Метод супружества [Энн Малком] (fb2) читать онлайн

Хотя обычно я бы никогда не встала на колени перед мужчиной, ради свежеиспеченного пирога с мясом и сыром, во время похмелья я бы сделала это.

Кип наклоняет голову, схватившись

преувеличенно задумчивом жесте.

за

подбородок

в

— Хм-м-м, — мычит он, растягивая звук.

— Пошел ты, придурок, — бормочу. — Пойду куплю себе чтонибудь, — хотя мой голос звучит решительно, на самом деле я не двигаюсь с места. Мои ноги, кажется, не хотят слушаться.

Он усмехается, разглядывая меня.

— Какой бы заманчивой ни была идея увидеть тебя на коленях, я не собираюсь заставлять тебя что-либо делать.

Я смотрю на него со скептицизмом.

— Ты не собираешься заставлять меня что-либо делать? —повторяю, как попугай. — Ты только что по доброте душевной испек пирог с мясом и сыром? — произнесенное вслух, это прозвучало еще более нелепо.

— Не совсем по доброте душевной, — говорит он, доставая из шкафчика тарелки. — Я тоже проголодался, и как только ты заговорила о них, мне стало любопытно. Нравится готовить и есть чтото новое, — он шевелит бровями, и я стону от его детского чувства юмора.

— Никаких обязательств, — говорит он, кладя кусочек пирога на тарелку и протягивая ее мне. — Слово скаута.

Уйти, вероятно, было бы лучшим вариантом.

Но ноги сами несут меня вперед, и я выхватываю у него тарелку.

— Хорошая девочка, — бормочет он.

Я тут же застываю.

— Нет, — отрезаю я, указывая на него свободной рукой. — Не люблю, когда меня хвалят, — вранье.

Кип поднимает руки в знак капитуляции, и я поворачиваюсь, чтобы уйти.

— Я еще разузнаю твои фетиши, — дразнит он.

Мой шаг замедляется, но я продолжаю идти.

Кусаю пирог – идеальная маслянистая корочка, приправленный фарш, насыщенный и острый сыр. Во время ужина я поймала себя на мысли, что выходить замуж за Кипа стоило только из-за пирога.

Глава 4

«Дейдре»

Первый месяц в браке был отстойным.

Особенно с тех пор, как все в городе узнали, что мы женаты. И

даже моя лучшая подруга не знает, что этот брак фальшивый.

Поэтому мне пришлось притвориться, что у нас что-то вроде медового месяца. Что Кип мне правда нравится. Нет, что я влюблена в

него.

Когда он зашел в пекарню, готова поклясться, что гребаные часы перестали тикать, а музыка стала тише. Я, блять, слышу, как глазные яблоки людей двигаются в глазницах, когда они наблюдают за нашим взаимодействием. Вот такая тишина наступила.

Я даже не думала, что между нами возникнет необходимость во взаимодействии. У меня хорошо получалось не думать ни о каких повседневных реалиях, связанных с женитьбой, и лгать буквально всем, кого я знала.

Поэтому я замираю, когда они с Роуэном входят.

Что ж, Роуэн просто зашел. Он шагает, как крутой парень.

Кип, с другой стороны, идет неторопливо. Гордо шествует по жизни, зная, что все смотрят на него, потому что он сексуален.

Это чертовски приводит в бешенство.

Роуэн, конечно же, направляется прямо к Норе, которая стоит за прилавком и ждет его. Это настоящее чудо, особенно с учетом того, что она обычно убегала и пряталась всякий раз, когда приходил Роуэн.

Ох, как все изменилось!

Роуэн, не колеблясь, обогнул прилавок, схватил Нору в объятия и горячо прижал к себе.

Клиенты уже привыкли к этому и даже не моргают.

Оказалось, что они не моргают, потому что слишком заняты, разглядывая меня.

К несчастью, я не стою за прилавком. Потому что убираю со столов.

Поэтому у Кипа нет никаких преград. Не знаю, чего ожидала от него. Не знаю, какой должна быть наша динамика как супружеской пары.

Может, я больше не называла бы его мудаком на публике и улыбалась.

Целовала в щеку, если потребуется.

Я не ожидала, что он схватит меня сзади, развернет и прижмется своими губами к моим.

Поскольку я этого не ожидала, то не протестую. Ни капельки.

То, что я не борюсь с непонятными людьми, которые хватают меня и целуют не предвещает ничего хорошего.

То, что я отвечаю на поцелуй, не предвещает ничего хорошего.

То, что непонятным человеком оказывается Кип, предвещает только худшее.

И мне потребовалось гораздо больше времени, чем следовало, чтобы осознать это. Ну, на самом деле я сразу поняла. Просто потребовалось время оторваться от поцелуя.

Моим первым побуждением было ударить его по лицу, когда я отстранилась. За исключением того, что я физически не была в состоянии полностью высвободиться из его крепкой хватки. Ублюдок силен.

И, как бы это ни раздражало, вероятно, хорошо, что у меня не было возможности отступить и ударить его, потому что вся пекарня смотрела, как мы взаимодействуем.

Следовательно, я не должна бить его за то, что он поцеловал меня.

— Привет, женушка, — здоровается Кип, потираясь своим носом о мой.

Все мое тело восстает против этого обращения и жеста.

— Нет, — шиплю я, оглядываясь по сторонам, чтобы посмотреть, кто мной наблюдает.

Все.

Все смотрят, черт побери.

— Никаких прозвищ, — говорю я немного мягче. — Я, черт возьми, ненавижу это. Никаких долбанных прозвищ.

Кипа, кажется, очень забавляет моя ярость. И он все еще держит меня.

Сердце бешено колотится, а в животе странное ощущение.

Очевидно, из-за ярости. Я никогда раньше не испытывала такой ярости.

Вот почему.

— Ладно, никаких прозвищ, — говорит он тише и какимто знойным голосом, который мне не нравится.

И он все еще выглядит чертовски довольным и забавляющимся.

— Ты отпустишь меня? — я стискиваю зубы.

Осторожно пытаюсь высвободиться из его объятий таким образом, чтобы это не выглядело очевидным для наблюдателей, но ничего не получается.

— Скоро, — говорит Кип. — Просто даю «арахисовой галерее3»

то, что они хотят. К тому же, мы не знаем, кто за нами наблюдает, — он подмигивает.

Разочарованно вздыхаю.

— Как бы высоко я ни думала о себе, действительно не верю, что правительство тратит на меня ресурсы прямо сейчас.

— Ты не знаешь, на что мое правительство тратит свое время и ресурсы, — возражает он.

Итак, он держит меня еще немного.

Слишком долго.

Когда, наконец, отпускает меня, я топаю обратно на кухню с охапкой чашек.

Мои колени не дрожат.

Не-а, ни в коем случае.

***

К тому времени, как открывается и закрывается моя входная дверь, я сижу с бокалом вина в руках в приподнятом настроении.

Моя ярость накапливалась уже довольно давно. Кип и Роуэн приходили в пекарню этим утром, как обычно. Кип закончил работу сразу после пяти.

— Привет, женушка, — непринужденно говорит он, заходя на кухню.

— Несколько часов, — говорю я, барабаня пальцами по бокалу с вином. — У меня было несколько часов размышлений обо всех различных способах, которыми я могла бы убить тебя, избавиться от тела и выйти сухой из воды, — делаю глоток вина. — И, как многие женщины моего возраста, я одержима документальными фильмами о серийных убийцах, поэтому знаю все лучшие способы сделать это.

Чаны с кислотой. Свинофермы. Или просто выбросить в океан и отдать на съедение акулам.

Я пристально смотрю на него, стоящего на моей кухне, одетого в выцветшие джинсы, носки – у него хватило порядочности снять свои грязные ботинки у двери – и обтягивающую футболку с грязными разводами. На нем все еще надета кепка, грязно-светлые волосы выбиваются из-под нее.

Он не побрился, так что на его чертовски точеной квадратной челюсти тоже есть тень.

И он, блять, ухмыляется мне. Ухмыляется. Демонстрируя белоснежную, слегка кривоватую улыбку.

— Сначала всегда подозревают на вторую половинку, — легко говорит он, нисколько не смущенный моими словами или тоном.

— Я их закадрю, и выпутаюсь, — говорю я. — Вы, янки, очарованы моим акцентом. И у меня классные сиськи.

Взгляд Кипа метнулся к моей груди.

— У тебя чудесные сиськи, — соглашается он.

Моя киска пульсирует.

Совсем чутьчуть.

Но «чутьчуть» – это уже слишком.

И сбивает с толку.

— То, что ты сделал сегодня в пекарне, было чертовски нехорошо, — твердо заявляю я, прищурив глаза.

— Что я сделал? — спрашивает он, изображая невинность. — Я

заказал шесть печенюшек, но клянусь, только четыре были для меня. К

тому же, Нора – волшебница. И я благословлен быстрым метаболизмом, — он указывает на свое идеальное, черт возьми, тело.

— Дело не в печенье, — огрызаюсь я. — Но, конечно, у тебя быстрый метаболизм. Потому что природа в очередной раз награждает мужчин ресницами и оттенками волос, за которые женщинам приходится платить уйму денег, — бормочу.

Кип пожимает плечами.

— Поговорю об этом с богом, когда встречусь с ним.

Ладно, это правда сбивает с толку.

— Ты не можешь целовать меня в пекарне, — говорю я. —Никогда больше. Ты уже дважды засовывал свой язык мне в глотку на рабочем месте.

Кип подходит к холодильнику и достает одно из многочисленных сортов пива, которые теперь там припасены. Я тоже пью пиво, но на самом деле никогда не наполняла им свой холодильник так эффективно.

Он ходит по магазинам. Не только за пивом, но и за кучей еды.

— Первый раз был на нашей свадьбе, так что это точно не считается, — говорит он… после того, как откупоривает бутылку о мою столешницу.

— Эй! — я хнычу. — Это мои гребаные каменные столешницы.

Кип опирается бедром о стойку, делает большой глоток и смотрит на меня.

— Технически, это моя столешница, — поправляет он.

Мое зрение затуманивает красный цвет.

— Я тебя сейчас огрею бутылкой вина и растворю в чане с кислотой, — заявляю я.

Кип ухмыляется мне.

— Я серьезно, — настаиваю, кладя руки на столешницу. — Нам нужны правила. Знаю, что мы должны играть какую-то роль, но в этой роли не обязательно должен быть задействованы ППЧ4. Нам предстоит долгая игра, и создавать прецедент для игры в хоккей с мячом каждый раз, когда мы видимся, у меня не получится. Совсем.

Он приподнял бровь.

— Ты уверена, что у тебя не получится? — спрашивает он. —Потому что сегодня утром мне показалось, что получилось.

Гребаный мудак.

Хватаю свой бокал с вином и делаю большой глоток.

— Уверена. И что бы ты ни казалось, это было лишь у тебя головке, — я оглядываю его с головы до ног. — Зависит от того, в какой из них больше мозгов.

Кип усмехается.

— Мы оба те еще интеллигенты.

Я не улыбаюсь.

— Больше никаких поцелуев, — заявляю перед тем, как выйти на улицу, прихватив по пути свою бутылку.

***

После первого дня было создано правило.

Не засовывай язык в глотку своей жены.

По прошествии второго дня было создано второе правило.

Не хватай свою жену за задницу на праздном ужине рядом с лучшим другом.

Все шло так, пока у нас не сложился список примерно из десяти правил.

Кип наслаждался этим процессом. Я знала это, потому что он не скрывал своего удовольствия. Ни капельки. Он получал от этого наслаждение.

Что привело меня в абсолютную ярость.

Так что да, в первый месяц брака я в значительной степени лгала своим лучшим друзьям, пыталась избегать любых тем о «блаженстве новобрачных», не убить Кипа и постоянно задавалась вопросом, что, черт возьми, я сделала со своей жизнью.

Плюсом было то, что моя лучшая подруга жила в блаженстве и забеременела от мужчины, которого очень любит.

И, к счастью, Кип перестал приставать ко мне после первой недели, у нас получилось создать что-то вроде рутины.

Конечно, мы должны проявлять некоторую нежность, когда находимся на публике или в кругу наших друзей, но я с холодной головой подходила к этому. Убедила себя, что играю роль вне своего тела и вне реальности.

Настроиться на такой лад оказалось легче, чем я думала. Это все ложь.

Да, иногда я просыпалась посреди ночи вся в поту, чувствуя вину и абсолютную панику из-за того, что делала, но в остальном была в порядке.

В полном порядке.

Кип

Мой день был дерьмовым с самого начала. Я не спал. Ничего необычного. Я почти никогда не спал. Но когда голоса становились громкими, и я не мог взять себя в руки, то шел в бар, подцеплял женщину и трахал ее до тех пор, пока не переставал соображать.

Я не могу трахаться. Рука не помогает. Особенно когда я дрочу, и мне приходит в голову лицо, сиськи Фионы, и чертова морщинка между ее бровями.

Все, о чем я думаю – она в спальне, в этом доме. И это не дает мне уснуть всю ночь напролет.

Как, черт возьми, я собираюсь прожить здесь больше года, выше моего понимания.

Но я с этим разберусь. Притяжение исчезнет.

За исключением того, что сегодня утром я проснулся чертовски раздраженный и увидел, как Фиона, спотыкаясь, ходит по кухне в каком-то прозрачном халатике, пижамных штанах и майке, подчеркивающей форму и розовый цвет ее сосков.

Фиона хмыкнула, увидев меня. Она не жаворонок. Она ходит с полуоткрытыми глазами, бормоча что-то себе под нос и свирепо глядя на меня, если я пытаюсь заговорить с ней или встать у нее на пути.

К сожалению, это чертовски мило.

И я не могу достать чертов кофе, потому что не доверяю себе находиться на ее маленькой кухне, так близко к ней и ее вставшим соскам, не совершив при этом какой-нибудь глупой выходки. Итак, сегодня я начал свой день без кофеина. Затем, поскольку не хотел этим утром исполнять все песни и пляски молодоженов в пекарне, я купил кофе на заправке, которое оказалось сущим дерьмом.

С этого момента день стал только хуже. Клиенты меняют свое мнение о светильниках после установки. Отгрузки задерживаются.

Счета-фактуры не оплачиваются.

Обычно все это дерьмо было мне нипочем. Роуэн злится из-за этого дерьма, а не я.

Но черт бы меня побрал, я не дам ему бегать по всем поручениям. К тому же, этот ублюдок ухмылялся от уха до уха с тех пор, как узнал, что его жена беременна.

К тому времени, как я добрался до дома Фионы, мог думать только о холодном пиве и тарелке еды.

Пока не увидел машину на

припаркованную рядом с домом Фионы.

подъездной

дорожке,

Машина моей матери.

Я всерьез задумался о том, чтобы уехать. Зайти в ближайший бар и не возвращаться домой на ночь. Проблема в том, что я живу в городе, где меня все знают. Раньше это не имело большого значения. Мне было все равно, узнают ли старушки в бридж-клубе, что я трахнул половину незамужних женщин в этом городе. Мне было все равно, кто и что скажет о моем счете в баре.

Только теперь мне не все равно.

Потому что все они знают, что я женат.

И к тому же на одной из любимчиков этого города.

Фиону легко полюбить, и не только из-за милого и чертовски сексуального акцента. Она великолепна. Без особых усилий. С ее ясными голубыми глазами, загорелой кожей, светлыми волосами и греховными чертовыми изгибами каждый мужчина в округе обращает на нее внимание. Но она также ругается как матрос и высказывает свое мнение, без колебаний отстаивая себя и других.

Плюс все ее странные маленькие австралийские особенности и поговорки.

Достаточно сказать, что она мне нравится.

Я не осознавал, какой это будет ответственностью – создавать видимость того, что я забочусь о ней так, как она того заслуживает, как и подобает мужу. Честно говоря, я думал о целой куче другого дерьма.

О том, насколько изменится моя повседневная жизнь, я не догадывался до тех пор, пока не зашел в пекарню выпить кофе. Я почувствовал это.

Все наблюдают, ждут. Чтобы увидеть, как я с ней разговариваю, как к ней отношусь.

Потом был разговор с Фрэнком. А именно, что он сделает с моими «половыми органами», если я причиню ей боль.

Я никак не мог пить всю ночь напролет в баре без того, чтобы городская мельница сплетен не взбудоражилась – и весь город, скорее всего, ополчится на меня. Не очень хорошо, учитывая ситуацию и тот факт, что мы с Роуэном владели строительным бизнесом, который в значительной степени зависит от жителей этого города.

Да, есть куча факторов, почему я не могу просто повернуться и уйти. Помимо очевидного, что это идиотский поступок.

Без всех остальных причин я бы ушел, придурок я или нет.

Я не хороший человек. И я смирился с этим. Был хорошим, но это не защитило меня от ужасов жизни. Не спасло моих жену и дочь от смерти. Итак, кому не насрать?

— Блядство, — бормочу я, хлопнув ладонями по рулю, прежде чем вылезти из грузовика.

Собираюсь с духом, входя в парадную дверь. Воспоминания о подобных ситуациях нахлынули на меня. О том, как мама приходила в наш дом без предупреждения. В воздухе всегда витало напряжение.

Габби смотрела на меня напряженным, раздраженным взглядом, давая понять, что ей будет что сказать позже.

Конечно, моя мама не обращала внимания на напряжение и взгляды.

Я могу только представить себе реакцию Фионы на то, что свекровь, которую она никогда не хотела видеть, появилась на пороге ее дома без предупреждения, да еще и с таким характером.

Когда я вошел в дверь, играла музыка. В этом нет ничего необычного. Фиона постоянно включает музыку. У нее странный и разнообразный вкус. В один прекрасный день она слушала Тейлор Свифт, а на следующий – «Shinedown5». Она познакомила меня с парой групп, мне даже понравилось. Но я ей не говорил об этом.

Что-то запекается в духовке. Пахнет чертовски здорово. Тарелки аккуратно сложены на сушилке. Это мама сделала. Фиона – так себе кухарка. Она не неряха, но обычно убирает за собой через несколько часов.

Из открытых дверей, ведущих на террасу, донесся смех. Фиона проводит там много времени, несмотря на жару. Ей нравится бывать на улице, на солнышке. В доме всегда открыты окна, она редко пользуется кондиционером – что чертовски сводит меня с ума, – и она постоянно забывает закрывать окна и двери перед тем, как лечь спать.

Что привело к многочисленным спорам о том, что ей необходимо делать это для своей безопасности. У меня мурашки побежали по коже при мысли о том, что она жила здесь одна и делала это до того, как я переехал. Ей повезло, что какойто псих не воспользовался этой возможностью.

Я так ей и сказал.

Она ответила:

«Психу повезло, что он не выбрал этот дом».

С этой женщиной не поспоришь.

Я пошел на звук смеха.

Моя мама и Фиона сидят на садовых креслах. У каждой из них в руке по бокалу вина, бутылка стоит перед ними, а также множество закусок, на которые нацелился мой урчащий желудок.

Если бы не Фиона.

Улыбающаяся. Понастоящему. И когда ее глаза встретились с моими, в них не было ни напряжения, ни обещания «поговорить позже». Ничего. В кои-то веки эта женщина не провоцировала на конфликт.

Это почти заставило меня отступить на шаг.

— Кип! — восклицает мама, вскакивая с дивана, чтобы подбежать и обнять меня.

От нее пахнет теми же духами, которыми она пользовалась всю жизнь. Объятие, как всегда, длится слишком долго и заканчивается тем, что она держит меня на расстоянии вытянутой руки, изучая своим внимательным взглядом.

Я делаю то же самое. Ей скоро семьдесят, но она совсем не выглядит на свой возраст. У нее есть морщины, от беспокойства, горя и утраты. Но также есть морщинки от счастья, радости и любви. Она маленькая. Особенно по сравнению со мной. Миниатюрная и хрупкая на вид. У нее светлые волосы, убранные с лица назад. Лицо, которое всегда искусно накрашено. То же самое и с ее одеждой – всегда отглаженная, дорогая на вид.

Мой отец считает, что внешность важна.

— Иди и прими душ, — приказывает мама после осмотра. — Ты грязный.

— Я работаю на стройке, мам, — говорю я, улыбаясь, потому что ничего не могу с собой поделать. Я скучал по ней.

Она поджимает губы.

— Ну, мы ужинаем через десять минут, и ты не можешь сидеть за столом в этом, — она указывает на мою одежду.

— Господи Иисусе, я взрослый мужчина, черт возьми, — стону я.

— Не поминай имя господа всуе, — отрезает она.

— Ты атеистка, — замечаю.

— Да, — бормочет она. — Но мы не знаем, кто твоя жена, —произносит театральным шепотом.

Я усмехаюсь.

Фиона тоже. Теплый смех. Искренний. Я почувствовал это своим членом. Не подходящее ощущение, стоя так близко к матери.

— О, произноси его имя всуе сколько хочешь, — предлагает Фиона. — Богохульство – мое любимое.

Мама улыбается на это, в ее глазах пляшут огоньки.

— Она мне нравится, — снова театральным шепотом произносит она.

Мне нужно гребаное пиво.

— Пойду переоденусь, — говорю я.

— Ты не поздороваешься со своей женой? — нахмурившись, спрашивает мать. Отступает назад. — Не обращай на меня внимания.

Веди себя так, будто меня здесь нет, — машет рукой, как будто не собираясь смотреть, но я знаю, что она наблюдает.

Если бы ее здесь не было, я поздоровался кивком с Фионой.

Может быть, обменялся бы пустяковой светской беседой. Потом мы разошлись бы по разным комнатам дома и спали в разных спальнях.

Фиона поднимает бровь, глядя на меня со своего места на диване.

В ее глазах пляшут озорные искорки. Она смотрится… беззаботно.

Мой член снова шевелится.

— Я грязный, — пытаюсь запротестовать я.

— Уверена, Фиона не возражает, — поддразнивает мама.

О, чертов Иисус Христос.

Она не собирается останавливаться. Я знаю свою мать. Мне ничего не остается, кроме как поцеловать жену.

Я подхожу к тому месту, где сидит Фиона, наклоняюсь и быстро чмокаю ее в щеку. Хотя все произошло быстро, я чувствую ее запах.

Цитрусовый и сладкий.

Мой член дергается еще раз.

— О, да ладно тебе, тебе же не восемьдесят, — упрекает мама. —Вы молодожены. Веди себя соответственно.

Я пристально смотрю на нее, когда она улыбается от уха до уха.

И черт возьми, меня это задевает. Она уже много лет не улыбалась мне без грусти. Из-за этого я взял за правило не находиться в ее присутствии в течение длительного периода времени.

Меня охватывает чувство вины за это.

Итак, что, черт возьми, я делаю?

Я хватаю Фиону с того места, где она сидит, дергаю ее вверх, прижимая к своему телу, и зацеловываю до чертиков.

У нее вкус вина, океана и… искушения. Теперь мой член не просто подергивается. Он требует, чтобы я вставил его в ее мокрую киску.

Но потом вспоминаю о матери. Стоящей в нескольких футах от меня. Наблюдающей.

Я резко отпускаю Фиону – так резко, что она чуть ли не падает на кресло с шокированным выражением на лице.

Не шокирована в плохом смысле этого слова. Потому что она ответила на поцелуй. Точно так же, как в день свадьбы. Точно так же, как и на следующий день после.

Даже не знаю, почему поцеловал ее в то утро. Я сказал для того, чтобы успокоить зрителей. И отчасти это было так. Но по большей части потому, что я приходил в пекарню в течение нескольких гребаных лет, и мне всегда было интересно, каково это – иметь возможность обнять ее и поцеловать на глазах у всех.

Возможно, наш брак – гребаное притворство, но я извлеку из него хоть что-то.

Особенно с учетом того, что Фиона не может дать мне пощечину, хотя, судя по ее виду, ей этого хочется.

Не совсем благородно с моей стороны целовать женщину без согласия. Но эта женщина – моя гребаная жена, и ее тело определенно согласилось.

— Приму душ, — говорю своей матери, которая теперь ухмыляется во весь рот, сложив пальцы домиком, как гребаный мистер Бернс6.

Не смотрю на Фиону. Думаю, могу представить себе, каким взглядом она смотрит в мою сторону, поскольку я хорошо к этому привык.

Довольно трудно передвигаться в таком положении, чтобы мама не увидела, что у меня стояк от поцелуя с женой, но я справляюсь с этим.

Я не удивляюсь, что Фиона следует за мной.

— Мне просто нужно… кое о чем поговорить с Кипом, —говорит она у меня за спиной, запыхавшись в панике.

Не могу удержаться от улыбки, услышав это.

— О да, дорогая, я понимаю. Не торопись, — отвечает моя мама с усмешкой в голосе.

Вероятно, она думает, что за поцелуем последует какое-то продолжение.

Я ожидал от Фионы взбучки – и совсем не такой, какой мне хотелось бы. На самом деле, я с нетерпением ждал от нее взрыва. Она чертовски очаровательна, когда злится. Вот почему я так сильно дразню ее, черт возьми.

Ее нос морщится, глаза расширяются, щеки краснеют, а мой член стоит колом.

— Не так быстро, приятель, — шипит она, хватая меня за руку, когда я вхожу в свою спальню, которая на другой сторону дома. Не то чтобы это о чем-то говорит – дом Фионы компактный, – но, по крайней мере, у нас есть ванная и кухня, которые служат барьером между нами.

Я ненавижу и люблю ее это «приятель». На самом деле, почти уверен, что она знает, как мне это не нравится, и поэтому изо всех сил старается использовать чертовски странный австралийский акцент.

— Вынести все свое барахло оттуда, — она указывает на свободную комнату. — И отнести в мою комнату. И смени простыни. У

меня есть запасные в бельевом шкафу, — ее глаза безумны, а кожа раскраснелась, вероятно, от адреналина, но также от вина и времени, проведенного на солнце.

Она чертовски великолепна.

— Ты меня слушаешь? — требует она, щелкнув пальцами перед моим лицом. — Я приду проверить, как ты заправляешь кровать, потому что уверена, что ты сделаешь не так, как надо, но сделай так, чтобы комната выглядела как обычно, в которой последние пару недель не жил свинтус.

Хочу сказать ей, что если в этом доме и был беспорядок, то уж точно не из-за меня, но решаю, что, учитывая ее настрой, это не лучшая идея.

— И тебе нужно принять душ, как сказала твоя мама, —добавляет она, скользнув по мне взглядом. — Управься за десять минут. Вали! — она хлопает в ладоши, а потом чуть ли не убегает от меня.

Я не знаю, было ли это из-за присутствия моей матери или из-за поцелуя, она не стала угрожать отрезать мне яйца за то, что я поцеловал ее, но я и не против.

Забираю все свое барахло из гостевой спальни и отношу в ее комнату. Не позволяю себе задержаться там, в месте, где пахнет ею, которое более женственное, чем я ожидал, но мне даже нравится.

Потом принимаю душ – в ванной Фионы, которая мне очень понравилась, и, возможно, понравилась бы еще больше, если бы моей мамы тут не было, – застилаю кровать в гостевой комнате и стараюсь, чтобы все выглядело «обычно», что бы это ни значило.

Потом иду ужинать со своей матерью и женой.

Не думал, что когданибудь сделаю это снова.

Глава 5

«Только одна кровать»

Фиона

Это была лучшая ночь за последнее время.

На самом деле, за несколько недель.

И это была первая трапеза, которую я разделила с Кипом за обеденным столом. Мы не ели вместе со времен праздничного ужина у Норы и Роуэна. Я приходила домой раньше него, готовила чтонибудь легкое и в пределах своих возможностей, а затем брала вино или пиво и либо удалялась в свою комнату, либо садилась снаружи и контактировала с ним как можно меньше.

Хотя у меня не было ни минуты, чтобы зациклиться на этом, потому что его мать говорила со скоростью мили в минуту.

Я даже не больше не злилась из-за того, что стала женой Кипа.

Даже когда он убирал волосы с моего уха или закидывал руку на спинку моего стула, когда мы закончили есть.

Он даже настоял на том, чтобы помыть посуду, пока мы с его мамой допивали бутылку вина и сплетничали, поедая шоколадный торт, который я принесла домой из пекарни.

Одним из главных преимуществ работы в лучшей пекарне города – и штата, если уж на то пошло, – вкусняшки, которые можно взять домой.

Кип был почти… очаровательным.

Он, очевидно, любил свою мать, но считал, что та перегибает палку. Это было правдой. И мне чертовски нравилось.

Только после того, как я показала Дейдре ее комнату, которую Кип, на удивление, обставил по стандарту, и она пожелала нам спокойной ночи, я понастоящему осознала, что произойдет.

Я буду спать.

В своей комнате.

С Кипом.

Я довольно хорошо справлялась с тем, чтобы игнорировать его с тех пор, как мы поженились, но сейчас будет сложнее.

Но вариантов нет. Мне просто нужно взять себя в руки.

Этим утром я встала позже, чем обычно, и была измотана.

Кип задержался у двери моей спальни, выглядя почти… неловко.

— Я могу пойти на диван, — тихо предложил он. — Встану раньше нее. Хотя она ранняя пташка.

— Не сходи с ума, — прошипела я. — В прошлом я спала со многими мужчинами, которые мне не нравились. Ты не особенный, —я подмигнула ему, входя в свою спальню с большей уверенностью, чем чувствовала на самом деле.

— Ты злишься, — сказал он, как только за ним закрылась дверь.

Я в замешательстве наморщила нос. Мы с Дейдре прикончили полторы бутылки вина, что компенсировалось пиршеством, которое она приготовила. Так что я не была пьяна. Просто почувствовала себя… мягче. Сдержаннее. Хотя закрывшаяся дверь и присутствие Кипа в моей спальне навеяли панику.

Плюс, все эти любезности, которыми мы были вынуждены делиться на протяжении ужина. Да, это беспокоит меня, теперь, когда я

подумала об этом. Это было некрасиво, неестественно и даже трусики не мокли.

Ничего.

— Да, наверное, я не в восторге от того, что мне придется делить с тобой постель, — сказала я, хмуро переводя взгляд с него на свою идеально застеленную кровать с роскошными подушками, дорогими простынями и покрывалами, которые Кип испортит своей мужественностью.

Моя комната была девчачьей. Хотя меня не назовешь девочкой, в комнате нет никаких цветочков и рюшечек. Но пододеяльник был с бежевым принтом в клетку. Покрывало вязаное и шерстяное того же оттенка. Все мои подушки искусно разложены. Каркас кровати был деревянным и богато украшенным. В комоде в изножье кровати было еще больше подушек. В углу стояло уютное кресло, заваленное одеждой, хотя я никогда в нем не сидела. Оно служило местом хранения одежды, которую мне лень убирать, и которая была недостаточно грязной для стирки.

Стены выкрашены в молочный цвет и увешаны картинами, изображающими женщин в платьях из других веков.

Кип – высокий, мускулистый и мужественный – выглядел неуместно здесь, в моем святилище.

Мужчины, конечно, бывали здесь и раньше. Но лишь для того, чтобы довести меня до оргазма и выйти вон. Я не устраивала ночевок.

Он пристально смотрел на меня. Его взгляд был тяжелым и неуютным, особенно с учетом того, что мы находились в моей спальне и вино ослабило мою сдержанность.

Мои соски затвердели, и я изо всех сил старалась не обращать на них внимания.

— Не о ситуации с ночевкой, а о моей матери, — сказал он. —Она несет ответственность за ситуацию с ночевкой.

Я скрестила руки на груди, все еще пребывая в замешательстве.

В нем какая-то странная энергетика. Не было никакого поддразнивания – я полностью ожидала, что ему будет что сказать о дележке постели, – может, нагрубит даже.

— Мы виноваты в этой ситуации, поскольку мы ответственны за весь этот фиктивный брак, который спровоцировал ее визит, —напомнила я ему.

— Хорошо, но моя мама такая… ее очень много, и ты на это не подписывалась, — сказал он, проводя руками по волосам. Он выглядел напряженным. Извиняющимся.

Это было мило, и у меня возникло совершенно дикое желание утешить его.

Моя нога даже поднялась, чтобы двинуться к нему, прежде чем я изменила направление и пошла возиться с подушками на противоположной стороне кровати, которая теперь служила барьером.

И на которой мы оба в конце концов будем спать.

Не очень хорошо.

— Твоя мама великолепна, — сказала я ему, сосредоточившись на подушках.

— Не вешай мне лапшу на уши, Фиона, — прорычал он.

Это заставило меня посмотреть на него. Гребаные мужики и их рычание. Я не знала, что мужчины издают подобные звуки в реальной жизни, пока не переехала на Юпитер и не встретила Роуэна и Кипа.

Конечно, я только из вторых рук узнала о рычании Роуэна и поведении альфасамца, и мне это показалось забавным. Теперь, когда Кип был здесь, в моей спальне, и я замужем за ним, забава испарилась.

— Это не ложь, — честно говорю я. — Твоя мама чертовски крутая, отлично готовит, любит вино и встретила меня как члена семьи еще до того, как переступила порог.

Это сбило меня с толку, и я потратила некоторое время, ожидая, когда упадет вторая туфля7, пытаясь найти явные признаки манипулирования, но нет, мама Кипа была просто замечательным и милым человеком.

— Утром мы позавтракаем и отправимся за покупками. Она согласна со мной в том, что диван нужно обновить.

Я внутренне содрогнулась от цены того, который хотела, особенно когда сложила гонорар адвоката и сбор за подачу заявления на визу. Все такое дорогое.

Но я хотела новый диван.

Так что на пенсию отложить не получится.

Кому не все равно?

Кип все еще смотрел на меня.

— Ты правда так думаешь, — медленно произнес он. — Тебе действительно нравится моя мама.

Если бы я не видела, как он выпил всего два пива за ужином, я бы подумала, что он пьян или не в себе.

Я бросаю подушку в изножье кровати.

— Нравится? Я уже полюбила ее! Кто бы отреагировал подругому? Она великолепна. Может, у меня и дерьмовые отношения с мужем, но повезло со свекровью. А могло быть и хуже, — я вздрогнула, даже подумав об этом.

С другой стороны, мой бар в значительной степени опустел.

Мать Кипа не такая, как я думала. Хотя не знаю, чего я ожидала.

Но, судя по его замашкам, мудацкому отношению и стилю жизни «мачо», я просто подумала, что она будет… другой.

Она оказалось милой, чертовски забавной, и с ней приятно находиться рядом. Если бы я смогла выбрать мать, возможно, выбрала

бы ее. Конечно, я провела с ней всего один вечер, так что она могла оказаться разъяренной сукой, но я так не думаю.

Поведение Кипа было интересным. Я знала, что он уже был женат раньше. И у его предыдущей жены, о которой Дейдре не упоминала, очевидно, не сложилось такого же впечатления о его матери, как у меня.

Это было очевидно.

Хотя он и не хвастался, что практикуется в том, чтобы быть хорошим мужем. Казалось, он натренировался изображать из себя виноватого.

Виноватым за то, что у него любящая мать, часто улыбается и в целом радовалась жизни.

Очень интересно.

Но не мое дело.

— Теперь, когда с этим разобрались, мне нужно идти спать, —сказала я. — Надеюсь, завтра я не встану так рано, Нора дала мне выходной без предупреждения, повезло дружить с боссом! — я ухмыляюсь ему. — Но я устала и не хочу больше ничего выяснять.

Мне нужно заняться своим обычным уходом за кожей, который является не столько рутиной, сколько случайными попытками смыть макияж с лица и, возможно, нанести немного масла, — я указываю на Кипа. — Не говори Норе. Она серьезно относится к процедурам ухода за кожей. В любом случае, сегодня мы должны спать вместе, но я не обязана с тобой разговаривать. И, черт возьми, клянусь, если ты попытаешься прикоснуться ко мне во сне или я хотя бы почувствую стояк, то сделаю себе пару сережек в виде твоих яиц, — пообещала я.

Затем ушла в ванную. Я задержалась гораздо дольше обычного и демонстративно проигнорировала Кипа, когда он прошел мимо меня.

Затем быстро разделась, надев безразмерную футболку и фланелевые пижамные штаны, и свернулась калачиком в постели, притворяясь, что сплю, когда он вышел из ванной.

Чертовски трусливо.

Но это сослужило мне хорошую службу, когда кровать прогнулась и запах Кипа пропитал мои простыни.

Мне понравилось. Немного.

Я почти ожидала, что он испытает судьбу и попытается сблизиться со мной. Но он этого не сделал. Он сохранял дистанцию.

Так и нужно.

Я не разочарована.

Кип

Выбраться из постели, не разбудив Фиону, оказалось несложно.

На самом деле, и ее будильник, и мой сработали довольно громко, а она даже не пошевелилась. Мне пришлось наполовину перелезть через нее, чтобы вырубить ее телефон.

Ничего.

Она спала как убитая.

Ситуация жуткая, потому что я был наполовину сверху нее и возбудился, как только посмотрел вниз на ее спящую фигуру и увидел, что футболка, которая была на ней, соскользнула с плеча, обнажая гладкую загорелую кожу.

У меня встал из-за ее плеча.

И из-за лица. Выражение, которого было нахмурено, а не умиротворено. Казалось, она с кем-то спорила во сне.

Это заставило меня улыбнуться. И внутри возникло совершенно дурацкое желание смахнуть волосы с ее лица.

Я отогнал это чувство.

Господи, совместная ночевка меня потрясла. И мамин приезд.

Я заставил себя вылезти из постели и принять холодный душ, выбросив из головы все мысли о Фионе и ее гребаном плече.

Мысли о жене. Твоей настоящей гребанной жене, ты, кусок дерьма.

Да, от этого у меня почти сразу же встал.

Фиона все еще спала, когда я закончил принимать душ и оделся.

Черт возьми. Для одинокой женщины небезопасно спать так крепко.

Особенно потому, что она регулярно «забывала» запирать входную дверь.

Мы говорили об этом.

Скорее всего, спорили, потому что Фиона ненавидела, что я приказывал ей.

По глупости, я с нетерпением ждал этого спора.

Выходя из комнаты, я почувствовал запах кофе. Меня не удивило, что мама встала так рано.

Она была закутана в халат и заглядывала в холодильник.

— Дорогой! — воскликнула она, увидев меня. В руках она держала коробку с яйцами. — Что насчет блинчиков? — она нахмурилась.

—

Фиона

придерживается

какой-нибудь

низкоуглеводной диеты? — она задумалась. — Нет, — решила она, не дожидаясь моего ответа. — Ей нужны углеводы. Лишние изгибы еще никому не повредили.

Холодильник захлопнулся, и она начала наугад открывать и закрывать шкафчики.

— Что это за организационная система такая? — воскликнула она. — Сковородки должны быть рядом с духовкой, а не напротив, —металл лязгал, как будто сейчас не шесть утра и в доме больше никто не спал.

С другой стороны, я мог бы начать тут ремонт, Фиона бы не проснулась.

— После завтрака я переделаю все подругому, — сказала мама, ставя сковороду на плиту.

— Господи, мам, — пробормотал я, двигаясь вперед в направлении кофе. — Тебе не нужно ничего переставлять.

Я испытал ужасное чувство дежавю. Она вела себя также с…

раньше.

Не помогло и то, что я уволился вскоре после того, как женился.

Мы были молоды. Мама думала, что помогает Габби привести дом в порядок.

— Фиона не будет возражать, — сказала мама, махнув рукой. —Сядь, — она указала на барный стул. — Я принесу тебе кофе. Знаю, как ты это воспринимаешь. К тому же, мне нравится возиться с этой кофеваркой, — она кивнула на эспрессо-машину на стойке.

Единственная вещь на кухне, которой Фиона пользовалась ежедневно.

Она серьезно относилась к своему кофе и всегда бормотала о «грязной воде под название кофе в Америке».

Хотя это меня расстраивало, я знал, что ссориться с матерью, особенно в шесть гребаных часов утра, бесполезно. Вместо этого я подошел к барному стулу.

— Мам, — сказал я, пока она возилась с эспрессо-машиной. —Серьезно. Не переставляй ничего.

— Потом поблагодаришь меня, — сказала она возле кофеварки.

Блять.

Она не собиралась слушать. Если только я не разозлюсь на нее. А

я не хочу грубить ей. Это работа моего отца.

— Я обожаю Фиону, — почти прокричала она сквозь низкий рев кофеварки. — Она красивая, забавная, и ее замечательный акцент!

Она потянулась за кружкой и с грохотом принялась готовить кофе.

— Я расстроена из-за того, что меня не пригласили на свадьбу и даже не сказали о существовании Фионы, но прощаю тебя, — сказала мама, ставя кружку на стойку. — Она сказала, что это было быстро и неожиданно, и ее родителей тоже не было. С другой стороны, они

живут в Австралии, которая примерно в восемнадцати часах езды отсюда, а до нас четыре часа, но неважно, — она вернулась на кухню, предположительно, чтобы испечь блинчики.

Я был удивлен, что мама так легко отмахнулась от обиды. Знал, что это вызовет какую-то семейную драму и ранит чувства матери.

Был готов к этому.

А она тут, пожимает плечами.

Моя мать никогда не отмахивалась от происходящего.

— К тому же, устроим настоящее празднование на вашу первую годовщину, — сказала она, беря миску.

Вот оно что.

У меня не было сил на этот спор.

Мы надеялись, чторазведемся к первой годовщине. Я все еще не до конца уверен, как долго мы должны оставаться женатыми, чтобы это дерьмо с Грин-картой сработало.

Вероятно, следовало бы провести дополнительные исследования.

— Мам, — настойчиво говорю я, бросив взгляд в сторону коридора. Фиона еще не появилась. Я не мог больше рассчитывать на то, что она будет спать как убитая. Она рано вставала, хотя и не по своей воле, а потому, что работала в пекарне. И хотя я понятия не имел, как, черт возьми, она добиралась туда каждое утро, как пробуждалась от этого мертвого сна.

— Да, милый? — ответила мама, смешивая что-то в миске.

— Мне нужно с тобой поговорить.

— Валяй.

Я вздыхаю, делая большой глоток кофе. Я действительно, черт возьми, не хотел заводить этот разговор. Но должен это сделать.

— Ты можешь, пожалуйста, посмотреть на меня? — спросил я.

— Я слышу тебя отсюда.

— Мам, — рявкнул я немного резче, чем намеревался.

Но, по крайней мере, это сработало.

Хотя, черт возьми, проклинал себя за это выражение на ее лице.

То самое, когда она ходила на цыпочках вокруг моего отца.

— Что ты сказала Фионе прошлым вечером, когда меня здесь не было? — потребовал я. Понимал, что она рассказала ей не все, потому что Фиона не относилась и не смотрела на меня подругому.

Без жалости.

Время от времени ловил на себе такой взгляд Норы. Роуэн рассказал ей. Я хотел разозлиться на своего лучшего друга за это. Но она была его женой. Они жили одной жизнью. Это то, что ты делаешь с человеком, с которым находишься в браке. Делишься секретами.

— Ох, мы говорили о новом диване. Затем немного о пекарне, в которой она работает. Мне не терпится попробовать круассаны.

Мама говорила быстро, и в ее глазах светился огонек. Она легко возбуждалась и становилась счастливой. Ничто не выводило ее из себя надолго.

Я сжал кулаки.

— Ты… — я сделал глубокий вдох. — Она не знает. О… том, что было раньше.

Выражение ее лица сразу же посерьезнело. Вся легкость покинула ее. Соскользнула с лица, как маска. Она выглядела постаревшей, полной печали.

Это терзало меня изнутри.

Особенно учитывая, что прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз видел боль в ее глазах. После случившегося, я перестал обращать на это внимание. Должен был это сделать, чтобы выжить.

Если бы стоял, мамино горе, возможно, заставило бы меня отступить на шаг назад.

— Не хочу, чтобы она знала, — твердо говорю я. — Знаю, что ты собираешься проводить с ней много времени и о многом говорить, но я не хочу, чтобы ты говорила об… этом.

Она уставилась на меня остекленевшими глазами, затем кивнула.

— Хорошо, милый, — мягко отвечает она. — Конечно, я ничего не скажу.

— Спасибо, — сказал я, не испытывая облегчения, потому что знал свою мать.

— Понимаю, что ты хочешь начать все сначала, — сказала она, глядя на океан позади меня. — И это замечательный город для этой возможности. Конечно, я хочу, чтобы ты был дома. Я этого не понимала, — она машет рукой в сторону окна. — По крайней мере, до вчерашнего вечера. Пока не встретила Фиону, — она печально улыбается. — Но, если оставить их позади, это не притупит боль. И

если вы начнете свой новый брак с секретов, это только навредит.

Я стискиваю зубы. Разговоры, подобные этому, похожи на гребаные лезвия бритвы у меня внутри. Годами я имел дело с этим дерьмом. С мамой, всей моей семьей, которые мягко говорят, пытаются сказать мне, что я должен чувствовать, что должен сделать, чтобы все было хорошо.

Это чертовски утомительно и приводит в бешенство.

Единственный способ выжить – это убраться к черту подальше от них всех.

— Мама, они мертвы и похоронены. Я хочу, чтобы они такими и оставались.

Моя мать вздрогнула.

— Они были частью тебя, — сказала она тихим, печальным голосом. — Та часть тебя, которая заслуживает немного света, милый.

Когда будешь готов, — она подняла руки в знак поражения и вернулась к блинчикам.

К счастью, она не стала настаивать.

И, к счастью,

происшествий.

остальная

часть

ее

визита

прошла

без

Ну, они с Фионой изменили чуть ли не весь коттедж и хихикали вместе, как старые подруги.

Потом был ужин с Норой и Роуэном, от которого мою маму невозможно было отговорить, потому что, очевидно, мать Роуэна рассказала ей все о Норе.

Мама осталась почти на неделю.

Почти неделю я спал в одной постели с Фионой.

Я держал себя и свой член подальше от нее, уверен, эта девушка не дает пустых угроз, и я был довольно привязан к своим яйцам, какими бы синими они не стали после этой недели.

Это было особенно тяжело, поскольку Фиона после вина спала крепко. И когда она крепко спала… обнимала меня.

Фиона, которая плевалась огнем и ругалась, как дальнобойщик, любила обниматься во сне. Она прижималась ко мне, как кошка, даже когда я осторожно пытался оттолкнуть ее. Она снова двигалась. Я

перестал пытаться бороться с этим, хотя и не любитель обнимашек.

Никогда не был.

Не любил, когда кто-то прикасался ко мне во сне.

Даже моя покойная жена.

Она расстраивалась из-за этого.

Я понимал, почему, и изо всех сил старался, стиснув зубы.

Мне не нужно было стискивать зубы из-за этого с Фионой. И я корил себя всю гребаную ночь.

Пришел к выводу, что это не потому, что Фиона отличалась от…

нее. А я стал другим.

В худшем смысле, конечно.

Итак, я спал с Фионой в объятиях, просыпался раньше нее – как всегда делал – шел в душ и дрочил при мысли о том, чтобы трахнуть ее в ту же секунду, как она откроет глаза.

В эти дни у меня часто был стояк. Всякий раз, когда мама была рядом, я проявлял обязанности мужа. Она следила, как ястреб.

Фиона бросала на меня свирепые взгляды и проклятия по поводу моих нежностей всякий раз, когда могла, но она тоже подыгрывала.

Мама не упоминала о моем отце, а я не спрашивал о нем.

Фиона, вероятно, уловила это и тоже не задавала вопросов.

Они стали близкими подругами, и мама поговаривала о том, чтобы снова приехать в Юпитер через несколько месяцев.

Единственным неловким моментом был последний вечер, когда мама попыталась упомянуть о моем возвращении домой.

— Мой дом здесь, — сказал я, глядя на свою тарелку с едой.

— Конечно, сейчас твой дом здесь, но дом, который у тебя всегда будет, это…

— Мой дом здесь, — повторил я, на этот раз громче, хлопнув ладонью по столу с такой силой, что стаканы закачались.

Мама подскочила

пригубила вино.

и

немного

побледнела,

но

осторожно

— Конечно, это так, милый, — успокоилась она, поскольку была экспертом в этом деле.

Фиона тоже это заметила. Было трудно этого не сделать. И она не задавала вопросов.

Что неслыханно для женщины. По крайней мере, по моему опыту. Если вы им нравились, у них возникали вопросы. О симпатиях и антипатиях, о прошлом и планах на будущее.

Но опять же, я не нравился Фионе, о чем она так любила напоминать, когда мы оставались наедине.

Но все же она тянулась ко мне во сне.

Глава 6

«Изменения в правилах»

Фиона

Мне нужно потрахаться.

Очень нужно.

В промежутке между визитом матери Кипа, вынужденной близостью, дележом кровати и ванной, а также созерцанием его впечатляющего пресса и пояса Адониса я хотела трахнуться.

Вибратор уже не удовлетворял.

Тем более что теперь, когда мастурбирую, я вижу именно Кипа.

И что еще хуже, представляю себе не пресс и не пояс Адониса. Я

думаю о нем, грязном, только что с работы, с растрепанными волосами, руками, испачканными тем, с чем он работал.

Часто ловлю себя на том, что пристально смотрю на них. На руки. В течение всего дня. Даже утром, когда я как зомби и не могу понять ничего, кроме основных форм и цветов, заворожена его гребаными руками, наливающими кофе.

Это плохо. Я чувствую себя тринадцатилетним мальчиком, думающим о сексе каждую минуту.

Нездорово.

Поэтому надеваю обтягивающее платье, туфли на каблуках и крашу губы помадой и в субботу вечером еду в соседний город в местный бар.

Я собираюсь на охоту.

Мне не требуется много времени, чтобы поймать одного.

Он… нормальный, наверное. Приятное лицо, обтягивающая футболка, белые зубы, хорошие волосы и неплохие мускулы. Он назвал меня «мэм», пытаясь быть милым, но это немного оскорбительно и так чертовски… по-американски.

Кип американец. Даже больше, чем этот. Черт, разве он не гребаный Джи ай Джо8 в другой жизни?

Так что меня беспокоит не то, что он американец.

Может быть, дело в квадратной, но чисто выбритой челюсти.

Или в зубах. Или в идеально уложенных волосах.

Да, он какойто не такой, сама не понимаю, почему. Или не хочу понимать.

Он не Кип.

И поэтому я еще больше заигрываю с ним, чтобы отогнать свои опасные мысли.

Член другого мужчины внутри меня должен излечить от этого странного увлечения.

— Можно мне еще? — спрашиваю я бармена.

Член другого мужчины и еще одна выпивка.

— Я говорил, как сильно мне нравится твой акцент? — Трент –Трой? – спрашивает с усмешкой, наклоняясь вперед, кладя руку на мое обнаженное бедро.

— Да, ты уже говорил мне это, — сообщаю ему. — Это действительно оригинальный комплимент. И это правда про меня, — я подмигиваю ему, и он усмехается, хотя выглядит растерянным, не зная, следует ли обижаться.

— А если я скажу, что ты хорошо целуешься? Это будет правдой о тебе? — спрашивает он, наклоняясь ближе.

Я улыбаюсь, жалея, что не выпила еще текилы.

— Но ты не знаешь, хорошо ли я целуюсь, — мурлычу.

— Узнаю примерно через пять секунд, — говорит он.

Да, вот оно что.

Я буду целоваться с парнем в баре.

Как будто мне не тридцать с лишним.

Ниже падать уже некуда?

Не совсем.

В конце концов, я вышла замуж за Кипа.

Поцелуй с незнакомцем – это не полное дно для меня. Не то чтобы я хочу этого.

Его отрывают от меня прежде, чем наши губы успевают соприкоснуться, его рука больше не лежит на моем бедре.

Это потому, что Кип держит его за воротник рубашки.

— Убери свои гребаные руки от моей жены, — шипит он, дергая его вперед.

Так вот, человек, о котором идет речь, ни в коем случае не маленький. Если сравнивать двух этих мужчин, он больше. Вероятно потому, что употребляет протеин.

Кип, с другой стороны, совершенно естественный. Его мускулы результат упорного труда. А до этого они использовались для того, чтобы делать бог знает что с бог знает кем. Но, глядя на этих двух, совершенно ясно, кто более опасный.

— Я, блять, не знал, что она твоя жена, — мужчина, чье имя я забыла, бормочет, заикаясь, пытаясь вырваться из хватки Кипа.

Как я уже говорила, он не маленький. Но почему-то его борьба выглядит комично, как борьба маленького ребенка со взрослым.

Внезапное появление размытого пятна и доносящийся следом звук, безошибочно является звуком удара кулака по плоти.

Кип больше не удерживает его. Он лежит на полу, а мой муж стоит над ним.

— Ну, теперь ты, блять, знаешь, — плюет он в мужчину. — Если ты еще раз тронешь мою жену, если ты хотя бы подумаешь о ней, я разорву тебя на куски.

На этой ноте яростный взгляд Кипа перемещается на меня. Его рука ложится мне на плечо, стаскивая с барного стула.

— Эй! — протестую я и пытаюсь сопротивляться, хоть и слабо, так как все еще перевариваю случившееся.

Кип игнорирует меня, свободной рукой лезет в бумажник и кидает на стойку пачку банкнот.

— За выпивку и беспокойство, — говорит он бармену, который, к его чести, кивает и, кажется, совсем не возражает против насилия в заведении.

Будь это сцена из фильма, я бы подумала, что это довольно круто.

Но это не сцена из фильма. А моя гребаная жизнь.

Потом Кип вытаскивает меня из бара. Некоторые люди пялятся на него, хотя большинство возвращается к своим напиткам.

— Что за черт? — кричу я, как только мы выходим на парковку, свежий воздух творит чудеса, выводя меня из оцепенения.

— Мы поговорим, когда вернемся домой, — выдавливает Кип, таща меня в направлении своего грузовика.

Я не хочу, чтобы меня тащили. И не хочу чувствовать трепет при упоминании Кипа слова «дом». Я не хочу трепета. Хочу горячую, огненную ярость из-за произошедшего.

Это сложно, но я упираюсь ногами и использую всю свою силу, чтобы попытаться вырвать руку из хватки Кипа.

Любых моих стараний, вероятно, недостаточно. Но чтобы удержать меня, Кипу пришлось бы причинить мне боль. Он не сделает этого, даже в таком состоянии.

Он отпускает меня. Но бесится из-за этого. Ясно дает это понять, своей напряженной позой, упертыми в бок руками и тихим вздохом сквозь стиснутые зубы.

— Мы поговорим об этом сейчас, — говорю я, скрещивая руки на груди и делая все возможное, чтобы уничтожить его взглядом. —

Как ты узнал, что я здесь?

Кипа не смущает мой взгляд. Он раздражен. Делает паузу, чтобы ущипнуть себя за переносицу, а затем смотрит на меня.

— Ты собиралась потрахаться с тем парнем, — тихо говорит он.

Слишком тихо. В каждом его слове сквозит ярость.

Несмотря на мою браваду и выпивку, из-за которой я думаю, что в некотором роде неуязвима, от его тона у меня по спине бегут мурашки.

Я не покажу эмоции.

— Ну и что с того? — требую. — У нас соглашение. За пределами города.

Кип пронзает меня свирепым взглядом.

И хотя я считаю себя довольно бесстрашной, мои губы слегка дрожат.

— Я вношу правки в соглашение, — отрезает он.

И тут страх довольно быстро проходит.

— Какого хрена, Кип? — я киплю от злости. — У нас обоих есть потребности. Я не собираюсь становиться монахиней, и чертовски уверена, что ты тоже.

— Согласен, — соглашается он. — Но я твой муж, так что буду заботиться о твоих потребностях.

В этот момент чуть не падаю в обморок. Молчание, последовавшее за его словами, длится долго. Он ничего не говорит. Я

едва дышу.

— О чем, черт возьми, ты говоришь? — спрашиваю шепотом. —Мы договорились, что не будем заниматься сексом.

— Я передумал, — говорит Кип.

— Что ж, рада за тебя, — огрызаюсь. — Зато я нет, — пара снов и минут слабости не в счет.

— Ты хочешь меня, — бормочет он, словно читая мои мысли.

— Примерно так же сильно, как депиляцию бикини, — сладко говорю ему.

— Ты хочешь мой член.

Я моргаю, все тело содрогается от желания. Оставляю свое лицо хмурым, хотя боюсь, что Кип уже заметил мою реакцию.

— Не будь грубым.

— Ты хочешь, чтобы я был грубым, — он шагает вперед.

Я отклоняюсь назад, раздраженная тем, что это мой первый инстинкт. Еще больше раздражает, что мне некуда идти, ведь я врезалась в дверцу грузовика Кипа.

— Ты хочешь, чтобы это было грязно, — продолжает он, загоняя меня в клетку.

Прижимается своим телом к моему, так что я чувствую его тепло и твердый как камень член.

Мое тело пробуждается. Каждое нервное окончание.

— Ты хочешь, чтобы я трахнул тебя прямо здесь, прямо сейчас, у этого грузовика на гребаной парковке, — бормочет он, обхватывая меня за шею. Сильно.

Я делаю прерывистый вдох. Мое сердце бешено колотится в груди, а колени подкашиваются.

— Скажи это, — выдыхает он, касаясь губами моих губ. —Скажи, что хочешь, чтобы я трахнул тебя прямо здесь.

Я действительно хочу, чтобы он трахнул меня прямо здесь.

Больше всего на свете.

Но вздергиваю подбородок и свирепо смотрю на него.

— Зажимай меня, сколько хочешь, засранец. Я ни хрена не скажу.

Глаза Кипа горят желанием, с той же угрозой, которую он ранее демонстрировал тому парню. Но его губы растягиваются в улыбке.

— Ты скажешь не словами, а губами.

Потом он целует меня.

Сильно.

Не так, как в день нашей свадьбы или в пекарне.

Нет, тогда, похоже, он сдерживался. Хотя в то время я думала, что это не так.

Настоящий поцелуй Кипа – а это именно он – неистовый.

Полный отчаяния. Голода. Хаоса, который иногда танцует в его глазах.

Хаос, который означает опасность.

Ту опасность, которая вкупе с его привлекательной внешностью заставляет многих женщин ложиться с ним в постель в первую же ночь.

Или, может быть, все дело в поцелуе.

Потому что этот гребаный поцелуй…

Мне хочется прикусить ему язык. Оттолкнуть его. Накричать.

Но вместо этого я хватаюсь за края его рубашки и целую в ответ.

Со всем этим хаосом и голодом внутри себя.

Не успеваю опомниться, как мои руки оказываются под его футболкой, ногти пробегаются по коже пресса и спускаются к поясу.

Откуда-то изнутри доносится музыка. Я слышу голоса издалека.

Время от времени мимо проезжают машины.

Мы находимся в углу парковки, самом дальнем от уличных фонарей, но никоим образом не защищены от публики.

И мне насрать.

Хочу, чтобы он трахнул меня.

Прямо в эту секунду.

Я сообщаю об этом, возясь с его ремнем.

Его рука хватает меня за запястье, и он откидывается назад, так что мы больше не целуемся. Хмурюсь, слушая то, что он говорит, хотя дышу довольно тяжело.

— Я не буду трахать тебя у грузовика на парковке бара, —говорит он грубым и гортанным голосом. — По крайней мере, не сегодня.

Он наклоняется, чтобы еще раз жадно и крепко поцеловать меня, все еще держа руку на моем запястье, не давая расстегнуть его ремень.

— А теперь залезай в гребаную машину, — рычит он мне в губы.

Я не думала, что вхожу в число тех, кто реагирует на рычание мужей, когда они отдают приказы. Но черт возьми, я прыгаю прямо в грузовик.

***

Поездка занимает около тридцати минут.

Мы не выдержали.

Даже половину.

Я думала, может быть, найду свои чувства где-нибудь по пути.

Протрезвею. Что узкое пространство грузовика поможет мне остыть.

Ничего не изменилось.

С другой стороны, когда автомобиль отрезвлял?

Поэтому я кое-что делаю.

Например, поудобнее устраиваюсь на сиденье, чтобы моя юбка задралась, открывая вид на бедра. И позволяю бретельке упасть с плеча, так что верхняя часть груди оказывается обнаженной.

Никто из нас не произносит ни слова.

По радио не играет музыка.

Слышно только мое учащенное и неглубокое дыхание, пульс в венах и, наконец, сдавленное проклятие Кипа, когда он едет по грунтовой дорожке, которая сворачивает в редкий лес, окаймляющий дорогу на обратном пути к Юпитеру.

Я не уверена, знал ли он о существовании этой дороги, или это просто случайность. У меня нет времени беспокоиться об этом, потому что в ту секунду, когда грузовик останавливается, мой ремень безопасности отстегивают и меня перетаскивают через сиденье.

Потом я оказываюсь на коленях у Кипа, его губы прижимаются к моим.

Я быстро прихожу в себя, целую в ответ, стаскиваю с него кепку, чтобы запустить пальцы в его волосы.

Бесконечно рада, что надела платье и тонкое кружевное белье.

Между моей киской и твердым членом под его джинсами почти нет преграды. От трения я уже почти кончаю.

— Мне нужен твой член внутри. Сейчас же, — хриплю я ему в губы.

Глаза Кипа горят огнем. Он ничего не говорит. Вместо этого одной рукой приподнимает меня, чтобы сорвать нижнее белье.

Сорвать. Он, не колеблясь, проводит пальцами по насквозь влажной киске.

Хрипло выдыхаю, когда его мозолистые пальцы погружаются в меня, наши губы соприкасаются.

— Я сказала, мне нужен твой член, — повторяю.

Он злобно ухмыляется мне в губы.

— Моя жена любит командовать, — бормочет он.

Я хватаю его за шею. Грубо.

— Прекрати болтать и трахни меня, муженек.

Его рука исчезает, но не раньше, чем большой палец находит мой клитор, потирая прямо в идеальном, блять, месте.

Я почти кончаю. Почти.

Но Кип, ублюдок, убирает руку.

К счастью для него, он делает это для того, чтобы расстегнуть ремень и освободить член.

Нет никакой прелюдии, никакого значимого момента, никакого длительного зрительного контакта. Раздается стук зубов и языков, а затем его член оказывается внутри меня. По самые яйца.

Я откидываю голову назад от удовольствия, кончая в ту секунду, когда он погружается в меня.

Жестко двигаюсь на нем, даже на головокружительных высотах одного из самых сильных оргазмов в моей жизни. Скачу на нем и кончаю еще раз, теперь в сочетании с его низким ворчанием, когда выдаиваю из него освобождение.

Мир расплывается по краям, и нет ничего, кроме меня, его и наших соединенных тел. Напряжение, которое скручивалось внутри в течение нескольких месяцев, исчезает.

На всю гребаную жизнь.

***

Я не знаю, как долго мы сидели там, его член до сих пор во мне, тяжело дышащие, каждый приходя в себя после потрясения наших миров. Мне потребовалось много времени, чтобы вернуться на землю.

Но Кип чертовски быстро помогает спуститься.

— Черт, — бормочет он.

Мой желудок сжимается, и все наслаждение после оргазма притупляется. Он уже жалеет об этом? Это рекорд.

И такого рода вещи подрывают уверенность девушки в себе.

Имею в виду, я думала, что чертовски хороша в сексе, и сложилось впечатление, что это самый горячий секс, который у меня когда-либо был.

Кажется, это нельзя сказать о Кипе.

Я откидываюсь, чтобы рассмотреть его. Несколько секунд назад он выглядел удовлетворенным и чертовски сексуальным. Но теперь его лоб нахмурен, лицо напряжено, а хватка на моих бедрах крепка чуть ли не до синяков.

— Мы не пользовались презервативом, — шипит он.

Я вздыхаю с облегчением. Фух, это не потому, что он считает секс плохим. Это потому, что он думает, что либо оплодотворил меня, либо заразил чем-то.

Только тогда мне приходит в голову, что я никогда не занималась сексом без презерватива. Ни разу с тех пор, как приехала в США.

Никогда нельзя доверять мужчине, когда он говорит, что «чист». И я не хочу герпес.

— Надеюсь, у тебя не было хламидиоза, — огрызаюсь я на него, откидываясь назад и сдерживая стон, потому что он все еще наполовину твердый внутри меня, а я до сих пор чертовски чувствительная.

Мне следует слезть с него, чтобы мы могли продолжить этот разговор без… связи. Но это довольно сложный маневр, и я еще не совсем доверяю своим конечностям.

— Я уверен, что у меня нет гребаного хламидиоза, — рычит он.

— Ну, а я нет, — говорю я, взбешенная тем, что он думает, будто могу заразить его. — У меня нет венерических заболеваний.

— Я не об этом беспокоюсь, — цедит он сквозь зубы.

Мне требуется секунда, чтобы понять, почему он так зол, если его не беспокоит заболевание, передающееся половым путем.

— О, точно, беременность.

Его лицо темнеет.

— Да, гребаная беременность.

Он кажется разозленным. Понастоящему злым. Как будто я какимто обманный путем заставила его трахаться без презерватива, а потом кончить в меня.

Не круто.

— Ты думаешь, даже пьяная и возбужденная, я позволю тебе трахнуть меня без презерватива, если есть шанс, что я буду привязана к тебе всю жизнь? — спрашиваю я его с ядом в голосе.

Кип моргает, его ярость смешана с замешательством.

— Ну, обстоятельства…

— Ты думаешь, твой член действительно настолько волшебный, что я возьму ответственность на всю жизнь ради пары минут удовольствия? — перебиваю его.

Затем в его глазах пляшут огоньки, и он дергает меня вперед, так что угол проникновения меняется. Он больше не наполовину тверд.

Мое дыхание учащается, а тело содрогается от удовольствия.

— Пару минут, а? — спрашивает он, теперь его голос бархатный, без какихлибо шероховатостей.

Я закатываю глаза. Один из способов вывести альфу из себя –намекнуть, что он был не так хорош, как ему казалось.

— Пару хороших минут, — уступаю я, наслаждаясь этим, и не только потому, что его твердый член внутри меня, и я готова ко второму раунду.

Кип лениво приподнимает бедра, насмехаясь надо мной.

— Нам не нужен презерватив, — выдыхаю. — Я об этом позабочусь.

Он перестает двигаться.

— Думаешь, я вчера родился? — спрашивает он. Некоторые черты меняются, но его взгляд все еще дразнящий.

— Ты думаешь, что я попытаюсь заманить тебя в ловушку? —парирую, прижимаясь к нему так, что он издает шипение.

— Может, и нет, — говорит он, сжимая мои бедра, пытаясь удержать меня.

Мне не так-то легко усидеть на ногах, поэтому я сопротивляюсь ему.

— Точно нет, — твердо говорю я, не сводя с него глаз и насаживаясь на его член. — Могу дать тебе обещание, что независимо от того, сколько мы будем этим заниматься, — я скачу на его члене так сильно, как только могу, удовольствие пронзает мой позвоночник, — у нас не будет ничего, кроме множественных оргазмов, — ухмыляюсь, продолжая двигаться, получая эти множественные оргазмы.

Кип не останавливает меня.

***

В конце концов, мы добираемся до дома.

Кип готовит мне еду.

Потом снова трахает меня. На островке.

А затем относит меня в спальню, так как мои ноги отказали из-за всех этих оргазмов.

Я не жалуюсь.

— Ты спишь здесь? — спрашиваю, выходя из ванной, почистив зубы и смыв макияж в стиле «трахни меня».

Это сработало, не так ли?

Я хорошо оттрахана.

Кип в моей постели.

И, судя по всему, голый.

Я уже видела этого мужчину в своей постели раньше. Он спал в ней целую неделю, когда здесь была его мать. Но он был одет. На нем была обтягивающая майка и пижамные штаны. Гребаные пижамные штаны. И он спал в них. Они сидели так низко на его бедрах, что можно было увидеть очертания пояса Адониса и дорожку темно-русых волос.

Не то чтобы я тогда смотрела.

Теперь смотрю.

Кип чертовски классно смотрится голым в моей постели.

Хотя мне, наверное, не следует думать об этом.

— Могу уйти, — говорит он. — Когда закончу с тобой. Но не сейчас.

Хотя я не думала, что смогу испытать еще один оргазм, моя киска пульсирует от его тона, и ноги сами несут к нему.

Глава 7

«Границы»

Кип узнал, где я была прошлой ночью, от меня же.

Скорее из-за того, что я считала себя умной – и по большей части мелочной стервой, подключив кредитную карту к его банковскому счету.

Расплатилась ей за выпивку в баре. И за Убер, который меня туда привез.

Я не проявила особой предусмотрительности. И не учла, что Кип вернется домой, обнаружит, что меня нет, и, позвонив Норе, проверит активность кредитной карты и выследит меня.

Казалось, его не слишком интересовало мое местонахождение до визита его матери. Но даже я не могла отрицать, что это многое изменило. Необходимость притворяться парой в течение длительного

времени и сон в одной гребаной кровати размыла границы, начерченные на песке.

— Какова была цель, когда ты выследил меня и зашел в тот бар?

— спрашиваю его об этом на следующее утро за чашкой кофе.

Кофе в постели. Кип приготовил его и принес мне.

После того как трахнул с утра пораньше.

Я чувствую себя лучше и более живой, чем обычно по утрам.

— Это, — говорит Кип, держа в руках чашку и глядя на меня сверху вниз.

Он полностью одет. Выцветшие джинсы. Футболка под красной кофтой. Выходя за дверь, он надевает кепку. Обычно он снимает ее вместе с ботинками у входной двери и кладет на вешалку для одежды.

— Это? — повторяю я, приподнимаясь в постели, но не встаю. У

меня еще есть время.

Простыни упали, открывая голую грудь. На мгновение я думаю о том, чтобы прикрыть наготу, но это все равно что закрыть сарай, хотя лошадь уже убежала. Кип видел не только мои сиськи, так что позволяю им насладиться свежим воздухом.

Его глаза останавливаются на ареолах, на лице появляется выражение голода.

Несмотря на оргазмы, которые я только что испытала, киску покалывает от желания.

— Это, — повторяет он хриплым голосом, когда его взгляд возвращается к моему. — Ты, голая в постели, только что оттраханная мной.

— Ты знал, что трахнешь меня, когда вошел в бар? — делаю я вывод.

Кип кивает.

— В ту секунду, когда я увидел вас, точно понял, что ты делаешь, и ни за что на свете моя жена не будет трахаться с кем-то, кроме меня.

Я делаю глоток и хмурюсь. Это не из-за того, что кофе плохой.

Кип точно знает, как я отношусь к этому, и уже освоил непредсказуемую машину, благодаря чему молоко взбивается идеально.

Нет, я хмурюсь из-за всего, что он сказал, особенно из-за слова «жена» с собственническим оттенком.

— И ты просто предположил, что я встану по стойке смирно и займусь сексом с тобой? — резко спрашиваю.

Он делает глоток своего кофе, но я подозреваю, что просто прячет улыбку.

— Ну, ты голая и только что оттраханная, не так ли? —спрашивает он, не скрывая торжества в своем тоне.

Я поджимаю губы. Ну, черт.

— Разве тебе не пора идти работу? — огрызаюсь я.

Тогда Кип еще раз улыбается.

— Сразу после того, как я поцелую свою жену.

— Если ты приблизишься ко мне еще на дюйм, я отрежу тебе один из пальцев во сне, — обещаю я.

Он выгибает бровь, затем поднимает руки в знак капитуляции.

— Ладно, без поцелуев. Я просто подожду и позже буду вылизывать твою пизду, пока не закричишь.

Затем он неторопливо выходит.

Оставляя меня с этим образом.

Отсчитывать минуты до того момента, когда он сдержит свое слово.

Полный придурок.

***

— Ты выглядишь подругому, — говорит Нора, морща нос и окидывая меня взглядом.

Хмуро смотрю на нее поверх кружки.

— Нет, я всегда так выгляжу, когда просыпаюсь раньше времени, — отвечаю.

Нора не реагирует на мои никчемные жалобы, которые ничего не значат. Я ежедневно жалуюсь на время открытия пекарни. Конечно, на самом деле Нора не заставляет меня приходить в это время. Она не такой начальник. Никогда не заставит меня делать то, чего я не хочу.

Ни у Тины, ни у меня нет никакого расписания. Мы вольны приходить и уходить, когда заблагорассудится. Что мы и делаем при необходимости. Но мы всегда здесь, готовые открыть пекарню вместе с Норой. Редко берем выходной. Конечно, иногда я понастоящему устаю, но это редкость.

— Нет, дело не в этом. Ты как-то подругому выглядишь, —говорит она, все еще слишком пристально глядя на меня.

— Это ты беременна, — замечаю я. — Ты сияешь.

Это не ложь. Нора замечательно переносит беременность. Редко, когда за день она не улыбнется, не напоет что-то себе под нос или не посмотрит в окно с мечтательным выражением на лице.

Она проделала долгий путь. Особенно учитывая, что не так давно была помолвлена с придурком, из-за которого она чувствовала себя дерьмово. Еще меньше времени прошло с тех пор, как ее брат, ее близнец, покинул эту землю.

Да, она молодец.

— Я не сияю, — возражает Нора.

— Я не из тех, кто говорит это по доброй воле, но ты сияешь, —говорит Тина. Затем поворачивается ко мне, указывая портафильтром от кофеварки. — Ты тоже, — говорит она. — Пожалуйста, скажи, что

ты не беременна. Тиффани сойдет с ума, а я буду на пути в гребаный банк спермы.

— О боже мой! — Нора визжит. — Ты беременна? — берет меня за руки. — Это потрясающе. Мы забеременели в одно и то же время, и наши дети станут лучшими друзьями или влюбятся и поженятся.

— Я не беременна, — почти кричу я, так как вижу, что она слишком увлеклась.

Ее лицо вытягивается.

— Ты могла бы попробовать, — с надеждой говорит.

— Не могу, — твердо говорю я.

Она дуется.

— Это только вопрос времени.

У меня по спине пробегает холодок.

— Это не вопрос времени. У нас не будет детей.

За последние двадцать четыре часа я говорила – или думала – о беременности больше, чем за последние годы.

— Ты говоришь так сейчас…

— Если она говорит, что у нее не будет детей, значит, у нее их не будет. Оставь это, — перебивает ее Тина.

Бросаю на нее благодарный взгляд. Комната начинает становиться намного меньше, и где-то внутри меня поднимается паника, которую я довольно долго игнорировала.

Нора краснеет, смотрит на Тину, потом на меня.

— Извини, — говорит она. — Наверное, я просто хочу распространять любовь и счастье.

— Да, как чуму, — бормочет Тина у кофеварки.

Я сдерживаю фырканье. Тиффани, жена Тины, теперь решила, что, возможно, у них будут дети. Она не сильно моложе Тины, которой за пятьдесят, и слишком стара для беременности, даже при всех научных достижениях в этой области. Ни у кого не хватает смелости сказать Тиффани об этом, даже жене-байкерше, любящей рок-н-ролл.

— Но ты действительно выглядишь подругому, — говорит Нора, рассеянно поглаживая свой округлившийся живот.

Черт. Она так просто это не оставит. Я точно не могу сказать ей, что выгляжу так из-за того, что меня трахали десятью способами прошлой ночью и сегодня утром, и было больше оргазмов подряд, чем за всю жизнь.

Я замужем уже несколько месяцев. Все это дерьмо должно было произойти в первую брачную ночь.

— Я попробовала ту новую сыворотку, которую ты мне подарила, — говорю.

Ее глаза загораются.

— О, правда? — она хлопает в ладоши. — Я не думала, что средство по уходу за кожей способно на такое.

Это правда.

Член Кипа способен.

И, похоже, не собираюсь прекращать пользоваться им в ближайшее время.

Что, как я знаю, не предвещает ничего хорошего в долгосрочной перспективе.

***

— Мы должны установить какие-то границы, — говорю я.

Мое положение совсем не подтверждает мои слова. Я лежу голая на полу кухни, растянувшись на Кипе.

Хорошо, что пол чистый.

Все пошло не по плану. Но когда он пришел домой с работы весь грязный и сексуальный, я не смогла себя контролировать.

Конечно, технически он тоже не был в состоянии контролировать себя. Поэтому мы и оказались на полу.

Он дал обещание о том, что вылижет мою пизду. И сдержал его, посадив на кухонный стол, раздвинув мне ноги, приступив к работе.

— Границы? — повторяет он, обводя пальцем сосок.

Я вздрагиваю от этого прикосновения.

— Границы, — повторяю твердым голосом. — Я думаю, важно, чтобы они у нас были, поскольку, похоже, это не одноразовая акция.

— Ни за что на свете это не может быть одноразовой акцией, —ворчит Кип, ущипнув сосок.

Я издаю стон боли и удовольствия, извиваясь на его обнаженном теле, пока снова не вспоминаю, о чем, черт возьми, говорю.

— Похоже, в обозримом будущем мы будем женаты и жить вместе, занимаясь сексом, — говорю я, стараясь, чтобы это прозвучало разумно. — Но это не то же самое, что женатые люди, которые живут вместе и трахаются.

Рука Кипа скользит от одной груди к другой.

— Угу, — мурлычет он.

— Кип, — огрызаюсь я.

Голубые глаза находят мои.

— Это может закончиться плохо. Мы дружим с двумя людьми, которые собираются быть вместе навсегда, и я не планирую покидать это место, как только получу Гринкарту. Мы знаем, что этот брак не вечен.

Лицо Кипа становится чуть серьезнее.

— Но, — продолжаю я. — Мы оба разумные люди, похоже, не романтики. Следовательно, мы можем быть женаты на бумаге и жить вместе, и трахаться, не превращая это в какой-нибудь гребаный фильм с неудачным концом, который на самом деле никогда не показывают.

Итак, мы будем трахаться, потому что, как оказалось, у тебя это неплохо получается…

— Неплохо? — он прерывает меня, его рука теперь опускается вниз, раздвигая мои ноги и просовывая палец внутрь, где я уже влажная для него.

Мои глаза закатываются. Очень чувствительна там, так как его член чертовски большой, и он знает, как им пользоваться.

— Сносно, — стону я.

Он ухмыляется, когда убирает палец и сует его в рот.

— Ты тоже довольно сносная.

Я ухмыляюсь.

— Я более чем сносная, милый, — протягиваю. — Поэтому знаю, что моя киска обладает какойто магией, заставляющей тебя думать, что здесь может быть что-то большее. И как будто ты можешь полюбить меня и все в этом роде. Вот тогда-то это и станет запутанным.

Все озорство исчезает из глаз Кипа, а его рот превращается в тонкую линию.

— Я не собираюсь влюбляться в тебя.

Вздрагиваю от холода в его голосе, не ожидая этого.

Что-то внутри меня тоже дрогнуло, но по какойто другой причине. Какая-то обида, которую не имею права чувствовать. Я

завела этот разговор, хотела убедиться, что это всего лишь секс. Но его слова настолько резкие, что ранят меня.

— Ладно, хорошо, — говорю я, стараясь, чтобы голос звучал бодро. — Тогда у нас не будет проблем. Мы будем трахаться без

обязательств, хорошо играть перед публикой, и как только придет время, разведемся по-честному и вернемся к нашей обычной жизни.

Кип кивает.

— Но мы еще не в разводе.

Затем он переворачивает меня на спину, ловко просунув в меня свой твердый член, показывая преимущества наличия мужа, который более чем сносен в сексе.

***

Когда я важно шествую по строительной площадке, раздается свист.

Ухмыляюсь, не беспокоясь об этом так, как обычно. Особенно с тех пор, как у меня появилось предчувствие относительно того, что будет дальше.

— Эй! — гремит знакомый голос. — Следующий, кто свистнет в адрес моей гребаной жены, останется без работы и языка.

— Я ничего не могу поделать с тем, что так хорошо выгляжу, но вы можете контролировать свои рты. Ну же, ребята, — кричу я, обращая свое внимание туда, откуда доносится голос Кипа.

Он качает головой, глядя на меня, когда выходит из дома, одетый в свою кепку, грязную футболку и выцветшие джинсы.

— Ты принесла неприятности? — спрашивает он, когда добирается до меня, цепляясь за петлю на моих джинсах и притягивая к себе. На мне белая майка с кружевным лифчиком, который не скрывает сосков, твердеющих от его близости.

— Я? Неприятности? — невинно спрашиваю. — Никогда.

Просто принесла своему мужу обед, — поднимаю корзину, которую несла.

Он переводит взгляд с меня на корзину.

— Ты приготовила мне обед? — с сомнением спрашивает он.

Я хмуро смотрю на него.

— Нет, это сделала Нора, так что не волнуйся. Все безопасно для употребления.

Он усмехается, качая головой.

— Зачем ты пришла, детка?

Раньше я сердилась на это ласковое обращение, но сейчас даже не обращаю внимания – хотя в глубине души знаю, что должна, границы и все такое, – потому что теперь мы трахаемся, и его случайные прикосновения и ласки что-то значат.

— Потому что хочу, чтобы город думал, что я отлично справляюсь с ролью жены, — сладко отвечаю.

Он крепко держится за петлю моего ремня. Мне нравится. Это интимно и так по-собственнически.

Подождите, разве я не ненавижу собственнических мужчин?

— Город знает тебя достаточно хорошо, чтобы понять: ты не из тех жен, которые приносят мужу обед, — говорит он.

Справедливо.

— Ладно, я здесь не для этого, — признаюсь. — А для того, чтобы трахнуться в твоем грузовике, — киваю на грузовик, припаркованный в стороне, ближе к лесу, граничащему с домом.

Выражение лица Кипа становится голодным, и он притягивает меня ближе, так что наши рты оказываются в нескольких дюймах друг от друга.

Мое тело откликается на его тепло, прижатое к моему, на его запах.

— Я не могу трахать свою жену в гребаном грузовике во время обеденного перерыва, когда куча мужиков в двух шагах, — бормочет он мне в губы. — Столько, сколько захочу.

Улыбаюсь ему.

— Ну, на самом деле я не твоя жена, помнишь? — шепчу. —Просто какая-то женщина, с которой ты живешь и иногда занимаешься сексом. И если хочешь быть строгим в вопросах жены, то супружеский долг – заботиться обо мне всеми необходимыми способами, — я наклоняюсь, чтобы прижаться своими губами к его. — И хочу, чтобы ты трахнул меня в этом грузовике, с кучей мужиков неподалеку.

Кип издает низкое рычание.

— Черт возьми, женщина, ты высосешь из меня всю жизнь.

Я ухмыляюсь.

— Нет, пока не получу Гринкарту, — подмигиваю, а затем неторопливо направляюсь в сторону его грузовика, покачивая бедрами, уже влажная и готовая.

***

— Если какой-нибудь гребаный мужик увидит тебя в таком виде, мнепридется убить его, — ворчит Кип, когда я самозабвенно насаживаюсь на член.

Жилы на его шее будто вылеплены из мрамора, его руки лежат на моих бедрах, подушечки пальцев вдавливаются в плоть.

Он спускает бретельки с плеч, обнажив грудь. Мои джинсы отброшены в сторону, а сиденье пикапа Кипа отодвинуто назад, чтобы нас не было видно снаружи.

Место спроектировано так, что мы находимся в стороне от тех, кто работает, но если кто-то решит прогуляться или взять чтонибудь из своей машины, то легко заметит нас.

От этого я только становлюсь более влажной, а приближающийся оргазм – более интенсивным.

Я ухмыляюсь.

— Ты реально убьешь мужчину только потому, что он мельком увидит мои сиськи? — поддразниваю я.

Кип хватает меня сзади за шею и сжимает бедро, чтобы я не двигалась, его лицо становится суровым и опасным.

Мое тело покалывает от беспокойства и еще большего желания.

Кип переключается в режим опасного задиры, и я полностью поглощена этим. Сильно.

— Я убью мужчину, если он увидит раскрасневшееся и чертовски великолепное лицо моей жены, пока она наполнена моим членом и вот-вот кончит, — рычит он, его хватка на моей шее граничит с болью. — Не позволю ни одному ублюдку разгуливать с такой картинкой в голове. Так что лучше бы нас никто не видел.

Как бы отрицательно я ни относилась к выполнению приказов, особенно тех, которые совершенно неподвластны моему контролю, этот мне понравился. Понравилась напряженность, с которой он говорил. И какойто долбаной части меня чертовски нравится, что, просто трахаясь с Кипом в грузовике, я обретаю некую извращенную власть.

— Ну, ты позволишь мне прокатиться на тебе, чтобы я могла кончить до того, как кто-нибудь увидит? — спрашиваю, затаив дыхание.

Он низко рычит и соединяет наши рты, прикусив мою губу так, что я чувствую вкус крови.

— Боже, женщина, ты доведешь меня до чертовой смерти, —хрипит он.

Я улыбаюсь, когда он отпускает меня, и продолжаю скакать на нем.

— Но какая это прекрасная смерть.

Четыре месяца спустя

Нора родила здорового ребенка.

При всем ее беспокойстве о здоровье и связанных с ним осложнениях, она справилась на ура. Судя по всему, Роуэн единственный, кто переживал.

Это довольно забавно.

Кип безжалостно поддразнивал его по этому поводу.

Роуэн едва обращал на это внимание. Он слишком, блять, очарован своим ребенком, женой, которая его родила, своей семьей.

Нора родила копию Роуэна. По какойто причине у меня слегка защемило в груди. Но только на мгновение. Потом я взяла себя в руки и радовалась.

Хватит.

Я и так натерпелась.

Взяла на себя большую часть повседневной работы в пекарне, а Тина пекла, как могла, хотя Нора почти каждое утро была там после своей первой недели дома с Аной. Иногда с Роуэном и ребенком, иногда нет.

Я бывала у них так часто, как только могла, наслаждаясь своим статусом крутой, эксцентричной тети и балуя свою племянницу всеми возможными способами.

Кип тоже навещал их, но только вместе со мной. Думала, что он будет собой рядом с Аной, учитывая, что от него можно ожидать хорошего отношения к детям. Он похож на мальчишку. Игривого.

Кажется, что он на одном уровне с ними.

Но Кип держится на расстоянии от очаровательной малышки, с настороженным выражением в глазах, что отчасти забавно, поскольку я уверена, что он крутой парень, который может справиться с целой кучей врагов или что-то в этом роде, но, очевидно, испугался новорожденного ребенка.

Я сохранила это в своей папке «Интересные факты о Кипе».

Технически эта папка не должна существовать. Мы договорились, что это просто брак. Потом согласились, что это просто секс. Я не могу узнавать интересные факты о мужчине, за которого вышла замуж и с которым теперь сплю.

Границы размываются.

Я прошла путь от презрения к этому мужчине до презрения и брака с ним, а теперь до брака и секса.

На этом конец. Так и должно быть.

Я не уверена, что думает Кип по этому поводу. Не уверена, есть ли вообще у него мысли на этот счет. Он, конечно, не кажется таким противоречивым, как я. Ох, мужчины. Может быть, для него действительно просто найти выгоду в нашем соглашении. Мне все еще любопытно, что побудило его согласиться.

Я стараюсь изо всех сил просто извлечь из этого максимум пользы, пока могу. В какойто момент это усложнится.

Теперь мы спим вместе каждую ночь. Не очень хорошая идея.

Но, во-первых, выходить за него замуж было не очень хорошей идеей.

Все начинается с малого.

В эти дни жизнь протекала быстро.

Но иммиграционный процесс продвигается медленно.

Мое заявление находится в стадии «рассмотрения», и наш юрист сообщил, что мы можем получить письмо с датой собеседования завтра или через несколько месяцев, в зависимости от объема заявок.

Итак, мой брак может продлиться от одного дня до нескольких месяцев.

Я мало что могу сделать, кроме как пить и наслаждаться оргазмами.

Подумывала о том, чтобы выпить в одиночестве, поскольку Нора не может, а Тина и Тиффани отправились в какойто поход.

У меня не так много друзей. Я симпатичная девушка и много знакомилась во время своих путешествий, но на данном этапе жизни мне это не нужно. Я хочу иметь семью, на которую могу положиться.

Люди, которым могу доверить свою жизнь. Они есть. К сожалению, у них свои семьи, и они не так доступны, чтобы утолить мои печали.

У них самих все отлично в жизни, чтобы разбираться еще и со мной.

И хорошо.

Кип скоро вернется домой. На самом деле, он не стал моим собутыльником, но готовит для меня и хорошо трахает. Я не жалуюсь.

Когда кто-то постучал в парадную дверь, я почти ожидала, что это Дейдре. Надеялась, что так оно и будет. Теперь я бы не чувствовала себя такой виноватой из-за того, что держу ее под своей крышей и притворяюсь, что мне нравится ее сын. Я больше не притворяюсь.

Или, по крайней мере, ложь кажется не такой уж большой. К тому же мне нравится ее компания.

Но это не Дейдре.

Я открываю дверь и вижу стоящую там Каллиопу. Она сестра Роуэна и недавно переехала в город при… загадочных обстоятельствах.

Прямо как я. И думала, что мы быстро подружимся, но у нас просто не было возможности пообщаться один на один.

— Хочешь пойти куда-нибудь и напиться? — спрашивает она, как только я открываю дверь.

Да, мы быстро подружимся.

— Входи, — говорю, отступая в сторону. — В холодильнике есть бутылка вина, а в морозилке лежит текила. Выбирай, пока я буду собираться.

— Приступаю, — говорит она, с важным видом входя в дом, цокая каблуками.

Глава 8

«Взрывные женщины»

Кип возвращается домой как раз в тот момент, когда мы допиваем напитки и собираемся уходить.

Он бросает взгляд на Каллиопу и бормочет:

— Вот дерьмо.

— И тебе привет, Кипперс9, — здоровается Каллиопа, вставая со стула, чтобы подбежать к нему.

Он раскрывает объятия и легко обнимает ее. Как брат.

И все же что-то слегка обжигает мне горло. Пальцы сжимаются, и возникает мимолетное видение того, как я впиваюсь ногтями в лицо своей новой подруги.

Я не ревнивая женщина. Никогда не была такой. Пришла к выводу, что, если мужчина дает повод для ревности, значит, он мне не подходит.

Но я уже знаю, что Кип мне не подходит.

Он отпускает Каллиопу, и его взгляд перемещается на меня.

Приближается. Не колеблясь, притягивает в свои объятия и крепко целует.

В последнее время он всегда меня так приветствует, но впервые такое происходит перед аудиторией.

Когда мы заканчиваем, Каллиопа тихо присвистывает, прислоняясь к стойке со своим напитком и беззастенчиво наблюдая за нами с ухмылкой на лице.

— Я правда не могла в это поверить, пока не увидела собственными глазами, — говорит она.

Кип не отпускает, хотя я легонько дергаю его за руку.

Он просто поворачивает меня, чтобы рассмотреть наряд.

Я оделась под стать Каллиопе. Ну, чтобы попытаться быть похожей на нее. Наши стили не совсем совпадают. Мне нравится наряжаться, но я не зацикливаюсь на этом. Чувствую себя наиболее комфортно в джинсах, легких платьях – незамысловатых шмотках.

Каллиопа не такая простушка. Несмотря на то, что она переехала из Нью-Йорка – хоть и не сказала, переехала она на самом деле или в длительном отпуске – в Юпитер, обычный, сонный приморский городок, она не отказалась от своей нью-йоркской одежды.

На ней черная кожаная юбка-карандаш, которая облегает как вторая кожа, демонстрируя ее обалденные изгибы, заправленная в нее шелковая кофточка, в которой выставлены напоказ впечатляющие сиськи. Каблуки, в которых я сломаю лодыжку, если попытаюсь пройти в них два фута, а выглядят так, словно стоят тысячу баксов. Ее угловатое лицо подчеркивает зачесанный назад пучок, в который она собрала свои темные волосы, пухлые губы накрашены ярко-красным, а черные стрелки на глазах чертовски острые.

Так что да, она впечатляющая.

У меня нет кожаной юбки или чего-нибудь шелкового, что стирают в химчистке.

Я выбрала хлопчатобумажный сарафан с глубоким вырезом спереди и длинным подолом в паре с массивными ботинками. Затем нанесла немного черной подводки для глаз и взъерошила волосы.

Я решила выглядеть как Бет Даттон10. Мы с Норой в некотором роде одержимы «Йеллоустоуном»11.

— Куда вы собрались? — спрашивает Кип после того, как осматривает меня так пристально, что у меня потеет верхняя губа.

— Прочь отсюда, — отвечаю я, вздернув подбородок, бросая ему вызов. Не была в баре с той ночи, когда мы впервые потрахались.

Сейчас в его глазах тот же собственнический, дикий блеск, что и тогда.

Кип переводит взгляд с Каллиопы на меня.

— Если будут неприятности, позвоните мне, — говорит он.

— У нас не будет неприятностей, — усмехаюсь я.

Его пристальный взгляд останавливается на мне, и он наклоняется, чтобы поцеловать в лоб.

— Позвони, — бормочет он, шлепнув по заднице, отпуская меня.

Кип

Я был разочарован, придя домой и застав там Каллиопу, особенно учитывая, что Фиона выглядела слишком сексуально, а я не могу пойти куда-нибудь с ней.

И я разозлился из-за того, что разочарован этим.

Вопервых, это не мой дом.

Правда. Даже если мое имя указано в документах.

У меня есть старая квартира, и я буду там спать, когда все это дерьмо закончится.

И Фиона не моя.

Я оказываю ей услугу, трахаюсь с ней и состою в браке для юридических целей.

Мне должно быть наплевать на то, что она пошла в бар с подругой. Должно быть наплевать на то, что мужчины будут смотреть на ее волосы, сиськи, задницу. Не обязательно в таком порядке.

Но мне не наплевать.

Я хочу последовать за ней в гребаный бар и выбить дерьмо из любого мужчины, который будет смотреть на нее слишком долго.

— Я пописаю, и мы пойдем, — объявляет Фиона, когда они собираются уходить.

— Прорвало трубу, — говорит Каллиопа, выгнув бровь. —Дилетантка.

Фиона машет рукой.

— Я умею многое, и я не дилетантка, — она подмигивает, и я, блять, чувствую это членом.

Смотрю на ее задницу, когда она уходит, и задаюсь вопросом, как, черт возьми, собираюсь пережить ночь, в ожидании, когда она вернется домой, чтобы трахнуть ее.

Хуже того, я хочу, чтобы она вернулась домой не только для секса. Хочу, чтобы она вернулась домой, и мы заснули вместе. Чтобы просыпаться посреди ночи, вдыхать ее запах, слушать ее гребаное дыхание.

— Никогда не думала, что доживу до этого дня, — комментирует Каллиопа.

Я прихожу в себя и смотрю на старую подругу. Она выглядит великолепно. Каллиопа всегда такая. У нее не было прыщей или худощавых конечностей в подростковом возрасте. Нет, но сейчас она просто… расцвела.

Конечно, это во многом связано с ее физическими данными, блестящими черными волосами, фарфоровой кожей… и да, у нее довольно рано появились великолепные сиськи.

Я видел все это на расстоянии. И однажды чертовски близко, когда был возбужденным тринадцатилетним подростком, который постоянно дрочил и всегда искал что-то новое. Было лето. У нас стоял бассейн. На Каллиопе бикини. Безвыходная ситуация.

Потом я увидел ее на следующий день, и она посмотрела на меня своим пронзительным взглядом, от которого даже взрослым становилось не по себе, и чертовски уверен, что она какимто образом узнала, что я дрочил на нее, и да, больше никогда подобного не было.

— До какого дня? — спрашиваю я, направляясь к холодильнику за пивом.

— Ты остепенился, — отвечает она, кивая в сторону дома. — С

той, о ком я даже не подумала бы, — смотрит в сторону, куда ушла

Фиона. Ее острый взгляд устремляется на меня, совсем как тем летом много лет назад. И точно так же, как это было тогда, я уверен, что она обладает способностью читать мои мысли.

— Это… интересно, — говорит она, кладя локти на стойку и пристально глазея.

На меня несколько раз наставляли пистолет. Стреляли больше раз, чем могу сосчитать. И все же именно эта женщина ростом в пять футов с небольшим, весом в сто пятьдесят фунтов, может напугать меня до усрачки одним лишь взглядом.

Я смотрю в сторону холла, Фиона еще не вышла. Наклоняюсь вперед.

— Фиона не знает о… ты понимаешь.

Прошло столько лет, а я все еще не могу произнести это вслух.

Гребаный трус.

Но мне не нужно говорить об этом. Каллиопа точно знает, о чем я.

Они с Роуэном – единственные люди в Юпитере, которые знали меня в прошлом, знали меня не таким самоуверенным парнем, который никогда не трахает одну и ту же женщину дважды. Они знали меня как мужа. Как отца.

— У меня есть подозрения, — отвечает она, все еще глядя на меня этим гребаным проницательным взглядом. — Бурный роман и бурная свадьба не дают много времени на разговоры о скелетах в шкафу, прости за каламбур.

Я, блять, улыбаюсь, несмотря на ситуацию и тему разговора.

Когда это случилось, все относились ко мне так, словно я хрупкий. Ни один мужчина не хочет, чтобы с ним так обращались. Особенно после потери жены и дочери. Я не обесцениваю – это самое худшее, что может случиться. Но такое отношение привело к тому, что я долго не мог отойти.

Я возненавидел всех, особенно тех, кто лелеял меня больше всего.

Но Каллиопа не такая. Она пришла на поминки – вторые, на первых их похоронили без меня, – с бутылкой водки, а остальные принесли закуски. И когда у всех были эти жалостливые взгляды и слова поддержки, она не выдержала, налила мне рюмку и сказала: «Ну, это чертовски отстойно. Нужно напиться».

Вот такая Каллиопа.

Роуэн мой лучший друг.

Мы с ним почтит неразлучны всю нашу гребаную жизнь. До такой степени, что вместе пошли служить, воевали и изменили саму нашу сущность, сражаясь.

Но Каллиопа всегда была для меня важна. Та, с кем я могу найти общий язык. Та, кто не проявлял жалости или всякой ерунды.

У меня есть сестра, с которой я почти не разговариваю, и которая всегда возмущается нашими взаимоотношениями с Каллиопой, потому что с родной мы никогда не были настолько близки.

Но моя сестра слишком душевная. Она перешла черту в отношениях с семьей. Она считает, что должна «знать свое место». Я

не понимаю этого.

Каллиопа, с другой стороны, «не знает своего места». Она прокладывала дороги в таких местах, куда ни у одного ублюдка не хватило бы смелости ступить.

— Я знаю, что ты, скорее всего, напьешься до чертиков и будешь говорить о том дерьме, о котором говорят женщины, но не рассказывай ей, — говорю я, готовый вступить в бой, если понадобится. Но не хочу доводить до этого.

Каллиопа выгибает бровь.

— Ты плохо знаешь меня, если думаешь, что я могу выдать свои собственные секреты, не говоря уже о чужих.

Больше ничего не говорит. Я жду, что она что-то добавит, потому что женщинам всегда есть что сказать.

— Ты же не думаешь, что я должен рассказать ей? — спрашиваю я, когда она просто продолжает, блять, смотреть на меня.

Она хихикает.

— Черт возьми, нет, — говорит. — Я не собираюсь никому рассказывать, как справляться с прошлым. Не хочешь ей говорить, так не говори, черт возьми, — она еще раз окидывает взглядом холл. —Видит бог, у нее, вероятно, есть какие-то свои секреты, о которых ты не знаешь. Наслаждайтесь траханьем мозгов друг другу, пока ваши скелеты колотят в дверцы шкафов. Хрен знает, что будет, когда они наконец выйдут.

— Ну все! Я сменила свой наряд, — объявляет Фиона из коридора. — Думаю, в этом выгляжу лучше.

Я смотрю на свою жену. Теперь на ней джинсы с очень короткой майкой, слишком сильно демонстрирующей ее сочные сиськи и гладкие, покрытые веснушками плечи.

— Черт возьми, да, красотка! — заявляет Каллиопа с усмешкой.

— А теперь пойдем. Нам нужно развлечься.

Фиона улыбается мне, берет сумочку со стойки и следует за Каллиопой.

— Позвоните, когда попадете в беду, — говорю я заднице Фионы.

— Мы не попадем в беду, — кричит она в ответ.

Я качаю головой, когда дверь хлопает, и остаюсь наедине с тишиной и пивом.

И, черт возьми, отсчитываю чертовы секунды до ее возвращения домой.

Фиона

Мы попали в беду.

Но это конец ночи.

Начало и середина прошли довольно хорошо. Я и не осознавала, как сильно мне нужен был девичник. И не подозревала, какая чертовски классная Каллиопа. Она сила природы. Есть что-то такое в том, как она держит себя, как по-хозяйски входит в помещения, будто она абсолютна уверенна в собственном теле.

Я думала, что чертовски уверена в своем теле и во всем остальном, но рядом с ней все подругому.

В ней какая-то аура. И кое-что еще. Своего рода хаос. Как воздух перед разрушительной бурей.

За напитками и жареной картошкой с сыром мы говорили о многом, но ни о чем важном. Только когда еда закончилась, и я допивала второй напиток, мне стало любопытно.

— Не хочешь рассказать, что заставило тебя сбежать? —спрашиваю, наклоняя голову, чтобы посмотреть на нее.

Каллиопа, насколько я понимаю, какая-то шишка в Нью-Йорке и зарабатывает уйму денег.

Или, по крайней мере, была, пока не приехала в Юпитер, в старый дом Роуэна, и умолчала, что именно она здесь делает.

Никто, даже большой храбрый Роуэн, не настолько настойчив, чтобы узнать.

— Почему ты думаешь, что я убежала? — отвечает она поверх своего бокала, рассматривая меня проницательным взглядом.

Смотрю на нее, на одежду, украшения, сумочку, все выглядит небрежно, как будто она в спортивном костюме, но все чертовски дорогое. На самом деле я не из тех, кто обращает внимание на бренды или что-то в этом роде, но даже я могу сказать, что это модное дерьмо.

Юпитер маленький. Необычный. Тихий. Даже идиллический. Но здесь нет модных бутиков, шикарных баров или эксклюзивных ресторанов.

В данный момент мы пьем в единственном баре, который открыт после десяти. В том самом, где технически Кип предложил выйти за него замуж.

— Ты далеко от Нью-Йорка, — замечаю.

Каллиопа вертит в руках оливку. Эта сучка пьет мартини. Не думала, что кто-то пьет это за пределами кино. Я заказала один раз, когда впервые приехала в эту страну, взволнованная шумихой вокруг этого напитка, но на вкус он напоминал ракетное топливо. Чистая водка с обмакнутой в нее оливкой.

— Я скажу, от чего убегаю, если ты скажешь мне, — парирует она.

Моя рука со стаканом застывает на пути ко рту.

— Откуда ты знаешь, что я убегаю?

Она наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня.

— Ты чертовски далеко от Австралии.

Я смеюсь.

— Туше.

Люди спрашивали, почему я в Америке, а не в Австралии, и у меня всегда был дерзкий ответ, какая-нибудь незаконченная история, но правда - никогда. Я не поделилась этим со своей лучшей подругой.

Похоронила это так глубоко и убедила себя, что это даже не реально.

Хоть с Каллиопой мне комфортно, и я могу рассказать ей все на свете без осуждения или страха о том, что она раскроет тайну, я не собираюсь это делать. Не только потому, что не доверяю себе ворошить прошлое в баре с липкими полами и грязными ванными комнатами. Но и потому, что если расскажу правду, то только моей лучшей подруге и сестре, с которой мы много лет вместе.

Может быть, даже ей не расскажу.

Может быть, буду держать весь гной глубоко внутри, но только я буду чувствовать запах разложения.

— Это мужчина, — говорит Каллиопа, когда я молчу. — Это всегда мужчина. Они заставляют женщину остаться или бежать, — она смотрит на меня понимающим взглядом. — И мы из тех женщин, которые убегают, если мужчина слишком плох или, что еще хуже, слишком хорош.

— От которого ты убегаешь? — спрашиваю, чтобы скрыть свой шок от того, насколько проницательная эта сучка. — От плохого или хорошего?

Она отхлебывает мартини.

— От всего и сразу.

Примерно тогда и начинаются неприятности.

***

Кип пришел выручить нас.

Я действительно хотела воспользоваться своим единственным телефонным звонком, чтобы набрать Нору. Но у нее только что родился ребенок, и ей не нужно в полночь вытаскивать свою лучшую подругу и невестку из тюрьмы.

Тина бы пришла.

Тиффани тоже.

Черт, даже Фрэнк бы пришел.

Но все эти люди спросили бы, почему я не позвонила своему мужу, чтобы он приехал за мной.

Я должна была позвонить ему. И мне пришлось столкнуться с «я же тебе говорил», этот ублюдок не настолько благороден, чтобы молчать.

— Я же говорил, что тебе нужно будет позвонить мне, —радостно говорит Кип, когда мы выходим из полицейского участка.

Никаких обвинений предъявлено не было.

Нас арестовал полицейский, которого я не знаю. И это, вероятно, означает, что он новенький в городе. Возможно, в пекарне и не подают пончики регулярно, но у нас лучшие выпечка и кофе на много миль вокруг. Каждый полицейский в городе является завсегдатаем.

Я так ему и сказала.

Ему это не понравилось.

И он не находил мой акцент очаровательным. Он не поверил, что Каллиопа может его выруубить. Поэтому арестовал нас.

Если хотите знать мое мнение, он получал от этого слишком сильное удовлетворение. И он даже не арестовал людей, которые изначально затеяли спор. Это показывает, что он отъявленный женоненавистник и принадлежит к вымирающей породе мужчин, которые в конце концов вымрут, потому что ни одна женщина не захочет с ним трахаться.

Это я ему тоже сказала.

Что, конечно, не помогло.

К счастью, шериф знает, кто мы такие, и сразу – ну, недостаточно сразу, поскольку я успела позвонить Кипу, – выпустил нас, и офицер, производивший арест, выглядел так, словно ему сделали выговор.

Это мне понравилось.

Пока шериф не извинился перед Кипом, когда тот приехал за нами.

— Эм, алло? — я машу рукой. — Не его посадили за решетку.

Нас. И то, что ты извиняешься перед ним за то, что запер его жену, прокатило бы в пятидесятых годах, до того, как у женщин появилось право голоса, но мы живем в современном мире, и мы полноценные люди, у которых есть права и рты, чтобы послать тебя к черту.

Шериф переводит взгляд с Кипа на меня, его глаза широко раскрыты, и черт возьми, он выглядит так, будто с трудом сдерживает улыбку.

И потому, что я все еще немного пьяна, моя кровь кипит, я сильно оскорблена, мне хочется дать ему пощечину или пинка под зад.

Обычно я не жажду расправы так сильно.

И мне правда нравится шериф.

Или уже нет.

— Господи Иисусе, Фиона, — говорит Кип, хватая сзади за шею, чтобы притянуть к себе. Как будто он знает, что я могу сделать что-то глупое. — Этот мужчина прекрасно знает, что у тебя есть рот. На самом деле, весь город знает, что он у тебя есть.

Я устремляю на него свирепый взгляд снизу вверх.

— И ты ожидаешь, что я заткнусь, потому что теперь у меня есть муж, который будет говорить за меня?

Кип ухмыляется.

— Черт возьми, нет, — говорит он. — Жизнь не была бы такой захватывающей, если бы ты держала рот на замке.

Я хмуро смотрю на него, готовая выпалить еще одну реплику, но Кип продолжает.

— Спасибо, — говорит он шерифу.

— Не благодари его, — огрызаюсь я.

— Благодаря ему тебя не задержали и не выдвинули обвинения, — напоминает Кип.

— По факту обязан, — я поворачиваюсь к шерифу. — Я надеюсь, ты займешься этим?

Он сурово кивает, но у меня складывается впечатление, что этот ублюдок очень старается не улыбнуться.

— Я позабочусь об всем, — обещает он.

Оцениваю его искренность.

— Что ж, помни, я отвечаю за кофеин и сахар. Будет обидно, если тебе в кофе положат соль вместо сиропа и отдадут горелую выпечку, —с угрозой говорю я.

Это пустая угроза. У Норы никогда ничего не пригорает, и я не стану подсыпать соль в его кофе, когда буду трезвой. Но мой голос звучит искренне.

— Я бы и не ожидал ничего другого, — говорит шериф, кивает один раз и возвращается в участок.

Каллиопа все время молчала, что меня удивило. Каллиопу Деррик можно было называть по-разному, но точно не тихоней.

Взглянув в ее сторону – это довольно сложно, потому что рука Кипа все еще лежит на моей шее, и он, кажется, не собирается меня отпускать, – я вижу, что она сосредоточена на своем телефоне, сильно нахмурив брови.

Интересно.

— Ты готова идти, Кэл? — спрашиваю ее.

Она поднимает голову. Хмурый взгляд исчезает. Выражение ее лица ровное и безмятежное, собранное.

— Я вызвала машину, — она показывает телефон. — Вы двое идите и займитесь диким сексом где-нибудь на обочине дороги или пляже.

Хоть я и злюсь на Кипа, перспектива дикого секса заманчива.

— Мы не оставим тебя одну, — ворчит Кип, очевидно, не в таком восторге от перспективы дикого секса, как я.

Каллиопа закатывает глаза.

— Я стою перед полицейским участком в городе, в котором уже много лет не было серьезных преступлений.

В основном она права. Юпитер – одно из самых безопасных мест, где я когда-либо жила. Он небольшой, и многие люди знакомы между собой, присматривают друг за другом. Но еще он туристический,

поэтому каждое лето население растет, а вместе с количеством людей увеличивается количество пьяных драк, краж, вандализма и тому подобного.

Даже вне туристического сезона он не застрахован от проблем с наркотиками или домашним насилием. Время от времени к нам просачиваются реалии окружающего мира.

Но, к сожалению, такова жизнь на планете Земля.

— Мы не уйдем, — повторяет Кип своим тоном «я не принимаю возражений».

Как и у меня, у Каллиопы немедленная

вышеупомянутый тон. Я не осуждаю ее за это.

реакция

на

Ее рука ложится на бедро, одна бровь приподнимается, и она наклоняет голову, чтобы посмотреть на него. Поза, которая должна быть повсеместно признана женской боевой стойкой.

— Ты реально думаешь, что сможешь защитить меня лучше, чем я сама, Кипперс? — спрашивает она. — Давай не будем забывать, кто регулярно избивал тебя в детстве.

Хватка Кипа вокруг меня усиливается. Когда я поднимаю глаза, клянусь, вижу, что его щеки немного покраснели.

— Ты была в два раза крупнее, — парирует он. — Ты была гребаным монстром.

Я шлепаю его по руке.

Каллиопа усмехается.

— Он не врет, — говорит она. — Может, я и сбросила детский жирок, но все еще гребаный монстр, Кипперс. И понимаю чувства альфасамца, потому что состою с таким в родстве, поэтому настаиваю, чтобы ты спрятал свой член. Мы знаем, что он большой.

Не нужно размахивать им.

Я подавляю смешок.

Кипу явно не смешно. Но он и не злится. Выглядит удивленным и несколько задетым словами Каллиопы. Насколько я знаю, они выросли вместе, как брат и сестра, и рискну предположить, что это не первый раз, когда она его дразнит.

— Черт возьми, — бормочет он, проводя рукой по волосам, а затем целуя меня в макушку. — Мужчину, который в итоге будет с тобой, ждет гребаное испытание.

Она подмигивает мне.

— Если он будет соответствовать всем требованиям, которых нет у большинства мужчин. Спасибо за отличную ночь, детка. Повторим в ближайшее время, — это адресовано мне.

— Точно, — говорю я, посылая ей воздушный поцелуй.

Кип ведет нас к грузовику, не отпуская меня до тех пор, пока не открывает пассажирскую дверь и не поднимает меня в кабину, положив руку на задницу. Я не злюсь.

Когда он садится на водительское место, замечаю, как подъезжает черный седан, и Каллиопа подходит к нему, ее брови нахмурены, выражение лица несколько серьезное, но решительное.

— Интересно, — говорю я больше себе, чем Кипу.

Он тоже смотрит на Каллиопу, садящуюся в машину, и его губы сжаты в тонкую линию.

— Да, — бормочет он. — Но это же Каллиопа. И нам лучше не вмешиваться, чтобы не было последствий.

Я свирепо смотрю на него.

— Откуда ты знаешь, что они будут?

Он заводит грузовик и оглядывается на меня.

— Детка, с Каллиопой всегда так. Я люблю ее, как сестру, но она – оружие массового уничтожения.

Улыбаюсь этому описанию.

— Да, видимо, этого и хотят мужчины. Им нравится подчинять взрывных женщин.

Его взгляд… проницательный.

— Может быть, — говорит он. — Или, может быть, они уничтожают все на своем пути, делая так, что невозможно пережить радиацию.

***

Есть нечто, что я называю «монтаж романтической комедии», что вставляют почти в каждый голливудский романтический фильм или сериал. Это происходит сразу после милой встречи или после первого свидания, или когда герои переспали в первый раз.

Появляется монтаж, на котором они сидят в кафе, смеются, целуются на кухне, вместе валяются в постели, в общем – мелькающие картинки влюбленной пары.

Потому что чертовски сложно написать о том, как люди влюбляются. Это не момент из фильма. Это подборка моментов, каждый из которых совершенно уникален для любой пары. То, что заставило одного человека влюбиться в другого, может заставить другого пуститься в бега.

Красные флажки для одного человека являются зелеными для другого.

Люди непостоянные, странные существа. Любовь еще более непостоянная и странная.

Следовательно, монтаж романтической комедии.

И мне кажется, что за последние несколько месяцев я пережила нечто подобное.

Наши моменты с Кипом. Ссоримся из-за того, какой фильм посмотреть, какой сериал выключить. Трахаемся на диване. Я сижу на балконе с вином и книгой, пока он готовит ужин, как делает каждый вечер. В саду, черт возьми. Он входит, когда я принимаю ванну, доливает мне вина, целует в макушку и молча уходит.

Нет, я не влюбляюсь.

Мне просто все это нравится.

Я не только привыкла к жизни с Кипом – я больше не испытываю ненависти. На самом деле, это становится чем-то весьма приятным. И

не только в сексуальном плане.

Конечно же, будут последствия.

Потому что, хоть Кип никогда не говорил этого вслух, я тоже взрывная женщина.

Глава 9

«Две полоски»

Я была уверена, что подготовилась ко всему, что может произойти в этом браке. Ну, была не совсем готова к сексу. Но я не бестолковая. Несмотря на ложь самой себе, маленькая часть меня ожидала, что это произойдет.

Конечно, с того момента, как мы познакомились, он меня раздражал. Его дерзость и общий настрой выводили из себя. Но я все равно хотела трахнуть его, даже когда яростно презирала.

Да, я в полной заднице. Со всеми бывает.

Так что секс был не совсем исключен.

Он готовит для меня. Приносит кофе в постель каждое утро.

Знает, какая марка чипсов мне нравится, и запасся ими в кладовой. Он почти… милый. Но я недолго размышляю над этим. Это слишком грязно. Слишком опасно.

Есть одна вещь, о которой я не думала. Даже в своих самых смелых мечтах.

Две полоски.

Первый месяц я не позволяла себе в это поверить.

На самом деле, первый месяц я даже притворялась, что это не правда.

Не думала, что способна на такое. Но оказалось, что страх, отрицание и небольшая доля посттравматического стрессового расстройства создают идеальную среду для самообмана.

К тому же ребенок не должен был прижиться.

Никогда.

Анализы это подтвердят.

Лучше просто подождать, пока природа возьмет свое. Я не удивлюсь, если так и будет. Что еще более важно, я не буду опустошена, когда это произойдет.

Каждый раз, когда я шла в ванную, готовилась к крови. Каждое утро, просыпаясь, готовилась к предательским судорогам.

Черт, каждый раз, когда мы с Кипом занимались сексом – а это было часто, – я почти ожидала, что матрас намокнет. В идеале мне нельзя заниматься сексом. Это безответственно, и, если бы я испачкала матрас кровью, скорее всего, любое влечение между нами бы сразу погасло.

«Ты довел меня до выкидыша».

Да, так и было в тот раз.

Я даже не должна хотеть секса из-за того, что со мной произошло. Я не позволяла ему12 прикасаться ко мне, из-за чего он приходил в ярость. У меня абсолютно не было желания заниматься сексом, я не хотела, чтобы меня трогали.

С Кипом все подругому. Я не контролирую желание. В ту секунду, когда наши глаза встречаются, а губы соприкасаются, все остальное исчезает. Это был единственный раз, когда мне удалось сбежать от своего тела.

Достаточно сказать, что у нас много секса.

Но я была… отстраненной. В своей голове. На взводе. Пугливой.

Кип заметил это, но ничего не сказал. Зачем ему это? Возможно, на бумаге мы и женаты, но на самом деле мы приятели по перепихону.

Ни больше. Ни меньше.

Моя лучшая подруга, с другой стороны, заметила.

К счастью для меня, у нее недавно родился ребенок, так что она немного занята. Не странно то, что я не напиваюсь вином у нее дома каждый вечер, потому что у нее новорожденный. И потому что у меня есть муж, с которым мне, очевидно, нужно проводить время, чтобы сделать наш брак правдоподобным. Отсюда и месячный льготный период.

Но теперь она выбралась из своего тумана.

— Что-то происходит, — говорит она, как только мы заканчиваем утреннюю пробежку.

Проклятье.

Я занимаюсь оформлением витрины с кексами.

Тина стучит по кофеварке, но я замечаю понимающую ухмылку на ее лице. Она не была в тумане. В свои пятьдесят с небольшим она уже вышла из детородного возраста и остра на язык.

Тина все замечает, так что я знаю, что она заметила мое состояние. Но Тина не из тех, кто сует нос в чужие дела. Она бы выслушала, как ты изливаешь ей душу, предлагая мудрость без осуждения. Но она будет ждать, пока ты придешь к ней.

— Ничего не происходит, — говорю я Норе, сосредоточившись на кексах, хотя от приторно-сладкого запаха глазури и шоколада у меня сводит живот.

Обычно мне нравятся ароматы пекарни, а Нора гребаная волшебница с деревянной ложкой и миксером. Потребовалась огромная сила воли, чтобы ежедневно не набивать себе живот. Не то чтобы я возражала против лишних килограммов – женщинам положено иметь немного мяса на костях.

— Чушь собачья, — парирует Нора, уперев руку в бедро.

Двойное проклятье.

Я не могу продолжать работать с кексами, если только не хочу, чтобы меня стошнило прямо на них.

Неохотно поворачиваюсь лицом к лучшей подруге.

К сожалению, я полностью завладела ее вниманием.

Роуэн сегодня сидит с Аной, взяв отпуск по уходу за малышкой, как только та родилась. Даже мои яичники сжались, когда я увидела, как грубоватый, мускулистый мужчина становился милашкой с ребенком на руках.

Очевидно, это положило начало всем этим чертовым штучкам.

Нора прирожденная мать, несмотря на ее опасения, что тревоги могут взять над ней верх. Она сияет, не жалуясь ни на темные круги под глазами, ни на общие признаки истощения. Я догадываюсь, что жизнь с новорожденным другая, когда у тебя есть мужчина, который действительно проявляет инициативу и заботится о своем ребенке.

Не говоря уже о семье Роуэна, которая с самого рождения ездит туда-сюда.

Норе повезло со свекровью.

Я рада за нее.

Я лучше, чем кто-либо другой, знаю, каким гребаным кошмаром это может быть. Одна только мысль об этом заставляет меня вздрогнуть. Технически, во второй раз мне повезло со свекровью, но это не навсегда, так что не считается.

— Что-то с Кипом? — требует ответа Нора. — Он что-то натворил?

В ее обычно спокойном и сладком голосе теперь слышатся нотки раздражения. Роуэн улучшил некоторые качества моей обычно застенчивой подруги, в том числе помог ей отрастить коготки.

На это мне пришлось фыркнуть.

— Да, он что-то сделал, — говорю я. — Или его сперма что-то сделала, — поправляюсь.

Нора выпучивает глаза, сразу поняв, что я имею в виду. Что бы она себе ни представляла, это не то.

— Что? — взвизгивает она. — Ты беременна?

Я с разинутым ртом оглядываю пекарню. Нора кричала достаточно громко, чтобы слышало все помещение. И мы живем в маленьком городке, полном людей, которые чертовски любят посплетничать. К счастью, здесь всего несколько посетителей, большинство из которых – туристы. Один из наших местных жителей сидит в наушниках и стучит по клавиатуре.

Тина ничего не говорит, стоя у кофеварки, только приподнимает бровь. Эта сучка, вероятно, уже догадалась. Обычно я хожу к ней и Тиффани и напиваюсь с ними по крайней мере раз в месяц, но в этом месяце придумывала отговорки.

— Скажи еще громче? — рявкаю я, хватая Нору за руку и таща ее через заднюю дверь на кухню.

— Ты правда беременна? — спрашивает она, как только мы немного успокаиваемся.

К сожалению, Нора только что испекла печенье.

Мой желудок снова скрутило.

Работа в пекарне, очевидно, не такая уж замечательная при токсикозе.

— Очевидно, — говорю я, пожимая плечами, чувствуя себя невероятно неуютно от этого разговора.

Конечно, пропущенные месячные, положительные тесты и бушующие гормоны – все это явные признаки того, что я на самом деле залетела. Но разговор с подругой – что-то совершенно иное.

Это делает все реальным.

Мне пришлось сдерживать себя, чтобы снова не блевануть.

На этот раз не от утренней тошноты.

А от пронизывающего до костей страха.

— А Кип знает? — спрашивает Нора.

— Черт возьми, нет, — отвечаю я, бледнея при одной мысли о том, чтобы завести с ним этот разговор.

Ее лицо стало задумчивым.

— Это не было запланировано?

— Нет, — усмехаюсь я, расхаживая по кухне. — Это не было запланировано.

— Вы не говорили о детях? — мягко спрашивает Нора.

— Нет, — я чуть не рассмеялась, подумав об ужасе на его лице, когда мы в первый раз занялись сексом и он подумал, что у него есть шанс оплодотворить меня. — Мы не говорили о детях. Но мы оба согласились, что у нас их не будет. Просто недосказанность, —неуверенно говорю я. Нельзя же сказать ей, что брак фиктивный, и мы занимаемся сексом только потому, что это… удобно.

Нора понимающе кивает.

— Еще бы.

Услышав это, я хмурюсь. Конечно, я упоминала ей, что не планирую заводить детей. Но не говорила, что физически не могу этого сделать. Не нужно открывать эту банку с червями.

Но откуда она может знать, что Кип не хочет их? Может быть потому, что он был вечным плейбоем. Это имеет смысл. Но выражение лица Норы почти… мрачное?

Неужели она знает о Кипе больше, чем я?

Конечно, она знает о нем больше, чем я. Она замужем за его лучшим другом.

Я всего лишь его фальшивая жена.

Мои знания об этом мужчине сводятся к тому, изгибается ли его член вправо (не изгибается), и важно ли ему довести девушку до оргазма (важно).

Хоть я и не должна чувствовать себя странно из-за этого, все равно чувствую. И завидую.

Но сейчас во мне растет человек. Для этого нужен прецедент.

— Т-такого не бывает, — заикаясь, бормочу я. — Случайных беременностей не бывает.

Нора смотрит на меня недоверчивым взглядом.

— Эм, ты смотрела ромкомы? — спрашивает она. — Еще как бывает.

Я хмуро смотрю на нее.

— За пределами Голливуда, — огрызаюсь. — У женщины за тридцать каждый месяц есть двадцатипроцентный шанс забеременеть.

И этот процент только уменьшается по мере взросления. И у здоровой женщины, а не той, кому поставили бесплодие.

Нора уставилась на меня, разинув рот.

— Подожди, что? — почти взвизгивает она.

Я вздрагиваю от ее тона, осознав, что проговорилась об одной из многих вещей, которые скрывала от своей лучшей подруги.

Черт.

— Врачи диагностировали тебе бесплодие? — повторяет, потрясенная.

Из этого нет выхода.

Черт, я бы сейчас убила за бокал вина.

— Ну, я уверена, что они не произносили слово «бесплодие»,—уклоняюсь от ответа. — В смысле, там была какая-то медицинская чушь, произнесенная мягким, но отстраненным тоном, которая, да, в

значительной степени сообщала новость о том, что у нее, — я указываю на свою вагину. — Не будет привилегии, если из нее выскочит ребенок.

Нора быстро моргает, переваривая эту информацию.

Это слишком.

Сначала я сказала ей, что неожиданно забеременела, а затем добавила, что ранее была бесплодна по медицинским показаниям.

Ей нужна секунда переварить.

Не только ей.

Я глубоко вздыхаю.

— Не думала, что мне когданибудь придется тебе это рассказывать. Чтонибудь из этого, — говорю я, хватая кекс, готовый к выкладке. Сейчас меня уже не так сильно тошнит, и мне захотелось обильное количество сахара – немедленно.

Делю кекс пополам, перевернув сторону, покрытую глазурью, чтобы получилось что-то вроде сэндвича.

— Я была замужем, — говорю ей, сосредоточившись на кексе, а не на лучшей подруге, которой лгала много лет. Технически не договаривала, но кого я обманываю? Недомолвка – стопроцентная форма лжи. — Перед тем, как покинула Австралию, — объясняю. — Я

была молода. Чертовски молода. И чертовски глупа, — откусываю кусочек от кекса. — Думала, что люблю его. С ним чувствовала себя особенной или что там еще, черт возьми, говорят.

Я жую, делая это медленно, как будто могу продлить паузу.

К сожалению, кекс воздушный и мягкий, и приготовлен просто великолепно.

— Я не из богатой семьи, — продолжаю, переводя дыхание и не глядя Норе в лицо. — В смысле, вообще. Моей маме нравились пони и вино, а отцу нравилось все, что не касалось работы или времяпрепровождения с семьей. Достаточно сказать, что мы едва

сводили концы с концами на пособия от правительства, доходы от того, когда мой отец соизволял работать, и все, что мама не проигрывала в азартные игры.

Я морщусь от боли, когда произношу эти слова вслух, вспоминая ту грязную квартиру, в которой мы жили. Сырость снова пробирает до костей, ощущение того, что зимой никогда не бывает тепло, а летняя жара гнетущая и затхлая.

— Я познакомилась с Эмметом Лэндоном на какойто домашней вечеринке, — говорю, отказываясь от кекса, поскольку снова чувствую тошноту. На этот раз это не имеет никакого отношения к гормонам беременности, а к прогорклым воспоминаниям, пропитанным мороженым «Smirnoff» и дешевыми духами, которые, как мне казалось, делали меня старше и опытнее.

— Я, конечно, знала, кто он такой, — объясняю. — Все в моем районе знали, кто такой Эммет Лэндон, даже если не ходили в модную частную школу, в которую ходил он… я тоже не ходила. Но он из богатой семьи, устраивал легендарные вечеринки, разбивал дорогие машины, настоящий богатый засранец, — усмехаюсь я. — А еще чертовски сексуальный.

В то время я, по крайней мере, думала, что он сексуальный. Мне казалось, что с темными волосами, оливковой кожей и подтянутыми мышцами он почему-то выглядит старше своих восемнадцати лет.

Будто он был мужчиной.

И все же за все годы, что я его знала, он не повзрослел ни на день. Он все еще оставался тем избалованным, богатым подростком, который думал, что ему принадлежит мир и все в нем.

— И он смотрел только на меня, — говорю Норе, по-прежнему не глядя на нее. Прибираю тарелки на кухонном столе. — Так вот, я не была серой мышкой. У меня рано появились великолепные сиськи, и я поняла, как использовать свою внешность в своих интересах. Знала, что мужчины и парни обращают на меня внимание. И все же чувствовала себя особенной только с ним.

Сейчас об этом неловко думать. Будто я была рада нравиться ему.

Что он улыбался лишь мне. Заставлял чувствовать меня достойной.

Как будто я не была ценным человеком до тех пор, пока кто-то с бабками и статусом не признал меня.

Я была молода, глупа и чертовски ущербна.

— В любом случае, — говорю, махнув рукой. — Об остальном ты можешь догадаться сама. Это клише. Нищенка с богатым парнем.

Родители этого не одобряют. На зло парнишка хочет с ней встречаться еще больше, а затем жениться.

Я закатываю глаза. Теперь все так ясно. Конечно, он, возможно, был без ума от меня, возможно, ему нравилось трахать меня, и ему определенно нравился ажиотаж, который я создавала. Но я ему никогда не нравилась. Потому что он, черт возьми, никогда меня настоящую не видел.

— Я отвлекалась деньгами, красивыми вещами, особняком, иллюзией, что я взрослая, и оставляю всю свою боль позади.

Откусываю кусочек кекса.

— Я быстро поняла, что это не так, — говорю после долгой паузы.

Фу. Мне не нравится, что я застряла в прошлом, как будто пробираюсь через гребаное болото. Нет нужды в ностальгии. Мне нужно изложить факты, чтобы не чувствовать себя такой лгуньей.

— Тебе не обязательно знать подробности, — говорю Норе. —Короче говоря, я забеременела от него несколько раз. Не прижилось. В

то время думала, что это больно, но, наверное, кто-то где-то издевался мной, потому что после этого он стал жестоким.

Тогда украдкой смотрю на свою лучшую подругу.

Лицо Норы превращается в маску шока. Да, я выложила ей целую кучу за один присест.

И, возможно, человек, которого она знает сейчас, не похож на девушку, которая могла подвергнуться насилию со стороны своего

мужа. Я ни от кого не терпела дерьма, не кричала «я жертва» с какимто затравленным взглядом.

Реальность заключается в том, что в мире нет женщины, над которой не издевался любимый мужчина. Такова ужасающая правда.

Люди боятся монстров. Жизненных ужасов. Я убеждена, что нет большего монстра, большего ужаса, чем мужчина, который делает из женщины жертву.

— Я обошла всех врачей… из-за этого дерьма с беременностью, а не из-за синяков или сломанных костей, — прочищаю горло.

Синяки исчезли, как будто их никогда и не было, и кости в конце концов срослись, даже если не совсем правильно.

— Врачи не могли дать мне ответов на вопрос, почему это происходит, а потом сказали, что после последней потери слишком много рубцовой ткани, что я никогда больше не смогу забеременеть, —говорю. — К тому моменту я была измучена, озлоблена, сломлена и благодарна. Он никогда бы не смог заставить меня родить на свет ребенка от него, — я пожимаю плечами. — Как бы жалко ни было, это дало мне толчок развестись с ним. И это отняло много сил.

Черт, как бы я хотела прямо сейчас выпить рюмочку текилы.

Я решила, что Норе не нужно знать о том горе, которое он причинил мне разводом, о лжи, которую он распространял обо мне, о друзьях, которые, как я думала, отвернулись от меня, об угрозах убийства, о том, что мне пришлось вернуться к своей гребаной матери из-за того, что у меня не было ни цента на счету.

Да, все это чертовски жалко.

— Когда наконец получила этот листок бумаги, я продала драгоценности, которые мне удалось вывезти контрабандой, получила студенческую визу и билет в один конец… и вот я здесь, — усмехаюсь.

— Беременность и замужество – две вещи, которые почти разрушили мою жизнь десять лет назад.

В этот момент рот Норы открыт от шока, а глаза увлажняются от слез.

— Извини, это невеселая история, — шучу. — Но, по крайней мере, есть счастливый конец…

Я не уверена, что беременность и фиктивный брак можно считать «счастливым концом», но по сравнению с тем, к чему я привыкла, предполагаю, что так оно и есть.

Чувствую себя голой после того, как выложила все Норе. Я и не осознавала, насколько утомительно держать все это в себе, пока не рассказала.

— Ты прожила целую жизнь, о которой я не знала, — шепчет она, обегая тумбу, чтобы протянуть руку и сжать мою.

Грудь жжет от чувства вины.

— Прости, — говорю. — Я не могла тебе сказать. Бежала от той жизни, от того, кем была раньше. Подумала, что если не расскажу об этом тебе, самому важному человеку в моей жизни, то все это не будет реальным. Я могла бы как-нибудь забыть об этом.

Глаза Норы заблестели, когда она посмотрела на меня.

— О, милая, именно потому, что держишь все внутри, ты никогда не забудешь, не убежишь и не излечишься.

Мои кости внезапно стали хрупкими, готовыми в любую секунду разлететься на миллион кусочков.

— Можем прекратить говорить о глубоком и значимом? —спрашиваю, мой голос тише и мягче, чем когда я рассказывала всю гребаную историю. — Есть только то, с чем может справиться девушка, особенно та, у которой в организме бурлят гормоны беременности, и которая ни хрена не знает, как с ними бороться.

Нора смотрит на меня так, словно решает, нужно ли ей заставлять меня говорить дальше, затем кивает один раз.

— Что ты собираешься делать? — мягко спрашивает она.

Я барабаню пальцами по стойке, мечтая о вине, текиле или кетамине. Что угодно, лишь бы заглушить это чувство паники и страха.

— Рожать, — немедленно отвечаю. Я даже не думала, что решусь на это. Только сейчас. Тридцатипятилетняя женщина, у которой нет реальной карьеры, которой можно похвастаться, никаких сбережений, стабильной иммиграционной ситуации, и в настоящее время она состоит в фиктивном браке.

Совсем не идеальная мать.

Я не хотела быть матерью.

Это то, что я твердила себе последние десять лет. Но теперь поняла, что говорила для того, чтобы вернуть силу. Одно дело быть бесплодной и не хотеть детей. Совсем другое – быть бесплодной и хотеть их.

Ощущаешь себя отчаявшейся, бесполезной, сломленной и беспомощной.

Мне не нравится чувствовать ничего из этого. Поэтому я изменила свое восприятие. Изменила саму свою суть. Или, по крайней мере, научилась хорошо лгать самой себе.

Но я действительно хотела быть матерью. Возможно, я не такая, как Нора, которая будет печь печенье для детей, шить им костюмы на Хэллоуин и обеспечивать семейный дом, полный рутины. Но я была бы хорошей. И чуть безбашенной.

Нора хаотичный пекарь, и это у нее хорошо получается. Я буду хаотичной мамой. Но не такой, как моя мать. Не с вечным вином в руке или пустым холодильником. Нет, больше похоже на танцевальные вечеринки посреди ночи и всеобщее отвращение к правилам и домашним заданиям.

— Придется, — повторяю.

Нора кивает.

— Ладно. Это хорошо, — серьезно смотрит на меня. — Ты должна сказать Кипу.

Я хмуро смотрю на нее.

— Да, знаю, что должна рассказать Кипу, моему мужу и отцу ребенка, — говорю саркастически.

Но если быть честной, я действительно пыталась придумать какой-нибудь способ пройти через это, не сказав Кипу. Что абсолютно ненормально. Он должен знать. В конце концов он узнает, учитывая, что мы живем, спим вместе и будем женаты еще некоторое время.

Черт.

Наш фиктивный брак становится все более и более реальным.

Вопервых, он замешан в этом по… какимто своим причинам, которые я до сих пор не совсем понимаю. Тогда он был в этом замешан, потому что регулярно трахался и у него это хорошо получалось.

Впрочем, это его потолок. Кип не стирает грани. Мы ведем себя не как пара. Нет никаких разговоров о будущем. Никакой нежности.

Сплошная страсть, секс и сожительство.

Он уйдет, как только узнает. Что-то инстинктивное подсказывает мне, что он уйдет. Прекрасно. Я могу стать матерью-одиночкой. Это чертовски сложно, но у меня есть друзья. Общество, которое поддержит меня. Я бы разобралась с этим, потому что именно так поступают женщины. Это делают миллионы гребаных женщин, когда трусливые придурки бросают их.

Но это не гарантия того, что я останусь здесь навсегда. Если Кип уйдет, у меня пропадет шанс получить Гринкарту. Я не знаю, как это будет происходить, если у ребенка будет отец-американец, но готова поспорить, что меня в кратчайшие сроки отправят обратно в Австралию.

И там у меня нет никакой поддержки.

Лишь заброшенный трущобный городок, полный призраков и доброжелательных духов.

Конечно, Австралия — это целый гребаный континент. Мне не нужно возвращаться в то место, где я выросла. Есть множество причудливых приморских городков, похожих на этот, в которых я могу обосноваться. Но дом – это не просто место. Это люди, которых я выбрала.

— Мы можем не говорить об этом до конца дня? — спрашиваю я, ошеломленная предстоящим будущим, если этот ребенок какимто образом выживет в моей израненной утробе.

Нора кивнула, выражение ее лица по-прежнему мягкое и понимающее. Даже с легкой жалостью. Ей не нужно было этого делать, когда она забеременела. У нее был мужчина, который совершенно без ума от нее и обращался с ней так, словно она самое драгоценное и удивительное существом в мире на протяжении всей ее беременности.

— Все будет хорошо. Он будет шокирован, но счастлив. Он хороший человек.

Я кивнула в ответ, потому что больше не хотела разговаривать.

На самом деле не думаю, что Кип плохой человек. Но я также не думаю, что он полностью хорош.

Вот что делает его таким сексуальным.

Как фальшивого мужа.

Но как отца – ни сколько.

Глава 10

«Потрясение»

— Привет, детка, — здоровается Кип, бросая ключи в корзинку у двери. Этот жест и приветствие такие обыденные. Такие естественные.

Пункт в графе «веду себя как настоящий муж».

Он улыбается с теплотой и лукавством в глазах, снимая ботинки, прежде чем подойти, чтобы поцеловать меня и схватить за задницу.

Еще один пункт в графе «настоящий муж».

— Я весь день думал о том, чтобы трахнуть тебя, — бормочет он мне в губы.

Несмотря на поцелуй, хватание за задницу и то, как он вкладывает секс в каждую произнесенную букву, у моего тела нет обычной реакции.

Имею в виду, я смутно возбуждена, потому что живой человек.

Но меня переполняет леденящий до костей страх, который не может уменьшиться даже самым горячим желанием.

Кип отступает назад, хмуро глядя на меня, заметив отсутствие реакции. Он какимто странным образом чувствует мое тело.

Но это может быть по-дружески. Качественный секс заставляет партнеров чувствовать тела друг друга, и невербальные знаки согласия.

— Что случилось? — спрашивает он, и его поведение резко меняется. — Тебе звонил юрист? Что-то не так? — его голос звучит сердито, даже обеспокоенно. Как будто ему не все равно, если что-то пошло наперекосяк.

С другой стороны, он, скорее всего, беспокоится о последствиях обнаружения правительством США нашего мошенничества, а не о моей депортации.

— Эм, нет, это не имеет никакого отношения, — говорю я, избегая его взгляда.

Чувствую себя гребаным подростком, рассказывающим своему отцу, что я залетела или что-то в этом роде.

Как будто у меня неприятности.

Пальцы Кипа хватают меня за подбородок, чтобы приподнять его, так что мне приходится посмотреть на него, либо зажмуриться, как ребенок

Я встречаюсь с его взглядом цвета морской волны. Это тяжело.

Волнительно. Кажется, что ему почти… не все равно.

— Это что-то плохое, ты даже не смотришь на меня, — мягко говорит он.

Проклятье.

Мне ничего не остается. Я не могу затягивать с этим.

Сорви пластырь, сучка.

— Я беременна, — выпаливаю. — Я… беременна. Уже, наверное, около месяца. Не говорила тебе, потому что сама не совсем в это верила, и потому что у меня, эм, своего рода… есть некая история, поэтому подумала, что это не важно, — мой желудок скручивает, думаю, не слишком ли рано я ему говорю, вдруг мой организм завтра избавится от этого ребенка.

— Но это, э-э, думаю, возможно, это важно, — бормочу. — Если посмотреть на это с другой точки зрения. Конечно, что-то все еще может случиться, потому что всегда случается, но кажется, что невозможно избегать или лгать, потому что последние два дня моя голова постоянно над унитазом, и ты бы заметил. Еще и сиськи.

До этого момента мои сиськи были только чувствительными.

Кип заметил это, потому что уделяет им особое внимание. Он просто подумал, что я слишком возбуждена. Когда-то это было так. Но теперь их внешний вид начал меняться. Более темные соски. Много вен.

И это только начало.

Кип не проронил ни слова с тех пор, как я все выпалила. Черт, не уверена, моргал ли он вообще. Все еще держит меня за подбородок, стоит там, и пялится, на лице застыло что-то похожее на шок.

Это имеет смысл.

Новость довольно шокирующая.

— Ты это спланировала? — тихо спрашивает он.

Мне не понравился его спокойный тон. На самом деле, от этого волосы на затылке встали дыбом, а кровь похолодела.

Это ужасно.

Но сам вопрос приводит в бешенство, так что, к счастью, все уравновешивается, и я не съеживаюсь, как жеманная сучка, или что-то в этом роде.

— Что? — спрашиваю я, сдерживая свой тон, отступая от него.

Лицо Кипа остается холодным, ничего не выражающим.

— Ты это спланировала? — он яростно указывает на мой плоский живот.

Настолько, что я едва ли не вздрагиваю.

— Ты, блять, издеваешься надо мной? — спрашиваю я.

— Нет, я, блять, не издеваюсь, — рычит он. — Тебе нужно было выйти замуж, чтобы получить Гринкарту – прекрасно. Нам нужно жить вместе для приличия – мне насрать. Потом я трахаю тебя, потому что нас влекло друг к другу – и это тоже хорошо, — он шагает вперед.

Рефлекторно я отступаю, и чертовски ненавижу себя за это.

— Ты говорила, что мне не нужно надевать презерватив, —продолжает он тем же спокойным тоном. — Я никогда не соглашался на подобное, но не думал, что у тебя есть причина лгать, и был слишком увлечен этой гребаной киской, так что поверил. Так глупо.

Так чертовски глупо, — он хлопает себя по лбу тыльной стороной ладони. Сильно.

Мое тело хотело содрогнуться от страха, чувства перенеслись на годы назад, когда мужчина действительно пугал меня, когда причинял боль, но я вздернула подбородок, чтобы дать ему понять обратное. Или пусть он думает так.

— И какая, скажи на милость, по-твоему, у меня причина забеременеть намеренно? — спрашиваю я, раздражаясь больше. Это помогает подавить страх.

— Ты думаешь, я хочу заманить тебя в ловушку? — продолжаю.

— Тебя? Строителя, который слишком много бухает, живет практически в нищете, у которого, к счастью, нет венерических заболеваний, и чье единственное достоинство в том, что он может отлизывать как чемпион? — я прижимаю тыльную сторону ладони к собственному лбу. — Да, именно так. Я разрушаю свое тело, меняю свое будущее и гарантирую, что мои тридцать с небольшим будут заполнены грязными подгузниками и орущим младенцем, и у меня не будет ни секунды, чтобы сходить в туалет. Да, я сделала это, черт возьми, нарочно!

Теперь я уже кричу.

Полегчало.

Мне стало еще приятнее видеть, что я пробила небольшую брешь в жуткой броне крутого Кипа. Опять полегчало.

Но даже с трещинами он все равно злой.

Он долго молчит. Как будто взвешивает мои слова, проверяя их на правдивость.

— Я не собираюсь становиться отцом, — бормочет он.

— Ну, тебе следовало подумать об этом до того, как ты вдул в меня сотни зарядов, — отвечаю. Не совсем прилично, но, твою мать, я не какая-нибудь дебютантка.

— Ты сказала, что не можешь забеременеть! Ты, блять, солгала!

— он взревел мне в лицо. Да, взревел. Как дракон или что-то такое.

Разъяренный мужчина много раз кричал на меня. Но никогда так не рычал. Не с таким гневом.

Кип кажется… расстроенным. Его глаза широко раскрыты, щеки раскраснелись, а тело дрожит от ярости. Его кулаки сжаты по бокам, и он выглядит так, словно едва сдерживается, чтобы… не ударить меня?

Нет.

Я много чего думала о Кипе с тех пор, как познакомилась с ним, а потом вышла за него замуж, и большинство из этого было негативным. Но я никогда бы не подумала, что он поднимет руку на женщину. Полагала, что это неопровержимая теория. Но, похоже, прямо сейчас она рушится.

Я застываю на месте. Снова становлюсь девушкой, вышедшей замуж за монстра, молча подчиняющейся, ждущей его решения, не сопротивляясь.

Кип долго смотрит на меня этим диким, наводящим ужас взглядом, не двигая ни единым мускулом, тяжело дыша.

— К черту все это, — бормочет он, прежде чем развернуться и уйти.

Дверь за ним захлопывается.

Затем я вздрагиваю.

Кип

Я не удивляюсь, когда мой лучший друг садится рядом со мной на барный стул.

Фиона скорее всего сказала Норе еще до того, как рассказала мне.

Цыпочки вытворяют подобное дерьмо. Следовательно, Нора рассказала Роуэну. И, вероятно, после эпизода в пляжном домике,

Фиона связалась по телефону с Норой, пересказала все это и выставила меня таким куском дерьма, каким я и являюсь.

Либо Фиона была у Норы, либо Нора была у нас.

Черт, у нас.

Во всяком случае, это мое место. Этот дом, черт возьми, принадлежит мне.

Я пью здесь с тех пор, как уехал оттуда. Гребаное клише.

Мужчина теряет самообладание после того, как узнает, что его ненастоящая жена беременна, и отправляется бухать.

Ну, насчет фальшивой жены – это не клише, но все остальное –да.

Я кричал на нее. Я чувствовал себя настолько неконтролируемым, что боялся того, что мог сделать. Не ей. Я никогда не ударю ее. Но хотел разнести дом на части своими чертовыми руками.

Фиона уставилась на меня так, словно я собирался разорвать ее на части. Как будто она этого ждала. Как будто она испытывала это раньше. Я никогда, блять, не забуду страх в ее глазах.

— Еще, — говорю я, пододвигая свой стакан.

Я пью «Джеймсон»13.

Не то, что я пью обычно.

Во всяком случае, не в ближайшее время. Мы с «Джеймсоном»

какое-то время были лучшими друзьями, когда я напивался до бесчувствия, пытаясь набраться смелости пустить себе пулю.

— Так и знал, что ты здесь появишься, — говорю Роуэну, не глядя на него. — Твоя жена, наверное, послала тебя избить меня или еще чтонибудь.

Мне не понравилось, как это прозвучало. Уродливо. Горько.

Но, к сожалению, именно такой я, черт возьми, и есть. Под шутками, улыбками скрывается маска, которую я совершенствовал годами.

— Похоже, ты сильно себя изводишь, — отвечает Роуэн спокойным и собранным голосом, как всегда, черт возьми.

Ну, сейчас, будучи женатым и отцом. Я вспоминаю, как мы вошли в пекарню в тот день, когда у Норы был синяк под глазом. Да, тогда в моем лучшем друге не было ничего спокойного и собранного.

И не в момент, когда он подъехал к парковке и увидел, как какойто придурок подошел к Норе и собрался ее ударить.

Да, этот ублюдок не спокоен и собран, когда речь заходила о том, что его жена в опасности. Интересно, учитывая, что он самый уравновешенный человек, которого я встречал в бою. Что-то в его жене сбивало его с толку.

Почти так же, как что-то в Фионе ломало меня.

Но нет.

Черт возьми, нет.

Я уже был сломлен, уже ни хрена не соображал задолго до того, как встретил ее.

Я хватаю свежий стакан «Джеймсона», который протянул мне бармен.

— Можешь приберечь свои ободряющие речи, — говорю я Роуэну, по-прежнему не глядя на него. — О том, что твоя жизнь –гсказка или что-то в этом роде теперь, когда ты женат, влюблен и у тебя есть ребенок. Я понял. Это здорово, и я чертовски рад за тебя, но это не одно и то же, и у меня ничего не получится, если ты даже попытаешься сказать, что это так.

Никому не пожелаю того дерьма, через которое мне пришлось пройти. Я чертовски рад, что мой лучший друг сидит рядом со мной, совершенно неспособный сопереживать моему прошлому. Но я

чертовски ненавижу то, что он здесь, чтобы попытаться наставить меня на путь истинный или что еще.

— К сожалению, это одно и то же, — говорит Роуэн.

Я смотрю на него. На моего друга со спокойным взглядом, того, кто помог мне пережить самые темные ночи, спасал мою жизнь больше раз, чем я мог сосчитать, и видел меня в самом худшем виде.

Прямо сейчас я хочу убить этого ублюдка.

— Это, черт возьми, не одно и то же, — процеживаю я сквозь зубы. — И пошел ты на хуй, даже за то, что сказал это.

Я все еще сжимаю свой пустой стакан, опасно близкий к тому, чтобы разбить его о голову лучшего друга. Он тоже это знает, но не двигается.

Он не уходит, черт возьми.

— Ты должен сказать ей, — говорит Роуэн. — Насчет Габби и Эвелин.

Их имена пронзают меня, как снаряды, раздробляя кости, плоть, органы.

— Мне не нужно говорить ей ни хрена, — киплю. — Она моя жена, а не твоя, черт возьми. Ты не имеешь права диктовать, что мне ей говорить.

— Да, она твоя жена, — соглашается Роуэн. — И она беременна.

Я даже представить себе не могу, через что тебе пришлось пройти раньше. Но я скажу тебе прямо сейчас, что, если ты не вступишься за свою жену и ребенка, ты не тот человек, за которого я тебя принимал.

Что еще более важно, ты не тот человек, за которого они тебя принимали.

Вот оно что.

Теперь я должен сразиться с ним.

Потому что он сам это начал. Нанес удар ниже пояса, и я не могу оставить это дерьмо без внимания.

Однако Роуэн не дает мне ни единого шанса. Он выпил примерно на полбутылки «Джеймсона» меньше, чем я – то есть вообще ничего, –поэтому он встает со стула, одаривает меня какимто чертовски многозначительным взглядом и уходит еще до того, как я решаю заехать ему кулаком в лицо.

И этот ублюдок забирает мои ключи.

Глава 11

«Новая договоренность»

Фиона

Кип вернулся домой только на следующий день.

Неожиданно.

На самом деле, я вообще не ожидала, что он вернется. Он был довольно непреклонен в своей позиции по отношению к нашему еще нерожденному ребенку. Человек, испытывающий такие негативные эмоции к детям, не может так просто изменить свое мнение в одночасье.

Я потягивала сладкий чай за барной стойкой, когда входная дверь открылась и закрылась. Я пожалела, что это не кофе, так как прошлой ночью не сомкнула глаз, но чашка, которую приготовила, пахла как задница сатаны, и меня вырвало в раковину. Так что теперь пью чай.

Попробовала сухой тост, но он лежал передо мной на тарелке с откушенным кусочком, дразня.

Что ж, дразнил до тех пор, пока входная дверь не хлопнула.

У меня возникло странное желание спрыгнуть с барного стула, выскочить в открытые двери и побежать вдоль пляжа, подальше от Кипа. Несмотря на то, что такая идея неосуществима - куда, черт возьми, мне бежать? - я все равно не в том состоянии, чтобы двигаться.

Даже смена положения вызывает у меня спазм в животе.

К тому же это мой гребаный дом – хотя формально он принадлежит ему, но я на этом не зацикливаюсь. Кип не выгоняет

меня. Это он ведет себя как полный ненормальный мудак, а не я.

Поэтому сижу, держа

невозмутимой и бесстрашной.

в руках чай,

стараясь выглядеть

Каждый его шаг отдается вибрацией в голове.

Я знаю, что он остановился и встал в дверях кухни. Вижу краем глаза, но не собираюсь на него смотреть. Может быть, просто притворюсь, что его не существует. По-детски и нереалистично, но, тем не менее, это лучший вариант.

Он выпил. Чувствую. Меня чуть ли не тошнит от запаха спиртного, который исходит от него.

Он ходил в бар и напился до одури. Неудивительно. Стало интересно, трахнул ли он малолетку.

От одной этой мысли меня снова затошнило.

Я поперхнулась чаем. Чашка крепкого «английского завтрака14» с четырьмя кусочками сахара вылечила множество недугов, но, к сожалению, незапланированную беременность от ненастоящего мужа не смогла.

В воздухе повисла тишина, густая и напряженная.

Черт возьми, я не собираюсь начинать разговор. Мне нечего сказать. Это он должен извиняться.

— Вот новая договорённость, — наконец говорит он со своего места в другом конце комнаты. — Я буду здесь ради тебя, позабочусь о назначениях врачей и прочем дерьме. Не пойду к ним. Буду платить алименты. Позабочусь о хорошей страховке. Но это все. Я не собираюсь становиться отцом.

Я смотрю на него. И выглядит он дерьмово. На нем та же одежда, что и вчера, - его грязная рабочая. Волосы, вероятно, растрепаны под кепкой. Глаза налиты кровью, а кожа выглядит бледной и желтоватой.

Я ошеломленно смотрю на него. Ожидала ли я этого? Он хотел быть мужем только на бумаге и в спальне. Зачем ему играть в семью

сейчас только потому, что анализ мочи положительный?

У мужчин нет биологических часов. У них нет детской лихорадки. Для них ничего не меняется, когда женщина беременеет.

Они получают свои оргазмы, а потом все вылетает у них из головы.

В их теле нет ничего растущего, уязвимого… неизбежного.

Да, знаю, что это наиболее вероятный исход, особенно учитывая его первоначальную реакцию на новость, но я удивлена, насколько сильно это задело меня. Не знаю, чего ожидала.

Оказывается, что я гораздо больший романтик, чем мне думалось сначала. Оказывается, ожидала, что он придет ко мне.

Правду чертовски трудно проглотить. Я злюсь на себя. И корю.

— Как именно это будет, Кип? — спрашиваю, удивленная и впечатленная тем, насколько ровно и спокойно звучит мой голос.

— Мы будем в браке столько, сколько потребуется для получения Грин-карты, — говорит он. — Только на бумаге. Больше ничего.

Мне захотелось рассмеяться. Да, мы больше не будем трахаться, после того как ущерб нанесен. Честно говоря, в данный момент, я не могу быть менее заинтересована в том, чтобы трахнуть его. Общий неконтролируемый гнев вывели меня из себя. Он привлекал меня как самоуверенный парень, который женился на мне по прихоти, но не как будущий отец-бездельник.

— Как только с документами будет улажено, мы разведемся, —продолжает Кип. — Я перепишу дом на тебя. Уеду из города и буду присылать чек каждый месяц.

Я уставилась на него. Очевидно, он обдумал это в какойто момент своего ночного разгула. В его голосе звучит решимость.

— Ты собираешься подписать документы, переехать и присылать мне чек каждый месяц? — говорю я тихим и обиженным голосом. Мне это совсем не понравилось, но у меня просто не хватило сил напустить на себя фальшивую браваду.

Кип слышит обиду в моем голосе. Я знаю, что слышит. Но это не заставляет его смягчиться, не делает его глаза светлее и не делает похожим на человека, которого, как мне казалось, я знала. Во всяком случае, выражение его лица стало жестче, губы скривились в подобие гримасы.

— Не притворяйся сейчас обиженной, — ядовито выплевывает он. — Ты с самого начала точно знала, что это такое. Это, блять, не романтика. Я не скрывал, кто такой. На что способен. Ты здесь не жертва, детка.

Эти слова попали в цель. Все до единого, блять. Он говорит жестоко и с намерением ранить.

У меня есть в этом опыт.

Слезы щиплют глаза, но, черт возьми, я не позволю им пролиться.

— Ты прав, — соглашаюсь я, вздергивая подбородок. Смотрю на него, чуть выше головы, лишь бы не видеть его глаза. Я могу пристально посмотреть на его общую фигуру и добиться того же эффекта. — Я здесь не жертва, — говорю вслух больше для себя, чем для него. В качестве напоминания.

— Я взрослая женщина, способная позаботиться о себе и последствиях своих поступков, — говорю, снова больше для себя, чем для него. — Я достаточно безумна, чтобы согласиться выйти за тебя замуж, а потом лечь с тобой в постель без всякой защиты. Я виновата на каждом шагу этого пути. И достаточно сильна, чтобы вынести это.

Ты хочешь вернуться к тому, что было, притворяясь перед остальными? Прекрасно. Я ценю, что ты все еще делаешь это, учитывая обстоятельства. Все было бы еще сложнее, если бы ты не хотел двигаться вперед.

«Сложнее» - чертовски большое преуменьшение.

— Я сделаю все возможное, чтобы сохранить его, — указываю на свой плоский живот, — в тайне как можно дольше, чтобы нам не

пришлось иметь дело со всем этим дерьмом из сплетен маленького городка.

Мне хочется заткнуться, думая о том, как были бы счастливы все благонамеренные жители за нас. Не поймите неправильно, мне нравится это счастье, но я ненавижу то, что оно связано с Кипом, и с гребаной ложью.

— Постараюсь сделать вид, что не считаю отца моего ребенка придурком, неспособным повзрослеть или сделать шаг вперед, —сладко сообщаю я ему. — И я буду получать твои чеки каждый месяц, подарю своему ребенку ту жизнь, которую он заслуживает.

Мне очень хочется быть чертовски благородной и отказаться от его денег, но это неразумно. Дети чертовски дорого обходятся, и я хочу вырастить хорошего ребенка, дать ему хорошую жизнь. Деньги не всегда равняются хорошей жизни, но они равняются хорошему здравоохранению, крыше над головой, еде, автомобилям, путешествиям, хорошим рождественским подаркам и тому подобным вещам.

И Кип, очевидно, не нуждается в деньгах, поскольку он партнер в успешном строительном бизнесе и у него нет второго ребенка, о котором нужно заботиться.

Возможно, он выглядит так, словно мои слова подействовали на него. По крайней мере, на секунду, пока его холодная маска не натянулась обратно. Он кивает один раз.

Затем идет прочь, в направлении своей комнаты.

Вскоре после этого я слышу, как включается душ.

Он собирается жить здесь и спать в своей комнате. Несмотря на его присутствие в доме, я никогда в жизни не чувствовала себя более одинокой.

Кладу руку на живот.

— Я очень надеюсь, что у тебя получится, малыш, — тихо говорю.

Потому что жизнь уже охвачена пламенем, и я поняла, что готова сжечь все дотла ради этой маленькой штучки внутри меня.

***

Нора пришла на мой первый прием к врачу.

Ей была дана несколько сокращенная информация о реакции Кипа на беременность. Я старалась разыграть это как можно лучше не потому, что пыталась спасти его статус, а потому, что в противном случае все станет слишком сложным.

К сожалению, даже сокращенная версия его реакции вызвала раздражение у моей подруги.

Не помогает и то, что у нее есть собственный муж, который боготворит ее. Он был у нее на побегушках, когда она была беременна, наблюдал за ней как ястреб, наслаждался каждой секундой ее беременности и не пропустил ни одного приема у врача, даже не позволил ей завязывать гребаные шнурки.

Отсутствие Кипа ощущается сильнее, если сравнивать его с Роуэном. С другой стороны, они разные люди.

Роуэн лучше.

Довольно жестокая и несправедливая мысль, но в эти дни я чувствую себя именно так.

Знаю, Норе есть что сказать о Кипе, но также знаю, что она чтото скрывает. Я не стала подробно рассказывать ей о прошлом, но она узнала достаточно, чтобы понять травму, через которую я прошла.

А Нора самый чуткий человек из всех, кого я знаю. Поэтому она может почувствовать мою панику, сидя в кабинете акушера-гинеколога и ожидая, когда меня осмотрят.

Не помогает и то, что это гребаное место полно беременных женщин, выглядевших счастливыми и здоровыми, и у каждой из них рядом сидит муж. Конечно, мужчины не выглядят такими уж обрадованными своим присутствием, и большинство из них прокручивают что-то в телефонах, но они сидят здесь.

Ох.

Мне нужно прийти в себя. Все может прекратиться. Опасный период еще не кончился. Нет никакого смысла накручивать себя. Я

могу войти туда, и врачи не обнаружат сердцебиения.

Может это будет к лучшему.

Я пытаюсь убедить себя в этом. Что всем будет легче, если эта беременность закончится так же, как и все предыдущие. Я переживала это раньше, и переживу снова. В этом преимущество травмы - ты знаешь, что справишься. Знаешь, что у тебя нет особого выбора.

Хоть я и пытаюсь убедить себя, что со мной все будет в порядке, я не умею лгать себе. И правда в том, что я хочу этого ребенка.

Даже несмотря на то, что смирилась с жизнью без детей. Даже несмотря на то, что это все усложняет в тысячу раз. Даже несмотря на то, что это положило конец нашим с Кипом отношениям.

Я хочу этого.

Поэтому чертовски напугана.

Нора хватает меня за руку, лежащую на моем подрагивающем бедре. Крепко сжимает.

— Все будет хорошо, — обещает она.

Я киваю, потому что не доверяю себе, чтобы заговорить. Не верю ей. Она не может знать, что все будет хорошо. Но, держа ее за руку, я чувствую себя немного лучше. Потому что я не совсем одинока.

***

Меня чуть не стошнило по дороге в кабинет УЗИ. Потом я чуть не потеряла сознание, снимая платье.

Уверена, что разобралась с прошлым настолько, насколько вообще можно разобраться с таким дерьмом. Я горжусь тем, как восстановилась, какой крутой сукой стала. Пыталась не вспоминать о вещах, которые могут отбросить меня назад, в прошлое, со всеми травмами, физическими и эмоциональными.

Темная комната УЗИ с телевизором, примостившимся на стене, стол со стременами, шуршание бумаги под моей голой задницей - все до ужаса знакомо.

Врач милая. Наверное. Самое главное, что рядом с ней не хочется убежать из кабинета без нижнего белья.

— Хорошо, малыш на месте, а вот и сердцебиение, — говорит она, двигая ультразвуковой палочкой.

В меня не первый раз засовывают зонд с презервативом, но это не то, к чему можно привыкнуть.

За исключением того, что, уставившись на этот экран, на маленькую фигурку, похожую на мармеладного мишку, с мерцающим сердцебиением, я совершенно забываю о палочке.

Один удар сердца.

— Ваш срок - восемь недель и два дня, — продолжает она. —Все отлично.

Рука Норы сжимает мою.

Я смотрю на экран.

— Срань господня, — бормочу я.

Это становится реальностью.

***

После того как из моего влагалища извлекли гигантский зонд, и я надела нижнее белье, направилась в смотровую, сжимая в руках чернобелые снимки УЗИ и все еще чувствуя себя несколько контуженной.

Моя акушерка - пожилая женщина с доброй улыбкой и солнечным энергетикой. Она рассказала мне все основы беременности, что можно и чего нельзя, а в ушах у меня стоял низкий рев.

— Мне сказали, что я никогда… не смогу забеременеть или выносить ребенка, — объясняю я, когда она заканчивает, мой голос звучит глухо и отстраненно.

Догадываюсь, что она включила свой компьютер, просматривая мои записи. У меня их было немного, кроме мазков на рак шейки матки, когда я сюда приходила.

— Нам не удалось получить записи от предыдущего врача, —говорит она, прищелкнув языком. — Но из твоего рассказа я могу сделать вывод, что это было связано с какойто проблемой, или просто было очень-очень большим невезением, — она нажимает несколько клавиш на компьютере.

— Хотя мне не нравится паниковать. Я проведу несколько анализов, назначу пероральный прием прогестерона, если текущий уровень низкий, и аспирин в низких дозах. Не могу давать обещаний так рано, но, по-моему, все выглядит замечательно, — она одаривает меня доброй улыбкой. — Иногда подобные вещи случаются с женщинами. Иногда это можно объяснить. Иногда нет. К сожалению, наука жестока к женщинам, возлагают на нас величайшие жизненные невзгоды, о которых мужчины никогда не познают и, скорее всего, они бы этого не пережили.

Я думаю о Кипе, об этом пустом взгляде в его глазах, о том, как легко ему было уйти и оставить меня разбираться с этим в одиночку.

Затем вспоминаю о мужчине, который злился на меня за то, что я не могла посетить то или иное благотворительное мероприятие, когда у меня случился выкидыш.

— Аминь, — бормочу я.

***

— Видишь? — спрашивает Нора на парковке. — Все в порядке.

Все будет хорошо. Ты можешь дышать.

Я все еще сжимаю в руках маленькие снимки.

— Это не конец, пока толстая леди не споет15, — отвечаю я. — И

под этим подразумеваю себя, на девятом месяце беременности, кричащую в родильном зале. Тогда, может быть, я смогу дышать.

Она останавливается, ее лицо поникло, искаженное жалостью.

— О, милая, — говорит она мягким тоном, который пронзает мое сердце.

Изображаю фальшивую улыбку.

— Шучу, — лгу я. — Теперь я могу дышать. Все будет хорошо.

Нора хмурится, глядя на меня, вероятно, отметив тот факт, что я лгу сквозь зубы, но, к счастью, не обвиняя меня в этом.

Возможно, все будет хорошо.

А может, и нет.

Я не могу это контролировать.

Но переживу это.

Глава 12

«Система»

— Ты похудела.

Я подпрыгиваю.

Не знала, что Кип дома. Он делает все возможное, чтобы избегать этого места всякий раз, когда я могу здесь находиться, и, насколько знаю, возвращается домой только для того, чтобы поспать и поесть. Я стараюсь не мучить себя мыслями о том, где он в остальное время. Потому что он должен где-то быть.

С кем-то.

Не то чтобы это меня теперь касается. Пусть трахает, кого хочет.

У меня нет на него никаких прав. Помимо того, что я его жена. И мама малыша. Но это номинально. Только номинально. Это не имеет для него никакого значения.

Я уставилась на него. Он хорошо выглядит. Как всегда.

Загорелый. Фланелевая рубашка с длинными рукавами, плотно облегающая торс. На его подбородке щетина, потому что он давно не брился. Это почти можно назвать бородой. Выглядит старше и

брутальнее. Морщины наего лице тоже кажутся глубже, или, может быть, это из-за того, как он смотрит на меня.

Выражение его лица жесткое, лишенное эмоций, и он смотрит на меня. Нет, он… осматривает меня.

В его взгляде нет никакого тепла или признательности. На самом деле, кажется, что, по его оценке, мне чего-то недостает.

Я чертовски ненавижу то, как смущаюсь от этого.

Корни волос отросли, потому что я воздержалась от окрашивания из предосторожности. На мне нет косметики, и это подчеркивает бледность кожи, впалые скулы и общий изможденный вид моего обычно миловидного лица.

На мне леггинсы и майка, потому что я предприняла неудачную попытку сделать что-то вроде тренировки, но меня вырвало прямо в процессе.

Поэтому я зависла в социальных сетях, хмурясь на всех беременных женщин, бегающих марафоны и скачущих на каблуках, с макияжем как на праздник, что еще больше заставляет чувствовать себя слабой маленькой сучкой, которой не суждено стать матерью.

Я должна стать матерью, раз тело приняло маленького паразита внутри меня. Избавляюсь от всех без исключения питательных веществ, которые пытаюсь впихнуть в свой организм.

Возможно, природа пытается сказать мне, что я не должна стать матерью со всеми этими потерями, и все еще беременна только потому, что у Кипа какие-то упрямые сперматозоиды, не признающие поражения.

Подводя итог, я дерьмово выгляжу и дерьмово себя чувствую.

Это не самый мой лучший день.

— Что? — спрашиваю я, с трудом удерживаясь от того, чтобы не обхватить себя руками в защитном жесте. Понятия не имею, что делать в его присутствии. Это неловко. Как будто он какойто парень на одну

ночь, пожалевший, что трахнул меня, и слонялся поблизости, потому что ему больше некуда пойти.

Я подхожу к холодильнику, открываю его и морщусь при мысли о том, что там есть какая-то еда. От всего этого мне хочется блевать.

Вместо еды беру банку «Спрайта» – единственное, что могу надежно удержать в себе.

— Ты похудела, — повторяет он, когда я закрываю холодильник.

Он прислоняется к другому концу стойки, стараясь сохранять дистанцию между нами.

Как будто беременность заразна.

— Ну, я извергаю почти все, что пытаюсь впихнуть в свой организм, так что в этом есть смысл, — говорю я, открывая «Спрайт».

— Ты не должна терять вес. Ты должна набирать его, — отрезает Кип, в его голосе звучит раздражение.

Я свирепо смотрю на него. Его поза

прищуренные глаза смотрят на банку в моих руках.

напряженная,

а

— Ты не мой гребаный врач, — сообщаю я ему. — Ты мой фальшивый муж и сбежавший папаша будущего дитя. Ни одно из этих званий не дает тебе никаких прав комментировать мой вес, — я с грохотом ставлю банку на стойку. В последнее время я такая несчастная сука. Злость чертовски приятна.

— Ты растишь ребенка, а он не сможет выжить на гребаном Спрайте, — парирует Кип.

Я поднимаю бровь, глядя на него.

— Ты серьезно? — тихо спрашиваю я. — Ты серьезно стоишь здесь, комментируешь единственную вещь, которую я могу ввести в свое тело без последствий, ведя себя так, будто тебе не насрать на меня после месяца холодного отношения? Нет. Иди к черту. Ты понятия не имеешь, через что я прохожу, и это не твое дело!

Теперь я кричу. Кричать приятно. Мне хочется броситься и наорать на него, но у меня нет сил, и я не могу гарантировать, что меня

не вырвет ему в лицо. Хотя он заслужил это.

Кип уставился без всякого выражения, кажется, переваривая мои слова.

— Ты права, — говорит он наконец. — Это не мое дело, — затем поворачивается и выходит из комнаты.

Кип

Я кусок дерьма.

Мое отражение смотрит на меня с ненавистью и осуждением, которых я заслуживаю в полной мере. И даже немного больше.

Я пообещал себе, что никогда не буду сыном своего отца.

Никогда не заставлю свою жену чувствовать себя маленькой, уязвленной и слабой. Никогда не стану вымещать свое дерьмо на женщине, которая не сделала ничего плохого, кроме того, что оказалась замужем за мной.

И все же я здесь и делаю это. Повторяю этот гребаный шаблон.

— Ты чертовски отвратителен, — говорю я своему отражению.

Только теперь вижу не себя. Я вижу Фиону, кости ее бедер, выпирающих в леггинсах, ее лицо стало изможденным, губы бледными.

Я видел выражение ее лица, когда разговаривал с ней, наблюдал, как она замыкалась в себе в моем присутствии. Она была совсем не похожа на ту энергичную, вспыльчивую женщину, на которой я женился, готовую идти со мной рука об руку и побеждать.

Ну, мельком она показала эту сторону в конце. Ярость осветила ее лицо и напомнила, что с ней все в порядке. Что я не разрушаю ее безвозвратно.

Хотя выглядела она неважно.

Конечно, она выглядела чертовски красивой. Она всегда будет такой, несмотря ни на что.

Но казалась больной.

Разве она не должна набирать вес?

Я должен знать это дерьмо. Уже был женат раньше. Моя жена была беременна. Только меня рядом не было. Я был на другом конце света, сражаясь на войне, думая, что я благороден, храбр или еще какое-нибудь гребаное дерьмо.

Я был на поле боя, пытаясь обрести мужественность, в то время как моя жена была дома, растила нашего ребенка и делала это в одиночку.

И теперь я здесь, во второй раз моя вторая жена растит нашего ребенка и делает это в одиночку. Хотя я нахожусь дома.

Это гребаная пытка.

Я должен уйти.

У меня в грузовике собрана спортивная сумка. За последние несколько недель я бесчисленное количество раз выезжал из города с намерением уехать. Исчезнуть.

Это единственный

оставалось совершить.

благородный

поступок,

который

мне

Нет, придурок, единственная благородная вещь, которую ты должен сделать, это шагнуть вперед и быть рядом с женщиной, носящей твоего ребенка.

Я проигнорировал этот голос. Звучит слишком похоже на моего отца, хотя это чертовски правильно.

Я не могу. Не могу позволить себе привязаться к ней и ребенку.

Ни за что на свете я не переживу это. Не переживу их потерю.

Это эгоистично и трусливо.

Но даже если бы мне удалось сойти со своего гребаного пути и попытаться сделать шаг вперед, я бы облажался. Нанес бы еще больший ущерб. Это я знаю. Ей лучше без меня.

Фиона

Проходят недели, а я не теряю ребенка.

Ужасная утренняя тошнота немного ослабла. Я думала, что должна быть благодарна за это, но потом убедила себя, что отсутствие утренней тошноты означает, что что-то пошло не так.

Потом меня вырвало кесадильей, и я на мгновение успокоилась.

Потом съела целую упаковку мармеладных мишек, держала их в руках и снова начинала волноваться.

Это веселый цикл.

Подчеркнутый безразличным отношением Кипа.

Я уже привыкла к напряженной и холодной атмосфере в доме, когда подкралась зима, холод пробирал меня до костей, несмотря на отличную систему отопления.

Привыкла к его бесстрастному, пустому взгляду в тех редких случаях, когда наши пути пересекались. К тому, как он старался избавиться от моего присутствия как можно быстрее, не смотрел на меня и вообще вел себя так, словно мое существование было для него пыткой.

Нет, не мое существование, а существование ребенка, растущего внутри меня.

Я могла бы жить с тем, что он ненавидит меня по любой причине. Это то, на что я подписалась. Конечно, трудно привыкнуть после того, как мы провели приличное количество времени в гармонии, трахались и вели себя почти как пара. Если бы мы просто разошлись, было бы больно. Но это не поселилось бы глубоко внутри меня и не грызло бы мои внутренности так, как сейчас.

Я начинаю ненавидеть его.

Этот ребенок для меня драгоценный. Это становится все более и более реальным. Черт возьми, это чудо. И вот он ненавидит это,

потому что он гребаный трус.

Так что, наверное, хорошо, что он чуть не побежал в противоположном направлении, когда я увидела его, боюсь, воткну вилку ему в глаз.

И я не доверяю способности своего желудка справиться с видом крови. В противном случае точно бы проткнула его вилкой.

Живот почти не растет, так что весь город не знает о моей беременности. Это лишь вопрос времени. От постоянных клиентов не ускользнуло, что за последние несколько недель моя бледность приобрела зеленоватый оттенок, и было немало пенсионеров, которые смотрели на меня понимающим взглядом.

К счастью, никто не высказал своих подозрений вслух. По крайней мере, мне в лицо. Уверена, что существуют различные источники сплетен, спекулирующие на моем статусе фертильности.

Этот город немного странный, особенно когда дело касается какихлибо романов между известными жителями. Наша с Кипом свадьба вызвала почти такой же ажиотаж, как Роуэна и Норы. Черт возьми, в местной газете была статья о них.

К счастью, никто ничего не написал о нас. Это было бы гребаной катастрофой. Хотя это послужило бы отличным «доказательством»

наших отношений для правительства.

Однако мое ближайшее окружение знало. И о моей беременности, и о реакции Кипа на нее. И они с разной степенью ярости относилось к моему мужу. Нора бормотала об этом себе под нос в разные моменты дня. Тина не произнесла ни слова, но, когда упоминалось его имя, ее ноздри раздувались, а лицо краснело. Когда я в последний раз была у них дома, Тиффани подпиливала ногти, размышляя о том, насколько хорошо эта пилочка вонзится в его яйца.

И, насколько я знаю, Роуэн не общается с Кипом. Они больше не так близки, как раньше. Они не заходят в кафе вместе. Кип иногда приходит. Исключительно для вида. Иногда он наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и мне приходится сдерживаться, чтобы не отшатнуться от его прикосновения.

Он не смотрит мне в глаза, ни с кем не шутит, как раньше, и делает вид, что Тина и Нора не бросают в него кинжалы взглядами, прежде чем выбегает, сжимая в руке горький и подгоревший кофе.

Когда я одна ходила на ужин к Норе и Роуэну… что часто случалось – в другие дни была у Тиффани и Тины - Роуэн был задумчивый и говорил отрывисто всякий раз, когда речь заходила о Кипе. Но он был добр и нежен со мной. Больно видеть, что он способен быть таким со мной, своей женой и дочерью. Он служил вместе с Кипом, наверняка повидал кое-какое отвратительное дерьмо, но все же его человечность не уничтожилась.

Когда я не шаталась по гостям, Каллиопа приходила ко мне. Она быстро становилась еще одной моей лучшей подругой. Из-за моей истории болезни врач назначил несколько визитов, каждый из которых вызывал такой же стресс, как и предыдущий. Каждый заканчивался хорошими новостями и передышкой от беспокойства… по крайней мере, на несколько дней. Если Нора не могла прийти на эти приемы, Каллиопа ее заменяла.

Я хочу иметь возможность действовать самостоятельно. Черт возьми, я порвала отношения с жестоким и властным мужчиной, переехала через весь мир без всякой поддержки, пережила все эти годы в одиночку – я должна быть в состоянии сама сходить на прием к гребаному врачу.

Но не могу.

И мне не нужно этого делать.

Каллиопа мало что сказала о реакции Кипа на беременность, что меня удивило. Она известна как человек, умеющий подбирать слова.

Сначала подумала, это потому, что она предана ему. В конце концов, она знает его с детства. Сказала, что считает его братом.

Все остальные отвернулись от него, и я подумала, что она, возможно, проявляет к нему какую-то благосклонность, какое-то милосердие.

Но нет.

Она готовилась. И стала самой безжалостной из всех.

Я увидела это в первый же день, когда она пришла, после того как узнала обо всем. Мы сидели на кухне и разговаривали. Что ж, она готовила. Я сидела, потому что, даже если бы не была абсолютным профаном на кухне, не вынесла бы запаха овощей или мяса. Я стояла по другую сторону стойки, и свежий морской бриз дул в открытое окно, все равно боролась изо всех сил.

Кип вошел на кухню.

Я застыла, как делала всякий раз, когда он оказывался поблизости, не в силах контролировать свою реакцию.

Каллиопа, с другой стороны, не растерялась ни на йоту. Она продолжала говорить и ходить по кухне, даже не взглянув в сторону Кипа. Как будто его вообще не существовало.

Такое поведение продолжалось всякий раз, когда он был рядом.

Было холодное отношение, и что-то другое. Каллиопа сурово и начисто вычеркнула Кипа из своего мира.

Две дружеские связи разорвались.

Они дружили еще до моего появления в их жизни. Черт, казалось, они дружили с самого рождения.

Часть меня чувствовала себя виноватой из-за этого. Я стала катализатором. Но большая часть меня злилась из-за чувства вины.

Кип сам виноват, что друзья бросили его. Роуэн и Каллиопа были хорошими людьми, с твердыми ценностями и моралью.

Кип показал, что у него нет твердых моральных принципов, что он, возможно, не тот человек, за которого они его принимали. Он застелил свою постель16.

И больше не спал в моей.

«Ну и хорошо», – сказала я себе.

Вот только я не могу до конца признаться себе в этом посреди ночи, когда пялюсь в потолок, а телевизор гудит на заднем плане, заглушая тишину. Вот когда я становлюсь слабее всего. Когда ночь перетекает в раннее утро. Именно тогда мои страхи и прошлое смешиваются, сердце учащенно бьется, и все, чего я хочу, – это сбежать из собственного разума. Из собственного тела.

Секс с Кипом – был единственным способом, который успешно помогал в этом. Не другие мужчинами, заметьте. В противном случае я бы вытащила свою задницу из постели и отправилась в бар за два города отсюда, чтобы потрахаться, получить хоть какое-то облегчение — вот в каком я гребаном отчаянии.

Несмотря на то, что последние годы у меня не было особых проблем, осталось много демонов, и когда они становятся слишком громкими, я усмиряю их, как это делают большинство слегка расстроенных людей - выпивкой, походами по магазинам, едой, запойным просмотром ТВ и сексом. Не обязательно в таком порядке. И

не обязательно все сразу.

И даже если бы я сделала все это одновременно, не смогла бы полностью заглушить весь этот шум. Я уже пробовала. Перепробовала почти все.

Кип Гудман - единственный мужчина, который смог полностью вывести меня из себя, хотя бы на то время, пока его член был внутри меня - и он был чертовски хорош в этом восхитительное количество раз.

Так что да, иногда в темноте ночи я почти колебалась. Почти выбиралась из постели и прокрадывалась в его комнату.

Но для чего?

Я не вижу абсолютно никаких признаков того, что все еще нравлюсь ему. Нет, он совершенно ясно дал понять, что это не так.

И он мне не нравится.

Поэтому даже гормоны беременности и боль прошлого не могут побудить меня пойти выпрашивать его член. Ничто не заставит меня

сделать это.

Я не прошла и половины срока этой беременности, а следующие двадцать две недели разверзлись передо мной, как гребаная пропасть.

Я лениво размышляла обо всем этом, глядя в окно на океан и ковыряя чипсы с солью и уксусом, которые никогда не будут такими вкусными, как «Смитс» из Австралии.

Странно, что я не назвала это «домом».

Задаюсь вопросом, была ли Австралия когданибудь моим домом.

Дверь открывается и закрывается, и я подпрыгиваю.

Обычно слышу характерный хруст гравия под колесами его грузовика, возвещающий о его прибытии. И обычно я либо прячусь в своей спальне, надевая наушники, либо выхожу посидеть на улицу, пока мужчина, о котором идет речь, не скрывается из виду.

Но я не делаю ничего из этого.

Продолжаю есть свои чипсы за стойкой, внезапно разозлившись на то, что мне приходится ходить по яичной скорлупе в собственном доме.

Хуже того, это даже не мой гребаный дом, потому что им владеет гребаный Кип.

Придурок.

Что я хочу сделать, так это откупиться от него. Вот только я не в том положении, чтобы купить чертов дом за наличные, а мой нестабильный иммиграционный статус означает, что получить кредит, скорее всего, будет невозможно. И это при том, что у меня даже нет денег на первоначальный взнос. Все сбережения, которые были на черный день, остались сбережениями, потому что я слышала, что дети дорого обходятся.

Если бы я ожидала, что на данном этапе моей жизни у меня будет ребенок, я бы не была так равнодушна к своему образу жизни и своим финансам. Я бы экономила, вложила деньги, а не купила диван за пять

тысяч долларов - он просто сказочный и обнимает меня лучше, чем может любой мужчина, - в первом триместре я на нем и провалялась.

С тех пор как узнала, что бесплодна, ничего не делала. Таким образом, оказалась в ситуации, когда мне приходится полагаться на своего гребаного фальшивого мужа, чтобы сохранить крышу над головой и свою беременную задницу в городе.

Можно с уверенностью сказать, что я сердито посмотрела на него, когда он вошел в дверь.

Он дернулся, когда его глаза встретились с моими. Буквально дернулся. Как будто он так шокирован, увидев меня на моей кухне.

Или, может быть, он шокирован такой враждебностью. Пусть не удивляется.

Хотя у меня есть много отборных слов и обличительных речей, которые я репетировала, бросая в него, я держу губы поджатыми и не свожу с него глаз. Ни в коем случае не должна заговорить первой. Я ни за что не отступлю. Это мой гребаный дом, что бы там ни было написано в документах.

Кип быстро приходит в себя, у него пустое лицо, и он застигнут врасплох моим присутствием. Ему потребовалось всего несколько секунд, чтобы вернуть себе то холодное самообладание, которое ранит меня гораздо сильнее, чем я могу признаться самой себе.

— Хорошо, ты дома, — бормочет он.

Дом.

Да.

Это мой дом.

И он все испортил.

— А где еще мне быть? — спрашиваю я, выхватывая чипсину из пакета и сердито хрустя.

Взгляд Кипа натыкается на пакет с чипсами, задержавшись там дольше, чем обычно смотрят на пакет с чипсами, прежде чем

вернуться ко мне. Или, что более уместно, в пространство чуть выше моей головы, поскольку он больше не смотрит мне в глаза.

Потому что он вонючий трус.

Хотя, к сожалению, от него хорошо пахнет. Даже сейчас, возвращаясь прямо с работы, покрытый строительной пылью и краской. От него пахнет грязью, мускусом и им самим. В эти дни мой нюх как у ищейки, и почти все запахи кажутся отвратительными. Что вызывает своего рода кризис, учитывая, что я работаю в пекарне, которая представляет собой великолепное сочетание запахов, обычно приятных, а теперь прямо-таки атакующих.

Но Кип. Кип. Конечно, он один из немногих существ, которые хорошо пахнут для меня - какимто странным образом собака Роуэна тоже в этом списке.

Кип не отвечает на мой саркастический и враждебный вопрос, хотя его челюсть напрягается. Вместо этого он сует руку в задний карман джинсов и кладет на кухонный стол блокнот.

— У нас будет система, — говорит он.

— Система? — я хмурюсь.

Он кивает один раз.

— Чего бы тебе ни хотелось, запиши это в этот блокнот, — он стучит по блокноту на стойке. — Я приготовлю эту чертову штуку, и ты ее съешь.

Я уставилась на него.

— Извини?

Он хмурится.

— Ты слышала, что я сказал.

— Я слышала, что ты сказал, — соглашаюсь. — Просто ни хрена не поняла, что это значит.

— Это значит, что ты наконец-то, черт возьми, будешь есть, —выпаливает Кип, явно ненавидя каждую секунду этого разговора.

Ненавидя каждую секунду пребывания в моем присутствии.

— Ты не готовишь, — продолжает он. — И, хотя ты часто бываешь у Норы, и она готовит, все равно в остальное время, ты нормально не питаешься, — он снова стучит по блокноту. — Итак, если у тебя есть страстное желание, дикое, как черт, мне все равно, запиши в блокнот. Я пойду куплю продукты, приготовлю, и ты, черт возьми, съешь это. Стейк, курица, вегетарианская лазанья, что угодно, черт возьми.

Приходит понимание. Я пялюсь на него - на его напряженную позу, на то, как он избегает смотреть мне в глаза, на исходящее от него напряжение, на новые морщины у него на лбу.

Он выглядит чертовски несчастным.

— Почему не уйдешь? — спрашиваю его.

Челюсть Кипа дергается.

— Что ты имеешь в виду?

Я кладу руки на столешницу, наклоняюсь вперед и пристально смотрю на него. Ни за что не стану избегать зрительного контакта, как этот бесхребетный придурок.

— Очевидно, это пытка для тебя, — говорю я. — Ты не очень хорошо скрываешь свою ненависть к сложившейся ситуации, или вообще не скрываешь. То же самое и с твоей неприязнью ко мне. На это ты не подписывался, — я указываю на свой живот, и Кип напрягается. — Да, — говорю я. — Это не было частью сделки. Ты не узник ни в этом доме, ни в этом браке. Ты можешь уходить. Разведись со мной.

Я уже бесчисленное количество раз подумывала о том, чтобы сделать то же самое. Зашла так далеко, что даже договорилась о встрече с адвокатом. Но передумала в последнюю минуту. Если бы я развелась с ним, то, скорее всего, подожгла бы заявку на получение грин-карты и свои шансы остаться здесь. Следовательно, вернулась бы

в страну, где у меня нет друзей и, возможно, бывший муж, затаивший обиду - в последний раз, когда он разговаривал со мной, то пообещал убить - беременная и без особых перспектив.

Как бы сильно я не хотела жить с этим сварливым ублюдком и продолжать теперь уже болезненную сделку, у меня нет вариантов.

Теперь мне нужно думать о ребенке, который собирался выжить в «негостеприимной среде» моей утробы.

Кип, вероятно, тоже думал об этом. Я не умею читать мысли, но уверена, что именно это увидела на его лице в тот момент, когда рассказала ему. Убежать. Бросить меня.

Но он этого не сделал.

Он вернулся, чтобы совершить благородный поступок.

Ну, почти благородный поступок.

И это сбивает меня с толку. Я знаю, что он человек слова, что обязывает его ко многим вещам, таким как этот брак. Но опять же, беременность и пожизненная ответственность за ребенка не входили в первоначальное соглашение.

— Развод не обсуждается, — говорит он напряженным голосом.

— Я никуда не собираюсь уходить. По крайней мере, не сейчас.

— Конечно, — говорю я. — Пока я не рожу.

Его рука сжимается в кулак поверх блокнота. Он гребаный сгусток ярости. Клянусь, если я поднесу его слишком близко к огню, он взорвется к чертовой матери.

— Просто запиши это в гребаный блокнот, — ворчит он и мчится прочь.

— Еще двадцать две недели, — говорю я себе, хватая пакет с чипсами, откидываясь на спинку стула и чертовски ненавидя себя за то, что теперь мне захотелось вегетарианской лазаньи.

Глава 13

«Запеканка дорито»

Хотя это идет вразрез со здравым смыслом и всеми правилами, касающимися обиды на придурковатых папаш, я написала пожелание в гребаном блокноте.

Это не моя вина.

Я три месяца извергала гребаные кишки и выживала на спрайте, тостах и крекерах «Ритц». Мне нужно многое наверстать. К тому же голод, который я испытываю, живет сам по себе. Малышу наплевать на обиду, которую я затаила. Все, что его заботит, — это умение его отца прекрасно готовить.

Он приготовил. Все, что было написано в списке. Даже то малоизвестное дерьмо, которое я написала просто для того, чтобы поиздеваться.

Мы с Норой едим запеканку «Дорито», которую он оставил в холодильнике сегодня утром. Я не видела, как он готовит рассчитывает время, как фокусник, - но в холодильнике теперь всегда есть еда. Он переполнен. И не только тем барахлом, которое я заказываю. Здоровая еда там тоже есть.

Ягоды - все вымытые и в цветочных коробочках для хранения, которые я купила с благими намерениями мыть фрукты, потому что читала обо всех пестицидах, которыми эта страна опрыскивает овощи, но потом забыла о них или была слишком ленива. Морковные палочки.

Маленькие кусочки омлета, которые выглядят - и на вкус точь-в-точь как в Starbucks.

Я ем лучше, чем когда-либо в жизни. И благодаря этому, а также волшебству второго триместра, снова чувствую себя человеком.

— Могу говорить всякую чушь о многих блюдах американской кухни, но эта запеканка - одно из величайших достижений вашей страны, — говорю, отодвигая свою тарелку и с завистью глядя на бокал вина, который я уговорила Нору выпить.

— Тебе не обязательно оставаться с ним, — говорит она, хмуро глядя на тарелку, которую только что вымыла. О мастерстве Кипа многое говорит то, что две женщины, затаившие на него злобу, принципиально не могут отказаться от его стряпни.

— С Кипом? — притворяюсь невежественной. Конечно, я знаю, о ком она говорит. В моменты, когда она говорит о Кипе, у нее появляются особое выражение лица и тон. Ее губы плотно сжимаются, брови хмурятся, ноздри раздуваются. Но она старается не говорить о нем или с ним самим. Но Нора физически неспособна полностью игнорировать человека. Поэтому, она здоровается с ним и изо всех сил старается не хмуриться.

Он почти не показывается, когда она здесь.

И когда ее нет тоже.

— Да, с Кипом, — морщит нос, произнося его имя так, словно оно оскорбительное. — Ты можешь вышвырнуть его вон. Разведись с ним.

Я не прочь. Если бы ситуация была обратной, и моя лучшая подруга вышла замуж, залетела, а ее муж стал вести себя как полный придурок, я бы подожгла его машину.

Тогда я бы посоветовала ей развестись с ним.

Как будто это легко.

Да даже обычный развод - непростое дело.

Если бы существовала такая вещь, как обычный развод.

— Я не могу выгнать его или развестись с ним, — честно говорю ей, рассматривая противень запеканки.

— Можешь, — возражает она. — Если ты беспокоишься о том, что станешь матерью-одиночкой, то не надо, потому что я буду рядом с тобой.

— У тебя есть дочь, — отмечаю я, кивая на ребенка, спящего в автомобильном кресле, которое стоит на кухонном столе. — Ты вроде

как должна сосредоточиться на ней. На бизнесе.

— Я могу делать многое одновременно, — говорит она. — Чтобы вырастить ребенка, нужна целая деревня. Ты была рядом со мной на протяжении всей беременности и родов. Что было отвратительно.

— Это не было отвратительно, — возражаю я, вспоминая тот день, когда Ана Деррик появилась на свет. Это было прекрасно и тяжело для меня одновременно.

Щеки Норы вспыхивают.

— Я обделалась, — театрально шепчет она.

Я усмехаюсь.

— Все какают.

— Ты нет, — обвиняет она. — Держу пари, ты этого не сделаешь.

— Я обделаюсь только ради тебя, — говорю ей, похлопав по руке.

— Спасибо, — отвечает она, поднимая свой бокал с вином, чтобы сделать большой глоток. — А теперь вернемся к Кипу. Я

понимаю, что у него есть проблемы, но это не значит, что он смеет бросать свою жену.

Хмуро смотрю на нее. И снова это намек на то, что она знает то, чего не знаю я.

— Что ты имеешь в виду под «его проблемами»?

Нора наклоняется, чтобы проверить Ану.

— Ну, он служил вместе с Роуэном, — говорит она. —Насмотрелся всякого дерьма, а потом пытался вылечиться, став бабником, — она гладит спящую Ану по лицу. — За короткий промежуток познакомился с тобой, влюбился и женился. Уверена, что для него это был своего рода трудный переход, потому что мужчины слабые существа, которые, похоже, не справляются с переменами и ответственностью, — она поворачивается ко мне. — Но у него было

много времени, чтобы привыкнуть к этому, взять себя в руки и быть рядом с тобой. Он этого не сделал.

Я поджимаю губы, пытаясь не обращать внимания на жгучую боль в животе, которая появилась с тех пор, как Кип узнал о беременности.

— Он этого не сделал, — соглашаюсь я.

— Ну так разведись с ним.

— Это не так просто, — пробую я снова.

Нора осматривает меня с озабоченным выражением на лице.

— Ты мне чего-то не договариваешь.

Мои щеки пылают, и я встаю, чтобы положить себе еще запеканки не только потому, что хочу есть, но и потому, что не могу сидеть перед подругой и лгать ей в лицо.

— Я ничего не скрываю, — говорю, накладывая себе на тарелку здоровую порцию. — Возможно, мы быстро вступили в этот брак, но я не собираюсь быстро разводиться, — кладу руку на живот. — Хорошо это или плохо, но я ношу его ребенка, и если он родится…

— Когда ребенок родится, — перебивает Нора твердым тоном.

Я улыбаюсь, желая, чтобы моя свирепая и любящая подруга обладала властью над такими вещами.

— Когда он родится, — уступаю я, хотя еще не полностью убеждена. — Он будет связан со мной - с нами, — поправляю, думая о маленьком человеке внутри себя. — Навсегда. Независимо от того, разведусь я с ним прямо сейчас или нет, это ничего не изменит, —поворачиваюсь, чтобы посмотреть на свою лучшую подругу. —Клянусь, попозже я выгоню его и разведусь, если он не возьмет себя в руки, — говорю я, чувствуя себя комфортно, глядя ей в лицо теперь, когда говорю что-то более близкое к правде.

Хотя вся эта ситуация является дерьмовым шоу, поведение Кипа, по крайней мере, дает мне правдоподобную причину развестись с ним,

когда мне выдадут Гринкарту.

Однако Нора все еще хмуро смотрит на меня. Ее красивое лицо морщится, бледная кожа расцветает румянцем на щеках, вероятно, от ярости.

— Я переживаю за тебя. Когда у вас наконец появится чудоребенок, он должен быть с мужчиной, который будет вас обожать и делать весь этот процесс волшебным.

Я отправляю в рот полную вилку еды и пожимаю плечами.

— Детка, возможно, у тебя получился волшебный роман, который слишком идеален для реальности, но нам, простым смертным, приходится мириться с тем фактом, что чудеса случаются не часто, и уж точно они, черт возьми, не происходят в одном и том же месте дважды. Я разберусь с этим, — указываю вилкой на свой живот. —Для меня это само по себе чудо. Для меня это уже волшебно. Даже несмотря на то, что я первый триместр сидела возле унитаза целыми днями, — шучу я.

Глаза Норы начали блестеть.

— Но ты заслуживаешь волшебства. Всего этого.

Мое горло обжигает от эмоций, прозвучавших в ее голосе.

Теперь, когда я справилась с утренней тошнотой, мое тело перенаправило свою энергию, которая ранее использовалась для вызывания рвоты, на то, чтобы заставить меня резко и гормонально реагировать на все и вся.

— Оно уже есть, — шепчу. — Правда, — указываю на окна, из которых открывается вид на океан. — Этот дом. Ребенок. Лучшая подруга, которая только может быть, — мой взгляд падает на автокресло. — Лучшая племянницаУ меня есть Тина, Тиффани, Каллиопа. Я и представить себе не могла подобной жизни. Это мое волшебство. Я чертовски уверена, что Кип мне не нужен.

Это правда.

В основном.

Но только не после полуночи.

Тогда мне правда нужен Кип.

Кип

Она повесила снимок на гребаный холодильник.

Не знаю, сделала ли она это, чтобы подразнить. Чертовски похоже на то, что так оно и есть. Но, к сожалению, я достаточно хорошо знаю Фиону, понимаю, что она сделала это не специально.

Если хочет быть стервой, она делает это в лицо, не желая, чтобы неправильно поняли ее манипулятивную чушь. Она повесила фотографию на холодильник, потому что ей так захотелось.

И, скорее всего, это не имеет ко мне никакого отношения.

Ну, вероятно, это как-то связано со мной, потому что я хорошо ее знаю, понимаю, что она приняла во внимание тот факт, что я увижу фотографию. Но, видимо, сделала вывод, что мне это неинтересно, потому что именно так я вел себя в последнее время.

Незаинтересованно.

Никакой ярости. Ни разу с того ужасного гребаного дня.

Я провожу свой день, общаясь с ней как можно меньше. Рано ухожу на работу, остаюсь там как можно дольше - к счастью, у нас чертова уйма работы, так что всегда есть чем заняться в трех городах, а потом возвращаюсь домой задолго после того, как она либо поест, либо ляжет спать.

Она часто бывает у Норы и Роуэна.

Когда ее там нет, она сидит у Тины и Тиффани.

Нора тоже приходит сюда. Она демонстративно игнорирует меня или старается изо всех сил. Я догадался, что попал в ее черный список, потому что Фиона рассказала ей о моей реакции на беременность. Не думаю, что Фиона рассказала ей о том, что весь наш брак – полная

чушь, потому что она не хочет втягивать свою подругу в это, и все еще продолжает разыгрывать, что мы вместе.

Роуэну тоже нечего сказать мне. Он разговаривает со мной, потому что должен, потому что мы деловые партнеры, но никогда ни о чем другом.

Он потерял уважение ко мне. Я вижу это. Чувствую. И это пиздец как больно.

То же самое со всеми в городе. Они не знают подробностей.

Фиона не транслирует подобное дерьмо. Но они знают, что она беременна, а я много работаю и больше не захожу в пекарню. Ни за что на свете я не смогу притворяться перед толпой зрителей. Не сейчас, когда у нее появился этот небольшой бугорок на животе.

Они не знают подробностей, но могут сделать вывод. На меня косо смотрят пожилые дамы, которые обычно подмигивали. Клиенты вежливы со мной и жизнерадостны с Роуэном. В каждом гребаном местном магазине, куда я захожу, никто не смотрит мне в глаза, и не упаковывают мои продукты.

Каллиопа. Черт, это ужасно укололо. Нора безуспешно пытается игнорировать меня - она просто слишком хороший человек для такого, – Каллиопа же ведет себя так, как будто меня даже нет в комнате. Как будто меня вообще никогда не существовало.

Это поразило меня больше, чем я ожидал. Она всегда была моей союзницей. Никогда не осуждала, даже когда я был в самом хреновом состоянии, самым жестоким по отношению ко всем окружающим. Не думал, что она когданибудь бросит меня.

Но она это сделала.

Ничего нельзя изменить.

Так не хочется с этим сталкиваться. Адвокат сказал, что мы, скорее всего, скоро получим уведомление о собеседовании. Тогда нам придется притвориться на одну встречу, и мы будем свободны.

Учитывая совокупность всех наших «улик», тот факт, что на

собеседовании Фиона явно будет беременна, и мои услуги дяде Сэму, наш адвокат не будет сомневаться.

Я могу убраться отсюда к чертовой матери и уехать… еще не знаю, куда. Разберусь с этим по дороге.

Я не позволял себе думать об этом решении или подвергать его сомнению. До тех пор, пока не увидел Фиону, и не смог отвести от нее взгляд. Какая же она чертовски красивая. У нее появился небольшой животик. Она… какимто образом изменилась. Не физически, но чтото внутри. Поведение. Возможно, это клише, но она сияет. С каждым днем становится все краше.

Слава богу, черт возьми, что она больше не худеет.

Я не смог бы с этим жить. Видеть ее такой. Это разорвало бы меня на чертовы клочки.

Несмотря на ни на что, моя решимость не ослабла.

А теперь этот гребаный снимок.

Несколько снимков. Черно-белый. Ребенок. Ни гребаная клякса, ни что-то похожее на мармеладного мишку. Нет, настоящий ребенок.

Мой гребаный ребенок.

Я тереблю края бумаги дрожащими руками.

Я уже держал в руках одну из этих фотографий раньше. В центре зоны боевых действий, когда мои пальцы были перепачканы грязью.

Повсюду носил эту фотографию с собой. А потом еще одну, когда родилась дочь. Пока она росла, их много копилось. Я носил их с собой, как талисманы на удачу. Напоминания о том, что было у меня дома. К

чему я собирался вернуться.

А потом я сжег их, когда навестил ее могилу.

Как бы сильно мне ни хотелось сорвать фотографию с холодильника и поджечь ее к чертовой матери - даже поднять руку, чтобы снять ее, - я смотрю еще секунду, запечатлевая в памяти, а затем ухожу прочь.

Фиона

— Что за хрень?

Я не смотрю в ту сторону, откуда доносится голос. Нет, продолжаю пялиться в телевизор, есть чипсы и плакать.

Слово «рыдать» точнее описывает мое состояние.

Слышатся шаги, а затем Кип огибает диван и садится на кофейный столик передо мной.

— Что за хрень? — повторяет он, нахмурив брови, с тем серьезным выражением лица, которое было у него с тех пор, как я сообщила новость о беременности.

С тех пор он ни разу не улыбнулся. Ни разу.

Ни разу за месяцы.

Кип, человек, у которого, как я думала, была постоянная ухмылка на этом чертовом рту, теперь постоянно гримасничает, будто испытывает физическую боль.

Это только заставляет меня зарыдать еще сильнее, хотя этот мудак не заслуживает моих слез.

— Какого хрена ты плачешь? — требует он, теперь уже более жестко.

Он также не заслуживает объяснений, почему я плачу. Ему, конечно, не нужно знать, что даже я сама не знаю, почему плачу.

Конечно, есть множество причин, по которым я могу рыдать сейчас: холодный фальшивый муж, тяжелое финансовое положение, нестабильная иммиграционная ситуация, покрытые венами сиськи, изжога, ночные кошмары или судороги в ногах.

Все это достойно слез, но ни одно из них не является причиной, по которой я разревелась в этот конкретный момент.

— У-уходи, — рявкаю я. Или пытаюсь. Запинка в моем голосе притупляет резкость тона.

Кип никуда не уходит. Что, конечно, только заставляет меня заплакать еще сильнее. У меня нет сил бороться с ним. И его присутствие только усугубляет все мои перегруженные чувства.

— Фиона, — говорит он настойчиво, но теперь мягче. Голосом, который я почти узнаю. Настоящего Кипа. Или настоящий Кип холодный, жестокий и бесчувственный?

— Неужели ты не можешь просто быть злым, холодным и бессердечным, каким был последние четыре месяца? — скулю я.

Кип хватает меня за подбородок, приподнимая его.

Он заставляет меня посмотреть ему в глаза. Ну или не заставил, потому что я по-детски зажмурилась. Как будто это означает, что он не увидит моего покрасневшего взгляда, покрытого пятнами лица и общего жалкого вида.

Кип гладит меня по подбородку.

— Открой глаза, — просит он. Снова с этой знакомой, но странной мягкостью в голосе.

Именно мягкость заставляет меня подчиниться его приказу, несмотря ни на что.

Исчез жесткий, непреклонный взгляд. Его радужки снова заискрились, как океан.

— Почему ты плачешь?

Я глубоко вздыхаю. Потом еще раз.

— Не знаю, — честно отвечаю.

— Не знаешь? — спокойно повторяет он.

Я качаю головой.

— В какойто момент я счастлива. В следующий момент злюсь…

в основном на тебя.

При этих словах рот Кипа кривится. Почти улыбается.

— Иногда я возбуждена, — продолжаю. Что-то мелькает в глазах Кипа, но у меня нет сил анализировать это. — Иногда это! —указываю на себя, и новый приступ рыданий сотрясает мое тело. — И

я чувствую все это, одновременно испытывая смутную тошноту, но в то же время страстно желая чертовых пирожных. И у меня дома нет пирожных. У меня есть все, что нужно для приготовления брауни, потому что Нора часто бывает здесь, но я не умею готовить долбанные брауни, — разглагольствую. — И не могу позвонить Норе, попросить прийти сюда и испечь брауни, потому что у нее есть своя семья, о которой нужно заботиться, а я должна быть взрослой женщиной.

Думала съездить в пекарню, потому что у нас есть запас пирожных, которые Нора испекла вчера, но слишком устала, чтобы ехать.

Слишком устала, чтобы сходить в туалет, — теперь я чертовски близка к истерике. Почти визжу.

Какая-то отдаленная часть меня знает, что это всего лишь гормоны, но эта логичная мысль - шепот в гребаном урагане.

Остальная часть мозга считает совершенно логичным рыдать из-за брауни.

Кип несколько мгновений пристально смотрит на меня, может быть, чтобы убедиться, что я закончила, а может быть, оценивая, насколько я в своем уме. Жду, что он снова превратится в того холодного человека, которому совершенно противна ответственность за беременную жену, и за ребенка.

— Хорошо, — говорит он, лицо его остается несколько теплым.

Он наклоняется к кофейному столику и хватает пульт от телевизора. —Сначала мы включим «Гарри Поттера», — говорит он. — Потому что именно это нужно делать, когда грустно.

Мои истерические рыдания прекращаются.

— Откуда ты знаешь, что мне нравится смотреть «Гарри Поттера», когда грустно?

Кип включает фильм.

— Потому что ты говорила мне?

Ломаю голову, пытаясь вспомнить, когда могла рассказать Кипу о том, как фильм «безопасность моего детства» заставляет меня чувствовать себя защищенной и далекой от всех проблем.

Разве мы не были сосредоточены только на сексе? Ничего не узнаем друг о друге. Не испытываем симпатии.

Тогда было много секса. Очень много. Но были и долгие обеды.

С вином. И разговорами. Не о нашем прошлом. Ну, безобидные лакомые кусочки тут и там… о ситуациях, когда я вырубалась пьяной в старших классах, и о том, что пережила до того, как оказалась здесь.

Но перед Юпитером я была довольно беспечной. В основном подростковое пьянство и мелкие автокатастрофы.

Кип так же. Он немного рассказывал о Дейдре, о том дерьме, которое онавытворяла, покупала ему презервативы и эротические романы вместо порно, потому что хотела, чтобы он читал то, что написано женщинами, а не потреблял мусор, созданный мужчинами.

Одно только воспоминание заставляет меня улыбнуться.

Я скучаю по Дейдре. Она поддерживает связь - много сообщений, фотографий и пропущенных звонков. Всегда отвечаю ей смс-ками, но мне еще предстоит сказать ей о беременности. Хотя я не очень хорошо знаю эту женщину, у меня возникло ощущение, что как только Дейдре узнает, что станет бабушкой, она бросит все и приедет навестить нас. Она будет в восторге. Мы будем ходить по магазинам.

Нора, Каллиопа и Тиффани пытались уговорить меня сходить за детскими вещами, особенно теперь, когда я в относительной «безопасности» второго триместра. Я отбиваюсь от них. Да, риски значительно снижены, но не равны нулю. А у меня есть только опыт потери. Это въелось в мои мышцы. Я все еще жду этого, все еще набираюсь сил. Покупать детские вещи — значит искушать судьбу.

Мои друзья понимают это, уважают границы.

Дейдре, благослови ее господь, не станет уважать мои границы.

Она прилетит и в течение недели построит и украсит детскую. И будет ожидать, что ее сын стал любящим, заботливым, настоящим мужем.

Мы хорошо притворялись до того, как все усложнилось, но боюсь, что на этот раз мы с треском провалимся. И черт возьми, я не хочу увидеть разочарование на ее лице, когда она узнает, что мы состоим в фиктивном браке.

— Я испеку брауни, — говорит Кип, выдергивая меня из быстро закручивающихся мыслей. — А ты посмотри это, — он кивает на экран, показывающий титры и проигрывающий саундтрек, который заставил мои напряженные мышцы расслабиться.

— Ты испечешь брауни? — спрашиваю его.

Он кивает.

Я облизываю зубы.

— Ты раньше готовил брауни?

— Не было повода, но в интернете наверняка полно отличных рецептов, где автор рассказывает историю своей жизни, прежде чем перейти к самому гребаному рецепту, — шутит он.

— Ты испечешь мне брауни? — уточняю я, чувствуя себя настороженной и ожидающей удара.

— Да, Фиона, — Кип снимает плед со спинки дивана и накидывает на меня, наклонившись, чтобы стереть слезу с моей щеки, прежде чем встать. — А теперь смотри свой фильм, — приказывает он, прежде чем выйти из комнаты.

Я так ошеломлена, что делаю, как он сказал, быстро растворившись в магии Хогвартса. Хотя не совсем вникаю в суть, слушая, как Кип возится на кухне, звеня тарелками. Я обнаружила, что мне это нравится. Сворачиваюсь калачиком на диване, в тепле и безопасности, солнце садится за океан, звуки жизни в моем доме.

Звуки, издаваемые другим человеком. Вскоре из кухни доносится глубокий и насыщенный запах шоколада.

Затем в гостиную входит Кип с тарелкой, полной пирожных, пахнущих так, словно они прибыли с небес - или из пекарни Норы, что, по сути, одно и то же, – и взбодрили меня даже больше, чем «Гарри Поттер».

— Дай мне, — отчаянно говорю я, приподнимаясь.

Он протягивает мне тарелку, которую я кладу себе на живот.

Хватаю брауни и запихиваю в рот.

— О боже мой, — стону я, все еще с набитым ртом. — Как вкусно. Чертовски вкусно.

Я не лгу.

Кип не балуется на кухне. Все, что он мне готовил, чудесно. Но я не думала, что он умеет выпекать.

Оказалась неправа.

И была так увлечена всей этой шоколадной вкуснятиной, что не заметила: Кип не уходит, успокоив бьющуюся в истерике беременную женщину брауни и сказочным фильмом.

Нет, он сел на край дивана, схватил меня за ноги и притянул их так, чтобы они лежали у него на коленях.

— Что ты делаешь? — спрашиваю я, дожевывая половину второго брауни. Пытаюсь отдернуть ноги, но его хватка слишком крепкая.

— Тс-с, — говорит он. — Смотрю, как парень что-то делает с этой палкой, — он указывает на экран одной рукой, другой поглаживая мою ногу.

Затем к ней присоединяется вторая. Мои глаза закатываются к затылку, когда его сильные пальцы находят нужное место.

Несмотря на то, что у меня должно быть много вопросов, я их не задаю. Позволяю Кипу делать мне массаж ног, пока ем пирожные и смотрю «Гарри Поттера».

Глава 14

«Крушение»

Просыпаюсь я с чувством надежды.

Все говорили, что Кип придет в себя, как только осознает реальность появления ребенка, как только встанет на свой собственный путь. Что ж, все говорили это с самого начала, были уверены. Но по мере того, как шли недели, я видела, как мои - и его друзья постепенно начали сомневаться в этих заявлениях. Но они не отказались от них полностью. Даже Нора, несмотря на всю свою ярость, продолжала надеяться на это чудо.

Я?

Нет.

Я склонна верить людям, когда они показывают себя с худшей стороны. Так вот, это не означает, что я списываю их со счетов. Во мне тоже есть много скверного. Но когда люди показывают только худшие стороны себя, не имея ничего, что могло бы искупить это - как, например, мой первый муж, - лучше всего в это поверить.

Я усвоила это на собственном горьком опыте.

Так что у меня не было надежды, что Кип одумается.

За исключением прошлой ночи.

Он посмотрел на меня и разбудил то, что я считала давно умершим. Испек мне брауни. Включил «Гарри Поттера». Сел рядом со мной на диван и потер мне ноги. И он, очевидно, отнес меня в постель, потому что последнее, что я помню, — это поедание четвертого брауни, Гарри, сражающегося с профессором Волдемортом, и пальцы Кипа, поглаживающие мой ступни.

Теперь я в своей постели.

Кип не только был добр ко мне, когда я оказалась подавлена и в полном беспорядке, но и знал, что лекарство — это «Гарри Поттер» и

брауни. И он прикасался ко мне почти как… почти как муж к своей беременной жене.

Это не означает, что он прощен. Ни в коем случае. И меня не одолевают нереалистичные фантазии о том, что мы будем большой счастливой семьей. Но я вижу нечто иное, чем проплывающие в ночи корабли, каждый из которых выплескивает обиду на другого. Может быть, будет другая жизнь, а не «мать-одиночка и отсутствующий отец».

Я хватаю свой телефон, обнаружив, что сейчас всего шесть утра.

В кои-то веки мне не хочется свернуться калачиком под пуховым одеялом и проспать тысячу лет. Я выспалась. Бодрая. Готовая к новому дню.

Это не только из-за Кипа.

А потому, что прошлой ночью я хорошо очистилась. От целой куча дерьма, которую держала в себе. Слезами, которые не проливались чертовы годы.

Иногда долгих рыданий достаточно, чтобы снова почувствовать себя отдохнувшей. Этого и шоколадных пирожных.

И, возможно, парня, растирающего ноги.

Звуки шагов Кипа на кухне разносятся по всему дому. Он не шумит, но дом маленький, и, вероятно, он тоже не собирается из кожи вон лезть, чтобы вести себя тихо. Я сплю как убитая. То, из-за чего он неустанно дразнил меня - после того, как будил своим языком у меня между ног.

Пальцы на ногах поджимаются при одном воспоминании, и мое либидо воспламеняется потребностью.

Может быть, просто может быть, если он решит перестать быть мудаком, я снова смогу проснуться с его языком между моих ног.

Мне не придется прощать его, чтобы кончить. На самом деле это самое малое, что он может сделать.

С новыми силами я встаю с постели, снимаю потрепанные спортивные штаны, и выбираю легкое полупрозрачное платье, которое обычно надевают поверх бикини. Накидываю сверху халат, но оставляю развязанным. Затем быстро умываюсь и чищу зубы.

Мои глаза все еще слегка красные, а лицо немного опухшее, но выгляжу нормально. Я не делала мелирование с тех пор, как помочилась на палочку, поэтому мои грязно-русые корни видны среди искусственных прядей золотистого и бело-русого цвета. Пусть отрастают дальше.

Мои сиськи великолепны. За исключением вен и того факта, что теперь соски огромные. Я снова перешла на твердую пищу, щеки стали полнее, а глаза кажутся ярче и бодрее. Даже губы припухли.

Когда я вхожу на кухню, становится ясно, что Кип не ожидал моего раннего подъема. Он чуть не подпрыгнул, когда я вошла.

Поднимаю руки.

— Пригнись, солдат, — дразню. — Я не вооружена.

Не собиралась дразнить его. Хотела быть несколько настороже.

Хмурится на него и все такое. О том, чтобы хмуриться в этот ранний час не могло быть и речи.

Но по какойто причине я поддразнила его. Даже ухмыльнулась.

Не полная улыбка, но все же.

Кип моргает, глядя на меня, затем быстро оглядывает, прежде чем его лицо меняется. Целиком и бесповоротно. Исчезают тепло и мягкость прошлой ночи. Уходит тот мужчина, с которым я была прошлой ночью. Этот совершенно другой.

Нет, это знакомый человек. Это Кип, который был последние несколько месяцев.

Мое сердце уходит в пятки.

Он мне ничего не говорит. Буквально просто кивает один раз и возвращается к тосту, который готовил.

Меня чуть не рвет. А еще я хочу швырнуть ему в голову кофейную кружку. Моим первым побуждением было поджать хвост, убежать обратно в свою комнату, спрятаться под одеялом и плакать тысячу лет.

Вместо этого я направляюсь вперед, чтобы взять кружку из шкафчика, не обходя его, даже чуть стукаю его плечом, но он в последнюю минуту прижался к стойке.

Я чувствую в этом маленькую победу. Ставлю его в неловкое положение, заставляю двигаться ради меня. В молодости мне нравилось делать это на улице. Если я видела человека, идущего в моем направлении, на пути столкновения, не двигалась с места.

Почему женщинам всегда приходится уходить с дороги от мужчин?

Почему мужчины думают, что могут просто прогуливаться по гребаной улице, как будто она их собственность, никогда не меняя курс, пусть подстраиваются под других.

Конечно, не все мужчины такие. Есть много вежливых, порядочных парней. Я просто никогда не сталкивалась с ними на улице.

И несколько раз эти ублюдки затевали со мной игру и заканчивали тем, что сильно врезались мне в плечо.

Кип не играет. Он не хочет сталкиваться.

Проблема в том, что гребаная авария между нами уже произошла.

Кип

Я в плохом настроении.

Сейчас в этом нет ничего необычного.

Все избегают меня. Парни, которые работают на нас много лет, парни, с которыми я делился пивом и шутил, парни, которых считал друзьями, - все склоняют головы, уважительно кивают и больше не встречаются со мной глазами. Больше нет ни шуток, ни

непринужденной атмосферы на рабочем месте. По крайней мере, не рядом со мной. И я единственный человек, который виноват в этом дерьме.

Потому что не могу держать себя в руках. Потому что измотан до последней крупицы здравомыслия. Это из-за Фионы, всей этой ситуации. Я чувствую себя загнанным в ловушку. Задыхаюсь. И я мог бы уйти. Но не уверен, смогу ли жить в ладу с собой, если сделаю это.

Более того, не могу повернуть жизнь в другое русло, где меня никто не знает, где всем на меня также насрать. И список людей, которым не наплевать на меня сейчас, значительно короче, чем пять месяцев назад.

Дело не только в Фионе. Факт, что я женат на ней, мирюсь со всей этой гребаной ложью, означает, что я не могу сбежать от своего дерьма, как это было последние пять лет. Не могу утопить себя в дешевой выпивке, в киске, не могу замаскироваться под личность, которая скрывает, насколько я сломлен.

Так что да, я сварливый ублюдок. Огрызаюсь на людей, которые этого не заслуживают, отдаляюсь от своих друзей и причиняю боль своей жене.

Моей беременной, блять, жене.

Я не могу перестать думать о ее лице этим утром. Она встала рано. Гораздо раньше, чем обычно. Я заметил, что теперь, когда беременна, она встает еще позже. В этом есть смысл. Она чертовски страдает, весь день на ногах и растит человека. Ей не нужно вставать ни свет ни заря.

На самом деле однажды утром я разыскал Нору, чтобы поговорить об этом.

Та поприветствовала меня изогнутой бровью и настороженным выражением лица, когда я постучал в дверь пекарни до того, как она открылась. Чаще всего Роуэн был там с ней, потому что моему другу не нравится находиться вдали от своей жены, и ему не нравится, что она остается одна в пекарне до того, как проснется большая часть города. Я также знаю, что теперь он изменился, так как им нужно думать о ребенке, и он сидит дома с малышкой.

Настороженное выражение ее лица имеет смысл, и все же задевает. Исчезли теплые, застенчивые улыбки жены моего лучшего друга.

— Фионе нужно выйти на более позднюю смену, — говорю я, решив, что сейчас нет смысла в любезностях.

Враждебность на лице Норы сменяется удивлением. Не знаю, чего она ожидала, но явно не этого.

— Она слишком устала, ей не нужно начинать так рано, —выдавливаю я из себя. — Ей нужно поспать.

Нора наклоняет голову, теперь рассматривая меня с интересом.

Она никогда понастоящему не умела поддерживать враждебность.

Слишком хороший человек. Фиона все время разглагольствовала о том, что ей нужно называть некоторых клиентов сучками, потому что они так себя и ведут.

Фиона считает себя «стервозной опекуншей» Норы. Хотя я думаю, что эта женщина сможет постоять за себя, когда будет нужно.

— Так и есть, — соглашается она.

Я точно не ожидал споров по этому поводу, но и не думал, что получу такое быстрое согласие. Я пришел сюда довольно взволнованным.

— Ну, тогда переведи ее на более позднюю смену, — ворчу.

Нора кладет руку на бедро, и ее бровь снова выгибается.

— Я бы запомнила, если бы ты был на открытии пекарни - ну знаешь, кровь, пот, слезы, бессонные ночи, споры с французскими дистрибьюторами, — она перечисляет эти вещи по пальцам. —Потому что, если бы ты присутствовал при всем этом, у тебя было бы право диктовать мне расписание. Раз ты не был, значит, и не можешь, — ее голос резок, саркастичен, и я чувствую себя отчитанным.

Несмотря на это, стискиваю зубы.

— Ты заботишься о ней. Должна знать, что у нее не все хорошо.

Ее глаза сужаются.

— Да, я забочусь о ней, — говорит она. — Я была с ней на каждом приеме у врача, придерживала ее волосы, когда ее рвало, успокаивала, чтобы она не проходила через это в одиночку.

Слова Норы попадают в цель.

— Тогда переведи ее на более позднюю смену, — огрызаюсь я, намереваясь развернуться и уйти.

— Она не возьмет позднюю смену, — огрызается Нора в ответ.

— На случай, если ты не заметил, Фиона упрямая. Сильная. И она никому не позволит относиться к себе подругому из-за беременности, — она оглядывает меня с головы до ног таким взглядом, который наводит на мысль, что ей чего-то во мне не хватает. — Хотя она позволила своему мужу относиться к ней подругому, но это только потому, что она абсолютно не виновата в том, что он мудак.

Я застигнут врасплох. Нора явно злится на меня, если в открытую называет мудаком.

Которым я и являюсь.

— Чтонибудь еще? — спрашивает она, вздернув подбородок.

Выгоняет.

Я пришел сюда с намерением сделать чтонибудь, облегчить дискомфорт Фионы, но не могу заходить еще дальше, как сделал прошлой ночью.

Руки сжимаются в кулаки по бокам. Мне хочется ударить по чему-нибудь.

— Нет, — говорю я. — Больше ничего.

Я потерпел неудачу.

Снова.

***

Я не ожидал, что день станет намного лучше после того, как причинил боль Фионе до восхода гребаного солнца.

Но также не ожидал, что это разрушит мою гребаную жизнь.

Я на работе. Редкий день, когда мы с Роуэном работаем вместе.

Он сделал так, чтобы это случалось нечасто. Мы все еще ни о чем не разговариваем, кроме работы. Он стоит, прислонившись к своему грузовику, и разговаривает по телефону, когда я выхожу из дома, чтобы взять еще кое-какие инструменты. Мои глаза просто случайно смотрят в его сторону.

Роуэн кладет трубку и подходит ко мне с серьезным лицом.

Инструменты из руки падают на землю.

Я понимаю, что что-то не так, как только вижу выражение его лица. У этого ублюдка чертовски непроницаемое лицо - в прошлом я потерял из-за него много бабла. Но выражение его лица вселяет страх в самое сердце.

И тот факт, что он идет ко мне. Быстро. Мой лучший друг держался от меня на расстоянии в течение последних нескольких месяцев.

Это больнее, чем я ожидал.

Я и не осознавал, насколько сильно полагаюсь на него. Держался на плаву. Был стабильным. Он удерживал меня на привязи к здравомыслию, чтобы я не скатился по спирали в разрушительный цикл, который закончится тем, что я всажу самому себе пулю.

И в те редкие моменты, когда я не веду себя как жалкий ублюдок, мне просто не хватает встреч за пивом с этим ублюдком.

Те времена прошли.

— Что? — спрашиваю я, мое сердце уже ушло в пятки. Такое ведь уже случалось, да? Я видел лицо человека, который должен сообщить кому-то новость о конце света. Он сказал мне ее пять лет назад.

— Фиона, — говорит он, хватая меня за плечо. — Она попала в аварию.

И вот тогда моя гребаная жизни идет на дно.

***

Роуэн везет нас в больницу.

Я поспорил с ним по этому поводу.

— В таком состоянии ты сам приедешь на машине скорой помощи, — говорит он в ответ на мои протесты. — Залезай в гребаный грузовик.

Я не совсем в том состоянии, чтобы признать его правоту, но знаю, что, стоя здесь и споря с ним, ни черта не добьюсь, а только затяну весь процесс.

Итак, я сажусь в грузовик.

К его чести, он ведет машину как умалишенный.

И едет быстро.

У Юпитера есть небольшая больница, которая может справиться с любым дерьмом от легкой до средней степени тяжести.

Там они «стабилизировали» состояние Фионы, а затем по воздуху доставили в больницу, расположенную в двух часах езды отсюда.

Два. Часа.

С другой стороны, по дороге домой из Ирака мне не к кому было ехать.

Я провел в том полете двенадцать часов, тридцать восемь минут и около сорока секунд. Все, что я знал, это то, что мои жена и дочь попали в серьезную автомобильную аварию и не выжили.

И я провел каждую секунду полета на самолете, убеждая себя, что все будет хорошо. Что произошла какая-то ошибка, какая-то гребаная путаница, из-за которой ужасные новости доставили не тому человеку.

Да, я провел двенадцать часов, желая другому мужчине похоронить жену и ребенка.

И вернулся домой, понимая, что не существует такого понятия, как «добро», и не существует такой вещи, как «надежда».

Поэтому по дороге в больницу я сказал себе, что Фионы уже нет.

Они уже ушли.

Моя жена. Мой малыш.

Та маленькая фигурка со снимка на холодильнике.

Этот второй шанс мне преподнесли на блюдечке с голубой каемочкой и забрали, потому что я жалкий ублюдок, который к тому же оказался чертовым трусом.

— Если она умрет, если они умрут… — бормочу я, глядя перед собой.

— Если они умрут, у тебя будет много времени, чтобы погрузиться в саморазрушительную депрессию и наказать себя за все, что ты сделал и чего не сделал, — отвечает Роуэн, тоже глядя перед собой. — Прямо сейчас, насколько нам известно, они живы.

Никакого дерьма. Никакой надежды. Никакой жестокости. В этот момент Роуэн просто мой друг. Дает мне то, в чем я нуждаюсь, чтобы окончательно не развалиться на части. Надежда может помочь некоторым людям продержаться, но не мне. Она меня убивает.

— Сейчас ты возьмешь себя в руки, — продолжает он. —Запрешь свои проблемы и будешь там для них.

Чувство дежавю, которое я испытываю в этот момент, комично.

Как будто мы действительно часть какойто безумной симуляции, и какойто ботаник дергает за ниточки жизни, мучая меня. Это кажется

таким чертовски нелепым, я оказываюсь в подобной ситуации второй раз в своей жизни.

Знаю, что ученые, или кто там, предсказывают, что у нас есть пятидесятипроцентная вероятность оказаться в симуляции, но я думаю, что случайность жизни, или Бога, или чего там еще, черт возьми, гораздо более вероятна. Это кажется действиями какого-то мстительного божества, наказывающего меня за грехи. За жизни, которые я отнял в пустыне, за семью, которую я бросил… дважды.

Роуэн приезжает в больницу до того, как у меня случается экзистенциальный кризис.

Я смотрю на здание и задаюсь вопросом, скажут ли мне во второй раз в жизни, что мои жена и ребенок мертвы.

***

— Вашу жену сбил водитель, который пересек центральную линию, — говорит мне врач.

У меня смутные воспоминания о том, как я носился по больнице, пока не нашел человека, лечащего Фиону. Она молода. Выглядит чертовски молодо, чтобы заниматься медициной, не говоря уже о том, чтобы отвечать за спасение моей жены.

— Она жива? — выдавливаю я из себя.

— Да, ваша жена жива, — отвечает врач. — Она получила незначительные травмы, вопреки тому, что первоначально предполагалось на месте происшествия и в больнице. Ее перевезли сюда из-за беременности и ограниченных возможностей местной больницы.

В моих ушах стоит глухой рев. Я не уверен, но мне кажется, она говорит, что Фиона не умерла.

— Ребенок?

— С ребенком тоже все в порядке, — говорит она, взглянув на карту. — Она… на двадцатой неделе?

— Двадцать одна неделя и два дня, — поправляю.

Она натянуто улыбается. Не знаю, должна ли она быть ободряющей или снисходительной. Мне наплевать.

— У вашей жены сломано запястье, несколько поверхностных порезов, на один из которых пришлось наложить швы, и ушибленные ребра, — объясняет она. — Но ничего опасного для жизни.

— Вы уверены, что с ребенком все в порядке? — спрашиваю, у меня пересохло во рту. Я готовился к тому, что она мертва или находится в какойто искусственной коме, так что теоретически эти травмы должны меня успокоить, поскольку ни одна из них не кажется опасной для жизни, но, услышав это вслух, мое сердце только начинает учащенно биться. Автокатастрофа, которая привела к этим травмам - сломанная гребаная рука - не сможет защитить беспомощного гребаного ребенка.

Еще одна улыбка. На этот раз я уверен, что она обнадеживающая.

— Младенцы очень выносливы и защищены внутри утробы.

Хотя иногда кажется, что это не так, — объясняет она. — У вас сильный и здоровый ребенок и мама скоро поправится, — ее взгляд метнулся к бумагам, ее внимание переключается с меня на то, что у нее дальше на повестке дня.

Это просто часть ее работы. Сообщать новости, которые спасают или разрушают жизни людей, она это делает перед обедом, ей приходится дистанцироваться от сострадания, чтобы оставаться, черт возьми, в здравом уме.

— Я вернусь позже, чтобы проведать ее, и мы оставим ее на ночь для наблюдения, но после этого, скорее всего, выпишем.

— Могу я ее увидеть? — почти кричу. Мой голос хриплый и звучит дико. Вот каким я себя чувствую. Сдерживаемым животным, которое когда-то было одомашнено, но так и не приручено.

Она кивает.

Роуэн хлопает меня по плечу.

— Я буду ждать Нору. Она уже в пути. Как и Каллиопа. Иди к своей жене.

Мне не нужно повторять дважды.

Глава 15

«Габби и Эвелин»

Фиона

Я довольно хорошо помню аварию. Думала, мозг людей создан для того, чтобы защищать их от воспоминаний о травмах. Или, может быть, такое дерьмо случается только в кино. Голливуд не показывает реальность, потому что это до смерти напугает людей. И не в хорошем смысле, например, с парнем в хоккейной маске или странным клоуном на трехколесном велосипеде. Нет, реальность напугает их понастоящему. На такое не будут продаваться билеты. А потом люди удивляются, когда сами попадают в автокатастрофу, и видят весь ужас, а не просто размытые фрагменты.

Был шок и удивление при виде машины, выезжающей на встречку, секунда неверия в то, что это действительно происходит, а затем инстинктивные движения – удар по тормозам, выворачивание руля, резкое осознание того, что столкновение неминуемо.

Мои руки оторвались от руля, я знала, что могу только попытаться спасти ребенка. Этого чудо-ребенка, в существование которого я наконец-то позволила себе поверить.

Металл скрежетал, звуки отдавались в ушах, когда меня трясло в машине, как на американских горках. У меня во рту был привкус меди, зубы прикусили язык, а тело изо всех сил сопротивлялось ремню безопасности. Затем пришло осознание того, что умру не только я, но и ребенок, потому что в последнее время у меня дерьмовая реакция, и я была слишком занята мыслями о том, какое вкусное мороженое я поем, когда вернусь домой, вместо того, чтобы обращать внимание на дорогу.

Моя жизнь не промелькнула перед глазами – не было вспышек всего хорошего, всего плохого, всех людей, по которым я буду скучать.

Нет, я не смогла передохнуть от ужаса, выворачивания машины и гребаной ярости из-за того, что это происходило. Затем моя голова резко упала вперед, и я почти ничего не почувствовала.

По крайней мере, на несколько минут.

Я очнулась не в больнице – опять же, еще один дерьмовый голливудский прием. Я проснулась в разбитой машине, наполовину задушенная подушкой безопасности. Возможно, мое тело кричало от боли, но я не чувствовала ничего, кроме холодной, оцепенелой паники.

Вопервых, потому что я, блять, не могла дышать, а во-вторых, потому что попала в довольно серьезную автомобильную аварию, будучи на пятом месяце беременности.

Люди прибыли быстро. Мы находимся в Юпитере, за пределами Мейн-стрит, где ограничение скорости едва достигает тридцати.

Несмотря на то, что стоял ясный весенний день, люди все еще выходили на прогулки, ухаживая за своими садами.

Сначала это были случайные прохожие, потом парамедики.

Некоторых людей я узнала, и все они находились в разной степени паники. Что только усугубляло ситуацию.

Пока не появился Фрэнк. Мой старый домовладелец и любимый клиент в пекарне.

— Уйди с дороги, мать твою, — ворчал он одной дамочке, у которой раз в неделю в пекарне проходят собрания книжного клуба.

Она плакала и что-то бормотала в телефон.

Он буквально оттолкнул ее, и она споткнулась. Мне захотелось улыбнуться. Если бы я не была наполовину заперта в своей разбитой машине с бог знает сколькими травмами, с ребенком внутри меня, который наверняка мертв.

Его взгляд скользнул по мне, и в нем не было ни беспокойства, ни ужаса, как у той дамочки. Я могла только представить, как выгляжу.

Теплая кровь стекала по лицу, но теперь, когда она остановилась, стала холодной и шершавой. Но можно с уверенностью предположить, что ее было много.

— Ты в дерьмовом положении, не так ли? — сказал Фрэнк, вздыхая так, словно у меня спустило колесо и не было домкрата.

— Можно и так сказать, — прохрипела я. Мои руки все еще были на животе. — Я беременна, — снова прохрипела. Слезы щипали глаза, и паника подступала к горлу.

И снова выражение его лица не изменилось. Он сильный, решительный. Кивнул один раз.

— Я так и понял. Ты была вся зеленая около трех месяцев, а потом всякий раз, когда я тебя видел, ты ела все сладости, что попадалось на глаза, — он протянул руку, чтобы нежно заправить прядь волос мне за ухо. — А этого в пекарне дохрена, — добавил он.

— Ставлю на девочку. У нас с женой их было трое, и каждый чертов раз первый триместр она блевала как собака, а остальное время питалась мармеладными мишками, мороженым и шоколадом.

Я моргнула, глядя на него, не в силах понять, как мы могли говорить о мармеладных мишках, в то время как я все еще пристегнута ремнями в разбитой машине.

— Девочки, как правило, доставляют своим матерям немало хлопот, начиная с утробы, а затем и в подростковом возрасте, —пошутил он. — Они крепкие орешки, — его взгляд снова опустился к моему животу. — Я думаю, ты знаешь лучше, чем кто-либо другой, милая, что девочки всегда крепче, чем мы, даже когда кажется, что они самые хрупкие.

Я издала истерический всхлип.

— Будем надеяться, что это так.

— Я знаю это, дорогая. Расскажи обо всех тех случаях, когда ты доставляла своей матери неприятности, поймем, чего ждать от твоей девчонки, — он кивнул на мой живот.

Это казалось слишком нелепым, чтобы пересказывать сейчас, но что еще мне оставалось делать?

— Ну, однажды я была концерте, и чтобы попасть за кулисы, я…

Фрэнк успокаивал меня – во всяком случае, пытался, – пока мы ждали приезда парамедиков. Затем он еще раз подмигнул мне и сказал:

— Скоро увидимся за кофе и датским пирогом, — потом ушел.

Потом была куча страшных вещей. Шейный корсет, носилки, различные вопросы, заданные спокойным и дружелюбным тоном, вероятно для того, чтобы уберечь меня от паники.

Но я правда начала паниковать. Как раз в тот момент, когда двери машины скорой помощи закрылись, и до меня дошло, что происходит.

Парамедики говорили о моем сердцебиении, о расширении зрачков.

Потом я начала расспрашивать о ребенке. Сначала тихо, но потом начала вопить. Точнее, кричать. У меня была какая-то истерика.

Это было ужасно. Пока я снова не потеряла сознание. Было ли это из-за приступа паники, или из-за моих травм, или из-за того и другого, я не знаю.

Кажется, что я была в самолете. Или на воздушном шаре. Я

какимто образом летела по воздуху.

После этого мало что помню, пока мне, наконец, не сделали УЗИ, и я не увидела нашего ребенка с бьющимся сердцем, без видимых повреждений.

Лишь тогда я расслабилась.

Настолько, насколько может расслабиться человек, лежа на больничной койке.

У меня нет с собой телефона. Сумочку тоже никто не прихватил, когда меня вынимали из машины, а потом из предосторожности перевезли в другую больницу, из-за беременности, и врач хотел, чтобы я находилась в отделении для новорожденных третьего уровня.

Нора - мое контакт в экстренной ситуации, и врачи заверили, что они дозвонились до нее, и она уже в пути. Я хотела быть жесткой, позвонить ей и сказать, что ей не нужно быть здесь, что я справлюсь с этим одна, но не могу этого сделать. Потому что, черт возьми, я ни за

что не смогу справиться с этим в одиночку. Мое сердце не переставало колотиться, пальцы онемели, и внутри меня было пронизывающее до костей чувство страха, от которого я не могу избавиться.

Да, я не могу находиться в этой стерильной больничной палате, где пахнет хлоркой и смертью, со всеми мониторами и отсутствием какихлибо отвлекающих факторов в виде моего телефона или какогонибудь сериала на «Netflix».

Мне нужна моя лучшая подруга.

Но не она вошла в дверь больничной палаты.

Нет, вошел мой гребаный муж.

Я не слишком много думала о нем. Была занята размышлениями о том, что могло случиться, что еще может случиться. Да, я слышала сердцебиение ребенка час или около того назад, но это могли быть ее последние минуты жизни. Может быть, я слишком сильно встряхнула ее, и появится какая-то запоздалая травма.

Именно такие мысли крутились в моей пульсирующей голове. Не совсем логично, но беременную женщину даже в лучший день нельзя назвать логичной.

Кип, очевидно, приехал со строительной площадки, и пережил какую-то суматоху по дороге сюда.

Выглядел он неважно. Волосы в беспорядке, как будто он вырывал их, а глаза дикие, даже звериные. Энергию, исходящую от него, можно было описать только как чистую панику. Когда его взгляд остановился на мне, лежащей на кровати, ужас исказил его лицо.

Он рядом со мной на расстоянии нескольких больших шагов.

— Детка, — шепчет он, наклоняясь, будто планируя поцеловать меня или что-то в этом роде, но останавливается на полпути.

От него пахнет деревом, солью и… Кипом. Часть меня расслабляется. Немного.

Он навис надо мной на несколько мгновений, и никто из нас ничего не говорит.

Я не хочу, чтобы он двигался. На самом деле, хочу, чтобы он приблизился. Чтобы он подошел ближе. Чтобы он был со мной в этой постели, и хочу свернуться калачиком у него на груди, зарыться в него, и чувствовать себя… в безопасности.

Может быть, если бы он задержался еще на секунду, я бы открыла рот и попросила именно об этом, но он отступает назад, придвинув стул к кровати как можно ближе. Он устраивается на нем так, словно больше не может стоять.

Я смотрю на него, не в силах вымолвить ни слова, слишком боясь разрыдаться. И, несмотря на то, что это чертовски безумно, я вспоминаю, что он говорил. Его не интересовали ни я, ни ребенок.

Но тогда почему он здесь?

Почему он выглядит таким чертовски… измученным?

— Черт, — он в отчаянии прикрывает рот рукой.

Описать выражение его лица можно только одним словом.

Мучение.

Хотя думала, что ожесточилась по отношению к этому человеку, создала щит, сквозь который он не смог бы проникнуть, чтобы причинить мне вред, мне больно видеть Кипа в таком смятении.

— Мне нужно объяснить, — говорит он, хватая меня за руки и прижимаясь губами к моим пальцам.

Жест невероятно нежный. Сладкий. Любящий.

— Объяснить? — повторяю я. — Если только ты не заплатил этому парню за то, чтобы он свернул на мою полосу и врезался в меня, я почти уверена, что тебе нечего объяснять.

Губы Кипа сжимаются, а глаза сердито сверкают при одном упоминании о человеке, ставшем причиной инцидента.

Я не завидую этому парню – или девушке – прямо сейчас.

Понятия не имею, выжили ли они вообще.

Если выжили, Кип выглядит так, словно собирается это изменить. Что в равной степени пугающе и отчасти возбуждающе.

Я не должна думать, что все его действия сексуальны, особенно когда лежу на больничной койке. Казалось, мое либидо нисколько не пострадало в результате несчастного случая.

— Я разберусь с этим… позже, — обещает он, повторяя то, о чем говорило страшное выражение его лица. Он все еще сжимает мою руку. — Я только что провел гребаный час, думая, что ты мертва, — он кладет другую руку мне на живот.

Мое тело напрягается от этого прикосновения. Кип много прикасался ко мне до того, как я забеременела, и каждый раз я расслаблялась – фактически таяла. Но он никогда не прикасался рукой к тому месту, где я растила нашего ребенка, не с таким мягким и благоговейным выражением на лице.

Мне это понравилось. Его рука на моем животе. И о чем говорил этот жест. Но я также чертовски ненавидела то, что мне это нравилось.

Я все еще должна злиться на этого парня.

— Я не умерла, — сухо говорю я. — Мы не умерли, — смотрю вниз, на свой живот, на его руку, лежащую на нем, и принужденно хмурюсь. — У нас все в порядке.

Кип переводит взгляд с моего живота на глаза.

— Ты лежишь на больничной койке с огромной раной на голове, сломанным запястьем и кучей других травм, которые могли быть намного хуже.

Несмотря на мой гнев на этого человека, его паника меня задевает.

— Хуже не будет, — мягко говорю я ему.

— Ага, — бормочет он, на секунду закрыв глаза, как будто ему нужно напомнить себе об этом. Он снова открывает их, пристально глядя на меня. — Мне нужно объяснить, почему я был таким гребаным мудаком последние пять месяцев.

Я изгибаю бровь.

— Сейчас подходящее время для этого разговора? Я на самом деле не в настроении выслушивать твои проблемы с обязательствами, и травмами стать отцом, — говорю я. — Какими бы серьезными, ты их ни считал, ты не заставишь меня почувствовать к тебе хоть какую-то симпатию на данном этапе, — теперь в моем голосе появилась резкость. Я чувствую странную злость из-за того, что он пытается оправдаться, пока я лежу на больничной койке.

— Да, я понимаю, что сейчас не самый подходящий момент для этого, — соглашается он. — У меня должно было хватить гребаных яиц сказать тебе об этом в ту же секунду, как ты сказала мне, что беременна. Может быть, это могло бы что-то изменить. Может быть, ты бы не лежала здесь.

— «Может быть» – не самая веселая игра, — сообщаю ему. —Независимо от того, сказал бы ты мне, или нет, я бы не была мистически защищена от всех несчастных случаев.

Кип не выглядит убежденным. Конечно, он думал, что достаточно силен, чтобы все изменить, если бы просто вошел в свою роль «мужчины».

— Мои жена и дочь погибли в автомобильной катастрофе более пяти лет назад, — произносит он ровным голосом, не сводя с меня глаз.

Я была меньше шокирована машиной, которая врезалась в меня несколько часов назад, чем этой новостью.

Из всего, чего я ожидала от предыстории Кипа, это было совсем не это.

Я открываю рот, изо всех сил пытаясь найти, что сказать, прежде чем снова его закрыть. Что на это ответить?

— В то время я был направлен на службу, — продолжает он. —Вообще-то, большую часть нашего брака я был на службе. Мы с Габби поженились молодыми, она забеременела в один из редких случаев, когда я был дома. Я пропустил ее рождение. Моей дочери. Эвелин.

Ее имя врезается мне в грудь. Он произнес его так деликатно, как будто это так чертовски ценно, что он боится, как бы оно не рассыпалось в воздухе.

— Мне нравилось быть ее отцом, — говорит он с улыбкой, и по его глазам видно, что он сейчас не здесь. — Даже несмотря на то, что мне не удалось нормально побыть рядом с ней, — он вздыхает, потирая челюсть. — Я думал, что заставляю ее гордиться мной, думал, что обеспечиваю свою семью, играя в героя, — он качает головой, испытывая явное отвращение к самому себе. Я это чувствую.

Ненависть к себе, сожаление. В воздухе стоит густой запах.

— Они не сказали мне сразу, — произносит он уже тише. — Я

был на задании, — он отпускает мои руки, чтобы сжать кулаки с такой силой, что белеют костяшки пальцев. — Габби погибла при ударе. Но Эвелин держалась, — он снова улыбается. Самая грустная улыбка, которую я когда-либо видела в своей гребаной жизни. Это разрывает меня на части.

— Она была сильной. Боец. Она продержалась три дня. Как будто ждала своего папочку… — его голос дрожит. Разлетается на гребаные куски.

Все мое тело дрожит из-за боли, прозвучавшей в этой фразе, изза мужчины, с которым я прожила несколько месяцев. Как я все это пропустила и не заметила, оставалось только гадать. Он смаргивает слезы.

— Но меня не было рядом с ней, — ворчит он. — Я подвел ее. И

она умерла. Без своего отца. И они похоронили их обоих еще до того, как я ступил на американскую землю. Я пропустил их похороны. Мне даже не удалось их увидеть. В один миг мы прощались, я вдыхал запах ее волос, а в следующий уже смотрел на их надгробия.

Если бы в моей жизни и была более ужасная история, которую мне рассказали, я бы, черт возьми, не смогла ее вспомнить. Я понятия не имела, что этот человек, сидящий передо мной, этот человек, который улыбался и шутил, готовил мне пироги с начинкой и растирал ноги во время просмотра «Гарри Поттера», прошел через нечто подобное. Я не знаю, как можно существовать после этого.

Но Кип сделал это.

У него была целая жизнь, семья. А потом они просто… исчезли.

— Я пообещал себе тогда, что никогда, черт возьми, не полюблю кого-то настолько сильно, чтобы не почувствовать эту боль, —продолжает он.

Его пристальный взгляд впивается в меня, расплавляя мою гребаную плоть.

— Черт возьми, я не думал, что мне придется выполнять это обещание, все внутри меня было мертво, я думал, что не способен снова заботиться о ком-то. Инстинкт самосохранения, — он пожимает плечами. — А потом появилась ты. С острым языком, огнем в глазах и без колебаний встала со мной лицом к лицу. Сначала я хотел трахнуть тебя. Ну, кто бы этого не хотел? — он пытается выдавить улыбку, но у него ничего не выходит.

Я стараюсь улыбнуться в ответ, но, боюсь, у меня тоже ничего не получается.

— Я сказал себе, что ты мне не нравишься, — продолжает он. —Сказал себе, что мне просто нравилось доставать тебя, пялиться на твою задницу, нравилось видеть, как морщится твое лицо, когда ты понастоящему злишься, и дальше ничего не будет. Я хорошо лгу сам себе.

Он сжимает подлокотники стула.

— Потом ты сидела в баре с этими гребаными печальными глазами и таким страхом в них, я ничего не мог с собой поделать.

Опять же, подумал, что лишь помогу тебе, и это, в свою очередь, помогло бы мне, потому что моя семья – в основном мать – не

оставляла меня в покое, и они душили меня своим сочувствием и беспокойством. Я не мог этого вынести. Я подумал, что женитьба на тебе избавит меня от них, — еще одно пожатие плечами. — Хотя я и дразнил тебя, у меня все равно член вставал.

Снова либидо. Автокатастрофа не убила его, и ужасная история Кипа тоже. Делает ли это меня ужасным человеком?

— Наверное, в глубине души я знал, что не смогу устоять перед тобой. Что мы будем трахаться, — он вздыхает. — Опять же, я думал, что смогу трахать тебя без чувств. Я часто этим занимался, — он проводит рукой по волосам. — Но, господи, Фиона, я влюбился в тебя.

Наверное, влюбился в тебя в ту секунду, когда ты показала мне средний палец после того, как я подкатил к тебе.

Мое тело напрягается, и низкий рев достигает ушей.

Кип говорит, что любит меня.

Пока я лежу на больничной койке.

Сразу после того, как он рассказал мне об идеальной жене и идеальной дочери, которых оплакивал долгие годы.

Я точно не знаю, что они были идеальны при жизни, но умершие жены и дети, как правило, живут впамяти вечным совершенством.

— Я думал, что смогу с этим справиться, — бормочет Кип, глядя на свои ботинки, затем снова на меня. — Заботясь о тебе. Ты самый сильный человек, которого я когда-либо встречал. Я же не на другом конце света, не на службе. С тобой ничего не должно было случиться, — он смотрит на мой живот. — А потом ты забеременела. И я не смог бы пережить потерю еще одного ребенка. Итак… я сделал то, что сделал. И мне чертовски стыдно. И ты лежишь на чертовой больничной койке.

Еще больше страданий. И чувства вины. Да, он наказывал себя.

Ясно как божий день.

Ох, как сильно мне хотелось встать с постели и заползти к нему на колени. Я хочу сказать ему, что прощаю его.

— Нет слов, — говорю я, мой голос хриплый и слабый. — У

меня абсолютно нет слов, чтобы объяснить, как мне жаль, что это случилось с тобой. Как это, блять, ужасно.

У меня мурашки побежали по коже от осознания того, что он пережил. То, что он потерял. Я не могу полностью осознать все, ведь столько дерьма произошло за такой короткий промежуток времени.

— Но мне жаль, — тихо говорю я ему. — Мне так чертовски жаль, что с тобой это случилось. И теперь, узнав, я могу понять многое. Могу понять, почему ты выбрал ту жизнь, которой жил.

Почему ты хотел, чтобы между нами была дистанция. Черт возьми, я даже могу понять твою первоначальную реакцию на беременность.

Я смотрю на сломленного мужчину рядом с моей кроватью, ловящего каждое мое слово.

Вздыхаю, хмуро глядя на гипс на своей руке.

— Могу принять все это, — продолжаю я. — На неделю. Может быть, две. Но это не сработает как полное оправдание того, что ты так обращался со мной в течение пяти гребаных месяцев.

Кип морщится, и нежная часть моего сердца отзывается болью от этого движения, немедленно желая взять свои слова обратно. Но у меня также есть более твердое, окаменевшее сердце, разбитое и разрушенное мужчинами.

— Знаю, что наши брачные клятвы были ерундой, что мы не говорили их серьезно, как большинство людей, так что у тебя не было никаких обязательств передо мной.

Я покручиваю золотое кольцо на левой руке. Мне хотелось отказаться от обручальных колец, но нужно было поддерживать образ.

— Но я также думала, что у нас было… что-то, — слабо говорю я.

— Что-то, чего никто из нас не хотел признавать, но это было, — я глубоко вздыхаю, не желая говорить то, что должна. Хотелось бы все забыть.

Это так заманчиво.

— Но ты использовал свою травму, чтобы испортить все нахрен, — говорю я наконец. — Оставил меня проходить через это в одиночестве. И у меня не было выбора.

Я прикусываю губу, готовясь к тому, что собиралась рассказать.

— Раньше у меня был муж, который сталкивал меня с лестницы или бил по лицу, когда я теряла наших детей.

Кип резко втягивает воздух, как будто высасывая весь кислород из комнаты. Его поза становится напряженнее, ярость охватывает тело.

Я ожидала такой реакции.

Возможно, за последние несколько месяцев он и не соответствовал всем правилам защиты альфасамца, но альфа-самец в нем проснулся с удвоенной силой.

Я удивлена, что он не топает по комнате, ломая вещи.

— Да, ты не единственный, у кого трагическое прошлое, —говорю я ему с грустной улыбкой. — Возможно, я оставила свое прошлое на совершенно другом континенте, но оно легко последовало за мной. И мне не удалось всего избежать. Я не могла игнорировать это так, как ты игнорировал меня.

Я кладу здоровую руку на живот. Даже сейчас моя грудь сжимается от беспокойства. На секунду зажмуриваю глаза, прежде чем открыть их и снова сфокусироваться на Кипе.

Его пристальный взгляд прикован ко мне. В них еще одна пытка.

Еще больше страданий. Еще больше ярости.

— Теперь, я уверена, у тебя было много потрясений, — говорю.

— Я не сбрасываю это со счетов. Но не могу игнорировать. Я живу в своем теле каждый чертов день. Я не могу ни на секунду отбросить мысли, что у меня случится еще один выкидыш и мне придется это пережить. Мне пришлось жить со своим ужасом. У меня не было роскоши игнорировать это.

Лицо Кипа становится пепельно-серым. Меня охватывает чувство вины. Но он заслужил это. Потому что, несмотря на мою

жалость по этому человеку, я сама прошла через своего рода ад. На самом деле, я еще там, пламя все еще обжигает.

— Итак, я бесконечно сожалею о том, через что тебе пришлось пройти, но это не дает тебе права «выйти из тюрьмы досрочно», —мягко произношу я. — Ты не вернешься в мою жизнь таким образом.

Наше соглашение, которое мы так искусно заключили, все еще в силе.

Он смотрит на меня, быстро моргая, выражение его лица напряженно, полное боли. Полное сожаления.

— Я верну тебя, — клянется он после нескольких долгих мгновений, видимо, он переваривал все, что я сейчас сказала.

Мой желудок сжимается от его слов и решительного тона. Это нервирует.

— Ты не сможешь вернуть меня, — говорю я ровным голосом, несмотря на то, что внутри у меня все переворачивается. — Вопервых, я никогда не была твоей.

— Ты моя жена, — возражает он.

— По иммиграционным соображениям. Больше ничего, —выпаливаю я в ответ.

— Может быть, в начале было так, — соглашается он. Его глаза собственнически скользят по моему телу. — Но даже если ты не признаешь этого вслух прямо сейчас, ты знаешь, что мы были чем-то большим. Особенно когда создавали ее, — он протягивает руку, будто намереваясь погладить мой живот, но в последний момент убирает.

Мое тело

разочарования.

напрягается.

Не

уверена,

от

облегчения

или

Сейчас слишком много всего происходит. Я только что попала в серьезную автомобильную аварию, думала, что потеряю своего ребенка. А потом мой муж приехал и раскрыл свое душераздирающее прошлое. Потом я сделала то же самое. Ну, не совсем раскрыла. Я

втиснула это в одно сжатое предложение, но оно донесло суть.

Физического и эмоционального потрясения хватит на всю жизнь.

И все это за несколько часов.

Слишком.

— Тебе нужно идти, — произношу я.

Его решительный взгляд меня не разжалобит. Как и этот оттенок нежной… тоски.

Я ненавижу это. И чертовски ненавижу то, что это заставляет меня чувствовать что-то еще, кроме обиды и ненависти. Чертовы беременные гормоны заставляют меня любить своего мужа.

— Уходи, — произношу я сквозь зубы.

Он рассматривает меня еще несколько долгих секунд, прежде чем кивнуть и встать.

— Просто для ясности, я покидаю эту комнату, — говорит он. —Но не собираюсь покидать больницу. Только не без тебя, — его взгляд скользит по моему животу. — Без вас.

Глава 16

«Эти гребаные мужчины»

Кип

У меня звенело в ушах, когда я шел по коридорам больницы.

С Фионой все в порядке. С ребенком все в порядке. Хотя я полностью поверю в это только тогда, когда увижу собственными глазами и услышу сердцебиение. Я сделал мысленную пометку придумать, как организовать УЗИ.

Затем меня на мгновение парализовал страх при мысли о том, что я увижу своего ребенка на экране. Моего ребенка. Тогда все станет реальным. Хотя, для Фионы это было реально с того момента, как она увидела две полоски.

Она сказала, что у нее не было ни секунды, чтобы покинуть свое тело. У нее травма. Не только травма потери детей в прошлом, но и то,

что муж бил ее после этого. Я не мог этого понять. Не мог связать такую ужасающую деталь с женщиной, которую я знаю. Но это было правдой. Я чувствовал боль в ее словах, видел в ее глазах. У меня ком застрял в горле, и я не мог его проглотить.

Черт, я не мог представить, через что она прошла. У нее не было выбора, когда я оставил ее, черт возьми.

Она поступила правильно, не давая мне поблажек. Я этого не заслуживаю.

Как и ее бывший. Тот, который скоро умрет.

Я продолжал идти, несмотря на то, как сильно мне хотелось пробить стену или разнести чтонибудь на части.

Сейчас не время, у меня куча дел.

Нора и Роуэн сидели в зале ожидания, как я и думал. На лице Норы виднелось беспокойство.

Роуэн изобразил веселое выражение лица, обнимая жену.

Нора встала в ту же секунду, как увидела меня.

— С ней все в порядке? — спросила она неистовым тоном.

Я не торопился отвечать. Все, о чем я мог думать, это о том, что сказала мне Фиона.

«Мой муж столкнул меня с лестницы после того, как я потеряла нашего ребенка».

Не знаю, почему я не разнес палату вдребезги после того, как услышал это. Это лишь превратило бы меня в жестокого человека, доказало бы, что я такой же, как тот парень, который грубо обращался с ней. Из-за которого она убегала. Из-за которого, спустя все эти годы, она боялась возвращаться домой.

Да, в моих мыслях была Фиона, падающая с лестницы после выкидыша, когда я подошел к Норе.

Я не собирался срываться на ней, но знаю, что выглядел опасным. Нора отступила на пару шагов, потом села на место. Это странно. Ведь, она не трусиха.

— Ты знала? — я огрызнулся.

Роуэн встал

убийственным.

перед

женой,

его

лицо

было

чертовски

— Отойди, — отрезал он. Я слышал, как он теряет самообладание, чувствовал, что он в нескольких секундах от того, чтобы ударить меня.

Нора положила руку ему на плечо.

— Роуэн, — тихо сказала она. — Все в порядке.

Роуэн еще мгновение смотрел на меня с предупреждением, мускул на его челюсти подергивался. Он хотел причинить мне боль за то, что я ругался с его женой. Вот как много значила для него эта женщина. Он без колебаний выбил бы дерьмо из своего лучшего друга ради нее.

Конечно, я знал, что были и другие причины, по которым он хотел избить меня.

Он отступил назад, но задержался рядом со своей женой, наблюдая за мной так, словно я непредсказуем. Опасен.

Может быть, так оно и было. Хотя сейчас мне ничего не хотелось. Я просто чувствовал себя… уставшим. И злым, наверное. В

основном на себя.

Но парни, которые злятся на себя, обычно самые опасные, не так ли?

— Ты знала? — я повторил Норе. — О том, через что она прошла?

Я почувствовал себя немного виноватым за резкий тон. Нора была чертовски нежной, одним из самых добрых людей, которых я

знал, и не заслуживала, чтобы я так с ней разговаривал. Но я ничего не мог с собой поделать.

— Разве это имеет значение? — спросила она более резким голосом, чем я привык. Я чертовски ненавидел то, как она смотрела на меня сейчас. С презрением. — Разве имеет значение, через что она прошла в прошлом? Эта информация помогла бы тебе по-хорошему к ней относиться? Она не знала о твоем прошлом, и все же она не выгнала тебя, не развелась с тобой, не ругалась на тебя, хотя ты заслуживал.

Я проглотил ярость, на которую, оказывается, способна милая Нора. С другой стороны, она была из тех, кто любил отчаянно. Фиона много значила для нее.

И я причинил ей боль. Это заслуженно.

И каждое слово было правдой.

Мне не нужно было знать, через что она прошла в прошлом, чтобы относиться к ней с уважением. Но, черт возьми, если бы я знал, может быть, тогда не был бы таким эгоистичным куском дерьма.

Или был бы.

— Ты права, — сказал я ей. — Во всем. Я облажался. В

королевском масштабе. Сейчас я ни хрена не могу с этим поделать. Но я исправлюсь.

Нора пристально посмотрела на меня.

— Мне насрать, что ты планируешь и не планируешь делать, —сказала она мне. — Я пойду посижу со своей лучшей подругой. Буду рядом с ней, как была все это гребаное время.

Она толкнула меня плечом, проходя мимо.

Я ее не винил. Ни капельки.

***

Роуэн не разговаривал со мной. Понятное дело. Я набросился на его жену совершенно неподобающим образом.

Он, возможно, вывел бы меня на улицу, если бы не появились Тина и Тиффани, обе обезумевшие от беспокойства и даже не обратившие на меня внимания, прежде чем поспешить в палату Фионы. Каллиопа не отставала от них. Она была чуть более сдержанной, но я знал ее хорошо, заметил складку у нее между бровей и сжатые губы. Она была потрясена. Впервые за несколько месяцев ее глаза посмотрели в мои. Было тяжело справляться со всем этим дерьмом от всех – дерьмом, которое я, блять, заслужил, – но хуже всего было то, что Каллиопа так отстранила меня.

В других обстоятельствах ее внимание, возможно, было бы воспринято как своего рода облегчение. А сейчас приоритеты изменились.

Сквозь туман в голове я с удивлением увидел, что Каллиопа не только смотрит на меня, но и идет ко мне, останавливаясь передо мной, чтобы протянуть руку и один раз сжать мою. Ее рукопожатие было крепким.

— С ней все в порядке, — сказала она, очевидно, ее проинформировали перед приездом. — С ними все в порядке, —добавила она. — Ты их не потерял… пока, — ее взгляд заострился, и хватка на моей руке стала сильнее с предупреждением, а не с заверением. — Считай, что это тот тревожный звоночек, в котором ты нуждался. Однажды ты уже потерял все. Ты не мог это контролировать. Это была не твоя вина, ни капельки.

Я хотел открыть рот и поспорить с ней, но Каллиопа не позволила.

— Но сейчас? Если случится что-то еще, это будет твоя вина, —сказала она. — И ты будешь носить это с собой всю жизнь. И, милый, какими бы сильными ни были эти плечи, даже они не могут выдержать вес того, что уже лежит на них. Возьми себя в руки.

Она сжала меня так сильно, что стало больно, потом отпустила, и направилась в сторону больничной палаты Фионы.

Возможно, я бы еще немного поразмыслил над ее словами, если бы шериф Финн не появился сразу после этого. Тот факт, что он вообще был здесь, кое о чем мне сказал. Что это не был гребаный несчастный случай, и мне есть кого наказать.

Короткий разговор с ним дал понять, что я прав.

Палата Фионы, скорее всего, теперь закрыта для меня. Все ее фрейлины были там и все еще ненавидели меня в разной степени.

Кроме того, Фиона не хотела меня видеть.

Я рассказал ей все, выплеснул свою слезливую историю. И это задело ее. Я видел это. Потому что, несмотря на все, что я сделал с ней за последние месяцы, она все еще питала ко мне слабость. Моя боль причиняла ранила ее.

Но в то время как она, возможно, была мягкой в одних местах, в других она была тверда, как гребаный камень. Поэтому моя история не послужила для нее катализатором, чтобы простить все. И правильно.

Мне нужно приложить гораздо больше усилий, чтобы вернуть ее.

Нужно многое сделать, чтобы вернуть ее, хотя в данный момент я ничего не мог.

Хотя, когда Роуэн появился передо мной, я понял, с чего начать.

— Я поговорил с Финном, — сказал он, стоя передо мной и оценивая меня.

— Я тоже, — ответил я. — Он был пьян, — категорически сказал я. — Водитель. Он был чертовски пьян. И он в этой больнице.

Взгляд Роуэна был настороженным, его поза напряженной, и я мог видеть, что он готовится перейти в боевой режим, если ситуация потребует.

Этого я и хотел. Боевой режим. Я уже в нем, черт возьми. Я

человек, который выполнял приказы, без колебаний обрывал жизни, не моргнув. Конечно, дома потом мне снились кошмары, но я служил. И

даже вернувшись со службы, внутри тебя на всю жизнь остается тот самый солдат. Он никогда не умирает. Ты просто учишься лучше сдерживать его.

Мой был искалечен горем, а затем пьянством и распутством, но не умер.

— Да, он в этой больнице, скорее всего, с копом, который охраняет его дверь, — сказал мне Роуэн то, что я и так знал.

— Даже копы ходят в туалет, — процедил я сквозь зубы.

— Что потом? — спросил он, скрестив руки на груди.

— Что потом? Я иду туда и заканчиваю дело, — ответил я, зная, что он спрашивает только для того, чтобы заставить меня произнести это вслух.

Лицо Роуэна оставалось невозмутимым.

— Да? Ты собираешься убить его в больнице, где есть камеры наблюдения, где они могут определить причину смерти, где чертовски прямая линия будет проведена к тебе, и ты окажешься в тюрьме еще до того, как Фиону выпишут, и пропустишь рождение еще одного ребенка?

Если бы он ударил меня, я бы почувствовал меньшую боль. А у этого ублюдка чертовски сильный хук слева. У меня было непреодолимое желание разбить ему лицо. Повалить его на пол и не прекращать бить.

Но он сказал все это не просто так. Он знал, что эти слова подействуют лучше, чем что-либо физическое.

— Скажи мне, что ты бы действовал подругому, — тихо сказал я. — Если бы это Нора лежала на больничной койке, со сломанными костями, покрытая синяками, с разорванной кожей, беременная, скажи мне, что ты бы не разорвал на части ублюдка, который сделал это с ней. Черт возьми, ты потащил ее на кухню, увидев синяк, и был готов убить того ублюдка еще до того, как она стала твоей.

Я отговаривал своего друга от опрометчивых поступков, когда они с Норой только познакомились. Мы пришли в пекарню, а у нее был синяк под глазом, который поставил ее бывший. Роуэн сложил два и два и пришел в ярость.

Его ноздри раздулись.

— Она была моей и до того, — тихо сказал он. — И ты прав, если бы там была моя жена, я бы жаждал крови. Но я бы также хотел, чтобы ты стоял здесь и не давал разрушить мою жизнь, сказал мне возвращаться к жене, живой жене, и быть мужчиной, который гонится за жизнью, а не за смертью. Мы больше не те, кем были.

Я посмотрел на своего друга.

— Мы всегда будем ими.

Затем я ушел.

Подальше от палаты Фионы и с намерением найти того, кто это с ней сделал.

***

Я был прав.

Копы тоже ходят в туалет. И они тоже были не в восторге от дерьмовой работы, так что полицейский средних лет с модной стрижкой и вкрадчивым взглядом, похоже, никуда не торопился.

Судьба была на моей стороне.

Я проскользнул в палату, как только полицейский скрылся из виду.

И вот он. Человек, ответственный за сломанные кости Фионы, за ее синяки, за страх, который я видел в ее глазах. Страх не за себя. За нашего ребенка. За того, кем она дорожит. Потому что она теряла

детей и раньше. Потому что наш ребенок был ее чудом. И этот ублюдок почти отнял его.

Он был подключен к трубкам и прочему дерьму, но, на мой взгляд, выглядел чертовски хорошо, несмотря на порез на голове.

— Вы всегда выживаете, — сказал я, подходя к кровати. — Сеете разрушения и боль, а потом выживаете, получив царапину.

Я не знал, находился ли он под воздействием каких-то лекарств, но выглядел испуганным.

Он прижался к кровати, как будто пытался вскарабкаться по стене.

— Кто ты? — пискнул он.

Я не остановился, не колеблясь схватил его за горло в ту же секунду, как добрался до его постели. Я мог бы раздавить ему трахею.

Я знал как. Потребовалось всего менее пяти фунтов давления на шею в течение десяти секунд, чтобы вызвать потерю сознания. Немного дольше и сложнее полностью перекрыть подачу воздуха и в конечном итоге убить человека, но я это не делаю… пока.

Я давил не сильно, ровно настолько, чтобы удержать его на месте, заставить хватать ртом воздух и думать, что он вот-вот умрет.

Мне нравилось видеть этот страх в его глазах. Он, блять, заслужил каждую секунду этого.

— Если бы я мог заставить тебя жить в страхе до конца твоей жалкой жизни, я бы сделал это, — выдавил я из себя. — Я бы превратил каждый гребаный миг твоего существования в кошмар, сделал бы так, чтобы ты никогда не почувствовал ни любви, ни радости, ничего, кроме осознания того, что ты вот-вот станешь пищей для червей, — я сжал чуть сильнее, и его глаза выпучились. — Но у меня нет столько времени, — вздохнул я. — У меня есть жена. …

ребенок, — мое зрение на секунду затуманилось. От ярости. Мне пришлось сдержаться, чтобы окончательно не потерять самообладание и не сломать ему шею.

Он продолжал хватать ртом воздух.

Этого было недостаточно.

— Их ты сегодня чуть не убил, потому что выпил виски на завтрак – это нормально, когда ты разрушаешь свою собственную жизнь, но потом ты сел за руль машины и чуть не разрушил мою жизнь.

Теперь его руки вцепились в мои. Слабо. Неуклюже. Как будто он играл в попытку выжить, но на самом деле не стремился к этому.

Человек, выпивший виски на завтрак, а затем севший за руль автомобиля, не был похож на человека, действительно стремящегося выжить. Я был таким человеком. Конечно, я не устраивал аварий. Ктото другой мог бы посочувствовать этому парню, протянуть руку помощи. Не я.

— Я настолько невменяем, что пришел в твою палату и напал, пока тебя охраняют, — сказал я как бы между прочим. — В других обстоятельствах я бы убил тебя прямо сейчас. Но это слишком сложно.

Его сдавленное дыхание

конечности задергались.

стало

более

поверхностным,

а

Я вздохнул, разжимая руки. Он был близок к обмороку.

Он закашлялся, как только я ослабил давление, и я отступил назад, ожидая, когда он заткнется.

— То, что я не убил тебя сегодня, не значит, что я не убью тебя завтра, — сказал я ему, говоря громче, чтобы заглушить его жалкий кашель. — Я найду ту дыру, в которой ты живешь, узнаю о тебе все, и позабочусь о том, чтобы ты не спал спокойно. Я разрушу твою жизнь настолько сильно, пока не решу оставить тебя на произвол судьбы.

Хотя я решил не убивать его, у меня была доля секунды, когда я мыслями вернулся в свой родной город, пытаясь осознать тот факт, что мои жена и дочь мертвы. И когда я мысленно вернулся в эту больничную палату, то не полностью контролировал свои способности.

К счастью, это длилось всего долю секунды, а затем ко мне вернулась способность думать о будущем, помимо сокрытия убийства.

У меня есть жена и ребенок.

Которые живы и нуждались во мне.

Я развернулся и вышел из палаты.

Глава 17

«Кофе, выпечка и желание вернуть Её»

Фиона

После того, как Кип покинул палату, передышки было немного. Я

едва успела переварить то, что он мне сказал, прежде чем ворвалась Нора, ее глаза были полны слез и облегчения.

Вскоре после этого появились Тиффани, Тина, а затем Каллиопа.

Все они хлопотали надо мной по-своему, на время отвлекая от беспокойства, но не от Кипа. Ничто не могло этого сделать.

В конце концов, они все ушли, Тина и Тиффани, чтобы сходить в торговый центр и купить мне новую одежду и туалетные принадлежности, а Каллиопа, чтобы найти когонибудь, кто «перевел бы меня в палату получше», как будто мы были в отеле, а не в больнице. Я пыталась сказать ей, что с этой палате все в порядке, тем более что я останусь здесь только на ночь, но спорить с ней бесполезно.

— Она, вероятно, станет заведующей хирургическим отделением до того, как тебя выпишут, — шутит Нора после ухода своей невестки.

Я издаю смешок.

— Или будет руководить всей этой чертовой больницей.

Каллиопа та еще штучка, и мне жаль того, с кем ей предстоит столкнуться. Я рада, что они все ушли, так как мне нужно поговорить с Норой. Очевидно, сегодня день разглашения секретов, и я устала разыгрывать шараду.

— Есть еще одна вещь, в которой я была не совсем честна, —произношу я, садясь в постели и слегка морщась. Я не могу принять хорошие обезболивающие из-за ребенка, поэтому чувствую себя ужасно.

— Пожалуйста, скажи, что из-за этого твой муж не взбесится, —говорит Нора, бросаясь помочь мне подняться и поправить подушку.

— Этот мужчина взорвется, если у него выработается еще немного тестостерона.

Я слабо улыбаюсь. Она не ошиблась. Кип не был таким задумчивым задирой, как Роуэн. Он был скорее дерзким напарником.

Горячий, дерзкий напарник.

Я никогда до конца не осознавала, что Кип обладал огромной энергией главного героя. Огромной энергией задиры, особенно в сочетании со всем этим мучительным прошлым.

Он очень хорошо это скрывал. Ну, может быть, не так хорошо в последние месяцы. Но я ошибочно думала, это из-за того, что он эгоистичный мудак, который не хочет менять свой образ жизни.

Правда оказалась намного трагичнее и сложнее.

— Ну, к сожалению, у меня нет большой власти над всей этой историей с тестостероном, но у тебя есть свой собственный опыт в этом, — говорю я после долгой паузы.

Ее муж мог бы написать книгу о собственнических альфасамцах.

Нора улыбается, не споря со мной.

— Хотя это отчасти о нем, — добавляю я со вздохом. — И

вообще о муже, — я тереблю дешевое больничное одеяло.

Она в замешательстве морщит лицо.

— Ты была, мягко говоря, удивлена, когда мы не только объявили, что вместе, но и собираемся пожениться за такой короткий промежуток времени, — я говорю ей то, что она уже знала. Хотя «удивлена» - преуменьшение. Мы шокировали до чертиков наших самых близких друзей.

Нора просто кивает.

— Ну, это во многом было связано с истечением срока действия моей визы и отсутствием других вариантов остаться в стране, —объясняю, не глядя на нее. — И ты уже знаешь о том, какая жизнь

ожидала меня по возвращении в Австралию, так что я была в отчаянии. Думала, что выбрала меньшее зло.

Довольно краткое объяснение, но я не стремилась слишком вдаваться в подробности, и это донесло суть.

— Ты вышла за него замуж ради грин-карты? — делает вывод Нора.

Я киваю.

— Но это не планировалось, — я указываю на свой живот и больничную койку. — У меня, как обычно, все пошло наперекосяк.

Нора посмотрела на мой живот, затем на меня, поджав губы, переваривая информацию.

—Вопервых, я не думаю, что беременность ребенком, которого ты заслуживаешь, – это «наперекосяк», — говорит она, используя воздушные кавычки. — Хотя, честно говоря, я не так хорошо знакома с этим термином, как ты.

— Ладно, — уступаю я, ухмыляясь и прижимая руку к животу. —Может быть, это и не входило в план, но я не сержусь, что так получилось. Хотя это привязывает меня к Кипу на всю оставшуюся жизнь, — я прикусываю губу от такой перспективы. Это не первый раз, когда я думаю об этом, но до этого все затмевалось мыслью, что Кип нас бросит.

Теперь он дал обещание «вернуть меня» с огнем в глазах, который меня немного напугал.

Нора облизывает зубы.

— Ну, возможно, все начиналось как соглашение, и вы не казались слишком счастливыми с самого начала, но все равно сделали это, — она кивает на мой живот. — Все вышло не так уж плохо.

— Ага, — тихо выдыхаю я, думая о нашем коротком медовом месяце. — Все вышло не так уж плохо.

— И, хотя в то время я не понимала, но, оглядываясь назад, вы все равно, как будто… влюблялись? — спрашивает она с дразнящим блеском в глазах. — В какойто момент это стало реальностью.

— Да, — соглашаюсь я, не видя больше смысла лгать самой себе.

— Так и было. Но потом он взял и все испортил.

Нора кивает.

— Да. Но…

— Тебе не обязательно туманно намекать на его травму, —перебиваю. — Я все знаю.

Ее глаза распахиваются от удивления.

— Он рассказал тебе?

— Да. Практически сразу же, как я очнулась, он посвятил меня во всю эту душераздирающую гребаную историю о том, что случилось с его женой и дочерью, — говорю я, мой голос внезапно становится грубым.

Нора, должно быть, понимает это, потому что бросается наливать мне стакан воды, и я с благодарностью принимаю его.

— Прости, что не сказала тебе, — тихо говорит она, присаживаясь рядом с моей кроватью. На ее лице написано чувство вины. В отличие от меня, Нора не хранила секретов и не лгала.

— Ты не должна была говорить мне, — я убираю стакан, в горле все еще саднит. — Ты поступила правильно. Это он должен был рассказать.

Ее лоб морщится.

— Да. Но все эти месяцы, видя, как он ведет себя подобным образом, видя, как ты проходишь через это все в одиночку…

— Я не одна, — произношу я, потянувшись, чтобы схватить ее за руку. — Никогда не был одна. Ты, Тиффани, Тина и Каллиопа позаботились об этом, — я улыбаюсь, думая о том, как мне чертовски повезло, что я наткнулась на Юпитер и решила поселиться здесь и

работать в пекарне. — Даже если бы ты сказала мне, это не изменило бы поведение Кипа, — продолжаю я. — Очевидно, мысль о том, что я погибла в автокатастрофе, была причиной его откровения.

Я вздрагиваю от того, как это прозвучало вслух.

— Я не простила его, — бормочу я, делая еще один большой глоток воды. — Когда он объяснил, почему так себя вел, когда он рассказал мне о… — вдыхаю, пытаясь найти в себе силы произнести их имена. — Габби и Эвелин… я сказала ему, что у меня разбито сердце, и я могу понять первоначальную реакцию, но не могу простить, что он вел себя так несколько месяцев, — я рассматриваю свой гипс, думая о выражении лица Кипа, когда он вошел в мою больничную палату. — Это было слишком грубо?

Нора тут же качает головой.

— Нет. Я сочувствовала ему, поверь, и пыталась понять его поведение, — она пользуется моментом, чтобы налить себе воды. — И

сначала я поняла. Была готова проявить к нему снисхождение, надеялась, он одумается. Но он этого не сделал, — ее ноздри раздуваются, а обычно спокойное лицо искажается от ярости. Ну, в своей милой манере. — То, что ему причинили боль в прошлом, не оправдывает того, что он причинил тебе боль и бросил в настоящем.

Но ему не просто причинили боль в прошлом. Его сломали.

Но разве я тоже не была сломлена? Я была опустошена, разбита и полностью уничтожена.

— Заставь его побегать, — решает Нора.

Я смотрю на нее скептически.

— Ты думаешь, после всего этого я буду жить долго и счастливо?

Она улыбается.

— Да, я точно знаю, что так и будет.

Я качаю головой.

Кип, возможно, сейчас пытается играть в героя, но не думаю, что у нас будет такая история, которая закончится «долго и счастливо».

***

Я волнуюсь, когда меня выписывают на следующий день. В

основном из-за Норы, но также из-за Кипа, который спал в моей палате прошлой ночью. Я спала, когда он вошел, иначе бы выгнала.

Или, по крайней мере, мне нравилось думать, что я бы его выгнала.

Но было довольно… приятно проснуться от дерьмового сна в незнакомой комнате, пропахшей отбеливателем, завернувшейся в колючие одеяла, и увидеть Кипа в кресле с двумя чашками перед собой и коробкой, которая выглядела удивительно знакомой.

Он выпрямляется в ту же секунду, когда видит, что я проснулась.

Он выглядит определенно лучше, чем вчера. На самом деле, он не выглядел так, будто спал в кресле рядом с больничной койкой. На нем кепка, чистая футболка, фланелевая рубашка и джинсы. Его загорелая кожа блестит, а темно-русая щетина на подбородке очень ему идет.

Единственный слабый намеком на то, как он себя чувствует, его слегка покрасневшие глаза. Мне стало интересно, сколько он спал.

— Ты в порядке? — требует он. — Нужно, чтобы вызвать врача?

Я моргаю, приподнимаясь, пока не вспоминаю, что у меня на руке гипс. Пытаюсь опереться на правую руку, и это немного усложняет процесс. Кип бросается, чтобы осторожно поддержать меня.

— Тебе нужны еще подушки?

— Нет, мне не нужны подушки или врач. Мне нужно это, — я указываю на одну из чашек. — И, если он без кофеина, я убью тебя прямо на месте.

Кип моргает, глядя на меня. Затем его глаза светлеют, а уголок рта приподнимается.

— Он с кофеином. Я бы так с тобой не поступил. Хотя это всего лишь двойная порция, наверное, обычная четверная порция превысила бы порог двести миллилитров, особенно если ты съешь «пейн с шоколадом», — он кивает на коробку.

Я пялюсь на него, все еще пытаясь сориентироваться.

— Дай мне кофе, — требую я.

Кип отдает мне чашку, на которой написаны характерные каракули из пекарни.

Я делаю глоток и позволяю кофеину проникнуть в мой организм.

Затем тянусь за телефоном, лежащим на столике рядом со мной.

— Как получилось, что я пью теплый кофе из пекарни в семь утра, если до Юпитера почти четыре часа езды туда и обратно? —спрашиваю его.

Он делает глоток своего кофе, который, бьюсь об заклад, с четверной порцией.

— И откуда ты знаешь, что мне разрешено принимать только двести миллилитров кофеина в день? — добавляю я.

— Ну, Нора открыла пекарню пораньше, потому что знала, что все, что тебе понадобится после пробуждения на больничной койке, –это выпечка и хороший кофе, поскольку мы оба знали, что ни одно кафе в радиусе пятидесяти миль не соответствует твоим стандартам.

Хмуро смотрю на него.

— Я не виновата, что эта страна решила, будто в «Starbucks»

нормальный кофе, — я вздрагиваю при мысли об этом.

Он поднимает руки, сдаваясь.

— Согласен. Я не могу пить ничего, кроме кофе Норы. Кое-как пил то дерьмо из закусочной последние несколько месяцев.

Я приподнимаю бровь, глядя на него.

— Да, видимо, тебе было тяжело.

Кип выглядит отчитанным, потянувшись за коробкой из пекарни.

— Тут много лучших пирожных Норы, — говорит он, открывая ее.

Внезапно у меня просыпается аппетит, и я тянусь за шоколадным круассаном, все еще мягким и теплым.

Кип достает салфетку для крошек, которую я с благодарностью принимаю.

— Ты ездил в Юпитер и обратно, чтобы купить мне круассаны и кофе? — уточняю.

— Ну, себе я тоже взял кофе, так что это был не совсем бескорыстный поступок, — он поднимает свою чашку.

— Если ты пытаешься «вернуть меня», то должен знать, что для этого потребуется нечто большее, чем выпечка и кофе, — сообщаю я ему, не отказываясь ни от того, ни от другого.

Кип усмехается. Мне понравился этот звук. Я не слышала его несколько месяцев, и это согрело меня до костей.

— Я понимаю, что для этого потребуется гораздо больше. Но ты сейчас признала, что я могу вернуть тебя, — говорит он тоном, полным триумфа.

Черт.

— Я не это имела в виду, — огрызаюсь.

Кип ухмыляется.

— Именно это и имела. У меня все еще есть шанс.

— Не обольщайся.

Хотя в моем голосе звучит горечь, что-то внутри меня оживает, я рада оказаться в знакомом ритме, увидеть знакомую картинку.

В этот момент входит медсестра, чтобы проверить мои жизненные показатели и сердцебиение ребенка с помощью портативного допплерографа17. Я поняла, как он выглядит, потому что в течение первого триместра каждый вечер смотрела на сайте этот аппарат, прикидывая, хорошо это или плохо – иметь возможность определять сердцебиение ребенка.

Решила этого не делать.

Я бы сходила с ума, постоянно пытаясь найти этого маленького засранца, а потом впадала бы в глубокую депрессию, если бы не находила. Я и так нервная.

Как бы то ни было, я пугаюсь, когда медсестра достает эту маленькую штучку, у меня внезапно пересыхает во рту и замирают конечности.

Биение сердца, исходившее от маленькой машинки, является обнадеживающим и желанным звуком, но я не учла присутствия Кипа и не ожидаю от него какой-либо реакции.

У него отвисает челюсть, и он наклюнется вперед, так что его локти упираются в кровать, когда он с благоговением смотрит на мой живот. Если бы я когданибудь попыталась убедить себя, что Кипу наплевать на ребенка, я бы не смогла, только не после этого момента.

Это пугает меня. Переход от такой холодности к такому…

изумлению и преданности.

Я не знаю, что с этим делать. Все материнские гормоны, циркулирующие по моему телу, сделали меня мягкой и требовали простить его и вернуться домой счастливой семьей.

Которой мы не были.

Мне нужно помнить об этом.

Поэтому я отступаю.

Остаток утра я не смотрю на него, не улыбаюсь и не позволяю его нежному выражению лица и чрезмерной заботливости проникнуть

внутрь. Вместо этого я сосредоточиваюсь на том, чтобы собраться, убраться нахрен из больницы и вернуться домой.

Они заставили меня выехать в инвалидном кресле, что подпортило мой имидж: «я все могу сама».

Потом Кип помогал мне забраться в его грузовик и вылезти из него, как будто я гребаный инвалид. Хотелось оттолкнуть его, но грузовик этого ублюдка высокий, и я не могла забраться туда одной рукой. В больнице мне не дали ни одного из хороших лекарств из-за беременности. Поэтому у меня не только пульсирует запястье, но и такое чувство, будто меня сбила машина.

Хотя, почти так и есть.

Я нуждалась, чтобы Кип помог мне забраться в грузовик и выбраться из него, а затем дойти до дома, где он уложил меня на диван с одеялами. Опять же, я могла бы поспорить, но мой диван и одеяла сейчас действительно нужны.

— Я приготовлю ужин, — говорит он после того, как закутал меня, как буррито. — Чего хочешь?

Я поджимаю губы, не желая больше ничего требовать от этого человека.

— Закажу пиццу, — решаю я, роясь под одеялом в поисках телефона.

— Я приготовлю пиццу, — заявляет Кип.

Сердито смотрю на него.

— Пиццерия приготовит пиццу. С соусом «ранчо».

Он не хмурится в ответ. У него мягкое выражение лица, преданность, смешанная с весельем. Это причиняет боль. И от этого я чувствую себя такой расслабленной.

— Я умею готовить пиццу. И соус «ранчо».

Я открываю рот, чтобы возразить ему, но меня перебивает Каллиопа. Она приехала вскоре после того, как мы вернулись домой из

больницы, то есть после того, как я убедила Нору и Роуэна вернуться домой к их дочери и собаке, за которыми присматривала мама Роуэна.

Каллиопа молчала во время всего этого шоу с укутыванием одеялом, потягивая вино из бокала, который я уговорила ее выпить.

— Пусть он готовит долбанную пиццу, — говорит она. — Никто за пределами Неаполя не готовит пиццу лучше, чем Кипперс или Дейдре, поскольку он научился этому у нее, — я перевожу взгляд в ее сторону, который она встречает с удивлением. — Я понимаю, что ты пытаешься бороться против заботы мужчины, — продолжает она, догадываясь, что скрывается за моим взглядом. — И я поддерживаю это. Но о тебе нужно заботиться… чутьчуть, — она разводит указательный и указательный пальцы в миллиметрах друг от друга. —Потому что ты беременна, ранена и ни хрена не умеешь готовить.

Я перестаю сверлить ее взглядом и продолжаю искать свой телефон среди горы одеял.

— Может, я и не умею готовить, но могу пользоваться телефоном, — возражаю я, продолжая поиски.

— Только не тогда, когда он на кухне, — возражает Каллиопа. —Просто позволь Кипу приготовить гребаную пиццу.

Черт.

Кухня недалеко.

Но я беременна, восстанавливаюсь после автомобильной аварии и укутана в одеяла, поэтому расстояние кажется огромным.

Перевожу взгляд с Кипа на Каллиопу.

— Сейчас вы оба мне не нравитесь, — ворчу я.

Они улыбаются.

— Мы не обязаны тебе нравиться, — отвечает Каллиопа. — К

тому же, ты захочешь выйти замуж за Кипа и родить ему детей, как только попробуешь эту пиццу, — она многозначительно смотрит на мой живот. — Знаешь, если ты еще не сделала это.

Я показываю ей средний палец.

Кип наклоняется и целует меня в макушку, прежде чем уйти.

Я игнорирую Каллиопу. Ее это не беспокоит.

Потом Кип приготовил пиццу.

И Каллиопа была права - один укус, и мне захотелось выйти за него замуж и родить ему детей.

Вот только я уже на пути к этому.

***

Кип записывает меня на прием к гинекологу на следующий день после того, как мы приехали домой.

— Ты не можешь просто так назначать встречи с врачом для меня! — я кричу, когда узнаю об этом.

— Я твой муж, — отвечает он. Как будто это аргумент.

Мои глаза расширяются, и я удивляюсь тому, что из ушей не идет пар.

— Ты мой муж только на бумаге. И даже если бы это было не так, у меня есть маленькая вещь, называемая независимостью, и я могу выбирать, когда и где записываться на прием к врачу.

Выражение лица Кипа жесткое, но не холодное, как в последние несколько месяцев. Конечно, там были эмоции. В основном беспокойство и решимость.

— Я могу это делать, если моя беременная жена недавно попала в серьезную автомобильную аварию, — выпаливает он.

И снова скрытая боль в его голосе поражает меня из-за того, что он сказал мне в палате. Я никогда не смогу забыть эти слова. С тех пор они крутились у меня в голове.

— За эти два дня ты сделал ударение на слове «жена» больше, чем за последние пять месяцев, — бормочу я.

Губы Кипа сжимаются.

— Знаю, потому что последние пять месяцев я был ужасным мужем.

По крайней мере, он признал свои ошибки.

Не то чтобы это имело значение.

— Ты не создан быть мужем, помнишь? — говорю я, мой голос напряжен от раздражения. — Таково было соглашение.

Его взгляд целенаправленно перемещается на мой живот, а затем обратно на меня.

— Соглашение теперь под вопросом. Итак, единственный вариант, который у нас сейчас есть, – это принять тот факт, что мы, возможно, в настоящем браке.

Сейчас меня легко сбить с ног. Не только потому, что я не очень твердо держусь на ногахиз-за сотрясения мозга и общей слабости моих мышц.

— В настоящем браке? — шепчу я. — Ты игнорировал меня в течение нескольких месяцев, намереваясь в конце концов бросить меня, — я глажу свой живот, — бросить нас, — исправляюсь. — И

теперь говоришь, чьл наш фиктивный брак теперь настоящий?

Кипу даже не хватает порядочности выглядеть смущенным. Он просто сохраняет этот решительный блеск в глазах с оттенком озорства.

— Ну да.

— Ты, блять, сумасшедший, — сообщаю ему.

Он просто пожимает плечами в ответ.

— Ты все равно идешь на прием к врачу, — он осматривает мою пижаму, которая все еще на мне, потому что сейчас восемь чертовых

утра. Слишком рано для этого дерьма.

— Ты заставишь меня? — сладко спрашиваю, с вызовом уперев руки в бока.

— Да, — отвечает он без колебаний, в его глазах мелькает вызов.

— Я свяжу тебя, заткну рот кляпом и отнесу в тот кабинет.

Это заявление злит меня. Как и все остальное.

Но потом я думаю о Кипе. Связывающем меня. По другому сценарию.

И мне это отчасти нравится.

Глаза Кипа загораются, как будто он читает мои гребаные мысли.

Это невозможно. Но он делает шаг вперед. Ближе. Слишком близко.

Его торс почти касается моего выступающего живота.

— Тебе нравится идея о связывании, детка? — шепчет он, протягивая руку, чтобы накрутить прядь моих волос на палец.

Мое дыхание учащается. Я борюсь с желанием.

Прошли месяцы с тех пор, как я в последний раз занималась сексом. Месяцы.

— Потому что мы можем это сделать, — говорит он, наклоняясь вперед, так что теперь его тело касается моего. — Я могу привязать тебя к кровати, раздеть, и лизать твою восхитительную киску, пока ты не закричишь.

Черт. Возьми.

Следует ли мне злиться на него? Насколько важно то, что он был мудаком и бросил меня?

— Потом трахну так, как тебе нравится, — продолжает он низким и гортанным голосом, касаясь губами моих губ. — После того, как мы сходим к врачу.

Вот оно.

Холодная вода на моем быстро нагревающемся теле.

Я отшатываюсь от него.

Он отпускает мои волосы, ухмыляясь.

— Ты такой придурок, — рычу на него. Но мой голос какойто хриплый.

— Но ты хочешь меня, — возражает он.

— Отвали, — огрызаюсь я в ответ.

— Переоденешься или хочешь, чтобы я отнес тебя в спальню, сорвал с тебя пижаму и переодел? — предлагает он.

Я умею разоблачать ложь, но не похоже, что он блефует. Этот ублюдок сделает все, что в его силах, чтобы отвезти меня к врачу. У

меня нет особого выбора.

Это, мягко говоря, бесит.

— Пошел ты, — выплываю я, разворачиваясь и ухожу в свою спальню.

— Нам выходить через пятнадцать минут, — кричит он мне в спину. — Я приготовлю тебе буррито на завтрак, чтобы ты съела по дороге.

Черт, теперь я хочу буррито.

***

Я заставляю Кипа молчать.

Очень по-взрослому с моей стороны, но либо так, либо выкрикивать в его адрес ругательства.

И если бы я кричала на него, я не смогла бы съесть буррито. А он был очень вкусный.

Но даже это не помогло мне осознать тот факт, что я проиграла.

Проиграла, потому что оделась, забралась в грузовик Кипа – с его помощью – и позволила ему отвезти меня в кабинет гинеколога. Я не люблю проигрывать. Особенно Кипу.

Я справлялась со всем в одиночку в течение нескольких месяцев.

Ходила когда и куда захочу – ну, кроме туалета, потому что это диктовал ребенок, – и всю свою жизнь, после того как сбежала от жестокого мужа. Уступить Кипу в этом единственном вопросе было похоже на конец света.

Я отдала ему достаточно контроля, выйдя за него замуж. Это уже слишком.

Это, наряду с поездкой к врачу, которая всегда вызывала беспокойство. Да, предыдущим утром в больнице мне сказали, что все в порядке, но за двадцать четыре часа многое могло случиться.

Прошлой ночью я чувствовала те же странные легкие покалывания, которые периодически возникали в течение пары недель.

Покалывания, которые могли быть от голода, газов, или это могли быть крошечные ножки моего ребенка, двигающиеся внутри. Но если я слишком сильно сосредотачивалась на ощущении, то вообще ничего не чувствовала.

Мне не с чем было сравнить, поскольку мои предыдущие беременности никогда не продолжались настолько долго.

Лучше пока списать все на газы. Лучше так, чем надеяться.

У меня раскалывается голова, когда мы регистрируемся, хотя я замечаю, как секретарша и пара других женщин, пялятся на Кипа.

Включая беременных женщин, которые здесь со своими мужьями.

Потому что Кип, как всегда, выглядел великолепно. На нем потертые джинсы, а вместо рабочей обуви, ботинки от «Chuck Taylors», которые должны выглядеть на нем странно, но почему-то выглядят красиво. Джинсы сидят на нем идеально, демонстрируя его отпадную задницу. И белая футболка, не обтягивающая, но показывающая мышцы пресса. Его бицепсы напрягаются под тканью

футболки, демонстрируя мускулистые загорелые руки, на которых виднеются вены. Хотя он строитель, и на них есть мозоли, он всегда поддерживает свои руки в отличной форме.

Он носит кепку задом наперед, и из-под нее выглядывают светлые волосы. На квадратной челюсти у него все еще видна щетина.

Короче говоря, для женщин он как кошачья мята. Особенно для беременных женщин, которыми управляю гормоны. Прямо как у меня.

Я кое-как сдержалась, чтобы не затащить его в ванную и не заставить трахнуть меня там.

Хотя я догадываюсь, что попытка побороть свое либидо в комнате ожидания приятная перемена в борьбе с приступом тревоги.

Кип выглядит спокойным, как обычно. На первый взгляд. Но от меня не ускользает напряжение в его конечностях, морщинки вокруг глаз, то, как двигается его челюсть, как будто он сжимает зубы. Да, он нервничает. Нет, он напуган.

Он напуган.

Забыв, что я злюсь, тянусь и хватаю его за руку.

Кип дергается, и я тут же пытаюсь отдернуть ее. Но он усиливает хватку, не отпуская меня, и кладет наши переплетенные руки на свое мускулистое бедро.

Мы остаемся в таком положении, сидя там, держась за руки, до тех пор, пока за нами не приходит медсестра. Кип продолжает держать меня, когда мы встаем и следуем за медсестрой, отпустив только для того, чтобы я встала на весы, а затем снова хватает, пока мне не говорят сесть в смотровое кресло. Которое на другом конце кабинета.

Он выглядит несчастным из-за расстояния.

Медсестра радуется, когда измеряет мне давление, говоря, как это здорово, что «папа пришел!»

Я не смотрю на Кипа, когда она говорит это. Все слишком странно.

И, к счастью, в кои-то веки между уходом медсестры и приходом моего врача нет долгого ожидания, так что нам с Кипом нет нужды напряженно молчать.

Как всегда, она врывается с улыбкой, веселая и взволнованная, увидев меня, никак не давая намеков, что в моем животе больше нет сердцебиения. Это обнадеживает.

Она останавливается, когда замечает Кипа в углу. На мгновение выглядит удивленной, а затем обрадованной.

— Папа? — спрашивает она, глядя на меня.

Киваю один раз, не в состоянии выразить это словами.

Кип выглядит таким же смущенным. Опять же, хотя я должна злиться на него, чувствую невероятное сопереживание.

Его не называли папой с тех пор, как умерла его дочь. Не могу представить, что он сейчас ощущает.

Мой врач хлопает в ладоши. Я подпрыгиваю.

— Хорошо, — говорит она. — Я рада, что папа здесь, особенно сегодня. С тобой произошел небольшой несчастный случай?

Киваю, глядя на свой громоздкий гипс.

— Да. Но я в порядке.

Она мягко улыбается мне.

— Я просмотрела твою карту из больницы, и, кажется, с вами обоими все в порядке. Мы пытались с тобой связаться, потому что ты опоздали на анатомическое обследование, — она награждает меня взглядом, который можно было охарактеризовать только как…

материнский и слегка упрекающий.

Я прикусываю губу.

— Да, эм, была занята, — уклоняюсь.

Чувствую сердитый взгляд Кипа с другого конца комнаты.

Отказываюсь смотреть на него.

— Так получилось, что у нас небольшой перерыв в расписании нашего специалиста по ультразвуковой диагностике, — произносит она, щелкнув по своему компьютеру. — И, учитывая твою недавнюю травму, нужно пройти ее сейчас.

Но прежде чем я успеваю возразить, врач встает.

— Пойду скажу, чтобы все подготовили, — говорит она с улыбкой, покидая палату.

Черт возьми. У меня нет ни минуты передышки.

— Ты была занята? — повторяет Кип, поворачиваясь лицом ко мне. — Слишком занята для анатомического сканирования?

Я заставляю себя подняться со стула, теперь, когда стало ясно, что никакой проверки у меня не будет.

— В самом деле? Ты предъявляешь, что пропустила одно УЗИ?

— огрызаюсь я. — На скольких ты был?

Это заставляет его замолчать.

Что дает мне время взбеситься еще больше.

К сожалению, Кип молчит недолго. Он берет фигурку младенца в утробе, нахмурившись, осматривая ее, прижимая маленького ребенка к моему животу, как будто проверяя, подходит ли размер.

Затем переключает свое внимание на меня, и, к сожалению, я, похоже, не скрываю своего волнения.

— Почему ты откладывала сканирование? — спрашивает он, на этот раз мягче.

Я поджимаю губы.

Но потом Кип продолжает смотреть на меня, держа в руках эту чертову фигурку младенца или как там она называется.

— Если бы ты был рядом, ты бы знал, что у меня было несколько приступов паники различной степени тяжести, — вкрадчиво сообщаю ему. — Все из-за множества УЗИ, которые я делала раньше, из-за моих… выкидышей.

Я чувствую себя неловко, рассказывая о своей истории, обнажая все нервы, которые пострадали с той секунды, как я помочилась на палочку. О, как я хотела быть язвительной и сильной, забыть о своей травме и тревогах. Но я на это не способна. Все мои силы уходили на то, чтобы оставаться наполовину в здравом уме и растить ребенка, справляться с автомобильной аварией, а также с моим ненастоящим мужем, который за последние двадцать четыре часа решил стать настоящим мужем и отцом.

Кип вздыхает, на его лице появляется выражение вины.

— Мне жаль…

Машу рукой.

— Понимаю, что тебе жаль, но я сейчас не в настроении выслушивать еще одни извинения, — говорю я, не грубо, но, возможно, из меня вырывается немного негодования. — Я тут часто, — обвожу помещение рукой вокруг. — Но это сканирование серьезное.

Там могут обнаружить серьезное дерьмо. Мне делали обычные анализы, но есть вещи и похуже, — разглагольствую я. — И поскольку я не могла спать в эти дни, проводила все время, просматривая форумы для мам и читая страшные истории о детях с половиной мозга, неизлечимой болезнью почек и все такое. Так что прости за то, что я не хочу узнавать это прямо сейчас! — я снова кричу, ничего не могу с собой поделать.

Кип откладывает фигурку на стол. Он преодолевает расстояние между нами, и я напрягаюсь, давая понять, как не хочу, чтобы он прикасался ко мне.

Он понимает намек, останавливается. Хотя теперь он достаточно близко, чтобы я могла почувствовать его запах.

— Я понимаю, — говорит Кип спокойным и рассудительным тоном. — И виноват, что меня не было рядом, чтобы пережить все это безумие.

Мои глаза сужаются.

— Назвать беременную женщину безумной - интересный выбор слов.

Он ухмыляется.

— Зато ты теперь злишься на меня, и уже не волнуешься из-за ультразвука, не так ли?

Я моргаю.

Мудак.

Он тянется, чтобы схватить меня за руку, несмотря на предупреждающий язык моего тела.

— Я не могу обещать тебе, что там не произойдет ничего плохого, как бы мне этого ни хотелось, — говорит он мне трезво. —Но я думаю, что шансы в нашу пользу. Не только потому, что верю, что моя сперма самая охрененная.

Сердито смотрю на него.

— Но потому, что ты одна из самых крутых, самых приводящих в бешенство женщин, которых я знаю, и этот ребенок – часть тебя, и он чертовски силен, — его большой палец гладит мою руку. — И, если случится худшее, я никуда не уйду. Не брошу тебя.

Хотя я правда хочу защитить себя, свое сердце и своего ребенка, я не могу не поверить ему.

Глава 18

«Книги о сексе и ребенке»

— Вы хотите узнать пол? — спрашивает меня специалист по УЗИ.

Мы пробыли в палате полчаса, мое сердцебиение отдается глухим ревом в ушах, а рука Кипа крепко сжимает мою.

Пока что у нашего ребенка цельный мозг, нормальное, здоровое сердце, а все остальные органы находятся на тех местах, где им положено быть.

Это чуть расслабило мои напряженные мышцы.

Я все еще жду, что откуда-нибудь выскочит лишняя конечность или лицо женщины изменится с доброго на серьезное.

— Да, — запоздало отвечаю я.

Рука Кипа сжимает мою, и я вспоминаю, что он здесь. Смотрю на него, размышляя, стоит ли мне спросить, хочет ли он знать пол.

Потом вспоминаю месяцы одиночества.

— Да, — произношу увереннее, оглядываясь на сонографиста. —Мы хотим знать пол.

Кип, к его чести, кажется достаточно сообразительным, чтобы держать язык за зубами, когда я сказала королевское «мы». Хотя он почти ничего не говорит, кроме «нихрена себе», с благоговейным выражением лица и отвисшей челюстью, глаза его прикованы к большому экрану, на котором изображен, казалось бы, здоровый и активный ребенок.

Но у меня нет ученой степени в области радиологии или чего-то еще, чтобы расшифровать чернобелые пятна, из которых мелькали органы.

У меня была возможность выяснить пол гораздо раньше. Сначала с помощью генетических анализов крови, затем с помощью различных ультразвуковых исследований. Я не из тех, кто любит сюрпризы –была уверена, что новорожденный ребенок преподнесет мне их в избытке, – но по какойто причине не хотела знать, кто у меня в животе.

Конечно, не потому, что без Кипа это казалось неправильным. Я

собиралась пройти это без него.

И тем не менее…

Я согласилась тогда, когда он сидит рядом.

— Это малышка, — говорит она с улыбкой. — Поздравляю.

— Девочка? — ошеломленно переспрашивает Кип.

Смотрю на него. Он бледен, глаза широко раскрыты, в потрясении и благоговении.

Девочка.

Точно такая же, как та, которую он потерял.

Не задумываясь, я сжимаю его руку.

Он вздрагивает, глядя на меня со слезами на глазах. Затем его губы растягиваются в самой красивой улыбке, которую я когда-либо видела.

— У нас будет доченька, — шепчет он.

И поскольку я беременна, глядя на свою здоровую малышку и самого горячего папочку на планете Земля, отвечаю: — Да, у нас будет доченька.

***

Мы не разговариваем по дороге домой. Кип задумчив. Но не замкнут. Он помог мне подняться с кушетки в кабинете УЗИ, и с тех пор его руки остаются на мне. Он ведет одной рукой, другая твердо лежит на моем бедре, двигаясь вверх, потирая мой живот.

Информация про пол могла отбросить его назад. Даже несмотря на мою неприязнь к этому человеку, я могу это понять. Сопереживать.

Я испытываю собственные противоречивые гребаные эмоции.

Конечно, я испытала облегчение от того, что с малышкой все в

порядке. «Идеальная» – вот слово, которое использовал мой акушер.

Это здорово.

И пугающе. Моя идеальная малышка расцветает внутри меня.

Двигается. Растет.

И я привязываюсь к ней. К предстоящей жизни с ней.

Значит, если с ней что-то случится, это будет просто ужасно. Да, сейчас шансы в нашу пользу. Шансы потерять ее катастрофически малы. Но я уже была в меньшинстве, поэтому знала, что не защищена процентами.

Предполагаю, что Кип, возможно, думает о чем-то подобном. Он столкнулся с аномалией, которую большинство людей видели лишь в новостях, но никак не могли предположить, чтобы с ними случилось нечто подобное.

Есть мрачная ирония в том, что мы были двумя глубоко испорченными людьми, которые потеряли самое ценное. И теперь мы состоим в фиктивном браке, который какимто образом стал чертовски реальным.

Когда мы приезжаем домой, Кип говорит, что ему нужно идти на работу, чтобы «разобраться с кое-каким дерьмом». Его голос звучит отстраненно, и я думаю о том, не собирается ли он снова сбежать.

Эта мысль пугает меня.

Всего один день с ним, притворяющимся мужем и отцом, и перспектива будущего без него стала более чем пугающей. Я думаю об этом только из-за травмы последних нескольких дней, вот и все.

— Я позвоню Каллиопе, попрошу ее посидеть с тобой, —говорит Кип, хватая свой телефон со стойки.

— Не смей, — огрызаюсь. — Я более чем способна оставаться одна в своем собственном доме и не совать пальцы ни в какие розетки.

Он смотрит на меня серьезно, как будто хочет убедиться, что я, взрослая женщина, прекрасно справлюсь дома одна.

— Уходи! — кричу на него.

— Хорошо, хорошо, — говорит он, поднимая руки в знак капитуляции. Кладет свой телефон в карман.

Огибает стойку, останавливаясь только когда оказывается прямо передо мной. Затем кладет руку мне на живот, наклоняется и нежно целует в макушку. Я так потрясена, что просто сижу.

— Приду и накормлю тебя, — произносит он, уткнувшись мне в лоб.

Затем уходит.

Я не спорю с ним.

***

Мы только что поужинали.

Я заказала запеканку с Дорито. Кип с удовольствием приготовил ее, запивая пивом. Сижу снаружи, притворяясь, что читаю книгу, но на самом деле украдкой поглядываю на него на кухне.

Он выглядит сексуально.

Ведет себя так… мило. Преданно. Он пришел с ланчем –сэндвичами из заведения в городе, где готовят на собственной закваске, плюс печенье из пекарни Норы. И торт. Потому что он, очевидно, знал, что я потребляю сахар так, словно он скоро кончится.

Был поцелуй в лоб, прикосновение к животу, обед, печенье, торт.

И теперь он готовит мое новое любимое блюдо для утешения.

Второму ботинку еще предстояло упасть.

Я сомневаюсь. Собираюсь с духом, жду. Но почему-то все еще надеясь. Что все закончилось. Что я не одна.

Надеяться опасно.

Мы закончили ужинать – я съела дофига – и Кип помыл посуду, сопротивляясь, когда я пыталась помочь. Я сижу за стойкой с чашкой чая и печеньем. Он убирает бардак.

Потом останавливается у холодильника, куда я повесила сегодняшний снимок УЗИ.

— Ее руки были прижаты к ушам, — произносит он, глядя на холодильник так, словно собирается просверлить в нем дырку. —Ультразвук использует звуковые волны, — он смотрит на меня. — И ей это не понравилось, — его брови сходятся на переносице. — Сколько еще УЗИ будет?

Я ощетиниваюсь, но умиляюсь его огорчению из-за дискомфорта нашей дочери.

— Столько, сколько скажет доктор.

Он кивает, все еще хмурясь.

— Хорошо.

Для меня этого достаточно. Допиваю свой чай, встаю, чтобы сполоснуть чашку и поставить в посудомоечную машину. Изо всех сил стараюсь не подходить слишком близко к Кипу.

— Этот день был… напряженным, — произношу я, выходя из кухни, как только посудомоечная машина загружена. — Пойду спать.

Он моргает.

— Хорошо, — повторяет он, как заезженная пластинка. Снова моргает, как будто перезагружается или что-то в этом роде, затем смотрит на меня более сосредоточенно. — Хочешь, я принесу тебе торт? — кивает на подставку, где красуется великолепный шоколадный торт с помадкой.

Я поджимаю губы, уже из принципа чуть не отказываясь. Как тридцатилетняя женщина, которая через несколько месяцев должна стать матерью, я должна уметь позаботиться о себе, сама разрезать чертов торт.

Но я не хотела заботиться о себе. Да, быть независимой женщиной - великая цель, чтобы противостоять миру, патриархату и мужчине, который бил меня.

Но так приятно позволить кому-то позаботиться о тебе. Я всегда этого хотела. Доверять кому-то настолько, чтобы обо мне заботились.

Конечно, Кип не дал мне кучи причин доверять ему за последние несколько месяцев, но… он отец моего ребенка и мой муж.

— Да, звучит… мило, — отвечаю я.

Его поза расслабляется, как будто он был напряжен в ожидании спора. Ну и хорошо. Пусть напрягается.

— Это не значит, что ты победил, — говорю я, указывая на него.

— Это просто означает, что мне нужен шоколадный торт.

Кип серьезно кивает.

— Я знаю тебя, Фиона Оуэнс. И не ожидаю победы так скоро.

***

Кип не спит, когда я врываюсь в его комнату в полночь.

Я думала, что он уже спит.

Он встал до рассвета и весь день занимался. И это, не считая всей готовки и уборки, которую он делал в этом доме. О, и нес на себе груз своей вины и мужской заботы. Так ему и надо.

Но он не спит. Лежит в кровати и смотрит телевизор. Его взгляд перемещается ко мне в ту же секунду, когда открывается дверь.

Я удивлена, что он не наставил на меня пистолет или что-то в этом роде, ведь казался взбудораженным. Я тоже была возбуждена.

Вот почему вломилась в его спальню в полночь. Обнаженная.

Выражение лица Кипа за долю секунды сменяется с удивления на голод.

Без колебаний преодолеваю расстояние между дверью и кроватью.

— Чтобы было ясно, я не прощаю тебя, — говорю я, заползая на кровать и откидывая одеяло.

Кип не сопротивляется мне и позволяет обнажить свое мускулистое тело в одном нижнем белье.

У меня, блять, текут слюнки. Я сердито сдергиваю его нижнее белье, освобождая член, так что он шипит от удовольствия.

— Это потому, что я беременна и гормоны мне не подвластны, —объясняю я, оседлав его.

Руки Кипа опускаю на мои бедра, придерживая.

Его член уже твердый, когда я трусь о него.

— Я хочу секса, — произношу, тяжело дыша. — Вот и все.

— Хорошо, детка, — отвечает Кип, опуская руки к моим набухшим сиськам.

Ахаю, когда его пальцы находят мои соски, которые сейчас чертовски чувствительны. Приятное облегчение от боли, которую я испытывала все время.

— Не называй меня деткой, — шиплю я, наклоняясь, чтобы прижать его член к тому месту, где я насквозь мокрая.

Затем насаживаюсь. Никакой прелюдии. Никакой херни. Я

уверена, что мне это не нужно. И мне не нужно время, чтобы переосмыслить свое решение, чтобы найти причину уйти. Я не рассуждаю. Мне нужен оргазм.

Я чуть не кончаю сразу. Хотя, я не обделяла себя в сексуальном плане. Мне было достаточно вибратора. Но чего-то не хватало. Мне нужно было это. Нужна была наполненность.

— Это потому, что у тебя есть член, — выдыхаю я, оседлав его.

— Потому что ты удобный. Потому что мне не повезло быть замужем за тобой.

Кип хватает меня за бедра, позволяя установить ритм.

— Как скажешь, — отвечает он, его голос глубокий, невероятно мужественный и сексуальный.

— Больше никаких разговоров, — прижимаю палец к его губам и продолжаю скакать, мое тело наэлектризовано.

— Хорошо, Фиона, — шипит он сквозь зубы, мышцы на его шее напрягаются, в глазах дикий голод. И удовольствие.

— Ты разговариваешь, — рычу я, голос больше не похож на мой собственный.

Затем первая волна берет верх. Невыносимое, прекрасное, потрясающее мир наслаждение. Мое тело становится более чувствительным, более отзывчивым, более живым, как… никогда.

Я поддаюсь этому, уступаю ему, позволяю себе упасть с края обрыва, отдаваясь Кипу.

Он издает сдавленный рык несколько секунд, давая понять, что тоже отдается мне.

Мое тело расслабляется рядом с ним, конечности наливаются свинцом, когда я отпускаю все напряжение, которое держала в себе месяцами.

Но у меня не было ни минуты передышки.

Кип, казалось, начинает командовать. Он приподнимает и переворачивает меня на бок – впечатляюще и плавно, поскольку я едва замечаю, как это происходит. Честно говоря, я в тумане после оргазма.

Он, наверное, мог бы погрузить меня в грузовик для перевозки овец и отправить в Мексику, и я даже не заметила бы.

Он кладет меня на бок, снова скользнув внутрь. Ахаю от новой позы, от того, как это искрит мои нервные окончания.

— Ты думаешь, я с тобой закончил? — Кип рычит мне в шею.

Он врезается в меня, положив руку на грудь, ущипнув за сосок.

Я вскрикиваю.

— О, детка, мы чертовски далеки от завершения, — обещает он.

— Мне нужно многое наверстать. И, если я правильно помню, у моей жены жадная киска.

Кип правильно помнит. И он сделал все, что обещал.

Он наверстал многое.

Почти все.

Почти.

***

Я не планировала спать в постели Кипа. На самом деле, специально хотела уйти. Это должен быть просто секс, я удовлетворила потребность.

За исключением того, что я не осознавала, насколько глубока эта потребность. И я не понимала, насколько чувствительной и отзывчивой я стала сейчас. А Кип очень стремился угодить.

Чувствовал ли он себя виноватым во всем или был так же возбужден, как и я, не знаю. Это не имело значения. Имело значение только то, что одного раза было недостаточно. В первый раз мы оба отчаянно соединились после месяцев сдерживаемой потребности. Это было быстро, грязно и неистово. Второй раз был чуть менее быстрым, все еще довольно неистовым и таким же интенсивным. Третий раз был, когда мы оба устали, замедлились. Что ж, Кип замедлился.

Я все еще была готова содрать с него гребаную кожу.

Но медленный секс тоже хорош.

Достаточно хорош, чтобы доставить мне оргазм такой интенсивный, что я буквально потеряла сознание на несколько секунд.

Не думала, что такое бывает в реальной жизни.

С другой стороны, за эти дни я вымоталась, работая в пекарне полсмены, так что трех раундов довольно акробатического секса было более чем достаточно, чтобы вымотать меня, особенно учитывая, что я спала как убитая и совсем недавно попала в автомобильную аварию. Я

почти не думала о своем гипсе и беспокоилась, что Кип будет относиться ко мне чересчур осторожнее. Но нет. Конечно, он внес некоторые коррективы из-за гипса и живота, но не был снисходителен.

Именно поэтому я потеряла сознание с его членом внутри.

И проспала всю ночь. Не вставала, чтобы пописать, привести себя в порядок, или еще чтонибудь.

Я смутно припомнила, как использовала мускулистую грудь Кипа в качестве подушки, а его руки крепко обнимали меня. Также смутно припомнила, что чувствовала себя в безопасности и чертовски довольной.

Если я и вспоминала все это, то осознавала, что засыпаю в постели Кипа. Я просто слишком устала, чтобы вставать. Это было не потому, что мне нравилось спать с ним.

Однако просыпаюсь я одна. И… окружена подушками. Одна спереди, другая сзади, заключая меня в клетку.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы сориентироваться и с боем выбраться оттуда.

В это время Кип возвращается в спальню, одетый в клетчатые пижамные штаны с низкой посадкой, демонстрирующие его пояс Адониса, впечатляющий пресс и мышцы.

В руках он держит две кофейные кружки, на одной из которых балансирует тарелка.

Быстро выбираюсь из-под одеял, чтобы сесть, и нетерпеливыми пальцами тянусь за тарелкой и кружкой.

Кип знает меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что мне нужен кофе, как только я проснусь, но также и то, что я не могу выпить его натощак без рвоты, хотя моя утренняя тошнота в основном прошла. На тарелке тосты с апельсиновым джемом.

Он не готовил для меня тосты – с этим я справлялась сама, – но, тем не менее, он знал, что мне это нужно. Он наблюдал за мной гораздо пристальнее, чем я думала.

— Спасибо, — говорю, уже хватаясь за тост, чтобы запихнуть его в рот и быстрее добраться до кофе.

Кип ничего не говорит. Он также знает, что я не люблю болтать с утра.

Он относит свой кофе в ванную, где я слышу, как включается душ. Я начинаю медленно просыпаться, сначала поев, а затем выпив кофе.

Позже Кип выходит с полотенцем, обернутым вокруг бедер, с волос все еще капает вода.

— Почему мужчины никогда не могут нормально вытереться после душа? — бормочу я.

Он не идет к своему комоду и не начинает одеваться, что меня разочаровывает. Я хочу посмотреть, как упадет полотенце. Вместо этого он подходит и садится на мою сторону кровати.

— Потому что этот мужчина знает, что в его постели сексуальная обнаженная женщина, и он не знал, будет ли она там, когда он вернется, — говорит он, бесстыдно трахая меня глазами.

Мою кожу покалывает. Признаюсь, как бы сильно я ни восхищалась своим меняющимся телом, я стесняюсь. Я полагалась на свою сексуальную привлекательность большую часть взрослой жизни.

Не знаю, осталось ли это. По словам Кипа, да.

— Ну, я не могла выбраться отсюда, ты обложил меня подушками, — сообщаю ему. — Зачем?

— Ты не должна спать на спине, у тебя двадцать недель.

Приподнимаю брови.

— Это спорное утверждение, — отвечаю я. — И откуда, черт возьми, ты вообще это знаешь?

Кип кивает в сторону.

Моргаю, глядя на его прикроватный столик, или, точнее, на стопку книг на его прикроватном столике.

Стопка книжек о детях.

Я протягиваю руку и хватаю ближайшую, прищурившись на обложку.

— Чего ожидать, когда ждешь ребенка, — говорит Кип. —Может быть, и клише, но классика.

Перевожу взгляд с него на книгу.

— Ты же знаешь, что они сняли фильм, верно? — машу перед ним книгой.

Он усмехается.

— Да, я в курсе. Обязательно посмотрю. После того, как закончу книгу, конечно. Книга всегда лучше фильма, — он подмигивает.

По моему телу разливается тепло.

Вернулось чувство безопасности.

— Хорошо, — говорю я, приподнимаясь, чтобы встать с кровати.

Кип спешит мне на помощь.

Я отмахиваюсь от него.

— Я способна сама встать с кровати, — огрызаюсь я. Но мне еще предстояло привыкнуть к гипсу и животу.

— Прошлая ночь ничего не изменила, — говорю я, вставая. Затем смотрю на его торс, все еще влажный. Воспоминания о прошлой ночи обрушиваются на меня и мою киску.

— Ну, теперь мы трахаемся, — решаю я тут же. Сначала думала, что прошлая ночь будет одноразовой – или трехразовой, если конкретнее, – но у меня еще оставалось восемнадцать недель, и есть подозрение, что гормоны будут только усиливаться. К тому же, этим утром я чувствую себя лучше, чем когда-либо.

Губы Кипа приподнимаются, в его глазах смесь дразнящего и эротического голода.

Мое тело реагирует на простой взгляд.

— Просто трахаемся, — добавляю я, игнорируя похоть.

Чувствую влажность между ног. — Мы не вместе или что-то в этом роде.

Его губы растягиваются шире.

— Мы женаты, — напоминает он.

— Мы не вместе, — на этот раз произношу я тверже. — Только секс. И больше никаких совместных снов.

Почувствовав себя немного увереннее, выхожу из комнаты и направляюсь в свою спальню, захлопнув дверь.

***

Нора запретила мне работать в пекарне, хотя я в основном оправилась от несчастного случая. Да, у меня были порезы и ушибы, ребра слегка побаливали, и на мне все еще дурацкий гипс. Это должно было затянуться как минимум на несколько недель.

И все же моя лучшая подруга слышать не хочет о том, чтобы я приходила не как клиент.

Я бы попыталась спорить с ней и дальше, но знала, что даже если переспорю ее, то Кипа точно нет. Он перешел в режим сверхзащитника, и в эти дни я не могу поднять ничего тяжелее кружки.

Конечно, я бы с радостью поругалась с ним, но знала, что не смогу победить.

Что заставляет меня почувствовать себя немного подавленной.

Мне нужна терапия.

— Что ты делаешь?

Смотрю туда, где Кип стоит, прислонившись к дверному косяку.

Выражение его лица трудно понять. Его брови нахмурены, но в глазах мерцают почтение, меланхолия и нежность, смешанные в одно целое.

У меня складывается впечатление, что он наблюдал за мной какое-то время.

Несмотря на мое общее раздражение по отношению к нему, я чувствую волну эмоций, которая почти заставляет меня заплакать и хотеть броситься в его объятия.

Вместо этого сую книгу в мягкой обложке в свою сумку вместе с солнцезащитным кремом, полотенцами и бутылкой воды. День выдался необычно теплым для этого времени года. Я собираюсь извлечь из него максимум пользы.

— Ты умный парень, — говорю ему. — Или, по крайней мере, предполагаю, что тебя учили оценивать переменные ситуации и приходить к выводу. На мне купальник, я собираю пляжную сумку, а прямо там океан, — указываю в окно. — Используй свои навыки солдата.

Затем закидываю сумку на плечо и иду к дверям.

Кип движется быстрее меня. У него нет пляжной сумки, он тренировался и все еще в форме. Следовательно, он смог снять сумку с моего плеча и преградить мне путь на пляж.

— Нет, — рычит он, и в его глазах больше не было ничего смешанного. Нет, в них твердое решение человека, который считает, что он главный.

— И почему ты думаешь, что имеешь право делать подобные заявления? — спрашиваю его, понизив голос.

— Потому что ты носишь моего ребенка.

Мои брови приподнимаются.

— О, теперь это твой ребенок.

Он сердито смотрит на меня.

— Это всегда был мой ребенок.

Ничего не могу с собой поделать. Я смеюсь. Конечно, в этом есть доля горькой иронии.

— Всегда? — повторяю я. — Тогда, когда я ходила на все приемы к врачу с Норой? Когда страдала от утренней тошноты, которая похожа на худшее похмелье, повторяющееся в течение всего гребаного дня в течение нескольких месяцев? Прости, я так скучала по твоему присутствию и поддержке из-за всех этих тревог, рвоты и гормональных «американских горок»!

Теперь я кричу. Ну и прекрасно. Он заслужил.

Ноздри Кипа раздуваются. Он зол. И лучше бы ему злиться на самого себя.

— Ты права. Меня не было рядом, — произносит он сквозь стиснутые зубы. — Но сейчас я здесь.

Упираю руку на бедро.

— И это значит, что теперь ты будешь контролировать каждое мое движение? Попробуй. Посмотрим, как долго ты продержишься.

Он усмехается.

— Я пережил войну, детка. Смогу справиться с тобой.

Я улыбаюсь ему, наклонившись так, что наши губы почти соприкасаются. Из-за своего размера я не учла, что мой живот задевает его плоский пресс, но я просто смирилась с этим.

— Может, ты и был на войне, но ты не сможешь одолеть меня, —мурлычу я, облизывая губы. Мой язык задевает его губы.

Он тут же открывает рот и ослабляет хватку на сумке. Я хватаю ее, обхожу его и топаю к дверям.

Кип быстро приходит в себя - в конце концов, он бывший солдат.

Но я на открытом пространстве и уже дохожу до лестницы, когда он добирается до меня. И поскольку он обращался со мной так, словно я невероятно хрупкая, он не делает ничего, пока я спускаюсь по лестнице.

— Ты не пойдешь, — рычит Кип, догнав меня на пляже.

Мои ноги погружаются в песок, обычно это меня успокаивает.

Только не сейчас, когда рядом шестифутовый альфа-самец, пытающийся указывать мне, что я могу, а что не могу делать.

— Если я захочу пойти, я пойду, — сообщаю ему, опуская полотенце на песок.

— Мы не будем это обсуждать.

Смотрю на Кипа, который упер руки в бока и глядит на меня так, будто его слово закон.

— Мы уже обсуждаем, — отвечаю. — Я беременна, а не инвалид, и умею плавать.

Его ноздри раздуваются.

— Это слишком опасно. И там чертовски холодно.

— Ты буквально рвешь на себе волосы, чтобы поиграть в героя и хочешь вытащить меня, хотя я даже не тону?

Челюсть Кипа дергается, когда он смотрит на меня с суровым выражением лица.

— Ладно, это не сработает, мне нужна новая тактика.

Я морщу нос.

— Что значит новая?

Его поцелуй прерывает меня. Сначала я борюсь – не то чтобы это сильно помогло, но не сопротивляюсь так сильно. Это только сделало поцелуй более эротичным.

Запутываюсь руками в его волосах, дергая, и наслаждаюсь его стоном удовольствия, смешанного с болью.

Кип опускает нас на полотенце, не размыкая губ. Я сажусь сверху, задыхаясь, когда моя киска трется о его твердый член.

Одна из его рук тянется к завязке у меня на шее, бикини падает вперед и обнажает груди.

Губы Кипа отрываются от моих и находят сосок.

Я крепче хватаю его волосы, запрокидывая голову и вскрикивая.

Прижимаюсь к нему, зная, что трения моих плавок от бикини о его джинсы будет достаточно, чтобы я кончила, если продолжу в том же духе.

Особенно когда его губы, язык и зубы касаются моего чувствительного соска.

Я срываю футболку Кипа, хочу ощутить его обнаженную кожу, но злюсь, что он отстраняется, чтобы снять ее.

Он быстро подчиняется, и, к сожалению, ему приходится сместиться, чтобы снять джинсы.

Он осторожно переворачивает нас, так что теперь я лежу на спине, песок впивается в кожу.

Бирюзовые глаза Кипа сверкают, не отрываясь от меня.

— Не оставайся надолго на спине, — рычит он, стаскивая джинсы.

Он снова хватает меня, чтобы вернуть в прежнее положение наверх.

Тянет за завязку на моем бедре, обнажая киску, и сдергивает свое нижнее белье, чтобы освободить член.

Руки Кипа крепко сжимают мои бедра, приподнимая совсем чутьчуть, а затем насаживая на свой член.

Удовольствие пронзает мое тело, и я снова запрокидываю голову, позволяя ему вести, подпрыгивая вверх-вниз на его члене.

Голова откидывается назад, а глаза встречаются с глазами Кипа.

— Ты чертовски красивая, — ворчит он.

Мое дыхание сбивается со свистом, когда оргазм устремляется вперед.

— Никаких разговоров, — требую я, прижимая палец к его губам.

Он открывает рот и сосет мой палец, пока я продолжаю скакать на нем.

— Кончи для меня, женушка, — требует Кип, как только отпускает палец.

Я издаю звук разочарования, смешанный с удовольствием.

— Не указывай мне, что делать.

Он обнажает зубы в порочной и греховной улыбке, а его руки крепче сжимают мои бедра.

— Кончи для меня, женушка, — повторяет он.

Открываю рот, чтобы сказать ему заткнуться на хрен, но вырывается только сдавленный стон. Я не могу с ним спорить, потому что слишком занята, кончая.

***

— Срань господня, — говорю я ему в грудь.

Ко мне только что вернулась способность говорить. Даже сейчас я все еще тяжело дышу.

Руки Кипа крепко обнимают меня. Мы лежим на песке, я в основном лежу на нем. Где-то на прошлой неделе или около того, живот внезапно стал больше. Теперь я не выгляжу так, будто съела кучу тако и запила их кружкой пива. Я действительно выгляжу как беременная женщина. Мое изменяющееся тело кажется прекрасным, признаком того, что ребенок растет.

Я смотрю на Кипа.

Наш ребенок растет.

Наше чудо.

Верх моего бикини валяется где-то на песке, но плавки натянуты на бедрах. Повезло, что дом расположен в бухте, так что у меня почти собственный пляж. Никто из соседей не может нас здесь увидеть, но любой мог пройти с любой стороны пляжа

Я не думала об этом во время дикого пляжного секса. Или, может быть, думала где-то в глубине души, и именно это сделало дикий пляжный секс еще более восхитительным.

— Черт возьми, ты права, — отвечает Кип. На нем было только нижнее белье, остальная одежда разбросана по песку.

— Ты сделал это, чтобы отвлечь меня от плаванья — заключаю я, слишком довольная, чтобы злиться.

— Это сработало, не так ли?

В его тоне намек на победу.

Такой мудак.

Первым побуждением было поспорить с ним. Спорить с Кипом было обычным делом. Но я чувствую себя уставшей, а споры могут унять мой кайф. Возможно, пришло время применить другую тактику.

— Пляж - мое место, — говорю ему. — И океан. Так было всегда.

Мы жили в дерьмовом доме, когда я росла. Там было темно, грязно, и

всегда были пауки размером с твой кулак.

Он сильно вздрагивает, и я хихикаю при мысли о том, что он боится пауков.

— Да, это жутко, — соглашаюсь я. — Но до пляжа было пять минут ходьбы. И я ходила туда, чтобы сбежать. Тогда я была слишком мала, чтобы бродить по улицам, — смахиваю немного песка с носа Кипа. — Я ходила поплавать, оставалась в воде, пока не выбилась из сил, а потом выползала на пляж и грелась на солнце, — улыбаюсь воспоминаниям и солнцу, согревающему нас обоих. Даже через континенты и годы солнце ощущается одинаково. — А когда вышла замуж, у нас был дом получше, в приятном районе, и прямо на пляже.

Это место очаровало меня и напугало одновременно. Это было похоже на дворец, в который я попала случайно, и все были слишком вежливы, чтобы послать меня к черту.

— Я часто ходила туда, когда дела шли плохо, что и произошло чертовски скоро после медового месяца, — добавлю я. — Соленая вода отлично смылакровь и синяки. И, к счастью, не привлекла никаких акул. Но в то время я хотела, чтобы меня разорвало на части, — размышляю.

Руки Кипа крепче обхватывают меня. Сдерживаю закатывание глаз, не удивленная тем, что простое упоминание о моем прошлом насилии разозлило его. Хотя мне это отчасти понравилось.

— Одна из многих причин, по которой я поселилась здесь, – это океан, — говорю ему. — Океан и Нора были … любовью с первого взгляда. Но океан… я не знаю. Прозвучит слишком, но он … взывал ко мне, — смотрю на волны. — И, хотя я больше не живу в доме, где царит хаос и насилие, в моей голове творится много хаоса, — потираю живот. — Мне нужно это. Мне нужен песок, бриз, соленая вода, — я оглядываюсь на Кипа. — Ты этого у меня не отнимешь.

Он не выглядит особо счастливым, но, возможно, это было не слишком веселое путешествие по тропинке воспоминаний.

Он вздыхает, заправляя мои волосы за ухо.

Жду, что начнет спорить.

Вместо этого, Кип встает, и, поскольку я лежу на нем сверху, встает, держа меня на руках. Это довольно впечатляюще, учитывая мой прибавленный вес. Он не опускает меня на землю, как я ожидаю.

Идет прямо в океан.

Я выдыхаю, когда вода омывает наши тела, Кип увлекает нас глубже.

— Ты будешь плавать, — шепчет он мне в губы. — Со мной.

Хотелось поспорить, дать ему понять, что я могу пойти на пляж, когда захочу, черт возьми. Но потом руки Кипа крепче обхватывают меня, наши мокрые тела прижимаются друг к другу, и я наслаждаюсь ощущением того, что кто-то поддерживает меня на волнах.

Поэтому вместо того, чтобы спорить, я просто отвечаю: — Хорошо.

Глава 19

«Детская»

Кип пошел со мной на следующий прием к акушеру-гинекологу.

Я думала, что больше не надо ходить, но из-за несчастного случая меня стали проверять чаще.

Все было хорошо, хотя я еще не избавилась от накатывающего чувства страха, которое охватывало меня каждый раз, когда я заходила в кабинет. Рука Кипа все это время оставалась в моей, и черт бы меня побрал, если бы я не цеплялась за нее так, словно она привязывала меня к этой земле.

Его прикосновение отдалось мне с удвоенной силой.

Не только мне.

Но и нашей малышке.

Если его рука не была в моей, на заднице или не ощупывала мои растущие сиськи, она была у меня на животе. Это странно и в то же

время… чудесно?

Его рука была почти приклеена к животу, когда он почувствовал толчок.

Я больше не чувствовала покалывания. Нет. Я чувствовала ноги, кулачки и сальто моей малышки. Это было сюрреалистическое, чудесное чувство. Внутри меня двигалось маленькое существо. Вроде как инопланетянин.

Но мой инопланетянин.

— Что это было? — прошептал Кип, когда мы лежали на диване.

Я уютно устроилась между ним и спинкой дивана, а он лежал на спине – чего мне делать не разрешалось.

Его рука покоилась у меня на животе, пока мы смотрели шоу «90дневный жених», довольно иронично, учитывая нашу ситуацию.

Ох, канал «TLC» мог бы заработать на нас большие бабки.

Я только что съела половину баночки мороженого, Кип доел вторую половину, ворча о том, что тоже набирает вес во время моей беременности, потакая моей тяге к сладкому. Я закатила глаза, а моя дочь в унисон взбрыкнула.

Сильно.

Кип почувствовал это.

— Это наша дочь сказала, что сравнивать твой пресс с шестью кубиками и мой выпуклый живот очень оскорбительно и, откровенно говоря, опасно, — ответила я.

Она снова пнула, как бы подчеркивая мою мысль.

Глаза Кипа расширились от удивления, и он нежно потер то место, куда она толкнулась. Он смотрел с благоговением.

Мое сердцебиение замерло от выражения его лица. Я

становилась все мягче и нежнее по отношению к нему, поскольку он относился ко мне с удивлением каждый гребаный день. И трахал меня хорошо и жестко.

— Привет, малышка, — пробормотал он, наклоняясь вперед, чтобы коснуться губами моего округлившегося живота.

Она пнула в ответ.

Кип быстро заморгал.

— Да, это твой папа, — сказал он, поглаживая живот.

Еще один пинок.

Он посмотрел на меня. Его глаза остекленели от слез.

— Она меня слышит?

Я кивнула.

— Так говорят. Она знает своего отца, — я боялась, что мои собственные глаза, возможно, тоже немного заблестели.

Чертовы гормоны беременности.

— Я её п-папа, — заикаясь, пробормотал он.

Я потянулась, чтобы провести руками по его волосам.

— Да, ты её папа, — согласилась я.

С тех пор было намного сложнее соблюдать мое правило «трахаться, но не спать вместе», но я справилась. Кип, к его чести, не пытался давить на меня. Он играл в долгую игру.

Мы только что закончили последнее обследование. Быстрое УЗИ, чтобы увидеть, как она барахтается, услышать сердцебиение и убедиться, что она по-прежнему идеальна.

— Хорошо, увидимся через несколько недель, — сказал мой врач, вытирая крем с моего живота и помогая сесть.

— Звучит заманчиво, — ответила я с улыбкой.

Мне не терпелось убраться из кабинета, узнав, что моя дочь все еще жива и брыкается.

Кип прочистил горло, очевидно, собираясь что-то сказать. Мы оба посмотрели на него. Хотя мой взгляд был скорее свирепым.

— У нас было, э-э, много… — он умолк, отводя глаза и неловко потирая затылок.

Я сдержала улыбку, точно зная, что он пытался сказать, и находя смешным, что взрослому мужчине было так неловко говорить это.

Особенно взрослому мужчине, который так самоуверен, говоря на эту тему в любой другой обстановке.

Моя акушерка тоже улыбнулась, вероятно, уловив атмосферу и общее поведение Кипа. Она тоже не бросилась его спасать.

— У нас было много… секса, — сказал Кип, снова прочищая горло, его щеки порозовели. — И я знаю, что во всех книгах и на вебсайтах говорится, что это нормально, но, э-э, секс, о котором идет речь, был довольно… интенсивным.

Я проглотила смешок и одновременно заерзала на стуле, чтобы скрыть реакцию своего тела при упоминании об интенсивном сексе.

Кип хотел относиться ко мне подругому, мягче, но я была помешана на сексе, и вскоре он забыл о таких вещах, как бережное отношение ко мне.

Мой врач не сразу ответила Кипу. Она позволила ему переживать из-за его очевидного дискомфорта, и я полюбила ее за это еще больше.

Затем она оглядела его с ног до головы.

— Вы не причинили вреда ребенку, — решительно сказала она.

И тогда я уже не смогла сдержать смешок.

***

— А ты не думала о доуле? — спросил Кип, отрываясь от одной из бесчисленных детских книжек.

Он действительно читал их.

Я ела миндаль в шоколаде и смотрела реалити-шоу.

— Это запеканка какая-то? — спросила я его.

Он покачал головой, посмеиваясь.

— Нет, доула — это тренер по родам.

Я нахмурила брови.

— Тренер по родам? — повторила.

Он кивнул.

— У меня уже есть врач.

— Доула помогает не так, как врач. Она защищает, — объяснил Кип.

Я поставила на паузу шоу, не желая пропустить момент кошачьей драки в ресторане.

— Ладно, я подумаю об этом.

— Хорошие будут заняты, если мы в ближайшее время не выберем, — сказал он. — Я назначу несколько встреч, — он опустил взгляд на свой телефон, постукивая по экрану.

— Ты не сделаешь это, — сказала я ему, убирая ноги с его колен.

— Это всего лишь встречи. После этого ты сможешь сделать выбор.

Я положила миндаль на кофейный столик, выпрямляясь.

— Я сама решу, — сказала я, поглаживая свой живот. —Понимаю, что ты делаешь успехи, читаешь книги и пытаешься стать лучше, но несколько недель, когда ты ведешь себя прилично, не означают, что ты можешь принимать все решения сам, — огрызнулась я, потирая затылок, внезапно почувствовав жар.

— Я могу тоже что-то решать, — парировал Кип. — Это мой ребенок. Ты моя жена.

Я оттолкнулась от дивана, чтобы походить по комнате.

— Прекрати всю эту чушь типа «ты моя». Я не твоя, потому что ты так решил.

— Нет, это решил штат Мэн и ребенок внутри тебя, — ответил он.

Я сердито посмотрела на него.

— Пошел ты, — прошипела я. На этот раз я произнесла эти два слова как оскорбление, а не полушутливым тоном, который обычно использовала.

— Когданибудь ты должна простить меня, — сказал Кип, уловив мой тон и серьезное выражение лица. Хотя я терпела, что он был милым, позволяла ему тереться о мои ноги и доводить меня до оргазма, я ясно дала понять, что не простила его.

Я уставилась на него, остановившись на полпути.

— Должна?

Он уловил агрессию в моем тоне, потому что не заметить ее невозможно.

Тем не менее, он не отступил.

— Да, — сказал он. — У нас будет дочь, и я никуда не собираюсь уходить, и не хочу, чтобы она росла в замешательстве по поводу образа жизни своих родителей. Я не хочу, чтобы это был фиктивный брак. Он не фиктивный брак. Это настоящий брак.

Я прикусила губу, ярость кипела в каждой капле моей крови.

— Поздравляю, что ты умеешь высказывать свои желания.

Позволь мне взять ручку и бумагу, чтобы я составила список, и не забыла все, что я должна сделать для своего мужа, дать ему все, чего он хочет.

Я осталась на месте, свирепо глядя на него, мое тело, черт возьми, почти вибрировало от гнева. В эти дни я не очень хорошо

контролировала свои эмоции, но уверена, что, даже не будучи беременной, тоже злилась бы.

— Фиона…

— Нет, — сказала я, поднимая руку. — Я рада, что автомобильная авария заставила тебя переоценить вещи. Ты сбежал изза своего прошлого, — сказала я ему. — И оправдывался этим. И

якобы я должна простить тебя. Сочувствовать. Так и есть, я сочувствую.

Я ощущала, как это приближается. Какойто пузырь в глубине моего горла. Все то, что я сдерживала. Еще больше злости, которую я лелеяла, но не выпускала наружу, потому что чувствовала себя стервой из-за того, что злилась на Кипа, несмотря на то, что он рассказал мне о своей жене и дочери.

— Но меня тоже преследует гребаное прошлое, Кип, —огрызнулась я на него. — Не только мать-алкоголичка, но и отецпридурок, жестокий муж, дети, которые умерли внутри меня, чувство абсолютного одиночества.

Я продолжала расхаживать взад-вперед.

— Я справилась… с большей частью этого. Подавила настолько, что мне удалось стать в некотором роде взрослым человеком. Но вот это, — я указала на свой живот. — Катализатор, из-за которого все рухнуло.

Я положила туда руку, теперь нежнее, беспокоясь, что моя маленькая девочка ощущает мою ярость через плаценту или что-то такое. Это не нормально.

Я перестала расхаживать по комнате и сделала глубокий вдох.

Затем еще один. Затем посмотрела на Кипа, который сидел на диване и наблюдал за мной, опершись локтями на колени.

— Я понимаю, что ты травмирован, — тихо сказала я. — Но ты не можешь ходить так, как будто ты такой единственный особенный.

Ты знаешь, что я ношу эти серьги каждый день? — я указала на свои серьги. — Не потому, что они мне слишком нравятся. Или потому, что

они дорогие. На самом деле, золотое покрытие оставляет черные следы и вызывает зуд в мочках моих ушей. Но я должна носить их.

Потому они были на мне, когда я впервые помочилась на тест. Когда я впервые пошла к врачу и не узнала плохих новостей. Я подумала, что это какойто недорогой позолоченный талисман на удачу. Так что теперь я должна носить их каждый день. Потому что, если я этого не сделаю и случится что-то плохое, это будет потому, что я не надела серьги. И буду виновата, — я ударила себя в грудь, уже забыв, что должна сдерживать свою ярость, чтобы защитить ребенка.

— У меня есть около сотни крошечных хреновых вещей, с которыми мне приходится иметь дело, чтобы прожить день жизнерадостно, чтобы моя лучшая подруга не беспокоилась обо мне, хотя я провожу большую часть своего дня, чередуя радость, панику и ужас, — я крепко зажмурила глаза, потому что внезапно почувствовала, что вот-вот расплачусь. Я была зла. И если бы начала плакать, не уверена, что смогла бы остановиться.

Как только я почувствовала, что все под контролем, снова открыла глаза. Кип все еще сидел там, наблюдая за мной, ожидая продолжения.

— И знаешь что? — прошептала. — Я справляюсь, потому что у меня нет другого выбора. Это тяжело. Это ужасно. Но у меня нет другого выбора! Так что, заткнись, Кип, и дело с концом. У тебя тоже нет другого выбора, — я сделала паузу. — Ну, на самом деле есть. Ты можешь уйти. Так что либо уходи, либо соглашайся. Вот твой выбор.

В этот момент я тяжело дышала, довольно неожиданно свалив все на него.

Кип, возможно, что-то сказал. Я не знала, хочу ли слышать, что он сказал.

Стук в дверь нарушил тишину.

Это вывело меня из ступора.

— Я открою, — сказала я. — Ты… — я поджала губы. Уставилась на Кипа, который стоял там, приняв все, что я в него бросила, и

выглядел должным образом замученным и виноватым.

Мой гнев иссяк.

— Мне все равно, что ты будешь делать, — фыркнула я, разворачиваясь на пятках и выбегая за дверь, пока не сделала чтонибудь нелепое, например, не поцеловала его, или не простила, или не призналась в своей вечной любви к нему.

Я подумала, что человек за дверью, скорее всего, курьер. Мы уже с ним подружились. Я даже оставила для него маленький столик с закусками возле входной двери, из-за того, как часто он приезжал.

Это не могли быть Тина, Тиффани, Каллиопа или Нора. Их визиты сократились, когда врачи сказали, что все в порядке.

Но это был не курьер.

— О боже мой! — воскликнула Дейдре, притягивая меня в свои объятия.

Я расслабилась в этих объятиях, потому что невозможно сопротивляться, когда тебя обнимает Дейдре, а также потому, что это было… приятно. Прямо сейчас мне нужны были материнские объятия.

— Я так зла на тебя, — огрызнулась она, держа меня на расстоянии вытянутой руки, чтобы осмотреть. —Но как я могу злиться, когда у тебя такой красивый животик и ты просто сияешь.

Сияешь!

Она обхватила мои щеки и слегка покачала головой … нежно.

— Сумасшедшая, — пробормотала она, но в ее голосе не было злости. На самом деле, ее глаза были стеклянными, и казалось, что она вот-вот заплачет.

Эмоции переполняли меня, когда я задавалась вопросом, что она, возможно, чувствует. Ее сын не сказал ей, что женился — конечно, брак был фиктивным, но она этого не знала — и теперь она станет бабушкой, хотя он тоже не сказал ей об этом.

Я увидела это. Боль в ее глазах, которую она так хорошо скрывала. Кип потерял жену и дочь. Она потеряла дочь и внучку.

Потому что я не сомневалась, что она приняла в семью его покойную жену с той же теплотой и любовью, с какой относилась ко мне.

Ее глаза расширились от шока, когда она посмотрела вниз.

— О боже, что случилось? — в ужасе спросила она.

Я взглянула на свой гипс. Оставалось еще три недели, а все уже жутко чесалось, и принимать душ было противно. К счастью, остальные мои травмы хорошо зажили, так что Дейдре не видела их масштабов, и я могла преуменьшить значение несчастного случая.

— У моей машины были… разногласия с другой машиной, —сказала я ей. —Ничего страшного, — попыталась отмахнуться от ее испуганного взгляда. —Небольшая поломка крыла, из-за которой у меня появился новый аксессуар. И с ней все в полном порядке, —указала на свой живот.

Дейдре замерла.

— Девочка? — ее голос был тихим, надломленным.

Я улыбнулась и потянулась, чтобы сжать ее руку.

— Да. У тебя будет внучка.

Затем у нее потекли слезы, и на этот раз я притянула ее в свои объятия.

— Мама? — сказал Кип у меня за спиной. Это был только вопрос времени, когда он придет убедиться, что я не упала в обморок и не была похищена пришедшим.

Я отпустила Дейдре, и она шмыгнула носом, деликатно вытирая глаза.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он, прижимаясь ко мне всем телом.

Несмотря на наш спор, я слегка прижалась к нему.

Выражение лица Дейдре изменилось.

— Я здесь, чтобы хорошенько отчитать своего сына за то, что он не рассказал мне о внучке! — огрызнулась она, хлопнув его по плечу.

— Узнала от Джилл Деррик, которая, конечно, предположила, что я уже знаю. Она уже вяжет вещички! — Дейдре покачала головой. —Когда ты собирался мне сказать? — спросила она. — После того, как она окончит колледж?

Кип вздохнул, выглядя соответственно виноватым за то, что сохранил тайну, и у меня на мгновение возникло чувство симпатии к этому человеку. Всё навалилось на него, пока он справлялся с чертовски тяжелыми эмоциями. Конечно, он не очень хорошо с ними справлялся.

— Я собирался сказать тебе, мам, — ответил он, его голос был как у ребенка.

Дейдре подняла бровь и многозначительно посмотрела на мой живот.

— Судя по всему, у твоей жены примерно половина срока, а это значит, что меня не было рядом в течение ужасного первого триместра, — она посмотрела на меня. — Утренняя тошнота?

Я кивнула.

— Как худшее похмелье в моей жизни.

Она строго посмотрела на сына.

— И каким бы милым ни был мой мальчик, я сомневаюсь, что он оказал поддержку, в которой нуждается женщина в течение первого триместра, потому что мужчины никогда, черт возьми, не смогут этого понять.

Я поджала губы, сильнее прижимаясь к Кипу, хотя меня должно было разозлить напоминание о первом триместре и невмешательстве Кипа.

— Ну, он, скорее всего, никогда не поймет, что такое яркие сны, тошнота, судороги, боли в спине и многое другое, но он готовит

замечательную запеканку из дорито, — сказала я.

Дейдре улыбнулась.

— Ну да, он всегда помогал мне в готовке. Я занималась по системе Монтессори18 до того, как это вошло в моду, — она подмигнула. — А теперь, — она хлопнула в ладоши, — Нужно мнгое наверстать, и нам есть чем заняться, так что давайте зайдем внутрь, и ты сможешь рассказать мне обо всем, что происходит, — она посмотрела на Кипа. — Будь другом, сбегай в пекарню, где работает Фиона, купи нам чего-нибудь вкусненького.

Затем она проводила меня внутрь и оставила Кипа за дверью.

После этого у меня не было ни минуты на размышление, потому что Дейдре не позволила. Не знаю, помогло ли это мне похоронить обиду на Кипа или разрешить ее.

***

Дейдре осталась на пару дней, помогла с покупками для детской, но не позволила мне заплатить ни за одну вещь. Нора и Тиффани были в восторге от такого поворота событий.

Кип взял пару выходных на работе — не знаю, Дейдре его заставила, или он сам захотел, — чтобы сделать кое-какой ремонт и усовершенствования в комнате для гостей, которая теперь должна стать детской.

Это означало, что у нас больше нет комнаты для гостей, но Дейдре была счастлива остаться у Каллиопы, они явно были хорошими подругами.

Дейдре была такой умелой, что я и не заметила, как мы избавились от всей мебели в гостевой — хоть убейте, я не знаю, куда все делось — и нанесли слой краски, добавив свежий ковер и детскую кроватку в дополнение к другой мебели, которая была в пути из различных элитных магазинов.

И только после того, как она ушла, я поняла, что потеря комнаты для гостей означала не только то, что я не могла принимать гостей, но и то, что Кипу больше негде спать.

Он спал со мной из соображений приличия — его мать вставала ни свет ни заря, чтобы приготовить нам завтрак по утрам, и не стеснялась приносить его нам в постель. Хотя мне нравилось, ведь Кип будил меня посреди ночи, чтобы трахнуть. И я спала лучше, чем за последние месяцы.

— Ты это спланировал? — спросила я, пока Кип готовил ужин.

Дейдре ушла днем со слезами на глазах и обещала возвращаться так часто, как только возможно. Во время этого визита не было упомянуто об отце Кипа, но я могла бы поклясться, что почувствовала напряженность между ними по этому поводу.

Кип посмотрел на меня снизу вверх, и черт бы его побрал за то, что он сделал это своими завораживающими голубыми глазами, полными восхищения и сексуального обещания.

— Ужин? — он пожал плечами. — Ну, ты угрожала моей жизни, если не получишь буррито в течение следующего часа, так что это скорее инстинкт самосохранения, а не план.

Я хмуро посмотрел на него, мой желудок заурчал из-за этого буррито.

— Не гребаный ужин. То, что она появилась здесь и силой заставила меня заняться детской.

Губы Кипа приподнялись.

— Поверь, я абсолютно не планировал визит моей матери, и если бы знал, что он состоится, я бы сделал все, что угодно, например, организовал какой-нибудь оползень, чтобы дорогу перекрыли, лишь бы она не приезжала, — он отхлебнул пива. — Но она бы все равно приехала.

Я пристально посмотрела на него, желая поспорить, но также зная, что, весьма вероятно, он говорит правду. Учитывая все, что произошло за последние несколько месяцев, я не могла представить,

чтобы Кип рвался сообщить своей матери, что она станет бабушкой —у меня опять появилась в сердце скорбь о том, что она тоже потеряла, — ведь он сам планировал отказаться. Я также не могла представить, чтобы Дейдре спустила бы своему сыну с рук что-то подобное.

А после несчастного случая и резкой перемены в поведении Кипа он был полон решимости с головой окунуться в роль преданного мужа.

Потом был секс, которым мы занимались постоянно… по всему дому, в любое время суток. Он любил свою маму, но он также хорошо знал ее, понимал, что она отнимет много времени и внимания — которые лучше использовать для секса.

А еще оставалось невысказанным скрытое напряжение семейной драмы, о котором мне бесконечно любопытно, но я отказывалась спрашивать, потому что, узнав больше о Кипе, я бы только еще больше запуталась в этом человеке.

Я и так уже порядком запуталась.

— Ладно, окей, значит, ты не планировал визит своей матери, —признала я, уставившись на стакан с слабо газированным лимонадом, жалея, что это не «Палома». — Вероятно, ты пришел к выводу, что, превратив гостевую комнату в детскую, тебе негде будет спать, —огрызнулась я.

Вспышка вины промелькнула на его лице.

— Ты все понял!

Он вздохнул, признавая поражение.

— Да.

— Значит, ты воспользовался моментом, пока я была занята, не думая ни о чем, — прошипела я. — Ладно, забудь. Ты спишь на гребаном диване, — я встала, намереваясь уйти в свою спальню. Затем посмотрела на сковороду, запах готовящегося мяса в кои-то веки показался мне аппетитным. Плюхнулась обратно на свое место. —Готовь буррито, но не разговаривай со мной.

Кип кивнул, изобразив, как поджимает губы.

Но я видела, как он ухмыльнулся.

***

Я ворочалась в постели.

Было уже поздно.

Не знаю, сколько времени.

Не знаю ничего, кроме того, что мои простыни были слишком тяжелыми, кожа - слишком чувствительной, а бедра нуждались в трении. Ладно, киска нуждалась в трении.

Моя киска нуждалась в кипе.

Или, точнее, в его члене.

Сначала я думала, что смогу справиться с этим. Большую часть своей жизни я прожила без члена Кипа. Я, несомненно, смогла бы пережить еще одну ночь.

Минуты тянулись вечно.

Я пыталась взять себя в руки, буквально, но оргазм ускользал от меня. Мои попытки еще больше расстроили меня.

— А! — я застонала, отшвырнув подушку для беременных и рывком поднялась с кровати.

Протопала весь путь до гостиной, где Кип лежал без сна, читая очередную детскую книжку при свете лампы.

Он притворился удивленным, увидев меня.

— Ты в порядке? — спросил он, садясь.

— Нет, — проворчала я.

Выражение его лица сменилось беспокойством, заострились, когда он вскочил с дивана, обойдя его за секунду.

черты

Его руки легли мне на живот, защищая.

— Что такое? — потребовал он. —Нам нужно ехать в больницу?

Я возьму ключи.

— Господи Иисусе, — воскликнула я, хватая его за запястье, чтобы он не бросился искать ключи и не запихнул нас обоих в свой грузовик в нижнем белье. —Я думала, ты серьезный крутой бывший морпех. Разве тебе не следует быть немного спокойнее под давлением?

Он пристально посмотрел на меня.

— Если бы горстка повстанцев открыто обстреливала этот коттедж, пытаясь проникнуть в него, тогда я был бы спокойнее, —ответил он.

— Хорошо, а что, если я захочу проникновения? —промурлыкала я, крепче сжимая его запястье, чтобы попытаться притянуть его ближе к себе.

Поза Кипа несколько расслабилась.

— Ты истеришь, потому что хочешь секса? — пробормотал он, протягивая руку, чтобы обхватить меня сзади за шею.

Мое тело растаяло и наэлектризовалось одновременно.

— Да, — простонала я. — Я хочу секса.

Рот Кипа нашел мой, и я мгновенно подчинилась ему.

Его язык работал умело, одна рука все еще была у меня на затылке, в то время как другая поглаживала мою задницу.

Я снова застонала, прижимаясь к нему и желая вскарабкаться и обхватить ногами его бедра, если бы не мое новое телосложение.

Кип оторвал свой рот от моего, но продолжал крепко держать.

— Значит ли это, что отныне я сплю с тобой? — спросил он хриплым голосом.

— Это значит, что меня нужно трахнуть прямо сейчас, — сказала я ему, наклоняясь вперед, намереваясь поцеловать.

Он схватил меня за волосы, удерживая так, чтобы в голове взорвалась нужная боль.

— Я не буду трахать тебя, пока не получу обещание, что буду спать с тобой в обозримом будущем.

Я уставилась на него.

— Ты пытаешься манипулировать мной, пока я уязвима и возбуждена? — спросила я. — Это нечестно.

Кип ухмыльнулся.

— Я не говорил, что буду честно воевать, детка.

— Ты засранец, — выпалила я в ответ.

Его свободная рука, та, что не держала меня за волосы, легла между нами, прямо между моих ног.

Я резко выдохнула, когда он нашел мой клитор, обводя его пальцем с точно таким количеством давления и трения, которое мне было нужно.

— Ты хочешь кончить? — спросил он у моих губ, продолжая двигать пальцем.

Мое тело откликнулось на него с энтузиазмом, его пальцы способны довести меня до оргазма через минуту, а я не могла достичь этого в течение последнего часа.

— Да, — отчаянно прошипела я.

Кип поцеловал меня, скользнув языком в рот, пока ласкал мой клитор.

Я поцеловала его в ответ, наслаждаясь вкусом.

— Ты кончишь, когда разрешишь мне спать с тобой, — сказал он мне в губы.

Мое тело напряглось, и я хотела сверкнуть глазами, но мой взгляд был затуманенным, все расплывалось.

— Ты гребаный мудак, — фыркнула я.

Кип перестал ласкать клитор.

Я издала звук протеста.

Он отступил от меня. Я пошатнулась на мгновение, прежде чем выпрямилась.

Он скрестил руки на груди, я видела, как его член напрягся сквозь нижнее белье, а мышцы словно были вылеплены из гребаного мрамора.

— Я хочу в твою киску, — прорычал он. — Но я также хочу быть в твоей постели. В нашей постели. Хочу просыпаться с тобой.

Моя грудь быстро поднималась и опускалась, как от ярости, так и от желания.

— Ты такой придурок, — выплюнула я.

— Ты отказываешься от моего члена? — спросил он хриплым, но все еще дразнящим голосом.

Я впилась в него взглядом, пялясь еще несколько мгновений.

Затем преодолела расстояние, обхватила его сзади за шею и поцеловала.

— Тебе придется долго ублажать меня, — сказала я ему после того, как вонзила зубы в его губу до крови.

Кип без усилий поднял меня на руки и повел в мою спальню.

— О, детка, я этого и ждал.

Глава 20

«Бу»

Кип вернулся домой и застал катастрофу.

Сработала пожарная сигнализация. Я махала на датчик метлой, слишком, блять, беременная, чтобы дотянуться. Черт бы побрал мое большое и неэлегантное тело.

— Детка, детка, я сам, — сказал Кип, бросаясь мне на помощь.

Я с радостью позволила себя спасти, но только для того, чтобы подбежать к дымящейся кастрюле, из-за которой завыла сигнализация.

Писк прекратился почти сразу, потому что Кип был выше и в целом более способным, чем я.

Меня это возмутило. Несмотря на то дерьмо, которое он мне наговорил о том, что набрал вес из-за привычки покупать мороженое, его торс остался плоским.

И, несмотря на то, что я обижалась из-за этого, я все равно пыталась сделать для него чтонибудь приятное. Пыталась и потерпела неудачу.

— Все испорчено! — воскликнула я, снимая крышку с кастрюли и осматривая почерневшее месиво.

К счастью, моя утренняя тошнота прошла в начале второго триместра, но эта вонь просто ужасна.

Я с грохотом захлопнула крышку обратно.

— Я бесполезная! — закричала я, слезы текли по моим щекам.

Кип бросил метлу на пол, затем подошел ко мне и схватил за бедра, притягивая к себе. Я растаяла в его объятиях, в его запахе, особенно грубом и мужественном после тяжелого рабочего дня.

— Я хотела сделать для тебя чтонибудь приятное, — рыдала ему в грудь. — Несмотря на то, что ты был мудаком в первом триместре, ты все равно заботился обо мне, — я вцепилась в рубашку и

посмотрела на него затуманенными глазами. — Теперь ты перестал быть таким мудаком… за исключением важных мест, — я посмотрела вниз.

Затем до меня донесся запах ужина.

Хотя ужином это не пахло. Пахло как от разлившегося химиката, смешанного с гниющим мясом.

Я посмотрела на Кипа, который был обеспокоен — что случалось с ним по умолчанию всякий раз, когда я не казалась счастливой, здоровой или довольной, — но теперь этот ублюдок улыбался.

— Не смейся! — я ударила его в грудь. — Я делала это для тебя.

Улыбка Кипа исчезла. Он погладил меня по волосам.

— Ты не обязана ничего для меня делать. На самом деле, это, —он погладил мой живот, — твой купон на то, чтобы ничего не делать.

Создание человека — это большая работа.

— Я хотела! — я взвизгнула. — А это очень важно, потому что обычно я не хочу ничего делать для мужчин, но в последнее время ты слишком много делаешь, и я подумала, что мне нужно попрактиковаться в приготовлении пищи для нашей икринки, потому что она захочет есть, как только отучится от груди. Я бы не хотела ее отравить.

Я не собиралась полагаться на то, что Кип останется рядом надолго, чтобы приготовить нашей дочери твердую пищу. Конечно, он перестал быть холодным роботом-человеком и теперь каждую ночь спал в моей постели, но это не означало, что он правда собирался стать мужем и отцом. Мы не говорили о долгосрочной перспективе. Это была бомба замедленного действия, и я знала, что рано или поздно мне придется заняться этим самой. Только, может быть, не тогда, когда меня одолевали страх, гормоны и изжога.

Кип молчал несколько секунд, выражение его лица было несколько обеспокоенным.

Я надеялась, что сейчас он не захочет обсуждать планы на будущее.

Затем, все еще держа меня, он двинулся, чтобы снять крышку с кастрюли и осмотреть содержимое. Я зажмурила глаза, задержала дыхание и истерично всхлипнула.

— Я бесполезна, — закричала я.

— Нет, — быстро сказал Кип, снова сосредоточившись на мне.

— Мне нравится.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня в макушку, отступив назад, чтобы обойти меня и взять тарелку.

— Не смей! — сказала я, угадав его намерение.

Кип проигнорировал меня. Он взял сервировочную ложку и начал накладывать себе на тарелку что-то, что можно было описать только как подгоревшие помои.

Я схватила его за запястье.

— Я серьезно. Конечно, у нас могут быть разногласия, но не хочу, чтобы ты умирал. К тому же полиция доберется до меня примерно через минуту. Беременная жена, отравившая своего мужа, —это долгий срок.

Он усмехнулся.

— У меня крепкий организм. И это вкусно пахнет.

Я отпускаю его запястье, чтобы положить руку себе на бедро.

— Тот факт, что ты говоришь это с невозмутимым лицом, серьезно беспокоит меня.

Кип, не сводя со меня глаз, схватил вилку, набрал себе большую порцию помоев и отправил в рот.

Я поморщилась, наблюдая, как он жует и глотает.

Выражение его лица не изменилось, но, клянусь, его глаза наполнились слезами.

— Вкусно, — сказал он, прочищая горло.

А потом этот ублюдок съел еще.

— Нет! — воскликнула я, бросаясь вперед и выхватывая у него тарелку. — Я понимаю, ты готов сделать для меня кучу всего, но я не буду на это смотреть.

Кип кашлянул.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Я закатила глаза, выливая помои в мусорное ведро, морщась от запаха. Затем достала пиво из холодильника, открыла его и насладилась исходящим от него свежим горьковатым ароматом, прежде чем передать Кипу.

— Прополощи рот, — сказала я.

Он взял пиво и поднес его ко рту, чтобы сделать большой глоток, прежде чем схватить меня и притянуть к себе для глубокого поцелуя.

Я наслаждалась его теплом, его прикосновениями, привкусом пива, которого я начала жаждать в невыносимую жару этого лета.

— Как насчет того, чтобы я приготовил нам чтонибудь еще? —предложил он, прижавшись к моим губам.

— Но я собиралась сделать тебе приятное, — простонала я.

— Ты сделаешь приятное… позже, — пробормотал он, сжимая мою задницу.

Мое тело загорелось желанием.

— Хм-м-м, ладно, — прошептала я.

Он поцеловал меня в нос.

— Хорошо. А теперь позволь приготовить моей жене ужин, чтобы у нее разыгрался аппетит.

Я позволила.

А позже сделала для Кипа кое-что приятное, что он воспринял как подарок.

Кип

Я наслаждался холодным и бодрящим пивом, наблюдая, как моя жена бегает по саду Роуэна и Норы, гоняясь за Аной.

В последнее время она бегала медленнее, и к счастью, намного осторожнее. Конечно, Ана только начала ходить, так что она не носилась по саду. Ее маленькие ножки все еще дрожали, и она часто падала, вставая с помощью Фионы и хихикая.

Тем не менее, я следил за каждым движением Фионы, мои конечности напряглись от беспокойства. Один неверный шаг, и она могла упасть, навредить себе или ребенку. Желание закричать на нее, сказать, чтобы она перестала, было почти непреодолимым.

Но я держал рот на замке, потому что уже знал, что произойдет, если я заговорю. Фиона сердито смотрела в мою сторону, посылала меня на хрен, подчеркивала это жестом руки и продолжала бегать по гребаному саду.

Тогда я в равной степени раздражался и возбуждался, и мой член побуждал броситься за ней, поднять ее на руки и найти место, где можно ее трахнуть.

И я уже боролся со своим членом, наблюдая, как ее платье колышется, когда она бежит.

Теперь она стала намного больше, и с каждым днем становилась красивее. За несколько дней до этого ей сняли гипс, и я знал, что она была счастлива избавиться от последнего напоминания о несчастном случае. Что касается меня, то это запечатлелось в моем мозгу.

— Кажется, между вами все хорошо, — заметил Роуэн.

Мой лучший друг постепенно возвращался ко мне. Наши отношения почти вернулись к нормальному состоянию. Все остальные, будучи в отряде Фионы, были немного настороженнее.

Тина отвела меня в сторонку и сообщила, что она отрежет мне яйца самым болезненным способом, какой только возможен, если я снова выкину какое-то дерьмо.

Они все ждали, что я снова облажаюсь. Подведу. Я их не винил.

И мне понравилось, что у Фионы были друзья, которые сделали бы это для нее.

— Да, — согласился я с Роуэном. Я не только трахал свою жену, но и теперь спал в ее постели. Спал в нашей постели.

Детская была готова, во многом благодаря моей маме.

Оглядываясь назад, я был рад, что она приехала. Но был слишком занят мыслями о том, как вернуть Фиону, беспокоился о ней, а затем трахал ее с тех пор, как она вошла в мою комнату в полночь, и не задумывался о том, что ждет меня в будущем. Например, о детской. О

коляске. Какую прикроватную люльку приобрести на первые несколько месяцев жизни ребенка.

Хотя технически это был не мой первый ребенок, я впервые проходил через все это. Я ничего не знал о таких вещах, как пеленальные столики и автокресла. От этого, чувство вины жгло меня изнутри, сожаление подкатывало к горлу, и я снова проклинал себя за то, что не был рядом с Габби, когда она была беременна.

По крайней мере, моя мама была рядом. И родители Габби. Это я сказал себе тогда. Вот как я жил.

— Она простила тебя? — спросил Роуэн.

Я отхлебнул пива, думая о последних нескольких неделях, и о том, как она пыталась приготовить мне ужин.

— В основном, — ответил я. — Это больше, чем я заслуживаю.

Он хлопнул меня по спине.

— То, чего ты заслуживаешь, находится прямо здесь, — он кивнул на Фиону.

— Я не отрицаю, — сказал я. — Я буду рядом с ней. С ними. Дам им жизнь, которую они заслуживают.

Роуэн кивнул.

— Это все, что мы можем сделать.

Пару мгновений мы молчали, пока я думал о том, о чем размышлял с того дня в больнице.

— Ее бывший поднимал на нее руку, — сказал я, все еще наблюдая, как Фиона визжала от смеха, пока Ана ползала по ней. —После того, как у нее случались выкидыши. Он столкнул ее с лестницы, — я крепче сжал бутылку, не сводя глаз с улыбки Фионы, мне нужно было следить за ней, потому что я не мог до конца в это поверить. Не мог до конца поверить ей. Все дерьмо, через которое она прошла, все дерьмо, с которым она боролась… по ней и не скажешь.

Это не притупило ее улыбку и не омрачило взгляд.

Роуэн тоже наблюдал за моей женой, когда я набрался храбрости отвести от нее взгляд. Его лицо было бесстрастным, но ноздри раздувались, уголки рта были опущены. Он тоже любил Фиону, и независимо от того, рассказала ему Нора эту информацию или нет, то, что я произнес это вслух, обеспокоило его.

Не так сильно, как меня.

— Это не дает мне спать по ночам, — сказал я, снова переводя взгляд на Фиону. — Я думаю о нем. Он на другом континенте. Живет своей жизнью, не заслуженно. Дышит, не заслуженно.

С той секунды, как Фиона рассказала мне, я подумывал о том, чтобы сесть в самолет и убить его голыми руками. Я уже знал, где он живет. В каком-то гребаном особняке в Сиднее. Снова женился.

Чертовски разбогател. Благодаря родителям.

Мы с Роуэн приобрели определенные навыки, пока были на службе, и завели связи. С людьми, которые не ушли в отставку, как мы.

Нет, они еще глубже вляпались, натворили всякого дерьма, о котором общественность пребывала в блаженном неведении.

Я все еще не исключал возможности небольшого путешествия.

Но это означало бы, что мне пришлось бы оставить Фиону. Я ни за что не стал бы этого делать, пока она беременна. Но мысль о том, что я

буду на другом континенте вдали от жены и дочери, тоже наполняла меня тревогой. В последний раз, когда я так делал, это закончилось плохо.

И Фиона ждала этого. Чтобы я ушел. Я видел, что она готовится к этому, не полностью отдавая себя мне. Не полностью доверяя. Она не говорила о будущем. Она обходила это стороной. И это на моей совести.

— Кому это поможет? — спросил меня Роуэн.

Я посмотрел на своего друга.

— Кому бы помогла его смерть? — уточнил он. — Она создала жизнь вдали от него, с головой окунулась в нее, — он кивнул на Фиону. — Конечно, она никогда его не забудет, никогда полностью не исцелится, но она не та женщина, которая позволит такому мужчине иметь над ней власть.

Я сжал кулак. Он прав. Фиона чертовски упряма. Слишком. Да, он ранил ее. Но не сломил. Ни один мужчина не сломил бы мою жену.

Даже я.

— Это эгоистично, — продолжила Роуэн. — Ты хочешь отомстить за нее, и единственный известный тебе способ сделать это — убить, — он посмотрел туда, где его жена доедала десерт. —Помочь ей ты сможешь только будучи рядом.

Я посмотрел на него.

— Ничего не делая? — это противоречило всему внутри меня.

— Будучи ее мужем, — возразил он. — Будучи отцом.

Я оглянулся на Фиону.

Будучи ее мужем.

Будучи отцом.

Это сложнее, чем перелететь через весь мир, чтобы убить человека.

И это пугало меня до чертиков.

***

На следующий день Фиона пришла домой с котом.

Она гуляла с Норой. Было чертовски тяжело позволить ей водить новую машину одной. У меня было непреодолимое желание потребовать, чтобы она никуда не ездила, если я не за рулем. Но, конечно, я знал, чем все это закончится. Итак, я попытался подавить свое беспокойство. Подавить гребаный страх, пробирающий до костей.

Я попытался напомнить себе, что молния не ударяет в одно и то же место дважды. Что у меня больше не отнимут жену и дочь.

И все же я смог вздохнуть понастоящему, только когда Фиона пришла.

— Это Бу, — объявила она, баюкая кота на руках и прижимая его к животу.

Я уставился на него, а кот уставился на меня в ответ. Он был сплошного черного цвета, большой, уже не котенок, и выглядел осуждающим.

— Что с ним нетак?

Она нахмурилась на меня.

— Ничего. Он идеален, — отрезала она, поглаживая его шерсть.

— Просто родился без век.

Я моргнул. Это был предупреждающий тон, который означал, что она либо разрыдается, либо накричит на меня. Я не хотел, чтобы произошло ни то, ни другое. Хотя не возражал против споров, ведь они заканчивались сексом. А вот истерики — нет.

Не знал, что именно сейчас на подходе, поэтому действовал осторожно.

— Чей он?

Она продолжала баюкать его.

— Наш, — сказала она, как будто это самая очевидная вещь в мире. — Я приютила его.

Я поджал губы.

«Действуй осторожно», — напомнил я себе.

— Ты ненавидишь кошек, — сказал я, изо всех сил стараясь говорить ровным тоном.

— Не правда, — возразила она, поглаживая черное существо.

Я держал рот на замке. Было бы нехорошо сообщать ей о многочисленных разговорах, которые мы вели о кошках, и о том, что она считала их «стервозными».

— Ты же не будешь убирать за ним лоток, — сказал я вместо этого.

— Конечно не буду, — ответила она, морща нос. —Отвратительно. У нас не будет лотка. Бу будет ходить на улицу. Как собака.

И снова я задумался о том, как лучше всего пройти. Я уставился на кота. Он уставился на меня в ответ. Это кот, а не котенок, и поэтому, вероятно, уже обучена пользоваться лотком. Мы росли в собачьей семье, и я понятия не имел, как жить с котом, не говоря уже о том, как, черт возьми, приучить его перестать пользоваться лотком и не гадить на ковер.

— Ладно, — сказал я жене. — Звучит как план.

Она улыбнулась, и, черт возьми, я бы перевернул небо и землю, чтобы выяснить, как приучить к горшку взрослую кошку.

— Вещи в машине, — сказала она, целуя кота в макушку. — А

теперь экскурсия по дому, — Фиона направилась в сторону гостиной.

Я осторожно схватил ее, а затем провел рукой по выпуклости ее живота, когда она остановилась.

— Ничего не забыла? — спросил я ее.

— Нет, я принесла еду и специальные капли для глаз, лежанку и когтеточку, — ответила она.

Я подавил смешок.

— Нет, ты не войдешь в этот дом, не поцеловав своего мужа, —заявил я, все еще держа руку на ее животе.

Фиона наморщила нос.

— Не ты устанавливаешь правила в этом доме, приятель, —выпалила она.

Мой член напрягся. Она знала, что я чертовски ненавидел, когда она называла меня «приятель», и теперь она сделала это нарочно, чтобы разозлить. Потому что Фиона знала, что разозлить меня означал дальнейший секс. И моя жена с каждым днем становилась все более голодной по моему члену. С растущим животом мне пришлось проявить изобретательность. Я также старался, чтобы моя рука не лежала на ее животе, когда я был в нескольких секундах от оргазма.

Чувствовать, как моя дочь пинает меня по руке, пока я трахаю свою жену, было верным способом испортить оргазм.

Я наклонился, чтобы поцеловать Фиону, пока она ничего не сказала.

Она немедленно ответила на поцелуй, как делала всегда, независимо от того, насколько взбешенной была.

— Я введу еще несколько правил, как только заберу вещи из твоей машины, — сообщил я ей, мой член уже был твердым.

Веки Фионы затрепетали.

— Ты здесь не главный.

Я ухмыльнулся.

— Посмотрим, скажешь ли ты это через двадцать минут.

Двадцать минут спустя…

— Кто здесь главный, детка? — застонал я, входя в нежную киску моей жены.

Ее щеки раскраснелись от возбуждения и ярости, глаза горели, когда она посмотрела на меня.

— Пошел ты.

Мой член пульсировал внутри нее.

— Кто главный? — повторил я.

Она плотно сжала губы.

Я перестал двигаться.

Она издала стон.

— Кто главный, Фиона? — я спрашиваю в последний раз.

Она продолжала хмуро смотреть на меня несколько секунд.

— Ты, муженек, — выпалила она в ответ, в ее тоне слышался гнев.

— Хорошая девочка, — пробормотал я.

— Теперь трахни меня, — потребовала она.

И я сделал то, что приказала моя жена.

Потому что она была главной.

Глава 21

«Партнеры»

Фиона

Мои дни работы в кафе были сочтены. Даже сейчас рабочее время резко сократилось. Но я по-прежнему зависала там так часто, как только могла.

Тем более, что там было изобилие выпечки, пирожных и восхитительной сладкой еды, которую я могла переварить, а это было впечатляющее количество.

Мое тело быстро менялось, поскольку я официально в третьем триместре. Все осмотры и анализы проходили замечательно — на всех присутствовал Кип. У меня было много причин не волноваться. На самом деле, можно привести аргумент, что у меня почти не было причин для беспокойства. Но это дерьмо так не работает.

У Кипа тоже было много причин для беспокойства, но мужчина, о котором идет речь, не казался обеспокоенным или замученным. Мы не упоминали о его покойной жене и дочери после большого скандала в тот день, когда приехала его мать. Мы также не возвращались к спору. Я не могла решить, злюсь ли на него. Какая-то упрямая часть меня хотела злиться, может быть, просто из принципа, чтобы усложнить ситуацию. Впрочем, это была лишь малая часть. Большая часть смирилась с этим. Наслаждалась сексом, любящим мужем, кошаком, которого он успешно приручил ходить в туалет на улице, и предстоящим появлением нашей дочери.

Возможно, я бы готовилась, если бы Дейдре уже не украсила всю детскую и каждый день не привозила новые детские вещи. Нора часто бывала у нас дома, помогала мне распаковывать вещи, раскладывать их по местам, объясняла, что из себя представляет половина из них.

Комната нашей малышки была идеальной. Все стены были белыми, за исключением декоративных обоев с изображением леса, украшенных ветками, ласточками и бабочками. Детская кроватка была сделана из кованого железа, еще был пеленальный столик середины века, коврик в цветочек и большое удобное кресло-качалка, стоящее к окну и океану, для кормления грудью. Я часто сидела там, потирая живот, глядя на волны, и позволяла себе верить, что через пару месяцев буду держать на руках маленькую девочку и что Кип все еще будет здесь и станет моим мужем.

И он вел себя как муж во всех возможных отношениях.

Настоящий муж. Он трахал меня каждый день. Иногда по два раза в день. Мои гормоны вышли из-под контроля, и я становилась

озабоченнее. Я беспокоилась, что мой растущий живот оттолкнет его, не говоря уже о человеке внутри меня. Но чувствовала себя сексуальнее, чем когда-либо, только один раз он испугался, когда малышка пнула его перед оргазмом.

Он готовил мне еду. К нам приходили друзья. С тех пор, как мы с Кипом… воссоединились, у нас было несколько званых обедов — если это можно так назвать — и он готовил для всех. Гости были впечатлены. Даже Тина ворчала, что его лазанья — лучшее, что она пробовала, хотя до сих пор держал на него обиду. Все остальные мои друзья простили этого человека теперь, когда стало ясно, что он наверстывает упущенное.

Нора не стала вдаваться в подробности наших отношений, только сказала, что рада за меня. Я тоже была рада за себя.

Мы закрыли кафе на весь день, и Нора кричала на меня, когда я попыталась помочь ей с уборкой. Я наорала в ответ, сказав ей, что в состоянии протереть гребаный прилавок.

Она смягчилась, потому что мой характер был довольно пугающим. Конечно, сила удвоилась после беременности. Но Кип был единственным, у кого хватило смелости выступить против меня, и я почти уверена, что он делал это только в качестве прелюдии, потому что я всегда получала то, что хотела.

— Вот, — сказала Нора, пододвигая кекс, в котором была одна свечка.

— У меня не день рождения, — сказала я, слизывая глазурь с кекса.

— Но нам есть что отпраздновать, — сказала Нора. — Я

поговорила с юристом, оформила это, — она кивнула на бумагу между нами.

Я уставилась на нее. Там была целая куча слов, набранных очень мелким шрифтом, и выглядело очень пугающе и законно.

За последние несколько месяцев у меня был опыт общения с пугающим и законным.

— Я передаю тебе половину пекарни, — объяснила она, пока я смотрела на контракт, пытаясь понять его смысл.

Я моргнула, увидев свое имя на бумаге, затем снова уставилась на свою лучшую подругу.

— Что за хрень? — произнесла я. — Ты умираешь или что? Или опять думаешь, что у тебя опухоль мозга.

У моей лучшей подруги было тревожное расстройство, которое заставляло ее много раз сходить с ума. Хотя она поуспокоилась, когда вышла замуж за Роуэна. На самом деле, с тех пор, как она начала с ним встречаться.

Дело было не в том, что он вылечил ее, а в том, что он заставил ее почувствовать себя в безопасности, работая над самоизлечением.

Это просто замечательно.

Нора усмехнулась.

— Нет, конечно, я не умираю. По крайней мере, не сегодня, —пошутила она. — Я ищу партнера.

— У тебя есть партнер, — сказала я без колебаний. — Тебе не нужен какойто юридический контракт, и уж точно тебе не нужно перепоручать мне половину своей пекарни. Я твоя подруга. Ты привязана ко мне на всю жизнь, сучка.

Она улыбнулась.

— Я знаю. Но я также знаю, что ты брала на себя управление этим местом всякий раз, когда мне это было нужно. Ты делала все возможное.

— Ты щедро платишь мне за это, — заявила я. — И ты классная начальница. К тому же, Тина тоже много чего сделала.

Тина проработала здесь почти столько же, сколько и я. И она любила это место так же сильно. Она любила Нору так же сильно.

— У Тины есть свои инвестиции, — сказала Нора. — И она хочет сократить свой рабочий день.

Я прикусила губу. Это правда. Хотя на первый осуждающий взгляд так не кажется, Тина была проницательной деловой женщиной и независимо богатой. Они с Тиффани могли бы сейчас уйти на пенсию, если бы захотели. Но им обеим нравилось работать.

— Ладно, ты открыла эту пекарню, — напомнила я Норе. — Ты построила ее с нуля. Ты делаешь ее невероятно успешной. Пекарня —это ты, Нора. И все это должно быть твоим. Всегда. Я ничего не сделала.

— Чушь собачья, — сказала она. — Ты приложила свою руку к тому, — она указала на пустую пекарню. Все было оформлено в розовых тонах, за матовыми окнами виднелся океан. Даже пустое, оно было невероятно красивым, одно из самых привлекательных для инстаграма мест в Юпитере. — Без тебя я бы не смогла этого сделать.

Я бы не справилась, — тихо сказала Нора.

— Не надо недооценивать себя, — огрызнулась я. — Ты намного сильнее, чем говоришь, и способна на все.

— Видишь? Как бы я узнала это без тебя? — пошутила она.

Я улыбнулась.

— Теперь у тебя есть муж, который напомнит, — сказала я. — И

он, скорее всего, делает это голым.

Щеки Норы покраснели. Роуэн действительно дал ей отличное сексуальное пробуждение, и я была чертовски рада этому.

— Ты права, — пробормотала она, на секунду отведя взгляд. —Но, — сказала она, одергивая себя, — я взрослая женщина, в здравом уме, и я обсудила это со своим очень разумным, заботливым и финансово ответственным мужем, который также согласен, что это замечательная идея, — она постучала по бумаге. — Теперь я мать, и хочу иметь целую кучу детей от Роуэна. Я также хочу сохранить эту пекарню, потому что ты права, это место — мое все. Но я не хочу, чтобы одно высасывало жизнь из другого. И не хочу, чтобы ты когданибудь думала, что тебе здесь не место. Я хочу помочь убедиться, что у тебя есть корни. Что ты не окажешься в положении, когда тебе

придется выйти замуж за человека, которого ты не любишь, чтобы остаться здесь.

По мере того, как она продолжала, ее голос становился все более страстным, и она была очень близка к тому, чтобы закричать. Или заплакать. Да, моя лучшая подруга любила меня. И очень заботилась обо мне. И все еще, очевидно, затаила какую-то обиду на Кипа.

— Я уже замужем, — напомнила я ей. — И не смогу еще раз выйти замуж за мужчину ради грин-карты… надеюсь.

Не то чтобы мы были в безопасности после встречи, и наш адвокат сказал, что все прошло хорошо. На самом деле они почти не задавали вопросов. С другой стороны, я вошла с маленьким животиком и мужем, который не мог оторвать от меня своих рук.

Но мы все еще ждали официального одобрения. Для того, чтобы остаться в стране на неопределенный срок, нужен целый процесс. Но я сказала себе, что разберусь с этим… позже. Независимо от того, как Кип вел себя сейчас, нет никакой гарантии, что так будет продолжаться вечно.

— Нет, — твердо сказала Нора. — Это поможет, — она снова постучала по бумаге. — Владение частью бизнеса в США — это прочная связь. И это шаг к обеспечению будущего для себя. И для нее, — она кивнула на мой живот.

— Я не могу так поступить с тобой, — сказала я дрожащим голосом. — Я не приму это от тебя.

— Ты ничего у меня не отнимаешь, — ответила она. — Ты делаешь мне величайший подарок. Я хочу, чтобы моя лучшая подруга жила и работала со мной до конца дней, чтобы наши дети росли вместе… чтобы мы создали нашу собственную семью.

Она ударила ниже пояса. Вовлекла в это детей. Вовлекла семью.

Она, Тина, Тиффани, Каллиопа — черт, теперь даже Роуэн — они были моей единственной семьей. Не говоря уже о Дейдре, которая звонила мне минимум раз в неделю, ежедневно писала смс и постоянно присылала чтонибудь для ребенка.

И Кип.

Гребаный Кип.

Мой муж.

— Подпиши контракт, Фиона, — мягко попросила Нора, протягивая мне ручку.

Я посмотрела на свою лучшую подругу, ручку, контракт.

Я так хотела быть независимой. Самой устроить свою жизнь.

Спасти себя. Потому что не хотела, чтобы мужчина спасал меня.

Особенно Кип.

И не подозревала, что это может сделать кто-то другой.

Моя лучшая подруга.

Что еще я могла сделать?

Я подписала контракт.

***

— Можно спросить? — сказала я, когда Кип растирал мне ноги.

Это была вечерняя рутина. Фильм или сериал на телеке, я ем мороженое, Кип растирает мне ноги.

Так по-домашнему, но мне чертовски нравилось. Мои ступни нуждались в этом, как и лодыжки. Эти чертовы штуки опухали, как ничто другое. Бу покоился на выпуклости моего живота, на его любимом месте.

Он легко вписался в нашу жизнь и был любимым членом семьи.

Я видела опасения Кипа, когда привела его домой, которые остались невысказанными, потому что ему не нравилось выводить меня из себя, потому что он не знал, разозлюсь я или заплачу. Он ненавидел, когда я плакала.

Я также задавалась вопросом, имел ли Кип что-то против кошек, потому что они не поддерживали статус альфасамца. Вероятно, он хотел собаку, как у Роуэна. Я подумала, что такого питомца я бы тоже хотела. Единственная причина, по которой я никогда не заводила домашних животных, заключалась в том, что я знала, что мое время в стране ограничено, и у меня не могло быть ничего постоянного.

Технически я не могла быть уверена в своем пребывании в этой стране даже сейчас. Но мы с Норой зашли в зоомагазин за кормом для ее собаки, увидели Бу и потеряли всякий рассудок. Ему просто пришлось пойти с нами домой. Конец истории.

Кип потянулся за пультом, чтобы поставить на паузу и уделить мне все свое внимание.

— Можешь спрашивать меня о чем угодно, — сказал он своим обычным приятным тоном.

Хотя большую часть времени он был сговорчивым, это не означало, что мы не ссорились. Еще как ссорились. Почти ежедневно.

В основном, он чрезмерно опекал меня или говорил, что делать, а я говорила, что он не может указывать мне.

Почти все эти ссоры заканчивались сексом. И я выиграла большинство из них.

Я съела последнюю ложку мороженого, затем положила пустую упаковку на столик рядом с диваном, прежде чем снова переключить свое внимание на Кипа.

Наверное, это была плохая идея — поднимать тему, над которой я размышляла уже некоторое время. Вероятно, лучше сохранить непринужденность, не раскачивать лодку, не пытаться нырять слишком глубоко. Ведь, если я задену за живое, сделаю все слишком серьезным, — один из нас отступит. Или мы поругаемся понастоящему, а не просто для прелюдии перед сексом.

Но я не из тех, кто делает что-то, исходя из того, хорошая это идея или нет.

— Ты извини за мое невежество или за то, что я оскорбляю твое чувство национальной гордости, патриотизма или чего-то еще, —сказала я, поглаживая Бу. — Но я не понимаю, зачем ты это сделал.

Почему ты добровольно пошел на войну и сражался за страну, которая гораздо сложнее, чем свобода.

Это был не вопрос. Ветераны высоко ценились в этой стране, и патриотизм был превыше всего, чего некоторые, живущие в Южном полушарии, не могли полностью понять. Я не хотела принижать его заслуги. Я просто хотела понять. Особенно почему он продолжил служить после того, как у него появились жена и ребенок.

Кип испустил долгий вздох. Он звучал как старый и седой человек, проживший долгую и тяжелую жизнь.

С другой стороны, он сражался на войне и потерял жену и ребенка. Этого более чем достаточно, чтобы состарить на три жизни.

— Я могу говорить только за себя и горстку людей, с которыми служил, — ответил он, все еще растирая мне ноги. — Но иногда люди бегут от такого количества дерьма, что война является предпочтительным вариантом, чем разбираться с этим дерьмом, — он пожал плечами. — В других случаях они думают, что война сделает из них мужчин. Или хотят получить здравоохранение, жилье, еду, зарплату и бесплатный колледж после… возвращения домой живым и невредимым, — он снова вздохнул. — Немногие служат, потому что хотят убивать, хотят причинить боль другим людям, и им нужно оправдание для этого. И еще есть те, кто идут, потому что они благородны и хотят поступать правильно в соответствии с тем, что отстаивает их страна.

— Почему ты пошел? — спросила я его почти шепотом.

— Потому что я был дерзким, непокорным ребенком, который ненавидел своего отца и хотел как можно дальше уйти от его ожиданий относительно меня, — ответил он.

— Ах, проблемы с папой, — пробормотала я.

Кип нахально улыбнулся мне, хотя в его глазах была грусть.

— Знакомо?

— Совсем чутьчуть, — ответил я. — Как говорится, рыбак рыбака…

Он вопросительно приподнял бровь.

— Не-а, — я погрозила ему пальцем. — Сейчас твоя очередь рассказывать.

Он поджал губы, выражение его лица стало задумчивым. Но не переставал растирать мои ноги. Спасибо за это.

— Мой папа мудак, — мягко заявил он. Или мягко на первый взгляд. Я могла слышать в нем скрытую ненависть.

Не возмущение. Настоящую ненависть. Она горела в его дыхании, была в напряжении его конечностей, в том, как он закрывал глаза.

Мне здорово досталось от родителей, но даже я не могла сказать, что ненавижу их. Я лишь обижалась на них за то, каким было мое детство.

— Мое первое воспоминание об этом человеке — как он кричал на мою мать, — сказал он, глядя на меня. — Я никогда не слышал, чтобы он сказал ей доброе слово, никогда не видел никаких признаков его любви.

Мои глаза уже горели от слез. Дейдре. Милая женщина, которая буквально излучала любовь и свет, которая была нежной и доброй, а у нее нет мужа, который бы души в ней не чаял? Она так долго живет с таким человеком, но сама ни на йоту не ожесточилась. Я вновь обрела любовь к своей свекрови. И печаль.

— Да, — тихо сказал Кип, оценивая выражение моего лица. —Нужно быть особым мудаком, чтобы так обращаться с моей мамой.

Его хватка на моих ногах усилилась, почти до боли. Я сдержала гримасу.

— Он никогда не поднимал на нее руку, — продолжил он. — Я

бы ни за что не позволил ему уйти безнаказанным. Возможно, он достаточно умен, чтобы понимать это. И знает, что моя мама бросила бы его сразу.

Он продолжал растирать мои ноги с излишним нажимом. Я

прикусила губу.

— Я пытался заставить ее уйти от него, — объяснил он. — Моя сестра не особо, потому что она живет ради одобрения отца, —усмехнулся он с явным отвращением.

Это разрешило загадку, почему я не встречалась с его сестрой и не слышала, чтобы он говорил о ней. Я знала, что она существует, потому что Дейдре рассказала мне о ней, показала фотографии внуков.

Она была хорошенькой. Грязно-русые волосы, как у Кипа, худощавое тело, как у ее матери. Но не выглядела похожей на Кипа. На всех фотографиях она была одета в дорогую, отглаженную одежду, ни одна волосинка не выбивалась из прически. То же самое с детьми и чопорным мужем.

— Мама никогда не оставит его, — вздохнул Кип. — И я ненавижу его за это. За то, что он приговорил ее к жизни, где с ней обращаются не так, как она заслуживает, — с горечью сказал он. —Но, конечно, дело не только в этом. Он хотел сына, который бы слушался его. Который бы подчинялся, занимался семейным бизнесом, — он покачал головой, отпуская мои ноги только для того, чтобы схватить за икры и нежно притянуть ближе к себе, чтобы положить руки мне на живот.

Я поняла, что это его успокаивало. И меня тоже.

— Мы часто ругались, — сказал он. — Еще больше, когда я стал старше. Я часто уединялся в доме Роуэна. Блять, я чуть не прожил там свой последний учебный год, — он вздохнул. — Его отец был для меня роднее.

Он посмотрел на мой живот, когда ребенок брыкался о его руку, что заставило его смягчить это суровое и сердитое выражение.

— Ты не будешь таким, как твой отец, — сказала я ему.

Его глаза нашли мои.

— Я уже был таким. Когда ты впервые сказала мне, что беременна, — его тон был пропитан чувством вины.

И я простила его. Окончательно и бесповоротно. Прямо тогда.

Я подняла Бу со своего живота, поцеловала в нос и осторожно поставила на пол. Затем пошевелилась. Это было довольно неловко и заняло больше времени, но в конце концов я расположилась так, что оказалась почти верхом на Кипе.

— Ты совсем не похож на него, — твердо заявила я.

Он положил руки мне на бедра.

— Ты этого не знаешь. Ты никогда с ним не встречалась.

Я схватила его за шею.

— Я знаю, — возразила я. — Да, ты немного испугался, когда я впервые сообщила эту новость. Но ты корил себя за это.

Я дала ему возможность поспорить со мной, но он этого не сделал. Он не мог.

— И ты исправился, — продолжила я. — Ты не позволяешь мне поднимать ничего тяжелее кружки кофе. Помогаешь вставать с постели каждое утро, но не раньше, чем я получу оргазм и выпью чашечку кофе, — я одарила его лукавой улыбкой. — Ты готовишь для меня. И глазом не моргаешь, когда я приношу домой кота, а потом приучаешь к походу в туалет, — мы оба посмотрели на Бу, который забрался на кофейный столик, чтобы сердито посмотреть на меня за то, что я столкнула его с насеста.

Я оглянулась на Кипа.

— Ты приходишь на прием к каждому врачу. Читаешь детские книжки. Ты знаешь о моем влагалище и матке больше, чем я. Ты обустроил прекрасную детскую, — я наклонилась, чтобы нежно поцеловать его в губы, сдерживаясь, чтобы не углубить поцелуй. —

Есть около миллиона других вещей, которые я могла бы перечислить, но это займет слишком много времени, и я начинаю возбуждаться, — я потерлась о него, чтобы подчеркнуть свою мысль.

В глазах моего мужа вспыхнул голод.

— Спасибо тебе, — тихо сказала я. — За то, что поделился со мной.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня, немного глубже, чем я целовала его. Я потерлась о него еще немного.

— Пожалуйста, — пробормотал он мне в губы. — Следующей будет твоя очередь.

Мой желудок сжался. Не в хорошем смысле. Рассказывая о своем прошлом еще больше, я хотела убежать. Но я осталась на месте.

— Потом, — согласилась я. — Но не сейчас.

Затем наклонилась, чтобы поцеловать его.

***

Была гроза.

Раскаты грома сотрясали дом.

Именно это меня и разбудило. Обычно так не бывает. Но бессонница во время беременности становилась только хуже, из-за судорог в ногах и необходимости поворачиваться, как хот-дог на заправке, всякий раз, когда затекало тело.

Кип обнимал меня ночью, потому что ему всегда хотелось прикасаться ко мне или к ребенку. Но у меня также была большая подушка для беременных, которая покрывала все мое тело и окружала с обеих сторон.

Это затрудняло лежание на спине и помогало справиться с болью в бедре. Мне действительно нравилась эта штука, хотя я ненавидела барьер между нами. Но я хотя бы вставала с кровати посреди ночи, не будя Кипа. Обычно, для того, чтобы пописать — мне приходилось делать это несколько раз — и он часто просыпался, несмотря на то,

какой хитрой я старалась быть. Он слишком хорошо меня знает, и чутко спит.

Но он не проснулся. Ни от раската грома, ни от того, что я встала с постели.

Я пошла в детскую, села в кресло у окна и смотрела, как бушует море, как дождь стекает по стеклу. Я потерялась в шторме, в своих мыслях, в будущем.

— Ты не должна вставать с постели без меня, — тихо прорычал голос.

Я не удивилась, так как ожидала, что Кип в конце концов придет.

— Если я буду будить тебя каждый раз, когда встаю, ты никогда не сможешь заснуть. Твоя дочь пинается о мой мочевой пузырь, —ответила я, потирая живот.

— Но ты встала не пописать. Ты здесь, — указал Кип. Затем он сдвинул меня с места, правда, только для того, чтобы сесть, а затем усадил меня к себе на колени. Кресло большое в нем просторно даже нам двоим. Троим, если учесть мой живот.

Я вздохнула.

— Я хотела дать тебе поспать.

Он поцеловал меня в висок.

— Я не хочу без тебя, — согласился он.

Некоторое время никто из нас не произносил ни слова, позволяя буре говорить за нас. В конце концов Бу вошел в комнату, встал у подножия стула, оценивая, хватит ли ей места, затем решил не делать этого и запрыгнул на пеленальный столик, потом на кроватку, чтобы устроиться в ней. Это было одно из его любимых мест. Наверное, мне следовало запретить ему спать там до рождения ребенка, чтобы не привык, но это было так мило.

— Я знаю, что технически, теперь моя очередь откровений, —сказала я, нарушая тишину. — Но ты расскажешь мне о них? Габби и

Эвелин?

Руки Кипа крепче сжались вокруг меня, когда я произнесла их имена.

— За последние несколько месяцев я слышу их имена чаще, чем за последние пять лет, — пробормотал он, уткнувшись носом мне в шею и потирая живот.

Я поджала губы, новость не стала для меня сюрпризом. Кип, которого я знала до того, как мы поженились, был беззаботным, самоуверенным и законченным распутником. Тот Кип не намекал на трагическое прошлое. Ни капельки.

Потребовалось бы довольно сильное отрицание, чтобы заштукатурить такую толстую внешность. Мне было интересно, думал ли он вообще о них за пять лет.

— Если это слишком… — сказала я, не желая давить на него. Я

все еще была напряжена из-за того, что он закрылся от меня.

— Это слишком, — сказал он. — Но именно поэтому я должен сказать тебе. Мне нужно дать тебе повод доверять. Узнать меня, — он погладил меня по волосам.

— Мы с Габби влюбились в старших классах, — объяснил он. —Она была милой. Ей нравилось жить в нашем маленьком городке. Но она также была бунтаркой, — я слышала улыбку в его голосе.

Несмотря на то, что она была мертва, маленькая часть меня завидовала Габби. За то, что она существовала в прошлом Кипа, за то, что умерла, потому что в его памяти она всегда будет идеальной, и он никогда не сможет испытывать ко мне таких чувств, какие испытывал к ней.

Крайне грубая и горькая мысль, но она вертелась у меня в голове.

— Она была девушкой, которую все хотели, и лишь мне удалось ее заполучить, — сказал он. — И… Эвелин, — он выдавил ее имя, и после это прогремел гром, словно подчеркивая.

— Она была идеальна, — сказал он. — У нее были голубые глаза. Темные волосы от матери. Она была любопытной. Любила ужастики.

— Ужастики? — удивленно спросила я.

Он усмехнулся. Это был теплый звук.

— Да, она любила зомби, вампиров — чем страшнее, тем лучше.

Бесстрашная.

Его обожание дочери было ослепительно очевидным. Его погибшей дочери.

— Я сломался, когда они умерли, — прошептал он. — Разорвался на кусочки, которые больше не подходили друг к другу. Я хотел умереть. Много раз хотел, чтобы это произошло.

Мне пришлось проглотить сдавленный всхлип при одной только мысли о том, что Кипа не существует в этом мире. Ему удалось пережить это. Я кое как держала себя в руках, слушая это.

Кип погладил меня по животу.

— Роуэн спас мне жизнь, — сказал он. — И Каллиопа. Их семья, — он прислонился головой к моему виску. — Моя мама пыталась.

Черт, она пыталась. Она хотела сохранить им жизнь ради меня. Она хотела запомнить их, увековечить их память. И я чертовски ненавидел ее за это.

Я услышала ненависть к себе и сожаление в его голосе.

— Вот почему я ушел в отставку — слишком поздно — и вот почему переехал сюда, — он прочистил горло. — Мы переехали сюда, — поправил он. — Роуэн поехал со мной точно так же, как пересек со мной океан в гребаную зону боевых действий. Он хороший человек.

— Ты тоже, — мягко сказала я ему, услышав то, что он оставил недосказанным.

Он снова погладил мой живот, и наша дочь лягнулась, как бы подтверждая мою точку зрения.

— Нет, — возразил он. — Посмотри, что я с тобой сделал.

— Ты имеешь в виду, обрюхатил? — спросила я, поддразнивая своим тоном.

— Обрюхатил и оставил разбираться со страхом и травмой от всего, что было раньше, — поправил он.

Я вздохнула.

— Ты преуспел самобичевании, — сообщила я ему. — Ты здесь.

Мы здесь. Пребывание в прошлом только отравляет будущее. Поверь, я знаю. И все еще работаю над этим.

Кип не ответил, а буря продолжала бушевать.

— Спасибо, — прошептала я. — За то, что рассказал.

Он поцеловал меня.

— Спасибо, что простила меня, — гром прогремел снова. — Ты простила меня, не так ли, женушка?

— Да, — сказала я без колебаний. — Я простила тебя.

Это правда. Но мы еще не выбрались из леса страхов. Я это чувствовала.

Глава 22

«Грин-карта»

Я была счастлива, когда получила письмо.

Для меня это не чуждая эмоция. В целом я была счастливой девушкой. До этих гребаных американских горок.

Я пообещала себе не позволять Эммету иметь надо мной власть и превращать меня в какую-то покрытую шрамами тихую женщину, парализованную страхом. На самом деле, я пошла другим путем. Я

жила дикой жизнью с тех пор, как приехала в США. Самозабвенно ныряла в новые места и к новым мужчинам. Но всегда держала их на расстоянии вытянутой руки из-за него. Из-за страха, который он во мне породил.

Теперь этот страх вызывал не Эммет. А мой выпирающий живот.

Похожая на человека фотография сонограммы на нашем холодильнике.

Идеальная детская. Кип, разговаривающий с животом каждую ночь. У

нашей маленькой девочки было много сил. Творить, давать мне все или забирать.

С этим было трудно справиться.

Поначалу слишком.

Но теперь я позволила себе погрузиться в это.

В то утро я бросилась к почтовому ящику.

Я надеялась, что в нем упаковка австралийских угощений, которую прислал мне мой единственный оставшийся австралийский друг. Он был единственным человеком, с которым я поддерживала связь. Он вырос в таких же обстоятельствах, как и я. На самом деле хуже. С пьяным отцом, который к тому же оказался гомофобом, поэтому выбивал все дерьмо из своего сына.

Эндрю никогда не скрывал, что он гей, даже когда отец избивал его или придурки в школе обливали его дерьмом — хотя некоторые потом тайно трахались с ним. Он проделал свой путь в пиар-компании, теперь фактически управлял этим гребаным заведением и был замужем.

Мы время от времени общались, и он был единственным человеком, который знал меня с детства. Знал всю мою историю.

И присылал мне посылки, хотя мы не виделись много лет, потому что я была слишком труслива, чтобы мне напоминали о прошлом.

Это была не посылка.

А официальное письмо с печатью правительства США.

Моя рука дрожала, когда я открывала его, уже зная, что в нем содержится.

Одобрение.

Грин-карта.

Вот оно. То, что мне было нужно. То, с чего начался весь этот брак и последующая беременность.

То, что давало мне уверенность — по крайней мере, на несколько лет. Но наш юрист заверил меня, что независимо от того, каким будет наше семейное положение через несколько лет, наличие ребенка, бизнеса и дома на мое имя — все это позволит сохранить мой статус.

Кип не знал, что у меня была личная встреча. Ему не нужно.

Но это он должен узнать.

Потому что это конец нашего брака.

***

Было заманчиво, действительно чертовски заманчиво, засунуть письмо и Гринкарту в ящик для мусора и притвориться, что я их никогда не получала. Но на самом деле это не очень хороший долгосрочный план. Избегание проблем только усугубляло их.

Лучше сорвать пластырь и все такое.

Хотя я еле волочила ноги, когда шла от почтового ящика обратно в дом. И в последнее время я и так передвигалась довольно медленно.

Кип назвал мою походку «ковылянием» один и только один раз.

Хотя он был далеко не настолько глуп и не настолько храбр, чтобы произнести это слово снова, становилось совершенно ясно, что в эти дни я действительно ковыляла, а не ходила. А так ковылять еще месяц.

Не то чтобы я жаловалась. Каждое новое недомогание, каждый толчок в ребра или в мочевой пузырь были просто очередным напоминанием о том, что это происходит.

По крайней мере, ребенок скоро появится на свет.

Оставалось только гадать, что будет со мной и Кипом.

— Я знаю, что в последнее время ты помешана на сахаре, —крикнул Кип, когда я зашла, — но я подумал, что Нора позаботилась

об этом. Хотя я давненько не готовил эти пирожные.

Я вошла на кухню как раз в тот момент, когда он вынимал противень из духовки. Повсюду пахло выпечкой, и, несмотря на газы в животе, у меня потекли слюнки. Казалось, ничто не могло утолить мой голод в эти дни, даже надвигающийся распад моего брака.

Может брак действительно распасться, если он с самого начала не был настоящим?

— Вот оно, — я постучала по конверту, жалея, что не могу отложить передачу этой информации и сначала насладиться выпечкой.

— Твой выход из этого брака и этой ситуации.

Кип нахмурился, вытирая руки кухонным полотенцем, прежде чем прочитать письмо. Он довольно быстро застыл, ничего не сказав.

Мое сердце упало.

Почему я надеялась на что-то другое?

— Дело сделано, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. — Конечно, это будет выглядеть очень сомнительно, если мы сразу подадим заявление, так что нам придется на некоторое время разойтись, нести какую-то чушь о пространстве, или сознательном расходе, или как там, блять, называют это в наши дни.

Ох, как же хотелось выпить.

Еще один месяц.

Я выпью текилу в родильной палате.

— Через какое-то количество времени мы разведемся, —продолжила я. — Не знаю, каковы твои планы на будущее, но я буду платить тебе ежемесячно, чтобы в конечном итоге выкупить у тебя дом, — я оглядел единственный дом, который у меня когда-либо был.

Место, где я хотела растить свою дочь.

— Хотя, вероятно, это растянется на пятьдесят лет, —усмехнулась я, думая о том, сколько Кип заплатил за коттедж на берегу моря в штате Мэн при нынешних ценах.

Моя рука потянулась к животу, и я по-прежнему не смотрела на Кипа. У меня ни за что не хватило бы на это смелости.

— Я не знаю твоих планов относительно ребенка теперь, когда ты… — я хотела сказать «одумался», но это прозвучало бы немного горько. — Передумал, — сказала я наконец, глядя на бушующий океан за окнами. — Я не стану скрывать ее от тебя. Ты может видеться с ней, когда захочешь… если захочешь.

Я не знала, что еще сказать. Я просто стояла посреди своей кухни, глядя на волны и вдыхая запах выпечки, которую Кип испек мне в первый день нашего брака и, вполне возможно, в последний.

Какая, блять, ирония.

Он заговорил не сразу.

Что, конечно, вывело меня из себя. Я схватилась за стойку, чтобы не упасть в обморок. Если он собирался оставить меня — оставить нас — мне нужно стоять, когда он это сделает.

Шаги Кипа были тихими. Я затаила дыхание. Его жар коснулся моей спины, а затем его рука легла мне на бедро, мягко разворачивая меня. Я уставилась на его грудь, все еще не желая или не в состоянии встретиться с ним взглядом.

Мое сердце билось где-то в горле.

Он схватил меня за подбородок, чтобы приподнять его, заставить встретиться с ним взглядом.

Я приготовилась к пустоте, к маске жестокости. Но ее там не было. Его глаза были похожи на тот океан, на который я только что смотрела. Дикие, чертовски красивые.

— Моя жена… моя первая жена… Я любил ее, — сказал он тоном, которого я никогда раньше не слышала. Это было мягко, вымученно, с сожалением. У него даже не было такого тона в ночь шторма. Это пронзило меня прямо в гребаное сердце.

Он крепко держал меня.

— Я любил ее, как мальчик любит девочку, думая, что любовь делает его мужчиной, — продолжил он. — Это не было по-взрослому, это не было сложно. Это было просто. И все могло бы так и остаться, все могло бы остаться просто прекрасно, если бы я не сделал тот выбор, — он вздохнул. — Опять же, я хотел быть мужчиной, не похожим на отца, таким, который не был ограничен жизнью в маленьком городке. Я был эгоистом и искал славы.

Я хотела поспорить с ним, сказать ему, что он не мог быть эгоистом даже тогда. Я хотела сказать ему, чтобы он перестал быть таким чертовски суровым к парню, который делал все, что мог.

— Вначале, я думал, что уезжаю, не беспокоя ее, — сказал Кип.

— Да, она очень беспокоилась обо мне и не хотела жить без меня, но она тоже была молода. Искала свою собственную идентичность. И

поначалу ей нравился титул «жена военного». Нравилось, что она служила стране по-своему, — он покачал головой, несколько мгновений глядя на океан, прежде чем снова перевести взгляд на меня.

— Реальность всего этого быстро обрушилась на нас, —пробормотал он. — Быстро нанесла удар по нашей чистой, юной любви. Возможно, это не оставило бы шрамов, если бы я не нашел там свое место, если бы у меня не было навыков, которые заставляли меня пропадать все дольше и дольше. Но я это сделал. Я ушел. И ей не очень нравилось быть все время одной. Я не виню ее. Мы должны были любить друг друга. Она думала, что, когда забеременеет, я вернусь домой навсегда. Так думали многие. Я тоже. Пока это не произошло на самом деле. Даже тогда я не был достаточно мужественным, чтобы прекратить убивать и вернуться домой, к своей жизни. К своей дочери.

Его рука легла на мой живот, потирая его, как будто желая убедиться, что он все еще там. Что наша дочь все еще там.

Я знала это чувство. Я пила воду со льдом и растирала живот, чтобы «разбудить ее», когда она слишком долго не брыкалась. Не то чтобы мне часто приходилось это делать, потому что дочь Кипа вышибала из меня дух.

— В конце концов, я не думаю, что она сильно любила меня, —сказал он, шокировав меня.

Я моргнула, глядя на него. Его глаза не слезились от любви, за которую он держался. Они были грустными. Но не задумчивыми.

— От нас с ней ничего не осталось уже тогда. Но я все еще любил ее. За то, что старалась, была со мной. За то, что произвела на свет мою дочь, заботилась о ней.

Он погладил меня по лицу, вытирая слезу.

— Мои чувства к тебе не детские, они немного некрасивые, и чертовски сложные. Я ненавидел себя за то, что полюбил тебя больше, чем ее. Думал, что это делает меня плохим человеком. Без чести.

Он опустил взгляд на живот между нами.

— Доченьку я буду любить ее так же сильно, как и ее сестру, —его голос немного дрогнул, и я прикусила губу, чтобы сдержать рыдание.

— Я буду любить ее точно так же, — он остановился. — Может быть, немного больше, потому что у меня было совсем немного времени, чтобы подарить отцовскую любовь. Во мне ее чертовски много, — его глаза впились в мои. — Я не обещаю, что не совершу ошибок на этом пути, потому что жизнь — долгий срок, а я неидеальный человек. Я облажаюсь. Ты будешь кричать на меня. Я

могу накричать в ответ.

Он наклонился, чтобы поцеловать меня в нос.

— Мы потрахаемся и помиримся, — пробормотал он. — У нас будет беспорядочная жизнь. И ты, наверное, упала с дерева, если думаешь, что я уйду, — его рука скользнула от моего подбородка вниз к левой руке, поднимая ее, чтобы рассмотреть простое золотое кольцо, которое я носила с тех пор, как он надел его мне на палец в пекарне. —Нам нужно купить тебе бриллиант. И устроить еще одну свадьбу.

Для меня было слишком много информации, чтобы переварить ее сразу. Даже при нормальных обстоятельствах, когда я гораздо лучше

контролировал свои гормоны. Как бы то ни было, я не могла контролировать это, поэтому перешла от тихого плача к полноценным безобразным рыданиям.

— Ты просишь меня выйти за тебя замуж? — спросила я между всхлипываниями.

Кипусмехнулся, наклонившись, чтобы поцеловать меня в макушку.

— Мы уже женаты, детка, но да, я спрашиваю, хочешь ли ты сделать это как следует. Может, не стоит так напиваться и пялиться на меня, пока идешь к алтарю. Я не возражаю, если ты наденешь красное, — он подмигнул.

Я издала истерический смешок.

— Я надела красное, потому что готовилась к войне, — сказала я.

Он улыбнулся мне, коснувшись большим пальцем моего подбородка.

— И когда ты шла по проходу, ты выглядела как самый красивый солдат, которого я когда-либо видел. Я влюбился в тебя прямо тогда и на месте, даже если был слишком упрямым ублюдком, чтобы признать это в течение…

— Месяцев, — перебила я. — На самом деле, больше года.

— Если хочешь перейти к техническим вопросам, то ты еще не сказала мне этих слов, — поддразнил он.

Я поджала губы.

— На самом деле ты тоже, — бросила я вызов, внезапно испугавшись. В больнице не в счет. Тогда эмоции были на пределе, и с тех пор он не упоминал об этом.

— Я люблю тебя, — сказал он без колебаний. — Мне нравится, что ты капризничаешь по утрам. Мне нравится, что ты ругаешься как матрос. Мне нравится, что ты таскаешь домой кошек. Мне нравится,

как ты выглядишь с доченькой в животе. Я буду любить каждую частичку тебя до конца своих дней.

Мои губы задрожали.

— Ладно, это перебор, — сказала я тонким и слабым голосом.

Он усмехнулся.

— Скажешь это в ответ?

— Я не собираюсь этого говорить, потому что ты заставляешь, —огрызнулась я.

Глаза Кипа заблестели.

— Я не заставляю, — ответил он. — Я уже знаю, что ты любишь меня.

Я посмотрела на него.

— Ты не знаешь, что я чувствую, — отрывисто ответила я, борясь с ним в основном инстинктивно, а также потому, что этот разговор был пугающим. Конечно, я замужем за этим человеком, живу с ним и беременна его ребенком, но сказать, что я люблю его, казалось прыжком, на который я не уверена, что способна.

Он поцеловал меня, затем пожал плечами.

— Ты не хочешь говорить это сейчас. Я подожду. В конце концов, у меня впереди вечность.

У меня чуть не подогнулись колени.

Кип отступил назад, не подозревая, с каким трудом я держусь на ногах.

— Ну что, хочешь съесть пирожное?

Я уставилась на этого мужчину. На этого мускулистого, грубоватого, самоуверенного, чувствительного мужчину. На своего мужа.

— Да, — прошептала я. — Давай поедим.

***

— Мам, — сказала я на вздохе.

Я уклонялась от ее звонков. Не то чтобы их было много.

Женщина редко выходила на связь. Иногда она присылала мне статьи на Facebook, которые в основном представляли собой дикие теории заговора о Новом мировом порядке и контроле над рождаемостью, хотя в последние несколько лет они перешли к целостным методам лечения и напоминанию о необходимости «заземляться» каждый день.

— Дорогая, — пропела она в трубку легким и жизнерадостным голосом.

Я нахмурилась, глядя на экран своего телефона, включая мировые часы, чтобы перепроверить время в Австралии.

Да, было всего семь утра.

Моя мама не жаворонок. Она редко просыпалась рано, обычно неуклюже выходя из своей спальни в обеденное время. У меня сохранились отчетливые воспоминания о том, как я готовила себе завтрак сама, когда мне было около пяти лет. Как она кормила меня до этого, оставалось только догадываться.

С другой стороны, к тому моменту мой отец бросил ее не в первый раз, и я пришла к пониманию — от разных родственников, с которыми больше не общаюсь, — что до этого она была в некотором роде нормальной. Нормальная — субъективный термин. Мама всегда была «чокнутой».

Из того, что я понял аза эти годы «регулярного» общения, она больше не была «чокнутой» алкашкой. Она была просто «чокнутой».

Она не пила. Даже кофе. Лишь чай из одуванчиков, который, как она клялась, был точно таким же на вкус. Я знала, что это не так, потому что она прислала немного, и он пах как вонючая задница.

Я не верила в трансформацию моей мамы. Я готовилась к внезапному прекращению звонков, посылок, странных статей в Facebook. Я готовилась к тому, что мама бросит меня. Поэтому не впускала ее в свою жизнь, чтобы она меня не бросила.

Но нет, все шло иначе. Чай из одуванчиков, медитация, кристаллы и вой на луну. Это удержало мою маму от выпивки и превратило ее в ту версию самой себя, которая всегда скрывалась под пропитанной вином внешностью.

Но я все равно не впускала ее.

— Послушай, я занята, — солгала я. Хотя сидела в детской, смотрела на океан и ела горстями «M&Ms».

— О, я знаю, — пропела она. — Ты там, в США, живешь своей сказочной жизнью. Я так рада. Горжусь тобой.

Что-то сжалось у меня в животе. Что-то отдаленно напоминающее чувство вины. За то, что уклонялась от звонков, за то, что никогда не звонила ей на день рождения. Или на рождество.

В детстве она не праздновала мое рождение. Но последние десять лет прилагала усилия. Она звонила. Присылала подарки — в основном кристаллы и звуковые чаши. Но было совершенно очевидно, что она пыталась наверстать упущенное.

Я упрямо сопротивлялась всем этим попыткам, мои раны были слишком глубоки, а гнев все еще горяч после стольких лет.

Взрослея, я представляла себе, какой должна быть «мать». Та, у кого все в порядке. Которая знала, что лучше для ее детей, для нее самой. Но теперь, когда я сама почти стала матерью, поняла, что я все та же личность, которой была. Во мне ничего волшебным образом не включилось. Я все еще была собой. Проблемы, которые были до беременности, все еще остались. Некоторые из них увеличились в десять раз.

В последнее время я думала о своей маме и ее проблемах. Она забеременела слишком рано, росла в неблагополучной семье, ни хрена не понимая, что делает. Это не оправдание, но она также была

обремененным ребенком, за которым нужно было присматривать, поддерживать жизнь.

Я осмотрела детскую. Ту, которую бабушка моего ребенка оформила практически в одиночку. Подумала о ежедневных доставках, которые получала от Дейдре, детские принадлежности и всякие крема для меня. Ваучеры на дородовой массаж. Она уже заботилась обо мне и, скорее всего, избалует свою внучку.

Моя собственная мать даже не знала, что станет бабушкой. Я

думала, что смирилась с этим.

Оказалось, что нет.

Я прикусила губу.

— Думаю, там у тебя больше возможностей, и расстояние полезно…

учитывая,

что

твой

бывший

придурок,

—

разглагольствовала моя мать.

Хотя она, возможно, сильно облажалась в моем детстве, она была рядом со мной, когда я ушла от Эммета. Она была чертовски взбешена.

Готова была убить его. Она отдала мне все деньги, которые скопила —а их было немного — чтобы помочь оплатить адвоката.

Но этого было недостаточно. По крайней мере, тогда.

— В любом случае, — сказала она, — мне нравится, что ты там, но будь осторожнее. То, что они добавляют в свою еду, здесь запрещено законом. Обязательно мой все фрукты и не пей воду из-под крана. Ты рассматривала возможность добавления живой грибной смолы в свой рацион? — спросила она. — Я пришлю тебе немного.

Это великолепно. В нем содержится так много минералов…

— Мам, я беременна, — выпалила я, зная, что она не остановится, чтобы перевести дух. — И замужем, — добавила я, подумав, что лучше всего сказать все сразу.

На другом конце провода повисла тишина.

Мне удалось лишить маму дара речи.

На секунду.

— Срань господня! — завопила она. — Сколько?

— Восемь месяцев, — сказала я, поморщившись.

Еще одна пауза. Наверное, ей больно. И я чувствовала себя виноватой за это.

Моя мама была не из тех, кого можно долго сдерживать.

— У тебя есть доула? — спросила она. — Роды будут дома? В

позе лотоса можно пережать пуповину.

— Черт возьми, мам, нет, — ответила я.

— О, ладно, все в порядке, я смогу во всем разобраться, —рассеянно сказала она.

Я замерла.

— Что?

Я готова поклясться, что услышал щелчок на другом конце провода. Щелчок, похожий на щелчок компьютерной мыши.

— Ну, я не приеду сразу, потому что у меня собрание лунного круга. Это твой первый ребенок, так что ты родишь с задержкой, —она сделала паузу. — Ну, дорогая, конечно, это не твой первый ребенок, — поправила она. — Другие не были готовы к этому миру, но, тем не менее, они драгоценны, и они были здесь.

Мое сердце сжалось.

В другой раз моя мама была рядом со мной.

Когда я потеряла третьего ребенка. Когда была настолько загнана в ловушку, одинока и сломлена — и я выпила бутылку вина, — что мне некуда было обратиться, я позвонила своей маме.

И она пришла. Тогда она пришла ко мне.

Еще одна частичка ее заботы, о которой я забыла.

— Подожди, ты едешь сюда? — уточнила я.

— Конечно, я, черт возьми, приеду, — сказала она. — Это мой первый внук. И я буду нужна своей дочери. Я сертифицированный тренер по лактации. Грудь — это самое лучшее, дорогая, и я покажу тебе, как правильно расположить сосок…

— Хватит о сосках, мам, — потребовала я, опуская взгляд на соски, о которых шла речь. Хотя мне, вероятно, не помешала бы помощь. Соски уже начали подтекать молоком. — Ты приедешь? —повторила я.

— Да, — сказала она. — Я знаю, мне следовало приехать раньше.

Я хотела, особенно с тех пор, как ты поселилась в этом чудесно звучащем городе, — я рассказала ей о Юпитере во время одного из наших редких звонков. — Но знала, что тебе нужно личное пространство, — продолжила она. — Знала, что тебе нужно исцелиться. И как бы сильно я ни скучала по тебе, это была моя карма — скучать по тебе за то, как я подвела тебя.

— Мам, — сказала я со вздохом. — Как бы я ни ценила твои признания, я сейчас не хочу говорить об этом.

— Конечно, — ответила мама. — Нам не нужно говорить об этом прямо сейчас. Я просто бронирую билеты. Будет девятичасовая остановка в Лос-Анджелесе, я смогу купить немного чая для восстановления матки, который готовит известный травник, —размышляла она.

— Ты заказываешь авиабилеты? — спросила я, в шоке поднося конфетку ко рту.

— Забронировано! Я буду через три недели, — торжествующе сказала она. — Дорогая, я просто не могу дождаться. О, черт, мне нужно идти. Я опаздываю к своему целителю Рэйки. Буду на связи, люблю тебя!

— Пока, мам, — пробормотала я, не отвечая на «я люблю тебя».

Я не могла сказать эти слова своей матери или мужу.

Хлопнула входная дверь.

— Детка! — закричал Кип.

— Здесь, — крикнула я в ответ.

Я не встала, чтобы встретить его. Вставать в эти дни было труднее, и я переваривала то, что произошло.

Кипу не потребовалось много времени, чтобы добраться до детской.

— А вот и мои девочки, — сказал он, улыбаясь, когда вошел, его походка была легкой, поза расслабленной.

Он выглядел так, как всегда, только что с работы: линялые джинсы, грязная футболка, кепка. От него пахло им, и еще деревом, и я глубоко вдохнула, когда он наклонился, чтобы поцеловать меня.

Сначала мои губы, потом живот.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, как делал всегда, когда возвращался домой. Каждый день.

— Все еще беременна, — ответила я, то же самое, что всегда говорила ему в ответ. Иногда добавляла «голодна» или «возбуждена».

— И я только что разговаривала с мамой, — я помахала своим телефоном.

— Как все прошло? — Кип примостился на подлокотнике кресла.

Я рассказала ему о ней. О своем детстве. Немного больше о прошлом браке.

Мы говорили и о моих потерях. Немного. Опять же, что еще можно было сказать? К тому же, я беспокоилась, что, если буду говорить об этом слишком много, то моя маленькая девочка все почувствует.

— Я рассказала ей о тебе и ребенке, — сказала я.

Он приподнял брови.

— И она приедет. Вот, — я осмотрела детскую. — Она теперь консультант по грудному вскармливанию.

Кип кивнул.

— Ну, это поможет, — сказал он с чертовски серьезным лицом.

Я нахмурилась на него.

— У нас негде ей остановиться, — указала я. — Это была наша комната для гостей, и я не собираюсь навязывать свою мать Каллиопе или Роуэну с Норой.

Он на мгновение задумался, прежде чем встать, достать из кармана свой телефон, постучать по экрану и поднести его к уху.

— Что ты делаешь? — потребовала я.

Он поднял палец, чтобы заставить меня замолчать.

Я откинулась на спинку, приподняв брови.

— Ты что, блять, заставил меня замолчать?

Кип ухмыльнулся мне.

— Роуэн, брат, завтра нужно собрать команду. Приезжает гость, и нам нужна дополнительная комната в коттедже.

Пауза.

— Да, звучит неплохо.

Он положил телефон обратно в карман.

Я изумленно уставилась на Кипа.

— Что это было?

— Мы сделаем комнату для гостей, — сказал он в качестве объяснения.

Я уставилась на него. Он не шутил.

— Мы сделаем пристройку к дому, потому что приезжает моя мама? — уточнила я.

— Ну, моя мама тоже будет приезжать, и, хотя она счастлива остаться с Каллиопой, мы не можем быть уверены, что Каллиопа пробудет здесь долго. Лучше всего, чтобы им было где остановиться. И

тебе нравится это место, ты не захочешь уезжать в ближайшее время.

Я тоже. Нужно расширяться.

Я моргнула.

Кип знал, что мне нравится это место. Знал, что я не захочу уезжать. И решил построить комнату для гостей. И он не будет валять дурака целый год. Нет, в ту секунду, когда он понял, что нам это нужно, он привел все в движение.

— Я люблю тебя, — выпалила я.

Он ухмыльнулся.

— Я знаю.

Я ждала.

Он больше ничего не сказал.

— Ты знаешь? — повторила я. — Ты, блядь, знаешь? — теперь я кричала. — Это все, что ты скажешь на мое признание в любви?

Кип усмехнулся, видя мою ярость.

Хмыкнул.

Затем он поднял меня с кресла и заключил в свои объятия.

— Нет, это не все, что я скажу, — пробормотал он, прижимая меня к себе. Или так близко, как только мог, из-за живота. — Но я хотел тебя немного разозлить, прежде чем покажу, как много значат для меня эти слова.

Я открыла рот, чтобы накричать на него.

Но вместо этого он поцеловал меня.

Затем отвел меня в нашу спальню и показал, как много значат для него эти слова.

Глава 23

«Эммет»

Кип

Как только это имя высветилось на моем телефоне, сердце ушло в пятки. Гас Фендер был старым армейским приятелем, который в свое время был крутым парнем, а теперь стал еще круче. Я мало знал, чем он занимался, но знал, что у него был высокий уровень допуска к секретной информации, достаточно высокий, чтобы получить информацию о муже Фионы в Австралии, практически не имея никакой информации.

До того, как я позвонил ему, мы не разговаривали пять лет. Он позвонил, когда узнал о Габби и Эвелин, выразил свои соболезнования, но мы не были друзьяшками, поэтому не «проверяли»

друг друга все эти годы. К тому же, общение с парнем, который потерял всю свою семью одним махом, не сулило ничего хорошего на протяжении многих лет. Скорее всего, он тоже до сих пор приходит в себя.

И я точно не мог задать Гасу целую кучу вопросов, поскольку вся жизнь этого ублюдка была отредактирована.

Так что да, я позвонил, когда мне нужно было потянуть за ниточки, и его перезвон означал бы только одно.

Плохие новости.

— Полагаю, ты звонишь не для того, чтобы поболтать, — сказал я, уже направляясь к своему грузовику.

— Ты просил предупредить, если кто-то по имени Эммет Лэндон пересечет границу со стороны Австралии, — сказал он вместо приветствия.

Я пошел быстрее.

Фиона больше не работала в пекарне, к ее большому негодованию. За последние несколько недель у нас было много споров по поводу ее работы. Она выигрывала их.

Затем в спор вступили Нора и Тина.

С ними было немного сложнее бороться, чем со мной.

И она начинала уставать. Ей также становилось больно и некомфортно, и хотя она была чертовски упрямой, знала, что ей пора в декрет.

Она все равно была в пекарне почти каждый день. Но зато не приходила туда рано и не была на ногах весь гребаный день.

Она также занималась тем, что называла «гнездованием». Что означало доставку в дом кучи посылок и то, что я собирал разную мебель. Затем она тратила час, решая, куда положить вещи, только для того, чтобы передумать десять минут спустя.

Детская была убрана. По крайней мере, на мой взгляд. Там были кроватка, пеленальный столик, кресло-качалка у окна. Коврики, одежда, аккуратно убранная в шкаф. Неважно, что ребенок все равно первые месяцы своей жизни будет спать в люльке в нашей комнате. Но я не мог сказать об этом Фионе.

Пришла ее грин-карта и прояснила то, что я знал уже несколько гребаных месяцев – этот брак не имел ничего общего с визой, а все было связано с тем фактом, что я не мог жить без нее. Она была моей женой во всех отношениях, и будет моей женой до конца моих дней. А

я, блять, умру первым.

Это странно. Ведь я поклялся никогда больше не жениться, никогда больше не заботиться о женщинах и уж точно никогда больше не заводить детей. Но все казалось… естественным. Как будто этому дерьму суждено было случиться или что-то в этом роде.

Все было чертовски здорово, если бы вы спросили меня.

Конечно, в мою дверь скреблось довольно много волков, и иногда по ночам, когда Фиона спала, развалившись на подушке для беременных, я впускал их. Потому что я должен. Запирание этой гребаной двери чуть не стоило мне второго шанса.

Итак, мне пришлось впустить их.

Не только волков, но и Габби с Эвелин.

Мне пришлось вспомнить, как она улыбалась в день нашей свадьбы. Как она прикрывалась руками, если в фильме был страшный момент.

У меня было не так много воспоминаний, потому что я часто отсутствовал.

Есть самые тяжелые. Те, которые я хотел похоронить, но вынужден был впустить.

Запах волос моей дочери. Ее вес в моих объятиях. Ее маленькие ручки, сжимающие мой палец. Ощущение, что мир накренился, ось изменилась.

Затем разрыв этой оси, чувство апатии, опустошенности, вырванное изнутри. Было гораздо легче вспоминать боль от потери ее, чем радость от того, что она у меня была.

Но я сделал это.

Ради Фионы. Ради нашей дочери.

Ради себя.

И ради Габби и Эвелин, потому что они это заслужили.

Я был бы вечно в дерьме, но исцелился настолько, насколько это возможно благодаря моей жене. И дочери, растущей в ее животе.

И теперь я готов вернуться в этот ад из-за единственного телефонного звонка.

— Он в стране? — уточнил я, запрыгивая в свой пикап.

— Да, приехал пару дней назад…

— Дней! — я взревел, мое сердце бешено колотилось. — Какого хрена ты говоришь мне об этом только сейчас?

— Предупреждение затерялось на столе. Меня не было в офисе, и гребаный стажер не знал, что информация срочная. Моя вина, — его голос звучал виновато. — Но на самом деле, каковы шансы, что этот

парень здесь из-за твоей жены? Прошло много времени. Сомневаюсь, что он так долго держал обиду.

Я с визгом выехал с парковки.

— Да, ты прав. Спасибо, что предупредил, — пробормотал я, вешая трубку.

Возможно, Гас прав. Прошло много времени с тех пор, как Фиона была замужем за этим мудаком. Но он мудак, который женился на Фионе. А она была особенной. Единственной в своем роде. И она сбежала от него. Этот ожог никогда не заживет. Особенно у такого человека, как он.

И даже если бы он отпустил это дерьмо, я бы так не сделал.

Конечно, я не полетел туда и не оборвал его жизнь, каким бы заманчивым это ни было. Но я ни хрена не утаивал. Потому что я не такой человек.

Я узнал много информации как законными, так и незаконными способами. У Эммета Лэндона была куча темных делишек. Да, он из богатой семьи и имел доступ к деньгам, о которых большинство людей могли только мечтать, но он также был тупым ублюдком. Он тратил эти деньги быстрее, чем они поступали. На поездки, дома, неудачные предприятия, азартные игры. Он ввязался в несколько сомнительных деловых сделок. Мошенничество. Растрата. Дерьмо, которое может разрушить его жизнь.

И если я не убью этого хрена, то уж точно разрушу его жизнь.

Я попросил кучу одолжений. Ставил ему палки в колеса любым доступным способом.

Потому что мне нужно было причинить кому-то боль, чтобы почувствовать себя лучше. Мне нужна была кровь.

И, возвращаясь домой с чувством ужаса в животе, я боялся, что мои руки снова будут в крови.

Я не переживу, если это будет кровь моей жены и дочери.

Только не снова.

Ни за что на свете я этого не выдержу.

Фиона

Из всех неожиданных посетителей, которых, как я думала, получу в своей жизни, мой бывший муж не был одним из них.

Он все еще существовал внутри меня, во многих отношениях. В

ночных кошмарах, которые теперь были редки. В воспоминаниях, которые больше не преследовали меня. Я время от времени проверяла его в интернете, видела, что он снова женился на какойто молодой и красивой девушке. Я задавалась вопросом, были ли у нее под макияжем и искусственным загаром те же синяки, что и у меня.

Чертовски надеялась, что нет.

У него не было детей. По крайней мере, я была рада этому.

Мысль о том, что он станет отцом невинных детей, заставила меня содрогнуться.

Я была уверена, что никогда больше его не увижу. Потому что никогда бы не поставила себя в ситуацию, рискуя увидеть его снова.

Вот ради чего была вся эта фиктивная свадьба. Убедиться, что я больше никогда не окажусь с ним на одном континенте.

Когда я позволяла себе думать о нем, меня охватывал страх, что он выполнит свое обещание убить меня, когда я видела его в последний раз, в день, когда получила развод. Но время шло. Много времени. И я поняла, что у него не хватит мотивации разыскивать меня по всему миру исключительно для того, чтобы убить. Он хотел напугать меня. Жил за счет этого.

Сейчас он едва существовал для меня. Я никогда полностью не забуду шрамы, которые он оставил в моей душе, но они уже не пульсировали так, как раньше.

Так что да, я была чертовски шокирована, открыв дверь и увидев его стоящим там спустя десять лет.

На самом деле, я была так удивлена, что не поступила разумно, например, не захлопнула дверь у него перед носом и не пошла за

пистолетом, который Кип держал в прикроватной тумбочке. Пистолет, из-за которого мы поссорились, потому что мне не нравилась идея находиться в доме с оружием.

Прямо сейчас мысль о том, что я нахожусь в доме с оружием, казалась чертовски утешительной. Или это было бы так, если бы я пошла за ним.

Я просто стояла там, ошеломленная. Как гребанная идиотка в фильме ужасов.

Что дало Эммету возможность, в которой он нуждался, чтобы толкнуть дверь с такой силой, что я чуть не упала, прежде чем спохватилась. Очевидно, пренатальная йога, которой я занималась каждые несколько дней, в чем-то помогла.

Я, возможно, выскочила бы за дверь, чтобы убежать, если бы Эммет не схватил меня за плечо и не втащил обратно в дом.

Моя реакция на страх еще не достигла пика. Я не могла до конца поверить, что он здесь, в моем доме. Тело не слушалось. Что чертовски ужасно, потому что мне нравилось думать, что моя реакция «дерись или беги» немного лучше.

Только когда мы оказались на кухне, я пришла в себя, чтобы оттолкнуть его и отойти как можно дальше. Я обогнула кухонную стойку, стоя спиной к французским дверям, ведущим на террасу.

Эммет, к удивлению, позволил мне это сделать, хоть и остался между мной и входной дверью.

Мое сердце бешено колотилось в груди, беспокойство и страх скручивали тело. Я попыталась вспомнить, куда, черт возьми, положила свой телефон. Кип читал мне лекцию о том, чтобы я всегда держала его под рукой, если случится какая-нибудь чрезвычайная ситуация, когда я буду одна. Что случалось нечасто.

Я ругалась с ним из-за этого, потому что теперь, когда приближался срок родов, со мной почти всегда кто-то был, и потому что мой чрезмерно заботливый муж звонил, писал смс и приходил

домой по несколько раз в день, чтобы «проведать меня». Сейчас я чувствовала себя невероятно глупо из-за того, что была такой упрямой.

Но жизнь с таким мышлением не помогла бы мне в этой ситуации. Кип мог войти в дверь в любую минуту. Он, вероятно, так и сделал бы. Кто-нибудь придет.

Но я не могла на это положиться. Сила. Я должна изобразить силу.

— Что ты здесь делаешь? — требовательно спросила я, запрокидывая голову и глядя ему прямо в глаза.

Он сильно постарел. Придурки, как правило, стареют. Он, все еще красив, в том непринужденном стиле «мальчика-серфера, который так и не повзрослел». Темные растрепанные волосы, загорелая кожа, гладкое и дорогое на вид поло. Мускулистые руки и ухоженные ногти.

Но глаза… Они выдавали его. Они были пустыми. Бездушными.

Эти глаза были сосредоточены на моем теперь уже большом животе.

— Мой муж будет дома с минуты на минуту, — сказала я ему, стараясь, чтобы это прозвучало непринужденно и без испуга.

Но я именно такая.

Чертовски напуганная.

Я беременная, без оружия, в доме наедине с мужчиной, который бил меня по лицу, когда мы в последний раз были наедине.

Я уже не та женщина, какой была тогда, но также достаточно умна, чтобы понимать, что нахожусь в серьезном невыгодном положении.

— Твой муж, — повторил он, причмокивая губами. Он говорил тихо, стоя неподвижно. Слишком, блять, неподвижно.

Я знала эту энергию. Мое тело научилось бояться этой энергии, знать, что вскоре последует боль.

Эммет оглядел кухню, его взгляд упал на фотографию в рамке со дня нашей свадьбы, которую прислала мне Нора и которую я распечатала несколько недель назад. На ней были мы, целующиеся.

Руки Кипа сжимали мое тело, и казалось смешным думать, что мы когданибудь сможем держать руки подальше друг от друга.

Ледяной взгляд Эммета вернулся ко мне, и мой желудок сжался.

— Твой муж – причина, по которой я потерял свой бизнес, свою жену и чуть не попал в гребаную тюрьму, — выплюнул он, в его тоне сквозила ярость.

Я удивленно моргнула. Неужели Кип сделал это? Я видела выражение его лица, когда он узнал о моем прошлом. Я бы не удивилась, если бы он пролетел через весь мир, чтобы убить Эммета.

Он этого не делал.

К счастью.

Я не хотела, чтобы Кип делал это для меня.

Такого рода вещи, казалось, не соответствовали ему. Я даже не знала, были ли у него такие связи, чтобы осуществить нечто подобное.

Но не могла этого исключать. Кип полон сюрпризов.

Я расправила плечи и с вызовом встретилась взглядом с Эмметом.

— Я уверена, что из-за самого себя ты потерял бизнес, жену и чуть не угодил в тюрьму, — выпалила я в ответ, звуча намного увереннее и бесстрашнее, чум чувствовала. — Карма иногда работает медленно, — я наклонила голову, рассматривая его. — Хотя, если бы она работала, тебя бы раздавил автобус или что-то в этом роде, и ты доживал бы свою загробную жизнь как навозный жук.

— Ты болтливая сука, — прорычал он.

Ладно, как бы хорошо это ни было, я на мгновение вернулась к старым привычкам. К Фионе до беременности. Которая могла отчитывать придурков, известных своей жестокостью, потому что могла позаботиться о себе.

Фиона до беременности не боялась побоев.

Потому что была только я.

Теперь я не одна.

Я положила руку на живот.

Ошибка.

Взгляд Эммета переместился туда.

— Это мой ребенок, — он указал на мой живот. — Ты должна была родить мне ребенка.

Паника охватила меня от собственнических интонаций в его голосе. Не просто паника. Ярость. Абсолютный неприкрытый гнев при мысли, что он может претендовать на владение моим телом, тогда или сейчас.

— Я ничего тебе не должна, придурок, — выплюнула я. — Я

никогда не принадлежала и не буду принадлежать тебе.

Он двигался быстрее, чем я ожидала.

Очевидно, он пришел сюда не ради чашки чая и печенья, чтобы вспомнить старые времена. Его мотивы были злонамеренными. Но я планировала задержать его, надеясь, что Кип может ворваться в дверь.

Или Каллиопа. Любой из них вытер бы пол моим бывшим мужем.

Не очень надежный план, но мои возможности были ограничены.

У меня не было никакого оружия в пределах досягаемости, он стоял между мной и входной дверью, и я все еще понятия не имела, где мой гребаный телефон. Я была почти беззащитна, но не хотела показывать этого. Притворяйся, пока у тебя не получится.

Я тоже двигалась, но медленнее, чем обычно. Поэтому, ему удалось схватить меня за волосы и попытаться ударить лицом о столешницу.

На этот раз у меня не было запоздалой реакции. Мой инстинкт самосохранения, наконец, сработал, и ярость на этого засранца потекла по венам.

Я откинулась назад, врезалась в его тело. Развернулась, морщась от боли в боку от быстрого движения, и, не колеблясь, ударила коленом прямо ему по яйцам, удовлетворенная его стоном боли и тем, как он рухнул на пол.

Раздалось шипение и еще один стон боли от Эммета, и я оглянулась, увидев Бу на полу, колотящего по нему лапами, пока он не отправил его в полет одним движением руки.

Я закричала, беспокоясь за питомца, но у меня не было времени пойти и спасти его, не сейчас, когда Эммет уже сориентировался.

Я выскочила через двери на терассу, тяжело дыша, острая боль в боку превращала каждый вдох в мучение.

Выбегать через заднюю дверь не лучший вариант. Но чтобы выйти через парадную дверь, мне пришлось бы пройти мимо Эммета и рискнуть, что он схватит меня. Я ударила его по яйцам, но, к сожалению, не вырубила его. Он быстро придет в себя. Я не успею добежать по длинной дороге до ближайших соседей. И не помню, куда положила ключи от машины.

Но выбежав через черный ход, спустившись по лестнице и оказавшись на пляже, я бы на самом деле смогла быстрее найти помощь, поскольку у моего ближайшего соседа тоже есть доступ к пляжу. До лестницы, ведущей к их дому, было минут пять ходьбы.

Я лишь надеялась, что они дома. И вооружены.

За исключением того, что я недооценила кое-что. Например, сколько времени потребовалось моей беременной заднице, чтобы спуститься по лестнице. И побежать. Босиком. По песку.

Я была не в лучшей форме. Мои легкие были сдавлены вместе со всеми остальными органами, и было почти невозможно отдышаться.

Сегодня на пляже никого.

Мне чертовски повезло.

На улице еще тепло, но весь день было чертовски ветрено. Не лучшая погода для купания, волны дикие и опасные. Конечно, в этом

районе все равно купалось не так уж много людей. Этот уголок пляжа в основном посещали люди, которые жили в коттеджах, разбросанных по береговой линии.

Я также недооценила, сколько времени потребуется Эммету, чтобы оправиться от удара по яйцам, и как быстро он сможет сбежать вниз по лестнице и догнать меня.

Мое тело сжалось, когда он схватил меня, яростно дернув назад, так что моя голова ударилась о его плечо, и я почувствовала вкус крови, когда мои зубы вонзились в язык.

— Теперь ты, блять, ни за что от меня не уйдешь, дорогая Фи, —протянул он мне на ухо, пока я сопротивлялась. — Я ждал годами, чтобы покончить с тобой.

Его рука легла на выпуклость моего живота, и я поперхнулась от того, что он прикасался ко мне там, прикасался к моему гребаному ребенку. Горло обожгло огнем от необходимости защитить ее любыми необходимыми средствами, но страх сжал сердце, поскольку мои усилия были ничем по сравнению с мужчиной, привыкшим причинять боль женщинам.

— Я так рад, что смогу погубить тебя, — прошептал он. —Забрать все. У человека, который думал, что может превзойти меня. Я

все заберу.

Он схватил платье, которое было на мне, и задрал его, обнажив мои ноги, бедра, а затем и нижнее белье.

Я почувствовала вкус желчи и сопротивлялась еще сильнее, крича, как банши, на тот случай, если кто-то есть поблизости. Но ветер все еще свистел, волны разбивались о скалы бухты, и мой крик был поглощен океаном.

Тем не менее, я сражалась как сумасшедшая, царапаясь, лягаясь, щелкая зубами, пытаясь укусить его.

Его руки проникли в мое нижнее белье как раз в тот момент, когда я под нужным углом наклонила голову туда, где его другая рука упиралась мне в верхнюю часть груди. Я без колебаний вонзила зубы в

его руку, почувствовав медный привкус крови. Не отпускала, с силой разрывая его горькую и эластичную кожу. Я бы проглотила его кусок за куском, если бы потребовалось.

— Чертова сука! — прорычал он, отдергивая руку, кровь разлетелась во все стороны. Я выплюнула мясо, оставшееся у меня во рту, удовлетворенная его криком боли.

Он грубо толкнул меня вперед, и я споткнулась, пытаясь удержаться, но болезненно приземлилась на колени и запястья, песок был не мягким и податливым, а больше похожим на бетон.

Боль пронзила запястья и коленные чашечки, желудок сжался. Я

не знала, было ли это от страха или из-за того, что ребенок в беде.

Надо верить, что она сильнее этого. Она выдержит несколько ударов.

Она выживет.

Я поползла вперед, не в силах встать на ноги. Волны брызгались в лицо, и я закашлялась, вдохнув морскую воду.

Зачем меня омыла волна, утаскивая подальше от цивилизации и помощи. Но я искала утешения в соленой воде. В ее защите.

За исключением случаев, когда есть жестокий бывший муж, явно одержимый идеей убить тебя, океан предлагал только смерть.

Он прорвался сквозь волны и схватил меня, встряхивая, как тряпичную куклу, толкая дальше в воду.

Сначала волны обрушились, и мне удалось отчаянно глотнуть воздуха, прежде чем мое лицо снова погрузилось в воду. Эммет изо всех сил пытался удержать меня на земле из-за волн, из-за того, как я сопротивлялась и молотила руками. Но он устоял на ногах. Он был сильнее, крепче держал меня. В моих легких не было передышки от соленого воздуха. Я пыталась задержать дыхание и бороться одновременно.

Я была сильным пловцом. Выросла на пляже, ныряла, проверяя свои возможности, задерживала дыхание так долго, как только могла, просто чтобы посмотреть, что произойдет. А потом, в самые мрачные дни, когда я все еще истекала кровью, была в синяках и опустошена,

заходила в большой бассейн в нашем особняке и оставалась под водой так долго, как только могла. Дольше, чем могла. Я наслаждалась жжением, черными точками в глазах, ощущением, как мои легкие вотвот взорвутся. Я чувствовала близость смерти, дразнила себя, потом мое тело заставляло меня подняться. Я бы не встретила смерть, потому что у меня был инстинкт самосохранения. Даже когда разум испытывал искушение сдаться, тело не позволяло.

Благодаря такой практике мне удавалось надолго задерживать дыхание. Казалось, что прошли годы. Но в конце концов мое тело сдалось, хотя разум кричал о борьбе. Живи.

Соленая вода попала в легкие, когда чья-то рука надавила мне на затылок, удерживая на месте. Мне ужасно хотелось откашляться, выплюнуть воду и вдохнуть побольше воздуха, но чем сильнее мое тело содрогалось, тем больше воды попадало внутрь. Казалось, что моя грудная клетка вот-вот взорвется. В голове пульсировало, а глаза жгло, как от тысячи иголок.

Тот, кто сказал, что утопление — это мирный способ умереть, был лживым мешком дерьма.

И я ни за что не собиралась умирать.

Эммет не убьет меня.

И он ни за что на свете не убьет моего ребенка.

Я потянулась и вонзила ногти в руки, держащие меня, раздирая кожу. Раздалось приглушенное проклятие боли. Он не отпустил меня полностью, но хватка ослабла.

Я смогла отстраниться от него и встать. У меня было недостаточно времени, чтобы бежать против волн. Я кашляла и отплевывалась, жадно втягивая столько воздуха, сколько могла. Мои конечности ослабли, не хватало кислорода, голова кружилась, и мир накренился. Но я упорствовала, отталкиваясь от волн, держась за живот.

Малышка брыкалась, словно подгоняя меня, напоминая, что она выполняет свою часть работы, а мне нужно выполнить свою.

Эммет схватил меня. Но не толкнул меня обратно в воду. Он попытался прижать меня вплотную к своему телу. Я, не колеблясь, откинула голову назад, соприкоснувшись с его носом и услышав приятный хруст. Черные точки заплясали перед глазами, когда от удара в черепе вспыхнула боль.

Я снова вырвалась из его хватки. Теперь у меня было достаточно времени, чтобы попытаться бежать против волн. В лучшем случае, я сломала ему нос. Но он все равно был сильнее и выносливее. Он снова поймает меня.

Но я буду бороться. И я придумаю, как его победить.

Малышка снова пнула, как бы говоря: «Да, черт возьми, мам!»

Конечно, не многие младенцы стали бы ругаться из утробы матери, но если бы кто-то и собирался это сделать, то моя дочь.

Она будет гордиться мной.

На бегу я приготовилась к еще одному удару, мое тело напряглось, я кашляла.

Что-то мелькнуло на периферии, и раздалось громкое хрюканье, затем всплеск. Удара не было. Больше никаких рук на мне. Я не упала в воду.

Я обернулась и увидела в волнах два извивающихся тела.

Кто-то пришел мне на помощь.

Кто-то со светлыми волосами, одетый в джинсы.

Мой муж.

Все происходило как в замедленной съемке, но почему-то все равно слишком быстро, чтобы я могла понять.

Кип больше не боролся с Эмметом. Он схватил его и дернул вверх, так что они оба стояли, а затем раздался треск. Тот, который казался громче шума волн. Я решила, что мой мозг создал интенсивность звука, заполнив пробелы. Потому что мои глаза видели, как Кип схватил Эммета за голову и подбородок и сильно дернул. Я

видела, как его шея неестественно дернулась, а затем его тело обмякло.

Да, должно быть, мне померещился треск.

Я никогда раньше не видела, как кому-то ломают шею в реальной жизни. Может быть, это чертовски громко.

Странная вещь, на которой сейчас нужно сосредотачиваться. Я, вероятно, была в шоке.

Это объясняло, почему я просто стояла там, волны бились о мою талию, когда Кип отбросил тело Эммета и бросился ко мне через воду.

В его глазах было безумие. Его челюсть была твердой, выражение лица чужим. Холодным. Это был Кип из прошлого. Тот, о ком он не говорил. Кип, который обрывал жизни по команде, который скрывался там, ожидая, когда его выпустят.

В одно медленное мгновение мой Кип вернулся.

Он держал меня за шею, его губы двигались.

— Фиона? — настойчиво позвал он. У меня было ощущение, что он говорит это не в первый раз, но мозг позволил услышать только сейчас. В ушах все еще стоял низкий звон, и я кашляла соленой водой.

Легкие горели. Кип крепко сжал мою шею. Другая его рука лежала у меня на животе.

— Детка, ты в порядке? — спросил он. Умолял.

— Я в порядке, — прохрипела я. Но мой голос потонул в волнах.

Кип поднял меня на руки. Это впечатляюще. Теперь я была действительно тяжелой, и идти против воды, а затем по песку, пока мы оба мокрые, было нелегко. Но он сделал это.

Я посмотрела на тело Эммета, неподвижно плавающее в воде.

Волны выносили его на пляж, как мусор.

Я ничего не почувствовала.

Опять же, наверное, это шок.

Кип не остановился, когда мы добрались до пляжа. Нет, он повел нас обратно к дому. Затем вверх по лестнице.

— Я слишком тяжелая, — запротестовала я, но в горле все еще саднило, и я кашляла, поэтому мой голос звучал не так властно, как мне хотелось.

Хотя я догадывалась, что даже если бы я звучала властно, Кип все равно проигнорировал бы меня. Он все еще был в режиме «спаси жену» и не собирался позволять мне делать что-то столь простое, как ходить своими ногами. С другой стороны, я не была уверена, что ноги удержат меня.

Он двигался быстро, его шаги были широкими и целеустремленными, взгляд опускался на меня каждые несколько секунд, пока я пыталась восстановить ровное дыхание.

— Ты в порядке, — бормотал он каждые несколько секунд. — Я

люблю тебя.

— Я люблю тебя, — прохрипела я, когда он поднимался по лестнице в коттедж.

Я слышала истории о матерях, испытывающих прилив адреналина, когда их дети оказывались зажатыми под машиной или что-то в этом роде, а потом у мамы внезапно появлялось достаточно сил, чтобы поднять машину. Возможно, так оно и было.

Кип уже был достаточно силен, но я не была уверена, что он смог бы поднять меня на девятом месяце беременности по довольно крутой лестнице после убийства человека, если бы по его венам не текла какая-то химическая магия.

Он даже не запыхался, когда мы вернулись на веранду. Двери все еще были открыты, и я видела, что валяется барный стул. Теперь мой дом казался странным, какимто изменившимся.

Надо нанять экзорциста, пожечь шалфей, сделать все, что угодно, чтобы сохранить это место за собой.

Кип осторожно положил меня на уличную мебель, встав на коленимежду моих ног.

— Фиона, — прошептал он, его глаза горели беспокойством. С

абсолютным ужасом.

Затем я поняла, что он видел. Он видел, как кто-то топил его беременную жену.

До меня начало доходить произошедшее. Мой бывший муж появился здесь, чтобы убить. Я чуть не умерла. Мы чуть не умерли.

Я начала дрожать.

Рука Кипа лежала у меня на животе, другая – на груди, как будто он должен был напоминать себе, что мое сердце бьется.

Я накрыла его руку своей.

— Я в порядке, — сказала ему.

Ребенок пнул его руку. Он дернулся, очевидно почувствовав это.

— С ней тоже все в порядке.

Его брови нахмурились.

— Мы едем в больницу.

— Конечно, едем, — ответила я, мое дыхание, наконец, пришло в норму, но во рту все еще ощущался привкус морской воды и смерти.

Кип уставился на меня в шоке.

— Ты не споришь.

— Чувак, мой бывший чуть не утопил меня, — сказала я. — И я на девятом месяце беременности. Я упряма, но не настолько.

Он нахмурился и сжал меня сильнее.

— Это первый и последний раз, когда мы шутим об этом.

Я сразу почувствовала себя виноватой. Кип был сильным.

Исключительно сильным. Достаточно сильным, чтобы пересечь океан

и буквально оборвать жизнь человека, который пытался убить меня.

Он был достаточно силен, чтобы подхватить меня на руки, пронести насквозь мокрую через пляж и подняться по ступенькам, но это была сила другого рода. Он трещал по швам, его тянула другая реальность.

Та, в которой он уже жил.

Я села, и Кип бросился мне на помощь, чтобы я могла прижаться своим лбом к его.

— Избавиться от меня намного сложнее, — сказала я ему. — Я

никуда не уйду, приятель. У меня впереди целая жизнь, — я положила свою руку поверх его на моем животе. — Нам нужно ее прожить.

— Это моя вина, — сказал он отрывистым, затравленным тоном, полным чувства вины. Похожее чувство было в его словах, когда он говорил о своей жене и дочери.

— Нет, — твердо сказала я, мой голос все еще был хриплым.

Он провел рукой по волосам, как будто хотел их вырвать.

— Да, — возразил он. — Когда я узнал, что он с тобой сделал, я хотел убить его. Но не мог оставить тебя. Я не бросил бы тебя. Но не мог позволить ему жить в гребаном комфорте, зная, что он у тебя отнял, — ярость сочилась из его слов, как будто Эммет все еще был здесь, как будто Кип только что не убил его.

Он убил его, не так ли? Он свернул ему шею. Я слышала.

— Я разрушил его бизнес, — продолжил Кип. — Разрушил его жизнь, потому что я все еще тот человек. Я тот, кому нужна боль и кровь. И я почти разрушил весь свой мир.

— Эй, — тихо сказала я, хватаясь за него. — Нет. Ты почти ничего не сделал. Я здесь. Она здесь. Эммета нет. И я знаю, что это не то, что сказал бы хороший человек, но я рада, что это так. Я рада, что ты это сделал. Он вдохнул последний раз, зная, что проиграл. Зная, что я здесь. Я твоя, — я взяла его руку и положила себе на живот. — Мы твои.

Его глаза искали мои, словно в поисках якоря. Я изо всех сил старалась дать ему это. Он спас меня в океане. Теперь я должна была спасти его от него самого. От его прошлого.

Рядом с нами произошло какое-то движение, и я моргнула, увидев черную фигуру, пробирающуюся к нам.

— Бу! — закричала я, отодвигаясь ровно настолько, чтобы кот прополз между нами, нарушая момент тем небрежным способом, на который способны только кошки.

Она позволила мне погладить ее шерсть, пока я осматривала ее на предмет какихлибо повреждений. Она выглядела нормально.

— Он поцарапал его, — сказала я Кипу, целуя котика. —Пытался защитить меня.

— Собака справилась бы лучше, — проворчал он, но ласково взъерошил шерсть Бу.

Я поцеловала его в нос.

Он уставился на меня, потом на Кипа и повернулся, продемонстрировав нам свою задницу, потом с важным видом пошел к краю дивана и устроился у моих ног.

Я хихикнула. Сначала немного, потом сильнее. Конечно, в смехе, вероятно, была доля истерики, но по большей части он был настоящим.

Кип какое-то мгновение смотрел на меня с беспокойством, прежде чем уголок его рта дернулся. Я сомневалась, что он смог выдавить из себя что-то похожее на улыбку, потому что он все еще пребывал в состоянии сильного беспокойства, но я дразнила своего беззаботного мужа, возвращая его к свету.

— Что? — спросил он.

— Просто, знаешь, мы переживаем напряженный момент, а кот прерывает нас, тычет своей задницей в лицо, потом уходит, — сказала я, хихикая.

Кип наклонил голову, все еще пристально глядя на меня, не улыбаясь. Он убрал с моего лица мокрую прядь волос.

— Я очень сильно люблю тебя, — тихо сказал он.

Слова прогремели у меня в голове, и я перестала смеяться.

Сжала его руку.

— Я знаю, — пробормотала я.

Грохот волн был единственным звуком, пока мы переживали еще один пронзительный момент.

Затем Кип дернулся, как будто выходил из какого-то транса.

— Теперь я могу отвезти тебя в больницу?

Я снова ухмыльнулась.

— Конечно, можешь. Только если я пойду сама.

— Ни за что, черт возьми, — ответил он, поднимая меня на руки.

— Кип, — огрызнулась я. — Я могу ходить. Я не стала инвалидкой

Он не удостоил мое заявление ответом, просто продолжил идти.

Достаточно сказать, что мы препирались всю дорогу до больницы.

Где, конечно, мы узнали, что с нашей дочерью все в полном порядке.

Я уже знала это.

Потому что впервые за долгое время у меня появилась надежда.

У меня была вера.

Эпилог

«Долго и счастливо»

Целая куча дерьма произошла после того, как мой нынешний муж убил бывшего мужа.

Как и следовало ожидать.

Сначала больница, где Кип потребовал, чтобы я сдала все возможные анализы. Тогда я с этим поспорила. Он разозлился. Я

кричала.

Затем появились Нора, Роуэн, Тиффани, Каллиопа и Тина, которые примчались, как только узнали новости. Было немного неловко, что моим друзьям пришлось во второй раз бросить все и бежать в больницу из-за меня. Так драматично.

Потом все узнали, что Кип убил человека. Технически это была самооборона. Так сказал Финн, наш шериф. Конечно, к этому прилагалась куча бумажной волокиты, но у Кипа не было проблем.

Не знаю, была ли это самооборона, потому что Кипу не нужно было его убивать. Я была не самым надежным свидетелем, но помню, что Кип с самого начала одержал верх. Он мог легко вырубить Эммета или что-то еще, чему обучали солдат, чтобы подавить угрозу, не устраняя ее.

Конечно, я не сказала об этом копам.

Эммет пытался убить беременную жену Кипа. Кип ни за что не оставил бы его в живых.

Я тревожилась не из-за этого.

Я потеряла сон из-за боли в бедре, изжоги, судорог в ногах, общего дискомфорта. Но мне не снилось, как Кип убивает бывшего мужа.

Это может ударить по мне позже. По крайней мере, так думал Кип. И Нора. И остальные мои друзья.

Ну, не Каллиопа. Она поверила мне, когда я сказала, что со мной все в порядке.

Не было ощущения, что это ударит позже. Это ужасно говорить, но я рада, что Эммет мертв. Он был плохим человеком, который превратил мою жизнь в сущий ад. Я не знала, заслуживал ли он смерти, но я счастлива, что его больше нет.

Это не делает меня плохим человеком. А просто человеком.

***

Мама прилетела в Юпитер, как снег на голову. Она вошла в дом, целуя меня и Кипа в губы. От нее пахло пачули и лавандой. Ее волосы все еще были светлыми, с небольшими седыми прядями. Длинные и растрепанные. Ее лицо было в морщинах, свидетельствующих о тяжелой жизни, которую она прожила до всего этого нью-эйджовского дерьма. Годы не были добрыми. Но какимто образом она все еще выглядела красивой.

Она излучала красоту. И я ненавидела признавать это дерьмо. Но это правда.

Потребовалось всего пару дней, пока она была дома, жгла шалфей, готовила супы, заваривала чай и расставляла кристаллы, чтобы увидеть, насколько сильно она изменилась. Как сильно она старалась. Как сильно она любила меня. Как любила всегда. Но она пробилась сквозь все это дерьмо, так что ее любовь просвечивала теперь насквозь.

Конечно, они с Дейдре ладили как огонь и лед. Они были совершенно разными во многих отношениях, но одинаковыми в одном.

Они обе были матерями, которые любили своих детей.

И обожали свою будущую внучку.

Которая никуда не спешила.

По срокам я опаздывала на неделю, а Кип стоял на террасе и жарил гриль. Моя мама была на пляже, выполняя какойто энергетический ритуал. Она, казалось, не расстроилась, услышав, что Кип убил Эммета. На самом деле, я бы почти назвала свою мать, ставшую вегетарианкой, ликующей от этой новости. Но она совсем не

радовалась травме, которую мне пришлось пережить. Смерть Эммета была для нее… утешением.

Я даже побаивалась, что она выплескивала какие-то заговоры своими ритуалами.

— Тебе не нужен мстительный дух, дорогая, — сказала она мне перед тем, как отправиться на пляж.

Я позволила своей матери делать то, что она хотела, потому что другого выбора не было. Она сама по себе была силой природы. Она усердно работала над тем, чтобы помириться, заслужить прощение.

Мне приятно, что она по-своему заботится обо мне. Это не исправило и не стерло прошлое, но мне все равно надоело так жить.

Дейдре была со мной на кухне, готовила салат к ужину. Я сидела, потягивая чай из листьев малины, который должен вызвать схватки. А

еще прыжки на гребаном мяче, секс, острая пища и быстрые прогулки.

Ничего из этого не помогало.

Это бесило. Я верила, что она вылезет, когда будет готова, но думала, что моя матка негостеприимна. А этой малышке было там чертовски уютно.

— Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросила Дейдре после того, как мы немного помолчали. Хотя она говорила со скоростью миллион миль в минуту, моя свекровь также обладала талантом знать, когда нужно дать мне подумать и посидеть в уютной тишине.

Я все еще не встретила своего тестя. Задавалась вопросом, увижу ли я его когданибудь. Попытается ли Кип когданибудь исправить их отношения. Но иногда подобное невозможно. Конечно, мне приятно наладить отношения с моей мамой, с которой я раньше не общалась, но так получалось не всегда. Люди не всегда менялись. Некоторые просто оставались мудаками.

Однажды я встретилась с его сестрой. Она пришла на ланч с Дейдре. Она была милой, но немного холодноватой. Застегнутая на все пуговицы, вся такая правильная и съеживалась от смущения, если ее мать слишком громко смеялась или шутила с официанткой.

Для меня стало понятным, почему Кипа больше тянуло к Роуэну и его сестрам. Но мне было грустно за Дейдре, живущую в удушающей среде, как я и предполагала. Не то чтобы она казалась подавленной.

— Мне было страшно, — призналась я ей, поразмыслив над ее вопросом. Конечно, я могла бы просто сказать, что я толстая, уставшая и готова выносить этого ребенка, но она задала вопрос, потому что хотела получить ответ. Настоящий. — Все это время. Я боялась, что потеряю ее, — я положила одну руку на живот, куда малышка в ответ ударила ногой.

Дейдре нежно посмотрела на меня, вытирая руки кухонным полотенцем.

— Я понимаю, милая. Ты не перестаешь беспокоиться, —сказала она. — Даже после того, как она родится, — она посмотрела на террасу. — Даже через тридцать пять лет.

Я улыбнулась своему мужу, который сразу же поймал мой взгляд.

— Не пора ли? — он спросил в третий раз за день.

Я улыбнулась, покачав головой.

— Еще нет, малыш, — ответила я.

Он поджал губы.

— Держи меня в курсе, — крикнул он.

Я закатила глаза.

— Мне не нужно держать тебя в курсе, ты почти приклеен ко мне. Не волнуйся, ты заметишь, когда лужа воды выльется на землю рядом с тобой, — крикнула я в ответ.

Он покачал головой, но ничего не ответил, просто снова переключил свое внимание на гриль.

— Чрезмерно заботливые американские мачо, — пробормотала я себе под нос, качая головой.

— Теперь я не так сильно волнуюсь, — сказала Дейдре.

Я посмотрела на нее и ее сияющий взгляд.

— Теперь, когда у него есть ты, я сплю намного лучше, — тихо сказала она. — Я волновалась, что после того, как он потерял девочек, то потерял свой свет, свою возможность получить второй шанс. Но появилась ты, — не взгляд опустился к моему животу. — Вы обе.

— Мы обе, — согласилась я.

***

У меня начались роды без фанфар.

Что вполне устраивало. Фанфар было предостаточно после гребаной свадьбы.

Нам нужно немного спокойствия.

И кто бы мог подумать, что потомство Кипа будет спокойным?

Но оказалось, что наша дочь была такой, если судить по родам.

У меня отошли воды, но не в большой голливудский момент, а просто дома, в ванной. Я вытерла все старыми полотенцами и долго стояла под душем, прежде чем сказать Кипу.

Он разозлился на меня за то, что я не сказала сразу. Я напомнила ему, что у нас куча времени между отходом вод и появлением ребенка.

Хотя технически это было правдой, Кип все равно не был в восторге. Н

не мог держать зла, ведь у меня были схватки.

В отличие от Роуэна, Кип не потерял самообладания. Он готовился к этому. Он прочитал все детские книги, таскал меня на все курсы. Он сделал все, что угодно, но только не получил сертификат доулы. Приготовил чай, пока моя мама зажигала благовония и растирала мне живот, а потом дал моей матери какое-то дурацкое поручение, чтобы она перестала махать благовониями у меня перед носом.

Мы рассчитали время схваток, которые были чертовски болезненными, а потом поехали в больницу, когда пришло время.

Все было очень цивилизованно.

Я не запаниковала. В конце концов, этого я ждала много раз. Хотя не думала, что дело дойдет до конца.

Но как только я оказалась в халате, на больничной койке, приподнялась, раздвинула ноги, и врачи сказали мне тужиться, я немного испугалась. Совсем чутьчуть.

Ну типа… я должна вытолкнуть гребаный арбуз из своей вагины.

Я имела право немного бояться.

Я повернулась к Кипу, который был рядом со мной, спокойный, насколько это было возможно.

— Мы готовы? — спросила я, затаив дыхание, пытаясь придумать способ остановить весь процесс.

Глаза Кипа заблестели.

— Черт возьми, да, детка, — он крепко поцеловал меня в губы.

— Ты сможешь. Мы сможем.

Я посмотрела на него. Доверяла ему. Любила его.

— Хорошо, — сказала я. Снова посмотрела на врача. — Давайте родим этого ребенка.

И это было чертовски больно. Вплоть до того момента, когда они положили нашу дочь мне на грудь.

Потом я забыла, что такое боль.

Поняла, что получила это, несмотря ни на что.

Мое «долго и счастливо».

От автора

Если вы не знали раньше, то для меня это была глубоко личная книга.

Не только потому, что моя героиня родом из Южного полушария, влюбляется в ветерана и переезжает в США.

Если вы хоть немного знаете меня, то, возможно, знаете, что моя собственная история во многом похожа на эту.

За исключением того, что я переехала в США не убегая от мужчины. Я переехала к мужчине. К моему мужу. К мужчине, в которого я влюбилась во время круиза по Карибскому морю.

Но это история для другого дня.

Главное в том, что история Фионы в чем-то отражает мою собственную. Очевидно, не фиктивный брак и мошенничество с визами.

А ее путь к тому, чтобы стать матерью.

Я начала писать эту книгу до того, как узнала, что беременна в пятый раз. Да, пятый.

Четыре раза до этого я чувствовала надежду, радость и любовь.

Четыре раза до этого я чувствовала потерю, отчаяние и боль.

Это глубоко личное и ужасное чувство - потерять ребенка.

Потерять целое будущее. Потерять частичку себя.

И хотя беременность после потери ребенка прекрасна во многих отношениях, она сильно пугает.

Во время моего первого триместра я мучалась и три месяца не могла встать с дивана. В течение трех месяцев меня одолевали беспокойство, страх и уверенность в том, что я потеряю этого ребенка.

В течение трех месяцев я вкладывала множество своих страхов (и надежд) в эту историю.

Фиона и Кип были моим спасением. Они были моей формой терапии. Они воплощают в себе многое не только из того, кто я есть, но и из того, кем был мой муж на протяжении всей беременности.

Ну, очевидно, не первая часть. Мой муж был рядом с самого первого положительного теста. Он был рядом со мной во время первой потери. Вплоть до четвертой.

И он будет рядом со мной в родильном зале, когда мы будем приветствовать появление на свет нашей маленькой девочки.

Эта история так много значит для меня. Писать ее было невероятно трудно, но и доставляло такую радость. Я искренне надеюсь, что вам понравилось ее читать.

Тейлор. Мой муж. Человек, в честь которого я леплю всех своих героев. Человек, который без колебаний готовит мне брауни, когда я заявляю, что это единственное, что я могу переварить. Человек, который вытер мои слезы, успокоил мою панику и пережил столько штормов вместе со мной. Человек, который так сильно заслуживает «долго и счастливо».

Мой самый большой болельщик. Мой лучший друг. Моя родственная душа. Я бесконечно рада, что судьба свела меня с тобой.

Мама. Ты была рядом со мной во время стольких испытаний.

Даже когда я была на другом конце света, проходя через самые тяжелые испытания в своей жизни, ты была рядом. Во многом я такая, какая есть, благодаря твоей силе, твоей непоколебимой вере в меня и тому факту, что ты меня совсем немного избаловала.

Папа. Тебя здесь нет, чтобы читать это, но во многом я такая, какая есть, благодаря тебе. Мой дорогой вкус исходит от тебя. Мое упрямство. Ты научил меня делать все, что может сделать мужчина, и делать это лучше. Я люблю тебя. Не проходит и дня, чтобы я не скучала по тебе. Я знаю, что ты заботишься о своих внучкахангелочках на небесах и ужасно их балуешь.

Джессика Гаджиала. Спасибо тебе за то, что ты всегда была моим безопасным пространством. За то, что позволяешь мне выговориться, даешь советы, за то, что ты такая замечательная подруга. И в высшей степени талантливый автор.

Амо Джонс. Мой ride or die. Я бесконечно люблю тебя. Мы сестры по духу.

Кэт Имб. Твой свет такой яркий, твое сердце такое большое, а твой талант бесконечен. Спасибо тебе за создание обложек, которые

вызывают у меня желание написать книгу, достойную их. Спасибо тебе за то, что ты моя подруга. Я тебя обожаю.

Аннет. Ты всегда справляешься с моими безумствами. Ты была рядом со мной на каждом шагу. Спасибо тебе за то, что ты моя подруга.

Джинни. Большое тебе спасибо за то, что всегда была рядом. За то, что любишь моих персонажей так же сильно, как и я. И говоришь то, что мне нужно услышать. Ты самая лучшая.

Мои девочки. Харриет, Полли и Эмма. Вы за полмира отсюда, но расстояние ничего не значит. Вы помогли пережить самые трудные времена в жизни, и мне так, так повезло, что вы мои подруги, сестры.

И последнее, но не менее важное - ты. Без тебя, дорогой читатель, меня бы здесь не было. Я бы не создавала истории. Спасибо за то, что ты воплощаешь мои мечты в реальность.

НЕ ЗАБУДЬТЕ ОСТАВИТЬ ОТЗЫВ!

Notes

[←1]

Дядя Сэм — обозначение персонифицированного образа США и его правительства.

[←2]

Закон и порядок: Подразделение специальных жертв (часто сокращается до Law & Order: SVU или SVU)

[←3]

Эта идиома для обозначения самых последних мест в театре. Места на галерке были самыми дешевыми, а потому покупали их не самые состоятельные люди. Из угощений они могли позволить себе лишь арахис - отсюда и появился термин. В современном английском он также используется для обозначения людей, которые считают важным высказать свое недовольство чем-либо, даже если их об этом никто не просил.

[←4]

ППЧ – публичные проявления чувств.

[←5]

Американская рок-группа, основанная в 2001 году.

[←6]

Мистер

Бёрнс

—

один

из

главных

персонажей мультсериала «Симпсоны», в некоторой степени антагонист данного сериала.

[←7]

Идиома. Ждать, пока упадет второй ботинок/туфля, означает ждать, когда произойдет ожидаемое и неизбежное, чаще всего негативное событие.

[←8]

Джи ай Джо - Словосочетание стало общим термином для обозначения любых американских солдат, особенно сухопутных войск, а также для различных предметов их экипировки.

[←9]

Кипперс - специальное название для горячего копченого рыбного продукта (это автор так играет с именем героя Кип).

[←10]

Героиня в сериале «Йеллоустоун».

[←11]

Американский телесериал в жанрах драмы и современного вестерна, написанный сценаристами Тейлором Шериданом и Джоном Линсоном.

[←12]

Примечание от переводчика: Фиона рассказывает про ситуацию в прошлом, сравнивая то, что было, с тем, что есть с Кипом.

[←13]

Jameson – бренд традиционного ирландского виски.

[←14]

Черный чай «Английский завтрак» - традиционная смесь черного чая из Ассама, Цейлона и Кении. Это один из самых популярных купажированных чаев, распространенных в британской и ирландской чайной культуре.

[←15]

Английская идиома. Означает, что не следует предполагать исход события, которое все еще продолжается.

[←16]

Значение идиомы «Застелить свою постель и должны лечь в нее»

означает, что вы должны принять последствия своих действий, какими бы неприятными они ни были.

[←17]

Доплерография - методика ультразвукового исследования, основанная на использовании эффекта Доплера. Сущность эффекта состоит в том, что от движущихся предметов ультразвуковые волны отражаются с изменённой частотой

[←18]

Система Монтессори основана на идеях свободного воспитания и находится в русле гуманистической педагогики. В ней важное место уделено сенсорному воспитанию (развитию органов чувств) при помощи дидактических занятий и специально организованной среды.