентльмены, плохая психологическая установка распространяется так же быстро, как инфекция. Мне нужно, чтобы вы задали тон. Именно вы подаете пример, и люди следуют вашему примеру. У нас всего лишь хорошая передышка, но завтра мы опять выдвинемся в путь, и боев будет больше. Удача — вещь несистемная, на нее не стоит надеяться. Нужно работать, и работать усердно.

Итак, разведывательный пойдет по автостраде на север, пересечет мост через реку Эль-Гарраф и обследует периметр, за ним подтянется ПБГ. Мы должны будем справиться со всеми ситуациями своими силами. Прикрывая фланг, мы будем проезжать через поля и маленькие деревни. Нашей целью будет к сумеркам дойти до города Эль-Хай — до него около пятидесяти километров пути. У нас не будет танков, только ограниченная поддержка с воздуха. На военном жаргоне это называется «сближение с противником».

Когда вернулся и проинструктировал взвод, реакция парней была более чем определенной:

— Понятно, сэр. Нужно ехать, пока не начался обстрел.

Наш марш на север начался без особых событий. Батальон проехал по шоссе и, как планировалось, пересек мост. Мы въехали в пасторальный мир ферм, рек и деревьев. Фермеры пасли свой скот, а дети, когда мы проезжали, махали нам рукой. «Идти Америка! Идти Джордж Буш! Дать мне денег!»

— Дэвис, иди поговори с этими парнями, узнай что можешь, — произнес, отправляя переводчика горстке иракских мужчин на обочине дороги. Он подошел, что-то пробурчал им, а они молчали, переминаясь с ноги на ногу. Потом они начали говорить, но Дэвис сразу перестал их слушать и вернулся к моему «Хаммеру».

— Они говорят, что они фермеры, но врут.

Уже и сам знал это. Иракские фермеры носили сандалии и национальную одежду. Эти же парни были в кожаных туфлях и чистых футболках и брюках а-ля западный мир. На их руках не было мозолей.

— Регулярная армия или федаины?

— Думаю, регулярная армия. Местные парни — они как ваша Национальная гвардия. Они увидели нас и стали форму. У них взгляд бойцов, а не взгляд крестьян.

Впереди нас был третий взвод, их командир рапортовал нам по рации: «Мы наблюдаем за дюжиной мужчин, кидающих в реку какие-то сумки. Они от нас убегают. Идем посмотреть, что там».

Мы прибавили скорость и въехали в облако пыли, оставленное за собой Третьим взводом. Наверное, они бы и сами справились, но мы решили следовать золотому правилу пехотинцев: оружие — хорошо, больше оружия — еще лучше.

Иракцы остановились, они молча пялились на окруживших их военных с пулеметами. Присоединился к морским пехотинцам, вылавливающим из реки джутовые мешки. Взрезав их ножом, мы обнаружили кипы иракских денег, динары с портретом Саддама Хусейна.

— Черт возьми. Посмотри на это, — морской пехотинец держал в руках зеленую военную форму, из подмышек еще воняло потом. — Национальная гвардия, на хрен. Эти недоноски — из Республиканской гвардии. — Он показал пальцем на треугольный лоскут на плече, символ элитных войск Саддама.

— Наденьте на них наручники. Они идут с нами.

Мы не думали, что Республиканская гвардия будет находиться так далеко на юге. В соответствии с рапортами, поступающими от разведки, они находились на оборонительном рубеже на юге от Тигра. Захваченные нами иракцы носили такие же усы, как Саддам, стояли молча, засунув руки в карманы. Один из них, скрестив ноги, сидел на траве, перебирал руками четки и что-то пил из бутылки из-под пепси. Солдаты третьего взвода связали им руки за спиной и посадили в кузов грузовика.

С нашего фланга вдруг раздались выстрелы из стрелкового оружия; морские пехотинцы, попрыгав из своих гусеничных транспортеров, устремились в ближайший внутренний двор. Вражеский огонь тем временем становился все интенсивнее.

— Осколочная! — закричал какой-то морской пехотинец и запустил лимонкой в открытую дверь. Из окон дома повалили дым и пыль. Через некоторое время на крыше этого строения появились два морских пехотинца, они подавали своим товарищам знаки и орали:

— Все чисто!

Около часу дня мой взвод получил новые указания, и мы, не медля ни секунды, ворвались в стоящую у дороги деревню.

Мы хорошо выучили предыдущие уроки: подходя к возможному месту засады, мы поделили взвод пополам. Пока одна половина входила пешком в деревню, другая прикрывала их крупнокалиберными пулеметами, установленными на «Хаммерах». Самый лучший способ обеспечить безопасность транспортных средств в городе — это расположить вокруг них солдат. Уинн был ответственным за моторизованные силы. Раздавая по рации указания, я присоединился к спешившимся солдатам.

— Машины, медленно двигайтесь вперед и будьте готовы заглушить моторы, так мы сможем маневрировать или уходить от контакта. Пешие, зачистите каждое здание, соберите все оружие и документы. Остерегайтесь мин-ловушек. Встретимся в северной части города и дальше пойдем вместе. Вперед.

Идя через поле, нес автомат под мышкой и думал о том, что чувствую себя как-то безопаснее, когда мои ноги находятся на земле. Никогда не мог привыкнуть к передвижению по объекту в «Хаммере» и постоянному ожиданию того, что на нас нападут из засады. На земле чувствовал себя в своей стихии: человек, ботинки, оружие.

Морские пехотинцы перебирались через оросительные канавы и осторожно приближались к кучке деревянных строений. Куры, увидев нас, кудахча пускались врассыпную, а мы в это время уже врывались в комнаты. Большая часть деревни была пуста. Были обнаружены два «АК-47» и пусковая установка для реактивных гранат, а также еще куча военной формы с треугольным символом Республиканской гвардии. Принес одну из этих эмблем майору Уитмеру, который сидел на заднем сиденье своего «Хаммера», обложившись картами и не расставаясь с рацией:

— Вот, сэр. Маленький сувенир от лучшей Саддамовой армии.

Он засмеялся и произнес:

— Бьюсь об заклад, что ты перевелся в разведку только для того, чтобы не проводить пешую зачистку деревень.

В северном конце города мы обнаружили женщин и детей, прячущихся в однокомнатной школе. Они увидели нас и в страхе забились туда. Мы сказали, что не собираемся им вредить и спросили, почему в городе нет ни одного мужчины. Они ответили, а Дэвис перевел:

— Мы бедные фермеры. Мужчины весь день проводят на полях.

— Где партия Баас, фидаины?

— Здесь нет федаинов. Мы счастливы видеть американцев на наших землях.

— А откуда тогда взялась форма Республиканской гвардии?

Женщинам было нечего ответить, и они молчали, не сводя глаз с пола.

Убедившись, что жители деревни не представляют собой угрозы для ПБГ-1, мы продолжили свое движение на север.

Мой воротник покрылся белыми соляными пятнами, а я то и дело жадно глотал теплую воду из пластиковых фляжек, прикрепленных к моему бронежилету. На вкус она была похожа на воду из бассейна.

Нас сменила рота «Хаос» и сообщила взводу по рации о возвращении в обитель батальона.

Всех командиров взводов вызывали на совещание.

На берегу реки пошел куда звали. И тут увидел приближающуюся к нам гребную шлюпку с двумя иракскими мужчинами на борту, плывущую по течению, мужчины гребли, но как-то очень медленно. Они мне искусственно улыбнулись, и это привлекло к ним мое внимание. Здесь улыбались только дети. Взрослые мужчины их возраста обычно пялились или отводили взгляд. Связался с морским пехотинцем в пулеметной башне:

— Что-нибудь видишь на дне лодки — оружие, вещи, что-нибудь?

— Ничего, сэр.

Черт. Что-то в этих двух мужчинах меня раздражало. Инстинктивно чувствовал какой-то подвох. После всех наших сражений научился доверять инстинктам, а инстинкты требовали, чтобы открыл по двум этим парням огонь.

Как только они скрылись за поворотом, увидел вспышку оранжевого огненного шара, еще мгновение — и он пронесся над моей головой. Быстро припал к земле. Нужно действовать, вести ответный огонь. Но откуда он взялся, этот огненный шар? Источника его нигде видно не было. Повернувшись к реке, увидел справа от себя взвод — он отчетливо видимой линией растянулся по берегу.

— Это, черт возьми, зенитное оружие!

Иракцы стреляли в нас из крупнокалиберных зенитных пушек и, по всей видимости, откуда-то из района виднеющихся вдалеке пальмовыхдеревьев. Отложил свой поход на совещание командиров, взводу был сейчас нужен гораздо больше.

Почти весь батальон, наполовину в грязи, притаился на дне оросительной канавы. Мне казалось, что у меня в руках не автомат, а какой-то пугач. Рации в руках не было. Надеялся, что кто-то вызвал вертолеты «Кобра».

Было встал, уже хотел побежать, но подумал:

— Нет, сейчас опять громыхнет.

И снова вжался в землю. Думал о цитате, которую как-то вычитал, что-то типа «война — это тысяча частных законов трусости». Мне было стыдно: притаился в канаве, зная о том, что мои солдаты ведут огонь, не по-командирски. Не этому меня учили. Обучение морских пехотинцев — это прежде всего психологическое сражение против инстинктов самосохранения. Каждый душевный импульс призывал меня свернуться в клубок и ждать, пока кто-нибудь другой разберется с иракскими зенитками. Но был командир, и мои солдаты вели огонь.

Чем ближе подбирался ко взводу, тем сильнее возвращалось Ко мне чувство уверенности. Все же я был со своей командой.

Хоффман, всматриваясь в огромный бинокль, обосновался у «Хаммера». Бун, смотря вниз на Хоффмана, стоял в пулеметной башне за гранатометом «Mark-19».

— Видишь, где заканчивается линия деревьев справа? — спросил Хоффман. — Я думаю, зенитки там. Примерно на два пальца влево и в глубь деревьев.

Выстрелы. Нет. Наши снаряды это место не достают, а их до нас достают. А наши просто не долетают.

На водительском сиденье «Хаммера» Уокер сидел и пел Эдвардс:

— Раз, два, три, четыре, за что мы, бл*ть, воюем?

— Каждый должен сам ответить себе на этот вопрос, — произнес, подбираясь с биноклем в руках к крылу машины.

— Да, сэр? — сказал Эдвардс, повернувшись ко мне лицом и не обращая никакого внимания на шум и грохот боя, ведущегося вокруг нас. — Полагаю, что сражаюсь за дешевый бензин и мир без обрезанных уродов, взрывающих наши здания.

— Хоть узнал, что ты у нас идеалист.

— Мир вообще кажется мне идеальным, особенно сейчас.

На горизонте появились два вертолета огневой поддержки «Кобра».

Следующий удар зениток был направлен как раз на них. Белая машина, обнаруженная нами в поле, начала ездить по кругу с включенными фарами.

Если бы он получше прицеливался и почаще стрелял, то нас бы в живых уже не было.

Позади меня упал снаряд. Кое-что новенькое. Стреляли из реактивного миномета

— Снайперы! Найдите минометного наблюдателя! — закричал. Минометный огонь неэффективен, если не контролируется кем-то, кто видит намеченные цели.

Уинн, обосновавшись на капоте, смотрел вдаль, в прицел своей снайперской винтовки.

Разрывался между двумя рациями и биноклем.

— Со сколькими критическими ситуациями мы одновременно можем справиться?

Вопрос, заданный Уинну, был почти риторическим, думал, он сейчас начнет ворчать.

Вместо этого Уинн оторвался от винтовки и задумчиво посмотрел на меня. Вокруг продолжали падать минометные снаряды. Больше не хотел, чтобы он отвечал на мой вопрос — не время отвлекаться.

— Всегда на одну меньше, чем мы имеем.

У снайперов морской пехоты была мифическая репутация, и неспроста. Школа разведчиков-снайперов отсеивала семь из десяти человек начального состава. Выпускники же, пользуясь модифицированными винтовками системы «ремингтон», метко стреляли по движущимся целям, находящимся в нескольких километрах от них.

— Сэр, проверьте вон ту серую машину, — Это Купер, лежавший на животе, привстал и показал на едва заметную машину, расположенную за оросительным каналом. — Она находится примерно двух тысяч метрах. Внутри машины парень, он смотрит на нас и одновременно говорит по рации или мобильному телефону.

Посмотрел в бинокль. Да, именно так. Машина стояла посреди поля в гордом одиночестве. Темная фигура, сидящая в ней, определенно смотрела в нашу сторону, периодически подносила к лицу какой-то предмет и двигала губами. На секунду засомневался: является ли все вышеперечисленное достаточным поводом для убийства мужчины? Может, это просто местный житель, который не хочет ввязываться в перестрелку? Слишком просто. Нет, здесь что-то более холодное, расчетливое. В поле упал очередной минометный снаряд — на этот раз еще ближе к нам. Медленно и неумолимо они направляли огонь прямо на нас.

— Стреляй.

Снайперы стреляют не для того, чтобы предупредить или напугать. Сержант Лоуренс сделает все возможное для того, чтобы его первый выстрел стал смертельным: будет целиться в голову или грудную клетку. Наблюдал за тем, как он пытается дышать спокойнее и медленнее, а Купер затаил дыхание.

На западе от нас было открытое поле, оттуда можно было ждать любой угрозы. Меня также волновал наш тыл — пыльная дорога, ведущая на юг, в деревню, которую мы только что прошли.

— Они могут попытаться напасть на нас сзади. И помните: у нас тут вокруг куча местных жителей'. Хеллер направил пулемет на дорогу.

Ружье сержанта выстрелило.

— Низко, — сказал Купер, наблюдавший цель в прицел своей снайперской винтовки. Он сказал, что пуля попала в середину водительской двери. Снайпер чуть шевельнул стволом, приготовившись к еще одному выстрелу. Выстрел!

— Прямо в яблочко, — сказал Купер. Тело мужчины в машине упало на сиденье.

— Хорошие выстрелы, сержант. Райан, ты молодец, что обнаружил его. Будем надеяться, что, с минометами покончено.

Предупреждая нас, кто-то прокричал:

— Транспортные средства с тыла!

И в это время с южного направления из-за угла выскочила оранжево-белая машина такси. Увидев барабаны двух пулеметов, водитель остановился, из машины выскочили трое мужчин.

— Не стрелять! Не стрелять! — крикнул.

Оставив свою машину, люди что есть мочи побежали обратно. Не прошло и минуты, как из-за угла к нам повернула вторая машина. Мы опять не стреляли, а они опять выпрыгнули из машины и пустились наутек.

Что-то было не Так. Минометы продолжали обстрел, поток огня с вертолетов не прекращался, а эти ребята на машинах останавливались прямо перед нашим конвоем. И не один раз, а дважды. И люди из второго такси в любом случае должны были заметить бежавших обратно мужчин. Подошел к машинам и ножом продырявил их шины. Так они не смогут преследовать нас.

Вертолеты «Кобра» все-таки уничтожили зенитную установку и теперь, кружа перед нами, искали другие цели. Минометных выстрелов больше не было. Мы были правы насчет мужчины в машине. Батальон приказал нам отправляться дальше.

Опять нас спасли иракское нетерпение и тактическая некомпетентность.

Мы выехали из-за деревьев и повернули направо к каменному мосту над маленькой речкой, параллельно которой мы до этого следовали. На другой стороне речушки раскинулся самый большой город из тех, которые мы видели со времен Насирии. Эль-Хай тянулся далеко на север, дальше линии горизонта. Его улицы были пусты, окна закрыты на ставни. Мертвый город. До заката оставалась еще пара часов.

Выстрелы. Над нами пролетели заряды автоматического гранатомета «Mark-19». Рота «Хаос» докладывала о спорадически возникающем огне.

Кто-то находящийся на приличном расстоянии впереди нас постоянно орал в рацию: «Достаньте их! Вычислите этих ублюдков!» Грохот взрыва заглушил его голос.

Нашим объектом была автострада, ПБГ-1 передвигалась по ней на север. Разведывательный был самым северным батальоном в Ираке, между нами и остальными американцами находился город численностью в сорок-пятьдесят тысяч человек. На севере оставались Эль-Кут и Багдад с бронетанковыми дивизиями и артиллерией Республиканской гвардии.

Неделю, как и ожидалось, мы шаг за шагом подбирались к автостраде. Мы нарывались на засады, но, как обычно, нам везло. И вот через неделю за пределами Эль-Хайя, впервые за всю войну инициатива перешла в наши руки. Засаду устроим мы. Теперь мы были охотниками.

У нас была действительно хорошая позиция: мы расположились на самой высокой точке дороги, позиция эта была удобна для обороны и легко распознаваема пилотами в том случае, если нам потребуется поддержка.

— Хеллер, натяни проволоку в двухстах метрах вниз по автостраде и привяжи к ней инфракрасные палочки.

Нужно было избежать перестрелки ближнего боя. Водители противника увидят инфракрасные палочки на проволоке и, я надеюсь, повернут назад.

— Есть, сэр. — Хеллер и еще двое морских пехотинцев побежали вниз по дороге, волоча за собой катушку проволочной спирали, которую мы с Уинном благоразумно прикрепили к капоту «Хаммера». Привязав к ней три инфракрасные палочки, они побежали обратно ко взводу. Сквозь шум наших двигателей, работающих на холостом ходу, услышал шум мотора приближающегося автомобиля: На мосту показались две тусклые фары. Двадцать винтовок и пулеметов взяли их на мушку в то самое время, когда Хеллер со своей группой подбегал к нашим позициям.

Уинн взял контроль над ситуацией в свои руки:

— Расслабьтесь джентльмены. Подождем, пока машина доедет до проволоки, дадим ей шанс остановиться. Если она прорвется — уничтожим.

Уинн всегда показывал себя с лучшей стороны, когда ситуация была хуже обычного. Он одаривал наш взвод флюидами спокойствия.

Вдруг понял: проволока была недостаточно далеко и укорил себя, что не приказал натянуть ее на расстоянии метров трехсот. Если машина пересечет проволоку, у нас будет на реагирование шесть секунд. Мне передали по рации об отсутствии поддержки с воздуха. Наши инструкции оставались неизменными: остановить любое движение с юга.

Когда заскрипели тормоза автомашины, я с облегчением выдохнул. Она развернулась, фары сменились габаритными огнями. Повесить инфракрасные палочки — это была хорошая идея. Иракский водитель увидел это непонятное свечение и спас свою жизнь. Улыбки, шутки и дружеские похлопывания по спине. Осознание, что неминуемый бой предотвращен, по уровню приятного возбуждения уступает только радости от боя выигранного.

— Лейтенант, проверьте движение машин в западной части, — попросил меня сержант Лавелл, показывая на другой мост. Поток фар двигался по этому мосту в северном направлении.

— Черт возьми, они обходят нас с фланга, — возмущенно сказал, связываясь с батальоном, чтобы доложить о возникшей ситуации.

Казалось, будто все вокруг были прекрасно осведомлены о нашем присутствии на автостраде, и федаины или малочисленными группами убегали далеко на север, или двигались вдоль фланга, чтобы атаковать нас с другого направления. Майор Уитмер запросил более подробную информацию о местонахождении и количестве идущих на север машин.

Мост опять оказался в центре нашего внимания. Еще одна пара фар. Но, в отличие от предыдущих, эти были расположены выше — грузовик. Он двигался быстро, скорость сбавлять не планировал. Может, водитель нас не видел?

Фары. Свои фары мы выключили, не хотели стать легкой мишенью, но если грузовик не увидел инфракрасных палочек, то определенно должен был заметить отражение, света своих фар в наших.

— Ну давай, давай, давай же, — думал и очень хотел, чтобы водитель грузовика остановился и повернул назад.

Подумал: размер и скорость этого грузовика такие, что он сможет в нас врезаться, даже если мы откроем по нему огонь. И вспомнил инструкцию генерала, который еще в Кувейте говорил нам: «Ваша первая обязанность в качестве офицеров — защищать своих солдат». Этот грузовик, конечно, мог быть полон раненых детей, но, если позволю ему врезаться в наши позиции, мы стопроцентно потеряем, по крайней мере, три машины и стоящие на них крупнокалиберные пулеметы, а еще большую часть наших боеприпасов, еды, медикаментов, топлива и воды. Мы потеряем также морских пехотинцев. Грузовик приближался к проволоке, он был к ней очень близко. Одно из двух: или сидящие в нем были в панике, или намеревались нас убить.

— Огонь! Взорвите его! — Еще не успел договорить последнего слова, как Алексис Антонеску приказывает стрелять, взвод открыл огонь из всего имеющегося оружия. Как при замедленном движении, видел в воздухе следы от пятидесятого калибра и гранат из «Магк-19».

Тем не менее еще секунду думал, что он все же в нас врежется.

Грузовик был все ближе и ближе. Его фары уже светили на нас. Уронил рацию. Обычно она была моим самым смертельным оружием, но сейчас, когда грузовик покрывал последние сто метров до нашего взвода, рация была бесполезна. Морские пехотинцы вокруг меня стояли или на коленях, или опершись на дверцу «Хаммера» — они целились, стреляли, меняли магазины. Прижал автомат к плечу и переключил рукоятку на положение «очередь». «М-16» стрелял или полуавтоматическими одиночными выстрелами, или очередью из трех выстрелов.

Затем пауза. Все ждали, что произойдет дальше. Почти невероятно, но двое мужчин вдруг выпрыгнули из кабины и побежали по дорожной насыпи сбоку от автострады. Если бы они только подняли руки и захотели сдаться, они бы остались в живых. Но этого не случилось. Сержант Хеллер прицелился своим «М-4» и свалил их точными выстрелами в грудную клетку. Оба рухнули на землю и лежали там в свете наших фонарей.

По рации передали:

— Банши, следуйте на север, присоединитесь к полковнику.

Даже не посмотрев на трупы, результат нашей работы, мы погрузили свои вещи в «Хаммеры» и повели машины на север. Решил оставить проволоку на дороге, надеясь, что она плюс искалеченный грузовик и пара изрешеченных пулями мертвецов придержат всех желающих прокатиться сегодня ночью по автостраде на север.

До рассвета прогулялся по линии обороны — посмотреть, как там дела, и подошел к сержанту Хеллеру и его морским пехотинцам.

Они сняли свой пулемет 50-го калибра с «Хаммера» и установили его на треножный станок в окопе, обращенном на юг, на Эль-Хай.

— Стой. Кто идет? — спросили морпехи, заметив мое приближение.

Застыл на месте:

— Лейтенант Сэмюэль, ищу сержанта Хеллера.

— Как вы, сэр? Как вам вечерок?

— Лучше не бывает. Устал, холодно, сыро, голодный, опять же. Чувствую себя морским пехотинцем.

Впрыгнул в окоп, к команде — так мы сможем пошептаться и разделить тепло наших тел. Хеллер улыбнулся:

— Лейтенант, в последний раз видел вас в холодном окопе в Афганистане. Начинаю чувствовать себя старым служакой.

— Ты и есть обычный бывалый вояка, Хеллер. Подожди. В следующем году будет Сирия, потом Северная Корея, а потом — кто знает, где мы окажемся. Больше никаких учений. Только война, война, война.

Прежде чем смог сформулировать благопристойный предлог моего визита, сержант Хеллер сам мне подсказал:

— Сэр, как вы думаете, что было в грузовике, который мы делали сегодня ночью?

На это у меня был заранее припасенный ответ:

— Этого не знаю. Но знаю одно. Каждый из нас отвечает за жизнь своих товарищей. У тебя есть команда, и ты отвечаешь за ее безопасность. Офицер Антонеску отдал приказ открыть огонь по грузовику.

Ответственность лежит на нём, на меня. Если бы вы не стреляли, он бы разрушил большую часть нашей техники и, возможно, убил бы морских пехотинцев. Ты, он, я, все мы поступили правильно.

— Да. — Хеллер кивнул, но выглядел далеко не убежденным. Я ему сочувствовал. Никто не знает цену войны лучше, чем пехотинцы.

На небе рассвело, капитан позвал меня к своему «Хаммеру».

— Лейтенант, через несколько часов мы возвращаемся в Эль-Хай, для атаки нужно подкрепление. Хочу, чтобы ты со своим взводом немедленно туда вернулся и понаблюдал за перекрестком. — Он тыкал пальцем в карту рядом с тем местом, где мы обстреляли грузовик. — Сообщай всю полезную информацию. Не ждите, когда ее наберется сто процентов. Если попадете в неприятности, вызывайте подкрепление или отступайте к нам.

Кивнул. Хоть ненадолго мы будем предоставлены сами себе. Когда вернулся, на меня были устремлены глаза всего взвода.

— Мы направляемся на юг для разведки по периметру перекрестка. Бодрее, бодрее — мы едем туда одни. Оружие ближе к телу.

Увидел во взводе зарождение чего-то, что начинал чувствовать сам: эмоциональное возбуждение. Выброс адреналина в бою и опьяняющее волнение от осознания, что мы есть закон, становились для нас наркотиком. Игрой.

Ясным, солнечным утром пять наших машин крутили колеса на юг. Вел Уинн, сидел на пассажирском сиденье, жевал плитку гранолы и наблюдал за реактивным самолетом-штурмовиком «А-10». Белые фосфорные артиллерийские снаряды взрывались в воздухе над городом. Ветер уносил с собой звуки боя, а мы смотрели лишь немой фильм-катастрофу.

— Банши, свои. — С нами по рации связывалась группа Лоуренса. — Мы обнаружили и следим за двумя вооруженными мужчинами в поле слева от нас. Выглядят как два парня с «АК», следят за нами и бегут чуть поодаль от обочины.

— Понял. Открывайте огонь. — Отвернулся от воздушного шоу над Эль-Хаем и увидел след фанаты, летящей за обочину рядом с дорогой. Две бежавшие фигуры в национальных костюмах свалились на землю. Прикончил свою плитку шоколада, как раз когда мы подъехали к перекрестку.

Единственным пятном, омрачающим пасторальный пейзаж, был тот самый желтый грузовик. Его уже отодвинули на обочину, чтобы очистить дорогу. Двери кабины были усеяны кровавыми отпечатками рук. Два тела лежали на земле под неестественным углом, над ними роились мухи.

Позже к нам присоединился батальон, мы упаковали свои оптические приборы, рации, сохнущие ботинки и наполовину съеденный ланч и поехали на север, вдоль реки. Нас проинформировали о том, что атака Эль-Хая была отменена, так как федаины дали деру. Входил в поворот, а Уинн сидел рядом, то непроизвольно трогая гранатомет, то смотря на карту. Рация молчала.

— Уинн, куда приведет нас эта дорога?

— Примерно в десяти километрах отсюда есть городок на реке под названием Муваффигуа. Капитан только что сказал, что мы обогнем его с восточной стороны. Местность выглядит как сельскохозяйственный район.

Мы медленно поднимались, удаляясь от реки. Вдалеке увидел размытые очертания Муваффигуа, здания и высокие водонапорные башни на берегах реки Эль-Гарраф. Уинн выглядел довольным.

— Наконец-таки до нас дошло, что города нужно обходить стороной, — сказал он.

Наклонился к двери «Хаммера» в увядающем свете дня, черпая ложкой яблочное пюре из пакета своего пайка и наблюдая за двумя муравьями, борющимися за упавшее рисовое зерно. Столько дней прошло с тех пор, как в последний раз смотрелся в зеркало, да и мои почерневшие руки выглядели не лучше, чем у остальных пехотинцев.

— Сэр, капитан зовет всех командиров присоединиться к нему около грузовика! — выкрикнул Кристенсон из кабины «Хаммера», он следил за рацией и чистил свое оружие. Свернул недоеденный паек и отправился, чтобы узнать ту плохую новость, которая прервала мой ужин.

Когда капитан завершил инструктаж, вызвал по рации командиров групп.

Шел через поле и увидел сержантов Уокера, Лоуренса и Лавелла, направляющихся к одной точке — к моей машине.

Потом к ним присоединился Уинн. Когда подошел, они дружно болтали.

Уокер ухмыльнулся и сказал:

— Сэр, мне не нравится ваш взгляд.

— Мы седлаем коней и уезжаем отсюда, в 22:00 по местному времени нам нужно пройти через тот город на запад и организовать засаду, чтобы перекрыть дорогу федаинам, направляющимся в сторону автострады.

Похоже, сейчас, спустя неделю, во время которой в нас стреляли из снайперских ружей, автоматов и минометов, мы собрались наконец составить план. Как говорится в морской пехоте, собирались применить огневой обстрел врагов.

— Засаду? — Сержант Лоуренс фыркнул. Было ясно: в восторг от плана он не пришел. Всего десять дней назад слышал, как Лоуренс предупреждал свою группу одним из бесчисленных южных афоризмов: «Не пытайся погладить горящую собаку».

— Да. Мы всем батальоном войдем в город и затем разделимся по взводам. Мы пойдем в сектора, закрепленные за нами, чтобы организовать засады и поджидать там федаинов. На рассвете мы снимемся с наших мест, чтобы опять присоединиться к батальону. У нас есть возможность быть охотниками, а не дичью.

— Это-то понимаю, сэр, но двигаться к месту организации засады по незнакомой территории, да еще и ночью — плохая затея. — Лоуренс говорил медленно, подчеркивая каждое произнесенное слово. — И потом, как мы отличим, кто фидаин, а кто нет? Мы же не будем подходить к каждому и спрашивать. И мы будем одни, только наш взвод.

Лоуренс был прав. Но решение принимал не один. Нам поручили эту миссию — и значит, нам нужно ее осуществить. Нашей работой сейчас было найти самый лучший вариант ее реализации, и на это у нас было два часа.

Приоритетом Уинна в качестве сержанта взвода было обеспечение безопасности его солдат всегда и везде. Моим, как командира взвода, — было осуществление миссии.

В конце концов мы пришли к выводу, что нашей первой и самой большой проблемой будет процесс прохождения через Муваффигуа. И мы определенно обладали даром предвидения.

В Муваффигуа были в основном трех-четырех этажные бетонные дома, расположившиеся на западном берегу реки Эль-Гарраф. Взвод легких бронированных машин уже подъехал к мосту несколькими часами ранее. Мы слышали звуки пулеметных очередей, и вскоре мимо нас пронеслась легкая бронированная машина с раненым морским пехотинцем. В то время как мы собрались вокруг карты, планируя свой следующий шаг, артиллерия бомбила с юга, а западный горизонт вспыхивал всякий раз, когда 155-миллиметровые фугасные снаряды падали на Муваффигуа. Сведя воедино план, который более или менее устраивал всех, командиры групп вернулись на свои позиции, чтобы проинструктировать солдат, а я почистил оружие и попытался на часок уснуть.

В ночи громыхали артиллерийские взрывы, был слышен пулеметно-пушечный огонь и свист реактивных самолетов, летящих на малых высотах, но был слишком усталым, чтобы обращать на все это внимание. Свернулся в клубочек под пончо и мгновенно уснул. Разбудил меня Кристенсон, тряся мое плечо. Было 21:30. Встал и в первую очередь надел свое снаряжение, а потом уж начал координировать по рации действия групп. Сначала поедет «Хаммер» сержанта Уокера, потом сержанта Хеллера, мы с Уинном посередине, за нами сержант Лоуренс и Лавелл.

Мы медленно ехали по темной дороге, ночь была теплой и безмолвной.

У каждого уха было по рации, и все через каждые всякие полминуты инстинктивно тянулись к своему оружию. А мы все ехали и ехали.

— О’кей, мы на месте, — передал мне Уокер по рации — он решил, что уже добрался до северной части подъезда к мосту.

— Нет. Не вижу моста. Продолжайте движение. Нашей миссией было обезопасить мост для передвижения всего батальона, но я все еще его не видел. Видел лишь тонкую линию деревьев с левой стороны и несколько серых кирпичных зданий. За нами по орбите кружили вертолеты «Кобра». Опять тишина вокруг. В моих очках ночного видения опять все стало зеленым.

— Есть, — сказал Уокер, и мы двинулись дальше.

Следующее, что услышал по рации, — это предупреждение об опасности:

— На мосту ограждение.

Голос Уокера был размеренным, но вместе с тем несколько напряженным — так, наверное, летчик гражданской авиации говорит пассажирам своего самолета об огне в двигателе. Потом и увидел это ограждение — было очень похоже на то, что на мосту перевернулся мусорный контейнер, полный металлолома. По всей ширине моста лежали трубы большого диаметра. Этому было всего одно объяснение.

— Назад! Слышите? Назад! Валите оттуда на хрен! Воздух был пронизан страхом. Его можно было услышать, почувствовать и даже попробовать, как монетку под языком. Но паники среди морских пехотинцев не было. Мы были зажаты деревьями слева, домами справа, заграждением перед нами и остальным батальоном, движущимся сзади, следом за нами.

Мы нарвались на засаду. Уже знал это и на секунду удивился, почему в нас не стреляют. Пригнулся в машине и попытался засунуть руки в бронежилет, при этом не выпуская из них ни рации, ни оружия. Морские пехотинцы называют это «черепашиться».

Приказал поворачивать и получил в ответ лаконичное:

— Вас понял, выполняю.

Как только «Хаммер» Уокера начал поворачивать налево, в сторону деревьев, он сказал в рацию:

— В деревьях люди, — и открыл огонь.

Страх ушел так же быстро, как и пришел. Как только началась стрельба, активизировал взвод, давая указания по рации, и взвод открыл ответный огонь.

Вражеский пулеметчик стрелял низко, и пули, отскакивающие рикошетом от дороги, с лязгом ударялись о машину. От этих ударов машину потряхивало.

Нужно было выметаться из этого огневого мешка. Артиллерийский огонь и крики сделали наши рации практически бесполезными, поэтому, положив пулемет и взяв в руки пистолет, я сказал Уинну разворачиваться, а сам собрался пойти к группам.

— Что? — переспросил Уинн.

— Разворачивай «Хаммер» и прекращай болтать с тылом, сейчас вернусь. — Редко делал что-то вопреки его советам, но это был как раз тот случай.

Нагибаясь, что было абсолютно бессмысленно, так как пулеметы противника стреляли на уровне колен, бежал к машине Уокера, все еще застывшей на половине начатого поворота. Главное — не быть подстреленным своими же собственными солдатами. Они были сосредоточены на стрельбе и могли не заметить своими боковым зрением, что бегу к ним.

Бежал. Порхал в красивом танце с гениальной хореографией.

Дальше идти духа не хватало. Надо мною стрелял из «Mark-19» младший сержант. Из дула оружия вырывались языки пламени, но оглушительное оружие казалось мне сейчас безмолвным. Выкрикивал инструкции двум водителям и пытался не быть подстреленным, когда услышал спокойный голос, доносящийся из рации:

— У второй группы раненый.

Кошмар каждого командира — попасть в засаду и нести потери. Ирония судьбы.

Вражеский огонь стих, а потом с новой силой вспыхнул опять, машина сержанта Лоуренса начала прерывисто дрожать, его ногу отбросило вдруг в сторону. Он посмотрел вниз, на хлещущую из ботинка кровь. Инструктаж нашего полевого врача не прошел, даром. Сержант перетянул ногу жгутом и сказал своей команде:

— Ранение в ногу, но ничего, в порядке, — и продолжил стрельбу. У сидящего на заднем сиденье младшего сержанта, радиста взвода, была такая же ситуация. Осколок одного из пулеметных снарядов рикошетом попал в его голень. Он тоже перетянул ногу жгутом и продолжил обстрел.

В засаде оказался только наш взвод, весь остальной батальон не сделал ни выстрела.

Наконец-таки, мои усилия не прошли даром, взвод отступил на два километра назад от моста, и мы съехали с дороги, чтобы осмотреться на предмет потерь и раненых и сосчитать боеприпасы. Настроение было мрачным. Знал, что из-за тактической ошибки, а именно из-за того, что не была проведена разведка моста, из строя на время выбыл один из моих лучших морских пехотинцев. И еще боялся, что из батальона придет приказ двигаться вперед и сделать еще одну попытку войти в Муваффигуа.

По рации поступила новая информация:

— Мы ждем, пока заправятся вертолеты. Затем вместе с танками и легкими бронированными машинами пойдем вперед.

Долго ждать не пришлось. Опять дар предвидения.

Шел от «Хаммера» к «Хаммеру», осматривал повреждения и разговаривал с ребятами. Доктор наматывал бинт на ногу раненого. Младший сержант очень твердо дал понять, что хочет остаться в строю, и Уильямсон дал ему временное разрешение. Сам тоже. Лишних рук в бою не бывает.

Сзади послышался треск, это танк задел бордюр. Мы на своих машинах отъехали чуть дальше, чтобы семидесятитонные «бегемоты» смогли проехать мимо. А затем и мы двинулись за ними.

Планировал расположить свой взвод к северу от моста, чтобы он при пересечении моста в Муваффигуа прикрывал Третий взвод.

Вдруг мой взгляд привлек командный «Хаммер» с полным прицепом; прицеп вдруг накренился и замер, отказываясь вернуться в исходное положение.

— Мы застряли на мосту, — рапортовал капитан. Принимая во внимание создавшуюся ситуацию, его голос был слишком уж спокойным. Над рекой, стреляя ракетами по узким улочкам города, стрекотали два вертолета «Кобра». Морские пехотинцы из штаба роты выпрыгивали из «Хаммера», пытаясь вытащить прицеп из ямы на мосту, в которую он угодил.

До них всего пятьдесят, метров, а мы не можем им помочь. Сейчас мой взвод мог выполнять всего лишь функцию моральной поддержки.

Через час, когда восход был уже не за горами, штабникам все же удалось вытащить прицеп. Они наконец пересекли мост.

И опять состояние «вдруг». Вдруг увидел, не веря своим глазам, как эти самые штабники фотографируются со вспышкой, а командиры смеются и снуют туда-сюда с важным видом.

Делал все возможное, чтобы семь непрерывных часов боя оставаться спокойным и мыслить рационально, несмотря ни на что; держать себя в руках и тогда, когда совершалось убийство людей, находившихся так близко от меня, что мог слышать их дыхание; и тогда, когда эвакуировали моих раненых братьев; и тогда, когда думал, что не доживу до рассвета. Но в конце концов все же потерял самообладание. Был в бешенстве.

— Что вы тут, на хрен, делаете? — заорал. — Вы, тупые ублюдки! Фоткаетесь?

Штабной капитан схватил меня за плечо и сказал, чтобы успокоился. Стряхнул его руку.

Штабные крысы исчезли; мой взрыв бешенства не прошел даром. Посмотрел на мертвые тела, повисшие на деревьях. Их было шесть или семь, молодые парни моего возраста, гладко выбритые, педантично одетые в брюки со стрелками, рубашки и коричневые мокасины.

В руках одного из мужчин находились две лимонки, зажатые смертельной хваткой, если бы он оставался жив еще пару секунд, то они полетели быв нас. Другой труп стоял почти ровно, его намертво пригвоздило к дереву пулеметным снарядом 50-го калибра. Третий боец выглядел так, будто был умерщвлен, что называется, не мытьем, так катаньем. Одна из ракет, запущенных с вертолета «Кобра», упала рядом с ним, и его тело обдало тысячами маленьких металлических осколков. Крови не было, только тонкие, как от лезвия, порезы. Мы обыскали покойников, нам пригодится любая информация.

— Ах ты ж бл*ть, они ж сирийцы! — У каждого был в кармане сирийский паспорт с иракской визой на въезд.

Все они въехали в Ирак в первую неделю войны на пункте пересечения с сирийской границей. Причина въезда была указана одна и та же: джихад.

Уже уходя, услышал за собой крик:

— У нас здесь еще живой!

За деревьями, в траве, лежал стонущий мужчина, одна из его ног была практически оторвана. Морские пехотинцы уставились на меня. Их глаза перемещались от моего лица к моему пистолету, потом обратно. Они думали, что достану пистолет и выстрелю ему в голову — как хромой лошади или акуле на рыболовном судне. Но тут вмешался полковник, решивший взять сирийца в плен и эвакуировать как раненого. Почувствовал облегчение.

Собрал взвод, и мы двинулись по автостраде вниз, возвращаясь назад последними, так как были первыми атакующими. Группы заняли свои места по оборонительному периметру, а мы с Уинном искали сержанта Лоуренса. Пока мы шли через поле, ни он, ни я не проронили ни слова.

Увидели главного сержанта батальона. Скрестив руки на груди, он смотрел на нас с какой-то агрессией в глазах.

— Доброе утро, главный сержант. Где сержант Лоу?

— А какого черта об этом должен знать?

— После ранения его эвакуировали сюда, несколько часов назад. Как он?

По замешательству главного сержанта стало ясно, что он и знать не знал о его ранении. Он не участвовал в нашей операции и был далек от наших насущных проблем. Мы пошли дальше, внимательно глядя по сторонам.

Наконец на небольшом холме мы увидели человека, лежащего на спине и укрытого пончо. Это был Лоу. Ступня его была перебинтована.

— Как ты, Лео? — спросил его.

— Хорошо, сэр. Чего новенького, Уинн? Как взвод?

— Прошлой ночью они не смогли вызвать для меня «птичку», поэтому жду здесь. Меня отвезут в военный госпиталь на грузовике. — Рассказал сержанту о раненом сирийце.

— Наверное, его отвезут в госпиталь вместе с тобой. Как ты думаешь, сколько он протянет?

— Много, если ничего не начудит.

— Не думаю, что он в состоянии чудить.

К нам подошел помощник командира группы. Это он, Райан Купер, прошлой ночью эвакуировал сержанта и вернулся для командования группой во время нашей второй попытки пересечь мост.

— Черт возьми, братан, хреново выглядишь, — произнес Купер, усмехнувшись. — Командир батальона всегда говорил, что ты выглядишь дерьмово, и сейчас понимаю, что он прав.

Все дружно засмеялись: мы были живы и были рады видеть его.

Медленной походкой к нам приближался главный сержант:

— Эй, шутники, давайте убирайтесь отсюда, дайте сержанту Лоуренсу насладиться покоем.

Думал, он прикалывается. А нет, он говорил совершенно серьезно.

— Исчезни, главный сержант. Ты даже не знал, что он здесь, — отреагировал уже я.

— Лейтенант, вы не правы… — Он умолк. Уходя от нас, он выглядел несколько удрученно. На операцию его не взяли, а теперь он даже не смог на нас надавить.

Мы собрали вещи — все, что могло пригодиться ему в госпитале, и сложили их в маленький пакет.

Опять проходился по взводу, от машины к машине, слушал истории, которые рассказывала каждая группа, выслушивал просьбы и отвечал на вопросы. Пока мы болтали, бойцы продолжали заниматься своими делами. Казалось, каждый заново открыл для себя маленькие удовольствия нашей жизни: ели сухие крендельки из пайков или сбрасывали бронежилеты, чтобы плечи могли впитать в себя приятное солнечное тепло. Алексис Антонеску распластался на траве рядом с новым «Хаммером» Уокера и смеялся вместе с другими пехотинцами, чистящими свои «М-4».

— Удивлен, что вы еще с нами после вчерашнего 'переворачивания. Сэр, о чем, на хрен, думали командиры, посылая нас без бронетехники на зачистку этого хренова города? Мы все могли быть убиты, и за что? Мы находимся в том же проклятом поле, что и вчера, как будто ничего не случилось, если не брать в расчет того, что из нас выбили все дерьмо и мы потеряли великого командира группы.

В бою понял, что лучше полагаться на моральный авторитет, чем на возложенную на тебя власть.

— Да, дерьмово, плохая тактика. После всей артиллерийской подготовки и сопровождения с воздуха никто не мог предположить, что мы угодим в засаду. Мы ошибались. Не могу говорить за весь батальон, но могу отвечать за свой взвод: такое больше не повторится.

Он сделал паузу, сам посмотрел в его глаза, точнее, в очертание головы, скрываемая сетчатой накидкой темного цвета.

Я, перестав пялиться:

— Не знаю, ожидают ли нас еще миссии в ближайшие три дня, три недели или три месяца, но могу сказать вам одно. Мы должны понять, что мы сделали плохо и что мы сделали хорошо, и двигаться дальше. Нас было много, мы сражались плечом к плечу. И теперь все мы должны вернуться домой целыми и невредимыми.

Соглашаясь с цепочкой моих выводов, офицер кивнул головой.

Морские пехотинцы позволили мне быть их командиром, и они могли аннулировать свое разрешение в любую минуту.

Остановился у машины сержанта Райана Купера. Одна половина группы меняла покрышку, разорванную пулеметным огнем, а другая половина собиралась пить кофе и расслаблялась после ночного приключения.

Купер сам делал всем кофе и одновременно болтал:

— Ну так вот, я еду, и вдруг Лео мне говорит: «Эй, Руди, давай поворачивай», — сказал он, копируя сержанта, растягивая слова, как это делают жители его родины. — Я начал поворачивать налево и тут ак, ак, ак, ак, — стрельба со всех сторон. «Хаммер» начинает раскачивать. Свист пуль над головой, снизу, слева, справа. Сумасшедший дом, братаны, честное слово. Потом увидел, как Лео подпрыгнул на своем сиденье и завопил. А я все занят, пытаюсь вырулить из этой перестрелки, не врезаться куда-нибудь и не застрять, и вот слышу он произносит абсолютно спокойно: «Меня ранили в ногу, но ничего, в порядке». Затем эта сумасшедшая мамочка стягивает ногу жгутом, еще выше, берет свой «М-4» и начинает опять стрелять! Пацаны, он у нас реальный чел!

Аккуратно держал кофе, который любезно протянул мне Купер, а тем временем из моей рации донесся голос Кристенсона:

— Сэр, начальство ждет вас около своей машины.

Посмотрев в сторону штаба на колесах, увидел собирающихся в дорогу солдат:

— Вас понял, уже иду.

Сказал спасибо за кофе, повесил на плечо пулемет и пошел.

— Как твой взвод? — Глаза капитана были красными. Он задал вопрос так, как будто уже знал ответ.

— Зализывает раны, сэр. Два морских пехотинца получили ранения. В моих «Хаммерах» тридцать дыр, по крайней мере, столько насчитал. Потеряли один «Хаммер», он перевернулся. Морские пехотинцы начали интересоваться, кто здесь отдает приказы.

Сохранение мужественного вида перед взводом иногда приводит к разрядке на командире:

— Тактика атаки была, на хрен, детсадовская. Все мы это знали, и никто слова не проронил. Как мне сейчас разговаривать с моими морскими пехотинцами после того, как штабные офицеры выделывают трюки с фотоаппаратом?

Капитан меня перебил:

— Хорошо. Мы все сожалеем о том, что произошло с сержантом Леонардом. Это война. Направьте свое раздражение на людей, которые этого заслуживают, — на иракцев.

У нас был новый план и в соответствии с ним нам нужно было двигаться на север, к Эль-Хаю, заново пересечь мост, который мы проезжали два дня назад, и захватить Муваффигуа вместе с третьим батальоном. На курсах нам говорили, что при атаке, в которой принимают участие несколько батальонов, мы должны захватить город за полдня. Сейчас это было нашим приговором.

Уинн, Уокер, Лавелл, Купер стояли вокруг капота. Командиры групп вместе смеялись и, увидев меня, попытались изобразить на лицах серьезные мины. Расстелил на капоте карту и начал излагать план дня, но парни никак не могли успокоиться и все время отпускали шуточки. Когда Купер с Лавеллом в очередной раз хихикнули, замолчал. Черт возьми! Они что, не понимают, как все серьезно? Они что, не помнят, что сержант Леонард Лоуренс был серьезно ранен всего несколько часов назад? Они что, не видели, чего мне стоило вытащить их из дерьма? Начал говорить и сам себя остановил.

Мы повернули на юг, в сторону Эль-Хая.

Переехав мост, мы повернули на север и поехали вдоль реки, по той самой дороге, которую разведывали две ночи назад.

Группы разделились. Кто-то стоял в карауле, кто-то отдыхал, а мы с Уинном обходили нашу территорию, чтобы проверить пульс взвода. Я хотел посмотреть, как вторая группа справляется без сержанта Лео.

Купер стоял на коленях рядом с «Хаммером» и что-то тер в машине тряпкой, а его товарищ, держа наготове «Mark-19», стоял возле него.

— Купер, ты что делаешь?

— Привет, сэр, оттираю с машины кровь сержанта. А то эта кровь вредит нашему ци.

— Вашему чему?

— 'Ци — душевной энергетике. Существует жизненная сила, которая влияет на все наши поступки. Старик потерял так много крови, прежде чем мы его вытащили из машины, так что пытаюсь отмыть хоть немного, пока у нас есть время.

— Пулю нашел?

Купер улыбнулся:

— Я сохраню ее для Лео. — Он протянул мне сияющую 7.62-миллиметровую винтовочную пулю. Она была лишь немного деформирована. К счастью. Если бы она была помята или расплющена, после того как пробила «Хаммер», то разворотила бы ему полноги, а не пролетела бы насквозь.

Подержал ее на ладони — тяжелая — и отдал обратно.

— Священная геометрия удачи, сэр.

— Пожалуй, мне это нравится.

— Мы с Хеллером уже говорили об этом. Мы можем сделать многое, чтобы повлиять на течение нашей жизни, но иногда нам это не под силу, — произнес Купер, имитируя жестами стрельбу из винтовки. — Бегущий человек стреляет в движущийся «Хаммер». Почему кто-то промахивается? Почему кто-то попадает? Почему рана поверхностная? Почему пуля не попала в бедренную артерию? Прицел и сноровка здесь не имеют большого значения. Здесь разница между жизнью и смертью выражается в секундах и в миллиметрах — вот это и есть священная геометрия удачи. — Он посмотрел на пулю, пущенную, из «АК». — Видно, пришло время. До Ирака он был в Сомали и Афганистане — и ничего. Долго увертывался от пуль.

— Купер, как ты, как группа? Вам что-нибудь нужно? Мы все перевернем, но достанем что нужно.

— Все будет хорошо, сэр. У нас хорошая группа, да и Лео нас всех хорошо натаскал — как-нибудь справимся без него. Просто не могу поверить, что его рядом нет, и уже скучаю.

— Тоже.

Встал, собираясь уходить, протянул ему пулю на ладони. Купер взял ее.

— Теперь вы командир группы, сержант Купер. Знаю, вы с этим справитесь

Пехотный батальон прошел через Муваффигуа без сопротивления. Все иностранные боевики и федаины растворились, исчезли из города. Мы шли за пехотинцами, петляя по дороге, параллельной реке.

— Боже, Уинн, посмотри туда.

Справа от нас через реку, сбоку от маленького моста, темнела группа деревьев — место засады на нас прошлой ночью. Деревья, здания и мост были точно такими, как их запомнил. На душе заскребли кошки.

— Пулеметы, наверное, были установлены прямо здесь.

— Рядом с нами едут машины, в нескольких кварталах от нас, вон там, — Уинн показал налево, вглубь Муваффигуа. — Похоже, наблюдают за нами.

Посмотрел и увидел синий седан, его пассажиры, все как один, тоже уставились на меня. Проехали квартал, они опять оказались напротив нас.

Вдруг подала голос рация:

— Банши, сделайте остановку, роте «Хаос» нужно последовать вперед и проверить тайник с оружием. — Старший офицер прервал наше наблюдение приказом остановиться и пропустить роту «Хаос».

Все, кроме водителей и башенных стрелков, покинули машины — мы не станем для них легкой мишенью в узком пространстве городских улиц, не дождутся.

— Банши, примите к сведению, служба радиоперехвата зафиксировала передислокацию федаинов в городе, они готовят атаки смертников, те будутуправлять автомобилями, с заложенными в них взрывными устройствами. Дополнительных сведений нет.

Это заявление из штаба роты было для нас большой новостью. Мы никогда не получали от группы радиоэлектронной разведки, движущейся вместе с батальоном, предупреждений о конкретных угрозах в конкретных местах. В группе были лингвисты, владеющие арабским языком, — они как раз прослушивали иракские частоты, поэтому я воспринял угрозу серьезно и рассказал о ней своим солдатам.

Когда поступил приказ продолжить движение, мы поехали медленнее, ища хвост роты «Хаос». Мы примкнули к своим в северной части города. Головные машины роты «Хаос», отъезжая от реки, свернули налево, в сторону парка, покрытого зеленью. Мне казалось крайне глупым ехать в глубине города вместо того, чтобы через окраину продолжить движение на север, к открытым полям. Здания вокруг препятствовали обзору местности. Когда мой взвод доехал до поворота, из своего «Хаммера», припаркованного у обочины дороги, выпрыгнул майор Уитмер.

— Поезжай прямо. «Хаос» повернула не там, где надо. Теперь ты во главе колонны. Проезжай вперед на несколько сотен метров и остановись, чтобы мы не успели еще куда-нибудь вляпаться.

— Впереди машина. Синий седан. Три или четыре пассажира, — лаконично рапортовал Уокер сквозь зубы, чувствовалось, что парень жонглирует пулеметом, биноклем, рацией, при этом пытаясь одновременно проинформировать командира, отдать приказ подчиненным и спланировать следующий шаг. Если кто и может справиться с таким жонглированием, так это как раз Кевин Уокер. Недаром он был назван батальоном «Лучшим командиром группы» того года. Да и сам безгранично доверял ему.

— Вас понял. Скопление сил противника. Не дайте им проехать, — сказал, потом подумал:

«Синий седан? Бл*ть я же его видел, ах, бл*ть! И какая точность! Мы же только встали во главе колонны. Правильно ты, Кевин, был выбран лучшим командиром группы. Теперь прими правильное решение».

С последней радиосвязи с Уокером прошло, наверное, секунд пять, когда услышал одиночный выстрел из гранатомета «М-203». Два «Хаммера» остановились на дороге. Башенные стрелки прицеливались.

Выстрел, оглушающий взрыв. Был настолько уверен, что сейчас противник начнет пулеметную пальбу, что на секунду принял за нее скрежет своей сработавшей зажигалки. Увидев голубую машину, съезжающую с дороги влево, я понял, что стреляли наши.

У меня в душе все ликовало: взвод обезвредил машину минимальными силами, батальон был в безопасности, жертв не было. Направил бинокль на седан.

На водительском сиденье белела фигура человека с запрокинутой назад головой. На его белом балахоне виднелось увеличивающееся красное пятно.

— Что за огонь? В кого вы стреляете? — донесся голос из рации, по тону было ясно, что обладатель голоса выше меня по рангу.

— Банши только что поразил цель: машину, которая отказалась остановиться. Приближаемся для осмотра машины. Оставайтесь на связи.

Поскольку все еще оставалась угроза того, что машина заминирована, мы приближались к седану осторожно. Потом нам было приказано проехать еще полкилометра, чтобы и там тоже заблокировать дорогу, а батальон тем временем будет выпутываться из Муваффигуа.

Когда мы проезжали мимо синей машины, внимательно посмотрел на водителя. Он тяжело дышал и хрипел. По крайней мере, одна пуля проткнула его лицо и полетела дальше.

— Боже, помоги нам, — подумал я, — и, боже, помоги ему.

Вертел в руках свой коротковолновый радиоприемник, пытаясь воткнуть его на приборный щиток, а потом слушал ведущую программы новостей, которая говорила одновременно с работой двигателя «Хаммера» и шумом ветра. Сидя в Лондоне, она рассказывала мне и Уинну о наших действиях. Третья пехотная дивизия приближается к Багдаду, есть сведения о боях рядом с Международным аэропортом Саддама. Поступает информация о том, что морские пехотинцы захватили мост через Тигр и готовятся к нападению на Багдад с юго-востока.

— Должно быть, там ПБГ-5 и ПБГ-7, — прокричал Уинн, чтобы его можно было услышать сквозь шум мотора. — Ну и как мы, находясь совсем рядом, окажемся в Багдаде далеко не первыми?

— Они свернули на запад и пошли через пустыню, а мы пробивали наш путь огнем через каждый дерьмовый городишко в центральной части Ирака. Ты жалуешься на то, что кто-то другой уже там и скоро будет вместо нас выбивать жалкие душонки из Республиканской гвардии?

Он улыбнулся:

— Нет. Просто удивляюсь, как сильно нам везет. Когда нам где-то везет, то обязательно следом случается какая-то хрень, чтобы уравнять счет.

У меня сменилась фаза: раньше была хроническая усталость, а теперь началась бессонница, и вызвался добровольцем нести караул и слушать радио, пусть хоть парни поспят. Из спальных мешков доносился их храп, а сам сидел на пассажирском сиденье и, думая о доме, пялился в темноту. Что сейчас делала моя семья? Мои родители на работе. Беспокоились ли они обо мне? Надеялся, что нет. В каждую отдельную секунду знал, какая степень опасности мне угрожает. Обычно не очень большая. Они же, если станут беспокоиться, будут предполагать самое худшее, воображение — жестокая штука. Так хотел сказать им сейчас, что со мной все в порядке, — пусть бы они успокоились.

После нескольких часов прослушивания шипящего радио, разбудил Уинна и уснул. Сон был тревожным.

Половина взвода собралась у машины. Солдаты наблюдали за битвой, разворачивающейся в нескольких километрах к северу от нас. На мосту в Эль-Куте стояли транспортные средства морских пехотинцев, и мы слышали, как они ведут огонь. В основном легкие бронированные машины, стреляющие 25-миллиметровыми разрывными снарядами из автоматических скорострельных авиационных пушек. Неожиданно, когда мы думали, что морские пехотинцы вот-вот войдут в город, они свернули с моста и поехали по автостраде на юг. Проезжая мимо, они даже не взглянули на нас.

— Банши, будьте в боевой готовности, выезжаем через десять минут.

Мы начали быстро закидывать вещи в «Хаммеры», баки заполнены до отказа, лобовые стекла чистые, пулеметы в масле. К нам подошел командир роты и начал вводить в курс дела:

— ПБГ-1 в Эль-Куте. Они забрались прямо на мост и начали шоу. ПБГ-5 и ПБГ-7 на севере от Тегерана и движутся к Багдаду. Мы прямо сейчас отправляемся на юг, туда, откуда пришли, а потом развернемся и перейдем Тигр.

Не мог в это поверить:

— Вы имеете в виду, что все это было отвлекающим ударом? Все, что мы делали после выезда из Квалат-Суккара, было постановкой шоу для Эль-Кута?

Капитан кивнул:

— Можешь так на это посмотреть.

Дело не в том, что чувствовал себя обманутым. Знал, что каждому главному удару всегда требуются действия по поддержке — ведь мы сами долгое время были главным ударом. Смешно. Получается, что отвлекающий удар в двадцать первом веке — это забраться на мост и сделать вид, что атакуешь город. Думал о своих товарищах, находящихся с ПБГ-5, и надеялся, что они оценили наши попытки помощи им.

Мы выехали на автостраду и поехали на юг, в обратном направлении, чувствуя разочарование. Раньше каждая предыдущий километр приближал нас к Багдаду, к победе, к концу войны, к дому. Теперь мы ехали обратно, на юг, и это нас угнетало. Как мог старался быть начеку. Для организации засады нужно лишь несколько минут, и тот факт, что мы вчера уже проезжали по данной местности, не делал ее более безопасной. На дороге были толпы беженцев. Тысячи.

Мы остановились у обочины и стали ждать дальнейших указаний. Они поступили в четыре часа дня: немедленно отправляться к мосту через Тигр в Нума-нии. Быть там к утру. Мы с Уинном расстилали на капоте карты. Лист за листом, лист за листом. Я свистнул.

— Боже, миллионов километров пути. Необходимо ехать через Эль-Хай и Квалат-Суккар, затем повернуть на запад, проехать через Афак и на север до Тигра. Что думаешь на этот счет?

— Я думаю, хватит подпирать носом карту, вперед надо ехать.

Болтая по рации и жуя на ходу, иногда чувствовал себя как дальнобойщик, проживающий свою жизнь в кабине «Хаммера». В ногах была двухлитровая бутылка воды, к которой добавил шесть пакетов растворимого кофе из пайков, шесть пакетиков со сливками, пакет какао-порошка и две порошкообразные ненаркотические таблетки. Кофе нужно было готовить очень аккуратно — чтобы не разлить и соответственно не отвлекаясь от дороги, чтобы не врезаться во что-нибудь — как-никак уже полночь.

Мы промчались через Афак без приключений и свернули на автостраду.

Армия и другие ПБГ оставались на автостраде, сворачивая на запад от центра сосредоточения иракского населения. Мы делали только одно: сломя голову мчались вперед, в сторону Багдада. Движение на автостраде было плотным и наэлектризованным — «Хаммеры», ракетные батареи сопротивления, танки на платформах, танки, передвигающиеся самостоятельно и бренчащие цепями, сотни танкеров, везущих топливо. На встречных полосах, ведущих на юг, в сторону Кувейта, громыхали пустые грузовики, ехали на погрузку. Мы влились в поток, испытав ложное чувство безопасности численного преимущества.

Отслеживая наш путь по карте, лежащей на коленях, выводил свой взвод из съезда с основной дороги на автостраду, мы покрывали уже последние несколько миль до Нума-нии. Прибыли глухой ночью, между полночью и рассветом, присоединились к веренице морских пехотинцев, намереваясь пересечь мост утром. Думал, что если расположусь на ночь около «Хаммера», то чисто теоретически на меня может наехать танк. Поэтому лег под него. Закрыл глаза, а сон все не шел.

Дома бы спустился вниз и пялился в телик. Под «Хаммером» все, что мог сделать, — это пялиться на поддон картера, находящийся в нескольких сантиметрах от моего носа. В моем мозгу всплыли воспоминания о разговоре с отцом, когда рассказал ему о своем решении поступить на службу. О моей девушке-предательнице, рыдающей в подушку, когда с ней прощался в номере отеля в Колорадо. Потрескавшиеся на маленькие кусочки пятна крови на дороге. И безжалостный голос, повторяющий, как на поцарапанной грампластинке, одну и ту же фразу: «С войны нельзя уволиться».

После восхода мы продолжили свой бросок через вторую великую реку Месопотамии.

Следующая сотня километров, ведущая к воротам Багдада, была усеяна вражескими орудиями. Бронетехника пряталась в каждой пальмовой роще, артиллерийская батарея стояла в каждом поле, а в каждой аллее была или зенитная пушка, или пусковая установка для зенитных ракет. Но мы ни разу не выстрелили. Мы видели перед собой всю разрушительную мощь военно-воздушных сил Америки: каждое из этих устрашающих орудий было сейчас лишь грудой металлолома.

Прошлой ночью дивизия прокладывала здесь свой путь боем, немые свидетели сражения были везде. Мы проехали разбитый грузовик, его переднее стекло сейчас больше напоминало сито. Американские спальные мешки и другие вещи валялись на дороге. Что произошло с их хозяевами?

Мы с Уинном уставились на почерневший и покинутый танк «Абрамс».

— Думал, эти штуки несокрушимы, — все еще в шоке произнес. — Как, блин, им удалось подбить этот хренов «Абрамс»?

Он покачал головой:

— Не знаю, но давай надеяться, что тот, кто это сделал, уже мертв.

— Аккуратно! — Показал на объект, лежащий на дороге и выглядящий как не взорвавшийся снаряд. Подойдя поближе, понял: это человеческая голова, слегка обуглившаяся и зачарованно смотрящая в небо. Прошли еще немного и увидели, как собаки раздирают на части другое тело.

Мы с Уинном, секунду пытаясь сдержаться, потом все-таки взорвались маниакальным хохотом.

— Когда-нибудь ты мог себе представить, что увидишь такое? — спросил он. — Головы на дороге. Собаки, поедающие мертвых людей. Люди в собственном же городе ходят по пляжу и собирают «бычки».

За последние три дня спал три часа.

— Уинн, уже не могу здраво мыслить. Мне нужны два часа в мешке.

На том этапе, на котором мы находились, сон не был удовольствием, он был лишь механической необходимостью — как топливо, которым время от времени нужно заправлять машину.

Сон был адским. Я плавал в загробном мире моих желаний и воспоминаний. Инструктаж взвода. Огненные шары взрывов. Прерывистое дыхание. Стрелял из пулемета. Синие машины. Танки. Перекрестный огонь. Движущиеся тени людей в пальмовых деревьях.

Кристенсон, тряся мой мешок, пытался меня разбудить:

— Прошло три часа, сэр. Патруль возвращается.

Сел и начал вытряхивать песок из головы:

— Какой патруль?

— Третья группа, сэр. Они пошли проверить тот танк.

— О чем ты, на хрен, говоришь?

Вниз по дороге, рядом с последним «Хаммером» взвода, в темноте, были видны фигуры сержанта Лавелла и доктора. Вокруг них, на дороге, расположилась их группа, снявшая с себя потные носки, грязные ботинки и брюки. Было ощущение, что все они были по пояс в воде.

Штайнторф бросил на меня взгляд:

— Эта хренова штука стоит там, наверное, уже лет десять. Даже если бы захотели, то все равно не смогли бы протащить его через ту топь.

Медленно осознавал: некоторые из моих снов снами не были. Начальство сверху дало указание обследовать иракский танк, обнаруженный рядом с пальмовой рощей, задание было поручено группе Лавелла, и это сам послал их туда.

— Начальство прислало человека, чтобы приказать нам пойти и посмотреть на хренов танк, вон там, в роще. А ответил ему, что рядом с этим танком уже пол-хреновой дивизии проехало, и только после этого они решили попросить нас провести разведку.

Кивнул и слушал дальше.

— Ну вот, он ушел и вернулся через пару минут. Сказал, что он с вами поговорил и вы дали свое согласие. Мы надели экипировку и пошли.

Отдал приказ, даже не осознавая этого.

— Сержант Лавелл, он ко мне подошел, но был в бреду и думал, что сплю. Так что прошу прощения.

Когда вернулся к «Хаммеру», Уинн сидел около рации.

— Теряю разум. Я теряю свой хренов разум.

В трубке жужжал голос военного священника, но не придал этому значения.

Потом все-таки прислушался.

Стоун был убит. Да не может быть, Стоун был ранен, серьезно ранен, эвакуирован. Но его не могли убить. Первые сержанты не умирают на поле боя; это привилегия младших сержантов и лейтенантов. Да и потом, Стоун — очень распространенная фамилия. В морской пехоте, должно быть, сотни Стоунов, может, даже была дюжина первых сержантов Стоунов. Но нет. Именно первый сержант Гарри Стоун.

Гарри, легенда разведки, совершавший последнее турне перед отставкой, был убит.

На сумрачную похоронную службу в поле, на юго-восточной окраине Багдада, пришло много морских пехотинцев. Со многими мы не виделись еще со времен Кувейта.

Мы по очереди говорили, каким прекрасным морским пехотинцем был, каким он был хорошим мужем, отцом и человеком. В тишине мы опустили головы и потом спели песню, которую уже не помню. Смотрел на ботинки. Когда человек просыпается утром, он надевает свои ботинки. Зашнуровывает их и завязывает. Он знает, что вечером их снимет. Гарри весь день проходил в своих ботинках, не зная, что надел их в последний раз. Может, и я надел свои ботинки в последний раз. Когда служба закончилась, медленно пошел обратно, к своему взводу, наслаждаясь тишиной и одиночеством. В небе рвались снаряды, но их не было слышно — слишком далеко.

На следующий день после обеда полковник собрал своих офицеров у штаба батальона для оглашения плана дальнейших действий.

Морские пехотинцы собирались спустить с цепи свою агрессивность и, пересекая Диялу, напасть на город с юго-востока. Часть меня думала, что мы никогда не дойдем до этого пункта. Американские танки никогда не въедут в один из величайших городов Среднего Востока. Я смеялся, когда генерал Маттис в Кувейте говорил об использовании разведки во время финальной атаки города в качестве пеших ударных войск. Гипербола для младших капралов, подумал тогда. Такого никогда не случится. А вот сейчас это происходит. Наклонился поближе, надо послушать о нашей роли в кульминации.

— Джентльмены, как вы знаете, атака на Багдад уже началась, — сказал Браун.

В то время как полковник и майор продолжали инструктаж, адресованный больше командирам рот, изучал карту. Северная граница, пролегающая на карте вдоль линии с кое-какими координатами, находилась примерно в двадцати пяти километрах к северу от нашего нынешнего местоположения. Это означало, что нам предстояло одолеть путь без сопровождения до роты легких реактивных минометов, чьим опознавательным сигналом было «Свингер». Мы объединимся со «Свингром» и пойдем в атаку на север — еще тридцать километров — и окажемся в городе Баакуба. По карте было видно, что на юге этого города автострада раздваивается. Левое ответвление дороги поворачивает на запад и пролегает параллельно реке с западной стороны Баакубы. Правое ответвление дороги продолжает идти прямо на север, огибая восточную часть города. В следующие месяцы этот город станет одним из углов зоны, названной «Суннитским треугольником».

Он ставался маленьким городом чуть северней Багдада, чьей заставе из Республиканской гвардии суждено было испытать на себе силу удара американских наземных войск.

Подошел к «Хаммеру» Уокера, он сидел в машине, нагнулся к нему, чтобы поговорить с ним через открытое окно.

— Ну, давай, передовик, проинструктируй меня о нашем маршруте.

— Сэр, мы отсюда поедем на север по мощеной дороге, которая проходит параллельно трассе. Мы в колонне не первые, поэтому будем просто ехать за машинами. На северном указании по сетке координат мы присоединяемся к роте легких реактивных минометов, и они поведут нас дальше. Потом на север, и будем смотреть, как дальше пойдут дела.

— Отлично. Будет здорово иметь поблизости реальную огневую мощь, для разнообразия, — сказал с откровенной иронией в голосе, потом повернулся и зашагал к моему «Хаммеру». Знал, о чем мы оба сейчас думали: «Почему нам именно сейчас предоставляют огневую мощь, для разнообразия?»

Мы завели моторы точно по графику и начали медленно выбираться из нашего лагеря. Поехали по дороге и попали буквально в другой мир. По улицам бродили толпы иракцев.

Многие из них даже внимания на нас не обращали, они были заняты тем, что разворовывали все объекты в зоне видимости.

Вскоре мы выбрались из этого жуткого места и въехали в сельскохозяйственный район, после которого должен был начаться пригород Багдада. Тени становились длинней, а небо серело, и мы прибавили газу.

Приближаясь к линии, мы связались по радио со «Свингером». Неуклюжие легкие бронированные машины стояли на западной стороне дороги, стояли замкнутым кругом: корпус к корпусу, стволами наружу. Мы припарковались у дороги и стали ждать, пока они перестроятся, медленно заедут на щебенку и займут свое место в голове нашего формирования.

Взял маркер на спирту, чтобы помечать на карте наш прогресс. Сначала мы прошли без инцидентов линию по сетке коордиат.

Итого — десять километров по необследованной территории без осложнений. Между нами и Баакубой оставалось двадцать километров. Уже ставил на карте галочку рядом с четырнадцатым километром, как вдруг услышал грохот — это открыла огонь автоматическая скорострельная авиационная пушка, установленная на «Хаммере».

Затем общее оповещение всех транспортных средств от «Свингера»:

— Вооруженное сопротивление с обеих сторон дороги.

Дорога перед нами сворачивала направо, и вся колонна легких бронированных машин растянулась вдоль этого удачно расположенного изгиба.

Вокруг тишина. Связался с моими группами, может, они видят то, до чего мои глаза не достают.

— Всем пунктам, не вижу цели. Что у вас?

— Два-Один наблюдает. Ничего веселого.

— Два-Два. Нет ничего.

— Два-Три. Пусто.

Над нашими головами прожужжали снаряды. Стреляют с поля. Снаряды упали на дорогу и начали по ней кружить; сыпались искры. Выглядели безвредными, почти красивыми. Рота легких бронированных машин не стреляла в тени: там были люди и они хотели воевать.

Лазерные точки танцевали рядом с нами, это наши морские пехотинцы целились в окна и двери. Ждали оттуда действий. Никто не стрелял.

Позади нас морские пехотинцы открыли огонь из оружия 50-го калибра, звук не перепутаешь — дзынь-бах, дзынь-бах — это «Mark-19». Мы не видели, во что они стреляют, поэтому сами огонь не открывали и наблюдали за нашим сектором. Все еще нет целей.

Артиллерийский огонь был настолько громким, что нам с Уинном, чтобы услышать друг друга в салоне «Хаммера», приходилось орать.

— Они прощупывают наши слабые места, — закричал.

Он покачал головой и добавил:

— Мы — слабое место.

Вспышка, превратившая дорогу в серое облако дыма и пыли. Миномет. Снаряд упал на западный отрезок дороги слева от нас. Я посмотрел на Уинна.

— Ты это видел?

— Да. Большая, — произнес Уинн с оттенком издевки в голосе.

— Посмотрим, куда следующая приземлится, — крикнул. Может, пора нашему «поезду» уже как-то двигаться?

Следующая упала справа от дороги. Потом опять слева, но ближе. Они загнали нас в тиски и теперь спокойно обстреливали. И все благодаря нашей идиотской тактике — нарвались на засаду объединенных войск и стоим. Сначала нас остановила пехота, а теперь, конечно, бьют по статичным целям артиллерийские средства.

— Банши, двигайтесь к западной части дороги, от вас требуется огонь на подавление. «Свингеру» необходима подмога, ей нужно отойти назад, на юг'

На моем лице появилась беспомощная улыбка. Это же безумие.

— Эй, Уинн, начальство требует, чтобы мы направили наши малюсенькие «Хаммеры» вперед, и помогли легким бронированным машинам отступить назад.

Повел свой взвод вперед, и мы в темноте безбожно палили вокруг, надеясь подстрелить как можно больше этих хреновых иракцев, а в это время легкие БМ уже катили по автостраде в обратном направлении.

Когда пришла наша очередь отступать, мы развернулись и с педалью газа в пол умчались назад.

Хоть какая-то дистанция между нами и позициями врага. Сейчас можно вызвать подкрепление в лице самолетов-бомбардировщиков и ждать рассвета.

Мы распределили время караула, залезли под «Хаммеры» и залегли, «наслаждаясь» бессонницей.

Ранним утром выдавливал из пакетика виноградный джем на крекер из пайка. Мы с Уинном уже час сидели у рации и ждали, когда рассветет.

Закончив завтракать, пошел к штабному «Хаммеру», припаркованному в центре нашего периметра. Скоро мои солдаты будут требовать новостей, и я хотел подготовиться.

— С добрым утром, сэр. Какие планы на день?

— В Баакубе дерьмово, — ответил капитан, чистя свой пистолет зубной щеткой.

— Мы же не поедем обратно в пекло?

— Нет, — ответил он. — «Хаммеры» останутся на дороге. Каждый взвод организует пеший патруль на запад и восток и мы длинной линией пойдем на север, подчищая все вокруг.

— Сэр, до этой чертовой Баакубы…

Он тупо посмотрел на меня и сказал:

— Да, хорошо, запасайтесь водой. Путь будет долгим.

Проинструктировал взвод, и незадолго до рассвета мы вступили на землю вчерашних боев.

Мы пересекли грязную тропинку, тянущуюся перпендикулярно автостраде, и увидели спрятанный в чаще грузовик. Мы подходили к нему с оружием наготове, но он оказался пустым. На двери был нарисован уже знакомый нам треугольник Республиканской гвардии. С собой взять грузовик мы не могли и не были уверены, что фермеры будут использовать его по назначению, поэтому мы решили его взорвать, прикрепив пластид на блок цилиндров двигателя. Далеко на западе от автострады мы увидели несколько глиняных домов. Связавшись с батальоном, вызвал Дэвиса и запросил разрешения поговорить с людьми, живущими там.

Дэвис был несколько раздражен, казалось, он боялся быть подстреленным. Приближаясь к домам, разделил нашу команду пополам. Одна группа опустит оружие и пойдет мирно общаться с деревенскими жителями. Другая половина останется в двухстах метрах от нее, с оружием наготове, и будет наблюдать за домами и местными жителями, чтобы при необходимости предупредить нас. Получалось, что мы были послами-добровольцами, подвергающими себя огромной опасности.

У самого высокого здания стояла толпа женщин и детей. Рядом, развалившись, сидели несколько мужчин, они курили. Самый старший из них, с бородой, в белой национальной одежде, подошел к нам с поднятыми руками. Обнажив желтые зубы, он улыбнулся.

С помощью Дэвиса мы начали диалог, но сначала вручил старику два гуманитарика.

Мужчина говорил долго, подкрепляя свои слова многочисленными жестами. Он показал рукой на детей и потом начал вытирать глаза. Дэвис кивал, его лицо было непривычно серьезным, затем повернулся ко мне:

— Он сказал, эти люди — его дальние родственники. Они приехали из Багдада, чтобы избежать бомбежки. Члены партии Баас северней, может, километров десяти от нас, устроили засаду на перекрестке. Они передвигаются на пикапах. Он рад нашему приходу, но боится, что наше столь близкое присутствие не принесет ему ничего хорошего.

— Скажи ему, что через минуту мы уйдем, но сначала нужно, чтобы он нам помог. — Вытащил карту из кармана бронежилета и расстелил на земле. — Попроси его показать тот перекресток.

Дэвис передал мою просьбу, мужчина присел на корточки рядом со мной и внимательно посмотрел на карту. Смотрел и так и сяк, затем встал. Он не мог читать карту и снова заговорил с Дэвисом.

— Он говорит, развилка находится в десятки километров отсюда, в северном направлении. Баас засела там в траве и ждет нас.

На карте увидел развилку, но километрах в восьми от деревни. Положив руку на сердце, поблагодарил старика. Он же, в свою очередь, переступив через бездну наших культур, протянул мне свою руку. Помахав рукой маленьким девочкам, прикрывавшим свои улыбки ладонями, мы пошли назад.

Обернувшись, увидел, как семья, только что убежавшая из Багдада, убегала что есть мочи от нас. Обманули, это далеко не мирная ферма.

После того как вертолеты «Кобра» уничтожили минометы, мы снова взобрались на свои «Хаммеры». Моему взводу было приказано ехать на запад, по земляной насыпи — туда, где мы подорвали грузовик Республиканской гвардии. Нашей миссией было произвести доразведку местности.

На солнце жужжали мухи. На небе ни облачка, слишком жарко, чтобы есть, только пил, чтобы не свалиться от обезвоживания организма. Мы ждали, батальону нужно было еще несколько секунд, чтобы скоординировать поддержку с воздуха. Пилот выполнил поворот, потом, на малой высоте, открыл огонь из своих автоматических пушек.

Если он не попадет, то все равно, это хорошая психологическая поддержка для нас. Морские пехотинцы поднялись, все готовы.

Неасфальтированная дорога, по которой мы передвигались, кружила то туда, то сюда, мы двигались по ней со скоростью шага. Опять разделил взвод на две команды: в одной был мой «Хаммер», а также машины Уокера и Хеллера, а в другой были «Хаммеры» Купера и Лавелла. Одна команда передвигалась, другая ее прикрывала, потом наоборот.

— Танк! Перед нами танк! Назад! Назад! — По голосу Уокера было ясно, что он в панике. Его «Хаммер» развернулся, Хеллер последовал за ним. Выпрыгнул с сиденья, надеясь, что так мне будет лучше видно. Неасфальтированная дорога впереди примыкала к перекрестку. За ним — тропинка, а там бежевый ствол и зияющая черная брешь. Ждал, что танк вот-вот превратит «Хаммер» Уокера в золу. По рации запросил подкрепление, легкие «БМ» с противотанковыми ракетами.

Сзади, с позиции поддержки огнем через голову, голос сержанта Лавелла прорвался через нависающий на нас страх.

— Эй, друзья, танк слева или справа этого оросительного трубопровода?

Оросительный трубопровод? Присмотрелся. Наш «танковый ствол» был обычным фермерским оросительным трубопроводом. На секунду время остановилось. «Хаммеры» перестали разворачиваться. Мы уставились на трубопровод, потом посмотрели друг на друга. Плюхнулся на сиденье и закрыл глаза. Сделал бы эту ошибку три недели назад? Это что, так на меня действуют жара, обезвоживание и расшатанные нервы? Единственная причина, по которой мы не взорвали эту трубу, было отсутствие у нас оружия, способного подорвать танк. А что, если бы рядом играли дети или проходили местные жители? Отсутствие стрельбы не свидетельствовало о нашей осторожности, оно было вызвано неподготовленностью. Посмотрел на Уинна.

— Эй, не переживай ты так из-за этого, никто же не пострадал! — воскликнул он.

Может, это все на пользу? Мне нужна была встряска.

Мимо проехал белый седан, люди из всех окон пялились на наш вооруженный «Хаммер». Мы с Дэвисом остановились у водительского окна. Мы еще и рта не успели открыть, как мужчина на заднем сиденье начал что-то быстро и громко говорить. Ждал, пока Дэвис переведет.

— Он говорит, что вы первые американцы, которых он видит в этих краях. Люди из Баас ждут вас на перекрестке впереди.

— Что-то они все говорят одно и то же.

— Он говорит, что засада совсем рядом с Баакубой. На дамбе полно солдат, и они стреляют химическим оружием.

— А они не врут? Он сказал «химические бомбы»? Ты думаешь, он сможет показать место на карте?

— Они не могут читать карты.

Пока сообщал полученную информацию нашему батальону, Дэвис продолжал болтать с пассажирами машины. Они смотрели то на него, то на меня. Потом один из них порылся и протянул нам три пачки сигарет.

— Дэвис, какого черта? Это мы должны дать им сигарет в качестве благодарности за информацию.

— Да это все благодаря мне. Я сказал, что ты убьешь их, если они не дадут нам сигарет.

— Дэвис, бл*ть, е*лан, так делать нельзя, а то все местное население на нас ополчится, — сказал, агрессивно нахмурив брови.

Мы соединились с батальоном в том месте, где, как нам сказали, нас ждала засада. В этот раз не солгали. Над районом уже парил самолет, нещадно паля во все видимые сверху объекты. В высокой траве потрескивал небольшой пожар, он горел не просто так — из языков огня показался минометный окоп и скрученный пулемет. Дорога была усеяна пусковыми установками реактивных мин и незапущенными снарядами. Потом мы увидели поврежденную машину, а вернее, взорванную, уничтоженную прямым попаданием авиационной бомбы. Водитель убежал, но недалеко. Мы обнаружили его лежащим на земле, с вытянутыми вперед руками. Его тело полностью зажарилось и имело темно-миндальный цвет, кроме одной ладони. Она совсем не была обожжена. Была разжата, и от ветра слегка качалась, как будто махала нам.

Морские пехотинцы не проявили к мертвому иракцу никакого сочувствия.

— Эй, посмотрите, из мужика получился отличный кусок вяленой говядины.

— Надо иметь в машине солнцезащитный козырек, ублюдок.

И это только самое приличное, что было сказано морпехами перед тем, как они двинулись дальше.

На перекрестке мы увидели знак остановки — огромный, больше трех метров по диагонали. Это был обычный красный восьмигранник, но слово «Стоп» было написано на арабском. Подумал, что он очень хорошо подойдет для наших заграждений на дорогах; возможно, пострадает меньше людей.

— Кристенсон, срежь этот знак и положи в «Хаммер».

Он посмотрел на меня, думая, что шучу. Офицер еще никогда не приказывал ему совершить акт вандализма.

Капитан подозвал меня к себе:

— Лейтенант, поймите меня, я хочу, чтобы твой взвод спешился и обследовал вон то здание, — сказал он, показав на строение, расположенное за полем.

Долго смотрел на него, осознавая то, что он меня просит сделать.

— Сэр, вы спятили? Вы хотите, чтобы оставил свои огневые средства, пересек поле размером в три футбольных и шел пешком до, возможно, укрепленной позиции врага вместо того, чтобы сесть в машину и доехать туда со всем оружием, имеющимся у нас в наличии?

— Для споров времени нет, — ответил он.

Видел, что он колеблется. Его приказы каждый раз были экспериментами: пройдет или не пройдет.

— Сэр, это ваша мысль или приказ батальона?

Окончательно потерял веру в своего командира и уже не мог безмолвно подчиняться ему. Вот если бы приказ был получен от майора Уитмера или полковника, выполнил бы его без всяких колебаний.

— Я вижу, что нужно сделать. Не беспокойся, пустим прямо за вами ряд легких «БМ», при необходимости они прикроют вас пулеметным огнем.

Начал закипать от гнева.

Находясь прямо за нами, легкие «БМ» не смогут открыть огонь — они же в нас попадут. Нам говорили об этом еще в первую неделю обучения на пехотных курсах. Капитан, командующий легкими «БМ», сочувствующе посмотрел и закатил глаза.

Эффективное командование основывается на доверии. У моего старшего по званию в запасе была одна фраза: нет времени для споров.

К нему у меня доверие исчезло напрочь. Он принимал неверные решения еще до начала войны, вон еще когда были под корень вырублены все зачатки доверия. Может, он и был трудягой, но в делах тактики оказался абсолютно некомпетентным.

— Сэр, план реально гробовой, не могу пойти на такое. Волнуюсь даже не по поводу потерь в рядах своих солдат, — если бы там были федаины, они бы так и так давно открыли по нам огонь. Меня беспокоит беспочвенность вашего решения. Сделав по-вашему, мы застопорим движение всего батальона. Посмотрите туда. — Показал на деревья вдалеке, там были «Хаммеры» рот «Хаоса» и «Смерч», они атаковали в северном направлении. — Они движутся. Мы тоже уже должны двигаться.

Он кинул на меня взгляд, ничего не сказав. Пошел к своей машине. Нервничал. Некоторые из моих морских пехотинцев находились в зоне слышимости. Было непрофессионально ругаться с капитаном на их глазах, но обстоятельства не оставляли мне выбора.

Разведывать пешком здание не пошли. Завели моторы и поехали вперед. Всей ротой. Злополучное здание преодолели без приключений.

На пути к следующему перекрестку мы проехали поле изумрудно-зеленой травы. Само по себе красивое место, а вот обстановочка вокруг — не очень. По нам открыли огонь из двух «АК-47», торчащих из окопов в поле, а наш пулеметный огонь, раздавшийся следом, сделал из иракцев пищу для воронов. На одном из них была зеленая рубашка и штаны цвета хаки. Его убила пуля 50-го калибра, диаметром примерно монету. Сила этой пули была настолько велика, что тело погибшего отлетело назад на достаточно большое расстояние. Пуля вынесла из тела кость больше, чем моя ладонь, и, упав на эту самую кость, он протаранил череп, — мозг уже вытекал на землю.

С неба упал минометный снаряд — упал ниоткуда, вокруг никаких внешних признаков наличия минометов.

Получили приказ не двигаться, оставаться на месте, начали оглядываться. Справа от нас стояло здание, освеженное белой побелкой. Правда, стены кто-то уже успел покрыть красными надписями. Попросил Дэвиса перевести их.

— О’кей, босс, на табличке над входом написано: «Школа». А то, что красной краской, — «Смерть Америке, долгой жизни Саддаму» и «Мы умрем за тебя, о великий Саддам», и все в том же духе, но мысль-то ясна.

— Лавелл, возьми своих людей и обследуй здание, — приказал.

Время у нас было, а федаины очень любили обосновываться в школах.

Оставив одного солдата за пулеметом, Группа три перерезала кусачками замок и ворвалась в здание. Через несколько секунд Лавелл крикнул в окно:

— Сэр, подойдите посмотрите.

Вошел, в комнате была куча парт. На стенах висели детские рисунки. Лавелл и док копались в уже открытом сейфе.

— Карты, документы, мешок штыков для «АК». Кому нужно это дерьмо? Сюда посмотрите, — сказал Лавелл.

Он протянул целлофановый мусорный мешок. В нем были дюжины пар черных носков. Новых, с этикетками. «Сделано в Иордании». — Смешно. Все, что найдешь в Ираке, сделано в Иордании, Китае и Франции.

— Хорошо, что не придирчивый потребитель, — был мой ответ.

Решил взять документы для аналитиков из разведки и носки для взвода. Отобрали все, что могли, и поспешили наружу, не хотелось пропустить очередного сражения. Морские пехотинцы из третьего взвода стояли над иракцем, который, распластавшись, лежал на земле живой.

— Сэр, этот придурок выскочил из окопа в поле. Может, мы его это, в багажник вашего «Хаммера»?

Согласился, у меня там было больше места, чем у всех остальных. Возиться с пленным было некогда, головные машины уже стартовали.

Теперь нас и пригород Баакубы разделял мост.

Услышал жужжание и увидел странную рябь в воздухе. Небо над нашими головами отсвечивало, и это было похоже на мираж. Снаряды большого калибра. Не наши. Еще одна «БМ».

— «БМ» на дороге, прямо перед нами. Он открыл по нам огонь! — Как мог пытался не кричать в рацию, говорить спокойнее.

Мы спешно отступали, передавая истребителю-бомбардировщику «F-15» координаты «БМ». Никогда не видел истребителей-бомбардировщиков и не слышал их. Внезапно их бомбы материализовались из голубого неба. Для большинства иракских солдат смерть приходила без предупреждения. Мы снова въехали на мост, в этот раз сопротивления не встретили. Увидели «БМ», вернее то, что от него осталось.

Опять развилка, и опять мы поехали налево, а весь остальной батальон направо. Поля здесь теснили пальмовые рощи, к ним, в свою очередь, примыкали дома. Вертолеты «Кобра» нещадно бомбардировали эти пальмы, все вокруг было охвачено огнем. Тоже ненавидел и пальмы, и деревья поблизости — потенциальные места скопления врагов. То же самое чувствовал и по отношению к осушительным каналам вдоль дороги и к пышной, высокой, густой растительности. От ожидания схватки напрягся каждый мускул на моем теле. На глаза навернулись слезы, начал медленней дышать, ясней думать.

По рации нас предупредили о том, что вертолеты, сопровождающие нас, эти наши глаза и огромные кулаки через пять минут улетят на дозаправку. Они покинули нас, по крайней мере, на час, оставив одних на дороге. Мускулы мои стали еще тверже. Опять рация:

— Вам следует покинуть территорию, вернуться на развилку и пойти по западному пути. Как поняли?

На тропинке, меньше чем в двадцати метрах от нас, появились двое мужчин. Между ними, спотыкаясь, шла девочка лет шести, она держала их обоих за руку. Мужчины выдавили из себя улыбки и помахали нам руками, но взгляд мой был прикован к маленькой девочке.

В ее глазах была отрешенность, она не смотрела даже под ноги. На лице грязные потеки, спортивные брюки, когда-то розовые, сейчас казались грязными и заношенными. Опустившись на колени, прикоснулся к ее шее, она в страхе отшатнулась.

— Еду, воду — немедленно! — крикнул своему взводу через плечо. — Док, осмотри ее. Не знаю почему, но чувствовал, надо спешить, чувствовал ответственность за девочку, раньше со мной такого не было. Думаю, частично это было вызвано тем, что она была маленькой. Но в основном это все же происходило из-за разительного контраста между физическим здоровьем и душевным страданием.

— Сэр, с физической стороны все нормально, может, только небольшое обезвоживание организма, — отрапортовал Док. Он протянул ей бутылку с водой. Двое мужчин, поняв, что мы распознали проблему, засмеялись и обняли нас.

Дэвис был рядом и переводил, мужчина постарше говорил. Он стоял с руками за спину, был расслаблен и несколько напыщен.

— Он говорит, танки и солдаты на плотине. Они не пускают туда людей, так как там спрятано химическое оружие, может, зарыто в земле.

Поднял рацию и попросил связаться с полковником, командиром нашего батальона. Браун ответил с понятным раздражением в голосе — надо же, прямо посреди сражения его отвлекает какой-то там командир взвода. Поспешил реабилитироваться и отрапортовал о полученной информации, о возможном наличии химического оружия на дамбе.

— Вас понял, Банши. Лично передам эту информацию дивизии, — ответил полковник.

Наш рапорт приняли к сведению, отработали, но химического оружия так и не нашли.

Вглядываясь в дома справа от нас, увидел что-то заставившее меня остановиться. Большая часть батальона уже прошла по этому участку дороги, но все же никто не обратил внимания, что за одним из зданий припаркован иракский военный грузовик.

— Уинн, остановись, — попросил.

К дому направилась половина взвода. Морские пехотинцы, общаясь между собой знаками, разбились на три команды и подходили к дому с трех сторон. Как только напряжение, предвкушающее перестрелку, начало зашкаливать, входная дверь дома открылась и из нее посыпались дети.

Они кричали:

— Америка! Америка! Хорошо! Хорошо! Хорошо!

Мои морпехи опустили оружие.

Следом за детьми появился мужчина средних лет, одетый в западную одежду, с усами как у Саддама.

— Привет, ребята, — заговорил он на английском почти без акцента. Как будто отвечая на наши немые вопросы, он объяснил, что был английским профессором в Багдадском университете. Двенадцать детей, бегающих вокруг морских пехотинцев и корчащих им рожицы, были его детьми.

Он также сказал, что Республиканская гвардия приходила к нему домой вчера ночью с восемью зенитными установками в кузове грузовика «ЗИЛ», сделанного в России. Мужчина очень боялся, что американцы в процессе военных действий начнут все бомбить и разрушать его дом. Ответил, что больше по этому поводу ему переживать не надо.

Мы установили трофейный иракский знак «Стоп» в трехстах метрах вниз по автостраде, а рядом с ним, на большой картонной коробке, одной из тех, в которых был наш паек, Дэвис написал: «Поворачивайте назад» на арабском, конечно.

В первый раз за день вспомнил о пленнике в моем «Хаммере». Он лежал лицом вниз, руки были связаны за спиной. Над ним стоял Кристенсон.

— Перережь веревки, дай ему еды и воды, — сказал ему.

Кристенсон посмотрел так, как будто намереваюсь выпустить из клеток зоопарка бешеных львов, но веревки все-таки перерезал. Мужчина, скуля и потирая запястья, медленно встал. Он печально посмотрел на меня, его усы непроизвольно дергались, — наверное, что-то нервное. Протянул ему бутылку воды.

— Спасибо.

— Говоришь на английском? — удивился. Судя по его невзрачной внешности, решил, что он был солдатом.

— Немного, да. У меня сердце болит. — Он приложил руку к груди, и усы его снова завибрировал.

— Из какого ты рода войск?

— Я не солдат, — ответил он, сейчас его лицо было похоже на морду таксы.

— Тогда почему на тебе военная форма и почему ты стрелял в нас?

— Я всего лишь простой солдат из милиции Аль-Квидса. Не хочу в вас стрелять.

— Но ты стрелял в нас. Мы тебя почти убили.

— У меня пять дочерей. Партия Баас отобрала их у меня и приказала стрелять в американцев, иначе они бы убили девочек.

Не знал, верить ему или нет, но он задел струнку моей души. Парень по возрасту был как мой отец. Одежда грязная и порванная. Он выглядел таким же измученным, как и мы. Он боялся, что мы его убьем.

— Выпей эту воду и поешь.

Он смотрел на колени, потом наши глаза встретились.

— Делай то, что мы говорим, и ты не пострадаешь. Если попытаешься выхватить у кого-то оружие или убежать, мы тебя пристрелим. Не раздумывая. — Повернулся к Кристенсону, чтобы моргнуть и прошептать:

— Не стреляй в него.

Кристенсон кивнул; он буквально гипнотизировал нашего пленника своим суровым взглядом.

Лавелл повел свою команду прочесать пальмовую рощу. Она располагалась слишком близко к нашей позиции. Возвратившись, Лавелл сказал мне.

— Сэр, мне нужно вам кое-что показать, просто перейдите здесь дорогу, и вы увидите.

На поляне стояли два длинных трейлера. Они были покрашены в цвет пустыни, на крышах виднелись кондиционеры. Без окон, на дверях — висячие замки. Все, что мы видели в Ираке, было грязным и в городе забвения. Эти же трейлеры блестели. Знал, о чем думал Лавелл: он решил, что это мобильные лаборатории по разработке биологического оружия. Нас инструктировали по этому поводу, и трейлеры полностью подпадали под это описание.

— Возьмите свои кусачки и ЗОМП (защита от оружия массового поражения).

— Буду рапортовать начальству после вашего возвращения. Нужно знать, что находится внутри.

«Группа три» побежала к объекту, а мне в это время передавали новые сведения по передвижению батальона. Рота «Смерч» находилась в городе. «Хаос» подорвала, по крайней мере, один иракский танк «Т-2» с помощью одноразового противотанкового гранатомета «АТ-4» — немалым мастерством нужно обладать.

Уинн настроил радио на «Би-би-си». Мы слушали репортаж о том, что морские пехотинцы на глазах ликующей толпы снесли памятник Саддаму Хусе — на площади Фирдос.

— Что делать с пленником? — спросил Уинн, показывая головой в сторону «Хаммера», где пленник со счастливым видом ел круглый кекс из нашего индивидуального пайка. Кристенсон, кто бы сомневался, стоял рядом.

— Мы не можем оставить его здесь — несоблюдение Женевской конвенций. Придется взять его собой, — произнес, крутя указательным пальцем у виска. — Для всех, включая его, было бы легче, если бы мы дали ему еды и отпустили. Но есть правила, и нужно им подчиняться.

Группа Лавелла срезала замок первого трейлера и осторожно вошла внутрь. Вдоль стен располагался нержавеющий инвентарь и цифровые дисплеи. Почти все надписи были сделаны на арабском. Ребята думали, что сорвали большой куш… пока не начали открывать шкафчики и буфеты. Подносы, дежа тестомесильной машины, мерные ложечки. Мобильная лаборатория по разработке оружия оказалась кухней иракской армии. Мы дружно посмеялись.

Уже появились признаки заката, когда мимо нас проехала рота «Мародер», — морпехи активно махали захваченным флагом Республиканской гвардии.

Уинн задал мне вопрос, над ответом на который и сам в тот момент размышлял.

— Ты думаешь, если мы проедем мимо, они опять Откроют по нам огонь?

— Нет, думаю, нет. Ты слушал «Би-би-си»? Война окончена.

Через две минуты пришло очередное известие: «Свингер» вовлечена в перестрелку в пяти километрах от нас.

На горизонте светился Багдад. В первый раз за месяц это были не сполохи бомбежки и пожара, а зарево электрического освещения.

Три недели мы крутились вокруг города и только утром наконец в него вошли.

Наши машины выстроились в линию для заправки. Вспомнив про пленного, спящего в «Хаммере», разбудил его и сказал, что пришло время идти.

Складское помещение рядом с бензонасосами использовалось военной полицией в качестве места заключения иракских пленных. В коридоре за столом сидел сержант. Пистолет за поясом, наручники, дубинка и перцовый аэрозоль.

— Лейтенант Сэмюэль, мы подобрали этого чувака рядом с Баакубой несколько часов назад

Сержант подпрыгнул:

— Боже мой, сэр, это пленный? Я думал, он ваш переводчик или типа того.

Его рука потянулась к пистолету.

— Расслабьтесь. Он всю ночь был со мной.

Появились два морских пехотинца, схватили его за локти и повели в глубь коридора. Он обернулся.

— Салам, Ахмед, — сказал ему. — Надеюсь, ты найдешь своих дочерей.

Архитектура Багдада очень сильно напоминала сталинскую: грубая простота и однообразие, только вместо серого все было коричневым.

Нашим пунктом назначения был район шиитских трущоб в северной части Багдада.

Не прошло и дня после крушения старого режима, а изображения, статуи и так далее усатого вождя кучами валялись на улицах города. США провозгласили немедленный снос памятников и уничтожение всех изображений бывшего лидера. Американцы санкционировали переименование Международного аэропорта Саддама в Багдадский международный аэропорт и изменили название «Саддам Сити» в «Садр Сити». Мудрость людей, подобравших такое название, нас искренне удивила.

Мы искренне радовались прибытию в наш новый дом. На здании была табличка: «Иракская государственная табачная компания». На территории завода располагались высокие башенные здания, предназначенные для офисных работников, и четыре складских помещения.

Над цементной стеной, окольцовывающей завод, еще была намотана и колючая проволока. Внутри же были деревья, маленький сад, а теперь и сотни морских пехотинцев, раскинувшие свой палаточный лагерь.

За стеной — анархический город и пять миллионов иракцев. На крыше одного из офисных зданий расположились снайперы спецназа ВМС. У них был приказ: стрелять в каждого иракца с оружием в руках. И они открывали огонь каждые несколько минут. Днем и ночью.

Предполагалось, что мы начнем патрулировать «Садр Сити» завтра.

Площадь города — четыреста квадратных километров, население — более пяти миллионов человек. Багдад больше Чикаго, Бостона, Атланты или Далласа. Аккуратно окольцевал на карте зону патрулирования нашего батальона синим маркером: двадцать кварталов в северной части Тигра — самая густонаселенная часть города.

На следующее утро наше патрулирование отменили — зона патрулирования разведывательного уже изменилась. Завтра мы покинем сигаретную фабрику.

Мы выехали из Багдада, колеса опять крутили на север, в наш новый штаб: здание детской больницы в нескольких километрах от города. Толпы ликующих людей праздновали свое возвращение домой после нескольких недель отсутствия, вызванных угрозой бомбежки. Иракцы махали руками с кузовов грузовиков-самосвалов и крыш легковых машин. Морские пехотинцы сигналили и махали руками в ответ. Искренне удивлялся размаху города и количеству людей, обитающих в нем.

— Можешь себе представить, что бы было, если бы все эти люди решили на нас ополчиться? — спросил я Уинна.

— Подожди пару месяцев, и если наша деятельность не совпадет с их ожиданиями, они так и сделают, — ответил сержант уверенно.

Мы въехали в детскую больницу несколькими минутами позже полудня.

Каждая рота заняла помещения, в которых раньше располагались палаты, а штаб батальона занял, кто бы сомневался, то здание, где раньше находилась администрация больницы. На полу каждой палаты были кучи разбитых бутылок, шприцов и тонны разной бумаги. Мебели не осталось; даже щитки переключателей были выдраны из стен. Мои морпехи ели, устроившись прямо на полу. Тоже сел на пол, присоединившись к своему взводу.

— Сэр, как вы думаете будут разворачиваться события? — озвучили вопрос, который, я знал, существовал в мыслях каждого из солдат. Все оторвались от еды и молча смотрели на меня.

— Слишком рано делать выводы, но скажу, что произойдет в соответствии с моими надеждами. Надеюсь, мы наконец перестанем наматывать круги и за нами закрепят сектор патрулирования. Надеюсь, мы будем патрулировать этот сектор день за днем. Сейчас местные не имеют ни малейшего понятия, что значит демократия. Им нужна чистая вода. Они должны знать: их не застрелят посреди ночи. Люди ставят свои деньги на коня, который выглядит победителем. Ми должны убедить их, что мы победители.

— Какая еще вероятность существует, сэр? Бьюсь об заклад, мы как раз продолжаем кружить и раздавать обещания, которые не сможем выполнить, а потом обычные люди начнут видеть в нас оккупантов, а не освободителей. Очень скоро никто не захочет видеть нас здесь, и на нашей родине у хреновых либералов начнутся трудности, а потом мы получим второй Вьетнам. Но только мы будем не в книжках о нем читать, а вариться в нем.

— У меня как-то более оптимистичные взгляды, — ответил я. — Это не Вьетнам — у солдат, с которыми мы сражаемся, нет сверхмощной поддержки и безопасного района, куда они могут скрыться.

— Сэр, собираюсь убрать из колоды вашу крапленую карту, — перебил меня Хеллер. — Со всем уважением к вам, думаю, вы ошибаетесь. — Он наклонился ко мне и продолжал, как бы тыкая в меня своей тонкой сигарой: — Партизанские войны не ведутся из безопасных районов и необязательно имеют подкрепление в лице солдат братских держав. Они вызревают в головах, а потом выплескиваются наружу. — Он покрутил сигарой у виска. — Если люди сами для себя ничего не хотят, как мы можем им что-нибудь навязывать? Это точно будет Вьетнам. Мы уйдем, а Ирак станет хуже, чем был тогда, когда мы первые постучались в его хренову дверь.

— От кого ждать самых больших проблем? — спросил.

— От парней твоего возраста, — ответил мне Хеллер. — Они ненавидят нас. Хотят убить. У них на лице написано.

С ним согласился. Все люди моложе восемнадцати были рады нас видеть. Женщины нас приветствовали возгласами одобрения. Мужчины старше пятидесяти пяти или около того одобрительно кивали головами. Но вот те, кто был моложе их, в возрасте от двадцати до пятидесяти, всегда смотрели на нас молча.

— Почему так, Хеллер? — спросил я его.

— Сэр, мы их кастрировали. Оторвали им яйца. Мы сделали для них то, что они сами давно должны были сделать.

— Но у них было на это двенадцать лет.

— Сэр, я не профессор, чтобы знать ответы на все вопросы. Только объясняю, почему они себя так ведут. Не говорю, что они правы.

Его обрубил Уокер. Он лежал на бетонном полу и чистил своей зубной щеткой гранаты «М-203»:

— А как насчет того, что у молодежи при предыдущем режиме была власть, а теперь большинство из них ее лишилось?

— Об этом будут говорить «умники» с телевидения, я уверен. Но они ошибаются, — произнес Хеллер, по-прежнему тыча сигарой при каждом слове. — Ты думаешь, все массовые захоронения полны маленькими детьми и стариками? Эти молодые парни пострадали от режима ровно настолько, насколько и все остальные. Саддам без сожаления убивал всех — детей, стариков, женщин. Он убил даже мужа собственной дочери.

Все замолчали. Только звук зубной щетки, трущейся о гранату.

На следующее утро мы совершили свою третью за четыре дня поездку, — ехали сначала на север, а потом на запад, в Менин Аль-Квидс, к ЭС рядом с Тигром.

Вся рота «Мародеи» въехала на предписанную территорию, обосновавшись в одном из складских помещений.

Опускалась ночь, а морские пехотинцы роты «Мародер» в это время вопили и орали, бегая под струями льющегося с неба ливня.

Майор сидел в углу одной из комнат, читал рапорты. Он не находился в цепочке моего командования, но мы знали друг друга почти четыре года, ему доверял, действительно доверял.

— Добрый вечер, сэр. Можно присоединиться к вам на минутку?

— Добро пожаловать. Двигай стул.

— Сэр, вы выгладите уставшим. Думал, старший офицерский состав спит по восемь часов в день.

Он засмеялся и по-дружески ударил меня кулаком в грудь.

— У тебя видок не лучше.

— Да, но обещаю с этим справиться. Утром мы со взводом отправляемся на сорока восьми часовое задание. Предполагается, что мы будем патрулировать юг данной территории, на реке Тигр. Может, совет дадите? — Развернул перед ним план патрулирования.

— Помни, не прошло и недели с того времени, как мы постоянно подвергались обстрелу врага. И это означает три вещи. Первое — жизнь людей бесповоротно изменилась; второе — они ждут от нас многого, тем не менее не надо связывать себя непосильными обязательствами; третье — плохие парни исчезли вместо того, чтобы умереть в бою. Они могут остаться плохими парнями, а могут и нет, но в любом случае они вокруг вас, поэтому будь осторожен.

— Полковник Люк Браун, это Банши, запрашиваем разрешения покинуть территорию с пятью «Хаммерами», одним офицером морской пехоты, двадцатью солдатами морской пехоты, одним солдатом ВМФ и двумя местными жителями. Маршрут патруля был доложен ранее; расчетное время возвращения — сорок восемь часов начиная с этой минуты.

После этого сообщения по рации ворота ЭС открылись и взвод вместе с Дэвисом двинулся в путь — курс на Багдад. В районе были зафиксированы федаины, разведка сообщала, об их присутствии в парке с аттракционами, расположенном рядом с Тигром. Нашей миссией было излучать флюиды доброжелательности на мирных граждан, собирать информацию, касающуюся федаинов, и всеми средствами мешать им осуществить их планы.

Мой взгляд с автострады упал на добротные дома. Я прикинул: в домах такого уровня при режиме Хусейна могли жить только члены партии Баас или их единомышленники. Нашей миссией была стабилизация жизни города и искоренение сомнительных элементов, и, подумал, устранение хотя бы одного опорного пункта партии Баас будет неплохим началом. Поэтому поступил так, как поступил бы каждый офицер, закаленный тремя неделями боев на неприятельской территории: решил их спровоцировать.

Мы поехали к близлежащим домам, оставляя за собой облака дизельного дыма и вовсю размахивая нашим оружием. Вместо ледяных взглядов мы были встречены распростертыми объятиями. К нам подбегали дети, а взрослые собрались вокруг, чтобы задать пару вопросов на очень плохом, честно говоря, английском.

— Наконец-таки приехали американцы! Ирак — хорошая страна, не правда ли?

К нам сквозь толпу людей шел старик, пробивая себе путь локтями. Он выглядел обозленным. Когда вылез из «Хаммера», ко мне подошел Дэвис. Кинул взгляд на Дэвиса, нужно было убедиться, что он уловил те же вибрации, что и я. Все хорошо. Дэвис зажимал пистолет между коленями. Старик же улыбнулся и схватил меня за руку.

— Здравствуйте, здравствуйте. Спасибо вам. Добро пожаловать. — Он объяснил, что в основном в домах по соседству жили врачи и инженеры, уважаемые даже во времена Саддама Хусейна люди. — Но мы рады, что Саддам уже в прошлом.

Поблагодарил его, предупредил, что они должны держать детей подальше от взрывчатых вещей и пообещал вернуться на следующий день. Мне не терпелось осмотреть зону, до наступления темноты оставалось не так уж много времени. Мы уезжали от них под шум одобрительных возгласов: «Завтра, Америка, завтра!»

Хотел увидеть парк с аттракционами — это поможет нам выработать план действий на следующий день.

В парке с ветки на ветку порхали птички, на солнечном лугу красовались распустившиеся белые цветы.

Уокер присвистнул:

— Мы только что нашли райский сад.

Когда мы вышли из деревьев на гравийную дорогу, проходящую параллельно реке Тигр, было уже почти темно. На дороге стояли трое мужчин. Увидев нас, они не стали убегать.

Дэвис крикнул им что-то, и они ему ответили.

— Все в порядке, это местные патрулируют территорию. Они охраняют дома от мародеров.

Один из мужчин сказал, что каждую ночь здесь появляются мародеры и воруют все, что могут унести. С окон домов свисали самодельные перетяжки. Дэвис их перевел.

«Город Хасана не потерпит воров. Вы будете убиты».

Становилось темнее и темнее, и мы поехали на юг, хотели получше сориентироваться в обстановке, прежде чем организовывать наблюдательный пост базы. План действий в моем мозгу менялся. Выяснилось, что почти везде действуют патрули, организованные местным населением. Вооруженные иракцы, охраняющие свои дома, и передвигающиеся в ночи морские пехотинцы — вряд ли удачное сочетание. Решил найти хорошее место для ночевки взвода, а затем заслать команду для разведки обстановки.

Мы остановились, выбрав подходящее место, «Хаммеры» поставили тесным кругом на бетонной площадке. Пулеметы 50-го калибра направили на каждый участок рва, через который сами приехали, а «Mark-19» направили в поля, рядом разложили гранаты, чтобы в случае нападения их не пришлось долго вытаскивать. Наше месторасположение находилось выше остальной территории. Место было естественной крепостью. Морские пехотинцы уже патрулировали территорию, а я принялся за доклад обстановки по рации.

— Полковник, это Банши. Примите доклад.

— Банши, — это Полковник, слышим вас хорошо. Сообщаем местоположение наблюдательного поста базы.

Передал точные координаты на тот случай, если нам ночью понадобится артиллерийская поддержка, затем вкратце проинформировал их обо всех полученных за день сведениях.

— Мы планируем остаться здесь до утра. Пеший патруль с особым позывными обследует местность на предмет ПИЗ. Как поняли? ПИЗ — это

первоочередное информационное задание — основная информация, которая потом прорабатывается разведкой. Наше ПИЗ включало в себя установление местонахождения таких объектов, как школы, больницы, дороги, по которым можно осуществлять движение, а также сбор информации, касающейся парка с аттракционами.

Когда батальон отрапортовал об одобрении плана, мы с Уинном собрались на вылазку.

Лунный свет был сверхъестественно ярок. Мы развернули карту на капот — все было видно и без фонаря. В то время как мы обсуждали план вылазки, на востоке от нас, с поля донеслись выстрелы.

Через несколько секунд огонь был слышен уже с трех направлений. Мы инстинктивно припали к земле — кажется, это по нашу душу.

— Боже всемогущий! Откуда это все взялось? — Уинн произнес то, о чем все мы думали.

Потом мы решили, что это местные жители убивали в порыве ярости мародеров, вступивших на их территорию. Стрельба не ослабевала целый час. Потом вдруг грохот стал громче, и это было очень похоже на зенитки.

Посмотрел на Уинна и сказал:

— Думаю, нам надо отменить сегодняшнее мероприятие, до рассвета всем нужно оставаться здесь. Если бы мы пошли, то это бы называлось не храбростью, а тупостью.

— Чертовски верно. Не стоит гробить морских пехотинцев только из-за того, что кто-то собирается украсть чей-то телевизор.

Батальон утвердил изменение наших планов. Командир роты связался с нами только после полуночи и внес дополнительные уточнения в завтрашний план. Нам нужно было отметить на карте все оставленное противником оружие или невзорвавшиеся боеприпасы, или взрывные устройства.

Наш день начался еще до рассвета. Ближайшее оставленное оружие было прямо под нашими ногами.

Две зенитные ракеты лежали в поле за зданием. В то время как осматривал снаряды, ища маркировочное клеймо, ко мне из близлежащего дома подошел старик, одетый в серую национальную одежду.

Положил руку на грудь и поприветствовал его:

— Салам алейкум.

— Алейкум ас салам. — Он начал какую-то бурную тираду, время от времени пихая ногой снаряды. Посмотрел на Дэвиса.

— Он говорит, что рад вашему приходу и благодарен за свое освобождение. — Я ожидал от Дэвиса перевода поразвернутей.

— Он также говорит, отсюда иракцы атаковали американские воздушные средства. Они отступили около недели назад. Он зол и на Саддама за его травлю людей, и на армию, у которой нет чувства собственного достоинства. Он поражен тем, что они отступили без боя.

— Скажи ему — массовые убийства не являются доказательством наличия чести. И спроси, есть ли еще оружие или федаины поблизости.

Дэвис передал теперь уже мою тираду. Мужчина рьяно отвечал и показывал на линию деревьев вдалеке. Глядя на него, мои морские пехотинцы уже садились в «Хаммеры».

— Он говорит, в той деревне, что расположена за деревьями, есть дом, в котором много снарядов. Больших и маленьких. Около двадцати. Вверх по дороге стоит здание, в котором обосновались фидаины. Это высокая башня, рядом с озером.

Деревня, указанная стариком, была не в нашей зоне, так что мы просто отметили ее на карте. Но вот здание у озера — очень похоже, что оно как раз находится в парке с аттракционами.

И вот время для основного мероприятия нашего патруля.

Батальон приказал вернуться в строго обозначенный час. Посчитал время на дорогу — на разведку парка у нас оставалось пять часов.

На линии горизонта явно обрисовалась башня, входящая в зону парка. Она выглядела меньше и хуже, но все равно напоминала сиэтлский «Спэйс Нидл» — чудо начала 1970-х, постепенно приходящее в упадок. Башню окружали прогулочные тротуары и амфитеатры.

Смотря в бинокль, представил себе толпы людей и разноцветные шары вокруг. Не мог понять: это одно из самых обнадеживающих мест в Ираке или одно из самых печальных? Потом все-таки остановился на последнем варианте.

Мы с Уинном обсуждали целесообразность входа в огромный парк в составе всего лишь двадцати двух человек, а в это время в нашу сторону пропыхтел красный побитый «Фольксваген». Поравнявшись с нами, он остановился. Моих солдат долго ждать не надо: на машину немедленно было направлено с десяток стволов. Повернулся посмотреть и параллельно продолжал наш диалог.

— Это пустынный островок. Они могут запросто нас всех тут перестрелять. Нужен четкий план, — говорил Уинн. Он не был против похода в парк; он просто хотел убедиться, что мы заранее все продумали.

— Может, сначала отправим в башню команду снайперов? Они смогут осмотреться и при необходимости сообщить батальону координаты объектов.

— Плохая мысль, сэр. Они там будут слабо защищены, да и к тому же нас останется всего пятнадцать человек. Лучше оставаться всем вместе.

— Сэр Уинн, пойдите взгляните, — подозвал нас к себе док.

На водительском сиденье сидела женщина средних лет, сложив руки, она как бы молила нас о помощи; позади нее сидел мужчина с невозмутимым выражением лица. Подошел к машине и почувствовал больничный запах, исходивший от девушки-подростка, лет тринадцати. Она сидела спереди, откинувшись на спинку кресла. Одна нога ее была в гипсе. Девочка стоически, несколько застенчиво улыбнулась, но ее губы дрожали, а в глазах билась едва сдерживаемая боль. Дэвис сказал, что ее зовут Фатима. Ее ранило осколком бомбы больше недели назад. Иракские врачи наложили на ногу гипс, но никакой реабилитационной помощи она не получила. Ее родители, надеясь пройти сквозь американские КПП, хотели найти госпиталь, но, увидев нас на обочине дороги, решили остановиться.

Посмотрел на часы. Еще четыре часа, и нам нужно будет возвращаться к батальону.

— Док, у тебя пятнадцать минут, — отчеканил.

Гипс сняли, рана была рваная, видны мышцы, кость раздроблена. От запаха чуть не потерял сознание.

Встал на колени рядом с ее матерью:

— Дэвис, пожалуйста, спроси, как ее зовут.

Она посмотрела на меня и сказала:

— Мадина.

— Мадина, мы сделаем все, что сможем, чтобы помочь твоему ребенку.

Родители, наблюдали за работой дока. Не могу передать словами их эмоционального напряжения. Их ребенок был тяжело ранен, возможно американцами, но ее жизнь сейчас зависела от сострадания американцев.

Хреново все складывается. Нашей задачей было провести разведку парка аттракционов. Моим командирам совсем не понравится то, что мы помогаем девочке, а не выполняем свою миссию.

Родители смотрели на дока с большим почтением, а он тем временем промывал рану девочки и делал ей необходимые уколы. Когда он посмотрел на меня, спросил его про состояние ребенка.

— Эта инфекция ее убьет. Но сердцебиение хорошее, септического шока нет. Сэр, мы должны доставить ее в больницу. — Док отвернулся от машины и тихо сказал: — Понимаю, какой вам предстоит сделать выбор, но вы должны знать: без лечения у нее нет шансов.

Связавшись с батальоном, попросил доктора. Обина. Уильямсон взял у меня рацию и передал информацию по ранению девочки. Мы ждали. Обин искал подходящее медучреждение по всему Багдаду.

Старался не палить сгоряча:

— По Багдаду? А как насчет наших, американских военных врачей?

Наконец Обин отрапортовал:

— Банши, в Ираке нет станций «Скорой помощи» для местного населения. Нам известно местонахождение некоторых иракских госпиталей, но у них нет медикаментов. Постарайтесь оттянуть время распространения инфекции и пусть ее родители сами ищут соответствующий медпункт.

Был зол, нет, скорее — в бешенстве. Обин был хорошим врачом и хорошим человеком. Знал, эта ситуация бесит его так же, как она бесит меня. Он сделал все, что мог. Повернувшись к доку, спросил, какой у нас есть выход.

— Промыл рану и накачал ее антибиотиками. Можем перевязать рану, дать ее родителям перевязочных средств, необходимые медикаменты и проинструктировать. Но без надлежащего ухода инфекция будет систематически вспыхивать опять. Она умрет.

— Сделай что можешь, дай все необходимые медикаменты, но ровно столько, чтобы не ставить под угрозу безопасность взвода. Скажи мне, когда закончишь.

Подошел к Уинну и сел на землю рядом с ним.

— Ничего себе ситуация! Думал, мы обладаем здесь хоть какой-то властью, а на самом деле не можем помочь даже одной девочке, — уныло произнес.

Уинн посоветовал направить родителей в штаб ПБГ-1. Мы знали точное место их дислокации, они были более оборудованы, чем мы. Согласился и подошел к капоту, чтобы написать записку большими черными буквами:

«Эта девочка, Фатима, была ранена осколками американской бомбы. Мы сделали всё, что могли сделать, и послали её семью для дальнейшего лечения в штаб. Пожалуйста, предоставьте ей всю возможную помощь. Всегда ваша рота „Мародер“».

Дэвис отдал записку родителям Фатимы и рассказал, как доехать до Инчхона (это был позывной ПБГ-1). Док закончил, и «Фольксваген» поехал в сторону Багдада.

— Если их не убьют на КПП, то, вероятно, высмеют в Инчхоне, — заметил Уильямсон.

Было далеко за полдень, а мы только еще подъезжали к парку.

Парк был пуст. Уже пуст. Определенно, его покидали очень быстро. Настежь распахнутые двери качались на петлях, ветер кидал в разные стороны бумажный мусор. Часть меня, не покорившаяся законам войны, хотела сесть сюда, за стол для пикника и спокойно посидеть на солнышке, почитать свежую газетку.

Но вместо этого поторопил своих морских пехотинцев, нужно было идти в южный конец парка, где на моем плане значилось здание, помеченное для нас как «дворец павшего режима».

Здание было одноэтажным, стояло вдоль прибрежной полосы озера.

Вошел во входную дверь сразу за сержантом Хеллером и попал в большую комнату. Морские пехотинцы, держа оружие на уровне глаз, пробирались вдоль стен. В углу, рядом с длинным деревянным баром, стояло пианино.

Потом мы прошли мимо бального зала с мозаичным полом и разбитыми вдребезги люстрами. Потом по коридору. Дверь. Открыли. Вошли. Королевского размера кровать и огромная ванная, больше ничего. Следующая дверь. И опять кровать с ванной.

«Дворец» оказался напыщенной гостиницей. Самой напыщенной из всего увиденного мной в Ираке — конечно, если не брать во внимание резиденцию Саддама. Парк аттракционов был для чиновников среднего звена партии Баас местом проведения выходных. Вполне вероятно, здесь находились и федаины. Прежде чем продолжить зачистку территории, сделал несколько фотографий гостиницы — может, они пригодятся разведке.

Мы пошли вдоль Тигра на юг.

Так как место выглядело окончательно и бесповоротно пустынным, разделил взвод на две команды — хоть немного времени наверстаем. Уинн со своими солдатами пошел ближе к берегу, а я с командой сержанта Лавелла отправился проверять подозрительный объект. Это был трейлер, он, как мобильный дом, стоял поодаль от остального парка.

Начался кашель. Кашлянул в кулак — перчатка в крови. Странно.

На полу в трейлере валялись бумаги, но сначала не придал этому значения. Мой взгляд приковали к себе карты, висящие на стене. На картах были улицы Багдада с помеченными местами сосредоточения американцев, закрашенными красным карандашом. Сведения устарели, но всего на несколько дней.

— Матерь божья, Лавелл, посмотри. Они знают все наши позиции.

— Похоже, мы нашли штаб-квартиру федаинов, — сказал Лавелл.

Мы собрали стопки бумаг, намереваясь отнести их в разведывательное бюро, уделив основное внимание картам.

Мы нагоняли время, потраченное днем, поэтому спешили добраться до южного конца парка. Сквозь деревья я увидел ряд складских помещений.

Соединился с батальоном и запросил дополнительный час для завершения операции. Мне было отказано, и мы проехали мимо складов, сильно надеясь на то, что они пусты. Сфотографировал и записал место их расположения в патрульном журнале.

За пятнадцать минут до расчетного времени возвращения запросил разрешение въехать в зону расположения наших войск. Мы медленно проехали в открытые для нас ворота и остановились у склада, отведенного роте «Мародер». Пошел отчитываться в Разведывательно-оперативный центр. Мы пододвинули к столу стулья в ярко освещенной комнате и достали из кулера в углу по баночке холодной кока-колы.

Доложил всю информацию, собранную взводом. Мы сделали все, что планировали, не успели только одного — проверить склады.

На следующее утро другому взводу было поручено прочесать эти самые склады, из-за чего им пришлось отодвинуть задание, возложенное на них ранее. Взвод нашел там дюжины ракет класса «земля — воздух». Складывалось впечатление, что ракет было гораздо больше, похоже, часть их успели увезти, может, даже прошлой ночью. В следующие месяцы, когда мы видели падающие с неба подорванные вертолеты, падающие на землю и убивающие этим самым десятки людей, все время думал, а не этот ли снаряд мы тогда не успели отыскать на складе? Помощь Фатиме далась мне дорогой ценой. Понял для себя: на войне редко дается выбор между плохим и хорошим, чаще бывает выбор между плохим и худшим.

На следующей неделе мы планировали, патрулировали, готовили отчеты и опять планировали. Формулировка нашей задачи стала шире: «Патрулировать предписанную зону, разоружать население, обнаруживать невзорвавшиеся боеприпасы, стабилизировать беспорядки, фиксировать ключевые учреждения, такие, как школы и больницы, снабжать население едой и водой, предоставлять первую медицинскую помощь и показывать американское присутствие». Мы занимались этим каждый день, но редко делали все за один заход.

В четверг выехали с базы и отправились патрулировать «Садр Сити». К стандартной формулировке нашей миссии добавилось нахождение зоны, нуждающейся в воде. Следующим утром туда привезут четыре тысячи галлонов свежей воды. Дэвис патрулировал с другим взводом, и к нам присоединился другой человек. Он был местным жителем, нанятым батальоном в качестве переводчика. Вскоре после рассвета он прибыл на базу. Он подошел к нам и сразу же пустился в яростный монолог, суть которого была в неприятии им американской культуры и войны в Ираке.

— Вы не должны были этого делать. Саддам был плохим человеком, но Америка обязана была предоставить иракцам возможность самим совершить переворот. Мы бы его свергли в свое время.

— Малец, я всего лишь лейтенант, — ответил ему. — Возглавляю патруль. Не делаю политику. Или помогай нам, или иди домой, не надо затевать со мной перепалку. Я слишком занят.

На восток мы ехали по земляному валу, получив прекрасную возможность посмотреть на «Садр Сити» сверху.

Он по-прежнему был охвачен насилием и мародерством, в нем не было элементарного — электричества и чистой воды. Мне казалось, что мы всегда находились под пристальным взглядом людей, которым все меньше и меньше нравилось то, что происходит вокруг.

Остановил взвод на привал. В трех километрах за «Садр Сити» стояла кучка кирпичных зданий. Оттуда в нашу сторону шла толпа людей. Ее возглавлял грузный мужчина с редеющей шевелюрой. Он представился как мистер Ренат и попросил, чтобы вся помощь населению координировалась через него. Спросил, какая именно помощь ему нужна.

— Нам нужны только две вещи: чистая вода и бронзовые статуи Джорджа Буша.

Решил ему подыграть:

— С водой мы вам поможем, но что вы будете делать со статуями Джорджа Буша?

— Мы поставим их на улицах, чтобы показать свою приверженность. Но до этого американцы должны помочь нам убрать из города нечистоты,

которые буквально затопили его.

Сказал мистеру Ренату, мы можем дать ему сто галлонов воды прямо сейчас.

С помощью морских пехотинцев команда, организованная мистером, опорожнила запасные фляги с водой в общегородскую цистерну. Лишенные воды и части медикаментов, мы поехали на восток, в поисках очередного места для нашей очередной капли в иракскую губку.

Утром варил себе кофе, получая истинное наслаждение от этого, казалось бы, обычного ритуала.

Моя оловянная фляжная чашка была слишком горячей, чтобы дотрагиваться до нее руками. Надел перчатку. Сдувая кофейную дымку, наблюдал за восходом солнца в полях за нашей оградой.

И снова кровавый кашель. Надо бы потом провериться.

Мы были готовы выдвигаться и ждали только новоиспеченного переводчика. Вскоре он прошел через ворота и весело помахал мне рукой.

Через несколько минут, когда спустился вниз, чтобы объявить о десятиминутной готовности, он уже сидел с чашкой в руках и был поглощен дебатами на тему, кто была самой молодой моделью «Плэйбоя». И опять поток критики в сторону Америки.

Впервые за время нашего патрулирования мы въехали в центр Багдада, нужно было встретить автоцистерну на основной базе МТО морской пехоты. Далее мы сопровождали автоцистерну на север. Несколько дней назад мы уже ехали по этой дороге.

— Оружие на три часа! — Предупреждение исходило от Райана Купера. Посмотрел направо. Подросток, облокотившись о дом, качал на пальце ружье. Когда мы остановились, он даже поднял выше голову и расправил плечи, как будто бросая нам вызов. Моей первой мыслью было: он служит для нас приманкой. Морские пехотинцы осматривали стены и крыши близлежащих домов. Выбрался из «Хаммера» и пошел прямо к малому. Подождав, пока подойду поближе, он положил ружье на землю и предусмотрительно отошел на несколько шагов. Подобрал старинный «Энфилд», проверил — в нем было три патрона. Ружье было чистым и хорошо смазанным. Повернулся и, подойдя к «Хаммеру», положил ружье в кузов. Ничего не выражающее лицо мальчика смотрело нам вслед. Чертов ребенок, раздражает меня……

Иное восприятие. Часть II

Альтернативный пролог. «Лисы пустыни» (завершение).

В северной части Эль-Джабра дорога раздваивалась.

Мы организовали оцепление — автоцистерна посередине — и через несколько минут вокруг уже собралась толпа. Люди стекались со всех углов города, неся, таща и волоча все виды тары: пластмассовые ведра, бутылки из-под антифриза, резиновые камеры и даже маленькие резиновые детские бассейны. Кое-что увозили на тракторах и ослах, но основной рабочей силой были женщины и девушки. Со страхом смотрел, как семилетняя девочка подняла семигалонный бидон воды, весящий сорок фунтов, и водрузила его на голову.

Группа Хеллера обеспечивала нашу безопасность со стороны дороги. Он оперся о панель задней боковой части кузова «Хаммера», чтобы понаблюдать за этой толчеей вместе с Эдвардсом и Антонеску. Редко их можно увидеть вместе.

— Черт возьми, этих женщин используют хуже, чем скот! Вот животные… — обращается Эдвардс к офицеру в сетчатом головном уборе, полностью скрывающая его лицо.

— Здешняя культура очень сильно отличается от нашей. Пока у нас процветает благополучие вместе с другими благами европейской цивилизации и тем, что мы называем «равенством между полов», чурки насыщаются плодами бессмертных предписаний, ибо всё по воле так называемого Всевышнего. Мне доводилось общаться с некоторыми мусульманами из той же Америки и, глядя на своих братьев по вере, они печально вздыхают и крутят пальцами у виска. Думаю, более молодое поколение верунов покажут всему мире хороший пример богобоязненного раба. А сейчас муслим вполне заслуженно носит клеймо безмозглого животного.

— … согласен с вами. Черт возьми, сэр, если бы нам пришлось воевать здесь с женщинами, а не с мужчинами, мы бы уже давно спасали свои задницы, — произнес он в легком шоке.

Когда на дороге раздались выстрелы, мы с Уинном разговаривали с двумя иракскими мужчинами.

— Автомат! У него в руках автомат!

— Не стрелять! Он поворачивает.

Мы выбежали на дорогу и увидели белую «Тойоту Ленд-Крузер», остановившуюся и взятую на мушку группой Купера. В машине сидели четыре человека с поднятыми руками.

Подняв вверх автомат, они едва не лишили себя жизни — один из наших увидел оружие и чуть было не открыл по ним огонь из своего «Mark-19». Потом они сообразили, что нужно опустить оружие.

Мы с Уинном поспешили к «Тойоте». Мужчины были хорошо и опрятно одеты, данная особенность была присуща федаинам и иностранным бойцам. Водитель начал говорить:

— Мы Курдистан. Курдистан — Америка друзья. Прийти бум-бум партию Баас. Джордж Буш хорошо. Мы Курдистан. Америка друзья.

Он протянул свернутый бумажный лист. Наверху была гербовая печать, ниже надпись на английском. Прочитав, понял: это разрешение, выданное Патриотическим движением Курдистана, позволяющее мужчине хранить автомат.

— Они пешмерги. Пешмерги были курдскими бойцами, полностью поддерживающими Америку.

У нас был приказ разоружать население, но также был приказ не вмешиваться в не касающиеся нас бои.

— Отдай ему обратно автомат, Купер, и пусть едут.

Купер протянул автомат со словами:

— Враги моего врага — мои друзья.

— Никогда не слышал, чтоб мы так говорили. Наверное, мы уже слишком долго на Среднем Востоке.

Сопровождая автоцистерну обратно на базу, мы узнали, что батальон перемещается на новое место дислокации.

Новое место — это футбольный стадион в центре города рядом с президентским дворцом. Повернулся к Уинну:

— Похоже, мы переезжаем в центр.

— Черт, только начал привыкать к нашей базе у черта на куличках.

Поставил приемник на приборную панель и настроился на лондонское вещание. Диктор сообщал о сотнях багдадских жителей, устроивших американским оккупантам марш протеста.

Уинн криво улыбнулся и произнес:

— Как рад, что сегодня моей здоровой задницы там нет.

Ночь мы провели на холодной траве футбольного поля на стадионе, построенном сыном Саддама Удэ-ем. Утром сидел на траве рядом с Уинном, он чистил зубы.

Думал, это у нас очередная промежуточная станция и предполагал возобновление патрулирования на следующий день. Но меня ошарашил своим известием майор.

Подойдя к нам, он сказал:

— Надеюсь, день прошел хорошо, Сэм? Вчера было ваше последнее патрулирование.

На мгновение подумал, меня уволили: может, слишком налегал на своего командира роты?

— Почему, сэр?

— Будет организована иракская армия, и они сами будут себя защищать. Все логично. Мы возвращаемся домой.

Дом. Для меня домом стал «Хаммер». Самым роскошным воплощением дома для нас был какой-нибудь склад или заброшенное здание, укрывающее от палящего солнца и ветра. Понятие стало слишком абстрактным.

Режим пал всего лишь десять дней назад. А мы ожидали переброски через полгода-год. Мы знали: самый тяжелый этап — начальный этап. Багдад до сих пор кипит.

И все же, вероятно, домой нас пока не отправят.

— Может, повезет? Прямо в Кувейт, а оттуда первым же рейсом до-омо-ой, — сказал Уинн, опершись на боковое стекло «Хаммера»; у него даже выпала из рук электрическая бритва.

Изумленно раскрыл глаза.

— Ты прав, — произнес Уинн. — О чем только думаю. Надо быть повнимательней.

Мы покинули стадион еще до рассвета, нужно было отъехать как можно дальше, пока не началось дневное пекло. К середине апреля средняя температура в полдень приближалась к миллион градусам и с каждым днем и с каждой милей южнее становилось все жарче и жарче. Поменялся местами с Кристенсоном и теперь, сидя сзади, мог выпрямить спину и впитывать лицом дорожный ветерок. К тому же хотел вдоволь насладиться последним взглядом на Багдад.

У знака, показывающего направление к бывшему аэропорту имени Саддама, батальон повернул на автостраду. Багдад остался сзади.

Ни дыма. Ни бомбардировщиков или вертолетов. Ни артиллерийского огня, ни реактивных установок залпового огня. Перестал все время тянуться к оружию.

В нашу последнюю ночь в поле, когда прогуливался по линии батальона, тянущейся вдоль автострады, к нашему флангу причалила армейская автоцистерна, припарковалась к краю дороги. За ней качались еще. Второй лейтенант высунулся из кабины и помахал мне рукой:

— Привет. Вы не можете мне сказать, где автострада? — он держал в руке смятую от руки нарисованную карту.

— Боже, приятель, тебе до нее еще километров пятьдесят.

Он озадачился:

— Ладно. А как дорога? Безопасная?

— По-разному. Сопровождение есть? Оружие большой дальности есть?

Лейтенант быстро кивнул:

— Мы вооружены.

— Ты имеешь в виду это? — Показал на пистолет у него за поясом.

— В каждом грузовике по пулемету, — дерзко произнес он.

— Держитесь от меня, нахрен, подальше. У вас ни карт, ни оружия, ни хреновой идеи, где вы сейчас находитесь. Не хочу быть рядом, когда вам будут надирать задницы — Хотел перевести все в шутку, но не мог. В прошлом месяце мы стали бывалыми солдатами и, как все бывалые солдаты в каждой войне, не хотели бы находиться рядом с чайниками. Чайников часто убивают.

Мы проехали еще сотню километров на юг и добрались до так называемого Тактического района сосредоточения Пейдж — бывшей иракской военной базы на окраине Дивании.

Взвод жил в гараже длиной в сотню метров и шириной в двадцать.

Боевые акции стимулировали батальон. Без них в нашу жизнь вернулись вялость и однообразие. Как-то утром командир роты собрал нас всех для занятий физкультурой: пробежка вокруг Пейджа с последующим рядом упражнений. Одетые в зеленые рубашки и полевые ботинки желто-коричневого цвета, мы выстроились в ряды, душ принять нам не дали. Морские пехотинцы были мрачнее тучи, отказывались выполнять приказы командира, которого больше не уважали.

Командир роты выбрал в качестве первого упражнения отжимание от пола. Он считал, а рота должна была хором повторять за ним. Вместо пятидесяти морские пехотинцы сделали чуть больше двадцати пяти, вслух вообще никто не считал. Потом пресс. Капитан спросил, кто хочет считать, Уинн сделал шаг вперед. Он лег на спину и начал громко считать. Рота ревела в унисон.

— Один… два… три… четыре!

Морские пехотинцы других рот оглядывались на нас, понимая: произошел маленький бунт. Улыбался, смотрел в небо и, обхватив бедра руками, пытался перекричать всех.

В тот день командир роты вызвал меня к себе, в самодельный кабинет в старой казарме. Войдя, обнаружил его сидящим за столом, одетым в полное обмундирование вместо футболки и штанов, которые мы обычно носили в жару. Когда он не пригласил меня присесть на ящик из-под индивидуальных пайков, которыми был буквально завален пол, понял: у меня неприятности.

— Лейтенант, увольняю Уинна за нарушение субординации.

Хотел возразить, но он меня перебил.

— В Ар-Рифе оспаривал приказ на глазах у морских пехотинцев, — сказал он. И опять открыл было рот, но он уставился на свои бумаги на столе и громко произнес: — Уволен.

Моим первым порывом было сорвать с себя металлические лейтенантские нашивки, кинуть ему на стол и сказать, что тоже увольняюсь.

Но решил, что нам на время нужно спрятать гордость подальше и найти способ выпутаться из этого дерьма.

Вернувшись в гараж, предложил Уинну:

— Пойдем прогуляемся.

Мы вышли из лагеря. Без пулемета идти было легко, но с пистолетом не расставался.

— Командир роты хочет тебя уволить за неподчинение приказам.

Уинн переварил новость и сказал:

— Не подчинялся приказам только в случаях, когда они могли беспричинно убить моих людей. Я иду к полковнику.

— Нет. — Слово прозвучало резче, чем хотел. — Сам с этим разберусь.

— Сэр, — возмутился он, — такие парни, как он, начинают варить кашу, когда у самих рыльце в пушку. Иду к полковнику.

— Дело не в тебе, — сказал я, пытаясь надавить на его чувство долга. — Дело во взводе. Ты — связующее звено между ним и морскими пехотинцами. Послушай меня: все сам улажу. Знаю, звучит странно, но у меня сейчас больше огневой мощи.

Вернувшись в гараж, сел и попытался сообразить, что сказать командиру роты. Когда вернулся в кабинет командира, он выглядел усталым.

— Сэр, должен вас предупредить, если вы уволите Уинна, большая часть вашей роты восстанет против вас.

Он попросил меня присесть. Надо отдать ему должное, он в этот раз слушал мои объяснения. Сказал, что увольнение Уинна, несмотря на мои возражения, означает его недоверие к принимаемым мною решениям. Если дело в этом, то ему следует уволить вместе с Уинном меня. Замолчал, решая, произносить следующую фразу или нет. Он жестом попросил меня продолжать.

— Рота сделала свою работу, и ни один человек не погиб. Может, оставим все как есть?

Уинн сохранил свою работу.

В пятницу днем, в мае, собрал свой взвод в центре гаража. Всю предыдущую неделю работал над секретным проектом — отстаивал в дивизии разрешение на посещение старинного города Вавилона.

У нас был шанс вернуться домой с действительно стоящими воспоминаниями. Да и к тому же поездка в Вавилон даст нам возможность отдохнуть от орудийных прицелов.

Информируя морских пехотинцев о предстоящей поездке, допускал, что кому-то эта поездка может показаться дурацкой и рискованной. Отказаться мог любой. Но Вавилон выбрали все.

Старинный Вавилон был расположен в нескольких километрах за дворцом Саддама Хусейна. Веком раньше город был раскопан немецкими археологами, и все его сокровища были перевезены в Берлин. То, что осталось, должно было дорисовываться воображением. Саддам реконструировал Вавилон не в соответствии с археологическими свидетельствами, а руководствуясь лишь своими фантазиями.

Раз в год режим проводил в Вавилоне торжество, посвященное триумфу Ирака. Сам же Саддам играл в этом действе роль царя Навуходоносора.

Мы остановились у знаменитых ворот Иштар, синей арки, усыпанной выпуклыми рисунками львов, оленей и мифических существ. Помнил только вехи истории Вавилона — Хаммурапи, висячие сады Семирамиды, смерть Александра Македонского — и почувствовал облегчение, когда к нам подошел престарелый джентльмен. От первого же его предложения чуть не разразился хохотом. Престарелый джентльмен был археологом в Вавилоне, пока к власти не пришла партия Баас в 1968 году. Измаил предложил нам свои услуги в качестве гида.

Мы прогулялись мимо Вавилонского льва, взошли на арену, где, по предположениям, умер Александр Македонский. Уокер, шедший около, горделиво заметил, что всего за два года мы побывали в местах самых легендарных Александровых кампаний — Афганистане и Ираке.

— Только почему-то сомневаюсь, — добавил он, — что меня будут помнить как Кевина Великого.

Хеллер стоял, опираясь о стену.

— Оглянись. Эта великая империя поднялась и упала. Все поднимается и падает — народы и личности тоже, — сказал он. — Иногда думаю, что не мы принимаем решения. Все решено за нас.

Уокер его перебил:

— Опять твоя теория насчет лотереи?

Хеллер проигнорировал колкое замечание и, повернувшись ко мне, продолжал:

— На секунду подумай про лотерею. Ты покупаешь билеты, включаешь ночью телик и смотришь, как какой-то придурок произносит вслух номера, написанные на мячах для пинг-понга. Никакого случая здесь нет. — Хеллер рассказывал так, как будто испытал все на собственной шкуре. И закончил: — Если вычислить вес шаров, учесть температуру, влажность в помещении и тысячи других переменных, то наверняка можно узнать, какие номера выпадут. — Он удовлетворенно посмотрел по сторонам. — То же самое и здесь. Вавилон пал. Ирак пал. Когда-нибудь и США падут. Так предначертано. На пуле, ранившей Леонарда, было его имя. Мы просто не смогли вовремя посчитать переменные, чтобы уберечь его. И не знаю, хуже мне или лучше от осознания этого.

Собралась маленькая толпа. Купер похлопал Хеллера по плечу и произнес:

— Не знаю, согласен с тобой или нет, но сказано хорошо. Аминь.

Уокер же заметил:

— Нэйтан, тебе домой пора, лечиться.

— Думаешь, что-то новое для меня открыл, белый мальчик? — сказал Уокер, и мы пошли с гидом в сторону ворот Иштар.

Через неделю мы готовились к пятисоткилометровой поездке в Кувейт. Отправление назначалось на шесть утра, чтобы избежать палящего дневного солнца. Мы проезжали мимо Эс-Самавы, где вчера обстреляли конвой. Город спал, мы видели только собак, лающих под фонарями. Мы ехали параллельно реке рядом с Эн-Насирией, и, несмотря на теплую погоду увидев на горизонте свет города, почувствовал легкий озноб. Воспоминания о нашем первом визите сюда ровно два месяца назад очень ярко всплыли в моем мозгу.

Еще через некоторое время мы проехали рядом с железнодорожным мостом Ар-Ратави и нефтяными полями. И Снова кровавый кашель. Что-то меня клонит в сон…

О дивный новый мир. Часть I

В новом мире наш попаданец сталкивается с первой эпидемией «J-вируса», унесшей тысячи жизней, однако, город охватила новая, еще более опустошительная вспышка смертоносного вируса. Улицы вновь стали полем боя между военными и охотящимися на людей кровожадными тварями.

02.09.12.

«Научному сообществу, несмотря на все попытки, до сих пор не удалось найти объяснение так называемой „вспышке“, — вещала диктор новостей. — На место уже прибыли элитные войска под названием VRT».

14.09.12.

«Наши источники в правительстве Гильденстерна считают, что VRT введет в городе военное положение в ближайшие двое суток, — даже в голосе диктора новостей улавливался неподдельный страх. — Мы настоятельно рекомендуем всем, всем, кто может, начать эвакуацию прямо сейчас».

Но было уже поздно. Лаэрт закрыли на карантин. Любого, кто пытался покинуть остров, ставший эпицентром новой эпидемии «J-вируса», расстреливали на месте, а труп сжигали. «Ви-ар-ти», патрулировавшие улицы, своими глазами видели первую вспышку — и действовали еще более решительно и ожесточенно, чем два года назад. Любой житель Лаэрта был для них потенциальным носителем вируса. Радикальными меры могли повлечь за собой возмущение населения, но ничего подобного не происходит.

18.09.12.

«Свидетели утверждают, что вчера в Центральном парке женщину и двух подростков убил так называемый „живой мертвец“. Представители научного сообщества подтвердили, что преступник действительно был заражен J-вирусом, который все считали уничтоженным еще в прошлом году».

26.09.12.

«За последние несколько вирусная эпидемия достигла небывалых масштабов».

Главая первая. Во мраке новой реальности.

Осеннее небо затянулось серыми тучами, поэтому казалось, что уже вечереет. Стало душно из-за высокой влажности — похоже, скоро начнется проливной дождь. В воздухе витало напряжение — и не только из-за внезапно испортившейся погоды и разрядов молний, прошивавших свинцовые тучи.

— Раттлер 4−3, говорит Раттлер 4. Что там у нас с эвакуацией? Прием.

— Это 4−3. Мы на месте. Ждем вас, лейтенант.

«Похоже, спасательная группа. Надеюсь, операция не обречена на провал».

Сверху послышался гул винта. Я слегка поднял голову и увидел транспортный вертолет, зависший над базой. Машина стала снижаться и остановилась в паре метров от земли, после чего из нее ловко выпрыгнул офицер — видимо, тот самый лейтенант, которого и ждали остальные бойцы VRT. Вертолет снова набрал высоту и вскоре скрылся из виду.

— Так, ребята-опята, — заговорил офицер. — Мы должны спасти одну шишку с труднопроизносимым именем. Вперед!

Командир уверенно двинулся вперед, держа наготове автомат, и группа последовала за ним. И когда VRT свернули на ближайшем перекрестке, невольно вздрогнул, увидев на асфальте изрешеченную тушу здорового монстряка (нарекли здешних чудовищ «медведями»), над которой склонился человек в костюме биологической защиты. Рядом лежало несколько растерзанных трупов гражданских и морпехов, явно ставших жертвами хищника перед тем, как передозировка свинца отправила его в лучший мир.

— Да! Обожаю лизать ученым! Ура! — выкрикнул один из солдат VRT, глядя на это зловещее зрелище.

— Заткнись на хер, Странс! — прервал его тираду другой солдат.

— Говорят, эти ребята ответственны за разработку вакцины, — заговорил третий военный.

— Да, — ответил командир. — Долбанные мозголомы.

— И я о том же. Они много денег поднимают. Наверняка они будут рады заплатить нам за труды, — снова заговорил первый солдат.

— Твою мать! Даже не думай, Странс.

«Похоже, этот товарищ уже всех успел порядком задолбать», — подумал попаданец по имени Антонеску, оказавшийся в другом мире в облике второго сержанта «Группы быстрого реагирования по ликвидации вируса».

Сам за все это время не произнес ни слова — просто молча слушал своих временных союзников. Тем более, вскоре им стало не до разговоров — доносившееся сквозь шелест дождя завывание заставило солдат насторожиться.

Источник звука через секунду появился из-за дома. К счастью, это были всего лишь зомби — тупые, медлительные и неуклюжие твари, которых было легко убить. Они не доставят вооруженным профессионалам серьезных неприятностей.

— Открыть огонь! — скомандовал офицер.

— Вали их всех! — крикнул один из солдат — похоже, тот самый не в меру разговорчивый Странс.

Звуки выстрелов заглушили вопли зараженных. Безобразные тела, прошитые пулями, падали на асфальт, кровь смешивалась с дождевой водой, отчего лужи становились красными. Однако, несмотря на потери, зомби продолжали упорно переть на солдат, пока последний из ходячих мертвецов не был уничтожен.

— Живее, ребята. Пора двигать дальше. Оружие наготове.

Группа пошла вперед, покидая поле боя. Я перешагнул через растянувшийся на асфальте труп зараженного. Когда-то это был живой человек, а теперь — всего лишь биологические отходы. Вскоре увидел еще несколько силуэтов. Вскинул автомат, но, приглядевшись, опустил оружие — это были ни в чем неповинные люди. Хотя непогода и рыскающие по улицам твари загнали почти всех гражданских в их дома, изредка встречались прохожие, по какой-то причине еще не покинувшие ставшие опасными улицы.

— Вот смотрю я на этих гражданских, и знаешь, что? Пошли они! Пошли они в жопу. Надоело мне всех спасать, — раздраженно произнес один из членов «Virus Response Team».

— Может, когда-нибудь тебе самому спасатели понадобятся. Кто знает, — подал голос прежде молчавший второй сержант Алексис Антонеску. Солдат бросил на меня недовольный взгляд. Пусть сержант в лице меня и не видел его лица под маской, но был наверняка уверен, что моя фраза явно пришлась вояке не по нраву.

— Стройся. Всем смотреть в оба, — снова скомандовал лейтенант.

Группа прошла еще сотню метров, и на перекрестке ветераны VRT наткнулись на своих сослуживцев. Вернее, на то, что от них осталось. Судя по тому, насколько были искалечены их тела, эти солдаты столкнулись с куда более грозным противником, нежели толпа зомби, и потерпели поражение.

Убийца, как вскоре выяснилось, ушел недалеко — крупный «медведь» устроил засаду, притаившись за вставшим поперек дороги автобусом, и, как только группа подошла достаточно близко, с громким рыком набросился на солдат.

— Бля! — от неожиданности выкрикнул один из бойцов.

Команда бросилась врассыпную, и когти хищника поймали воздух. Испустив разочарованный рев, «медведь» стал озираться по сторонам, пытаясь выбрать жертву. Солдаты открыли огонь, но все-таки пули наносили монстру мало вреда — завалить такую живучую тварь из автомата непросто, с куда большей вероятностью стрелок сам станет добычей.

— Сосредоточить огонь! Сосредоточить огонь! — кричал командир, всаживая в бестию одну очередь за другой. И тем самым привлек к себе внимание. Зарычав, «медведь» бросился в атаку — лишь чудом офицер смог увернуться. Я вовсе не испытывал симпатии к закаленному лейтенанту VRT — в иной ситуации сам с удовольствием бы свернул ему шею. Но сейчас он был нужен нам живым. Гранатомет, валяющийся рядом с останками его бывшего хозяина, вполне сгодится.

К счастью, никто из солдат не заметил, что их сослуживец слишком уж быстро преодолел расстояние, отделявшее его от заветной пушки — не до того было. Тем более, на горизонте появилась большая группа зомби, привлеченная шумом, и теперь двое солдат отстреливали ходячих мертвецов. Пусть они и были самыми слабыми из зараженных, но если позволить этим тварям подойти вплотную или, еще хуже, окружить себя, то они сожрут тебя с потрохами за милую душеньку.

Одного выстрела из реактивного гранатомета хватило, чтобы превратить «медведя» в бесформенную кучу мяса. Офицер упал, сбитый взрывной волной и осыпанный кровавыми ошметками, но, похоже, он избежал серьезных травм, раз смог быстро подняться на ноги.

К этому моменту толпа зомби уже значительно поредела, однако в поле зрения появился еще один силуэт. Вскинув автомат, настороженный военный выстрелил в непрошенного гостя, после чего тот с жалобным криком упал на асфальт, хватаясь рукой за грудь.

— Господи… — раздраженно произнес лейтенант, стряхивая с себя куски мяса «медведя». — Полегче с гражданскими, солдат! Мне только рапортов не хватало.

Вот и типичная реакция командира на то, что один из его подчиненных только что подстрелил невинного человека. Возможно, что этот несчастный смог бы пережить эпидемию, но пуля ответственных представителей VRT лишила его этого шанса. Когда группа двинулась дальше, проходя мимо случайной жертвы, та уже не подавала признаков жизни. Я остановился, чтобы проверить пульс, после чего, убедившись, что человек — парень лет двадцати на вид — действительно мертв, закрыл ему глаза. Никто из солдат даже не обернулся, и поспешил нагнать группу.

— А некоторые зараженные девки очень даже ничего, если им на голову мешок надеть, — как ни в чем не бывало, пошутил тот самый болтливый солдат.

— Странс, и как ты только психологическую проверку прошел?..

Еще одна улица, поворот на перекрестке… и дрожь земли.

— У нас тут «Маккрей»! Прячься! — завопил один из солдат, когда червеобразная гадина проломила асфальт в нескольких метрах от него.

— Держать строй! — грубо рявкнул командир. — Я ваши обросшие волосами тощие задницы подтирать не намерен!

Сработало. По твари был открыт огонь из четырех автоматов и одного реактивного гранатомета. Эта червеобразная тварь оказалась небольшой, намного мельче своих сородичей, с которыми мы столкнулись утром, поэтому ее быстро уложили.

— Следующий пункт. Погнали.

— Слышал, тут в новостях описывали, как мы сожгли школу. Какой это был кошмар, — заговорил один из товарищей. — Интересно, что они скажут, когда начнется операция «Молния», а, лейтенант?

— Просто слухи, рядовой. До этого не дойдет, — ответил командир.

— Ну да, посмотрим…

Я всего лишь молчал и слушал. Не понаслышке знал, на какие зверства были способны VRT. И теперь один из них что-то говорит о какой-то операции «Молния», причем в голосе этого беспринципного убийцы чувствуется страх. Солдат явно говорил о чем-то ужасном, даже по меркам моих сослуживцев.

«Чем бы это ни было, надеюсь, это действительно лишь слухи».

Еще полкилометра группа преодолела молча. И вскоре мы наткнулись на очередное поле боя, заваленное трупами морпехов и зараженных. Среди изуродованных тел лежал разбитый вертолет. На стенах расположенных поблизости домов виднелись прожилки красной биомассы. Это место куда больше походило на кровавую баню, нежели на относительно безопасный до недавних пор район.

«Что здесь случилось?»

Группа остановилась, чтобы осмотреться. Командир отвлекся, глядя на упавший вертолет и явно ломая голову над тем, кто же мог его сбить. Я тем временем смотрел под ноги, чтобы найти оружие, которое могло бы стать достойной заменой гранатомету, в котором оставался последний снаряд — его прежнему владельцу оно все равно уже не понадобится.

А в это время кто-то из солдат отделился от группы и свернул в ближайший переулок — видать, вояку терзало любопытство.

В следующую секунду из переулка донеслись выстрелы и панический вопль, а затем раздалось злобное рычание.

— Дженкинс, ты что творишь, говнюк драный! — от крика командира я едва не подпрыгнул. — Отставить, б*ядь!

Сначала подумал, что обращаются к другому члену группы, но тут же вспомнил, что сейчас вышло маленькое недопонимание. Выходит, однофамилец знакомого.

«Твою мать, да сколько же в VRT этих Лироев! Не этот ли рак нам тогда весь рейд запорол?»

Через секунду из переулка выбежал тот самый Дженкинс. С тремя «медведями-соседями» на хвосте. Не успели истребители нечисти взять хищников на прицел, как те уже настигли жертву и в мгновение ока разорвали солдата на куски.

— Естественный отбор, придурок… — процедил, поднимая с земли ракетную установку, бывшую частью вооружения вертолета. Выстрел — и один из «медведей» лишился головы. Еще выстрел — и его сородич повалился на землю с развороченным брюхом. Третью тварь уложили члены команды, сумев столь удачно поразить ее в шею, повредив позвоночник и крупные кровеносные сосуды.

— Блин, чува… сержант, вы качаетесь, что ли? — обратился ко мне один из рядовых, как только опасность миновала. Солдат явно был удивлен. Еще бы — ракетная установка была размером почти что с меня самого, да и весила не меньше центнера.

— Я на белковой диете, — безэмоционально ответил, поудобнее перехватывая «большую пушку». Впрочем, солдатам не дали передышки. Через несколько секунд земля под ногами задрожала, и появление твари не заставило себя долго ждать.

— «Маккрей»! — закричал один из деятелей летального искусства, отскакивая на безопасное расстояние.

И тут сзади раздался грохот, а затем до ушей донесся громкий вой.

— Сзади! Два «Маккрея»! Повторяю: два «Маккрея»! Берегитесь!

Кто-то из солдат хотел было свернуть в тот самый переулок, откуда появились «медведи», поскольку там червеобразные монстры не смогли бы его достать, но это не осталось незамеченным командиром.

— Голову достань из мохнатой жопы твоей уродливой матери, с которой бомж в подворотне переспал за пузырек без контрацептивов! Я тут не стаей шавок командую! Живо в строй!

Видимо, разозленный командир показался вояке страшнее, чем две голодных «Маккрея», поэтому он не посмел ослушаться приказа. Впрочем, не только он запаниковал — остальным братьям по оружию тоже было, мягко говоря, не по себе.

— Действуйте сообща, говнюки! Вон, берите пример с сержанта Антонеску; большой член, большие яйца! Здесь даже натурал захочет задуматься! Сосредоточить огонь! Сосредоточить!

Группа решила сначала убить одного «Маккрея», а уже потом взяться за второго. Эти твари были намного крупнее той гадины, которую они недавно встретили, так что VRT понимали, что автоматами их не возьмешь. К счастью, на земле нашлись два реактивных гранатомета, которым командир и один из рядовых тут же поспешили воспользоваться. Вскоре голова монстра превратилась в кровавое месиво.

И в ту же секунду солдаты обернулись на крик своего сослуживца. Пока они расстреливали первого «Маккрея», вторая приблизилась к ним сзади и схватила пастью одного из перепуганных бойцов, подняв его в воздух и принявшись яростно трясти. Через секунду тело солдата оказалось перекушено пополам, а тварь нацелилась на новую жертву.

Я и уцелевшие силы поспешили отбежать на безопасное расстояние, однако «Маккрей» не растерялся. У громадной твари было достаточно сил, чтобы поднять с земли вертолет и швырнуть им в солдат. Вполне возможно, что она-то его и сбила, использовав в качестве метательного снаряда какой-то оказавшийся поблизости тяжелый предмет вроде булыжника или автомобиля. Однако на сей раз «Маккрей» промахнулся.

Разочарованный вопль чудовища был заглушен звуками выстрелов, вскоре отправивших тварь к праотцам.

— Черт! Мы убили двух «Маккреев»! Сегодня у меня будет секс! — истерично хихикнув, произнес Странс. То ли солдат еще не оправился от пережитого потрясения, то ли ему было абсолютно плевать на двух своих товарищей, ставших жертвами зараженных.

Поредевшая группа двинулась дальше. Больше нам уже никто не попадался, поэтому выжившие бойцы без приключений добрались до пункта назначения. Уцелевшие остановились рядом с крыльцом высотного здания, на котором расположились пять человек, одетых в белые халаты или костюмы биологической защиты.

— Белый Лотус, это Раттлер 4, — произнес по рации командир. — VIP-персона в безопасности. Срочно требуется транспорт.

— Принято, Раттлер 4. Высылаем транспорт. Прием.

Я тем временем окинул взглядом ученых.

О дивный новый мир. Часть II

Новый облик лейтенанта Сэмюэля.

Во мраке новой реальности (продолжение первой главы).

Когда-то, еще в бытность свою жизни прошлого, Сэмюэлю уже доводилось сидеть в кабине пилота, так что он уверенно управлял вертолетом, к тому же, ему помогали навыки, полученные от недавно полученной оболочки в новом мире.

Зрелище, представшее перед глазами бывшего лейтенанта морской пехоты, тоже было знакомым, но от этого оно вовсе не становилось менее пугающим. Уже на подлете к Манхэттену Сэм видел красную дымку, из которой, словно призраки, выступали силуэты полуразрушенных небоскребов — редкие строения в этой части города не пострадали от бесчинствующих мутантов, сделавших каменные джунгли своим домом, и стреляющих по ним танков и вертолетов.

Трудно поверить, что в этом аду еще встречались живые здоровые люди, но, тем не менее, таковые были. Последние уцелевшие из числа гражданских, которым отрезали пути отступления со ставшего эпицентром эпидемии острова, отчаянно боролись за выживание, пытаясь избегать встреч с чудовищами, рыскающими по заросшим биомассой улицам. Их сильный иммунитет смог противостоять вирусу, что позволило им остаться людьми, но их хрупкие тела были беззащитны перед зубами и когтями плотоядных тварей. Однако вечно отсиживаться в своих укрытиях они не могли, а потому периодически выбирались на улицы, чтобы стащить из какого-нибудь заброшенного продуктового магазина то, что сгодилось бы в пищу — прекрасно понимая, что они сами могут стать пищей. Многие не возвращались с таких вылазок.

Военные тоже не бездействовали — на Манхэттене было несколько баз морской пехоты и VRT. Каждый день солдаты вступали в схватку с тварями, однако на каждого убитого крупного монстра приходилось несколько погибших бойцов.

Манхэттен проигрывал схватку с эпидемией, медленно задыхаясь в красной дымке.

Вертолет Сэма завис над восточным побережьем острова. И он тут был не один — минуту назад к нему подлетел «Апач», тоже участвующий в операции.

— Всем вертолетам Катапульта, это Локсмит, — раздался по рации голос командира. — Добро пожаловать в Ад. Встретитесь с Катапультой 4−3 в квадрате «Альфа».

«А это еще, блин, как понимать?»

— Говорит Катапульта 4−1. При всем уважении, думал, нам надо лететь за выполнением чистки. — Сэм сразу решил выяснить, какие коррективы внесло командование VRT в план операции.

— Не волнуйтесь, 4−1. Машина в квадрате «Альфа» отслеживает координаты. Ваша задача — защитить машину. Скоро мы этим ублюдков в белых халатах вытащим, — в голосе командира проскользнули кровожадные нотки.

«Апач», до этого неподвижно висевший в воздухе, двинулся вперед, и Сэм последовал за ним. Он знал, что он должен сопровождать его вертолет и помогать ему в выполнении задания. Вполне возможно, что эта машина будет принимать участие и в атаке убежища гражданских, когда военным особого назначения удастся выяснить, где они прячутся. Что ж, когда Сэм получит интересующую его информацию, его первоочередной задачей будет поскорее избавиться от помех на пути.

— 4−1, слышал, ты недавно перевелся, — голос пилота «Апача» вырвал Сэма из раздумий.

— Да, типа того… — буркнул Сэм, явно не испытывающий большого желания разговаривать со своим неприятелем, ставшим союзником.

Вертолеты двинулись вглубь острова, при этом набрав высоту — и на то были веские причины: полуразрушенные здания, по которым, словно белки по деревьям, сновали голодные «медведи», были опасными препятствиями даже для боевых вертолетов. Если одна из зверюг неожиданно бросится на вертушку, то та вряд ли удержится в воздухе.

Сэм, не упуская из виду «Апач», завороженно смотрел на зловещие руины некогда прекрасного города, невольно задумываясь о том, что эти искалеченные здания когда-то были населены живыми людьми. Теперь почти все они погибли, а те немногие счастливчики, которые выжили, имеют мало шансов увидеть следующий день…

— Твою мать! Что молчишь, 4−1? Ты живой? — снова обратился к Сэму пилот «Апача».

— Да… Просто любуюсь пейзажем…

Однако минуту спустя по рации послышался чей-то взволнованный голос:

— Локсмит, говорит Катапульта 4−3! Квадрат «Альфа» кишит зараженными! Требуется подкреп… — связь резко оборвалась.

— 4−1, 4−2, мы потеряли связь с Катапультой 4−3! — Сэм услышал голос командира. — Живо в квадрат «Альфа», пока зараженные не уничтожили машину!

— Так точно, — ответил Сэм.

Летевший впереди «Апач» прибавил скорость, и Сэм последовал его примеру. Вскоре вертолеты добрались до Таймс-сквер и стали снижаться. Сверху пилот увидел большую черную бронированную машину, на крыше у которой была установлена внушительных размеров антенна. Машина стояла на открытом пространстве, охраняемая всего несколькими Ви-Ар-Ти.

« Они что, идиоты? Машина же открыта со всех сторон!» — невольно подумал Сэм, оценив крайне уязвимое положение солдат. Почему они выбрали именно это место, где их почти беспрепятственно могут атаковать твари всех мастей? Впрочем, вполне возможно, что отсюда лучше улавливались сигналы. Почему не организовали нормальную охрану? Хотя нет, организовали — вот пара искореженных танков и несколько мертвых, лежащих на земле вперемешку с трупами «медведей». И разбитый горящий «Апач» — похоже, та самая Катапульта 4−3, с которой Сэм должен был встретиться в квадрате «Альфа», превратившемся в настоящее поле боя — как, впрочем, и почти все районы Манхэттена.

Пока мутантов крупнее зомби в поле зрения не наблюдалось, но Сэм понимал, что это всего лишь затишье перед бурей.

— Локсмит, это Шифр 2–3! — раздался по рации, по всей видимости, голос инженера. — Я в телеметрическом танке! Дайте мне еще пару минут. Я почти всё локализовал!

— 4−1, 4−2, слышали, что техник сказал? — обратился командир к пилотам. — Следите за машиной! Если мы не доберемся до спасённых штурмовой группой ученых, пожалеете о том дне, когда в военкомате записались в воздушные!

— Вас понял, Локсмит, — ответил Сэм.

— Вас понял, Локсмит! — передразнил Сэма пилот «Апача». — Вертушки летят на помощь! Вперед!

А ведь помощь действительно прибыла вовремя — не прошло и полминуты, как на площади появилась стая «медведей». Что могли им противопоставить пехотинцы VRT, кольцом окружившие машину и стреляющие по тварям из автоматов? Практически ничего — разве что разозлить. Но два боевых вертолета, оснащенные ракетницами и крупнокалиберными пулеметами — это уже совсем другое дело. Сэму еще никогда не доводилось стрелять, находясь при этом в кабине летательного аппарата, но навыки, доставшиеся от нового тела, сослужили ему хорошую службу: первая же ракета, выпущенная в крикуна, попала в цель, мгновенно отправив монстра к праотцам. В считанные секунды вертолеты положили всю стаю.

— Быть начеку! — обратился к пилотам по рации кто-то из своих. — Эти твари идут сюда!

Наверно, люди, находившиеся внизу, лучше чувствовали, как содрогается земля под ногами. Ибо теперь сюда двигались несколько крупных «Здоровяков».

«Проклятье!»

— Локсмит! Это Шифр! Меня тут прикончат сейчас! — Судя по голосу, техник не на шутку запаниковал — и на то был серьезный повод.

«Здоровяки», хоть и уступали «медведям» в скорости, были куда живучее. Пилотам потребовалось больше выстрелов, чтобы завалить этих тварей. К счастью, ни один из «здоровяков» не успел добраться до машины, однако один из монстров распластался на земле совсем рядом с целью: пулеметная очередь раскроила ему череп спустя секунду после того, как мутант буквально размазал по земле замешкавшегося солдата и уже приготовился атаковать сам танк.

— Локсмит, ребята, что вы там творите! Меня же на куски порвут! — не унимался инженер.

Передышка длилась лишь несколько секунд — зараженные и не думали сдаваться: на Таймс-сквер спешили новые твари.

— Твою мать! «Маккреи»! — Закричал один из бойцов.

Гигантские червеобразные твари представляли огромную опасность не только для находящихся внизу людей, но и для зависших в воздухе вертолетов — несмотря на то, что эти мутанты потеряли последние человеческие черты в своем облике, они были гораздо умнее своих собратьев и имели дурную привычку швыряться в противника различными тяжелыми предметами. И теперь четыре таких «червячка», пробив почву рядом с машиной, явно пытались решить, кого им стоит атаковать в первую очередь — телеметрический танк, который никуда не денется и не представляет никакой угрозы, или же вертолеты, уже открывшие по ним огонь. Через пару секунд «Маккреи» приняли единогласное решение — сначала лучше избавиться от помехи в виде вертолетов, а уже потом беспрепятственно разнести машину и сожрать охраняющих ее солдат.

Вертолеты набрали высоту, однако подниматься в воздух слишком высоко они не могли — в таком случае им будет сложнее стрелять по «Маккреям», а сами твари, поняв, что ничего не смогут сделать с назойливыми вертушками, атакуют машину. Если инженер погибнет, то они, возможно, никогда не смогут пробиться к учёным для эвакуации.

Сэм, нецензурно выругавшись, увернулся от летящего в его вертолет куска разбитого танка, после чего всадил ракету прямо в пасть «Маккрея». Снаряд буквально снес твари голову, и бьющееся в конвульсиях тело повалилось на землю. Что ж, одной гадиной меньше…

Вот только три ее сородича ничуть не ослабили натиск. Вскоре одна из них подхватила пастью труп «медведя» и швырнула им в «Апач», пилот которого в эту секунду был занят расстрелом ее сородича. Мертвый громила напоролся на винт вертолета. Прогремел взрыв, во все стороны полетели кровавые ошметки, а вертолет, беспорядочно кружась в воздухе, камнем рухнул на землю и загорелся.

— Катапульта 4−1, говорит Локсмит. Мы потеряли Катапульту 4−2! Остались только вы!

— Спасибо, кэп! — раздраженно выпалил Сэм.

«Маккрей», по которой стрелял погибший пилот, уже сдохла, однако оставались еще две твари, теперь сосредоточившиеся на единственной цели — вертолете Сэма.

Нет уж, ветеран Ирака в своей родной реальности не позволит каким-то там червякам-переросткам помешать ему выполнить задачу!

Большой булыжник пролетел совсем рядом с вертолетом, но не достиг цели. Зато ракета, выпущенная из пушки, снесла чудовищу голову. Последняя гадина поспешила скрыться под землей, чтобы потом неожиданно вырваться на поверхность позади вертолета и застать Сэма врасплох, однако трюк не удался, и вскоре тварь уже лежала на земле бесформенной тушей.

— Локсмит! Это Шифр 2–3! Есть координаты — уже загружаю их на флешку! — Торжествующим голосом воскликнул инженер. Но через несколько секунд его радость быстро улетучилась: — Что за… чертова земля трясется, я… проклятье! Локсмит! Заберите меня! Срочно!

Сэм увидел, как из-за дома появился двадцатиметровый «Гулливер». Гигант двигался прямо к машине, снося все на своем пути, будь то оставленные хозяевами автомобили или путающиеся под ногами зомби. Охранявшие телеметрический танк Ви-Ар-Ти, едва только завидев «Гулливера», бросились врассыпную, осознавая всю тщетность попытки остановить чудовище — инстинкт самосохранения взял верх над приказом любой ценой защитить техника.

Сэм резко снизил вертолет, приземлившись всего в нескольких метрах от машины. Как только летательный аппарат коснулся земли, инженер выскочил из телеметрического танка, словно кипятком ошпаренный, и через секунду уже был на борту.

Вертолет оказался между разъяренным «Гулливером» и его целью, но, к счастью, успел быстро набрать высоту.

И Сэм, и его пассажир завороженно смотрели, как монстр буквально снес оставшуюся внизу машину.

— Ладно… — произнес инженер дрожащим от волнения голосом, пытаясь прийти в себя после пережитого потрясения. — Нужно добраться до… базы Отель 2–7. Нужные данные… расшифруют, мы узнаем, где… учёные.

— Катапульта 4−1, это Локсмит. Срочно доставьте техника в квадрат Отель 2–7. Оставайтесь там до окончания расшифровки данных. Потом вернитесь в район действия для атаки.

— Вас понял, Локсмит.

Сэм почувствовал неподдельное облегчение. Выходит, он один должен будет уничтожить всё! А раз так, то ему никто не будет мешать.

Через несколько минут он уже был на месте — вертолет завис над взлетно-посадочной площадкой, обустроенной на крыше высотного здания. Когда-то это был жилой дом, но теперь здесь расположились военные.

— База Отель 2–7, говорит Локсмит. Приближается Катапульта 4−1. Уровень допуска выдали. Срочно откройте площадку. Прием.

— Катапульта 4−1, это Гринбек на Отеле 2–7. Можете садиться, прием.

«Нет, чтобы разместить телеметрическую станцию здесь! Ни тебе 'Маккреев», ни тебе «здоровяков» — ворчал про себя Сэм, пока вертолет снижался.

Мне срочно нужен дешифратор и доступ в сеть — крикнул техник, как только вышел из вертолета. Затем инженер заскочил в небольшую постройку на крыше здания, в которой, судя по всему, находился компьютер. Сэм заглушил мотор, вышел из вертолета и подошел поближе к технику.

— Так, пошло дело, — снова заговорил тот. — Давай… давай… Получилось! Есть адрес и все остальное про них тоже! Передаю координаты!

— Катапульта 4−1, говорит Локсмит, — тут же по рации обратился к Сэму командир. — Бросайте все силы на указанный пункт. Спасите ученых. К вам прибудет подкрепление под вашим командованием.

— Вас понял, Локсмит. Гарантирую, дело будет сделано.

«…»

Надежда придавала уцелевшим людям сил, заставляя их бороться за каждый новый день. Но Ви-Ар-Ти мог оказаться куда более грозным и беспощадным врагом, чем вирус.

Униформа позволила проникнуть в здание и по лестнице подняться на крышу.

Сэм простоял рядом с «Апачем» примерно пять минут, прежде чем получил долгожданный сигнал по рации:

— Катапульта 4−1, это Белый Лотус, как слышно?

— Вас слышу.

— Сопроводите Оскар-6-Эхо. Прием.

— Вас понял.

«Что еще за Оскар-6-Эхо?» — подумал Сэм, садясь в кабину «Апача» и поднимая машину в воздух с пассажиром-техником. Впрочем, вскоре все стало ясно, когда из-за небоскреба вылетел транспортный вертолет.

— Катапульта 4−1, это командир Эллис, — раздался по рации мужской голос с легкой хрипотцой. — Спасибо за сопровождение. Прикрывайте тыл и будьте готовы к атаке с воздуха. Не хочу заставлять ждать командиров «Молнии».

«Да я прямо горю желанием с твоими дружками из „Молнии“ побеседовать, так что веди меня к ним, козлина!» — Сэм едва сдержался, чтобы не произнести это вслух.

Через несколько секунд оба вертолета набрали высоту, оставив полный опасностей зараженный город внизу. Теперь ни один «Маккрей» не смог бы достать их с земли. Угрозу могли представлять лишь «Летуны», если, конечно, кому-то не взбредет в голову пострелять по вертолетам из ракетницы.

— 4−1, говорит Оскар-6-Эхо, — раздался голос пилота транспортного вертолета. — Прямо по курсу летающие цели, прием.

Черные силуэты летунов были плохо заметны на фоне вечернего неба, но, приглядевшись, Сэм рассмотрел несколько зараженных птиц, которые кружили в воздухе, высматривая добычу. Эти пернатые твари были того же размера, как и те, что атаковали вертолет ныне мертвого напарника-пилота, а потому представляли серьезную опасность.

— Шевелитесь, капитан! 4−1, расчистить для нас путь! — скомандовал Эллис.

— Сбить птичек? Понял.

Сэм открыл огонь по стае, тут же подстрелив из пулемета двух летунов — птицы с пронзительным криком рухнули вниз. Однако уцелевшие твари, заметив агрессора, тут же ринулись в атаку. Сэмюэль успел убить одного из трех приближающихся к нему летунов, а затем быстро уклонился от его сородичей. И пусть столкновение с винтом «Апача» закончилось бы для летуна весьма плачевно, Сэму это послужило бы слабым утешением.

Пернатые фурии с воинственными криками пронеслись в нескольких метрах от «Апача», словно две черно-красные стрелы. Сэм резко развернул вертолет и выстрелил вдогонку разозленным летунам, отправив одного из них к праотцам. Последний крылатый монстр описал в воздухе широкий круг и ринулся в лобовую атаку, но словил выстрел из ракетницы, взорвавшись кровавыми ошметками.

— Неплохо, сэр! Неплохо! — одобряюще произнес Эллис. — Первый раз чувствую себя в безопасности с тех пор, как попал в эту командировку.

«Наивный ублюдок!»

Вертолеты продолжили путь, через несколько минут наткнувшись еще на одну стаю летунов. На сей раз птицы атаковали первыми, выбрав в качестве мишени вертолет Эллиса. Грузная машина едва уклонилась от атаки, и Сэм понял, что ему нужно поспешить, иначе транспорт долго не протянет. Сэмюэль стрельбой отвлек внимание летунов на себя, и те, поняв, что верткий «Апач», стреляющий по ним из пулемета, является приоритетной целью, с воплями ринулись в бой. Через минуту все летуны были убиты, хотя одна из птиц все же выбила боковое стекло в кабине вертолета, когда зацепила «Апач» крылом.

— Вот такие сослуживцы и победят в этой войне! Летим так дальше, и налетаем себе повышение!

Сэм не испытывал удовольствия, выслушивая похвалу от командира Ви-Ар-Ти. Он невольно поражался чуть ли не веселому настрою Эллиса, когда Нью-Йорк, возможно, доживал свои последние часы. Бесчувственная сволочь! Его, похоже, совсем не волновало, что скоро он и его сослуживцы погубят полтора миллиона человек. Сэм с удовольствием бы сбил его вертолет прямо сейчас.

— Весь город в заднице, командир! — вдруг выпалил пилот.

— Был бы другой способ, не было бы никакой «Молнии», — словно отмахнулся Эллис.

« Был бы другой способ… Что вам, засранцы, мешает думать!Или придумать какой-то другой способ остановить эту заразу, не уничтожая население?»

Несколько минут вертолеты продвигались спокойно, но, когда они пролетали над Чайнатауном, видимость резко упала из-за красноватого тумана, клубящегося над крышами небоскребов. Сэм с трудом различал силуэт летящего впереди него вертолета.

— Что это за херня такая в воздухе? — спросил пилот. Похоже, он недавно попал сюда, а потому еще не успел повидать всех ее «чудес».

— Вирусные частицы, капитан, — ответил ему Эллис. — Покрывающая стены биомасса выбрасывает их в воздух без остановки. Через месяц это место вообще будет не узнать… — командир сделал паузу, после чего обратился к слегка отставшему Сэму, который уже успел потерять его вертолет из виду, а потому летел медленно, чтобы избежать столкновения: — Поторопись, Катапульта 4−1, нам нужны все четыре командира и те учёные, чтобы запустить проект «Молния»!

Вскоре вирусное облако рассеялось, и Сэм снова увидел вертолет Эллиса. А еще — аванпост, расположенную на берегу Гудзона, в сторону которой они и летели.

— Белый Лотус, это Оскар-6-Эхо! Мы добрались до базы.

— Вас слышу. Разрешаю посадку.

«Наконец-то!»

Теперь дело оставалось за малым — посадить вертолет и забрать учёных.

После вызволения VIP-персон благодаря воздушным силам, та самая группа, спасшая «мозголомов», параллельно ожидает эвакуации…

Похоже, что сегодня Ви-Ар-Ти готовились к какой-то серьезной операции — недаром на этой базе находилось столько танков и сновавших между ними бойцов. Уокер, принявший новый облик сержанта в этом мире, уже проник на базу. И теперь, наблюдая за происходящим, он понял, что что-то тут не так: Ви-Ар-Ти явно не на совещание собираются.

— Добро пожаловать, сэр, — кто-то окликнул Уокера. Он обернулся и увидел рослого человека в черной военной форме. — Я сержант Сальватор.

— Когда будет инструктаж? — спросил Уокер, чтобы, наконец, развеять все сомнения.

— Его отложили. Зараженные захватывают территорию. Среди гражданских потери. Штаб велел исправить лажу.

«Твою мать! Ну, почему все должно быть так сложно?»

— Кхм… ладно, — Уокер постарался не выдавать своего негодования.

— Копперхед 2−2 ждет вас. — Сальватор указал рукой на один из танков. — Когда закончите, срочно явитесь на инструктаж. Удачной охоты, сержант!

Ничего не ответив, Уокер подошел к боевой машине и окинул ее взглядом. Что ж, выглядит знакомо. Помнится, в бытность свою сержантом во время вторжения в Ирак как-то пробовал управлять такой штукой. А теперь к его воспоминаниям добавились еще и новые знания.

«Давненько не садился за руль. Надеюсь, что никого не задавлю».

Уокер уверенно запрыгнул на крышу танка, открыл люк и проник внутрь. Устроившись поудобнее и убедившись, что он сможет справиться с управлением, Уокер через перископ осмотрел базу. Вот еще кто-то из Ви-Ар-Ти сел в танк. Уокер невольно вспомнил появление «медведя» в парке. Когда по улицам шныряют такие твари, то, несомненно, лучше находиться в бронированной машине. И Уокер знал, что «медведи» — это еще далеко не самое худшее из того, с чем он может столкнуться.

«Если я не проявлю чудеса героизма, на это совещание никак не попаду».

Как только Уокер собрался нажать педаль газа, по рации раздался чей-то голос — вероятно, командира:

— Копперхед 2−2. Чайнатаун. Эвакуация. Вперед.

— Привет, 2−2. А давай этих чудиков учпокаем, а? — тут же раздался еще один голос, явно принадлежащий тому самому танкисту, с которым Уокер должен был встретиться в указанной точке. Судя по интонациям, Ви-Ар-Ти воспринимал происходящее, словно какую-то игру. Будто бы им сейчас не предстоит стрелять по живым мишеням, которые и сами не прочь ими пообедать.

Однако первые твари, с которыми Уокер столкнулся, представляли мало угрозы. Сначала он и вовсе принял их за пешеходов, которые замешкались и не ушли с дороги, поэтому сбавил ход, чтобы случайно их не задавить. Однако, присмотревшись, Уокер понял, что эти люди уже мертвы — прямо на него неуклюжей походкой ковылял десяток зомби. Трудно сказать, явились ли они в Бруклин или же, что бы там ни говорили про отсутствие вируса в этой части города, заразились здесь. Главное, они наводнили улицы, еще недавно считавшиеся безопасными, и рыскали в поисках пищи, которой мог стать любой человек, не сумевший убежать вовремя. Теперь эти обезображенные телесные оболочки, напрочь лишенные всего человеческого, представляли угрозу для живых — и эту угрозу следовало устранить. Поскольку в поле зрения были только ходячие мертвецы, Уокер одним выстрелом уничтожил половину группы, а уцелевших задавил. Танк двинулся дальше, оставляя за собой кровавый след и изувеченные трупы. Прежде чем добраться до места встречи с Копперхедом 2−1, Уокер столкнулся еще с двумя толпами зомби. Расправившись с ними, он, наконец, достиг нужного перекрестка. Там действительно находился танк.

«Ладно, подожду дальнейших указаний».

Уокер держал ухо востро и через перископ следил за обстановкой, готовясь в любую секунду отразить нападение зараженных, но пока все было тихо. Улицы казались безлюдными — похоже, что гражданские, услышав выстрелы или, тем более, наткнувшись на зомби, предпочли спрятаться у себя дома — и правильно сделали. Сейчас даже Уокер — боец, сидящий в бронированной боевой машине — не чувствовал себя в безопасности. Уокер не мог не обратить внимания на одну деталь — ночной клуб под названием «Макабр», расположенный на перекрестке. Знал ли человек, назвавший это увеселительное заведение в честь опасного танца, что существо, прозванное Смертью, окажется для жителей Нью-Йорка страшнее Дьявола? И вот теперь эта неоновая вывеска, весело светящаяся на фоне серой стены, казалась глумливой насмешкой над пораженным чудовищной эпидемией городом.

— Кадьяк 2−1, это Гризли 2–3. Где вы видели этих зараженных? — раздавшийся по рации голос вывел Уокера из раздумий.

— Гризли 2–3, зараженные приближаются к вам с севера и запада. Направляемся к вам.

— Вас понял, Кадьяк 2−1.

Уокер тоже решил не бездельничать и вышел на связь с командиром:

— Говорит Копперхед 2−2. Ситуация нейтрализована.

— Вас понял. Встречайтесь. Полная боеготовность.

— Принято

' Значит, рядом с тем самым парком…'

Стоило только Уокеру надавить на педаль газа, как по рации снова послышались голоса танкистов:

— Копперхед-2-лидер, это Гризли 2–3. Нас атаковали! Их слишком много!

— Вас понял. Кадьяк 2−1, можете помочь?

— Это Кадьяк 2−1, на нас тоже напали!

— Копперхед 2−1 и Копперхед 2−2, на полной скорости к точке сбора! Разрешаю очистить путь от гражданского населения. Конец связи.

В ту минуту Уокер хотел не выполнять приказ командира, а расстрелять этого засранца из пушки и проехаться по останкам, размазывая их по асфальту, словно кусок дерьма. Для этого офицера, как и для других, человеческая жизнь ничего не стоила. И гражданские, которых он, по идее, должен был защищать, рассматривались им лишь как досадная помеха. Как паразиты, путающиеся под ногами и подлежащие уничтожению наравне с зараженными, если они начинают мешать.

И вскоре на пути двух танков, мчащихся в сторону парка, оказался пожилой человек с костылем. Видимо, он замешкался и не успел вовремя уйти со ставшей опасной улицы. Ему посчастливилось не попасть в лапы зомби, но теперь на него на полной скорости неслись два танка. Увидев их, старик неуклюже заковылял в сторону тротуара, торопясь освободить дорогу, но Уокер понял, что он при всем желании не успеет это сделать, и надавил на тормоз. Однако второй танкист и не подумал сбавлять скорость. Старик выставил перед собой руки, словно это могло защитить его от несущейся на него боевой машины, секундой позже сбившей его и подмявшей под себя. Танк поехал дальше, как ни в чем не бывало, оставив на окровавленном асфальте раздавленный труп.

С трудом сдержавшись, чтобы не выстрелить вслед своему союзнику, Уокер продолжил путь в сторону парка. Когда танки достигли цели, Уокер увидел, что парк превратился в настоящее поле боя. Несколько танков с эмблемами Ви-Ар-Ти на бортах, между которыми, словно муравьи, сновали вооруженные автоматами или реактивными гранатометами бойцы морской пехоты, сражались с большой стаей «медведей», вырвавшихся из большого провала в земле. Военные уже несли потери — один танк был искорежен и объят пламенем, а на залитой кровью траве лежали несколько растерзанных тел морпехов. Среди пехотинцев Уокер не увидел солдат, одетых в черную форму — все Ви-Ар-Ти, участвующие в этом сражении, находились в танках, подвергаясь куда меньшему риску стать жертвами крикунов. Похоже, морпехам была уготовлена незавидная участь пушечного мяса, отвлекающего тварей от бронированных машин, принимая удар на себя, и среди них погибших наверняка будет больше, чем среди Ви-Ар-Ти.

— Копперхед 2−2, держите на прицеле вражеских бойцов! — снова раздался по рации голос командира.

Уокер увидел, как один из «медведей» набросился на морпеха, который палил по твари из автомата. Жалкое оружие против такого сильного и живучего мутанта — солдат вряд ли сможет серьезно ранить своего без пары секунд убийцу. Но у Уокера было куда более внушительное оружие. Один выстрел — и крикуна разорвало в клочья до того, как хищник успел вцепиться в свою добычу. И пусть в иных обстоятельствах этот морпех мог бы открыть огонь по гражданскому, Уокер был рад, что смог спасти своего бывшего сослуживца.

Однако один уничтоженный «медведь» погоды не делал — тварей по-прежнему было много.

— Да что ж это такое? У меня нет времени убивать вас всех! — Сквозь зубы процедил, целясь в очередного монстра.

— Этих дятлов проще расстреливать издалека. Не подпускайте их близко, — раздался по рации чей-то голос.

— Ага, проще сказать, чем сделать… — Уокер метким выстрелом уложил еще одного «медведя».

Через минуту стая заметно поредела, и Уокер снова услышал командира:

— Копперхед 2−2, это Копперхед-2-лидер, мне нужен разведчик на мосту. Следите, что там враг делает.

— Принято.

Уокер направился в сторону полуразрушенного пешеходного моста, расположенного рядом с парком, по пути задавив нескольких зомби и застрелив пару «медведей».

«И это все, чтобы спасти кучку идиотов…»

Стоило только Уокеру занять позицию, как в поле зрения появились две громадные твари. Уокер не успел заметить, откуда взялись эти «здоровяки» — все произошло слишком быстро. С проворством, которое никак не ожидаешь увидеть от столь жирной и громоздкой туши, твари устремились к танкам. В считанные секунды одна из машин превратилась в кучу горящих обломков — и Уокер не без злорадства отметил, что это был тот самый танк, задавивший пешехода. Впрочем, оставлять тварей в живых мутант не собирался — покончив с танками, они наверняка примутся за морпехов, а потом и на него внимание обратят. Поэтому, недолго думая, Уокер пальнул в «здоровяка», уже принявшегося крушить очередной танк. Выстрел отправил монстра на тот свет — но бойцу, находившемуся в танке, это послужило бы слабым утешением, так как машина взорвалась. Трудно сказать, что ее уничтожило — удар «здоровяка» или выстрел Уокера. Командир, чей возмущенный голос через секунду раздался по рации, явно решил, что второе:

— 2−2, если будешь палить, куда попало, я сам приду и ноги тебе выдерну к х*ям!

— Пошел на х*р, мудила! — выругался Уокер.

И если командир, понятное дело, не стал бы в разгар боя вылезать из танка, чтобы забраться в машину Уокера и надрать ему его стройную задницу, то второй «здоровяк», решивший направиться к мосту, представлял куда более серьезную опасность.

— Отвали от меня, мерзкое жирное у*бище! — Уокер расстрелял монстра до того, как тот успел подойти к нему достаточно близко.

Уокер осмотрел поле боя. Живых зараженных видно не было — похоже, что военным удалось отразить атаку. Но рассчитывать на передышку не пришлось.

— Копперхед 2−2, — снова обратился к нему командир. — Кадьяк 2−1 обнаружил гнездо зараженных к востоку от моста. Двигайтесь к нам на позицию.

— Принято.

«Да когда же они все передохнут!» — вопрос, скорее, риторический.

— Так, завязываем с этим дерьмом, — похоже, кому-то из танкистов тоже уже порядком надоел этот отстрел монстров. В кои-то веки Уокер был солидарен с сослуживцем.

Уокер уже видел впереди один из танков, как вдруг ему показалось, что земля под гусеницами пришла в движение. И не только ему.

— Что за… Ты это чувствуешь?

— Только не это! — Уокер догадался, чему предшествует эта дрожь земли. И в ту же секунду раздался страшный грохот, и взметнувшееся в воздух облако пыли поглотило танк. Сквозь пылевую завесу Уокер смог рассмотреть грозный силуэт «Маккрея», собравшейся атаковать машину.

— Бля, у нас «Маккреи» в квадрате четыре! — панически закричал танкист за секунду до того, как тварь с силой ударила по машине, оставив на броне огромную вмятину. Испуганный вопль донесся по рации, а затем связь оборвалась — через перископ Уокер увидел, как атакованный «Маккреем» танк взлетел на воздух.

— Вот, срань! — выругался командир. — Мы потеряли Гризли 2–3. Копперхед 2−2, быстрей туда! Быстрее!

Уокер знал, что подбираться близко к «Маккреям» чревато крупными неприятностями, и только что уничтоженный танк был отличным тому подтверждением. Но с такого расстояния ему было бы трудно попасть по твари — придется подъехать поближе. Вот только Уокер забыл, что иногда «Маккреи» охотятся группами…

Червеобразная гадина неожиданно выскочила на поверхность прямо перед танком. К счастью, Уокер успел среагировать и дать задний ход, иначе эта массивная туша всем своим обрушилась бы на боевую машину. «Маккрей» испустила полный досады рев, поняв, что добыча ускользнула. Уокер не дал монстру второй попытки и несколькими выстрелами превратил «Маккрея» в кучу окровавленного мяса. И тут его танк содрогнулся, когда что-то с грохотом ударило по броне. Через перископ Уокер увидел искореженный легковой автомобиль, который первый «Маккрей», уже подобравшаяся поближе, только что швырнула в танк.

— Черт! Что-то я сдаю…

А «Маккрей» уже держала в пасти новый автомобиль, собираясь запустить им в танк. Но на этот раз Уокер атаковал первым и убил монстра до того, как тот успел сделать бросок.

Еще минуту Уокер простоял на месте, готовясь в любой момент дать отпор тварям, но, похоже, больше никто не собирался на него нападать.

— Отлично, 2−2, с остальным мы справимся, — довольным голосом сообщил командир.

— Копперхед 2−2, говорит сержант Антонеску. Явитесь на аванпост для эвакуации.

«Вовремя, блин! И, кажется, я уже где-то слышал этот голос…»

О дивный новый мир. Часть III

Во мраке новой реальности (продолжение первой главы).

'Ну, снова приветик

Начиная новый дневник в этом году, вспоминаю одного знакомого, завкафедрой журналистики в университете, моего наставника, профессора.

Чудесный человек. Интересно, где он сейчас?

Это он приучил меня вести дневник. Он сказал, лучше писать без сокращений, ручкой на бумаге, в небольшой записной книжке. И вот начал вести дневник на предпоследнем курсе, в две тысячи двенадцатом, и продолжил его в тринадцатом, окончив университет и получив степень бакалавра. С тех самых пор, в начале каждого года начинаю новый дневник. Поэтому у меня на полке стоят тринадцать разных блокнотов, страницы их нанизаны на пружинную спираль, на каждом проставлен год — две тысячи двенадцатый, две тысячи тринадцатый, две тысячи четырнадцатый и так далее. Что-то в этом году задержался. Сам не знаю почему. Обычно делаю первую запись прямо на Новый год. Будем считать, меня одолела патологическая лень.

Ну и ладно, вот вам первая запись, хотя уже прошло полмесяца. Зато новости хорошие: завтра бросаю работу! Экономика в заднице, безработица — тридцать с чем-то там процентов, сбережений у меня нет, чем займусь — понятия не имею. Но работу бросаю.

А знаете что? Мне эта мысль чертовски нравится. Скажу говнюку-шефу, куда он может пойти. Старая мечта. Никаких больше интервью у идиотов, которые знамениты тем, что они знамениты, никакой больше погони за «жареными фактами», никакой грязной, желтой журналистики!

Чем бы заняться?

Понятия не имею! Ну не прекрасно ли?

Всегда можно взяться за журналистское расследование. Вот о какой работе мечтал, когда учился. Или написать, что ли, такой, знаете, толстый и весь из себя важный американский роман, который будет пылиться на полках. Как знать, может, буду просто сидеть на диване, уставившись в телик, и заливать в себя «Джек Дэниэлс».

А что? Хороший план. Для начала покатит. Однако сперва нужно провернуть одно дельце для «Известной работенки». Я уже получил задание отправиться на «Арену» и осветить «концерт». Ха, тоже мне, выступление… Ну что тут скажешь? Обещания надо выполнять.

Ладно, бывайте'.

Проверил уровень топлива на своем антикварном, тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года, шестисот пятидесяти кубовом БСА «Спитфайре» и решил: до «Арены» и обратно хватит. С тех пор как цены на бензин взлетели до небес, езда на личном транспорте стала роскошью, которую могли себе позволить лишь немногие. На редкие еще работающие заправки топливо подвозили раз в месяц, а раскупали за день. Каждый штат установил свою норму потребления, позволяющую семьям закупать бензин не чаще одного раза в два месяца. Люди выстраивались в очереди длиной в целую улицу ради трех-четырех галлонов топлива, позволяющих добираться на работу, если, конечно, у них вообще была эта работа. Общественный транспорт дышал на ладан. Муниципальные автобусные компании получали топливо по государственному распределению, но билеты у них стоили — мама не горюй, десять баксов в один конец. Еще в студенческие годы, даже не по наитию, а чисто случайно, купил и починил мотоцикл, оказавшийся впоследствии чуть ли не самым удачным приобретением в его жизни. На пятьдесят шесть миль «Спитфайр» жрал галлон бензина, бака хватало на месяц. Правда, если ездить только на работу.

Работа. Тоже мне, работа!

Считал себя журналистом с военным прошлым, однако занимался вовсе не тем делом, о котором мечтал в студенческие годы. В двадцать один год амбициозный и наивный выпускник в самом ближайшем будущем видел себя, как минимум, лауреатом Пулитцеровской премии за журналистское расследование. Но грянул экономический кризис, газеты и журналы практически вымерли, а население страны резко отупело. Народу не нужны были плохие новости и зловещие тайны из других уголков мира; народ хотел рыться в грязном белье знаменитостей и читать смехотворную чушь о поп-культуре.

Как следует из дневника, поручили отправиться в «Арену» и написать репортаж с выступления только что взошедшей евангелической звезды. Малыш объявил себя целителем, и народ, падкий до всяких шарлатанов, поверил. Да, вот такие дела творятся. Про дебиловатого кретина читать интересно, про решения президента — нет. Еще на заре своей юности заметил: когда дело становится совсем худо, народ бросается в религию, надеясь найти в ней ответы на все вопросы. Раз правительство не может уберечь людей от голода, жажды, безработицы и, конечно, от топливного кризиса, вдруг малыш справится?

Вышел из дома и покатил в вонючий центр мегаполиса. Энергетический кризис имел одно приятное последствие: дороги опустели. Хотя, надо отметить, вокруг хватало других, более печальных напоминаний об экономической депрессии. Гипермаркеты превратились в ночлежки для бездомных. Кинотеатры пустовали: а какая киностудия может позволить себе такую роскошь, как съемка фильма? Город давно перестал быть мировой столицей развлечений. Некогда элитарные ночные клубы либо закрылись, либо превратились в еще более элитарные клубы для заоблачных богатеев.

Правда, дни настали такие, что богатство до добра не доводило. Любой человек с большими деньгами становился отверженным. Если кто и хвастался открыто состоянием, то весьма сильно рисковал. Профессия охранника стала востребованной и крайне доходной. Шикарные особняки превратились в крепости. Телохранителям скучать не приходилось. На улице могли убить не только за «Ролекс», но и за несколько лишних купюр в бумажнике. Нападения на состоятельных людей стали нормой. Преступность расцвела пышным цветом.

Здесь давным-давно не украшали афиши, зазывающие на блокбастеры и телешоу. Пустующие щиты пестрели граффити. Нетронутым оставался только один постер с телеведущим и блогером. Тот с гигантской фотографии тыкал пальцем прямо в зрителя, а надпись гласила: «Тебя так же достали, как и меня?» Он прославился бескомпромиссной критикой русской власти, а заодно и американского правительства за бездействие. Для него не было ничего святого, от него доставалось всем. Мотоциклист восхищался, и завидовал ему. Именно такой журналистикой сам и хотел бы заниматься.

А еще кругом были следы присутствия русских. Куда бы ни посмотрел, отовсюду бросались в глаза свидетельства руководящей роли товарища президента в мировой экономике. Прошли времена, когда главным экспортером была Япония, а потребителем — Америка. Роль абсолютной кузницы перехватила Россия. Почти вся электроника производилась в России и входящих в ее состав странах, тех многочисленных государствах, что подчинились режиму. Американские автомобили ушли в историю. Все новые машины (если у кого хватало ума купить такую) ввозились из России.

Несомненно, с тех пор как харизматичному лидеру удалось восстановить кое-какие территории в ее исторических границах, объединить их в 2013 году, Россия превратилась в доминирующую державу. А заодно и в мировую угрозу. Последние несколько лет президент проповедовал мир и сотрудничество, но в Америке никто, включая мотоциклиста, не питал особых иллюзий: все это обман. Так называемое «воссоединение» для западного глаза выглядело обычным завоеванием. А когда объявили войну в 2018 году, стало ясно: ничего хорошего не жди.

К несчастью, к тому времени Америка уже перестала быть мировым символом демократии и свободы. Рухнувшая экономика и потеря военного влияния со стороны выглядели жалко.

Снова свернул на сто десятую федеральную магистраль. Как же изменилась его жизнь и жизнь каждого американца за последние тринадцать лет! В 2012 году страна пережила тяжелейший экономический спад, случившийся в результате грабительских спекуляций, названных почему-то «производными ценными бумагами». У кредиторов правительства наконец иссякло терпение. Журналист тогда еще учился и не обратил внимания на кардинальные изменения военной доктрины. Войска и военные советники покинули Ирак, Афганистан и другие стратегически важные территории на Ближнем Востоке, в Европе и Азии. Даже программу военной помощи Израилю сократили, а потом и вовсе поспешно свернули.

В 2013 году, когда получил степень бакалавра, цены на нефть взлетели, и за полгода развилась настоящая экономическая депрессия. Соединенные Штаты оказались совершенно не готовы к нефтяному голоду, высокий уровень жизни исчез. Доллар США обесценился, мировой рынок обрушился. Все это привело к всеобщей политике протекционизма, экономическому национализму, торговым войнам между давними врагами и бывшими союзниками. Что уж тут говорить о нем и его перспективах устроиться журналистом…

В четырнадцатом году державы перешли к взаимным оскорблениям. Он в это время торговал гамбургерами в забегаловке. США и Япония обвинили друг друга в обременении импорта неприемлемыми налогами с целью защиты отечественного товаропроизводителя. Ни одной из стран не удалось найти почву для сохранения шаткого альянса, слишком велика была тяжесть военной машины. Трещина, а затем и полный раскол — так закончился американо-японский военный союз. К тому времени Россия объединилась с другими территориями на новый уровень, американское военное присутствие считалось излишним, а затем и нежелательным. То же самое произошло и в Японии.

Обрушение мировой экономики в сочетании с необходимостью асимметричных боевых действий привели к появлению новых видов вооружения, легких, быстрых, высокоавтоматизированных. Ключевым компонентом такого вооружения стали телеуправляемые платформы. А посему огромная, устаревшая военная машина США просто вымерла, как динозавры. По мнению журналиста, Америку выгнали отовсюду, дав пинка под зад.

«Дженерал Моторс» тем временем в очередной и последний раз объявил о банкротстве, федеральное правительство отказалось пойти на уступки, и безработица в Мичигане достигла сорока четырех процентов.

В 2015 году США выступили с протестом по поводу нарушения прав человека в России и попытались привлечь внимание мировой общественности к растущей угрозе, исходящей от высокопоставленных лиц. Глобальной поддержки эта инициатива не нашла. В том же году авианосцы «Теодор Рузвельт» и «Джон К. Стеннис» были выведены из состава ВМС в рамках широкомасштабной программы снижения расходов на крупнотоннажные военные суда. Чуть позже в том же году и другие крупные военные корабли покинули военную службу, ключевая роль перешла к дешевым кораблям-роботам.

Ясно помнил эти события, ведь в том же году общий уровень безработицы превысил тридцать процентов, и фондовые биржи рухнули. Цена на бензин зашкаливала: двенадцать долларов за галлон! Были приняты законы о нормировании расхода топлива. Потерял работу и убил три месяца, скитаясь по Европе. В Штаты ю вернулся прямо к началу так называемых «бунтов в гипермаркетах». Вследствие китайского экономического кризиса некоторые медикаменты и другие товары первой необходимости стали недоступны. Рассерженные клиенты требовали вернуть привычный уровень жизни, и стычки в магазинах приняли катастрофические масштабы. По иронии судьбы, первыми запылали не городские трущобы, а зажиточные пригороды.

Каким-то чудом заполучил работу репортером на новостном сайте неподалеку отсюда. Один из первых его репортажей в 2016 году был о том, как Мэдисон-сквер-гарден в Нью-Йорке, Юнайтед-центр в Чикаго, Пэлас оф Оберн-Хиллс в Детройте и другие огромные крытые стадионы на севере США превратились в «Федеральные центры обогрева». Даже после принятия таких мер весной семнадцатого года Америка не досчиталась ста семидесяти восьми тысяч сограждан. Теплые штаты (Техас, Флорида, Калифорния) ужесточили иммиграционное законодательство, чтобы хоть как-то отбиться от наплыва бездомных северян.

Также расследовал случай, когда Техасская полиция расстреляла автобус, захваченный одним юнцом из чикагских трущоб. Автобус был доверху затарен ворованным бензином. Погибло четырнадцать человек. Президент отдал приказ национальной гвардии восстановить порядок, однако местные войска отказывались действовать против земляков. В стране творился полный бардак.

В 2017 году все стало еще хуже. Страна больше не могла обслуживать госдолг. Налоговые сборы резко снизились. Ни федеральное правительство, ни правительства штатов не могли более содержать ни инфраструктуру, ни основные службы. Система федеральных магистралей и национальная энергетическая система распались. Страну захлестнула волна бунтов и мародерства. Объединенные предприятия Кремниевой долины подписали контракт с наемниками из охранной фирмы «Зи», ранее известной как «Блэкуотер», чтобы навести порядок и взять под контроль хотя бы небольшой участок земли под своими калифорнийскими особняками. По злой иронии эти компании продолжали создавать высокотехнологичные компоненты и продавать их японцам, то есть вся их продукция со временем попала в руки к русским.

В 2016 году разразилась новая война, «Великая Арабская», как ее назвали безмозглые западные газетчики. Впрочем, противников в этой войне они обозначили столь же неумно: Священный Арабский Союз, в который вошли Саудовская Аравия, Сирия, Иордания, Египет и Турция с одной стороны, и другие мусульманские страны, — Иран, Афганистан и Ирак, — с другой. А в 2017-м цена на сырую нефть скакнула до нынешних двадцати долларов за галлон. Соединенным Штатам пришлось закрыть свои заграничные базы, резко снизив военные ассигнования. Стало совсем не до военного присутствия: экономика разваливалась, весь мир охватили антиамериканские настроения. Вспышка национализма в Японии привела к полному и окончательному разрыву американо-японского военного сотрудничества.

Американские тихоокеанские ВМС сократились до невероятных размеров и впервые со времен Второй Мировой уместились в одном Перл-Харборе.

В 2018 году Российская Федерация объявила войну Японии, и начался сущий ад. Русские захватили множество американских граждан, проживавших в Японии, в заложники. Правительства вскоре договорились о передаче американских заложников, правда, из-за дороговизны — небольшими группами. Учитывая, что в Японии и России жили сотни тысяч американцев, процедура передачи затянулась бы лет на десять.

Даже перед лицом надвигающейся российской угрозы военные ассигнования были значительно урезаны. Содержать военные базы в Европе на такие деньги стало совершенно невозможно. В 2019 году США предпринимали многочисленные попытки собрать международную коалицию против России, но внутренние трудности и глобальные экономические проблемы не позволили Штатам добиться успеха.

В 2020 году на некоторых территориях Штатов ввели военное положение: глобальный и разрушительный энергетический кризис привел к волне бунтов, росту преступности и нехватке продовольствия. Экономический спад предыдущего десятилетия продолжился и усугубился нефтяным кризисом. Страна переживала массовую миграцию населения, невиданную со времен великой депрессии. Люди бежали от холода в большие прибрежные города. Личный транспорт и дорогое жилье ушли в историю. Частный дом в пригороде стало невозможно содержать. По всей Америке насчитывались тысячи брошенных домов, в то время как страну захлестывали волны перенаселения в мегаполисах.

2021 год принес новую напасть. В Теннесси вспыхнула и мгновенно распространилась по всей стране «ноксвилльская лихорадка» (ответвление J-вируса). То был особо опасный штамм гриппа, унесший шесть миллионов жизней. Правительство не смогло принять адекватных мер. Ходили слухи, что вирус был искусственного происхождения и подброшен врагами, однако доказательств не нашлось. А поскольку доступ к медицинским препаратам у граждан был ограничен, лихорадка оставалась страшной угрозой аж до 2023 года. Вымерли Ноксвилл, Литтл Рок, Мемфис, Акрон, болезнь унесла почти все их население. Там, где не зверствовал грипп, военное положение не дало никаких результатов. Муниципальные власти взяли на себя ответственность за безопасность и работу коммунальных служб. Кому-то это удавалось, остальные погрязли в анархии.

И все это время вдоль границ полыхали иммиграционные войны. Банды мексиканцев грабили и разрушали американские города. Канадцам пришлось защищать свои границы от американцев, бегущих из развалившейся страны.

С 2023 года ситуация в целом не изменялась. С одной стороны, Россия наконец-то согласилась возвращать американских репатриантов на переоборудованных грузовых судах. Американских граждан свозили со всех территорий, оккупированных РФ — из Японии, Малайзии, Индонезии, Филиппин, Таиланда, Камбоджи, Вьетнама. Это был несомненный плюс. С другой стороны, сам факт существования России уже был поводом для беспокойства. Антиамериканские выступления, агрессивные захваты территорий, прикрываемые мирными намерениями, военное превосходство оппонентов во всей Восточной Азии… Слишком очевидно было сходство с неким немецким диктатором, ставшим причиной глобальных потрясений в середине двадцатого века.

А в 2024 году Россия собирается использовать в ход некое биохимическое оружие…

Погода резко стала мерзкой, холодной, оголтелый ветер гнул деревья почти до самой земли, и складывалось ощущение, что где-то на небе буянит какое-то божество, а может и наоборот, от души там веселится. В любом случае, здесь на грешной земле все попрятались по домам, и лишь неусидчивому мне понадобилось тащиться под таким темпом.

Резво сорвался с места, вливаясь в отсутствующий поток машин. Дождь потихоньку усиливался, крупными каплями падая на лобовое стекло, включил дворники и печку.

Где-то через час выскочил из города и промчался по прямой, набирая скорость. Ни попутных, ни встречных машин почти не было, ну кто ещё в такую погоду рискнет выехать за город, но быстро летел вперёд, омываемый дождём и обдуваемые ветром, как крошечный плот, попавший в настоящую бурю.

Дождь лил всё сильнее, где-то вдалеке уже громыхал гром, и небо затянуло так, что видимость была почти нулевая.

А что поводу предыдущей вспышки «Джи-вируса»? Проект 'Молния принесла свои плоды — 75% заражённых исчезли с лица планеты, затормозив процесс распространения заразы на некоторое время. Вакцина же оказалась липой. Хотя никто не бросает попытка выпутаться из сетей изощрённой природы. Проблемы с зомби почти отошли на второй план, но все еще несут опасность. М-да, чего только не случилось. Удивительно.

Смерть неизбежна. Часть I

Основное действующее лицо арки «Смерть неизбежна».

Глава вторая. Крах.

Где-то на территории Российской Федерации…

9 мая 8:26 утра. Проснулся сегодня не под мелодичное пение птиц за окнами, как это всегда было до эвакуации, а под давящий на уши скрежет тормозов поезда. Перевёл сонный взгляд на окошко. Первыми бросились в глаза люди в странной зелёной форме, — она напоминала камуфляж военного образца — однако в руках у них были причудливые неизвестные мне автоматы, а на плечах красовались не менее причудливые знаки в виде золотого прицела. Подобный род войск мне был незнаком. Они бродили по вагонам в противогазах, бросая на пассажиров наверняка презрительные взгляды.

В 10:00 утра того же дня те люди в форме наконец-то высадили нас из поезда и повели в здания, похожие на многоэтажные бараки. На улице было пасмурно, прохладно и шел небольшой дождь. Пока ступал по грязному грунту, внутри меня роилось множество мыслей относительно странного вируса, тех жутких существ и места нашего назначения.

Холодность и безразличие сопровождающего отряда, недовольные возгласы и шум таких же неосведомленных, как и я, людей только усиливали и так напряженную атмосферу.

Несмотря на относительную свежесть, воздух был наполнен, даже переполнен множеством запахов: пота, домашних животных, детских присыпок, недавних обедов, духов и ещё дюжины чего-то уже неразличимого среди прочих. Они смешивались и поглощали друг друга, создавая ощущение нахождения в парфюмерном салоне близ свинофермы.

По прибытию к одному из зданий посреди пустыря через громадные железные ворота, люди в форме выдали сухие вещи, а также предметы первой необходимости, среди которых значилось мыло, полотенце и сухой паёк с фляжкой воды; и распределили нас по этажам. Мне выделили комнату на — пятом, площадью примерно четыре метра с неровно оштукатуренными серыми стенами; в углу ютилась маленькая батарея, а на полу лежали матрасы. Невзрачно и тесно, но жить здесь было можно. Даже с двумя соседями и соседкой.

Пока они испуганно перешептывались и переглядывались, обсуждая причины подобных действий с рядовыми гражданами, то есть с нами, смотрел в окна, разглядывая окрестности, которые открывались далеко не все за то время, когда мы пешком двигались сюда. Военные бараки были ограждены высокими каменными стенами, по которым патрулировали всё те же солдаты с автоматами. Зрелище, мягко говоря, вселяло страх и беспокойство. То ли нас изолировали от окружающего мира, то ли охраняли от неведомой угрозы за укрепленными стенами. Оба варианта пугали.

21:53. Несмотря на столь позднее время, на базе всё ещё происходили активные действия по распределению эвакуированных граждан по зданиям. А последних, как поспешно насчитал, было больше тринадцати. Очевидно, что подъехал ещё железнодорожный состав. Но что же стало со всеми теми людьми, которые самовольно покинули свои жилища на личном транспорте? По пути сюда видел множество автомобильных пробок, длиною, кажется, в целую жизнь.

Заснуть на новом месте не получалось: временами прожектор с улицы светил прямо в окно. Утром разбудил голос по громкоговорителю, но мне не сразу стало понятно, что он вещал. В скором времени к нам в комнату зашёл солдат и попросил идти за ним.

10 мая 09:03 утра. В большинстве своём сонных и не понимающих что произошло, вынужденных переселенцев привели на огромную площадь, находящуюся прямо напротив входа в данную «цитадель». Периметр окружали военные. Стало понятно, зачем всех здесь собрали, когда на пьедестал поднялся средних лет худощавый человек в форме и произнёс в микрофон речь:

— Судари и дамы, приносим глубокие извинения за то, что вывезли вас из ваших домов, не дав объяснений. Необходимо было в максимально сжатые сроки доставить в убежища как можно большее число гражданских. Недавно стало известно, что за границей возникла эпидемия неизвестного науке вируса, о котором, к сожалению, вынужден не распространяться по приказу правительства. Но уверяю, здесь, на специальной базе, вам ничего не будет угрожать, мы обеспечим вашу безопасность до ликвидации опасного вируса и вернём вас в свои дома. О точных сроках сказать не могу, но вам предоставят необходимые условия для проживания: на базе имеются туалеты, душевые и столовая, работающие по расписанию. Базу покидать категорически воспрещается. На этом всё. Разойдитесь.

После сухой и осторожной речи офицера, уверенности не вселяющей, вернулся на свой этаж, пока остальные последовали изучать «военный городок». Мысли не приходили в порядок, стало ещё более тревожно и непонятно. Всё время думал о «вирусе» и о том, насколько опасен он может быть, если о нём запрещено распространяться.

Время на часах 16:31, отстают они или спешат, уже не понимал. Неважно. Важной была длительность нашего здесь пребывания. Узнать что-либо у военных стало невозможным: они медленно и молча патрулировали периметр, игнорируя любого гражданского, постоянно прячась за массивным противогазом. За ним было невозможно прочитать какую-либо эмоцию на лице этих парней, а значит, и предсказать намерения. Они казались серьезными и немыми машинами, выполняющими важный правительственный приказ.

Наконец-то найдя сговорчивого военного возле столовой, не мог не спросить у него, сколько мы здесь будем находиться и зачем вокруг столько много солдат, если речь шла про вирус. Но внятных ответов, само собой, не получил. Конечно же, подобная информация, известная лишь узкому кругу лиц, не должна покидать его пределы ни при каких обстоятельствах, но неосведомленность в этом вопросе сводила с ума. К тому же вояки внешне вели себя довольно странно: между собой не переговаривались и ни разу не предлагали маски нам, словно мы и так иммунные к чему бы то ни было.

Оставшееся время до отбоя изучал «городок», а он оказался для пеших прогулок уж очень большой. По периметру забора заметил огромные пулемёты, готовые выстрелить в любую секунду при появлении угрозы. Что же за чертовщина там творилась? Неужели все настолько серьезно?

Дождь пошел ожидаемо: небо уже неделю было хмурым, солнце не показывалось вообще, так что день казался вечером. Пасмурно. На настроении это тоже сказалось, ведь погода как будто бы уловила тяжесть положения людей. Только когда садилось солнце, и можно было любоваться закатом, — а мне нравилось внимательно наблюдать за ним, наверное, так же, как за течением воды или горением пламени, — будто вновь оказывался дома, безмятежно наблюдающим за красным заревом.

Вдоволь нагулявшись и поразмыслив над своим положением, вернулся в выделенную мне комнату. Мои соседи всё это время занимали себя разговорами о том, что это за место и почему их держали под такой усиленной охраной, кидались домыслами о вирусе, странном внешнем виде и поведении военных. В общем, о том, что сейчас гложет всех. Пригласили и меня принять участие, где и поделился накопленными за день наблюдениями, а затем пристроился на в малой степени удобном матрасе.

Брикеты со взрывчатым веществом приклеены к колоннам главного входа. Остальные примостились в подземных недрах вражеской корпорации, ожидая действий подрывника. Одну он-таки не по приказу с высунутым в уголке губ языком примостился на огромный бело-голубой логотип, похожий на мерзкого паука.

— Разделаемся с ними, да!

Выставив полминуты, подрывник поскакал по лестнице наружу.

— Всё отходим к транспорту!

Все сидячие места заняли до того, как прозвучала команда:

— Пилот, заводи вертушку, мы взлетаем!

Командир отряда надел шлем.

— База, приём! Как слышите? Это отряд «Последней Надежды», приём!

Оглушительный статический шум вызвал головную боль.

— Что такое? Что со связью?

Мелкий вечерний дождик ночью перерос в сильный ливень, который не давал крепко заснуть. Привидевшиеся образы заставили только лишний раз понервничать. Что это за такой запутанный и несвязный сон? Поворачиваясь на матраце, мне страшно захотелось сделать пару затяжек. Попытался тихонько выйти наружу, чтобы выкурить припрятанные в карман еще дома сигареты.

Ожидал приставленного охранника на каждом этаже, но, кажется, их переоценил: очевидно, гражданские не представляют особой опасности или не нуждаются в усиленной охране, чтобы постоянно стеречь их в ночное время суток. Или, возможно, патрульный просто прикорнул где-то.

В конце коридора бережно открыл окно и, убедившись в отсутствии наблюдателей, закурил сигарету, чтобы хоть как-то успокоить измотанные нервы.

Пуская растворяющийся в темноте дым, всматривался вдаль, за ограду, куда не светили прожектора. Мои глаза уже стали привыкать к ночной темноте и видеть более отчетливо, когда появилисьсветящиеся желтым объекты. Не имел представления, что это или кто: предзнаменование враждебное, нейтральное или дружеское. Чем и кем бы это ни было, к ужасу понял, что они двигались к нам! Не прошло и несколько секунд, как по всей специальной базе зашумели сирены, и лампы прожекторов сосредоточились на неизвестных огоньках.

Конечно опасался за свою жизнь, но посчитал важным обеспокоиться, нужна ли будет помощь в грядущем нападении неизвестно кого, слетел по лестнице до первого этажа и уперся в двери. Они стремительно закрылись, издав громкий тяжёлый железный звук, который наверняка пробудил заселившихся. Отскочил. Не успел отойти от наваждения ярких огней, виденных ранее, как раздался страшный свист и гул работающих пулеметов. Опасливое любопытство толкнуло меня метнуться обратно к двери, у которой был предусмотрен прямоугольный глазок. Через него постарался углядеть причину начавшейся паники: жёлтые огни, бродящие по низменным окрестностям, сменили цвет на ярко красный. В этот момент у меня застыла кровь в жилах. Не мог пошевелиться.

Неужели это оно? Неужели это то самое, что военные и радио мягко называли «вирусом»?

Отойдя от шока примерно через минуту, насчитал красных огней около двадцати-сорока штук, но ведь это была только часть базы, которую охватывал мой взор!

Неожиданно окна начали закрываться металлическими ставнями, побежал к себе в комнату на пятом этаже, сел на кровать и стал вслушиваться в то, что происходило на улице. Дрожали руки, и даже мои соседи по комнате, казалось бы только что проснувшиеся, не скрывали страх, вводящий их в растерянность своей необъяснимой сущностью.

— Что происходит? — робко спросили они. — Что ты видел там на улице?

Но не мог им ничего ответить, паника и страх съели голос, и сейчас мог только вслушиваться в то, что происходило там, на дождливой темной улице, по ту сторону комнатной стены. Слышались выстрелы пулеметных орудий, автоматов, раздавались крики солдат с базы вперемешку с нечеловеческими воплями. Сердце как будто бы остановилось.

Прошло около получаса, а выстрелы не прекращались ни на минуту! Сколько же их там? Сколько это ещё будет продолжаться, и уцелеем ли мы в войне с неизвестным врагом? Ожидание сводило меня с ума и, больше не желая разделять сковывающую панику своих соседей по комнате, вновь решил спуститься вниз и попробовать разузнать хоть что-то.

Минуя таких же робких, но заинтересованных в том, что происходит, наконец наткнулся на двоих военных прямо у входной двери. Не успел открыть рот и спросить у них что-либо, как вояки велели подняться обратно наверх и отрезали любые мои попытки открыть рот. Был подавлен и испуган, а адреналин, казалось, заполнил весь мой организм от пяток до лба, но не осмелился перечить сердитым воякам и поднялся обратно, как вдруг по их рации громко и неразборчиво услышал следующее: «Они… пробили забор, эвакуируйте всех, кого смож…». И голос замолк, уступив частоту радиопомехам. После слов неизвестного с рации холодок медленно пробежал по телу. Мне опять в голову лезли вопросы: кто они? Или правильнее было бы спросить, что они? И если они пробрались сюда несмотря на заверения о неприступности базы того офицера, то есть ли от них спасение?

На улице не замолкали звуки продолжительной и ожесточенной борьбы. Хотелось бы верить, что мы тут, в укрепленном бараке, в безопасности. За толстую сталь и вооруженную охрану никто ведь не проберется? Как только об этом подумал, то услышал оглушающий лязг. Уставился на дверь, а военные передернули затворы автоматов и прицелились на наступающую угрозу. Любопытных на лестнице и этажах резко стало меньше: с ахами и стонами они застучали обувью к своим комнатам. Затаил дыхание, а в голове влачилась одна мысль: чем же это могло быть? Буквально за пару минут металлическая дверь стала поддаваться натиску неизвестного существа.

— Оно ворвется внутрь! — закричал один из военных.

— Стоим до конца! — истошно завопил другой.

Металл, не выдержавший сильного натиска, буквально разорвался в клочья на наших глазах. Тогда мы увидели его — чудовище высотой около двух метров, устрашающего, всего в крови, облезлая кожа которого вызывала еще больший ужас. Лампа у него в животе горела ярко красным, а вместо кистей рук у него были грозные на вид мясорубки.

Внушающая трепет громадина, даже в кошмарах которую трудно представить, легко разделалась с парой солдат, что стояли на входе. С быстротой и ловкостью, коими подобная тварь не должна обладать, она разрубила их на кусочки, как повар морковку, а они даже не успели выстрелить. Цепенящий страх сковал их, как и меня. После столь кровожадного убийства взгляд существа как будто бы уставился на меня. А мой на него. Заметил, что глаза его были закрыты железной пластиной, и сомневался, видит ли он.

Сорвался с места и побежал по ступенькам вверх так быстро, как позволяли ватные ноги, пытаясь спасти свою жизнь. Уровень адреналина зашкаливал до предела. Мчался сквозь боль в висках и в боку, пытаясь убежать от смерти. Ведь не было сомнений, что он бы убил меня не мешкая, как и тех несчастных двоих. Ноги немели, но не останавливался и, обернувшись всего один раз, тут же пожалел об этом. Увидел это чудовище в ярости, всепоглощающей, неудержимой, как он размахивал своими мясорубками, сносил стены и перила, пытаясь зацепить меня. Он ломал и разрушал всё на своем пути. Все мысли в этот момент были завоеваны страхом, и даже не смог поразмышлять над какой-нибудь тактикой в борьбе с этим гигантом. Просто бежал, даже не осознавая, что в здании всего пять этажей, и в любую секунду столкнусь со стеной и окажусь в тупике наедине с убийственным чудовищем.

Минуя лестницу на последнем этаже, заметил лишь одну открытую дверь в коридоре и не раздумывая буквально залетел в неё, резко захлопнув за собой дверь. В комнате находились до смерти перепуганные, как и сам, люди. Приставив палец к губам и продублировав вербально: «тише», прошёл в угол комнаты и осторожно присел у стены. Меня трясло, как бельё на верёвке в ветреную погоду. Сердце будто поднялось к горлу, и отчаянно пытался его проглотить.

Что будет дальше? Идея прийти сюда довольно глупая, ведь если он будет в ярости сносить стены, то наверняка доберется и до нас, а здесь нет путей отхода. У меня, однако, впервые появилось время, которое мог потратить на обдумывание ситуации, но сначала следовало прогнать засевший в душе ужас.

По ту сторону двери стало тихо. Может быть он ушел? Какие глупые мысли иногда роятся в человеческом мозгу, но доверился им и потому пошёл проверять догадку. Прильнув к двери и пытаясь расслышать хоть что-то, я, — как на беду, как нельзя кстати, — чихнул! Цепная реакция последовала сразу — в ту же секунду дверь превратилась в клочья! Гигант вырос прямо передо мной, он невероятным образом не задел меня своими смертоносными кулаками, когда рефлекторно отпрыгнул. Сердце забилось с такой бешеной скоростью, с какой обычно напрягают двигатель автомобиля при въезде на горку. В голове пронеслась одна-одинокая неотвратимая мысль: «вот и всё, твою мать».

Он закричал ужасным и противным воплем и собрался нанести по мне сокрушающий удар двумя своими занесенными рубилами. Вся моя недолгая жизнь буквально пронеслась перед глазами, как бы это плоско ни звучало. Теперь понимал подобное тягостное чувство, а ощущение того, что сам вовлек себя в подобную ситуацию, совершенно не успокаивало.

Но не успел попрощаться и принять на себя удар обезумевшего чудища, как кто-то оттянул меня назад. Мясорубки, немного разодрав левое предплечье, застряли в полу, и чудище довольно комично пытался выдернуть их, приходя в еще больший гнев.

Вернулся в реальность через мгновение и не сразу понял, что произошло. Был ещё жив?

Кто-то схватил меня за предплечье и с недовольством спросил:

— Жить хочешь? Вставай!

Послушался и немедля побежал за ним вниз по разрушающейся лестнице. Вокруг стояла тишина. Люди, видимо, попрятались у себя в комнатах, либо у меня заложило уши от стука сердца. У входных ворот мы нашли два черных автомата, принадлежавшие ранее тем двум военным, и взяли с собой — весьма неутешительный приз от молодых ребят, старавшихся защитить нас, хоть и безуспешно.

То, что осталось от металлической бронированной двери, можно было легко переступить, и мы выбрались из здания, что называлось домом лишь одни сутки. Несмело сделал шаг и увиденному снаружи не поверил: вся база была усеяна трупами и частями тел людей и чудовищ, полыхали некоторые бараки. Свежесть ночи слабо маскировала ужасную вонь горелой и мертвой плоти.

Вспомнил об оставшихся людях в бараках, в том числе и о своих соседях, и попросил парня вернуться за ними и спасти от того гиганта-разрушителя. Во мне кипел энтузиазм и переполняющее чувство жизни, ведь меня недавно оттянули от цепких рук костлявой, и потому сам хотел стать спасителем для кого-нибудь, но тот был холоден:

— Мы не сможем с ним совладать. Останавливаться нельзя! Они рядом! — закричал тот, что спас меня.

Нехотя подчиняясь его приказам, к своему сожалению понимал, что он прав, и попытки сделать что-нибудь героическое закончатся пополнением кучи здешних трупов. Несмотря на то, что у меня был опыт владения оружием со времен армии, вряд ли бы смог точно выстрелить в ту огромную тварь, — до сих пор вспоминал его с невероятным ужасом, — и мысленно укорил за свой пылкий выпад.

Покинув через главные развороченные ворота базу, а точнее то, что от неё осталось, мы направились в темноту ночи, в близлежащий лесочек. Он прав, останавливаться нельзя: сзади были лишь трупы, ужасные светящиеся гиганты и их будущие жертвы. Сзади была лишь смерть.

На небе слабо мерцали и переливались звезды. Куда мы бежали, невозможно было понять.

Пробежав с незнакомцем, — да, именно с незнакомцем, ведь времени на разговоры мы не тратили вообще, — наверное, километр или два и жутко устав, нас не покидало чувство, что нас кто-то преследует уже долгое время.

— Что там? — внезапно хрипло спросил парень и сменил бег на шаг.

— Не знаю, — честно ответил, уперся руками в колени и вгляделся туда, куда указывала рука моего товарища по несчастью.

Сердце забилось ещё сильнее, а палец уже был на спусковом крючке: мы были готовы стрелять в любую секунду. Как вдруг незнакомца неожиданно подкосило, и он упал, с криками отдаляясь от меня. Что-то стало тащить его, догадался, и тут же сорвался с места на помощь. Сквозь крики несчастного так и не понял, что именно схватило его. Что же это, черт возьми? Неизвестная тварь продолжала тянуть незнакомца, а сам старался не отставать усталыми ватными ногами.

— Попробуй стрелять! — кричал ему. — Не вижу это и могу попасть в тебя!

Не успел закончить предложение, как нечто дотащило моего напарника к отвесной скале и стало бить и терзать его, словно крупный хищник. В ходе борьбы автомат отбросило на пару метров, заставив парня судорожно и в большей степени напрасно сражаться с воздухом. Он не умолкал ни на секунду, будто бы не устал после нашего марафона, более того, закричал громче. В конце концов, он задергался всем телом в попытках отползти от твари, не предполагая о пропасти с чернеющей глубиной за спиной. И тварь позволила ему.

— Постой! — только и вырвалось из меня, тихо, примирительно.

С отчаянными криками о помощи он рухнул головой вниз. Раздался глухой звук о землю, и незнакомый мне парень замолк.

Нечто сделало своё гнусное дело и с тихим шёпотом и шелестом удалилось, а сам упал на колени и не мог поверить в то, что он погиб. Как же так? Он спас мне жизнь, а сам не ответил ему взаимностью! В момент опасности он не растерялся, а я… замешкался и подвёл его. Надо было стрелять! Чему там научился в армии, на стрельбище, неужели все растерял? Какой же олух, ведь даже не попробовал! Прости меня, незнакомец, обещаю, отныне ты будешь единственным погибшим по моей вине, больше такого не повторится.

Выждав мои тихие причитания перед усопшим товарищем, с тем же шумом ко мне медленно приближалась неведомая тварь. Шелест и шепот был всё ближе и ближе, звук, издаваемый убийцей невиновного человека. Ярость так же быстро вскипела во мне, как вода в чайнике, и мгновенно развернулся к наступающей угрозе и зажал спуск крупнокалиберного автомата. Пулевая очередь прошла сквозь мое тело мягкими толчками. Не видел ничего впереди, но не успокоился, пока не потратил всё до последнего патрона в ее примерном направлении. Злость и ужас переполняли меня, и хотел удостовериться, что оно никому и никогда больше не причинит вреда.

В тот миг осознал, что убило незнакомца, и понял почему никто из нас не разглядел его: оно было невидимым, — точнее было до того, как убил его, — но сейчас оно едва мерцало в темноте странноватыми электрическими волнами, а кровь сочилась из пулевых отверстий. И ещё вот что: оно было женщиной, голой страшной женщиной.

Что это вообще такое? Что это, чёрт меня дери? Риторические вопросы быстро привели меня к общему объяснению: об эпидемии за границей, о которой слышал давно по радио и недавно от военных. Вот почему нас эвакуировали, вот от чего нас прятали и пытались защитить. Только военные обсчитались с обороной и недооценили угрозу извне. От подобных существ нет спасения. Они умели выслеживать, устраивать диверсии, становится невидимыми и убивать. Убивать любого противника. Без страха и сожалений. От таких чудовищ нам не спастись.

Покрутил автомат незнакомца, который теперь станет моим, разобрался с механизмом смены магазина и вставил обратно. У меня появилась возможность встретить ещё одного монстра во всеоружии. И вновь слабое утешение после недавней утраты. Сел на влажную почву, оперевшись спиной об широкий ствол дерева, все ещё не поверив в то, что остался совсем один в ужасном мире, похожем на кошмарный сон. В то же время не смыкая глаз таращился вокруг, вслушивался, наивно надеясь на то, что кроме меня здесь больше никого нет, если вдруг разбавить моё одиночество захочет кто-то подобный громадным светлячкам или невидимым страшилищам.

Глубокая рваная рана на руке ныла и помогала отгонять сон. Спустя пару часов уже светало, и на секунду показалось, что всё пережитое ранее — просто дурной сон. Но всё обстояло совершенно не так, к великому огорчению. Не знаю где, что будет со мной, какой исход у этого мира, в конце концов, если вокруг бродят подобные чудовища! Ещё пара подобных размышлений — и попросту сойду с ума. Впервые поверил, что могу пополнить ряды тех, кто целый день поёт или смотрит в одну точку каждый день круглый год. Но не был к такому готов, поскорее хотелось прогнать дурные мысли. Унять дрожь. Сделать что-нибудь. Все силы потратил на то, чтобы встать, расцарапал спину о кору и почувствовал, что пульсирующие ноги так и не отдохнули. Может, не хотел никуда идти. Некуда. И страшно.

Холмистая почва леска с ясенями, откуда пели еще не прознавшие беду пичуги, вывела на асфальтированную дорогу, где наткнулся на брошенный легковой автомобиль. Увидел кровавые следы, которые через открытую дверь вели обратно в лес. Дыхание у меня замедлилось, и начал вслушиваться, оглядываясь вокруг: тварей не было. Снова нормально задышал.

Ключ, в спешке оставленный владельцем в торпеде автомобиля, был подарком судьбы, и им тут же воспользовался. К счастью, знал, как завестись и тронуться. Бензина было мало, но на какое-то время мне хватит, чтобы добраться до места понадежнее. Не знал куда именно, но останавливаться здесь было точно не лучшей идеей: кто знает, сколько ещё в лесу этих невидимых и потому смертельно опасных женщин?

Через час или меньше добрался до небольшого городка. Путь оказался отнюдь не простой: дорога от базы и до небольшого моста была усеяна трупами, и мне пришлось буквально ехать по ним, так как объезжать по обочине где-то оказалось просто невозможно. Чувство крайне неприятное, скажу вам. Приходилось двигаться на первой скорости, чувствуя каждое наткнувшееся на колеса тело, машина буксовала порой, и потому много времени затратил на прохождение расстояния в пару сотен метров, как если бы проехал пару километров. Всё настойчиво говорило, нет, просто кричало о том, что было необходимо возобновить пешее странствие, так как автомобиль стал бесполезным.

Двинулся по небольшой улице сжимая тяжеленький автомат, и мне справедливо показалось странной царящая тишина. Жителей уже эвакуировали или… или до них уже добрались те мутанты? Пройдя еще два переулка, услышал чьи-то крики.

— Тут есть кто-то живой! — радостно озвучил мысли и осторожно подбежал к углу жилой четырехэтажки.

Издалека заметил великана, слабо походящего на человека, в медицинской маске и кроваво-коричневом фартуке, который пытался разрубить весомой бензопилой, примотанной к руке, — или вместо одной из них — машину с каким-то беднягой внутри. Приготовил оружие, прицелился и стал стрелять по твари всем имеющимся запасом патронов, — единственным магазином, — но в этот раз не вышел победителем, как в схватке с невидимкой. Не способен был убить столь свирепую зараженную громадину, а лишь ещё больше разозлил на свою беду, пусть раны мне и показались серьезными. Он повернулся и медленно, не обращая внимание на кровотечение, пошёл на меня! Опасливо отступая назад, споткнулся о контейнер с мусором, разбросанных кругом, и упал. Банальная ситуация из фильмов ужасов выбила меня из колеи и едва не остановила сердце в панике.

Глотал воздух и задыхался, не отрывая взгляда от преследователя. Пополз спиной, всё так же неотступно следуя клише персонажей фильмов, перебирал дрожащими ногами, больше желая, чем опасаясь поблизости обрыва, какой поглотил моего недавнего товарища и точно облегчит мои муки. Сердце забилось всё быстрее и быстрее, дыхание стало неровным, ещё когда только впервые увидел чудовище. Почти умер от страха при осознании того, что он медленно настигал меня с поднятой бензопилой.

Неужели это мой конец? Здесь, от бензопилы в руках громилы недомясника, в непонятном городке, где мне никто не поможет, даже тот бедняга в машине, как и сам липкий от страха? Как вообще додумался спасать того пугливого идиота?

— Теперь со мной точно кончено… — промямлил еле шевелящимися губами.

Во второй раз за одни лишь сутки прощался с жизнью, теперь уже наполненной смертельными опасностями, мутантами и беготней. Недомясник с бензопилой уже был подле меня в каком-то метре или двух, уже готов был вонзить ее вращающиеся лезвия в меня, а я, прикованный парализующим страхом, покорно смотрел прямо в его налитые кровью глаза, ожидая только трагичного исхода. Явно не представляя гарантируемые им боль и мучения, иначе бы не бездействовал.

Гул тяжеловесного грузовика, приближающегося на высокой скорости из-за пригорка, был наверное так же невероятен, как оазис в пустыне, и спасителен, как вода в его источнике. Мясник по-человечески поглядел на грузовик, и мне стоило бы признать свое везение: мог бы воспользоваться переключением его внимания с расправы надо мной, встать и убежать. Но, к сожалению, страх кормился за счёт моей беспомощности и пропитал всё вплоть до одежды, так что ни один сантиметр тела не слушался. Просто пустил судьбу на самотёк. Не думал над тем, ехал ли этот грузовик мимо или строго спасти меня, просто смотрел за тем, что произойдет, и, будучи уже человеком привыкшим расставаться с жизнью, у меня это вышло вплоть до самого конца цепочки событий. До того момента, пока радиатор тяжеловесной машины не встретился точно с мясником в маске, а сам не отрубился от вспышки боли, когда в мне лоб влетел какой-то тяжёлый предмет из-под колёс.

Смерть неизбежна. Часть II

Крах (продолжение второй главы).

Очнулся на кровати в каком-то помещении, напоминающем служебное, с двухцветными невнятными стенами. Было холодно, как будто находился под землёй. Жуткая головная боль пробудила сознание. Был ещё жив.

С трудом поднявшись, решил осмотреться и узнать где нахожусь, ведь кто-то же всё-таки меня притащил сюда? Голова еще трещала, а мышцы занемели от нахождения в неудобной позе длительное время, но любопытство брало верх: должен узнать кто ответственен за моё спасение. Не водитель ли того грузовика?

Пройдя по слабоосвещенному коридору до конца, наткнулся на лестницу. На этаже выше услышал чьи-то голоса и двинулся к их источнику: звуки исходили из-за двери с надписью «Столовая».

Вышеназванная обедня представляла собой просторное светлое помещение, подобные которой располагались в любом здании, организующем питание большого числа людей, то есть практически в любом общественном заведении. Подсказок к месту моего нынешнего пребывания так и не появилось. В зале находилось множество пустых столов, но только один был занят: справа от меня сидели человек семь в оливково-зеленой форме. У каждого рядом стояла винтовка, а к ногам были примотаны ножи или пистолеты. Если уж на улице те монстры каждый твой шаг норовили превратить в последний, то понимал их предосторожность и готовность действовать в любую секунду.

— Восстал из мертвых? Подходи, не стесняйся! — обратился ко мне один из сидящих за столом.

Не спеша приблизился к столу и стал задавать им вопросы о том, где нахожусь.

— Ты находишься на одной из военных баз, что оставила армия… или то, что от неё сейчас осталось… — ответил мне, покуривая сигару, человек со шрамом на лице.

— А вы тогда кто? — удивился, ведь их одеяние меньше всего походило на гражданское.

— Мы, можно так сказать, группировка или банда, зовём себя «Последняя Надежда», ибо в наше время, где мёртвых больше чем живых, найти кого-то целым и невредимым, как тебя, например, практически невозможно. Стать последней надеждой для кого-то теперь наше призвание. Заниматься-то спасением больше некому, парень. — Он аккуратно развёл руками над кромкой стола, не задев посуду.

— Ты, вероятно, везунчик, раз выжил после встречи с Мясником, — сказал рядом сидящий с ним мужчина.

— Мясником? — нерешительно переспросил его.

— Да, Мясником. Его легко узнать, это тот тип, что ходит с огромной бензопилой и крошит всё что движется, — ответил человек в военной форме солдат с той базы, где и начал свой нелегкий путь.

Неужели кто-то спасся? А ведь позорно побежал как побитый зверёк сломя голову от одной угрозы к другой, ведь тогда не осознавал масштабы данного «вируса».

— Где вы взяли этот костюм? — стараясь быть как можно менее подозрительным, спросил.

— Я военный. Отстал от своих ребят во время начавшейся «резни» в городе. Чудом остался в живых, когда они нашли меня в разбитом грузовике, — хриплым голосом ответил мужчина в возрасте.

— Есть будешь? — внезапно поинтересовался женский голос за спиной так, что еле заметно дрогнул.

— Да, — неуверенно промямлил, хотя время с моего последнего приёма пищи исчислялось уже, кажется, днями.

Когда обернулся, увидел девушку, хотя впервые бегло осмотрев её, нельзя было сказать наверняка из-за плотного тёмного наряда, скрывающего все женские изгибы. Как и остальные в этой комнате, она была вооружена: за спиной выглядывала массивная снайперская винтовка, а на поясе в кобурах — два пистолета. На аккуратном овальном лице возникла доброжелательная красивая улыбка, и девушка указала на столик рядом с компанией мужчин, которые уже закончили с непонятной похлебкой, да с рыбными консервами. Мне выдали то же самое, что с удовольствием и слопал за доли секунд. После трапезы не заметил за собой, как засмотрелся на незнакомку, пока меня не подхватили сзади за плечо:

— Давай пройдемся, — предложил молодой высокий брюнет с грубыми чертами лица и потащил за собой из столовой. — Меня зовут Володя Горький, здесь вроде главного в этой группе. Давай познакомимся. Расскажи-ка мне о себе. Кто ты, приятель, и как попал сюда, в этот небольшой городок?

Не знал с чего и начать и как ему всё рассказать. События последних дней склеились в одну липкую кашу ночных кошмаров, но воспользовался данным временем на объяснения, собрался с мыслями и рассказал всё с самого начала. О том, что родом из США и имею некоторые корни в журналистике, зовут меня Роберт Джейкобс, что меня после прибытия в другую страну и почти весь город, в котором прожил дней пять, в спешке эвакуировали на поезде в неизвестном направлении в какой-то загадочный военный городок, скрытый за высоким каменным забором. Что пробыл там недолго, так как эта база пала под натиском чудовищ с мясорубками вместо кистей рук.

— Ты сейчас говоришь об Отбивателях? — перебил он.

— А что, вы так этих тварей назвали? — с ошеломлением поинтересовался у него.

— Да, те гады превращают в фарш всех, кого коснутся свёрла на их руках, — объяснил Владимир и ненадолго притих. — Сколько их было?

— Даже не знаю, штук сорок может и больше. Они пришли ночью из леса, горя вдали жёлтыми точками. Для солдат это не было неожиданностью, они дали отпор, но те твари вдруг стали гореть красным и просто обезумели… — мой голос затихал почти до шёпота неосознанно.

— И ты смог уцелеть в том аду? Как? — не на шутку удивился Горький.

— Сам не знаю, долго метался от одного чудища, но затем меня спас парень… он уже погиб. Мы долго бежали от базы по лесу, пока его не скрутило невидимое чудище. Какая-то женщина-страшилище.

— Невидимки. — Нахмурился Володя. — Кого из «монстров» ты ещё встречал?

— Очевидно, пока только троих, считая ту громадину с бензопилой… А что, есть ещё? — опасливо вскрикнул и сглотнул.

— Поверь, их ещё много, но тебе лучше пока об этом не думать. Ты наверняка устал, так что пройди по коридору и поверни направо, там есть постель.

— Но только же очнулся, не чувствую себя усталым.

— Ты пережил шок, ты же отключился в том переулке, так что не переутомляйся и иди отдохни.

— Как ты?.. — осёкся и ту же догадался о чём идёт речь. — Так это ты был за рулём того тягача?

— Да, поблагодаришь потом. А теперь иди отдохни, — строго приказал он.

Попрощавшись, пошел в комнату и раздумывал о том, стоит ли здесь оставаться. Будет ли здесь безопасно или все произойдет в точности, как и на той базе, в которой недавно находился? Смогут ли все эти неудачи, преследующие меня, погубить и это место? Подобным мыслям стал уделять очень много времени в своей жизни, только вот смысла в них никакого. Просто терзаюсь ими, они стали моим бестелесным компаньоном, от которого уже не могу избавиться. По крайне мере пока мир снова не станет прежним.

В предложенной просторной комнате расположилось несколько кроватей рядом с входной дверью, видимо с той целью, чтобы вовремя подпереть её в случае нападения; единственное окно задвинули шкафом. Впритык к кровати подвинули тумбочку, на которой лежал дробовик и разбросанные патроны. У стены в углу стояла бензопила Мясника, как Владимир его назвал. Стало радостней от мысли, что это возможно трофей от того самого мясника-монстра, едва не покончившего со мной. Выжил ли тот бедолага, запертый в машине? Совсем про него забыл. Надо бы позже поинтересоваться об этом у главного, а пока собирался прилечь. На кровати организм будто бы ощутил недавно позабытую атмосферу домашнего спокойствия. Меня потянуло в сон, и довольно скоро отключился.

«…»

— Нужно убираться отсюда, сейчас тут все рванет!

— Взлетаем!

— База, говорит «Последняя надежда»! Приём!

— Слава богу, вы живы! Как прошла операция? Приём!

— Представляете, мы сделали это! Ура, ребята, летим домой!

— Что за чёрт?..

— Мы падаем!

Видел красочный и довольно реалистичный сон, в котором мы с группой ребят летим на вертолете, очевидно, возвращаясь после успешного выполнения какого-то задания, но на полпути домой терпим бедствие. Хаотично кружась, мы падаем в чащу неприглядного густого леса.

«…»

И тут кто-то мягко коснулся меня рукой, и с хриплым криком буквально вскакиваю с кровати. Передо мной знакомая вооружённая до зубов девушка из столовой. Осматриваясь, понимаю, что всё ещё находился в этом убежище. Понемногу пришло осознание того, что виденное ранее просто дурной сон, чертовски осязаемый дурной сон.

— С тобой всё в порядке? Приснился кошмар? — спросила она, слегка улыбнувшись, и её глаза приветливо заискрились.

— Да, наверное, всего лишь плохой сон, — с одолевающим сомнением ответил, вытирая выступивший пот с лица.

— Просто проходила мимо и заметила, что ты дрожишь и весь мокрый… Ты проспал совсем немного, — обеспокоенно пояснила девушка. — Ничего не смог ей ответить, потому как почти онемел от страха в том сне. Она в какой-то степени спасла моё взволнованное положение: — Меня зовут Рязанова Лера, а ты вроде… Джейкобс, как мне сказали. Что ж, если с тобой всё теперь в порядке, пойду.

— Признателен за обед, кстати, — отчеканил первое, что пришло в голову.

— Да не за что, пускай нынче и невозможно приготовить что-то действительно вкусное. Пара недель прошла, а в ближайших продовольственных магазинах уже смели все запасы. Скоро придется снова ехать за ними в город.

— Две недели? Это чертовщина уже две недели тянется? — с негодованием восклицал.

— Да, во всей видимости, юг эти… это коснулось позже…

— А мы тогда сейчас где находимся? Разве не рядом с городом? — перебил ее.

— Нет. В области, точнее сказать не могу, — с грустью пояснила девушка.

— А на чём вы совершаете поездки за продуктами?

— В подвале, в гараже, у нас стоят два микроавтобуса. Нам пришлось их немножко модифицировать для спокойного передвижения по округе: приварили пару железок, усилили броню, чтобы можно было прорваться сквозь волну мутантов, а ведь на улицах их пруд пруди.

— А почему вы не уехали на них отсюда? Вокруг такая разруха. — С негодованием вопрошал.

— Потому что ехать уже некуда. Это происходит повсеместно, — вздохнула она и продолжила: — До сих пор не представляю, как такой одиночка смог выжить…

Не дав ей договорить, в комнату зашёл Володя Горький и попросил Леру помочь на кухне одному из членов их команды. Пожелав мне всего хорошего, она ушла.

Именно сейчас вспомнил о своей винтовке «М-16» и спросил у Владимира, не взяли ли они её с собой. Он ответил, что так и было, и она лежит на складе полностью заряженная. Лучшей, более успокаивающей, частью в его ответе стала возможность взять оружие в любой момент.

— А какое сегодня число? — спросил у него.

— Тринадцатое мая уже вроде.

— А время? — со странным энтузиазмом продолжил нападки с вопросами. — Володя только немного удивился и глянул на часы:

— 13 мая, приятель, 19:45 вечера, — любезно ответил он.

Наконец-то знал точную дату и время и мог снова писать свои мысли в дневник, который прятал всё это время в заднем кармане. Помятый и грязный, он всё же служил по своему назначению — был летописцем происходивших событий и моих свершений.

Примерно в девять утра следующего дня меня снова разбудили звуки выстрелов. Подскочил с кровати сразу же готовый к схватке, быстро надел обувь, захватив дробовик со стола, и открыл дверь в коридор. Аккуратно осмотревшись и убедившись, что в нём никого нет, побежал к лестнице. Звуки выстрелов в этой области были заметно громче, и понял, что борьба происходила где-то внизу. Осторожно спустился по лестнице, держа наготове заряженный по пути дробовик, увидел собственными глазами новых тварей, из-за которых происходил весь сыр-бор: человекообразные огромные черные пауки, ползающие по потолкам и стенам, пытались пробиться в столовую. За непрерывно хлопающими под натиском пауков дверями слышались мужские голоса, которые отчаянно сдерживали наступление чёрных враждебных монстров. Тварей было не сосчитать, и первой моей мыслью стало просто сбежать отсюда и не заявлять о своём присутствии, но внезапно послышавшийся голос Валерии заставил застыть на месте.

Лера кричала и звала на помощь откуда-то дальше по коридору, а она там могла быть одна и ей, возможно, некому помочь, кроме меня. Складывалось впечатление, что все ее товарищи забаррикадировались в столовой! Недолго думая, пострелял по этим тварям и стал прорываться к Лере. Во мне боролись горячее желание стать героем и подавляющий страх. Было невыносимо думать, что они сделают, если доберутся до нее. Пробегая по очередному слабо освещенному коридору, услышал одиночные выстрелы. Если это стреляла Валерия, то во мне ещё теплилась надежда, что она ещё жива. К тому времени добежал до ее предполагаемого местонахождения и увидел в частично выломанной двери застрявшего жуткого паука, другие же копошились рядом с ужасным стрекотом. Немедля прицелился и начал стрелять по ним, а когда моя дробь заставила их усомниться в своём превосходстве, они сгинули, ловко скрывшись через в вентиляцию в стене.

— Кто там! — рыдая, закричала девушка.

Бросив дробовик и выломав дверь, застал испуганную сидящую на краю кровати девушку с окровавленными руками.

— Ты цела? — запыхавшись, спросил у неё.

— Да, в порядке…. Спасибо тебе.

— А как же кровь? — встревоженно спросил.

— Она не моя, — ответила тихим плаксивым голосом, тем самым успокоив меня.

Внезапное желание подойти и утешить её перебороло все остальные чувства, и взял её за руку. Она в ответ обняла меня и заплакала ещё сильнее. Она перенесла шок, но это было пустяком по сравнению с тем, что с ней могли сделать те пауки… Она бы попросту не выжила. В тот момент всё происходящее вокруг не имело никакого значения, главное, что она была цела. Успел стать героем. Для себя и для неё.

— Вы в порядке? — внезапно произнес Володя, зайдя в комнату; в этот момент уже отпустил Леру и встал с кровати. — Вижу, что так оно и есть. — Он недовольно оглядел нас. Мы молчали, не зная что и сказать: пережитое нападение на наши жизни лишило дара речи. Володя Горький в момент переменился в лице и стал совсем недовольным. — Одного из наших всё же утащили эти твари, чтоб их! — стукнув по стене, горячо вскрикнул он.

— Как его звали? — участливо спросил.

— Илья Воронцов… но какая теперь разница как его звали, ведь его больше нет! — уже расстроено вскрикнул он и, развернувшись, ушёл из комнаты.

Позже пройдя к столовой, заметил разорванные и расчленённые на полу тела от тех недопауков, что всего лишь минуты назад заполоняли весь коридор. В самой же столовой царил полный беспорядок: перевернутые столы и стулья, бессчетное число гильз от патронов и горы разбитой посуды валялись почти везде, создавая жуткую картину недавно происходившей бойни между людьми и чудовищами.

— Давайте, что ли приберёмся тут, — с грустной безучастностью произнёс один парень из команды, перезаряжая дробовик.

— Что… или кто это были? — потрясенный, крикнул в сторону группы «Новой Надежды».

— Ползуны, видимо неудачный эксперимент по скрещиванию человека с пауком или что-то в этом роде, — понуро ответил мне человек, выходящий из столовой. — Безучастный тон его шокировал меня.

— Тогда скажите мне, сколько ещё осталось этих тварей?

— Неизвестно, но их точно очень много. Так поговаривали военные и впервые в своей жизни им верю.

— А разве эти монстры не удивляют вас? Откуда они появились и… — тревога возросла в моём голосе.

— В первую неделю мы с парнями уже все теории их появления обговорили: и космос, и кару небесную, и тайные правительственные эксперименты мы им привили, — безучастным тоном поведал парень. — Какая теперь разница, если вывод един? Они пришли в этот мир, чтобы убивать, а нам стоит их опасаться. Это всё, что следует о них знать, по моему, — несерьезно повествовал незнакомый член незнакомого отряда.

— Как зовут тебя? — поинтересовался у этого приветливого и разговорчивого молодого человека.

— Меня — Алексей Захаров, раньше был военным, сейчас вот инженер–механик. А ты у нас тот новенький, да? Недавно к нам попал?

— Что-то вроде.

— Напомни-ка мне, как тебя зовут? — Он почесал массивный римский нос, придававший ему смышленой веселости.

— Роберт Джейкобс.

— Будем знакомы, — сказал с широкой полногубой улыбкой Алексей, похлопывая меня по плечу.

14 мая, время на часах было 11:05. После импровизированных похорон почившего Ильи Воронцова на улице и проведенных работ по уборке помещений, в которые входили утилизация трупов этих мутантов и возвращение мебели в исходное положение, постепенно обитатели военной базы готовились к отбою. Почти всю работу они сделали сами, даже не прося помочь им. Под вечер мой новый знакомый Алексей, а с ним и ещё пара человек, пошли проверять укрепления, а сам сидел в столовой и попивал один из последних магазинных пакетиков с чаем, горячим, чтобы как-то успокоиться после сегодняшнего инцидента. Копошащиеся мысли никак не желали вернуться к привычной скорости, и гудящая голова всё больше напоминала о себе с каждым днём. Допив чайный напиток, поднялся наверх и прошел до своей комнаты не думая ни о чём, и наткнулся на Рязанову. Несмотря на подавленный вид, она старалась улыбаться.

— Что ты здесь делаешь? — заговорил первым и свёл брови к носу.

— Я… — неуверенно начала она, — пришла поблагодарить тебя, за то, что ты спас меня от этих страшных пауков.

— Да не за ч…. — Лера прервала меня, медленно и сладко поцеловала меня в губы и напоследок задержалась перед глазами, прежде чем с неестественной для нее подтянутой осанкой уйти по коридору.

Встал вкопанный и не сразу понял, что сейчас произошло. Придя в себя только через некоторое время, зашёл в комнату. Подпер дверь стулом и не снимая обувь лёг на кровать, положив под нее свою «М-16», которую заранее взял со склада. На следующий «всякий случай», который обязательно произойдёт в этом хаотичном мире полном опасностей. Так чувствовал себя спокойнее.

Лёжа на койке, не сразу успокоился и заснул, думая то о нападении тех уродливых пауков, то о недавнем поцелуе. Из головы не выходили её нежные губы и их ласковое прикосновение.

15 мая, 12:00 часов дня. Проснулся я в обнимку с «М-16», опасно близко держа палец на спусковом крючке. Интересно, что побудило меня во сне схватить оружие и не отпускать всю ночь? Помотал головой, пришел в себя, встал и перекинул свою винтовку через левое плечо, избавив себя от несчастного случая и, отодвинув стул от входной двери, вышел в коридор. В нём как всегда было безлюдно и мрачновато, и это нагоняло неприятные ощущения, потому как не понимал какое время суток — из-за отсутствия окон приходилось лишь гадать. Поднявшись на этаж выше, заметил, что двери в столовою частично стояли на своих местах, но из-за больших повреждений при недавней обороне они уже не будут выглядеть как раньше. Бросил взгляд на окна над столами и вдруг осознал, что давно не бывал на улице. Алексей находился рядом по коридору, и сразу же подошел к нему с этим вопросом.

— Привет, Алексей.

— И тебе привет, — буднично поприветствовал в ответ, не распознав в моём голосе мотивы или просто не успев спросить о них.

— Ты не покажешь мне… где здесь выход?

— А зачем тебе? — удивлённо спросил Алексей. — На улице неподходящая погодка для прогулок, — колко заметил он.

— Да вот, что-то на свежий воздух потянуло, давно уже не был снаружи.

— А, ну это дело поправимое. Пошли, ограждения вокруг базы позволяют нам немного прогуляться. Но пойду с тобой, заодно покажу тебе всё, чтобы ты случайно не заплутал, — учтивой, но не без насмешки, интонацией убедил знакомый.

На улице в глаза прилетела приличная доза солнечного света и тепла, которого мне так долго не хватало. Сплошь заграждениями и различного рода мусором была заставлена территория базы, со второго этажа которой открывался печальный безлюдный пейзаж. Мы с Алексеем закурили по сигаретке, но окружающая зловещая тишь так и подмывала достать оружие.

— Послушай, мы тут сегодня собирались съездить за продовольствием, — неожиданно начал разговор Захаров к моему нежеланию, так как хотелось побыть наедине с собственными мыслями, что отлично составляли компанию моему одиночеству в это нелёгкое время. — С Лерой поедем, ты как, с нами?

— Да, наверное, не откажусь, — сказал, не раздумывая, к своему же удивлению, занывшему где-то в животе, которое постарался не выказать.

Тогда ещё не понимал, почему так быстро согласился. Вполне возможно, что мне надоело сидеть на базе или просто хотел составить компанию Валерии, потому как упоминание её имени заставило чему-то внутри согреться, или же это было какое-то иное желание, которое пока не мог понять.

— Хорошо. Сегодня выдвигаемся в путь примерно в полтретьего дня, будь готов. А я — в гараж, подготовлю машину к поездке, — спокойно проинструктировал Алексей, затоптав недокуренную сигарету.

Он ушёл по своим делам и оставил меня одного, а сам курил и разглядывал окрестности: вокруг был густой лес, вдалеке за ним виднелся полуразрушенный автомобильный балочный мост. Кто бы это ни сделал, глупо было надеяться, что подобное действо остановит заразу или этих монстров. И тут что-то промелькнуло вдалеке, издав знакомый мне звук.

— Чёртова невидимка! — вскрикнул я пугливо и довольно громко.

На улицу, как будто всё это время ожидая своего выхода, из помещений базы сразу выбежал Володя, держа наготове автомат.

— Где? Где эта тварь? — в его громком вопросе ощущалось волнение.

Указал ему место появления и её движение к заброшенному мосту.

— Что там находится?

— Там мёртвый город. Любой город сегодня представляет опасность: эти твари орудуют по всей территории. Соваться туда бы не советовал: оттуда ещё никто не возвращался живым, — нехотя ответил Владимир, а взгляд его стал мрачным и отстраненным. Увидев у меня сигарету, он жестом попросил себе одну.

— Да, мне, наверное, еще повезло, что огда наткнулся только на одного… Мясника, — тихо произнёс и задумчиво уставился вперёд. Сигарета медленно заканчивала свой жизненный цикл, приближая мои губы к фильтру. — И часто вам приходится заезжать в города? Как там сейчас?

Владимир мой вопрос проигнорировал, также как и сам рассматривая одну точку вдалеке. Он был задумчивым и строгим одновременно, чем и заставил незадавать свой вопрос повторно.

— У тебя что-то с Лерой? Видел вас вдвоём вчера, — внезапно в полной тишине сердито спросил он, когда даже птицы в округе не издавали ни звука, и напрягся.

— Да… — хотел было начать и рассказать о том искреннем сладком поцелуе, который она подарила вчера мне перед сном и осёкся, так как взгляд Горького не был настроен дружелюбно. — Она была напугана и поблагодарила меня за её спасение. Те пауки и меня выбили из колеи. Не представляю, что именно испытывала Лера, то есть Валерия, когда их увидела, — попытался уверенно приврать.

Володя в ответ лишь стрельнул пальцами свою недокуренную никотиновую палочку и быстрым шагом ушёл обратно через двери на базу. Сразу понял, что этот разговор был для него неприятен, а также то, что и он испытывал к Лере тёплые чувства. Похоже, будучи единственной девушкой среди мужской группы, она получала усиленное внимание к себе и приковывала любовные взгляды.

Время на часах 14:12 и уже было пора отправляться в путь. Зашёл в гаражный отсек и уперся в два больших автобуса. Почти все боковые окна и заднюю часть заварили толстыми пластами различных железяк, лобовое стекло защищала строительная решетка, а на крыше стоял пулемёт. То, что Лера когда-то назвала их микроавтобусами, наверное, было шуткой.

— И на этих монстрах мы поедем? — спросил удивленным голосом, рассматривая обе громадины перед собой.

— Ага, только на одном. Второй нуждается в небольшом ремонте: в последней поездке налетели на ограждения и днище серьезно потрепало, теперь нужны детали, которых на базе нет. Может, найдём их, когда поедем сейчас, — оптимистично ответил Алексей.

— А где Лера? — как бы невзначай поинтересовался.

— Она скоро должна подойти. Занята на нижних этажах: помогает парням заделать вентиляционные ходы, чтобы эти пауки больше не нашли к нам проход. Кстати, сходи переоденься в форму. — Жестом оттянул он от худощавого плеча ткань. — Она будет посимпатичнее и удобнее твоих лохмотьев. И оружие захвати. Без стычек с мутантами не обойдётся, но тебя прикрою, не волнуйся, — подмигнул он, а сам шарахнулся назад от плохого предчувствия, и блик от попавшего в глаза солнца через узкие окна под косым потолком ненадолго ослепил меня. Проморгался, и ощущение исчезло.

После того, как Алексей показал где находится раздевалка, незамедлительно пошел за вещами. Провел некоторое время в поисках формы по размеру и не мог не заметить, что на плече у них был пришит значок золотого прицела, а на груди — нашивка с надписью «Последняя надежда». Сразу пришли на ум военные на той базе, от которой уже очевидно ничего не осталось после нашествия орды Отбивателей. Переодевшись в новую форму, которая и в самом деле оказалось удобной после всех дней, проведенных в потной и грязной домашней одежде, поспешил на склад за своим оружием. В коридоре поджидал Горький, чем немного испугал меня. Он высился скалой на побережье в форме цвета ила, он плевал на раскинувшийся перед ним разрушительные океан или море, видом гордым прямо утверждая, что ничто и ничего не может сломить его и угрожать авторитету. Он ждал меня или наткнулся случайно?

— Боже… — вылетело из меня от неожиданности, и опять непроизвольно напрягся. Нездоровую привычку он мне навязал.

— Я знаю, что вы с Валерией отправляетесь за едой. Я против того, чтобы ты был участником этой экспедиции, но опытные люди нужны нам здесь в связи с участившимися нападениями мутантов. Поэтому, пожалуйста, не поставь под угрозу такую важную миссию, — тон его речи был спокоен и в то же время угрожал мне. Возможно, у него за время нахождения здесь в роли командира выработалась такая манера говорить. Антипатий к этому человеку у меня не было, но взаимным это не казалось. — Дам совет и предостережение, — холодность его слов оказали на меня сильное воздействие, и остолбенело слушал его, предчувствуя что-то не очень хорошее. — Не пали без разбору, иначе привлечешь ещё больше мутантов. Они очень падки на шум и готовы растерзать любой живой источник звука. — Совет, понятный и ребёнку, однако уколовший, он пробудил воспоминания о моей беспорядочной стрельбе. Страх был слишком велик, и не отпускал спуск, пока не заканчивались патроны. — И не смей позволить опасности даже близко находиться рядом с девушкой. Если по возвращении вас на базу узнаю, что с ней приключилось что-то нехорошее, ты будешь первым в списке виноватых в этом. Понятно? А теперь вольно.

После этого странного и пугающего разговора я забежал на оружейный склад и вернулся к автобусу. На первый взгляд в просторном помещении, напоминающим ангар, было пусто.

— Привет! — услышал женский голос сзади. Обернувшись, увидел Леру. Она была одета в такую же форму, как и мы, но на ней она смотрелась прекрасно. Красивого цвета волосы завораживали.

— Привет, Лера, — поздоровался в ответ, не отрывая от нее взгляда. Девушка тоже смотрела на меня и время как будто бы остановилось. Успел запечатлеть как-то самое нахальное солнце, слепившее меня, переливалось на её аккуратном лице и густых волосах, словно в каких-нибудь рекламах шампуней. Считал это маркетинговой выдумкой, однако, сам стал свидетелем существования выдумки.

— Ну что, поехали? Сегодня будем втроём, не станем ребят от дела отрывать, а сами мы, бездельники, отправим

ся для них провиант искать, — сказал, посмеиваясь, Лёша Захаров и достал сигарету из нагрудного кармана. Зажал между губ, вспоминая где оставил зажигалку.

Захватив с собой оружие, мы с Лерой сели в автобус, и наша команда направилась в путь в поисках продовольствия.

Смерть неизбежна. Часть III

Крах (продолжение второй главы).

15 мая, 17:56 часов вечера. Никогда не думал, что буду счастлив, просто зная который час, но пожив в этом адском мире, понял, что именно такие малозначимые знания отличали человека от этих созданий. Мы радовались каждому прожитому мгновению, тому, что дышали, общались, пытались выживать. У себя дома и думать не мог о том, что ради обладания подобными базовыми вещами придется бороться.

Сколько мы уже ехали? Часа три-четыре, наверное, и за всё это время произошло немало: сперва наехали на группу мутантов и чуть не улетели в кювет, потому как Алексей потерял управление автобусом; пробовал подремать, поскольку дорога оказалась длиннее, чем предполагал, но из-за постоянной качки мне это не удалось. Наш водитель, Алексей Захаров, ранее рассказывал, что научился ездить на данном транспорте совсем недавно, вынужденный сложившимися обстоятельствами, и сообщил, что пункт назначения изменился, и в прежнем мы ничего кроме столь «распространившейся» смерти найти не сможем, поэтому пришлось дальше ехать по неизвестным дорогам Приморской области, ориентируясь лишь на схематичную карту. Интересно, на сколько нам хватит бензина? Этот автобус с виду поглощал намного больше указанных в техпаспорте норм.

Хотелось заниматься всем чем угодно лишь бы не смотреть в немногочисленные окна, потому как в них была лишь не раз упоминаемая смерть. Смрадной смертью пахли улицы, чёрной вуалью обволакивающей все проносящиеся мимо нас пейзажи. Кругом была та неразбериха, о которой вещали все радиоволны две-три недели назад: копоть от пожаров, мусор, выбитые стёкла, кровь, трупы. Последних было не сосчитать. Тела людей и мутантов — сотни, тысячи. Чем дальше ехали, тем больше их становилось. Теперь понимал почему Горький не давал ответ о состоянии городов: сложно описать ту атмосферу ужаса, в которой господствовала разящая коса смерти, не щадящая никого.

Повсюду была бойня. Тела монстров говорили о том, что люди отчаянно сражались с подступившим врагом, а многочисленные тела людей — что несли огромные потери. Останки людей обглодали, у некоторых не было конечностей, но больше всего шокировало то, что некоторые остались живы: они кричали, просили о помощи, тянули к нашей машине руки, но Алексей непреклонно оставлял их позади.

— Их раны смертельны. Даже если и попытаемся им помочь и истратим медикаменты, они всё равно вскоре скончаются. Они уже погибли, — грустным тихим голосом приговорил Алексей. — Эти твари очень кровожадны, и они никого не оставляют в живых… — он сделал паузу, пытаясь подобрать слова, но было видно, что ему это не удастся.

Хуже всех ощущала себя Лера: как девушке ей было это куда неприятнее, чем нам, парням. Она сидела в самом дальнем углу машины с грустным лицом и со своей любимой винтовкой. Старалась не смотреть в окно, потому как знала: то, что там увидит, точно ее не обрадует.

В пути мы находились уже часа четыре-пять. Часы остановились, и поэтому потерял счёт времени. Солнце недавно село, и мы ехали в абсолютной темноте, лишь автомобильные фары освещали эту непонятную пугающую черноту. Вдали от светлых городов, где на каждый клочок земли приходились фонари и лампы, поездка по области действительно оказалась пугающе мрачной. Мы двигались в сторону одного из маленьких городков. Оставалось уже совсем немного до того мгновения, когда ступим на твёрдую поверхность и раздобудем еды, а то тело уже немало, а желудок нещадно урчал. После съедения последних крекеров с консервами, прихваченных с кухни, прошло много часов, и хотелось надеяться, что вся эта поездка вскоре закончится. Старался не думать об обратной дороге: вдруг Алексей знал срезку или объезд, который быстро вернет нас обратно на ту укрепленную базу. Этими мыслями себя успокоил. И когда стал таким оптимистичным?

— Осторожно! — вдруг вскрикнула Рязанова.

Алексей резко нажал на тормоза — машина с диким скрежетом остановилась.

— Что там? — спросил он нервно.

— Там… там кто-то пробежал! — Лера указала трясущейся рукой вперёд.

Подбежав к кабине водителя, в темноте разглядел четыре жёлтых огонька. Странное чувство вдруг овладело мною, что где-то их уже видел.

— О, Боже, только не это! — Нахмурился Алексей, поставив автобус на ручной тормоз, и быстро пробежал в салон, где ловко взобрался через люк в салоне на крышу, на которой стоял станковый пулемет.

И тут вспомнил где их видел. Несколько дней назад. На той базе, куда нас привели! Это те самые чудовища с молотилками. Эти четыре… Отбивателя теперь пойдут на нас?.. Во время размышлений над этим меня как будто бы заморозило, и не смог двигаться в течение нескольких секунд, пока странное наваждение не покинуло меня. Это был страх.

— Лера, заряжай! — крикнул ей сверху Алексей

Очевидно, Валерия оказалась куда более расторопнее меня: в то время, как находился в ступоре от увиденного, она уже подскочила к люку и стала подавать боеприпасы Лёше.

— Мы сможем с ними справиться? — обеспокоенно поинтересовался у них обоих. Не получил ответа, а увидел лишь испуг в глазах Леры.

— Лучше выключи свет и заглуши мотор! И хватит задавать вопросы! — Эти слова вывели меня из оцепенения, и, не медля ни секунды, выполнил распоряжения Алексея.

— Стреляй же! — крикнула Лера Захарову.

— Нет… Постой! Они нас не заметили. Они не слышат нас. Если не выдадим себя, посидим тихо, тогда они могут пройти мимо, — ответил ей с улыбкой Алексей.

— Не слышат? Что ты имеешь ввиду? — спросил у него.

— У этих тварей нет глаз, но зато у них хороший слух и чутьё, так что поймали тишину и просто наблюдаем за ними, — с непонятной мне радостью сказал Лёха.

Сердце билось очень быстро, и казалось, что оно вот-вот выпрыгнет из груди. По телу прошлась рябь и меня начало трясти — это был ужас. Он завладел моими душой и разумом — не мог им сопротивляться. Парализовал меня. Стало противно от того, что такой трусливый, но не мог перебороть его: было очень страшно. Страшно, что эти твари заметят нас; страшно, что эти твари тронут нас; страшно, что эти твари тронут Леру…

— Какого чёрта? — вдруг в тишине в полный голос произнёс Алексей.

Посмотрел в сторону четырёх жёлтых огоньков, все еще находившихся на приличном расстоянии от нас, только теперь их стало трое, так как один «покраснел». И тут прозвучал громкий и страшный гул, который можно было услышать за несколько километров.

— Только не это! — сказал, заикаясь.

— Они всё-таки учуяли нас? Они будут атаковать? — спросила дрожащим голосом Лера и опустилась на автобусное сиденье.

— Не нас, — ответил, выждав паузу, Алексей Захаров. — Они нашли кого-то другого!

Беспрестанно наблюдал за этими огоньками через решетчатое лобовое стекло: тот, что первым стал красным, подошёл к другому, и он тоже рассвирепел.

— Что они делают! — обескураженно вскрикнул.

— Они убивают друг друга! — радостным голосом ответил Алексей, тихо хихикнув.

— Но… зачем? — спросила Рязанова.

— Наверное, что-то не поделили! — пошутил он. — Мне это неизвестно, но происходящее нам на руку!

— Глядите, они уходят с дороги! — заметила Лера, также как внимательно глядя в лобовое стекло.

— Тем лучше для нас, — отозвался Захаров, слезая с крыши обратно в салон. — Переждём пару минут, а потом поедем.

— Ты выглядишь таким спокойным, ты что вообще не испугался? — обратился к улыбающемуся, который доставал сигарету дрожащими руками из пачки. На эти огоньки ему походу было всё равно.

— Мне страшно, так же, как и вам, но просто не подаю виду. Ведь должен же кто-то в нашей компании сохранять трезвость ума в тяжёлых ситуациях, — сказал он с усмешкой. — Иначе мы бы уже давно были покойничками.

Не знаю почему, но эта фраза подняла мне настроение, и сам рассмеялся.

На часах было уже 19:23, как подсказал Лёша. Огоньки исчезли в темноте, и, подождав на всякий случай ещё немного в полной тишине, мы решили, что пора заводить машину и ехать дальше. Миновав то место, где видели Отбивателей, мы увидели их тела, разодранные и недвижимые они всё равно внушали в наши сердца страх.

— Обычно их называют Отбивателями, сам же их называю или Лампочками или Огоньками, — вновь шутливо заметил Алексей и тем самым прогнал в нас с Лерой последние остатки тревоги.

— Огонёк? Довольно милое имя для такой страшной твари, — ответил ему с усмешкой пережившего инсульт.

— Ты видел у них в животе желтый огонек? Так вот, когда эта тварь бесится, то он становится красным и тогда… лучше этой твари на глаза не попадаться, иначе рискуешь отправится на тот свет.

— Смотрю, ты неплохо разбираешься в них.

— Опыт, друг мой, опыт! Если бы ты видел столько, сколько удалось повидать мне…

— Что с тобой было?

— Ты же, по-моему, некоторое время жил на военной базе, да? — с нотками пренебрежения уточнил Захаров.

— Было такое, да.

— А вот нашу «часть города» не эвакуировали и предоставили самим себе, — раздраженно отметил он.

Он замолчал на пару секунд. Было понятно, что вспоминал что-то такое, о чем другим он не рассказывал. Взглянул в его глаза и увидел боль и скорбь. Человек, который сейчас вёл автобус, военный и строгий, частенько улыбающийся, был такой же ранимый как я или Лера. Мы все одинаковые. Мы все оказались в одном аду. Никто из нас этого не хотел. У нас были разные жизни и свои планы, но вирус перевернул всё, сделав их едиными для всех.

— Мою семью убили, — оборвал Алексей.

— Очень тебе сочувствую, — с приторным сочувствием произнесла девушка.

Рязанова Лера этого не знала, хотя она с Алексеем была знакома намного больше моего. Он являлся одним из тех людей, что свои чувства и мысли держали при себе и редко говорили о них с окружающими. Он ни с кем не делился о своем прошлом. Никто не знал, что у него на душе, но сейчас он решился переступить через боль. Он что-то чувствовал, предвидел нехорошее?

— Меня не было дома в тот момент. Когда вернулся, моя жена и маленькая дочь… — Алексей болезненно сморщился. — Увидел эту тварь на кухне, и она дожирала мою милую Кристину! — чуть ли не криком закончил он и затих, прежде чем рассказать далее. — Убил эту голую кровожадную тварь собственными руками! Он пытался кусаться и царапаться, широко открывал рот и громко клацал окровавленными зубами. Ярость кипела во мне, дав просто невероятную силу, и его шея хрустела в моих руках пока он не издох. Поклялся отомстить всем, кто виновен в этом. Поклялся убить всех, кто породил этих тварей. И непременно сделаю это, когда узнаю кто за этим стоит!

В воздухе нависло напряжение и волнение. Посмотрел на Алексея. Это был совсем другой человек. В его глазах видел злобу и ненависть. Губы сжались, и рот исчез. У него забрали тех, кого он так любил, и он был готов на всё ради отмщения.

— Лёш… мы поможем тебе в этом, — сказала девушка мягким голосом и положила ему руку на плечо. Наш водитель ничего никому не ответил, продолжая вести автобус.

Пара десятков минут спустя Алексей мягко притормозил, молча вышел из салона и спокойно дополнил исчезающее количество бензина в баке припасенной канистрой. С такой громадиной, укрепленной броней, топливо сгорало гораздо быстрее.

— Вот бы хватило туда и обратно, — вырвалось тихо у него изо рта, когда он выбрасывал последнюю канистру за обочину. — А если нет, то берегитесь, твари, стоящие на моём пути обратно к базе. Не оставлю ни одного из вас в живых.

Поля за окном не кончались, и приближение города всё более ярко становилось мечтой, нежели ожиданием. Захаров множество раз крутил карту перед собой и складывалось впечатление, что он в ней запутался, ведь Трудовое не должно быть далеко. Не помню, сколько мы уже ехали. Лере надоело сидеть в одиночестве в своём углу, и она подсела ко мне, положив голову мне на плечо. Аромат её волос сводил меня с ума. Обнял её и прижал поближе к себе. В этот момент поймал взгляд Алексея. Он, улыбаясь, смотрел на нас, игнорируя дорогу, но был очень усталым, чтобы сказать об этом, и закрыл глаза. Поездка утомила всех нас.

Интересно, как она ловко следит за личной гигиеной в такой апокалипсис?

В идеале мы должны были достать еды, набить голодные желудки и найти место для ночлега, утром же возвращаться на базу. План трещал по швам и рвался после сожженной войной и пожарами третьей деревни по счету, которую проезжали. Военные пытались навести порядок в населенных пунктах, где особенно остро стояла проблема нападения этих жутких тварей, но все методы обратились против них самих: разрушенные строения и огромное число жертв сопровождали их везде. Они были в меньшинстве, и поэтому победа была не на их стороне, несмотря на тяжёлое вооружение.

Алексей больше нашего понимал, что необходимо передохнуть, но останавливаться в этих местах было сродни самоубийству, и он упрямо продолжал давить на педали автобуса. И бодрость он безуспешно пытался найти в сигаретах, которые курил в немыслимых количествах. Сам же от взгляда на все эти ужасы даже забыл о своём небольшом пристрастии. Редко поддавался данной вредной привычке раньше, до пришествия страшилищ, сейчас же не хотелось прикасаться к этим злосчастным белым трубочкам вообще.

— База вызывает «Последнюю Надежду», ответьте! База вызывает «Последнюю надежду», ответьте! Приём! Меня кто-либо слышит?

— Тс-с!.. — неожиданно возникли помехи и сигнал с базой прервался. — Вы пожалеете о том, что оказались здесь!

— Что там, внизу? Смотрите, парни!

— Оно… приближается!..

— О, нет! Пилот! Бери влево, скорее!

— Черт мы подбиты, мы падаем! Штаб, штаб мы падаем! Наши координаты…

— А-а-а-а-а-а!

Оглушенный, с мутной пеленой на глазах, лежал возле вертолёта и вижу, как меня окружали эти самые монстры. Их скопилось десятки и сотни, их тьма, они смешивались в один большой невнятный объект, враждебный, готовый поглотить меня в любую секунду… Пока взгляд не различил самого большого, жуткого, похожего на…

Проснулся оттого, что Алексей громко кашлял. Открыв глаза, сосредоточил на нём взгляд — выглядел он неважно. Сухой кашель, как при ангине, или гриппе, но была ли это простуда? Инфекция?.. Эта мысль пронеслась в моей голове, как пуля. Перво-наперво испугался, не больны ли мы с Лерой? Неужели Алексей заразился? Рука машинально потянулась к пистолету, сам не знаю почему.

— О, ты проснулся! Ну и здорово тебя трясло! — обеспокоенно посмотрев на меня, сказал Алексей.

— Сколько сейчас времени?

— Время на часах 21:21, — ответил он, покашливая в руку. — Ты прямо-таки помешан на времени. Знаешь ли, это не нормально.

— А с тобой что? Ты болен?

— Да пустяки. Простыл, наверное. — Он закурил ещё одну сигарету.

Сигареты! Он же за этот день выкурил почти всю пачку. Уж думал, что у него инфекция и он заражен, а он просто злостный курильщик. Как было глупо подозревать его в этом. И как счастлив, зная, что ошибался. Эти сны когда-нибудь сведут меня с ума.

— Мы, вроде бы, уже уехали далеко от базы. Где мы находимся?

— Вокруг такой густой туман, что ни зги не видно! А может это и дым… Не вижу совпадений с картой. Видел, сколько полыхающих деревень и городков мы видели? А может это вообще людской пепел, разносимый ветром по округе, — вопреки оптимистичному характеру Алексея, сказал он это с отчаяньем в голосе, который никогда у него ранее слышал, и стало по-настоящему страшно за происходящее в мире.

Парой секунд спустя почувствовал нежные объятия Леры, вернувшие в реальность, не такую пугающую как размышления о судьбе планеты.

— О, ты проснулась. Смогла поспать? — смотря ей в глаза, поинтересовался.

— Да, и вполне хорошо. Правда, не так удобно как на базе, но и так сойдёт, — сказала Лера, доставая зеркальце, и расчесывая волосы.

— Что ты вытворяешь? — Улыбнулся.

— Не видно? Я расчесываюсь!

— Но зачем? — моя улыбка стала шире.

— Ну, я же в первую очередь женщина, а женщине нужно хорошо выглядеть, а уж потом могу быть и солдатом, и прачкой, и кухаркой.

Удивив и рассмешив, эта прекрасная девушка вызвала мягкие покалывания в моём сердце. В эту секунду почувствовал странную душевную связь с ней. Понял, как она мне дорога и как мне будет сложно без неё. И следом ощутил непонятную тревогу внутри: смотрел на неё, прихорашивающуюся и улыбающуюся; перевёл взгляд на Лешу, но он спокойно вел машину на средней скорости. Всё было до безобразия привычно и нормально, как и предыдущие несколько часов подряд, но неприятное сжимающее органы чувство тревоги не отпускало меня.

Это было предчувствие?

— Осторожно! — Лерин крик на высокой частоте пронзил салон автобуса.

— Вот, чёрт! — громко ругнулся Алексей Захаров.

Череда металлических звуков наполнила салон автобуса оглушающим скрежетом, шины визжали от сильного трения с асфальтом. Бронированный транспорт потерял управление при столкновении с чем-то огромным, что в момент пронзило шины по левому борту и автобус резко накренился, теперь уже чиркая дорогу металлическим диском с режущим ухо шумом. Страх Алексея вынудил его поворачивать руль перед столкновением с неизвестной опасностью, и именно это сейчас заставило бывший маршрутный транспорт нестись прочь от узкой областной дороги к обрывистой обочине.

Сложно описать что именно творилось всё это время внутри салона: вещи и оружие швыряло из стороны в сторону, как и нас с Лерой. Пытаясь крепко держаться за кресла, мы только претерпевали очередное фиаско.

— Держитесь крепче! — закричал Алексей, уцепившись за руль, и всеми силами давил на педали тормоза.

Автобус терял скорость, но её хватило, чтобы достичь небольшого обрыва. Транспорт начал крениться вниз. Деревья, хаотично выросшие в этом небольшом леску, подпирали бронированную махину с бортов и это остановило его падение на бок, но не вперёд: достигнув «носом» жёсткого дна небольшого оврага, автобус медленно переворачивался на крышу. Беспрестанно кричал Лере о том, что всё скоро закончится, чтобы она не отпускала поручни и прижимала голову от летящих сумок, успевших уже несколько раз набить нам обоим синяки. Девушке в последний раз приложило так сильно, что у той пошла кровь в височной области, и вся её чудесная причесанная недавно голова превратилась в спутанные лохмы. Валерия плакала от испуга и боли, а смертельный аттракцион даже и не думал заканчиваться. Когда же автобус сделал переворот, поменяв пол на крышу, улетел первым в лобовое стекло вместе с нашим скарбом оружия и коробками для еды, одеждой и мешками. Что-то прилетело мне вновь по голове, что-то тяжёлое — в грудь, сбив дыхание. Не готовился вновь проститься с жизнью, но обстоятельства давили, и терял надежду на успешный исход, пока не услышал голос полюбившейся девушки, которой удалось каким-то образом удержаться на месте и в последний момент упасть теперь уже с потолка автобуса. Свет в салоне погас, нахально знаменуя собой окончание произошедшей катастрофы.

— Ух, моя рука! — болезненно закричала девушка.

— Она сломана? — выбравшись из-под вещей, волнительным голосом спросил обеспокоился я.

— Похоже на то!

— Шевелить можешь?

— Вроде… — Попыталась подвигать рукой Рязанова, — но мне слишком больно! Упала на неё.

— Лежи и не двигайся, сейчас помогу тебе подняться.

Не мог в это поверить: стоило на пару метров отойти, как с ней случилось несчастье. Это похоже на проделки дьявола! Прямо чувствовал, что должно что-то пойти не так! Проклятье! Надеюсь, у неё не перелом…

Стоп! Почему думаю только о Лере?

— Алексей, ты в порядке? — Повернул голову по направлению к водительскому сидению и осветил участок найденным в кармане фонариком.

Ответа не было. Тело Захарова беспомощно валялось рядом в луже крови. Она была на полу и потолке, на торпеде и сидении. Стёкла и сучья деревьев содрали с него кожу, проникшие внутрь салона через выломанное лобовое и боковые стёкла, теперь она лохмотьями висела на нём вместе с порванной военной формой.

— Алексей! — отчаянно вскрикнул, пытаясь пробудить его, но одновременно понимая, что не получу от него ответа. Алексея Захарова, нашего славного и улыбающегося, вечно с сигаретой в зубах, водителя, больше с нами нет.

— Что там? — волнительно спросила Лера заплаканным голосом. — Он погиб?

— Да, Лер. Он умер… — обреченно ответил, подходя к девушке.

Помог ей подняться и обнял. Бедная девушка неудачно упала, и теперь саднившей конечностью было трудно шевелить, но пара часов или день статичного отдыха — и она будет в порядке. Жаль, всё также легко не выйдет с Алексеем.

— Что же нам теперь делать? — рыдая на моём плече, спросила Лера.

— Мы обязательно что-нибудь придумаем, — обнадеживающе сказал на манер Лехи, но сам не поверил собственным словам.

Что мог придумать?.. Мы находились непонятно где, в автобусе, перенесшем аварию, посреди неизвестных земель, в диком лесу, скорее всего наполненном этими чудовищами! Мы обречены… Но мне ни за что не хотелось говорить это красавице Лере, мне хотелось продолжать строить из себя героя и убеждать её в том, что со мной она будет в безопасности. И мне хотелось подобные устремления сделать реальными.

Впервые в жизни открыв дверь автобуса при помощи простого правила: «выдерни шнур, выдави стекло», столкнулся с трудностями, потому как авария очень сильно смяла входные двери, а кое-где треснувшее и разбитое окно порезало мне руки. Выбравшись на холодную ночную улицу, фоновым звуком для которой служили уханья сов, попробовал вглядеться в возможную причину столкновения и включил карманный фонарик. Шины нашего бронированного автобуса проткнули, а по его борту тянулся длинный глубокий надрез прямо до воткнутой оторванной по локоть багровой руки, в которую был вживлен железный длинный предмет, очевидно настолько острый и прочный, что разрезал приваренную броню. Меня прошиб холодный пот. На улице было совсем небезопасно, как полагал, а куда опаснее, если такая тварь ходила где-то неподалёку.

— Что же это было, чёрт возьми?.. — съеденный испугом тихо произнёс.

Забравшись обратно в автобус, быстро как мог взял всё самое необходимое, что успел в темноте зацепить светом, а именно свою «М-16» и продовольствие. На лице девушки, что мне безумно нравилась, уже высохли слезы и она, сперва долго рассматривающая тело бездыханного Алексея, отреагировала не сразу на мои просьбы уйти отсюда.

Мы вместе вышли из автобуса, и предпочел не говорить и не показывать ей эти жуткие отметины, а просто отвести куда подальше от этого места. Валерия, к слову, даже не пыталась смотреть по сторонам, её глаза были пусты и почти бесцветны, и прочесть в них хоть какую-то эмоцию было не под силу. Этот апокалипсис умел пожирать все чувства.

Главная проблема стояла перед нами: где мы и куда мы придем, если не знаем карту местности? Из Владивостока уехали давно, а из области так далеко никогда не выбирался. Валерия оказалась приезжей, поэтому знатоком среди нас троих был лишь Захаров, ныне покойный и совсем не имеющий возможности подсказать направление. Вокруг был необъятный ночной лес, и высокая вероятность натолкнуться на кровожадных тварей всех мастей. Как мне Володя говорил? Ещё не всех видел? Хочется вернуться в тот день, когда не знал ни одной из них.

Мы не выбирали маршрут и не обсуждали ничего, просто пошли вперёд той дорогой, что должна была привести нас к продовольствию, а затем вернуть обратно на базу, но, уничтожив наш транспорт и забрав в могилу Алексея, она тем самым удвоила вероятность нашей гибели в этом и так опасном мире.

Где ближайший город и что ждало нас впереди никто не знал.

Смерть неизбежна. Часть IV

Крах (продолжение второй главы).

Она молчала. Молчала всё время, и это уже давно начало угнетать и беспокоить.

Сколько мы шли? Наверное, час, а она не издала ни звука, этого красивого мелодичного женского голоса. Её лицо не выражало эмоций: ни грусти, ни печали, ни обиды — ничего. Своими пустыми глазами Рязанова Валерия смотрела вперёд и даже ни разу не перевела взгляд на меня, когда попытался заговорить о чём-либо. Не знал, что происходило у нее в голове, но чувствовал, что без моей поддержки она не справится.

Тем временем постепенно свыкался с мыслью, что Алексея больше нет. Вокруг меня частенько гибли люди, и стал к этому немного привыкать. Отношусь как к должному. Нельзя сказать, что я черствый или бесчувственный отморозок, но определенно не так страдал как Лера.

Мы блуждали вдоль «пустынной» дороги в сторону уже ставшего мифическим города Трудовое, куда мы и ехали. Какая в нём обстановка? Занят ли он мутантами? Вокруг расположились дремучий лес и крутые овраги, под ногами — гильзы и кровь, над головой — туман и темные тучи. На меня это производило пугающий эффект, а вот ей всё равно: она просто молча ступала рядом. Как же всё-таки неплохо то, что мы успели хоть часик прикорнуть на жестких сиденьях, иначе бы свалились с ног в первые минуты.

Внезапно она остановилась и впервые за долгое время посмотрела на меня. Боже, как же она была прекрасна, даже когда выглядела такой подавленной!

— Устала? — попытался угадать ход её мыслей.

Она кивнула, и мы решили передохнуть рядом с дорогой. Припасов было немного, но на какое-то время должно хватить этих сухих пайков и консервов, предназначенных для группы поиска продовольствия. Мда, неудачные из нас получились добытчики…

В полной темноте достал консервную банку с говядиной и еле как вскрыл ножом. Когда-то не ел подобную пищу и сейчас не являюсь любителем, но моё мнение мало кого интересовало, также как и меня не интересует, что уже ночь. Режим дня сбился к черту и соблюдать строгие приемы пищи или время на сон, значит, подвергнуть жизнь опасности, а то и в момент проститься с нею. Сейчас как раз был тот случай, когда необходимо дотянуть до утра и найти безопасное место для ночлега, иначе мы запросто пошли бы на корм тем чудовищам. Если они вообще захотят сожрать нас после убийства.

Почему так случилось? Откуда пришли эти твари? Как они попали в Россию? Не знаю точно сколько времени прошло с момента их вторжения, может неделя, может и две-три, а вдруг месяцы? Впервые услышал об эпидемии полторы недели назад, натолкнулся на загородной базе — несколько дней назад. Не понимал почему эти… мутанты так быстро захватывали новые территории. В голове всё перепуталось и смешалось. Всё это уже не имело значения, так как окружающая действительность превратилась в какой-то ад, из которого не сбежать. Уже в который раз пытаюсь закрыть глаза в надежде, что, когда их открою, то проснусь у себя дома, а всё это окажется просто кошмаром. Но «волшебного выхода» из этого мира нет. Все вокруг реально: смерть, разрушения, тьма — это было настолько ощутимо, что оно в любой момент могло поглотить меня и Леру.

Быть может, нас уже поглотило?

Она тяжело дышала, прижав к себе винтовку. Взгляд ее смотрел в одну точку. Нынче она много думала, обитала в мире мыслей, ее не было рядом со мной. О чем только думала? Чего хотела? О чём мечтала? — Всё Глупые вопросы… Сейчас все размышляли о смерти, чудовищах, выживании. Все мечтали об одном и том же: о спасении, покое, о возможности снова вести человеческую жизнь, а не скитаться в поисках крова и пищи. Но что-то мне подсказывало, что мы все еще не скоро вернемся к нормальной жизни.

Яркий свет фонарика ослепил меня. Выстрел.

Пуля пролетела прямо рядом с головой! Лера? Почему она выстрелила в моём направлении? Смотрю на нее, когда лампа фонаря на снайперской винтовке изменило положение, и впервые за это долгое время заметил, что ее лицо изменилось: в глазах загорелся огонь, в них видел злобу. Брови нахмурила, рот слегка приоткрыла, и злой оскал возник вместо мягкой улыбки. Валерия держала в руках винтовку, но целилась не в меня, а в того, кто находился позади.

Резко поворачиваюсь, чтобы узнать ее мишень, и вижу их. Не люди, хотя, может, когда-то и были ими. Луч фонаря Леры бегал по ним, и со страхом разглядел их: кожа бледного цвета, ростом невелики, нет одежды и волос на голове, — они похожи на детища какого-то больного воображения. Одни твари измазаны в крови, другие, кажется, прогнили насквозь, некоторые лишены конечностей, но их всё же объединяла одна вещь: они быстро направлялись к нам!

Чего же тогда ждал? За плечом висела «М-16», и через секунду она уже оказалась у меня в руках. Снова выстрел. Валерия, в отличие от меня, сохраняла стойкость и решимость, методично отстреливая этих тварей. Её пуля попала точно в голову одного из них, через долю секунды от неё не осталось ничего, только в воздухе разлетелись красные хлопья — мозги и брызги темной крови.

Моя очередь. Стараюсь стрелять этим тварям в голову, но отдача от винтовки сильна — к ней еще не привык, — поэтому часть пуль пролетела мимо, так и не найдя своих жертв. Тогда опускаю ствол ниже и целюсь им в район живота: к моему счастью, они оказались не такими уж живучими созданиями и быстро гибли. Я и отменный стрелок, не побоюсь этого сравнения, совместно уложили около двадцати этих тварей, но их ещё осталось раза в два больше, они тянулись по полю большой жадной до чужой крови группой. Приближались и приближались, испуская из тощих горл хриплые и гнусавые стоны и звуки, от которых ползли мурашки по телу. Расстояние между нами сокращалось с каждой секундой и стало довольно опасно оставаться на месте.

— Лера! Отходим назад! — наконец, выкрикнул.

Хватанул первые попавшиеся вещи и, поворачиваясь, увидел, что сзади ещё примерно с полсотни этих тварей. Мы окружены. Эти твари впереди и сзади. Справа дорога на возвышении, слева — дремучий лес. Что делать? Куда бежать? Покаразмышлял об этом, успел перезарядить винтовку найденными в карманах патронами и продолжил стрельбу. Возлюбленная отбивалась также, но с другой стороны. У нас закончились патроны, но те и не думали уменьшать численность своих рядов.

Оборачиваюсь, чтобы взглянуть на свою неутомимую Леру. Не знаю, как она это почувствовала, но она тоже повернулась в мою сторону. Посмотрел в её лицо, и она предстала словно бы другой. Напуганной, растерянной, озадаченной, смотрела на меня с надеждой, что что-то придумаю и вытащу нас из этой передряги, но в голове предательски вертелись те же вопросы. Что могу сделать? Куда исчезло ее хладнокровие?

— Бежим в лес! — вырвалось первое, что посетило голову.

Убегать с поля боя — проявление трусости, но кого это сейчас волновало, если на нас нападала армия кровожадных убийц, что даже не подозревали о существовании воинской чести? Мы побежали не от благородного поединка. Мы спасались от этих тварей. Дернул первым, Лера — за мной. Бешено вращая головой, выискивал глазами этих тощих персонажей, взятых прямиком из фильмов ужасов, но не углядел. Они плелись сзади, так медленно перебирая тонкими икрами, что у появились есть все шансы выжить, если продолжим двигаться. Крепко взял девушку за руку и потянул за собой, бежал что есть силы и крепко держал девушку: боялся отпустить и снова подставить её под волю строптивого случая, который привык наказывать ее, невинную, каждый раз, как отходил от нее хоть на метр.

Нужно держаться, терпеть, открыть второе и третье дыхание, бежать, пока ноги не откажут. Ломота в суставах, боль в боку и в икрах, одышка — это всё ерунда! Всё лучше, чем оказаться без патронов в лапах этих мерзких существ. От того как быстро мы бежим, зависит главное — наши жизни. Мы неслись несколько минут без передышки, и больше не слышал приближения этих тварей, скорее всего они давно отстали от нас, но решил не замедлять ход. Внезапный разрыв прикосновений наших рук, а затем и крик Валерии заставил остановиться.

— Лера, ты в порядке? — Обернулся, пытаясь выловить её взглядом в кромешной темноте.

Ответом было лишь болезненное мычание, и по нему понял где она находилась. Она споткнулась о лежащие в лесу коряги — неудивительно, ведь они вместе с сухими брёвнами и сучьями встречались на каждом шагу. Некогда оценивать характер раны: нужно продолжать увеличивать расстояние между нами и этими монстрами. Вскорости решив взять ее на руки, постарался возобновить бег, но получилось не особо успешно: ноги практически одеревенели, и еле-еле ими передвигал. Лера крепко сжимала в руках наш скарб и оружие, и тихонько прошептала мне:

— Спасибо.

Мотивированный благодарностью, стал двигаться быстрее. Наши сердца бились в едином ритме, и мечтал только об одном: постараться увести ее подальше в то место, в котором она была бы в безопасности. Плевать, что случится со мной, главное, чтобы она выжила.

— Хватит, мы уже далеко от них… — слабым голосом попросила она. Лера была права. Не знаю, сколько мы преодолели: километра два, может три, а вероятно и больше. Мы живы — это главное. — Как ты? — спросила Лера, когда мягко опустил ее на землю.

— В порядке. Всё хорошо, — бессильно сказал, пытаясь усердно не выставлять напоказ, что вымотан, ведь такой пробежки в жизни не удавалось проводить.

— А ноги не болят? — спросила она снова теперь уже с улыбкой на лице.

— В детстве занимался легкой атлетикой. Тем ещё бегуном в школе был, соревнования выигрывал, — измученно продолжал. Разумеется, это была явная неправда. Чуть ласты не склеил.

— А почему ты тогда так тяжело дышишь?

— Лер, помолчи уже! — резко прекратил поток вопросов, но затем, осознав свою грубость, добавил мягко: — Пожалуйста.

Оглянулся по сторонам, чтобы понять где мы очутились. Вокруг всё тот же тёмный и густой смешанный лес, разглядеть в котором ничего нельзя. Жаль нет с собой карты: мы по-прежнему не осведомлены о местоположении и куда идти — большая загадка. Должно ли радовать подобное постоянство? Единственное светлое пятно: мы явно одни, потому что, помимо стука сердца в ушах, тишина. В лесу было настолько тихо, что могло показаться, что оглох. Если бы не слышал собственное дыхание, то, быть может, так бы и подумал.

— Давай посмотрим, что там с твоими ранами.

Игнорируя за жизнь все инструктажи первой помощи для многочисленных разновидностей ранений, да и видя подобное только в фильмах, был неаккуратен и неловок, но всё-таки старался понежнее обходиться с хрупким женским телом Леры. Мне удалось успешно обеззаразить и забинтовать все её царапины и ушибы, казавшиеся мне до этого совсем уж серьезными. По окончании всех необходимых процедур, решил, что пора предпринимать следующий шаг к обеспечению нашей безопасности. И да-да, не забыл продезинфицировать руки по всем канонам.

— Посторожи-ка мой автомат — сказал Лере, протягивая свой «М-16».

— Ты куда? — В голосе было столько тревоги, что на мгновение передумал покидать ее.

Показал пальцем на дерево. В детстве очень любил по ним лазить и сейчас не смог отказать себе в этом удовольствии. Разумеется, делал это не ради забавы, а для того, чтобы узнать ориентир к следующему месту назначения: городок вдалеке или какую-нибудь деревушку. Ловко забрался на какого-то десятиметрового гиганта — всё благодаря толстым сучьям — и не увидел ничего, что стало бы утешением для нас, усталых путников, ведь кругом были деревья, одни лишь деревья. Казалось, что этому лесу нет конца, а мы забрались в самое его сердце, откуда наверняка мало кто возвращался в родные места… Но затем разглядел нечто такое, что немного успокоило меня.

— Увидел что-нибудь? — обеспокоенно спросила Лера, когда спустился на землю.

— Только лес, — с печалью рассказал, но, увидев в ней нарастающий страх, тут же исправился: — Но мне удалось заметить домик или коттедж. Что-то типа того. Ещё примерно километр ходьбы — и мы будем там. Бежать уже нет необходимости, — оптимистично продолжил и вернул красивую улыбку на лицо девушки. — Как твоя нога?

— Думаю, снова ничего серьёзно. Только у меня и так достаточно ран, и надеюсь, что они будут последними. Ведь еще должна защищать тебя! — шутливо подметила Валерия и заставила меня улыбнуться в ответ. Уже влюбился в эту замечательную оптимистку.

— Готова идти?

— А у нас разве есть выбор?

Если бы тогда знал, что домишка находится в каких-то болотах, то трижды подумал, стоит ли отправляться? При приближении к нему земля под ногами медленно преображалась в какую-то вязкую жижу, которая затягивала нас и не давала двигаться. Воздух пропитался гноем и гнилью, а он пробивал настолько, что аж выворачивало. Мы проходили мимо трупов — людей и мутантов, — что вызывали смесь разных ощущений: сочувствия попервым и ликования по вторым. Но в любом случае, медленная смерть в поглощающем болоте безрадостна и нежелательна для всех, и не хотел бы, чтобы подобное коснулось нас с Валерией.

Наконец, нам удалось пробраться через трясины по твёрдой почве в обход наиболее вязких участков спустя некоторое время, и вскоре перед нами предстал сам особняк. Удивительно то, насколько страшно опасными бывали приключения героев в книгах и фильмах по болотам, и то как же сравнительно ненапряжно пересекли его мы, обычные гражданские без какого-либо опыта.

— Почему его построили в центре болота! — удивлённо воскликнула Рязанова.

— Возможно, для обороны, — первая мысль соскочила с языка. — Возможно, спрятались вдалеке от нежелательных гостей. В любом случае, давай посмотрим, что же он скрывает внутри.

— Да. И лучше, чтобы в этом доме оказалось что-то нужное нам, а не то самолично сожгу его! — От этих слов мне стало нехорошо, а вот любимая засмеялась.

Особняк был очень старым: наверное, справил свой век, а то и больше. Скорее всего, принадлежал какому-то старинному знатному роду: об этом говорила богатая отделка дома и его статный вид. Особняк был двухэтажным. Почти все его окна разбили, причем не было понятно, сделали ли это монстры, вандалы или время. Огражден он был невысоким забором того же цвета и стиля. Входные двери отличались своей дряхлостью, едва не разваливались, и крайне удивился тому, что они всё ещё висели на петлях.

— Открывай! — скомандовал Лере, передергивая затвор винтовки.

Она осторожно толкнула дверь, но та со скрежетом отворилась лишь на половину, затем упала с треском на деревянный пол, эхом расползшимся по дому.

— Похоже, она не ожидала, что ей кто-то ещё будет пользоваться, — посмеялась она.

— Наверное, — согласился с мнением, но старался не терять бдительности. — Постой здесь, зайду внутрь и осмотрюсь.

— Хорошо, только не задерживайся, — нежно сказала она и прикоснулась рукой к моему плечу.

— Я быстро. — Подмигнул ей.

Внутри особняк был очень грязным и пыльным, повсюду валялся какой-то мусор: похоже, домик давно не принимал гостей. На стенах в главном зале висели портреты одетых с иголочки людей, совершенно не дающих подсказок к узнаванию их личностей; в центре — располагался огромный белый камин, привлекающий взгляд дивным оформлением. Бегло осмотрел все комнаты с винтовкой наготове, но никого и ничего подозрительного не нашёл, невзирая на оставленные кем-то бутылки и использованные шприцы. Было видно, что этот дом пользовался большой популярностью среди наркоманов и бомжей, однако, судя по всему, даже они не заявлялись сюда пару лет точно. Комнат в особняке было немного, но всех их неплохо обставили мебелью: в каждой наличествовали диваны, старинные шкафы, резные столы и книжные полки. Что же заставило прежних жителей так давно покинуть столь богатое жилище, бросив почти все вещи?

Завершив обход, вернулся ко входу и вновь пригляделся к камину: в нём был пепел от недавно горевших дров, а на полке над ним стояли свечи с подтекшим воском. Вряд ли это могли быть те монстры: они хоть и отличались каким-никаким интеллектом по части нападения или слежки, но не способны были разжечь огонь. Да, это выглядело странно, но и таило некую страшную тайну, от которой становилось не по себе. Не хватало нам ещё дома с призраками!

Девушка стояла на улице, сосредоточенно смотря в сторону болот и держа снайперскую винтовку наготове. Когда подошел к ней, она даже не отреагировала на меня.

— Лер, осмотрел дом. Тут пусто. — Она плавно повернулась в мою сторону и устало улыбнулась.

— Совсем-совсем? А спать есть на чём? — демонстративно зевнула она после своих слов.

— Да, тут полно мебели, всего лишь надо смахнуть пыль. Как ты там говорила? Я женщина и потому могу быть кем угодно, дайте только расчесаться! — попытался пародировать её мягкий женский голос и нарвался на тумак по голове.

— Знаешь, подумала, что эти болота сыграют свою роль. — Довольно прищурилась она. — Не дадут никаким тварям добраться до нашего особняка.

— Нашего? — переспросил изумленно и улыбнулся. — Это хорошее убежище, но не думаю, что нам стоит оставаться в нём надолго.

— Согласна с тобой.

— Прошу, дама, вперед, — галантно пригласил ее внутрь и, напоследок, оглядев округу, зашёл следом.

Уповаю на то, что здесь мы будем в безопасности.

«…»

— Интересно, кто здесь был до нас? Думаешь, бывшие хозяева особняка вернутся?

— Понятия не имею, Лер, спроси что-нибудь полегче.

16 мая. Примерное время — час дня. После приятного и невероятно расслабляющего сна, снявшего тревогу от пережитых невзгод, неприятностей и происшествий, мы валялись на кровати и размышляли чем же стоит заняться в первую очередь на новом месте. Мы решили покушать и отправились изучать брошенный особняк более подробно уже при солнечном свете, пускай и слабо проникающем через густой лес вокруг и грязные окна. За парочку часов нашли огромное число свидетельств недавнего использования этого места в качестве жилья или перевалочного пункта. Обнаружили: продукты долгого хранения в шкафах, небольшое количество крови в ванной, зарубки острым предметом на стенах и дверях, военный арбалет.

— Как ты думаешь, почему его оставили здесь? — спросила любимая, крутя в руках это смертельное оружие.

— Не знаю. Оно оборудовано качественным прицелом и сделано из удобных материалов. С таким оружием охотники ходят на дичь, коей в лесу должно быть предостаточно. — Помолчал немного, разглядывая почти новый черный арбалет. — Но им легко можно убить и человека. И тех монстров. Тем более странно, что такое полезное приспособление просто бросили.

— Пожалуй, положу его здесь. Не хочу представлять себе ситуацию, в которой её владелец вернется сюда за ним.

Лера опасливо отложила тяжёлый арбалет в сторону и предпочла занять себя более полезным занятием, чем изучение вещей бывших посетителей дома — пошла набрать дров. Она держалась недалеко от особняка, так что наблюдал за ней и мог помочь в случае опасности. Вернулась она с охапкой довольно скоро, и мы попробовали впервые в жизни разжечь камин.

Уже вечером мы сидели на диване, болтали обо всём, попивали бутылку колы, которую оставили посетители особняка, грелись у камина и даже как-то начали забывать, что мир катился в бездну.

— А этот человек не расстроится, что мы без спроса взяли его еду и напитки? — спросила Валерия, выражая явную озабоченность.

— Ну, если хочешь, то могу отправиться на его поиски, — сказал в шутку, вставая с дивана.

— Стой! Я же пошутила! Сядь! — Лера рассмеялась как маленькая девочка.

— Нет, пойду, обязан же спросить разрешение этого человека, — продолжал глумиться над девушкой, не сдерживая улыбки.

Уже давно мне не было так хорошо. Прежде так не смеялся и не радовался. Как же долго не думал о чём-то, кроме этих тварей. Сейчас же, впервые за долгое время, чувствовал счастье. Однако это ощущение продолжалось недолго.

— Скажи, мы выживем? — вдруг произнесла она, тем самым кардинально переменив тему разговора.

Сразу и не понял, что ей ответить на этот вопрос. Стал оценивать наши реальные шансы на выживание, но количество и сила этих тварей была безгранично велика по сравнению с нашими. Исход может быть только один: мы погибнем в этом мире, размышлял реалистично. И то, что пока мы ещё живы — большое чудо. По чести это уже давно должно было случиться, а наши тела — сожраны этими тварями. Впрочем, не позволил ей узнать мои разрушительные для любой психики мысли.

— Конечно, мы выживем. Что за глупый вопрос? — восторженно ответил как мог.

— А я не уверена, — всхлипнула она.

Расстроенная девушка опустила голову на колени и неожиданно заплакала. Слёзы капали на пол, текли с такой силой, что казалось им нет конца. Вместе с ними из неё вышло всё то мрачное и беспросветное, что так долго копилось за эти недели.

На её месте тоже бы заплакал. От безысходности. От ужаса. От страха. От неизведанного. Но не мог. Сейчас должен был успокоить её и не поддаваться на подобные желания.

— Лерочка, — нежно прошептал.

Она посмотрела на меня мокрыми глазами, и нежно поцеловал её в губы. Она крепко обняла меня, и ответил тем же. Вдруг понял, что этого она ждала очень долго. За окном уже был вечер, и пошёл сильный ливень. Местами крыша и стены дома протекали, но нам было все равно.

Даже не заметил, как после занятия любовью мы уснули.

«…»

— Операция прошла отлично!

— Наконец-то нам больше не угрожает опасность.

— Вы — герои, постараюсь отметить это задание жирным шрифтом в вашем послужном списке.

— Летим на базу. Как поняли? Приём!

— Вас понял. Ждём! Конец связи.

— Смотрите!

— Что это?

— Осторожно, снаряд!

— Мы терпим крушение!

— Держитесь!

— Кто это, назовите себя!..

— Я ваша смерть!

«…»

Снова этот сон. Падающий вертолет. Толпы монстров. Крики. И он… Тёмная фигура, которая приближалась…

Проснувшись в холодном поту, не сразу понял, что это был очередной кошмар. Как часто они наведывались. Снова всё было настолько реально, что ещё долго не приходил в себя. Всё больше настораживало, что это жуткое сновидение приходило уже в четвертый раз.

А действительно ли проснулся от кошмара? Краем уха уловил громкий шёпот. Не разобрал слов и не совсем точно определил место, откуда он исходил. Сказывалось ощущение, что он зарождался внутри головы. Исхудавшая, но не потерявшая привлекательности, Лера безмятежно спала рядом на кровати, и решил аккуратно, чтобы не потревожить её, встать и взять свою винтовку и фонарь, удостовериться наверняка в присутствии кого-то ещё, а не строить голословные гипотезы. Сейчас раннее утро, но свет не достигал спрятанного в лесу от посторонних глаз особняка. Прошел комнаты на втором этаже и спустился на первый. Оглянулся кругом в центре зала, но так и не нашёл источник. Здесь шёпот походил на всхлипывания. Вышел из зала и последовал по коридору, как мне казалось, откуда исходил тот заинтересовавший меня сиплый голос. Звук становится всё яснее и чётче: теперь явственно слышал стоны. Но они отличались от тех, которые издавал человек.

Жуткие звуки привели меня в маленькую комнату, в отличие от большинства других в особняке, эта была без мебели, абсолютно пустая. Внезапно странная мысль мелькнула в голове — упал на колени и прислушался к полу, чтобы претворить её в реальность и убедиться в точности своих догадок: звуки исходили снизу. Как же мы не заметили здесь подвала при осмотре дома? Как такое возможно? Он что, потайной? Или там бункер? Мне сейчас было просто необходимо проверить источник тревог и как-то пройти вниз даже не ради собственного любопытства, — хотя во многом именно благодаря ему пошёл исследовать дом, — сколько ради собственной с Лерой безопасности.

Весь дощатый серый пол был абсолютно ровным и монолитным, но предчувствие того, что именно в этой странной комнате существовал проход вниз, не покидало меня. Осматривая и прощупывая пол на предмет двери, обнаружил чёткую прямоугольную выемку, но потерпел неудачу при попытках открыть ее, потому как она бойко не поддавалась моим физическим возможностям. Устав от бесплодности своих стараний, пошарил фонарем по стенам и обнаружил два висящих друг напротив друга странных светильника на абсолютно голых стенах. Дух авантюризма проснулся и навел на воспоминания о приключенческих фильмах, где с непередаваемым интересом следил как герои, двигая плиты или нажимая кнопки, открывали потайные ходы и попадали либо в сокровищницы, либо в гробницы, не помнящих визит к ним людей очень долгое время.

Первый же светильник в форме канделябра поддался на нажатие и опустился, запуская старый механизм: с пола со скрежетом поднялась плита и отъехала в сторону. Это действительно был тайный спуск? Подвал там или укрытие? Кем же были владельцы этого громадного дома, раз у них была нужда в тайнике? Свои догадки стоило обдумать потом, с Лерой, когда она проснется, а сейчас был пленен любопытством и без промедления отправился в очевидно опасный проход вниз.

Тихонько спустился по маленьким винтовым ступенькам, то и дело задерживая дыхание, и попал в очередную с виду маленькую комнату. От ужасной вони заткнул нос и зажёг фонарь, чтобы осмотреться. Отчетливо слышал всхлипы и понял, что пришел по нужному адресу. Люк спешно закрылся за мной — так что даже не успел вовремя отреагировать, — запирая в тесном помещении наедине с неизвестной угрозой.

В центре подвальной комнатушки стоял письменный деревянный стол и стул, на последнем сидел труп с как будто бы лопнувшей головой, а рядом с ним, спиной ко мне, высилась женщина, которая и издавала эти жалобные звуки. Всё вокруг в запекшейся крови и внутренностях, и увиденная картина застопорила меня на месте от ужаса. Находился совсем рядом с убийцей этого бедняги.

Лампа фонарика дрожала на ее силуэте: эта женщина, и она казалась мне не человеком. У меня возникло то же самое ощущение, что и при контакте с невидимкой в лесах. Она была одной из тех монстров, что бродили в округе и расправлялись со всеми, отличимыми от них. Хрупкого телосложения, среднего роста с длинными черными волосами, была одета в смирительную рубашку. Костлявая плавно повернулась, почувствовав, видимо, чужое присутствие, — меня. Не ждал пока эта тварь нападет первой, и тут же без промедления поднял винтовку. Как только собирался наметить ее голову и выстрелить, невольно замер, увидев две зияющие отчетливые черно-багровые дыры вместо глаз. У неё что, их нет?.. Пронеслось это у меня в голове. Тогда как?..

И тут раздался её крик, прерывающий мои мысли. Вибрирующим гулом он прошёл сквозь всё тело и проник в самые глубины организма, он в каждой клетке, внутри головы, вот-вот стремящейся лопнуть. Ощутил резкую боль, будто кто-то пытался разорвать меня изнутри. Тело бил словно электрический ток, а зрение стремительно ухудшалось, перестал что-либо видеть: всё вокруг, улавливаемое светом брошенного фонаря, темнело и двоилось. Это было настолько страшно и больно, что мне это показалось ненастоящим. Думал, что либо скоро проснусь в поту и со смехом вспомню каким же был трусом во сне; или уже погиб, а это — адские пытки, которые ко мне со всей своей дьявольской сущностью применяли черти.

Но был жив. К сожалению, ли?

Коварная боль не отпускала организм из тисков продолжающихся пыток, запрещала вернуть под контроль собственное тело, и постепенно сдавался. Выронил свое оружие, винтовку, что всё время уберегала от напастей судьбы. Теперь она упала к ногам, не представляя о том, как сильно подставила своего хозяина. Тело отказывалось слушаться, и не в силах был шевельнутся и что-то сделать. Неужели эта тварь победила!.. Она полностью управляла мной своим криком. Боль в голове только усиливалась, и почувствовал будто все мои капилляры, вены и артерии, все мои хреновы сосуды, набухали и собирались лопнуть.

Неужели всё должно кончиться так? Умереть в каком-то подвале заброшенного особняка в лесу посреди безжизненных болот от какой-то кричащей твари!.. Разве такое вообще может быть!.. Очевидно, всё это время хотел умереть и не мучить себя, а Бог услышал и послал эту тварь, чтобы она убила меня. Готов к смерти. Последние дни и недели только хотел умереть. Наконец-то перестану страдать от этих пыток и мучиться в этом извращённом мире…

Это конец. Снова. Мастер попадать в смертельно опасные передряги. Теперь мне в этом нет равных.

Проскочившая вдруг в мозгу шальная мысль воспроизвела Леру. Если бы сказал куда направляюсь, она бы уже давно нашла и спасла меня, заметив долгое отсутствие. Какой же легкомысленный болван! Побоялся её разбудить! Да она теперь останется одна в этом скверном мире без того, кто помог бы ей. Без меня!

Разум с инстинктом выживания вдруг начали толковать друг с другом, пока тело бессмысленно болталось на веревочках смерти, находящихся в руках связанной уродливой слепой женщины. Эта тварь слишком сильна. Но она не победит меня. Ну уж нет. Стоит ли сопротивляться? Пожалуй, что нет. Надо ли сдаться сейчас, умереть и бросить ее там одну? Ни в коем случае. А может… ещё рано на тот свет? Конечно, рано. Черт, о какой смерти думаю?

Худая тварь монотонно вибрировала в процессе своего невыносимого крика высокой частоты, пока не затихла, закашлявшись. Этот момент, который преподнесла сама судьба, не мог не использовать, потому как вспышка гнева к собственным уничижающим мыслям и беспомощности уже подтолкнули к действию. Сделал над собой усилие и протянул руку к винтовке, подобрал и выпустил магазин в эту тварь. С виду хилая и беспомощная, дьявольская плакальщица терпела попадание многих пуль прежде, чем, сопя, свалилась на пол, расставив свои тощие ноги в разные стороны. Чёрная и мерзкая, облитая кровью, она напоминала таракана-переростка. Даже после смерти из её легких вырывался тихий плач, а в воздухе висело напряжение от её недавнего крика. Картинка вокруг пульсировала, как и моя голова. Провел пальцем под носом и понял, что пошла кровь. В голове до сих ощущалось присутствие чего-то потустороннего, и оно мешало соображать. Облокотился к письменному столу в попытке прийти в себя. Спустя продолжительное время зрение постепенно пришло в норму, а запахи тухлого мяса и крови от бедолаги уже стали выветриваться и восприниматься не так резко, но всё равно вылез из подвала на свежий воздух, предварительно обнаружив и нажав под столом массивный рычаг, который и выпустил меня наружу.

Следы моего пребывания в подвале станут видны при беглом осмотре, и потому от любимой данный случай не ускользнет. Оставалось придумать менее тревожную историю, в которую в очередной раз вляпался, добавить благородную причину и точно не упоминать бездумное любопытство: тогда девушка не будет волноваться. А это было самое главное.

Лера по-прежнему сладко спала на боку в своей кровати, укутавшись в выцветшее покрывало. И даже не подозревала о том, что там, внизу, в темном тайнике, она чуть не потеряла меня. Как она не услышала выстрелы стало загадкой. Возможно, там была хорошая звукоизоляция. Оно и к лучшему.

Проснувшись со сладким потягиванием, она отреагировала на новости бурно:

— О чём ты думал, когда спускался туда!.. — В принципе она была права. Поплелся из любопытства, прикрытого благородными помыслами защитить ее. Что отчасти и было. — Какие, к черту, секретные подвалы! — Почему ей вообще рассказал про эту встречу с «крикуньей»? Стоило обставить всё так, что был ни при чём. Проход внутрь закрыл, так что узнать о нем трудновато. — Ты же мог погибнуть! — отчаянно вскрикнула девушка и в её глазах прочиталось отчаяние.

— Но остался жив, — притворялся простачком.

— Это очень опасная тварь.

Она с жалостью смотрела на меня своими маленькими и прекрасными глазами. Боится ли она за меня или злится… не знал ответа на этот вопрос.

— А обо мне ты подумал? Что бы было со мной, если бы тебя не стало? — продолжала она давить на мое чувство вины.

— Но ведь все обошлось. Успокойся. Теперь всё в порядке, — пытался вновь утешить ее.

— Пообещай мне, что больше никогда не будешь так глупо и бессмысленно рисковать, — спокойно попросила она.

— Обещаю, — ответил с улыбкой на лице.

Очень хорошо, что не проболтался как эта тварь меня чуть не убила. Вместо этого соврал, что пристрелил её прежде, чем она меня увидела. Если бы обмолвился о том крике, который едва не взорвал мне мозг, то чувствую, еще больше заставил бы Леру нервничать. А ведь так хотелось без этих споров и излишних переживаний.

— Таких тварей зовут Сиренами, — начала Лера, когда мы спустились в подвал, и показал ей труп этого создания.

— Сирены? Что за странное имя? Как эти мерзкие верещалки в городских банках? — посмеялся.

— Алексей так назвал их, царство ему небесное… — сказала девушка, грустно задумавшись.

— Лера, ты… — обеспокоенно было начал.

— Я в порядке! — убедительно произнесла она и продолжила: — Алексей говорил, что в древнегреческой мифологии так звали созданий, которые завлекали голосом моряков на свой остров и безжалостно расправлялись с ними.

— Да, наверное, теперь это имеет смысл. А эти Сирены действуют также? Как они атакуют? — включив дурачка, поинтересовался. — Ты же встречалась с ними, да?

— Да. Я, Алексей и Ваня возвращались с небольшого похода за продуктами в областном селе и наткнулись на эту тварь. Это было за несколько дней до появления тебя на нашей базе.

— Что за Ваня? Не помню такого среди отряда.

— Ты его и не знаешь, хороший был парень. Немного наглый, настойчивый, но в целом очень хороший, толковый человек.

— Был? — спросил и улыбка стерлась с моего лица.

— Да, был. Сирена издала ужасающий мощный крик, который запомнила на всю свою жизнь. Этот крик проник внутрь меня и, клянусь, мозг от него чуть не взорвался!

— Серьёзно?.. Такого не бывает! — сказал, делая вид, что ничего не знаю, хотя сам недавно чуть не умер от этого вопля.

— Если бы она завизжала, то ты бы уже был мёртв! — испуганно воскликнула она. — Тебе повезло, что подобная тварь далась так легко! А вот нам тогда не повезло… Алексей немыслимыми силами смог отойти на приличное расстояние, пока мы встали столбом. Он расстрелял эту тварь, вложив всю свою злость. Когда обернулась на Ваню, то увидела, что он лежит на земле и не дышит.

— Жалко парня…

— Да, мне тоже. У него было слабое сердце. И, очевидно, оно просто не выдержало подобной встряски.

Случай заставил меня призадуматься на пару минут о беспомощности человека перед этими тварями. Ведь сам застыл статуей несколько часов назад, а эта Сирена попросту уничтожала меня изнутри своим визгом. Если это вообще возможно.

Мы осмотрели подвал, вонь из которого уже успела распространиться на многие комнаты наверху и даже на улицу, поэтому внутри было уже не так противно: тошнота не подкатывала, да и голова не намеревалась сразу растрескаться на многие кусочки. Признаюсь, был удивлен, что Валерия не отреагировала хоть как-то на этого мертвеца без головы, который все еще «покоился» на стуле в двух шагах от нее. Похоже, что происходящие ужасы закаляли её характер, и она начинала понемногу привыкать к тому, что куда бы мы ни шли, нас всегда будут окружать горы трупов. Даже не смотря на то, что беднягу довольно зверски убили, нас обоих подобное уже не смущало: встречались ужасы и пострашнее.

Настенные полки и шкафы содержали немного еды, которую мы тут же присвоили себе, — хозяева были либо уже мертвы, либо покинули свое жилище давным-давно, так что против не будут — а в ящиках на полу нашли разнокалиберные патроны, некоторые из них пришлись к моему автомату и винтовке Леры. Какая удача!

— Выходит, этот человек прятался здесь, пока эта тварь каким-то образом не пробралась сюда и не прикончила его, да? — задумчиво спросила Лера.

— Выходит так, хотя не представляю, как она могла… — сказал и осёкся, потому как пролезть сюда она могла следом за вошедшим перед ней мужчиной. Связанные руки не позволили ей выйти, и она застряла со своей жертвой здесь, пока не обнаружил их. Уменьшить тем самым внутреннее напряжение не удалось.

— Смотри! У него что-то в руке! — воодушевленно вскрикнула и указала на мертвеца.

В сжатой от трупного окоченения руке человек с разлетевшейся головой держал какую-то маленькую книжку. С трудом достал её и, помяв в руке, понимаю, что это его ежедневник. Мы вышли из подвала, сели на диван и стали читать: многие страницы в нём были выдернуты, многие — заляпаны кровью, но это не остановило проснувшееся любопытство. Размашистый крупный почерк с многочисленными завитушками поведал нам следующую историю.

26 Декабря:

Скоро Новый год. Надеюсь, с его наступлением моя жизнь изменится. Пока могу лишь ждать решения суда. С утра поехал в магазин и увидел там газету. На 1-й странице статья о моих злоключениях с бывшей женой. Приятно, люди показывают такое внимание, но не хотел предавать это дело огласке.

6 Января:

Завтра состоится судебное заседание и наконец поставлю точку в этом вопросе. С утра позвонила бывшая с угрозами, мол, если выиграю это дело, то она увезет дочку, скроется и никогда мне её не отдаст. Как обычно записал её угрозы на диктофон, чтобы потом прикрепить к делу.

12 Января:

Дочка никак не хотела ложиться спать, она боялась, что придет мама и заберет ее обратно. Я этого не допущу.

17 Января:

Подал в агентство недвижимости заявку о поиске дома в другом городе. Решил уехать по причине вчерашнего случая.

19 Января:

Дочка прожужжала мне все уши школой. Она так хочет учиться, глупенькая! Она даже и не подозревает, что буквально через несколько лет она будет ненавидеть школу.

23 Февраля:

Дочка подарила мне симпатичную открытку. Гулял по незнакомому городу и боялся, что увижу свою бывшую. Я параноик: между нами расстояние в 500 километров. И она не знает о моем местоположении. Никто не знает, моя дочка тоже — всё будет хорошо.

27 Февраля:

Позвонил Андрей и сообщил, что мою жену обнаружили мертвой: самоубийство. Даже не знаю… радоваться или огорчаться по этому поводу?

2 Марта:

Дочка плакала больше всех на могиле этой дряни. Хоть она презирала и проклинала свою мать (также, как и я), она всё равно останется для нее мамой.

7 Марта:

Прошёл собеседование на должность PR-менеджера. Сначала их смутил мой возраст (31 год — это уже не шутки), но когда они увидели мой послужной список, рекомендации с места работы и связались с моим бывшим начальством — они тут же меня взяли. Стартового оклада — 40 000 — хватит на первое время.

12 Марта:

Сегодня дочка задавала мне вопросы, очень много вопросов. Почему небо синее? Почему у жирафа длинная шея? Откуда берутся дети? С последним вопросом был очень осторожным: сказал известную глупость про Аиста.

24 Марта:

Дураки! Почему меня окружают одни дураки? Как можно было в прайс-листах перепутать даты!.. Из-за такой мелочи мы чуть не потеряли важного клиента. Хорошо, что моя секретарша Нина вовремя обнаружила эту оплошность. Надо бы её как-то отблагодарить.

5 Апреля:

Проснулся и увидел, что Нины нет в постели — оказывается, она на кухне готовит мне яичницу. Люблю её, и мне кажется, что из неё выйдет хорошая мама для Оли.

9 Апреля:

Оля и Нина явно сдружились. Похоже, жизнь после 2-ух лет ада налаживается, и всё у меня будет отлично.

14 Апреля:

У нас с Ниной сегодня праздник: ровно месяц, как мы знаем друг друга. Устроил романтический вечер и снял номер в гостинице. Дочку оставил с нянькой.

25 Апреля:

Нина согласна! Так боялся, что она скажет: «НЕТ». Пока не определились с датой свадьбы, но хотим устроить всё в мае! Так счастлив!

3 Мая:

Первая моя рабочая командировка продлится 7 дней, и вернусь к моим любимым женщинам. Волноваться не стоит: с ними ничего не случится. Поскорее бы эта неделя кончилась.

8 Мая:

Делаю эту запись из вагона какого-то бронированного поезда. Весь город собрали и посадили на такие поезда. Нам не объяснили почему и зачем. Видно, что эти люди военные, и скорее всего какие-то специальные войска. Хотел объяснить, что у меня остались жена и ребенок в другом городе, но они не хотели слушать. Связи здесь нет. Как поговорить или увидеться с семьей понятия не имею.

9 Мая:

У нас только что конфисковали всё имущество: телефоны, часы, ювелирные украшения. Сказали, что скоро подъедем на базу и нам всё вернут. Опросил своих новых знакомых, которые едут в этом поезде — никто ничего не знает. Что же происходит?

12 Мая:

Мы едем уже 4 дня. Или мне это только кажется. Моя семья осталась в другом городе, а я не знаю, что меня ждет впереди; не знаю, что делать и кому доверять: это какой-то ад.

16 Мая:

Прокатился слух, что в мире произошла вспышка какого-то вируса и всех здоровых людей срочно вывозят в специальные лагеря. Что будет с моими девочками?

Не знаю какое число. Май:

Сбился со счета. Мы едем уже не знаю сколько дней и мне кажется, что никогда и не приедем.

1 Апреля(?):

Спросил Диму, какой сегодня день, он сказал, что, наверное, первое апреля. День дурака? Очень смешно, Господи.

2 Апреля:

Пишу из разбитого поезда! Не знаю по какой причине, но поезд сошел с рельсов. Он перевернулся на бок не многие выжили от такого «поворота». Я сваливаю отсюда! Пытался найти свои вещи ничего не вышло. По разбитому поезду носятся все: обычные люди и военные — одинаково напуганные и изумленные. Собрал с собой столько еды и питья, сколько смог и ушел.

4 Апреля:

Пишу из какого дома в центре болот. Обнаружил его случайно, бродя в лесу, и очень этому рад. Решил остановится здесь ненадолго, пока не решу: где и куда идти. Шёл сильный дождь — вспоминал свою семью.

Далее следовала целая страница крупного, неаккуратного, размашистого, еле угадываемого почерка, почти не имевшего сходства с написанным ранее.

«Пишу из ванной, где прячусь от монстра. Это какойто ужас! Не могу успокоится и жутко боюсь. Не Хочу умирать! Он стонет царапает дверь!»

И снова почерк в ежедневнике вернулся к прежнему виду.

«Познакомился с Волком. Так назвал себя мой новый знакомый. Это был молодой курсант СВР, — службы внешней разведки. Это он убил монстра и спас мне жизнь. У него был охотничий арбалет. Могу сказать точно — сейчас Волк стал мне лучшим другом. Рассказал, что его ведомство разнюхало информацию о предстоящей эпидемии вируса в стране. Поздно, видать, раз быстро наступил такой бедлам. На базу Волка, в которой они группой жили, несколько дней назад напали и уничтожили монстры. Сейчас он выживает в одиночку, блуждает в поисках выживших людей и случайно наткнулся на меня, когда услышал шум.»

5 Апреля:

Предложил Волку двинуться на северо-запад. Он сказал, что в той стороне находится военный лагерь, но он не знает о том, цел он или нет. Решил пойти туда.

Вернулся обратно. Не знаю, тот ли лагерь нашел, но зато в паре часов ходьбы было какое-то гигантское железное строение, но не рискнул зайти внутрь. Испугался. Хотя слышал голоса внутри: похоже, там есть люди. Рассказал это Волку, но тот не считает хорошей затеей идти внутрь. Он осел в доме и не желает выходить наружу. Может, его пугают монстры. Меня тоже, но всё же рискну ради лучшего прибежища. Вдруг у них есть связь, и смогу услышать своих девочек.

6 Апреля:

Взял много еды и воды и решил двинуться туда. Волк не одобряет мою затею. Оставлю пока дневник здесь.

С этого момента в записной книжке почерк изменился на мелкий и неразборчивый, очевидно принадлежащий тому «Волку».

«Надо мной крикунья. Слышу её. Знаю этих тварей — они убивают человека сразу же как откроют рот. А сам оставил свой арбалет на втором этаже. В рукопашную эту тварь не завалить: неужели это мой конец?»

— Да… именно так и произошло, парень — растянуто сказала Лера по окончании чтения. — Чего это тебя угораздило запереться в подвале без оружия?— произнесла она тихо и задумчиво, но переключился на своё:

— Выходит, последнюю запись сделал не владелец дневника, а его знакомый — Волк. А тот труп в подвале — его. Ага. Тело-то явно не первой свежести, но если судить по моему отсутствующему опыту в области медицинской криминологии, то лежит оно здесь, наверное, пару дней или больше, — сделал заключение. — Значит, другой мужчина ушёл к строению примерно тогда же. Если этот его друг Волк не взялся за дневник днями позже.

— Не думаю, что он выжил. Снаружи опасно, вспомнить только сколько нам бед пришлось пережить, чтобы добраться сюда…

— А может быть он, наоборот, нашел спасение? — оптимистично заметил.

— Вряд ли. Его десятки раз могли убить по дороге, а тот железный дом с голосами внутри мне кажется довольно сомнительным поводом отправляться в путь.

— Может всё-таки пойдем к тому строению и убедимся сами?

— Не думаю, что это хорошая идея, но похоже у наснет альтернативы, — сухо ответила Лера, закрыв ежедневник двумя ладонями со шлепком. — Находиться здесь тоже опасно.

— Зачем брать его с собой? — Со скептикой отреагировал на протянутую вещь.

— В лучшем случае вернем владельцу, — улыбнулась девушка.

— Что ж, ладно. — Взял записную книжку незнакомца и кладу к себе рюкзак. С огорченным меня удивлением обнаруживаю пропажу собственного. Плохой ли это знак? — Отправимся завтра утром.

Смерть неизбежна. Часть V

Крах (продолжение второй главы).

— И что нас ждёт в том домишке? — спросила Лера следующим утром, заметно нервничая. — Здесь же было так спокойно до обнаружения тобой той крикуньи в подвале…

— Мы же не можем прятаться в этом особняке до конца жизни! — раздраженно воскликнул, открывая дверь. — Вдруг сюда придёт ещё кто-нибудь, и что тогда? Если они нападут ночью, пока мы спим?

— Ты прав, бесспорно, — потупилась она, опуская голову. — Я благодарна тебе, ты же спас меня от сирены. Может, она когда-нибудь бы выбралась и тогда… страшно представить что бы произошло… — За дверью снаружи послышался топот чего-то тяжелого по дощатому полу веранды и едва различимое рычание. — Осторожно! — с опаской вскрикнула Лера, когда уже начал открывать дверь. Она больно пихнула меня вбок руками, и мы оба приземлились на колени на пол прихожей.

Не сразу сообразил, почему она это сделала, пока в эту же секунду огромная железная мясорубка не воткнулась в дверь, раздробив ее на щепки. Монстр издал отчаянный рёв и его образ мгновенно нарисовался в голове — нет нужды было открывать глаза!

— Отбиватель, мать его! — ужас окутал меня, и резко встал с колен.

Оглянулся в поисках оружия и увидел винтовку Леры под ногами. Быстро взял её в руки и прицелился в сторону двери, выжидая, когда эта тварь застынет на одном месте. Пока эта громадина под два метра ростом избавлялась от насаженной на молотилки обветшалых кусков двери, которую ранее мы приколотили к косяку, готов был выстрелить ему в голову. На секунду он остановился, уставился на меня и издал протяжный вой. Этот вой не был равен по силе крику Сирены, но тоже мог вселить страх в сердце любого закалённого в боях человека. В нём преобладали металлические звуки и складывалось ощущение, что Отбиватель — это не живое существо, а какой-то механизм. Прицелившись ему между глаз, я потянул за спуск. Глухой щелчок.

— Заклинило! — отчаянно закричал.

К такому не был готов! Нервы дребезжали, внутри зарождалась буря паники страха, медленно перерастающая в шторм. Сейчас ни о чём не мог думать и ничего не способен сделать: мозг отказывался нормально работать. Валерия смотрела испуганными глазами, также не в силах пошевелиться, а воющий монстр с крутящимися мясорубками медленно двигался к нам. В фильмах в подобной сцене шло затемнение и уход на рекламу, которая подогревала интерес зрителя оставаться на канале в ожидании грядущих событий. У нас этого «чуда» рекламного перерыва нет, и мы беспомощно стояли на своих местах. Чудовище всё ближе и ближе подбиралось и уже подняло свои измазанные кровью «руки» для нанесения удара, — и тут в разуме что-то происходит.

— Лера, чего стоишь? Жить расхотелось? — вскричал на девушку. Одним глазом смотрю на нее, изумленные, а — другим на надвигающегося монстра.

Сильной хваткой взял девушку за руку и побежал глубже в дом, в гостиную. Эта тварь последовала за нами, издавая злобный рёв. Кажется, ему подобное действие с нашей стороны не понравилось, и его, почти победителя в этой ситуации, заставили настигать нас. Такое могло огорчить любого охотника, не спорю. Поэтому желтый огонь на его груди покраснел, вызывая ассоциации с раздраженностью.

— Беги на второй этаж! — приказал, не веря собственной решимости.

— Но…

— Беги, я сказал! Я с ним разберусь!

Она послушно преодолела ступеньки наверх, оглядываясь то на меня, то на Отбивателя. Остановилась и попыталась что-то сказать, но страх полностью парализовал её тело и дух, и она возобновила бег. Вскоре любимая исчезла в коридоре второго этажа, и предположил, что она спряталась в комнате. Она в безопасности. Пока.

Выродок всё время стоял в центре зала и нервно дёргал головой. Ещё никогда не видел эту тварь так близко! Его мясорубки бешено вращались, и разглядел на них остатки чьей-то плоти и дверных опилок; тёмно-бордовый цвет его тела с вздувшимися венами и вшитыми протезами с трубками был непригляден; на глазах располагалась металлическая пластина с шипами, которая, кажется, не мешала ему, и он всё прекрасно видел, как некогда отрицал Алексей. В его животе толстая красно-желтая трубка горела тусклым огнём. Очевидно, что он был каким-то передовым научным экспериментом или разработкой военных, вышедшей из-под контроля. Он посмотрел в сторону лестницы, потеряв интерес к недвижимой цели, ко мне, и предугадал его намерения.

— Даже выбрось эту мысль из своей головы, слышишь меня! — Видно, что он не понял язык, но крик привлёк его внимание. — Думаешь, что ты самый крутой? А ну-ка покажи мне всё, на что ты способен, тварь! — В ответ он дико завыл своим потусторонним голосом, но меня уже этим было не напугать. Во мне снова проснулся герой, не страшащийся подобных ужасов и заставляющий говорить не своим голосом. — И всё? Это всё, что ты можешь? Тупо кричать и всё! Я хочу видеть твою мощь! Я хочу наконец-то увидеть врага, который достоин меня, а не тряпку, вроде тебя! — ругательства сработали и теперь он двигался в мою сторону, позабыв о той, в которую убежала моя любимая девушка.

Достал винтовку «М-16», которая всё это время висела на ремне у меня за спиной, но позабытая в момент страха, и прицелился ему в голову. Произвёл пять точных выстрелов, но эта тварь до сих пор осталась живой. Он вскинул руки со своими массивными вращающимися мясорубками в стороны, и заметил, что в его животе трубка сменила свой цвет. Теперь она кроваво-красная, цвета гнева и ярости.

— Это именно то, что хотел. Вот теперь вижу достойного врага, — сказал с явной насмешкой, хотя прошлого меня уже давно бы надо было соскребать с этого деревянного пола, умершего на месте от сильнейшей, раздирающей и жгучей изнутри, паники.

Он понесся в мою сторону на огромной скорости и попытался ударить руками-резаками — отступил назад и присел — мясорубка пронеслась над головой и ударилась в стену с выцветшими когда-то дорогими обоями. Отполз в сторону, встал на ноги и рванул в сторону кухни, заметив краем глаза, что он дернулся за мной. Разозлил его, и теперь мне придётся как-то совладать с его гневом, иначе обречен закончить жизнь прямо здесь и оставить Валерию одну. Что двигало моим поведением? Отбежав на приличное от него расстояние, резко развернулся и постарался вновь пару раз выстрелить в его примерном направлении, пока не настиг меня. В рукопашной он будет безусловным победителем, и обязан держать его на длинном поводке. Кажется, попал ему в ноги, но он проигнорировал боль, просто рычал и продолжил преследовать жертву с моим именем. Ярость заставила его бить на авось, он бежал ко мне, полагаясь скорее на источник шума, и сослепу ударил. Раздробил стол и несколько полок сзади меня, но сам чудом вовремя отпрыгнул. Отделался лишь легким тремором. Хотя нет — он немного зацепил предплечье, но рана скорее всего не серьезная, — поэтому представление можно было продолжать.

Вылетели еще несколько пуль, направленные в его голову и корпус, пока он замешкался в куче многочисленных обломков и разрушенных предметов кухонной мебели и смежных комнат, — и он опять понесся к цели. В быстром темпе отступил в сторону лестницы и нашёл опору на ступеньках, чтобы выстрелить в лицо находящемуся в движении — сколь характерно для него не останавливаться! — разъярённому монстру. Потянул за спусковой крючок: нет патронов.

Он атаковал снизу-вверх и раздробил лестницу, превращая её в кипу деревянных острых щепок, что вынудило меня вернуться на кухню, так как он отрезал мне остальные пути к отступлению. Зудящая паника и бешеное сердцебиение кричали о том, что шансы выжить в данный момент ничтожны: остался один на один с врагом, с которым ни за что не сдюжу в рукопашной. Побегал надеющимся взглядом, что же в округе можно использовать как оружие. Вот оно! Когда обернулся, то увидел Отбивателя, кажется, измотанного от всех этих игр в «хищника-жертву». Он встал в нескольких метрах от меня и прислушался. Тоже навострил уши: со второго этажа доносились громкие шаги и возня. Это длилось всего пару секунд, вот почему громадина возобновила интерес к рядом находящейся цели и, предвкушая расправу, двигалась на меня с уже опущенными руками. В нём действительно иссякли силы или его знатно потрепал? Всё это было бы предметом обдумывания, если бы не зажал себя в угол. Всё, что имел возможность сделать в эту секунду, так это нервно сглотнуть.

Где те киношные моменты, в которых одни герои терпели бедственное положение и близки к гибели, но внезапно в последние минуты, нет, даже секунды из окна или крыши, из-под воды или с воздуха эффектно появлялся на экране другой герой, вовремя спасающий из беды! Был этим героем долгое время и сейчас просил у жизни того же спасителя для себя. Что удивительно, не ожидаемо и крайне радостно: у меня он появился. Она. Лера. Неожиданно для нас обоих с монстром девушка нашла тот самый арбалет, принадлежащий когда-то Волку, и выстрелила Отбивателю точно в шею — стрела прошла навылет. Это мгновенно остановило его, и он пошатнулся. Чудовище обнажало зубы и трясло головой: видно, что Валерия нанесла ему если не смертельную рану, то однозначно близкую к ней. В этот момент к сердцу прилила храбрость, а в мышцах ощущалась твердость и решимость, эти радужные преобразованияподстегнули в одночасье действовать: побежал на недавно внушающего страх монстра и сделал круговой взмах рукой с мясницким ножом.

Его голова медленно съехала с шеи и склонилась к полу, всё ещё привязанная трубками и сосудами, залитыми большим количеством крови, заодно потянув с собой обессилевшее тело. Почувствовал ауру его страха и беспомощности. Победил. Я хищник. Теперь он — жертва, и он пал в борьбе со мной. Его тело, сперва упав на колени, распласталось прямо передо мною, издав глухой шлепок при соприкосновении с серым пыльным паркетом. Сопение и тихий рык всё ещё слышался из раскрытой пасти этого ужасного «молотильщика», схожий с напичканным химией товаром с юга, из Азии, передержанным в духовке но лишь теперь он жалобный и уже не вселял страх, а вызвал… жалость к твари. Тело, покорчившись в предсмертных конвульсиях, остановилось, и позволил себе спокойно выдохнуть.

Пару минут постоял в изумлении, не веря, что убил эту тварь. Отрывисто задышал и засмеялся, чтобы прогнать начинающуюся истерику. В голове пронеслось всё, что только что делал, и диву дался своей наглости и живучести. Осмотрел кругом наше поле битвы — взору открылся особняк в развалинах. Должен признать, эта тварь — архисерьезный враг и не захотел б сразиться с ним еще раз. Что бы там мой «второй храбрый я» ни говорил, а этот монстр был соперником более чем достойным. Отдышался и тронулся в сторону поврежденной лестницы.

С трудом забрался на второй этаж и увидел свою плачущую девушку, сидящую на коленках, рядом с казалось бы неподъемным охотничьим арбалетом.

— Лера, — произнес нежно.

Она подняла глаза и увидела меня, встала с пола и подбежала. Её объятия и поцелуи ощущались неописуемо мягко и волшебно. Ради таких обостренных сильнейших чувств стоило находиться на грани смерти. А, может, такие ощущения были всегда, просто только сейчас понял, как к ней приятно касаться.

— Прости меня, — говорила она сквозь слёзы.

— За что же? — умилился.

— За то, что испугалась и вовремя не помогла тебе.

Моя спасительница не заслуживала такого стресса. Потребовалось время, прежде чем смог убедить её в том, что произошедшее — самый лучший исход от навалившегося испытания, ценой не прохождения которого были наши жизни. Нам же удалось — благодаря смелости, навыкам или удачным обстоятельствам — выжить без особенных потерь, если конечно в них не записывать порушенный этаж особняка и мою рваную рану, шрам от которой будет напоминанием об успешной победе в схватке с устрашающим чудовищем.

Мы двинулись молча и о произошедшем в доме друг другу не напоминали: всё смаковалось в мыслях слишком свежо и ярко, и, наверное, уже никогда не забудется. Мы следовали неторопливо в сторону северо-запада, вперед к неизвестному строению, как и было написано в дневнике, а изящная красавица, позабывшая о горе, чувственно обнимала меня за спину всю дорогу. Должен сказать, что этот приятный жест внушал успокоение и вселял уверенность в себе. Немного ныла рука, что пострадала во время битвы с Отбивателем, но Лера обработала ее и перевязала бинтами.

Медленно, но верно, мы отдалялись глубже в лес от старого особняка, что побыл и домом, и ловушкой, и убежищем, и оплотом тайн, но в любом случае преподнесшим много опыта и подарившим кучу впечатлений. Вокруг стояла мертвая тишина. Порой ощущалось, что все в мире уже умерли, а мы остались одни в этом кошмарном апокалипсисе. Чтобы развеять данные домыслы, над головой пролетела стая птиц.

— Смотри! — воодушевленно сказала Валерия и указала пальцем на небо.

Поднял взгляд, улыбнулся и полюбовался живностью на мгновение. Птички — свиристели, если судить по интересному бежевому окрасу и яркому хохолку — быстро пролетели местность над нами, и теперь на небе оставались только черные облака, которые по-прежнему не давали солнцу пробиться. На землю тем временем, как снег, падал сероватый пепел, затруднявший видимость и дыхание. Валерия достала из медицинского набора марлевые повязки и закрепила их булавками вокруг головы: они здорово пригодились в будущем и заметно профильтровали вдыхаемый воздух.

Прошло, наверное, около часа или более, до того как наконец мы выбрались из заболоченной местности и вышли на твердую почву редкого берёзового леса. В связи с тем, что вышли с заметным опозданием от запланированного, на улице заметно вечерело. И тут, признаюсь, мы были ошарашены тем, что увидели: в середине небольшой поляны расположился маленький, раз в десять меньше «нашего» бывшего особняка, деревянный домишко, в котором напрочь отсутствовали окна. Он казался старым и заброшенным, его назначение было тревожно-неясным, но одновременно с этим проснулось желание проверить что или кто внутри.

— Не похож на описанный в дневнике дом. Стоит взглянуть на него поближе? — осторожно обратилась ко мне девушка.

— Давай попробуем, — поддержал, но чувствовал необъяснимое беспокойство.

Только мы тронулись к небрежно вырезанному входу, как внезапно услышали шорох в кустах. Должен сказать, признателен заполонившим область — или страну? — монстрам, ведь с их появлением мои рефлексы и ловкость заметно возросли. Мигом сорвал винтовку с плеча и прицелился на источник шума, готовый выстрелить.

— Не стреляйте, не стреляйте! — из густой растительности, скрывавшей неизвестного, послышался крик.

Этот хриплый голос принадлежал старцу. Человеку! Значит, тревога неуместна, и можно расслабиться. Из кустов медленно с приподнятыми руками вылез прихрамывающий старик с собакой на поводке. Он был одет в серые грязные штаны и чёрную ветровку поверх шерстяной кофты; по лицу проходил по косой линии от левой щеки до правой брови яркий, заметный, скорее всего недавний, шрам. Страшно представить, что или кто именно оставил его. Рыжая собака с интересом тихо сидела подле него и виляла хвостом. Вроде лабрадор, но не был настолько в этом уверен.

— Не убивайте нас! Мы не монстры! Мы ничего вам не сделаем! — взмолился старик, смотря на меня — единственного поднявшего на него оружие.

— Кто вы? — убирая винтовку и приспуская марлевую повязку, спросил у незнакомца.

— Я убежал из города, когда напали какие-то твари. Никогда в жизни не видел ничего подобного: они убивали всех, кто был у них на пути!

— Успокойтесь, успокойтесь! Мы не станем стрелять. Как вас зовут? — спросила Валерия и, последовав моему примеру, сняла марлю.

— Меня зовут Юрий Сергеевич, а вы кто?

— Как и вы, выжившие. Джейкобс, а это моя девушка — Валерия.

Лера посмотрела на меня смутившимся взглядом, когда упомянул, что она моя девушка, и улыбнулась.

— Как вы здесь оказались в такой глуши? — спросила она у него.

— Мы с моей женой и собакой выехали из города, когда там началась заварушка, и направились подальше в область, к родным, думая, что там безопаснее. По пути нам встретились три грузовика с гражданскими и пехотой. Сказали проследовать за ними в безопасное место: они как раз вывозили всех выживших людей из точек эпидемии. Точнее из зон боевых действий. — Старик замолчал, о чём-то серьёзно задумавшись. — Может быть, пройдем в моё маленькое убежище? А то на улице может быть небезопасно, — предложил он. — Много тварей ориентируется на звук, и поэтому они могут выследить нас.

— Да, поддерживаю, — сказала девушка.

— Согласен, — ответил.

— Нэлли, за мной! — мягко скомандовал пожилой мужчина и собака послушно поплелась за ним.

Зайдя в небольшой домик, старик запер дверь на пару замков и задвинул её шкафом — для безопасности. Окон в доме не было, а из остальной мебели насчитывалось только пара лавочек и стол, на котором горели свечки.

— Вы здесь живёте? — спросила удивленным голосом Лера, оглядывая убранство дома.

— Да, приходится. Это самое безопасное место из всех, что я нашёл.

— Так что вы там говорили про солдат? — спросил.

— Ах, да, после того как мы с женой согласились ехать с теми военными, мы колонной направились в какое-то убежище.

— А где это убежище? — перебил его, чтобы разузнать поскорее, куда нам с Лерой следует держать путь.

— Джей! Не перебивай людей — это очень плохая привычка! — повысила она голос, отругав меня как ребенка.

— Прошу вас, не против, что меня перебивают — так даже интереснее поддерживать разговор. То бишь о чём говорил? Вот, — прокашлялся рассказчик и начал медленное повествование: — Сказал «какое-то», юноша, потому что мы так и не доехали до него. Не имел понятия куда мы направляемся: я и моя жена Виктория в этих землях ни разу не были. Молодые пехотинцы испуганно озирались и не разговаривали друг с другом. По этому поведению было ясно как в солнечный день, что ситуация в области и впрямь серьезная. По дороге на нас напали монстры, — произнёс он достаточно буднично, помедлил, потом тяжело вздохнул. — Они, конечно, были отчасти похожи на людей, но настолько вселяющие ужас, настолько кровожадные, они явственно отличались по повадкам от человека. Сперва напали группой на спереди едущий грузовик и снесли его с дороги. Следующий за ним в колонне грузовик пытался избежать аварии, но его занесло на песчаной дороге, в который врезался третий… наш, не успел вовремя затормозить от такой внезапной аварии на дороге. Сколько же там людей погибло! — повышенная интонация спровоцировала сухой болезненный кашель. — Так вышло, что именно наш грузовик протаранил спереди едущих фургон людей! А наша машина чудом уцелела. Вот какова судьба бессердечная. Не успели мы понять, что произошло, как одни твари с гигантским мечом начали потрошить людей, а другие, какие-то толстяки, плевались желчью. Она проедала кожу насквозь, — пожилой мужчина замолчал ненадолго, уставившись в темный угол «своего» домишки, затем прокашлялся и продолжил. — Они жестоко расплавлялись с каждым человеком, не успевшим отойти от шока! Это был просто кошмар! Они разгромили три грузовика, как будто это были три картонные коробки и почти ничего не оставили ни от машин, ни от людей. В этой катастрофе умерли почти все… Мы забрались на место сидения водителя и жена села за руль, так как при нападении повредил ногу, и мы вскорости умчались от этой жуткой картины. Давили на газ, неслись по дороге с огромной скоростью пока не село солнце. Уже вечером плохая видимость сыграла с нами злую и гнусную шутку: на мгновение мы увидели впереди жёлтый свет, прежде чем столкнулись с неизвестной преградой. Виктория не успела затормозить, и мы протаранили его. Машину швырнуло в сторону и медленно крутило до полной остановки. Моя супруга вылетела через лобовое стекло. Ремни безопасности сломали мне пару ребер, но это малая плата за дальнейшую жизнь. Ведь жене вообще не представился выбор, а собака что была на заднем сидении, чудом не пострадала. Вот как бывает в жизни… — Юрий замолк и, закрыв рукой глаза, заплакал. — Она погибла по моей вине! Если бы не паниковал и не просил её ехать побыстрее. Если бы мы так не неслись по трассе…

— Вздор! Вашей вины нет, виноваты только эти твари, пришли непонятно откуда и без разбора и жалости убивают нас! Лера, согласись, скажи же ему! — Но не дождался ответа, обратил на неё внимание и поразился: девушка сидела с подавленным видом, поджав губы. Она о чём-то напряженно думала, уставившись в одну точку, как когда-то это делал Юрий, и кажется даже не обращала на нас внимание. По её щекам текли слезы. Спустя минуту она встала, вытерла их, шмыгнула носом и прижала к себе поднятую винтовку. — Лера, с тобой всё нормально? — после немого удивления спросил у неё тихо, взяв за руку.

— Со мной уже всё в порядке. Просто представила всё это и…

— Не волнуйся, с нами подобного не произойдёт. Я с тобой рядом! — сказал и поцеловал её в маленькую ручку. Она улыбнулась мне и затем обратилась старику:

— Послушайте, Юрий Сергеевич, тут рядом должно быть какое-то большое железное строение. Мы… прочитали о нём в дневнике одного человека. Вы не видели такого?

— Да, — вытерев слёзы и переведя взгляд на Леру, сказал старик некоторое время спустя, — знаю тут неподалеку подобное здание. Одноэтажное с заваренными огромными железными воротами. Его назначение мне кажется столь загадочным, сколь и опасным. — После этих фраз мне сразу вспомнились записи из дневника незнакомца. Описание совпадало. — Проходил мимо множество раз и никогда не заходил внутрь. От него веяло чем-то странным, отпугивающим, недружелюбным. Когда впервые приблизился, до ушей донеслись множество звуков: громкие разговоры крики, работающие пилы и даже автоматные выстрелы. Больше не отваживался подходить к нему и старался доселе внутри находящимся людям, — а людям ли? — не попадаться на глаза, — глубоко выдохнул рассказчик и его лицо стало очень хмурым. — Значит, вы туда держите путь? Разве хозяин дневника не предостерег вас ни о чём?

— Нет. В том то и дело: он не вернулся за ним. Мы думаем, что он нашёл там прибежище.

— Вот как. Отговаривать вас не вижу смысла. — В сдающемся жесте он шлепнул ладонями о колени. — Понимаю, что вы ребята волевые и справились уже с немалым числом трудностей. Берегите друг друга.

— Благодарим вас, непременно будем.

— Но… — добавил он вслед, — если вдруг что случится, буду рад видеть в своем прибежище.

— Хорошо, — одновременно ответили мы с Лерой и тепло улыбнулись друг другу.

— Сможете нас туда провести?

— Смогу. Отсюда это место, к сожалению, недалеко, — неохотно ответил старик.

«…»

18 мая. Время около 17:00. В сторону неизвестного и опасного строения мы отправились почти незамедлительно: вещи и оружие уже были давно собраны, а недавний привал в домике Юрия Сергеевича вернул силы после ухода из особняка. Перебираясь сквозь густые кустарниковые заросли, думал о том, что ожидает нас в том таинственном здании, не будет ли этот поход ошибкой, которая повлечет за собой неприятные последствия. Подставлять под удар Леру и себя совсем не хотелось. Вокруг царила тишина: птицы больше не летали и не щебетали, только шуршали потревоженные ветки да трава под ногами. Поэтому отчаянно пытались заполнить эту звуковую пустоту мои непрекращающиеся мысли. Чаще тревожные. Даже начал размышлять о том, не было ли мое решение покинуть особняк поспешным и необдуманным. С одной стороны, в подвале дома находилась смертоносная крикуша и на нас напал Отбиватель; с другой — внутри был уют, тепло, еда и какое-то подобие дома после всех этих перевалочных пунктов на открытом воздухе. Подозрения и неверие с каждым шагом только усиливались, невзирая на то, что беседовал об этом еще до отправления с Валерией. Итоговым решением стало, что всё то обилие положительных моментов никогда не покрыло бы по-настоящему опасную угрожающую благополучию обстановку, буквально превращающую каждый плюс в ничто. Жить там, словно сидеть на троне под Дамокловым мечом. Хм, также как и Сирена — пример из древнегреческой мифологии, не принёсший ни капли утешения. Мыслям было не суждено упереться в логический конец: послышался голос Юрия, и семенившая впереди нас собака вдруг оскалилась.

— Мы почти пришли, осталось перебраться только за этот пригорок — и мы на месте.

— Идти и вправду оказалось недалеко, — с ноткой радости произнесла Лера, уперев винтовку прикладом в землю.

— Ладно, не стоит делать привал раз мы уже рядом с этим местом, — обратился девушке и перехватил её оружие. — Ещё чуть-чуть и мы раскроем тайну того ужасного здания. Пойдём!

Она только устало улыбнулась. Очевидно, ей было тоже интересно достигнуть места нашего назначения, но нелёгкое продирание сквозь заросли притупило ее энтузиазм. Видимо она всё-таки утомилась, несмотря на недолгую прогулку.

Перебравшись через пригорок, мы, наконец, увидели то самое кое-где развороченное двухэтажное здание, его окружали изрядно покореженный забор и болотные образования. С торцов здания свисали провода, которые ещё по-прежнему были под напряжением. Рядом виднелась проселочная дорога, ведущая к двум военным грузовикам. Оба выглядели целыми, и следов борьбы не заметил. Для нынешнего времени это казалось довольно странным, но радостным явлением. Внимательно осмотревшись вокруг и не обнаружив никакой угрозы, воодушевленно воскликнул:

— Ну что ж, посмотрим, что же скрывает это здание! Спасибо вам огромное, Юрий Сергеевич, что проводили нас, — с ноткой грусти закончил предложение и поник. Оставлять старика здесь в одиночестве мне было неприятно, но он сам заявлял недавно, что избегал это место.

— Теперь мы сами справимся.

— Нет, — внезапно ответил пожилой мужчина и этим самым заставил нас с Лерой удивиться, — раз уж я здесь, то пройду с вами. Давно стоило поглядеть на то, что там внутри, а не бояться каждый раз, когда подхожу близко. Тихо, тише, девочка. — Наклонился к собаке Юрий. — Всё будет хорошо. Останься здесь, скоро буду.

Медленно и аккуратно мы приблизились к огромным неказистым вратам, не вселяющим в людей никакого иного чувства, кроме страха. Или защищенности. Но только в отношении тех, кто находился внутри. Надпись на воротах была не менее пугающей: белым мелком кто-то наспех вывел: «Валите, пока живы!». Был ли это тот незнакомец, что вёл дневник, или те военные? Возможно, не узнаю ответ на этот вопрос. Надпись насторожила, но уходить обратно мы не собирались. Раз уж выдвинулись в путешествие ради этого строения, то возвращаться никто из нас не пожелал. Интерес или отсутствие чувства самосохранения? А может настойчивость и упрямство? Не знаю, в себе не разобрался, а о замыслах других стоило только догадываться.

Открыв с металлическим воем разваренные створы ворот, мы осознали, что если они когда-то и были монолитны, то их вскрыли до нас, тем самым дав возможность войти внутрь. Дворик был мал и невыразителен: широкая протоптанная дорожка вела к деревянной темной двери. Вообще внешний вид этого строения создавал впечатление какой-то маскировки, нежели действительно невзрачного лесного объекта, спрятанного в лесу. Внутри содержалось нечто важное, и мне не терпелось узнать это и подтвердить догадки. Первая же отворенная дверь открыла вид довольно мрачный даже после всех ужасов, виденных ранее. Помещение сверху донизу было полностью заляпано кровью, которая казалось ещё свежей из-за яркого цвета. С потолка свисали оборванные провода под напряжением. Периодическое мерцание электросвета в помещениях мы дополняли взятыми фонарями, доставшимся нам с Лерой ещё с базы «Новой Надежды». Обходя и изучая все комнаты, мы каждый раз сталкивались с жестокостью и зверствами, учинёнными — наверняка монстрами — над когда-то живыми людьми: кровь, трупы и внутренности были обязательными атрибутами за каждой открытой дверью. Они были везде. Людей рвали пополам и по частям, кровь из них, кажется, вытекла полностью, заполняя помещение густым красным и багровым озерцем, похожим на ковёр. Запах! Какой смрадный был внутри запах! От него кружилась голова, а давний перекус просился вырваться наружу, рождая внутри неприятное чувство тревоги и отчаяния. Было такое впечатление, что мы попали в вагончик ужасов, аттракцион, какой-нибудь «Дом Маньяка», в котором для того, чтобы испугать зрителей, везде разбрасывали бутафорские человеческие тела, а на пол выливали литры томатного сока. Никакой подобный аттракцион никогда больше не напугает меня сильнее увиденного сейчас.

Всё здание казалось секретной научной базой, расположенной вдали от посторонних глаз в Приморской лесной области, где гнусные и жестокие эксперименты так и останутся в стенах этого здания и никогда не покинут его пределов. Что о жертвах и участниках, то это будет скрыто и оправдано правительством, чьи грязные деньги подобное построили и осуществили. Вдруг «зарубежный вирус» лишь отговорка для внутрироссийских опытов в вирусологии! Вдруг это они ответственны за эту катастрофу! От этих мыслей болела голова и хотелось найти этому подтверждение, прежде чем войду в состояние берсерка и стану крошить всех на своём пути, хоть как-то, по моему мнению, причастных к этим мутантам.

Или же это лаборатория, пытавшаяся разработать метод борьбы против чудовищ, днями и ночами в которой ученые в белых халатах, посвятившие себя знаниям, кропотливо сидели над пробирками и микроскопами? От нехватки информации внутренний голос в обилии выплескивал гипотезы, которым, казалось, из-за творившегося бардака так и не найдётся объяснения. Никогда не приходилось размышлять о том, что окажусь в положении, когда загадок в жизни стало больше, чем ответов на них. В какое время мы пытаемся выживать.

— Боже! Боже мой! Что же здесь произошло! — с громкой истерикой восклицала Лера, прикрывая нос рукавом. Вопрошала она скорее риторически, потому как на подобные зверства способны лишь чудовища. А вот как это смогло произойти с участием военных и почему они не исправили ситуацию — это уже открытый вопрос.

— Похоже, здесь была жуткая бойня, но… как? Ворота же были закрыты! — возмущался, отворяя по очереди помятые кабинки, что стояли в углу комнаты. Назначение их, как и других здесь предметов мебели, было не ясно из-за ограниченного обзора и обилия человеческих внутренностей. Изнутри одного из шкафчиков на меня упал искалеченный труп.

— Чёрт! — ругнулся от неожиданности и испуга, — Какого?.. Он спрятался, а они всё равно нашли его и убили. Эти твари так безжалостны, что не оставляют никого в живых! Чертовы машины-убийцы…

— Смотрите, на столе рация, похоже, что она ещё работает! — сказал старик, игнорируя реплики и творящийся вокруг хаос. Он взял в руки устройство и попытался связаться с кем-нибудь, но по рации были слышны лишь помехи.

— Я тут нашла какие-то документы в сейфе, — так же отрешенно и сосредоточенно произнесла Лера. Как и старика, её тоже утомили эти ужасы, и она начала усиленно изучать окружающее нас пространство.

Переключились. Тоже следовало бы последовать их примеру. Документы толстой пачкой в красной обложке тяжело опустились на стол перед нами тремя. Внутри листы бумаги хранили в себе записи дежурств. Фамилии и даты, написанные от руки, покрывали всё видимое поле. Последняя запись оборвалась позавчера. Логично было полагать, что несчастье настигло этот комплекс именно тогда. Вот почему ощущалось такое гнетущее настроение. Вот почему кровь погибших бедняг такая яркая: они погибли недавно! Но старик, похоже, не так глубоко озадачился мыслью так, как мы с Лерой.

— Смотрите, молодежь, здесь дверь! Она ведёт вниз, в подвал! — сказал Юрий Сергеевич, тут же пытаясь открыть дверь руками.

— Хм. Крепко заперто, — оценил состояние двери, подойдя поближе. — Юрий, отойди-ка в сторонку, сейчас попробую расстрелять замок! Всем отойти! Это может быть опасно! Пули могут рикошетом отлететь в вас! — вновь заговорил во мне решительный героический голос.

Подождав, когда Валерия и Юрий Сергеевич отойдут на безопасное, как мне показалось, расстояние и заткнут уши, меткими выстрелами с прицела попытался расстрелять электрический замок. Через десяток выстрелов послышались пиликанье, шорох тока, скрежет металла. Кажется, сработало! Неужели фильмы, заполненные до отвала подобными штампами, давали реально работающие советы! Чудеса.

— Похоже, эта дверь поддалась нам, — с интересом заметила подходящая ко мне Лера и легонько улыбнулась. Мне нравилось каждая её улыбка, но момент любования ею был неподходящим: разруха и смерть пропитали это место, которое, как мы надеялись, убережет нас от творящихся в мире ужасов. Вдобавок мы не знали точно, куда эта экспедиция нас заведет. Свечение, исходящее от полуразбитых светодиодных ламп в зале, где мы находились, с трудом пробивалось за только что открытую дверь подвала. Видимость внизу была почти нулевой.

— Ну-с, посмотрим, что внутри, маленькие исследователи? — спросил Юрий и сделал шаг вниз первым, не дожидаясь и так ясного ответа.

Окружающее кровавое марево хоть могло и отпугнуть случайного зрителя, но мы навидались уже слишком многого, чтобы остановиться перед расследованием причины падения под натиском монстров этого засекреченного здания. Вдруг все ответы хранились там, внизу! Медленно и осторожно мы продвинулись вперёд, во мрак неизвестности. В самом низу крутой лестницы рисовалось помещение наподобие бункера. Вдоль по коридору на потолке мигали лампочки с красным огнем, неприятно воздействующий на зрение, а под ногами булькала вода: похоже это место было затоплено.

— Ну и дела! Что же тут произошло? — расстроенно зароптал Юрий.

Достав оружие, я и Лера осторожно прошли вперёд. Мы не знали, что нас ждёт, но окружающая тишь внушала спокойствие, даже мысль об отсутствия кого-либо живого в здешних стенах не казалась столь абсурдной. Завернув на первом повороте направо, мы не поверили увиденному: внизу под неприглядным строением располагалась целая лаборатория с множеством комнат! Везде стояли кушетки, современные компьютеры с плоским монитором, непонятное громоздкое оборудование и десятки стеклянных шкафов, заставленных колбами и склянками с неизвестным содержимым. Следов явной борьбы как наверху здесь не было заметно.

— Что же всё-таки за здание такое! — удивлялась Лера с вытянутым лицом. Ту же эмоцию увиденное высекло на всех наших лицах.

Изучая дальше затопленную лабораторию, мы наткнулись на операционную. Противный красный свет открывал вид на находящиеся на кушетках тела, мерцающие с некоторой периодичностью. Добравшись до непонятных тел поближе сквозь обломки стен и разбитых стекол, мы не поверили своим глазам: на кушетках лежали обнаженные девушки, их близкое подобие, как будто бы скрещенное с каким-то другим живым организмом. Работа учёных явно была не закончена, поэтому многие бы растерялись в предположениях.

— Черт побери, да это же прототипы невидимок! — произнес догадку громко, вспомнив ту ночь в лесу с погибшим тогда от них незнакомцем, когда мы оба неслись прочь от разъяренных Отбивателей в поисках укрытия. Неужели их кто-то специально создавал? Но для чего? И кому это было нужно?

Картина происходящего вокруг так и не надоумила на ясные и окончательные выводы. По-прежнему витала в тяжёлом воздухе недосказанность, спрятавшая свои ответы касательно природы этих монстров. Иногда складывалось впечатление, что сам создал везде преграды в попытках узнать что-либо. Обстоятельства всегда скрывали, таили и не выказывали всех подробностей, заставляя бесцельно шляться по земному шару, обремененного выживать.

Внезапно за стенами вдалеке коридора послышался скрип. Казалось, что-то тяжёлое металлическое тащат по полу.

— Что там? — шёпотом спросила Лера, взяв в руки пистолет, и нацелилась на сломанные входные двери комнаты.

— Не знаю, но нам нужно проверить, — ответил ей спустя примерно минуту, так как все мы как один испуганно вслушивались в нарастающий звук. Включил лазерный прицел на своей винтовке: с ним было удобнее в замкнутых тёмных пространствах. — Если это те чудовища, то их необходимо убить, чтобы они нам не навредили. Если там кто-то живой, можно выяснить у него всё по поводу этих мутантов и вируса.

Поразительно, но никто не обронил и намека на то, чтобы попросту смотаться отсюда. Запретные территории научного комплекса подогрели значительный интерес и ушли бы мы, быть может, только утолив его до конца.

Накопив достаточно храбрости, мы медленно двинулись в коридор в попытках найти источник недавнего звука. Стараясь подавлять панику внутри и успокаивать дыхание, мы аккуратно перебирали ногами по толще воды, издавая как можно меньше шума, и тем самым сохранили свое присутствие от возможного врага в тайне. Звук, ставший уже последовательным, слышался громче с каждым шагом, проделанным вглубь коридора. Громче стучало и моё сердце, стремившееся уже покинуть грудную клетку в поисках другого, более спокойного хозяина в менее тревожной обстановке. В ситуации полной неизвестности того, с чем предстоит столкнуться, время, за которое мы прошли какие-то пятьдесят-семьдесят метров, тянулось часами; а напряжение, испытанное за этот пробег, возросло стократ. К одной из дверей в конце коридора, тянущихся по обеим сторонам от самого начала, внезапно прильнул старик. Прислонившись, он вслушивался в то, что там происходит.

— Похоже, именно за этой дверью кроется источник звука, — шёпотом произнёс Юрий Сергеевич.

— Как думаете, что это? — тихо спросил у Юрия и обернулся проверить: одни ли мы всё ещё в этом подземном коридоре. Для собственного успокоения.

— Слышу… какие-то невнятные слова. Там кто-то живой! Он произносит что-то вроде многократно повторяющегося: 'Убийцы, виноваты, а также с… серость, серый, но точно не уверен. Он будто ругается, но это лишь моё предположение.

— Давайте осторожно откроем дверь и посмотрим, кто или что за ней скрывается, — предложила Валерия и спрятала пистолет, вынув на замену со спины свою грозную винтовку, патронов в которой было немного.

— Юрий и Лера, отойдите в сторону выхода. Если оно нападет на меня, вы сможете с удобством расстрелять это или — если силы не будут равны — то сбежать отсюда на улицу.

— Нет! Открой дверь, и всажу ему пару пуль прямо в голову. Это будет быстро, справлюсь. Ты же видел меня в бою, — уверенно сказала мне девушка-снайпер.

Да, ты права, видел как ты, подобно великолепному стрелку, сносишь всей нечисти головы, как точны и аккуратны бывали твои движения в схватках, как хладнокровно ты нажимала на спуск и даже, можно сказать, входила в азарт от собственных убийств. Мне далеко до тебя, по большей части боялся, не в состоянии был правильно действовать в опасных ситуациях. Но видел и другое: как ты переживала насчет всего этого, как бывала раздавлена, не в состоянии двигаться, парализованная страхом. Я точно такой же.

— Не хочу рисковать твоей… вашими жизнями. Справлюсь, доверься мне. — Мягко улыбнулся Валерии, которую, кажется, убедила подобная нежность с моей стороны. — Держись позади меня.

Подождав, когда завершится исполнение моих команд и все участники дальнейшей встречи с владельцем голоса приготовятся стрелять или убегать согласно плану, не совсем плавным движением, с приложением всей силы из-за сопротивления воды, открыл створки двери. Освещения внутри помещения не было, поэтому ориентировался на свет ламп, исходящих с коридора и шарящих во тьме. За широким столом, заставленным всевозможными лабораторными принадлежностями, увидел похожую на человеческую фигуру. Оно стояло спиной, сжимая в правой руке дробовик, а левой — шарило по столам и полкам, вроде бы что-то суматошно ища.

— Где же оно, где? — говорило металлическим голосом само себе нервное существо.

— Эй, бросай оружие! — неспокойным, дрожащим голосом скомандовал и навел на субъект лазерный прицел. На сказанное мною он среагировал мгновенно. Только взял фонарик, чтобы рассмотреть его получше, и едва успел заметить, что он обернулся и, прицелившись в раскрытые двери, — где стоял с незамеченным мною зазевавшимся Юрием, — выстрелил из дробовика. — Твою мать! — ругнулся и присел, отпрянув от двери к стене. Карманный фонарик выпал из моих рук и, перед тем как кануть в темную воду, съевшую всё его излучение, принялся хаотично сверкать на различных участках коридора. — В сторону, все!

— Уйдите! Проваливайте! Держитесь от меня подальше! — мощным звучанием отозвалось существо.

Дробинки оглушающим грохотом атаковали проём, большинство из которых застряли в металлической двери. Парочке удалось проскочить к нам в коридор, где они слепо наткнулись на ногу любопытного старика, задержавшись в нем, и на расположившейся за ним стене. Резкая жгучая боль заставила любопытного старика упасть на пол и застонать.

— Юрий! — обеспокоенно позвала его Валерия.

— Чёрт! Меня задело! — закричал он, зажимая рукой ранение. Попытался встать, но не справился со столь серьёзным увечьем, поэтому обессиленно упал снова.

Выстрелы прозвучали еще несколько раз после некоторой заминки. Перезарядки, очевидно. Но сам таинственный источник шума покидать свою комнату не вознамеривался, отчего сделал вывод: участие в перестрелке подарит нам только возможность с легкостью расстаться с головой.

— Нужно уходить отсюда, немедленно! — страх кричал во мне и мотивировал действовать. Взяв Юрия Сергеевича под правое плечо, помог ему подняться, и мы с максимально возможной в такой ситуации скоростью поплелись обратно по воде, ставшей заметно темнее от поступавшей в нее крови.

— Что оно вообще такое? — испуганно произнесла Лера, пятясь задом с включенным фонариком, чтобы вовремя прикрыть нас от того вспыльчивого выродка.

Задетые сиянием фонаря части в том помещении создали в голове его портрет. Какой-то получеловек или полумутант, если тот вообще из людей сделан, а не выращен в здешних пробирках. На нем была частично разорвана черно-зеленая форма, похожая на солдатскую, на ноге виднелись большие волдыри, а его покрытое грязными длинными светлыми волосами лицо почти полностью разодрали. Сделал ли это с ним огонь или какой-то химический реагент, не успел определить. Определённо не старался выдавить из себя сочувствие этому дикарю, который ни за что искалечил нашего пожилого проводника.

— Это был монстр. Только тот был не похож ни одного из виденных нами. Очевидно, подвид свирепого типа с дробовиком, — пошутил в несвойственной манере и ухмыльнулся своим спутникам. — Валерия выдавила слабую улыбку, а вот от Юрия поднятия настроения можно было не ожидать вообще: гримаса боли дала понять, что дела плохи и необходимо осмотреть его ногу. — Лера, найди нам палату с удобным столом, нужно оказать Юрию первую помощь!

Девушка с грозной снайперской винтовкой в руках начала суетиться и заглядывать в каждый проем, пока, в конечном итоге, не пригласила зайти в один из них. Вломившись внутрь, скинул автомат на пол и освободившейся рукой сбросил различного сорта мусор с ближайшего стола, сразу уложив на него раненого старика. Лера в это время закрыла дверь и принялась тягать к проходу шкаф, заставленный папками и образцами крови, но щуплое усталое женское тело не сдвинуло его ни на сантиметр. Когда вмешался, то громадина поддалась, а единственный проход в спасительное помещение оказался успешно загроможден. Теперь наверняка то чудовище — если оно вообще нас преследовало — не достанет нас. По всей вероятности. Из крайней задумчивости, выраженном в пристальном взгляде на уже защищенный проход, меня вывели Лерины обращения и измученные стоны Юрия. Выкрутился от напавшего ступора умело и отреагировал не мешкая, присуще людям, оказавшимся в подобных ситуациях множество и множество раз. К своему же изумлению.

— Закрой жалюзи, чтобы тот мутант нас не увидел! Сторожи вход, а я займусь Юрием! — скомандовал и метнулся обратно к столу с раненым, первая помощь которому должна была быть оказана уже очень давно.

Несмотря на серьёзность раны и на измученный старый организм, Юрий Сергеевич держался молодцом. Не представляю как бы держался, если бы получил подобное огнестрельное. Дробь попала ему прямо в икру и повредила то ли берцовую, то ли малоберцовую кость, — не помню уроков анатомии, — она сейчас виделась под яркими светодиодными лампами на потолке. Мягко говоря, растерялся. Большинство дробинок, скорее всего, сделало своё дело и застряло в стоящей за ним стене, но наверняка были и те, что в нем задержались. Тогда отравление и гной вынесут приговор его ноге, написав самый паршивый финал. А рядом с ним нет ни одного человека хотя бы с мало мальским знанием медицины.

Итак, необходимо сделать хотя бы что-нибудь, нежели разглядывать в ужасе и смятении его страшную рану. Меня слишком часто бросало в ступор при виде разных вещей: жестоких расправ над людьми, рек крови, вызывающего опасения вида мутантов. Что поделать, ведь этот новый мир не для слабонервных! Из сумки достал бинты, обезболивающее, обеззараживающее средство. Всё правильно?.. Пока размышлял, кровь густым тёмным пятном расползалась по столу и стекала в воду, что успела проникнуть сюда тонкой лужицей в момент нашего прихода. Дал Юрию пару таблеток и подложил под его голову снятую с себя кофту. Что дальше? Ах да, жгут! Любой плотный клочок ткани, да что-нибудь! Попытки повертеть головой в поисках подобного в этой комнате закончились фиаско, тогда раскрыл рюкзак и вытащил одежду. Разорвав её на тряпки, принялся заматывать ногу пострадавшего старика выше места ранения. Столкнувшись с затруднениями, подозвал Леру, и она помогла приподнять искалеченную ногу и успешно плотно привязать рукав некогда найденной в особняке отличной рубашки.

— Всё будет нормально, мы поставим тебя на ноги. Ты ещё успеешь поблагодарить нас, — дрожащим тихим голосом выдавил из себя хоть что-то похожее на подбадривание и поддержу.

Юрий молчал, по-прежнему глухо стонал, и видел как его кожа заметно побледнела. От страха, очевидно, и моя кожа побелела, а поток панических мыслей снова прибыл длинным железнодорожным составом: а вдруг этот милый и отзывчивый старичок скончается у нас на руках? Что если мы ничего не сможем поделать с его ранением? Могу ли своими действиями сделать ему только хуже? Почему задело его, а не меня?

Отогнав плохие мысли не без усилий, с силой приложил к огнестрельной ране, постоянно извергающей красно-бурую жидкость, остатки стерильных бинтов, понимая, что их всё равно не хватит для остановки кровотечения. Девушка стояла рядом, ничего не говоря, и смотрела с застывшими слезами волнения, поджав губы. Понимала ли она, что уже всё кончено для этого старика, на которого мы по несчастливой случайности наткнулись, даже и не зная во что его втянем; или же отчаянно верила сердцем, что сумею стабилизировать его состояние и тем самым сохраню ему жизнь?.. Был храбрым героем и отменным древолазом, метким стрелком и великим бегуном, но мне ещё никогда не представлялось быть врачом-спасителем. Это мой шанс, или же оказался не в том месте, чтобы попрактиковаться в этом деле? Ответом на эти вопросы станет время.

В коридоре послышался знакомый металлический шкрябающий по полу звук. Этот придурок что, подражает маньякам из фильмов ужасов?.. Мы присели с Лерой и притихли, ожидая развития дальнейших событий.

— Неужели он знает, где мы! — шепнул группе, прибирая к рукам отложенный автомат. Стрелять был готов, но разумно ли это при находящемся рядом раненом Юрии Сергеевиче?

В коридоре послышалось несколько голосов. Он что, там не один? Нервно сжал оружие в руках, понимая, если «они» нас обнаружат, придётся устроить тут настоящую киношную перестрелку. Любимая девушка в этот момент уже успела незаметно для меня ускользнуть за пределы видимости и только шёпот, адресованный мне, позволил определить ее местонахождение.

— Здесь есть подсобка, а в ней — вентиляционный ход. За ним похоже находится другой коридор! Можно сбежать отсюда другим путём. Они нас даже не заметят, — радостно отметила юная исследовательница.

— Проверить коридор стоит, но мы не можем оставить здесь Юрия… — С жалостью окинул взглядом импровизированный больничный стол. — По крайней мере, пока не убедимся, что те мутанты ушли и не найдут его.

Просидев в ожидании еще несколько минут, пришли к общему мнению, что преследующие ушли искать на улицу, и мы предприняли попытку вылезти через вентиляционный ход, на деле оказавшийся довольно широким для того, чтобы пролезть в него на корточках, но недостаточно удобный для транспортировки раненого в ногу Юрия Сергеевича. Поэтому, обещая больному в скором времени вернуться, мы направились к «проходу» в другой коридор.

— Моё время уже кончено. Бегите, молодняк, спасайтесь. Ничего страшного, что вы не вернетесь за мной, мне и тут чудесно лежится, — обессиленным шёпотом кинул в сторону ребят старик, сознание которого медленно отключалось от большой кровопотери. — Угораздило же меня…

Смерть неизбежна. Часть VI

Крах (продолжение второй главы).

Внешне подземное коридорное сооружение не отличалось от параллельного ему. Разница состояла лишь в том, что потопа здесь не обнаружилось, да и каждую секцию лабораторных помещений разделяла либо грозная двойная дверь, либо сканирующая рамка. На предмет чего производилось сканирование у меня не было мыслей, хотя был точно уверен, опираясь на назначение этой лаборатории, что не на металлы. Похоже, что здесь всё было относительно спокойно, но только не у меня в душе: мысли об этом ученом или солдате не давали покоя. Кто он? И какой мутации он подвергся, что стал так выглядеть и разъяренно реагировать на непрошеных гостей! Тревога нарастала во мне всё больше и больше, ведь лабораторию, судя по всему, построили вдали от посторонних глаз в глубине леса для создания и тестирования различных человекоподобных особей, что за короткое время заполонили весь город, область или даже страну! А осознание того, что подобный научный центр может быть не один, подкашивало от волнения ноги.

Пару минут мы шли в сторону предполагаемого выхода, думая, что он находился там же, где и в параллельном переходе, но мы ошиблись и уперлись в тупик, несмотря на схожую конструкцию. Боковые помещения рассмотреть не представилось возможным: плотные металлические двери не имели стекол, и на попытки открыться не поддавались. Вполне возможно, по причине неизвестного происшествия и возможной утечки секретных данных сработали запирающие дверь замки. Вряд ли полномочиями по снятию защиты обладал кто-то ещё помимо имеющих отношение к работе лаборатории, а значит, нам туда дорога закрыта.

Возвращаясь по пустым тихим коридорам, единственными звуками которого выступали потрескивающие лампы на потолке, да стук наших неспешных шагов, мы с некоторой грустью и опасением размышляли, что затея с поиском другого выхода не оправдалась. Придётся вновь шлёпать по воде к крутой лестнице с водружённым на плечах Юрием Сергеевичем; как вдруг сердца наши с Лерой сжались, когда внезапно прозвучали выстрелы в отдалении. Ритмичные выстрелы, которые обычно издавал крупнокалиберный пулемёт. Мы замерли, вслушиваясь в источник звука и пытаясь понять, откуда он исходил.

— Кто это может быть? — перебила мои мысли девушка.

— Ответ как всегда один: нужно разведать, — обреченно ответил. — Только осторожно. Пойдупервым, — решительным шепнул и тихим шагом направился вглубь неизведанной территории жутких экспериментов.

— Слышу звуки моторов. Металлический лязг, — крадучись за мной, вполголоса роптала напуганная Валерия.

Как бы мы не попали в какую-нибудь очередную передрягу, из которой не выберемся. Всё думал об Юрии, кого мы опасно близко оставили с теми головорезами. Так сильно этого не хотелось! Он пережил уже многое, а умереть там было бы просто-напросто глупо, как-никак это мы затащили его сюда! Нужно поскорее выяснить что это за шум, устранить возможные угрозы и сваливать из этой подземной вакханалии. И быстро!

Тем временем шум выстрелов и моторов умолк, и мы напряглись, так как расстояние между нами уже весомо сократилось: источник был совсем рядом. Но где он? К чему мы подходили ближе, так это к смердящему запаху, дышать которым не через ткань рукавов курток было уже просто невыносимо. Преодолев очередной поворот и обогнув раскуроченную каким-то неизвестным предметом дверь, мы наконец-то достигли места наших поисков.

Как только ступили за порог массивных дверей, то вляпались в красную липкую субстанцию и ощутили тошнотворную вонь. В увиденное было трудно поверить: впереди лежали тела, огромное количество мёртвых и разодранных, в различных неестественных позах, тел. Это были и солдаты, и мутанты, и скорее всего ранее работавшие в этом лабораторном комплексе сотрудники. Огромное количество трупов столь плотно расположились друг к другу, что нельзя было понять принадлежность жертв и сосчитать их количество. Пространство вокруг них было залито всё той же багровой густой кровавой лужей, виденной ранее этажами выше. В воздухе воняло протухшей плотью, залежалой кровью, всеми неизвестными внутренностями, которыми были заполнены эти существа. Голова вновь закружилась, глаза слезились, да и живот крутило в недвусмысленных сигналах о необходимости покинуть это место.

— О, Боже! — ужаснулся, закрывая нос рукавом, — Что здесь, чёрт возьми, произошло?..

— Какая… мерзость! Кто это все сотворил? — громко возмущалась Лера, натягивая воротник себе на лицо. Запах стоял просто ужасный.

Сколько они здесь находились? За что с ними так бесчеловечно обошлись? Была ли другая, третья сторона, погубившая их? Или это предупреждение чужакам, метка территории, потому что здесь действительно водился маньяк, слетевший с катушек и убивающий всех подряд? Если хотя бы один вариант из моих сумасшедших догадок правдив, то мы в большущей беде.

Сдвинувшись с места, мы осмотрели всё вокруг: пуленепробиваемые прозрачные и заляпанные кровью стёкла стояли по обеим сторонам помещения, внутри виднелись столы с компьютерами и стопками бумаг, на полу расположились некие приборы в человеческий рост и проведённые к ним импровизированные дорожки с барьерами-ограничителями, которые, как правило устанавливали для упорядочения толп людей.

— По всей видимости, это что-то вроде…

— Контрольно-пропускного пункта, — произнесли мы в один голос с Лерой, из-за чего даже слегка улыбнулся одинаковости наших мыслей, несмотря на такую напряжённую ситуацию.

Звук моторов, на который мы шли, давно прекратился, но куда же он пропал? И что это вообще было, черт побери! Задавать вопросы самому себе и не находить ответов стало моей постоянной привычкой. Однако в нынешнее время поиски ответов сулили опасными приключениями или даже в праве были потребовать жизнь за любопытство. В этом мире стоит получше спрятаться и никуда свой нос не совать, чем, к своей беде, не руководствовался и потому попадал в те самые беды и рисковал головой каждый момент своей проклятой жизни. А ещё и другими головами тоже. Когда-нибудь мне не повезёт, и кто тогда станет оберегать Леру!

Из-за своих грустных, даже отчаянных мыслей потерял бдительность и не заметил как переступил через широкую, тянущуюся от залитого густой кровью пола, блёклую линию. Она росла вверх по обеим сторонам стен яркой жёлтой полосой, замыкаясь на потолке в тёмно-красной аварийной лампочке. Предчувствие опасности не обмануло: как только сделал шаг вперёд, металлические звуки стали нарастать за нашими спинами, и когда мы в страхе обернулись, то из-под пола вознеслась громадная, во весь проход, неподъемная для человека турель с многоствольным пулемётом.

На мгновение мне показалось, что сейчас умру, потому как не чувствовал сердцебиения! Из Лериных рук выпала винтовка. Мы замерли с одной мыслью в голове: «что же сейчас будет?» Лампа загорелась, отбрасывая глубокие бордовые блики на и так по большинству тёмно-красное от крови помещение. Тихо и скрипуче заверещала сломанная сирена. Орудие автоматической турели направилось на нас. Все три комплектующие для опознания и уничтожения угрозы были активны. Сканирующая рамка распознала в нас врага; моторы внутри автоматической турели загудели. Казалось бы, нужно убегать, но мы не могли пошевелиться. Ноги не хотели двигаться, а глаза смотрели только на эти вращающиеся стволы. Понял, что пулемётная установка сейчас будет стрелять!

Сколько бы ни проглотил тогда парализующих шпал, опасение за жизнь Валерии возымело верх над сковывающей неожиданностью и испугом: метнулся к испугавшейся девушке и повалил на пол вместе с собой в надежде спастись от металлической бездушной конструкции. Мы не совсем мягко упали в кровь убитых здесь ранее и ушиблись, когда огромная турель начала пальбу. Думал, что это конец. Давящие барабанные перепонки выстрелы продолжались около минуты, хотя мне показалось, что металлическая хреновина стреляла гораздо дольше, или она сломалась и не могла остановиться, либо не доставала до нас.

Быть может, она стреляла не по нам?

Наконец, найдя в себе смелость открыть глаза и повернуть голову, был потрясен: тяжелые патроны убойной силой сметали нагроможденные убитые ею тела, открывая обозрение на подступающих с лестницы тварей. С одной стороны, видел выход, с другой — его отрезал подступающий неравным с нами по силе враг и атакующий механизм. Как там говорится в афоризме? — Между молотом и наковальней? Именно там мы с Лерой и были в данный момент.

Похоже, что пушку встревожили мы, а её шум привлёк внимание всех этих мутантов, которые, вроде как, собрались со всего окрестного леса. Полчище тупых мутантов не заканчивалось и продиралось сквозь коридор, но к счастью и патроны пулемёта тоже не спешили опустошаться. Боеприпасы ей подавались через пол! Что за систему защиты установили себе эти чокнутые докторишки!

Прошептав возлюбленной на ушко: «Не шевелись и не открывай глаза», чем она и так покорно занималась всё время и без моих просьб, усиленно старался придумать дальнейший план действий, вглядываясь в то, как механически, безжалостно и смертоносно расправлялись крупнокалиберные патроны над безоружными существами. Счётчик монстров шёл на убыль, а значит, скоро уже надоевшая устрашающая пальба прекратится. На нас сыпались ошмётки плоти мутантов, неприятно прилипая к одежде, но мы старательно не шевелились. Очевидно, это нас и спасло, как только упал последний из нападающих, стрельба закончилась и моторы турели перестали гудеть. Механизм подозрительно долго ещё «смотрел» вперёд, видимо удостоверяясь в полном устранении угрозы для комплекса, и вновь с тем же железным шумом удалился в открытый в полу люк.

Лера сразу встала, окинула свою одежду сердитым взглядом, скривила губы в отвращении и затем выпалила:

— Мудень! Скотина! Ублюдок! — недоумевающе уставился на неё, впервые услышав от неё ругательства, — мы оказались здесь из-за той страхолюдины, что подстрелил Юрия! Мы ввязались в это из-за того засранца! — По-прежнему не понимал о ком и почему она так говорит. — Ты не заметил? Гляди. — Она указала на свежее скопление месива из трупов на огромной куче тел, в котором я распознал нечто знакомое. — Тот мутант с дробовиком, он был здесь. Это из-за него сработала сигнализация и заработал пулемёт, на этот шум мы пришли сюда. Он привлёк внимание всей той толпы чудищ! — яростная громкая реплика побудила опасение за повторный визит монстров. — Чертовщина какая-то, — опечалено закончила Валерия, прибирая рукой мешающие волосы назад.

Привстал на колени и, оглядываясь на разорванные части трупа нарушителя, задумался. И вправду всё сходится с тем, что только что, тяжело вздыхая, выкрикивала обеспокоенная девушка. Значит, он попытался настигнуть нас, но попал в ловушку? Странно всё это. Получается, он совершенно не представлял о том, где находился, что же он тогда здесь делал? Неужели просто выслеживал нас? С каких пор? Он какой-то новый подвид мутантов или что он собой представлял? Покачав головой, буквально отряхнул от себя плохие мысли и ненужные уже размышления, выпрямился и обнял любимую девушку, которая, утерев чистой частью рукава розовой кофточки пару слезинок, испуганно смотрела на выход. Это была обыкновенная лестница наверх, не тайная станция метро, не лифт или любой другой навороченный подъёмник. Был разочарован: для такой современной секретной лаборатории обычная лестница казалась игрушечным колесом, наспех приделанным к внедорожнику. Вздохнув, отправился по ней первым.

Наверху встретили настежь открытые железные двери, какие обычно бывали у гаражей, сквозь них открывалось затянутое мрачными облаками небо. За пространством дверьми находился всё тот же успевший дать по себе заскучать лес. Рядом располагался домик, схожий по внешнему виду и размерам с тем, в котором проживал смышлёный старичок с собакой. Отсюда можно сделать вывод о том, что эти декоративные домики выступали ориентирами для спуска в подземные залы секретного комплекса. Удостоверившись, что снаружи безопасно и кровожадных упырей, слепо идущих на шум, нигде не видно, облегченно вдохнул свежего воздуха, которого был лишён всё время нахождения в этой проклятой лаборатории, и позвал к выходу любимую. Кажется, настало время для отдыха, так нужного героям после утомительных приключений. Но тому герою внутри меня уже вероятно надоели такие опасные передряги, и мы оба, согласно кивая, уселись прямо на мягкую траву и отрешённо уставились в даль, на которую позволяла густая лесная растительность.

— Эй, — мягко прикоснувшись к моей растрепанной голове, тихо сказала девушка. — Ты в порядке?

— Для мира, которому нужны лишь безумцы и убийцы, на редкость прекрасно себя чувствую. Просто устал. Очень устал, — последнее слово сказал так тихо, что не услышал его даже в своих мыслях.

Как же напрасно организовал эту экспедицию в лесную глушь, таящую — как вышло — не оплот безопасности, а долбаную скрытую лабораторию (то ли по изучению, то ли по созданию этих мутантов — не ясно), аура опасности которой расходилась на многие метры вокруг строения. Ауру такой мощи, что даже собака Юрия её почувствовала, да и сам старик сторонился этой адской кузницы. И отнюдь не зря. Не пойди мы туда, пожилой мужчина был бы здоров, а мы не испытали бы подобного стресса, что только множился день ото дня и не давал отдохнуть измотанным молодым организмам. Сейчас мне хотелось убраться отсюда как можно скорее, из этого сумасшедшего мира в свой, где жизни не угрожала ежеминутная опасность, где отсутствовало понятие мутантов и кровожадных недолюдей, где у меня была спокойная размеренная жизнь, на скучный быт которой более зарекаюсь не ругаться. Или по крайней мере туда, где хотя бы чуточку безопаснее. Только на этот раз с Лерой. И Юрием, проблема изъятия которого из жуткой лаборатории только нарастала. Он всё ещё внизу, в соседнем затопленном крыле лаборатории, в который можно попасть путем пересечения огромной кучи убитых смердящих тел и цепи коридоров через вентиляционный проход, в который мы с Валерией едва протиснулись. Скорее всего, он без сознания, скорее всего, до сих пор истекает кровью, а может, уже умер, пока мы отчаянно искали выход. Этой передышке не суждено дать хоть немного успокоения и времени собраться с мыслями, потому как снова предстояло выделять силы для повторной вылазки в центр смерти и ужасов, но теперь уже со спасательной миссией. Надеюсь, мы ещё не опоздали.

— Что будем делать с Юрием? — с грустными нотками непонимания спросила девушка.

Сделав глубокий вдох лесного воздуха, молча встал и двинулся к лестнице обратно, бросив девушке холодную фразу в ответ:

— Вызволять его оттуда. Мы его не бросим. — Губы Валерии из грустного полумесяца выпрямились в линию. Кажется, своими словами приподнял дух девушки.

Тащить его на себе будет проблематично и опасно, так как запросто осложним старику его и так весьма искалеченную катастрофой жизнь, поэтому нужен был ковёр или палас. Или брезент, который удачно заметил в углу комнат, когда-то служившими КПП для прибывших сотрудников или поставок провизии и оборудования. Свёрнутый в рулон брезент, не заляпанный кровью по причине разделения его стеклом с коридором смерти, был новым, и из упаковки работниками не извлекался, что в общем-то не играло особенной роли. Главное, что проблема мягкого перемещения раненого решена, и осталось только отыскать самого Юрия и выбираться отсюда. Как будто бы это было легко. О последнем крепко задумался и с тоскливой миной шёл всю дорогу, отчего заметившая это девушка обеспокоенно спросила:

— Думаешь, Юрий не выкарабкается? — звучавший как песня для меня её голос был совершенно не по теме, но вернул в реальность.

— Ты что? Нет, конечно, мы заберём его отсюда и вынесем на поверхность, где ему обязательно будет лучше. Мы обязательно спасём его!

Девушка недоверчиво отвернулась, почувствовав фальш в моих словах, но таковыми они точно не были. Не просто верил в них, знал, что так и будет, поэтому предельно сосредоточился на Юрии, хоть внешне это и было похоже на отчаянную грусть.

Спешным шагом мы брели по коридору и уже заметили вентиляцию в зоне видимости, куда мы незамедлительно пробрались и вновь увидели нашего старого попутчика. Всё в комнате вроде бы осталось на своих местах. Шкаф, что припирал дверь от незваных гостей слегка покосился. Сам Юрий был без сознания, в то время как кровь неспешно вытекала из его ноги на пол, образовав приличный подток. Мы с Лерой немедленно кинулись к нему и вновь принялись останавливать вязкое кровотечение уже последними запасами чистых стерильных бинтов: кожа Юрия Сергеевича стала совсем бледной с нашей последней встречи, а нога опасливо посинела. Было ясно: в первый раз мы сделали что-то не так или приложили недостаточно усилий для того, чтобы он прожил ещё немного, если он уже не умер. От этих мыслей испугался. Неужели это тот самый миг, когда мои действия вновь привели к гибели человека?

— Юрий, — выдохнул.

— Юрий, нет, проснись! Ты не можешь здесь умереть! Это всё нереально! Ты не можешь! — с повышенным голосом вторила взволнованная девушка рядом с его лицом, тряся за плечи, невзирая на то, что издаваемыми звуками она могла привлечь нежданных гостей, но останавливать ее совсем не хотел.

Услышав крики и почувствовав вибрацию, старик открыл глаза.

— Успокойтесь, молодняк, жив, — растянутым хриплым голосом заговорил он. — Пока что. Вывезите меня отсюда, пожалуйста. Хотел бы увидеть свою собаку и майское небо, втянуть ноздрями свежий воздух.

Готовые улыбнуться сквозь слёзы, которые сами выступили на глазах, мы сразу же с облегчением рассмеялись.

— Как же мы рады, что вы…

Внезапно вдалеке мне почудился плеск воды, и напрягся.

— Тише, нас снова могут засечь, — опомнился и принялся распаковывать рулон брезента.

— Постарайтесь не… заснуть, — завуалировав более мягким словом опаску за его жизнь, тихо сказала Лера. — Мы мягкой прогулки не обещаем, но вот, мы нашли брезент и с помощью него мы доставим вас к выходу.

— Молодцы, — шёпотом произнёс раненый и замолк, тем самым дав понять, что слова ему давались тяжело.

Очень надеялся на то, что мы не угробим его по дороге. Всё-таки путь был не из лёгких: наступила сложная часть плана по вызволению Юрия, в которой его необходимо сначала мягко опустить на брезент, а затем так же мягко волочить до выхода. Это стало первым испытанием: подхватил его за подмышки, Лера — с предельной осторожностью держала ноги. Как итог, старичок не испытал дискомфорта (или не подал виду?), чем мы остались довольны. Излишки брезента отрезал ножом, чтобы не мешались под ногами. Вторым препятствием оказалась вентиляция, но тут нам удалось аккуратно протащить раненого головой вперед по небольшой шахте, где его на другой стороне встречал заранее перелезший и осторожно опустил на пол. Третьей преградой была комната (наспех проверив активность турели в которой и убедившись, что она действительно работала только на мутантов, мы облегченно вздохнули), усеянная трупами. Возникла необходимость разгрести хотя бы некоторое их количество из-за практической невозможности поднять подстреленного в ногу так высоко. Ко всему прочему, мы могли споткнуться, а этого допускать было нельзя. Среди хозяйственных товаров тут же в кладовке КПП отыскалась лопата (мне снова везет?), которой сумел расчистить дорогу к лестнице — финальному и самому сложному барьеру в нашем спасательном турне. После минуты обдумывания и обсуждений с полюбившейся мне девушкой, решили отдать все силы для транспортировки Юрия на себе, так как волочить его по лестнице было самым неверным и неочевидным решением в данной ситуации. Действовали мы вот так: схватил измучавшегося старика на брезенте под лопатки, а Лера держала на весу его искалеченную и здоровую ноги. Первые ступени проходили гладко и слаженно. Потом начал обливаться потом, а руки и ноги дрожали, сигнализируя об истощении запасов сил. Сорок ступенек очень долго не хотели заканчиваться до тех пор, пока приятный воздух открытого лесного пространства снова не ударил в нос и не придал энергии и уверенности в себе. Это был запах победы над собой, запах достижения цели, которую перед собой поставили и выполнили её с завидной быстротой и аккуратностью. Мы заслужили отдыха. Плюхнувшись усталыми телами на траву, мы с Лерой тяжело задышали и посмотрели на спасенного. Юрий Сергеевич в своей плотной одежде, несмотря на сравнительно теплую погоду, открыл глаза и улыбнулся за долгое время впервые.

— Спасибо, ребята, — по-доброму произнёс он мягким голосом и с благодарностью взглянул в наши усталые лица. — Вы в самом деле справились с возложенной задачей.

Этот взгляд был той самой наградой за все труды, он заставил расплываться в улыбке и чувствовать гордость, приносил успокоение душе и сводил на нет всю изнурённость от проделанного пути. Этот его взгляд, искренне признательный, подарил нам с девушкой ощущение счастья. Момент, когда мы были в сборе, в безопасности, друг с другом, вдали от проблем, которые оставили далеко позади и никогда не вернёмся за ними снова. Весьма горький и непростой опыт научил нас не идти слепо, а впредь соблюдать все меры предосторожности и ни за что не рисковать другими. Хочу вновь дать себе зарок не обрекать людей на погибель. Больше никогда.

Слёзки мужской радости потекли из глаз. Лера же уже давным-давно была с мокрым лицом и улыбалась во весь рот, а заметил это только тогда, когда ощутил влагу на своем плече.

Юрий ухмыльнулся и начал шарить по карманам куртки, пока не нашёл с приятно удивленным «вот ты где», свистульку. Прислонив её к своему бледному лицу, смышлёный старичок дунул в неё — вырвалась мелодия, очень похожая на пение лесных птиц. Мы удивлённо уставились на данное действие и молча вопрошали «Зачем это?».

— Научил свою собаку, Нэлли, реагировать на эту мелодию и прибегать ко мне, если мы далеко друг от друга. В деревне очень помогало искать её, когда она гуляла по соседним участкам и дворам.

С периодичностью примерно в минуту Юрий стоически и невозмутимо свистел, но рыжий лабрадор не появлялся, и мы заметно помрачнели. Вероятность того, что на свист могут собраться мутанты, присутствовала, но старался не подавать виду и верить в то, что турель тогда всех перебила. Вот бы в каждом таком заполненном этими чудиками месте была подобная турель, которая с ними разобралась — так и до счастливого конца недалеко! Минуте на десятой издали послышался лай и шелест кустарной листвы — вдалеке стала заметна золотистая, вся в грязной траве, собака, которая с высунутым языком спешила к нам и иногда лаяла. Вера в лучшее снова не подвела. Нэлли весьма бурно встретила своего хозяина и принялась топтаться по нему и тереться о лицо, на что Юрий постоянно говорил своей собаке:

— Хватит, глупышка, перестань, Нэлли, фу! Ни черта не понимает, проказница!

Подобные милования ненадолго перенесли меня в мир живых, способных радоваться пустякам, людей. Ощутил себя дома. И снова вернулся в начинающий сереть от вечерних сумерек лес, когда сухая женская рука взялась за предплечье и попросила жестом проследовать за ней. В эту же секунду хрипло и громко закашлял Юрий, обрывая этим самым мечты и мысли о спокойном времени.

— Лера, постой! — обратился к девушке и отстранился от неё. Присев на корточки рядом с брезентом, поинтересовался у Юрия:

— Как вы себя чувствуете?

В ответ только услышал стоны и продолжающийся кашель. Рыжая собака заскулила и обратила на меня свои грустные глаза, как будто бы снова что-то предчувствуя. Неужели он скоро умрёт? Обернувшись на Леру, заметил в ее глазах ту же мысль, то же предчувствие. Она понимающе смотрела на меня и осознавала, что так не может больше продолжаться.

— Ты ведь понимаешь, что он долго не протянет, и что с ним нужно, что-то делать? — сказала она, когда мы отошли от Юрия на некоторое расстояние, но могли ясно видеть его. В её грустном голосе понял, что сейчас она мне скажет то, о чем уже догадывался, и от этого на душе становилось очень больно. — Стоит прекратить муки Юрия Сергеевича.

Этих слов и ожидал от неё, но не думал, что спокойно перенесу как она произносит их вживую. Когда впервые встретил эту девушку, она была такой мягкой, кроткой, сомневающейся. Казалось, что она способна испугаться и умереть от чего угодно. Но за всё это время, похоже, её характер сильно изменился, что самолично наблюдал и отмечал. По её словам было ясно, что она настроена решительно.

— Да, Лер, тоже об этом думаю. Мне самому не нравится видеть, как он медленно умирает, но мы не должны с ним так поступать, он столько пережил и вот так погибнуть он просто не может!

— Он дышит из последних сил. Ему тяжко, взгляни на него.

Она была совершенно права, и, как бы мне ни было тяжело это признавать, придется сделать это. Порой, у самого возникала такая же мысль, что нужно покончить с ним. Зачем его мучить? Ведь жизнь в муках — это не жизнь. Но убивать его не хотелось: надеялся, что он поправится.

По возвращению к Юрию мы долго не могли сказать и слова. Просто смотрели на него, и сердце буквально сжималось от боли. Видеть этого старика, потерявшего своих родных, жену, который уступчиво показал нам путь к этой лаборатории и исследовал её вместе с нами. А ведь он мог сейчас находиться в том хилом домике, где укрывался от всех мутантов, за считанные часы привыкшие уничтожать города и превращали их мёртвые, в некрополисы, после своего посещения. Он пережил многое, о чём мы даже не догадывались. Его история могла оказаться куда более волнующей нашей, а жизнь могла висеть на гораздо более тонком волоске от гибели. И умирая сейчас, он умирал героем, который заслужил того, чтобы в другом мире его приняли с достоинством.

Вновь присел на колени перед стариком и достал пистолет; перед действом захотел проститься. Собака, все еще лежавшая на его животе, оскалилась. Затянутые белой дымкой глаза Юрия были направлены на нас и ни на что не реагировали. В эту секунду не поверил, что он мёртв. Отвернулся на Леру и открыл от досады и сожаления рот, снова посмотрел на человека, которого только что хотел хладнокровно убить во имя сострадания. Сразу не осознал, что всего за какую-то пару минут его не стало.

— Что такое? — не совсем вовремя поинтересовалась растерянная девушка. Пока мы трепались о возможности прекратить его страдания, его убийстве, точнее говоря, он… Господи, как же теперь тошнит от самого себя! Мы стояли там и размышляли над убийством израненного жизнью и увечьями старика, который за это время успел отдать душу. Он умер? — позабыв об этике, вновь прозвучала Лера.

— Прощай старик, и пусть там, на небесах, ты встретишь тех, кого потерял, — сделав паузу, склонил голову. — Ненавижу себя.

— О, Боже! — прозвучал тишайший женский голос, слышимый только самой Валерией. Прочитал это по губам.

Встал с колен и вытер слёзы рукавом, взял вывалившийся с расслабленной руки свисток, обернулся на любимую. По её щекам лились слезы, и увидел такую же мягкую девушку, которую встретил тогда в небольшом убежище. Каким невероятным образом приходилось совмещать ей в себе несколько характеров, которые, кажется, никак не могли сосуществовать в одной хрупкой воинственной девушке. Г-м, оксюморон, подумал с самой безрадостной ухмылкой.

Забрав оставшиеся вещи, мы взялись за руки и с немым взглядом оставили всю скорбь и жалость, отдали почести и попрощались с Юрием в последний раз, чтобы через пару минут отправиться в путешествие, у которого нет конечного пункта. Шли неторопливо и не разговаривали, только слушали шумы, издаваемые шагами по траве и кореньям, пока не отошли на расстояние достаточное, чтобы, оглянувшись, не увидеть погибшего по нашей вине пожилого человека, ставшего близким другом за какой-то день знакомства. Как же хорошо, что мы так и не вмешались в написанный им судьбой сценарий и позволили увидеть свой конец самостоятельно. Пройдут годы, прежде чем смогу жить с чувством вины под сердцем, но именно такая мысль будет греть меня последующее время. Надеюсь, что и моя любимая свыкнется с этим. Поджав губы, всматривался в её глаза, в глубине надеясь передать свое искреннее желание привнести покой, но она холодно смотрела вперёд с холодными слезами на лице. Сейчас она закрылась для кого бы то ни было. Даже для меня.

Мы опять не знали, куда следует держать путь, где мы сейчас находимся, как долго сможем передвигаться при отсутствии ориентиров и заканчивающихся запасов еды. Возвращаться в особняк было нельзя: бешеный здоровяк со свёрлами раскурочил двери и почти весь первый этаж, вдобавок на нашу стрельбу там наверняка собрались и другие любители пустить кровь, так что это было опасно. Казалось, что смысла идти дальше просто-напросто не было, но сесть где-нибудь здесь на землю и ждать конца выйдет просто глупо. Слишком много мы пережили и сдаться вот так, значит, показать свою слабость, сдаться, проиграть. Только сильный смог бы выжить в том аду, что учинили монстры, наверняка заполонившие весь земной шар. Идти вперед — было единственной возможностью выжить, что мы так усердно и пытались делать с любимой девушкой на протяжении всего времени с момента начала катастрофы.

«…»

Вспомнил о маленьком деревянном, покрытым лаком, предмете необычной формы, принадлежащем когда-то усопшему, довольно поздно, но в попытках спасти скорбящую собаку просвистел до ночи. Красивой мелодии у меня не получалось, очевидно, это и сказалось на удаче приманить Нэлли. Кто знает, что с ней могло произойти? Нашли ли те мутанты собаку, способны ли навредить ей? Думал, что да, и от этих мыслей на душе стало совсем неспокойно. Конечно, мы были для неё чужаками. Не такими грозными как мутанты, но она всё равно бы вцепилась зубами, если бы мы попытались оттащить её от хозяина: только по его просьбе она виляла хвостом и была ласковой.

Прошла уже примерно пара часов, а за это время мы с Лерой не сказали друг другу ни слова. В голове постоянно воспроизводился сюжет разговора о том, как прекратить страдания раненого старика, а в этот же самый момент он спокойно умирал рядом с единственным оставшимся членом его семьи — Нэлли. По-прежнему в сознании виделся его благодарный взгляд, слышался предсмертный кашель и скулеж опечаленной собаки, понимающей его скорую гибель. До сих пор не похоронил его, не мог принять, что его больше нет с нами. Что за проклятье наложили на меня, постоянно убивающее кого-то рядом!

Мы брели вперёд, съедаемые каждый своими мыслями, и нас не волновало то, что вокруг могли расхаживать эти мутанты, хотя и не встречали их рекордно долгое время. По пути сделали привал и попытались перекусить, хотя куски ненавистных уже крекеров из особняка не лезли в глотку. Погода к ночи постепенно ухудшалась, затянула ещё более мрачными тучами небо, возвещая все живые организмы на улице о том, что скоро пойдет дождь. А как те самые представители живых организмов, не желающие мокнуть и замерзать, мы поспешили найти укрытие. Вдобавок ко всему, укрытие с местом для ночлега вышло бы гораздо более приемлемым вариантом, чтобы отдохнуть от трудного дня, а также не продолжать искать неприятности в тёмное время суток в лесу, в котором не видно дальше вытянутой руки. Это было логичным решением, потому как не придерживаться подобных правил сродни самоубийству.

Пройдя ещё немалое расстояние под нарастающий гул грома, мы с Лерой при помощи фонариков заметили среди густой тьмы между деревьями целый автомобиль с открытыми передними дверями. Грязно-бежевый японский седан в глубине леса — явление крайне необычное и волшебное, но имело под собой объяснение: растительность здесь была редкой, поэтому автомобиль мог проложить себе путь. Рядом, надо думать, были трасса или город, а значит, мы уже близко к людям. Изучив салон автомобиля и не найдя поблизости владельцев, мы единогласно выбрали её для спального места на эту ночь. Внутри было довольно холодно, но мечтам об обогревателе не случилось сбыться, так как стрелка индикатора топлива указывала отметку «0». Надеюсь, стремящимся удрать бывшим владельцам машины удалось обнаружить убежище. Или избавиться от преследователей. Когда мы максимально удобно расположились на передних сидениях, закрыли окна и заперли все двери, то ненадолго ощутили себя в безопасности. Хотелось верить, что представляющие угрозу индивиды тоже так думали или просто бы не обнаружили нас, ведь в голову по ночам прокрадывались из глубин подсознательного страха образы существ, стремящихся убить тебя, невзирая на то, насколько ты защищен. А вот эта небольшая остановка посреди дикого леса в обыкновенном городском автомобиле бизнес-класса заставляла бояться за свою жизнь.

— У тебя очень бледный вид, как ты? — поинтересовалась моим состоянием девушка, произнеся что-то впервые за долгие мучительные часы.

Повернул голову в ее сторону и застыл. Губы не хотели шевелиться, а вихрь мыслей только усилился, предчувствуя озвучивание себя в реальности. Не в порядке, уж точно. Да, бледный, и не только от страха, ведь раздумья об Юрии высосали из меня все приятные эмоции. Просто раздавлен.

— Не знаю как я. Подавлен. Измучен. А ещё мне страшно за нашу жизнь. Навидался столько смертей, что кажется больше не вынесу. И не имею в виду смерти тех тварей.

— Поняла, — кротко и тихо бросила она.

— Наверное, мы должны об этом поговорить, потому что так больше не могу. Молчал всю дорогу, сдерживая слёзы, ты молчала весь путь. Это неправильно! — Лера аккуратно и почти незаметно подвинулась в пассажирском кресле и погладила плечо моей высохшей от крови и грязи коричневой футболки. Ее одежда, к слову, тоже была запачкана кровью. — Мы должны поговорить об этом и отпустить его, должны признаться друг другу, что тот разговор между нами был ужасен, нет — чудовищен. Мы же хотели убить умирающего! Какие мы люди после этого, если поступаем так нечеловечно!

— Он мучился, просто хотела таким образом помочь ему. Не могла больше видеть, как он страдает от боли.

— Знаю. И хотел помочь ему. Но как же всё ужасно вышло! Одновременно рад и несчастен, что так вышло, но кажется так и не смогу себя простить. Живу с виной со времен этой катастрофы и каждый прожитый день только всё усугубляет. При мне умирали десятки людей: жители базы, павшие просто под непобедимым врагом; парень, с которым удалось сбежать оттуда, чьего имени так и не спросил, Алексей, теперь Юрий. В это сумасшедшее время ты испытываешь симпатии ко всему живому, и их потеря сказывается тяжёлым грузом и якорем, он стопорит тебя на месте. Каждая смерть вынуждает встать на месте и ждать участи, что мне была уготована еще в начале пути, а я…

— Сопротивляешься. И правильно делаешь, потому что ты борец. А те люди, чьи смерти ты видел, наверняка благодарны тебе за то, что ты боролся за них или хотя бы старался сделать это. Есть и другие, которые выжили благодаря тебе и твоей храбрости. Например, я. И тебе безумно благодарна. Ты не сдавался всё это время, и следовала этому же принципу. Мы пока ещё живы и зашли так далеко благодаря тебе. Ты герой, каких ещё поискать надо, не то что…

— Горький, да? А уже и забыл о нём. Так много пытался поговорить об этом с тобой, Лера, но это так ни к чему и не привело.

— Не хочется вспоминать о плохом прошлом, когда рядом есть хорошее настоящее.

Поморщился. Знал, что с Владимиром они жили примерно месяц, и за то время они успели построить отношения. Да, он был активным самцом и кажется принудил к этим отношениям Рязанову силой. Может быть, это и здорово, что об этом ничего не знал. Ведь главное, что она сейчас со мной. Она всё-таки меня убедила. Эх, она заставила чувствовать меня себя лучше. Замечательная вещь, любовь.

— Спасибо, что выслушала меня. Что веришь в меня, Лера. Поэтому и люблю тебя. — Девушка улыбнулась и долго целовала меня в губы. — Но всё ещё не уверен, что мы в безопасности в этой машине.

— Снаружи будет дождь, и тогда мы точно не сможем… — громко ударяющийся ливень об машину прервал речь девушки. — Вот и он, кстати. Не думала, что тебе придётся объяснять такие очевидные вещи. Мы пропадём в ночном лесу и станем такими же «невидимками», как и хозяева авто… — Валерия ненадолго успокоила меня своей ободряющей речью, она же и взрастила семя тягостных раздумий. — Давай просто переоденемся в чистое, попробуем найти что-нибудь в машине и спокойно заснуть. Мне этого очень сильно не хватает. — С недоверием поглядел на неё, а она склонила голову на манеру милых пушистых кошек и кротко улыбнулась. — Пожалуйста, оставим всё на завтра.

Даже её прикосновение после добрых слов не вселило уверенности. Уже был болен, и эта зараза должна быть вылечена лишь одним способом — верой в себя и надеждой на лучшее. В конце концов, жизнь в этом аду дарила и приятные мгновения, на которые всегда обращал внимание и благодарил судьбу. Как же в этом мире нарушен баланс, если за возможность жить приходится расплачиваться смертью своих близких… Как же этот мир жесток.

Рядом включился фонарик, и мои размышления исчезли как мрак. Лера активно опустошала торпеду авто, вытаскивая все найденные предметы себе на колени: упаковка бумажных носовых платков, пара заколок на волосы, спички и лупа. Разглядывая каждую вещь внимательно, она тихонько обронила «прелести мародерства», и тут же замолчала, складывая предметы в свою сумку. Набор вещей был довольно странный, но не мог не согласиться с тем, что они будут полезными. В машине не оказалось ни карты, ни документов, значит, бывшие владельцы либо рванули без оглядки, не взяв с собой вещи, либо забрали их с собой.

Дождь усиливался и громыхающими звуками капель вызывал слуховые галлюцинации. Стараясь не дышать и не моргать, вглядывался в ночную даль, чтобы убеждаться в том, что мы одни. Стал параноиком.

Лера безо всякого стеснения показывала всю стройность своей фигуры, переодеваясь в единственную оставшуюся часть одежды. Хоть на улице и был конец мая, этой дождливой ночью хотелось одеться потеплее, что девушка и сделала, надев грязную кофту. Она стала на ощупь шарить под сидением рычаг, наткнувшись на него рукой, надавила и сразу же довольно расположилась на кресле почти в лежачем положении.

— Спокойной ночи, — зевнула девушка и положила под голову руку, вторую протянула мне.

Сделал с водительским креслом то же самое и повернулся к ней лицом, также протянув свою руку.

— И тебе спокойной ночи, любимая Лера. Пусть шум этого дождя будет убаюкивать тебя.

В ответ девушка хмыкнула и закрыла глаза. Ночлег внутри брошенной в лесу в машине начался.

После окончания дождя где-то далеко от нас в лесу послышались странные звуки, затяжные, мученические, которые не давали заснуть. Когда попытался прислушиваться, то различал крики несвойственные ни зверю, ни человеку. Мне стало страшно, и потратил долгое время на то, чтобы успокоиться и заснуть, в то время как Валерия, распустив длинные волосы, в то же самое время уже сладко спала и отпустила мою руку. Смотрел на нее и часто задумывался, сможем ли мы вернуться к нормальной человеческой жизни, будет ли нам дано это пережить, или до конца своих дней будем вот так вот скитаться в страхе непонятно где? Есть ли надежда на то, что кто-то положит этому конец? Наша роль в этом деле ничтожно мала, поэтому приходится надеяться на кого-то весомого, а не на кучку случайных выживших. Пускай уже слышал множество раз, что та или иная военная база пала под натиском чудовищ. Ох…

«…»

— База вызывает «Последнюю надежду»! Приём! Как ваши успехи?

— База, приём! Всё отлично, летим домой!

— Как удачно вы всё сделали, даже не верится, что всё оказалось так просто.

— Пш-ш-ш…. Мы рады, что вы побывали у нас в гостях!

— База! Что случилось? О чём вы говорите? Кто это?

— Что за!

— Бери налево! Дьявол!

— Черт нас подбили, мы падаем! Держитесь! А-а-а-а-а-а!

— Куда же ты? Останься с нами!

— Ты должен идти к нам! Подойди и узнай свою судьбу! Хочешь узнать кто ты и почему еще жив? Тогда иди к нам! Мы ждём тебя!

— Нет, не ходи! Это ловушка, не верь им! Посмотри, что они со мной сделали! Теперь я монстр! Не ходи к ним, они убьют тебя!

«…»

Резкий удар по машине, а затем последующий скрип вывел меня из дремы моментально. Лера тут же подскочила.

— Тише, рядом кто-то есть, — сказал шёпотом и взял Леру за руку, — не шевелись.

— Что это может быть? — испуганным голосом спросила она, вслушиваясь в этот скрип. Если бы лицо было видно, бы наверняка заметил ее выпученные глаза. — Достать оружие? — В несогласии покачал головой — на выстрелы точно сбежится кто-нибудь ещё, и тогда проблем будем существенно больше.

Тварь била железом по машине, медленно обходя ее вокруг. Похоже, что это был один из мутантов, у которого вместо руки острый меч. Тот самый опасный мутант, в одиночку перевернувший автобус и повлёкший за собой смерть Захарова. Нам крышка. Для него это, наверное, как ножом по талому маслу водить. А вдруг он там не один? Зажмурившись, желал лишь одного: чтобы они не заметили никого живого в машине. Только бы не нашли и не атаковали. Мучительнейшие минуты ожидания прошли в несносном напряжении, которое прервала уже успокоившаяся девушка.

— Вроде бы, он ушёл, — шепнула она, не скрывая прежнего испуга.

Мне показалось, или её волосы стали светлее? Высунулся и проверил окружающую машину темень: никого не было. Обошёл автомобиль, освещая округу фонарём, и вернулся обратно в салон. Талисман удачи снова подействовал, неужели он вновь потребует чью-то кровь взамен наших жизней?

Как же всё-таки оказалось страшно ночевать в этом лесу. Тело дрожало при осознании того, что чего-то подобного и ожидал. Не хотелось переживать это еще раз.

Проснулся рано. Из раза в раз мне виделась эта катастрофа и лишала покоя. Ужасное сновидение, накануне предшествующее приходу чудовища, никак не надоумило на то, что же оно значило. А ещё я, наконец, увидел одно лицо. До этого незнакомые и безликие сотоварищи обрели очертания. Узнал одного, того, кто кричал не ходить к ним. Тот обезображенный блондин из лаборатории. Надо же, теперь понятно, что всё виденное просто кошмар. Видел то, что чувствовал: катастрофу, ужас предстоящего неизведанного. Списав всё на недосып и постоянную тревогу, протер глаза, тихо приоткрыл дверь и вышел наружу. Майское утро сохранило хмурость прошлого дня, а это значило, что передвигаться придётся в неприятную прохладу по мокрой траве. Хотя вокруг всё и казалось спокойным, это почему-то настораживало.

— Полагаю, уже утро, так что с добрым утром, — обратилась Валерия ко мне через открытую дверь. Голос ее звучал радушно и был мне приятен. Чего мне так всегда не хватало: чтобы кто-то рядом вселял в тебя хорошие мысли, кого-то, чьё настроение ярче и светлее твоего. Она просто находка для меня.

— Уже проснулась? Как спалось тебе? — симпатяжка потянулась и посмотрела на меня сонным взглядом. Она не сказала ни слова, но по её радушной улыбке понял, что всё хорошо.

Единогласно решив больше здесь не задерживаться и отправиться на поиски места более безопасного, мы сперва скушали припасенные рыбные консервы с возобновившимся аппетитом. Хватило пары минут на то, чтобы собраться, и с новыми силами плестись с уже менее тяжёлыми сумками за плечами — во многом благодаря уменьшению запаса еды и патронов — в неизвестное «вперёд». При отсутствии компаса всё стало просто направлением вперёд.

Несколько километров спустя мы стали замечать на земле характерные для приближения к цивилизации вещи: порванная одежда, спортивные сумки, несколько автомобилей. Сердце замедлило ритм и стало труднее дышать, когда наткнулись на трупы людей. Почти все из них скончались от нанесенных ран, на каких-то телах были страшнейшие ожоги, а самое неприятное во всём этом — все они медленно разлагались. И встречались чаще с каждым пройденным участком пути. Несколько раз впечатлительная девушка предлагала свернуть и идти в другом направлении, но был уверен, что мы приближались к городу, в котором уже не осталось мутантов. От этого зрелища и мне становилось не по себе, но убедил ее идти дальше. Судя по количеству убитых, где-то на автостраде или в городке произошла нешуточная бойня, но давность данной трагедии вселила уверенность в то, что с нами ничего не случится, и ускорил шаг. Возлюбленная тоже поспешила по редкому полесью, минуя разбросанные тут и там вещи и тела, чтобы не отставать.

Спустя какие-то несколько минут мы оказались на «мёртвой» автостраде. Вид открылся поистине леденящий кровь. Ужас отувиденного застыл на наших лицах: вся видимая дорога в обе стороны была загромождена машинами. Великое их множество горело или ещё полыхало, выпуская в грязный воздух темный дым. Тлеющие деревья чернели вдалеке, дымилась резина, лежали прижженные к асфальту обугленные тела, а рядом сотни авто без владельцев стояли в бесконечной пробке на шоссе, ведущем в Ад.

— О, Боже! О, Боже мой! Что! Здесь! Могло! Произойти! — вычленив каждое слово, восклицала шокированная девушка.

— Жители городов, которые пытались спастись, — очевидно подметил на автомате, даже не задумываясь. — Но вот что с ними со всеми могло произойти, не знаю.

В каком-то из этих направлений лежал город, но идти туда намерений и прыти поубавилось. А узнать, что стало причиной такой огромнейшей пробки, ни у кого желания не возникло. Неровен час, наткнемся на них — станем прилипшими к земле неопознанными трупами. Неужели напалм? Не видел воочию как он действовал, но по окружающему кошмару посчитал, что это он. Естественно, упустил думы о мутантах, об их опасности наслышан, но никак не хотелось принимать то, что среди них есть пироманьяки-поджигатели.

— Мне страшно! — произнесла тихо Лерочка, прижавшись ко мне.

— Мне тоже, любимая.

Пробка, казалось, тянулась на долгие километры вперёд. Раньше здесь горело абсолютно всё, даже асфальт. Мертвые тела людей тлели вперемешку с трупами этих злобных мутантов. Некоторые из обугленных близлежащих деревьев упали на дорогу, оставляя под собой острые неровные и устрашающие пни. Над головой летали стаи черных птиц; небо и облака были кроваво красного цвета.

Как будто бы мы узрели перед собой знамения перед грядущим апокалипсисом. Закат человечества был близок. Неужели это конец?

Смерть неизбежна. Часть VII

Крах (продолжение второй главы).

Мы бы так и стояли, парализованные, обняв друг дружку, в недоумении и страхе сдвинуться с места, пока не услышали чей-то пронзительный крик откуда-то спереди. Отпрянул от девушки и достал штурмовую винтовку. Там кто-то есть? Но кто смог остаться в живых на этой дороге? Весь на нервах, держал оружие наготове. В это время крикливый незнакомец появился из-за леса на другой стороне дороги, а за ним обнаружилась также и часть преследователей — мутантов, которые старались не отставать от своей жертвы. Напуганный прибежал к дороге и, миновав дым ещё горящего содержимого автомобиля, приблизился к нам настолько близко, что мы разглядели его изрезанное и изрытое свежими шрамами лицо. Мы с Валерией одновременно переглянулись. На нём была другая одежда: белая в крови рубашка на пару размеров больше, чёрные джинсы, в руках он сжимал уцелевший в аварии дробовик. Он прихрамывал, но скорости хватало, чтобы монстры не догоняли его.

— Это…

— Это Алексей! Захаров! Он жив! — воскликнула и улыбнулась Лера, внимательно следящая за происходящим в прицел винтовки.

С другой стороны дороги на нас бежал Алексей, которого мы считали покойным. Но ведь так оно и было: он лежал без единого движения среди крови в неестественной позе, там, в автобусе. Как это возможно?

— Стреляйте! Живее! Стреляйте по ним! — крикнул чудом воскрешенный Лёша и спрятался за автомобили.

Не медля ни секунды, Лера присела и стала ждать, пока в её поле зрения появятся будущие цели. Быстро наведя прицел, она потянула крючок — выстрел, легкая смена положения дула — и снова выстрел. Это повторялось, пока последний патрон в магазине не забрал с собой на тот свет — или куда там эти твари попадают⁈ — всех жадных до крови преследователей Алексея. Каждый пуля наполнила окружающее пространство звуками оглушающих шлепков, от которых стаи пролетающих птиц шарахнулись обратно за горизонт. Когда везунчик Захаров медленно приближался, в то время как губы и всё лицо радостно улыбалось, потерял дар речи.

— Ребята, вы живы… вы в порядке? — Оглядел он нас с ног до головы, со страхом в глазах заметив засохшую кровь на одежде.

— Ты не волнуйся. Это не наша кровь. — Помотал головой и застыл в оцепенении. У Валерии ещё была с собой несколько кофточек и запасные спортивные штаны, а вот все мои предметы гардероба ушли на бессмысленную перевязь простреленной ноги Юрия.

— Алексей, это точно ты⁈ — не веря увиденному, спросила глубоко потрясенная девушка и опустила наконец винтовку.

Захаров сперва крепко обнял Леру, затем — меня, но без движений стоял подобно каменной статуе, однако же почувствовал дрожь в его руках.

— Да, это я, раненый, хромой и голодный, но это мелочи по сравнению с тем, что пережил, — кто-то невидимый подошёл к Алексею и стёр его улыбку так внезапно, что мы с Лерой напряглись. — Трудового нет, ребята, он потерян, всё время по лесной дороге мы ехали в опустошенный город! Тс-с! Слышите? — внезапно отвлекся он посреди рассказа на дорогу. — Нам нужно где-то спрятаться, тут совсем не безопасно.

— Но куда? — с растерянностью в голосе спросила Валерия. — Тут повсюду остовы сгоревших машин!

— Не расстраивайся, уцелевших авто здесь гораздо больше. Знаю тут один автобус, там можно переждать некоторое время, — кратко закончив своё описание, Захаров быстрым шагом направился налево по ближней стороне шоссе.

Почувствовал на себе взгляд любимой, но, молча уставившись вперёд, поплелся за ним. В конце концов, выбора у нас не было, а он наверняка разбирается в «безопасных местах»: где-то же пережидал всё время…

Одни ощущения были тогда, когда просто издалека осматривал последствия некогда творящегося здесь кровопролития и ужаса, совсем другие — при размеренном обходе рядом с ними. Вдоль шоссе жертв хоть и было много, но автомобилей насчитывалось гораздо больше, значит тех, кто избежал расправы, растерзали в лесу. Думать положительно не получалось. На пути бросилось в глаза странное невысокое сооружение на одном из внедорожников: нагромождение из сумок, веток и камней, на лёгком ветру шелестел альбомный лист. В чём был его смысл?

Минут через десять подошли к маршрутному автобусу, немного напоминающему тот, на котором следовали мы примерно четыре дня назад. Этот был разбит: стёкла едва уцелели, колеса спущены, а правый борт почернел от копоти.

— Похоже, что этим автобусом как будто бы дети поигрались, — иронично подметил, но никто даже не улыбнулся.

Оказавшись внутри по приглашению Алексея, мы стали внимательно рассматривать салон. На сидениях были разбросаны различные вещи: одежда, бутылки, пластмассовые контейнеры, мешки и плед. Это лишь то, что увидели сразу, а было и другого разносортного скарба навалом, которого мы не заметили, потому как не силились отвести немой взгляд от казавшегося нам всё время покойным друга.

— Проходите, располагайтесь, в углу можете взять одежду раз вы свою замарали. Много разного тряпья набрал на всякий случай, — дружелюбно обратился он и надолго замолчал. — Извините, просто уже разучился разговаривать. Хотел даже найденную пару дней назад сигарету оставить и опробовать её в день нашего воссоединения, но не сдержался и скурил ее сразу. А, вы наверняка спросите, почему был уверен, что встречусь с вами? И я отвечу, что расставил ориентиры. Видели, наверное, по пути сюда хлам разный на крыше? Ставил их каждые метров пятьдесят из различных вещей бывших автовладельцев и подложил под них лист, на которым большими буквами написал: «Живой. Ищите меня вдоль шоссе. Не шумите. И подпись: А. З». Правда, здорово придумано? Старался найти вас, знал, что вы были живы, раз бросили меня почти без припасов полумертвого в салоне. Знаете, от чего пришёл в себя? От жуткой боли во всём теле!

Лера ахнула и закрыла рот обеими руками. Она понимала, что его следует утешить, но в то же время дать ему выговориться. Она качалась как рогоз на ветру от волнения. Из его рассказов становилось понятно, что остаться одному для него оказалось сложно, а сохранить здравый рассудок в отсутствии нас рядом не удавалось, поэтому он сорвался.

— Проснулся в своей крови, она даже в рот мне натекла, в животе торчал сраный кусок стекла, вывихнутая нога не дала мне подняться. Лежал и думал: почему? Почему, будучи мёртвым, испытываю такие муки? А потом ко мне пришла в сознание самая весёлая мысль. Мысль о том, что я живой. Что я один. Тогда все силы потратил на то, чтобы встать, прохрипеть ваши имена и осмотреться. Вас не было. Сперва испугался, что вас могли утащить монстры и распилить на сотни кусков так, что даже бы вас никогда не распознал, но эти мысли быстро развеялись по ветру, когда увидел, что вы забрали с собой большинство запасов. Спасибо, что хоть оставили аптечку, иначе не сидел тут живой сейчас.

— Лёша, остановись. Мы не знали! Мы думали, что ты умер, правда! Мы кричали твоё имя, и ты не отзывался. Мы оплакивали тебя последующие дни, не злись на нас, потому что мы этого не выдержим! — девушка с наворачивающимися на глаза слезами не сдержалась и подбежала к Алексею, обняла и не отпускала хватку, пока на его сердитом лице не растянулась улыбка.

— Да. Вы правы. Извините. Слишком долго репетировал свою речь. Когда ты один, слишком много времени уходит на разговоры с самим собой, а виновного в своём положении хотелось найти и уж тем более наказать всегда.

— Мы понимаем. Прости нас. Если ты вдруг захочешь… ну, отплатить нам как-то…

— Послушайте, не какой-нибудь больной придурок, которых показывают по телевизору, — повышал он интонацию, пряча за ней обиду. — Не стану пытать вас или калечить из-за своих обид. Сейчас сложное время и нужно держаться вместе, так что не подведу вас. А вы не подведите меня. — Вперился в меня взглядом холодным так, что не смел ослушаться.

— Как ты? Ты не ранен, а то на твоей рубашке кровь? — волновалась девушка.

— Ах, спасибо, что спросили. Придётся сменить. В очередной раз. Убил пару обычных хватунов, — он взглянул на испуганную Валерию и успокоил её.

— Они не особо опасные.

— Кстати, откуда это всё у тебя? — поинтересовался всеми этими разбросанными вещами.

— Воровство, друг мой. Или временное изымание, как хочешь назови это, ведь их владельцы уже далеко не рядом. А может, и не в этом мире даже, так что их позаимствовал для собственного выживания. И комфорта, само собой. Конкретно в этом автобусе мне оказалось спокойнее предыдущих спальных мест. В автомобиле ночью довольно страшновато, скажу вам.

— Прекрасно тебя понимаю, — не смог удержаться от комментария.

— Ну, вы присаживайтесь, если голодны, могу предложить шоколад. Нашёл это талое сокровище в бардачке седана. Если нет, давайте тогда займемся тем, ради чего мы сюда пришли — поговорим! — Алексей Захаров улыбнулся так, как это обычно делал саркастичный злодей на экране, возможно, не специально, но вышло у него довольно жутко. — Подумал о том, что нам следует поделиться, какие сложности мы встречали и как преодолевали их с момента разделения наших путей от бронированного автобуса и до воссоединения на этом мёртвом шоссе, — он вдруг сглотнул и обратился ко мне, в этот момент расчищавшему место на сидении. — У вас есть вода? В горле совсем пересохло.

— Да, конечно, держи, осталось немного, но не экономь. Найдём где-нибудь ещё.

— Ага, точно, — как будто бы недоверчиво произнёс он. — А ты оптимист. Как и я прямо. Был.

— Мы вышли сразу же, ночью, — внезапно начала Рязанова, очевидно, желая перебить неприятно начинающийся нами разговор. — Пошли сперва вдоль дороги, следуя хоть какому-то ориентиру. Мы же ехали в Трудовое, вот и направились вперёд до какого-нибудь знака. Перекусили и на нас сразу же напали многочисленной толпой. — Жадно допив всю бутылку, Захаров с интересом стал слушать Леру. — Какое-то время мы отстреливались, но этих бродячих было слишком много, и мы пустились в бега, в лес. Мы бежали, пока ноги не начали зудеть, и остановились отдохнуть.

— Залез на дерево и увидел вдалеке дом, — перехватил право рассказывать, — мы отправились туда и к утру были уже на месте. Это оказался богато украшенный, но старинный заброшенный особняк посреди болот. Мы провели там несколько дней, было спокойно и здорово до того момента, пока не обнаружил крикушку в подвале. Там же был мертвый мужчина с дневником, в котором было сказано про «некое безопасное место», на деле оказавшееся секретной лабораторией по выведению невидимок и хрен знает чего ещё…

— Воу, стойте, вы меня запутываете. Вы решили сходить в место, описанное в дневнике мертвого парня? Ну у вас и захватывающие приключения были! — чрезмерная радость его вызывала сосание под ложечкой.

— В том особняке проживало два каких-то человека. Один из них это описал в своём ежедневнике и ушёл. Второй читал его и делал пометки — тогда его настигла крикунья. Бедняга написал пару строк перед смертью.

— Жуть… лишь слышал о крикуньях. Горький приказал никогда не подходить к ним близко.

— Мне тоже, это знаю, но его упрямство и любопытство было неостановимо, — нарочито сердито перевела она на меня взгляд — Ты, кстати забыл упомянуть про то, как почти в одиночку убил этого светящегося безумца со сверлами! Вот это была схватка, ты бы видел! — стараясь вложить в новость восхищение, скрывала собственное опасение. — Хотя без моей помощи он бы не справился.

Сейчас это воспринималось как нечто развлекательное, чем стоит порадоваться или гордиться, но никогда бы не захотел провернуть этот фокус снова. Только не ценой жизни.

— О, схватка со светлячком? У меня тут тоже был один. Позвольте влезть со своей историей? — попросил он, и мы с одобрением молча покивали. — Уже вечерело, и как обычно шлялся по дороге, выискивая полезные для себя предметы и пропитание, как вдруг услышал крики. Жуткие, конечно, но к такому уже привык: с начала катастрофы много кто умирал, издавая такие вопли. Поэтому сразу понял, кхм-кхм, кто меня может ждать и зачем, но из-за клубов огня и дыма спереди ничего не разглядел и решил спрятаться, затих и просил небеса, чтобы никто меня не заметил. Вёл себя совсем как дурачок. Из дымного облака пару минут спустя выбежал пылающий в огне, обугленный до неузнаваемости, Отбиватель. Как чучело на масленицу, только с пилами в руках. Просто потерял дар речи, ведь таким этого монстра еще ни разу не видел. От ярости и боли он расталкивал все машины, встречающиеся у него на пути, словно какой-нибудь монстр-переросток из японских кинофильмов. К великому несчастью, он двигался ко мне. Оставалось только вступить в бой, потому что убежать от него, по рассказам очевидцев, еще никому не удавалось. Может, они медленно бегали, но не хотел рисковать.

Мы с Лерой зачарованно слушали Алексея, забыв о времени. Кажется, такую страшную историю, тем более ту, в которой оказался ты сам, нужно пересказывать осторожно, боязливо касаясь некоторых деталей, ведь вспоминая об этом вслух будто бы снова переживаешь эти же эмоции, но Алексей ловко орудовал эпитетами и не скупился на юмористические вставки, как будто бы это забавляло его. Вероятно, и не вымысел, что находясь на этом шоссе один несколько дней, запросто можно поехать головой.

— В какой-то момент он застрял, и понял, что этот тот шанс, когда надо обдумывать действия и производить их. Хорошо, что со мной было вот это! — Из-под сидений он извлёк плотно обмотанную кровавыми тряпками рукоять меча, удивительно похожего на тот, который видел воткнутым в наш бронированный автобус. Именно этот предмет напугал тогда так сильно, что мигом поспешил вместе с девушкой прочь в иное место, несмотря на то, что вокруг была темнота, таящая в себе лишь неизвестность. Заерзал на своём сидении, в то время как Валерия внимательно и без малейшей паники разглядывала оружие.

— Что, незнакомая вещь? Вытащил ее из борта нашего автобуса. Вышла на удивление легко, тогда ещё удивился дьявольской остроте лезвия, но это свойство в нем быстро улетучилось, стоило мне применить его против тех же мутантов. Эй, ты побледнел, с тобой всё нормально?

— Да, наверное. Уже видел его, кхм-кхм, — занервничал и покашлял. Всему виной был страх, который укрыл меня с головой, но признаваться ему в этом и сказать, что мы так быстро бросили его из-за моей трусости, я бы никогда не хотел. — Видел монстра с такой штукой, когда мы ночевали в брошенном в лесу автомобиле. Было страшно, — правдоподобно выкарабкался из сложной ситуации и с облегчением выдохнул.

— О, понятно. Так! Мы что-то отвлеклись, и совсем забыл закончить мою историю, ведь всем всё ещё интересно?

— Ты хотел нанести ему решающий удар, — припомнила ему девушка, показывая одновременно и свою заинтересованность.

— Нет, далеко нет, моя дорогая глупышка, — она не отреагировала на не совсем лестное прозвище, либо не подала виду: — бой у нас только начинался, а вёлся он, ни много ни мало, вечность! Знаю, звучит глупо и пафосно, но вспоминая от начала и до конца эту битву, не получается внести ее в какие-то временные рамки. От намерения выстрелить в него из дробовика до занесения меча над его обгорелым головным отростком прошло так много времени! Монстр был яростен и неутомим: бешено размахивал своими орудиями, ломал автомобили и заставлял меня исполнять кульбиты и цирковые трюки в попытках увернуться, да такие, что, казалось бы, не способен в реальной жизни. Потратил на него тогда последние боевые патроны, а он воспринял их соляной дробью. Только когда полностью измотал его и себя в частности, загнал его в ловушку, в одну из раздолбанных им машин, — громкость речи возросла до восторженности голосов спортивных комментаторов — и применил против него этот меч, в конце концов окончательно лишивший его дальнейших передвижений, вскинул руки к небу. Он подох, а сам остался жив! Ва-х-у-у-у!

Горячка под названием «герой и победитель» у меня тоже наблюдалась пару минут после схватки с рассвирепевшим молотильщиком, затем осознал всю опасность и риски и уж точно не желал свидеться ним вновь. Пока это желание сбывалось, предпочитал не поднимать эту тему когда-либо и с кем-либо. Алексея же, напротив, это заводило и погружало в степень близкую к легкому наркотическому опьянению.

— Могу вспомнить всё в каждом отдельном моменте, движении и изменении окружающей среды под влиянием наших с ним «разборок». Всё это кажется таким нереальным. В тот вечер жил настолько по-настоящему, настолько ярко, сочно и возбужденно! — Он сжал кулаки и победно потряс ими на уровне груди. — Понял, что смогу совладать со столкнувшимся кризисом, могу быть хозяином своей жизни и противостоять всем ударам судьбы. Самое главное, понял, смогу дождаться вас. Идти за вами было рискованно, ума приложить не мог в какой стороне искать, поэтому спокойно прочесывал каждый салон, каждый бардачок брошенной машины, искал запасы и убивал время. Как же рад вас видеть! — Поджав губы в попытке скрыть проступающую на лице сентиментальность, он снова обнял каждого из нас по очереди и присел обратно на своё место, стерев проявления выражаемых им ранее эмоций. Спокойный, заинтересованный, с едва заметной улыбкой на лице, он стал таким, каким мы привыкли его видеть с Лерой. — Собственно, мы так друг друга-то толком и не дослушали, но, так полагаю, не стоит. Хватит на сегодня, впереди у нас длинная жизнь, ещё успеем воспоминаниями поделиться. Вы куда-то двигались? — обратился Захаров с явным намерением узнать план на ближайшее время. — И, если была такая вероятность, вы нашли сигареты? — С надеждой улыбнулся он и заглянувшее в салон солнце раскуроченного неизвестными силами автобуса, на время превратившегося в место для бесед потерянных друзей, подчеркнуло настораживающую темноту вокруг глаз Алексея.

В беседах мы провели часы и не рассказали друг другу и половины всех происшествий и событий, насильно втянувших нас в свои беды за время разлуки, больше молчали, но Леха был прав, беспокоить прошлое мы ещё успеем и сейчас стоило бы понять куда следовать.

— Ну, эм… — начали было мы почти одновременно с Валерией, но нас мгновенно перебили.

— О, простите заранее, что вмешиваюсь, но что там была за лаборатория, которую вы упомянули? Чего она создавала в такой лесной глуши?

— Эта была лаборатория по созданию невидимок. Поверь, это жуткое место с горой трупов. Мы чудом выбрались из неё. А вот Юрий Сергеевич, старик, что привёл нас туда… нет. Он не выжил, к сожалению. Его не стало вчера.

— Ой, теперь мне совестно. Сочувствую. Наверное, это был хороший человек, — тихо проговорил Алексей, допивая последнюю воду. Молчание, поработившее место бесед, прервал спустя несколько минут только начавшийся за окнами освежающий ветер, который не постеснялся и заглянуть к нам в салон. — Вообще-то, раз все в сборе и почти целые и здоровые, следует продолжить выполнять возложенное на нас задание.

— Какое ещё задание? — удивлённо произнёс

— Которое выдал нам Горький. Собрать припасы. Вы уже забыли?

Валерия не вспоминала об этом всё время, что мы были с ней вдвоем, и уже с тех пор начал верить в то, что вроде как семейная пара, попавшая в очень серьёзные и опасные обстоятельства, с которыми предстоит бороться, вынуждая побираться чем попало, выживать, раз за разом меняя место ночлега, и искать безопасное место. К чему всё это было? Катастрофа изменила её или Валерии было на базе так неуютно, что она предпочла сблизиться с малознакомым ей парнем, хоть как-то отвлечься⁈ Это порождало в голове серьёзные мысли на сей счёт. Взглянул на эту девушку-оксюморон, то бойкую, то трусливую, и увидел замешательство на лице, испуг и расстройство читались в жестах: она без конца теребила ногти на руках и поправляла волосы, которые как обычно неряшливо собирались в неровный хвостик на её милом затылке.

— С того дня как мы покинули базу, уже утекло очень много времени и думаю, они уже организовали поиски. Выехали на другом бронированном автобусе. А раз связи с Горьким или ребятами ещё нет, скорее уверен в том, что он отправится за нами лично, — интонацией подчеркнул Лёша и уставился на Валерию. — То, почему они ещё далеко от нас, мне совершенно не ясно. Дорога в Трудовое ведёт одна и поэтому они должны были уже появится на этом шоссе. Разве что с ними что-то могло произойти.

— Что? Как… у тебя была связь с базой? — совершенно не понимая что хотел этим сказать Захаров, свёл брови и приоткрыл рот от неожиданности.

Алексей потянулся, встал со своего места и направился вглубь салона, в углу он перебрал руками множество вещей и извлек рацию.

— Ага, вот она. Рация Сиби — полезное приемное и передающее устройство, разрешение на которую не требуется в Российской Федерации, — с неуместной гордостью чётко произнёс он, возвращаясь на сидение и поближе к нам с девушкой. — Членам «Последней Надежды» под руководством Горького выдают такую для связи. Ты, наверное, просто не заметил, когда ей пользовался. Между тем сообщал обо всём странном Владимиру или другим парням на базе о состоянии моих дел, пока не пересек границу потери сигнала. Отправляющиеся за провиантом группы заранее условно объявляют «дни невозврата», в течение которых база не поднимает тревогу и не снаряжает группу по дальнейшему их поиску.

— И сколько дней ты указал на нашу экспедицию?

— Это меня и беспокоит. Мы условились на три дня, но уже идёт… — ненадолго призадумался Захаров и закрыл глаза, — пятый день. Поэтому даже не представляю, что же нам сейчас делать. Отправляться назад или?.. Возвращаться уже может быть и некуда.

Будто ужаленная ворвавшимся в салон ветром, любимая встала и в темпе стала собирать в сумку все имеющиеся у Алексея запасы еды, которых с горечью насчитал не так уж и много. Сейчас настало время, в которое еда ценилась выше золота, без неё долго никому не продержаться. Леша поднял брови, уже хотел встать и что-то сказать по поводу её выходки, но Лера опередила его:

— В любом случае, нам пора идти и сидеть на месте в ожидании смиренной смерти мы не будем! — серьёзным тоном произнесла она и принялась дальше сосредоточенно отбирать вещи.

— Да, Лер, ты права, — с вялой растерянностью промямлил. — Нам нужно двигаться дальше. Но куда? — Встал с сидения, уже готовый закинуть свою винтовку за плечо.

— Значит, пойдём дальше. Вперёд. Пожары уже стихли, значит, проберемся. Если те монстры ещё там, то мы обойдем их со стороны леса, — не унимался хладнокровный тактик внутри девушки.

— Нет! Ребята! Не советовал бы двигаться вперед по направлению пробки. Вы может и видели частично последствия той заварушки, но присутствовал при ней! И должен сказать, что не стал бы идти туда, где ещё день назад сжигала всё и всех толпа огнеметчиков!

— Так это были…

— Не люди, если ты об этом. Это были красные обгоревшие безумцы с баллонами за спиной, с волдырями по всему телу и какой-то маской на лице. Но больше всего меня поразило то, что огнемёт был встроен прямо им в руку! Это действительно были те монстры, но вот что странно: они сжигали всё, что видели вокруг, в том числе и себе подобных. Поэтому здоровяк с пилами набросился на меня, его подпалили свои же, и он с ними разделался, а так как силы у него еще оставались, он искал новую жертву. И ею оказался я…

— Получается, что этих огнеметчиков можно использовать для наших целей?

— Эх, ещё бы немного времени, и мог бы увидеть живых людей, но застрял на месте, когда услышал крики. Молчал и прятался, пока людей медленно плавили потоком обжигающего огня вместе с резиной от шин на асфальте, — с тихой грустью причитал Алексей Захаров.

— Значит, эти твари неуправляемы, и на роль защитников и убийц мутантов они не годятся, — вслух рассуждал, пока он заново переживал неприятные для него мгновения. — Что же они там делали? Не поладили между собой, наверное, ведь видел, как «желтопузые» дрались друг с другом.

— Пока их крики и вопли не смешались в одну извращённую жуткую музыку, способную заставить поседеть своих слушателей, покуда постепенно они не заполнили всю округу и затем медленно не затихли подобно угасающему слабо потрескивающему костру, сидел и не сдвигался с места, дав им умереть, — обратив ничего не выражающий взгляд в произвольную точку впереди себя, медленно продолжал он.

— Алексей, Алексей! Ты поступил как считал нужным, ты не виноват! — с громкой обеспокоенностью обратилась через плечо Валерия, в это время остановившаяся в процессе поиска вещей и подошла поближе.

— В муках, в мольбах о помощи. А ведь мог бы, я мог помочь, у меня с собой было шесть пуль. Они все ушли на Светлячка в темноте. Такого яркого, горящего в мучительном огне, излучающего враждебность, опаленного ненавистью… — голосом, близким к плачу, производил он, каждое слово словно высасывало из него силы и энергию. Возможно, даже волю к жизни и стремление бороться. Это стоило прекратить.

— Алексей! Стой, мы тебя поняли. Ты правда не виновен, это уже прошло, ты теперь с нами, будь спокоен, тебе не придётся никогда переживать это снова, слышишь? — пытаюсь его вразумить, беру за плечи и внимательно смотрю на его лицо — оплывшее, апатичное и усталое.

В какой-то момент Захарову надоело терпеть от меня тряску, и он вяло оттолкнул мои руки своей. Сосредоточил свой взгляд на мне, затем на Валерии, и тихо сказал:

— Туда, куда ты собираешься, найдёшь смерть. Если ты настолько безумна или глупа, что отправишься вперёд, то отправлюсь следом, потому что самому мне идти некуда.

— Получается, мы определились с дорогой, — холодно отметила Лера несколько минут молчания спустя.

Смерть неизбежна. Часть VIII

Крах (завершение второй главы).

Мы с любимой девушкой по очереди переоделись в наиболее подходящую для себя по размеру и погоде одежду, с радостью оставив свои грязь, пот и кровь на прежде ношенных, ныне выброшенных вещах. Первый же сделанный глоток воздуха обновил самочувствие и настроение, придал лёгкости и уверенности. Мы будто сбросили груз, всё это время тяжестью своей оседавший в наших душах, и теперь могли с новыми силами продолжать путешествие.

Снова мы шли втроём как в тот день, когда выехали из базы «Новой Надежды». Прошло уже много недель с тех пор, когда расслабленно лежал на диване перед телевизором или радио, высыпался на мягкой кровати, а по утрам пил горячий чай. Постепенно стал забывать каково это. Казалось, что больше не смогу ощутить и попробовать желаемое; мне думалось, что остаток жизни проведу в продолжительном скитании по миру, павшему перед опаснейшим врагом человечества. Хотелось мечтать о том, как в будущем мы с Лерой окажемся дома, обвенчаемся и поселимся в спокойном спальном районе, в квартире которого с радостным топотом будут бегать наши маленькие дети, непременно такие же красивые как она, но, наверное, это никогда не случится. Чертово «но», всегда портящее замысел любой идеи и любой мечты!

Но это «но» не причина, не она корень бед, она лишь показывала ситуацию с другой стороны, открывала потаенную дверцу, на которую иногда даже не хочется взглянуть. Не стоит держать зла, в конце концов это «но» способно подарить и благоприятный исход, например: «этот ужасный мир преподнес нам много испытаний и боли, но мы обязательно выживем, и непременно осуществим всё задуманное без всяких 'но». Приятные мысли улучшили настроение и натянули улыбку на лице так, что её заметили окружающие. Глупо? Возможно, но они помогали зацикливаться на вещах поприятнее угнетенного мутантами человечества.

— Уф-ф, думал, мне не одному тяжело нести всё это, — усмехнулся Захаров Алексей и сменил руку на краю пледа, внутрь которого положил все собранные им за дни скитания вещи.

— Так и есть, просто усердно создаю внутри себя некое подобие стимулов для борьбы и выживания, — «островок позитива», где можно почерпнуть силы и успокоиться, чтобы возвращаться к нему в те моменты, когда окружающий мир начинает сводить с ума.

— Неплохо. Получается, что моим «островом позитива» является семья, но их обнаружили и убили эти звери. Каждый раз, когда мне трудно, возвращаюсь в памяти к этому дню, чтобы знать что именно их погубило и мстить, сражаться пока есть силы, — глаза Алексея стали стеклянными: верный признак того, что все слёзы по ним он выплакал ещё давно.

После этого, казалось бы, должного подарить позитивное настроение события, мы взаимно замолчали, чтобы не тормошить болезненные воспоминания Алексея.

Пройдя по никуда не сворачивающей дороге длиной в несколько километров, первое время казавшейся по ощущениям еще горячей после произведённого адского поджога, мы по-прежнему встречали брошенные машины, автобусы и грузовики, впрочем, в гораздо меньшем количестве. Вблизи них делали остановки для отдыха, а Захаров даже нашёл ещё несколько пачек сигарет, подаривших ему давно утраченную улыбку. Мы с радостью бы взяли один из автомобилей и прочь отправились за горизонт, туда, куда в бесконечную даль тянулась прямая автострада, ведь во многих из них все еще была уйма бензина, но непреодолимый барьер — затор оставался и исчезать никуда не собирался.

Страшная картина оставленных или насильно брошенных автомобилей постоянно находила отражение тревоги в сердце. Как давно всё это произошло? Почему нет ни одного свидетельства нахождения здесь человека? Их же не просто стерли с лица этой местности, они могли найти убежище — это маловероятно, но толика положительных мыслей должна была находиться в рядах различных гипотез и теорий. Даже в таком почти безнадёжном исходе дел шанс существования благоприятных событий несомненно обязан присутствовать. Мы остались живы, Алексей остался жив, а это значит, что в мире происходило подобное постоянно.

Изредка дорога ответвлялась в деревенские посёлки и просто съезды в лес, в грибные места, но мы не отваживались сворачивать с выбранного пути. Трудовое мы наверняка прошли и теперь двигались, судя по знакам, в город-имя Артём. Встречали мы и оставляли за собой несколько малых мостов, горбатой аркой высящихся над вяло текущими реками и речушками приморского края. За всё время пути не встретили ни одного подающего жизненные сигналы существа: ни человека, ни монстра.

— Неужели больше никто не смог выжить? — грустно подметила голосом Лера, поправляя винтовку.

— Когда впервые очнулся после той аварии, двинулся дальше по дороге, — повседневным тоном отвечал ей Захаров. — Ирония в том, что мы не доехали какой-то километр, чтобы упереться в эту пробку. Она сворачивала в Трудовое, и я быстро как мог своим ходом добрался туда. Так вот, к чему это всё вам рассказываю? На подъезде было множество домиков, из их труб валил дым. Стучался и кричал, просил о помощи и прибежище, твердил о том, что я человек и не причиню им вреда, но они даже из окон не высовывались. Запуганные, загнанные в угол, они всеми силами старались выжить самостоятельно и ни за что не собирались верить чужакам. Мне оставалось только плестись дальше. Ближе к городу замечал движение в окнах многоэтажек, горение свечей. Но как только за время брождения по городу заметил толпу этих существ, повернул обратно. В дробовике было слишком мало патронов для того, чтобы противостоять хоть кому бы то ни было, — Алексей, закончив, попросил сделать привал на японском внедорожнике, и достал сигарету. — Думаю, в живых остались те, кого не успели достать эти кровожадные сволочи, — подытожил он и выпустил изо рта густой серый дым.

Опухоль на его ноге уменьшилась за день до нашего появления, и он нормально передвигался, разве что пока не мог бежать. Такие долгие прогулки однозначно не скажутся положительно на состоянии его лодыжки, но мы двигались вперёд ради общей благородной миссии: выжить и, если возникнет такая возможность, помочь выжить другим. Усердие, прикладываемое к преодолению пути, оправдывалось риском внезапного нападения монстров, и понимание этого давало силы. Совершенно каждый день с начала катастрофы мы не понимали, что ждало впереди, с кем столкнемся и как это повлияет на нашу судьбу. Мы лабораторные хомячки, которых невозмутимые ничем научные сотрудники помещали в различные непригодные для жизни условия, наблюдая и записывая наши реакции. Ничуть не сомневался, что это эксперимент. Возможно, он вышел из-под контроля тех самых «ученых», но факт намеренного создания этих жутких существ для последующих наблюдений и оценки их опасности подтверждало наличие на этой планете извергов, тиранов — людей гораздо опаснее и хуже этих пробирочных выродков.

На улице тем временем вечерело и дул холодный ветер.

— Неужели снова начинается гроза⁈ — возмущался Алексей, пытаясь надеть капюшон добытой им серо-зелёной толстовки и укрыться от ветра.

— Где попробуем переждать? — спросила Лера, прижимаясь ко мне от холода, невзирая на тёплую кофту, которая на ней была. Обнял её в ответ покрепче, боясь, что она имела все щансы простудится и заболеть, сильнее нападения на неё чудовищ.

— Давайте найдем машину побольше, чтобы поместиться в ней вместе с вещами.

— Хорошо, задача ясна, давайте разделимся и поищем прежде, чем начнётся дождь!

Поиски не затянулись надолго, и буквально через пару минут мы уже сидели в очень удобном фургоне. Капли, тарабанящие по металлическому остову и стекающие ручьями по стеклу, появились тогда, когда мы расположились в салоне и успели отдохнуть от утомительной ходьбы почти целый день.

— Проклятье, как же дует! — заметил дрожащим голосом Алексей, крутя рычаг закрытия стекла на месте водителя, выбранное им для себя и своей опухшей ноги как самое уютное.

Мы с Валерией совсем не возражали и уместились каждый на паре сидений в салоне, расслабленно вытянув ноги вперёд. Это был небольшой фургон, новый и совершенно пустой, примерно на десять человек; места в нём было более чем достаточно для троих даже с учётом размещения наворованных Алексеем вещей. К слову, взять некоторые из них с собой мы с девушкой были единогласно против, но единственных «компаньонов» и важных для него предметов в период четырех дней прозябания соло, мы лишать не хотели. Если будет угрожать опасность, в которой этот груз нас подставит, между собой мы понимали, что всегда можно бросить его и бежать. Важные вещи, такие как еда и чистая одежда, припрятали в сумку и рюкзак, так что мы не лишимся чего-то важного и не станем скучать и переживать по этому поводу. Главное, чтобы и Захаров это когда-нибудь понял, потому что несколько освежителей и игрушек, чужие вещи личной гигиены и попрыгунчики ещё наверняка никому не помогли выжить. Не в этой ситуации. Не в таком положении мы сейчас, чтобы отдаваться развлечению.

На улице продолжал лить сильный дождь, несмотря на скорое наступление лета. Эта гнусная погода — результат насильственного обращения с людьми, не иначе, и эти аномалии отражали её желание пролить слезы над павшими, как уже справедливо замечал, и быть может потушить тот «адский огонь» позади нас и во всех тех местах, где его выпустили аморальные огнепоклонники. Сколько же уже погибло невинных людей из-за этих невиданных доселе миру чудовищ? Сколько ещё им надо пролить крови, сколько живых превратить в трупы для удовлетворения своего зверского аппетита?

— У нас осталось что-нибудь поесть? А то проголодалась, — тихонько спросила любимая, переведя на меня взгляд.

— Вот возьми, — подсел к ней рядом и протянул свою сумку; — у меня ещё пара банок консервов осталась, да упаковка крекеров. Будет туго, если не добудем еды в ближайшие дни, а о питье и мечтать не приходится: слишком уж грязные нынче реки.

— Сможем протянуть пару дней, если будем экономить и не напрягать силы, — вмешался в наш разговор Захаров, на окончании фразы выдохнувший сигаретный дым в приоткрытое окно. — Придерживался этих правил в одиночку. И продержался, — в его голосе услышал гордость напополам с безразличием.

Иронично было это слышать от человека, заставляющего, тем не менее, тащить свёрток пледа с хламом, но мы промолчали. Валерия и я, спокойно прислушавшись к совету Захарова, разделили помятую банку шпрот на двоих и закусывали печеньем. Есть руками не пришлось: Алексей заимел ранее набор пластмассовых столовых приборов, так что даже найденными в автомобильном бардачке салфетками мы не воспользовались, что на деле оказалось очень удобным и подарило умиротворение. Вернуло в размеренный быт, когда можно наслаждаться мелочами и проживать моменты без риска для жизни.

Капли усилившегося дождя за окном фургона ударялись о каждое обреченное на смерть живое существо и каждое строение, способное подвергнуться разрушению. Холодные капли падали и на бесчувственные голые изуродованные тела тех, кто учинял вокруг хаос и погром. За окном было мокро, опасно и страшно, в то время как внутри тёплого фургона кормил с вилки жирными кусочками рыбы Леру и успешно забылся в созданной романтике.

— Алексей, а ты будешь есть? — спросила спустя некоторое она после перекуса, бросила взгляд в сторону водительского кресла и увидела, что он уже спал, а в его руках дымилась недокуренная сигарета.

— Давай ко мне поближе двигайся, Лер, согрею тебя.

В объятиях друг друга мы быстро заснули, невзирая на небольшой сквозняк от открытого окна. Под шум дождя, к удивлению, стало возможным успокоиться и отправиться в мир снов.

— Достаем взрывчатку!

— Джейкобс, минируй последнюю партию этих тварей!

— База, приём, мы выполнили задание.

— Летите домой, парни, вы заслужили отдых.

— Что это, чёрт возьми⁈

— Ты не должен был оказаться здесь, человек!

— Джейкобс, стой, стой! Нет!

— Я убью тебя, слышишь, убью!

— Вы все такие наивные, меня невозможно убить! Дьявола убить невозможно! Ха-ха-ха! Ты остался один, все, кого ты знал, погибли! Что ты скажешь теперь?

— Все равно убью тебя, ты не должен существовать, ты ошибка эксперимента!

— Меня? Меня не убить! А вот ты скоро падёшь, человек, уже совсем скоро!

— Джейкобс! Проснись, слышишь меня, проснись! Тебя всего трясет! Опять этот твой сон ненормальный. Просыпайся, ну же!

Мгновенно открыл глаза с не понимаем где нахожусь, как сюда попал, и кто находился передо мной. Сон был настолько настоящим и осязаемым, что долго не приходил в себя, тревожа Леру. Полет на вертолете, летящий в него снаряд, крики, падение, снова крики, толпа чудовищ вокруг, затем встреча с этим ужасным предводителем. Этот отрывок, казалось бы, моей или чьей-то жизни так часто посещал мои сны, что следовало задуматься о его значении гораздо раньше. Такое явление не могло быть совпадением, но мне казалось загадочным и их послание, назначение. Не знал, что с ними делать. Очень трудно отделаться от мысли, но при этом страшно осознавать, что какая-то из реальностей может быть ложной. Эта — с Лерой и Алексеем, или та — с вертолётом и монстрами? Вдруг лежал там после аварии и бредил созданным разумом миром. Иначе как объяснить мою бесконечную везучесть?

— Очнулся? Молодец. Ты меня здорово напугал! — громко обеспокоился Алексей Захаров, или мне просто так показалось, поскольку был спросонья и воспринимал любой шум немного чувствительнее, чем он на самом деле был.

— Ага, опять мне приснилось это… — замолчал, потому как задумался над тем, чем именно это могло быть, если не бредом, — это наваждение. И не могу понять, что всё это значит и как в этом замешан?

— Наваждение, говоришь, хм. И давно это у тебя? — с тревогой поинтересовался он.

— Да кажется почти с начала всего этого кошмара. — Осмотрелся и не нашёл поблизости ту, что меня разбудила. Мой «размышлительский ступор» её так напугал? — Где, кстати, Лера?

— Она вышла на улицу, воздухом подышать, погулять, вещи пособирать или убедиться в том, что их нет. В общем, с ней всё в порядке.

— Так на улице же ночь! — с тревогой вскрикнул, даже не осознав наличие солнечных лучей, проникающих через окна фургона.

— Ты чего? Уже утро, дождь давно кончился и солнышко выглядывает. Сам убедись.

Быстро соскочил с места и направился к выходу из фургона, толкнув Алексея в сторону. Свежий ветер наполнил грудь, свет ослепил глаза. Долго озирался по сторонам с поднятой ладонью-козырьком, прежде чем заметил девушку, стоящую спиной и наблюдающую за простирающимся посевным полем. Не медля ни секунды, широким шагом направился к ней и легко приобнял за плечи. Она посмотрела на меня и по-доброму улыбнулась.

Почему меня грызли сомнения относительнореальности всего происходящего, ведь ощутил и прохладный ветер, и тепло солнца, и покалывания в сердце при виде Леры? Это наваждение словно вырезали из памяти фрагментом, который через сон пытался восстановиться. И там, во сне, и здесь, в реальности, ощущал себя, окружающих людей и вещи. И кажется, что где-то допустил ошибку в названиях: что сон, а что реальность теперь?

Мы проделали огромный путь вместе, истребили и скрылись от стольких врагов, что наших приключений хватило бы на книгу. Может быть, даже на две вместе с полнометражным фильмом. Мы все были так изранены и искалечены ужасами — морально и увечьями — физически, что справедливо наводило мысли о нашем бессмертии и бесстрашии перед предстоящими трудностями. Но меня всё равно что-то терзало. Что же? Беспокойство за наше с Лерой благополучие или это мерзкое предчувствие опасности, к большому огорчению, ещё не подводившее меня? Что-то скоро случится, в этом мире всегда что-то происходило, но где искать ответы на те вопросы, возникавшие каждый день? Очень сложно доверять судьбе, когда тебя окружали любимые и близкие люди, жизнь и здоровье которых волновали больше собственных. Из всех возможных заданных вопросов хотел бы знать ответ, наверное, лишь на один: «как нам это пережить?»

— Доброе утро, как спалось? — ласково спросила она у меня, повернувшись.

Молча улыбнулся, лишь бы не рассказывать ей всей этой ерунды с глупыми снами. В конце концов, это не страшная тайна, раскрытие которой когда-нибудь повлияет на наши с ней отношения. Какое-то непонятное сновидение, смысл которого не дает мне и малой зацепки к разгадке его значения, не стоил сморщенного лица этой девушки или беспокойства. Тогда не хотел говорить ей, что почти каждую ночь видел сон, настолько реальный, что полностью погружался в него. Не хотел расстраивать. Ответа в виде улыбки ей было достаточно и, обняв меня, она коротко поцеловала в губы. По телу пробежали мурашки и сердце забилось быстрее.

— Я рада, что ты по-прежнему со мной, — восторженно заметила она, будучи в слишком хорошем настроении. Она повертела головой и остановилась на наблюдающем за нами вероятно уже какое-то время лице Алексея, шрамы на котором прижились кривыми линиями. Вид его был очень подавленный и усталый, и она решила его подбодрить: — И рада, что ты, Лёш, тоже с нами! Сегодня день такой замечательный, отлично выспалась, сытая и готовая к новым приключениям, которые должны обязательно с нами произойти, — довольно щебетала восторженная девушка, которой бы сейчас пошло озвучивать птичек и одуванчиков в добрых поучительных мультиках.

— Да-да, точно. Тоже рад вам, но не слишком тому, что должно с нами произойти. Я реалист и не хочу обманывать себя иллюзиями, — с тоской произнес он, приложив к губам последнюю сигарету.

С минуту он оглядывал окрестности того места, в котором мы остановились на ночлег, и неожиданно засмеялся. Встал, выбросил окурок и направился к нашему временному дому — фургону и открыл капот, серьезно, со знанием дела разглядывая его внутреннее содержание.

— Наверное, он, что-то задумал, — обратился к Лере, пока мы наблюдали за ним на отдалении.

— Что ты там ищешь? — громко поинтересовалась она.

Алексей тем временем уже ворошил машину и разбирал её на части. Но зачем? Чем она его так заинтересовала, что он решил добить бедняжку?

— Алексей что ты с ней делаешь? — крикнул.

— Да вот думаю, на ней мы сможем уехать. Впереди пустырь и пробка кончается, а на этом фургоне мы растолкаем легковушки на пути, — задумчиво прищурившись, ответил он.

На улице было по-прежнему пасмурно, и с раздражением и досадой устал это замечать. Раньше взгляд, обращенный на небо, голубое и чистое, не тронутое заразой и войнами, успокаивал внутреннюю тревогу. Нынче солнца почти не было видно и дул прохладный ветер. Ветки хвойных деревьев то и дело подрагивали, а где-то даже слышались напряженные щебетания синиц. С одной стороны, спокойное и ничем не выдающееся явление. С другой — нехорошее ощущение надвигающейся опасности. Если спустя некоторое время мы увидим этих чудовищ, то моя недобрая теория подтвердится.

Знакомое рычание и сопение послышалось почти сразу спереди из полесья. Черт, неужели они как-то связаны?.. Нет времени на раздумья — нужно бежать или прятаться. Негромко оповестив Лёшу о надвигающейся опасности, мы спрятались все вместе за грузовиком, вне зоны их видимости.

— Что будем делать? — с опаской шепнула девушка, у которой тяга к приключениям в момент улетучилась.

Что происходило с её настроением, мне было не ясно. Возможно, мы все давно свихнулись, и узнать в нас прошлых себя уже невозможно. Однако, мысль о том, что она ведёт себя так, как этого хочу, часто становилась похожей на правду.

— Патронов у нас мало, а этих тварей — нет! — иронично подметил Захаров.

— Попробуем переждать, а если нас настигнут, то побежим назад… — хотел сказать «отстреливаясь», но вспомнил к чему приводил лишний шум и вовремя замолчал.

— Предлагаю сразу спрятаться вон в том автобусе. Понадежнее будет. — Захаров указал налево рукой. — Только бы не попасться им на глаза…

Договорил он кажется про себя, так как мы не успели услышать, как он сразу же двинулся по направлению к новому убежищу в полуприседе. Не мешкая, крепко взял ручку Валерии и отправился следом. Замерев под задним окном в автобусе-буханке, мы притихли, надеясь, что они нас не учуют и не услышат. Монстры уже виднелись на дороге: израненные доходяги с порезами и дырками от пуль, какие-то из них не досчитывали конечностей. Что-то их изрядно покалечило, и был этому рад. Вопреки нашим ожиданиям, но согласно прогнозам Захарова, их оказалось много, а все мысли об отпоре испарились сами собой: в этой ситуации мы не просто рисковали, а добровольно лишились жизни, если бы напали. Поэтому было решено переждать и аккуратно проследовали в салон.

Прошло порядка получаса как мы засели в автобусе, а они всё шли малыми группами и шли. Из ниоткуда в неизвестные дали. Никогда не видел, чтобы они собирались такой толпой. Сколько их ещё и куда они направились? Имея привычку постоянно задавать вопросы самому себе, совершенно забыл о том, что можно просто сесть и отдохнуть, как уже давно это сделал Лёха. Девушка была напряжена как и я, но на просьбы отвлечься охотно согласилась. Мутанты не замечали нашего присутствия, и уже давно стоило перестать обращать на них внимание, дабы не выдать себя случайным высовыванием головы, а присесть и, наконец, обдумать произошедшее намедни явление. Ну и нервным же стал за последнее время!

Видел сон, в котором некий человек потерпел крушение на вертолёте со своим отрядом и в результате остался жив, но получил ранения, которые явственно ощущал на себе. Могли это быть мои воспоминания? Летал однажды в армии с парнями из своего подразделения, но задача была учебной. Не было никаких минирований проходов, выстрелов или аварий. Все остались живы и по истечении некоторого время вернулись домой продолжать учиться или работать. Остальные детали сна, смутные, вырисовывали мне жуткого главнокомандующего этих чудовищ, бормотавшего бессвязные и не значащие для меня ничего путного вещи. Просто моя больная фантазия. Немного отвлекся. Каждый приснившийся такой кошмар сулил нападение на нас или появление этих ужасных созданий поблизости. Если покопаться в памяти, то последние случаи уверенно кричали в пользу этой теории! Сегодня утром в фургоне — спустя примерно полчаса мы сидели в автобусе и глядели на поток мерзких человекоподобных, вчера в лесу — по машине барабанила железным клинком тощая тварь… Постойте, вижу во снах их приближение или таким образом приманиваю их?

Обдумывать дальше эту острую тему не дали обстоятельства: вдалеке послышался тяжёлый рыкающий звук работающего мотора, заставивший нас троих вздрогнуть по очереди. Неужели мы наткнулись на кого-то ещё живого? Буквально через минуту всё задрожало, а зомби сменили направление в сторону дороги. Что же там? Мы выглядывали из окон без прошлой тени аккуратности, так что при случайно брошенном взгляде нас легко было заметить, но любопытство брало верх над логикой. Мы наблюдали как с левой части поля по грунтовой дороге гордо выезжал настоящий танк Т-90. Стрелок за пулемётом сразу же начал стрельбу по решившим напасть нелюдям, которые с лёгкостью разрывались на части и лишались еще большего количества частей своих жутких тел, рыча и падая на землю уже полностью упокоившимися. Выстрелы были настолько громкими, что мы невольно зажмуривались, а окна в округе тревожно тряслись. Но пока мы привыкали к распространяющемуся ветром шуму, стрелок спрятался внутрь танка. Его главное орудие начало затяжно целиться в скопление, замыкающих толпу, самых медленно ковыляющих уродцев — каких-то неприметных громадин и толстяков, а также визгуний, Сирен. Прозвучал выстрел, после которого уши у всех заложило, а наши жалкие попытки заслонить их руками ничего не дали. Вспышка света, взрыв. Разлетелись изогнутые и искривленные тела, взмыли вверх земля и находящиеся рядом автомобили, лопнули стёкла, по мокрым от дождя веткам сосен распространился пожар. Всё это мы увидели мельком, пока не прильнули к полу из-за страха пораниться. В ожидании развязки мы потратили не один десяток нервов.

Радости от спасения или заинтересованности в том, кем являются те люди, — нашими врагами или друзьями, — не было места в наших головах, заполненных звонким гулом. Голос предосторожности, однако, завопил только в одном из нас, когда одиночные автоматные выстрелы затихли через пару минут:

— Нужно ли сообщить им о нас пока они не уехали? — прокричал Алексей, все еще оглушенный выстрелом из танка. — Вдруг они не спасатели?

— Они убили их всех? В смысле, они остались живы? — спросила Рязанова, но слабо распознал её слова.

— Пойду посмотрю, что там и узнаю кто они такие, — героически вызвался проверить ситуацию и почувствовал, как рука девушки сжимала мою.

— Будь осторожнее! — прочитал по губам сообщение и кивнул. Лера не хотела меня отпускать, боялась потерять, ведь знала, что самым большим горем для неё будет моя смерть. Этот страх был взаимным.

Симптомы оглушения понемногу начали пропадать, когда вперевалку вывалился из автобуса и обозрел изменившееся пространство. Напичканные пулями тела не подавали признаков жизни, а транспорт наших «спасителей», включавший в себя помимо ведущего и замыкающего танков ещё пару грузовиков ЗИЛ, стоял на отдалении неподвижно. Мы должны восторгаться тем, что наткнулись на живых людей, что у них есть техника, и они могут подобрать нас и увезти туда, где угроза жизни больше не будет стоять нам ребром поперек горла. Отчасти меня что-то насторожило: техника работала, но никого не было видно. Они же не проиграли чудовищам?

Алексей, первый заметивший опасность через лопнувшее стекло, подал знак рукой, но поздно заметил его. Рядом прогремела очередь из автомата, и отпрыгнул в сторону, за автомашину рядом с собой.

— Пригнись! — скомандовал Захаров, и они с девушкой вновь прильнули к полу, усыпанному стеклом.

Закричал от страха, когда тот же невидимый для меня стрелок прошёлся и по моему укрытию.

— Не стреляйте! Здесь люди!

Последовала пауза, в течение которой трясся как ненормальный. Не может быть, чтобы умер не от опасных чудовищ, а он таких же людей как я! По ошибке! Принятый за одного из существ!

— Выйдите с поднятыми руками и назовите себя! — скомандовал мужской голос из громкоговорителя.

Нехотя подчинился и показался им на глаза, про себя надеясь, что Алексей выведет Леру в безопасное место, если наши переговоры не приведут к хорошему финалу.

— Роберт Джейкобс. Самый обычный человек! Не стреляйте!

— Не беспокойтесь, не будем. Положите оружие рядом на дорогу.

— Ну что, будем выходить? — встревоженно спросила Валерия Лёшу, когда окружающая тишина начала её нервировать. Слышал их разговоры слабо различимым шепотом.

— Подождём ещё. Выстрелов не было, значит, пока всё идёт в полном порядке. Разделяю твоё беспокойство, Лера, но мы можем всё испортить, если внезапно покажемся им на глаза.

— Они расстреляют нас? — с опаской произнесла девушка, не желая услышать ответ.

Можно ли им доверять? Вопрошал, когда ко мне неспешно подходили военные при полном маскировочном обмундировании под здешний лесистый пейзаж. Все еще стоял с поднятыми руками, полностью доверяющим свою жизнь в их незнакомые руки. Пожалуй, меня радовало то, что они не наводили свои АКСУ на меня.

— Что на тебе за форма, Джейкобс? — спросил один из военных, когда подобрал мой «м-16».

— Я из группировки «Последняя надежда», штаб её находится под Владивостоком. Они подобрали меня, когда оказался в беде, и приняли в свои ряды.

— Тебя далеко занесло! — ухмыльнулся другой военный с густой темной щетиной на круглом лице. У меня за недели скитаний, похоже, такая же выросла. — Расслабься, вольно. Можешь опустить руки.

— Ты один? — спросил первый военный грозным голосом, чем живо напомнил мне о Володе Горьком.

Помешкал. Следовало спросить об их дальнейших планах на меня, прежде чем выдать своих друзей, но своим скрытным молчанием, похоже, уже себя выдал. Трое военных напряглись и приподняли оружия.

— Всё в порядке, мы вас не обидим, выходите с поднятыми руками, чтобы мы убедились в вашем желании сотрудничать с нами.

Алексей вызвался сразу, торопливо выскочил из нашего прошлого укрытия и кинул пустой дробовик рядом с их ногами. Безоружная Лера с застывшим испугом вышла следом.

— Еще живые есть? Выходите все! — командовал местный Горький.

— Больше никого. Нас только трое.

Алексей и Лера со страхом, смешанным с восхищением, оглядывали военную колонну и вооружённых людей, кто не медля принялись обыскивать нас на предмет другого снаряжения.

— Мать моя, — тихо вырвалось у Алексея. — Давно не видел танки так близко! Вам повезло, ребят, вы спасли инженера-механика.

— Какие войска, солдат?

— Инженерно-строительные, товарищ майор, — отдав честь, обратился Захаров к военному с большой белой звездой на погонах.

— Вольно, солдат. Не то время сейчас. Как зовут?

— Алексей Захаров.

— И вас, милая леди?

— Валерия Рязанова. Мы тут все с «Последней надежды», но её мечты по спасению людей, вероятно, уже рухнули.

— На вас напали чудища? — Какое-то детское наименование тех тварей меня не то разозлило, не то рассмешило.

— Мы не знаем. Поехали за едой, но попали в аварию. От базы ничего не слышно уже больше недели. — На вопросительные лица вооружённых людей Алексей достал рацию. — Она постоянно молчит с тех пор как мы покинули зону покрытия.

— Больше недели, говорите? Как вы смогли выжить в этом аду? — Мы с друзьями переглянулись, и я позволил себе ответить за нас всех:

— Нечеловеческими стараниями.

Из грузовиков впереди стали в суматохе выглядывать люди, и заметивший это майор обратился к нам.

— Будем знакомы. Мы ваша последняя надежда — Региональный Отдел Специального Назначения, и мы защищаем выживших. Следуйте за нами, и мы отвезем вас в безопасное место, — отчеканил он, строго подчеркнув свои и наши обязанности. Он умело выстроил взаимные доверительные отношения.

— И как далеко это убежище?

— Очень далеко, но за день, думаю, управимся. Придётся искать другой путь, раз здесь такая пробка. Наверное, проделаем путь через город Артём.

— Вы собираетесь отвезти нас туда, откуда мы шли? Обратно во Владивосток?

— Конечно. До Вольно-Надеждинского или Большого камня мы не доедем! Так что если среди вас нет раненых, то следуйте за нами в грузовик.

— Но… — обронили мы все вместе в надежде на другой ответ и понуро согласились, отправившись за солдатами в их колонну.

— Я мигом, за вещами и вернусь, — отрезал Лёша и скрылся в светлом фургончике, чтобы забрать с собой облюбованный скарб. Удивительно, что военные легко на это отреагировали:

— Двадцать секунд, солдат и отправляемся. Иначе нам несдобровать, если к нам сбегутся еще больше этих сукиных тварей.

Мы ведь не отправимся на ту базу, которую разворотили Отбиватели? — проскочил вопрос у меня в голове. — Жаль, не помню её названия и точного местоположения, чтобы избежать неприятностей.

Оказавшись в грузовике с другими выжившими, мы приковали к себе все любопытные и оценочные взгляды. Находиться среди такого большого количества людей было тесно и некомфортно, но всё же гораздо приятнее общества мутантов.

Лидирующий танк недолго стоял на месте, прежде чем развернул грузные гусеницы c катком и поехал напрямик к параллельной дороге, проходящей через Артём. Поездка в защищенное место, должно быть, будет сама по себе не столь безопасной.

— И как же вы добрались сюда целыми? — спросил мужчина напротив почти сразу, укутанный в темный плед. Служащий крышей оливковый брезент может и спасал от осадков, но точно не от холода.

— Это долгая история. Всё сразу и не расскажешь, — взял на себя инициативу ответить Захаров и добавил шёпотом: — Кто они такие? — И указал большим пальцем в сторону кабины.

— Военные, кто ж ещё⁈ Они вам разве не сказали? Собирают беженцев по всей области, везут нас в безопасное место. Дают еду и воду, защищают: они точно не враги.

— Простите за такой глупый вопрос, конечно, но мы просто решили убедиться.

— Всё-таки слишком долго были одни среди… — вмешалась в разговор девушка.

— Ада, — добавил.

— На редкость точное и страшное название для места, полного чудовищ, — подтвердил мужчина.

— Многие родились и выросли здесь. Какой же беспорядок они устроили… — сокрушенно отметила Валерия.

— А вас где нашли? — для поддержания разговора встрял Алексей.

— Мы тут с различных мест: поселков, городов. Кто-то здесь неделю, кто-то больше. Мы те счастливчики, что дожили до того момента, когда нас нашли эти ребята из РОСН. Что до остальных, то… пусть земля им будет пухом, — быстро перекрестился правой рукой мерзнущий мужчина и тихо-тихо для себя произнёс: — Во имя Отца, Сына и Святого Духа.

— Можно без вашей христианской показухи, — недовольно фыркнула рядом сидящая женщина средних лет. — Мне, как приверженке даосизма, не ласкает слух ваши вечные жалобы и обращения к Богу в надежде на спасение. Не мешайте мне медитировать и погружаться в себя, чтобы найти ответы.

— Надо же, гражданочка, тут не давеча как происходит война не на жизнь, а на смерть между ублю… — не успел договорить Алексей свою ответную реплику, как женщина его перебила:

— Спокойно. Я знаю, что происходит. В этом виновны те, кто за это в ответе. Пусть эта проблема ляжет на их плечи, а мы спокойно поедем в безопасное место.

— Мда, у вас странные взгляды на мир, мадам, но, пожалуй, чтобы избежать споров, и вправду помолчу, и, наконец-то, хорошо высплюсь, — выпалил Алексей угрюмо и постарался провалиться в сон с поджатыми губами, издавая при этом то ли настоящий, то ли симулированный храп. Мы с Лерой на это улыбнулись. Какими бы ни оказались вредными окружающие, они помогали скоротать время на пути к убежищу.

Первые часа два мы молчали или тихонько перешептывались и миловались с любимой, стараясь не скучать в дороге. Организм без избытка адреналина, вызываемого каждодневными стычками с монстрами, потихоньку поддавался дремоте и забирал меня с собой, так что легонько барабанящий дождик по брезенту уже не слышал. Надеюсь, это был последний, а не то уже устал от плохой погоды, — провалился с такими мыслями в сон, совсем не ведая о том, что очередным видением могу подставить под удар уже многочисленную группу людей.

— На улице стемнело и тогда мне стало реально страшно. Полная темнота, дождь и непонятные звуки вокруг. Когда прошёл пешком километров пять, то сперва поверить не мог своей удаче, потому что никого из монстров не встретил, — шептал кто-то, выделяя интонациями важные слова. — Потом обнаружил полуразвалившийся сарай в лесу, когда очищал воду около ручья. Заночевал там при отсутствии иных надежных мест. Как же было жутко, вы бы знали! Не мог нормально спать, боясь, что меня обнаружат монстры, а я так был впечатлен рассказами Горького, ну, нашего командира… В прошлом командира, не знаю жив ли он сейчас… Так вот, на следующий день продолжал идти по дороге, встречая на пути просто сотни брошенных машины и трупов людей! Представляете? — Толпа ахнула. — Ближе к вечеру наткнулся на парочку простых мутантов, но убежал от них, дабы не тратить драгоценные патроны, — тон речи набирал громкость, полная апатия к пересказываемым ужасам мне сразу узналась. — Ночью встретил невидимок, преследовавших меня и проверявших мои атлетические способности в течение десятков томительных минут. Бежал по дороге, отстреливаясь от них, клянусь, даже смог разглядеть что они из себя представляют: обнаженных женщин! Но чтобы сперва вы не начали воодушевленно воображать их себе, скажу, что они были далеко не красавицы. Самые некрасивые женщины-карлики в моей жизни. — Толпа засмеялась. — Потом ещё мясник меня чуть не распалил своей пилой, но вовремя отстрелил ему голову последним патроном. В общем, в тот день их как будто кто-то натравил на меня, честное слово! — всё это время рассказывая свою историю вполголоса, чтобы не будить спящих, Алексей закончил ярко и громко, растормошил меня своим хриплым смехом и повеселил окружающих людей.

Открыл глаза сразу и осмотрелся: моему другу удалось привлечь публику к своим свершениям так, что даже ворчливая женщина их слушала. Правдивы были эти истории или вымышлены, известно одному лишь ему. Мягкий тормоз грузовика и шумные телодвижения водителей, выходящих из кабины, перечеркнули дремоту теперь уже всех находящихся в кузове людей. Парни в светлой камуфляжной форме суетливо припустили задний борт, поприветствовали нас и раздали сухие пайки с водой, пожелав попутно приятного аппетита.

— Мы сделали остановку минут на десять. Делайте свои дела, а мы пока сверимся с картами, оценим ситуацию и двинемся дальше. Вот, — передал он напольный свечной фонарь ближайшей молодой женщине; — Чтобы видно было, что едите.

Лера возможностью отлучится воспользовалась и быстро вернулась обратно, но кусок ей в горло не лез, несмотря на то, что кушала в последнее время мало. Вот тоже не отличался аппетитом, но всё же покусал галеты с повидлом, да консервы с тушеной свининой. Не смог устоять перед пищей, что не ел почти целый месяц, пускай это и было подобием настоящей домашней.

Вопреки грозному тону вояк, они всё же дождались отлучившихся перед тем, как следовать дальше. Так что тронулись мы также мягко почти по расписанию. В душу закрадывалась легкость и безмятежность, ведь мы были под защитой двух танков и обученных людей, — снайперов и стрелков — мощной обороной, что не в силах остановить ни один из мутантов. И этот мощный гул двигателей, от которых дрожала в страхе сама земля, внушал чувство безопасности и предвкушение победы. Победы над монстрами, с которыми теперь в этой истории сражаться точно не нам, если они там, в мире, ещё остались и не попали под истребительный огонь орудий этих славных ребят. И мы отправимся в место, что смогло устоять, несмотря на весь ад и ужас! Мы окажемся там, и на этой позитивной ноте закончится наша история, которую мы непременно расскажем нашим детям, внукам и правнукам.

Не теряя лишних секунд на еду, Захаров принялся рассказывать дальше свои истории, при этом смягчив некоторые детали по просьбе людей, которым повествование показалось слишком кровавым и подробным, а я тем временем чрезмерно расслабился. Пребывая в не свойственном себе упоении от хороших мыслей, ощутил легкое головокружение. Пришло осознание, что это первый сон без сновидений, что в общем-то было не столь важно для меня. Главное, что не создам проблем, а вот некая сила, не согласная с подобным опасением, предприняла попытку надавить на голову посильнее.

— Вы ребята, смотрю, молодцы, раз продержались несколько недель, а может даже и больше с минимальным количеством оружия и боеприпасов. Вы достойны уважения и того, чтобы все с вас брали пример! Только с такими как вы, мы поднимаем человечество на ноги! — восторженно подытожила девушка в углу кузова, что заставило нас покраснеть.

Слушая её речь, мы втроём улыбались — лично это нелегко удавалось, — и думали о пережитом. Мы прошли нелегкий путь, прежде чем нашли путь к безопасному месту. Не расслаблялись весь месяц, зная, что в любую минуту могло случиться что-то ужасное и мы обязаны были со всем справится и оградить себя от смерти. Тоскливой дымкой сразу же пронеслись перед глазами все те, кого мы оставили тогда, когда ехали или пытались спастись бегством. Мы всегда будем о них помнить как о цене, которую заплатили за спасение самих себя. Думаю, каждый бы поступил на нашем месте также, понимая, что спасти других уже невозможно.

После окончания хоть какого-то развлечения в утомительном пути в виде увлекательных историй, вынужденные пассажиры ЗИЛА начали усиленно шушукаться и разговаривать друг с другом, делясь мыслями и впечатлениями. Луна в конечном итоге показалось за густыми облаками, освещая закончившийся день, и с неприкрытым интересом рассматривал водителей другого грузовика, едущего точно за нами по узкой дороге. Двое на переднем сидении были в странной, но хорошо знакомой мне форме, той самой, с нашивками. Видел их множество раз. Неужели это те военные, что были тогда на базе, к которой многих доставили на поезде?

Есть такая вероятность, что на них набрел Горький?

Голова заболела с удвоенной силой так внезапно, будто в своих мыслях докопался до страшной истины. Всё вокруг стало темнеть и становиться мутным — и мой испуг не остался незамеченным.

— У тебя кровь из носа идёт!

Плохо понимал, что сказал Алексей: уши закладывало от шума лопастей вертолёта, всё ещё крутившегося после падения, а в нос ударил запах сгоревших тел. Потеряв в этот момент сознание, переживал воспоминание другого человека или видел сон наяву? Для чужих глаз это однозначно выглядело не тем, что я испытывал на себе.

— Грозишься убить меня? Ха-ха! Меня не убить! А вот ты скоро падёшь, человек, уже совсем скоро!

— Кто ты? Выйди на свет и покажи своё лицо!

— Ты никогда не сможешь завершить начатое, ты просто не доживешь до своего конца!

— Хватит говорить загадками!

Очнувшись спустя неизвестное время от ужасной боли в груди, закричал что было сил. Как будто что-то огромное сжимало изнутри. Из-за вопля меня окружили много незнакомцев. Кто они, где я? И куда подевались Лера с Алексеем?

— Кто вы такие! Куда вы забрали моих друзей? — с паникой крикливо вопрошал я, не узнавая собственного голоса.

— Успокойся, мы здесь!

— Всё нормально, приятель, мы тут!

— Не вижу вас! Что с моими глазами? Ничего не могу разглядеть!

Будто ослеп: всё вокруг было смутным подобием мучивших меня снов и той реальности, что успел прожить в этом кошмаре. На миг подумал, что они совместились, или ещё хуже, видения затирали существующую действительность, и на теле выступил пот. Не мог сосредоточиться на изображении перед собой и беспрестанно паниковал, пугая ещё больше своих друзей и случайных людей. И вдруг — за мутной пеленой огня и лиц друзей увидел то, что находилось вдалеке, за всеми преодоленными лесами, полями и ручьями. Сотни разной величины, кошмарности и опасности тварей, обозначивших в своих планах движение к нам. Эти откровения — видения будущего? Игра разума, предупреждение? Что это было?

Очнувшись, соскочил с пола кузова, заставив окруживших меня шарахнуться в сторону. Грузовик встал на месте, как и вся колонна, встревоженные лидеры в которой решили убедиться в накалившейся ситуации, и проследовали к нам. Не своим голосом кричал пророческие изречения:

— Сейчас будет бойня! Они бегут, бегут к нам!

— Кто бежит, о чём ты?

— Монстры, они следуют сюда и их сотни!

Прошёлся тревожный говор. Люди испугались, а я будто по чьему-то желанию произносил лишь устрашающие сказки, которые сильно раздражали подошедших к грузовику камуфляжных воинов.

— Что с ним?

— Мы не знаем!

— Успокойте его, мы не будем торчать здесь и подвергать свои жизни риску!

— Уже поздно бежать! — вырвалось у меня. — Надо сражаться!

— У него жар! Может, лихорадка?

— Хватит сеять панику. У него гипертемия. Освободите его от лишней одежды и расступитесь, дайте подышать, — приказным тоном сообщил местный командир. — Принесите воду! Нужно охладить его организм, — обратился он к своим подчиненным солдатам.

На всякий случай услышавшие крики лейтенанты включили прожектора и осветили вокруг местность. Уже наступила ночь. Осмотревшись вокруг, понял, что мы стояли на дороге, ведущей во Владивосток. Обратно в рассадник лживых новостей и обиталища Отбивателей. Домой. По две стороны расстилался город, чьи высокие многоэтажные здания и деревянные домики откидывали молчаливые тени. А за ними прокрадывались существа, отбрасывающие уже свои тени.

— Майор! Контакт? Впереди враг!

Рассек наводчик танка острым известием стрессовую и устрашающую тишину, после которой последовала череда приказов майора и действий его отряда, способных заставить восхищаться бесстрашием и подготовкой российских солдат и офицеров:

— Всем полная готовность! Будем отбиваться! Полунцев, садись за пулемёт! Князев, включи прожектора дальнего света по периметру колонны, мы должны видеть этих тварей! Стрелки, заняли позиции вокруг транспортных средств, прикрывайте гражданских и стрелков!

— Снайперы! Займите позицию на крыше грузовика и отстреливайтесь из винтовок. Все недееспособные граждане проследуйте к танку, там вы будете в безопасности!

— Всем приготовится к бою!

Внимательно слушая распоряжения майора и лейтенантов, каждый понимал, что эти люди способны перебить врага любой численности: у военных всё было продумано наперед.

Взяв за руки Леру и Алексея, медленно приходил в себя после учиненной паники, произведенной не то помешавшимся мной, не то прорвавшейся из сна личностью.

— Кто из вас умеет стрелять, можете обороняться вместе с нами, — обратился к сидящим возле меня в ЗИЛе один из солдат со знакомой нашивкой и поспешил за оружием. — Оставайтесь в кузове и ведите огонь по подступающим целям.

— Давайте вызовемся, парни, мы же умеем обращаться с оружием, — незаметно для всех шёпотом попыталась уговорить действовать нас Лера.

Мешкал и внушал то же промедление в действиях друзей. Если бы ответил нет, они бы с большой радостью остались рядом, несмотря на приближающиеся когтистые лапы монстров. Я бы подставил под сомнение нашу безопасность, и это заставило меня — вопреки желаниям отдохнуть — сказать:

— Конечно, мы обязательно сразимся в последний раз и положим им конец, — выдавил неправдоподобно, надеясь вселить в них уверенность. Ослаб и вряд ли в силах был сражаться: голова всё ещё мучительно гудела, а грудь, будто получившая ранение, горела. Но мы не должны вести себя как трусы, сейчас это было непозволительно.

Лера и Захаров заняли позиции у края кузова, внимательно всматриваясь в тьму, которая вот-вот должна стать осязаемой и смертельно опасной.

— Вы так уверены, что сможете победить нас! Вы все умрёте!

— Боже мой. Этот голос! Я узнаю его!

— Голос? Какой? — спросили Лера и Алексей по отдельности.

— Враг наступает!

— Все до единого вы исчезнете с лица Земли!

— Из снов. Этот голос принадлежит тому ужасному монстру из снов! — с прокрадывающимся сомнением догадывался. — Но, разве не проснулся? Да у меня галлюцинации. Иначе почему бы он продолжал говорить в моей голове, пока другие его не слышат?

Всматриваясь вдаль, все бойцы отряда и рядовые граждане, согласившиеся взять огнестрел, ждали появления чудовищ, ждали их нападения. Кровь в жилах застыла, а биение сердца снизилась практически к нулю. Все были уверены в том, что скоро произойдёт нечто чертовски невообразимое, но никто не сделал шагу назад. Возня и шум нарастали — раздался выстрел из винтовки, и все держащие в руках оружие тоже нажали на спусковые крючки.

Нахально въевшаяся боль мешала размышлять над этим странным явлением. Я был прав: монстры нападали спустя какое-то время после внушающих испуг реалистичных снов, а в последний раз вообще проникли ко мне сквозь реальность. Это значит, что я ходящий манок, яркая приманка для чудовищ и ориентир для их следующего нападения. Я карта и компас, поставщик жертв и свежего мяса для адских тварей. Представляю для других опасность и мне больше не следует находиться с ними… Стоило догадаться раньше, тупая моя несносная башка, думающая лишь о собственном благополучии в условиях, в которых надо думать масштабно и действовать ради спасения стольких жизней, скольких можешь спасти! А я прятался от неприятностей наедине с Лерой. Нашёл в кого вцепиться, ведь она даже мне не принадлежала, украл её у Горького, который если еще и жив, то обязательно найдёт способ со мной расквитаться.

И вот оно — смутное искаженное видение или реальное изображение? — под светом прожектора увидел Владимира, живого и сосредоточенного, держащего в руках автомат и готового стрелять по предсказанным и вызванным мною врагам. Он убежал с поля зрения прежде, чем открыл рот и произнес его имя.

Алексей и Валерия плотно прижимали к плечу выданные автоматы и методично стреляли, проделывая дырки в самых прытких существах, сумевших подойти близко. Снайперы же давным-давно наводили прицелы в толпу на наиболее опасных и дальнобойных жертв: крикуний и огнеметчиков, умевших, однако, помимо выжигания всё вблизи, ещё и запускать огненные шары в лагерь! Видел как несколько пронеслись мимо, застревая в балконах и стенах домов. Видел как такой шар задел плечо одного из лейтенантов, сидевших за пулемётом. В какой-то момент этот снаряд попал в брезент нашего грузовика и поднялся вопль. Люди запаниковали и второпях покинули кузов, попадая то в шальной огонь своих, то прямо в лапы к мутантам. К воплям, рычаниям монстров и выстрелам добавились истошные и испуганные людские крики, заглушавшие собой остальные звуки.

Толпа, пытавшаяся спастись от пожара, вытолкнула меня на землю вместе с моими близкими друзьями, где мы присели, заняв круговую позицию, когда на асфальте под собой обнаружил чей-то пистолет.

— Кто в танке ещё живой, открывайте огонь из пулеметов на шесть часов! Они уже прорвались к нам! — истошно вопил майор, находясь на передовой.

Гильзы падали вниз от всех стрелков в таком количестве, что за пару минут вся земля была усеяна ими. Не смея сделать ни единого выстрела от страха и ненависти к себе, беспомощно упал на живот и прикрыл голову руками. Неужели повинен в смерти стольких людей? Привлёк Отбивателей на базу, сумевших разорвать на куски столько невинных граждан; невидимок, разделавшихся с незнакомцем, и тех пауков у ребят «Последней Надежды»? Рука с пистолетом медленно упиралась дулом к виску.

— Как будто они следили за нами! Откуда их столько? — оголтело прокричал сквозь выстрелы Алексей.

— Не знаю, никогда не думала, что их может быть так много!

Они не обращали на меня никакого внимания, переключившись на отстрел подходящего противника.

— У нас хоть хватит боеприпасов? — тревожно спросила Лера, не слишком умело меняя магазин.

— Патроны заканчиваются, медленно двигаем к танку, там, небось, у вояк есть ещё! — кинул умную мысль Алексей и пихнул нас рукой не глядя, оповестив о своем желании идти.

Остался на асфальте с пугающей позой самоубийцы, не решаясь выстрелить. Понимал, что со мной они погибнут — рано или поздно, но это произойдёт. Мне следовало убить себя и лишить этих славных людей страданий. Валерия и Алексей, а также мои родители — если они ещё живы — поплачут какое-то время и перестанут, зато в будущем невинные люди будут радоваться новому дню, не ведая о моем проклятии.

— Джейкобс, пошли, ты чего… — ахнула девушка и мигом забрала у меня пистолет из слабеющих рук. — Что с тобой? — Лишь взглянул на неё глазами полными траурной тоски, не имея сил говорить. Ситуация сейчас была такая, что все серьёзные разговоры должны подождать. Если мы переживем сражение, конечно, потому что вокруг стояла жара как войне.

— Малышня, залезайте на танк, здесь становится совсем не безопасно! — небрежно кинул в нашу сторону младший лейтенант Полунцев. — Оставьте остальное нам. Перечить было бессмысленно: мы остались без патронов, а наступающие уже со всех сторон гротескно-угольные мутанты запросто бы разделались с нами. — Кидай разрывную на три часа, там много толстяков! — командовал лейтенант младшим по званиям. — Пригнитесь! — крикнул и скрылся в танке от оглушительного взрыва в нескольких метрах от себя.

Потерь среди наших было мало: всему виной то, что не совсем хорошо имел представление о количестве гражданских и военных. С небольшой высоты Т-90 открывался вид на колонну и можно было углядеть в сохранности всех стрелков и снайперов, ритмично выстригающих врага. Их же ряды неизбежно сокращались: под гремучими пулеметами их разрывало на части, снайперы сносили головы, а гранаты раскидывали кровожадных нелюдей по округе. Всё было в крови. Несмотря на отсутствие зажигательного вооружения, всё горело и полыхало от произведённых гранатами взрывов и снарядов огнеметчиков.

Мощное басистое рычание, заставляющее вибрировать воздух, послышалось на отдалении.

— Вы же слышите это⁈ — встревоженно закричал, больше не спрашивая, а ужасаясь.

— Да, что-то слышу…. Неужели вдалеке Светлячок? — озарился Захаров. — Стреляйте в него, он приоритетная цель! — испуганным тоном он обратился к одному из лейтенантов. — Он очень опасен, поверьте нам!

— Живо навести орудие на здоровяка с лампочкой! — Полунцев, увидев в наших повидавших много ужасов глазах неподдельный страх, выполнил просьбу и юркнул в танк. — Огонь! — скомандовал он экипажу.

В ту же секунду раздался глухой выстрел, и вдалеке было видно как взмыли в воздух горящие красным лампы этих созданий. Их было двое. Как же хорошо, что их удалось убить на расстоянии, иначе они бы не оставили никого в живых, я уверен. Слишком напористый у них характер, прямо как у танка, но наш танк оказался противником посильнее! Боюсь, сейчас слишком испуган для того, чтобы также прытко и бойко, как в особняке, скакать вокруг этой машины для убийств. Хвала убийственной мощи танка.

— Отлично! Отличный выстрел! — обрадовались мы и чуточку успокоились, когда увидели приближение победы в постепенном истреблении созданий тьмы после этого выстрела. Они не отступали, их вёл инстинкт убивать, который не угасал ни перед какими трудностями. Но они полегли именно благодаря храбрости и скоординированности действий солдат РОСН, а также отсутствию тактики и стратегии в своих рядах, идя напролом под град выстрелов. Как был рад, что всё это заканчивалось, и отчаянно мечтал, чтобы это оказалась последняя стычка. Этих тварей точно не может быть больше того числа, что мы положили!

Это самая кровавая бойня, которую, очевидно, видывал свет. Выстрелы и взрывы слышали, наверняка, за много километров. Мы оказались в центре самого настоящего ада, окружённые «чертями» и кровью, трупами и смертью, гильзами от пуль и непроглядной ночью, опустившейся на нас.

Когда канонада выстрелов стремительно затихала из-за недостатка целей, начали раздаваться единичные вскрики — и солдаты, занявшие высокие точки над лагерем, по одному валились на асфальт, сраженные невидимой силой. В рядах возникла очередная крупная паника, приведшая к случайным убийствам своих. Окруженные солдатами гражданские перестали чувствовать себя в безопасности и стремились убежать, когда их защитники получали раны от неизвестного противника и валились наземь. Такой же случай произошёл и рядом с нами: пока мы устремили свои взволнованные взгляды поодаль, младший лейтенант занёс гранату, и прежде чем кинуть её в предполагаемое нахождение врага, истёк кровью и ослаб, развалившись на корпусе танка.

Вспышка, а затем взрыв, который мы все наблюдали и слышали ранее, прогремел прямо перед носом и ослепил. Я, наверняка и мои близкие, потеряли сознание, без малейшего понимания, остались мы живы или нет.

Следующим утром, смутно осознавал, где нахожусь. Не впервые. Проснулся от запаха гари и понял, что лежал на трупах сраженных вчера мутантов, буквально пропитавшись их кровью или… это была моя кровь? Тело не поддавалось: металлическое и неподъемное оно пригвоздило меня к земле. Болела голова и ныла грудь, но не мог опознать характер и опасность имевшихся ран. От смесей запахов из подожженных, подстреленных и разорванных тел ужасно тянуло рвать. Еле-еле, с величайшим трудом поднявшись на локтях, смутно понимал, что же произошло. Наш бывший грузовик, еще вчера полыхавший огнём от вражеского снаряда почти полностью сгорел. Большая часть попавших в поле зрения людей в камуфляже лежала без движения, и лишь немногие стали приходить в себя. Вокруг маячили остальные живчики и горстка солдат, оказывающих первую помощь всем пострадавшим. Монстров рядом не наблюдалось и это было хорошим знаком, несмотря на минувшую трагедию. Неужели мы расправились со всеми? Неужели мы отстояли свои позиции и не дали всей туче мутантов сломить нас? Не верилось.

А где же Валерия с Алексеем?

— Лера! Лёша! Вы где, отзовитесь! — взывал к друзьям непривычно сипло и тихо, но в ответ слышал только стоны приходивших в себя и пытавшихся встать.

Неужели их потерял? В ту минуту сильно напугался, думая, что их больше нет. Мы же были рядом, когда… когда зажглась эта вспышка? Как сильно они пострадали? Попытался подняться, а заодно и рассмотреть грудную клетку: под обгоревшей одеждой виднелась тёмная, уже запекшаяся кровь, смешанная с чёрной копотью. В левой руке, на которой не хватало половины мизинца и фаланги безымянного пальца, торчали металлические осколки, ровно как и по всему телу. Боли не чувствовал, — из-за шока это или адреналина? — но это было только на руку, потому что сорвался сместа сразу же и стал бегать из стороны в сторону, осматривая трупы людей и боясь найти среди них мою девушку и друга. Некоторых было тяжело распознать: монстры их изувечили до неузнаваемости.

Тревога и волнение читались в моих глазах ясно и доходчиво, но не за свою жизнь. Во что бы то ни стало стремился найти друзей: в смятении звал и тормошил всех в попытках узнать судьбу Валерии или Захарова. Кто-то, будучи взволнованным моим внешним видом, одернул и попросил проследовать к оставшемуся грузовику, где развернули «полевой госпиталь». Этот кто-то — даже не рассмотрел лица — сообщил, что похожую по моим описаниям девушку-блондинку держали там. Решив лично убедиться в том, что это Лерочка, быстрым шагом проследовал к ЗИЛу. Внутри и неподалёку, на расстеленных пледах и тряпках лежали полумертвые с различным характером ран: пулевыми, колотыми и резаными с глубокими царапинами странного вида, рваные от взрывов гранат. Сердце замедлило ход, а то и вовсе останавливалось в страхе за жизнь Валерии, которая заботливо лежала в грузовике, окружённая знающими медицину людьми хотя бы поверхностно. Увы, обстоятельства снова безутешно давили и показывали жизнь людей хрупкой и ломкой настолько, насколько это было непозволительно перед лицом мутантской угрозы. Сейчас было не совсем верное время для того, чтобы проведать её.

Понуро отправился искать Лёшу, что, вопреки нашему близкому друг к другу расположению перед взрывом, оказался в канаве поодаль. Подсказкой его нахождения стал автомат, висевший за лямку на ветке щуплого деревца, едва не пострадавшего от разорвавшихся рядом снарядов. Лежал Алексей, не шевелясь, бездыханно, боком рядом с парой монстров и мертвым мужчиной, который когда-то завороженно слушал его истории. Сердце замерло: мой добрый приятель лишился ног, рваными тёмными краями на которых оседала уже знакомая чёрная копоть с кровью.

— Кто-нибудь, — отчаянно голосил сипло, — помогите мне! — На зов тут же подбежало трое солдат, вполне здоровые для того, чтобы помогать другим, а не себе. — Давайте спустимся вниз, нужно узнать, жив ли он! И помочь! — тревожно объяснял ситуацию новоприбывшим помощникам, а голос мой робко дрожал.

Вчетвером мы аккуратно спустились в овраг. Подбежав к Лёше, перевернул его на спину, приложил ухо к груди. Не просто надеялся, хотел услышать биение его сердца. Через несколько секунд почувствовал облегчение: он был ещё жив! Как же тогда был рад. Хоть бы они остались живы, вот чего всегда просил.

— Он дышит? — поинтересовался один из военных. Кивнул, и мы принялись бережно брать его и уносить к медикам.

— Да уж, досталось парню, ничего не скажешь, — подметил один из вояк, пытаясь изобразить на лице скорбь.

— Как и многим здесь, — ответил ему другой солдат РОСН, не получивший внешне никаких повреждений.

— Самому бы не мешало подойти к врачам: тебя тоже прилично задело гранатой, — с укором взглянул на меня третий помощник, принадлежащий к обычным гражданским, чудом выжившим после вчерашней резни.

— Справлюсь, спасибо за совет. — Мне надо было убедиться, что ими займутся и вылечат. Моё здоровье не так важно, если учесть мою причастность к этому инциденту.

Алексея отнесли в сторону, положили на раскладной стол и стали накладывать шины, оказывать всю возможную помощь. На отдалении заметил Леру, которая всё также безмятежно лежала, не подавая признаков прихода в сознание.

— Он жив, но тяжело ранен, у него оторваны обе ноги и, похоже, что сломаны пара рёбер!

— Несите этого с порезами ко мне, обработаю ему раны!

Повсюду раздавались либо всхлипывания потерпевших, либо безрадостный галдёж старающихся им помощь. Мою радость за спасение друзей тут же перебивал страх, страх за то, что они не выкарабкаются. Я молился, чтобы только с ними всё было хорошо.

В Валерии, как во мне и Лёхе, торчало великое множество мелких осколков гранаты, некоторые засели глубоко рядом с внутренними органами. Извлечение их сулило внутреннее кровотечение, которое невозможно было остановить действующим запасом медикаментов и инструментов. Алексею взрывом оторвало ноги, и я не знал насколько запоздалой сейчас может быть ему оказана помощь. Верил в то, что они выживут. Хотел, чтобы они поправились, ведь они переживали и не такое. Мечтал поделиться с ними своей удачей, своим здоровьем и никогда более не присутствовать в их жизнях, чтобы дать им спокойно и безопасно продолжить свой путь. Все полученные ранения ничто по сравнению с пережитой ночью бойней с беспощадными мутантами, которым только и нужно, что убивать всё живое. Ничто в сравнении с тем, как одерживали победу над опасными мутантами одну за одной, день за днем весь проклятый май. Как бы донести это до них? Как сказать им, чтобы тоже в это поверили?

Чтобы отвлечься от поганых мыслей, прокрадывающихся из подсознания в виде возможной неизбежности их страданий и смерти, осматривался в поисках тех, кому могла понадобиться простая помощь. По прошествии получаса, во время которых переносил и вытаскивал пострадавших под завалами других тел, насчитал двадцать семь живых человек, среди которых в полевом госпитале было девять. Остальные шестнадцать, как мне сказали, пали во вчерашней трагедии. За это время ни разу не встретил главного — майора этой части. Куда же он подевался, неужели погиб?

Поспрашивал у оставшихся солдат, но так и не узнал где он. Мы нашли тела всех, кто числился среди военной колонны, лишь его местонахождение осталось неизвестным. А если среди погибших или живых он не отметился, то куда пропал? Обежав лагерь и пространство вокруг, решил осмотреться за жилыми домами, расположенных дальше от дороги. К моему изумлению, наткнулся на него, сидящим в канаве на выжженной траве, образованной тем единственным оглушающим выстрелом из танка по самым опасным целям. Когда спустился к нему, то разглядел в его руках пистолет и какой-то предмет.

— Здравствуйте, майор. Я вас искал, — с переживанием в голосе окликаю его, но он не ответил. Молча уставившись ввысь, он держал в руках фотографию. По всей видимости, он желал побыть один, и решил оставить его, развернулся и начал уходить. — Возвращайтесь поскорее в лагерь, вы там понадобитесь, — бросил на прощание. За него волноваться не придётся: монстров нигде не было видно, да и у него есть оружие. Так что он постоял бы за себя, раз выжил в этой ночной бойне. Едва сделал шаг, как он откликнулся:

— Они уже, наверное, погибли, а я ничего не смог предпринять, ничтожество, не забрал их с собой и не спас от страшной гибели, — всхлипнул он и продолжил: — Должен был сегодня умереть, тогда бы встретился с ними там, на небесах, — гнусаво мямлил он и затем грозно добавил: — Почему Господь не забрал мою жизнь, а их! Почему они умерли от рук безбожных тварей, а я остался жив среди их полчищ трупов?

После заставившего загрустить кого угодно монолога он склонился головой к фотографии и заплакал. Заплакал прямо как младенец. Я прекрасно понимал его: в текущее время жить было нелегко, а терять родных — еще труднее. Совершенно не был осведомлён, как судьба распорядилась с моими родными, от которых был отрезан внезапно начавшейся войной с мутантами, и не знал что с ними и теперь. Мысли об этом разрывали сердце на части, но держался. Обернувшись, ответил майору:

— Мы не можем управлять своей судьбой, тем более судьбой других людей. Даже тех, кто нам дорог. Но мы в силах постараться изменить ход вещей в желанную для нас сторону. Плыть по течению жизни и надеяться на чудо — не вариант, — начал печально, но быстро понял, что поддержать его в позитивном настрое сейчас будет гораздо лучше. — Сколько раз попадал в передряги и подставлял свою жизнь под угрозу, но только благодаря вере в себя и упорству смог выкарабкаться, а заодно и подхватить своих близких. Мне жаль, что вы не оказались рядом с ними и не защитили в момент опасности, зато вам удалось спасти здесь множество человек в той ситуации, в которой все остальные бы сдались! Вы дали этим людям надежду, показали себя храбро и удержали оборону против стольких тварей, что вами надо гордиться! — На время забылся о главной теме разговора и углубился в расписывания его достоинств. Помолчав, добавил: — Возможно, та жизнь для них будет лучше нынешней, в которой выживаем мы. Теперь вы знаете, что им не предстоит испытать повторно все ужасы катастрофы, и они будут ждать вас. Но не сейчас. Поймите, не стоит кончать с собой прямо сейчас или когда-либо. Есть люди, что положились на вас и верят вам. Не оставляйте их на растерзание судьбы, а доведите до безопасного места, где они смогут спокойно жить. Уверен, этим бы ваша семья гордилась. А не тем, что вы сдались.

Позволил себе спуститься к нему и в знак поддержки похлопать по плечу. Теперь чувствовал, что стоит оставить его наедине с собой, но был ещё и уверен в том, что натолкнул его на правильные мысли.

— Майор — не моё имя. Меня зовут Иннокентий Градов. Спасибо за напутствие, — бережно выронил он эти слова и чуть улыбнулся.

Ответно мягко улыбнулся и направился проведать Алексея с Лерой. В очередной раз, пока майор Градов остался сидеть там, на обгорелой траве, по-прежнему держа потрепанную фотографию семьи в руке.

— Как там Алексей, с ним всё в порядке? — спросил одного прихрамывающего солдата с перебинтованной рукой. Похоже, ему здорово досталось.

— Да он ещё держится, сильный мужик, после того как ему оказали первую помощь, он ни разу не скулил и не терял сознание, — уверенно произнёс он.

Утвердившись в провале своих беспокойных опасений, направился в грузовик, где уже поубавилось народу, и мог спокойно посидеть с девушкой и узнать, не пришла ли она в себя. Когда-то в округе творилась полная неразбериха: все бегали, помогали друг другу, крики и стоны раненых пронзали воздух насквозь. Повсюду лежали трупы, кровь и тысячи гильз, трещавшие под ногами. В настоящее же время громкие звуки исчезли, уступая благоприятной тишине: паника утряслась и люди успокаивались.

— Ты уже очнулась, ну, как ты, как ты себя чувствуешь? — смяв её руку в своей, шептал.

— Всё болит, и плохо помню происходящее, помню только… помню только…

— Ты в порядке, это главное, неважно, что…

— Помню только…. что мы все погибли…

— Что? — в тревоге опешил, не понимая, из-за жара это всё или ранений. Или антибиотиков, что ей дали?

— Мы погибли. Их было слишком много. Мы с тобой остались одни, забрались под танк, но меня кто-то схватил за ногу и потащил. Мы крепко взялись за руки, но нас разняли. Тебя заживо сожгли на моих глазах, а затем мне, — всхлипнула она, — мне…

— Ты о чём? Ты жива, и я живой. Алексей тоже, как и большинство людей. Всё с нами хорошо, — осознав радужность своей реплики, добавил уже с сомнением: — В какой-то степени.

— А? — Непонимающе посмотрела Рязанова мне в глаза. — Что, я что-то сказала?

Не в силах был понять, что с ней. Она бредила или ей приснился ужасный сон, вроде моих, как все мы погибли? А главное, не признак ли это ухудшения состояния? Её слова заставили задуматься над всем. Если уж мои сны такие реалистичные и несли в себе какой-то потаённый смысл, то и её сон, быть может, видение иной нашей судьбы? Неужели мы и вправду могли погибнуть? Просто кошмар!

Обняв её, и уверив в том, что всё происходящее сейчас правда, и оно более радужное ее выдумок, хотел быть всё ещё уверен в том, что они проживут счастливую жизнь. Оставил её отдыхать, а сам не загадывал даже, доеду ли до безопасного места или смогу вот так нежно обняться с любимой еще раз.

В это время рядом с танком на раскладном столе Алексей уже лежал весь перебинтованный. Он задремал, чтобы сэкономить силы и энергию или из-за лекарств. Часть уцелевших отдыхала после в панике производимых спасательных действий, другая — горевала, третья — копала могилы для павших. Если мой мираж по имени Володя Горький и был реальным, то он всё равно сейчас залег на дно братской ямы, что не отозвалось во мне ни каким-либо тревожным, ни радушным из чувств. На погорелом грузовике, высящийся над всеми, младший лейтенант Князев медленно читал по именам погибших и называл их профессии или звание. Вокруг образовалась мрачная траурная обстановка, хотя небо было неподходяще ярким и солнечным, а пролетавшие по округе птицы, несведущие о земном горе, увлеченно щебетали.

С танка, на котором разместился, было видно весь лагерь и всех оставшихся живчиков после сражения с целой толпой монстров, сравнимой по масштабам с военной баталией. Не знал никого из них, но тяжесть собственного бремени убийцы их возможных родных была невыносимой. Жгла, тлела. Нужно было покончить с собой, вдали ото всех, чтобы никто не заметил, как только смогу убедиться в безопасности всех и каждого из этих людей. Рука тем временем слабыми неуверенными движениями потирала рукоятку пистолета в кожухе. Надо же! Только-только устраивал психотерапевтический сеанс майору Градову, убеждая в ценности жизни как самого главного счастья, и спустя время стремлюсь сам уйти во тьму! Какой из меня советчик, если не прислушивался к собственным советам? Или у меня всё же внештатная ситуация, и мой поступок — благо, раз не склонял к этому других? Вполне возможно. Убеди других покончить с собой из-за наличия «бомбы замедленного действия» в их лагере, при этом не сообщив кто именно, стал бы кем-то похуже дьявола. Впрочем, вряд ли бы кто-то послушал меня…

— Ну как вы, ребята? — спросил знакомый голос.

Это был майор Иннокентий Градов. Был рад, что он не оборвал свою нелегкую, что он всё взвешенно обдумал и решил идти по верному пути, ведя измученных войной граждан к укрепленной базе. Спрыгнул с танка, подошёл к нему и пожал руку.

— Как вы, всё нормально?

— Да. Джейкобс, верно? — Кивнул. — Спасибо, что поддержал в трудную меня минуту, уберег от поспешного решения. Понимаю, что от такого сурового человека ты не ожидал подобного рода поведения, но и сам не мог предположить что расклеюсь. Жестокие, давящие времена. — Помедлив и заглянув мне пристально в глаза, он добавил: — Ты на меня можешь положиться. Проси, что хочешь, и постараюсь помочь тебе.

— Когда мы вновь двинемся в путь? — улыбнувшись ему, спросил, на будущее смекнув об этой его услуге.

— Думаю, что уже скоро. Полчаса-час, возможно, как погребём оставшихся солдат и расположимся в транспорте. С ранеными будет тяжело, но на базе им окажут медицинскую помощь получше.

Узнав о сроках, я помог остальным совершить последние приготовления к началу пути: собрал боеприпасы и оружие, что остались во время нападения, сложил вещи, сопроводил раненых на места. Справившись примерно за час и переодевшись в более чистую форму, заметил у себя на плече нашивку в форме прицела. Переливаясь золотым на дневном солнышке, она будто бы просила узнать о её значении, тем более что рядом находился человек, осведомленный в данном вопросе. К тому же времени у меня осталось немного. Любопытство привело меня к майору, и спросил:

— А что значит эта нашивка золотого цвета, что у меня на плече?

— Эта нашивка говорит о том, что человек, носящий её, стреляет метко. На высшем уровне. К этому человеку, да и ко всем, кто носит «золото» обозначения, особое отношение. У меня вот, — указал он замазанным в грязи пальцем руки на своё плечо, на котором была изображена звезда с подпирающими ее верхними уголками; — автоматчик. Я его получил ещё в первый год службы в этом отряде.

Теперь на вопрос, что мучил меня с самого начала пути, нашёлся ответ. В мирное время даже не задумывался об армии и не интересовался их наградами и значками, хоть меня всё же немного смутил внешний вид этих золотых нашивок. Верил этим храбрым ребятам. Теперь, когда увидел насколько отточенными навыками они обладали и как бесстрашно вступали в бой за рядовых граждан, то восхитился ими, а внезапное детское желание пересилило всю серьёзность на моём лице. Меня увлекала сама мысль оказаться среди членов отряда элитного подразделения и стать его частью. Не знаю, бредил ли тогда или был на полном серьезе, но со временем наверняка у меня помутился рассудок, иначе как объяснить этот внезапный порыв сделать одолжению будущему мертвецу? Мне более не выпадет шанса, и рискнул, так как верхний сосуд с содержимым на моих часах уже почти опустел. Моя жизнь истекала. Когда одернул майора, он с интересом отозвался.

— Что-то не так? — Улыбнулся он краешками губ.

— Извините за подобную дерзость, но бы хотел воспользоваться вашей услугой, — с волнением спросил. — Нет, даже двумя.

— Уже? К чему спешка?

— Разруха, товарищ майор, толкнула меня на мысль, что хочу быть как вы, как ваши солдаты. Они вдохновили меня, восхитили своей отвагой и решительностью. Разрешите быть частью вашего отряда. — Он с одобрением помолчал, и я подчеркнул: — неофициально, конечно. Хотя бы на время.

Градов думал долго, не меняя выражение своего каменного лица.

— Только-то? Конечно, солдат. Такое могу устроить, — к моему облегчению согласился он и отдал честь. Поступил также. — Зачисляю тебя в отряд специального назначения, рядовой…

— Роберт, майор!

— Рядовой! — Убрал он стремительным движением ладонь и изрек на выдохе: — Вольно. — Гордость и щепотка страха переполняли меня, но в конце концов мимолетное, но важное желание было исполнено. — А что за вторая твоя просьба?

— Когда настанет момент, скажу, — прикрытое туманной неопределенностью реплика оказалась воспринята флегматично. Мне и не нужно лишнего внимания. Чем меньше людей догадывалось — ни в коем случае не допускать, чтобы знали! — о том, что собираюсь сделать, тем быстрее осуществлю намеченные планы.

Полностью собравшись и отдав минуту молчания погибшим, мы расселись по местам и снова двинулись в путь. Даже погоревший грузовик ЗИЛ, на котором ехали, завелся, несмотря на полученные пожаром повреждения. От прежней военной транспортной колонны её отличало лишь меньше количество перевозимых беженцев.

С городской дороги мы съехали почти сразу и свернули во всю ту же необъятную область, только по тропам которой возможно добраться до убежища. Окружали нас небольшие лески и огромные поля, порывистый ветер свободно гулял и обдувал мое лицо: становилось холодно. То, что солнце пробилось сквозь тучевые облака только сегодня, да и холод оставался в течение уже месяца, а также то, что наблюдать за подобными монотонными пейзажами мне было уже невыносимо, «ноздрям судьбы» было начихать. Однако следовало быть снисходительнее: наблюдал здешние красоты и вдыхал свежий воздух возможно в последний раз в своем бренном существовании. Вздохнул, пытаясь пересмотреть своё пессимистичное видение.

— Май выдался слишком морозным и начало лета в этом году — просто ненормальное, — произнёс самому себе, подняв капюшон куртки надетой поверх формы.

Сидел один на корпусе замыкающего танка и смотрел по сторонам. Спереди на меня таращились пассажиры горелого грузовика с проглядывающими грязными лицами, среди которых числилась и та ворчливая даосистка средних лет. Её вера, сперва воспринимаемая нами в штыки и представившаяся смехотворной, оказалась в итоге самой правильной в этом новом обществе. Восприятие мира таким, каков он есть и принятие его чудом уберегло её от смерти и лишних переживаний. Только вот она однозначно не пережила бы столько, сколько мы с друзьями, без помощи вооруженных сил. Одна бы она давно смиренно приняла плачевный рок всех павших.

Дав согласие военным на сопровождение к безопасному прибежищу, мы слепо последовали за ними, не подозревая о конечном пункте, убежище. Оно называлось «Белая точка», — подслушал это в разговоре между капралами — смогло ли оно выстоять? Нам осталось несколько часов пути, но они казались вечностью.

Многие погибли вчера по моей вине, из-за моего проклятия, но ещё больше осталось в живых. Эти люди давно жили надеждой на спасение и ни за что не должны терять её из-за одной никчемной личности. Мой долг сейчас — позволить этим людям встречать тихий и спокойный день, и следующий, и все последующие, пока с ними не разберётся сама старушка-злодейка. Не я. Им незачем подвергаться риску в компании со мной. Скоро, уже очень скоро вы окажетесь в безопасности, а я незаметно соскользну с этого танка и пропаду среди ветвей листьев. Вы больше обо мне не услышите.

Разум был холоден, а вот грудь кололо: душа плакала. Уже размышлял об этом, но от осознания отчаяния и безнадёжности навернулись слёзы. Кто по мне будет скучать? Кому будет не всё равно? Алексею и Лере, как наверняка и родителям, если они сейчас вообще живы. С момента нашего последнего контакта прошло более полутора месяцев. Похоже, последствия выбора жить отдельно от них нашли свой горький итог только сейчас. Всем сердцем надеялся, что они переживут мою потерю. А пока надо хотя бы ненадолго погасить в себе чувства, иначе это скажется на осуществлении плана, а это являло собой ключ к спасению людей. К победе над мутантами. Это самое важное решение, которое принимал во всей свой жизни.

Где-то вдалеке послышались шумы и звуки, характер которых был не в силах опознать ввиду погружения в далекую глубь себя. Из танка вылез один из солдат отряда с рацией в руке.

— Через пару километров будет мёртвый город, туда опасно заезжать, но нам придётся это сделать. Там у нас в тайнике есть припасы, горючее, и мы его подберем, иначе не достигнем базы, — говорил серьёзный голос из приемника. — Надеюсь, там нас не ожидает сюрпризов. Градов, конец связи.

Изменение планов? Боялся этого и внутри верил, что ничего такого не произойдёт. Но когда это судьба поступала иначе?

Даже ещё не доехав до предполагаемого тайника, уже догадался куда мы приедем. В высящихся впереди зданиях делового центра, пыльных и заброшенных, вынужденных стать мрачными подобиями себя, и в покрытом коррозией раскуроченном мосту, взорванном с целью преградить наступление нахлынувших толп врагов в крупные населенные пункты, — что на деле их совсем не остановило — угадывался тот самый город. Виденный мною с ограждённых стен базы «Последней надежды». Значит, и она должна быть где-то неподалёку, за этим сосновым леском.

Назначенное место находилось на небольшом травянистом поле, в пределах города, но вдали от его основных дорог. Вокруг было столь тихо, что даже моё предчувствие молчало. Стоило ли ждать подвоха? Четыре широкие темные казармы, казалось, вмещали в себя все необходимое горючее, имели боеприпасы и продовольствие, были оборудованы койками и чистыми вещами для всех нуждающихся, готовые принять и укрыть множество людей, оказавшихся в трудной ситуации. Раньше. Сейчас это место выглядело опустошенным: копоть от пожаров и снятые листы железа со стен с острыми краями были открыты всем на обозрение. В немом ужасе и расстройстве лицо майора вызывало сочувствие, но он тем не менее раздал поручения. Из танков и грузовиков незамедлительно выскочили пять человек с автоматами, среди которых было две девушки. Все они выглядели здоровыми, не тронутыми вчерашним конфликтом. Одна группа из двух людей проверила первый склад, другая группа — осторожно проследовала ко второму, пятый член отряда сторожил периметр, равно как и все получившие увечья бойцы, которые оставались на своих местах, в транспорте.

Не смотря на тщедушную вероятность успеха, читающуюся в глазах солдат и майора, не отрицал положительного исхода вещей. Со стороны это выглядело как намеренная порча, уничтожение имущества и важного военного объекта. Чего ещё можно ожидать от наделенных умом кровожадных сверхсолдат-мутантов, основная цель которых — устранение людей? Не встречало ещё человечество врага более опасного.

Спрыгнув с танка, стал свидетелем того, как под одобрительные возгласы и смех бойцы выносили канистры и ящики. Выжившие случайного отбора из грузовиков улыбались и округляли рот, радуясь той маленькой победе, приближающей их к завершающему романтическому предложению в их последней драматической главе. Они доберутся, теперь они сделают это. Как только озвучил эту мысль в голове, реакция столь стремительная заставила меня бежать очертя голову в лесок, продираясь сквозь ветки и кусты.

— Куда ты? Стой! Подожди! — раздавались далеко за моей спиной непонимающие возгласы.

— С тебя был должок, — кричу, запыхавшийся, на выдохе, осознавая, что они всё равно это не услышат.

Острые сучья царапали одежду и кожу, мокрая трава промокала одежду, когда, споткнувшись, упал с небольшой канавы вниз. С лица не сходила улыбка: мышцы занемели. Успешно двигался к своему концу. За мной нет погони, на что не рассчитывал, но был рад тому, что нашёл момент покинуть группу, спасти ее. Привести в движение давно заржавевший механизм, что закончит кошмар. И не только для меня. Для всего человечества в целом.

— Сумасшедший, — вырывалось из сухих губ Иннокентия Градова, уставившегося туда, где последний раз меня видел. — Надеюсь, он понимает, что делает.

А, быть может, просто представил себе его слова именно такими. Уже неважно.

Внизу мне пришлось пройти всего-то несколько сот метров до крупного комплекса. За стонущими приоткрытыми дверями базы «Последней Надежды» было тихо. Осмотрел комнаты, служебные помещения, кухню — внутри никого. В гараже — пусто. Они всё-таки собрали группу и уехали на втором автобусе, встретили свою смерть вдали от убежища в поисках тех, кто даже не стремился их искать. Ещё и их кровь на моей совести?

Присел напротив столовой, некогда подвергшейся массированной атаке страшных чёрных пауков-переростков, которых призвал, и только сам повинен в смерти парня в тот день. Вспоминал Владимира, признавшегося мне, что спас меня от мясника, заблудшего в опасных городских улицах; детально разбирал в памяти образ Валерии и наш первый поцелуй; с удовольствием припоминал общение с Алексеем и его задорный нрав. Мне было здесь хорошо. Наверное, и остался бы здесь, если бы не этот дар приманивать опасных мутантов. Как бы сложилась моя судьба, не будь этой непонятной огрехи в моём организме?

— Ну что, кто как будет отмечать победу?

— Постойте-ка! В нас что-то летит!

— Ребят, нас подбили, мы падаем…

— Хочешь присоединиться ко мне?

— Что ты такое?

— Не соглашайся на его условия, он дьявол! Он использует тебя и прикончит!

— Кому ты веришь? Ему или мне? Обещаю тебе избавление и жизнь, а он просто жалкий выскочка!

Эти сны. Закрыл глаза и видел их наяву. Это уже не сновидения, а сообщения, сигналы действовать из той жизни, которую не помнил. Они цикличны, уже который раз убедился в том, что они повторяли один и тот же сюжет, раз за разом, круг за кругом: мы с группой незнакомых мне людей в вертолете возвращались с успешного задания по подрыву стратегически важных точек врага. Мы праздновали, ликовали, но это состояние мимолётно: в корпус летел огненный снаряд одного из мутантов, а, возможно, это снаряд главного из них. Голос, будто принадлежащий дьяволу, звучал на протяжении всего видения, но я так не сообразил кому он принадлежал. Патлатый, испещренный шрамами и кровавыми потеками, он высился надо мной или героем моих снов. Он предчувствовал победу над небоеспособным противником, раненым и отчаявшимся; главный торжествовал, рьянее нас, хотел сделать последнее смертоносное движение и одновременно звал за собой, обещая раскрытие всех тайн и избавление от боли путем превращения в них. Он разрывался от желания отомстить и восхищения своим противником, которого намеревался посвятить в секреты их существования. Он тоже был человеком? Неважно, потому что, притупляя все свои сомнения или героя сна, появлялся человек, подверженный этой инфекции, и он же единственный чёткий персонаж знакомый мне. Он говорил, что этот процесс мучителен и не щадил человеческую сущность, за что жуткий великан убил его без промедления. Какой выбор сделал в конце мой герой — не вызвало даже толики сомнений. Он покончил с собой, как это сделаю из соображений безопасности не отдельных людей, а целого социума.

Поднес пистолет левой рукой к виску. Никаких прощальных слов.

Продолжение следует…

Nota bene

Книга предоставлена Цокольным этажом, где можно скачать и другие книги.

Сайт заблокирован в России, поэтому доступ к сайту через VPN. Можете воспользоваться Censor Tracker или Антизапретом.

У нас есть Telegram-бот, о котором подробнее можно узнать на сайте в Ответах.

* * *

Если вам понравилась книга, наградите автора лайком и донатом:

This War of Mine (Ремейк)

Оглавление

Цельнометаллическая оболочка. Часть I

Цельнометаллическая оболочка. Часть II

Естественный отбор. Часть I

Естественный отбор. Часть II

Естественный отбор. Часть III

Иное восприятие. Часть I

Иное восприятие. Часть II

О дивный новый мир. Часть I

О дивный новый мир. Часть II

О дивный новый мир. Часть III

Смерть неизбежна. Часть I

Смерть неизбежна. Часть II

Смерть неизбежна. Часть III

Смерть неизбежна. Часть IV

Смерть неизбежна. Часть V

Смерть неизбежна. Часть VI

Смерть неизбежна. Часть VII

Смерть неизбежна. Часть VIII

Nota bene