Леди Арт (СИ) [Дарья Кей] (fb2) читать онлайн

Дарья Кей (Mista) Леди Арт

1

Хелена не любила чёрный цвет. Считала, что он ей не идёт, делает похожей на смерть: худая, бледная, с тёмными кругами под глазами. Она не могла смотреть в зеркала, боясь увидеть в них собственную тень. Всё, что от неё осталось после того, как мир раскололся и погряз в удушающем мраке.

Чёрное платье — ещё одно напоминание, но Хелена не могла позволить себе надеть цветное. Это было бы неправильно, неуважительно…

Она стояла у окна с застывшим выражением потерянности на лице и смотрела вдаль, туда, где каменные ступеньки вели к мраморному парку — фамильному кладбищу династии Артов. Все её прямые родственники с момента отделения Санаркса от ордена Виона после поражения того в войне Трёх Орденов были похоронены там. Для каждого — статуя из белого, молочного, сероватого или бледно-голубого мрамора. Памятники были узнаваемы до дрожи. Их лица выглядели сл ишком живыми для каменных, взгляды — пустые белки глаз без зрачков — прожигали. Они повторяли людей, навеки ушедших, до мельчайших деталей: до морщин на лбах, до складок на платьях и плащах и, казалось, могли сойти с постаментов в любой момент.

Хелена знала расположение фигур в парке наизусть. Она слишком долго смотрела на них, изучала и теперь даже издалека могла узнать любую. Ей даже не нужно было их видеть, чтобы сказать, что ровно в центре стоит памятник её прапрабабке, великой женщине, что обладала огромным магическим даром. Во времена её правления Санаркс завоевал влияние на восточном берегу Форкселли, основав там торговые порты.

Неподалёку от неё — белоснежная фигура тощего высокого мужчины. Он был первым правителем Санаркса после войны. Его отличить от остальных было проще всего из-за васильково-синей ленты, искусно вырезанной в камне и покрытой крошкой ярких сапфиров, подобных тому, что несколько веков неизменно украшал королевские короны. Издали лента казалась чёрной.

Там же находились статуи и прадеда Хелены, и деда, и всех его братьев. Их было семеро, и почти никто не дожил до тридцати. Они погибали при странных обстоятельствах один за другим. Погибали — и уступали дорогу последнему, единственному, кто смог умереть от старости в собственной постели. Он правил долго, жил долго, но оставил единственного сына, чей белый силуэт совсем недавно появился в мраморном парке.

Статую было видно изо всех окон, выходящих на парк. Её словно специально поставили так, чтобы видели все, и Хелена не удивилась бы, узнав, что это личное решение его величества. Смотреть на статую было больно, но она притягивала взгляд. И Хелена — сознательно или нет — день ото дня бередила глубокую свежую рану. Гардиан Арт умер месяц назад, жизнь поделилась на «до» и «после», и она просто не знала, что делать дальше.

Месяц! Прошёл месяц! Она не чувствовала времени. Все дни слились в однообразную, долгую и вязкую субстанцию, которая затягивала в свои пучины, не позволяла дышать, и выбраться из неё не было ни единой возможности. Оглядываешься назад — там та же тёмная комната, то же чёрное платье, серое небо и тот же туман, сокрывший мысли о прошлом и будущем, совсем как тот, что стелился по траве в мраморном парке, пряча под собою дорожки.

Пальцы заскользили по холодному стеклу. Нервно. Со скрипом.

Последнее чёткое воспоминание, которое у неё осталось, — похороны.

То, как резко всё изменилось, вызывало странный нервный смех. Вот Хелена в окружении красивых людей и ярких огней, но прошли сутки — и мир перевернулся. Огни погасли. Люди облачились в чёрное.

Стояла поздняя осень. Тяжёлое небо, затянутое в свинцовые тучи, хотело обрушиться то ли ливнем, то ли снегом, но не могло. Так не могла и она дать себе слабину и разрыдаться. И они с небом молча наблюдали, как гроб сносят по мощёной дорожке в мраморный парк. Как над могилой поднимают белую статую, в точности повторяющую человека, который теперь был похоронен под её постаментом. Как взмывают в небо и с грохотом разрываются десятки магических шаров. Хелена вздрагивала от каждого залпа и, сжимая кулаки и зубы, старалась не удариться в истерику. Ей казалось, что эти взрывы разрушают невидимый купол, столько лет защищавший её от ненужных людей, от неприятных разговоров. Ото всего, что ей не нравилось.

А теперь обломки падали на землю, разбивались и разбивали всё вокруг. Раз — и брошенный на неё взгляд пронзает холодом. Два — и она видит, как люди перешептываются, почти слышит слова. Три — чья-то маска сочувствия на мгновение слетает, а в глазах проглядывает неподдельное злорадство.

Хелена мотнула головой, отгоняя наваждение. Взрывы прекратились. Всё вернулось на свои места, и лишь тёмные фигуры окружали её теперь. На лица смотреть не хотелось. Было сложно поднять глаза, потому что она знала, что тогда увидит. Чью-то растерянность. Чьё-то плохо скрываемое безразличие. Чей-то немой вопрос, ответ на который пока не мог дать никто.

Что будет с Санарксом?

Хелена бросила взгляд на мать. Та была бледна, у неё текли слёзы, губы изгибались грустно и иронично, но было что-то театральное в том, как она утирала глаза белоснежным платком и сухо принимала утешения от окруживших её дам. Было неясно, играет она или страдает по-настоящему. Быть может, она тоже понимала, что слова — пустой звук? Сочувствие ничего не значило, потому что никому в действительности не было дела, что происходит на душе у них, потерявших родного человека.

Всем было интересно, кто теперь займёт место короля в игре.

Хелена ловила на себе взгляды. Холодные. Оценивающие. Они искали соперника и пытались понять, представляет ли она угрозу. А она сама лишь хотела знать, сможет ли избавиться от гнетущей опустошённости. У неё раскалывалась голова. Горло сдавливало тисками, а накатывающие слёзы обжигали глаза.

Но тогда она сдержалась. Сдержалась, даже когда поймала взгляд Филиппа Керрелла. Долгий, пристальный, он заставил её вздрогнуть, сжаться и спешно отвернуться. Ей было не до него, не до чувств. Она не хотела в них разбираться. Её мир рушился, терял краски, превращая людей в серые, медленно движущиеся силуэты.

С того момента прошёл месяц. Невыносимо долгий, однообразный и ничего не изменивший.

Её мир замкнулся в четырёх стенах. Она добровольно отказалась ото всего: от поездок в город, за границу, от балов или раутов. Чёрное платье и холодное стекло окна — всё, что осталось важным. Ей даже в какой-то момент показалось, что этого может быть достаточно. Упиваться горем, смотреть в серый потолок или вдаль, разглядывая причиняющие боль статуи. Она почти построила новую стену, почти отгородилась, но…

Дверь с грохотом ударилась ручкой об стену. Хелена вздрогнула и прикусила губу. Ногти впились в ладони. Она всё ещё смотрела на мраморный парк, но чувства, накалённые до предела, следили за тем, что происходило за спиной. Шелест юбки и нарочито спокойные, медленные шаги.

Мать хмыкнула.

— Тебе всё равно придётся обратить на меня внимание, милая, — голос её звучал елейно.

— Я обратила. Ты довольна? Ты можешь уйти?

Хелена не оборачивалась.

Скрипнула кровать. Мадам Арт опустилась на неё, закинула ногу на ногу, и юбка снова зашелестела. Недовольным взглядом она окинула комнату и шумно втянула носом воздух.

— Ты не сможешь провести взаперти всю жизнь, Хелена, — проговорила она, качая головой и скрещивая руки на груди, и неожиданно повысила голос: — Откройте, кто-нибудь, наконец, шторы!

В комнату тут же влетела служанка и распахнула шторы на двух окнах. Она хотела подойти и к третьему, но столкнулась с резким взглядом Хелены и испуганно осеклась.

— Ох, убирайся! — раздражённо бросила мадам Арт (девушка выбежала из комнаты) и поднялась.

Она была высокой худой женщиной с чёрными поднятыми в сложную причёску волосами. Вокруг её холодных голубых глаз и тонких, накрашенных тёмно-лиловой помадой губ сетью залегли неглубокие морщинки, которые не могла скрыть уже никакая косметика. В молодости её называли красавицей, но с возрастом черты стали острее, худоба — болезненной, а резкие движения и подрагивающие руки и губы выдавали проблемы с нервами.

Хелена никогда не хотела быть такой же. Она вообще не хотела иметь с матерью ничего общего. Они не выносили друг друга и теперь могли не притворяться.

Поэтому Хелена даже бровью не повела, когда мать оказалась рядом. Не замечать её, не смотреть. Ей было всё равно, что мать от неё хочет. Но та терпеть такое не собиралась: тонкие пальцы с острыми ногтями схватили дочь за подбородок и повернули к себе.

— А теперь послушай, милая моя, — прошипела мадам Арт. — Я терпела твоё поведение достаточно долго. Только в последний месяц я отказывала себе во многом, просто потому что ты бы закатила мне истерику. Не буду упоминать все нервы, потраченные на шестнадцать лет попыток воспитать из наглой девицы леди! — Она сделала ударение на последнем слове и всплеснула руками, отпуская дочь. Хелена мотнула головой. — Только пытаться сделать из тебя что-то — пустое занятие. Гардиан тебя разбаловал. Я говорила ему, что давно было нужно показать тебе твоё место. Жаль, что он этого не сделал вовремя, а теперь уже поздно. Только пойми, Хелена, что многое из того, что он тебе позволял, не сделает тебе добра в жизни.

— И что же плохого я делаю? — Хелена подняла подбородок, с вызовом глядя на мать. — Тебе не нравится, что мне не всё равно? В отличие от тебя!

Мадам Арт с притворной оскорблённостью подняла тонкие брови.

— Я научилась переживать то, что причиняет боль, Хелена, — выплюнула она. — И тебе придётся! Не можешь? Притворись! Я знаю, что ты умеешь. Играть надо не только с мальчишками, которые оказались достаточно смазливыми, чтобы привлечь твоё внимание, и достаточно тупыми, чтобы не понять, что из них вьют верёвки. Тебя окружают игроки с зубами поострее, а ты так неосторожно забываешь, какую роль играет общество в нашей жизни.

— В моей оно пока не сыграло никакой! — Хелена скрестила руки на груди.

— Какая наивность! — мадам Арт развела руками, развернулась и снова села на кровать. — Если оно «пока» не сыграло никакой роли, то исключительно благодаря твоему отцу. Никто и слова тебе не смел сказать, потому что они если и не уважали Гардиана, то боялись его. Теперь же такого не будет. Уж прости, милая, у меня нет того влияния, что было у твоего отца. Небо видит, я пыталась, но ты… — Мадам Арт покачала головой. — Ты теперь сама всё поймёшь. И сама же будешь отвечать за себя.

Хелена снова отвернулась к окну.

— Мне всё равно, что они будут говорить обо мне. Никто из них не имеет права… — Она осеклась, моргнула и продолжила сдавленно: — Мне всё равно.

Мадам Арт тяжело вздохнула. Разговоры с дочерью всегда походили на попытки докричаться до глухого. Та упиралась и отказывалась принимать всё, что ей говорили. Наверно, где-то в этом была и её ошибка, рассуждала мадам Арт, но не видела больше способов изменить из отношения. Слишком много времени прошло. Слишком всё между ними накалилось.

Мадам Арт поднялась, поправила юбку и готова была уйти, как вдруг застыла и щёлкнула пальцами.

— Совсем забыла, Хелена, — сказала она. — Пришло приглашение от Керреллов на празднование дня рождения старшего принца. Говорят, там будет что-то важное! — Голос звучал иронично. Она и сама не верила, что произносит «Керреллы» и «важное» в одном предложении. — Так что, хочешь ты того или нет, ты надеваешь новое платье — я пригласила портного, он прибудет завтра, — натягиваешь улыбку и едешь со мной на Пирос.

Мадам Арт окинула дочь взглядом, поддакнула собственным мыслям, жутко довольная, и, качнув пышной юбкой, вышла из комнаты.

Хелена ещё долго стояла неподвижно, глядя на закрывшуюся дверь. Глаза её округлились от негодования, рот был раскрыт, а грудь часто вздымалась. Она пыталась взять себя в руки, поставленная перед фактом, и, когда волна злости наконец отхлынула, просто упала на ближайший стул. Длинные распущенные волосы закрыли лицо.

Она не хотела никуда ехать. Она не хотела видеть людей. Внутри всё ещё было болезненно пусто, и она не хотела позволять лицемерию и ненависти заполнять это пространство. Они того не заслуживали.

Но выбора у неё не было. Она была должна. Должна была поехать и выглядеть там лучше всех, чтобы, не дай Небо, хоть одна душа посмела усомниться в том, что с ней всё в порядке.

Кому она была должна?

Хелена подняла голову и откинула волосы назад.

В первую очередь — себе.

2

Всё — от полированной тумбы до столбиков кровати — было покрыто рубцами от ножа. Анна методично выводила тонкие полосы, обнажающие белое дерево за янтарной поверхностью мебели. Ей было всё равно, насколько злы будут владельцы отеля и как дорого обойдётся ремонт. Платить будет не она, а Филиппу стоило думать, что он делает и с кем связывается.

Просторная комната отеля в самом центре Ориона, столицы Пироса, кажется, превосходила размером весь её дом на севере. Эдакая просторная золотая клетка, в которой блестит и лоснится всё — от светлых обоев с вычурными завитушками до последней короткой ворсинки на таком же светлом ковре. Когда Анна впервые очутилась в этой комнате, ей показалось, что это Филипп так изощрённо над ней издевается, но тот, поражённо осмотрев убранство, сжал губы, мотнул головой и, не глядя на Анну, сказал: «Это выбирал не я». Она закатила глаза: кто бы номер ни выбирал, он точно не представлял, для кого это делает.

Не представлял этот человек и на что обрекает тоненькую светловолосую девушку с милейшей натянутой улыбкой, лисьим личиком и железным терпением. Её звали Альен, и она провела в высшем обществе полжизни: её учили быть компаньонкой леди, фрейлиной. Когда ей представилась возможность стать помощницей для невесты принца, Альен была на седьмом небе от счастья. Но, увидев кожаную куртку и поношенные ботинки новой «госпожи», она едва не лишилась дара речи. Это было совсем не тем, чего она ждала.

Всё стало хуже, когда Альен поняла, что Анна отыгрывается на ней за своё некомфортное положение. Она с упоением рассказывала про охоту и убийства и следила за тем, как искажается лицо служанки. Сначала непонимание. Затем — испуг. Отвращение. В итоге Альен подрывалась и, изо всех сил стараясь быть вежливой, просила позволить ей уйти.

«Да пожалуйста», — посмеивалась Анна, и Альен уходила, чтобы потом долго обиженно причитать, как жестока порой с ней бывает судьба. А ведь ей ещё предстояло научить Анну основам этикета! К счастью обеих, долго эти «уроки» не длились и проходили чаще всего по одной схеме. Альен приходила, показывала или рассказывала что-то важное, что не хотело укладываться у Анны в голове, раздражалась, обижалась на неуместные шутки, и не менее раздражённая Анна прогоняла её с глаз долой.

В остальное время они не виделись. Анна служанку не звала, и та приходила пару раз в день, приносила еду, одежду и интересовалась — исключительно из вежливости — не нужно ли госпоже что-нибудь. Помочь расчесать волосы? Набрать ванну? На быстром «нет» их разговоры обычно заканчивались, но сегодняшний день был особенным: Анну должны были представить Керреллам.

Анна ждала этого с замиранием сердца, молясь о том, чтобы всё прошло гладко. Впервые сказанное месяц назад «да» показало себя во всей красе, зависнув над ней как пугающая неизбежность, и она должна была вот-вот обрушиться.

Анна сидела на подоконнике и острым лезвием ножа Орела оставляла зарубы на оконной раме. Она делала это бездумно, глядя на улицу, где богатые кареты без лошадей стучали колёсами по каменной мостовой. Люди мелькали под окнами, не замечая скользящего по ним тяжёлого взгляда. Лишь один вдруг остановился на другой стороне дороги, посмотрел по сторонам и случайно встретился с Анной взглядом. Его губы изогнулись в улыбку, и он поднял руку в знак приветствия. Анна раздражённо отвернулась и размашисто резанула ножом по откосу.

Она никого сейчас не хотела видеть, даже каких-то прохожих. И особенно не хотела она видеть Альен! Та суетилась вокруг с раннего утра. Заставила Анну вымыться, обработала её длинные волнистые волосы цветочными маслами, едва не выпрямив их; выщипала ей брови, выкрасила ногти фиалковым лаком, и сделала бы чёрт знает что ещё! Сколько же хитрости и изобретательности понадобилось Анне, чтобы наконец выпроводить Альен! Теперь дверь загораживал тяжёлый комод…

Анна снова бросила в окно хмурый взгляд, совсем вовремя, чтобы увидеть, как у крыльца отеля остановилась карета. Два стражника встали по обе стороны от неё, не давая случайным прохожим приблизиться. Из кареты вышел Филипп и, коротко поприветствовав управляющего, взбежал по ступенькам.

С обречённым вздохом Анна прикрыла глаза и взмахом руки отодвинула от двери комод. Он прогремел по полу, словно хотел призвать всех постояльцев, а не только ту, что дождаться не могла, когда её наконец пустят.

Раз. Два. Три.

Дверь комнаты распахнулась, и в неё влетела перепуганная Альен.

— Наконец-то! Вы вообще понимаете, что сделали? — срывающимся голосом выкрикнула она. — Вы же совсем не готовы!.. Ну что вы сидите! У нас максимум пара минут, чтобы…

Дверь открылась во второй раз, и Альен охнула. Лицо её сделалось виноватым, и с неподдельным испугом она повернулась.

— Ваше высочество… — пролепетала она, склоняясь перед Филиппом.

Тот взглянул на Альен иронично и с некоторым сочувствем.

— Это ты её так запугала? — спросил он у Анны.

Она удивлённо подняла брови и слезла с подоконника, пряча нож под подушку, хотя Филипп уже заметил и его, и множество рубцов на мебели.

— Вроде бы я ей даже не угрожала, хотя она та ещё заноза.

Филипп улыбнулся. Альен, округлив глаза, уставилась в пол, не смея ничего сказать. А Анна вдруг взглянула на руки Филиппа… Он держал свёрток фиолетовой упаковочной бумаги, перевязанный серебристой ленточкой, и сердце Анны рухнуло.

— Что это? — Её голос стал похож на шипение, плечи напряглись.

Свёрток, сверкающий и тугой, походил на энергобомбу. Дёрнешь за ленточку — и взорвётся.

— Платье, — пожал плечами Филипп и кивнул на всё ещё стоящую на месте служанку. — Она поможет тебе с ним разобраться.

Альен встрепенулась, поспешила забрать свёрток из рук Филиппа и осторожно положила его на тахту в изножье кровати. Анна покачала головой, глядя на переливающуюся перламутром бумагу, а потом перевела взгляд на Филиппа.

— Это всё так обязательно? — вздохнула она.

Он улыбнулся ей виновато и попросил Альен выйти, а потом подошёл к Анне. Она положила руки ему на плечи.

— Почему мы не можем оставить всё так, как есть? То, чего ты хочешь, неестественно.

С момента, как Анна согласилась, между ними словно выросла стена. Выросла прямо на месте пропасти, разделявшей их раньше, и сделала напряжение ещё сильнее. Казалось, стоит ей рухнуть — и она погребёт их под обломками, и ничего никогда не будет спокойно и правильно.

— Мы уже обо всём договорились, — настойчиво сказал Филипп, хмурясь. — И мы не можем больше тянуть. Нас ждут сегодня.

Он провёл рукой по длинным спутанным волосам Анны. Розовые пряди выделялись, яркие, как молнии. Они должны были выглядеть вызывающе в любой причёске, и Филиппу было интересно, как служанка с ними справится и как потом отреагируют его родители и брат.

— Но у нас ведь есть минут десять? — вдруг спросила Анна и сжала плечо Филиппа сильнее.

Они недолго смотрели друг другу в глаза, а потом Филипп усмехнулся.

— Для тебя — сколько угодно.

* * *

— Я буду ждать тебя внизу через полчаса, — сказал Филипп, поправляя рубашку перед зеркалом, накинул плащ и обернулся на прощание.

— Иди уже! — воскликнула Анна, прижимая к себе одеяло. — Милейшая девушка заждалась! Кто знает, сколько ей теперь потребуется, чтобы привести меня в подобающий вид.

Она весело дёрнула плечами, и Филипп, с коротким смешком тряхнув головой, ушёл. Не успела дверь за ним закрыться, как в комнату влетела Альен, посмотрела на довольную Анну и тут же отвернулась, зардевшись.

— Не завидуй, — бросила Анна, сползая на край кровати. Босые ноги коснулись ковра. — Ты не знаешь, насколько на самом деле всё это не весело.

— Уверена, что знать и не хочу! — с обидой сказала Альен. — А теперь дайте мне вам помочь одеться и сделать причёску! Вы ещё не открыли платье?

Она подняла упавший на пол свёрток, любовно провела по помявшейся упаковке, слушая хруст бумаги. Карие глаза её заинтересованно засветились, язычок быстро, едва заметно скользнул по губам. Казалось, что она забывает дышать. Трясущимися руками Альен передала свёрток Анне, глядя той в лицо с нетерпением.

— Откройте!

Анна осторожно приняла его и положила на колени, мысленно повторяя, что он не взорвётся, стоит дёрнуть за ленту. Слишком уж он походил на взрывчатые капсулы. Даже перевязан был так же, разве что не железный.

Прижимая к груди руки, Альен во все глаза смотрела на то, как Анна в нерешительности развязала тонкую серебристую ленточку. Бумага развернулась сама собой, и они обе ахнули: Анна от удивления, Альен — от восторга. Внутри лежало платье из фиолетовой клетчатой ткани, лёгкое, с резными рукавами, похожими на взъерошенные перья хищных птиц, и с прозрачными тёмно-фиолетовыми лентами. Анна машинально коснулась шрамов под глазом. Татуировка была едва заметна, но любой знающий человек легко бы её разглядел. Платье словно было вдохновлено её острыми контурами, и это казалось… милым. Анна даже улыбнулась и прошлась пальцами по тонкой, слегка шершавой ткани.

Альен вздохнула и взяла со столика трюмо щётку для волос.

— Ну что ж, думаю, тут не нужно никаких сложных причёсок. Просто что-то милое, симпатичное, может… — она почесала нос, — даже не прячущее эти розовые волосы. Хотя вряд ли их величествам они понравятся.

— Не делай вид, что тебе есть дело, понравлюсь я или нет! — усмехнулась Анна и послушно села перед служанкой на пуф у трюмо, откидывая волосы назад.

— Да я как будто за вас беспокоюсь! — воскликнула Альен, едва не плача. — Если вы будете плохо себя вести, или выглядеть, или будете чем-то недовольны… — Она нервно выдохнула, боясь представить, что с ней будет, а потом проговорила злым шепотом: — Меня не для того учили быть компаньонкой, чтобы служить какой-то девице из деревни…

Анна дёрнулась, крутанулась и пронзила Альен таким взглядом, что та в ужасе отшатнулась и зажала рот рукой, выронив расчёску. В комнате будто стало темнее, и ярко-алые молнии заблестели вокруг, извиваясь и шипя.

— Простите, — выдавила Альен. — Я… просто… Я знаю, что это ужасно невежливо, я не должна была…

Анна окинула служанку злым взглядом и снова отвернулась к зеркалу. Опасный ореол медленно потух, оставив в воздухе лишь едва уловимый запах жжёного металла.

— Я бы запустила в тебя молнией, — сказала Анна, — но боюсь, что не справлюсь со всеми этими лентами. Работай и молчи.

Альен выдохнула, подняла расчёску и подрагивающими руками принялась расчёсывать длинные волосы Анны, осторожно разделять их и сплетать в хитрые тонкие косички. Розовые пряди стали похожими на ленты.

Анна следила за всем в зеркале и видела в нём будто не себя. Причёска была намеренно небрежной, но слишком умно сделанной, чтобы обмануться: ей, девице из деревни, в жизнь такое самой не сплести.

Все её видели именно такой: озлобленной девицей из деревни, в мужских шмотках и со шрамом на лице. В ней не было лёгкости, женственности и грации, какие были у той же Альен, и никакое платье, даже самое прекрасное, не смогло бы это исправить.

Анна прикрыла глаза. Если даже её служанка (докатились… у неё есть служанка…) выглядит больше леди, чем она, невеста принца, как на неё будут смотреть те, кто провёл в высшем обществе, среди элегантности и красоты, всю жизнь? Что будет, когда она столкнётся с теми, кто считает подобных ей сбродом? Они с мальчиками часто работали на таких людей, у Хога удивительным образом получалось с ними договариваться, а потом смеяться за их спиной и тихо ненавидеть. Сейчас Анне даже посмеяться было бы не с кем…

Полчаса истекали быстро. Анна и Альен постоянно поглядывали на часы: когда оставалось пять минут, им всё ещё нужно было завязать все шнурки и ленты, закрепить все крючки. И с каким же облегчением они выдохнули, когда всё было готово. Анна придирчиво оглядывала себя в зеркале, пытаясь понять, нравится ли ей девушка в отражении. Это точно была не она, но, пожалуй, лучший образ, сочетавший в себе дикость, необузданность и изящность современной моды, придумать было бы сложно.

Анна ещё раз повертелась, помахала подолом, сделала пару шагов, привыкая к тому, как три слоя юбок обволакивают ноги. Платья… Она не помнила, когда в последний раз надевала их!

— Нам пора! — воскликнула Альен, и Анна дёрнулась, когда тонкие цепкие пальчики сомкнулись чуть выше локтя. — Пойдёмте же.

Альен потащила её к двери, но Анна вырвалась и отступила.

— Филипп никого не убьёт, если я опоздаю, — сказала она, понизив голос. — Иди. Мне нужно кое-что забрать…

— Нож? — Альен в ужасе посмотрела на подоконник.

— Не твоё дело.

Взгляд Анны стал опасным. Альен вздохнула, молясь про себя, чтобы Анна ничего не испортила, и нехотя вышла, постоянно оборачиваясь. Лишь когда щёлкнул замок, Анна подошла к кровати, воровато оглянулась и опустилась на ковёр. Пошарила рукой между дном и матрасом и ловко выхватила свёрток из нескольких старых платков. Анна вытащила его и с сожалением сжала, приваливаясь плечом к кровати. Когда она забирала этот свёрток из дома, Орел пришёл в ярость.

— Ты не имеешь права его забирать! — выкрикнул он, загораживая проход из захламлённой кладовой.

— Правда? Смотри! — Анна махнула свёртком у лица брата. — Я это сделала. А теперь отойди, Орел, я не хочу применять против тебя силу. — Яркие молнии засверкали вокруг свободной руки.

Орел не двигался пару секунд, а потом нехотя отошёл и привалился к косяку. Анна вышла, слыша вслед злой крик: «Я тебя ненавижу! Если мы встретимся, я убью и тебя, и его, и всех, кто будет рядом!»

— Не сможешь, братец, — сказала Анна, чувствуя, как внутри что-то болезненно обрывается.

Она хотела сохранить отношения с братом, но не могла ничего ему объяснить. Точно не сейчас, когда она сама была настолько не уверена в своём положении, что готовилась в крайнем случае заключать сделку с королём. То, что было завёрнуто в светлую тряпицу, должно было стать гарантом сохранения жизни и ей, и Орелу, и всем, кто ей дорог. Единственный козырь на случай непредвиденных ситуаций.

Быть может, Орел поймёт позже.

Анна ещё раз тяжело вздохнула и поднялась с пола. Филипп, наверно, её заждался.

Когда Анна вышла, Альен бросила на неё взгляд, полный молчаливого негодования, и полдороги расправляла госпоже помявшуюся юбку. Она хотела высказать столько об отношении к её работе, к дорогим нарядам и королевским подаркам, но держала язык за зубами. Она не сомневалась, что неосторожное слово — и вспышка молнии станет последним, что она увидит в жизни.

Холл столичного отеля сверкал, как должны были сверкать дворцы. Люстру под высоким потолком украшали крошечные магические шары, горящие, как сотни свечей. Полы покрывали красные ковровые дорожки, и в них тонул стук каблуков высоких шнурованных сапог. Анна оглядывалась по сторонам, думая, что в этот раз по крайней мере её вид соответствует обстановке. Она не выходила в коридор с момента, как Филипп привёз её в отель около двух недель назад. В тот раз она мысленно пыталась высчитать стоимость украшений на стенах и потолке.

Сейчас Анна считала шаги. Спускаясь в холл, опустевший явно не по желанию обеспеченных постояльцев, она уже видела затылок Филиппа. Он скучающе развалился в кресле, подпёр щёку кулаком и что-то читал на светящемся экране синерниста. Рядом стоял охранник, окидывающий холл взглядом светящихся глаз, пронизывающих всё рентгеном. Внешне он никак не отреагировал на Анну, но Филипп вдруг вздрогнул, обернулся и медленно поднялся.

— Я знал, что оно будет выглядеть прекрасно, — произнёс он, восхищённо оглядывая Анну.

Та сморщила нос, пряча довольную улыбку.

— Когда я смогу его снять?

Филипп покачал головой и подал ей тёплый плащ, тоже новый, твидовый, с крупными золотистыми пуговицами.

— После встречи с моими родителями — в любое время. А пока — улыбнись. Ты выглядишь прекрасно, и никто, кто не знает тебя, в жизнь не подумает, что ты не из высшего света.

Анна выдавила нарочито широкую улыбку, больше походящую на оскал, и мотнула головой. Даже если на первый взгляд кому-то и могло показаться, что она из «лучшего мира», то стоит присмотреться — и иллюзия пройдёт. Она старалась держать спину прямо, а голову высоко, как учила Альен, но её руки тянулись к волосам, плечи расслаблялись, и она постоянно хотела одёрнуть путающуюся между ног юбку.

Филипп внимания на это не обращал, просто держал её за руку, пока они сбегали вниз по ступеням к раскрытым дверям кареты, и лицо его было спокойно-счастливым. Анне от этого стало немного неловко.

Они сели в карету друг напротив друга. Анна тут же отвернулась к окну и молча смотрела на мелькающих перед каретой людей. Длинные светлые улицы сменяли друг друга, пока они ехали ко дворцу. Они могли бы переместиться, но поездка очевидно давала время подготовиться, успокоиться и смириться. Только отчего-то выходило наоборот: чем ближе они подъезжали, тем сильнее нарастала тревога. Анна крутила пряди, ёрзала и дёргала плечами. Ей хотелось сбежать, переместиться прямо из кареты и никогда не оглядываться.

С каждой секундой она глубже и глубже заходила на вражескую территорию, выхода с которой не существовало. Она будто добровольно сдавалась в плен, и это сравнение ей не нравилось.

— Чего ты так боишься? — спросил Филипп, хмурясь.

Анна прикусила губу и полушёпотом произнесла:

— Я не боюсь. Всего лишь подумала, что никогда не стану частью твоего общества.

— Ты уже часть моего общества! Намного более важная и естественная, чем большинство из тех, о ком ты так переживаешь. Почему тебя это так беспокоит? Светские люди далеко не идеально праведные!

Анна резко повернулась к нему. Лицо её стало совершенно серьёзным, взгляд — холодным, и когда она заговорила, в голосе зазвенел металл.

— Да, но едва ли кого-то из них хотели судить за военное преступление.

Филипп откинулся на спинку сидения и покачал головой, приложив руку ко лбу.

— Так вот что тебя волнует! Анна, мой отец оправдал тебя. Никто не посмеет тебя тронуть.

Он хотел её успокоить. Хотел, чтобы она не забивала себе голову ерундой. Но Анна упрямо скрестила руки на груди и поджала губы.

— Это пока я с тобой. Стоит нам разойтись, я тут же окажусь в тюрьме и твой папочка с радостью припомнит всё, что якобы оправдал сейчас.

— Мы можем не расходиться, — пожал плечами Филипп.

Анна ничего не ответила и опять уставилась на приближающийся замок. Они подъезжали к высоким железным воротам, на которых блестели два золотых дракона. Они держали створки когтистыми лапами и распахнули их перед подъезжающей каретой. Ворота закрылись с глухим стуком, и Анна хмыкнула: клетка захлопнулась.

Карета остановилась перед широкой лестницей, ведущей к трём фигурам, ждущим прибывших. Лакей раскрыл дверь, и первой реакцией Анны было забиться в угол и никогда не выходить. Но вышел Филипп, — волосы его тут же растрепал ветер, — бросил короткий взгляд наверх и повернулся к Анне, протягивая ей руку. Выражение его лица было настолько уверенным, что Анна не смогла позволить себе выглядеть слабой дальше. Она могла бы уничтожить весь этот замок, если бы пожелала, какой смысл был бояться трёх человек?

И она вышла со спокойным лицом, сжала ладонь Филиппа и даже улыбнулась ему. Но тревога нарастала с каждым шагом, и взгляд её стал выдавать, что она готова защищаться или нападать. Анна вцепилась в руку Филиппа сильнее, но он будто не заметил, и она повернулась к нему. Напряжение застыло у него на лице, он не сводил глаз с лестницы, и было видно, как он изо всех сил сжимает зубы.

— Что такое? — прошептала Анна, и Филипп, прикрыв глаза, покачал головой.

— Его там нет. Он не пришёл.

Анна хотела переспросить, о ком он, но осознание пришло быстро, и она лишь беззвучно выдохнула. Ей стало легче. Встречаться с Элиадом Керреллом она не хотела совсем. Но встретиться с мадам Керрелл, братом Филиппа Эдвардом и каким-то тощим стариком, стоящим поодаль, пришлось.

Они остановились друг напротив друга. Двое на двое. Анна присела в реверансе перед королевой, чувствуя, как неловкость движений умножается в несколько раз. Филипп поцеловал матери руку, с братом они обменялись рукопожатиями. Эдварду Анна натянуто улыбнулась. Мальчик, младше Филиппа, с чертами помягче, со светло-медными волосами и с такими же зелёными глазами, как у брата, смотрел на неё с недоверием, и его ответная улыбка была такой же неискренней, как и у самой Анны. Он старательно давил из себя гостеприимное дружелюбие, которое должно было исчезнуть, как только Филипп отвернётся.

Сам Филипп этого не замечал или делал вид, что не замечал. Его лицо оставалось уверенным.

— Мама, Эдвард, — сказал он, — это Анна Рейс, моя невеста.

Анна ещё раз поклонилась, но уже не так глубоко. Что делать, она не представляла. Наверно, стоило сказать что-то, сделать комплемент её величеству, какие-то советы Альен звенели на задворках сознания, но слова не хотели вспоминаться, парализованные и задавленные неуверенностью. И казалось, что остальные чувствовали то же самое.

— Что же мы тут стоим! — прерывая затянувшееся молчание воскликнула мадам Керрелл. — Это ведь дурной тон, стоять неловкое на лестнице.

Она повернулась к своему помощнику, и тот, коротко кивнув, прокашлялся.

— Прошу, следуйте за мной. В чайной комнате уже накрыто.

Анна хотела взять за руку Филиппа, но её перехватила мадам Керрелл и повела за собой вперёд, оставляя обоих сыновей позади.

— Значит, Анна — это ты, — чересчур восторженно улыбалась мадам Керрелл, поддерживая Анну за локоть, будто боялась, что та вырвется и убежит. Анне и правда хотелось. — Может, расскажешь что-нибудь о себе? Филипп не особо разговорчив…

— Вряд ли вам понравится то, что я могу рассказать, — усмехнулась Анна.

Она чувствовала себя ещё более неловко, чем могла бы. Всю жизнь она считала, что королевы — высокомерные, напыщенные, холодные женщины, смотрящие на ей подобных сверху вниз. И лучше бы мадам Керрелл оказалась одной из таких!

Но та была умнее сложившегося в голове образа. Она оценивала Анну, оглядывала пытливо и серьёзно и в то же время изображала заботу и участие, будто ей было важно подружиться с невесткой.

Лучше бы она, подобно его величеству, сразу отвергла возможность любых их отношений и вылила на Анну волну холодного презрения. По крайней мере это было бы честно.

— Официальная помолвка уже послезавтра, — напомнила мадам Керрелл. — Нужно выбрать тебе платье. Как раз и расскажешь мне что-нибудь.

Анна неловко улыбнулась, кивнула и обернулась на Филиппа, беззвучно произнося, насколько же она ему благодарна и как долго ему осталось жить.

Он усмехнулся и посмотрел на Эдварда.

— Где отец?

За улыбкой Филипп прятал клокочущий гнев.

Эдвард засунул руки в карманы, и красный расстёгнутый китель на нём затопорщился по бокам.

— Мама сказала, что он занят.

— Ну конечно! Сегодня…

— Я уверен, он бы вышел…

— Если бы она смогла его заставить.

— Фи-ил…

— Молчи, Эд. — Филипп затряс головой. — Просто ничего не говори, пожалуйста.

И, оставив брата разводить руками от бессилия, Филипп ускорил шаг и почти взлетел по лестнице. Одна деталь — и весь день, который казался ему по крайней мере хорошим, рухнул, с грохотом разлетелся и не оставил ему никаких светлых чувств. Только раздражение и желание что-нибудь разнести, лишь бы избавиться от убивающего жжения в груди.

3

Хелена сжала в пальцах приглашение, и мурашки пробежали по плечам, по спине; тревога с новой силой вспыхнула в груди, заставляя давиться воздухом. Это было непривычное и неприятное ощущение, от которого хотелось избавиться как можно скорее, но оно не отпускало. С тех пор как конверт из кремовой шершавой бумаги с красным гербом и буквицей, выведенной бурыми чернилами, появился на низеньком столике у дивана, она не могла о нём не думать. Перечитывала раз за разом и прислушивалась к себе. Ничего не менялось.

Она никогда в жизни не нервничала из-за балов, ждала их с нетерпением с тех пор, как ей позволили на них выезжать, и сложно было поверить, что пара слов на пригласительной открытке — такая формальность! — могли вызвать столько страха и отторжения.

Это должно было пройти, но пока Хелена лишь медленно вернула конверт на стол и решилась на кажущийся бессмысленным шаг. Она, не торопясь и уже предчувствуя исход, направилась к матери. Вошла без стука, глядя, как та прикладывает агатовые серьги к новому лиловому платью, и молча села на софу, сжимая дрожащими пальцами юбку.

— Хорошо, что ты пришла! — сказала мадам Арт. — Посмотри, какие лучше? Раньше Гардиан помогал мне, но сейчас…

Она с грустным вздохом развернулась, бросая на дочь выжидающий взгляд. Хелена подняла глаза, ненадолго задержалась на двух парах аметистовых серёжек — одни просто капли, другие в серебряной оправе — и покачала головой.

— Можно я туда не поеду?

Спокойный обречённый шёпот, но мадам Арт едва не уронила серьги.

— С чего это?!

Она уперла руки в бока, грудь её высоко вздымалась от возмущения. Щёки покраснели.

— Я не могу… — Хелена уставилась на кромку расписного ковра. — Это ведь неправильно: веселиться, когда прошло так мало времени. И потом… Там будут… люди. Я не хочу их видеть.

Тёмные силуэты с похорон мелькнули перед глазами, и Хелена тряхнула головой. Нельзя, чтобы ещё и они лезли к ней в мысли, портили настроение и вводили в ступор, мешая жить. Она уже была сама не своя, отказывалась от бала. Не хватало проблем серьёзнее. Ей и так казалось, что она балансирует над пропастью. Шаг не в ту сторону — и мир исчезнет.

— Нет уж, моя милая! — отрезала мадам Арт. — Тебе плохо? Я сказала, что делать! Улыбнулась — и делаешь вид, что всё прекрасно. Никому не интересно, что с тобой происходит. Будет хуже, если ты перед ними не появишься. Тебе же не хочется, чтобы тебя сочли слабой, верно?

Она прищурилась. Хелена вскинула голову, глядя на мать, как на врага. Та была слишком права! Арт не могут быть слабыми, не могут такими казаться. Даже сейчас. Тем более сейчас, когда все только и ждут, чтобы они сломались, оступились и позволили кому-то ещё играть с ними и их королевством.

— Хватит смотреть на меня так. — Мадам Арт отвернулась к своему платью. — Лучше ответь наконец на мой вопрос. Я на твой ответила.

Хелена закатила глаза, поднялась, ещё раз быстро взглянула на серьги и, уходя, бросила: «Простые».

* * *

— Неплохо.

Мадам Арт окинула дочь оценивающим взглядом. Бледно-сиреневое платье в нежный некрупный цветок. Светлые кружева, едва выделяющийся жемчуг на сборках. Короткие рукава, короткие кружевные перчатки. В ушах — серьги из жемчужин, сложенных цветком. На шее едва заметная блестящая бесцветная нить, привлекающая внимание к выступающим ключицам. Всё как надо. И только привычно подведённые тёмным глаза мадам Арт совсем не устраивали.

— Приказать, что ли, выбросить все твои тёмные тени? — усмехнулась она.

Глаза Хелены недобро сверкнули, но она промолчала — не хотела начинать вечер спором. Она только-только убедила себя, что всё пройдёт как надо, потратила с час, улыбаясь зеркалу, и решила, что сможет держаться достаточно долго, чтобы бал кончился и никто даже не заметил, что с ней что-то не так. Раньше это прекрасно работало.

Продолжая заверять себя в этом, она села в карету напротив матери. Появляться в карете считалось хорошим тоном несмотря на то, что во время балов такие путешествия ограничивались посадкой в карету и несколькими секундами перемещения. Барьеры снимались для всех ответивших на приглашение. Но в такой карете, — белоснежной, как замок, с золотыми колёсами и синими кантами; где внутри на удобных сидениях лежали мягкие круглые подушки, — можно было провести и вечность.

Но, увы, только карета выехала со двора замка, яркая вспышка заслонила глаза, и в следующий миг за окном появилось небо Пироса. Их зима никогда не была похожа на зиму: ни снега, ни холода. Небо порой затягивало белым, но сейчас оно было чистым и ярким, а солнце клонилось к горизонту, окрашивая всё алым и золотым, будто рисуя королевский флаг.

По всей подъездной площадке и в коридорах загорались свечи. Хелена скользила по ним взглядом, пока ослепительным светом не вспыхнул перед ней бальный зал. Золотом горели драконы на красных флагах. Украшения блестели и переливались, звенели бокалы, стучали каблуки, и всюду бесконечным весёлым потоком лились разговоры и гремела музыка.

Замерев на секунду от неожиданности, Хелена быстро огляделась. Мелкая дрожь прокатилась по телу, и она… улыбнулась. Тиски, сдавившие горло, разжались, и остался лишь лёгкий трепет. Она вернулась. Она была почти уверена, что всё пойдёт хорошо.

Поначалу казалось, что она выпала из реальности и попала далекое в будущее. Прошёл месяц, а успело произойти столько всего! Кто-то женился, кто-то развёлся; несколько девочек были впервые представлены свету и теперь, с гордостью поднимая подбородки и широко улыбаясь, перебрасывались весёлыми фразами со сверстницами и подругами. Хелена помнила, как сама радовалась на первых балах, хотя ещё не понимала, что на самом деле можно было там делать. Они только смеялись с подружками, прятались за колоннами и исподтишка обсуждали мальчиков постарше.

Какие сладкие и простые два года, прежде чем она поняла, что красивые мужчины не подойдут к ней, если им не намекнуть. Кажется, именно тогда все смеющиеся подружки куда-то исчезли, а игры перестали быть детскими. Остались лишь дежурные улыбки и холод глаз при встрече.

Одну из бывших подруг Хелена приметила сразу. Принцесса Нура Лайза, окружённая девочками-подпевалами, быстро помахала в знак приветствия, губы её изогнулись в подобии милой улыбки, и стайка в цветастых платьях звонко рассмеялась. Хелена покачалаголовой, не утруждая себя даже кивком, и отошла в сторону.

Мадам Арт уже присоединилась к закадычным подругам, женщинам, которые так же, как их дочери, всегда улыбались, но тайно друг друга ненавидели. Когда несколько дам младше по титулу присели в реверансе перед её матерью, Хелена хмыкнула, но осталась неподалёку — всё интересное никогда не укрывалось от светских матрон. Мадам Арт, разумеется, сразу же стала рассказывать о том, как её утомили «все эти государственные дела».

— Сэр Рейверн считает, что мне необходимо знать каждую мелочь! — причитала она. — Он не даёт мне и дня отдыху. Я так счастлива наконец выехать в свет! Дочь не позволила бы мне устроить приём у себя.

— Как Хелена? — спрашивали у неё скорее из вежливости, чем от интереса. — Вы не думаете, что пора выдать её замуж?

Хелена едва не выронила только что взятый с летающего подноса бокал.

Мадам Арт всплеснула руками.

— Что за глупости? Она устроила мне концерт, когда я сказала, что хватит сидеть затворницей и пора выехать на приём. Я знаю свою дочь! И лучше поберечь нервы, чем пытаться выдать её замуж! Проблем мне хватает и так. Править, оказывается, не так просто! — она произнесла это с искренним недоумением.

— Иногда детей стоит просто заставлять, — сдержанно, но с намёком улыбнулась одна дама. — Столько браков заключалось по расчёту? Большая часть из них живёт до сих пор, в отличие от тех браков мечты по любви.

Мадам Арт скептически изогнула бровь.

— К слову, поговаривают, — заметила другая, — что сегодня старший из наследников Керреллов представит всем свою невесту.

— Да, да, — закивала ещё одна, — я тоже об этом слышала. Мои дочери шептались об этом весь день!

— Не может быть! — заохали остальные. — Когда бы он успел её встретить? Он не выходил в свет!

— А вот это всем интересно!

Хелена встрепенулась, пытаясь услышать что-то ещё, но дамы переключились на новости о других возможных помолвках, выражая своё важное категоричное мнение. Это Хелену уже не так интересовало, и в поисках подробностей она немного побродила по залу, ненадолго вливаясь в обсуждения, благодаря за комплементы, хваля других и слушая, слушая… И услышанное приводило в замешательство. Слишком много разговоров шло о том, что важное событие, о котором сообщат на балу, действительно помолвка!

Это было так странно! Откуда у Филиппа Керрелла невеста, если последние полтора года он проводил либо в обществе драконов, либо на войне?

И тут заиграли трубы. Хелена замерла и, как и все, повернулась к поднятому на две ступеньки возвышению, к которому оказалась неожиданно близко. От этой официальной «сцены», в дальнем конце которой стояли окружённые бархатными алыми гардинами троны, её отделял всего один ряд гостей, и Хелена могла чётко и ясно видеть Филиппа Керрелла. Его объявили громко и чётко, и улыбка, гордая и счастливая, осветила его лицо. Он стоял там один, без отца, без матери, без невесты, о которой велись пересуды, и выглядел слишком красиво с аккуратно убранными волосами, в почти чёрном камзоле с золотыми пуговицами, военными медалями, сверкающими эполетами и вышитыми на воротнике драконами. Хелена на мгновение забыла, как дышать, при взгляде на него.

Но мысли быстро отрезвили её, и, заставив себя оторвать взгляд от Филиппа, Хелена обеспокоенно осмотрела «сцену» за ним. Первой она заметила выглядывающую из-за штор королеву Агнесс Керрелл в салатовом с золотым отливом платье, а потом девушку, которую не видела ни разу прежде. Она была выше королевы и держалась поодаль, будто мечтала скрыться в тенях находящейся за тронами комнаты. Руки её были сложены на груди, плечи сведены, и она исподлобья следила за Филиппом.

— Дамы и господа! — произнёс он, с улыбкой осматривая собравшихся. — Благодарю, что приняли моё приглашение. Сегодняшний день очень важен для меня. Я знаю, о нём ходило много слухов и домыслов, и пришло время вам узнать правду! — Он будто смущённо усмехнулся. — Я хочу представить вам мою невесту.

Филипп обернулся, протягивая руку, и та самая девушка подошла к нему. Она двигалась осторожно и напряжённо, пыталась улыбнуться приветливо, а выходило натянуто, и взгляд её бегал. Было видно, что её учили: застывшая улыбка, поднятая для приветствия рука, прямая, будто деревянная спина. В ней не было грации светских красавиц, а у Керреллов, видимо, было совсем мало времени, чтобы сделать её движения более или менее живыми.

Стоило ей выйти, как зал зашептался: кто это? Каждый мог видеть, что она не из их круга, что платье — с корсетом, со слишком нежными для неё тканями и кружевами — ей неудобно и непривычно. Но Филипп этого не замечал и спокойно держал девушку за руку.

— Это Анна Рейс, — представил он, говоря спокойно и чётко, словно хотел убедиться, что все услышат и поймут. — Могущественная волшебница, обладающая силой аур. Она не раз спасала мне жизнь на поле боя, пока мы были на юге.

Шёпот в зале стал удивлённым.

Хелена не отрывала взгляда от Анны, изучая ту внимательнее. То, что сперва показалось розовыми лентами, неожиданно оказалось выкрашенными прядями. Они привлекали внимание, выделялись на тёмно-русых волосах и выглядели пощёчиной обществу. Равно как и вся идея с подобной свадьбой. Керреллы будто испытывали судьбу после внезапно успешного завершения войны.

Хелена покачала головой. Ей такая смелость не нравилась. Ещё больше ей не нравился выбор Филиппа.

— Она ведь даже не красивая, — обиженно простонала Хелена, глядя на тонкие, но чётко выделяющиеся на смуглой коже Анны шрамы, расходящиеся от нижнего века левого глаза и доходящие почти до середины щеки. Их нельзя было скрыть ни магией, ни макияжем.

Хелена поморщилась. Она не чувствовала к Филиппу Керреллу ни нежности, ни интереса. Они рассыпалось в тот момент, когда он пытался её шантажировать тем, о чём знать не стоило ни ему, ни кому-либо ещё. Их разговор всё ещё вызывал склизкое отвращение, заставляя вспоминать ещё и руки и губы Роджера. То, что она хотела раз и навсегда вычеркнуть из памяти, как худшую ночь в жизни. Но вычеркнуть не получалось.

Равно как не получалось затушить жгучую ревность. То необъяснимое чувство, которое всё время вспыхивало в груди, когда бывшие возлюбленные или мимолётные интересы оказывались в компании других девушек. Видеть Филиппа Керрелла с кем-то, кто даже не соответствовал её ожиданиям, было невыносимо обидно. А он выглядел таким счастливым! Его глаза, которые всегда казались холодными, лучились, на губах появлялась искренняя улыбка, какой Хелена не видела у него за все три года, которые он притягивал её внимание. И он так держал эту девицу за руку, словно никогда бы не отпустил! И это было ужасно обидно.

Хелена смотрела на Филиппа так долго, что казалось исчез весь мир. Он что-то говорил, но она не слышала. Не слышала и то, как зал взорвался аплодисментами, как Филиппа окружили гости, и он стал принимать поздравления. А она всё ещё не понимала, как такое возможно.

Но то ли потоки людей, стекающихся с поздравлениями, то ли неведомая сила притянули Хелену к Филиппу. Весёлые, тёплые слова врезались в неё со всех сторон, и первой реакцией было отойти в сторону, пока её не заметили. Она не хотела его поздравлять. Было бы с чем! Но бегство показалось слишком простым выходом, слишком низким, и она осталась, улыбнувшись Филиппу и Анне так, словно была искренне рада видеть их обоих.

— Мисс Арт, — поприветствовал он, приветливый с ней, как никогда прежде.

— Поздравляю вас, сэр Керрелл, — сказала Хелена, и голос звучал ровно, спокойно, с какими-то едва заметными весёлыми нотками.

Они обменялись взглядами с Анной, и та коротко кивнула в знак благодарности. Лицо её в тот момент было приятным, почти лишённым нервозности и насторожённости, но стоило Хелене ещё раз, почти мельком, взглянуть на Анну, и волосы на затылке встали дыбом. Хелена была уверена, что ей не показалось: у той под глазом со шрамом краснели едва заметные, скрытые за заклинаниями контуры…

Она бросила взгляд на Филиппа, который переговаривался с каким-то старичком, в обвешанном медалями мундире, снова взглянула на Анну — и отшатнулась. Её будто ударило током. Лицо Анны оставалось спокойным, но взгляд не предвещал ничего хорошего, а в волосах блеснуло несколько опасных искорок.

— Ведьма… — выдохнула Хелена едва слышно, и, с недоверием косясь на Анну, отошла подальше.

Новые вопросы о том, каким образом они могли пересечься с Филиппом, стали рождаться в её голове, но она быстро заставила себя прекратить об этом думать. Какая ей разница? Это Пирос связывается с ведьмами-аурницами. Эта Анна — полностью их забота, Филипп должен знать, что делает. А если не знает, что ж, это не её проблемы. Ей не должно быть никакого дела.

На этом Хелена отогнала от плохие мысли, улыбнулась и заставила себя верить в искренность этой улыбки. И как по волшебству вечер снова окрасился в золотой, заискрился огнями, сжигающими все мысли о виновниках торжества, и утоп в чужом смехе и звоне посуды. Откуда-то появился Роланд, молодой человек, с которым она проводила время, пока мир не раскололся на «до» и «после». Он всё ещё несмешно шутил, но красиво улыбался и хорошо танцевал. А ещё с ним и его друзьями было так просто играть: стоило только улыбнуться — и они рассыпались в комплиментах!

«Я так ждал, когда вы вернётесь, мисс Арт», — с жаром говорил Роланд.

«Вы прекрасно выглядите», — перебивал его нефритский принц, за что получал поощрение — довольный взгляд тёмно-голубых глаз из-под длинных ресниц. И Хелена лишь сильнее прижималась к Роланду. До боли милая игра во флирт с мальчишками, которые верили во все её уловки. От этого ей становилось ещё веселее, и со звонким смехом она отстраняла пытающегося поцеловать её Роланда. Он воспринимал это как смущение.

— Ты донельзя милая сегодня, Хели, — с ироничной улыбкой заметила ей Лайза, когда они встретились в прохладной дамской комнате. — Особенно после такого, должно быть, шокирующего известия.

Хелена тряхнула головой, не прекращая улыбаться своему отражению. Ей казалось, что один этот вечер способен возместить целый месяц траура и затворничества. Когда тебе шестнадцать, даже эти два месяца становятся огромным сроком! И Хелена не собиралась тратить время на издёвки Лайзы.

Та, не получив реакции, хмыкнув, присоединилась к группке девочек, собравшихся в стайку на длинной кушетке в освещённом белыми световыми шарами уголке. Девочки расселись, освобождая Лайзе место, и чириканьем садовых птиц прозвенел смех.

А потом по полупустому салону полетел быстрый язвительный шепоток.

— Ну разве так можно? — тихо-тихо смущалась девочка-блондинка со вздёрнутым маленьким носиком, но и ей было сложно давить смешки.

Хелена старалась не обращать внимания, поправляя украшения и причёску, но девочки разговаривали слишком смело, не боясь, что слова долетят до кого-то ещё.

— Всё равно нельзя, чтобы кто-то нравился настолько заметно! — наставляющим тоном произнесла Лайза.

— Мне кажется, ей вообще никто не нравится, — пробубнила с игривыми нотками другая девочка, откидывая назад упавшие на плечи каштановые кудряшки.

— Да, по Арт не поймёшь! — ответили ей, и сомнений не осталось: они хотели, чтобы их слышали.

Хелена повторила про себя, что ей всё равно. А голоса продолжали:

— И правда, — снова заговорила кудрявая девчонка. — А знаете, я вот слышала!.. — Голос стих, но под дружные «ну-ну-ну?» наигранно стыдливо продолжил: — Вы ведь знаете… Про Роджера Кейза…

— А об этом можно вообще говорить? — снова засмущалась блондиночка. В зеркале было видно, как покраснели её щёки, она теребила бантики на лифе платья, но глаза её горели интересом.

— А почему нет? — безразличным тоном поинтересовалась Лайза, и Хелена встретилась с ней взглядом в зеркале.

— А вдруг мы клевещем, и ничего не было…

— Я уверена, что было.

Хелена развернулась, и все трое посмотрели прямо на неё.

— И что же было? — спросила она, глядя на кудрявую сплетницу. Та выпятила губки, стушевавшись, но глаза не отвела. — Давай, мне интересно. — Хелена повела плечами.

— Ну, вам ведь лучше знать, ваше высочество, — проговорила Лайза и невинно хлопнула длинными ресницами. Обе её подпевалы захихикали, переглядываясь. — Может, вы сами расскажете, пока это не сделал Роджер Кейз?

— Нечего рассказывать. Ничего. Не было, — отчеканила Хелена, и, если бы на неё наложили разоблачающие заклинания, на весь салон вспыхнула бы табличка «ЛОЖЬ».

И хуже всего оказалось осознание, пришедшее секундами позже: никому не нужны были чары. Её реакция уже убедила этих девиц в их правоте, а слухи разносились быстро. Прошло больше года, и ничто больше не сдерживало тех, кому до смерти хотелось отыскать скелетов в шкафах королевской семьи. Такие новости не могли оставаться в тайне вечно. Как лучшее вино, они набирали вкус всё это время, и теперь были готовы взорваться и сбить всех с ног.

Взрывом показался хлопок двери. Хелена дёрнулась, и несколько коротких смешков сорвалось с губ наблюдавших за ней девчонок. Бросив на них полный отвращения взгляд, она крутанулась на каблуках и без слов ушла прочь, едва не столкнувшись с возмущённой чем-то девушкой, влетающей в комнату отдыха.

Корсет сдавливал рёбра. Хотелось сделать глубокий вдох, но вдыхать было некуда, и от коротких глотков воздуха на глаза накатывали слёзы. Она была не готова к такому приёму. Она не была готова вообще! Малейший промах — и она уже поддалась отчаянию. А так делать было нельзя. Нельзя было позволять каким-то девчонкам, мнение которых её интересовало ровно настолько, насколько она любила лошадей, портить ей вечер. Те девицы несли чушь. И эта чушь никак не должна была её трогать.

Быстро найдя глазами Роланда — он разговаривал с друзьями у мраморных колонн, — Хелена направилась прямо к нему. Она хотела провести остаток бала, не думая ни о ком и ни о чём.

И это почти получалось. Особенно после того, как Роланд подмигнул ей, жалующейся на отвратительных девчонок, от которых болела голова, и достал из внутреннего кармана пиджака тонкую аккуратную фляжку с гравировкой. Оглянулся, чтобы никто не видел, и под непонимающим взглядом Хелены капнул ей в бокал несколько капель. Шампанское запузырилось, запенилось, едва не переливаясь через бортик, и стало красным, как вино.

У зелья был ягодный терпкий вкус, яркий запах, бьющий в нос и путающий мысли так, что даже шутки Роланда начинали казаться смешными. Необычное шампанское взрывалось на языке, и от этого становилось так весело и хорошо, что Хелена смеялась почти искренне и почти расслабилась. Весёлый калейдоскоп из танцев и улыбок снова поглотил, и мрачные мысли ушли на задворки сознания.

Она что-то слышала, но не обращала внимания. О ней или нет — ей почти не было разницы. Она просто не хотела ничего знать, ни о чём думать. И всё казалось таким простым, пока огни не стали медленно тускнеть и гаснуть, зал — пустеть.

Гости разъезжались, но мадам Арт никуда не торопилась. Она о чём-то долго переговаривалась с подругами и едва следила за временем. Только когда одна из почётных матрон, встрепенувшись, огляделась, все остальные тоже стали понимать, что засиделись. Они распрощались поцелуями в щёки и объятиями и разошлись с выражениями лиц, на которых читалось облегчение.

Хелена заметила приближающуюся мать, но подниматься искренне не хотелось. На плече у Роланда оказалось неожиданно удобно, он что-то рассказывал и звучал так убаюкивающе, что с ним можно было бы провести вечность на обитом гобеленом диване в тени гардин. Но под недовольным взглядом мадам Арт, которая даже не остановилась, проходя мимо, Хелена скинула с плеча руку Роланда и встала, поправляя примявшуюся юбку.

— Прости, нам опять нужно расстаться.

— До встречи, — пьяно улыбнулся Роланд.

Хелена вздохнула и поспешила догнать мать. Мадам Арт с ней не поздоровалась, хотя они не виделись с начала бала, и Хелена тоже сочла, что лучше ничего не говорить. Так они молча прошли к поданной карете, и, стоило двери закрыться, как льдисто-голубые глаза мадам Арт обратились к Хелене.

— Ты хорошо провела время? — спросила она, и в голосе её звенел металл.

Хелена откинулась на сиденье, глупо улыбаясь.

— Неплохо, — отозвалась она, обнимая пухлую бархатную подушку.

— Кто был этот мальчик?

— Его зовут Роланд… Роланд как-то там. Я не помню.

Хелена устало вздохнула и посмотрела на кусочек звёздного неба, виднеющийся в плохо зашторенном окне кареты.

— И насколько, милая, у вас с ним серьёзно? — мадам Арт поджала губы.

Хелена рассмеялась.

— Ни на сколько! Он отвратителен и неинтересен. Но с ним так мило! — Она снова рассмеялась и прижала подушку сильнее.

— Я рада, что ты так весела, моя милая, — раздражённо проговорила мадам Арт, — но веселиться тебе явно осталось недолго. Я тебя предупреждала, что так будет!

Улыбка сползла с лица Хелены, и она удивлённо посмотрела на мать. Мелькнула вспышка перемещения.

— Скажи мне, — продолжала мадам Арт, не обратив на это внимания, — что у тебя было с Роджером Кейзом?

Хелена вытаращилась на неё, и глаза её забегали. Она так упорно давила в себе мысли о нём остаток вечера, а теперь они вдруг обрушились на неё, как лавина, и отрезвили в момент.

— Ничего, — прошептала она, глядя в никуда, но голос предательски дрогнул.

— А я слышала обратное, Хели. Не ври мне. У тебя получается это очень плохо.

Повисло молчание. Взгляд Хелены казался стеклянным, невидящим. Она не двигалась, лишь мелко трясла головой. Слухи разлетались слишком быстро. Если они уже дошли даже до матери, это не могло предвещать для неё ничего хорошего.

— У тебя что-то было с тем мальчишкой?! — в ужасе вскричала мадам Арт и, как разъярённая фурия, обернулась к раскрывшему дверь кареты лакею: — Закрой дверь! — Она подалась вперёд, сверля Хелену взглядом. Дыхание её сбилось, губы дрожали от возмущения, и она выдохнула почти беззвучно: — Ты что, переспала с ним?

— И что ты сделаешь?! — Хелена подскочила. Подушка упала на пол кареты. — Отмотаешь время назад? Было или не было — кому какое дело?! Я могу делать, что хочу и с кем хочу. Все те, кто разносит слухи, ничего не значат. Их мнение не должно меня как-либо тревожить!

Мадам Арт едва не задохнулась от такой наглости.

— Ты как будто пропускаешь все мои слова мимо ушей, Хелена! И мои, и отца! Ты не представляешь, как это на тебе отразится! Принцесса — а подставляешься как неразумная девка! Словно тебе не нужна нормальная пассия в будущем. Кому ты будешь нужна, если будешь так неразборчива? Этот сегодняшний мальчишка, он кто? Граф? Лорд? И не надо мне говорить, что какой-нибудь военный, как Кейз, иначе ты доведёшь меня до инфаркта!

— Какая разница? — Хелена дёрнула плечами. — Ты пригласила его на мой день рождения. Наверно, он устраивал тебя.

— И правда, — мадам Арт выдохнула, задумчиво переплетая пальцы.

— Тем более, — продолжала Хелена, не глядя на мать, — Филипп Керрелл женится на простолюдинке, и никому нет до этого дела!

— Принц Керрелл, милочка, мужчина, — холодно проговорила мадам Арт. — Это первое и главное, что вас отличает. И потом, он представил эту девчонку так, что в целом люди восприняли её как героиню. Спасла принца! Невидаль какая! — Она закатила глаза, скептически поджимая губы. — Ну, и чтобы ты не строила себе иллюзий, что никто его не осуждал. Осуждали ещё как! Разумеется, не в глаза. Но это лишь из уважения. Его бал, его праздник, его люди кругом. К тебе — к нам — они больше не будут так снисходительны. И пока ты этого не поймёшь и будешь давать им поводы для обсуждений, я буду точно так же выговаривать тебе это в лицо. Тебе ясно, милочка?

— Мне плевать на твоё мнение так же, как на их, в таком случае. — Хелена с вызовом посмотрела на мать, а потом демонстративно соскочила со ступенек кареты.

Мадам Арт покачала головой.

— Кажется, мне нужен врач, — пожаловалась она помогающему ей спуститься лакея. — Прикажите его вызвать. И не смейте ничего говорить сэру Рейверну.

4

Всё выше восходила Новая Звезда. Ночь от ночи свет её разбавлял тьму небосклона, и дни казались бесконечными. Празднества Восхождения приближались, и, не успели слуги убрать бальный зал после дня рождения Филиппа, как там уже началась подготовка к следующему балу. Зимой замок традиционно оживал, и никакие войны не смогли отнять у него эту жажду украшательства.

И только одного обитателя замка не радовали праздники, не касалась подготовительная суета. Мысли Элиада Керрелла отправились далеко за восточную границу, на Санаркс. Неоднозначная ситуация складывалась в белоснежном замке, и Элиад хотел разъяснений. Специально для этого он вызвал к себе советника по внешней политике Натаниэля Спаркса. Тот должен был прибыть через две минуты, ровно в оговоренное время. Не позже. Но и не раньше. Спаркс всегда отличался дотошной пунктуальностью.

И как только резная стрелка часов коснулась начала часа, Спаркс появился из снопа светлых искр.

— Ваше величество, — он приветственно поклонился, заметил нетерпеливое раздражение на лице Элиада Керрелла и бросил короткий взгляд на часы.

— Вы не опоздали, — сухо проговорил Элиад. — Перейдём сразу к делу.

Он сел и сложил руки на столе: здоровую на больную.

— Со смерти Гардиана Арта прошло больше месяца, — произнёс он, постукивая пальцами по локтю, — но я до сих пор не получал никаких извещений о коронации мадам Арт. Хотя бы о её дате, о планах. Её величество оттягивает осознанно или ей не соизволили объяснить? Я сомневаюсь, что Гардиан изначально передал ей полную власть над замком и страной.

— Нет, ваше величество, — покачал головой Спаркс, — Гардиан Арт не передавал жене власть ни до, ни во время болезни. К тому же, сомневаюсь, что Элжерн Рейверн не сообщил бы мадам Арт про коронацию, если бы на то была необходимость.

— «Если бы»? — Элиад изогнул бровь. — Что вы имеете в виду, Натаниэль? Что вы узнали?

С едва заметным выражением довольства на лице Натаниэль Спаркс положил перед Элиадом толстую папку, открывая её ровно на необходимой бумаге. Почерк, которым она была написана, походил на почерк Гардиана Арта, если бы его пропустили через копирующие чары несколько раз.

— Дело в том, что Гардиан Арт оставил эту бумагу, — Спаркс ещё раз указал на страницу. — Его волеизъявление по поводу престолонаследия, и по нему престол переходит не Эйверин Арт, и, соответственно, коронация ей не нужна. Её величество сейчас исполняет роль регента. И, очевидно, довольна таким положением вещей.

Элиад недоверчиво нахмурился. Из бумаги он понять почти ничего не мог: Санаркс сохранил раздражающую привычку писать государственные документы на своём языке. Однако слово «регент» наталкивало на некоторые подозрения, и любые из них Элиаду не нравились.

— И с кем конкретно мне теперь придётся иметь дело?

— Это интересный вопрос, ваше величество! — Элиад Керрелл бросил уничтожающий взгляд на Спаркса, и тот, сдержанно кашлянув, перестал веселиться. — Представителем Санаркса всё равно остаётся Эйверин Арт, как королева, вдова его величества. Но мадам Арт не политик, едва ли она что-то на самом деле решает, но за её спиной стоит Элжерн Рейверн, советник его величества Гардиана Арта, и мадам Арт будет передавать его слова за неимением собственных. Вы знаете, что он от своего не отступит и сделает так, что она не отступит тоже.

— Правая рука Арта будет продолжать его дело. Это ожидаемый исход. — Элиад дотронулся до подбородка и снова посмотрел на советника. — Но вы не сказали самого главного, Натаниэль. Почему Эйверин Арт — регент? Кому он передал престол?

Он сжал зубы. Спаркс выдержал паузу.

— По завещанию престол переходит прямиком наследнице его величества, к мисс Хелене Арт.

— Девочке? — недоверчиво произнёс Элиад Керрелл.

— Именно.

— Гардиан Арт оставил право прямого наследования за дочерью, — ещё раз повторил он, откидываясь в кресле. Это не укладывалось в голове. От Гардиана Арта он ожидал чего угодно, вплоть до невесть откуда взявшихся бастардов или «престол займёт только достойный», но решение передать власть даже не жене (хотя это тоже был бы довольно спорный ход), а дочери…

— Сколько ей лет? — Элиад поднял взгляд на Спаркса.

— Шестнадцать, ваше величество.

Он помрачнел сильнее: стоит ей выйти замуж, как дело придётся иметь уже не с Элжерном Рейверном и говорящей его словами Эйверин Арт. Советника Гардиана Арта Элиад хотя бы знал, мог предположить, как тот будет себя вести, как далеко сможет зайти. Что могла сделать малолетняя девчонка, получив неограниченную власть?

— Оставил. Трон. Дочери…

Облечённая в слова мысль не становилась более осознанной. Что-то не складывалось, сколько бы раз он ни повторял её.

— Наверно, болезнь свела его с ума!

Спаркс пожал плечами.

— Девушка Арт полностью поддерживает взгляды своего отца, ваше величество. К тому же Элжерн Рейверн наверняка отлично подготовит её. С его влиянием и характером отца она может стать неожиданно сильным игроком.

Элиад Керрелл покачал головой.

— Арты… И за что мне такое? Сколько потенциальных проблем она может создать сейчас?

Спаркс замялся.

— Полагаю, пока что нисколько. Понимаете, — поспешил объясниться он, поймав удивлённый взгляд Элиада, — насколько мне известно, мисс Арт никто не сообщал о решении её отца. Как и многие, она уверена, что правитель — её мать. И у мадам Арт нет намерений разрушать это представление. Более того, достоверный источник сообщил, что мадам Арт также не намерена позволять ей выходить замуж в ближайшее время.

— В таком случае, — Элиад быстро ударил пальцами по столу, — пока сосредоточимся на имеющихся проблемах с мадам Арт и её советником. По поводу мисс Арт… держите меня в курсе.

— Разумеется, ваше величество.

* * *

Хелена с балкона смотрела, как всполохи салютов взлетают и рассыпаются по небу голубоватыми искрами. Совсем как звёзды. Сами звёзды были не видны: их заслоняла одна единственная, горевшая так ярко, что небо белело, как на рассвете.

Но до рассвета было ещё далеко: стрелки часов только приближались к часу ночи. Где-то в другом крыле всё ещё весело переговаривались, сидя в полутёмном салоне после шумного бала, гости королевы. В бальном зале гасили последние световые шары. Замок готовился отдыхать, а город, расположившийся прямо под королевским холмом, ещё жил и веселился под грохот салютов и мелодии старых песен. Его было едва видно за парками. Крошечными огнями пробивался свет окон и ярмарок сквозь сплетение чернеющих ветвей, но Хелена упрямо рассматривала их мерцание, то, как гирлянды и фонари меняют цвета, смотрела на фейерверки, потому что стоило дать себе послабление — и взгляд обязательно скользнул бы на мраморный парк. Тот белел ещё ярче, укрытый тонким слоем снега, но, в отличие ото всего остального мира, казался мрачным, потусторонним. И всё равно сложно было о нём не думать…

Она не знала, сколько прошло времени, прежде чем последний салют рассыпался блестящим дождём и мир наконец затих. Хелена простояла ещё несколько минут, глядя вокруг с улыбкой, полной светлой грусти. Клумбы, парковые дорожки сверкали, покрытые снежной пылью, укутались в легкий иней вечнозелёные кусты и оголившиеся ветки деревьев. Её окружала зима, но она не чувствовала этого, не помнила, когда у неё в последний раз мерзли руки. Ледяным принцессам не пристало мёрзнуть.

Тряхнув головой, Хелена вернулась в комнату, и свежий воздух проследовал за ней, забрался с ней в свежие простыни. Мир обновлялся в эту ночь, освещённый Новой Звездой, а угасание её должно было унести всё плохое прочь. В этот день было принято менять, чистить всё, избавляться от старых, надоевших и напоминающих о плохом вещей. И раньше Хелена с удовольствием прибирала платья и украшения, выкидывала из бардачка письменного стола лишние бумажки, тюбики с засохшей краской и кончившуюся косметику. Но сегодня Восхождению она не радовалась. Свежие простыни казались колюще холодными и неуютными, а свет звезды — слишком ярким. Он проникал сквозь плотно задёрнутые шторы и мешал уснуть. Хелена ворочалась, утыкалась в подушку, открывала и закрывала окно, садилась и ложилась снова. Полночи она просмотрела в серый потолок. Ни одна светлая полоса не пробежала по нему, ни один оттенок не изменился.

Ей казалось, что она снова попала в плен серости, преследовавшей её весь месяц после смерти отца. Тогда она проводила такие же бессонные ночи, уставившись в потолок и тихо плакала, колючие слезинки скатывались из уголков глаз и путались в волосах. И ей снова стало так же пусто, и одиноко, и страшно. Почему Звезда не забирала то, что творилось с ней сейчас? Почему ей снова было не вдохнуть без ощущения, что это последний вдох в жизни?

Чёрная тень скользнула слева.

Хелена моргнула. Показалось. Но её дыхание участилось, тело напряглось.

Ещё одна тень. Теперь справа.

Хелена повернулась, но не увидела никого. Лишь балдахин, собранный серебристыми подвязками, чернел, выделяясь на фоне бесцветной комнаты.

Сердце билось сильнее, постоянно сбиваясь. Хелена села на кровати, сжимая тонкое одеяло, и ловила ртом воздух. Взгляд бегал по части комнаты справа, что-то ища, но она затылком чувствовала: это что-то — слева. Оно стояло за спиной, смотрело на неё неотрывно, но не дышало. И от этого по всему телу побежали мурашки.

Боясь задохнуться, но не в силах вдохнуть, Хелена медленно повернулась.

Крик застрял в горле.

Она смотрела на абсолютно чёрную тень, которая нависла над её кроватью и не двигалась. Голова, скрытая капюшоном, медленно наклонилась, приблизилась, будто пытаясь рассмотреть Хелену лучше. Чёрная ткань колыхалась, невесомая, словно паутина. Хелена сидела неподвижно. Страх сковывал движения, казалось, стоит двинуться — и тень сделает что-то ужасное. Бросится, поглотит, и тогда короткий испуганный вдох действительно станет последним в жизни.

Но тень и не думала нападать. Она долго неподвижно смотрела, а потом медленно повернулась. Хелена проследила за её взглядом — и вздрогнула. Ещё одна тень приближалась к ней из тёмного угла комнаты.

Справа снова что-то мелькнуло. Ей даже не нужно было поворачиваться, чтобы понять: там тоже тень. И чем больше Хелена всматривалась, тем больше видела. Тени вырастали из темноты, выходили из углов, из стен, штор. Все облачённые в чёрные полупрозрачные саваны, сплетённые из чёрных невесомых нитей, они плыли медленно, беззвучно.

Хелена забралась глубже в постель, вжалась спиной в неожиданно холодное изголовье и прижала к груди одеяло, будто оно могло защитить. Горло сжимали спазмы, глаза жгли слёзы, но ни они, ни крики не могли вырваться. Все звуки исчезли, обратились в звенящую морозную тишину.

А чёрные фигуры обступали кровать. Глядели скрытыми капюшонами глазами. Тянули костлявые руки.

Всё ближе и ближе…

Хелена прикусила костяшку пальца, беззвучно всхлипывая, и уткнулась лицом в колени. Горячие слёзы обожгли веки. Она не знала, что делать. Она не могла даже кричать. Никто бы не пришёл на помощь.

А тени сгущались. Мертвецкий холод окружал, и воздух колыхался, как чёрные саваны. Мелкая дрожь волной покатилась по коже — и что-то холодное коснулась плеча.

Истошный крик — и она села на кровати.

Сердце билось в груди, как сумасшедшее. Бешенный взгляд окинул комнату, раскрашенную рассветными лучами. Никаких теней, никакой серости. Она была совершенно одна, и никто вломился к ней в спальню, услышав крик.

А был ли крик?..

Хелена прижала ледяные пальцы к горлу, а потом к плечу, за которое её пытались схватить. На коже не было никаких следов. Неужели это был лишь сон?

Она упала на подушки. Дыхание выравнивалось, но чувство тревоги не отпускало. И с этим нужно было что-то делать. Беспомощность из сна так ярко отпечаталась в сознании, что Хелена поморщилась. Она не хотела больше испытывать подобное. Это тени, кем бы они ни были, должны бояться её, а не она их. Никто не должен её спасать, кроме неё самой, потому что, если тени сгустятся ещё раз, будет поздно звать на помощь. Да никто и не придёт. У неё никого нет. Только она сама.

Хелена снова села и зло выдохнула. Ей нужно было что-то сделать. Что-то важное, что навсегда убило бы её страх, вселило уверенность. Она даже подозревала, кто мог ей в этом помочь. Но сперва нужно было разобраться с трауром. Чёрные шторы вновь напомнили ей о ночных силуэтах и том, почему она терпеть не могла этот цвет. Символ смерти. Символ зла и неизвестности. Она не хотела видеть его больше нигде.

Босиком ступая по полу, она сдёргивала чёрные скатерти (стоявшая на журнальном столике ваза упала и раскололась, по луже расплылись белоснежные линии), покрывала с кресел, даже попыталась сорвать с кровати балдахин, к которому льнули ночные призраки. Но тот не поддался, и Хелена, обиженно скрестив руки на груди, уселась на пуф у зеркала и вызвала служанку.

— Доброго утра, ваше высочество, — поклонилась та. — Чем я могу вам помочь?

Хелена бросила на девушку взгляд через зеркало и вернулась к собственному отражению. Она накрутила на палец чёрную прядь и отбросила её назад. Взгляд пробежался по разложенным на столике у трюмо украшениям. Сегодня ей нужны были сапфиры.

— Предупреди сэра Рейверна, что я хочу увидеться с ним через полчаса.

— Конечно, миледи. Вы хотите завтракать со всеми или принести вам завтрак сюда?

Хелена задумчиво наморщила нос, всё ещё играя с волосами, проходя меж ними пальцами, перекладывая с одной стороны на другую.

— Да. — Она накрутила прядь на палец, потянула — и чёрный локон упал ей на плечо. — Я буду завтракать здесь, чтобы не портить матушке и её дражайшим гостям, — она захлопала ресницами с выражением отвращения на лице, — утро.

Служанка поклонилась и поспешила выполнять приказ. А Хелена с интересом продолжила завивать волосы, пока все пряди не обратились в аккуратные рассыпавшиеся по спине волны. У Гардиана Арта волосы тоже вились, и Хелене это новое сходство с отцом нравилось.

Когда оставалась пара минут до назначенного ею самой времени, Хелена велела избавиться ото всех следов траура в её покоях и поспешила в кабинет Элжерна Рейверна, советника её отца и помощника матери. Он был умным человеком и, очевидно, чрезвычайно терпеливым: весь месяц он пытался научить совершенно неспособную к тому мадам Арт вести дела. Это веселило Хелену и в то же время заставляло закатывать глаза. Как можно быть настолько непонятливой женщиной, прожив почти пятьдесят лет?!

Дверь в кабинет Элжерна Рейверна была не заперта, и Хелена без стука проскользнула внутрь. Сэр Рейверн стоял у окна, сцепив руки за спиной, будто и не ждал её, но повернулся тут же.

— Рад вас видеть, миледи. — Его глаза блеснули, на губах заиграла едва заметная улыбка. — Слышал, мадам Арт недовольна тем, что вы не вышли к завтраку.

— Ей бы только быть чем-то недовольной, — Хелена отмахнулась и без приглашения опустилась в кресло. — Я хочу с вами поговорить о другом.

— О чём же?

Он ожидал, что она будет мяться, лукавить или заходить издалека, но Хелена посмотрела ему в лицо и сказала:

— Я хочу, чтобы вы учили меня. Чтобы объяснили нынешнее положение вещей, перспективы, то, что делал мой отец, то, что происходит в мире после войны, и чем это грозит Санарксу.

Элжерн Рейверн поднял брови.

— Вы заинтересовались политикой, мисс Арт?

— А я не должна? Я интересуюсь тем, с чем неспособна справиться моя мать, — отчеканила Хелена. Её ладонь непроизвольно сжалась в кулак. — Наверно, мне стоило прийти раньше, сразу же, но… — она выдохнула, — я была не в состоянии.

— Скорбеть по отцу абсолютно нормально, ваше высочество. Только скажите: сейчас вы в состоянии? Вы уверены, что способны понять то, что не может уяснить ваша мать? — Сэр Рейверн обошёл рабочий стол и встал напротив Хелены, скрестив руки на груди. — Вы юны, у вас нет банальной базы. Да и сами подумайте: женщина в политике?

— Вы во мне сомневаетесь? — Хелена с прищуром смотрела на него, выпрямив плечи.

— Я? Сомневаюсь? — с иронией спросил сэр Рейверн, прикладывая руку к груди. — Да как я смею! Но у меня перед глазами отличный пример того, насколько печальна может быть ситуация.

— Моя мать не может самостоятельно выбрать наряд на бал. Чего вы от неё хотите? — Хелена раздражённо дёрнула плечами. — Ей это не нужно, не интересно. А я хочу быть уверенной, что смогу сделать всё, что в моих силах. Вы не можете быть против этого!

— Я и не против. Но одного энтузиазма мало, миледи.

Хелена закатила глаза, а потом обиженно надула губы, хотя смотрела всё ещё холодно и с небольшим прищуром.

— Вы считаете меня ребёнком, который ничего не понимает?

Сэр Рейверн усмехнулся и вернулся на место, чтобы собрать бумаги. Хелена ждала. Следила молча и неотрывно. Бумаги отправились под ключ. Ключ тут же исчез, а сэр Рейверн будто невзначай кинул на Хелену пару коротких взглядов. Затем он с задумчивой улыбкой подошёл к одному из высоких шкафов, протянул руку, не взглянув на полки, и достал толстенную книгу в тёмной обложке и с истёртым золотым оформлением.

— Это вам, миледи, — он протянул книгу Хелене. — Прочтёте — и, думаю, мы начнём.

Она смело выхватила фолиант, и лицо её дрогнуло от неожиданности — тот оказался слишком тяжёлым. Крупные строгие буквы языка Санаркса на обложке гласили: «Политика и Экономика». Страниц было столько, что книгу легко можно было разделить на две или даже три. Хелена слегка нахмурилась, но лишь от твёрдой решимости сделать всё, что от неё требуется, как бы сложно ни было. Рейверн узнает, насколько политика не для женщины!

— Отлично. — Она коротко улыбнулась и встала.

— Успехов, мисс.

В его голосе проскочила лёгкая насмешка, но Хелена не обратила на неё внимания и, не прощаясь, ушла, прижимая книгу к груди. Когда дверь закрылась, сэр Рейверн опустился обратно в кресло и закинул руки за голову. Отчего-то он не сомневался, что она придёт. Ждал позже, но ждал. Сколько бы Хелена ни переняла от матери — нервность, вспыльчивость, обычное женское притворство — она была дочерью своего отца, и её не могла не беспокоить судьба страны. Гардиан всегда знал, что так будет.

«Что ж, интересно, что из вас получится, мисс Арт», — с азартом подумал сэр Рейверн, не отрывая взгляда от двери.

* * *

Коридоры навеивали неприятное, ощутимое кожей волнение. Джонатан хмурился, глядя по сторонам, пока шёл из гостевого крыла, в которое переместился, в другое, где находилась комната Эдварда. Это было одно из немногих Восхождений, которое Спарксы провели не в компании королевской семьи на шикарных гуляниях. И вот теперь, спустя пару дней после самой светлой ночи, Эдвард ждал друга у себя, а Джон медленно поднимался по лестницам, пытаясь разобрать странную энергию, которая вызывала у него сильную тревогу и ощущение скорой беды.

Такой мощной он ещё не встречал. Лиф был сильным, от него несло чёрной энергией, которая могла опутать любого, подобно змеям, но даже его — ничто в сравнении с тем, что Джонатан чувствовал сейчас. Эта была враждебна, почти опасна, и в пустом коридоре, отражаясь от стен, она становилась ещё более ощутимой.

Джонатан шёл нарочито медленно, постоянно оглядывался и пытался прощупать воздух, узнать, как близко источник. Джон заметил мельтешение площадкой выше, но не обратил внимания: его цель была совсем рядом…

Ярко-алые, слепящие молнии ударили в глаза. Ток, парализуя, прокатился по телу.

Джонатан отшатнулся, протирая ослепшие глаза, и обратился весь в ощущения. Он только что впечатался в ядро той самой энергии, которая лилась на него весь путь наверх. И сейчас это ядро стояло совсем рядом и не двигалось.

Слепота проходила, перед Джоном рисовался силуэт. Слишком близко.

— Простите. — Джон отступил, закашлявшись, поднял голову… и снова закашлялся. На этот раз от неожиданности.

— Что-то не так? — спросила Анна, недоумённо глядя на него.

— Всё… в порядке, — медленно проговорил он, но оторвать от неё взгляд теперь стало слишком сложно.

Анна была ядром. Это вокруг неё из молний сплеталось энергетическое поле, распространяющееся по коридорам и лестницам. Джонатан нервно сглотнул: вот, как выглядит Аура. На балу её энергия смешалась с энергией других гостей, и Джонатан даже не сразу поверил, что эта девушка могла обладать подобной. Филипп, должно быть, преувеличивал, чтобы выставить свою сомнительную пассию в выгодном свете. Но вот она, перед ним, и аура сверкает так близко. Он никогда с ними не сталкивался и теперь в ужасе не мог сдвинуться. И больше всего его пугало то, что аура Анны была тёмной.

Они встретились взглядами. И Анна поняла. Джон был уверен, что поняла, — так резко поменялся её взгляд с удивлённо-настороженного на злой и полный желания запустить в Джонатана настоящей молнией. Кровь застучала у него в ушах, желудок сжался. С ней бы он не справился. Он был ключником, поисковиком, но ни разу не боевым магом. Его щит не выдержал бы первую же её атаку. Где-то на задворках создания Джонатан понимал: в замке она едва ли позволила бы себе применять магию против людей, но от одного её взгляда было страшно.

— Проблемы? — вдруг раздался удивлённый голос. Анна вскинула голову и сжала губы.

— Эд! — истерично вскрикнул Джонатан. У него будто камень с души упал.

Эдвард спускался по лестнице, держа руки в карманах брюк. На лице у него было написано недоверие, брови — сдвинуты, глаза переходили с Анны на Джонатана и обратно.

— Тебе нужна помощь? — спросил он, останавливаясь на ступеньку выше.

— Я ищу Фила, — хмуро отозвалась Анна. — Мы столкнулись с твоим другом, пока я спускалась. Кому-то нужно смотреть перед собой.

Она сверкнула глазами на Джона.

— Я ведь извинился! — воскликнул тот, пытаясь напустить на себя беспечность. Но нервничал. Сильно.

— Я не знаю, где Филипп, — пожал плечами Эдвард.

— Я другого и не ждала, — хмыкнула Анна и поспешила вниз по лестнице.

Джонатан перегнулся через перила, глядя ей вслед, а потом покачал головой.

— Она странная, — выдохнул он.

— Не обращай на неё внимания. Пойдём.

Эдвард махнул рукой, и они пошли вверх по лестнице. Оба молчали, пока дверь не закрылась за спиной. На лице уДжонатана залегла тень, и он молча опустился в кресло. Эдвард сел напротив.

— Эй, — окликнул он друга, — всё хорошо. Успокойся. Анны здесь нет и не будет.

— Хорошо! — Джон выдохнул. — Это было ужасно! Мы действительно столкнулись, потому что я не смотрел перед собой. Я смотрел на энергетические поля. Чувствовал что-то… плохое. Тёмное и сильное. Ну и, в общем, это она. И она, кажется, поняла, что я читаю её. Так посмотрела на меня! Если бы ты не пришёл, она бы меня убила! Ну или её аура… Не представляю, как Филипп находится к ней близко. Мне кажется, у меня взорвалась бы голова от такого напора. Не нравится она мне…

Эдвард понимающе кивнул. С Анной он почти не пересекался, но она ему тоже решительно не нравилась. Он старался держаться с ней вежливо и приветливо, улыбался, но знал, что улыбка эта выходила донельзя натянутой. Впрочем, Анна с ним была не более приветлива, чем он с ней.

— А вообще, — вдруг сказал Джонатан, — я пришёл не обсудить невесту твоего брата. У меня проблемы…

Эдвард удивлённо поднял брови и кивнул, призывая Джонатана рассказывать дальше. Тот тяжело вздохнул, ослабил галстук и воротник, закинул ноги на журнальный столик и сполз в кресле.

— На Восхождение, — начал Джон издалека, подцепив длинную светлую прядь и накрутил её на пальцы, — мы гостили у друзей отца. Ну как друзей, у Фоуксов, у них поместье в Эльсе на соседнем участке, отец ведёт с мистером Фоуксом дела, и тот пригласил нас провести пару дней с ними на источниках. Я сразу понял, что это не просто дружеский выезд. И не ошибся. — Рот Джонатана горько изогнулся. — Я был тогда немного подшофе, но ты не представляешь, как некоторые вещи отрезвляют! Они планировали… — Слова на мгновение застряли в горле, а потом Джонатан наконец выплюнул: — Помолвку.

Эдвард раскрыл рот от удивления.

— На… На ком?

— На дочери этого Фоукса. — Джон встал, распустил волосы и снова собрал их в хвост, завязав плотнее. — Она похожа на поросёнка. Толстуха, носит какие-то розовые рюши, которые ей даже не идут. И смеётся, как хрюкает. Она липла ко мне все три дня, я думал, что умру от стыда, если кто-то увидит. — Он поёжился, а потом повернулся к Эдварду с неожиданно серьёзным видом. — И знаешь, что самое плохое? Как только помолвка состоится, мне придётся расстаться с Эми. Отец так сказал. А я… не хочу!

Он замер посреди комнаты с возмущённым выражением лица, оттопырив нижнюю губу.

— А если ты женишься на Эмили в обход этой договорённости? — предложил Эдвард. — Просто сделаешь ей предложение раньше.

— И пойти против отца? Он лишит меня наследства. Отличное начало взрослой жизни! Ты дашь мне денег, Керрелл?

— Филипп женится вообще непонятно на ком, — пожал плечами Эдвард. — Но его ещё не лишили ни титула, ни престола. А я знаю, что отец против! Все знают.

— Я не твой брат. У меня нет привилегий кронпринца, — покачал головой Джонатан, снова упал в кресло и взял лицо в ладони, растягивая кожу. Эдвард впервые видел друга таким встревоженным. — Нам надо что-то придумать! Такое, чтобы никто не мог придраться. Как можно отвратить от себя девушку? Или её родителей?

— Откуда мне знать?! — удивился Эдвард.

— Вот и я не знаю, — пожал плечами Джон. — Но надо что-то придумать!

— Может, её убить? — хихикнул Эдвард. — У нас есть Анна. Что ей будет? Я слышал, что она кого-то уже убивала. Молния, — он вскинул руки к потолку, словно вызывал кару небес, — и твоя вынужденная невеста — жареный поросёнок.

Джонатан вытаращился на друга, но на его лице промелькнула тень задумчивости, будто он на самом деле рассматривал этот вариант. А затем он горячо замотал головой.

— Нет! Ни в коем случае!

— Это шутка, Джон, — успокаивающе улыбнулся Эдвард. — Но мы можем попробовать придумать что-то настоящее.

Джонатан кивнул, и начался мозговой штурм…

* * *

Анна спустилась на первый этаж и ещё раз бросила раздражённый взгляд наверх. Мальчишки! Она так старалась не попадаться никому на глаза, а в итоге столкнулась с теми, кого даже не ожидала встретить. Главное, чтобы встреча эта не принесла проблем.

Шумно выдохнув, Анна осмотрелась. Длинные тихие коридоры уходили от лестницы влево, к бальному залу и главному холлу, и вправо, туда, куда ходить было нельзя. Там скрывалось множество важных помещений: комната для перемещений, петля, один из совещательных залов, какие-то тайные ходы, о которых Филипп лишь мельком обмолвился, но вдаваться в подробности не стал, и военный коридор.

Чем ближе к нему, тем больше становилось охраны. Первый этаж в принципе охранялся лучше всего. Дежурные ходили у всех лестниц и выходов, даже у спуска к комнатам прислуги, но Анна была уверена: всё, что на самом деле важно, скрывает военный коридор, и охрана нужна чему-то, что скрывается именно в нём. И ей стало даже интересно, насколько близко её подпустят. Пока она не была членом семьи, ей едва ли удалось бы попасть в хоть сколько-нибудь значимое место, но любопытство вело за собой.

С каждым шагом усиливался азарт. Анна словно не замечала внимательно следящих за ней военных, которые провожали её взглядами, напрягались, но пока не подходили. А она как ни в чём не бывало шла вперёд, то и дело останавливаясь у картин или бюстов. Она читала надписи, постоянно крутила головой, будто не понимала, где находится, и взгляд выхватывал редкие надписи на табличках дверей. В основном имена.

Анна знала, что рискует, что непременно вызовет подозрения, и оставалось лишь надеяться, что в случае чего Эдвард и его друг смогут подтвердить её легенду о невинных поисках Филиппа. Он ушёл с час назад, сказав, что у него какие-то важные дела, и Анна сочла это отличной возможностью прогуляться до того самого военного коридора, куда пускали только определённых людей. Филипп упоминал, что детьми им с Эдвардом тоже запрещали туда соваться. И Анна пообещала, что не будет ходить.

Но мало ли что она обещала!

Ей нужно было проверить свои догадки. Опыт подсказывал, что просто так серьёзные люди охрану не расставляют. Там должны были скрывать что-то очень важное. И, быть может, интересное.

Остановившись у угла, Анна ещё раз осмотрелась. Большое окно в конце коридора залило его ярким белым светом. Бежевые стены казались мраморными, расплывались разводы на вписанных в стены колоннах, блестели на солнце металлические петли и ручки. Люди то появлялись, то исчезали, хлопая дверьми, у которых застыли суровые стражники, и у Анны по спине пробежали мурашки. Она невольно потянулась рукой к затылку. Пока встречи с военными Пироса один на один не приносили ей ничего хорошего.

Но она тряхнула головой и одёрнула руку. Они не имели права её трогать. Только ради этой неприкосновенности стоило принимать предложение Филиппа!

Анна сделала осторожный шаг в коридор, нервно посмеиваясь про себя, и постаралась вернуть лицу выражение некоторой заинтересованной растерянности.

— Вы не видели его высочество? — быстро спросила она у пролетавшего мимо посыльного, но тот лишь глянул на неё и помчался дальше.

А Анна едва не столкнулась с каким-то мужчиной в форме. Тот нахмурился, его глаза на секунду загорелись, и он скрылся за дверью, захлопнув её так быстро, что Анна не успела даже мельком подсмотреть, что там, и недовольно поджала губы.

Новый хлопок двери заставил её вздрогнуть и обернуться туда. Глядя прямо на неё, приближался высокий хмурый мужчина с широкими седыми бровями и усами, закрывающими полгубы. Неприятно кольнули нервы, и Анна с глазами переполненными восторженного облегчения пошла навстречу к мужчине.

— Заблудились, мисс? — спросил офицер ледяным тоном.

— Я ищу его высочество, — с воодушевлением отозвалась Анна.

— Вам нужно уйти.

Мужчина протянул руку, чтобы помочь ей покинуть коридор, но Анна вдруг воскликнула.

— Фил!

Филипп, в дверях дальше по коридору разговаривающий с каким-то человеком, резко обернулся, и лицо его дёрнулось. Он распрощался с собеседником и поспешил, к Анне, которая, потупившись, пыталась скрыть улыбку. От облегчения ей стало весело. А от того, как Филипп пытался держать себя в руках и сохранять лицо, становилось ещё смешнее.

Стоявший рядом офицер, напротив, помрачнел.

— Ваше высочество, — приветственно отсалютовал он.

— Что-то случилось? — Филипп зло блеснул на неё глазами, но Анна лишь развела руками.

— Мисс Рейс нельзя в этот коридор, ваше высочество. Я попросил её его покинуть.

Филипп кивнул.

— Благодарю за бдительность. Вы правы. Дальше она не пойдёт. Вы свободны, офицер.

Тот кивнул и ушёл в ту же дверь, из которой вышел. А Филипп взял чересчур весело улыбающуюся Анну под локоть и повёл с собой прочь из коридора. Она не сопротивлялась, но как только убедилась, что их никто не видит, вырвала руку из его хватки. Улыбка с лица тут же сползла.

— Что ты там делала? — шёпотом спросил Филипп, и тон его, совсем не раздражённый, был полон серьёзности. — Я говорил, что туда ходить нельзя.

— Я искала тебя, — повела плечами Анна, закатывая глаза.

— Про это я тоже говорил: вызываешь Родерта, и он находит меня. Если это что-то важное и серьёзное.

— А я — не важное и серьёзное? — подняв брови и надув губы, посмотрела на него Анна.

Филипп выдохнул в сторону.

— Давай выйдем на улицу, — предложил он, и Анна не стала сопротивляться.

По коридору они шли молча, и от этого всё становилось темнее и унылее. Если бы Филипп злился или читал ей нотации, наставлял на «путь истинный» и опять говорил о правильности, Анна смогла бы позлиться на него, а так…

У выхода в сад им дали по длинному шерстяному плащу для быстрой прогулки, и Анна, игриво прячась за пушистым воротником, скорчила страшную рожу и показала Филиппу язык. Он отвернулся, пряча улыбку, вспыхнувшую мимолётным видением, и уже через мгновение вернул лицу спокойное ничего не значащее выражение.

В саду веселее не стало. Небо белело высоко над серыми газонами, по которым тянулась паутина серых тропинок. Где-то вдалеке виднелся серый же выключенный фонтан, и стены замка серыми громадами возвышались надо всем. Анна выдохнула и покачала головой.

— Никогда бы не подумала, что столица бывает настолько непривлекательным местом.

Филипп будто её не услышал.

— И всё же что ты делала в коридоре?

— Я уже сказала: искала тебя! Можешь даже у своего брата спросить.

— У брата?!

Филипп выглядел настолько сбитым с толку, что Анна прыснула.

— Я серьёзно! Спроси у него!

— Значит, вы встретились и он всё ещё может говорить? — усмехнулся Филипп.

Анна пожала плечами.

— Он жив. Здоров. И его друг тоже, хотя, признаюсь, это было сложно.

Филипп шумно втянул носом воздух, возводя глаза к небу и прикладывая руку к груди. Но на губах у него всё ещё играла лёгкая улыбка: судьба Джонатана Филиппа нисколько не заботила. Он кинул вопросительный взгляд на Анну, и та продолжила:

— Я столкнулась с ними на лестнице, когда спускалась. Белобрысый пытался меня читать… Не знаю, что он увидел, но, когда тебя сканируют, это вообще-то неприятно. И явно не добавило им обоим любви ко мне. Твой брат такой милашка, когда ты рядом, но выпускает колючки каждый раз, когда тебя нет.

— Он хотя бы пытается быть милым, — заметил Филипп, и Анна фыркнула. — И всё же, зачем ты искала меня?

Анна закатила глаза и остановилась, скрестив руки на груди.

— Потому что мне скучно! Когда твоя хмурая физиономия находится рядом, хотя бы смотреть есть на что! Я по пути до коридора столько картин успела рассмотреть, и, небо, какая же это скука! Не представляю, как все эти светские барышни, — Анна сморщила нос, — ходят по галереям и наслаждаются всякими видами морей и лесов. Сколько из них на этих морях на самом деле были-то?

Филипп пожал плечами.

— Не знаю. Меня никогда не интересовали ни картины, ни светские барышни.

Он смотрел прямо на Анну, и та нехотя смягчилась. Ей нравилось быть кем-то, кто его интересует.

— А что насчёт лесов? — Анна повела плечами и сделала шаг к Филиппу. — Мы могли бы бросить всё сейчас и уехать куда-нибудь. Где-то у лестницы видела нарисованную чащу, похожую на нефритскую или джеллиерскую. Там будет лучше, чем здесь. Где угодно лучше, чем здесь.

Она прикоснулась замёрзшими пальцами к его щеке, и Филипп тут же взял её ладонь в свою. И отчего-то это показалось нехорошим знаком. Он будто останавливал её. Или себя…

— Не сейчас, — проговорил он едва слышно, и в глазах было столько разочарования и горечи, что Анна отступила. — У меня есть важные дела на Пиросе. Это мой долг, и как бы мне ни хотелось, этот долг не отнять. Меня учили, что…

— Меня тоже много чему учили! — воскликнула Анна. — Например, что все принцы и короли высокомерные кретины. Что они — зло, в которое нужно стрелять!

Резкий пас — и с пальцев сорвались острые молнии. С приглушёнными взрывами врезались они в увядшую траву, и лёгкий порыв холодного ветра принёс запах гари.

Два яростных взгляда пронзали друг друга.

— Не всё, чему нас учат, правильно, Филипп, — прошептала Анна. — Порой счастье где-то на противоположной стороне.

— А ещё порой приходится чем-то жертвовать во благо прочих, Анна.

Анна со злостью фыркнула и отвернулась. «Ты даже не представляешь, насколько прав в этом, Фил!»

— Я тебе обещаю, что мы уедем из замка, как только всё кончится, — сказал Филипп, осторожно проводя по её плечу. — Я договорился с отцом, но пока исполнять уговор нужно мне. И тебе тоже.

— Я ни о чём с твоим отцом не договаривалась.

Анна дёрнула плечом, скидывая руку Филиппа.

— Нет, но обещала мне, что не будешь ходить туда, куда не следует. Потому что нельзя, чтобы у него были какие-то подозрения. У него есть причины не доверять тебе, согласись. Так что нужно вести себя осторожно, пока ты здесь. И пытаться быть милой, насколько это возможно. Осталось недолго. Потом мы оба будем свободны.

Анна поджала губы и взглянула на Филиппа краем глаза. Он хмуро смотрел на замок, будто пытался отыскать кого-то в чернеющих окнах.

— На что ты смотришь? — спросила она тихо.

— Это окна отца.

Филипп мотнул головой и попытался улыбнуться. Анна покачала головой: не вышло. Слишком натянуто.

Она не понимала, что с ним сейчас было не так. Почему он не мог бросить всё, наплевать на дурацкие правила и быть счастливым где-нибудь далеко. Там, где зеленела листва или журчала река, где драконы рассекали воздух. На него точно так же давили стены замка, законы трона, и в этот раз они будто что-то в нём сломали. Будто война закончилась, все желания осуществились и ему не за что стало бороться. Потому что когда Филипп чего-то хотел, для него не существовало границ и правил. Вести переписки с правителями и представителями других государств? Улететь в самоволку на драконе? Нарушить приказ короля и привести в замок ведьму? Он был готов на всё, что привело бы к цели. И не были нужны никакие договорённости!

Тем более те, что заключил он, а вдруг стать хорошей и правильной она почему-то была обязана!

— Я тебе обещаю, — повторил Филипп, заправляя прядь волос на Анне за ухо. — Мы уедем отсюда. И это будет ещё одна вещь, которую мы сделаем правильно.

Они одновременно фыркнули, и Анна нехотя сменила гнев на милость. Взяла его за такую же холодную ладонь, как у неё, и кивнула, медленно переплетая их пальцы.

— Я постараюсь быть милой девочкой, Фил. Надеюсь, договоры со мной тебе так же важны, как с отцом.

— Я тоже надеюсь, что в этот раз мы действительно друг друга поняли.

Анна невинно похлопала глазами, и Филипп, стараясь не рассмеяться, покачал головой. Он положил руку ей на плечи, притянул к себе, и они побрели в глубь парка, прочь от чёрных окон, в одном из которых притаилась едва заметная фигура. Элиад Керрелл внимательно наблюдал за короткой ссорой и сделал свои выводы.

5

Грозы на Пиросе начинались рано — не успела отступить зима. Косые ночные ливни барабанили в окна, отмывали города, готовясь впустить в мир что-то новое, яркое и цветущее.

Оно было здесь, на пороге, готовое ворваться в жизнь ураганом. Ворваться вместе с белым платьем, рубинами в украшениях и переплетениями тонких линий на руке, прямо там, где синели вены.

Это должно было быть чем-то радостным и окрыляющим, но увы. Жизнь имела мало общего с романтическими представлениями о природе и церемониальной одежде. Гроза — это всего лишь гроза. А платье — всё ещё просто платье. Корсетное, усыпанное драгоценными камнями, сшитое из лучших тканей — но лишь платье. Которое, к тому же, больше никогда не наденут.

Слишком непрактично, думала Анна, глядя на него в зеркале. Её заставляли примерять его бессчётное количество раз, и порой Анна от злости и усталости мечтала скорее использовать его по назначению. Только бы забыть на следующее утро.

Но чем ближе подбирался роковой день, тем в большую апатию она впадала. Смотрела на горизонт и думала: а стоит ли это того? Смотрела на кольцо, что принадлежало то ли бабке, то ли прабабке Филиппа, и усмехалась: да её жизнь не стоила столько, сколько заточённый в золотую оправу рубин, вырезанный в форме полуоткрытого бутона розы.

Кольца — дань традициям, по которым жених обязан был подарить избраннице собственными руками выкованное кольцо. Если размер не подходил, свадьбу могли отменить даже в разгар церемонии.

Времена кованых колец прошли, свадьбы из-за таких глупостей не отменяли, да и сами обручальные кольца считались пережитком прошлого, но Анна не удивлялась тому, что Филиппу — или его матери? — такая традиция нравилась. Это ведь символ контроля. Кольцо, как звено цепи, привязывало к одному месту, к одному дому.

А ведь замок за несколько месяцев так и не стал Анне домом. Она была готова сбежать оттуда в любой момент.

Но не сбегала. Смотрела вдаль, думала о брате, а потом поворачивалась к Филиппу и понимала, что оставить его сейчас будет очень сложно. Почти невыносимо. Она достаточно насмотрелась на его хмурое лицо, чтобы любить моменты, когда он улыбался, а его глаза становились ярко-зелёными.

Он был таким только для неё. Только с ней.

Они не говорили о грядущем, но проводили вместе каждую его свободную минуту. Это были такие желанные и редкие передышки между его работой и её примерками. От скуки между Анна даже пыталась читать в малой библиотеке. Особого интересна книги не вызывали, но хоть как-то скрашивали скучные одинокие часы. Потому что, кроме Филиппа, никто не спешил с Анной общаться. Свита одаривала снисходительными ухмылочками и оценивающими взглядами. Родерт, помощник Филиппа, трусливо сжимался. Альен была всё так же осторожна и вежлива, но общества Анны опасалась и радовалась, когда её не вызывали. Даже брат Филиппа вёл себя настороженно, и Анна была уверена, что подарок на день рождения — который даже не она выбирала — он проверял, ожидая найти на нём опасные заклятия. Благо, Эдвард всё время проводил в Академии, и они друг другу на глаза не попадались.

Элиад Керрелл предпочитал Анну не замечать, они почти не пересекались, и она была благодарна Небу за это. Почему-то у неё постоянно сводило желудок от страха перед ним.

А вот Агнесс Керрелл постоянно находилась рядом. Она присутствовала на всех примерках свадебного платья, звала Анну на чай или на прогулку, и та не имела права отказаться. Когда пришло время составления списка гостей, мадам Керрелл, мило улыбаясь, спросила, не хочет ли Анна кого-то видеть. В её орехового цвета глазах плескался напряжённый интерес, который возникал каждый раз, когда она пыталась расспросить Анну о её прошлом, о семье.

— Мы приглашаем всех родственников, друзей, знакомых, важных для нашего сообщества людей, но ты так и не сказала, кого хочешь видеть. Может, всё же кого-то записать?

Стоящий рядом помощник королевы достал блокнот и приготовился записывать, но Анна покачала головой.

— Никого.

Мадам Керрелл поджала губы и, кажется, решила, что у Анны никого и нет, а та подавила грустный вздох. Она бы хотела видеть Орела, но тот бы скорее прыгнул в пасть разъярённого дракона, чем появился в замке. Он злился, не отвечал на письма и не позволял это делать Харону, который всё же изредка кидал короткие весточки о том, что они живы и им даже есть, что есть. От любых предложений помощи они отказывались, и в расстроенных чувствах Анна лишь надеялась, что потом Орел поймёт. Нужно просто… подождать.

Когда день свадьбы настал, Анна едва не впала в панику. Мир по ту сторону замковой стены засиял ещё ярче, словно крича, что это последний шанс. Но тонкие руки служанок увлекли за собой сначала к зеркалу, потом — на небольшой подиум между двумя высокими зеркалами, каждый изгиб узоров на раме которых Анна выучила наизусть за дни примерок. Ей нравилось, как она стала выглядеть. Не отличишь от настоящих принцесс! Только принцессы не думали о том, как бы не упасть в длинном платье и на неустойчивых каблуках. И вряд ли руки принцесс тряслись, когда священник из Совета Магии произносил древние заклинания, освящая брак. Анна с благоговейным ужасом следила, как тонкие светящиеся ленты энергий просочились сквозь её ладони и, сплетаясь с такими же, вылетевшими из рук Филиппа, рассыпались сверкающей пылью. Теперь от ложбинок между пальцами до запястий, уходили под кожу новые полосы. Как будто ей было мало татуировок…

Анна качнула головой, стряхивая заворожённость, и посмотрела на Филиппа. Его глаза светились от счастья. Он несмело улыбался, переводя взгляд то на её лицо, то на их сцепленные руки. Будто не верил, что это действительно случилось. И тоже Анна не смогла сдержать нежной улыбки.

Присутствовавшие на церемонии, что проходила в соборе неподалёку от дворца, казались такими приветливыми и искренне радующимися целых десять минут, пока они с Филиппом бежали через длинный проход между рядами, пока усаживались в карету, в которую были запряжены лошади, раскрашенные под драконов, пока кортеж пересекал площадь от ворот собора до ворот замка.

Но очарование длилось недолго.

Гостей на свадьбе было не так много, как представляла Анна, но ей всё равно казалось, что эти дамы с застывшими улыбками и их дочери-куклы только и ждут, когда она наконец ошибётся. Полные любопытства, они пялились исподтишка и отворачивались, стоило ей заметить. Она смотрела на улыбки, но стоило отвернуться, как «Примите мои сердечные поздравления!» обращалось в «Как ему могли позволить?» или «Я-то думала, это плохая шутка!». Они шептались про её платье, причёску (потому что, конечно, розовые волосы — это слишком для общества волшебников), про шрам; рассуждали почти без стеснения о том, как любая из них могла бы составить принцу Керреллу партию получше. И дети у них были бы краше, и их величества были бы больше довольны, и жена не должна быть сильнее мужа, и вообще…

От звона этих голосов Анна сбежала на балкон.

Юбка белого платья испачкалась о покрытый дождевой водой пол, ночной ветер обжигал кожу холодом, открытые плечи покрылись гусиной кожей, но вместо того, чтобы вернуться в зал к гостям или найти накидку, Анна стояла с бокалом вина — уже не первым за вечер — и смотрела, как гаснут огни Ориона за стенами замка.

Она не знала, как много времени провела в одиночестве, прежде чем послышались шаги.

— Вот ты где! — сказал Филипп. — Почему ты ушла?

Она хмуро взглянула на него.

— Там душно.

Филипп приобнял её и поцеловал в плечо.

— Я знаю. Но всё же, что именно тебя беспокоит в этой духоте?

— Всё то же, Фил… — Она провела пальцем по мрамору перил балкона. — Я говорила, что мне здесь не место. Люди это видят. И они с удовольствием расскажут это всем, кроме тебя.

Филипп хмыкнул.

— Не обращай на них внимания. Они не любят никого. Если бы я женился на девушке из света, все бы также несли чушь.

— Неправда. Было бы совершенно иначе!

Анна перехватила его руку и прильнула ближе, прижимаясь так близко, насколько могла. Их лица разделяла пара сантиметров, она чувствовала его дыхание и биение собственного сердца. Какая разница, было ли такое проявление чувств приличным? Какая разница, увидят ли их? Он её муж! Она может делать с ним всё, что захочет! И где захочет…

— Давай сбежим отсюда? — прошептала Анна Филиппу на ухо, обвивая шею. Тяжёлое дыхание обжигало кожу. Руки сжимали её талию. — Хотя бы просто в город! Какая разница, что скажет твоя мать? Что скажет отец или кто-то из этих людей? Мы уже всё сделали! Ты обещал мне…

Она отстранилась, чтобы видеть его лицо. На нём мелькнула тень сомнения, Филипп бросил короткий взгляд на сияющий огнями зал и медленно кивнул. Глаза его зажглись энтузиазмом, он сильнее сжал руку Анны.

— Напомните-ка, вы ведь умеете телепортироваться, леди Керрелл? — спросил Филипп, посмеиваясь.

— О, фу, какой ужас! — скривилась Анна, и в следующую секунду они исчезли с холодного балкона.

Белый, расшитый золотыми драконами камзол и свадебное платье были брошены в тёмной запертой спальне. Пока все веселились, а мадам Керрелл безуспешно пыталась отыскать сына среди гостей, Филипп и Анна тихо, как воры, сидели в тёмном кабинете, освещённом рассеянным светом одного-единственного магического шара и слабо горевшего изнутри глобуса. На нём, как настоящие, разливались моря, плыли крошечные корабли, бушевали леса.

Анне нравился кабинет: в нём было много карт! В том числе и та, что привлекала её взгляд больше прочих — карта Форкселли. У Пироса не было влияния на территориях второго материка, но Форкселли в последние годы стал очень важен для всех, и Филипп следил за новостями, за тем, с кем там сотрудничают другие страны.

— Куда ты хочешь? — спросил Филипп, разглядывая карту Мэтрика. — В Вальд? В наш лес?

— Нет. — Анна коротко мотнула головой.

Она не могла даже представить, как вернётся туда. Как бы ни хотелось ей встретиться с братом, полные обиды слова, что он убьёт всех, стоит им снова увидеться, всё ещё всплывали в памяти. Не было ни смысла, ни желания проверять их правдивость. И это заставляло Анну держаться от севера подальше.

Филипп понимающе кивнул.

— Тогда куда?

Анна пожала плечами и повернулась к большой настенной карте, скользя взглядом по Форкселли: по длинной рубленой береговой линии, по хребтам и летам рек… Давняя мечта, которая исполнилась на пару месяцев, а потом разбилась о быт. Как же она хотела туда вернуться!

— Второй материк? — задумчиво проговорил Филипп, и Анна закивала, облизывая губы.

— Я была здесь. — Она ткнула в Портланд, приморский город, считающийся центром подвластной Санарксу территории. — И здесь. — Обвела пальцем горы намного восточнее. — На самом деле, мы были и за ними, но чем дальше, тем хуже с языком. Они начинают мешать общий с местным, а дальше и вовсе говорят только на своих. К тому же за горами, ближе к центру, слабеет магия. Есть место, где её и вовсе нет, но соваться туда не стоит.

— Боюсь спрашивать, что ты там делала.

Анна повела плечами, неуютно морщась, и крутанулась к Филиппу.

— Ты ведь не согласишься поехать туда, верно?

Филипп покачал головой.

— Но мы всё ещё можем объехать весь Пирос.

— Ты отвратительно скучный, Керрелл! — сморщилась Анна. — Где у вас тут ещё приличные леса? Я хочу подстрелить кого-нибудь, представляя, что это ты!

Филипп прыснул.

— Скажи ещё, что и на лошадях будешь кататься!

— А почему нет? — Анна уперла руки в бока, подняла подбородок. — Ты думаешь, что я забыла твои уроки? В отличие от тебя, я делала успехи!

— Тебе ведь не нравилось?

— Всяко лучше, чем эти ваши светские балы! Как ты вообще умудряешься находиться в обществе этих людей, если они все — лицемеры?

— А я не нахожусь.

Филипп улыбнулся, изогнул бровь, подперев кулаком щёку, и весело с намёком посмотрел на Анну. Та непонимающе хмурилась пару секунд, а потом ахнула.

— Ну конечно! — воскликнула она, подходя к Филиппу. Он встал ей навстречу. — Это ведь гениально! Отправиться к огнедышащим тварям или на войну! Всяко лучше, чем находиться здесь! На поле боя никто не лицемерит. Ты им не нравишься, и они хотят убить? Так они убьют и глазом не моргнут. Даже если ты им нравишься, они тебя убьют. Это их работа.

Голос её звенел от воодушевления, глаза горели сумасшедшим блеском. Она толкнула его обратно в кресло, устраиваясь между ног, прижалась к Филиппу, запуская пальцы в его волосы, проводя губами по краю уха. Ощущение тепла и близости, чего-то знакомого и — будто впервые за ночь — искреннего. Его губы на шее, на плечах, ключицах, ниже… Руки, стягивающие одежду… И шёпот «ненавижу тебя», тонущий в понимающем снисходительном смехе, шумном дыхании и срывающихся с губ приглушённых стонах.

* * *

Они уехали на следующий же день. Сбежали, никому ничего не сказав, но никто и не удивился. Пошли редкие шепотки о том, что старший принц Керрелл, похоже, себе на уме или это на него так влияет новоиспечённая жена, но второй праздничный день отсутствие виновников торжества отметить не помешало.

А на третий гости стали разъезжаться. Эдвард тоскливо наблюдал за этим из окна. Скоро и ему придётся покинуть замок. Его вещи уже были собраны, но возвращаться в Академию Эдвард не хотел. Ему там было скучно. Все три года он так старался не давать повода сравнить себя с братом, — а Филипп всегда умудрялся получать отличные оценки по всем выбранным дисциплинам, — что не заметил, как учёба перестала интересовать его самого, превратившись в постоянное соревнование.

Восторги первых лет сменились утомительностью толстых книжек. Теория влетала в голову без проблем — без них и вылетала, стоило покинуть аудиторию. Тренировки стали казаться повторением одних и тех же приёмов, и, как бы рукоять огненного меча ни грела ладонь, Эдвард чувствовал — этого недостаточно. Ему даже не позволяли зажигать меч! А ведь каждый раз это производило такой фурор! Тогда Эдвард чувствовал единение со стихией, с реликвией. Но это называли нечестным преимуществом, и на учебных тренировках строго запрещали.

Единственное, что по-прежнему радовало в Академии, — её расположение. Мидланд был центром развлечений, сердцем веселья и раздольной жизни для тех, кто мог её себе позволить. Каждые выходные где-нибудь проводили пышные праздничные вечера, приглашения на которые получить было проще простого. Надо было только знать места и людей. А Джонатан, казалось, знал всё и всех!

Последнему Эдвард со вздохом и бросил вызов. Джонатан ответил не сразу, и Эдвард успел отчаяться, но заспанное лицо друга наконец появилось в снопе искр.

— Привет, Керрелл, — пробубнил он и зевнул. — Я рад, что ты хочешь меня видеть всегда, но неужели было сложно дождаться Академии?

— Не представляешь, насколько сложно! — воскликнул Эдвард. — У тебя ничего не планируется?

— Вечеринки? — Джон задумчиво поднял взгляд к потолку и потянулся. — Да нет. У Особого круга их точно не будет до лета, осенью… Я бы хотел, чтобы у меня было что-то осенью, потому что пока всё слишком неоднозначно. Отец буквально сошёл с ума, когда я сказал, что всё знаю и не хочу жениться на той девушке. — Джонатан закатил глаза, и Эдвард понимающе улыбнулся. — А другие… Да, вспомнил! — Он оживился, неосторожно сдвинул камеру, и на миг Эдвард заметил ещё чьи-то светлые волосы рядом с другом, но промолчал. Джон сделал вид, что всё в порядке, хотя на мгновение по его лицу скользнуло сконфуженное выражение, и продолжил: — Недели через две — я потом скажу точно — будет бал на Нефрите, и я надеюсь, у нас получится выбраться. Приглашения неожиданно ограничены, все хотят попасть туда, потому что там не будет никого, кто мог бы помешать развлекаться. Почти как Особый круг, но общество не такое закрытое. Так что это прекрасная возможность: новые знакомства и полная свобода действий!

— Отлично! — воскликнул Эдвард.

Настроение скакнуло на сто ступеней вверх, и, когда его позвали вниз, во двор, где ждала карета до Академии, Эдвард уже представлял, как через несколько недель поедет на бал. Тем более на Нефрит. Там Эдвард почти и не был. Помнил один визит с матерью несколько лет назад, когда они путешествовали по странам подальше от Пироса, чтобы не слышать о войне. Они тогда почти ничего и не видели. Театр, несколько музеев, площадь… Скука!

Оттого ещё заманчивее казалась возможность попасть на тот раут, а после остаться на пару дней на Нефрите и найти там какие-нибудь по-настоящему интересные места.

6

— Почему я должна туда ехать? — хмуро поинтересовалась Хелена, когда ей прямо на страницы книги легло пригласительное письмо.

— Потому что я так сказала, — ответила ей мать, улыбаясь. Она выглядела спокойно, но в глазах плескалась холодная угроза. После того, как до неё дошли новости, что несколько приглашений были выброшены, сожжены в камине или попросту забыты, она решила не полагаться на гувернанток и совесть дочери. С этой девчонкой иначе никогда не получалось.

— Если ты сама не хочешь общаться с молодыми людьми и принимать их приглашения на вечеринки, я буду брать дело в свои руки!

— Это того не стоит.

Хелена убрала приглашение со страниц и снова уткнулась в текст. Это была та самая книга, которую дал ей сэр Рейверн несколько месяцев назад, и у неё никак не находилось время, чтобы её закончить. Страницы тянулись вечность, а информацию на них оказалось не так уж просто понять. Были моменты, когда она поднимала глаза и долго смотрела в стену или в окно, осознавая, что, похоже, не поняла ни слова. Приходилось начинать заново. Приходилось находить в отцовской библиотеке книги попроще и читать то же самое в них. Приходилось стискивать зубы и заставлять себя не бросать. Потому что никому кроме неё это было не нужно. В какой-то момент Хелена даже подумала, что несправедливо ругает мать, но быстро отогнала эту мысль: если бы та хотела, у неё бы получилось. Пусть на пару страниц уходили часы, у неё было достаточно времени хотя бы попытаться. В конце концов, у самой Хелены представление постепенно складывалось. Оно всё ещё было размытым, шатким, но она была уверена, что либо под конец книги, либо после разговоров с сэром Рейверном всё окончательно встанет на свои места.

Со вздохом она перевернула страницу.

— Что это? — вдруг воскликнула мадам Арт, и Хелена не успела ничего сделать, прежде чем книга исчезла из рук.

— Отдай! Ты не имеешь права!..

— Откуда это у тебя?! Сэр Рейверн дал? Зачем она тебе?!

— Я учу это! Не хочу быть как ты! Я хочу знать, что мне делать, когда я стану королевой, чтобы не позволять мужчине решать, что делать с моей страной!

Мадам Арт побледнела и, рукой нащупав кресло, осела в него, обмахиваясь толстым томом, как веером. Она молчала, но её глаза, широко раскрытые, глядящие напряжённо, бегали в поисках ответа. Если сэр Рейверн дал Хелене книгу, мог ли он сказать ей про завещание отца? Нет, наверно, не мог. Они договаривались, что по крайней мере до совершеннолетия Хелены они не расскажут ей ничего, а Элжерн всегда исполнял её желания. Но всё же…

— И что тебе сказал сэр Рейверн? — проговорила мадам Арт сдавленно.

Хелена удивлённо подняла брови и недовольно поджала губы.

— Что мне нужно прочесть это, а потом он будет объяснять дальше, — неохотно отозвалась она, скрестив руки на груди. — Хотя я не представляю, что после этого можно ещё объяснять.

— Не знаю, — мадам Арт мотнула головой, всё ещё глядя в сторону, — я её не читала. И, — она резко обернулась к дочери, — ты тоже не будешь. Я её забираю. И запрещаю сэру Рейверну говорить с тобой о политике.

Она поднялась. Хелена вскочила следом и бросилась к матери, но та выставила вперёд руку, и Хелена влетела в прозрачную стену.

— Ты не имеешь права! — Она уперлась в преграду руками, и из-под дрожащих ладоней тонкой корочкой начал расползаться лёд. Стало видно, насколько стекло на самом деле хрупкое.

Мадам Арт подошла к двери, и, обернувшись, спокойно бросила:

— Собирайся, милая. Я прикажу помочь тебе с нарядами. Пока я жива, ты подчиняешься мне. И, если я сказала, что ты не получишь эту книгу, ты её не получишь. А если ты не будешь меня слушаться, то я последую совету некоторых очень умных дам и лично найду тебе мужа. И уж он точно не позволит тебе вести себя как сейчас.

Дверь захлопнулась. Хелена сжала ладони — и стеклянная преграда разлетелась на оледенелые осколки. Она сжала виски руками и топнула ногой.

— Ненавижу тебя! — срываясь на визг, крикнула Хелена вслед матери. — Всех ненавижу.

Но волна гнева быстро отступила, уступив место отчаянию, глаза наполнились горячими слезами, и она упала на диван, не представляя, что делать дальше…

* * *

Загородный дом богатого организатора, на вопрос об имени которого Джонатан ответил «Ах, да какая разница?», походил на замок, который решили строить не ввысь, а вширь. Лабиринт соединённых между собой комнат и коридоров обвивал зал с высоким стеклянным потолком. Под ним летало множество свечей вместо привычных всем световых шаров, которые, тускло светясь, висели только в углах комнат отдыха. Жар от свечей и дыхания наполнял помещение, и несколько открытых створок не спасали от духоты.

Отовсюду слышался смех, словно смеялся сам воздух. Столько новых лиц, столько людей представлялись улыбающемуся Эдварду, что он уже потерял счёт. Так же, как на первом собрании Особого круга.

— Я не представлял, что в нашем обществе так много тех, кого я ещё не знал! — говорил он Джонатану, только что познакомившись с ещё одним парнем с Нефрита. Ему казалось, что за восемнадцать лет он узнал всех, кого только мог, но люди то и дело появлялись из ниоткуда, будто просидели всю жизнь взаперти и лишь сейчас решили показаться миру.

— Это ещё и не все, — со знанием дела сказал Джонатан, уже приложившись к вину. — Я не вижу некоторых своих давних знакомых. Некоторых наших общих знакомых… Кстати, о них! — Он вдруг серьёзно посмотрел на Эдварда. — Что с Шерон?

— Ну, её здесь нет, — протянул Эдвард, заинтересованным взглядом провожая группку девочек, которые казались ещё слишком молоденькими для подобных собраний.

— Я знаю, что её нет! Я спрашиваю, что происходит у вас. Давно не видел вас вместе. И она писала мне не очень весёлые вещи.

Эдвард покачал головой.

— Мы расставались, когда у Пироса были проблемы. Мне нужно было сосредоточиться и не хотелось напрягать её.

— Война кончилась несколько месяцев назад. Твой брат и его величество вернулись. Ты расслабился? Может, решишься на что-нибудь?

Эдвард бросил на Джонатана взгляд исподлобья.

— Мы не виделись с Шер очень давно. Но мы переписывались. Если бы она была здесь, я бы провёл с ней время. Но раз уж нет… — Эдвард развёл руками и весело хмыкнул, — то сейчас я решусь на то, чтобы выпить и повеселиться. А потом ей напишу.

Джонатан сделал вид, что доволен ответом, а потом увидел кого-то в толпе и быстро ретировался, нарочито громко выкрикивая имя знакомого. Эдвард пожал плечами и начал охоту за летающим подносом.

* * *

Хелену Нефрит не радовал. Казалось бы, так далеко от Санаркса: самая западная страна, одной из границ которой служили горы, очерчивающие территорию влияния Восточного Альянса; её омывали северные моря, а окружали маленькие государства, откуда могло приехать столько малознакомых людей. Но собрались на Нефрите все те, кого Хелена не хотела бы видеть никогда. Как на подбор! Та же принцесса Нура с одной девочкой из её стайки, несколько молодых людей, с которыми она как-то вела себя довольно мило, но которые ей наскучили так же быстро, как и понравились. Даже Роланд оказался рядом, возникнув буквально из ниоткуда.

— Я не ожидал вас тут увидеть, миледи! — сказал он, улыбаясь, и поцеловал ей руку. — Я всегда не ожидаю вас увидеть, да-да. Однажды я начну понимать, что если в зале светло, то вы наверняка здесь!

Он рассмеялся, словно сказал гениальную шутку, и Хелена, взмахнув ресницами, выдавила из себя милую улыбку. На деле её воротило от него, как и от своих закадычных подружек. Роланд поймал бокал и предложил ей, присаживаясь рядом.

— Кажется, давно пора создать самонаполняющиеся бокалы! — с важным видом заявил он. — Ловить подносы порой сложнее, чем какую-нибудь дичь.

— Я не верю, что ты охотишься, — бросила Хелена, стараясь, чтобы её голос звучал мило и кокетливо, а не оскорбительно.

Роланд её утомлял. С ним и его несмешными шутками было весело всего однажды: когда они напились на помолвке Филиппа. Но ей стало слишком плохо после, и она не хотела, чтобы тот день повторялся. А для этого не должны были повторяться и заигрывания с Роландом.

Только пока Хелена не представляла, как от него избавиться.

«Как же у него получается оказываться рядом всякий раз, когда происходит что-то плохое?» — удивлялась она, глядя в его лицо.

— Я не охочусь, — признался Роланд, — но, когда все едут, почему бы не поехать тоже? Порой там рассказывают такие байки! В жизни бы не поверил! Меня как-то знакомый уверял, что сможет пристрелить косулю с любого расстояния. В итоге он проспорил мне сапфир. Представляешь? Я знал, что стоит спорить на что-то покруче.

— Определённо, — отозвалась Хелена, и на губах у неё играла задумчивая улыбка. Человека, который последним рассказывал ей про чудеса на охоте, она бросила в тот же день.

Роланд самозабвенно продолжал. Хелена скользила взглядом по залу, изредка поддакивала, смеялась и всё выискивала причины встать и уйти.

Взглядом она встретилась с Лайзой, и та улыбнулась деланно сочувственно. А потом указала куда-то взглядом. Хелена посмотрела в ту сторону и едва смогла подавить раздражённый выдох. Роджер Кейз тоже был в зале. Стоял в компании Рене, принцессы Вейера, и что-то ей весело рассказывал. Хелена нахмурилась, не понимая, что он здесь забыл, как достал приглашение?

А между тем Лайза с таким радушным выражением лица, с каким встречают давних подруг, уже приближалась. Хелена поднялась, и они обнялись, целуя друг друга в щёки.

— Как мы давно не виделись! — чересчур радостно проворковала Лайза. — Как ты?

— О, прекрасно! — Хелена закатила глаза. — Надеюсь, и ты тоже.

Лайза поджала губы. Обычный обмен любезностями бывших подруг. Ничего не менялось.

— Здравствуй, Роланд! — быстро переключилась она.

— Добрый вечер, мисс, — радостно ответил тот, целуя девушку в руку.

Лайза одарила его натянутой улыбкой, которая должна была казаться милойсо стороны, особенно такому недоумку как Роланд, и тут же потеряла к нему интерес.

— Так что с нашим общим знакомым? — спросила Хелена, понижая голос. — Как он тут оказался?

— Я не слежу за ним и ничего не знаю, — пожала плечами Лайза, но пауза и поднятые тонкие брови Хелене не понравились. — Конечно, кроме того, что он подружился с Рене, и она таскает его везде, знакомит со всеми. Поговаривают, что у них роман…

— Мне должно быть до этого дело? Ты думаешь обо мне хуже, чем я предполагала.

— О нет, ты не можешь предположить, что я о тебе думаю, — Лайза прижала ладонь к груди. — Но, разумеется, это не то, что, по моему скромному мнению, тебя может заинтересовать. Скорее то, что Кейз пьёт больше, чем ему стоит, а после этого — болтает.

— Болтает? — одновременно воскликнули Роланд и Хелена.

Обе девушки обернулись к нему. Для них он перестал существовать ещё пару минут назад.

— Я слышал от него таки-и-ие вещи! — воодушевлённо закивал Роланд. — Ему, конечно, никто не верит.

— Что он говорит? — нотки обречённости послышались в голосе Хелены. Она бросила короткий взгляд на Лайзу, и та коротко кивнула, мол, да, то, что ты думаешь.

— Всякие непристойности. — Роланд не переставал веселиться, но тут же добавил: — Но ему никто не верит. По крайней мере я — не верю.

Хелена медленно перевела взгляд на Лайзу, которая с ироничным сочувствием смотрела на Роланда, очевидно сомневаясь в его адекватности.

— Знаешь, Арт, — заговорила она, — после твоей реакции пару месяцев назад мне и слушать Кейза не нужно было, чтобы понять, что всё правда. Но ты бы слышала! Он так гордится.

Лайза прыснула.

Хелена почувствовала, как краска прилила к щекам — и тут же отхлынула, а во рту пересохло. Она посмотрела в сторону Роджера. Он всё так же смеялся со своими друзьями, Рене положила подбородок ему на плечо, скалясь и совсем не стесняясь ни гостей, ни слухов, которые распускал её кавалер. В какой-то момент они с Хеленой встретились взглядами, Рене улыбнулась ещё шире — и что-то зашептала Роджеру на ухо.

— Кому ещё он проболтался? — Хелена замерла, глядя перед собой и не видя ничего. В ушах звенело, плечи напряглись, и руки начинали подрагивать.

— Как будто я слежу, с кем Кейз распускает свой длинный язык. — Лайза отмахнулась. — Он точно проболтался Рене. И её брату. И половине наших общих знакомых. У него было полно времени на это! И я точно знаю, что ему верят. Или верят Рене и её брату… Они же у вас были тогда. — Лайза усмехнулась. — И знаешь, это так странно, Арт. Слишком похоже на тебя, с одной стороны, а с другой… Неужели тебе серьёзно по душе тратить время на таких парней?

Она посмотрела на Роланда так, будто он был неприятным насекомым, улыбнулась ему и, дёрнув плечами, пошла прочь.

Хелена вцепилась в тонкие кольца, сжимая их с такой силой, что они и ободки, и камешки впились в кожу. Ей хотелось подойти к Роджеру и ударить его. Оставить на его улыбающейся физиономии красный след от ладони, а может, и от ногтей. Хотелось, чтобы Рене и её братец провалились на месте. Чтобы у всех, кто успел прослышать об этом, стёрлась память. Да чтобы у неё самой стёрлась память!

Руки затряслись. Один взгляд на смеющуюся компанию — и ей показалось, что они непременно обсуждают её. Что все обсуждают её. Стало нечем дышать, и мир растёкся невнятным пятном.

— Что-то случилось? — Роланд привстал и потянулся к Хелене, но она ловко увернулась от его руки.

— Всё в порядке, — почти прошептала она, ловя ртом воздух. — Я… Мне просто нужно… Извини.

И она вылетела из зала.

* * *

Эдвард был рад Нефриту, но чем ближе подбиралась ночь, тем сильнее становилась головная боль. Она ударила в виски почти сразу и больше не отпускала. Казалось, что голова взорвётся, но Эдвард старался этого не показывать, улыбаясь, смеясь со всеми. Рюмка вина на какое-то время позволила ему расслабиться, но спасительный эффект прошёл, как только зазвучала музыка. Необычно громкая, сильная… И как он раньше этого не замечал? Неужели раньше играли тише? Эдвард никогда прежде не мучился на балах от головной боли.

Жара и шум давили. Приоткрытые окна не спасали — в них почти не залетал тяжёлый, влажный от дождя воздух. И наконец, доведённый невыносимой мигренью, Эдвард покинул искрящийся зал. Он прошёл насквозь несколько игровых и комнат отдыха и оказался в коридоре. Там не горели свечи и шары, но высокие окна не были зашторены, и слабый свет с улицы попадал в холодные, полные воздуха тихие коридоры. Музыка осталась позади, уступая место монотонному стуку бьющих в стекло капель.

Эдвард облегчённо вздохнул.

Гроза за окном усиливалась. Редкие раскаты грома разрывали постукивающую тишину, но голова от них уже не болела. Боль вообще начинала медленно отступать, пока Эдвард бродил по коридорам, оглядываясь, чтобы не потерять путь обратно в зал — больно было похоже поместье на лабиринт из дверей и комнат. Он словно находился где-то вне реальности. Та осталась в зале, с шумом, с огнями, с выпивкой и людьми, а он попал в царство тишины и умиротворения. Как они только могли уживаться в одном здании?

Новый раскат грома заставил Эдварда замереть. В свете блеснувшей молнии вдруг показался силуэт.

Девушка стояла, прислонившись лбом к холодному стеклу и что-то неразборчиво шепча. Её плечи, на которые спадали длинные чёрные локоны, дрожали. Эдвард почувствовал себя лишним и хотел было уйти, как девушка вдруг развернулась и уставилась прямо на него. Новая вспышка молнии осветила её бледное лицо и большие испуганные глаза, пронзающие его насквозь и заставляющие в нерешительности замереть.

Эдвард узнал её тут же. С Хеленой Арт он никогда не общался лично. Они виделись на балах и приёмах, вежливо здоровались. Она всегда была мила, хотя и Филипп, и Джонатан не раз фыркали: «Арт!». Эдвард слышал какие-то разговоры о ней, но не запоминал их — мало ли что можно услышать в пьяной компании! Он никогда не думал, что им представится возможность познакомиться ближе, и его это не особо заботило, а теперь стоял напротив неё в узком тёмном коридоре и не знал, что сказать и чего ждать.

Их разделяла пара шагов. Он видел, как блестит тонкая цепочка с подвеской-ромбом у неё на лбу, как она держится за подол платья, прикусывает губу, как взгляд её бегает.

— Сэр Эдвард… — Её голос хрипел, словно она говорила через силу. — Я… Сегодня такой день…

— Всё в порядке? — прошептал Эдвард осторожно, чувствуя, что любое неверное слово приведёт к катастрофе. — Вам нужна помощь?

Хелена вскинула голову, устремив на него непонимающий взгляд. Она было открыла рот, чтобы ответить, но не смогла. Её голова опустилась, плечи поникли. Эдвард не на шутку испугался. Она выглядела такой бледной, будто готова была упасть в обморок.

— Может, нам стоит вернуться и вызвать врача?

Он протянул ей руку, но она отшатнулась от неё, как от огня.

— Нет! — она почти вскрикнула. — Я не пойду в зал. Не сейчас. Оставьте меня! Я не хочу никого видеть. Не хочу ничего слышать. — Она сжала ладонями виски, из глаз хлынули слёзы. — Я устала от людей, которые улыбаются мне в лицо, а за глаза… Я не хочу это терпеть. Не хочу иметь с ними ничего общего. Не хочу иметь ничего общего с теми, кто считает, что имеет право меня осуждать, хотя они сами ничуть не лучше. И с вами не хочу, если вы такой же!

Эдвард не помнил, чтобы слышал гром, но в новом блеске молний увидел лицо, полное решимости, граничащей с помешательством. Её глаза — такие синие, будто впитавшие всю энергию молний, — были широко распахнуты и смотрели со злобой, пальцы сжались в кулаки. Эдвард был уверен: она не понимала, что говорит, кому и зачем, но слова её обрушивались на него лавиной полились, и он в молчаливом благоговейном ужасе наблюдал за этим бесконтрольным срывом.

— Но это сейчас они такие смелые и грубые со мной! — Хелена посмотрела в сторону, и голос её переменился: не осталось ни усталости, ни нервозности — только уверенность в собственной правоте. Она осторожным жестом вытерла с щёк слёзы и выпрямила спину. — Мы ещё посмотрим, как они запоют через несколько лет. Я стану королевой, а бо́льшая часть из них так и останется никем, только мечтающим о тронах, власти и влиянии. И они будут извиняться, будут стелиться передо мной, только чтобы заполучить моё расположение.

С удовлетворением она обвела взглядом тёмный коридор. Глаза её блестели, щёки раскраснелись, она тяжело дышала после своего монолога, но губы её непроизвольно растягивались в улыбке. Она будто уже видела свой триумф, всех людей, взирающих на неё с восхищением, — совсем как Эдвард сейчас.

Хелена его не замечала, поглощённая фантазией и эмоциями, а когда заметила — дёрнулась. С лица её сползло победное выражение, сменившись ужасом — она поняла.

— Простите! — выпалила она, всплеснула руками и бесшумно проскользнула мимо, как что-то нереальное, призрачное. Как ветер. Лишь оставила Эдварда с лёгким шлейфом из ледяной магии и нежных цветочных духов.

Реальность никак не хотела вставать на место. Как в полусне Эдвард подошёл к окну. Он сомневался, что что-то вообще произошло, но на стекле всё ещё виднелись следы от её пальцев, и, поддавшись неожиданному порыву, Эдвард накрыл эти следы своей рукой.

Стекло задрожало от нового раската грома.

Назад Эдвард шёл, постоянно оглядываясь в надежде застать где-то Хелену. Он хотел поговорить, чувствовал необходимость, бьющую изнутри и не дающую покоя. Она убежала, не дав вставить и слова, а теперь он не мог прийти в себя. Он был поражён всем, что услышал. Пусть эти слова не предназначались ему, это была такая нелепая случайность, но он ценил это. То, что она сказала, казалось чем-то глубоко сокровенным. Слишком честным и неожиданно красивым, как трещинки на лице идеальной статуи, делающие её ещё более настоящей.

Эдвард вернулся в зал, и взгляд его тут же забегал по гостям. Музыка пока не приглашала к танцам, а потому, расстроившись, Эдвард пошёл к Джонатану, которого приметил первым. Тот мечтательно смотрел в сторону, и Эдвард был уверен: где-то в той стороне, окружённая подругами, находится Эмили.

— Где ты был? — не оборачиваясь, спросил Джон, потягивая из бокала шампанское. — Пропустил несколько танцев.

— Отдыхал.

Эдвард ещё раз с надеждой оглядел зал и взял с проплывающего мимо подноса бокал.

— Ты выглядишь каким-то счастливым, — усмехнулся Джонатан. — Кого ищешь?

— Да так. Я просто решил, кого приглашу на следующий танец!

Джонатан насмешливо поднял бровь, и в его затуманенных, пьяных от влюблённости глазах появились заинтересованные огоньки.

— Кого же?

— Хелену Арт.

Джон подавился шампанским.

— Ты серьёзно?

— Да! — Эдвард горячо закивал.

— Но… Ты ведь знаешь, что о ней говорят? — вкрадчиво поинтересовался Джон.

Эдвард пожал плечами.

— Мне всё равно. Мало ли кто что говорит!

— Ты серьёзно?

У Джонатана это не укладывалось в голове: одна из самых занимательных тем последних месяцев! Как можно было не слушать возникающие тут и там споры, насколько можно верить Роджеру Кейзу и является ли «но ведь Рене сказала» неоспоримым аргументом?!

Впрочем, Эдвард не собирался отвечать. Его желание граничило с жизненной необходимостью, словно мир бы разрушился, если бы он не нашёл Хелену и не пригласил на танец. Если б мог, Эдвард, наверно бы взлетел! Он поднимался на носки и вытягивал шею, пытаясь что-то разглядеть над головами гостей. Он отказывался от напитков, потому что настойчивые летающие подносы только отвлекали, и раздражался, когда Джонатан вполголоса просил его успокоиться и вспомнить про, чёрт бы их побрал, манеры.

— Джон, я пошёл. Я должен её найти! — Эдвард махнул Джону и скрылся в толпе людей, не успел тот сказать и слова.

Джонатан развёл руками, тяжело вздохнул и взял ещё один бокал с таким видом, будто смирился, что ничего не понимает в этой жизни.

Эдвард увидел Хелену на противоположном конце зала в компании какого-то парня, которого он как бы должен был знать, но совершенно не помнил. Тонкий, русоволосый, долговязый, с лицом сладким до тошноты, парень этот Эдварда ничуть не смущал. В его компании Хелена его будто даже не выделяла, больше общаясь с девушками или нефритским принцем Мариусом, и на лице её, когда она обращалась к своему кавалеру, не мелькало тех особых выражений, которые Эдвард видел у Джонатана и Эмили, когда те были вместе. Напротив, Эдвард был уверен, что заметил, как Хелена скучающе отводит взгляд, и даже не сомневался — она ему не откажет.

Когда он оказался рядом и извинился, привлекая внимание, Хелена побледнела.

— Разрешите пригласить вас на танец?

Эдвард очаровательно улыбнулся, глядя на неё лучистыми зелёными глазами. Огоньки танцевали в них, золотые блики лежали на волосах. Он выглядел как сказочный принц: идеальный, прекрасный… И от этого становилось ещё больше не по себе.

Она помедлила в сомнении.

С одной стороны, Эдвард Керрелл не казался ей опасным. Просто милый мальчик, который, в отличие от его же брата, вёл себя как принц: улыбался, был вежлив, умел любые беседы и, несмотря на праздный образ жизни, считался чуть ли не самым приятным человеком в их обществе. С другой — она его совсем не знала. Он дружил с Джонатаном Спарксом, тот — с компанией брата Рене, а значит, был одним из тех, кто её обсуждал и обсуждал. Эдвард Керрелл, несмотря на все свои регалии, мог быть таким же. А ещё так же, как его брат, он мог использовать всё, что она ему наговорила, против неё же.

Шантаж. То, в чём так хотел преуспеть Филипп!

Хелена хмыкнула, готовая отказаться, но краем глаза заметила опешившего Роланда — и уверенно вложила свою ладонь в ладонь Эдварда.

Маленький побег. Лучшая интрига за вечер.

Эдвард не мог оторвать от неё взгляд, когда они выходили на середину зала. Прямая спина, поднятый подбородок, взгляд сверху вниз из-под длинных ресниц и самодовольная улыбка. Хелена повернулась к нему, делая неглубокий реверанс, и позволила взять себя за талию, кажется, немного ниже, чем того требовали приличия, но они словно пришли к негласному соглашению не обращать на это внимания.

Зазвучала музыка, они сделали пару шагов, и произошло то, чего Эдвард не ожидал. Её лицо изменилось. Ни следа улыбки, ни следа той величественной самоуверенности — лишь серьёзное напряжение во взгляде.

— Не говорите никому, прошу вас, — прошептала она, сверля его взглядом.

Обескураженный таким изменением Эдвард моргнул, а затем быстро улыбнулся.

— У меня и в мыслях не было!

Хелена опустила взгляд на мгновение, а потом подняла — и её губы снова растянулись в улыбке. В такой же, какой она была пару минут назад: уверенной и величественной одновременно. В такой, от которой у Эдварда опять перехватило дыхание.

— Я вам поверю.

* * *

Эдвард поцеловал ей руку и задорно подмигнул, обещая вернуться. Хелена улыбнулась в ответ и неожиданно поймала себя на мысли, что Эдвард Керрелл только что перевернул весь её вечер. В прошлый раз ей было хорошо от алкоголя, а сейчас — от него. Странное, опьяняющее чувство лёгкости и восторга.

— Что, Арт, — поджав губы, спросила Лайза, — с одним Керреллом не получилось, пробуешь с другим?

Хелена выгнула бровь.

— Завидуешь? — и рассмеялась.

Даже эта девица не смогла бы испортить ей настроение. Не теперь, когда вечер стал ярче и веселее. Эдвард Керрелл стал её маленьким открытием и огромной победой. Лучшим событием вечера, которое всполошило всех, но в этот раз гомон за спиной не приводил к срывам. Напротив — окрылял, давал силы, заставлял смеяться в душе. Она слышала, что не достойна Эдварда Керрелла после всего, что случилось между ней и Роджером Кейзом, что не имеет права с ним не то что танцевать — стоять рядом. К тому же у неё ведь Роланд «новый фаворит»! И поэтому, когда Эдвард пригласил её на следующий танец, она, не думая ни секунды, согласилась.

Они могли бы даже не разговаривать — говорил зал. И это освещало её ночь лучше, чем тысячи свечей. Ярче, чем поднятый Эдвардом Керреллом Огненный меч в тот день, когда они впервые посмотрели друг на друга.

7

Позднее утро плясало по полированному дереву солнечными бликами и тенями от трепещущих на ветру ветвей. Не осталось ни следа от бушевавшей ночью грозы, даже капли не сияли в лучах выплывшего на нежно-голубое небо солнца. Неожиданно тёплая для северной страны погода означала лишь то, что запланированный на сегодня пикник состоится. Из окна было видно, как на зеленеющую полянку слуги выносят корзины с едой, расстилают на ней пледы, расставляют скамейки и кресла.

Хелена скривилась, наблюдая за этим сквозь слегка приоткрытые шторы. Уж лучше бы снова шёл дождь! У неё не было ни одной уважительной причины уезжать раньше. А как бы прекрасно ни кончился вечер, при свете дня встречаться с теми же людьми не хотелось. Утренние гуляния всегда казались ей глупостью: вечером маскарад притворных улыбок выглядел более естественно. Никто не обращал внимания, что ты морщишь нос или на мгновение иронично выгибаешь бровь, пока пытаешься изобразить дружелюбие и участие. Это всё тени и блики! Ничего особенного.

Солнце же обнажало все эмоции. А Хелена не хотела, чтобы всё становилось настолько очевидно, даже если все и так знали, какого она о них мнения.

И всё же, когда служанка пришла пригласить её на пикник, Хелена со вздохом кивнула. Прозябать в комнате было ничуть не лучше, чем на улице, но там, по крайней мере, никто бы не смог бы упрекнуть её в затворничестве, не было бы повода рассуждать, по какой из миллиона надуманных причин она не веселится со всеми.

Правда, веселиться Хелена всё равно не собиралась. Облюбовав мягкие качели в тени раскидистого каштана, она сидела, мерно покачиваясь, теребила бусины на канатах и смотрела, как проводят время остальные. Несколько девушек, звонко смеясь, неловко отбивали искрящийся шарик. Он падал в траву чаще, чем касался их ракеток. Другие устроились на скамейках, собравшись стайками, и щебетали, как птички на ветвях. Третьи сидели на расстеленных пледах и между разговорами отправляли в рот виноград или кусочки фруктов. Кто-то прогуливался по залитым солнцем дорожкам, прикрываясь кружевными зонтиками.

Молодые люди лежали на траве, играли в карты или шахматы небольшими группками. Некоторые открыто льнули к своим фавориткам, и те с притворным смущением отводили глаза, а сами светились от радости.

Хелена вздохнула. Она избавилась от Роланда сразу, как только он, всё ещё смущённый и ошарашенный, пытался спросить у неё, почему она согласилась потанцевать не с ним, а с Керреллом. В тот момент она так гордилась собой, это казалось первым правильным шагом за долгое время, теперь же без болтающего Роланда было даже скучно.

Вдруг порядочный весёлый гомон разорвал громкий вскрик: «Выиграл!» Хелена перевела взгляд в центр поляны, где на красно-белой клетчатой скатерти собралось больше всего людей. Под звонкие улюлюканья парень сгрёб себе горсть небольших драгоценных камней. Друзья похлопывали его по спине и плечам, соперники разочарованно потирали подбородки. Наблюдавшие что-то обсуждали, и эти обсуждения сливались в весёлый бурный поток.

Кому-то и правда было весело…

Хелена скептически улыбнулась одними уголками губ и неожиданно встретилась взглядом с Эдвардом. Он застыл, пока другие решали, кто играет, потом что-то сказал и поднялся. Хелена закатила глаза и отвернулась. Она не хотела говорить ни с кем, тем более с ним. Она сказала ему больше чем достаточно вчера ночью. Что ему ещё было нужно?

Эдвард, сияя улыбкой, прильнул к стволу каштана, на ветвях которого висели качели.

— Привет.

Хелена заставила себя улыбнуться тоже и молча кивнула.

— Тебе здесь не нравится? — будто разгадав её мысли, спросил Эдвард и усмехнулся. — Нет, я понимаю, правда. Порой они все невыносимы, и…

— И тебе сейчас очень весело с ними, — заметила Хелена, и в глазах её блеснула издёвка.

Эдвард немного смущённо отвёл глаза, не переставая улыбаться, и разглядывающая его Хелена заметила, что в тени каштана его глаза всё равно оставались ярко-зелёными, будто светились изнутри. А он быстро провёл ладонью по волосам и скрестил руки на груди.

— Ну да, — он смотрел на играющих, — весело. Когда мы играем, все забывают, были ли у них какие-то размолвки. И если люди ставят на тебя, они будут рады победе, как бы вы раньше ни ссорились.

— С девушками так не работает. Мы не играем с теми, с кем не дружим, и не будем рады их победам.

— Может, — Эдвард улыбнулся, — тогда стоит попробовать с парнями? — Он протянул ей руку. — Пойдём посмотришь?

Хелена вопросительно посмотрела на его ладонь, потом на него. Он был очарователен, как вчера ночью, кажется, даже протягивал ей руку так же, разве что одет был проще.

— То, что мы вчера танцевали, ничего не значит, — тихо проговорила она, глядя ему в лицо.

Эдвард непонимающе нахмурился на мгновение, а потом махнул рукой.

— Всё в порядке! Ничего особенного, никаких намёков! — И, словно в подтверждение, добавил: — У меня есть девушка.

Хелена хмыкнула, но всё же позволила помочь себе слезть с качели. Правда, держать себя за руку не дала, и они просто шли рядом, и Эдвард с энтузиазмом всех её бывших молодых людей рассказывал правила.

— Всё очень просто! — Он посмотрел на неё, убеждаясь, что она слушает. — Нам раздают карты, и в несколько ходов мы должны поменять некоторые из них, чтобы набрать как можно больше очков. Можно брать из колоды, можно — у соперника. Каждый раунд выбывает набравший меньше всего очков. Если чувствуешь, что это ты, можно сдаться сразу. После каждого отсева мы подбрасываем кристаллы. Побеждает последний оставшийся, и поэтому круто играть большими компаниями.

— Но это ведь просто… удача? — Хелена непонимающе посмотрела на усердно меняющих карты игроков.

— Отчасти, — улыбнулся Эдвард. — Но ведь надо думать, что именно меняешь. Порой нужно отдать что-то большое, чтобы пришло ещё больше.

Он многозначительно поднял брови и, крича «Подвиньтесь, уступите место леди!», растолкал плотно прижавшихся друг к другу мальчишек, заглядывающих в карты к играющим.

— Ты как раз вовремя! Скоро начнётся следующий раунд, — заявил Джонатан, бросил взгляд на Хелену и, немного смутившись, кивнул: — Мисс Арт.

Она коротко улыбнулась, отвернулась и тут же сморщилась от взорвавшихся криками и аплодисментами игроков. В этот раз куш сорвал нефритский принц Мариус и, довольно потирая руки, тянулся к сверкающим на солнце камушкам.

— Раздавайте по новой! — раздалась команда, и челкастый мальчишка со знающим видом принялся мешать и раздавать светящиеся в его руках карты.

Эдвард хмыкнул, оценивая свои. Хелена заглянула ему в карты и непонимающе нахмурилась. Масти были красными, как на подбор, но некрупными. И она едва не ахнула в ужасе, когда он взял самую старшую карту и быстро поменял её на что-то. Пришла такая же, но синего цвета. Эдвард пожал плечами, и Хелена выдохнула через зубы. «Рисоваться вздумал!»

Она взглянула на карты соседа. У него пока ситуация была получше, хотя не намного очков, но вдруг Эдвард повернулся к нему — и вытянул самую большую карту. Туз. Мальчишка в миг побледнел, встретился взглядом с не менее поражённой Хеленой и резко отвернулся. А она прижала ладонь к губам. Да, так было веселее, чем сидеть в тени в одиночестве.

И хотя сама по себе игра не вызывала большого интереса, следить за реакциями было уморительно. Казалось бы: игроки! Они должны были не показывать, что происходит с их очками, но стоило им выиграть большую карту или наоборот потерять её, как всё можно было прочесть на их лицах. Эдвард хмурился, когда думал и просчитывал ходы. Джонатан высовывал язык, считая очки. Мариус пытался сохранять лицо, но стучал кулаком по земле, когда ход не удавался.

Многие сдались сами, не сумев составить достойную колоду, и теперь вполголоса делали ставки.

Остались трое. Эдвард стиснул зубы, чтобы ни одним движением мышц не выдать себя. У него собрались две десятки, два короля, принц и дева. Все карты-персоны посинели во время замены, и, если бы ему снова выпал украденный и потерянный туз, Эдвард бы собрал полный «дом», но ходы кончились, и он не был уверен, что его набора хватит для победы.

Мариус перекидывался взглядами с другом, который смотрел ему через плечо, но оба они молчали. Мальчик, раздававший карты, сидел в задумчивости. Явно волновался.

— Ну что, — Джонатан, после выбывания провозгласивший себя ведущим, окинул игроков взглядом, — открывайте.

— Сдаюсь. — Челкастый мальчишка выкинул карты, и они разлетелись, показывая скромный набор из двух дев и цифр.

Эдвард и Мариус переглянулись и синхронно выложили свои наборы. Повисла гробовая тишина.

— Ничья, — выдохнул Джонатан. Он моргнул, все устремили взгляды на карты, кто-то даже достал синернист — решил пересчитать очки.

— Действительно, ничья… — сказал мальчик на раздаче. Джон вопросительно взглянул на него, и тот продолжил: — Выхода тут два: вы либо делите выигрыш пополам, либо ещё несколько раз меняете карты, пока один не выиграет.

Взволнованный шепот пробежался по наблюдавшим и слился в почти единогласное: «Давайте ничью».

— Я не против, — сказал Мариус и скрестил руки на груди.

Эдвард ещё раз пробежался взглядом по картам. До полного «дома» оставался один туз. Тот уже был в его руках, и Эдвард хотел получить его назад, словно именно он был настоящим знаком победы.

— Не надо, — прошептала Хелена. — Раздели с ним выигрыш — и всё.

Эдвард посмотрел на неё и усмехнулся, качая головой.

— Только один может получить приз.

Он сглотнул и, прошептав «была — не была», выкинул красного короля. Все замерли. Ругаясь самого себя, Эдвард потянулся к колоде. Хелена за его спиной взволнованно прикусила губу. Ещё на первом туре она сочла его сумасшедшим, а сейчас он мог просто разрушить себе всю партию. Потому, что хотел получить всё.

Эдвард зажмурился, выдернул карту и бросил её к остальным. Собравшиеся ахнули. Хелена в неверии покачала головой, одними губами произнося: «Туз».

* * *

— Это действительно было интереснее, чем я думала, — нехотя призналась Хелена, пока Эдвард, воодушевлённый победой, вызвался проводить её до комнаты. В карманах его пиджака перестукивались и звенели выигранные драгоценные камни.

— Я был уверен, что тебе понравится. Стало ведь лучше, правда?

Чувствуя себя неприятно смущённой, Хелена кивнула. После победной игры Эдвард ставок не делал, но щедро подбрасывал деньги и камни тем, кто яростно желал отыграться. Он — разумеется, получив на то разрешение — сопровождал Хелену и на пикнике, очаровывая её закадычных подружек, вводя в замешательство Лайзу и распаляя ревность Роланда; и на общей прогулке к озеру, которое находилось как раз за стенами поместья. Всё это время Эдвард был приветлив, учтив, говорил буквально то, что она хотела бы услышать, и всё же горький червячок в душе назойливо твердил ей, что ему плевать. Он ничем не лучше всех остальных, просто методы у него более тонкие и галантные. Все здесь носили маски, все рано или поздно показывали истинное лицо, так что и Эдварду Керреллу придётся сбросить свою. И лучше он это сделает не с ней. Она и так дала ему слишком большой козырь, выкинь его — и всё снова разрушится, и вряд ли найдётся ещё кто-то, кто сможет собрать её мир хотя бы на один вечер.

— И всё же давай расставим всё по своим местам, пока я не уехала, — со вздохом сказала Хелена, когда они оказались у дверей её спальни. Эдвард смутился тому, как похолодел её взгляд, насколько серьёзным стал тон. — Между нами ничего нет и не может быть. Ни танцы, ни игра, ни все эти прогулки ничего не значили. Можете считать, что мы провели время как друзья, но не больше.

От растерянности на лице Эдварда неожиданно Хелену кольнула совесть. Она была слишком резка, и это того не стоило. Грубить ему было не за что… Но, прежде чем она успела сказать что-то более мягкое, Эдвард натянул улыбку, за которой всё же проглядывала лёгкая обида.

— Хорошо, — пожал он плечами. — Надеюсь, что в итоге вы хорошо провели время, мисс Арт. Я понимаю, что вы скоро уезжаете… Так что всего лишь хочу сказать, что был рад встрече.

— Я тоже, — прошептала Хелена, отводя взгляд.

Она уехала, никому ничего не говоря…

* * *

Санаркс встретил Хелену блестящими на солнце синими крышами замка. Шпили упирались в чистое весеннее небо, высоко поднятые флаги трепетали под порывами свежего ветра. Заходить внутрь не хотелось, но на лестнице показалась мадам Берроуз, и Хелена вздохнула.

— Мне сообщили о вашем прибытии, миледи, — сказала гувернантка. — И вашей матушке тоже. Она желает видеть вас за ужином.

Хелена удивлённо посмотрела на неё. Ужин… Она прибыла даже позже, чем рассчитывала. Время пролетело слишком неожиданно, и несколько часов разницы между Нефритом и Санарксом поглотили, казалось, половину дня.

— Я хочу переодеться, — заявила она. — Мама подождёт.

Вскоре одетая в бледно-голубое клетчатое платье Хелена спустилась в обеденную залу, где ждали мать и — неожиданно — сэр Рейверн.

— Доброго вечера, — Хелена улыбнулась.

— Здравствуй, Хели, — сказала мадам Арт, окинула дочь оценивающим взглядом и осталась довольна. — Ты, должно быть, заметила сэра Элжерна. Теперь он иногда будет ужинать с нами. Он пытался отказаться, но я настояла.

Сэр Рейверн поднялся со своего места — напротив мадам Арт, место короля оставалось свободным — и помог Хелене придвинуть стул. Она посмотрела на него с недоверием, но потом пожала плечами и усмехнулась:

— Если он будет так же придвигать мне стул, то пусть.

— У вас необычно хорошее настроение после бала, мисс. Вам понравилось на Нефрите? — поинтересовался сэр Рейверн, возвращаясь на место.

Хелена изобразила задумчивость, а затем весело глянула на мать: о, та будет поражена, когда услышит!

— Да. Там было весьма неплохо.

Они обменялись с мадам Арт взглядами, и та, приложив руку к груди, возвела глаза к потолку.

— О небо! Спасибо, что моей дочери хоть что-то нравится в этой жизни!

Хелена хмыкнула. И какое-то время они просто молча ужинали. Она ковырялась вилкой в салате, понимая, что не сможет съесть сейчас даже его; изучала неожиданно интересные узоры на тарелках — листья каких-то растений сплелись в один большой венок — и думала о том, что ей должно быть всё равно, с чего вдруг мать позвала сэра Рейверна к ним за стол.

Навязчивые предположения прервал голос мадам Арт.

— Я, конечно, рада, милая, что тебе понравилось на Нефрите, но мне нужно немного испортить тебе настроение.

— Как будто это что-то новое… — вздохнула Хелена и подняла на мать глаза.

Та выглядела немного взволнованно, хмурилась, но поджимала губы так, словно была не уверена.

— До меня дошли слухи, Хелена, — начала она, и Хелена стала перебирать, какие из слухов сумели долететь до материнских ушей так скоро, — что ты неплохо проводила время в компании принца Керрелла… Ты ведь понимаешь, что они…

— Мама, — Хелена перебила её, глядя прямо в лицо, и взгляд её при этом был совершенно спокоен. — Я знаю. Между нами ничего нет. За кого ты меня принимаешь? Я бы не стала пытаться заигрывать с Керреллами.

Это была не совсем правда. Она могла бы. Было бы забавно попробовать отыграться на Эдварде за его брата, тем более что он сам был слишком очевидно не против. Но она не хотела. Отчего-то он казался слишком милым и искренним, чтобы просто использовать его, как тех глупых мальчишек, вроде Роджера или Роланда. А ещё это было опасно. И меньше всего она хотела снова почувствовать, как мир раскалывается и накатывают истерика, бессильная ярость, которая вырывалась бесконтрольными слезами или… словами.

Мадам Арт продолжительное время смотрела на дочь, а потом удовлетворённо кивнула собственным мыслям, будто что-то в выражениях лица или в словах Хелены показалось ей достаточно убедительным. Сэр Рейверн задумчиво потёр подбородок.

Он совсем не удивился, когда поздним вечером дверь в кабинет без стука открылась. Хелена посмотрела на него с напряжением и, коротко кивнув вместо приветствия, прошла в кабинет, без приглашения села в кресло. Он знал, зачем она пришла, но был удивлён, что она нервничает, её что-то беспокоило, и вряд ли это «что-то» было связано с книгой.

— На балу что-то произошло, мисс? — спросил сэр Рейверн, прощупывая почву.

— Нет, — коротко, но немного резко отозвалась Хелена. — С чего вы взяли?

— Ваши реакции за ужином и настроение сейчас, миледи, позволили мне сделать такой вывод.

Он говорил нарочито осторожно, подчёркнуто вежливо, зная, что любое слово — и она легко может вспылить. Особенно сейчас. Но Хелена лишь подняла на него глаза и с жесткостью, которая, он был уверен, не должна быть свойственна шестнадцатилетним девушкам, произнесла:

— Давайте вы будете следить за реакциями моей матери, а не за мной, сэр Рейверн, и оставите мою жизнь в покое, пока я не начала докапываться до вашей. Или мне стоит принимать как данность то, что моя мать вдруг решила пригласить вас к нам за стол? Не помню, чтобы такое бывало при моём отце.

Маска безразличия скрыла все его эмоции, и лишь взгляд стал жёстче.

— Я не претендую на место вашего отца, упаси Небо. Но я был его хорошим другом, и, полагаю, имею право рассчитывать на уважение с вашей стороны. — Он сделал акцент на этом слове, и Хелена нахмурилась. — А её величество, очевидно, пригласила меня, потому что ей стало скучно ужинать в одиночестве. Она не ожидала вас раньше завтрашнего дня.

— Извините, — коротко сказала Хелена, но в голосе её не было ни капли раскаяния.

Сэр Рейверн решил не обращать на это внимания.

— Так зачем же вы всё же пришли, миледи?

— Верните мне книгу.

Он усмехнулся и поднял брови.

— Увы, я не могу, миледи. Её величество приказала не отдавать её ни под каким предлогом. По-вашему, я могу ослушаться королеву?

— Можете! — Она едва не подскочила.

— А если бы я ослушался вас?

Хелена на мгновение лишилась дара речи. Смотрела на него, открыв рот, хмурясь, губы её дергались в попытках что-то сказать, но слова не шли. В голове никак не желало укладываться, что с приказами матери кто-то считается, что её мать, какой бы она ни была, королева и может отдавать приказы. Она сама бы не потерпела, если бы кто-то пошёл против её слов.

— И что вы предлагаете делать мне? — наконец выдавила Хелена, разводя руками. — Вы не можете отказаться! У нас уговор!

Она знала, что он может отказать ей в любом случае и в любой момент. Никаких письменных соглашений не было, а опытные политики и в них нашли бы для себя лазейку. Но сэр Рейверн отказываться не спешил. Он окинул её ироничным взглядом и просто сказал:

— Вы ведь умная девушка, мисс Арт. Сможете что-то придумать. Одной книгой мир не ограничивается.

Хелена бросила на него недовольный взгляд, крутя кольца на пальцах. У неё были другие книжки, те, которые она читала, чтобы лучше понять данный ей том. Но это всё равно казалось не тем…

Впрочем, если сэру Рейверну так хотелось, она могла справиться и без его помощи. Однажды она всё равно получит всё, что хочет, и книга в этом списке явно будет не на первом месте по важности.

Хелена поднялась и, не говоря ни слова, вышла из его кабинета. Сэр Рейвен лишь ухмыльнулся и провёл рукой по карману пиджака, чувствуя небольшой продолговатый ключ. Ключ от ящика стола, где была надёжно спрятана книга. И не только она…

* * *

Парк Академии Мидланда шумел от голосов. Вечер последнего выходного, когда все собирались у зданий общежитий, но ещё не хотели заходить внутрь и признавать, что занятия начнутся следующим утром. Эдвард и Джонатан не хотели это признавать тоже. Последний даже порывался остаться на Нефрите подольше, но Эдвард настоял — им нужно вернуться до начала занятий, чтобы отойти, а потому утром третьего дня они уже были в Мидланде, и вечером, пока до заката было далеко, гуляли вокруг зданий.

— Почему Хелена Арт не в Особом Круге? — вдруг спросил Эдвард.

Джонатан зарычал, возведя глаза к небу.

— Хватит про Арт, серьёзно! Она не из Академии. Такой ответ тебя устроит?

— Нет, — Эдвард упрямо мотнул головой. — Многие не из Академии входят в Особый круг.

— Эд! — Джонатан остановился и раздражённо посмотрел на друга. — Арты снобы. Они никогда не были дружны с нашим сообществом. И уверен, она бы не приняла приглашение и даже не посмотрела, куда и от кого оно.

— О Небо! Да тебе-то откуда знать?!

Джонатан сдвинул брови.

— Я знаю, о чём говорю. И даже если бы хотел, я не стал бы её приглашать без одобрения Лифа.

— Он принял меня после того, как его избил Филипп! После того, как его чуть не избил я! Что он может иметь против девушки?

Джонатан усмехнулся, отводя глаза. Он даже не пробовал её добавлять в список. Просмотрел составленный прошлым организатором, вписал пару имён собственных знакомых и в первый раз так волновался… Он тогда верил, что Лиф серьёзно проверит список, внесёт правки, но, кажется, тот «проверял» всё лишь для галочки. У него никогда не было претензий, добавлений, изменений, и Джонатан пришёл к выводу, что Лиф приглашения даже не читал. Да и вряд ли у него было время между попойками и кайфом.

— Да кто его знает. Лиф странный… В любом случае, я думаю, что она бы не согласилась. Она же ненавидит нас всех!

Эдвард распахнул глаза от ужаса. В горле у него пересохло. Как Джон мог это узнать? Он ничего не говорил. Никому. Её монолог в темноте коридора в бушующий ночной шторм стал небольшим секретом, который он готов был хранить вечно.

— Не таращься, Керрелл! — Джон крутанулся на месте и пошёл дальше. — Все знают, что Арт терпеть не может людей из нашего общества. Она считает, что мы все фальшивы и прогнили насквозь. Забавно, ведь она такая же. Сомневаюсь, что хоть кто-то видел её настоящей.

«Я видел», — подумал Эдвард и грустно улыбнулся. Он был уверен, что тогда, в коридоре, она была настоящей. Это был пик, с которого она сорвалась на миг, и он видел, как разбивалась броня. И как Джон мог говорить, что она не бывает искренней…

Отчего-то ему казалось, что даже тогда, когда она была холодно жестока с ним или когда следила за их игрой и изредка цыкала у него за спиной, это было чем-то честным. Ему хотелось закольцевать время там, где они танцевали, остаться в тех моментах навечно и видеть её снова и снова. То, как блестели её глаза. То, что и как она говорила. Как по-разному выглядели солнечные блики и вспышки молний на её лице.

Джонатан принял меланхолично-мечтательное выражение лица Эдварда за знак сожаления и хмыкнул.

Вдруг Эдвард словно очнулся, скидывая с себя дымку завораживающих воспоминаний, и достал синернист, вызывая время.

— Вот ты ж!.. — воскликнул он и бросил взгляд назад, на ворота.

— Что-то случилось? — удивился Джонатан, вопросительно выгибая бровь.

— Я обещал тебе, что напишу Шер, — улыбнулся Эдвард, уже не в силах стоять на месте спокойно. — Я это сделал! Мы сегодня встречаемся в парке, и, кажется, ещё чуть-чуть — и я опоздаю.

— Но… — договорить Джонатан не успел, Эдвард махнул ему и побежал к воротам.

Джон махнул рукой. Он упустил момент, когда перестал понимать, что происходит в голове у Эдварда. Он говорит об одной девушке — и едет на свидание к другой. Он светился после ночи на балу, он витал в облаках после. Джонатан думал, что у Эдварда в мыслях не осталось места для Шерон вовсе, а он такой взволнованный спешил сейчас к ней.

И всё же предчувствие у Джонатана было нехорошее.

* * *

Эдвард подкрался со спины и накрыл глаза Шерон ладонями.

— Эд! — воскликнула она и обернулась, улыбаясь слегка неуверенно.

— Я рад тебя видеть! — глаза Эдварда засверкали. — Как ты?

— Всё… нормально. — Шер взяла его под руку, с надеждой глядя снизу-вверх. — Только мама не особо хотела позволять мне уезжать. Она в последнее время держит меня в четырёх стенах, не пуская никуда!

— Странно! Ко мне она тебя всегда отпускала…

— Мы давно не виделись, — тихо отозвалась Шерон, и Эдвард виновато потупился. Он хотел ответить сразу, но пришлось искать слова.

— Извини, — наконец сказал он. — Просто… Столько навалилось! Сначала война, потом проблемы у Филиппа с отцом, потом его свадьба с этой… — Эдвард махнул рукой, — потом я…

Он запнулся, не зная, что сказать и как оправдаться. Всё звучало плохо и, когда Шерон осторожно произнесла: «Забыл?», зазвучало ещё хуже.

— Извини, — выдохнул Эдвард ещё раз, зарываясь пальцами в волосы.

— Всё в порядке! — поспешила заверить его Шерон, непроизвольно вцепившись в его руку сильнее. — Мы ведь сейчас вместе, правда? И на Пиросе всё хорошо. Тебе больше не о чем беспокоиться.

В её голосе звенела надежда, глаза с робкой нежностью смотрели на Эдварда, ловили каждое изменение в его лице. Он улыбался, но на неё не смотрел, а оттого Шерон не могла понять, правда всё хорошо или вот-вот разобьётся то, о чём она мечтала, то, что казалось почти реальным, и то, что в один момент исчезло, заставив её думать, а были ли чувства правдой? Слухи разлетались быстро, она знала обо всём, что происходило на балу, и теперь в душе поселился страх.

Когда рано утром пришло сообщение от Эдварда, её сердце радостно взлетело, и она с трепетом ждала, когда же они наконец увидятся. И вот теперь всё было почти так, как она хотела: тихие парковые дорожки, набухшие почки на ветвях, лёгкий ветер, пахнущий весной, и рука Эдварда, сжимающая её ладонь.

Только всё равно что-то изменилось.

Эдвард тоже чувствовал несоответствие. Ему нужна была эта встреча, чтобы разобраться в себе, в чувствах. Он ждал чего-то… особенного. Он ждал магию, момент, когда между ними снова что-то заискрится.

Но ничего не было.

Задыхаясь от разочарования, он смотрел вперёд, улыбаясь оттого, насколько всё неправильно, и сильнее сжимал ладонь Шерон. Он так хотел, чтобы всё вернулось, но озарение ударило слишком неожиданно и слишком сильно. Как самая настоящая молния. Он не мог отрицать очевидное: магии в Шерон не было изначально. Она была хорошей девушкой с прекрасными манерами. С ней было удобно и приятно, она всегда знала, о чём поговорить, и смотрела на него так нежно, так любяще и искренно. Но как быЭдвард ни пытался найти в ней — в движениях, в словах и взглядах — то, что сейчас могло притянуть его и не отпустить, он не находил.

Оно исчезло, смытое прошедшим позапрошлой ночью дождём, улетучилось вслед за временем, которое они провели порознь. И всё, что когда-то связывало его с Шерон, неожиданно сменилось чем-то новым и сильным. Он словно попал в омут, в плен и не мог думать ни о чём больше, кроме синих глаз, вспыхивающих в свете молний, смелой улыбки, того, как его рука лежала у Хелены на талии…

— Эд? — голос Шерон разорвал видения. — С тобой всё хорошо?

Он повернулся к ней с воодушевлением и чистым восторгом.

— Всё отлично! — воскликнул он и взял её за обе руки. — Ты хочешь чего-нибудь?

Шерон опешила и затрясла головой. Он вёл себя так странно, но она не могла понять, что было не так, и лишь надеялась, что Эдвард сейчас действительно счастлив. Счастлив быть с ней. А его рассеянность — всего лишь от неловкости их воссоединения.

Шерон продолжала убеждать себя в этом до момента, как на улицах загорелись фонари, а тёмное небо накрыло город. Эдвард вызвал ей карету и долго смотрел вслед. Её поцелуй застыл на его губах ничего не значащим жестом, и единственная эмоция, которая осталась после встречи, — горькое разочарование, смешавшееся с пониманием, что теперь желаемое было так же недосягаемо для него, как его сердце — для Шер.

8

Говорить Шерон о своём открытии Эдвард не стал. Это казалось настолько же низким и нечестным, как и то, что он оставался с ней, но где-то в душе ещё теплилась слабая надежда, что в один момент все вернётся на свои места. Он просто отвык чувствовать хоть что-то.

Вот, что он твердил сам себе. И это было ложью.

С той ночи он чувствовал слишком много. Эдвард был очарован. Поражён. Он был в замешательстве и при этом на редкость чётко понимал всё. Он витал в облаках, чувствовал, как земля уходит из-под ног каждый раз, когда мысли возвращались на день, на неделю, на месяц… Как же быстро летело время! Казалось, только вчера бушевала гроза, дождь бил по стёклам, а слова Хелены — по нему, а сейчас уже начиналось лето. Солнечные лучи сменили дожди, а коридоры уже не казались тёмно-волшебными. Он не ждал их встречи, хотя тайно мечтал о ней, и теперь горечь от невозможности получить желаемое жгла его вместе чувством вины перед Шерон. Она этого не заслужила.

Эдвард тихо любовался тем, как её локоны блестели, когда их касалось солнце, как тени от листьев фруктового дерева, под которым они сидели, плясали у неё на лице, а её глаза от яркого света становились прозрачно-ореховыми.

Шерон сжимала его ладонь, мило улыбалась, и он смотрел ей в глаза, чтобы снова увидеть нежность, погрузиться в неё и увериться, что её любви хватит на двоих.

— Ты прекрасно выглядишь сегодня, — сказал Эдвард, и её щёки, как обычно, зарделись. Она никак не могла привыкнуть к его комплиментам, до сих пор не верила в них, в то, что они вместе. В то, что мечты — самые смелые и, казалось бы, невыполнимые — могут сбываться.

Когда начали распускаться цветы и Мидланд неожиданно ожил, окрасившись в нежный бледно-розовый, Эдвард и Шерон гуляли в парках. Он дарил ей цветы, обламывая низкие ветки яблонь, и выглядел по-мальчишески гордым. И всё казалось настолько сказочным и прекрасным, как их первой зимой, когда Фрешеров пригласили праздновать Восхождение в королевский дворец Пироса. Салюты в форме драконов, поцелуи в пустых холлах, сладкая ночь…

Шерон тряхнула головой.

— Ты чего? — удивился Эдвард. — Всё в порядке?

— Да, да, конечно.

Она просто вспомнила, что произошло позже. Мать отчитала её, сказала, что всё имеет конец и что отношения с Эдвардом Керреллом не могут длиться вечно. «И к чему я это вспомнила?» — удивилась Шерон и посмотрела на Эдварда. Тот широко улыбнулся, поднялся с травы и протянул ей руку, помогая встать. Она вложила свою ладонь в его, и Эдвард заморгал, будто что-то попало в глаза. На мгновение ему показалось, что перед ним и не Шерон вовсе…

— А с тобой всё в порядке? — Шерон усмехнулась.

Эдвард со смехом протёр глаза.

— Да! Наверно, пыльца глаза.

Они пошли по мощёной дорожке по парку, остановились на мосту с белыми коваными перилами. На них висело множество крошечных колбочек, переливающихся всеми цветами на свете: так молодые пары отмечали своё воссоединение. И эти колбочки не мог сорвать никто, пока пара жила.

Шерон присела на корточки у перил и взяла в руку холодный прозрачный бутылёк, держащийся на розовой ленте.

— Как красиво! — воскликнула она, показывая Эдварду переливающуюся жидкость в нём. Розовые и серые частицы магии смешивались, как блёстки в воде, и узоры расплывались, как разводы на мраморе.

— Ага, — закивал Эдвард.

— А Филипп с его девушкой такое делал? — спросила Шерон, поднимаясь, и руки её обвили руку Эдварда чуть выше локтя.

— Сомневаюсь. — Эдвард почесал затылок. — Филипп не настолько романтичен, да и Анна не похожа на девушку, которая любит подобные знаки.

— А я люблю! — воскликнула Шерон и неловко захихикала. — Смотреть на них люблю. Это очень мило и порой так красиво! На одном мосту я видела сплетение золотого и небесно-голубого. Как солнце в небе! Так величественно…

Она вздохнула, представляя это сочетание, а Эдвард ещё раз посмотрел вниз, на бурные потоки скачущих по камням струй. Даже они радовались лету, и журчание их звучало как смех. Где-то в листве чирикали птицы, а обвитые цветами арки окружали бабочки. Так много…

Эдвард задумчиво оглядывал парк и не знал, что стоит говорить или делать дальше.

— Пойдём? — предложил он. — Или ты хочешь ещё посмотреть?

Шерон мотнула головой, и завитые пряди по обе стороны её лица мило подпрыгнули. Она редко распускала волосы, собирая их на затылке в пучки, в которые вплетала жемчуг, стразы или цветы. Сейчас причёску держала кружевная заколка, подходящая под длинное персиковое кружевное платье. Шерон всегда была красива так: без излишеств, почти без украшений, просто, но элегантно. Она чем-то напоминала Эдварду его мать.

— Знаешь, — сказал он вдруг, — я вспомнил. Совсем скоро будет небольшой раут на пару дней. Может, ты хочешь поехать туда со мной? Я уверен, мадам Фрешер не будет против!

Шерон замялась, думая о матери, но в итоге неуверенно кивнула.

— Я постараюсь её уговорить, — сказала она. — Но боюсь, что может не выйти… То, что включает ночь, матушке не нравится совершенно.

Эдвард неловко усмехнулся. То, что включало ночь, волновало всех матерей девушек! Правда, большинству из них всё равно удавалось вести себя благоразумно, не переходя черту между заигрыванием и доступностью. Магия, да и только! Те же, кто позволял себе больше, обычно умело скрывали это от сердобольных матерей. Эдвард в душе радовался, что он — не девушка и, даже если какие-то слухи о нём полетят, никому не будет никакого дела.

Они с Шерон расстались, когда солнце начало клониться к закату. Она ещё раз пообещала, что они обязательно встретятся на том приёме, и Эдвард пообещал ждать новостей.

Те пришли через два дня. Казалось, лицо Шерон светилось само по себе, а не из-за крошечных искр, из которых синернист собрал её изображение.

— Мне разрешили! — воскликнула она и тут же зажала рот рукой, беззвучно посмеиваясь и косясь в сторону. — Мама не хотела абсолютно. Я говорила и про тебя, и про Джонатана, взывая к тому, что никогда ничего плохого не происходило, когда я с вами, и репутация у вас обоих отменная. Она была непреклонна, но к нам приехала моя тётушка… — Шерон многозначительно подняла брови и повела плечами. — И я как бы невзначай упомянула, что его высочество, принц Эдвард, пригласил меня… Матушка просто не смогла устоять перед нами двумя!

Эдвард рассмеялся.

— Это же отлично! Леди Фрешер, — проговорил он с напускной серьёзностью, — я благодарю вас за принятие моего приглашения. Для меня большое удовольствие провести с вами вечер! Буду считать мгновения до того, как увижу вас в следующий раз.

Шерон прыснула, и щёки её слегка покраснели.

* * *

— Шерон прожужжала мне все уши о том, что ты её пригласил! — сказал Джонатан, привалившись плечом к арке.

Они с Эдвардом ждали приезда Шерон вместе, потому что Эмили тоже опаздывала и ему не с кем было проводить вечер в помещении. Джонатан хватался за любую возможность побыть с Эми, потому что каждая из них могла стать последней. Помолвку отец отменять не собирался, невесту и её родителей Джонатан так и не сумел спугнуть неподобающим поведением. Оставалось лишь надеялся на чудо…

— Спорим на рубин, что Эмили приедет позже? — бросил Джон, рассеяно глядя по сторонам.

— Тебе так нужен рубин? — усмехнулся Эдвард. — Копишь на поместье после того, как отец лишит тебя наследства?

— Это не так смешно, как тебе кажется!

Эдвард всё равно рассмеялся и кивнул: «Спорим». Он знал, что проиграет, но ему было несложно. Если бы Джонатан попросил, он дал бы сколько угодно и рубинов, и любых других камней. Он мог бы самостоятельно купить ему поместье и даже не одно, но Джонатан молчал. Пока он не решался ни на что, словно ждал, что необходимость действовать пролетит мимо, никого не задев.

— Смотри! — вдруг оживился Джонатан, выпрямившись и показывая на подъездную дорожку.

Карета без опознавательных знаков подъехала к распахнувшимся самостоятельно воротам, и, когда водитель раскрыл дверь, Шерон спустилась по высоким ступенькам. Эдвард поспешил ей навстречу. Они обменялись словами, которые Джон не слышал, но мог представить. Наверняка Эдвард хвалил её платье, а она мило благодарила его и говорила, что он тоже обворожительно выглядит.

В руках Джонатана появился мундштук с зажжённой сигаретой, и он закурил, нервно покусывая наконечник.

— Здравствуй, Джон! — радостно воскликнула Шерон, когда они с Эдвардом проходили мимо. — Эми ещё нет?

Джон мотнул головой и зажал трубку между пальцами.

— Ты должен мне рубин, Керрелл!

Эдвард отсалютовал, мол, понятно, и они с Шерон пошли дальше к особняку. Его окна уже зажглись приветливым жёлтым светом, вокруг дорожки загорелись фонари.

Джонатан ждал. Эмили должна была приехать. Он вдыхал дым и забывал его выдыхать, давясь кашлем и отвратительным вкусом табака. Темнело. Холодало. Прибывали новые гости, но долгожданного экипажа так и не было.

Какое-то время подъезд оставался пустым, пока вдруг из воздуха не появилась белоснежная карета с золотой и синей окантовками. Джонатан скривился и разочарованно покачал головой.

— Какого чёрта она стала принимать приглашения туда, куда раньше её было самым мощным проклятием не затянуть! — процедил он и тут же обратился к Хелене Арт со слащавой улыбкой: — Ваше высочество! Удивительно видеть…

— Спаркс! — протянула Хелена, оглядывая его с театрально преувеличенным участием. — Не утруждайтесь любезностями.

И прошла мимо.

Джон какое-то время смотрел ей вслед, недовольно вертя в пальцах мундштук. Он лишь надеялся, что Эдвард с ней не увидится как можно дольше.

Надеждам, правда, сбыться было не суждено. Джонатан об этом не знал, продолжая зябнуть в ожидании наедине с сигаретой, но стоило Хелене появиться, как взгляд Эдварда метнулся к дверям. Без причин, без предупреждений, будто энергия ворвалась и выбила из груди весь воздух.

Он быстро отвернулся. Если Шерон что-то и заметила, по её лицу Эдвард не мог сказать наверняка. Она не подавала виду, что её как-то это беспокоит.

Она и правда пока не беспокоилась. Даже когда странный разряд разрезал воздух, она не придала ему значения. Мало ли что она чувствовала! Шерон никогда не была по-настоящему сильна в магии. Зеркальщики, такие редкие в мире, такие ценные для любых учебных заведений, но такие бесполезные в жизни, где магию не применяли для чего-то большего, чем застёгивание платья без помощи служанки! Она не различала потоки, не понимала, кого ловила и как это стоит трактовать. Кто знал, что она почувствовала сейчас? Может, кто-то игрался рядом с заклинаниями.

Только вот тревога всё равно поразила её сердце и то гасла, то вспыхивала с новой силой. Эдвард опять витал в облаках, и Шерон не могла понять почему. Это было не из-за неё, что-что, а это она чувствовала с болезненной чёткостью.

Эдвард старался быть осторожным. Он убеждал себя, что это наваждение пройдёт, и с усилием удерживал взгляд на Шерон. Но было сложно и не всегда срабатывало. Одергивать себя не осталось сил, и в какой-то момент он словно отключился. Его взгляд устремился к Хелене сам собой. Её не нужно было даже искать. Она сидела рядом с играющими в карты и с интересом заглядывала то к одному, то к другому, задумчиво щурясь. Один из парней оказался Мариусом, нефритским принцем, а второй — каким-то лордом с Джеллиера, которого Эдвард должен был бы знать по имени, потому что учился в Академии с ним на одном курсе, но чтобы запоминать Джеллиерские имена, больше походившие на причудливые наборы букв, нужно было хотя бы хотеть их запомнить, а желания такого у Эдварда никогда не было.

Мариус посмотрел на Хелену и что-то сказал. Она изогнула бровь, и на губах у неё заиграла странная улыбка, говорящая то ли о том, что ей нравятся его слова, то ли о том, что ему не следовало говорить вовсе.

Но надолго её внимание принц не привлёк. Она снова бросила взгляд в его карты, положила локоть ему на плечо, закручивая собственные волосы на палец, и тут, Эдвард мог поклясться, её губы беззвучно произнесли: «Он проиграет». Её лицо скривилось, а интерес переключился на лорда с Джеллиера.

— Эдвард? — как из другого мира послышался голос Шерон.

Эдвард дёрнулся и повернулся к ней.

— Я думаю о картах! — выпалил он, оправдываясь, хотя его никто не просил, и тут же понял, настолько это звучало неправдоподобно и жалко. — Шер…

Она в это время посмотрела туда, куда смотрел он мгновения назад, и лицо её помрачнело. Губы дрогнули. Она встала и вылетела из игровой комнаты.

— Шер! — только и успел воскликнуть Эдвард и побежал следом.

Отвлечённые его вскриком игроки и сочувствующие вернулись к игре.

Эдвард нашёл Шерон сидящей на подоконнике. Она обнимала себя, и крупные слёзы катились по её лицу. Слёзы боли. Слёзы обиды. Несколько лет, отданных чувствам к одному человеку. Несколько лет надежды на счастливый исход. Она почти поверила, что всё восстанавливается, что их расставание тогда, почти год назад, когда война на Пиросе достигла своего пика, и правда было просто необходимостью, передышкой.

Теперь же она была подавлена. Всё оказалось иллюзией! Он пытался воскресить то, что было ему удобно. Его рассеянность — лишь подтверждение. Теперь Шерон увидела это чётко и ясно. У него было то самое лицо, какое она видела в их встречу весной: мечтательное, полное вдохновенного восхищения, с каким дети смотрят на невероятно красивые игрушки, с которыми нельзя играть, — и так смотрел он на другую. Эдвард был покорён загадочной улыбкой и острым взглядом, а она, Шерон, не представляла, как это пережить. Она была слишком погружена в него, но с такой соперницей как Хелена Арт она тягаться не могла. Ни по статусу, ни внешне…

Шерон подняла голову, когда услышала несмелые, тихие шаги. Эдвард держал руки в карманах брюк, голова его была опущена, губы — виновато сжаты. Он остановился напротив, не осмеливаясь взглянуть на неё. Шерон отвернулась, тихо шмыгая носом.

— Шер, прости…

Она молчала.

Эдвард нервно жестикулировал, словно пытался поймать нужные слова, и в итоге провёл рукой по волосам, убирая их со лба.

— Мне правда жаль, — прошептал он. — Ты прекрасна… Я… Я надеялся, что всё получится. Нам ведь было так хорошо. — Он зажмурился, горько улыбаясь и боясь, что сам может заплакать. — Но это… Я не знаю, что это, но оно сильнее.

— Зачем ты это говоришь? — спросила Шерон дрожащим голосом. — Ты не должен. Кто я, чтобы ты оправдывался…

— Шер, пожалуйста!

— Тебе больно это слышать? — Она рассмеялась, глядя на него полными слёз глазами. — Прости. Легче?

Шерон покачала головой и закрыла лицо руками. Эдвард замер, не зная, что сделать, а потом подался вперёд, желая как-то её утешить, прикоснуться, обнять, но Шерон замотала головой сильнее, и ему пришлось отступить.

— Всё кончено, Эд… — Она снова подняла на него заплаканные глаза. — Ты ведь знаешь это лучше меня! Счастье не построить там, где один будет несчастен. Я уеду…

Она поднялась с подоконника и пошла, обнимая себя за плечи, по тёмному коридору.

— Давай я тебя провожу!

Эдвард бросился за ней.

— Не надо, Эдвард, — глухо сказала Шерон.

Она ушла, не оборачиваясь, лишь остановилась в парке, увидев уснувшего на скамейке Джонатана. Видимо, попрощалась. Тот приподнялся, с непониманием глядя Шерон вслед, а потом, покачиваясь, встал. Эдвард с крыльца смотрел, как карета Шерон отбывает, и пошёл навстречу Джонатану: ему казалось, что тот вот-вот упадёт и расшибёт себе что-нибудь. Но Джон шёл на удивление уверенно. В одной его руке его была зажата бутылка вина, в другой — мундштук. Эдвард заметил разбросанные вокруг лавочки окурки.

— Шер уехала?.. — спросил Джонатан, глотая слова, хмурясь и смотря мимо Эдварда.

— Да, — грустно улыбнулся он. — Я сегодня всё испортил…

— Поздравляю! — пьяно рассмеялся Джонатан. — Значит, мы с тобой оба неудачники, Керрелл. Эми так и не приехала…

Джон забросил руку Эдварду на плечи, и они поплелись обратно в особняк.

* * *

Лиф долго смотрел на зашедшую в кафе девушку. Она быстро заказала кофе и, постукивая тонким зонтиком по полу, стала ждать. Тёмно-каштановые волосы её были собраны на затылке в аккуратный пучок с крошечными нежно-розовыми цветами, лицо обрамляли убранная за уши чёлка и две тонкие кудряшки. Лиф был уверен, что где-то её видел и что-то о ней знал. Он перебирал в голове всех девушек из Особого круга, которым мог бы так же идти зелёный, отливающий золотом на солнце, но имя не приходило. Лишь какая-то призрачная мысль на задворках сознания подсказывала: она имела какое-то отношение к Керреллу и, судя по недавним событиям, не к старшему.

Заметив его взгляд, девушка немного замешкалась, но всё же махнула рукой и снова отворнулась. Лиф посмотрел на чёрный крепкий кофе с коньяком, — коньяка в кружке было больше, чем кофе, — и нехотя поднялся. Если он не ошибся, то она могла знать что-то, что его интересовало. Он давно не следил за членами Особого круга, но такие новости упустить не мог.

Он подошёл к девушке и облокотился на деревянную стойку так, словно готов был на неё лечь.

— Здравствуй. — Он улыбнулся так широко, насколько только позволял рот.

— Здравствуй, Лиф. — Девушка бросила на него быстрый взгляд и благодарно улыбнулась подавшему ей кофе официанту.

— Я не ошибся: мы знакомы! Я тебя даже помню. Ты… — Он пощёлкал пальцами, пытаясь заставить имя всплыть в памяти.

— Шерон, — подсказала она.

— Точно! Девушка Эдварда Керрелла.

— Больше нет.

Коротко. Почти безразлично, и только нижняя губа её дрогнула.

Лиф покачал головой с таким видом, будто искренне сожалел, но выходило слишком театрально.

— Как жаль! Я-то думал, что он вот-вот женится на тебе!

Шерон поджала губы, опустила взгляд в чашку и тоже покачала головой.

— Прости, Лиф. Мне, кажется, пора.

Она была готова уйти, оставив кофе, но Лиф положил свою ладонь на её и, с участием заглядывая в лицо, спросил:

— Хочешь выпить?

Шерон, которую предложение застало врасплох, мотнула головой.

— Я не пью. Каким бы вкусным ни было то, что ты пьёшь.

— Тогда, — он поднял её чашку, — ты должна хотя бы допить свой кофе. Я не позволю тебе уйти просто так. Расскажи, в чём дело? Что у вас пошло не так?

— Ты наверняка знаешь, что произошло. Кто произошёл…

Шерон отвернулась, но не уходила, хотя Лиф её не держал. Он чуял, что ухватился за верную нить, но её нерешительность раздражала. Было же видно, насколько ей хочется выговориться, насколько её мучит то, что произошло. И как же она ломалась!

— Послушай, — Лиф заговорил низким шепотом, и было в его тоне что-то угрожающее, — ты меня не интересуешь. Как женщина. Иначе я бы удосужился запомнить твоё имя. Меня интересует другое. Я не могу гарантировать, но если тебя это успокоит, то твой рассказ может поломать уже не твоему принцу планы, если он осмелился их строить. Так что пройдём за мой столик и выпьем, даже если самым крепким в твоей кружке будет тоска по Керреллу.

Шерон повернулась к Лифу с таким выражением лица, будто готова была его ударить, но вместо этого лишь выдохнула и горько усмехнулась.

— Если ты платишь… — Лиф кивнул. — Тогда у меня есть несколько минут. И лучше, чтобы нас никто не видел.

— Не волнуйся. — Лиф быстро заказал Шерон ещё кофе, себе — ещё вермут и продолжил допрос, не скрывая интереса: — И кем же, говоришь, заинтересовался Керрелл?

— Ты знаешь. — Шерон поджала губы, приняла вторую кружку, и они с Лифом направились к его столику. Он каким-то образом умудрялся сохранять равновесие, лавируя со кружкой кофе в одной руке и полным бокалом в другой. Лишь один раз остановился, хлебнул и пошёл дальше.

— Верно, знаю. Но слухи из третьих уст — это одно, а пострадавшие и очевидцы — другое.

Столик Лифа стоял отдельно, в темноте под аркой, но оттуда был хороший вид и на дверь, и на стекло витрины, от которой арку закрывала полупрозрачная чёрная сетка, и на большую часть зала. Настоящее ложе для важных персон.

— Арт, — бросила Шерон и села.

На Лифа она уже не смотрела, а он, облизывая с губ только что выпитый вермут, сложил руки под подбородком, глядя в сторону. Глаза его горели интересом и идеей. Когда он впервые услышал от знакомых, что Хелена Арт неожиданно стала появляться на закрытых вечеринках, он даже не сразу поверил. А потом слухов стало больше, они стали интереснее и пикантнее. А теперь, когда до него донесли, что кто-то из Керреллов посмел всерьёз посмотреть в её сторону, Лифу стало вдвойне интересно. Танцы — это ерунда. Но расставаться с девушками, с которыми провёл столько времени! Это не могло быть просто так.

— И как она на это реагирует? — спросил Лиф, прищурившись.

Шерон вскинула брови.

— Никак! Откуда я могу знать? Я не видела их вместе, но я видела… — Она быстро моргнула, и голос её стал глуше, когда она продолжила: — Видела, как он смотрел. Даже если ничего нет и не было, если она ведёт себя как со всеми и всегда, он просто уже не здесь…

— Интересно! — промурлыкал Лиф.

Он уже представлял взгляд Эдварда Керрелла, когда решится на то, на что у того едва ли хватит смелости, и не знал, что манит больше: возможность взять верх над кем-то из Керреллов или узнать, что же представляет из себя принцесса Санаркса. А интересовала она его давно. С того дня, как он впервые увидел, как она танцевала с Филиппом Керреллом, светясь от радости, а потом, прильнув к другому мальчишке постарше, бесстыдно стреляла глазами в сторону пиросского принца, абсолютно к ней безразличного. Тогда, вероятно, у Лифе взыграла ревность, и ему захотелось к Хелене подойти, но даже нетрезвый он смог оценить, что кулак у её кавалера больше мозга.

После этого они с Хеленой не пересекались больше года. Он как-то проехал мимо экипажа Артов и увидел её в окне, но до этой весны не слышал о ней ничего. А теперь возродившаяся шумиха вокруг её имени заставила Лифа всерьёз задуматься о возвращении в Особый круг. Давно он не бывал на выездах…

— Полагаю, это всё, что ты от меня хотел? — спросила Шерон.

Лиф вздрогнул. Он и забыл, что рядом кто-то был.

— Если хочешь, можешь посидеть здесь и рассказать что-нибудь ещё, — пожал он плечами.

Шерон неодобрительно покачала головой, но задумалась.

9

Джонатан выглядел так, будто только что на него свалился по меньшей мере дракон. Он был так поражён и даже напуган, что не обращал внимания на проходящих мимо учеников Академии, которые косились на него с подозрением и оборачивались вслед. Он пошатывался, ловил ртом воздух, а мышцы лица со всем усердием старались выдать хоть какое-то определённое выражение. Безуспешно.

Джон дошёл до комнаты Эдварда, не чувствуя ног, вошёл без стука, закрыл за собой дверь и упёрся лбом в холодное белое дерево. Потом вдруг выпрямился и с улыбкой душевнобольного крутанулся на каблуках. Эдвард, ждавший друга после его «Я тебе такое расскажу!», сказанного срывающимся, нервным голосом, внимательно следил за тем, как Джонатан проходит к креслу и падает в него, не глядя.

Только тогда Джон наконец выдохнул.

— Ты не поверишь… — прошептал он, глядя в потолок и мотая головой. Его глаза светились от переполнявших эмоций и, кажется, даже слёз.

— Ты явно пришёл не за рубином, — заметил Эдвард, не отрывая от друга взгляда.

— Да пошёл ты со своим рубином! Мне казалось, что я умру от остановки сердца, когда услышал…

— Ты жив, ты можешь рассказать, что не так? — Эдвард заёрзал на месте, сгорая от нетерпения. — Что ты услышал?

— Я… — Джонатан нервно засмеялся. — Я впервые облажался так сильно, что от этого хорошо. Словно всё на свои места становится само… Не знаю только, как сказать отцу…

— Да что произошло?! — Эдвард ударил себя по коленям.

Джон посмотрел на него, и взгляд его наконец стал осмысленным, а голос — ровным.

— Помнишь, я прождал Эмили на одном из раутов?

Эдвард кивнул.

— После него ты валялся с воспалением лёгких.

— Это не важно. Просто… Она мне наконец позвонила. Была бледная, что я испугался не на шутку, и… Небо! — Джонатан подорвался и начал мерить шагами комнату. Эдвард обречённо вздохнул и закинул ногу на ногу. Услышать что-то вразумительное от Джона, ему, видимо, было не суждено.

Джонатан то и дело открывал рот, что-то мычал, безуспешно пытаясь начать, а потом снова сел, прикусив губу.

— В общем, она мне позвонила, — повторил он, глядя в ковёр. — И сказала, что в тот день ей стало плохо. До головокружений и слабости. Вызвали врача, и он сказал…

— Да что он сказал, дракон тебя дери?! — выкрикнул Эдвард.

— Что она беременна.

Эдвард раскрыл рот. У него словно выбили из лёгких весь воздух.

— И поэтому ей не давали мне звонить раньше. Потому что зачем сообщать отцу? — Джонатан фыркнул. — Кажется, она это сделала украдкой. Там, наверно, был грандиозный скандал. Я слышал, что мистер Голдштейн — человек старой закалки, к тому же очень строгий. Но я должен буду поговорить и с ним тоже.

— То есть ты уверен, что… — выговорить дальше Эдварду не удалось. Слова казались ужасными и странными. Это, должно быть, ошибка… Какие дети? Даже у Филиппа их ещё не было!

Но Джонатан смотрел на Эдварда, будто тот сомневался в смене сезонов.

— Разумеется! Я точно знаю, что был первым, и как бы…

— И… Что ты будешь делать дальше? — промямлил Эдвард, прижав ладонь ко лбу. Казалось, жар уже у него.

— То, что и хотел! — улыбнулся Джон, снова походя на сумасшедшего. — Теперь, как любой порядочный человек, я должен жениться! И не на какой-то там девице, которую прочит мне отец, а на Эми! И я… Чёрт, как твой брат осмелился сказать отцу, что хочет жениться? Я боюсь, что он меня убьёт, стоит мне открыть рот. Или… лишит наследства. — Глаза Джонатана расширились от ужаса. — Ты дошутился, Керрелл!

Он помрачнел и бросил взгляд на Эдварда, ища сочувствия и поддержки.

— Тогда он тебе точно понадобится. — Эдвард перекинул Джону рубин, тот поймал камень и долго смотрел на него, крутя в пальцах. — Обращайся, если надо. Я куплю тебе любой особняк, какой захочешь.

— Спасибо, — кивнул Джонатан и перекинул рубин обратно, встал, засунул руки в карманы, — только мне он не нужен.

И ушёл, бросив, что ему нужно поговорить с отцом и решить эту ситуацию как можно скорее. Эдвард посмотрел на рубин, на закрывшуюся за Джоном дверь и нервно выдохнул…

* * *

Джонатан ждал возвращения отца, как казни. Мать выслушала его, качая головой, и с сочувствуем пожелала удачи, но, кажется, сама в неё особо не верила, и Джон слышал, как с губ её срывались молитвы к небу. Он же хотел, чтобы небо рухнуло ему на голову раньше, чем гнев отца.

Они не виделись с неделю, которую мистер Спаркс провёл в королевском дворце Пироса из-за государственных дел. Джон знал, насколько быстро могли разлетаться слухи, но скрещивал пальцы в надежде, что до отца они не дошли. Вряд ли в замках важные министры разносили сплетни так же быстро, как девчонки на балах.

Часы ударили первый раз, и Джонатан вздрогнул от неожиданности. Посмотрел на два больших маятника, отбивающих шесть вечера и покачал головой. Скоро…

Он ходил по светлой гостиной, изредка останавливаясь у окна, чтобы взглянуть на залитую закатным солнцем аллею в ожидании, когда появится отец. Джон повторял про себя то, что должен был ему сказать. В мыслях всё звучало так естественно, твёрдо и по-взрослому, но Джон не был уверен, что сможет произнести это с тем же достоинством.

Не успели часы пробить последний раз, как мистер Спаркс материализовался из снопа искр и зашагал по дорожке — несколько метров до крыльца. Джонатан со вздохом отошёл от окна и встал посреди гостиной, за диваном и журнальным столиком, чтобы отец не мог так просто к нему подойти.

По коридору прошествовал дворецкий, и сердце Джонатана рухнуло. Вот и всё.

Мистер Спаркс вошёл в коридор, переходящий в большую гостиную залу, и тут же обернулся к неотрывно смотрящему на него сыну. Джонатан неловко поздоровался, и щека его дёрнулась, как от тика. Мистер Спаркс передал плащ и папку документов слуге, а сам сел на диван напротив сына и закинул ногу на ногу.

— Ну, здравствуй, Джон…

Тот зашёл за кресло. Мало ли.

— Допрыгался, да? — спросил мистер Спаркс, но без злобы, без угрозы. — Ты ведь понимаешь, какую тень пускаешь на всех? И я говорю не столько про нас, — наше положение позволит запросто задавить все ненужные разговоры, — сколько про бедную девушку и её семью. Время уже пошло, и ты знаешь, как быстро слухи могут долететь от океана до гор. Особенно, когда всё спускают на самотёк.

Джонатан сдавил спинку кресла так, что побелели ногти.

— Я не хотел, чтобы так всё получилось. И я… — Слова скрипели. — Я готов отвечать. Я готов брать ответственность. Я женюсь на ней, всё будет законно, никто не придерётся.

Мистер Спаркс прищурился.

— Надеюсь, это не одна из уловок, чтобы меня ослушаться?

— Нет! — воскликнул Джонатан. Глаза его распахнулись от ужаса. — Упаси небо! Я бы до такого не додумался.

Мистер Спаркс хмыкнул, будто ему стало смешно.

— И вот что мне с тобой делать, Джон? — спросил он. — Ты сорвал мне важные партнёрские связи. Ты позоришь семью и самого себя. По-твоему, мне нужно просто пойти на уступку, как сделал его величество с принцем Филиппом, и позволить тебе жить, словно ничего не случилось?

Джонатан коротко выдохнул.

— Что бы ты ни сказал, я готов это принять.

Хотелось курить. Прямо сейчас выхватить сигарету, поджечь и втянуть в себя столько дыма, насколько хватит лёгких. Чтобы голова закружилась. Чтобы спало напряжение. Но пока он лишь нервно стучал пальцами по спинке кресла.

— Вот как? — спросил мистер Спаркс.

— Да. — Голос прозвучал твёрдо и уверенно, хотя Джон вообще не чувствовал себя так. — Это… моя ответственность. Моя ошибка. И я более чем готов за неё отвечать. Я тебе как-то сказал, что люблю Эми… Я не отказываюсь от этих слов.

Джон с осунувшимся лицом посмотрел в пол. Говорить о любви было странно и неприятно одновременно. Три года назад он бы ни за что не подумал, что миловидная блондинка, с которой они познакомились случайно — она обронила серёжку, и он отчего-то стал помогать искать — может вдруг стать ему дороже денег отца, дороже всех тех прелестей, без которых Джон не представлял жизни. Он не знал, каково это — жить без новых рубашек, сшитых из лучших тканей лучшими мастерами; каково не спать на дорогих подушках и не сидеть на старинной мебели с цветастой обивкой, которую так любила мать; как не пить дорогих вин и не курить дорогих сигарет. Узнавать он, правда, не хотел, но был полон упрямой решимости доказать, что даже если он сейчас лишится всего, то никогда не пожалеет.

Мистер Спаркс потёр подбородок и произнёс:

— Присядь, Джон.

* * *

Джонатан был бледен, когда появился на подъездном крыльце именья Голдштейнов, куда отправился сразу после тяжёлого разговора с отцом. Они не спорили, он принял всё как данность и теперь только хотел убедиться, что сделал это не зря.

Особняк Голдштейнов сиял окнами, в которых отражалось заходящее солнце. Джон прищурился и, засунув руки в карманы, поднялся по невысоким ступенькам. Постучал. На какой-то миг пришла мысль, что ему сейчас даже не откроют, но дверь отворилась, и служанка пригласила его войти в просторный светлый холл, где кремовые и бежевые цвета очерчивались тёмно-коричневыми, почти чёрными линиями.

У лестницы на второй этаж Джонатана встретила Кэролайн Голдштейн, дородная блондинка с приятным круглым лицом женщина, которая всегда была добра к нему. Она посмотрела на Джона с сожалением, он поклонился ей, но не успели они сказать и слова, как с лестницы донеслись тяжёлые шаги, и появился высокий, статный мужчина с аккуратными усами, завитыми на концах. Его глаза жёстко оглядели Джонатана, усы дёрнулись от неприязни.

— О, Спаркс! Пожаловали!

— Мистер Голдштейн, позвольте мне объяснить!

— Что вы собрались мне объяснять, молодой человек? То, как получилось, что вы всё ещё встречались с моей дочерью, когда у вас на носу была помолвка? То, как позволили себе то, что не имели права позволять? Спарксы! Безупречная репутация! — он фыркнул и покачал головой.

Джон на мгновение замер, поражённый, и усилием воли вернул себе презентабельный вид.

— Мне очень жаль, мистер Голдштейн, что я поставил нас всех в такое неудобное положение, — проговорил он, глядя мужчине в лицо. — Но я готов доказать вам, что я порядочный человек! Я люблю вашу дочь!..

— Не нужно пускать мне пыль в глаза, Спаркс. Я говорил с вашим отцом и знаю, откуда у вас такое жгучее желание что-то «доказать».

— Я прошу руки вашей дочери, не потому что меня заставили!

— Ну разумеется! Совесть взыграла. Только думать надо было раньше! Моим ответом будет «нет», чтобы вы тут ни сказали.

— Генрих, пожалуйста, — взмолилась миссис Голдштейн, вцепившись в руку мужа, который был выше её на голову. — Давай хотя бы выслушаем мальчика.

Джон бросил на миссис Голдштейн короткий благодарный взгляд.

— Я бы просил руки Эмили и без необходимости, если бы не желания моего отца, — проговорил он. — Но если звёзды сложились так, позвольте мне хотя бы увидеть её! Позвольте поговорить с ней! Если она не захочет меня видеть, вы тоже никогда меня больше не увидите.

Джон знал, что Эмили не будет столь жестока, как её отец.

— Я уже сказал: нет. Уходите, Спаркс… — сухо, с глазами, блестящими от злости, проговорил мистер Голдштейн и готов был уйти, но миссис Голдштейн не позволила.

— Генрих! — воскликнула она. — Дай детям поговорить. Они взрослые люди. Тем более… — Она заговорила дрожащим шепотом, который, однако, Джонатан слышал чётко и ясно. Голос её дрожал: — Тем более, что теперь ты будешь делать? Как ты выдашь её замуж? Насильно за какого-нибудь старика, которому плевать? Она ведь не захочет сама… Она захочет…

«За меня захочет», — подумал Джон и потом заметил: миссис Голдштейн отводила мужа от лестницы и едва заметно подавала свободной рукой знаки, мол, иди наверх. Джонатан встрепенулся и сначала медленно, едва заметно двинулся к лестнице, — а потом шмыгнул прямо за спиной господина Голдштейна. Отвлечённый женой, которая вцепилась ему в плечи, тот даже не сразу сообразил, что произошло.

Джон бежал по ступенькам, перепрыгивая через две. Он слышал тяжёлые шаги за собой, погоню, крики и увещевания, но уже свернул с лестницы в такой знакомый коридор. Беглый взгляд…

«Попался, паршивец!» — рычание послышалось слишком близко, и Джон залетел в — он даже не сомневался — нужную комнату. Провёл ладонью по ручке, и новые механизмы щёлкнули в замке, запирая дверь. Джон был ключником. Он знал, что делает.

В дверь заколотили.

— Откройте! Это мой дом, Спаркс! Я вышибу дверь заклинанием, если потребуется!

Джон замотал головой. У него так колотилось сердце, что он даже не понимал, на самом ли деле в дверь кто-то стучит. Он медленно обернулся и встретился с удивлёнными взглядами Эмили и её служанки, что уставились на него из угла комнаты.

— Эми! — Джон шагнул, протягивая руки к девушке.

Та хлопнула глазами — и спрыгнула с подоконника. Она тут же оказалась в его объятиях, словно и не ожидала никогда увидеться. Объёмная сорочка висела на хрупком теле, длинные распущенные волосы спутались.

— Он меня тут запер! — пожаловалась Эмили, отстраняясь и заглядывая Джонатану в лицо. — И синернист забрал. Он кричал, когда узнал, и поклялся, что я в жизни отсюда не выйду!

— Ну, это он точно преувеличил.

В дверь забарабанили с новой силой. Послышался умоляющий голос Кэролайн Голдштейн, но её прервал крик, обещающий снести и дверь, и голову Джона.

— И это тоже преувеличивает.

Джон сглотнул.

— Но он ведь выбьет дверь… — Эми сжалась и впилась ногтями в спину Джона, стискивая ткань его пиджака.

— Не успеет. Заклинание спадёт через минуту, и дверь сама откроется. А пока… — Джон сглотнул, — скажи мне, ты выйдешь за меня? Если да, я сделаю всё красиво при твоём отце, даже если он попытается убить меня в процессе. Если нет — исчезну, пока меня не порешили, и будь что будет. Одно слово. Прошу тебя.

Он сжал её руку. Второй Эми заправила его выбившуюся из-за бега прядь за ухо. Она поджала губы в смущённой улыбке, и зелёные глаза её счастливо светились, когда полушёпотом она произнесла:

— Да, Джон…

Послышался умилённый всхлип служанки.

А Джон как будто ожил. К его лицу снова прилила краска, спина выпрямилась и расправились плечи. Он опустился на одно колено, не отпуская руку Эмили, и услышал, как щёлкнула дверь. Он начал медленно, глядя на Эмили сверкающими глазами и не переставая улыбаться. Все замерли, затихли. Он достал из кармана крошечную шкатулку, а в ней на бархатной подушечке покоилось тонкое усыпанное гранатами кольцо.

— Это — фамильное кольцо, последнее, что я взял у отца, прежде чем мы договорились, что теперь я сам по себе. У меня есть всё, чтобы мы могли жить спокойно: большая квартира в центре Мидланда, деньги, связи, титул. Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы мы были счастливы. — Он выдохнул, глядя в по-детски светящееся лицо Эмили. — Эмили Голдштейн, ты станешь моей женой?

Она улыбнулась шире, бросила взгляд на отца и закивала.

— Да!

Джон поднялся и осторожно надел ей кольцо на палец. Эмили со звонким смехом запрыгала на месте и бросилась ему на шею.

— Тогда можете в моём доме не появляться, — пробасил мистер Голдштейн и, развернувшись, зашагал прочь.

Резко спущенная на землю Эмили растерянно посмотрела на дверной проём, где только что стоял её отец, и глаза её, мгновенье назад сиявшие от счастья, наполнились слезами.

Миссис Голдштейн вздохнула с осуждением, покачала головой вслед мужу и подошла к дочери. Та потянулась к ней, ускользая из объятий Джона, и зарыдала у матери на плече.

— Всё будет хорошо, милая, — шептала миссис Голдштейн. — Он примет это. Ты должна быть счастлива…

* * *

Джонатан вернулся к Эдварду поздно вечером и, не здороваясь, рухнул на диван. Он глубоко вздохнул, закинул руки за голову и улыбнулся, глядя в потолок.

— Всё! — торжественно выдохнул он. — Теперь я буду жить здесь!

Эдвард хмыкнул.

— У тебя есть квартира в Мидланде.

— Есть, — Джон кивнул. — Но пока туда перевезут мои вещи и обустроят всё, мне нужно где-то жить.

— И ты выбрал мой диван?

— Ты сам вызывался мне помочь. Я готов принять вашу великодушную помощь, ваше высочество!

— Я заставлю тебя платить аренду.

— Отвали, Керрелл! Я ведь шучу!

— Я тоже. — Эдвард пожал плечами. — Ты просто выглядишь слишком счастливым. Неужели никто не пытался снести тебе голову?

Джон глянул на друга, сжимая губы.

— Голдштейн хотел. Может, он даже попытался бы, но я точно застал его врасплох. Зря, наверно. Я хотел сделать красивый жест, показать, что я серьёзен, но, кажется, сделал хуже…

Джонатан сел, достал мундштук, и тонкая палочка затряслась в руках. Он поднял глаза с опаской. Эдвард стоял в шаге от него, смотрел грустно, понимающе и протягивал руку. На пальцах его приглашающе горели огоньки.

Джон мотнул головой. Как ни странно, курить ему сейчас не хотелось. И он просто крутил мундштук, снова уткнувшись взглядом в пол.

Ему было стыдно, словно он — провинившийся ребёнок. Только вина в этот раз была намного больше, чем разбитая ваза прошлого века, которую мать так упорно выбивала на аукционе. И последствия вины — намного сложнее…

— Как Эми? — осторожно спросил Эдвард, садясь напротив.

— Когда я уходил, успокоилась, — безжизненно отозвался Джон. — Кажется, она тоже думала, что поставить отца перед фактом будет хорошей идеей. И оба мы были неправы. — Он хмыкнул. — В любом случае, я заберу Эми оттуда уже завтра. Мадам Голдштейн обещала сделать всё возможное, чтобы сгладить углы, но… Но я сомневаюсь, что это возможно.

— Да ладно, Джон! Мистер Голдштейн не сможет злиться вечно! Он ведь не может не хотеть Эми счастья, верно?

Покрасневшее от гнева лицо мистера Голдштейна всплыло в памяти вместе с громом его жестоких слов и угроз. Джон затряс головой.

— Нет, нет, Эд! Ты его не видел! Единственное, чего он хочет — это снести мне голову. Потому что он считает, что это — позор. Клеймо. И хуже всего, что с ним многие согласятся.

Джонатан откинулся на спинку дивана, глядя в потолок. «Спарксы! Безупречная репутация!» Теперь он мог бы написать книгу о том, как одной глупостью перечеркнуть годы стараний отца, деда, возможно, прадеда.

— Отец, — заговорил Джон, всё ещё глядя в потолок и не переставая улыбаться, — сказал, что теперь я сам по себе. И оставил он мне то, что было моим, ни больше ни меньше. Так что теперь мой именной счёт в банке и квартира в Мидланде — всё, что мне принадлежит. Я в ужасе, Керрелл.

Улыбка умалишённого скользнула по губам Джонатана, когда он снова взглянул на Эдварда. Тот едвасдержал нервный смешок.

— Я не представляю, что делать дальше. Но знаешь, что, Эд? Я ведь этого хотел!

Он хохотнул.

Не этого.

Не совсем.

— Ты знаешь, что всегда можешь рассчитывать на меня, — Эдвард кивнул в подтверждение собственных слов. — К тому же, я уверен, никто из нашей компании не отвернётся от тебя из-за таких пустяков. И твой язык и твои силы у тебя никто не отбирал. Ты сможешь применить их.

— Ты прав! — Джон едва не подскочил. — Я всё ещё я! Возможно, теперь придётся тратиться меньше, но я наверняка что-то придумаю. У меня есть моё имя, моё достоинство, мои связи. В конце концов, у меня есть ты, Эд.

Джон протянул руки к Эдварду, словно тот был самым большим сокровищем в его жизни, и тот едва не упал от смеха.

— Я тебя понял, Джон! — сквозь смех проговорил он и бросил Джонатану, уже во всю корчившему обиду, рубин. — Думаю, он тебе всё-таки пригодится!

Джон поймал камень и, хмыкнув, спрятал его в карман.

— Благодарю, ваше высочество!

* * *

Натаниэль Спаркс не преувеличивал, говоря, что слухи разносятся стремительно. Тайная помолвка стала главной темой для обсуждений меньше, чем через два дня. Мало кто сомневался, что так всё и сложится, но внезапная рокировка Спарксов — отказ от одной помолвки и заключение другой — и повод для неё не могли не привлечь внимание. И уже на второй вечер приглашённые на чай подруги мадам Арт, сидя кружком в гостиной, горячо причитали:

— Это ужасно!

— Настоящий позор!

— Не представляю, как сейчас чувствует себя Кэролайн…

Восклицания пошли на второй круг, и Хелена, всегда старающаяся держаться подальше от материнских посиделок, заинтересованно остановилась. Проходя мимо, она было подумала, что мать опять жалуется подругам на неё, но обсуждение внезапно коснулось Спарксов, и Хелена просто не смогла удержаться. Спарксов никогда не обсуждали в негативном ключе. Уж точно не так активно.

— Что произошло? — громко спросила она, проходя в яркую, освещённую камином и световыми шарами гостиную.

Женщины обернулись к ней. Хелена приветственно улыбнулась и кивнула им с самым невинным выражением лица. Мадам Арт с извиняющейся улыбкой покинула приглашённых дам и подошла к дочери.

— Сын Спарксов, — заговорила она громко, чтобы слышали это все, — Джонатан, буквально вчера сделал предложение девушке Голдштейн, дочери моей знакомой Кэролайн. Ты должна её помнить.

Хелена быстро вспомнила и Кэролайн — женщину, располневшую с годами, но всё ещё сохранившую обаятельное, доброе, светлое личико и блестящие белокурые волосы, — и её дочь Эмили, такую же миловидную девушку, которая умела строить из себя наивную дурочку не хуже самой Хелены. А может быть, даже лучше. Сколько раз Хелена видела Эмили, столько та проводила время в компании Джонатана Спаркса, и выглядели они на удивление органично: красивые длинноволосые блондины, по глазам которых было видно: они умнее, чем кажутся.

— Это плохо? — непонимающе спросила Хелена, и со стороны дам послышалось неодобрительное фырканье: «Новое поколение! Никаких нравов!»

— Разумеется! — воскликнула мадам Арт, сжимая губы и кидая взгляд на подруг. — Во-первых, всем известно, что господин Спаркс уже давно планировал помолвку с другой девушкой. А во-вторых, — зашептала она с самым осуждающим видом, — причина этой внезапной помолвки… беременность мисс Голдштейн. — Хелена подняла брови от неожиданности, а мать сдавила её руку чуть выше локтя, как ястребы сжимают добычу, и процедила с угрозой: — И ради Неба, Хелена, постарайся вести себя так, чтобы с тобой подобного не случилось. А то я ведь даже не удивлюсь!

Хелена зыркнула на мать.

— Я не идиотка. Если я с кем-то и спала, то, как видишь, осторожно, как делают все хорошие девочки.

— Лучше не огрызайся, — пропела мадам Арт, возвращая себе улыбку, — а то я потребую объяснений, что значит твоё «если».

— Ничего, мамочка! — Хелена милейшим образом захлопала ресницами, высвободилась из хватки матери и, улыбнувшись заждавшимся дамам, исчезла из гостиной.

Мадам Арт вернулась к подругам, всем своим видом выражая недовольство дочерью. Дамы с пониманием закивали, и к причитаниям об ужасном проступке Спарксов прибавились уверенные советы выдать Хелену замуж, пока не поздно. «А то мы все знаем, что девушка она видная, столько кавалеров вокруг. Не стоит играть с огнём». Мадам Арт вежливо улыбнулась, но отвечать на это ничего не стала.

10

Стрела пронзила зависшую в воздухе шишку и впилась в ствол прямо за ней. Анна довольно улыбнулась, сняла с шишки поддерживающие чары и переместилась к Филиппу.

— Ты делаешь успехи! — похвалила она. — Почти в середину! А говорил, что луки ерунда, никаких усилений, «я не попаду».

— Ты знаешь, что раньше не работало, — нахмурился Филипп, пуская на лук задумчивый взгляд. Три года назад он не мог направить потоки энергии в стрелы вообще. Они гасли на подходе, стоило ему обрадоваться, что, наконец, что-то да выходит. Но сейчас всё неожиданно получалось. Анна заставляла его стрелять в бедные шишки каждый день, пока они гостили в королевском охотничьем угодье Джеллиера. В цели попадать было сложно: хвойные густые леса населяли тени, и даже охваченные розоватым свечением шишки были едва различимы на тёмных стволах. Но Анна была неожиданно строга и упорна в своих желаниях: она хотела убедиться, что у Филиппа действительно получается, что это не случайность, а он никак не мог понять, что же изменилось.

— Видимо, — предположила Анна, — раньше тебя сбивало то, что происходило в голове: война, проблемы с отцом. Сейчас всё не так плохо.

Филипп дёрнул носом.

— Возможно. Но кто знает, сколько продлится…

— Твоя сосредоточенность? — Анна забрала у него лук и, полюбовавшись упругим, вытесанным лучшими мастерами корпусом, повесила себе на плечо. Это был её личный трофей, единственное, что ей казалось важным в привилегиях высшего класса: качественное оружие. На луке даже вырезали её имя, а перья на стрелах сделали острыми и цветными: алыми и тёмно-розовыми.

— Наше перемирие. И с Райдосом, и, — Филипп хмыкнул, — с отцом.

— Не думай об этом, — махнула рукой Анна. — Думай о том, что у тебя всё наконец хорошо, твой отец далеко, а ты проводишь время со мной.

— Я надеюсь проводить время с тобой ещё достаточно долго, чтобы это не казалось чем-то особенным. — Анна закатила глаза, но промолчала, и Филипп предложил: — Я думаю, что мы можем вернуться в дом, а завтра или послезавтра отправиться куда-нибудь ещё. Мы достаточно исследовали Джеллиер, а на севере ещё Нефрит. Не хочешь?

Анна пожала плечами.

Нефрит она почти не помнила, была там совсем давно и недолго. Где-то на задворках сознания остались смутные приятные воспоминания, убеждение, что когда-то давно какой-то город Нефрита ей даже понравился, но что это был за город? Что в нём было хорошего? Никаких деталей.

Но Филипп убеждал: столица Нефрита заслуживала того, чтобы её увидеть. Особенно с высоты. И то, как загорался его взгляд, как восторженно он говорил, возбуждало в Анне любопытство: что же такого особенного могло быть в стране, полной драгоценных камней?

Тем более что Джеллиер, который Филипп тоже находил заслуживающим внимания, ей даже приглянулся. В нём переплетались величественная строгость и резной, как края снежинок, пафос столицы, свободолюбивый холод и дикость природы вдали от больших городов. Старинные шпили, напоминающие о мёртвой религии, мрачные улицы — огромный контраст с южным Пиросом. Столицу Джеллиера они с компанией всегда обходили стороной, да и вообще не были частыми гостями в этой стране. Джеллиер не любил мародёров, контрабандистов и прочий околопреступный сброд, так что Хог выбирал места более тихие, даже глухие, далёкие от столицы: горные или лесные поселения. Таких на Джеллиере было больше, чем где-либо. Но всё равно работы там было немного. Недостаточно, чтобы оценить страну по достоинству.

Сейчас же шанс появился и совершенно не разочаровал, даже несмотря на то, что городам Анна с Филиппом времени почти не посвящали, поселившись в королевском охотничьем домике в самом центре густых центральных лесов. Охота была в приоритете.

— Пусть будет Нефрит, — кивнула Анна. Если ей не понравится или станет скучно, они всегда могут вернуться сюда или найти место поинтереснее.

Филипп улыбнулся, свистом подозвал собак, которые гуляли неподалёку, и две гончие борзые прибежали, задорно виляя хвостами. Филипп потрепал одного пса по голове, пока второй вился вокруг ног. Анна любовно оглядела эту картину. Своих гончих Филипп любил почти так же, как драконов, и эти двое — Уинг и Фэнг — приехали вместе с ними с Пироса, потому что «собакам тоже надо изучать новые леса!».

— Ты давно был на острове? — вдруг спросила Анна. Филипп, подняв голову, озадаченный, заметно помрачнел.

— Довольно давно: до того как ранили отца.

«Год», — с сочувствием подумала Анна. И ведь Филипп ни разу не заикался, что скучает!

— Ты уверен, что нам стоит лететь на Нефрит? — спросила она в надежде, что он поймёт её намёк, но Филипп покачал головой.

— Разумеется стоит. Мы ведь договорились. Пойдём?

Он отвернулся как-то резко и пошёл, увлекая за собой гончих, по тёмной дорожке, лежащей меж диких ягодных кустов.

— Нефрит, Нефрит, — пробубнила Анна. — Сдался он тебе. Была б твоя воля, ты бы собакам крылья приделал и дышать огнём научил.

Она тряхнула головой, призвала из чащи использованные стрелы и, как только они уместились в колчане, пошла вслед за Филиппом.

* * *

Столица Нефрита Кивен оказалась ближе к соседу Джеллиеру, чем представляла Анна, только в ней было меньше шпилей и старинных резных узоров. Зато много башен. И Филипп был прав, говоря, что столицу надо осмотреть с высоты.

В первые же дни он повёл её на самую высокую смотровую площадку, и Анна не смогла удержаться, чтобы не вылететь на крышу, где, держась за шпиль, долго стояла, открыв рот. Город походил на огромную шкатулку: куда ни глянь — везде на скудном северном солнце сверкали драгоценные камни, где настоящие, где имитации. Районы, выкрашенные в разные цвета, по форме напоминали кристаллы, а плитки на центральной площади складывались в огромный алмаз.

«Тот, кто это придумал, сумасшедший!» — вынесла восхищённый вердикт Анна. Ей даже стало любопытно, как выглядит королевский замок. Он сверкал, будто был сделан из драгоценных камней, и, быть может, внутри они украшали всё вплоть до уборных и подвалов.

Но проверять они не стали: по уговору они держались подальше от любых замков, от раутов и балов, предпочитая им общество друг друга, шумных незнакомцев и молчаливых лесов. Так Анна чувствовала себя намного свободнее и в какой-то момент даже убрала маскирующие заклинания с татуировки под глазом. Их всё равно мало кто узнавал в городах, ей ни к чему было выглядеть лучше, чем она умела и хотела.

Вдали от дома Филипп тоже не пытался выглядеть идеально. Ему шли королевские камзолы не хуже кожаных курток, но в рубашке и дорожных брюках, заправленных в высокие сапоги, он нравился Анне больше. Казалось, что стирались границы между ними и он спускался со своего пьедестала кронпринца к ней на землю. И ведь землю эту он знал не хуже неба, в котором кружили его драконы, и готов был показывать Анне то, что казалось ему занятным. А ей оставалось подчиняться его желаниям и прикидывать, что она сможет показать ему в ответ.

Гулять по нефритским городам оказалось не менее завораживающим, чем смотреть с высоты на столицу. Анна скользила взглядом по вывескам, лепнинам, выложенными цветными плитками дорогам и думала, что только страна самоцветов может позволить себе самой превратиться в самоцвет.

Центральные улицы сверкали. Им не нужны были фонари — витрины, наполненные драгоценностями, казалось, могли осветить всё не хуже. На одной такой витрине Анна невольно задержала взгляд дольше, чем стоило. Филипп заметил это и остановился.

— Тебе они нравятся? — спросил он, тоже оглядывая расположившийся на чёрной бархатной подушечке набор из серебряных серёжек и колье, усыпанных розовыми сапфирами.

Анна сжала зубы.

Единственный подарок, что она позволила себе купить без сопротивления: именной лук, гибкий, лёгкий и прочный, из клёна, с набором стрел. Самые полезные вещи, которым они с Филиппом тут же нашли работу в джеллиерских лесах. На прочие подарки Анна закатывала глаза, особенно, если то были украшения. Самых везучим гарнитурам выпадал час триумфа на балу, который хозяйка, вынужденная подчиняться королевским устоям, вынуждена была посетить, но большая часть оставалась бесцельно тускнеть в шкатулках и футлярах.

А ведь всё это добро стоило несколько тысяч мэтров! Продай их — и денег хватит на всю жизнь!

С тех пор как эта мысль однажды сверкнула меж сожалениями об опрометчивости решений и провале планов, она не отпускала Анну. И сейчас, когда ещё несколько сотен мэтров так завлекающе блестели на неё с витрины, манили цветами её магии, было так сложно удержаться от воскрешения этой предательской идеи!

— Мы можем купить их прямо сейчас, если тебе нравятся, — предложил Филипп. — А можем вернуться позже.

Анна с сожалением сжала его руку.

— Ты знаешь, что мне ничего не нужно.

— Точно? — Филипп недоверчиво изогнул бровь. — Я чувствую сомнения.

Анна фыркнула. Он ведь даже не знал, почему она сомневается! И лучше ему было оставаться в неведении, потому что неизвестно откуда взявшаяся совесть верещала от низости помыслов о подобном. Но расчёт, пожимая плечами, напоминал, что её мечта останется так же недостижима, насколько недостижим Форкселли без денег.

Жизнь давала ей шанс, и Анна была не из тех, кто подобные шансы упускает.

— Пожалуй, — она снова замялась, покусывая губу и не отрывая взгляда от украшений, — они мне действительно нравятся. Только не рассчитывай, что от этого я стану иначе относиться к другим дорогим подаркам. Просто эти… особенные.

Филипп мягко улыбнулся, и Анна, извинившись перед Небом и всеми известными ей богами, заткнула совесть подальше. Так было нужно.

* * *

Бедные районы на крайнем юге Мидланда казались иными мирами. Филипп, видевший военную разруху, всё равно не мог разобраться в своих чувствах.

Анна говорила, что дух стран скрывается именно в таких крошечных поселениях. Он смотрит из-за цветастых навесов, играет с детьми на улицах. Его можно вдохнуть с запахом пыли и горячих пирогов, которые продавали прямо из окон. Там мало кто знал, как выглядят правители. Жители Мидланда давно привыкли, что правит ими не один человек, а тех, кто сидит в парламенте, выбирали народными голосованиями на разных уровнях. Если кандидат получил место, значит, ему можно было верить. Большее их не интересовало. Кто там что делал в других странах, не интересовало и подавно. У них был свой мирок, и мирок этот кипел и суетился, как огромный муравейник.

Филипп бегал глазами по узким улочкам, заполонённым бесконечными рядами торговых палаток, и Анна с удовольствием следила за тем, как менялись выражения его лица. Она могла поклясться, что в один момент он даже с ужасом подумал, а есть ли подобные места на Пиросе.

Вдруг Филипп моргнул и со скромным нерешительным интересом уставился на лавку, из которой смотрели длинные булки, усыпанные всем, чем только можно: кусочки перца, огурцов, оливки покоились под сырной шапкой и душистыми специями.

— Я ведь не умру, если это съем, верно? — поинтересовался он полушёпотом у Анны.

— Нет, ваше высочество, эта еда только для обычных людей. Для принцев — смертельный яд.

Она невинно хлопнула глазами, быстро кивая.

Филипп усмехнулся, но «яд» решил всё же испробовать. Анна пошла за ним, как вдруг проходящий мимо мужчина, облачённый во всё чёрное, с силой толкнул её в плечо.

— Эй! — воскликнула Анна.

Он обернулся, блеснув угольно-чёрными глазами. «Пойдём за мной».

Губы незнакомца не двигались. Он отвернулся, надвинул капюшон ниже и быстро пошёл прочь. Анна стояла, неотрывно глядя ему в спину.

При столкновении она что-то почувствовала. Что-то пронзившее руку от плеча до локтя намного больнее, чем простое столкновение с уличным хамом. Что-то знакомое и понятное, но потерявшееся за раздражением и подозрениями.

Прежде чем скрыться за углом, человек в чёрном ещё раз обернулся и коротко махнул ей рукой, будто здороваясь, — и Анна вздрогнула.

«Да чтоб его!..»

И сорвалась с места.

Она слышала голос Филиппа за спиной, слышала возмущения людей, но ей было всё равно. Она продиралась сквозь толпы, расталкивая мешавших, спешила, чтобы не потерять незнакомца из виду. Он мелькал впереди чёрным пятном на песчано-коричневом фоне домов и прохожих, а потом свернул в подворотню.

Анна — за ним.

Она застыла на мгновение. Мужчина уже был далеко, за несколько пролётов от неё. Он стоял, ждал, и Анна знала, даже не видя его глаз: он следил за ней.

Шаг вперёд. Ещё один. Осторожно. Крадучись, как кошка. Играющие на низких ступеньках одного из домов дети замерли, наблюдая за ней с настороженным любопытством.

А чёрная фигура качнулась, отвернулась, взмахнув чёрным плащом, — и ускорилась. Анна сорвалась с места вслед за ним.

Мелькали перед глазами бедные районы, навесы, растянутые меж домами верёвки, и два луча неслись, поднимая пыль, и взметались за ними сохшие простыни. Люди шарахались в стороны, кричали, ругались — и выворачивали шеи, чтобы видеть, как далеко улетят две вспышки.

А те неслись прочь из города, в поля, за последние лачуги. И только там, на жухлой траве, они остановились и приняли человеческий облик.

Их разделяло несколько метров. Достаточно близко, чтобы видеть и слышать, и достаточно далеко для манёвра.

— Кто вы? — крикнула Анна. — Что вам нужно?

— Слишком много вопросов, — выдохнул мужчина, и скинул капюшон.

Вытянутое лицо с острыми чертами казалось бледным, тёмные волосы были зализаны назад, а на щеках чернели ромбы татуировок.

— Мы с вами знакомы? — Анна перебирала в уме всех известных ей аурников. Всего несколько человек на два материка, и этого мужчины среди них не было: он слишком выделялся, чтобы его забыть.

Взгляд его угольно-чёрных глаз обжигал, и чёрным дымом клубилась, расползалась под ногами энергия. А он стоял, спокойный, будто ничего не замечал и готов был вести светскую беседу.

— Я знаю вас, мисс Рейс. Но чтобы узнать меня, мало прилететь на несколько месяцев на другой конец света. В известности так много изъянов! Все всегда знают, где ты и что у тебя на уме. Я не могу позволить себе такую роскошь.

Анна напряглась. Он знал её, знал, где она была, где её найти и как привлечь её внимание. Что он мог знать ещё? И главное: кем он был? Она не видела никаких отличительных деталей, кроме обычных для аурников Форкселли татуировок. Он был одет в абсолютно черный костюм — ни вышивки, ни узоров на ткани, в чёрный плащ с невыделяющимися застёжками, на нём не было украшений, и говорил он с акцентом, который она не могла отнести ни к одной стране.

— Не хотите представиться? — Анна едва заметно отступила. Тянуть время с ним было бесполезно — ковёр чёрной энергии заволакивал землю быстрее. Человек в чёрном был опасен и готов атаковать.

— Не хочу, — усмехнулся он.

И щупальца вылетели из-под его плаща.

С треском врезались они в щит, и тот распался, словно стеклянный. С шипением новые змеи возникли прямо из-под земли, и Анна метнулась вверх и в сторону.

Человек в чёрном стоял неподвижно и лишь взглядом следил за ней, мечущейся от его атак. Анна зарычала от раздражения, и разряд молнии, разбивая землю, полетел в мужчину. Тот уклонился.

Ещё атака — и Анна замерла, приоткрыв рот. Он остановил молнию на лету, скрутил в шар и держал в ладони так, будто игровой мяч. А она сверкала, крутилась, свистела.

Анна не отрывала взгляда от сферы. Мужчина не отрывал взгляда от неё.

Сердце стучало как сумасшедшее. От лица отливала краска, сердце стремилось спрятаться в желудке. Столько энергии — и он держал её, и ни один мускул не дрожал на его остром лице. Страх липко обвивался вокруг неё, как щупальца обвивались вокруг бешено крутящейся сферы. Над поляной угрожающе сгущались тучи.

И единственное, что Анна могла сейчас, — не сдерживаться.

Они переглянулись, он усмехнулся — и сдавил сферу.

Оглушающий гром обрушился на поляну. Всё вокруг на миг утонуло в ослепляюще-белом свете. И вынырнули из него уже не люди: два энергетических гиганта — сверкающе-розовый и кобальтово-чёрный. И силуэты видны их были далеко за полем, там, на узких пыльных улицах. Люди взбирались на крыши, выглядывали из окон, чтобы видеть, как сражаются два энергетических гиганта, как пасмурное небо сверкает от их столкновений и как в один момент, распахнув плащ, будто летучая мышь раскрывает крылья, чёрный силуэт обволакивает и поглощает розовый…

Филипп беззвучно выругался и пришпорил испуганно замершего коня.

* * *

Тело ныло от падения, которое Анна едва успела замедлить. Соперник оказался быстрее, резче и намного, намного сильнее, чем все, с кем ей когда-либо приходилось иметь дело. Он набросился, как хищные птицы на мышей, пробился под её ауру, обжёг разрядами тока и, прежде чем Анна сообразила, разбил всё к чертям, не давая и шанса ответить.

Её магия рассеивалась, поглощаемая абсолютной темнотой. Та жалила, выжигала кислород, накаляла нервы, и не было ей ни конца ни края. Мир исчез, и только фигура незнакомца, оставшаяся без плаща, выделялась, светясь в темноте кромкой пробивающейся энергии. Он выглядел чужеродно, будто его фигуру вырезали из другого места и вставили сюда.

Силуэт качнулся, приближаясь, и из последних сил Анна возвела вокруг себя полупрозрачный щит. Совсем слабый, едва ли он мог её защитить, но она не хотела даже думать о том, что обречена и сопротивляться бесполезно. Она много из чего выбиралась, и это не должно было быть последним смешком судьбы.

Мужчина подошёл беззвучно. Склонился над Анной, окидывая колючим взглядом. Зрачки глаз сливались с обсидиановой радужкой, и Анна подумала, что ему бы пошли две такие дыры в голове.

А он сморщился с пренебрежением.

— Слишком просто. Девчонка, так просто скосившая с десяток-два военных Пироса и Райдоса! «Ведьма». — Он хмыкнул и закатил глаза. — После такой молвы рассчитываешь на нечто большее. Я явно тебя переоценил. Всё же есть разница между опытным магом и девчонкой-самоучкой, которая за двадцать лет так и не поняла всех особенностей своей силы.

— Да что вам от меня нужно, в конце концов?! — воскликнула Анна. — Силами решили помериться?

Он разочарованно покачал головой и пошел по кругу, давая себя разглядеть лучше. Высокий статный мужчина в чёрном камзоле. Выделяющиеся скулы, острый подбородок. Вокруг глаз и на лбу залегли тонкие морщины. Анна нервно следила за ним взглядом. Когда он зашёл за спину, напряглась, ожидая атаки, но он молча обошел её и остановился напротив. Задумчиво скрестил руки на груди и прищурился.

— Девочка, пытавшаяся покорить Форкселли, а в итоге женившая на себе принца Керрелла, — вкрадчиво проговорил он и спросил: — Ты что-нибудь знаешь об их реликвиях, Анна?

У неё по спине пробежали мурашки. Руки, державшие щит, загудели от напряжения. Последнее, чего она ожидала, — вопрос о реликвиях. Потому что никто не знал. Как мог он?..

— Может, и знаю…

— Сколько их?

— Решили проверить ещё и мои знания истории?!

— Отвечай, — прошипел он, и щит Анны задрожал.

— Пять.

— Отлично. — Он сухо поаплодировал и тут же изменился в лице: — Три сейчас у их владельцев. Одна, вероятно, в тайнике в замке. А где пятая?

Анна дёрнулась. Воздух вышибло из легких получше любых ударов.

— Понятия не имею, — выдавила она.

Чёрная тень скользнула по лицу незнакомца.

Анна закричала, по рукам до самых плеч прошёл разряд. Щит пал, а мужчина оказался рядом с ней и схватил за челюсть, вцепившись, как коршун в добычу.

— Не лги мне, — прошипел он. — Я знаю, кто нашёл её после «случайной» смерти короля. Я знаю, кто выкрал её и убежал, когда произошла облава. Единственное, чего я не знаю, это почему никто не смог убить парочку малолеток и забрать то, что им не принадлежит.

— Вам оно тоже не принадлежит, — выдохнула Анна.

Он притянул её ближе.

— А вот кому она принадлежит — уже не твоё дело. Отдай её мне и убирайся с дороги, если хочешь жить.

— У меня её нет.

Врать ему было опасно, но и отдавать реликвию, которую она берегла так много лет, какому-то негодяю Анна не собиралась. И пусть бы он её убил сейчас — тогда бы у него не осталось никаких шансов её заполучить.

Он хмыкнул, отпуская Анну, и выпрямился. Темнота вокруг него начала сгущаться, поглощая свечение. Он поправил манжеты, размял затянутые в кожаные перчатки пальцы… И вдруг замер, прислушиваясь и хмурясь. Анна тоже напряглась. Чужеродная энергия пронзила черноту, разлетелась по ней и не собиралась растворяться.

Мужчина прислушался. В глазах его вспыхнуло нервное раздражение, и он с досадой покачал головой. Вся темнота тут же втянулась, снова обращаясь длинным плащом, — и мужчина исчез, оставив после себя лишь из ниоткуда взявшийся туман.

Анна сидела на земле, потирая лицо, и смотрела вдаль. Человек в чёрном исчез, но та новая энергия всё ещё была рядом, и от неё тоже было не по себе.

Цокот копыт показался грохотом после абсолютной тишины.

— Анна!

Филипп спрыгнул с лошади, подбежал к ней и помог подняться.

— Что здесь произошло? — спросил он, заглядывая ей в лицо.

Анна смотрела на него, едва понимая, что он говорит. Что-то про взрывы, завесы… У неё звенело в ушах, мысли, совсем как поле вокруг, заволок туман. В памяти застыл пустой взгляд чёрных глаз, а кожей она чувствовала, как он сжимал её челюсть.

— Здесь был человек… — Она прикоснулась к щеке несгибающимися пальцами и сглотнула. — Он… Ему что-то от меня было нужно… — Её взгляд, блуждающий по туманному полю, остановился, глаза расширились, и лицо побледнело. — Скажи, — прошептала Анна, сжимая предплечье Филиппа, — что ты тоже его видишь.

— Кого? — не понял тот, взглянул туда, куда она смотрела, и медленно кивнул.

На горизонте в рассеивающемся тумане виднелась фигура человека, укутанного в плащ. И в руке его блестело, будто факел путника, копьё.

— Это он? — насторожённо спросил Филипп.

Анна едва заметно покачала головой.

— Нет. Но я чувствую его энергию тоже.

— Думаю, — быстро отмер Филипп, — нам стоит отсюда убраться. И поскорее.

Анна нервно закивала, озираясь, и вдруг наткнулась взглядом на…

— Откуда конь?

— Одолжил для погони, — ответил Филипп, глядя на мирно жующего жухлую траву коня так, будто впервые видел. — Думаю, стоит его вернуть.

Вернув коня, они переместились в снятую комнату в лучшем отеле маленького городка. Там было свежо, не пахло вездесущей пылью и маслом. Простыни были белыми, и на окнах висели прозрачные тюлевые занавески. И, что важнее всего, там не было тумана и странного смешения двух чужеродных мощнейших энергий, от которых кружилась голова и сжимался желудок.

Голове стало сразу же легче, оцепенение спало, и Анна упала на кровать и схватилась за раненые руки, впиваясь ногтями в локти, морщась и сжимая зубы.

— О небо! Как же жжётся! — простонала она, выгибаясь. Руки парализующе кололо от кончиков пальцев до самых плеч.

— Жжётся? — переспросил Филипп.

Он подсел к Анне, взял её за руку и погладил.

— У него магия… жалится, — пожаловалась она.

На коже не было ни одной красной точки, но изнутри все нервы жгло огнём.

— У того, кто на тебя напал?

Анна кивнула.

— У него магия как обсидиан: чёрная и колючая. Она под мой щит залезла, как будто я… не знаю… Он очень сильный аурник. Я никогда таких не встречала. Ни здесь, ни на Форкселли.

— Могу поспорить, что он с Райдоса, — хмыкнул Филипп. — Мальчишка оттуда как-то ранил меня подобным образом.

— Он с Форкселли, — покачала головой Анна. Она села и несколько раз сжала руки, убеждаясь, что всё ещё может ими пользоваться. — Возможно, не родился там, но живёт точно. Он сказал, что услышал обо мне там.

— А ты популярна, — усмехнулся Филипп.

Анна тяжело вздохнула и, поднявшись с кровати, подошла к окну.

— А тот человек, которого мы видели потом… Ты думаешь, он опасен?

— Не знаю.

Филипп встал с ней рядом, прислонился к оконному косяку и выглянул на улицу сквозь полупрозрачный тюль.

Под рыжим закатным солнцем прогретые за день улицы наполнялись новыми людьми. Они бродили меж бедных повозок и торговых навесов. Они шумели еще с большей энергией, чем днём, не такие занятые, не такие усталые. Полные сил для тайной ночной жизни.

Анна коротко вздохнула.

— Я тебе не говорила, — начала она, — но тогда, после битвы с драконами, когда вы сожгли посёлок, я гуляла по нему и увидела что-то странное. Искры энергии, особенно огненной, вылетали отовсюду — из стен, из пепла, из трупов — и скапливались в одном месте, как облако. И под ним был человек в плаще, с копьём… И он их поглотил. И знаешь, что еще? — Она прикусила губу. — Он меня видел.

Анна поёжилась и посмотрела на Филиппа. Тот, казалось, совсем не удивился. Он нахмурился, прижал палец к подбородку, о чём-то размышляя, и изредка качал головой.

Рассказанное Анной не укладывалось в голове. На такое не был способен ни один волшебник Мэтрика. Высшие стихийники могли черпать магию из окружающей среды, превращать её в собственную и использовать. Если бы человек, описываемый Анной, собрал ближайшее пламя, пока город горел, в этом не было бы ничего странного: подобное мог проделать отец. Возможно, мог и Эдвард, но Филипп ни разу не интересовался, чему учили брата.

Только вот собирать энергию уже использованной магии, высасывать её из пепла… Из всего города! Этому едва ли можно научить. Возможно, такой уровень волшебства подвластен Совету Магии, его старейшинам. Уж точно не каждому проходимцу.

— Это всё слишком странно, — сказал Филипп.

— Ты ведь не считаешь, что я всё выдумала?! — воскликнула Анна.

— Нет. Нет, просто…

— Послушай ещё раз, Керрелл. И подумай, что он такое! Он собрал всю энергию, приманил и впитал её! Ты бы это видел! Он был стариком. Седой, в порванном плаще и с копьём…

— Я тебе верю, — спокойно произнёс Филипп, глядя Анне в глаза. — Я тоже его видел. — Она уставилась на него, одним взглядом заставляя рассказывать дальше. — Человек в плаще и с копьём… Я считал его видением, но, видимо, он настоящий. Он знал, что я смотрю. Уверен, он хотел, чтобы я смотрел и видел. Он дал мне подсказку про драконов. Просто начертил их на земле, будто говоря, что только так можно победить. Прошло так много лет. Я даже забыл о нём.

Филипп усмехнулся.

— И что это может значить? Что ему нужно тут? — Анна скрестила руки на груди. — Вряд ли он шёл в магазин за яблоками и случайно оказался на том поле. Он на что-то намекает или опять ищет источники энергии? Там, где мы сражались, её было много. Но что, если он намекает на новые войны?

Она прикусила губу. Это предположение имело смысл после того, что она услышала от человека в чёрном.

— Думаю, — сказал Филипп, — нам не стоит беспокоиться о нём так сильно, как о том, кто напал на тебя. Раз он знает, что мы здесь, он может напасть снова. Нам лучше уехать куда-то, где будет безопаснее.

Анна молча смотрела на него несколько секунд, а потом медленно кивнула. Ей не хотелось прекращать их небольшие путешествия, не хотелось ни от кого прятаться, но ей нужно было время, чтобы понять, что она на самом деле может против того человека. И может ли. Возможно, проще было бы действительно сбежать. «Уйти с дороги», как он говорил. Она всё равно собиралась, а сейчас представилась причина сделать это раньше.

— Что насчет острова? — спросила Анна. — Ты ведь хочешь повидать свою хвостатую любовь, правда, Керрелл?

Филипп слегка задумался или сделал вид, что задумался, а потом расплылся в довольной предвкушающей улыбке.

— И остров намного безопаснее, чем любое иное место, куда мы можем пойти, — кивнул он.

Анна закатила глаза, откинула волосы назад и отошла, разводя руками.

— Да-да, Фил, я верю тебе, дело именно в безопасности.

11

Анна в очередной раз проснулась и уставилась в потолок, пытаясь перевести дыхание. В неспокойном сне её опять загоняли в тёмный угол чёрные ядовитые змеи. Они кусали, их яд парализовывал и болью отдавался в руках. А потом они превращались в человека в чёрном плаще, который требовал от неё отдать щит. Он начинал с шипения, потом говорил громче, громче, пока не срывался на крик — и от него Анна просыпалась с гулом в ушах и с предательской дрожью во всём теле.

Она повернулась к спящему Филиппу и недолго смотрела на него с лёгкой завистью. Она не знала, как до сих пор ни разу не разбудила его своим ёрзаньем в кровати посреди ночи, тяжелеющим дыханием и тем, как пробиралась по холодному скрипучему полу к окну и осматривала едва заметные переливы защитного барьера. Тот оставался нетронутым, тёмные силуэты постовых прохаживались по стене. Остров спал безмятежно, не помышляя об опасности, а Анна постоянно, уже на протяжении месяца, боялась, что та нагрянет. Для человека в чёрном барьер над островом наверняка был не страшнее натянутого бумажного листа.

Но он пока не появлялся, и Анна боялась этого тоже. Мало ли что за пределами острова могло его задержать.

Стараясь не тревожить Филиппа, Анна снова подошла к окну. Поздний рассвет молоком разливался по небу, сквозь приоткрытую форточку проникал прохладный солёный воздух. Анна ненавидела море, ненавидела рыбу из этого моря, которую на острове не подавали разве что на завтрак. В последние дни она не могла даже смотреть на неё: казалось, что назад попросится всё остальное.

Но больше всего Анна невзлюбила драконов. Рядом с ними она чувствовала себя некомфортно, в голову лезли воспоминания о войне, о том, как всё горело, как огнедышащие монстры взмахами крыльев раздували пламя и как близка была опасность в те моменты. И эти воспоминания становились последней каплей для расшатанных нервов.

Поначалу даже крошечные юркие дракончики, больше походившие на чешуйчатых летающих собак, будили плохие мысли, но со временем Анна смирилась с тем, что они постоянно находятся рядом, порой даже играла с малышами, сидя на траве: запускала светящиеся шарики, а дракончики носились за ними, пытаясь поймать. Но у больших драконов за стеной она была лишь раз, в самый первый день.

Тогда, познакомив Анну со своим тренером и другом Григом, Филипп решил представить ей того, по кому скучал сильнее всего на свете — своего дракона. Филипп так переживал из-за встречи, словно тот был не просто питомцем. Вряд ли хоть кто-то переживал так о разлуке с собакой или лошадью. И Анна с неудовольствием отметила, что начинает ревновать.

Анна ловила взглядом всё вокруг: гладкие чешуйчатые спины, приветливо улыбающихся людей, огромные окружённые защитными заклинаниями вольеры. Григ извещал всех, что пожаловал принц, а Филипп махал старым товарищам. Один из драконов — только с двумя задними лапами, в синей чешуе и с белым брюхом — с забавным улюлюкающим звуком подбежал к прозрачной стене своего загона, и Филипп погладил большой шершавый нос, словно ограды не было.

Анна удивлённо подошла ближе и, пока никто не видел, коснулась барьера. По поверхности пошли цветные разводы, а руку неприятно кольнуло. Совсем слабый разряд, но воспоминания о темницах Пироса чёрными тенями промелькнули перед глазами, и, отгоняя наваждения, Анна поспешила за Филиппом.

Вольер, в который они наконец вошли, был огромен. В нём умещалось небольшое озерцо, несколько деревьев, сросшихся так, что ветви их переплелись и образовали шалаш, дающий тень от жарящего южного солнца. В вольере можно было спокойно летать, и ничто не стесняло белоснежного дракона, который свернулся в углу калачиком и ничего не подозревал.

— Его зовут Вайверн, — шепнул Филипп Анне. Та неотрывно смотрела, как мерно поднимается и опускается спина спящего дракона.

— Ну вы только посмотрите на него! — воскликнул Григ. — К нему пришёл хозяин, а он развалился!

Вайверн что-то буркнул, но глаз приоткрыл — и тут же вскочил. Его шея и хвост вытянулись, крылья расправились — и он, полный радости, помчался к Филиппу, ластясь, как большой пёс, подставляя голову и шею для ласк.

В тот момент глаза Филиппа так светились от счастья, что Анне показалось, что он никогда и не менялся, не было того сдержанного и серьёзного мужчины, который сопровождал её, пока они были в столице Пироса; не было обеспокоенного мальчишки, который не понимает, почему он не лучше других во всём и как бороться с недостатками, которые не изменить. Был только он: весёлый, вдохновлённый и искренне радующийся встрече с тем, кого понимал и кто понимал его.

Ревность кольнула с новой силой.

Анна сделала шаг вперёд.

— Вы так милуетесь, будто это не дракон, а собачка, — усмехнулась она.

Вайверн, до глубины души оскорблённый, зло уставился на неё, настороженно следя за каждым движением. Острые чешуйки на его шее приподнялись как ощетинились.

— Хочешь погладить? — спросил Филипп.

— А он меня не съест?

Прозвучало это как шутка, но Анна была уверена: Вайверн мог.

— Он не опасен.

Вайверн прищурился и клацнул зубами.

— Так я и поверила, — закатила глаза Анна.

Но Филипп словно не замечал настрой дракона, погладил его по шершавой шее, и тот, замурчав от удовольствия, бросил на Анну взгляд из-под прикрытых век, словно говоря: «Смотри, тебя он так не гладит». Она фыркнула, скрещивая руки на груди.

— Не стоит ревновать, — сказал Филипп, не обращаясь ни к кому конкретно, — я люблю вас по-разному.

Анна покачала головой. Он говорил так, будто дракон его понимал и мог ответить. Драконы, может, и были достаточно умны, чтобы выполнять приказы, но едва ли осознавали, что такое любовь и как можно любить «по-разному».

— Ты зря его недооцениваешь, — улыбнулся Филипп. — Он всё понимает.

— Ты умеешь читать драконьи мысли?

— Почти, — спокойно ответил он, и иронизирующая Анна смутилась. — Я понимаю их иначе. Всех. Это может казаться странным, но даже без связи с драконом по его движениям, взгляду можно сказать очень много. Чего они хотят, чего боятся, как к кому относятся. Но с Вайверном наша связь глубже. — Было погрузившийся в свои ощущения Филипп вздрогнул, и мечтательное выражение слетело с лица, будто и не появлялось. Он понял, что случайно сказал лишнего, и быстро сменил тему: — В общем, Вайверн считает тебя соперницей.

Анна усмехнулась.

— Ну так дай своей ревнивой ящерице знать, что я ему не соперница. Потому что я уже победила.

Она показала Вайверну руку, которую обвивали тонкие магические линии, узы брака. Показала — и едва успела отдёрнуть. С треском разлетающихся искр Вайверн врезался в поднятый щит, проехавшись по нему щекой. Филипп хлыстнул дракона по спине.

— Что ты творишь?!

Вайверн крутанулся к нему, и они, полные ярости, впились друг в друга взглядами. Воздух переполнило напряжение. Горячая, бурлящая властность волнами расходилась от Филиппа и резонировала от каменных стен вольера.

Анне казалось, что она лишняя. Будто она опять застряла на крыше, окружённая военными, а Филипп, разъярённый, только что победивший в бою, рискнул противостоять отцу. Только Вайверн не был королём Пироса. И он сдался. Опустил морду, как провинившийся щенок, и обиженно уполз обратно в угол, по дороге выпуская из носа клубы дыма. Улегшись в тени, он бросил последний взгляд на Филиппа и отвернулся.

Анна торжествующе улыбнулась. Хоть в чём-то она была важнее дракона! Только разочарованный вид Филиппа, который не отрывал взгляда от Вайверна, спустил её на землю и заставил почувствовать себя виноватой.

— Мне не стоило его дразнить… — тихо сказала она.

— Всё в порядке, — покачал головой Филипп. — Ему придётся смириться с тем, что не один он важен для меня.

Анна тоже бросила взгляд на Вайверна и пожала плечами. Ей не должно было быть дела до чувств какого-то там дракона. Жаль, что ей было дело до чувств Филиппа…

С того дня его расстроенное лицо постоянно всплывало в мыслях, и Анна не хотела расстраивать его больше. В вольере она больше не появлялась. Филипп пару раз звал её с собой, убеждал, что Вайверн обычно мирный, просто капризничает. «Григ говорил, что в моё отсутствие он пытался задирать других драконов. Распустился! Я его усмирю!» Но Анна постоянно отказывалась, и Филипп сдался. Сам он все дни проводил с драконом, и порой из окна Анна видела их силуэты высоко над стеной. Хоть кому-то было весело, хоть кого-то не будили по ночам кошмары и не мучили ужасные мысли.

Анна вздохнула и повернулась к спящему Филиппу, и лёгкая улыбка скользнула по её губам. Он спал в неведении ни об истинных мотивах человека, который на неё напал, ни о том, что его жена в тайне переписывается с друзьями. Едва ли Филипп был бы против писем, но он точно стал бы расспрашивать о них, а Анна не хотела его беспокоить и тем более рассказывать о том, что прячет вещь, которой у неё быть не положено. А одна правда неизбежно потянула бы за собой другую, третью, и в конце остался бы лишь горький осадок из впустую разгаданных тайн.

Неожиданный дребезг стекла заставил вздрогнуть. Анна обернулась и увидела, как грубо сложенный лист бумаги ползёт по стеклу к открытой форточке, пытаясь пробраться внутрь. Анна воровато оглянулась на Филиппа, — тот перевернулся к ней спиной, будто не хотел мешать, и продолжил спать, — открыла окно и забрала письмо.

Оно было от Харона. Тот изредка писал Анне в тайне от её брата, рассказывал, что и как. В этот раз крупные неуклюжие буквы извещали, что Орел общался с каким-то человеком, который предлагал большую сделку. «Он хочет встретиться с нами на следующей неделе, и я знаю, что Орел согласился».

Анна прикусила губу.

Было время, Харон рассказывал, что Орел много пил и резал себе руки, но ничего не заставляло её переживать так, как упоминание о незнакомце.

«Держи меня в курсе. Я буду поблизости, если понадобится помощь», — быстро начеркала Анна и отправила ту же самую бумажку в обратный полёт.

Звякнуло стекло в закрытой форточке. Тихоскрипнула кровать.

— Ты уже не спишь? — пробормотал Филипп. — Что-то случилось?

Анна медленно повернулась. Филипп протирал глаза и выглядел так, словно мог уснуть, едва коснувшись подушки. Но его сонный взгляд следил за ней.

— Всё в порядке, — едва слышно сказала Анна. — Просто… Фил… — Она немного замялась, глядя в пол. — Давай вернёмся на Пирос. Я имею ввиду, на большую землю. Я скучаю по лесу…

Анна пытаясь выдавить улыбку, но волнение с лица убрать не смогла.

Удивлённый Филипп пожал плечами.

— Как ты хочешь.

Анна закивала, всё еще поглощённая своими мыслями. А Филипп упал на подушки, распахнул глаза шире, силясь не уснуть, но после секунд созерцания потолка тряхнул головой: дремота не отступала. Он посмотрел на всё ещё стоящую у окна Анну и приглашающе протянул к ней руку. Она сдавленно улыбнулась, бросила взгляд на улицу и, мысленно желая записке счастливого пути, вернулась в кровать.

* * *

Анна переместилась в лес и схватилась за ствол ближайшего дерева. В глазах потемнело, а к горлу подступила тошнота. Пришлось несколько мгновений простоять, впиваясь ногтями в кору и ругаясь сквозь зубы. Это состояние, не отпускавшее уже недели две, порядком раздражало. Сначала она думала, что подхватила где-то на острове заразу — мало ли что скрывается меж тех исполинских деревьев! — или отравилась рыбой, на которую сваливала все свои беды. Но сейчас она снова оказалась на большой земле, далеко от морей, тропиков, драконов — прости, небо, — рыбы, а лучше не становилось.

Когда всё кончится, думала Анна, нужно будет-таки обратиться к врачу. Но пока ей было не до того: предстояла важная встреча. Выдохнув, когда приступ отхлынул, она выпрямилась и осмотрелась. Промазала. Раньше такого почти не случалось. Благо, место встречи — пустырь недалеко от реки, за домом — был совсем рядом. Сквозь спутанные ветки кустов и слабых деревец можно было даже заметить его серый бок.

Анна вздохнула и побрела на берег. Тот был пуст. Харон опаздывал, и Анна подумала, что он уже не придёт. Может, испугался, что Орел разозлится их встрече, может, нашёл дела важнее, может… Не успела Анна подумать третье, самое страшное «может», как за спиной зашуршали, захрустели ветки, и из-за кустов показалась крупная фигура Харона. Он завыл по-медвежьи, подбежал к Анне и сжал её в объятиях так, что рёбра могли бы треснуть.

— Я так скучал, Анка! — воскликнул он, широко-широко улыбаясь, и отпустил Анну.

— Ты что, еще подкачался? — рассмеялась она, потирая плечи.

— Нет, это тебя твой принц разнежил. — Он окинул Анну оценивающим взглядом и недовольно покачал головой: — В тебе серьёзно что-то изменилось, Анка. Ты как?

— Я в порядке, — отмахнулась она. — Как у вас дела?

— Живём, — пожал плечами Харон. — Орел сейчас будто ожил. Перестал пить, резаться. Ждёт этого и места себе не находит. Но мне всё равно не нравится что-то. Очень… быстро…

— Мне тоже не нравится. Как бы это ни был тот человек… — Она втянула носом воздух и подняла взгляд на Харона. — Будьте осторожны.

— Что за человек? — спросил Харон. — Ты так и не рассказала, что случилось. Но то письмо было, э… Взволнованным.

Анна пнула камень и отошла на пару шагов к реке. Помолчала, кусая губы, и снова повернулась, но взгляд её проскользил мимо Харона, ему за спину и остановился на том, что могло бы быть стеной дома.

— Маг. Аурник, — сказала Анна. — Очень сильный. Вызывай меня сразу, как только увидишь человека в чёрном плаще.

— Пока письмо долетит… — начал было Харон, но Анна остановила его жестом и вытащила из-за пазухи синернист. Оправа блеснула в лучах слабого осеннего солнца.

Харон вытаращился на него, и только что слюни не капали у него изо рта.

— С-с-синернист?! — воскликнул он.

— Именно.

— Он же… дорогой, что…

Харон осторожно, боясь сломать, забрал у Анны прибор, поёжился с благоговением, когда в его большую ладонь впились крошечные шипы с камня-считывателя.

— Не говори мне об этом, — покачала головой Анна. — Ты не представляешь, какие дорогие вещи у меня теперь есть. И я готова отдать любые из них, чтобы этот человек до вас не добрался.

— Он такой страшный? — неуверенно спросил Харон, и глаза его бегали.

Анна зыркнула на него и не ответила.

— Я напишу, если что, — пообещал Харон. Анна взглянула на него ещё раз, уже добрее, и с кивком исчезла.

Слабость и тошнота снова обрушились на неё, стоило оказаться в спальне, но по крайней мере в этот раз она переместилась правильно. Было бы неприятно попасть в чужую спальню или вовсе застрять в петле. Тогда пришлось бы объяснять, что с ней происходит, а об этом не знал ещё никто.

Анна не говорила об ухудшившемся самочувствии даже Филиппу, а он, казалось, и не замечал. Зато замечал её обеспокоенность с того момента, как она попросила вернуться на север. Попытки выспросить, что не так, ни к чему не приводили: Анна отнекивалась, списывала всё на простуду. Филипп в это, разумеется, не верил, но сильно не наседал: у него появился миллион каких-то дел в столице, из-за которых он снова злился и пропадал целыми днями.

И, с одной стороны, Анна хотела, чтобы он был рядом и скрашивал полные нервов дни, когда она смотрела в окно и с ужасом ждала, что сработает одно из расставленных вокруг дома сигнальных заклинаний. Тогда бы в небо взлетел сноп искр, будто салют, и она бы поняла, что это значит.

С другой стороны, Анна молилась, чтобы Филипп так ничего и не узнал. Он не должен был следовать за ней ни в коем случае — это было опасно, а подвергать опасности ещё и его жизнь Анна не хотела. Она надеялась, что дела задержат его где-то ещё, когда придёт беда.

А в том, что беда придёт, Анна не сомневалась. Вопрос был только в том: когда?

Но Харон молчал. Чары не срабатывали. Оставалось лишь ждать.

И лучше бы она не дождалась.

Одним днём синернист блеснул, и, рванув к нему, Анна прочла: «Он пр3будт хавтра». Едва заметно усмехнувшись мыслям о том, как толстые пальцы Харона выводят это послание, Анна стёрла сообщение и уставилась на слабо горящий кристалл синерниста. Ее плохое предчувствие усилилось. Что-то точно шло не по плану.

* * *

В дверь постучали, и Орел, радостно возбужденный, подскочил с места. Болезненное выражение исказило его лицо на мгновение, но он все равно на удивление шустро добрался до двери.

— Доброго дня, — поздоровался с ним человек, облачённый в чёрный плащ. На его лице чернели татуировки-ромбы, а глаза, чёрные, как бездна, смотрели прямо, но без выражения. В них терялись зрачки, оставался лишь легкий блеск.

— Это вы писали мне? — с недоверием спросил Орел. От одного вида незнакомца по спине прошёл холодок.

— Я.

— Вы должны были прибыть завтра.

— Но я прибыл сегодня. Позволите войти?

И он, отодвинув Орела, прошёл в коридор. Цепкий взгляд чёрных глаз прошелся по стенам, задерживаясь на дверях, полках и шкафах.

— Вы проходите в гостиную, что ли… — почесал затылок Орел. — Нам надо обсудить то, что вы предлагали. Я ваще ничего не понял из того, что вы писали.

— А тебе и не надо было понимать.

— Что?

— Где вы храните то, о чем никому нельзя знать?

Заскрипели половицы, чёрный силуэт проскользнул мимо щели приоткрытой двери в кладовую. Харон забился в тень и затаил дыхание. Пока его не замечали. Дрожащая рука забралась в карман и вытащила синернист. Он вспыхнул снопом искр, Харон воровато огляделся и начал набирать сообщение. Он знал, что случится что-то нехорошее, и надеялся, что Анна успеет.

Орел следовал за незнакомцем, который осматривал каждый угол и закуток.

— Что вы ищете?

— Одну важную вещь. Она должна быть здесь.

— Ну, что бы там ни было, любая вещь имеет свою цену, — подметил Орел.

— Щит.

Голос его походил на шипение, но Орел был уверен, что разобрал все верно. И от этого стало не по себе. Он попятился.

— Щит, — повторил мужчина.

— К-какой щит? Канверъельский? Боссонский? Может, каких-то племен с Форкселли?

Мужчина замер. Орел тоже.

А в следующий миг его впечатало в стену. Звенящая боль пронзила голову и шею. Чёрные щупальца держали его на весу, сдавливая горло и грудь, обжигали кожу.

— Щит Керреллов! — проревел мужчина. — Где он?!

— Какой… Щит… — прохрипел Орел, силясь отнять щупальце от горла. Но оно сжалось сильнее.

Мужчина приблизился.

— Не нужно притворяться идиотом.

— Я… Не притворяюсь…

Орел обессиленно опустил руки.

— Реликвия Керреллов, мальчик. Небольшой щиток с руническими письменами.

Орел молчал. Глаза его были закрыты, он глубоко медленно дышал и лишь надеялся, что выдержит еще секунду. Он почти достал нож. Ему нужно было чуть больше времени…

Незнакомец замер, что-то чувствуя.

Воздух обратился в желе. Время замедлилось.

Он отшатнулся от неожиданности. Щупальца исчезли, и Орел рухнул на пол.

— Как вам такая реликвия? — прошептал он, вытирая пот с лица.

Мужчина озверело посмотрел на него, и в тот же миг всё потонуло в темноте. Только силуэт его светился перед глазами, будто обведенный.

— Ты не с тем вздумал играть, мальчик, — прошипел он, вытаскивая из бока окровавленный нож, будто тот не причинил ему ни малейшего вреда.

Орел сглотнул.

— Харон?..

* * *

Синернист блеснул, и Анна снова бросилась к нему, заранее задыхаясь. Как молнии с небес не били в одно место два раза, так и Харон не написал бы дважды за день. Она заранее знала, что там.

Одно слово.

«помоги»

И ей не нужно было большего. Она мгновенно переместилась. Ноги в первый момент подкосились от слабости, желудок сжался, но наваждение быстро прошло, оставив лишь отвратительный привкус во рту. В лицо отрезвляюще ударило чёрным дымом из рассеянной энергии. Той самой энергии.

Глухой крик раздался из глубин дома.

У Анны упало сердце.

Только бы не опоздать!

Ярко-розовый луч разорвал темноту, вышибая дверь.

Всё замерло на мгновение, а потом человек в чёрном выпрямился, зловеще ухмыляясь.

— Вы говорили, что ничего не знаете, мисс Рейс, — сказал он с крайней учтивостью. — Я решил спросить у вашего брата.

Анна посмотрела на Орела. Тот привалился к стене, едва держась в сознании. Одежда была прожжена и порвана, светлые волосы слиплись и покраснели от крови, подтёки запеклись на лбу и подбородке. Но брошенный на Анну взгляд из-под полуприкрытых век был полон ненависти.

— Может, сейчас вы будете более сговорчивы?

Мужчина шагнул к ней, и по полу заскользила чёрная змея. Его аура снова начала разрастаться. Она заволакивала деревянный пол, ползла по стенам…

Пас рукой — и чёрные тени зашипели, столкнувшись с яркими молниями.

Мужчина посмотрел на это, подняв брови, взглянул на Анну и белки его глаз почернели.

И в следующий миг чёрный вихрь смёл её с ног. Щит распался. Исчез пол. Исчезли стены и потолок, но остались давящая темнота и чувство, что её загнали в угол. Как в прошлый раз с ним. Как в темнице Пироса.

Он приближался, очерченный ярким свечением. Холодная ухмылка на губах, опасный блеск в глубине тёмных глаз. Он прищурился, и змеи опять ожили. Их тела обвили руки и ноги, обжигая кожу сквозь одежду. Анна попыталась выпустить молнии, но те лишь слабо сорвались с пальцев и потонули в бесконечной тьме.

— Я спрашиваю ещё раз: где реликвия?!

Змеи сжались сильнее. Анна втянула носом воздух и прикусила губу, изо всех сил зажмуриваясь. К горлу подступала тошнота, и на мгновение захотелось умереть. Всё равно это бы её ждало в итоге. Главное, чтобы он оставил Орела.

Но вдруг раздался болезненный вздох. Змеи отпустили, тьма отступила, и Анна вскинула голову, открывая глаза. Человек в чёрном стоял, согнувшись и держался за бок. Его тело тряслось, а лицо искажала гримаса ярости.

Короткий рывок — и окровавленный нож упал к его ногам.

Анна в ужасе выдохнула. «Орел…»

Человек в чёрном медленно повернулся. Орел засмеялся ему в лицо, запрокинув голову. Ему было нестрашно, хотя он уже не совсем понимал, зачем бросил этот нож.

Человек в чёрном покачал головой. Едва заметный пас двумя пальцами, и…

Змеи разбились о бледно-розовый щит.

— Не смейте, — слабо проговорила Анна.

Человек в чёрном обернулся, прожёг её взглядом, а в уголках его губ затаилась холодная усмешка. Усмешка победителя.

— Ты не выдержишь долго, — хмыкнул он, и новый удар пришёлся по защищавшему Орела щиту. — Щит слишком сильный для твоего состояния.

Анна вздрогнула.

— Я выдержу столько, сколько потребуется.

Удары сыпались один за одним. Со всех сторон. Сильнее и сильнее. Их становилось больше, пока один момент они не срослись в клубок абсолютной чёрной материи.

Щит резонировал по рукам. И мужчина угрожающим шёпотом повторял:

— Я убью его. И второго. И принца. И то, что у тебя под сердцем. Всех. За один короткий ответ. Неужели их жизнь так ничтожна? Древняя безделушка важнее?

Мысли неслись в бешеном темпе. Болела голова. Чёрная аура ломала щит, на который уходили все силы и который грозился вот-вот разбиться. Ей нужно было что-то придумать, пока это не случилось.

— Где реликвия?

Анна зажмурилась до боли, вдохнула поглубже и выдохнула первое, что пришло в голову:

— У Керреллов!

Поток магии замер. Он все еще давил, но не так сильно, словно позволяя расслабиться. Но она не могла: боялась, что это лишь уловка.

А тело слабело, перед глазами плыла комната, превращаясь в размытое пятно с совершенно чёрной фигурой в центре. Фигура тоже расплывалась и покачивалась.

Горло сжало спазмом. Как вовремя…

Чернота втянулась обратно в плащ.

Анна уронила руки. Больше сил держать щит не осталось. Она прижала ладонь ко лбу и подняла глаза на мужчину. Тот стоял, задумавшись.

— У Керреллов, говоришь?

— Да, — выдохнула Анна, глядя в стену прямо над головой Орела, чтобы не видеть, как меняются гримасы на его лице. — Я вернула реликвию, как только вышла замуж на кронпринца. В знак… преданности короне.

Ей казалось, если она продолжит говорить, слёзы покатятся из глаз, и их будет не остановить.

— Вы узнали, что хотели, — проговорила Анна сквозь зубы. — Уйдите. Не трогайте мою семью.

— Как трогательно, — закатил глаза мужчина и бросил короткий взгляд на замершего у стены Орела. Его пустые глаза смотрели в потолок. — Преданность короне… Корона никого не спасёт, мисс Рейс. Не защитит ни вас, ни их. Но вы можете выбрать верную сторону.

Анна качнула головой и прошептала:

— Я не стану вам помогать. Убейте меня, если хотите. Я не могу вам помешать, что бы вы ни задумали, но помощи от меня вы не найдёте.

— Глупо, — сказал мужчина безразлично. — Но я буду благосклонен. Мне не нужна помощь слабой девчонки ни в том, чтобы забрать у Керреллов их щиток, ни чтобы победить моего врага. Ты не можешь выстоять даже перед подобными мне. А мой враг намного сильнее. Его происки уже мешают мне осуществить намеченное. Но я дам тебе год, Анна. А потом ты либо присоединишься ко мне, либо уберёшься с дороги, иначе мне придётся завершить то, что я начал сегодня, — он кивнул на Орела. — И не думай, что года тебе хватит, чтобы стать сильнее. В ближайшее время магия станет очень непредсказуемой. Хотя я удивлён, что беременная девчонка вообще смогла противостоять мне хотя бы пару минут.

Анна вздрогнула, будто он её ударил. Взгляд Орела обрёл ясность.

— Что?

Но вместо ответа мужчина развернулся на каблуках и исчез. Тишина звенела. Дикие глаза Орела впились в Анну, ожидая, что та начнёт отрицать, но она молчала. Нечего было говорить. Нечем было крыть. Слова незнакомца в чёрном объясняли всё происходившее с ней в последнее время лучше некуда…

Глухой стон Харона послышался из глубины гостиной, прерывая неприятное молчание. Орел дёрнулся и подался вперёд, шепча: «Тише, тише. Полежи».

Анна прикусила губу. Что человек в чёрном сделал с Хароном, она ещё не видела.

— Позаботься о нём, — прошептала она и, пошатываясь, поднялась на ноги.

Последний взгляд на Орела (тот одними губами произнёс: «Я ненавижу тебя») — и Анна переместилась обратно в замок. У неё было дело, не терпящее отлагательств. Если человек в чёрном осмелится проникнуть к Керреллам сейчас, чтобы завладеть реликвией, ему не составит труда понять, что Анна его обманула. И тогда год сократится в лучшем случае до часа.

Но не успела она даже приблизиться к тайнику, как в комнату вошёл Филипп. Вошёл — и тут же остановился, поражённый её потрепанным видом и убитым взглядом. Они молча смотрели друг на друга, и Анна слышала, как ускользают драгоценные секунды.

— Что с тобой случилось?! — наконец воскликнул Филипп и подбежал к ней. Попытался схватить за руки, но Анна отшатнулась, неловко дёрнула плечами, словно пытаясь извиниться или объясниться без слов, и села на край постели, почти чувствуя реликвию под матрасом — в своём излюбленном тайнике.

Филипп сел рядом, ощущая себя до крайности неловко. Он не умел утешать, а утешать Анну было ещё и странно. Она всегда казалась слишком сильной и независимой. Таким женщинам не нужна жалость. Но, может, нужно участие…

— Случилось что-то плохое? — спросил Филипп осторожно.

— Случилось, — глухо произнесла Анна.

— Кто-то умер?

Филипп вдруг поежился, осознавая, что сказал.

— Нет. По крайней мере пока. И надеюсь, никто не умрёт еще долго, несмотря на то что случилось.

— Так что случилось?

Анна уставилась в пол, хмурясь. Филипп сжимал её руку. Она должна ему сказать в любом случае. Но не сейчас. Сначала ей нужно поговорить с другим человеком. Пока оставалось время, пока оставался небольшой, но всё же козырь в её рукаве.

Анна сжала ладонь Филиппа в ответ.

— Ничего, Фил. Ничего. Пока ничего. — Она встала с кровати и провела пальцами по лицу, пряча татуировку под маскирующим заклятьем. — Немного семейных проблем…

— Анна! — Филипп поднялся. Его взгляд был серьёзен, полон решимости выпытать всё, что она скрывала. — Я беспокоюсь за тебя. И мне нужно знать.

Они смотрели друг другу в глаза долго, будто боролись. Совсем как пару недель назад Филипп взглядом боролся с драконом. От него точно так же исходила властность, взгляд требовал, и весь вид говорил, что он не отступит. И Анна решила пойти на уступку.

— На моих друзей напали. Тот же самый чёрный маг. И он чуть не убил моего брата. Я… Я не знаю, как это сделала и как надолго он ушёл…

— Им нужна защита? — спросил Филипп. — Я могу приказать выслать охрану к вашему дому.

— Твоя охрана найдет там много чего интересного, — усмехнулась Анна, — и после этих находок охранять их будут уже в тюрьме. Так, конечно, надёжнее, но, спасибо, не стоит. Мой брат не хочет видеть меня и грозился убить тебя. Не будем рисковать жизнями невинных солдат.

— Стоит рисковать жизнями твоих друзей? Если тот человек попробует напасть ещё!

— Филипп, хватит! — вскрикнула Анна. — Я с ним разобралась. Мой брат почти в порядке. Успокойся. Это не твоё дело в любом случае. — И, не дожидаясь, пока Филипп скажет что-то ещё, добавила: — Оставь меня ненадолго, пожалуйста. Я хочу отдохнуть.

— Тебе нужен врач?

Филипп отступал, она видела и потому смягчилась.

— Может, позже… Если мне не станет лучше к утру, я дам тебе знать, Фил. А сейчас, пожалуйста, не волнуйся за меня.

Она улыбнулась ему, надеясь, что получилось не вымученно. Филипп покачал головой, но буркнул «ладно» и вышел, несколько раз обернувшись по дороге.

После пары минут ожидания в тишине Анна выдохнула и бросилась к кровати. Пошарив под матрасом, она выудила оттуда сверток, который бережно хранила всё время, и тихо произнесла:

— Ну что, друг. Нам пора расстаться.

12

Весь путь до кабинета Элиада Керрелла Анна сжимала завёрнутый в платок щиток. Он покалывал руку сквозь тонкую ткань — реагировал на родные стены. А Анне не хотелось его отдавать. Она слишком много ставила на него, чтобы просто так расстаться, но сейчас это казалось более разумным. Если человек в чёрном серьёзен, то уже пронюхал, что у Керреллов реликвии пока нет, их барьеры — лишь «первый уровень», слабая имитация династийных, и счёт шёл на секунды, прежде чем он решится проникнуть в замок. В любой из.

А встречаться с ним Анна желанием не горела. Уж лучше с Элиадом Керреллом! У них хотя бы интересы пересекались: она хотела отвести от себя сумасшедшего, а его величество вряд ли бы отказался вернуть домой то, что его семья давно потеряла. Так сказать, взаимовыгодный обмен.

Последний вдох, пара шагов — и Анна остановилась перед двумя стражниками — высокими, крепкими мужчинами, совершенно одинаковыми на лицо, облачёнными в бурые мундиры. Они казались неподвижными статуями, но, стоило Анне приблизиться, как они сошлись, загораживая дверь.

— Мне нужно увидеть его величество!

Стражники не ответили, их лица оставались каменными, но глаза одного выкатились и загорелись неоновым светом. Через пару секунд из двери вышел старый мужчина с худым чопорным лицом и окинул Анну оценивающим взглядом, решая, достойна она аудиенции или нет.

— Какое дело у вас к его величеству, миледи? — спросил он, пренебрежительно поджав губы.

— Очень срочное. Государственной важности.

Старик хмыкнул.

— Я проверю расписание его величества и назначу вам аудиенцию.

Он собирался скрыться, но Анна выпалила:

— У меня есть одна очень важная вещь! — Старик замер. — Передайте его величеству, что это то самое, что Керреллы потеряли лет эдак семнадцать назад. Райдос пытался охотиться за этим. Я думаю, он поймёт.

Советник с подозрением нахмурился, пообещал передать и ушёл в кабинет. Казалось, что его не было вечность. Анна начала переживать и злиться, ведь дело было настолько срочным, а они там, за этими дверьми, за спинами здоровенных стражников, что-то решали, медлили! Как они могли, когда…

Старик, белый, как лист, вернулся и, не говоря ни слова, распахнул дверь.

Защитные чары надавили на голову, и Анна поёжилась от воспоминаний. В приёмной царил полумрак, но сам кабинет Элиада Керрелла был ярко освещён несколькими световыми шарами, и от их света на хмуром лице короля залегли тени, выделяющие морщины и жуткие шрамы от ожогов.

— Ну здравствуй, Анна, — сказал он. — Что у тебя за вещь?

— И вам доброго вечера, ваше величество…

Анна исподлобья взглянула на него и сжала в кармане реликвию. Она не ожидала хорошего отношения, но желание быть милой Элиад Керрелл отбивал напрочь. Если бы она могла уйти, словно ничего не было, она бы это сделала. Только теперь её отсюда не выпустят. С реликвией уж точно.

Да и нельзя было уходить. Ответственность за слишком большое число жизней неожиданно легла на её плечи.

— Не тяни, — строго сказал Элиад. — Показывай.

Нехотя из скрытого в складках юбки кармана Анна достала замотанный в платок небольшой предмет. Элиад Керрелл насторожился. Форма свёртка показалась подозрительно знакомой: продолговатая, как овал, но с заострениями. Элиад привстал, в неверии качая головой и неотрывно следя за Анной. Та бросила на него короткий взгляд и развернула платок.

Ярче, чем все световые шары, засиял железный исписанный золотыми рунами щиток. Он взлетел и завис, медленно вращаясь. Тёплые лучи заскользили по стенам, столу, лицам.

— Пятая! — прошептал Элиад, заворожённо глядя на реликвию. — Не может быть!.. — И вдруг взгляд его вспыхнул яростью. — Откуда она у тебя?!

Анна отшатнулась и притянула реликвию к себе, будто та могла защитить от гнева короля.

— Она принадлежала моим родителям, сколько я себя помню.

— Родителям, говоришь? — Голос Элиада Керрелла наполнила угроза. — Ты ведь знаешь, как реликвия была утеряна?

— Насколько я знаю, прежнего владельца убили… — Анна распахнула глаза. Сердце рухнуло: она поняла, что он имеет ввиду. — Я не знаю, кто это сделал! Мой отец был охотником на юге, не больше. Они хранили её. Никогда не использовали. Никогда никому даже не говорили о ней! И их убили из-за неё! Люди с Райдоса, притворявшиеся воинами Пироса… Я тогда не позволила её у нас украсть, а сейчас… — В горле пересохло. — Я хочу её вернуть.

На несколько минут в кабинете воцарилась тишина. Анна слышала стук собственного сердца, то, как стрелки часов отсчитывают мгновения, и даже тихое жужжание световых шаров. Элиад смотрел на неё неотрывно, будто хотел прожечь взглядом. И казалось, даже воздух горит. Одна искра — и взорвётся.

Элиад переплёл пальцы.

— И почему вдруг? Реликвия у тебя явно не первый день.

— Потому что сейчас это важно, — тихо проговорила Анна. — Пиросу грозит опасность…

Она выжидающе посмотрела на Элиада и поняла по его лицу: теперь он не только заинтересован, но и встревожен.

— Продолжай, — потребовал он.

Анна вздохнула.

— Чёрный аурник с Форкселли. Он нападал несколько раз и требовал реликвию.

— Почему ты не отдала реликвию ему?

— Мне стоит пожалеть и изменить своё решение?! — оскалилась Анна. — Поверьте, это было бы безопаснее и проще, чем врать и рисковать жизнью ради древней железяки!

— Рисковать жизнью? Неужели ты не можешь с ним справиться? — Элиад прищурился со злой насмешкой. — Мне-то казалось, тебе по плечу любые силы.

— Я тоже так думала… Оказалось, нет. Иначе бы я к вам не пришла. Всем будет лучше, если щит вернётся на своё место.

— Всем будет лучше или ты перестанешь бояться за свою жизнь?

— Как будто это не взаимосвязано! — фыркнула Анна. — Давайте ближе к делу, ваше величество! Вам он нужен или я могу обезопасить свою жизнь, отдав щит вашему врагу? Он явно будет больше рад!

Лицо Элиада дёрнулось. Он мог бы сейчас же вызвать охрану и силой отнять щит. Анна находилась на его территории и, даже будучи аурницей, заведомо проигрывала. Но его смущал щит в её руках. Её связывали узы брака с Филиппом, даже не будучи Керрелл по крови, обладая реликвией, она могла управлять замком. Если, конечно, знала, как это делать и на что реликвия на самом деле способна.

Щит — идеальный ключ. Обладателю он давал полный контроль над замком: над тайными ходами и комнатами, над защитными барьерами. Он позволял проникать везде. И если бы враги — любые: с Форкселли, с Райдоса, с самого Пироса, откуда угодно — заполучили его, они могли бы захватить власть над замком, его сердцем, а потом — и над всей страной.

Ему нужно было получить щит.

Элиад поднялся из-за стола и подошёл к Анне.

— Щиту пора вернуться домой. — И протянул руку.

Анна в последний раз вцепилась в реликвию, почувствовала под пальцами вязь гравировки и попросила:

— Филипп не должен знать, что мы с вами встречались.

— Договорились. А теперь щит.

Она закатила глаза и отпустила реликвию. Сверкающий щит поднялся в воздух, и Элиад поманил его к столу, не отрывая глаз.

— Приятно с вами иметь дело, — с лёгкой иронией сказала Анна.

У неё с души свалился огромный камень. Теперь человек в чёрном должен был отстать от неё: он поймёт, что Керреллы его засекли и поставили самую сильную свою защиту. Она его не обманула.

— У тебя есть ещё вопросы? — спросил Элиад. Он уже сидел в кресле и рассматривал щит.

Анна, довольная результатом, пожала плечами.

— Тогда иди, Анна, — с нажимом произнёс он, и она, сдавленно улыбнувшись, поспешила к двери.

Элиад раздражённо покачал головой и выдохнул, будто выдувая из себя мысли об Анне. Она его не волновала и не интересовала. Теперь у него было нечто более важное, чем неугодная невестка. Хоть что-то полезное принёс ему этот союз Филиппа.

Элиад взглянул на реликвию, и ностальгическая улыбка коснулась губ. Глаза затуманились воспоминаниями. Его брат получил щиток в четырнадцать. Тогда именно эта реликвия была объектом споров. Её хотели, о ней грезили. Она была ещё более желанна, чем Огненный меч, но не могла достаться никому, кроме истинного наследника престола, и, когда старший Керрелл озарил зал светом династийного щита, все наконец были удовлетворены.

Потеря реликвии была ударом не менее сильным, чем гибель его владельца. Много лет поисков, волнений, как бы щиток не попал не в те руки. И вот, где он был! Практически под носом! Глупые дети не знали, на что были способны с таким ценным артефактом.

И хорошо, что не знали. Главное, что щит наконец вернулся туда, где ему было место, — во дворец Пироса, к его законным владельцам.

* * *

Рейднар Роуэл, император Райдоса, прошествовал в залу для совещаний с чётким осознанием, что будет в ней не один. Серебро сверкало металлическим блеском, столешницу пронизывал единственный светлый луч, выпавший из-за приоткрытых штор. Человек в чёрном стоял у этого белого разрыва и играл с кисточками. Его силуэт выделялся, будто вырезанный и вставленный. И он был намного чернее всех оттенков чёрного в пустом зале. Лицо его было спокойно и пусто. Он будто и не заметил клацанья раскрывшихся и закрывшихся дверей, ни один мускул не дрогнул.

Император прошёл вперёд.

— Защитные чары ставят не просто так, — сказал он, оглядывая стены и пол.

Он знал человека в чёрном достаточно хорошо, его повадки не менялись. Даже плохое зрение императора улавливало плавное скольжение энергетических змей по стенам, по полу. Они притаились в складках тяжёлого бархата штор, на стыках пола и стен, вились под лакированными туфлями хозяина.

— Чтобы они стояли не просто так, в них должен быть хоть какой-то толк, — прошептал человек в чёрном.

— Разве есть что-то, что может остановить тебя?

— К сожалению. — Он сжал кисточку и повернулся к императору. Взметнулись полы длинного чёрного плаща. — Фамильная магия. Чужая, разумеется.

Рейднар скучающе пожал плечами, бросил китель на стул и сел, откидываясь. Безразличный взгляд застыл на человеке в чёрном.

— Тебе не интересно?! — воскликнул тот. — К Керреллам вернулась их реликвия!

— Меня не интересует Пирос уже больше года, Ариес. Совет наложил слишком большие контрибуции, чтобы думать ещё и о них.

— А зря! Их реликвия вернулась недавно. После их победы. И если бы я знал раньше, всё повернулось бы иначе! Никакие огнедышащие твари нам бы не помешали!

— Нам! — рассмеялся Рейднара, запрокинув голову, и смех его походил на лай. — И ты смеешь говорить о «нас»! Тебе стоило дольше отсиживаться на Форкселли, когда твои силы могли помочь здесь!

— Отсиживаться? — Лицо Ариеса осталось спокойным, но плащ затрепыхался, словно от ветра, которого в комнате не было и в помине. — Я достал вам всю технику, которая должна была привести Райдос к победе!

— Не привела, как видишь.

Ариес окинул императора презрительным взглядом.

— Из-за бездарности командования и неспособности анализировать.

— Легко анализировать, когда всё кончено.

Рейднар устало качнулся на стуле и перевёл взгляд на старинный канделябр по правую руку от Ариеса. По изгибам серебра ползла чёрная тень.

— Ты настолько спокоен, — прошипел Ариес. — Неужели ты не хочешь реванша?!

— Это зависит не только от моего желания, Ариес. У нас нет ни армии, ни средств, чтобы ввязываться в войну ещё раз. Наши торговые пути тщательно отслеживаются, и даже ты не сможешь ничего с этим поделать.

— С этим — нет. Но у меня есть другой план. Несколько. Ради первого я пришёл к тебе, отец.

Рейднар развернулся к Ариесу. Тот смотрел с усмешкой, кривой и опасной. Она могла бы напугать детишек, но Рейднар Роуэл лишь посмеялся.

— И чем я в этом могу тебе помочь, сын?

Ариес оставался серьёзен.

— Великие дома, — вкрадчиво заговорил он, — нужно уничтожать не снаружи, а изнутри. Мне нужно только войти в их уютный мирок, затмить бдительность, втереться в доверие, ослабить — и разлом будет делом времени.

Рейднар устало потер переносицу. Его взгляд стал холодным, жестоким, как у волка с герба Райдоса.

— С твоим-то умом, Ариес, предполагать такие наивно простые ходы! Они не примут тебя. Никогда. Мы проиграли войну, которую развязали сами. Это — огромное пятно, которое не смоют поколения. И тем более такой как ты.

Ариес поднял брови, скептически изогнул губы и дёрнул штору, заслоняя единственную полосу белого света в комнате.

— Это и правда позорное пятно, — прошептал он. — Но я всё ещё знаю, как можно восстановить величие Райдоса. И мне нужна лишь небольшая услуга. Мелочь по сравнению с тем, что я сделал для вас.

— Твои мелочи не помогли нам выиграть, Ариес! — вскричал Рейднар.

— Как и ваши трюки со взрывающимися людьми! Использовать собственных бастардов как пушечное мясо ради того, с чем лучше справилась бы бомба!

— Сколько заботы! Не смеши меня! Тебе и дела нет до этих мальчишек. Они все равно больше ни на что не годны. Тот даже взорваться достаточно не смог. Элиад Керрелл должен был быть мертв. Это была бы достаточно приятная компенсация за позорный мир, который они вынудили нас подписать. А потом шакалы бы разорвали Пирос, мальчишка-принц не успел бы опомниться.

Рейднар скалился, глаза его блестели ненавистью.

Ариес смотрел на него прямо, молча, с холодной яростью в почерневших глазах. Зал наполнился ядовитым чёрным туманом.

— Это всё очень занимательно, отец, — проговорил он. — Но вернёмся к моему плану. От тебя мне нужно немного. Всего лишь то, что принадлежит мне по праву, и то, что ты так хитро хочешь придержать. Мой титул. Признай меня своим наследником, и я сделаю так, что Пирос пожалеет, что не сдался, пока мог.

— Нет, Ариес. У меня достаточно сыновей и дочерей, способных занять трон. И ты свой титул не получишь. Никогда. Твои идеи привели Райдос во тьму, обратно, туда, откуда мы выбирались сотни лет. Больше я на это не пойду.

— Уверен?

Воздух вокруг зашипел.

— Я даю вторые шансы.

Рейднар взглянул в лицо Ариеса. Белое, острое, больше напоминающее череп в кромешной тьме и ауре из трепещущего смога. Губы императора растянулись в улыбке, а взгляд оставался холодным, как сталь. И слово — единственное слово — оказалось таким же острым.

— Нет.

Ариес разочарованно покачал головой.

— Тогда мне придется научить тебя тому, что есть настоящий взрывающийся человек.

И по залу с грохотом разлетелся чёрный дым.

* * *

Этот день пришёл без отсрочек. Календарь нельзя было переписать из-за боли в сердце. Нельзя было заставить солнце не всходить или перемотать жизнь на момент, когда всё кончится и гнетущее опустошение ослабнет.

Хелена чувствовала его приближение за недели. Мучительно долгие, они безжалостно день за днём утягивали её из только-только вновь расцветшей жизни обратно в кокон, из которого она могла лишь наблюдать за тем, как мир теряет краски, а все людские образы искажаются, будто обнажая свои истинные лица. Красавцы обращались монстрами, слова — ножами. Хелене исполнялось семнадцать лет, и каждый, кого она встречала, с кем имела неосторожность переброситься больше, чем парой дежурных фраз, спрашивали про бал ко дню рождения. Торжества с Летнем были традицией с самого её рождения, немудрено, что люди помнили и хотели знать. Но их невинные вопросы бередили незажившие раны, и свежая кровь была готова вылиться слезами.

Природа тоже умирала и кровоточила. Садовые дорожки залепили мокрые бурые листья, и они чвакали под ногами, пачкали чёрную юбку и такой же чёрный стелящийся до земли плащ. Белоснежные фигуры мраморного парка безмолвно следили за девушкой, медленно идущей к одной из статуй. Больше для неё ничего не существовало. Не было мира. Не было ветра и холода.

Хелена остановилась напротив статуи отца и прикрыла глаза.

Никаких слёз. Только обжигающая горечь.

Шум листвы — как его голос в последние недели болезни. Слабый, шуршащий. И всё равно различимый так чётко, словно отец стоял рядом и говорил с ней на неведомом языке, на котором люди, покинувшие этот мир, говорят с теми, кто им дорог. Хелена в призраков не верила, но сейчас невольно прислушивалась к ветру, будто он мог принести к ней отца. Но приносил он только воспоминания.

Белоснежная выточенная из мрамора фигура казалась живым человеком. Гардиан Арт сейчас стоял на постаменте, как порой стоял в центре зала и произносил речь, одну руку убрав за спину, а другой держа королевскую ленту. Большой палец на ней, мизинец чуть оттопырен, пальцы украшены массивными перстнями. Статуя повторяла его суровое лицо, сдвинутые брови над пустыми глазницами. Даже густая, но короткая борода была совсем как у отца, только белая. А у него была насыщенно-чёрная, вьющаяся, но блестящая. И в ней Хелена не помнила ни единого седого волоска!

Гардиану Арту было под шестьдесят. Многие в его возрасте блестели лысинами или покрывались сединой, время оставляло на коже отпечатки в виде пятен и морщин. Глаза выцветали, теряли блеск, а тело устало гнулось к земле.

Но Гардиан Арт не старел. Крупный, статный мужчина, он держал спину прямо и в седле, и в обществе. Он раскатисто смеялся, ругался с жаром. Днём Хелена могла подслушать совещания с министрами, где его жёсткие, бескомпромиссные заявления отдавались дрожью в позвоночнике, а вечером он поднимал её на руки и кружил по гостиной под всеобщий одобрительный смех.

Бывало, в вечера, когда она слишком капризничала и не слушалась, заявляя, что выросла достаточно, чтобы не спать допоздна, как все, он закидывал её на плечо и не обращая внимания на попытки вывернуться и удары по спине, сам уносил в спальню под неодобрительные взгляды матери и гувернантки. Бывало, перед сном рассказывал вместо сказок о том, что их нельзя обижать, несмотря на то что мать жаловалась на неё каждый день, словно по традиции. И никогда — никогда! — в его словах не было ни злости, ни осуждения. А Хелена всё равно боялась, что однажды отец может прийти к ней в том образе, в каком представал перед другими, — и он никогда так не делал. Вместо этого говорил тихо, глубоко и спокойно, смотрел ей в глаза, такие же темно-голубые, как у него самого. Она дула губы, отворачивалась, скрещивала и руки, и ноги, а потом он щелкал ей по носу, и будто что-то переключалось. Она с криком бросалась на него, словно хотела ударить, но неизменно повисала на плече, обнимая.

Он тоже обнимал её, слушал пустые, никогда не сбывающиеся обещания быть хорошей девочкой, похлопывал по спине и плечам. И как бы много Хелена отдала, чтобы он сейчас мог появиться, обнять её призрачными руками, и стало бы в миг спокойнее, и она наконец почувствовала бы себя как раньше — в безопасности.

Пока же она обнимала сама себя, сжимая плечи замерзающими пальцами, и шептала, шептала. Ей хотелось рассказать ему всё! Поделиться тем, что мучило, расспросить, как жить дальше, если прошёл год, а она так и не сумела оправиться.

Но этому, как и прочим вопросам, было суждено остаться неотвеченным. Призраки не приходили. Ветер, жестокий, молчал. И лишь множество пустых каменных взглядов были устремлены на неё сейчас. Без сочувствия и без понимания.

А кроме них из окон замка за Хеленой следили ещё двое.

— Думаете, она когда-нибудь это переживёт? — с сожалением глядя на дочь, спросила мадам Арт. На ней впервые за год не было украшений. Никаких, кроме перстня с большим сапфиром. Подарка Гардиана. Так мадам Арт выражала свою скорбь, пряча её от дочери. Хелена считала этот день своим. В него парк мраморных фигур должен был принадлежать только ей, как и право скорбеть и носить чёрное.

— Возможно, — отозвался сэр Рейверн; высокий воротник его чёрной рубашки был застегнут на все пуговицы. — Но сожалеть об утрате отца не грех. Вы можете позволить ей проводить так своё время, миледи.

Мадам Арт тяжело вздохнула.

— Как будто я могу ей запретить. Сам Гардиан не смог бы. Но некоторые вещи нужно переживать быстрее.

— Всего год, миледи. Это может быть сложнее, чем кажется…

— О, не вам мне рассказывать, Элжерн! Я потеряла мужа! И на меня свалилось всё это. — Она всплеснула руками и осмотрела полный книжных шкафов кабинет. — Я знаю, что такое потерять кого-то и как потом с этим жить. И ей тоже придётся научиться.

Она замолчала, и сэр Рейверн тоже не находил, что сказать. Они просто смотрели на одиноко стоящую меж белоснежных статуй тёмную фигуру.

Мадам Арт не в первый раз носила траур. Когда-то давно, будучи совсем молодой девушкой, она потеряла первого мужа. Её выдали за него, не спросив. Он был богат, вхож во дворец, не раз вывозил её на королевские балы. Но его самого она уже не помнила. Наверно, он был хорошим человеком, его даже посмертно наградили орденом за заслуги перед королевством. В последующие годы мадам Арт не раз задумывалась, что это были за заслуги, потому что только благодаря ему в её жизни появился Гардиан Арт.

Наследный принц, которому пророчили скорое восхождение на престол, он был на десять лет старше, магнетически красивый и не боящийся никого и ничего. Как можно было отказать будущему королю, когда один его взгляд заигрывал и манил?

Об их романе знали все, но никто не смел и слова сказать. Её муж делал вид, что ничего не происходит, а потом его убили во время одной из заграничных командировок. Она была в замешательстве, но не чувствовала боли утраты, которой от неё ожидали. Выражать скорбь по нелюбимому человеку, только чтобы избежать осуждения, оказалось слишком сложно.

И тогда Гардиан Арт лично приехал к её дому. Как спаситель, как неожиданный луч света. Как посланец небес, принёсший слова, которые она мечтала, но не ожидала услышать.

После их помолвки общество взорвалось. На них обрушился шквал такого недовольства, какое она не встречала ни до, ни после. Вердикт был один: слишком рано. Женщина в трауре! Как можно? Гардиан велел не обращать на это внимание. Он всегда считал, что людям не должно быть дела до того, что происходит в личной жизни у него, у его жены, а потом и дочери. Он пресекал любые сплетни и твердил, что чужое мнение не имеет перед ним веса. Немного времени прошло, прежде чем это впитала и сделала своим главным постулатом Хелена.

Её Гардиан любил, души не чаял. Поздний ребёнок. Красивая девочка. Наследница!

Он делал для неё всё, уделял ей всё остававшееся время, отдавал всю свою любовь. Он смотрел на неё, как на собственное отражение, прививал свои ценности, учил всему, что знал. Чем старше она становилась, тем больше он ей позволял. Распущенные волосы, косметика, ночные балы, общество мужчин. Он запрещал запрещать, и вскоре авторитетматери перестал значить хоть что-то. Только Гардиан лично мог внушить ей что правильно, а что нет, но слишком, слишком долго он не понимал одной простой вещи: к девочкам относились иначе. А теперь было поздно понимать и что-то исправлять. Да Хелена и не послушала бы.

Эта девчонка вообще не хотела ничего и никого понимать и слушать. Мадам Арт не представляла, что бы делала без сэра Рейверна, который каким-то чудесным образом находил к Хелене подход. Быть может, если бы она знала, как он это делал, то…

Мадам Арт отвернулась от окна и рассеянно оглядела кабинет, случайно зацепившись взглядом за одну из полок. Книги накренились, и было ясно — там не хватает толстого тома.

— Элжерн! — воскликнула мадам Арт. — Я не вижу на полке ту книгу, которую забрала у Хелены. Где она?

Элжерн Рейверн никак не выказал удивления, хотя вопрос застал его врасплох.

— Вы велели его спрятать, миледи. Так что фолиант под ключом в моём столе. Мне его достать? Вы желаете почитать?

Он достал крошечный ключ откуда-то из манжеты.

— Ничего я не хочу, Элжерн! — фыркнула мадам Арт и отошла от окна, медленно меря кабинет шагами и прислушиваясь к шуршанию юбок. В голове шумело. — Можете не показывать.

— Как пожелаете.

Сэр Рейверн внимательно следил за ней.

— Ни за что не поверю, что моя дочь не пыталась заполучить его назад! — продолжала мадам Арт и вдруг пошатнулась.

Сэр Рейверн бросился к ней и хотел было поддержать под локоть, но она отмахнулась.

— Всё со мной в порядке! А теперь отвечайте. Пыталась ведь?

— Разумеется, миледи. Но я не смел вас ослушаться.

По его лицу никогда нельзя было определить, врёт он или нет. Всегда одинаково спокойный, внимательный взгляд, лёгкая насмешливая улыбка в уголках губ. И пусть сейчас он выглядел встревоженно из-за здоровья королевы, уличить его во лжи никто бы не смог. Не смогла и мадам Арт. Она лишь коротко улыбнулась и прижала тыльную сторону ладони ко лбу.

— Пожалуй, Элжерн, всё же вызовите врача. Мне явно нездоровится. Погода… Давление…

«Давление», — недовольно отметил про себя Элжерн. Состояние королевы ему не нравилось.

— Вам нужна помощь, чтобы дойти до своих покоев, миледи?

— Нет, нет, — заверила мадам Арт. — Не беспокойтесь. Просто вызовите мне врача — и всё.

— Разумеется, — коротко согласился сэр Рейверн.

Она раздражённо поджала губы, качнула юбками и ушла. Он только заметил, как неловко её пальцы легли на ручку перед этим.

Он был бы рад этого не замечать, но годы службы Гардиану Арту и его семье научили его видеть всё: любые изменения в поведении, повадки, мельчайшие детали… И то, что он видел, ему не нравилось.

Мадам Арт была больна. Это становилось заметнее с каждым днём. У неё чаще кружилась голова, чаще поднималось невыносимое давление, и она нервничала сильнее, чем обычно. Из-за этого он даже не стал говорить ей про срочное собрание Восточного Альянса, на котором должны были обсудить кончину Рейднара Роуэла — нападение на него в собственном замке равнодушным не оставило никого, особенно из-за замеченных вспышек тёмной энергии по югу континента, — его завещание и наследника престола. Последний волновал всех не меньше покушения, ведь Рейднар никогда не признавал своих бастардов сыновьями. Никто даже точно не знал, сколько их у него. Быть может, претендентов много больше, чем все представляли, и страну ждёт междоусобная война. А может, война ждёт всех…

Слишком много тяжёлой информации для больной женщины. Слишком серьёзное положение дел, чтобы доверять их решение той, кто ничего в этом не смыслит.

Сэр Рейверн бросил быстрый взгляд в окно, на маленькую чёрную фигурку, и со вздохом повернулся к столу, покручивая в пальцах ключ от ящика. Книга — вместе с важным документом — лежала там, ждала своего часа. И время почти пришло. Санарксу нужен был сильный правитель. Даже если этому правителю Санаркс был пока не нужен. Хелене было не до того, она была не готова.

Только времени готовиться могло не остаться.

* * *

Когда к дому подъехала королевская карета, когда её окружила охрана, пронизывающая всё вокруг взглядами-рентгенами, и когда к нему в комнату ворвалась взволнованная экономка, Дегнар Старк понял, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Что-то, о чём он будет жалеть ещё очень и очень долго.

Когда за спиной экономки вырос толстый мужчина с серебряным волком на груди, Старк уже не сомневался. Его арестуют. За что — придумают.

Ни единой мысли поклониться императорскому послу.

— Дегнар Старк.

Утверждение. Им не нужен ответ, они и так уже всё знают.

Старк молча кивнул, не подавая виду, что взволнован. А в голове просчитывал пути к отступлению. За спиной — окно. Всего второй этаж. Он успеет сбежать. Аннализ не дома. Он найдёт их с сыном, предупредит, и она уедет к родителям, сделает вид, что ничего не знает…

— Вам известно, что на его императорское величество было совершено нападение?

— Да.

«Вот за что».

Посол кивнул в сторону. Старк ещё сильнее почувствовал окно за спиной, но остался стоять. А один из сопровождающих развернул перед ним бумагу, на которой чёрными чернилами вспыхнули слова «Императорское постановление».

— Что это?

— Подойдите и прочитайте.

Старк настороженно окинул обоих мужчин взглядом. На жирном широком лице посла читались насмешка и подозрение, даже немного презрения, которое он пытался скрыть, но не мог. Вытянутое лицо сопровождающего было бесстрастно, он даже не смотрел в его сторону. Ни у одного из них — по крайней мере внешне — Старк не нашёл желания напасть на него и скрепя сердце сделал шаг навстречу.

Он остановился на расстоянии вытянутой руки от бумаги и с недоумением увидел своё имя в нижнем углу. Взгляд метнулся снизу вверх, выцепляя самое важное, а затем неверяще сверху вниз, вдумчиво, серьёзно.

Старк отступил, таращась на усмехающегося посла.

— Что это? — повторил он.

— Вы поедете с нами, — сказал посол без объяснений.

— Как мне это понимать?!

Паника, возмущение и непонимание смешались в дикий клубок из чувств, готовый разорвать его изнутри.

— Так же, как и написано, — холодно заметил посол. — Подумайте дважды, прежде чем отказываться.

Он развернулся, помощник — следом, и оба они, не прощаясь, пошли вниз по лестнице, а Старк остался стоять. Дышалось тяжело, но где-то глубоко за смешанными чувствами и отрицанием произошедшего, он был рад их уходу. Сейчас они уедут, и он постарается забыть всё, как страшный сон. И не будет больше в его жизни ни «императорских постановлений», ни «посмертного желания», ни «объявляю своим сыном и преемником».

Экономка робко заглянула в комнату, цепляясь узловатыми пальцами за косяк, с опаской глянула вслед мужчинам и прошептала:

— Господин Старк, зачем они приходили?

Старк посмотрел на женщину, на её лицо, исчерченное глубокими морщинами, на бесцветные глаза и волосы, подумал о том, сколько она пережила, и мысль ещё более неожиданная поразила его, в мгновение распутывая клубок отрицания. Он взрычал, запрокидывая голову, мазнул ладонью по волосам и взял себя в руки.

— Они пришли сообщить мне очень важные новости, мадам. Передайте Аннализ, когда она вернётся, что я объясню позже, а сейчас у меня важные дела в императорском дворце.

И он, не объясняясь больше, поспешил вниз, схватив по дороге только плащ и синернист. Посол ухмыльнулся, когда Старк окликнул его, уже садящегося в карету, и с того момента жизнь перевернулась. Замок, где всегда не хватало света. Люди, бумаги, титулы, родословные, похороны человека, которого он никогда не знал лично и который оказался его отцом. Коронация, на которую собралась посмотреть чуть ли не вся столица. Встречи, знакомства, послы и министры. Многочисленная королевская свита с её изучающими взглядами.

Впервые за неделю или две, Старк уже не мог сказать точно, он остался один. Стоял и с настороженным интересом смотрел на статую из серого гранита. Рейднар Роуэл, император Райдоса, старик с острыми чертами лица, острой бородкой и взглядом, который тоже был бы острым, как на снимках из новостных хроник, если бы у посмертных статуй были зрачки. Мать никогда о нём не говорила, пока была жива. Отчим, чью фамилию Старк носил, скорее всего был вхож во дворец, и, наверно, ничего удивительного не было в том, как всё обернулось. Все знали, что у Рейднара Роуэла были десятки фавориток и десятки же незаконнорожденных детей.

Старк не понимал: почему он? Зачем человеку, который ни разу не появлялся в его жизни дольше, чем на время, нужное для прочтения новостной заметки, оставлять ему целое королевство? Что теперь с этим делать?

Влажный ветер ударил в лицо, и Старк покачал головой. Погода стояла непривычно холодная для Райдоса. Всё потонуло под дождями, увязло в грязи и укуталось в серую дымку облаков.

Омытая статуя императора смотрела на всё безразлично. Всё, что Старк знал о Рейднаре Роуэле наверняка, что его смерть неслучайна. Его убили. Убил человек, которого император знал и которого подпустил к себе. Убил мощнейшим выбросом чёрной магии. Возможно, ауры. Скорее всего это было сделано в попытках захвата власти, и убийца сейчас выжидал. Старк чувствовал себя приманкой.

Когда он решил последовать воле умершего императора, он посчитал, что лучше так, чем если междоусобная война жаждущих власти разорвёт страну, которая едва успела оправиться после позорного поражения Пиросу. Теперь Старк думал, что лучше было позволить шакалам сражаться друг против друга, а не сплачивать их против себя.

До слуха донеслись шорох плаща и шаги. Старк обернулся, и приближающийся незнакомец поприветствовал его кивком. Он встал рядом. Высокий, смуглый, но с болезненным оттенком кожи. Нос и подбородок острые, совсем как у статуи, радужка сливается со зрачком. Одет мужчина во всё чёрное, застёгнут на все пуговицы, руки спрятаны под широким плащом. Никаких опознавательных знаков, кроме выцветших ромбов на впалых щеках.

— Сочувствую, — сказал мужчина, разглядывая статую и не обращая внимания на пристальный взгляд Старка.

— Не стоит. Я не знал его.

— Я не о нём. — Минута молчания. — У вас скоро коронация?

Старк отвернулся.

— Через два дня.

— Удачи.

Мужчина хмыкнул с таким видом, будто его забавляло всё в этой ситуации, начиная со смерти императора и заканчивая взбесившимся ветром.

Старк молчал. Рядом с этим человеком было неуютно, хотя он не мог утверждать, что дело в нём, а не в том, как скоро коронация. Зловещая тень не сходила с постамента с короной, и чёрные и лиловые агаты сверкали предупреждающе.

— Я не представился, — заметил незнакомец, поворачиваясь. — Ариес.

— Дегнар. Лучше — Старк. — Коротко, формально. Ни один из них не протянул руку для пожатия. — Я не видел вас на похоронах, Ариес. Вы кем-то приходились его величеству?

Лицо Ариеса вытянулось, в глазах блеснуло подобие удовольствия.

— Вы задаёте верные вопросы! Меня не приглашали на похороны, увы, да и я был немного занят. Но сейчас не могу упустить возможности проститься с отцом.

Старк вздрогнул.

— С вами всё хорошо, брат мой? — ухмыльнулся Ариес.

— Всё прекрасно. У вас есть основания утверждать, что…

— Есть, — перебил его Ариес. — Можете расспросить советников императора и найти его корреспонденцию на моё имя. Там вы найдёте много чего интересного и о других.

— Других… — протянул Старк. От слова веяло холодом и отчуждённостью. Он тоже был «другим».

— Не принимайте слишком близко к сердцу, ваше величество. Это не так критично. Напротив! Вы можете гордиться, что из десятков своих детей Рейднар выбрал вас, и выбрал не в качестве оружия, не в качестве слуги, а как достойную замену себе.

— Зачем вы пришли, Ариес? — голос Старка стал твёрд и серьёзен.

Ариес бросил ещё один взгляд на статую и с покровительственной ухмылкой предложил:

— Давайте обсудим это в замке.

13

Ариес завёл руки за спину, расхаживая по кабинету. Он ни разу не был в нём раньше. Когда Рейднар вызывал его на Райдос (раза два за всё время их личного знакомства), они встречались в обширных залах, в комнатах для совещаний, а то и в парках, и это было неудивительно. Рейднар знал, что от него ожидать. Он наверняка ждал и смерти от его руки. Такой исход был последователен и логичен. Ариес даже не был разочарован предсказуемостью.

Рейднар знал, что ожидать.

Старк — нет.

Поэтому сейчас они находились в квадратной комнате, уставленной свободно, строго и темно. Старк зажёг белый шар, открыл шторы и всё равно недовольно ёрзал, морщился, непривычный к мраку, но не желающий при чужом человеке выдавать неудобство. У него не получалось.

Они оба молчали, и Старку это точно не нравилось. Ариесу, впрочем, тоже, но он не нервничал, а лишь усмехался. Неужто это его аура так сильно влияла на Старка? Или он был настолько потрясён тем, что уже узнал про себя, про отца, про самого Ариеса? А ведь это была капля в море!..

— Вам не нравится кабинет? — спросил Ариес.

Старк, разглядывающий белый шар под потолком, вздрогнул.

— Нет, нет, — заверил он. — Немного непривычно, вот и всё.

— Люди привыкают ко всему. А по тому, что я слышал о вас, могу судить, что вы тем более привыкните и справитесь.

— Лестно, — с сомнением заметил Старк, понимая, что «слышал» Ариес не случайно. И с некоторым недовольством продолжил: — А о вас, признаться, мне ничего слышать не доводилось.

Ариес усмехнулся.

— Неудивительно. Впрочем, я могу рассказать. — Он облокотился о кресло, прищурился и, глядя на задумчивого Старка сверху вниз, произнёс: — Ариес Роуэл. Пожалуй, один из немногих, если не единственный, кто носит фамилию нашего отца. Аурник, энергетик. Рейднар сослал меня на другой континент. Уверен, если бы было место дальше, отправил бы и туда. Он меня боялся.

— Вас есть за что бояться, господин Роуэл?

— А вы считаете, не за что? — Ариес с насмешкой посмотрел на Старка, но тот не смутился. Выдержал взгляд, хоть и помрачнел.

— Из вас получится хороший император, Старк. А хорошему императору нужно сильное окружение.

— Вы ловко переводите темы. Могу я считать это ответом на свой вопрос?

— Зависит от вашего желания.

— Что вы хотите мне предложить?

— Услугу. Вы ведь знаете, что сейчас вы — в центре внимания. И увы, не только из благого интереса к вашей таинственной персоне. Многие не согласны с вашей коронацией.

— Вы, например?

Ариес обошёл кресло, встал перед столом Старка и посмотрел ему в лицо без эмоций.

— Если бы я был в их числе, вы бы были уже мертвы, — заявил он без капли иронии или смущения.

— Я не исключаю вероятность, что вы умнее обычных террористов.

— И тем не менее вы сейчас со мной в одном помещении. Без путей к отступлению. А если я обычный, а не умный террорист?

Старк поднялся так же резко, насколько быстро его лицо сменило выражение с задумчиво-рассеянного на серьёзное. Серые глаза смотрели холодно, бесстрашно — и прямо в глаза Ариесу.

— Вы что-то хотели мне предложить, Ариес. Я жду.

— Вот как, — Ариес ухмыльнулся. — Значит, меня всё же есть за что бояться, верно? И я знаю, что сделать, чтобы другие тоже боялись и были… сговорчивы, скажем так. Несмотря на моё пребывание за океаном, я считаю Райдос своим домом, местом, перед которым у меня долг. И один из моих высочайших интересов — величие моей страны. Приношу извинения! Вашей страны, дражайший братец. (Старк сжал зубы.) Сейчас, когда Райдос в упадке, в ваших же интересах позволить человеку неравнодушному сделать то, что в его силах — а в его силах воистину многое — чтобы Райдос процветал.

Старк слушал со сдержанным интересом, разрываясь между необходимостью вслушиваться и анализировать.

— Вы хорошо говорите, Ариес. Только будьте прямее. Что вы хотите от меня?

— Не много не мало. Титул.

Старк фыркнул от неожиданности и изогнул бровь.

— Вы точно не простой террорист, Ариес. Вы — безумец. Если вам так нужен трон, зачем тянуть дракона за хвост? Убейте меня! Вряд ли вам это составит большого труда. Коронация лишь послезавтра. Мой сын слишком мал для притязаний, а потому у вас будет достаточно времени, чтобы по праву старшинства захватить власть.

— И привязать себя к одному месту? Мне не нужен трон. Бумажки, законы… Пустая трата времени. (Старк раздул ноздри от негодования.) Титул сделает для меня другое: он откроет двери. Откроет мне людей и места, которые сыграют на руку и мне лично, и вам как правителю. Вы ведь тоже ещё не вхожи в высшее общество Мэтрика, верно, Старк? У вас нет связей даже с такими королевствами, как Лирея или Нур, не говоря уже о Санарксе и Нефрите? Вы считаете, что сможете завоевать их расположение без посторонней помощи? Сколько приглашений на ближайшие мероприятия пришло вам в первую неделю вашего правления? Сколько критически важных для возвращения Райдосу былого величия знакомств вы завели?

— Чем такой же бастард императора, как я, может помочь мне во вхождении в высшие круги?

Ариес хмыкнул. Старк попался на крючок.

— У меня есть свои методы. Мы договорились, или вам нужно ещё время подумать?

Старк молчал.

* * *

Мир следил за коронацией, Альянс совещался и напряжённо решал судьбу нового императора. Новостные сводки пестрили фотографиями, кричали заголовками, и даже желавшие остаться в стороне от политики не могли укрыться от изображений сероглазого мужчины на фоне флагов с серебряными волками. Он стал главной новостью, самой интересной темой для обсуждений. Даже фрейлины и подруги мадам Арт то и дело случайно упоминали его, раздражая королеву. А ту злило всё, что касалось Старка, с момента, как новость о наследнике Райдоса просочилась из узких кругов Альянса в народ. Но не частота, с которой всплывало тут и там его имя, не отношения с соседним королевством так выводили мадам Арт из себя. Её волновала Хелена.

Та зачитывалась статьями, постоянно вилась вокруг сэра Рейверна и что-то у него выспрашивала. Он, конечно, заверял, что рассказывает только об общеизвестных вещах, не более, но мадам Арт терпеть этого не собиралась и делала всё возможное, чтобы дочь от политики отвлечь.

Не имея возможности посещать приёмы самостоятельно (врач категорически запретил ей любые утомляющие мероприятия), она искала приглашения для Хелены с ещё большим рвением и придирчивостью. Уговорами она себя не утруждала — просто передавала со служанками пригласительные открытки, а сэр Рейверн на пару с гувернанткой принцессы следил, будто ради искупления вменяемой ему вины, чтобы Хелена приглашения принимала. Та злилась, но почти не спорила.

Этот вечер как раз был одним из тех, на которые её отправили, просто потому что мадам Арт посчитала это важным. Сэр Рейверн лично вручил Хелене открытку, а на прямой вопрос, можно ли считать это шантажом, пожал плечами.

Мидланд. Как будто специально подальше от Райдоса и взволнованного общества. Хелена окидывала зал скучающим взглядом, подпирая подбородок кулаком. Пузырьки шампанского в бокале казались намного интереснее людей вокруг. Те говорили о пустяках: о моде, о физике, о том, что недавно засекли ещё одно параллельное измерение, подобное Совету… Мысли Хелены крутились вокруг происходящего на Райдосе, и ей не хотелось ни танцевать, ни смотреть, как молодые люди играют, ни играть с ними. После пары отказов танцевать Мариус и его дружки оставили её в покое, и она просто считала минуты и то, сколько раз девочка неподалёку поправит свои кудряшки, пока кто-то шумно не упал на кушетку.

Хелена вопросительно обернулась. Лиф Стофер смотрел на неё с наглой улыбкой, откинувшись на стену. Его густые чёрные волосы были растрёпаны, пиджак и воротник белой рубашки — расстёгнуты. Он держал бокал, полный тёмно-янтарной жидкости, которая не расплескалась лишь чудом. От Лифа пахло сладостью коньяка, и казалось, он идеально поймал состояние, когда легкий дурман и намеренная небрежность играют только на руку.

— Скучаете, мисс Арт? — спросил Лиф с издёвкой.

— Нет, я в восторге.

Хелена отвернулась.

Лиф шумно отхлебнул коньяк.

— Как мило видеть вас! — почти пропел он. — Кажется, это первый раз за очень долгое время, когда мы с вами пересекаемся! Когда я в последний раз вас видел? Летом?

— Понятия не имею. Не могу сказать, что рада вас видеть.

— А зря! У нас с тобой намного больше общего, чем ты думаешь, Хелена! Особенно сейчас. Я вот тоже не рад здесь находиться.

— Ну так уйди, — она закатила глаза, — и не мешай мне упиваться скукой.

— Я-то могу уйти. — Лиф выпрямился и задумчиво посмотрел в бокал. — Только упиваться коньяком намного интереснее. А почему не можете уйти вы, ваше высочество?

Хелена поджала губы.

— Потому что иначе я не получу то, чего хочу. Королевский советник во всём потакает моей глубоко уважаемой матери. А страдаю от этого я! Ха-ха. Чего только не сделаешь… Правда, я надеялась на лучшую компанию. Здесь же все пассивны, безынтересны и говорят о чепухе, когда происходит что-то настолько важное! Смена власти, покушения…

Переполненная негодованием и нездоровым возбуждением, Хелена осеклась. Взяла себя в руки и с подозрением обернулась к Лифу.

— А ты здесь зачем?

Лиф так же смотрел на неё затуманенным взглядом. Только тонкие губы изогнулись в кривой улыбке.

— Ищу таких же скучающих, как мы с тобой, чтобы пригласить в места… более интересные. Мои вечеринки намного лучше, знаешь.

— Они на Райдосе?

Она облизнула губы.

— Нет. Я живу в Мидланде уже шесть лет.

Хелена покачала головой и отвернулась к залу, потеряв интерес. Лиф смотрел на неё долго и изучающе, скользил взглядом по открытым острым плечам, по застёжкам платья. Они так и молили себя раскрыть.

— Почему бы тебе не пообщаться с девушками? — спросил Лиф, а пальцы его медленно вышагивали по обивке кушетки. — Наверняка их компания приятнее моей.

Хелена фыркнула.

— Почему бы тебе не выпить в компании парней? Они наверняка разговорчивее, чем я.

— А! да они скучные, как выветрившийся виски! — Лиф привалился к стене, танцуя пальцами в воздухе и представляя, как расстёгивает крючки её платья. — Я выпил больше, чем они все вместе взятые!

— Ты можешь научить пить любого. Они все как белые листы — пустые и податливые. Может, будь они хоть каплю интереснее стены, я бы поиграла с кем-нибудь. Возможно, так, что моя мать больше не посылала бы меня куда ей заблагорассудится.

Лиф улыбнулся, жмурясь, как довольный кот. Его рука легла ей на талию, и, хотя Хелена никак не отреагировала, он вкрадчиво заговорил:

— У нас точно намного больше общего! Мы — игроки, притворщики. И мы не вписываемся в их общество, в их рамки. Но мы могли бы составить друг другу компанию в этот скучнейший вечер. Пойдём со мной. Это ни к чему тебя не обяжет.

Его голос из обычно высокого, почти надрывного, стал низким, томным, бархатистым. Он говорил тише, медленнее, и она почувствовала дыхание у себя на плече. Рука съехала вниз по спине. Хелена повернулась к Лифу. Тот оказался слишком близко: податься вперёд — и они столкнутся лбами. Или не лбами…

— Что ты хочешь? — настороженно прошептала Хелена.

Лиф встал, вытягиваясь по струнке, поклонился, словно изящный кавалер, и взял её за руку.

— Всё очень просто. — Он потянул её вверх, поднимая на ноги, а потом — на себя. Шампанское вылилось на пол, но план был исполнен — она оказалась прижата к нему, и он смотрел ей в лицо. В затуманенных глазах появился осмысленный блеск. — Я хочу вас, ваше высочество.

Его окутывал запах коньяка. Резкий и приторно сладкий, оставляющий неприятное послевкусие. Хелена помнила коньяк на вкус, то, как он обжигал горло. Он не помогал почувствовать себя лучше, но она хотела снова обжечься. Хотела сделать что-то неправильное и пожалеть об этом всей душой — это уже было не в новинку.

Тем более Лиф знал про Райдос. Наверняка знал…

Бокал со звоном разлетающегося стекла рухнул на пол. Как гром среди чинного спокойствия наигрываемой мелодии и разговоров ни о чём. Сразу несколько человек обернулись на звук и так и остались смотреть.

Хелена выгнула спину, пальцы прошлись по груди Лифа до шеи. Она принимала его игру и была жутко довольна собой.

Лиф наклонился, целуя её на глазах у всех, и это был лучший алкоголь за вечер.

* * *

Холодный воздух, пахнущий пылью и воском. Постель с тёмным пологом чернеет в тусклом свете двух желтоватых световых шаров. По комнате ползёт тёплая дымка, а по спине — дрожь неуверенности. В памяти призраками всплывают картины ночи, которую она хотела забыть, как страшный сон. Руки и губы Роджера Кейза, боль и отвращение и к себе, и к нему, и к тем, кто позже стал разносить и поддерживать слухи. Им нельзя было верить, она знала это как никто другой, но внутри всё сжималось от мысли, что теперь, когда всё успокоилось, может подняться новая волна. Всё же Лиф Стофер в глазах общественности всегда был слишком яркой, эпатажной фигурой, и репутация за ним стелилась не лучшая.

— Ты хочешь уйти? — насмешливо спросил Лиф, пронизывая её взглядом. — Боишься? Стесняешься?

Он зашёл со спины, руки легли на плечи, массируя их с неожиданной нежностью, и запах коньяка опять опьянил разум.

— Я не боюсь…

— Тогда не стоит так напрягаться, принцесса. Я знаю, как сделать девушке приятно. Ну и, — горячее дыхание задело ухо, острый подбородок упёрся в плечо, — я намного лучше Роджера Кейза. Он не стоил твоего внимания.

Хелена краем глаза взглянула на него и прошептала:

— Докажешь?

Лиф усмехнулся и танцевальным жестом развернул Хелену к себе.

Его дыхание обожгло щеки, губы коснулись кожи. Пальцы расстёгивали платье. Нетерпеливо, нервно, один крючок за одним.

Она прижималась с нему, шумно дышала, закрывала глаза, отдаваясь темноте и ощущениям. Прохладный воздух, горячие руки и губы. Сердце билось чаще, пальцы, дрожа, соскальзывали с пуговиц и касались торса Лифа. Узкого, рельефного, твёрдого…

Она распахнула глаза от неожиданной свободы, когда дышать стало легче, а длинная юбка с шелестом упала к ногам. Она свела колени от коснувшейся кожи прохлады. Корсет съехал, обнажая грудь и держался лишь на паре лент. Лиф смотрел на неё затуманенным взглядом, оставляя на губах быстрый поцелуй. Он подал ей руку. Пара шагов под насвистываемый вальс в темноту. Поворот, как в танце. Лиф оказался за спиной, сжал её плечи — и толкнул на кровать.

Хелена выдохнула, оказавшись на локтях. Поцелуи загорелись быстрой дорожкой от шеи до лопаток, рука Лифа избавила её от корсета и проскользила по животу ниже. На мгновение Хелену парализовало паникой и холодом его пальцев, а потом жар затмил все чувства. Она сжала покрывало.

Тяжесть внутри и снаружи. Его напряжённые руки, тонкие, но с выпирающими венами. Грязные вздохи прямо в ухо. Хелена уткнулась лбом в его предплечье: у неё кружилась голова, — и едва слышно выдохнула:

— Лиф…

Он услышал. Остановился.

Она вжалась лбом в матрас, переводя дыхание, перевернулась на спину и, притягивая его к себе за неснятую рубашку, взглянула в затуманенные глаза.

— Мне всё равно, как ты делаешь это с другими. Я хочу так.

— Всё для вас, ваше высочество, — хмыкнул Лиф, и его губы со вкусом коньяка снова накрыли её.

* * *

— Ты и правда лучше Кейза, — сказала Хелена, пальцем вычерчивая на простынях узоры. У неё горели щёки, на губах играла странная удовлетворённая улыбка. Она уже представляла, что будут говорить люди. Представляла лицо матери: бледное от ужаса или разъярённое такой выходкой. Она сильно пожалеет, что вообще заставляла её куда-то выезжать. Быстрые интрижки летом с какими-то знатными мальчиками — как падение иголки в шумной комнате. Лиф Стофер — пушечный выстрел в тишине.

— Кто угодно лучше Кейза, — лениво заметил Лиф, развалившись на подушках и следя за Хеленой взглядом.

Она села, прижав к себе одеяло. Пальцы Лифа коснулись её спины, заскользили по позвоночнику. Она чувствовала его взгляд… и всё. Он был такой же игрой для неё, как она — для него. Никаких чувств, только повод вызвать непонимание, негодование и захлебнуться в волне негатива. Ведь главное, что они говорят, а то, что говорят — не так важно.

— Это ничего не значит, — безразлично сказала Хелена. — Но… — смешок, — я не против повторить.

* * *

Он не боялся ни грома, ни молний. Его не волновали вспышки, разрывающие материю тьмы. Не пугали жуткие силуэты, пляшущие на стенах. Как же просто ко всему охладеть, когда позади тысячелетия, а впереди — вечность! Она стирала, делала незначительным, низменным всё, что было раньше. Отдалялись воспоминания о временах, когда его вера ещё не пала, когда сам он был велик, а его мир — огромен.

Замок на скале — песчинка по сравнению с владениями прошлого.

Этот мир он создал, когда начал рушиться старый, когда все ему подобные должны были погибнут. Немногим хватило сил или смелости понять конец, принять его и решиться на нечто, доселе невиданное, — поиски нового. Он был из тех, кто решился. И одним из единиц, кто нашёл.

Он создал всё — каждый камень скалы, на которой стоял утопающий в ночной буре замок из неотёсанного камня. Каждое дерево у подножья этой скалы. Он заставил чёрные тучи сгуститься над низкими крышами, а ветры — завыть в коридорах.

Здесь были только холод и тьма. Они поселились в пустых комнатах, залах, спрятались в каждом углу и не ждали ничего и никого. Даже хозяин замка бывал здесь нечасто. Он тратил бессмертную жизнь на изучение дальних уголков бескрайней Вселенной, не представляя, сколько проходило лет, сколько ему встречалось людей и сколько из этих людей умерли века назад. Он их не жалел. Смерть — обычный цикл жизни. К чему оплакивать тех, кого не вернуть?

Он просто искал новых людей, новые миры. Вбирал в себя желаемое, насыщался — и шёл дальше.

Мир, который он обнаружил совсем недавно — четыре года, разве срок для бессмертного? — сиял на карте, как драгоценный камень в оправе. Он дал ему многое: новую энергию, новую внешность, новые обширные территории, на которых скрывались артефакты и знания, возможно, старше его самого. Редчайший случай!

А ещё он дал ему войну. Живую, клокочущую от мощи и ярости магию боя. Раньше — ещё в прежнем мире — он вершил справедливость, поощрял битвы, вдохновлял воинов. Его именем восславляли героев. В чертоги его замка попадали лучшие из лучших. Это давало силы, подпитывало на протяжении веков: люди не умеют жить спокойно.

Теперь же он был странником, отшельником. Он не принадлежал мирам, миры не принадлежали ему, и битвы с их необузданностью приходилось искать. Та, которую он застал, оказалась настоящей жемчужиной. Идеальной концентрацией пылающей магии, бурлящей крови и взрывной силы. Одна из лучших его идей за последнюю сотню лет.

И теперь, когда огни погасли, он хотел увидеть, чем живёт и дышит этот кипящий мир, что и кого он может ему дать. Хотел проникнуть в самое сердце и завладеть им прежде, чем это сделает кто-либо другой.

А кто-то другой был рядом.

Он с интересом следил за вспышками чёрной энергии, которая напоминала ту, что сгущалась вокруг его замка. Слишком плотная и слишком опасная для этого мира, чтобы появляться просто так. Чем ближе он подбирался, тем осторожнее становился источник, постоянно ускользая, но такие следы, — такие следы! — скрыть полностью было невозможно. Не от его глаза.

И вот он стоял в гостиной полуразрушенного битвой дома, смотрел на обожжённые чернеющие стены и… чувствовал. Перед глазами мелькали яркие образы, картины надвигающейся опасности. То, как сереют белоснежные стены, как осыпается позолота и небесно-голубую ткань окропляет кровью.

14

Хелене было весело. Ей нравилась вседозволенность, которая вспыхнула неожиданно ярко, как сумасшедший блеск в глазах Лифа, когда он смотрел на неё. Она поймала поток, пьянящий и притягательный, и позволила ему унести себя так далеко, как он только мог. Не осталось ни рамок, ни запретов. Не было того, кто мог бы ей запретить. Мир разбился, и она танцевала на осколках собственного сердца, гордости и репутации, даже не пытаясь их собрать. Кровь и грех никогда не казались такими привлекательными. И руки скользили по телу. И слова, которые раньше произносились благоговейным шёпотом, потеряли ценность.

Ей было весело. Ей было плевать.

Ей не нужны были чувства — хватало этой плотской любви, которая вспыхивала и потухала одинаково быстро. Словно и не было её. Она не зажигала сердце — только тело. Не обжигала, не грела. Но ей нравилась игра, которую они вели с Лифом, даже не пытаясь притворяться, что что-то значат друг для друга. Их встречи были коротки, движения — жадны. На публике они вели себя нарочно вызывающе. Словно мир стал сценой, а люди — зрителями, что не отрывали глаз от их маленьких спектаклей.

С Лифом это было легко. С ним можно было всё. Рамки, правила, сценарии — всё оставалось позади, отбрасывалось за ненадобностью, и лишь блеск обращённых к ней глаз занимал мысли.

Они не могли не смотреть. Потому что всем хотелось сбросить оковы одобрения, но их сковывал благоговейный, покорный ужас. А ей было не страшно. Она уже видела изнанку их прекрасного высшего общества. Лучший вид на скрывающиеся за улыбками оскалы.

Теперь она могла позволить себе всё! А они не могли закрыть глаза даже на такую ненужную иллюзорную вещь как репутация.

Это приводило Хелену в искренний восторг. Она любила это больше всего на свете: быть лучше, быть выше, быть не такой как все.

Восхищённые взгляды, обожание, даже осуждение и зависть — она хотела всего и сразу. И этот новый экстравагантный способ давал ей всё и даже больше.

А ещё Хелене доставляло победное удовольствие замечать, как мать едва сдерживает ярость. Хелена часто замечала взбешённые взгляды мадам Арт, то, как она поджимает губы, впивается длинными ногтями в стол — но молчит. Сначала это немного обидело: после того бала у Хелены перехватывало дыхание от предвкушения материнской реакции, а её не последовало. Мадам Арт не кричала, не обвиняла и не заламывала руки, а хранила гордое осуждающее молчание. Лишь однажды она ядовито поинтересовалась, неужели дочери действительно нравится слушать всё то, что говорят у неё за спиной из-за этой неугодной пассии.

Хелена рассмеялась.

— Да! Они ведь говорят.

Сэр Рейверн коротко прыснул в сторону.

Увидев, что осталась без поддержки, мадам Арт поджала губы и снова замолчала.

* * *

Дни Рождения мадам Арт любила справлять пышно: чем больше людей и украшений, чем громче музыка и вычурней наряды, тем лучше. Она планировала праздники, будто это настоящие шоу: с салютами, актёрами и декорациями. Если ей приходила идея, как можно отметить то или иное событие, эту мысль нельзя было никак выбить из её головы, и горе тому, кто бы попытался.

Вот и в этот раз в свойственной ей безапелляционной манере, с вежливой улыбкой на губах и выражением лица, говорящим: «Всё будет так, как я скажу в любом случае», мадам Арт заявила, что хочет отпраздновать день рождения так, как проходили балы лет сто назад. Она уже приказала вызвать придворных дизайнеров и организаторов — людей, привычных к капризам королевы и приноровившихся их исполнять на высшем уровне.

«Балы, как сто лет назад! — комментировала Хелена решение матери, покачивая перед зеркалом тяжёлым кринолином. — Я думала, моя мать не настолько стара». Служанка, завязывающая банты на платье, едва слышно фыркнула.

Платье было старомодным: из пёстрых узорчатых тканей, всё в многослойных оборках и с пухлыми косичками окантовок. Кружева собирались на спущенных с плеч огромных рукавах-фонариках, на декольте. В складках прятались драгоценные камни. И волосы ниспадали на спину мелкими кудрями.

Балы, которые устраивала мать, никогда Хелене особо не нравились, но в этот раз было даже весело. Зал превратился в арену цирка с натянутыми под потолком яркими поло́тнищами. Гремела старомодная музыка, и отчего-то все сошлись во мнении, что она настолько плоха и неуместна, что даже хороша и придаёт определённый шарм празднеству. Такое не одобряли, считали безвкусными, но всё в огромном ярком зале было настолько чересчур, что создавалась атмосфера яркого карнавала с весёлыми песнями и салютами.

Платья, как с картин прошлого века, заполнили зал до тесноты. Вычурные украшения, перья и цветы сияли с волос дам. Мужские камзолы обрели цвет. Лацканы с яркой подкладкой, кружевные манишки выглядывали тут и там. Многие оказались вообще без пиджаков — в рубашках с широкими кружевными рукавами и в цветастых жилетах.

Некоторых было не узнать. Привыкшая видеть знакомых в строгих костюмах Хелена даже не сразу узнала Мариуса, который раскрасил волосы и подвёл глаза. На скуле у него блестела чёрными чернилами руна, а из нагрудного кармана выглядывал апельсиновый платок.

— Тебе не идёт, — хмыкнула Хелена, окидывая его придирчивым взглядом.

— Зато тебе всё идёт! — рассмеялся Мариус.

— Я знаю.

Она пожала плечами, Мариус закатил глаза и, меняя тему разговора, заметил:

— Я удивлён, что здесь нет Лифа. Это очень в его духе.

— Это праздник моей матери, — Хелена безразлично обвела взглядом зал. — Она приглашала только тех, кого считала нужным. Лиф ей не нравится, так что ноги его в замке не будет, пока она может запретить.

Мариус посмотрел в бокал шампанского, скептически поднимая брови.

— Уморительно, что твои выезды были её идеей.

Хелена откинула волосы и раздражённо дёрнула плечами.

— Теперь же, будь ее воля, она бы заперла меня в замке и не пускала никуда.

— И сидела бы ты в обществе ее подруг.

— Уверена, она жалеет, что я вернулась в общество.

Мариус рассмеялся.

— Не только она жалеет.

Хелена самодовольно улыбнулась. Девицы с лета кусали себе локти, парни выворачивали шеи вслед и стремились занять место подле нее на раутах. Ей был неинтересен ни один из них, но нравилось внимание. Улыбаться поклонникам было на удивление просто даже с пустотой внутри.

— Кстати, про общество, — Мариус заговорил тише и серьезнее. — Сэр Рейверн в последнее время зачастил на Нефрит. Они что-то постоянно обсуждают с братом. Уж не хотят ли тебя выдать замуж? Только знай, я на тебе не женюсь даже под угрозой смерти!

— Разумеется не женишься! — появившись из ниоткуда, чернобровая фигуристая красавица Роза́ли ленточкой обвилась вокруг руки Мариуса. — Иначе до свадьбы ты не доживешь.

Все трое рассмеялись, хотя по тону Розали не всегда можно было понять: она шутит или на самом деле угрожает. С ней Хелена познакомилась на одном из приемов Лифа. Та как раз обхаживала Мариуса, который был совсем не против и легко позволил себя завоевать. Теперь Розали своего упускать не собиралась.

С Хеленой подругами они не стали, но Розали часто вилась рядом: ревновала Мариуса, охраняла его и злилась, что он смеет уделять так много внимания другой. А Хелене он был интересен только как принц Нефрита. Его старший брат, кронпринц, в последние месяцы стал много участвовать в делах страны. Его имя то и дело проскальзывало в новостных сводках, и поговаривали, что король готовится уйти на покой (вероятно, опасаясь за свою жизнь) и уступить место сыну. И хотя пока это были только слухи, фраза Мариуса врезалась в разум.

— Нет, — уверенно сказала Хелена. — Сэр Рейверн не станет обсуждать такие глупости как помолвки. Мама занялась бы этим лично. Его визиты к вам могут носить только рабочий характер.

— Говорить о политике на праздниках — плохой тон, вам не говорили? — вмешалась Розали, не давая Мариусу вставить и слова. — Совсем скоро объявят танцы. С кем ты танцуешь, Хели?

Ее глаза с интересом изучали лицо Хелены.

— Посмотрим, — уклончиво отозвалась та, окидывая взглядом пестрый зал в поисках кандидатур. — Если ко мне подойдет…

Она осеклась. На нее с другого конца зала смотрел мужчина с длинными рыжими волосами. Один глаз его закрывала чёрная повязка. Одет он был как полагалось: рубашка с широкими рукавами, с гротескными оборками, зелёный камзол с золотыми вставками на лацканах и манжетах. Оденься так любой другой, он не привлек бы внимания, но этот человек, возвышающийся надо всеми в зале, отчего-то выделялся и притягивал взгляд.

— О, мне всё ясно, — бросила Розали и увела Мариуса. Хелена бросила на них быстрый взгляд и, ругая саму себя, снова посмотрела на незнакомца. Тот ухмыльнулся, потёр короткую бородку… и направился к ней.

Хелена тут же пожалела об этом.

А он в мгновение ока пересёк зал и остановился рядом. Только тогда Хелена осознала, насколько он высок на самом деле: она доставала ему до подбородка.

— Леди Арт.

Мужчина поклонился и поцеловал её руку. По телу пробежала мелкая дрожь. Хелена не отрывала глаз от его загорелого лица, исчерченного морщинками. Казалось, он был ровесником её матери.

— Мы с вами знакомы? — спросила Хелена.

— Вы не танцуете с незнакомцами?

В выражении его лица, в блеске единственного глаза было что-то насмешливое, издевательское.

— Я не танцую с теми, кто не считает вежливым сообщить своё имя.

Губы мужчины растянулись в усмешке.

— Меня зовут Один.

— Я не видела вас раньше, сэр Один.

Она прищурилась. От него веяло силой, древней магией, мощной и незнакомой. Как будто потусторонней. И оттого ей становилось ещё интереснее, что это за человек.

— Я иностранец, — ответил Один, медленно и уверенно, чётко выделяя твёрдые согласные. Говорил он правду или нет, Хелена не знала, но акцент у него был яркий, точный, как у людей, знающих язык, но использующих его нечасто, а оттого осторожно. Он напоминал пришельцев со второго материка. И от этой ассоциации что-то на задворках сознания забило тревогу.

— Теперь, когда вы знаете моё имя, миледи, я могу рассчитывать, что вы примете моё приглашение на танец?

Один протянул ей руку с огромным, блеснувшим золотом, перстнем. Хелена посмотрела на неё настороженно, словно прикосновение могло убить.

— У меня есть молодой человек, сэр Один.

— Но сейчас его здесь нет.

Хелена бросила на него взгляд, изображая оскорблённость. А он рассмеялся так громко, что несколько стоящих неподалёку гостей повернули головы от неожиданности да так и осталисьсмотреть. Заинтересованные взгляды скользили с Хелены на Одина, и казалось, что он того и добивался.

— Так вы принимаете моё предложение, миледи? — прогремели его слова, привлекая ещё больше внимания. Люди следили. Кто исподтишка, кто в открытую, не стремясь скрыть любопытства.

Хелена сверлила Одина взглядом.

Как же она хотела сказать ему нет! Рассмеяться так же, как сделал он, и сбить спесь с человека, заранее предвкушающего свою победу. Хотела — но не могла. Не сейчас, когда он привлёк к ним обоим внимание. И он точно знал, что делает, что говорит, и от его холодного отчёта было до боли обидно. Она так привыкла дурить мальчишек, что вились вокруг и смотрели ей в рот. Они могли быть сколько угодно знатны — это не имело значения. Они были лишь игрушками. А играть с Одином она не могла, не знала, как, не знала, стоит ли.

Первые аккорды зазвучали, возвещая о скором начале танцев. Пары стали расходиться по залу. Один продолжил настаивать:

— Я вижу, что вам скучно, миледи!

От его голоса по спине пробежала дрожь. Хелена сжала зубы и бросила быстрые взгляды по сторонам, успевая заметить поспешно отворачивающихся. Один же неотрывно смотрел на неё.

Хелена задумчиво поджала губы, глядя на протянутую ей большую грубую ладонь. Она всё ещё сомневалась, но понимала: отступать ей некуда. Он сделал всё для этого. Играл с её тщеславием, пользовался пониманием, что он здесь — особенный. Незнакомец, о котором ничего неизвестно, но который завораживает, притягивает и заставляет гадать, кто же он такой. И она была его целью. Не другие женщины, которые могли быть красивее, веселее, интереснее и — тем более — покладистее. Она…

Ещё раз посмотрев на Одина, Хелена натянуто мило улыбнулась и вложила свою ладонь в его.

— Я не должна позволять кому-то так со мной себя вести, — проговорила она едва слышно.

Один хмыкнул.

— Я не кто-то.

Хелена вскинула голову, моргнула, но быстро отвернулась, твёрдо решив: как только танцы кончатся, она даже слова ему не скажет. Не хватало ей ещё одного человека, считающего, что может вертеть ей, как заблагорассудится.

Успокоив себя этим, Хелена расправила плечи и окинула взглядом зал. Ей нравилось думать, что разговоры сейчас о них, и она улыбалась так, словно уже была королевой — королевой этого зала.

— После этого я никогда не поверю, что вам не понравилось моё предложение, мисс Арт, — прошептал Один, наклоняясь к ней и тоже подмечая несколько заинтересованных взглядов.

— Можете думать, что вам угодно, — кротко проговорила Хелена, опуская взгляд и поднимая брови.

Один ухмыльнулся. Он знал, что её устраивает происходящее. Всё это внимание, взгляды. А он даже не делал ничего особенного: его рука лежала не ниже, чем позволял этикет, он не пытался прижать её ближе, не смотрел на неё с вожделением, как делали другие мужчины. Он держался, словно она его даже не интересовала. А это было отнюдь не так.

В видениях он никогда не различал лиц — лишь образы, намёки. Но всегда знал, где искать. Почти всегда знал — кого. И стоило коснуться её руки, как капли крови словно брызнули на светлую ткань, расплываясь уродливыми пятнами, — и всё окончательно встало на свои места. Кроме того, на ней пульсирующими пятнами запечатлелась тёмная энергия, не её собственная — её искрилась снежинками, вставала между ними прозрачной ледяной стеной. И на её фоне чёрные пятна выделялись ещё сильнее.

— Кто ваш молодой человек? — спросил Один.

Хелена крутанулась у него под рукой и удивлённо заглянула в лицо.

— Какое вам дело?

— Мне всего лишь интересно, почему он не здесь и позволяет мне красть ваши танцы.

— Моя мать его не любит, — коротко ответила Хелена.

— Есть причины?

— Моя мать не любит всё, что нравится мне, — она рассмеялась, стреляя глазами. Все должны были думать, что общество Одина её очень забавляет.

— Вот оно как, — задумчиво протянул Один, окидывая взглядом зал поверх голов, пока не нашёл королеву: женщину с высокой причёской и тёмным заметным макияжем. Она сидела в обществе полного старика со множеством медалей на празднично-лиловом камзоле. Он смеялся, щурил хитрые глаза, его бледные щеки заливались краской, а женщина наслаждалась его вниманием. Один даже хмыкнул, снисходительно поднимая брови.

Музыка кончилась мощным аккордом, и пары остановились. Хелена хотела уйти сразу, следуя своему плану, но Один задержал её ладонь в своей.

— Вам не стоит размениваться на глупых мальчишек.

Его голос звучал предупреждающе, но Хелена лишь звонко рассмеялась и выгнула бровь.

— Предлагаете размениваться на мужчин постарше?

Она высвободила руку, откинула волосы назад и после неглубокого реверанса затерялась в цветастой толпе. Какое-то время Один следил за ней, но больше не подходил. Заинтересовать оказалось просто, но завоевать доверие — нет. Она держалась холодно, отстранённо и лишь принимала то, что приносило его общество: внимание.

Всё ради внимания!

Один тряхнул головой. Это не могло довести её до добра. Он подозревал, что следы тёмной энергии — те же, что он отслеживал столько времени. И если это так, то ей стоило быть осторожнее, а ему — следить за этим. Только для этого к ней нужно было найти другой подход, более хитрый, незаметный…

Или наоборот бьющий прямо в цель и не оставляющий альтернатив.

Он задумчиво перевёл взгляд с Хелены, уже находящейся в компании какого-то раскрашенного паренька, на королеву Санаркса. Сомнений не осталось — именно она ему и была нужна. Давно пора было представиться виновнице торжества. Поправив жилет и повернув перстень с огромным тёмно-зелёным камнем, Один хотел было направиться к мадам Арт, как предельно вежливый кашель привлёк его внимание.

Высокая худая женщина с серебряными волосами внимательно смотрела на него прозрачно-серыми глазами и улыбалась со сдержанным радушием. Очень обманчивая улыбка.

— Сэр Один! — поздоровалась она.

— Вильгельмина… — Один стрельнул взглядом в сторону мадам Арт, затем повернулся к мадам Монтель и раздражённо прищурился. — Я думал, мы всё уже решили с Советом.

— Верно, — она кивнула, — но как представитель Восточного Альянса я не могу не переговорить с вами лично. Вы не отвечаете на мои письма и вызовы, а у нас есть несколько вещей, которые необходимо обсудить.

— Прошу прощения, мадам, но разве сейчас — удачное время?

— Именно сейчас и время, сэр Один.

Она смотрела на него с выражением абсолютного понимания его настроя и мотивов, и именно это понимание не позволяло ей отпустить его. Один усмехнулся и поклонился женщине.

— Я вас слушаю, мадам.

* * *

Миловидная фрейлина незаметно скользнула к Хелене, шепнула на ухо: «Её величество зовёт вас, миледи» и, кивнув в сторону, затерялась среди людей. Хелена переглянулась с Мариусом и пожала плечами.

— Мне даже интересно, что ей от меня нужно.

Они старались не пересекаться весь вечер, чтобы случайно сказанное слово не испортило мадам Арт настроение. Как можно было в этот день ей его портить! Хелена покачала головой, посмеиваясь и даже не думая прятать улыбку: сейчас никто не смог бы упрекнуть в том, что она улыбается не достаточно искренне. Этим людям только бы придраться!

Мадам Арт весь вечер сидела в личной ложе, почти ей не покидала и не танцевала, с удовольствием наблюдая за всем со стороны. К ней подходили, поздравляли, и на столике уже собралось множество небольших шкатулочек, цепляющих взгляд росписями и формой. Подарки побольше слуга относил в отдельную комнату, в которой мадам Арт собиралась провести некоторое время после бала: она уверяла, что распаковка успокаивает ей нервы, и никто даже не думал с этим спорить.

Сейчас же мадам Арт разговаривала с закадычной подругой, которая осыпала её комплиментами, а в перерывах они обсуждали бал, чужие платья и последние новости. Обе они казались увлечёнными разговором, но, заприметив дочь, мадам Арт быстро распрощалась с подругой, и та, присев в реверансе, удалилась.

Хелена посмотрела ей в след и повернулась к матери.

— Ты меня звала?

— Да, да, — суетливо закивала мадам Арт, протягивая к Хелене руки. — Садись, Хели.

Она села, смотря на мать во все глаза, а внутри всё переворачивалось от предположений, что же та хочет ей сказать. Она была слишком приветлива, светилась от возбуждения, и её тонкие пальцы сжимали ладони Хелены неожиданно сильно, так, что кольца впивались в кожу до боли.

— С тобой всё хорошо? — Хелена попыталась отстраниться. — Может, позвать сэра Рейверна?

— О нет, Хели. Зачем беспокоить сэра Рейверна? Со мной всё в порядке. Просто скажи мне, кто этот молодой человек?

— Мариус? — Хелена выгнула бровь, прикидывая, насколько мать могла выжить из ума, если забыла принца Нефрита.

Мадам Арт цыкнула.

— Конечно, нет! Тот, с которым ты танцевала!

— Он не молодой.

— Не суть, милая. Кто он? Мне не нравится, что я его не знаю, но вы чудесно выглядели вместе!

Хелена недовольно поджала губы. Ей интерес матери категорически не нравился.

— Я не знаю, кто он, мама. — Хелена высвободила руки из хватки мадам Арт. — Только его имя. Его зовут…

— Один.

Они одновременно подняли головы. Один стоял рядом, без капли смущения и робости, с полуулыбкой, и взгляд его янтарного глаза медленно переходил с одной женщины на другую.

— Меня зовут Один, ваше величество, — повторил он, поклонившись. — Прошу прощения, что вмешиваюсь в ваш разговор.

Мадам Арт протянула ему руку для поцелуя, и Хелена не могла не отметить заинтересованного удовольствия, с которым мать оглядывала мужчину. Её острый взгляд изучал его одежды, брошь и кольцо с драгоценными камнями, цеплялся за чёрную повязку, тонкие морщины и шрамы.

— Как вы оказались здесь, Один? Вас не могло быть в списке приглашённых! — улыбалась она с прищуром.

— Вы правы, миледи. Было ужасно невежливо с моей стороны не представиться сразу. Позвольте мне исправиться. Меня зовут Один. Наш общий знакомый из Мидланда не смог приехать и попросил передать вам его глубочайшие извинения и, разумеется, подарок. — Один взмахнул рукой, и из воздуха появилось две коробки почти одного размера, но разных цветов. — Один из них от меня лично. Надеюсь, это поможет искупить мою оплошность. Ещё раз: прошу меня простить.

Коробки приземлились рядом с подарочным столом, и слуга поспешил унести их.

— Я подумаю, сэр Один, — хмыкнула мадам Арт, и Хелена закатила глаза.

— Я, пожалуй, пойду, — проговорила она, поднимаясь. — Не хочу даже представлять, о чём вы тут будете разговаривать.

— Не слушайте её, Один, — послышались вслед причитания мадам Арт, и в спину ненадолго упёрся чей-то взгляд.

Хелена лишь хмыкнула, возвращаясь к Мариусу. Вьющаяся вокруг него, поправляя кружевную манишку, и что-то щебечущая Розали тут же отпрянула и скорчила недовольное лицо.

— Арт, тебе обязательно крутиться с нами?

— С тобой — нет, — пожала плечами Хелена. — Мне нужен Мариус.

— Не одной тебе!

Розали закатила глаза и по-собственнически положила руки ему на плечи.

— Да я нарасхват! — рассмеялся Мариус и притянул Розали к себе, целуя её в плечо. — С мисс Арт у нас чисто деловые отношения!

— Дела, дела! Это бал, как вы не поймёте! Да и тот мужчина, — она тряхнула головой в сторону Одина, сидящего с мадам Арт, — явно мог бы составить тебе компанию намного более… выгодную!

— Кстати, о нём! — оживился Мариус. — Кто он такой?

— Не знаю… — Хелена дёрнула плечами. — Он представился каким-то знакомым из Мидланда. Мать в восторге, но мне он всё равно не нравится. С ним будто что-то не так. И он точно не отсюда. Возможно, даже не с Форкселли.

— Думаешь? — задумчиво протянул Мариус. — Тогда точно нужно быть осторожнее. Ведь события на Пиросе и Райдосе как раз связывают с неизвестным магом, предположительно с Форкселли, но только Совет знает, откуда он ещё может быть. И Совет, — Мариус выдохнул, — молчит.

Хелена сжала кольца так, что те впились в пальцы. Она стояла бледная, кусала губы и неотрывно смотрела на Одина, который не мог не чувствовать её взгляда, но никак на него не реагировал. Может, на самом деле был очень заинтересован тем, что говорит мать…

— Я не думаю, что он имеет к этому отношение, — неуверенно прошептала Хелена.

— Возможно, — пожал плечами Мариус. — Но я бы был осторожен.

Хелена кивнула.

* * *

Привалившийся к стене мальчик-паж резко выпрямился и готов был открыть перед ней дверь, но Хелена прижала палец к губам и замерла, вслушиваясь в доносившиеся из столовой голоса. Первый голос, смеющийся, точно принадлежал матери, а вот второй… Он казался смутно знакомым, будто Хелена слышала его когда-то и он отпечатался на задворках сознания, но чей голос — она не понимала. Только в груди поселилось странное тяжёлое чувство, и ноги отказывались идти.

Она простояла так пару минут: сжимая одну ладонь другой, вслушиваясь в голоса и надеясь понять хоть что-то, но звуки не соединялись в слова. И только волна смятения сменилась раздражением: она узнала второй голос.

Мальчик даже дёрнуться не успел — Хелена толкнула дверь, врываясь в идиллию беседы.

— Вы всё ещё здесь?!

— Хелена! — воскликнула мадам Арт. — Как ты…

— Всё в порядке, миледи, — успокоил её Один. Он вальяжно откинулся на спинку кресла, на котором висел всё тот же зелёный с золотым камзол, и смотрел на Хелену, посмеиваясь. Ей даже казалось, что он этого ждал.

— Я уверен, её высочество не хотела меня обидеть.

— Я бы не была так уверена.

Мадам Арт бросила на дочь уничтожающий взгляд.

— Сядь, Хелена.

Один поднял кружку с чаем, не отрывая от Хелены взгляд, пока слуга придвигал её стул. Она сложила руки на столе, постукивая по скатерти пальцами, и стреляла глазами то на мать, то на Одина.

— Ну, что же вы молчите? — весело спросила она. — Мне ведь интересно, как вы, мамочка, будете жаловаться на меня полузнакомому мужчине. Или я опоздала, и вы уже всё обсудили вчера?

— Не язви, Хели, — мадам Арт неприятственно поджала губы.

— А как ты хочешь, чтобы я реагировала? В мире происходят ужасные вещи, а ты приглашаешь к столу человека, про которого не знаешь совершенно ничего.

— Что именно вы хотите знать обо мне?

— Ничего. Вы мне неинтересны.

— А зря! — вмешалась мадам Арт. — Сэр Один — умнейший и интереснейший мужчина!

— О, я рада! — закивала Хелена и отодвинула стул. — Ты как раз напомнила мне, что я собиралась к одному другому чрезвычайно умному мужчине. Жаль, он не здесь. Мне казалось, ты взяла в привычку завтракать с ним.

Хелена бросила на мать укоризненно-уничтожающий взгляд.

— Ты ищешь сэра Рейверна? — поинтересовалась мадам Арт, будто не поняла. — Он сейчас занят. И у него точно нет времени на твои детские прихоти. Хотя я знаю, зачем тебе он нужен! И тогда точно нет смысла тебе туда идти. Я запретила ему с тобой что-либо обсуждать. Политика — это не женское дело. Править должен мужчина, милая.

Её елейная улыбка будто спрашивала, что может быть непонятного.

Хелена сжала руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу, и процедила сквозь зубы:

— Как жаль, мама, что у тебя только один наследник. И, извини, но это я. А значит править буду я.

— Конечно, конечно! — мадам Арт покачала головой. — Только вот чтобы добраться до престола, милая, нужно сначала выйти замуж. А какой мужчина позволит тебе просто так забрать свою власть? Ты ещё увидишь, милая, что я права! Сэр Один! — она посмотрела на него, ища поддержки. — Ну хоть вы образумьте её.

Один откровенно рассмеялся на это предложение.

— Знаете, мадам Арт, вы явно недооцениваете свою дочь! — Он перевёл взгляд на Хелену, которая смерила его недовольным взглядом, но, кажется, смягчилась. — Уверен, что она способна на многое! Особенно на то, что вы ей так запрещаете.

— О, сэр Один! — мадам Арт всплеснула руками. — Не потакайте ей! Мой муж — будь спокойна его душа! — слишком много ей позволял в своё время, и теперь она думает, что ей всё можно. Однако вы правы, она отлично справляется с тем, что ей запрещают.

Хелена закатила глаза.

— Что ж, — протянула она. — Не буду мешать вам обсуждать меня дальше. Расскажи, какая я ужасная дочь, если до сих пор этого не сделала. И поддержки от меня не дождаться, и характер у меня скверный, и сплю я с кем попало. Поверьте, сэр Один, очень занимательно. А сейчас я не могу задерживаться. Меня пригласили в Мидланд на несколько дней.

— Тот мальчишка?! — возмутилась мадам Арт, и Хелена с улыбкой кивнула в ответ.

— Именно!

Она с реверансом вышла из столовой и услышала лишь, как мать уверяла Одина не принимать всё близко к сердцу.

— Эта девчонка порой не понимает, что говорит, — говорила она, искренне боясь, что такое поведение Одина спугнёт. Но тот лишь смотрел на дверь, беззвучно посмеиваясь и почёсывая короткую рыжую бородку.

— Всё в порядке, мадам, — сказал он. — Думаю, мы с леди Арт неверно друг друга поняли и нам стоит с ней всё обсудить один на один.

Он медленно поднялся под удивлённым взглядом мадам Арт и вышел.

Хелена медленно шла по коридору, скрестив руки на груди. Найти её было несложно. Он её чувствовал, как чувствовал всех в этом замке. От мельчайших точек энергии слуг до разливающейся повсюду силы сердца замка.

Неровно мерцающий голубоватый след холодной дорожкой повёл его вперёд.

Она скорее почувствовала его, чем услышала. Дрожь прокатилась по телу, и прежде чем успела оглянуться, она оказалась прижата спиной к стене. Дыхание оборвалось на мгновение.

Она смотрела Одину в лицо, видела каждую морщину на обветренной смуглой коже и шрамы… Тонкие белесые шрамы выглядывали из-под чёрной повязки на глазу, рассекали бровь и скулу. Здоровый глаз, как жидкий янтарь, смотрел на неё, будто пытался заглянуть в душу.

— Хочешь посмотреть, что там? — спросил он вкрадчиво и, не дожидаясь ответа, сдвинул повязку.

Хелена вздрогнула. На месте правой глазницы зияла обожжённая рана. Зажившая, но пустая глазница с расходящимися во все стороны шрамами, как лучи у звезды.

— Боишься меня?

Тяжёлая рука сжимала её плечо. Он нависал над ней так низко, был ближе, чем хотелось. И сердце колотилось, как сумасшедшее.

— Я ничего не боюсь, — выдохнула Хелена едва слышным шёпотом.

Тело обдавало жаром, а руки предательски дрожали. Она подняла на него глаза и повторила:

— Ничего. И вас подавно.

— Думаешь, ты особенная и тебе ничто и никто не угрожает?

— Уж точно не вы.

Она была слишком уверена в своих словах. Стояла, облокотившись на стену, и просто ждала, что будет дальше. Один хмыкнул и провёл шершавой ладонью по её щеке — от скул и до губ, которые слегка задел, и с интересом заметил, как уменьшились зрачки Хелены. Она продолжала смотреть ему в лицо, не в силах оторвать взгляд.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что… — она взволнованно выдохнула. — Потому что если бы вы хотели, вы бы уже…

Он рассмеялся и отступил на шаг.

Хелена дёрнулась. С неё словно спало оцепенение.

— Как же ты недооцениваешь людей! — покачал головой Один. — Особенно таких, как я. Я жил столько лет, сколько ты и вообразить себе не сможешь. И если бы мне было нужно, я бы ждал столько, сколько нужно. Не важно — месяцы или года — это песчинки в пустыне времени для меня. Так что я умею ждать.

Хелена смотрела на него с раздражённым непониманием, по стене отходя в сторону. Его слова, его странная, но невероятная по мощи аура вызывала дрожь, проходящую холодной волной по позвоночнику, крутящую желудок и сковывающую движения. От него хотелось сбежать. От него и от этой пугающей беспомощности.

— Кто вы? — выдохнула Хелена.

— Я бог, девочка. И я здесь из-за тебя.

Его единственный глаз сверкнул янтарным блеском. Хелена отшатнулась и, крутанувшись, поспешила прочь по коридору.

Один усмехнулся, качая головой.

Девочки, которые ничего не боятся, не убегают.

15

— Ты напряжена. Мне это не нравится, — заметил Лиф, не скрывая раздражения.

Хелена скользнула по нему взглядом и ничего не сказала. Откинула голову на спинку дивана и закрыла глаза, пытаясь прогнать все мысли. Какой смысл был накручивать себя, если кроме неё это никому не интересно. Она не помнила даже, говорили ли они с Лифом хоть раз по-настоящему…

Его шаги переместились из одного конца комнаты в другой. Резкие, раздражённые, но всё равно на удивление лёгкие. Порой он передвигался вообще беззвучно, заставлял вздрагивать от неожиданности, и она никогда не понимала: как у человека, который не всегда твёрдо стоит на ногах, может быть такая лёгкая походка. Или в этом и был его секрет?..

Звякнул графин, отвлекая от мыслей. Послышалось журчание, и Хелена поморщилась: если он напьётся сейчас, лучше будет уехать сразу и не давать рауту никаких шансов. Всё равно, какие сплетни и какую потенциально важную информацию могут там разболтать — с Лифом в бессознательном состоянии находиться было ещё противнее, чем просто с ним. Правда, в её обществе он всё же пил и дышал порошками меньше, чем обычно.

И снова шаги.

— На!

Хелена открыла глаза. Бордовые пузырьки лениво плавали в стакане с толстыми стенками.

— У меня сегодня прием. Я не хочу видеть тебя в таком настроении. — Лиф тряхнул стаканом, и вино, расплескавшись, потекло по пальцам. Хелена брезгливо поморщилась и прибрала юбку. — Выпей и успокойся.

— Я не хочу, Лиф. — Она подпёрла щёку кулаком и смерила Лифа взглядом, в котором мешались скука и раздражение. — Ты вообще слушал, что я говорила?

— Я слышал достаточно, — отрезал он. — И тебе стоит просто отпустить эти мысли и расслабиться.

Стакан со всей силы ударился о столешницу.

— Такие вещи не решаются просто, Лиф!

— Ты могла бы вообще не приезжать в таком случае!

Хелена резко поднялась. Губы сжаты, взгляд пронзает холодным презрением.

— Отлично. Тогда мне и правда стоит уйти.

Она было развернулась, но Лиф схватил её за руку, сжимая до боли.

— Убери свои руки, Лиф!

— Да ладно! — он рассмеялся. — Тебе ведь нравятся мои руки!

Хелена яростно дёрнулась, но Лиф и не думал отпускать. Казалось, он наслаждается тем, что имеет какую-то власть. По крайней мере, он думал, что имеет.

— Лиф… — она прошептала с угрозой, но слова ушли в пустоту. Никакой реакции — лишь взгляд, прикованный к её лицу, но вряд ли видящий хоть что-то. Говорить с ним в таком состоянии — как говорить со стеной. И с такими «стенами» разговор должен быть короткий.

Хелена сжала пальцы в кулак.

Брови Лифа дрогнули в попытке осознать происходящее, — а затем он, сдавленно вскрикнув, одёрнул руку. Ладонь дрожала. Лиф уставился на нее выкатившимися глазами и начинал трястись уже сам. Его пальцы посинели и едва сгибались, движения причиняли боль.

— Что ты сделала?! — вскричал он.

— Я просила отпустить меня по-хорошему, — отчеканила Хелена. — Ты не понял — я помогла. — Она сжала и разжала пальцы, осматривая руку так, будто проверяла маникюр или украшения, и снова обратилась к Лифу, уже спокойнее. — Оно пройдет. А теперь дай мне хоть один повод остаться.

Лиф уставился на нее, будто она несла несусветную чушь. Наверно, и сам жалел, что не дал ей просто уйти. Но Хелена сверлила его взглядом. Ждала.

— Зачем тебе мои слова? — хмыкнул Лиф. — Ты ведь для себя уже всё решила.

— Решила. Но я хочу услышать, насколько тебе всё равно.

— Мне… — он сморщился. — Не все равно.

— Правда, Лиф? — Хелена смотрела ему в лицо, и интонации её сочились ядом. — Почему? Потому что тебе нравится спать со мной? Или тебе нравится, кто я и что это якобы даёт тебе какой-то статус? Почему?

Губы Лифа растянулись в широкой улыбке, он прикрыл глаза и заговорил до приторности сладко:

— Потому что мы с тобой похожи. И я уверен, что сегодня нам намного приятнее будет держаться вместе.

Хелена закатила глаза и отвернулась. Его любимая песня. Неужели он действительно верил, что это может её удержать?

Лиф подошёл вплотную. Его руки легли ей на талию. Он поцеловал ее плечо, потом шею. Хелена дернула плечами, отказываясь от ласки, и Лиф, раздосадовано выдохнув, перестал.

— Я хочу что-то новое, Лиф, — она перешла на шёпот. — Что-то, хоть отдалённо похожее на правду.

Его напряжение ощущалось физически. Пальцы на её талии слегка сжались, и дыхание его стало тяжелее. Казалось, он решает, как и что сказать. У него был один шанс. Последний. А между тем, что он мог сказать, и тем, что она хотела слышать, — лишь тонкая тропка красивых слов и верных выражений. Иначе она просто уйдёт. И тогда рухнет всё. Они оба знали это.

Он сделал глубокий вдох.

— Я давно не устраивал ничего от своего имени. И здесь будут только те, кого я хочу видеть.

— Ты хочешь видеть хоть кого-то? — фыркнула Хелена.

— Не все, кого я хочу видеть, мне приятны, но, если я хочу их видеть, — значит, у меня есть план.

— И я его часть.

— Самая прекрасная часть.

Он положил руки ей на плечи, шептал на ухо, обжигая полным вина дыханием, а пальцы мяли кожу, и дрожь, приятная и обволакивающая, побежала по спине.

— Керреллы, Хели… Тебе ведь точно так же как и мне осточертели эти любители драконов…

Хелена прикусила губу.

— Эдвард Керрелл пускает на тебя слюни, как младенец.

— Почему меня это должно волновать?

— Ты думаешь, Элиад Керрелл этим не воспользуется?

Хелена повернула голову, но Лиф будто специально прятал лицо.

— А ещё, — мурлыкал он, — мне говорили — ты ведь знаешь мои связи, — что он во всём поддерживает брата. Вполне вероятно, что на твой счёт тоже. Филипп Керрелл умеет убеждать, — Лиф тихо посмеивался. — Жаль, что разум и тело работают отдельно.

Он уперся острым подбородком ей в плечо, но Хелена снова сбросила его и окончательно вырвалась из объятий.

— У тебя так точно, Лиф! Ты ведь должен понимать, что я говорю, а не делать вид, что я говорю на другом языке.

— Всё акценты, милая. Акценты, — попытался пошутить Лиф, но быстро сдался под яростным взглядом и развел руками: — Мы можем просто убрать его с твоего пути. А потом, когда всё закончится, поговорим о нас. Обсудим твои проблемы с… Как его там… Всё так, как ты хочешь.

Хелена не верила ни единому его слову. Знала, что потом всё пойдет по привычному угодному ему сценарию: они напьются и переспят, чтобы никогда и ни о чём не говорить. Потому что говорить с Лифом — всё равно что разговаривать с его лучшими друзьями-бутылками. Никакой помощи. Только помутнение разума и расслабление. Мнимое решение гложущих вопросов, которые вспыхнут с новой силой, стоит забрезжить рассвету.

Но это будет потом. Сейчас Лиф был прав: Хелена для себя уже всё решила. Она опустилась на диван, разглаживая юбки так, что Лиф не смог бы сесть рядом, не помяв ей платье.

— Я останусь. Но ты, — она кинула на него взгляд, — не притронешься ко мне, пока я этого не захочу.

Лиф закатил глаза и, потянувшись к бокалу, осушил его залпом.

* * *

— Ты неплохо обустроился, — сказал Эдвард, развалившись на расшитой цветастой софе, которая переехала из поместья Спарксов в квартиру Джонатана в Мидланде. В той было полно знакомых вещей: картины, статуэтки, цветы с огромными листьями — всё то, что миссис Спаркс передала сыну. «Наверняка чтобы освободить место для новых», — смеялся над этим Джонатан, пытаясь скрыть нервозность в первые дни после переезда. Тогда он срывался на каждом рабочем, стоило им сдвинуть что-то чуть левее или правее от идеального положения.

Теперь квартира его устраивала: она была полна света и воздуха, пастельных, но ясных цветов, тут и там блестели позолотами и каменьями шкатулки, часы, рамки. Джонатан не умел жить скромно и хотел, чтобы всё вокруг вопило о том, насколько у него всё хорошо, даже если это было совсем не так. Если в дорогом портсигаре остались только горчащие дешёвые сигары из ближайшего магазина, в который он выходил сам.

— Я подружился с продавцом, — рассказывал Джон. — Славный малый. Обещал мне привезти с Нура мой любимый табак по нормальным ценам. Правда, сворачивать придётся самому или набивать трубку, но лучше так, чем с этой дешёвкой. Оказывается, в Мидланде всё так дорого, потому что высокий налог на импорт!

Эдвард понимающе кивнул, глядя на Джонатана с сожалением. Тот сидел в кресле, закинув ногу на ногу, курил и улыбался. Но улыбка его была отстранённая, грустная, губы то и дело растягивались в тонкую линию, а взгляд упирался в потолок, будто Джон избегал смотреть на Эдварда.

— Как Эми? — спросил тот, опасливо оглядываясь на дверь гостиной.

В последний раз, когда он был у Джонатана, Эмили была ещё беременна. Он помнил, как она белым облаком вплыла к ним, так похожая на мать, села на подлокотник кресла Джона и слушала их разговор с неподдельным любопытством. А Эдварду было неловко говорить при ней о том, как советник отца, у которого он как бы невзначай пытался выяснить, не нужен ли тому секретарь, быстро его раскусил и отказал. Не самые приятные новости…

Сейчас Эмили уже родила. Джонатан отправил ему несколько паникующих сообщений в тот день, потом пропал на неделю и объявился с неожиданным предложением отпраздновать «где угодно, лучше на Пиросе». Там Эдвард вручил Джонатану щедрый подарок, который тот принял неохотно, но — Эдвард был уверен — после вздохнул с облегчением.

— Эми с миссис Голдштейн и Миши на курорте, — ответил Джон, бросив на друга благодарный взгляд. Эдвард понимающе кивнул. — Ей нужно было встретиться с матерью, восстановить здоровье и отдохнуть… Возможно, от меня тоже. Я стал до ужаса нервным в последнее время… — Джон взъерошил себе волосы. — Самому противно, но я ничего не могу поделать.

— Это нормально, — постарался утешить его Эдвард. — Ты тоже переживаешь, и…

— Нет, Эд! Это не нормально! Ты не знаешь, что творится в моей голове! — Джонатан подскочил и обернулся вокруг себя, окидывая взглядом просторную светлую комнату. — Я не хочу этого! Я не хочу жить на твои подачки! Я не хочу думать, какую материнскую дребедень продать с молотка в следующий раз, да так, чтобы ни она, ни Эмили не заметили. Я обещал, что у Эми будет всё и даже больше, что она не пожалеет. Я сказал отцу, что смогу это сделать, а я… Я не могу! Какой смысл в моих связях, если оказывается, что даже с ними я сам не стою ничего? Наверно, нам с Эми стоит расстаться. Я не хочу срываться на неё. И не хочу, чтобы она жила так… Особенно сейчас.

Джон снова рухнул в кресло, взгляд его устремился в окно. Не глядя, он зажёг новую сигару и тяжело вздохнул.

Эдвард сдавленно молчал. Напряжение в воздухе заставляло сжиматься, скукоживаться под грузом не своей ответственности. Когда всё успело стать настолько сложно?..

— Видимо, — прохрипел Эдвард: в горле пересохло, — приглашать тебя на одно мероприятие будет неуместно…

— Верно, — коротко заметил Джон.

Он вынул изо рта мундштук и выпустил пару дымовых колечек. Они, подхваченные весенним ветром, влетающим через открытое окно, поплыли по комнате.

— А что… за мероприятие… — осторожно поинтересовался Джонатан, будто это был просто вежливый вопрос, но Эдвард всё понял.

— Да так, — отмахнулся он. — Приём здесь, за городом. В общем-то, скука, Джон. Я думал, ты составишь мне компанию, чтобы совсем уж не заскучать, но я понимаю. Оно того не стоит…

— Ты плохо врёшь, — грустно хмыкнул Джон. — Да и я знаю, о чём ты… Приём Лифа, верно?

Эдвард развёл руками и кивнул.

Джонатан задумчиво наморщил лоб, глядя на него в упор. Он оперся локтем на подлокотник и запустил пальцы в волосы. Его лицо уже не выражало разбитой озабоченности, но задумчивость Эдварду тоже не нравилась.

Тикали часы. С улицы доносился монотонный шум сливающихся голосов, цокота копыт и грохотания колёс по брусчатке. А Джонатан молчал.

Казалось, он и не собирался ничего говорить, просто о чём-то напряжённо размышлял, но Эдвард не смел нарушить тишину. У него по спине бегали мурашки, он одновременно сжимался и вытягивался в струнку, боясь услышать что-то страшное.

— Знаешь, Эдвард, — наконец заговорил он, — у меня вообще тоже есть для тебя новость. Только она тебе не понравится.

Желудок скрутило, но Эдвард упрямо выдавил:

— Я слушаю, — и Джонатан со вздохом выпрямился.

— Я предупредил, — сказал он и начал: — В общем, я иногда общаюсь с ребятами из Особого Круга, и до меня дошла новость до того абсурдная, что я даже готов в неё поверить. Слишком уж много людей мне её повторили… Это подозрительно.

Эдвард молчал, сжимая колени ладонями изо всех сил, боялся дышать и говорить и просто пялился на Джонатана, который смотрел в сторону пустым взглядом.

— Тебе нравилась Хелена Арт… — задумчиво проговорил он, растягивая время. Эдвард удивлённо поднял брови, и в горле у него пересохло ещё сильнее. Джон продолжал: — И, может, это звучит абсурдно, Эд, но… Она с Лифом.

— Что…

Эдвард вытаращился на Джона, как на сумасшедшего. Потому что только у сумасшедшего мог язык повернуться такое сказать. Это было немыслимо! Такое не выдумаешь нарочно. Эдвард замотал головой. Нет, нет, информаторы наверняка просто решили пошутить, поиздеваться! Полсвета знало, что он интересовался Арт прошлым летом. Догадаться передать через Джонатана, его лучшего друга, весть, которая точно выбила бы его из колеи, — не большого ума дело.

— Можешь не верить, — пожал плечами Джон. — Это всего лишь то, что передали мне. Я не видел и, если честно, не горю желанием. Но я посчитал, что тебе стоит знать, раз уж ты едешь к нему. Она наверняка там будет.

Эдвард уронил голову на ладони. Лоб пылал, в груди бился жуткий ураган. Это не могло быть правдой. Не должно было быть правдой! Просто гнусная шутка друзей Лифа, просто… Просто абсурд!

* * *

Горящие окна особняка смотрели, как глаза чудища, на бой с которым карета неслась без остановки. Эдвард нервно хватал рукой воздух, пытаясь сжать рукоять меча, но тот остался на Пиросе — кто носит меч на балы? — а без него он чувствовал себя безоружным в месте, где могло случиться всё, что угодно. И все его надежды, такие яркие и свежие пару часов назад, рушились, терялись за двумя удушающе сильными чувствами: за непреодолимым желанием во что бы то ни стало попасть на раут, и страхом перед тем, что слова Джонатана окажутся правдой.

Но он должен был всё узнать сам. Длинные языки топят корабли! Он давно привык им не верить.

Только внутри всё дрожало, он неуверенно оглядывался, взгляд бегал, искал. Она должна быть здесь, сказал Джон. Если он прав, это может разрушить всё, а если нет… Вздох, который должен был быть вздохом облегчения, получился слишком нервным.

Если нет, то Эдвард проведёт довольно скучный, зато спокойный вечер.

Проходило время. Зал был полон. Стучали друг о друга бильярдные шары, доносились то радостные, то раздосадованные крики игроков, журчали разливающиеся напитки. Казалось, что все в сборе, а Хелены — впрочем и Лифа тоже — всё не было, и Эдвард почти убедил себя в лживости слухов, но Небо решило иначе.

В шумном зале открытые двери — как выстрел. Резко, метко, на поражение.

Мир замер и больше, казалось, не двинется.

У неё чёрное платье, локоны струятся по острым открытым плечам. Она выглядит как фарфоровая кукла, но с кроваво-алыми губами и взглядом убийцы. Лиф, в абсолютно чёрном костюме, держит её за руку, переплетая их пальцы. Свободной рукой она откидывает волосы назад. Её улыбка изгибается едва заметно, пока она оглядывает всех вокруг, проверяя произведённый эффект и будто бы на мгновение дольше задерживаясь на Эдварде, и он готов поспорить, что в этот момент что-то в её взгляде меняется. От этого по спине бежит холод, и он понимает, что капкан захлопнулся. Он попал в ловушку, и живым отсюда ему не выбраться.

Эдвард отвернулся, делая вид, что ему и дела нет до этого, но щёки всё равно предательски горели. Звонкий голос Лифа — он, должно быть, приветствовал всех прибывших — бил по ушам. На застенчивый вопрос оказавшегося рядом знакомого: «Ты в порядке?» — Эдвард кивнул и залпом осушил бокал. «Да, только теперь хочется чего-то покрепче».

Ему казалось, что ещё бокал — и он сойдёт с ума. Он хотел утопить в вине разочарование и сломанную надежду, но топил только себя самого. Его кровь горела, выжигая алкоголь, и всё оставалось бессмысленным: голова не тяжелела, мысли не путались, и лишь до тошноты чёткие образы преследовали, что бы он ни делал. Взгляд сам, не подчиняясь разуму, стремился в абсолютно красную ложу в центре зала, где собралась свита Лифа. Облачённые в чёрное, они привлекали внимание, выделяясь среди цветастых гостей, и казались ненастоящими, потому что происходящее в ложе не могло быть настоящим. Не могли быть настоящими ни рука Лифа на плечах у Хелены, ни её покровительственная улыбка, ни внимательный взгляд.

Эдвард нехотя смотрел на это, обжигался, как мотылёк о раскалённую лампу, но ничего не мог с собой поделать, и рано или поздно взгляд возвращался к ярко-красному пятну с чёрными силуэтами на нём. Желудок болезненно сжимался всякий раз, и в один момент Эдвард понял, что еще один такой спазм может стать последним, и лучше, если это будет не в зале.

Легче не стало.

Эдвард бесцельно шатался по коридорам, пытаясь понять, почему судьба так посмеялась над ним? Почему именно сегодня? И почему, несмотря ни на что, его всё равно тянуло к ней, если все её действия и, казалось, сама Вселенная кричали ему: «Отступи! Это не твоё!»

Эдвард замер, задумчиво почёсывая макушку. Ветви вишни стучались в окно, что-то отчётливо напоминая, но он не мог понять, что именно. И только он хотел отпустить мысль и уйти, как послышались шаги, шуршание платьев, разговор в полголоса, и Эдвард отчего-то замешкался. Призрачная надежда сверкнула молнией перед глазами, и он вдохнул поглубже, расправил плечи, встряхнулся, повернулся как ни в чём не бывало и… Столкнулся с двумя девочками. Рыженькие, кудрявые, с игривыми карими глазками они смотрели на него со всем воодушевлением.

— Сэр Керрелл! — воскликнула одна, широко улыбаясь. Эдвард кивнул в знак приветствия обеим. Девочка засмеялась и, переглянувшись с сестрой, спросила, накручивая локон на палец: — А вы со мной потанцуете сегодня?

Она поджала губки, глаза её раскрылись шире, и Эдвард, смутившись, даже не нашёл, что ответить. Просто пожал плечами и совсем неуверенно кивнул. Но девочкам хватило и этого. Подпрыгнув на месте, они с сияющими улыбками полетели дальше по коридору, кажется, крикнув «увидимся», но слова их уже не доходили до Эдварда.

Он, поникнув, плёлся обратно в зал. Только он виноват в том, что нафантазировал несбыточное. Никто другой.

Оставалась всего пара шагов, золотой свет уже очертил границы на полу. Эдвард глубоко вздохнул, покачал головой, поднял глаза… и замер как вкопанный. Хелена вопросительно изогнула бровь. Она стояла в паре метров от него, держа в руке зеркальце, плечи были напряжены, а взгляд — выжидающе холоден.

— Привет, — выдохнул Эдвард, внезапно потеряв все слова.

— Здравствуйте, сэр Керрелл, — её голос звучал сухо.

Она убрала зеркало в сумочку и собиралась уйти, но Эдвард выпалил, глядя на неё во все глаза:

— Давай поговорим!

— Я не хочу ни о чём с вами разговаривать, — коротко отозвалась Хелена и было отвернулась, но Эдвард схватил её за руку.

Тут же от ладони до локтя прошёл болезненный разряд холода. Эдвард отшатнулся, поднимая руки перед собой.

— Не смей меня трогать!

— П-прости! — замотал головой Эдвард. — Прости! Просто… Ты с Лифом, да?

Он смотрел ей в глаза, пытаясь найти там ответ. Но вместо этого встретил лишь ненависть к себе и что-то похожее на… боль? Он не был уверен, а она не дала даже шанса понять.

— Какое тебе дело, Керрелл?

— Но он ведь… Все знают… Плохой…

— Кто тебе сказал?! — выкрикнула Хелена, и Эдвард подавился несказанными словами. — Твой брат?! Что он ещё тебе рассказал? О том, как лезть не в свои дела?

— Я всего лишь… — промямлил Эдвард, отступая ещё на шаг, но она уже его не слушала.

— Не трогай меня, Керрелл! Не лезь ко мне и в мою жизнь. Даже… Даже не смотри на меня. Я знаю поимённо всех, кто делает это так же, как ты, смотрит исподтишка. И я знаю, чего они хотят! — она тряхнула головой, морщась. — И если ты один из них, я даже знать тебя не хочу. А если ты считаешь себя особенным… — она покачала головой. — Просто оставь меня в покое. Позволь мне разрушать свою жизнь самой.

Хелена невесело улыбнулась, кажется, хотела сказать что-то ещё, но вместо этого развернулась и ушла в зал, оставив Эдварда стоять на месте, не зная, что делать дальше. Её слова были слишком жестоки и оттого казались слишком честными. Джонатан считал, что она постоянно притворяется кем-то другим, что её словам нельзя верить, но каждая их случайная встреча говорила, кричала, что это не так. Нельзя ведь притворяться постоянно. Эдвард сомневался, что она говорила так со всеми. Может, она давала ему шанс? Подразумевала, что он может быть «особенным»?

Он подошёл ближе к дверям, чтобы тут же выцепить её из толпы и увидеть, как она возвращается к Лифу. Тот подаёт ей руку, целует тыльную сторону ладони и пытается утянуть к себе на колени. Безуспешно. Хелена опустилась рядом и привалилась к его плечу, скрещивая руки на груди, и что-то недовольно сказала…

Эдвард отошёл от двери, скрываясь в темноте.

Обида сжигала изнутри, и он хотел чуть ли не назло Хелене сейчас веселиться, танцевать. Чтобы ей не казалось, что он такой же, как все. И как только вернувшиеся с прогулки рыженькие сестрички встретили его у дверей, он перехватил одну и увёл с собой в зал.

И девочка смеялась, говорила что-то, что пролетало мимо ушей. Как бы Эдвард ни занимал себя сначала ею, потом играми в карты и бильярд, как бы ни пытался спрятаться от мыслей за пустыми разговорами, он всегда возвращался к ней. Её тёмно-голубые глаза с болезненным блеском, алые губы, говорящие жестокие вещи. Он так старался не смотреть, что видения сами лезли в глаза. И оттого он больше не притрагивался к бокалам. Хватит помутнений сознания на один вечер.

Время шло. Эдвард почти расслабился, выпил пунш. Занимательная беседа, прерывающаяся взрывами смеха, со знакомыми из Академии, отвлекала его, пока один из них не сказал шёпотом, воровато оглядываясь:

— Явсегда считал, что слухи о леди Арт и Лифе неправда.

— Почему ты вообще об этом думал? — рассмеялся другой, и первый густо покраснел.

— Она… красивая… И я думал, может…

— Размечтался! — его толкнули в плечо. — Она и не посмотрит в твою сторону.

— Теперь уж точно.

— Они неплохо смотрятся с Лифом, — сказал кто-то, и это словно ударило Эдварда по лицу.

Он отвернулся от друзей и уставился прямиком на Лифа. Тот налил красное, как ложа, вино и передал один бокал Хелене. Та улыбнулась, и впервые Эдварда пронзила мысль, которая казалась абсурдной, но слишком вероятной. Что если Лиф ей… нравился? В первый раз за всё время, что он видел её в компании других молодых людей, она не казалась скучающе-раздражённой. Её взгляд не бегал, пытаясь выцепить хоть что-то интересное в окружающих. Она не отворачивалась, не возводила взгляд к потолку… Она будто наслаждалась тем, как Лиф с пьяным удовольствием зарывался лицом ей в волосы, шептал что-то на ухо, и она, морща нос, смеялась.

Эдвард разочарованно покачал головой. Он хотел, чтобы она сидела так с ним. Лиф был ей не ровня, даже если пафосно задирал нос и пил дорогие вина.

И стоило подумать о Лифе, как его взгляд скользнул по Эдварду, брови взлетели, он оторвался от ленивого разговора и, наполнив бокал до краёв, отсалютовал через весь зал. Эдвард покраснел и поднял бокал с пуншем. А затем почувствовал взгляд, пронзающий своей холодностью. Рука дрогнула, но Эдвард не отвернулся, встретился глазами с Хеленой и с извиняющейся улыбкой пожал плечами.

Хелена улыбнулась в ответ, поманила к себе Лифа, что-то ему сказала, проведя пальцами по его щеке, и поцеловала.

Эдвард едва не поперхнулся.

Теперь была его очередь убегать. Никаких прощаний. Никаких карет. Даже если его исчезновение заметили — какая разница? Он чувствовал своё поражение как нельзя остро. Как пульсирующую боль в затылке, от которой никак не избавиться. И он повторял себе, что это ненормально. Ненормально зацикливаться на человеке, который этого не хочет и выпускает шипы, не давая к себе приблизиться. Ненормально принимать всё так близко к сердцу, потому что, в конце концов, ему никто ничего не обещал. Он придумал всё сам. Он сам влюбился, сам подставился под удар и платить теперь тоже должен был сам.

Эдвард метался всю ночь и всё утро, чувствовал себя испуганным мальчишкой. Убегать было неправильно, но он не видел иного выхода. Она была как наваждение, заполняла его мысли до краёв. Сопротивляться притяжению было невозможно, а поддаваться — невыносимо. И только далеко, настолько далеко, насколько он мог себе позволить, Эдвард верил, что сможет успокоиться. Он ругал себя за слабость, но первым делом спросил отца, отпустят ли его на остров драконов, как Филиппа. К сожалению, вместо острова пришлось довольствоваться военным училищем при полигоне Вистан на севере Пироса.

Утром Эдвард согласился на это с некоторым разочарованием, а к вечеру с ужасом обнаружил, насколько быстро могут разлетаться слухи. Он не говорил никому, кроме отца и ректора Академии Мидланда, с которыми решал этот вопрос, но на следующий же день Джонатан появился у него в комнате.

— Что это значит?! — выпалил он, не здороваясь.

— То, что я так больше не могу. Мне нужно отвлечься. Выкинуть её из головы.

— Давно пора, — серьёзно закивал Джон. — Но какого бешеного дракона ты решил сделать это так?

Эдвард посмотрел другу в лицо и тихо произнёс:

— У меня там просто не будет времени думать.

Глаза Джонатана распахнулись. Он всплеснул руками, ударил себя по лбу, схватился за голову. Он крутился из стороны в сторону, пытаясь поймать приличные слова, но не находил их.

— Невероятная причина, Керрелл! — воскликнул он наконец. — Может, сразу скормишь себя дракону? Чего мелочиться? Эд! — Джон сложил ладони домиком и перешёл на шёпот, стараясь успокоить и себя, и Эдварда, который, как ему казалось, сошёл с ума. — Давай ты не будешь спешить. Сядешь. Подумаешь. Не строй из себя Филиппа, пожалуйста. Ты — не он. Ты там не протянешь.

— Ты меня недооцениваешь, — хмыкнул Эдвард и скрестил руки на груди. — Я ничуть не хуже Филиппа.

— Нет, не хуже, — Джонатан кивнул. — Но я серьёзно тебе говорю. Просто подумай. Зачем тебе? Ты волшебник, не солдат. Хочешь сбежать от Арт? Это ужасно глупая причина! Ей ведь всё равно плевать! Она спит с Лифом и радуется жизни! И тебе тоже нужно. Найди кого-нибудь. Просто на ночь. Чтобы отвести душу!

— Джон! Я решил. Я поеду. Я уже договорился о том, что сдам всё в Академии заочно.

Джонатан уронил голову на ладони.

— Что за дрянь ты творишь, Керрелл? — простонал он. — И из-за кого! Я надеюсь, ты сбежишь оттуда через неделю. Максимум через две.

— Спасибо за поддержку, Джон… — хмуро проговорил Эдвард. Джонатан пожал плечами без малейшего сожаления.

Эдвард уехал через неделю.

16

— Вы тянете, Рейверн.

Один говорил слишком серьёзно, категорично, совершенно не сомневаясь в своей правоте, и больше всего раздражало то, что Рейверн даже не мог ничего ему возразить.

— Я знаю. — Коротко, немного устало. Он сложил пальцы под подбородком и уставился в стену, буравя взглядом однотонные обои, будто те должны были встать на его сторону. — Но она не готова.

Раздражение Одина волной пронеслось по кабинету, взметнуло шторы, зашелестело бумагами.

— Она никогда не будет готова, если вы не начнёте. У вас есть год. И время не станет ждать, когда будете готовы вы.

Рейверн так же смотрел в стену.

— Вы предлагаете мне повесить королевство на несовершеннолетнюю девчонку, которая не способна разобраться даже с собственными романами!

— Тем не менее Гардиан Арт оставил всё ей.

Рейверн тихо рассмеялся, поднимая брови.

— Вы лезете в чужие бумаги, а я даже не удивлён! — Он откинулся в кресле, всё ещё не поворачиваясь. — Его величество принимал множество странных решений, которые мне не понять.

— И поэтому вы решили, что умнее и дальновиднее его?

— Сколько вы здесь, Один? — Рейверн наконец развернулся к Одину, глядя на него с раздражением. — Неделю? Что вы вообще можете знать?!

— Я знаю всё, Рейверн. Поэтому я здесь. И поэтому я говорю сейчас с вами.

Рейверн вздохнул, запрокинул голову назад и снова посмотрел на Одина, который стоял у окна неподвижно, будто исполинская статуя. Его лицо было бесстрастно, но тусклый свет отчерчивал жуткие гримасы из глубоких морщин.

— И что же вы знаете такое, что неизвестно мне? Поведайте, Один!

— Произошло убийство, о котором вам ещё не успели сообщить. Погиб отшельник, не важная персона, так что вам сообщат хорошо, если сегодня. А ведь его смерть — важная деталь: он был аурником.

— Убийства происходят каждый день, Один. Или вас так удивляет то, что кто-то смог победить аурника? Они не бессмертны и уязвимы.

Молния сверкнула прямо перед глазами, и торшер разлетелся на части. Сверкающее копьё в руке Одина трещало от переизбытка энергии.

— Вы знаете, о чём я говорю, Рейверн, но продолжаете делать вид, что вам плевать! Только вы тоже смертны и уязвимы. Хотите, чтобы он пришёл сюда? Он придёт, не сомневайтесь.

— Кто придёт? — с нажимом спросил Рейверн. — У вас есть хоть что-то, кроме голословных заявлений?

— Вы считаете, что я голословен?

Один медленно подошёл к столу, глядя на Рейверна сверху вниз. Тот поднялся.

— Да.

С вызовом. Один даже усмехнулся. Глаз его блеснул — и копьё засверкало с новой силой. Резкий пас. Рейверн не успел отскочить, как тяжёлая рука схватила его за плечо, и мир на мгновение потух…

Потух, чтобы разгореться серым пламенем, забиться в нос, в рот, в горло вместе с запахом горящей ткани и плоти и заставить от неожиданности пригнуться к земле. Дым заслонял глаза, на ладонях и коленях серел пепел, сажа покрыла до блеска вычищенные ботинки. Рейверн выпрямился, откашливаясь, и огляделся.

Они стояли на пепелище. От стен и крыши ветхого домишки остались почерневшие балки, которые с упоением лизали языки пламени. Дымилась разбитая мебель. С громким хлопком что-то взорвалось и зашипело, поглощаемое огнём.

— Это место найдут минут через пятнадцать, когда станет уже непонятно, что произошло, — сказал Один, без интереса оглядывая горящие руины. — Магия рассеется, тело, — он кивнул в сторону, — превратится в угольки. Я видел, как чёрная аура взорвалась и унеслась прочь. Тот, кто это сделал, достаточно самоуверен, чтобы оставлять следы.

— Так делают взрывающиеся люди, — произнёс Рейверн, чувствуя сажу даже на языке. Его взгляд устремился туда, куда указал Один. — Он может также быть мёртв.

— Это сделал аурник. И он жив.

Рейверн не ответил. Осторожно, боясь, что пол провалится, он сделал несколько шагов. Он не тешил себя надеждами, что хозяина дома можно спасти. Он не ждал, что узнает его, но ему нужно было увидеть. Убедиться лично.

Он оттолкнул мешавшуюся на пути балку и зашипел: огонь разъел кожу, оставляя пузырящиеся рубцы. Но боль перекрыло представшее перед глазами зрелище. В углу, неестественно распластавшись на камнях, лежало то, что осталось от человека. Его руку и часть груди раздавило обломками стены, изъеденное пламенем лицо превратилось в месиво из крови и сажи. Бедняге не повезло. Рейверну сообщали о подобных случаях, когда жертву можно было узнать лишь по магическому следу. Теперь он знал, как это выглядело на самом деле, и не мог оторвать глаз. А желудок скручивало каждый раз, когда очередной волдырь лопался, и огонь с шипением пожирал кровавую слизь.

— Вам нравится? — усмехнулся Один. — Я всё ещё голословен?

— Вы всё ещё не знаете, кто это сделал, — сдавленно произнёс Рейверн, наконец отворачиваясь от тела и возвращаясь к Одину, который не сдвинулся с места.

— Увы. Но я знаю, что он с Райдоса. Этот человек — приближенный прежнего императора. Кто-то, стоящий достаточно близко, чтобы убить и остаться незамеченным. И на вашем месте я был бы обеспокоен тем, что наследница престола встречается с магом с Райдоса.

— Мальчишка Стофер не представляет опасности.

— Это вы так думаете.

Ответить на это сразу Рейверн не смог: так же внезапно, как перенёс сюда, Один перекинул их обратно. Дневной свет кабинета резанул глаза. Усталость навалилась с неожиданно силой, и Рейверн упал в кресло, разглядывая ожоги на ладонях. Они проели кожу до мяса, но он совсем не чувствовал боли, лишь нервирующее жжение.

А затем он перевёл взгляд на ящик стола, где была заперта книга, которую Хелена так мечтала заполучить ещё несколько месяцев назад, и золотой ключ появился у него в руке.

Они ещё раз переглянулись с Одином и одновременно кивнули. Им не нужно было говорить, чтобы понимать, что теперь они думают об одном и том же и хоть на толику, но знают одно и то же.

* * *

Он знал её достаточно хорошо, по крайней мере всегда так считал. Следил за ней почти с самого рождения, знал привычки, повадки. Порой читать её было проще, чем раскрытую книгу, и, наверно, поэтому странными казались моменты, которые совсем не вязались в его представлении с образом Хелены Арт. Должно быть, всё из-за обстановки. Они редко говорили непринуждённо, когда она не строила из себя принцессу, светскую леди, не пыталась в ещё неумелые, слишком прямолинейные манипуляции. Когда она была просто юной девушкой, как та, что сейчас сидела за письменным столом.

У этой девушки была заплетена неаккуратная слабая коса. Голубое кружевное платье водопадом из мягких складок спадало к ногам. Она подпирала щёку ладонью и задумчиво рассматривала какую-то бумагу.

— Любовные послания? — спросил сэр Рейверн, и Хелена вздрогнула.

— Подкрадываться и приходить без приглашения невежливо, — заметила она и положила бумагу. — Нет, это не любовное письмо. Это… другое.

Она поджала губы, не зная, как объяснить и стоит ли вообще. Но сэр Рейверн сам пресёк её попытки.

— Что бы то ни было, я пришёл по другому поводу.

Она выпрямилась, и взгляд её неотрывно следовал за ним, пока сэр Рейверн медленно отходил от двери, рассматривая комнату, в которой, кажется, не был несколько лет. Светлые обои, тёмная мебель, кроме белого туалетного столика, на котором извивались золочёные узоры и пестрели шкатулки украшений. На тумбе, на которой давным-давно сидели куклы, — лишь пустая ваза и какая-то открытка. Возможно, приглашение. Балконные двери были раскрыты, и ветер колыхал прозрачный тюль.

Хелена ждала. Он не подходил к ней близко, но видел на столе разбросанные листы, кисти, раскрытые краски и неосторожно стоящую на самом краю баночку с мутной водой. Кажется, она много лет ничего не рисовала. Или он не замечал этого? Она никогда не делилась тем, что делала: не показывала рисунки, прятала названия книг, скрывала то, что смотрела в синернисте. И сейчас, заметив интерес сэра Рейверна, Хелена тоже попыталась прикрыть всё, что лежало на столе, а взгляд стал тяжелее и настороженнее.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Ещё нет, — сэр Рейверн покачал головой, — но, если бы это было не важно, я бы не стал вторгаться в ваши владения, миледи. К сожалению, обстоятельства сложились так, что я больше не имею права закрывать на них глаза. — Он подошёл ближе. — Тёмный маг — предположительно с Райдоса и вхожий в императорский дворец — вербует людей. Вряд ли для благих целей. Несогласных — убивает. Буквально сжигает.

Сэр Рейверн потёр ладони.

— Вы предлагаете мне быть осторожнее? — хмыкнула Хелена.

— Я не предлагаю и даже не настоятельно рекомендую. Я жду, что вы сами сможете принять верное решение.

Ещё несколько шагов ближе.

— Сколько доверия! — рассмеялась Хелена, вставая ему на встречу. — С чего бы?

— Вы правы, — холодно отозвался сэр Рейверн. — Не с чего. И тем не менее.

Ещё шаг под испепеляющим взглядом — и он протянул ей книгу. Толстенный том проявился из воздуха и лёг на обожжённую ладонь, как лист бумаги. Хелена раскрыла рот и села на место. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, поражённая, не знающая, как реагировать, что говорить. Дрожащие руки потянулись к фолианту, и она притянула книгу к груди, снова поднимая взгляд на сэра Рейверна.

— Вам стоит серьёзно задуматься, — сказал он. — После — я жду вас в своём кабинете, леди Арт. Помнится, у нас есть уговор.

И он ушёл, ничего больше не говоря, оставляя Хелену наедине с неозвученными словами и мыслями.

Её пальцы сильнее вцепились в корешок.

Когда-то — она не помнила точно: полгода, год или даже больше назад — он сказал, что не может ослушаться королеву, и если её мать сказала «нет», то он подчинится, что бы ни думал об этом сам. Сейчас он ослушался. И это могло говорить только об одном: происходило что-то на самом деле серьёзное. Только…

Продолжая обнимать книгу, Хелена посмотрела на письмо и нахмурилась. Сэр Рейверн бы её не понял. Он бы сказал, что она неверно расставляет приоритеты. И она почти готова была с ним согласиться, но с момента как письмо попало к ней в руки, Хелена была уверена: это важно.

Письмо писала девушка, не назвавшая имени, но чуть ли не умоляющая о встрече в столичном кафе. Она обещала рассказать что-то важное о Лифе, и Хелена всерьёз собиралась уделить ей время. В конце концов от одной короткой поездки в город ни у кого не убудет: ни у неё, ни у сэра Рейверна, ни у какого-то там тёмного мага.

* * *

Шерон была уверена: она всё решила, она достаточно смелая, чтобы сказать всё Хелене в лицо. Она ведь даже смогла собрать всю наглость в кулак, найти верные слова и отправить их письмом. Огромный шаг, который стоил ей двух бессонных ночей сначала и ещё одного до ужаса беспокойного дня после. Что бы Шерон делала, если бы Хелена ей отказала? Если бы она даже не ответила? Наверно, попробовала бы ещё раз. Но вряд ли бы ей хватило смелости подойти лично, пересекись они каким-то чудесным образом.

Шерон хотела сделать всё тихо, почти лично, без лишних глаз, чтобы некому было разнести неверно истолкованные слова, чтобы некому было подначивать ни её саму, ни Хелену. Ссоры с человеком намного выше себя по статусу ей были не нужны, хотя она понимала: её будущее давно предрешено и ничего хорошего в нём не было. Она пыталась бороться с этой предрешённостью, пыталась зацепиться за такого прекрасного человека, как Эдвард. Все их отношения казались сказкой, прекрасным сном. А снам суждено было кончаться.

И как же она жалела, что её сон кончился именно так! Оборвался внезапно, болезненно, она не успела сообразить. И временное горькое помутнение теперь приносило ещё сильнее горчащие плоды.

Джон позвонил ей с самого утра, много ругался, так, что пришлось заглушить звук, а потом, будто все его бессвязные ругательства должны были к этом подвести, выдал: «Эдвард уехал в Вистан». И после короткой паузы, во время которой Шерон буквально слышала, как рушится мир вокруг, сказал: «Из-за неё».

И вот сейчас она стояла в дверях кафе, осматривая его с неприязнью и недоверием, непривычная к подобным местам. Здесь даже не было открывающего двери лакея, и сопровождающий её телепортёр открыл дверь сам, а потом отошёл к барной стойке. Шерон нервно сцепила пальцы в замок. Она, совсем не разбирающаяся в кафе Ренджерелла, специально выбрала это место: оно было нейтральной территорией, чем-то, что никогда никого не заинтересует. Место где-то на окраине, непримечательный интерьер, мало посетителей. И кофе горчил именно так, как её настроение и намерения.

Наверно, Шерон смотрела на неё слишком долго. Хелена выцепила её взглядом. Безошибочно и без сомнений. Подошла, окинула холодным взглядом, дежурно улыбнулась, и у Шерон мгновенно улетучилось желание что-либо говорить. Она несмело улыбнулась в ответ и опустила глаза. Немного смущённый бармен принёс ещё один кофе и с коротким поклоном ретировался. Хелена осторожно подняла чашку, сделала глоток… Замерла на мгновение, поморщившись, и отставила чашку с коротким «понятно».

— Ну так что? — начала она. — Ты ведь пригласила меня не на кофе.

Шерон вздохнула.

— Да. Не на кофе. Мне нужно было с в-вами… — голос прозвучал неуверенно: она так и не решила, как стоит обращаться к Хелене, — поговорить. Лично. Не когда много людей, суеты…

В горле предательски пересохло. Хелена смотрела на неё без интереса, кривила губы и ждала. А Шерон чувствовала, как уверенность утекает с каждой секундой.

— Вы слышали, — тихо продолжила она, — что Эдвард Керрелл уехал в военную академию?

Она бросила на Хелену быстрый взгляд и снова уткнулась в кружку, нервно помешивая кофе.

— Причём здесь он?

Шерон сжала пальцы. Медленно подняла голову. У неё тряслись губы, грудь сдавливала тяжесть, и слова, что так жгли её всё это время; слова, которые она так боялась, но так жаждала произнести; слова болезненные, обидные и бесконтрольные — сорвались:

— Он уехал из-за тебя.

Брови Хелены взлетели.

— Что?

Она смотрела на Шерон, улыбаясь, будто считала, что над ней пытаются пошутить. И было не понятно, нравится ей такая шутка или Шерон только что пересекла опасную черту.

Шерон на мгновение отвернулась, чтобы схватить воздуху, и повернулась обратно. Эти слова были тем, что она хотела, последней каплей её смелости, и сейчас даже смотреть на Хелену было жутко. Её взгляд стал ледяным, не осталось и следа улыбки — ни дежурно-приветливой, ни ошеломлённой. Перед ней хотелось рассыпаться в извинениях или бессильных слезах, и Шерон не могла сделать ни того, ни другого.

— Ты так и будешь молчать? — Хелена раздражалась. — Куда он уехал, и причём здесь я?!

— Он сам так сказал, — прошептала Шерон обречённо. — Военное училище, чтобы забыть тебя.

Шерон покачала головой, а в её глазах — грустных, усталых — мелькнула горячая и глубокая неприязнь.

Хелена нахмурилась.

— И ты решила обвинить меня в том, что он себе что-то придумал и сбежал?

Шерон посмотрела на неё с сожалением.

— Ты даже не понимаешь… — Короткий вздох. — А Лиф понимает.

Хелена вздрогнула, услышав его имя, и напряглась в ожидании. Она была готова услышать про Лифа что угодно, в конце концов, она никогда не питала иллюзий на его счёт и ей всё ещё нужен был повод. Но Шерон будто не собиралась ничего говорить. Ей казалось, что она уже пересекла все грани, которые только могла, и даже если в будущем её не ждёт ничего хорошего, любые её неосторожные слова сделают всё хуже. Хелена её уже ненавидит, Лиф, пока не воспринимающий всерьёз, начнёт, если узнает, что она портит ему планы. Она миллионы раз пожалела, что затеяла это вообще.

— Можешь, ты прекратишь молчать, в конце концов?! — воскликнула Хелена, не обращая внимания, что на неё кто-то обернулся. — Ты отнимаешь моё время! Ты смеешь обвинять меня и не только и считаешь, что после этого можно просто замолчать?

Звонкий голос резанул слух. Шерон прикусила губу и быстро кивнула. Она бы хотела, чтобы всё оказалось так просто. Чтобы она могла стереть Хелене память и сделать вид, что на самом деле пригласила ту на кофе. Чтобы её слова не воспринимались в штыки и не могли быть использованы против неё.

— Дело в том… — Её голос дрогнул. — Лиф всегда не любил Керреллов. Я не знаю, почему, но… Все об этом знают, если общаются с ним достаточно долго. Сначала он пытался лезть к Филиппу: злить, задевать его. Но с Филиппом такие вещи не прошли, и он переключился на Эдварда, хотя он считает, что Лифу плевать на всё и всех. Но это Эд… Он будет видеть в человеке хорошее, даже если он того не заслуживает. — Она встретилась взглядом с Хеленой и была вынуждена отвести глаза первой. — Л-лиф не заслуживает. Он до сих пор не успокоился. И ты ему нужна, только потому что он знает, что Эдвард… в-влюбился в тебя. У него был какой-то план, и…

— Я знаю.

Коротко. Холодно. Почти неслышно.

Хелена застыла, словно статуя. Губы сжаты, глаза неотрывно смотрят в одну точку. Шерон нервно сглотнула, глядя на неё, и мурашки пробежали по спине. Она не понимала, что стоит ожидать в подобной ситуации, но находиться рядом с Хеленой стало ещё более некомфортно. Особенно, когда её взгляд вернулся к Шерон, обдавая ту ледяной волной.

— А откуда это всё знаешь ты?

Ответный удар — и прямо в цель.

— Я… рассказала Лифу про тебя…

То, за что Шерон винила саму себя, и то, что должно было всплыть сегодня, хотелось ей того или нет.

— Интересно, — проговорила Хелена. Она долго молча смотрела на тёмную поверхность остывшего кофе, а потом всё же сделала ещё глоток, поморщилась и отставила кружку уже окончательно.

— Можешь сделать мне одолжение? — вдруг спросила она.

Шерон удивлённо подняла брови: так быстро напряжённо-задумчивое лицо Хелены разгладилось и приобрело какое-то странное выражение, сочетающее в себе милейшую улыбку и взгляд, которым можно было убивать.

Она кивнула. Хелена улыбнулась шире.

— Отлично. Тогда, пожалуйста, не лезь в мои отношения с Лифом больше.

Шерон даже раскрыла рот.

— Но… Но он ведь тебя даже не любит…

Хелена хмыкнула.

— А кто тебе сказал, что его люблю я?

И под непонимающим, абсолютно растерянным взглядом Шерон она поднялась, разгладила юбку и направилась к беседующему с барменом телепортёру.

* * *

— Мой дом — не читальня, — пробубнил Лиф. Он сидел на краю стола и сжимал стакан в руке, неотрывно глядя на Хелену. Та уткнулась в какую-то толстенную книгу и лишь изредка потягивала вино из парящего рядом бокала.

— А ещё твой дом не бордель и не бар, — отозвалась Хелена, — только тебя это не смущает.

Она перелистнула страницу и досадливо зашипела.

— Ох, как остроумно подмечено! — Казалось, сожми он стакан ещё сильнее, тот бы разлетелся на осколки. — Скажи, у тебя начался цикл, поэтому ты ведёшь себя как сука?

— Я веду себя как обычно.

— Нет. Обычно ты не показываешь мне свои зубы.

Хелена закатила глаза, но от чтения не оторвалась.

— И что ты от меня хочешь в таком случае?

— Чтобы ты оторвалась от своей книжонки и уделила время мне!

Она рассмеялась.

— Не делай вид, что тебе меня так не хватает! Я бываю здесь чаще, чем дома. Я не помню, когда в последний раз ругалась с матерью! — Она тряхнула головой, и её взгляд снова стал сосредоточенным. — Мы договаривались изначально: нам весело вместе, но это не будет значить ничего больше. Пока ты отлично справлялся. И я никогда не поверю, что ты влюбился, Стофер!

Он ударил себя по лицу и провёл ладонью ото лба до подбородка, корча рожи в крайней степени раздражения.

— Может, ты, мать твою, определишься, — выкрикнул он, ударяя кулаком о стол, — ты хочешь, чтобы я с тобой говорил, или не хочешь?! Сначала ты устраиваешь сцену из-за того, что я не хочу обсуждать подкатывающего к тебе старика, а теперь утыкаешься в тупую книжку и молчишь!

— Эта «тупая книжка», — Хелена подняла фолиант перед собой, сверля Лифа озлобленным взглядом, — судьба моего государства! А из-за тебя я пятый раз не могу прочесть абзац!

Лиф взрычал, плеснул в бокал ещё вина, но не рассчитал силы, и алая лужа растеклась по полированной поверхности стола. Ударив кувшином по столешнице, Лиф выдохнул и потёр переносицу.

— Ты меня бесишь.

Хелена хмыкнула.

— А что ты от меня ожидал, Лиф? Или ты никогда не слышал, что обо мне говорят? Мне казалось, ты, наоборот, собираешь слухи обо всём и обо всех.

Лиф подозрительно прищурился. Хелена смотрела ему в лицо с вызовом в глазах, и он тут же понял: она что-то знает, и ему это не понравится. А вот она будет счастлива блеснуть новым знанием.

— Или та девушка, которая рассказала тебе, что я якобы отбила у неё Эдварда Керрелла, воспевала мне оды? Или, может, ты думал, что я вечно буду частью твоего «хитрого плана», ведь так забавно наблюдать, как страдает влюблённый мальчишка, который — о, небо! — умудрился надрать тебе зад кучу лет назад! Я никогда не питала иллюзий на твой счёт, Лиф, но ты ведь серьёзно не…

Звякнуло разбитое стекло.

Хелена осеклась, и лицо её исказилось гримасой, за секунды переходящей от непонимания к возмущению — и к гневу. На светлом платье распускало щупальца бордовое пятно.

Лиф подскочил к ней как ужаленный.

— Я не рассчитал магию! Прости меня!

Она даже не сразу поняла, что именно происходит. Он сидел, приклонив колено, целовал её руки, убирая книгу в сторону. Она хотела высвободиться, но Лиф со стремительной настойчивостью, не переставая шептать жаркое «прости», поднимался поцелуями по руке к плечам. К шее. Перешёл на лицо. А руки пытались задрать, стянуть платье.

— Лиф, иди к чёрту! — Хелена оттолкнула его от себя, поднялась, но он тут же обнял её, не давая сделать и шагу.

— Прости меня! Я знаю, что ты злишься! Я прикажу сейчас же разобраться с пятном на платье!

Его пальцы стали проворно бороться с застёжками платья на спине.

— Убери от меня руки. Мне плевать на платье! — она снова оттолкнула его. — Я вижу твои уловки насквозь. И у тебя не получится заставить меня замолчать так.

Они впервые встретились взглядами, и Хелена была уверена: за секунду до того, как его взгляд снова стал сумасшедшим и нечитаемым, в нём плескалась чистая ненависть.

— Я не знаю, — тяжело дыша и согнувшись, как готовый к атаке зверь, выплюнул Лиф, — что тебе сказала та девчонка. Но она ревнивая наивная дура. Все её слова — ложь.

— А твои?

Лиф выпрямился. На лице его заиграла нежная улыбка. Он шагнул к Хелене, провёл тыльной стороной ладони по её щеке.

— Я не могу отрицать, что тоже лгал. И мои чувства пришли не сразу. И…

— И я не верю ни одному твоему слову.

Губы Лифа сжались от злобы на мгновение, но он снова натянул приторную улыбку, которая вблизи показалась оскалом. Будто пытающийся загнать добычу в угол волк…

— Я понимаю тебя, но сейчас я готов сказать — или сделать — что угодно, чтобы ты мне поверила.

Его пальцы скользнули с щеки на шею, прошли по ключицам…

Хелена хмыкнула.

«Я вижу твои уловки насквозь».

— Я могу спросить что угодно? — уточнила она, следя за Лифом. — Я могу спросить о любом человеке в мире, кем бы он ни был?

— Именно.

Лиф взял её за руку и поцеловал ладонь, глядя в глаза.

— Тогда… — Голос подрагивал от предвкушения, она облизывала губы, но не разрывала контакт их взглядов.

Мысль, мелькнувшая мгновенно. Шанс, который она не собиралась упускать. Последнее, что она готова была взять от Лифа.

Но он должен был верить, что она думает, что поддаётся.

— Тогда, — наконец произнесла Хелена, — Дегнар Старк. Что ты знаешь про нового императора Райдоса?

— Ты опять про политику! — покачал головой Лиф, но, не давая ей шанса усомниться, начал: — Ему около тридцати. Женат, — он усмехнулся, — есть малолетний сын. Учился в Академии Мидланда, которую закончил без особых успехов, но, говорят, маг он неплохой. Техничный, владеет мечом, но предпочитает не сражаться. Жил в столице, но мало где светился. Теперь, когда стало известно, кто его отец, все склоняются к мысли, что его богатство — лишь откуп Рейднара Роуэла. Впрочем, им при дворе вроде бы довольны: он понятлив, тих, не взбалмошен, не стремится менять устои. Не думаю, что он нужен там хоть кому-то, но пока и не мешает. Только завёл дружбу с каким-то неизвестным, общается с ним исключительно приватно, при закрытых дверях и сильнейших заклинаниях. Есть две версии, — Лиф покачал головой. — По первой они там спят. И это исключительнейший бред. Вторая версия более реальна, и все ждут, когда она подтвердится.

— Какая? — спросила Хелена с придыханием.

Лиф слега приблизился к ней, а его ладонь скользнула на талию и снова подобралась к застёжкам корсета.

— Что этот второй — будущий император. Настоящий император. Единственный настоящий наследник Рейднара Роуэла.

— Интересно… — задумчиво протянула Хелена.

— А теперь ты… — Лиф попытался подцепить почти расстёгнутый корсет, пытаясь спустить платье вместе с ним, но Хелена крутанулась у него под рукой.

— А теперь мне пора.

— Что?!

Лиф не успел опомниться, как она уже щёлкнула пальцами (застёжки корсета начали застёгиваться сами собой), схватила книгу и шмыгнула к двери.

— Ты не можешь уйти! — крикнул он, но с места не сдвинулся.

— Это именно то, что я делаю, Лиф. — Она взялась за ручку. — Ты ведь не думал, что я куплюсь, правда? То, как ты меня любишь, то, как тебе не всё равно, как ты на всё готов. Ты и твои друзья — прекрасные информаторы. С тобой было весело, я многому научилась. Но ты ведь сам говорил, что мы притворщики, игроки. Ну так я выиграла.

Хлопнула дверь.

Лиф стоял неподвижно, даже не думал её догонять, удерживать. Хелена была права: ему было всё равно, уйдёт она или нет. Если ему понадобится, он найдёт способ заставить её пожалеть, а пока — пусть идёт, радуется тому, как ловко сыграла свою роль. В конце концов, бутылки не трепали ему нервы так, как она.

* * *

Хелена думала, что будет легче.

Лифа она никогда не любила. Он её раздражал. В нём легко было ненавидеть всё: от горького перебродившего вина до манер. Он выдавал распущенность за аристократизм. Опьянение — за вальяжность. Целоваться с ним — всё равно что целовать бутылку с коньяком: тот же привкус, тот же запах, то же головокружение. И ради последнего она не хотела останавливаться.

А теперь казалось, что внутри всё выжгли, оставив пустоту и непонимание, куда идти дальше. Лиф заполнял её приятным осознанием, что она делает: это было плохо, это осуждали, но сладость греха всегда была достаточно соблазнительна, чтобы не думать о последствиях. Потому что последствия были последним, чего она боялась. Её репутация лежала в руинах, и она наслаждалась этим.

По крайней мере раньше. Сейчас она сомневалась, что игра стоила свеч.

Хелена сжала в руках толстый том. Последнее, что держало её наплаву. Последнее, что имело смысл.

Цепляясь за эти мысли, она вошла в спальню. Единственное светлое пятно — свет с ночной улицы, разлившийся на полу, — дёрнулся, вырисовывая тёмный силуэт. Хелена замерла, не поднимая взгляда, и попятилась к двери.

— Здравствуй.

Его голос прогремел, как гром.

Хелена отшатнулась и наконец встретилась взглядом со сверкающим янтарным глазом, смотрящим на неё с другого конца комнаты.

— Что вы тут забыли?!

Она слышала, насколько истерично звучал её голос в этот момент.

— Боишься? — усмехнулся Один. — Я пришёл не для того, чтобы пугать.

— Вас не должно быть здесь в принципе.

— Мне нужно поговорить с тобой. Вот я и жду, смотрю картинки… Красиво.

Она прикусила губу, глядя на то, как он перебирает плотные листы, исписанные извивающимися зелёными листьями, светлыми лепестками лилий, усыпанных крапинками, и яркими розовыми бутонами.

— Тебе нравится этим заниматься?

— Нет. Положите их.

Он не послушал.

— Не нужно злиться раньше времени. Я всего лишь сказал, что мне нравится.

Она грустно улыбнулась с едва заметной благодарностью и отвернулась.

— Это в любом случае уже не важно. Больше ничего не важно. Только это.

Хелена погладила корешок книги и положила её на кровать.

— Именно об этом я и хотел с вами поговорить, леди Арт.

Официальность его тона смущала и настораживала не меньше, чем само его присутствие.

— Я не опасен для тебя, принцесса.

— Вы уже показывали обратное.

Один раскатисто рассмеялся.

— Но ведь это значит, что я опасен и для других, верно?

Хелена вздохнула и медленно прошла на балкон. Ночной парк, на который открывался вид, казался другим миром. Голоса молчали. Молчал мир. Хелена вдохнула свежий воздух, улыбаясь тишине. И в этом спокойствии как нельзя некстати оказались лёгкие шаги по мрамору балкона. Один последовал за ней и явно ждал реакции.

— В последние дни все хотят со мной поговорить, — прошептала Хелена устало. — И всякий раз это что-то неприятное. То, что я бы не хотела знать.

— Боюсь, это только начало, — заметил Один, облокачиваясь на перила.

Хелена сжала холодный мрамор. Да. Он прав: это только начало. И стоит ей надеть корону, как всё станет ещё хуже: станет больше невесёлых вестей, появится больше людей, готовых испортить ей настроение. Отчего-то она всегда думала, что сможет, что это не сложно, — подумаешь! Всего-то не позволять кому-то разрушать свой день. Но сейчас казалось, что ещё один серьёзный разговор её просто убьёт.

Хелена глубоко вдохнула и повернулась к Одину.

— Так что вы хотели мне сказать?

— Элжерн Рейверн должен был говорить с тобой об опасности, которая нависла над миром. — Хелена молча кивнула, и он продолжил, и голос его, глубокий и приглушённый, разливался по величественной тишине ночи, будто голос древних сказителей: — Я здесь из-за того, что тысячи лет назад было дано мне знание всего, что было и будет. С тех пор как разрушился мой мир, я странствую, ищу то, что могло бы привлечь моё внимание. Я видел тысячи войн, миллионы людей. Я видел, как разрушались империи, а на них обломках вырастали новые. Но война здесь заставила меня заинтересоваться вашим миром. Она по-настоящему питала меня. Я следил за происходящим после, и в этот раз внимание моё пало на мощнейшую тёмную магию, вспыхивающую по всему материку. Мощнейший маг, который появлялся здесь. Я следовал за ним долгие месяцы, но он постоянно ускользал. Я до сих пор не знаю его имени, не видел лица, но знаю, что он угрожает всему. И в первую очередь тебе. Мои видение не всегда такие чёткие, но я убедился в том, что ошибки нет. И сейчас всё больше и больше знаков, — он прошёлся взглядом по винному пятну на платье, — говорят мне, что видение сбудется.

— Зачем вы мне это говорите, если оно — каким бы оно ни было — сбудется?

— Чтобы не дать ему сбыться.

Они встретились взглядами, и Хелена прикусила губу.

— Что вы от меня хотите?

— От тебя — ничего. Напротив, — Один выпрямился, сразу становясь на голову выше неё, — я хочу предложить тебе то, что тебе больше всего необходимо сейчас.

Хелена сжала губы в подобии скептической улыбки и подняла бровь.

— Условия? Я не поверю, что вы делаете это от чистого сердца. Вы сказали, что вы бог, так что я не уверена, что оно у вас вообще есть.

— Жаль, что я не могу спасти тебя от тебя самой, — тихо рассмеялся Один, глядя на неё с ироничным сочувствием. Хелена нахмурилась, отворачиваясь, и обиженно скрестила руки на груди.

— Теперь я ещё больше уверена, что доверять вам — плохая затея. Люди или боги — никто не делает что-то просто так.

Один покачал головой.

— Предубеждения не всегда истинны, Хелена. Я знаю, что получу своё, а потому предложение моё абсолютно бескорыстно. От тебя потребуется лишь одно: согласиться.

Хелена повернулась у нему, внимательно глядя в лицо. Она не знала, что хотела в нём разглядеть: притворство ли, искренность, — в любом случае Один ничем себя не выдавал. Он был спокоен, как холод ночи, и величественен, как стены замка.

— И что же вы предлагаете? — она прищурилась, а в груди всё трепетало.

Он выпрямился и, глядя на неё сверху вниз, произнёс:

— Защиту.

17

Шелест листвы отдался параноидальной дрожью в позвоночнике. Анна обернулась. Серые стены замка следили за ней, подглядывали сквозь густые кроны и словно осуждали за такую безобидную вольность как короткая прогулка в лесу. Ведь «врачи сказали»…

Анна закатила глаза и нервно усмехнулась. Наверно, в чём-то они всё же были правы: если уж стены начали осуждать, то она точно тронулась умом и ей стоило бы держаться ото всего подальше. Безделье, давление и гормоны на самом деле выводили её из себя.

А ещё её постоянно преследовала дурацкая паранойя. Она видела опасность в каждой тени, была готова к атаке в любую секунду, но… ничего не происходило. Никогда. Несмотря на жуткие новости, которые иногда удавалось выудить из Филиппа, вокруг всё оставалось спокойным, будто опасность на самом деле забыла о ней. Но Анна в это не верила. Опасность просто ждала.

Опасность носила чёрное и отчего-то была великодушнее, чем можно ожидать. Опасность дала ей год, но кто знал, насколько крепко её слово. А время неумолимо летело вперёд, и, пока могла, Анна просто хотела вздохнуть свободно.

Её впервые за долгое время оставили в покое. Не задавали вопросов о её самочувствии при каждом удобном моменте, не пытались вывести на разговор о детях, не зачитывали огромный список ограничений, включающий в себя почти всё то, что казалось Анне естественным и совершенно безопасным. Лошади и полёты оказались под строгим запретом, как и долгие прогулки. Использование магии сильнее той, что застегнёт платье, тоже обязательно должно было пагубно повлиять на ребёнка, а перемещение вообще окрестили самым страшным злом во Вселенной, и, наверно, поэтому Анна решила первым же делом испробовать именно его.

И ничего не произошло.

Голова не закружилась, не навалилась внезапная слабость, что уж говорить о чём-то серьёзнее. Анна даже немного пожалела об этом, потому поддаться на уговоры мадам Керрелл, — милейшей свекрови, которая теперь не упускала возможности навестить невестку со всей оравой своих кукол-фрейлин, — оказалось чуть ли не самой большой ошибкой в жизни. Оставалось лишь верить, что скоро всё кончится, она это переживёт и жизнь потечёт так, как раньше. С некоторыми условностями в виде ребёнка, но почти нормально. В конце концов, она переживала вещи и похуже.

Хватаясь за края кожаной куртки, словно могла спрятаться в ней, Анна передёрнула плечами и проверила в кармане синернист. Если вернётся Филипп, Альен должна будет срочно позвонить.

Когда Анна рассказала ей свой план, та побледнела.

— Как вам вообще такое в голову пришло?! — причитала Альен, и в её приглушённом голосе сплетались осуждение, негодование и ужас. — Я не могу помогать вам в подобном!

— Можешь и будешь, — Анна была непреклонна. — Это твоя работа.

Альен чуть не вспыхнула от возмущения.

— Если с вами что-то случится, это повесят на меня! Врачи сказали…

— Если ты ещё раз упомянешь при мне врачей и их идиотские запреты, клянусь, я нарушу ещё один и твои опасения на мой счёт наконец подтвердятся! — В воздухе сверкнула искра. Анна отбросила косу назад и потянулась к куртке. — Со мной ничего не случится. Я буду гулять в лесу. Это не далеко, не страшно и не опасно. Что там ещё говорили врачи? — поинтересовалась она с ехидной усмешкой. — Что свежий воздух полезен? Ну так вот, я даже следую их советам! Смотри, какая я прилежная.

Альен раскрыла рот, чтобы возразить, но лишь тряхнула головой и буркнула: «Как скажете».

И вот Анна стояла в лесу, который знала как свои пять пальцев. Охотничьи угодья Керреллов, где она неплохо проводила почти четыре года жизни, тихо и спокойно охотясь на запрещённых зверей, пока не встретила Филиппа и чёрт не дёрнул её выстрелить, привлечь внимание.

Анна уверенно повернулась в сторону, где рос дуб, у которого он её поцеловал. Кто знал, что их игра в кошки-мышки зайдёт настолько далеко!

Подумать только! Скоро начнётся третье лето с того момента! А лес, казалось, и не изменился. Только сейчас листва была ещё совсем тонкая, светлая, и салатовые блики играли на земле, разбегаясь хороводами по спутанным веткам и истоптанным тропинкам при каждом дуновении ветра.

Анна брела по лесу, проводя пальцами по стволам, замечая на них следы клювов, когтей и стрел. Лениво обнимали деревья глейдеры^[1], над головой щебетали птицы. Тонкие ветки кустов цеплялись за юбку, словно не хотели отпускать. Воздух пах сладковатой липой, пыльцой и приближающимся летом, но не свободой.

Там, где деревья редели, становились тоньше, уже виднелся высокий деревянный забор. Через него никогда не составляло труда перелететь, словно его никто не охранял. Они с Филиппом часто встречались там и могли часами разговаривать: о политике, об охоте, о животных, лесах, о том, какая разная жизнь на двух берегах одной реки. И всё было просто и без каких-либо обязательств.

А потом она оказалась в клетке.

И как же это было иронично! Она столько раз уходила от наказаний, от заключений и судов, а сейчас попалась. Сдалась почти добровольно. Поставила слишком много на глупый план, который должен был позволить ей усидеть на двух стульях и который катастрофически проваливался.

Потому что два самых дорогих мужчины в её жизни — Филипп и Орел — оказались по разные стороны её клетки. И чтобы бытьс одним, было нужно оставить другого.

Но как можно было выбрать, если они оба доводили её до белого каления?!

Филипп порой становился невыносимым. Будто его разум заменил список правил. А ведь он мог их нарушать! Он умел и любил это делать. Где-то далеко, где на него не давила власть отца, где не было людей, которые от него чего-то ждут, где властвовали сила и воля, — там он раскрывался. Он нравился ей в седле, нравится с растрёпанными волосами, нравился, когда сидел на земле, играя с собаками или драконами. Но он будто специально затягивал себя в китель, отстранённо говорил что-то про договорённости с отцом и уезжал. Казалось, что он где-то потерял того настоящего себя. Потерял цель. Ушла война — ушло стремление, и он просто не знал, куда себя деть в мире, который был ему чужд.

Если бы он только признался сам себе, что ему было бы лучше где-то ещё! Где-то далеко…

Анна закрыла глаза и покачала головой. Он никогда этого не сделает. Не признается и не убежит. Даже с ней. Даже ради собственного блага. Ведь кто-то когда-то сказал, что герои не убегают. А он всё ещё хотел быть героем.

Орел же просто был идиотом. Таким же, как всегда. Упёртым ослом, для которого есть одна правда и одна ложь. Чёрное и белое. Никаких полутонов, никаких «между», никаких исключений. Никакого желания понять. Он не собирался её слушать, продолжал игнорировать письма, хотя Анна упорно посылала ему коротенькие записки. Если они и не пробьют его броню, то хотя бы потреплют нервы.

Анна тряхнула головой, раздражённо выдула воздух и повернула в другую сторону от забора, от дуба. Они только вводили её в уныние и заставляли думать о том, что она так сильно хотела получить свою идеальную жизнь, что в итоге запуталась, что и для чего делала. Да и для кого, если пока счастливее не стала даже она сама?

Лес сгущался, воздух становился прохладнее и тяжелее, пропитываясь сыростью. Совсем близко слышалось журчание ключа, бегущего по пологому склону к реке. Он широко разлился и скакал по сточенным плоским камням, переливаясь и блестя под редкими солнечными лучами. Анна присела и дотронулась до воды. Прохладные струи приятно обволокли ладонь, просачиваясь между пальцами, и она могла бы просидеть так вечность, просто следя за бликами.

Но новое шуршание за спиной заставило дёрнуться и осмотреться.

Никого.

Наверно, зверь или птица проскочили в кустах.

Паранойя однажды сведёт её с ума окончательно! Анна покачала головой, провела мокрой рукой по лбу и волосам, ещё раз коротко огляделась, и задорная усмешка тронула губы. Она сняла ботинки и, поддерживая юбку, чтобы не намочить, шагнула вперёд. Крошечные, обтёсанные водой камушки кололись, пока она осторожно перешагивала с одного плоского камня на другой, но даже это казалось приятным. Ей слишком редко удавалось вырваться куда-то из замка, где она успела возненавидеть каждую вещь.

Вещи! Её нервировали вещи! По правде говоря, сейчас её нервировало всё.

Со вздохом Анна подняла лицо к небу и закрыла глаза, отдаваясь ощущениям. Ветер приятно прошёлся по коже. Холодные струи воды пробивались под стопами, щекотали пальцы. Она сильнее сжала юбку. Вот она — жизнь. Настоящая, струящаяся, текущая так, как должна. То, что она так любила. То, чего ей так не хватало.

И снова шорох. В этот раз чёткий, близкий. Всплеск, словно несколько камушков скатилось в воду.

Анна распахнула глаза, обернулась на звук и отшатнулась. Юбка упала в воду и тут же пошла тёмными пятнами по подолу.

— Привет, Анка, — выпалил Орел, и губы его растянулись в гаденькой ухмылке. — Развлекаешься? Я вижу, ты не одна.

Анна закатила глаза.

— А ты, видимо, один?

— Слава физиологии! — рассмеялся Орел, разводя руками. Его ладони и предплечья были замотаны бинтами, а у плеч краснели борозды шрамов и царапин.

— Это даже забавно, — говорил он. — Я ведь почти не поверил. Мало ли что тот кретин мог сказать, откуда ему знать вообще. Я не думал, что… что ты позволишь ему сделать с собой такое. А может… — в руке Орела блеснул нож, и он бросил на Анну тяжёлый, полный обиды взгляд.

— Не смей, Орел, — прошипела она.

— И что ты мне сделаешь? — Он поднял брови и засунул одну руку в карман, прохаживаясь по самому краю ключа и поглаживая пальцами лезвие. Из тонких порезов сочилась кровь. — Убьёшь? Ты в лучшие времена бы этого не сделала, а сейчас?..

Он пренебрежительно махнул на сестру рукой.

Яркая молния пролетела мимо его носа. Орел распахнул глаза и замер.

— Покалечить я тебя всё ещё могу, братец, — Анна опустила руку, вокруг которой до сих пор летали тонкие молнии. — И тут не будет Харона, чтобы помочь. Не пори чушь, прошу тебя, — её голос стал тише.

Орел повернулся.

— Я скучаю, Анка, — проговорил он. — Сначала мы потеряли Хога, теперь тебя. А я к тебе слишком привык, представляешь! Мы всю жизнь были вместе! Харон… С ним всё равно не так. И если Хог не может вернуться, то ты могла бы. Но… — Орел бросил ревнивый взгляд на живот сестры, который не могло скрыть даже свободное платье. — Теперь у вас есть это, и ты от него не уйдёшь. На нас тебе наплевать.

— Заткнись, Орел, — процедила Анна. — Заткнись и подавись своими «скучаю». Если бы ты по мне скучал, ты бы не строил из себя обиженного мальчишку, а попробовал бы со мной поговорить. Неужели я так многого прошу?! Неужели то, что я вообще пришла тогда на помощь тебе, идиоту, который верит первым встречным, не показывает, что мне, мать твою, не плевать?! Тебе стоит понять наконец, что я делаю это не просто так!

— Да я давно понял: ты делаешь всё для этого урода! И защищала ты тогда не меня, а керрелловскую реликвию. Признайся себе, Анна! Ты уже променяла то, что тебе близко и нужно, на него и всё то дерьмо, к нему предлагающееся. Теперь ещё и детей от него рожать будешь. Прекрасно, не так ли? То, о чём ты всегда мечтала!

С зажатого в руке ножа капала кровь. Орел покачал головой и с выражением глубочайшей обиды на лице, не целясь, бросил его в Анну. Та выпустила в него молнию и ещё долго смотрела, как в загустевшем воздухе разряд врезается в острие ножа и то раскалывается пополам. Нож беззвучно падает в воду, окрашивая её в красный, и кровь обволакивает камни. Медленно, как патока.

А потом пятно унеслось ожившими потоками в мгновение ока.

Анна закрутила головой в поисках брата, но тот уже скрылся из виду, и догонять его она не собиралась.

* * *

Вернуться в замок после этого разговора оказалось сложно, и Анна бездумно бродила по роще, оглядываясь и пытаясь рассмотреть Орела в тенях меж кустов, но его не было. Он ушёл. А нервное ощущение слежки, чьего-то присутствия — нет. И ни вода, ни холод коры, ни предательские мысли бросить всё и всех не приносили успокоения. Орел был прав — в таком положении она не могла уйти.

«Пара месяцев. Ещё пара месяцев…»

А потом…

Переливчатый звук вырвал из мыслей. Анна недовольно фыркнула и, не отвечая, переместилась.

Альен подскочила как ужаленная, пряча синернист в карман дрожащей рукой, и бросилась к Анне.

— Я видела в окно, что сэр Керрелл приехал! — воскликнула она, помогая обескураженной и оттого не сопротивляющейся Анне снять куртку. Она метнулась к шкафу, чтобы спрятать её, развернулась… и замерла.

Альен побледнела и обречённо опустила руки.

— И вам нельзя показываться ему в таком виде…

Анна выгнула бровь, оглядела безнадёжно испорченное по подолу платье, на мокрые ботинки и вздохнула.

— Что мы можем придумать прямо сейчас?

Её голова была пустой. Ноги и плечи гудели от усталости. Она хотела просто лечь, не причёсываясь, не переодеваясь, и плевать, что бы подумал Филипп.

Но Альен ей этого не позволила: мелко затрясла головой, махнула рукой на дверь, закрывая комнату, и скомандовала:

— Снимайте это.

— Ты, мне, конечно, льстишь, но у меня есть муж, — засмеялась Анна.

— Да вы серьёзно?! — всплеснула руками Альен, и Анна была уверена, если бы воспитание позволяло, она бы уже покрывала её последними словами.

От этой мысли стало ещё веселее, и, давя кажущиеся нервными смешки, Анна подмигнула Альен и прошла за ширму, из-за которой вскоре вылетели и ботинки, и испорченное платье. Альен рывком стянула его с перегородки и перекинула Анне сорочку. Поставила на тумбу кувшин, расплескав воду и не собираясь вытирать. Рванула одеяло и попыталась поправдоподобнее смять кровать.

— Вымещаешь злость на матрасе? — поинтересовалась Анна.

Альен крутанулась к ней.

— Вы делаете вид, что спали, — сказала она приказным тоном. — А вас разбудили, и поэтому вы выглядите так… Так.

— Фил раскусит нас в два счёта, — скептически заметила Анна и, забравшись на подоконник, провела по волосам. Они сильно растрепались и были влажными у лба. Анна с удивлением вытащила запутавшийся в них листик и рассматривала тонкие жилки.

— Не заметила, чтобы у вас был план получше, миледи.

Анна подняла руки, мол, сдаюсь, и прислонилась спиной к холодному скосу, запрокидывая голову. Пальцы крутили лист за крошечную ножку.

В дверь постучали.

Альен в панике бросилась к неубранным вещам.

— Под кровать, — прошептала Анна, отпуская лист в окно. Он закрутился в воздухе и медленно полетел к земле.

Альен что-то буркнула себе под нос и, пообещав забрать всё потом, закинула платье и ботинки под кровать.

Щёлкнул замок, и дверь открылась.

Филипп удивлённо посмотрел на застывшую раскрасневшуюся Альен, только и успевшую что вынырнуть из-под кровати. Она, быстро и сконфуженно улыбнувшись, присела в неловком реверансе и вылетела из комнаты.

— Я забыл, что она такая странная, — нахмурился Филипп.

Анна прыснула.

— Я привыкла. Пусть лучше такая, чем какая-нибудь чопорная мадам «Я воспитала несколько поколений благородных леди, и тебя такой сделаю», — кривлялась Анна, возводя глаза к потолку и выделяя все «о». Она поправила невидимые очки и смахнула со лба прядь.

— Рад слышать, что ты в порядке! — закивал Филипп. — Выглядишь усталой.

— Я не в порядке, — пожала плечами Анна и слезла с подоконника. — Я схожу здесь с ума, и мои шутки становятся тупыми и неинтересными. А других здесь всё равно не понимают.

Надувшись, она отвернулась к лесу, и взгляд непроизвольно заскользил по горизонту туда, где должен был находиться её дом. Почему она считала домом место, в которое не может вернуться, а все эти замки, резиденции за полтора года так и не стали родными…

Филипп подошёл сзади, обнял Анну за плечи и сказал:

— Если хочешь, можем поехать покататься.

— Чтобы её величество упала в обморок, когда узнает? Кажется, она только недавно перестала считать, что я худшее, что могло случиться в её жизни.

— Уверен, у неё есть варианты, которые могли бы быть хуже. Надо же ей как-то себя успокаивать, — фыркнул Филипп, и его шёпот защекотал ухо: — Мы никому ничего не скажем.

Анна довольно замурчала и запрокинула голову, краем глаза глядя на Филиппа.

— Неужели я вижу моего плохого мальчика, который не слушается маму и папу?

— Твой мальчик временно закончил с делами и наконец может позволить себе быть не самым образцовым.

— Вы меня пугаете, ваше высочество! — рассмеялась Анна.

Она вывернулась из его объятий, но лишь для того, чтобы повернуться к нему лицом, закинув одну руку ему на плечо, а другую запустить в волосы, взъерошивая их и укладывая так, как нравится ей.

— Наверно, — вздохнула Анна с грустной улыбкой, — это всё же не самая хорошая идея. Я сейчас вешу столько, что лошадь сломается! — Филипп посмотрел на неё с осуждением, но не смог не улыбнуться. — Так что давай не травмировать ни мадам Керрелл, ни мою милую компаньонку лошадьми и охотой, и просто ненадолго… исчезнем отсюда. Туда, где тихо и спокойно, где никто не спрашивает, насколько плохо я чувствую себя сегодня, где нет ненужных отвлекающих мыслей. Здесь стало так… тяжело.

Ей не нужно было объяснять. Филипп посмотрел за её спину, в окно, на горизонт, и молча кивнул, и Анне даже показалось, что всё её мысли и опасения — лишь её больные фантазии. Что угодно, но не правда.

* * *

Она не боялась так никогда в жизни. И боль никогда не была такой сильной. Словно тело разрывало напополам. Все чувства затмило агонией, и сознание не могло концентрироваться ни на чём, разлетаясь, разбегаясь и разбиваясь, как лопнувшие вазы и статуэтки. Бесконтрольная энергия сметала всё на своём пути. Голоса сливались в один. Громкий, резкий и непонятный. Хотелось заткнуть уши, но руки парализовало от напряжения, и единственное ощущение, на удивление чёткое в хаосе из ужаса и боли, — как горячая ладонь держит её, и кажется, что только это не даёт упасть в бесконечную чёрную бездну.

И это чувство осталось, даже когда агония начала стихать, позволяя наконец вздохнуть. Когда тающие капельки пота приносили лихорадящий холод. Когда глаза, бесцельно смотрящие в потолок, закрылись, а в ушах всё ещё стоял плач. Два. Два режущих слух и сердце детских плача.

Девочки. Близняшки. Два непонятных свёртка.

И пустота.

Она смотрела на них, не понимая ничего. А все смотрели на неё, будто чего-то ждали.

В голове лишь короткая удивлённая мысль: «Двое». Секундное непонимание, как они могли в ней поместиться, напомнило о пережитом ужасе, пробежало разрядом болезненной дрожи по всему телу и перетекло в глупое «теперь понятно».

Анна мелко тряхнула головой и ещё раз попробовала взглянуть на свёртки.

От давящей неестественной пустоты хотелось заплакать.

Все умилялись, радовались, поздравляли. Филипп смотрел на них как на что-то невероятное, чего не видел никогда в жизни. Держал один из них, будто это было главное сокровище, которые он когда-либо мог получить.

А она не чувствовала ничего.

Это было неправильно. До ужаса неправильно!

Анна растерянно улыбнулась Филиппу, и все, должно быть, думали, что она не в себе, но это временно. И Анна тоже хотела верить, что оцепенение пройдёт, и она будет так же светиться, как Фил, что на её лице появится такое же умиление, как у женщины, которая принесла девочек, и что свёрток в её руках перестанет быть просто свёртком, а станет чем-то большим, родным.

— Как вы их назовёте? — спросила женщина, сияя круглым лицом с большими красными щеками, прямо как у спящих младенцев.

«Их надо называть?» — чуть не выпалила Анна, раскрыв от неожиданности рот.

— Позже, позже, — отозвался Филипп, а Анна резко отвернулась, уставившись в стену.

«Это помешательство. Точно помешательство. Я не в себе. Мне нужен отдых. Много. В тишине. Пожалуйста».

Она дёрнулась, когда Филипп дотронулся до её щеки. Он обеспокоенно хмурился, и хотелось что-то сказать, как-то успокоить его, может, показать, что она рада и…

— Поспишь? — тихо спросил он.

Анна кивнула, глядя на него с благодарностью, и передала свой свёрток. Филипп принял его осторожно, боясь, что может навредить. Казалось, он почти не дышал. Женщина, уже державшая одну девочку, забрала у Филиппа и вторую и, улыбнувшись, исчезла. Филипп поцеловал Анну в лоб. Он порывался что-то сказать, но не смог и лишь пожелал ей выспаться.

Она кивнула в след, съехала по подушкам вниз, укрываясь с головой и надеясь, что всё происходящее — лишь сон, иллюзия, бред повреждённого рассудка. Она перенервничала, устала, потратила слишком много энергии. Она просто не может чувствовать. Когда она проснётся, всё пройдёт. Встанет на свои места, и она будет такой, какой от неё ожидают: счастливой матерью, заворожённо смотрящей на то, что сейчас даже не казалось похожим на людей.

Но прошёл день. Два. Неделя. Вторая. Мадам Керрелл возмущалась тому, что её не зовут посмотреть на внучек, которые обзавелись именами. Алисон, спокойная девочка, провожающая всех удивлённо-заворожённым взглядом больших карих глаз, и её капризная сестрица Эмпир с абсолютно керроловскими зелёными глазами стали любимицами всех служанок. Альен постоянно крутилась у колыбелек, над которыми парили зачарованные рыбки, зверюшки и птички, и много рассуждала над тем, что если бы не глаза, то никто бы не смог их отличить. Все хотели скорее увидеть маленьких принцесс Пироса. Все пророчили им неземную красоту, прекрасных мужей, самое радужное и светлое будущее, какое могло только существовать.

А Анна, глядя на весь этот цирк, решила, что детей у неё больше не будет.

* * *

Мрачные тени скользили по каменным стенам верхних башен императорского дворца Райдоса. Здесь всегда было тихо, здесь никогда не зажигали огни, и ветры гуляли по пустующим коридорам. Стража, стоящая у лестниц, проводила безмолвным взглядом двух мужчин, и те, также не говоря ни слова, пошли дальше, чтобы их разговор не долетал до ненужных ушей. Ариес подумал, что продуваемая башня — не самое лучшее место ни для разговора, ни для попытки к бегству, но не смог не отметить: с прошлой их встречи Старк осознал, с кем имеет дело. Возможно, у него даже был план и ему удастся удивить его.

Ариес понимал Старка не больше, чем тот хотел. Он не был сильным, искусным магом. Не был он и мудрым правителем. По крайней мере пока. Но что-то было в нём скользко-незаметное, что делало его тёмной лошадкой, и Ариес считал, что не стоит его недооценивать. На пути ему встречалось столько магов, кичащихся своей силой, ловкостью и хитростью, которые в итоге оказывались пустышками. Убить их — как щёлкнуть пальцами. Вероятно, если бы Старк был одним из таких, с ним бы давно расправились: либо слизни-министры, либо Ариес сам.

Но прошло шесть месяцев, Старк был жив и не выглядел так, будто ему грозила опасность. Хотя она грозила. И он наверняка это знал.

Когда они ушли достаточно далеко, Старк без слов достал из внутреннего кармана скрученный лист и протянул его Ариесу. Быстрый взгляд просканировал бумагу, и, не обнаружив никаких заклятий, Ариес её взял и довольно, но сдержанно улыбнулся. Его титул, его имя — то, что годами не хотел делать отец (за что и поплатился), теперь было у него в руках. Подпись нового императора ещё блестела чернилами.

Ариес свернул бумагу.

— Вам понадобилось полгода, чтобы решиться, Старк.

— Время слишком быстротечно, — философски заметил тот, складывая руки за спиной. — К тому же, если бы я согласился сразу, меня бы заподозрили. Я провёл во дворце всего месяц, а вы предлагали слишком серьёзный шаг.

— Осторожность превыше всего?

— За мной не стелется умеющая убивать тень.

Старк покосился на чёрный плащ собеседника. Ариес поднял брови, но комментировать это не стал.

— В любом случае, я рад, что вы приняли верное решение. За последние месяцы я сделал много, но значительно меньше, чем мог бы, согласись вы раньше.

— Могу вам посочувствовать.

— Я могу посочувствовать вам, если вы впадёте ко мне в немилость.

Старк нахмурился. Угроза в голосе Ариеса была слишком острой, а ему всё ещё было чего бояться. Было за кого бояться.

— Я бы хотел поговорить о вашей части уговора. Кроме той, негласной, в которой вы не убиваете меня, пока я вам полезен.

— Вы отлично учитесь, ваше величество, — усмехнулся Ариес. — Можете считать, что отныне моя «умеющая убивать тень» в вашем распоряжении. Ваши враги — мои враги, а мои враги редко живут долго и счастливо. Если у вас возникают подозрения, вы можете всегда вызвать меня. Но, — Ариес прервался.

Они подходили к лестнице на другом конце замка, и стража стояла у пустого дверного проёма.

Последнее «но» настораживало Старка, и он молча ждал, что Ариес запросит в этот раз. Но тот молчал.

Они прошли дальше по коридорам, и Старк всё это время блуждал взглядом по картинам, изображавшим людей, которые умерли сотни лет назад. В другой галерее он находил портрет лорда Шенона, человека, сумевшего три века назад, не будучи законным правителем, завоевать — и этим объединить под знамёнами ордена Вион — всё западное побережье. Его попытки пробиться в центр, увы, не увенчались успехом, но с тех пор Райдос считался империей, и это было уже не мало. Ариес напоминал Старку этого лорда.

— Так какое же «но» вы хотели сказать, перед тем как мы спустились с башни, — спросил Старк.

— Я решил, что вам это уже не так интересно, — хмыкнул Ариес. — Вы так заняты созерцанием портретов в холле.

— Просто задумался, какое место займём в нём мы.

— Узнаем достаточно скоро. А для этого — в чём и заключается моё последнее условие — мне нужно, чтобы Райдос не вмешивался в мои дела, пока я об этом не скажу.

Старк остановился.

— Ваши дела могут привлечь внимание Альянса или, чего хуже, Совета. Я должен сидеть сложа руки?!

— Именно, Старк. Именно.

Голос Ариеса звучал спокойно, почти ласково, но даже в нём Старк уловил скрытую угрозу. Если ему будут перечить, Ариес не станет долго упрашивать.

— Но положение Райдоса на арене сейчас не самое… удачное, чтобы подставлять его.

Усталая попытка, которой не суждено было увенчаться успехом. Старк даже не надеялся. Ариес смерил его взглядом, не сулившим ничего хорошего, и вдруг они оба замерли.

Детский смех. Короткое «ой» — и Оливер, подобрав мяч под двумя пристальными взглядами, шмыгнул обратно в прилегающий коридор.

Ариес повернулся к стоящему с каменным лицом Старку и выгнул бровь.

— Думаю, мы с вами друг друга поняли, верно?

Старк сжал зубы и, глядя Ариесу в лицо, не моргая до жжения в глазах, бросил:

— Поняли.

18

— Это ведь… абсурд! — возмущалась Хелена под ироничным взглядом сэра Рейверна, который за последний месяц успел начать считать дни, когда она была довольна и соглашалась с чем-то без претензий. — Серьёзно! Требования Альянса необоснованы и чрезмерны! — Это после обсуждений международного сотрудничества он дал ей прочесть полный устав для членов Восточного Альянса. Он явно её не впечатлил. — По сути этим они заставляют нас вступать в любые военные конфликты, просто потому что мы делим одну территорию! Чтобы выйти из Альянса, нужно отделить кусок суши от континента?

— Вы не можете выйти из Альянса. Только Совет…

— Но ведь это неправда! — она перебила его, подаваясь вперёд. — Райдос отделился от Альянса, когда развязал войну против Пироса!

— Райдос не лучший пример для подражания, ваше высочество, — резко и холодно сказал сэр Рейверн.

Хелена пожала плечами как ни в чём не бывало.

— Я всего лишь оперирую фактами.

— Тогда вот вам факт, — он даже усмехнулся. — Райдос всё ещё часть Альянса. На него всё ещё распространяются общие законы, он всё ещё так или иначе признаёт власть. То, что он отделился как агрессор, всего лишь накладывает на него определённые санкции, о которых вы наверняка читали.

— Читала, — Хелена подперла щёку ладонью и скучающе отвернулась, скользя взглядом по книжным полкам. — И они тоже донельзя абсурдны. Контрибуции, отчуждения… И решает всё горстка магов, которые, разумеется, знают всё лучше всех и ни разу не предвзяты.

— То, что вы не понимаете эти меры сейчас, не значит, что они не нужны, миледи. — Она подняла брови, но ничего не сказала. — Все законы, принятые Восточным Альянсом, это вековые попытки оградить нас от повторения…

— Я знаю историю, сэр Рейверн! — Хелена мотнула головой. — Но ведь если кто-то захочет повторить Войну трёх Орденов, его не остановят ни законы, ни искусственно созданная коалиция.

— Тем не менее союз спас Пирос.

— Пирос спасли драконы.

Хелена скрестила руки на груди.

Сэр Рейверн устало вздохнул. У него начинала болеть голова.

— А у них было бы время подготовить драконов и наездников, если бы не поддержка союзных армий?

Он смотрел на неё, ожидая реакции. Хелена подняла глаза, скривила губы. Её задумчивый взгляд забегал по комнате, ища в ровных линиях шкафов, столов и подсвечников ответы и аргументы.

Сэр Рейверн терпеливо сложил руки на столе. Иногда после таких размышлений она соглашалась с ним, иногда продолжала спорить, но не так уверенно. Пару раз с ней всё же пришлось согласиться — и развести руками: «Если вы однажды станете членом верховного совета, вы сможете предложить свои коррективы». «А если создать прецедент?» — не унималась Хелена. Он покачал головой: «Слишком большой риск потерять всё ради одной-единственной поправки, которую легко могут отклонить».

Хелена раздражённо дёрнула плечами, и сэр Рейверн снова сосредоточился на ней.

— Хорошо, что Санаркс остался в стороне от той войны, — сказала она.

— Ваш отец умело обошёл решение Альянса.

— Потому что он тоже понимал, насколько это глупо — вмешиваться в междоусобицу! — воскликнула Хелена. — Это была война за территорию. За территорию, над которой Пирос всё равно потерял контроль. И что из этого получилось? У них едва не погиб король, юг еле восстанавливается, а от части территорий всё равно пришлось отказаться — иначе бы это не кончилось никогда. Так был ли смысл?

Смысл… Она искала смысл. Он вздохнул.

— А вы бы отдали то, что принадлежит вам, без боя?

— Я бы не допустила, чтобы бой был!

— Вас никто не спросит. Если он начнётся, вам придётся сражаться.

— Санаркс сильнее Пироса. Мы бы победили в начале.

— Вы знаете о поддержке с Форкселли.

— У нас тоже есть Форкселли, — Хелена пожала плечами. — Только бы у Райдоса не было шанса прибегнуть к технике. Он бы сразу понял, что сюда не стоит лезть. И Альянсу бы осталось лишь указать агрессору его место, а не заставлять всех решать затяжной конфликт.

Сэр Рейверн потёр виски.

— Надеюсь, ваше высочество, вам на самом деле никогда не придётся участвовать в военных конфликтах.

Хелена ничего на это не ответила, только смерила его взглядом и снова отвернулась. И хорошо. Сил с ней спорить и убежать не осталось. Кажется, ему стоило немного отвлечься от того, что показал Один, и перестать лично мониторить ситуацию, изводя разведчиков, информаторов и всех, кто попадался под руку. Возраст брал своё, и сидеть несколько ночей подряд становилось не так просто, как ещё лет десять назад.

Он отодвинул кресло, посмотрел на часы, тут же забывая, зачем и что там увидел, и со вздохом сказал:

— Думаю, на сегодня пищи для размышлений более чем достаточно. У вас есть ещё вопросы, ваше высочество?

Хелена задумчиво прищурилась. Её ногти ударили по подлокотнику.

— Да, пожалуй. Раз уж мы заговорили про Райдос и отчуждение… Правда, что бойкот снят и завтра на приёме появится его представитель?

Сэр Рейверн качнул головой.

— Увы. Альянс пошёл на уступку человеку, написавшему, что Райдос «глубоко сожалеет и приносит все возможные извинения» за действия покойного императора, желает «смыть пятна позора со страны» и наладить отношения с теми, кому они навредили во время войны.

Хелена поморщилась.

— Звучит отвратительно.

— Почти дословная цитата, ваше высочество, — фыркнул Рейверн.

Она закатила глаза.

— Значит, Дегнар Старк жаждет пожать руку Элиаду Керреллу?

— Императора не будет на приёме.

Веселящееся выражение сползло с лица Хелены, сменившись непониманием.

— Но кто тогда?

— Принц. Старк недавно объявил некого человека братом и даровал ему титул. Удивлён, что вы об этом не знаете.

— Я была занята чтением, — Хелена сморщила нос.

Пальцы впились в тонкий корешок книги.

Лиф говорил о нём. О человеке, с которым Старк проводил много времени после коронации. Настоящий император.

Она облизнула губы и резко поднялась. Ничего не говоря, дошла до двери; пальцы уже легли на изогнутую ручку, но…

— Что вы об этом думаете? — спросила Хелена, оборачиваясь.

Расслабившийся было Рейверн снова выпрямился.

— Это решение Альянса, — он развёл руками. — Моё слово ничего не значит.

— Я спрашиваю не об этом.

Он замер на мгновение, всматриваюсь в неё. В её тоне, в холодном требовательном взгляде с прищуром, в поднятом подбородке было что-то знакомое, напоминающее, почему Гардиан Арт считал, что именно его дочь должна взойти на престол.

— Я бы предпочёл, чтобы Старк явился лично, ваше высочество, — сказал сэр Рейверн, низко опуская голову, но не сводя с неё взгляда.

Хелена кивнула, руша иллюзию преемственности, и дверь закрылась за её спиной.

Сэр Рейверн закинул руки за голову, потянулся, и взгляд его упал на ящик. Единственный, в котором была замочная скважина и у которого не было ручки. Зачарованный лучше всех остальных, он открывался одним единственным ключом, для которого скважина появлялась сама собой. В этом ящике сэр Рейверн прятал от Хелены книгу по просьбе мадам Арт. Там лежало несколько документов на подпись её величеству — для ближайшего времени и не самой высокой важности. И там же, на самом дне, в самом дальнем углу лежала скрученная в трубку бумага, о которой он старался не думать.

Эйверин Арт умоляла его не показывать завещание Гардиана Хелене. И Рейверн согласился. Он бы согласился с ней в большинстве случаев. И в этом случае она была права, считая, что дочь не готова и совершит глупостей больше, чем если останется в неведении. Подтверждение этому Рейверн видел на протяжении полутора лет.

Но Гардиан никогда не ошибался. С ним могли не соглашаться, его могли не понимать и считать самодуром, но время всё расставляло на свои места. И сейчас Рейверну казалось, что ещё одна деталь скоро встанет на место.

Тонкий прохладный ключ появился в ладони. Он сжал его в неуверенности, нахмурился…

— Что за принц Райдоса? — голос, тихий и настороженный, разрезал тишину.

Рейверн едва не уронил ключ от неожиданности и раздосадовано ударил себя по лбу. Стареет, он стареет, теряет контроль и хватку.

— Давно вы здесь? — спросил он, оборачиваясь к стоящему в тени Одину.

— Достаточно, чтобы видеть, почему вы сейчас в сомнениях.

Один смотрел на дверь, за которой скрылась Хелена. Обветренное лицо его, обычно жёсткое и бесстрастное, смягчилось, и на губах играла слабая улыбка. Рейверн удивлённо поднял брови, но Один не дал ему насладиться внезапным открытием: он повернулся, стряхивая зачарованную маску, и в глубине его янтарного глаза читалось предостережение.

— Так что с принцем Райдоса? — переспросил он.

— Не знаю, — Рейверн пожал плечами. — О нём нет ни-че-го. По официальным сводкам — сын Рейднара Роуэла. Ещё один. Вероятно, он держал их всех в подвале под замком, а теперь они начали вылезать на свет.

Один фыркнул.

— Тогда, полагаю, завтра мы узнаем кое-что наверняка.

* * *

Паранойя отсчитывала время. Звоном бокалов. Стуком каблуков. Хлопками дверей.

Оборки платья кололи. Сложно было дышать. Сердце стучало как сумасшедшее, предчувствуя надвигающуюся опасность, и взгляд метался по залу, постоянно задерживаясь на парадных дверях. Анна кого-то искала. Смутно помнила, как он должен выглядеть, но ощущения от него остались яркие. Они жгли кожу даже сейчас, спустя много месяцев.

Почти год.

Паранойя застучала кровью в ушах.

Она настойчиво била тревогу с момента, как Филипп — злой до ужаса — сказал, что Совет пошёл Райдосу на уступку и позволил их представителю — какому-то проходимцу, которого новый император объявил принцем — присутствовать на ближайшем приёме. В Пиросе. Спустя всего два года.

«Они купились на историю о тяжёлом детстве, невзлюбившем отце и на сказки о чистом раскаянии», — рычал Филипп, мечась по комнате, не зная, куда деть себя, куда выплеснуть эмоции.

И Анна хотела верить, что его состояние перекинулось на неё. Что это керрелловское раздражение, исходящее что от Филиппа, что от его величества, играет на её нервах и не даёт успокоиться. Так совпало. Совпало, что из ниоткуда появился непонятный человек. Совпало, что у неё осталась пара месяцев.

Совпадение. Не более.

Совпадение…

Наверно, пора было перестать в них верить, когда она впервые увидела Одина и земля чуть не ушла из-под ног. Он ничего ей тогда не сказал. Пронзил взглядом, как два года назад в деревне после битвы, усмехнулся и больше не обращал внимания, будто её не существовало, будто они никогда не виделись и ничего не знали.

— Это он! — кричала она потом Филиппу. — Тот человек, которого мы видели в тумане. Который рисовал тебе драконов. Который был в посёлке. Это он!

Филипп нахмурился.

— Если это так, то что-то начинается.

И Анна была уверена, что он прав. Начинается. Просто медленно. Как затишье перед бурей, когда небо чернеет в безветрие, а потом разражается страшнейшим штормом.

Анна непроизвольно вздрогнула от воспоминаний и сжала руку Филиппа.

— Ты слишком переживаешь сегодня, — заметил он. — Почему?

— Потому же, почему ты. Да и все здесь.

Филипп понимающе кивнул.

Чёрное пятно расползалось по залу, и Анна не понимала, кажется ли ей. Она ведь не могла чувствовать его одна. Пятно было слишком чёткое, почти оформленное, как след, который хочет, чтобы его заметили. Она долго училась прятать свой, чтобы глупые мальчишки не пугались почём зря. И если уж она могла кого-то напугать, то что можно было говорить про него? Но все выглядели спокойно. Даже слишком…

По спине пробежали мурашки.

Всё внутри било тревогу, пока она следила за внезапно возникшим в зале мужчиной в чёрном костюме. Он переходил от одних высокопоставленных особ к другим, пожимал руки, что-то говорил под одобрительными взглядами. Он терялся среди людей так же просто и неожиданно, как и появлялся в поле зрения. И Анна изо всех сил пыталась убедить себя, что это неправда, это не он, такого просто не могло быть.

А потом он подошёл.

Чёрные глаза. Чёрные зализанные назад волосы. Абсолютно чёрная одежда, закрытый пиджак с высоким воротником. Лишь волк на цепочке на груди сверкал серебряной шерстью.

— Ваше высочество, — он сдержанно улыбнулся Филиппу, протягивая руку. — Ариес Роуэл.

Анна была уверена, что Филипп изо всех сил сдерживался, отвечая на рукопожатие.

А потом Ариес повернулся к Анне.

— Леди Керрелл.

Сказано с издёвкой, с насмешкой. Он сверлил её взглядом, ожидая, что она, как полагается, протянет ему руку для поцелуя. Но Анна мотнула головой. Она чувствовала, как электризуется воздух вокруг них, видела, как тёмное пятно, плававшее по залу, окружило их, и её пронзил страх снова оказаться в том бесцветном колющем пространстве, где властвовал он. Безраздельно.

Филипп бросил на неё вопросительный обеспокоенный взгляд, но ничего не сказал. Ариес тоже. Лишь слегка прищурился, улыбаясь и пуская тонкую сеточку морщин вокруг глаз. На его щеках были едва заметны татуировки-ромбы. Не увидишь, если не знаешь, что они есть. Но такие знаки не скроют полностью никакие маскирующие заклятия. Ауры сильнее. Кому как не ей знать.

— Благодарю, сэр Керрелл, что согласились уделить мне пару минут, — заговорил Ариес спокойным размеренным тоном. Анна поёжилась. Будто он спрашивал. — Для меня большая честь познакомиться с вами и принести извинения от лица Райдоса и лично императора Старка за весь вред, причинённый Пиросу за годы войны. К сожалению, его величество отказался выслушать меня, но я искренне надеюсь, что вы передадите ему мои слова и надежды на возможные переговоры и дальнейшее сотрудничество.

Анна, постоянно отворачивавшаяся и от Ариеса, и от Филиппа, вскинула голову и нашла взглядом Элиада Керрелла. Его величество беседовал с министром Мидланда, который с Ариесом уже встречался. Анна задумчиво прикусила губу. Когда узнаёшь, каково это — находиться на волосок от смерти, становишься осторожнее. И если шрамы от ожогов и парализованная рука были достаточным напоминанием о коварстве Райдоса, то вряд ли Элиад хоть когда-нибудь пойдёт с ними на контакт. И всё же…

— Его величество, — ответил Филипп с вызовом, от которого Анна вздрогнула, — предпочёл бы, чтобы император высунул свой нос из замка и принёс извинения лично.

— Совет решил, что я говорю лучше.

— Тем не менее вы не король.

— Заметьте, вы тоже. И не вам оспаривать принятые выше решения.

Яростью в глазах Филиппа можно было спалить. Он стиснул зубы так, что вздулись вены на висках. Сжал кулаки.

Кожу обожгло.

Ещё недавно спокойное лицо Ариеса помрачнело, глаза потеряли блеск, и Анна с ужасом ждала, что сначала они, а потом и весь зал заполнятся чёрным дымом, и он одним махом убьёт всех.

Кровь оглушающе застучала в ушах.

— Фил, пожалуйста… — шёпотом взмолилась Анна, вцепившись ему в локоть.

— Действительно, Филипп, — хмыкнул Ариес, — послушайте девушку. Не стоит раздувать конфликт там, где его пытаются уладить.

Анна посмотрела на него как на сумасшедшего. Уладить? Он пытается что-то уладить?!

Ариес смерил Анну уничтожающим взглядом (ей показалось, что от него язык приклеился к нёбу) и, развернувшись на каблуках, ушёл, забирая с собой и жжение, и ауру, но оставляя нервную дрожь во всём теле. Филипп смотрел ему вслед, будто хотел прожечь дыру.

— Стоило последовать примеру его величества и не разговаривать с ним, — тихо произнесла Анна, медленно и бездумно поглаживая руку Филиппа.

А он повернулся и посмотрел ей в лицо.

— Ты ведёшь себя странно. — И сказано это было так холодно и жёстко, что Анна растерялась. — Ты что-то знаешь о нём?

Он подозревал и скорее всего даже был прав в своих подозрениях, а она не могла ничего сказать.

— Мне… Мне он просто не нравится. — Она пожала плечами. — С ним что-то не так. Ты видишь, как за ним летает чёрная тень?

— Тень, не тень… Подумаешь! — Филипп поморщился и зашипел так, что только Анна слышала: — Он просто самодовольный урод.

Она кивнула, усмехаясь. Очень точное описание!

— И всё же, — вдруг сказал Филипп, — ты что-то знаешь о нём? Мне показалось…

— Потом. — Анна тряхнула головой. — Давай не будем говорить о нём здесь.

Филипп, не удовлетворённый таким ответом, хотел настоять, но ему не дали: с извиняющейся улыбкой к ним подошёл Родерт и сказал, что ему сказали, что его величество хочет с Филиппом что-то обсудить сейчас же.

— Думаешь, о нём? — спросила Анна.

— О ком же ещё. — И, вслух размышляя, может ли его настроение стать ещё хуже, Филипп ушёл.

Анна с сочувствием смотрела ему в спину. Родерт, перекатываясь с носка на пятку, стоял рядом и будто чего-то ждал. Они переглянулись с Анной, буквально на мгновение встретившись взглядами, и он, порозовев, опустил голову, а потом всё же ушёл, пробубнив что-то про внезапные дела.

И Анна осталась одна.

Колокольчик, бьющий тревогу, казалось, хотел оглушить. Чёрная фигура маячила достаточно далеко, чтобы не быть подозрительной, но Анна всегда могла видеть её краем глаза.

Она оглядела зал, пытаясь найти хоть кого-то, с кем могла бы поговорить. Обычно она так не делала, но иногда какие-то дамы подходили к ней, заводя пустые беседы о детях или погоде, и сейчас даже это она бы обсудила с большей охотой, чем просто стояла бы и ждала, что сделает он.

«Филипп скоро вернётся», — повторяла Анна, убеждая себя, что в таком людном месте Ариес ничего ей не сделает. Здесь слишком много стражи, много сильных магов. Тот же Один. Ей даже казалось, что Ариес опасается его. Тогда, в первую их встречу, он исчез, почувствовав чужеродную энергию.

А сейчас исчезнуть, сбежать хотелось ей, потому что Филипп не возвращался, ни один человек в зале не выглядел так, что рядом с ним можно было спастись от энергии, которая приближалась к ней и уже обжигала спину.

— Леди Керрелл, — усмехнулся Ариес.

Анна сделала вид, что не заметила его. А он вился рядом, как змей, обходил её сбоку и сдержанно посмеивался.

— Мне кажется, — говорил он, — что мы начали наше знакомство не с той ноги.

— По-вашему, это называется так? — выдохнула Анна, сжимая кулаки и не глядя ему в лицо. Казалось, он может зачаровать её так и тогда случится что-то непоправимое. Если у «непоправимого» вообще есть шанс не случиться.

— Нам стоит начать сначала, — продолжал Ариес. — Я собираюсь прогуляться в саду. Составите мне компанию?

Она краем глаза поймала его насмешливую улыбку.

— Мы с вами уже как-то… погуляли, — попробовала отказаться Анна и тут же поняла, что ошиблась.

Воздух вокруг них наэлектризовался, а голос Ариеса стал холодным и угрожающим.

— Ты меня, видимо, не поняла. Ты сейчас идёшь со мной. Нам нужно поговорить.

Анна бросила безнадёжный взгляд на Филиппа, который всё ещё спорил с отцом, и нехотя кивнула. Будто бы у неё был выбор…

Навесить на себя маску спокойствия она не могла, и несколько взглядов — удивлённых, подозрительных, непонимающих — провожали их через зал.

— Зачем вы здесь? — спросила Анна, утыкаясь в пол, чтобы не видеть лиц, чтобы не думать, о чём потом могут начать говорить и как скоро это доберётся до Филиппа.

— Ты ведь слышала, — расслабленно сказал Ариес, — я принц Райдоса. Я имею полное право посещать балы.

— Императору Райдоса вы тоже угрожали и ставили ультиматумы?

— У меня разные рычаги давления, — хмыкнул Ариес.

— И вы не боитесь, что я расскажу то, что знаю о вас? Филипп уже понял, что я что-то знаю.

— Ни капли, — он пожал плечами. — У тебя нет доказательств. Ни у кого нет. Да и кто тебе поверит? Люди в том зале? Девчонке без рода и племени? Все знают, что у тебя на руках кровь. Все чувствуют твою агрессию. Они знают, кто ты на самом деле, и никакое шикарное платье, никакое покровительство Филиппа Керрелла не изменят их отношения. А мальчишке можешь передать, что ради его же блага ему лучше не совать свой нос в дела взрослых. Я наслышан.

Анна побледнела и обернулась к удаляющемуся от них залу. Да, ей никто не поверит. И Филиппу бы поверили вряд ли. А теперь она сомневалась, стоит ли вообще ему что-то рассказывать, и если да — то как? Ариес всё усложнял. Но ведь был ещё один человек, который знал, который видел. Если бы она только смогла с ним поговорить!

Но для начала нужно было пережить встречу с Ариесом. Она продолжала убеждать себя, что здесь он не причинит ей вред, но с ним она не могла быть уверена. Даже сейчас, когда она не чувствовала его ауры, казалось, что кожу жжёт.

— Почему вы прячете татуировки? — спросила Анна тихо и немного сдавленно. Идти молча было слишком невыносимо.

Ариес поднял брови.

— Потому же, почему и ты. Это общество не готово к подобной моде.

Анна вздохнула. Казалось, что стены сжимаются вокруг, змеи Ариеса скользят за ними по пятам.

Они вышли в ночной сад. Горячий тяжёлый воздух, переполненный запахами цветов, забился в лёгкие.Страх прошиб вместе с липким потом.

Они спустились по лестнице, прошли по каменистым дорожкам недалеко вглубь, скрываясь от выходящих на парк окон за высокими кустами, и Ариес остановился.

— Ну что, Анна, — его голос стал резким, лишившись притворных интонаций. — Ты думала, спрячешься от меня в замке и я тебя не найду?

— Год ещё не прошёл, — глухо отозвалась Анна.

— Я рад, что ты отнеслась к этому серьёзно, — усмехнулся Ариес, — но решаю здесь я. Я дал тебе выбор: ты либо исчезаешь с моей дороги, либо умрёшь. Пока ты здесь и не очень настроена на сотрудничество.

— Вы сами сказали, что я вам не нужна как союзник.

— А ты бы стала?

— Нет.

Анна опустила глаза. По спине прокатилась дрожь. Она была в ужасе, внутри всё переворачивалось, но ни руки, ни голос не дрожали. Что бы ни последовало за её отказом, она была готова к этому, готова была сражаться, даже если это опять не закончилось бы в её пользу. Он ведь не думал, что она сдастся без боя. Он был слишком умён для этого.

— Плохой выбор, — заключил Ариес, и Анна вскинула голову, глядя ему в глаза.

Ветер налетел из ниоткуда. Белки глаз Ариеса затягивало чернотой. Он медленно шёл по кругу, не сводя с Анны взгляда. Ладонь в чёрной перчатке потянулась к воротнику пиджака. Анна следила за ним, не позволяя зайти себе за спину. Вокруг её рук зажглись искры энергии.

И тут Ариес остановился. Его взгляд, заинтересованный и подозрительный, замер выше её головы, а уголки губ поползли вверх в улыбке человека, крайне довольного тем, как всё идёт. Будто это был его план.

Но Анна не поворачивалась. Это могла быть уловка. Всё с ним могло быть уловкой.

— Доброй ночи, сэр! — воскликнул Ариес, давя рвущийся наружу смех.

— Доброй, — ответил ему низкий спокойный голос.

Анна крутанулась, и ей показалось, что камень упал с души. К ним приближался, сверкая золотыми кантами на камзоле, Один. Он выглядел так расслабленно, будто вышел на полуночную прогулку, но это было не так. Его лицо не выражало эмоций, но он поглаживал камень на перстне, а янтарный глаз его был прикован к Ариесу.

— Вам нравятся сады Пироса, господин Роуэл? — просил Один. — Или, может, общество мисс Рейс?

Анна бросила на него взгляд исподлобья.

— О да, — ничуть не смутился Ариес, — Пирос… хорош. Быстро оправился после войны.

— Потому что здесь не было того, кто бы им помешал.

Ариес изогнул бровь.

— На что вы намекаете, сэр… — он вопросительно подался вперёд.

— Один, — последовал жёсткий ответ. — И вы знаете, на что я намекаю.

Ариес удовлетворённо закивал.

— Славно, славно. Давно хотел с вами познакомиться, сэр Один. Жаль, что с вами мы явно не договоримся. А с вами, — Ариес повернулся к Анне, и взгляд его, веселящийся и заинтересованный, похолодел и стал непроницаемым, — мы друг друга поняли. У тебя всё ещё есть время. Немного.

Не прощаясь, Ариес прошёл мимо, поднялся по лестнице, прожигая воздух разрастающейся аурой. Один провожал его взглядом, пока чёрный силуэт не слился с темнотой коридора.

— Вы скажете им? — спросила Анна, и Один развернулся к ней, окидывая удивлённым настороженным взглядом. — Расскажете, кто он?

— Почему я?

— Он… убьёт…

Голос потух, глаза обожгло слезами.

— Тебя? — хмыкнул Один, но Анна мотнула головой. Если бы он убил только её…

— Моего брата. Филиппа. Может, он не брезгует детьми…

Она передёрнула плечами и уставилась в землю.

Их окружала звенящая тишина. Болезненная, гнетущая, пугающая. Он молчал долго, и от его пронизывающего взгляда становилось хуже. Один виделся ей последней надеждой сбежать от стремительно надвигающегося шторма, а штормов она не хотела. Не хотела сражений с тем, кому заведомо проиграла бы; не хотела рисковать ничьей жизнью, а это сделать бы пришлось.

Но с каждой секундой надежда таяла.

— Посмотрим, — сказал Один. — Но тебе стоит убраться отсюда. И как можно быстрее.

— И вы тоже думаете меня запугивать?

— Ни к чему запугивать того, кто и так дрожит от страха. Я всего лишь полагаю, что ты не настолько глупа и безрассудна, чтобы жертвовать собой, когда есть шанс спастись. Меня не будет рядом, когда он решит на самом деле тебя убить. А то, как убивает этот человек, далеко от «быстро и безболезненно».

— Но, если вы знаете его, почему ничего не сделаете? — Анна всплеснула руками. — Он ведь вас боится!

Один оставался бесстрастен.

— Он не боится. Просто знает, что сейчас со мной не справится. Это стратегическое отступление. И тебе тоже стоит узнать, что это такое, Анна, если ты хочешь жить.

— Но… Я не могу… — прошептала Анна, качая головой. — Я не хочу быть предательницей в его глазах.

Она до боли сжала ладонь, которую причудливыми узорами обвивали нити. Узы брака.

— Тогда желаю вам умереть в один день, — бросил Один и, резко развернувшись, ушёл.

Анна опустила голову. Всё шло не так, катастрофически не так. Ей нужно было решить, что и как сделать. Потому что сейчас ей казалось, что она в тупике и все попытки найти выход и выбраться приводили к новой стене, через которую она не могла пробиться.

Она вздохнула и опустилась на траву, прижимая холодную трясущуюся руку ко лбу.

* * *

Девочка скучала. Рассматривала ногти, теребила вышивку на юбке, накручивала волосы на палец. Её взгляд скользил по гостям, словно она пыталась найти кого-то определённого, но не находила и медленно раздражалась. Когда он подошёл, она окинула его изучающим взглядом и выгнула бровь.

— Ждёте своего кавалера, мисс Арт? — спросил Ариес, приваливаясь к колонне рядом.

— Одина? — удивилась она, не сразу сообразив, кого он имеет ввиду. — Нет. С чего вы взяли?

Он улыбнулся.

— Тогда вы позволите мне представиться?

— Я о вас уже наслышана, — пожала плечами Хелена. — Но ради приличия…

— Только ради приличия. Ариес Роуэл.

Он поцеловал тыльную сторону её ладони, стреляя глазами и видя заинтересованную, флиртующую искру.

— Хелена. — Она осмотрела его, задержав взгляд на серебряном волке. — Значит, вот вы какой, принц Райдоса. О вас все говорят.

— Надеюсь, хорошее.

— Достаточно. Только всех смущает ваш акцент, — она улыбнулась, взмахнула ресницами, а потом спросила, глядя на него с долей подозрения: — Форкселли?

— Вы проницательны! — воскликнул Ариес. — Я действительно долгие годы прожил там. Вернулся буквально несколько месяцев назад, когда узнал о смерти отца. Он отослал меня туда ещё совсем ребёнком, не помню ни его, ни мать…

— Грустно, — вздохнула Хелена и отвернулась.

Ариес поджал губы, раздувая ноздри от злости. Ей было неинтересно. Он мог говорить что угодно, а эта девочка просто закатила бы глаза. Впрочем, неудивительно, если она — протеже Одина. Пока Ариес опережал его на шаг, но он стремительно сокращал разрыв.

Правда, Хелена от него не сбегала, не проявляла враждебность, и вопрос оставался открытым: знает ли она что-то и насколько сильно влияние Одина на неё.

Но прежде, чем Ариес успел заговорить снова, раздался вскрик. Он вырвался из белого шума пустых бесед и погасил собой всё, чтобы через мгновение вспыхнула суета. Хелена выпрямилась, напряглась и окинула взглядом зал, чтобы понять, что происходит. На секунду её пригвоздило к месту, а потом она бросилась туда, где собрались люди.

Слуги принесли воду и капли. Кто-то кричал, что нужен врач. А потом строгий знакомый голос сказал, что ничего не нужно и они здесь не останутся. Хелена успела увидеть бледное лицо матери лишь на мгновение, прежде чем сэр Рейверн исчез вместе с ней на руках. А Хелена осталась стоять, не понимая, что происходит, утопая в обращённых на неё взглядах, в словах и вопросах, которые не доходили до разума, будто с ней говорили на незнакомом языке.

Медленно она обернулась Одину. Она не знала, когда он подошёл, но прошептала едва слышно:

— Что случилось?

Его губы дрогнули, но он не ответил. Лишь положил тяжёлую руку ей на плечо и сказал:

— Мы возвращаемся домой, принцесса.

19

Хелена смотрела в одну точку. Пальцы стискивали деревянные подлокотники, ногти соскребали лак в их резных прожилках. По потолку пробегали спасающиеся от утреннего солнца тени, а по спине — мурашки.

Она не помнила, как открыла окно, когда, зачем. Последнее чёткое воспоминание — это неотвеченный вопрос «что случилось». Один переместил её в спальню, она сама прогнала хотевших помочь служанок… и всё.

Она осталась одна.

Почти.

Из угла, из тени между трюмо и софой на неё смотрело чудовище. Оно скребло когтями по паркету. Оно скалило блестящие клыки в коварной ухмылке. Ему не нужно было нападать — только выжидать, следить. Его жертва всё равно придёт к нему.

Чудище давно пряталось по углам, скрывалось в тени. Его никто не видел — зато все чувствовали. Оно всегда было рядом. И звали его Унынием.

Хелена играла с ним в гляделки. Они смотрели друг на друга неотрывно, не моргая, и ждали, кто сдастся первым. Зверь победно мурчал, и мурчание его — будто ногти по стеклу. Лоснилась сливающаяся с тенями шерсть, блестели жадные огромные глазищи. А в них — и это было хуже всего — понимание.

Хлопнула дверь. Зверь-Уныние забился под софу, шипя и сверкая глазами. Хелена моргнула, скидывая оцепенение, и перевела взгляд в сторону. Один вошёл без стука, как обычно, по-хозяйски. Оглядел комнату, уперев руки в бока, и будто что-то искал.

Зверь затаился глубже, вжимаясь в стену.

А Один хмуро посмотрел на Хелену.

— Ты в этом же платье, — с неудовольствием заметил он. — Ты вообще спала?

Хелена пожала плечами. Это напрочь стёрлось из памяти, словно вся ночь прошла за минуту, и она не успела даже подумать о сне.

Глаза жгло, будто она на самом деле не закрывала их всю ночь. Потяжелевшее тело слабо подчинялось, в затёкших коленях сосредоточилась колкая, вязкая боль. Казалось, она просидела в узком кресле так, поджав под себя ноги, всю ночь. Но двигаться не хотелось. Не хотелось даже поворачиваться и смотреть на Одина, а он взял другое кресло и поставил рядом. Его взгляд пронизывал, а от голоса побежали мурашки.

— Что с тобой? — спросил он. — Ты нервничаешь? Переживаешь за мать?

Она мотнула головой.

Один хмыкнул.

— Меня ты не обманешь. Я всё вижу. Что тебя беспокоит?

Хелена молчала. Смотрела на полосу света меж плохо закрытыми шторами. Тюль колыхался от прохладного ветра, шёл волнами, а тяжелые портьеры не давали ему свободно взлететь.

Один не сводил с неё взгляд. Молчал, но ждал. Выжидал. И Хелена не знала, от чего тяжелее: от мыслей или от того, что он так смотрел. Будто мог бы просидеть в ожидании ответа вечно. И кто знает… Она сильнее сжала подлокотники и прикусила губу, зажмуриваясь. Может, так стало бы легче. Может, он бы понял или сказал что-то нужное. Хоть кто-то ведь должен был…

Хелена повернулась к Одину, шмыгнула носом и, глядя в его бесстрастное лицо, спросила:

— Кто умрёт с большей вероятностью: я или мой ребёнок?

Каменное лицо Одина едва заметно дрогнуло.

— О чём ты?

Хелена тяжело вздохнула и, прежде чем продолжить, села удобнее, спустив ноги на пол. Дрожь прошла по телу и поселилась почему-то в желудке.

— Мой отец умер от неизлечимой болезни, — Хелена говорила медленно, размеренно, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Мать серьёзно больна… Какова вероятность, что со мной случится то же?

Один поднял брови и… хмыкнул. Он расслабился в кресле и улыбнулся, глядя в её распахнутые непонимающие глаза.

— У тебя всё будет хорошо, — произнёс он. — Я бы сказал, что ты переживёшь меня, но, увы, это невозможно.

Хелена шутку не оценила.

— Значит, ребёнок… — выдохнула она и отвернулась.

Один давил рвущийся наружу рык. Она переворачивала его слова с ног на голову, придавала им то значение, о котором он и помыслить не мог. Люди! Женщины! Им нужен лишь повод — любой, самый незначительный и далёкий от реальности, — чтобы объявить себя страдальцами и усложнить и без того непростой миг, данный им для жизни. Самое раздражающее качество смертных. И самое вечное.

Один подался вперёд, взял Хелену за подбородок и развернул к себе.

— Прекращай это, — прорычал он, и слова его, тихие, но полные угрозы, громогласным эхом прошли по комнате.

Хелена напряжённо смотрела на него, не двигалась, почти не дышала. Один был близко. Слишком.

— Если то, что происходит здесь, так на тебя влияет, я заберу тебя куда угодно. Как угодно далеко.

От его шепота по напряжённым плечам пробежала дрожь. Хелена ещё сильнее впилась пальцами в подлокотники.

Он смотрел в её тёмно-голубые глаза, полные воды и горькой тоски, и этот взгляд ударил, как молния, как короткое резкое помутнение. Он коснулся большим пальцем её искусанных губ. Хелена не дёрнулась, но взгляд её резко похолодел, словно предупреждая. А сердце билось в горле.

В дверь постучали. Один отстранился, убирая руку. Хелена, выпав из оцепенения, вжалась в спинку кресла и прижала ладони к губам. Её дикий взгляд метался.

Стук повторился.

— Войдите! — пробасил Один.

Мадам Берроуз заглянула в комнату, задержала взгляд на Одине, но, не выразив никаких эмоций, обратилась к Хелене:

— Ваше высочество, сэр Рейверн хочет вас видеть.

Та не отзывалась.

— Ваше высочество? — повторила гувернантка и на этот раз скользнула взглядом по Одину с некоторым опасением.

Тот же встал и посмотрел на Хелену.

— Пойдём.

Она подняла глаза, моргнула и покачала головой.

— Выйдите, — сказала она тихо и холодно, а затем повернулась к гувернантке. — Я хочу переодеться.

Сэр Рейверн не должен был видеть, что она не спала, что переживала и была разбита. Она не хотела предстать перед ним в мятом платье и со спутанными волосами. Макияж тоже, наверно, рассыпался…

— Сэр Один, пожалуйста, — со строгой вежливостью обратилась к нему мадам Берроуз.

Один развёл руками и безо всяких возражений пошёл к выходу, обернувшись у самой двери. Хелена на него не смотрела: глядела в никуда застывшими глазами и вытаскивала из спутанных волос цветочные шпильки и заколки. Гувернантка расстёгивала ей платье, обнажая белую кожу спины…

Он вышел.

Хелена обернулась на звук закрывшейся двери и нахмурилась.

— Если сэр Один ещё раз решит зайти ко мне, не пускайте его и предупреждайте меня заранее, — попросила она и, получив в ответ «Разумеется, ваше высочество», немного успокоилась.

Ровно до того момента как вышла из комнаты.

Один ждал в коридоре. Он окинул её оценивающим взглядом: Хелена будто пыталась спрятаться в ткани строгого синего платья в пол, но она не была бы собой, если бы не рушащие всё мелочи. Сверкающие кольца, длинные тяжёлые серьги — и высокий закрывающий шею воротник. Белые кружевные манжеты. Волосы собраны будто на скорую руку аккуратной заколкой, усыпанной сапфирами. Она выглядела всё так же отстранённо, грустно и устало, но красиво.

— Сэр Рейверн, должно быть, заждался, — хмыкнул Один.

— Мне всё равно, — сказала Хелена, скрестила руки на груди и пошла вперёд.

* * *

Элжерн Рейверн мерил шагами кабинет, сложив руки за спиной. Хмурое выражение не сходило с его лица, а глубокие морщины на лбу, казалось, больше никогда не разгладятся. Он молчал, но от этого выглядел ещё более жутким. Напряжение можно было резать.

Хелена сжимала кольцо, и крошечные камушки до боли впивались в кожу. Она ждала худших вариантов и нехотя признавалась себе, что переворачивает её желудок сейчас не голод, а страх. Ведь если сэр Рейверн, всегда такой спокойный и сдержанный, был настолько встревожен, как должна была реагировать она?

— Мы не вовремя? — поинтересовался Один, и Хелена бросила на него короткий взгляд. Он не должен был быть здесь, его никто не звал, она вообще не хотела его видеть, но от его присутствия становилось немного легче.

Сэр Рейверн остановился. Ладони за спиной сжались в кулаки, он опустил голову, а затем крутанулся на каблуках. Его лицо наконец разгладилось, стало спокойнее, будто и не было этого приступа паники.

— Почему вы хотели меня видеть? — подала голос Хелена и обиженно поджала губы: слишком тихо и жалобно получилось.

— Я хотел уведомить вас о здоровье её величества, — ответил сэр Рейверн тем же самым спокойным тоном, каким говорил всегда.

Хелена нахмурилась и опустила глаза. Виски невыносимо сдавило.

— Я вас слушаю.

— Её величеству лучше.

Звучало как протокол. Хелена сжала зубы. Что-то в его тоне задевало. Нервировало. Злило. Он будто собирался рассказать про инфляцию или торговлю с Джеллиером.

Деревянное обрамление кресла жалобно скрипнуло от того, с какой силой сжал его Один.

— Тем не менее, — продолжал сэр Рейверн, — в целом прогноз… не позитивный. Ваша мать больна.

Хелена закрыла глаза и… засмеялась. Сначала беззвучно, широко улыбаясь и дрожа всем телом, а потом зазвенели странные смешки, похожие на истерические всхлипы. Громче, чаще. Она прятала их в ладонях, закрывая лицо, а потом — вдруг — всплеснула руками.

Подняв бровь, изогнув губы в жестокой ироничной усмешке, она смотрела на сэра Рейверна.

— Моя мать больна всю жизнь, — проговорила Хелена. — Это что-то новое?

Сэр Рейверн таращился на неё, как на сумасшедшую. Наверно, она не понимала, что говорит. Или что говорит он. Лучше бы она на самом деле не понимала.

— Её величество серьёзно больна, — с нажимом повторил сэр Рейверн. — Вчера вечером у неё был приступ. Как вы можете?..

— Моя мать неуравновешенная истеричка, и было только вопросом времени, когда это её доведет. Ей стоило беспокоиться больше о своём здоровье, а не о том, чем и с кем занимаюсь я. Если бы она следовала всем предписаниям докторов, ей было бы лучше. Или ваши наблюдения отличаются от моих, сэр Рейверн? Вам ведь лучше знать, чем занимается моя мать.

Она смотрела ему в глаза. С вызовом. Без капли раскаяния.

И последние капли спокойствия, которые пытался сохранить сэр Рейверн, рухнули в бездну. Шторы за его спиной заметались в ужасе. Папки на столе распахнулись, аккуратно сложенные бумаги зашелестели — и взорвались салютом, взмывая под потолок.

Один ступил вперед.

— Так что со здоровьем её величества? — спросил он, и в этом будничном вопросе звучала угроза.

Хелена взглянула на него, а потом на сэра Рейверна, хмыкнула и, скрестив руки на груди, откинулась на спинку кресла. Ногти впились в кожу у локтей. Внутри всё содрогалось, а она сверлила сэра Рейверна злым взглядом.

Он же, проиграв молчаливую борьбу с Одином, вернул себе утерянное спокойствие и продолжил:

— У её величества, — Хелена поймала его свирепый взгляд, — на самом деле проблемы с нервами и довольно давно. Её лекарства действуют хорошо, но приём таблеток — вероятно, на самом деле нерегулярный, — ослабил организм. У неё слабое сердце, возраст. После вчерашнего приступа ситуация стала ещё тяжелее. И, по прогнозам, будет ухудшаться. Вплоть до, — он втянул носом воздух, — летального исхода.

Тишина показалась неестественной.

Тиканье часов отсчитывало секунды до взрыва.

Три.

Две.

Одна.

Хелена вскочила, посмотрела на обоих воззрившихся на нее мужчин и выбежала из кабинета. Догонять её никто и не подумал.

Сэр Рейверн покачал головой.

— Её отношение отвратительно, — выплюнул он, упираясь ладонями в стол.

— Она ребёнок, Элжерн.

— Она не ребёнок! — вскричал он. — Вы это знаете! Признайтесь, Один! Вы так защищаете её, потому что влюбились? Или вы на самом деле не видите, что она делает и как себя ведёт?!

Слова разбились о стену.

— Я защищаю её, потому что дал слово, — с железным спокойствием ответил Один. — А мои клятвы нерушимы. И это вы не понимаете, почему она так себя ведёт. Дело далеко не в пренебрежении здоровьем мадам Арт.

— Прекращайте, Один, — прервал его Рейверн. — Если мы начнём обсуждать её высочество, придётся достать несколько скелетов из собственных шкафов. Вам вряд ли хочется быть откровенным. А мне — так тем более.

Один улыбнулся, поднимая брови, и медленно кивнул.

— Благоразумное предложение. Но нам всё равно придётся вернуться к этому разговору рано или поздно.

— Лучше поздно.

— Как скажете.

— К слову. — Сэр Рейверн со вздохом осмотрел разлетевшиеся по всему кабинету бумаги и призывным заклинанием приманил расписной конверт. Тот выскользнул из-под листов и приземлился ему в ладонь. — Завтра состоится важное совещание восточного Альянса. Я буду там днём. Вечером же Вильгельмина де Монтель устраивает закрытый приём с ужином и танцами в своём имении. Это — официальное приглашение. Её величество слишком слаба, чтобы присутствовать. Я один не поеду: балы — не моя среда, а с её высочеством нам лучше какое-то время не пересекаться. Так что, — он улыбнулся, протягивая приглашение, — поздравляю: вы сопровождаете леди Арт.

Один молча принял конверт и, кивнув, покинул кабинет.

У дверей комнаты Хелены его остановили и попросили уйти. «Приказано никого не впускать. Ни под каким предлогом». Один совсем не удивился и спорить не стал. Просто исчез. Ведь сколько бы она ни запрещала ему приходить, сколько бы заклинаний и стражников не выставляла вокруг своей комнаты, он мог обойти всё. И он обошёл. И теперь смотрел из тени, как она глушит рыдания в подушке. Усталость и дурные вести оставляли свои следы, и они были глубже, чем невидимые царапины монстра-Уныния, который довольно мурчал, помахивая хвостом.

20

Приём начался в светлой просторной гостиной зале, выдержанной в приглушённых тонах серого, бежевого и болотно-зелёного. Всё строго, без излишков: ни вызывающих деталей, ни вензелей, даже картины в прямых рамах без резьбы, а на вазонах из узоров — лишь борозды. Классика, какой и ожидаешь от светской дамы глубоко в годах.

Хелена знала всех из немногочисленных гостей мадам Монтель, и компания её не особо радовала. Почти все — мужчины, большинство годится ей в отцы. Они косились на неё с подозрением, а в ответ получали милейшую улыбку и вопросительно выгнутую бровь. Один, навалившийся на спинку её кресла, едва слышно усмехался.

— Ты выглядишь так, будто ненавидишь их всех.

— Когда я спрашивала ваше мнение? — не переставая улыбаться, отозвалась Хелена и тут же повернулась к открывшимся дверям.

Все стихли. Вошли двое мужчин. Оба прямые, статные, полностью в чёрном. Только один смотрел на всех с непоколебимой уверенностью и едва заметной усмешкой, будто не видел никого равного себе, а второй обвёл собравшихся быстрым хмурым взглядом и больше ни на кого не смотрел. К ним обернулись все. Сверлили взглядами: кто заинтересованными, кто недоверчивыми. Элиад Керрелл сделал вид, что ничего не произошло вообще, и вернулся к диалогу с отвлекшимся лордом Вейера, советником не сумевшего приехать короля.

Старк поморщился и ушёл в угол. Подцепив широкий лист стоящего там растения, уже оттуда он наблюдал, как Ариес с самым приветливым видом здоровается со всеми, с кем успел познакомиться на приёме несколько дней назад, и знакомится с теми, с кем не успел. Сие милейшее действо прервал камердинер, от лица хозяйки вечера приглашающий всех в обеденную залу.

Мадам Монтель уже сидела во главе стола, и её прозрачно-серые глаза смеялись, наблюдая за нарочито вежливой борьбой за самые желанные места по обе руки от неё. Ариес скользнул на одно и с галантностью захватил всё внимание. Он смотрел в лицо, рассыпался комплементами и рассказывал то же самое, что и всем. Хелена задумчиво смотрела то на него, то на Старка, который сидел рядом с братом и старался держать лицо. Получалось не очень. И за улыбкой, которую он то и дело натягивал, чтобы ответить мадам Монтель, сверлящей его внимательным взглядом, скрывалось желание исчезнуть из этого дома и никогда больше в нём не появляться.

Хелене было его жаль, она даже подумывала поговорить с ним, но перевела взгляд на Ариеса, а он поймал его и улыбнулся. И мысли о Старке улетучились вмиг. Взмахнув ресницами с кокетливой улыбкой, она повела плечами и отвернулась.

Один смерил её взглядом, но ничего не сказал.

— Я не хочу, чтобы мы были вместе на публике, — заявила Хелена ему сразу после ужина. — Люди уже думают, что мы вместе.

— А ты этого не хочешь.

Не вопрос — утверждение, но она ответила. Глаза её при этом блестели строгостью и властью. Той, которой Один восхитился совсем недавно. Которую Хелена не боялась использовать против того, кто заведомо сильнее её.

— Нет. Не хочу. И не нужно меня никуда забирать. Вы хотели быть телохранителем — будьте. Но не прикасайтесь ко мне, пока я этого не хочу.

И Хелена, коротко и не весело улыбнувшись, упорхнула от него к мадам Монтель. Эта дама редко оставалась одна, и просто кощунством было бы не подойти к ней, пока это не сделал кто-то другой.

— Ваше превосходительство! — Хелена сверкнула улыбкой и присела в реверансе.

— О, Хели, — заулыбалась в ответ мадам Монтель и взяла её за руки. — Ты такая красавица сегодня! Ой, не дуйся, милая. Ты всегда красивая, но сегодня!.. Как здоровье её величества?

Всё ещё держа за руки, мадам Монтель усадила Хелену рядом с собой на небольшой диванчик, стоящий между двумя раскидистыми растениями. Листья одного щекотали открытую спину.

— Маме лучше, — Хелена пожала плечами, — но врачи считают, что ей не стоит переутомляться и лучше отдыхать в постели.

— Верно, верно. Надеюсь, всё будет в порядке. — Мадам Монтель закивала, а потом заговорила тише, будто доверяла Хелене важный секрет: — Тем не менее, я довольна, что сэр Рейверн позволил тебе выехать вместо матери. Были у меня сомнения на этот счёт. А это важный приём, здесь очень много людей, с которыми тебе придётся иметь дело, и шанс посмотреть на них заранее в, кхм, естественной среде, к сожалению, выпадает довольно редко. К слову, почему сэр Рейверн не приехал сам?

Хелена поджала губы и вздохнула.

— Сэр Рейверн остался с мамой. Посчитал, что её здоровье важнее.

— И это он решил, что тебя сопровождать будет сэр Один? — мадам с подозрением подняла тонкую седую бровь.

Хелена вспыхнула, понимая намёк, и тут же нахмурилась.

— Да. Это его решение. Он сказал, что я не могу поехать сюда одна. Он за что-то тревожится…

— Тревожится? И он тоже?

— Тоже? — Хелена насторожилась.

— Они с тобой не делятся? — удивилась мадам Монтель и застучала веером по ладони. — О, девочка моя, это не дело! Вероятно, мне стоит поговорить с Элжерном. Или по крайней мере с твоим провожатым. Для начала. Не волнуйся, — обратилась она к Хелене, что продолжала напряжённо всматриваться в её лицо, — политика порой несправедлива. Но поверь мне, Хели, всё ещё будет. Уверена, тебе очень пойдёт корона.

И всё, что Хелена смогла ответить на эти серьёзные, полные уверенности слова, — растерянный кивок.

* * *

— Доброго вам вечера, сэр Один, — поздоровалась мадам Монтель. Она легко улыбалась, подняв брови, и держала тонкие морщинистые сплетённые пальцы перед собой.

— И вам доброго, мадам, — ответил Один с напускной вежливостью. — У вас какие-то вопросы?

— Вы не очень дружелюбны с хозяйкой вечера. Я всего лишь хочу поинтересоваться, как вы себя чувствуете? Всё ли вам нравится? Музыка, блюда?

— Мои вкусы весьма отличны от ваших. Я не понимаю музыку, которую играют на зачарованных инструментах. И, увы, не ем такую еду, мадам, так что не могу оценить искусство ваших поваров.

— Жаль. — Она покачала головой. — Чем же вы питаетесь, Один? Чистой энергией?

Один хмыкнул.

— Не чистой. Лишь энергией разрушений, битв и отваги. Сейчас ваш материк — просто кладезь!

— Прекрасно, что вам здесь нравится. Надеюсь, что вы помните про нашу договорённость?

Она обошла его и встала с другой стороны.

— Я не делаю ничего, что может вызвать у Совета вопросы, — жёстко отозвался Один, и с лица его пропали любые намёки на любезность.

— Но вы здесь, — заметила мадам Монтель. — Этот приём для определённого круга людей, и не могу сказать, что ваше присутствие не настораживает.

— Предъявляйте претензии Элжерну Рейверну: я сопровождаю леди Арт только по его настоянию.

— В прошлый раз на том, чтобы вы отправились на Пирос, настоял тоже он? Или у вас были иные причины?

— Вы против моего присутствия на балах?

— Я против того, чтобы вы ходили и разнюхивали что-то. Ваше вмешательство в нашу политику осложняет и без того непростую обстановку, — заявила мадам и, бросив короткие взгляды по сторонам, заговорила тише: — Ваш след находили во многих местах. Там, где не следовало бы его находить. Убеждать членов альянса в том, что пришелец не причастен к смертям и разрушениям, — неблагодарное занятие.

Один наклонился к ней с ироничной ухмылкой.

— Так не убеждайте их.

— В таком случае, — её голос оставался приветливо-смеющимся, но выражение лица стало серьёзным: она точно не шутила, — мне бы пришлось попросить вас покинуть наш мир или, по крайней мере, Мэтрик.

— И это была бы худшая ваша ошибка.

— Вероятно, — кивнула мадам Монтель. — Однако у многих есть сомнения на ваш счёт, потому что ваш след сбивает наши попытки выяснить, кому на самом деле принадлежит энергия, виновная в разрушениях.

— Вы бы её не разгадали, даже если бы я вам не «мешал», — снисходительно заметил Один. — Он пройдёт прямо перед вашим носом, и вы не поймёте.

— А вы знаете.

— Разумеется.

Один посмотрел поверх её головы, туда, где Старк в копании Ариеса вёл беседу с лордом с Вейера.

— И вы думаете, это не нарушает наших договорённостей? — скептически поинтересовалась мадам Монтель.

— Ни капли. Прогулки в садах и слух никто не запрещал. Я на половину слеп, с вашей стороны было бы крайне жестоко лишить меня возможности слышать и слушать. Но если бы змеи могли откусить одному человеку язык, решились бы многие проблемы.

— Прекрасно, прекрасно. — Мадам обвела взглядом зал, словно приценивалась и пыталась угадать. Один следил за тем, как её прозрачные глаза переходят с одного человека на другого, не выражая при этом никаких определённых эмоций. Ненадолго она остановилась на Хелене, смеющейся с нефритским королём и его женой, а потом снова взглянула на Одина. — Мне нужно поговорить с Элжерном Рейверном. Сейчас же. Переправьте меня на Санаркс. Если вам, разумеется, не сложно.

Последние слова были сказаны с лёгкой издёвкой. Один фыркнул, но с глубоким поклоном попросил у почтенной дамы её руку, и они тут же переместились.

Сэр Рейверн удивился, когда они появились в его кабинете, но вопросов задавать не стал: поклонился мадам Монтель и предложил ей присесть. Она отказалась.

— Я здесь ненадолго, но по очень важным вопросам. Первый: ваш друг, — она кивнула на скривившегося от такого обращения Одина. — Я понимаю ваше беспокойство за её высочество, но будьте добры на приёмы, подобные моему, приезжать лично. На рядовые балы, так и быть, она может выезжать с кем вы только захотите. Хоть с отрядом стражи.

Рейверн сжал кулаки.

— Я приму к сведению, мадам, — проговорил он, не глядя на неё. — К сожалению, по личным соображениям я не мог сопровождать её высочество сегодня.

Мадам Монтель смерила его взглядом и прошла по кабинету, покачивая широкой юбкой.

— Личные соображения стоит оставлять вне политики. Я полагала, за столько лет вы это выучили.

Рейверн промолчал.

— Второе, — продолжила мадам, ударяя веером по столешнице, — я бы хотела — настоятельно, кхм, хотела, — чтобы у её высочества было больше понимания того, что происходит в мире.

— Я бы тоже этого хотел, — выдохнул сэр Рейверн и тут же осёкся под вопросительным взглядом мадам Монтель.

— Что, простите? — поинтересовалась она, поджав губы.

— Прошу прощания, мадам, но я сомневаюсь, что её высочеству стоит сейчас вникать в международные отношения глубже, чем она может. Она не готова.

— Так сделайте так, чтобы была готова! — приказала она. — Это ваша работа, Элжерн!

— Я делаю всё возможное.

— Нет. Если вы считаете, что она не готова, значит, делаете не всё! И если так будет продолжаться, то, несмотря на все ваши заслуги, Элжерн, — заговорила она мягче, но от этого становилось ещё более неуютно, — образованием леди Арт займётся кто-то другой.

Ненадолго повисло молчание. Сэр Рейверн смотрел на мадам Монтель, чувствуя себя учеником, которого разочарованный наставник отчитывал за проваленный тест.

— Я приложу все усилия, ваше превосходительство, — глухо сказал Рейверн.

Мадам Монтель дёрнула тонкими губами, будто хотела ухмыльнуться.

— Надеюсь, — и посмотрела на облокотившегося на книжные полки Одина, который скучающе и безучастно смотрел в стену. — В-третьих, — продолжила она, — я желаю знать имя, Один.

Он повернулся к ней и иронично поднял брови.

— Я не имею права вмешиваться, миледи.

— Вы уже вмешались достаточно, — отрезала она. — И пока Альянс или Совет не принял решение запретить вам пребывание на нашей территории, мне необходимо узнать имя, чтобы я не жалела так глубоко, как могла бы. Ну так что, — мадам Монтель прищурилась, — кому змеи должны откусить язык, Один?

— Женщинам, что пытаются манипулировать, — хмуро произнёс он.

— Признайтесь, что они в этом преуспели. — На губах мадам Монтель заиграла улыбка давней обольстительницы, но взгляд не потеплел. — Вы ведь знаете, что информация, которую требую я, соответствует вашим же целям. Вы хотите кого-то защитить? Кому-то помешать? Так дайте мне одно имя, и Совет сможет встать на вашу сторону. Если ваши обвинения подтвердятся, разумеется. Так кто это, Один?

Он смотрел на неё долго и напряжённо. Мадам Монтель была права: он пришёл сюда с целью. И его паззл почти сложился. Он нашёл белый замок, нашёл девочку в голубом платье, нашёл тьму, что с вызовом расползалась по его картам. Осталось не допустить последних картин из видения. И если тьма хочет вести свою игру по-крупному, то ему пора начать тоже.

— Ариес Роуэл, — процедил Один сквозь зубы, и в голосе его не было и тени сомнения.

Сэр Рейверн уставился на него, поражённый. Мадам Монтель склонила голову на бок, прищуриваясь.

— Интересно, — протянула она. — Я даже не удивлена. Этот человек говорит нонсенс. Что-то на грани гениальной лжи и бреда сумасшедшего. Сразу ясно, что нельзя доверять ни единому его слову. Но есть ли у вас доказательства, Один?

Тот развёл руками.

— Только моя память.

— Кто ещё знает?

— Рейс.

Мадам Монтель нахмурилась.

— Леди Керрелл?

Один кивнул.

— Она. Вероятно, принц Керрелл тоже.

— Что ж, — мадам Монтель задумчиво прикоснулась к подбородку, перед ней из воздуха возник блокнот и слетевшее со стола сэра Рейверна перо сделало несколько заметок. — Альянс присмотрит за господином Роуэлом. И если у вас появятся хоть какие-то доказательства и серьёзные зацепки, — она посмотрела на обоих мужчин, — помните о том, что ни Альянс, ни Совет не лишали вас права говорить.

* * *

Хелена в нетерпении постукивала каблуком, обводя зал взглядом.

Один сделал это опять. Оставил её одну, не сказав, куда идёт, зачем и когда вернётся. Он должен был её сопровождать, а не привезти сюда и бросить! Вдруг ей стало бы плохо, или что-то ещё? Хелена фыркнула и тряхнула головой. И после этого он имеет дерзость прикасаться к её лицу!

А ведь в его отсутствие ей даже не с кем было поговорить. Про флирт и другие развлечения не могло идти и речи. Самые молодые мужчины в зале — император Райдоса и король Нефрита. Оба женаты. Последний даже прибыл с женой. Хелена пыталась отвлечься разговорами с ними, Дорин даже с лёгкой иронией заметил, что Мариус очень ждёт приглашений во дворец Санаркса и с её стороны очень невежливо и жестоко мучить его безразличием. Хелена в ответ рассмеялась, сводя всё в шутку. Хотя наверняка шуткой это не было. И ей это не нравилось.

Она могла бы получить Мариуса себе, стоило только захотеть, и никакая Розали бы ей не помешала. К тому же это была бы неплохая инвестиция в будущее: из богатства Нефрита и мощи Санаркса наверняка бы получился очень интересный, пусть и неожиданный союз. Но Хелена не могла назвать Мариуса другом, что уж говорить о чём-то большем? Она только кривила губы от таких мыслей.

После замечания про Мариуса беседа быстро сошла на нет. Хелена попыталась присоединиться к нескольким обсуждениям насущных политических проблем, но стоило ей приблизиться и поймать пару фраз, как разговоры сразу же обрывались, а участники начинали делать неловкие комплименты и отшучиваться, мол, зачем забивать ерундой такую прелестную головку. «Вы не поймёте, мисс Арт». Хелена выгибала бровь и фыркала, а список имён людей, которые точно впадали в немилость, пополнялся.

Они ещё пожалеют. Они просто ещё не поняли.

Хелена ударила каблуком сильнее, словно ставила точку, и казалось, что вышло слишком громко и звонко, и все слышали, и даже несколько взглядов скользнуло по ней, оставляя неприятный осадок. Но те скользнули — и пропали, потеряв интерес, а один остался. Он словно изучал её, пронизывал. Наблюдал достаточно долго, чтобы нахлынувшее раздражение ненадолго отступило, сменяясь любопытством — совсем лёгким, какого недостаточно для того, чтобы осмотреть зал в поисках смотрящего, но хватает, чтобы зажечь заинтригованную искру, — и вернулось снова. Она так устала от мальчишек, которые пялились на неё с другого конца зала, но трусили подойти! Здесь весь даже нет этих мальчишек! В чём проблема?

Хелена тряхнула головой, шумно выдыхая, отбросила упавшие на плечи локоны назад и на секунду замерла. Нервирующий взгляд ушёл, и словно стало легче, но ненадолго: приблизившийся сбоку чёрный силуэт заставил напрячься снова. Но Хелена даже не обернулась.

— Вы опять скучаете, леди Арт?

Его можно было узнать, не глядя: слишком яркое необычное смешение южного и заокеанского акцентов, подчёркнутое расслабленной небрежностью. Он даже не пытался как-то его скрыть или исправить. Будто гордился.

— Это не увеселительное мероприятие, господин Роуэл, — заметила Хелена, скрещивая руки на груди.

— Тем не менее, — он звучал вежливо до скрипа зубов, — я крайне удивлён снова видеть вас одну.

Хелена пожала плечами. Как будто она сама не удивлялась!

— И с кем вы представляете меня, господин Роуэл? — спросила она и сморщила нос, обводя взглядом зал. — Со стариками, чьи лысины сверкают как мои серьги? Или с милейшими леди, которые разучились говорить о чём-либо, кроме собственных детей? А может с теми, кто решил продолжить дневные политрассуждения и считает, что я глупее их?

Хелена с вызовом взглянула Ариесу в лицо, ожидая реакции. Он на пару секунд замер, а потом его лицо вытянулось, брови поднялись, и он покачал головой в сочувствии и понимании.

Хелена поджала губы: искренности в нём можно было не искать. Впрочем, сейчас её это мало волновало. Она впервые внимательно изучала его лицо.

Ариес был намного старше неё, но мог бы войти в промежуток, который она считала приемлемым. Он был привлекателен, даже в чем-то красив: смуглая кожа, открытое рельефное лицо с высоким лбом, острым носом и тонкими губами. А глаза у него были чёрные. Совершенно чёрные и совершенно пустые.

А ещё… Хелена нахмурилась, приглядываясь сильнее. На краткий миг ей показалось, что она разглядела на его щеках очертания чёрных ромбов, но Ариес отвернулся, перехватил с подноса два бокала красного вина, а когда повернулся, ромбы Хелена уже не видела. Должно быть, игра света…

Ариес протянул ей один из бокалов.

— Надеюсь, вы позволите составить себе компанию, леди Арт?

Хелена задумчиво смотрела на его пальцы.

С Ариесом что-то было не так. Рядом с ним дрожал воздух. Наэлектризованный, он покалывал кожу — не больно, но ощутимо. И, с одной стороны, ей не хотелось, чтобы он даже стоял рядом, чтобы резал слух своей речью. От него хотелось сбежать и никогда не подпускать к себе. Особенно сейчас, когда её молчаливый флирт и игра глаз привели его к ней, когда Ариес так или иначе показывал, что из себя представляет.

Но с другой стороны…

— Вы можете составить мне компанию, господин Роуэл, — заговорила она с заигрывающей полуулыбкой и потянулась к предложенному бокалу. — Но! — Рука остановилась. Хелена подняла указательный палец. — Только если вы не будете рассказывать мне то же самое, что всем.

— Договорились.

Ариес улыбнулся уголками губ, и Хелена наконец взяла бокал.

— Вам нравится Мэтрик, Ариес? — спросила Хелена. Она произнесла его имя так, словно пыталась распробовать. — Он сильно отличается от мест, где вы жили?

— О, Мэтрик великолепен! — Его глаза восторженно распахнулись, но в их темноте не сверкнуло ни искры. — Я давно мечтал его посмотреть, и наконец выдалась возможность! Недавно, к слову, — он подался вперёд, и от его близости стало некомфортно, — я посещал столицу Санаркса. Кажется, я никогда не видел места прекраснее.

Хелена удовлетворённо улыбнулась, словно комплимент сделали ей, а не её городу, но всё же отстранилась от Ариеса. А тот отступать был не намерен.

— Прогуляетесь со мной в сад? — предложил он.

— Вы водите туда всех девушек? — рассмеялась Хелена и из-под опущенных ресниц успела заметить, как по его лицу скользнуло раздражение. Но, моментально вернув лицу приветливое спокойствие, Ариес спросил:

— Что вы имеете в виду?

Хелена задорно повела плечами.

— Вы, должно быть, провели ещё совсем мало времени в наших кругах, — объясняла она, не сводя с него взгляда, — но если вы что-то делаете, особенно то, что общество считает неправильным, об этом будут знать все. Поэтому все — и я тоже — знают, что вы точно так же приглашали на прогулку в парке леди Керрелл. Может, поэтому ни её, ни Филиппа Керрелла сегодня здесь нет? Кто знает, может, он ревнует и не хочет рисковать?

— Вы находите это забавным?

— Не то чтобы сильно. — Хелена задумчиво отвела глаза. — Точно меньше того, что в прошлый раз вы посчитали сэра Одина моим кавалером.

— Вы проводили вместе достаточно времени, чтобы сделать такой вывод.

— А вы следили за мной?

Она склонила голову на бок, наблюдая за ним и играя с прядями.

— Немного.

Ариес звучал так, будто Хелена раскусила его огромный постыдный секрет. Но раскусила онадругое — и рассмеялась.

— Почему вы вообще разговариваете со мной? — спросила Хелена с таким задором, будто её совсем не задевало сделанное открытие.

— Вы мне интересны, — спокойно отозвался Ариес. Никаких эмоций. И от этого становилось ещё веселее: он точно знал, что ходит по тонкому льду. По тонкому и хрупкому, совсем как эта ледяная принцесса, смотрящая на него блестящими тёмно-голубыми глазами без капли смущения или неуверенности.

— Может. — Хелена повела плечами. — Но я точно не интересую вас как женщина. Потому что за всё время вы не пригласили меня на танец, не сделали ни единого комплимента лично мне, только моей стране, что приятно, но всё же не то. Вы даже не попытались пошутить, хотя вы умный человек, а умные люди обычно умеют шутить, когда того требует ситуация. Тем не менее вы здесь, со мной… — Она отставила нетронутое вино, бокал с которым крутила в пальцах за тонкую резную ножку. — Что же вас интересует во мне, господин Роуэл?

Ариес вздохнул и тоже отставил бокал.

— Раз уж мы говорим теперь так, леди Арт, — сказал он без прежних сладких интонаций, — то да, вы интересуете меня в исключительно политическом ключе. Вы же хотели быть частью политики.

— И что же вас интересует?

— Очевидно, что отношения между Райдосом и Санарксом. Как вы могли заметить, немногие хотят обсуждать со мной или с моим братом какие-либо дела. И их можно понять. Но вы — не одна из них. Вероятно, у вас есть своё мнение на этот счёт.

— Вы думаете, я благосклоннее прочих? — Хелена мило улыбнулась и взмахнула ресницами.

— Вы уже разговариваете со мной.

— Потому что мне нечего больше делать. — Хелена со вздохом поддела цепочку с серебряным волком на груди у Ариеса. — Увы, я ничего не решаю, господин Роуэл. Говорить со мной о политике сейчас всё равно что терять время.

— Однажды вы будете решать, — заметил он, и Хелена усмехнулась.

— Однажды! Ну разумеется. И если вам так интересно моё мнение уже сейчас, то… — Она кокетливо опустила и снова подняла глаза. — То я тоже не считаю союз с Райдосом выгодной инвестицией.

— Почему же? Райдос и Санаркс были партнёрами и союзниками долгое время.

Глубоко в его глазах можно было разглядеть угрозу, но Хелена рассмеялась.

— Это было ещё до моего деда! — заметила она. — Я хорошо знаю историю, господин Роуэл. Союз с Райдосом не раз приводил нас к не самым приятным результатам. И сейчас тоже не приведёт. Не в нынешней ситуации.

— О чём вы? — он прищурился, нависая, как коршун. Хелена шагнула в сторону и посмотрела на него с очаровательно снисходительной улыбкой.

— Вы понимаете, о чём я. Все говорят сейчас только об одном!

Ариес покачал головой, веселясь от её наглости и самоуверенности, и с преувеличенной театральностью ударил себя по лбу.

— Ну конечно! Как же я не подумал! Вы о том неизвестном, который нападает на людей? Есть доказательства, что он с Райдоса?

— То, что найденная энергия характерна для магов Райдоса, — общеизвестный факт.

— Магия давно не привязана к местности, леди Арт. Люди переезжают из страны в страну, с континента на континент. Особенно во время войн. Помнится, последняя отгремела совсем недавно? Люди бежали не только с Пироса, но и с Райдоса. Нет причин быть настолько уверенными.

Хелена пожала плечами.

— У меня нет причин не доверять государственным источникам.

— Сэр Один, полагаю, один из этих источников?

— У вас с этим проблемы?

Хелена вздрогнула, оборачиваясь на голос. Тёмной тенью пред ними предстал Один. Обычно бесстрастное лицо исказил гнев, и его янтарный глаз светился ярче всех огней.

— Доброго вечера, сэр Один! — поздоровался Ариес с самым невинным видом. — Вы против того, что ваше мнение оспаривают? У вас ведь на самом деле нет никаких доказательств, кроме слов, так сказать, не самого надёжного источника.

Он вопросительно поднял брови, глядя на Одина, а тот спокойно произнёс:

— Я против того, чтобы демоны, подобные вам, обманывали людей.

— Как вы смеете!.. — воскликнула Хелена, но Один тут же её оборвал:

— Прощу прощения, ваше высочество. Мне нужно, чтобы вы прошли со мной, — и, видя скептическое выражение на её лице, добавил: — Мадам Монтель хочет вас видеть.

Хелена замешкалась, но Один посмотрел на неё так холодно и непреклонно, что ничего не оставалось, кроме как закатить глаза и сдаться.

— Успокойтесь, сэр Один. Я вас поняла. — Она заправила выбившиеся из причёски пряди за уши и подняла глаза на Ариеса. — Простите, господин Роуэл. Нехорошо заставлять её превосходительство ждать.

Потянувшись было к Одину, чтобы взять его под локоть, Хелена одёрнула себя и просто кивнула, мол, ведите. Он пропустил её вперёд и будто случайно загородил собой Ариеса, когда она обернулась на него.

— Это похоже на ревность, — фыркнула Хелена, скрещивая руки на груди и бросая на Одина взгляд исподлобья.

— Как хотите, ваше высочество, — тихо сказал Один, — только вам не стоит с ним разговаривать.

— Что? С Ариесом? — Хелена выгнула бровь. — С чего вдруг? Вы точно ревнуете, Один. — Она вытянула шею и, глядя на Одина с самодовольной ухмылкой, и заявила: — Я вернусь к нему сразу же, как только мы встретимся с мадам Монтель! Где она? — Хелена окинула взглядом коридор, в который они вышли. — Она ждёт у себя? Покажите, где её кабинет.

Она прошла немного вперёд и развернулась к Одину, вопросительно разводя руками. Он стоял на месте. Мрачные тени в морщинах превращали лицо в каменную маску, а блеск янтарного глаза, светящегося будто изнутри, делал его похожим на древнего идола, и никакие тёплые огни парящих под полотком шаров не могли избавить от странной дрожи, пробежавшей по позвоночнику.

— Мадам Монтель меня не звала? — сдавленно спросила Хелена.

Один её будто не услышал.

— Не разговаривай с ним.

— Вы солгали мне!

— Иначе ты со мной бы не пошла.

— Надеюсь, вы не удивляетесь, почему!

— Не разговаривай с ним, — повторил он.

Хелена всплеснула руками.

— Серьёзно, Один?! Ты считаешь, это нормально?! Ты исчезаешь, отставляешь меня одну, а потом возвращаешься и заявляешь, что человек, с которым я провожу время, демон, зло во плоти? Ты обманываешь меня и рассчитываешь, что я поверю твоим словам? Серьёзно?!

— Хватит кричать, — отрезал Один. Он прикрыл двери в гостиную и сделал несколько шагов к Хелене. — Можешь не верить мне. Можешь вернуться к нему сейчас же, можешь сказать, что я несу вздор. Можешь даже выйти за него замуж, и тогда мы вместе посмотрим, насколько быстро он убьёт тебя, как только получит то, что ему нужно. Я сказал, что буду тебя защищать. Если ты этого больше не хочешь — пожалуйста, можешь делать, что заблагорассудится. Я не пошевелю и пальцем.

Хелена смотрела на него растеряно и обижено, опускала глаза, снова поднимала, чтобы смерить Одина взглядом, а потом дёрнула плечами.

— Почему вы считаете себя в праве разбрасываться такими обвинениями? Ариес лжец и манипулятор, но…

— Он чистая тёмная материя. И нужно быть слепой, чтобы этого не увидеть. — Хелена отвернулась к стене, взметнув волосами, но Один видел: он заставил её задуматься, — и продолжил спокойнее, медленнее: — Этот человек угрожает всем, Хелена. И тебе тоже. Ариес Роуэл просто умеет носить маски и создавать приемлемое ви́дение. Он знает, с какой стороны подойти к людям и как заманить их в свой капкан. Можешь спросить леди Керрелл, каково это — случайно оказаться у него на дороге. Можешь посмотреть на императора Райдоса. Тогда ты поймёшь, какая опасность сейчас тебе угрожает.

— Пока кажется, что угрожаешь мне только ты.

Хелена глубоко вздохнула и прошла мимо него к приоткрытым дверям. Она не хотела верить Одину, но его слова напомнили ей про дрожащий колючий воздух, про пустые обсидиановые глаза и про странную подавленность Старка, который всё время был как на иголках рядом с братом. И про острый взгляд, которым Ариес прожигал её даже сейчас, стоя на другом конце огромной гостиной.

— Он следит за тобой, — сказал Один. — И теперь, когда он знает, что ты знаешь, он не будет таким приветливым.

— Я не боюсь его, — прошептала Хелена, отворачиваясь и обнимая себя за плечи. Она должна была знать.

— Дело не в страхе. Тебе просто нужно быть готовой.

Она покачала головой.

— Я не глупый ребёнок, Один. Я понимаю. И чтобы вы знали: я отказала ему даже без ваших наставлений. А сейчас перенесите меня домой. Я устала, и запуталась, и больше не хочу здесь находиться.

Один кивнул, взял её за ледяную ладонь — и они тут же исчезли из коридора.

* * *

Войдя в темноту комнаты, Анна зажгла ночник и огляделась. Она была уверена, что что-то изменилось и здесь кто-то был. Кто-то чужой.

На всякий случай она не стала запирать дверь и прошла к окну, чтобы открыть и его, стараясь выглядеть спокойно и непринуждённо. Если чужак здесь, он не должен был знать, что она заметила. Распахнув окно навстречу ночному летнему ветру, Анна повернулась к комнате и оперлась на подоконник. Она искала кого-то в тенях, но там не было никого. Откуда тогда это чувство?

Анна сжала одной ладонью другую и, прикусив щёку, осмотрелась ещё раз. Она чувствовала чужеродную энергию. Довольно слабую, но тёмную, знакомую и точно находящуюся рядом.

И тут она поняла.

Чёрная бумага на прикроватной тумбе — как чёрная метка.

Не чувствуя пол под ногами, Анна подошла и, опустившись на кровать, боясь, что упадёт, взяла бумагу. Гладкая, матовая, она была сложена пополам, как пригласительная открытка. Это показалось издёвкой.

Руки дрожали. Кое-как ухватив скользкий край, Анна раскрыла открытку. Прямо в середине белыми буквами было написано всего два слова. Два слова, от которых тут же бросило в дрожь.

«Вежливо напоминаю».

Что-то дзынькнуло, и Анна подпрыгнула на месте. А в следующий момент, до того, как она сообразила, что звенит, открытка пеплом рассыпалась прямо в руках. Она смотрела на пустые дрожащие пальцы, чёрным снегом посреди лета над полом кружил пепел…

Звон, только затихший, повторился снова, и в этот раз Анна его разобрала. Звенел синернист. Она почти не пользовалась им, не ждала звонков, он лежал на комоде и не покрывался пылью только потому, что его протирали слуги.

Анна неуверенно подошла синернисту, ожидая звонок от кого угодно и в первую очередь от него. Но она коснулась камня — и раскрыла рот от удивления: сноп искр сложился в Орела. Он тоже сидел в полутьме, нервно оглядывался, и даже вечно падающие на лицо волосы и пляшущие искры не могли скрыть обеспокоенность в его бегающих глазах.

— Ань… — выдохнул он вместо приветствия, наконец посмотрев на сестру. — Мне кажется, мы в дерьме.

Орел поднял черный лист бумаги, и тот тут же рассыпался пеплом…

21

Чёрные письма приходили и приходили. Чёрный пепел начал сниться, и Анна просыпалась в холодном поту, зажигала все огни и оглядывалась. Вокруг дрожащих пальцев метались искры. В комнате никогда никого не оказывалось, и она падала на подушки, глядя в потолок и вздрагивая от любого шума.

Ни прогулки, ни охота, ни вынужденные беседы с Альен — с единственной, кто всегда оказывался рядом — не помогали отвлечься. Любые резкие звуки предвещали опасность, любая чёрная деталь доводила до паники, и она могла броситься на любого, просто потому что показалось. Слуги начали обходить её стороной. Когда не получалось, они замедлялись, затихали и мило улыбались. Даже Альен перестала перечить, оставила попытки огрызаться и, хоть смирение так к ней и не пришло, старалась быть как можно более приветливой и покладистой.

От этого становилось тошно. Уж лучше бы её боялись, потому что думали, что она зло во плоти, дикарка и ведьма, и вообще подходить к ней близко — себе дороже, а не потому, что считали поехавшей. Впрочем, сейчас они были правы куда больше.

Анне начинало казаться, что ей просто не оставляют выбора и если она не послушает Одина и не уберётся подальше, спасая себя, то сойдёт с ума и смерть от рук Ариеса покажется даром Небес.

Может, если бы Филипп был рядом, стало бы проще, но он работал. Каждое утро он уезжал из Вальда в столицу и возвращался поздно вечером либо усталый, либо в ужасном расположении духа, и видеть его уже не хотелось. Они спали в разных спальнях, почти не разговаривали, и в один момент это стало невыносимо настолько, что Анна начала ловить Родерта с одним вопросом: где Филипп? «Он ещё не вернулся», — мямлил Родерт, и казалось, что хочет добавить: «Только не убивай меня».

Но одним вечером он встретил Анну с подозрительно счастливым видом и с облегчением сообщил:

— Его высочество сейчас у себя в кабинете! Я только что относил ему бумаги. Он не то чтобы позволял кого-то к себе пускать, но как бы… — Родерт улыбнулся, и его щёки покрылись румянцем.

— Отлично, — кивнула Анна, и груз упал с плеч.

Она заглянула в кабинет к Филиппу тихо и без стука.

— Ты не против?

Он поднял голову, моргнул, будто не узнавая, а потом быстро закивал.

— Да, да, конечно. — Он откинулся на спинку кресла и прижал ладонь ко лбу. — Я просто… Устал. Работы по горло.

Филипп развёл руками над столом, где из разбросанных бумаг, кажется, можно было собрать стопку ему до горла. Анну удивляло, как он умудрялся работать в таком хаосе. Но Филипп властвовал над ним: всегда знал, куда потянуться, чтобы достать нужный лист или отыскать укатившуюся ручку.

— Твой помощник очень сильно пытался меня не пускать, — заверила Анна.

— Я знаю, что это неправда, — отозвался Филипп.

Он улыбнулся, и Анна тоже не смогла сдержать улыбки. Даже усталый он был сейчас такой красивый. Свет падал ему на всклоченные волосы, играя в них тёплыми бликами, очерчивал прямой нос, скулы. Филипп казался таким расслабленным, откинувшись в кресле в рубашке с расстёгнутыми верхними пуговицами и с закатанными рукавами, будто не был обложен бумагами, а на его пальцах не синели чернильные пятна.

— Чем ты занимаешься? — спросила Анна, подходя к его столу.

Она села на подлокотник кресла, положила одну руку Филиппу на плечо, обнимая за шею, а другой потянулась к бумагам. Филипп прижался лбом к её боку, чуть пониже груди, что-то нечленораздельно мыча. Ей ничего не оставалось кроме как повернуться удобнее, чтобы он не давил на рёбра, и с сочувствием потрепать по волосам.

Но лист со стола Анна всё же взяла. На нём аккуратными крупными буквами были выведены какие-то числа, похожие на координаты. Некоторые из них — перечёркнуты резкими размашистыми линиями, и она представляла, как Филипп совсем недавно злился, потому что что-то не сходилось. Другие, наоборот, обведены и помечены — где плюсами, где вопросительными знаками или волнистыми линиями, а где и вовсе буквами.

Анна вопросительно изогнула бровь.

— Фил, что это?

Он опять что-то промычал, «бодая» её, но всё же оторвался и достал из-под стола огромный потрёпанный по краям рулон, в котором Анна сразу узнала карту, что раньше висела напротив стола.

— Я убрал её, потому что кажется, что свихнусь, если буду постоянно видеть это, — пояснил Филипп, разворачивая карту. Та сама вырвалась из его рук и взмыла в воздух.

Анна уставилась на неё, раскрыв рот: вся восточная часть Мэтрика была усеяна чёрными метками как раз по тем координатам, что были обведены в заметках Филиппа. Метки равномерно тянулись от гор, делящих материк пополам, к океану у восточного побережья, и лишь несколько выбивались из чёткого плана: одна чернела на землях Райдоса, другая на южной границе Пироса, а третья — аж на самом севере Джеллиера.

— Это… — начала было Анна, но не смогла закончить. В горле пересохло, и она просто смотрела на то, как метки приближаются к Пиросу. Осталось лишь две страны с востока.

— Да, это оно, — кивнул Филипп. — Путь человека в чёрном. Мы считаем, что гибель Рейднара Роуэла — его рук дело.

— Это… логично, — выдавила Анна, глядя на одинокую точку на землях Райдоса.

Если бы они знали, что Ариес Роуэл и есть человек в чёрном, они бы даже не сомневались. Может, таков был его план? Он убил отца и рассчитывал стать королём, но тот обвёл его вокруг пальца, посадив на трон кого-то другого? И теперь Ариес манипулирует новым императором…

— Это, — Филипп указал на метку на юге Мэтрика и взглянул на Анну, — твоя с ним встреча. Одна из самых ранних. Сначала он шёл совсем в разброс, потом убил Роуэла и наладил систему. В последний год он идёт чётко с запада на восток. Лишь изредка возвращается назад.

— Г-год?.. — выдохнула Анна. Кровь забилась в ушах.

— Год, — Филипп кивнул и подпёр голову рукой. — И он приближается к Пиросу. Нас это… Ха. Нас это беспокоит.

— Меня тоже… Сколько из этих нападений — убийства?

— Где-то половина, — неуверенно сказал Филипп и стал рыться в бумагах. Наконец он нашёл несколько скрепленных вместе листов, исчерченных таблицами, и протянул их Анне. — Всё с крестами — убийства.

Она пролистала все страницы и вернула бумаги на стол. То, что не каждый случай кончался смертью, слегка обнадёживало. Но почему так получалось? Потому что с ним соглашались? Потому что сбегали? Или он просто не успел добраться до всех, до кого хотел?

— Кто жертвы? — как бы невзначай спросила Анна, прикидывая с ироничной улыбкой, сколько времени понадобится Ариесу, чтобы добраться со своей «миссией» до Пироса. До неё.

Филипп застонал, запрокидывая голову и зажмуриваясь.

— Мы обсуждали всё это целый день на собраниях! Мой мозг кипит, Анка! Почему ты хочешь, чтобы я обсуждал это ещё и с тобой?

— Потому что он убивает аурников, Фил, — резко сказала Анна. — И ты не хочешь говорить со мной сейчас, потому что понимаешь, что я это знаю. Я ведь права?

— Они не все аурники. Юг Пироса — нет. — Филипп безнадёжно выуживал из кипы бумаг личные дела убитых и протягивал Анне. Она их брала и возвращала на стол. — Рейднар Роуэл — нет. Ещё несколько человек из Вейра, Мидланда и Нефрита — нет.

— Филипп…

Он покачал головой и развёл руками, утыкаясь взглядом в стол.

— Мы обсуждаем сейчас, как защитить Пирос, что возможно сделать для этого и для людей в зоне риска.

— У Пироса есть ещё аурники? — удивилась Анна.

— Вроде бы кто-то один. Совсем старик…

Филипп снова потянулся к документам, но Анна положила руку ему на предплечье.

— Ладно, — сказала она. — Не ищи. Это не важно. Тебе нужно отдохнуть. Иначе уснёшь прямо на столе и следов чернил на твоём лице станет больше!

Она стёрла со щеки Филиппа синее пятно.

— Ты права. — Он запрокинул голову и уставился в потолок. — Кажется, я засыпал здесь с неделю назад. Проснулся, потому что лёг на ручку.

Анна рассмеялась, и Филипп тоже смущённо фыркнул. Потом свернул карту, посадил её вместо себя на кресло и со вздохом осмотрел кипу бумаг.

— Мне нужно будет закончить с этим…

— Закончишь! — нетерпеливо воскликнула Анна. — Пойдём. Я хочу, чтобы ты снова спал со мной, а не со своими бумажками.

Филипп усмехнулся.

— Я думал, ты на меня злишься.

— Я злюсь, — пожала плечами Анна. — Но так я буду видеть тебя хоть немного чаще. Можешь записать это ещё одним пунктом: я ревную тебя не только к драконам, но и к бумагам. Пойдём, Керрелл!

Она схватила его за руку, утягивая за собой, а Филипп даже не думал сопротивляться.

Если бы после этого стало лучше, Анна бы благодарила небо вечно. Но теперь, когда он целовал её утром или вечером, усталый, растрёпанный, старающийся казаться спокойным или опять раздражённый ото всего, что на него навалилось, — теперь её мысли кричали, что надо что-то делать. Нужно решать или решаться.

И в этом страшном подвешенном состоянии постоянного ожидания на ум приходило только одно место, где она могла бы укрыться. Где она бы хотела укрыться. Место было далеко, он пришёл оттуда и, стремительно завоёвывая Мэтрик, вряд ли бы решил повернуть назад.

Форкселли. Её милый Форкселли! Такой желанный край свободы! Её единственная настоящая мечта, ради которой она затеяла всё, сказала «да» Филиппу, а потом… Потерялась. Запуталась. Жизнь завертелась так быстро, постоянно появлялись какие-то важные вещи: свадьба, путешествия по Мэтрику, драконы, и дети, и человек в чёрном. Они отодвигали мечту на задний план, но что могло быть важнее сейчас? Только жизнь.

И Анна думала, взвешивала, подбирала слова…

А «вежливые напоминания» стали отсчитывать дни. Не одна Анна помнила точно, когда он пообещал её убить, и верить, что у смерти в чёрном плаще появятся более важные дела, было уже поздно и бесполезно. Смерть выезжала в общество, ничуть не стесняясь; бессовестно улыбалась в глаза людям, которых хотела убить, и казалась самым обычным человеком.

Видеть его Анна желанием не горела, и Филипп без каких-либо сожалений поддерживал её в нежелании выезжать куда-либо. Ему просто было не до того. И они проводили простые тихие вечера.

В один из них Анна слонялась по замку со световым шаром, мягкое шипение которого на удивление успокаивало, и перед тем, как заглянуть к Филиппу и вырвать его из плена государственных дел, случайно застыла у двери в детскую.

Она бывала там редко. Даже реже, чем предполагалось, и Альен не раз тихо возмущалась этому. Если бы о таком пренебрежении к собственным детям узнала её величество, наверно, Анна бы не избежала долгой лекции о том, что так нельзя, нужно проявлять больше внимания и заботы. Наверняка она бы привела своих сыновей в пример, как делала всегда. Это было одновременно и неловко, и забавно, и в какой-то мере вызывало уважение.

С внучками Агнесс Керрелл тоже возилась с удовольствием и рассказывала с грустной нежной улыбкой, что мечтала о дочери, но жизнь распорядилась иначе, и нет, она не жалеет, а теперь сполна отыгрывается на внучках. «Эмпир очень подойдёт зелёный», — уверяла она. Анна кивала и косилась на сидящих неподалёку Альен, которая за неимением своих детей тоже частенько оставалась с близняшками, и её подружку-нянечку. Обе они во все глаза смотрели на её величество и благоговейно кивали рассуждениям о детях.

А девочкам было меньше двух месяцев. Они не носили платьев, им не нужны были шкатулки для украшений, которые им дарили, кажется, вместо игрушек. Всё, что они сейчас могли, — беззубо улыбаться, слыша свои имена, и издавать нелепые звуки. Все восхищения их обожателей вызывали сильнейшее недоумение.

Но порой Анна думала, что всё же с ума сошёл не мир, в котором младенцы — это центр мироздания, а она сама. Ведь почему-то и королева, и служанки чувствовали что-то. Она, наверно, тоже должна…

Прикусив губу, Анна открыла дверь в детскую. Там было темно, умостившись на кушетке, посапывала уставшая нянечка. Анна прокралась мимо неё к кроваткам. Те стояли рядом и выглядели как одна. Две спокойно спящие девочки держались за руки сквозь частые прутья.

Поёжившись, она обхватила себя за плечи. Стало совсем неуютно от такого зрелища, хотя его наверняка бы нашли милым все, даже Филипп, если бы ему было сейчас дело до чего-то кроме расчётов, дат и координат. Он уходил в работу настолько, что у Анны не всегда получалось заставить его оставить дела посреди ночи и пойти спать. Она злилась от бессилья, и в замке становилось на одну вазу или декоративную статуэтку меньше.

Анна тяжело вздохнула — и тут же за спиной раздалось испуганное «ой!».

— Простите, ваше высочество, — залепетала служанка. — Просто они уснули, и я…

— Тш! — Анна приложила палец к губам, и девушка замолкла. Поёрзав на кушетке, она встала, но подойти не решилась.

Анна ещё пару минут стояла рядом с кроватками, рассматривая близняшек. Они больше походили на Филиппа, но она умудрялась различать их, не видя глаз. Странная способность, беззвучно фыркнула Анна и поняла, что где-то глубоко её всё же щекотало любопытство: какими они вырастут, насколько они сильные (в конце концов, все родственники у близняшек совсем не рядовые маги!), и — эгоистичное — будет ли хоть одна похожа на неё?

Проблема оставалась в том, чтобы это узнать. Для этого девочкам нужно было вырасти, а для этого Анна должна была либо забрать их, либо… Она покачала головой. Второго варианта не существовало: если она останется, Ариес её убьёт. Хорошо, если только её, а не как подозревала она сама и как пугал её Один — сначала убив всех, кого она любила или могла любить. «Может, он не брезгует детьми…» Вряд ли такой как Ариес вообще мог перед чем-то остановиться.

Если же она сбежит, то едва ли когда-то снова увидит дочерей. Да и что делать с ними там, за океаном… Дети в её планы никак не вписывались. Да и вся женская часть королевского двора так привязалась к крошечным принцессам, что упаси Небо их отсюда забрать: сколько будет горя!

Анна едва слышно рассмеялась, представляя, как весь замок погружается в беспросветные рыданья, лишившись двух грудничков, и тут же почувствовала на себе взгляд. Она повернулась к озадаченной нянечке и отошла от кроваток.

— Всё в порядке, — прошептала она. — Просто решила проверить, как они. Они ведь мои, верно? — И усмехнувшись, Анна ушла, чтобы потом полночи пролежать без сна, щупая холодную половину постели. Филипп опять собирался работать всю ночь. И она пыталась его понять. Правда, пыталась. Но перед глазами появлялась его дурацкая карта, а во снах все метки на ней превращались в чёрные конверты. Из них вылезали змеи. Холодные, скользкие, они не жалили, но обвивали тонкими сильными телами и сдавливали, пока у неё не оставалось воздуха — и Анна просыпалась, понимая, что запуталась в одеяле, в окна заглядывает рассвет, а Филиппа всё ещё нет. И наверно, уже не будет до позднего вечера. А им нужно было поговорить. Может, так был бы шанс…

* * *

Тем вечером Филипп вернулся раньше обычного — даже не начало темнеть. С облегчением он скинул камзол, заявил, что даже не заглянет сегодня в кабинет, и на вопрос Анны, её ли муж перед ней вообще, пригласил её на прогулку.

— Сегодня я получил сообщение от Грига, — рассказывал Филипп, когда они шли по лесу, а закатное солнце играло с цветом и тенью, раскрашивая всё вокруг розоватой дымкой и пуская по небу багровые полосы. — Он сказал, что Вайверну понравился какой-то молодой дракон, которого только начали тренировать, и теперь он пытается его учить. Вместо наездника. Там жаркие бои за внимание! И этот наездник, Керн, вчера ругался с Вайверном, потому что Григ заявил, что за него не отвечает, а если Керн хочет поругаться с хозяином, то может обращаться ко мне. Или к Вайверну. Он выбрал меньшее из зол.

Анна рассмеялась.

— У него всё ещё есть голова?

— Вайверн не кусается! — воскликнул Филипп.

— О да, — Анна закатила глаза. — И руку он мне хотел поцеловать, а не откусить.

— Больше он не кусается, — настойчиво повторил Филипп и едва уклонился от полетевшей в него сферы.

Но не успел он выпрямиться, как полетел лицом в траву.

— Это нечестно! — выдохнул он, переворачиваясь. А Анна села ему на живот и смахнула с его лица прилипшие травинки.

— Я ведьма. Я не должна вести себя честно.

И, наклоняясь к его губам, она неожиданно поняла, что должна держаться за такие моменты. Потому что время ускользало сквозь пальцы, как прах рассыпающихся угрожающих открыток.

— Фил, — Анна смотрела ему в глаза, говорила тихо и сжимала его плечи, — давай убежим.

— Что? — Он приподнялся на локтях. — О чём ты?

— Ты понимаешь. — Она облизала губы. — Тебе ведь тоже хочется! Ты постоянно где-то пропадаешь, постоянно злишься и нервничаешь. Это не нормально. За что ты держишься здесь? В мире есть столько мест, где не нужно притворяться! Где тебя не пытаются строить по чьему-то чужому плану. Фил…

Анна коснулась пальцами его щеки. Он опустил глаза, сжал её ладонь своею, а потом поднял взгляд, полный тоски и сожаления.

— Я не могу, — прошептал Филипп. — Мы говорили об этом. У меня есть обязанности, и… Почему ты опять поднимаешь этот вопрос?

Пальцы Анны выскользнули из его ладони. Она слезла с него и поднялась на ноги.

— Люди меняются, Филипп. Мнение может измениться.

И она отвернулась и побрела обратно к замку, пиная шишки на дорожке.

Филипп вскочил с травы.

— Анна, постой! — Она обернулась к нему, скрещивая руки на груди, и, когда он потянулся, отступила назад. Филипп вздохнул, будто смиряясь, и заговорил, стараясь заглянуть ей в лицо: — Это продлится ещё какое-то время, а потом мы снова сможем куда-то уехать. Можно будет взять девочек с нами.

Анна раздражённо запрокинула голову.

— Хватит, Фил! Я устала от твоих обещаний. Это никогда не длится долго. Ты всегда возвращаешься к тому, что не любишь.

— Но я л…

— Нет, — отрезала она. — Это ты не любишь. Не все эти дурацкие бумажки, таблички… Тьфу! Ты любишь опасность, ты любишь риск, любишь быть лучшим во всём, что делаешь. Любишь рассказывать о своём драконе. А я даже не знаю, любишь ли ты меня…

— Что?

Филипп растерянно посмотрел на неё. Анна горько усмехнулась. А у него будто исчезли все слова и мысли.

— Ничего, Фил. Просто дай мне побыть одной сейчас.

— Анна, я лю… — Он не успел договорить: она исчезла раньше. — Люблю тебя.

И слова ушли в пустоту.

Филипп всплеснул руками, оглядываясь, надеясь, что она всё же где-то рядом. Но с ним осталось лишь чувство, которое жгло и предупреждало о чём-то. А он не мог понять о чём…

Анна сидела на крыше башни, обхватив колени и уткнувшись в них подбородком. Лес с такой высоты почти не закрывал вид на реку и на разбившееся на противоположном берегу поселение. Оно тянулось к горизонту, а там снова попадало в объятия лесов, что чёрной полосой отделяли закатно-розовое небо от черепично-рыжих крыш и золотых полей, на которые уже ложилась отдыхать ночная тень.

Анна старалась не думать. Рядом с ней на крышу сел голубь. Посмотрел вопросительно. Курлыкнул. Анна закатила глаза и шикнула на него. Обиженный голубь снова курлыкнул — наверно, ругался на голубином — и гордо улетел. Она усмехнулась, качая головой. Она не пугала голубей с детства. Всегда находились дела важнее. А сейчас делать было нечего. Только сидеть и понимать, что что-то рушится. И, возможно, это «что-то» было всем.

Вздохнув, Анна достала из кармана синернист и посмотрела на его золотой ободок. В последние дни — с момента, как Орел неожиданно позвонил — она носила его с собой. На всякий случай. Раз в день на него приходили сообщения: Орел в них ругался без остановки, находя новые открытки, которые «вежливо напоминали». «С его стороны ваще не вежливо заваливать наш дом саморазрушающейся макулатурой! Харон задолбался подметать ошмётки!»

Порой только его комментарии помогали отвлечься от истинного значения этих напоминаний.

— Если я позвоню ему сама, — спросила Анна у синерниста, — он ведь ответит, да?

Золотой ободок сверкнул, и синернист зазвенел, будто отвечая. Анна пожала плечами и нажала на камень. Из него тут же вырвался сноп искр и выругался голосом Орела.

— Я только что думала о тебе, — призналась Анна, не здороваясь.

— Какая честь! — выплюнул Орел. — Не одна ты обо мне думаешь, сестрёнка! — Он куда-то пошёл, оглядываясь, а потом сел и наконец поставил синернист перед собой ровно. Сложил перебинтованные ладони перед лицом, касаясь большими пальцами губ, и, ещё немного помолчав, заговорил: — Я уверен, что он за нами следит.

— Почему? — спросила Анна. Его слова ни капли не удивили, она сама думала об этом и не раз, но кто знал, может, это лишь паранойя.

— Эти грёбаные бумажки меня преследуют, Анка. Я отвечаю! Я находил их там, куда шёл в доме. Если в полдень я оказывался на кухне, открытка была там. Я у себя — она там. Даже в чёртовой кладовке! В кладовке, Анка! Он, мать его, знает, что у нас есть кладовка!

— Конечно, он знает, что у нас есть кладовка! — воскликнула Анна. — Хорошо, что после его «вежливого визита», у нас в принципе есть дом!

— Да чёрт с ним, с домом. Он. Нас. Преследует! — Орел дёрнулся, осмотрелся, никого не обнаружил и заговорил снова, но спокойнее: — Мы решили проверить. И весь день, и всю ночь мы бухали в кабаке. Хватит смотреть так! Я знаю, откуда Харон берёт бабло. Дай нам спокойно разорять твоих новых родственничков! — Анна закатила глаза. — Так вот, — продолжал Орел. — Мы, значит, были в кабаке. И что ты думаешь? Бармен сказал, что там для меня какая-то почта. Я знал, что это будет, конечно, но… Это трендец, Анка. Мы в дерьме, я говорю тебе.

Анна молча кивнула, не глядя на брата. Она знала. Она всё знала. Кроме того, что делать с этим знанием.

— Анка, — позвал Орел жалобно. — Анка, я не знаю, как ты, но я не хочу умирать.

— Я тоже, — хмуро отозвалась Анна и встряхнулась. — Я напишу или позвоню тебе завтра. Мне нужно время…

— Не думаешь, что времени было достаточно?

— Если бы его было достаточно, я бы уже что-то придумала. — И она выключила связь.

Стало совсем темно. Огоньки окон деревни на том берегу засветились золотом. Охотничьи угодья слились по цвету с рекой. Чёрная полоса леса на горизонте — с небом. Анна не хотела спать, всё равно бы не уснула, но становилось холоднее, и она озябла, сидя на верхотуре. Надо было возвращаться.

Возвращаться.

Это слово так неожиданно громко раздалось в мыслях, что Анна поёжилась и непроизвольно сжала синернист в кармане.

Пришло время объясниться. Она не могла тянуть больше. Лето ускользало, чёрное кольцо из меток на карте вот-вот должно было замкнуться, и она предпочла бы, чтобы замкнулось оно не на ней.

«Филипп поймёт», — прошептала себе Анна, прикусила губу и переместилась.

В комнате было темно и тихо, даже шорох простыней звучал как гром в этом безмолвии. Филипп беспокойно ворочался, полулёжа и полураздетый, и Анна задумалась, что ему снится, о чём он думает? Мог ли он так переживать из-за её слов? Наверно, она погорячилась, когда сказала, что сомневается в нём. Наверно, это было несправедливо, ведь Филипп всегда старался быть рядом, когда ей было плохо; он пытался помочь и когда мог сделать что-то сам, и когда не мог; и сейчас он был здесь, в её спальне, хотя мог бы обидеться тоже и уйти к себе.

Ей стоило просто объяснить. Он ведь понял бы. Правда?..

Анна сделала шаг в сторону. Почти беззвучно. Ни шороха одежды, ни скрипа половиц, но Филипп вздрогнул и проснулся.

— Анна! — Он тут же вскочил и, слегка пошатнувшись, бросился к ней. — Ты здесь. У тебя руки… ледяные.

Он сжал её ладони в своих и выглядел при этом смущённо и неуверенно. Филипп никогда не умел быть нежным и ласковым. У него были другие способы показать любовь и заботу, но сейчас этот жест, казалось, исходил из самых глубин. Тех, в которых он — словно простой мальчишка — боялся её потерять.

— Куда мне ещё было идти… — прошептала Анна, осторожно отстраняясь, и, повернувшись спиной, начала раздеваться.

— Я волновался, правда, — произнёс он так разбито и безнадёжно, что Анна замерла.

Она опустила голову, закрыла глаза.

Филипп смотрел ей в спину неотрывно. Кожа покрывалась мурашками, внутри всё трепетало и переворачивалось.

Анна прикусила губу, содрала с неё кожу и, вздрогнув, проглотила железный привкус крови. Она смотрела в одну точку — на тёмно-синее небо в незашторенном окне — и, не узнавая собственного голоса, заговорила:

— Если бы ты знал, что нам грозит большая опасность, ты бы согласился сбежать?

— Я не бегу от опасностей, — отозвался Филипп.

Анна снова закрыла глаза, мелко закивала и больше ничего не говорила. Только когда легла, а Филипп потянулся к ней, — отстранилась.

* * *

Утро наступило слишком быстро. Само время будто пыталось убежать, скрыться…

А Анна хотела, чтобы оно остановилось, замерло хоть ненадолго и остановило начавшуюся с самого утра суету. Филипп быстро поцеловал её между плечом и шеей и стал одеваться. Он ходил туда-сюда, к нему заходили слуги, что-то принося, даже заглянул Родерт, пожелавший доброго утра и напомнивший, что Филипп просил проверить все документы и убедиться, что они ничего не забудут: намечалось важное собрание.

Анна сидела ко всему спиной, ничего не говорила. А должна была. Если она останется одна ещё хоть на день, то просто сломается. Взорвётся. Её нервы были слишком напряжены последние пару недель и вот-вот могли лопнуть, как перетянутые струны.

Им нужно было поговорить.

Но снова послышался голос Родерта, Филипп ответил: «Сейчас», — и дверь закрылась. Анна обернулась и ударила по кровати кулаком. Он ушёл и, казалось, не возвращался вечность. Анна в отчаянии думала, что он уехал, не попрощавшись, и снова стали мерещиться чёрные конверты. Она замечала их боковым зрением, но, когда поворачивалась, там ничего не было.

Она уткнулась лицом в ладони, надавливая на лоб, на глаза…

Хлопнула дверь. Анна вздрогнула и резко развернулась.

— Извини, — Филипп выглядел озадаченно и растерянно. — Я не думал, что получится громко.

Анна замотала головой, мол, не важно, и встала. Она сжимала одной ладонью другую, сложно было фокусировать взгляд, и слова не хотели выходить, но она всё же произнесла:

— Фил, нам нужно поговорить.

Получилось глуше, чем она предполагала.

Филипп насторожился, взглянул на часы и заметно напрягся. Внутри он разрывался.

— Мне нужно уезжать, — произнёс он. — Ань, давай вечером. Я обещаю вернуться раньше. Мы сядем и…

— Нет! — вскрикнула Анна и попятилась, не ожидая от самой себя. — Не подождёт, Филипп. Останься и послушай меня! Это не менее важно, чем все твои собрания!

Филипп ещё раз посмотрел на часы и кивнул.

— Хорошо. Давай поговорим сейчас. Если это так серьёзно. Только не злись.

Анна вздохнула. Все слова, которые она подобрала раньше, казались теперь неправильными, недостаточными, но она должна была их сказать. Если не сейчас, то никогда.

— Я пыталась спросить несколько раз, но, наверно… Наверно, делала это неправильно. Мне стоило рассказать всё с самого начала. А теперь стало так поздно и так запуталось… — Филипп терпеливо ждал, пока она подбирала слова. — Я не просто так спрашивала про опасность.

— Хочешь сказать, что опасность есть?

Анна закивала.

— Человек в чёрном, — выдохнула она. — Он вернулся. Он здесь. Все видели его лицо, но никто не знает, на что он способен.

— Что ты имеешь в виду? — Филипп нахмурился. — Ты знаешь, кто он?

— Ты тоже знаешь. — Анна смотрела в пол. Все предупреждения, все угрозы тут же всплыли в памяти, мешали говорить, но она всё же смогла: — Ариес Роуэл.

— Что? — Филипп вздрогнул. — Ты?.. Мы столько месяцев пытались выяснить, кто он, а ты… Почему ты говоришь об этом только сейчас?!

Анна замотала головой, отгоняя от себя мысли, вопросы и чувство вины.

— А что бы ты сделал, Фил? Его не мог выследить Альянс! Я знаю его имя не дольше, чем ты. Кому бы я ни сказала о нём — никто не поверит, потому что кто я, а кто он.

— Почему ты не сказала мне?! Разве я бы не поверил?

— Какая разница! Кем бы он ни был, он в любом случае не отстанет. Он поставил ультиматум, он дал мне год, и…

— И он почти…

Анна прикрыла глаза. Ни один из них не мог сказать это вслух.

Филипп обошёл разделявшую их постель, провёл ладонью по щеке Анны и взял её за руки.

— Я защищу тебя, — спокойно проговорил он, полный уверенности. — Я сделаю всё, чтобы этот человек никогда не добрался до нас и до Пироса. Мы работаем над этим, и теперь, зная имя, мы сможем это сделать…

— Не сможете! — выкрикнула Анна. — Он дурит всех! Министров, королей, весь Альянс и Совет. Он настолько сильный, ты не представляешь… Я пыталась победить, но не смогла. Это не воины Райдоса, Фил. Он сильнее всех, кого я когда-либо знала. Он сильнее меня, Фил! И единственный человек, который мог бы что-то сделать, — она выдохнула, — ему всё равно. Он не пошевелит и пальцем. И пока это так, в опасности все!

Голос дрожал. Она заламывала руки, постоянно отворачивалась, и ей было противно от самой себя. Как же жалко она звучала. Жалко и трусливо! Но давя отвращение, Анна подняла голову и, глядя Филиппу в глаза, выдохнула:

— Фил, давай убежим. Пожалуйста. Я люблю тебя. Я не хочу видеть, как он тебя убьёт.

Лицо Филиппа будто застыло, но глаза бегали, и в них отражалось всё: и смятение, и непонимание, и даже злость.

— Я не буду убегать и прятаться, — отчеканил он. — Что бы ни происходило. И ты знаешь это.

Анна вздрогнула от его взгляда. Она могла поклясться, что видела его однажды. Тогда, на крыше в сгоревшей деревне, когда Филипп был в ярости, и ни один военный не посмел той ярости перечить.

— Ты не понимаешь! — воскликнула Анна.

— Нет, это ты не понимаешь. Я не могу просто взять и сбежать. У меня есть обязательства перед всем, что ты видишь вокруг! — Филипп махнул рукой. — Это моё королевство. Его защита — моя обязанность. Тем более от таких людей, как этот Роуэл.

— Какая, к чёрту, обязанность, если она тебя убьёт?!

— Я сражался на войне, Анна, где меня много раз пытались убить. Ты и твои друзья в том числе. И если нужно, я снова встану в первых рядах, и ни ты, ни отец мне не помешаете.

— Я спасла тебя там, — с обидой сказала Анна. — И я пытаюсь сделать это ещё раз! Филипп, ты не понимаешь, насколько он опасен. Ты не видел, что он может сделать!

— Даже если он может убивать по щелчку пальцев, Анна, я не буду убегать.

С этими словами он будто успокоился. Плечи опустились, лицо перестало выражать холодную ярость. Филипп выпрямился, вдохнул, выдохнул и произнёс тихо, опасаясь смотреть ей в глаза:

— Я расставил приоритеты. Наверно, тебе тоже стоит.

Анна вскинула голову и посмотрела на него так, будто это был самый нечестный удар из всех, на какие он был способен. И Филипп этого взгляда не вынес: ушёл, закрывая за собой дверь, разве что не хлопнул ею. Прислонился спиной к холодной стене и стоял рядом, слушая истеричные проклятия в свой адрес, и грохот, и дребезг, и безнадёжную тишину. И только когда Родерт, бледный и с глазами навыкате, напомнил ему про собрание, Филипп ушёл совсем. Опустив плечи, повесив голову, засунув руки в карманы, полный мыслей о том, что кто-то из них сейчас совершает огромную ошибку.

Анна сидела у трюмо. Зеркало в одной из створок было полностью разбито, осколки рассыпались по столику, упали на пол. Она уткнулась лицом в сложенные на столе руки и давилась беззвучными рыданиями.

Она не помнила, когда плакала из-за мужчин. Когда вообще такплакала. У неё не было времени скорбеть по Хогу, а пока они были вместе, он не давал повода. Они оба никогда не беспокоились о том, что и с кем делает другой. Ровно до момента, когда появился Филипп. Теперь казалось, что Хог сразу понял, куда всё идёт. Он его раскусил. А она нет…

Анна подняла голову и посмотрела на собственное отражение. В кого она превратилась? Даже в глазах было нечто страшное: тяжёлая, невыносимая тоска. Наверно, поэтому её так боялись служанки в последние месяцы. А ведь прошло полтора года. Всего полтора года! Как всё могло настолько поменяться? Орел был прав, когда сказал, что она предаёт себя. И ради чего?..

Она посмотрела себе в глаза. Жёстко и решительно. Они всё ещё были красными от слёз, мокрые ресницы склеились, но Анна не хотела больше себя жалеть. У неё все ещё был человек, который нуждался в её защите.

Да, Филипп, ты прав. Пора расставить приоритеты.

Анна провела пальцами по щеке, стирая замершую слезу, а вслед за ней и скрывающее татуировку заклятие. Два нарисованных клыка торжествующе вспыхнули под левым глазом. Дрожащие руки зарылись в волосы, пряди скользнули между пальцами, окрашиваясь в вызывающий тёмно-розовый. Это ощущалось истинным освобождением.

Она осмотрелась и словно впервые видела комнату. Разбитое зеркало, снесённый столбик кровати, разломанный пополам журнальный стол, осколки вазы и тёмное пятно от воды на ковре. Анна смотрела на это, а губы сами растягивались в улыбке.

Она шмыгнула носом и изогнула бровь. Ей нравился хаос. Нравились разрушения, потому что сейчас, в руинах чего-то большого и важного, она больше не боялась. И если ей требовалось отказаться от одного человека, — пусть близкого, пусть любимого, — чтобы избавиться от страха и давления, она готова была на это пойти. Даже если будет больно.

Анна распахнула окно, позволяя ветру забраться в волосы, поцеловать кожу, холодя дорожки от высохших слёз. Она дышала. Дышала глубже, чем за все эти полтора года. Сладкий запах подступающей осени, листва и влага. Их не хотелось выдыхать.

Здесь, на севере Пироса всё началось. Четыре года назад, когда она на свою беду встретила Филиппа Керрелла и позволила ему забраться к себе в сердце.

Здесь же всё должно закончиться.

Анна сжала фамильное кольцо Керреллов, оно нагрелось под пальцами. Перед глазами мелькнули улыбка Филиппа, его зелёные глаза, кожа и губы вспомнили его прикосновения. А потом эти сладкие воспоминания помутнели, посерели и превратились в его жёсткий взгляд, когда он уходил, его жестокие слова, в его постоянное «нет». И слёзы снова обожгли глаза.

«Прости», — прошептала Анна и тряхнула головой. Она подошла к тумбе, достала несколько листов бумаги и вернулась к разбитому трюмо. Сбросила с него осколки, — глубокий вдох — и начала писать.

Три разных письма. Два слова. Три слова. И один длинный вымученный, полный боли текст с коротким «прости» в конце.

* * *

Плечо уперлось в основание дивана и дальше лезть отказалось, аргументируя тем, что кости внутрь не гнутся, но Орел попробовал потянуться ещё. Не вышло. Он лишь сильнее ударился.

— Харон! Отодвинь эту хрень!

Вместо ответа что-то прогремело в кладовой.

Орел раздражённо закатил глаза. Помощи, видимо, лучше не ждать. Он ещё раз посмотрел на тонкий диск монетки, предпринял последнюю попытку и со злости ударил по полу. Монетка подскочила — и оказалась ещё дальше.

— Да ты серьёзно, мать твою?!

Орел вскочил, попробовал отодвинуть диван, но мышцы запротестовали, и их свело судорогой. Тело предательски напомнило, что силы свои он переоценивает, и Орел со стоном упал на диван.

— Харо-о-он, — простонал он, утыкаясь лицом в подлокотник.

Орел стучал кулаком по деревянному полу. Разбитые костяшки саднило, старые раны уже давно не заживали, и он постоянно расковыривал только наросшую корочку. Но если у него ничего не болело, это казалось неправильным. Будто он переставал существовать. И сейчас, когда тело грозилось полностью застыть, потеряв чувствительность и связь с сознанием, только эти болезненные импульсы помогали держаться.

Снова загрохотало. Орел вдохнул запах дивана — как пыль, смешавшаяся с землёй и ещё чем-то неприятным, но непонятным, наверно, так пахла старость — и опять застонал. Он кое-как согнул руки, упёрся ими в диван и попытался перевернуться. Вышло только перекатиться на бок и удобнее согнуть ноги.

— Харон, мать твою! — прокричал он.

В этот раз загремела ударившаяся о стену дверь.

— Что такое?

Из-за стены, до сих пор непокрашенной после нападения человека в чёрном, выглянул Харон. По его лицу было видно: он ничего не понимал, и Орел закатил глаза.

— Переверни меня по-человечески, а?

— А-а! — протянул Харон и протопал к Орелу.

— А лучше, — вдруг сказал тот, — отодвинь диван. Там четвертак, которому лет пятьсот. Я выудил его из Потока. Он должен стоить состояние.

Харон остановился, почесал затылок, пытаясь понять, что лучше сделать, и в итоге решился: поднял диван, будто тот ничего не весил, вместе с Орелом и отнёс их обоих — под ругательства и мольбы сначала опустить, а потом хотя бы не трясти диван — в центр комнаты. Орел с абсолютно дикими глазами цеплялся за подушки дивана. Пальцы окаменели и не хотели разжиматься. И если бы не Харон, схвативший его за плечо и перевернувший, будто он был не человеком, а игрушкой, Орел не знал, сколько бы ещё так пролежал.

— Доволен? — расплылся в улыбке Харон.

— Да пошёл ты, — надулся Орел.

Харон рассмеялся и потрепал друга по волосам. Тот вжал голову в плечи, раздражённо сдувая упавшую на глаза чёлку. Харон попытался помочь её убрать, но Орел неловко уклонился и едва не упал на бок.

И тут что-то ударило в стекло. Орел вздрогнул.

— Он что, решил теперь кидаться камнями? Рассыпающихся бумажек стало мало?

Харон пожал плечами и медленно пошёл к окну.

— Ого! — воскликнул он, и Орел пожалел, что не может повернуться: шею тоже заклинило.

— Что там? — спросил он, нетерпеливо ёрзая на месте.

— Почта! — заявил Харон.

— Было бы чему радоваться… И что он пишет? Что теперь мы ему ещё и денег должны?

— А это не он.

Харон упал рядом с Орелом на диван, и на его большой ладони сидела бумажная птица.

— Да ну, — прошептал Орел и поднял глаза на Харона. — Быть не может…

После их ссоры в лесу Анна ничего на бумаге не присылала. Она вообще не писала, да и он тоже не писал и не звонил, пока не стали приходить чёрные письма. И вроде бы за последние недели их отношения потеплели, но бумажных птиц он не ожидал. Они были чем-то слишком домашним, даже немного детским.

— Что там? Это что-то важное?

С мышц медленно спадало оцепенение, Орел потянулся к бумаге, но руки тряслись, пальцы не слушались, и Харон развернул птицу сам. И на ней было всего два слова: «встретьте меня».

— Вау, — выдохнул Харон.

Они с Орелом переглянулись и одновременно кивнули. Им не нужны были уточнения, чтобы понять, куда идти. Им не нужно было совещаться, чтобы твёрдо решить: они пойдут несмотря ни на что.

* * *

Анна сидела на земле, привалившись к деревянным балкам забора. Когда зашуршали шаги, она нехотя открыла глаза и повернулась на звук.

— Хэй, Анка! — поздоровался Орел.

— Ты как? — спросил Харон.

Анна молчала. Медленно встала, подобрала сумку и прикусила губу в нерешительности. Надо было что-то сказать, но слова не шли, горло сдавливал ком, и она просто глядела себе под ноги.

— Э-эй, ты чего? — Орел шагнул ближе. — Анка?

Она подняла глаза. Красные, мокрые и полные слёз. Смотрела на него долго, напряжённо, и Орелу стало не по себе. Он хотел было отступить, но она вдруг бросилась к нему на грудь и обняла за шею.

— Анка? — Орел растерялся. — Ты чего, плачешь?

Её тело тряслось, она шмыгала носом прямо ему в ухо.

— Харон! — взвопил Орел. — Она плачет?! Харон, что делать с плачущими женщинами?!

Но он её не оттолкнул. Наоборот, приобнял и немного неловко, постоянно путаясь в кудрявых волосах, гладил по спине. Анна прошептала: «Идиот», всхлипнула и через его плечо встретилась взглядом со смущённым Хароном. Она грустно улыбнулась ему и отпустила Орела, вытирая глаза.

— Ну что, — гнусаво спросила она, — не рады мне?

— Вот это неблагодарность! — возмутился Орел, тыча за забор. — Я ради неё реку останавливаю, чтобы перейти сюда без моста, а она такая: «Ви што, ни рады?»

Он взглянул на Харона, ища поддержки, но ни он, ни Анна не улыбнулись его кривляниям. Харон осуждающе покачал головой.

— Рады мы тебе, — буркнул Орел. — Если б не были рады, нас бы здесь не было. Что случилось?

Он поднял на неё хмурый подозрительный взгляд.

Анна сначала растерялась, не зная, что сказать. Посмотрела на брата, на замок, на сумку… И вытерла глаза ещё раз.

— Я просто… — Она покачала головой, и голос её дрогнул. — Я просто больше не могу. Всё так сложно, и страшно, и… Он сделал свой выбор, — она вздохнула, — я сделала свой. Больше я ничего не могу…

Орел обернулся к Харону и опустил глаза. Когда-то они обсуждали вероятность того, что Анна вернётся. Сбежит от своего принца, поймёт, что та жизнь не для неё, и он, Орел, будет счастлив. Он будет подкалывать её, повторять «ну я же говорил!» и получать бесконечное удовольствие от того, как она дует губы, закатывает глаза и злится на него за то, что он, такой молодец, настоящий старший брат, был прав!

Только вот она здесь. Его предсказание сбылось. А он совсем не счастлив.

— Эй! — вдруг воскликнула Анна, пытаясь придать голосу бодрость. — Вы-то чего раскисли? Я в… — Она передёрнула плечами. — В порядке. Уже завтра всё начнётся заново. Мы будем далеко, и никакой человек в чёрном нас не достанет. Мы сделаем то, чего всегда хотели.

— Ты хотела, — заметил Орел, но Харон одёрнул его:

— Мы.

Анна посмотрела на него с благодарностью.

— У меня здесь, — она потрясла сумкой, — то, что нам поможет.

Орел заинтересованно прислушался к приглушённому звяканью и, подкравшись, как охотник к дичи, заглянул в сумку. Его глаза, казалось, полезли на лоб. Раскрыв рот, он качал головой, и ни слова не вылетало из горла. Харон тоже заглянул внутрь, и его круглое лицо вытянулось.

— Окей, — наконец выдавил Орел. — Неплохо. Нас посадит твой собственный муж. Думаю, нам пора убираться отсюда.

— Именно, — кивнула Анна. — Если мы задержимся хотя бы на день, то…

Она не договорила. Сама не знала, что будет. Хотелось верить, что, когда Филипп вернётся, он всё поймёт, бросится за ней. И тогда либо он скажет ей такое желанное «да», либо она должна будет сказать ему последнее ужасно тяжёлое «нет».

Лучше им просто не видеться.

— Давайте, ребята, — глухо произнесла она. — У нас много дел. — И протянула руку.

* * *

Старый дом наполнился суетой. Орел и Харон носились туда-сюда, грохоча тяжёлыми ботинками и падающими предметами.

— Барахольщики, — бурчала Анна, безучастно сидя на ручке дивана. — Подставку ты не берёшь, Орел! — вдруг выкрикнула она.

— Раскомандовалась! — громко запротестовал Орел. — Дома и часу не пробыла, а уже бесишь, Анка! Это военный сувенир!

— Оставь её здесь, Орел!

Орел затряс головой и бросил подставку для цветов в угол. Это была та самая, которую они с Хароном забрали из дома в посёлке на линии огня. Они планировали подставку продать, но что-то пошло не так, и та уже два года жила с ними. То пылилась, то служила вешалкой, но цветов не видела. Уже и не увидит…

И тут из кладовки вышел Харон, который тащил гору какой-то ерунды. Гора была такая высокая, что закрывала обзор, и Анна с Орелом, затаив дыхание, умоляли Харона не споткнуться. Но тот донёс гору до кухонного стола без приключений и, довольный собой, бросил все богатства на стол. Они рассыпались, гремя и клацая. Анна ударила себя по лбу и отвернулась, скрещивая руки на груди.

— Вместо того, чтобы дуться, — заметил Орел, изучая сокровища «горы», — лучше бы сказала, как мы доберёмся до твоего Форкселли.

Анна повернулась через плечо и посмотрела на брата как на идиота.

— Как и в прошлый раз: кораблём.

— А прятаться как в прошлый раз тоже нужно будет? — расхохотался Харон. Орел подхихикивал в кулак.

— Если вы не будете пытаться кого-то ограбить, то нет.

— Ну, так не интересно! — Орел закатил глаза — и упал на пол, уклоняясь от полетевшей в него молнии. — Ладно, ладно! — кричал он из-под стола. — Мы постараемся не хулиганить. Да, Харон?

— Обещаем! — Он торжественно поднял широкую ладонь.

— Как дети, ей-богу, — вздохнула Анна и отошла к окну. Всё заляпанное, пыльное, оно выходило на такой же неухоженный, совсем заросший сад. За кустами было не разглядеть ни дорогу, ни небо, и вечер делал гостиную ещё мрачнее.

В ушах звенело. Пальцы бесконтрольно скользили по грязному стеклу. Мир размылся, и все чувства обратились в одно безнадёжное желание, чтобы каким угодно образом всё стало проще.

Она пыталась. Она сделала всё, что могла. Даже если нет, было уже поздно. Она сделала свой выбор. Теперь всё лежало в руках судьбы, и, если Небо смилостивится, он придёт. Если нет…

Ещё один вдох. Дрожащий, прерывистый.

Анна сжала одной ладонью другую до хруста в суставах. Коже всё ещё казалось, что на пальце кольцо, и эти фантомы мучили её, нервировали, расстраивали, а она так хотела, чтобы ей позволили просто забыть. Вычеркнуть, будто и не было этих непостоянных полутора лет. Вернуться к точке, в которой они были любовниками, не больше. Тогда ещё была возможность отступить и не тешиться надеждами, что они могут быть вместе и счастливы. Она достаточно обманывала и себя, и его. Зачем было ещё раз об этом напоминать?

Но ни воспоминания, ни линии уз брака на ладони нельзя было просто стереть. Узоры исчезнут только тогда, когда брак официально расторгнут. Анна была уверена, что Элиад Керрелл распорядится сделать это как можно скорее. Ей было даже интересно, насколько скоро. Будет ли с этим сложно смириться?

Анна взглянула на свою ладонь, тряхнула головой и отвернулась от окна. Слишком много времени она тратила на мысли, которые вели в никуда.

— Вы готовы? — строго спросила Анна, проходя в кухню, где Орел и Харон уже разобрали «гору» на две кучи: в одной барахло было потенциально полезное, а во второй то, что они решили всё-таки оставить. — Нам нельзя здесь долго находиться. Он знает об этом доме и может прийти в любой момент. Я удивлена, что он до сих пор не пришёл…

— А ты хочешь, чтобы он пришёл? — спросил Орел, выкидывая шестерёнку в кучу «не берём».

Анна натянула кожаные перчатки без пальцев, скрывающие все узоры, связывающие её с Керреллами, посмотрела на Орела… и опустила глаза.

На вопрос она так и не ответила. Да Орел и не ждал. Ответ он и так знал и чувствовал себя неудобно. Кажется, ему стоило сказать, что он сожалеет или что-то наподобие. А он вроде бы не сожалел. Не должен был. Но видеть Анну разбитой и подавленной было непривычно и совсем не приятно. Как бы она ни пыталась храбриться и прятаться за командным тоном, Орел всё понимал. Кроме того, как он может помочь. И может ли вообще.

— Ну, мы, как бы, готовы. — Харон почесал шею, оглядывая горы вещей, выросшие в коридоре и на кухне. — Это бы только… э, сложить?

* * *

Филипп вернулся в Вальд с едким скользким чувством, какое преследовало его весь день после ссоры с Анной. Они могли кричать, не понимать друг друга, не сходиться во мнении, но не ссорились. Не так. Он жалел о том, что и как сказал. Жалел, что ушёл, оставив её в таком состоянии.

Филипп давил чувство вины переговорами и бумагами, заглушал его, как только мог, но стоило отвлечься — и оно вспыхивало снова, гнало домой. А он не мог. Только пытался закончить со всем и уйти, как секретари приносили ещё что-то, кто-то жаждал его аудиенции или, напротив, приглашал к себе. Родерт крутился как белка в колесе и был рад чувствовать себя полезным, хотя одно из заданий его смутило. В первую очередь секретностью: его величество не любил, когда что-то делалось за его спиной, но приказ есть приказ, как он мог сказать что-то против?

Вечером Филипп, мучимый ощущением, что упускает что-то важное, передал Родерту стопку документов, которые надо было разнести, и едва ли не сбежал в портал домой.

Вальд встретил мертвенной тишиной. Филипп вошёл в пустую выхоложенную спальню и замер на пороге. Зеркало разбито, опрокинут стол, на стенах — чёрные следы от молний Анны. Самой её не было, и это пугало. Филипп втянул носом холодный воздух и вышел.

Он заглянул в детскую. Две девушки болтали там в полголоса, запуская руки в кроватки под смешные детские вскрики и улюлюканья.

— Альен.

Девушки вздрогнули и обернулись.

— Да, ваше высочество, — пролепетала Альен, вжимаясь в спинку кроватки и прикусывая губу. Лицо Филиппа было холодное, напряжённое и… жуткое.

— Где Анна?

— А… Я… — Альен замешкалась, не зная, что ответить, и опустила глаза. — Я не знаю, ваше высочество.

— Твоя работа, — процедил он, — знать, где она и что с ней.

— Простите, ваше высочество, — пролепетала Альен. — Леди Керрелл редко делится со мной своими планами.

Филипп смерил её злым взглядом и, крутанувшись на каблуках, хлопнул дверью. Альен со вздохом переглянулась с подругой…

Филипп влетел обратно в спальню. Все движения давались с трудом, он едва мог дышать, блуждая по комнате. Плохое предчувствие разрушало изнутри. Под ногами затрещало стекло. Филипп опустил взгляд на осколки. Он стоял около трюмо, в котором не хватало одного зеркала, второе разбилось сверху. Филипп провёл пальцами по острому краю, огляделся и вздрогнул. Шкатулки на столике у трюмо были раскрыты и… пусты. Только розовый гарнитур, купленный в подарок в столице Нефрита, лежал рядом в стеклянной стружке, а рядом с ним… Кольцо. Фамильное кольцо Керреллов, которое он подарил Анне перед свадьбой. Филипп сначала не поверил. Потянулся непослушными пальцами, дотронулся… и словно очнулся.

Взгляд заметался, отмечая всё больше деталей, из-за которых сердце падало ниже и ниже. Окно открыто. Постель не убрана. Смятое платье лежало в кресле. Раскрыта створка шкафа.

Филипп бросился к кровати и, ударяясь об пол коленями, заглянул под неё. Анна прятала там всё, что он не должен был видеть, и считала, что он не знает. И теперь там не было ничего: ни куртки, ни сумки, ни ботинок. Филипп закрыл глаза и уткнулся лбом в основание кровати. Надежда умерла. У него дрожали руки, плечи, и когда он поднялся, ноги казались ватными.

Он уже ничего не ждал. Смотрел на всё пустыми глазами, и, даже когда белое пятно на прикроватной тумбе приковало к себе его взгляд, внутри ничего не дрогнуло. Казалось, там больше уже нечему вздрагивать и реагировать.

Пятно оказалось письмом, и Филипп осторожно развернул его. Острые резкие буквы плохо складывались в слова.

«Фил

Ты прав. Пришло время выбрать, и…

Я столько раз выбирала тебя! Я ставила тебя выше моего брата, друзей, желаний. Я выбрала жизнь, которую ненавижу, ради тебя.

Но я больше так не могу.

Я люблю тебя, но всё это… Это не моё. Никогда моим не было и не станет. С самого начала всё было очевидно. Пустая трата времени и нервов.

Думай, что хочешь. Что я трусиха, предательница, худший человек, которого ты когда-либо встречал. Не сильно ошибёшься. Можешь сказать своему отцу, что он был прав. Хотелось бы увидеть его лицо при этом.

Я сделала всё, что могла. А сейчас я больше ничего не могу. То, что происходит, сильнее меня. Всё могло бы быть иначе, Фил, ты знаешь это. А теперь я просто желаю тебе и всему грёбаному миру удачи. Буду надеяться и верить, что тебе не придётся рисковать жизнью ради дурацкого общества, которое никогда этого не оценит. А если придётся — не забывай кольчугу.

Может, мы ещё встретимся.

Люблю.

Прости».

Её «прости» повисло в воздухе. Филипп осел на кровать, не выпуская из рук письмо. Раскалывалась голова. В неё прокрались все вопросы, все слова — всё, что говорила ему Анна в последние дни, и даже то, что было больше года назад. Она никогда не хотела такой жизни, но выбрала его. Несмотря на то что он сам всегда выбирал… даже не себя.

Это была его ошибка. Это и его «нет». Постоянные, постоянные «нет»…

Филипп сжал письмо в кулаке до дрожи в мышцах — и вдруг вскочил. Он ошибся, но, может, было ещё не поздно.

Филипп бросился к себе. Раскрытая до предела дверца на неприметной угловой тумбе жалобно скрипнула. Он вывернул ящики. Листы разлетелись каскадом. Загрохотали книги. Ударилась об пол стенка полки-тайника. Филипп выгреб всё, что было внутри, и облегчённо выдохнул: телепорт, который он почти не использовал, лежал там. Филипп сжал его пояс и повернул реле.

Открыл глаза он уже в совсем другом месте. Борозды дорог, раскидистые неухоженные кусты, прогнивший деревянный забор и тёмный силуэт старого дома. Всё смутно знакомое. Он был здесь однажды. Четыре года назад. Четыре!

Пара мгновений понадобилась, чтобы осознать, отмереть и броситься к дому. Филипп взлетел по ступенькам, замешкался на секунду у двери, а потом дёрнул ручку. Дверь оказалась не заперта, и он вошёл.

В доме было тихо, и только половицы поскрипывали под сапогами.

— Анна? — позвал Филипп. Голос звучал безнадёжно.

Ответа не последовало. Он опоздал. В доме было пусто. Его встречали пожелтевшие обои, старая потёртая мебель и груды мусора. Филипп заглянул на кухню, на второй этаж, провёл ладонью по сломанным деревянным перилам и разбитому косяку между кладовой и залом. Следы нападения человека в чёрном. С него прошёл год.

Филипп сглотнул. Вот, когда это случилось! Вот, когда началось. В тот день Анна сказала, что «пока» не умирает и что умирать ей не хочется. И настал день, когда она сделала всё, чтобы не умереть. День этот был сегодня.

Филипп зарычал от бессилия. Может, приди он на десять минут раньше!.. Вскидывая руки, бессильно сжимая пальцы в кулаки, он широкими шагами пересёк гостиную, ударил стену и, схватившись за подоконник, уткнулся лбом в стекло. Злость на самого себя отступала медленно, нехотя. Он жмурился так, что снова начинала болеть голова. Хлипкое дерево готово было сломаться под пальцами.

Он опоздал. Ошибся. Он позволил ей уйти.

Филипп до боли сжал зубы и услышал хруст. Он открыл глаза. Дерево не выдержало, и мягкая стружка высыпалась из ладоней на пол. Филипп отступил от окна. В доме было совсем темно, кусты закрывали вид на улицу, и в стекле он видел собственное отражение. Растерянное. Унылое.

Филипп опустил глаза: не хотел видеть себя в таком состоянии. Но лучше бы он смотрел на себя дальше, потому что-то, что он увидел, выжгло последние остатки самообладания. Кривое сердечко в углу у рамы.

Он сделал глубокий вдох, посмотрел на пояс-телепорт и настроил реле.

* * *

— Ваше величество!

Секретарь, чем-то напуганный и оттого нервный, ворвался в кабинет короля, сжимая в руке какую-то бумагу. Элиад Керрелл вопросительно посмотрел на слугу.

— Я слушаю.

Тот осторожно протянул ему сложенный втрое лист бумаги.

— Оно не открывается, — пояснил он, — и грозится убить при попытке.

Элиад настороженно взял бумагу и осмотрел. Действительно, письмо адресное, но кроме сильного заклятия против посторонних глаз (убивающее! надо же додуматься!) никакой защиты. Он сразу понял, от кого оно. Она даже не пыталась замаскировать след или спрятать его. Да и умела ли?..

Её энергия была яркая, бушующая. С тёмным ядром, но с неоновой оболочкой. Интересное сочетание. Анна вообще оказалась интереснее, чем он ожидал. Элиад, конечно, предпочитал делать вид, что их ничего не связывает, но глаз с неё не спускал. Следил и оценивал. С того момента, как Анна пришла к нему с реликвией, до последнего времени он почти не сомневался. А потом она ушла куда-то с Роуэлом и снова зародила в нём сомнения. Если всё было игрой, то Элиад вынужден был бы признать: она умнее, чем кажется. Слишком грамотно и правдоподобно.

Не самая приятная последняя мысль, зато честная.

Элиад раскрыл листок. Никаких других заклятий. Только три слова прямо посередине:

«Берегитесь Ариеса Роуэла».

Элиад перечитал ещё раз. В озлобленном смятении завертел лист, ища хоть что-нибудь ещё. Пусто. Никаких зацепок, объяснений. Только три слова — и всё.

Он вскинул голову и посмотрел на секретаря.

— Позовите Анну. Сейчас же.

Тот безропотно кивнул и, щёлкнув каблуком о каблук, исчез.

Прошло несколько долгих минут, в которые Элиад стучал пальцами по столу в нетерпении. Она должна была объясниться. Нельзя сделать громкое заявление и замолчать.

Но секретарь вернулся один.

— Леди Керрелл нет в замке, — сказал он. — Её компаньонка сказала, что не видела её с утра.

Элиад прищурился.

— А мой сын?..

— Его высочество отправился на драконий остров несколько часов назад. Оди́н.

— Ясно.

Элиад потёр подбородок и снова бросил взгляд на письмо Анны. Он не знал, что случилось, но, видимо, что-то серьёзное. А это было искуплением. И он его принимал. С сыном он поговорит завтра. Сейчас Филипп всё равно не станет слушать. Может, ночь даст ему время остыть. А сейчас…

Элиад поднял взгляд на ожидающего секретаря.

— Мне необходимо увидеться с Вильгельминой де Монтель. Сейчас же.

Ответом ему стал молчаливый кивок, и Элиад снова остался один.

22

Ветер бил в лицо. Слезились глаза. Горло сдавило холодом, и пальцы заледенели. Перчатки Филипп не брал. Полетел сразу в рабочем кителе. Он думал, что на такой жаре, какая обычно бывала на юге Пироса, ему просто не может стать холодно. Он ошибся. Совсем забыл, каким суровым может быть ночной ветер на высоте полёта.

Так же он ошибался всё последнее время.

Магия от холода не спасала. Едва расползаясь по груди, протекая по венам еле тёплой струёй, она подбиралась к пальцам — и гасла. Филипп терял с ней связь.

Когда Анна была рядом, у него выходило лучше. Словно он находил что-то внутри, какую-то часть, отвечающую за контроль энергии. С Анной он чувствовал себя спокойнее, сильнее и увереннее. Даже в магии. В единственной вещи, где он никогда не был хорош, несмотря на все заявления учителей и то детское видение.

А теперь Анна ушла. И вместе с ней исчезло всё. Ослабла магия, потухла энергия, пропало тепло. И уверенность тоже.

Землю выбили из-под ног, и лучшее, что Филипп придумал, — взлететь.

Он делал так всегда. Остров драконов казался иным миром, где он находил спокойствие, даже если всё вокруг горело и рушилось. Идеальное место, чтобы сбежать, спрятаться.

Здесь было тепло, над головой раскинулось чистое безоблачное небо. Энергия жизни бурлила и искрилась, будто то была не военная база, а огромный драконий зоопарк, горящий световыми шарами и всполохами искр из пастей ручных драконов.

Даже внезапно возникший посреди игровой площадки человек едва ли нарушил спокойствие острова.

Филипп не сразу понял, что получилось. Он не слышал, как мир зашумел после гнетущей давящей тишины пустого дома. Вокруг ног закрутилась стайка драконят, а Филипп стоял, смотрел на реле телепорта, на собственные руки и не понимал… Только взволнованное «Ваше высочество?» от Грига, прорвавшись сквозь вату, заставило вздрогнуть, оглядеться и… выдохнуть.

Григ ничего не спрашивал. За годы знакомства он выучил, что, если Филипп вернулся на остров, значит, что-то произошло. За три года Григ видел его злым, переместившимся в домашнем костюме, без ничего. Филипп рассказал, что его величество не позволяет ему жениться по любви. Через год он вернулся с женой, и скорее по ней, чем по нему, было ясно, что что-то не так. А теперь он был снова один. Опять без ничего, опять не по форме. Совсем потерянный.

И Григ не нашёл ничего лучше, чем предложить Филиппу пройти к Вайверну. В такое время у вольеров было тихо: наездники не успели вернуться с ужина, а драконы, уставшие после дневных тренировок, блаженно раскинулись на остывающей земле. Григ думал, что, может, Филипп скажет, в чём дело, но тот молчал, и тогда он сам стал рассказывать о том, что происходило на острове: о новых драконах, о находках в диких землях, о проделках Вайверна, о тренировках наездников… Филипп вскинул голову, глядя так, будто его только что предали, и Григ прикусил язык. Всё оставшееся время до вольера они молчали.

За воротами, когда Вайверн бросился к нему со всех лап, Филипп провёл рукой по белой чешуе и задержал взгляд на собственной ладони. А потом изо всех сил сжал кулак.

— Вы уверены, что летать сейчас — хорошая идея? — с сомнением поинтересовался Григ. — Темно.

Филипп хмуро посмотрел на него.

— Уверен. — И резко протянул телепортёр. — Сними барьер, — приказал Филипп, приманивая седло с крюка в углу загона (там висело всё снаряжение, стояла бочка воды, а ещё были собраны лекарства и запасные детали на всякий случай) и закидывая его на спину Вайверна. Тот спокойно позволил всем ремешкам затянуться и закрепиться. Он обожал полёты, делал всё для того, чтобы выбраться из вольера, каким бы просторным или высоким он ни был. Но без хозяина ему не разрешали улетать за стену — только изредка летать над базой. И теперь, предчувствуя долгожданную дикую свободу, Вайверн был терпелив и покорен как никогда.

А Филипп не спешил. Он запрокинул голову назад, глядя в небо. Насыщенно-синее, с мириадами крошечных белых точек, оно куполом раскинулось над островом. Такое чистое, как нигде. Филипп вдохнул влажный солоноватый воздух…

Море… Оно начиналось прямо за стенами полигона. Из него, обогнув мысы Райдоса, можно было выйти в океан. А за ним… Филипп знал, что на Форкселли один путь — через океан. Слишком далеко, чтобы перемещаться даже в одиночку. А Анна была не одна. Значит, она наверняка возьмёт билет на паром. Или уже взяла. Может, она где-то посреди океана на пути в то место, которое предпочла всему.

— Григ, — вдруг спросил Филипп, вышло хрипло. — Дракон может долететь до Форкселли?

Григ задумался, косясь на Филиппа с подозрением, а потом протянул:

— Не ду-умаю. Вайверн не сможет точно. Может быть, Гранит… Но это займёт несколько дней, и ни один наездник не выдержит такое путешествие на высоте.

Вайверн нетерпеливо бил хвостом и царапал землю.

— Ясно. — Филипп мотнул головой, дёрнул поводья, и они с Вайверном взмыли в небо.

Сначала Вайверн, воодушевлённо клокоча, пронёсся над вольером, откуда радостно закричал другой дракон. Видимо, тот, о котором рассказывал Григ прошлым утром. Но, не чувствуя ожидаемого счастья от хозяина, Вайверн повернул к стене.

И они летали всю ночь. Над лесами-великанами, чьи кроны сливались в океан чёрной листвы; над блестящей лентой реки; над каменными равнинами, где обитали дикие драконы. Вайверн проскользил над ними белой молнией и нерешительно опустился у гнезда Гранита. Того в нём не оказалось, и Филипп с сожалением похлопал дракона по холке. Зря он надеялся… Вайверн, вывернув шею, взглянул на хозяина и издал сочувственный звук.

И они полетели дальше. Туда, где никогда не были. Туда, где снова грохотали волны. От солёной ночной свежести кружилась голова. И чувства давили, грозясь разорвать, уничтожить. Филипп сильнее цеплялся в поводья. Было бы глупо свалиться из седла. Чтобы за сутки две любимые части жизни эту жизнь разрушили… Немыслимо! Филипп рассмеялся, и смех этот походил на смесь кашля и сдавленных рыданий.

Они отдыхали на обрывах. Разжигали костры, смотрели, как разгорался рассвет, и просто летали, летали…

Филипп не знал, который был час, когда, усталые, они наконец повернули к базе. Они не спали, провели на земле всего пару часов, и теперь Вайверн медленно взмахивал крыльями, держась ниже, чем обычно. После чистой звёздной ночи утро принесло облака и туман, взявшийся из ниоткуда и зависший белёсой полупрозрачной пеленой между небом и землёй. Филипп напрягал и без того уставшие глаза, чтобы видеть путь.

Вдруг Вайверн вздрогнул и напрягся. Чешуя на шее встала дыбом. Зависнув в воздухе, он скалился на размытый горизонт. Филипп нахмурился, вглядываясь вдаль. И он наконец увидел: тёмная точка приближалась к ним со стороны базы. Вырисовывались крылья, хвост… И наездник.

Тут напрягся уже Филипп. Из глубины поднялось предчувствие, которое точно подсказывало, кто это. И даже если Филипп ошибался, последнее, чего ему хотелось — видеть кого-либо. Он не хотел разговаривать, не хотел слушать советы. Ему было мучительно хорошо одному. Он почти представил, что ничего, кроме него самого, не существует.

Он положил ладонь Вайверну между лопаток, и тот тут же накренился, пикируя. Филипп обернулся: наездник тоже увёл своего дракона вниз. Вайверн резко свернул влево. Незваные гости — за ним. «Ну, как хочешь», — прошептал Филипп и вцепился в поводья сильнее.

Вайверн нырнул в крону, скрываясь в листве. Он лавировал меж ветвями, лианами, сжигал всё, что мешало на пути. Он взмывал, падал камнем. Прятался в тенях и зарослях, но всякий раз как Филипп оборачивался — преследующий сидел на хвосте.

Они играли в догонялки. Летали сквозь джунгли, петляя, как в лабиринте. Ветки цепляли одежду, крупные липкие листы хлестали по лицу. Вайверн выдыхался. Филипп чувствовал его усилия, и как только свет забрезжил меж листвой, увёл дракона туда. Они вылетели в ослепительно яркий мир, такой непривычный после зелёной полутьмы, и приземлились на берегу реки. Вайверн вопросительно вскрикнул, а Филипп спешился, не спуская взгляда со снижающегося дракона. Тот — такой же белый, как Вайверн, но с красными точками на чешуе — приземлился поодаль, кротко выгибая шею. Вайверн враждебно бил хвостом по земле.

— Здравствуй, отец! — выкрикнул Филипп, когда сомнений не осталось.

Дракон опустился на колени. Элиад Керрелл, несмотря на то что одна рука у него была парализована и покоилась на бандаже, уверенно держался в седле. Он перекинул ногу через седло с такой же ловкостью, как удалые мальчишки спрыгивают с лошадей, и оказался на земле.

— Здравствуй, — ответил он.

Филипп выглядел невозмутимо, но Вайверн уже выдувал из носа клубы дыма.

— Где же Гранит? — спросил Филипп с лёгкой издёвкой. — Почему ты на чужом драконе?

— Потому что ждать, пока вернётся мой, было бы так же долго, как ждать, пока мой сын сам соизволит рассказать, что он знает.

Филипп сжал кулаки.

— Ничего. Ничего он не знает, — процедил он. — Он дурак, и слепец, и если бы он знал, всё бы было иначе…

— Ты бы сбежал с ней? — Вопрос застал врасплох. Элиад ждал, его взгляд, тяжёлый и холодный, сверлил и нервировал.

Филипп не выдержал. Встряхнулся всем телом — и отвернулся. Он ушёл к обрыву над рекой и сел на землю, обхватывая голову руками. Та грозилась разорваться после бессонной ночи, и отец с его вопросами и молчаливым осуждением всё только ухудшал.

— Зачем ты здесь? — зло спросил Филипп, выуживая из волос крошечные листы. — Хочешь сказать, что ты был прав? Что я опять облажался? Ну так я знаю это. Понял уже. Вчера. Когда вернулся, и…

Филипп выдохнул и покачал головой.

— Я давно понял, что ты считаешь меня врагом, — тихо и спокойно проговорил Элиад. — Но неужели ты на самом деле думаешь, что у меня нет дел важнее, чем злорадствовать?

— Тогда зачем? — Филипп уткнулся лбом в ладонь, краем глаза следя за отцом. — Узнать, как я? — Он хмыкнул. — Отвратительно. Но я не идиот, чтобы что-то сделать с собой из-за этого.

— Это радует. — Элиад встал рядом с сыном. — А теперь скажи мне, что она говорила тебе?

— Ничего. Назвала имя, и всё. Я сказал Родерту проверить, но он ещё ничего не присылал.

— На Роуэла ничего нет. — Филипп вскинул голову, таращась на отца. — Да, Филипп. На него ничего нет.

— Ты знаешь?

Элиад кивнул.

— Твоя жена более ответственна, чем ты, Фил. Экстравагантна в методах (кто ей сказал, что убивающие проклятья на письмах — хорошая идея?), но всё же. И мне интересно, когда собирался сказать ты? Или если бы ты знал, что никакой информации нет, ты бы и не сказал?

Филипп сглотнул и глухо произнёс:

— Нет.

— Потому что ты не доверяешь её словам?

— Я верю ей, отец. Я не верю… — он не договорил, лишь покачал головой.

— Ясно. — Элиад нахмурился и продолжил тоном, не терпящим возражений: — В следующий раз я должен знать обо всех новостях. Кажутся они тебе неважными, непроверенными; кто-то другой считает эти новости недостойными — не важно. Я должен знать. Здесь я решаю, важно что-то или нет. Даже если ты мне не доверяешь.

— А как я могу тебе доверять? Я всю жизнь пытался быть лучшим. Всю жизнь! Чтобы заслужить хоть каплю одобрения. Настоящего, отцовского. А ты всегда был чем-то недоволен. Всегда что-то запрещал. Отстранил меня от боя, который значил для меня всё. Заменил на другого… А теперь я узнаю, что и он, и другие здесь тренируются, пока я там корплю над бумагами…

Элиад со вздохом сел рядом с Филиппом. Он хмурился, его светло-зелёные глаза бегали, а губы иногда вздрагивали в странном изгибе. Он будто думал: говорить или нет.

И в итоге сказал:

— Ты всегда был лучшим, Филипп. Во многом лучше меня. Но мне нужны люди, которые умеют подчиняться. И в этом ты никогда не был хорош.

Филипп рассмеялся в сторону. Было совсем не весело и совсем не вовремя. Он так долго хотел услышать эти слова, но сейчас, когда они наконец пришли, ему просто было не до того. И он не мог повернуться, взглянуть отцу в лицо и что-то сказать. Поэтому он просто смотрел, как река уходит за горизонт.

Они так долго и беспорядочно петляли по зелёным джунглям, что стало неясно: где они? Как далеко от базы? Наверняка это можно было определить по реке, но Филипп никогда не задумывался, куда она течёт: от полигона или к нему.

Он никогда не садился в этих местах и отчего-то даже не представлял, что река, казавшаяся с высоты крошечным ужом в гигантской траве, может быть такой огромной. Она была шире, чем та, в военном посёлке. Намного шире реки Вальде. И намного спокойнее.

Филипп уронил голову на ладони и застонал.

Почему мысли о реках всегда возвращали его к Анне…

— И что мне теперь делать? — спросил он едва слышно. — Это не то, что можно запросто спрятать, забыть или замять. Люди узнают. Если не уже. И я этого не выдержу.

— Выдержишь.

— Нет! Я не представляю, как! Люди никогда не говорили обо мне плохо. У них никогда не было возможности ударить меня по больному. А теперь она есть. И это не та ситуация, в которой я могу…

— Люди всегда будут обсуждать и осуждать, Филипп. Это неизбежно. Особенно в таких ситуациях. И это просто нужно пережить. Однажды — я надеюсь — ты станешь королём, тогда они будут пытаться напасть чаще. По любому поводу. И тебе придётся иметь дело с этим.

— Это другое. — Филипп сжал и разжал пальцы. Они словно окаменели от холода, а на ладонях краснели свежие мозоли. — Я могу думать трезво, когда дело касается политики. А сейчас нет. Сейчас не получается. У меня будто шум в голове. И она взорвётся, если шуметь будет ещё и снаружи. Я не хочу быть там во время пика.

— Пика не будет, пока ты не вернёшься. Пока нет вас обоих, они могут ничего не понять или решить, что это план.

Филипп нахмурился.

— Это можно было бы выдать за план… — Он потёр подбородок. — Мы будем делать заявление?

— Разумеется.

— И что мы скажем?

— Подумаем позже. А сейчас, — Элиад поднялся, — я не собираюсь ждать, пока ты перестанешь размазывать сопли, как десятилетка. У нас есть проблемы серьёзнее, чем сбежавшая девчонка. И мне нужна та часть работы, за которую ответственен ты.

— Меня всегда восхищала твоя способность поддержать, отец! — ядовито заметил Филипп, поднимая голову.

— Я не сказал тебе возвращаться. Ты можешь остаться здесь и заниматься делами, даже прямо в седле — мне важен результат.

— Отлично.

Филипп встал, глядя на отца исподлобья. Он знал, с самого начала знал, что стоит им встретиться, как они снова не найдут общий язык. Так случалось всегда, если они не обсуждали формальности.

Элиад не отреагировал ни на взгляд сына, ни на его тон, развернулся и направился к дракону. Тот, в отличие от Вайверна, спокойно лежал у куста и ждал, а заметив наездника, слегка изменил позу: привстал, прижимая лапы к груди, чтобы было удобнее забраться в седло. Вайверн так пресмыкаться не любил, а потому осуждающе фыркнул.

Вдруг раздался пиликающий звук. Элиад остановился и достал из внутреннего нагрудного кармана синернист. Новое сообщение выплыло из камня и приглушённо заблестело. Элиад пробежал по тексту взглядом, фыркнул и передал синернист Филиппу.

— Не знаешь, о ком это?

Ничего не понимающий Филипп взглянул на сообщение и, только начав читать, зажмурился. Сообщение гласило, что рано утром кто-то в портовом городе Санаркса обменял украшения, значащиеся как собственность королевской семьи Пироса. Слишком честный работник обменника, конечно, хотел вызвать жандармов сразу же, но ему не дали, угрожая ножом и не только. Правда, он всё проверил и уверял, что не стал бы ничего менять, если бы не было весомых доказательств собственничества. И, разумеется, доказательством был не нож.

Несмотря на все свои внутренние желания, мужчина вызывать охрану не стал и когда гости обменника удалились. Наверно, заработался. Но стражи узнали и сразу же прибыли на место. Все украшения описали и забрали в участок. Было принято решение в срочном порядке доложить международным послам, чтобы те донесли сообщение до властей Пироса. И сообщение донесли. Даже с картинками: к нему прилагались изображения всех изъятых украшений.

Филипп смотрел на них, чувствуя громадную пропасть внутри. Он помнил, как нашёл пустую шкатулку у разбитого трюмо. Рядом лежал гарнитур из розового камня. Его подарок. Цвет, который так шёл и к её татуировке, и к цветным прядям, которые Анна начала прятать после возвращения из путешествий.

И теперь все те многочисленные украшения, которые она едва ли хоть раз надевала, блестели с картинок в сообщении. Вот зачем они были нужны. Это всё деньги.

— Порт, значит… — выдохнул наконец Филипп едва слышно и… улыбнулся. — Она всегда это хотела.

Элиад с сомнением поджал губы, но от комментариев воздержался.

А Филипп вдруг вскинул голову.

— Обещай, чтомы не будем её преследовать! — выпалил он, не сводя взгляд с отца.

— Форкселли не в нашей власти. При всём желании там бы мы её преследовать не смогли. А если она однажды вернётся, думаю, это будет уже твоим решением: преследовать или нет.

Филипп пнул траву. В глубине души он хотел, чтобы она вернулась. Когда угодно. Зачем угодно. Но вряд ли это было возможно вообще…

— Ты злишься на неё?

Филипп вздрогнул — таким неожиданным оказался вопрос.

— Я не знаю, — признался он. — Я ничего не чувствую сейчас. Я просто не понимаю…

— Не злись на неё. Это того не стоит.

Филипп фыркнул.

— Это попытка её защитить или сказать, что ты был прав?

— Я всего лишь хочу сказать, что она сделала несколько вещей, которые намного важнее для Пироса, чем может показаться. Особенно сейчас, когда, вероятно, приближается новая война, которую пока можно остановить. И это то, на чём тебе нужно сосредоточиться, а не на личных обидах.

Филипп кивнул. С этим он не мог не согласиться. Теперь они знали, кто угроза. И даже если у других оставались сомнения, то ни у него, ни у его отца — нет.

— Мы друг друга поняли, Филипп? — спросил Элиад.

— Да, отец.

— Прекрасно. Секретарь передаст тебе документы в течение нескольких часов. А теперь помоги мне забраться в седло — я возвращаюсь в столицу.

Подойдя к отцу, Филипп поддержал его под раненую руку и вдруг спросил:

— Ты ведь скучаешь по драконам, правда?

Вопрос застал врасплох. Элиад долго смотрел на сына, а потом коротко кивнул.

Дракон разбежался, взмахнул крыльями и поднялся в воздух с призывным кличем.

* * *

— Сэр Рейверн?

Он поднял вопросительный взгляд. Это давно стало обычным делом: Хелена приходила без предупреждений и стука, когда бы ей того ни захотелось, и не важно: были у них назначены встречи, занятия или нет. Охрана и секретари даже не пытались ей перечить — это было бесполезно и себе дороже. А сэр Рейверн просто перестал удивляться и воспринимал её визиты как должное. Пусть приходит. Он всё равно не смог бы ей запретить. Никто бы не смог.

И вот сейчас всё было как обычно, за исключением одной необычной детали: на лице Хелены читались задумчивость и настороженность.

— Вы не знаете, где сэр Один? — спросила она. — Я не могу его найти. Обычно он всегда где-то рядом. А сейчас…

Вот тут сэр Рейверн уже удивился. И покачал головой.

— Увы, миледи. Если он появится, я передам, что вы хотите его видеть. Но поверьте, у вас больше шансов его встретить, чем у меня.

Хелена пожала плечами и развернулась, чтобы уйти, но он вдруг произнёс:

— Ваше высочество! Я очень настоятельно прошу вас не заходить в мой кабинет без моего ведома, когда меня в нём нет.

Хелена посмотрела на него через плечо и невинно захлопала ресницами.

— О чём вы говорите, сэр Рейверн? — И выпорхнула из кабинета.

* * *

Мысль показалась странной, но возможной. Один часто проводил время с мадам Арт и, зная, что её величество серьёзно больна, мог бы оказаться рядом с ней. Хотя бы из вежливости. Но когда Хелена заглянула в покои матери, там было темно, тихо, пусто, и лишь сиделка поднялась и прижала палец к губам. Её величество спала.

— Извините, — прошептала Хелена, взялась за дверную ручку и…

— Хели? — вдруг раздался слабый сонный голос. — Это ты?

Её величество приподнялась на локте и протёрла глаза.

— Да, мама, — отозвалась Хелена. — Я уже ухожу.

— Удивительно тебя здесь видеть. Чем обязана твоему вниманию?

— Я искала сэра Одина. Подумала, что он может быть у тебя.

— У меня? О, нет. Один, конечно, навещает меня. И даже чаще, чем ты, милая, но нет, у меня ему делать нечего. Быть может, сэр Рейверн знает?

— Он не знает, — Хелена мотнула головой.

— Тогда не знаю. Думаю, он вернётся к вечеру. Он никогда не пропускал ужины. Хотя, знаешь, я ни разу не замечала, чтобы он что-то ел. Ты замечала, Хели?

— Нет, мама.

— Удивительный человек! И знаешь, Хели, хорошо, что ты им заинтересовалась. Он хороший человек. Сильный. За ним как за каменной стеной!

Хелена скривилась, но бросила лишь короткое «Не сомневаюсь». Она простояла в дверях ещё немного, опершись о косяк и слушая сбивчивые жалобы матери на докторов, на сэра Рейверна, который, должно быть, с врачами в сговоре, раз они все заставляют её принимать отвратительные и всё равно не помогающие таблетки, соблюдать строгий режим. «Я и так целыми днями ничего не делаю, а они заставляют ложиться раньше. И делать перерыв на дневной сон! Будто я маленький ребёнок! Гардиан всегда защищал тебя, когда кто-то пытался заставить тебя спать. А что теперь!.. Ох, Хели, никогда бы не подумала, что так обрадуюсь твоему приходу. В последнее время совсем не с кем поговорить. Эти, — она кивнула на сиделку, и женщина едва заметно напряглась, — всё равно ничего не понимают. Ну какую жизнь они видели? А мои подруги… — Мадам Арт вздохнула. — С возрастом понимаешь, что нет друзей. Ни у кого. Ни в ком нельзя видеть друга. Хоть бы одна старая выдра показалась! Так нет же. Я получила сколько писем сочувствия, но хоть бы одна — хоть бы одна! — соизволила приехать!»

Хелена покинула покои матери с неприятным чувством, оставив служанку наедине с капризами королевы. Она шла медленно и задумчиво, скрестив руки на груди. Её ело сразу несколько мыслей, но Хелена решила сосредоточиться на одной, более насущной. Над остальным можно подумать позже. В конце концов у неё до сих пор не было ни единой идеи, как найти Одина.

Он был рядом постоянно: когда она хотела, когда не хотела. Появлялся, когда она ждала и, особенно, когда нет. Приходил без приглашения, несмотря на любые запреты, просьбы, заклинания. Он делал странные вещи, вёл себя подозрительно, раздражал — и не чувствовал ни малейшего угрызения совести.

А теперь он был ей нужен. И его будто след простыл.

Раздражённо заламывая руки, Хелена спустилась по паре невысоких ступенек в маленькую гостиную. В ней было пусто, шторы раскрыты, всё освещало заглядывающее в окно яркое летнее солнце, а камин всё равно горел, и под потолком плавали зажжённые световые шары. Именно в этой гостиной Хелена в первый раз застала Одина, распивающего чай с её матерью. После она замечала его там ещё несколько раз — и в компании, и без, — и, казалось, что Один гостиную облюбовал, хотя ни в её убранстве, ни в расположении не было ничего особенного.

И вот лучше бы было! Может, тогда бы он снова сидел здесь и ей бы не пришлось его искать, спрашивать о нём, создавая то самое неверное впечатление, которое неизбежно должно было появиться. Ведь девушки не могут искать мужчин просто так. Не в понимании её матери.

— Да какого чёрта вы всё время рядом, когда я не прошу, а единственный раз, когда на самом деле нужны, как сквозь землю провалились?! — воскликнула Хелена в отчаянии, вскидывая руки.

Слова, казалось, улетели в пустоту, но вдруг воздух колыхнулся. Затрепетали языки пламени в камине. И раздался голос:

— И зачем же я тебе нужен?

Хелена обернулась. Один стоял в паре шагов, смотрел на неё сверху вниз. В руке сверкало копьё, и одет он был так, будто вернулся издалека: полы скрывшего всю одежду тёмно-синего плаща были испачканы землёй.

— Вы всё время слышали, что я вас ищу? Почему не явились раньше?

Хелена скрестила руки на груди и подняла подбородок.

— Это всё, что тебе хочется знать? — усмехнулся Один, и лицо его слегка потеплело. Он будто даже улыбнулся, но это могла быть игра света — потревоженные световые шары под сталкивались и разлетались, и беспорядочно разбегались тени от них.

— Разумеется, нет. Только… — Хелена огляделась. — Наверно, стоит закрыть дверь.

— Как вам угодно, леди Арт.

Глаз Одина вспыхнул. Магическая волна прошла по всей комнате, взметнув им обоим волосы, захлестав полами тяжёлого плаща. Двери захлопнулись. Зашторились окна. Потух камин, и лопнуло несколько шаров, разнося запах жжёной бумаги. А все стены засветились, покрытые тонкой переливающейся плёнкой, похожей на поверхность мыльных пузырей. Стало не по себе. Хелена с подозрением покосилась на Одина, а тот, избавившись от плаща, как ни в чём не бывало обошёл её, устроился на диване и произнёс:

— Всего лишь барьер против прослушки. Можешь попробовать выйти, если боишься. Двери открыты. Хотя в твоём возрасте — и в твоём статусе тем более — стоит уметь отличать запирающие заклятия от прочих коконов.

— Меня никто не запирал, Один! Мне не с чем сравнивать, — огрызнулась Хелена.

Один хмыкнул.

— Сладкое неведение, Хелена! Так и что же заставило тебя меня искать? — перевёл он тему. — Помнится, видеть ты меня не хотела.

Хелена втянула носом воздух. Она бы и дальше его с удовольствием не видела, но нужно было кое-что обсудить. Помешкав, она села в кресло напротив и сложила руки на коленях. Почти спокойно. Но прошла пара секунд — и она уже мяла юбку.

— Мне нужно поговорить про Ариеса Роуэла, — наконец сказала Хелена, глядя Одину в лицо. Он будто бы даже удивился. — Я много думала о том, что вы сказали, что он опасен, и…

— Ты долго думала.

— Я была обижена! — фыркнула Хелена. — Не перебивайте меня, Один. Две недели — это не так много. Я просто вспомнила… — Она подперла щёку тыльной стороной ладони, глядя на тлеющие угли в камине. — В один момент, когда мы разговаривали, свет так упал на его лицо, и я заметила что-то на щеках. Как символы. Я тогда решила, что показалось. Но сейчас вспомнила про эту, как её, Анну, жену Филиппа. Когда он её представлял, я тоже увидела что-то на лице. Как замаскированную татуировку. — Хелена провела пальцами по щеке, показывая, где та татуировка была. — И это ведь что-то значит, да?

Один кивнул.

— Значит.

— Что?

— Древние племена считали рунические рисунки символами силы. Не каждый мог их носить на лице, только особенные, сильные, те, кто может обращать свою магию во что-то большее.

— И он может?

— Вероятно, он сильнейший аурник из ныне живущих.

Один улыбнулся, представляя масштабы силы своего противника.

— Аурник, — произнесла Хелена и задумчиво кивнула. — Да, кажется, Филипп так её называл… А вы? — Она вдруг выпрямилась и с подозрением посмотрела на Одина. — Вы — аурник?

— Я говорил тебе. Я — бог. Я могу совершенно иные вещи, намного более серьёзные, чем могут аурники.

— Тогда почему вы сами не разберётесь с Ариесом, если он такая угроза? Вы ведь всё знаете: кто он, где он, на что он способен. Вы могли бы уничтожить одним ударом посоха. Что вас останавливает?

— Стоит мне это сделать, и Совет закроет ваш мир для меня навсегда. Или до смены Совета, что тоже нескоро. А это место необыкновенно: свежее, дышащее, пульсирующее, разнообразное. Такие миры попадаются один на миллион.

— Сейчас, по вашим же словам, этому миру — прекрасному-дышащему-пульсирующему — угрожает опасность! Погибают люди, я знаю это, я видела документы. И сколько ещё может погибнуть! А вы…

— А мне неинтересны люди, Хелена. Я бессмертен, передо мной умерло столько поколений тех, кого я когда-то знал, что меня совершенно не волнуют люди, которые могут умереть здесь. Они ничего не значат. Пыль. Песчинки во временном потоке.

Она смотрела на него как на сумасшедшего, не верила тому, что слышала.

— Такова жизнь, Хели, — вздохнул он, разводя руками, но без капли сожаления ни на лице, ни в голосе. — Но если тебе есть дело до того, что происходит, у тебя будут все карты, какие ты захочешь, чтобы помешать этому человеку сделать то, что хочет он.

Хелена поджала губы. Что она может против аурника? Сильнейшего из ныне живущих. Отец учил её чему-то, но сражения её никогда не интересовали, и наверняка сейчас, спустя несколько лет, в которые она не использовала магию ни для чего более значимого, чем шнуровки корсетов, ни одна её атака даже кресло не опрокинет. Не то что мужчину, который в одиночку наводил ужас на континент.

Она смотрела на руки, сжимала и разжимала пальцы…

— Я не понимаю…

— Потом поймёшь, — сказал Один. — А пока стоит быть осторожной. Всё больше и больше людей знает, кто он, ему будет сложнее, но это не значит, что он оставит попытки.

— Да. Я и не жду этого. Я вам сказала: я его не боюсь. Я ничего не боюсь. И я сделаю что угодно, что бы ни потребовалось. — Она сглотнула и, глядя в пол, прошептала: — Хорошо, что там была я, а не мама. Её бы он очаровал, прямо как вы тогда. А я всё ещё не уверена, что вам можно доверять.

— Лестно, — усмехнулся Один и поднялся, опираясь на посох, как на клюку.

— Подождите, — вдруг сказала Хелена. Он вопросительно посмотрел на неё. Она мешкала, опускала взгляд, кусала губы. Ей будто чего-то очень хотелось, но было некомфортно от собственного желания. И это вызывало любопытство. Один решил подождать.

Когда она наконец подняла глаза, они сверкали несмелым огоньком.

— Мне нужно, чтобы вы помогли мне с одной вещью.

— Почему я, если ты мне не доверяешь? — поинтересовался Один.

— Потому что больше некому! Я не хочу, чтобы сэр Рейверн знал. Он либо будет против, либо расскажет матери. Мне не нужно ни то, ни то.

— А ты уверена, что я не скажу?

— Да, — она пожала плечами как ни в чём не бывало. — Или расскажете? Я думала, вы мой друг, сэр Один. Или я тоже пыль для вас?

Она смотрела на него, изогнув бровь. Холодно, и пронзительно, и так, словно в этот самый момент решала — помиловать его или навсегда изгнать из своего круга.

С удовольствием Один смотрел на это, улыбаясь одним уголком губ. А потом сел, сцепил пальцы с замок и подался вперёд, заглядывая Хелене в лицо.

— Я вас слушаю, ваше высочество.

23

— Вы мне льстите своим присутствием, Один! — смеялась мадам Арт. — С самого утра! И вы уговорили прийти мою дочь. Это было сложно? У меня сегодня даже не день рождения.

Один переглянулся с Хеленой, и та закатила глаза. Разумеется, это он её уговорил. Разумеется. Пусть мать думает, как ей угодно.

— Довольно, — подтвердил Один.

— Вы хорошо на неё влияете, — заметила мадам Арт и снова рассмеялась.

И что-то в её тихом кашляющем смехе было такое, что заставляло нервничать. Хелена прикусила губу и отвернулась к окну. Смотреть на мать было и неприятно, и больно, и совестно. Казалось, они не виделись полгода — не могло меньше, чем за месяц так измениться, осунуться и побелеть человеческое лицо. Пару дней назад в темноте спальни Хелена этого не заметила. Только голос у матери был слабый и сбивчивый. Но мало ли что бывает спросонок! В конце концов, у неё и раньше были затяжные мигрени, нервные срывы, она часто оказывалась в постели из-за недомоганий.

Но сейчас это было что-то другое. Светлая кожа мадам Арт потеряла теплоту и совсем посерела. Покрасневшие глаза болезненно блестели, а под ними залегли тени. Впавшие щёки подчеркнули и без того острые скулы. Она исхудала и больше походила на скелет.

Она пряталась за платьями и косметикой, утверждала, что чувствует себя намного лучше, но никто ей не верил. Сэр Рейверн постоянно находился в напряжении, и у Хелены тоже нарастала бесконтрольная тревога.

Поэтому она старалась на мать не смотреть. Было проще отвернуться и делать вид, что ничего не слышит, желудок не сворачивается и мурашки не бегут по спине от любых её слов.

Один развлекал мадам Арт по настоянию Хелены. Он принёс какую-то странную игру, похожую то ли на неправильно расставленные шахматы, то ли на карту стратегического планирования боёв на деревянном клетчатом поле семь на семь. Он попытался объяснить правила, но мадам Арт быстро отмахнулась: «Поиграйте в это с сэром Рейверном, Один!» — и они сошлись на картах. Один нарочно проигрывал, радуя её величество, но старался не делать поддавки слишком явными. Она, если и замечала нечестную игру, то не подавала виду, довольная победами.

Хелена изучала взглядом подъездной двор и кусочки вьющейся дороги, поднимающейся по холму к воротам. Время близилось к полудню. Она крутила кольцо. Скоро всё должно было случиться.

Тут Хелена встрепенулась: ворота распахнулись, и на подъездную дорожку въехала карета. Затем ещё одна, и ещё…

— Мама! — Хелена подскочила.

— Что такое? — удивилась мадам Арт, прижимая карты к груди, чтобы Один их ненароком не подсмотрел.

— Подойди. Мне кажется, это к тебе.

Мадам Арт с подозрением нахмурилась, но всё же встала. Один учтиво подал ей руку и подвёл к окну. От удивления она раскрыла рот, тонкие брови взлетели, и на лбу появилась глубокая морщина.

— Как это вообще понимать?! — воскликнула она, бросая карты на подоконник. Хелена поражённо захлопала глазами, едва не разразившись тирадой о неблагодарности, но мадам Арт её опередила: — А если бы я была не одета? Ух, — ворчала она у зеркала, проверяя причёску, поправляя помаду, — являться без предупреждений! Где их манеры? Совершенно никакого такта! — Она повернулась к Одину и Хелене. — Как я выгляжу?

— Вы затмите всех, мадам, — тут же ответил Один.

— Ну разумеется! — воскликнула она, будто и не спрашивала ничьего мнения. — А теперь, Один. Будьте добры.

Мадам Арт протянула ему руку, и Один, поклонившись, принял её ладонь и переместил их. Хелена вернулась к окну. Её величество на крыльце уже обнималась с подругами, которых недавно называла выдрами и дружбу с которыми отрицала. Один кивал им в знак приветствия, не целуя рук. Женщины немного поговорили снаружи, а потом скрылись в замке. Хелена наблюдала за этим и отчего-то чувствовала поразительное удовлетворение.

Матери и её компании она не мешала: поздоровалась с женщинами, сделав несколько дежурных комплиментов, немного посидела с ними, слушая, как собравшиеся дамы рассказывали о неожиданных приглашениях, пока мадам Арт удивлённо поднимала тонкие брови, а её подбородок опускался всё ниже. А потом — до того, как мать могла догадаться и что-то сказать — выскользнула из праздничной светлой гостиной.

Там было свежо, гулял тёплый летний бриз, теребя и подбрасывая полупрозрачный тюль. Крошечные тарталетки, цветастые кексы, печенье и фрукты собрались на многоярусных блюдах. Блестел перламутром чайный сервиз, звенели о чашки с чаем серебряные ложечки. Уютно, по-дружески и с удивительным энтузиазмом рассказывались свежие новости: кто на ком женился, кто на ком собирается, насколько вопиюще безвкусными и потакающими новой моде были наряды на последнем приёме и «что же эта молодёжь себе позволяет».

Их, должно быть, слышал весь замок! Ну и ладно, посмеивалась Хелена. Пусть обсуждают как угодно и что угодно. Может, даже её саму. Было бы странно, если бы они её не обсуждали. Но слышать Хелена уже ничего от них не хотела, ни о себе, ни о ком-то ещё. Пусть сидят, разговаривают, а она заглянет как-нибудь позже…

Ушла Хелена не далеко — в оранжерею этажом ниже. Там всё утопло в солнечном свете и цветы тянулись ввысь. Белые голуби в огромной золотой клетке, сияющей как само солнце, суетились, перелетая с жерди на жердь, с одной ветки, пробравшегося внутрь деревца, на другую.

Хелена протянула руку сквозь прутья, дотронулась до грудки голубя, и податливая птица блаженно закурлыкала. Пальцы осторожно поглаживали гладкие, будто шёлковые пёрышки. Голубь расслабился, нахохлившись, присел на ветке и спокойно позволял коротко проходить кончиками пальцев по спинке и крылышкам.

Но тут воздух дрогнул. Дрогнули железные прутья клетки, лязгнули соединения и жерди — и птица, испуганно вскрикнув, улетела.

Хелена посмотрела на Одина через плечо и улыбнулась.

— Представляю, как вы перемещались по всему замку, чтобы найти меня.

— Не так много мест, где ты можешь быть.

Хелена закатила глаза и скрестила руки на груди. Он всё портил и, наверно, даже не понимал этого.

— Ты довольна? — спросил Один, подходя ближе.

Она посмотрела на него исподлобья и ответила нехотя, со вздохом.

— Скорее да. Спасибо.

— Скорее? Тебя что-то беспокоит?

Хелена ответила не сразу: отошла от клетки и села на скамью у небольшого мраморного фонтанчика. Каменные рыбы с переливающейся чешуёй выпускали изо ртов тонкие струйки воды.

— На неё, — тихо начала Хелена, — страшно смотреть. Она вроде бы ведёт себя как обычно, а у меня… — она запнулась и нервно переплела пальцы. — А у меня внутри всё холодеет. Я просто… Мне кажется…

Говорить больше она не смогла. Свет стал слишком ярким, цвета запестрели так, что хотелось зажмуриться. И сбежать.

Но тут на лицо легла тень.

— Что ты видишь? — осторожно и тихо, будто их могли подслушать, поинтересовался Один. — Тени, сущности?

— Что? — Хелена подняла на него взгляд. Он возвышался над ней, стоя против солнца. Свет разлился по его волосам, зажигая их ярким пламенем, но лицо оставалось в тени. — Откуда вы?..

Его губы дрогнули в ухмылке.

— Я много про тебя знаю. Меня интересует далеко не один Ариес Роуэл, Хелена. Так что это? Страх смерти? Чувство вины?

— Это…

Хелена выдохнула едва слышно, глядя на беспокойную воду фонтана, и снова в ней чудились отблески глаз чудищ, которые преследовали её по ночам, в темноте, в чужих лицах. Их кривые отражения складывались из теней, бликов — и тут же расплывались.

Задрожали руки. В груди скрутился огромный тяжёлый узел. Она зажмурилась — и вскочила. Ничего не говоря, развернулась и пошла прочь.

— Сущности не приходят просто так, Хелена! — крикнул вслед Один. — Пойми, откуда они, и тебе же станет проще!

Хелена сжала кулаки и на секунду захотела обернуться, что-то сказать — но даже не остановилась.

Один больше не появлялся, но слова его остались. Плотно засели в голове и крутились, крутились. Хелена вспоминала о них каждый раз, заглядывая к матери в гостиную, будто невзначай проходя мимо раскрытых дверей.

С обеда и до вечера дамы развлекали её величество. Они хотели выйти в сад, но передумали и ограничились балконом, на который вынесли дополнительные скамейки. Медленно летали подносы, слуги по первому же капризу обновляли чай, приносили новые фрукты и закуски, а вечером все хвалили капустный пирог.

Гостиную заливало ползущее к горизонту солнце, и несколько раз слышались восхищённые вздохи: «Какая красота! Замок будто светится». Хелена, ловя эти восторги, с удовольствием улыбалась. Она сидела на обитом мягком подоконнике в конце коридора; окно выходило туда же, куда и балкон, и можно было видеть гуляющих по нему людей. И, конечно, весь замок. Его белоснежные стены на самом деле светились, впитывая свет — и тут же отдавая его.

Хелене хотелось чувствовать тепло и энергию, что вбирали они от солнца. Хотелось понимать всё, что происходит внутри, и снаружи, и в самом сердце замка. Она читала, что любой правитель воспринимает свою крепость иначе. Та подпитывает его, у них особая связь… Отец должен был это чувствовать.

Хелена скользнула пальцами по стеклу, оставляя горячий след, и вдруг посмотрела прямо на солнце. Глаза обожгло, но она не смогла отвести взгляд. И чем дольше смотрела, тем темнее становилось небо вокруг огромного сияющего шара. И то была не настоящая тьма, не естественная…

Жуткую иллюзию разрушил звук шагов. Хелена вздрогнула, моргнула — перед глазами плясали белые пятна — и, хватая ртом воздух, обернулась ровно за секунду до того, как кто-то скрылся в гостиной, где сидела мадам Арт. Прошипев что-то нечленораздельное, Хелена поспешила к дверям, чтобы увидеть, как сэр Рейверн уже здоровался с дамами и извинялся, что не вышел раньше: он работал и не знал, что в замке гости. Ему отчего-то решили не сообщать.

— А мы думали, что приглашения от вас! — переглянулись женщины; у всех на лицах появились удивлённые выражения — теперь им нужно было обсудить другие кандидатуры тех, кто мог их пригласить.

Сэр Рейверн удивился не меньше — а потом заметил Хелену.

— Ваше высочество, — подошёл он к ней, всё время косясь на подруг королевы, которые вместе с той уже обсуждали, от кого же могли прийти письма, — а не знаете ли вы случайно, чьей идей было сие торжество?

Хелена пожала плечами, а он смерил её осуждающим взглядом, всё понимая. Сэр Рейверн недолго молча простоял рядом с Хеленой в дверях, а потом решительно направился к компании. На его лице появилась сдержанная, но приятная улыбка. Он извинился, что вмешивается в разговор, но всё же ему хотелось увериться, что день прошёл хорошо. Сначала он спрашивал о каких-то мелочах: понравилась ли еда, расторопны ли были слуги, чем они занимались, пробовали ли чай, привезённый с островов. «Очень экзотический вкус, неправда ли?»

А потом, с очевидным намёком, поинтересовался их самочувствием и планами на вечер.

— Нам, вероятно, пора, — сказала леди Кейз, жена генерала армии Санаркса, вставая с места. Она осмотрела остальных, и те, с сожалением улыбаясь, закивали.

Хелена закатила глаза.

— Очень жаль, что вы уезжаете, — говорил сэр Рейверн, стоя у дверей и провожая стайкой выходящих дам. — Надеюсь, вы хорошо провели время.

Дамы одобрительно закивали, наперебой щебеча о том, насколько были рады приехать и какая это большая честь для них. Они рассыпались в комплиментах и пожеланиях здоровья, а мадам Арт не переставала покровительственно улыбаться всем и с радостью принимать их слова.

Когда они отошли подальше, увлеченные беседой, Хелена тихо, но с язвой поинтересовалась:

— Если бы вы вышли раньше, они бы по странному стечению обстоятельств тоже уехали бы раньше?

— Вероятно, ваше высочество, — не стал лукавить сэр Рейверн, строго глядя на Хелену. — Лучше о таких планах меня предупреждать.

— Если бы я предупредила, ничего бы не состоялось. Вы были бы против.

— Поэтому вы решили разослать приглашения за моей спиной.

— Их рассылала не я. Это было бы слишком очевидно. Думаю, некоторые из маминых подруг — да и она сама — знают мой почерк.

Сэр Рейверн с усталым вздохом покачал головой.

— Один зря вам потакает. Хотя я не удивлён, что он это делает.

— Сэр Один, в отличие от вас, понимает, что её величеству нужны не только сиделки и опекуны. Мама любит, когда ей уделяют внимание, когда она — в центре, а вы держите её в одиночестве и с теми, с кем ей не о чем разговаривать. О небо, она пыталась говорить со мной! Вы понимаете, что это значит? — Хелена выгнула бровь. — Не вижу ничего плохого в том, чтобы дать ей немного порадоваться. Вы ведь сами говорите, что ситуация… опасная.

— Да, опасная, — согласился сэр Рейверн и, будто невзначай, поинтересовался: — Не знаете ли вы, миледи, принимала ли её величество лекарства?

Внутри будто что-то оборвалось. Хелена посмотрела в спину матери и, сглотнув, ответила:

— Не знаю. Меня там не было.

— Я так и думал, — тихо отозвался сэр Рейверн и, казалось, побледнел. Спала маска деланого безразличия и спокойствия: брови свелись над переносицей, создавая глубокую складку морщины, губы превратились в тонкую линию. — И именно поэтому я должен был знать.

— Моя мать — взрослая самостоятельная женщина!

Звучало как оправдание. Жалко и неубедительно.

— Именно поэтому она самостоятельно отказывается принимать лекарства.

Хелена смотрела в пол.

— Что может случиться от одного раза? Утром она должна была выпить то, что нужно. Служанка была с ней, когда мы с Одином пришли. Даже если она не приняла лекарства в обед, ещё не поздно выпить вечернюю норму. Мир не разрушится от одного раза.

Последние слова она произнесла совсем тихо, чувствуя странную дрожь в теле и не веря себе. Перед глазами снова мелькнуло слепящее солнце на черном небесном полотне.

Наверно, она действительно ошиблась.

— Будем надеяться, — сказал сэр Рейверн и скрестил руки за спиной. — Врач сделал неутешительный прогноз.

Хелена коротко кивнула.

Они следовали за мадам Арт и её свитой до главной лестницы, на широкой площадке которой в закатных лучах светился витраж с гербом Санаркса. Разноцветные блики играли по ковру. А хрустальная люстра горела, чуть ли не ярче самого солнца. На этой площадке её величество распрощалась с подругами. Те, тихонько переговариваясь, спустились вниз к своим пажам, лакеям и прочим провожатым, которые проводили их во двор, а через несколько минут одна за одной кареты выехали за ворота и исчезли.

— Вы зря так переживаете, — заявила мадам Арт, поворачиваясь к дочери и советнику, что ждали её наверху лестницы. — Мне намного лучше, чем вы думаете. Я буквально почувствовала себя живой сегодня! Только устала. Наверно, мне стоит пойти к себе.

Подрагивающими пальцами она взялась за перила. Сэр Рейверн сбежал к ней и предложил руку, но она не позволила.

— Я могу сама! — строго заметила она. — Вы слишком беспокоитесь, Элжерн.

Но он всё равно неотступно следовал за ней на одну ступеньку ниже, чтобы, если — упаси Небо! — что-то случится, поймать. Хелена с тревогой смотрела на это и, даже когда мадам Арт и сэр Рейверн прошли мимо неё, не двинулась с места, глядя им вслед.

Что-то было не так. Снова.

Тени наливались алым, и все блики и отсветы на коврах и перилах, в изгибах картинных рам светились слишком ярко и резко. Лица портретов покрывались черными глубокими морщинами.

Нервно поёжившись, Хелена поспешила за сэром Рейверном и мадам Арт — прочь от наваждений. Но те преследовали. Она смотрела по сторонам, не понимая, что происходит, почему алеют стены, которые никогда не были даже красноватыми; почему коридор кажется бесконечным, звуки становятся глуше, а движения даются труднее.

Сейчас что-то произойдёт.

Нервная дрожь усиливалась. Хелена остановилась, хмурясь, сжимая пальцы, а потом обернулась к окну — и мир вспыхнул перед глазами. Она зажмурилась, пошатнулась… И в последний момент схватилась за стену.

Все звуки растворились, воздух стал осязаемым. Тяжёлые веки едва разомкнулись, а всё вокруг плыло и раскачивалось. Крошечные детали казались огромными, а длинный коридор не хотел собираться воедино, раздробленный, мелькающий.

Синий камень на серьгах мадам Арт блеснул перед глазами, будто находился совсем близко. «У меня от вас болит голова, Элжерн. Я хочу прилечь». Слова — слабые, но строгие — прорывались как из иного пространства. Учтиво-тревожный голос сэра Рейверна, несмотря на все возражения, стоял на своём: «Я позову врача, миледи». — «Мне не нужен врач!»

Накрашенные ногти мадам Арт оказались около её виска. Подушечки пальцев нажали на кожу. От зажмуренных глаз расползлись морщины.

Хелене показалось, что она не может дышать.

— Врача, — бросил сэр Рейверн в сторону, наверно, ей, но Хелена не понимала. Ни что говорят, ни что надо делать.

Она могла только не моргая смотреть вперёд и видеть — обрывками, кадрами, — как её величество отмахивается дрожащей рукой, тянется к неестественно яркой, гигантской дверной ручке… Пальцы почти сжимаются на сияющем золоте…

И мир падает.

Громогласное «Врача!» разрезало настоящее. Фигуры — то ли реальные, то ли призрачные — сгрудились вокруг лежащей на полу женщины. Разум отделился, не желая признавать происходящее, не понимая, кто есть кто.

Всё смешалось. Пасы руками. Страшная какофония голосов. Стена, сначала обжегшая холодом, а потом растекшаяся под пальцами. Пол снова пошёл волнами.

Лицо сэра Рейверна мелькнуло вспышкой. Его глаза, сверкающие, как драгоценные камни, смотрели мимо, куда-то назад, с яростным отчаянием. Голос отдельно ото рта приказал: «Заберите её отсюда». Кого забрать, куда, зачем… Хелена не ничего не поняла. Только в какой-то момент её схватили за плечи и утянули в неизвестность.

И не было больше ни лиц, ни голосов, ни ужасающего закатного солнца. Остались дрожь и расплывающаяся незнакомая комната перед глазами. Пол наконец твёрдо лежал под ногами. Было трудно дышать, стоять, двигаться, но Хелена медленно неловко развернулась, подняла на Одина широко распахнутые глаза и прошептала:

— Я знала, что так будет. Я чувствовала её. Я знала… Я…

Она задыхалась, повторяя одни и те же слова. Раз за разом. Снова и снова.

А потом уткнулась лицом в грудь Одина, будто пыталась спрятаться от происходящего, и из глаз потекли бессильные слёзы.

24

Хелена обнимала себя за плечи, сидя на краю кровати, и провожала взглядом световые шары. Рядом на прикроватной тумбе стояли нетронутая тарелка с едой и полупустая кружка с чем-то, что было очень горячим, терпким на вкус и совершенно не похожим на чай. Всё это принесла потерянного вида девушка: она молча вошла, молча поставила поднос и так же молча ушла, ни разу не моргнув остекленевшими глазами. Наверно, была под заклинанием. Потому что вряд ли в этом месте жили слуги и, тем более, кухарки. Один на самом деле никогда не ел, но, бывало, пил, оставаясь идеально трезвым рассудком, что бы и сколько бы он ни выпил.

Значит, эта еда была только для неё. Как и комната.

Сначала, когда Хелена только успокоилась и неуверенно отстранилась, ей показалось, что здесь слишком темно, неприветливо и серо, будто видение высосало всю яркость. Но Один исправил это за секунду: в его руке с блеском молнии появилось копьё, гулкий удар о каменный пол — и стены оделись голубыми, расписанными белыми птицами обоями, кровать укрылась скользким жаккардовым^[2] покрывалом, а портьеры скрыли за собой голый туманный лес, что виднелся из массивного высокого окна без стекол и ставней. Зажглись свечи, взлетели световые шары. И сделалось почти уютно, спокойно…

Один назвал это место Нетленным: своей обителью, частью реальности, принадлежащей ему одному. На веки. Хелена не нашла в себе сил вслух съязвить, что при наличии собственного замка он постоянно занимает их гостевую спальню. Хотя, если здесь всё было таким, каким показалось ей сначала, она могла понять.

Сколько прошло времени с того момента, как Один ушёл, сказав, что ей нужно прийти в себя, Хелена не знала. Наверно, много: остыл обжёгший язык и нёбо напиток, мерцающие огоньки свечей опустились ниже на восковых ножках, самый большой и неповоротливый световой шар описывал по потолку пятнадцатый круг. А она всё ещё чувствовала руку Одина на спине, его подбородок, уткнувшийся в макушку, то, как он гладил её по голове — и молчал. Такой простой жест! — а она не знала, как к нему относиться. Это было и тепло, и нежно, и по-отечески, и на каком-то совершенно ином уровне понимания. На том уровне, на который пускать она никого не собиралась.

Прикусив губу, Хелена медленно встала, подошла к окну и отодвинула тяжёлый брокат^[3], расписанный расползающимися цветами, как покрывало на постели. За окном ничего и не изменилось: тот же туман, те же голые деревья, и никак не понять, какое время суток за серыми тучами. Когда всё произошло, занимался закат. Сейчас, должно быть, время двигалось к ночи. А в комнате — ни одних часов…

Хелена сжала ткань штор. Ей нужно было поговорить с Одином. Сейчас же.

И, будто читая мысли, он появился. Только вместо привычно вибрирующего воздуха об этом возвестила скрипнувшая дверь.

— Тебе лучше? — спросил Один.

Хелена пожала плечами. Руки не тряслись, не было ощущения, что всё, что она видит, раскрошится в следующую секунду. Всё было абсолютно нормально. Только пусто. Можно ли это было назвать «лучше»?

— Мне нужно вернуться домой, — прошептала Хелена, на большее голос оказался неспособен.

— Зачем? Ты там ничем не поможешь.

— Я и не собираюсь помогать. Но я должна быть там. Особенно сейчас.

— Сейчас тебе нужно подумать о себе.

Хелена резко развернулась к нему.

— Я сама решу, что мне нужно, Один! Я говорила вам, что меня не нужно никуда забирать! И поучать меня не нужно! Я знаю, что я должна делать и где должна находиться. Ваш замок — не то место. Сейчас, возможно, решается судьба моего королевства! А я даже не знаю, мертва моя мать или нет…

Хелена замолчала, глядя в пол. Глаза её бегали; она снова и снова поддевала ногтем тонкий ободок кольца, пыталась его стянуть, но только оцарапывала кожу. Один сверлил её взглядом в ожидании.

— А вы знаете? — глухо и с подозрением спросила Хелена.

Он покачал головой.

— Но боги ведь… могут смотреть в будущее?

Один едва заметно усмехнулся и подошёл ближе.

— Могут. Но я не стану, даже если ты захочешь.

Хелена приоткрыла рот, чтобы возразить, может, настоять, но лишь кивнула. Хорошо, что он не знал. Иначе она бы заставила его рассказать. Он бы не смог отказать ей. Только хотела ли она на самом деле знать это сейчас?

— Ты боишься их? — вдруг спросил Один. — Своих видений.

Хелена подняла на него удивлённый взгляд и мотнула головой.

— Нет. Но мне от них плохо. — Она тяжело вздохнула. — В этот раз они были… Странные. Обычно приходят — как вы их назвали? — сущности. А сейчас… Будто мир дробился. И увеличивался. И мельтешил. Мне казалось, я сойду с ума. Или упаду, как она… Они так предупреждали, да? А я не поняла… У меня даже мысли не было. А теперь, — она моргнула; свечи расплылись, засияли ярче, и Хелена отвернулась — и от них, и от Одина — к мрачному лесу за окном, — мне кажется, что я во всём виновата. А я ведь хотела, как лучше. Если я бы умирала, я бы заставила весь мир на это смотреть! И весь мир был бы у меня на побегушках до последней секунды. И пусть бы они ненавидели меня, сколько влезет. Всё равно было бы по-моему. И… Я хотела, чтобы мир сделал то же для неё. Но я не думала, что всё обернётся… этим.

Бесконтрольный поток слов иссяк, и снова наступила тишина. Хелена едва слышно шмыгала носом. Один встал прямо у неё за спиной, так близко, что можно было чувствовать его тепло и энергию, и положил руки Хелене на плечи.

— Люди смертны, — проговорил он. — Такое случается вне зависимости от ваших действий и желаний. У её величества уже были приступы, и всё обошлось. Может обойтись и сейчас.

Она не ответила, лишь сильнее сжала губы. Могло. Конечно, могло. Только вот все те разы она не чувствовала, насколько всё близко и неизбежно. В те разы её не мучили видения. А сейчас…

Хелена закрыла глаза и глубоко вдохнула, быстро, словно невзначай смахивая слёзы с ресниц. Она прислонилась спиной к груди Одина, желая снова очутиться в коконе из его объятий, в котором прятала слёзы сразу после перемещения. Чтобы всё было просто и спокойно, чтобы её не могли достать ни ветры, ни проблемы, ни лишние нервы и чувства.

Один уткнулся ей в волосы, одна рука его съехала по плечу, сжимая кожу сильнее, другая легла на талию.

— Тебе нужно отдохнуть, — прошептал он, и шёпот его обволакивал. — Подальше ото всего.

Хелена поймала ртом воздух, вдыхая нервно, прерывисто. Медленно расслабила напряжённые плечи. Так не хотелось спорить. Хотелось лишь, чтобы мир ненадолго замер и дал время подумать и принять. Принять то, что казалось призрачным и нереальным. Наверно, Один был прав и сегодня ей не стоило возвращаться на Санаркс.

— Утром… — выдохнула Хелена, — ты перенесёшь меня домой…

— Конечно.

— А сейчас, — она открыла глаза, — отпусти меня и оставь одну. Я устала…

Его пальцы сжались сильнее, но ещё секунда — и Один отступил. Никаких возражений, никаких попыток удержать.

Хелена недолго смотрела на закрывшуюся дверь, а потом выдохнула и покачала головой. Кокона, который она желала, не получилось. Это было что угодно, но не он.

* * *

— Порой Один понимает всё слишком буквально, — цыкнул сэр Рейверн, услышав сухой ответ Хелены о том, где она была ночью.

— Пожалуй, — согласилась Хелена, глядя на свои руки. — Что с моей матерью?

— Её величество жива. Пришла в себя посреди ночи. Жаловалась, что в комнате душно, пыталась отказаться от лекарств, конечно, заявила, что отлично себя чувствует…

— А на самом деле?

— На самом деле у неё жар. Она постоянно в бреду и повторяет одно и то же. — Он покачал головой, уставившись в никуда с таким жутким выражением, словно лицо королевы всплывало перед глазами, сглотнул и продолжил: — Ей вряд ли станет лучше, ваше высочество. Болезнь действует на сердце, и вы знаете…

Он замолчал, взглянул в пол и тут же поднял глаза на Хелену. Она выглядела безучастно, тихо произнесла: «Понятно». Голос едва заметно дрогнул. Не говоря больше ни слова, она поднялась и ушла. Порывалась зайти к матери, но не смогла — и просто закрылась у себя.

Оставалось только ждать.

Это было мучительно. Это выводило из себя. Она не могла усидеть на месте и мерила комнату шагами, вздрагивая каждый раз, когда открывалась дверь. Но это были слуги, всегда только слуги…

Один не появлялся, сэр Рейверн тоже. Он проводил всё свободное время в покоях мадам Арт. Врачи позволяли заходить туда только ему, и в глубине души Хелена была за это благодарна. Если бы она не навещала мать только из страха увидеть её измождённое лицо, она бы осудила саму себя. Так у неё было оправдание.

А время текло неправильно. Хелена не замечала, когда день сменялся ночью и наоборот, и не знала, во что верить, на что надеяться. Она готова была услышать любой исход, только бы её не томили съедающим нервы ожиданием, но никто не говорил ей ни слова. И она только мучилась предположениями и размышляла, что же будет дальше. Что будет с ней самой и с королевством.

Прошло три дня, прежде чем она узнала: сэр Рейверн сам появился на пороге её комнаты. Хелена поднялась ему навстречу и замерла. Осунувшийся, растрёпанный, без пиджака, он посмотрел на неё пустыми покрасневшими глазами и глухо произнёс:

— Её величество умерла.

И дверь закрылась.

Хелена села на край кровати, глядя в никуда. Уши закладывало от пульсации крови. Осознание слишком резко ворвалось в разум, захватило его и не оставило места ни для чего больше. Даже для чувств.

Никаких слёз. Никаких истерик. Всё просто кончилось, оборвалось, и наступившая тишина оказалась страшнее мучительного ожидания.

Они никогда не были достаточно близки. Никогда не любили друг друга той тёплой семейной любовью, которая должна была быть у матери и дочери. Никогда не пытались перешагнуть через гордость и понять друг друга. А теперь никогда и не смогут.

* * *

Над замком спустили флаги. Затихшая столица с утра — словно нарочно облачного и прохладного, предвещающего скорую осень с затяжными дождями — встречала одетых в чёрное людей. Несмелые растерянные фигуры собирались кучнее на подъездной площадке, откуда дорожки вели вниз по холму в мраморный парк; переговаривались вполголоса и ждали. О болезни королевы знали все, но, казалось, никто неверил, что всё могло закончиться так.

Один, тоже облачённый в чёрные костюм и плащ, сидел в кресле, закинув ногу на ногу и следил за Хеленой. Та придирчиво разглядывала себя зеркале.

— Ты ведь понимаешь, что идеальный вид сейчас ни к чему? — спросил он с усмешкой.

— Понимать я могу что угодно, — сказала Хелена, поворачиваясь к нему и окидывая холодным взглядом. — Но они ждут, что я буду выглядеть и вести себя так, как им того хочется. Так вот им, пожалуйста! — Она развела руками, показывая свой наряд.

Один смотрел, не отрываясь. Ему нравилось, как траурное платье обтягивает её фигуру. Как из строгой причёски небрежно выбивается несколько тёмных локонов. Как сверкают чёрными опалами шпильки и серьги. Будто капли дождя запутались в волосах. Льдисто-голубые глаза казались ярче и светлее с чёрной подводкой. Обществу такое не может понравиться, люди бы осудили любую за подобный вид. Но Хелена играла по правилам настолько, насколько хотела. Ей было плевать, скажет ли кто, что она неправильно скорбит, носит украшения и яркий макияж. Ей было так проще: чтобы никто не знал.

Один поднялся, подошёл к Хелене и предложил взять его под локоть. Она надула губы, посмотрела на него исподлобья, но обвила его руку своей, и Один переместил их вниз. Сэр Рейверн ждал у выхода в парк, стоя в тени, чтобы никто не видел его бледного усталого лица. Его скорбь можно было чувствовать: она окружила его, отпечаталась на лице и во взгляде, забралась в складки одежды. Находиться рядом было жутко и неприятно.

Сэр Рейверн не разговаривал с Хеленой неделю — ни о делах, ни о похоронах, за которые всю ответственность взял на себя, ни о чём-либо вообще. И сейчас он тоже ничего не сказал — лишь кивнул в знак приветствия. Он оделся во всё чёрное. На его камзоле не было ни медалей, ни блестящих кантов, ни серебряных пуговиц. Понять по его лицу, осуждает ли он её, Хелена не смогла, но на кратчайший миг подумала, что серьги или шпильки, наверно, были лишними. Но менять ничего не собиралась. Уже было поздно в любом случае.

Хелена мельком взглянула на Одина и отпустила его локоть. Сжала кулаки. Сжала губы. Глубоко вдохнула — и шагнула на свет.

* * *

Она стояла, скрестив руки на груди. Лицо стало непроницаемой маской с застывшим выражением. Яркие глаза смотрели в никуда. Губы были сжаты, а брови сведены над переносицей. Она не казалась грустной, просто сосредоточенной глубоко внутри себя. И Эдвард не мог отвести взгляд.

Он цеплялся за неё, как за единственную соломинку, за последний островок, который удерживал его от того, чтобы не сойти с ума. Похороны напоминали о годах войны: мрачные, гнетущие, только не растекшиеся по всей стране, а сосредоточенные в одном месте — в мраморном парке Санаркса, где кроме пустых взглядов живых людей, всех преследовали взгляды белых изваяний. Эдвард ненадолго замер перед статуей Гардиана Арта. Похороны короля Санаркса выветрились из памяти, стёрлись временем и весельем, а теперь Эдвард, трепеща изнутри, глядел в суровое лицо человека, которого едва помнил. Тот смотрел сверху вниз белыми глазами без зрачков и усмехался в густую бороду.

Эдвард поёжился и поспешил за родителями и братом. Филипп был один, прятал руки и не отвечал ни на какие вопросы; оставалось только гадать, что именно не так. Всё, что Эдвард пока понимал: за время его отсутствия произошло что-то серьёзное и это «что-то» прошло мимо него.

Он встал рядом с Филиппом, вдохнул и замер. Гремели бьющие в небо орудия. А над могилой поднялся белоснежный камень. Не шикарная почти живая статуя — монолит с вырезанными цветами, усыпанными разноцветными драгоценными камнями; с замысловатыми орнаментами и лицом мадам Арт.

Все молчали. Взгляд Эдварда украдкой скользнул с колонны в сторону. Хелена, сжимая одной ладонью другую, смотрела на статую, как заворожённая. А потом грянул последний залп — и люди начали окружать её и стоящего рядом Элжерна Рейверна. Эдвард хотел подойти тоже, но его вытеснило потоком, и он издали смотрел, как между чужими головами мелькает её бледное лицо, а застывшие глаза уже потеряли то необычное выражение, которое он заметил минуту назад.

Люди выражали соболезнования, кто-то пытался дотронуться Хелене до руки или до плеча, и она неприятно вздрагивала и хмурилась, сильнее погружаясь в прострацию. Ей казалось, что ещё немного — и она задохнётся от такого количества людей в такой неподходящий момент. Никто не понимал, что с ней и что ей нужно. Во взглядах мелькали вопросы, которое никто не решался задать. А ей всего-то нужна была тишина. Не слёзы женщин, которые видели мадам Арт в последний день, когда та была в сознании, и точно не дежурные полные деланого сожаления речи.

Эдвард думал попробовать ещё раз, но Филипп мотнул головой, мол, оставь это. И он послушался.

* * *

Официальная часть кончилась, все слова сожаления были сказаны и приняты, неотложные вопросы — решены, а встречи — назначены. Люди быстро исчезали, спасаясь от тяжёлой атмосферы уныния. Лишь редкие дамы до сих пор вытирали глаза, а пожилые мужчины прогуливались меж статуй, как чёрные тени. Эдвард краем глаза заметил, как один из них поклонился Гардиану Арту, и по телу пробежала нервная дрожь.

Сам же он смотрел только на одного человека, и решимость росла в нём с каждой секундой. Хелена поднималась по холму к тянущейся к замку галерее одна, и всё внутри вопило Эдварду, что он должен к ней подойти. Он даже не знал, что сказал бы. Наверно, тоже какие-то слова соболезнования, ведь это было вежливо и оправдывало его, возможно, неуместные порывы.

— Эд? — нетерпеливо позвал Филипп. Они собирались уезжать.

Эдвард ещё раз кинул взгляд на удаляющийся силуэт и крикнул:

— Пять минут, Фил. Пять минут! — И убежал, не давая брату возразить.

Догнать её было несложно. Хелена понуро шла в полном одиночестве по длинной продуваемой галерее, никуда не спешила и изредка бросала взгляды на мраморный парк через огромные незастеклённые окна-порталы.

Эдварду казалось, что его шаги гремят в зловещей тишине, и она наверняка уже знала о его присутствии, но не оборачивалась. Наверно, стоило её окликнуть, но страх и предвкушение сплелись в огромный болезненный узел, слепили горло, не давали сказать и слова. И Эдвард молчал. Его руки подрагивали, и он даже испугался, когда Хелена вдруг остановилась.

Он замер тоже. Их разделяла пара метров. Сердце колотилось как сумасшедшее, и, наверно, грохотало на весь коридор.

Хелена осторожно обернулась и передёрнула плечами от неожиданности.

— Сэр Керрелл… — произнесла она, и Эдварду почудилось разочарование в её голосе. — Я думала, это… кто-то другой…

Он потупился, а потом поднял голову со смущённой улыбкой.

— А это всего лишь я.

— Я ничего не имела в виду…

— Всё в порядке! — поспешил заверить Эдвард. — Просто там было так много людей. И я не мог подойти и сказать…

Он оборвался на полуслове. Хелена замотала головой.

— О небо! Да не нужны мне ваши сожаления! Как будто они что-то изменят. Я только от этого сбежала! Если вы шли за мной лишь затем, чтобы сказать, как вам жаль, — можете уходить.

— Извините, ваше высочество, — сказал Эдвард, складывая руки за спиной.

— Вы ведь даже не понимаете… А теперь, — она фыркнула, — вы, наверно, ещё и осуждаете меня.

— Я не в праве вас осуждать.

Его взгляд блуждал по плитке под ногами, отмечая все сколы, трещины. Крошечная букашка проползла по стыку и скрылась в щели между полом и стеной.

Хелена прислонилась к стене у окна и отвернулась к мраморному парку. В нём уже было пусто. Остались только застывшие белые силуэты — его вечные обитатели.

— Лучше осуждайте, — устало сказала Хелена, впиваясь ногтями себе в локти. — Им это нравится. Вас посчитают нормальным представителем общества.

Эдвард рассмеялся.

— У меня пока не было с этим проблем! Разве что друг назвал идиотом.

— Друг понимает, о чём я.

Эдвард тоже понимал и не знал, что ответить. И поэтому просто смотрел. Смотрел, как обычно. Молча. С расстояния. Не смея даже просто подойти ближе. Хотя так хотелось присесть рядом, на тонкую каменную оконную перегородку, и поговорить, будто они были друзьями.

Но нет. Не были. И Эдвард молчал.

Хелена на него не смотрела и, верно, забыла, что он здесь. А потом лёгкая улыбка скользнула по её губам.

— Это начинает походить на традицию, — сказала она. — Вы встречаете меня в тёмных коридорах в не лучшие моменты, а потом слушаете то, что не стоит слышать никому.

Поражённый Эдвард рассмеялся. Тихо и неуверенно.

— Это действительно может стать традицией!

— Не стоит. — Хелена посмотрела ему прямо в глаза. — Подобные встречи не оборачиваются ничем хорошим. Говорить людям гадости приятно до определённого момента. Момента, когда эти гадости возвращаются к тебе.

— Всё, что происходило там, там и оставалось…

— Хорошо. Спасибо.

Их взгляды снова встретились, и Эдвард мог поклясться, что видит искреннюю благодарность в глубине её уставших глаз. А потом, не разрывая этой приятной связи, Хелена произнесла:

— Мне жаль, что я тогда сорвалась на вас.

Эдвард хотел ответить, сказать, что всё пустяки, но послышались шаги. Хелена взглянула ему через плечо и напряглась, изменившись в лице. К ним широкими шагами приближался Один.

— Ваше высочество, — сказал он, будто Эдварда не существовало. — Сэр Рейверн попросил вас пройти к нему.

— Сэр Рейверн не может подождать? — спросила она, скрещивая руки на груди.

— Я опять прерываю тебе интересную беседу? — поинтересовался Один.

Хелена закатила глаза и повернулся к Эдварду.

— Простите, сэр Керрелл. Может, у нас получится поговорить в другой раз.

Он развёл руками, а потом ещё долго смотрел им вслед. Обещанные пять минут успели трижды истечь, но возвращаться совсем не хотелось. И только когда Хелена и Один скрылись в проёме, ведущем в замок, Эдвард вздохнул и пошёл обратно. Ему предстоял долгий путь по парковым дорожкам к карете…

Хелена и Один недолго шли молча. Она крутила кольца, смотрела в пол, а потом вдруг остановилась. Один обернулся и вопросительно поднял брови. Хелена смотрела на него как на предателя, и в словах её звучали разочарование и горечь:

— Почему тебе обязательно всё портить? Что не так с ним? Он тоже «тёмная материя»?

— Нет, — спокойно ответил Один. — В этот раз сэр Рэйверн на самом деле хочет тебя видеть. И это важнее разговоров с мальчишками.

25

Хелена неотрывно смотрела на бумагу, написанную почерком отца, и пыталась осмыслить увиденное. Сидела, прикусив ободок кольца, и водила взглядом по толстым, округлым, неровным буквам, видимо, написанным во время болезни. Уже даже не вчитывалась: она прочла её столько раз, что могла бы рассказать наизусть. Говорить не хотелось, огромный ком сдавил горло, всё внутри заполняло чувство, что её предали. На глаза накатывали злые слёзы, но Хелена не позволяла себе плакать. Она провела пальцами по до сих пор переливающейся заклинанием подписи отца и выдохнула:

— Понятно. — Хелена подняла глаза на сэра Рейверна. — Зачем вы мне это показали? Что мне теперь с этим делать?

Он покачал головой.

— Я посчитал, что вам стоит знать, миледи.

— Я должна была узнать об этом сразу же! Что изменится теперь, когда я и так единственная, кто может получить трон?

— А что бы это изменило тогда? — спросил сэр Рейверн слишком спокойно и отстранённо. — Никто бы не позволил шестнадцатилетней девчонке править страной.

— Это не вам решать!

— Это то, что решил бы Совет.

— Вы не можете знать наверняка. Вы даже не член Альянса. А мой отец был, и он знал, что делает. Они бы увидели бумагу и…

— И что? — Он всё ещё смотрел куда-то мимо, но слова его звенели сталью. — Думаете, они бы с радостью отдали вам престол? Несовершеннолетней, незамужней, не умеющей править и отделять личные прихоти и обиды от политических игр?

— Не смейте со мной так говорить!

— С вами будут говорить на равных люди в два раза старше, и они не будут подбирать выражения.

— Мне плевать на них. Я тоже умею скалиться, сэр Рейверн. Но с вами мы не на равных. Вы — мой подчинённый, так что не смейте так со мной разговаривать!

Сэр Рейверн посмотрел на неё в упор. Хелена сверлила его жёстким, властным взглядом, а он даже не пытался бороться — всё равно видел, что прав: в её словах было столько обиды, столько затаённой холодной злости. Но, быть может, и ему не стоило вываливать на неё всё сегодня. Нужно было дождаться завтра…

А потом он мотнул головой. Нет, не нужно было. Любое промедление будет стоить не только его нервов, но и, возможно, безопасности королевства.

— Прошу прощения, миледи, — сказал сэр Рейверн, взяв себя в руки. — Я всего лишь хочу дать вам понять, что для многих членов Альянса невыгодно ваше восхождение на престол. И Совет может пойти навстречу им — они в большинстве. И, полагаю, вы не тешите себя иллюзией, что никто не попробует выставить вам грабительские условия или подсунуть неугодных женихов? Или не станет вам угрожать? Быть правящей королевой опасно. Особенно в той ситуации, которая складывается сейчас.

— Я ничего боюсь, сэр Рейверн. И я справлюсь, даже если вы не верите, что я на это способна.

— Я буду счастлив, миледи, если у вас всё получится. К сожалению, завещание его величества не даёт вам прямого права надеть корону. Его величество хотел как лучше, но его слова не в силах отменить всеобщий закон. И решение полностью лежит на членах Совета.

Хелена зло глянула на него исподлобья и сморщила нос.

— Отвратительный закон! Они хотят оставить Санаркс без правителя, когда ему особенно нужна защита.

Сэр Рейверн с грустной и усталой усмешкой поднял брови.

— Вы верите, что сможете защитить Санаркс? Полагаю, Один рассказал вам, от кого нужна защита, а по тому, что вы без спроса роетесь в моих бумагах по крайней мере последний месяц, могу судить, что масштабы угрозы вам тоже известны.

— Именно, — кивнула Хелена без капли смущения. — Но я не боюсь и его тоже, и я сделаю всё, что могу и не могу, чтобы не позволить каким-то самозванцам с Форкселли потревожить мою страну.

— Тогда вы знаете, как получить трон.

Хелена отвернулась, насупившись, и скрестила руки на груди. Идти на поводу у глупых, старых как свет законов она не хотела даже сейчас. Даже если это было бы проще всего — она знала, что желающие найдутся и ей потребуется всё существующее во Вселенной терпение, чтобы пережить наплыв падких на корону женишков. Она поёжилась от представленной картины, и мысли понеслись по разуму, заведённые, как волчки; они добирались до самых дальних закоулков сознания, пытаясь выцепить хоть что-то: обрывок фразы или текста, любую ситуацию или зацепку. Должен же быть другой способ!

Сэр Рейверн изучал её внимательным взглядом. Что-то в ней изменилось за два года, и он ловил себя на мысли, что Хелена смогла бы удержать страну просто тем, что на корню, резко и безжалостно, пресекала бы любые попытки вмешиваться в её политику — и гнула бы свою линию. И это несмотря на все юношеские обиды и злобу. А может даже благодаря им.

Только сначала ей нужно было что-то решить. Но пока она лишь хмурилась, то и дело поджимала или прикусывала губы и постукивала ногтями по деревянному подлокотнику. Рейверн не верил, что Хелена с ним согласится и выберет наиболее простой и быстрый способ — для этого нужно было перешагнуть через гордость и столкнуться с реальностью, где придётся выбирать из предложенных вариантов — и быстро, даже если те не столь желанны и шикарны, как она ждёт.

— Я знаю! — вдруг воскликнула Хелена. Её лицо просияло от предвкушения и радости, что она наконец нашла лазейку. Возможно, единственный шанс обойти такой ненавистный закон.

— Что же вы придумали, миледи? — с подозрением спросил сэр Рейверн.

Хелена оживилась, поднялась и подошла к его столу, стреляя глазками и играя пальцами.

— Помните, — заговорила она, и голос её звенел, — как Филипп Керрелл получил какой-то там доступ к делам Пироса? Я помню это из разговоров отца. Он тогда сказал, что будет забавно взглянуть в лицо Элиада Керрелла, когда тот узнает, кто посоветовал его сыну обратиться к мадам Монтель. Её превосходительство всегда хорошо относилась ко мне. К тому же она представитель Совета. — Хелена с улыбкой повела плечами. — Я напишу ей! Уверена, она сможет помочь!

Она смотрела с таким выражением, будто только что победила закон, и сложно было решиться её разубеждать, но сэр Рейверн, разведя руками — и тут же снова переплетя пальцы, — сказал:

— Мадам Монтель лично не занимается вопросами престолонаследия, ваше высочество. Принц Керрелл просил не трон, а доступ в архивы и возможность присутствовать на политических заседаниях.

Счастливое выражение сошло с лица Хелены, сменившись подозрительным и настороженным.

— Вы считаете, что моя идея провалится?

— Я считаю, что вам не стоит полагаться только на неё.

Хелена подняла подбородок, глядя на сэра Рейверна строго и недовольно из-под опущенных ресниц.

— Я всё равно попробую, — упрямо сказала она, и ему ничего не оставалось, кроме как кивнуть: в конце концов, кто он был такой, чтобы запрещать ей писать письма.

* * *

Сэр Рейверн оказался прав: мадам Монтель не могла принимать такие решения одна, и это в любом случае нужно было переадресовать в суд от Совета. Но она со сдержанным одобрением поблагодарила за обращение к ней лично и как представитель Альянса в Совете Магии обещала сделать всё возможное, чтобы повлиять на решение, и Хелена хваталась за эти слова, как за воздух. Теперь ей нужно было только написать новое, более официальное письмо-прошение, приложить завещание отца, отправить и…

— Посмотрите, — сказала она сэру Рейверну. — Их такое устроит?

Он пробежал взглядом по тексту без вопросов и даже не изменился в лице, что уже настораживало. Хелена пыталась это списать на то, что сэр Рейверн в принципе стал более закрытым и угрюмым после смерти её величества, но неуверенность снова заставляла крутить кольца на пальцах, то снимать, то надевать их и постоянно хмуриться, смотреть, почти не моргая.

Сэр Рейверн вздохнул, поднимая взгляд, и положил письмо на стол.

— Вряд ли я могу посоветовать вам что-то, — покачал головой он.

— Вы советник, разве это не ваша работа?

Его губы дрогнули в подобии усмешки.

— К сожалению, деловая переписка с Советом Магии не входит в мои компетенции. Структурно, по языку — всё отлично. Вы уважительны, точны, приводите достойные аргументы в свою пользу. Если их достаточно, я сомневаюсь, что у них есть веские причины отказывать вам, ваше высочество.

— Надеюсь.

Хелена забрала со стола письмо, ещё раз прошлась по нему взглядом, нахмурилась и мотнула головой. Они ей откажут. Она сама могла бы назвать тысячу и одну причину почему, да и сэр Рейверн перечислил их буквально вчера.

Но у неё был шанс. Может, крошечный, но был. И она не была бы собой, если бы не попыталась.

* * *

Эдвард сидел у Джонатана. За окном гудел и гремел Мидланд, и дрожь проходила по спине — приятная и будоражащая. Он устал от однообразной тишины военного полигона с монотонным позвякиванием мечей или жужжанием магических зарядов, и город, такой живой, ощущался глотком такого недостающего воздуха — воздуха, сотканного из духов, пыли, смазки для колёс и свежей выпечки. Наконец он чувствовал себя комфортно и на своём месте. Джон был прав: военная карьера не для него, он не Филипп, он так не сможет.

Но всё же полигон, где Эдвард провёл почти полгода, его испытал; ему даже показалось, что он вырос, стал увереннее. Жаль, что не во всём: когда дело доходило до чувств, он терялся и выставлял себя дураком даже сильнее, чем лет в пятнадцать.

Сложно было не теряться, когда что-то такое желанное оказывалось слишком близко — и всё ещё вне досягаемости. Он даже представить не мог, какие извилистые — или, напротив, прямые — дорожки могли привести его к тому, чего он хотел, и насколько крепка должна быть хватка, чтобы это что-то удержать.

Эдвард со вздохом откинул голову на твёрдую спинку дивана и удивился: теперь он мог видеть не только белый потолок над головой, но и верхушку окна, из которого виднелся кусок неба. Черепичные крыши Мидланда, казалось, готовы были нырнуть в эту яркую, чистую лазурь, разлившуюся под — над — ними.

Долго подивиться неожиданному углу обзора, от которого заболел затылок, не удалось: скрипнули половицы, и Джон вошёл в гостиную с парящим подносом. На том стояли две чашки да чайник, из носика которого тонкой струйкой выплывал пар.

— Чай? — удивился Эдвард.

— Не хочешь?

— Я… Просто не думал, что его варишь ты…

— У меня получается лучше, чем у слуг, — заявил Джон, а взгляд его на мгновение метнулся в сторону. — Я как-то попробовал… За это время столько интересных чаёв открыл! Попробуй. Он по-настоящему крепкий. Может, хочешь чем-то разбавить?

— Эм-м, нет, пожалуй…

Эдвард задумчиво смотрел, как взлетевший чайник наливает заварку. Янтарная струя светилась и журчала, приятный крепкий травянистый аромат плыл по воздуху, но все мысли крутились вокруг одного: Джонатан заваривал чай сам. Дверь тоже открыл он. Если совсем честно, то, кроме разве что гувернантки, проскользнувшей из комнаты в комнату, Эдвард не видел ни одного слугу с момента прибытия, — ни краем глаза, ни в тени, ни случайно мелькнувшим куском одежды. Не слышно было торопливой поступи, шуршания юбок или шарканья подошв, даже тихие голоса, доносившиеся из одной из комнат, явно принадлежали Эми и той самой гувернантке. Кроме этого — тишина. У Джона, который любил командовать.

— У тебя всё в порядке? — осторожно спросил Эдвард. — Как идут дела? Мы не виделись почти полгода.

— Я живу в Мидланде, какие могут быть проблемы? — рассмеялся Джонатан, но вышло натянуто. Эдвард ему не верил, это читалось по лицу, поэтому Джон вздохнул и сел на диван. — Нормально всё. Жить можно. Пока я могу позволить себе этот дом, мы в порядке.

— Может, вернёшься на Пирос? Мидланд — чуть ли не самое дорогое место в мире!

Джонатан покачал головой.

— Нет. Я не вернусь. Не в ближайшее время. Я работаю, у меня есть деньги. Пока немного, но хватает. Должно стать лучше. — Его воодушевление звучало так, будто он хотел убедить в первую очередь себя. Эдвард молча слушал и пил чай, а Джонатан продолжал: — Всё-таки связи у меня есть. И знаешь, это забавно — смотреть на нас с другой стороны. Кто мы по сути? Титулы наших отцов! У нас нет своих денег, своих дел, и нам ничего не нужно, пока не случается что-то из ряда вон. Надо было думать, конечно, раньше. Может, заняться чем-то, о чём говорил отец, а то такая забавная ситуация: все мои знания, связи и умения — они ничто! Они никому не нужны.

— Ну, — протянул Эдвард, — чай у тебя и правда весьма неплох! Может, как только вернусь в замок, договорюсь и найму тебя, кхм, готовить мне чай. — Он поднял кружку, неловко посмеиваясь. Джонатан скривился. — Это неплохой оклад!

Джон закивал, глядя в сторону, и Эдвард даже допустил мысль, что тот в самом деле раздумывает над предложением, но быстро одёрнул себя: это была шутка, — довольно глупая, если честно, — такой должности даже не существовало, а если б и существовала, то явно не для Джонатана — тот имел квалификации повыше и заставлять его готовить по утрам чай было бы крайне глупым вложением.

— А чем ты вообще занимался? — спросил Эдвард, отставляя чашку.

Джон упёрся локтями в колени, складывая ладони, и его большие пальцы стали бороться друг с другом.

— Я… Да разное… — просипел он, не глядя на друга. — Тебе не понравится.

Но Эдвард смотрел настойчиво, взгляд его пробирался под кожу и выпытывал информацию даже без слов. Джонатан обречённо вздохнул и, прежде чем ответить, призвал бутылку коньяка и две стопки. Пробка выскочила, и обе рюмки наполнились.

— Я не смог обратиться к тебе, — начал Джон очень глухо; взгляд его плавал в коньяке, палец проходил по гранёному ободку. — Ни к тебе, ни к Филиппу. Я спрашивал Мариуса, и тот сказал… — Джонатан проглотил воздух и тут же опрокинул в себя коньяк. Вздрогнув, он поднял глаза на Эдварда и выпалил: — Я обратился к Лифу. Он написал несколько рекомендаций, нашёл парней — Санаркс, Нур, Вейер, — тем нужны были документоведы, и ключники, и вообще разные специалисты. Я просто делал всё, что мог. Но ты понимаешь, что это… Не что-то вечное.

Смелость кончилась со словами. Джон осел в кресле, будто из него выпустили воздух, и уже не мог подняться, выпрямиться. На Эдварда он уже не смотрел — и так увидел достаточно: и тенью мелькнувшее осуждение, и будто бы даже разочарование, и то, как он сжал кулак, наверно, думая, что Джонатан не видит. Конечно, Эдвард злился. Сейчас он винил Лифа во всех смертных грехах, во всех проблемах. Наверняка и поступок Джона — лучшего друга! — расценивал как предательство. И тот ждал, когда Эдвард на манер своего старшего брата начнёт рассказывать о том, почему Лиф Стофер по умолчанию плохой вариант, но Эдвард лишь тихо сказал:

— Ладно, забудем.

— Действительно, — тут же кивнул Джонатан. — А как вы, ваше высочество? Ты в отпуске? Скоро возвращаешься на полигон?

Повисла короткая пауза.

— Я… — протянул Эдвард. — Я не возвращаюсь. — Джонатан тут же подпрыгнул и вытаращился на него. Эдвард пояснил: — Я ещё не говорил с отцом, но я не вернусь туда. Что угодно сделаю — но не вернусь. Ты был прав: мне там не место. Я чувствовал себя идиотом каждый день с самого прибытия. И больше я так не хочу. Мне кажется, что я теряю время.

— Ну-у, возможно. Что насчёт промывки мозгов? Сработал твой план побега?

Эдвард покачал головой. На самом деле стало даже хуже.

— Ясно, — цыкнул Джонатан. — Ну что ж, ты сделал всё, что мог… Я так и знал, что она того не стоит. Тебе просто нужно было найти кого-то, с кем переспать, а потом думать чуть более трезво.

Эдвард прыснул. Он на самом деле даже пару раз думал о том, чтобы выйти в отгул, приехать в любой — даже самый бедный и захудалый — салун и уединиться с первой попавшейся красавицей. И так ни разу он никуда не поехал. А теперь думал: вдруг бы сработало? Отпустило бы? Может, это не была такая уж плохая идея?

— О чём это вы? — голос Эмили, светлый и беззаботный, заставил Эдварда и Джонатана обернуться. Она смотрела на них с улыбкой, игриво опершись на косяк дверного проёма, и оба они понимали: не нужны ей были повторы, она и так всё слышала.

Но Эми переспросила:

— Ну так что?

Она стреляла глазами то на Джонатана, то на Эдварда, пока подходила к ним. Светлые волосы легкими волнами струились по плечам и падали на нежно-розовое свободное платье. Джон изменился в лице: он затаил дыхание, просветлел и не мог оторвать взгляд. Эмили села с ним рядом, расправив плечи и сложив руки на коленях. На его коленях.

— Ни о чём, — выдохнул Джон с улыбкой. — Просто кто-то безответно влюбился.

— Интересно! И кто же это?

Эмили рассмеялась, пуская озорной взгляд в сторону Эдварда. Тот покачал головой.

— Никто, абсолютно.

Он чувствовал себя до боли неловко, будто вторгался в чужое пространство, нарушал чужую идиллию, которая проходила не лучшие времена, но оставалась такой же, как и раньше: спокойной и счастливой. И крепкой, несмотря на все сложности и неурядицы. И так ли были нужны слуги, когда для счастья хватало одного человека рядом?

Эдвард, эгоистично, завистливо, хотел такого же: чтобы любимая девушка приходила к нему, садилась рядом, обнимала за шею, а он держал её руку и…

— Мне, наверно, пора, — сказал Эдвард, поднимаясь и надеясь, что не выглядит сильно потерянным или мечтательным.

— Почему? — Эмили взмахнула ресницами. — Ты не останешься до вечера, Эдвард?

— Нет, Эми, увы. Мне ещё нужно поговорить с отцом, пока есть время. Мой отгул не очень долгий.

— Пока что, — заметил Джонатан и тоже встал.

Эдвард горячо закивал.

— О да, я надеюсь, что он станет немного длиннее. Кстати! Если всё получится, может, мы встретимся на одном приёме на Пиросе через пару дней? Я приглашаю.

— Джон! — восторженно воскликнула Эмили, подпрыгнув на месте и захлопав в ладоши.

— Эд… — Джонатан взмолился и едва заметно покачал головой, поворачиваясь так, чтобы Эмили не видела отчаяния на его лице. — Может, позже?

— Нет! Я хочу видеть вас! — заявил Эдвард. — Вы мои друзья.

Джонатан сглотнул, глядя в пол. За его спиной Эми сияла улыбкой и, прикусив губу, уже о чём-то размышляла с лукавством во взгляде, перебирая пальцами.

— Давай я тебя провожу, — сказал Джон, встряхиваясь, и они пошли к двери, ничего не говоря, пока не оказались в коридоре. Только там, оглянувшись на светлую гостиную и оставшуюся там жену, Джонатан поднял на Эдварда осуждающий взгляд.

— Зачем ты…

— Вам это нужно! Когда вы в последний раз куда-то выезжали? Только честно! — Джон молчал. Сочувственно улыбнувшись, Эдвард прошептал: — Ты посмотри, Эми ведь этого хочет.

— Я знаю, Эд. В этом и проблема. Я знаю, что она этого хочет, я и сам хочу. И ещё больше я хочу, чтобы она была счастлива со мной, но твои балы… Я не могу их сейчас ей дать; это ведь и платья, и украшения, и кареты для прибытия — мы не можем этого себе позволить.

— Да ладно тебе. — Джон хотел сказать что-то ещё, но Эдвард поднял руку, останавливая его, и стал рыться в карманах. Джон непонимающе следил за ним, пока Эдвард не выудил несколько рубинов размером с мизинец и, покрутив их в пальцах, сказал с напускной небрежностью: — Я тут про наш спор вспомнил. Ты говорил, что я не выдержу на полигоне, и… — Он закатил глаза. — Ты был прав. Ты выиграл.

И перекинул камни Джону. Тот посмотрел на их во все глаза, держа в руках, будто бомбы.

— Но ведь мы спорили, что… — начал было он, но запнулся и, чуть ли не задыхаясь, сунул рубины в карман, опуская голову и едва заметно краснея. — Спасибо. Нужно почаще с тобой спорить.

Эдвард рассмеялся, ударяя друга по плечу. Джонатан засмеялся тоже, но внутри у него скребли кошки, и чувство было донельзя жалкое. Он не нуждался в подачках Эдварда. Но если он в них и не нуждался, то для его семьи они были спасением. Он не мог позволить себе такую роскошь, как отказ.

— Ты слишком хорошо всё вывернул, Керрелл, — буркнул Джон, скрещивая руки на груди.

— Это всего лишь твой честный выигрыш, забудь об этом, — пожал плечами Эдвард. — Ну так что, я жду вас послезавтра?

— Да, — коротко отозвался Джонатан.

Он закрыл дверь за Эдвардом и уткнулся лбом в холодное дерево. Хотелось удариться о неё сильнее, разбить лоб в кровь, но вместо этого он вытащил из кармана один рубин, потёр в ладони, пробуя на ощупь все его грани и даже крошечные, едва заметные сколы, и тихонько рассмеялся. Честный выигрыш! Они спорили, что Эдвард сбежит через недели. И тот едва ли забыл или спутал, он хотел как лучше…

Джон со вздохом развернулся, чтобы увидеть с печальной нежностью смотрящие на него зеленые глаза. Эми ничего ему не скажет, но он и так знал, что она опять всё слышала, и ему оставалось только обнять её и верить, что она его не осуждает, не жалеет и что любит несмотря ни на что.

* * *

Если первые несколько дней Хелена была спокойна и в ней теплилась надежда на успех, то, чем сильнее отдалялась дата отправки письма в Совет Магии, тем больше накатывала нервозность. Она твердила себе, что у Совета много дел и обязанностей, что она и её проблемы — не единственные и, возможно, не самые важные, но подсознание начинало играть: во снах появлялись сверкающие руины ледяных замков, разбитые припорошённые мелкими резными снежинками куклы, в которых сложно было не узнать себя; видения — до ужаса реалистичные — рисовали глубокие трещины на стенах и потолках, разрывали обои, разрезали стёкла; пыль и паутина мерещились там, где их быть не могло, а исполинский чёрный зверь сверкал глазами и скалил зубы уже не только из углов спальни. Хелене казалось, что она сходит с ума.

И ведь нельзя было даже выехать на бал или приём — приличия не позволяли. Но приглашения приходили, летели к ней несмело, без надежды, ведь и они были частью приличий, эдакими знаками вежливости, которые отправляли, даже зная, что адресат откажет. Вот и Хелена с сожалением отказывала. Так мимо прошли и раут Мариуса для друзей, и приём на Пиросе, и ещё несколько, куда хотелось выехать, но было нельзя.

Вселенское терпение понадобилось раньше, и Хелена день ото дня повторяла себе, что совсем скоро она сможет намного больше, чем просто веселиться на балах. Нужно лишь дождаться.

На календаре уже наступила осень. Подходила к концу вторая неделя ожидания. Неделя бесконечная, скучная, мрачная, даже редкие проблески чистого неба за серыми тучами казались необычным, неуместным явлением. А ведь на Санарксе осень всегда начиналась летним солнцем, которое ещё не успело спохватиться и позволить прохладце вступить в свои права.

В этом году всё было иначе. Хелена холод не ощущала, но не могла не обращать внимания на то, как плотно сгущались тучи. Она гуляла по саду и размышляла, сколько ещё времени нужно осени, чтобы разразиться наконец дождями, которые небо копило, словно из жадности; и Совету — чтобы перестать над ней издеваться. Она почти ни на что не надеялась, не удивлялась отсутствию новостей, но постоянно об этом думала: даже если мысли начинались с чего-то далёкого и несвязанного, рано или поздно Хелена ловила себя на том, что считает дни.

Она смотрела в сторону мраморного парка, но не решалась туда пойти: даже перед статуей отца не хотелось показывать слабость, а она чувствовала себя слабой, беспомощной. Если бы он был рядом, он бы такого не допустил. Ей бы не пришлось ждать в этом страшном подвешенном состоянии, нервы не выжигали бы эмоции, и она была бы уверена, что всё пойдёт так, как хочется ей. Так, как завещал он.

Но надежда таяла. Хелена переставала ждать.

А потому, когда её прогулку прервал посыльный-телепортёр, просящий сейчас же пройти к сэру Рейверну, она сначала не поняла — а потом вздрогнула и вцепилась за предложенную руку. Телепортёр перенёс Хелену к дверям кабинета, сам постучал, открыл дверь и представил её.

Сэр Рейверн кивнул в знак приветствия. Он сразу отметил её взволнованный взгляд, приоткрытый рот и учащённое дыхание, будто она бежала, а не переместилась; Хелена крутила кольца, прикусывала губы и никак не пыталась скрыть тревогу. Ничего не говоря, он протянул ей сложенный конвертом белоснежный лист с тиснением по краям и едва заметным гербом Совета, который тускло переливался, пока Хелена разворачивала бумагу.

Сэр Рейверн смотрел на неё хмуро и напряжённо. Конвертов было два. Свой он уже прочёл.

Бумагу венчала украшенная вензелями переламутрово-золотистая надпись «Постановление Верховного Совета Магии». Хелена читала текст под ней — обычные чёрные чернила, строгие разборчивые буквы, — и глаза её становились больше и больше. Когда она подняла взгляд, сэр Рейверн едва удержался от того, чтобы не вздрогнуть: такой он был пронизывающий, полный холодной ярости и ненависти.

— Поздравляю вас, — слова её сочились ядом.

— Вы знаете, что в этом нет моей вины, миледи.

— Разумеется.

Она отбросила письмо, мотнула головой и ушла, хлопнув дверью так, что дрогнули книжный шкаф, канделябр и висящая на стене картина. Сэр Рейверн прижал пальцы к переносице, медленно проводя от неё ко лбу и обратно. У него болела голова, и что-то подсказывало, что болеть она будет ещё очень долго.

Воздух колыхнулся, и, нехотя открыв глаза, сэр Рейверн посмотрел на Одина. Тот поднял упавший на пол лист и усмехнулся.

— Вам смешно? — поинтересовался Рейверн.

— Да. Я нахожу это забавным.

— А мне показалось, что меня убьют.

— Вряд ли это сделает леди Арт.

— Уж не знаю, какая смерть была бы милосерднее.

— Вряд ли от её рук, — Один снова хохотнул. — Радуйтесь, что она этого не сделает. Значит, — тут же посерьёзнел он, — теперь вы регент, а ей придётся выйти замуж, чтобы получить трон?

Сэр Рейверн кивнул.

— Вас это интересует?

— Не так, как вам бы хотелось, Рейверн.

— Тогда я боюсь представить, за кого она выскочит назло мне.

— Посмотрим.

И Один исчез.

* * *

Долго просидеть в одиночестве Хелене не удалось: Один материализовался в комнате, и пришлось быстро стереть слёзы. Она забралась глубже на кушетку, подбирая под себя ноги, сжалась и отвернулась.

— Я всё равно знаю, что ты плачешь.

— Тогда уйди и не мешай мне! — Она всхлипнула и снова мазнула ладонью по щеке.

— Думаешь, они стоят твоих слёз?

Один подошёл ближе и опустился на корточки.

— Нет. Но у меня есть чувства, и по ним только что прошлись. Мне плохо. И обидно. И… Я не хочу плясать под их дудку, — заявила она совсем тихо, скрипящим, срывающимся голосом. — Я не буду этого делать!

— Даже мне приходится, Хели. Повернись ко мне.

Она мотнула головой. Один вздохнул и с почти незаметной улыбкой в уголках губ потянулся к её лицу.

— Не трогай меня, — просипела Хелена, но в этот раз он не послушался. Дотронулся до её щеки, проводя горячим шершавым пальцем вверх по мокрой дорожке, и поддел скатывающуюся слезинку.

— Посмотри на меня, — повторил он уже мягче, и пальцы касались лица легко, нежно.

Хелена нахмурилась, быстро прикусила губу и, шмыгнув носом, повернулась. Её глаза были красными, но смотрели всё равно строго и серьёзно, неприступно.

— Они хотят, чтобы ты играла по их правилам, — прошептал Один тем самым обволакивающим бархатным низким голосом, которому сложно было не поддаться, и его ладони накрыли собой её. — Так сделай это. И пусть они пожалеют.

Хелена молчала, сверля его взглядом, но Один видел: он поселил в ней тень сомнения. Ей нравится идея, что люди станут жалеть о решениях, принятых против неё; что она разыграет свою партию и оставит всех в дураках. Но что-то подсказывало, что он станет первым, кто пожалеет, когда она выйдет замуж.

26

Новости разлетелись быстро, будто их разослали всем и каждому и лишь для того, чтобы поглумиться. Хелена чувствовала себя ужасно неуютно, все мечты о балах развеялись, как дым, стоило ей прибыть, и она с удовольствием уехала бы домой, но у неё были обязанности. Особенно тяжело они легли на плечи сейчас, когда все думали, что она должна быть раздавлена, и оттого сильнее хотелось показать, насколько все неправы. Даже если они правы.

Один сопровождал её, это не обсуждалось, будто стало само собой разумеющимся, и вначале Хелена с неудовольствием думала, что его присутствие отпугнёт других, но он почти не появлялся рядом, и только его взгляд обжигал спину. Впрочем, смотрел не только он: сегодня, на её первом балу со смерти матери и после сокрушительного решения Совета Магии, удивляться всеобщему вниманию было бессмысленно. Все вдруг захотели с ней поговорить.

И Хелена общалась с другими гостями, как ни в чём не бывало обмениваясь дежурными фразами и вопросами: «Вы прекрасно выглядите! Кто шил ваше платье?», «Как ваши дети?», «Да-да, мне её очень не хватает», «Нет, я не думаю, что это станет проблемой», — ничего особенного. Ей что-то рассказывали, совсем как рассказывают друзьям, а она лишь улыбалась, кивала — и забывала и рассказчиков, и их истории через секунду. Какая разница, если она и так знала, что всё их внимание, вся учтивость — лишь притворство, лицемерие. В любой другой ситуации они бы с ней и не заговорили; возможно, единственным комментарием в её сторону стало бы искусно замаскированное под вопрос — совсем не оскорбительный, разумеется — замечание: «А не рано ли вы сняли траур, ваше высочество?»

Сейчас же они не смели, уж точно не в лицо. Хелене было даже приятно: люди чувствовали то, что она хотела, — страх. Если кто-то и расслабился из-за её неудачи, большинство понимало и чувствовало — скоро их судьбы будут зависеть и от неё тоже. С ней нужно считаться.

И пусть это было лицемерием. Пусть! Её не волновала честность — лишь произведённый эффект. Она давно поняла, что общество до иронии просто размывает своё мнение о приличиях и устоях, когда ему нужно.

Когда парад лживых улыбок и участия кончился, Хелена ушла к столику с напитками и закусками. Там уже ждал Мариус, последние минут десять посылающий ей выразительные взгляды и салютующий двумя бокалами сразу.

— Поздравляю, Хели! — он вручил ей один. — Ты выглядишь так, будто решение Совета тебя совсем не задело!

— А ты — словно помолвка с Розали тебя совсем не волнует.

— Что ж, ты читаешь новости. Один-один. — Мариус цыкнул и отправил в рот тарталетку. — И что ты будешь делать?

— Выйду замуж. — Прозвучало тихо, без эмоций, как самый обыденный факт, но Мариус, неуютно поморщившись, отвернулся к столу, с особой придирчивостью выбирая следующую закуску.

Хелена сделала глоток белого пузырящегося вина и без удовольствия обвела взглядом зал: отсюда открывался прекрасный вид на засиявшие золотом в свете шаров стены; на наигрывающий приятную тягучую мелодию оркестр, где живых музыкантов сидело штуки три или четыре; на каждое укромное ложе, на каждую дверь, за которыми таились тёмные пятна коридоров, комнат отдыха или игровых; на пёструю причудливую мозаику из платьев и камзолов. Мозаика жила: она текла, менялась, собиралась вновь. В ней было не разглядеть лиц, не разобрать разговоров — только присоединиться, нырнув в эту текучую жизнь. Но возвращаться пока не хотелось. У неё будет ещё много времени на это.

— Думаешь, сэр Один сделает тебе предложение? — вдруг спросил Мариус, косясь в сторону.

— Нет.

Брови Мариуса взлетели. В сторону он смотрел уже открыто и задумчиво, а потом пожал плечами и, пригубив искрящееся вино, сказал:

— Я б тоже на тебе не женился. Не то чтобы я когда-то собирался, но думаю, после у меня было бы мно-ого проблем и никакой власти.

— Не верю, что Розали менее проблематична. Она из тех, что слабо различает оборону и нападение.

— Твоя правда. Зато она горячая южная женщина! И очень прямолинейна. Вам, ваше высочество, недостаёт и того, и другого.

— Если я скажу, что мне плевать на твоё мнение, это будет достаточно прямолинейно, Мариус?

Тот широко улыбнулся и изобразил витиеватый поклон с прокручиванием ладоней. Хелена фыркнула и, задрав нос, отвернулась.

— Слушай-ка, — начал Мариус, извучал он подозрительно. — Насколько скоро, по-твоему, кто-нибудь попробует предложить тебе и руку, и сердце, да ещё лжи с три короба?

Хелена непонимающе моргнула, и Мариус глазам указал в сторону: к ним уверенным шагом приближался Роджер Кейз — последний, от кого Хелена ожидала каких-то действий. Не только потому, что они в принципе не разговаривали уже три года, но и оттого, что на тех редких приёмах, где он появлялся, Роджер частенько вился рядом с принцессой Вейера Рене и очевидно метил в женихи ей. Впрочем, Хелена бы удивилась больше, если бы у него с Рене что-то получилось.

— Я надеюсь, он не серьёзно.

— Нет, я, конечно, ожидал чего-то невероятного, но не настолько же! — подивился Мариус — и ретировался до того, как Хелена успела спросить, что же ожидал он.

А Роджер ждать себя не заставил.

— Ваше высочество! — поздоровался он, и его большие губы расплылись в улыбке. — Как вы?

Он поклонился, пытался поцеловать Хелене руку, но ладонь ловко выскользнула, избегая поцелуя.

— Что-то не так? — Роджер слегка смутился.

— Всё прекрасно, Роджер, — Хелена очаровательно улыбнулась, не спуская с него колючего взгляда.

Возраст Роджеру не шёл. Ему должно было быть около двадцати двух или трёх, но выглядел он старше. Роджер пытался строить военную карьеру и с подачки отца-генерала разъезжал по военным училищам, проходя практику и учения, и тренировки оставляли на теле и на лице отвратительные следы: он надулся мышцами, лицо его стало шире, напоминая неправильный, сточенный куб с большими губами, и куб этот плохо сидел на слишком широких плечах.

Хелена попыталась выудить из памяти его старый образ, который лет в четырнадцать казался ей привлекательным. Но поиски успехом не увенчались, приводя к застывшему в памяти смеху и к болезненным, тёмным, давно загнанным на задворки памяти ощущениям. Ещё пару лет назад они бы парализовали бесконтрольным ужасом, но с того момента утекло достаточно воды, чтобы сейчас Хелена могла спокойно улыбаться, смотреть на Роджера и не думать о том, как ему пойдут — уж точно не испортят! — следы её ногтей на лице.

А Роджер принял её улыбку на свой счёт.

— Давай прогуляемся в сад? — предложил он. — Там ещё не холодно, зато вот-вот стемнеет, и фонари…

— Нет, Роджер.

— О, я понимаю, — не растерялся он. — Совсем скоро танцы. Ты, видно, не хочешь их пропустить? Я помню, что ты прекрасно танцуешь. Может, подаришь мне один танец?

Хелена улыбнулась шире от такой наглости. Память услужливо подбросила ей последний вечер с Роджером, их танец, который был ни чем иным как жестом в отместку другому человеку за отказ. Тогда любое прикосновение обжигало, совсем как коньяк обжигал горло. Сколько фатальных ошибок она совершила в тот вечер!

А потом вспыхнуло пламенем другое воспоминание, Хелена обвела взглядом зал, едва понимая, что или кого в нём ищет.

— Нет, — бездумно сказала она, будто отговаривала саму себя от поиска того неясного, тряхнула головой, прогоняя наваждение, и, уже глядя на Роджера, повторила: — Нет. С чего вдруг? Почему ты вообще меня спрашиваешь? Что тебе нужно? Мне кажется, всё было предельно ясно.

Роджер расстроенно вздохнул.

— Да, я знаю, что мы расстались некрасиво. — Роджер смотрел на неё глазами чистыми, расстроенными — и лишённым какого-либо понимания. — Это разбило мне сердце. Но в последние дни я много думал о нас, вспоминал… И вспомнил, что люди говорили, что мы могли бы пожениться, что ты выйдешь за меня, и…

Хелена не смогла сдержать смех.

— Среди людей много льстецов и глупцов! Не стоит принимать их слова так близко.

— Я знаю! Но…

— Мой отец велел мне никогда не выходить за военных, Роджер.

— Но ведь его больше нет, ты можешь сама решать… — он осёкся: слишком резко её взгляд сменился с иронично-весёлого на холодный, злой и предостерегающий.

— А ты такой смелый, Роджер, — ослепительная улыбка искривилась в жестокую усмешку. — Сколько же наглости и глупости нужно иметь, чтобы прийти ко мне и говорить такое!

— Но ведь… Нам было хорошо вместе! Разве нет?

— Нет, Роджер! Мне не было хорошо, и я не имею ни малейшего желания проверять, научила ли тебя Рене делать девушкам приятное. Кстати, как она?

Роджер нахмурился, напрягся, и тени легли на его неправильное квадратное лицо.

— Я уверен, что она в порядке, — проговорил он, пытаясь сообразить, причём тут Рене, и, что-то решив, с горячностью поспешил заверить: — Но она давно в прошлом!

Никогда Хелене так не хотелось поговорить с принцессой Вейера, как после этих слов!

— Ваше высочество, я всего лишь хочу наладить наши отношения, — продолжал Роджер с мольбой в голосе. — В сложившейся ситуации…

— У нас нет отношений. — Хелена всплеснула руками, и Роджер отшатнулся. — Я не хочу ничего налаживать. Ни сейчас, ни когда-либо ещё. Ты сделал самую низкую, отвратительную вещь, на которую был способен, и думать, что я забуду — или, тем более, прощу — просто глупо.

— Но что я сделал? — в его глазах отразилось искреннее непонимание.

Она устало вздохнула.

— Поговори об этом с Рене. Или с её братом. Или с кем-то ещё из их компании. Я не собираюсь объяснять и вспоминать это ещё раз. Просто учись держать язык за зубами, а себя — подальше от бокалов. Иначе, мистер Кейз, военной карьеры вам не видать, как моей спальни.

Она обворожительно взмахнула ресницами, — взгляд пронзил холодом, — игриво повела плечами и упорхнула, ставя однозначную точку.

Но раздражение не отпускало. Хелена сжимала и разжимала кулаки, кривила губы. Она бы никогда не подумала, что первым, самым наглым и выводящим из себя, станет человек, вычеркнутый из жизни и памяти. Она приготовилась и к прежним любовникам, и к новым воздыхателям; и к молодым людям, и к старикам; и к ищущим власти и богатства и думающим, что она попадётся к ним на крючок, и к тем, кто хотел испытать удачу, ни на что не надеясь — к кому угодно, но не к нему. Страннее было бы получить предложение от Филиппа Керрелла, но тот уже был женат. Правда, если верить поползшим слухам… Хелена одёрнула себя: слухи есть слухи, они несли только негатив, не стоило о них и думать. Но всё же как приятно было бы отказать ещё и ему! Он никогда не причинял ей боль физически, его попытки шантажа остались пустым звуком, но сам факт навсегда поставил на Филиппе Керрелле чёрный крест. А ведь они могли бы неплохо смотреться…

Хелена вздохнула. Она хотела на воздух, её душила сама атмосфера зала, и мысли, которые он рождал, и люди, которых приносил. Каким образом? Откуда? Зачем?

Она прошла к выходу на балкон, глотнула вечерний воздух, чувствуя, как на самом деле слиплись лёгкие. Но выдох не получился: горло сжалось болезненным спазмом, когда кто-то схватил её за локоть.

— Вы говорили так долго, — заговорил Мариус, а Хелена боролась с желанием столкнуть его с балкона: было низко, он отделался бы синяками да испорченным костюмом. — Я думал, ты отошлёшь его туда, откуда он пришёл, в ту же секунду.

Хелена высвободила руку из хватки Мариуса и, облокотившись на перила, наконец выдохнула ровно и свободно.

— Во-первых, Мариус, не делай так больше, если тебе дороги руки. А во-вторых… Если вылезет кто-то ему подобный, я разочаруюсь в мире и, быть может, решу, что игра не стоит свеч.

— Я, конечно, удивлён, что ты до сих пор не разочарована, но не верю тебе, Хели, — усмехнулся Мариус. — Не думаю, кстати, что есть кто-то хуже Роджера. Если они не так глупы и наивны и смогут проанализировать ситуацию, то они уже точно лучше.

— Надеюсь.

— Эй, расслабься. Я слышу музыку. Пойдём потанцуем. — Мариус галантно поклонился, протягивая ей руку, и, когда Хелена вложила свою ладонь в его, заметил: — Мне, кстати, было скучно, и я насчитал ещё с десяток тех, кто может быть заинтересован.

Хелена тихо и нервно рассмеялась, и они вернулись в зал. Весёлая, резвая мелодия позволила расслабиться и забыться. Танец с Мариусом неизменно превращался в показное шоу — он корчил рожи, пока никто не видел, а потом натягивал на себя маску напыщенности, чопорности, и Хелена не могла не улыбаться ему, прогоняя прочь невесёлые мысли.

И их заменяли другие: снова о том, что, если бы захотела, она могла бы получить Мариуса себе — и вовсе не как друга. Тогда все его «не женюсь» стали бы глупыми шутками, если бы вообще прозвучали. И не состоялась бы помолвка, о которой Хелена узнала из новостей с фотографиями церемониального зала Нефрита. Розали была пусть и не самой приятной девушкой, но совсем не страшной соперницей.

Может, об этом стоило подумать серьёзнее раньше.

После танцев предсказания Мариуса начали сбываться. Подошёл неприятный, сверкающий проплешиной мужчина за сорок, лорд с Нура, кичащийся своими связями и клянущийся в вечной любви. Испытал удачу молодой человек из Мидланда, сразу честно заявивший, что делает карьеру в политике и Хелена интересна ему только в этом плане. Свой отказ он тут же получил, из-за чего совсем не расстроился, а Хелена поставила в памяти галочку: такие не отказывают из принципа. Доковылял даже капающий слюной дедок со множеством орденов, на которого было смотреть больно — идеальный вариант, когда нужна женитьба для самого её факта: ни наследников, ни какого-либо удовольствия он бы всё равно ей не дал — танцевать он не мог и ходил на дрожащих ногах-спичках, опираясь на украшенную каменьями клюку. Отказ старик, видимо, не расслышал и ещё долго рассказывал истории из глубокой молодости, не обращая внимание на то, что собеседница отвлекается на других людей, и постоянно тянулся к её руке. Хелена от него едва избавилась: с помощью клюки он передвигался на удивление шустро, и спасло только то, что, слабый зрением, он потерял её среди людей.

Вздохнув с облегчением, Хелена хотела исчезнуть из зала снова — просто посидеть в тишине, но у вписанных в стену колонн, между которыми располагалась одна из лож, занятых почётными дамами, её заставили остановиться.

— Докучают поклонники? — услышала она и резко крутанулась. Ариес Роуэл прислонился к стене в тени колонн и смотрел на неё из-под полуприкрытых век, усмехался, скрестив руки на груди. — Раз уж вы тратите драгоценное время, не желаете поговорить ещё со мной, леди Арт?

Хелена удивлённо распахнула глаза.

— А вы тоже будете капать слюной, как предыдущий заинтересованный в моей аудиенции, или опять станете вести свои игры?

— Какие игры? Не понимаю, о чём вы. — Он покачал головой с самой прекрасной улыбкой, на которую только было способно его мрачное безэмоциональное лицо. — Я всего лишь хочу обсудить то, что важно для наших стран.

— У вас отличные шутки! — она бросила взгляд на Одина, который спорил с мадам Монтель, но не сводил глаз с неё. Хелена задорно улыбнулась ему и повернулась к Ариесу. — Я бы обсудила подобные вопросы с его императорским величеством. Кстати, как у него дела? Я не слышала о новых коронациях на Райдосе, так что, полагаю, он ещё жив?

— Можете не беспокоиться, мой брат жив и здоров. Вы, как я вижу, тоже и к тому же в прекрасном расположении духа.

— У вас с этим проблемы?

— Ни в коем случае.

Ариес посмотрел Хелене за спину: в той части зала, где они находились, легко можно было наткнуться на неугодные уши.

— Давайте выйдем в коридор, леди Арт, — предложил он и, воспользовавшись молчаливым согласием, медленно и ненавязчиво повёл Хелену к дверям. Со стороны могло показаться, что они ведут приятную светскую беседу: они перебрасывались фразами, смеялись — но постоянно сверлили друг друга взглядами, и смешки были наигранными. Ариес за спиной сжимал одной ладонью в тесной чёрной перчатке другую. Хелена всматривалась в его лицо и чётче замечала очертания ромбов на щеках.

— Вы часто появляетесь на подобных приёмах, — заметила она, с улыбкой кивая поздоровавшейся девушке. — Вам здесь нравится больше, чем на Форкселли?

— Определённо, леди Арт. — Ариес открыл перед ней дверь и одарил её острым насмешливым взглядом. — Сегодня я впервые увидел Нур. Давно мечтал его посмотреть, и наконец выдалась возможность. Его столица… Кажется, я никогда не видел места прекраснее.

Хелена рассмеялась. Он нёс такую чушь! Повторял заученный текст, будто проверял, заметит ли кто, и ей доставляло огромное удовольствие ловить его на беззастенчивой лжи, словно они играли и она выигрывала.

Как только они отошли от зала — недалеко, двери ещё было видно, но выходящие их бы уже не услышали, — Хелена с восторгом заявила:

— Вы фальшивы насквозь, сэр Роуэл!

— Как и ты.

Он улыбнулся, а глаза его продолжали оставаться холодно-пустыми.

— О нет, я веду так себя со всеми и всегда. А вы носите маску учтивости и приветливости, чтобы никто не догадался, что вы на самом деле. Но меня вы не обдурите.

Она окинула его быстрым торжествующим взглядом.

Ариес оставался спокойным, как всегда, но белки его глаз затянуло тёмно-серой плёнкой, не отражающей и не поглощающей свет, а когда он заговорил, в голосе слышалась угроза:

— Ты не знаешь, с кем играешь, девочка.

— Правда? — Хелена вскинула брови в театральном удивлении. — Даже если. Я вас не боюсь. Я ничего не боюсь. Можете меня убить прямо здесь и сейчас, иначе мне придётся вернуться в зал и дальше терпеть назойливое внимание… вы сами видели от кого. Или вы не сможете? — она хихикнула, но тут же стала серьёзной. — Я думаю, вам тоже следует понять, с кем вы играете и кто за мной стоит.

И, ещё раз бесстыдно сверкнув глазами, Хелена развернулась к нему спиной. Воздух затрещал от напряжения. По стенам с обоих сторон поползли змеи, чернота пожирала оттенки замковых стен, картины и резную лепнину, постаменты и вазы на них. Хелена не подала виду: не ускорилась, хотя хотелось поскорее добраться до яркого дверного проёма, пока тьма не сгустилась и не стало поздно. Но она сказала, что не боится, и теперь не должна была. В конце концов, если он осмелится её убить, последнее слово всё равно останется за ней.

Спасительный тёплый свет бального зала оказался совсем близко, он вспарывал тьму сквозь щель между дверьми. Хелена взялась за одну из створок (змеи подобрались по гладкому дереву, ужалили пальцы), обернулась на силуэт, который, словно вырванный из реальности, завис в клубящейся тьме, юркнула в зал и…

…врезалась.

Короткое «ой» — и она отпрыгнула в сторону, не поднимая глаз.

— Простите, я вас не заметила!

— Не стоит, не стоит, — уверил её голос Эдварда Керрелла и тут же участливо спросил: — Вы в порядке?

Он взволнованно смотрел на неё, а она не знала, что и сказать, но отчего-то чувствовала облегчение. Такое лёгкое, оно собиралось в области солнечного сплетения и стремилось вверх, пытаясь вырваться нервными смешками и странной дрожью в плечах и ладонях.

— Всё отлично! — наконец воскликнула Хелена, справляясь с чувствами. — Вы куда-то шли. Я вас, наверно, отвлекаю.

Она отступила от дверей. Эдвард растерялся на мгновение, сморщил лоб, пытаясь вспомнить, куда и зачем шёл, и было так забавно наблюдать за тем, как он что-то решает.

— Да нет, — неуверенно произнёс он, — это не важно. — И выпалил: — Потанцуешь со мной?

Он смотрел ей в лицо широко распахнутыми глазами, полный неуверенности, и решимости, и напряженного ожидания. Хелена выгнула бровь, бросила быстрый взгляд на разъярённого Одина, и мысль ослепительно яркая мелькнула в голове, захватила, пленила своей идеальностью и не оставила ничего больше, кроме как откинуть волосы назад и сказать:

— Да.

* * *

«Да».

Эдвард в первые моменты не поверил. Она сказала одно единственное слово — и видением растворилась среди других людей. Стёрла ему все мысли, желания, которые были до, оставила лишь свой образ. Так происходило каждый раз, и каждый раз — как в первый.

Эдвард пытался себя успокоить: они уже танцевали, правда, однажды и очень давно, но почему она должна была ему отказать? С каких пор танцы вообще что-то значили? Она танцевала с Мариусом, без чувств, без подтекстов — уж в чём в чём, а в этом Эдвард не сомневался. Принц Нефрита его ни капельки не смущал, а вот от Одина, с которым Хелена сейчас что-то обсуждала, скрещивая руки и раздражённо дёргая плечами, у него по спине бежали мурашки и желудок сводило от предчувствия, которое он не мог опознать. Этим очень хотелось поделиться и почему-то с Филиппом. Подсознание уверяло, что именно брат сможет понять и даже объяснить, что же с Одином не так. Только Филипп ехать отказался, как и Джонатан, пообещавший быть в следующий раз, и их обоих Эдвард осуждать не мог.

Но как же ему хотелось обсудить происходящее! Подойти к прочим знакомым — из Академии или из Особого Круга — Эдвард не решался: они всё равно не поймут, или извратят его слова, или переведут в другое русло. Но пузырь из эмоций рос, давил, мешал дышать, и скулы начало сводить — он не заметил, что долго (и наверняка жутко глупо!) улыбался. Одно слово, такое короткое, обыденное, не значащее ровным счётом ничего — и всё равно крутилось в голове, било тревогу, рвалось наружу — криком, смехом, чем угодно, — будто, произнесённое ещё раз, оно бы наконец стало реальным. Будто бы он наконец поверил.

Поверить заставил звучный, мелодичный голос, возвещающий продолжение танцев. Сердце рухнуло — и тут же взлетело, оно трепетало и гнало вперёд, стремясь доказать, что всё было, всё правда.

— Я удивлён, что ты не танцуешь.

Слова Одина затормозили его — но лишь на мгновение: энергия, застывшая на секунду, взорвалась сверхмощной волной уверенности, и Эдвард уже не мог остановиться.

— Ваше высочество.

Он протянул руку, не сводя с Хелены взгляд и ловя самодовольную улыбку, которая играла не только на её губах, но и в изгибе бровей, и в глубине сапфирово-голубых глаз.

Хелена вложила свою ладонь в его и сказала Одину через плечо:

— Я танцую, Один. Просто не с вами.

Тот не изменился в лице, но Эдварда окатило недовольством, холодным и колким, и принесло с собой мысль, что он чего-то не понимает.

Но времени разбираться не осталось: сам образ Одина смыло волной, когда Эдвард положил руку Хелене на талию. Первые ноты. Первые движения. Их понесло течением, увлекло за всеми, и реальность замелькала, закружилась, но совсем ненадолго.

— Это странно, — тихо сказала Хелена, сосредотачивая мир на себе.

— Что странно?

Она подняла глаза, недолго смотрела ему в лицо, а потом перевела взгляд на их руки. И, казалось бы, ничего особенного: все держались за руки, это этикет, это неотъемлемая часть танца — и Эдвард всё равно хотел бы вечно держать её ладонь.

— То, как вы встречаете меня в тёмных коридорах не в самые лучшие моменты, а потом… умудряетесь сделать всё немного лучше.

— Я мог бы сказать, что это моя суперспособность! — Эдвард беззвучно рассмеялся. — У меня, кстати, есть ещё одна. Я ведь отлично танцую, и вы тоже. Может, это что-то значит?

Хелена вскинула голову, подняла подбородок, рассматривая его оценивающе, но не смущающе или оскорбительно, как умела, а будто подначивающе.

— Я люблю, когда люди говорят прямо, сэр Керрелл, — заметила она.

Дыхание перехватило на мгновение. Эдвард заговорщически прищурился и прикусил щёку изнутри: ему очень хотелось испытать удачу, которая улыбалась ему здесь и сейчас. Он уже сделал это однажды — рискнул всем и не пожалел.

Потому что только один мог получить приз.

Ещё один поворот в танце, резкая фигура — и, словно от неожиданности, Хелена сжала его ладонь сильнее, едва заметно, и Эдвард не подал виду, но сердце ёкнуло. Он не мог оторвать взгляд от её лица, когда её губы изгибались в очень сдержанной, будто нежеланной, но всё же улыбке; когда она опускала или отводила глаза, взмахивала ресницами или встряхивала головой, отчего сверкающие подвески путались и терялись в прядях её длинных распущенных волос, — в эти моменты ему не хотелось молчать, а чего хотелось — он не понимал. Только видеть её лицо так близко и ловить искры в её глазах.

— Так чего вы хотите, сэр Керрелл? — переспросила Хелена, и он сказал, не раздумывая:

— Я хочу все ваши танцы сегодня.

Хелена распахнула глаза от такой наглости — и не ответила.

Музыка пошла на спад. Зазвучали последние ноты, глубокие поклоны и реверансы возвестили, что настало время короткой передышки, когда можно было сменить партнёра, договориться о других танцах — или уйти отдыхать. И именно тогда, когда Эдвард перестал ждать и надеяться хоть на какой-то ответ, Хелена заглянула ему в лицо и тихо произнесла:

— Договорились, сэр Керрелл. Вы точно не худший вариант.

* * *

Весь вечер Один наблюдал за Хеленой. В нём клокотала злость, и неконтролируемая древняя магия расходилась волнами, отпугивая людей. Не один бокал лопнул в его руке, и стёкла за спиной испуганно трещали. Он знал, что Хелена не считает Эдварда Керрелла ни другом, ни угрозой, и тот слишком очевидно был захвачен чарами её улыбки, игры её глаз и движений, всеми выверенными фразами, смешками и выражениями лица, чтобы думать наперёд. Но Один думал, и не только он.

Элиад Керрелл проводил вечер в одной из игровых комнат, где карты и бильярд маскировали политические беседы, формировали новые союзы и решали некоторые мелкие проблемы. В этот игровой зал не пускали посторонних: сунешься — тебя выставят, каким бы высоким ни был твой статус. Но были и исключения: тенями, не ввязываясь в беседы, не смея глядеть на столы, туда могли проникнуть информаторы. Один из таких, едва ли кем-то замеченный, потому что на посыльных не принято было обращать внимание, подошёл к Элиаду, шепнул на ухо — и теперь король Пироса стоял в дверях бального зала и заинтересованно следил за своим младшим сыном и его неожиданной партнёршей.

И у него уже созрел план.

* * *

Была ночь, когда перестали объявлять танцы и музыка заиграла тише, уже не резво, но ещё не заунывно. Усталые гости разбредались по подготовленным для них спальням: на утро намечался лёгкий пикник, чтобы проводить лето. Эдвард и Хелена вышли на балкон.

Фурора, какой она помнила с бала полтора года назад, они не произвели. Тогда всё сплелось слишком идеально: и его обаяние, и негативный настрой общества, и её абсолютная разбитость, злое желание что-то доказать, поразить и заставить — каким угодно образом — смотреть на себя как на что-то важное, стоящее, — всё сплелось и взорвалось. Сейчас взрываться было нечему, она стала спокойнее, и общество остыло — какой смысл обсуждать того, кто хотел, чтобы о нём говорили, и не важно что? Но разговоры поползли. Потянулись заинтересованные, подозрительные взгляды. Всё происходило тихо, но так загадочно — и чарующе приятно в своей тишине.

— Тебе не холодно? — спросил Эдвард.

Хелена покачала головой.

Она смотрела на небо. Ветер гнал по нему облака, в разрывах тёмных перьев виднелись крошечные кристаллы звёзд, боязливо показывался юный месяц, а над парком горели рукодельные солнца фонарей. На траве раскинулись желтые прямоугольники окон. За этими окнами оставалось не так много людей, и их силуэты мелькали, как в теневом театре.

— Я хотел спросить, — вдруг начал Эдвард и, смутившись под напряжённым взглядом, заверил: — Не об этом. Я просто видел вас с Ариесом Роуэлом…

— Да, — Хелена кивнула. — Мы поговорили с господином Роуэлом.

Эдвард замолк, когда мимо них, громко смеясь и отпуская пьяные похабные шутки, прошествовало двое молодых людей. Они спустились по приземистой широкой лестнице в парк и скоро скрылись в тенях, но их голоса ещё долго разносились над кустами и дорожками. Хелена неодобрительно покачала головой, а Эдвард, убедившись, что больше никто выходить не собирается, продолжил:

— Наверно, эта тема не для балов…

— Говорят, обсуждать политику на праздниках дурной тон.

— …но я думаю, что стоит сказать. Потому что, — он хмурился, всматриваясь в темноту, — Ариес Роуэл не лучший кандидат для ведения переговоров.

«Для всего», — добавил он мысленно.

— Ты опять пытаешься меня от чего-то предостеречь? — Хелена с усмешкой прищурилась, а Эдварду нечего было возразить.

— Да, видимо. — Он развёл руками. — Потому что это важно. Это не ревность, это не моё мнение и не мнение моего брата. Это факт! Он… — Эдвард прервался, заглянул за спину, по сторонам и даже свесился с балкона — мало ли кто-то сидел под ним, — но никого не обнаружил и продолжил, всё равно тише и глуше: — …опасен. Он может убивать людей.

— Я знаю. — Так обыденно, непринуждённо. — Ты недооцениваешь меня и моих людей, Эдвард. Не только Пиросу доступно тайное священное знание о личности Ариеса Роуэла. Всё больше и больше людей знают о нём, и скоро такие приёмы будут закрыты и для него, и для его императорского величества.

— Вряд ли последний сильно расстроится, — прыснул Эдвард и было пожалел, но почувствовал странный взгляд и обернулся. Вышло слишком резко, но её это не смутило: Хелена смотрела на него с одобрением, с интересом, а он чувствовал, что опять безнадёжно теряется и если не скажет что-нибудь сейчас, то не сможет заговорить вообще и в который раз выставит себя дураком.

— И всё же я не понимаю, — нашёлся он. — Если ты знаешь, что он опасен, почему говоришь с ним, почему входишь куда-то один на один?

— Потому что я знаю, что делаю. — Хелена отвернулась и опустила глаза. Её пальцы сильнее вцепились в каменные перила балкона. — Это сложно объяснить. Я бы не хотела встретиться с ним на его территории, но эта территория не его. Бояться его здесь глупо. Как и демонстрировать враждебность. У Пироса есть полное право его ненавидеть, но представителям тех стран, что не были втянуты в конфликт, выгоднее молча улыбаться — и закрывать границы. Он и так знает, кто догадался.

Эдвард хотел сказать что-то ещё, но предупредительный кашель его остановил.

— Миледи, — обратился к Хелене Один, и она хмуро обернулась к нему, — прощу прощения, что опять врываюсь в вашу беседу, но не кажется ли вам, что пора возвращаться на Санаркс?

— Ты не останешься на пикник? — вырвалось у Эдварда, он растерянно переводил взгляд с Хелены на Одина и обратно.

Она покачала головой.

— Увы, не в этот раз. У меня появились дела дома, и сэр Один, к сожалению, прав: уже поздно, пора уезжать.

Хелена не сказала ничего больше: ни слова прощания, и Эдвард чувствовал горечь, и незавершённость, и бесконтрольное желание её остановить, может, попробовать уговорить остаться, поймать за руку и не отпускать. Но он помнил её слова — «Не смей меня трогать!» — ударившие больнее, чем ледяной импульс, прошедший тогда через ладонь до локтя. Помнил её взгляд — и не решался. Всё шло слишком хорошо весь вечер, а теперь казалось, что что-то ускользает от него — шанс, возможно.

Хелена и Один были уже у дверей балкона, ещё секунда промедления и они бы скрылись там, в зале с медленно гаснущими огнями, превратились бы в неясные силуэты, но…

— Хелена! — вырвалось безотчётно, почти обречённо, Эдвард сам не заметил как. Хелена обернулась с вопросительным выражением на лице. — Где мы увидимся в следующий раз? Вейер, Пирос, Джеллиер?

Она задумалась. Один за её спиной выжидающе напрягся, не сводя с Эдварда пронзающего взгляда.

— Джеллиер. А что? — Хелена наклонила голову на бок.

Это была игра, от его хода что-то зависело.

— Я хотел узнать, слишком ли нагло будет заранее договориться и занять все танцы, — рассмеялся Эдвард, не веря, что несёт такую чушь.

Но по её губам скользнула едва заметная улыбка.

— Слишком. Но, — Хелена замялась, опустила глаза, будто решала, стоит ли вообще продолжать, а потом качнула головой — серебряные подвески снова зашлись в сверкающем танце — и закончила: — у вас отличная суперспособность, сэр Керрелл.

Эдвард опешил, онемел. Всё, что он мог — улыбаться и неотрывно смотреть ей вслед. И уже ни то, как она обхватывала локоть Одина, ни то, как улыбалась ему, не могли омрачить то светлое и нежное, что вспыхнуло в груди. Оно больше не давило — оно грело, и, если бы его спросили, на что похоже это чувство, Эдвард бы без сомнения ответил: на его пылающий меч.

27

Когда Хелене было лет тринадцать, самым верным способом её найти было наведаться в библиотеку его величества. Там бесконечные ряды книжных полок устремлялись ввысь, а потолки казались недосягаемыми; там царила тишина — чары хранили малую библиотеку от посторонних, но никогда не могли удержать маленькую любопытную девочку, которая читала невесть что и прятала обложки. Гардиан посмеивался над этим и предлагал — обязательно, чтобы Хелена слышала — придумать заклинания посильнее, а то «дочке слишком просто». Но её не останавливали ни магия, ни увещевания, ей нравились и запретность, и секретность, и сильнее всего то, что никто больше не мог туда зайти: только она и её отец.

Защитных заклинаний на библиотеке больше не стояло, но, по обыкновению, в неё никто не ходил, будто боясь навлечь на себя гнев покойного короля. Хелена этого не боялась, вероятно, поэтому Элжерн Рейверн совсем не удивился, застав её у стеллажей. Она не читала — меланхолично проводила пальцами по корешкам и сначала не подала виду, что заметила вошедшего, но, стоило подойти ближе, мельком взглянула на него и поздоровалась.

— Здравствуйте, ваше высочество, — ответил сэр Рейверн, осматривая полки.

Только Небу да Гардиану Арту было известно, какие книги собрались в этой комнате. В одном ряду стояли и старинные манускрипты с подранными корешками, и тома, до сих пор блестящие свежей позолотой; истёртые, погнутые обложки ютились рядом с яркими, новыми, будто нетронутыми; поэзия — с прозой; исторические трактаты — с детскими книжками; современные книги на общем языке — около написанных на языке Санаркса. Наверняка, порыскав по полкам, можно было собрать хотя бы по книге на каждом национальном языке Мэтрика. А может, где-то прятались и книги с Форкселли.

— Как думаете, — вдруг спросила Хелена, — он их все читал?

Она внимательно смотрела на сэра Рейверна, а тому нечего было сказать.

— Не знаю, ваше высочество. Мне кажется, жизни может не хватить, чтобы прочесть здесь всё.

Хелена кивнула.

— Их так много… И полки будто бесконечные. Я как-то пыталась читать с самого начала, — она указала на нижнюю полку шкафа, упирающегося в стену у двери, — но в один день поняла, что книги там не те. И я решила заметить. Они менялись каждые три дня. Я порой находила старые книжки на противоположной стене, или на втором этаже, или не находила вообще. Пару раз они возвращались на место — но никогда не в том же наборе… Они не меняются уже два года.

Она тяжело вздохнула, скрестила руки на груди и отошла к окну. Мраморного парка из библиотеки было не видно: только город и обрамлённое им озеро. И, наверно, к лучшему — иначе бы она совсем расклеилась, а это было неуместно.

— Извините, что говорю вам всё это, сэр Рейверн. — В голосе слышалась горькая усмешка. — Вы, наверно, пришли по делу, а я рассказываю вам про книжки.

— Вам не за что извиняться, миледи. Это большая честь, что вы можете поделиться со мной личным. Тем более оттого, что я полагал, что вы злитесь на меня.

— На вас? — Хелена посмотрела на него через плечо и покачала головой. — Нет. Вы ведь на самом деле не виноваты. Просто я… Я думала… — Она отвернулась, запрокинула голову, и сэр Рейверн услышал сбившийся вдох. — Мне так его не хватает. Чтобы он сказал — и всё стало бы просто и правильно. Не как сейчас. Это ведь так иронично! Я могу выйти замуж в семнадцать лет, но не могу получить то, что моё по праву. Это даже звучит абсурдно! Может, будь мне восемнадцать, они бы…

Она закатила глаза и фыркнула.

— Боюсь, — вздохнул сэр Рейверн, — сейчас это не имеет значения. Они не проведут коронации, пока вы не найдёте себе избранника. Я знаю, что вы хотите получить трон, но для этого…

— Я знаю, — прервала Хелена, не повышая голоса, всё так же отстранённо. — Но я не собираюсь выходить замуж за первого встречного. — Она скривилась, вспомнив того, кто умудрился стать первым. — Все, кто рискнул на данный момент, дураки, которым нужны мои власть и деньги. И такие люди не входят в мои планы.

— А если других не будет?

Хелена дёрнулась и выпрямилась, сжала ладони в кулаки. Сэр Рейверн задал тот самый вопрос, который снедал её, заставлял практичность спорить с гордостью и постоянно думать, насколько она испортила себе репутацию за последние годы.

— Я подумаю об этом, если придётся. — Легкая нервозность скользнула в голосе. — Но я уверена, что не придётся.

— У вас есть план, миледи?

Хелена посмотрела на сэра Рейверна серьёзно и жёстко и кивнула.

— Да. Скорее всего, папа бы не одобрил, но я уже решила. И, если всё пойдёт так, как я хочу, корона будет моей до конца года. Вы ведь знаете, что вариантов у меня больше, чем хотелось бы.

— О да, я наслышан о вчерашнем вечере.

Сэр Рейверн усмехнулся.

— Один вам уже пожаловался? — ехидно улыбнулась Хелена. — Променять его — бога! — на простого смертного! Какой удар, должно быть! Я даже не сомневалась, что это он надоумил вас прийти. Можете передать ему, — она обвела взглядом воздух, будто Один мог затаиться поблизости, — что, если он чего-то от меня хочет, пусть не ждёт до последнего. Потому что я ждать никого не буду.

— Сэр Один всего лишь беспокоится о том, что вы впутываете себя в политические игры.

— Да, именно этим я и занимаюсь! И почему все думают, что я непроходимая идиотка и не понимаю, что делаю?

— Элиад Керрелл…

— Меня не волнует Элиад Керрелл! Чтобы повлиять на мои решения, недостаточно его сыновей — можете спросить его высочество Филиппа. У Пироса нет на меня влияния и не будет. Что-нибудь ещё, о чем беспокоится сэр Один?

— Да, миледи, — ответил Рейверн сухо и бесстрастно, будто не прозвучало сейчас едких речей, а от того, что требовалось сказать, ледяная дрожь не прошивала позвоночник. — Совет отказывается признавать Ариеса Роуэла угрозой, достойной их вмешательства, и не будет предпринимать меры, чтобы помешать ему, пока ситуация не станет критичной по их мнению. Вся забота о нём ложится на Альянс.

Хелена долго напряжённо всматривалась сэру Рейверну в лицо, а потом, сжав одной ладонью другую, кивнула.

* * *

Эдвард скучал. Он играл в карты. Он болтал о политике. Он даже улыбался. Его окружали друзья, с обеих сторон сидели милые рыженькие близняшки и сладко щебетали о том, как же хорошо, что он вернулся: «Мы так скучали по вам, сэр Эдвард!» — «Без вас не с кем потанцевать». — «И поговорить не с кем!» С усердием и невероятным взаимопониманием продолжали они фразы друг друга, поддакивали, смеялись лёгким перезвоном. Но Эдвард скучал. И скука эта томила, давила на грудь весь утренний пикник. Вчера вечером на танцах он представлял совсем другое продолжение, но Хелена уехала, и теперь для него ничего не значили ни друзья, ни девушки, ни стейки.

С трудом Эдвард дождался момента, когда ему сообщили, что его величество приказал подать карету. У отца были дела, он никуда не торопился и наверняка бы остался ещё на ночь, если бы раут не заканчивался и все те, с кем он вёл переговоры, не разъезжались тоже. И даже сейчас, когда карета стояла готовая на подъездном дворе, он всё не шёл.

Эдвард устал ждать и раскинулся в салоне. Он подвинул подушку под голову, закинул ноги на сиденье и, сложив руки на животе, уставился в потолок. В девятнадцать лет, думал он, Филипп успел оседлать дракона, побывать на войне, получить покровительство мадам Монтель и даже побыть королём — формально, пока отец был ранен. В девятнадцать он уже год как встретил Анну и в двадцатый день рождения объявил её своей невестой. Даже у Джонатана были жена и ребёнок, хотя Эдвард не думал, что Джон в принципе когда-нибудь женится.

А что было у него, у Эдварда? Что он успел за девятнадцать лет?

Он успешно бросил Академию; обещал закрыть пару последних предметов, которые не успели закончиться до весны, и получить аттестат с отличием, да как-то не нашёл подходящий момент, и хвосты всё тянулись за ним и тянулись.

Не менее успешно Эдвард сбежал с военного полигона. Отец злился, спалил перьевую ручку и искрами чуть не прожёг документы, но позволил сей манёвр.

В позапрошлое Восхождение генерал Армэр предлагал Эдварду полетать на драконах, но отец запретил. Для войны он был слишком юн (хотя ему тогда уже исполнилось семнадцать), да и мать нуждалась в поддержке. А повода писать мадам Монтель не представлялось — не о здоровье же у неё справляться!

Итого, всё, что у Эдварда было, это его меч — счастливая случайность — и неразделённая влюблённость, из-за которой он не мог смотреть ни на кого больше. Ни одна девушка не пленяла ни сердце, ни разум, ни воображение; ни одна не могла сравниться с ней.

Звук открывшейся двери застал врасплох. Эдвард подскочил, ударился затылком о стенку кареты и, потирая голову, спустил ноги на пол. Отец смерил его взглядом, но ничего не сказал. Сел напротив и, подав знак кучеру, включил синернист.

Эдвард вздохнул, прислонился к окну и поигрывал кисточкой от штор. Несколько раз краем глаза он ловил на себе взгляд отца, но не подавал виду, что заметил. Может, ему вообще показалось.

А карета выехала за территорию дворца Нура, спустилась по подъездной дорожке к краю противотелепортацонного барьера, — и мелькнула вспышка. Эдвард заморгал, а когда мир перестал идти пятнами, понял, что они уже дома, и карета вот-вот въедет на задний двор их замка. Строгие каменные стены своим неуютным мрачным видом вырвали у него ещё один вздох.

— Эдвард?

Он вздрогнул от неожиданности и растерянно воззрился на отца, пытаясь вспомнить, когда тот разговаривал с ним просто так в последний раз. Элиад сдержанно улыбнулся, а Эдвард нахмурился, не понимая, как реагировать, что от него хотят? Он точно не сделал ничего, за что бы отец стал сердиться…

— Я хочу кое-что спросить, — сказал Элиад, и Эдвард решил наверняка: всё плохо.

Элиад старался выглядеть расслабленно и располагающе, но знал, что за несколько лет войны слишком отдалился от семьи, чтобы это выходило естественно, как когда дети были маленькими. К тому же шрамы от ожогов, навечно оставшиеся на лице, искажали эмоции. У Эдварда было право ему не доверять. Тем не менее…

— Я заметил, Эдвард, что ты заинтересовался её высочеством леди Арт? — спросил Элиад.

Эдвард залился краской, и взгляд его никак не мог определиться: прятаться, уткнувшись в пол, или следить за реакциями отца.

— Это так заметно?

— Заметно.

— А плохо?

— Вовсе нет.

Эдвард опешил и решил уточнить:

— Правда?

Теперь взгляда он не отводил.

— Тебя что-то не устраивает? — Эдвард мотнул головой, всё ещё поражённо таращась на отца. Элиад усмехнулся и продолжил: — Я просто хочу, чтобы ты подумал о том, в каком положении сейчас находится Санаркс.

Карета остановилась у узкой каменной лестницы, лакей открыл дверь, и, не дожидаясь, пока Эдвард переварит сказанное и ответит, Элиад вышел. Он уже прошёл половину лестницы, а Эдвард всё сидел и, лишь когда его окликнули, встрепенулся и бегом бросился за отцом. Он так хотел знать, что же тот имел в виду, но…

— Ваше величество! — окликнул Элиада показавшийся в дверном проёме молодой человек в военной форме. — Важные новости из Вистана. Мне велели позвать вас как можно скорее!

Задний вход в замок прилегал к рабочему коридору охраны, по этим лестницам постоянно бегали вниз и вверх и посыльные, и прибывающие по срочным делам офицеры. Молодой военный поклонился, тяжело дыша — видимо, спешил, чтобы перехватить короля по прибытии — и предложил пройти с ним.

Элиад кивнул и повернулся к сыну:

— Подумай над тем, что я сказал, Эдвард. — И ушёл, оставляя Эдварда посреди лестницы одного, с вопросом, который он не успел задать и на который никто бы ему не ответил.

Оставалось только думать и ждать. Эдвард всё равно не мог заниматься больше ничем. Он ездил на приёмы, часто бывал в Мидланде — у Джонатана и не только, но каждую минуту опять и опять возвращался к словам отца. Недели складывались из мыслей, обрастали ими, пока он пытался рассмотреть ситуацию со всех сторон. Эдвард не был уверен, о чём говорил отец, но вдруг он имел в виду, что Хелене нужно выйти замуж, чтобы получить трон? Она ведь этого хотела. Мысли отмотали время, перенесли в тёмный коридор; тогда дождь барабанил по стеклу, гремел гром, сверкали молнии, но настоящий шторм стоял напротив — сметал ураганом резких слов, пронзал насквозь болезненным взглядом тёмно-голубых глаз. Она говорила, что, когда станет королевой, все будут относиться к ней иначе, и Эдвард не знал, нужно ли ей сейчас это «иначе», но был уверен — ей нужна корона. И он был готов предложить ей решение.

Да и для Пироса была польза от их союза, отец мог иметь в виду это.

Но что, если он подразумевал обратное? Что стоит прекратить попытки, успокоиться и оставить её в покое? Всё могло быть решено. Хелена не объявляла о помолвке, но отказывала всем пытающимся, а рядом всегда находился один и тот же мужчина. К тому же, что особенного было в нём, в Эдварде, что могло дать ему шанс хоть сколько-нибудь выше, чем у остальных? Вдруг его происхождение, наоборот, ставило на нём крест. Отец никогда не ладил с Гардианом Артом, у Хелены и Филиппа были проблемы в прошлом (Эдвард слышал что-то краем уха, но никогда не вникал), да и Джон всегда относился к его влюблённости скептично…

В этих мыслях и сомнениях тянулись дни до праздника, который Эдвард ждал больше всего на свете — ради одной обещанной встречи. День освобождения Джеллиера от оккупации во времена Войны трёх Орденов отмечал весь Альянс уже триста лет, Керреллы ехали туда всей семьёй, остальные правящие и влиятельные дома тоже неизменно принимали приглашения, и Хелена не могла не поехать, тем более что Джеллиер и Санаркс были партнёрами долгие годы.

Эдвард ждал. Волновался, решался — и передумывал. Спрашивал себя, какой смысл, если она его не любит? А потом переубеждал сам себя: в их мире правящая верхушка всё ещё женилась и выходила замуж по расчёту. Да, реже. Но разве любовь была залогом счастливого брака? Филипп женился по любви, и к чему это привело?

Но что, если он всё же не как все и сможет разорвать — и остановить — поток отказов? Он ведь не трус. В конце концов, если она откажет, в глобальном смысле ничего не изменится. Она — Эдвард усмехнулся — уже отказывала, он пережил тогда, переживёт и сейчас.

Наверно, переживёт.

— Не понимаю, зачем тебе это нужно, — сказал Джонатан, когда Эдвард поделился с ним своими мыслями.

Они сидели в гостевой спальне, выделенной Эдварду в замке Джеллиера; окна выходили на подъездной двор, так что можно было видеть всех приезжающих, каждый нарядный экипаж, который использовался только для торжеств, а остальное время стоял без дела. Керреллы сами приехали в подобном: в алой лакированной карете, с золотыми кантами и вьющимися по дверям драконами, совсем как на флагах Пироса. Эдвард с волнением ждал белоснежную, как их замок, карету Санаркса.

Джонатан следил за другом, не отрывающим взгляд от окна, привалившись к стене. Он даже ловил себя на том, что сам засматривается на подъездную дорожку. Неужто тоже ждёт, переживает? Джонатан фыркнул и скрестил руки на груди.

— Всё ещё думаю, что тебе не стоит надеяться на что-то, кроме её очаровательной улыбки прежде, чем она скажет, что ты недостаточно хорош, как и все в этом бренном мире! Но — желаю удачи.

Он театрально закатил глаза, а Эдвард отмахнулся.

— Если я не попробую, то никогда не узнаю!

— Кто я, чтобы тебя отговаривать… Что думает его величество?

Эдвард замялся и нахмурился.

— Ну… Я ему не говорил, — признался он под поражённым взглядом друга. — Но это он первым завёл разговор. Если бы был против, мог бы прямо об этом сказать. Я знаю, что он прекрасно говорит «нет». Так что… — Эдвард пожал плечами, будто вывод был очевиден.

— А если — представим такое чудо — Арт скажет да, а его величество — нет. Что ты будешь делать?

Эдвард моргнул, насупился и, нервно посмеиваясь, посмотрел на Джонатана.

— Я… женюсь ему назло. Я не упущу такой шанс, Джон. Ни в коем случае. Я отступлю, только если она скажет, что не хочет меня. Пока это не произошло. Я ведь говорил: она со мной и разговаривала, и танцевала весь вечер. Это что-то да значит.

— Ну да, — Джон развёл руками. — После того, что было весной, это огромный прогресс. В конце концов, ей сейчас стоит быть милой с людьми. Ну, а мы, похоже, дождались. — Он кивнул на окно. — Удачи, Эдвард. Я пойду к Эми.

Если Джон говорил что-то ещё, Эдвард уже не слышал: он весь был на переднем подъездном дворе. Там, взмахнув полами парадной ливреи, лакей отворил дверь кареты и поклонился гостям. Первым вышел Один, окинул всё быстрым взглядом и — не успел Эдвард разозлиться — развернулся, чтобы подать Хелене руку. Она что-то ему сказала, спускаясь по ступенькам. Один ответил, и Эдвард скорее угадал, чем разглядел, как Хелена закатила глаза — и отпустила его ладонь, проходя вперёд. Порыв спуститься, сделать вид, что прогуливается, и встретить её внизу овладел Эдвардом, но лишь на мгновение — потом взгляд снова устремился вниз, и Эдварда прошибло дрожью. Один смотрел прямо на него. В упор. Без сомнений.

И Эдвард решил не спускаться.

* * *

Празднование освобождения Джеллиера, пострадавшего от страшной древней войны больше всех, занимало несколько дней, в первый из которых бальный зал затихал и, украшенный флагами и гербами — от самых новых до самых старых, превращался в театр, где мириады разноцветных искр складывались в картины трёхсотлетней давности. Шпили старинных храмов рассыпались в огне, тонули в чёрной пелене, заволакивающей горизонт и пожирающей всё вокруг. А потом вспыхивал свет: одна искра, две, три — и вот их уже множество, и они окрашиваются во все цвета спектра, разрастаются лучами, сферами, объединяются — и символизируют победу всех, кто противостоял тогда тёмному ордену Вион.

И когда в конце иллюзия рассыпа́лась бесшумным салютом, оседая на сверкающий паркет, и зал, в котором никто, кроме диктора с глубоким бархатным голосом, не смел проронить и слова, разражался громкими аплодисментами, оживал и продолжал шуметь ещё три дня и четыре ночи. Шум этот сопровождали танцы, салюты, пышные гуляния, выезды к поросшим крапивой и чертополохом руинам древних храмов ордена Исполладо.

Хелене нравились и светские гуляния, и устрашающе торжественное представление, и выезды на природу: у Джеллиера она была особенная, по-северному величественная, с гигантскими серыми камнями, испещрёнными глубокими морщинами трещин, поросшими мхом, поверженными, расколотыми слабыми травинками; с исполинскими соснами — и с искусной тонкой резьбой заброшенных храмов. Прекрасное несоответствие, удивительное соседство.

Больше всех ему восхищался Один. Он повторял «занятно» с конца исторической инсталляции, которую смотрел внимательнее, чем дети, а во время выезда к руинам ходил везде один, пристально изучая письмена на неизвестном ныне языке — верилось, что на нём говорили создатели и монахи, убитые на войне, — дотрагивался до сколов и, Хелена была уверена, читал их, пронизывал своей энергией, наверно, такой же древней, как и сами руины. Она пыталась выспросить, узнал ли он что-то, о чём не знали учёные и книги, но Один задумчиво молчал. Хелена не стала настаивать, а по возвращении в замок присоединилась к Мариусу и его компании: у Одина могло быть сколько угодно секретов, она же должна была сосредоточиться на своём плане. Даже если не верила в его исполнение. Даже если в глубине души хотела, чтобы он не исполнялся.

* * *

Эдвард не верил, как их круги переплелись за последний год. Они давно знали друг друга, но не общались, а теперь он не мог представить, чтобы Хелена не участвовала в их беседах, не подсаживалась во время карточных турниров. Она никогда не играла, но ей нравилось, закинув локоть одному из мальчишек на плечо, заглядывать всем в карты. Выражение её лица оставалось одинаково спокойно-заинтересованным, и Мариус, чьё плечо она давно облюбовала, не раз предлагал ей сыграть: «Ты делаешь вид, что тебе плевать, лучше, чем любой из нас». Хелена отказывалась. Её игры были выше карточных, но было забавно наблюдать за тем, что мальчишки делают и как легко себя выдают.

Никто не возражал: зрителей и так сидело достаточно, а к финальным раундам у каждого собиралась целая группа поддержки. И только Розали раздражало, что кто-то, кроме неё, смеет опираться на Мариуса во время игр.

— Ты ему мешаешь, — заявила она, когда Мариус вдруг проиграл лорду с Джеллиера на одно очко.

Хелена смерила Розали холодным взглядом, закатила глаза, но локоть не убрала. Лишь на следующий тур она пересела от пары подальше и, оценив компанию, посмотрела на Эдварда.

— Не против?

Он помотал головой и предложил сделать это новой традицией.

— Пусть Мариус завидует. Теперь не он избранный.

Мариус поднял брови, Розали фыркнула (её длинные накрашенные ногти вцепились Мариусу в плечо, будто кто-то собирался его у неё отобрать), а Хелена просто улыбнулась и заинтересованно заглянула Эдварду в карты.

А он проигрывал. Постоянно проигрывал. Второй день подряд. Даже если изначально набор казался победным. Он каждый раз заявлял, что отыграется, — и каждый раз получал новые смешки соигроков, когда вылетал за раунд до финала.

— Может, вернёшься ко мне, Хели? — подначивал Мариус. — Там явно сторона неудачников.

— Действительно, Арт. — Джонатан морщил нос, разглядывая неудачные карты. — Уверен, это из-за тебя.

Хелена оскалилась в ответ.

— Вы вообще играть собираетесь? — воскликнул нурийский лорд Джиллиан. — Или только жаловаться можете? Я могу сейчас всё забрать!

— Да разбежался! — оживился Джон и потянулся к колоде менять карты.

Этот раунд он выиграл. Вскричал, схватился за голову и, наконец победно выдохнув, обнялся с кучей монет и драгоценных камушков.

— Тебе стоит признать, что её высочество не виновата, — с намёком сказал Эдвард; сам он вылетел ещё несколько кругов назад и просто смотрел.

— Ну да, да, — отмахнулся Джонатан, — простите, ваше высочество, был не прав. Совет да любовь. — И, забрав выигрыш, ушёл.

Эдвард проводил его свирепым взглядом, но, похоже, никто не заметил: Джиллиан уже призывно кричал:

— Кто-то ещё будет играть, или мы оставим финальную победу за Спарксом?!

Все оживились, а Эдвард повернулся к Хелене. Она иронично улыбнулась, мотнула головой, мол, не важно, и кивнула на карты.

И если в играх Эдварду не везло, то вечерами он выигрывал танцы. Хелена не делала для него исключений, танцевала с другими: и с молодыми людьми, и с мужчинами постарше, и даже с Одином, на которого Эдвард смотрел исподлобья, — и всё же всякий раз походил на отдельный праздник. Она улыбалась, когда он целовал ей руку, и каждый взмах ресниц дурманил, очаровывал. Ради этого чувства, когда внутри всё вспыхивало от того, что он мог держать её ладонь и класть руку ей на талию, Эдвард был готов терпеть и Одина, и Джонатана, который с самого первого вечера нашёптывал, что игра не стоит свеч, и то, что порой приходилось ждать вечность, чтобы украсть один единственный танец.

А время уходило, буквально ускользало, забирая с собой все шансы. Один единственный вопрос — а как много сил на него было нужно! Они гуляли в саду, сидели в игровых комнатах, Эдвард ловил Хелену в коридорах, но даже в моменты, что казались идеальными, — не мог. Он немел, чувствовал себя идиотом, ругал сам себя, а ночью лежал и думал, что так какой-нибудь Один скоро окажется смелее его, и останется лишь услышать «Вы опоздали, сэр Эдвард».

Он вспомнил, что его остановило в первый вечер. Тогда он думал, что уж сейчас-то решится, чего тянуть? А потом увидел Хелену в холле с парнем постарше. Тот попытался сделать ей предложение и полез целоваться, а она рассмеялась звонко и игриво — и выскользнула. Повела плечами перед носом у очередного неудачливого жениха и бросила «нет». Для неё помолвка превратилась в игру, и Эдвард слабо верил, что у него был шанс победить. Если шанс и был, то один на миллион, и тот скоро навсегда исчезнет, если он не возьмёт себя в руки.

Наутро он снова играл и проигрывал. Проигрывал во всём: в картах (что уже никого не удивляло), в шахматах («Столько лет прошло, а ты ничему не научился!» — удивлялся Джонатан.), в бильярде, даже в конных скачках, когда он и несколько друзей решили наперегонки объехать королевский парк по периметру.

— Если мы решим посоревноваться в яркости пламени, меня обыграет Филипп, — шутил Эдвард, но сам не смеялся.

Стоило ли с такой удачливостью пытаться?

Он думал об этом весь день до ужина, зарывался в сомнения глубже и глубже, пока не увидел её. Белое пышное платье, на котором распускались крошечные цветы — голубые, Хелене под глаза. Бриллианты на тонкой нити ожерелья, на заколках, небрежно забирающих назад угольно-чёрные волны волос, голубые играющие веселыми бликами каменья — в серьгах и на кольцах. Хелена улыбнулась, поймав его взгляд, и Эдвард понял, что отступать уже некуда.

* * *

Вечер подходил к концу, и Эдвард чувствовал, как всё сжималось внутри в неясном ужасе: то ли от предвкушения шага, что ему предстояло совершить, то ли от того, что всё могло пойти крахом. Но лучше было столкнуться с неизбежным, чем корить себя за то, что не попытался.

Эдвард ждал момент, а тот никак не наступал. Сначала внимание Хелены ненадолго захватил Один, потом Мариус со смягчившейся Розали, а потом — две девушки, и их увлечённый разговор всё тянулся и тянулся.

— О чём можно так долго говорить? — Эдвард бился затылком о твёрдое изголовье дивана.

— Тебе стоит успокоиться, Эд, — сказал Джонатан. — Не представляешь, как глупо выглядишь. Негоже принцу.

— Я не могу не волноваться! Время…

Он безнадёжно развёл руками.

— Вы, мальчики, очень глупые, — заметила Эмили и посмотрела на Эдварда в упор: — Может, тебе и не стоит? Ну, если ты так боишься.

Джонатан побледнел, переводя взгляд с жены на друга. Эдвард не моргал. Молчал. И раздувал ноздри от злости. А Эмили продолжала, поглаживая Джона по голове:

— Вот знаешь, я понимаю некоторых: вот они хотели! Лоис — помнишь его, Джон? — он так грезил по леди Арт, но никогда не решался к ней даже на шаг подойти. Я видела — случайно, правда, краем глаза — как он пытался. Заикался, мялся, но попробовал. Вот это мотивация! Вот тут человек хотел! Надеюсь, он остался после этого жив и здоров. — Она тряхнула головой. — А тебе, Эд, правда, может оставить всё это? Я имею в виду… Ты ведь к ней подойти боишься, как ты будешь с ней жить? Я ведь права, Джон?

Джон кашлянул вместо ответа: оказываться меж двух огней ему не хотелось.

Эдвард раздражённо фыркнул и ушёл. Эмили слишком бесцеремонно прошлась по его гордости, и та, ущемлённая, теперь подпитывала, распаляла его. Он так и знал: кто-то ещё обязательно попробует! И если даже у Лоиса — на что этот тощий скрюченный хмырь вообще рассчитывал?! — хватило духу, то какого чёрта он ждёт?

Эдвард подошёл к девичьей ложе, когда одна из девушек закончила, а вторая ещё не начала и удивлённо вскинула брови, глядя на подошедшего.

— Хорошо проводите время, дамы? — Он галантно коротко поклонился в знак приветствия, обвёл всех взглядом, и Хелена слегка улыбнулась ему.

— Сейчас стало намного лучше, — кокетливо захлопала глазками одна девушка. — Хотите присоединиться?

— Точно! — загорелась другая. Хелена посмотрела на неё с вопросом, а та пригладила юбку, выпрямилась и, упершись кончиками пальцев в колени, учительским тоном поинтересовалась: — А что вы, сэр Керрелл, думаете по поводу того, что вечерние платья становятся более расслабленными и легкими, а кринолины уходят в прошлое?

Эдвард растерялся — но лишь на мгновение.

— На вас всё выглядит отлично, — улыбнулся он и посмотрел на Хелену. — Потанцуете со мной?

И, оставляя закадычных подружек перешептываться, она согласилась. У Эдварда отлегло от сердца: это было не то, что хотел, но объявляли следующий танец, и эту возможность — хотя бы эту! — он упустить не мог.

— Это такой элегантный способ избежать разговоров о моде? — спросила Хелена.

— Определённо! Я ничего не смыслю в ней и её важности.

— Вам нравится моё платье, сэр Керрелл?

Эдвард опустил взгляд — и уже не смог оторваться от бриллиантов, рассыпавшихся у неё по ключицам.

— Да, — выдохнул он, понимая, что если посмотрит ниже, то ловушка, в которую он попал, захлопнется окончательно.

— Тогда вы разбираетесь в моде достаточно. — Она с усмешкой выгнула бровь. — А ещё вам идёт такая стрижка больше, чем то, что было до побега.

Хелена смотрела на него хитро, подначивающе, а Эдварду в голову не шло ничего остроумного, чтобы ответить, — одни оправдания: и про волосы, и про побег, и про всё на свете. Поэтому он лишь смущённо рассмеялся, подмечая, однако, что хоть какой-то плюс у его неудачной военной карьеры был.

Танец кончился слишком быстро, а ему не хотелось её отпускать. И разделять танцы с кем-то. Он должен был сказать. Уцепившись за это осознание, как за последнюю тростинку, Эдвард, не успев выпустить её ладонь из своей, предложил:

— Пойдём погуляем?

Хелена удивлённо подняла брови, но согласилась.

Они вышли из зала в коридор, где зажжённые световые шары рисовали дрожащие тени на стенах. Шаги по выложенному чёрно-белой, как шахматная доска, плиткой полу отдавались звонким эхом.

А воздух холодал. Осень уже расцвела, и северный Джеллиер принимал её во всей красе — с облетающим золотым нарядом, с потухающим солнцем, и влажным, выхоложенным воздухом, который забирался за шиворот и лапал спину ледяными ладонями. Не ожидавший такого контраста с разгорячённым залом Эдвард поёжился, когда они вышли в открытую галерею, что тянулась вдоль внутреннего сада. В свете луны блестели образующие окна колонны, обвитые уже отцветшим, но ещё зеленым северным плющом. У стены под ними росли высокие одинаково остриженные кусты. Хелена перегнулась через перила и поддела лист, на котором сидел крошечный жучок с переливающимся тускло-голубым брюшком. Потревоженный, он сорвался с места и, рисуя в воздухе беспорядочные петли, полетел прочь. Хелена провожала его взглядом, насмешливо кривя губы. А Эдвард наблюдал за ней: за плавными движениями, за ребяческой выходкой, за тем, как она смотрит в небо, спокойно и расслабленно. Ей не страшен был холод, несмотря на платье с коротким рукавом и открытыми плечами. Ей было плевать, сочтёт ли он её поведение глупым или неподобающим. А может она знала, что не сочтёт.

— Что-то не так? — Хелена обернулась. Наверно, он смотрел слишком долго.

— Да нет. Всё в порядке.

Эдвард коснулся волос, одёрнул себя — и тут же пожалел об этом: так он казался ещё более взволнованным. Хелена задержала на нём внимательный взгляд, но промолчала.

Они прошли дальше, до арки, ведущей во внутренний парк. Тот был мал: вмещал две дорожки, сходящиеся крестом, бедные клумбы между ними, маленькие неработающие фонтанчики с фигурками животных да белую деревянную беседку в дальнем конце. Её тоже увивал плющ, крыша позеленела ото мха, что полз с неё на замковую стену и пробрался меж старинными кирпичами.

Они шли к этой беседке в неловкой тишине. Эдвард смотрел в землю, считал плиты парковых дорожек и боялся, что они распадутся под ногами, расколются — и бездна поглотит его. Ведь что-то должно было случиться. Такие вещи — тем более с ней! — не могли пройти гладко.

— Я на самом деле хотел с тобой поговорить… — полушёпотом произнёс Эдвард.

— Все хотят! — рассмеялась Хелена и обвила рукой столбик беседки. — И все об одном и том же!

Сердце споткнулось, пропустило удар. Эдвард нервно фыркнул.

— Что ж… Я… Я не гнался за оригинальностью…

Хелена замерла, бросила на него быстрый взгляд. На лице у неё промелькнуло смятение, сменилось искрой осознания, а затем…

— Мне, наверно, нужно вернуться в зал, — протянула она, отступая.

— Нет! Подожди, — воскликнул Эдвард и, преодолевая внутренний страх, взял её за руку. — Пожалуйста.

Хелена дёрнулась, пальцы у неё задрожали, и она могла бы сделать как обычно: пустить холодный импульс, заставить себя отпустить, — но не делала. Тело онемело, и мысли спутались, а он смотрел на неё: глаза большие, зелёные, яркие даже в ночи, такие открытые и честные. И руки горячие, мягкие…

— Послушай меня, — попросил Эдвард почти безнадёжно. Большие пальцы осторожно поглаживали ей тыльную сторону ладони. — Хотя бы просто послушай. — Он беззвучно засмеялся. — Ну неужели я хуже остальных?

Хелена не ответила, но вздохнула примирительно.

— Я, конечно, очень самонадеян, — Эдвард пожал плечами, — но правда, я когда-нибудь предлагал что-то плохое? Помнишь, я позвал тебя посмотреть, как мы играем в карты? Это ведь было весело! Я помню, что тебе понравилось. Ты и сейчас смотришь. Наверно, это что-то значит.

— Ты тогда повёл себя там как сумасшедший!

— Да! Точно! Абсолютно! Как сумасшедший! И сейчас я делаю то же самое. — Он сглотнул, посмотрел ей в глаза. — Ставлю всё на то, что делаю сейчас. Я… прошу твоей руки. — Он опустился на одно колено, не отпуская её ладони, не разрывая связи взглядов. — Мне не нужно сердце, мне не нужно полцарства в придачу. Я бы весь мир отдал, чтобы ты стала моей женой. Хелена… Выходи за меня?

— Встань, — прошипела она, оглядываясь.

— Ответь мне!

— Если кто-то увидит…

— И что? Я крикнуть могу. В зале так встать могу. Ответь мне! Даже если это «нет». Скажи — и я уйду. Просто ответь мне.

Тишина оглушала, и медленно умирала надежда. Её ладонь выскользнула из его ослабших пальцев. Хелена прижала руку к губам, смотреть на Эдварда не хватало сил и смелости, а перед глазами… Перед глазами всё мелькало. Блики балов, вихри танцующих пар, и молния, бьющая из ниоткуда, и огненные всполохи в волосах, взгляд, тянущийся через весь зал, и синий туз…

…который решил всё.

— Да, — вырвалось сквозь пальцы, зазвенело в воздухе, в благоухающей ночной тиши. Полетело меж кустами, над мощёнными дорожками, взмыло к самым шпилям замка — и растворилось в небесах.

Эдвард глядел с непониманием, думал, что ослышался, разум сам подставил желаемое слово, произнёс её голосом. Но Хелена посмотрела на него так растерянно, с застывшим в глазах ужасом, с недоверием — и Эдвард понял.

Он подскочил и, задыхаясь от счастья, подхватил Хелену на руки. Она вскрикнула и вцепилась в его плечи, а он кружил её, кружил, прижимая к себе, обнимая, и сердце его билось так сильно, что чувствовалось через пиджак. Слова исчезли, весь мир больше не значил ничего — и при этом значил абсолютно всё. Сама промозглая северная ночь, что кусала холодом всё это время, стала светлее и теплее.

Эдвард опустил её, без слов заглянул в лицо и медленно наклонился, но… губы проскользили по щеке. Хелена отвернулась, уткнулась носом себе в ладонь, что всё ещё лежала у Эдварда на плече, и теперь сбившееся горячее дыхание обжигало шею и ухо. Он был растерян, его руки на её талии ослабли, и Хелена мысленно корила себя за это.

Она отстранилась и виновато покачала головой. Всё равно не смогла бы объяснить словами. Эдвард постарался сделать вид, что понимает, что это не ранит, но не получилось. И, отведя глаза, он прошептал:

— Я всё равно очень рад. — Короткий смешок вышел похожим на кашель. — Я боялся, ты не согласишься.

Хелена закатила глаза.

— Было заметно. Но… — Она посерьёзнела. — Ты не представляешь, как на самом деле это много значит.

Эдвард кивнул: он не понимал, мог только представлять — и чувствовать. Чувствовать, сколько силы могло стоять за обычными, но верными, произнесёнными вовремя словами; сколько смысла могло нести одно — короткое, но такое важное. Важное для них обоих.

И сколько ответственности оно приносило с собой.

— Что мы будем делать дальше? — спросил Эдвард. Ненадолго отступивший холод снова стал морозить пальцы, колоть лёгкие. — Мы можем вернуться в зал и…

— Нет. — Хелена схватила его за руку, будто боялась, что он убежит один. — Не сейчас. Мы не можем просто прийти и сказать. Это должно быть красиво, торжественно!

Легкая улыбка предвкушения скользнула по её губам, взгляд заволокло заворожённой дымкой, словно пышная официальная помолвка происходила сейчас перед ней, и Эдвард не стал спорить.

— А когда? — спросил он и прикинул, насколько сложно будет хранить в секрете такую важную новость.

— Завтра. — Она кивнула. — Завтра финальный бал. Можно объявить официально между королевской речью и началом танцев — сэр Рейверн об этом позаботится. Тогда все будут в сборе, все услышат, но начнётся бал, и нам не придётся долго отвечать на поздравления.

Эдвард фыркнул.

— Отлично. А что насчёт сейчас? Просто вернёмся ко всем, будто ничего не произошло?

Звучало странно, но он на самом деле никогда не задумывался, как всё изменится — если изменится — после предложения.

— Мы можем посидеть здесь.

Хелена неуверенно осмотрелась. В зал ей возвращаться не хотелось: она не представляла, как вести себя теперь, когда всё разрешилось и она должна была быть довольна, но на деле чувствовала душащее сожаление. Может, ей стоило позволить себя поцеловать? И не было бы тогда странного неловкого напряжения между ними…

Хелена наконец зашла в беседку, провела по низкой плетёной стенке, стряхивая с неё мелкие листики и пыль. Эдвард следил за ней, привалившись к перекладине у входа, и все сомнения и страхи растворялись, исчезали на глазах, оставляя после себя нежность и светлую, лёгкую радость исполненной мечты. Хелена перехватила его взгляд и вдруг, задорно сверкнув глазами, спросила:

— Мне просто любопытно: что на это сказал его величество?

— Его величество… — Эдвард потупился. — Мы с ним конкретно об этом не говорили, но, уверен, он будет против.

— Ещё бы он был! — Хелена закатила глаза, но напомнила себе: теперь нужно быть осторожнее. Даже если она была уверена, что никто и никогда не сможет вмешаться в её политику, это не значило, что никто не попытается.

— Ладно. — Хелена развернулась и подошла к Эдварду, заглянула ему в лицо. — Я вижу, что тебе холодно. Думаю, мы можем вернуться в зал, и у меня даже не будет причин отказать тебе в танце.

Она страдальчески вздохнула и взяла Эдварда под локоть.

* * *

Когда бал кончился, Эдвард готов был увязаться с Хеленой в её покои, чтобы её не отпускать. Но она покачала головой и, оставив на его щеке лёгкий поцелуй, ускользнула в комнату.

Мурлыкая мотив последнего вальса, Хелена прошла к трюмо, расстегнула колье, взглянула в зеркало — и вздрогнула. Бриллианты выскользнули и дробью рассыпались по туалетному столику. У чужого отражения горел глаз. Тень смотрела из угла, и полная раздражения энергия расходилась по комнате, как круги по воде, резонируя от мебели и стен.

Хелена глубоко вдохнула, выдохнула. Отвела взгляд от отражения и убрала колье в шкатулку.

— Тебе стоит перестать приходить ко мне в спальню.

Она сняла и убрала серьги, расщепила заколки, позволяя волосам свободно упасть на плечи, и всё это с лёгкой улыбкой, такой мечтательной и расслабленной.

— Не думаешь, что слишком много времени уделяешь этому мальчишке? — прошипел Один.

Хелена взглянула на него через плечо и завела руки за спину, нащупывая застёжки платья.

— Не думаю. Я провела отличный вечер, Один.

Зеркало задрожало от новой волны злобы. Хелена задержала взгляд на пошедшем волнами отражении, опустила руки и повернулась к Одину.

— Неужели ты так ревнуешь меня?

Она смотрела серьёзно и настороженно, без тени былой улыбки. Тень дрогнула и двинулась к ней, медленно приобретая человеческие черты. Один напоминал себя, только его гнев сотрясал воздух с каждым шагом, с каждым словом. Хелена кожей чувствовала напряжение, угрозу, исходящую от него, и разум бил тревогу, приказывал сейчас же бежать, но её будто пригвоздило к полу, и всё, что она могла — смотреть.

— Ревную? — спросил Один. — С чего бы?

Его рука легла ей на плечо, прошла выше по гладкой холодной коже и зарылась в волосы на затылке. Хелена застыла. Она уже не веселилась, смотрела, не моргая, и дышала через приоткрытые губы, а Один слышал её сердце, быстрое, беспокойное.

— Он сделал мне предложение, — выдохнула она едва слышно. — И я сказала да.

Пальцы на затылке сжались, вырывая жалобный болезненный вскрик, — и тут же отпустили.

Неотрывно смотря на Одина, Хелена попятилась и сразу уткнулась в туалетный столик. Бежать было некуда. За спиной — только зеркало. А Один оказался так близко, полный ярости и потусторонней древней силы. Его больной глаз был открыт, и пустая обожжённая глазница взирала на неё, вызывая ужас и трепет, а в здоровом, подобно раскалённой лаве, плескался гнев.

Хелена пошарила рукой на столике и схватила флакон духов — тяжёлое плотное стекло, вряд ли ранит, но ударит сильно и, возможно, даст передышку, необходимую секунду, чтобы…

Твёрдая рука Одина сжала ей запястье, заставляя отпустить флакон, другой он провёл Хелене по щеке — почти нежно, невесомо, как раньше, только в этот раз от его прикосновений хотелось сбежать. А потом ей на губы лёг поцелуй.

И мир пошатнулся.

Один целовал и глубоко, и страстно, и со всей злой ревностью, которую успел скопить. А ей нечем было дышать. И казалось, что она падает, летит куда-то, пытается зацепиться, но пальцы хватаются за лёд и соскальзывают. Она не могла его оттолкнуть, и некому было помочь. И всё, что осталось от реальности — глухой рык, быстрые жалящие поцелуи на щеках и шее и руки, злые руки. Они сдавливали плечи, сдирали не до конца расстёгнутое платье, пытались сломать твёрдый корсет. А потом зашелестели юбки. Зашелестели отрезвляюще.

Хелена дёрнулась, схватила Одина за предплечья, пытаясь остановить, и по его коже тонкой корочкой расползся лёд.

Один зло рассмеялся.

— Теперь ты меня боишься, Хели? — прошипел он, почти касаясь губами её губ. — А мне даже взять у тебя нечего.

Он сжал ей бёдра сквозь ткань платья — и рывком отстранился.

Один исчез, и уже не видел, как напряжённый взгляд сверлил темноту на месте, где он только что стоял, как дрожащее глубокое дыхание срывалось с губ Хелены, а комнату наполнил рой крошечных сверкающих снежинок.

28

Бескрайние еловые леса чёрной линией очерчивали горизонт. Они, отделённые от замка чередой городов и посёлков, были похожи на границу, хотя та была далеко: за рекой, за лесами, удивительно естественно сменяющимися разросшимися городами, у самого моря.

Королевский полуостров Джеллиер по праву считался самым живописным северным краем восточного побережья. Его столица Олимпия находилась на самом севере Мэтрика, и здесь всегда казалось, что вот-вот пойдёт снег. Даже в середине осени холодные ветра пригоняли снеговые облака с одетых в белоснежные шапки гор. Облака вязли в верхушках елей, цеплялись за шпили часовен, некогда принадлежавших уничтоженному ордену, и рассыпались ледяными дождями, заливая широкие мощёные улочки.

Олимпия казалась вычурнее Ренджерелла. Здания здесь были выше, крыши и стрелы заборов — острее, а узоры — более ажурными. Старинные замки и храмы с острыми шпилями, резными окнами и детализированными фасадами, которые, казалось, могли порезать, диктовали свои правила. И это всё, знакомое с детства, вызвало приятную теплоту. Джеллиер был ближайшим союзником Санаркса, Хелена приезжала сюда так часто, что не смогла бы сосчитать. Кому-то он мог показаться серым, промозглым, но холод Хелену никогда не пугал: ледяные принцессы не должны бояться холода. Тот не способен причинить им вред.

Хелена стояла на балконе, ветер развевал её волосы, гладил по щекам, и она наконец-то могла спокойно дышать. Ночь промелькнула единой чёрной полосой — быстро, незаметно, оставив после себя только странную, так ни к чему и не приведшую тревожность. Хелена думала, что опять начнутся видения, кошмары, но, похоже, одного на ночь было достаточно. И остались с ней лишь летящие с потолка снежинки.

Теперь Хелена хотела, чтобы они падали с неба, с этого белого, глубокого неба. Середина осени — на Джеллиере вполне могло бы снежить. Но нет, было спокойно, тепло, ничто не предвещало ухудшений в погоде. Снежинки не срывались с пальцев, как бы ни хотелось, и даже ледяная корочка не ползла из-под пальцев по каменным перилам. Её магия всегда появлялась стихийно, под эмоциями и никогда — по трезвому желанию.

Хелена разочарованно вздохнула и вдруг напряглась: послышались шаги. Она не пошевелилась: мало ли кто после завтрака решил выйти подышать. Если нужно — окликнет, обратит на себя её внимание. Но тишина продолжилась. Вошедший встал неподалёку, и его молчание заинтриговало. Хелена краем глаза посмотрела в сторону — и брови её взлетели. Там стоял Филипп. В одной рубашке, с растрёпанными волосами, будто только проснулся. Он смотрел на далёкие леса на горизонте и изо всех сил сжимал пальцами мраморные перила балкона.

Все дни празднеств на Джеллиере они не пересекались, даже не обменивались формальными приветствиями. Он проводил время в своей компании, она — в своей, а теперь, кажется, судьба подталкивала их к разговору. Довольно иронично в сложившейся ситуации.

— Доброго утра, сэр Керрелл, — улыбнулась Хелена.

Она хотела посмотреть, к чему их беседа может привести, а ещё больше — увидеть его лицо вечером, когда он всё поймёт.

Филипп шумно втянул носом воздух, но всё же сказал:

— Доброго, Арт.

— Наслаждаешься природой?

Кокетливо проводя пальцем по перилам, Хелена подошла к нему и, повернувшись спиной к пейзажам, заглянула Филиппу в лицо. Он бросил на неё хмурый взгляд.

— Хотел бы наслаждаться.

— Я тебе мешаю? Здесь много балконов, ты можешь выбрать другой.

— Я уже выбрал этот. — И отвернулся.

А Хелена — совершенно случайно — скользнула взглядом на его руку и беззвучно ахнула. Цветные линии, которые должны были рисовать узоры на его коже, символизировать брак, его единение с женщиной… Этих линий не было.

— Так это правда… — выдохнула Хелена, не в силах отвести взгляд.

Рука Филиппа дёрнулась, но он её не убрал, не повернулся — лишь силнее сдавил камень. Вены у него на ладони вздулись от напряжения.

— Это не твоё дело.

— Нет, серьёзно, мне жаль…

— Мне не нужна твоя жалость, Арт, — выплюнул он, наконец повернувшись. — Пожалей лучше себя.

— А у меня всё прекрасно, Филипп. Но я понимаю: задевать других и жалеть себя всегда намного приятнее, чем получать жалость от других. — Взгляд, сверливший лицо Филиппа, снова опустился на его ладонь. — Но ведь это не удивительно. Тебе стоило найти кого-то себе под стать.

— Ты про себя? — Филипп усмехнулся.

— О нет! Ни в коем случае! — Хелена рассмеялась. — Я ведь сказала «себе под стать», а я бы никогда не опустилась до того, что ты сделал.

— Что я сделал? Попробовал помочь моей стране? Да кретин Кейз справился лучше меня — и без шантажа. Мне даже рассказать было бы некому. — Филипп покачал головой. — Не опустится она… Можем поговорить, до чего ты опускалась.

— Следи за словами. — Хелена сморщила нос. — Дружить мы, конечно, не будем, но тебе точно придётся иметь со мной дело в ближайшее время, поэтому лучше сделать вид, что мы можем общаться хотя бы спокойно. Знаешь, какая жизнь интересная штука. Кто-то теряет, кто-то находит…

Она запрокинула голову, облокотившись на перила балкона, и улыбнулась небу.

— Что за чушь ты несёшь, Арт?

— Чушь? Как знаешь, Филипп. Только я выйду замуж за твоего брата, и посмотрим, как ты заговоришь.

Филипп застыл с широко распахнутыми глазами. Его ноздри раздувались от плохо сдерживаемой ярости, глаза горели, а шея напряглась, как у готового разразиться пламенем дракона.

— Что? — сквозь зубы прошипел он.

— Это должно было быть секретом, — сказала Хелена самым будничным тоном, рассматривая ногти и поворачивая кольца, — но раз уж мы разговорились… — Когда она подняла на него глаза, они пылали торжеством. — Если ты думаешь, что я шучу, то официальная помолвка будет сегодня вечером.

— Если ты собираешься играть с ним, как со всеми теми идиотами вроде Лифа или Кейза…

— Какие игры, Филипп? Игры кончились. Или, по-твоему, ты один можешь хотеть защитить своё королевство? Знаешь, — она скривила губы, прищурилась, — я рада, что Эдвард не такой, как ты или ваш отец. Моё решение ты никак не изменишь. Его, как мне кажется, тоже. Так что смирись.

Они с сверлили друг друга ненавидящими взглядами, а затем Филипп приблизился к ней, процедил:

— Чёрта с два, — и вылетел с балкона.

* * *

— Ты знал это?! — вскричал он, врываясь в покои отца. Дверь врезалась в стену, отскочила от неё и с грохотом закрылась.

— Филипп! — возмутилась мадам Керрелл, но тот не мог остановиться.

— Ты знал? ТЫ ему позволил?!

Элиад, застёгивавший воротник, посмотрел на сына через зеркало и обратился к жене:

— Агнесс, пожалуйста, оставь нас. А ты, — он перевёл взгляд обратно на Филиппа, — успокойся и скажи по-человечески, с чего ты решил, что такое поведение в принципе приемлемо?

Филипп сжал кулаки, давя гнев. Мать послушно вышла, напоследок погладив его по плечу.

— ТЫ разрешил Эдварду жениться? — переспросил Филипп, когда дверь снова закрылась, и голос его дрожал, эмоции никак не хотели улечься, рвались наружу, и, если бы он мог, наверняка что-то в спальне уже погибало бы в пламени.

Элиад же был спокоен. Он лишь нахмурился, справился с последней пуговицей и наконец повернулся.

— Жениться, говоришь? — в голосе его не было ни злости, ни удивления.

— Ты не знал?

— Нет. Но подозревал. На ком?

— Арт…

— Арт. — Элиад ухмыльнулся. — Интересно. Откуда ты знаешь?

— Она сказала. Заявила, что они помолвятся сегодня вечером.

— Хорошо…

Филипп, опешивший, воззрился на отца.

— И ты позволишь ему это?

— Разумеется.

— За твоей спиной… Я не женился за твоей спиной!

Кривая улыбка мелькнула на губах Элиада, а потом он отвернулся и одним махом надел китель.

— Ты много не знаешь, Филипп. Мы с Эдвардом разговаривали по поводу леди Арт. Видимо, не зря.

Филипп нахмурился, пытаясь понять, что отец имеет в виду — и тут же об этом пожалел.

— Так это твой план… — прошептал он, глядя в пол, и не в силах больше открыть рот. Они оба — и эта невыносимая девица, и родной отец — разыгрывали Эдварда, как разменную монету.

Филипп тряхнул головой, бросил тихое «понятно» и вышел. Ему нужно было к брату, рассказать ему всё, отговорить. Если после разговора с Арт он сомневался, то сейчас — ни капли.

Постучав и получив дозволение, Филипп вошёл. Эдвард красовался у зеркала, ему завязывали манишку, подкалывали её золотым зажимом, а он придирчиво себя разглядывал.

— Привет, Фил. — Эдвард тоже смотрел через зеркало, и в свете утреннего солнца в кремовой сорочке был очень похож на отца.

Филипп медленно прошёл в комнату и остановился недалеко от брата, левее зеркала, чтобы смотреть не в отражение.

— Значит… — тихо сказал Филипп, — всё серьёзно?

— Ты о чём? — Эдвард покосился на него, не в состоянии повернуться: для такого важного дня ему прилаживали ярко-алый камзол с золотыми плетёными ремешками, пуговицами с тиснёнными рисунками.

— Про Арт.

Эдвард заметно смутился, но с улыбкой закивал.

— Вообще это должно было быть секретом до вечера, но знаешь, — затараторил он, — я рад, что ты спросил. Я никому не сказал, а это ужасно сложно! Я ведь не ожидал совсем. То есть, хотел, и думал постоянно, и мучился. Но когда она согласилась… не поверил. И сегодня не верил, пока мы не поговорили. Это как сон, знаешь? Только сон взял — и сбылся. Это как… Как меч! Я тогда тоже не верил, а потом!..

Эдвард задохнулся от чувств и замолчал, а глаза его горели ребячьим восторгом и гордостью. Совсем как шесть лет назад, когда из династийного саркофага он достал Огненный меч. Филипп недолго изучал лицо Эдварда, а потом, сжав спинку стула, посмотрел в пол. Брат сиял, как начищенные пуговицы на его же манжетах. И у Филиппа пересохло в горле.

Он должен был…

Ещё один короткий взгляд.

— Но ведь… — Эдвард заинтересованно моргнул. Филипп ещё сильнее сжал стул — «Должен!» — и разжал пальцы. — Не важно. Если ты уверен… — Эдвард закивал. — Тогда… счастья тебе, братец?

Звучало, скорее, как вопрос, очень неуверенно, но Эдвард не заметил. Улыбка его стала ещё шире. А Филипп разочарованно выдохнул. Он мог бы сказать про план, про отца, науськивающего на то, что ему выгодно, про Арт и её вечное притворство. Мог бы… но не стал. Пусть радуется. Филипп получил свой момент счастья, такой хрупкий и недолговечный, и Эдвард заслуживал свой. Даже если Филипп не был согласен, даже если всё случилось из-за грамотной стратегии, Эдвард светился от счастья, и кем был Филипп, чтобы его этого лишать?

* * *

Когда в дверь постучали, по телу прокатилась неконтролируемая дрожь. Прокатилась холодной волной, смыла торжествующую, самодовольную улыбку, которую подпитывал каждый взгляд на платье: насыщенно-синее под цвет флагов Санаркса, с редкими аккуратным серебряными оборками. На нём сияли драгоценными камнями тяжёлые броши, вилась голубая монаршая лента — ещё не длинная, официальная, но уже говорящая всем о том, кто она. Она — королева. Даже если корона ещё не на ней.

В таких платьях позировали для картин. Хелена выбрала его для помолвки. Если бы приличия позволяли, она бы надела его ещё раз — после коронации, — просто чтобы убедиться, что оно идеально смотрится с династийным сапфиром.

Стук повторился. Хелена уставилась на дверь, кусая губы. Ей казалось, что это Один, и он был последним, кого она хотела видеть. В жизни. Но после неуверенного «войдите» на пороге появился сэр Рейверн. Хелена выдохнула.

Действительно. Один никогда не стучал.

Сэр Рейверн, по обыкновению, держался сдержанно и спокойно.

— Всё улажено так, как вы того хотели, миледи, — сказал он и глянул на платье. Его привели из Ренджерелла срочным заказом, а сам Рейверн до этого момента, по велению принцессы, храня имя избранника в секрете, договаривался о том, чтобы уместить помолвку между речью короля и началом бала.

— Спасибо, — кивнула Хелена.

Она думала, что он сообщит и уйдёт, но сэр Рейверн остался и смотрел обеспокоенно, даже грустно.

— Вы уверены, ваше высочество? — тихо спросил он. — Я спрашиваю не из-за собственной выгоды и не из желания вас переубедить. Но я как ваш советник хочу убедиться.

— Да.

Хелена хотела, чтобы прозвучало резко, уверенно, но вышло донельзя жалко и сдавлено, словно писк, и она, отвернувшись к стене, прикусила камень на кольце.

Сейчас она не была уверена ни в чём.

— Мы ведь говорили об этом несколько недель назад, — голос сэра Рейверна пытался воззвать к её разуму, но тот уже не отвечал: он вернулся в утро, ещё до завтрака, до выхода на балкон.

Эдвард перехватил её на уставленной вечнозелёными цветами лестничной площадке. Было странно видеть, как он расплывается в улыбке, яркой и искренней, и даже белые солнечные лучи, казалось, засияли золотом.

Он без спросу поцеловал её в висок; Хелена задохнулась то ли от возмущения, то ли от неожиданности и не смогла ничего сказать. А Эдвард, воодушевлённый, уже спрашивал, как у неё дела, рассказывал, что, когда проснулся, поначалу решил, что вчерашнее сон, и только сейчас сомнения развеялись. То ли от нервов, то ли от переполнявших эмоций, он говорил быстро, неконтролируемо, и Хелена просто смотрела на него, не понимая, почему улыбается, а потом Эдвард спросил:

— А как прошла твоя ночь?

И это разрушило всю солнечную иллюзию, вылило на голову ушат ледяной воды, отбросило в болезненное состояние беспомощности, когда не можешь пошевелиться, не знаешь, что сделать, и единственное, что хочется — забыть. Навсегда забыть.

— Что с тобой? — Эдвард обеспокоенно заглянул ей в лицо, хотел взять за руки, но Хелена вздрогнула и замотала головой.

— Не надо, пожалуйста. — Взгляд её бегал, ища причины отказа. — Всё хорошо. Просто… Просто никто не должен знать до вечера. Это людное место…

Эдвард пригладил волосы, в глазах его оставалось непонимание, но он всё же согласился.

— Хорошо. Думаю, я смогу дожить до вечера.

— Постарайся, пожалуйста! — Она нервно рассмеялась, отводя взгляд, и сбежала по лестнице. Но не смогла удержаться: подняла голову и увидела, что он смотрел на неё, облокотившись на перила, и мягко улыбался.

— Говорили. — Хелена вздохнула. — И я сказала, что не боюсь Элиада Керрелла, каковы бы ни были его планы. А Эдвард… Возможно, он лучший вариант, который уменя будет. Я не могу ждать вечно.

Рейверн кивнул.

— В таком случае, ваше высочество, будем ждать вечер. Всё пройдёт прекрасно.

Хелена ответила несмелой улыбкой и снова задумчиво посмотрела на платье.

* * *

Поражённый зал первые минуты молчал, будто на него наложили заклятие немоты. Никто не был готов к серьёзным объявлениям в принципе, а уж к подобному союзу и подавно.

А потом — сначала нерешительно, но волнами наращивая мощь — собравшиеся зааплодировали, потянулись к ним, и, поддавшись эмоциям, Хелена забыла про скорое начало бала, про то, что не собиралась уделять поздравлениям много времени, про то, что брак в принципе был для неё лишь формальностью, отделяющей от чего-то по-настоящему важного. Сейчас она просто хотела, чтобы Эдвард держал её за руку, так естественно, что даже необычно; чтобы его огненно-красный камзол контрастировал с её платьем цвета самого синего льда и чтобы другие люди — те, от кого она никогда не ждала хорошего отношения — сейчас льстиво улыбались и поздравляли её с помолвкой.

Все проблемы и сомнения, мучавшие с утра, отошли на второй план. Отошёл на второй план и Один. Хелена так боялась, что он всё испортит, как почти испортил вчера; боялась смотреть на него, хотя хотела взглянуть смело, с вызовом, будто говоря: «Смотри, я тебя не боюсь. Всё равно сделаю, как хочу я. Ты не собьёшь меня с пути». Но решилась она лишь на один короткий взгляд, а потом Один исчез, не дослушивая речей.

Дослушивал их другой человек: Элиад Керрелл неотрывно следил за Эдвардом и Хеленой и похлопывал с выражением крайней иронии на лице.

— Всё ещё не могу поверить, что ты ему позволил, — тихо сказал Филипп. Он тоже следил за братом, съедаемый виной и тревогой. Он должен был наплевать на сантименты и план отца и сказать Эдварду всё, что задумывал, твёрдо, убедительно. Потому что Арт была подозрительной, и одно Небо знало, что она могла выкинуть на самом деле. Филипп же знал одно: всем вокруг нужно было не хлопать и поздравлять, а опасаться. Ещё немного — и в её руках окажется невероятная власть, которой она не преминёт воспользоваться. Каждый, кто когда-либо её обидел, находился теперь под прицелом.

— Это вклад в будущее, Филипп, — сказал Элиад. — Это наш выход на Санаркс.

— Выход? — Филипп тряхнул головой. — Она не даст ему власти. Ни сейчас, ни потом.

— Жизнь непредсказуемая штука. Но даже если так, она не сможет отрицать некоторые вещи.

Филипп поджал губы. Он не верил, что с Арт будет просто. Наверняка у неё был какой-то козырь в рукаве, иначе зачем это всё? Она — или хотя бы её советники — не могли не понимать, что король Пироса воспользуется ситуацией.

Филипп хотел поинтересоваться, что же такое Арт не сможет отрицать, но не успел: к ним направлялась мадам Монтель.

— Ну что, молодые люди, — сказала она, посмеиваясь. Перстни на её руках сияли всеми цветами радуги, в седых волосах запутались такие же богатые сверкающие гребни. — Имею честь вас поздравить! Неожиданно, надо признаться. Я рассчитывала увидеть вас в короне первым, — она взглянула на Филиппа, — но, думаю, ваш брат вытянул счастливый билет.

Филипп поднял брови, но говорить ничего по поводу «счастливости» не стал: мадам Монтель Арт отчего-то любила.

— Действительно, — Элиад ухмыльнулся, — в известной нам ситуации такие союзы крайне удачны.

— Вы правы, Элиад! Очень, очень умный ход. После досадных потерь Пироса — тем более. У вас вышла хорошая рокировка.

— Рокировка? — невозмутимо поинтересовался Элиад. — Я не понимаю, о чём вы говорите, мадам.

— О, вы понимаете, Элиад. — Её тонкие губы растянулись в улыбке, и лицо покрылось глубокими морщинами. — Я считаю, что Пирос недавно потерял крайне важного союзника. Вы ведь не думаете, что никто не заметил, верно?

Мадам Монтель на него не смотрела, разговаривала с отцом, но Филипп понимал всё. Он отвернулся, но уйти не посмел.

— Решения Анны никак не касаются Пироса, — прошептал он глухо, но с затаённой в голосе угрозой.

— Ошибаетесь, ваше высочество. Вероятно, мисс Рейс была бы полезна Пиросу. Вы тоже понимаете, о чём я говорю.

— Понимаю. А ещё я понимаю, что, при всём уважении, мадам, это не ваше дело. Это был вопрос безопасности.

— Разумеется, — мадам Монтель смотрела с тёплым сочувствием. — Что случилось, то случилось. Мы не можем полагаться на то, что могло бы быть, если его не может быть сейчас. Меня очень радует, ваше высочество, что вы стойко переносите разрыв. — Филипп хмыкнул: то, как он «переносил разрыв» было далеко от «стойко». Он бы сказал «жалко». — Впрочем, я в вас и не сомневалась: вы всегда умели выходить сухим из воды и выворачивать неудачи в свою пользу. Когда до меня дошли слухи, что вы пишете представителям альянса, — на этих словах Элиад бросил на Филиппа разъярённый вопросительный взгляд, — с просьбой позволить вам участвовать в собраниях, я считала, сколько времени вам потребуется, чтобы написать мне.

Филипп стоял неподвижно, не поворачиваясь к отцу. Прошло несколько лет, а тот только узнал, и, кажется, новости его не радовали. А мадам Монтель продолжала весело рассказывать:

— Знаете, я долго тогда смеялась, глядя на вашу подпись, Элиад. Ну, ту, на прошении Филиппа, чтобы стать моим секретарём. Ту, которую вы не оставляли, помните?

Филипп побледнел.

— Подпись?! — гневно воскликнул Элиад.

— О да! Идеальная копия! Разумеется, не светилась, как подлинник, но как же искусно была выполнена. В тот день определённо открылся недюжинный талант одного из ваших сыновей!

— Это был не я… — прошептал в ужасе Филипп, умоляюще глядя на отца, а потом, поражённый, обратился к мадам Монтель: — Так вы знали?

— Ну разумеется! — она рассмеялась. — Я узнаю́ настоящую подпись вашего отца, Филипп, как и любого другого человека. Но та… Я оценила смекалку.

Она довольно закивала. Сердце Филиппа стучало как бешенное.

— Но почему тогда?.. — еле выдавил он.

— И вы всё равно дали своё согласие?! — возмущённо перебил Элиад.

— Разумеется! — мадам Монтель всплеснула руками. — Я бы дала согласие и без такой формальности, как ваша подпись, Элиад! — Филипп чуть не поперхнулся. — Удивлена, что никто из тех, кому писал Филипп до меня, не выполнил его просьбы. Возможно, я слишком мягка и слишком потакаю молодым людям, но, будь моя воля, и девочка Арт смогла бы сесть на трон в обход этой дурацкой традиции! Впрочем, я думаю, что сложившийся союз будет полезен обеим сторонам.

Керреллы переглянулись, а мадам Монтель, ещё раз выразив поздравления и пожелав чудесного вечера, удалилась. Филипп следил за тем, как она переговаривается с министром Вейера. Наверно, всем пора было усомниться, в здравом ли уме глава Альянса. Филипп часто находил её решения спорными, а теперь он узнал, что она могла пренебречь законами и правилами только потому, что ей нравился человек. Конечно, это помогло ему в своё время, но его присутствие на собрании на Санарксе никак ни на что не повлияло, никому не навредило и вообще прошло незамеченным. Восхождение на престол девчонки Арт произвело бы совершенно другой эффект.

Впрочем, благодаря Эдварду, всё равно произведёт.

— Я хочу вернуться на остров, — сказал Филипп, поворачиваясь к отцу. — Мы уладили всё, что нужно. Я увидел жест брата. Что-то ещё?

— Нет, — Элиад покачал головой. — Можешь уехать. Тебе передадут документы позднее. И помни, что я могу вызвать тебя в любой момент. И на свадьбе брата — хочешь или не хочешь — ты присутствовать обязан.

— А как же.

Филипп бросил последний взгляд на светящегося от счастья Эдварда и направился к выходу из зала.

Элиад остался. Ему было интересно, что дальше. Хелена могла ни с кем не обсуждать своих решений, хранить всё в тайне и будто бить под дых — её отец действовал так же. Но Гардиан не боялся потом взглянуть в глаза тем, кого обвёл вокруг пальца, и Элиад ждал, что сделает она.

Хелена не спешила. Эдвард, впрочем, тоже. Они поулыбались, посмеялись с бросившимся поздравлять молодняком, а там уже объявили бал, и Элиад не сомневался: таков был план, чтобы избежать формальностей. И если после вальса, во время которого её высочество стреляла глазами, проверяя произведённый эффект, и ослепительно улыбалась, а Эдвард пялился на неё, как ребёнок на свои первые магические фокусы, обручившиеся почтили вниманием мадам Монтель, и та благодушно принесла им свои поздравления, то Элиад ждал.

Милые дети его избегали. Они успели объясниться с Агнесс, и Эдвард не пытался скрыть, как неловко было ему перед матерью: он потирал шею, поправлял волосы и постоянно отводил глаза, пока обе женщины с энтузиазмом общались и наверняка обменивались комплиментами.

Агнесс Хелена должна была понравиться. За ней тянулся шлейф из неприятных слухов, но, в отличие от Анны, она была принцессой, леди, девушкой их круга, понимающей все условности, правила и даже умеющей им следовать. Когда хотела. Какие у Агнесс могли быть возражения? Она могла разве что упрекнуть Эдварда в том, что не поделился сразу.

А Элиад ждал.

Позднее он сам пригласил жену на танец, и та рассказала, как мила и приветлива её высочество.

— Разумеется, она мила, — сказал Элиад. — Она знает наши приличия и хочет показать себя с лучшей стороны.

— Разве это плохо? Намного приятнее, чем пытаться… — Агнесс цыкнула, не договаривая, но они обменялись понимающими взглядами.

Агнесс пыталась, но привыкнуть к Анне не вышло, и Элиад не мог её за это осуждать. Впрочем, никто не мог.

— Ну неужели ты не доволен, Эль? — спрашивала Агнесс позже, когда они сидели в личной ложе. Элиад всё ещё наблюдал за сыном и его невестой. Через несколько танцев пришлось признать, что они неплохо выглядят вместе. — Твой сын счастлив, девушка отличного происхождения…

— О, замечательного! Королева Санаркса! Практически, — саркастично подметил Элиад.

— Опять ты за своё! Ну, а если б не была она принцессой?

— Если б не была, — Элиад отхлебнул из бокала мутный сливовый сок, — Эдвард бы на ней не женился. Ты забываешь, Агнесс, что счастье не работает, когда ты король. — Он бросил быстрый взгляд на Хелену и вернулся к жене. — Я обязан думать в первую очередь о том, что выгодно для страны.

— Но ты позволил Филиппу жениться на Анне. Я не вижу глубинных смыслов в этом.

— Лучше было пойти на уступку, чем оставить страну без короля. Сразу после войны. Ты знаешь нашего сына: Пирос бы разорвали на лоскутки, пока он решался бы хоть на что-то умное.

— О, Элиад…

Она смотрела на него грустно и осуждающе, и Элиад сжал её ладонь.

— Не вздыхай, Агнесс. Я жив. Пиросу ничего не угрожает. А от Анны, так или иначе, была польза: все реликвии дома.

— Одну скоро увезут! — Агнесс подняла брови, но напряжение её схлынуло, и голос уже веселился.

— Это номинально! — заявил Элиад и, откинувшись на диване, продолжил наблюдать.

Кончился очередной танец, начинался следующий. Элиад скользил взглядом по парам, то и дело возвращаясь к яркому красно-синему пятну. Он пытался угадать, с кем они заговорят на этот раз, но одна мысль — важная, пусть и неожиданная — отвлекала, скреблась о сознание: Агнесс он соврал. Пиросу — как и всему миру — угрожала большая опасность в лице Ариеса Роуэла. К счастью, Джеллиер решил не рисковать и бойкотировать Райдос в этом году, не приглашая нового императора: все опасались его сговора с тем, кого уже окрестили опасным преступником.

Дегнар Старк казался Элиаду тёмной лошадкой. Он держался в тени активного и харизматичного Ариеса, но кто знал, с чего Рейднар назначил приемником именно Старка? Вряд ли они с Артом решили посоревноваться, кто оставит право наследования за самым абсурдным и неожиданным кандидатом. Вероятнее всего, Роуэл просто не хотел прямого наследования. Даже лишённый титула, Ариес имел права на трон по старшинству, а Рейднар не мог не подозревать, что его единственный законный наследник — чистое зло.

Но, может, было в Старке что-то ещё?

* * *

Они подошли позже, когда Элиад остался один: стоял у приоткрытых штор и смотрел в окно, попивая шампанское. Хелена сверкала массивными украшениями и враждебным взглядом, а Эдвард храбрился и изо всех сил делал вид, что не зависит от мнения отца. И ему стоило бы поучиться у невесты, как не кусать губы изнутри, как заставить взгляд не бегать, а высоко поднятый подбородок выглядеть более или менее естественно.

Замечаний Элиад делать не стал и лишь ехидно усмехнулся.

— Да неужели! Вы решили, что я достаточно важная персона, чтобы удостоить меня визитом, молодые люди?

Эдвард на секунду нахмурился, но прозвучал твёрдо:

— Мы не могли не подойти, отец!

— Просто решили оставить вас на десерт, — хмыкнула Хелена, кокетливо взмахивая ресницами.

— Растягиваете приятные моменты? Могу понять. Вероятно, мне тоже стоит вас поздравить? — Элиад был спокоен: крутил в пальцах прохладную влажную ножку бокала, переводил взгляд с Хелены на Эдварда и наконец остановился на последнем. — Это, признаться, была большая неожиданность для меня. Жаль, что мне не сообщили раньше. Вероятно, мы могли бы позаботиться и устроить более пышную помолвку, привезти фамильное кольцо…

— Не стоит беспокоиться, ваше величество, — прервала его Хелена и опять улыбнулась, показывая зубы. — Всё и так чудесно, спасибо.

Холодные голубые глаза пронизывали насквозь.

— Что ж, мои поздравления в таком случае.

— Ты не злишься? — вдруг выпалил Эдвард. И они оба посмотрели на него. — Я должен был спросить, наверно. Но решил, что…

— Я не злюсь, — Элиад покачал головой. — Как я уже сказал, это было крайне неожиданно, но, — снова скользнул взглядом по Хелене, — я не могу не одобрить такой выбор.

Она беззвучно рассмеялась и разыграла удивление. Разумеется, ему не на что злиться. Всё играло ему на руку. А у Эдварда словно камень с души упал. Он расслабил плечи, улыбка перестала казаться неловкой и натянутой.

— Спасибо, — выдохнул он и положил ладонь на руку Хелены, которая держалась за его локоть.

— Надеюсь, леди Арт, вы позволите Пиросу заняться подготовкой свадьбы? — учтиво спросил Элиад. — Её величество любит все эти ваши женские украшательства и часто придумывает убранства для балов в замке. Вряд ли она вам об этом рассказывала, но я уверен, сочтёт это за честь и удовольствие.

Эдвард зажёгся этой идеей и закивал. С детства он помнил, как мать руководила подготовками важных торжеств — лично или через помощника, следила за дизайнером и всегда вмешивалась в работу. Никто не мог отказать королеве в правках, и, на его вкус, выходило красиво. Впрочем, Эдвард не особо переживал за убранство бального зала и всю организацию церемонии. Он о них и не думал совсем.

Хелена смотрела на Элиада задумчиво и настороженно, будто искала подвох. Но, видимо, не нашла и протянула:

— Это мило с вашей стороны, ваше величество. Можете обсудить идею с сэром Рейверном.

— Непременно, ваше высочество, — Элиад ухмыльнулся. — Позвольте ещё раз поздравить вас обоих. Я счастлив, что наши королевства, несмотря на многолетнее непонимание, всё же нашли возможность… объединиться.

И, пока Хелена то ли в ужасе, то ли в гневе, поражённая, переваривала его слова, Элиад взял её ладонь и поцеловал. А потом, тепло улыбнувшись сыну и отсалютовав напоследок бокалом шампанского, удалился.

* * *

Когда Хелена предложила уехать с ней на Санаркс, Эдвард тут же согласился. «Да» слетело с языка быстрее, чем он успел об этом «да» подумать, и следующим утром, после завтрака-пикника, где они снова принимали поздравления, они сидели в карете. Эдвард чувствовал себя неловко, бросая взгляды на сэра Рейверна. Тот сосредоточенно смотрел в синернист, но Эдвард знал, что это всё уловка: отец тоже постоянно что-то читал, и это никогда не мешало ему следить за всем, происходящим в салоне.

— Сэр Один к нам не присоединится? — удивился Эдвард, когда карета тронулась.

— Вы хотите ехать в обществе сэра Одина, сэр Керрелл? — насмешливо поинтересовалась Хелена.

— Нет.

— Вот и отлично. Потому что он тоже не хочет ехать с вами в одной карете.

Хелена невесело улыбнулась, и Эдвард не понял, как реагировать на её слова. А ещё его обеспокоило, что она перешла на «вы». Ему казалось, что это слово осталось в прошлом с тех пор, как он сделал ей предложение. Но, может, — Эдвард бросил взгляд в сторону, — это было из-за компании сэра Рейверна? Приличия!

Всю оставшуюся недолгую дорогу Хелена молчала. По её лицу нельзя было понять, о чём она думает, хорошо ли ей. Она выглядела настолько отрешённой и погружённой в себя… Эдвард пытался с ней заговорить, разрядить обстановку, но проваливался в попытках, натыкаясь на односложные ничего не значащие ответы, и становилось ещё более неловко.

— Знаешь, — сказал Эдвард, когда на подъезде к замку за нечастым железным забором показался мраморный парк. — Я тут вспомнил… Как-то Джонатан, мой лучший друг, сказал, что парки на Санарксе просто загляденье. Особенно у замка. Филипп ни о чём подобном не рассказывал…

— Филиппа занимали другие вещи, когда он у нас был, — хмыкнула Хелена, но ту же смягчилась: — Санаркс прекрасен, Эдвард. Не только парки столицы. Надеюсь, тебе здесь понравится. В конце концов, выбора у тебя уже нет. Нельзя быть со мной и не любить мою страну.

Она беззвучно рассмеялась и снова отвернулась к окну, но на губах у неё всё ещё играла улыбка. Эдвард тоже улыбнулся. Он не сомневался, что Санаркс ему понравится. Даже мраморный парк — обитель памяти и скорби — показался ему прекрасным, величественным местом. Сам замок восхищал тем, как совмещал изящество и монументальность; он возвышался над городом, над огромным озером и взирал на всё — не с пренебрежением, покровительственно. Эдвард не успел насладиться красотой парков, холлов и бальных залов, но готовился влюбиться во всё, что ждало его там, за воротами и тяжёлыми дверьми.

Белоснежный замок встретил его взглядом темнеющих окон, блеском золотых окантовок, и очарованный Эдвард на мгновение забыл, как дышать, и совсем не чувствовал следящего за ним внимательного взгляда. Но дверь кареты открыли, и он опомнился — подскочил, вылетел из неё первым и подал Хелене руку.

— Это мило, — сказала она, одобрительно улыбаясь.

— Никогда не поверю, что непривычно.

Хелена пожала плечами и взглядом поманила Эдварда за собой вверх по лестнице. Он вертел головой, оглядывая высокие башни, острые шпили, трепещущие под удивительно голубым небом флаги. И — постоянно — хозяйку этого замка, которая порой тоже смотрела на него, задумчиво, заинтересованно и с неуверенностью, какую он видел прошлым утром. Спрашивать Эдвард не решился.

— Я покажу тебе замок, — сказала Хелена, когда они вошли в просторный, светлый, но кажущийся холодным холл. Под высоким потолком сверкала алмазами многоярусная люстра, а вверх вела широкая мраморная лестница, устланная синей дорожкой с золотистой окантовкой. После широкой площадки лестница делилась надвое, как хвост у сказочной двухвостой русалки, и, выгибаясь в обратную сторону, вела на второй этаж. Эдвард замер на этой площадке, глядя на громадное, занимающее всю стену витражное окно: из разноцветных осколков складывалась фигура могучего белого медведя в сверкающей короне. Тот стоял на задних лапах, выпрямившись во весь рост, и на протянутых лапах держал цветок: его стебель, составленный из кусочков-ромбов, закручивался в спираль, а сам бутон походил на розу, но с острыми лепестками.

— Сколько витражу лет? — спросил поражённый Эдвард.

Хелена, ушедшая выше, обернулась и задумчиво оглядела витраж.

— Очевидно, меньше трёхсот.

— То есть, я прав? Это ведь?.. — Хелена кивнула. — Тогда… Откуда?.. Санаркс ведь…

Она пожала плечами.

— Видимо, Санаркс сделал достаточно, чтобы получить одну из реликвий Росса на сохранение. У Пироса ведь тоже есть своя?

— Конечно! — Эдвард взбежал к Хелене по ступенькам. — Только их никто никогда не видел, реликвии эти. Ты веришь, что они существуют?

— Ну, мы же верим в Ордена.

— Верим, потому что у нас есть доказательства! Документы, оружие, броня, храмы Исполладо. И никаких доказательств, что были реликвии.

— Говорят, королевский сапфир Санаркса — один из лепестков этой розы. — Хелена многозначительно подняла брови и надеялась, что разговор закончен, но Эдвард не успокаивался.

— То есть, ты веришь в них?

— Да какая разница, верю я или нет?! Я думала, мы будем говорить о чём-то… другом.

— О чём?

— Точно не про историческую достоверность стеклянных картинок!

Хелена резко отвернулась и, впившись ногтями себе в локти, свернула с лестницы в длинную галерею, бросив Эдварду короткое: «Пойдём». Он вздохнул, но пошёл следом, и вскоре то, что он видел вокруг, вытеснило и непонимание, и горькое послевкусие от того, как внезапно испортилось её настроение.

Эдвард оглядывался по сторонам так, словно никогда не видел картин и бюстов. С одной стороны, холлы и коридоры Санаркса подчинялись общей моде: стены двух цветов, ковровые дорожки, обитые подоконники, тонкие окантовки (здесь — часто серебряные или цвета состаренного золота). С другой же, отчего-то всё казалось более элегантным, холодным, но мягким. Кремовые цвета соседствовали с оттенками синего и голубого. Геральдические лилии — с завитками. Те — со строгими линиями. Они искусно переплетались, создавали плавные переходы, но в то же время словно очерчивали границы между частями замка.

В частых нишах прятались цветы, стены занимали портреты людей, в которых Эдвард угадывал бывших правителей Санаркса и других важных исторических личностей. А ещё он тут и там натыкался на медведей. Они были везде! Медведи прятались на картинах. Стояли, одетые в мрамор, по углам и на постаментах. Их можно было заметить в резьбе на картинных рамах, на тиснениях медалей и в узорах гобеленов. Наверно, если сосчитать всех драконов в замке Пироса, их будет в половину меньше. Или Эдвард так к ним привык…

И тут его внимание привлекла стоящая в арке фигура из ярких роз, оплетших маленькую белоснежную колонну. Эдвард остановился.

— Вы точно в них верите, — выдал он, оглядывая неестественно переливающиеся, как разводы на защитных барьерах, цветы.

Так и не поняв на глаз, из чего они сделаны, Эдвард дотронулся до алых лепестков — и бутон разлетелся, оставляя колонну одну. Искры опадали на постамент, а Эдвард стоял с раскрытым ртом, с протянутой рукой и безуспешно соображал, что сделал и как это исправить.

А потом он услышал короткий смешок. Хелену прикрывала рот ладонью, но её глаза смеялись, сколько бы она их не прятала.

— Так и должно быть, — сказала Хелена, пытаясь придать лицу серьёзное выражение. — Она вырастет снова.

— Отлично. — Эдвард засунул руки в карманы. — Но я всё равно лучше не буду ничего трогать.

Он втянул шею в плечи и нахмурился.

— Ты ещё нормально реагируешь. Я устроила отцу истерику, когда в первый раз её сломала.

Хелена улыбнулась: отец тогда успокаивал её, усадив на колени, и по одному велению его руки, роза расцвела снова, обвивая цепким стеблем белую колонну. А Хелена не хотела смотреть, потому что роза уже не та.

— Правда? — удивился Эдвард. Казалось, Хелена пыталась его успокоить.

Она с усмешкой развела руками.

— Какая часть моих слов кажется неубедительной?

— То есть, это местная пугалка?

— Можно и так сказать.

Эдвард оживился, разглядывая колонну со всех сторон, и пытался понять, как она работает.

— И слуги попадались? — спросил он с подозрением.

Хелена кивнула. За десять лет, которые роза жила в замке, из года в год находился кто-то, кто до смерти пугался, когда она рассыпалась. Уборщицы в самом начале не раз убегали от колонны в слезах и жаловались управляющей, что их, наверно, бросят в тюрьму за порчу королевского артефакта.

Эдвард задумчиво потёр подбородок, сделал несколько простых пасов, и из щели на белом мраморе полезли тёмно-зелёные стебли, раскатываясь, как обёрточная бумага, хитро извиваясь, они улеглись на верхушке, и за секунды набухший бутон раскрылся. Но цвести ему было суждено не долго: Эдвард снова ткнул в него пальцем и, глядя на осыпающиеся блёстки, сказал:

— Забавная штука. У нас никогда таких не было. Лет в одиннадцать я пугал служанок сам, выскакивая из-за угла.

— Сейчас ты такого не делаешь? — Хелена изогнула бровь.

— Нет. Сейчас меня проще заметить. Но такая идея мне нравится. Интересно, если я подарю подобное матушке, меня больше никогда не пустят на Пирос или всё-таки поймут?

Эдвард почёсывал затылок, будто интересовался всерьёз, и стрелял глазами на Хелену: ему нравилось видеть её осторожную улыбку. А потом Хелена взглянула Эдварду за плечо и, побледнев, застыла с широко распахнутыми глазами.

Эдвард настороженно обернулся — и почему-то схватился за меч. В начале коридора стоял Один, и вид его — или, скорее, вид Хелены, когда она на него смотрела — настораживал.

Один подошёл ближе, не удостоив Эдварда и взглядом, и обратился к Хелене:

— Уделите мне несколько минут, ваше высочество?

Его голос эхом отразился от стен.

Эдвард сильнее вцепился в рукоять, но ему на плечо легла ладонь.

— Не нужно, — прошептала Хелена и сказала уже громче, обращаясь к Одину: — Это что-то важное, сэр Один? Вы можете говорить сейчас, при сэре Керрелле. Вы ведь присутствовали на Джеллиере во время помолвки? Вы должны знать, что это значит.

Её голос был холоден, резок, и от того, как она говорила, Эдварду стало не по себе.

— Это должен быть личный разговор, миледи, — в тон Хелене ответил Один. — Мои дела сэра Керрелла не касаются. По крайней мере, ещё.

— Мне казалось, в прошлый раз вы сказали достаточно.

— Если я пришёл, значит, нет.

Хелена мешкала. Смотрела на Одина в упор, хмурила брови, но молчала.

— Хелен… — Эдвард хотел предложить уйти, не слушать Одина, если не хочется, но Хелена мотнула головой, и он замолчал.

— Ладно, — сказала она и повернулась к Эдварду. — Извини. Это ненадолго. Я распоряжусь, тебе помогут, всё объяснят… Подожди… В холле, наверно. Или в гостиной… — Её взгляд бегал, она взволнованно жестикулировала, не зная, в какую сторону ему указать, и Эдвард снова было открыл рот, чтобы предложить ей остаться с ним, но эта вспышка волнения оборвалась так же резко, как началась. Хелена сжала пальцы в кулаки, тут же разжала их и шагнула к Одину.

— Давайте поговорим.

По его лицу скользнула улыбка. Он протянул руку, Хелена вложила свою ладонь в его и оглянулась. И за секунду до того, как они с Одином исчезли, Эдвард увидел в её глазах страх.

* * *

— И что тебе нужно?! — воскликнула Хелена, отшатнувшись от Одина.

Он смотрел на неё спокойно, без злобы недавней ночи и стоял на расстоянии, хотя обычно их разделяло не больше протянутой руки. Хелена озиралась, ища пути к отступлению. Он перенёс их в оранжерею, просторную, светлую, тут не прижмёшь к стене и в угол загнать не так просто.

— Хочу убедиться, что ты в здравом уме.

Голуби в золотой клетке испуганно заметались. Хлопки крыльев, лязг прутьев, цепей перекладин — шум поднялся и так же неожиданно схлынул.

Хелена скрестила руки на груди.

— Я в порядке. А вот в том, что в порядке ты, я сомневаюсь! Что это было?! Зачем?! Я думала…

Она сжалась и отвернулась от него. Один тяжело вздохнул.

— Я прошу прощения за это. Я был зол.

— Это не просто злость, Один. — Хелена подняла на него глаза. — Мне было страшно. Ты доволен? Ты этого добивался? У тебя получилось. А теперь объясни, почему ты злишься — на меня! — из-за того, что кто-то сделал мне предложение раньше?

— Он не кто-то, — прошипел Один. Его плечи напряглись, казалось, что он может сорваться с места и сделать что угодно. — Он — Керрелл. Мне казалось, ты хочешь стать королевой, а не принести Санаркс в дар Пиросу.

— Я знаю, кто он, и знаю, что делаю, Один! Хватит! Твоя ревность заходит слишком далеко. Я тебе не принадлежу!

— Я пытаюсь тебя защитить!

— От таких телохранителей нужен отдельный телохранитель! — Она смотрела на него во все глаза, такие светлые сейчас, полные отчаяния и сдерживаемых слёз. — Я всё решила, Один. И твоя ревность меня не касается. У тебя был шанс. Столько шансов!.. А теперь я выйду за человека, который… любит меня?

Хелена произнесла это так неуверенно, тихо, моргнула и отвернулась. Голубиная клетка разрывалась от стука и криков, вторящих биению её сердца. А Один в два шага пересёк расстояние между ними. Хелена не двигалась, впивалась ногтями себе в локти, едва дышала. Ладонь Один легла ей на щёку, погладила настолько нежно и мягко, насколько он только мог.

— Если бы я мог, я бы сделал это для тебя, — прошептал он.

Его дыхание дотронулось до волос, спустилось ниже; что-то горячее коснулось виска — и упорхнуло. Вторая рука легла на плечо, поглаживая осторожно, выясняя границы, но сжаться не успела.

— Нет, — выдохнула Хелена и отстранилась. — Нет, я тебе не верю. — Она отошла дальше, чтобы он не успел схватить, и едко, полная обиды и желания зацепить, выплюнула: — Даже если бы попытался, я бы сказала тебе нет.

Вздёрнув подбородок, она заглянула ему в лицо, в момент почерневшее, потерявшее всякую человечность, и, крутанувшись на каблуках, пошла прочь. Спину сверлил злой взгляд, но Хелена не оборачивалась. Сжимала кулаки, впиваясь ногтями в кожу на ладонях — но не оборачивалась.

А голуби в клетке сходили с ума.

* * *

Эдвард ждал в холле на диване, по светло-оливковой обивке которого скакали крошечные красно-сине-зелёные птички. Диван окружали высокие подставки для цветов со стелющимися до пола стеблями. Эдвард играл с одним из них и ждал. Его мучила вина за то, что он не мог помочь, защитить от того, на что она шла сама. Он хотел и смог бы, если б ему только позволили. Но нет, и оставалось только ждать.

Хелена с ним встречаться не хотела. У неё дрожали руки, на щеках, на виске и плечах горели прикосновения Одина. От них хотелось избавиться, смыть поскорее, но пока они выжигали кожу и нервы, и Эдвард бы сразу заметил, что с ней что-то не так.

И он заметил. Подскочил к ней обеспокоенный и спросил:

— Что-то случилось?

— Нет. — Хелена мотнула головой. — Почему ты здесь? Тебе не…

— Да-да, со мной всё в порядке, комната отличная. Что с тобой? — Эдвард протянул руки, чтобы её успокоить, но Хелена снова мотнула головой, мол, не нужно. Ей хотелось исчезнуть, чтобы не отвечать, чтобы не врать и не увиливать. Эдвард был слишком проницательным. — Это Один? — спрашивал он. — Он тебя обидел? Что он сделал?

— Ничего. Я не хочу об этом говорить.

— Я не понимаю. Это серьёзно? Я могу п…

— Послушай, Эдвард, — она прервала его, глядя в сторону, и начала, едва выдавливая слова: — Мы никому ничего не должны, пока брак не узаконен. Мне не стоило торопиться и создавать у тебя неверное впечатление. Всё сложнее, чем кажется, и, если тебе неудобно здесь находиться, ты можешь уехать в любой момент. Это нормально.

Эдвард смотрел на неё и не понимал. Хелена сама предложила поехать с ней, а теперь хотела, чтобы он уехал? Ему казалось, что всё идёт неплохо, пусть и немного неловко. Что могло так сильно и так быстро изменить её мнение?

— Скажи мне, что случилось? — попросил он безнадёжно. — Ты хочешь, чтобы я уехал? Потому что я не хочу. Я хочу находиться здесь, узнать тебя и замок. Но если ты скажешь…

Он осторожно взял её дрожащую руку, опасаясь, что Хелена рассыплется, как волшебный цветок. Она казалась сейчас такой же хрупкой и непредсказуемой. Хелена не поднимала глаз, не отвечала, но и не отстранялась. Она смотрела на их сцепленные руки, переплетённые пальцы и представляла, как тонкие голубоватые линии потянутся от её ладони в его, как исчезнут под кожей, смешаются с венами, запечатлев их связь. И не ясно было: это фантазия или видение.

Дрожь стихала. Глаза снова жгло, а в душу закрадывался ужас, стоило представить огромный замок, полный людей — слуг, охраны, придворных, — но такой пустой и одинокий.

Хелена сжала руку Эдварда.

— Я не хочу… — прошептала почти беззвучно.

А потом покачала головой, разжала его ладонь и ушла, ничего не говоря.

* * *

Парк, облачённый в холодные вечерние цвета, плыл перед глазами. Он был красив — это всё, что мог понимать Эдвард, но общая картинка не собиралась. Он часто отвлекался, терялся в мыслях и не знал, о чём говорить.

Хелена скользила рядом молчаливым призраком. Эдвард любовался ей больше, чем всем, что встречалось в парке. Наверно, будь он нестриженным, неухоженным и состоящим из двух бедных кустиков да разбитой дорожки, Эдвард бы и не заметил.

Но она молчала, и это вводило в уныние. Они не разговаривали с момента, как разошлись днём. Хелена закрылась, хотя, казалось бы, куда сильнее… Ужинали они вместе, в полной тишине и в упадническом настроении, и кусок не лез в горло. Эдвард мечтал хоть ненадолго разрушить стену между ними и потому спонтанно пригласил в парк. «Мне ведь нужно сравнить!» Хелена насмешливо посмотрела на него и… согласилась. Наверно, ему пора было перестать удивляться, что она принимала его предложения.

— Мы можем поговорить о чём-нибудь? — спросил наконец Эдвард. Тишина становилась невыносимой.

— Конечно, — отозвалась Хелена, но на него не посмотрела.

Она провела рукой по прохладным листьям кустов и чему-то грустно улыбнулась. Предлагать темы, видимо, не собралась.

— Ладно. Тогда… — Эдвард задумчиво закатил глаза. — Ты ведь была в той странной комнате? Помнишь, в детстве. Белая, светящаяся…

Хелена кивнула.

— Что ты там видела?

Она остановилась и задумчиво посмотрела в сторону.

— Замок, — сказала она. Коротко, без эмоций. Эдвард было расстроился, но она заговорила дальше: — Ледяной замок. И снег. Везде снег. И… — Горло свело, а перед глазами встала та самая комната. Похожие на соты плиты зажглись — и погасли, погружая зал в непроглядную тьму. А затем её разорвали стены; ледяные, прозрачные, они взмыли ввысь и сомкнулись плотным кольцом. И вниз полетели, переливаясь, прозрачные снежинки.

— Затем была вспышка, и всё закончилось.

Хелена обернулась, и взгляд её был затуманен воспоминаниями. Эдвард смотрел на неё во все глаза, не зная, что и сказать, а затем потёр затылок.

— Это… необычно. Я видел огонь. Только. Ничего конкретного. Я слышал, Филипп видел драконов, тоже ждал картинок, но, видимо, они не для всех.

Хелена пожала плечами и пошла дальше.

Эдвард опустил глаза в землю и пошёл следом, пиная мелкие камушки. Он не понимал, что делать, как себя вести и о чём спрашивать. Она то поддерживала разговор, рассказывала что-то интересное, то вдруг замолкала, замыкалась, будто пересекала невидимую черту, за которой лежали запретные темы. И никто из них не знал, где пролегает эта черта.

— А ты… — вдруг сдавленно спросила Хелена, обнимая себя за плечи. — Ты чувствуешь связь со своей стихией?

— Конечно. — Эдвард непонимающе захлопал глазами. — А что?

— Ничего…

— Нет, постой. — Она остановилась и обернулась, глядя с вызовом, но на лице читались грусть и что-то ещё очень болезненное, личное. — Что тебя беспокоит?

— Ничего.

— Но это ведь неправда. Я пытаюсь понять. Может, я… Помочь могу, в конце концов.

— Не сможешь, Эдвард.

— Конечно, если ты молчишь!

— Что тебе сказать? Что я не чувствую? Не чувствую магию. Знаю, что она есть, но… — Она затрясла головой. — Вот что тебе это даёт?

— Уверен, это поправимо! Давай я… — Он потянулся к её руке, но Хелена дёрнулась, как от огня.

— Не трогай меня.

Эдвард непонимающе нахмурился.

— Почему? Почему ты постоянно защищаешься?

— Прекрати лезть ко мне в душу, и мне нечего будет защищать!

— Но… — Он моргнул. — Что плохого я делаю?! Что плохого в том, что я хочу узнать тебя? Понять, почему тебе плохо?

— Потому что это не важно.

— Важно! Мне важно, понимаешь? И не только это. Мелочи разные. Какой… Какой твой любимый цвет? Что ты любишь пить? О чём думаешь, когда всё идёт наперекосяк? — Он осмотрелся и ткнул пальцем в кусты. — И… Цветы?.. Какие ты любишь цветы? Розы, как по всему замку?

Хелена смерила его недоверчивым взглядом. А Эдвард тяжело дышал, не представляя, как вообще смог выдать такую тираду. Будто всё, что накопилось — даже не за последние два дня, а за полтора года, что он не решался к ней подойти, за полтора года, которые она отталкивала его, — все вопросы, непонятки и мысли взорвались — и вырвались.

Хелена опустила глаза и… улыбнулась. Ещё не весело, не смело, но без подвоха.

— Лилии. Белые лилии.

Эдвард завертел головой, словно пытался отыскать их здесь и сейчас. Но Хелена грустно усмехнулась.

— Они здесь не растут. Слишком холодно…

Эдвард неловко рассмеялся и примирительно протянул ей руку. Хелена недолго смотрела на его ладонь, а потом вздохнула, но согласилась.

Они гуляли ещё некоторое время, глядя как одно за одним погасают окна замка, как он начинает светиться — белый исполин на фоне тёмно-синего звездного неба. Говорили об отвлечённом: Эдвард рассказывал, как Джон хвалил сады Санаркса, Хелена фыркала, утверждая, что иначе быть и не могло. Она держала его под локоть, а Эдвард переплетал их пальцы и чувствовал разливающееся в груди тепло каждый раз, когда она едва заметно сжимала его ладонь в ответ. Ей не могло быть холодно, но его пиджак в какой-то момент лёг к ней на плечи, и они полвечера спасали его от соскальзывания. Хелена вернула пиджак в холле, когда они расходились, и бесконтрольно прильнула к Эдварду, на миг уткнувшись носом ему в шею. А потом, в тишине спальни долго смотрела в окно, улыбаясь своим мыслям, чтобы впервые за долгое время просто уснуть, не видя ни темноты, ни кошмаров.

А утром на прикроватной тумбе её ждал букет кремово-белых лилий.

29

Прошёл почти месяц. Эдвард жил на Санарксе и с каждым днём чувствовал себя увереннее. Он познакомился с Элжерном Рейверном, и тот чуть ли не сразу стал вводить его в курс дела: рассказывал о стране и курсе её политики, показывал карты и документы — не все, только основные, переведённые с языка Санаркса на общий. Эдвард с интересом рассматривал наборы завитков и засечек на оригиналах, просил то Хелену, то Рейверна что-нибудь прочесть, и, хотя он ничего не понимал, звучало интересно.

С дворцовой свитой Эдвард подружился быстро, служанки строили ему глазки, и, что было важнее всего, Хелена начинала оттаивать. Медленно, неохотно, но всё же. Эдвард даже узнал, что она умеет смеяться, и это, наверно, было лучшим, что он обнаружил. Такие редкие моменты!

Они проводили дни раздельно, разбираясь с делами, встречались на обед, ужин и иногда вечерами сидели в какой-нибудь из многочисленных гостиных. Разговаривали обычно мало. Хелена читала, призвав световой шар. Эдвард лежал в кресле, перекинув ноги через один из подлокотников и упершись спиной в другой. Хелена не обращала внимания на то, что Эдвард пускал по комнате огненных зайцев, которые проскакивали рядом, наматывали круги у её кресла, и только когда один из огоньков любопытно заглянул на страницы, Хелена щелчком сбила его, подняла взгляд и сказала: «Мешаешь». Эдвард закатил глаза и пустил новых зайцев (только те были осторожнее и книги не трогали), а потом, налюбовавшись на её сосредоточенное лицо, ни с того ни с сего стал рассказывать истории. Глупые, но уморительные, ни о чём и обо всём одновременно.

— Эдвард, я читаю! — воскликнула Хелена, бросая на него раздражённый взгляд.

— Да, я вижу. Знаешь, я однажды тоже решил поч… — В лицо прилетела диванная подушка. Он посмотрел на неё, на Хелену, предупредительно сверкающую глазами, — и сунул подушку под спину. — Спасибо, так намного удобнее! Так вот, решил я…

Она взвыла, взгляд заметался по сторонам, пытаясь найти, чем ещё можно кинуть. Эдвард рассмеялся.

— Тебе что, не нравятся мои истории? — спросил он, выпрямляясь в кресле с самым возмущённым видом.

— Если я скажу, что не нравятся, ты перестанешь их рассказывать? — огрызнулась Хелена.

— Нет. — Эдвард пожал плечами и встал. Сунул руки в карманы, нарочито медленно, расслабленно обошёл сначала своё кресло, а потом направился к Хелене. — Вероятно, я начну рассказывать их ещё чаще, пока не найду ту, что тебе понравится. — Он облокотился на спинку её кресла. — Ну так что? Тебе нравятся мои истории?

— Ты играешь нечестно! — заявила Хелена, закрывая книжку. Они неотрывно смотрели друг на друга.

Эдвард улыбнулся.

— Я абсолютно честен в моих намерениях, ваше высочество!

Она раскрыла рот, хотела возмутиться, но… Рассмеялась. Тихо, опустив голову, пытаясь спрятать улыбку и сжимая обложку лежащей на коленях книги.

— Иди к себе и не мешай! — Вскинула голову Хелена, тыча в его кресло. Она отвернулась, снова раскрыла книгу и начала листать — быстро, шумно — и давя смешки. Эдвард развёл руками и вернулся на место. Он продолжил смотреть: тихо, больше не мешая, но с тёплым удовлетворением, потому что её лицо разгладилось, стало спокойнее и светлее. И он не требовал большего. Для историй находилось другое время: пока они катались по самым красивым местам Ренджерелла, выезжали в другие города, заглядывали в Летний, в порт неподалёку, прогуливались по опустевшей пристани, несмотря на холодавшие, усилившиеся осенние ветра.

А осень кончалась стремительно, приближался день рождения Хелены, и, воодушевлённый успехами, Эдвард заикнулся про весёлую вечеринку, даже не бал — например, в Летнем. Ответ застал его врасплох. «Я не праздную» — коротко и холодно. Лицо её застыло, взгляд потемнел. Эдвард понял, что сказал что-то не то, а позже — через пару часов — ударил себя по лбу. Ну конечно! Как он мог не понять сразу?

Но, несмотря на то что он услышал Хелену и даже понял её, это было выше — или ниже? — его сил не подарить ей что-то. В день рождения, который мог бы стать для Эдварда худшим, хватило одного Джонатана, чтобы всё раскрасить, чтобы разогнать тоску. И Эдвард хотел сделать подобное для Хелены, и не нужны были ни балы, ни приёмы, ничто и никто — кроме него.

Только когда важный день наступил, всё пошло не так. На обед, который они обычно проводили вместе, Хелена не вышла. Когда он постучал в её комнату, служанка, проходящая мимо, извинилась и сказала, что её высочества сейчас нет.Поиски ни к чему не привели, и Эдвард неприкаянно бродил по замку, не зная, куда себя деть. В руках он сжимал тонкую бархатную коробочку.

— Что-то случилось, сэр Керрелл?

Эдвард вздрогнул от неожиданности и поднял глаза на сэра Рейверна. Тот смотрел, выгнув бровь, но глаза его, обычно холодно-колючие, как, кажется, у всех на Санарксе, смягчились и будто бы жалели Эдварда.

— Я ищу Хелену, — вздохнул он, пряча руки за спиной.

Сэр Рейверн понимающе кивнул. Сочувствие в его взгляде стало ещё более явным.

— Позвольте, я вам кое-что покажу.

Не успел Эдвард ничего сказать, как сэр Рейверн взял его под руку и повёл дальше по коридору. Они остановились у окна, и Эдвард, непонимающе взглянув на улицу, приоткрыл рот. Взгляд привлекла чернеющая фигурка вдалеке. Окружённая белоснежными силуэтами, она стояла в центре у мраморной статуи Гардиана Арта и не двигалась, только ветер вздымал полы чёрного плаща.

Эдвард отвёл взгляд.

— Ей плохо? — глухо спросил он. — Мне не стоит мешать?

— Наверно, не стоит. — Рейверн вздохнул. — Я никогда не пробовал. Никто не пробовал. Вряд ли ей нужен там кто-то ещё.

— Тогда… — Эдвард опустил глаза на зажатую в руке коробочку. — Тогда это подождёт до вечера.

Он посмотрел в окно ещё раз, сжал губы и ушёл, чувствуя, как Элжерн Рейверн следит за ним весь путь до угла.

* * *

Эдвард, как парализованный, сидел у себя в спальне. Голову разрывали мысли и сожаления, он постоянно возвращался к силуэту в мраморном парке, порывался броситься туда, разделить с Хеленой её скорбь, но вспоминал, что «вряд ли ей нужен там кто-то ещё», и оставался. А тело обращалось в камень, и каждое движение давалось тяжелее и тяжелее.

Оцепенение прошло, когда вечер заглянул в незакрытые окна. Эдвард пропустил ужин, но есть не хотел и сразу пошёл проверить, вернулась ли Хелена. Постучал — ответа не последовало, но Эдвард не ушёл — нажал на ручку. Было открыто. И пусто. Он ожидал найти Хелену здесь, может, она устала, уснула и поэтому не слышала. Он бы просто оставил подарок, как оставил цветы, но только холодный воздух царствовал в тёмной комнате.

Наверно, стоило уйти, но любопытство взяло верх, и Эдвард закрыл дверь изнутри. Создав бледный световой шар, он медленно пошёл по комнате. Ничего не трогал — только смотрел. На мебель из тёмного дерева, на обтянутые мягкой тканью подушки, на тяжёлые шторы и спокойный легкий тюль. Эдвард рассмотрел вазу с гербом Санаркса, хотел провести по её объёмным тонким узорам, но не стал: кто знает, может, она рассыплется, как роза в коридоре.

Эдвард прошёл мимо письменного столика, совсем не похожего на те, какие обычно стоят в кабинетах — широкие, громоздкие, со множеством ящиков. Этот был в половину меньше и уже, на витых изящных ножках и с узорами на углах. И главное — на нём почти ничего не было. Филипп всегда работал в диком бардаке, и никто, кроме него, не знал, что где лежит. У Хелены же всё лежало аккуратно: на одном краю стопка книг, на другом — ручки, кисти и карандаши в светлом стаканчике, а посередине — подложка, защищающая полированную поверхность от пятен и царапин. И из-под неё торчал уголок.

Эдвард, заинтригованный, оглянулся на дверь, помедлил — и поддел уголок. Из-под подложки он вытянул… рисунок. На плотной зернистой бумаге прозрачная акварель превращалась в замок, сделанный будто из стекла, на фоне тёмной безлунной ночи. Над замком чернели облака, а под ним — переливались оттенками голубого снежные сугробы. Эдвард поражённо разглядывал рисунок и только через несколько минут понял: он этот замок знал, просто тот выглядел совсем другим без цветных крыш и золотых деталей. А ещё на картинке он был не из стекла — изо льда.

Эдвард убрал лист на место — так же высунув уголок — и прошёл дальше, к высокому окну. Он отодвинул штору и вздохнул: вид открывался на мраморный парк, и тёмный силуэт всё ещё стоял среди белоснежных статуй. Эдвард грустно отвернулся, огляделся и упал в кресло. Световой шар погас. А Эдвард в одиночестве, в темноте уходящего дня остался ждать, пока случайно не задремал.

Хлопнула дверь. Он вздрогнул, распахнул глаза и столкнулся с возмущённым взглядом Хелены.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она, зажигая свет.

Эдвард вскочил.

— Я ждал тебя. Сэр Рейверн показал мне… — Эдвард запнулся не в состоянии подобрать верных слов и продолжил о другом: — Это не лучший способ провести день рождения.

Хелена мотнула головой, поджав губы, и скинула плащ.

— Это не твоё дело.

Резко, холодно. Она думала, что эти слова его спугнут, даже пожалела немного, но Эдвард не испугался — оказался рядом, взял за холодные руки и посмотрел в лицо. Её щёки покраснели от ветра, а в глазах читалась лёгкая растерянность.

— Может быть, — сказал Эдвард. — Но ты — моё дело. Я уже говорил. Я не хочу, чтобы ты мёрзла на улице в одиночестве, когда все должны восхвалять твоё имя.

— Они будут. В другие дни, — спокойно отозвалась Хелена, но глаза опустила.

— Конечно. Но мне ведь ты позволишь сделать для тебя кое-что сейчас?

Он улыбнулся с надеждой, и Хелена не смогла отказать.

Эдвард забрал с кресла тонкую продолговатую коробочку и, вернувшись, торжественно открыл крышку. Тонкая витиеватая цепочка на бархатной подушечке блеснула в тусклом свете шаров.

Хелена смотрела на неё, заворожённая. Дрожащими пальцами она дотронулась до серебряных завитков, в которых прятались прозрачные кристаллы размером с песчинки, провела до крошечного замочка, на котором подвеской болтался сапфир-капелька.

— Это, конечно, не осколок легендарной розы, — сказал Эдвард, — но тоже красивый. А самый важный у тебя скоро будет.

Хелена посмотрела на него, словно не верила, что он вообще существует. Стоит здесь перед ней, и можно дотронуться до него, взять за руку…

— Ты слишком хороший, Эдвард… — прошептала Хелена и улыбнулась. — Спасибо.

Он без слов кивнул: не за что.

Она взмахнула пальцем, и цепочка, взлетев, обвилась вокруг тонкого запястья. Маленький сапфир скатился с тыльной стороны ладони и повис, покачиваясь.

Они недолго стояли в тишине. Хелена смотрела на браслет, Эдвард — на неё. На то, как у неё на губах играет лёгкая улыбка, а глаза нежно светятся. А потом она вдруг сказала:

— Ты можешь остаться, если хочешь. Я ничего не имею в виду. Просто не собираюсь спать ещё долго. А ты любишь поговорить вечерами…

И Эдвард остался. Говорил много, рассказывал о себе, но почти ничего не спрашивал — слишком просто при этом было пересечь границу, которую он то и дело задевал. Хелена перестала реагировать так остро, но темы прерывала, и приходилось — опасливо, на ощупь — искать новые. Поэтому сейчас Эдвард не рисковал, а Хелена неотрывно смотрела на него, улыбалась шуткам и позволяла ему вести.

Когда ночь была в зените, они вышли на балкон. Небо, испещрённое крошечными точками звёзд, синело над головами высоким куполом. Сияли парковые фонари под балконом, тепло и ярко мерцали огни столицы у подножья замкового холма, а озерная гладь переливалась, отражая и звёзды, и далёкую луну, и окружавший его город.

— Здесь очень красиво, — сказал Эдвард, довольно улыбаясь.

— Ты до сих пор сомневаешься? — голос Хелены смеялся.

Эдвард долго не отвечал. Взглянул на её руку, на которой теперь серебряной змейкой вился браслет, и со вздохом перевернулся к перилам балкона спиной. Запрокинув голову, он разглядывал белые стены, сомневался, задумчиво покусывал губы и всё же — готовый, что за это Хелена его прогонит — спросил:

— Мы как-то говорили про видения. Я нашёл картинку… На ней был замок, совсем как этот. Только… Только прозрачный. Изо льда, кажется. Ты его видела в детстве?

— Какая картинка? — Хелена напряглась, её глаза сверлили его, но Эдвард оставался спокоен.

— Она лежала на столе. Я случайно увидел.

— Она была под… — Хелена осеклась и отвернулась, нахмурившись.

— Извини.

Она молчала, глядя вдаль, и Эдвард был уверен, что на этом разговор закончится, но Хелена ответила, и слова давались ей с трудом.

— Я не знаю. Видимо, этот… Тогда я смотрела изнутри, но в последнее время часто вижу его во сне. Таким, как на рисунке. — Она бросила взгляд на замок, поглаживая перила балкона. — И я боюсь представить, что это значит. Не хочу даже думать. Думала, если… нарисую, оно пройдёт. Нет. Но порой это всё, что я могу сделать.

— Красиво. Правда.

Эдвард посмотрел на неё и осторожно накрыл её ладонь своей. Хелена никак не отреагировала: не вздрогнула, не убрала руку. Лишь через время тихо попросила:

— Давай не будем говорить об этом. Ни о замках. Ни о картинках.

— Хорошо. Тогда-а, — Эдвард снова перевернулся, облокотился на перила и прищурился, придумывая тему. — Я знаю, что ты не училась в Академии. Где тогда?

— Дома. — Хелена пожала плечами. — Я сказала, что не хочу никуда ехать, и никто не был против.

— Мне нравилось в Академии, — улыбнулся Эдвард. — А в Мидланде ты когда-нибудь была?

Хелена покачала головой.

— Только на балах и у… — она осеклась и после паузы добавила: — В городах — нет.

Как так вышло, Хелена не знала. Мидланд — такая знаменитая страна, привлекающая молодых людей больше сотни лет, никогда не казалась ей интересной, разве что в историческом плане. Хелене не нравились их «прогрессивные» устои: демократия, стёртые классовые границы, их мода и традиции. Когда нужно было сделать выбор, где учиться, разница между тем, что она знала, к чему привыкла, и тем, куда ей предлагали уехать, напугала. И Хелена была счастлива, когда отец позволил остаться, хотя все настаивали: у неё был потенциал, в школе могли его раскрыть, отточить. Может, будь аргументы весомее, сейчас бы она не задавалась вопросами, куда делось то, что называли потенциалом, почему забылось то, чему учил отец.

— Зря! — заявил Эдвард. — Там классно, правда! Столько всего! И так свободно… Я понимаю, почему Джон не хочет оттуда уезжать. Филиппу, конечно, не понравилось, но Филиппу ничего не нравится. Только книги, драконы и девицы сомнительного происхождения.

Эдвард хмыкнул и тряхнул головой. Хелена одобрительно улыбнулась уголками губ.

— А знаешь! — воскликнул он, подскочив, и на лице его зажглось такое выражение, будто идея захватила всё его существо. — Может, слетаем в Мидланд? Я оценил Санаркс. Теперь твоя очередь.

Хелена с недоверием посмотрела на него, горящего энтузиазмом, а потом, виновато поджав губы, отвернулась и произнесла тихо:

— Не сегодня.

— Конечно. — Эдвард понимающе кивнул: сегодня был не тот день, и завтра будет не тот. Не в его силах было разрушить эту странную гнетущую традицию, он понимал это с самого начала, и всё равно плечи у него опустились. — Может, через неделю-две? — неуверенно спросил он.

Хелена задумалась и вздохнула.

— Хорошо. Правда, Эд. Я съезжу с тобой в Мидланд. Позже. — Она подняла на него усталый взгляд. — А сейчас, думаю, тебе пора.

Эдвард развёл руками — так и быть, уже действительно было поздно. Они вернулись в комнату; Эдвард тяжело вздохнул у дверей и притянул Хелену к себе.

— С днём рождения, милая, — прошептал он.

Она прерывисто вдохнула, её пальцы скользнули по его спине, сжали ткань пиджака, и Эдвард хотел её поцеловать тогда, но не решился, только улыбнулся на прощание и с удовольствием чувствовал, как она провожала его взглядом, пока не дверь закрылась.

А потом Хелена опустилась на край постели и закрыла лицо руками.

* * *

Эдвард крутился рядом с самого утра, взволнованный и возбуждённый. Две недели до этого он тоже не мог успокоиться и по тысяче раз уточнял её планы, чтобы ничего не сорвалось. Сначала Хелена искренне недоумевала, потом раздражалась (но отказываться назло не стала), затем смирилась с неизбежностью поездки, а в тот самый день поняла: эмоции Эдварда заразительны. Эдвард пылал энтузиазмом, непонятной ей гордостью, и Хелена не могла не улыбаться, глядя на него.

А он так осмелел, захваченный своей идеей, что даже осадил сэра Рейверна, когда тот во время работы с документами сделал замечание, что вместо «детских развлечений» пора «браться за ум».

Позднее тем же днём Эдвард жаловался на это Хелене, когда они сидели в гостиной и пили чай, и та пыталась не засмеяться, представляя оскорблённого до глубины души советника.

— Я сказал ему, что мир не рухнет за день, а наша поездка больше не займёт. Потом мы вернёмся, запрёмся в замке и будем работать-работать-работать. К тому же сейчас делами официально должен заниматься он.

Сэр Рейверн бы был очень недоволен, если бы увидел, как Хелена веселится, будто одобряет подобное, но Эдвард рассказывал всё так естественно, что сложно было удержаться.

— Надеюсь, он нас простит, — сказала Хелена. — Когда мы отправляемся?

Эдвард посмотрел на часы. Разница между Санарксом и Мидландом составляла пять часов, не было смысла выезжать рано, тем более что Эдвард планировал остаться до полуночи и встретить первый день зимы там.

— Уже можно, — сказал он, встал и подал Хелене руку. А потом окинул взглядом её длинное платье. — У тебя ведь есть что-то покороче, правда? Так будет неудобно.

Хелена изогнула бровь.

* * *

Мидланд оказался самым странным местом, которое она когда-либо видела. С одной стороны, город походил на Ренджерелл: низкие светлые дома, классическая архитектура, большие окна, просторные улицы. С другой стороны, он горел. Он бурлил энергией настолько живой и неоднородной, словно весь мир съехался в одно место. Балы и приёмы не шли ни в какое сравнение. В Мидланде скопилось столько экзотики, столько силы — и сколько хаоса. Хелена сильнее вцепилась с плечо Эдварда: атмосфера давила ей на голову. В любой другой ситуации она бы не продержалась здесь ни минуты.

Перед ней, гремя колёсами по брусчатке, проносились машины, редкие, но новые, сверкающие чистыми крыльями и гудящие клаксонами, как обычно делали, чтобы возвестить о прибытии важных персон. Хелена сомневалась, что все в столице Мидланда были такими важными. Повсюду мелькали люди, слишком громкие и цветастые, и девушек в длинных платьях они почти не встречали.

— Я чувствую себя глупо, — призналась Хелена, проводя рукой по юбке. Плиссированная, оливкового цвета, она открывала высокие шнурованные сапоги.

— Почему? — удивился Эдвард.

— Я лет шесть не носила ничего короткого на людях. С тех пор, как мать решила, что я достаточно взрослая, чтобы носить платья в пол.

— Ты прекрасно выглядишь. В чём угодно.

Хелена поймала взглядом его улыбку и выдохнула. Эдвард был слишком органичен для этой пышущей жизнью страны, его восхищало всё вокруг и вряд ли беспокоило хоть что-то. Он не мог её понять — только поддержать словами. И, Хелена не знала, как и почему, но они работали, пусть и не прогоняли тревогу полностью.

Она ещё раз осмотрела улицу. Они шли мимо сверкающих витрин: от одних, выставляющих красочные торты, пирожные, мешки цветных карамелек в форме фруктов, пахло горячим сахаром; в других в огромных аквариумах, как древние рыцари, боролись раки — воины в хитиновой броне, бессмысленно глазели остроносые серебробокие щуки; третьи привлекали платьями — к счастью, и длинными тоже, струящимися, легкими, — шляпками, туфлями. Хелена рассматривала всё подряд, отвлекаясь и от пронизывающей энергии, и от разглядывания людей — не понятно, от чего становилось более некомфортно.

— Квартира Джонатана через пару домов отсюда, — сказал Эдвард. — Можем заглянуть. Он неплохо заваривает чай. А ещё маленький Миши такой забавный. Круглый и вообще на Джона не похож.

Хелена нахмурилась.

— Почему я должна видеться с твоими друзьями?

— Ну, потому что они хорошие люди?

— Это твои друзья.

— А у тебя есть свои?

Эдвард рассмеялся под её разъярённым взглядом.

— Ладно, ладно! Я понял: в следующий раз.

Хелена демонстративно отвернулась, закатила глаза, но руку его не отпустила. С витрин она переключилась на коньки на крышах, изысканные витиеватые узоры лепнин, раскрытые окна, из которых вырывались, надуваясь, как паруса, легкие занавески, а на наружных подоконниках пестрели уже пустые цветочные горшки.

— А тут на самом деле всем плевать, кто мы? — вдруг спросила Хелена, рассеянно провожая взглядом стайку голубей.

— Да, — пожал плечами Эдвард. — Им абсолютно всё равно. Наши титулы просто — пф! — испаряются на территории Мидланда. Нет, разумеется, если с правительством списаться, я уверен, нас примут как положено, но обычным людям — особенно местным, не приезжим — всё равно.

— Это необычно…

Мидланд привлекал многих именно этим: здесь все были равны, никаких титулов от рождения, никаких привилегий, связанных с благородным происхождением. Если ты мог позволить себе жить в Мидланде — в столице ли, на отшибах, — ты становился частью единой системы, где класс твоей прежней жизни становился историей и значение имело лишь то, что ты делал здесь и сейчас. Этим Мидланд уже более века переманивал к себе энтузиастов и жаждущих свободы так же успешно, как таинственный скрывающийся за океаном Форкселли. И никто никогда не говорил, словно это было табу, о том, насколько счастливы и успешны перебежчики на самом деле.

Лиф, например, точно не страдал и вряд ли жалел, что ещё во время учёбы в Академии переехал в столицу и завёл бизнес, выкупив старый дуэльный клуб на окраине и сделав из него злачное место: нуарный, горящий неоном и пропахший кальянным дымом клуб, где можно было отдохнуть, посмотреть шоу и, при желании, устроить шоу самому. Но вряд ли так повезло всем.

— Мы почти на месте, кстати! — возвестил Эдвард.

Они прошли мимо ещё одного дома — неожиданного нежно-розового и с большой аркой, ведущей на внутренний двор, который выглядывал через ворота белоснежными скамейками, мощёными дорожками и фонтаном с крылатым мальчиком, — вышли к широкой реке, по которой плавали катера. На другой стороне зеленело здание парламента, перед ним разливались фонтаны — последний день в этом году — и высилась стела, с её макушки взирал человек, благодаря которому Мидланд вышел из Альянса, наладил связь с Советом Магии и объявил независимость.

Они недолго смотрели через реку на живую, полную людей площадь, а потом Эдвард потянул Хелену за собой.

— Нам вообще вот сюда. — Он остановился у следующего же дома и торжественно представил: — «Мировой маяк» — самое высокое здание Мидланда и всей восточной части Мэтрика от гор до океана. И, кстати, очень классный ресторан.

Фасад у «Маяка» был обычный — бледно-жёлтый с такими же большими окнами и коричневыми деревянными дверями, но в центре его росла башня, спрятавшая вершину в облаках.

— Мы поднимаемся туда? — удивилась Хелена.

— Обязательно! — И Эдвард со всей галантностью пригласил её к дверям.

Открыл им одетый в адмиральские китель и фуражку швейцар. У них забрали плащи, улыбчивая девушка за высокой стойкой поинтересовалась именем в резервации (на бумаги она не взглянула — узнала по лицам и проверила заранее, но устав нужно было выполнить). Затем спросила, нужна ли помощь подняться наверх: юноша за неё спиной выпрямился по струнке, готовый исполнять обязанности, но Эдвард мотнул головой.

— Спасибо, мы сами.

И в следующий миг они стояли в украшенной букетами лилий и множеством световых шаров комнате. Все стены были прозрачными, а за ними вились улицы, дороги, бежала река, вырывались ввысь купола и шпили, такие крошечные, как в игрушечных городах. Быть может, давным-давно маяк освещал речной путь торговым судам именно из этой комнаты.

Хелена бросила взгляд на стол на двоих и повернулась к выглядящему крайне довольным Эдварду.

— Серьёзно?

— Вполне! Я слышал, кстати, что такие жесты делают обычно до помолвки, но у нас особый случай, верно?

— Верно. Пойдёшь со мной? — Она поманила его к прозрачным дверям на смотровую площадку.

Там в лицо тут же ударил ветер. Внизу его не чувствовалось — мешали вереницы домов, река дала ему толику свободы, но только здесь, в вышине ветер смог разгуляться: вольно пролететь над миром, взметнуть волосы, кинуть их в лицо, игриво проникнуть под ситцевую блузку, расцеловать холодными прикосновениями. Хелена вцепилась в железные перила, открыв рот и улыбаясь тому, насколько же здесь много воздуха, насколько он лёгок и заражающ.

И как такое место обошло её стороной? Или это она его обходила? Хелена столько раз бывала в Мидланде — у Лифа и на приёмах — но ни разу не слышала о «Мировом маяке». А ведь они как-то поднимались на колоннаду в Кивене, а потом спорили, насколько гениальным было решение разделить столицу Нефрита на районы по цветам. Мариус утверждал, что это крайне удобно для назначения свиданий и «стрелок». Мидланд столь важной особенности был лишён, и взгляд свободно блуждал по идущим почти вровень крышам, замечал проспекты и парки, бежал за очередным автомобилем до поворота и стремился за горизонт, где всё таяло в полупрозрачной дымке.

— А вон там, — показал Эдвард, — Академия.

Молочно-белый фасад стоял будто особняком, окружённый сбросившим листву парком. Купол основного корпуса возвышался над другими зданиями и башнями, как шарик мороженого на штруделе, и на его верхушке развивался жёлтый флаг — единственное яркое пятно на фоне отцветшей природы. И никакие разноцветные дома не могли спасти от того, как зима обедняла даже южные страны. Позолота ни на одном здании уже не блестела под слабым зимнем солнцем, не мелькала радуга в брызгах катеров, и Хелена представляла, как Мидланд заиграет в буйстве весенних красок, как речные потоки будут отражать лучи, а не натянутый бледный небесный свод, и всё будет ещё ярче, живее, активнее.

— Тебе нравится? — шёпотом спросил Эдвард.

Хелена кивнула. Она не знала почему, но этот странный город, так не похожий на столицы королевств, пугающий и сводящий с ума поначалу, вдруг показался на удивление привлекательным, интересным. Ей нравилось смотреть на то, как текла жизнь по его улочкам. А ещё она понимала, почему Эдвард любил Мидланд: у них была схожая завораживающая аура, от которой поначалу хочется сбежать, а потом невозможно оторваться.

И тут произошло странное: руки Эдварда обвились вокруг её плеч, прижали к его груди. Хелена вцепилась в перила сильнее. В сознании мелькнула вспышка, ослепляя и глаза, и разум, по телу прошла обжигающая волна, и дыхание перехватило. Ей захотелось сбежать, исчезнуть. Ни разу такие объятия не заканчивались хорошо, и она едва не вывернулась, но так же быстро, как пришло, это страшное чувство отхлынуло, унеслось с плохими воспоминаниями — и оставило только тепло. Хелена нервно выдохнула и взяла ладонь Эдварда, которая лежала у неё на плече, в свою и прикрыла глаза, упираясь ему в грудь и чувствуя, как он прижимается своей щекой к её. Сердце застучало спокойнее, и за это неожиданное умиротворение Хелена могла бы отдать что угодно.

Но когда он дотронулся губами до её пальцев, зазвенел первый звонок. Совесть проникла в только-только начавший складываться мир и отравила его горечью.

Хелена отпустила его ладонь, и Эдвард, чтобы избежать неловкости, предложил пойти поужинать.

— До заката нам нужно успеть в ещё одно место, — говорил он. — Оно за городом, и я уверен, тебе понравится ещё больше.

Хелена усмехнулась, готовая к сюрпризам и к тому, чтобы повредничать и сказать, что Мидланд её ни капли не впечатлил. Эдвард изобразил бы оскорблённость, а потом сказал бы что-то тонкое и уморительное и разрядил обстановку, может, даже заставил бы её сознаться, что Мидланд таки не плох.

После ужина, они вернулись в вестибюль, Эдвард помог ей накинуть плащ, и они вышли на улицу, провожаемые уважительным молчанием и поклоном от швейцара. Заметно темнело. Эдвард взглянул на часы, и не успела Хелена возразить, как он потянул её к проезжей части, где поймал машину и назвал место, не сказавшее Хелене ровным счётом ничего. Он открыл дверь, придержал Хелену за руку, помогая подняться на высокую ступеньку, а затем зашёл сам и сел напротив.

— Мы могли бы телепортироваться, конечно, — объяснил он, когда они тронулись, — но такой способ мне нравится больше. Во-первых, так мы доберёмся точно к полуночи. Там, куда я тебя везу, прекрасные виды именно ночью. И потом, Мидландом можно любоваться не только с высоты, а ты не видела ещё очень многого!

Эдвард откинулся на мягкую спинку сидения, блаженно потянулся и завёл руки за голову. Хелена хмыкнула и, подперев подбородок рукой, стала рассматривать улицы.

Они ехали долго, словно в экскурсионной карете, а Эдвард в роли гида быстро показывал то на одно здание, то на другое. Вот здесь они с Джонатаном играли в бильярд в первый раз. А вот тут всегда вкусные обеды. Ну, а в этом здании сейчас живёт Джонатан. «Но мы, конечно, к нему не заедем», — Эдвард выразительно возвёл глаза к небу, поднимая руки.

И тут он подскочил.

— Смотри!

Огромное светлое здание показалось в окне. Академия была намного больше, чем казалась со смотровой площадки. Она тянулась и тянулась, к середине вырастая, а после снова теряя высоту; тянулись с ней и высокий кованый забор с пиками, и облетевшие кусты, и множество людей, гуляющих за этими кустами и прутьями. Семестр в Академии должен был кончиться только через две недели — к началу Восхождения, но пока дворы были заполнены студентами.

— Это Академия! — благоговейно произнёс Эдвард, не отрывая взгляда от проносящегося мимо здания.

— Красиво, — отозвалась Хелена. Монументальность и необычность дизайна замка поражали.

Они проехали Академию, несколько парков и крошечных площадей, где в окружении скамеек стояли мраморные статуи, будто произносящие речь с трибун перед всеми, кто пришёл посидеть в их компании. Потом машина свернула с главной улицы, река стала отдаляться, теряться за разноцветными фасадами, и провожал их уже промышленный пригород неприметных серых домов. Не осталось больших светлых окон — только чёрные маленькие квадраты, расставленные по стенам, как клетки на шахматных досках. Пыхтели трубы, меж стука колёс по брусчатке можно было различить монотонное гудение механизмов внутри фабричных домов. Не было и пёстрых людей: все переоделись в форму цвета сизого темнеющего неба. Мимо машины пронеслось несколько всадников, один из которых точно был девушкой в брюках и жокейских сапогах, и Хелена в ужасе поклялась себе, что никогда до такого ужаса не опустится.

Вскоре и этот город исчез, совсем как его шикарный собрат. Дорога пошла сначала вверх по пологому холму, а потом завилась парапетом вниз по склону, мимо ухоженных полей и редких коттеджей. Эдвард снова взглянул на часы и, нервно нахмурившись, кивнул.

— Что-то не так? — устало спросила Хелена.

— Нет, всё хорошо. Просто… Плохо опаздывать.

Она согласилась, а потом взглянула в окно и радостно подалась вперёд. В конце петляющей дороги виднелся залив. На одном его берегу сгрудились огни пирса, яхт, катеров и прибрежного коттеджа, белым гигантом выделяющегося на фоне ночи. Хелена открыла окно, влажный воздух тут же забрался в салон, напомнил морские бризы Летнего, и на душе стало тепло и весело. Хелена с восторгом, затаив дыхание следила за тем, как приближается этот сверкающий мир пристани. На подъезде уже слышалась музыка, казалось, можно различить и смех, и перезвон бокалов.

Но машина к коттеджу не поехала — свернула в другую сторону на развилке, и Хелена непонимающе смотрела на то, как удаляются и огни, и звуки.

— Мы не туда? — неуверенно и расстроенно спросила она.

— Что? — Эдвард снова рассеяно взглянул на часы. — Нет. Не сейчас.

Машина остановилась. Эдвард расплатился и открыл перед Хеленой дверь. Впереди стелилось поле сухой высокой травы, позади осталась дорога, по которой машина уже уезжала прочь, а вся жизнь сверкала на другом берегу залива.

Эдвард взял Хелену за руку и повёл за собой прямо в траву, каблуки тут же провалились в сырую землю. Хелена расстроенно обернулась в последний раз и вздохнула: они всё сильнее удалялись от коттеджа. Идти было неудобно, трава цеплялась за одежду, но Эдварда это не волновало: он шёл вперёд, снова и снова смотрел на часы и был так взволнован, словно они опаздывали ни много ни мало на встречу с Советом Магии.

Вдруг Эдвард довольно воскликнул, одёрнул себя и, отпустив руку Хелены, спрыгнул с невысокого — в половину его роста — холма на широкий берег залива. Ботинки тут же утонули в песке, но Эдвард, не обращая на это внимания, развернулся и протянул Хелене руку.

— Ну уж нет! — Хелена отступила и завертела головой. Она искала, где можно удобнее спуститься, но взгляд зацепился за весёлые огни вдали, и она взмолилась: — Давай вернёмся!

— Нет! — воскликнул Эдвард. — Здесь невысоко. Я поймаю тебя. — Он снова протянул ей руку и закивал. — Ну ты ведь веришь мне?

Хелена взглянула на него исподлобья: такие фразы — запрещённое, очень нечестное оружие! Она нахмурилась и подошла к краю холма, тот казался выше, чем говорил Эдвард, и так ловко, как у него, у неё спрыгнуть бы не получилось. Но Хелена глубоко вдохнула: она не боялась тёмных магов, угрожающих её жизни, что ей мог сделать холм? Она присела, сжала несколько травинок, будто те могли её спасти, зажмурилась — и спрыгнула, тут же обнаружив себя в объятиях Эдварда. Он держал её за талию, улыбался глядя в глаза, а она вцепилась ему в руки, будто всё ещё падала.

— Ну ведь не страшно?

Она, неуклюже поскальзываясь на песке и злясь на это, отстранилась и хотела спросить, что дальше, но Эдвард крепко сжал её запястье и приставил палец к губам.

— А теперь тихо. Осталось совсем чуть-чуть. Я нашёл нам лучшие места.

— Лучшие места на что? — шёпотом спросила Хелена, но он снова показал, мол, тихо, и поманил за собой.

Ступая за ним след в след, Хелена пыталась понять, что же он хочет ей показать. Их окружала лишь холодная ночь уходящей осени: тёмное небо без звёзд; тёмный песчаный берег, омываемый тёмными волнами тёмного залива.

Эдвард остановился у каменного пояса на берегу и, не отпуская запястье Хелены, замер, всматриваясь в поверхность воды, покусывая губы и хмурясь. Хелена проследила за его взглядом, не ожидая ничего, и поначалу всё было обычно: шуршание волн, шелест травы — а потом что-то замерцало. Хелена вздрогнула, присмотрелась, и из груди вырвался восторженный выдох. Сотни, тысячи огоньков зажигались на поверхности, усеивая залив, будто звёзды — небосклон.

Огоньки горели ярче и ярче. Всё вокруг застрекотало, захлюпало, сверкающие шарики приподнялись над водой — и взмыли ввысь. Небо зажглось, и свет его завораживал сильнее, чем огни катеров и праздника вдали. Тысячи живых искр в воздухе — и звенящий несмелый смех. Хелена прикрывала рот ладонью, но не могла ни оторвать взгляд, ни сдержать радостные, такие детские и чистые чувства. Вокруг неё всё сверкало, кружилось, рисуя беспокойные линии, и это казалось самым волшебным, что она видела в жизни.

Только в душе затаился страх, что на самом деле это виде́ние, что нет здесь светлячков, есть только ночь да водная гладь.

— Они взлетают в небо каждый год в последнюю осеннюю ночь, — прошептал Эдвард, и слова почти сливались с его дыханием.

Хелена обернулась. Он всё ещё держал её за руку — единственная связь с реальностью, единственное доказательство, что ей не кажется.

Они были так близко. И Эдвард был таким реальным и нереальным одновременно… Хелена протянула руку, прикоснулась к его щеке. Холодная… Она одёрнула руку, но глаз не отвела: вдруг бы он исчез?

Но Эдвард шагнул ближе, его руки легли ей на спину, её — ему на грудь. Настоящий. Он убрал прядь с её лица. Их взгляды встретились — и они оба закрыли глаза. Не нужно было видеть — только чувствовать. Холодная кожа. Горячие губы. Ногти, скользящие по шершавой ткани пальто, задевающие пуговицы. Пальцы, путающиеся в длинных распущенных волосах. И сердца. Быстрые. Рядом. По-настоящему.

И как потом было приятно тихо стоять в его объятиях, положив голову ему на плечо, смотреть на светлячков, всё ещё кружащих над тихим заливом, и на мир — неожиданно волшебный, понятный и светлый даже ночью. Будто все осколки реальности возвращались на свои места.

И только противный колокольчик — уже второй — звенел на задворках сознания.

30

Третий звонок прозвенел наутро и совсем в другом месте.

Услышав его, сэр Рейверн не сразу понял, что изменилось. Хелена часто вызывала его к себе, чтобы обсудить тот или иной вопрос, особенно с тех пор, как почувствовала, насколько близко власть. Она проводила с бумагами не меньше времени, чем он, стремилась к тому, чтобы он продвигал её идеи. И Рейверн даже не мог сказать, что с идеями её что-то не так. Он часто с ней соглашался, она слушала его предложения по доработкам, и власть, которую Хелена так ждала, сначала по крупицам, по мелочам — а потом больше и больше начала переходить к ней. А через неделю, на следующий же день после свадьбы, она получит всё.

От близости коронации становилось не по себе, и Один наверняка бы заявил, что Рейверн ревнует власть, хочет пользоваться своим положением правящего регента как можно дольше. «Как бы не так!» Властью Рейверн был сыт по горло.

Собрав бумаги и размышляя, о чём её высочество хочет поговорить на этот раз, к тому же рано утром, Рейверн вдруг застыл в дверях своих покоев и прислушался, будто неуверенный, что слышит то, что слышит. Звонок был такой знакомый, привычный, как бант из чёрных лент под воротником рубашки. Звонок, который Рейверн не слышал несколько лет, но который должен был рано или поздно раздаться.

Ухмыльнувшись и чувствуя неожиданную гордость, сэр Рейверн направился к кабинету Гардиана Арта. У дверей висел портрет короля во всю стену. При жизни и сам Арт, и художник гордились картиной, сумевшей передать и властность пышной фигуры, и строгий взгляд свысока, и даже колючую смешинку в уголках глаз и губ. Задержавшись у портрета, Элжерн Рейверн поклонился ему и вошёл.

Этот кабинет с тёмно-синими обоями с изображениями бронзовых геральдических лилий, с мебелью из тёмного дерева и застеклёнными стеллажами, полными книг и искусно вырезанных статуэток, не использовался два года. Мадам Арт боялась сюда заходить и работала в своём, а потому и сэру Рейверну не было смысла — как не было у него и права — приходить сюда. Он запомнил его покрытым тёмно-синими полотнами, а теперь, когда полотна сняли, оглядывал, словно впервые видел, хотя ничего не изменилось. Даже пыль, казалось, не посмела осесть ни на стол, ни на шкафы.

Изменилось одно: владелец. Хелена сидела в отцовском кресле, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу, и буравила Рейверна взглядом. И он слишком хорошо её знал, чтобы понять: за серьёзным лицом прячутся беспокойство и неуверенность.

— Доброго утра, миледи. Чем я могу вам помочь? — осторожно спросил Рейверн.

Хелена раздражённо сморщила нос, будто советник спрашивал не о том, будто она не хотела, чтобы он спрашивал вовсе. Но его было не провести, и Хелена отвела глаза.

— Мне нужен ваш… совет.

Слова дались тяжело, неприятно. Хелена поморщилась и, схватив ручку, начала крутить её в пальцах.

— Это моя работа, миледи, — сказал сэр Рейверн. — Я всегда к вашим услугам.

Хелена снова одарила его хмурым взглядом, поджала губы и, сжимая ручку, выдавила:

— Меня волнует Эдвард.

— Почему же, миледи? Мне казалось, вы счастливы, — сэр Рейверн хмыкнул.

Хелена не оценила.

— Вам казалось. — Она отвернулась, подперла лоб ладонью и прикусила колпачок ручки. После недолгого молчания обрывисто вдохнула и попробовала начать: — Просто вчера… — Голос дрогнул и сорвался. Хелена бросила ручку на стол и спрятала руки под стол. Сэр Рейверн не мог видеть, но был уверен: она заламывает пальцы. На него Хелена всё ещё не смотрела. Ещё один глубокий вдох, её плечи напряглись, и она попробовала снова: — В этом и проблема… Он милый. До ужаса милый, и добрый, и с ним хорошо, но… — Она замотала головой, жмурясь и вздрагивая всем телом. — Я его не люблю. — Подняла глаза, полные то ли боли, то ли обиды и прошептала: — А он меня — да. И это ведь… нечестно.

Хелена запустила пальцы в волосы — но быстро выпрямилась, глядя на сэра Рейверна. Она ждала любой ответ, любую реакцию, готова была даже защищаться, а он смотрел на неё в растерянности, не представляя ни что, ни как сказать. Она не походила на саму себя: напуганная, ищущая настоящего совета, пыталась разобраться, что правильно и нет. Когда её волновали чужие чувства? Когда и почему это стало важно? Почему она смотрела на него так, будто от его слов зависело важное решение, которое она, наверно, впервые боялась принять сама?

Сэр Рейверн вздохнул, оттягивая момент. Хелена двигала кулон по цепочке, и металлическая трель разрезала тишину, забиралась под кожу, словно хотела разрезать разум, как струны режут раскалённый металл.

— Ваше высочество… — Хелена посмотрела на него широко раскрытыми, полными слёз глазами. Рейверн подошёл и сел на корточки перед её креслом. — Хелена, — ты ведь позволишь так себя называть? — мне жаль, очень и очень жаль, что здесь нет того, кто мог бы дать единственно верный совет и решить эту ситуацию без потерь. Ещё больше мне жаль, что нужно говорить, насколько мало стоят чувства в нашем мире. Ты ведь и сама знаешь… Честность и взаимность — это прекрасно, но не когда на кону судьба королевства.

Хелена сжимала юбку на коленях.

— А Пирос? — спросила она дрожащим голосом — и вскинула голову к потолку, часто моргая. — Что, если я совершаю ошибку?

— Вы ведь сказали, что не боитесь Элиада Керрелла, миледи.

— Я и не боюсь, — огрызнулась Хелена, и её покрасневшие глаза блеснули вызовом. — Я просто… переживаю. Разве я не должна? Вы больше не считаете, что меня должна беспокоить судьба Санаркса в первую очередь?

— Я считаю, что вы справитесь.

Сэр Рейверн поднялся, поправил стрелки на брюках и вернул себе серьёзное выражение лица так быстро, что Хелена засомневалась, не показалось ли ей, что он вообще был мягок.

— А теперь, ваше высочество, ответьте, пожалуйста: вы ведь не хотите отменить свадьбу, когда до неё осталось меньше недели?

Хелена вздохнула и покачала головой. Нет, конечно, нет. Она бы не отказалась от своего решения, даже если бы оставался месяц. Она хотела дальше чувствовать тепло, искренность и непосредственность; надувать губы на глупые шутки, отпускать колкие замечания и понимать, что Эдвард не покупается на то, как она выпускает шипы. Хотела поражаться тому, что и как он делает для неё, потому что никто из прежних кавалеров такого не делал. Роджер пытался ухаживать, но никогда не интересовался, что ей на самом деле нужно. Лифу и его пассивной агрессии нужно было только одно, а что хотел Один, она и понимала, и не понимала одновременно. А с Эдвардом оказалось так просто верить, что однажды померкнут все кошмары и видения — просто не выдержат его яркого света.

У неё будет много времени его полюбить, его есть за что любить, он больше неё заслуживает этой любви. Но сейчас нужно было думать о другом: о том, что время приближается к моменту, когда их желания наконец исполнятся в полной мере.

— Не хочу, — сказала Хелена, и голос её не дрогнул.

— Вот и отлично, — заключил сэр Рейверн. — Тем более что его величество сэр Керрелл с супругой приедут послезавтра. Они хотят посмотреть, как продвигается подготовка собора и бального зала.

— Прекрасно. Надеюсь, вы передали, что свадьба Филиппа была ужасна и детали лучше согласовывать с нашим придворным дизайнером?

— Разумеется, ваше высочество. Передал дословной цитатой.

Хелена растянула губы в кривой улыбке и закатила глаза. Теперь в её списке ненужных — и очень важных — встреч добавился ещё один пункт: Керреллы.

* * *

На обеде казалось, что Эдвард только проснулся и едва сумел запихнуть себя в костюм: рубашка была не застёгнута на верхние пуговицы, небрежно наброшен пиджак, и волосы в беспорядке.

— Сегодня был самый сложный подъём из всех! — заявил он. — Как ты? Мы так поздно вернулись! Или это стоит считать как рано? Но оно ведь того стоило?

— Точно стоило? — ехидно поинтересовалась Хелена.

— Да ладно, я видел, что тебе понравилось!

— Мо-ожет быть… — она кокетливо водила ложкой по тарелке и хлопала глазами.

— А! Я тебя раскусил, Хели. Ты просто хочешь ещё. Надо подумать, какие ещё места в Мидланде заслуживают внимание, а то…

— Эдвард. — Он прервался и посмотрел на неё озадаченно. — Потом. У нас полно дел на ближайшую неделю. Наши поездки не должны им мешать и выходить на первый план.

— И правда… — Эдвард задумчиво уставился в тарелку. Суп смотрел на него морковными глазами. — Это забавно, что у нас скоро свадьба, а мы о ней совсем не говорим.

— Зачем о ней говорить? Это неизбежно. Да и мы, к счастью, не вовлечены в подготовку.

— О да, это отлично! Те люди на нижних этажах…

— Не говори о них.

— Да ладно, они боятся тебя больше, чем ты их!

— Я их не боюсь. — Хелена надулась. — Мне просто не нравится, что в моём замке и в моём саду люди, которых я не звала.

Дизайнера и рабочих прислали с Пироса для подготовки к торжеству. Им выделили спальни на первом этаже в крыле для прислуги, недалеко от бального зала, где они в основном и обитали, не смея подниматься выше — работали. Хелену вопросами не донимали: всё решалось через сэра Рейверна и представителя Пироса, который постоянно связывался с Агнесс Керрелл. И всё равно Хелена чувствовала себя неуютно: чтобы прогуляться в парке, приходилось встречаться со стольким числом незнакомцев, что она устала принимать приветствия и улыбаться.

— Кстати, о подготовке, — вдруг сказала Хелена и посмотрела на Эдварда. — Ты знал, что твои родители собираются нанести нам визит?

Эдвард не донёс ложку до рта и задумчиво скривился.

— Не-ет. А что?

— Сэр Рейверн утром сказал, что её величество хочет посмотреть, как проходит подготовка бального зала и собора. Его величество приедет с ней.

— Утром? — переспросил Эдвард. — Мы же вернулись под утро!

Хелена пожала плечами. Про то, что не ложилась вовсе, она решила умолчать. Прошлой ночью ей было слишком хорошо, чтобы спать. Сначала они обнимались у залива, а потом, когда светлячки растаяли в небе, Эдвард перенёс их в коттедж, что привлёк внимание Хелены на подъезде. В нёмиграла музыка, люди перекрикивали её, обсуждая полуночное чудо, и весёлые разговоры отвлекали от раздражающих, режущих разум звонков, путали, очищали мысли, и те искрились золотом и тонули в вине.

Эта необычайная, яркая, сверкающая смесь из эмоций, запечатанная долгим поцелуем на прощание, не давала уснуть, как бы тело ни размякло от усталости. Они вернулись около семи утра, а на рассвете Хелена решила сделать то, чего не ожидала от себя, о чём даже не думала.

Она открыла кабинет отца.

Тот, в который пробиралась ребёнком, обводя охранников вокруг пальца, а потом, устроившись в кажущимся тогда огромным кресле, молча смотрела, как отец работал, как открывались и закрывались стеклянные створки шкафов, а по кабинету летали книги и документы.

Неделя — и его кабинет будет её.

— А когда они приедут? — спросил Эдвард.

— Послезавтра.

— Хорошо. Может, они недавно решили и просто не успели…

Хелена неопределённо кивнула и опустила глаза. Теперь он был как на иголках. Видеть Эдварда задумчивым, сосредоточенным было странно. Полтора месяца он вёл себя так свободно и беззаботно, постоянно шутил, подкалывал и делал вид, что неприятностей не существует. Вчера ночью постоянно смотрел на часы, чтобы не опоздать, не упустить момент, но его возбуждение было светло и заразительно. Сейчас же он доставал синернист, чтобы проверить, не написал ли кто.

— Ничего, — изрёк Эдвард вечером, входя в гостиную, в которой они обычно проводили вместе время. Он бросил пиджак на кресло, сам встал позади и облокотился на спинку. — Мне никто не написал. Не понимаю… Мама могла бы. Может, они решили устроить сюрприз?

— Сюрприз, о котором знает сэр Рейверн?

— Ну, да, у них странное представление о сюрпризах.

Эдвард развёл руками, а Хелена вдруг нахмурилась и отложила книгу.

— Значит, так ты борешься с этим? Сводишь всё в шутку?

— Что? — Эдвард приподнялся, глядя на неё с недоумением. — С чем я борюсь?

— С чувством, что тобой пренебрегают.

Он открыл рот, но сразу ответить не смог. Проглотил воздух и провёл языком по зубам. А Хелену кольнула неприятная запоздавшая мысль, что, наверно, не стоило говорить так прямо.

— Я не думал об этом, — признался Эдвард необычно серьёзно и глухо, отчего его голос стал похож на голос Филиппа. — Наверно, привык и не заметил.

— Привык?

— Ну, у нас же Филипп наследник. Всё внимание, весь интерес…

Хелена скривилась и закатила глаза.

— Прекрасные воспитательные решения! Не думаешь, что это даже звучит неправильно?

— Война — вот, что было неправильно. Остальное — реакция. До неё отец был нормальным! Он выкраивал для нас время, улыбался. Фил рассказывал, что в раннем детстве отец с ним играл, а я этого представить не могу! А потом начались беспорядки на юге, война, постоянные ссоры с Филиппом… Хорошо, что им не было до меня дела! Да и что я мог тогда? Оставаться с матерью и надеяться, что если и стану королём, то не таким образом…

— Эд… — Хелена смотрела понуро, исподлобья, казалось, хотела что-то сказать, но не находила слов.

Эдвард тряхнул головой и сунул руки в карманы. Повернулся спиной, и отсветы от пламени в камине и световых шаров заплясали по его опущенным плечам.

— Извини, я сейчас не лучший собеседник.

— Эд! — позвала Хелена настойчивее.

Он обернулся, и во взгляде его было столько разочарования, что на миг Хелене показалось, что оно адресовано ей, её комментариям, тому, что она начала и, более того, продолжила разговор… Она растерялась, нахмурилась и — протянула руку. Теперь растерялся Эдвард. Она смотрела на него упрямо, настойчиво, с тонкого запястья свисала серебряная цепочка, и голубой камень мерно раскачивался, поблёскивая.

Эдвард вздохнул, грустно улыбаясь, шагнул к Хелене и взял её за руку.

— Пирос ещё пожалеет, что так просто отдал тебя мне, — заявила она, победно сверкая глазами и сжимая его ладонь.

— Думаешь? — хмыкнул Эдвард, садясь на корточки рядом с её креслом. — И чего же они лишились?

— Вероятно, единственного нормального человека в вашей семейке! А ещё дурацких историй, огненных зайцев и мальчишки, который пугает слуг.

— Эй, ты серьёзно?! Я давно не пугаю слуг!

Хелена игриво выгнула бровь.

— Я ведь злая королева, Эдвард. Я буду использовать твои слова против тебя.

— Смешно, — сказал он, улыбаясь и гладя тыльную сторону её ладони. — Разве злые королевы жалеют других людей?

— Жалость — плохое чувство, Эдвард. Ты жалеешь либо о том, что не можешь изменить, либо того, кого не уважаешь. Поэтому я жалею не тебя, а тех людей, которые не понимают, чего лишились. Но главное, — она вздохнула, опуская глаза, — чтобы этот мальчик, который — уже давно не! — пугает слуг, не пожалел.

— Он не пожалеет.

* * *

Керреллы приехали, как и обещали, словно по часам. Эдвард не говорил, писал ли ему кто, но вёл себя так, будто родительское отношение его совсем не задело, будто недавно обида не умудрилась стереть с его лица беззаботную улыбку. Его дурацкая отходчивость, доброта к людям, которые того не заслужили!.. Не ей, конечно, осуждать его порывы, но, глядя на то, как Эдвард болтал с матерью, был учтив с отцом, Хелена тайно злилась.

Вместе они выпили чай, обмениваясь ничего не значащими фразами и улыбками. Агнесс Керрелл уточнила, все ли внесены в списки гостей, и доверительно рассказала, как несколько лет назад Эдвард часто, якобы невзначай, упоминал разных людей, которых хотел видеть на приёмах, а она делала вид, что ничего не понимает.

Осмотрели сверкающий бальный зал, куда все гости должны были отправиться после официальной части в соборе на площади. Мадам Керрелл придирчиво осматривала результаты работы дизайнеров, сэр Рейверн мрачно косился на неё, стоя поодаль; Эдвард разговаривал с отцом, и оба они были в удивительно приподнятом настроении. А Хелена представляла, как огни погаснут и останется лишь торжественно сияющий силуэт мага Совета, держащего перед собой сияющий шар — окружённую ореолом корону.

Потом обсудили, как всем всё нравится, какое это важное событие и что наверно нужно добавить больше цветов и прочие мелочи. Сэр Рейверн пообещал со всем разобраться и остался в замке, а остальные поехали в город.

Собор у главной площади Ренджерелла вобрал в себя лучшее от современных строгих храмов, классической архитектуры и переплёл это с резной выдумкой старых мастеров, создавших храмы Исполладо. Высокие светлые стены, множество гладких вписанных в фасад колонн — и красочные витражные окна по боковым стенам от угла до угла. На фронтоне над главным входом — ажурный застеклённый цветок, через который лился тёплый свет, приглашая внутрь: сначала в скромный вестибюль за тяжёлыми дубовыми дверьми, а потом — сквозь тонкие и украшенные резьбой — в громадный просторный зал с длинными скамьями и высокими колоннами, которые теперь украшали зимние цветы, шелковые ленты и каскады крупных складок. На глазах прибывших поднимали под стеклянный потолок алмазные нити, и кристаллы, похожие на тонкие льдинки, собирали и отражали яркий свет; «зайчики» бегали по историческим фрескам, будто подёрнутым магической дымкой.

Эдвард и мадам Керрелл остановились у одной из картин, чтобы рассмотреть получше, и Хелена осталась с его величеством. И напряжение между ними, казалось, можно было пощупать; но они улыбались.

— Прекрасно, ваше высочество, не находите? — спросил Элиад, оглядывая длинный проход между скамьями.

Хелена смерила его подозрительным взглядом и коротко улыбнулась.

— Её величество наняла хороших дизайнеров.

— Определённо. Пирос рад, что может принять участие в организации нашего общего праздника.

— Я ценю ваше участие, сэр Керрелл. Но не стоило, правда. Пирос понёс большие потери во время войны.

— Война была давно, мисс Арт. А это — праздник моего сына. — Элиад мягко улыбнулся, но эта улыбка Хелене совсем не понравилась. — Вы ведь понимаете, что я не мог остаться в стороне.

— О, так вы тоже придумывали элементы декора, ваше величество? — оживилась Хелена, с восторгом хлопая глазами. — Покажете?

Она оскалилась. Элиад ухмыльнулся.

— Моя скромность не позволяет мне, ваше высочество, увы.

— Эх! До конца своих дней буду гадать! — А потом Хелена крутанулась, и Элиад столкнулся с колючими тёмно-голубыми глазами. Восемнадцатилетняя девчонка, а взгляд — как у отца. И язык тоже. — На самом деле я уже поняла, к какому элементу вы приложили руку, ваше величество. Что ни говори, а элемент этот хорош. Мне нравится. Только вам не кажется, что это наивно с вашей стороны?

— А тебе не кажется самонадеянным думать, что ты можешь играть на уровне тех, кто делает это больше, чем ты живёшь?

— Не льстите себе. Я знаю, когда вы взошли на престол. Мы с вашей короной ровесники.

— Прекрасно. Я горжусь вашим учителем новейшей истории. — Элиад оглянулся: мадам Керрелл и Эдвард медленно шли в их сторону, обсуждая то ли витражи с гербами провинций Санаркса, то ли убранство зала. Тогда он взял Хелену под руку и отвёл немного дальше, к постаменту в конце зала. — Я рад, что тебя всё веселит, — сказал приглушённо, — и, если хочешь, можешь скалить зубы и упражняться в остроумии: я пережил это и от твоего отца, и от Рейднара Роуэла, и ещё и множества людей. Маленькая девочка — ни разу не проблема, какой бы умной и острой на язык ты себя ни считала. Ты даже не самый трудный ребёнок, которого я знаю. Мы в любом случае теперь связаны, Хелена. Ты не можешь этого отрицать.

— Я и не отрицаю, — пожала плечами Хелена. — Но предпочитаю не брать в расчёт. Пирос и Санаркс слишком разные, чтобы мы беспокоились ещё и о вас.

— Эдвард подданный моего королевства.

— В таком случае, — её голос в миг утратил весёлый звон, — ему придётся решить: хочет он быть вашим подданным или королём со мной. Всего хорошего, ваше величество, — её рука выскользнула из его несильной хватки, — спасибо за компанию.

Хелена присела в реверансе и, издевательски тряхнув головой, повернулась к нему спиной. Элиад сжал кулаки. Чуть меньше контроля — и что-нибудь вспыхнуло бы. Он сдержался только потому, что был не один: Агнесс поняла бы, откуда взялось пламя на новых драпировках.

А Хелена присоединилась к мадам Керрелл, что-то сказала, широко улыбаясь, и, вцепившись в локоть Эдварда, увела того от матери.

Агнесс подошла к Элиаду.

— О чём вы говорили с её высочеством? — спросила она с подозрением.

— Про убранство. Она сказала, что ей нравится проделанная работа.

— О, мне она тоже это сказала. Хорошо. А то, когда Рейверн начал навязывать своих людей… — Она неодобрительно покачала головой.

* * *

Хелена знала, что Керреллы не собираются оставаться надолго, хотя гостевую спальню для них всё равно приготовили, и Хелена собиралась изобразить самое искреннее сожаление из-за того, что те уезжают так скоро, не проведя и дня, какая это была бы честь! Элиад Керрелл ей бы, конечно, не поверил, но ничего бы не сказал. Хелене казалось, что, насколько их общение ему не нравится, настолько оно его развлекает. По крайней мере, Хелену оно развлекало. Это был приятный язвительный спектакль для одного зрителя.

Для мадам Керрелл у неё было другое лицо, то, которое матери любят видеть на невестках: с улыбкой, с приятным прищуром. Они обсуждали наряды, сплетни, безобидно пошучивали, и в один момент мадам Керрелл предложила помочь с выбором и примеркой свадебного платья. «У нас есть отличный портной!» Но Хелена вежливо отказалась: платье у неё уже было, и она хотела оставить его в тайне до церемонии. Мадам Керрелл расстроенно вздохнула — и снова принялась обсуждать убранство, сравнивая с другими свадьбами, которые повидала за жизнь. И как же Хелена была благодарна, когда Эдвард со всей учтивостью попросил разрешения «украсть невесту».

— Ей действительно нравится всё это, — сказал он, будто извиняясь за мать. — Мы с Филом часто шутили, что ей очень хотелось дочь, а достались мы. С Анной у неё не сложилось — отыгрывается на тебе.

— Я переживу, — фыркнула Хелена. — Девушки редко разговаривают о чём-то интереснее. И я… не против. Её величество очень приятная женщина. Просто вкус у неё остался в том времени, когда она сама выходила замуж!

— Так вот почему ты сказала, что у тебя есть платье! — рассмеялся Эдвард.

— Нет, я сказала это потому, что оно правда есть. И не одно. Хочешь увидеть? — Она дразняще подняла брови.

— Разве так можно?

— Перестань! Можешь думать что угодно про моё отношение к реликвиям Росса, но в приметы я не верю.

— Это отлично! И я бы с радостью, но… — Эдвард отвёл глаза. — Мне нужно уехать.

Земля будто ушла из-под ног. Неожиданно, страшно и неуместно. Хелена схватилась за стену, делая вид, что остановилась посмотреть в окно. Прохлада отрезвила, стало легче дышать и держать лицо.

— Почему?

— Отец настаивает. Говорит, что это традиция, что нельзя жениху и невесте оставаться вместе до свадьбы. — Хелена сжала зубы. А Эдвард, снова извиняясь и пытаясь выдавить воодушевление, пообещал: — Но я вернусь меньше, чем через неделю и больше не буду уезжать.

Хелена кивнула. И — увидел Эдвард или нет — лицо её дрогнуло, когда она пыталась сохранять спокойствие. Её злила игра Элиада Керрелла: конечно, он не хотел, чтобы Эдвард оставался с ней, но точно не из-за целомудрия: у них уже было полтора месяца, поздно изображать беспокоящегося отца. Он просто боялся её влияния на Эдварда.

А Хелена сейчас не хотела играть. Она хотела провести с ним вечер. Неважно, насколько близко он бы был: в её комнате или, как обычно, в соседнем кресле в гостиной. Просто рядом.

Но спорить, уговаривать она не стала. И вечером, когда пришло время отъезда, проводила Керреллов до лестницы, под которой уже ждала карета. Прежде чем спуститься, Эдвард ещё раз извинился, повторил, что скоро вернётся, и поцеловал Хелену в лоб.

В лоб.

Хелене казалось, что она задохнётся. В лоб! Это даже звучало ужасно, ощущалось ещё хуже — как предательство, как шаг назад. Она не подала виду, тихо сказала «пока» и хмуро смотрела на то, как карета выкатывается за ворота и исчезает.

Хелена вернулась в замок. Она обсудила с сэром Рейверном визит Керреллов, итоги смотра, они обговорили планы на неделю, организацию движения в столице и открытие телепортационного барьера для гостей, а потом Хелену ждал долгий одинокий вечер. Такими должны были стать все грядущие дни…

Хелена могла бы собрать девушек — закадычных подруг, придворных барышень, — они бы посидели вместе, пообсуждали бы и приличное, и не очень, посмеялись бы над мальчишками и над своими девичьими представлениями и мечтами. Обычная традиция, все так делали. Особенно те, кто хотел сделать всё правильно, в соответствии с традициями. И Хелена хотела бы, только «правильно» совсем не приносило ей удовольствия.

Она осталась одна, поздно вечером, у незашторенного окна с видом на город, в уютной тишине гостиной, где в треске камина воскресали долгие ночные разговоры с Эдвардом, то, как всё становилось чуточку проще и спокойнее. Хелена смотрела на огонь и думала, что у него, должно быть, самая тёплая магия из всех Керреллов, и эта магия согревала её последние полтора месяца. Наверно, он перестарался…

Ощущать его отсутствие так остро было неправильно, до смешного больно и обидно, будто ей показали, как должно быть, дали попробовать — и отобрали. Хелена злилась на него за смазанное прощание, была уверена, что он хотел поцеловать её иначе, но не решился перед родителями. Злилась, что скучает по его историям, по тому, как он дурачился, и винила Эдварда в том, что не остался.

Но упиваться одиночеством и пустыми обвинениями всю ночь не удалось: воздух разрезал поток древней магии, сметая меланхоличное спокойствие, подобно урагану.

Хелена закатила глаза и недовольно поджала губы.

— Я вас не звала.

Она стояла у окна, обнимала себя и не собралась оборачиваться. Было достаточно размытого почти бесцветного отражения на стекле.

— Я знаю, — спокойно отозвался Один. — Но я увидел, что ты одна, тебе скучно.

— Мне не скучно. — Хелена нахмурилась. — Вы следите за мной?

— Это всё ещё моя обязанность, Хели. У нас уговор.

— Давайте мы его разорвём и вы уйдёте.

Хелена скрестила руки на груди и наконец обернулась. Один стоял около камина, и прежде спокойное пламя рядом с ним сходило с ума. Хелена смотрела на огонь и думала, случалось ли такое раньше? Она не замечала или в нём что-то изменилось?

— Мы его не разорвём, пока миру угрожает Ариес Роуэл, — сказал Один, серьёзный и непреклонный.

— Тогда просто уйдите и оставьте меня в покое.

— Ну зачем ты так, Хели. — Он шагнул вперёд, и Хелена напряглась сильнее. — Я пришёл с миром. Потому что тебе сейчас нужен человек рядом. — Она опустила глаза, хотела сказать, что он не человек, но промолчала. — Давай посидим, выпьем, забудем обо всём.

В руках Одина появилась бутылка, надписи на этикете было не прочитать: язык Хелена не то что не знала — не видела таких букв ни разу. Они больше походили на засечки и палочки.

— По-твоему, выпивка что-то исправит? — фыркнула она.

— Выпивка! Где твои манеры, принцесса! Это лучшее вино из моего прежнего мира, Хели. Несколько веков выдержки.

Один щёлкнул пальцами, и в воздухе зависло два бокала. Бутылка вырвалась из его рук, из неё выпрыгнула с громким хлопком пробка, и насыщенно-золотая жидкость завораживающе заискрилась в тёплом свете камина.

— Несколько веков? Такое можно пить? — Хелена с подозрением глянула на навязчиво покачивающийся у плеча бокал.

— Нужно. Магия сохраняет лучшие свойства.

— Я тебе не верю, Один. — Она взяла бокал и повертела в руках.

— Это вкусно.

Он ухмыльнулся и шумно отхлебнул.

Хелена вздохнула. Вино пахло сильно и ярко, чем-то приторно сладким, но пузырьки, взлетая и лопаясь, обдавали свежестью. Хелена неуверенно поднесла бокал ближе, посмотрела сквозь него на камин, и языки пламени размывались, размазывались и уже не играли — перекатывались, как волны живой лавы. А потом краем глаза Хелена заметила Одина. Он сел, откинулся на спинку кресла, смотрел в лицо, улыбался, как демон, уголками глаза и губ, и взгляд его пронизывал, по спине бежали мурашки, и Один заметил это.

— Ты боишься, Хели? Это всего лишь вино.

Он пил демонстративно, не сводя с неё взгляд.

Хелена цыкнула, ещё раз взглянула на бокал и вернулась в своё кресло.

— Я ничего не боюсь.

И она сделала глоток. Было приторно, сухо, на вкус как перезревшая маракуя и слишком сладкий манго; язык связало, и горло обожгло, по телу прокатилось тепло, неправильное, настораживающее, как при лихорадке.

— Что произошло за последний месяц? — будничным тоном спросил Один. — Кажется, мы не виделись с разговора в оранжерее.

— Ничего интересного, Один.

Хелена продолжала разглядывать золотое вино, его ленивые пузырьки. Ей что-то не нравилось: было вкусно, но чувство оставалось неприятное.

— Где вы были? Чем занимались?

— Ничем мы не занимались, Один!

— Правда? — он ухмыльнулся, и щёки Хелены защипало.

Она поняла.

— Это не твоё дело.

Один поднялся, улыбаясь, и от того, как блеснул его глаз, Хелене стало не по себе. Он тоже понял.

— Так у вас ничего не было.

Хелена смотрела ему в лицо, скрестив руки на груди. Он казался серьёзным, беспристрастным, но в глубине янтарного глаза плескалась та же ярость, которую Хелена видела однажды. Плечи нервно дёрнулись. Она неосознанно потянулась к бокалу и осушила его одним глотком. Вино остыло, немного выветрилось, но всё равно ударило в голову.

— Это не твоё дело, — повторила Хелена.

Один неспешно приближался, излучая уверенность и опасность. Хелена вжалась в кресло. Хотелось убежать, но тело не слушалось, обратившись в вату.

Один оказался рядом, навис над ней, упираясь в подлокотники кресла.

— Вот что с тобой не так. Вот что тебя гложет, — он шептал, шипел, как сгорающие камни в камине угли. — Ты хочешь его.

Его рука медленно погладила её плечо.

— Ты переходишь границы! — воскликнула Хелена, вскочила, попыталась прошмыгнуть у него под рукой, но пошатнулась. Один схватил её и толкнул обратно в кресло.

Комната смазалась, поплыла. Воздух сгустился, сдавил горло, было сложно дышать. Хелена делала короткие, рваные вдохи, а перед глазами всё плыло, превращая мир пятна резких красок — и в ощущения: жар, колющий щёки, сушащий язык и уходящий в грудь; напряжение, скручивающее мышцы; дыхание совсем близко. Шершавые руки поглаживали щёки, подбородок, нежно касались за ухом. А перед глазами — только расплывающаяся картинка. Слишком резкая и контрастная. От неё сильнее колотилось сердце — и сильнее мутнел рассудок.

— Что ты сделал?.. — едва слышный шёпот сорвался с губ.

— Ещё ничего…

Его силуэт приблизился и поцеловал. Не грубо, но глубоко, не оставляя возможности для сопротивления.

И Хелена не сопротивлялась. Вцепилась в его руки чуть выше локтей, впивалась ногтями, мяла ткань, будто это могло отсрочить неизбежное.

— Один, не надо… Пожалуйста…

Он не услышал. Завладел её губами снова, забирая едва блеснувшую свободу, — и она ответила. Подалась вперёд, опираясь на его руки. Пыталась контролировать, сдерживать, отвоевать себе хоть немного власти.

Тщетно.

Он скинул её руки со своих, откидывая обратно в кресло. Тяжёлая ладонь погладила от бедра до колена, ниже — и рывком задрала юбки.

Дрожь пронзила тело, когда он коснулся оголённой кожи. Хелена распахнула глаза, попробовала оттолкнуть Одина, но сил хватило только упереться ему в грудь, и, умирая от жалящих поцелуев на плечах и шее, жалобно прошептать: «Не здесь».

Это Один услышал: поднял, подхватил на руки и переместил. Было темно, холодно, она не понимала, где находится, только знала, что так быть не должно.

Она не хотела его, не хотела! Не так и не сейчас.

Хелена попробовала оттолкнуть Одина ещё раз, но упала на кровать. Контраст холодных простыней с жаром его тела сводил с ума. Душу и разум разъедало обидой, бессилием, чем-то ужасно горьким и болезненным, отчего всё внутри сжималось, стягивалось в узел от ужаса. Путались мысли.

Она пыталась представить, что всё иначе. С другим…

Но иллюзия разлетелась пеплом, когда прохладный воздух облизнул грудь и бёдра. Он будто пытался успокоить, остудить.

Но бесполезно. Бессмысленно.

Хелена шмыгнула носом.

— Один, не надо…

Она встретилась взглядом с Одином и отвернулась разочарованно, с болезненным смирением. Отвернулась, чтобы с ужасом увидеть силуэт белого кружевного свадебного платья в углу комнаты.

А потом тело вспорола одномоментная боль.

31

Утренняя тишина разорвалась вскриком:

— Эдвард!

Хелена вскочила на кровати и зажала рот руками. Она часто дышала, озиралась и изо всех сил пыталась больше не кричать.

Эдварда здесь не было. Не было больше и кошмара, в котором тьма затягивала сверкающие зелёные глаза, превращало лицо в жестокую холодную маску, и он отворачивался и уходил, а она пыталась дотянуться, остановить — но лишь обжигала пальцы, и кожа растекалась, будто плавилась. И Хелена могла только кричать ему в спину, кричать, пока слова наконец не ожили — и не разорвали сон.

Теперь она вернулась в кошмар реальный.

Первобытный страх заглушил все эмоции, парализовал, и Хелена в ужасе обнимала себя. Казалось, что кожа горит. Сердце стучало как сумасшедшее. Хелена чётко понимала, что произошло, и боялась повернуться, взглянуть на человека, лежащего рядом. Ей казалось, что, стоит посмотреть на него, что-то случится: разорвётся сердце или рухнет небо. И лучше бы это произошло! Лучше сразу получить кару и не мучиться дольше.

По коже пробежали мурашки. Кара к ней придёт. Однажды, наверняка. А пока будет мучить, пронзать тонкими и очень острыми иглами совести каждый раз, стоит только поднять глаза на расшитое кружевами и крошечными кристаллами платье, стоящее в противоположном углу комнаты.

Через пару дней она должна выйти замуж. И не за того, кто лежит рядом.

С губ сорвался дрожащий вздох, и, собрав последние остатки самообладания, Хелена повернулась.

Длинные огненно-рыжие волосы Одина опутали подушку, глаза были закрыты, куда-то делась повязка, скрывавшая жуткие шрамы, тёмными бороздами расходившиеся по брови, по щеке. Сейчас они казались трещинами, ломающими его человеческую маску и показывающими истинную сущность. Один улыбался, и от этой улыбки на душе становилось ещё хуже.

— Один! — позвала Хелена злым шёпотом. — Один, проснись!

— Я не сплю, — сказал он, приоткрывая глаза. И снова больной, обугленный взирал на неё чёрной бездной.

— Что это было? — голос дрогнул.

— То, чего ты хотела.

— Я хотела не тебя.

— Какая разница?

— Какая разница?! — Хелена взвизгнула и замерла с широко распахнутыми глазами.

Тонкий звук бился о стенки сознания, и сначала она его не распознала, только почувствовала снова нахлынувший ужас, а потом вскочила и, хватая халат, бросилась к столу. На нем попискивал синернист.

— Это он, — прошептала Хелена, прижимая ладони к губам. — Уверена, это он, — она всхлипнула, но всё же взяла синернист, пытаясь давить улыбку.

Мысли подтвердились: из снопа искр появилось лицо Эдварда.

— Доброе утро! — поздоровался он тепло и приветливо и вдруг напрягся. — Хели, что такое?

— Что?

Хелена будто не поняла.

— Что-то случилось? Ты вечером не ответила мне, а теперь заплаканная с утра.

Она оглянулась на туалетный столик, что стоял по левую руку, увидела в зеркале покрасневшие глаза, бледное напуганное лицо, а ещё — Одина. Он сидел на кровати, уже накинув рубашку, смотрел напряжённо и задумчиво; его не было видно в синерните, но теперь Хелена не могла забыть его отражение, отделаться от мысли, будто он рядом, а не на другом конце комнаты.

— Прости… — выдохнула она, а потом повернулась к Эдварду: — Я оставила синернист в комнате. Мне обычно никто не звонит. А вернулась поздно… И у меня… У меня была очень плохая ночь.

— Кошмары?

— Да…

Почти не ложь.

Эдвард нахмурился, задумчиво прикусил губу и предложил:

— Может, мне вернуться? Давай, я скажу отцу и…

— Нет! — Они оба испугались того, как резко она отказалась. Хелена опустила голову и постаралась улыбнуться. Вышло криво и неестественно. — Не надо, — сказала она. — Это просто… кошмары. Я живу с ними достаточно долго. Ничего необычного.

— Точно? Мне не сложно. Если так будет лучше.

— Не будет.

Они недолго молчали. Хелена проводила пальцем по углу стола, давя, чтобы он впился в кожу. Она думала, что ещё может сказать, чтобы Эдвард не сорвался к ней, несмотря на её отказ, и, как назло, ничто не шло на ум. Если несколько дней назад она беспокоилась лишь о том, что не чувствует того особого, с чем связывала любовь, то сейчас ситуация была хуже. Во стократ хуже.

— Хели, — позвал Эдвард. Она подняла глаза, и в груди снова засосало чувство вины. — Если хочешь, ты всегда можешь позвонить мне. Когда угодно. Тут в любом случае ничего не происходит: сплошные примерки камзолов! Уж лучше бы с Рейверном бумажки разбирал! — Он закатил глаза и вдруг обернулся, послышался чужой голос, и Эдвард вздохнул. — Ну вот, опять. Мне пора. Всё будет хорошо.

— Да… — прошептала Хелена и погасила синернист.

Она смотрела на столешницу, и крошечные белёсые царапины ползли по подложке, как гусеницы. В голове не было ни единой мысли, ни одного желания. Чувства будто смыло, оставив поглощающую пустоту, и Хелена могла бы просидеть так ещё долго, но раздался насмешливый низкий голос:

— Милый мальчик. Он так отчаянно пытается защитить тебя от всего плохого, что ты делаешь с собой.

Хелена медленно повернулась, впиваясь в Одина диким взглядом.

— Моей вины в том, что произошло, нет.

— Есть, Хели. Ты не учишься. — Он ухмыльнулся. — Интересно, насколько у него хватит терпения?

Ужас вылился на голову, как ведро ледяной воды. Хелена едва не подскочила, но ноги были как ватные, и она лишь неловко пошатнулась. А потом её плечи резко опустились, сжались, она закрыла лицо руками и выдавила:

— Он не должен узнать. Не должен, слышишь?! — выкрикнула, вскинув голову. — Не смей ему говорить! И я… Я тоже…

— Ты слишком беспокоишься о нём, — холодно заметил Один, и лицо его было жуткое, мрачное.

Он застегнул манжеты, поправил повязку на глазу. Движения его были ленивыми, неспешными.

— Один… — Хелена уткнулась лбом в спинку стула и, глядя в никуда, попросила тихо, безжизненно: — Уходи…

Один хмыкнул и, ничего не говоря, исчез.

Хелена осталась одна. Или ей так казалось? Она осмотрела комнату, каждый тёмный угол, но не обнаружила никого — ни теней, ни монстров. Словно никогда они и не поселялись рядом, никогда не смотрели из закутков и не царапали нервы.

Ничего. Ничего не осталось.

* * *

Хелена вызвала врача — это была первая и единственная здравая мысль. Ей нужно было зелье. Она не помнила, чем кончилась ночь, но не хотела последствий. Ей нужна была уверенность. Хоть какая-то.

Когда Хелена сказала, что ей нужно, врач ничего не спросил. Он не спрашивал даже, когда лет в пятнадцать, она пришла и сбивчиво, но полная только что накопленной решимости задавала вопросы про защиту на случай, если что-то вдруг случится. Он на всё ответил, предложил несколько вариантов и дал какие-то таблетки «на будущее», возможно, оценил изворотливость. В этот же раз Хелене почудилось осуждение в его взгляде. Молчаливое и обидное. Он не мог знать, твердила она себе. Наверняка просто счёл, что она не хочет детей. В его возрасте многие такое не понимают и не принимают, это естественно, тем более она почти замужем.

Почти…

Хелена покачала головой. Эдвард ей не простит, если узнает. Ни за что не простит. Это была слабость, глупость с её стороны. Она должна была предвидеть, что-то сделать… Но не смогла. И теперь оставалось глотать зелье и думать, что горчит больше — оно или ненависть к себе?

Хелена сидела на кровати, притянув колени к груди, и пыталась обнять себя так крепко, словно это спасало от разрушения. Она прикусывала костяшки пальцев, оттягивала волосы, чтобы почувствовать хоть что-то. Что угодно, кроме неясной тревоги и пустоты.

Ей нужно было кому-то сказать. Эта мысль отчаянно билась в голове, как птица в стекло. Ей нужен был кто-то, кто бы сказал, что её вины — вопреки словам Одина — здесь нет, что все совершают ошибки и даже такая — не ставит на всём крест.

И у неё никого не было. Никого, кто бы понял. Никого, кому бы она доверяла настолько, что смогла бы произнести слова, которые боялась даже подумать.

Сэр Рейверн бы не понял. Он бы попытался, но всё, что смог бы сказать он, Хелена знала сама. Что нет пути назад. Что нужно сохранить всё в тайне. У неё не было выбора, ей нужен был Эдвард, и она эгоистично не оставляла выбора ему. Хотя поняла бы, если бы он выбрал расторгнуть помолвку и никогда её не видеть. Возможно, он её возненавидит, когда узнает (однажды это случится, Хелена не сомневалась), но тогда всё уже будет решено, никто не посмеет отнять её титул, её корону.

Главное не испортить всё окончательно…

Хелена упала и уткнулась лицом в матрас. Она хотела сделать все правильно. Один единственный раз. С человеком, который так заслуживал лучшего. И теперь всё было разрушено. Если он узнает, ничего будет не вернуть…

Хелена топила себя мыслями и сомнениями. Закрывала глаза и видела огромный резервуар без поверхности, без дна. Она парила в нём, выпускала изо рта пузыри, пыталась вдохнуть и захлебнуться, но не получалось. Пустота оказалась не водой, в ней можно было дышать, а ещё в ней, цепляясь за новые воспоминания, всплывали старые: о том, как три года назад она уже так оступилась, и опрометчивая ошибка стала первым, что обрушилось на неё после смерти отца. Ему Хелена так о Роджере и не сказала. Никому не сказала — и все знали. Может, он тоже знал… Может, в душе он её осуждал, злился, потому что она его не послушала.

Если бы Филипп не был груб, ничего бы не случилось.

Если бы Эдвард не уехал по желанию отца, ничего бы не случилось.

Все проблемы из-за Керреллов!

Она всхлипнула. Ей так нужен был Эдвард! Прямо сейчас. Он бы удивился, видя её такой, но Хелена была уверена: не осудил бы, не стал спрашивать, просто был бы рядом. Она бы уткнулась лицом в его колени или в грудь и, может, тогда бы рассказала всё… Как только бы успокоилась, как только бы чувство вины и смирение взяли верх над страхом и гордостью.

Но она не могла даже смотреть на синернист, не представляла, как смогла поговорить с Эдвардом утром, как хватило смелости и наглости…

И тут открылась дверь. Хелена подскочила и растерянно уставилась на мадам Берроуз, свою неизменную гувернантку. Та выглядела встревоженно: видимо, заметила, что её госпожа не выходила из комнаты: ни к Рейверну, хотя они часто начинали работу сразу после завтрака; ни в библиотеку, ни даже на балкон. К тому же от неё не поступало никаких распоряжений уже несколько часов. Она только послала за врачом утром — и больше ничего. Ни еды, ни ванной, ни одежды… Мадам Берроуз решила проверить. Она не могла не.

Хелена опустила голову. Мадам Берроуз тихо затворила дверь и прошла к кровати.

— Миледи, что с вами? — Хелена замотала головой. — Может, вызвать врача ещё раз? Или сэра Рейверна? Может, его высочество?..

Хелена вздрогнула. Она хотела отказаться, сказать, что всё в порядке, не стоит волноваться, но вместо слов из горла вырвался хрипящий всхлип, и, зажимая рот ладонью, Хелена отвернулась.

— Ваше высочество… Неужели вы так волнуетесь из-за свадьбы? — голос гувернантки был полон смятения.

Хелена закивала. Часто, сильно. Это была правда — просто не вся. Но зачем мадам знать причины…

— А ну-ка посмотрите на меня, ваше высочество. Давайте. Мне что, уговаривать вас, как маленькую? Не нужно смотреть на меня как на врага. Ладно-ладно, не злитесь. Ну что вы? — мадам Берроуз с сочувствием улыбнулась, пальцем приподняла Хелене подбородок и заговорила тихо, размеренно: — Это нервное. Оно скоро пройдет. Поплачьте сейчас, если хочется. Но его высочество должен увидеть вас без слёз и сожалений.

Хелена кивнула еще раз. На этот раз медленно. У неё было несколько дней, чтобы смириться. Свадьба была неизбежна. Нужно было лишь принять факт, что теперь её сказка с прекрасным принцем существует только в прошлом, в мечтах и представлениях.

Мадам Берроуз пообещала, что скоро станет немного легче, и заставила Хелену уйти в ванную. Она повиновалась и просидела там, пока вода не остыла и находиться в ней стало неприятно. Хелена стиснула плечи, откинулась на спинку ванны и, взглянув в потолок, съехала вниз. Вода сомкнулась над макушкой, забилась в нос. Хелена снова выдыхала пузыри, чувствуя, как те разбиваются около носа, слыша, как приглушённо они бьются о поверхность; смотрела на размытый потолок, пока грудь и горло не сдавило. Ей казалось, что она снова в резервуаре из мыслей: в ушах шумело, и всё размывалось перед глазами.

И Хелена попробовала вдохнуть: проверить, реально ли это. Вдохнула — и тут же вынырнула, кашляя, будто пытаясь выплюнуть лёгкие. Вода показалась ледяной на контрасте с обжигающими слезами.

В дверь постучали.

— Ваше высочество? — послышался строгий голос мадам Берроуз. — Всё в порядке?

— Да… — прохрипела Хелена и, видя, как иней разрисовывает стены, а вода покрывается корочкой, решила, что ванны на сегодня достаточно.

Потом были скользкий халат, окутывающий тело легчайшей пеленой, свежая постель, за которую Хелена была благодарна больше всего, и мятный чай. Много тёплого, противно сладкого чая. А ещё бессмысленный разговор о погоде, путешествиях, о Летнем и о море. Каждый раз, когда тема была готова ускользнуть в сторону свадьбы, мадам Берроуз ловила её и уводила в безопасное русло.

Хелена смотрела в кружку, проводя пальцем по шершавому изогнутому ободку.

— Вы и моей матери так делали, когда у неё были срывы? — спросила она глухо.

— В основном не я, — ответила мадам Берроуз. — У вашей матушки были свои сиделки, но да, когда у неё были мигрени и нервные срывы, лучшего лекарства не находилось. Вы ведь знаете, она не любила таблеток.

— Зря.

Недопитый чай превратился в льдинку. Хелена вздохнула и передала мадам Берроуз чашку.

— Там было снотворное?

— Только успокоительное, — ответила гувернантка, усмехнувшись. — Но вам действительно стоит прилечь вздремнуть, ваше высочество. Вы ведь знаете: ваша матушка и дневной сон терпеть не могла. И когда ей указывали тоже.

Хелена покачала головой. О матери говорить не хотелось. Та сама себя довела. И Хелена не могла позволить нервам сделать с собой то же — убить. К тому же ей действительно полегчало. Тело перестало казаться сожжённым до костей. Парализующие мысли не исчезли, но поутихли, и измученный разум просил только одного: отдыха.

— Я проверю вас вечером, миледи, — сказала мадам Берроуз. — Не беспокойтесь сегодня ни о чём. Рейверн поработает сам. И синернист я отключу.

— Спасибо, — прошептала Хелена, едва заметно улыбаясь.

Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Негромко щёлкнул дверной замок, и снова нахлынула странная тишина, от которой нервы напряглись, натянулись, дёрнулись плечи. Хелена зажмурилась, приказала себе глубоко дышать, не обращая ни на что внимания — это всего лишь монстры, ничего нового и страшного — и незаметно уснула. В этот раз ей не снились картинки, только невесомые, полные заботы и сострадания прикосновения к плечам и волосам. И Хелена не хотела открывать глаза, не хотела знать, кто это был — и был ли.

* * *

День вычеркнуло чередой беспокойных коротких снов, из которых вырывали резкие короткие звуки из ниоткуда. Хелена подрывалась, оглядывалась, выдыхала и снова засыпала. Это продолжалось до вечера, когда бездействие стало невыносимым, а самое плохое и болезненное улеглось, как ил на дне. Она вспомнила, как сказала Филиппу, что жалеть себя приятно, и теперь не хотела поддаваться этому чувству. Оно разрушало.

Топиться ни в воде, ни в воображении ей не понравилось, и Хелена решила утопить себя в жизни. Придворные дамы очень удивились, когда принцесса вдруг изъявила желание посидеть в их компании, а потом наперебой делились новостям, сплетнями, предположениями, что витали вокруг свадьбы. Их обсуждения сливались в забавный гул, как на балах, только без музыки и звона бокалов, и, несмотря на темы, сидеть с ними было не так уж плохо и тяжело. Они просто пересказывали подслушанную или прочитанную ерунду, которая имела мало общего с реальностью, и ничто из этого не могло ни ранить, ни заинтересовать.

Ночью, назло всем тёмным сущностям из видений, она читала в компании множества световых шаров. Пересматривала свои старые картинки, выкинула несколько. Пару раз тянулась к кисточке, но так и не взяла её. А утром заняла отцовский кабинет и вызвала сэра Рейверна, который поглядывал с подозрением, но вопросов не по делу не задавал. А дел у них было много…

Эдварду Хелена отправила всего одно короткое сообщение: «Я в порядке», — и выключила синернист. Чтобы быть в порядке.

Нужно было продержаться каких-то два дня, а на третий — который должен был либо ознаменоваться её триумфом, либо пойти прахом — суета захватит сама, сразу, неизбежно и бесповоротно.

«Всё пройдёт хорошо».

* * *

В одной из скрытых от посторонних глаз комнат над уже заполненным гостями холлом собора было светло. Наверно, даже слишком. По-зимнему резкие белые лучи обжигали глаза, но Хелена стояла у окна и смотрела на расцветший подъездной двор. От собора до ворот протянулись нити световых шаров, между ними развернулись флаги, а гости цветными статуэтками двигались по белой каменной кладке. За воротами столпились зеваки, разглядывающие гостей столицы и отступающие каждый раз, когда ворота под звуки труб отворялись.

До свадьбы оставалось около часа. Хелена была готова и силой сдерживала себя, чтобы не поправлять что-нибудь, что и так находилось на своём месте. Она была похожа на вырезанную изо льда фигурку: у неё сверкали волосы, серьги, кольца, каждый кристаллик в кружевах платья. Прозрачный шифон клиньями расходился от места, где кончался глубокий вырез, лежащий много глубже середины спины, но всё ещё не выглядящий вызывающе или неподобающе. Тем более что его должна была закрыть фата…

Во время подготовки Хелена так пристально рассматривала себя в зеркале, что одна из служанок предположила, что ей что-то не нравится. Но у той в голове было другое: Хелена смотрела себе в глаза в отражении и мысленно повторяла, что переживает впустую. Никто ничего не знает. Один никому не расскажет, и она сама будет молчать, потому что стоит неосторожному слову вылететь — и оно обратится в кинжал, который не остановит уже ничего. А она слишком устала ото всех слов, у которых была только одна цель — задеть, уколоть и разрушить. Она столько раз заставляла себя идти дальше, собирая осколки гордости, сил и уверенности, и всякий раз боялась, что в следующий не выдержит и сломается. Как куклы из кошмаров.

И в этот раз она почти не выдержала.

Отчего-то на ум пришла глупая старая примета о том, что выходить замуж — да и вообще совершать значимые ритуалы — перед Восхождением — плохо и не сулит ни счастья, ни успеха. Звезда взойдёт, разгорится, как мимолётное счастье, а потом они вместе погаснут и наступит вечная чёрная полоса. Хелена не верила в это, она сама скорее стала бы плохой приметой, чем позволила чему-то — или кому-то — ей помешать. Она бы пошла под венец, даже если бы земля крошилась под ногами. Но примета теперь неприятно покалывала сознание.

Хелена тряхнула головой, словно пыталась так избавиться от мысли. Всё худшее, что могло, случилось. Она уже ничего не боялась.

По крайней мере Хелене так казалось. И уверенность эта наивно жила в ней, пока ворота в очередной раз не отворились и не въехала огненно-красная карета; золотые драконы обнимали её двери.

Хелена положила ладони на стекло. Её никто не видел: зачарованные окна с улицы казались стенами, — а вот она видела всех. Гости, как один, обернулись и замерли. Лакей открыл дверь. Элиад и Агнесс Керрелл, оба одетые в пастель, тут же собрали вокруг себяпоздравляющих.

Братья Керреллы вышли следующими. Филипп обыденно серьёзный, но в непривычно светлом камзоле с высоким воротом, и Эдвард (у Хелены перехватило дыхание) в белом кителе с золотыми погонами, пуговицами и окантовками на воротнике и манжетах — и с васильково-синей лентой на груди. Он улыбался, отвечал на посыпавшиеся со всех сторон комментарии, поздравления и напутствия, но Филипп, что-то шепнув Эдварду на ухо, увёл брата в собор.

Хелена вздохнула, моля всех богов, всех духов и само Небо, чтобы всё было хорошо, и не обратила внимания на то, что воздух дрогнул, пошёл рябью из знакомой древней энергии. Очнулась она, только когда его голос раздался за спиной:

— Всё свершится настолько скоро, — сказано тихо, томно.

Хелена закрыла глаза. Один был слишком близко, никак не притвориться, что не слышишь, не чувствуешь.

Он положил руки ей на плечи, сжимая и приближаясь сильнее.

— Ты прекрасно выглядишь. — Его губы почти касались уха. — Я мечтал увидеть тебя в этом платье.

Воздух похолодел, словно открыли окно, и Один отшатнулся: его руки будто пронзило ледяными спицами.

Хелена стояла неподвижно, прямая и напряжённая, на него не смотрела, но чувствовала его злость и смятение.

— Не трогай меня, Один. — Её голос звучал глухо, но резко. Ногти впились в кожу на ладонях. — Не смей ко мне прикасаться.

— Я ничего не сделаю. Никто ничего не узнает, — прошептал Один и попробовал приблизиться ещё раз, но снова наткнулся на невидимую преграду.

Она впивалась в кожу, морозила, оставляла на ней ледяные корочки, совсем как те, какими Хелена пыталась сковать ему руки в день, когда Эдвард Керрелл сделал ей предложение. Вся её злость, весь страх снова сплелись в отчаянную попытку защитить себя и свои границы. И Один мог бы их сломить, но вместо этого решил поддаться ей, отступить.

— Значит, так? — спросил он.

— Так. — Хелена повернулась. Взглянула на Одина уверенно и твёрдо. — Я не хочу, чтобы ты ко мне прикасался. Ты уже получил, что хотел. Хватит. Я выхожу замуж, Один.

Он привык действовать: дотрагивался до её лица, целовал, делал всё, что хотел, будто у него было на это право. И она больше не хотела ему это право давать. Не сегодня. Никогда больше.

— Ты выбираешь его? Почему?

— Серьёзно, Один? — Она нервно рассмеялась. — Ты не понимаешь? Тебе тысячи лет, а ты разбираешься в людях хуже, чем ребёнок! Я выбрала его — и никогда не выбирала тебя! — потому что он умеет находить слова, после которых мне становится не так плохо, как обычно. Он никогда не назовёт меня пылью и не посмеет воспользоваться моей слабостью, когда я этого не хочу. А ещё он тёплый, и честный, и забавный, и, в конце концов, потому что он человек и любит меня по-человечески! Мне не нужна твоя вечность, замки на небесах или где они там. Я боюсь тебя, Один. Я тебе не доверяю. А я хочу быть уверенной хоть в чём-то. Хочу… спокойствия. Так что уйди. Пожалуйста! Оставь меня. Ты уже сделал достаточно.

— Прекрасная речь, Хелена, — выплюнул Один, прищурившись. — Можешь наслаждать своим тёплым-честным-забавным. Но помни: наш договор в силе, и тебе ещё понадобится моя помощь.

— Не понадобится.

— Не зарекайся. Твой прекрасный принц с огненным мечом — ничто против него. Как спичка под дождём. А теперь, раз уж вы так хотите, ваше высочество, — он окинул её взглядом, — я исчезну, не буду портить вам свадьбу. Но помни о моих словах, Хелена.

Он хмыкнул — и исчез.

А Хелена наконец глубоко вдохнула, расслабила руки и спину, и на пол осели крошечные снежинки.

До церемонии оставалось полчаса.

* * *

Хелена пойдет одна. Эдвард понял это, когда сэр Рейверн появился в зале раньше ожидаемого и поклонился, прижав руку к груди. После он встал правее от алтаря и на ступень ниже. По левую сторону стоял Филипп. Эдвард стоял там же на свадьбе брата, а у Анны — так как мадам Керрелл не удалось выманить у неё ничего о друзьях и родственниках — была ее компаньонка.

Гости заняли свои места и взирали на всё с украшенных белым, голубым и золотым скамей, перешептывались.

Когда первые удары музыкальных тарелок прокатились над залом, у Эдварда перехватило дыхание. Он мельком взглянул на родителей, и мать одобряюще кивнула ему, хотя в глазах у неё стояли слёзы. И уж кто-кто, а Эдвард не должен был давать ей повод волноваться ещё больше. Он улыбнулся и перевёл взгляд на двери бального зала.

Ещё один удар тарелок. Взрыв серебристого салюта в звенящей тишине. Мириады разбежавшихся солнечных бликов — и резные двери отворились. Светлый одинокий силуэт показался в проеме. Было бы странно, если бы Хелена позволила себя сопровождать.

Она не шла — плыла. Печальная прекрасная статуя в обтягивающем кружевном платье. Фата, расшитая крошечными кристаллами, длинным шлейфом стелилась за ней по синей дорожке, а с высокого стеклянного потолка падал снег под торжественную мелодию, взрывающуюся звоном тарелок, взлетающую под потолки трелью скрипок и пением хора. Сверкающие тончайшие снежинки кружились в медленном танце и таяли, не долетая до мраморного пола собора.

Эдвард не мог отвести от неё глаз.

Хелена смотрела перед собой и видела только три нечётких силуэта под огромной голубой розой на витраже и мельтешащие перед глазами огоньки. И ничто из этого было не важно.

Она поднялась на постамент, встала напротив Эдварда и заставила себя посмотреть на него. Он одарил её нежной улыбкой, и Хелена кое-как улыбнулась в ответ. Она едва не вспомнила то, что спрятала в самых дальних закромах памяти, и чувство вины колыхнулось внутри так больно и невовремя. Но она заставила себя повторять то, что говорила Одину: все причины, по которым сейчас она должна быть счастлива. В любом случае, единственный шаг, который она могла сделать — вперёд.

Музыка зашлась перезвоном колокольчиков, и из золотого свечения появился человек в белой мантии и высоком колпаке с золотым набалдашником. Он — последняя формальность. Лик Совета, высшей силы и власти, перед всеми присутствующими.

Эдвард и Хелена взялись за руки. Ей показалось, что разряд прошёл сквозь кожу до локтя, а потом дрожь прокатилась по спине, но, может, всё из-за усиленных заклинанием слов священника, проносящихся над залом? От имени Совета Магии он брал на себя право и честь соединить их узами брака. Законный, официальный союз. Все внимали речи, а Хелена, заворожённая, смотрела, как по венам на тыльной стороне ладони скользят бледные огоньки. Они протекли сквозь пальцы от неё к Эдварду, от него — к ней, а потом взмыли, скрутились спиралями — и рассыпались золотой пылью. Как магическое благословение. Пыльца оседала на головах и плечах, искрилась в воздухе. Хелена смотрела в лицо Эдварда сквозь эту дымку и улыбалась. Почти весело — и совсем искренне.

А он шагнул к ней и, не разжимая рук, поцеловал. По-настоящему. На глазах у всех. И в тот момент было не важно уже ничего: ни прошлое, которое хотелось забыть, ни будущее, которое покрывал смог, ни настоящее — это было не оно, это была иллюзия, искрящаяся фантазия, в которой Хелена смеялась, глядя на всех с высоты постамента; в которой кружевное обтягивающее платье сменилось лёгким и летящим — для бала. В этой фантазии люди улыбались и веселились, огни не гасли и музыка играла до глубокой ночи, а сама ночь сгорала в полном нежности пламени, что обращало в пепел всё, даже чувство вины, и рождало крошечную искру надежды, которую ничто уже не смогло бы погасить.

Эпилог

Собор снял помпезное сверкающее одеяние и теперь стоял строгий, величественный. Смотрел внимательно и взволнованно, десятками — уже не сотнями — глаз. Хелена чувствовала это, и каждый нерв был на пределе. Они следили, ждали. Они были бы рады, если бы она оступилась. Но не сегодня. Не сейчас. У неё в жизни не было момента важнее.

И не будет.

Так что пусть думают, что хотят. Это не имеет значения.

Хелена поднялась на постамент, в этот раз одна, обменялась взглядами со священником. Он прикрыл глаза, отвечая на безмолвный вопрос, и она опустилась на колени. Хотела поправить юбку, но пальцы не слушались, скользили по ткани. Секундная, никем не замеченная заминка, но щёки закололо, стыдный жар расплылся по плечам.

Она глубоко вдохнула и подняла глаза. Не важно. Всё не важно. Корона сверкала сталью, горела россыпью сапфиров, и один — самый большой и главный, королевский сапфир, осколок легендарной розы — венчал её, взирая на всех со своего почётного места в самом центре серебряного обруча.

Он ждал её так же, как она его.

Монотонная молитва на древнем языке заслонила все звуки. Гудела роем пчёл, усиливала дрожь. Воздух двигался, жил, забирался под кожу, и становилось до безумия страшно. Хелена зажмурилась, пытаясь прогнать наваждение, а когда раскрыла глаза — едва не вскрикнула. Звуки застыли в горле, а она, неподвижная, во все глаза смотрела в сторону, за белую мантию священника. Полупрозрачный силуэт следил за ней из дымки золотистого света, спокойный, с прищуром темно-синих глаз и кривоватой, но довольной улыбкой. «Всё хорошо, девочка. Так и должно быть», — кивнул он и растворился в дымке слёз.

Молитва умолкла.

Корона вырвалась из рук священника, взмыла и под заворожёнными взглядами опустилась Хелене на голову. Тяжёлая, холодная. И металл на ней ожил: втянул шипы и, опоясав голову, сошёлся на лбу острым концом.

И мир в этот момент вспыхнул, зажёгся новым ярчайшим светом, воскресая из пепла прошлой ночи, собираясь из осколков и всех бессильных слёз, — и вдохнул силу, какой Хелена не знала раньше.

Священник протянул руку, помогая подняться, и звучно, торжественно, под колокольный звон провозгласил:

«Её Величество Хелена Арт, королева Санаркса».

От автора

Спасибо, что дочитали до конца!

Пожалуйста, оставьте отзыв, расскажите, что вам понравилось, какие чувства вы испытали — и всё что угодно, что посчитаете нужным упомянуть. Автор очень ценит ваш отклик и внимание к работе!

Также, если вам не сложно, ответьте, пожалуйста, на «Очень важный опрос»: https://vk.com/topic-58371164_40949627 (Эти вопросы можно использовать для освещения в отзыве).

Третья часть, вероятнее всего, будет уже в следующем году.

Примечания

1

Глейдеры — редкие звери с золотистой шерстью, которые любят висеть на стволах и ветвях деревьев, как ленивцы. В «Пиросе» глейдер стал одной из причин знакомства Анны и Филиппа.

(обратно)

2

Жаккард — дорогостоящая ткань со своеобразным рельефный рисунком, который получается в результате сложного переплетения на плотной ткани, напоминает гобелен.

(обратно)

3

Брокат — тяжелая шелковая ткань, вышитая или вытканная золотыми или серебряными нитями.

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

Эпилог

От автора

*** Примечания ***