Убийство по французски [Мартин О`Брайен] (fb2) читать онлайн

Мартин О'Брайен Убийство по-французски

Часть первая

1

Озеро Калад, Салон-де-Витри, четверг

Они заглядывали сюда, на северный берег озера Калад, лежащего в лесистых холмах над Салон-де-Витри, в конце своего отпуска уже четыре лета. Это всегда было последней остановкой семьи, их последним ленчем перед аэропортом в Маринъяне и вечерним полетом домой. И когда бы они ни приходили сюда, на эту узкую полоску песка, им никогда не приходилось делить ее с кем-то еще. Быть может, лишь вдали, у эллингов в Салон-де-Витри, могла появиться россыпь парусов, но ничего ближе. Дорога представляла собой милю с лишним клочковатой травы и вросших в землю камней, которая, казалось, ведет в никуда и не обещает ничего, кроме страшной усталости, и отпугивала большинство людей.

Их было пятеро. Взрослые и трое детей. Как обычно, они приехали на машине из дома неподалеку от Куртезона, где проводили отпуск, часов в девять утра. И, как всегда в этот последний день своего отпуска, поели рано, чтобы у детей осталось время поиграть. На травянистой площадке выше линии берега в тени одинокой оливы они разложили закупленные в гастрономе в Салон-де-Витри хлеб, паштет, колбасу и сыр, поместив все это на коврике, где вскоре остались хлебные крошки, смятая оберточная бумага, пустые бутылки от оранжина и пластиковая vrac^[1] от местного розового вина.

Теперь мужчина дремал в низком шезлонге — в носках и сандалетах, рубашка расстегнута, руки на животе. Позади в тени от оливы его жена читала книгу, неторопливо курила, переворачивая последние несколько страниц, дети бегали по берегу и в зарослях деревьев. Вокруг них по-летнему непрерывно пели цикады, перебегали от камня к камню ящерицы, и полуденное солнце мерцающим столбом лежало на поверхности воды.

— Папа! Папа!

Голос донесся из местечка, отделяющего их бухточку от ее меньшей по размеру каменистой соседки. Его двенадцатилетняя дочка, Мэнди.

— Пап, я не вижу Джулии. — В ее голосе явно слышался испуг.

Мужчина мгновенно открыл глаза и вскочил на ноги. Он внезапно ощутил жар, ноги показались ватными. Просыпаясь, он сделал несколько неуверенных шагов, чтобы восстановить равновесие и прийти в себя.

Под оливой женщина закрыла книгу и сняла солнечные очки.

— В чем дело? Что случилось?

— Это Джули... Что-то там...

Мужчина прикрыл рукой глаза и посмотрел в сторону клочка земли, где стояла Мэнди.

Она показывала рукой на надувной матрас, который покачивался на воде метрах в тридцати от берега.

Их девятилетний сын Нед вышел из зарослей и присоединился к ней.

— Господи, — прошептал мужчина, и кровь застыла в его жилах.

Его жена быстро развернулась, вглядываясь в заросли.

—Джули! — коротко и отрывисто крикнула она. И тут же, отбросив сигарету и положив книгу, вскочила: — Джуууууу-лиииии!

Крик был долгим и полным надежды, но при этом каким-то неуверенным.

— Она играла с надувным матрасом, — убитым голосом произнес мужчина. — Когда я смотрел в последний раз... Вон там. На берегу. Я сказал ей, чтобы она не...

Он заметил детские нарукавники, словно красные яблочки на песчаной простыне берега. Удушливый страх сжал сердце. Он понял, где она.

С колотящимся сердцем он побежал к берегу, начал стаскивать носки и сандалии, прыгая то на одной ноге, то на другой и проклиная себя за медлительность. Уже через секунду он, срывая рубашку, несся через мелководье по твердым скользким камням, которые двигались под ногами, раня ему ступни. В мгновение ока он оказался на глубине, заработал руками, выпихивая себя на поверхность, чтобы сделать вдох и определить, где находится надувной матрас.

— Папочка! Папочка! — слышал он крики детей, но в мозгу билась только одна мысль — сколько времени? Сколько времени она не на матрасе? Сколько времени она под водой?

Молотя руками по воде, с рвущимся из груди сердцем он доплыл до матраса, ухватился за него, глубоко вздохнул и стал смотреть вниз, удерживая матрас так, чтобы он закрывал солнце, — это позволяло лучше видеть на глубине.

Ничего. Он не видел ничего.

Набрал воздуха и нырнул, погружаясь в холодную желтоватую пучину. Открыл глаза, но увидел только пыльно-коричневую массу, которую прорезали струи солнечного света, а ниже — покачивающиеся концы каких-то растений.

Но больше ничего. Нет Джули.

Он выскочил на поверхность, снова наполнил легкие воздухом и нырнул второй раз, пробираясь глубже в сумрак, ощущая, как вода при каждом гребке струится сквозь пальцы, скользит по рукам и плечам. В чем она была одета? Какого цвета?

Но по-прежнему ничего. Ничего...

Когда он во второй раз всплыл наверх, задыхаясь, с гудящей головой, матрас волной отогнало в сторону. Перебирая ногами, он резко развернулся в воде, сделал полный круг, стараясь удержать дыхание, ругая себя за то, что не так силен, не так вынослив. Мимо него плыл берег озера. Задержав дыхание, он снова нырнул.

И тут... «О Боже, нет...»

Заработав ногами, чтобы всплыть, на глубине футов десяти он почувствовал, что где-то во мраке справа его нога толкнула что-то массивное, что-то плавающее в массе воды... Повернувшись, он увидел смутный белый силуэт, который уплывал во тьму, из поля видимости, в недосягаемость.

Но у него больше не было воздуха, грудь жгло огнем. Он должен был всплыть. Вырвавшись на солнечный свет, он лишь с шумом выпустил воздух из легких, глотнул новую порцию и снова ушел под воду, да так быстро, что вода, пройдя через ноздри, заполнила рот. Он выплюнул ее и почувствовал, что за водой, поднявшись к горлу, последовали остатки ленча, образовавшие в воде облачко крошек. Ощутил в горле жгучую кислую резь. Но воздух еще оставался, совсем немного...

«О Боже... о, пожалуйста, Боже, не дай случиться, чтобы это была...» Он стал молиться, забираясь все глубже.

Но вот и она. Появилась внезапно. Из ниоткуда. Прямо рядом с ним. Опущенная голова, клубящиеся вокруг нее волосы...

«...О Боже. Джули...»

И он схватил ее, оттолкнулся ногами и потянул наверх.

Но еще не добравшись до поверхности, понял — что-то не так... Что-то не так, как должно быть. На теле не было купальника. Она его сняла? И плоть, которую он прижимал руками к груди, собиралась складками, будто кожа у молодого тюленя. Словно ее было больше, чем нужно. Раздутая. Скользкая. Чем ближе поверхность, тем она казалась крупнее и тяжелее, чем шестилетняя Джули.

В глаза неожиданно ударил солнечный свет. Он всплыл лицом в сторону озера, потом развернулся к берегу и повлек ее за собой...

И там, метрах в тридцати от себя, увидел стоящих...

Четверых. На берегу. Не троих. Четверых. Свою жену, Неда, Мэнди... и Джули, их младшую. Все махали ему. Никому из них не было видно, что у него в руках.

— Она была в лесу, — услышал он разнесшийся над водой крик жены. — С ней все в порядке, она здесь... Она играла в лесу.

И только в этот момент мужчина понял, что тело в его руках, тело, которое он выудил в глубинах озера Калад, не его дочь.

2

Марсель, понедельник

Даниель Жако сложил ладони лодочкой и плеснул водой себе на лицо. Оперся руками на края раковины и посмотрелся в зеркало. Длинные пряди черных волос прилипли к щекам, с подбородка капает вода...

«Мне нужна круглая резинка», — рассеянно подумал он, словно не о чем больше было думать утром первого понедельника мая.

Круглая резинка. Круглая резинка... Где-то он видел одну, точно. Ту, которой пользовался накануне. Но куда он ее положил? Даниель оглядел ванную комнату, маленькое помещеньице со скошенным потолком, примостившееся под скатом крыши, так что надо наклонять голову. Единственное окно выходило на черепичные крыши, крашеные стены ярко освещались далеким отблеском мерцающей поверхности моря в Старом порту.

Ничего. Он не находил ее нигде.

Жако утер лицо вчерашней тенниской и забросил ее в плетеную корзину под раковиной. Круглая резинка, круглая резинка... Иногда, в крайнем случае, он пользовался ниткой. Но это хуже круглой резинки. Она ему нужна, и Жако вернулся в спальню, чтобы поискать.

Комната утопала в солнечном свете, звуки утренней улицы доносились с рю Кэссери, напоминая жаркое бормотание. Вдруг в одно мгновение поиски круглой резинки были забыты. Что-то было не так, что-то не на месте. Он попытался понять, что в комнате переменилось. И вдруг понял. Не заметил прошлой ночью. Она забрала занавески — большой кусок муслина, который покрасила в синий цвет и повесила над ламбрекенами так, чтобы материя спадала складками на голый деревянный пол. Занавески. Она забрала занавески.

Жако надел на себя то, в чем был вчера, за исключением тенниски, которую использовал как полотенце. Он еще немного поискал, чем бы подвязать волосы. И в ванной ничего.

 На кухне он открывал выдвижные ящики, перебирая содержимое, передвигал банки на полках, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь подходящего. Безрезультатно.

Потом рядом с кухонной дверью, под своей служебной «береттой» и кобурой, он увидел корреспонденцию — пачку рекламных проспектов, счета, открытку от Шома, приятеля Бонн, проводящего отпуск на Таити, — которую он внес в квартиру прошлой ночью. Все это было перевязано толстой круглой резинкой. Он снял ее, собрал волосы в хвост. Потом пристегнул к ремню кобуру, надел куртку и запер за собой дверь квартиры.

Перескакивая через ступеньку, проведя пальцами по деревянным перилам, шаркая ботинками по истертому камню, Жако миновал два пролета, отделяющие его от первого этажа, прошел крытым черепицей коридором к двери вдовы Фораке и постучал.

Дверь открылась, когда он еще не успел опустить руку.

— Спасибо, — произнес он, вручая мадам Фораке кастрюлю, которую она оставила у него под дверью прошлой ночью, и тарелку, которой посудина была накрыта.

Старая консьержка приняла и то и другое. Взяв тарелку двумя пальцами и заглянув в кастрюлю, кивнула.

— Кролик, — пояснила она, глядя на Жако накрашенными глазами из-под черного берета, как делала всегда, разговаривая с кем-то. — Тот мужчина из tabac^[2]. У его сына небольшой земельный участок где-то за Обанем.

— Было вкусно, — улыбнулся Жако.

Он не покривил душой. Кролик был жирный и мясистый, но уже остывший к тому времени, когда он вернулся домой. Пока обходил опустевшую квартиру, привыкая к ней, жаркое разогревалось на плите.

Он отсутствовал всего лишь одну ночь. Но Бонн ушла. Ничего от нее не осталось. Одежда из гардероба за дверью спальни и комодов под окнами, ее обувь, туалетные принадлежности, кассеты и диски, фотографии, книги и всякие глупые мелочи, которые она купила для их квартиры на втором этаже над мастерской старого сапожника, — она забрала все. Все, на что могла претендовать, и кое-что, на что не могла. Кругом было пусто, словно Бони никогда здесь и не было. Интересно, сколько времени у нее ушло на это, как давно она планировала уход? Должно быть, подыскала себе местечко, не ставя его в известность. Все, что ей было нужно, — это пара чемоданов и квартира, где жить.

— Она уехала в полдень. — Мадам Фораке стала рассказывать Жако все, что ей известно, не спрашивая, хочет он слушать или нет. Она бы сообщила ему еще прошлой ночью, если бы он не пришел так поздно. Мадам Фораке указала на лестницу пустой кастрюлей. — Сначала я увидела мужчин, которые ходили вверх-вниз, таская сумки и всякую всячину. Коробки и тому подобное. Сказали, что она съезжает. Это у них заняло не больше часа. Погрузили все в фургон и уехали...

— Вы ее видели? — тихо спросил Жако. Мадам Фораке покачала головой:

— Она все время была наверху. Оставила ключ здесь на столе, когда я задремала.

— Что ж, спасибо за кролика, — вздохнул Жако. — Было очень любезно с вашей стороны вспомнить обо мне.

— Она что-нибудь оставила?

— Немного. — Жако попытался улыбнуться. — Кое-что. — Он повернулся, чтобы уйти.

Мадам Фораке смотрела, как он идет по коридору. Волосы, подумала она, когда он что-нибудь сделает с волосами? Слишком длинные. И эти ботинки! Острые носы. Он когда-нибудь пожалеет о них.

— Она была нехорошей, Жако! — крикнула мадам Фораке, когда он открыл дверь. — Нехорошей. Вам лучше без нее, поверьте мне.

— Вы всегда говорите мне это, Grand'maman. Быть может, на этот раз вы правы.

С этими словами старший инспектор Даниель Жако окунулся в ослепительное сияние марсельского утра.

3

Бони. Бонн Мило.

Узкий небесно-голубой жакет и расклешенная юбка с будто подмигивающей складочкой. Серебряные крылышки на лацканах и маленькая авиационная шапочка, пришпиленная к темному локону.

Жако помнил каждую деталь. Рейс номер 427 из аэропорта Шарль де Голль на Джибути с посадкой в Мариньяне, Марсель. «Эр Франс». Воскресная ночь. Последний рейс. Два года выпадает на июль. Самолет битком набит, но она поймала его взгляд, когда давала инструктаж по безопасности, дергая ленты спасательного жилета. Ее глаза словно говорили: «Надеюсь, ты обратил внимание...»

Он удивился, увидев, как она идет по служебному проходу в Мариньяне, где он сошел, еще больше удивился, обнаружив ее стоящей у такси, хотя она намного опередила его. Жако заметил ее из вестибюля, где задержался, чтобы купить сигарет. Пока он стоял у прилавка, мимо нее проехало полдюжины машин, но она все качала головой. Подумал, ждет кого-то. Он вышел наружу. А она и впрямь ждала. Его. Они сели в подошедшую машину.

— Я не работаю по вечерам в воскресенье, — сообщила Бонн. — На рейсе до Джибути. По воскресеньям.

Это заставило его улыбнуться.

Он попросил таксиста высадить их у «Ше-Пир» на Ле Панье. Столик в такой поздний час они получили только потому, что это был он. Жако. Еще не доели, когда Бонн, глядя на него поверх бокала вина, призналась, что очень устала и не в силах стаскивать с себя чулки. Вот так и началось. Из-за того, что она не работала тем воскресным вечером.

В ту первую ночь после «Ше-Пир» она привезла его в гостиницу «Меркюр» на набережной Ке-де-Бельж. И после этого каждый раз, когда бывала пролетом и оставалась на ночь, предварительно звонила ему из аэропорта Шарль де Голль, и они встречались в этой гостинице. Гостиница «Меркюр», пятый этаж. Где останавливаются экипажи «Эр Франс». Где Жако понемногу влюбился. И она, думал он, влюбилась в него.

Бони нравилось, что его знали и узнавали. Жако почти сразу обратил на это внимание. Когда кто-нибудь смотрел на него особым образом, уступал дорогу, приветственно кивал, она крепче сжимала его руку, давая понять, что он принадлежит ей. Вся будто светилась, когда люди останавливались, чтобы пожать руку, или предлагали ему выпить с ними. Даже по прошествии времени. Знаменитость. Вот что возбуждало Бони. Его прошлое. То, что он совершил на игровом поле столько лет назад. В синей рубашке с вышитым золотом значком. Победный рывок. Против англичан. Столько времени прошло, а люди все еще помнят. «Хвост» на голове. Замедленная съемка. Признательные улыбки. Никакого отношения к полиции — работе, которой он сейчас занимается. Хотя Бони нравится привлекательность профессии, ее суровость и то, как Жако знает свой город.

Через три месяца после того памятного рейса из Парижа Бони перебралась в Марсель и переехала к нему в квартиру на Мулен, верхний этаж, под неодобрительные взгляды мадам Фораке. Конечно, они не собирались устанавливать отношения, эти две женщины. Запахи супов вдовы, аппетитно булькающих на ее территории, вонь ее сигарок, спущенные чулки, слишком тяжелая тушь, опускающая книзу ее ресницы, и яркие озерца румян на щеках... То, как она, расслышав шаги в коридоре, выглядывала из-за застекленных дверей conciergerie^[3] и неизменно приветствовала его: «Жако, са va?^[4] Хотите супа?» — но никогда не сказала Бони больше, чем «мадемуазель», с легким кивком. Нет, этим двоим никогда не поладить.

Сначала в Марселе Бони работала в офисе наземной службы «Эр Франс» на Канебьер в центре города, но вскоре снова стала летать, в двадцать семь лет. Теперь старшей стюардессой. Трансатлантические перелеты из Марселя в Нью-Йорк, Бостон, Лос-Анджелес. Туда и обратно. Шесть дней в полете, от двери до двери, четыре дня перерыв. Жако это было не по душе. Неделя ползла медленно, а четыре дня пролетали незаметно. Но Бони, которая, казалось, была не против такого распорядка, взлетала по лестнице, нагруженная пакетами с Пятой авеню и Родео-драйв, с четырьмя сотнями «Житана» без фильтра для него, с бутылочкой хорошего коньяка. И ее улыбка, и эти теплые душистые объятия, и — первое время — ее жадные руки, сбрасывающие униформу, тянущие его через сумки и свертки в спальню, или на диван, или на маленький балкон, когда достаточно тепло. Это было всем для Бони. Отъезд и возвращение. Пыл и страсть, связанные с этим.

Но однажды, когда Бони была в отъезде, а Жако находился в «Новотеле», чтобы проверить факт мошенничества с кредитными картами, о котором сообщила дирекция гостиницы, он увидел, как она выходит из бара — не одна. Проследил, как Бони миновала вестибюль и вошла вместе со спутником в лифт. Если бы Жако сидел в офисе, он ни за что не увидел бы ее. Но он увидел. Поймал с поличным в тот момент, когда она должна была подавать ленч где-то на высоте тридцати пяти тысяч футов над Атлантикой. Это по-настоящему ранило Жако. Обман в той же степени, что и неверность. Но он ничего не сказал. Она была младше его почти на двадцать лет. Ну и что? Пусть сходит на сторону! Кто этого не делал? Пока они жили вместе, он сам был очень близок к этому. Правда, он не переступил черту. А вот Бони...

На какое-то время Жако убедил себя, что не против ее проделок. Это же несерьезно. Бони по-прежнему любит его. Но потом, немного позже, они ссорились из-за мелочи: мол, она постоянно оставляет след от чашки с кофе на подоконнике в ванной и никогда не вытирает его, оставляя работу Жако, и это неуважение. И прежде чем он смог остановиться, у него вырвалось то, о чем он должен был молчать. Что видел ее в «Новотеле». Для красного словца добавил что-то язвительное о ее последнем прилете из Парижа и неучастии в рейсе на Джибути. Она посмотрела на него сначала удивленно, потом с жалостью и выбежала из квартиры.

Спустя шесть дней она вернулась в слезах, загорелая и печальная, И он простил ее, и они закрепили это под звездами на балконе.

Затем, не прошло и полгода, Бони забеременела и ее вырвало прямо в таз, в котором он только что мыл лицо. Для Жако это было искренней удивительной радостью. Отцовство. Он шел на работу в то утро, когда она сообщила ему об этом, пританцовывая и весело насвистывая. Но на третьем месяце у Бони случился выкидыш. Грязное пятно на простыне и мягкая улыбка на ее бледном лице. В глазах ни слезинки. И он понял, стоя на коленях у кровати, понял со всей определенностью, что она испытывает облегчение. Понял и то, что ребенок, которого она потеряла, не его.

Теперь, думал Жако, бредя по аллеям Ле-Панье, теперь, похоже, Бони ушла навсегда.

4

Ив Гимпье, высокий сухощавый сутуловатый шеф марсельской уголовной полиции, отвернулся от окна, когда Жако постучал и вошел в кабинет.

Под рубашкой в кремовую полоску у Гимпье виднелась майка с короткими рукавами. Ослабленный узел галстука не полностью скрывал пуговицу у воротничка. Его волосы представляли собой серо-белую смесь, зачесанную назад от высокого лба расческой с редкими зубьями. Глаза голубые, их края немного опущены вниз, губы тонкие, как щепки, щеки длинные и впалые. Босс. Мужчина с большой буквы. Он мог выглядеть так, словно его выдавили из тюбика, но Жако знал, что Гимпье умеет держать себя в руках. Еще бы — тридцать лет в полиции и только последние четыре года за столом.

Гимпье кивнул на стул, и Жако сел. Гимпье остался стоять, руки в карманах, и смотрел вниз на улицу, где грохотал отбойный молоток. Дрожащие руки были причиной, по которой он оказался за столом.

— Слышал? — начал Гимпье, стоя спиной к Жако.

— Что слышал?

— Рулли. Сломал ногу. Все как надо.

Жако прикрыл глаза. Затем открыл их.

— Когда?

— В субботу.

— Как?

— Как ты думаешь?

— Где он?

— Осмысливает случившееся. Тебе стоит проведать его.

Жако кивнул.

— Что-нибудь вырисовывается с телом? — продолжил Гимпье.

Тело. Именно по этой причине Жако уезжал из города. Не было особой нужды ехать, но оставаться дома не хотелось. Бони вернулась домой в пятницу вечером, все еще в униформе, и они начали прямо у дверей. Как это и случалось в последние несколько недель. Язвительные слова, укоры. По мелочам. Затем тяжкое молчание. Хождение по квартире подобно теням, не произнося ни слова.

Поездка на север развеяла его. Меловые утесы, пустое извилистое шоссе, высокое синее небо и баюкающие ритмы сальсы в исполнении Стэна Гетса и Жоао Жильберто... А потом в Эксе компания старого друга Дежарта из далекого прошлого. Он приехал прямо к ленчу, местечко неподалеку от Кур-Мирабо, и они поболтали о былом. Потом он осмотрел тело и отметил татуировку — одиннадцать букв красного, синего и зеленого цветов, изящно выписанных и наколотых на кожу в верхней внутренней части бедра. Татуировка и рубцы, которыми крест-накрест исполосованы ее ягодицы и верхняя часть ног... Красные полосы под воздействием воды превратились в пересекающиеся черные линии. Третье тело, обнаруженное ими за три месяца.

— Как они и говорили, — пожал плечами Жако. — Ничего. Кроме татуировки. Мы проверяем отпечатки пальцев и заявления о пропавших людях. Что-нибудь выплывет, если она из местных или стоит на учете.

Гимпье отвернулся от окна, отодвинул стул и сел.

— Как долго она пробыла в воде? — спросил он, вытянув ноги и сцепив руки на затылке.

— По словам ребят Дежарта, неделю — десять дней.

— Ее утопили или сбросили в воду?

— Они полностью уверены, что ее утопили. Свежая вода в легких... ни капли соли, хлорки или фтора.

Гимпье глубоко вздохнул, посмотрел на потолок, потом на Жако.

— Подъезд к озеру?

— Непростой. В Салон-де-Витри имеется судоподъемный эллинг, но в это время года вокруг много людей. Ресторан, яхт-школа, кемпинг. Ему ни за что не удалось бы. И там нет течения, которое могло бы снести тело. По крайней мере три километра до берега, где ее нашли.

— Какие-нибудь еще возможные места?

— Остальная часть берега покрыта довольно густыми зарослями. Примерно десятиметровый берег по всей окружности труднодоступен. Чересчур трудно было бы нести ее или тащить через все это. Другое дело отмель. Я вчера сходил, мы с Дежартом там осмотрелись. От дороги шел след. Там трудно пройти, но возможно.

— Значит, местность преступнику знакома?

Жако пожал плечами:

— Не обязательно. Он просто мог ее предварительно разведать. Там довольно безлюдно.

Гимпье кивнул.

— Чья это земля?

— Одного фермера по имени Прудом.

— На него что-нибудь есть?

— Ничего. В любом случае он слишком стар — что-то около восьмидесяти. Может, и за восемьдесят.

— Семья? Работники?

— По словам Дежарта, все учтено.

— Что-нибудь на тропе? На берегу? Отпечатки протекторов? Следы?

— Ничего. Дождей там в прошлом месяце не было.

— Кто ее нашел?

— Один англичанин. Остановился там с семьей.

В глазах Гимпье мелькнул интерес.

— Он не может быть как-то замешан?

Жако покачал головой.

— Когда тело попало в озеро, они находились в загородном доме в предместьях Оранжа. Местечко называется Куртезон. Дежарт проверил их рассказ, все сошлось.

— Жертва была напичкана наркотиками?

— Они еще ждут результатов анализов, чтобы это подтвердить, но Дежарт полагает, что если и была, то начала приходить в себя. Поняла, что происходит, и попыталась сопротивляться.

— И откуда же он это взял?

— У нее под двумя ногтями обнаружены следы черной резиновой ткани. Фактически губчатой. Неопрен. Похоже, наш парень был одет в костюм для подводного плавания.

— Там вода по ночам делается холодной, — задумчиво проговорил Гимпье. — Секс?

— Трудно сказать. Опять же придется ждать отчета. Но ее избили.

Гимпье вопросительно посмотрел на него.

— Выпороли, — пояснил Жако. — Что касается татуировки, Дежарт считает, что это может быть связано с родом деятельности.

— Проститутка?

— Похоже на то.

— А другие жертвы? Они не были шлюхами?

— Нет, насколько мы смогли установить.

— Какая-нибудь одежда? Украшения? Что-нибудь возле нее?

В последнем вопросе прозвучала надежда. Нужно хоть что-нибудь.

Жако покачал головой:

— Ничего. Ни часов, ни колец. Ничего, с чем можно работать.

— И что ты по этому поводу думаешь?

— Определенно похоже на тот же почерк. Молодая женщина. Голая. Утоплена. Повреждения кожного покрова по линии волос, образовавшиеся, когда он оттягивал назад ее голову. Кровоподтек между лопатками, как у других, соответствует тому, что жертву придавливали к земле. Наверняка мы будем знать, когда получим результаты вскрытия.

Гимпье кивнул.

— Итак, Даниель, что дальше?

— Посмотрим, что дадут статисты. Это для начала. И поработаем по татуировке.

— Можешь не говорить. Изображено сердце?

— Три слова. Le Vieux Port.^[5] Как своего рода вывеска.

Гимпье хмыкнул.

— Это заставляет тебя думать, что она здешняя?

— Мне кажется, на это вполне можно ставить.

Гимпье наклонился вперед, потянулся через стол и принялся листать досье.

— Поскольку Рулли вышел из строя, я дам тебе Гасталя. Введи его в курс дела.

— Гасталя? Из Тулона? — Жако встречался с ним. Он похож на маленькую жирную рыбу-луну вроде той, что свисает с потолка в «Ше-Пир». Примерно на год младше, возможно, в том же звании, но Жако на пару лет больше служит в полиции. — Разве он не в отделе по наркотикам?

— Был до конца месяца. Сейчас в свободном полете... — Гимпье отодвинул досье и стал барабанить пальцами по столу. Так он скрывал их дрожание. — Он уже некоторое время подвизается в отделе нравов. Но тебе понадобится помощь, а кроме этого парня, у меня пока никого нет. — Гимпье быстро посмотрел на Жако. — Но не позволяй ему садиться тебе на шею. Как я слышал, с ним работать непросто.

Жако кивнул и встал.

— Я буду котеночком.

— И сходи навести Рулли. Передай мои наилучшие пожелания, но скажи, чтобы цветов не ждал. Он уже слишком стар играть в футбол.

— В регби. И ему всего тридцать пять.

— Именно. Посмотри, до чего это довело. Нога в гипсе, а расследование на полпути.

— Давайте надеяться, что мы ушли немного дальше.

5

Они похожи, думала Джилли, на веселый, немного странный эскорт, провожающий их к дому. Пристроившись на носу «Анемоны» — голые загорелые ноги свободно свисают вниз, руки вцепились в покрытый солью леер, кобальтовая вода плещется и шипит вдоль борта, — Джилли Холфорд наблюдала за тремя дельфинами, которые подпрыгивали и ныряли совсем рядом, демонстрируя скорость и изящество. Их длинные изогнутые тела ворочались и мерцали в глубине. В следующую минуту они выскакивали на поверхность, их спинные плавники разрезали воду, лоснящиеся горбатые спины сверкали в лучах утреннего солнца. Порой они подплывали так близко, что казалось, протяни она ногу, и удастся коснуться их, прежде чем они юркнут в сторону.

Тим, он стоял за штурвалом, увидел их первым и крикнул, чтобы Ральф и Джилли поднялись на палубу посмотреть. Его брат, все еще обиженный, остался в каюте со своими картами, прокладывая окончательный курс к Марселю, а Джилли поднялась, пробралась на бак и уселась там. Свежий западный бриз, наполняя паруса «Анемоны», теребил ее тенниску и раздувал карманы шорт. Это были не первые дельфины, которых они встречали во время долгого трудного путешествия, но Джилли ощущала в их присутствии что-то волнующее и приятное. Они словно говорили: «Ты уже неподалеку от дома, и мы рады тебя видеть. Давай покажем дорогу».

Поначалу это было прекрасное плавание. Их только двое, Ральф и она. Они шли под парусами на север от Гренады, через острова к Антигуа. Когда они познакомились, Джилли обслуживала столики в ресторане на пристани в Сент-Джордже. Он забрел туда однажды вечером — в рваных шортах и старой тенниске, с взъерошенными волосами. Она обратила внимание, улыбка — широкая, медленная. Он занял столик у бара, заказал пиво и филе окуня. Когда кухни закрылись, Ральф все еще сидел за столом, и, по его приглашению, она присоединилась к нему, чтобы чего-нибудь выпить. Он спросил, откуда Джилли родом, что делает в Гренаде, выразил сочувствие, когда девушка рассказала ему о родителях, которых убил пьяный водитель, и понимающе кивал, когда пыталась объяснить, как нужно ей время, чтобы передохнуть, попутешествовать, залечить горе. Через полгода начнется учеба в университете, будет новая жизнь. А до тех пор...

Когда ресторан закрылся, Ральф подождал, пока Джилли возьмет свою сумку, и они переместились в другой бар на пристани и заказали по маленькой порции рома. С медленной улыбкой на губах, касаясь коленом ее ноги, он сказал, что ему очень нравится ее золотисто-каштановая копна волос, нос в веснушках. Спросил о топазовых бусах, которые очень шли к ее небесно-голубым глазам.

Согретая вниманием, прикосновением его колена, Джилли поинтересовалась, чем он занимается, откуда приехал, куда направляется.

— Подыскиваю команду, — ответил Ральф, — буду стоять в Гренаде довольно долго для пополнения припасов на яхте «Анемона». Потом пойду к островам и дальше через Атлантику. А ты ходила под парусами? Разбираешься ли в судах? Быть может, захочешь присоединиться?

Через два часа, когда они голые, прижавшись друг к другу, лежали на палубе «Анемоны» под подмигивавшими им звездами, среди отражающихся в воде мерцающих огней Сент-Джорджа, Джилли сказала: «Да». На следующий день она рассчиталась на работе, а через три дня они подняли парус и, лавируя среди островов, направились к Антигуа, где Ральф должен был подобрать младшего брата.

— Тебе понравится Тим, — говорил ей Ральф. — Он полгода болтался по Южной Америке и теперь направляется домой. Дополнительная пара рук в путешествии не помешает.

В этом-то и проблема. Тим действительно понравился Джилли. Даже очень. Молодой, словно более свежая копия Ральфа, который вдруг стал не так хорош рядом с младшим братом. Оказавшись на борту яхты, Тим взял на себя все заботы по судну, чем он никогда прежде не занимался и что Джилли не особенно нравилось.

Они находились в двух днях от Азорских островов по пути к Марселю, когда Ральф узнал, что происходит. Увидел, как Тим кивком позвал Джилли спуститься в каюту, а через несколько минут последовал за ней. Когда Ральф подошел к ним после того, как они вернулись на палубу и Тим пытался отнекиваться, Джилли прервала его и сказала: «Да, вот так, это правда. К этому все и шло, и если тебе не по душе, можешь развернуться к Сан-Мигуэлю и там меня высадить, ну и найти на пристани кого-нибудь еще». Но Ральф ничего этого не сделал и, сжав губы, продолжил плавание.

А потом разразился шторм.

Ральф знал наверняка, что он приближается. Джилли и Тим — нет. Пока не заметили усиливавшуюся зыбь за кормой, пока холодный ветер, срывающийся с вершин волн, не начал ерошить их волосы и лизать их голые ноги. Первые пробные капли дождя из-под среза черных туч, клубящихся над ними, заставили голубков проснуться, облили холодом и подтвердили, что шторм начался.

Порывы ветра несли их на северо-восток, заставляя работать изо всех сил, все время проводить на палубе, крепко связавшись тросами. К тому времени, когда яхту подхватил и понес шторм, они находились всего в дне плавания от Гибралтара.

Джилли попросила, чтобы ее высадили там, но Ральф продолжал вести яхту, не обращая на нее внимания.

— Идти в Гибралтар не имеет смысла, — сказал он, — место назначения — Марсель.

Когда Тим согласился с его решением, Джилли запретила ему приближаться к своей каюте и выбросила из головы обоих братьев. Они каждый по-своему хорошие, ей нравились оба, и она не хотела ранить их чувств, но...

И вот, находясь всего в одном дне от Марселя, Джилли наблюдала за дельфинами, которые резвились всего в нескольких дюймах от ее ног. «Они приведут меня домой», — решила она и почувствовала, как впереди, за голубой водой, ее манит будущее.

В следующий момент ветер переменил направление, паруса дернулись, и «Анемону» бросило на правый борт. Яхта носом рассекла волну, и душ из холодной морской воды ударил ей между ног, плеснул в лицо, перехватил дыхание. С радостным хохотом Джилли выпустила из рук леер, откинула назад подстриженные просоленные волосы и подставила лицо солнцу.

6

Рэссак предпочитал машины, которые не привлекают внимания. Коричневые, серые. Что-нибудь темно-синее или зеленое. И всегда немытые. Забрызганные грязью по бокам, с пыльными стеклами. «Ситроены», «пежо», парочка старых «рено», битый внедорожник «тойота», который походил на «ниссан». Именно такие машины нужны, чтобы проехать по городу, оставшись незамеченным, наведаться на стройку, заскочить к подрядчику или поставщику без всякой огласки. Все они зарегистрированы на компанию «Рэссак и братья» и содержались в полудюжине потайных мест по всему Марселю. Конечно, имелся и «бентли», запрятанный в его гараже, но Рэссак пользовался им только для длительных поездок. В Лион или Париж. Или по дороге вдоль побережья, ведущей в Италию. Если надо было ехать куда-то еще, Рэссак предпочитал семейные автомобили с закрытыми кузовами.

И он всегда садился спереди. Рядом с шофером, Кушо. Никогда на заднем сиденье.

В тот понедельник утром Кушо пригнал семилетний «рено» — царапина на боку, проволочная вешалка вместо антенны, хромированные обводы вокруг окон испещрены ржавчиной.

Спускаясь по лестнице из дома и разворачивая конфету, Рэссак увидел, как открылась дверь со стороны водителя и Кушо начал вылезать из машины — плечи обтянуты черной тенниской, на руках и шее бугрятся мышцы.

Рэссак махнул конфетой, поймал взгляд мужчины, и Кушо уселся на свое место. Слишком много занимается с тяжестями, подумал Рэссак, обходя машину и направляясь к пассажирской двери, чересчур много внимания красоте тела. Компенсация, предположил он, слабому подбородку, тупым черным глазам, засевшим над выпирающими надбровьями, и этим смешным детским зубкам, торчащим из влажных розовых десен, — частям тела, с которыми Кушо ничего поделать не мог. По крайней мере, размышлял Рэссак, его мышцы имеют применение. Не говоря уже о других многогранных способностях.

— Куда, мсье? — поинтересовался Кушо, когда они выехали за ворота и повернули на дорогу, которая уходила от побережья и поднималась за Кассисом в гору.

— В Марсель. И убери безделушку.

— Конечно, мсье. — Кушо не нужно было объяснять, какую именно безделушку имел в виду Рэссак. Он отвязал от зеркала четки и положил их в нагрудный карман, прижав бусины ладонью к сердцу. — В какое-то определенное место?

Рэссак доел конфету, смял обертку и бросил на пол.

— В «Софитель», — буркнул он, устраиваясь поудобнее.

С машинами, которыми он пользовался, была единственная проблема. Размеры. При росте больше шести футов он не знал, куда девать ноги. Несколько минут повозившись на сиденье, Рэссак нашел удобное положение, потом подался вперед и направил поток воздуха из вентилятора на себя. Это ничего не меняло. Кондиционер тоже был барахло.

Звонок раздался, когда Кушо повернул на Д559, старую второстепенную дорогу, ведущую к Марселю. Рэссак вытащил телефон из внутреннего кармана и открыл крышку.

Он ничего не говорил, только слушал. Наконец спросил:

— Когда он вышел из Аккры? — Кивнул. — Через какое время придет сюда? — Опять молчание. — А другая молодая дама? Сильвьен? — Рэссак улыбнулся. — Хорошо. Правильно. Бар в «Софителе» примерно в двенадцать тридцать.

Рэссак захлопнул мобильник и сунул в карман. Минуту-две смотрел вперед, потом заметил, что по сторонам мелькают деревья.

— Ты гонишь, — обронил он.

Кушо послушно сбросил газ, и Рэссак ощутил, как машина поехала медленнее. Нет смысла совсем останавливаться, подумал он и уселся поудобнее.

Пока все новости хорошие. По словам Карно, судно в пути. Вышло в море четыре — может, пять дней назад. Все нужные люди ждут на своих местах. За все отвечает Карно, его человек в Марселе. Карно и одна из тех маленьких удач, которые выпадают, когда их меньше всего ждешь, как лучик солнца на покрытом тучами небе. Обычно какие-нибудь пикантные слабости, которые заставляют их жертвы раскрываться, сильно облегчали жизнь Рэссака. Снова и снова сотни людей просто просили, чтобы им нанесли удар. Порой это бывало связано с сексом, или с жадностью, или с долгом, или с любовью, или с ненавистью. Эмоции, которым дали волю. Жизнь выходит из-под контроля, изолируя их от стада. Делая уязвимыми.

Какова бы ни была причина, это всегда доводит до глупости. И слабости. У Рэссака был нюх на слабость. Более эффективный, чем дуло пистолета, приставленного к виску. Вроде строительного инспектора, который любил ставить на скачках деньги других людей. Либо парней из профсоюзов с их большими животами и уик-эндами на Корсике, которые хотели быть уверенными, что за них будут голосовать. Или таможенники в Тулоне, которым захотелось проводить семейные праздники на Мартинике, или новенький здесь, в Марселе, которого подцепил Карно, женатый мужчина, неровно дышащий к мальчикам. Даже полицейские. Можно подобраться и к ним. И как только один из них у тебя в кармане... что ж, тогда ты получаешь хорошую фору в игре. Как тот коп из Тулона или другой, в Ла-Сьота. Немного потребовалось времени, терпения, настойчивости. Как говаривала его старая маман, неправильно цитируя Ришелье, человеческий порок — это всего лишь дело времени.

А вот теперь де Котиньи — собственной персоной. Сам де Котиньи. Рэссак не мог поверить в удачу. И все благодаря Карно. Одна случайная встреча и интересное стечение обстоятельств. Сначала американка, жена де Котиньи, вышла на их девочку в гимнастическом зале, и Вики, чувствующая деньги с первого взгляда, начала ее обрабатывать. Сначала жену, потом и мужа. И Рэссак ничего об этом не узнал бы, не зайди Карно однажды вечером к Вики и не повстречай парочку, спускающуюся по лестнице из ее квартиры. По словам Карно, он услышал их шаги этажом выше и успел остановиться у какой-то двери. Ковырялся ключами в замочной скважине, изображая, будто живет там, пока они не прошли. Муж и жена. Карно узнал мужчину тут же — де Котиньи, Юбер де Котиньи. Глава городского планирования Марселя. Очень важный джентльмен. И идет от Вики, там была только ее квартира.

Зная Карно, Рэссак подозревал, что тому не понадобится много времени понять, что происходит: что они встретились в третий раз — дважды с женщиной, а в тот вечер и с мужем тоже — и, что самое главное, это только начало.

Глупая сучка, думал Рэссак, когда они взбирались по дороге, повторяющей контуры склонов Монт-де-ла-Жинестр. "Рено» натужно рычал, его автоматическая трансмиссия прыгала между первой и второй скоростями, словно не могла решить, какое количество оборотов нужно для всех этих поворотов и подъемов. Глупая, глупая сучка. Захотела немного подработать на стороне, да? Попробовать самостоятельности, если бы Карно не зашел, Вики промолчала бы. И это в благодарность за то, что они ее недурно пристроили. Глупая девица двадцати с чем-то лет пытается кинуть их. Пытается перехитрить после всего, что они для нее сделали.

В игре, которую ведет Рэссак, всегда нужно быть начеку. Девицы думают, что могут работать самостоятельно и это им сойдет с рук. Роковая ошибка. Недооценка противной стороны. За кого, черт побери, она их держит? За мальчиков из церковного хора? Но скоро поймет, как далеко ей до их лиги.

«Рено» миновал последний поворот на Жинестр-Кол и начал долгий петляющий спуск в Вофреж и расположенный рядом с ними город. Рэссак выбросил мысли о Вики из головы и задумался о более приятном. Новые друзья, которых можно «почистить», новые перспективы и деньги — надежные, как в сейфе. Судя по всему, решил он, дела идут точно по плану. К тому времени как Кушо подъехал к «Софителю», Рэссак был уже всем доволен.

Не менее доволен был Тони, швейцар в «Софителе», в своей обшитой галуном шапочке и темно-красном пальто. Делегаты конференции по ценам в бизнесе... лучше не бывает. Всего час его смены, и уже тысяча франков в кармане, банкноты таскать легко, но еще несколько монет, и швы на карманах разойдутся. Мысль о том, что его деньги рассыпаются по тротуару перед дверями, заставила его поморщиться. Скоро придется разгрузиться у кассы или попросить носильщика отнести пакет с деньгами в его шкафчик в раздевалке. Ни одна из этих перспектив не грела душу. Руди, кассир, уж точно ополовинит добычу, а так как сосчитать выручку на месте не представляется возможным, трудно предположить, сколько сопрет носильщик по дороге в раздевалку.

Тони обдумывал варианты, когда запыленный старый «рено» вполз на подъездную дорожку и со скрежетом затормозил меньше чем в двадцати футах от него. Достаточно одного взгляда на поцарапанную краску, антенну-вешалку и разномастные колпаки, чтобы понять — франк, если повезет. А их у Тони уже и так достаточно. Не долго думая Тони сосредоточил внимание на табличке «Приветствуем делегатов», занявшись протиркой надписи, пока не услышал, как хлопнула дверца автомобиля и раздался звук приближающихся шагов.

Отряхивая пыль с перчаток, Тони сделал шаг назад, чтобы полюбоваться результатами работы, затем повернулся поприветствовать вновь прибывшего. Он так и не смог понять, как ему удалось сохранить самообладание. Твердо шагая по двору в его сторону, застегивая блестящий двубортный пиджак и снимая шелковый шарф, к нему приближалось отвратительнейшее из творений, каких Тони когда-либо видел. И злобное. Господи, что за лицо! Господи... Тот тип людей, с которыми вам не захотелось бы встретиться на пути, если бы это было возможно. Тот тип людей, которым лучше открыть дверцу машины, или помогай вам Господь. Это длинное худое лицо, эти сонные глаза, эта напряженная ледяная улыбка...

— Bonjour, Monsieur, bonjour^[6], — смог выдавить из себя Тони.

Но мужчина прошел мимо. Его шаги дробно застучали по лестнице.

Стоящий неподалеку водитель «рено» поймал взгляд Тони, покачал головой и усмехнулся.

7

— Это был полузащитник другой команды. Он появился будто ниоткуда. Не то чтобы очень быстрый,понимаешь? Но тяжелый и агрессивный.

Рулли, взлохмаченный, с голой грудью, искусно обернутый простыней, уныло смотрел с кровати.

Жако оглядел его. Левая нога залеплена ярко-белым гипсом, который доходил до верхней части бедра. Торчащие из-под гипса пальцы были фиолетово-красными, на суставах темнели жесткие черные волоски. В дюйме от лодыжки гипс был уложен в петлю, прицепленную к стальному тросику, который был пропущен через систему блоков и крепился к большой серебристой гире.

— Последний матч в сезоне, представляешь? Дружеская встреча, — вздохнул Рулли.

— Полузащитник, говоришь. Без левого уха? С плоским носом?

— Да, этот.

— Мастэн, из «Брив», видимо. Когда-то играл за «Перпиньян». — Жако знал этого парня. Крутой драчунишка. Дай только повод. И наплевать, видит его судья или нет. Этого и хотели фанаты «Брив». А Мастэн им это давал. — Неприятная штучка, — продолжал Жако, просовывая палец за ворот тенниски. — Еще и десяти часов нет, а температура перескочила за двадцать градусов.

Мужчины помолчали. Жако откинулся на стуле и огляделся. Третий этаж в «Ла Консепсьон». Отдельная палата. Жако бывал здесь, навещая коллег. Ножевые ранения, пули, бейсбольные биты — что угодно острое, тяжелое или тупое. Теперь вот Рулли.

— Я поворачивался, чтобы передать пас, а он налетел на меня словно поезд, — не унимался партнер. — Я упал на ногу слышал, как она хрустнула. — Рулли кивнул на нижнюю часть гипса. — Потом колено сдвинулось. Смешно, — продолжал он, глядя на Жако. — Ничего не почувствовал.

— И не почувствуешь, — кивнул Жако. — Я знаю.

Он и впрямь знал. У него было сильное растяжение и треск не выдержавшего ахиллова сухожилия, волна тошноты. Но боли не было. В тот момент.

Снаружи по коридору провезли тележку.

— Мне жаль, Дэн, — тихо проговорил Рулли. — Я понимаю, что все это не вовремя.

— Эй, всякое бывает, — отмахнулся Жако. — Но мне еще больше жаль. Как долго?

— Неделя здесь. Потом я, возможно, выпишусь. Кто знает? Они почти ничего не говорят. — Рулли пожал плечами, потом сменил тему: — Ты зацепил какую-нибудь ниточку в Салон?

Жако ввел партнера в курс дела. Та же информация, которую он сообщил Гимпье час назад.

— Тело пробыло в озере неделю, может, дольше. Голая. Лет двадцать пять. Для установления личности нет ничего, кроме татуировки. Ни украшений, ни одежды. Местные парни сколько смогли, столько раз обошли весь берег, но ничего не нашли. Они не могут наверняка сказать, в каком месте жертва очутилась в воде, но вероятнее всего на небольшом пляже на дальней стороне озера.

— И что ты об этом думаешь?

— Это должен быть тот же парень. Копию отчета о вскрытии уже выслали, но Дежарт по пути сюда передал мне по телефону кое-какие детали. Пронопразон, как и в других случаях, но на этот раз введен выше лопатки. Видимо, преступник подобрался сзади. Явное проникновение. У нее обширные внутренние кровоподтеки, значительные разрывы.

— Но нет следов спермы?

Жако покачал головой.

— И ничто не указывает на то, что он пользовался презервативом. Нет следов ни лубриканта, ни спермицида. Они на водяной основе, помнишь?

Рулли кивнул.

— Газеты в курсе?

— Инцидент с парусной лодкой. Пока только местное событие. Еще никто не связал это с другими смертями. Во всяком случае, пока.

— Что ж, давай надеяться, что так и будет.

Раздался легкий стук в дверь, и в палату проскользнула медсестра. Молодая, свежее лицо, хлопчатобумажный в полоску халатик младшего медперсонала открывал загорелые руки и ноги.

— Как мы сегодня себя чувствуем? — спросила она. Парусиновые туфли на резиновой подошве скрипели на линолеуме, когда девушка обходила кровать, проверяя гирю и растяжки, прежде чем спросить Рулли, не нужно ли ему чего.

Рулли улыбнулся и ответил, что ничего не нужно, если только она не знает способа вытащить его отсюда.

— Вы уже хотите нас покинуть? — воскликнула сестричка, обиженно посмотрев на обоих и убирая выбившуюся из-под шапочки прядь волос. — Видимо, нам нужно устроить вас поуютней, — продолжала девушка, подсовывая руку под плечи Рулли. Она подтянула его вперед и, прижав к себе, стала взбивать подушки, глядя при этом на Жако. Жако обратил внимание, что у нее накрашены ногти, и это его удивило. Розовые — их легко не заметить, но тем не менее... — Ну вот. — Она опустила Рулли на подушки, поглаживая его голое плечо. — Что бы вы без меня делали? — Она улыбнулась, оправила халатик и вышла из палаты.

Жако и Рулли посмотрели друг на друга, подумав об одном и том же.

— Это все из-за одежды, — подмигнул Рулли. — Сестры постарше носят брюки. — Он приподнял простыню у себя между ног. — В следующий раз лучше положить сюда книгу, — пробормотал он.

— Никаких тяжестей, — отозвался Жако. — Сойдет и газета.

Мужчины улыбнулись друг другу, не особенно представляя, что делать дальше. Начал Рулли.

— Виделся с Гимпье?

Жако подтвердил, что виделся и что ему не следует ждать визита в ближайшее время.

— А кто вместо меня?

— Гасталь.

Рулли нахмурился, пытаясь вспомнить этого человека.

— Ты увидишь его. — Жако встал и надел куртку. — Он приехал из Тулона пару месяцев назад. Поначалу работал с Сэллинджером и ребятами из отдела нравов. В конце месяца переводится к Ламонзи в отдел наркотиков.

— Толстый?

— Толстый.

Рулли минуту подумал.

— Это не он проделывает фокусы с escargots^[7]?

8

Все организовал приятель Сильвьен, Карно. Он позвонил ей в то утро и сообщил время и место. Бар в «Софителе», 12.30.

«Ты его сразу узнаешь. И веди себя безупречно. Мсье Рэссак обращает особое внимание на то, как люди держатся».

Сильвьен ждала звонка. Карно целый месяц инструктировал ее об их комбинации. О том, как все может сложиться, о возможностях. При условии, что она будет хорошо себя вести, демонстрировать готовность. Делать так, как ей говорят. Это всего лишь дело времени, говорил он. Как только откроется возможность, он сразу выпустит ее. И вот, похоже, возможность появилась. Ее большой шанс. Наконец. Выход, которого она ждет.

Заперев дверь квартиры, Сильвьен поехала вниз на лифте. Кабина была маленькой и тесной, но достаточно большой, чтобы прислониться плечом к ковровой обивке, засунуть палец за край туфли и поправить пальцы и пятку. Новые туфли. «Лабутэн». И надо же — прямо сейчас они играют с ней злую шутку. Нужно было выбрать «манолос», подумала она, когда двери лифта открылись. Конечно, они немного поношены и стоптаны, но не в пример этим удобны.

В то утро Сильвьен оделась дорого и изысканно. Именно так, как следует быть одетой в таких местах, как «Софитель». Новые туфли, конечно (будь они прокляты), черные шелковые чулки, костюм от «Хлое» в тонкую полоску, светлые волосы собраны на затылке, как иногда это делает Денев, красная помада — по словам Карно, любимый цвет мсье Рэссака. Для остальных она может походить на менеджера какой-нибудь серьезной корпорации. Именно тот вид, которого она хотела добиться.

На улице Сильвьен пропустила первое такси, старенький «опель», потом увидела «мерседес», махнула рукой и села на заднее сиденье. Она сообщила водителю, куда едет, и занялась проверкой макияжа, зубов, несколько раз глубоко вздохнула и вытерла салфеткой вспотевшие ладони. Ровно в десять минут первого швейцар «Софителя» провел ее в приемный зал.

Сильвьен нервничала. Ей очень нужно было произвести хорошее впечатление, и она чувствовала дрожь в животе. Она знала, как с этим справиться, поскольку проделывала такое много раз, но теперь... Все было серьезно. Если она все сделает правильно, то ее гардероб разнообразится, не в пример сегодняшнему с одним костюмом от «Хлое», единственной пары «лабутэн» и старых «блэхникс». Это могло стать огромной удачей. Большими деньгами. Больше не будет баров и частных клубов, конференций и анонимных номеров в отелях. Элитная клиентура, подобранная Карно. Для этого она и подыщет новую квартиру, как сказал Карно. Где-нибудь за Кур-Льето, хорошую и в центре. И у нее появится куча денег. Даже при условии, что нужно будет отстегивать Карно, это больше, чем она когда-либо в жизни зарабатывала. Еще несколько лет, и совершенно свободна...

Служащие отеля за стойкой регистрации были приятно внимательны, когда она попросила показать, где находится бар под названием «Мадам», и указали ей на другую сторону вестибюля, где пролеты лестницы спускались каскадом огороженных перилами террас к длинному венецианскому окну, за которым открывался вид на Старый порт.

— Я узнаю его с первого взгляда. Я узнаю его с первого взгляда, — повторяла Сильвьен, пересекая кремово-мраморное пространство вестибюля, стуча каблучками от «лабутэн» и спускаясь в основной бар на первом уровне. Но она не видела его. Не видела никого, кто мог быть этим мсье Рэссаком. Сильвьен нашла себе столик, заказала у официанта водку с тоником и устроилась поудобней.

Бар постепенно наполнялся, в основном мужчинами. Дюжина или немного больше делового вида людей в хороших костюмах и сверкающих ботинках — кейсы поставлены на пол или на стулья — заказывали выпивку у бармена в белой куртке, который улыбался, кивал и играл различными бутылками уверенно, как заправский жонглер. Попивая свой напиток, закусывая жареным миндалем из мисочки на столе, Сильвьен впитывала в себя атмосферу бара. Она знала этот сорт мужчин — все среднего возраста, успешны, вдали от жен, домов. Среди них нет ни одного, кого она не соблазнила бы оставить на время скучную, невыразительную жизнь. Ни одного. Она обрабатывала толпы таких. Это стало второй натурой. Подходящие экземпляры. Щедрые. Ловкие. Но в таком месте главное — осторожность... или вылетишь за дверь быстрее пробки из...

— Excusez-moi, Mademoiselle?^[8]

Голос низкий, теплый, приглашающий. Но когда Сильвьен взглянула на него, то едва удержалась, чтобы не вскрикнуть.

Его лицо. Его лицо. Карно был прав, когда сказал: «Ты сразу узнаешь его».

— Вы Сильвьен?

Она кивнула, не в силах справиться с голосом. Мужчина шагнул вперед, потянулся к ее руке и склонился над ней, сухие губы прикоснулись к коже.

— Enchante^[9] .

9

Старший инспектор Гасталь, заткнув за воротник салфетку, сидел в одиночестве в кабинете ресторана «Фабьен», что за дорогой из Старого порта. Солнце, отраженное в воде, выписывало яркие разводы на потолке. Достав из тарелки последнюю улитку, Гасталь поместил ее между средним, с кольцом, и большим пальцами, а ногтем указательного пальца процарапал отверстие в верхней части раковины. Довольный работой, он прижал отверстие к губам и стал громко втягивать в себя содержимое. Спиралька черного тельца и теплый сок были вытянуты из раковины со звуком, словно это были последние капли детского напитка, которые высосали через соломину.

Жако, пробираясь к столику Гасталя, наблюдал за этим представлением и удивлялся. Он был рад, что уже успел поесть.

Гасталь отложил пустую раковину, вынул салфетку из-за воротника и утер след от растопленного масла, который блестел на его раздвоенном подбородке. Увидев приближающегося Жако, он бросил салфетку.

— Гасталь, — произнес он сияя. — Для тебя — Ален. Садись, чего там. — Он подвинул свой зад на скамейке, чтобы освободить место. — Если голоден, порции будет достаточно.

Или я бы предложил тебе одну из этих, — он показал на гору пустых раковин, — но, как видишь, эта была последняя. — Отодвинувшись на достаточное расстояние, Гасталь дотянулся до своего стакана и газеты, которую читал, оставив тарелку с пустыми раковинами и грязную салфетку там, где они лежали. — Да садись же, — повторил он, указывая на место рядом с собой, где теплый отпечаток его ягодиц, медленно пропадая, все еще был заметен на красной целлофановой обивке.

— Один из ребят Сэллинджера с третьего этажа сказал, что ты будешь здесь, — заметил Жако. — Я возвращался, вот и...

— Это Дэнни, да? — перебил Гасталь, потянувшись за чистой салфеткой и начав засовывать ее за воротник.

Появился официант, убрал тарелку Гасталя.

— Мсье? — вопросительно посмотрел он на Жако. Жако покачал головой. — Он не задержится.

— Садись, выпей чего-нибудь.

— Если ты не против...

Гасталь пожал плечами:

— Конечно-конечно. Устраивайся. — Он нисколько не смутился. Взял последний рогалик, отломил кусочек и провел им по тарелке с маслом. — Как твой партнер? Слышал, он слег?

— Будет жить.

Щека Гасталя раздулась от хлеба.

— Регби, да? Этот футбол! Сломал ногу — и можешь уходить. Ты ведь когда-то играл?

Жако кивнул, следя, как челюсти Гасталя обрабатывают комок хлеба. Масляная крошка застряла в уголке рта.

Вновь появился официант с противнем баранины и тарелкой цвета старой слоновой кости.

— Тогда, — Гасталь поднял кусок мяса и отрезал порцию на кости, — увидимся в офисе, раз я не смог ублажить тебя. — Он взял мясо на вилку и, вывернув запястье, взглянул на часы. — Скажем, в три? Примерно?

— Пойдет, в три. — Жако повернулся к двери.

— Давай встретимся на третьем этаже, а? — крикнул Гасталь. — В моем кабинете.

Жако оглянулся и поднял руку, соглашаясь. Гасталь за столом надкусил котлету. Его щеки снова надулись, и он махнул ему вслед чистой изогнутой костью.

10

Рэссак не ждал гостей. Близился вечер, и он лежал в постели, наблюдая, как Сильвьен одевается. Жалюзи были закрыты, а окна распахнуты. Он слышал шум улицы внизу, гомон чаек на соседней крыше, а откуда-то из-за Ла Жольет доносились горестные причитания торговца. Солнце начинало медленно опускаться к черепичным крышам домов, жалюзи отбрасывали на тело девушки золотые полосы.

Они провели ленч в его любимом ресторане «Ле Шодрон Провансаль» на соседней улочке, вдвоем. Официальная, немного пугающая атмосфера была неплохим тестом. И недавно рекомендованная Карно девушка прошла его с полным успехом.

Он с удовольствием вспоминал, как она очищала и аккуратно обмакивала перепелиные яйца в соли с сельдереем, а потом споласкивала пальцы с почти гипнотизирующим изяществом, и пахнущая лимоном вода капала с их кончиков.

Ее поведение произвело на Рэссака такое впечатление, что заказ он оставил на ее усмотрение, и она сделала это с легкостью, едва заглядывая в меню, будто знала его наизусть. Лишь иногда посматривала туда, чтобы отгадать, что ему нравится... что? Устрицы? Лангустины^[10]?

 Потом столь же умело разобралась с меню вин, выбрав пол-бутылки белого «Шато-дю-Пап» для жареных устриц и густое красное «Жигонда» для daube^[11]. Она даже заявила о том, какое именно «Жигонда» она предпочитает, указав поместье де-ла-Вокуакилльер, и название так правильно и красиво слетело с ее языка, что sommelier^[12] наклонил голову, как бы соглашаясь с ее выбором.

Но это еще не все. Когда принесли еду, Сильвьен ела аккуратно и элегантно, нож и вилку держала так, что локти всегда были прижаты к телу, спина была прямой. Она отпивала вино и воду, но ни разу не оставила следов губной помады ни на рюмке, ни на салфетке. И все время она смотрела ему в глаза, ни разу не перевела взгляд на морщины на его лице и на злые багровые озера пигментных пятен, словно разлитых по его щекам и шее.

Позже, когда он начал задавать свои вопросы, переходя к делу после легкой и незначительной беседы по поводу напитков в «Софителе» и поездке на такси к ресторану, она отвечала вежливо и лаконично, ничего не утаивая. Все, что рассказывал Карно — о ее прошлом, о том, как она стала заниматься этим, — она повторила слово в слово, не краснея и не заикаясь. Она знает цену вопроса и хочет приподняться, сказала она. Они могут на нее положиться. Она не подведет.

Рэссак кивал. Конечно, конечно. Составляя о ней свое мнение.

Молода, красива, обладает определенной твердостью, которая ему скорее нравилась. И если она не справится или попытается хитрить, как та, последняя, то там, откуда она пришла, есть еще очень много других. К концу трапезы он решил, что она и в самом деле вполне подойдет. Отличный выбор.

Оставалась еще одна часть дела, которой нужно было заниматься в его апартаментах.

— Хочешь еще, делай сама, а потом улепетывай, — устало проговорил Рэссак и полез под простыню почесать свое достоинство.

Девушка уже начала надевать трусики и подтягивала их, но оставила там, где они были, на середине бедер, и пошла к комоду, на который он положил пакетик. Она выглядела немного нелепо, шагая вокруг кровати в полуспущенных трусиках, но когда наклонилась над предложенной им дорожкой, Рэссак переменил мнение. Совсем не нелепа. И она это знала, повернувшись к нему всеми своими прелестями, когда вдыхала кокаин, вертя задом, как собака хвостом.

Классный зад, чтобы отхлестать, решил он. Вздохнув, Рэссак изменил мнение второй раз.

— Стой как стоишь, — велел он ей, — стой именно так...

Он уже почти перелез через кровать, протянул руку, когда раздался звонок.

11

Как было условлено, в три Жако поднялся на третий этаж полицейского управления на рю де Левеше. На лестнице он столкнулся с Корбэном из сэллинджеровского отдела нравов. Тот волок сумку, набитую видеокассетами.

— Гасталь. Есть идеи? — спросил Жако.

— Этот толстяк? — Корбэн потянулся и нажал на кнопку вызова лифта.

Жако улыбнулся:

— Тот самый.

— До конца по коридору, последняя комната налево, — произнес Корбэн язвительно. — И добро пожаловать к нему...

Добравшись до кабинета Гасталя, Жако постучал в косяк и заглянул внутрь. Мужчина сидел, положив ноги на стол, коробка фиников на коленях. Облизав пальцы, Гасталь оставил финики и не без труда выбрался из кресла.

— Мы будем говорить по пути, — сообщил Гасталь, пробежав мимо Жако и направляясь по коридору к лифту. — На твоей машине. У меня кое-что есть, нужно проверить. Недалеко от Опера. Много времени не займет. Ты не против?

Спустя пять минут они развернулись неподалеку от полосатых стен Катедраль-де-ла-Мажор и направились вниз по рю де Левеше. В ста метрах впереди, на углу рю де Панье, образовалась пробка, поэтому Жако выбрал живописную дорогу, работая рулем и педалями по лабиринту разморенных солнцем переулков, в которых свободного пространства оставалось всего по нескольку дюймов от боковых зеркал автомобиля. Мелькали завешанные сохнущим бельем балконы многоквартирных домов. Бросив взгляд наверх, Жако вспомнил, что так сушилась и его одежда. Мать вывешивала ее на веревке через улицу, словно набор флагов на мачте корабля — короткие штанишки, рубашки, носки и, что самое огорчительное, трусики. Тогда он был уверен, будто всем известно, что трусы именно его.

— Город знаешь, — заметил Гасталь, когда они вновь выехали на рю де Панье в полудюжине кварталов за пробкой.

— Многолетняя практика, — отозвался Жако.

— Здесь старья больше, чем в Тулоне, это точно, — пробормотал Гасталь. — Итак, что там у тебя в кастрюльке?

— Три убийства. Все женщины. В разных местах. Первые две в Марселе, третья — неподалеку от Салон-де-Витри. Мы с Рулли считаем, что убийства связаны друг с другом.

— Связаны?

— Вода. Всех троих напичкали наркотиками, изнасиловали, потом утопили.

— И ты полагаешь, это дело рук одного и того же парня? — Гасталь вытащил из галстука заколку, чтобы использовать ее как зубочистку.

— Во всяком случае, похоже на то, — ответил Жако, останавливаясь у светофора на рю де ла Репюблик.

— Хочешь сказать, это серия?

— Жако кивнул:

— Похоже на то.

Гасталь вынул заколку из зуба, изучил повисший на ней остаток ленча или, возможно, кусочек финика и слизнул его.

— Ага, хорошо... Поэтому-то я и перевожусь, — вздохнул Гасталь. Он опустил голову, пристраивая заколку на место, его подбородок словно расплылся по воротничку. — Охотясь на бабников, денег не сделаешь — серийные они или нет.

Это застало Жако врасплох. Не дает ли новый партнер ниточку к пониманию его кредо? И что он подразумевает под словами «делать деньги»? Он имел в виду наличные или карьеру?

Жако решил не ломать голову над этим. Выехал на Репюблик, когда светофор переменил свет, и повернул направо. На Ке-де-Бельж у начала марсельского Старого порта их автомобиль влился в поток машин, двигающихся вокруг старой гавани, и стал перестраиваться с полосы на полосу.

— Опера прямо впереди, — сказал Жако.

— На следующем перекрестке сверни налево и приткнись где сможешь, — отозвался Гасталь, неопределенно указав вперед. — Мне просто нужно узнать, на месте ли кое-кто. Ламонзи интересуется кое-кем. Что-то происходит, и я хочу быть в курсе событий, когда наступит время присоединяться к его команде.

Жако поступил так, как его попросили, дав задний ход в небольшой промежуток между фургоном и мотоциклом. Ему было интересно узнать, чем занят Гасталь и когда они смогут заняться убийствами, расследование которых им поручено. В кармане у Жако лежал снимок татуировки, обнаруженной на теле жертвы с озера Калад. Недалеко от офиса находился салон, где делали татуировки, другой был возле Лоншан, а один даже рядом с гостиницей «Меркюр». Туда он собирался наведаться и показать фотографию. Вдруг кто-нибудь опознает рисунок, стиль... Возможно, художники по тату хранят записи, вдруг знают о работах друг друга. Быть может, там появится ниточка, которую они могут раскручивать. В данный момент, кроме татуировки, у Жако ничего не было, если только они не получат такую же, только в печатной форме, из отдела регистрации или из отчета о пропавших людях. Три женщины — напичканы наркотиками, изнасилованы и утоплены, — а он тут изображает шофера при Гастале. У парня, похоже, свои планы. Очки он набирает перед тем, как перебраться в отдел по наркотикам и к Ламонзи. За счет Жако.

— Тебе известно имя Рэссак? — спросил Гасталь, закрывая окно и настраивая кондиционер.

Жако покачал головой:

— Рэссак? Я должен его знать?

— Не обязательно. Александр Маюб Рэссак. Один из наших североафриканских кузенов. Уродливый выродок. Видишь там жилой дом? Возле знака подземной парковки?

Жако кивнул.

— Здесь он живет, когда оказывается в городе.

— И?..

— Я хочу, чтобы ты позвонил в его дверь и узнал, дома ли он.

— И если дома?

— Скажи, что кого-нибудь ищешь. Нажал не на ту кнопку. Что угодно.

Жако понимал, что может спокойно послать Гасталя к черту с его наставлениями. Они в одинаковом звании. В конце концов, даже если Гасталь на пару лет старше, на них висят три убийства и нужно искать преступника. Может, Гасталя в скором времени и переведут в отдел по наркотикам, но сейчас-то он в отделе расследования убийств, хочет он этого или нет. Какое-то мгновение Жако мучил соблазн высказаться, но он вспомнил указание Гимпье не кипятиться. Не стоит распыляться. Он будет белым и пушистым, как обещал. Еще минут пять, и они могут ехать. Выключив зажигание, Жако вышел из машины и пересек улицу.

На домофоне было пять кнопок. Кнопка Рэссака верхняя. Жако надавил на нее и стал ждать. Так как ответа не последовало, он сделал еще попытку.

— Да, да, какого дьявола?.. — раздался голос из динамика.

— Мадам... Берри? — подал голос Жако.

— Какая еще мадам?

— Берри, — повторил Жако и сам удивился тому, что выбрал именно это имя — кличку дедовой собаки из давних времен в Эксе.

— А какое имя написано на моей кнопке? — спросил голос.

— Мсье Рэссак.

— Не очень похоже на Берри, а? Греб... — Связь оборвалась.

Жако взглянул на фасад дома. По четыре окна на этаже, на четырех верхних — ставни.

Вернувшись в машину, он сказал Гасталю, что его человек дома.

— Тогда давай подождем, — пропыхтел Гасталь, устраиваясь на сиденье поудобней.

— Подождем?

— У тебя есть другие предложения?

— Собственно говоря...

— Или просто стараешься пораньше смыться с работы? — подмигнул Гасталь.

Прикусив язык, Жако рассказал о татуировке. Что хочет поработать по ней. Здесь всего в нескольких кварталах есть салон тату.

— Ну так давай отложим на завтра. Почему нет? А сейчас я просто должен сделать эту вещь.

Почти через час, облокотившись на крышу машины и затягиваясь сигаретой — Гасталь устроил такой шум по этому поводу, что ему пришлось выйти наружу, — Жако увидел молодую женщину, выходящую из подъезда. Она встала на край тротуара и махнула рукой. Он проследил взглядом, как она села на заднее сиденье и такси тронулось. Автомобиль сделал недозволенный разворот и поехал назад, в их направлении. Когда машина проезжала мимо них, Жако увидел, что девушка открыла мобильник и стала набирать номер. Красивая, с приятным загаром, но взгляд... очень уж жесткий. Он знал этот тип женщин.

Через несколько секунд он оглянулся на дом и увидел, как черный «мерседес» с затемненными окнами выскользнул из подземного гаража, притормозил на тротуаре, потом ввернулся в поток машин, направлявшихся прочь от них. Только «мерс» не стал разворачиваться, как это сделало такси.

— Твой человек ездит на черном «мерсе»? — поинтересовался Жако. Гасталь выглядел озадаченным.

— Садись. Поедем за ним, посмотрим.

К тому моменту, когда они вписались в автопоток, «мерседес» уже отъехал на приличное от них расстояние. На Ке-де-Рив-Нёв против них сыграл светофор, и преследуемый оторвался еще больше, направляясь мимо форта Сен-Николя в сторону Каталана. Включился зеленый свет, и Жако надавил на педаль газа. Свернув на авеню Пастер, полицейские оказались всего в двух машинах от «мерседеса».

— Похоже, он направляется на Корнишскую дорогу, — пробормотал Гасталь. — Ты не посмотрел на номер?

— Пока нет.

— Ладно, давай не отставать, просто на всякий случай.

В конце Пастер «мерс» свернул налево, в сторону от Корнишской дороги. Прежде чем кто-либо из них успел запомнить номер, «мерс» затормозил у обочины, открылась дверь водителя, и из-за руля вылезла пожилая женщина.

— Дьявол! — прорычал Гасталь, когда они проезжали мимо, — Дьявол! Дьявол! Дьявол!

12

После того как Сильвьен ушла, Рэссак залез в ванну, ноги вытянул на края по обе стороны от крана, на голову намотал полотенце. В воде, среди островков пены, плавал стакан с коньяком.

Хороший день, решил он. Судно в пути, распространители готовы, а новая девица, которую подобрал Карно, выше всяких похвал. Не то что прежняя. Все выглядело... хорошо. Он взглянул на часы. Через час Кушо вернется и будет готов отвезти его домой.

Прикончив коньяк, Рэссак вылез из ванны, взял полотенце и насухо вытерся. Натянув халат, но не завязав пояс, он подошел к зеркалу и провел ладонью по щекам, словно раздумывал, бриться или нет. На его лице остались глубокие рытвины от оспы, под левым ухом, куда достал паяльной лампой один недруг, кожа была розовой и блестящей. Правая щека багровела родимым пятном, которое никогда не меняло свой цвет. Он подумал о швейцаре в «Софителе» и усмехнулся. Мужик чуть не обмочился, увидев его лицо. И в общем-то его можно понять.

Повертев головой, Рэссак осмотрел повреждения. Они и в самом деле довольно серьезны, особенно вокруг губ и глаз. Раньше, в молодости, он думал, что это делает его крутым и опасным, и с успехом пользовался своей внешностью. Теперь же принимал это как данность, получал удовольствие от производимого на людей впечатления — от удивления, замешательства, смущения...

Рэссак растянул губы, осмотрел десны и зубы, потом широко открыл рот, словно змея, смещающая свои челюсти. Вытянув шею, он ощутил, что обожженная кожа натянулась, и при этом с удовлетворением наблюдал, как оспины на щеках словно разглаживаются. Только родимое пятно оставалось на месте, странно меняя форму, но не изменяя цвет. Ну и видок, подумал он. Ну и видок.

Вернувшись в спальню, Рэссак скинул халат и принялся одеваться. Он застегивал рубашку, когда раздался звонок мобильника. Это Баске из «Валадо» отвечал на его вчерашний звонок.

— Поль, спасибо, что перезвонил... Да, да. Думал, мы встретимся... Завтра? Calanques?^[13] Конечно. Не проблема. Скажем, в десять?.. Дать или взять?.. — Рэссак послушал еще минуту, кивнул и отключился. Бросил мобильник на кровать. Непроизвольно улыбнулся.

Жадность, подумал Рэссак, продолжая одеваться, вот в чем проблема Баске. Его проблема и его слабость. Хочет получить все и даже не помышляет о том, чтобы прикрыть зад. Готов рисковать всем, когда ему обещают больше. Собака с костью, заглядывающаяся на кость побольше. И Рэссак намерен поиграть с этой собакой на все, что у нее есть.

Всего лишь два раза в год. Две поездки... это то, чего ожидает Баске. Это то, что ему сказал Рэссак. Всего две провозки груза из двадцати — тридцати, которые совершает «Баске-Маритим» в год. Небольшой уголок в трюме. Так Рэссак преподнес это дело. И всего-то. «Две поставки, и таможня у нас в кармане», — добавил он для большей убедительности. Но даже при таком раскладе все еще предстояло организовать окончательно. Двести килограммов за один раз. Чистый кокаин, четыреста килограммов в год. По триста франков за грамм, и с учетом того, что отмазыванием и распространением будет заниматься кто-то другой, математика просто завораживала. Вычесть расходы на производство и доставку, и что у них перед глазами? Сотня миллионов? Сто двадцать миллионов за первый год? Баске и не хотел вдаваться в детали. Чистые сорок миллионов, без вопросов, желанная косточка для «собачки», что от своего имени инвестировала в корпорацию-«крышу» в Рабате, на которую вышли через подразделения компании Рэссака, занятые недвижимостью и строительством. А что касается остального — скажем, шестьдесят — семьдесят миллионов, — что ж, это вполне устроит Рэссака, merci beaucoup^[14].

И Баске поверил. Собачка перевернулась на спинку, задергала лапками и поверила, что Рэссак сдержит слово — будет всего два плавания и всего четыреста килограммов. Нахальная кучка дерьма, подумал Рэссак, затягивая узел на галстуке и потянувшись за пиджаком. Баске нравится считать себя проницательным, но он так ничего и не понял. Рэссака удивило, что его новый приятель пошел так далеко.

Рэссака на Баске вывел строитель Фуэти из Батарель. За ним был должок.

— Он только что запустил масштабный план перепланировки и застройки, — сообщил Фуэти, — и с деньгами у него туго.

Он был уязвим. Поэтому Рэссак попросил об очередной услуге одного из своих людей в профсоюзе, и внезапно почва под ногами мсье Поля Баске заколебалась. Вот тогда Рэссак и организовал через Фуэти соответствующим образом обставленное знакомство.

И ни разу, ни на секунду, Баске не заподозрил, что за всеми его неприятностями может в первую очередь стоять Рэссак.

Замечательно.

Наклонившись над кроватью, он взял телефон и набрал номер Карно.

— Де Котиньи. Это установлено?

Он немного послушал.

— Хорошо. Заставь этого жеребца попотеть.

13

Сардэ вымотался. Это был долгий, жаркий, чертовски напряженный день в «Писин — Пикар», но по крайней мере он заканчивался на высокой ноте.

Во-первых, суматошный день начался еще до того, как они открылись, когда обычно Сардэ мог вытянуть ноги и насладиться чашечкой кофе с круассаном, пока не появился босс, Пикар. Но Пикар по какой-то причине оказался там раньше его и расхаживал по двору, открывая и проверяя то и это, как сержант, осматривающий казарму.

Сначала старый ублюдок заставил его передвинуть бадьи с цветами. Потом приказал подмести двор, для чего пришлось протискиваться за бортики голубого бассейна, чтобы все было выполнено как надо. Ну а затем, когда Сардэ должен был прерваться на ленч, Пикар велел ему разобрать и отремонтировать две фильтрационные установки, которые вернули в мастерскую за последние два дня. Это довольно простая работа, но в разгар дня в мастерской стояла адская жара. Через двадцать минут с него градом катил пот, когда он ворочал на верстаке эти установки. Работа еще и грязная. Пикар словно знал, что это будет раздражать Сардэ.

Ну и последнее. Как раз в тот момент, когда он подумал, что на сегодня все — двор подметен, фильтрационные установки перебраны, фургон вымыт изнутри и снаружи, проверен и заправлен, — в мастерской появляется этот урод, обмахивая лицо воротом рубашки, и говорит, мол, нужно поработать с хлоркой. Немедленно. На выезде в Рука-Блан.

При этих словах сердце у Сардэ заколотилось как сумасшедшее. Он взял у Пикара бланк заказа и прочел адрес.

Дом де Котиньи. Та-да-да!

Через 30 минут он уже парковал фургон «ситроен» у задней части дома мадам и звонил в домофон от нижних ворот.

Служанка ответила и впустила его. Пройдя тремя террасами — каждая густо обсажена гибискусом и цветущим жасмином, подстриженные лужайки напоминают щетину зубной щетки, — Сардэ разложил свой инструмент возле бассейна и, не теряя времени, принялся готовиться к замеру уровня хлорированности воды, но садящееся солнце играло против него, завешивая все окна сияющим золотом экраном. Как бы он ни ходил вокруг бассейна, забирая пробы из разных мест, какой бы угол ни выбирал, стоя или на корточках, солнце его опережало. Ни единого шанса заглянуть хоть в одно окошко.

Не то что в первый раз, несколько недель назад. Сардэ проверял здесь впускные ограничители и сливные трубы, когда увидел ее в окне библиотеки. Она скользила изящной ладошкой по полкам, словно проверяла, нет ли пыли, или выбирала книгу. Женщина была обнаженной. Ни лоскута материи на теле. Сардэ не мог оторвать от нее глаз, а когда она повернулась, готов был поклясться, что та видит его. Не может не видеть на том месте, где он стоял на солнце, без рубашки и в шортах. Но женщина вела себя так, словно его не было. Просто осматривала полки, пока ей не наскучило.

Но это случалось не один раз. Неделю спустя он явился без предупреждения — в тот день у служанки был выходной (это легко установить по записям в кабинете Пикара), — обошел дом сбоку, и там была она, мадам Сьюзи де Котиньи, во всей своей красе, возлежащая в шезлонге у бассейна. Когда она открыла глаза и увидела его, стоящего меньше чем в двадцати футах с резиновым шлангом через плечо, то просто встала и молча пошла к дому. В чем мать родила.

Вот так просто. Словно его там и не было. А может, именно потому, что он там был.

А этот зад... Груди. А ноги... Господи, ведь она совершенно лишена стыда, выставляя себя таким образом. С точки зрения Сардэ, все было как на блюдечке, ему оставалось только взять. Вопрос лишь в том, чтобы выпал удобный случай и нашлось подходящее время. Они все такие. Когда дело доходит до этого, богатые, скучающие, избалованные дамочки хотят только одного — немного игры. Небольшой тренировки с платным партнером. Немного терпкости и кувыркания, пока муженьки на работе зарабатывают баксы.

А он, Сардэ, мужчина.

Хотя в данный момент, похоже, хозяйка дома не намерена показываться. Только служанка пришла спросить, не хочет ли он пива.

Он хотел пива. И еще многого, кроме пива.

14

Бонн Мило любила нижнее белье. Жако часто удивлялся, как она могла позволять себе все это на свою зарплату.

За два года, пока они были вместе — Жако мог поклясться, — каждый раз, проходя мимо «Секре-Дессу» на рю Сен-Санс, или «Пэн-де-Сюкр» на рю Гриньян, или «Носибэ» на рю Сен-Ферьоль, или «Клэртис» на рю Пизансон с его лакированной голубой дверью и кабинетными окнами, Бони вцеплялась ему в руку, тащила назад, смотрела с намеком... Потом в ее взгляде появлялось обещание, и она затаскивала его внутрь. Вот так все просто.

Возможно, еще и потому, что Жако тоже любил белье. Все эти тонкие легкие безделицы, которые позднее начинали у нее жить активной, поразительной, невообразимой жизнью. Для Бони нижнее белье не было одеждой, оно было костюмом.

Театр. Экстравагантность. Все цвета, текстуры и формы. Белое и черное, пастельных цветов и кремовое, алое, зеленое и синее. Чистый хрустящий хлопок, грубые, словно наждак, кружева, блестящий скользкий шелк и атлас. Подкладки и аппликации, лямки и крючки, оборки и чашечки, все эти хитрые, тайные соединения и нежные сплетения... Все выглядело чудесным контрапунктом ее гладкой, загорелой кожи.

Еще покупки для Бони были способом обострить его аппетит, взволновать кровь. Ее страсть к этому, озорное искушение, стремление включить его в любое решение — провести по лицу атласной чашечкой бюстгальтера, приложить его руку к украшенному лентами лифу тонкой комбинации, бросить вопросительный взгляд, когда ее ноготь движется по обрезу тонкого кружева или рюшечкам подвязки... Для Бони это было частью представления. Первый акт. Близость на публике. Своего рода заговор. Для начала с Жако, а потом, когда подходила продавщица, то и с ней. Бони вводила новое лицо так, словно та тоже играла роль в действе, рождая — улыбкой, прикосновением, взаимным доверием — дразнящее, дерзкое соучастие между ними двумя, которое оформляло и его роль во всем этом, когда они обе смотрели на него в ожидании одобрения, кивка, согласной улыбки.

— Эй, мечтатель, очнись. Поехали.

Жако вздрогнул от неожиданности. Рядом с ним нетерпеливо дергал головой Гасталь. Автопоток опять двинулся, спасибо старому фургону «ситроен», появившемуся справа. Он зацепил столб ограждения на углу, смяв свои гофрированные бока, и перегородил запруженную одностороннюю улицу. Последние пять минут они с Гасталем ждали, когда рассосется затор на рю Сен-Ферьоль прямо напротив окон «Носибэ». Теперь, когда водитель фургона вылез из кабины, чтобы осмотреть ущерб, и отмахивался от душераздирающих звуков клаксонов скопившихся за ним машин, дорога расчистилась. Жако вдавил педаль газа, и магазин «Носибэ» остался далеко позади.

«Носибэ». Надо же, засесть в пробке именно в этом месте, думал Жако, когда их автомобиль проносился мимо светофоров и перестраивался по пути к Ле-Панье.

Большую часть дня — доклад Гимпье, визит к Рулли в «Ла-Консепсьон», знакомство с Гасталем, засада на типа по имени Рэссак, потом преследование не той машины — Жако удавалось не вспоминать о своей пустой квартире. О женщине, с которой провел последние два года, о том, что она — в этом Жако был уверен — ушла навсегда. Но всего пять минут, проведенные в пробке напротив окна «Носибэ», и воспоминания вернулись к нему.

Единственная приятность, решил Жако, сворачивая на Ке-дю-Порт, то, что Гасталь рассвирепел, так нелепо проколовшись с «мерседесом». К тому времени как они подъехали к управлению и Жако остановил машину, чтобы высадить Гасталя, тот уже привел себя в нормальное состояние.

— Гребаная дверь, — выругался он, дергая за ручку, пока Жако не потянулся и не открыл замок.

Не потрудившись поблагодарить Жако за помощь или ответить на его приветливое «Ademain»^[15], Гасталь пронесся мимо охранников на проходной и исчез внутри здания.

Жако хихикнул, вырулил от тротуара и направился домой. Поделом жирному ублюдку, думал он. В игрушки играет. Слишком много раз смотрел «Французского связного^[16]». Кем он себя считает? Попи Дойлом?

15

Моцарт в темноте звучал мягко, нежно, убаюкивающе. Спокойно и элегантно. Флейта, клавесин и рыдающая скрипка. Третий концерт в соль-мажор. Просто очаровательно.

Юбер де Котиньи сидел в своем любимом кресле в кабинете у окна и смотрел, как жена выходит на террасу. Он выключил настольную лампу, чтобы в окне ничего не отражалось — только размытый голубой свет от бассейна, золотой гамак луны, проглядывающий сквозь деревья... и его жена.

Сьюзи де Котиньи была босиком, одета в длинную шелковую накидку, которая трепетала при ходьбе у ее пяток. А Сьюзи де Котиньи умела ходить. Медленный, размеренный процесс, как музыка. Плечи распрямленные, руки скользят по бедрам, волосы подрагивают, как у модели на подиуме. Он смотрел, как она проскользила к краю бассейна и остановилась. Распахнув накидку и спустив ее с плеч, она позволила ей упасть к ногам. Как обычно, Сьюзи была обнаженной. Живот плоский, как доска, груди упругие и полные. Подняв руки вверх с томным изяществом, она забрала резинкой, снятой с руки, завивающиеся черной змеей волосы. Великолепное тело, решил де Котиньи, длинное и гибкое, ни унции жира. Он во все глаза смотрел на нее, оценивая по достоинству изгибы бедер и правильную форму тени между ног. Она подошла к краю бортика, поднялась на цыпочки, и ее стройное коричневое тело, как в масло, вошло в голубую подсвеченную воду, пропало из виду. Он знал, что ему не придется долго ждать. Довольно скоро она выйдет из воды, и представление продолжится. Представление нового мира, организованное для старого. Одно удовольствие, подкрепляемое другим. И над всем этим, лаская темноту, разливается безупречное музыкальное сопровождение.

Они вернулись домой позже обычного после выпивки с мэром на открытии выставки Миро в Музее Кантини на рю Гриньян и обеда в «О-Ме-де-Прованс» в Старом порту с его дочерью Мишель и ее мужем Томасом. Де Котиньи видел в этом большую победу — они вчетвером за одним столом. Такое удалось организовать всего второй или третий раз. Мишель с ее характером было трудно зазвать, к тому же ее американской мачехе еще предстояло завоевать расположение падчерицы.

— Она слишком молода, папа, — бесцеремонно заявила Мишель в тот день, когда де Котиньи сообщил, что он и Сьюзи собираются пожениться — «Короткая церемония в префектуре на следующей неделе. Надеюсь, ты придешь». — Я хочу сказать, что она всего на пару лет старше меня, ты это знаешь, — гнула свое Мишель.

— На шесть, если быть точным, — ответил де Котиньи. — А сколько же лет Томасу? — Он и так знал. Заместитель редактора «Ле Провансаль», вегетарианец, защитник окружающей среды, законченный альтруист и зануда, муж Мишель Томас Тенар был всего на несколько лет моложе Юбера. Он посмотрел на дочь, и та раздраженно вспыхнула.

— Это совсем другое, ты знаешь, — бросила она, решив, как всегда, оставить за собой последнее слово. Твердо прошла по комнате и захлопнула за собой дверь. Но спустя неделю Мишель приехала на свадьбу и не особенно искренне пожелала жениху и невесте счастья. И хотя с тех пор она держалась на некоторой дистанции, де Котиньи казалось, что в последнее время решимость дочери постепенно ослабевает.

Благодаря Сьюзи, конечно. Именно Сьюзи звонила, поддерживала диалог, не обращала внимания на пренебрежительное отношение. Приглашения на ленч или обед, прогулку на яхте или пикники, на виллу, устраиваемые ею небольшие суаре... Если Сьюзи де Котиньи решит, ей ничего не стоит очаровать даже гремучую змею, да так, что та вылезет из кожи.

Это именно то, что Сьюзи делаладействительно хорошо, способность, которую Юбер де Котиньи ценил в молодой жене превыше всего. То, как она умела играть людьми, соблазнять их. Разоблачала, чувствовала их желания, знала, чем ублажить. И, делая это, доставляла удовольствие себе. Власть доставляла ей удовольствие.

Так было и у них, с самого начала. Единственная женщина из всех, кого он встречал, которая понимала, что ему хочется, и не видела в этом ничего предосудительного. Не осуждала, с радостью потакала его особым требованиям и извлекала из них удовольствие для себя. Вот почему он пошел за ней. Вот почему она стала его женой.

«Мы одного поля ягоды, — говорил Юбер, — чужаки, которым нравятся одни и те же вещи, хоть и с разных... перспектив». И она согласилась на замужество и на... перспективы. Только поставила условие — он никогда ни при каких обстоятельствах не прикоснется к ней пальцем. Вот что она ему сказала.

«Я могу спокойно и с удовольствием устраивать показы, — сообщила она ему, — но остального не потерплю». Это было ее условием, и, будучи джентльменом, Юбер дал слово и держал его.

За это, открыл он для себя, его ждали солидные награды. Все, что он должен был сделать, — это сказать, что идет к себе в кабинет, как сделал в этот вечер, когда они вернулись домой после обеда. И он точно знал, что она с удовольствием ублажит его последним ночным заплывом. Или он указывал свою гардеробную на первом этаже, рядом с их спальней, откуда наблюдал, как Сьюзи готовится к ванне или ко сну. Какие представления она устраивала!

Но ничто не могло сравниться с теми минутами, когда чертовка брала инициативу в свои руки. Молоденькие девочки, которых она находила, бродяги и беспризорные. Для него и для себя. Приведя кого-нибудь домой, он имел возможность наблюдать, как она играет с тем, до кого он «мог дотронуться пальцем».

Как хорошо Сьюзи знает его, думал Юбер де Котиньи, ощущая возбуждение при виде того, как она выходит из бассейна и устанавливает шезлонг всего в нескольких футах от его окна. Ложится на спину, раздвигает ноги...

Как она не похожа на его первую жену, Флоранс. Столь же красивую, но совсем не такую покладистую, когда речь заходила об удовлетворении его особых прихотей. Она развелась с ним, когда Мишель уехала учиться. Была довольно великодушна, чтобы указать на непреодолимые разногласия, но и достаточно хитра, чтобы получить свое. Почти начисто обобрала его.

В отличие от Флоранс Сьюзи делает все это не ради денег. Состоятельная, она не нуждалась в деньгах — единственное, что утешило его подозрительную мать, Мюрей де Котиньи, когда Юбер объявил об их помолвке. Его мать сразу поняла это, как только увидела семью Сьюзи на свадьбе. Мюрей де Котиньи могла не понимать, что именно влечет его сына к новой жене, но чувствовала деньги с первого взгляда. А денег в семье Делахью было намного больше, чем у де Котиньи.

Позднее, когда Сьюзи покинула террасу, де Котиньи задержался в своем темном кабинете. Было почти одиннадцать, и он ожидал гостя. Раздумывал, не попытается ли этот человек взять себе за правило опаздывать, только чтобы что-то доказать.

Де Котиньи вздохнул, встал с кресла и прошел к столу. Он включил настольную лампу и выбрал сигару. Отрезал кончик, поджег сигару и сделал первую затяжку, задержав дым во рту. На некоторые вещи в жизни можно полагаться, подумал он, смакуя вкус сигары, внимая с закрытыми глазами последним печальным нотам Моцарта. А на некоторые нельзя.

Де Котиньи взглянул на часы — уже чуть больше одиннадцати. Это возмутило его, но не так сильно, как причина столь позднего ночного визита.

Это была самая непростительная ошибка в суждениях. Его и Сьюзи. Навестить девицу, которую она нашла, склонить к тому, чтобы устроить игрища вне дома. Кожа у цыпочки была белее алебастра, волосы черные как ночь. Но... простушка. Дрянь. Маленькая жадная подстилка с этой ужасной наколкой.

Следовало быть более осмотрительным. Теперь он стал таким. Ведь, похоже, кто-то собирается получить с него за эти забавы.

16

Это было не то лицо, которое Жако ожидал увидеть. Из прошлого. Из-за завесы лет.

В какой-то момент, сидя в «Молино» в кабинете при кухне со стеклянными стенами, Жако был уверен, что ошибся. Не может быть. Не Дуасно. Но на старом одутловатом лице, мелькающем между раковинами в выложенной плиткой и заполненной паром моечной, Жако узнал бегающие глазки, крючковатый нос, высокие треугольные, как у клоуна, брови. Дуасно. Точно. После стольких лет. В желтых резиновых перчатках до локтей. И он старается привлечь внимание.

Жако не планировал заходить в «Молино». Но ведь он вообще ничего не планировал из того, что сделал, высадив Гасталя возле управления. Просто возвращение в пустую квартиру было для Жако не особенно приятной перспективой. Поэтому он отложил его, припарковал машину на рю Тьер и занялся делом — холодный «Гиннесс» в «О'Салливан», следующая выпивка на пристани в «Бар-де-ла-Марин», перед тем как прошлепать по рю Нео в «Ла Карнери» за стейком и материнским вниманием со стороны Гасси, жены хозяина. Улыбка Гасси, в пятьдесят лет одетой как в тридцать, была такой же широкой, как ее бедра, а юбка такой же короткой, как ее дыхание. Жако обожал ее; и она обожала его.

«Ла Карнери», городское бистро, где в цокольном этаже подавали только мясо, а в полуподвальном только рыбу, выглядело именно так, как должно выглядеть в понедельник после девяти часов вечера — одни уже заканчивали трапезу, другие только начинали, — но было не настолько заполнено, чтобы любимое место Жако в закрытом ширмой уголке оказалось занятым. На столе, усеянном хлебными крошками, еще стояли грязные тарелки, но стулья были так же пусты, как оставшаяся там бутылка и стаканы. Он кивнул Леону, шеф-повару, для поднятия тонуса взял в баре marc^[17] и сел за столик. Секунду спустя примчалась Гасси, отправила официантку, захлопотала, закудахтала, прибирая стол.

— Как давно, мсье Даниель, мы вас не видели... вы выглядите бледным и похудевшим, вам нужно немного набрать в весе и к кому-нибудь сходить на ночь. — Она развернула салфетку, воспользовалась ею, чтобы смахнуть остатки крошек с клетчатой скатерти, затем расстелила ее у него на коленях. — Можете не говорить. Pave?^[18] Чуть-чуть прожаренный?

Жако улыбнулся, кивнул.

— И demi^[19]. Бандоль, — добавил он, когда Гасси собралась уходить.

Пока Жако ждал стейк и вино, он решил, что у него есть два варианта. Думать о Бони или о работе. Он выбрал работу и принялся размышлять о деле, занимающем почти все его время, об убийствах, которые расследовал с Рулли и остальными ребятами его группы. Он прокручивал в голове факты, чтобы понять, не упущено ли что-то, обдумывал связи, которые им удалось установить. Это было похоже на дорогу домой, он знал ее наизусть.

Три трупа за последние три месяца. Три молодые женщины. Учительница начальных классов Ивонн Баллард утоплена в собственной ванне. Продавщица Жолин Грез брошена в фонтан в Лоншане. И вот обладательница татуировки, снимок которой лежит у него в кармане; труп найден в озере за Салон-де-Витри. Это если не учитывать четырех обнаженных тел, выброшенных морем на берег между Карри-ле-Руэ и Тулоном с прошлого лета. Эти трупы тоже можно было бы считать жертвами убийства, если бы не отсутствие сходных следственных улик — всякие следы, способные указать на преступление, были давным-давно уничтожены рыбами и камнями за недели, в течение которых тела находились в воде. Четыре явных и четыре «возможных» убийств за неполные двенадцать месяцев. Быть может, других они просто не обнаружили. И никогда не обнаружат.

Но всюду присутствует вода — морская или пресная, — женщин обязательно одурманивали, насиловали и топили. И пока ни одного подозреваемого, никого, чтобы допросить. Полицейские внезапно появлялись у родственников и друзей Грез и Баллард. Ничего. Никаких зацепок и ниточек. Ноль совпадений или неувязок. Ничего, на что могло бы среагировать отмеченное чутье Жако, что дало бы ему пищу для размышлений. Кропотливое, трудоемкое расследование без какой-либо отдачи.

Но теперь, когда у них на руках третья несомненная жертва, Жако почувствовал, что они сдвинулись с места. На этот раз девушка из Салон-де-Витри подскажет им направление движения. В этом Жако был уверен. И татуировка является исходной точкой.

Спустя два часа pave был уничтожен, выпито три бутылки вина вместо одной. Жако стоял возле своей машины, раздумывая, стоит ли ехать домой. Он покачал головой, положил ключи в карман и решил прогуляться. И таким образом через десять минут оказался перед «Молино». Расположенный немного в стороне от Ке-дю-Порт — его раскрашенные окна обрамлены провисающими, хлопающими на ветру алыми навесами — «Молино» был извечным атрибутом Старого порта. В нем вот уже пятьдесят лет неизменно подавали лучшую буайбес^[20] в этом городе рыбных похлебок. Если бы не стейк Гасси, Жако сел бы и заказал главное блюдо ресторана. Поэтому он по-приятельски подмигнул мэтру и направился в подвал. Младший из Молино, которому на вид было никак не меньше семидесяти, колдовал над лимонным суфле, протыкая ножом его обсыпанную сахарной пудрой шапку и вливая из маленькой рюмки водку в парящие лимонные внутренности.

Именно в кабинете Молино, дожевывая последний кусочек лимона, с влажными от сладостей губами, когда старик отправился попрощаться с кем-то из почетных клиентов, Жако заметил Дуасно. Тот кивнул в сторону задней части ресторана и поднял вверх обтянутую желтой резиной пятерню.

Пятью минутами позже Жако, как всегда, побывал в объятиях Молино, поблагодарил его за суфле и пошел к черному ходу, мимо мусорного бака с ресторанными отходами, в темный мощеный двор, заполненный тенями. Он оглянулся по сторонам. Ни движения, ни звука.

— Мя-я-я-у-у.

Жако невольно улыбнулся и повернулся на звук.

Демонстрируя в улыбке меньшее, чем помнил Жако, количество зубов, из-за мусорного бака появилась знакомая долговязая фигура.

— Сколько лет, сколько зим, — протянул Дуасно. — Прекрасно выглядишь, Дэнни.

Жако хотел бы сказать то же самое старому приятелю. Рукопожатие было крепким и искренним, но лицо помятым и испитым.

— «Ночные коты».

— Ты помнишь, — улыбнулся Дуасно.

— Конечно, — ответил Жако.

«Ночные коты». Их банда. Дуасно — вожак. Не потому, что самый старший, а потому, что самый хитроумный. Настоящий заводила. Мог придумать все, что угодно.

Дуасно отпустил его руку и повел через двор в сторону улицы.

— Я размышлял, понимаешь? Думал, вдруг ты не придешь. У тебя другая жизнь и все такое...

— Некоторые вещи не забываются, — отозвался Жако. — Даже если захочешь. Кстати, ты давно в «Молино»? Я прежде тебя здесь не видел.

— Пару месяцев. Знаешь, как это бывает... Мотаю срок.

Жако понял, что это означает. Непродолжительное время. Немного свободы вне стен тюрьмы в Бомете, жест со стороны государства. «Сколько же времени Дуасно «мотает срок»? — подумал Жако. — И за что?»

Они подошли к концу двора, миновали арку и вышли на тротуар. Мимо них пронеслись несколько запоздалых машин, автобус в аэропорт в Мариньяне — залитое голубым светом нутро пусто, если не считать водителя.

— У тебя есть минута? Я знаю местечко. — Дуасно указал направо.

Он шел торопливо, немного прихрамывая. Через три минуты они уже сидели в кабинке ночного кафе-бара в стороне от авеню Тамасен.

— Итак, в полиции, — проговорил Дуасно, отхлебнув бочкового пива и стерев с губ усы из пены. — Я слышал, знаешь?

— Это маленький город.

— И о твоей маме слышал. Мне очень жаль. У меня не было возможности сказать тебе раньше. Иначе бы я... — Дуасно пожал плечами. Именно так, как делал всегда. Он, видимо, прибавил несколько килограммов, но старые движения сохранились.

— Это произошло давно. Но все равно спасибо.

— Ты уехал, — вздохнул Дуасно.

— В Экс. К деду.

Это было тридцать лет назад. Секунда, изменившая всю жизнь Жако. Развилка дороги без указателя. Он помнил, как мать выглядела в то последнее утро. Усталая и поблекшая, но старавшаяся казаться бодрой. И одежду, которая на ней была — красное с печатными цветами платье, подаренные отцом коралловые бусы, ее любимые красные туфли, каблучки задорно постукивали по асфальту, когда они шли в город вниз по Ле-Панье, — поцелуй в обе щеки, когда они расставались у ворот школы, взмах руки, когда он обернулся, чтобы посмотреть, стоит ли она еще. И потом, три дня спустя, — витрины магазина в Галери-Самаритэн, заколоченные досками, когда его везли в приют для сирот. Бомба какого-то анархиста, брошенная из проезжавшей машины, когда его мать красила задник витрины магазина. В нее попал всего лишь небольшой осколок стекла.

Он прочел о трагедии в газете, искал упоминание о матери. Но не нашел. Просто одно из пятнадцати тел, извлеченных из-под обломков. Для Жако, у которого три месяца назад пропал в море отец, эти грубо оструганные доски, закрывающие витрины, означали, что для него все безвозвратно изменилось.

В том числе не будет больше и «Ночных котов». В приюте в Бореле двери закрывались в десять. «Коты» никогда не собирались раньше одиннадцати.

Не только Жако вспоминал прошлое.

— А потом тот трехочковый проход! — продолжал Дуасно, глядя в потолок и счастливо улыбаясь. — Это когда мы в первый раз о тебе услышали. О, парень, когда мы смотрели, как ты выбежал... уууффф — из ниоткуда! — Он резко махнул одной ладонью над другой. — А ведь ты всегда был самым медлительным из нас, помнишь? — Дуасно засмеялся. — Сколько раз едва не попадался... Но в тот день, когда играли против «ростбифов», у тебя, парень, словно выросли крылья, крылья на бутсах.

Жако тоже помнил тот день.

Низкое стальное небо и колеблющиеся полосы дождя. Твикенхем. В пригороде Лондона. Распаханное поле. Грязь густая и липкая, как замерзший мед. Семидесятитысячная толпа. Безжалостная игра. Не щадили никого. Неприкрытая жестокость.

«Боже, — подумал Жако, — я бы умер, если бы попытался повторить это».

С самого начала удача была на стороне англичан. У них получались все проходы, все спурты. Французам кое-как удавалось вырывать у них мяч, пока незадолго до финального свистка капитан команды англичан, сознательно оттянувшись вглубь, бросил мяч на землю и, ударив пыром, закрутил его в створ.

Два — ноль. Оставались считанные минуты. Казалось, все кончено. Французские болельщики стонали, как желудок при несварении, оркестр из Дакса начал укладывать свои инструменты, а народ потянулся к выходам.

На поле французы торопливо и как-то безнадежно разыграли мяч на двадцатидвухметровой отметке. Ко всеобщему ужасу, кто-то из английской «свалки» чисто отобрал его и побежал, словно старый буйвол, волоча за собой половину французов, участвовавших в драке за мяч, и завалить его удалось лишь в нескольких метрах от французской линии.

Вокруг поля в тот момент стояла такая тишина, что можно было услышать бегущую кошку. Как потом говорил тренер французской команды, семьдесят тысяч мошонок сжались до размера грецкого ореха.

Тут судья заставил образовать «свалку» в пяти метрах от линии французов. И, не поверите, разыгрывать мяч дал англичанам. Остались жалкие минуты добавочного времени, а команда Франции проигрывала два очка. Мяч вброшен, один из английских хукеров подхватывает его и сбрасывает назад в сторону восьмого номера, который начинает обегать «свалку» с мячом, чтобы прикрыть его корпусом, пока другая половина «свалки» не разгадала его ход и не кинулась на него.

В этот момент все у него пошло не так, как он замыслил. Делая обманные движения, англичанин засуетился, ладони стали влажными. Захват ослаб, и он на повороте едва не выпустил мяч из рук, перехватывая его так, словно он был горячим.

На какую-то секунду — может, две. Но этого оказалось достаточно. Жако, дебютировавший в качестве крайнего защитника — его выпустили за двенадцать минут до конца матча, — высвободил правое плечо из-под зада Сузы, соскользнул под Маго и Пелереном из второго ряда и рванул из-за «свалки», словно бегун с низкого старта. Он вырвал мяч из рук англичанина, отпихнул его плечом и понесся что есть сил.

Это то, что Дуасно имел в виду под своим «уууффф — из ниоткуда!».

Но кое-кто заметил его выход — английский крайний нападающий, его звали Кортни. Только Кортни, как и вся английская линия, был не на толчковой ноге. К тому моменту, когда он развернулся, Жако, не самый быстрый бегун в мире, резво работая руками и ногами, успел отбежать метров на восемь.

Картинка запечатлелась у него навсегда. Далекий створ, грязное месиво поля, сетка дождя в лучах прожекторов. Как далеко бежать. Как пусто. Боковая линия в нескольких дюймах от его левой бутсы, полоса размытых лиц, шарфов, шапок, зонтов, флагов...

Все, что ему нужно, — это бежать.

А где-то позади, совсем близко, несется англичанин. Только они двое. И тридцать тысяч французов вскочили на ноги, подняв вверх кулаки, распрямляя мошонки и выпуская наружу зародившийся где-то внизу живота крик. Подбадривая его, осознавая наконец, что происходит. Мяч у французов. Только двое парней. Кто первый дотянет до ленточки. Беги, парень. Беги, беги, беги...

Жако ни разу не оглянулся. Не посмел. Просто выставил вперед подбородок и молотил ногами.

Просто бежать.

Вдруг ему подумалось, что был свисток за какое-нибудь нарушение. Удар? Пас вперед? Какая-нибудь техническая погрешность, о которой он не знает. Может, стоит остановиться, чтобы не выставлять себя идиотом, пробежавшим всю дистанцию после свистка. А может, никакого свистка не было и он окажется еще большим идиотом, остановившись посреди поля без всяких причин — отдав мяч и победу англичанам.

И потому он не остановился. Продолжал бежать. Теперь Жако слышал Кортни, его бутсы чавкали в грязи. Вот тогда он понял наверняка, что свистка не было. Раз Кортни гонится за ним.

Внезапно Жако поменял направление и метнулся к центру поля, сбивая преследователя с ноги и выигрывая еще несколько метров. Оказавшись в поле, он мог отчетливо слышать рев толп болельщиков на трибунах. Французских и английских. И те и другие подбадривали своего игрока. Но увидеть, их он не мог. Только поле, по которому несся, серое низкое небо и ветер, швыряющий ему в лицо подсвеченные прожекторами брызги дождя.

Пересек центральную линию — Боже, он никогда не забудет этого чувства, — и створ приближается, приближается... Возможно. Вдруг стало возможно. Дом не так далеко, и мяч у него под локтем, крепко прижат к груди.

Но откуда-то сзади он услышал всхлип, последний, отчаянный выдох, когда Кортни в пяти метрах от английской линии бросил свое тело вперед.

Жако почувствовал, как его кончики пальцев вцепились в пятку бутсы.

Он уже ничего не мог поделать. В следующую секунду и он полетел вперед, выставив перед собой свободную руку, правая нога лишь сумела сделать последний неуверенный шаг.

Но англичанин все-таки опоздал. Жако был достаточно близко, чтобы ему удался этот завершающий отчаянный прыжок. И он перелетел через линию, пропахав поле — мяч прижат к ребрам, английская грязь забила нос.

Пять очков. Франция побеждает. На боковой линии оркестр из Дакса расчехлил инструменты и грянул победную «Марсельезу».

— Тебе больше никогда не придется покупать себе выпивку, приятель, — сказал Туш, другой крайний защитник, поднимая Жако на ноги и обнимая.

Шестьдесят секунд — вот сколько это длилось. Жако засек время при просмотре эпизода. Позднее он узнал, что Кортни адвокат. Адвокат, который гоняется за полицейским на собственной английской территории. Жако очень нравился этот момент.

Но все это осталось далеко в прошлом. Очень далеко. В другой стране. А здесь кафе в стороне от Тамасен. Он пьет пиво со старым товарищем.

— Видишься с остальными? — спросил Жако, пытаясь вспомнить всех «котов». Имена, лица. Бланшар со светлыми волосами, Гуффра, Ковачи и Ди-Ди как-то там...

Дуасно покачал головой:

— Один раз видел Декуса. Смотрел Олимпийские игры. Он торговал там хот-догами. Еще играл на тотализаторе у Борели. А Дидье, Ди-Ди Рона? Помнишь его?

Жако кивнул. Дидье Рона, конечно. Ди-Ди Три Пальца, остальные два он потерял на циркулярке, на которой работал его отец. Виртуозный карманник, несмотря на увечье.

— Умер уже Дидье. Рак. — Дуасно вздохнул, посмотрел на потолок, покачал головой.

Двое мужчин посидели молча, вспоминая.

— Тебе что-то нужно, да? — мягко спросил Жако, приходя на помощь сидящему напротив мужчине, старому другу, которого не видел почти тридцать лет. Несмотря на воспоминания, случайную встречу, Жако был уверен, что они здесь не только для того, чтобы поговорить о прошлом. Он оказался прав.

Дуасно обхватил руками кружку и перевел взгляд на Жако.

— Шанс — это все, что мне надо, Дэнни. Словечко в нужном месте. У меня еще четыре месяца отработки по условному заключению, и никакого выбора. — Он выставил вперед руки, то ли показать, как мытье посуды влияет на кожу, то ли изобразил жест отчаяния. Жако не понял. — Еще четыре месяца. Я не выдержу. Свихнусь.

«Но если не выдержишь, — подумал Жако, — если нарушишь условия отработки, то опять окажешься за решеткой, будешь досиживать весь срок». Неделя на поиск работы, и шесть месяцев на то, чтобы продержаться на ней. Напутствуя, они называют это прокладыванием дороги назад в честную жизнь. Таковы условия сделки. Это то, чего они хотят. После этого иди на все четыре стороны. Иногда такое срабатывало, но в большинстве случаев нет.

— Я должен перебраться отсюда, пока не поздно, — продолжал Дуасно. — Мой сын Рене в Испании. Хорошо устроился. Говорил, что мог бы и меня где-нибудь пристроить. Лучше, чем это, понимаешь?

Жако отхлебнул пива, подвигал губами, убирая пену. Его старый друг ищет способ выкрутиться и думает, что Жако, полицейский, поможет ему что-нибудь состряпать.

— Так чего ты хочешь?

Дуасно улыбнулся, покачал головой:

— Не денег, не беспокойся. Просто чтобы они не цеплялись, и все. Я продержусь еще месяц, Дэнни. Я просто хочу знать, что они не будут меня искать.

Жако кивнул:

— Я попытаюсь. Обещаний не даю.

Дуасно просветлел лицом.

— Я знал, что ты поможешь. Боже, ты даже не представляешь... — Он перегнулся через стол, огляделся по сторонам и перешел на шепот: — А теперь кое-что для тебя. Авансом, если хочешь. Чтобы продемонстрировать лояльность.

— О'кей, — усмехнулся Жако. — Выкладывай.

— Ты когда-нибудь слышал о человеке по имени Рэссак?

«Второй раз только за сегодняшний день», — подумал Жако.

— Рэссак?

— Да, это его имя. Отвратительнейший сукин сын из всех, кто тебе когда-либо попадался. В детстве перенес острую форму оспы, да еще родимое пятно на пол-лица. И, будто этого мало, другую половину ему сожгли газовой горелкой. Можешь считать это боевой раной. Раньше жил в Тулоне, но несколько лет назад переехал. Тогда был по-настоящему крупным воротилой. Настоящий крестный отец. Девочки. Наркотики. Назови что хочешь, он будет замешан. Но начались осложнения, и теперь он живет за Касисом. Вилла где-то. Пошли слухи, что он взялся за старое. Собирается провернуть большое дело. И очень скоро.

— В какой области?

Дуасно осмотрелся по сторонам.

— Наркотики. Кокаин, понимаешь?.. Много.

— И как скоро?

— В любое время. На этой неделе. На следующей неделе. Конец месяца — самое позднее.

— Где?

— По слухам, Лестаке. Или гавань в Сомати. Одно из этих мест наверняка.

— И?..

— У него есть кто-то, кто снабжает его информацией. Твой чувачок.

— Какие-нибудь имена?

Дуасно развел руками, покачал головой.

— Почему же ты мне это рассказываешь?

Дуасно прикончил свое пиво и поднялся из-за стола.

— Это Рэссак меня засадил. Убрал с пути. А ты ведь знаешь «котов», Дэнни. Всегда даем сдачи. Увидимся. — Пока Жако нащупывал в кармане купюры, Дуасно выскользнул из кабинета и будто растворился в ночи.

К тому времени, когда Жако вернулся в свой дом на горе Мулен, дверь мадам Фораке была закрыта, за панелями из цветного стекла не было видно света.

Понедельник, сообразил он. Еженедельная игра в карты у ее брата. Это обрадовало. Он не очень хотел повтора ее наблюдений и суждений о Бонн, будь они даже недалеки от истины.

Наверху, в их квартире, теперь в его квартире, Жако снял резинку с волос, стащил одежду и упал на кровать. Их кровать. Через несколько секунд он забылся глубоким сном.

17

Вторник

Развалившись в кремовой кожаной роскоши капитанского кресла, Памук повернул привод дроссельных заслонок двигателей «Ферретти», и семнадцатиметровая крейсерская яхта вспенила форштевнем чернильную голубизну Средиземного моря. Пока он приводил ее к ветру, легкая волна шлепала в борт судна и звук двух двигателей превратился в едва слышный рокот. Памук знал этот отрезок берега как свою ладонь, но все же перепроверил положение судна по дисплею с картой и бросил взгляд на эхолот — было достаточно мелко, чтобы при надобности бросить якорь.

Наклонившись над штурвалом, он взял бинокль и осмотрел горизонт — несколько далеких парусов спешили поймать побольше ветра за Кальсереном и Иль-де-Риу, мимо мыса Круизет на запад двигалась тяжело нагруженная громадина контейнеровоза, поеживались в мареве над водой очертания приближающегося парома «Тунис-Лайн». Потом он повернулся и навел бинокль на поросший кустарником берег с мысками сосен и сияющим белизной известняком, который поднимался меньше чем в двухстах метрах по правому борту. Удовлетворенный осмотром, Памук отложил бинокль, взял телефон, укрепленный на приборной доске, и позвонил вниз, в главную каюту, чтобы сообщить мсье Баске, что они уже прибыли на место.

На борту были только они двое.

Памук приехал к месту стоянки «Вале-дез-О» в Старом порту в 6.30 утра, примерно в то время, когда жены рыбаков устанавливали свои прилавки на Ке-де-Бельж. Женевьева, помощница мсье Баске, позвонила накануне вечером и сообщила график плавания. К тому моменту, когда мсье Баске в 8.45 поднялся на борт, баки были полны, кондиционеры отрегулированы, а прогретые двигатели урчали на оборотах.

Памук захватил с собой пакет свежих круассанов и булочек с шоколадом из «Жольен» и немного фруктов и фиников с рынка Капуцинов. На камбузе из фруктов сделал сок, как любит мсье Баске, с 8.40 варится кофе «Блю Маунтин», а телевизор в кают-компании настроен на Си-эн-эн. Еще Памук остановился у табачного киоска на углу Питэ, чтобы купить коробочку карамелек «Лажони» с кашу^[21]. Это был любимый сорт мсье, но он постоянно забывал, куда их положил. Памук на всякий случай захватил коробочку про запас.

 «Вале-дез-О» могла показаться бревном длиной более пятидесяти футов, но управлять ею было одно удовольствие. Ее можно подводить к причалу и швартовать одной рукой, отходить от стенки — не сложнее. Через пять минут после того, как мсье Баске скрылся в каюте, они уже плыли по проливу вдоль пристани на Ке-де-Рив-Нёв мимо завистливых взглядов, пока не повернули в море между фортами-близнецами: Сен-Жаном и Сен-Николя. И вот, двадцать минут спустя, они неспешно дрейфовали примерно в шести километрах от Касиса. Работающие на холостом ходу двигатели тихо урчали где-то под кормой.

— Видишь кого-нибудь? — спросил Баске, выйдя на мостик и осматриваясь.

— Ничего, кэп. — Памук покосился на хозяина.

Массивный мужчина к шестидесяти, с ежиком седых волос, Баске имел короткую мускулистую шею, полное лоснящееся лицо и маленькие прижатые уши. Он явился на яхту в шелковом костюме-двойке, который переливался на солнце, и в тщательно отполированных ботинках с украшениями поверху, но переоделся в каюте в шорты, рубашку-поло и матерчатые туфли. На его бычьей шее висела золотая цепь с крестиком, на запястье сверкал «Ролекс» с бриллиантами. Зеркальные солнечные очки довершали картину. В руках он держал кружку с кофе. Ароматный напиток безжалостно расплескивался по палубе, когда «Ферретти» переползала через большую, чем обычно, волну.

Если бы не «Ролекс», Поль Баске мог сойти за простого туриста среднего возраста, ожидающего, когда освободится столик в каком-нибудь пляжном клубе на Прадо. Но Памука внешностью не обманешь. Мужчина, который стоял рядом с ним, уж точно не турист. Мсье Баске один из наиболее известных в районе бизнесменов, застройщик, который превратил большой участок побережья в загородный клуб с бесконечными виллами под черепицей, бассейнами, гольф-клубами и теннисными кортами. И все это было построено меньше чем за десять лет.

Эту историю знали все. Уже двести пятьдесят лет семья Валадо, в которую Баске вошел благодаря женитьбе, делала деньги на мыле и эфирных маслах. Когда тесть умер и мсье Баске взял дела компании в свои руки, Он заложил ее под программу диверсификации, которая была начата с застройки жилой и коммерческой недвижимости в центре городка, а потом развернута и на побережье. Говорили, что между Марселем и Сен-Рафаэлем нет ни одного кирпича без печатки Баске. И Памук этому верил.

Вылив остатки кофе за борт, Баске пристроился на банке.

— Подведи ее поближе, — сказал он. — Давай посмотрим.

Дав двигателям полные обороты, Памук повернул против дувшего с суши ветра и погнал яхту к берегу иззубренной стене из известняка, тянущейся от Монтредона, чуть восточнее Марселя, до пригородов Касиса. По всей длине пустынная береговая линия была изрезана узкими, похожими на фьорды бухточками. Устье одного из них, метрах в пятидесяти теперь открывалось перед форштевнем «Ферретти». Когда были пройдены два мыса, охраняющих устье залива, волнение уменьшилось; и Памук сбросил скорость, дав яхте торжественно скользить между отвесными скалами. Звук двигателей эхом отражался от каменных стен. Рядом стоял Баске, переводивший взгляд с правого борта на левый. Отвесные скалы бухты поднимались над ними на добрую сотню метров. Хилые, искривленные сосны и кусты золотой мимозы лепились к каменным поверхностям, их корни расползались по откосам в попытке хоть как-то зацепиться за камень. Было чуть больше десяти утра, и уже жарило. Солнце поднималось высоко над краями каньона и нагревало палубу у них под ногами и леер, за который держался Баске.

Когда-нибудь в скором времени этот кусочек берега станет самым желанным местом на всем побережье. Ничто нельзя будет сравнить с ним, от Марселя до итальянской границы. Дюжина роскошных вилл, встроенных в берега бухты, каждая с собственной круговой террасой, причалом... Причудливая форма залива гарантирует, что из одной виллы другую видно не будет. Полное уединение. Баске словно воочию видел участки на склонах и обрывистом берегу — настилы из красного дерева под черепичными крышами, джакузи и стеклянные стены, каждое владение соединено проходом с собственной пристанью и террасой на мысу.

Конечно, сейчас вся эта земля, каждая бухточка между Марселем и Касисом, находится под охраной, застройка запрещена. Тут плюнуть нельзя без разрешения. Но все изменится, если Баске добьется своего. Он глубоко вздохнул, выдохнул и ощутил в носу свежий соленый аромат моря.

Ну и какие, черт побери, возражения? Почему ему нельзя начать здесь застройку? Они годами проделывают это на всем протяжении от Каталан-Плаж до Прадо, и никто даже не пикнул. Даже проложили шоссе прямо вдоль моря. Четыре полосы бетона и термакадама. И поскольку трасса получилась весьма неплохой, даже взяли и назвали ее в честь какого-то гребаного американского президента! Так почему нельзя пойти чуть дальше на восток? — рассуждал Баске, как делал сотни раз на дню. Видя, как разрастается город, как люди слетаются сюда с севера, чтобы потратить деньги на роскошное жилье, кто-нибудь в один прекрасный день все равно сделает это. Так почему же не он, Поль Баске? И почему не сейчас? Через пару дней у него будут деньги. И разрешение. Кто тогда его остановит?

Конечно, старикан, трусоватый тесть, изошел бы на дерьмо. Пока он верховодил, не было ничего, кроме мыла и эфирных масел. Баске потребовалось полгода, чтобы убедить старого скупердяя заняться сбытом ароматизированных свечей, дьявол его раздери. И когда товар разошелся меньше чем за месяц, старик отказался даже разговаривать о новой партии. Мол, это не их основной бизнес, это унижает... «На чем образована компания, — объявил он — на том она и живет». При этом в своем дурацко-покровительственном стиле постукивал тыльной стороной одной руки по ладони другой.

Баске изо всех сил старался доказать, что этого недостаточно, чтобы поддерживать семейный бизнес в приличном состоянии. Доходы были приемлемые, но незначительные. Так или иначе, акции компании никогда не стоили больше нескольких су, а годовые дивиденды выглядели все более удручающе. Бизнес продолжался по инерции, не более того. Вот почему, когда старик умер и Баске наконец прибрал дело к рукам, компания стала развиваться в неожиданных направлениях. И именно это разнообразие — застройка, лизинг, страховой бизнес, ипотека, а в последнее время и морская торговля — помогало семейному бизнесу держаться на плаву, давая прибыли, которые старику и не снились. Вот тебе и вся игра в осторожность.

Обогнув каменистый обрыв и дойдя до крайней безопасной для себя точки бухты, «Ферретти» встала. Здесь кобальтовые глубины уступили место аквамариновым отмелям, и примерно в шестидесяти метрах на дуге песчаного пляжа нежно шелестел прибой.

Баске подался вперед, снял солнечные очки, прикрыл глаза от солнца ладонью. Он видел это все. Там, за пляжем, где на каменистых склонах, кроме кустарника, нет ничего, на свайной платформе будет поставлено клубное здание и ресторан. Там будет лавочка, мастерские и магазины со всякой всячиной. А в том месте — двойной причал, достаточно большой, чтобы принять дюжину крейсерских яхт.

Нацепив очки, Баске мысленно проследовал дальше по травянистой дорожке, бегущей вверх по склону среди деревьев — единственный проход к бухте с суши — и переходящей в каменистую козью тропу, которая выводила через сосны и оливки к дороге Д559. Именно так будет проложен подъездной путь, от поста охраны и ворот с колоннами через почти два километра приведенной в порядок территории, две сотни гектаров ухоженных лужаек, теннисных кортов, кольцевая автодорога...

Сейчас казалось, что самая большая проблема для Баске в том, как назвать это место. «Каланке-клуб»? Или просто «Каланке»?

Или, как предложила его любовница Анэ, «Каланке-1». Неплохо. Баске нравилось — то же самое опять, вдоль следующего залива. Еще одно детище Баске. Больше строений, меньше накладные расходы, выше цены и доходы.

Придрейфовав ближе к берегу и оказавшись почти в полосе прибоя, Баске и Памук пустили яхту по течению, мимо домов стоимостью в три миллиона долларов, архитектурные проекты которых Баске держал в своем офисном сейфе. К концу месяца у него будет все, что нужно.

Когда «Ферретти» достигла последнего поворота, Баске бросил взгляд на «Ролекс». Точно ко времени.

Рядом с ним, разглядывая воду впереди, Памук переложил штурвал на правый борт и сдвинул рычаги вперед. Но когда они вышли из бухты, Памук вдруг застыл, снова до предела сбросил обороты. В сотне метрах впереди стоял катер с черными бортами. Под тяжестью двух подвесных моторов его нос высоко задирался над волнами. Название «Плуто» написано пылающими буквами по лаковому корпусу. В кабине находились двое мужчин. Один, в черной рубашке, сухощавый, но хорошо сложенный, стоял за штурвалом, его светлые волосы развевались на ветру. Второй, видны были только его голова и плечи, сидел сзади, облокотившись на спинку переднего сиденья. У него на лице виднелось жуткое пятно цвета спелой малины.

— Все в порядке. — Баске протянул руку, чтобы успокоить Памука. — Подойди к его борту. Молодец.

Через пять минут суда были поставлены на кранцы. «Вале-дез-О» был на пять метров длиннее и намного выше скоростного катера, но на добрых двадцать узлов тихоходнее. Памук, удерживая яхту на месте, смотрел, как мсье Баске появился на носу и наклонился через леер. Внизу, в кабине, мужчина неуверенно поднялся с кресла, и они начали беседовать. Низкий гул двигателей и порывистый ветер не позволяли расслышать, о чем шла беседа, но встреча казалась вполне дружеской.

Рандеву, сообразил Памук, было запланированным. И, видно, в крайней степени тайным.

Через несколько секунд разговор был закончен взмахом руки, так как рукопожатие было невозможно, и Баске вернулся на мостик. Мужчина в черной тенниске на «Плуто» отвязал швартовы, и суда разошлись.

Памук взглянул на босса, и тот кивнул в направлении Марселя. Памук отвел «Ферретти» от катера и взял курс на порт.

Мсье Баске начал хлопать по карманам шорт, рубашки. Памук понял смысл этих движений. Он убрал руку со штурвала и достал из выдвижного ящичка на торпеде леденцы.

18

Тридцать лет назад Жако направился бы к Ла-Жольет и в переулки возле Ке-дю-Лазаре. В те времена парни, занимающиеся татуировками, ошивались именно там, закачивая красные и синие чернила в мясистые моряцкие бицепсы. Клиенты либо находились в коматозном состоянии от выпивки, доставленные хихикающими коллегами, либо сами оттягивали рукава, чтобы лучше рассмотреть, как иголка перемещается по их коже.

Но теперь на Ла-Жольет был совсем другой мир, отличный от тех времен, когда Жако мальчишкой слонялся по этим улицам с Дуасно и его приятелями. Теперь там были краны и строительные каски, грохот отбойных молотков, бульдозеров, строительство новых веток метро. И недавно завершенная и широко разрекламированная перестройка офисных площадей. Старые склады напротив Приморской эстакады превратились в шикарные и изящные офисные здания — шестиэтажные атриумы, лифты со стеклянными стенками, клумбы, засаженные гигантскими папоротниками, и бассейны с золотыми карпами среди тиковых полов и посыпанных гравием японских садиков.

Сегодня ближайший к Ла-Жольет салон-тату приютился во дворике за Репюблик. Именно туда и направлялся Жако. Во вторник утром. Первым делом, как советовал Гасталь. Пешком. Ощущая легкую слабость и вялость после вина, выпитого у Гасси накануне вечером, но в полной готовности.

В этом, решил Жако, прикрыв глаза ладонью, когда вышел из тенистых боковых улочек Ла-Панье на залитую солнцем пристань Старого порта, и заключается суть, все, что ему нравится в полицейской работе. Настоящей полицейской работе. В траншеях. Фото в кармане и целый город, который предстоит пропахать. Люди, которых нужно найти. Вопросы, которые необходимо задать. Ниточки, которые надо распутать.

Конечно, Гимпье не одобрил бы. Для Жако, выполняющего обязанности старшего по следствию, это был не тот вид полицейской работы, которым он должен заниматься. Эту работу с большей пользой можно было поручить кому-нибудь из его группы — ищейке Пелюзу, или хитрой, непредсказуемой новенькой Изабель Кассье, или Шевэну с его обезоруживающим заиканием, или Логанну, Сэрру, Мюзону. Любой из бригады по расследованию убийств в силах выполнить подобную работу. Но Жако ничего не мог с собой поделать. Он должен быть здесь, под утренним солнцем, прислушиваясь к интуиции, располагая ничтожнейшей уликой, над которой предстоит работать; зная, что где-то в городе прячутся ответы на все вопросы, ключи ко всем преступлениям, виновные во всех убийствах. Надо только поискать. Как в прежние времена. Ухватить нить игры, держать глаза и уши открытыми и использовать все предоставляющиеся возможности.

Это не сильно отличалось от тех времен, когда они с Дуасно и молодыми парнями из «Ночных котов» искали повод напроказничать. Только теперь Жако находился на стороне закона, с жетоном в кармане, который доказывал это, и с двадцатью годами службы за плечами. От жандарма, патрулирующего пригородные районы, до сотрудника отдела по расследованию убийств, он сыграл роль в бесчисленном количестве драм. Но охотничий азарт не угас. Это то, что Жако любил и от чего никогда не уставал. Может, что-то, может, ничего, но всегда есть смысл попробовать.

«И что за место для работы!» — думал он, набрав полную грудь соленого морского воздуха на Ке-дю-Порт, а уже в следующее мгновение, завернув за угол Самаритен и выйдя на Репюблик, уловил теплую, омерзительную вонь канализации. Марсель. Город, где он вырос, откуда уехал и куда вернулся. Город у моря. Куда ни пойдешь — в его самые темные переулки, на самые многолюдные рынки, в парки и на окраины, по его самым модным оживленным улицам, — море всегда здесь. Феерическая игра отраженного в нем солнца, когда меньше всего ее ожидаешь, срез голубого в конце бульвара или далекий солнечный блик в промежутке между домами. И всегда чистый, соленый аромат моря, растекающийся по городским улицам.

А в это утро он был частью этого города. Практически слился с ним, с мостовой под ногами, с солнцем, греющим плечи, с прохладным ветерком, ласкающим шею. И в одиночку, так, как ему нравится. Рулли всегда правильно воспринимал это. Понимал — здесь причина их эффективной работы. Прислушивались к его чутью, давали инстинкту, а не методикам определять следующий шаг, указывать путь.

Инстинкт. Жако знал, что это его самая сильная карта. Для него, росшего в отдаленных переулках Ла-Панье, строившего непростые отношения с «Котами», инстинкт был главным орудием выживания. Он подсказывал, кому верить и когда убегать. Жако доверился инстинкту, когда настал момент, последовав за пожилым человеком с седыми волосами и нежными глазами матери, который пришел, чтобы забрать его из приюта в Бореле. За человеком, которого никогда раньше не видел и не знал. За отцом его матери.

Это был тот же инстинкт, что служил ему с той минуты, как он ступил на игровое поле, подбадриваемый все тем же пожилым мужчиной. Он каким-то образом знал, куда будет передача мяча, кто из противников несет реальную угрозу, кого из игроков своей команды нужно страховать. Чувствовал ход игры.

Инстинкт. И Жако ощущал его ненавязчивое подзуживание, когда высматривал свой первый объект в покатом, заваленном мусором дворике в нескольких шагах от оживленного движения на Репюблик. Не было никакой витрины, только дверь с незажженной неоновой надписью над ней «Татуировка для тебя» и три ступени, ведущие вниз, в тускло освещенное полуподвальное помещение, где пахло мокрой штукатуркой, застоявшимся потом и пролитым антисептиком. Посреди комнаты стояло парикмахерское кресло, окруженное всем необходимым для татуировки — пистолет для иголок, тушь, поднос с пластиковыми бутылочками, неприятного вида мешочек с тампонами из розовой ваты. Под креслом виднелся кусок вздувшегосялинолеума с кляксами туши: красной, синей, черной и зеленой — и с протертыми бороздами там, где, догадался Жако, скребли подметки ботинок при каждом укусе иглы.

— Алло. Есть кто-нибудь? — позвал Жако.

Занавеска из костяшек в конце комнаты с шуршанием и треском раздвинулась, и появился хозяин. Его грязная безрукавка открывала бугристые, исколотые татуировками плечи, густо покрытые черными волосами. Придерживая занавесь одной рукой, он окинул Жако угрюмым взглядом и откусил булочку.

Жако, не произнеся ни слова, вытащил из кармана фотографию и поднял ее вверх.

В обычной ситуации это должно было быть лицо, внешность, которую нужно опознать, но все, что у них было, — татуировка. Три слова на загибающемся, с тенями, пергаменте, выколотом на верхней внутренней части бедра жертвы, — лицо слишком раздуто и изъедено рыбами, чтобы иметь какою-нибудь практическую ценность.

Татуировщик смотрел, словно изучал произведение искусства, проглотил булочку, которой был забит рот, языком и верхней губой очистил зубы, потом покачал головой.

История повторилась во втором салоне тату, за гостиницей «Меркюр» на Ке-де-Бельж, и по третьему адресу, возле вокзала Гар-Сен-Шарль. Но в четвертом месте, в стороне от рю Курьоль, Жако немного приблизился к цели.

Тяжелая работа в конце концов дает плоды.

Окруженный шаблонными изображениями свернувшихся в клубок змей, огнедышащих драконов, ревущих львов, кинжалов, пронзающих кровоточащие сердца, и замысловатых туземных орнаментов, на столе лицом вниз, подложив под голову руки, лежал голый по пояс клиент. Рядом на табурете примостился татуировщик в резиновых перчатках, который, склонившись над полотном его спины, работал над перьями крыльев птицы или ангела. Как и в других салонах, где побывал Жако, комнату наполнял резкий запах антисептика, бутылку которого художник одной рукой опрокидывал на тампон, чтобы стирать капельки крови.

— Не мое, — буркнул татуировщик, глядя на фото, но не притрагиваясь к нему. Иголка жужжала в дюйме от кожи клиента, ватный тампон упал в металлическую ванночку, стоящую у его ног. — Но если спросите, я скажу, что похоже на работу Вреша.

— Вреша? — Жако сунул фотографию в карман.

Татуировщик ответил не сразу, словно Жако ушел из заведения, оставив его наедине с клиентом. А потом, не поднимая глаз от своего творения, сообщил:

— Фосс-Моннэ. Вверх по Корниш, возле автобусной остановки.

Спустя десять минут, когда какая-то моторная лодка с лоснящимися бортами, сыто урча, подходила проливом к своей стоянке в Старом порту, Жако сошел с Ке-де-Рив-Нёв и спустился вниз по рю Тьер, где прошлой ночью оставил машину. Фосс-Моннэ находилась на дороге к Прадо, слишком далеко для пешей прогулки. Под щеткой дворника уже красовалось рекламное извещение. Какая-то распродажа, лучшие цены, все как обычно. Он скомкал листок и бросил за пассажирское сиденье.

Чтобы найти нужное место, много времени не понадобилось. «Студия Вреша» находилась в нескольких шагах, если пройти через узенький муниципальный садик, от крытой автобусной остановки и по полуподвальному фасаду соседствовала с табачной лавкой, агентом по недвижимости, булочником и зеленщиком. Оставив машину на ближайшей боковой улочке, Жако вернулся к салону. Приближаясь к объекту, он все четче ощущал приближение удачи.

Салон тату Вреша был больше тех, что он посетил в это утро. А также светлее и опрятнее. Стол для регистрации клиентов был украшен вазой с пластиковыми цветами, на покрытом плиткой полу играли блики утреннего солнца, а в приемной было разложено обилие разных журналов. Стены были увешены сертификатами в рамках и целой галереей фото татуировок, отражающих квалификацию и артистизм Вреша.

В расположенной чуть дальше от стола комнате находился сам художник. В том, что это он, ошибиться было невозможно. Одетый в белую тенниску и черные велосипедные трусы, он сидел спиной к двери, положив босые ноги на трюмо, и читал газету. С того места, где стоял Жако, на затылке мужчины были отчетливо видны прописные буквы, из которых слагалось его имя, — они были выколоты под шапкой коротких светлых волос. Насколько Жако мог видеть, это была его единственная татуировка.

— Не похоже, чтобы вы пришли сделать татуировку, — произнес мужчина, которого звали Вреш, посмотрев на Жако через зеркало, прежде чем вернуться к чтению газеты.

— Вы правы, я не за этим, — отозвался Жако.

Вреш лениво перевернул страницу. На улице, за окном студии, поток машин мчался в город или из города, на пляжи Прадо. Автобус со скрипом встал на остановке, двери с шумом открылись.

— Ну, мсье Жандарм, чем могу вам помочь?

Жако обратил внимание на акцент и на то, как быстро татуировщик узнал в нем полицейского.

— Кое-кто сказал мне, что узнал вашу работу. — Жако вынул из кармана фотографию и положил ее на прилавок.

Крутнувшись на табурете, Вреш отложил газету и подошел к столу. Взял снимок, внимательно посмотрел и начал кивать.

— Это очень непростая работа, — заметил он. — Там кожа такая пластичная, такая мягкая... Не то что руки или спина. Ее приходится растягивать, понимаете? Чтобы получить гладкую поверхность. И точно рассчитывать, иначе контуры будут размыты. И еще это может быть больно... ну, не больно, вы понимаете, как... щекотно. Трудно усидеть ровно, да?

Голос у Вреша был груб и низок, французский язык с сильным акцентом. Голландец, подумал Жако. Этот нидерландский говор — словно в горле застрял кусок камня.

— Это ваше?

— Вы слышали, что я это сказал?

— Скажем, я заметил очевидную профессиональную гордость.

Вреш еще раз взглянул на снимок, положил его на стол, вместо того чтобы передать в руки.

— И вы не ошиблись в своем наблюдении, мсье Жандарм. Дайте-ка подумать... Возможно, года полтора назад, пара сеансов. Цвета, понимаете, буквы слишком близко к... неудобно. — Вреш уставился на потолок, словно подсчитывая. Потом повернулся к Жако, посмотрел ему прямо в глаза. — Видимо, четыре-пять часов работы в общей сложности.

— Имя?

Вреш немного подумал.

— Ники? Вики? Что-то вроде этого.

— У вас есть адрес?

Вреш покачал головой:

— Платил ее приятель.

— Приятель?

— Приятель. Наличными. Сидел рядом с ней все время. — Вреш кивнул на стул. — Оба посещения. Что, знаете ли, затрудняет дело, когда мне приходится много колоть на самом высоком месте, до которого можно добраться на ноге женщины. Я имею в виду всего в нескольких сантиметрах от этого. Даже ощущаешь, как оно пахнет. Понимаете, о чем я?.. — Вреш улыбнулся. — А тут приятель наблюдает. Я вам скажу...

— А что насчет приятеля?

— Адреса, простите, нет. — Вреш покачал головой. — Но я знаю, кто он.

— И это?.. — быстро спросил Жако, наблюдая, как татуировщик вернулся на свое место и взял в руки газету, словно сказал все, что хотел.

— Его зовут Карно.

— А имя?

— Жан. Жан Карно. — Вреш устроился поудобней. — Его здесь регулярно встречаешь, знаете. Молодой парень. Но жесткий. Настоящий громила. Раньше нанимался вышибалой на Кур-Жюльен, потом переехал. Частный охранник. Что-то в этом роде. И еще устраивает всякие сомнительные дела. Хотите чего-нибудь, он достанет. Если цена подойдет. И на него всегда работает парочка девушек. Своего рода побочный приработок. Думаю, она была одной из них. Очень симпатичная... очень-очень сексуальная, понимаете?

— Что-нибудь еще?

Вреш немного подумал.

— Я помню, пока я работал, она говорила о каких-то снимках, которые сама сделала. Для Интернета, для порносайтов. Звучало так, словно это он все устроил. Она говорила так, как будто была ими очень довольна.

Жако потянулся за фото, взял его со стойки и положил в карман.

— А если бы мне нужно было найти этого Карно? С чего начать?

19

Кушо постоял в дверях. Его тело было словно поделено на две части светом и тенью. На коже лица и шеи все еще ощущалась высохшая соль от утреннего выезда с Рэссаком на «Плуто». Окунув пальцы в святую воду и подержав их там дольше, чем нужно, он посмотрел вперед, вдоль прохода к алтарю, обложенному камнем, и на окно с витражом, расположенное за ним. Затем он обтер пальцы о край сосуда и быстро приложил ко лбу и сердцу. Прохладная жидкость струйкой потекла между глаз прежде, чем он успел смахнуть ее ладонью.

Ощущение было приятным — эта насыщенность, стекающая с него, прокладывающая дорожку через соль. Властная. Властная и Богом данная.

Он поднес мокрые пальцы к губам, поцеловал костяшки и повернул налево, к боковому приделу. Подойдя к алтарю святой Матильды с его скромным алтарным покровом и прикрытой атласными занавесками исповедальной кабинкой, пристроенной сбоку, он преклонил колена, второй раз перекрестился и сел на одну из четырех предназначенных для пришедших покаяться скамеечек. Он находился там один. Ему был слышен шепот, доносящийся из-за занавески исповедальни, видны толстые лодыжки, приспущенные чулки и массивные коричневые туфли. Теперь недолго, подумал он, отодвинув коврик и опускаясь коленями на каменный пол. Закрыв глаза и сложив руки, он склонил голову в молитве.

Из всех известных ему церквей эта была любимой — с узким нефом спокойная каменная базилика в нескольких кварталах от порта Касиса. Какое одухотворенное покойное место, всегда думал он. Какое славное, мирное убежище. Колонны с фасками, уходящие в паутину простого ребристого свода, каменные полы, отполированные и блестящие, неподвижный, застоявшийся воздух, пронизанный ароматом коптящих свечей, горячего воска и ладана. Он мог сидеть там часами и делал это, когда Рэссак поручал ему что-то по-настоящему плохое, что-то глубоко проникающее и сжимающее душу.

Кушо знал — проблема в том, что он не в силах что-либо с этим поделать. Когда Рэссак чего-то хотел, он ощущал лишь внезапный порыв исполнить, давящее, необоримое желание подчиниться и угодить. Везде, кроме этого места, где колени обжигал холод каменных плит. Здесь есть сила отказать хозяину, есть воля противостоять искушению. Здесь холодная вера и крепость. И всегда, когда он вновь выходил на солнечный свет, в нем возникала горячая решимость изменить жизнь.

Освобождение. В работе, которой занимался Кушо, ничего подобного не было. Все дело в том, что его решимость, похоже, никогда не сохраняется дольше нескольких дней — лишь до того момента, как Рэссак позовет его, скажет, что надо, и все начинается сначала.

Колыхнувшись пропахшим мускусом атласом и затрещав деревянными кольцами, занавески исповедальни раздвинулись, и Кушо услышал, как на каменных плитах раздался приглушенный звук шагов старой женщины. С шарфом на голове, она тяжело опустилась на скамейку напротив него и принялась перебирать четки.

Момент пришел. Поднявшись на ноги и ощущая боль в коленях, Кушо сделал шаг от скамейки к исповедальне. Задвинув за собой занавески — обшитое панелями пространство еще хранило оставшийся от старухи запах лаванды, — он устроился в темноте. С сухим щелчком открылось оконце. Он набрал в грудь воздуха, поцеловал пальцы и заговорил:

— Простите меня, отец, ибо я согрешил...

20

На Жана Карно имелось солидное досье. Оно велось давно.

Сидя за столом, Жако просматривал материалы из информационного отдела, начиная с первого ареста Карно за автомобильную кражу, когда тому было пятнадцать лет, длинной череды проступков, связанных с наркотиками, и различных нарушений порядка, жизни за счет доходов, полученных аморальным путем, до того момента, как три года назад он был задержан за нападение с применением физического насилия. Жертвой, отметил Жако, была женщина. Как следовало из дела, Карно привязал ее к стулу, избил ремнем и выбил каблуком ботинка два зуба. Из прошедших после первого ареста семнадцати лет четыре Карно провел за решеткой. Если бы подвергшаяся избиению женщина выдвинула обвинения, он бы все еще находился в тюрьме. С тех пор, как удалось установить Жако, Карно был чист.

Однако Жако знал, что это практически ничего не значит.

Раздумывая над информацией, Жако набрал на клавиатуре имя Дуасно и стал ждать, когда на экране появятся нужные ему сведения. На фотографии Дуасно выглядел усталым и удрученным, волосы в беспорядке торчали во все стороны. Видимо, взяли на рассвете, подумал Жако. Вытащили из постели и привезли в управление, дали только одеться и не оставили времени на то, чтобы привести себя в порядок и собраться с мыслями.

Жако просмотрел досье Дуасно. Все как обычно — кража, неподчинение, сбыт краденых вещей, драка. Печальная хроника жизни. Как и Карно, он бывал за решеткой. Последняя отсидка, догадался Жако, в Бомете, что находится на объездной дороге к Касису. Шесть лет, сокращены до трех с принудительной работой.

Жако нашел записи по последнему аресту Дуасно.

Действуя по наводке — никому вознаграждение не выплачивалось, — полицейские провели обыск в боксе гаража в пригороде Тулона и нашли под сиденьем фургона «рено» четыре килограмма гашиша и автоматический пистолет 45-го калибра, прикрученный лентой к рулевой колонке. Когда арестовали Дуасно, зарегистрированного владельца «рено» и гаражного бокса, тот отрицал, что знает о наркотиках или оружии, но это ни к чему не привело. В соответствии со сведениями из отдела информации, он был условно освобожден и переведен на принудительную работу всего за два месяца до этого инцидента.

«Подстава», — сказал Дуасно накануне вечером. Полицейский рапорт, похоже, это подтверждает. Некто подбрасывает улики и вызывает полицию. Рэссак? Кто-то из его команды? Похоже на правду. Дуасно делает что-то глупое и расплачивается за это. А теперь, три года спустя, хочет поквитаться и затем скрыться с линии огня в Испании.

Жако напечатал на клавиатуре команду, и на экране вновь появилось изображение Карно.

Двое мужчин едва ли могут быть более разными. Дуасно почти на двадцать лет старше, небритый, с глуповатым взглядом, на лице неуверенность и следы излишеств. А вот — Карно. Больше шести футов ростом, судя по планке за головой на сделанной в тюрьме фотографии. Явное наличие арабской крови — черные вьющиеся волосы, гладкая загорелая кожа. Высокие скулы, сильный, выдающийся вперед подбородок и скучающий, с издевкой, взгляд черных как уголь глаз. Губы полные, но нетерпеливо поджаты, из-за чего на щеках образовались тонкие, похожие на скобки, линии. Зубы, подумав Жако, должны быть белыми и ровными, а судя по наглому взгляду, и крепкими. Еще он был совершенно уверен, что Карно, если захочет, может изобразить самую доброжелательную улыбку.

Отодвинув стул, Жако умостил ноги на столе. Услышал как слегка скрипнула кожа сапог. Змеиная кожа. Его любимая пара. Им двадцать лет, и они мягкие, как перчатки от «Эр Франс» Бонн. К тому же хорошая поддержка для больной лодыжки, хотя и вызывают неодобрительные взгляды Гимпье, вдовы Фораке. Ну и прекрасная обувь для ходьбы. Именно поэтому он выбрал их в то утро.

Жако собрался позвонить Гасталю. Когда пытался найти его в последний раз, тот был еще на ленче. Но тут распахнулась дверь, и в кабинет промаршировал Ламонзи, лицо сжато, как грецкий орех, красное, как незрелая вишня. Ламонзи — руководитель отдела по борьбе с наркотиками. Старше Жако по званию, но на несколько лет моложе. Ламонзи выглядел расстроенным.

— И что, черт побери, ты делаешь? — бросил он, нависая над столом Жако.

Если подумать, то «где?», видимо, было неподходящим словом, но Жако его тем не менее произнес. Какого черта? Он всегда считал Ламонзи жуликоватым самоуверенным придирой, который вел себя так, словно полицейское управление его собственная песочница. Никто никогда не знал, чем занят отдел по борьбе с наркотиками. Это означало, что если кто-нибудь из несчастных выходил за флажки, выставленные Ламонзи, который и не думал ставить об этом в известность других, он пикировал на него, угрожающе мотая своим сморщенным красным личиком, словно наступательным оружием. Именно такова на этот раз была причина небольшого взрыва. Видимо, Жако, сам того не зная, заступил за черту.

— Где? Где? — Ламонзи понизил голос, оглянулся вокруг, затем воззрился на Жако с еще большим остервенением. — Рю де Аллот, вот где, Жако. Номер шестьдесят пять. Некий Александр Рэссак. Или ты к своей мамочке забегал?

— Правильно. Аллот.

— И?.. И?!..

— Знаешь ли, просто проверял наводку.

— Просто — проверял — наводку...

У Жако лопнуло терпение.

— Слушай, Ламонзи, притормози-ка. Ты тут не единственный, кто выполняет свою работу. При том, как ты все держишь под замком, рано или поздно кто-нибудь обязательно перейдет тебе дорогу.

— И как же это мсье Рэссак фигурирует в твоем расследовании?

— Рэссак? Никак.

Ламонзи прищурился.

— Берри. Мадам Берри, вот кто мне был нужен. Она художница по тату. Говорят, из лучших.

— Ладно, в следующий раз, когда захочешь выколоть себе на руке сердце, назначай встречу где-нибудь в другом месте. Уceк? — Ламонзи оттолкнулся от стола Жако. — Я не хочу видеть тебя в радиусе ста метров в любом направлении от того места. Ясно?

Он бросил на Жако еще один жесткий взгляд из-под нахмуренных бровей и промаршировал прочь из кабинета. Стеклянные панели в дверях жалобно зазвенели, когда он хлопнул дверью.

— Bite^[22], — прошептал Жако, потянувшись через стол, чтобы протереть на сапоге то место, куда, как он заметил, попала слюна Ламонзи. Вытирая кожу, он подумал, почему бы ему было просто не сказать, что это Гасталь попросил его. Указать на Гасталя. Но, нравится это или нет, Гасталь в его команде, а со своими так не поступают.

И все же незаслуженное обвинение оставило след в душе, и через пару часов, сидя с Гасталем за столиком на террасе «Мара-клаб», Жако решил обсудить проблему.

— Заходил Ламонзи, — сказал он.

— О да, — отозвался Гасталь.

— И настроение у него было не ахти.

Гасталь кивнул, спрятал улыбку, раскалывая зубами крепкую фисташку и сплевывая скорлупу в лежащую перед ним кучу.

— В следующий раз, — продолжал Жако, — ищи кого-нибудь другого для выполнения твоей грязной работы.

Гасталь вытянул шею из воротника рубашки, словно готовясь высказаться. Но промолчал.

А жаль. Они работали вместе всего пару дней, а у Жако, уже появилось ненормальное желание погладить кулаком жирненькую мордашку Гасталя. Если в действительности когда-нибудь существовала настоящая face-a-claque^[23], то это она.

Они сидели в «Мара-клаб» уже больше часа. Жако наблюдал за улицей, а Гасталь таращился на бар. Это было одно из мест, где, по словам Вреша, может ошиваться Карно, новое заведение, выходящее на улицу за Кур-Жульен. Внизу был клуб «только для членов», бар на первом этаже, а на террасе над ними располагался очень средненький рыбный ресторан. Едва ли Карно объявится в первом же месте, куда они придут, но интуиция подсказывала Жако, что это заведение стоит посетить. Что-то вроде «пиво после работы», несмотря на то что партнер по выпивке — Гасталь.

— Это не он? — подал голос Гасталь.

Жако выдернул из пачки сигарету и развернулся, чтобы взять со стола позади них пепельницу. При этом движении он бросил взгляд в сторону бара. В двадцати футах от них Жан Карно хлопал одного из официантов по руке, тянулся, чтобы пожать руку бармену, кивал во все стороны, осматривал помещение, потом сел на табурет и взглянул на часы. Сомнений нет, это он.

— Хочешь проделать все прямо здесь? — спросил Гасталь. Жако покачал головой, передвинул стул и вытянул ноги. Карно у бара был теперь хорошо виден. Он выглядел так, словно приготовился провести ночь в городе — чистые голубые джинсы, кремовая шелковая рубашка, ярко-зеленый свитер, наброшенный на плечи. Перебирает ключи на связке, словно четки с молитвами.

— Давай подождем несколько минут, — сказал Жако. — Посмотрим, может, что-нибудь произойдет.

Ничего не произошло. Карно допил пиво, красиво глотнув из бутылки, поцеловал и обнял парочку официанток, которые, судя по всему, не так обрадовались этому, как он, и попрощался.

Жако был прав насчет его улыбки. Чистая платина. Они догнали его через два квартала, когда он садился в машину.

— Жан Карно? — произнес Жако, склонившись над водительским окном.

Гасталь прислонился к задней двери, словно его вес мог удержать машину, если та рванет вперед.

Должно быть, Карно слышал эти слова сотни раз. Он мгновенно понял, кто они. Взглянул на Жако из-под черных бровей:

— И что из того?

— Думаю, в ваших силах нам помочь.

— Даже так?

Жако вынул из кармана фото и передал Карно.

Карно взял, перевернул, посмотрел. Потом вернул Жако.

— И?..

Это была хорошая игра, если учесть, что он не планировал встречаться с ними, не ожидал увидеть фотографию.

— Интересно, вы видели эту татуировку раньше?

Карно выставил нижнюю губу, покачал головой:

— Вряд ли.

Конечно, Жако мог надавить прямо сейчас. Рассказать, что! Вреш дал его имя, подтвердил, что Жан Карно присутствовал при том, как делалась эта татуировка, что именно он оплатил работу. Но Жако не хотел засвечивать Голландца, поэтому решил зайти с другой стороны.

— Это мы обнаружили на трупе. Карно не отреагировал.

— И?..

— И мы полагаем, что вы можете знать, кто это.

— Я уже сказал...

— У вас есть минута? — оборвал его Жако. — Может, пройдем в госпиталь и посмотрим? Произведем опознание? Знаете, на всякий случай?..

Жако надеялся, что Карно не станет блефовать так явно, во всяком случае, когда тело жертвы находится в двух часах на север, в холодильной камере морга в Салон-де-Витри.

Карно опять взял фотографию и еще раз взглянул на нее.

— Она мертва?

Имя девушки было Вики Монель, так сказал Карно. Жила неподалеку от Гар-Сен-Шарля, в спокойном квартале возле станции. Может быть, все еще там. Не видел ее год, может, два во всяком случае, после того, как была сделана татуировка.

Они сидели в машине Карно, пропитанной цитрусовы запахом лосьона после бритья. Карно поигрывал ключом зажигания, то включая, то выключая, как и освещение приборов, словно ему не терпелось уехать. Темнело, зажглись уличные фонари и, помигивая, постепенно разогревались, чтобы разгореться во всю мощь.

Имя, думал Жако. Вики Монель. Еще одно имя. Еще одно направление расследования. Может, от этой жертвы будет больше проку, чем они смогли получить от двух предыдущих. Что-нибудь, что хоть куда-то приведет.

— Адрес? Номер телефона?

Карно покачал головой:

— Никогда туда не ездил.

— Как вы с ней познакомились? — спросил Гасталь с заднего сиденья.

— Не знаю. Вечеринка где-то. Не помню.

— Местная девушка? — спросил Жако.

— Тулон? Йер, возможно, — ответил Карно, словно его не волновало, так будет или иначе.

— Она работала? — продолжал Жако.

Карно пожал плечами.

— Она одна из ваших девушек, Жан? — Опять Гасталь.

Сидя рядом с Карно, Жако увидел, что тот сжал челюсти.

Интересно, не он ли утопил Вики Монель? И Грез? И Баллард? Трудно сказать. Связь точно есть. Довольно крепкая и довольно значительная.

— Слушайте... — Карно заерзал на сиденье.

— Продолжайте, Жан, — вновь подал голос Гасталь. — На листочке эта Вики Монель, и вы с ней знакомы. Она работала на вас. Одна из ваших девушек. Правильно?

Карно был уже близок к тому, чтобы кивнуть.

— Значит, она доставляет вам неприятности, или что? Здесь урвет, там, и думает, вы не заметите?

— Может, привязать ее к стулу, Карно, — добавил Жако, — выбить у нее пару зубов.

— Клянусь, я не знаю, что... Уже примерно год прошел, больше, с тех пор как я ее видел. Она была мне подружкой, понимаете, но недолго. Наркотики. На нее было не напастись...

— Где вы были последние пару недель? — спросил Гасталь.

— Здесь. Там. Поблизости. — Карно нахально посмотрел на них.

Жако понимал, в каком направлении работают мозги Карно. «У них на меня ничего нет, — думает он. — Если бы они подозревали меня, то все это было бы проделано в полицейском управлении. Им просто нужна информация».

— Вне города? — продолжал Гасталь.

— Нет. Здесь все время.

— Вы знаете кого-нибудь, кто мог сделать это? Карно покачал головой. Теперь ему было понятно, что о не на крючке.

— Я уже сказал, она постоянно сидела на наркотиках. Могла кого-нибудь подцепить. Разозлить...

— Ну так расскажите нам о фотографиях, — вздохнул Жако.

Они продержали Карно в машине с час. Изводили его, пытаясь получить больше информации. Но Карно держался своего. Мол, не видел Вики Монель больше года. Она был наркоманкой. Непредсказуемой. Последнее, что он слышал ней, — она позировала для порносайта в Интернете. Он начал ее раскручивать, но Вики выбрала свободу, отстранила его от дел. Тем хуже, пожал он плечами; она неудачница.

Они взяли его адрес, записали данные водительских прав, сказали, чтобы он не покидал города, и отпустили.

В управлении пока Гасталь искал в Интернете адрес, который дал им Карно, Жако проверил Вики Монель по архиву. Расспросил некоторых уголовников и отдел по пропавшим лицам. Чтобы заполнить бланк, ему не потребовалось много времени — от нее не осталось ни следа. Потом он поискал ее им в телефонном справочнике. Если она там значится, то и адрес они получат. Тогда найдут кого-нибудь, кто ее знает — соседа, друзей, семью. Но по Марселю она не значилась. Значит придется искать по закрытым справочникам со всем последующим шумом. И если там ничего не обломится, надо будет пройти те же процедуры по Тулону, Йеру. Может, по Салой де Витри.

Жако наливал себе кофе из автомата на лестничной площадке, думая, что все подождет до утра, когда услышал донесшийся из комнаты, которую занимала группа, вопль Гасталя: «Попалась!»

Подавшись вперед, прикрыв жирными пальчиками мышку, Гасталь чуть ли не прилип к монитору компьютера.

— Ты нашел ее? — спросил Жако, наклоняясь через его плечо.

— О да. — Гасталь отодвинулся, чтобы дать место Жако. — Та, что в центре.

На экране три молодые женщины лежали рядком, задрав разведенные ноги так, что они скрещивались, и придерживая их за колени руками. Учитывая угол съемки, их лиц было не видно.

— Как ты узнал, где она? — спросил Жако.

Гасталь ткнул в экран между средней парой ног, где виднелась маленькая черная отметка, скорее синяк, чем тень.

— Можешь это сделать поотчетливей? — спросил Жако.

Гасталь хихикнул, выбрал на контрольной панели крестик, выделил квадрат вокруг метки, выбрал увеличение и два раза кликнул мышкой. Через секунду экран стал расплывчатым, затем фокус восстановился. Все же немного размытый из-за увеличения, но достаточно четкий, чтобы Жако увидел три слова, хоть они и были изображены вверх ногами.

— Лица к этому не нашел? — спросил Жако.

Гасталь закрыл изображение, появились снова три девицы на кровати, потом кликнул, выходя из этого кадра. Через мгновение на экране всплыло другое изображение. Кровать и обои на стенках были теми же, что и на предыдущей картинке, поэтому Жако решил, что и три девицы — брюнетка и две блондинки — те же. На этот раз брюнетка сидела на краешке кровати и, расставив ноги, смотрела прямо в камеру, а ее партнерши, стоя на коленях рядом с ней, гладили и лизали ее груди.

Гасталь повторил операцию с крестиком, направив его между ног брюнетки. На экране материализовалась та же татуировка. Он снова кликнул мышкой, и вернулось прежнее изображение. Он выделил квадрат вокруг головы брюнетки, кликнул опять, и ее лицо заполнило экран — губы приоткрыты, глаза сонные, пальцы запутались в волосах.

Гасталь нацелился в нее пальцем, как пистолетом.

— Бах-бах.

21

Немногим больше чем в часе езды на север от Марселя Макс Бенедикт свернул с Роксабенской дороги и поехал по ухабистому проселку, оставляя за собой хвост из клубов меловой пыли. Низкое солнце заливало окрестности теплым золотым сиянием с тенями в ложбинах, куда его свет больше не доходил. Через открытое окно до Бенедикта долетал аромат розмарина, сосны и дикого укропа, а впереди, за покатым капотом машины, он увидел дом, мелькающий за деревьями, — его черепичные крыши и каменные стены цвета меда, голубые ставни на окнах и спрятанную за брызгам; золотой мимозы большую дубовую дверь.

Бенедикт прибыл в Париж в тот же день, пролетев накануне из Палм-Бич на север, в нью-йоркский аэропорт Ла-Гуардиа. Не дав о себе знать никому из друзей в городе, он прямиком поехал в «ДФК» и пересел на последний трансатлантический рейс «Эр Франс». Услужливая стюардесса узнала его и, когда они поднялись в воздух, пригласила в первый класс. В Париже — в висках давило, голова плохо соображала от слишком большого количества выпитого на борту самолета кларета — он на такси добрался до вокзала Гар-де-Лион и сел в поезд, идущий на юг, в Экс. Спустя три часа взял напрокат джип и проехал тридцать километров на северо-запад, к Кавайону. Потом повернул в горы Люберона, следуя указателям на Сен-Бедар-ле-Шапитр, Шан-ле-Неф и Роскабен. По мере того как дорога сужалась, похмелье становилось переносимым, плечи казались шире, а чувство разочарования отступало. Когда он проезжал мимо последней группки сосен, прежде чем въехать на посыпанный гравием двор своего дома, Палм-Бич вдруг показался неизмеримо далеким.

Бенедикт провел три месяца в том приморском раю для богатых и знаменитых, присутствуя на процессе над одним из самых известных людей города, сыном сенатора, которого обвиняли в изнасиловании при отягчающих обстоятельствах и в угрозах физической расправой. Это было его профессией — сообщать о происходящем в журнале, посвященном тем самым богатым и знаменитым и предназначенном специально для них, особенно когда избалованные люди их круга сбивались с пути и при этом считали себя выше закона. Что, к великому неудовольствию Бенедикта, и подтвердил процесс об изнасиловании в Палм-Бич. После трех выпусков «Писем из зала суда», опубликованных подряд в трех номерах журнала, подсудимый был оправдан по всем выдвинутым против него обвинениям, невзирая на доказательства отделения. Это были отрезвляющие три месяца обманутых ожиданий, и Макс Бенедикт, ветеран криминальной журналистики и разъездной редактор, решил, что ему нужно отдохнуть. И здесь единственное место на Земле, где он мог это сделать.

Макс Бенедикт купил ферму Мани 18 месяцев назад. Ветхий провансальский mas^[24], чьи обитатели, Мани и его жена, в конце концов решили, что жизнь в городе практичнее и комфортнее, чем в деревне. Но ферма оказалась в худшем состоянии, чем ожидал Бенедикт, и дома, в Штатах, он шутил перед друзьями, мол, всего-навсего купил вид и теперь строит дом, из которого им можно любоваться. Больше года держал там бригаду рабочих. Они снимали полы, разбирали стены, перекладывали трубы, переустанавливали проводку... пере-все-что-можно. А потом устанавливали бассейн, выдвигали вперед террасу между домом и виноградником, с которой открывался вид на запад сквозь высаженные по границе кипарисы, синюю глубину которых теперь прорезали золотые лучи солнца.

Казалось, он не был здесь целый век. В душе возникло ощущение привязанности к этой старинной ферме, угнездившейся на краю долины, к югу от которой уходило ввысь высокогорье Любарона, привязанности столь же глубокой, как и неизменная благодарность удаче. Остановившись у двери, он выключил двигатель автомобиля и сквозь потрескивание горячего металла стал слушать звуки, которые жаждал услышать: стрекот сверчков, жужжание пчел, далекую трель птицы, шелест ветра в сосновых кронах.

Бенедикт впервые был в доме, когда там не копошились строители и не валялись кучи мусора. Теперь все было закончено. Все уехали. Он наслаждался одиночеством, покоем и  удивлялся неожиданному ощущению собственности, которое возникло в душе. Не включая ни одной лампочки, убедившись лишь, что электричество подключено, Бенедикт прошелся по комнатам. Шершавые каменные стены выкрашены в белый цвет, крошечные окна открыты, а сгнившие половые доски заменены на струганный клен и прохладный мрамор — все что он просил. И в центре каждой комнаты стояли коробки, которые он переслал из Штатов. Коробки, с которыми следующие несколько недель он будет разбираться, распаковав имущество и решая, где что разместить.

К концу лета ферма Мани станет домом.

22

Не было ничего похожего на план. На подготовку, внимание к деталям. Если бы его спросили, Водяной сказал бы, что это наполовину развлечение. Удовлетворение от того, что знаешь имя, друзей и родственников, дом и место работы, ездишь в том же автобусе, ходишь по тем же магазинам, нарочито касаешься объектов твоей привязанности, проходя мимо по улице, иногда даже останавливаешь их, чтобы спросить направление, постепенно притягивая будущую жертву ближе, ближе...

Потом, когда на руках имеется вся информация, когда выбраны время и место, является уверенность, что все спланированное и приготовленное будет вознаграждено. Это почти как право. Неоспариваемый приз за тщательность и прилежность. Наблюдение, ожидание, подготовка, иногда растягивающиеся по времени на недели, которые ведут неотвратимо к самому действу и восхитительному радостному финалу.

Но тогда, иногда думал Водяной, подготовка — это еще не все. Есть и незапланированные моменты, когда жизнь задумывает предоставить неожиданные возможности. Порой непредвиденные. Минутная слабость, секундное колебание, фатальная неосторожность. Набор случайных событий, которые нужно понять и использовать.

Раздумывая над этим сейчас, Водяной очень хотел понять, какой подход более приятен, более предпочтителен. Подготовка или случай. Это очень похоже на бизнес, решил он. Либо ты прокручиваешь домашнюю заготовку, либо тебе просто выпадает удача. И то и другое, работая по-разному, может принести вознаграждение.

В этот вечер у Водяного не было специального плана, не было требовательного шепотка в душе. В последние три месяца появились две такие случайные возможности, а вот третья перед завершающим актом потребовала несколько недель подготовки. Возможно, сегодня вечером город у моря предложит что-нибудь еще, другой благоприятный случай. И либо Водяной воспользуется им, либо позволит ему проскользнуть мимо подобно листку, увлекаемому потоком.

Вычерпай его до дна или не тронь. Еще одно удовольствие, которым можно насладиться. Поскольку имеется, как понимал Водяной, определенное наслаждение в осознании того, что ты можешь что-то сделать и все же не делаешь. Если ты подготовлен, если способен сопротивляться и устоять. Поскольку едва ли, по опыту Водяного, можно было сомневаться, что самоотречение такой глубины только обостряло аппетит к следующей встрече, усиливало притягательность ощущения предела, распаляло томительную потребность к следующему стремительному погружению.

И всегда поблизости, где бы Водяной ни бродил, его сопровождал баюкающий шум океана или ощущение, как волна накатывается на берег. Его расстояния и глубины. Настроение и движение. Его прохладное, очищающее влияние.

Этим вечером, проезжая по городу, Водяной наслаждался охватившей его бодростью, полной уверенностью в себе. Все здесь было так хорошо, так живо. И так просто. Так просто, что всегда имелась вероятность совершить ошибку. «Не смотри на мяч».

И тут, признал Водяной, имеется еще одна возбуждающая штучка, которую можно посмаковать — возможность сбоя, когда что-то идет не так, как надо. Та единственная зацепка в полотне ткани, которую можно исправить лишь истинным, опьяняющим торжеством спасения в самую последнюю минуту. Таких моментов было несколько, признался бы Водяной. Захватывающих дух, заставляющих екать сердце.

И вот в таком настроении почти безрассудного возбуждения — орудия промысла спрятаны в отделении для перчаток — Водяной еще раз объезжал улицы, рыская взглядом в поисках добычи.

23

У Джилли Холфорд было свидание.

Такси замедлило ход, и она приподнялась на сиденье, высматривая название улицы. Где-то в стороне от дороги на Прадо, говорил он.

В стороне от моря. Вдали от яхты, вдали от братьев, наконец-то.

Она оставила их в Старом порту. Сказала, что у нее семейное дело, надо встретиться в Ниме с сестрой. В чем не было ни капли правды. У нее даже не было сестры. Она просто придумала эту историю, чтобы сбить их со следа, скрыться, найти себе место, где можно свободно вздохнуть.

Потому что знала — в ту ночь она не вернется, как и в другую, если сможет.

Они неохотно отпустили ее, подав рюкзак — «сумку-для-ночевки-вне-дома», — где лежали только косметичка, зубная щетка, несколько чистых трусиков и то платье, что Джилли купила на Гренаде за день до отплытия. То самое, с широкой юбкой, облегающим верхом, с глубоким вырезом впереди и водоворотом цветов — то самое, которое она не надевала нигде, кроме уединения своей каюты. Как только Джилли увидела Марсель, когда «Анемона» входила в гавань, она сразу поняла, что это платье для Марселя.

Даже до того, как увидела его. Жан. Жан. Жан... Это имя не выходило из головы. Она собиралась трахнуться с ним, вот так, просто.

И он знал это. С той минуты, как он остановил на ней взгляд своих темных глаз, они оба знали это. Но она не подала вида, поскольку находилась в обществе Ральфа и Тима, когда они втроем праздновали приход в Марсель в крошечном баре «Рив-Неф», первом, который попался на глаза после того, как они неуверенно сошли с яхты — это были их первые шаги по твердой земле после Сан-Мигуэля.

Он сидел на высоком табурете у дальнего конца стойки бара. Заметил ее взгляд. Улыбнулся, когда братья отвлеклись. Казалось, что понял... Потом ушел. Просто его там не стало. Джилли была потрясена, разочарована, пока бармен с очередной порцией пива тайком не передал ей карточку — имя, Жан, и телефонный номер.

Вот и все.

Джилли звонила несколько раз, прежде чем ей ответили. У него был именно такой голос, каким он ей представлялся. Тягучий, как патока, ровный, насмешливый голос, соответствующий улыбке. Конечно, заверил он, конечно, помнит ее, Рад, что она позвонила, они должны встретиться. Джилли переоделась в гренадское платье в дамской комнате кафе «Самаритэн», впервые за многие недели накрасилась неуверенной рукой и оставила рюкзак в ячейке для хранения багажа на вокзале Гар-Сен-Шарль. И вот они должны встретиться. В известном ему маленьком баре. В стороне от Корниш. Они могли бы чего-нибудь выпить. Возможно, поведать...

Правда, она, кажется, неправильно поняла его указания. На полпути вдоль берега Прадо таксист сказал, что, вероятно, проскочил нужное место, и, объехав статую Давида на круглой площади в Прадо, поехал назад по перешейку в сторону Корнишской дороги. Вечерело, и солнце тяжело висело над далекой грядой островов Фриуль.

Джилли взволнованно потерла ладони. Они были все еще шершавыми и липкими от соли. Первое, что она сделала, когда яхта пришвартовалась к причальной стенке, нашла аптеку и купила лосьон для тела, увлажняющий крем, кое-какие средства для смягчения подушечек пальцев к разъеденных солью линий на ладонях. Но, похоже, это не особенно помогло.

— Ну вот, мадемуазель. Здесь, наверху! — сообщил водитель и, свернув с Корнит, подкатил к пролету крутых ступеней, почти спрятанных между табачной лавкой и прачечной самообслуживания. На стене прачечной красовалась вывеска с названием бара, который они искали, и кулак с поднятый вверх большим пальцем.

Спустя час Джилли прикончила вторую кружку пива я взглянула на часы. Ей не верилось, что он мог проделать с ней такое. Ее провели. Этот ублюдок и не собирался приходить.

Она подозвала официанта, попросила счет и расплатилась

Когда Джилли вышла на улицу, было уже темно. Видимо, поэтому все вокруг выглядело совсем по-другому. Она стоял на мостовой, осматриваясь по сторонам и пытаясь определить свое местоположение. Все вдруг стало незнакомым — дорога, дома, витрины магазинов. Она попробовала вспомнить, с какой стороны подъезжало такси, но ни в чем не могла быть уверена. Темнота изменила все.

Решив идти налево, Джилли зашагала по улице, смотря в витрины магазинов, благодарная своему отражению, которое двигалось рядом с ней и составляло ей компанию. К тому моменту, когда Джилли поняла свою ошибку, она зашла так далеко, что решила продолжать идти в том же направления при условии, если идти вниз по склону, думала она, можно выйти на Корниш и поймать другое такси. Она соображала как объяснить братьям столь быстрое возвращение из Нима, когда услышала позади себя звук машины. Такси.

Она и в самом деле подумала, что это такси, из-за характерного звука мотора, работающего на низких оборотах, словно водитель высматривал пассажира. Прищурившись из темноты в сторону приближающейся машины, Джилли наудачу махнула рукой и с облегчением вздохнула, когда автомобиль остановился перед ней. Пассажирская дверь распахнулась, лицо водителя оставалось в тени.

Конечно, ей следовало быть более осмотрительной и не принимать частную машину за такси, а водителя за таксиста, но она слишком долго была в море и немного утратила опыт жизни на городских улицах. К тому же устала от ходьбы и не знала, где находится.

— Вам куда? — раздался хриплый голос, и она подошла ближе, попыталась вновь произнести «Старый порт», стесняясь своего плохого французского, и тут ощутила, как рука схватила переднюю часть платья, пальцы добрались в поисках лучшего захвата до верхней части лифа и потянули ее вниз. А она не сопротивлялась, потому что — глупо, конечно, — ей не хотелось, чтобы платье оказалось порванным. Потом резкий укол в шею, словно укус осы, которую она попыталась смахнуть. Только руки вдруг перестали слушаться, как и все тело, которое теперь кулем лежало на полу под приборной доской с пассажирской стороны. Дверь захлопнулась, платье натянулось, и она поняла, что его зажало дверью, черт побери...

Потом ничего, только течение времени. Звук близкого автомобильного колеса, барабанящего по булыжнику, поющему на асфальте. Теплый резиновый запах коврика под щекой. Поглощенность переплетением проводков у нее над головой, их цветами, тем, как они сгибаются и вьются, маленькой пластиковой коробочкой, в которой они исчезают. Но никакой тревоги по поводу ее положения, никакого беспокойства из-за того, что ее конечности отказываются выполнять ее команды.

Ого, подумала она и удовлетворенно вздохнула, чувствуя, как пузырь смеха поднимается в груди, когда машина резко повернула налево. Или направо? Замедлила ход и остановилась. Двигатель затих, и она лежала в полной тишине. Наконец услышала, как открылась и закрылась водительская дверь,  звук шагов... Потом открылась пассажирская дверь, платьеосвободилось, и ее подняли.

Последнее, что Джилли увидела и смогла хоть насколько-то ясно идентифицировать, был купол крыши «Аква-Сите», тот, что она заметила с палубы «Анемоны» в тот день, когда они вошли в старый порт Марселя. Это и соленый запах моря.

Часть вторая

24

«Аква-Сите», Марсель, среда

Габриель любила это непрерывное баюкающее бульканье. Здесь, в этом прохладном влажном месте, которое пахло морем и испарениями от притопленного бетона, не было тишины. Только это нежное бульканье. Если бы здесь царила тишина, Габриель ни за что бы не полюбила это место. Под землей и все такое. Темнота и тени. Она бы точно свихнулась. Как бы там ни было, игривый звук составлял ей компанию, беззаботно аккомпанируя ее мурлыканью.

Габриель Блано приехала в обычное время, чуть раньше шести, на «солексе» мужа. Она прошла внутрь через один из двух служебных входов, расположенных по периметру «Аква-Сите». В раздевалке для персонала надела рабочую одежду, сделала себе кофе и после первой за день сигареты направилась в седьмой блок под названием «Обитатели рифов и открытого моря» — первый из трех районов, за которые отвечала. Он состоял из нескольких искусственных водоемов. Работы самое большее на час, с него хорошо начинать смену.

Булькающий звук донесся до нее, когда она отперла служебную дверь, вошла в прохладный бетонный бункер и потянулась к выключателю. Над ней замигали и вспыхнули одна за другой неоновые трубки, осветив льдисто-голубым сиянием галерею для кормления — уступчатый переход, устроенный над водоемами и невидимый для посетителей. Если мсье и мадам думали, что они просто смотрят на рыбу, то их ожидал сюрприз. Над водоемами и за ними находились настоящие кулисы, помещение с бетонными стенами, трубами, вделанными в них через равные промежутки, с отверстиями, через которые подается кислород и где установлены температурные датчики, а также складированы запасы корма и орудия для уборки, — одним словом, место работы Габриель Блано.

Взобравшись по трапу на мостик для кормления, она начала медленный, методичный обход водоемов. Габриель могла выполнять свою работу и во сне. Порой ей казалось, что так и происходит: проверка уровня кислорода и температуры на каждом датчике, отмерка корма в пластиковые кормушки, прежде чем высыпать его в водоем, а потом наблюдение за голодным водоворотом разноцветных рыб и переход к следующему водоему. Потом к следующему, пока не доберется до последнего. Катышки корма высыпаются на поверхность воды, словно внезапный ливень. Когда она складывала кормушку и закрывала ящик, в котором хранится корм, послышался шлепок и плеск, словно один из обитателей водоема немного заигрался и выпрыгнул из воды.

Габриель улыбнулась. Опять Оскар. Она могла бы поспорить, что это он. Полосатый окунь. Самый прожорливый в водоеме.

Шагая назад по мостику к трапу, она взглянула на часы. После того как закончит следующий этап — шестой блок, «Тропические рыбы» — и прежде чем приступит к очередному, пятому — «Ракообразные», — у нее будет время передохнуть и выпить кофе с подругами Тулой и Корин, пока не появится смотритель, Барзэ. А эта Тула, думала Габриель, спускаясь с мостика, — что за девица, что за ураган. Замужем, с тремя детьми, и у нее еще хватает заряда, гулять на стороне.

Пройдя через вторую служебную дверь, которая вела в зону для посетителей седьмого блока, выключив за собой свет и заперев замок, Габриель вышла на мостик для посетителей и двинулась вверх, к наземному входу в блок. С одной стороны находились водоемы, которые она только что обработала, с другой тянулась установленная ниже уровня воды двадцатиметровая: стеклянная панель нового аквариума в открытом море. Габриель мурлыкала под нос песенку и от нечего делать смотрели сквозь стекло на песчаное дно, уходящее в сине-зеленую даль.

На строительство этого четырехакрового продолжения главного аквариума, выходящего в открытое море, ушло два года. И хотя его открыли всего несколько месяцев назад, оно уже обеспечило солидный приток посетителей. Сооружение состояло из двух длинных бетонных молов, изгибами отходящих от берега и снабженных для обозрения стеклянными панелями ниже поверхности воды. Там, где молы заканчивались, расходясь друг от друга на тридцать метров, горловина водоема была перекрыта стальной сеткой. Ее двухсантиметровые ячейки были достаточно велики, чтобы позволять стайкам небольших прибрежных рыб свободно вплывать в водоем и выплывать из него, но достаточно малы и крепки, чтобы не выпускать в море крупную рыбу — толстогубую картофельную треску, наполеоновского губана, барракуду и тунца, а также полдюжины скатов, пару морских черепах и косяк рифовых акул, чьи плавники с белыми концами, рассекая поверхность воды, неизменно заставляли толпу зрителей застывать с открытым ртом. Вокруг созданного в открытом море водоема, как беспорядочный узор из камней, над поверхностью выступали полдюжины рукотворных островков. Они были сооружены на дне для уменьшения влияния штормов и для дополнительных возможностей осмотра с мостиков, которые их соединяли. Между двумя из этих островков на глубине тридцати футов недалеко от устья водоема — самая глубокая часть этого объекта — был сооружен даже пластиковый смотровой туннель.

Этот аквариум никогда не утомлял Габриель. В отличие от ее водоемов его не нужно было чистить, а обитателей кормить. Тут было достаточно естественной пищи, чтобы не сокращалась местная популяция, хотя Тула сказала, что имеются планы показывать полуденное кормление с одного из мостиков, бросая крупным и более агрессивным постояльцам связки рыбы и куски мяса, создавая на потребу зрителям реальную картину неистовства прожорливости.

Другое, что очень нравилось Габриель в этом аквариуме, было связано с тем, что постояльцы здесь менялись каждый день. Всегда можно было увидеть что-то новое. За стеклом серебряная стайка скумбрии металась туда-сюда в поисках выхода, пока ее не загнали в угол рифовые акулы. Лобстер с глазами-бусинами, устроившись на дне, отгонял усами любопытного губана. Косяк мечущихся, подпрыгивающих кобий патрулировал свою коралловую крепость, а там...

Габриель замедлила шаг, стараясь сфокусировать взгляд на новой форме, искаженной изгибом и толщиной стекла, которая висела под платформой обозрения, видимо, в двадцати футах впереди. Подходя ближе, она раздумывала, что на этот раз мог принести им открытый океан, совсем забыв о муларовой сетке и о том, что ничто таких размеров не может...

Она затаила дыхание, остановилась как вкопанная, схватившись за ограждение, чтобы не упасть.

25

Жак Тарру смотрел, как двое мужчин идут к нему. Стоя у окна кабинета, он увидел, что их машина проехала в ворота, и сразу же спустился к ним. Когда Барзэ, смотритель, позвонил ему с новостью о находке, Тарру сам связался с ними из дома, запрыгнул в машину и приехал сюда. Он увидел тело заставил охранников поставить на подъездной дороге знаки «"Аква-Сите" закрыт» — и вот теперь они здесь. Выйдя из дверей вестибюля, он представился:

— Тарру. Я директор «Аква-Сите».

Двое полицейских показали свои жетоны. Старшие инспектора Жако и Гасталь.

— Прошу вас, мсье... — Тарру, жестом предложив следовать за ним, повел их назад на стоянку и вокруг боковой части административного здания. — Вот сюда... мы можем пройти коротким путем. — Он обернулся через плечо на полицейских, идущих за ним. Какая необычная пара. Маленький, круглый, с жутким галстуком и заколкой — и его высокий, мощного сложения дружок — сапоги, хвост, легкая замшевая куртка. В высоком есть что-то знакомое, подумал Тарру, его он раньше видел. Но сейчас ему было не до размышлений, кто это и где они встречались.

Вот так сюрприз. Труп... в его аквариуме.

Тарру прошел через плетеную дверь в открытую служебную зону, а оттуда повел прибывших стражей порядка по сырому темному коридору к пункту кормления седьмого блока. Линия голубых неоновых трубок гудела на бетонном потолке. Отпер еще одну дверь и ввел их в коридор для посетителей, где открытое море сдерживалось изогнутым полотном стекла.

— Ее можно увидеть отсюда. — Он подвел их к стеклу и указал наверх, однако сам не отрывал взгляда от заколки толстяка. Затем отошел в сторону, чтобы не загораживать вид.

— Кто ее обнаружил? — спросил тот, которого звали Жако, когда его компаньон прошел немного вперед, чтобы разглядеть получше.

— Одна из служащих, Габриель Блано, — ответил Тарру. — Примерно в семь утра. Она в буфете для обслуживающего персонала, если вам...

— Мы можем взглянуть снаружи? — продолжал Жако, сочувствующе кивнув.

— Конечно. Прошу сюда, — пробормотал Тарру, торопясь пройти мимо трупа, который плавал словно нелепый кофейный столик — руки и ноги свисали вниз.

Снаружи солоноватый ветерок тронул их волосы, расстелился по поверхности водоема. Утреннее солнце над Монтредоном зашло за серые, похожие на каракатиц, облака, и вода в водоеме потемнела, став темно-фиолетовой.

Когда они добрались до помоста, под которым находилось тело, толстый полицейский, Гасталь, подошел к ограждению и стал смотреть вниз. Его коллега, Жако, задержался и повернулся к Тарру. Если бы он не был полицейским, Тарру мог бы поклясться, что видел его по телевизору. А может, и правда видел.

Но мужчина что-то говорил ему.

— ...и, боюсь, нам придется оставить тело на месте до прихода наших криминалистов. Поэтому вам нужно будет подержать те знаки.

Тарру кивнул, словно это полностью сочеталось с тем, как он сам видел ситуацию.

— Конечно. Я понимаю. Когда вы предполагаете?.. — Он поднял руки, плечи и брови единым движением.

И тут на него словно снизошло озарение. Тарру узнал его. Этот хвост. Хвост. И это было по телевизору. Много лет назад. Регби. Кубок Пяти Наций. Один из великих проходов. Жако. Конечно. Тот забег... невероятно. Тарру ощутил странное волнение.

— Эй, Дэнни!

Это был напарник Жако, Гасталь. Он стоял на коленях и в щель между досками рассматривал тело.

— Тут что-то... не знаю... такое впечатление, будто тело шевелится...

Жако подошел, наклонился, посмотрел. Тарру последовал его примеру. Что-то подталкивало его взглянуть, хотя он не был уверен, что хочет увидеть.

Тело, находившееся в трех футах под ними, дернулось.

— Вот... видишь?

Жако подошел к ограждению и посмотрел вниз. За время, которое у них ушло на то, чтобы пройти из подземной галереи обозрения, одна из рифовых акул обнаружила тело и решила взглянуть, что это такое. Жако смотрел, как тупая серая морда тычется носом в бок трупа. Серпообразный хвост акулы бился из стороны в сторону, обеспечивая опору.

— Похоже, нам придется начать, не дожидаясь криминалистов, — сказал он Гасталю. И повернулся к Тарру: — У вас есть среди служащих кто-нибудь, способный помочь?

Если бы они не были заняты выуживанием трупа, подумал Жако, это могло показаться смешным. Пока Барзэ с помощником пытались покрепче ухватиться за тело женщины и втащить ее через резиновый борт надувной лодки, другой помощник отгонял растущее число любопытных акул веслом, слишком коротким, чтобы служить эффективным орудием для этого. Эти трое, не без помощи прилива и заметного волнения, так раскачали лодку, что казалось, вот-вот и кто-то из них обязательно поплавает.

Но потом, дернув в последний раз и дружно хрюкнув, Барзэ и его приятель, смогли втащить тело в лодку и направились к месту швартовки, где их ждали Жако, Гасталь и Тарру. Они все вместе помогли поднять тело из пространства между сиденьями в лодке — Гасталь замочил ноги, когда лодку подняло на волне, и его оттащило в сторону — и уложили жертву на спину на каменном покатом спуске подальше от воды. С минуту Барзэ, его помощники, Тарру, Гасталь и Жако молча смотрели на обнаженное тело. Затем один за другим отвернулись. Тарру отошел на несколько шагов, чтобы позвонить по мобильнику, невольно дергая себя за галстук-бабочку, Барзэ удалился поискать что-нибудь, чем можно прикрыть женщину, двое помощников последовали за ним, старательно отводя взгляд от груди и пучка рыжих волос между ног, а Гасталь занялся поисками места, где удобнее выжимать морскую воду из носков.

А Жако не отвернулся. Он присел рядом с телом и принялся разглядывать его.

Она была высокой и красивой, мускулистой и сильно загоревшей, за исключением белого треугольника от бикини. На вид ей казалось немногим больше двадцати лет, практически тот же возраст, что и у остальных жертв. Глаза закрыты, но Жако догадывался, что они голубые. Шапка рыжих волос, не настолько длинных, чтобы доставать до плеч, облепила щеки и шею.

Он взял ее руку, ощутил ее мертвую холодную тяжесть. Конечность еще не одеревенела, локоть свободно сгибается, кисть свисает с запястья. Сильная кисть, подумал Жако, повернув ее в своей руке. Рука рабочего человека, квадратная и крепкая, ладонь глубоко изрезана линиями, пальцы крепкие, а ногти короткие, но не обкусанные, белая полоска на мизинце и на запястье, где она носила кольцо и часы. Но нигде не видно синяков. Только три параллельные царапины между грудей — кто-то с длинными ногтями? — и глубокая рана вдоль всей левой голени, красная и свежая, словно она задела что-то острое, когда шла или когда ее тащили.

Он отпустил ее руку на землю, расправил пальцы. Их четвертая жертва. В следующие двадцати четыре часа вскрытие подтвердит наличие пронопразона в крови и следы сексуального насилия. Жако в этом был уверен.

Он поднялся как раз в тот момент, когда Барзэ вернулся с одеялом.

К тому времени, когда спустя час они покинули «Аква-Сите», допросив в буфете для персонала Габриель Блано — бледное лицо, дрожащая между пальцами сигарета и полная окурков пепельница возле ее локтя — и попросив Тарру предоставить список сотрудников с именами и адресами, прибыли криминалисты и расположились лагерем.

Их было четверо, трое облачены в белые сапоги и застегнутые на молнию комбинезоны «Тивек», на одном — мокрый костюм для подводного плавания и аппарат для дыхания под водой. Прежде чем приступить к работе, один из них начал отщелкивать пленку, осторожно передвигаясь вокруг трупа, чтобы ничего не нарушить. Даже при дневном свете, обратил внимание Жако, он пользовался вспышкой. Жако увидит эти самые фотографии — в тот же день или на следующий — разложенными на его столе, потом пришпиленными к пробковой доске в помещении группы рядом с его кабинетом. Он будет видеть их каждый день, пока они не перестанут вызывать у него шок или пока дело не будет закрыто, а убийца найден. Большие глянцевые фотографии, на которых будут изображены мельчайшие детали.

Жако подошел к Клиссону, старшему криминалисту, деловитому мужчине небольшого роста, крепкого сложения, с копной рыжеватых волос. Они обменялись рукопожатиями. Как и его коллеги, Клиссон был в латексных перчатках, натянутых поверх рукавов. Его рука показалась гладкой, сухой и припудренной. И странно теплой.

— Ну? — Клиссон смотрел на тело, словно изучал яму на дороге. — Что думаешь? Номер три?

Клиссон руководил работой с Грез и Баллард, но ничего не знал о теле, извлеченном из озера в Салон-де-Витри.

— Очень похоже.

— Я дам тебе первичный отчет как можно скорее, — кивнул Клиссон. — Сегодня же. Может, завтра. За Валери сказать не могу.

— Расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю, — отозвался Жако.

Валери был государственным патологоанатомом, человеком, который любил все делать не спеша, нравилось это уголовной полиции или нет. Иногда стоило подождать — ради мелочей, которые могли послужить раскрытию преступления.

— Быть может, в этот раз нам повезет больше, — вздохнул Клиссон. — Как знать.

Жако кивнул и оставил их. Сейчас начинается трудная монотонная работа — обычный криминологический процесс на месте преступления. Многие часы стояния над телом, здесь и в морге, осмотр лодки, песчаного дна водоема, пристани, окрестностей, фотографирование, снятие отпечатков. Но так как руководил всем Клиссон, Жако знал, что это будет тщательная работа. Этот человек не пропустит ничего, и он положит отчет на стол Жако тогда, когда обещал. Пока следы еще не остыли. Позже подоспеют более полные данные вскрытия — тогда он узнает о пронопразоне, получит подтверждение сексуального насилия.

А пока Жако увидел все, что ему было нужно. Больше здесь делать нечего.

Он кивнул Гасталю, и они зашагали к машине.

— Значит, считаешь, это опять твой парень? — спросил Гасталь.

— Скорее всего.

— Может быть, и несчастный случай. Утонула где-нибудь, а тело прибило сюда. Не исключено и самоубийство.

Жако забрался в машину и завел двигатель. Гасталь сел рядом, устраиваясь, подтянул штанины, потом привстал и поправил промежность.

— Готов? — спросил Жако.

За воротами «Аква-Сите» их ждала толпа репортеров. Жако удивило, как быстро они узнали о трупе. Кто-то из служащих «Аква-Сите» вызвал их сюда. Там была даже съемочная группа с канала ТФ1. Охранник отворил ворота, и Жако поехал вперед. Он надеялся проскочить, не сказав ни слова, но у Гасталя было другое мнение. Завидев камеру, он опустил стекло и высунулся из окна.

— Не могли бы вы рассказать о каких-нибудь деталях, инспектор? — спросила телерепортер, оценив свой шанс и нацелив на Гасталя микрофон. Стоящий рядом с ней оператор начал снимать.

Гасталь сделал важное лицо, поправил галстук.

— В данный момент трудно что-то сказать с уверенностью, — начал он, и его неопределенный ответ вызвал целый шквал вопросов у других припавших к его окну репортеров.

— Всего одно тело? — проорал один из задних рядов.

— Мужчина или женщина? — спросил другой.

— Она утонула?

— Это самоубийство?

— Убийство?

— Какое-нибудь оружие?

— Ее застрелили?

— Зарезали?

— Изнасиловали?

На каждый вопрос Гасталь дал соответствующий ответ, добавив: «Пока можно сказать, что никакой связи с другими телами, найденными в Салон-де-Витри и здесь, в Марселе, не обнаружено».

Жако не мог поверить своим ушам. Репортеры тоже. Они собрались воспользоваться проколом, но Жако нажал на педаль.

— Салон-де-Витри? — спросил первый, стараясь не отстать от машины.

— Марсель?

— Какие тела?

— Кто?

— Когда?

26

Сидя за хрупким бюро, которое когда-то принадлежало ее бабке, мадам Селестин Баске положила телефонную трубку и сделала запись в дневнике. Воскресенье. Обед с семейством Фазилло и затем несколько конов пикета. Будет забавно. Такая приятная пара, такие хорошие друзья. Но придется быть начеку. Эта Шанталь ужасно жульничает. Да и муж у нее не лучше.

Закончив писать, Селестин завернула колпачок на ручке и подумала, составит ли Поль ей компанию. Но покачала головой, словно ответ был для нее очевиден. Вечер за картами? Даже нечего надеяться. Мужа это вообще не интересует. Прежде рак на горе свистнет. Потому-то она предварительно и предупредила Шанталь, что скорее всего он будет занят и не сможет участвовать.

И это было разочарованием, одним из длинной череды обманутых надежд. И неловкостью. Можно представить, что подумают ее друзья. Лучше бы не было поводов оправдываться. Она бы хотела, чтобы Поль был с ней и с ее друзьями. Без всяких этих... жалких вежливых отговорок.

Однако она понимала, что не было абсолютно никакого смысла предлагать это мужу. Самое большее, чего она добилась бы, укоризненного, обиженного взгляда: мол, ты же должна понимать, ну уж если тебе действительно нужно, чтобы я был, то что ж... А потом, за час до выхода ему позвонят, или он начнет отпрашиваться, или что-то произойдет. Это уже становится невыносимым. Свободного времени у него все меньше. Встречи там, дела здесь, ленч, обед... Порой она не видит его с утра до утра. По уик-эндам то же самое — телефонный звонок, и он куда-то едет, с кем-то встречается. Поцелуй в щеку — а их служанка Адель уже готова подать ленч или вот-вот придут друзья. Уезжает без всякого предупреждения.

Это заставляет ее страдать. И печалиться тоже. Ведь Селестин любит мужа и скучает по нему. Ей хочется, чтобы он был рядом, был с ней. Она нахмурилась. Несправедливо! Они всегда говорили об этом, повторяли одно и то же: когда мальчики станут достаточно взрослыми, когда «Валадо-э-Сье» достаточно окрепнет, он отойдет от дел. Они станут отдыхать, путешествовать, смотреть мир. И вот, пожалуйста, уже отпраздновали его день рождения — ни много ни мало пятьдесят Девять лет. Дети выросли и готовы его заменить. Разве не пришло время успокоиться?

Но он продолжает свое. Что за упрямец! Это-то поначалу она и любила в нем. Его напористость, энергию, силу. Вопреки себе, она любила это и сейчас, по прошествии тридцати лет.

Первый раз, когда его увидела, как-то призналась она дочери Амели, у нее задрожали колени. Правда-правда... Эта густая шевелюра вьющихся черных волос, демонстративно выпяченная широкая грудь, вспыхнувший страстью взгляд и улыбка, которой он одарил ее при встрече. Сын подрядчика из Пейроля, получивший свой первый контракт на расширение завода Валадо, семейного бизнеса, который ее предки начали в Марселе и который принес семье состояние. Мыловарня Валадо, производителей прекрасного мыла — твердые кирпичи с пемзой для армии Наполеона, дешево пахнущие брикеты для простонародья и благоухающие, в красивой обертке плитки для аристократии. Семейный бизнес, в который, несмотря на все усилия родителей найти для единственной дочери более, подходящую пару, в конце концов вошел строитель из Пейроля.

Взяв в свои руки бразды правления, когда здоровье вынудило отца отойти отдел, Поль рискнул компанией, но после неуверенного старта он начал получать прибыль, о какой его предшественники и не мечтали. Несмотря на то что все они возражали, он свернул первоначальный бизнес в спекуляцию недвижимостью и девелоперство, импорт и экспорт — а что, у ее мужа есть даже собственный торговый флот. Адмирал в семье, не меньше. И хотя отец никогда не верил в него, постоянно умалял его достоинства, Селестин знала, что Поль печется о семейном бизнесе. Нет никого более верного, более решительного, более целеустремленного, чем он. Взять хотя бы это утро, нисколько не отличающееся от других. Не успели они закончить завтрак, как он встал из-за стола и ушел к себе в кабинет, начал названивать, организовывать встречи.

Но ведь точно, думала она, наступает время, когда он может со спокойной душой передать дела. Лоран, их старший, прекрасный администратор, терпеливо ждет, выполняя мелкие поручения, а их второй сын, Люсьен, вот-вот получит диплом МВА в Фонтенбло. Оба мальчика прирожденные финансисты и рисковать умеют, как и отец.

Новое поколение, думала Селестин. Конечно, наступил момент, когда Поль, как в прошлом ее отец, должен отойти в сторону. Их позиции в компании сильны, стоимость акций обеспечена. А он все еще держится за свое. В один из дней, боялась она, его хватит удар или сердечный приступ, или он поедет и разобьет свою модную машину и все закончится прежде, чем они смогут начать свое совместное будущее.

Селестин встала из-за бюро и подошла к камину. Над ним на закопченной каменной доске был вырезан герб семьи Валадо — три оливы и пара жерновов, начальный источник их богатства. Пять поколений с тех пор, как этот герб был врезан в камень, семья живет здесь, в этом элегантном, старом bastide^[25] в пригороде Экса. Селестин любила его величавость, простор, гостиные с высокими потолками и стертые каменные полы. Семейную мебель и портреты. Сады и виноградник. Она живет здесь пятьдесят два года, с матерью и отцом, теперь с Полем. И вот сейчас, неожиданно, дом показался пустым. Холодным. Не только потому, что Поля никогда не бывает здесь, а потому, что она поняла — он просто слишком велик для них. Их время здесь прошло. Просто не стало смысла дальше откладывать. Надо переходить к следующему этапу. Время позволить Лорану или Люсьену с их семьями въехать сюда, как сделали они с Полем.

Только вот для Поля все как обычно — бизнес, бизнес, бизнес...

Или то, или...

Дверь кабинета открылась, и в нее протиснулся муж, надевая пиджак и перекладывая кейс из руки в руку, чтобы попасть в рукава. Селестин подошла к нему, помогла расправить воротник.

— Трудный день? — спросила она, идя за ним через комнату в прихожую.

— Как все остальные, дорогая. Нет упокоения для грешников.

У парадной двери Баске обернулся, чтобы обнять жену. От него пахло карамельками с кашу. Кейс, который был у него в руке, слегка задел ей ногу.

— Я вернусь поздно. Обед с ребятами-планировщиками, — сказал он. — На твоем месте я бы не стал меня дожидаться.

И он снова ее поцеловал.

— Поль...

— Да? — отозвался он, открыв пультом замки на дверях своего серебряного «порше», забросив кейс на пассажирское место и сев за руль.

Она сошла по ступеням за ним.

— Просто...

Фазилло. Воскресенье. Может, попробовать прижать его?

— Да? — повторил он, приоткрывая окно.

Но она уже передумала.

— О, ничего. Ничего. — А потом добавила для убедительности: — Просто будь осторожен, слышишь? Не езди слишком быстро в этом, в этом...

— «Порше», — со смаком подсказал муж. — Это «порше», дорогая.

Подмигнув, он завел двигатель. Селестин, отойдя к ступеням, махала ему рукой, пока он ехал по подъездной дорожке.

— Прошу тебя, Боже, присмотри за ним, — помолилась она, потом повернулась и поднялась по ступеням в дом.

27

Дом находился посередине одной из трех террас, вырубленных на склоне горы и образующих пыльную, выжженную солнцем площадку в северной части Йера.

Один из команды Жако, фотограф Шевэн, работая с телефонными справочниками, нашел фамилию Монель и адрес и передал их по телефону Жако и Гасталю как раз в тот момент, когда тем удалось отделаться от банды репортеров возле «Аква-Сите».

— Н-н-ничего в марсельском справочнике, босс. Ничего в Тулоне. И, по словам Д-Д-Дежарта, ничего в Салон-де-Вит-ри. А вот в Йере. Только один человек с фамилией Монель. Жильбер. Адрес есть.

— Он наверняка на работе, — сказал Гасталь, прогуливаясь рядом с Жако у передней дверцы автомобиля и поглядывая на дощатое строение на площадке. — Перед тем как проделать этот путь, следовало позвонить. Или направить сюда местных ребят.

Жако промолчал. Он все еще сердился на Гасталя за неуместные комментарии для прессы в «Аква-Сите». Придется жестоко расплачиваться за этот ляп, а объем работы учетверится. В связи с прессой, которая будет завалена звонками от людей, желающих признаться, поделиться бесполезной информацией. Ее придется просеивать, изучать, проверять. Не говоря уже о пинках от Гимпье и судьи-ревизора. Меньше всего Жако был настроен выслушивать «здравицы» от мадам Соланж Боннефуа.

Рядом с дверью звонка не было, поэтому Жако постучал. Порывистый ветер, который рябил поверхность водоема в «Аква-Сите», дул и здесь, принося с собой резкий запах соли с солеварен в Этан-де-Пескье. Он уже собрался постучать второй раз, как дверь распахнулась.

Мужчина, возрастом за пятьдесят, в майке и шортах, коротко подстриженные пучки волос торчат на висках, искоса смотрел на них. На подбородке темнела щетина, во взгляде еще не пропал сон. Он был бос и выглядел так, словно его только что вытащили из кровати.

— Да? — Он переводил взгляд с Жако на Гасталя. — Чем-то помочь? — У него из-за спины доносились звуки радио.

— Мсье Монель? Жильбер Монель?

— Это я. Кто хочет знать? — Он выпятил подбородок, руки упер в бока.

Парень больше не кажется сонным, отметил Жако.

— Уголовная полиция, Марсель.

Монель прищурился, устало вздохнул.

— Что он натворил в этот раз?

— Можно нам войти, мсье?

Монель зыркнул на них и посторонился, но так, что им пришлось протискиваться между ним и косяком.

Передняя дверь вела непосредственно в гостиную. Пол представлял собой отполированный бетон, смягченный кое-где подобием ковров, какие пожилые дамы плетут из старых колготок. Стол и три стула размещались у дальней стены, два кресла из искусственной кожи стояли перед телевизором и двухсекционным электрокамином. На каминной полке виднелись пустые бутылки из-под пива, возле кресла валялась куча газет, на одном из подлокотников чудом держалась пепельница.

Закрыв дверь и шагая впереди непрошеных гостей, Монель пересек комнату. Выдвинул стул, уселся, глубоко вздохнул. Он пригладил волосы, словно осознавал, что они торчат, однако это усилие не принесло эффекта.

— Ничего не говорите. Дайте я отгадаю... — сказал Moнель, уменьшая громкость транзистора. Взволнованная дама с придыханием предлагала всем покупать увлажнитель «Аведа». Такой нежный, такой душистый...

— Вы сказали «он», мсье. Это ваш сын? — Жако тоже взял стул и подсел к Монелю.

Стол, за которым они расположилась, был покрыт мятой, синей в клетку скатертью, которая стола темнее в тех местах, где на нее падала жирная еда.

Монель достал банку, открыл ее и вытащил бумагу для сворачивания сигарет. На другой стороне комнаты, зашуршав жалюзи, Гасталь прислонился спиной к подоконнику.

— Я должен вам рассказывать? — Монель вынул из банки паутину табака и разложил ее на бумаге. Свернул сигарету и лизнул ее, чтобы не раскручивалась.

Жако пожал плечами.

— Филипп. Безбашенный малый. — Монель покачал головой, покопался в кармане шорт и вытащил «зиппо». Откинул крышку, крутанул колесико и подставил кончик сигарете к огню.

— У него проблемы? — спросил Жако.

— Разве вы здесь не из-за этого? — уставился на него Монель.

Он выдул облачко дыма поверх их голов и положил зажигалку в карман.

— На самом деле нет. Не из-за вашего сына. Мы по поводу вашей дочери.

Мужчина набычился. Теперь он внимательно слушал Жако.

— И?..

Жако вынул из кармана фотографию Вики Монель и передал ее отцу. Снимок сделали с одной из интернетовских порно-галерей, но обрезали так, что виднелась одна голова. Глаза его дочери жадно смотрели на что-то за рамкой, черные волосы свешивались на лицо, губы кривились в улыбке.

Монель взял фотографию, повернул к свету и стал рассматривать.

— Да. Это она. — Он кивнул и затянулся сигаретой. Положил фотографию на стол.

— Могу я спросить, когда вы в последний раз видели свою дочь? — Жако забрал фотографию.

Монель вонзился в Жако долгим взглядом.

— Четыре-пять лет назад, — произнес он наконец.

— Я полагаю, она жила в Марселе?

— Так вы же оттуда, сами сказали.

— Ее зовут Вики?

— Вики. Правильно. Ну. Что интересует? Во что она впуталась?

Жако поведал обо всем так быстро и так мягко, как только мог — как тело было найдено в озере возле Салон-де-Витри, как определили, что это Вики Монель.

Когда Жако закончил говорить, с сожалением разведя руками, Монель последний раз затянулся сигаретой и бросил ее в пустую бутылку из-под пива. Он приложил руку ко рту, откинул голову назад и устремил потухший взгляд в потолок.

Монель убрал руку ото рта, провел ею по щеке.

— Утонула, говорите? — Он словно искал способ взять себя в руки.

— Боюсь, это не был несчастный случай, — тихо произнес Жако.

Монель кивнул, сделал еще одну безуспешную попытку пригладить волосы.

— Думаю, это должно было случиться.

— Что заставляет вас так думать, мсье? — прозвучал с другого конца комнаты голос Гасталя, не оставляя мужчине времени на то, чтобы предаться горестным раздумьям.

Прежде чем ответить, Монель помолчал, словно ему нужно было собраться с силами.

— Она не уехала пять лет назад, — наконец начал он. — Я вышвырнул ее — девятнадцать лет и слишком много хлопот, понимаете? Ее мать ушла так же, как она. Я просто не мог справиться с ней один. Вы знаете, как бывает?..

Монель подался вперед, облокотился на стол и закрыл лицо ладонями. Он пытался справиться с собой, но Жако видел, что это проигранное сражение. Он был не в силах бороться. Сдавленное рыдание подтвердило догадку.

— Мне очень жаль, — пробормотал Жако.

Монель провел рукой по глазам и губам.

— Она была еще та штучка. Спросите любого. Но она не заслужила...

Он не смог продолжать. Жильбер Монель оплакивал свою дочь.

28

Карно обожал среды. Любимый день недели. В эту среду он был там, где всегда, — сидел на открытой террасе на Каталан-Плаж с газетой на коленях, одноразовой чашечкой эспрессо в руке и мобильником в кармане. Ему нравилось думать об этом месте как о своем офисе. В разгар утра солнце уже выбралось из-за завесы низких облаков над Монтредоном и сияло с голубого чистого неба, играя бликами на поверхности моря и нагревая деревянную скамью, на которой он расположился.

Под ним метрах в двадцати раздавались доносимые ветром крики и восклицания полудюжины девиц в бикини, загорелых и стройных, которые разделились по трое с каждой стороны волейбольной сетки и просили дать им пас. Утро среды, все как всегда. Утро среды, когда команда старшеклассниц каталанского лицея, оставив учебу, устремлялась на пляж поиграть в волейбол.

Что за прекрасный город Марсель, подумал Карно, какие удовольствия он предлагает своим жителям! И Карно был не одинок в своих рассуждениях. Каталан-Плаж был излюбленным местом для приема утренних солнечных ванн, получения глотка свежего воздуха для старичков, собравшихся поиграть в лото, подремать, почитать газеты, ну и, конечно, как и он, поглазеть на лицеисток. И, похоже, никто против этого не возражал. Девушки уж точно. Они будто радовались вниманию. Присутствие наблюдателей заставляло их кричать громче, напрягаться немного больше, демонстрируя прелесть своих гибких загорелых тел.

К тому же, Карно знал, они играли хорошо и на них стоило посмотреть. Два года назад лицеистка по имени Таня вошла в национальную сборную и завоевала серебро на последнем европейском чемпионате. А сейчас там была одна волейболистка, которая привлекала всеобщее внимание. Не потому что играла особенно хорошо, просто она была самой красивой на площадке. Лет семнадцать, может, восемнадцать, с великолепной каштановой косой, которую она не стала закалывать на затылке, аквамариновое бикини подчеркивало загар, длинные руки и ноги. А как она бросалась на песок в отчаянной попытке вытащить мяч... Боже... Он прежде ее не видел, но знал имя, которое постоянно выкрикивали подруги по команде, — Алис. Алис.

Карно смотрел, как она поднимается на ноги, отряхивает песок, прилипший к локтям, животу, ногам — кремовые островки на фоне коричневой кожи. Он точно знал, что делал бы с Алис там, на берегу, один на один. Теплая вода, шланг, струя воды текла бы по залепленным песком частям тела, открывая прикрытое им теплое, загорелое тело...

Он услышал, как в кармане зазвонил мобильник. Карно отставил кофе, отложил газету, снял солнечные очки и открыл крышку телефона. Он проверил имя. На этот звонок он ответит. Рэссак. Его главный.

Слушая и говоря в трубку, Карно ни на секунду не отрывал взгляда от Алис.

— Дуасно, да... Правильно... Тот самый, я уверен. Только что вышел из Бомет. Они поставили его отрабатывать условное освобождение... В «Молино». На кухне... Обычно по вечерам... Это все, что я узнал. За ним непросто следить, скажу я вам... Да, да. Он понимает — что-то происходит, но не может оторваться от «Молино». Там его и найдете... Нет проблем, скажите Кушо, чтобы он мне позвонил. С радостью. В любое время...

Карно засунул мобильник в карман. Хоть во время разговора он смотрел на площадку, но прокараулил, что игра закончилась и девушки ушли.

Теперь самое интересное.

Оставив газету и пустую чашку на сиденье, Карно спустился по лестнице. Желто-коричневые мокасины проваливались под его тяжестью в песок. Шесть девушек, выстроившись в линию, поливали себя из душа. Вода стекала по их телам, струилась сквозь волосы. Он снова надел очки. Господи, что за зрелище! И Алис, в конце шеренги, двигает бедрами, направляя воду то струей, то душем на заднюю часть ног, заставляя ее сверкать на коже, смывать песок. Чего бы он только не дал...

Карно не раз удавалось добиваться на пляже побед.

29

Адрес. Жильбер Монель дал им адрес. По дороге в Марсель от дома Монеля в Йере Жако раздумывал о том, что они могут там найти. Зацепку? Улику? Что-нибудь, за что можно ухватиться, что может указать путь вперед?

Это Жако спросил, не известно ли Монелю, где жила его дочь. Поведя тыльной стороной ладони по глазам, Монель выдвинул ящик стола, достал конверт и передал им. Внутри Жако обнаружил что-то вроде поздравительной открытки, но на обратной стороне, где конверт заклеивался, был от руки написан адрес. Словно Вики захотела, чтобы отец узнал, где она находится.

Жако повертел конверт, но не нашел почтового штемпеля.

— Когда вы это получили? — спросил он.

— На Рождество, за несколько дней до него.

— В этом году?

Монель кивнул.

— Она посылала вам открытки каждый год? — Это Гасталь от окна.

Монель покачал головой, высморкался.

Жако никак не мог решить: от того ли горюет мужчина, что не попытался навестить дочь, не повидал ее, чтобы наладить отношения? Но теперь уже слишком поздно.

Поблагодарив его, вернув рождественскую открытку, Жако поднялся, и Монель проводил их до двери.

В дверях Жако тихо спросил о теле Вики — как бы он хотел распорядиться насчет него...

— Ее можно привезти сюда? Чтобы похоронить? — спросил, помедлив, Монель. — Было бы приятно... снова иметь ее рядом.

— Я позабочусь об этом, — сказал Жако, и они пожали друг другу руки.

Через час, очутившись в первом марсельском округе, Жако и Гасталь подъезжали к построенному в девятнадцатом столетии жилому многоквартирному дому на Кур-Льето. Дом был заново оштукатурен, ставни на всех пяти этажах радовали взгляд свежей краской, на крыше была выложена новая черепица и установлены цинковые сливы. Парадная дверь была покрашена черным лаком, а латунная доска с домофоном и девятью кнопками до блеска отполирована. Это было приличное место, граница Ноэль и Тьер, и аренда, подумал Жако, вполне могла стоить тысяч двадцать франков в месяц. Намного больше, чем он платит за свою квартиру на Ле Мулен. Он также подумал об имени, В. Монель, четко видном возле верхней кнопки. Место, где она жила. Место, которое они искали. Чтобы найти его здесь.

Не теряя времени, понимая, что ответа с верхнего этажа не будет, Жако позвонил консьержу.

Из интеркома раздался женский голос, и Жако пояснил цель их визита. Спустя минуту мадам Режин Пиганьоль открыла дверь и с мрачным, недоверчивым выражением на лице, вязаньем в одной руке и ключом в другой провела их внутрь.

— Пропала, говорите? О Господи, нет! Такая молодая... О Господи, о Господи... — Она продолжала охать и ахать, ведя их по лестнице. — Мы бы поехали на лифте, если бы он работал, мсье. Они должны были быть здесь вчера, но вы же знаете, как бывает...

Хотя мадам Пиганьоль была примерно того же возраста, что вдова Фораке, выглядела она презентабельнее, как и здание, где главенствовала. Мадам будто несла себя — выпрямленная спина, царственный взгляд. Ее седые волосы были забраны в тугой аккуратный узел, на шее красовалась нитка янтарных бус, простое хлопчатобумажное платье предполагало наличие фигуры, которую мадам Фораке утратила многие годы назад, если вообще когда-либо имела. Она поднималась по лестнице впереди, отвечая на вопросы, и Жако также отметил, что мадам Пиганьоль не носит чулок. На ней были марокканские туфли без задников, ее икры были сухощавыми и слегка загорелыми, на щиколотках виднелась лишь едва заметная сетка голубых вен. Жако заподозрил, что она еще ходит купаться, ранним утром, до того как собираются толпы. Возможно, на Каталан-Плаж, ближайшее к центру города место.

Вопросы начались, когда они взбирались по первому пролету. Звук их шагов заглушался дорожкой из красного плюша посередине лестницы.

— Когда вы в последний раз видели мадемуазель Монель? — приступил Жако.

— У-у, сейчас... На прошлой неделе. Нет, на позапрошлой. — Мадам Пиганьоль начала качать головой. — Что-то вроде того.

— Вы видели ее каждый день?

— Временами, знаете ли. Не особенно регулярно.

— А у мадемуазель Монель есть работа? — продолжил Жако.

— Работа? Об этом мне неизвестно. У ее семьи, по ее словам, были деньги. Одна из тех. Из счастливиц, э?

Жако кивнул, подумав о крошечном доме на террасах в Йере.

— И как давно она живет здесь? — спросил он.

— Немногим больше года — с прошлого апреля, может, марта — я проверю для верности.

— Хорошая квартиросъемщица?

— Просто золотая. Никогда от нее ни звука. Заплатила при въезде за три месяца вперед и потом платила всегда раньше срока. Таких, как она, немного, скажу я вам. Мне ее будет не хватать. Автомобильная катастрофа, говорите?

Жако улыбнулся. Может, фигура и лучше, чем у мадам Фораке, но мозги не идут ни в какое сравнение.

— Убита, боюсь, — ответил он.

— Как скажете, — отозвалась мадам Пиганьоль. — Как скажете.

— Друзей много? — спросил Гасталь, вползая на очередную ступеньку.

Мадам Пиганьоль остановилась на середине третьего пролета. Жако отметил, что не для того, чтобы перевести дух, а чтобы немного подумать над вопросом Гасталя.

— Друзей? Или подружек?

— И тех и других, думаю, — тяжело дыша, выдавил Гасталь. Он стоял на три ступени ниже ее.

Она повернулась и продолжила подъем.

— Пара приятельниц, которые приходили регулярно. Красивые девушки. Я их время от времени видела. Всегда приносили с собой вино. Они шли, помахивая сумочками, а там звякало. Я постоянно удивлялась, что бутылки не разбиваются. Можете себе представить. Лужи на лестнице. И новый ковер. Или в лифте. О-о-о-ля-ля!

— А мужчины?

Мадам Пиганьоль, не оборачиваясь, покачала головой:

— Множество. Она не любила терять время, если вы меня спросите. Но респектабельного вида, знаете ли. Хорошо одетые. Всегда очень вежливые, когда мы встречались в вестибюле.

— Возраст? — спросил Гасталь.

— Я уже сказала, респектабельные. Профессионалы. Красивые машины, красивые костюмы.

— Молодые? Среднего возраста? Пожилые? — снова подал голос Гасталь.

— Я бы сказала, среднего возраста. Казалось, она не особенно интересовалась молодыми людьми.

— Кто-нибудь особенно часто приходил? — спросил Жако, когда они вступили на последний пролет лестницы.

— Можно сказать, никто. Никого, знаете ли, не было постоянного. — Мадам Пиганьоль понимающе вздохнула. — Она была из тех, кто крутит направо и налево, берет свое. И ничего в этом нет плохого.

Ковровая дорожка закончилась на последней ступени лестницы, и мадам Пиганьоль зашлепала поголому полу к двери Вики. Внизу на всех площадках было по две двери, по две квартиры, здесь, под крышей, — только одна.

— Ну, так мы пришли, — объявила она, вставляя ключ в замок и открывая дверь. — Мне подождать? — продолжила мадам, взмахнув вязаньем, словно была бы счастлива посидеть в квартире Вики Монель, пока полицейские будут заниматься осмотром.

— Не нужно, — буркнул Гасталь, забирая ключ. — Мы принесем его вам, когда закончим. И если у нас возникнут какие-то вопросы?..

— Конечно, конечно, мсье. Когда будете выходить, просто стукните мне в дверь. Я здесь до трех, потом иду поплавать.

Жако и Гасталь проводили ее взглядами, когда она прошла по площадке и стала спускаться по лестнице, потом вошли в квартиру Вики. Закрыв за собой дверь, они натянули резиновые перчатки, которые захватили с собой из машины.

Квартира была большой, примерно того же метража, что две квартиры на нижних этажах. Но потолки намного ниже, а наружные стены расположены под большим уклоном, что создавало ощущение тесноватого уюта. Всего пять комнат — гостиная с двумя окнами, выходящими на узкий балкон над Кур-Льето, две спальни в передней и задней частях, с ванной комнатой и кухней между ними. Когда бы ни происходила переделка, решил Жако, строители хорошо потрудились над чердачным помещением. Стены покрыты шершавой штукатуркой в псевдодеревенском стиле, старые половые доски, где они выглядывали наружу, аккуратно перестелены и отциклеваны, наклонные балки на потолке отделаны до золотистого цвета, а рамы на окнах подогнаны так, что совершенно не пропускали шума улицы. Правда, летом не станешь держать окна закрытыми. Насколько Жако мог видеть, несмотря на аккуратность и внимание к деталям — шкафчики на кухне и ванной комнате, встроенные шкафы в спальне, утопленные в стене полки и светильники, — кондиционеров нигде не было. В комнатах, нагретых солнцем, которое накалило черепичную крышу, было душно, в неподвижном воздухе стоял легкий запах гнили от оставшегося в ведре на кухне мусора и завядших цветов. А еще, как далекое воспоминание, аромат женщины.

«Шанель», как у Бони, поморщившись, подумал Жако.

После быстрого осмотра Гасталь занялся спальнями, а Жако вернулся в гостиную. Эта самая большая комната в квартире занимала по меньшей мере половину всего пространства. Прежде чем прикоснуться к чему-либо, Жако остановился в центре, чтобы окинуть взглядом общую картину — пару низких кремовых диванов по сторонам открытого камина, между ними китайский ковер с бахромой, книжные полки, уставленные журналами и украшениями, но без книг, телевизор и музыкальную систему в общем шкафу у камина и стоящий под скатом крыши между окнами овальный обеденный стол с двумя бронзовыми подсвечниками и шестью стульями с плетеными сиденьями. Между подсвечниками стояла ваза из толстого стекла с поникшими остатками ландышей.

«Интересно, бывал здесь, — размышлял Жако, — ее убийца? Приходил ли он в эту квартиру? Видел ли то, что вижу я? Он выбрал Вики Монель на улице, специально пошел за ней, постучал в дверь? Или он был клиентом? Один из «представительного вида мужчин», о которых говорила мадам Пиганьоль? И если он побывал здесь, не оставил ли тогда что-нибудь для меня... какой-нибудь ключик, зацепку, за что можно ухватиться, что может приблизить хоть на шаг к разгадке? Есть только один способ узнать это».

Жако начал с обеденного стола. Методично перебрал разбросанные на нем вещи. Крошечный флакон красного лака для ногтей лежал на боку. Солнечные очки. Щетка для волос. Несколько смятых рецептов, упаковка носовых платков «Кулл», мелочь, жевательная резинка. Шариковая ручка. Огрызок карандаша для ресниц. Но ни следа кошелька, сумки, ключей. Жако ощутил укол разочарования. Должно быть, Вики, в последний раз уходя из квартиры, прихватила все это с собой. Значит, скорее всего убийца не был здесь, он нанес удар где-то в городе. Ночью, похоже, если судить по оставленным солнечным очкам.

Жако переключился на россыпь корреспонденции. Счета, рекламные письма, форма для возобновления членства в местном спортивном зале, парочка бесплатных газет, туристические брошюры в целлофановых пакетах, каталог одежды и конверт с логотипом банка «Лионский кредит». Жако вынул листок с банковским балансом, развернул его и присвистнул. Текущий счет немногим больше шестидесяти тысяч франков, депозит почти двести тысяч. Солидный счет для двадцатипятилетней девицы без образования. Интернет явно приносил неплохие доходы. Неудивительно, что Вики могла позволить себе такую арендную плату.

Жако проверил дату на балансе. Он был выслан в последнюю неделю апреля. Значит, когда письмо было доставлено, скажем, двумя днями позже, Вики Монель была еще жива. С учетом десяти дней, в течение которых, по мнению ребят Дежарта, тело находилось в озере Калад, она, видимо, умерла всего через день или два после того, как увидела, сколько денег у нее в банке.

Вставая из-за стола, Жако услышал, как в спальне напарник выдвигал и задвигал ящики. Гасталь весь отдавался работе, перебирая нижнее белье Вики, словно разгадка была в нем. Жако не особенно удивился тому, что его коллега выбрал спальни.

Обходя комнату, Жако уделил внимание украшениям на книжном шкафу и каминной доске, бархатному шарфу на одном из диванов, трем пустым рюмкам на чайном столике, музыкальной системе и телевизору с плоским экраном, коллекции CD-дисков, выставленных на деревянной подставке. Он вынул несколько, один за другим. По виду, музыка для вечеринок, пляжные сценки на каждой обложке. «Ибица», «Ибица», «Ибица». Потом, где-то в середине, концертные записи Жоао Жильберто и Оскара Петерсона, которые он никогда не видел, даже не слышал о них. Где, черт побери, она их откопала? На мгновение Жако ощутил соблазн сунуть их в карман и вполне мог бы это сделать, если бы в дверях не появился Гасталь, стаскивающий перчатки.

— В обеих спальнях пусто. Хотя одежды у нее достаточно, чтобы открыть магазин для фетишистов. Но мужской одежды или бритвенных принадлежностей нет. Похоже, она жила одна. Еще много игрушек, — подмигнул Гасталь. — Если понимаешь, о чем я.

— И ни кошелька, ни ключей, — отозвался Жако. — Должно быть, она взяла их с собой. — Он еще раз осмотрел комнату и увидел на полу рядом с диваном телефон. Наклонился. Нет имен. Нет автоответчика. Однако Жако увидел маленькую красную книжечку, подоткнутую под аппарат. Он поднял ее и пролистал. Имена и номера. Ничто не привлекло взгляд, не было ничего знакомого. Он махнул книжечкой Гасталю и положил ее в карман. Через пять минут, осмотрев кухню и ванную комнату, Жако запер дверь, и они стали спускаться по лестнице. Возможно, криминалистам больше повезет с отпечатками и они найдут что-то пропущенное ими.

Спустившись на первый этаж, Жако постучал в дверь мадам Пиганьоль и спросил, не будет ли она добра открыть для них почтовый ящик Вики Монель.

— Но это один и тот же ключ — от почтового ящика и от квартиры! — воскликнула пожилая дама, закладывая свое вязанье под мышку и выхватывая у Жако ключ. — Смотрите, я вам покажу.

Она повела полицейских через вестибюль к почтовым ящикам, вывешенным на внутренней поверхности входной двери. Долго провозившись с замком, она наконец открыла почтовый ящик Вики Монель.

Жако вытащил пачку корреспонденции, просмотрел ее. Ничего личного, тот же набор рекламных проспектов и каталогов, которые он нашел на ее столе. Он положил все назад в ящик, и мадам Пиганьоль снова его заперла.

— Вы когда-нибудь заносили ей почту? — спросил Жако.

Мадам Пиганьоль покачала головой.

— Теперь, когда у нас имеются почтовые ящики, нет, — ответила она. — Я просто каждое утро раскладываю почту, и они приходят сами ее забирать. Намного проще.

Она выжидательно посмотрела на Жако, словно радуясь перспективе услышать еще вопросы. Жако доставил ей это удовольствие.

— У мадемуазель Монель была машина, мадам?

— Машина, говорите? Если и была, то я ее никогда не видела.

— Здесь нет парковки для жильцов? Подземной? Или стоянки за домом?

— Коль живете здесь, пытайте счастье на улице, мсье. Это достаточно надежно. Уж я-то знаю.

— Значит, говорите, мадемуазель Монель жила здесь. Сколько? Год или что-то вроде того?

— Примерно, я бы сказала. Близко к тому.

— А до этого? До того, как въехала?

Мадам Пиганьоль нахмурилась и озадаченно взглянула на Жако:

— Ну и откуда я могла бы это узнать, мсье?

Жако осознал, что она его неправильно поняла.

— Я имею в виду других квартиросъемщиков, мадам. Наверху. Квартира на последнем этаже. До того, как въехала мадемуазель Монель.

— Понятно. Понятно. Конечно. Ну, были... Дайте подумать... А! Алина, такая милая девушка... и Натали... и Роз.

Она сдвинула брови. Ясно, что были и другие; просто она не могла вспомнить имена.

— Все молодые женщины? — высказал предположение Жако.

— Всегда. Всегда девушки. Самые очаровательные создания, — с гордостью в голосе продолжала мадам Пиганьоль. — Никакой рвани. И мужчины, словно пчелы на мед. Что ж, молодость бывает только раз, а, мсье?

Жако кивнул, улыбнулся в знак согласия и спросил, не может ли она сообщить о деталях лизингового или арендного договора Вики Монель.

— Он не здесь хранится. — Мадам Пиганьоль покачала головой и прошла за ними до входной двери. — Вам нужно связаться с владельцами.

— А они кто? — спросил Жако, выходя на улицу.

Мадам Пиганьоль прищурилась на солнце.

— Это я должна знать, — ответила она. — Это ведь те, кто нанял меня на работу. — Она поскребла кончиком спицы висок, словно это могло помочь вспомнить. — Валадо. Конечно. «Валадо-э-Сье». Это они. Мыльные люди.

30

Сьюзи де Котиньи сбросила с плеч лямки трико и спустила его до пояса. Она еще тяжело дышала после упражнений и беговой дорожки. Мышцы на плечах и бедрах горели от напряжения, пресс сводила легкая судорога. Но она чувствовала себя великолепно. Была довольна собой. Она повернулась и открыла свой шкафчик, достала полотенце и сняла трико, стянув вместе с ним колготки и смяв все это в ком из влажной красной и черной лайкры.

Обвязав бедра полотенцем, она прошла через раздевалку в душ, зашла в первую же кабинку и открыла воду. Установила нужную температуру, повесила полотенце на крючок и встала под струю. Изумительно. Может, это и не самое шикарное, не самое дорогое заведение в городе, но в спортзале «Алле-Алле» прекрасная душевая — широкие распылители, легко настраиваемые температура и давление воды, не зависимые от параметров, установленных в дюжине других кабинок. Сьюзи закрыла глаза и ощутила похожий на дождь поток воды, заструившийся по ее лицу, шее, плечам и всему телу. Еще более важно, что спортзал был малоизвестным. Здесь она едва ли могла столкнуться с кем-нибудь из знакомых.

Сьюзи приходила сюда два раза в неделю, иногда чаще. Порой было трудно удержаться. Такой соблазн — просто заскочить, когда появляется шанс. И всегда особенно много посетителей, когда секретарши и продавщицы заглядывают сюда на массаж или потренироваться. Нигде не работая, Сьюзи могла бы запросто приходить, когда народу не так много. Но именно в этом было дело, именно в этом была причина прийти. Так много молодых красивых девочек. Дома в Штатах было то же самое. Спортзалы, бани, оздоровительные центры и спортивные секции.

Когда Сьюзи сказала мужу, что собирается записаться в спортзал, Юбер де Котиньи сразу загорелся идеей. Даже предложил нанять персонального тренера, чтобы тот приходил на дом.

Но она сказала:

— Нет. Лучше ходить в спортзал. Гораздо больше выбор. Персональный тренер — это просто тренер, всегда один и тот же, как правило, мужчина, и, возможно, он не одобрит того, что у нас на уме.

Вот тогда он и предложил «Альтиус». С тех пор как два года назад Департамент планирования, которым руководил Юбер, дал ему зеленый свет, «Альтиус» стал самым престижным оздоровительным, гимнастическим и тренировочным центром в городе, членства в котором добивалась вся элита Марселя.

Но Сьюзи опять покачала головой. Он должен быть малоизвестным, местом, где она не наткнется на дочь Юбера или на кого-то из их знакомых. «Просто представь...»

И снова он кивнул, все тут же поняв.

— Всегда должна быть возможность, — объяснила она, — отсечь себя от случайных «партнеров». Как в шпионской сети. Схема, которая гарантирует, что определенные пути никогда не пересекутся — на обеде или где-нибудь на вечеринке. Деньги — вот пункт отсечения. Где-нибудь в не слишком дорогом, неизвестном месте, там, где я буду всего лишь одной из девушек.

Юбер признал справедливость ее аргументов, улыбнулся открывающимся перспективам и оставил все решать ей.

Как она и сказала, все работало великолепно — для них обоих. Немногим больше чем за год она тихонько соблазнила примерно дюжину разных девушек, которых там встретила. Иногда она делила их с Юбером или же приводила их в маленькую квартирку, которую держала в городе втайне от него. Или ездила к ним домой. В их крошечные квартиры или студии. Порой это тоже было в удовольствие.

Сьюзи уменьшила температуру душа и почувствовала, что вода стала холоднее. Ледяные иголочки покалывали ее теплую кожу, морщили соски. Она поежилась, с усилием перевела дыхание, потом добавляла горячую воду, пока не закружилась голова.

И в этот момент она поняла... просто поняла, что кто-то за ней наблюдает. Как она стоит под душем, голова отклонена назад, так чтобы вода заливала лицо и грудь, руки на кранах. Сьюзи наслаждалась моментом, закрыв глаза и поворачиваясь то так, то этак, чтобы все было видно.

И она была права. Девушка у зеркала, осторожно вытирая полотенцем руки, шею, грудь, даже не попыталась отвести взгляд, когда Сьюзи вышла из кабинки и посмотрела на нее. Она даже улыбнулась.

Стопроцентный вариант, подумала Сьюзи. Состоявшаяся сделка. И сладенькая при этом. Не то что та последняя, которую она здесь подцепила. Она ошиблась с той. Запала на нее, но Юбер был против с самого начала. Не выносил татуировки. По его словам, просто не мог их терпеть. Пара сеансов, и все.

Однако с этой проблем нет, вынесла вердикт Сьюзи, кожа у девушки слегка загоревшая, упругая, и, насколько было видно, на ней не было ни татуировок, ни пирсинга.

Тогда опять же, может, оставить ее для себя. Подержать Юбера в стороне. Возможно, завтра вечером, пока Юбер будет обедать с матерью. Идеально.

Обернувшись полотенцем, Сьюзи улыбнулась девушке.

Вот так все просто.

31

Посадив Гасталя за руль, Жако изучал записную книжку, которую прихватил в квартире Вики Монель. Это была дорогая штучка — в кожаном переплете, с золотым обрезом и тонкими линованными страницами, но слишком пухлая, чтобы носить ее в дамской сумочке или в кармане. В ближайшие дни они проверят каждое имя, каждый телефонный номер, каждый адрес — любой из них способен приблизить их к убийце — и попытаются расшифровать малейшую черточку, закорючку, выведенную Вики Монель. Как они сделали с адресной книгой учительницы Ивонн Баллард, которая в безвестности пролежала в своей ванне больше недели, и Жолин Грез, чье обнаженное тело закупорило один из стоков в каскаде на Лоншане.

К тому времени как они доехали до управления, Жако обнаружил лишь одно имя, которое было ему знакомо. Ундер В. Вреш, татуировщик. Может, мадемуазель Монель задумала сделать еще одно тату? Или ей полюбился гортанный голос Голландца? Но пока, как заметил Жако, никаких упоминаний о Жане Карно, имя которого он ожидал найти. Потом, когда автомобиль съезжал в подземный гараж полицейского управления, Жако его нашел. На внутренней стороне обложки. Выделенным шариковой ручкой — жирный прямоугольник, выполненный штрихами, «ЖК» и номер мобильного телефона.

Группа собралась в комнате на втором этаже на еженедельную летучку, что случалось каждую среду после того, как было обнаружено второе тело и определено как криминальный труп. Сначала были только Жако и Рулли, которым помогали Клод Пелюз и Ал Гренье. Теперь здесь находились три пары, переброшенные с других направлений в подчинение непосредственно Жако как старшему офицеру, ответственному за расследование. Пьер Шевэн и Люк Дютуа, Этьен Логанн и Шарль Сэрр, Берни Мюзон и Изабель Кассье, единственная женщина в группе. И ни у кого из них, Жако это знал, не было ничего серьезного для доклада. Просто обычная груда возможных ниточек и двусмысленных версий, которые могли — лишь могли — что-нибудь добавить.

Даже несмотря на жалюзи, настроенные так, чтобы закрыть доступ полуденному солнцу, и тонкую струйку воздуха из кондиционера, в комнате было чересчур жарко. Если бы не пыль и стук отбойных молотков со стройплощадки линии метро, Жако приказал бы кому-нибудь открыть окна. Вместо этого он снял куртку и прошел в дальний конец комнаты, где к стене была пришпилена большая карта города. Три меньшие по размеру карты - Салон-де-Витри и побережья к востоку и западу от Марселя - были помешены вокруг ее обрезов. На карте города в полудюжине кварталов друг от друга торчали два красных флажка, отмечая места, где найдены тела Баллард и Грез. На карте Салон-де-Витри виднелся третий красный флажок - Вики Монель, а на двух оставшихся были укреплены синие флажки - на каждой по два, - рассредоточенные вдоль побережья, где море выбросило трупы, в отношении которых невозможно подтвердить злой умысел.

Вокруг среза большой карты размещались три группы фотографий - лица трех молодых женщин, живых и улыбающихся, взятые у родителей, друзей, в квартирах или, как в случае Вики, в Интернете. От каждой из них красная нитка тянулась к красному флажку на карте, где было обнаружено тело. Под каждым из снимков была приклеена коллекция глянцевых фотографий, сделанных парнями из криминалистического отдела. Некоторые изображения были сильнее других: рука, свешивающаяся через край ванны, спутанные волосы, прилипшие к раздутому лицу, завязанные в узел как у эмбриона, конечности, затянутые в отверстие слива. Через несколько часов к доске будет пришпилен четвертый комплект фотографий. Четвертая жертва будет мучить их совесть и поддерживать в состоянии боевой готовности.

Жако взял красный флажок и воткнул его в ту часть карты города, где крошечным синим квадратом помечен «Аква-Сите». Усевшись на край стола, он перешел прямо к делу.

— Как все вы слышали, еще одно тело найдено в «Аква-Сите», на Прадо. Жертва двадцати с лишним лет, обнаженная, утоплена. Мы пока не знаем точно, когда она умерла, но ясно, что должна была оказаться в воде где-то прошлой ночью. Поскольку парк хорошо охраняется, наш подопечный никак не мог это сделать в светлое время суток. Или пронести тело со стороны берега. Я считаю, он воспользовался лодкой под прикрытием темноты. Либо перетащил тело через сетку возле устья водоема, либо тело было перенесено приливной волной. Это единственный альтернативный путь проникнуть внутрь.

— Какой высоты сетка возле устья? — спросил Шевен.

— По всей видимости, примерно полметра над поверхностью. Большого труда не нужно, чтобы перетащить через нее тело.

— Наркотики? Насилие? — подал голос Пелюз, с громким скрежетом почесав свою пятичасовую щетину. Этот крупный мужчина раньше был легионером, выражался по-военному лаконично и имел на запястье тату в виде парашюта.

— Пока не могу ничего сказать о присутствии какого-нибудь наркотика. Или что имело место изнасилование. С этим придется подождать.

Стул скрипнул, когда Гасталь попытался сесть поудобнее, его ноги слишком коротки и толсты, чтобы их можно было положить друг на друга.

— Следы насильственного удерживания? Ее связывали? — Это Изабель Кассье, самый младший член группы. Она работала в управлении почти год, начала с отдела нравов, а несколько месяцев назад перешла в отдел по расследованию убийств.

Жако покачал головой:

— На ноге, ниже голени, содрана кожа, есть пара царапин на груди — по-моему, похоже на ногти. Словно кто-то пытался схватить ее. И это все... — Он помолчал, оглядывая команду. — Но я бы сказал, что это один и тот же парень. Нет сомнений. Номер четыре.

В комнате воцарилась атмосфера отрешенности. Послышалось смущенное покашливание. Никому не нравилась мысль, что кто-то, кто переигрывает их, свободно бродит по городу. Новый труп привел всех в еще большее уныние.

— Значит, вот куда мы пойдем отсюда. Берни, ты и Изабель едете в «Аква-Сите». Принюхайтесь, поговорите с людьми. Ничего официального. Никаких заявлений. Просто покажите жетоны и поболтайте.

— Должны мы проверить кого-нибудь в первую очередь? — спросил Берни, зачесывая назад черную челку. Он был одет в свою обычную форму — синие джинсы, черную тенниску и поношенные кроссовки. Льняной пиджак висел на спинке стула.

— Человека, который там руководит, зовут Тарру, — ответил Жако. — Возможно, будет правильно сначала представиться.

Берни кивнул, потянувшись за пиджаком.

— Этьен? Шарль? — Жако посмотрел на мужчин по очереди. — Я хочу, чтобы вы проверили пристани.

Оба застонали. Этьен Логанн, вытаскивая зубочистку изо рта, его коллега, Шарль Сэрр, гася окурок в пепельнице.

— Мне жаль, но надо. Монель попала в озеро, а эта в море. Значит, кто-то должен иметь доступ к лодкам или по крайней мере знать, как с ними обращаться. Начните со Старого порта, Мальмуске, причалов... все, что будет казаться подозрительным. Поздние отъезды или подходы, все такое.

— Тра-та-та, тра-та-та, — отозвался Этьен с язвительной улыбкой, сломал зубочистку пополам и бросил ее в урну. — У нас четкая схема действий.

— Пьер, Люк, продолжайте связываться с другими бюро вне Марселя — любые сходные смерти, связанные с водой, где угодно по стране. Если наш парень родился и вырос не в Марселе и любит именно таким образом обделывать делишки, он мог оставить след где-нибудь еще. Опять же мы могли бы установить кое-какие связи. Еще... — Жако вытащил из кармана адресную книжку Вики, помахал ею и бросил Пелюзу. — Сними копии с каждой страницы и распредели между всеми — начинайте обходы. И все не забывайте оглядываться на дело Баллард и Грез. Быть может, есть что-то, что мы пропустили. Вдруг есть какая-то связь с Монель.

Жако посмотрел на Гасталя, который ковырялся в ногтях. Он должен был сказать им кое-что еще.

— Вам следует знать, что пресса в курсе. Так что ждите звонков от желающих признаться, указать на соседей или направить нас черт знает куда. Все, что я хочу сказать: не дайте ничему проскользнуть через сеть. Просто будьте начеку. Ждите всякого.

На улице замолчали отбойные молотки.

— И последнее. Наш парень, похоже, зачастил. Две за два месяца, а теперь две за столько же недель. Возможно, он наглеет. Возможно, на этот раз он делает ошибку. Давайте просто сработаем так, чтобы взять его до того, как он доведет счет до пяти. Что-нибудь еще? — Он обвел взглядом присутствующих, зная, что вопросов не будет. — О'кей, давайте займемся делом, пожалуйста. На сегодня четыре трупа и пока ни одной ниточки. Нам не сносить головы, если не продвинемся по этому делу. Причем быстро.

На улице опять застучали отбойные молотки.

Именно напоминание коллегам быть начеку дало Жако паузу для раздумий. Он понимал, что и сам должен пребывать в готовности. Но не получалось. Что-то такое беспокоило, что видел утром, но пропустил. Какая-то маленькая связь, которую он уловил, но не смог обработать.

Вернувшись в кабинет, комнатку из стекла и деревянных панелей в конце главной комнаты группы, он подошел к окну и раздвинул полоски жалюзи. Двумя этажами ниже между полицейским управлением и собором Катедраль-де-ла-Мажор в земле была прокопана глубокая траншея, последний отрезок продолжения метро, который соединит Ла-Жольет и Старый порт. Он смотрел, как полотно гофрированной стали размером с экран кинотеатра опускалось при помощи крана в яму, а тяжелый желтый погрузчик маневрировал, чтобы загнать его на место.

Жако нужно было заниматься сотней вещей, но он чувствовал, что не теряет времени зря, отрешенно таращась в окно. Он действительно не знал почему, но вдруг понял, что ощущение, которое изводило его, как-то связано с происходящим внизу, на пыльном пустыре между полицейским управлением и собором. Рабочие в жестких касках, спиральки пыли от отбойных молотков, которые подхватывал и уносил ветер, исцарапанные и помятые борта экскаваторов и тракторов, громоздящихся вокруг строительства, ржавые переплетения арматуры и катушки с кабелями — все складировано внутри ограды из металлической сетки, которая отделяет территорию стройки.

Строительство. Строительство...

Что бы это ни было, что бы ни вертелось у него в голове, это имело отношение к строительству.

Жако зажмурился, затем открыл глаза, сфокусировав взгляд на картине, открывающейся внизу, и его внимание привлек периметр ограды и установленные вдоль него рекламные щиты. Названия основных подрядчиков — «Франкон», «Мартко», «Террплю». После многих недель строительства Жако знал эти названия наизусть.

И вдруг ему стало все понятно.

Щиты в «Аква-Сите», расположенные вдоль подъездной дороги. Названия подрядных и строительных компаний, участвовавших в строительстве новой пристройки в открытом море. «Франкон» снова, «СиУэй и К°», «Сименс»... И «Вала-до-Баске». Валадо. «Валадо-э-Сье».

«Мыльные люди», как сказала мадам Пиганьоль. Но неожиданно выяснилось, что не только «мыльные». Валадо не только собственник здания на Кур-Льето, где жила Вики Монель, но еще, похоже, та же компания участвовала в строительстве пристройки в открытом море в «Аква-Сите», где была обнаружена последняя жертва. Одна компания, два трупа. Это ниточка, но очень тонкая. Может, что-то, может, ничего. Но в книжке Жако слишком много совпадений, чтобы не обратить на это внимания.

Он отвернулся от окна, снял трубку и позвонил оператору.

— Свяжите меня, пожалуйста, с «Валадо-э-Сье».

Жако ожидал соединения, когда в кабинет вошел Гасталь. Он зевнул, взял стул и удобно устроился на нем. Похоже, он заинтересован в расследовании не больше, чем в своих улитках, подумал Жако, кивнув ему. Он собирался что-то сказать, когда услышал, что сигнал вызова пропал и в трубке послышался голос молодой женщины.

— Добрый день. «Валадо-э-Сье».

— Да, — отозвался Жако. — Хотелось бы знать, не могли бы вы соединить меня с мсье Валадо?

На другом конце провода немного помолчали.

— Мне жаль, но здесь нет мсье Валадо.

Жако нахмурился.

Женский голос вновь зазвучал:

— Может, вы имеете в виду мсье Баске? Нашего главного руководителя. Мне кажется, он женат на дочери старого мсье Валадо.

— Именно его. Ну я и сглупил. Спасибо вам.

— Пожалуйста, подождите, мсье. Я соединю вас с его помощницей.

На другом конце стола Гасталь посмотрел на часы, указал на циферблат и знаками сообщил, что собирается домой. По крайней мере уходит из офиса — два пухлых пальца изобразили в воздухе шаги. Было довольно поздно, чтобы назвать это дневным временем, но и сделать что-либо полезное уже не успеть.

Жако кивнул, и Гасталь с артикулировал слово «завтра». На линии послышался голос другой женщины:

— Женевьева Шантро, слушаю вас. Чем могу помочь?

— Я бы хотел договориться о встрече с мсье Баске, — ответил Жако, наблюдая, как Гасталь протискивается в дверь его кабинета.

— Боюсь, в настоящее время мсье Баске несколько стеснен во времени. Могу я спросить о цели встречи?

Жако знал такой тон — спокойный, но непроницаемый. Барьер между ее боссом и неизвестными лицами типа Жако, которые звонят, воображая, будто запросто могут прийти и встретиться с самим когда пожелают. Послание не вызывало сомнений — мсье Баске очень важная персона, очень занятой человек.

— Это старший инспектор Жако из уголовной полиции, — отозвался Жако. В пять часов да еще с очередным трупом, лежащим на столе в городском морге, он был не в том настроении, чтобы потакать корпоративным типам или их сопливым помощницам. Особенно когда убийца рыскает по городу. — Я буду признателен ему за несколько минут.

— Конечно, старший инспектор, — послышался ответ, ее голос стал несколько уступчивее. — Позвольте, я посмотрю...

— Может, скажете, где находится ваш офис? — спросил Жако, желая ускорить события.

— На Ла-Жольет, старые причалы, старший инспектор. Но...

Жако посмотрел на часы.

— Я могу быть у вас через десять — двадцать минут? Я задержу мсье Баске ненадолго.

«Мне достаточно просто взглянуть на него, — подумал Жако, — чтобы понять, стоит ли распутывать эту ниточку. Или это всего лишь совпадение. Одно из тех странных стечений обстоятельств, которые прорастают из ниоткуда и в конечном счете ведут в никуда».

— Я как раз собиралась сказать, — продолжала помощница, — что, боюсь, это будет пустая трата времени. Мсье Баске сейчас нет в офисе. Но я могу организовать вам встречу на несколько минут. Давайте посмотрим... Завтра после полудня. Скажем... в два двадцать?

— Просто прекрасно, — произнес Жако и положил трубку.

32

В здании Департамента планирования марсельской префектуры Поль Винтру, младший чиновник по планированию в городском совете и исполняющий обязанности заместителя Юбера де Котиньи, не мог поверить собственным ушам.

— Планы по бухтам?

— Когда у вас появится время, Поль, — бросил через плечо де Котиньи, глядя, как ветер шевелит листья на деревьях в сквере под окном его кабинета.

Садившееся солнце отражалось в ветровых стеклах автомобилей и подмигивало сквозь ветви. Начинался послеобеденный час пик.

Де Котиньи не нужно было объяснять, что так ошеломило Винтру. Он понимал, как отреагирует заместитель. Предложение по бухтам? Оно рассматривалось комитетом по планированию в трех отдельных случаях, и каждый раз требовалось несколько минут, чтобы его заблокировали, и де Котиньи всегда первым выражал озабоченность и показывал свое неодобрение.

Но Винтру не знал о позднем посетителе де Котиньи. Винтру не видел пленку. И Винтру никак не мог оценить, какое оказано мощное давление. Ни Винтру, ни кому-либо другому и не придется оценивать, если де Котиньи будет стоять на своем.

Конечно, он мог сходить в библиотеку и сам попросить планы. Но он чувствовал, что такой подход может показаться странным, может родить предположение о личной заинтересованности, даже о закулисной игре. И в любом случае поход в библиотеку, где неудачные предложения по планированию хранились в течение трех месяцев с момента подачи, — это не по чину председателю комитета планирования Марселя. Поэтому он приказал Винтру принести их ему вечером, когда все собираются домой. Все честно.

— Но он не получил даже условного одобрения, — пробормотал Винтру, раздумывая о том, что побудило де Котиньи вспомнить о бухтах и сколько времени ему потребуется, чтобы раздобыть в библиотеке планирования то, что нужно боссу.

Де Котиньи вздохнул, словно для него пускаться в разъяснения — чересчур. Но он все равно сделал это, как и запланировал, его взгляд по-прежнему был устремлен на сквер внизу.

— Мне был звонок из журнала. Какой-то американский журнал, — ответил он, словно это как-то подкрепляло его просьбу. — Сказали, что слышали кое-что о проекте по бухте Каланке, и попросили у меня информацию. Что-то связанное с пополняемыми запасами энергии... движение вперед, вроде того. Не помню детали, потому и решил просмотреть материалы. Я понимаю, что поздно, но когда пресса начинает задавать вопросы, лучше иметь для них кое-какие ответы...

Де Котиньи замолк. Это, конечно, ложь. Но правдоподобная.

— Почему бы вам просто не сказать им, что проект не проходной? В реальности так и есть. Это охраняемая территория. Возможно, в будущем — национальный парк.

При этих словах де Котиньи наконец повернулся от окна и снисходительно улыбнулся своему заместителю:

— Поль, ну в самом деле...

Это заставило Винтру покраснеть.

— И как вы думаете, что скажет мэр, если ему позвонят из журнала? — продолжал де Котиньи, отодвигая кресло и садясь. — И они наверняка это сделают, если не получат того, что им нужно от меня.

— Он вызовет вас. Де Котиньи кивнул:

— Правильно. Так почему бы нам не подготовиться? Кто знает, что будет?

Шагая по коридору от кабинета де Котиньи в сторону библиотеки планирования, Винтру решил, что наконец пришло время уходить в архитектурную фирму, которая предлагает ему работу в Авиньоне. Хорошая зарплата. Прекрасные перспективы. Получение доли, если все пойдет как надо. И никакой политики.

Винтру понимал, что никогда не постигнет правил функционирования местного правительства. Не то что де Котиньи.

33

Анэ Куври втирала в кожу увлажняющий крем, начиная от пальцев ног и заканчивая подбородком. Она сидела на краю ванны, работая над ступнями и икрами. Встала, чтобы обработать бедра, затем, повернувшись к зеркалу, принялась натирать живот и грудь, ощущая при этом незнакомое ранее чувство от того, что под пальцами набухали соски.

Каждый день в течение четырнадцати лет Анэ повторяла одну и ту же процедуру, сохраняя кожу гладкой как стекло. Раньше на Мартинике она использовала листья алоэ. Теперь это были «Шанель», или «Диор», или что-то еще, что приходило в голову купить ее клиентам. Запасов ей хватит на всю оставшуюся жизнь. Даже если завтра оставить свое занятие. Что вполне осуществимо, если все пойдет по плану. Пусть не завтра, то уж точно к концу месяца. Перспектива заставляла Анэ трепетать.

Втирая остатки крема между пальцами, Анэ раздвинула занавески и выглянула в сад. Алеппские сосны на склоне холма уже не стояли в полуденных озерцах тени. Теперь они отбрасывали косые темные полосы на ее лужайку. Было около шести, конец изнуряющего жарой марсельского дня, первого по-настоящему жаркого дня в этом году, когда солнечные лучи просто слепили город с белесого неба. Теперь наконец воздух, который словно потрескивал в полдень, становился нежнее.

Она отпустила занавеси, вышла в спальню, взяла с прикроватной тумбочки часы, которые он подарил. Он будет здесь через несколько минут, подумала Анэ. Всегда пунктуален. Точно через час после первого телефонного звонка. Вот и все, чем она располагала. Час. Если бывала свободна и отвечала на звонок. Это Анэ и сделала ровно пятьдесят три минуты назад. Поставила «Ролекс» немного позади прикроватной лампы, таким образом, чтобы видеть время без особых усилий.

Анэ подошла к гардеробу, нетерпеливо осмотрела одежду, затем повернулась к кровати. Слишком жарко для одежды, решила она. А какой смысл вообще, если одежда будет на ней ровно столько времени, сколько ему понадобится для того, чтобы налить себе выпивку?

Она наклонилась и подняла с кровати шелковое одеяло. Не то ли самое, что он подарил? Анэ подержала его, пытаясь припомнить, потом с уваженным кивком натянула на него пододеяльник, потянув за завязки. По крайней мере он щедрый любовник. Вся одежда, безделушки и маленькие удовольствия... Не то что некоторые... У туалетного столика она поправила воротник и брызнула духами на запястья, провела ими по шее и между грудей.

Еще есть одна-две минуты.

Впервые Анэ призналась себе, что нервничает. Это не тот человек, которого можно дурачить. Пока она была его любовницей, то успела довольно насмотреться и наслушаться, чтобы узнать его злобный мелочный характер. Ну и что? Она проделывала это и раньше, все срабатывало. Так почему, убеждала она себя, не сработает еще раз?

Если не считать, конечно, что ставки выше. На этот раз она и в самом деле беременна.

Анэ сердито покачала головой: «Не будь сентиментальной. Именно сейчас нужно быть сильной».

Просто взять деньги. Разумную сумму — сколько он легко может себе позволить, а ей, чтобы заработать, потребуются годы. Потом бежать. Исчезнуть. Лондон, возможно. Может быть, Женева. Нет-нет, подумала она. Слишком холодно.

Анэ начала задумываться о возвращении домой на Мартинику, когда послышался дверной звонок. Ее любовник. Поль Баске.

34

К тому времени как Жако вывел из подземного гаража свою машину, было немного за шесть, и, как обычно, он раздумывал, чем заняться вместо того, чтобы ехать домой в Мулен.

Последние три ночи он в глубине души ожидал — вернее, надеялся, — что откроет дверь квартиры и увидит там Бони, развешивающую в гардеробе свою одежду, прицепляющую назад занавески, раскаивающуюся, просящую прощения, желающую начать все сначала. Она улыбается ему, как прежде улыбалась. Тянется к молнии на юбке или просто, извиваясь, освобождается от нее. Но каждую ночь квартира по-прежнему оставалась холодной, пустой, заброшенной. Поэтому-то, если не считать кролика мадам Фораке, Жако ел не дома. Было похоже, что в этот вечер он сделает то же самое.

Не то чтобы у него не было возможности это изменить. Он собрался уходить из кабинета, когда в дверь постучала Изабель Кассье с докладом по интернет-компании, которую она отследила, компании, которая купила и демонстрировала снимки Вики Монель. Судя по записям, они заполучили последний комплект фотографий месяц назад у агента в Париже.

— Поэтому я выследила его и заставила сообщить имя фотографа. Один парень в Тулоне, — говорила Изабель, поправляя черный локон. — И имена моделей, с которыми она... вместе изображена. Может, одна из них?

Жако был доволен и сказал ей об этом. Она улыбнулась, а потом совершенно неожиданно предложила выпить — с улыбкой на губах легко постучала папкой себя по бедру. Ошибиться в ее намерении вывести ситуацию за рамки просто выпивки-с-коллегой-после-работы было нельзя.

Какое-то мгновение Жако не совсем понимал, как реагировать. Она хорошая девочка, Изабель, трудолюбивая, добросовестная и симпатичная в своих дерзости и озорстве. Ясно, что и наглости ей не занимать... так вот к нему прийти. К своему боссу. И хотя он не уверен, но было ощущение, что она не в первый раз пробует что-то, заигрывает... Правда, не было ничего столь откровенного, столь... недвусмысленного.

Не желая обидеть ее, Жако воспользовался простым выходом из ситуации — сказал, что не может, мол, у него встреча кое с кем. Но все равно спасибо. Может, в следующий раз. Словно он совершенно не заметил ее намерений.

— Конечно, никаких проблем, — отозвалась Изабель, словно другого и не ожидала. Но от нее оказалось непросто отделаться. Дойдя до двери, она обернулась, поднесла уголок папки к губам и одарила его еще одной едва заметной озорной улыбкой, словно утверждая: «Я уверена, рано или поздно ты сломаешься». А потом ушла.

Теперь же, десять минут спустя, выезжая из подземного гаража, Жако почти сожалел, что не принял приглашения. Было бы неплохо иметь компанию, кого-нибудь вроде Изабель, чтобы скоротать время, и, надо сказать, он не без труда убедил себя ни за что не заходить слишком далеко. Всего лишь пару порций выпивки. Может, ужин где-нибудь. Что плохого? Лучше, чем возвращаться в пустую квартиру. А если возникнут трудности, просто показать ей кольцо, широкое серебряное кольцо на безымянном пальце. Чтобы отпугнуть ее, позволить с легкостью отыграть назад. Кольцо, которое подарила ему Бони. Не настоящее обручальное, а залог. Так она сказала. Залог ее любви. Она надела кольцо ему на палец спустя месяц, как они познакомились, а он все еще носит его и не думает снимать.

Свернув с Ле-Панье в сторону Старого порта, Жако поехал назад в город, подальше от квартиры на Ла-Мулен. На рю Аксо, решил Жако. Обед в «Ла Куполь», затем несколько порций выпивки в «Галант», чтобы добить себя. Потом, когда фокус перестанет наводиться и усталость возьмет свое, он спокойно поедет домой, один, в кроватку, где провалится в глубокий сон.

Именно тогда Жако увидел вывеску, привернутую к внутренней колонне крыльца на рю Сен-Ферьоль, маленькую стеклянную доску с изображенными на ней бегущим курсивом словами «Спортзал "Алле-Алле"». Он попытался припомнить откуда он знает название. Где он его видел? С чем оно связано? Почему привлекло его внимание? Это было как днем со строительной площадкой. Рекламные щиты подрядчиков, прикрепленные по периметру ограды.

Что-то... что-то...

Потом он вспомнил. То же название было на бланке заявки на продление членства, что лежал на столе в квартире Вики.

«Mer-de^[26]».

Через два квартала Жако нашел место для парковки на боковой улице, отходящей от Сен-Ферьоль, и пошел назад, чтобы разобраться. Сначала, подойдя с другой стороны, он не увидел ни крыльца, ни вывески. Однако потом узнал кафе-бар с другой стороне улицы и вспомнил, что он находится прямо напротив спортзала.

Там он и был. Стеклянная дощечка. «Спортзал "Алле-Алле"». И внутри пролет лестницы вел на первый этаж.

Две девушки с большими сумками через плечо прошли мимо него в дверь. Одна из них удивленно взглянула на Жако, когда он посторонился, чтобы их пропустить, словно он не должен быть здесь без дела. Тут он понял почему. Мелкими буквами под расписанием работы спортзала было приписано «Только для женщин».

К тому моменту, когда Жако добрался до первого этажа девушки оформлялись в регистратуре. Это дало ему минуту на то, чтобы собраться с духом и осмотреться. Пальмы в кадках стояли во всех углах, квадрат из диванов, низенькие столики, заваленные спортивными и модными журналами, стены завешаны смазанными увеличенными фотографиями спортсменок, изгибающихся над брусьями, рвущих грудью финишные ленточки, рассекающих в очках и шапочках олимпийские бассейны, а над всем этим — теплый, сложный запах мазей и духов, пара и тел.

Жако вбирал в себя этот запах, когда две девушки отошли от стойки регистратуры и скрылись в боковой двери. Регистраторша улыбнулась ему. Молодая, красивая, со здоровым загаром, одетая в облегающую тенниску с названием клуба на груди.

— Могу чем-нибудь помочь, мсье?

Он показал удостоверение.

— Надеюсь.

Улыбка исчезла. Она нахмурилась, стала серьезной.

— Конечно, всем, чем смогу.

— У вас здесь есть член... по имени Монель?

Девушка повернулась к компьютеру и набрала имя.

— Монель... Монель... Да. Вот. Викторин Монель.

— Как долго она является членом?

Девушка сверилась с экраном.

— Два года. Она занимается... ходьбой, аэробикой и йогой. — Она опять взглянула на него, на этот раз несколько обеспокоенно. — Я надеюсь, ничего предосудительного...

Жако покачал головой. Нет, ничего предосудительного.

— Вы можете сказать, когда она в последний раз была здесь?

Девушка снова посмотрела на экран, щелкнула мышкой.

— Семнадцатого. Вечернее занятие. Йога.

Жако кивнул. Потом, он точно не знал, как к нему пришла эта мысль, спросил:

— А Грез? Жолин Грез. ГРЕЗ. Она тоже член клуба? И Баллард. Ивонн Баллард? С «д» наконце?

Пальцы девушки опять забегали по клавиатуре, глаза всматривались в экран.

— Да, обе женщины. Плавание и физические упражнения. Хотя они какое-то время не посещают занятия.

— Спасибо, — улыбнулся Жако.

— Вам нужны их адреса? У меня они есть, если хотите...

— Нет-нет. Все отлично.

Пока отлично, думал Жако, спускаясь по лестнице и выходя на улицу. Сердце радостно стучало. Завтра все будет по-другому. Завтра он пришлет кого-нибудь с фотографиями Грез, Баллард и Монель. И последней жертвы из «Аква-Сите». Поговорить со всеми, кто мог знать их. С тренерами по ходьбе, аэробике, йоге, с теми, кто контролировал их физические упражнения, ставил перед девушками соответствующие задачи, мрачно думал Жако, кто работает в бассейне — инструкторами по плаванию, уборщиками. Со всеми. Служащими. Членами клуба. Рабочими.

Работенка для Гасталя, подумал Жако, отыскав свободное пространство в потоке машин и переходя улицу. То, во что он может вцепиться зубами.

В эту минуту какая-то женщина в голубом «макинтоше», накинутом поверх белого брючного костюма, вышла из кафе-бара напротив спортзала и едва не налетела на него. Оба от неожиданности испугались, обменялись подобающими случаю улыбками и извинениями, и Жако пошел дальше.

Затем, свернув на Аксо, он остановился как вкопанный.

Кафе-бар. Ряд табуретов, установленных перед деревянным прилавком, который тянется вдоль всего окна.

Прямо напротив входа в спортзал. Прекрасный наблюдательный пункт.

Жако ощутил легкую дрожь. Радостное чувство движения. Он готов был заложиться на то, что убийца именно здесь засек Грез, Баллард и Монель. А может, и последнюю жертву, ту, из «Аква-Сите».

Он поместит кого-нибудь и там, но скрытно. Кого-нибудь вроде Изабель Кассье.

35

Селестин стояла возле двери на террасу и всматривалась в ночь. Все, что она видела, — отражение ее собственного напряженного лица на фоне темноты и, вдалеке, — комнаты позади. Она допила порцию выпивки и взглянула на часы. Чуть больше девяти, а Поль еще не вернулся. Что он говорил утром? Обед с планировщиками? Господи, сколько же на это нужно времени? Уж точно к этому часу он должен быть дома.

Селестин прошла к камину, каблучки ее туфель зацокали по плиткам пола, потом звук шагов заглушил ковер. Она поставила на кофейный столик стакан, взяла сигарету из серебряной коробки и прикурила.

И впервые за день позволила себе признать это. Принять это. Подумать о вещах, от которых отмахивалась.

Поль не обедал с планировщиками. Он обедал — или что там еще делал — с любовницей. Кто бы она ни была. Той, которая знала, как его завести, которой нужно было лишь шевельнуть пальцем, чтобы он отменил все их планы. Грозовая туча на горизонте, угроза их будущему. Каким дураком он себя выставляет! Если дети когда-нибудь узнают...

И потом, как он мог сделать такое? Поставить их жизнь на кон. Под угрозу все, что у них есть. Она просто должна развестись с ним, вышвырнуть его. Довольно.

Проблема, конечно, в том, что она слишком его любит, что он ей небезразличен. Другие жены просто пожмут плечами, довольные тем, что есть кто-то еще, чтобы разделить с ними груз, кто-то еще, чтобы потакать грубым прихотям их мужей. И Селестин это изумляло. Тому, как они упиваются предательством. Потому что это и есть предательство, думала Селестин. Предательство.

Но с нее достаточно, все должно измениться. Настало время ультиматумов, время платы по счетам. Время устроить остаток своей жизни, то, что от нее осталось, с мужчиной, которого она любит.

Позади открылась дверь в гостиную, и вошла Адель.

— Накрывать к обеду, мадам?

— Здесь, пожалуйста, Адель. Сегодня я буду обедать одна.

Адель кивнула и вышла.

Селестин загасила сигарету и скрипнула зубами. Но так будет недолго, подумала она.

36

Четверг

Когда на следующее утро Жако приехал в полицейское управление, на доске происшествий в комнате группы уже был вывешен самый свежий комплект фотографий. Черно-белые и цветные. Длинная нитка соединяла их с флажком, который он вчера воткнул в «Аква-Сите». Жако остановился, чтобы на них взглянуть. Тело лежало на площадке из камней. Шапка рыжих волос зализана водой назад. Беспомощные, бесполезные конечности вытянуты. Глаза закрыты. Губы чуть-чуть приоткрыты. Крупный план царапин на груди, злой красный цвет на цветных фотографиях, превращался в три серые полосы на черно-белых снимках. Еще одно безымянное тело. Сколько же понадобится времени, чтобы узнать ее имя...

«Где-то, — думал Жако, входя в кабинет, — где-то там ты задумываешь нехорошее. А я собираюсь тебя поймать».

Гасталя нигде не было видно, поэтому Жако набрал номер его мобильника.

— Да? — Голос Гасталя накладывался на фоновый шум трафика. Он был где-то на улице.

Жако рассказал ему о спортзале «Алле-Алле» и о том, что три убитые девушки были членами этого клуба.

— Неплохо, — отозвался Гасталь. — Неплохо.

С его голосом творилось что-то странное. И тут Жако понял, что именно.

— Ты где? — спросил Жако.

— На Репюблик, — ответил Гасталь. — Подумал, будет неплохо тут прогуляться.

И по пути отведать кусочек пиццы, подумал Жако, или чаррос в сахарной пудре. Этот парень постоянно ест. У него во рту или в руке, на подбородке или на галстуке всегда имеется что-то съедобное.

— Могу я поручить это тебе? Спортзал? — Жако не мог даже представить, что могут быть возражения.

— Считай, дело в шляпе, — донесся приглушенный ответ партнера.

Затем Жако вызвал Изабель Кассье и рассказал ей о спортзале, членстве в нем и о баре напротив. Ее глаза даже заблестели при мысли о возможности получить «ниточку». И не было даже намека на то, что занимало ее прошлым вечером. Профессионал до мозга костей. Жако был поражен... и почувствовал облегчение.

— Я бы хотел, чтобы ты покрутилась какое-то время в том баре, — сказал он. — Во время ленчей. И после работы. Но особенно не светись. Прислушивайся к разговорам, незаметно. Чашечка кофе... Ну, ты знаешь, как это делать. Если кто-нибудь наблюдает за спортзалом, присмотри за ними.

Изабель кивнула.

— Начни прямо сейчас, и когда приедешь на место, передай Гасталю фотографию девушки из «Аква-Сите». Он работает в спортзале. Та девушка тоже могла быть членом клуба. Возможно, кто-нибудь ее опознает.

— Хорошо, босс.

Изабель уже выходила из кабинета Жако, когда пришел помощник государственного патологоанатома.

— Старший инспектор Жако? — спросил он, давая Изабель пройти в дверь и с интересом разглядывая ее.

Жако кивнул и жестом пригласил его в кабинет.

— Доктор Валери попросил занести вам это. — Он вручил Жако тощую голубую папку. — Предварительные результаты по телу, найденному в «Аква-Сите». Он говорит, что полный отчет представит завтра, а это пока даст вам пищу для размышлений.

— Передайте ему мою признательность, — улыбнулся Жако и открыл папку.

— Обязательно, — ответил молодой человек.

Когда за ним закрылась дверь, Жако устроился в кресле и начал читать.

«Неизвестная женщина, белая, 61 килограмм; среднего роста; возраст 20—25 лет; короткие рыжеватые волосы, голубые глаза.

Причина смерти: утопление. Следы жестокого сексуального насилия, как у других жертв, однако наличия спермы, спермицида или лубриканта пока не обнаружено. Будут проведены дальнейшие анализы. Также взята проба крови для исследования на наличие наркотических средств, в ходе которого будет установлено, применялся ли пронопразон, и, таким образом, существует ли связь между жертвами».

Жако открыл вторую страницу, где Валери изложил свои обычные дополнительные замечания и наблюдения — мелкие детали, которые Жако обожал и хранил.

«По мнению специалиста по зубам, — писал Валери своим паукообразным почерком, — жертва не является француженкой. Если только все пломбы не были поставлены ей во время поездки в Англию. Там используется совершенно другая технология, что-то наподобие амальгамы».

Кроме того, как и Жако, государственный патологоанатом обратил внимание на грубые ладони убитой. Сначала он подумал, что кожа сморщилась от долгого пребывания тела в воде. Но это не так. Кожа осталась шершавой. Что бы это ни было, но убитая занималась тяжелым физическим трудом.

Валери обнаружил и еще кое-что. Кристаллики соли в ее волосах. Похожие на перхоть. Просто въевшиеся в кожу, словно они находились там долгое время.

Жако закрыл отчет и улыбнулся. Яхта. Скорее всего.

У Жако это был первый за день пункт посещения. Кабинет капитана порта.

— Позвольте подняться на борт, капитан?

Старый капитан порта делал то, что у него получалось лучше всего. Положив на стол скрещенные ноги — толстый рулон карт оказался придавлен каблуками его синих парусиновых туфель, — он держал в массивной руке свернутый экземпляр «Экипажа». За окном утреннее солнце золотило отражающиеся в воде каменные стены форта Сен-Жан, а ветерок рябил зеркально-голубую поверхность водной глади Старого порта.

— Ты, — буркнул Салет, глядя на закрывшего за собой дверь Жако поверх газеты. — Не видишь, я сейчас занят?

Слова звучали коротко и резко, но общий тон был вполне дружелюбным. Если и существовал в действительности полицейский, для которого у Салета могло найтись время, то это был Даниель Жако, сын человека, с которым он ходил под парусом столько раз, что и не сосчитать, человека, который не меньшее количество раз спасал его шкуру на воде и на берегу.

Жако налил себе кофе и прошел к столу Салета. Старик вновь углубился в чтение газеты.

— Почему бы тебе не налить себе кофе? — прорычал он.

— Уже, — ответил Жако и поставил чашку на стол Салета.

Взяв бинокль, он подошел к окну. Суденышки, сотни лодок, яхты, моторные катера, рыбачьи скифы, все привязанные к своим плотам — металлическим мостикам, выступающим, словно ребра, в акваторию Старого порта от Ке-де-Рив-Нёв на юге и от Ке-дю-Порт на севере. Со своего наблюдательного пункта над марсельским Старым портом Салет мог разглядеть даже угря, извивающегося на столе раздельщика рыбы на Ке-де-Бельж.

— Так чем я могу помочь, старший инспектор? — Салет бросил газету в стол и развернулся лицом к посетителю.

— Достаточно одного взгляда в твои записи, Старик, больше ничего. — Жако положил бинокль на стол.

— Что тебя интересует на этот раз?

— Новоприбывшие за последнюю неделю. И любые значительные отходы в последние сорок восемь часов.

— Можешь не смотреть, — произнес Салет, заложив руки за голову и откинувшись назад, чтобы взглянуть на потолок, словно нужную Жако информацию можно было найти там. — Всего на сегодняшнее утро тридцать два судна, либо на якоре в порту, либо у Каренаж, судоремонтной платформы.

Каренаж, как знал Жако, это маленький причал для яхт прямо под зубчатыми башнями дворца Сен-Виктор и бойницами форта Сен-Николя. Старожилам известно, что это лучший причал. Не особо шумный, да и не нужно пересекать переполненную Ке-де-Рив-Нёв, чтобы добраться до чандлеров и ремонтных мастерских. Ниже шла лишь двухполосная окружная дорога, ведущая в портовый туннель и в непрерывное гудение трафика.

— А с отходами?

Салет покачал головой:

— С полудня в воскресенье ничего. «Реми» направился к Антибу. Об остальном уже доложено.

— Сколько из них стоят в Каренаж?

Капитан порта повернулся к компьютеру.

— Пять, — отозвался он.

— Я начну с них, — кивнул Жако. — Не распечатаешь ли мне список, если, конечно, это не помешает твоему рабочему графику?

Салет фыркнул:

— Для тебя, старший инспектор, я сделаю исключение.

Первые две яхты, которые посетил Жако на Каренаж, были привязаны кормой к плоту и имели французские команды. Их триколоры то развевались, то опадали на ветру. Все экипажи переписаны. На третьей проход на палубу был заперт, она не подавала признаков жизни. Четвертая, с названием порта приписки на транце «Тулон», выглядела так, словно никогда не выходила в море, или по крайней мере ни разу не заходила за линию, связывающую Марсель и порт своей приписки. Жако знал тип людей, владеющих судами вроде этого, которые редко способны на что-то, кроме открывания бутылок, приглашения друзей на борт ради выпивки. Интересно, эти паруса вообще когда-нибудь расчехляли? Скорее всего они повсюду ходят на моторе, а аккумуляторы держат для холодильника и винного погребка.

Но последнее судно, указанное в каренажском списке Салета и стоявшее дальше по причалу, выглядело так, словно перенесло ураган. На нем был страшный беспорядок. Паруса кое-как обернуты вокруг мачты, палуба завалена неаккуратно сложенными веревками, по ватерлинии болталась бахрома водорослей, закручивающихся на солнце, а на штурвале сушилась одежда. Жако обратил внимание, что среди маек и обрезанных джинсов там висело и бикини. На транце красовалось название яхты «Анемона», а также был выписан порт приписки — БВО, Британские Виргинские острова.

— Есть кто-нибудь? — крикнул Жако, постучав ногой по стойке леера.

Под палубой послышался какой-то шорох. Что-то упало, зазвенело стекло — кружка или тарелка, — и послышалось приглушенное: «Черт!» Через секунду из люка камбуза показалась голова, волосы взъерошены, лицо темно от загара.

Жако подумал, что мужчине, видимо, лет тридцать пять. Массивные морские часы, на шее и правом запястье виднелась тесемка, цвет ее давно уже не определялся. Он почесал голову, попытался пригладить шапку светлых вьющихся волос и страдальчески скосил глаза на Жако. Он выглядел так, словно только что проснулся после ночного загула на Ке-де-Рив-Нёв. Жако понимал, как тот себя чувствует.

— Да? — спросил мужчина, в свою очередь, испытующе поглядев на Жако.

— Старший инспектор Жако.

Мужчина внимательно посмотрел на жетон, кивнул и вылез на палубу. Босой, в синих хлопчатобумажных шортах, плечи обильно обсыпаны веснушками, грудь, руки и ноги — сплошные мышцы. Он выглядел так, словно долгое время находился в море.

— Говорите по-английски? — спросил молодой человек, обойдя штурвал и усаживаясь в рубке.

Жако кивнул:

— Если нужно.

— Тогда идите сюда. Хотите пива? Кофе?

— Ничего, спасибо.

— Итак, чем могу служить? — спросил англичанин, протирая глаза и зевая.

— Всего несколько вопросов, мсье?

— Рэкстон. Ральф. Продолжайте.

— По словам капитана порта, вы зашли... — Жако сверился со списком Салета. — Во вторник?

Ральф кивнул.

— Из Сент-Джонс, Антигуа, тридцать один день в море. Настоящее тихоходное плавание.

— Экипаж?

— Мой брат Тим и Джилл. Джилли Холфорд. Всего три человека.

— А где именно все они?

Ральф пожал плечами, выставил нижнюю губу.

— Ваш брат? Тим Рэкстон? — подсказал Жако. Он с трудом выговорил фамилию. Она получилась у него без буквы «р».

— Последний раз видел его в баре, — сообщил англичанин. — Поздно ночью. Еще не вернулся на яхту.

— А мадемуазель Холфорд?

— Покинула яхту во вторник вечером. Где-то встречается с сестрой. В Ниме?

— И когда вы ожидаете ее возвращения?

Ральф пожал плечами.

— Сегодня? Завтра?

— Она сказала — через пару дней, но думаю, может быть, и позже... — Ральф подался вперед, сдвинув брови. — Ничего не случилось? Я имею в виду... с Тимом? С Джилли? Несчастный случай?

Если бы Ральф был на подозрении, Жако поиграл бы с ним немного дольше. Но он не был. Не мог быть. Холфорд — а Жако теперь был совершенно уверен, кем окажется их жертва, — была убита тем же человеком, который утопил трех своих последних жертв в озере, в ванной и на нижнем уровне каскада фонтанов Пале-Лоншан. Как раз в то время, когда «Анемона» шла под парусом в Карибском море или находилась на полпути через Атлантику. Ни Ральф, ни его брат Тим никак не могли быть убийцами.

Жако залез в карман и вытащил фотографию, снятую им с доски происшествий при выходе из комнаты группы. Он быстро взглянул на нее, прежде чем передать англичанину.

Это был черно-белый снимок. Снимок головы, сделанный в морге. Если бы фотограф сделал шаг назад, то были бы видны царапины на груди жертвы. Волосы высохли и стали светлее, глаза закрыты. Черно-белая фотография, решил Жако, будет более милосердной, чем цветная. Синие губы, бледная кожа, темные круги под глазами не казались чересчур отчетливыми.

Ральф потянулся за фотографией, перевернул ее и вдруг дернул головой. Если он играет, то это очень убедительная реакция, талантливое представление.

— Боже! — выдохнул Ральф и закрыл рот ладонью.

— Мне очень жаль... — мягко произнес Жако, размышляя, а только ли товарищами по экипажу были Ральф и Джилли. Или, может, это был брат Тим?

Ральф медленно покачал головой, глаза крепко зажмурены.

— Боже, Боже... Что случилось? Где она?

— Значит, вы можете подтвердить, что это член вашего экипажа, Джилли Холфорд?

Ральф кивнул, не в силах оторвать глаз от снимка. Жако несколько секунд помолчал, потом заговорил снова:

— Боюсь, нужно выполнить определенные формальности, мсье. Нам нужно официальное опознание, и мы будем признательны, если вы сообщите имена ближайших родственников. Если они у вас имеются.

Ральф сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь прийти в себя.

— Я только недавно с ней познакомился. Мы встретились на Гренаде. Она там работала, в баре. Родители у нее умерли. Кажется, они жили где-то неподалеку от Лондона. Боюсь, это все, что мне известно. Но скажите же, что произошло?

— Ее тело было обнаружено вчера утром. Недалеко от пляжа Прадо. Это дальше по берегу.

Ральф выглядел озадаченным.

— Вы хотите сказать, она утонула?

— Она хорошо плавала? — спросил Жако.

— Как рыба. Немыслимо, чтобы Джилли утонула. Жако развел руками.

— Нет-нет. Не Джилли. Должно быть, тут какая-то ошибка...

— Боюсь, ошибки нет, мсье Рэкстон.

Ральф посмотрел на Жако долгим, тяжелым взглядом, формулируя для себя единственно возможный вывод.

— Хотите сказать, это сделал кто-то другой? Кто-то ее убил?

Жако пожал плечами:

— Факты говорят...

— Черт... — Ральф прикрыл рот и нос ладонью, будто собирался чихнуть. Он еще раз сделал глубокий вдох.

— Скажите, пожалуйста, она оставила на борту какие-нибудь вещи? — спросил Жако.

Похоже, Ральф не понял, о чем говорит Жако.

— Нет ли ее чемодана, сумки... Можно взглянуть где?..

— Да. Да, конечно. — Англичанин поднялся, все еще держа снимок в руке. — Простите. Идите за мной.

Каюта Джилли находилась в носовой части яхты. Душное закругленное пространство, застеленное грубо вырезанным клином из пенопласта, бока которого загибались на наклонные стенки каюты. Простыней не было, только расстегнутый спальный мешок и подушка без наволочки.

Ральф, наклонившись, прошел в дверь и открыл шкаф. Затем отошел в сторону, чтобы пропустить Жако.

В шкафу висела одежда для дождливой погоды — стеганая куртка, джинсы и хлопчатобумажные штаны. Под всей этой кучей грязных маек, нижних рубашек и саронгов Жако обнаружил вещевой мешок. Вытащил его и отнес в главную каюту. Ральф при этом пятился задом по коридору перед ним.

Поставив мешок на стол, Жако открыл замок-молнию и принялся перебирать содержимое. Вот стопка чистой одежды — футболки, шорты, трусы, бюстгальтеры и шерстяные гольфы, скрученные в клубки, — все неглаженое, но сухое и аккуратно сложенное. Жако выложил вещи на посудный стол, возле которого на лавке с подушками свернулся калачиком Ральф. Перевернутая лицом вниз фотография Джилли лежала перед ним.

Заглянув еще раз в мешок, Жако поднес его поближе к свету и запустил туда руку. Со дна достал пачку американских долларов, перехваченных резинкой, упаковку батареек, простенький фотоаппарат и пару матерчатых туфель. Он положил все это рядом с одеждой, снова залез в мешок и вытащил ручку, несколько чистых почтовых открыток и несколько смятых чеков на обмен валюты. Жако разгладил их. Самый свежий датировался концом марта, как раз перед тем, как «Анемона» отправилась в плавание в Европу.

Паспорт, который искал Жако, был в закрытом на молнию боковом кармашке. Он раскрыл его. С фотографии на него смотрело сияющее, в веснушках, лицо, волосы заплетены в косы, на зубах пластинка — школьница. Жако взглянул на дату выдачи паспорта. Восемь лет назад. Указана дата рождения — 12 сентября 1973 года. Место рождения — Виндзор. Он полистал страницы. Добрая половина паспорта была занята разными визами. Размытые красные и черные штампы из Тринидада и Тобаго, Гренады, Доминики, Гваделупы, Сент-Винсента, Ямайки. По датам, начиная от Штатов — сентябрь прошлого года — и заканчивая помеченной началом апреля синей шестиугольной печатью Антигуа. Американская виза была выдана в Лондоне четырнадцать месяцев назад.

Яхта словно присела и чуть накренилась, на сходнях послышался звук шагов. Кто-то спрыгнул в кабину.

— Ральф? Ты здесь?

В люке возникла копия Ральфа, только помоложе и посветлее.

Ральф посмотрел на Жако:

— Мой брат. — Потом повернулся к Тиму: — Это из французской полиции. По поводу Джилли...

37

Это нельзя было назвать лучшим утром, и Поль Баске пребывал не в лучшем настроении. Прежде всего он намного опоздал. А Баске ненавидел опаздывать. Время — ценный товар в любом смысле, и им нельзя разбрасываться.

Все началось с самого утра. То, что должно было быть краткой встречей на месте с его архитектором, заняло вдвое больше времени, чем планировалось. Предложенное место застройки находилось в двух километрах с другой стороны аэропорта Мариньян, двадцать гектаров сельскохозяйственных угодий, которые приобретены через дочернюю компанию и должны были превратиться в морозильные и складские сооружения для снабжения прибывающих рейсов. Двести самолетов под флагами двадцати семи авиакомпаний ежедневно приземляются в Мариньяне, шестипроцентный рост по сравнению с прошлым годом, и, как говорят его плановики, этот процент, видимо, удвоится в ближайший год. Он уже слышал разговоры о дополнительном строительстве посадочных полос и расширении зданий терминалов. Приобретение этого пустячного поля с оливами и каменистой почвой может стать золотым дном. И если кейтеринговая компания и морозильные сооружения не дадут ожидаемого эффекта, что ж, он всегда может забетонировать площадку, превратить ее в парковку для машин и все равно вернуть свои изначальные вложения с огромной прибылью.

Баске впервые лично посетил это место и не был подготовлен к состоянию подъездной дороги. Если бы он заранее знал, какой плохой она окажется, то поехал бы на джипе «Чироки», а «порше» оставил бы дома. А теперь днище его обожаемой «карреры» жутко царапалось об иссушенные солнцем камни, по которым приходилось ехать. К тому времени как он подъезжал к месту, его нервы были натянуты до предела. Он морщился каждый раз, когда колесо попадало в яму и его «порше», с которого сдували пылинки, скрежетал или гулко бился о землю. Он бы пошел пешком, если бы это не было так чертовски далеко.

Потом, когда он наконец прибыл на место, оказалось, что его встречает не тот, кого он ожидал увидеть. Архитектор, которого он законтрактовал, предположительно занемог зубами, а коллега, посланный им на замену, был до ужаса не в курсе происходящего. Вместо тридцати минут, обещанных его помощницей, Женевьевой Шантро, встреча заняла почти час и не принесла заметных подвижек.

Затем Баске допустил ошибку, позволив заместителю архитектора, у которого был настоящий внедорожник, уехать с места первым, в связи с чем его путешествие назад по подъездной дороге проходило в клубящихся облаках пыли. К тому моменту, когда он вывел «порше» на основную дорогу, лобовое стекло автомобиля было покрыто толстым слоем мелкой меловой пыли, а сам он сильно выбился из графика. Это означало, что ему придется отложить квартальную встречу с финансовым директором и членами правления «Валадо».

Не то чтобы встреча была сколько-нибудь важной, просто Баске хотел завершить ее как можно скорее — весь этот обычный осторожный компанейский треп о незнакомых инвестициях, возможных недостачах или угрозе оказаться слишком зависимыми от кредитов. Он знал их позиции наизусть. Мыловарни «Валадо» слишком размахнулись, станут они предупреждать его, надо продать несколько компаний, которые Баске создал после смерти старика. «Черта с два я их продам». Они мыльные люди, будут заявлять члены правления, не рыночные спекулянты, не девелоперы, не инженеры-строители и не морские торговцы. Их бизнес — производство и продажа мыла, а также приносящих все больший доход производных мыла — гелей для душа и ванны, шампуней, банных масел. И все это приходится выслушивать от кучки пугливых семейных юристов и счетоводов, которых тесть сделал попечителями, чтобы те представляли его интересы. Старый выродок ни на йоту не доверял ему, но по крайней мере в результате недавней реорганизации, которую срежиссировал Баске в «Валадо», ему удалось сместить их с исполнительных должностей в компании.

После того как они исполнят свои роли, будут довольны собой и озабочены одновременно (ублюдки, большинство из них ублюдки), Баске выступит, как обычно, по поводу необходимости диверсифицировать бизнес в условиях нарастающей рыночной конкуренции.

Мысль, которую он постоянно пытался донести до этих ослов, была такая: «Если я не тревожусь, то с какой стати беспокоиться вам? В конце концов, это семейный бизнес, и я хочу, чтобы он остался таким для моих сыновей. И для сыновей моих сыновей. Для чего мне ставить под угрозу их будущее? Наверняка в долгосрочных интересах «Валадо-э-Сье» обеспечить семье будущее в компании, достойное, чтобы вкладывать в него. А лучший путь к этому — сделать «Валадо» крупнее и сильнее. А это означает, что полагаться только на производство дорогой пены для ванны, симпатичных упаковок и всякой всячины для ванных комнат больше нельзя».

После чего на другой стороне стола в зале правления под безмолвными портретами патриархов «Валадо» будут продолжаться невнятное бормотание и неодобрительный шепот, пока совещание не закончится без достижения реального согласия. Каждый раз одно и то же. Единственный результат этих совещаний — попечители осознают, что они остаются верными своей грамоте о попечительстве и при этом пользуются плодами своих растущих дивидендов. «И дополнительная трата времени, когда у меня есть более важные дела. Вроде проекта по бухтам. Моя последняя игрушка. Как сказал Рэссак во время встречи на море во вторник, все дело в шляпе, осталось только протянуть руку. Никаких следов. Мое участие недоказуемо. Все, что «Баске-Маритим», зарегистрированной в Сенегале, нужно сделать, — это направить два раза в год один из своих танкеров в Маракаибо, взять на борт груз каолина и отправить обратно в Марсель».

Первая партия должна быть доставлена в порт теперь уже в любой день. К великому облегчению Баске. Их судно, «Орор», помотало нервы из-за задержки на один день в Аккре, но, по словам его агентов, оно в конце концов вышло в море и на хорошей скорости направилось на север.

Съехав с ухабистой сельской дороги и встав на гладь шоссе Фо-Мартигю, Баске надавил на педаль и почувствовал, как «порше» рванул вперед. Настроение немного улучшилось. К этому и стремишься — иметь в распоряжении власть и знать, как ее использовать. Все, что от него требовалось, — это надавить ногой, вот так, и двигатель отреагирует. Без задержки или колебаний. И никаких семейных попечителей, сующих свои гребаные носы куда их не просят.

Именно это Баске очень нравилось в Рэссаке. То, как он отмахивается от проблем и неопределенностей. Ничто, казалось, не тревожит его. «Сейчас, — любил говорить Рэссак. — Не завтра, не послезавтра, а сейчас», — и хлопал в ладоши, словно гипнотизер, выводящий вас из транса. Такую манеру разговора Баске любил — бойцовский разговор.

Они на самом деле одного поля ягоды, решил Баске. У них одинаковое прошлое, они знали, что такое тяжелый труд, и рано поняли, что бизнес — столько же удача, сколько и работа ногами. Другая вещь, которая нравилась ему в Рэссаке, — умение добиваться своего, эффективно, скрытно. Он делал то; что обещал, и никаких полумер.

Еще он был рисковым. Достаточно взглянуть на него, чтобы понять — когда-то ему пришлось несладко. Лицо со шрамом и в оспинах, жесткие, опасные черные глаза и пугающе багровая отметина на щеке и подбородке. Его называют tache de vin^[27], оно как пролитая кровь, и ее синеватые, с рубиновым оттенком брызги достигают переносицы Рэссака и затекают на шею.

Но человек этот, Александр Маюб Рэссак, был кошерным. Единый председатель правления «Рэссак-э-Фрер», частной строительной компании, которая уже сорок лет в бизнесе и работает в Швейцарии, на Сицилии, в Северной и Западной Африке, особенно часто в Венесуэле. Добыча полезных ископаемых, нефтеразведка, разработка минеральных ресурсов, даже туризм. Интересы Рэссака столь же разнообразны, как и Баске. Но капитал, судя по документам, которые Баске удалось раскопать, по всем параметрам значительно больше, чем у «Валадо». Этот человек управлял надежным кораблем, и хотя, вероятно, нарушил несколько правил, идя к нынешнему положению, он, несомненно, настоящий игрок. Игрок, которого Баске рад иметь на своей стороне.

Их первая встреча, вспомнил Баске, была удивительным подарком судьбы. Как это иногда бывает. Нужное место, нужное время и нужный человек. Пару лет назад в разгар реализации амбициозной программы Баске по перепланировке и новой застройке жилого района в центре Марселя у него возникли проблемы со строителями. Профсоюзы внезапно начали против него кампанию — квоты по переработкам, страховка на площадке, условия труда. Каждый день простоя обходился ему в кругленькую сумму. У него уже не хватало средств вести с профсоюзами новые переговоры, если бы даже он этого захотел, и чем дольше он откладывал вопрос, тем становилось яснее, что договорные сроки будут нарушены и последуют штрафы. И это когда семейные попечители «Валадо» обладали большей властью, чем сейчас.

Тогда в игру вступил Александр Рэссак. Он был представлен Фоэти, поставщиком Баске, которому он доверился, пытаясь улучшить условия кредита, чтобы покрыть простои рабочих.

— Оставьте это мне, — беззаботно бросил Рэссак, когда Баске объяснил ему суть проблемы, признав, что не рассчитал своих сил.

На следующей неделе все вернулось в норму, строительные бригады вновь приступили к работе. Спустя месяц благодаря Рэссаку застройка была завершена в срок и в соответствии с бюджетом.

Все, что мсье Рэссак попросил за эту маленькую услугу, — квартиру на верхнем этаже в одном из перестроенных домов.

Всего-навсего. Он даже показал Баске, как это сделать, не ущемляя себя. Гениально.

Через несколько месяцев Баске второй раз пошел на контакт с Рэссаком, когда вел переговоры о ценах на строительство двухсотквартирного дома в Бальмонте. Как надеялся Баске, слово Рэссака и первоначальные оценки поставок, которые вызывали у него головную боль, будут пересмотрены в сторону более выгодных условий.

А цена? «Бентли-арнейдж». Купленный в Брюсселе и доставленный на юг. Малая цена за такие большие доходы.

Но по-настоящему подкупало в этом человеке то, что Рэссак никогда не пытался извлекать выгоду из «соглашений», никогда не просил ответных одолжений. Если Рэссак принял договорную «плату», то не было ощущения долга. Вопрос был закрыт. Одноразовая услуга. Еще Баске нравилось, что они делали бизнес только когда это было нужно ему, когда Баске что-то требовалось. Никогда наоборот.

Вроде сделки по бухтам. Когда был завален его план застройки, Баске поинтересовался, распространяется ли сфера влияния Рэссака на область разрешений плановых властей.

Рэссак захотел узнать, к чему может относиться нужное Баске разрешение плановых властей, а потом заверил, что, по его опыту, любое разрешение на строительство добыть не слишком трудно. Если знаешь нужных людей. Он сказал это с таким блеском в глазах, так беспечно, так обезоруживающе махнув рукой, что Баске счел за лучшее больше не расспрашивать. Меньше знаешь, лучше спишь. Но он кивнул Рэссаку, и тот просто-напросто гарантировал, что в следующий раз, когда предложения Баске будут представлены плановым властям, он скорее всего обнаружит, что преграды устранены.

В тот раз Рэссак сделал на один шаг больше. Каким образом, спросил он, Баске планирует финансировать эту амбициозную перестройку? Такое предприятие наверняка обойдется в сотни миллионов франков. Если Баске еще не нашел на это деньги, возможно, Рэссак, мог бы немного посодействовать.

Сначала Баске вообразил, что речь идет о корпоративном инвестировании, возможно, краткосрочном, низкопроцентном займе от компании «Рэссак-э-Фрер». Но ничего похожего. Предложение Рэссака состояло в предоставлении ему два раза в год скромного места для груза на одном из судов «Бас-ке-Маритим» и заходе судна в новый порт. И все. Остальное на себя возьмет Рэссак. И он отмахнулся от возражений Баске с той тонкой улыбкой и беспечным взмахом руки.

Конечно, Баске понимал, что имеет в виду Рэссак. Немного грузов из Южной Америки могло принести такие доходы, о которых говорил его компаньон. И уж точно это был не каолин. Но Баске сумел выбросить это из головы.

«То, чего я не знаю, — убедил он себя, — не может мне повредить». Через два дня он согласился со сделкой. Как он мог не согласиться? Это было идеальное предприятие. Когда таможня в кармане, распространение организовано и есть невероятные доходы, все, что нужно сделать Баске, чтобы заполучить свою долю в операции, — подтянуть столько средств, сколько ему нужно, из нового офшорного источника капитальных инвестиций, образованного для него в Марокко. Простой безвозмездный заем, с которым попечители «Валадо» ничего не смогут поделать. Им и знать о нем не обязательно. И все это на расстоянии вытянутой руки. Просто блестяще.

Если бы все в его жизни было так просто, вздохнул про себя Баске, когда «порше» с ревом вылетел из туннеля над Лестаком и побережье вместе с городом раскинулись перед ним во всей красе.

На закуску Анэ. Его любовница Анэ. Беременна, черт возьми. Какого черта она собралась делать? Считается профессионалкой, дьявол ее раздери. Ей что, никто не говорил, что любовницы не должны «залетать»?

Баске еще не осознал должным образом, какую свинью ему подложили. По дороге домой прошлой ночью, после того как Анэ сообщила эту новость, его мозг просто отказывался работать рационально. Шок и злость по этому поводу превратили все его аналитические способности в дикую кашу, булькающую в голове. В мозгу крутилось только: беременна, беременна, беременна...

Этим утром картина не выглядела лучше.

Ему пятьдесят девять лет, грядет крупнейшая в его карьере сделка, а неблагодарная маленькая сучка беременеет. Еще хуже то, что она хочет сохранить ребенка. Уговорить ее не делать этого не представлялось возможным. Бог свидетель, он пытался, но она уже все решила.

Конечно, она поклялась, что покинет город, уедет куда-нибудь далеко, что он никогда больше о ней не услышит... Но Баске с полной ясностью осознавал, что любая договоренность между ними будет пересмотрена, как только Анэ сочтет это необходимым. Ребенок тому гарантия.

Если только в самом деле ребенок его. Если только Анэ действительно беременна. Проклятие... Проклятие...

Припарковав «порше» на своей подземной стоянке под марсельским офисом «Валадо-э-Сье», Баске подумал, не стоит ли рассказать Рэссаку. Тот решит, что делать. Но к тому моменту как лифт поднялся на верхний этаж, Баске решил промолчать.

Дела — это одно, личное — другое. Выйдя из лифта и шагая по коридору к своему угловому кабинету, он понял, что нравится ему или нет, но этой проблемой придется заняться самому.

Он вошел в приемную. Его помощница Женевьева встала из-за стола и последовала за ним, держа в руках расписание деловых встреч. Она весело сообщила, что среди прочих встреч сегодня его ожидает свидание с каким-то полицейским из уголовной полиции.

Баске не любил слово «полицейский». Оно звучало как попечитель, только менее тягуче. Не то чтобы ему было о чем тревожиться — он щедро отстегивал в пользу полицейских пенсионеров и на различные благотворительные мероприятия, к тому же пристроил у себя несколько ушедших со службы полицейских консультантами по вопросам безопасности. Видимо, об этом и пойдет разговор. Кто-нибудь выходит в отставку. Кто-нибудь ищет для себя местечко. Но визит сейчас, когда ему нужно о стольком подумать, в любом случае раздражает.

— Что ему нужно? — Баске стащил с себя пиджак и бросил на кресло.

— Он не сказал, мсье, — ответила Женевьева, книжка с расписанием встреч прижата к груди. — Позвонил вчера вечером, после того как вы уехали навестить тетушку. Просто сказал, что будет благодарен, если вы уделите ему несколько минут. Я могла бы в любой момент переназначить время...

— Нет-нет. Сейчас это не имеет значения, — успокоил ее Баске, закатывая рукава рубашки. — Но не больше десяти минут. Просто стучите и входите. Скажем, мне нужно куда-нибудь еще. Ну, вы сами знаете, как это делается.

Женевьева Шантро кивнула и удалилась. Она знала, как это делается.

Когда дверь за ней закрылась, Баске прошел к бару и налил себе бренди. Сделал глоток и почувствовал, как жгуче крепкий напиток обжег внутренности, подпалив стенки пустого желудка.

Потом, с грохотом пробившись в его подсознание, появилось это страшное противное слово: беременна-беременна-беременна...

38

— Так расскажите мне что-нибудь, что я хотел бы услышать, старший инспектор.

Жако только успел открыть дверь кабинета, как стало ясно, что Соланж Боннефуа, марсельский надзирающий судья, не настроена на легкие разговоры, как обычно. После вчерашних комментариев Гасталя в «Аква-Сите», опубликованных этим утром, Жако прекрасно понимал, что дело времени — вызов в ее офис... и холодный прием.

— Мы делаем успехи, — ответил он, закрывая за собой дверь.

— Похоже, убийца тоже, — парировала мадам Боннефуа, держа в руке свернутую на манер дубинки утреннюю газету. Она стояла за столом, одетая к заседанию в черную мантию с белым адвокатским воротничком. В свои сорок девять судья была одинока, имела шесть футов роста и продолговатое лицо, обрамленное преждевременно поседевшими вьющимися волосами. Ее губы напоминали беспощадную линию, подбородок неодобрительно прижат к шее, из-за чего глаза находились на уровне верхнего среза ее бифокальных очков. — Это вы, я полагаю, видели? — продолжала мадам Боннефуа, помахав перед собой газетой.

— Если честно, то нет, не видел, — ответил он беспечно, перегнулся через стол и выдернул газету у нее из рук. Он развернул ее, взглянул на заголовок: «Серийный убийца на свободе» — и ниже, где было напечатано мелким шрифтом: «Полиция отрицает сокрытие факта». Рядом с заголовком была помещена фотография Гасталя, торчащего из окна машины, сделанная в тот момент, когда они с Жако уезжали с территории «Аква-Сите». Первая полоса. Милый старина Гасталь. — Вы позволите?.. — Жако указал на кресло.

Мадам Боннефуа кивнула.

— Ну?

— Насчет сокрытия не уверен.

— Даниель, не нужно со мной темнить...

— На сегодня у нас четыре трупа, — начал он, бросив газету на стол.

— И один убийца?

Жако кивнул:

— Похоже на то. Жертвы одурманены, изнасилованы и утоплены.

— И почему мне никто не сказал, что вы подозреваете между ними связь?

— Мы сами не знали. До последнего случая. Не были уверены.

— И?.. Зацепки? Подозреваемые? Когда вы кого-нибудь арестуете?     ,

Подтянув вверх мантию, мадам Боннефуа села в кресло. Она знала, что ей расскажет Жако, но изобразила надежду и ожидание. Мадам проработала с ним достаточно дел, чтобы знать — Жако очень дотошен, изобретателен и крайне редко добывает фигуранта без улик, которых хватает для обвинительного заключения.

— Идет разработка...

— Арест — вот что я хочу услышать. Не разработки. Арест.

— Нам этого недостаточно, мадам.

— Хорошо, давайте начнем с трех молодых женщин, зверски изнасилованных и убитых в радиусе двух миль от этого офиса. — Мадам Боннефуа постучала по газете кончиками пальцев. — А четвертая — всего в часе езды отсюда. Для вас этого недостаточно?

— Убийца не оставляет отпечатков, улик. И пока нет свидетелей, нет мотива.

— Не говорите мне, что нет отпечатков, улик и свидетелей. Пресса сходит с ума. Тем более что они полагают, будто их держат в неведении. Как и меня, тороплюсь добавить. Мне нужны результаты, Даниель. Быстро. — Она оттолкнула от себя газету. — Вы говорите, разработки?

— Я надеялся, что вы не станете спрашивать. Мадам Боннефуа нахмурилась.

— Помимо возраста, пола и способа убийства, — продолжал Жако, — нам удалось установить лишь то, что все они посещали один спортзал. — Он решил не говорить, что это обстоятельство обнаружено только накануне вечером.

— Вероятно, они еще и прилежно платили налоги, а также умели ездить на велосипедах.

Жако притворился, что не расслышал.

— Напротив спортзала есть бар. Мы полагаем, что убийца использует его в качестве наблюдательного пункта.

— Девушка, которую вы нашли вчера. Она тоже ходила в этот спортзал?

Стало ясно, что мадам Боннефуа еще не утратила остроты мысли.

Жако покачал головой, но от прямого ответа уклонился.

— Возможно. Пока мы точно не знаем...

— Значит, это не то, что мы можем назвать солидной подвижкой?

— Мы поставили там человека, чтобы он приглядывал за местом. Персонал. Посетители. Вдруг что-нибудь обнаружится.

Мадам Боннефуа одарила его огорченным, но сочувственным взглядом: мол, это надолго, а что еще ты можешь сделать?

— И?.. Что-нибудь еще?

Жако отметил слабый намек на понимание, но не мог рассчитывать на дальнейшее терпение судьи, если она заговорит о связи между квартирой Вики Монель и «Аква-Сите». Ведь одна и та же компания «Валадо-э-Сье» упоминается и там и там. Пока об этом лучше не говорить. И он лишь беспомощно пожал плечами.

— Как насчет психологического портрета?

— Обычный. Одиночка. Маменькин сынок. Неженатый. Возраст от двадцати пяти до сорока. Знаком с наркотическими веществами и имеет к ним доступ — пронопразон найден в трех первых жертвах и, возможно, присутствует в четвертой. Может, работник больницы? Санитар? Доктор? Но это не сужает круг поисков, — добавил Жако, заметив искорку интереса в глазах мадам Боннефуа. — В этом городе тысячи людей работают в сфере здравоохранения. Отсеять неженатых, посмотреть по возрасту, полу, и что получится? Возможно, пятнадцать тысяч потенциальныхподозреваемых?

— И конечно, у нас нет шансов...

— Заметьте, это сказали вы, мадам, не я.

— И?.. Что еще?

— Наш аналитик полагает, что здесь может быть религиозный аспект. Вода. Очищение. Какая-нибудь дикая теория о духовном очищении.

Мадам Боннефуа вздохнула.

— Значит, мы добавляем городскую религиозную общественность к нашему списку подозреваемых. — Она мрачно ухмыльнулась, потом покачала головой. — Что подсказывает ваше чутье?

— Одинокий человек? Да. Неженатый? Возможно, но не обязательно. Возраст? Диапазон достаточно большой, чтобы угадать, учитывая, что убийца может управляться с лодкой и перетаскивать тела. — Жако сделал паузу. — Я также полагаю, что он может оказаться иногородним. Не местным.

— Что вас наводит на эту мысль?

Жако развел руками:

— Вы спросили о чутье.

— О'кей... Продолжайте.

— Что ж, смотрите. Если бы он был местным, вероятно, мы бы слышали о нем прежде. Четыре трупа за последние три месяца? Я хочу сказать, что он делал до этого?

— Хорошо, но он прекрасно ориентируется.

Жако уставился на нее.

— Фонтан в Лоншане, — напомнила мадам Боннефуа. — Он знал, что сможет пройти к фонтану в темноте. Что часть его уходит за ограду. И смотрит на небольшую парковую зону. Легко подогнать машину и перенести тело из багажника в воду. Еще он знает, что по периметру нет камер слежения. А при наличии каскадов и переливов никто не услышит всплеска.

— Вы выполняете домашнюю работу.

— Я стараюсь быть в курсе.

— Что ж, вы правы. Он и в самом деле ориентируется. Но это не обязательно делает из него марсельца. Например, первое убийство. Учительница Баллард. Он убивает жертву в стенах ее дома, топит в ванне. Не переносит тела оттуда. Где убил, там и оставил. Потому что это самый простой вариант. Потом, месяц спустя, Грез оказывается в Лоншане. Но она не утонула там, вспомните. Я предполагаю, что он разделался с ней у себя, а потом сбросил в воду. К сегодняшнему дню у него было время осмотреться, выбрать места, где он может насладиться, чтобы никто его не побеспокоил. Вроде озера в Салон-де-Витри. Вроде «Аква-Сите».

— Значит, если вы считаете, что он иногородний, то, полагаю, уже направили запросы в другие департаменты? Поискать сходные случаи?

Жако кивнул:

— Мы начали с других прибрежных городов — Ницца, Тулон, Ла-Рошель, Шербур, Гавр. И мест на реках и озерах — Бордо, Нант, Аннеси. Разослали запросы практически повсюду, где имеется выход к воде.

— И?.. Удачно?

Жако развел руками:

— Вам хорошо известно, как и мне, что никогда не добьешься полной информации. Одно полицейское начальство редко любит признаваться другому, что оно могло прошляпить что-то, а расследование было поверхностным и непрофессиональным. Но при этом мы наткнулись на пять или шесть дел, которые могут подкрепить версию о том, что убийца перемещается. В Шербуре, например, в течение пяти недель к берегу прибило пять трупов — зимой, так что они не купались. Но больше ничего. След остыл. Спустя четыре месяца то же самое началось в Ла-Рошеле, потом прекратилось.

— И те трупы в Шербуре, Ла-Рошеле — все были женщины?

Жако кивнул.

— И накачаны наркотиками?

— Трудно сказать, мадам. Чем дольше тело находится в воде, тем сложнее обнаружить определенные вещества, чтобы подтвердить злой умысел. Потенциальная улика... портится.

— А потенциальные убийства могут оказаться списанными как несчастные случаи. Так намного легче, чем начинать расследование, которое потребует сил и средств и, возможно, никуда не приведет.

— Боюсь, так и происходит в некоторых случаях. Но нельзя никого винить в том, что...

Мадам Боннефуа подняла руку. Она знала, что собирается сказать Жако, и слушать ей это не было нужды.

— Еще раз — что это за наркотическое вещество?

— Пронопразон.

— И?..

— И оно в крайней степени эффективно. В считанные секунды вырубает центральную нервную систему. Даже малая доза, скажем, в десять миллиграммов, отключает почти на шесть часов. Вы остаетесь в сознании, глаза открыты, но защитить себя не в состоянии. По словам патологоанатома, единственное, что жертвы могли делать, — это хихикать. Даже когда тонули.

— Я думаю, это мы утаим от прессы? — Мадам Боннефуа взглянула на него. — Его легко достать, этот пронопразон?

— Достаточно легко, если знать, где искать. Но он не продается в аптеках и не отпускается по рецептам. Только в больницах и медицинских центрах. И в некоторых крупных частных клиниках. Или еще в фармацевтической компании «Вильцер», которая его производит.

— Значит, вам придется проверять?..

— ...архивы компании на предмет увольнений, обиженных работников, воровства. Что ни назовете, все в списке. Что касается больниц и клиник, будем работать только с теми из служащих, кто имеет доступ к наркотику. Но, как я уже сказал, если знать, что ищешь, и быть готовым подождать, пока кто-нибудь не забудет запереть дверь в провизорскую... — Жако пожал плечами.

— А что насчет половых контактов?

Жако подался вперед.

— Довольно жестоко. С большим числом кровоподтеков.

— Кровоподтеков?

— Предположительно была борьба, прежде чем подействовал наркотик. Руки, плечи... В промежности. Плюс кровоподтеки между лопатками. Похоже, в это место упирались коленом или рукой, скорее всего во время утопления. И еще он силен. У одной жертвы он сдвинул позвонок. У другой отсутствует целый клок волос на темени.

— Как это получилось?

— Выглядит так, словно он оттягивал их головы назад, за волосы. Под действием пронопразона челюсть просто открывалась. Ее нельзя было контролировать. Не было возможности ее закрыть. Вода просто заливалась им в горло.

— Кровь? Слюна? Сперма? Что-нибудь для анализа ДНК?

— Ничего.

— Какие-нибудь волокна? Ногти?

— Все, что мы имеем, — немного неопрена. От жертвы из Салон-де-Витри.

— Он был в мокром гидрокостюме?

— В воде становится холодно, мадам.

Соланж Боннефуа вздохнула, оглядела кабинет.

— Значит, если мы предположим, что этот идиот иногородний, то где он отсиживается?

— Регистрационные записи в городских гостиницах за период больше месяца выдали сто шестьдесят вариантов. Все долговременные постояльцы, ни один из них не подходит на роль подозреваемого. И не нашли ни одного человека, который останавливался на более короткое время и постоянно менял отели.

— Аренда жилья за тот же период времени? Виллы, дома, квартиры?

Жако пожал плечами:

— Возможно. Но...

— Можете не рассказывать. Средства.

— Это слишком долго, мадам. Проверка гостиниц заняла десять дней. Проверка арендованного жилья займет много-много больше. И даже если предположить, что наш парень снимает жилье. Как я сказал, у нас просто нет ни времени, ни людей.

— Так каков следующий шаг? Что мне сказать прессе? Мэру? Торговой палате? Не говоря уже о моем боссе.

— Вы можете сказать им...

В эту минуту позвонила помощница мадам Боннефуа.

— Вам нужно быть в суде через пять минут, мадам.

Соланж Боннефуа взглянула на часы и оттолкнулась от стола.

— Боюсь, Даниель, нам придется остановиться на этом, — сказала она, поднимаясь с кресла, собирая бумаги и складывая их в кейс. — Хотя сомневаюсь, что это вас очень беспокоит. — Она по-товарищески улыбнулась Жако.

— Мне всегда приятно вас видеть, — ответил он. — Признаю, это трудное дело, и мне жаль, что я не могу сообщить вам что-нибудь... позитивное. Но я обещаю, мы его возьмем, мадам.

Соланж Боннефуа обошла стол и направилась к двери.

— Поверьте мне. — Жако открыл дверь перед ней и отошел в сторону. — Наш парень допустит ошибку.

Мадам Боннефуа быстро прошла мимо него.

— Тогда давайте надеяться, что он допустит ее скоро, — бросила она через плечо.

— Давайте надеяться, мадам.

Уже позже, в лифте, Жако вспомнил о Дуасно. Ведь он собирался попросить у мадам Боннефуа об одолжении.

39

Поскольку готовить ей было некому, Сьюзи де Котиньи сама соорудила себе ленч. Взбила пару яиц, растопила в сковороде масло и нашла в холодильнике немного салата. Вернувшись к плите, сняла сковороду с огня, натерла ее пузырящееся дно кусочком чеснока, затем вылила туда взбитые яйца. Повертев сковороду и добавив по щепотке соли и перца, свернула содержимое в рулет и положила на тарелку. Все очень просто. Обыкновенный омлет с курчавыми листьями салата. Вдыхая теплый запах чеснока, она поставила ленч на кухонный столик, вынула из холодильника бутылку розового провансальского вина и налила себе стакан. Потом заткнула бутылку пробкой и поставила ее назад на полку. Один стаканчик не повредит.

Четверг у Сьюзи был любимым днем. Дом в ее распоряжении. У Ортанс, служанки, и у Жиля, садовника, выходные дни, к тому же служанка уехала раньше, чтобы навестить сестру в Лестаке. Обычно она оставалась там на ночь, поэтому не вернется до следующего утра.

В четверг же Юбер ужинал с матерью. Он уезжал к ней прямо с работы и редко возвращался домой до десяти часов. Старуха любила рано ужинать. И чтобы сын был один. Сьюзи уже давно была отстранена от этих суаре и встречалась с мегерой только если требовали официальные или семейные дела. Поэтому почти все четверги с утра и до десяти с хвостиком Сьюзи была предоставлена сама себе.

Выходные дни были редким удовольствием для нее. Она могла бы не работать — ее собственное имущество, находящееся на попечении в Штатах, и небольшие деньги, которые ей выделял на содержание Юбер, давали такую возможность, — но она постоянно была в работе. Нужно было организовывать унылые деловые обеды для коллег Юбера из префектуры или из госсовета, или домашние вечеринки с его отвратительной дочерью и ее худосочным муженьком, или приемы для приезжающих высоких гостей, благотворительные балы, коктейли, открытия вернисажей, ходить в оперу или в театр. Но четверги она никогда ничем не занимала. Ее день. День для себя.

Обычно Сьюзи ходила по магазинам, забегала в спортзал или развлекалась в своей квартирке с тем, кто попадался под руку. Она сняла это местечко вскоре после приезда в Марсель и вложила в обновление столько же сил, сколько в перестройку темной и мрачной резиденции Юбера в Рука-Блан — как только им удалось выпроводить старуху и отправить ее вещички в Кастелен. Это одна из многих причин, почему Сьюзи не звали на ужин по четвергам. Что ни на йоту ее не расстраивало.

Сьюзи нравилось иметь свой укромный уголок на рю Паради, и она частенько им пользовалась. Складывалось впечатление, будто "она там живет. В квартире имелись телевизор, музыкальный центр, полка с дисками, современно обустроенная кухня, полные книг шкафы, всякая странная всячина, которую она скупала на рынках, — такое Юбер ни за что не позволил бы держать дома, — и в спальне роскошный гардероб на все случаи жизни. Одежда, которую она покупала в городе, никогда не носила дома и о которой Юбер даже не догадывался. Это все было ее, и она это все любила. Независимость. Другая жизнь. Она делала то же самое в Нью-Йорке, будучи короткое время замужем за банкиром Брэдом. В двадцати минутах к центру от их дуплекса на Парк-авеню был ее собственный угол. Место, где она жила студенткой, о котором Брэд не знал. Не сильно отличавшееся от ее прибежища на рю Паради.

Она покончила с омлетом, салатом и отодвинула тарелки. Сьюзи могла приготовить для себя, но не собиралась мыть посуду, хоть у нее имелась посудомоечная машина. Зачем? Для этого есть служанки.

Конечно, квартира на рю Паради была другой. Там она упивалась работой по дому, квартира всегда сверкала чистотой. В резиденции де Котиньи Сьюзи и помыслить не могла шевельнуть пальцем, но на Паради она протирала пыль, пылесосила, мыла ванну, даже если в этом не было нужды. Словно работа подходила к этому пространству, словно именно так делалось в этом маленьком, интимном уголке на протяжении прожитых здесь жизней. И в те дни, когда Сьюзи бывала на Паради в чьей-то компании, она никогда не забывала менять постельное белье, прибирать кровать и класть в сушильный шкаф свежие полотенца.

Но в этот четверг она никуда не собиралась. Проснулась поздно, на завтрак сварила кофе и поджарила тост — пустая чашка, кофейник и хлебные крошки остались у плиты — и провела оставшееся от утра время у бассейна. Но теперь там было слишком жарко. Солнце палило нещадно, осы, жужжавшие вокруг бассейна, раздражали. Лучшим временем был вечер, когда солнце мягко светило через своеобразный забор из сосен, высаженных по границе владения, когда воздух прохладен и освещение такое удивительное, тускло-золотое.

Она вздохнула. Еще час с небольшим, как на террасе можно будет находиться. Даже в тени. Время освежиться, решила она, время подготовиться. У нее будет гостья. Новая подруга из спортзала.

40

Когда Жако миновал двери Дворца Правосудия и вышел на ярко освещенную полуденным солнцем улицу — глаза прищурились от света, — зазвонил мобильный телефон. Люк Жуанно, второй номер у Клиссона в криминалистической группе, звонил из квартиры Вики Монель. Они пришли туда утром, чтобы тщательно осмотреть место, охотясь в первую очередь за отпечатками пальцев в надежде, что они могут совпасть с чем-нибудь известным из архивов.

— Как идут дела? — спросил Жако, прижав трубку к уху. Полуденное движение на рю Гриньян было заполнено ревом клаксонов и грохотом двигателей.

— Пока много отпечатков. По последнему подсчету, доходит до тридцати комплектов.

— Хорошо, хорошо, — ответил Жако, переходя улицу к своей машине и раздумывая, с чего это Жуанно пришло в голову ему позвонить.

— Однако есть кое-что. Вам следовало бы взглянуть, — произнес Жуанно. — Это может оказаться важным.

Выше и моложе своего босса, с густыми черными бровями и ленивыми серыми глазами, Жуанно не особенно утруждался составлением протоколов осмотров места преступления.

Наталкиваясь на что-то интересное, он, в отличие от Клиссона, не ждал, пока это отпечатают, а немедленно сообщал о находке.

— Я буду прямо сейчас, — заторопился Жако.

— Мы ждем, — отозвался Жуанно.

Через двадцать минут Жако подъехал к зданию, где находилась квартира Вики Монель. На этот раз он не стал звонить мадам Пиганьоль, а нажал на кнопку квартиры Вики. Впустил его Жуанно. Лифт работал, таблички, запрещающей им пользоваться, не было.

Жуанно ожидал его у открытой двери в своем обычном наряде — белый тивековский комбинезон, застегнутый наглухо на молнию, и белые бутсы, матерчатая маска болтается на шее.

— Я подумал, вы бы захотели это увидеть, — с ухмылкой произнес Жуанно.

Их было четверо в квартире, включая Жуанно, все в комбинезонах. Коллеги Жуанно терпеливо вытирали каждую дверную коробку, дверные ручки и выключатели, которые могли обнаружить, вентили водопровода и краны плиты, клавиши телевизора и музыкального центра, снимали волокна с диванов и ковров, молча и тщательно обрабатывая квартиру метр за метром.

— Кристиан случайно обнаружил это здесь.

Кристиан на кухне проверял мешок с мусором, его содержимое было рассыпано по столу. Он был в маске. Кивнул, когда они проходили мимо него в ванную комнату.

— И?.. — нетерпеливо спросил Жако.

— Вот, — указал на пристроенный и облицованный панелями угол в изголовье ванны Жуанно. Здесь могло быть идеальное место для водонагревателя или хранения полотенец и простыней. Но там не было ручки и вообще какого-нибудь следа, что это не просто кусок стены, возможно, заключающий в себе дымоход от камина в нижней квартире. — Просто надавите пальцами здесь.

Жако надавил, и вся панель, от потолка до пола, с щелчком открылась. Внутри «шкафа», подумал Жако, могли, стоя плечом к плечу, поместиться два человека. Насколько он мог увидеть, там не было освещения и при закрытой двери в этом тесном помещении было бы темно как в могиле, если не считать трех квадратных отверстий, расположенных на уровне плеча. Одно смотрело на ванну и душ, второе выходило в большую из двух спален, а третье — в гостиную, где один из людей Жуанно нумеровал мешочки с образцами и укладывал их в ящик.

Жако вышел из шкафа и посмотрел на стену в изголовье ванны. Квадрат зеркальных плиток. Он осмотрел затем спальню и гостиную. Еще два зеркала, прикрученные к стенам. Отличный способ незаметно наблюдать за тем, что происходит почти во всей квартире. Или хорошее место для установки видеокамеры. С этой точки любой нужным образом снаряженный человек мог фотографировать или снимать на кинокамеру все, что происходит во всех трех комнатах.

Так, так, так, подумал Жако. Переключение скорости. Все начинает двигаться.

41

С того времени как Баске вернулся в офис, телефон звонил не переставая. Звонок с извинениями от архитектора, у которого постукивали зубы, а голос был соответственно приглушен новокаином; звонок от его финансового директора, сообщившего, что члены правления переназначили собрание на следующую неделю, и десяток других.

Сразу после часу дня Баске попросил Женевьеву заказать ему ленч из «Жарден-де-Клеманс» на рю Дюнкерк и съел его прямо за своим столом — стейк с гарниром изумительно хрустящего картофеля фри. Полбутылки кларета из его собственного бара дополнили удовольствие. К тому времени как Женевьева, просунув голову в дверь, объявила о приходе старшего инспектора Даниеля Жако, остатки трапезы и пустая бутылка улетучились, а Баске просматривал стопку помеченных флажками утренних сводок. Вернувшись в кабинет, он был настолько занят, что не смог выкроить время для обдумывания причины этого визита.

Поднимаясь из-за стола и стряхивая с брюк крошки, Баске вышел поприветствовать гостя, которого даже сейчас был вынужден принимать.

Человек был не таким, каким ожидал увидеть его Баске. Высокий, чуть больше сорока, в кожаной куртке, ярко-голубых джинсах, мокасинах с кисточками и, уж совсем неожиданно, с хвостом на голове. Глаза светло-зеленые, сонные, а нос странно нависает. Сломан при исполнении служебных обязанностей, подумал Баске. Они обменялись рукопожатиями, и Баске указал на кресло, а сам вернулся за стол и устроился поудобней.

— Итак, старший инспектор. Чем могу помочь? — начал Баске.

— Очень любезно с вашей стороны так скоро меня принять, мсье, — ответил полицейский.

— Конечно. Все, что могу.

Баске изобразил ожидание. Он заметил, что полицейский чувствует себя не в своей тарелке. Сконфужен тем, что собирается просить? Или просто оробел при виде всей этой мощи? Богатства? От того, что находится в столь роскошно обставленном кабинете?

— На самом деле это всего лишь формальность, — начал полицейский.

Баске потянулся за леденцами, вытряс один на ладонь, зажал в кулаке и бросил в рот.

— Я полагаю, ваша компания была занята на новом объекте в открытом море в «Аква-Сите»?

— Одна из моих компаний. Да. — Баске кивнул, перемещая леденец во рту. — Невероятно сложное предприятие, — продолжил он, будучи не в силах устоять перед соблазном постучать себя в грудь. — Нигде ничего подобного нет. Из-за этого количество посещений возросло на семьдесят восемь процентов.

Полицейский изобразил подобающее случаю восхищение.

— И я полагаю, вам принадлежит новая жилая застройка на Кур-Льето, сорок четыре — сорок восемь?

— Кур-Льето? Да, — ответил он, посасывая конфету. — Нашему отделу недвижимости. Как и другие сходные объекты в городе и за его пределами. Коммерческие и жилые. Вот куда заводит мыло, старший инспектор, — продолжал Баске, откинувшись на спинку кресла. — Но сегодня вы либо расширяете сферу деятельности, либо тонете. Вот так. Вот почему мы также работаем в сфере лизинга, страхования, рефинансирования закладных. У нас есть даже импортно-экспортная ветвь, морская торговля...

Полицейский кивнул, помолчал. Казалось, он не знает, как продолжить разговор.

Баске наблюдал, Жако скользит взглядом по выложенному елочкой медового цвета паркету, по толстому ворсу персидского ковра...

— И?.. — напомнил Баске, довольный ощущением полного контроля над ситуацией, хоть Представить не мог направленность вопросов.

— Просто... Ладно, вы могли прочесть, увидеть что-то по телевидению... вчера утром в «Аква-Сите» в водоеме, устроенном в открытом море, был обнаружен труп. Молодая женщина. Ее убили.

— Какой ужас! — Баске постарался придать лицу подходящее случаю выражение озабоченности. — Но я не вижу...

— А еще на прошлой неделе девушка с Кур-Льето, проживавшая в номере сорок шесть, была найдена утопленной в озере в Салон-де-Витри.

— И что же? — Баске при этих словах мог выглядеть немного смущенным, но он тут же сообразил, в чем дело. Полиция отрабатывает совпадение, ни больше ни меньше. Простая формальность, черновая работа при отсутствии чего-либо существенного.

— Это кажется своего рода... ну, совпадением. Я уверен, вы согласитесь...

Баске терпеливо смотрел на мужчину. Было почти слышно, как работают его мозги.

— Да-а-а-а-а... и?..

— Хорошо, мсье. Просто ваша компания является владельцем Кур-Льето, а также принимала участие в строительстве «Аква-Сите»...

Баске отметил, что запас слов истощается. Посетитель явно пребывал в нерешительности.

— Старший инспектор. Старший инспектор... Еще раз, как ваше имя?

— Жако. Старший инспектор Жако.

— Итак. Старший инспектор Жако. Я понимаю, что эти факты могут показаться некоторым образом связанными, принимая во внимание стечение обстоятельств, и если они и не имеют особого значения... — Баске повернулся к столу и начал перебирать бумаги, будто у него есть более срочные дела.

— Просто это показалось достойным беседы... Посмотреть, не могли бы вы нам чем-нибудь помочь. Не сообщите ли нам что-то, чего мы можем не знать...

— Старший инспектор, — терпеливо проговорил Баске. — Скажите... Если в течение одной недели двоих людей собьют на «пежо», вы пойдете к мсье Пежо? Если ножом фирмы «Лагьель» кого-то зарежут, вы станете звонить мсье Лагьелю? Если... если... — Баске развел руками, пытаясь найти столь же подходящую аналогию, но вдруг ему стало все равно. Слишком нелепо тратить на это свое время. Уж действительно.

Полицейский кивнул. Конечно, конечно... Повисла тишина, нарушаемая лишь шуршанием бумаг. Баске решил завершить сцену.

— Что ж, это все, старший инспектор? — спросил он, выдавливая усталую улыбку.

И вдруг...

— Интересно узнать, мсье... — начал полицейский, слегка потянув себя за хвост. — Каким образом эта конкретная недвижимость, Кур-Льето, оказалась в вашей собственности?

— Как и большая часть наших приобретений. Вероятно, мы получили ее от городского совета. Обычно такие места пребывают в ужасном состоянии. Перенаселенные, с жуткими санитарными условиями. Мы просто преображаем их. Переселяем проживающие там семьи и начинаем хозяйствовать. Проводим косметический ремонт. Обновляем. Приводим в порядок водопровод, лифт и все такое...

— А ваша компания владеет всеми квартирами на Кур-Лье-то? Или только частью?

— Большей частью, думаю, хотя не в наших правилах сохранять за собой недвижимость надолго. Отделываемся от нее. Чтобы получить кое-какой свободный капитал, понимаете? — добавил Баске, подозревая, что полицейский скорее всего не понимает.

— Значит, кроме сдачи в аренду недвижимости, вы еще и продаете ее?

Баске кивнул:

— Когда рыночные условия подходящие. У нас есть подразделение, «Баске-Иммо», которое занимается такими вещами. — «К чему все это?» — раздумывал он. Полицейский, похоже, вдохновился. Во всяком случае, больше не казался неуверенным и смущенным. Что-то стальное появилось в глазах... уверенность. Он словно каким-то образом, хоть Баске и не мог сказать, каким именно, видел его насквозь. Обескураживающий момент.

— И у вас есть все записи относительно аренды и оплаты квартир в этом самом блоке?

— Конечно. Но не здесь, вы понимаете. Не в этом здании. Как я уже сказал, этим занимается наше подразделение по недвижимости в Бальмонте. Но я не вижу...

Женевьева постучалась и заглянула в дверь, чтобы напомнить о намеченном на два сорок совещании с финансовым комитетом.

Баске поднялся. Полисмен тоже. Встреча подошла к концу.

— Спасибо, что согласились встретиться со мной, мсье, — произнес полицейский. — Уверен, вы понимаете, что в такого рода расследованиях мы должны проверить всю подноготную, проследить все цепочки...

— Конечно, конечно, — ответил Баске, выходя из-за стола и пожимая Жако руку. — Если позвоните Эрве Тьерри в «Баске-Иммо», уверен, он вам посодействует с именами съемщиков. Женевьева, моя помощница, даст вам номер телефона. А теперь, если позволите...

Только когда дверь за полицейским закрылась и Баске занял свое место за столом в надежде успокоиться, он вдруг вспомнил. Рэссак. Одна из квартир на Кур-Льето была его.

42

Уже месяц Водяной наблюдает за ней. Не каждый день, но так часто, как удается — когда позволяют смены, по уик-эндам, в конце дня. Ходит за нею повсюду, пешком, на машине, запрыгивая следом в автобус. Узнавая о ней, постепенно приближаясь.

За это время он настолько узнал распорядок жизни своей будущей добычи, что найти ее никогда не составляло труда. Побродить вокруг какое-то время, и вот она — в салоне красоты на рю Сибье, на рабочем месте, или в баре, куда иногда ходит на ленч, в кафе, где останавливается каждое утро съесть круассан и выпить чашечку латте, или в спортзале на Сен-Фе-рьоль, где Водяной впервые увидел ее — с сумкой, перекинутой через плечо, проворно сбегающей по лестнице на улицу.

Что-то в ее движениях; сказал бы Водяной, привлекало внимание, отличало от остальных. Беззаботное покачивание бедер, когда она обходила машины на дороге, бесшабашный взлет шевелюры, когда девушка запрыгивала на тротуар, то, как двигала плечами, пробираясь сквозь толпу с засунутыми в карманы руками. Так полна жизни, так уверена в себе, так энергична! И красива. Темная кожа, голубые глаза, крошечная родинка у подбородка, из-за которой губы казались полнее, чем, вероятно, были на самом деле, красивое очертание скул... Метиска истинной красоты, она создавала в каждой черточке мучительный беспорядок.

Спортзал, конечно же, стал настоящим открытием. «Только для женщин». Можно ли найти два более соблазнительных, чем эти, слова? Водяной считал, что нельзя. Роскошно. И там, прямо напротив входа, располагалось кафе-бар «Гийом». Отличный наблюдательный пункт. Удобное место, чтобы остановиться после работы. Табурет возле узкой деревянной стойки, тянущейся на всю длину венецианского окна. Нужно только сесть там и наблюдать, поглядывая над срезом газеты, когда потягиваешь пиво, прикуриваешь сигарету. Как все они приходят и уходят. Выбирай — не хочу.

Вроде сладкой маленькой Жолин с ее словно укушенными пчелой губами, короткими светлыми волосами и проницательными карими глазами; или учительницы Ивонн с обкусанными ногтями и испачканными мелом от классной доски кончиками пальцев; и Вики, настоящей занозы, очень крутой, пытавшейся убежать. Водяной должен был понять, что с ней придется нелегко. Хоть она и жила в дорогущей квартире, но была-то уличной девкой, легко сообразить по одежде и развязной походке. К чему все эти неожиданные брыкания, сучение кулаками и локтями? Еще царапалась как дикая кошка, а в конце вырвалась на полоске песчаного пляжа и пыталась убежать.

Но она побежала не в ту сторону, ведь так? В сторону воды, вместо того чтобы рвануть на дорогу, под прикрытие деревьев. Пыталась звать на помощь, но так и не сумела издать ни звука. Лекарство, конечно, от него язык и глотка стали сухими, как наждак. Конечно, если бы она затаилась в озере, если бы не стала плескаться, выдавая себя в попытке держаться на поверхности, то могла бы выжить. Но не получилось. Водяной подплыл снизу, схватил ее за лодыжки и потащил на глубину. Тянул вниз в холодную черную воду, где они танцевали вдвоем, пока из нее не вышел весь воздух.

Теперь наступила очередь Берты.

Как и в прежних случаях, Водяной знал, как ее зовут, где она живет. Пару недель назад она припарковала свой потрепанный «рено» на платной стоянке у салона красоты на рю Сибье. А когда Водяной проходил мимо и приостановился, чтобы закурить, то заметил в машине на самом видном месте, на торпеде, конверт. Имя и адрес. Вот так. Мадемуазель Берта Мордэ, пляс Дюбуа, 14. Два в одном. Знак свыше, если таковые бывают.

Однако Берта Мордэ, как узнал Водяной спустя несколько вечеров, жила не одна. В отличие от других. Делила квартиру еще с двумя девушками. Это усложняло дело, требовало больше усилий. Не то чтобы создавало сколько-нибудь значительную проблему. На самом деле добавляло удовольствия. Нужно найти способ изолировать ее, приманить.

В тот день, это был четверг, Водяной увидел, что Берта рано покинула салон. Забросив сумку на заднее сиденье «рено», она поехала в сторону гавани. Как всегда, Водяной держался через несколько машин от нее, раздумывая о том, куда направляется будущая добыча. Явно не домой. Это было бы не раньше, чем начнут гаснуть последние фонари. Не собиралась она также навестить мать, которая жила за кладбищем Сен-Пьер. Вместо этого, обогнув Старый порт, Берта съехала налево с бульвара де ла Кордери и взяла курс на Рука-Блан. Водяной ехал сзади.

43

Приближаясь к дому матери, Юбер де Котиньи бросил мобильник на пассажирское сиденье и сосредоточился на вождении. В зеркало заднего вида он увидел, как ехавшая за ним машина, водитель которой мигал фарами и включал клаксон на протяжении всей рю Дитали, свернула наконец на рю Берлиоз и, конечно, полетела ракетой. Де Котиньи облегченно вздохнул.

Как обычно, движение в час пик было ужасным. Улицы плавились в вечернем зное, машины двигались бампер в бампер, пешеходы просачивались в любую щель, водители в расстройстве стучали по баранкам, давили на клаксоны. Троллейбусы ползли, останавливались, снова трогались, казалось, балансировали на кончиках своих «рогов». Каждый пассажир, зажатый внутри, думал: «А не быстрее ли пройтись пешком?» — но, не желая рисковать, расслаблялся при каждом рывке вперед и съеживался при каждой шипящей гидротормозами остановке.

Нельзя сказать, что задержка беспокоила де Котиньи. Рано или поздно он все равно доедет до места, и когда именно это случится, не имеет значения. Сидя в кожаном кондиционированном коконе своего «БМВ», он думал, каким образом лучше всего выбираться из дерьма, в которое вляпался.

Как он и просил, его помощник Винтру принес папку с материалами по бухтам. Котиньи еще раз просмотрел предложения по застройке. Это был, как он помнил, невероятно амбициозный, если не сказать возмутительный, проект. Дюжина вилл категории «супер-люкс», словно растущих из стен бухты Папио, клуб, поле для гольфа и подъездные дороги. Не нужно быть провидцем, чтобы заметить — у предложений нет шансов на одобрение. Охраняемая территория, пара гнездовий орлов-рыболовов (тоже охраняемых), не говоря уже о целой куче подобных планов, которые отвергнуты в прошлом. Абсолютно непроходной проект, хотя де Котиньи припомнил, что постоянный архитектор планового комитета на последней презентации отошел от своей линии и похвалил дизайнерское решение. Грандиозным проектом назвал он его, замечательным замыслом, который закрепит Марсель в списке архитектурных центров, приведя в качестве прецедента значительно меньшую по площади застройку в Маржу.

Видимо, ему проплатил Баске, пришел к выводу де Котиньи. Поскольку за всем этим стоял именно Баске — за пленкой, которую ему продемонстрировали, за сделкой, которую ему предложили. Вряд ли кто-то другой. Поль Баске, председатель правления «Валадо-э-Сье», который трижды представал перед ними с совершенно абсурдным планом застройки одной из бухт.

Проблема в том, как его пропихнуть, как убедить коллег по комитету, что, по здравом размышлении, возможно, настало время использовать Папио с большей пользой, с большим воображением, чем просто как бесплатную якорную стоянку для яхт и дешевую остановку для круизных судов с туристами. В конце концов, он мог доказать, что останется ещё по крайней мере дюжина таких же заливчиков между Марселем и Касисом.

Но время для воздействия было ограничено. Новая встреча по вопросам планирования намечена на будущую неделю, и де Котиньи придется найти очень убедительный аргумент, если он не хочет, чтобы видеопленка попала не в те руки. Иначе катастрофа. С карьерой будет покончено, семье останется место опозоренной. Последствия слишком ужасные, чтобы о них думать.

Стоя на светофорах на бульваре Бель, де Котиньи старался думать об услугах, которые мог предложить, о членах комитета, которые могли бы с благодарностью воспользоваться на время летним домом де Котиньи в Гваделупе, их зимним шале в Тине. Он знал, кто это — Лебарн, Пилу, этот парень Миссоне из совета по труду, — но это все же была жуткая перспектива. Стать одним из них, опуститься до их уровня... За все время работы в госсовете де Котиньи ни разу не замарал рук, ни разу не принял взятки. Правда, ему никогда и не предлагали. Имя де Котиньи не предполагало этого. Чище падающего снега. Неподкупный.

Если бы они только знали, думал он.

К тому времени, когда де Котиньи доехал до площади Кастелен, движение стало посвободнее. Объехав дважды вокруг фонтана, он обнаружил свободное место. Паркуясь, неаккуратно сдал назад, но был слишком расстроен, чтобы попытаться выровнять машину.

Заперев автомобиль, он пошел к матери. Она жила на верхнем этаже, окна квартиры выходили на фонтан Кантини и бурление часа пик. Поднимаясь в сетчатом лифте, он думал, что ему опять придется есть барашка, лазанью или треску, любимые блюда матери. А судя по тому, как часто они подавались, когда он приходил на обед, и единственные, которые умела готовить ее экономка Луиза.

Дверь открыла Луиза. Де Котиньи унюхал запах розмарина и чеснока. Барашек.

— Добрый вечер, мсье Юбер. — Она взяла у него кейс и пиджак. — Ваша мать...

— Юбер, Юбер? Это ты? — пропищала из гостиной мать.

— Это я. Я. Прости, что так поздно... Это из-за пробок...

Мадам Мирей де Котиньи — вязанки браслетов, шуршащего шелка, позвякивающего жемчуга — энергично шла по коридору, простерев вперед руки. Луиза поспешно посторонилась, и через секунду де Котиньи оказался в крепких объятиях, утонув в ароматах туалетной воды, лака для волос и виски.

Но сегодня вечером она не была настроена на долгие объятия и обмен любезностями. Мадам сделала шаг назад, держа его за плечи на вытянутых руках, глаза сверкали новостями, которые ей не терпелось выложить ему.

— Ты слышал? Слышал? Да?

Де Котиньи нахмурился, покачал головой, ничего не понимая.

Это обрадовало ее. Он ничего не слышал. Значит, она первой сообщит ему. Прекрасная, удивительная новость.

— Доде. Мэр. Его хватил удар, — выпалила мадам де Котиньи, хватая сына за руку и увлекая в гостиную. — Тяжелый. Он в Темуане.

Устраиваясь, Юбер принял у Луизы выпивку и попытался сосредоточиться на том, что сказала мать. Доде. Удар.

Она услышала новость утром от Виржинии Лежульян, которая узнала о ней от Клотильды Роллан, побывавшей в резиденции Доде спустя несколько минут после случившегося. Они вместе бросились в больницу, мадам Доде и Клотильда, вслед за каретой «скорой помощи» — мадам Доде слишком слаба, чтобы самой вести машину.

— Прямо утром. В постели. Сначала мадам Доде подумала, что он спит, поэтому на цыпочках вышла из комнаты, решив, пусть подремлет. Она всегда жаловалась, что супруг слишком много работает, нуждается в отдыхе... ты знаешь мадам Доде. Любит задирать нос, а не заниматься делом. Ха!

Мадам де Котиньи взяла сигарету и постучала ею о крышку пачки. Юбер потянулся и дал ей прикурить.

— Значит, после завтрака, прямо перед тем как приехала Клотильда, она возвращается в спальню, чтобы его разбудить. А он в той же самой позе, не двинулся ни на дюйм. Она подходит с его стороны кровати, а у него широко открыты глаза. Рот перекошен, слюна течет, испуганный взгляд. Парализован.

— Кто об этом знает?

— Ну, если ты не...

Юбер прокрутил в голове события дня — встреча с Гуландром из префектуры, ленч с британским консулом, звонки от Массена из совета правосудия, Миссоне из совета по труду, дюжина других. Но никто из них не обмолвился ни словом. Непохоже, чтобы кто-нибудь из них мог что-то слышать. Ни намека, ни шепота. Офису мэра каким-то образом удалось все удержать в руках, но это ненадолго. Еще год до выборов, а Доде вывалился из обоймы. Или готов вывалиться.

Юбер похолодел. Он тут же понял, что у матери на уме. Она хотела, чтобы он примерил сапоги Доде. Выставил свою кандидатуру, начал предвыборную кампанию...

— Ну? — Она подвинулась на краешек дивана и погасила наполовину выкуренную сигарету в пепельнице. — Это твой шанс, Юбер. Кто там еще? Скажи. Видишь, не можешь.

— Я не хочу этого, маман.

— Твой отец тоже не хотел.

Наступила тишина, если не считать равномерного тиканья дедовых часов и отдаленного урчания машин внизу на улице.

— Милый мой, это твой большой шанс. — Она сменила тон, но не направление. — Конечно, если ты на самом деле не хочешь...

Мадам де Котиньи не закончила фразу, переведя внимание на складки юбки. Глубоко обижена, глубоко разочарована, но все понимает.

Это всегда ее первый ход, Юбер знал по опыту. Но далеко не последний.

Он ждал, когда она продолжит. Мать не обманула его ожиданий.

— Твой отец ни минуты не сожалел об этом. Ты знал? — Она почти всхлипнула при воспоминании. — Он думал, что будет ненавидеть это, но полюбил. Это в крови, понимаешь? И от этого никуда не денешься, мой милый... — Теперь она увещевала, но мягко, тихо. Потом ее тон стал резким, почти холодным. — Но, как я сказала, если ты действительно намерен оставаться в этом... как его? В планировании...

Мадам де Котиньи точно знала, чем занимается Юбер. Ненавидела даже мысль об этом. С трудом произносила это слово. Планирование? Для де Котиньи? Не более чем заштатная должность. Политический застой. Полезная, конечно, для движения наверх, но не на пять же лет. В Марселе есть единственная достойная должность, своевременно освободившаяся этим утром, и она хотела, чтобы это кресло получил ее сын. Мэр. Настало время для Юбера подниматься в этом мире наверх. С их связями они не могут ошибиться. Если бы только сын был сильнее, ближе к реальной политике...

— Посмотри на Ширака, — гнула свое она. — Он был мэром.

— Парижа, маман.

— Марсель, Париж... Какая разница? Это первый шаг. Важный шаг. Тут или там, не имеет значения. — Ее голос вдруг стал мягким, почти неуверенным. — Я знаю, твой отец захотел бы этого. Он был бы так горд...

Тихонько постучав, Луиза заглянула в гостиную и объявила, что обед подан. Мадам де Котиньи допила свое виски, и Юбер встал, чтобы проводить ее в столовую.

Конечно, новость о Доде — потрясающая. Но, отодвигая для матери стул и помогая ей сесть, одну вещь де Котиньи знал наверняка. Даже если бы он захотел, у него нет возможности выставить свою кандидатуру на пост мэра. Сейчас уж точно. После того, как он просмотрел ту видеокассету.

После обеда мать изложила свои планы по его продвижению, но Юбер слушал вполуха. Мыслями он все время возвращался к той осаде в кабинете три дня назад с непрошеным гостем. Он словно наяву опять видел его, высокого, с темным лицом, копной мягких черных волос, в изысканной одежде, с понимающей улыбкой и мягкими разъяснениями. Знакомое лицо, он будто видел его где-то...

Потом кассета, вставленная в видеоплейер, — та квартира на Кур-Льето. Он узнал ее сразу. Мелькание тел, удары палкой, хриплые стоны на звукозаписи... Это сопровождалось простым требованием, что надо тому человеку, в то время как на экране менялись изображения. Будто у него, де Котиньи, была альтернатива, когда он смотрел свою игру с нарастающим, леденящим душу ужасом. А если бы гость узнал всю историю? — подумал де Котиньи. Хотя кто сказал, что он не выяснит все до конца?

А теперь, если мать добьется своего, в невольниках у незнакомца будет не только руководитель городского планирования . Если Юбер сделает то, чего она хочет, — выставит свою кандидатуру на пост мэра и будет избран, — тот парень получит на стол еще большую рыбу. Об этом не могло быть и речи. Но Боже, как рассказать обо всем матери?

Мадам де Котиньи помогла ему надеть пиджак, передала кейс и поцеловала на прощание. Она погладила его по щеке, ласково, с гордостью...

Ей не нужно ничего говорить. Но он должен сказать. И, застегивая пиджак, Юбер пообещал ей подумать. Как и ожидалось, на глазах у матери выступили слезы.

По дороге домой Юбер де Котиньи остановился в Эндуме, открыл дверцу авто и отдал свой обед кювету.

44

— Ты ведь не забыл, нет?

Голос в его мобильнике, когда Жако направлялся домой, вдруг стал знакомым. Низкий, с едва заметным сентиментальным акцентом.

Сидне. Сид и Сезар Месниль. Обед. Четверг. Несколько друзей... бутылка-другая... Возможно, кускус... ничего особенного. Это было краткое описание. Это то, что Сид сказала, позвонив. Пригласила его неделю назад.

Но Жако забыл. Хотя и не признался в этом.

— Мог ли я забыть?

— Известно, — подозрительно пробормотала Сид. — Я знаю, что ты... помнишь?

— Только я буду один.

— Бони вызвали?

— Сама понимаешь.

На другом конце линии послышался резкий вздох. С Сидне Месниль не было нужды толочь воду в ступе.

— И?

— И ничего, Сид. Просто я буду один.

— С тобой все в порядке? Скажи мне, Даниель.

— Позже, возможно. А сейчас я пытаюсь добраться домой. А движение убийственное. Увидимся в... во сколько? В восемь, да?

— В восемь тридцать.

— Восемь тридцать? Отлично. — Он отключился, пока она не успела спросить что-нибудь еще.

Это был типичный для Сид и Сезара вечер. Никаких формальностей, никакого распределения ролей. Дюжина гостей — коллеги Сезара из университета, друзья Сид, люди, которых они знали многие годы, с которыми они только что познакомились, но уже прониклись к ним симпатией, — рассредоточились по квартире Меснилей. Они сидели, стояли, кочевали из комнаты в комнату, курили, пили, когда хотели, накладывали себе еды — кускус, как было обещано, десяток разных салатов, тарелки со всякой всячиной, теплые булочки, фрукты, сыры, подносы со сладкой, как мед, пахлавой с рынка в Бельсюнсе, — разложенной на длинном раскладном столе на лоджии. Джон Кольтран создавал музыкальный фон.

Это была манера Сид и Сезара. То же самое делали бы и вы, если бы выросли в Стамбуле, как Сид, или в Тунисе, как Сезар. Странная пара, с которой Жако сдружился с тех пор, как Сид, по профессии остеопат, вылечила ему плечо — частое неудобство, которое приносило регби.

Несмотря наприказ, Жако опоздал. Оказался последним, судя по толпе в квартире. Сид взяла его куртку, бросила ее на кучу одежды у дверей, поцеловала, обняла, как всегда, выговаривая, мол, он слишком много работает, надо научиться расслабляться. Жако пожалел, что забыл об этом вечере. Ведь это событие, которое бы скрасило ему дни после ухода Бонн.

Потом появился Сезар, потянул Жако за хвост, как за дверной колокольчик, обошел и крепко обнял, большая седая борода защекотала щеку. Забулькало, наливаясь в поданный ему стакан, вино, потом Сид стала таскать его по комнатам и знакомить со всеми. Хлое — массажистка у Сид («Вы не похожи на полицейского»); Фрейдо — преподаватель морского права из Экса («Очень даже похож, разве не все полицейские ходят с хвостами?»); кто-то по имени Жаннин в костюме с томно вздымающимся глубоким декольте; карикатурист в толстых очках по имени Эльф, работы которого появлялись на первой странице «Провансаль»; русский скрипач с козлиной бородкой из городского оркестра, которого звали Иг; тучный документалист Гюстав и его подружка Юта... И так до тех пор, пока Жако не познакомился практически с каждым, кто там был — высокие, Малорослые, молодые, старые, мрачные, игривые, остроумные и красивые, все интересные, интересующиеся, компанейские, улыбающиеся. В конце концов он оказался в углу с врученной Сид тарелкой аппетитных булочек, которые, она знала, Жако любит, и с женщиной по имени Дельфи, журналисткой из Парижа, которая приехала в Марсель поприсутствовать на первом показе своей сестры.

— Она художница, Клодин Эддо, — тараторила пуританка, — по-настоящему талантливая, даже несмотря на то что я ее сестра. Вы должны сходить. Чем больше народу, тем веселее. В субботу вечером в «Тон-Тон». Обещаете?

Спустя несколько часов, словно пыль, смытая ливнем, отошли на задний план мысли об убийце, которого пресса называла Водяным, о ребятах из его группы, Гастале, мадам Боннефуа, находящихся в морге жертвах, об этой противной высокомерной жабе Баске... Это было еще одной причиной, почему Жако любил приходить сюда. В квартире Сид и Сезара у дверей оставляешь не только куртку.

Позже, когда гости разошлись, а Жако получил приглашение остаться на ночь, они втроем уселись на лоджии, решетка которой была увита жимолостью, а на скошенной крыше подмигивали фонарики. Под ними за будто сбегающими вниз крышами домов на маслянисто-черной глади Старого порта дрожали огоньки. Семигранная башенка «Сен-Акколь» и фасад «Отель-де-Вилль» были щедро подсвечены, а уличные фонари Ле-Панье загадочно мерцали на противоположном склоне горы. Где-то позади них, в горах Сен-Бум, пророкотал гром, и через лоджию прошелестел прохладный ветер, заставив всхлипнуть крепления фонарей.

— Я всегда говорила, что она не подходит тебе, — вещала Сид, кутаясь в шаль.

— Ничего такого ты не говорила, Сидне. Ты врунишка. — Сезар сквозь дым сигар взглянул на Жако, словно говоря: «Это то, что получаешь, женившись на женщине типа Сидне, имей в виду. Тебе это уже не грозит, друг мой».

— Ну и что, — фыркнула Сид, — если я этого не говорила. Значит, думала так... всегда. С самого начала.

— Ладно, она ушла. — Жако поведал им об уик-энде, о том, что ему предшествовало. Обо всем, кроме выкидыша.

— Ну и хорошо... — произнесла Сид, осушив свой стакан.

— Сидне! Ну в самом деле! — Сезар повернулся к Жако, помахав ладонью. — Однако она была сексапильной, друг мой. Разве нет? О-о-ля-ля!

Сид игриво шлепнула Сезара по руке, из-за чего колонка пепла с сигары упала ему на колени.

— Как раз для тебя, — проворчала она с притворной злостью.

— И все же это правда, дорогая, — парировал Сезар, стряхивал пепел с вельветовых брюк. — Очень, очень сексуальная женщина.

— Я уже говорила, вы с ней не пара, Дэн. Она была какой-то... голодной...

— Именно, — поддакнул Сезар.

— Я имею в виду, она не относилась к типу домашних женщин. Ей было чем заняться, куда пойти. Ты и сам понимал это.

— Как ты знаешь, друг мой, — Сезар придвинулся к Жако, — женщины не всегда понимают то, что понимаем мы. Они думают сердцем. Мы же...

— ...причинным местом. Можешь не говорить, без тебя все известно, — торжествующе перебила его Сид.

— ...головами, — закончил мысль Сезар.

— Какая разница? — возразила Сид, решив оставить последнее слово за собой.

Так и продолжалось. Жако с удовольствием курил сигару, цедил бренди и принимал участие в шутливой пикировке, забыв про время и про город, в котором живет

45

Сардэ припарковал фургон «Писин — Пикар» в двух кварталах от дома, на углу аллеи Жобар и рю Мантэн, и выключил зажигание. Жаркое сотрясение металлического скелета прекратилось после того, как он в последний раз неуверенно дернулся. Скрежет коробки передач, визг тормозов, громыхание ящика с инструментами на вздутом полу — все звуки, характерные для движущегося «ситроена», сменились поскрипыванием пружин, которые приноравливались к наклону кузова, и горячим потрескиванием его гофрированных боков. В качестве меры предосторожности Сардэ вывернул передние колеса так, чтобы их тыльная часть упиралась в бордюр тротуара. Ему не хотелось бежать за катящейся под уклон машиной. Во всяком случае, не сегодня вечером. И не у Рука-Блан.

Он посмотрел через лобовое стекло. На другой стороне улицы, метрах в пятидесяти вдоль аллеи на фоне темнеющего синего неба сквозь живую изгородь из гибискусов виднелся угол дома — форштевень белой штукатурки и ржавого цвета черепица.

Сардэ вынул из кармана шорт носовой платок и отер лоб и шею. Даже при открытых окнах в фургоне было невыносимо душно. Он засунул руку в сумку на двери, пошарил там и вытащил бутылочку лосьона после бритья. Отвинтил крышку, нашел клапан и дважды, не жалея содержимого, нажал на колпачок. Распыленная по коже жидкость показалась теплой.

Но по крайней мере он отбил вонь горячего масла и солярки, которые исходили от двигателя. Сегодня запах был хуже, чем обычно, из-за двух канистр, укрепленных в задней части фургона. Пикар попросил сбросить их на обратном пути на пристани для яхт вместе с рулоном брезента, пластиковым ведром и совершенно новой шваброй. Швабра, решил Сардэ, наверняка самый важный груз — на двадцатифутовой яхте Пикара едва ли нашлось бы достаточного палубного пространства для швабры. Конечно, он никогда не раскрывал рта. Пикару о его лодке лучше ничего не говорить, если нужно сэкономить полчаса времени. В «Писин — Пикар» узнаешь, что сегодня пятница, потому что старик приходит в демонстрационный зал в шкиперской фуражке, с козырьком, расшитым золотыми галунами. Его оттопыренные уши слишком велики, чтобы носить ее с достоинством, но она по крайней мере прикрывает парик.

Сардэ проверил ногти — чистые, как никогда, — и взглянул на часы. Чуть за шесть, тени начали удлиняться. Закрыв окна, он вылез из фургона, запер дверь. Дернул заднюю ручку «ситроена», потом подошел к пассажирской части, взял свою сумку и закинул ремень на плечо. Осторожно оглянулся — ни души — и пошел по улице. Ключ, который он взял в кабинете Пикара, приятно постукивал по ноге. Он засунул руку в карман и сжал его в ладони.

Через две минуты Сардэ еще раз оглянулся, посмотрел в одну, затем в другую сторону. В этом районе не слишком много окон выходит на улицу, что хорошо, однако машины, проезжающие здесь, почти неслышны из-за своих шепчущих моторов. Они подъезжают сзади беззвучно и минуют тебя, едва вздохнув. Это приходится иметь в виду. В одно мгновение улица пуста, в следующее появляется какой-нибудь лимузин, мурлыкающий по дороге домой.

Все чисто.

Сардэ торопливо сунул ключ в скважину замка и повернул его. Толкнул плечом садовую калитку и проскользнул внутрь.

Нижняя терраса была в тени, здесь царила странная прохлада. Кузнечики еще пели в зарослях кустов, прилепившихся к ограде, но головки плюмерии уже поникли и напоминали пальцы, сжавшиеся в тугие розовые кулачки. К утру вся лужайка будет усыпана их опавшими шкурками. Держась ограды и зажав сумку под мышкой, Сардэ стал обходить лужайку. Дойдя до ступеней, ведущих на вторую террасу, он, пригнувшись, быстро взбежал по ним. Теперь окна на верхнем этаже хорошо видны, но ставни закрыты. Однако он, по-прежнему пригибаясь и не останавливаясь, двигался вдоль правой балюстрады террасы по направлению к первой группе сосен. Он ощущал, как колотится сердце, и старался не дышать. Начиная с этого места, лужайка резко поднималась вверх, превращалась в крутой склон из красноватой земли, переплетенной корявыми корнями деревьев. Он перекинул сумку на шею, чтобы она не сползала, и стал искать, за что бы ухватиться. Это был единственный путь на верхнюю террасу с ее просторными лужайками и бассейном, по которому можно было подобраться незамеченным. Если бы он заявился сюда по рабочим делам, то прошел бы по лестнице и направился бы прямо к бассейну. Но это не был рабочий визит, раз он с фотоаппаратом, биноклем и длинным охотничьим ножом. Нащупывая очередную опору, Сардэ еще раз подумал о ноже.

Он всегда имел его при себе, но пока воспользовался только один раз, за Борелем, когда женщина, на которую он нацелился, попыталась его отпихнуть и убежать. Но он поймал ее и не раздумывая достал из кармана клинок и приставил к горлу. Она застыла словно статуя. Он отпустил ее руку, но бедняжка не пошевелилась.

Ему это понравилось. Сам вид. Реакция на него. Серебристая изогнутая острота стали, которая заставила тонкой полоской побелеть загорелую кожу женщины, звук ее прерывистого, похожего на всхлипы дыхания. Грудной стон, когда он убрал нож от шеи, и легкая дрожь, когда передвинул клинок к ее плечу и перерезал тесемки купальника, спустив кончиком ножа его верхнюю часть, и одним движением рассек полотенце вокруг ее талии. Она сделала все, что он ей сказал, все, что указывал нож. А когда все было закончено, он знал, что она никому не скажет ни слова. Не рискнет. Такая не рискнет. Ей слишком много терять.

Забравшись наверх, Сардэ отряхнул шорты и майку и огляделся по сторонам. Все шло, как он и надеялся. Высокая каменная стена, покрытая зарослями гибискуса и жимолости, скрывала его от взглядов с соседнего участка, а серые шелушащиеся стволы сосен, остролистное алоэ и олеандр с розовыми побегами надежно отгораживали от крыльца дома де Котиньи. Он медленно прошел вперед и затаился между деревьями. За алоэ и олеандром открывалась обширная лужайка. В пятидесяти метрах виднелась каменная приступка бассейна, трамплин для ныряния, полоска голубой воды и плетенные из тростника лонгшезы — такие продаются вместе с мягкими скамеечками для ног и стоят каждый больше, чем он зарабатывает за неделю. Пригибаясь, Сардэ быстро побежал между соснами и оградой — подъем стал более пологим, под ногами пружинил ковер из сосновых игл, — пока не достиг места, которое во время последнего визита счел лучшим пунктом для наблюдения. Здесь склон выравнивался футов на двадцать, а дальше опять поднимался вдоль боковой стены дома.

Скинув сумку, он лег на спину и стал смотреть в темнеющее небо через кружевные ветви сосен в ожидании, когда восстановится дыхание. После дневного жара ощущался сильный запах смолы, земля под спиной и ногами была теплой, иголки слегка покалывали локти, бедра и икры ног. Сардэ перевернулся на живот и прополз к небольшой насыпи, которая прикрыла его от дома, и устроился поудобнее среди выпирающих из земли корней.

Развязав шнурок на сумке, Сардэ нащупал внутри бинокль, вынул его и нацелил на далекую террасу. Он навел фокус, и размытые контуры и цвета внезапно обрели ясность и четкость — трамплин для ныряния, лонгшезы, ведерко для вина и стакан. Откуда-то справа донесся переливчатый смех.

Сардэ довернул бинокль и увидел их выходящими из дома. Они появились в дверях на террасу, сначала мадам де Котиньи, завернутая в шелковый халат, босая, за ней женщина в наброшенной на плечи спортивной куртке. Хозяйка дома обернулась, обхватила напарницу за талию и притянула к себе, скользнув губами по ее щеке и шепнув что-то на ухо. Снова смех.

Благодаря биноклю Сардэ мог стоять прямо там, рядом с ними, достаточно близко, чтобы дотрагиваться до их грудей. Если бы прийти на час раньше, подумалось молодому человеку, он увидел бы больше, чем рассчитывал. Точно. Парочка лесбиянок, жадно думал он. Он бы с удовольствием посмотрел на них. Но уже слишком поздно, так как младшая из женщин явно собралась уходить. Она взяла свою сумку с лонгшеза, подала мадам руку, и они, обнявшись, вошли в дом через террасу и пропали из виду.

После того как они скрылись в доме, Сардэ осмотрел через бинокль все окна. Нигде ни огонька. Ни одного движения. Ни звука. Правда, он ничего такого и не ожидал. Едва ли тут есть кто-нибудь еще, если хозяйка дома развлекается таким образом.

От передней части дома до Сардэ донесся звук запускаемого мотора, шуршание гравия и слабенький гудок сигнала. Он снова нацелил бинокль на террасу и бассейн. Через несколько секунд мадам де Котиньи появилась вновь, вступив в перекрещивающиеся круги окуляров, мучительно близкая. Она обошла бассейн, остановилась на ближайшем к нему бортике, повернулась спиной и сбросила халат. У него перехватило дыхание, и он опустил бинокль, чтобы увидеть ее зад. Но замешкался. Она нырнула, и картинка исчезла. Остались лишь плитка бортика и плещущаяся вода.

Сардэ убрал бинокль от лица и утер пот.

Фотоаппарат или нож? Фотоаппарат или нож? Не в этот ли вечер он сделает свой выход?

Он почувствовал, как его плоть неудобно вжимается в материю шорт. Боже, какой промах! Он просунул руку под ремень и попытался поправить у себя в штанах. Теперь поудобней. Он поднес бинокль к глазам как раз вовремя, чтобы увидеть, как мадам де Котиньи выбралась из воды, встала на краю бортика, выжимая волосы. Вода струилась по ее телу, последний луч солнца золотом отражался на груди.

Не заботясь о том, чтобы прикрыться, она пошла в его сторону, к креслу, взяла с сиденья пачку сигарет, вытащила одну и прикурила.

Она курит. Сардэ этого не знал.

Он заскрипел зубами. Теперь он не сможет ее поцеловать. Вот сука! У нее во рту, на языке сплошная кислота и горечь. Но есть другие места, где вкус по-прежнему сладкий. И, подумав об этом, Сардэ принял решение: не фотоаппарат. Поднявшись на четвереньки, он засунул бинокль в сумку и пошел вперед, рассчитывая расстояние между ними, пока не представляя, какой сценарий выбрать и как его проиграть.

Все получится само собой, он был уверен.

А если что-то пойдет не по сценарию, всегда можно прибегнуть к ножу.

46

Сьюзи де Котиньи смотрела, как старенький «рено» сворачивает с подъездной дорожки. Длинная загорелая рука высунулась через люк и помахала. Прощальный сигнал клаксона, и в следующее мгновение машина исчезла из поля зрения. Сьюзи послушала, как звук мотора «рено» постепенно затих в тихих вечерних улочках Рука-Блан, повернулась и пошла на террасу.

Неплохой, решила она, денек. И впрямь все прошло точно по плану. Но чего-то не хватало, чего-то в неожиданной встрече недоставало, и она этого не предвидела.

Обычно Сьюзи организовывала свои встречи в квартире на рю Паради, но так как Рука-Блан оказался в ее распоряжении, она предложила девушке из спортзала — ее зовут Берта — приехать к ней домой. Сьюзи впервые пригласила кого-то к ним домой без участия Юбера, и эта идея ей понравилась. В его отсутствие встреча обретает некую незаконность, что может добавить остроты ощущений, да и приятно попускать пыль в глаза, поскольку резиденцию де Котиньи стоит увидеть. Сьюзи много поработала над ней, лестью вытягивая у Юбера разрешение выбросить то или другое, мягко убеждая в необходимости мелких переделок, упрашивая провести крупные, масштабные и амбициозные работы, прежде чем перестройка завершилась. Кухня, ванные комнаты, спальни, мозаичный холл, величественные, отделанные деревом салоны, весь мрачный эдвардианский стиль дома был модернизирован, упрощен. Американизирован.

Берта, как и ожидалось, пришла в восторг. Вертелась в большом зале, как балерина, открывала все шкафы на кухне, восхищенно щебетала по поводу салона с расписанными Уорхолом шелковыми ширмами, искусно подобранными жалюзи и роскошной нимской обивкой мебели. Да и как она могла не прийти в восторг, эта маленькая цыганка, которая, вероятно, живет в доме без лифта в Бельсюнсе или вроде того?

И все же, ничто из этого в полном смысле... не сработало, или сработало не так, как надеялась Сьюзи. Девушка из Бельсюнсе — или откуда-то там — может, и побывала в раю, однако Сьюзи вскоре утомила шумная восторженность подружки. Это, поняла она, вернувшись на кровать и раздвинув ноги, не то, чего ей хочется. Не этого дома. Не этой жизни. И уж точно не этой цыганки с задиристо торчащей грудью и ощупывающими ее тело руками, слишком молодой, слишком энергичной, чтобы дать что-то, кроме элементарного любительского удовольствия. Несмотря на то, призналась себе Сьюзи, что своя изюминка в этом есть.

Пройдя между деревьями у дома, она взошла на террасу. Освещение в бассейне было выключено, и среди вечерних теней вода стояла маслянисто-неподвижной, тихо чмокая в сливах. Она спустила с плеч халат, набрала воздуха и нырнула. Проплыла под водой весь бассейн, пронзая его плотное тепло, прежде чем с шумом вынырнуть, возмутив воду, которая, плеснув о бортик бассейна, растеклась по каменным плиткам. Перевернувшись на спину, она уперлась подошвами в бортик, согнула колени и с силой оттолкнулась, мягко работая ногами. Вода струилась вдоль щек, пузырилась у губ и обтекала тело. Небо темнело быстро, помигивали несколько ранних звездочек, в воздухе стоял аромат дождя.

Возможно, еще три часа. Десять тридцать. Одиннадцать. До этого времени она предоставлена самой себе. До возвращения Юбера. Он звонил, когда они с Бертой резвились в спальне, оставил послание на автоответчике. Узнав его голос, Сьюзи просто сняла трубку в гостиной, не желая посвящать гостью в личные дела. Он еще не добрался до матери, сказал Юбер. Движение просто ужасное. Он...

На другом конце провода она услышала злобный сигнал клаксона. Догадалась, что он предназначался Юберу — не заметил, что изменился цвет светофора... или перестроился не в тот ряд, или заглушил двигатель, или не включил поворотник. Юбер и машины не очень ладили друг с другом.

Сьюзи была уверена, что права — когда он вновь заговорил, голос звучал нервно. Она немного послушала Юбера, потом сказала, что у нее болит голова, что уснула на солнцепеке и чувствует себя ужасно; шикнула на подружку, которая снова начала хихикать, вместо того что должна была делать между ног Сьюзи.

— Если ты не против, я посплю в гостевой комнате. Но к завтрашнему дню я с этим справлюсь, дорогой. Обещаю. Тебя разбудить?

Снова перевернувшись, Сьюзи подплыла к краю бассейна и подтянулась над бортиком. Вода потоками лилась с нее, руки согнуты в локтях. Она выпрямилась, отбросила назад волосы. Сьюзи даже не подумала накинуть халат, прошла к лонгшезам и взяла сигареты и зажигалку. Усевшись на подставку для ног, она прикурила и сделала глубокую затяжку, потом выпустила дым, который поплыл над лужайкой. Наблюдала за облачком, пока оно не растаяло, потом, посчитав условия подходящими, попробовала пустить дым колечками.

Одно. Второе. Третье... Прекрасно. Крутясь, улетают в ночь, как крошечные серые спасательные круги. Время. Менять. Дислокацию.

Когда последнее колечко дыма повернулось, свернулось в узелок и исчезло, Сьюзи пришло осознание того, что с нее довольно. Довольно этого дома, довольно этого Марселя. Такой провинциальный городишко, такой... неродной. И она сыта Юбером и его полной снобизма невыносимой семейкой. Считают себя le tout gratin^[28], а она называет их «toot cretin» — подгулявший кретин, — так ей больше нравится. Но они так же зациклены на собственных узких интересах, как любые представители мелкой буржуазии. По-настоящему ее выворачивало от того, как Юбер лебезил перед ними — особенно перед своей мамочкой, эгоистичной старой каргой.

Скупая. Алчная. Самовлюбленная. Сьюзи выдула еще три колечка дыма.

Сначала, когда они познакомились с Юбером в Штатах, он вызывал у нее благоговейный трепет. Будучи на двадцать лет старше, Юбер казался таким уверенным в себе, таким обходительным, таким космополитичным. Таким типичным французом. То, что он разделяет ее... особые вкусы, понимает их и получает от них удовольствие, лишь усилило их влечение друг к другу и дикую непредсказуемость последовавшего затем романа. Ко дню его отъезда из Америки Сьюзи потонула в чувствах, как брошенный в воду серебряный доллар.

Но на каком-то этапе равновесие сместилось. Чем сильнее Юбер привязывался к Сьюзи, тем меньше чувств она испытывала к нему. Чем сильнее была его зависимость, тем шире становилась ее независимость. За пять лет огонь начал угасать. Сейчас ему пятьдесят восемь. Ей тридцать семь. Конечно, Юбер ей нравится, она все еще любит его, но все теперь по-другому. Она переросла его. Переросла дом и город, в который он ее привез, и жизнь, которой они жили. Не говоря уже о девушках вроде Берты. Их незамысловатый деревенский шарм все больше ослабевал. Их манеры отвратительны, кожа груба, пот пахнет чесноком. Начали надоедать даже одинокие удовольствия квартирки на рю Паради.

Сьюзи в последний раз глубоко затянулась сигаретой и бросила ее в ведерко со льдом — короткое шипение, и та погасла. Она стояла и смотрела за лужайку. Уединение, никаких решеток на окнах в их владениях, заговор сосен и высоких стен, кущ гибискусов и плюмерий, изящных, неровных рельефов, призванных отгородить резиденцию от соседей. Сьюзи сошла с каменных плит и ощутила под ногами податливую мягкость травы. Она подумала, что еще достаточно тепло, чтобы оставаться обнаженной. Тело почти высохло, лишь струйка воды еще стекала между лопатками и по спине от копны мокрых волос. Она выжала волосы и взбила их пальцами.

Сьюзи думала о том, чего ей будет не хватать, когда придет время уехать. Не Франции, это точно. И уж наверняка не французов. Не путающейся под ногами матери Юбера и не его избалованной самонадеянной дочки. Если она больше никогда не увидит этих двоих, то и не опечалится. Что касается Юбера, для него это будет ударом, конечно, но что поделаешь, как сказал бы француз. Он, возможно, будет упрашивать ее остаться — зря, естественно, — но переживет, перешагнет через это.

«Но куда идти? — думала Сьюзи. — Куда переезжать?» Шагая по лужайке, она перебирала возможности. Трава покалывала подошвы ног. Ни дуновения ветерка, чтобы прогнать солоновато-свинцовую жару дня. Конечно, есть Карибы, но это чересчур, чересчур близко от дома. Может, Северная Африка? Или, возможно, Испания? Или еще дальше? Бали, Малайзия, тропики? Где жарко. Где экзотика. Место, которое не одобрят родители. Ей нравилось, когда они не одобряли. Даже сейчас.

В центре лужайки Сьюзи остановилась, уловив звук, движение в дальнем конце террасы среди сосен.

Первой мыслью было, что это кошка или собака, крадущаяся через подлесок. Но потом послышался голос. Кто-то окликал ее. Кто-то по эту сторону ограды.

Вспомнив, что раздета, Сьюзи вернулась к бассейну, подняла с плит свой халат, набросила на себя и вернулась на лужайку.

А там, из сгущающихся теней в дальнем углу владения, где сосны вытягивались в вечернее небо, возникла фигура и направилась к ней.

Берта? Ортанс? Соседка, мадам Деланд? Но потом она разглядела брюки. Садовник Жиль? Юбер вернулся раньше? Она всматривалась во мрак, но не могла разглядеть деталей, кроме того, что фигура высока ростом. Выше Берты, но примерно такого же роста, как мадам Деланд. Или Жиль. Или даже Юбер.

— Кто там? — крикнула она, ощутив цитрусовый запах лосьона после бритья. — Юбер? Это ты, милый?

Фигура, приближаясь по лужайке, заговорила опять, в голосе слышалась тревога, словно случилось что-то, о чем Сьюзи не знала. И она поняла, что это не Юбер.

— Мадам, мадам, с вами все в порядке? Мне показалось, я видел что-то...

Прежде чем Сьюзи успела что-либо предпринять, прежде чем успела среагировать или защититься, фигура прыгнула на нее, заваливая на землю. А потом... что-то ударило ее в висок, звезды посыпались из глаз, больше, чем она видела в вечернем небе, и закружились перед нею. Стало не хватать воздуха... тяжесть на груди, руки и ноги придавлены к земле, и трава покалывает шею...

А над ней... небо темнело, звезды по-прежнему находились на месте, только гасли одна задругой, быстро-быстро...

Пока... не появилось непреодолимое желание хихикать. Смеяться над... И потом...

Ничего...

Часть третья

47

Резиденция Котиньи, Марсель, пятница

Было раннее утро, когда Жиль, садовник семьи де Котиньи, приехал на работу. Солнце только готовилось пробить брешь в пиках над Монтредоном, белая штукатурка дома от его лучей казалась покрытой золотистой замшей, угловые ниши заполнены прохладой и окружены тенями.

Он вошел на территорию там, где входил всегда, в ее самом нижнем уровне, через садовую калитку на аллее Жобар, сооруженную из серых старых досок, вделанных в каменную ограду, которая поднималась на добрых двенадцать футов над тротуаром, так что с дороги за оградой можно было видеть лишь верхушки садовых пальм и сосен.

Закрыв за собой калитку и спрятав ключ в карман, Жиль пошел вверх к дому, выбрав длинный путь вокруг нижней лужайки вдоль выложенных корой и прутьями клумб. Потом поднялся по ступеням на среднюю террасу. Прошлой ночью был ветер с гор, который только сейчас выбрался на море, начал волновать воду в заливе. Он был достаточно силен, чтобы обрывать листья с пальм и шишки с пирамид сосен, которые валялись теперь повсюду в траве. Их нужно будет собрать и унести.

На полпути через террасу Жиль остановился. Его внимание привлекло что-то еще, лежащее на траве. И это не было принесено ночным ветром.

Проклятые собаки, подумал он, отпихнув ногой подсушенную на солнце колбаску crotte^[29]. По виду она напоминала ссохшийся коричневый палец. Теперь, осмотревшись, он заметил еще с полдюжины колбасок, которые нужно убрать, прежде чем подстригать лужайку. Они могут быть твердыми снаружи, эти «колбаски», но в середине всегда мягкие. И когда ножи зацепят и распотрошат их... вони не оберешься. Она впитается в брючины и все такое. Этим даже землю нельзя унавоживать.

Конечно, он знает, кто набедокурил. Немец, здоровенная старая немецкая овчарка доктора Креспэна, который живет дальше по дороге, и эти три маленькие тявкающие чудовища мадам Деланд. Судя по сегодняшнему виду crottes, виноваты соседские шавки. Немец всегда оставляет более солидные «визитные карточки». Если бы только мадам не забывала закрывать ворота, этих проблем не было бы. Он сто раз говорил боссу, но до нее послание не доходило. А если и доходило, то, похоже, на него не обращали внимания.

Жиль поднялся по ступеням на верхнюю террасу и пошел через лужайку. Дом высился впереди, бассейн виднелся слева. Справа, куда он направлялся, лужайка чуть приподнималась к границе сосен, олеандров и алоэ. За этой частью дома, неподалеку от служебного входа, у Жиля был сарай, где хранились лопаты и тяпки, грабли и секаторы - все необходимое для того, чтобы поддерживать территорию в порядке. В середине дня это было еще и прохладным местечком, где он мог прерваться для ленча и порции спиртного, которое держал между подносами с семенами. А по утрам для обеспечения мотивации к труду ему было достаточно глотка кальвадоса из бутылки из-под гербицида.

Первый час работы всегда был лучшим - достаточно рано, чтобы никто не мешал. Катишь себе тачку на нижнюю террасу, раскладывая по пути нужные инструменты: ножницы и парусину на верхней террасе для подрезки бугенвиллеи на балюстраде; грабли и лопату на средней террасе, где он видел собачьи экскременты; секаторы возле вьющихся роз; мотыгу у фруктовых грядок на нижней террасе. Любой, кто прогуливается по саду, решит, что он самый трудолюбивый работник в мире — четыре вида работы одновременно Но пусть радуются, если он закончит хоть один.

Было около шести часов. Жиль катил легко нагруженную пальмовыми листьями тачку к компостной яме за бассейном и... увидел ее — или, скорее, очертания и иссиня-черные волосы — через прозрачную спинку надувного кресла, которым она любила пользоваться, — достаточно высокого, чтобы не замочить книги и журналы, и легкоуправляемого, когда солнце начинало чересчур припекать и ей была нужна тень. А удивило садовника то обстоятельство, что она проснулась и вышла к бассейну так рано.

Но она была там. Мадам. И тем не менее, толкая свою тачку вдоль края террасы, чтобы не побеспокоить ее, Жиль осознавал — что-то не так, и невольно посматривал в ее сторону. И не только потому, что она, возможно, без лифчика. Шикарные груди. Боже... Что-то было еще. Но нет, не ее груди. Она как-то странно сидела в кресле. Казалось, ей... неудобно. Сползала...

Поравнявшись с мадам, Жиль замедлил шаги и осторожно посмотрел в ее направлении. Казалось, она спит. Голова опущена, рука свободно свисает, пальцы в воде. Он отпустил тачку, готовый наклониться и что-нибудь поднять, если она почувствует его присутствие и повернется к нему.

Что она и сделала, когда порыв ветра подхватил кресло и развернул ее лицом к нему. Голова склонена набок, в глазах удивление, что кто-то может быть рядом в такую рань.

И Жилю показалось, что она очень бледна.

У мадам всегда такой здоровый цвет кожи. Но не сегодня утром. Она такая же бледная, как штукатурка на доме.

Только вступив на плиты, которыми вымощен бортик бассейна, Жиль понял, что именно его так беспокоило.

48

— Чей мобильник? — Это был голос Сезара, который донесся из кухни.

Потом, когда он, видимо, проверил свой, крикнула Сид: — Даниель, это твой.

Жако проснулся. Взглянул на часы. Шесть тридцать. Боже! Голова болела. Бренди. Лакировка, которую Сезар выкатил после того, как Сидне отправилась спать. Он огляделся, попытался понять, где находится. Комната задрапированная, как шатер, раскрашенная мебель, терракотовые цвета. Чистое Марокко. Эту комнату Сезар и Сид обставили для гостей. Запах пачулей и фильтрованного кофе.

Он попытался вспомнить, где его куртка, мобильник. В холле. Блеет там.

Это был Гасталь, что-то уже жующий.

— У нас еще один труп.

Адрес, который дал ему Гасталь, находился в Рука-Блан в конце тупика в стороне от Рош-авеню. Жако пришлось прибегать к помощи карты улицы, чтобы найти его, спрятанного в складках холмов ближе к Прадо-Плаж, чем к Старому порту. Престижное место. Увидев управленческие машины, фургон криминалистов и «скорую помощь», выстроившиеся в полукруг под сенью сосен в конце переулка, Жако понял, что приехал на место.

Тут были все. Пелюзи Гренье, Шевэни Дютуа, Логанн, Сэрр, Мюзон и Изабель Кассье. Отрабатывали свою область расследования. Пелюз и Гренье беседовали с Жилем, садовником, начав с обнаружения тела, опрашивали, что происходило в течение нескольких последних дней... Ничего подозрительного? Изабель Кассье сидела на кухне с заплаканной Ортанс. Шевэн и Дютуа обшаривали сады. Логанн, Сэрр и Мюзон, по словам Дютуа, будили соседей, задавали вопросы, снимали показания.

Жако направился прямо к жертве, устроился на лонгшезе на бортике бассейна, где три парня Клиссона работали с телом, уложенным на плитах в луже. Ползая на четвереньках вокруг него, как рабочие муравьи, обслуживающие матку, в перчатках и застегнутых наглухо комбинезонах, они вычесывали ей волосы, обматывали кисти рук пластиковыми пакетами, поворачивали голову из стороны в сторону, открывали ей рот, заглядывали в уши и ноздри. Еще трое, стоя на коленях, осматривали плиты вокруг.

— Ее здесь и обнаружили? — спросил Жако у Клиссона, который доставал из фотоаппарата пленку. Его волосы цвета имбиря были еще влажными после утреннего душа.

— В кресле, — ответил Клиссон, кивнув на надувное кресло, которое прибило к трамплину. Он закрыл заднюю крышку камеры.

— И?..

— То же, что и у других, если спросишь меня. Утоплена, сомнений нет. Наркотики? Возможно. Узнаем позже. Половой акт? Этот кажется мне довольно жестоким. И, как в других случаях, тот же рисунок кровоподтеков между лопатками и на предплечьях. Словно ее придавливали... не давая двигаться. Еще у нее на левом виске шишка размером с яйцо, — продолжал Клиссон, занимая позицию для фотографирования ног жертвы. Его коллеги прекратили работать с трупом и отошли в сторону, давая ему место. — Если ее не накачивали наркотиками, — снова заговорил Клиссон, глядя сквозь линзы фотоаппарата, — есть вероятность, что она все время находились без сознания.

Жако посмотрел на тело. Ему была видна блестящая опухоль на виске, у линии волос, небольшие синяки выше локтей и ярко-красные потертости на внутренней части бедер. Как и у других жертв Водяного, на трупе не было никаких украшений.

— Время смерти? — поинтересовался Жако. Клиссон навел фокус и сделал два снимка, потом поменял позицию.

— Восемь, девять, возможно, десять часов вечера. Предположительно.

— Когда ее нашли?

— Примерно час назад. Садовник...

— Ты видел Гасталя?

— Того толстяка из «Аква-Сите»?

Жако улыбнулся:

— Того самого.

— Где-то в доме. С мужем.

Жако поднялся с лонгшеза.

— Похоже, твой парень высматривает качественный товар, — бросил Клиссон через плечо.

— Имеешь в виду дом?

— И его владельца.

— Да?

— Из семьи де Котиньи. Старый марсельский мешок с деньгами. Очень известная семейка. Большое политическое влияние. Муж, Юбер де Котиньи, руководит планированием и строительством в префектуре. Ничего, абсолютно ничего в этом городе не происходит без его указки. А его мамаша... ого-го... настоящий политик. Когда до этого доберется пресса...

— Замолчи, — велел Жако. — Не хочу даже слышать.

Клиссон пожал плечами и изобразил легкую довольную улыбку, словно радовался, что в его обязанности не входит искать того, кто за это ответствен.

По дороге к дому Жако окликнул Шевэн:

— Б-б-босс, хотите взглянуть?

Жако торопливо свернул к лужайке.

Пьер Шевэн, сидя на корточках, указал на что-то в траве. Жако наклонился и посмотрел. Сквозь дерн проглядывала проплешина красноватой земли.

— И там, — показал Шевэн на другой пятачок. — П-п-по-хоже, все началось здесь.

Жако и Шевэн поднялись на ноги.

— Если хотите знать мое мнение, — протянул Шевэн, — у-у-убийца поднялся по ступеням или, что более вероятно, пришел от деревьев. Возможно, прятался, выжидая подходящий момент.

— Там что-нибудь обнаружено?

Шевэн покачал головой.

— Пути проникновения?

— Стены по всему периметру. Они здесь повсюду. Передние ворота. На электроприводе. Чтобы их открыть, нужно п-п-по-звонить. Прутья на решетке слишком частые, чтобы между ними пролезть, но можно, если захотеть, перелезть через переднюю с-с-стену. Вокруг достаточно тихо, так что никто не заметит.

— У кого кнопки открывания ворот?

— Их трое. Служанка, муж и убитая. Х-х-хранятся у них в машинах. Все учтены. Посетители звонят через интерком. Ворота можно открыть от п-п-передней двери.

— Как еще можно попасть на территорию?

— Через садовую калитку за нижней террасой. Выходит на Ж-Ж-Жобар. По словам садовника, всегда заперта.

— Ключи?

— Выясню у Ала.

— Дай мне знать. — Жако повернул к дому, сожалея, что перебрал у Сезара бренди.

Заглянув на кухню к Изабель, успокаивающей служанку, Жако нашел Гасталя в кабинете вместе с Юбером де Котиньи. Завернутый в шелковый пейслийский халат — из-под полы виднелись полосатые пижамные брюки и стоптанные марокканские шлепанцы, — де Котиньи грузно оплыл в кресле. Седые волосы растрепаны, глаза покрасневшие и безжизненные, щеки ввалились и темнели щетиной. Жако решил, что ему около шестидесяти, и он вполне мог сойти за отца жертвы. Гасталь представил их друг другу. Де Котиньи взглянул на Жако и кивнул.

После формальностей с выражением сочувствия и соболезнований, на которые де Котиньи отреагировал еще одним кивком и поджатыми губами, Гасталь ввел Жако в курс дела.

— Мсье де Котиньи отсутствовал вчера вечером: он обедал с матерью. Вернулся домой около 10.30—10.40.

— Вы видели жену, мсье? Вернувшись домой?

Казалось, де Котиньи не расслышал вопроса.

Жако уже собрался его повторить, когда де Котиньи покачал головой.

— Я рассказал вашему коллеге все, что мне известно, старший инспектор.

Жако повернулся к Гасталю.

— Предположительно, мсье де Котиньи позвонил уби... своей жене, мадам де Котиньи, вчера примерно в шесть тридцать вечера. Она сказала, что чувствует себя неважно и собирается поспать.

— Она сказала, что будет спать в гостевой комнате. Попросила, чтобы я ее не беспокоил, — добавил де Котиньи.

— Она так и сказала? Не беспокоить ее?

Де Котиньи нахмурился:

— Не совсем так. Она сказала... она сказала «увидимся утром».

— А когда вы вернулись после обеда с матерью, все было заперто? Надежно?

— Передние ворота были открыты, но в этом нет ничего необычного. Зайдя внутрь, я закрыл двери на террасу и включил сигнализацию.

— Передние ворота и двери на террасу были открытыми?

— Жена не следила за замками и дверями. Всегда оставляла их открытыми. Как я сказал, в этом не было ничего необычного.

— А вы не выходили на террасу, чтобы посмотреть, нет ли ее там, прежде чем запереться?

— Я не подумал об этом. Было поздно. Освещение было выключено. Кроме того, она ведь сказала, что ляжет спать рано. Я решил, что она уже наверху. Спит.

— И вы не заглянули к ней? Узнать, как она себя чувствует?

Де Котиньи покачал головой:

— Не хотел ее беспокоить. Моя жена...

— Слушаю вас, мсье?

Де Котиньи вздохнул, поднялся.

— Моя жена спит... спала... очень чутко. Ей бы не понравилось, если бы я ее разбудил. — Он направился к двери кабинета. — А сейчас, старший инспектор, если вы не против, я бы хотел одеться.

— Конечно, мсье. И... — Де Котиньи обернулся в дверях. — Возможно, вы будете так любезны и покажете нам комнату, где спала ваша жена?

— Вы хотите сказать, где она должна была спать?

— Если вы не против.

Обменявшись взглядами, Жако и Гасталь вышли заде Котиньи из кабинета. Он провел их через холл к лестнице и начал подниматься, держась за перила, словно удерживал себя, с трудом, как при подъеме на вершину. Пройдя пролет лестницы, де Котиньи показал на коридор.

— Третья дверь, — буркнул он, потом повернул в свою комнату в противоположном направлении от лестницы и тихонько прикрыл за собой дверь.

Для спальни, в которой не спали, комната представляла собой бордель. Первое, на что обратили внимание Жако и Га-сталь, была кровать. Пуховое одеяло сброшено на пол, простыни смяты, подушки валяются.

— Не самый удобный способ спать, — хмыкнул Гасталь, кивнув на одинокую подушку, сложенную пополам и с умыслом оставленную на середине постели. Он поднял ее, поднес к лицу и с силой потянул носом. — Похоже на дневное удовольствие, если спросишь меня.

— Сплошные развлечения и игрища, — отозвался Жако, указав на зеркальный квадрат на туалетном столике. Его поверхность была присыпана белым порошком, а рядом лежала соломинка и платиновая карточка «Американ экспресс». Он наклонился и прочел имя: «Сюзанна де Котиньи». — Лучше давай пригласим сюда Клиссона.

Подняв жалюзи, Жако выглянул в сад. Ребята из криминалистической бригады укладывали тело в мешке на носилки. Клиссон делал снимки бассейна. Ниже, на дальней стороне террасы, Шевэн и Дютуа тщательно прочесывали клумбы. Жако постучал по стеклу, привлекая внимание Клиссона.

Криминалист поднял голову, увидел Жако и кивнул.

— Что ты обо всем этом думаешь? — спросил Гасталь, отодвигая дверь гардероба и заглядывая внутрь. — Она устроила себе небольшой cinq a sept^[30] ?

Жако вернулся к кровати, потрогал одну из подушек, потом посмотрел на пепельницу на тумбочке у кровати. Он попробовал пальцем пепел, взял два окурка и поднес их к свету.

— Похоже на то, — ответил он. — Но с любовником, который красит губы. — Он подержал в пальцах бычки. — Разный цвет.

— Грязная корова, — хмыкнул Гасталь.

На лестнице они столкнулись с Клиссоном, тащившим свой ящик с разными штучками.

— Третья дверь, — сообщил Жако. — Окурки в пепельнице, волосы на подушке. Еще кокаин. На туалетном столике.

Клиссон кивнул и продолжил подъем по лестнице. Его тивековский комбинезон шуршал при каждом шаге.

Спустившись, Жако и Гасталь обошли первый этаж.

— Ничего себе местечко, — присвистнул Гасталь, жадно осматриваясь.

Жако кивнул. Местечко еще то. Хотя дом явно построен в самом начале века, возможно, появился одним из первых в этой части города, его интерьер был стопроцентно современным, безукоризненный дизайн, который можно найти в «Элль декорасьон» или в «Акитекчурал дайджест». Оригинальные карнизы, мраморные камины и инкрустированные полы были сохранены, а стены и двери, которые разделяли и соединяли разные помещения на первом этаже, — убраны, благодаря чему было создано открытое пространство, раскрашенное в спокойных пастельных тонах, заполненное сверкающей сталью мебелью и смелой модернистской живописью. Через двери на террасу, расположенные по всей длине комнаты, внутрь проникали золотые лучи утреннего солнца. Между двумя секциями дверей помещался старинный сундук с острова Бали, на котором стояли кадка с орхидеями и телефон.

Гасталь остановился у телефона.

— Нам есть сообщение.

Достав из кармана ручку, он нажал на клавишу. Пленка с жужжанием перемоталась, затем включилась.

«У вас один звонок, — заговорил аппарат. — Поступило в восемнадцать семнадцать».

Потом: «Дорогая, это я. — Несомненно, голос де Котиньи, взволнованный, немного злой. — Просто решил сообщить тебе... я еще не добрался до матери. Движение, не поверишь... о черт...» — раздался голос де Котиньи, затем послышался щелчок, когда Сьюзи де Котиньи взяла трубку. Ее французский хорош, но с выраженным американским акцентом. «Милый? Милый, с тобой все в порядке? Ты где?»

Последовавший разговор слово в слово повторял то, о чем де Котиньи рассказал Гасталю. Движение жуткое, и он еще не доехал до матери. Видимо, будет дома поздно. А потом Сьюзи сказала, чтобы он не торопился домой; она неважно себя чувствует, будет спать в гостевой комнате, утром его разбудит. Потом прощание. Связь оборвалась. Это их самый последний разговор.

— Проиграй еще раз, — велел Жако. Гасталь перемотал пленку и нажал на «плей».

Голоса зазвучали снова, резкие и ясные. Говорила Сьюзи деКотиньи.

— Вот. Слышишь?

Гасталь повернулся к нему, он выглядел озадаченным.

— Опять, — сказал Жако. — После того как она говорит, чтобы он не торопился домой.

Они еще раз включили пленку, и Гасталь подался вперед, стараясь расслышать то, что услышал Жако.

И услышал. Никаких сомнений. Но не шум улицы. Не их голоса. Что-то еще.

Фырканье. Девичье «хи-хи», за которым последовало шиканье. Так и виделась трубка, зажатая ладонью.

Брови у Гасталя дернулись, на губах заиграла улыбка.

— Итак. Что у нас есть?

Было часов десять утра, солнце поднималось над крышами Рука-Блан, деревья отбрасывали на землю прохладные косые тени. Тело Сьюзи де Котиньи увезла «скорая помощь» двадцать минут назад, мать и дочь мсье де Котиньи приехали вскоре после этого, а группа Жако ушла с территории имения и собралась возле своих машин.

Жако уселся на капот своего «пежо», поставив ногу на бампер, и смотрел на сгрудившихся вокруг него людей.

Первым заговорил Люк Дютуа, напарник Шевэна.

— Садовник, Жиль Теризоль, приехал примерно в пять утра, — сказал он, обращаясь ко всем. — Где-то через час после этого обнаружил тело.

— Он на постоянной работе? — спросил Жако.

— Работает на семью последние одиннадцать лет. Вчера у него был выходной.

Жако кивнул.

— То же самое служанка, — подала голос Изабель Кассье. — У нее тоже был выходной.

— Значит, тот, кто это сделал, знал, что дом будет в четверг пуст, — заметил Жако. — Или это случайность?

— Слишком много совпадений, — заявил Клод Пелюз, который выглядел так, словно не успел утром побриться.

— Значит?

— Все было спланировано, — продолжал Пелюз. — Водяной провел рекогносцировку...

— Итак, ты полагаешь, что это наш убийца? — спросил Жако.

— Кто же еще, босс? — откликнулась Изабель. — Служанка утверждает, что из дома ничего не вынесено, только драгоценности жертвы — большой бриллиант и золотой браслет.

Ее напарник Берни, зачесав волосы со лба, согласно кивнул:

— Голая. Утоплена. Затем усажена в кресло.

Жако ушел от комментариев. Пока государственный патологоанатом Валери не подтвердил наличие пронопразона, он постарается не зацикливаться на одном варианте.

— Значит, в какое-то время между, скажем, половиной восьмого и самое позднее половиной одиннадцатого мадам де Котиньи убивают. Теперь. Муж... Можем мы здесь предположить что-то семейное?

Гасталь, вытаскивая из бумажного пакета связку «чаррос», но даже не пытаясь никому предложить эти замечательные жаренные в масле крендельки, покачал головой:

— Этот даже муху не смог бы убить. К тому же он по уши в алиби. Плюс к тому временные рамки практически не оставляют ему шанса...

— Значит, это не семейное дело? Все закачали головами.

— Значит... снова Водяной? Второй раз за неделю? Наращивает темпы, если это он. — Жако вздохнул. — Кто-нибудь нашел что-то, что может нам помочь?

Из-за угла появился Этьен Логанн. Он был достаточно близко, чтобы расслышать последние слова Жако, и расплылся в улыбке.

— Кое-что вам понравится, босс, — сообщил он, жуя зубочистку.

Все повернулись в его сторону. Логанн нарочито медленно открыл дверь своей машины и бросил блокнот на водительское сиденье.

— И? — уставился на него Жако.

Первый раз с того времени, как Жако напал на след Карно, он почувствовал волнение, ощутил, что нащупал путь.

— Парень в верхнем конце улицы, — продолжал Логанн, вынув изо рта зубочистку и отбросив в сторону. — Доктор. Жюль Креспен. Живет один. Ну, похоже, в тот момент, когда он вывел вчера вечером свою собаку, эта машина как раз выехала из ворот имения. Сворачивает, значит, с подъездной дорожки сюда, сигналит и проезжает прямо мимо него.

— Время? Водитель? Модель? Номер?

— Примерно в шесть сорок — шесть пятьдесят. Во всяком случае, до семи часов. Старенький «рено», по его словам. Коричневый. Ржавая бочка. Двигатель тарахтит, как мясорубка. Не смог с уверенностью сказать, кто сидел за рулем, мужчина или женщина.

—И?..

— Он не запомнил номер, но на заднем стекле был стикер. Ну, вы знаете такие... Все, что он запомнил, — это... внимание... «Алле-Алле»...

— Спортзал, — выдохнула Изабель.

Жако глубоко вздохнул. Спортзал. Он пока не знал как, но все каким-то образом раскладывалось по местам. Гасталю пока могло не повезти с Холфорд, что немудрено, если учесть, что она только-только приехала в город, но вот Баллард, Грез и Монель были членами клуба. И вот посетитель последней жертвы поместил название спортзала на заднем стекле своей машины. Может Водяной работать там или состоять членом клуба? Может быть женщиной? Четыре установленные жертвы, а они до сих пор не обнаружили ни следа спермы, несмотря на явное наличие половых актов.

В группе было заметно оживление, все заулыбались. Стало ясно, что не один Жако воодушевился.

— Подождите-ка... давайте не будем слишком раскатывать губы, — начал он. Группа притихла. — Для начала: не следует полагать, что водитель «рено» и убийца — одно и то же лицо. Это вполне мог быть приятель. Приехал, уехал, на прощание клаксончик надавил. Вы ведь не станете сигналить на прощание тому, кого только что убили.

В центре группы ветеран Гренье кивнул в знак согласия. Это разумное замечание. Жако взглянул на остальных и отметил, что такая возможность учтена.

— О'кей, — продолжил он. — Вот что мы сделаем. Изабель, езжай в тот бар и оставайся там. Фиксируй каждого. И на этот раз постарайся форсировать события. Кто владелец бара?

— Старик Патрис Каррэ и его жена Надин. Обоим за шестьдесят. Арендуют помещение, живут наверху. Уже двадцать лет.

— Подойди к ним. Покажи жетон. Но не говори, в чем дело. Имена постоянных посетителей, новички, все такое. — Изабель кивнула. — Кстати, что-то есть на ребят из Интернета, которых ты вычисляла?

— Безупречны, как свисток. Фотограф. Модели. У всех неопровержимые алиби.

— А аквариум?

— Ничего.

Жако взял это на заметку. Он надеялся получить зацепку или в «Аква-Сите», или на интернетовском сайте, но, похоже, им придется прикрыть эти тропки. Возможно, Изабель больше повезет с баром...

— Что ж, о'кей. Берни, Люк. Проверьте того парня, Карно, где был прошлой ночью... Ну вы узнаете, что делать. И не бойтесь немного надавить. Еще навестите тех английских парней на Каренаж. Братьев. Я понимаю, что они не в нашем списке, однако не повредит выяснить, где они были прошлой ночью. Нам здесь не нужны болтающиеся концы, о'кей? Этьен, Шарль... пусть причалы отдохнут...

На лицах парней читалось облегчение. Эта работенка была просто невыполнимой. Стоптанные подметки, и никаких результатов.

— ...объединитесь с Пьером, Алом и Клодом, — продолжил Жиль, — и начинайте работать с дневником, записной книжкой и корреспонденцией жертвы. Все, что удастся нарыть... И Ален. — Жако повернулся к Гасталю.

— Я понял. Возвращаться в спортзал и проверить относительно членства мадам, как и у других. Когда она последний раз там была. Кто был одновременно с ней. Скажем, за последние две недели.

Жако кивнул.

— И?..

— И выяснить, кто из членов клуба ездит на старом «рено»...

— Первое и второе.

Жако это впечатлило — Гасталь начинает вникать в суть! Даниель повернулся к Шевэну:

— Что с ключами? Ты выясняешь насчет садовой калитки?

— Их всего пять, — ответил он. — Один ключ вместе с запасным в к-к-кухне, один у садовника и один в кабинете де Котиньи.

— А пятый?

Шевэн раскрыл свой блокнот.

— В «П-П-Писин — Пикар». Это компания по обслуживанию бассейнов на Л-Л-Ладолье. Они не строили бассейн, но, по словам садовника, у них контракт на обслуживание. Приезжают каждые две недели.

49

Баске плохо спал. Мозг отказывался успокаиваться, тело не могло найти удобного положения, простыня оборачивалась вокруг тела словно горячий, пропитанный потом саван. Однако когда он наконец проснулся — глаза резало от света, шея затекла от жесткой подушки, трусы жгутами закрутились на ягодицах, — то понял, что ему худо-бедно удалось поспать пару часов. Еще он обнаружил, что проснулся в постели один.

А это означало только одно. Он храпел. Несколько раз, проваливаясь в сон, он, должно быть, мычал. Даже припоминал, что Селестин довольно сильно поддавала ему локтем в попытке заставить повернуться на бок. Но очевидно, где-то среди ночи она сдалась и ушла в одну из детских комнат. Селестин всегда это делала, когда он храпел.

А если храпел, размышлял Баске, то, видимо, выпивал. Эти две вещи сопутствовали одна другой, как кирпич и раствор, и объясняли противную боль за глазами и давление в черепе. Ничего особо грандиозного не случилось, насколько он мог припомнить, но выпито было явно достаточно. Началось с двух больших стаканов виски с содовой, которые он выпил накануне вечером, довольно рано, из-за чего Селестин встретила его с удивлением и радостью. А после двух скотчей последовали полбутылки белого вина под приготовленные Адель перцы и бутылка красного под тушеное мясо.

А потом, словно ему не хватило, он, когда жена ушла спать, прошел в гостиную и, сидя перед камином, выпил две порции бренди. Пробыл там не очень долго, все еще смакуя первую порцию, когда Селестин додумалась спуститься из их спальни, чтобы пожелать ему спокойной ночи, в длинном атласном облегающем платье с кружевами.

Баске понимал, что у нее на уме, но, хоть убей, не мог настроиться на это. Потому налил вторую порцию бренди и еще немного задержался. К тому времени как он поднял себя наверх, атласное платье сменилось хлопчатобумажной ночнушкой, Селестин быстро заснула, и он «соскочил с крючка». При наличии беременной любовницы, с которой еще предстояло побороться, последнее, что было на уме у Баске, — это секс с женой.

Воспоминание о беременности Анэ заставило Баске взбодриться. С пульсирующими висками он заерзал на кровати, чтобы расправить трусы, застрявшие между ягодиц, стараясь при этом не обращать внимания на здоровую эрекцию... чертов инструмент, который в первую очередь виноват в беременности любовницы.

Взбив подушку, Баске закрыл глаза и заскрипел зубами Боже, как можно было загнать себя в подобию ситуацию? Интрижка казалась такой совершенной, непосредственной и такой прогнозируемой. Ни слова о его обязательствах перед Анэ, никаких разговоров о том, что она отдала ему лучшие годы жизни. Он всегда был добр с ней, разве не так? Хорошо к ней относился, щедро оделял, не забывал дарить маленькие презенты. И она таким образом отплатила.

Они познакомились почти год назад на отраслевом мероприятии по сбору средств в Авиньоне, где Анэ и еще одна девушка отвечали за презентацию лотов на благотворительном аукционе, который был устроен после обеда. Стол Баске находился прямо у сцены, и каждый раз, когда там появлялась Анэ, он словно вонзался в нее взглядом, завороженный голубым блестящим платьем с разрезом на боку, открывающим обольстительное бедро, выпирающим лифом с соблазнительным декольте. И то, как она представляла каждый лот — поворачиваясь в одну сторону, отставляла попку и всегда наклонялась достаточно низко, чтобы показать, мол, места нижнему белью под сияющим блестками платьем нет.

В ней была греховная красота, как в игривом котенке. На лице выделялись темные, словно старое дерево, глаза, блестящие и подчеркнуто красные губы, белоснежные зубы. Он посчитал, что ей немного за тридцать, и в ней скорее Карибская, чем африканская кровь — это впоследствии подтвердилось, — понял, что ее присутствие его пьянит, что он покрывается мурашками при каждом ее выходе.

В итоге Баске отчаянно выторговывал вещи, которые ему совсем не были нужны — обед на четверых в «Жардан-де-Сен» в Монпелье, пару горных лыж «Россиньоль», которыми пользовался Жан-Клод Кили на чемпионате мира в 1967 году — Селестин дергала его за рукав, чтобы остановить, — принадлежавший Элтону Джону снегоход, который вытащили на сцену с соблазнительно расположившейся на водительском сиденье Анэ, одетой только во флюоресцирующий закрытый купальник. Судьбу этого лота решил именно купальник.

Баске представился примерно через час, незаметно, и вручил Анэ свою визитную карточку. Великолепное представление, сказал он ей. Если она когда-нибудь будет в Марселе...

Конечно, Анэ позвонила через неделю, и он съездил в Авиньон, чтобы повидаться с ней, — час туда и час обратно по скоростной дороге и еще три часа в неряшливой квартирке у старой городской стены. Он потратил пять часов своего дня. Но каждая потраченная секунда стоила того. Каждое су. Раз в неделю почти месяц Баске проделывал такое путешествие. Пока Анэ не дала понять, что для нее не будет никаких проблем со сменой жилья, переездом поближе к нему, и... быть может, он поможет ей подыскать местечко?

Спустя пару недель он нашел ей небольшую виллу в Эндум, в двадцати минутах от его офиса на Ла-Жольет, и она переехала туда. Подписывала бумаги, он оплачивал аренду и дважды в неделю, иногда трижды, заезжал туда.

До сегодняшнего дня. Теперь все кончено. Конец всему.

Осторожно соскользнув с кровати, поморщившись от предпринятых для этого усилий, Баске пополз в ванную комнату, опираясь по пути на спинку кровати, кресло и край комода. Жалкое зрелище, и он рад, что Селестин при этом не присутствует.

«Я становлюсь слишком стар для всего этого, — мрачно подумал он, — для посиделок до глубокой ночи, обильной выпивки. Быть может, Селестин права. Пора подумать об отдыхе, привлечь Лорана заниматься повседневной рутиной». Конечно, он продолжал бы держать руку на пульсе, посматривать на то, что происходит. Но и только. Не то что отец Селестин. Старик никогда не ослаблял поводьев, всегда стоял у него за спиной.

Он хорошенько это запомнит, размышлял Баске, закрывая дверь ванной комнаты.

Десять минут спустя, проглотив пару таблеток ибупрофена со стаканом антипохмельного зелья и припав к кранам душа с переменой холодной и горячей воды, Баске решил, что ему немного лучше, хотя в процессе чистки зубов, когда он стоял, согнувшись над раковиной, его желудок заурчал, а в голове застучали молотки. Вернувшись в спальню, он стал медленно одеваться — хрустящая хлопчатобумажная рубашка, вязаный галстук, легкий льняной костюм, — и, когда застегивал пуговицы, завязывал галстук и затягивал молнию, присматривая пару обуви, которую не нужно зашнуровывать и наклоняться для этого, он с радостью заметил, что похмелье стало отступать.

Внизу стол для завтрака был прибран, поэтому он прошел на кухню, где дрожащей рукой налил себе кофе и сжевал круассан. За разделочной стойкой Адель готовила еду для стаи домашних кошек Селестин, одна из которых мяукала и кружила вокруг его ног. Если бы у него были силы и нужное состояние, он наподдал бы этому гребаному существу так, что оно вылетело бы в окно.

В эту минуту Селестин торопливо вошла из сада с охапкой цветов. Посмотрела на супруга, осуждая и одновременно прощая все его неудачи прошлой ночью, и, нежно потрепав по щеке, беззаботно защебетала.

Он уехал из дома в южном направлении и свернул на обочину только когда в зеркале заднего вида появился мигающий синий фонарь. «Скорая помощь», благодарение Богу, пролетела мимо, завывая сиреной. Она напомнила Баске о полицейском и его вопросах о домах, которые они перестраивали, о квартире, где была убита женщина. Он сказал тому парню, мол, меня не касается, что с собой делают жильцы его дома. Но потом он вспомнил, что одну из квартир занимает Рэссак. Могло убийство произойти в квартире Рэссака? И если так, могло оно как-то быть связано с Рэссаком? Или арендатор Рэссак невиновен, так же как фригольдер Баске?

Баске почему-то заподозрил, что нет.

Он потянулся за мобильником и набрал номер Рэссака. Самое меньшее, что он мог сделать, — это предупредить его насчет квартиры, визита полиции, сказать, что тот вполне может ожидать такого же визита.

Или нет. Возможно, этот тупица полицейский сочтет дело сделанным и не почешется, чтобы все проверить.

Баске послушал гудки и собрался было разъединиться, когда на другом конце линии послышался голос Рэссака.

50

Через пять кварталов за усеянными могильными плитами склонами кладбища, на северной стороне эстакады А7, Жако увидел вывеску «Писин — Пикар». Ярко раскрашенная табличка, установленная на уровне крыши, тянулась по всему периметру квадратного одноэтажного дома, одной из расположенных рядом однотипных коммерческих построек — склад пиломатериалов, магазины кухонной утвари, лавки садоводов и мебельные склады, — перед каждой своя парковка, ряды флагштоков с полотнами, обещающими скидки «только сейчас» и своим многоцветьем назойливо рекламирующими имеющиеся товары.

Когда-то в здании, которое в настоящее время занимала «Писин — Пикар», размещались гараж и салон демонстрации автомобилей, проданные после открытия автострады. Насыпной островок под покоробившимися от солнца навесами, где некогда стояли бензонасосы, теперь был выложен модной плиткой и заставлен калифорнийскими ваннами, демонстрационный салон полон разнообразной бассейновой мебели и приспособлений, а старая стоянка для бывших в употреблении автомобилей завалена джакузи. Там находились еще ванны и голубые, в форме ушной раковины, основания для загородных бассейнов, разложенные по размерам и прислоненные к побеленной стене. Единственным местом, сохранившим первоначальную специализацию, осталась большая мастерская. Ее затененный интерьер с верстаками был словно разрезан клином солнечного света и наполнен слабенькими звуками транзисторного приемника.

Въехав на передний двор, Жако поставил машину возле калифорнийской ванны и вылез наружу. В пятидесяти футах над ним, на эстакаде, ревел невидимый глазу поток автомашин. Он был благодарен тени и порыву ветра, которые отлепили рубашку от тела. Ему понадобилось почти сорок минут, чтобы добраться до «Писин — Пикар» от Рука-Блан, и от езды осталось ощущение дискомфорта. Шагая через двор к приемной, Жако потянулся, размял плечи. Интересно, подумал он, сколько еще времени понадобится, чтобы прошла боль за глазами. Если бы знал, что день начнется с ранней побудки и очередного трупа, был бы предусмотрительнее накануне.

В демонстрационном салоне за прилавком сидела молодая женщина и двумя пальцами мучила компьютерную клавиатуру, перемалывая во рту ком жвачки. Жако уже наклонялся через прилавок, чтобы спросить об управляющем, когда из-за дверей с «морозным» стеклом ящерицей выбежал дочерна загорелый мужчина.

— Пикар, — вцепившись в руку Жако и яростно тряся ее, представился он.

У него были уши размером с боковину капота, коричневые и покрытые веснушками. На голове красовалась маленькая лихая морская фуражка с золотыми шнурами. Посмотрел бы на него Салет...

— Так чем могу помочь, мсье? — выдохнул Пикар. — Джакузи? Ванная? Или вы ищете что-нибудь покрупнее?

Жако залез в карман куртки и вынул полицейский жетон. Лицо мужчины утратило соответствующее демонстрационному залу сияние и закаменело.

— Пройдем в кабинет, — пробормотал он.

Пикар пошел вперед и до самой двери не произнес ни слова.

— Итак, — начал он, падая в кресло за столом и жестом предлагая Жако устраиваться. — Чем могу быть полезен?

— Резиденция де Котиньи в Рука-Блан. Мне кажется, у них с вами контракт на обслуживание?

— Совершенно правильно. — Пикар кивнул на стоящий за ним открытый шкафчик с развешенными по крючкам ключами. — И, скажу я вам, кроме них есть еще много других. Мы выполняем контрактные работы более чем для пятидесяти собственников. Чистка бассейнов, фильтрующее оборудование, обслуживание насосов — мы много чего делаем. — Было ясно, что даже присутствие в кабинете полицейского не удержит Пикара от саморекламы. — А еще должен сказать, и цены у нас вполне приемлемые. Дешевле не найдете. Или найдете, но никто в этом городишке не станет обслуживать вас так качественно за такую цену. Итак, говорите, де Котиньи?

— У вас здесь хранится их ключ. От садовой калитки на аллее Жобар.

— Точно. — Пикар подсунул под фуражку палец и поскреб голову неровным ногтем. Жако догадался, что под околышем прятался парик.

— Вы не посмотрите, ключ на месте?

Пикар откинулся на спинку кресла и посмотрел на шкафчик:

— Вон там, второй ряд, четвертый слева.

Жако взглянул на шкафчик. Единственный одиночный ключ в ряду. Остальные по два, по три. Достаточно просто перевесить с одной связки на другую.

— И ключ оставался там в течение последних двадцати четырех часов?

Пикар кивнул:

— Я сам запираю шкаф. Каждый вечер. Я бы увидел, если бы какой-нибудь из ключей отсутствовал. Крючок бы торчал, как палец при автостопе, отсутствуй какой-либо ключ.

— А когда вы в последний раз навещали владение де Котиньи?

Пикар выдвинул ящик и нашел нужную папку. Пролистал, провел пальцем внизу последней страницы.

— В понедельник. Брали пробу на хлорированность воды и проверяли стоки.

Он подтолкнул папку по столу на тот случай, если Жако захочет посмотреть. Жако смотреть не стал.

— А после этого?

Пикар покачал головой, закрыл папку и опустил ее в ящик.

— Вы сами выполняете работы?

Пикар махнул на стенку за собой:

— Оставляю все это для грязной обезьяны, которая сидит там. Его зовут Сардэ. Не особенно надежен, когда дело касается начала работы. Понимаете, о чем я? Но руки растут откуда нужно. Прирожденный механик. Чистка, обслуживание. Такого рода работа.

Жако принял это к сведению.

— Еще кто-нибудь работает у вас? Помимо Сардэ и секретарши?

Пикар покачал головой.

— И как давно они у вас?

— Максин примерно полгода. В приемной всегда нужна симпатичная мордашка, даже если она не сильна в печатании и работе с документами.

— А Сардэ?

Пикар немного подумал.

— Два года. Может, дольше. Я уже сказал, он любитель прогулять, но с техникой на ты. На короткой ноге.

— Он женат? Холост?

— Не женат, нет.

— Есть подружка?

Пикар пожал плечами:

— Вряд ли.

— А вчера? Когда вы закрылись?

— Около пяти. Примерно как обычно. Иногда прямо перед закрытием у нас бывает какой-нибудь посетитель, и мы не выпроваживаем его, понимаете, о чем я.

— И вы были здесь весь день? Пикар задумался.

— Ну, вчера нет. Не весь день. Мне нужно было кое-что собрать для яхты. Моя яхта стоит в Старом порту. Тридцать футов удовольствия. Изумительная. Бесподобная. Вы ходите под парусом, старший инспектор? — Он постучал по козырьку своей капитанской фуражки.

Жако бросил на него взгляд, поднялся и принялся обходить кабинет. Шкафы с папками, пробковая доска с пришпиленными к ней визитными карточками, записками и рекламками, пара фотографий Пикара на борту яхты и календарь с подсолнухами, висящий на второй двери. Пикар не спускал с него глаз.

— Ну, как я уже говорил, мне нужно было кое-что из припасов. Щетка, топливо, немного брезента. Поэтому около трех я отправился в «Марина-сэпплай» — это примерно в полумиле отсюда.

— Оставив здесь Максин и Сардэ?

Пикар кивнул:

— Их двоих.

— И заперли шкаф с ключами? А кабинет на время своего отсутствия?

Пикар пожал плечами:

— Зачем? Я же сказал, что отсутствовал не более пятнадцати минут.

— Вы могли бы попросить Максин зайти сюда на минуту?

Пикар крикнул секретарше, и спустя несколько секунд Максин проскользнула в кабинет, оправляя рукава и оглаживая юбку на коленях. Пояс был слишком тесен, и складка жира размером с батон салями выпирала у нее из-под шерстяного жакета. Кроме того, при отсутствии маскировки в виде кома жвачки ее нижняя губа оказалась слишком полной и придавала лицу сердитое выражение.

— Когда мсье Пикар вчера покинул демонстрационный зал, в его отсутствие были посетители? — спросил Жако. — Кто-нибудь входил в его кабинет?

Максин посмотрела на Пикара, словно это он задал вопрос.

— Никого, мсье. Никого здесь не было.

— Спасибо, Максин, — улыбнулся Жако.

Она кивнула и вышла.

— Хотите, чтобы я вызвал Сардэ? — поинтересовался Пикар.

— А он должен быть здесь?..

— Скорее всего в мастерской. На заднем дворе. Жако указал на календарь и на вторую дверь:

— Могу я пройти туда?

— Конечно, пожалуйста. — Пикар привстал. — Я вас провожу.

— Нет-нет, не беспокойтесь. — Жако открыл дверь. Внутрь ворвалась струя теплого воздуха, прошелестев бумажками на пробковой доске. — Одно слово, и я уйду.

— Вы не против, если я спрошу, в чем, собственно, дело? Де Котиньи?

Жако помедлил в дверях, словно обдумывая вопрос Пикара.

— Да. Я против, — ответил он с улыбкой и вышел на солнцепек. Этот человек и так достаточно скоро все узнает.

От кабинета Пикара до мастерской было всего несколько шагов. Фургон «ситроен» с надписью по борту «Писин — Пикар» загнали в ворота уже после его прихода. Жако отметил, что правая сторона машины помята, а когда он увидел Сардэ, сматывающего на верстаке шланги — белые шорты и майка, загорелые мускулистые руки и ноги, выгоревшие волосы, — то понял, что уже видел этого человека. На боковой улице у рю Сен-Ферьоль вечером в понедельник «ситроен» въехал в столбик ограждения, и Сардэ вылез, чтобы осмотреть ущерб, и показал палец сигналящим водителям, которые застряли позади него и никак не могли протиснуться. Только когда он закончит заниматься своими делами, не раньше. Словно ему все до лампочки. Словно он хотел бы посмотреть на того, кто выйдет из машины и рискнет вступить с ним в спор.

— Если вам нужен босс, он в кабинете, — сказал Сардэ, перетаскивая шланги в фургон и сбрасывая их в грузовом отсеке.

— А вы кто?

— А вам какое дело? — Сардэ вернулся к верстаку за очередным грузом.

— Какое захочу, такое и будет, — ответил Жако, махнув значком. — Так почему бы вам не отложить шланги и не уделить мне внимание?

Сардэ сбросил в фургон вторую партию шлангов, потом принял независимую позу, засунул руки в карманы и стал смотреть через плечо Жако на эстакаду.

Жако заподозрил, что Сардэ не первый раз имеет дело с полицией. Еще разглядел: скучающее выражение лица Сардэ на секунду сменилось волнением. У этого человека есть что скрывать.

— Вчера вечером, — начал Жако, — между пятью тридцатью и восемью, где вы были?

Сардэ пожал плечами, помедлил, выбирая убедительный ответ. Значит, вот в чем дело. Рука-Блан. Нажаловалась.

— Не знаю. Где-нибудь пил пиво.

— Где именно?

Снова пожал плечами, ткнул носком кроссовки в землю.

— «Хенрис». На Пломбьер.

— Сколько времени вы там были?

— Час. Может, два. Сыграл несколько партий. — Выдав дополнительную информацию, Сардэ сразу понял, что зашел слишком далеко — об этом его и не спрашивали вовсе.

Жако тоже это понял.

— И вы играли с?

— С парой ребят.

— Приятели?

Жако было очевидно, что Сардэ пытается решить, что лучше: сказать, что это приятели или парни, которых он не знает.

— Точно, — отозвался Сардэ еще более неуверенно.

— Имена? Адреса?

— Слушайте...

— Вы сказали, что это приятели. Значит, они подтвердят, что вы были там. Правильно?

— Конечно. Конечно. — Сардэ понимал, что вырыл себе яму и стоит на самом краю. — Ну а в чем вообще дело-то?

Жако в целом не был противником хитрости, обходных маневров. Он понимал, что мужчина лжет. И нет смысла потакать ему.

— Вы давно здесь работаете?

— Два года.

— Вам нравится работа?

Жако видел, что Сардэ не понимает, куда он клонит.

— Терпимо.

— Вы часто работаете на выезде? Доставки и прочее? Лучше, чем сидеть в офисе.

Сардэ кивнул, глаза блеснули.

— Когда в последний раз вы посещали владение де Котиньи? В Рука-Блан?

Сардэ допустил ошибку, попытавшись повторить имя и название, словно ему непонятно, кто и что это.

— Де Котиньи? — Он вытащил руку из кармана и почесал нос. — Даже не скажу. Месяц назад, может быть. Вам придется спросить у босса.

— Он говорит, в понедельник.

— Ну да. Возможно. У нас много работы по контрактам, знаете. Трудно запомнить каждое место. Один бассейн похож на другой.

— Вы знаете мадам де Котиньи?

— Конечно. Видел ее, знаете.

Жако кивнул.

— Привлекательная женщина.

— Ваши слова.

— У вас есть куртка?

— Нет, я...

— Тогда чего мы ждем? Идемте.

В машине по дороге в город хватило семи слов, чтобы вытащить из Сардэ правду.

— Мадам де Котиньи была убита вчера вечером, — беспечно произнес Жако, поворачивая на бульвар де Пломбьер.

— Боже! — отозвался Сардэ с волнением.

Но ничего больше.

В середине Пломбьер Жако сбросил газ и остановился возле бара, где Сардэ, по его словам, играл в пул прошлым вечером.

— Разве это не «Хенрис»? — спросил Жако, повернувшись, чтобы взглянуть на пассажира. Он не стал выключать двигатель — знал, что им не придется вылезать из машины.

— Слушайте... — начал Сардэ. — О'кей. Я был там, верно, в Рука-Блан.

— Что делали? — Жако направил машину в сторону города.

— Ждал.

— Чего ждали?

— Ну... знаете... Оказаться вместе. У меня по работе попадается много дамочек вроде нее. Скучающие, знаете. Хотят немного развлечься.

— Мадам де Котиньи?

— Конечно. Слушайте, — произнес Сардэ, уже с легким отчаянием, поняв, во что вляпался. — Вы не знали ее. Она была готова к этому, правильно? Напрашивалась. Подавала мне всякие знаки, мол, давай. Я просто собирался получить с нее

— Значит, она позвонила вам и назначила встречу?

— Нет, я просто...

— Просто решили заглянуть?

Сардэ неопределенно пожал плечами.

— Значит, вы взяли ключ в кабинете босса, пока он отсутствовал?

— Точно...

— Вместо него повесили другой?

— Точно...

— Как вы узнали, что вчерашний вечер будет удобным для визита?

— Я не знал. В смысле я знал, что у прислуги выходной, но это все.

— Значит, вы собирались посмотреть, чист ли берег?

— Точно. Точно.

— И что же случилось?

— Когда я добрался туда, она была не одна. С ней была приятельница. Женщина.

— Вы видели, кто это?

Они остановились на светофоре на рю Малев. Когда загорелся зеленый свет, Жако бросил взгляд в зеркало заднего вида и свернул на наклонный въезд на А7.

— Какая-то девица...

— И?..

— Молодая. За двадцать. Короткая стрижка.

— И что вы сделали?

— Прятался.

— Среди деревьев. Вы прятались среди деревьев?

Сардэ кивнул.

Значит, Шевэн прав.

— Дальше....

— А потом девица уехала. Я слышал, как завелась машина. Когда мадам вернулась на террасу, она была одна.

— Значит, она прошла через дом?

— Нет, прошла вокруг дома.

— Тогда вы и вышли на сцену?

— Нет, нет. Я оставался там, где был. Понаблюдал немного, знаете. Чтобы убедиться, что все чисто.

— И?..

— Тут кто-то заметил меня среди деревьев, крикнул, знаете: «Эй, ты!» Что-то вроде этого. Испугал до смерти.

— А вы?..

— Ну, я сделал ноги, разве нет?

— Видели кого-нибудь?

— Эй, я там не ошивался, знаете.

— Мужчина или женщина?

— Я уже сказал, никого не видел.

— Голос мужской или женский?

— Не знаю. Мужчина? Трудно сказать.

— Мадам де Котиньи услышала голос?

— Не знаю. Я ведь уже смылся, так? Не стал останавливаться, чтобы посмотреть.

— Значит, когда вы в последний раз видели мадам де Котиньи, она была жива и здорова?

— Совершенно верно. Как на духу. Вы уж поверьте.

Добравшись до полицейского управления, Жако провел

Сардэ в комнату группы и передал его Сэрру.

— Этот приятель был во владении де Котиньи вчера вечером. И он готов сотрудничать со следствием любым способом. Правда, мсье?

Сардэ кивнул, у него в глазах появилась надежда.

— Похоже, он думает, что я ему поверил, — продолжал Жако, который не сомневался, что Сардэ говорил правду. — Может, ему удастся убедить тебя.

51

Мальчики были молодыми, по словам Карно, шестнадцати и восемнадцати лет, с телами ангелов, с матово-коричневой кожей, черными курчавыми волосами, стройными длинными ногами. Кушо доставил их в дом Рэссака в Касисе накануне вечером. Теперь мальчики готовили завтрак на кухне, грациозно перемещаясь с приборами и фарфором, чтобы накрыть стол на террасе, где сидел Рэссак. Его рука тянулась погладить их всякий раз, когда они оказывались в пределах досягаемости. А это случалось так часто, как только им удавалось.

Рэссак не мог запомнить их по именам. Или, точнее, кто из них кто. Не Хамид ли старший из двоих, тот, у которого колечко в ухе? Или это Абдул с длинными ресницами и сонными карими глазами? Казалось бы, просто отличить шестнадцатилетнего мальчика от восемнадцатилетнего мужчины, но... Завернутые в саронги, низко подвязанные на стройных бедрах, их тела были совершенно одинаковы — по росту, цвету, мускулистости. Они походили на близнецов небесной красоты, и на самом деле, думал Рэссак, наблюдая за ними, плевать, сколько им лет и как их зовут. Через час приедет Кушо, чтобы увезти их назад в город, и Рэссак больше никогда их не увидит. Если не захочет. А пока, сидя за столом для завтрака, когда солнечное тепло щекочет изрытые оспинами плечи, достаточно просто наблюдать за ними, за парой юных гибких тел, трущихся друг о друга. Как юнцы спорят, словно дети, по поводу того, как пользоваться соковыжималкой, правильно готовить омлет и сколько нужно разогревать замороженные булки.

Отодвинув свой стул — ножки противно заскрежетали по плитке, — Рэссак скинул саронг и вошел в бассейн. Он двигался вперед, направляясь к глубокой части, пока вода не дошла ему до подмышек. Плавая — единственное упражнение, кроме секса, которое он когда-либо выполнял, — Рэссак прислушивался к хихиканью и щебетанию, уютно разносящимся над водой. «Что за прекрасный способ начать день!» — думал он и радовался, что решил распорядиться о доставке мальчиков в Касис, а не развлекаться в городе. Насколько лучше быть дома!..

Месяц назад здесь, в Касисе, побывали три девочки — их тоже поставил Кушо, — и доставленное ими удовольствие было примерно таким же, как от ласк Абдула и Хамида. Они совершенно отличаются, конечно, но не менее услужливы, размышлял Рэссак, скользя по водной глади. Какая удача, что ему дано наслаждаться и мужчинами и женщинами! Он пытался решить для себя, кто ему нравится больше — мальчики или девочки. Но оказалось, определить невозможно... Если бы он спал больше с теми или другими, то это могло бы прояснить предпочтение, но он уже давным-давно потерял счет мужчинам и женщинам, которые побывали у него в кровати. Он знал точно только то, что все время менял пол партнеров. Переспав с женщиной, он всегда испытывал тягу к мужчине, и эта пара контактов давала ему искомое разнообразие, требуемое удовольствие, а отсутствие одного из этих компонентов оставляло у него ощущение гнетущей неудовлетворенности, словно он спросил, как куда-то пройти, но не смог получить ответа.

Неторопливо сделав дюжину заплывов, Рэссак вышел из воды. Абдул с Хамидом вытерли и поласкали его, отвели к столу и накормили завтраком. Мальчики спорили между собой, кто будет намазывать маслом круассаны, кто будет наливать кофе, кто будет подавать омлет. Рэссак протянул руку и погладил ближайшее к нему колено. Кожа гладкая, как стекло. Ни одного изъяна. Рэссак часто представлял себе, каково это — иметь гладкую кожу.

Приступив к омлету, суховатому, на его вкус, Рэссак почувствовал первые легкие признаки раздражения по отношению к молодым партнерам. И, услышав тихое блеяние мобильника, порадовался перерыву. Мальчики начинали утомлять своими игривыми скандалами, непрерывной болтовней и трогательной готовностью к близости. Они сделали все, что от них требовалось, и теперь им пора уходить. Взяв мобильник, он приказал им убрать после завтрака и собирать вещи. Скоро приедет его водитель, чтобы отвезти их обратно в город.

Оставив мальчиков заниматься делами, Рэссак прошел на лужайку, чтобы поговорить по телефону.

Это оказался Баске.

— Я подумал, вам следует это знать. Ко мне приходили из полиции. Инспектор. Очевидно, убита одна из квартиросъемщиц с Кур-Льето. Утоплена.

— Да ну... — отозвался Рэссак.

— Он хотел знать, кто арендует квартиры. Какова плата.

— И вы ему рассказали?

— Сказал, что не знаю. Предложил связаться с Тьерри в «Баске-Иммо». Мол, у него есть необходимая информация. Только после ухода полицейского до меня дошло, что у вас там квартира.

— Значит, вы считаете, он может наведаться?

— Если это тот же дом, возможно. Он не походил на особо рьяного детектива. Просто подумал, надо поставить вас в известность.

— Это мило с вашей стороны. Сомневаюсь, что он придет, но буду начеку.

Разговор закончился, Рэссак вернулся к столу и полистал газету. Абдула и Хамида не было видно, что принесло облегчение. Спустя пять минут они спустились из спальни, одетые в одинаковые тенниски, джинсы и сандалии, — как раз в тот момент, когда Кушо подъехал к дому. Он без напоминаний отвел их к машине, где мальчики немедленно начали спорить, кто сядет впереди.

Пока они переругивались по поводу рассадки и музыки, которую следует поставить по пути в Марсель, Кушо вернулся на террасу, где Рэссак вручил ему конверт — деньги для мальчиков, когда он доставит их домой.

Кушо положил конверт в карман и повернулся, чтобы идти, но Рэссак поймал его за руку. Было еще кое-что.

— Сделано? Дуасно?

— Сегодня вечером, босс.

— Проследи, чтобы наверняка.

52

Первым доложился Гасталь, позвонив из спортивного зала.

— Последняя жертва была членом клуба. Зарегистрирована как Сьюзи Котаньяк. Наверняка одно и то же лицо. Они подготовят мне список людей, посещавших спортзал в одно время с ней. За последние две недели. Из числа работников и членов клуба.

— Здорово! — воскликнул Жако.

Единственная проблема, как ледяным тоном укажет мадам Боннефуа, заключается в том, что Водяному потребовалось совершить четыре убийства, а похоже, и пятое — точно будет известно через несколько часов, — чтобы они смогли продвинуться настолько далеко, как сейчас. И где-то, как он ей сказал, появится трещина, слабое звено, изъян, и группа Жако максимально использует их. Может быть, что-то уже у них в руках.

— Есть еще кое-что, — не унимался Гасталь. Это были любимые слова Жако.

— Да?

— Адрес убитой. По данным спортзала, это в городе. На Паради. Не — повторяю — не в Рука-Блан.

— Интересно. Почему бы тебе не проверить? Ты ведь в том районе.

— Уже еду. Свяжусь с тобой.

Следующим был Сэрр с вечно дымящейся между пальцами сигаретой.

— Этот парень, Сардэ, чист, если спросите меня. Трижды повторил одно и то же с того момента, как оказался здесь. Что бы он там ни делал — подглядывал, пытался завести интрижку, — он был не один. Мое мнение — Водяной сорвал его планы.

— Он помнит что-нибудь еще по поводу того, кто его застукал?

Сэрр покачал головой:

— Ничего не видел. Кто-то среди деревьев, вот и все. Не мог определить, мужчина или женщина, старый или молодой.

— Дай ему помариноваться еще пару часов, — велел Жако. — Потом попробуй еще разок. Если версии совпадут, заставь показать, где он живет. Посмотри. Все, что принадлежит любой из жертв, все, что может подвязать его к делу. Не думаю, что найдется что-то, но лучше перепроверить, убедиться.

Сэрр кивнул и исчез.

Следующими в кабинет Жако пришли Мюзон и Дютуа, которые навещали Карно по месту жительства.

— Какая-то девочка по имени Алиса готовит ему завтрак, — сообщил Берни с ухмылкой. — Похоже, они познакомились накануне около семи вечера. Девочка подтвердила.

— А англичане?

— У них то же самое, — отозвался Дютуа. — Оба полностью отчитались.

А потом пришел звонок от Ала Гренье, одного из старожилов группы. Жако попросил его проследить за Эрве Тьерри из «Баске-Иммо», когда вернулся накануне с Ла-Жольет, но уже и забыл. Однако сразу же вспомнил, услышав доклад Гренье.

— Квартира Монель принадлежит лизинговой компании «Рэссак-э-Фрер».

— Ты нашел адрес?

— Головной офис в Рабате. Марокко.

— А что-нибудь поближе?

— Абсолютно ничего. В том-то и дело. Поскольку это неофициально зарегистрированная компания, невозможно получить документы.

— Что в отношении других девушек, которые жили там? До Монель. У Тьерри была какая-либо информация по ним? Новые адреса?

— Ничего, — ответил Гренье. — Сказал, что они оставили арендную плату арендодателю. Это их не касается. Быть может, действия этого Рэссака наведут на дельную мысль.

Когда Гренье отключился, Жако позвонил в Тулон, старому приятелю в местной полиции, Массо.

После обычных любезностей Жако перешел к делу:

— Рэссак. Слышал что-нибудь о нем?

— Нам известно имя, но это все, — отозвался Массо. — Занимается всем. В основном поставки для строительства, однако не обходит стороной гостиницы, азартные игры. Но на нем нет ничего, хотя мы бы с удовольствием что-нибудь накопали. Три-четыре года назад мы были уверены, что он курировал перемещения крупных партий наркотиков. Мы вскрыли немало афер, взяли многих крупных дельцов, но так ни разу и не смогли ничего доказать, когда дело касалось Рэссака.

— У тебя есть адрес?

— Это официальный запрос?

— Просто интересно. Если что-нибудь всплывет, ты первым услышишь.

— У него логово неподалеку от Касиса. В стороне от дороги, ведущей в город. Очень уединенное. По периметру стены камеры слежения. Все по-деловому. С дороги увидишь только небо.

— Легко найти?

53

Перед самым ленчем тело Сьюзи де Котиньи было доставлено в городской морг Марселя на Пассаж-де-Лорет, и три помощника государственного патологоанатома приготовили его к вскрытию. Труп был взвешен, прикрыт простыней и положен лицом вниз на деку из нержавеющей стали. Инструменты разложили на чистых хлопчатобумажных салфетках, весы для взвешивания подвезли к изголовью деки и проверили, в магнитофон вставили новую пленку. Была взята проба крови, ее направили на анализ с просьбой проверить на наличие пронопразона и как можно скорее представить результат. Когда все было готово, доктора Лорана Валери вызвали из его кабинета.

Обычно любой труп, поступивший на Пассаж-де-Лорет, дожидался своей очереди. Там в холодильнике редко бывало меньше полудюжины трупов, ожидавших осмотра в строгой очередности. Первого поступившего первым и увозили — такой порядок нравился Валери. Но звонок от Клиссона убедил его отложить другую работу и уделить внимание мадам де Котиньи. Вероятно, поэтому Валери был раздражен. Он не любил, когда нарушали его график, даже если где-то разгуливал убийца. Патология не что иное, как методика, всегда говорил он студентам, а методика — хозяйка терпения и дисциплины.

Когда трое помощников услышали, как его белые бутсызаскрипели по выложенному плиткой коридору в сторону комнаты, где проводятся вскрытия, они выпрямились и замолчали.

Вихрем влетевший через крутящиеся двери, одетый в зеленый больничный халат, государственный патологоанатом больше всего походил на веселого гоблина, задумавшего очередную проделку. Ростом чуть выше пяти футов, с венчиком седых волос, начесанных на экстравагантно завитые бачки, шестидесятилетний Валери был сутулым, но полным энергии мужчиной, который последние сорок лет занимался разрезанием трупов. В ближайшие два с половиной часа Сюзанна Делахью де Котиньи выложит все свои секреты под серебристым клинком скальпеля и его пытливыми пальцами.

Подойдя к столу, Валери первым делом сбросил на пол простыню, покрывающую тело, предоставив ассистенту ее убрать. Как обычно, все началось с визуального осмотра. Ассистенты отошли назад, а Валери начал обходить деку, глядя на труп через бифокальные очки в проволочной оправе. Закончив обход, Валери заставил ассистентов перевернуть тело на спину и повторил все снова.

— Белая женщина, — были его первые слова. — Возраст тридцать — сорок лет... — Щелчок пальцами, и ассистент натянул ему на руки резиновые перчатки. Пальцами он раздвинул жертве волосы в дюйме за ухом, взглянул поверх очков, потом сделал шаг назад. — Натуральная брюнетка. Вес...

— Шестьдесят пять и три десятых килограмма, — подсказал один из ассистентов.

— Шестьдесят пять кило.

Одним движением большого и указательного пальцев Валери поднял веко и верхнюю губу.

— Глаза карие. Зубы ее собственные...

Так все и прошло: государственный патологоанатом отмечал все внешние особенности, от лака на ногтях жертвы до синяков на руках и шишки на виске. На другой стороне комнаты стрелки индикаторов уровня громкости на магнитофоне подпрыгивали в такт комментариям, которые он делал своим высоким гнусавым голосом. Когда он закончит вскрытие, пленку распечатают и ее краткое содержание отошлют Жако вместе с обычными, написанными от руки, наблюдениями Валери.

Прежде чем взяться за скальпель, он, однако, пожелал проделать еще одну операцию. По его кивку ассистенты подняли ноги жертвы на растяжки, развели их в стороны и, вынув болты, опустили нижнюю часть стола, чтобы позволить Валери подъехать на катающемся табурете, прихватив увеличительную лампу и взяв вагинальный расширитель.

Казалось, что в комнате для вскрытий на целую вечность воцарилась тишина, только поскрипывали пружины на табурете Валери, когда он склонился между ног мадам де Котиньи. Затем, начав орудовать увеличительной лампой, он тихонько выдохнул, словно задерживал дыхание.

— Так-так-так, — проговорил Валери, словно наткнулся на старого приятеля.

Отложив расширитель и взяв с подноса с инструментами пинцет, он расположился за увеличительной лампой.

Окружив его, трое ассистентов наблюдали, как он двумя пальцами раздвинул жертве половые губы и начал орудовать пинцетом.

— А что у нас здесь?

54

Жако поехал из Марселя на восток по старой дороге Д559, которая, петляя, уходила в горы, прежде чем серпантином спуститься в долину. Слева на фоне синего, словно горечавка, неба поднимались иззубренные известняковые хребты Карпьяньской гряды. Слева вдали в утреннем солнце посверкивало море, а теплый воздух, врывающийся в открытое окно, был насыщен волнующими ароматами сосны, соли и дикого укропа. Жако глубоко вздохнул. Лучший в мире парфюм, решил он, подъезжая к указателю на Касис и разворачиваясь в сторону берега.

Дорога до Касиса заняла у Жако чуть больше сорока минут — время прекрасного, тонизирующего путешествия из города в столь красивое утро и возможность обдумать факты, ставшие причиной поездки. Факты, которые, Жако это прекрасно понимал, сводились не более чем к фрагментарным совпадениям и шепоту интуиции. Факты, которые он запросто мог обдумать за чашкой едва теплого кофе у себя в кабинете.

Одна из жертв Водяного жила в доме, принадлежащем «Валадо-э-Сье», а вторая была обнаружена в водоеме, построенном дочерней фирмой. Обе компании управляются Полем Баске, скучным маленьким говнюком, у которого Жако побывал в офисе на Ла-Жольет и который ему сразу не понравился. Из-за этого, быть может, он так легко согласился на эту медленную дурацкую полицейскую процедуру.

А тут еще один поворот. По словам Гренье, арендный договор на квартиру Вики Монель был выкуплен у принадлежащей Баске компании по недвижимости фирмой «Рэссак-э-Фрер». В первую встречу с Гасталем его партнер попросил проверить человека по имени Рэссак. Потом, в тот же вечер, Жако наткнулся на старого приятеля из далекого прошлого, который рассказал, что Рэссак причастен к крупной операции с наркотиками, которая должна состояться очень скоро. Что объяснило, почему Ламонзи спустил на него собак за угрозу срыва продолжительной слежки.

Вот почему Жако решил проехаться в Касис. Вдруг удастся хоть одним глазком взглянуть на этого Рэссака. Как в случае с Баске. Может, что-то срастется. Может, нет. Может, это просто... совпадение. И ничего больше.

Вписываясь в изгибы и повороты дороги, ведущей в Касис, лениво вертя руль то вправо, то влево, Жако раздумывал, знают ли Рэссак и Баске друг друга. Должны. Даже если всю работу по продаже квартиры проделали юристы, патроны, видимо, встречались. Если Рэссак дома, он обязательно его об этом спросит, решил Жако, сворачивая с дороги и подъезжая к высоким деревянным воротам в двухстах метрах за придорожным прилавком, где торговали дынями и персиками, точно как описал Массо. Интересно, мелькнула мысль, нет ли здесь людей Ламонзи, которые фиксируют всех, кто уезжает и приезжает?

Жако вылез из машины и подошел к домофону. Потянулся, чувствуя, как его обволакивает жар. Жужжание насекомых заглушало работающий на холостых оборотах двигатель «пежо».

Через минуту после звонка домофон ожил.

—Да?

Мужской голос. Знакомый по домофону на рю дез Аллот. Рэссак собственной персоной. Жако подался вперед.

— Старший инспектор Жако, уголовная полиция, Марсель. Буду благодарен за возможность переговорить с мсье Рэссаком.

В ответ связь прервалась и ворота начали открываться — одна створка за другой.

Жако вернулся в машину, подождал, когда ворота откроются на достаточную ширину, потом въехал на подъездную дорожку дома Рэссака.

У Рэссака хорошая память на лица, это он понял моментально. Спускаясь по лестнице поприветствовать гостя, Рэссак обратил внимание на плечи, сломанный нос, хвост на голове. Регби. Жако. Один из величайших проходов. Франция против Англии, пятнадцать... может, шестнадцать лет назад? Рэссак помнил ту игру. Возможно, у него где-нибудь есть видеозапись.

— Старший инспектор, здравствуйте, — произнес Рэссак.

— Мсье Рэссак, — отозвался Жако, обходя машину. — Признателен вам за то, что сразу согласились принять меня. — Он вынул из кармана куртки удостоверение, однако неудачно взялся за карточку и она, выскользнув из пальцев, упала прямо к ногам Рэссака.

Тот наклонился, поднял удостоверение и вручил владельцу, даже не удосужившись взглянуть на него.

— С удовольствием, — ответил он, чувствуя удивление полицейского, который старался изо всех сил не фиксировать взгляд на обезображенных щеках и родимом пятне. — Все, что угодно, чтобы помочь, мсье. Сюда, пожалуйста, давайте пройдем на террасу.

Следуя за ним, Жако осматривал дом и местность вокруг — двухэтажный куб из стекла и бетона, опускающийся террасами к краю аккуратной лужайки. Вершина Сен-Бом поднималась над соснами и кипарисами, которые росли по границе владения. На их вершинах лежали перья облаков. Это было не совсем во вкусе Жако — слишком строго, слишком современно, — но, несомненно, имение очень даже впечатляло.

— Жако. Жако, — произнес Рэссак, словно имя показалось ему знакомым. — Скажите, старший инспектор, вы, случайно, не тот Жако, нет? Боковой? Номер шесть? — Они прошли на террасу, и Рэссак направился к столику под зонтом, окруженному мягкими стульями. — Боюсь, не смогу вспомнить имя, но ваше лицо очень знакомо. К тому же, прошу меня простить, вы действительно похожи на регбиста.

— У вас хорошая память, мсье, — признал Жако, усаживаясь на стул. — Даниель. Даниель Жако. Матч-дебют. И больше вы меня никогда не видели.

— Но тот проход... Нужное место и нужное время, мсье. Потерянный мяч и свежие ноги. Я вышел на замену, помните?

— И все же...

Они минуту помолчали, устраиваясь за столом, и Рэссак взглянул на гостя, чтобы оценить его, — полезная стратегия, когда наведывается полиция. Лесть, признание для него ничего не значат, отметил он. Его посетитель из уголовной полиции безразличен к воспоминаниям о былой славе. Было и прошло. И ничего в этом плохого, подумал Рэссак. Жить прошлым — прямой путь в никуда.

Мужчина в вышитом кремовом бурнусе вышел из дома и приблизился к ним. На вид ему было за шестьдесят. Худой, немного горбатый, под мышкой держал поднос.

— Простите, мсье. Я не знал, что у вас гость.

— Ах да, Салим, спасибо. Старший инспектор, что желаете?

Они заказали пиво, и Салим удалился.

— Итак, чем могу быть полезен? — поинтересовался Рэссак.

Жако не стал терять время.

— Мне кажется, это вы арендуете квартиру на Кур-Льето в Марселе?

Рэссак притворился, что обдумывает вопрос.

— Кажется, да.

— Похоже, вы не уверены?

Рэссак махнул рукой на дом и прилегающую местность:

— Боюсь, мне нужно больше одной арендованной в городе квартиры, чтобы не нуждаться в старости, старший инспектор. Насколько я помню, моя компания, «Рэссак-э-Фрер», располагает кое-какой жилой и коммерческой недвижимостью в городе. Две квартиры используются в интересах бизнеса — коллеги с периферии, встречи и прочее. У меня даже офиса нет во Франции, поскольку большая часть повседневных дел ведется в Рабате. Оставшаяся недвижимость куплена для получения доходов от аренды и рыночных спекуляций. — Он небрежно махнул рукой. — Просто побочный бизнес.

Снова повисла тишина, пока Жако переваривал услышанное.

Рэссак ободряюще улыбнулся. У него нет причин что-то недоговаривать. Да он и поостерегся бы делать это. Сидящий перед ним полицейский, может, и похож лицом и фигурой на боксера-профессионала, однако в нем чувствуется утонченность, в глазах читается интеллект. В отличие от мнения Баске об этом человеке Рэссак мог определить профессионала с первого взгляда. Этого парня нельзя недооценивать. Еще, подумал Рэссак, он очень привлекательный мужчина. Мимолетно представил, как Жако выглядел бы с распущенными волосами, спускающимися на эти широкие плечи... и эти сильные ноги, тонкая талия...

Салим вернулся с пивом на подносе, поставил его на стол и ушел.

— Значит, недвижимость — ваш основной бизнес, мсье? — продолжал Жако, салютуя стаканом Рэссаку.

Рэссак покачал головой:

— Вовсе нет, старший инспектор. Вовсе нет.

«Дать ему все, — подумал он. — Тут нечего скрывать».

— Недвижимость, конечно, всегда практичное вложение, — сказал он, — именно так мы начинали. Но наша компания занимается и многим другим.

— Вы сказали «наша компания». Значит, у вас есть партнеры?

— Только один. Мой брат Анри. Когда умер отец, мы взяли семейный бизнес в свои руки. Строительные поставки, все такое. Базируется в Северной Африке, в Марокко. Мой брат, который старше меня на десять лет, начал первым, я последовал за ним позже. Мы неплохо поработали в шестидесятых, когда стал популярным туризм. Новые отели означали масштабное строительство. Поставки, материалы, рабочая сила. И местное ноу-хау для участвующих иностранных компаний. Мы обеспечили себе лучшие позиции в городе. С тех пор, — Рэссак развел руками, — мы, конечно, попытались расширить сферу бизнеса. Импорт, экспорт, немного морских перевозок, морская торговля...

— А ваш брат живет здесь, во Франции? — спросил Жако.

Его внимание привлекли ласточки, которые ныряли в бассейн и выскакивали с полными клювами воды, оставляя на поверхности расходящиеся круги.

Рэссак покачал головой:

— В Венесуэле, Каракас. У нас там тоже дела — добыча ископаемых, разведка, природные ресурсы. Другой ряд, вы же понимаете... Сейчас, как говорится, «диверсификация — ключ к здоровой экономике».

— Возвращаясь к вашей недвижимости... Вы лично знакомы с кем-нибудь из ваших арендаторов?

Рэссак пожал плечами:

— При таком количестве недвижимости, старший инспектор, было бы сверхъестественно знать по именам всех арендаторов... — Он пожалел о своих словах, как только закрыл рот. Не из-за выданной информации, а по поводу того, как он выдал ее. Если подумать, довольно напыщенно. Примерно так бы выразился Баске. — Я имею в виду, старший инспектор...

Но Жако предупреждающе поднял руки, не позволяя Рэссаку поправить ситуацию.

— Нет, нет, конечно, я очень даже понимаю. — Он сделал еще глоток пива. — Тогда откуда же вам знать, что вашего арендатора из жилого дома на Кур-Льето нашли мертвым?

— Я об этом не слышал. — Рэссак изобразил на лице то, что полагал подходящим моменту выражением обеспокоенности. — Но тогда...

— Но тогда этим будет заниматься кто-то еще. В Рабате?

— Через наш юридический отдел там. — Рэссак кивнул. — Или еще многочисленных агентов, которых мы используем. При всех поставках, продажах и арендах мы прибегаем к помощи местных специалистов. Им знакомы рынки, и мы все предоставляем им. А что-то вроде этого... убийство... Если они еще не в курсе, то скоро узнают, я уверен. Но это не из тех вещей, о которых я бы хотел знать.

— И вы не читали об убийстве? В газетах? И не видели ничего по телевизору?

Рэссак покачал головой.

— Читаю только деловые страницы, — ответил он с безмятежной улыбкой. — И спортивные, конечно. Больше, боюсь, ничего. А что касается телевидения, то оно для идиотов, разве не так? Все эти игровые шоу...

Рэссак спохватился. Опять наговорил слишком много. Не тот тон. Наверняка Жако все время смотрит телевизор и просто обожает шоу. Хоть и не похож на такого, но как знать.

К его большому облегчению, гость кивнул в знак согласия и улыбнулся. Рэссаку не показалось, что тот принял это на свой счет.

— Хотелось бы знать, — снова начал Жако, — такие имена, как Грез, Баллард, Монель или Холфорд, вам о чем-нибудь говорят?

Рэссак помолчал, поразмышлял. Он узнал только одно. Монель. Вики Монель. И покачал головой:

— Мне жаль. Нет, ни одно. Одна из них та девушка, которую убили?

— На самом деле они все жертвы убийств.

Рэссак сделал приличествующее ситуации встревоженное лицо.

— Мне жаль слышать это. Ужасно! Ужасно!

Жако допил пиво и поднялся.

— Что ж, мсье, спасибо, что уделили мне время.

— С удовольствием, старший инспектор. — Рэссак тоже встал, удивляясь, что Жако доехал до самого Касиса для столь короткой встречи. — Как я уже говорил, готов всячески помогать.

Они обменялись рукопожатиями, и Рэссак повел его тем же путем, которым они пришли.

Открыв дверцу авто и протиснувшись за руль, Жако задержался, словно о чем-то вспомнил.

— Последний вопрос, мсье...

Рэссак развел руками — мол, все, что угодно.

— Вы, случайно, не знакомы с мсье Полем Баске? Или «Валадо-э-Сье»?

— Да, я знаю его, старший инспектор. Не то чтобы хорошо, конечно. Во всяком случае, не близко, вы понимаете. Но у нас есть кое-какие общие деловые интересы. Квартиры, строительные поставки.

Жако кивнул, поджал губы.

— Понятно. Что ж, мсье. Еще раз спасибо за прием и пиво.

Рэссак отмахнулся от благодарности и отступил назад, когда машина тронулась.

Но когда она исчезла среди деревьев, Рэссак почувствовал, что в нем поселилось легкое беспокойство. Нарастающее чувство дискомфорта. Что-то мешало, а он не мог понять, что именно. Что-то у него вырвалось, чего он не собирался говорить или, быть может, не должен был. Что-то мелкое и неуловимое. Он попытался определить, что это, но не смог.

Выехав на марсельское шоссе, Жако продумал детали встречи с Рэссаком. Как и сказал Массо, дом еще тот. Очень, ну очень впечатляющий. На вид пара гектаров, а подъездная дорожка достаточно длинна, чтобы включить на ней третью передачу. Не более одной-двух миль от берега в Касисе, и вокруг не видно соседских строений. Местечко должно стоить целое состояние.

Да и сам Рэссак. Если бы Жако не знал о подозрениях Массо, или об интересе к нему со стороны Ламонзи, или о намеке Дуасно на то, что Рэссаку предстоит крупная сделка по наркотикам, он все равно бы понял, что Этот человек не тот, кем хочет казаться. Никакое гостеприимство и беспечность не могли скрыть того, что от него «плохо пахнет». Он мог изображать делового человека, но Жако это не обмануло. Мерцающие глаза, тонкие губы. И эта шкура, это пятно, этот размытый розовый шрам с морщинистыми краями. Рэссак выглядел как битый фрукт.

Но и это еще не все. Было кое-что более интересное. Кое-что, оправдывающее время и бензин на поездку в Касис.

«Одна из них та девушка, которую убили?» — спросил Рэссак. И это человек, который специально подчеркнул, что читает только деловые и спортивные страницы и редко смотрит телевизор.

А ведь Жако не уточнял, что это женщина. «Арендатор» и «жертва» — вот слова, которые он употребил.

Конечно, это не та улика, которую жаждет Соланж Боннефуа, оговорка, невинное предположение. Но в данный момент эта оговорка, это предположение, назовите их как угодно, вполне устраивали Жако. А также то, что может в скором времени оказаться ложью.

Хоть Рэссак и заявил, будто не знаком ни с кем из своих арендаторов; Жако был убежден, что он лжет. Рэссак должен знать одно из имен. Монель. Вики Монель. А если он знал Вики, то, видимо, был знаком и с Карно. Делая еще один шаг в темноте, Жако предположил, что Рэссак мог даже знать о шкафе в ванной на Кур-Льето. А с отпечатками его пальцев на удостоверении Жако на выяснение этого много времени не понадобится.

Когда дорога стала подниматься в горы, Жако поставил кассету с Кальтраном, которую Сезар подарил ему утром, выставил руку в окно и стал ждать, когда заиграет музыка.

55

Де Котиньи стоял у парадной двери и смотрел, как автомобиль матери проехал за ворота и, повернув, скрылся из поля зрения. «Скорая помощь» и полицейские машины уехали давно, а двое из криминалистической бригады, остававшиеся осмотреть комнату Сьюзи, собрали свои сумки и покинули дом примерно в то же время, что и его дочь. Если не считать Ортанс, Юбер де Котиньи теперь был в доме в Рука-Блан один.

День начался с вопля, который он посчитал частью сна, однако неумолчные рыдания Ортанс заставили его проснуться. Он выскочил из кровати, набросил халат и стал спускаться по лестнице, когда с террасы вбежала Ортанс, стуча шлепанцами по плиткам пола и размахивая руками. Все, что он смог разобрать: «Мадам... мадам... мадам...» А потом, когда она увидела его на лестнице: «Мсье... Мсье... Идите скорее. Мадам...»

Во дворе Жиль с помощью сети для чистки бассейна пытался подтащить к бортику надувное кресло. Первое, что увидел Юбер, — руку жены, безвольно опущенную в воду.

Это де Котиньи позвонил в «неотложку», чувствуя, как к горлу подступают кислые остатки материнского обеда.

— «Скорая помощь»? Моя жена...

Он сообщил адрес, словно верил, что Сьюзи еще жива. Словно была крошечная надежда ее оживить, хотя понимал с абсолютной уверенностью, что ничья помощь ей уже не нужна. Тонкая белая рука с опущенными в воду пальцами, свесившаяся набок голова, водопад черных волос на плече... Он понял, что жена мертва.

Первая полицейская машина приехала вместе со «скорой помощью». Остальные прибыли вскоре после них. Санитары пробежали через дом, таща с собой сумки и баллон с кислородом. Им понадобилось несколько секунд побыть у тела, чтобы подтвердить то, что де Котиньи уже знал.

Двое полицейских, проявив заботу, отвели его в дом и предложили принести кофе. Что-нибудь выпить? Один даже остался с ним, задавая, как показалось де Котиньи, обычные полицейские вопросы. Кто? Где? Когда? Как? Этот полицейский, довольно приземистый и полный, говорил тихо, ничего не записывал. Только кивал при каждом ответе, поджимал губы. Пытается раздобыть крупицы информации, понял де Котиньи, в момент полной беззащитности. Разве не так они действуют всегда?

Затем второй из них, здоровенный детина, вошел, высказал соболезнования и сердечным, успокаивающим голосом тоже принялся задавать вопросы. Перепроверял, потом попросил взглянуть на гостевую комнату, где Сьюзи, по ее словам, должна была спать ночью. Он провел их наверх, махнул рукой вдоль коридора и ушел в свою спальню. Оставшись один, позвонил матери и дочери. Они приехали с разницей в считанные минуты.

С того момента женщины все взяли на себя. Дочь занималась внизу, мать сидела на кровати и гладила его по руке. И он уснул. Вот так просто.

В доме было тихо, когда де Котиньи проснулся. Дочь уехала, но мать еще оставалась.

— Мне жаль, дорогой, — сказала она, хотя де Котиньи заподозрил, что ей вовсе не жаль. Мать снова вернулась в его жизнь, что ей очень нравилось. А американка, как она иногда называла Сьюзи, покинула эту жизнь навсегда.

Поэтому-то де Котиньи надел офисную одежду. Чтобы отделаться от матери.

— Но ведь уже четвертый час. Разве не поздно? — сначала возразила она. Потом, видимо, вспомнила о своих планах. — Ты уверен, что готов к этому?

— Мне нужно кое-что сделать, маман, — ответил он и увидел, что она одобрительно кивнула. — Я заеду позже. Скажем, в семь?

— Что ж, если ты уверен, дорогой... — И, довольная, что он, похоже, воспринял все хорошо, уступила. Взяла куртку и оставила его.

Через час или больше после ее отъезда де Котиньи бродил по дому, останавливаясь то тут, то там. Трогал вещи жены, брал в руки фотографии Сьюзи в тяжелых серебряных рамках, пытаясь почувствовать ее присутствие, словно это могло как-то возместить утраченное.

Это было невыносимо. Сьюзи больше нет. И его жизнь вдруг показалась пустой, бесцельной, тягостной. В конце концов он прошел в кабинет, налил бренди, вытащил из ящика сигару и сел за стол. Повернувшись к полке, выбрал диск из своей коллекции, вставил его в CD-проигрыватель и взял ручку с бумагой.

На кухне, сидя за столом с третьим стаканом коньяка, Ортанс решила, что просто немного опьянела. Приятно так. За размышлениями.

Произошедшее ужасно, конечно... и ей очень жаль милого мсье де Котиньи... Но... Жизнь ведь продолжается, не так ли? Всегда нужно видеть положительную сторону события. Светлую сторону. И для Ортанс это означало, что больше ни минуты не нужно возиться с этой ленивой, никчемной, избалованной молодой подстилкой.

Прежде всего, считала Ортанс, американцы понятия не имеют, как обращаться с прислугой. Ни тебе «пожалуйста», ни тебе «спасибо», ни минутки отдыха. Неплохо получить работу по дому, но за это приходилось платить. Двадцать четыре часа в сутки ее дергали. Дамочка нисколько не уважала свободное время прислуги и тому подобное. Когда приближался четверг, Ортанс пребывала на грани срыва и страстно хотела убежать. Не решалась задержаться ни на минуту, чтобы ее не заставили что-нибудь приготовить, почистить, если это взбредет мадам в голову.

Ортанс тушила сигарету о край пепельницы, когда где-то наверху хлопнула дверь, заставив ее подпрыгнуть на стуле и пролить изрядное количество коньяка на руку и рукав форменного платья.

Чертова полиция, подумала она. Шляются по дому, словно он их собственность, оставляют двери открытыми настежь.

56

— Не думал, что тебе понадобится столько времени, чтобы связаться со мной, — мрачно произнес Клиссон, когда Жако вошел в кабинет, — правда не ожидал, что явишься лично.

— Ты меня потерял. — Жако выбрал стул из тех, что стояли перед длинным дубовым столом, который служил Клиссону как рабочий.

Усевшись, он первым делом обратил внимание на то, что в комнате прохладно. Расположенному на втором этаже здания на противоположной от полицейского управления стороне улицы кабинету Клиссона, может, и не хватало солнечного света, но по крайней мере он был на квартал дальше от стройки метро. Оглушающий грохот отбойных молотков и непрерывное чавканье гидравлических молотов здесь едва слышались. Не было облаков пыли от бульдозеров. Это означало, что он мог держать окна открытыми, а жалюзи повернуть так, чтобы в комнату проникал ветер.

— Я оставил тебе записку, — продолжал Клиссон, запустив пятерню в свою жесткую имбирную шевелюру. — Мне подумалось, кое-что тебе нужно знать. Кое-что от Валери.

— Пронопразон?

Клиссон кивнул.

И кое-что еще.

Снова любимые слова Жако. Второй раз за день.

— Да?..

— Заноза.

— Заноза?

— Валери обнаружил щепку. Деревянную занозу. У мадам де Котиньи в...

Клиссон пытался подобрать нужное слово. Для человека, который вдосталь насмотрелся на изломанные и изуродованные человеческие тела и описал весь ужас человеческой жестокости, Клиссон часто бывал удивительно разборчив, когда дело доходило до определенных вещей.

— У мадам де Котиньи в?.. — подбодрил его Жако.

— В ее... влагалище, — вздохнул Клиссон.

— Боже! — Жако дернул головой. Он думал о занозе в пальце, в ноге— что-то маленькое, но, возможно, важное, одно из небольших наблюдений Валери. Вроде кристалликов соли в волосах Джилли Холфорд. Но это...

— Получается, что мадам де Котиньи не была изнасилована. Во всяком случае, в обычном смысле. Ее... — Клиссон сделал паузу, решая, как лучше описать, аккуратно, точно суть учиненного насилия. — Ее... это... палкой. По словам Валери, похоже, проникновение было совершено при помощи... какого-то тупого деревянного предмета.

— Какого-то тупого деревянного предмета? — переспросил Жако.

Клиссон развел руками:

— Невозможно точно сказать, что это... какая-нибудь деревянная рукоятка, дубинка, кухонная толкушка...

— А остальные жертвы? Клиссон кивнул.

— Конечно, вновь осматривать первые две жертвы уже поздно — нужен ордер на эксгумацию, — а Монель слишком долго пробыла в воде, чтобы получить позитивный результат. Но, в соответствии с обоснованным мнением Валери... э-э... подобный метод проникновения, характер насилия точно соответствуют... э-э... травмам, нанесенным Холфорд. И, насколько он может вспомнить, то же самое с другими жертвами.

— Что объясняет...

— Отсутствие спермы. Спермицида. Лубриканта. Вот так.

Явный прогресс, но Жако не знал, насколько далеко они продвинутся. Это подтверждало лишь то, что Водяному не хватало до франка несколько су. Но ведь это они уже знают.

— Чего я не понимаю, так... — начал Жако.

— Я знаю, знаю. Как получилось, что понадобилась заноза, прежде чем он понял...

— Ну, ты понимаешь, о чем я. Тупой деревянный предмет...

— Все, что он готов сказать, — что состояние влагалищ жертв первоначально позволяло предположить половой акт, проникновение, хоть и... э-э... в грубой форме. «Жестокое, насильственное проникновение» — вот какое описание он дал мне. Скажем, возможно, мужчина... э-э... с солидными пропорциями. Это вполне вероятно, уверен, ты согласишься. Однако только когда Валери обнаружил занозу... э-э... стало возможно пересмотреть первоначальное предположение.

Жако поднялся со стула.

— Спасибо, Клиссон. Не знаю, куда это нас приведет, но это уже что-то.

— Не за что. В любое время. Мы здесь для того и сидим, чтобы помогать.

— А по этому делу нам понадобится любая помощь, — продолжил Жако, доставая из кармана удостоверение. — И это напоминает мне...

— Да? — произнес Клиссон, с подозрением глядя на Жако.

— О цели моего прихода. — Жако, держа карточку двумя пальцами, положил ее на стол перед Клиссоном. — Одолжение.

Клиссон пристально посмотрел на удостоверение.

— Ищу совпадающие отпечатки. С квартирой Вики Монель.

— Но ведь сегодня пятница, дело к вечеру, — отозвался Клиссон.

— Премного благодарен, — улыбнулся Жако.

57

Если Жако тихо радовался развитию событий — оговорка Рэссака, его пальчики на удостоверении, подтверждение присутствия пронопразона в крови последней из жертв и заноза, найденная у Валери, что бы она ни значила для следствия, — то его ожидали еще лучшие новости, когда он вернулся в полицейское управление после посещения офиса Клиссона.

Атмосфера в комнате группы была наэлектризованной. За перегородкой из морозного стекла царило едва сдерживаемое волнение. Он почувствовал это, едва переступив порог.

— У нас нашлись отпечатки, совпавшие с найденными в квартире на Кур-Льето, — сообщил Пелюз, поднимаясь из-за стола и следуя за Жако в кабинет.

— Чьи? — спросил Жако, стаскивая куртку и падая на стул. Пелюз усмехнулся:

— Нашего друга Карно. Повсюду — на ручках, полках, раковине, унитазе. Где только возможно.

— Еще что-нибудь?

— Шарль позвонил. Он проверил жилье Сардэ. Дом без лифта в Бель. Дыра в полном смысле слова. Но похоже, он любитель подглядывать. У него дорогая фотоаппаратура — «Никон», телескопические объективы, проявочная комната. И множество фотографий, в основном голые женщины дома. Бассейны, окна спален. Сняты длинными объективами. Но он не изменил показаний. Он рассчитывал понаблюдать за ней, но его спугнули. И Шарль ему верит.

— Я тоже, — кивнул Жако.

— Что вы с ним собираетесь делать?

— Он может быть свободен.

— А Карно?

— Найди его. Приведи сюда.

Пелюз кивнул и вернулся в комнату группы. Как только он закрыл за собой дверь, у Жако зазвонил телефон. Это был Гасталь.

— Я в той квартире. Настоящее любовное гнездышко.

— Расскажи.

— Верхний этаж на рю Паради. Обычное расположение. Небольшая квартирка с одной спальней. Под крышей. Здорово отделанная. Музыка, немного книг, журналы. Но ни адресной книги, ни дневника, ни корреспонденции. Кое-какая одежда, постельное белье, полотенца и все.

— Соседи?

— В здании еще три квартиры и аптека на нижнем этаже. Старуха со второго этажа, прямо под ней, говорит, что время от времени ее видит, но утверждает, что она не живет там постоянно. Ее имени не знает.

— Посетители?

— Она говорит, что временами слышит голоса из той квартиры, шаги на лестнице. Но ни разу никого не видела. Не ее ума дело, говорит.

— Она сообщила, как давно там обосновалась мадам де Котиньи?

— Пару лет. Сказала, что точно не помнит.

— Какие-нибудь новости по спортзалу есть? Что с «рено»?

— Я добыл несколько имен. Думаю, нужно посидеть здесь и последить за ними.

— Позвони, когда накопаешь что-нибудь.

Жако положил трубку. Потом снова взял ее и набрал номер телефона капитана порта.

Ему пришло в голову кое-что, и он хотел проверить... Может, еще кусочек полотна, может, нет, — и Салет именно тот человек, который мог ему помочь. После обычных любезностей он перешел к делу.

58

Салет всегда держал глаза открытыми для Даниеля Жако, всегда был готов помочь. Но в конце дня в пятницу, когда собираешься покинуть офис? Это уже чересчур. И все же старый капитан сделал то, о чем попросил Жако, — сел за компьютер и принялся выискивать информацию, которая потребовалась крестнику.

Жан-Мари Салет знал семью Жако с давних пор. Задолго до того, как она стала семьей. Задолго до того, как появился Даниель.

Сначала был Винсент. Отец Даниеля. Сложенный, как горилла, но с сердцем из масла и ангельским голосом. Настоящий шансонье. Должен был заняться этим профессионально, по мнению Салета. У него бы получилось. Действительно. Трене, Росси, Габен... он своим пением мог смести их со сцены в любой момент. В матросской тельняшке и белых парусиновых брюках он расхаживал вокруг столиков в старом «Бато-Бле» у Канабьер... Вы бы видели, как начинали дергаться девицы, когда он доходил до кульминации песни «Шагрэн д'Амур» или опускался на колено у их столика для того, чтобы спеть романс. Но когда ему это предлагали, он просто дарил им свою особенную улыбку и пожимал плечами. «Чего ради? — спрашивал он. — Все, что мне нужно, я получаю здесь».

И это было правдой. За шесть лет со дня приезда на материк Винсент выжал из Старого порта все, что можно. Девицы дрались из-за него, вы не поверите. Он был просто создан для дам. Смуглая по-корсикански кожа, грива волос, зеленые глаза и широкая улыбка... Многие засыпали в слезах, когда Винсент Жако переходил на другое «пастбище».

Потом как гром среди ясного неба возникает эта девушка. Из ниоткуда, живет где-то за Лестаком. Хочет быть художницей, по словам Винсента. Мари-Анн как-то-там, из пригорода. Настоящая дама — достаточно на нее взглянуть. Дорогие школы. Хорошая семья. А тут Винсент, и через четыре месяца они поженились, а Даниель оказался в проекте.

У Салета тогда было свое судно, и Винсент, только что прибывший с острова, записался в команду и оставался в ней до конца. Работяга, к тому же знал воды как улицы Ла-Панье, где он поселился с матерью Даниеля. Верхний этаж, Мулен, по соседству с Фораке, сапожником, где Дэн живет сейчас, над старой мастерской. Подновил квартиру, конечно. Она теперь другая. Но вдова Фораке по-прежнему там. Приглядывает за ним тоже.

Как всегда они делали, она, и Салет, и некоторое другие с тех пор, как все пошло наперекосяк.

Сначала Винсент. Он вышел в море, и на судно налетел нежданный летний шторм — это был единственный день, когда Салет не пошел вместе с ним. Винсент так и не вернулся домой. Потом бомба. Отправила на тот свет мать. Родители погибли с разницей в несколько месяцев, когда Даниель был еще мальчиком, начинающим отбиваться от рук, но хорошим парнем. Резким, как отец, умным и решительным, но при этом, мягким, как мать. Он неожиданно остался один, и его так же быстро переправили в приют в Борель. Пропал, ни весточки. По словам руководства, появился дед мальчика и забрал его с собой. Куда-то за Авиньон. Вроде в Эксан-Прованс? Новая жизнь. Лучше прежней. Но Марсель был у парня в крови, это точно, и вскоре он вернулся туда, где ему место.

Посмотрите на него сейчас, думал Салет, распечатывая запрошенную информацию. Потом выключил компьютер с удовлетворенным вздохом. Полицейский. Кто бы мог подумать? Но конечно, раз он Жако, то стал лучшим сыщиком из всех.

Как и обещал, Салет набрал номер полицейского управления. Пока их соединяли, он перебрал распечатанные листы, мурлыча старые песни.

Когда Жако ответил, он быстро все доложил.

59

— Заставить старика выполнять такую работу. И к тому же в шесть вечера в пятницу.

Жако молча выслушал это бормотанье.

— Значит, хочешь это услышать? — донесся голос капитана порта, сердитый и немного обиженный.

— Это было бы хорошим подспорьем, — ответил Жако. — Если у тебя еще хватает сил. — На другом конце провода он услышал шелест страниц, старик прокашлялся.

— «Баске-Маритим» имеет шесть судов, — начал Салет. — В основном совершают трансатлантические рейсы. Побережье Западной Африки. Все маршруты доходны, если хороший ход... Нынешнее состояние. Одно в порту на ремонте. Три по пути в Венесуэлу, и два идут домой.

— А что за суда? — спросил Жако. — Те, что идут домой?

— «Балон», только что вышел из Кейптауна, придет к концу месяца.

— А другое?

— Судно под названием «Аврора». Вышло из Венесуэлы. Направляется в Аккру и домой. Ожидается в конце этой недели.

— Что везет?

Жако слышал, как Салет роется в своих записях. Наконец нужное место найдено, старик заговорил:

— Смешанный груз резины, каолина и сахарного тростника из трех портов в Южной Америке. Разгружает сахар в Аккре, берет на борт лес, какао и арахис.

— Чей груз? — спросил Жако.

— Полдюжины импортных компаний, — ответил Салет. — «Баске-Маритим» просто перевозчик.

— Названия?

Салет зачитал список.

— Спасибо, — улыбнулся Жако и, прежде чем Салет успел продолжить сетования на столь бесчеловечное обращение в пятницу вечером, повесил трубку. Именно в этот момент в кабинет ворвался Шевэн.

— Ни за что не п-п-поверите...

— В чем дело?

— Только что позвонил Люк. Де Котиньи, он застрелился.

— Разыгрываешь.

— Это не я, босс. И он оставил з-з-записку.

Это было повторением утра, если не считать положения тел. Мадам де Котиньи сидела в надувном кресле в бассейне. Ее муж, отброшенный назад единственной пулей, неуклюже сложился между перевернутым креслом и книжным шкафом, стоящим за столом. Глаза широко открыты, словно он удивился, увидев свои колени так близко. Пистолет, которым он воспользовался, лежал рядом с ним на полу, отверстие с обожженными краями, проделанное пулей на дюйм ниже линии волос, было не больше старого потемневшего су.

Люк Дютуа, поджидавший Жако на крыльце дома, провел его в кабинет. Дютуа жил за Прадо и ехал домой, когда услышал вызов диспетчера. Он понял, что это за адрес, и приехал туда в считанные минуты,

— Служанка, Ортанс Лагард, сказала, что слышала выстрел, но подумала, что это хлопнула дверь, и потому поднялась наверх, — доложил Дютуа, кивнув в сторону доносившегося из кухни завывания.

— В таком положении она и нашла тело? — спросил Жако, присев перед трупом.

— Точно. Ничего не трогали.

— А записка?

— Вот, босс. На столе.

Жако повернулся и взял ее, лист плотной кремовой писчей бумаги, лежащий между пустым стаканом из-под бренди и наполовину выкуренной «Коибой» в хрустальной пепельнице. Две строчки. Подписана и с датой. Лист перечеркивали брызги крови, похожие на кляксы от красных чернил, но слова без труда можно было прочесть.

«В случае, если вы заинтересуетесь, я не убивал свою жену».

Жако положил записку на место и осмотрелся. На шкафу за столом CD-плейер светился зелеными огнями. Жако нагнулся над телом и нажал кнопку «плей». Спустя секунду из двух динамиков, стоящих среди книг на верхней полке, полилась печальная мелодия, адажио из «Барокко».

Жако и Дютуа посмотрели друг на друга. Коньяк, сигара, музыка — нетрудно представить, что тут произошло час назад.

— Похоже, он не хотел, чтобы она видела, — сказал Дютуа, показывая Жако на полдюжины фотографий в серебряных рамках по всей комнате — на столе, на книжных шкафах, на столике за дверью, — уложенных изображением вниз.

Жако взял ближайшую. Черно-белый снимок. Сьюзи де Котиньи опирается на лыжные палки, позади гряда вершин.

— Спасибо, Люк. Кажется, мы здесь закончили,

— Хотите, чтобы я побыл тут? Пока не приедут медики?

Жако подергал себя за ухо, покачал головой.

— Судя по звуку, они только что прибыли.

По дороге в город Жако позвонил Пелюзу, чтобы выяснить, как у них с Карно. Привели они его, стоит приезжать?

— Пока ничего, — доложил Пелюз. — Его нет в квартире, поэтому проверяем все известные берлоги. Я позвоню, как только мы его возьмем.

Жако отключился, но через несколько секунд мобильник снова зазвонил.

Это был Жуанно, он задержался на работе.

— Отпечатки, которые вы дали Клиссону? На вашем удостоверении? — начал помощник Клиссона.

— Да. И?.. Есть совпадения с отпечатками в квартире на Кур-Льето?

— Ни одного, — ответил Жуанно. — Сверили с тридцатью семью образцами, но ни намека. Или парень надевал перчатки, или никогда там не был.

— Спасибо, — вздохнул Жако.

Настало время что-нибудь съесть и пораньше лечь спать.

60

Несмотря на продолжительность перелета и усталость после трех месяцев, проведенных в суде в Палм-Бич, Макс Бенедикт не бездействовал. За два проведенных на ферме Мани дня он распаковал больше дюжины ящиков — картины, ковры, белье, свои книги, — заставил шкафы фарфором, а холодильник наполнил закупленными в близлежащих Роксабене и Сен-Бернар-ле-Шапитре продуктами, установил полки для вин в подвале под террасой и в тот же день купил себе в магазине в пригороде Кавайона телевизор с плоским экраном и музыкальный центр. Только вернувшись домой, он с раздражением выяснил, что ни телевизор, ни музыкальный центр не имеют нужных разъемов. Это означало новую поездку в Роксабен. Но так как он понятия не имел, в каком ящике упакована его коллекция дисков, то настроил радио на станцию, транслирующую классическую музыку, налил бокал шампанского и уселся на террасе понаблюдать, как солнце садится за далекие склоны.

Через двадцать минут, когда закончилась одна из его любимых арий и его глаза закрылись, покой Бенедикта нарушило новостное бормотанье. Обычные вещи — война, голод, алчность компаний, политические игры. Бенедикт пропустил все это мимо ушей, не желая вставать из уютного кресла и искать другую станцию, понимая, что музыка возобновится очень скоро.

Но тут голос диктора понизился настолько, что это привлекло внимание Бенедикта. Важная новость. Сообщалось о двойной трагедии, об убийстве и самоубийстве в Марселе.

А потом нечто, заставившее Бенедикта нахмуриться — знакомое имя. Но прежде чем он успел правильно усвоить информацию, сводка закончилась и вновь пошла музыка.

Бенедикт вытащил себя из кресла, прошел в гостиную и включил телевизор. Более длинные, чем радиосообщения, телевизионные новости пока крутились вокруг мирных договоренностей по Ближнему Востоку. Бенедикт прошел на кухню, снова наполнил бокал, потом вернулся в гостиную.

Новость завладела вниманием Бенедикта. Когда передача закончилась, усталость и длительность перелета вдруг взяли свое, и он почувствовал себя опустошенным. Выключил телевизор и радио, закрыл двери на террасу и пошел к кровати. Простыни захрустели, прохладные и зовущие.

В три утра — девять вечера по нью-йоркскому времени — Бенедикт сел в постели, взял телефон и набрал номер.

Когда сработало соединение, он сразу перешел к делу.

— Тина? Это Макс. Слушай...

61

Напрягся. Расслабился. Напрягся. Расслабился.

Две тысячи девятьсот девяносто семь        девяносто восемь...

...девяносто девять... Три тысячи.

Кушо дал пальцам расслабиться на руле, почувствовал, что мускулы на руках гудят. Легкая, приятная боль. Удивительная невесомость в руках, когда он отпустил руль и ударил ладонями по джинсам. Он сжал кулаки, ощутил, как побелевшие суставы хрустнули, кровь отлила. Он распрямил спину и повел плечами, убирая напряжение.

Три тысячи. Неплохо. Подумал, чем заняться еще — икрами, диафрагмой или спиной? Он знал дюжину или больше упражнений, которые мог выполнять за рулем машины, чтобы было чем заняться и поддерживать форму. Но Кушо также знал, что нужно быть осторожным. Однажды он перестарался, поглаживая верхнюю часть бедер, и, выйдя из машины, едва не завалился на тротуар. Проезжающим мимо, должно быть, было смешно смотреть, как он семенит, но это заставило его задуматься. Он остановился слишком поздно, чтобы суметь расслабиться, и едва не промахнулся.Он словно пользовался телом другого человека, реакция на пару тактов отставала от мозга. Он был на волосок, это точно.

Подняв часы к свету, Кушо проверил время: 11.20. Он сидел там уже час, в ряду запаркованных вдоль Тамасен-авеню машин. Подождет еще час, если нужно. А потом еще. Сколько бы ни понадобилось. Рэссак прямо сказал, что работа должна быть сделана сегодня ночью, а Кушо прекрасно знал, что значит разочаровать босса.

В пятидесяти метрах впереди, на другой стороне улицы, был служебный вход ресторана «Молино», проход под аркой между турагентством и кондитерской, кусок тьмы между освещенными окнами заведений. Посредник Рэссака, Карно, показал ему это место в среду вечером. Они просидели здесь полчаса, увидели троих из обслуживающего персонала, вышедших на улицу, когда Карно толкнул его локтем и кивнул.

Четвертая фигура, мишень. Притаившись в темноте, словно зверь, вынюхивающий хищников, он посмотрел в одну, потом в другую сторону, прежде чем выйти на свет. По словам Карно, он живет в шести кварталах отсюда на первом этаже в переулке у Репюблик. У него нет ни машины, ни велосипеда, и он никогда не ездит на автобусе. Они наблюдали, когда он проходит мимо — голова опущена, руки в карманах, — держась ближе к освещенным витринам магазинов на противоположной стороне улицы. Быстро, уверенно, незаметно. Кушо довернул боковое зеркало. Только отведи от него взгляд, и он исчезнет.

Кушо такой же. Кушо мог избавиться от кого угодно. Это был один из его многочисленных талантов. Он двигался по городу, днем или ночью, невидимый, молчаливый, как кошка. Сделает работу и исчезнет, словно его никогда и не было в том месте. Он тренировался, конечно. Для разминки. Все время. Клинок нужно затачивать. Как сегодня в полдень, после того как отвез тех мальчишек назад в город, когда он припарковал машину и позвонил в Галери-Самаритэн. Просто прошелся — кончики пальцев закололо — и увидел свой шанс. Зажигалка на бархатной подушечке на прилавке, пока покупатель указывал на другую модель, а продавец полез ее доставать. Они так и не заметили, что он стоит рядом, ожидая момента. Могло показаться, что они сговорились, покупатель и он, настолько все было слаженно. Идеальный момент. Групповая работа.

Однако Кушо никогда не работал с напарниками. Кушо работал только в одиночку. Этот урок он усвоил давным-давно.

Потом, в том же самом магазине — не прошло и тридцати секунд как он ощутил в кармане тяжесть зажигалки, — впереди показалась открытая сумочка, болтающаяся на руке. Непростой вариант, но слишком заманчивый, чтобы перед ним устоять. Легкое ускорение, протискивание через толпу покупателей у дверей — пальцы словно стрелка от дартс, — один молниеносный нырок внутрь... И в его кармане оказался кожаный бумажник неосторожной дамы, набитый кредитками и купюрами. Позднее он вытащит деньги и избавится от бумажника. А жаль. Неплохо бы его оставить, поскольку кожа хранила ее запах, теплый, томительный, интимный. Но наличность компенсировала потерю — чуть меньше трех тысяч франков. Всего за пять секунд. Вот это он и называл работой.

Кушо мог еще украсть струны для гитары, туго скрученные в своих прозрачных пакетиках на стенде в музыкальном магазине «Саша», но не стал этого делать. Он заплатил, подождал, пока продавщица уложит все в пакет, даст ему сдачу, затем ушел. Он ни разу не посмотрел на нее, ни разу не позволил продавщице запомнить свое лицо. Тренировка, вот что это. Каждый день разными способами совершенствуешь мастерство.

Конечно, он не мог не чувствовать себя виноватым. Так было всегда. Но Кушо знал, как смягчить боль, и через пять минут после выхода из «Саша» проскользнул через обитые фетром двери базилики «Гран-Карм». Не такая чистая и строгая, как церковь в Касисе, и не такая темная, как «Реформе» на вершине Канабьер, но все-таки умиротворяющее и успокаивающее место. Подержав пальцы в святой воде, он двинулся по проходу и сел. Было еще слишком рано для исповеди, поэтому он встал на колени на скамейке впереди и приступил к своим молитвам, просьбам и обещаниям.

Потом он поехал домой, чтобы приготовиться, и сразу после десяти часов нашел эту парковку на Тамасен, одна из гитарных струн, которые он приобрел в «Саша», лежала рядом с ним на пассажирском сиденье.

Ему понадобился час, чтобы сделать все как надо: намотать изоленту на концах никелированной струны «до», сложить вдвое, чтобы сделать толще, затем намотать еще слой — ручки. Довольный своей работой, он порепетировал движения перед зеркалом, глядя, как напрягаются мышцы на груди, когда он поднимает удавку, скрещивает руки — правая над левой — и затягивает петлю. Сначала медленно, потом быстрее, вырабатывая ритм, пятьдесят, шестьдесят раз, размягчая упругую петлю, приучая руки к движениям.

Для работы, которую он задумал, очень важен захлест. Если удастся изначально набросить проволочную петлю, можно сразу тянуть в стороны, влево и вправо, удерживая жертву в вертикальном положении. Если петля не получится, придется тянуть назад и вниз, что означает возможность потери равновесия, и добыча может вывернуться и дотянуться до вас. Но, оказавшись в петле, она ничего не может сделать — пятьдесят секунд, и обмякает. Еще тридцать — и все закончено. Но только если пользуешься струной «до», знал Кушо, — толстой. Другие струны слишком тонки, имеют обыкновение рваться, и тогда все может пойти кувырком.

Свет в витринах погас, но Кушо не отрывал взгляда от входа в задний двор «Молино». Пятеро служащих уже вышли, но все они повернули налево. Дуасно пойдет направо по Тама-сен-авеню, домой. Как всегда.

Ему следовало быть осторожней. Ломать стереотипы. Стереотипы никогда не ведут к добру.

Вот он, вышел из-под арки и повернул, голова опущена, руки в карманах. Почти бегом прошел мимо Кушо и направился к лестнице, ведущей вниз, на Репюблик, где мало фонарей, подъезды глубоки и темны.

Достав удавку, Кушо намотал ее на кулак и вылез из машины, взгляд застыл на добыче.

62

Суббота

Жако проспал на одних простынях всю неделю. Хоть Бони прихватила все, что ей принадлежало, однако оставила свой запах, опьяняюще близкий на подушке. Это было первое, что Жако ощутил, проснувшись в субботу утром. Немного полежал неподвижно, вдыхая ее аромат. Как делал неделю назад, когда Бонн еще была рядом с ним. Разметавшиеся волосы, россыпь веснушек между лопатками, простыня прикрывает бедра, легкое дыхание...

Именно в тот момент Жако решил, что должен приложить все силы, чтобы все поправить. Не думал, что получится, но дело было не в этом. Что-то ей не нравилось, и ему необходимо знать что. Он тихонько, чтобы не разбудить ее, оделся и решил, что попытается еще раз завтра, когда вернется из поездки в Салон-де-Витри. Они обо всем поговорят. Разложат все по полочкам. Все будет хорошо.

Теперь все, что осталось, — ее запах, противная, глубинная боль, которая терзает душу. Она неизменно появлялась, когда он хоть на секунду позволял себе расслабиться. Вроде витрины магазина «Носибэ» на Сен-Ферьоль. Для этого достаточно какой-нибудь глупой мелочи.

Жако перевернулся и попытался вновь удобно устроиться подальше от ее запаха. Но он все равно добрался до него. Дурманящий, сладкий, рождающий воспоминания, требующий внимания.

От этого могло помочь только одно. Голый, Жако слез с кровати и вытащил подушки из наволочек, содрал простыни с матраса, на котором из-под пуговиц торчали волокна набивки. Потом смял все в тюк и потащил его на кухню, сбросив перед уже заполненной стиральной машиной. Он размышлял о сомнительном удовольствии вынимать из нее белье, развешивать его где-то, чтобы освободить место для простыней и наволочек, когда зазвонил телефон.

Это была Изабель Кассье.

— У нас еще один плавающий труп, — сообщила она. — Мужчина. В бухте Раду.

63

Макс Бенедикт щелкнул крышкой мобильника и опустил его в нагрудный карман.

С тех пор как выехал с фермы, справляясь с поворотами к Шан-ле-Нев одной рукой, Бенедикт успел сделать три звонка. Один — сонному менеджеру службы безопасности Джи-Эф-Кей в Нью-Йорке, один — менеджеру службы бронирования билетов в «Крийоне» в Париже, и третий — агенту в «Нис-Пассед», самом известном марсельском отеле, и, конечно, самом дорогом, стоящем на отдельном мысу, который уходил в море от прибрежного участка Корниш.

Да, по информации из его источников, самолет Делахью вылетел из Джи-Эф-Кей. Да, они провели прошлую ночь в своем любимом отеле в Париже. Да, их ожидают в «Нис-Пас-сед» уже сегодня утром. Да, конечно... Для мсье Бенедикта комнату, как обычно? Никаких проблем.

Бенедикту не потребовалось много времени, чтобы понять: две самые горячие марсельские новости — убийство и самоубийство в одной семье в один день — его шанс. Он понял это еще до того, как по телевизору закончилась передача новостей. Однако сохранил хладнокровие, сдавшись последним отголоскам перелета через несколько часовых поясов, то есть отправился наверх, решив обдумать все на свежую голову.

Было еще совсем рано, когда Бенедикт очнулся от глубокого сна, позвонил своему редактору в Нью-Йорк и посвятил ее в новости.

— Убийство и самоубийство, — сказал он ей. — Известная французская семья, с большими связями в политических кругах. И богатая американская семья, нью-йоркские дельцы со столь же высоким положением.

— Исключительно твоя территория, Макс, — отозвалась она, и сделка состоялась. — Пять тысяч слов, что-то вроде «Открытки с Ривьеры». Мы придержим три страницы для следующего выпуска, если успеешь до пятницы.

Он сказал, что успеет, и отключился, махнув мобильником в воздухе. Целая неделя. Гарантированный успех! К понедельнику он будет располагать нужными сведениями, и пять тысяч слов отправятся в Нью-Йорк по электронной почте как раз к пятнице.

Конечно, он устал, конечно, ему хочется отдохнуть после Палм Бич. Но перед такой темой не устоять. Равным образом невозможно устоять перед мыслью о том, чтобы переложить стоимость его перелетов, аренды джипа, горючего, номера в «Нис-Пассед» и аппетитной буйабес в «Молино» на журнал. Что касается гонорара, он как раз покроет расходы, которые он понес, попросив подрядчика Армана Вэсона присмотреть за своими владениями во время недавнего продолжительного отсутствия.

Объезжая Кавайон и сверяясь со знаками, указывающими направление на автостраду, Бенедикт прокручивал в голове детали, почерпнутые из телепередачи накануне вечером. Мадам Сюзанна Делахью де Котиньи, единственная дочь Леонарда и Дафны Делахью с Парк-авеню, Манхэттен, и Бедфорд-Хиллс, Коннектикут, была обнаружена своим садовником мертвой. Утонула. Еще она была убита — иначе как ее могли найти сидящей в надувном кресле в бассейне? Жуткая деталь, которую обязательно надо ввести в сюжет. А затем, не прошло и двенадцати часов после обнаружения трупа бедняжки, ее муж, Юбер, сын покойного Огюста де Котиньи и его жены Мирей, ушел в свой кабинет и приставил к голове пистолет.

Вопрос, на который предстояло ответить: де Котиньи убил свою жену или это сделал кто-то другой? И почему?

Для Макса Бенедикта выяснить это будет развлечением.

Так случилось, что Бенедикт по долгу службы знал обе семьи. Де Котиньи были аристократами старой школы, покойный отец Юбера был героем войны, сенатором и доверенным лицом президента, который получил известность летом 1968 года, когда, заседая в сенате, нецензурно выражался в адрес студенческих волнений в Париже и всячески поощрял жестокость полиции. Он благословлял водяные пушки, резиновые дубинки и беспощадность. Однако это послужило лишь причиной роста активности на баррикадах. Но близость к де Голлю (они с генералом сражались бок о бок во время наступления в Сааре и при Седане) стала для него щитом во время последовавших за этим политических пертурбаций — сатирическая газета «Канар аншене» довольно смело предположила на первой странице, что президент не вставал с кровати, если рядом не было старого друга с его шлепанцами и халатом.

Так Бенедикт впервые услышал о старике де Котиньи, будучи посланным во Францию, в свою первую заграничную командировку, чтобы освещать государственные похороны де Голля для «Нью-Йорк тайме». Через их парижского корреспондента он добился интервью с де Котиньи, который был единственным посторонним человеком у смертного одра великого человека. Бенедикт счел его невыносимым занудой и снобом, когда скорбящий сенатор в крахмальном воротничке и черном фраке холодно и неодобрительно взглянул на длинные волосы, джинсы и отложной воротник рубашки репортера. Интервью вышло неудачным.

Что касается Делахью, то они были ближе к дому. Бенедикт писал о мистере Делахью во время его драки с Уинстоном Лоуэллом из-за спорного участка земли на Хэмптоне, и еще раз, когда Делахью наконец был избран главой «Гревилл-Уиндхем» на Уолл-стрит, ну и, конечно, когда его дочка, Сюзанна, была арестована за хранение кокаина в ходе полицейской операции в доме одного трансвестита-наркоторговца.

В сваре по поводу Хэмптоне было нетрудно занять сторону Делахью, зная, что за фрукт этот Уинстон Лоуэлл, а редакционная статья в пользу Делахью во время битвы за «Гревилл-Уиндхем» была скорее поддержкой аутсайдера, чем одобрением его корпоративной этики. Если бы совет директоров не вел себя столь непотребно, пытаясь не пустить Делахью в свой состав, то писать статью было бы намного труднее. По поводу скандала вокруг дочери и наркотиков была статья, и развернуть ее по-другому было просто невозможно. Но все равно публика признала, что девица получила по заслугам.

Сюзанна Делахью, младшая из двух детей, вела красивую жизнь. Ее мать была богата сама по себе, отец добился всего сам, брат Гас, женившийся, когда ей стукнуло тринадцать, стал главой собственной брокерской компании к ее двадцатилетию. Избалованная и своенравная — ее по-тихому исключили из школы Мерси на Манхэттене и выгнали из Вассара в конце первого семестра, — она давала щедрую пищу для грязных статеек, которые, впрочем, не противоречили истине.

Больше, чем наркотики, выпивки и воровство в магазинах, а также дебоши в ресторанах и ночных клубах и в крайней степени скандальный развод с первым мужем, любопытство вызывали подозрительная сексуальная ориентация и сомнительные связи Сьюзи в низах. Людям нравился Бенедикт, чья ежедневная колонка в одном из самых популярных в Нью-Йорке журналов частенько требовала тщательной юридической подготовки перед опубликованием материала.

В этой же самой колонке Бенедикт после случайной встречи в сообщил новость о помолвке Сьюзи Делахью с Юбером де Котиньи. Но несмотря на мрачные предсказания, брак казался удачным. За последние пять лет жизни во Франции с новым, но не особенно молодым мужем о непредсказуемой молодой даме не было слышно ни одного дурного слова. До сегодняшнего дня.

Впереди Бенедикт увидел будку для оплаты проезда. Он притормозил, взял билет и, когда шлагбаум поднялся, рванул в сторону Марселя, находящегося в часе езды в южном направлении.

И манящего.

64

Бухта Раду, раскинувшаяся в тени автострады, была одним из мелких заливчиков с причальными местами и пространством, достаточным для шести больших моторных яхт, ожидающих обслуживания или ремонта в мастерской Раду. В то субботнее утро башенные краны отбрасывали длинные колышущиеся тени на каменистые заливы, а дующий с моря крепкий бриз орошал молы водяной пылью и превращал рев автострады в фоновый гул.

Изабель Кассье ждала Жако прямо за главными воротами. На ней была черная кожаная куртка поверх джинсов и синей тенниски. Короткие черные волосы трепетали от ветра. Заправляя кончики волос за ухо, она кратко рассказала о находке. О крановщике, который заметил плавающее у пустого причала тело и поднял тревогу, о двух механиках, которые вытащили тело из воды, и о начальнике крановщика, который позвонил в полицию. Что касается Изабель, она случайно оказалась в комнате группы раньше всех и приняла звонок.

Тело уложили на камни и накрыли брезентом. Ни Клиссон, ни Жуанно пока не появились, и маленькая мрачная группка стояла возле куска смятой, бесформенной материи, не зная, что делать, переминаясь с ноги на ногу, покуривая и перешептываясь.

— Это не похоже на другие случаи, — заметила Изабель, когда четверка возле трупа потеснилась, давая им место.

— Хочешь сказать, это мужчина? — спросил Жако.

— Полностью одет. И задушен удавкой. Судя по виду, очень профессиональная работа.

Жако опустился на колени и взялся за брезент. При виде открывшегося лица он едва не отшатнулся. Пористая кожа на щеках, крючковатый нос, выдающиеся надбровья, неровная линия прокуренных зубов за приоткрытыми в страшной улыбке губами, остекленевшие под действием воды глаза.

У Жако это был пятый труп за последние восемь дней. И, если не считать Юбера де Котиньи, это было единственное знакомое ему лицо.

Дуасно.

Приподняв пальцами подбородок, Жако увидел на шее красный след от проволоки — алая линия с черной окантовкой по краям, уходящая за ворот. Изабель права. Очень профессионально. Видимо, петля с перехлестом. Кожа попорчена только под адамовым яблоком, похоже скорее на царапину, чем на порез. С правой стороны на горле, близко к уху, красная линия прерывалась обширным пожелтевшим кровоподтеком.

Изабель, присев рядом с Жако, взяла правую руку Дуасно и разжала ладонь. На верхней части пальцев была заметна такая же линия, как и на шее.

— Похоже, он успел просунуть пальцы, прежде чем петля затянулась, — вздохнула Изабель. — И только.

Жако взглянул на его пальцы и словно наяву увидел эти же длинные пальцы с грязными ногтями, умело перемешивающие пригоршню табака с щепоткой марокканского гашиша, который «котам» удалось раздобыть, заворачивающие смесь в папиросную бумагу. Дуасно зализал края бумаги, прикурил. «Держи, Дэнни, попробуй...»

Как давно это было... Жако опустил край брезента на лицо трупа и встал, резко вдохнул соленый воздух и огляделся. Безлюдный безжизненный субботний пейзаж. Краны, мастерские, пустые офисы на Ла-Жольет, камни с коростой дегтя, эстакада на столбах за воротами — и над всем этим россыпь облаков, так высоко, что казалось, они могут проплыть за солнцем.

Он повернулся к Изабель:

— Его зовут Поль Дуасно. Все, что нужно, найдешь в архиве.

Жако развернулся на каблуках и пошел к машине, наступая на собственную тень, которая суетилась перед ним на камнях, чувствуя странную смесь злости, вины... и нешуточное волнение.

65

Возле дома его ждали. Двое вышли из серого «пежо», пока он платил за такси — один крупный, с появившейся в конце дня щетиной, его напарник, меньше, старше, подвигал плечами, словно разминал их, поддернул манжеты рубашки, — и, застегивая пиджаки, направились к нему. На машине не было знаков, указывающих на ее принадлежность, на мужчинах не было формы, но Карно сразу понял, кто они.

Расстояние между ними было метров двадцать и неумолимо сокращалось. Врожденное чутье шепнуло Карно, что нужно разворачиваться и бежать. Так он и сделал.

Прежде чем копы успели осмыслить реакцию Карно на их появление, по тротуару со звоном покатилась горсть монет. Таксист начал ругаться, а разделяющие их двадцать метров стали всеми тридцатью, и расстояние увеличивалось. Работая локтями и поджав губы, Карно рванул к углу, высматривая разрыв в утреннем движении на улице. Когда он появился — или только наметился, если такое вообще возможно субботним утром в Бельсюнсе, — он прыгнул на дорогу и начал петлять между машинами словно тореадор, выделывая пируэты вокруг багажников, бамперов и капотов, не обращая внимания на рев клаксонов и визг тормозов.

Он не оглядывался, потому и не заметил, что мужчины разделились. Да если бы и заметил, это не имело бы значения. Карно знал, куда направляется, знал, что может уйти от них. Хоть они и копы, но он ориентировался в улицах и переулках этого города лучше всех, знал каждый закоулок так же хорошо, как лицо, которое каждое утро видел в зеркале.

Накануне они застали его врасплох — никакой возможности убежать. Но у него было алиби — он готовил завтрак, и они убрались ни с чем. Теперь снова пришли, и это плохая новость. Только не сегодня. Только не в этот уик-энд. Этот уик-энд занят, и он не мог позволить себе транжирить время в комнате для допросов на рю де Левеше.

В процессе бега мысли Карно вертелись так же быстро, как переставлялись ноги. «Понимаю, что им нужно. Опять Вики. Они обложили меня, сомнений нет. И все из-за говорливого Вреша. Гад татуировщик дал полиции наводку. Пальцы у Голландца когда-нибудь срастутся, но ему придется свое имечко пристроить в другом месте — татуированная кожа размером два на четыре дюйма, аккуратно срезанная бритвой со скальпа и намотанная на сломанные пальцы. Все это должно стать ему полезным уроком».

Однако тут же Карно взвесил и другую возможность. Может, это как-то отдаленно, но имеет отношение к женщине в бассейне. Жене де Котиньи. Об этом непрерывно верещали по телевидению накануне вечером. Возможно, де Котиньи заподозрил, что смерть жены связана с шантажом — легкое напоминание для убедительности, чтобы не отвлекался от работы по добыванию разрешений на застройку. И он, быть может, что-нибудь рассказал полиции. Описал ситуацию, прежде чем уйти и застрелиться.

Карно заскрипел зубами, глубоко вздохнул и побежал дальше. Де Котиньи мертв. Кто бы мог подумать? Теперь им придется искать кого-то другого, чтобы прижать; кого-то, чтобы подставить. Потому что Карно знал — очередная пара ягодиц в кресле руководителя планирования не испугает Рэссака, который что-то замыслил.

В Канебьер Карно осмелился бросить взгляд назад. Ничего не увидел. Потом, воспользовавшись тем, что зажегся зеленый свет, припустил через дорогу. Через тридцать метров он свернул направо и еще раз направо, на рынок Капуцинов, где впервые позволил себе замедлить бег. Проталкиваясь через утреннюю толпу людей, пришедших на рынок, работая плечом и локтями, чтобы пробить себе дорогу, он вновь обернулся, но не увидел ничего особенного в потоке покупателей за спиной. По его оценкам, он оторвался метров на пятьдесят, может, больше. Достаточно, чтобы повернуть и затеряться.

И рынок Капуцинов для этого самое подходящее место. Хоть толпа покупателей и прилавки замедляли его продвижение, этот узкий проход давал возможность скрыться, чем он и пользовался бессчетное количество раз. На полпути Карно резко повернул налево, между рыбным прилавком и грудой сморщенных фиников и розовых помидоров, в крытый переход, уходящий в обратном направлении, крю дю Мюзе. Проход был такой узкий, что преследователи пройдут мимо него, не заметив. Еще пять минут, и он в безопасности.

Сворачивая с Мюзе и направляясь к бульвару Гарибальди, он понял, что его единственная проблема в том, что, имея на хвосте копов, он должен держаться подальше от своей квартиры. Потом он вспомнил о Сильвьен. Всего в четырех кварталах отсюда. Может залечь там. Прекрасно.

Шагая по Гарибальди, Карно опять оглянулся. Чисто. Он замедлил шаг и остановился возле газетного киоска на углу Моке, осмотрел полки с журналами, перевел дух, смахнул со лба пот, посматривая вверх-вниз по улице.

Он уже собрался уходить, как почувствовал ствол пистолета у шеи за ухом и услышал скрипучий шепот:

— Я тоже знаю эти улицы, мсье.

66

Первым Бенедикт увидел Гаса Делахью, брата Сьюзи, который спустился, чтобы сообщить номера комнат для подноса багажа — груды однотипных чемоданов и кофров фирмы «Луи Вюитон», которые в последние несколько минут подтаскивались в вестибюль «Нис-Пассед». Понимающий кивок консьержа, и свернутые банкноты появились из кармана брюк Делахью. Банкноты развернулись и плавным движением перекочевали в руку мужчины.

Гас Делахью часто проделывает это, отметил Бенедикт, потягивая из стакана напиток и наблюдая за представлением. Никогда родители, сказали ему. Всегда брат. Брокер с Уолл-стрит, сын и наследник. Обычно чтобы заткнуть рот, закрыть тему. Есть люди, Бенедикт это знал, которым платят за то, чтобы они не писали о семье Делахью. Теперь это стало профессией, которой стоило заниматься.

Разделавшись с багажом и консьержем, Гас Делахью прошел в бар, заказал себе выпивку и, прикрывая глаза от блеска отражающегося в море солнца, вышел на террасу, где сидел Бенедикт. Маленького роста, с вислыми плечами, аккуратно подстриженными черными волосами и одутловатым лицом, он сел за стол, и тут же появился бармен со стаканом бурбона цвета карамели на бумажной подставке, серебряным кувшином, наполненным ледяной водой, и тарелкой с тостами — такие же тосты, что получил Бенедикт к выпивке.

Мужчины находились не более чем в тридцати футах друг от друга, а их комнаты и того ближе. Со слов своего человечка на ресепшен, Бенедикт узнал, что семья Делахью приехала этим утром, всего за несколько минут до него. Родители обосновались на втором этаже в передней части гостиницы, выходящей на острова Фриуль, их сын — на третьем этаже, в стороне, в соседней с ним комнате.

Интересно, думал Бенедикт, узнает ли его Гас Делахью — здесь, на террасе, или в лифте, или оказавшись вместе у стойки регистрации, или в коридоре у своих комнат. Они никогда не встречались, но статьи, написанные Бенедиктом, неизменно сопровождались его фотографией. Бенедикту было бы не впервой оказаться узнанным по своей торговой марке — половина бабочки-многоцветницы — и бритой веснушчатой физиономии.

На другой стороне террасы Гас Делахью поймал взгляд Бенедикта и кивнул, искренне, как один постоялец другому. Бенедикт почувствовал соблазн что-нибудь сказать, но удержался. Пока лучше наблюдать и замечать едва различимые следы горя — сгорбленные плечи, потирание глаз, общий печальный и величественный план, — чем подвергать риску все, сбросив маскировку и обронив непродуманное замечание. И в любом случае он уже решил, что это не будет статья, построенная на диалоге. Нет ничего такого, что Делахью знают или могут сказать, чего он не сможет откопать самостоятельно. Достаточно того, что они здесь, молчаливые, ничего не подозревающие действующие лица в созданной им мизансцене.

То же самое будет и с мадам де Котиньи, величавой горюющей матроной. Человек Бенедикта на регистрации подсказал, где живет старая дама, и он разместится где нужно — в баре или в кафе, — чтобы наблюдать и запоминать. Всех приходящих и уходящих, черный тюль, цветы, трепещущие вуали, которые будут появляться в течение нескольких следующих дней.

Но с одним человеком Бенедикт очень хотел повидаться и поговорить. Человек, о котором он прочел в газетах. Человек, возглавляющий расследование. Старший инспектор Даниель Жако.

Жако. Майка с номером шесть. Человек, которому удался тот триумфальный проход в матче против англичан. Бенедикт хорошо подготовился. Этот человек был легендой. И полицейским. Текст статьи складывался сам собой.

Бенедикт облизнул палец, чтобы подцепить последние крошки тоста с тапенадой, и попросил счет. Он расписался, кивнул Делахью и пошел к себе в комнату.

Он установил контакт, провел смотрины. Игра началась.

67

Рэссак в халате смотрел новости по телевизору. В кровати, за завтраком, с кушетки в гостиной. Включал телевизор в каждой комнате, где появлялся. Ничего не пропускал. Национальные и местные новости. Съемки с вертолета, зависшего над ухоженными лужайками, террасами и бассейном в имении де Котиньи. Материал со «скорой помощью», выезжающей из ворот де Котиньи. Репортажи журналистов, говорящих в камеру на фоне деревьев, сквозь которые проглядывает дом де Котиньи.

Рэссак смотрел это все с мрачным выражением лица.

Везде смятение и неверие — ответы ошеломленных друзей и соседей, официальные заявления о действиях префектуры. Через каждые несколько минут на экране появлялись фотографии жертв. Юбера и Сюзанны де Котиньи. Самоубийство и убийство. Де Котиньи со своей аккуратной старомодной стрижкой и почти прямым пробором, одетый во фрак с кушаком, на открытии «Аква-Сите»; его жена Сюзанна, с элегантной прической, в перчатках до локтей и роскошном платье, в опере.

Что за необычная пара, подумал Рэссак, настолько они не похожи друг на друга. И не только потому, что придерживались разных стилей в нарядах, прическах, и даже не из-за возраста, решил он. Муж — холодная, не понимающая юмора личность. Похоже, в детстве он не много знал радости. Было в нем что-то скрытое, задавленное, плотно скрученное — и улыбка, которую ему, должно быть, пришлось долго репетировать. А вот его жена, крепкая и свежая, кожа цвета молодого коньяка, готовая ко всему, ищущая неприятностей, с улыбкой, способной привести в действие целый флот. Как же, черт возьми, они вообще оказались вместе? Если бы Рэссаку не была известна правда, то он бы сказал — это Деньги. Или Положение в обществе. Некая Выгода. Одна из тех штучек, что пишут с большой буквы. Например, Секс. Благодаря чему Рэссаку было известно, что все не так, и в подтверждение имелся фильм.

Правда, фильм теперь для него бесполезен. Трудно шантажировать мертвецов.

Значит, придется начинать сначала, заставить Карно отыскать кого-то еще. Рэссак перебрал возможных кандидатов на место де Котиньи — у всех хватало неосмотрительных поступков, но и только. Ничего существенного вроде видеозаписи. И ничего похожего на де Котиньи.

Сколько времени понадобится, думал он, чтобы заставить мяч катиться? Два месяца? Три? Карно и Вики потребовалось несколько недель, чтобы все устроить с семейкой де Котиньи, бросить им приманку, подсечь. И вот Рэссак там же, откуда начал.

Насколько он понимал, вчерашняя шумиха вокруг трупов будет иметь только одно положительное следствие. С убийством и самоубийством на руках полиция вряд ли будет сильно мешаться под ногами несколько дней. А поскольку на французской территории вот-вот окажется первая поставка в двести кило кокаина, это может оказаться крайне полезным.

В последний раз, когда Рэссак узнавал у Карно, «Аврора», принадлежащая «Баске-Маритим», находилась от порта в нескольких днях плавания. И все было на мази — с капитаном и таможней улажено. Лучше не бывает. Если все пройдет по плану, то к следующей неделе у него в кармане будет новый маршрут поставок и новый перевозчик.

Что касается сделки с портом, что ж, придется подождать разрешения. Выбора нет. По крайней мере у них будут деньги. И, если боги помогут, все, что потребуется для получения этого разрешения от человека, который займет место де Котиньи, — это солидная взятка. С де Котиньи такое ни за что бы не сработало, но с кем-то еще очень даже может получиться.

Вылив в чашку остатки кофе, Рэссак взял мобильник и позвонил Карно. Чтобы узнать, как все идет. Как обстоят дела.

В трубке послышался голос сетевого оператора, однако Рэссак не стал оставлять послания. То же повторилось, когда он попытался позвонить позднее. Потом еще раз...

68

Терпение никогда не было сильной стороной Карно. И сегодня особенно. Так много нужно сделать, столько всего организовать. Когда «Аврора» бросит якорь, все должно быть подготовлено. Или Рэссак снимет с него шкуру. Поэтому-то он и побежал.

Карно пробыл в полицейском управлении больше трех часов, сидя на одном и том же стуле, меряя шагами одну и ту же комнату для допросов с зарешеченными окнами, которые выходили на рю де Левеше. Казалось, никто не знал, что с ним делать. Кроме как носить ему кофе. Крепкий и черный. За это время он выбросил в ведро три пластмассовых стаканчика, а ноги начинали нервно отбивать чечетку.

Конечно, он понимал их игру. Заставить его потеть. Немного потянуть время. Он еще раз попытался отгадать, за что именно его взяли. Монель или дамочка де Котиньи? Наверняка либо та, либо другая. Наводка слишком очевидная, чтобы имелась другая причина.

Карно раздумывал, сколько еще они продержат его. Пора ли поднимать шум, требовать адвоката? Наконец открылась дверь и в комнату вошел полицейский. В штатском, как и другие, с папкой под мышкой, длинные волосы собраны в хвост. Крупный парень. Настоящий громила, и явно не из тех, с кем можно шутить. Тот самый, понял Карно, который похлопал его по плечу несколько дней назад у «Мара-клаб».

Монель. Он здесь из-за Монель. Вот, значит, что. Но выкручиваться бесполезно.

Коп отодвинул стул и сел, положил папку на стол и раскрыл ее. Карно не пошевелился, откинувшись на спинку стула, словно никуда не торопится. Он смотрел, как мужчина листает досье, и пытался припомнить, что говорил им прежде. Нужно только придерживаться канвы рассказа, просто не сбиваться. И всего-то. Но он понимал, что придется быть осторожным.

Коп вытащил пачку сигарет, предложил ему. Карно покачал головой. Ни слова без необходимости.

Сигареты и зажигалка остались на столе, а коп достал из другого кармана кассету с пленкой, вынул из коробки и вставил в диктофон. Нажал на клавишу, вспыхнула красная лампочка.

— Меня зовут Жако. Старший инспектор Жако. Сегодня суббота, семнадцатое мая, время — четырнадцать сорок. — Он повернулся к Карно: — А вы?..

Карно не ответил.

Коп заглянул в свою папку.

— Жан Альфонс Карно. Родился в Тунисе. Проживающий в Марселе... — Полицейский чуть улыбнулся. — В течение двадцати лет? Время от времени?

— Как скажете, — ответил Карно. Затем подался вперед, положив руки на стол. — Может, объясните, что я здесь делаю?

Жако развел руками:

— Помогаете в полицейском расследовании, мсье. Конечно, если вы хотите, чтобы присутствовал адвокат...

— Не думаю, что в этом есть нужда, а вы? — беспечно отозвался Карно.

Полицейский пожал плечами. Жест, который позволял предположить, что все указывает именно на это. Но он не собирается настаивать, если Карно готов продолжать.

— Как вы решите, мсье. Однако я должен предупредить, что записываю эту беседу, и все, что вы скажете...

Карно жестом прервал его.

— Пожалуйста. Перейдем к делу. За что бы меня ни задержали.

Коп пристально посмотрел на него.

— Вики Монель, — сказал он. — Вы были с ней знакомы. Помните?

— Это вы уже знаете.

— Вы говорили, давайте посмотрим... — Полицейский опять заглянул в свои записи, перевернул страницу. — Вы говорили, что не виделись с ней больше года. Может, года два что полагаете, она живет где-то у вокзала Гар-Сен-Шарль. Правильно?

Карно кивнул.

Коп показал на магнитофон. Ему нужны слова.

— Да. Правильно.

— Вы говорили, что она приехала из Тулона, Йера, откуда-то с той стороны побережья?

— Правильно.

— Она жила с вами по приезде в город?

— Поначалу, — ответил Карно, ковыряя ногтем заусенец.

— Где и когда вы познакомились?

Карно шумно выдохнул, прекратил свое занятие.

— Я же говорил, пару лет назад. В каком-то баре.

— Вы сказали в прошлый раз «на какой-то вечеринке».

— Вечеринка. Бар. Прошло два года, мужик. Может, больше. Я не помню.

Полицейский кивнул, вытряс из пачки сигарету, прикурил. Дым спиралькой заструился в застоявшемся воздухе.

— И какова природа ваших отношений?

— Обычная. Подружка.

Коп опять кивнул.

Карно почувствовал, что у него подергивается нога, быстро, отбивая некий неслышный ритм. Он попытался ее остановить. Чертов кофе.

— Она работала на вас?

— Работала?

Коп терпеливо посмотрел на него. Карно вспомнил о снимках в Интернете.

— Иногда. Несколько раз, по случаю, — ответил Карно с ухмылкой. Он тут же понял, что это было ошибкой. Ухмылка.

— Вы вывели ее на панель? Когда вы с ней порвали?

Карно решил придерживаться этой линии. Ухмылка. Выбирать теперь не из чего.

Он кивнул. Потом сказал для записи:

— Да.

— Сколько времени?

— Четыре-пять месяцев.

— Расскажите о ней.

Карно пожал плечами. С чего начать?

— Она была красивой. Сногсшибательной, мужик. Но она была невоспитанной, знаете ли. Ненадежной. Скажет, что придет, а сама и носа не покажет. Ее невозможно было переделать. Стало ясно, что из нее ничего не выйдет. Знаете, она сидела на наркотиках.

— Вы снабжали ее?

Карно покачал головой:

— Нет. Я не снабжал.

— Значит, вы утратили с ней связь?

— Я уже говорил, она смылась.

— А потом вы услышали, что она обитает где-то у вокзала Гар-Сен-Шарль?

— Правильно.

— Но вы не встречались с ней?

— Не было надобности.

— Никогда не видели ее?

Карно покачал головой:

— Нет.

— Что ж, здесь-то у нас с вами и имеется маленькая проблема, мсье.

Карно двинул плечами — не пожал, а лишь двинул, — что, как он надеялся, должно было означать безразличие к упомянутой полицейским «проблеме». Хотя на самом деле... Ему не понравилось ни слово «проблема», ни то, как оно было произнесено.

— Проблема?

Полицейский загасил сигарету и откинулся на спинку стула, заложив руки за голову.

— Говорите, Гар-Сен-Шарль. Там она жила?

— Правильно.

Карно осознал, что происходит. Коп менял направление, и ловушка захлопывалась. Он нюхом это чувствовал. А теперь он понял, в чем дело.

— Но вы никогда туда не ходили?

— Нет. Я говорил.

— А как насчет Кур-Льето, мсье? Это то место, куда она, должно быть, переехала после Гар-Сен-Шарль. Или, может, она никогда не жила у Гар-Сен-Шарль?

Карно постарался сохранить безучастное лицо, но его мозг лихорадочно работал. Отпечатки. Они обнаружили его отпечатки пальцев.

— Льето. Конечно, — кивнул Карно. — Вверх по Ноэль. Ага. Правильно. Она переехала. Я слышал об этом.

— По словам консьержа, она въехала туда примерно в то время, когда вы расстались.

— Ага, ну...

— Но вы туда не ходили? Не заскакивали? Сказать «привет»?

Карно снова занялся ногтями.

— Ага. Может быть. Не припомню, — отозвался он наконец, не поднимая глаз.

— Да или нет?

— Ага. Теперь вспомнил.

— Что это было — просто зашли? Очередная вечеринка?

— Видимо, вечеринка.

— Когда?

— Рождество. Где-то там.

— Она вас пригласила?

— Нет, конечно. Просто зашел с друзьями. Они говорили, вечеринка и вечеринка. Я не знал, кто ее устраивает. Не знал, что это ее квартира. Просто вечеринка, понимаете?

— Значит, вы были удивлены, увидев ее?

— Ага. Можете себе представить.

— И как она реагировала?

— Отлично.

— И она сказала, что это ее вечеринка? Что это ее квартира?

Карно кивнул, встраиваясь в тему. Он чувствовал себя в безопасности. Отпечатки. Вечеринка. Он прикрылся. Коп взглянул на него.

— Ага. Сказала.

— А вы когда-нибудь потом приходили? Забредали после той вечеринки? Вспомнить старое?

— Нет. Никогда.

— Значит, вы были там только на Рождество? Это последний раз, когда вы ее видели?

— Или, возможно, это было в Новый год.

— Но где-то в то время?

Карно кивнул:

— Ага. Где-то в то время.

В дверь постучали, и вошел жирный парень. Костюмный пиджак жмет под мышками, пальцы толстые и красные, как сосиски с перцем. Пот на лице, короткие черные волосы мыском сходятся на лбу. Он наклонился и зашептал что-то полицейскому на ухо. Карно его узнал — тот, что терся о его машину в тот вечер, когда они опрашивали его. Ничего себе туша! Чуть не поднял машину.

Тот, что с хвостом, выслушал, потом кивнул.

— Неплохо, — сказал он. — Оставить тебе?

Жирный коп кивнул:

— Уже занялся.

Он покинул комнату, даже не взглянув в сторону Карно. Словно его там и не было.

— Итак, на чем мы остановились? — спросил Жако.

Карно знал, что он не ждет ответа.

— Правильно. Кур-Льето. Что там? Первый. Нет, второй этаж.

— Четвертый. Самый верхний.

Коп быстро взглянул на него. Карно постарался не покраснеть. Он перегибает, это ясно. Переигрывает. Говорить коротко и сладко.

— Эй! Вы помните? Всего один визит. Замечательно. — Полицейский отодвинул стул и встал, потянулся и прошел к окну. — Скажите-ка, — начал он, опершись о подоконник и оглядываясь на Карно, — она, должно быть, кое-что зарабатывала — такая квартира?

— Видимо. Судя по адресу.

— Вы знаете чем? Вам известно, как она зарабатывала такие деньги?

— Я же сказал, это была вечеринка. Мы не говорили о заработках. — Он даже не посмотрел на Жако, просто бесцельно скользил взглядом по пустому стулу. Он чувствовал себя комфортнее, когда коп находился сбоку, как сейчас.

— Значит, она не показывала вам шкаф?

Вот это сюрприз! Они нашли шкаф. Когда он в первый раз привел Вики в квартиру, она обшарила все уголки. Он даже водил ее в ванную, сказал, что шкаф там, а все равно его не увидела. Копы хорошо поработали.

Карно втянул воздух, медленно выдохнул. Он понял, что его окружают. Если они обнаружили его отпечатки в квартире, то, найдя шкаф, должны выудить их и оттуда. Но если он сказал копу, что был в квартире только раз, на вечеринке, откуда ему знать о шкафе? Он немного подумал над этим.

— Шкаф? — спросил он, чтобы выиграть немного времени. Попался.

— В ванной комнате. За зеркальными плитками.

Карно медленно покачал головой. А потом:

— Ах да. Ага. Пришлось взглянуть, правильно.

— Значит, она вам показывала?

— Нет. Сам нашел. Пошел отлить. И искал полотенце.

Карно улыбнулся. Искал полотенце... Неплохо. Он облизнул губы, начиная получать удовольствие. Они на него ничего не имеют. Он вне подозрений.

Жако кивнул.

— Так что случилось с камерой?

— Камерой?

— Той, что стояла в шкафу, Тарантино. Той, которую вы с Вики использовали для съемок своих фильмиков.

— Я же говорю, попался.

— Верно. Попался.

Коп усмехнулся, и в животе Карно что-то перевернулось. Дерьмо.

— В эту минуту трое моих людей получают ордер на обыск, на котором записан твой адрес, — начал Жако. — И готов спорить, они найдут камеру. Может, не фильмы, но достаточно всякого, чтобы подвязать тебя к смерти Вики.

— Это бред, вы знаете. — Карно развернулся на сиденье и нагло взглянул на Жако. — Это не имеет ко мне никакого отношения. Как они пишут в газетах. Это Водяной. Они пишут о нем. Я читал.

Жако улыбнулся, вернулся к столу.

— Если бы речь шла только о Вики, нам не пришлось бы столько потеть. Но есть еще...

— Что «еще»?

— Продавщица. Мы нашли ее тело в фонтане в Лоншане. Зовут Грез. Жолин Грез. Помнишь ее?

Имя ни о чем не говорило. Карно нахмурился, покачал головой. Что все это значит? А потом...

— У нее была твоя фотография, — продолжал коп. — В спальне. Вы с ней вдвоем где-то — в клубе или баре. Натуральная блондинка. Коротко подстриженная. Вспоминаешь?

После того как Карно увели в камеру, а Жако мыл руки, зашел дежурный сержант Калю и занял кабинку. Он закончил дежурство, мундир расстегнут. Жако взглянул на часы. Времяперевалило за пять часов.

— Получил весточку от Гасталя? — спросил Калю.

Жако оглянулся:

— О девушке? Да. Опять хорошие новости. Гасталь выследил водителя «рено». Косметичка в местном салоне. Он собирался ее проверить.

Калю потряс своим достоинством, застегнул молнию и отвернулся от писсуара.

— Смешно получается.

— Что ты имеешь в виду?

— Мобильник. Мобильник твоего подозреваемого.

— Карно? — Жако покачал головой. — Ничего не понимаю.

Калю сполоснул руки и вытер ладони о бока рубашки.

— Телефон подозреваемого, — повторил он. — С тех пор как мы запаковали его вещи, эта штучка начала верещать. Три-четыре раза.

— Ты отвечал?

Калю покачал головой:

— Сначала нет. Но она верещала не переставая, понимаешь ли. Поэтому я в конце концов ее выключил. Правда, нажал не на ту кнопку, и выскочило это имя. Того, кто звонил.

— И?

— Так я рассказал инспектору. Он сказал, что передаст. Посчитал, что это пригодится.

— Напомни-ка.

— Какой-то парень по имени Рэссак.

— Правильно, — кивнул Жако. — Ага. Может пригодиться.

69

— Он тебе понравится, поверь мне. — Дельфи улыбнулась своей младшей сестре, когда Их такси свернуло с Канебьер и начало петлять по дальнему подъезду к Бельсюнсе.

— Какой-то полицейский, о Боже! Коп? — воскликнула Клодин. — Этого-то мне и не хватало. Дурные привычки, подозрительные друзья, работа вне нормального общения, возможны проблемы с выпивкой или наркотиками, может быть, любит избивать жен или подружек...

— Ш-ш... Ты слишком много читаешь. Этот не такой. Просто настоящий лакомый кусочек. Я хочу сказать, если он нравится Сидне, то он должен быть чем-то особым, согласна? И скажу тебе кое-что еще... Если бы я не была так счастлива в замужестве, то...

Дельфи сделала паузу. Она поняла, что, произнеся вслух слова «счастлива» и «замужество», зашла на опасную территорию. Полгода назад Клодин вернулась домой во внеурочное время и застала мужа в постели со своей лучшей подругой. Всего за шесть месяцев ее сестра сильно сдала. Она была страшно зла на супруга и на себя. Возможно, именно эта злость не давала ей окончательно сойти с ума. Дельфи даже представить не могла, как удалось Клодин закончить работу к выставке. Она прислушалась к бормотанию сестры:

— Мне бы хотелось, чтобы ты этого не делала. Именно сейчас, понимаешь... Это неправильно...

Дельфи нащупала в темноте заднего сиденья такси руку сестры и вцепилась в нее. Сердечные страдания и нелегкая работа, подумала она, могли притупить у Клодин обычную жизнерадостность, но, похоже, не повлияли на внешность. Это очевидно, думала Дельфи, которая давным-давно свыклась с тем, что младшая сестра унаследовала львиную долю лучших черт семьи Эддо: от отца — высокие и надменные скулы, от матери — блестящие золотисто-каштановые кудри, миндалевидные глаза и улыбку, когда она ей удавалась, теплую и удивительную, какой она всегда была, а теперь поблекла из-за болезненной печали. Все, что ей нужно, решила Дельфи, это набрать немного веса. Она слишком похудела за несколько месяцев, и это ей не шло. Клодин необходимо пополнеть. Посидеть на хорошей, питательной домашней еде. И найти нового мужчину.

Впереди замаячила галерея «Тон-Тон». На унылой улице ее венецианское окно светилось белым приветливым квадратом. Такси притормозило и съехало на обочину.

— Ну, это как знать, — беззаботно произнесла Дельфи, отпуская руку сестры, взялась за ручку двери и толкнула ее. — Он может и картину купить.

Но он не купил картину. Потому что не пришел.

Это заставило Дельфи, не спускающую глаз с двери галереи, чуть-чуть пострадать. Три дня назад на вечеринке у Сидне он пообещал ей прийти на премьерный показ. Казался по-настоящему заинтересованным. И, по словам Сидне, которой Дельфи позвонила первым делом на следующее утро, чтобы порасспросить об этом парне, он свободен. Кольцо на пальце, по словам Сидне, ничего не значит. Одна подружка подарила, а потом, будучи явно не в своем уме, ушла от него. «Тем лучше», — язвительно заметила Сидне.

Для Клодин этот пришедший на выставку сестрин знакомый ничего не значил. Ей только легче. Да она и не собиралась о нем думать, если не считать ожидания возможного неприятного факта, что этот мужчина будет оценивать ее во время премьерного показа первой в жизни Клодин выставки. Ей хватало, о чем думать. Слишком высоки ставки, чтобы тратить силы на какого-то мужчину, с которым сестра пыталась ее познакомить. В тот вечер были галерея и работа, больше ничего.

Все началось в тот момент, когда Клодин переступила порог. Как ее картины смотрятся на фоне побеленных кирпичных стен, порядок, в котором их развесили, игра направленного снизу вверх света, карточки с надписями, каталоги, подносы с канапе, вино... Столько всего, о чем нужно побеспокоиться, такая проверка нервов на прочность!.. Но что-либо поправить уже нельзя.

А потом внезапно комната стала наполняться. Стук, шум... Все внимание сосредоточилось на ней — друзья, которых нужно поприветствовать, разговор с агентом, рассказы о работах, наблюдение за людьми, появлявшимися из толпы, чтобы подойти к картинам. Вбирая в себя все это, Клодин напрягалась при неосторожных замечаниях, которые слышались среди всех этих «привет», «как поживаешь?» и дружеских, но явно неискренних поздравлений. Если бы она была так хороша, как они говорят, то жила бы уже в Сен-Реми-де-Прованс, а не на окраине Кавайона.

Но через три часа, когда они закрыли галерею и шагали к Старому порту поужинать, Клодин чувствовала легкость. Она сделала это. Ее премьерный показ прошел успешно, и она ликовала. Некоторые подслушанные оценки были по-настоящему лестными, и все, чего ей хотелось, — это говорить с сестрой о шоу. Услышать все, что она пропустила, и изводить своего агента по поводу критика из «Кот-Зюд», появившегося словно из ниоткуда, задавшего ей несколько вопросов и нацарапавшего что-то в своем каталоге. Что подумал? Что он скажет? Когда появится рецензия? Вопросы, вопросы...

А то, что ей даже удалось продать несколько картин, — вообще прекрасно! Чуть больше тридцати тысяч франков. Достаточно, чтобы покрыть недельную аренду галереи, и намного больше общей стоимости рам.

В этот вечер, против всех ее ожиданий, Клодин распирало от радости.

После шести месяцев стресса и нервов жизнь только... начиналась.

70

Вдова Фораке в это утро ждала его с той минуты, как разложила почту.

Уже перевалило за десять вечера, а Жако не вернулся. А ведь суббота. Можно так и сердце надорвать. Пусть даже этот Водяной рыщет по улицам. Она считает, что это мерзко. В ее время все было по-другому. Всякое телевидение и прочая дрянь. Не к добру.

Это, однако, не помешало ей включить «Звездную жизнь богатых и знаменитых», после того как поужинала, накормила канареек и налила себе рюмочку дижестива. Потом, в разгар шоу, она услышала, как со скрипом открылась и закрылась дверь — с тем же скрипом, с каким та же передняя дверь открывалась в мастерскую ее мужа.

Мадам Фораке взяла пульт, уменьшила громкость и прислушалась. Она вслушивалась в знакомый звук шагов, пересекающих вымощенный плиткой вестибюль, в тишину у старой доски и шуршание корреспонденции. Она засунула почтовую открытку в самый низ пачки. Открытку из Вашингтона. С изображением Белого дома с высоты птичьего полета.

Мадам Фораке сразу же заметила ее среди счетов и рекламных проспектов в руках почтальона. Живые цвета рядом с кремовым и желто-коричневым. Ее твердость. Играющий на ней глянцевый, нездешний свет. И иностранную марку. Она тут же поняла, кто ее прислал, и отчаянно пыталась отделаться от болтливого почтальона. Наконец он сказал ей «до свидания», и она, закрыв дверь, вытащила открытку и прочла послание.

Первым ее порывом было выбросить открытку. Ее никогда не присылали, он никогда не узнает. Но она тут же передумала. Ему нужно знать, он должен знать, что все кончено. Слова на открытке были на этот счет яснее ясного. Мужчина страдает из-за нее, и это неправильно, такого не должно быть.

Всю неделю перед мысленным взором мадам Фораке стоял один и тот же образ: нахмуренное лицо, поджатые губы, утомленные глаза и усталый взмах руки, когда он поднимается по лестнице. И такой же усталый вид, под вымученной улыбкой, когда он каждое утро уходит на работу.

За дверью вновь послышались шаги. Более легкие теперь, как показалось мадам Фораке. Не тяжелая поступь, а резвый, частый перестук. И уж не насвистывание ли она слышит, несколько едва слышных нот, или это одна из канареек? Усевшись в кресло, мадам Фораке воззрилась на экран, довольная тем, как все обернулась.

Но очень скоро настроение вдовы Фораке-изменилось самым драматичным образом. Что-то было не так. Что-то было жутко не так. Она выпрямилась в кресле. Женщина сразу поняла, в чем дело. Телеведущий. Она не могла разобрать ни слова из его выступления. Ничегошеньки. Она утратила способность слышать. Она оглохла. Вот так. В одно мгновение.

Потом с огромным облегчением мадам Фораке обнаружила у себя на коленях пульт дистанционного управления и вспомнила, что не прибавила громкость.

71

Воскресенье

Сидя на утреннем солнце на покрытой гравием террасе семейного деревенского дома в нескольких километрах к западу от Экс-ан-Прованса, Поль Баске в который раз пролистывал воскресные газеты и швырял их одну за другой на стол. Ему больше ничего не удалось найти о смертях в Рука-Блан, а он уже прочел новостные сообщения на первой странице, редакционные статьи внутри, комментарии в передовице и, конечно, некрологи. И посмотрел по телевизору все репортажи и передачи с места событий после обнаружения трупов.

Это все было настолько... ошеломляющим. Таким близким... Человек, который трижды заваливал его предложения по застройке бухт и который, по словам Рэссака, должен был пропустить указанные предложения на следующем заседании комитета по планированию, убил сам себя, спустя всего несколько часов после того, как была убита его жена. По сообщениям в газетах и по телевидению, Сюзанна де Котиньи стала пятой жертвой серийного убийцы, которого пресса прозвала Водяным — все его жертвы были утоплены.

Удивительно. Просто удивительно.

Баске по ходу своего девелоперского бизнеса несколько раз встречался с Юбером де Котиньи — на официальных презентациях, на коктейлях, однажды даже на обеде, в последний раз на открытии пристройки в открытом море в «Аква-Сите», — но у него не было причин любить этого человека. Баске для себя раз и навсегда решил, что де Котиньи сноб. Старая школа. Сливки общества. Стоит на верхних ступеньках вместе с великими и добропорядочными марсельцами. Тот тип людей, среди которых выросла его жена Селестин. И все же его было жаль. Потрясающая трагедия. Так случайно, бессмысленно, как называли это газеты, потерять жену, а потом, через несколько часов, дойти до такой глубины несчастья и отчаяния в связи с утратой молодой супруги, что не увидеть альтернативы самоубийству. Баске не пожелал бы такого никому, даже де Котиньи.

Он снова задумался над тем, как это повлияет на получение пропуска, насколько длительной будет задержка с оформлением документов, когда к нему за завтраком присоединилась Селестин, вернувшаяся с утренней пробежки. Она взяла салфетку и, шумно дыша, принялась обмахивать лицо. Баске внимательно посмотрел на нее. Слишком похожа на отца, чтобы быть красивой, — та же отвислая тяжесть черт лица, тот же крепкий нос и редеющие волосы. Трое детей за двенадцать лет не прибавили очарования ее фигуре. Одетая в спортивный костюм, с капельками пота на верхней губе и пышущими щеками, она выглядела сырой и бесформенной. Он, хоть убей, не мог понять, чего она хотела добиться, и радовался, что у них не было близких соседей, которые могли стать свидетелями этих нелепых усилий. Однажды, возвращаясь на машине из офиса, он увидел ее на аллее — руки взлетают к плечам, локти молотят воздух, ступни выворачиваются влево и вправо при каждом шаге, как все женщины бегают, как бросают мяч. Никакой координации. Он притормозил, чтобы предложить ее подвезти, но она махнула ему, мол, езжай дальше, мне нужно закончить. Она так запыхалась, что едва могла говорить. В зеркало заднего вида он увидел, как она выпрямила плечи и прибавила ходу. Знала, что он смотрит на нее.

Еще Баске понял, когда жена положила салфетку на место и утерла лоб повязкой на запястье, что она собирается его о чем-то спросить. У нее был такой вид. Неуверенный, но решительный — ждет подходящего момента.

Он не ошибся.

— У нас приглашение от Фазилло. Обед и пикет. На сегодняшний вечер. Шанталь говорит, оба Дюре тоже будут.

Эту деталь Селестин выяснила у Шанталь вчера днем и была уверена, что новость повлияет на мужа. Ксавьер Дюре разработал и профинансировал «Консепт Туалло» в Ницце, построил стоянку для яхт в Гримо и первым применил сеточную конструкцию, которая наполовину уменьшила вес строений, сократила строительные расходы и повысила безопасность. Но когда она кончила говорить, ей стало понятно, что даже перспектива повстречаться с мсье Дюре не заставит мужа раскачаться.

Баске вздохнул, печально улыбнулся, даже взял ее за руку.

— Я бы с удовольствием, правда. Но лучше побуду здесь. Была жуткая неделя, и я не все успел. Возможно, смогу заскочить позже, когда закончу с делами.

Селестин кивнула:

— Я сообщу Шанталь.

Потом она встала, взяла одну из газет и пошла в дом.

72

Рулли и Жако знали друг друга слишком хорошо, чтобы им могло надоесть молчание. Взгляд Рулли сосредоточился на стальном тросике, удерживающем ногу в гипсе, Жако, обхватив руками спинку стула и устроив на них подбородок, смотрел на квадрат солнечного света, расплескавшийся по кровати Рулли и словно ребрами перечеркнутый полосами тени от жалюзи.

За стенами палаты Рулли тоже царила тишина. Не слышно громыхания тележек в воскресное утро, тревожных звонков телефонов, отдаленных голосов или повизгивания резиновых подошв на сияющем линолеуме. Вся больница, видимо, опустела, занята была только эта палата.

Жако принес еду. Два сандвича со стейком и салатом в фольге от Гаси из «Ла Карнери», немного вина, сыра и хлеба. Выпив стакан вина и дожевывая сандвич, Рулли принялся виртуозно выпытывать у Жако подробности — спортзал, заноза, отпечатки пальцев Карно по всей квартире Монель и, наконец, субботний день и допрос Карно по второй жертве.

Один из членов группы, Берни Мюзон, додумался увязать это воедино — увидев Карно у поста дежурного, когда Калю собирал и упаковывал свои пожитки, и вспомнив фотографию в квартире Грез. Однако он не сразу уловил связь, но задумался. Это Жако и любил в полицейской работе. Знакомое лицо — ты видел его где-то раньше. Но где именно?

Чтобы припомнить, Мюзону потребовалось некоторое время. Пока Карно ждал в комнате для допросов, Мюзон копался в папках, пересматривал вещественные доказательства, отчеты, показания, пока не нашел то, что искал. Фотографию, которую они взяли с тумбочки возле кровати Жолин Грез. Фотографию мужчины, обнимающего ее за плечи. Черные вьющиеся волосы, темные глаза, скучающая, наглая поза. После того как нашли труп Грез в водоеме в Лоншане, они немало походили с этим снимком, показывая его служащим в «Галери-Прим», родственникам Грез, ее друзьям, но безрезультатно.

До этой минуты. Мужчина внизу. Мужчина, мимо которого он прошел у поста дежурного сержанта. А когда Мюзон услышал, что Жако собирается допросить этого самого мужчину по другой жертве, Вики Монель, то понял, что у них в руках кое-что есть.

Он поймал Жако по пути в комнату для допросов и сообщил о своих подозрениях.

— Одна из тех счастливых случайностей, — сказал Рулли и, взявшись за металлическую спинку кровати, потянулся.

— Правда, — отозвался Жако. — Иногда они просто громоздятся у тебя на пороге.

— Так ты в самом деле считаешь, что это Карно? — продолжал Рулли.

Жако вздохнул:

— Было бы неплохо заполучить еще один кусочек, знаешь? Еще одну ниточку. К Баллард или к этой англичанке, Холфорд, или к де Котиньи. — Он развел руками. — Попробуй выбрать. В данный момент — два из пяти. Это может быть простым совпадением. Может быть по-всякому. К тому же у него в квартире не найдено ничего предосудительного. Парни обшарили все снизу доверху. Ничего, что указывало бы на его виновность.

— Но ты его задержал?

— О да. Приятель Карно пока никуда не собирается.

— Но ты не рад?

Жако печально улыбнулся.

— Тут просто ощущение. Ничего. Что-то. Как знать? Конечно, мы можем подвязать его к двум жертвам. И, да, конечно, он мог сделать это, убить — он достаточно опасный субъект. И, вероятно, мы сможем найти мотив. Вики подрабатывала на стороне, Грез отказалась играть по его правилам. — Жако помолчал, покачал головой. — Просто... что Водяной проделывает с телами. Странный секс. Это не... это не вяжется. Карно не из тех, кто обделывает делишки с помощью какого-то деревянного... какого-то заменителя, когда у него хватает своего естества.

Именно тогда они оба замолчали. Рулли обдумывал рассказ Жако, а тот пытался осмыслить произошедшее за последние дни. Причем все мысли крутились вокруг фигуры Рэссака. Что-то маячило в глубине подсознания, еще неясно, туманно, не особенно вписываясь в общую канву: интерес Гасталя в начале недели; квартира Вики Монель, собственником которой является одна из компаний Рэссака; оговорка Рэссака в Касисе; предостережение Дуасно по поводу Рэссака, и вслед за этим обнаружение трупа Дуасно в бухте Раду; и, спасибо за помощь Салету, информация о том, что одна дочерняя компания Рэссака фигурирует в грузовой декларации в качестве импортера груза на судне, которое придет в порт уже сегодня, судна, принадлежащего «Баске-Маритим».

Потом, вчера поздно вечером, еще одна ниточка... Рэссак позвонил Карно. То, о чем Гасталь забыл упомянуть, когда заскакивал в комнату для допросов, чтобы сообщить Жако, что выследил водителя «рено». Вероятно, Гасталь скажет что-нибудь по этому поводу завтра. Или, может быть, он просто не счел это важным.

Но как такое возможно, памятуя о его интересе к этому человеку? Держит информацию для себя, чтобы было с чем прийти к Ламонзи? Жако пока решил не акцентироваться на этом вопросе. Еще есть вероятность, что все разъяснится. На сейчас достаточно просто зафиксировать факт.

Рулли наконец нарушил молчание.

— Так что думает твой новый напарник? — спросил он, выбирая крошки из волос на груди.

— Гасталь? Трудно сказать. В начале недели от него была настоящая головная боль. Говорил, что его не интересует расследование убийств, не мог дождаться перевода к Ламонзи. Прямо заявлял, что всего лишь коротает время. Потом, к концу недели, он начал входить в форму. Теперь, конечно, полагает, что дело в шляпе. Все очень просто. Наш парень у нас в руках.

— Значит, ты не собираешься его ни во что посвящать? По поводу сомнений относительно Карно?

— Нет смысла. Просто подожду, я думаю. Посмотрю, куда покатится мяч.

— Только постарайся не ломать никому ноги, — хмыкнул Рулли, укладывая остатки еды в фольгу, которую скомкал и бросил Жако.

Покинув «Ла Консепсьон», Жако завернул в Бельсюнсж. Накануне вечером он кое-что вспомнил, когда засыпал с мыслями о Бонн. И это оставило плохой осадок.

В это воскресенье он должен нанести еще один визит.

73

Клодин Эддо не сводила с него глаз с той минуты, когда он вошел в галерею. Она сидела за маленьким столиком с компьютером, телефоном и стопкой каталогов и занималась с клавиатурой. Девушка ограничилась приветственным кивком, а он ответной улыбкой. Они оба вели себя так, словно в комнате больше никого не было. Или, скорее, комната полна народу.

Но пришел момент, когда с этим нужно было что-то делать.

Он находился там уже достаточно долго, проявляя неподдельный интерес, чтобы она «ввела мяч в игру». Когда посетители осознавали, что разговаривают с художницей, достаточно было чуть сбросить цену и ударить по рукам. Агент сказал ей об этом, когда предложил арендовать галерею «Тон-Тон» на неделю, мол, об остальном он позаботится.

Это она и делала. Все воскресенье после вчерашнего вечера.

После волнений от премьерного показа и праздничного ужина Клодин несколько остыла, проснувшись в пустой кровати с обычными сомнениями и колебаниями. Большой мукой было заставить себя встать и заняться работой, сидя в одиночестве в той самой галерее, которая гудела еще вчера вечером, и просиживая стул на тот случай, если кто-нибудь заинтересуется и надумает купить.

Вроде мужчины, который только что зашел. Всего второй человек после полудня. Утро прошло чудесно, посетители не проходили мимо, но после ленча она могла бы просто закрываться. Собственно, именно об этом Клодин и подумывала, когда послышался зуммер и дверь открылась. И вошел он.

Клодин уже почти собралась с духом, чтобы выйти из-за стола и представиться, когда он повернулся к ней.

— Она очень талантлива, как вы считаете?

Это заставило Клодин застыть на месте. Как ответить? Можно, например, сказать, что так уж получилось, и художник — она, и большое спасибо. Или притвориться, изобразить сотрудницу галереи, кем он ее, вероятно, считает.

— Ей было бы приятно услышать это от вас, — ответила Клодин, чувствуя, что краснеет шея. Ругая себя, что не хватило смелости сказать правду. — Любому художнику было бы приятно.

— По-настоящему хорошая кисть. — Он стоял перед полотном, подписанным «Зрелость-2»: две стеклянные банки, наполненные инжиром, плоды странно искажены из-за разной толщины стекла. — Она владеет цветом, игрой теней. Реальная текстура. А когда видишь плоды, прижатые к стенкам банок, создается реальное ощущение... не знаю... — Он посмотрел под ноги, будто слово, которое искал, находилось там. — Формы, мне кажется. Жизни.

На мгновение Клодин подумалось, что он решил приударить за ней. Прием, отработанный на девицах из магазинов — именно за этот сорт он ее сейчас и держит, — чтобы завязать разговор. Легкий флирт.

Но Клодин не была в этом уверена. Он и в самом деле смотрел на картину, и все, что о ней сказал — то, как банка меняла форму плодов либо из-за толщины стекла, либо из-за соприкосновения, — были именно те эффекты, которых она добивалась.

Потом он взглянул на карточку с названием, чтобы увидеть цену, и кивнул, словно такую и ожидал.

— Я должен был прийти на открытие вчера вечером, но задержался. Вы ходили? Было здорово?

Его слова заставили девушку затаить дыхание. Ведь этого не может быть! Ведь это не знакомый сестры, который вчера не пришел? Мужчина, с которым Дельфи пыталась ее свести? Нет, этого просто не может быть...

— Да. Ходила. Все прошло великолепно. Вы знакомы с художницей?

Незнакомец покачал головой:

— Я познакомился с ее сестрой на вечеринке. Она пригласила меня. Очень жаль, что я пропустил открытие.

Значит, это и правда он. Клодин не могла поверить. У нее забурлило в животе. Она кое-как заставила себя заговорить.

— Что ж, вы смотрите картины сейчас. Это главная работа.

— К тому же, видно, она кое-что продала.

— Они с ума посходили.

— Не нужно сходить с ума, чтобы разглядеть такой талант, — ответил он.

Мужчина подошел к столу, обернулся, посмотрел по сторонам, словно собирался что-то сказать по секрету — или предложить прогуляться с ним. Ни то ни другое.

— Нет ли чего-нибудь, знаете... хоть немного менее... дорогого?

Не то, что Клодин ожидала. У нее едва ворочался язык.

— Есть маленькая. У окна. Лимоны на тарелке.

Он подошел и посмотрел на картину. Отошел на шаг, затем склонился, взглянул на цену. Это ей понравилось. Сначала посмотрел на картину, прежде чем выяснить, сколько она стоит.

— Четыре тысячи. — Ей удалось выговорить только эти слова.

Словно он не умел читать.

— Она очень хороша. Я беру ее.

Он вернулся к столу и вытащил из внутреннего кармана чековую книжку. Когда открыл ее, Клодин удалось прочесть, вверх тормашками, имя: Д. Жако. Так звали не пришедшего на показ мужчину Дельфи? Она не могла вспомнить, произносила ли сестра имя. Но помнила, как та его описывала. А он и впрямь не похож на полицейского. Легкий льняной пиджак, блестящие черные волосы, схваченные в хвост, красивые ногти, джинсы и холщовые туфли на босу ногу. Он напоминал ей футболиста, Жинола, с рекламы в кафе. Но не такой красивый. Что-то от Депардье огрубляет лицо. Но все же очень, очень привлекательный. И голос красивый, тихий и одновременно твердый. А глаза... Ей было бы непросто смешать краски, чтобы получить такой зеленый цвет, мягкий, неуловимый, полупрозрачный, словно внутренние поверхности некоторых листьев.

— На чье имя выписывать чек? — спросил он, глядя на нее.

— На имя художницы, Клодин Эддо, — ответила она. Он заполнил чек и вручил ей.

— Спасибо, мсье. Уверена, что картина будет радовать вас.

— Уверен, что так и будет. Скажите, а через какое время я могу ее забрать?

— Если дадите адрес, мы сможем ее вам доставить. Или же заберете картину после закрытия выставки.

— Это когда?

— В пятницу. — Клодин понимала, что говорит не то, что нужно, но уже не в силах была что-либо поправить. — Мы закрываемся в шесть.

Он кивнул, улыбнулся.

— Я еще приду. Может, посчастливится повидаться с художницей и лично ее поблагодарить. — С этими словами он положил чековую книжку в карман, кивнул на прощание и вышел из галереи.

Клодин корила себя за то, что изображала продавщицу и не призналась ему, кто она на самом деле. Как же будет не удобно, когда он откроет правду! А он наверняка все узнает, когда придет забирать картину в пятницу вечером.

И он даже не попытался ухаживать. Она не могла сказать, что было хуже. Следующие два часа Клодин против воли пыталась припомнить, было ли у него обручальное кольцо.

74

Ошибка. Водяной допустил ошибку. Погрешность в оценке, мимолетная прихоть, появившаяся из ниоткуда, и схема дала сбой.

Хладнокровное убийство Берты Мордэ и обнаружение ее трупа в Лестаке вряд ли кого-то сильно удивило бы — всего лишь очередное имя в списке жертв Водяного. Какая-то косметичка из Сен-Пьер. Ну и что? Несколько телевизионных репортажей, немного рукописной прозы в местных газетах и, уже со стороны; полиции, обычные пустые обещания удвоить усилия по поимке ее убийцы. Вот и все. Другими словами, немного. Так было в Ла-Рошеле, в Дьепе... Так должно было быть и здесь, в Марселе.

Но Берта Мордэ не была убита. Ни хладнокровно, ни то, ни как бы там ни было еще. По какой-то властной не данной прихоти ей было позволено сесть в машину и уехать. Просто так. Пять недель слежки, собирания сведений о будущей жертве — подбирался к ней сзади в очереди за кофе и круассанами в ее любимом кафе, да так близко, что ощущал запах мыла от ее кожи. Но в одно мгновение план изменился, и она ускользнула. Счастливица. Вся работа впустую.

Если не считать, конечно, что вся эта подготовительная работа привела к дому в Рука-Блан, к той обольстительной женщине. Рядом с ней Берта выглядела как мешок со свеклой.

Итак, Водяной остался, прогнал соперника — какого-то прыщавого мальчишку в шортах, примостившегося среди деревьев, чтобы подглядывать, — и прекрасно провел время с восхитительной приятельницей Берты. Там, на лужайке, их тела, слившись воедино, катались по траве, потом перебрались в бассейн, оказавшись в глубокой темной воде. Все, что они проделывали вместе, сопровождалось великолепным, согревающим душу бульканьем ее смеха.

Грандиозное, грандиозное удовольствие. Но очень, очень серьезная ошибка. Вот почему Водяной был так раздражен.

В отличие от Берты ее подружка не была косметичкой в Сен-Пьер, и ее смерть не прошла незамеченной. По сообщениям прессы, репортажам по телевидению и радио, мадам де Котиньи была очень важной дамой — дочерью богатых американских родителей, которые, получив ужасное известие, прилетели во Францию на собственном самолете, и женой ведущего местного политика, которого настолько ошеломила ее смерть, что он покончил с собой. Эта история уже два дня не сходила со страниц прессы, и не было признаков, что шум утихает.

Полиции понадобилось не очень много времени, чтобы ухватиться за верные концы. Поначалу реакция имела обычные формы — россыпь телерепортажей, горстка впопыхах написанных передовиц и фотография на первой странице с жирным полицейским, беседующим с репортерами на выезде из «Аква-Сите». Не то чтобы это раздражало Водяного. Он испытывал даже определенное удовольствие — сидеть и наблюдать за расследованием своих преступлений. Как власти кружат вокруг собственной оси. Какие они самоуверенные, какие хвастливые... Но такими они становились каждый раз, бегая кругами.

Однако внезапно на сцену вышел этот человек, Жако, и возглавил расследование — уже не тот жирный. В субботней газете появилось его фото, еще он появился в теленовостях с заявлением, сделанным перед полицейским управлением. Широкоплечий, с волосами, зачесанными со лба и собранными в хвост, глаза спокойно и твердо нацелены в камеру, взгляд, от которого бросает в холод. Он выглядел как человек, который не любит, чтобы его водили за нос. При таком начальнике, решил Водяной, жизнь определенно обещает стать более трудной.

И впрямь уже началось — в кафе-баре «Гийом» напротив спортзала. Несколько дней назад там появилась эта девица. Сразу стало понятно, что она не обычная девица. Достаточно взглянуть, как она не может решить, где ей сесть — у окна, у бара, в алькове возле туалетных комнат? Уже с полдюжины раз приходила, болтала с Патрис и Надин, когда те приносили ей очередной кофе, каждые пять секунд, словно задумавшись, посматривала по сторонам поверх газеты.

Прочитывает все статьи по какой-то теме? Ищет работу? Кого она думает провести? У нее уже есть работа. В полиции. Это видно невооруженным глазом. Какое-то время было даже смешно, что она сидит там, всего через несколько столиков от него. Но сигнал был ясным. Полиция подбирается ближе. Они пронюхали про спортзал и, понятное дело, решили, что кафе-бар «Гийом» и есть то место, где Водяной мог устроить наблюдательный пункт.

Толково. Очень толково. Видимо, настало время перебираться, искать другое место. Жаль. Именно сейчас развлечение только начинается. А Марсель такое классное для этого местечко.

Надевая пиджак в этот воскресный вечер, Водяной знал, что необходимо сделать. Приятная поездка в Каллелон и прогулка по набережной в поисках тихого места, где можно попрощаться, предав океану память о подругах — их часы, колечки и браслеты, их золотые цепочки, крестики и серебряные броши, даже массивное кольцо с бриллиантом, снятое с безвольного пальца мадам Сюзанны Делахью де Котиньи.

И быть может, по дороге из Каллелона домой — если что-нибудь подвернется — одно последнее, маленькое приключение. Чтобы этот коп, Жако, побегал.

75

Анэ поднесла к глазам руку и посмотрела на часы. Только что перевалило за полночь. Она села в постели и прислушалась. Был звонок в дверь или нет? Она не могла сказать точно. Приснилось? Или кто-то на самом деле звонил? Девушка сидела в темноте, ожидая повторного звонка. Тогда станет ясно. Обнимающая ее тишина была глубокой и строгой. Ни звука, если не считать вздохов, издаваемых пружинами матраса, теплого шепота простыней и тихой пульсации вентилятора под потолком, помешивающего воздух в комнате.

Звонок прозвучал опять. Донесшееся из темноты настойчивое басовитое жужжание от двери унесло остатки сна. Но кто же это, черт возьми? В такое время?

Поль. Это может быть только Поль, подумала Анэ, соскальзывая с кровати. Должно быть, что-нибудь забыл — мобильник, портфель, очки. Этот человек безнадежен, всегда что-нибудь да забудет. Но это просто смешно, решила она. Он ушел два часа назад. Зачем ему суетиться? Сейчас он уже должен быть дома. Спать, как она, радуясь тому, что все улажено, согласие достигнуто. И никаких громких скандалов на этот раз, лишь осознание, что ее просьба не так уж неприемлема, что она сдержит слово и он больше никогда о ней не услышит.

Набросив халат, Анэ вспомнила, что ей снилось за мгновение до того, как она пробудилась. Маленький домик на Мартинике, который она купила, в горах над Ла Ламентеном, где прохладно, близко к родителям, и ее ребенок играл во дворике, не заботясь ни о чем в мире. Но сейчас она не на Мартинике. Она в Эндуме. Ночью. Одна.

Запахнув поплотнее халат, Анэ подошла к окну спальни и раздвинула шторы. Подъездная дорожка была пуста: ни «порше», ни огней, ни движения. Она задвинула шторы, вышла в прихожую, ведя пальцами по стене, на цыпочках подошла к двери и прислушалась.

Ничего.

И тут звонок прозвучал в третий раз, заставив ее подпрыгнуть от неожиданности, на этот раз дольше, настойчивее. Звук был близко, палец, давивший на кнопку, всего с другой стороны двери, в дюймах от нее.

— Кто там? — спросила она и тут же пожалела, что подала голос.

— Это я, — донесся шепот в ответ.

— Поль, — сказала она со вздохом облегчения, сняла цепочку, повернула замок и открыла дверь. — Какого черта...

Часть четвертая

76

Вайон-дез-Офф, Марсель, понедельник

Первой это заметила чайка, едва оперившийся птенец. Ее розовые морщинистые лапки неуклюже вцепились в нос рыбацкой лодки. Еще серые с белым подбоем перья шевелились на ветру, широко раскрытые желтые глаза смотрели жестко и остро, а ее призывный крик, жалобно разносившийся по бухточке, был тонким и неуверенным. И безответным. Чайка была одна. Она каким-то образом пропустила момент, когда все улетели — и хуже не было видно, — чтобы кружить над рыбацкой лодкой, идущей мимо мысов Мальмуске в сторону Старого порта.

А она осталась на месте. Ждала, оглядывалась. Голодная. Ее внимание привлекло что-то мелькнувшее в воде. Вспышка света, отразившая луч утреннего солнца. Плавник? Метнувшаяся стайка серебристых рыбок? Молодая чайка мигнула медовыми глазами, вытянула шею и уставилась на воду метрах в десяти от того места, где сидела.

Что бы это ни было, предмет был незнакомым. Значит, не плавник и не рыбья чешуя. Но что-то тихо двигалось вместе с приливом, временами появляясь на поверхности. Что-то темное и неясное. Похоже, запутавшееся в обрывках сетей.

Чайка хоть и была молодой, но знала, что такое сеть. И ей она не нравилась. Ее сестра погибла, зацепившись лапой и таская за собой целый шлейф из сети. Они нашли ее только через две недели. Ее выбросило прибоем на стапель, розовая лапка все еще была в сетке. Чайке было достаточно того зрелища.

Но все же... она была голодна. Да еще эта вспышка. Обещающая вспышка. Вот опять появилось. Обмотанное! насколько ей было видно, не спутанными сетями, а кольцами колеблющихся черных водорослей, то и дело мелькающее в волнах. Оно было большим, даже слишком — и что бы это ни было, оно поблескивало, — округлым и... вроде со щупальцами, которые свешивались вниз, скрывались на фоне мерцания воды.

Достаточно большим, чтобы на него можно было сесть, думала чайка. Стоит посмотреть. Поэтому она оттолкнулась от носа плоскодонки. Несколько нерешительных взмахов крыльями — и она над целью. Лапы направлены вниз, когти расставлены для посадки, шея и голова оттянуты назад, концы крыльев касаются друг друга. Чайка почувствовала — есть касание.

Но касание неуверенное. Предмет оказался меньше и легче, чем она предполагала. Не столь массивным, чтобы выдержать ее вес. Так как он ушел под воду и заставил птицу взмыть в воздух, хлопая крыльями в поисках опоры, прежде чем спикировать для повторной попытки. Только на этот раз предмет, похоже, перевернулся, как бревно, выставив щупальца на солнце — скрюченные пальцы указывали в небо, черные кольца волос плавно качались на бледном лице.

В двадцати метрах, на ступенях «Ше-Фонтон», спускаясь из ресторана на набережную, какая-то женщина пристально посмотрела на воду, показала туда пальцем и прижала руку ко рту.

77

Старший таможенный чиновник Эмиль Жалон из Департамента государственных таможен и иммиграции приехал к своему офису на Ке-Даренс рано и в расстроенных чувствах. Было немногим больше восьми часов утра, и солнце уже припекало. В теплой, тикающей тишине он сидел за рулем и боролся с желанием развернуть машину, поехать домой и сказаться больным. Однако Жалон понимал, что не может это сделать. Плохо, конечно, но если смалодушничать сейчас, в последний момент, то, он знал, придется платить цену намного выше, чем та, что уже предложена. Подведи их, откажись делать, что они хотят, и, у Жалона не оставалось сомнений, они придут по его душу. Завтра. Послезавтра. Даже через год. Но обязательно придут.

Конечно, ему следовало знать с самого начала, что это крючок. Клуб, мальчик, квартира, легкость, с какой все произошло. Через сорок минут после первого глотка фруктовой колы парень уже вставлял ключ в замок и приглашал его в очень неплохую комнату с одной кроватью, окна которой выходили на ступени вокзала Гар-Сен-Шарль. Пять сотен франков за самое лучшее индивидуальное обслуживание, какое он мог припомнить. Всего пять! Мальчик, похоже, был новеньким в городе, решил Жалон, направляясь домой к жене и детям.

Спустя три дня видеозапись с их шалостями в толстом коричневом конверте появилась на переднем сиденье его машины. В записке, приклеенной скотчем к конверту, был указан лишь местный телефонный номер. Просмотрев вечером запись, Жалон снял трубку и дрожащей рукой набрал номер.

Голос на другом конце линии был спокойным и сочувственным. Человеку, поднявшему трубку, не было нужды спрашивать, кто звонит. Им нужно проделать небольшую работу, сообщил голос, и если он сделает так, как ему скажут, оригинал пленки, на которой записаны его неосторожные действия, будет уничтожен. В противном случае...

Жалон и так знал о последствиях. Пусть лучше опасная пленка будет уничтожена, чем окажется на столе у босса. Или, не дай Бог, в почте жены.

Поднявшись в офис — вентиляторы под потолком медленно крутились, из пыльных окон в металлических рамах открывался вид на исчерканный стальными тросами причал и облезлую громадину японского танкера, — Жалон стал изучать график движения, висящий позади стола сержанта Дюпуи. Он нашел что искал и пролистнул три странички, относящиеся к торговому судну «Аврора», как делал каждое утро после получения видеозаписи.

Спущено на воду в 1976 году. Зарегистрировано в Сенегале, восемнадцать тысяч тонн.

Нынешние владельцы: «Баске-Маритим».

Капитан: Франсуа Малле. Трое остальных — офицеры, все французы. Смешанная команда из азиатов.

Три носовых трюма. Три кормовых трюма.

Направляется из Венесуэлы, Суринама, Кайенны во Французской Гвиане в Аккру и Марсель.

Смешанный груз из резины, каолина, леса, какао и арахиса. И было что-то еще, за чем Жалона просят присмотреть. Если пункт отправления судна находится в Южной Америке, нетрудно догадаться, что это может быть за груз.

Жалон отметил также то обстоятельство, что «Аврора» по прибытии по плану встает на ремонт, и раздумывал, спрятана контрабанда, которую она наверняка везет, среди груза или же где-то в надстройках. Контрабанду, спрятанную в конструкциях судна для того, чтобы изъять ее во время ремонта, полиции обнаружить труднее, чем в грузе. Но, учитывая, что голос в трубке приказал ему контролировать разгрузку и лично обеспечить таможенную очистку, Жалон предположил, что наркотики, а речь, конечно же, идет о них, являются частью товара, который вскоре будет выгружен на его причале. После таможенной очистки морской перевозчик может со спокойной совестью передать груз прямо владельцам.

В это утро, заметил Жалон, в бумагах «Авроры» была только одна новая запись — синим маркером сегодня утром рукой сержанта Дюпуи. Arrivee^[31]. А это означало, что в данный момент Дюпуи находится на причальной стенке «Авроры», проверяя документы команды и сверяя регистрационные бумаги и грузовой манифест.

Жалон вернул дощечку с зажимом на крюк и, взяв бинокль, вышел на террасу перед офисом. Неделю назад, когда еще предстояло определить место стоянки «Авроры», он выбрал седьмой участок в конце Ке-Даренс. Как можно дальше. Он навел окуляры на точку, подстроил резкость. Вот и она — практически спрятанное в конце длинной череды более массивных торговых судов низкое ржавое корыто с белыми надстройками и землисто-красными бортами. Краска местами облезла — видно, судну довелось поплавать. Жалон навел бинокль на выступающую часть мостика, где два офицера склонились над ограждением. Один из них кричал на матросов, сложив руки рупором.

Поскольку на седьмом участке не было кранового оборудования — стальные рельсы обрывались за сто метров до него, — команды докеров уже приступили к разгрузке, используя грузовые стрелы самого судна. Каждая партия, обвязанная сетью, будет перевезена на поддонах погрузчиками в хранилище номер семь — самый удаленный из портовых складов. Переведя бинокль с мостика «Авроры» на бурлящий причал, Жалон поймал в окуляры Дюпуи, который пробирался через кучки докеров и свалки поддонов к своей машине. Он смотрел, как тот открыл дверцу, протиснулся внутрь и включил радио.

За спиной в собственном офисе Жалон услышал, как щелкнуло и ожило его радио. Он покинул террасу, подошел к столу и принял сообщение Дюпуи о том, что на «Авроре» открыты люки и разгрузка началась. Отключившись, Жалон рухнул за стол и провел сухим языком по потрескавшимся губам.

Наступила его очередь.

Час спустя Жалон надел фуражку и направился к своей машине, стоящей перед зданием таможни. Правила требовали, чтобы старший таможенный чиновник хотя бы дважды появлялся на причале во время разгрузки. При каждом появлении старший чиновник мог, если считал нужным, дать указание на обыск с использованием средств по своему усмотрению — собаки, электронные щупы, рентген, даже выборочное вскрытие.

Однако лейтенант Эмиль Жалон ничего такого делать не собирался. Он знал, ему будет достаточно придерживаться правил, установленных для проверяющих чиновников, то есть появиться, как заведено, а потом пропустить груз.

Вот все, что они от него потребовали. Расслабиться. Взглянуть на это с другой стороны. Как будто он раньше никогда не закрывал глаза на незаконные грузы. Все пройдет, уверял он себя, без проблем.

78

Адель уже давно не видела мсье Баске в таком приподнятом настроении.

— Доброе утро, Адель, — прорычал он и потрепал ее по руке, усаживаясь зазавтрак. Поблагодарил, когда она налила ему апельсинового сока, — такого она за ним не могла припомнить.

Потом сказал спасибо за поданные йогурт и мед. И за круассаны. И за омлет с сыром, который он заказал.

Фактически за все, что Адель ставила перед ним с робким кивком, Баске благодарил, а потом жадно съедал, словно мучился голодом целую неделю. Это, думала она, готовя на кухне очередную порцию кофе, в последние несколько дней стало тенденцией.

А в комнате для завтрака Баске прикончил омлет, откинулся от стола и ощутил, как его омывает мощная волна удовлетворения. С Анэ наконец улажено. Вопрос снят. Договориться удалось неожиданно легко. Просто удивительно, как мало проблем было с ней, как мало пришлось бороться.

Появилась Селестин. Хорошо хоть не в наряде для бега, заметил Баске, а в более подходящих к случаю любимых брючках и кардигане. Она подошла и поцеловала его в макушку, пожурила за храп, из-за которого она опять была вынуждена сбежать в комнату Лорана, и сказала, что он пропустил чудесный вечер.

— Какая вечеринка? — спросил он.

— У Фазилло. Помнишь?

— Ты познакомилась со стариком Дрюе?

— Дюре, — поправила жена. — Ксавьер Дюре. Очаровательный мужчина. Тебе бы он понравился.

— Вы воспылали друг к другу?

— Как пожар в доме.

— Так позвони ему, — произнес Баске с нажимом. — Позови его на обед.

Селестин удивленно взглянула на мужа.

— Ты имеешь в виду на обед? Сюда? — спросила она, словно ослышалась.

Уже много месяцев у них в доме не было гостей. В последнее время муж предпочитал устраивать встречи в ресторанах — и, как правило, без нее.

— Почему нет? Для небольшого оживления.

Либо муж сбрендил, решила Селестин, либо желание познакомиться с этим Дюре у него сильнее, чем она предполагала.

Адель вошла в комнату со свежим кофе.

— Доброе утро, мадам, — улыбнулась она и наполнила чашки.

— Спасибо, Адель, — отозвался Баске, а Селестин заморгала.

79

Переходя через Репюблик, Кушо так и не увидел автобуса, который сбил его.

Он только что закончил завтрак в кафе «Самаритэн» и шел к машине, когда его внимание привлекли две монашки, идущие в том же направлении, что и он, только по другой стороне улицы. Руки в рукавах, сутаны волнами переливаются на солнце, а концы плетеных поясов ударяются о складки юбок. Он наблюдал за тем, как они идут. Белые крылья их крахмальных апостольников, словно паруса корабля, ярко сияли в утреннем освещении. Интересно, куда они направляются? Должно быть, в Сен-Канна. Его уединенность он любил больше всего. Видимо, там будет месса. Возможно, день какого-нибудь святого.

Кушо посмотрел на часы. Нужно быть в Касисе в одиннадцать часов, чтобы забрать Рэссака, но он полагал, что еще есть время отклониться от маршрута. После всего ему необходимо духовное очищение. Из-за того, что переменились планы, он полночи провел на ногах. И все ради Рэссака. К тому же это была трудная, кровавая и грязная работа. И Карно где-то шлялся. Рэссак ему за это яйца оторвет. Возможно, даже доставит это удовольствие Кушо. Вот было бы весело! Карно ему не нравился. Хлюст, грязная тварь, считающая, что у него кобелиные яйца. К тому же араб. Притворяется, что не араб, но это же за милю видно. Именно это притворство особенно не нравилось Кушо.

На другой стороне Репюблик монашки вошли в переулок и через мгновение исчезли из поля зрения. Но Кушо этого ожидал. Если они направляются в Сен-Канна, то этот крутой поворот и тенистая улица были единственным путем, по которому они могли туда попасть.

В пятидесяти метрах впереди включился красный светофор, и поток машин, двигающихся на запад, остановился. К тому моменту как Кушо подошел к перекрестку, он понял, что сейчас им будет зеленый свет и ему придется ждать. Он решил пересечь Репюблик как есть, проскользнув между машин, чтобы не задерживаться.

То же самое решил сделать и мужчина перед ним, потянув своего пуделя за поводок и показывая псу, что направление меняется. Пудель тявкнул и уселся, но хозяин высоко поддернул поводок, заставил пса встать, и они стали протискиваться между стоящими машинами.

Кушо не видел пуделя до тех пор, пока не вышел на середину улицы, где тот вместе с хозяином дожидался просвета в потоке движущегося на восток транспорта. Трудно с определенностью сказать, что заставило пуделя внезапно накинуться на лодыжку Кушо — возможно, он нервничал из-за близости и шума транспорта, — но пинок, которым тот ответил, подвигнул пса на новые проявления храбрости. Он, агрессивно зарычав, рванул ослабленный поводок из рук хозяина и бросился на Кушо, заставив того отпрыгнуть сначала в сторону, потом вперед, словно в танце, в то время как пудель пытался схватить его сзади под коленками. Так они вдвоем и оказались на пути автобуса, идущего на восток к Круглой площади в Прадо и прибавившего скорость, чтобы проскочить светофор.

Водитель не успел отвернуть в сторону. Сначала был глухой удар о капот прямо под кабиной водителя, а потом жуткий толчок, от которого водителя подбросило в кресле, когда переднее, ближнее к нему колесо наехало на препятствие.

Почти в это же время в нефе Сен-Канна две монашки заняли свои места на подиуме хора, и началась месса.

80

На Репюблик началось столпотворение. Это означало, что Макс Бенедикт без труда найдет столик в «Самаритэн». Бенедикт выбрал место у окна, в тени, и, когда заказывал кофе с кальвадосом, из-за угла Канабьер со скрежетом вывернула «скорая помощь». Машины остановились, и белый фургон пролетел мимо него.

Марсель, подумал Бенедикт. Очередная перестрелка в «ОК-Корраль». Французский Дикий Запад. Он побьет Париж со связанными руками. Задумчивый, заботящийся о стиле, мягкотелый северянин и вспыльчивый, импульсивный южанин. Он знал, кто ему больше по нраву.

Бенедикт также знал, что за кошмар езда по этому городу. И чтобы не испытывать ужасов, связанных с поисками стоянки для джипа, взял такси до Старого порта. Пришлось встать рано. Он позавтракал на балконе в «Нис-Пассед», наблюдая, как солнце встает над измятыми тенистыми грядами за Монтредоном. Тихо порадовался тому, что шторы по всему периметру соседнего балкона — комната Гаса Делахью — закрыты. Земляк намного отстал от него по разнице во времени, и потребуется еще несколько часов, прежде чем появится он или его родители.

Именно на это Бенедикт рассчитывал, обедая в одиночестве в «Молино» и продумывая стратегию. Теперь, когда Делахью отгорожены шторами, есть время разузнать о характере этого Жако. Через полчаса он в префектуре получит аккредитацию, что откроет ему путь на прессбрифинги по убийству и самоубийству в семействе де Котиньи, но не более того. К сожалению, это не поможет ему попасть в полицейское управление, куда он собирался двинуть после префектуры. Бенедикт подумывал о том, чтобы, позвонить туда, сказать, что у него есть информация, и организовать встречу, но, сидя над прекрасным суфле в «Молино», он в конце концов решил, что лучше явиться туда без предупреждения, попробовать подобраться к Жако и вытащить информацию из него. Если выгонят, если Жако окажется крепким орешком, у Бенедикта наберется достаточно для пьесы, независимо от того, захотят ли они ее ставить. Возможно, попутно он накопает какого-нибудь золотишка и статья будет сделана. Порой получается вот так просто.

Бенедикт встал, набросил куртку и повесил сумку на плечо. Засовывая немного денег под пустой стакан от кальвадоса, он увидел, как «скорая помощь» поехала назад по Репюблик.

Мигалка была выключена, сирена молчала. Похоже, она никуда не торопится.

Бенедикт понимал, что это значит.

81

Адвокат Дени не рассказывал Жану Карно ничего такого, что не было бы уже известно клиенту.

— У них на вас ничего нет. Все косвенное.

Они сидели в комнате для допросов, ожидая появления офицера, руководящего расследованием, — того, кто допрашивал Карно в субботу днем. Дежурный сержант сказал им, что тот уже едет.

— Но я должен убедить вас, — продолжал адвокат, — в необходимости быть... э-э... готовым сотрудничать. Быть полезным. В противном случае наши местные друзья могут быть очень...

Открылась дверь, вошел старший инспектор Жако.

— ...пристрастными, — шепотом закончил Дени.

Жако сел и улыбнулся им обоим, довольный тем, что Карно выглядит не лучшим образом — усталый и встревоженный после двух ночей, проведенных в камере.

— Итак, мсье...

— Старший инспектор, — начал, адвокат, собираясь с мыслями. Этот пухлый откормленный мужчина казался слишком крупным для стула, на котором сидел. — Я настаиваю, чтобы моего клиента выпустили. Выдержите его здесь намного дольше, чем разрешено правилами, даже законом. Вы еще должны официально предъявить ему обвинения. А кроме нескольких незначительных совпадений... — адвокат безнадежно махнул рукой, — я бы предположил, что у вас нет веских причин удерживать его хотя бы на минуту дольше.

— Именно так, — кивнул Жако. — Как вы сказали, всего лишь несколько незначительных совпадений. Если бы я любил спорить, то сказал бы, что ваш клиент вряд ли тот, кого мы ищем.

Двое мужчин на другой стороне стола переглянулись, затем встали — сначала Карно, тот почти подпрыгнул, адвокат Дени намного медленнее, с трудом оторвавшись от стула.

Жако остался сидеть.

— Однако я бы хотел задать еще один вопрос.

— Мой клиент не обязан... — начал Дени.

— А я не обязан быть столь покладистым, — холодно перебил его Жако. — Если мсье Карно решит отказаться сотрудничать, будьте уверены, какое-нибудь обвинение найдется, чтобы предъявить. — Он посмотрел сразу на обоих. — Поверьте мне.

Адвокат повернулся к своему клиенту, сузил глаза, словно говорил: «Помните-о-чем-я-вам-только-что-сказал». Карно кивнул:

— Один вопрос.

Жако кивнул в ответ. Больше ничего ему не было нужно.

— Расскажите мне об Александре Рэссаке, — произнес он.

82

Рэссак не удивился. Во-первых, Карно пропал именно в субботу, и звонки Рэссака остались без ответа. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять, что этому может быть единственное объяснение — Карно взяли полицейские. В конце концов, он озорной мальчик. Чем еще он занимается, о чем Рэссак не знает? Отзвонив своему человеку на рю де Левеше, Рэссак подтвердил свою догадку: Карно действительно сидел в камере в полицейском управлении и, похоже, пробудет там продолжительное время, помогая следователям по делу Водяного. По словам информатора, Карно выступает в роли главного подозреваемого.

Вики, подумал Рэссак. Опять эта гребаная девица. А у них сейчас с Карно есть работа.

В эту субботу при выведенном из игры подручном и с «Авророй», находящейся всего в нескольких часах от порта, Рэссак понял, что ему придется действовать быстро. Поскольку нанятый им человек пока еще не может понять, спланирована ли операция, Рэссак решил, что не может рисковать, ожидая, пока «Аврора» будет разгружена, как предполагалось первоначально. Слишком рискованно — вдруг там уже полно полицейских. Все должно произойти раньше. Придется перепланировать на воскресный вечер. Напрямую. С судна на судно. Еще на рейде. Трудно, но возможно. Именно это Рэссак проделал. Кушо с парнями перетащили всю партию. Никаких срывов. Каждый килограмм.

Но сейчас, утром в понедельник, он не мог связаться уже с Кушо. Ни слова от него после завтрака, когда его водитель сообщил по телефону, что выехал. Это значит, он должен уже приехать. Не нужно двух часов, чтобы доехать от Марселя до Касиса. И почему Кушо не отвечает по мобильному? На какой-то момент у Рэссака появился соблазн снова позвонить своему «кроту» и выяснить, не повязала ли полиция и Кушо: но они никак не могли установить хоть малейшую связь между Карно и Кушо. А через Кушо с ним. Если только Карно не заговорил... Но Карно не посмеет. Рэссак надеялся на это.

В полдень от Кушо все еще не было сведений, и Рэссак понял, что выбора нет — надо вести машину самому. Это была важная встреча, последний штрих, и ему не хотелось заставлять своего человека ждать.

Рэссак остановил свой выбор на «бентли» — единственной машине, которую он когда-либо водил сам, — и наконец в кожаном коконе с кондиционированным воздухом выпорхнул из касисского имения в сторону автострады. У него был назначен ленч в Бандоле с мсье Кондэ, коллегой еще по Тулону. Нужно было все обговорить — время, место, люди. Рэссак не хотел, чтобы двести кило чистого кокаина залеживались в одном из арендованных им в Марселе хранилищ дольше, чем необходимо.

Час спустя двое мужчин встретились в «Лоберж-дю-Порт» на террасе первого этажа, смотрящей на залив. Кондэ, как всегда, был готов действовать, согласен на цену и условия, предложенные Рэссаком. Сделку завершили под приготовленную на гриле кефаль. Все было в крайней степени благожелательно. Как только Рэссак получит подтверждение, что деньги переведены, его человек подвезет груз.

В три часа Рэссак был на пути домой. Странно, но он был даже рад, что Кушо не приехал. Рэссак наслаждался поездкой — кожаное пространство «бентли», руль, скользящий в руках, незаметная, молчаливая мощь автомобиля... Через десять минут створки ворот его имения распахнулись, а затем одна за другой закрылись за ним.

Правя по подъездной дорожке, Рэссак взглядом пробежался по перспективе садов, порадовался чистоте лужайки, пощелкивающим радужными струями поливочным кранам и роскошной аллее кипарисов по границе имения.

Чего не увидел Рэссак, когда ворота гаража закрылись за ним, так это мужчину, одетого в черный мотоциклетный кожаный костюм, который ждал в тени.

Рэссак выключил зажигание и потянулся к ручке дверцы, когда округлый конец глушителя ткнулся в боковое стекло. Черное отверстие, забранное в кружок из серой стали. Что-либо предпринять времени уже не было. Последнее, что увидел Рэссак, — палец в черной коже, нажимающий на курок.

За четыре секунды Рэссак получил шесть девятимиллиметровых пуль. Первая, проделав круглую дыру в центре родимого пятна, отбросила его на пассажирское сиденье. Остальные, выпущенные очередью, образовали неровную линию от верхней части груди до печени. Звуки выстрелов, благодаря глушителю, прозвучали как глухие хлопки.

Когда все стихло и слышалось лишь тиканье остывающего двигателя «бентли» и звон осколков, убийца сунул пистолет под куртку и покинул имение. Заведя свой мотоцикл в нескольких сотнях метров вниз по дороге, он подумал, что отец одобрил бы то, как все было сработано.

Через два часа сын Поля Дуасно въехал на автостраду Лангедосьен на пересечении с Двадцать шестым шоссе за Нимом и повернул на юго-запад, направляясь к испанской границе.

83

Жако покручивал кольцо на пальце. Карно немного помолчал, затем качнул головой.

— Александр Маюб Рэссак, — повторил Жако, наблюдая, как волнуется Карно. — Совсем незнакомое имя?

— Совсем. — Карно повернулся к Дени, словно давая ему понять, что сделал все, о чем его просили — один вопрос, — и теперь настало время адвоката вытаскивать его отсюда.

— Один вопрос, помните, старший инспектор... — начал адвокат мягко, игриво выговаривая Жако тоном учителя.

Ответ Жако прозвучал не мягко и уж никак не игриво.

— Что ж, это прискорбно, так как мне придется сказать, что я совершенно не удовлетворен ответом вашего клиента. Итак. Если вы не против, мсье... — Жако жестом указал на их стулья, и они вновь сели.

Жако наблюдал, как они устраиваются. Впервые с момента задержания Карно выглядел встревоженным — упоминание о Рэссаке привело его в замешательство. Что касается мэтра Дени, то адвокат был явно сбит с толку, не готов к новому направлению допроса. Это не было частью порученного?! ему дела — никаких упоминаний о мсье Александре Рэссаке человеке, с которым он никогда не встречался, но имя которого рождало много ассоциаций. Дени, решил Жако, начинает выглядеть так же бледно, как и его клиент.

— Я не собираюсь напрасно тратить время, — продолжал Жако, вынимая из кармана пленку, вставляя ее в магнитофон и нажимая на клавишу записи. — Итак, позвольте мне изложить то, что нам известно. С той минуты, как вы оказались в камере, мсье Карно, на ваш мобильный телефон поступило несколько звонков. Все от некоего Александра Рэссака. Поэтому я уверен, вы согласитесь с тем, что бессмысленно пытаться убеждать меня в том, что вы его не знаете.

Адвокат дернулся, будто собрался что-то сказать.

— Ошиблись номером? — спросил Жако. — Не думаю. По информации телефонного оператора, мэтр Дени, ваш клиент и мсье Рэссак много раз беседовали за последние три месяца.

Это было не совсем так. Мюзон пока еще только работал с телефонной компанией по поводу этой информации, однако Жако был уверен, что выстрел вряд ли ляжет в «молоко».

Карно судорожно сглотнул.

— Итак. Начнем сначала, да? Александр Рэссак.

— О'кей. Я знаю его. От случая к случаю выполняю поручения этого парня.

— Какого рода поручения?

— Личная безопасность. Такого рода.

— Так почему вы не сказали об этом?

— Просто... ладно, в охранном бизнесе приходится быть скрытным.

— Значит, вы его охраняете? — Жако откинулся на спинку стула и вытянул ноги, скрестив их.

— Да.

— От чего, могу спросить?

— Он богат. Ему нужно, чтобы о нем заботились. Ему нужно, чтобы рядом был кто-то вроде меня. На всякий случай.

— На всякий случай?

— Вы знаете, как бывает с такими парнями. Марсель не Детская песочница.

— Как давно это тянется? Сколько времени вы работаете на мсье Рэссака?

— Должно быть... шесть — восемь месяцев.

— Не дольше?

Карно потряс головой.

— И только охрана?

— Да.

— А как же девушки? Он требует от вас такого рода обслуживания? Или это мальчики? — Жако вспомнил свой визит в Касис и то, как Рэссак осматривал его за пивом. Он еще тогда понял, что это значит.

Карно вздохнул.

— Иногда мсье Рэссаку бывает нужно устроить коллег по бизнесу, развлечь их, знаете ли. С девочками.

— С девочками вроде Вики?

Карно кивнул:

— Да. Она была из этого сорта.

— А Грез?

— Нет. Это было просто... вы понимаете, личное... Мимолетная интрижка. Всего пару раз, и все. Я практически не помню. Это было просто... да ничего. Никак не связано с бизнесом.

— А Баллард? Она была одной из ваших девушек?

Карно нахмурился. Это имя явно ничего не говорило ему.

Он покачал головой.

— А Рэссак? Рэссак знал этих девушек? Быть может, сам ими пользовался?

— Конечно.

Жако взял это на заметку.

— Монель? Рэссак был знаком с Монель?

— Я полагаю...

— Да или нет?

— Да, думаю.

— Насколько близко?

— Я пару раз приводил ее к нему на квартиру.

— Здесь или в Касисе?

— Обычно здесь.

— «Обычно»? Значит, иногда и в Касисе?

— Да. Несколько раз.

— Значит, он был знаком с ней? Знал ее имя?

— Да. Конечно.

А Рэссак сказал, что не знает. Нестыковки — Жако их обожал. На мгновение ему подумалось, уж не Рэссак ли Водяной? Интригующая возможность, но Жако в этом не был уверен. Пока.

Но ведь еще его старый приятель Дуасно. Как с ним? Его убил Рэссак? Или приказал Карно eго убить? Чтобы заткнуть ему рот? Возможно, Рэссак узнал, что Дуасно общается с по­лицией. Или, может, Дуасно попытался немного пошантажировать Рэссака. Глупая попытка, со всех точек зрения глупая.

— А Грез? Он был знаком с Грез?

Карно покачал головой:

— Нет, не был. Как я уже сказал...

— Вы уверены?

— Да, уверен. Она была просто моей подружкой. Пару раз, и все. Я говорил.

—А что же Кур-Льето? Квартира Вики Монель. Рэссак там когда-нибудь бывал?

—Нет.

Жако кивнул,

— Но вы знали, что он владелец квартиры?

— Да, — удивился Карно.

— Он сказал вам об этом?

Карно чувствовал себя не в своей тарелке. Что сказать? И как сказать? Сделав паузу и не понимая, каким образом он может сболтнуть лишнее, Карно кивнул:

— Да. Он сказал мне. Сказал, не знаю ли я кого, кто хотел бы заработать немного денег...

— Они могли жить в квартире в обмен на…?

— Возможно, они согласились бы делать для него кое-ка­кую работу.

— И что это за работа, мсье?

—Я же говорил, развлекать. Клиенты и всякое такое. Люди из бизнеса.

— И это он подключил вас?

— Нет. Это было между мной и конкретной девушкой. Он не брал арендную плату, просто ожидал от нас, что мы сделаем то, о чем он просит. Организовать. Быть готовыми.

— Значит, это всего лишь вопросы личной безопасности Он снабдил вас квартирой. А вы поставляли умелиц. Девиц вроде Вики. И Алины, Натали, Роз.

Имена, которые сообщила ему мадам Пиганьоль. Жако каким-то образом их запомнил. Карно выпучил глаза. Он ничего не мог с этим поделать.

Жако сел, руки за голову. Он начал развлекаться. Он нащупал кончик веревочки и тянул за него изо всех сил, уясняя для себя все, о чем подозревал. И кое-что, о чем не имел представления.

— Ну?

Карно кивнул:

— Все правильно.

— Значит, вы знакомы с мсье Рэссаком немного боль шести месяцев? Это так?

— Я полагаю...

— Ну так давайте поговорим об этих «коллегах по бизнесу». О тех, кого мсье Рэссак направлял в ту квартиру. Вы знаете кого-нибудь из них?

Карно затряс головой:

— Нет.

— Вы уверены?

— Я сказал вам — нет.

— А скольких из этих «коллег», вы полагаете, вам удалось снять на пленку?

Карно вздохнул. Этот полицейский, похоже, знает все.

— Пятерых. Может, шестерых, — ответил он, ковыряясь в ногтях.

— И что стало с фильмами?

— Просто отдавал их Рэссаку.

— И все?

— Да. Это правда.

— Вам известно, что он делал с фильмами, наш мсье Рэссак?

Карно развел руками:

— Видите ли, в нашем деле не принято задавать слишком много вопросов.

— Что ж, я вам расскажу. Он использовал фильмы, шалости, которые вы записывали, чтобы оказывать давление на людей. Не на «коллег», как, я уверен, вам уже известно, а на людей, которыми он желал манипулировать. Важных людей, людей с властными полномочиями. Чтобы заставить их поступать так, как ему нужно. При помощи кое-каких рычагов.

Карно пожал плечами.

— А это, мсье Карно, очень и очень противозаконно. Разве не так?

— Как скажете. — Карно старался казаться беспечным, дистанцироваться от сказанного.

— И вы ему помогали. Помогали нарушать закон. Знаете такое слово — «сообщник»? В случае, если вы не знали...

— Это была просто работа. Я не знал, для чего ему фильмы. Я не спрашивал. Не мое дело.

Жако кивнул.

— Вы когда-нибудь слышали имя Баске? Поль Баске?

Карно немного подумал, покачал головой. Очередное имя.

Очередная линия. Все осложняется.

— Нет. Никогда о нем не слышал. — Затем он повернулся к адвокату и угрожающе посмотрел на него, мол, вытаскивай меня отсюда, немедленно.

Жако этого и ожидал. Мэтр Дени подал голос:

— Старший инспектор, я действительно должен...

Жако подался вперед.

— В данный момент, мэтр Дени, ваш клиент оказывает помощь следствию. В зависимости от ценности этой помощи могут быть предприняты определенные меры, чтобы помочь сидящему здесь мсье Карно выбраться из очень неприятной ситуации. Сговор, пособничество и подстрекательство, шантаж...

— Послушайте, ну вы и нагрузили! — Карно потерял наконец терпение. — Ну устроил я для него несколько девочек. И что? И, может, снял несколько фильмов. И все. Это мелочь. Это всего лишь пыль.

— Вы знаете человека по имени Поль Дуасно?

— Нет. Не знаю, — ответил Карно слишком поспешно. И Жако понял, что он лжет. Точно так же, как лгал, когда

Жако спросил о Рэссаке. Так же вильнули глаза.

— Вы не против рассказать, что делали в пятницу вечером?

— Ходил по клубам, — ответил Карно. — «Мара», «Дугонг», «Чай». Меня видела дюжина людей.

— Так зачем вы убегали?

— Вы имеете в виду, когда ваши ребята явились к моей квартире? Они могли быть кем угодно, мужик. Я не знал.

— Но ведь вы можете сообщить нам имена? Людей, которые видели вас в этих клубах?        ♦

— Конечно.

— Что ж, хорошо. Составьте список, и мы их проверим. До того времени, однако, как мне ни жаль, нам придется подержать вас здесь...

— Еще одна гребаная минута... — Карно вцепился в стол, испепеляя взглядом Жако.

— Пожалуйста, старший инспектор. — Адвокат бросился удерживать Карно. — На самом деле, мой клиент старается быть максимально полезным.

— Не вполне, — возразил Жако. — Мне кажется, требуется еще некоторое время, чтобы все хорошенько обдумать. Потом мы снова поговорим.

С этими словами Жако вынул пленку из магнитофона и вышел из комнаты.

84

Макс Бенедикт взбежал по лестнице управления полиции на рю де Левеше и предстал перед конторкой.

Дежурил сержант Калю. Он вопросительно посмотрел на Бенедикта:

— Мсье?

— Я хотел бы встретиться со старшим инспектором Жако.

Сержант покачал головой:

— Боюсь, старший инспектор занят. А вы?...

— Я по поводу Водяного.

Калю стрельнул в него глазами:

— Он все же занят. Я вызову кого-нибудь из его группы.

— Это должен быть сам Жако, — гнул свое Бенедикт.

Калю немного подумал.

— Тогда вам придется подождать, мсье. Там есть стул. Когда станет возможно, я дам ему знать, что вы здесь.

Бенедикт сел и посмотрел на часы. «Я не тороплюсь. Подожду весь день, если надо. И не важно, повидаюсь с Жако или нет. Я уже получаю своего рода материал, за которым охочусь. Атмосфера. Настоящее ощущение места, деятельности. Форменная одежда и бормотанье на французском, плакаты на стенах, приходящие и уходящие люди, застоявшийся запах табака в помещении, где в трех местах висит знак, запрещающий курение. Все так не похоже на чистенький бездушный полицейский участок в Палм-Бич, где я провел столько времени за последние несколько месяцев».

Ему не пришлось долго ждать. Через двадцать минут после прибытия в полицейское управление, успев нацарапать в блокноте несколько кратких заметок, Бенедикт заметил полицейского, который шел через вестибюль в его направлении. Он был в штатском, но определить, кто это, можно было за версту.

— Вы хотите повидаться со старшим инспектором Жако? — спросил мужчина, встав перед ним. Он говорил по-английски с сильным акцентом, но слова были правильными и вежливыми.

«Значит, мой французский не так хорош, как я думал», — понял Бенедикт. Он отсутствовал всего несколько месяцев, и дежурный сержант это определил.

— Да-да, верно, — ответил он, потом продолжил по-французски: — Если это не слишком обременительно.

— А вы кто? — В сердцах полицейский продолжал говорить по-английски, словно он не мог позволить растрачивать время с хромающим школьным французским, когда его английский намного лучше.

— Макс Бенедикт, — ответил он чуть смущенно.

— А могу я спросить, по какому делу?

— По делу Водяного.

Полицейский кивнул, немного подумал. Потом подошел и сел рядом с Бенедиктом, наклонившись, локти на коленях, взгляд устремлен прямо перед собой, волосы, собранные в хвост, кольцами опадают на воротник.

— Если у вас есть какая-то информация, мсье, любой из группы...

— Я должен говорить с Жако.

Полицейский откинулся назад, посмотрел на него.

— Я — Жако.

Бенедикт был вне себя от радости. Лучшего он не мог и представить. Прекрасное знакомство.

— Я подумал, что могу помочь, — начал Бенедикт. — Видите ли, я знаком со Сьюзи де Котиньи. Так сказать...

— Каким образом? Где познакомились?

— В Нью-Йорке. Она...

У полицейского зазвонил мобильник. Он открыл его, жестом попросил Бенедикта замолчать.

— Я буду, — сказал он и закрыл крышку телефона. Потом повернулся к Бенедикту: — Вам когда-нибудь доводилось видеть труп?

— Много раз.

Жако бросил на него пронизывающий взгляд.

— Тогда поговорим в машине.

85

После того как был снят груз, не считая леса в передних трюмах, торговое судно «Аврора» сидело на воде выше, чем утром того же дня. Ее грязно-красные борта теперь поблескивали убором из водорослей. Сдвинув на затылок фуражку, Эмиль Жалон посмотрел на сеть, заполненную мешками, которая стояла на причале, и облегченно вздохнул. Это его второй и последний визит на седьмой участок, и разгрузка может продолжаться дальше без его участия. Он дважды появился в официальном качестве — как положено по правилам. Если прибудет отдел по наркотикам или засвистят пули, времени им осталось немного. Как только будет записано, что груз сдан, и двери склада опечатают, он вне зоны досягаемости огня. Спокойно будет сидеть в своем офисе. Его личный интерес в том, что привезла «Аврора», как и интересы таможенной службы, исчезнет. Через пару часов его смена закончится, и пошли все к черту.

В тридцати метрах от него группа докеров отвязывала сетки с грузами и передвигала остатки каолина на поддоны. Выплевывая клубы черных выхлопов, погрузчики принялись за работу, поднимая поддоны с грузом и перетаскивая их в складское помещение. Когда они скрывались в темном нутре склада, Жалон пристраивал дощечку с зажимом на капоте своей машины и жирной чертой вычеркивал нужную позицию в каждом листке манифеста. Положив оригинал в свой портфель, он вручил копии Дюпуи.

Когда его сержант размашистым шагом взошел на сходни «Авроры» и стал подниматься по крутому трапу, Жалон прикрыл от солнца глаза и посмотрел на мостик. Это Малле, капитан, тот, что с бородой и без головного убора? Тот, что смотрит на него. Жалон подумал, он тоже в деле. Его они тоже засняли? Ничего удивительного. Жалон помахал и быстро в приветствии приложил руку к козырьку. Опуская руку, провел рукой по горлу.

Наверху, на мостике «Авроры», Франсуа Малле смотрел на старшего таможенного чиновника. Мужик — просто прелесть. Не просил открывать ящики, распечатывать мешки. Просто рутинная проверка, по записям. На мгновение Малле подумал, а не куплен ли он. Небольшая взятка, так, чтобы отогнать волков от двери. Малле подозревал, что так и есть. Разгрузка фрейтера редко проходит так гладко.

Не то чтобы ему было о чем беспокоиться. Во всяком случае, сейчас.

Сдерживая зевоту, он смотрел, как Дюпуи бредет с таможенными бумагами. Получив их, Малле может позвонить директору линии и подтвердить факт прохождения таможни владельцам и поставщикам, списать команду на берег, сдать судно под охрану и отправиться в город.

Внизу на причале старший таможенный чиновник махнул ему рукой, отсалютовал, потом провел ребром ладони по горлу. Работа сделана. До встречи.

В этот момент внимание Малле привлекли три неброских «пежо», подъехавшие к машине таможенника. Еще до того, как они остановились, на причал высыпала дюжина вооруженных людей. Они явно знали свое дело, и в считанные секунды причал был под контролем — два человека скрылись в складе, трое сбивали в кучу докеров, еще пара встала на страже склада, а четверо загрохотали по трапу. Оставшийся член команды беседовал со старшим таможенным чиновником, показав свое удостоверение, и явно намеревался взять ситуацию под контроль.

Сердце у Малле ушло в пятки. Судя по тому, как складывались обстоятельства, ему повезет, если он вообще увидит город.

По крайней мере судно и груз чисты.

86

Жако потребовалось двадцать минут, чтобы добраться до рыбацкого порта Вайон-дез-Офф, что по дороге из Фосс-Моннэ. Все это время понадобилось Жако, чтобы понять — его пассажир с веснушчатым черепом и в черепаховых очках ничего нового ему не сообщит. Все, что сделал Бенедикт, — это поделился кое-какими подробностями нью-йоркской жизни, подтвердил предположения относительно сексуальных предпочтений Сюзанны де Котиньи и ее баловства наркотиками. Но это все.

— Как долго вы были с ней знакомы? — спросил Жако после короткой паузы.

— На самом деле мы никогда не встречались.

— Никогда не встречались?

— Непосредственно — нет. Это относилось к моей работе. Именно она привела меня к контакту с ними.

— А что это за работа такая, мсье? — спросил Жако.

— Я журналист, — тихо произнес Бенедикт. — Я работаю на...

Жако не колебался ни секунды. Он нажал на тормоз, переключился на нейтральную передачу и свернул к обочине. Машина сзади обиженно просигналила, оказавшись застигнутой врасплох этим маневром, но Жако не обратил на нее внимания. Он потянулся и открыл пассажирскую дверь.

— Спасибо за помощь, мсье. Она была бесценной.

— Вы выбрасываете меня прямо здесь?

— Пешая прогулка до города будет вам на пользу. Прочистит мозги.

Ошарашено помолчав, Бенедикт приладил на плечо свою сумку и выбрался из машины.

— Черт, — пробормотал Жако, оставляя Бенедикта на тротуаре. — Господи, журналист! И надо было напороться именно на этого!

Посматривая в зеркало заднего вида, Жако видел в нескольких сотнях метров позади стоящего на обочине мужчину. Правильно сделал, решил Жако, сворачивая с Корнишской дороги и въезжая на круто уходящую вниз по склону горы дорогу, вливающуюся в Вайон-дез-Офф.

На набережной жандарм натягивал по периметру ленту с надписью «НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ», и Жако остановился за неприметным «пежо» Гренье.

Вайон-дез-Офф, подумал Жако, выбравшись из машины и оглядываясь. Место, где жил его отец, приехав в Марсель, миниатюрный рыбацкий порт, зажатый по сторонам бедными домиками рыбаков и высящимися пролетами Корнишской эстакады. Тогда, во времена отца, он был другим — настоящей рабочей гаванью. Бакалейщики, магазины металлоконструкций и, в соответствии с названием, производители канатов... Теперь большая часть территории порта застроена дорогими заведениями с морской кухней, из которых «Ше-Фонфон» старейший и самый известный. Цена буйабеса здесь кусалась посильнее, чем в «Молино», но, по мнению Жако, качество зато отменное. В Вайон-дез-Офф за внешний вид блюда платишь, как и за еду. В «Молино» единственное достойное внимания место — твоя тарелка.

В десяти метрах от лестницы, ведущей к «Ше-Фонфон», между двумя лодками стояли Гренье и Пелюз. Тело, накрытое грязным синим брезентом, лежало на земле возле них. Наверху из венецианских окон ресторана высовывались любопытные лица.

— Это не Водяной, — произнес Гренье, единственный человек в группе, который не звал Жако боссом.

Жако присел на корточки и, приподняв материю, заглянул под нее. Труп без одежды, маленький, почти детский, но груди и пучок волос на лобке говорили сами за себя. Миниатюрная смуглая дама. Лет тридцать, определил Жако. Ногти на ногах и руках покрыты красным лаком и, по виду, тщательно ухожены.

— Если спросите меня, то я скажу, что это подражатель, — продолжал Гренье.

— Почему ты так думаешь? — спросил Жако, пытаясь увидеть то, что заметил Гренье, а он сам упустил.

Женщина. Голая. По возрасту подходит к остальным жертвам. У нее на щеке и шее кровоподтеки, а так как ее выловили из воды, вполне вероятно, что она утонула. Или была утоплена. Он не видел, за что зацепился Гренье. Еще немного приподнял брезент и заметил рану на ноге жертвы. Ее лодыжка была странно вывернута, кожа сильно расцарапана.

Жако опустил брезент и посмотрел на эстакаду. И линию свай под ней. Он понял, что тело скорее всего привезли в багажнике машины и сбросили с Корниш, но не слишком далеко «от начала моста, чтобы оно миновало камни, отсюда и сломанная лодыжка. Потом труп потихоньку прибило к берегу, как и тело Джилли Холфорд в «Аква-Сите».

— Поверните ей голову, босс, — сказал Пелюз. — В шее. Вы поймете, что имеет в виду Ал. К тому же на ней украшения.

Жако сделал, как ему было предложено, и там, под спутанными волосами, увидел золотую рукоять кинжала, торчащую под углом между плечом и шеей. Если это жертва Водяного, то это первый случай, когда убийца воспользовался оружием. И впервые оставил на жертве украшения — толстый золотой браслет и серьги.

— Удачный удар, — подал голос Гренье. — Все кости целы. Спросите меня, так я скажу, что убийца — правша, выше жертвы и напал на нее сзади и чуть со стороны.

— Что-нибудь еще, профессор? — хмыкнул Пелюз.

Сдвинув брезент, Жако наклонился поближе и осмотрел рану. Клинок вошел глубоко — окружность красного цвета с синеватыми краями отчетливо выделялась на коже цвета карамели. Гренье прав, подумал он, удачный удар. С первого раза. И нанесен с большой силой. Удивительно, что клинок, не сломался. Вытащив носовой платок, Жако взялся за рукоять двумя руками и принялся качать ее взад-вперед, голова жертвы двигалась вместе с его движениями. Он чувствовал, как глубоко внутри клинок царапал и скреб кость, потом начал поддаваться и наконец вышел. Жако поднялся на ноги и повернул оружие. Солнце блеснуло, отразившись в его поверхности. Длинное и узкое, оно больше походило на нож для разрезания бумаги, чем на кинжал, однако было на удивление тяжелым. К тому же исполнено в экзотическом стиле — тонкий серебряный клинок плавно выходил из пасти золотой змеи, чешуйчатое тело которой составляло рукоять, а хвост обвивался вокруг большого синего камня.

В том месте, где клинок выходил из пасти змеи, на серебре были выгравированы два слова: «Avec tendresse».

— Думаю, выяснится, что это «Зоффани», — раздался голос у них за спиной. — У меня дома есть такой же.

Жако обернулся и увидел голубые глаза Бенедикта, глядящие через очки в черепаховой оправе. Его веснушчатое лицо морщилось в угодливой улыбке.

— У них здесь в городе имеется филиал, — продолжал он. — Рю Сен-Ферьоль, мне кажется.

87

Эмилю Жалону ужасно хотелось в туалет, но возможности незаметно пописать на седьмом участке были ограниченными. На колесо своей машины, на стену склада или в воду с причала — все варианты предполагали всеобщее обозрение и ущемляли достоинство. Вот почему он терпел так долго. Пытался решиться. А теперь пребывал в отчаянном положении.

Он посмотрел на человека из отдела наркотиков, его звали Ламонзи, соображая, можно ли извиниться и отойти, понимая, однако, что, как старший таможенный чиновник, видимо, обязан оставаться на месте до самого невеселого конца. К тому же в данный момент было ясно, что Ламонзи не в том настроении, чтобы позволить кому-либо отлучиться. Они обшарили груз на складе, но не нашли ни крошки и готовились подняться на «Аврору». Ламонзи и трое его людей склонились над разложенными на капоте машины планами судна.

Хорошая новость. Плохо, если бы они нашли что-нибудь в грузе, который Жалон выпустил всего за несколько минут до их прибытия. Если наркотики на судне, то по крайней мере это не будет рассматриваться как должностное преступление. Его тревожило лишь то, что если все пошло не по плану и они действительно обнаружат что-нибудь на борту, то копия кассеты может все же попасть к жене или боссу.

Но сейчас такая перспектива и наполовину не была столь жуткой и насущной, как его желание отлить.

Ламонзи пребывал в дурном настроении. За три часа, в течение которых продолжался обыск груза с «Авроры», среди тяжелых черных кубов резины, пыльных кулей с каолином и плетеных мешков с какао и арахисом они не нашли ничего сверх указанного в судовой декларации. Ничего незарегистрированного.

А это, был уверен Ламонзи, могло означать только одно. Груз, который они искали, все еще находится на борту, либо спрятан среди леса в носовых трюмах, либо ожидал выемки позже, во время ремонта, о котором упоминал Жалон. Однако обыск судна таких размеров, как «Аврора», — дело очень непростое.

Схватив планы, он проинструктировал своих людей: очистить и изолировать судно, поднять сходни, принести фонари, привести собак, щупы — все, что понадобится для работы.

Ламонзи посмотрел на часы. Это будет долгая ночь. И он не сомневался, чья в этом вина. Пытаясь привести в порядок мысли — «что делать дальше, как делать, Боже, помоги хоть что-нибудь обнаружить», — он остановил взгляд на старшем таможенном чиновнике Жалоне. Тот расстегнул ширинку и мочился на стопку поддонов. Длинный ручеек уже вился между его ботинок и убегал на причал, где начинала образовываться целая лужа.

— Эй, вы, Жалон! — заорал Ламонзи. — Когда на момент прерветесь...

88

Иногда расследование разворачивается так быстро, что голова начинает идти кругом. Такая ситуация сложилась ближе к вечеру в понедельник.

Как сказал Гренье, труп из Вайон-дез-Офф походил на дело рук убийцы-подражателя. Укладывая нож для бумаги в пакет для вещественных доказательств, Жако был уверен; что они не найдут ни следов пронопразона, ни свидетельств сексуального насилия, как у других жертв. И по всему выходило, что женщина даже не была утоплена — она уже мертвое попала в воду. Нет, Гренье прав. Украшения, оружие. Это не Водяной. Если бы это сделал он, думал Жако, идя к машине это стало бы последним убийством Водяного.

Клиссон и Жуанно въехали на территорию порта и остановились возле его автомобиля. Жако рассчитывал смыться до приезда ребят из криминалистической бригады и на мгновение чуть не поддался соблазну умолчать о ноже, который лежал у него в кармане. Гренье или Пелюз рассказали бы им, что он уже сделал. Но когда Клиссон вышел из машины, кивнул ему, Жако принял решение играть честно. Он вытащил нож, сказал Клиссону, что вынул его из тела и что хотел бы на время оставить у себя.

Клиссон остро и зло взглянул на Жако. Но так как нож уже был вынут из тела, то ему оставалось лишь указать, что задача криминалистов заключается в том, чтобы сохранить место преступления в нетронутом виде, и его работа — собирать и фиксировать вещественные доказательства. За спиной у босса Жуаннэ сделал большие глаза и устало покачал головой.

Жако извинился, но через пять минут уже сдавал машину задним ходом мимо полицейской ленты. Нож по-прежнему оставался у него, а Бенедикт со своей сумкой на коленях сидел рядом.

— Где вы собираетесь высадить меня на этот раз, старший инспектор? — спросил журналист, когда они выехали из порта и начали петлять в направлении основной дороги.

— В городе, мсье. Или у вашего отеля. Где захотите. Это все, что я могу сделать. Но прежде...

Въехав на Корниш, Жако припарковал машину, приказал Бенедикту оставаться на месте, а сам пошел вдоль обращенного к морю края эстакады над Вайон-дез-Офф.

Он довольно быстро нашел то, что искал, — след на пыльном парапете, словно по нему что-то проволокли, и высохшее темно-красное пятно. Он посмотрел вниз. Далеко внизу море набегало на сваи. Ночью их совершенно не видно.

Когда Жако возвращался к машине, заверещал мобильник. Звонил Гасталь.

— Водителя «рено», — доложил он, — зовут Берта Мордэ. Очевидно, она познакомилась с убитой в спортзале всего несколько дней назад, и, когда ее прижали, призналась, с какой целью ездила в дом вРука-Блан. По словам Мордэ, Сьюзи де Котиньи была жива и здорова, когда она покидала имение де Котиньи в восемнадцать тридцать, а она поехала прямо домой. Ее соседки по квартире подтвердили показания девушки. Они заказали на дом пиццу и смотрели видео. Она говорит, что узнала об убийстве из передачи по радио утром, когда была на работе. Косметический салон на рю Сибье. Сначала не сообразила, что речь идет о женщине, с которой познакомилась в спортзале и потом провела целый день, так как убитая назвала ей другое имя. Только увидев вечерние теленовости и фотографии Сьюзи и дома, Берта поняла, что это та самая женщина. После этого она решила затаиться и держаться от всего подальше.

— Ты устроил ей хорошенькую баню? — усмехнулся Жако.

— О да, — ответил Гасталь.

— Хорошо. — Жако попросил подождать его возле ювелирного магазина «Зоффани» на рю Сен-Ферьоль.

Через двадцать минут, высадив Бенедикта в начале аллеи, ведущей к «Нис-Пассед», Жако оставил машину на подземной парковке под площадью де Голль и пошел по рю Сен-Ферьоль. Ему не пришлось идти далеко. Как и сказал Бенедикт, там и впрямь находился филиал «Зоффани», магазин, где нужно звонить в колокольчик и дверь открывал служащий в униформе. Возле него стоял Гасталь.

Их приветствовала продавщица неопределенного возраста, крайне вежливая и элегантная, шелковый платок подоткнут под ворот синего пиджака от «Шанель». Когда Жако предъявил ей нож — следы крови с его клинка вымазали запечатанный пластиковый пакет изнутри, — она немного побледнела, словно ей показали нечто, принесенное Гасталем на подошвах ботинок. Однако подтвердила, что это на самом деле вещь из «Зоффани», покрытый серебром нож для разрезания бумаг.

— Это последний дизайн, — сказала она им. — Называется «Змея». Мы стали получать их лишь последние несколько месяцев.

— Много продали? — поинтересовался Гасталь.

— Много. Это очень популярная вещь.

— Этот может быть из их числа, мадам?

Продавщица развела руками, пожала плечами:

— Возможно... Но у нас много филиалов, мсье. Это может быть куплено в любом из них. В Париже, Ницце...

— Здесь гравировка, мадам, — возразил Жако. — Avec tendresse.

Она улыбнулась, покачала головой:

— Мне жаль, мсье, я не помню эту вещь. Но я работаю здесь всего с марта. Это могло быть сделано до моего прихода.

— Значит, такую работу вы выполняете? Гравировку? Если клиент захочет чего-то... — уточнил Жако.

— У нас в подвале мастерская. Если желаете, я могу выяснить. Это не займет много времени.

Через пять минут она вернулась с книгой заказов из мастерской.

— В соответствии с записями, — сообщила продавщица, положив книгу на прилавок и полистав ее, — гравировка выполнена здесь. В феврале.

Она нашла нужную страницу и назвала точную дату. И адрес, по которому нож для бумаг был доставлен по завершении работы. И имя заказчика.

— Трах-тарарах. — Гасталь озорно подмигнул.

— А покупка, мадам? — спросил Жако. — У вас ведется учет покупок?

— Mais certainement , мсье. Здесь, в книге.

У Жако сердце будто подпрыгнуло.

— Оплата чеком? Кредиткой?

Продавщица сверилась с гроссбухом еще раз, переводя длинным, покрытым лаком ногтем по строчкам.

— Стоимость приобретения. Цена гравировки. Доставка. Все ясно. Наличными, — ответила она и угодливо улыбнулась.

89

Баске ушел с работы рано. Договорившись, чтобы его «порше» вывели из подземной парковки наверх, он сел в автомобиль и направил его в поток машин, движущихся вдоль Ке-дю-Лазарет в тени эстакады, потом поехал по Литтораль домой. Оставалось немного времени до часа пик с его пробками, поэтому он быстро нашел свободную полосу, она была приятно пустынной, и надавил на газ.

Был хороший день, и он пребывал в бодром расположении духа. «Валадо-Баске» выиграла тендер на плановое расширение госпиталя в Эксе, строительство торгового центра в Капелете шло с опережением графика на месяц и с экономией бюджета, а акции «Валадо-э-Сье» пошли вверх после сообщения, что финансовые бюллетени назвали ее среди самых энергичных и многообещающих компаний юга Франции.

Но это еще не все. По словам Рэссака, с которым он разговаривал сегодня утром, «Аврора» пришла в порт и разгружалась. Но здесь не о чем беспокоиться, уверил его приятель. Их товар уже в безопасности, снят незаметно. Через несколько часов он будет сбыт с рук — и деньги у них в кармане.

Теперь, когда Анэ больше не цеплялась за него, думал Баске, единственной складкой на ткани его счастья оставалась сделка по бухтам — разрешения, которые еще предстояло заполучить. Новая презентация его проектов перед плановой комиссией была намечена на среду, но из-за смерти де Котиньи наверняка пойдут задержки, пока Рэссак сможет включить свои чары. По крайней мере деньги будут наготове. Не придется ходить с шапкой в руках попечителям «Валадо». Его первый, в полном смысле собственный, личный проект. Не придется ни занимать, ни выпрашивать ни одного су. Проект Поля Баске.

Когда он приехал домой, Селестин отдыхала. В своей комнате наверху, передвигаясь на цыпочках, чтобы не разбудить ее, Баске переоделся в теннисные шорты и рубашку для поло и спустился на террасу, где приказал Адель принести ему выпивку. Перетащив кресло на лужайку и поставив так, чтобы на него падали лучи заходящего солнца, он удобно устроился и с удовольствием стал оглядывать свои земли — сараи и дворовые постройки, увитые густым шелестящим плющом, бассейн и теннисный корт, покатую, ровно подстриженную лужайку, переплетение лозы аккуратного семейного виноградника — она зеленела и наливалась гроздьями, покрытыми нежно-изумрудной дымкой. А вокруг не видно ни одного чужого дома.

И над всем этим великолепием измятые склоны горы Монтань-Сен-Виктуар на фоне вечернего неба. Удивительное зрелище! Ее крутые каменистые склоны, облитые светом заходящего солнца, всякий раз, когда смотришь на них, меняют оттенок. Вот они имеют бледный румянец персика, вот приобретают нежный розово-голубой цвет, вот переливаются фиолетовым, а вот становятся пурпурными. Просто волшебство. Быть может, уйдя на покой, он последует примеру Селестин и научится рисовать. Будет очередной Сезанн в семье.

Приступив ко второму скотчу с содовой, Баске заметил Адель, выходящую на террасу в сопровождении двух мужчин.

Она указала в его направлении, коротко кивнула и скрылась в доме. Мужчины двинулись к нему. Один из них показался знакомым. Когда они подошли ближе, Баске вспомнил, где раньше видел его.

90

Передняя дверь дома Анэ Куври поддалась легко, хватило плеча Гасталя, чтобы расщепить косяк, вытащить замок и попасть внутрь.

Первое, что поразило их, томительный запах дамского парфюма, теплый, терпкий, интимный аромат. Жако вдохнул его, Гасталь удовлетворенно засопел. А потом — цвета, мягкие панели, кремовые занавески, ничего вызывающего или яркого. Это был дом женщины без детей. И мужчин, кроме тех, что вошли, подумал Жако, окидывая помещение взглядом. Во время ленча. Днем. Ранним вечером по дороге домой. Но никогда ночью.

Именно так начинало казаться Жако. Маленькое смуглое ело, идеальный маникюр, незаметная крошечная вилла, дорогие подарки из дорогих магазинов. Если мадемуазель Куври не задействована в игре, то она определенно была прекрасно упакованной любовницей.

Двое мужчин прошли по коридору в гостиную. Комната имела ночной вид — шторы задернуты, люстра под потолком се еще включена. И здесь явно происходила борьба — ковер посреди комнаты сдвинут, стул на полу, голубой шелковый халат, брошенный на диван, темнел пятнами вокруг ворота из кремовых кружев.

Гасталь подошел к халату и взял его в руки. Шелк и кружева ссохлись и слиплись. Он потянул за материю, и покрытый пятнами участок распрямился с сухим потрескиванием. Мужчины посмотрели друг на друга. Они пришли по адресу.

Когда Гасталь скрылся на кухне, Жако прошел в спальню, тут стоял тот же запах, но более насыщенный. Шторы наполовину задвинуты, их чуть шевелит ветерок от вентилятора, мягкий вечерний свет пробивается сквозь открытые жалюзи. Но ни одна лампа не была здесь включена в отличие от гостиной. Все на своих местах. Жако подошел к кровати, украшенной розовыми шелковыми занавесями, спускающимися с потолка. Только одна подушка смята — спали на одной стороне постели, — одеяло отброшено в сторону, как сделал бы любой человек, вставая с постели. Тот, кто спал здесь прошлой ночью, спал один.

Жако передвинулся к маленькому туалетному столику на другой стороне комнаты, вмонтированному в стену. Среди множества косметических средств виднелась одинокая фотография в серебряной рамке. Он взял ее. Студийный снимок. Голова и плечи развернуты к объективу — что-то вроде этого каждая модель может иметь в своем архиве. Анэ Куври, но моложе и красивее, сходство бесспорно. Это лицо он видел в Вайон-дез-Офф.

Вернувшись в гостиную, Жако попытался переварить информацию. Все с самого начала.

Первое и самое важное: передняя дверь не повреждена. Что означает одно из двух: либо мадемуазель Куври открыла ее сама, либо у убийцы был ключ. Один из ее клиентов? Припозднившийся любовник? Поскольку в кровати спали, едва ли это был ожидаемый визит. Насколько Жако мог понять, жертва была поздно ночью разбужена кем-то вошедшим в дом или позвонившим в дверь.

Но посетитель был явно ее знакомым. Потому что либо имел ключ, либо она его впустила. Поскольку в двери не было глазка и она не могла видеть, кто стоит за дверью, визитер без ключа должен был что-то сказать, представиться. В противном случае мадемуазель Куври обязательно набросила бы дверную цепочку, прежде чем открыть.

Гасталь вышел из кухни:

— Ничего нет ни тут, ни в ванной комнате. Ты осмотрел спальню?

Жако кивнул, но Гасталь все равно пошел взглянуть.

Итак. Кто-то, кого жертва знает, подъезжает к дому. Они проходят сюда, в гостиную, но не идут прямо в спальню. Имеет значение? Возможно.

И в гостиной, судя по стулу, ковру и окровавленному халату, случилась какая-то стычка, борьба, которая закончилась убийством мадемуазель Куври.

Одно Жако знал наверняка — поздний посетитель пришел не для того, чтобы убивать. Если бы он пришел за этим, то подготовился бы, принес оружие. Это убийство произошло спонтанно. Схватив то, что подвернулось под руку — нож для бумаг «Зоффани», — убийца вонзил его в шею жертве, когда она стояла к нему спиной.

После этого, размышлял Жако, тело раздели и отнесли в машину, чтобы затем сбросить с эстакады в Вайон-дез-Офф, не более чем в паре миль от того места, где он сейчас стоит. Сейчас, в вечерний час пик, там все запружено машинами. Однако поздно ночью — прошлой ночью, если судить по засохшей крови, в воскресенье — на этом отрезке дороги намного спокойнее. Достаточно легко остановиться, выбросить тело и уехать незамеченным.

Очень похоже на случай с Грез в Лоншане. Внешне очередное преступление Водяного. Попытка замести следы.

Вдруг кое-что привлекло его внимание. На столике возле дивана. Просто лежало там. Круглая желтая баночка. Карамельки с кашу от «Лажони».

— Ну? — Гасталь появился из спальни, держа пальцами найденные им шелковые трусики. Поднес их к носу. — Куда дальше?

— На Ла-Жольет, — тихо ответил Жако. — Компания, называющаяся «Валадо», на Ке-дю-Лазарет. Там есть человек, которого нам нужно увидеть.

91

Селестин редко спала днем, и потому испытала странное ощущение дискомфорта, когда откинула одеяло и спустила ноги на пол. Проспала дольше, чем собиралась. В комнате сейчас было холоднее, чем когда она поднялась на верх, а солнце уже склонилось так низко, что тени скрывали углы. Было достаточно темно, чтобы включить свет, но Селестин не стала это делать. Она приняла душ, почувствовав, что ожила, выбрала брюки и блузку, быстро оделась. Она спустилась вниз около семи часов — кардиган накинут на плечи, волосы причесаны, но еще влажные, вкус мяты на кончике языка, немного губной помады, по капле «Гелиотропа» на шею и запястья.

В гостиной она смешала себе небольшую порцию водки с тоником и выдавливала в напиток кусочек лимона, когда появилась Адель и сообщила, что мсье у себя в кабинете с двумя джентльменами. «Детективами из Марселя», — добавила она.

Жако и Гасталь разминулись с Баске в офисе на Ла-Жольет всего на несколько минут. По словам Женевьевы Шантро, его личной помощницы, мсье Баске только что уехал домой. «Могу ли я быть чем-нибудь полезна в его отсутствие?» — поинтересовалась она.

Вместо того чтобы спрашивать домашний адрес Баске и рисковать — вдруг Шантро предупредит босса, что двое полицейских ищут его, — Жако заметил, что у них нет ничего срочного, и спросил, может ли она записать их на встречу на неделе. Это она с готовностью сделала, хотя встреча, Жако был уверен, вряд ли состоится.

Вернувшись в машину, они по телефону выяснили в управлении нужный адрес и спустя час сидели рядышком в кожаных клубных креслах перед столом Поля Баске.

Как только они представились, объяснили причину визита — расследуется убийство, труп найден в Вайон-дез-Офф, — Баске с усилием встал, сказал, что, вероятно, библиотека более подходящее место для вопросов, и повел их из сада в дом. По пути предложил им выпить, но полицейские вежливо отказались. Чай, кофе? Снова отказ. И вот, смотрясь до смешного неуместно в шортах, слишком узких и коротких, Поль Баске стоял возле окна за своим столом и испытующе смотрел на гостей.

— Оно как-то связано с... с другими убийствами, которые вы расследовали, старший инспектор? В прошлую нашу встречу? — Он произнес это с легкой улыбкой, словно не ожидал, что с Жако будет труднее, чем раньше.

— Пока неясно, мсье, но здесь может быть связь. Повторюсь, это всего лишь вопрос последовательности действий.

— Последовательности действий. Конечно. Так чем могу быть полезен на этот раз? — В его голосе прозвучали усталые, терпеливые нотки.

— Мы полагаем, что вы знаете жертву, — начал Жако.

Баске понадобилась пауза, чтобы переварить слова Жако.

— На самом деле? — отозвался он. — Вы уверены? Я очень надеюсь, что нет.

— Анэ Куври, — произнес Жако.

Если старший инспектор желал увидеть реакцию, то его ждало разочарование. Может, имя и ударило Баске словно железная балка, однако единственное, что он сделал в ответ, — это глубоко вздохнул, задумчиво нахмурился и прикрыл глаза, будто сосредоточил на имени все свое внимание.

— Нет, старший инспектор, — сказал он наконец. — Мне жаль. Это имя ничего мне не говорит. — Затем, засунув кулаки в карманы, Баске резко повернулся и посмотрел из окон библиотеки в направлении далеких склонов горы Монтань-Сен-Виктуар.

Это было мастерское представление, данное со спокойной, контролируемой уверенностью. Однако то, что он отвернулся посмотреть в окно, выдало его — прикрытие, возможность прийти в себя. Жако видел этот прием много раз. Мужик лжет. Теперь у Жако не было ни малейшего сомнения в том, что карамельки с кашу в доме Анэ Куври принадлежат этому человеку. Круглая желтая баночка, он был уверен, вся окажется залепленной отпечатками пальцев Баске.

Но что же нож для бумаг от «Зоффани»? Баске купил его для любовницы? Он заказал на нем гравировку? Это казалось вполне разумным предположением. Похоже на подарок, какие богатые люди вроде Баске дарят любовнице. Дорогой, но в достаточной мере анонимный. Ни имени, ни инициалов на гравировке, и заплачено наличными.

А это значило бы, пришел Жако к выводу по дороге в Экс, что Баске не мог быть убийцей. Если бы он собирался убить Анэ Куври, то вряд ли выбрал бы для этой цели нож для бумаги, который сам купил для нее, к тому же заботливо оставленный у нее в позвоночнике, чтобы полиция нашла и проследила.

Но также возможно, что у Анэ Куври были и другие любовники. Любовники, о которых Баске даже не подозревал. Любой из которых мог подарить ей нож для бумаги, заказать гравировку.

А это возвращает Баске в список. Если искать мотив, всегда лучше всего начинать с ревности. Баске обнаруживает, что Анэ водит его за нос с другими мужчинами, и начинает выяснять отношения. И, придя в ярость, убивает ее.

Жако решил, что пришло время сменить подход, ужесточить его. Он не мог позволить себе ожидать результатов по отпечаткам, чтобы подтвердить то, что он и без того знал. Что Баске лжет. Что Баске был любовником Куври и, возможно, ее убийцей.

Баске повернулся от окна и вопросительно взглянул на полицейских, словно удивляясь тому, что они еще здесь.

— У вас что-то еще, мсье?

— Она жила в Эндоме. — Жако устроился в кресле поудобнее, показывая, что уходить не торопится. — Авеню Корбюзье, тридцать четыре. Может, вам знаком этот адрес?

Снова Баске покачал головой:

— Конечно, этот район мне знаком, но нет...

— Значит, вы утверждаете, что не знакомы с жертвой и что никогда не посещали ее дом? Правильно?

— Совершенно точно, — возмущенно отозвался Баске. — Я уже говорил вам...

В дверь тихонько постучали, и в комнату вошла Селестин с бокалом в руке.

— Джентльмены?

Жако и Гасталь поднялись из кресел, а Баске суетливо стал обходить стол. Кроссовки скрипели на полированном деревянном полу.

— Не хочу тратить время на то, чтобы представлять тебя, моя дорогая, — сказал он, поцеловав ее в щеку. — Эти два джентльмена уже уходят.

— Напротив, мадам, — возразил Жако с беспечной улыбкой. — В действительности у нас есть еще несколько вопросов, которые мы хотели бы задать вашему мужу.

— Вопросы? — удивилась Селестин.

— Эти джентльмены расследуют убийство, моя дорогая, некой...

— Некоего лица, как мы считаем, которое может быть знакомо вашему мужу, — подсказал Жако. — Его подруги.

Баске угрожающе зыркнул на старшего инспектора.

— Как ужасно, — проговорила Селестин, поглаживая руку мужа, словно утешала его. Потом пошла к дивану, села там. Беспокойство застыло на ее лице. — Но что за подруга? Кто? Расскажите.

Теперь, подумал Жако, у Баске два возможных варианта: сохранить возмущенную позу и все отрицать, особенно в присутствии жены, или постараться вступить в сотрудничество, исподволь, не вызывая ее подозрений. Если решится на второй вариант, Жако понимал, они обязательно обнаружат его отпечатки на банке с карамельками, что подтвердит его связь с Анэ.

— Оказывается, кто-то из «Валадо», одна из сотрудниц, убита, — сообщил Баске жене и вернулся к столу.

Полицейские сели, передвинув кресла так, чтобы видеть мадам Баске. Им очень хотелось, чтобы она участвовала в разговоре. Гасталь поймал взгляд Жако и губами произнес нечто похожее на «трах-тарарах».

Он попался.

Теперь оставалось выяснить только, является ли Поль Баске убийцей.

— Итак, — продолжал Жако, — вы только что сказали, мадемуазель Куври работала в «Валадо».

— Думаю, да. Думаю, да. — Баске постучал пальцем по голове, словно подгоняя память, но при этом, прикрывшись рукой, чтобы не видела жена, бросил на Жако многозначительный взгляд. — Кадры? Не могу точно вспомнить. Что-то вроде этого.

— Это Водяной? Тот, о ком пишут газеты? — спросила Селестин, ее глаза горели любопытством.

Жако повернулся к ней:

— Мы так не думаем, мадам. Имеются сходные моменты, но также есть и очевидные различия...

Селестин кивнула, но больше ничего не сказала. На минуту в комнате воцарилось молчание.

— Итак, мсье. — Баске пытался вернуть самообладание и явно жаждал завершить встречу. — Чем-нибудь еще могу вам помочь? Возможно, вам лучше прийти завтра утром в офис. Быть может, мы смогли бы проверить наши регистрационные списки...

Жако понимал, к чему клонит Баске. Теперь, признавшись в любовной связи с Анэ Куври, он очень надеялся, что полицейские из вежливости уберутся ко всем чертям из его дома, пока не навлекли проблем с женой. Они же мужчины, в конце концов. Поймут, в какой ситуации он оказался. Наверняка.

Но Жако не собирался умолкать. Или позволить этому ловеласу сорваться с крючка. Его заинтересовало обстоятельство, почему Баске пока не пришло в голову, что он может оказаться подозреваемым.

Настало время надавить. Воспользоваться моментом.

— Вы когда-нибудь навещали Анэ Куври дома? — Он начинал наслаждаться стеснением собеседника.

— Дома? — переспросил Баске, бросая на Жако очередной скрытый взгляд. — Не припоминаю. Скорее всего вряд ли.

— В «Валадо» работают больше тысячи человек, старший инспектор, — ожила на диване Селестин. — Вы же не можете думать, что муж знает их всех? Или где они живут? — Она одарила их снисходительной улыбкой, потом потянулась к серебряной коробке на журнальном столике. Взяла сигарету, прикурила.

Жако кивнул. Конечно, это смешно. И тем не менее...

— Значит, расцениваем это как «нет», мсье? — продолжал он.

Баске раздраженно нахмурился, притворившись, что ради жены обдумывает вопрос, но на самом деле опять бросил взгляд в сторону Жако и покачал головой:

— Нет, насколько я могу припомнить. Эндом, вы сказали?

— Скажите, старший инспектор, — подала голос Селестин с дивана, — как именно умерла мадемуазель Куври?

— Заколота ножом, мадам. В шею. Ножом для резки бумаг.

Краем глаза Жако отметил удивление на лице Баске.

— Как нам удалось установить, — продолжал он, — оказалось, что этот нож для разрезания бумаг был приобретен в ювелирном магазине «Зоффани». Здесь, в городе. Рю Сен-Ферьоль. Четыре месяца назад. — Жако опять повернулся к Баске: — Вам знаком этот магазин, мсье?

— Вы говорите, «Зоффани»? Звучит очень знакомо.

— Уж куда как знакомо, — усмехнулся Жако. — Из их записей следует, что ваша кредитная карточка была использована при покупке этого ножа. Ваша подпись стоит на квитанции об оплате.

Жако заметил, как на другом конце комнаты на диване напряглась и побледнела жена Баске.

— Моя кредитная карточка?

Баске внезапно почувствовал неуверенность и попытался вспомнить, чем расплачивался — наличными или карточкой. Ведь наверняка же платил наличными... Ни за что не стал бы пользоваться карточкой, ведь так?

Неуверенность выбила его из колеи, чего и добивался Жако. Но Баске все еще держался, отчаянно пытаясь сохранить контроль над разговором. Стараясь, чтобы жена не узнала о любовнице.

Он начал кивать, словно только что вспомнил.

— Куври, вы сказали? Куври. Да-да... Я действительно вспоминаю это имя... Но, но... Знаете что? Я ошибся. Я обознался. Не отдел кадров. Вовсе нет. Я думаю, что она могла помогать нам с какой-то контрактной работой. Возможно, консультация. Этот подарок, этот... нож для бумаг, должно быть, своего рода знак благодарности. Что-то вроде этого, за помощь в решении наших проблем... На самом деле я не припоминаю, что покупал эту вещь, но если у вас квитанция об оплате моей карточкой, старший инспектор...

Значит, Баске все-таки купил нож. Или по крайней мере не отрицает, что купил. Значит...

Жако выдержал паузу, затем пошел дальше.

— Могу я спросить, где вы были прошлой ночью, мсье?

— Прошлой ночью? В воскресенье, вы имеете в виду? — пробормотал Баске.

— Совершенно верно. Скажем, начиная с девяти часов?

— А что, здесь, конечно. — Он посмотрел на жену, которая с готовностью закивала. — Селестин была на обеде, — продолжал он, откашлявшись. — У друзей. У Фазилло. В Эксе. Боюсь, мне не особенно хотелось идти, поэтому... я остался дома. Сделал кое-что в библиотеке, а потом отправился спать.

Жако понял, что Баске лжет. Или, скорее, не говорит всей правды. Его жена могла уехать на обед, и он мог отказаться, но Жако сомневался, что Баске провел вечер, работая в кабинете за столом. Он тоже уезжал. В Эндом? К Анэ Куври?

Было кое-что еще. Впервые с тех пор, как они рассказали ему об убийстве, Жако увидел — Баске осознал, что вопрос не о том, чтобы жена не узнала о любовнице. Возникло внезапное, холодящее понимание, что его подозревают в убийстве.

— Значит, вы были в кровати, когда ваша супруга вернулась? — продолжал Жако с напором.

— Да. Правильно...

Баске потянулся в сгущающейся темноте включить настольную лампу. Поток света, который разлился по столу, вдруг сделал всю оставшуюся часть комнаты темнее. Жако другого освещения на сцене и не нужно было.

— Спали?

— Как мертвый, — ответила вместо Баске его жена, потянувшись за сигаретой. — И храпел как лев. Мне пришлось лечь в комнате сына.

— А в котором часу это было, мадам? — Жако повернулся вместе с креслом к жене Баске.

— Я бы сказала, около одиннадцати.

— А вы, мадам, — как ни в чем не бывало продолжал Жако, — вы сразу пошли спать? После того, как вернулись с обеда?

— Выпила на кухне стакан теплого молока, потом пошла наверх спать.

— В комнату вашего сына, вы сказали?

— Сначала в нашу спальню. Но было трудно уснуть... — Она усмехнулась снисходительно мужу, затем бросила в свой стакан лед.

Однако Баске, заметил Жако, в ответ не улыбнулся. Он пристально смотрел на жену, лицо приобретало все более озадаченное выражение. Словно он пытался что-то вспомнить. Словно что-то не состыковывалось.

— Значит, начиная с одиннадцати, — продолжал Жако, отметив замешательство Баске, его молчание, — вы оба были здесь, спали... В разных комнатах?

Мадам Баске кивнула:

— Да, старший инспектор.

— Скажите, мадам, и, пожалуйста, простите за неприятный вопрос... — Жако помолчал, затем вздохнул и продолжил: — Скажите, вы знали, что Анэ Куври — любовница вашего мужа?

— Эй вы, Боже мой!.. — воскликнул Баске, вскакивая с места и делая возмущенные глаза.

— Если вы не против, мсье. — Жако предупреждающе поднял руку, при этом не спуская глаз с мадам Баске.

— А я против. Очень даже против! — выкрикнул Баске, стукнув кулаками по крышке стола. — Прийти сюда... Прийти в мой дом с этими... с возмутительными обвинениями...

— Да, я знала, — раздался голос мадам Баске, спокойный, решительный.

Баске замер. Он повернулся и уставился на жену. Потом, в прострации, оперся на спинку кресла и сел.

Жако понимал, что Баске должен чувствовать. Столько усилий, чтобы скрыть это от нее, в этот вечер и в течение всего времени, пока длилась их связь, — а она знала!

Жако продолжал давить:

— И как давно вам об этом известно?

— С самого начала, старший инспектор. — Она наклонилась, чтобы поставить свой бокал на столик. Селестин спокойно посмотрела на Жако. — Как это называется? Встреча с пяти до семи? — Она вновь усмехнулась. Усмешка получилась печальная. — Думаю, это довольно распространенное явление. Среди мужчин определенного возраста.

— И что вы чувствовали по поводу... похождений вашего мужа?

— Пока это не нарушало статус-кво... Пока дети обо всем не проведали... — Селестин пожала плечами. — И в ней не было ничего особенного.

— Значит, вы знали мадемуазель Куври? Встречались с ней?

— Нет. Я имею в виду... Я знаю мужа. Вероятно, это не первый раз, когда он... пошел на сторону. И, видимо, он не стал бы последним. Просто... это было не важно. Я уверена, вы поймете, старший инспектор.

Однако Жако не убедили ни сделанное с тихим достоинством признание, ни ее спокойная покорность. Впереди намечалось что-то еще. Ему нюх это подсказывал. Он почти ощущал это на вкус. И он продолжал:

— Скажите, мадам, вы водите машину?

Селестин кивнула, затем удивленно посмотрела на него, будто не понимала, куда Жако клонит, к чему ведет. Ей не пришлось долго думать.

— Могу я спросить, машину какой марки, мадам?

— «Ситроен-икс-сара», — ответила она.

Жако кивнул.

— Вероятно, вам будет интересно узнать, мадам, что «ситроен-икс-сара» видели на авеню Корбузье. В Эндоме, где жила убитая. Вчера поздно ночью. Об этом сообщил прогуливавший собаку мужчина.

Конечно, это было ложью, но Жако сыграл в ту же игру с ее мужем — подпись на квитанции об уплате кредитной карточкой, — и получилось. Поэтому он не видел причины не попробовать этот же трюк с женой Баске. Просто поблефовать, чтобы выбить ее из колеи. Вот и все.

— А позднее «ситроен» заметили на Корнишской дороге, — продолжал он. — Стоящим на эстакаде над Вайон-дез-Офф. Где тело мадемуазель Куври было сброшено в воду.

Минуту в комнате висела тишина, пока смысл сказанного укладывался у них в головах.

Селестин Баске поежилась, обмотала вокруг себя рукава кардигана.

— Даже не представляю, что вы имеете в виду, — начала она, но голос дрогнул. — Если вы хотите сказать, старший инспектор...

— Думаю, мадам, вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать.

— Это становится смешным, — вступил в их диалог Баске.

Жако отметил, что его слова прозвучали несмело. Мужчина не знал, что еще сказать, как продолжить. Баске известно что-то, чего они не знают. Что-то о жене. Связанное с тем, как они устраивались спать.

А этого для Жако было достаточно. Он засунул руку во внутренний карман, вытащил пластиковый пакет, потянулся и положил его на стол Баске. Тяжелый посеребренный нож для бумаг глухо стукнул по деревянной «крышке стола.

Эффект был именно тот, какого Жако и хотел. И Баске, и его супруга с ужасом уставились на оружие. Золотая рукоять и серебряное лезвие блестели на свету, пятна крови еще виднелись на внутренней стороне пластика.

— Орудие убийства, — сообщил Жако. — Вы, конечно, видели его прежде, мсье.

Но Баске молчал. Жако был готов к этому.

— И вы тоже, мадам, — продолжил старший инспектор, повернувшись к мадам Баске. — Прошлой ночью. В доме Анэ Куври. Когда пришли поговорить с ней. После обеда. Когда ваш муж спал. Хотели напугать ее? Спасти свой брак? За нож для бумаг вы схватились, когда она отказалась принимать мяч. За тот самый нож для бумаг, который ваш муж купил мадемуазель Куври. Подарок, о котором вы не могли подозревать.

Мадам Баске выпрямила спину, вскинула подбородок, шлепнула себя ладонями по коленям, но ничего не сказала. Жако повернулся к Баске:

— Полагаю, мсье, вам следует пригласить вашего адвоката.

Баске оторвал взгляд от жены и тупо посмотрел на Жако:

— Моего адвоката?

— Или у вашей жены есть свой?

Рядом с ним Гасталь засопел, сел в кресло и принялся обирать катышки с брюк.

92

Вторник

Вдова Фораке кормила двух своих канареек, Мити и Шири. Подсыпала корм в мисочки, меняла воду в чашечках, попутно болтая с ними. Прислушивалась, когда раздастся звук шагов на лестнице.

Накануне он пришел домой очень поздно, сильно за полночь. Она слышала звук проворачиваемого в замке ключа, скрип двери, звук шагов по плиточному полу вестибюля. Слушала, лежа на кровати и приподняв голову с подушки, чтобы включить в работу оба уха. Вот она, с удовлетворением заметила мадам, легкость поступи. Устраиваясь в постели, мадам Фораке решила, что ее жилец наконец исцелился.

Во вторник утром она несла к передней двери клетки с птицами, чтобы пару часов подержать их на солнце и дать подышать свежим воздухом, когда на лестнице появился Жако. Она опустила Мити и Шири на пол, уперла руки в бока — поза открытого неудовольствия.

— Ну?

— С днем рождения. — Он наклонился и чмокнул ее, что было непросто, если она специально не подставляла щеку.

— Кто сказал, что у меня сегодня день рождения? — усмехнулась мадам, принимая от него маленький сверток.

— Вы. На прошлой неделе. И на позапрошлой. И еще неделей раньше. Точно так, как вы делаете каждый год.

Мадам Фораке в ответ дернула плечом, развязала ленточку, потом намотала ее на пальцы. Развернула обертку, аккуратно сложив бумагу, положила и то и другое в карман. Только тогда взглянула на подарок. Пять дорогущих сигар, тоже с ленточками.

— Вы уже поймали Водяного? — спросила она, поднеся сигары к носу и с подозрением обнюхивая их. — У вас такой вид, будто уже поймали.

Жако покачал головой:

— Пока нет. Но вам беспокоиться не о чем. У меня такое ощущение, что наш приятель переехал.

— У вас ощущение? Всего лишь ощущение? — Мадам Фораке неодобрительно цокнула языком. — И этим вы собираетесь меня успокоить? Одинокую женщину? Когда на свободе бродит маньяк? Пф-ф-ф!

— Вот увидите, — ответил Жако, направляясь к двери. — Запомните мои слова. C'est fini.

Спускаясь по пологим ступеням рю Сальварелли — воздух казался сладковато-соленым на вкус, — Жако знал, что не ошибается. Знал всем своим существом, что в это ясное марсельское утро их человек пакует пожитки или уже уехал.

Во-первых, решил Жако, свернув на рю Оннер, шумиха вокруг убийства де Котиньи должна была заставить его нервничать. Газетные публикации, телерепортажи... Сьюзи де Котиньи оказалась слишком значительной, известной персоной, чтобы ее проигнорировали. Ее убийца станет главной мишенью, а злодеяние — делом особой важности, и преступник наверняка поймет, что Марсель для него больше не тихая гавань, в которой он нежился до сегодняшнего дня. Станет жарко, все силы полиции будут брошены на это дело, и ему придется контролировать каждый свой шаг. Проще, если он здесь временно, как подозревал Жако, просто переехать в другое место.

Во-вторых, если же Водяной все еще здесь, слишком нахальный или самоуверенный, чтобы опасаться повышенной активности полиции, то убийство Куври скорее всего станет для него последней каплей. Теперь, когда они вытянули признание у мадам Баске, которая в настоящее время находилась в полицейском управлении, а пресса разнесла новость о том, как она пыталась замаскировать его под очередное убийство

Водяного, его похождениям будет положен конец. Убийцы вроде Водяного не любят подражания. Ненавидят их. Он наверняка переедет. Куда-нибудь в новое место. В другой город у моря, на реке, возле озера.

Конечно, они не перестанут искать его. Что касается уголовной полиции, то дело останется открытым, пока убийца не будет пойман. Но Жако знал, что это произойдет уже не в Марселе. Во всяком случае, сейчас.

Но однажды поступит звонок из другого управления полиции — опять убийства, опять утопленники. Вот так это бывает. Как Жако сказал Соланж Боннефуа, рано или поздно, где бы он ни был, Водяной допустит ошибку.

И тогда они его возьмут. В Тулоне, Ницце, Биарриц. Где бы он ни проявился.

93

Тело Сюзанны Делахью де Котиньи в сияющем гробу из красного дерева, оборудованном тяжелыми медными ручками, было передано семье Делахью часов в десять утра и вывезено из городского морга в аэропорт в Мариньяне одной из похоронных компаний. Брат Сюзанны, Гас, руководил процессом, находясь под наблюдением Макса Бенедикта, который ехал за ними на такси.

Как заметил Бенедикт, Делахью раздавал чаевые практически всем, с кем сталкивался в то утро, — консьержу на регистрации, мальчику, подогнавшему арендованный им «мерседес», двум санитарам, выкатившим тележку из задней двери морга к лимузину похоронной компании, и, несомненно — хотя Бенедикт не мог это подтвердить, — самим представителям похоронной компании в аэропорту, когда тело было погружено в семейный самолет, а возможно, и чиновникам иммиграционной службы, оформившим документы.

Из Мариньяна Бенедикт проследил за «мерседесом» Делахью до города, где раздающий деньги брокер с Уолл-стрит присоединился к родителям для ленча на террасе.

Бенедикт впервые увидел старших Делахью после их приезда три дня назад. Или они безвылазно сидели у себя в номере, или им удалось избегать его. Как и сын, Леонард Делахью был в черном костюме, при галстуке, а на его жене было узкое черное платье и жакет, черные туфли и шляпка-таблетка. Бенедикт сидел через три стола от них, достаточно близко, чтобы видеть блюда, которые им приносили — кусок жирной печенки и тосты для Гаса Делахью, простой салат из зелени с перепелиными яйцами для его матери и небольшой стейк с жареным картофелем для отца, — но не настолько близко, чтобы расслышать разговор, случайно брошенную шепотом фразу. Брат жертвы пил свой обычный бурбон с разными добавками, а родители ограничились минеральной водой. Они редко смотрели друг на друга и на обслуживавших их официантов. Бенедикт чувствовал объяснимую безысходность в том, как они держат вилки — в американской манере, — как отпивают из своих бокалов, словно они почему-то всегда понимали, что все к тому придет. К тому, что Сюзанна их огорчит в очередной раз — правда, теперь в последний.

Через час после ленча лимузин с шофером, такой же черный, как их одежда, подрулил к подъезду «Нис-Пассед», и семейство Делахи повезли в Катедраль-де-ла-Мажор на заупокойную службу по Юберу де Котиньи. Макс Бенедикт подождал, когда они тронутся от парадного подъезда гостиницы, подозвал такси и поехал за ними на безопасном расстоянии.

Улицы вокруг собора были забиты. Лучшие люди города приехали попрощаться с другом и коллегой, черные зонтики покачивались в воздухе, прикрывая от палящего солнца. Бенедикт наблюдал за происходящим с заднего сиденья такси — медленно текущий поток важных и добропорядочных горожан в шлейфах и фраках, в цилиндрах и форменных костюмах, с шарфами, перчатками, вуалями вливался в двери собора. Он прождал на пыльной жаре, пока закончится служба, и видел, как опять появились две горюющие семьи — старший Делахью под руку с горбившейся мадам де Котиньи, миссис Делахью с сыном, дочь де Котиньи с мужем. За ними следовали носильщики. Гроб с де Котиньи подняли на плечи и прикрыли колыхающимся триколором.

На другой стороне города, у кладбища Сен-Пьер, обогнав кортеж, Бенедикт расплатился с таксистом и занял позицию среди надгробий примерно в пятидесяти метрах от пересечения аллеи дю Жапон и Главной аллеи, в главной части кладбища, где, по словам его человека в «Нис-Пассед», у семьи де Котиньи имелся фамильный мавзолей. Вытащив из кармана бинокль, Бенедикт осматривал миниатюрные псевдогреческие храмы и дворцы паладинов, готические башни и навесы в стиле арабесок, выходящие на аллею.

Было нетрудно узнать мавзолей де Котиньи, который представлял собой ни больше ни меньше, как миниатюрный замок с башенками, крыши которых напоминали колпаки ведьм, и мраморными зубчатыми стенами: Его кованые металлические ворота были широко распахнуты, а поросший травой вал завален венками. Над воротами между склоненными свернутыми знаменами была видна фамилия. Ее заглавные буквы глубоко вырезаны в камне, но их размазывал желтый мох.

Спустя десять минут Бенедикт наблюдал, как катафалк свернул в ворота, въехал на кладбищенскую территорию и потащил за собой колонну черных седанов между тенистых американских лип к семейному участку. Сразу стало понятно, что людей здесь меньше, чем в церкви, и когда они покинули бархатные сиденья, Бенедикт поднял бинокль и начал рассматривать лица. Вот семья Делахью, там плачущая мадам де Котиньи, которую теперь поддерживала внучка, а вокруг них поредевший кружок родственников и друзей.

Гроб медленно сняли с катафалка, и четверо облаченных во фраки сотрудников похоронной компании взялись каждый за одну ручку. Неся таким образом гроб, они торжественно прошествовали к мавзолею, где священник в красной сутане дал последнее благословение, и гроб пронесли в темный склеп. Через одну-две минуты служащие уныло вышли на солнечный свет. Один из них закрыл двери мавзолея, другой вручил матери триколор, которым был накрыт гроб де Котиньи.

Все кончено. Вот так просто и бесповоротно. Захлопали двери машин, заработали двигатели, и через десять минут кладбище опустело. Только листья лип словно шептали свое неразборчивое последнее «прости».

Выйдя на Главную аллею, Бенедикт направился к воротам кладбища, помедлив лишь немного, чтобы взглянуть на притоптанную траву у последнего приюта Юбера де Котиньи, на венки участников траурной церемонии со словами прощания.

У кладбища он поискал такси, но понял, что это нелегкое дело. Основной поток машин двигался на север, в сторону пригорода. Чтобы найти способ уехать в город, ему придется перейти через дорогу, на сторону движения в южном направлении. Он пытался решить, как это лучше сделать, когда серое городское такси выехало из потока и остановилось у обочины. На заднем сиденье ему была видна женщина, протягивающая плату за проезд.

Когда она открыла дверь, Бенедикт шагнул вперед, распахнул ее пошире и предложил женщине руку, чтобы помочь выйти. Ее глаза прятались за солнечными очками, и только узкая полоска черных кудрей виднелась под туго повязанным платком. Одетая в голубой макинтош, наброшенный на кремовый брючный костюм, в руках она держала розу. Не глядя на него, женщина пробормотала то, что он счел словами благодарности, и поспешно прошла в ворота кладбища.

Скользнув на заднее сиденье, нагретое солнцем и сохранившее запах предыдущего пассажира («О-де-Флер», он был в этом уверен), Бенедикт распорядился ехать к «Нис-Пассед», и водитель, непрерывно сигналя, стал протискиваться сквозь поток машин, движущихся в северном направлении.

Когда они разворачивались, въехав на противоположный тротуар и тяжело свалившись с него, Бенедикт обернулся, посмотрел вдоль длинного, затененного липами пространства аллеи и увидел, что дама в пальто и брючном костюме, как оказалось, стоит перед мавзолеем де Котиньи.

Когда такси съехало с тротуара и помчалось вперед, Бенедикт задумался. Кто она? Может, любовница? Пришла на могилу любовника после того, как уехали родственники. Так осмотрительно. Так элегантно и так по-французски, думал он, не удивляясь, что такой человек, как де Котиньи, если женщина и в самом деле стояла у его мавзолея, мог иметь любовницу.

Когда такси въехало в город, Бенедикт размышлял, не стоит ли этим заняться — порасспросить вокруг. Вдруг это новый разворот сюжета? Но потом отринул эту мысль. Работа выходит на стадию упаковки. Настало время рассчитываться в «Нис-Пассед» и ехать домой. Сегодня вечером он сделает окончательную правку и отошлет материал в Нью-Йорк. Если получится, он, быть может, просто добавит заключительную фразу о даме в брючном костюме. О розе. Эдакая незаконченность. Таинственность.

Бенедикту понравилась идея. Нежный маленький штришок.

94

Именно информация Жако о том, что Анэ Куври находилась на третьем месяце беременности, окончательно сломала мадам Селестин Баске. Было ли это осознание, что ее муж Поль, вероятно, усыновил бы ребенка, или же сам факт, что она, Селестин, невольно оборвала две жизни вместо одной, — трудно сказать.

До этой минуты мадам Баске упорно придерживалась своей версии. Обед с друзьями, карты, возвращение домой около одиннадцати часов. Она приготовила себе теплое питье и отправилась наверх спать. Однако муж храпел так громко, что она перешла в спальню сына Лорана, где и провела остаток ночи. И это все, что она может сообщить.

Нет, она лично не была знакома с Анэ Куври, хотя знала, что у мужа есть любовница.

Нет, она не знала, гдежила мадемуазель Куври.

Нет, она не ездила к ее дому ночью в воскресенье, когда муж спал.

И нет, она не убивала эту... женщину. Абсурд. Зачем? Он бы довольно скоро сам устал от нее.

Вот на этом накануне вечером они остановились. Ее адвокат Аррондо и ее муж Поль Баске растворились в ночи, оставив мадам Баске обдумывать свое положение в камере предварительного заключения в подвале здания полиции.

Но при отсутствии прямых улик, которые привязывали бы ее к месту преступления, ее упорстве в отношении убийства и благодаря кое-каким весомым доводам, изложенным ее адвокатом Аррондо на следующее утро, казалось все более вероятным, что мадам Баске будет отпущена на свободу.

До того момента, когда вскоре после ленча в полицейское управление доставили предварительный отчет Валери.

Как они и предполагали, никаких следов пронопразона найдено не было. И причиной смерти не было утопление. Она умерла от одиночной ножевой раны на шее, клинок прошел между вторым и третьим грудными позвонками, разорвав позвоночный столб. Кроме того, добавил Валери, жертва получила местный перелом левой лодыжки, в ране обнаружены частицы камня и песка, которые, Жако в этом не сомневался, будут соответствовать любому образцу, взятому под эстакадой в Вайон-дез-Офф.

Еще Валери отметил, что на момент смерти убитая была на третьем месяце беременности.

Большего не понадобилось.

Ближе к вечеру мадам Селестин Баске было официально предъявлено обвинение в убийстве Анэ Куври, и подготовлен немедленный перевод обвиняемой в женское крыло тюрьмы Бомет, пока мэтр Аррондо не подготовит ходатайство о залоге.

Взбегая по лестнице к своему кабинету, Жако чувствовал законное удовлетворение от проделанной за день работы. Убийство раскрыто меньше чем за сутки. Быстрее едва ли обернешься. Он находился на последнем пролете, когда над перилами этажом выше появилась голова Пелюза.

— Звонок от шефа, — сказал он. — Вас вызывает. Вас и Гасталя.

95

В своем кабинете на верхнем этаже Ив Гимпье выглядел взволнованным и раздраженным.

— У меня здесь был Ламонзи. И он жаждет крови. Вашей крови.

Жако кивнул. Гасталь откашлялся.

Оба стояли перед столом Гимпье, босс качался на стуле. Сесть не предложил. За плечом Гимпье через закрытое окно было видно, как чайки кружат у шпиля Катедраль-де-ла-Мажор. Стук отбойных молотков на строительстве ветки метро казался просто нудным отдаленным гулом.

— Что он говорит? — встревоженно спросил Гасталь. Гимпье прекратил раскачиваться и сердито взглянул на него поверх линейки. Жако заметил, что Гимпье не особенно нравится Гасталь.

— Говорит, что вы срываете его расследование...

— Ну, не так уж... нет-нет... — залопотал Гасталь.

— ...наступаете ему на пятки, — продолжал Гимпье, — хотя вам было сказано держаться подальше. Сказал, что вы спугнули подозреваемого, этого Рэссака, и сорвали операцию.

— Не может быть! — воскликнул Гасталь. — Он все неправильно понял.

— Хочешь сказать, что старший офицер лжет, Гасталь? Начальник отдела наркотиков? Ты хочешь сказать...

— Не было выбора, — прервал его Жако, придя на помощь Гасталю. Он понимал, о чем речь. Ламонзи изображал примадонну, искал крайних. Новость о его неудаче в порту циркулировала все утро, надо сказать, ко всеобщему удовольствию. — Рэссак проходил по расследованию дела Водяного, — продолжал Жако. — Что нам было делать? Смотреть сквозь пальцы из-за того, что Ламонзи состряпал некий план и не потрудился никому о нем сообщить?

Гимпье отвернулся от Гасталя и вонзил в Жако ледяной взгляд:

— Проходил? Связан с расследованием дела Водяного? Каким образом? Потому что квартира, владельцем которой он является, была арендована одной из жертв? — Гимпье начал качать головой. — Боюсь, вам придется поискать что-нибудь посущественнее. Я не должен говорить это, но в данный момент приятель Ламонзи требует официального разбирательства. И я не могу сказать, что виню его за это.

— Послушайте, — начал Жако, — было не только...

Но Гимпье ничего не желал слушать.

— По словам Ламонзи, а у меня нет причин ему не верить, он сказал тебе лично на прошлой неделе не лезть, а то будет хуже.

— Мы, насколько было возможно, и не лезли. — Жако старался сдерживаться, однако ощущал растущее раздражение — не на Гимпье, на Ламонзи. Подаст официальную жалобу? Да кем он себя, к черту, мнит?

— Значит, приезд к мсье Рэссаку домой в прошлую пятницу был просто визитом вежливости? — Гимпье бросил линейку и положил руки на подлокотники кресла. — Тебя видели. Как входил и как выходил.

— Он был частью нашего расследования, — повторил Жако медленно и тихо. — Было бы против правил не проверить ниточку. У нас труп на трупе, и мы не хотели очередного...

— Ты не подумал поговорить с Ламонзи?

— Поговорить с Ламонзи? С какой стати? Он-то с нами не разговаривает. Да и что бы он сказал? «Прочь, это мое расследование». — Жако покачал головой. — Не было смысла.

— Так что конкретно произошло? — вступил Гасталь.

Жако бросил взгляд на напарника, не совсем понимая, пытается ли Гасталь сбить накал ситуации или просто преследует свои интересы — как все это может повлиять на его возможный перевод в подразделение Ламонзи.

— По словам Ламонзи, открывался новый канал поставки, — ответил Гимпье. — Старые игроки. Новый источник. Похоже, они решили отказаться от испанских портов и накрутить дополнительную милю. Сюда. В Марсель. Как в старые дни. Ламонзи занимается этим делом почти год, работая с парнями из Тулона. Кто-то им настучал, что за этим стоит Рэссак, передвинув свои делишки по побережью. Большие грузы, частые рейсы. Он к тому же явно организовал нового перевозчика. А вчера, по информации Ламонзи, должны были выгрузить первую партию. Несколько сотен килограммов кокаина. Когда судно швартуется и начинает разгружаться, появляется группа Ламонзи и приступает к работе. Только искать нечего. Либо там ничего не было, либо кто-то сумел перехватить. А тут еще ко всему этот парень, Рэссак, мертв...

— Мертв? — Жако поразила новость.

У него вдруг перед глазами возник образ человека, наклонившегося, чтобы поднять его удостоверение, и возвращающего ему с улыбкой, улыбкой, вставленной в разлив ноздреватого красного пятна.

— Он мертв? — повторил Гасталь. — Как так?

— Один из служащих обнаружил его прошлой ночью. В его гараже. Застрелили. По словам Ламонзи, похоже на работу профессионала.

— Боже! — выдохнул Гасталь.

— Таким образом, Ламонзи не только не получает груз, — продолжал Гимпье, — он вдобавок лишается Рэссака и всей цепочки вспомогательных персонажей — после того как проработал над этим делом почти год. Год работы коту под хвост. Из-за того, что вы двое всех переполошили.

— Думаю, вам понятно, что им движет, — буркнул Гасталь.

Жако понадобилось несколько секунд, чтобы понять Гасталя.

— Вам понятно что? — повернулся он к напарнику. — Понятно, что им движет? Так на чьей же ты стороне, Гасталь? Ты работаешь в отделе убийств, помнишь? И это именно ты...

— Слушай сюда. — Гасталь ощетинился. — Я говорил, что нам следует оставить это дело. Я говорил тебе, что заходил Ламонзи.

Жако не мог поверить собственным ушам.

— Что ты говорил?

— Эй, брось, Дэнни. Не дергайся и скажи мне...

— Эй, эй, прекратите, вы, двое! — Гимпье взял в руки линейку и хлопнул ею по столу. — Гасталь, — он нацелился на него линейкой, — если тебе есть что сказать, говори. Жако... Ни слова.

— Все началось в прошлый понедельник, — заговорил Гасталь, вытягивая шею из ворота. — Мы встречаемся после ленча, и этот приятель говорит, мол, нам нужно проверить кое-что. Оказалось, городская квартира Рэссака. Мы ждем целый день, теряем время, и в результате ноль. Тогда-то Ламонзи со всей ясностью дал Дэнни понять, чтобы он не болтался на пути. Человек под наблюдением. Мне это кажется достаточно честным подходом. Я хочу сказать, когда ведешь дело, нежелательно, чтобы кто-то влезал на твою территорию.

Жако ошеломленно уставился на Гасталя. Он ушам своим не верил. Все было не так. Происходило совсем не так. Ведь это Гасталь предложил наведаться к Рэссаку. Ему нужно было проверить татуировку Монель. Вместо этого Жако провел пару часов, барабаня пальцами по крыше своей машины, болтаясь там по просьбе Гасталя. Проверяя человека, о котором даже не слышал до того дня.

А в кабинете Гимпье Жако вдруг вспомнил о том, что говорил ему Дуасно в кафе на Тамасен. Дуасно предупреждал, что у Рэссака в полиции есть человек. Тогда Жако решил, что речь идет о ком-то в Тулоне или в команде Ламонзи.

Или, может, о ком-то, собирающемся вступить в команду Ламонзи?

О Гастале. Который переехал в Марсель из Тулона.

Гасталь. Наверняка. Все сходится. Неудивительно, что Гасталь словом не обмолвился о том, что Рэссак звонил в субботу на мобильник Карно. Старался выгораживать своего благодетеля.

А потом, словно просчитывая ход игры, Жако понял, что должно произойти. Вдруг увидел, в чем дело и куда катится мяч.

Все подстроено. И он, Жако, выбран мальчиком для битья. Тем, кто будет выполнять роль болвана и скорее всего расплатится за сорванную операцию. Операция сорвалась из-за того, что его напарник работает на другую сторону: послать его звонить в дверь Рэссака, вместо того чтобы сделать это самому, — единственный способ, которым Гасталь мог узнать, не находится ли место под колпаком, и при этом не засветиться. Потому что Гасталь знал — если квартира под наблюдением, Ламонзи свалится на них как мешок с дерьмом за то, что они поставили под угрозу засаду, и, возможно, вспугнули подозреваемого. Именно это и случилось, а Гасталь получил нужную ему информацию, которую можно было передать Рэссаку, не вызывая подозрения.

Виноват Жако, не Гасталь. И теперь Гасталь занят заметанием своих следов, изображая невинность. Жако почувствовал, как в нем поднимается волна злости.

— Я говорил Дэнни, что мы должны оставить это в покое, — вещал Гасталь, — но он не послушал меня. Никак не мог выбросить из головы Рэссака. Словно одержимый. Он не мог справиться с Водяным, вот и решил переключиться на другую линию расследования. Поэтому и крутился вокруг Рэссака. Из-за того, как вы сказали, босс, что парень являлся собственником той квартиры. Я хочу сказать...

Гасталь сделал паузу, перевел дух, но потом опять заговорил, прежде чем Жако успел привести свои мысли в порядок и вставить хоть слово.

— Затем, в пятницу, зная, как я к этому отношусь — мой перевод к Ламонзи и все такое, — он нарочно посылает меня в сомнительный спортзальчик в городе, а сам прыгает в машину и направляется в Касис. К Рэссаку. Если вы меня спросите...

Но Гасталь не успел договорить.

Кулак Жако скользнул по челюсти Гасталя, но вонзился на дюйм ниже скулы, приподняв того на цыпочки. Гасталь сделал несколько неуверенных шагов назад, прижав ладони к лицу, и налетел на стул.

— Трах-тарарах, — пробормотал Жако и бросился на Гасталя.

Во время драки у Гасталя был сломан нос, а Гимпье, пытавшийся разнять мужчин, остался с синяком под глазом от локтя Жако.

96

Пятница

— Итак. Полицейский. Как все получилось?

— Из-за формы, — беззаботно ответил Жако.

Она посмотрела на льняной пиджак, тенниску и улыбнулась.

Они сидели за угловым столиком в «Молино». За процессом их насыщения наблюдали два лобстера из аквариума рядом. Они покончили с горячим, но тарелки еще стояли на столе. Она заказала устрицы на гриле, которые подали под слоем пузырящегося сыра, и филе леща, его серебристая кожица была аппетитно коричневой и заворачивалась. Жако остановился на снетках и буайбесе а-ля «Молино».

— И как давно?

— Прилично, — отозвался он. — Это все, чем я когда-либо занимался.

— А вы не находите это... — Похоже, она не могла подобрать нужное слово.

— Тоскливым? — подсказал он. — Опасным?

— Пожалуй. Думаю, и то и другое.

— Конечно. Есть еще много чего. Хороших вещей. Вроде ощущения себя частью команды. Не подводить хороших парней или не упускать плохих. Сводить счеты. Это... как в игре. В игре, которую ты должен выиграть. Сплошные вызовы.

— Так в любом деле, я бы сказала. Не только в полиции.

— Думаю, да.

— А больше вы ничем не могли заняться?

Жако покачал головой:

— Возможно. Но вы знаете, как бывает. Происходит то, происходит это... Ты оказываешься втянут. Жизнь.

Они молчали, она обдумывала сказанное.

— Вы женаты? — спросила она.

Жако покачал головой. Улыбнулся:

— Пока нет.

Она заметила, что, улыбаясь, он слегка поморщился — маленький вертикальный порез на верхней губе, который, заживая, натягивал кожу. Он выглядит, подумала она, более загорелым по сравнению с прошлым разом, более расслабленным. И более привлекательным. Его волосы распущены и черными волнами свободно ложатся на плечи.

Что, учитывая последние три дня, вовсе не удивительно.

Будучи отстраненным от обязанностей с непосредственной перспективой внутреннего расследования после того, как сломал нос напарнику и подбил глаз боссу — независимо от акций, которые мог планировать Ламонзи, — Жако первым делом в среду утром появился в офисе Салета, и они вдвоем сыграли в прогульщиков. Купив ящик пива и несколько бутылок арманьяка, они взяли яхту Салета и отправились под парусом на пару дней. Удили рыбу, останавливались на ночь в маленьких бухточках, готовили свой улов на кострах из плавника, засыпали на палубе прямо под звездами. На второй вечер, когда Жако рассказал ему о скандале с Гасталем, ставшем причиной его отстранения, старик Салет рассмеялся, ткнул ему кулаком в плечо, и сказал, что Жако весь в отца, и виной буйная корсиканская кровь. И это заставило Жако тоже рассмеяться, внезапно согрев его мыслью о близости к отцу.

Теперь Жако вернулся и сидел в «Молино». Завернутая в пузырчатую пленку картина с лимонами, которую он купил в прошлое воскресенье в галерее «Тон-Тон», покоилась между ножками стула.

Это был приятный вечер. Он начался в «Тон-Тон», где они встретились, потом продолжился в «О'Салливан», и наконец они, взявшись за руки, прогулялись по набережным Старого порта до «Молино».

Теперь он смотрел на нее. Темные волосы, карие глаза, брови выгнуты дугами.

— Так откуда же кольцо? — спросила она, кивнув на его левую руку.

Он посмотрел на кружок из серебра, покрутил его на пальце.

— Это была просто... шутка, я полагаю. Со стороны одного человека.

— Но это было серьезно?

— Недостаточно долго, чтобы стать серьезным.

— Но вы сохранили его? Кольцо? Продолжаете носить?

Это удивило Жако. Он об этом не думал.

— Больше это ничего не значит, — отозвался он.

И тут же понял, что сказал искренне. Не значило. Совершенно.

Она украдкой взглянула на него.

Он не отвел взгляд. Ему нравилось то, что он видел. Понимал, что должно произойти, и радовался этому.

Но сначала нужно кое-что сделать. Для нее. И для себя. Он и сделал это. Снял кольцо с пальца и показал ей, взглянув на него в последний раз, а потом уронил в остатки буайбеса. Маленький пузырек остался на том месте, где оно пробило поверхность супа. Потом пузырек лопнул, и не осталось никакого следа.

Минуту спустя к ним подошла официантка, собрала посуду и спросила, не нужно ли еще чего-нибудь. Может, они хотят взглянуть на меню?

— Вы должны попробовать суфле, оно здесь замечательное, — улыбнулся Жако. — Лимон с глотком водки.

— Как скажете. — Изабель Кассье улыбнулась в ответ долгой спокойной улыбкой.

97

Суббота

Сильвьен почти дошла до предела. Еще один такой день, и она сойдет с ума. Было так много всего, что пригодилось бы любой девушке. Заскрипев зубами, она вошла в ванну и скользнула в пенную ароматную теплоту. Сколько еще, думала она, терпеть этого нежеланного неожиданного гостя и его бесконечные противные требования? Еды, одежды, газет, виски, сигарет и, когда ему захочется, ее? Она не присела целую неделю.

Он ждал ее в тени, когда она вернулась домой во вторник вечером. Ее не было в городе пять дней. Подруга пригласила на уик-энд в Канны повеселиться — какой-то американец-кинопродюсер заехал на фестиваль и искал развлечений и компании. Подруга, Сильвьен и еще пара девочек оказались на роскошной вилле в горах. Красивая местность, бассейн размером с ее квартиру и достаточно кокаина, чтобы все время весело гудело в голове. Весь день валялись у бассейна загорая и, может, пару часов развлекали клиента — устраивали ему зрелище на ночь, когда он возвращался с фестиваля, или рано утром, перед тем как он отправлялся на свое сборище на Круазет.

Пять дней удовольствия на солнышке, при этом хорошо оплаченного, а потом, когда возвращается домой... Она только-только вставила ключ в замок, когда услышала, как кто-то быстро поднялся по ступеням позади нее и затолкал ее в открывающуюся дверь, пихая вперед и обнимая сзади за талию. Она оцарапала бедро о ручку двери, а угол чемодана больно бил по голени. Она уже собралась бороться, чтобы вырваться на свободу, сопротивляться, когда к ее уху прижались губы.

— Быстро, быстро... Заходи и закрой дверь.

А потом, когда дверь захлопнулась, а рука ее отпустила, она обернулась и обнаружила, что стоит лицом к лицу с Жаном Карно. Он был небрит, в несвежей одежде, от него плохо пахло.

Четыре дня спустя он все еще был здесь, делил с ней кров и постель. Ему нужно затаиться, пояснил он. Всего на несколько дней. И с этим она ничего не могла поделать. Если, конечно, желала наложить руку на то местечко на Кур-Льето, на квартиру, которую он пообещал и даже показал на прошлой неделе. «Ты свободна, — сказал Карно. — Теперь в любой день». Это было единственной причиной, по которой она терпела его.

Затем, сегодня днем, развалившись на ее кровати и вертя на пальце связку ключей, он сообщил, что для нее есть маленькая работенка. Одолжение. И тогда квартира на Кур-Льето У нее в кармане.

Сильвьен уже собралась вылезать из ванны, когда открылась дверь и вошел Карно. На нем была черная футболка и больше ничего. Не сказав ни слова, он прошел к унитазу, расставил ноги и — не позаботился даже, чтобы поднять стульчак, — принялся отливать. Вода в унитазе бурлила от силы струи, расплескиваясь брызгами по стульчаку и кафелю пола. Сильвьен даже видела, как покрывается мокрыми пятнами рулон мягкой туалетной бумаги. Она стиснула зубы. Господи, что за животное!

Закончив, он повернулся к ней, стряхивая с себя последние капли.

— Когда будешь готова, — буркнул он и вернулся в спальню, даже не слив воду в унитазе.

Жан Карно припарковался за квартал от склада и вручил Сильвьен ключ. Пять минут назад они проехали мимо ряда гаражей, и он указал на тот, который она должна проверить, помеченный витыми каракулями пурпурного граффити.

Это был третий склад, который они проверили в тот вечер. Осталось еще три.

Карно прикурил сигарету и наблюдал, как Сильвьен шла вдоль гаражей, остановилась возле граффити и вставила ключ, в замок. В лучах заходящего солнца ее тень была длинной и тонкой.

Возможно, этот, подумал он про себя. Возможно, все правильно. И если место под наблюдением, если копы ждут, ему достаточно нажать на педаль газа и уехать. За пылью они его не разглядят.

Он видел, как дверь склада открылась и Сильвьен скрылась из виду.

Это была адская неделя ожидания, раздумывал Карно. Сколько всего произошло с той минуты, как тот ублюдок приставил пистолет к его затылку и отвел в участок. Однако, судя по тому, как все обернулось, возможно, ему просто повезло.

Рэссак мертв. Кушо мертв. Он увидел в газете репортаж о смерти Рэссака спустя полчаса после того, как копы его освободили утром во вторник на время следствия. Потом, просматривая страницы газеты в поисках дополнительной информации об убийстве в Касисе, он случайно наткнулся на одинокую заметку, посвященную несчастному случаю с Кушо на Репюблик.

Но ничего, совсем ничего по поводу захвата наркотиков. Ни одного слова. Как понимал Карно, либо двести килограммов кокаина, которые должны были быть выгружены вчера, лежат себе на складе в порту, ожидая выемки, которая никогда не состоится, либо в его отсутствие они были уведены Рэссаком и Кушо до того, как судно пришвартовалось. Это не первый раз, когда кто-то совершает перегрузку ночью с судна на судно, а учитывая, что Карно сидел в камере на рю де Левеше, Рэссак именно так бы и поступил. План «А» сорвался, переходим к плану «Б». Так Карно поступил бы на месте Рэссака.

И если они это сделали, размышлял Карно, тогда велики шансы, что товар спрятан в одном из полудюжины потайных мест, которые Рэссак держал в городе. Запрятан, пока не состоится сделка.

А у Карно имеются ключи от всех тайников.

Но все же есть риск. Если в отделе по борьбе с наркотиками установили связь между ним и Рэссаком, они будут следить за ним как коршуны, чтобы выйти на след кокаина. И затянуть его в суд. Поэтому он вернулся к себе на квартиру и оставался там ровно столько, чтобы взять ключи и смыться. Ему нужно было где-то затаиться, какое-нибудь неизвестное им место.

Понять, где это место, не потребовало много времени. Квартира Сильвьен. Вряд ли она сдаст его, когда ей предлагается квартирка на Кур-Льето. Даже если она прочла о Рэссаке, он сможет убедить ее, что поставка в силе, что он способен ее обеспечить. Нет проблем. Итак, вот куда он направился в ожидании своего часа, в ожидании, когда уляжется пыль.

«Двести кило чистого, без примесей, кокаина. И все мое, — размышлял Карно. — Никого не осталось, чтобы прищучить меня. Нет Рэссака. Нет Кушо. Никого нет. Если все получится, я обеспечен на всю жизнь. А Сильвьен не станет проблемой. Я с ней разберусь».

Через пять минут она вернулась в машину, ключ болтался на конце ее пальца.

— Мешки, ты говорил?

Карно кивнул, забирая ключ.

— Что ж, они там. Восемь штук.

Карно поджал губы, хмыкнул и включил зажигание. Но его распирала восторженная, сумасшедшая, сомневающаяся радость, а сердце будто рвалось наружу. О да!

98

Кавайон, пятница, 21 октября

Жако ощутил озноб и поднял воротник куртки. В дневные часы было довольно тепло, но как только солнце опускалось за крыши, тенистые переулки и безлюдные площади Кавайона вскоре становились мрачными и безрадостными. Вот так Жако ощущал себя в маленьком провинциальном базарном городке, куда его перевели после драки с Гасталем.

Позвонил Гимпье, который все еще залечивал свой синяк. «Гасталь выдвигает обвинения, — сообщил он, — так что не избежать дисциплинарных слушаний». А тут еще Ламонзи. Старику было жаль, но ничего поделать он не мог. Через три недели Жако предоставили на выбор: Кавайон и срок в их недоукомплектованной уголовной бригаде или досрочная отставка. Что хочешь. Расследование по Водяному Гимпье передал Берни Мюзону.

Итак, Жако подготовил квартиру у мадам Фораке, заплатил ей арендную плату за три месяца вперед и попросил сдать ее как можно скорее. Он вернется, сказал он ей, но не знает когда. На глазах у старой девицы выступили слезы, когда он запихнул чемоданы на заднее сиденье «пежо» и поехал в Кавайон.

Конечно, Изабель Кассье все облегчила. Она приехала в Кавайон в первый же уик-энд и помогла ему подобрать место для жилья, обставить его, скрашивала одиночество всякий раз, когда ей удавалось вырваться, и держала Жако в курсе всех сплетен. От нее он узнал о том, что Ламонзи продинамил Гасталя, а потом того неожиданно назначили в Лион, что Водяной, видимо, затаился, что Гимпье уже хлопочет о возвращении Жако, что Ламонзи каждый раз блокирует все попытки в этом направлении.

В начале октября Изабель как-то позвонила ему вечером и сообщила, что не приедет вообще. Мягко, без злости и возмущения она объяснила, что его душа все равно не с ней и что она все понимает. Конечно, это здорово, но ей от этого ждать нечего, и, наверное, пришло время считать дело законченным. Лучше остаться друзьями. Жако не стал на нее давить, просто поблагодарил за все, что она сделала, и пожелал удачи. Попросил беречь себя.

Все две недели, открывая дверь парадного, проверяя пустой почтовый ящик, а затем плетясь по четырем лестничным пролетам к своей квартире, Жако знал — она права, что положила этому конец. Его душа не была с ней. Но это не означало, что он не скучал. Свободный уик-энд, и нет никого, с кем его можно разделить. Его ждут целых два дня одиночества.

Пройдя в квартиру — тесное однокомнатное пространство под крышей, — Жако повесил куртку на крюк за дверью и освободил волосы от резинки. Через пятнадцать минут, сполоснувшийся под душем, пахнущий шампунем и закутанный в халат, он вернулся к входной двери, пошарил в карманах и извлек оттуда маленький мешочек из коричневой бумаги. Внутри были порезанные на кусочки черные трюфели, подаренные ему днем благодарным фермером, которому он помог неделю или две назад.

«Делают женщину мягкой, мужчину твердым», — сказал старик, вкладывая мешочек в руку Жако. В квартире уже провоняло ими, как и в офисе.

Жако пронес их на кухню, покрутил в пальцах сморщенный клубенек, вбирая в себя его древесно-земляной запах и раздумывая, что с этим делать. Накануне он сделал неплохой запас продуктов — хотя и не столь богатый, как у вдовы Фораке, — и подумывал, что обыкновенный ризотто даст возможность отдать должное трюфелям. Пока не обнаружил, что риса-то у него и нет. Оставалось одно: разбив несколько яиц в миску, Жако сделал омлет, почистил в него добрую половину трюфелей и перемешал. Чудовищная расточительность, подумал он, принеся тарелку в гостиную, включив телевизор и умостившись на диване. Постыдная. Безнравственная. Он отрезал вилкой уголок омлета, запихнул в рот и удовлетворенно улыбнулся. Через полчаса он все еще улыбался, когда зазвонил телефон.

Берни Мюзон из Марселя.

Хотя они не разговаривали со дня отстранения Жако от должности в мае — тогда Мюзон прервал занятие Жако по разборке стола, чтобы пожелать ему удачи, и помог снести его вещички в подземный гараж, — он узнал его голос сразу же.

— Итак, — подсказал Жако после того, как было покончено с предисловием — всякими как-ты-там, последними новостями, ворчанием по поводу Гимпье и информацией о переводе Изабель в Париж.

На другом конце провода Мюзон прокашлялся.

— Подумал, вам захочется об этом узнать. Он начал опять.

Жако не нужно было разжевывать, что Мюзон имеет в виду.

— Марсель?

— Не Марсель. Тут вы были правы. Все было тихо со времени вашего отъезда. На этот раз в Эксе.

— Экс-ан-Прованс?

— Нет, Экс-ле-Бен.

— Как ты узнал?

— От старого приятеля по академии. Лескюра. Ферди Лескюра. Он руководит отделом тяжких преступлений в Савойе. Отдел находится в Гренобле. Пока два трупа. Прибило к берегу озера. Озеро Бурже. Поначалу они думали, что это просто утопленницы — точнее, так их зарегистрировали местные ребята, — пока Лескюр не установил, что их нашли голыми. Он знал о событиях в Марселе и приказал провести обследование...

— Пронопразон.

— Диокси... — На другом конце провода возникла пауза, Мюзон пытался справиться с собственным языком — Диоксими... Ди-окси-ми-ро-пла-зо-хип-нол. Боже, почему они никогда не пользуются словами, которые можно произнести?

— И?..

— Тот же эффект, что и от пронопразона, но действует еще быстрее. Имеется производное от него вещество, намного слабее, называется рогипнол. Помните? Оно фигурировало в деле об изнасилованиях во время свиданий? Но это, этот диокси-как-его-там, в сто раз сильнее. Достаточно царапнуть иглой, и ты в отключке.

— Легко достать?

— Очень трудно. Только в дюжине или около того больниц во всей стране. По большей части в геронтологических центрах. В виде раствора используется при анестезии в геронтологической хирургии. По словам Клиссона, который узнал это от Валери, препарат снижает риск образования тромбов.

— А конкретно где находятся эти больницы?

— Ну, во-первых, две в Эксе. Это-то и взволновало Лескюра. Он сравнил там записи о выдаче с наличными запасами и обнаружил в одной несоответствие. Очень небольшое, но все же несоответствие. Что-то вроде двух непонятно куда девшихся пузырьков. Всего-то пятьдесят миллиграммов, но этого достаточно, чтобы усыпить целый город.

Он сделал-таки ошибку, подумал Жако. Водяной допустил ошибку. Сменил лекарство, единственно доступный для него очень ограниченный, защищенный источник. О чем он, вероятно, не подозревает.

— Он из медицинской сферы, — сказал Жако. — Наверняка. Доктор или санитар.

— Похоже на то, — отозвался Мюзон. — И есть кое-что еще.

Любимые слова Жако.

— Да?

— У них имеется жалоба. Она поступила, когда там находился Лескюр. Кажется, от девушки, которая считает, что за ней следят, преследуют.

— Какие-нибудь приметы?

— Ничего. Она говорит, что ни разу ничего не видела. Никого. Говорит, это просто ощущение. Ничего такого, на что она могла бы показать пальцем. Но она уверена, что кто-то постоянно ходит за ней хвостом. И она испугана. Испугана по-настоящему. Если бы не Лескюр, местные парни просто подшили бы жалобу в досье и ничего не стали бы делать.

— Так что заинтересовало Лескюра?

— Эта девушка, она работает на озере. На остановке парома.

— Сообразительный парень этот твой приятель. Все же почему он тебе звонил? Похоже, он связал одно с другим.

— Хотел поговорить с вами. Он не знал, что вы... переехали. Я рассказал ему о Гастале. О том, что произошло. — Мюзон помолчал. — Они кое-что готовят. Он думал, вдруг вы захотите поучаствовать. Может, из уважения.

Через три дня после звонка Лескюру Жако организовал себе отпуск и поехал из Кавайона по автостраде, ведущей на север, ответвление которой у Валенсы заканчивалось в Экс-ле-Бене.

99

Экс-ле-Бен, пятница, 28 октября

Время переезжать, решил Водяной. Опять пора.

Туристский сезон в Экс-ле-Бене закончился. Теперь до весны старые и слабые, хромые и тщедушные будут царствовать в этом старинном уголке. Седовласые курортники с их палочками и тележками для прогулок, с неуверенной походкой и дрожащими телами, со сморщенными озабоченными лицами.

Водяной прогуливался по гравийной дорожке вдоль берега, наблюдая за паромом из Шана, чертящим волнистую, расходящуюся в стороны дорожку на темной поверхности озера Бурже. Водяной обратил внимание, что на его палубах значительно меньше людей, чем на прошлой неделе. К тому же за островерхими вершинами Дент-дю-Шат собирались тучи и холодный ветер гнал по земле листья. Зима стучится в двери.

У фонтанчика для питья рядом с дорожкой Водяной наклонился попить — петелька ледяной воды, — взглядом обшаривая конторку паромного причала, расположенную в сотне метров.

Там была девушка...

Два воскресенья назад Водяной купил у нее билет на прогулку по озеру на полдня. Их пальцы соприкоснулись, когда деньги и билет переходили из рук в руки. Такая близкая. Молодая. Короткие светлые волосы с заколками по обеим сторонам, черная водолазка и клетчатая мини-юбка. И настолько милее остальных! Ни следа макияжа. Веснушки и голубые глаза. Она даже улыбнулась.

Водяной следил за ней вот уже больше месяца, выбирая момент. Здесь, на берегу, чтобы походя бросить взгляд, посмотреть, на месте ли она, иногда заглядывая в казино, где та работала по ночам.

Просто казалось правильным узнать ее таким образом. Это создавало впечатление уважения, близости. Водяной знал, где она живет, в какой магазин ходит и даже что любит из еды. Однажды в супермаркете на бульваре Вильсон у нее в корзинке лежал маленький стейк и пакетик курчавого салата. Водяной купил то же самое, приготовил вечером мясо, салат и накрыл на двоих, словно они вместе обедали.

Водяной даже знал ее имя. Жиннет. Жиннет Брюне. Только еще один раз. Так решил Водяной. Всего только раз. Прежде чем переехать снова.

Опять же пресная вода. Ее Водяной любил больше всего. Такая чистая и прозрачная. А здесь, в Экс-ле-Бене, ее так много, сочащейся из-под земли, плещущей на берег, струящейся повсюду. Настойчиво. Призывно. Ее пульсация. Передней невозможно устоять.

Водяной нашел скамейку и сел, наблюдая за тем, как паром маневрирует, чтобы причалить. Последний сегодня. Когда на берег сойдет последний пассажир, они закроют пристань на ночь, закроют билетную кассу, и Жиннет Брюне пойдет домой, одна, по этой самой дорожке.

Как много раз за последние несколько недель, Водяной последует за нею. Мимо пристани для яхт, по короткому пути через лес, небольшую речушку с глубокими бурлящими запрудами. Только на этот раз Водяной догонит, возьмет ее...

— Простите, мадам...

Мужчина, появившийся словно из ниоткуда, испугал ее. В руке незажженная сигарета.

Нет ли у нее зажигалки, спросил незнакомец. Спичек?

Она знала, что нет, но все же покопалась в макинтоше, похлопала по карманам больничной формы, какую носят медсестры, — просто так, из вежливости. Она решилась взглянуть на него, чтобы покачать головой, и застыла. Знакомое лицо. Где-то точно видела это лицо. Эту крупную фигуру. Просто глыба. Этот слегка искривленный нос, эти сонные зеленые глаза и волосы, собранные на затылке в хвост.

Незнакомец улыбнулся, выбросил сигарету и сел рядом с ней, расправив пальто на коленях. Он глубоко вздохнул, наслаждаясь вечерним воздухом, и стал смотреть на озеро.

Водяной тоже смотрел. Но не вид привлекал внимание, не темнеющее покрывало воды, не отвесные склоны Дент-дю-Шат, поднимающиеся в миле за ним. Она смотрела на девушку, на Жиннет, свою милую Жиннет, которая стояла возле билетной кассы, руки сложены на груди, словно старалась согреться, чуть горбясь, ежась. Рядом с ней стояли двое мужчин. Они словно прикрывали ее собой. Один, похоже, что-то говорил себе в воротник. Радио.

Водяной оглянулся на дорожку, ведущую в город. На маленькой парковке стояла полицейская машина, и трое мужчин смотрели на нее.

Она взглянула в сторону деревьев. Мундиры. Пелерины. Кепи. Пять, может, больше полицейских шли к ним.

И где-то далеко взвыла сирена. Мужчина рядом с ней вытянул и скрестил ноги, вздохнул.

— Как долго я ждал этой встречи, мадам, — сказал он.

100

Кавайон, пятница, 4 ноября

— C'est une femme^[32]?

Соланж Боннефуа не нужно было представляться. Жако было достаточно услышать голос, чтобы узнать, кто ему звонит в это ненастное пятничное утро.

— Это женщина, — ответил он, усаживаясь за стол. Дождь барабанил в окно, все еще стекал каплями с его пальто, висящего за дверью.

— Не то, что мы ожидали, старший инспектор?

— Совершенно не ожидали, мадам.

— Но она именно тот человек?

— Без сомнений.

На другом конце провода обиженно вздохнули.

— Вы забываете, Даниель. Я надзирающий судья, вспомнили? Вариант «без сомнений» со мной не проходит.

— Значит, с самого начала?

— Да, пожалуйста.

Жако взял сигарету, прикурил, пододвинул к себе пепельницу. Он развернул кресло, положил ноги на край стола, скрестив их, и расслабился.

— Человек, возглавлявший расследование, Ферди Лескюр, узнает о двух телах, которые прибило к берегу у Экс-ле-Бена. Обе женщины. Обеим чуть за двадцать. Обе голые. Тела обнаружены примерно в трех милях друг от друга с разницей в семь недель. Обе женщины были туристками. Одна остановилась в Эксе, другая дальше по берегу озера, в лагере возле Бристон-лез-Оливье. По данным патологоанатома, обе женщины в момент смерти были сильно навеселе, из-за чего местные ребята посчитали их жертвами несчастных случаев. Девицы напились, решили искупаться нагишом. Ночь, с ним приключается несчастье... такое бывает.

— Прекратите искать оправдания, — проворчала мадам Боннефуа.

— Во всяком случае, — продолжал Жако, — слишком поздно обследовать первое тело, оно переправлено домой, в Стокгольм, и кремировано. Однако второе по-прежнему находится в морге в Эксе. Поэтому Лескюр отдал приказ обследовать его на предмет пронопразона...

— И проверка дает положительный результат.

— Отрицательный. Нет пронопразона. Ни следа. Но патологоанатом нашел кое-что другое, кое-что даже более эффективное. Другое лекарство — не просите меня дать название, — но его источники крайне ограниченны. Возможно, лишь дюжина больниц по всей стране. А в Эксе как раз имеются две частные клиники, примерно на сорок мест. Другое ближайшее место находится в Лионе. Итак, Лескюр проверил их аптечные запасы, обнаружил небольшую недостачу в одной из них и начал изучать персонал...

— Мы не додумались сделать то же самое здесь, в Марселе? — В голосе мадам Боннефуа послышались ядовитые нотки.

— Мы подумали об этом, конечно, и выделили людей. Я говорил вам, помните? Но Марсель намного больше Экса, мадам. Несравнимо больше. Это означает больше койко-мест, больше персонала и меньше пользы от бумажной работы. Только подумайте... Государственные и частные, специальные и общего профиля — больницы, геронтологические центры, приюты, дома для умалишенных... и так далее. Все с доступом к пронопразону. Возможно, в конце концов мы бы там что-нибудь откопали, но...

— Да, да, да... я помню. Ресурсы. Так что обнаружил наш предприимчивый Лескюр?

Жако улыбнулся. По тому, как это произнесла мадам Боннефуа, он мог точно сказать, что она особое удовольствие получила от слова «предприимчивый».

— Ничего, — ответил он. — Абсолютно все сотрудники в клинике, от докторов до уборщиков, живут в Эксе самое меньшее в течение трех лет. Насколько можно судить по их анкетам, все местные. Тогда, используя последний шанс, Лескюр изучил записи об отпусках, списки на праздники и заметил, что за последние восемь лет одна сотрудница, Жулианн Перо, уезжает и приезжает довольно регулярно. Месяц отсутствия. Четыре месяца. По-разному. Но Жулианн всегда возвращается в Экс. По информации из клиники, она нанималась на временную работу, ее приглашали, когда было особенно много пациентов, на период праздничных отпусков или когда кто-нибудь из сотрудников болел. Несомненно, первоклассная ортопедическая сестра. Они пытались заполучить ее на постоянную работу, но она сказала, что не может. Что-то связанное с необходимостью ухаживать за престарелым родственником.

— Вы сказали «довольно интересное».

Жако потянулся и загасил сигарету.

— Даты ее многочисленных отъездов. Хотя в клинике не имели понятия, куда она ездит, Лескюр обнаружил, что ее поездки — якобы ухаживать за престарелым родственником, — как оказалось, совпадают с известной активностью Водяного. Было и еще кое-что. Находясь в Эксе, Лескюр случайно узнал о местной девушке, которая подала заявление о том, что за ней следят. Не было описания преследователя, но когда он услышал, что та работает на паромной пристани, установил наблюдение за нашей милой медсестрой. И конечно, она проводила много времени у озера, прогуливаясь по берегу, катаясь на пароме.

— Так что нам известно об этой Жулианн Перо? Кто она?

— Ну, она не из Экса. И не из Марселя. Тут мы были правы. По ее анкете в клинике, она из — вам это понравится — Вийяр-ле-Домб.

— Из Домба? Озерной области?

— То же самое. Как раз по дороге из Экса.

— Что еще?

— Сорок три года. Незамужняя. Единственный ребенок в семье. Родители умерли. Ее взяли на воспитание, когда ей было тринадцать лет. Окончила школу в Вийяре и курсы медсестер в Лионе, продолжила специализироваться по специальности «ортопедия». Коллеги по работе говорят, что она была отзывчива и добросовестна, но довольно замкнута. После ареста полиция обыскала ее жилье — маленькую однокомнатную квартиру недалеко от клиники, — но не нашла ничего интересного. Если не считать кипы туристических брошюр, карт и путеводителей по...

— Можете не говорить, — перебила мадам Боннефуа. — По Марселю, Ла-Рошели...

— ...Шербуру, Дьепу, Аннеси. В Марселе Лескюр выискал, что она работала в «Ла Консепсьон». Четыре месяца. — Жако подумал, что будет разумно не добавлять, что это та самая больница, куда поместили его напарника Рулли. Жако не исключал, что мог проходить мимо Водяного в коридоре, ехать с ней в одном лифте или что она могла взбивать подушки на кровати Рулли.

На другом конце провода возникла длительная пауза. А потом:

— Что еще? Вы о чем-то умалчиваете, Даниель. Я знаю.

Жако улыбнулся. Поменял положение ног. Ему был приятен этот разговор.

— Ее родители.

— И что?

— Они оба утонули.

— Утонули? Вы шутите?

— Абсолютно нет, мадам.

— Итак? Рассказывайте.

— После ареста Перо Лескюр отправил пару своих ребят в Вийяр, чтобы там порыться. Как следует из полицейских архивов, ее отец умер первым. Примерно сорок лет назад. Семья владела небольшой фермой, несколько гектаров за Болинье. Летом кукуруза, рыба, несколько уток. Он чистил канал между двумя прудами, когда прорвало плотину. Потоком воды его швырнуло на другую плотину, и все было кончено. Смерть в результате несчастного случая.

— А мать?

— Мать Перо умерла десять лет спустя. Причина смерти — сердечный приступ, когда она находилась в ванне.

— Невероятно.

— Но это еще не все, — продолжал Жако, оставив самое интересное на десерт. — Сначала ее изнасиловали.

После секундного замешательства мадам Боннефуа снова заговорила.

— Они нашли, кто это сделал?

— Они потерпели неудачу. Никаких подозреваемых. Никаких арестов.

— А что же дочь? Ей сколько было — пятнадцать, четырнадцать лет? Она что, ничего не видела, не слышала?

— Как записано в протоколах, спала. Ничего не видела и не слышала. И еще кое-что. Парни Лескюра в Вийяре напали на след журналиста, который писал об этом деле для местной газеты. Старик уже на покое, по имени Давид. По его словам, это была не самая счастливая семья. Отец пьяница, мать любительница покричать и подраться. Люди, с которыми он беседовал после ее смерти, похоже, считали, что «так ей и надо». Ее не любили. Ходили слухи, что она, возможно, в ответе за смерть мужа. Известно, что у него был проломлен череп, но это списали на мощь потока воды, который ударил его о створ плотины. Как бы там ни было, но никто не сказал о ней доброго слова, но все жалели дочь.

— С ней жестоко обращались?

— Кто может сказать, мадам? Это было давным-давно.

— Так где же она теперь, дочь?

— В полицейской тюрьме в Гренобле. Но ненадолго. Лескюр говорит, ему придется освободить ее для клинического обследования. Если она не заговорит, не станет сотрудничать со следствием, у него не будет выбора.

— Возможно, медики прояснят что-нибудь с ней.

— Я не испытываю особого энтузиазма.

— Вы так не думаете?

Жако покачал головой, словно Соланж Боннефуа сидела напротив него.

— Она впала в ступор,мадам. Просто замкнулась в себе.

— Вы там были?

— На озере. Сидел рядом с ней, мадам.

— В Эксе? Это же в юрисдикции Савойи.

Жако улыбнулся. Именно то, за что должен уцепиться марсельский надзирающий судья.

— Старший инспектор Лескюр любезно согласился включить меня в свою команду, — ответил он.

— Впечатление?

— О Лескюре или Водяном?

Молчание на линии, потом очередной вздох.

— Смирилась, — сказал Жако. — Не особенно рада, что ее поймали, но и не испытывает сожаления.

— Я слышала, она попыталась бежать.

— Вряд ли это была попытка бежать, мадам. Когда я представился, она посмотрела на меня долгим, тяжелым взглядом, словно узнала откуда-то, потом встала и пошла прочь — как если бы я сказал что-то обидное, понимаете? Это Лескюр снискал себе славу, появившись рядом с ней. Взял ее за руку и просто повел по дорожке к машине.

— Значит, хороший результат.

— Хороший, мадам.

Соланж Боннефуа опять помолчала.

— Так когда возвращаетесь в Марсель, Даниель? Мы соскучились по вас.

— Кто знает, мадам? — ответил Жако, развернувшись на своем кресле и глядя на струйки дождя, бегущие по стеклу. — Кто знает?

Примечания

1

Упаковка (фр.).

(обратно)

2

Табачная лавка, ларек (фр.).

(обратно)

3

Комната консьержа (фр.).

(обратно)

4

Как дела? (фр.)

(обратно)

5

Старый порт (фр.).

(обратно)

6

Здравствуйте, мсье, здравствуйте (фр.).

(обратно)

7

Виноградная улитка (фр.).

(обратно)

8

Простите, мадемуазель? (фр.)

(обратно)

9

Очень рад (фр.).

(обратно)

11

Крупные фаршированные креветки (фр.).

(обратно)

11

Тушеное мясо (фр.).

(обратно)

12

Служащий ресторана, ведающий спиртными напитками (фр.).

(обратно)

13

Небольшие бухты (фр.).

(обратно)

14

Премного благодарен (фр.).

(обратно)

15

До завтра (фр.).

(обратно)

16

Популярный голливудский фильм о французской наркомафии. Главный герой — американский полицейский Попи Дойл, которого в фильме играет Джин Хэкман.

(обратно)

17

Бренди из выжимок винограда {фр.).

(обратно)

18

Большой кусок мяса (фр.).

(обратно)

19

Пол-литра вина (фр.).

(обратно)

20

Рыбная похлебка с чесноком и пряностями, распространенная на юге Франции.

(обратно)

21

Сок пальмы, применяемый в медицине.

(обратно)

22

Пенис (фр. руг.).

(обратно)

23

«Протокольная морда», «морда просит кирпича», физиономия, специально предназначенная для битья (фр.).

(обратно)

24

Хутор, сельский дом на юге Франции (фр.).

(обратно)

25

Загородный дом (фр.).

(обратно)

26

Че-ерт (фр)

(обратно)

27

Родимое пятно (фр.).

(обратно)

28

Сливки общества, высший слой (фр.).

(обратно)

29

Помет (фр.).

(обратно)

30

Прием с пяти до семи часов (фр.).

(обратно)

31

Прибыло (фр.).

(обратно)

32

Это женщина? (фр.).

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

Часть вторая

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

Часть третья

  47

  48

  49

  50

  51

  52

  53

  54

  55

  56

  57

  58

  59

  60

  61

  62

  63

  64

  65

  66

  67

  68

  69

  70

  71

  72

  73

  74

  75

Часть четвертая

  76

  77

  78

  79

  80

  81

  82

  83

  84

  85

  86

  87

  88

  89

  90

  91

  92

  93

  94

  95

  96

  97

  98

  99

  100

*** Примечания ***